Как выглядит будущее? [Джон Урри] (epub) читать онлайн

Джон Урри

Как выглядит будущее?

Переведено по: John Urry, What Is the Future? Cambridge: Polity, 2016

Copyright © John Urry 2016

The right of John Urry to be identified as Author of this Work has been asserted in accordance with the UK Copyright, Designs and Patents Act 1988 This edition is published by arrangement with Polity Press Ltd., Cambridge

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2018

Несмотря на множество социальных конфликтов, связанных с вопросами будущего, общественные науки обращаются к миру будущего достаточно неохотно, внося весьма ограниченный вклад в его теоретизацию и анализ (но см.: Bell and Wau 1971; Young 1968). Причина этого частично кроется в том, что Маркс, наиболее значимый представитель общественных наук XIX столетия, судя по всему, ошибался, когда предсказывал, что капитализм породит всемирную революцию, возглавляемую рабочим классом. Маркс утверждал, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Marx 1962 [1845]: 405; Маркс 1955: 4). Он полагал, что наличие предприятий, на которых применяются паровые машины, крупных промышленных городов, железных дорог и бедственное положение трудящихся приведут к тому, что промышленный пролетариат превратится в «класс для себя» и тем самым произведет революционный переворот в капиталистическом мире. Класс пролетариев и его преобразующая мощь смогут сбросить капитализм и реализовать на практике идею коммунизма через распространение капитализма по всему миру.

В действительности мировая социальная революция началась вовсе не в обществах с наиболее развитыми системами капиталистической политической экономики, таких как Великобритания или Германия. Она произошла в 1917 г. в царской России, крупный и хорошо организованный рабочий класс у ее истоков не стоял, а закончилась большевистская революция не строительством коммунизма или хотя бы социализма в одной, отдельно взятой стране, а, по словам многочисленных ее критиков, в числе которых был, например, Карл Поппер, новым варварством.

При этом в своих ранних работах 1840-х гг. Маркс, напротив, подчеркивал значительную неопределенность и непредсказуемость капиталистических обществ. В «Манифесте Коммунистической партии», написанном в возрасте всего тридцати лет, Маркс (совместно с Энгельсом) описывал современный ему мир скоротечности и движения, в котором «застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения» разрушаются под напором современного капитализма: все застойное и косное исчезает (Berman 1983; Marx and Engels 1952 [1848]; Маркс и Энгельс 1955). Подобный взгляд на неопределенность современной капиталистической эпохи означал, что, используя инструменты анализа 1840-х гг., разработать конкретный сценарий будущего было невозможно, да и сами Маркс и Энгельс в целом выступали против утопических образов будущего.

Тем не менее эта очевидная неспособность марксистского анализа предвосхитить будущее была использована многими представителями общественных наук для того, чтобы отвергнуть предложение о том, что общественные науки должны заниматься предсказанием будущего или разработкой соответствующих сценариев. В странах Запада утопические картины будущего и альтернативных миров подвергались жесточайшей критике, особенно в период холодной войны (Popper 1960; Поппер 1993; Kumar 1991). Социальные науки отвернулись от идеи разработки и анализа возможных вариантов развития будущего (но см.: Bell and Wau 1971). Некоторые социологи, например Анри Лефевр, Зигмунт Бауман и Эрик Олин Райт, утверждали, что утопии могут служить прекрасным зеркалом для существующих обществ, показывая ограниченность настоящего (Bauman 1976; Levi-tas 1990; Pinder 2015). Такой подход к утопиям содержал в себе освободительный потенциал, позволяя людям покончить с доминированием того, что представлялось неизменными формами общественной жизни в настоящем. Однако примеры обращения социальных наук к утопическому будущему довольно редки.

Более того, исследования альтернативного будущего, имевшие место в течение последних семидесяти лет, велись за пределами собственно «социальных наук» (cм. периодизацию Сона: Son 2015). Футурология развилась в специализированную дисциплину и профессиональную область со своими журналами, ключевыми трудами, авторитетными фигурами, международными структурами (cм.: http://foresightinternational.com.au), профессиональными организациями (такими как Ассоциация профессиональных футурологов) и основополагающими текстами (cм.: http://www.wfsf.org/; Son 2015: 122). В период, последовавший сразу после окончания Второй мировой войны, футурология зачастую отражала споры и вопросы, связанные с темой холодной войны: так, считается, что Герман Кан стал прообразом доктора Стрейнджлава в фильме 1964 г. «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу» (см.: http://www. newyorker.com/magazine/2005/06/27/fat-man). Большая часть футурологических идей того периода была связана с мощными программами военного и корпоративного развития, в которых, например, компьютерам отводилась роль одного из орудий холодной войны (Turner 2006: 1). Финансирование работ над подобными футурологическими идеями, как правило, осуществлялось за пределами университетов и научных институтов, и, как следствие, работой в этой области занимались, главным образом, частные аналитические центры, например центры, основанные Элвином Тоффлером (1970), Джереми Рифкином (2009), Альбертом Гором (2013) и многими другими. К концу 1970-х гг. выходило уже 178 журналов, связанных с вопросами футурологии (Son 2015: 125).

Еще одним толчком к развитию футурологии стала возрастающая значимость движения в защиту окружающей среды и соответствующих наук в период после 1970 г. (Schumacher 1973; Шумахер 2012). Те споры, что возникли после выхода книги «Пределы роста», а также нефтяной кризис 1973 г. привели к разработке компьютерных моделей будущего, одни из которых были весьма пессимистичными, вплоть до предсказания грядущего апокалипсиса, другие же предвещали оптимистическое, технологически совершенное будущее (Meadows, Meadows, and Randers, and Behrens 1972; Медоуз, Медоуз, Рэндерс и Беренс 1991; Son 2015: 126). Повышенная озабоченность проблемой изменения климата привела к разработке математических моделей общей циркуляции атмосферы и вод Мирового океана. К началу 1990-х гг. эти компьютерные модели позволили оценить последствия роста выбросов углекислого газа для усредненного климата Земли в различные моменты в будущем. Полученные таким образом прогнозы затем входили в основные доклады все более влиятельной Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК). Первый доклад МГЭИК был опубликован в 1990 г. Последующие появляются каждые несколько лет. Эти доклады предупреждали, что если современные общества не откажутся от существующих норм и политики, то велика вероятность того, что в будущем Землю ожидает продолжительное и значительное потепление климата, вследствие чего человечеству придется приступить к реализации мер, которые будут полной противоположностью нынешних норм и политики (см. главу 9).

