Из дневника фотолюбителя. Сборник рассказов [Эмма Павлова] (fb2) читать онлайн

Эмма Павлова Из дневника фотолюбителя. Сборник рассказов

Жаворонок

Стоял жаркий июльский день. Казалось, ничто в природе не нарушало состояние покоя и тишины душной, липкой, она повисла в воздухе и в напряжении держала пропитанный дневным зноем город. Люди укрывались дома, на даче.

Сосновый лес, куда я поспешила в этот летний день, радовал теплом и лёгкой прохладой. Напоённый солнцем воздух кружил голову хвойным ароматом. Оставив велосипед, я направилась в знакомое грибное место.

В зелёной роще не слышно соловьиных трелей, смолкли и другие лесные птицы. Только цикады да кузнечики наперегонки забавлялись на лесной опушке, да изредка подавала голос кукушка из глухой чащи, которая захотела вдруг порадовать пожеланием жизни нам долгой на многие годы. Но июльский день в это знойное время года рад поделиться и своими лесными богатствами, вкуснейшими дарами. Ягоды черника, земляника, сладкая малина, а вдали зелёные-зелёные болотные кочки украшены крупной голубикой. Вскоре и брусника порадует ягодкой с кислинкой. Недалеко лисички жёлтыми шляпками завлекают к себе, да и белые грибы попадаются в корзинку. Но главное «богатство леса» сейчас — это комары, они не оставят в покое ни зверя, ни человека.

Чист и ясен высокий голубой небосвод летом! В жаркий день хочется поскорее спрятаться в благодатной лесной тени или развалиться на тёплой подстилке сосновых иголок и жадно вдыхать терпкий запах могучих сосен, который так кружит голову. Вдалеке на безоблачном небосводе появилась небольшая белая тучка. Совсем неприметная, пушистая она быстро разрасталась, превращаясь в тёмную чёрную тучу. Небо стало затягивать серая густая пелена. Порыв ветра, и зашумели верхушки вековых сосен. Лесная чаща пришла в движение. Закачались тяжёлые ветви деревьев, будто в тревоге забеспокоились, переговариваясь, между собой и опасаясь, что вот-вот будут сломаны порывом ветра.

Воздух вдруг содрогнулся треском и раскатами грома, сверкнула вертикальная молния и мгновенно ушла за горизонт. Новый порыв ветра с ещё большей силой рванул ветки деревьев. Вершины лип почти коснулись земли, покачнулся могучий дуб, теряя свои огромные сухие ветки и ломая молодую берёзку, которая прильнула к нему, ища защиты. Упали первые крупные капли дождя. Мгновение — и дождь усилился, захватывая всё лесное пространство, что можно было видеть взглядом.

Прошли короткие минуты, и грозовые раскаты стали реже, глуше, а вскоре и совсем стихли. За раскатами грома вдогонку унёсся ветер, подгоняя впереди себя тёмную грозовую тучу. Тишина опять спустилась на лес. Но этот внезапный покой вокруг наводил какую-то внутреннюю тревогу ожидания неожиданного. Природа будто замерла. Деревья, склонив уже намокшие кроны, стояли покорно, настороженно. Только сосновый лес продолжал дышать летним зноем, прислушиваясь высокими верхушками к воздушным потокам. В это короткое мгновение, когда не нарушено ещё мимолетное затишье, опять робко, украдкой коснулся листвы тёплый дождик, капли скользнули вниз, лаская, окончательно смывая с них летний зной.

Резкий порыв ветра — и сильнейший ливень сплошной стеной обрушился на лес, лесную опушку, где на пригорке стояла сторожка лесника, приютившая меня с гостеприимными хозяевами. Ливень уносил сломанные ветки большой старой липы у сторожки, пригибая высокое дерево, каждую веточку к земле. Водяные потоки деловито журчали в траве, образуя маленькие и большие ручейки, подмывая землю, очищая всё на своём пути.

После зноя и жары, которая стояла уже более двух месяцев, природа будто проснулась, задышала. Лес с благодарностью принимал долгожданную влагу, и дождь не жалел себя, лил как из ведра. Дождевая стена мощного ливня, отливающая стальным блеском, стояла перед глазами. Я поддалась этой стихии и, вспомнив детство, выскочила на полянку. Ощутив всем телом силу этой стихии, я стояла под дождём, слизывая тёплые ручьи, стекающие с холодного лба, и непонятно чему улыбалась. Но постепенно улыбка сходила с моего лица, а я начинала дрожать, вскоре совсем продрогла и скрылась в сторожке.

Дождь прекратился также быстро, как и начался — июльские дожди обычно короткие. Но ливню хватило времени, чтобы хорошо смочить землю, заполнить водой всё вокруг. Запах свежей травы, зелень чистой листвы, такой же чистый воздух, да ещё тёплые лужицы не давали долго прятаться в сторожке. В крошечном лесном домике проживал охранник лесного заповедника с внучкой. Он помогал выращивать местный женьшень да сторожил лесные угодья. Внучка Катюша летние каникулы проводила с дедушкой в заповеднике. Она была хорошей помощницей и его охраной, как с улыбкой шутил он сам о любимой внучке. В уютной избе Катюша угощала чаем со свежей малиной, да ещё приправленным медком с дедушкиной пасеки. Я успела согреться и вышла, захватив фотоаппарат.

Прошло совсем немного времени после ливневого дождя. Трудяга ветер где-то высоко сделал своё дело, отчего тяжёлые хмурые тучи ушли. Увереннее пробивалось солнце, всё ярче разукрашивая облака. Вдруг сквозь изумрудную небесную синеву стала пробиваться радуга. И вскоре уверенно, не таясь, яркая радуга показывала уже свою красу. Удивительное большое коромысло радуги повисло над сторожкой! Северный конец радуги прятался за кронами деревьев, южный — уходил далеко за горизонт в зелёные луговые травы. Но недолго сияла красавица в одиночестве — нерешительно, скромно, боясь, казалось, умолить красоту своей сестры, первой радуги, стала появляться вторая девица лета, располагаясь чуть пониже первой. Двойная радуга, как две сестры-близняшки вскоре заиграли радужными цветами, сверкая всеми чудными оттенками и манящей красотой!

— Это две небесные красавицы то распускали отливающие золотом всевозможных красок необыкновенные волосы, то собирали их обратно в тугие косы и прятали подальше от людских глаз, — подметил Катин дедушка.

А мне казалось, сестрицы в своём небесном сиянии переговаривались и перемигивались между собой отдельным языком красоты и обязательно желали счастья людям на земле. Обе рядом они завораживали, появление двух радуг одновременно — это редкое явление, и оттого вместе с наблюдающими сама радуга радовалась такому чуду природы как она — необыкновенная двойная радуга!

Спокойно было вокруг, деревья, кусты выглядели притихшими, казалось, всё в лесу любовалось игрой двойной радуги. Постепенно северный конец верхней радуги начал терять яркость окрасок, но вторая в это время засияла ярче, и как-то хотелось верить, что вторая, подбадривая сестрицу своей игрой, старалась поддержать её уход. Но краски первой радуги продолжали стремительно затягивать лёгкие облака, радуга быстро терялась, а вторая высветилась ещё ярче и краше, прощаясь со старшей. Так, бледнея и вновь приукрашиваясь, медленно исчезала, растворялась на глазах в небесной дали прекрасная двойная радуга. Мне очень повезло сделать несколько снимков удивительной двойной радуги.

Удивительными бывают многие явления природы. Сегодня за короткий промежуток времени я наблюдала и непредсказуемую переменчивость погоды, и захватывающую красоту летнего леса, и двойную радугу — две рядышком, как близняшки. Жара на глазах быстро сменялась ливневым дождём, грозой с отчаянным ветром. Лес, укрытый звенящей тишиной, как огромным одеялом, и каждая травинка, былинка, вслушивалась в эту тишину, замерла в ожидании. Игрой непередаваемых красок двойной радуги закончился обильный летний ливень.

Небо очистилось, где-то высоко проплывали лёгкие облака. Солнце пригревало. Трава, листья деревьев переливались серебристыми каплями дождя, не успевшими ещё просохнуть. На лугу поднималась и тянулась вверх дымка. Земля отдыхала, испаряя лишнюю влагу, превращая в низко стелющийся туман. Вдруг в безоблачном небе где-то высоко послышалось мелодичное пощёлкивание и небесной красоты звуки, пересыпаемые чудными трелями. Звонкие неслись они с необозримых небес чистым пением, пронизывающие лесную тишину и западающие в душу. Это лесной жаворонок где-то высоко запел, защёлкал, радостно сообщая о себе всему лесному царству. Жаворонок лесной обычно селится на опушках или лесных вырубках, он не любит и избегает тёмных зарослей.

Задрав головы, прислушиваясь и всматриваясь в синь неба, мы с Катюшей пытались отыскать маленького певца. Долго я искала жаворонка, парящего где-то там, в поднебесье, малюсенькой точкой. Кажется, мне это наконец удалось, щёлкнул мой фотоаппарат, и я с трудом опустила уставшую голову. От напряжения выдохнула, присела на мокрую траву, чтобы поскорее рассмотреть снимки. Но кроме голубого небесного фона на снимке ничего не было видно. И вдруг я рассмотрела крошечное пятнышко — расплывшаяся точка. Мне очень захотелось поверить, что эта неправильная, чуть смазанная точка и есть жаворонок.

Силой и красотой удивительного пения жаворонок, верно, смог бы остановить одинокого путника в степи. Уставший с дороги, услышав жаворонка, присядет отдохнуть, порадуется своим мыслям под чудные звуки его голоса, а может, взгрустнёт или горестно вздохнет о чём-то своём и сладко уснёт. То вдруг откроет эта песня кому-то душу, и улыбнется человек, вспомнив песни своей любимой далёкой подруги.

Наш лесной жаворонок всё кружил над залитой солнцем лесной опушкой, продолжая радовать нас, землю и небеса!

Ежиха и ежата

Ранняя осень. Огороды почти убраны и вместо нарядных грядок с хрустящими огурчиками, яркими помидорами, горохом и другой осенней радостью бросались в глаза сухие коричневые стебли картофельной ботвы, картофель выкопанный и ссыпанный в отдельные кучи. Участок очищен от лишней травы, сухостоя, садовых веток, и по вечерам особенно грустно смотреть на пустующий огород, который теперь спокойно поджидал осенних заморозков. Пахло сухой травой, неубранной картошкой, яблоками. А сегодня ещё и хлебом, который пекла моя мама.

Земля отдыхала от весенне-летних и осенних работ, от трудолюбивых людских рук, которые украшали этот клочок земли нужными овощами, ягодами, фруктами. В этот вечер воздух будто звенел хрустальной чистотой, лёгкостью покоя, прохладой. Журчащий невдалеке ручеёк прикрывал плотный вечерний туман. Солнце быстро пряталось за горизонт, и день сменялся вечером, зябким по-осеннему, отчего уже хотелось укутаться во что-то тёплое.

Не нарушая первозданной тишины, покусывая сладкую травинку, я пробралась вглубь огорода и устроилась с планшетом на удобном пеньке, на котором я иногда отдыхала, чтобы послушать звонкие сумерки ранней осени, надышаться ароматом спелых антоновских яблок и красотой вечера.

Вдруг в этом дальнем углу огорода меня насторожил необычный шорох. Я закрыла планшет, прислушалась. Совсем рядом в высокой, кое-где ещё зеленеющей траве, у заборчика послышалось шуршание громче прежнего и что-то похожее на пыхтение. Густые сумерки и трава не давали получше рассмотреть нарушителя вечернего покоя. Я включила фонарик, осветила траву — шорохи сразу прекратились. Решив, что это мыши или котёнок, укутавшись теплее платком, уселась я поудобнее на березовом пеньке и углубилась в планшетную писанину. Но не прошло и несколько минут, как возня в траве возобновилась, и мне показалось, что я расслышала еле слышное попискивание. «Запутался в густой траве соседский цыплёнок», — мелькнула мысль. Быстро раздвинула траву, и яркий луч моего фонарика упал на неподвижный серый комочек, который оказался живым малюсеньким ежонком. «Вот так находка. Откуда он здесь?» — подумалось мне.

Комочек побежал, прячась от яркого света, а за ним один за другим, как по линейке, следовали ещё крошечные комочки. Я успела насчитать шесть штук, как за ними появилась большая ежиха. «Ну, это мамаша, точно!» — решила я и убрала яркий свет фонаря, чтобы наблюдать за милым семейством. Мать, спасая ежат, старалась увести поскорей их, спрятать от посторонних глаз. Для этого часто подталкивала последнего, самого малюсенького и слабого ежонка. Ежиха явно торопила своих малышей. Вдруг она развернулась и побежала обратно. Остановилась у такого же комочка, который явно отстал от других. Она осторожно, как-то трогательно стала подталкивать его носиком. Ежонок был, видно, совсем слаб, он лежал, не шевелясь. Но ежиха упорно подталкивала его, настойчиво раз за разом, заставляя двигаться. Я наклонилась, чтобы поднять беспомощный неподвижный комочек. Ежиха так сердито фыркнула на меня, что я быстро одёрнула руку и решила наблюдать за ними издали.

Ежиха не покидала беспомощного ежонка, она старательно несколько раз подталкивала его, и он пополз наконец, вначале медленно, потом побыстрее. «Откуда оказались дикие ёжики в огороде?» — удивилась я. Накрыв большим платком, собрала маленьких ежат, которые даже не пытались спрятаться от меня и закрыться колючками, настолько они были ещё слабы и малы. Уложила и ежиху рядом с ними. Она фыркала недовольная, потом свернулась клубком.

Я держала в юбке ежат и раздумывала: куда мне определить это колючее семейство, чтобы случайно не принести им вред. Унести подальше в заброшенный огород или забрать с собой? Ночью там их могла порвать собака или коты. Решение у меня, конечно, уже было, может, неправильное для этого дикого семейства, но я не смогла побороть желание и всё же показать ежат своим девочкам. Дочкам будет в радость увидеть семейство ежат с их мамой. Девочки не такие крошечные, как эти ежата, но ещё небольшие. Им будет интересно увидеть большое семейство ежат. Да и ежата отогреются, налью молочко, хотя ёжики не пьют его, овощи, морковь положу им, думала я, направляясь с тёплыми комочками в платке к дому.

Не выпуская своих гостей из широкий юбки, я налила молоко, положила рядом для них траву, порезала и разложила небольшие кусочки яблок, морковки, капусту. Осторожно по одному опустила ежат на пол, последней положила к ним ежиху. Поспешно отошла от них в сторону и стала наблюдать за принесёнными необычными гостями. Ежиха развернулась, толкнула влажным носиком комочек рядом с ней и спряталась в тёмный угол под столом. Маленький ёжик, которого она подтолкнула, нырнул за матерью. Остальные ежата тоже шмыгнули следом. Как я ни старалась в этот вечер накормить ежиху с ежатами, они не прикасались к еде и не выходили из своего убежища под столом.

Дочери были на тренировке, одна — в первом классе, младшая училась в классе подготовительном. Когда вернулись, обрадовались, очень хотелось им поскорей увидеть ежат. Они заглядывали под стол, звали ежат, помахивая то кусочками яблок, то морковкой, но усилия были напрасны, и я уговорила девочек оставить ежат, а заняться своими домашними делами.

Напуганным моим вмешательством в их жизнь, сейчас ежатам нужен покой. Пока мы были заняты своими заботами, ежиха незаметно для всех нас уводила своих колючих, послушных ежат в более надёжное место для неё и ежат. Я потихоньку наблюдала за ними, не беспокоя колючих гостей и своих детей. И ежихе-маме удавалось это сделать очень осторожно. Но вот и дети заметили возню ежат, и теперь мы вместе заворожённо продолжали рассматривать ежиное семейство издали, в надежде, что вот-вот хотя бы один из ежат или сама ежиха покажутся у блюдца с молоком или кто-то пробежит поближе к нам. Но чуткие наши гости боялись нас и держались скрытно.

Ежиха отыскала всё же самое надёжное место для своих ежат и незаметное для людских глаз. Действительно, теперь ежата, которых мать определила в дальнем уголке под пианино, были хорошо скрыты от нас. Маме ежихе, видно, надо было найти более тихое тёмное местечко, чтобы покормить маленьких ежат. Чуткость к окружающей обстановке в непонятном для ежихи месте, острая тревога за своих ежат заставила её надолго затаиться от нас — людей, так что теперь их было не видно и не слышно.

Всё же детей пришлось укладывать спать с уговорами: «Не беспокоить же крошек ежат, совсем ещё маленьких. А утром рассмотрим колючих гостей поближе». Обязательно ежат всех увидят, заверяла я дочек с надеждой, что так это и будет. Наступила вечерняя тишина, дети мирно посапывали, вскоре и я успела погрузиться в первый крепкий сон.

Вдруг тяжёлый топот в комнате разбудил меня, я вскочила с кровати, щёлкнув выключателем. Внезапный яркий свет осветил у блюдца с молоком свернувшуюся клубком ежиху в окружении ежат. Порадовалась за колючее семейство — всё же подкрепятся, поедят. Я улеглась, погасив свет.

Но в эту ночь спать не пришлось. Слишком необычных гостей приютила я в доме. Только начала засыпать, как вновь раздался тяжёлый топот. «Ежата, это они», — сообразила я спросонья. Не включая яркий свет, чтобы не спугнуть ежат, я присела в кровати. Слышала и раньше я, что ёжик в доме по ночам — это беспокойство, но что такое! Не представляла. Трудно представить, что такими малюсенькими лапками ёж топал так громко и тяжело.

Ежиха, а за ней ежата, не замечая меня, бегали от миски с молоком под пианино и обратно. Присмотревшись, я увидела там горку из кусочков морковки, травы, яблок, сухариков. Было трудно понять, почему ежиха перетаскала всю еду в другое место. Наверное, на новом месте под пианино еда им доступнее, или они делали себе запасы. Была глубокая ночь, но я продолжала наблюдать за ежами. А в доме стоял топот, будто кто-то взрослый бегает по дому, да ещё в сапогах, но никак не маленькие ежата. Впечатление было такое, что сейчас провалится пол. Девочки тоже проснулись и тёрли сонные глаза. Я включила слабый ночник, показала детям, чтобы они не спускались на пол, а сидели тихо. Они перелезли в мою кровать, затаившись, мы наблюдали за нашими интересными гостями. Сон давно ушёл, девочки перешёптывались, посмеивались между собой, наблюдая за ночным шумным семейством.

Младшая дочка не выдержала, соскочила на пол и взяла свернувшегося комочком ежонка, а когда подошла к большой ежихе, та фыркнула, быстро скрутилась в колючий клубок и лежала на полу, не шевелясь. Долго ещё дети наблюдали за ежами, и семейству колючих доставили мы большое беспокойство. Ежата, конечно, были напуганы и лежали на полу колючими клубочками. Ежиха всё же успела спрятаться в тёмном углу под пианино и увести четверых за собой, а трое самых слабеньких ёжиков так и остались лежать на полу.

Насмотревшись на ежат, что лежали свернувшись, уставшие дети улеглись спать, оставив перепуганную ежиху с ёжиками. Глубокая ночь продолжалась, в эти поздние часы страшнее и хуже было маме-ежихе, которая волновалась за своих ежат. Как ни пыталась я в ночной тишине объяснять детям об обращении с ежатами, хотя они старались осторожно брать в руки комочки, но для ежат это, конечно, стресс. Натерпелись бедняги, и я пожалела, что принесла ежиху и ежат в дом. Постепенно задремала и я.

Утром, не выспавшись, я приготовила ежатам овощи и стала разыскивать их. Я обшарила все уголки в доме, заглядывая в самые дальние, но ежат с ежихой не нашла. Куда могли исчезнуть ежата — этот вопрос оставался загадкой для меня. Радовало то, что мне удалось сделать неплохие снимки ежихи с ежатами и хоть маленько подкормить многочисленное колючее семейство. Проснувшись, дети тоже бросились искать ежат, но, когда узнали, что их нет в комнате, быстрее смирились, чем поверили, что ежата сами смогли уйти из дома.

— Теперь мы не увидим их! — хлюпала носом младшая.

Она любила разную живность — больших и маленьких. Принесла домой речного рака, которого долго кормила в большой банке с водой, змеёныша тоже притащила как-то, наловила коробку божьих коровок и собралась их сама разводить. «Потому что они пользу приносят в природе!» — заявляла она. А они и сами хорошо развелись — из комнаты каждый день летом я собирала и выпускала в сад по нескольку штук.

Сейчас дети пошептались между собой, и младшая теперь молчала. Видно, решили они, что я отпустила их на волю.

— Так мама пока не раскрывает эту тайну, чтобы мы не плакали, — заявила старшая.

— Что ж, мама знает, что надо ежат отпустить, — тёрла глаза младшая, продолжая перешёптываться с сестрой.

Дети сами понимали, что ежиха с ежатами должны жить на воле — им там лучше. Вскоре серьёзные и недовольные они молча ушли в школу.

А я продолжала искать ответ на вопрос: куда подевались ежи, чтобы конкретно и понятно объяснить детям и себе тоже. Ведь они считали, что мама их водит за нос, как выразилась старшая дочь. А пока мой ответ; что ежихе-маме нужно было отыскать удобное место, где она могла бы провести холодные зимние дни с ежатами, дочек не устраивал, и маме веры нет.

А ушла ежиха с семейством в большую щель между досками, которая образовалась под тяжестью пианино, как выяснилось позже, когда мы делали капитальную уборку и пришлось передвинуть пианино. Колючая гостья очень тревожилась о своих ежатах, забота о потомстве и помогла ей найти щель в полу да и выбраться из дома на свободу, «подальше от назойливых людей», как выразилась доченька старшая.

Снегири

Посещение отчего дома у меня связано с ранней весной. Парным молоком, цветущими яблонями, облаками белоснежной черёмухи и влажным умиротворяющим, густым запахом земли встречали родные места. Родительский домик небольшой, уютный оставлял за порогом все самые сложные и неприятные жизненные ситуации стоило только взойти на его крыльцо. Разве может быть что-то дороже родного дома, где выросла, окрепла и откуда вылетела, как оперившийся птенец из гнезда.

Мамочка — светлое слово, прикоснёшься к загрубевшим от многолетней работы нежным маминым рукам, услышишь её ласковый голос, увидишь радость в глазах от моего приезда, и счастье уже не покидает долго-долго.

У крыльца дома, разбросав крепкие ветки, украшал небольшой дворик куст калины. Весной белые шапки цветущей калины, тонким ароматом, сразу околдовывали гостя и каждый обязательно останавливался, чтобы хоть на мгновение насладиться их едва уловимым благоуханием. Но на этот раз я приехала к родителям поздней осенью, когда белые цветы калины успели уже смениться гроздьями ярко-красных ягод, а зелёный цвет лета сменился жёлтыми красками и резким порывистым ветром.

Я ждала зиму и снегирей, чудесных птиц зимы, которые прилетали сюда каждый год, чтобы поклевать вдоволь яркой горьковатой калины во дворе скромного домика. Сочные прекрасные ягоды калины зреют медленно, после первых морозов превращаясь из горько-кислой в сладкую нежную с лёгкой кислинкой ягоду. Тогда куст калины пылал алыми спелыми плодами, привлекая всех пернатых в округе к угощению. Даже домашние куры любили лакомиться калиной. Подпрыгивая, смешно махали большими крыльями, пытаясь подняться и достать зимние витамины.

Мама хотела встретить и порадовать меня чем-то особенным. Она знала, что я люблю калину, когда я только переступила порог, то увидела на столе под белоснежной скатертью букет с ягодами спелой осенней калины. Крупные гроздья, связанные в пучки, висели также в кладовой, в сенях. Ягод калины хватало на всю зиму, и зимой яркими пучками калины мама угощала своих гостей и соседей.

Наступила зима. В январе этого года зима плакала постоянными оттепелями, не решаясь, наверное, вступить в свои права, и только февраль смело сковал воду в нашей быстрой речке и в забытом во дворе ведре воды, окна плотно завесились ажурной занавеской инея, разрисованной знатным на всю зиму художником с именем Мороз. Не хотелось даже выглядывать на улицу. Стужа, позёмка снежной пеленой, как тонким платком, укрывала скованную морозом землю. Но деревенским ребятишкам мороз был нипочём! Мороз румянил и щипал их щёчки, кому-то забирался под куртку или шубку, студил пальцы в мокрых от снега варежках. Как же весело скатываться с горки, наперегонки взбираться вверх и опять с криками нестись с горы! И не беда, что санки вдруг переворачивались или могли воткнутся в огромный сугроб рядом с горкой.

В этом году февраль украсил зиму большими сугробами. Под деревом калины образовался большой белоснежный пушистый сугроб. Отец, когда убирал во дворе снег, под кустом решил этот сугроб оставить: для красоты, и птицам весёлая банька будет, посмеивался он.

Многие гроздья калины мама не собирала с куста, и сладкие ягоды в зиму были хорошей подкормкой птицам. На калине можно было всегда увидеть, как лакомятся воробьи, громко чирикая, и другие пернатые, но я ждала снегирей. Студёным февральским утром наконец красногрудые красавцы прилетели. Они по-хозяйски расселись небольшой стайкой на ветках и принялись за ягоды. Их весёлый щебет и красные кафтанчики оперения на груди нельзя не заметить. Даже сильный мороз, который стоял в это утро, не смог бы теперь удержать меня в доме.

Захватив фотоаппарат и видеокамеру, я выбежала во двор и притаилась за углом дома. Порадовали первые снимки прекрасного обеда или завтрака — какая разница — для чудных зимних птиц это был пир, и я ещё долго стояла, наблюдая за снегирями. Насытившись, стайка дружно взмыла ввысь и растаяла в зимнем небе, а под кустом оставила красные пятнышки калины, которые хорошо разукрасили снег под ней. Но через несколько минут на куст опустилась более многочисленная стайка снегирей, и пир продолжился теперь для них. Эта стайка надолго задержалась у нашего куста калины. Снегири, перелетая с ветки на ветку и выбирая ягоды получше, явно спорили и веселились. Ну чем не птичий пир!

Вдруг один самый быстрый снегирь нырнул в пушистый сугроб, тут же выскочил из него, взлетев на ветку, взъерошенный, помахал крыльями, стряхивая последние снежинки, и опять скрылся в снежном сугробе. Мгновение — он уже на ветке у ярких ягод. За ним другой вспорхнул с ветки и скрылся в сугробе. И теперь почти все снегири ныряли один за другим в сугроб, тут же выныривая, как из воды, и быстро взлетая на ветки к ягодам. Казалось, птицы купались в чистом мягком снеге, и это им очень уж нравилось. Но секрет скоро открылся: кусочки варёного сала заранее для птиц были спрятаны под кустом отцом. Красивые алые птицы лакомились ягодой, перелетая с ветки на ветку, громко щебетали, споря на своём птичьем языке о чём-то, веселясь, ныряли вниз головой в мягкий белый сугроб за редкими кусочками сала.

Маленькая сестра, которая стояла рядом, не выдержала, подбежала к кусту, звонко захлопала в ладоши, как и они, защебетала, запрыгала от радости, и стайку будто ветром сдуло с калины. Обнимая сестру и успокаивая, я спешила сделать интересные снимки. Испуганные птахи всё кружили над кустом, над нашими головами, не улетали и опять дружно расселись на ветках поближе к сладким ягодам. Вдруг весёлая стайка снегирей дружно вспорхнула и также неожиданно, как первые снегири, скрылась, будто растаяла в морозной мгле.

Наш большой куст калины остался одиноко стоять с расклёванными красными ягодами, сломанными кое-где ветками, но ещё с неплохим на нём запасом ягод. А под кустом на белоснежной зимней скатерти красовался ковёр из остатков сытного их обеда — это густо разбросанные красные косточки ягод, которые ярко светились и сияли огнями по вечерам. Птичий пир удался на славу, улыбался папа.

Февральские морозы в этом году держались весь месяц, и снегири посещали калину почти ежедневно, они прилетали обычно до обеда, всегда до перехода солнца в зенит. Так было пока куст калины не опустел. Грустно было теперь смотреть на любимый куст калины — растрёпанные ягоды, пожухлая листва, сломанные веточки и ярко-красное покрывало под кустом на снегу — это всё осталось от обильной роскоши осенних сладковатых, чуть с горчинкой ягод калины. Радовало, что кормились здесь ягодой алые снегири, да и другие пернатые прилетали, а не почернели ягоды от зимнего одиночества.

Пришло время уезжать и мне. Недалеко, за деревней, которую я обычно проезжала по дороге, была удивительная полянка, где я тоже видела зимних алых красавцев. Тогда немного свернув с дороги, я останавливала машину и пешком шла к ней, чтобы не спугнуть птиц. Между трёх неказистых сосен на пригорке была полянка, слишком неприветливо выглядела она. Здесь в любое время года дули порывистые ветра — сухие знойные летом, обжигающие холодные зимой. Но жители деревни не оставляли полянку без присмотра. Чем-то она была интересна людям, а может, жители были рачительными к земле и берегли каждый клочок. Зимой они выставляли здесь специальные деревянные ограждения для задержки снега. Высаживали поблизости саженцы деревьев почти каждую весну, но они не приживались. По весне они засевали поляну рожью, пшеницей или кормовыми травами. Тогда меня радовала полянка то своим зелёным ковром, то спелыми колосками с голубыми васильками среди редких зрелых колосьев. И круглый год на пригорок к полянке слетались на подкормку самые разные пернатые. Зимой холодный резкий ветер сметал снег с поляны и собирал вдали от неё большие снежные сугробы, оставляя лишь тонкий слой снежного покрова. Одиноко качались ветки прошлогодних трав, остатки колосьев, полные семян. Но в студёные зимние дни полянка и подкармливала прилетающих к ней птиц, но особенно здесь любили кормиться алые снегири.

Мне приходилось частенько наблюдала, как какая-нибудь стайка красногрудых рассеивалась по тонким сухим веткам пшеницы, дикой травы. Они раскачивались под порывами ветра, и издали были похожи на ярко-красные цветы маков. Прилетало сюда одновременно и несколько стаек снегирей сразу, но каждая держалась отдельно, не удаляясь от своих. Тогда поляна украшалась живыми красными клубочками, словно яркими маками среди зимы — алыми снегирями, и знакомая полянка на пригорке уже не казалась мне совсем неприветливой.

Дикий голубь

Мне 13 лет, майское солнечное утро. Встав пораньше, я успела уже сбегать в лес за маслятами, побродив в молодом сосновом лесу, который в это время особенно густо и прекрасно дышал зелёной влажной хвоей. Мне было весело и легко в лесу, воздух, напоённый запахами елей и сосен, слегка бодрил.

Наш дом стоит недалеко от леса, но мама не решалась отпускать меня одну в лес — с подругами только можно. Да я очень упрашивала, за молодыми грибками у меня сами ноги просились, в лес хотелось — там в разгаре весна, многое интересного. В школу во вторую смену обязательно успею, волноваться за это не надо — это точно, — кивала я головой в ответ маме. После короткого молчания мама сказала, чтобы я не задерживалась и отпустила меня, только на один часик, как она любила всегда говорить.

Солнце поднималось уже к зениту, когда я заспешила обратно домой. Бежала где вприпрыжку, где быстрым шагом по узенькой лесной тропинке. Вскоре выскочила на опушку леса, дальше мчалась наперегонки с попутным ветром вдоль поля босая по белоснежному тёплому песку. Тропинка свернула к железнодорожному полотну, и теперь я мчалась вдоль железной дороги точно быстрее ветра. Грибов у меня оказалось немного, дождик не прошёл, но я была рада и этим. Как ни спешила я, а пришлось всё-таки сбавить ход — бежала мимо огромного муравейника и в него угодила почти носом. Стряхнуть всех на ходу не удалось — кое-где впились мураши мне здорово. Напевая что-то невесёлое и морщась от укусов, пришлось остановиться, оглядеться.

Вдруг впереди, в стороне от тропинки, моё внимание привлёк странный белый предмет. Странный, потому что он двигался, но не удалялся далеко, хотя порывы ветра были сильными. Густые кусты вокруг не давали рассмотреть издали его, а любопытство моё было сильнее мысли про мамин нагоняй. Решив, что прохожий потерял тряпку или платок, да что бы там ни было не опаздывать же в школу пустякам. Но тут мне послышалось, что кто-то всхлипывал в кустах тоненьким голоском. Подумала, что девочка маленькая как-то оказалась здесь, в колючках, а это же ужас. И я, крадучись, чтобы не напугать, поползла к кустам. Чем ближе я подползала, тем больше белое пятно привлекало моё внимание. Наконец, не выдержав, вскочила и побежала к нему. За пару метров остановилась от промелькнувшей в сознании мысли, что не могу разобрать до сих пор, что это. Но было точно видно, что меня заметили.

Светлое пятнышко заметалось, замахало, как оказалось, крыльями, пытаясь взлететь или хотя бы удалиться подальше, и не желая подпускать к себе. На цыпочках подошла я к кустам — там сидел голубь, беспомощно метавшийся на колючках высокого куста. В белоснежном оперении, испуганный, он всеми силами пытался отлететь подальше, спасаясь от меня, и вырваться их колючего плена.