В этой книге я утверждаю, что социальное будущее определяет жизни людей сегодня. Я также утверждаю, что исследования будущего должны стать частью социальных наук, а также в определенной мере – частью повседневной жизни человека. Значительная часть теоретических и исследовательских работ в рамках социальных наук направлена на предвосхищение будущего, но они редко бывают связаны с исследованиями будущего. В этой книге я попытаюсь сделать будущее «популярной» темой, поскольку оно слишком важно, чтобы отдавать его на откуп государствам, корпорациям или инженерам. Последствия предлагаемых концепций будущего весьма значимы, и социальным наукам следует играть центральную роль в их изучении, обсуждении и практической реализации. Отсюда необходимость развития того, что я называю здесь «социальным будущим», имеющим некоторую схожесть с идеей «интегрального будущего» (Bell and Wau 1971; Slaughter 2012). Я покажу, каким образом анализ «общественных институтов, практик и жизней» может играть ключевую роль в развитии теорий и методов изучения потенциального будущего. Время заняться будущим уже наступило, и общественные науки и общество не должны пропустить его.

Так, социальные науки играют важную роль в деконструкции единого понятия «время». Барбара Адам и ее коллеги демонстрируют существование различных форм времени: это связано с тем, что различные общества и социальные институты строятся вокруг различных временны’х режимов (Abbott 2001; Adam 1990, 1995). Такие временные режимы, как, например, режимы учета и дисциплины, что существуют в монастырях или в современных финансах, оказывают огромное влияние на жизни людей в разных обществах (об исторической важности способности измерять десятые доли секунды см.: Canales 2009). Адам показывает значимость исторического сдвига от времени как переживаемого опыта ко времени, стандартизированному и рассматриваемому вне контекста (Adam 2010).

Кроме того, социальные науки разрабатывают вопрос о том, как именно различные варианты будущего связаны с различными временными режимами. Согласно Адам и Гроувзу, о будущем можно говорить, приручать его, торговать им, преобразовывать, пересекать, думать и заботиться о нем, а также направлять его и выходить за его пределы (Adam and Groves 2007). Особо значима здесь возможность торговать будущим, которая ознаменовала собой прорыв в направлении развития общества. Во многих религиях считалось греховным ссуживать деньги под будущий процент, поскольку ключи от будущего принадлежали Богу, а не людям (Adam and Groves 2007: 9). Однако в европейских обществах божий дар оказался преобразован в рукотворное будущее, которое может быть изменено и которым можно торговать. Таким образом, «ключи от будущего перешли от богов к людям», что имело множество глубоких последствий для социальной жизни (Adam 2010: 365).

Будущее часто представляется бессодержательным и оторванным от определенного контекста; в результате «бессодержательное будущее легко узурпировать, колонизировать, подчинить коммерции и контролю <…> Когда будущее лишено контекста и обезличено, мы можем использовать его и злоупотреблять им, не испытывая чувства вины или угрызений совести» (Adam and Groves 2007: 13). Будущее действительно использовали и им злоупотребляли: способность видеть в нем пустую абстракцию делает его готовым для эксплуатации объектом, поскольку жители будущего не могут получить назад то, что могло бы достаться им в мире, который они унаследуют.

Социальные науки также изучают риски, связанные с экстраполяцией настоящего на будущее. Чтобы узнать, каким будет будущее, необходимо рассмотреть различные «варианты прошлого» и разобраться, каким образом прошлое, настоящее и будущее взаимосвязаны. Иногда можно услышать утверждения о том, что мы в состоянии проводить различия между планированием, подготовкой, изобретением и совместным генерированием будущего, особенно в свете того, что Рил Миллер называет «умением читать будущее» (Miller 2011). Согласно Миллеру, развитие подобной «грамотности» в отношении потенциального будущего позволяет лучше понимать настоящее. Как указывает Миллер, задача здесь заключается не в том, чтобы проверять сегодняшние предположения относительно легко предсказуемых вариантов будущего, а в том, чтобы использовать будущее с целью ставить под сомнение, анализировать, что происходит в настоящий момент, и представлять, что можно сделать в настоящем. В более же общем плане здесь можно говорить о том, что ожидания от будущего могут серьезнейшим образом влиять на настоящее. В этой книге мы увидим множество примеров ожиданий, свойственных современному обществу, и их разнообразных последствий для настоящего (Szerszynski 2016).

Вариативность времени и возможного ожидаемого будущего также связана с прерывистостью, изменчивостью и непредсказуемостью социальных систем. Подходя к данной проблематике с позиции теории сложных систем, Илья Пригожин утверждает, что будущее является результатом многочисленных нестабильных, сложных адаптивных систем и часто возникающих у данных систем взаимозависимостей каскадного типа (Prigogine 1997; Пригожин 2000). Подобный «конец определенности» чреват последствиями для будущих обществ, как об этом подробно рассказывает Альберт Гор (Al Gore 2013).

Результаты изучения технологий социальными науками показывают, что будущие экономические и социальные инновации редко бывают результатом линейных процессов и вместо этого связаны с непредсказуемыми сочетаниями различных элементов, как объясняет Брайан Артур в контексте новых технологий (Arthur 2013). Схожего мнения придерживается и футуролог Рэймонд Курцвейл, согласно которому «большинство изобретений потерпели провал не потому, что научно-исследовательские заведения не в состоянии разрабатывать функционирующие модели, а потому, что изобретения эти появляются в неправильный момент – не все благоприятные факторы действуют именно там, где они нужны. Изобретательская деятельность похожа на серфинг: нужно угадать момент прихода волны и поймать ее» (cм.: http://crnano.org/interview.kurzweil.htm). Ниже я рассматриваю различные примеры того, как то или иное будущее оказалось непредвиденным из-за того, что, условно говоря, «не удалось поймать волну».

Исследование социальными науками вопроса инноваций указывает на то, что будущее весьма непредсказуемо по той причине, что «вокруг бродят» технологии, вызывая зачастую неожиданные последствия, вступая во взаимодействие с различными факторами и периодически формируя новые системы. Подобные системы представляют собой «текущие процессы», а их организационные составляющие и эффект лишены предопределенности. Многие из «старых» технологий не исчезают, а продолжают существовать в заданных отношениях, объединяясь с «новыми» в преобразованные и непредсказуемые кластеры. Любопытным примером здесь является непреходящая важность даже для «высокотехнологичных» компаний такой технологии, как «бумага». Обращение к примеру «технологий» позволяет каталогизировать представленные в настоящей книге взгляды социальных наук, которые основываются на продиктованном обстоятельствами наборе социальных и материальных факторов (см. часть II).

Кроме того, будущее может быть определенным образом встроено в современные общества, как, например, в случае с идеей развития «умных городов», наличие которой способно помочь с воплощением подобных городов на практике (см.: http://smartcities.media.mit.edu). Такие идеи перформативны. Влиятельные участники, стремящиеся осуществить будущее, к которому они стремятся, зачастую прибегают к сложным риторическим образам и концепциям будущего «рая». Данные движущие силы исполняют или производят искомое будущее, объявляя тех, кто противодействует установлению этого райского будущего, «луддитами» (Law and Urry 2004).