С осторожностью я накрыла платком дрожащую птичку и прижала к себе. Обрадовавшись своей находке, я решилась его рассмотреть, но голубь бился в испуге. Оказалось, голубь был серьёзно ранен, одно крыло у него беспомощно висело, и другое было тоже сильно повреждено. Я сразу решила, что заберу его с собой, вылечу, а потом отпущу на волю. Аккуратно сложила голубю крылья, укутала в платок и припустилась бежать домой ещё быстрее. Не хотелось, чтобы мама волновалась из-за моего отсутствия.

Вот и калитка, дома про грибы я забыла, а поспешила заняться голубем. Он был белый-белый, ни одного тёмного пятнышка не видно среди его перьев. Пёрышки красивой белизны отливали на солнце.

Мы с мамой осмотрели его, оказалось, одно крыло перебито в двух местах, на другом была только ранка. Мама сказала, что голубь дикий, не домашний и в общем здоровый. Озорники попали, видно, ему из рогатки два раза в одно крылышко, перебили. Голубь вырывался из моих рук, больное крыло у него неподвижно повисло. У мамы он присмирел, успокоился. Мы подвязали больное крыло на тонкую дощечку, перевязали его, ранки на втором крылышке обработали, и голубь даже свободно встал на лапки, пытаясь взлететь. Красные лапки у дикого голубя были покрыты густыми мелкими пёрышками, издали казалось, что он в белых сапожках. Из еды он ничего не брал, клюнув меня в палец, он рванулся взлететь, испугавшись, возможно, нашего кота, ударился об оконное стекло и затих.

Мне надо было спешить в школу. В доме я его оставить не решилась из-за кота, а взобралась по лестнице на чердак дома и оставила моего знакомого на кирпичной площадке возле печной трубы, поставив рядом воду, крошки хлебные и пшено. На чердаке голубю будет спокойнее, он ведь дикий и опасается, видно, не только кота, но и людей. На кота мама очень строго посмотрит, кот у нас был понятливый, и маму побаивался, даже больше, чем папу и нашу собаку.

Голубь успокоился, присел на лапках и закрыл глаза. Я тоже притихла, глядя на Дикарика, так я уже успела назвать его, и чуть не уснула с ним рядом. В школе меня всё время мучил вопрос: чем кормить голубя?

На следующий день Дикарик тоже не притронулся к хлебным крошкам, пшенным и другим крупам. Кажется, он даже не пил воду, которая стояла рядом. Я не отходила от него, поглаживала спинку, отчего он отодвигался подальше в сторону от меня. Я очень боялась, что голубь погибнет. Мама успокоила, что голубь жил на свободе, сейчас очень напуган людьми, болен, и раны у него серьёзные, поэтому не стоит его трогать руками, а надо подобрать обязательно ему еду и лечить раны. Следующий день я просидела с ним рядом, не спускалась с чердака к завтраку, обеду, даже чуть не опоздала в школу.

Прошло два дня, голубь по-прежнему не трогал еду, только иногда открывал глаза и опускал свой розовый клювик в воду.

Утром мама дала мне рис и сказала, что, возможно, голубь его возьмёт. Я поднялась на чердак. Дикарик также сидел, нахохлившись, склонив головку набок и закрыв глазки. Я так испугалась, что он умер, и от бессилия тихо зарыдала, чтобы не услышали домашние, прикрывая лицо юбкой. Но, услышав меня, голубь немного встрепенулся, отскочил в сторону. Медленно и осторожно я протянула ему в ладошке зёрна риса, ближе и ближе подвигая к нему руку. Голубь насторожился, но на этот раз не отскочил, а как-то внимательно наблюдал за приближающимися зёрнышками. Совсем осторожно я приближала свою руку прямо к его клювику. Голубь вдруг клюнул в мою ладошку раз, другой и быстро начал склёвывать все крупки подряд. Я замерла, он подбирал зёрнышки риса с вытянутой моей руки, а другой я подсыпала ему новую порцию риса. Вскоре Дикарик перестал клевать рис, но и этих зёрен ему было достаточно на первый раз.

Забыв про осторожность спускаться вниз по кривой лестнице, я мигом слетела, чтобы обрадовать этой новостью маму и всех остальных. Голубь поклевал рис, теперь он не погибнет, это моё сообщение обрадовало всех и маму особенно. Видела, как она улыбалась, и я радовалась вдвойне.

Вскоре я взобралась к Дикарику вновь и издали наблюдала за ним, мысль, что он выживет окрыляла. Голубь важно стал расхаживать по кирпичикам у печной трубы, потом попил воды, присел. Я боялась шевельнуться и стояла в стороне, чтобы не спугнуть его.

Теперь каждые утро и вечер, а когда было свободное время, и в обед, я поднималась к моему белоснежному голубю на чердак. Он всегда клевал только рис, даже сладкую булку не ел, а пил только холодную воду из колодца. Так и стал жить дикий голубь на чердаке, по-прежнему отказываясь от всего, кроме риса и медленно, но поправляться. Каждый вечер я меняла ему повязки на крыльях, проверяла, чтобы раны были чистыми, стараясь не причинять боль. Он не вырывался из моих рук, сидел спокойно, когда я поглаживала его спинку. Когда я появлялась, он не опасался меня, брал рис из моих рук, позволял перебирать его белоснежные мягкие пёрышки, но к сильным лапкам не подпускал, быстро отскакивал в сторону, когда я пыталась их потрогать.

Повязку со сломанного крылышка сняла мама только через месяц. Голубь теперь был совсем здоровым, но оставался жить на чердаке. Я почти не расставалась с ним, поднималась сюда по любому поводу, брала книгу и, лёжа на тёплых опилках чердака, читала или фотографировала дикого голубя. Белоснежный голубь копался в опилках, а бывало, что устраивался у меня на плече и закрывал глаза, тогда я тоже начинала дремать. Казалось, голубь перестал меня замечать, не боялся прыгал на моём платье, усаживался на плечи или важно расхаживал на чердаке, собирая крошечные камешки.

Фотоаппарат у меня появился через несколько дней, как я принесла дикого голубя домой. Я давно мечтала фотографировать. И отец подарил мне настоящий хороший фотоаппарат. Он похвалил меня за то, что я не бросила птицу раненую в лесу.

Солнечные лучи падали сквозь ветряные доски фасада чердака и отдушины под самой крышей на тёплую подстилку, и нам с Дикариком здесь было уютно и тепло. Я устроила для него под самой крышей жёрдочки. Крылья у него восстановили подвижность, и он хорошо взлетал на них, подолгу оставаясь сидеть там. Так мы окончательно подружились с ним. С чердака в коридор он не пытался слетать, а садился на краю и поглядывал вниз. Когда видел меня, начинал громко ворковать и топать лапками, так он радовался мне, а может, подзывал к себе.

Летом время летит быстро, начали желтеть листья на деревьях, увядала постепенно зелень трав, вместо ярких летних зацветали осенние скромные цветы. Я надеялась, что голубь останется у нас жить зимой. Уверена была, что он привык к месту на крыше. Но мама часто говорила, что это голубь дикий, ему нужна свобода, и к зиме он должен улететь, да и в холодные дни у печной трубы на чердаке оставаться не безопасно.

Однажды, взобравшись на чердак, как обычно, я стала звать голубя, но мой любимый Дикарик не подлетал ко мне, его нигде не было. Я обшарила все уголки чердака, но так и не нашла птичку. И чем дольше искала его, тем сильнее поселялся у меня непонятный холодок и тревога. Я быстро перебирала варианты его исчезновения: поймал кот или хорёк, но хоть одно перышко где-то, да осталось бы. Голубь был отважной дикой птицей и не дался бы самому злому коту. Я видела, как ещё с перевязанным крылом он смело защищался от рыжего соседского кота, так что тому пришлось отступить. С тех пор коты его не трогали, а наш кот успел подружиться с диким голубем. Иногда я видела их на чердаке спящими рядом.

С этой неразгаданной загадкой я спустилась с чердака и объявила всем, что Дикарик наш исчез. Отец сказал, что скучно ему одному стало и улетел. Все в доме успокоились постепенно и стали забывать о голубе, только я часто рисовала Дикарика на обложках тетрадей, но тоже смирилась и даже радовалась, что он опять умеет летать. Вскоре произошло событие, которое оставило у меня мгновения счастливых минут.

Был конец сентября, стояло чудесное бабье лето! Я копалась во дворе, помогая маме перебирать картошку. Вдруг какой-то странный крик или точнее сильный птичий клич вверху привлёк наше внимание. Подняв голову, я увидела очень высоко в безоблачном небе белеющую стайку птиц. Вот одна из них стала медленно снижаться, ещё ниже, за ней другая белоснежная птица камнем бросилась вниз и оказалась рядом с первой. Они спустились совсем низко, сделали круг над нашим домом и плавно уселись на крыше. Теперь я чётко разглядела в одном из них знакомого голубя, моего Дикарика, рядом с ним была белая птица поменьше. Отец, который столярничал во дворе, улыбнулся, вот, мол, нашёлся твой знакомый голубь, да ещё прилетел с друзьями.

Стайка голубей высоко, красиво кружила над домом, а ниже не спускалась. Дикарик рядом с подругой ворковал на крыше, может, хотел рассказать, что он помнил нас, и прилетел с друзьями. Вдруг дикий голубь отделился от подружки, стал спускаться в мою сторону, подлетел и смело уселся мне на плечо. От неожиданности я радостно подпрыгнула, Дикарик мой сразу взлетел, покружив низко надо мной головой, он поднялся опять на крышу и присел рядом с голубкой.

Прибежала моя подружка из соседнего дома, мы, задрав головы, рассматривали голубиную стаю, которая продолжала кружить над моим домом, где сидел голубь с белоснежной подругой. В эти минуты я верила, что мой голубь понимал и радовался вместе со мной этой встрече. С голубкой они ворковали, топали лапками, быстро передвигаясь по коньку крыши. В ответ мы махали платками, звали голубей. Вскоре прекрасная пара одновременно взлетела, сделала ещё круг над нами и стала подниматься всё выше и выше. Вот они присоединились к остальным голубям, и любимый мой Дикарик теперь быстро удалялся с голубиной стаей, растворяясь в небесной дали. И через несколько минут дикие голуби исчезли из вида. Мне было почему-то немного грустно, но сейчас я точно знала, что мой любимец остался жив. Когда он совсем поправился, набрался сил, то, конечно, вылетел через отдушины на фасаде дома на волю, в свою стихию, и нашёл своих красивых белоснежных друзей.

Ещё два раза, ранней осенью, в канун бабьего лета, прилетала к нам дикая белая стайка, кружила над домом и улетала, а Дикарик спускался к нам на крышу. Я уже не удивлялась, а даже хотела его приучить опять клевать его любимый рис, но мама предупредила, что там вверху их настоящая жизнь, они дикие птицы. Проходили осенние дни, которые заканчивались зимним снегом, потом весна, но Дикарик всё не появлялся, и эти события постепенно уходили отменя в прошлое, я взрослела.

Однажды осенним днём, собирая вещи перед очередным отъездом на учёбу, я вышла на крыльцо. Солнце светило в этот день особо ярко, пытаясь всё ещё согреть землю, упавшая листва жёлтая, разноцветная не успела укрыть засыпающую к зиме землю, и мне было по-осеннему скучно и грустно. Вдруг я услышала знакомый птичий клич, а подняв голову, увидела стайку голубей. Они появились неожиданно в небесной синей синеве осеннего неба. Это была до боли знакомая стайка диких голубей! Я, не отрываясь, смотрела вверх. Красиво, плавно они покружили над нашим домом и медленно стали спускаться вниз. От стайки отделилась знакомая белоснежная парочка и стала спускаться ниже, ещё ниже. Они спускались прямо на меня, сдерживая дыхание, я стояла не шевелясь. Вот они уже рядом, кружат над моей головой, машут белоснежными крыльями, и на плечо ко мне плавно присел мой Дикарик. Голубка, покружив немного и поворковав с Дикариком, тоже осторожно присела на другое плечо. Дикий голубь сильным клювом перебирал мои волосы и продолжал ворковать. Я медленно повернулась к нему лицом. Дикарик вытянул шейку, и я прильнула к его клювику, закрыв глаза, а когда открыла, увидела необыкновенное чудо. Высоко в небе над головой кувыркаются и кружат в воздухе, словно в танце, почти вся стайка голубей! У меня перехватило дыхание от такой красоты, я стояла, будто вросла в землю.

На крыльцо вышла мама с фотоаппаратом в руках, она прижала палец к губам, показывая, чтоб я не шевелилась. Щелчок аппарата — есть снимки, а Дикарик и его подруга одновременно взлетели, кружа, поднимаясь всё выше и вскоре затерялись в общей стае. Сделав круг, потом второй, третий, они взмыли, присоединяясь к общей стае голубей. Я продолжала стоять, задрав голову, пока белоснежные птицы не скрылись из вида в высокой дали.

Жёлто-красная, ещё кое-где зелёная осенняя красавица осень вскоре загрустила затяжными дождями, да и мне пришло время уехать из дома, чтобы продолжить учёбу. В редкие осенние дни я приезжала к родителям. Часто вспоминала Дикарика, его белоснежных друзей и тайком поджидала их. Но с той поры голубь вместе с подругой не прилетал, я убеждала себя, что дикие голуби любят простор, высоту — это им важнее любых привязанностей. Только бы прекрасную белоснежную стайку диких голубей не поранили люди своим злом или просто любопытством, часто думала я. Домашние и городские голуби не сторонятся общения с людьми, свободно расхаживают на городских площадях, живут на голубятнях, где их подкармливают, ухаживают, а дикий голубь — птица свободы!

Красавица лесная

Встретила я красавицу леса случайно и неожиданно для себя. От встречи с ней остался испуг первых минут и ожидание чего-то неизбежного, даже страшного. Но главное, что запомнилось — это радость, которая навсегда запечатлелась от необычной встречи. Вот как это случилось.

Однажды летом отдыхала я в знакомой деревне у любимого дедушки. Лесные места, берёзовая роща рядом со знакомой деревушкой, где грибов и ягод видимо-невидимо, и красивое чистое озеро с островком посредине. А недавно появились там зубры и лоси, которых в тех местах давно не наблюдали местные жители. Незаметно для себя, отдыхая у деда, взяла я за правило — рано утром прогуливаться на велосипеде по дорогам и тропинкам деревушки. Я объездила почти все окрестности этих заповедных мест.

Сегодня я отправилась в сторону густых лесных зарослей, вдоль железной дороги, которая вела на север от деревушки, втайне даже от себя надеясь хоть глазком, издали увидеть гордого лесного красавца лося. Здесь в былые ещё не такие далёкие времена радовал людей, давал им работу, пищу был процветающий большой совхоз-миллионер. В известные девяностые годы совхоз был развален и разграблен, но что-то всё же от него сохранилось до наших дней, к примеру, неплохо работающий маслозавод, пилорама, магазины, почта, медпункт и даже средняя школа. Оставались асфальтированными подъездные дороги. Сохранили всё это местные жители, которые не хотели бросать родные места, сберегли для жизни, что успели и смогли. Они сами охраняли школу для своих детей от разграбления, следили за подъездными дорогами, многие так и остались на родной земле, у могил предков. Позже организована была людьми и местная администрация.

Обширные заросшие бурьяном поля постепенно жители стали возвращать в посевной оборот, но это происходило всё же медленно по разным объективным и административным причинам. Развал и разграбление всех совхозных богатств в те страшные годы происходил быстро, конечно, ломать — не строить, как говорится. Медленно, но сотворённая разруха, всё-таки восстанавливалась людьми. Но поражала здесь настоящая беда местной земли — это борщевик. Опасное для людей и даже животных растение очень быстро размножается. Печально смотреть на заброшенные поля под густо растущими белыми головками цветущего высокого, в рост человека, борщевика, и тоскливо до боли становится, когда мчишься на велосипеде по неплохо сохранившемуся асфальту, но вдоль высоких зарослей этого ядовитого растения. Такова настоящая наша реальность многих русских мест, ранее неповторимых своей красотой, весёлыми песнями и улыбками людей, живших на этой земле.

Часиков в четыре-пять утра, даже иногда и раньше, совсем спросонья, ещё лениво и зябко вздрагивая, выползала я на улицу. Долгожданное солнце, тоже с ленцой, как мне казалось, выползало на горизонте огромным диском, тогда становилось веселее. Я вытаскивала велосипед, прятала в рюкзак фотоприборы, небольшую корзинку под грибы или ягоды — что-то обязательно попадётся в лесу, да скромный бутерброд. Километр за километром в прохладной свежести раннего утра я накручивала асфальт на два колеса моего любимого зелёного друга — велосипеда. Чем быстрее мчишься по пустынной дороге навстречу утреннему ветру в восходящих солнечных лучах, тем сильнее накатывает непередаваемое чувство красоты вокруг и свободы, а ещё давно забытый детский восторг!

Трасса в ранние часы ещё не загружена потоками машин — это радует и даже веселит. А детский восторг и азарт, вдруг проснувшийся от бешеной скорости, и непринуждённость так и старается вынести меня на середину трассы, несмотря на дорожную опасность, да мчаться, не останавливаясь, навстречу неизвестности. Кого не радует быстрая езда? Наверно, каждому взрослому знакомо это, оно остаётся с нами и живёт именно из детства. Такая быстрая езда на велосипеде с шумом в ушах от встречного ветра, и с беспечной лёгкостью в душе освежает тревожные мысли, и события прошедших дней, проблемы становятся проще, яснее. Так было и сегодня, раскручивая педали, я всё быстрее уносилась вперёд. Далеко позади осталась деревушка. Наконец вот и десятый километр. Здесь я должна были встретиться с представителем заповедника, чтобы он мог показать мне места, где находились зубры. Очень хотелось увидеть это необычное огромное животное и пофотографировать. Но время шло, а из заповедника никто не появлялся.

Не дождавшись работников заповедника, я свернула на узкую лесную тропинку, что вела мимо густых зарослей папоротника. Хотелось сделать интересные снимки летнего утра в зелёной чаще. Тихо в лесу в столь ранний час. Случайно качнётся ветка под тяжестью ночной росы или упавшей сосновой шишки — и опять тишина вокруг. Ветерок ещё не коснулся верхушек высоких, стройных сосен — наверное, не пришло время для его работы. Ветер отдыхал пока.

Для многих животных, насекомых и птиц лес всегда был домом. Надёжно здесь зверью поутру, не разбуженные ещё беспощадными комарами да оводом, или случайным путником, остановившимся на ночлег в лесу по необходимости. Попадались здесь и те люди, для которых лес становился пристанищем и временным жилищем. В то неспокойное время разделения людей по их достатку приходилось мне встречать в лесу обездоленных, даже приносить им еду и одежду Лес не оттолкнёт, не побеспокоит зря бездомного бродягу, укроет, а умелого человека всегда накормит.

Тропинка вывела меня на хорошо укатанную лесную дорогу, которая вела в соседнее село. Продвигаться по ней было легко, и я отмахала на велосипеде ещё пару километров, когда слева увидела едва заметную, заросшую тропку. Мне захотелось остановиться, чтобы передохнуть. Дальше по тропе зелёной стеной стояли густые заросли из порослей берёзы и осины. Резко пахнуло лесной сыростью, ельником. Здесь, вдалеке от дороги, в глуши леса я надеялась на неожиданную случайную встречу хотя бы с каким-либо маленьким зверьком: зайцем, лисёнком или услышать издали хрюканье поросят. Радуясь небольшой передышке, я переоделась в сухую куртку и приготовила на всякий случай фотоаппарат, и мои ожидания на приличные снимки сразу же начали сбываться. Вглядываясь в зеленые заросли, я на мгновение замерла, сердце забилось сильнее от внезапно нахлынувшей радости — удивительная красота стояла вокруг, в этой глуши! От влажных кустов, валежника, прошедшего с вечера дождя дышалось легко и свободно. Солнце всё смелее проникало сквозь зелёные заросли кустов, лучи падали на влажную от росы листву, искрясь, сверкая и отражаясь в каплях росы. Потяжелевшие капельки влажными жемчужинами медленно скатывались вниз, с лёгким шумом разбивались, рассыпались, вновь сверкая яркими разноцветными искрами.

Вот кузнечик на освещённом солнечным лучиком зелёном листке лапками делает свою утреннюю зарядку. Зайчишка, не заметивший меня, притаился вблизи тропинки и тоже попал в мой объектив. Стрекоза аккуратно присела на тонкий стебелёк, оглядываясь большущими красивыми глазами. Я медленно, с осторожностью двигала фотоаппарат и делала снимок за снимком, вырывая мгновения лесной красоты у вечности. Куртка моя успела промокнуть, спрятав велик в густом папоротнике, налегке двинулась дальше по заросшей тропке, продолжая вглядываться в лесную чащу с аппаратом в руках.

В этих местах водились лоси, это я знала со слов местных, и желание увидеть поближе, а может, и запечатлеть этого лесного великана давно преследовало моё воображение. Ступая предельно осторожно, чтобы не хрустнула нечаянно сухая ветка, былинка или сосновая шишка, сдерживая даже дыхание, я прижимала к груди фотоаппарат. Меня преследовало какое-то непонятное предчувствие, и аппарат я держала так, чтобы в любую минуту успеть что-то заснять. Внутреннее напряжение нарастало, но я продолжала идти вперёд. Вскоре я оказалась на лесной поляне, здесь тропинка оказалась пошире и чистой от надоевших зарослей кустарника. И я вздохнула свободно. Пройдя немного по солнечной поляне, я всё же, не понимая ещё зачем, свернула с широкой тропы опять в лесную глушь, до боли в глазах всматриваясь в чащу, в просветы зелёных зарослей.

Таинственная тревога вдруг поползла по моей спине и заставила медленно приседать всё ниже и ниже в заросли кустарника. Фотоаппарат теперь я держала над головой. Скользкий холодок страха почему-то мигом проник в моё сознание. Неподвижно сидя на корточках, стараясь лишний раз не шевельнуться, я поворачивала голову вправо. Вдруг мой взгляд будто упёрся во что-то явно живое. Я замерла, когда увидела тёмную, казалось, неподвижную большую чёрную точку с интересным белёсым круглым ободком вокруг. Не осознав ещё увиденное и замерев, как будто меня здесь и не было, я продолжала поворачивать голову. За парой зелёных веток, которые прикрывали моё лицо, я увидела покрытое гладкой тёмной серой шерстью огромную, как мне тогда показалось, спину зверя. Живой лось лежал неподвижно на траве! Резко пахнуло потом, шерстью животного.

Мгновение — зверь и я замерли, кусты, отделявшие меня от бокового взгляда зверя, вдруг шелохнулись, и огромная серая голова с остро стоящими ушами, покрытыми сероватым пушком по краям, вдруг развернулась в мою сторону. Гордый звериный взгляд коричневых, почти чёрных, чуть навыкате глаз уставились на меня. С тех пор взгляд диких прекрасных глаз, неповторимый, неподвижный в промелькнувшее мгновение запал в моё сознание и записался в памяти навсегда. Этого мгновения мне хватило, чтобы понять, что огромный тёмно-серый зверь — настоящий лесной лось. Страх, оцепенение в тот момент захватили моё сознание так, что я какое-то время сидела на корточках неподвижно, казалось, с полным безразличием рассматривала это лесное чудо, на автомате нажимая спуск фотоаппарата.

Вдруг потревоженный огромный зверь резко рванулся вперёд, отпрянув в сторону, и вскочил на крепкие высокие ноги. Раздался ошеломляющий треск, будто поблизости из земли вырывали деревья с вековыми корнями. Сознание вернулось ко мне, в испуге я откинулась назад, упала набок и поползла куда-то в сторону, профессионально не упуская из рук фотоаппарат. Красивый великан, в два моих роста только мгновение, величаво запрокинув свою прекрасную голову, постоял, дико оглядываясь на меня, и метнулся вперёд, ломая и круша под стройными ногами ветки, кусты и ещё непонятно что, удаляясь всё дальше от места своей ночной лёжки, на которую я, оказывается, совсем случайно наткнулась в чаще леса.

Сердце у меня неистово билось. «Повезло, повезло, увидела!» — стучало в висках. Впереди, справа, чуть больше козлёнка, бочком мелькнул лосёнок и тоже скрылся в кустах за матерью. «Эх, а это же лосиха! — сильно стучало у меня в висках. — Упустила лосёнка, не сфотографировала!» — сожалела я, утирая взмокший лоб. Лосиха, уводила всё дальше в лес своего малыша!

Я стояла, глядя им вслед, и удивительное чувства восторга от пережитого в эти минуты преследовало меня. Но вдруг в мои колени сзади кто-то мягко, но сильно ткнулся. Ноги у меня подкосились, я упала, но удержалась локтями и чуть не выронила фотоаппарат. А это был второй лосёнок, который, видно, отдыхал поодаль от матери и только что проснулся. Потеряв на мгновение мать, он вскочил и бросился вперёд. Но тут наткнулся на мои ноги, отскочил и что было сил у него бросился за ней, вскоре исчез из вида. Я успела только заметить его мелькавшие впереди стройные ножки и жалела, что не удалось заснять лосят.

Не надеясь на что-то хорошее среди снимков и понимая, что делались они непроизвольно, почти на автомате, я взглянула на них. Многие снимки пришлось убрать — размыты, но момент моей встречи с красавицей лесной очень порадовал. Вот и лосёнок догоняет мать, а второй лосёнок, оказывается, споткнулся, когда наткнулся на меня и упал на колено. В этот момент и поймал его мой фотоаппарат. Как же я удивилась и обрадовалась этим снимкам.

Был и самый первый снимок, почти профессионально сделанный. В застывшем на снимке взгляде зверя на меня вполоборота диким глазом на гордо посаженной голове смотрела прекрасная лесная красавица лосиха. Непокорность, растерянность, тревога перед опасностью, конечно, за маленьких лосят — всё было в этом взгляде. Испуг дикого зверя от моего появления был, наверное, обычным для лесного животного. На протяжении всей своей жизни привыкшие к напряжённому ожиданию любой опасности, чуткость и осторожность у них всегда рядом со страхом, даже у зверя сильного, такого как лось, а тем более лосихи с детьми. А вот я ещё долго не могла забыть свой почти животный испуг и страх, когда чуть не столкнулась с лосихой, глаза которой, когда она вскочила, оказались над моей головой. Ведь она могла ударить меня ногой. К счастью, этого не случилось. Взгляд этой дикой красавицы зелёного леса на фотографии стоил моего риска.

До сих пор даже спустя многие годы этот снимок заставляет меня улыбаться при воспоминании о необычной встрече в прохладном утреннем лесу с необычной лесной красавицей и её лосятами.

Музыка утра

Раннее утро. На востоке полыхали яркие зарницы. Солнце медленно, по-хозяйски выползало за горизонтом и, казалось, будто не спешило начинать новый день. По узкой лесной тропинке, опираясь на велосипеды, двигались трое — Юрий Михайлович, его жена Катерина и я. Хорошо протоптанная вначале пути лесная тропа уводила нас в густые заросли, вдоль которых серой лентой тянулась наша тропинка и вела к заповеднику.

Первые всполохи солнца с трудом пробивались сквозь лесную чащу. Будто кинжалами яркие лучи, пронизывали густые заросли кустов, низкорослых деревьев, падали на листву, отчего на зелёных листьях капельки росы вспыхивали ослепительным блеском, словно осыпанные драгоценными бриллиантами, и, скатываясь вниз, рассыпались бриллиантовой пылью. Было похоже, что солнечные лучи, мокрая листва, капли росы в этой лесной глуши вели свою, неуловимую для обычного слуха, музыкальную партию, очаровательную, тонкую. Лес просыпался, наполняя всё вокруг таинственными звуками, неповторимой музыкой лесного утра.

Эти красивые места были мне незнакомы. Вскоре тропа привела нас к большой лесной поляне, дальше простирался луг, где в густой высокой траве знакомая тропа почти затерялась. Здесь Юрий Михайлович — егерь местного заповедника с женой, которая работала ветврачом, отправлялись домой. И до условного места за рекой мне придётся добираться самостоятельно. Мои друзья свернули навстречу солнцу, к востоку, а я двинулась по еле заметной тропе, на которую мне указал Юрий Михайлович.

Среди сочных луговых трав, как на красивом цветастом сарафане, были разбросаны полевые цветы. Я остановилась, чтобы сделать несколько приятных и красивых снимков. За утопающим в ромашках лугом журчала небольшая речка, не спеша и плавно неся свои воды. Утренний туман плотным белым покрывалом низко стлался вдоль речушки. По течению на высоком правом берегу тёмной полосой тянулся сосновый лес с перелесками белоствольных берёзок и рябины, на опушке которого должны встретить меня друзья из местного заповедника, где разводят зубров.

Осторожно, чтобы лишний раз не стряхивать на себя обильную утреннюю росу с травы, которая кое-где была в мой рост, я пробиралась с велосипедом к речке. Вскоре моя тонкая куртка промокла и мне пришлось остановиться, чтобы хоть немного как-то утеплить себя — простуду подхватить не хотелось, да и чувствовалась усталость. Напоённые ночной росой травы, ещё не скошенные, тяжёлые, низко клонились к земле. Но отдохнувшая за ночь влажная трава, цветы уже поднимались к теплу солнца, медленно раскачиваясь на ветру. Жёлто-белые головки ромашек, колокольчики на тонких стебельках, кувшинки, бело-розовые лилии жалобно всхлипывали, поскрипывая под каждым шагом моих сапог.

Я сделала ещё несколько снимков лугового чуда, и дальше брела медленно, осторожничая, не решаясь наступать на красоту каждого цветка. Вскоре луговые травы, цветы остались позади. Неожиданно точно я вышла на сухую узкую дорожку, про которую рассказывали мне Юра и Катя. По ней я вышла к прекрасной зелёной роще, которую называли здесь соловьиной. И вдруг в царившей вокруг тишине послышались необычные и красивые трели. На минуту смолк и тут же смело защёлкал другой соловей более звонко раз, ещё раз, и раздалась вокруг необыкновенно звонкая россыпь трелей. Так лесной запевала — соловей начал свою музыкальную разминку, взяв самую высокую ноту и выполняя свою партию стройными, сладкими трелями, тут же был подхвачен остальными не менее звонкими соловьиными голосами, рассыпаясь мельчайшим бисером по утренним лесным рощам. Где-то вдалеке кукушка несмело вмешалась, подала голос, но смолкла. Следом несколько раз бухнул удод, и тоже — тихо.

Соловьи завладели лесным царством, каждым лесным жителем, в том числе и мной. Я устроилась поудобнее на сваленной сосне, прислушиваясь к каждому поданному новому птичьему голосу в соловьином хоре, стараясь различить каждый звук, щёлканье и трели. Несколько секунд — и тонкие трели исчезли, но вот запевала-соловей опять подал голос, будто дирижёр удивительного музыкального ансамбля. Его поддержал другой, присоединился следующий соловушка. Через мгновение такая маленькая серая пташка с изумительной красоты голосом покорила всю лесную округу, радуя своим пением всё живое вокруг. Вслушивалась в эти волшебные звуки пока соловьиная песня, разливаясь по роще, я потащилась со своим великом дальше к реке, часто останавливаясь и прислушиваясь к умиротворённым соловьиным звукам. Спокойствие, забытое в городской суете событий, незаметно возвращалось ко мне. Не делая резких движений, я старалась записать соловьиное пение и сделать снимки окружающей меня красоты.

Вот и река рядом. На берегу плакучие ивы низко склонились, отражаясь в прозрачных водах. Ветки ивы бережно, словно дитя купали свои тонкие длинные листья на таких же тонких стеблях под укачивающий легкий ветерок. Жёлтые кувшинки и белые цветы одолень-травы, как их называют здесь, плавали на широких зелёных листках у самого берега, слегка покачиваясь. Сонная стрекоза тоже удачно попала в мой объектив. Она лапками расправляла прозрачные крылышки, сидя на освещённом солнцем тонком стебельке. Неожиданно большая рыба резко вздёрнула речную гладь, блеснула в утренних лучах белой спинкой и скрылась в тёмных водах. От неожиданности я, чуть не выронив фотоаппарат, свалилась на спину и осталась лежать с запрокинутым вверх лицом.

Солнце теперь будто спешило подняться выше, яркими красками пробираясь сквозь тёмно-зелёную завесу леса, розовым цветом окрашивая округу, нежно лаская и согревая. Каждая травинка, стебелёк и всё живое под солнечными лучами тянулось к теплу. Боясь спугнуть что-то неповторимое, что уже не придётся увидеть, я, прикрыв глаза, ловила каждый пригревающий лучик, который падал мне на лицо, вслушиваясь в чуть слышные движения и шорохи в траве, в доносившееся издалека соловьиное пение.

Но вскоре утренний холодок коснулся моей спины. Вскочив, я натянула бейсболку поглубже и быстро двинулась вдоль по берегу вверх с велосипедом, который был для меня теперь не в тягость. Извилистое течение реки уводило меня за собой. В узкой речной протоке по переброшенным чьими-то заботливыми руками жёрдочкам я смогла перебраться на правый берег. Крутой и высокий, покрытый на склонах жёлтым сыпучим песком, вверху берег заканчивался гладким, как стол, зелёным плато, и дальше чуть видна была солнечная опушка соснового леса. Я присела и, передохнув, двинулась по правому берегу вверх, наблюдая иногда за спокойным течением реки внизу, часто останавливаясь.