Одним из примеров «создания будущего» может служить принцип «Спрогнозируй и обеспечь» (‘predict and provide’), широко используемый в планировании и финансировании крупных транспортных инфраструктур. Подобный принцип реализуется следующим образом. Специалисты анализируют уровень загруженности дорожной системы и прогнозируют дальнейший рост спроса на автодороги. При этом утверждается, что такое расширение дорожного пространства должно обеспечиваться посредством строительства новой инфраструктуры, которое обосновывается необходимостью экономии ценного времени. Однако в итоге оказывается, что расширение дорог ведет к увеличению на них числа автомобилей и требует очередного прогнозирования увеличения спроса на дополнительные дорожные площади; на расширение дорог снова выделяются деньги и так – до бесконечности. Прогнозирование подтверждает свою «точность» на практике, и, как следствие, к нему прибегают и в дальнейшем (см.: Lyons 2015).

В настоящее время рассматриваются и варианты весьма отдаленного будущего. Курцвейл обращает особое внимание на закон ускоряющейся отдачи от увеличивающихся вычислительных и технологических мощностей. Экспоненциальное ускорение указанных изменений приведет к сингулярности – моменту, когда биологическая природа человека сольется с генной инженерией, нанотехнологиями и робототехникой (Kurzweil 2006; см. также фильм «Сингулярность уже близка» 2010 г.). Курцвейл утверждает, что после достижения сингулярности различия между людьми и машинами исчезнут. В момент наступления сингулярности (2045 г.) компьютерный интеллект будет значительно превосходить совокупную мощь людского интеллекта, что приведет к созданию нового вида существ. Не следует считать, что человек представляет собой конечную точку эволюционного развития. Маршалл Маклюэн, футуролог, писавший о будущем медиа, как-то заметил: «Сначала мы производим орудия, затем они производят нас». Экспоненциальная скорость изменений значительно приближает будущее. Однако если мы будем рассматривать изменения исключительно в качестве линейного процесса, то, по утверждению Курцвейла, мы пропустим то, что уже происходит, а будущее – благодаря экспоненциальному темпу изменений – наступит гораздо раньше прогнозируемого момента (см.: Gore 2013: 240; http://www.technologyreview.com/view/425733/paul-allen-the-singularity-isnt-near).

По мнению Курцвейла, сингулярность принесет человечеству главным образом благо (сейчас он работает на Google!). Но другие варианты будущего отличаются пессимизмом. Очень часто преследование краткосрочных интересов в настоящем оборачивается непреднамеренными и крайне неблагоприятными последствиями в будущем. Исследования, предпринимаемые в рамках социальных наук, показывают, что будущее часто оказывается противоположностью того, что планируется и прогнозируется. Как только джинн выпущен из бутылки, его уже нельзя затолкать обратно, и дальнейшее развитие возможно теперь лишь по строго предопределенному пути, ведущему к будущему, которое зачастую оказывается полной противоположностью того, что предполагалось.

Некоторые исследователи рассматривают вопрос о том, следует ли ожидать отката назад с тех позиций, которых удалось добиться странам «богатого Севера» за последние десятилетия. Сегодня одной из главных тенденций в трудах представителей социальных наук, предпринимаемых правительствами мерах, кино и литературе стала тема «нового катастрофизма». Некоторые даже говорят об исчезновении в будущем западных обществ, проводя аналогии между падением цивилизаций Древнего Рима и майя и возможным крахом обществ современного мира, прежде всего вследствие наложения энергетического и экологического кризисов (Diamond 2005; Даймонд 2011; см. также главу 3 настоящего издания). Одним из ответов на подобные опасения в отношении будущего стало создание компаниями из Кремниевой долины фонда Long Now Foundation, задачей которого является рассмотрение и планирование весьма отдаленного будущего (на перспективу, превышающую ближайшие 10 тысяч лет; http://longnow.org).

Среди особо значимых вопросов, рассматриваемых в настоящей книге, является способность генерировать будущее. Ключевой момент для социальных наук заключается в следующем: кому или чему принадлежит будущее? Способность владеть будущим является центральным вопросом функционирования власти. Я уже отмечал выше, что когда-то считалось, что ключи к будущему были в руках Бога, и это убеждение сильно тормозило развитие капитализма и рыночной экономики (Le Goff 1980; Ле Гофф 2002). Зарабатывание денег на инвестировании в будущее посредством взимания процентов во многих обществах было под запретом. Однако в Средние века в христианском мире этот запрет на торговлю в будущем ослаб. В исламских обществах этого не произошло. На Западе торговля будущим быстро превратилась в прибыльное занятие, приносившее колоссальные доходы.

Еще один важный момент, которому здесь уделяется внимание, заключается в том, что ожидания от будущего являются личным делом каждого, и каждый человек сам вынашивает их и стремится к их реализации. Таким образом, хотя ожидания людей в чем-то схожи, каждый отдельный человек сам питает надежды, строит планы, предпринимает действия относительно собственного будущего и прогнозирует его. Авторы многих книг и статей предполагают, что будущее – личное, частное дело каждого отдельного человека и никого другого. В современном мире людей часто призывают «мечтать о невозможном», прежде всего – «пере-изобретать» самих себя (Elliott 2013). При этом подразумевается, что если невозможное не случилось, то это вина конкретного человека: значит, его мечты, устремления и достижения оказались недостаточно хороши.

В последнее время нередко слышны высказывания, что будущее – нечто совместное. Часто говорят, что будущее принадлежит всем людям, а то, чего мы желаем, будет каким-то образом осуществлено. Будущее – вещь социальная, принадлежащая всем. Все члены общества принимают участие в общем будущем. Однако подобная позиция яростно оспаривается Джароном Лэниером, который приводит в качестве примера власть крупных международных компьютерных компаний, этих «серверных сирен», владеющих «сверхвлиятельными» компьютерами, посредством которых информация преобразуется в невероятное богатство. Как пишет Лэниер: «Вы не можете видеть сервер, но он может видеть вас» (Lanier 2013: 63; Keen 2015).

Соответственно, будущее оказывается подчинено корпорациям, особенно в свете того, что практически все становится продаваемым товаром (Lewis 2015; Srnicek and Williams 2015). Еще одна версия будущего – модель, предлагаемая аналитическими центрами и футурологами, работающими в различных компаниях, прежде всего – в компаниях Кремниевой долины. Этот корпоративный мир порождает своеобразный цифровой утопизм (Turner 2006). Лэниер видит в этом пример того, каким образом корпорации захватывают мир, особенно после распространения неолиберального дискурса и практик, начавшегося в 1980-х гг. в США и Великобритании, а затем и во многих других частях света (Klein 2007; Кляйн 2011). Любопытно, что движение, начавшееся под лозунгом «Захвати Уолл-стрит!», пытается оспорить принадлежность будущего корпорациям, выдвигая свой собственный лозунг – «Захвати будущее!». Власть недобросовестных корпораций – это также часто встречающаяся тема научной фантастики.

Таким образом, размышления о будущем и его планирование представляют собой широко распространенный феномен, проблематичный и влияющий на судьбы людей. Как мы уже видели, одна из проблем заключается в игнорировании проводимых в рамках социальных наук исследований и выдвигаемых ими концепций будущего, хотя почти все эти концепции так или иначе затрагивают те сферы, в которых социальная жизнь и социальные институты могут оказаться или окажутся отличными от сегодняшних. Социальные вопросы видятся менее значимыми, чем технологии и их способность подчинять себе человека. В настоящей книге я показываю, что необходимо избегать не только Сциллу технологической предопределенности будущего, но и Харибду абсолютно открытых сценариев будущего. Будущее не является ни полностью предопределенным, ни бессодержательным и открытым.

Более того, размышления над будущим означают определенный возврат к планированию, хотя и под новой вывеской. Соответствующие вопросы столь колоссальны и чреваты опасностями, что без некоторого планирования будущего не обойтись. Однако термин «планирование» здесь неуместен, поскольку он оказался идеологически окрашенным словом из эпохи организованного капитализма и социал-демократии. Соответствующее понятие было подвергнуто критике как коммунитаристскими и «зелеными» левыми, так и большей частью правых.

При этом размышления над будущим необходимы, принимая во внимание многочисленные долгосрочные процессы, касающиеся социального будущего. А поскольку над будущим размышляют многие, то в данный процесс должны быть включены государственные органы и неправительственные организации. Более того, они зачастую должны играть роль ключевых координаторов в процессах предвосхищения и сотворения будущего. Трудно представить себе ситуацию, когда разработка мер, скажем, по решению проблем изменения климата может проводиться без планирования (что прекрасно понимают те, кто скептически относится к утверждениям о происходящих климатических изменениях). Соответственно, в рамках современного дезорганизованного капитализма размышления о будущем представляют собой один из главных способов, позволяющих пробудить государство и гражданское общество из спячки. Более того, если мы сосредоточим внимание на социальном будущем, то сможем выйти за рамки рынков и технологий. «Социальное будущее» проблематизирует как автономные рынки, так и победное шествие технологий. Они делают возможным участие в построении будущего множества важных акторов, включая государство и гражданское общество. Размышления над будущим и его демократизация требуют того, что можно назвать «постсовременным планированием», осуществляемым в нынешнюю эпоху гражданского общества, глобальных преобразований, «злостных» (wicked) проблем, ограниченности рынков, многочисленных «неизвестных неизвестных» и т. п.

Мы также увидим ниже, что следует проводить различие между тремя видами будущего – вероятным, возможным и предпочтительным. Такое разграничение заимствовано мною у Венделла Белла (Bell and Wau 1971; Kicker 2009). Предпочтительное в итоге может оказаться наименее вероятным. По меньшей мере следует говорить о том, что нет никаких гарантий того, что предпочтительный вариант будущего окажется и наиболее вероятным. Часто считается, что если определенный вариант будущего предпочтителен в текущий момент времени, то он наверняка реализуется, поскольку члены общества сделают все возможное, чтобы это будущее воплотилось в действительности. Однако нет никаких гарантий того, что лучший вариант действительно состоятелен, даже если в обществе существует консенсус относительно того, что он – наиболее желанный.

Таким образом, в части I настоящего издания будут представлены различные методы, используя которые организации, авторы, футурологи, инженеры и мыслители предвосхищают, описывают, представляют себе и производят будущее, включая разнообразные утопии и антиутопии. В следующей главе будут описаны и проанализированы различные концепции будущего и модели общества, разнообразные варианты «будущего в прошлом», а также представлены некоторые картины социального будущего, вызвавшие в современном обществе большой резонанс. В главе 2 речь пойдет о радикальных изменениях, произошедших в странах «богатого Севера» с начала нового столетия, и о том, насколько они отвечают оптимизму относительно будущего, который был свойственен бурным 1990-м гг. Кроме того, будут подробным образом рассмотрены изменения в структуре чувства и «новый катастрофизм», свойственный современной общественной мысли. Центральную роль в дискуссии о грядущем «коллапсе общества» сыграла теория сложных систем, прежде всего в вопросах каскадного взаимодействия систем.

В части II мы напрямую обратимся к теории сложных систем с тем, чтобы пройти сложным маршрутом, пролегающим между детерминизмом и открытостью будущего. Анализ сложных систем включает в себя такие понятия, как зависимость от предыдущего пути развития, эффект блокировки, пороги, петли положительной обратной связи, переломные моменты и фазовые переходы. Системы рассматриваются в качестве динамичных, процессуальных, непредсказуемых и взаимозависимых. Особое внимание уделяется сдвигам, преобразующим равновесие, природу и функционирование экономик и культуры внутри отдельных обществ и между ними. Они изменяют мир, хотя в свое время, возможно, никто не планировал и не предвидел тот или иной сдвиг или хотя бы подметил его. Этим иллюстрируется вся опасность проблем, связанных с миром будущего. В главах этой части рассматриваются сложные условия обновления новых социоматериальных систем, а также оцениваются несколько основных методов, разработанных для понимания различных картин социального будущего.

В части III некоторые из этих методов и теорий будут применены для рассмотрения отдельных примеров неопределенных, спорных и общественно значимых вариантов будущего. Примеры эти касаются мощнейших преобразований в мировой системе производства и транспорта в свете роста объемов 3D-печати, изменяющихся форм мобильности в городах вследствие возможного отказа в будущем от использования углеродного топлива, а также разнообразных вариантов будущего, зависящих от изменений климата Земли. В главах этой части предлагаются различные сценарии будущего и посредством ретрополяции оценивается их относительная вероятность. Основное внимание будет уделено важности подхода с позиций теории сложных систем, многочисленности вариантов будущего и системных блокировок. В значительной мере их рассмотрение основывается на социальных науках и соответствующих исследовательских областях.

В заключительной главе внимание будет сосредоточено на анализе различных сценариев будущего. В ней показывается, что вероятные варианты будущего должны найти отражение в многочисленных социальных институтах, нормах и движениях – посредством соответствующего аналитического подхода. Для изучения вариантов будущего, в основе которого лежат нестабильные, сложные и взаимозависимые самоприспосабливающиеся системы, должен применяться подход с позиций теории сложных систем. Несмотря на всю их мощь, физическим и социальным системам все же свойственны хрупкость, изменчивость и непредсказуемость, и им угрожает возможная регрессия. Размышления над будущим позволяют прийти к пониманию того, что многое может быть иным, что результаты необязательно предопределены, а потому существует необходимость в развитии мощностей для осуществления междисциплинарных исследований вопроса формирования будущего (см.: http://www.lancaster.ac.uk/social-futures). В данной главе будут подробно исследованы многие из непреднамеренных, противоречивых, «злостных» проблем, возникающих при рассмотрении, создании и оценке многочисленных вариантов будущего, о которых идет речь в настоящей книге.