Неожиданно основная река внизу сделала крутой поворот, уходя в сторону от высокого плато правого берега, по которому я двигалась. Здесь, видимо, весной основное русло капризной реки сильно разливалось, оставляя за собой речные разливы да болота по обеим пологим в этом месте берегам. Внизу у самой реки я заметила изумрудный лужок, по которому разгуливали большие белые птицы. По весне, когда вода разливалась, этот лужок скрывался под водой, поэтому мне не сообщили об этой красоте друзья.

Слишком неудобный для спуска велосипед я оставила наверху, а сама с трудом спустилась вниз, чтобы поближе рассмотреть лужок с большими, гордо расхаживающими птицами. Но когда я подошла поближе, лужок оказался небольшим болотцем, а птицы — аистами, которые не обращая на меня ни малейшего внимания, продолжали расхаживать, отыскивали в траве лягушек и проглатывали их, грациозно запрокинув свои серо-чёрные головы. Похоже, что прекрасные птицы были здесь частыми гостями. Они прилетали сюда обычно по утрам, чтобы сытно покормиться, как рассказал мне местный мальчик лет семи, и это были не аисты, а журавли.

— Тётенька, что вы не различаете журавлей от аистов? — спросил он меня и подозрительно посмотрел на меня. Пришлось честно признаться — ошиблась ведь. — Ну ничего, вы городские, — пожалел мальчуган от всего сердца меня.

Мы подружились, и он повёл меня показать родник, который был, по его словам, особенным своей очень холодной водой. Пока я шла по краю болотца, лягушки на каждом шагу выскакивали из-под ног. Это было неожиданно, и я вначале резко отскакивала, пугаясь. Парень тихонько улыбался, глядя на меня. А когда я в очередной раз шлёпнулась и рассмеялась, мальчуган тоже весело засмеялся, уже не скрывая из-за вежливости передо мной улыбки. Так мы долго просто хохотали теперь, расслабившись, и понарошку, и всерьёз отпрыгивали от лягушек, когда они одна за другой запрыгивали к нам на одежду. Одна зелёная случайно запрыгнула на мой рукав, а другая — на воротник и точно провалилась бы мне за шиворот, не смахни её вовремя Коля, так звали мальчика.

Вода в ключе была действительно очень холодная и чистая. От ключа вверх тянулась узкая тропинка, по которой Коля, как совсем взрослый, вёл меня. К ключу спускались жители, близ расположенного жилья, где жил и Коля со своими родителями. Вода была и в самом деле необычная — вкусная и такая холодная, что от неё сводило челюсти и стучали зубы. По крутому берегу мы взобрались с мальчиком на плато, здесь он забрал мой велосипед, чему я и сама обрадовалась, утомительно с ним по лесным дорогам, хотя и верный друг.

— Заберёте на обратном пути, с ним морока будет, и там не разрешается ездить даже на велике. Тётя Катя моя крёстная, потом придете вместе к нам. Мамка вареники с черникой сделает, угостит обязательно. Пойду, мать волнуется, долго я гулял, — сказал Коля и быстро зашагал обратно.

Я тоже поспешила к условленному месту на опушке соснового бора у огромного дуба.

Могучие корабельные сосны скрипели, качаясь и где-то высоко касаясь неба ветками. Если смотреть на них долго, казалось, вели эти великаны между собой суровый мужской разговор. О лесных боях, партизанах, что остались под ними навечно, а может, о ещё более древних сказаниях и сражениях, или вспоминали великого Петра I, который строил здесь свои первые корабли.

Июньское солнце спешило к зениту. Воздух, напоённый смолой и запахом прошлогодних сосновых колючек — шигалья, как их называют местные жители, убаюкивал, расслаблял. Прислушиваясь к звукам леса, я незаметно погрузилась в забытьё, которое мягко окутывало и убаюкивало меня. Проснулась от того, что яркое солнце слепило глаза, и капельки солёной влаги обильно собрались у меня на лбу. Ноги затекли и покалывали. Я спустилась обратно к источнику, напилась обжигающе холодной воды, смыла с лица остатки дневной усталости и дрёмы.

Я задержалась у источника. Вокруг качались луговые травы, озерко рядом с источником от зелени трав блестело, как большущий изумруд. Вскоре появилась Катя, и мы двинулись к долгожданному заповеднику. Уходила музыка утра в лесу, сменяясь зноем и тишиной. Затихли птицы, шорохи, движения малых и больших жителей леса, притаилось всё живое. Покоем, негой, смолой дышал сосновый лес. А где-то высоко-высоко проплывали пушистые облака, обгоняя друг друга. Жаркий полдень решительно вступал в свои права.

Мама

Был прохладный осенний вечер. Мама стояла у калитки и провожала меня. У неё был такой ласковый взгляд. Что-то родное светилось в этом материнском взгляде, отчего в груди у меня теплело и разливалось счастье. Этот взгляд будто жалел, звал, обнимал, и ещё что-то такое было в нём, что словами невозможно передать. Я наклонилась, пытаясь скрыть своё смущение, начала закрывать замок сумки. Мама внимательно с нежностью продолжала смотреть на меня, чувствуя её нежный взгляд, я старательно перебирала яблоки. Мамочка смахнула незаметно набежавшую слезу, поправила на голове тонкую косыночку, промокая поспешно ею глаза. Чтобы не заплакать, я подняла голову и улыбнулась.

В этот вечер я засиделась у мамы. В доме моего детства рядом с самым дорогим человеком было по-домашнему тепло, и время бежало незаметно. Мама угощала несравненными голубцами, компотом, вареньем, всё было очень вкусное. Выйдя в сад, мы расположились под яблоней за круглым столом. Аромат антоновских яблок будоражил пряным ароматом. Мама вынесла ещё тёплые пирожки. Но спускались густые осенние сумерки, и надо было отправляться домой. Я неохотно встала, обняла маму, и мы молча стояли рядом. Она напомнила, что мне пора идти, да и по тёмным улицам сложно добираться с тяжёлыми сумками, беспокоилась мама. Нежно тронув моё плечо, она тихо сказала:

— Иди Аня, дома дети одни.

Я поцеловала маму в щёку, улыбнулась как можно веселее и шагнула в сгущающуюся темноту. Медленно удаляясь, я знала, а вернее сказать, чувствовала, что мама вот-вот окликнет меня. Ведь так было всегда! И через несколько шагов я услышала:

— Аня! — тихо позвала мама.

Я развернулась и, размахивая сумками, с радостью поспешила обратно. Мне самой очень хотелось вернуться, и я почти подбежала к маме.

— Следующий раз яичек соберу тебе, пока нет, не собралось. Куры хуже стали нестись, — посетовала мама, виновато улыбнувшись.

Я смотрела на мать в её тёплые, блестящие от слезинок глаза, и видела, что они не хотят отпускать меня. Хорошо понимая маму, я без слов на мгновение прижалась к ней и, улыбаясь в ответ, сказала:

— Свежие домашние яички — это хорошо, мам, и дети их любят.

— А почему ты без платка? — предупредительно заглядывая мне в глаза, спросила мама. — По вечерам прохладно уже, ты покрывай голову, — ласкал меня её взгляд.

Мне показалось, в этот момент она, как маленькую, окутывала меня своим глубинным теплом и заботой. Материнский родной взгляд своей любовью хоть на миг возвратил меня в далёкое и волшебное детство.

— Вот, мама, я взяла с собой, — сказала я, быстро, с радостью выхватив лёгкую косынку из маленькой сумочки. Мама улыбнулась, но опять в её глазах блеснула слезинка. — Тебе это платье к лицу. Почаще надевай его, — продолжала она и пригладила, поправляя моё платье.

Среди шелеста осенней листвы мама старалась быть веселее, но она с беспокойством постоянно поглядывала на меня, не решаясь что-то сказать. Будто читая мамин взгляд, я прижала её руку к себе.

«Как бы мне хотелось сидеть, прижавшись к тёплому твоему плечику, мамочка, гладить натруженные нежные руки твои», — шмыгала незаметно я носом, молчала и только поглаживала мамину руку.

— Придём к тебе с девочками в это воскресенье обязательно, мама, — ответила я на её молчаливый вопрос. Мама почему-то вздохнула.

— Да, и смородина осыпается. Приезжайте, Аня, все вместе. Ну иди, совсем поздно уже, — сказала мама, слегка отвернувшись и утирая повлажневшие глаза.

Радуясь короткой встрече с самым родным человеком, я сама еле сдерживала слёзы, наклонив голову и вдыхая необыкновенный хлебный аромат её рук. Мама тоже была счастлива от нашей долгожданной встречи в этот вечер.

— Как солнце скрылось, быстро темнеет сейчас, отправляйся поскорее, дочка, дети заждались тебя, — с тревогой сказала она и поспешила скрыться за калиткой.

Махнув маме рукой, улыбаясь, я зашагала по дороге, поправляя на ходу сумки. Но я знала, что мама сейчас же выйдет за калитку и долго ещё будет стоять, вглядываясь в темноту осенней улицы, где медленно таял, расплывался мой силуэт. Ведь так было всегда. Я ускоряла шаг, дома ждали маленькие дочки, которые должны уже вернуться из школы. «Приготовить ужин, проверить уроки нужно успеть обязательно», — быстро проносилось в моей голове. На душе было спокойно, мамино тепло продолжало окружать. Житейские трудности отступили незаметно. Мамина забота, любовь приподнимали и успокоили.

Я была уверена, что мама оставалась молча стоять у калитки, кутаясь в кофту и протирая глаза, смотрела в даль, где была я. Было зябко, пахло сыростью, а небольшой ветерок навевал ночной холодок. «Поскорее бы мама спряталась в тёплом доме, сегодняшний вечер холодноват», — думала я, поёживаясь. Вот и поворот на другую улицу. Здесь я всегда останавливалась, чтобы передохнуть и помахать ещё раз маме рукой, при этом надо было чуть подпрыгнуть, чтобы она с плохим зрением обязательно смогла меня заметить. Только тогда мама скрывалась за калинкой. Сегодня я нагруженная сумками в каждой руке, мне было тяжело остановиться и помахать маме на прощание. Не останавливаясь, я обернуться всем корпусом. Через плечо устремила взгляд в темнеющую синеву улицы, надеясь, что мама уже ушла в дом. Я не ожидала, что увижу то, что хотелось бы, но вдруг ясно разглядела вдали белое пятнышко её платочка на голове. Не удержала я сумки, под тяжестью они выпали из моих рук, яблоки рассыпались, а я заревела, громко, как маленькая девочка, навзрыд. Улица оставалась безлюдной, тихой, меня это обрадовало, я быстро успокоилась, устремив взгляд туда, где белела маленькой точкой мамина косынка. Вздохнув, я вытащила белый платок и помахала маме, потом подпрыгнула и ещё помахала. Боль в груди отступала. «Значит, мама не ушла, ждала… Хотя бы не простудилась. Не двигаясь, стоять на одном месте холодно», — мелькало в моём сознании.

Тянулся и полз вдоль улиц густой туман, в тёмных сумерках было уже трудно что-то увидеть, но на подсознании я различила маму, её косынку и то, как она тихо скрылась за калиткой. Безграничная любовь и жалость пронзили моё сознание! Счастье общения с самой дорогой, самой-самой, создало настроение лёгкости. Теперь я улыбалась открыто, не стесняясь редких прохожих в сереющей пустоте улицы, почти безлюдной в этот поздний час. От сознания постоянного присутствия мамы рядом, от невидимого тепла, излучаемого родным её взглядом, я увереннее шагала по тёмной улице. «Спасибо, что ты есть, мамочка!» — пела я тихо. Даже набитые яблоками и грушами сумки уже не беспокоили меня, не оттягивали руки, окончательно успокоившись, я выпрямилась и, не сутулясь, легко и быстро зашагала вперёд. Чем ближе я подходила к дому, тем больше мысли о детях, заботы о них заслоняли моё сознание.

Ласточки

На прогулку я часто беру маленькую дочь. Мне нравится, когда она задаёт интересные вопросики, на которые и не дашь сразу ответ. «Почему эта птичка по земле крылом махнула? Скажи, мама, почему птичку называют ласточкой? Бабушка меня зовёт тоже ласточкой». Или: «Почему этот большой дом ты называешь дом правительства?» — спрашивала меня дочка, когда прогуливаемся в парке или в городе. Вопросов у дочери множество. На ответы, которые ей непонятны, она тут же задаст встречный вопрос. Особенно её интересуют птицы, деревья, цветы, потому что чаще мы прогуливаемся в городском парке. Бывает так, что ответить коротко не получается, и я предлагаю дочери наблюдать и рассуждать вместе. К примеру, как мы с ней разговаривали о ласточках. Рассказ мой примерно такой.

Действительно, полёт ласточки над самой землёй — удивительно красивое зрелище. Перед дождём у самой земли собирается большое количество мошек, и ласточки их ловят. Но тут же последовали другие вопросики: почему перед дождём? а другие птички где ловят мошек? а что такое «зрелище»? И так далее бесконечно и подробно. Я постаралась её отвлечь и обратила внимание на то, как стремительно другая ласточка чиркнула крылом о землю и быстро взмыла вверх. Дочка от радости прыгала, хлопала в ладоши от удивления. Потом спросила: «Мошке больно?» Когда беседа приходила в короткий тупик в основном с моей стороны, мы фотографировали стремительных ласточек, воробьиные стайки, белку, которая брала орешки с рук и тут же скрывалась высоко в ветках деревьев.

Пролетело время прогулки, и я обещала дочке перед сном сказку, чтобы она наконец согласилась вернуться домой. Вот о чём я рассказала своей дочери.

Была ранняя весна, отец закончил строительство нашего дома. В саду белым цветом распускались яблони, отцвела черешня. Тут же в саду у большого круглого стола на скамейке сидела бабушка, поодаль дедушка что-то налаживал у забора вместе с папой. Вдруг к окну, что выходило в сад, чиркнув о край крыши, подлетела птичка, покружилась и, устроившись на карнизе, стала деловито клевать над окном. Вскоре прилетела другая пташка, теперь они вдвоём усердно и быстро что-то выклёвывали под крышей над окном.

— К нам ласточки прилетели, — сказала бабушка. — Если им понравится, они сделают себе над окном гнездо и в нём потом появятся птенцы.

Мы с сестрой сразу притихли, уселись рядом с бабушкой и стали наблюдать за ласточками. Ласточки не обращали на нас внимания, потому что они спешили и очень старались. Весной у них горячая пора и серьёзная работа — строить гнездо. Ласточки одна за другой быстро подлетали, держа в клюве то пушинку, то веточку, крепили к гнезду и опять взмывали в воздух. Я долго сидела и наблюдала за работой ласточек, потом за своими детскими заботами, играми я позабыла про ласточек.

Через несколько дней я прибежала в сад, уселась под большим кустом смородины на тёплый песок и стала вновь наблюдать за ласточками. Птички построили гнездо, в котором сидела одна ласточка, а другая часто улетала от гнезда, возвращалась, усаживалась рядом, чирикнув, быстро скрывалась вдали.

— Это самочка сидит в гнезде, высиживая птенцов, а самец её подкармливает. Они очень ждут птенцов, и самец тревожится, чтобы никто не помешал им в этом важном деле. Ты не шуми сама и за котом смотри, — сказала, склонившись ко мне, бабушка, указав на нашего Василия.

Кот сидел у забора и, как я, внимательно наблюдал за гнездом. Василия мы чаще всего закрывали в доме и как могли объясняли ему, чтобы он не трогал гнездо ласточек. Но после того как однажды кот решил подобраться к гнезду, папа по-мужски и строго поговорил с нашим Васькой. Кот, видимо, понял, что от него требовалось, и теперь старательно не замечал окошко с гнёздышком, особенно когда в саду появлялся отец. Наш кот даже стал надёжным сторожем ласточек от других котов, так что у нас в саду перестали появляться коты соседские. Сейчас кот Василий сидел рядом со мной и внимательно наблюдал за окружающим, прикрыв глаза и медленно двигая хвостом по песку.

Летние дни летят незаметно, и вскоре в гнезде запищали птенцы. Теперь обе ласточки одна за другой летали у гнезда, присаживались, ловко цеплялись за край гнёздышка и кормили мошками выглядывающих крошек птенцов. Птенцы были маленькие, из гнезда показывались жёлтые, качающиеся из стороны в сторону, их открытые клювики. Мне интересно было сидеть у гнезда и часами наблюдать за ласточками и птенцами. Птенцы быстро росли и крепли, а взрослые ласточки продолжали таскать им без устали в гнездо еду. Играя в саду или обедая здесь всей семьёй, мы старались вести себя тише обычного, не шуметь, не забывая про наших крылатых друзьях. Ласточки всё лето прожили под крышей нашего дома.