В большинстве известных нам обществ будущее было предметом воображения и предсказания. Зачастую эти процессы создания будущего доверялись «специалистам по будущему», в роли которых выступали разные люди – в зависимости от конкретных местностей и исторических эпох. К таким специалистам относились пророки, прорицатели, провидцы, оракулы, ведьмы, технологи, мудрецы, астрологи, писатели, колдуны, футурологи, гадалки и пр. Эти специалисты часто опирались на конкретные «экспертные» знания, нередко представлявшие собой смесь духовного и мирского. Те, кто был способен предсказывать будущее посредством обращения к «экспертным знаниям», пользовались большой популярностью и получали хорошее вознаграждение. Однако этих специалистов по будущему могли и жестоко наказать, если их предсказания таили в себе плохие вести для властителей или оказывались ошибочными.

Более того, свидетельства того, какой именно будет природа будущего, часто активно оспариваются; в большинство систем верований встроены механизмы, позволяющие объяснить, почему то или иное предсказание в данном конкретном случае не исполнилось, что позволяет обезопасить саму систему. Это характерно и для научных теорий, которые предсказывают будущие результаты того или иного эксперимента и оказываются способными «сохранить лицо», когда их выводы не подтверждаются в лабораторных или полевых условиях. Данный процесс «спасения прогноза» представляет собой одну из ключевых проблем в научной философии, особенно в вопросе о том, должно ли одно неточное предсказание вести к «фальсификации» всей теории, как утверждал Карл Поппер (cм.: Lakatos and Musgrave 1970).

Одни предсказания будущего основывались на том, что должно было случиться с конкретными членами общества, прежде всего с монархами, императорами или предводителями, которые зачастую имели для этих целей личных предсказателей. Другие варианты ожидаемого будущего касались судеб простых людей и производились посредством систем астрологии, ясновидения или волхования. Некоторые предсказания содержали пророчества о возможных крупномасштабных событиях религиозного, духовного или мирского характера, зачастую относящихся к далекому будущему. Одни предсказания были доброй вестью, обещавшей оптимистическое будущее, другие же сулили страшные катастрофы – предрекая, например, скорый конец света – и зачастую служили для преобразования настоящего посредством предупреждения о тех ужасах, которых следует ожидать, если люди радикальным образом не изменят свое поведение.

Предсказывать будущее можно сотнями способов (Adam and Groves 2007: chs 1, 2). Методы варьируются от толкования сновидений до изучения состояния печени человека, которая, как полагали жители Месопотамии, являлась сосредоточением жизненных сил.

В большинстве греческих мифов судьба представляется предопределенной. Несмотря на то что оракулы, например Дельфийский оракул, как считалось, знали будущее, они не могли вмешаться и изменить то, чему суждено было произойти. Греческая мифология весьма часто обращается к трагедии тех, кто знает будущее, но не может изменить его (Adam and Groves 2007: 4–5). Широко известным примером является предсказание Кассандры, убеждавшей троянцев не принимать в дар оставленного греками коня, но ее словам не придали значения, и укрывшиеся в деревянном коне греческие воины сумели захватить Трою. Хотя Кассандра знала о том, что случится, предупредить эти трагические события она не смогла. В главе 9 я рассмотрю другие примеры, где речь пойдет о людях, которые полагают, что знают о грядущих изменениях климата Земли, но особого значения их мнению не придается; это зачастую рассматривается в качестве современного примера синдрома Кассандры.

Предсказания будущего, которые делали друиды, имели большое историческое значение. В своих предсказаниях друиды опирались на особенности полета птиц, форму облаков, некоторые деревья и прочие составляющие природного мира. Благодаря длительной специальной подготовке друиды оказывались весьма искусными предсказателями, вследствие чего в них видели пророков и волшебников, а многие друиды становились советниками венценосных особ. Считалось, что друиды способны были читать мысли и предсказывать будущие события, используя для этого свои отточенные пророческие и магические способности. Здесь существует определенная параллель с сегодняшними трактовками аномальных погодных явлений, в которых специалисты все больше усматривают свидетельства грядущих климатических изменений. При этом в своих заключениях они опираются на скрытые от простого обывателя знания (Szerszynski 2010).

Во многих обществах предсказания будущего основывались на главных письменных памятниках той или иной эпохи. Так, в Ветхом Завете рассказывалось о многих событиях, которые должны были случиться, в том числе в жизни Христа, а в Новом Завете часто встречаются пророчества о конце света. Предполагалось, что способность пророков знать будущее зиждилась на их привилегированном доступе к слову Господа. При этом способность того или иного пророка знать слово Господа зачастую оспаривалась.

Предсказания судьбы конкретного человека чаще всего основывались на астрологии, движении звезд и связанных с этими звездами богов. В индийской и китайской культурах и в цивилизации майя возникли хорошо развитые системы предсказания событий, которые должны были произойти на Земле, как раз на основе наблюдений за небесными телами. В странах Запада астрология часто сводилась к системе составления гороскопов, используемой для интерпретации личности конкретного человека. Будущие события предсказывались с учетом положения Солнца, Луны и прочих небесных тел в момент его рождения. Большинство профессиональных астрологов опиралось именно на эти системы (cм.: http://www.astrology.org.uk). На протяжении почти всей своей истории астрология считалась научной традицией, связанной со схожими научными областями, такими как астрономия, алхимия, метеорология и врачевание. Несмотря на развитие астрономии, авторитет астрологии на протяжении двух последних тысячелетий оставался на удивление высоким. Ожесточенные споры ведутся вокруг астрологических предсказаний, сделанных жившим в XVI столетии ясновидящим Нострадамусом, который, как считается, сумел предвидеть многие войны, землетрясения и прочие катастрофы будущих эпох (см.: http://www.nostradamus.org).

Таким образом, с прорицанием или предсказанием будущего был связан ряд влиятельных дискурсов. Предсказания делались, главным образом, для того, чтобы узнать будущее того или иного человека. Из них человек узнавал, что боги или судьба готовили ему или другим людям. Считалось, что подобное будущее можно познать, но практически нельзя изменить, даже если знать о нем заранее.

За последние несколько столетий появились более сложные изложения возможного будущего, свидетельством чего служат приведенные здесь примеры из европейской истории. Предсказания часто представляли собой довольно подробный анализ будущих обществ. Более того, зачастую они были нацелены на то, чтобы изменить настоящее с помощью предупреждений или увещеваний. Некоторые описания будущего надолго вошли в число классических произведений западной литературы, в определенной степени отразив в себе те исторические периоды, когда они писались. В сочинениях этих предлагались модели будущих обществ, как утопий, так и антиутопий. Некоторые из терминов, используемых в этих текстах, стали привычными в нашем языке, а выдвинутые в них идеи заимствовались для общественно-научных концепций спустя столетия с момента появления данных сочинений.

Считается, что сочинения утопического характера могли возникнуть лишь с распадом казавшихся незыблемыми представлений эпохи Средневековья. Начиная с XVI столетия стало возможно оценивать и критиковать общую систему организации общества (Kumar 1987, 1991). Эта тема разрабатывалась в ряде важнейших сочинений, одним из которых стала «Утопия» Томаса Мора (More 1516; репринтное издание Andrews 1901; Мор 1971). Это была первая работа, посвященная описанию альтернативного общества в целом, а не просто идеальный вариант какого-то отдельного элемента. «Утопия» вышла из печати сразу же после публикации «Государя» Макиавелли. Рождение современной утопии произошло 500 лет назад (1516), в тот самый момент, когда единое христианство начало распадаться вследствие Реформации, сотрясавшей католическую церковь по всей Европе (Kumar 1987: 22).

Предвосхищая общественную мысль, которая найдет свое отражение в сочинениях последующих столетий, Томас Мор подробно описывает Город Человека, а не Город Бога. В этом смысле он положил начало новому литературному жанру, или методу, сосредоточенному на размышлениях о будущем. «Утопия» представляет собой описание почти эгалитарного, прекрасно отлаженного общества. Сочинение Мора напоминает труды представителей современных социальных наук и описывает, «как общаются отдельные граждане друг с другом, каковы взаимоотношения у всего народа и как распределяются у них все предметы» (Andrews 1901: 173; Мор 1971: 88).

Остров Утопия состоит из 54 примерно одинаковых городов. Население каждого из городов состоит из 6 тысяч семей; численность взрослых в каждой семье варьируется от 10 до 16 человек. Для того чтобы численность населения городов оставалась приблизительно на одном уровне, по мере необходимости производится перераспределение жителей между семьями и городами. Когда возникает угроза перенаселения, то создаются колонии на новых территориях. Попасть на остров или покинуть его можно одним-единственным путем.

Частной собственности на острове не существует, товары хранятся на складах и выдаются населению по мере необходимости. Основой экономики в этом обществе служат потребности, а не доход. Труд направлен на производство полезной продукции. Бесполезные предметы роскоши не производятся вовсе. Нет никакой ненужной работы. Женщины выполняют примерно ту же работу, что и мужчины. С безработицей покончено, а продолжительность рабочего дня не превышает 6 часов. Жители города получают бесплатную медицинскую помощь и могут воспользоваться эвтаназией. У священнослужителей есть право совершать обряды бракосочетания, но при этом разрешен развод. Довольно любопытно, что прием пищи происходит в общих столовых, а готовится она поочередно всеми семьями. Жители носят одинаковую одежду. Подобное утопическое общество рассматривается как вполне безопасное для его членов – вплоть до того, что нет необходимости снабжать двери замками. Каждые десять лет семьи меняются домами.

Поездки по острову не запрещены, если «у кого-то появится желание повидаться с друзьями, живущими в другом городе, или просто посмотреть на саму местность» (Andrews 1901: 178; Мор 1971: 92). Это отражает «современный» подход к путешествию, когда желание навестить друзей и увидеть другие части света считается достаточным основанием для того, чтобы отправиться в него. В Утопии путешественникам предоставляется соответствующий транспорт, провизия на время поездки и внутренний паспорт. При отсутствии паспорта гражданина возвращают домой. Уединение в Утопии не является элементом свободы: таверны и места для уединенных собраний здесь отсутствуют. Каждый человек остается на виду у всех остальных и вынужден вести себя должным образом. Спустя столетия Джейн Джекобс обратилась к вопросу значимости эффективного городского устройства и регулирования, благодаря которому всегда существуют «глаза, устремленные на улицу» (Jacobs 1992 [1961]; Джекобс 2011).

Терпимость к чужим религиозным взглядам закреплена в молитве, которую должны повторять все жители Утопии. Ученые могут становиться должностными лицами в органах власти или священнослужителями. В Утопии есть и рабы. Мысль о войне в целом противна жителям Утопии. Если они полагают, что союзная им страна подверглась необоснованной агрессии, ей будет оказана военная помощь. При этом жители Утопии предпочитают захватывать вражеских солдат в плен, а не лишать их жизни. Им претит мысль о победе, добытой в кровопролитии. Главная цель войны для них заключается в том, чтобы добиться ситуации, когда не было бы никаких войн.

Большинство критиков считают «Утопию» Мора сочинением, послужившим основой для целого ряда важных моделей «социального будущего». Маркс окрестил Мора «коммунистическим героем». Герберт Уэллс, напротив, рассматривал в качестве первой современной утопии общество, представленное в «Новой Атлантиде» Фрэнсиса Бэкона, опубликованной столетие спустя в 1627 г. (Andrews 1901; Kumar 1987: 198–199).

В «Новой Атлантиде» описываются обычаи утопического общества, обнаруженного на одном из островов, прежде всего обычаи государственного научного учреждения – Дома Соломона, рассматриваемого в качестве «государственного ока». На вооружении ученых Дома Соломона имеются многочисленные научные приборы, процессы и методы. В одной из сцен сочинения глава Дома Соломона демонстрирует европейскому путешественнику научные исследования, в которых применятся метод Бэкона. Исследования эти нацелены на понимание и покорение природы и использование полученных знаний для совершенствования общества.

Схожие взгляды были разработаны и жившим в XVIII столетии ученым маркизом де Кондорсе. Он всматривался в «океан будущего» и предрекал становление прогрессивного мира будущего, основанного на равенстве, просвещении и обществах, мудрое руководство которыми осуществлялось бы мировой коллегией ученых (Kumar 1987: 44). Благодаря своему динамичному развитию наука превращалась в коллективную силу, способную преобразовать и усовершенствовать мир.

Романист Анатоль Франс подошел к вопросу с более общих позиций, размышляя о положительных возможностях утопического мышления. Он утверждал, что «без утопистов далекого прошлого люди до сих пор жили бы в пещерах, несчастными и обнаженными <…> Из благородной мечты вызревает благая реальность. Утопия представляет собой принцип всеобщего прогресса и очерк лучшего будущего» (цит. по: Mumford 1922: 22). До XIX в. будущее редко понималось в качестве иного места, некоей еще не открытой страны. В XIX же столетии произошел всплеск идей с развитием подробных концепций утопий будущего (Armytage 1968). Многие футурологи предрекали динамичную роль новых наук и технологий, прежде всего парового двигателя и электричества, в строительстве нового, лучшего мира будущего (Kumar 1987: ch. 1; Morus 2014).