Однажды рано утром, когда я забежала в сад, то не увидела в гнезде птенцов. Гнездо было пусто, птенцов я увидела рядом, на ветке берёзы, а взрослые ласточки сидели повыше, они обучали малышей летать. Перелетая с ветки на ветку и подлетая поближе к птенцам, пощёлкивая, будто приглашая к полёту, быстро взлетали, конечно, показывая, что и малышам надо лететь. Родители теперь старательно приучали птенцов к полётам. Незаметно быстро птенцы научились хорошо летать. Ранним утром ласточки уже всей семьёй усаживались на проводах, подолгу чистили перья, посвистывая и ухаживая, кружили друг над другом. И я не боялась теперь, что чужая кошка может достать ласточек. Кот Василий тоже перестал хитро сторожить и наблюдать из укрытия за пустым гнездом.

Наступали осенние дни, я собиралась и думала уже о школе. Ласточки совсем повзрослели, подолгу летали вместе, каждое утро до восхода солнца они проводили на нашей берёзе и проводах под окном. Вскоре случилось так, что, когда я заглянула в сад, там было необычно тихо. Знакомого посвистывания ласточек не слышно. Не было в саду на обычном месте и кота Василия. Я в растерянности смотрела на опустевшее гнездо в надежде, что ласточки вот-вот появится. Но вдруг я поняла, что ласточки улетели — пришла осень. Они улетели в тёплые края. Я втайне хотела и очень надеялась, что опять по весне прилетят ласточки в прежнее гнездо над окном в нашем цветущем саду.

Прошла осень, и зима холодная, снежная засыпала наш сад глубоким снегом. Я долгое время не заглядывала в сад. Мороз сменился оттепелями, ослабел, просели сугробы. Дорожки в саду мы с отцом почистили, так что я почти каждый день теперь забегала в сад и присматривала за гнездом ласточек. Беспокоило, чтобы пустое гнездо ласточек не разорили коты, или не разрушилось от снега и капелей с крыши.

И вот пришла долгожданная весна. Ласточки вернулись к нам! От радости я прыгала, да так высоко, что мне казалось, вот-вот и достану до гнезда ласточек. Опять наши долгожданные знакомые суетились вокруг гнезда. Они, таская веточки, разные пушинки, громко щебетали, видно, переговариваясь между собой. Заботливые пташки старательно ремонтировали своё гнездо, не обращая внимания на кота Василия. Я собрала в сараюшке мелкие куриные пёрышки и прицепила их по одному на ветках берёзы. Ласточкам перья понравились, они быстро перетаскали их в гнездо. Мне казалось, что ласточки и не улетали на долгую зиму в тёплые края. Надёжно отремонтировав своё жильё, они также заселили его птенцами. Их было уже пятеро, и всё повторилось, как в прошлое лето. Заботой у ласточек было — накормить любимых птенцов, а позже для этих малышей начиналась настоящая школа полётов.

Наши ласточки приносили много радости, подрастали птенцы, а с ними взрослела я. На зимовку ласточки летят в жаркую Африку, путь этот далёк и необыкновенно труден, тяжёл и обратный их путь на родину. Но они обязательно летят каждая в своё гнездо. Наша ласточка прилетала в гнездо под стрехой дома в саду.

Соседи знали, что у нас под окном живут ласточки, которые уже не один год весной возвращались в своё гнездо, вместе мы радовались их прилёту из знойной Африки. Приходили друзья, любовались дружным семейством ласточек. Маленькая Лена пришла к нам в гости вместе с мамой. Увидела гнездо ласточек, удивилась, задумалась, долго тёрла глаза и, обращаясь к своей маме, сказала, что обязательно скажет папе — пусть он тоже поселил под окном их дома весёлых ласточек.

Сказку о Дюймовочке, которая спасла в зимнюю стужу ласточку и подружилась с ней, моя дочь любила и хорошо знала. Она часто рассказывала эту сказку своим игрушкам, куклам наизусть. А меня просила рассказывать сказку, которую она ещё не слышала, новую и лучше про ласточек. Однажды я рассказала дочери о деревенских ласточках, за которыми долгое время наблюдала сама, живя, когда-то в посёлке у дедушки.

Удивительное рядом — это о деревенских ласточках, которые облюбовали этот уютный посёлок, о них моя сказка.

Сказка о деревенских ласточках

В далёком от городской суеты заброшенном посёлке жили добрые счастливые люди. Много различных птиц прилетали в это красивое селение. Облюбовали эти места и деревенские ласточки. Они прилетали в село каждый год. Трудолюбивые жители в весенние дни с нетерпением поджидали ласточек и других птиц и радовались их прилёту, потому что на крыльях они приносили с собой много добра, южное тепло и много цветов.

Ласточки селились под крышами, чаще над окнами домов. Затерянное и глухое село редко посещалинезнакомые люди, потому что они не знали, как это село красиво. И прилетали сюда удивительные птицы. Аисты стремились отремонтировать своё гнездо на заброшенном столбе и завести потомство. Прилетала большая стая красавцев журавлей, которые любили кормиться по утрам на зелёном мокром лугу за селом.

Добрые жители любили и оберегали птиц, их гнёзда, наверно, поэтому и прилетали они к ним каждое лето. Весь день ласточки трудились, чтобы накормить птенцов, и свист их был слышен в селе повсюду. Люди были приветливы к ним, привыкли, что ласточки селились и жили с ними рядом над окнами их домов.

С восходом солнца ласточки не суетились у гнёзд с птенцами, потому что беспомощные и маленькие они ещё не проснулись. Только солнце показывалось над горизонтом, взрослые ласточки вылетали и кружили в тишине раннего утра недалеко от своих гнёзд без обычного свиста и щёлканья, чтобы не разбудить птенцов. Улетали подкрепиться и опять возвращались поближе к гнёздам, усаживались в линейку на проводах и ближней берёзке, но всегда обратившись только сторону восхода солнца. Так они отдыхали, набирались сил, общаясь по-птичьи, ссорясь, толкаясь и ухаживая друг за другом. Притаившись за окошком дедушкиной избушки, наблюдала я в тиши за ласточками.

Свежий утренний ветерок бодрил, поглаживая спины людей, которые просыпались здесь тоже с восходом солнца. Ослепительные солнечные всплески на востоке, словно пожар, не пугали — восхищали, радовали всё живое вокруг. Просыпался прекрасный принц — молодой новый день. Жители спешили по своим делам, всем, конечно, хотелось, чтобы новый день принёс им больше добра.

Теперь солнечный диск смело, властно и ярко осветил наступивший день. Солнышко тоже спешило приступить к своему труду — нагреть землю, деревья, цветы, воду в речке. Солнце не могло задержаться и поспать на своем огненном диване. Великое Солнце понимало, что тогда на этой прекрасной Земле жизнь замёрзнет без него. С полным восходом господина Солнца ласточки разом разлетелись. Они летели с громким посвистыванием в разные стороны, как будто оповещая птенцов, что они спешат за едой для них.

Из стаи, что гнездились в округе, моё внимание привлекла пара ласточек. Благодаря тому, что окно домика выходило на восток, у меня была возможность видеть в ранние часы чудных ласточек, наблюдать за ними, особенно выделялась милая пара. Солнце только начинало окрашивать небосвод, ещё не показываясь за горизонтом, вылетала самочка ласточка. В любую погоду каждое утро она первая, взмахнув крылышками, появлялась на электропроводе, как на экране, напротив гнезда. Попрыгав и распушив пёрышки, минуту-две, от силы три, нахохлившись, спокойно усаживалась в сторону восходящего солнца. Поудобнее устраивалась и принималась приукрашиваться. Только она принималась чистить свои пёрышки, откуда ни возьмись самец, её друг, летел к ней. Присев на провод, старательно перебирая лапками, он будто подползал, приближаясь к самочке. Самочка отодвигалась в сторону, но друг опять устремлялся к самочке. Та, чуть взмахнув крылышком, опять оказывалась поодаль от него, продолжая наводить красоту на своём оперении.

Самец теперь уже не заигрывал с ней, а пощёлкав чувствительно и недовольно в сторону подруги, взлетел. Покружив над ласточкой, быстро скрылся из вида. Самочка продолжала перебирать каждое своё пёрышко. Вскоре самец вновь появился рядом с подругой, на лету коснулся клюва самочки и угостил её на завтрак пойманной мошкой. Несколько победных кругов над своей ласточкой, и он уселся почти рядом с ней, стремясь оказаться поближе к своей избраннице. Его ласточка рядом, и самец был счастлив — это было заметно: чуть развернувшись, касались они своим клювиками друг друга. Очаровательны были нежные касания ласточек! Самец долго чистил оперение самочки, перебирал пёрышки, часто касаясь клюва избранницы и иногда всё же принимаясь за себя. Закончив туалетные церемонии, пара ласточек, плотно прижавшись и склонившись друг к другу, грелась в восходящих лучах солнца.

Но вскоре капризная ласточка чуть отстранилась, и рядом с ней быстро расположилась ещё одна. Похоже, самец — дружок нашей ласточки — поднялся, покружил впереди подруги, пощёлкивая, и на лету двумя лапами толкнул соперника, опять оказавшись рядом со своей ласточкой. Он победно взлетел вверх, кружась над любимой, и резко спикировал вниз, поймав мошку, оказался возле неё с добычей. Самочка приняла подарок и продолжала сидеть на месте, устремившись к востоку.

А в это время птичья жизнь всей стаи вокруг тоже оживала. По отдельности или парами, небольшими стайками ласточки кружили за мошками, подкармливаясь, усаживались на проводах, деревьях, занимались собой, громкого посвистывания в эти ранние часы было не слышно. Ласточки старательно чистили перья, ухаживали за избранницами, вместе отдыхали, сидя на проводах и деревьях. Знакомая пара ласточек общалась с сородичами, а самочка ласточка всё время сидела на проводе, иногда взлетая, но усаживаясь вновь. Её самец был всегда рядом, охраняя избранницу. Они по-прежнему смотрели в сторону восходящего солнца, иногда касаясь клювика избранника.

Солнце взошло и засияло в полную силу, осветив землю, поля, незаметные низкие домики в посёлке, разбросанные вокруг. Посвистывая, ласточки стали дружно взлетать и быстро скрываться в солнечных лучах наступающего дня. Летели ласточки за добычей — крошечной мошкой для своих маленьких птенцов. Моя парочка ласточек взлетела одновременно, мне казалось, они касались в полёте друг друга, протяжно и громко свистнули и разлетелись в разные стороны.

Проснулись птенцы, и настало время их родителей. Ласточки теперь усиленно должны кормить их весь день. До заката солнца взрослые охотятся за летающей и ползающей братией насекомых, по очереди таская в гнезда еду голодным птенцам. Так будет несколько месяцев, пока птенцы подрастут, научатся летать, окрепнут их крылья и эти детки станут самостоятельными. Осенью им предстоит тяжёлый перелёт в теплые края.

Рассказы про жизнь Здравствуй

Я опять здесь. Приятно чувствовать твой запах. Скользящую, чуткую гладь твоей белоснежной и чуткой к прикосновениям, слегка трепещущим, как серебристые листки осины. Моё сердце тянется к тебе с внутренней улыбкой, которая слегка касается моих глаз. Я сдерживаю себя и эту дрожь во всём моём теле, беспокойную, неудержимую. Все дела в сторону, думаю, она зовёт меня, ждёт и это взаимно.

Вот я рядом с ней, долгожданной, рука быстро бежит по её первозданной чистоте, совсем не останавливается, скорее, больше, чище, ласковее становится она и совсем податливой под моей рукой. Сердце стучит чаще, а рука всё медленнее движется и движется вперёд, оставляя маленькие полоски голубых следов своего движения. Вдруг рука замирает на одном месте. Что она остановилась, что решает? Но вот пальцы опять слегка вздрогнули и поплыли мелкой голубой рябью.

Строчки, слова, мысли, мечты! Даже на короткое время мне не хочется расставаться с тобою, нежная моя, белоснежная, чистая-чистая бумажная гладь любимого листа.

Смерч

Лето, Мойынкумы, что в переводе с казахского означает «каменная пустыня». Солнце устанавливает здесь свою власть и свои законы.

Каменные выступы небольших сопок, разогреты так, что можно поджарить на них яйцо. Если глубоко вздохнуть, горячий воздух обожжёт нежные крылья носа. Так что лицо здесь лучше держать прикрытым. Если прислушаться, то кажется, знойные лучи ярко-оранжевого солнца посылают в эти места какие-то сигналы, от которых в ушах и голове стоит непонятный звон, если не отвлекать себя работой, то этот звон будет преследовать постоянно. А путнику, случайно или по необходимости забредшему в Мойынкумскую пустыню, лучше бы во что бы то ни стало закончить свой путь. Полупустынная степь замерла от палящего солнца, солёные такыры, покрытые трещинами, издали они кажутся озёрами и манят к себе неопытного путника. Раскалённый воздух перехватывает дыхание, обжигая лицо, до боли может высушивать глаза. Уже через час работы очень хочется пить, но выпить надо только один глоток крепкого, солоновато-зелёного чая. Потом нужно положить под язык маленький круглый камешек и перекатывать его во рту, это уменьшает сухость во рту и пить почти не хочется или, честно сказать, заставляешь себя так думать.

Ближе к полудню воздух становился невыносимо горяч. Перед глазами начинали плавать серые полосы, облака, даже деревья, зелёные кусты, очертания красивых домов, журчание ручья — так начинаются миражи. В ушах стоял звон, а пронзительная тишина безмолвия становилась невыносимой. Навязчивое состояние безразличия, апатии и бессилия охватывало в это полуденное время суток. И ожидание долгожданной машины, которая приходила за нами в это время, становилось почти нестерпимым.

Анна работала в геологической партии, занималась магнитной съёмкой — это работа с прибором магнитометром. Нужно было взять отсчёт с него, сказать рядом идущей совсем юной девочке-записатору и как можно быстрее перебежать на другую точку съёмки. Именно стараться побыстрее перебежать, потому что на магнитной съёмке был план, выдаваемый с вечера.

Работали рано утром до «большого солнца», и ближе к вечеру, когда жара спадала, хотя это только казалось, просто не так обжигающе пекло солнце, меньше сохло во рту и было какое-то подобие лёгкого ветерка, особенно когда едешь в кузове открытой машины. Опять же это только казалось, потому что воздух утром ещё был не настолько горяч, а скорость машины создавала иллюзию ветерка. На самом деле лёгкий ветерок — это слова не для этой чёрной полупустыни.

Солнце ещё не взошло, без труда Анна выпрыгнула из спального мешка, вытряхнула по привычке вкладыш, из него выпал лохматый паук-тарантул, укусит такой будет больно, но он не ядовит. Отбросив его из палатки, Анна поспешно натянула одежду, плеснула в лицо прохладной водой, промокнулась полотенцем и бегом к машине. Скоро взойдёт солнце и быстро будет двигаться к зениту, воздух накалится, и, чтобы не получить солнечный удар или не попасть в смерч, к обеду надо постараться закончить съёмку и вернуться обратно в лагерь. Но однажды всё-таки пришлось нам столкнуться с таким явлением как смерч.

К обеду съёмку Анна успела закончить, когда подошла машина. Пришла она даже раньше положенного времени, водитель уже успел подобрать всех съёмщиков, которые работали обычно попарно на других участках. Анна и её спутница Таисия весело запрыгнули в кузов машины, и Рафик-шофёр, махнув рукой, приветливо посигналил. Всем было радостно возвращаться обратно в лагерь. Проехали мимо огромных каменных глыб, чёрных, блестящих под ярким солнцем. Таисия, как обычно, что-то негромко напевала, она любили петь. Машина продолжала двигаться по ровному, будто отутюженному огромному такыру, кто-то подпевал Таисии. Вдруг из машины показалась голова Рафика, на ходу он только и успел крикнуть, чтобы все легли на пол кузова. Дальше послышался сильный шум, но Анна чётко расслышала его предупреждение: «Смерч!» Водитель резко рванул машину в сторону, уходя от прямого столкновения с опасностью.

Прямо на нас нёсся высокий тёмный столб с огромной скоростью, двигаясь только по ему известной и совсем непредсказуемой траектории. Так что Рафик чудом успел свернуть в сторону с его пути. Мы вповалку сгрудились на дне в машине, обнимая и одновременно держась друг за друга. Вокруг всё почернело, кромешная тьма мгновенно накрыла нас, и жуткий вой, свист, будто не ветра, а какого-то страшного и жуткого зверя окутал нас. Жизнь в нас, видимо, остановилась, чувство небытия поглотило полностью нашу сущность. Нас как будто уже не было на этой земле.