Некоторые утопии рассматривались как близкие к практической реализации, другие же – как возможные в весьма отдаленном будущем. Среди соответствующих примеров следует назвать концепцию «подлинного коммунизма» Маркса, который должен был стать результатом классовой борьбы, а также утопию свободных рынков, разработанную Джоном Брайтом и Ричардом Кобденом (Kumar 1987: 46–49). Весьма значимым оказался предпринятый в начале XIX столетия Робертом Оуэном эксперимент по созданию образцового фабричного поселка в Нью-Ланарке, Шотландия. Эта ставшая реальностью утопия послужила примером для создания в течение последующих ста лет целого ряда иных утопических коммун. Размышления самого Оуэна о нью-ланаркском эксперименте вышли под названием «Новый взгляд на общество» (Owen 1970 [1813/14]). Оуэн критиковал конкурентный и отчуждающий характер промышленного капитализма и выступал за создание относительно небольших «кооперативных поселков». Численность населения каждого из таких поселков должна была составлять примерно одну тысячу человек. В них должны были быть общественные здания, кооперативные предприятия, игровые площадки, общественные кухни, лекционные залы и школы. Оуэн полагал, что кооперативные поселки смогут оказаться полезными в деле коррекции «обесценивающего» эффекта новых технологий и машин (Owen 1970 [1813/14]: 53; о «реальных утопиях» последнего времени, многие из которых были также невелики по своим масштабам, см.: Wright 2010).

Схожим утопическим сочинением конца XIX в. стал труд Уильяма Морриса «Вести ниоткуда» (Morris 1890; Моррис 1962), в котором представлена одна из концепций идеального общества. В этом воображаемом обществе, буквальном Нигде, люди свободны от оков индустриализации и находят гармонию в сосуществовании с миром природы. Моррис признавал, что изобретение машин снизило применение некоторых наиболее опасных для жизни аспектов труда, хотя он отказывался верить в то, что они способны были помочь человеку в выполнении домашних дел. Он описывал физические условия, в которых жили люди утопического общества, как приятные, изобильные и прекрасные, олицетворявшие идиллию простой пасторальной жизни (Levitas 2013: 80). Рассматривая идеи Уильяма Морриса, Рут Левитас проводит различия между утопией как замкнутой системой и утопией как эвристическим методом, служащим для изучения и критики современных обществ (Levitas 2013: 114–115). Согласно Левитас, даже сам принцип сочинения и публикации, которого придерживался Моррис, подчеркивал открытость и участие и не был неизменным и закрытым планом утопического общества.

В других утопических произведениях XIX столетия предлагались куда более динамичные картины миров будущего: здесь были задействованы такие сюжеты, как продолжительные путешествия, приключения и движение. Примерами здесь могут служить произведения Герберта Уэллса, посвященные путешествиям во времени и всемирному мозгу, а также роман Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней» (Verne 2008 [1873]; Верн 1985). В прочих сочинениях о будущем речь могла идти о конфликтах между человечеством и более развитыми расами инопланетян, живущими под землей или в космосе. Первым в этой серии стал роман Уэллса «Война миров», давший толчок развитию данного жанра и появлению множества книг и не только книг (Wells 2005 [1898]; Уэллс 1964а).

Большинство произведений XIX столетия выражало в целом оптимистический взгляд на мощь и повышающееся качество научных и технологических достижений. Одна из утопических концепций даже была представлена на легендарной Всемирной выставке 1851 г. в Лондоне. На рубеже столетий Оскар Уайльд написал следующие ставшие знаменитыми строки: «…если в мире она [утопия] отсутствует, на такую карту мира не стоит и смотреть, потому что не увидим той земли, куда все время стремится человечество» (Wilde 2001 [1900]: 141; Уайльд 2015: 231). Творчество Уэллса было охарактеризовано как «воплощение утопической мечты» (о разнообразии творчества Уэллса см.: Kumar 1987: сh. 6). Уэллс полагал, что социологии следует заняться изучением идеи утопического общества, поскольку «социология не что иное, как рассмотрение Идеального Общества в его отношении к обществам существующим» (Wells 1914: 200; Уэллс 1964б: 403).

Уэллс иллюстрирует описание идеального общества в своем труде «Современная Утопия» (Wells 2011 [1905]). Он противопоставляет современную утопию прежним, статическим представлениям: по его убеждению, утопии должны характеризоваться многочисленными изменениями и инновациями. Он первым заговорил о массовых путешествиях по всему земному шару с помощью огромных поездов, движущихся над поверхностью Земли со скоростью 200–300 миль в час (Kumar 1987: 194). Утопия не может быть статичной. Вследствие существования общих языка, денежной системы, обычаев и законов необходимости в уединении нет. Вся земля и все энергоресурсы планеты принадлежат всемирному государству. Человечество почти полностью освобождено от физического труда. Дизайн отличается эффективностью, простотой и функциональностью. Общественное устройство пронизано духом науки. Вмешательство машин в жизнь человека, основанное на последних достижениях науки и технологий, почти не ограничено. В огромном здании хранится перечень всего населения мира. На каждого человека заведена учетная карта, в которой содержатся обширные сведения о нем, включая маршруты его поездок.

Однако в романе «Человек-невидимка» Уэллс настроен гораздо менее оптимистично. В этой книге не слишком порядочный ученый по фамилии Гриффин раскрывает секрет невидимости, и это вызывает у него стремление к абсолютной власти (Kumar 1987: 184–185). После выхода в начале XIX в. романа Мэри Шелли о чудовище, созданном швейцарским ученым Виктором Франкенштейном, непреднамеренная власть машины над человеком надолго стала темой многих произведений о будущем (Shelley 2000 [1818]; Шелли 2010б). Франкенштейн проводит эксперименты в научной лаборатории совершенно нового типа. Он попирает законы природы в том, что касается путей создания жизни. В лаборатории он создает нового человека (неслучайно вторая часть названия романа – «Современный Прометей»). Франкенштейн приходит в ужас от того, что ему удается собрать из различных частей тела. Он отрекается от своего создания, которое в итоге карает его. Эта тема рукотворного «научного чудовища», вышедшего из-под контроля и возвращающегося, чтобы расправиться со своим создателем, часто всплывает в последующих произведениях научной фантастики, например, в ставшем классикой фильме «Бегущий по лезвию» (1982).

Роман Мэри Шелли «Последний человек», действие которого разворачивается в конце XXI в., часто считается первым произведением «апокалиптической» художественной литературы. Действующими лицами в романе выступает группа людей, пытающихся выжить на фоне эпидемии чумы, стремительно распространяющейся из страны в страну (Shelley 1826; Шелли 2010а). Шелли пишет, что «огромным городам Америки, плодородным равнинам Индостана, многолюдному Китаю грозило полное опустошение. Там, где недавно ради выгоды или удовольствия собиралось множество людей, теперь раздавались лишь горестные вопли. Воздух был отравлен, каждое человеческое существо вдыхало смерть» (http://www.gutenberg.org/cache/epub/18247/pg18247-images.html; Шелли 2010а: 314).