Мгновение — полная мгла вокруг ушла, свист вихря необыкновенной силы, который следовал за смерчем, унёсся вдаль. Мы, почувствовав действительность, зашевелились, робко бессознательно, поглядывая и не узнавая ещё друг друга. Машина была опрокинута, лежала на боку, все мы были целы, сбились в кучу под дном машины и держались побелевшими пальцами кто за борт машины и друг за друга. Лица у всех были почти неузнаваемы: засыпаны песком, крошечной галькой, щепки торчали из кровоточащих ран на лицах, головах. Все молчали, полный испуг и шок от увиденного не давал заговорить никому, мы молча разглядывали случившееся вокруг. Крышу кабины оторвало и унесло неизвестно куда. Шофёр Рафик и наблюдатель Лида, которая ехала в кабине, живы. Совершенно запорошены были чем-то белым их волосы и лица, как оказалось, этот белый порошок был солью с такыра, на котором нас застал смерч. Машина лежала без бортов, двух колёс, только дно кузова было не повреждено, которое и спасло нас всех. Шофёр, оказывается, в последний момент успел развернуть машину, и это спасло нас от прямого столкновения с чудовищем смерча, он коснулся нашей машины своим страшным боком, оставив нас в живых.

Смерч пронёсся через нашу машину, но все мы хорошо ещё отделались, говорили вечером медсестра Шолпан и сейсмолог Серик. Они издали видели, где проносился этот смерч, и очень волновались за нас. Наше счастье было, что машину перевернуло набок и мы оказались на пути Его Величества Смерча, прикрытые днищем кузова на земле, и все вместе крепко держались друг за друга. Разбросало бы нас по степи, как камешки и гальку, которые до крови посекли наши лица и руки, оставив шрамы у некоторых на всю жизнь. Смерч в этих местах — страшное зрелище, попасть в него — гиблое дело.

Двоюродный брат

Эта история обычная и незаметная для окружающих стала решающей во всей моей жизни.

Вырос я в детдоме и сколько себя помню, с малых лет, это был мой единственный дом до пятнадцати лет. Материнская ласка, строгость отца обошли меня. Не пришлось мне в детстве узнать и привязанность к родным стенам. Рос я, одним словом, сиротой. Не было у меня ни братьев, ни сестёр, ни другой родни. Весёлый мой нрав всегда выручал и нравился всем в детдоме. Меня любили воспитатели и друзья, такие же как я, брошенные дети.

В детдоме рано научат курить, пить пиво, даже баловаться травкой. Я тоже не был исключением и всему этому пагубному научился одним из первых среди пацанов. Однажды случилось нам подраться с городскими, которые были постарше нас, одежда у них была красивее нашей, да и вдобавок они начали нас дразнить, задираться. Подставили нас с другом тогда в этой драке. Был суд, но обошлось — условно дали мне. С тех пор заговорил во мне в полную силу максимализм юношеский к несправедливости. Нахальства, насмешек над другими — хоть отбавляй появилось у меня в отношениях с людьми, друзьями. Стал к напиткам покрепче для смелости чаще обычного прикладываться, что переходило постепенно в пристрастие. Характер изменился теперь мой, будто ничего доброго в мою душу и не закладывали воспитатели, учителя. Яд злости вдруг как-то незаметно разлился по всему моему телу и душе. Убегал теперь из детского дома всё чаще, подворовывал, ночевал где придётся, а потом и совсем ушёл из детдома, где меня почему-то перестали искать.

Ближе к холодам прибился я к опустевшему частному дому с забитыми крест-накрест окнами. Почерневшие от времени толстые брёвна, заросшие клумбы, добротные стены сарая, яблони у дома — всё говорило, что жили здесь, когда-то крепкие хозяева. В доме, как оказалось потом, был порядок, чистота, конечно, уже потянутая пылью и паутиной. Картины на стенах старинные и более современные очень мне понравились. Покинутость этого большого дома, припорошенная временем, его вещей, поразили тогда моё сознание, может, ещё потому, что я сам был таким же покинутым всеми пацаном. Может быть, поэтому я остался в этом доме, чтобы пережить предстоящую зиму.

Под полом я нашёл глубокий подвал, набитый соленьями, вареньями, и даже сохранилась пара копчёных окороков свиных. Зажил я в этом доме неплохо. Радовался и наслаждался своей свободой. Весёлая, сытная жизнь потекла как в сказочном сне. Но к концу зимы я проел, ну и пропил, конечно, в этом доме почти всё, что можно было. Ковры с картинами, безделушки всякие, мебель продавались у меня хорошо. Вскоре остались почти одни голые стены. Опустел и заветный погребок. Даже яблони я срубил, чтоб было чем протапливать дом, да и сарай, который оставался пока нетронутым, тоже разбирался хорошо для протапливания дома.

Как-то раз, совсем неожиданно, в один из последних февральских дней, особенно холодных, появился в моём доме, как я уже привык считать, незнакомый высокий мужик — красивый, почти седой, но от взгляда которого меня внутри будто страх сковал, хотя сам не считал себя из робкого десятка.

— О, браток двоюродный — это ты, ну здорово, — ухмыльнулся он.

Так и начали мы жить вместе, каждый по своим понятиям. Я ему не мешал, он меня ни о чём не спрашивал. Только звал он меня всегда двоюродным братом, хотя я точно знал к этому времени, что он мне не родня. Был я смуглый, с чёрными глазами и очень чёрными кудрями, а он — настоящий русак: голубоглазый, светлыми волосами, с проседью, хотя на вид был ещё молод.

Жизнь он вёл похуже, чем я: то исчезал куда-то надолго, то опять появлялся, но всегда встречал меня знакомыми словами: «О, браток двоюродный, — это ты, ну здорово!»

А моя жизнь, может, и закончилась бы печально. Но вдруг случилось то, что случилось.

Как-то поздно вечером почувствовал я своей спиной, что ли, что мужик этот, названный двоюродный, ещё не старый, лет тридцать ему тогда было, подолгу стал смотреть на меня и всё больше угрюмо молчал. Оглянусь, а он взгляд не отводит, в глаза мне смотрит пронзительно, кажется, в самую душу заглядывает и молчит. Эта минута и стала для меня решительной и изменила всю мою беспутную настоящую жизнь.

Однажды лежал я в отключке от травки. Вдруг как огнём меня полоснуло! Глаза открыл, а над моей головой топор завис! Удивительное для меня до сих пор в ту минуту непонятное спокойствие и равнодушие позволили мне щёлкнуть выключателем, загорелся свет. Мгновение, и перед собой я увидел звериные глаза названного братца. Как выскочил, не помню, удрал я из этого дома совсем. С тех пор страх, над которым я всегда смеялся у других, поселился со мной рядом.

Пристроился я тогда в заброшенной сторожке-вагончике на стройке. Холод и голод хорошо давали о себе знать, да так, что по ночам тот страшный взгляд двоюродного от меня даже уже начал отступать перед вечно пустующим моим желудком. Так что, когда через пару месяцев брат этот нашёл меня, я, кажется, даже обрадовался. К этому периоду я перестал ощущать и понимать, где добро, где зло, чувство жалости, сострадания, и даже простые вкусовые качества пищи мне уже были безразличны — овощем, кажется, стал.

— Всё пьёшь, двоюродный? Ты молодец! — сказал он, и я опять увидел его дикие глаза и постоянную ухмылку.

Столкнув меня на землю, он наступил на плечо ногой и прохрипел, чтоб я ел землю, пока не скажу, что брошу пить. Я дал слово, просто не хотел землю жрать, а совсем не потому, что собирался бросать весёлую жизнь. Он привёл меня обратно в свой дом, так хорошо знакомый мне.

— Здесь твой дом, двоюродный, так и знай, не бегай от меня, везде найду, — бросил он зло и, хлопнув дверью, скрылся в ночном мраке.

Несколько дней он приносил еду, одежду для меня, купил зимнюю куртку добротную, но чаще молчал или, буркнув что-то, уходил к себе в комнату. Рано утром он уходил на работу, а я опять пил много или мало уже не припомню, продолжал нюхать всякую дрянь с такими, как сам, друзьями. Не раз вновь убегал я от двоюродного, но он всегда находил меня и возвращал обратно.

Как-то после очередного побега, когда я спокойно расположился в своём лесном шалаше, он опять разыскал меня. Дома он посадил меня на цепь. Три дня я пил только холодную воду, которую он регулярно таскал из колодца и вливал в неё какую-то жидкость. Я думал, что это самогон или спирт, но, как потом оказалось — это была перекись водорода.

Без крошки хоть какой-то еды просидел я эти дни на холодной родниковой воде. На третий или четвёртый день память то покидала уже меня, то возвращалась. И под утро какого-то дня он развязал мои руки, снял цепь, ударил меня под зад ногой и прохрипел:

— Пошёл, говнюк, пей дальше, нюхай, будь, как я! — И быстро исчез за дверью.

А у меня сил не было встать, хотя мысль скрыться от этого человека не покидала меня по-прежнему. Отполз я в угол и жду в холодном поту, когда дверь откроется и появится мой мучитель. Думал, что теперь придёт голову мне рубить, а мечтал я о куске хлеба. Незаметно задремал и в забытьи решил, что наберусь вот сил и убегу, а уж потом он меня точно не найдёт и никогда я сюда не вернусь.

Проснулся, а рядом — хлеб и другая всякая радость для живота, наелся, хотел убежать, а, видно, слабый был и уснул опять. Сколько спал, не знаю, открыл глаза — брат ненавистный рядом и опять я прикован цепью.

— Пошёл я, слышь, двоюродный, — сказал он и хлопнул дверью так, что упала штукатурка.

Почти неделю, а может, больше его не было. Изжевал я всё, что валялось вокруг меня, высасывая из тряпья, обуви что-то липкое. Потом сожрал даже с удовольствием своё засохшее за эти дни дерьмо, этот зверь ведь не отпускал меня даже по нужде. Спасала вода, много воды, которая стояла рядом. Большая бочка с чистой водой, хотя уже и тёплой, но вода была самой большой радостью и спасением. Я пил её, окунал голову в бочок, обливал одежду, но приберегал её, не забывая, что вода может тоже закончиться. И мысль оставить свою голову в этой воде навсегда всё чаще стала посещать меня, обычно под ночь я забывался в голодном непонятном бреду.

Он пришёл так же неожиданно, как и всегда, привёл козу с собой и, главное, принёс хлеб. Большую булку хлеба он держал под рукой, я сразу увидел её, услышал запах хлеба всем своим нутром.

— Пей вот из-под козы молоко, — успел я услышать, как он буркнул и потерял сознание.

Теперь хлеб он давал мне по маленькому кусочку. Я мочил его в воде и ел. Хлеб для меня стал самым лучшим лакомством. Через три дня он опять снял цепь, освободил меня и всё повторилось. Пнув меня, как обычно, он прохрипел знакомые слова:

— Иди куда хочешь, пей, браток двоюродный, будь, как я.

У меня уже силы появились, может, от козьего молока, почувствовал я злобу лютую на него, и однажды в ночь захрипел у меня внутри зверь, поднял топор над ним, но опустить не смог, отбросил страшное оружие в сторону, да так что стена задрожала, а брат даже не шелохнулся в этот момент, продолжая лежать. Только утром говорит мне:

— Ну что ж, — рубанул бы, двоюродный. — У меня тоже жизнь кособокая, и свернуть опять с дороги мне не страшно.

Понял я, что он всё слышал, но не пошевелился и даже не испугался, наверное. У меня только слёзы хлынули от его слов — подросток я был ещё, шестнадцать только исполнилось. Отбросил он меня вниз лицом, да как зашипит:

— Клянись, что человеком будешь, а не пропащим!

Умывался я кровью из разбитого лица, а он тыкал меня в пол и повторял:

— Не мужик ты, слово твоё дерьма не стоит!

Опять приковал меня цепью и ушёл, не сказав ни слова. А вечером принёс бутыль самогона и давай заливать его мне в рот.

— Пей, браток, ты его любишь, пей, двоюродный, будь, как я, — шипел он мне в ухо.

Я выкручивался как мог из его цепких лап, но вскоре самогон решил своё дело, я забылся, а что потом было, припомнить уже не мог. Проснулся с разбитым лицом, но без цепей на ногах и свободными руками. Дверь открыта настежь, рядом — коза, а двоюродного нет в доме. И, удивительное дело, первая мысль у меня, как гвоздь воткнулась в мозг — коза голодная, надо её кормить. Никогда такого со мной не случалось, я не знал забот ни о ком, а тем более о животном. Я вскочил, огляделся, на столе стоял самогон, меня даже стошнило от его вида, смотреть не мог в ту сторону, где он стоял. Сам подумал, что коза лежала рядом, чтобы меня согреть, видно, привязалась она за это время ко мне, и теплом повеяло в моей душе от этой мысли, от присутствия живого существа со мной.

Утро следующего дня не забыть мне никогда. Открыл глаза и сразу почувствовал в теле необыкновенную лёгкость. Ну народился, что ли, я снова, подумалось мне, и всё тут! Радость в душе появилась непонятная, как будто счастье поёт мне свою песню. Непривычное состояние, даже растерялся я поначалу. Вышел я во двор, топор тот самый на глаза попался. Поднял его и стал бревно, что лежало во дворе, отёсывать, просто так, не думая ни о чём. А чем дольше работал, тем больше хотелось мне тяжёлую мужскую работу делать.

Сейчас, когда прошло с тех пор много времени, думаю, что само моё тело молодого растущего мужчины просило работы, без работы ведь человеку не прожить. Такая уж природа человеческая есть. А тогда так вот, неожиданно для самого себя, с большим желанием начал я строить дом. Материал мой брат двоюродный уже заготовил, может, сам строиться собирался. О своих планах он никогда не делился со мной, да и стал бы я в то время моей разгульной жизни слушать его, о чём-то серьёзном интересоваться.

Чистоту вдруг полюбил до крайности, наверное, даже. Может, душа требовала в память о моей молодой непутёвой жизни, а возможно, от грязи, что была со мной рядом, или какие-либо далёкие предки мои были из большой знати — этого мне тоже не дано теперь узнать. Но порядок я навёл и в доме, а чистотой прямо бредил — с утра пораньше хотелось только в отглаженной белой рубашке ходить на чистом теле. Со временем я сам научился стирать, даже крахмалить воротнички, и это вошло привычку, неизвестно только откуда, а потом и навсегда в мою жизнь.

Весна силу набирала, длиннее стали дни. От зари до полуночи работал теперь я, не отвечая на вопросы соседей, почти ни с кем не разговаривал, не хотелось видеть пьяниц здесь, занят был только работой. А раньше-то балагур я был, всегда навеселе, очень разговорчив и душа компании.

Работать тянуло теперь меня. Венец за венцом подрастал сруб моего дома рядом со старым домом. Это возбуждало и не переставало меня радовать. Дни пролетали в тяжёлой мужской работе. Дом я решил построить в одиночку, сам. Усталость обходила меня стороной, может, потому, что работа создавала настроение причастности к чему-то большому и важному. Иногда на соседнем дворе появлялась дивчина, весёлая, всё кричала мне и всегда в спину:

— Привет, голубь белый! — Засмеётся и убежит.

Мой названный двоюродный брат не появлялся здесь теперь никогда. Непонятное чувство к нему у меня было теперь, и я даже не знал, как бы я себя повёл сейчас, появись он рядом, не знаю. Но постепенно чувство чего-то такого острого к нему, так необходимого именно для меня, преследовало и не отпускало. Своё кресло, в котором привык теперь я отдыхать, стояло у запертой двери его комнаты, здесь я мысленно беседовал с ним, советовался, а иногда ночью даже засыпал в нём, просыпался в слезах. Кажется, мне не хватало его хриплого: «Браток двоюродный, ты здесь?» — его ухмылки, от которой у меня, когда-то начинали трястись руки.

Лето закрылось уже августом, но жара не спадала. Случалось иногда в эти дни со мной и довольно-таки непонятное. Вот как-то сижу сверху на гладко отёсанном бревне, от жары скользкого и пахнущего смолой, от запаха которой жить хотелось, да так что голова шла кругом.

Вдруг кажется мне, что кто-то сверху над головой на меня холодок навевает, будто лёгким крылом машет. Плечами чувствую: вот-вот коснётся меня, взглянул вверх — никого, облачко только над головой, как пух висит. Вздохнул я свободнее всей грудью и опять за работу принялся. А холодок вновь над головой ещё быстрее обдувает лёгким ветерком, плечи распрямились, и быстрее работа моя спорилась.

Вдруг мне на плечо опустился белый голубь, у меня чуть инструмент не выпал из рук — откуда он? Взглянул на него и сразу узнал — это тот голубь, которого я на стройке спас, когда жил там в вагончике строителей. Крыло перебитое ему тогда перевязал да подкармливал, пока поправлялся. Вверх поднял глаза, а там ещё один такой же белоснежный голубь вьётся над головой, но не спускается ниже, подруга знакомого голубя, понял я. Голубь был дикий. Как он нашёл меня сейчас, знал это только голубь, а для меня случившееся останется загадкой.

К вечеру падал я от усталости. Но наступало утро и опять хотелось белую глаженую рубаху на чистые плечи набросить. Выстираю бывало под вечер всё ту же рубашку, одна она была у меня тогда белая, утром отглажу. Выйду в белом во двор, да с чуть побелевшими от седины своими волосами и опять за работу. И когда только я, чернявый подросток, успел седым стать, не заметил даже. Чуб весёлый мой да чёрный, как снег белым стал, и на висках заметно припорошило смолисто-черные кудри волос.

До глубоких заморозков дом я успел почти полностью поставить. Вот как-то осенью прибились ко мне двое крепких подростков, беспризорники, такие, как я, детдомовские. Очень они мне помогали в стройке, потом попросились остаться на зиму. Зимним вечером пацаны как-то признались, что их дядя Володя, то есть брат двоюродный названный мой, на помощь подослал ко мне. Сам двоюродный не появлялся и не интересовался жизнью в этом доме.

Я мало что мог бы рассказать о хозяине этого дома, который стал мне пусть не по крови, но настоящим братом двоюродным. От соседей, случайных знакомых по крохам я узнавал о семье его, когда-то построивших и живущих в этом доме. Мать всю войну была связной у партизан, пекла хлеб и снабжала партизан. Отец участвовал в северном конвое в Великую Отечественную из Англии в Мурманск и чудом остался жив после ранения. Брат двоюродный названный попал на год в тюрьму за драку, а когда его уже собирались освободить, как случайно попавшего, он, не выдержав и не зная об этом, совершил побег, за что его осудили уже надолго. Отец, а потом и мать умерли от горя. За домом смотрели его родственники дядя и тётя и поджидали уже скорого Володиного возвращения. А когда он вернулся, в доме оказался я, которого он принял и назвал своим двоюродным братом.

Спустя более тридцать лет не перестаю удивляться, как смог я, почти ещё подросток, никогда не сделавший ничего путного, поставить крепкий дом-четырёхстенок. Мой этот двоюродный брат позволил мне стать, надеюсь, человеком, мужиком, а не каким-то босяком с неизвестным будущим. Пока я строил дом, оказывается, он жил почти рядом, в соседнем селе. Там у него был тоже дом, две лошади, кошара с овцами и козами.

Очень мы с пацанами радовались, когда закончили дом. Потом таких же, как сам, сирот пустил я в дом этих ребят, помощников моих. Помогали они в строительстве здорово. Так и остались молодые пацаны в этом построенном доме и неплохо зажили в нём. Мы стали друзьями на всю жизнь в дальнейшем.

Старый дом названный двоюродный брат Володя оставил мне. А сам он вскорости по окончании стройки дома уехал в Афганистан воевать. Перед отъездом он пришёл вечером, но не один — с ним была девушка, та самая, которая частенько бывала у соседей и дразнила меня весело голубем белым. Я узнал её сразу, больше почувствовал, что это она, красива была необыкновенно! Я так растерялся при встрече, что забыл поздороваться с ними и стоял как пацан, опустив глаза в пол. Двоюродный больше года не появлялся здесь, а тут пришёл, да ещё не один — с красавицей гостьей. Но брат названный двоюродный — человек особый. Он будто вчера был здесь. Хлопнув по плечу меня, толкнул так, что я отлетел в сторону, и сразу глаза мои, как говорится, встали на место — я поздоровался. А двоюродный схватил за шею меня, притянул к себе и прохрипел в самое ухо:

— Привет, двоюродный, ты не такой, как я, ты мужик! Не загордись только, смотри, говнюком станешь!

Прощаясь, этот человек, которого я боялся до дрожи в коленках и одновременно обожал, опять хлопнул по плечу и вдруг протянул мне руку. Этот подарок был для меня в первый и последний раз и самым дорогим моей жизни. Через год пришло известие о его гибели в Афгане, и о том, что двоюродный брат был отважным бойцом.

А что потом было? Это уже как у всех людей. Катюша, так звали ту красивую девушку, стала моей женой. И это счастье мне он подарил — двоюродный, теперь навсегда брат. Мы жили дружно в любви и были счастливы. Трое богатырей сыновей родилось у нас. Один был похож на мою жёнушку, второй был чёрный как смоль — весь в меня, и третий тоже похож на меня. Дел у каждого из нас хватало. Друзья мои учились, я тоже учился, да и школу среднюю надо было вначале закончить. У меня к тому времени ведь шесть классов только было за плечами, а годков — порядком.

Главное, что крепко сплотило нас, беспризорников — это общая тяжёлая, вполне мужская работа. Мы смогли построить хороший дом, стали настоящими друзьями на всю жизнь, да ещё сам двоюродный их послал, как знал, что помощь мне не помешает. В трудностях помогаем друг другу, в праздники тоже не сторонимся друг друга. Позже у всех появились свои семьи крепкие. Да, они — настоящие мужики, каким настоящим мужиком был мой двоюродный брат.

Не сгорел я от водки, не пропал в тюрьме — это сделал двоюродный брат. Отмыл от житейской грязи, слепил и поставил на крепкие мужские ноги — это смог мой названный двоюродный брат. Правильный вкус к жизни привил мне двоюродный брат. Спасибо ему, что вовремя не пожалел моё звериное начало. Особо всегда кланяюсь у его могилы за Катю, мою жену Катюшу, с ней мы всю жизнь — в счастье, в понимании! Признаюсь, что до сих пор очень люблю молоко, лучше козье, а ещё — холодный хлебный квас, который научил меня делать двоюродный брат. А лучше хлеба нет другой пищи! Поверьте мне, чуть не пропавшему когда-то молодому человеку.

Былина об Алёше Поповиче

Город Алма-Ата, далёкие шестидесятые прошлого века — двадцатого. Летние дни, небольшой сквер, утопающий в зелени и цветах у железнодорожного вокзала. На широкой скамье двое мужчин. У одного — славянской внешности — белая с накрахмаленным воротничком рубашка, в руках домра, другой мужчина — казах, сидя на скамье с национальным инструментом, что-то тихим голосом напевает на своём языке. Вокруг собрались люди, в основном казахи, внимательно слушали, подтягивали певцу-сказителю. Я остановилась, мне показалось, что исполнение казаха в национальной одежде, своей национальной мелодии звучало красиво и мелодично и его очень хотелось послушать и дальше. Вскоре он смолк, второй мужчина, русский, взял инструмент, похожий на старинные гусли, и тоже запел, как-то необычно, растягивая слова. Я прислушалась, его исполнение вначале было непонятно, но вскоре я разобралась — это была русская былина, и исполнялась она приближённо к древнерусскому языку, но наречием, вполне понятным современному слушателю.

Как в Ростове-граде, знатном городе Ростове родился мальчик, славный и любимый отцом, матерью — Алёша. Мама звала его Алёшенька-сыночек. Отец тоже любил сына и купеческое дело мечтал своё сыну передать. Рос Алёша крепеньким, на улице драчунов побеждать старался, сам беспричинно не дрался. Атаманом был отчаянным, первым был среди сверстников, прыгал, бегал лучше всех сорванцов на улице. А родители так уж души не чаяли в своём Алёшеньке. Подрастал Алёша набирался большей силы. Всё тянулся к грамоте, душу закалял свою, тело. Лихостью своею хвастать не любил. Пробежало время детства золотое. На возрасте уже стал Алёша. Тут пришло и время научиться мечом, булавой владеть, на резвом скакуне стрелой летать. Мать-отца почитал Алёша, а они не могли нарадоваться на сыночка глядя, удалого, смелого.

В ту пору землю русскую крымский хан набегами топтал, сёла, земли разорял, русских людей пленил. Много слёз и горя земля русская видела. И пришёл Алёша к отцу-матери, на колени упал пред ними, стал просить отпустить его, благословение дать — от врагов землю русскую оборонять, в Киев-великий ехать. Отвечал ему родной батюшка, что хотел из него купца сделать, но на добрые дела — защиту Родины прими, сынок, ты наше с матерью благословение.

Половцы рвали земли русские и набегами слёзы, горе тоже сеяли. Заходил Алёша в конюшню, выводил коня. Надевал он латы кольчужные, а в налучнике лук вставлял, знатный меч с собою брал. Зычным голоском гикнул он на коня, вскочил и в путь отправился. Долго-коротко продолжался путь. Вот и стены белые, стены Киева. Заезжали мимо стен они со своим слугой на широкий двор, да на барский двор.

На дворе стоял князь Владимир и княгинюшка Апраксюшка. И Алёшенька князю Владимиру и княжне Апраксинье в пояс кланялся. Князь Владимир со своей княгинюшкой приглашали молодца в свои хоромы барские. И велел князь сидеть Алёше у большого стола на печной лавке. В ту пору гостил у князя с княгинюшкой Тугарин-собачище, глазами зыркал он злыми. На дубовую скамью Тугарина садили. А он над князем Владимиром и княгинюшкой изголялся.

Ели, пили гости — всего вдосталь: вот принесли гусей-лебедей, на столы ставили. Тугарин-зверище по лебедю сразу за щёку закладывал да над князем Владимиром посмеивался. Тут Попович Алёша всё видевши и говорит Тугарину:

— Что, Тугарин-собачище, злыми глазами зыркаешь, над хозяином, великим князем Владимиром посмехаешьься. Мы поедем-ка с тобою в поле чистое да испробуем с тобою силы богатырские.

Тут Тугарин вставал из-за лавки дубовой и поехали в поле они. Бились долго, настойчиво. У Тугарина конь крылатый был, крылья у него были огненные. Накалились латы кольчужные на плечах у Алёши-молодца и упал Алёша Попович наземь, всю кровью политую. Стал просить Алёша, что полейся, мол, дождичек. Оглянусь тут Тугарин, а стоит русский богатырь, охлаждённый дождичком. Оглянулся Алёша на Тугарина да рубил мечом ему голову.

Поехал славный молодец Алёша Попович в Киев. Встретил на пути дружину, встретил их, и говорили они, как побил Алёша Тугарина. Ехали, ехали далее, видят — под Киевом басурманская дружина стоит, похваляется Киев-град совсем сжечь, князя Владимира заставить кобыл пасти.

Услыша слова басурмановы, Алёша крикнул громким голосом, что тут краше буйну голову сложить, чем такие речи слышать. «Заслуга наша перед князем не забудется, услышат нас князь и богатырь Илья Муромец, услышат и похвалят», — так сказал Попович Алёша, и напали они с дружиною на басурман.

Бился Алёша с дружиною отчаянно, мечом своим Алёша налево, направо головы басурманьи сносил, конь его на дыбы вставал, пеной покрывался. Дрались они с дружиною, не жалея сил. Тут ужас напал на басурман и разбежались все, кто жив ещё был.

Князь Владимир садился на коня белого, встречал всю дружину смелую, в свои красные палаты приглашал, но Алёшу Поповича не позвал к себе на застолье в палаты княжеские. Обиделся Алёша и уехал к отцу-матери в Ростов. А тем временем слух идёт в самой орде басурмановой — как Алёша Попович побил басурман. Взлетело слово и к Илье Муромцу. И сказал Илья Муромец, богатырь русский:

— Не переведутся на Руси богатыри-молодцы!

Любимого коня своего Бурушку подзывал, покрепче шелковы подпруги подтягивал, садился Илья Муромец на своего коня и прямо в Киев поехал к князю Владимиру. Встречал его князь Владимир и княжна Апраксьюшка. Кланялся Илья Муромец в пояс им и просил не гневаться на него, а выслушать. Говорил Илья князю великому:

— Стояла рать басурманова у врат града Киева. Киев вызволили, и заслуга в том вся Алёши Поповича. А ты не позвал его в свои палаты. Заведи застолье, позови молодого Алёшу Поповича, да чтоб он и впредь нёс службу у тебя, охраняя Киев!

Отвечал князь Владимир — Красное Солнышко:

— Не пойдёт сюда Алёша Попович, видно, обидел я его сознательно, разве послать за ним Добрыню Никитича?

Так и сделали. Приезжал Добрыня Никитич к Алёше Поповичу, поклон матери да отцу Алёши в пояс делал. Алёше Поповичу такие слова говорил:

— Поедем, добрый молодец, в стольный град Киев, ждут тебя князь Владимир — Красное Солнышко со княгинюшкой Апраксьюшкой.

Отвечал ему Алёша:

— Был я в Киеве, но меня не приняли, не попотчевали.

Говорил Добрынюшка свои слова:

— Не держи в себе червоточины, садись на коня, да поедем, звали тебя старые богатыри и ещё Илья Муромец.

— А коль славные богатыри, да Илья Муромец, так поеду в Киев я!

И поехали богатыри в славный Киев-град. Долго-коротко ехали, но приехали, посреди двора они соскакивали.

Встречали их Илья Муромец и другие богатыри и дружинники, князь Владимир и княгинюшка Апраксьюшка. Богатыри им в пояс кланялись встречаючи. Крикнул тут князь Владимир — Красное Солнышко:

— Подносить чару с ведро размерами богатырям русским Алёше Поповичу, Илье Муромцу, Добрыне Никитичу!

Выпивали чару с ведро богатыри русские. Побратались богатыри славные; старшим князь назвал Илью Муромца, средним он назвал Добрыню Никитича, младший брат стал Алёша Попович. Князь Владимир наградил их знатными одеждами и городами.

Вставал Алёша Попович и благодарил князя поясно. Илья Муромец говорил князю:

— Не отказывай нам с моими братьями погулять в стольном Киеве да поехать сторожить землю русскую от ворогов и басурманов. Не дадим в обиду землю русскую, на том и будет она стоять вечно!

Наводнение

От неожиданного толчка Саша проснулась, за окном было совсем темно, в комнате тоже. В эту ночь они с сестрой и мамой спали на широкой маминой кровати. Какой-то гул насторожил Сашу, проснулась и мама. Шёл сильный дождь, шум его всё больше усиливался. За окном, которое было почти на уровне земли, что-то булькало и урчало. Саше стало тревожно, она заплакала, прижалась к матери. Только сестра Тамара продолжала крепко спать.

Вдруг что-то затрещало, стена, которая была напротив их кровати и окно, в которое смотрела Саша, стала уходить куда-то в сторону, наружу, как будто уплывать. Это текущий с пригорка поток подмыл стену из глины и земли и понёс за собой. Стены мигом не стало, вместо неё — тёмное пространство и шум ревущего потока. Каким образом поток воды не залил этот маленький домик с вымытой стеной — это остаётся загадкой. Как так получилось, что проносящийся поток не смыл кровать и их с мамой и сестрой.

В комнате всё оставалось на месте, только Саше было очень пусто без стены и странно. Мама соскочила с кровати и скрылась на улице. Саша оставалась сидеть в кровати, она смотрела, как мама подставляла под крышу дома доски, бревно на место стены, старалась в проливной дождь закрыть дыру клеёнками, досками, вся промокшая, босая. Вот уже мама разные досками укрепляла висящую крышу, а большую металлическую ванночку, в которой купала мама их с Тамарой, подставила там, где вода затекала в дом.

Дождь начал стихать, всё глуше становился рокочущий шум, грязные воды неслись мимо уплывшей стены. Саша и Тамара, которая успела проснуться, тихо сидели, забившись в угол, да слушали шум утихающего дождя. Жуткое оцепенение, казалось, охватило Сашу в эти минуты. Она, как и сестра, смотрела на пустующее место, где раньше была надёжная стена, и видела только мечущуюся то снаружи, то здесь в домелюбимую маму, и Саше её очень было жаль.

Светало, отступала плотная чернота ночи. Саша, хотя и видела, как стену уносил за собой сильный поток воды, ещё не могла осознать и понять, что вот была стена — и теперь её нет. А мама? Как может сделать она стену? Скорее бы к ним папа возвращался. Отец был машинистом паровоза, приехал рано утром, как раз вовремя.

Оглавление

Жаворонок

Ежиха и ежата

Снегири

Дикий голубь

Красавица лесная

Музыка утра

Мама

Ласточки

Сказка о деревенских ласточках

Рассказы про жизнь Здравствуй

Смерч

Двоюродный брат

Былина об Алёше Поповиче

Наводнение