Неоднозначные отношения между человеком и машиной подробно описываются и в романе Сэмюэла Батлера «Едгин» (анаграмма слова «нигде»), прежде всего в той части произведения, которая получила название «Книга машин» (Butler 2005 [1872]). Произведение появилось вскоре после публикации Чарльзом Дарвином его труда «Происхождение видов». Батлер предостерегал, что, когда речь зайдет о выживании наиболее приспособленных к жизни существ, люди могут утратить контроль над созданными ими же машинами. Чтобы принять свою нынешнюю форму, утверждал он, телу человека понадобились миллионы лет. Это несравнимо много по сравнению с той скоростью, с которой развивались современные машины, и скорость их совершенствования, судя по всему, не знала границ. Батлер опасался, что однажды машины смогут развить способность к «мышлению», или того, что мы называем сегодня искусственным интеллектом.

Он полагал, что машины обладали потенциальной способностью к развитию, самоорганизации и захвату мира. Батлер провидчески писал: «Меня пугает та невероятная быстрота, с которой они становятся весьма отличными от того, что представляют собой сейчас. Ни один класс существ никогда прежде не прогрессировал столь стремительно. Не следует ли нам внимательнейшим образом следить за этим прогрессом и сдерживать его, пока мы еще в состоянии это делать?» (Butler 2005 [1872]: ch. 13; Armytage 1968: 52–4). В описываемом Батлером обществе Едгина противники машин поднимают восстание и разрушают их. Сам Батлер выступал за уничтожение наиболее передовых по состоянию на конец XIX в. машин.

В произведениях романиста Эдварда Моргана Форстера представлен мир будущего, в котором развитие науки и технологий приводит к порабощению людей машинами. Этот мир будущего назван им «Машина». В своей блестящей повести «Машина останавливается» Форстер предложил такое описание общества будущего, которое затем воспроизводилось во многих произведениях научной фантастики и в цифровых мирах, создаваемых с середины 1990-х гг. (Forster 1985 [1909]; Форстер 2000). Рассказ частично задумывался как противопоставление оптимистичному взгляду Уэллса на грядущую цивилизацию машин и создание всемирного государства (см. соответствующий анализ в: Foster 2015: 217–221).

Форстер описывает будущее, в котором люди ведут разобщенный и практически неподвижный образ жизни, регулируемый Машиной. Почти все люди живут под землей в крохотных помещениях, общаясь друг с другом посредством Машины. В распоряжении людей есть немногочисленные воздушные суда, однако их услугами мало кто пользуется, поскольку у людей нет необходимости встречаться друг с другом. Каждый человек полностью зависит от Машины, а в мире остается лишь одна физическая книга – «Книга о Машине», выпущенная Генеральным советом описываемого всемирного общества.

Люди, живущие под землей в комнатах-сотах, не имеют возможности прикоснуться друг к другу или ощутить запах друг друга. Лишены они и чувства пространства. Вследствие почти полного отсутствия передвижения общение между ними происходит посредством проводов Машины, позволяющих вступать в звуковой и визуальный контакт с тысячами других людей, которых каждый конкретный человек как бы «знает» (что напоминает взаимоотношения между людьми, устанавливаемые сегодня посредством соцсетей). То, что описывается как «громоздкая система общественных сборищ» (встреч), уже давно не существует. Письма пересылаются с помощью «пневматической почты», схожей с системой, существовавшей в торговых заведениях в первой половине XX в., а Машина составляет бóльшую часть жизни. Форстеру удается создать убедительную картину мрачного будущего.

Как и почти все другие люди, главная героиня повести Вашти испытывает отвращение к жизни на поверхности земли и не может представить себе существования без Машины. В ее комнате нет почти ничего, кроме кнопок, с помощью которых она получает воду, тепло, одежду, еду, слушает музыку и общается с другими людьми. Благодаря этому, пишет Форстер, «она находится в контакте со всем, что ей дорого в мире» (Forster 1985 [1909]: 111). Он описывает ее как «спеленутую тушу <…> с серым, словно плесень, лицом» (Forster 1985 [1909]: 108; Форстер 2000: 315). Она никогда не покидает свою комнатушку, не выходит на свежий воздух, не выполняет никаких физических упражнений и страдает тем, что мы называем сегодня болезненной полнотой. И, подобно большинству прочих членов этого общества, за исключением ее сына и ограниченного числа других людей, Вашти совершенно довольна своей зависимостью от Машины. Жизнь, организованная посредством Машины, полностью удовлетворяет ее и других.

Может показаться, что Форстер предвидел появление некоего подобия интернета, хотя Машина описывается как механическое, а не цифровое устройство. Научные исследования в этом обществе связаны с пережевыванием того, что уже известно людям из содержимого огромных архивов, хранящихся в Машине, – аналогией чему сегодня выступают интернет и так называемое облако. В этом обществе ученым не дозволено выходить на поверхность земли для проведения своих исследований. Один из ученых оправдывает переработку идей следующими словами: «Берегитесь оригинальных идей! <…> со временем <…> появится поколение, не имеющее своего лица» (Forster 1985 [1909]: 131; Форстер 2000: 340). Подобно сегодняшней Всемирной сети, Машина не в состоянии передавать все экспрессивные нюансы, создавая лишь общее представление о других людях, что тем не менее оказывается «вполне удовлетворительным» для стоящих перед ней целей (Forster 1985 [1909]: 110; Форстер 2000: 319; об обеднении человеческого опыта при использовании цифровых технологий см.: Carr 2010; Карр 2012).

Однажды сын Вашти связывается с ней и просит о личной встрече, утверждая, что то, о чем он хочет поведать, должно быть сообщено напрямую, «без этой постылой Машины». Вашти нехотя соглашается, отправляясь в двухдневное путешествие на воздушном корабле на другой конец света, чтобы поговорить со своим сыном, что само по себе крайне необычно (Forster 1985 [1909]: 109; Форстер 2000: 318).

Точно так же, как и в мире, описанном Форстером, люди сегодня находятся во власти Машины, представленной в виде миллиардов устройств, образующих «интернет вещей» (http://www.brookings.edu/blogs/techtank/posts/2015/06/9-fu-ture-of-iot-part-2). Наша зависимость от технических устройств бесспорна, и, если Машина даст сбой, цивилизация рухнет. Без интернета мы окажемся лишенными еды, воды, телефонной связи, возможности воспользоваться банковскими картами и средствами общения. Во многом вторя Форстеру, Дэвид Най замечает по поводу сегодняшней ситуации: «Лишите американские города и пригороды электричества [либо, например, бензина или компьютеров] больше, чем на неделю, и они опустеют» (Nye 2010: 131; Foster 2015: 219).

В конце повести Форстера с Машиной действительно происходит ужасная авария. Электричество полностью отключается, в комнаты перестает поступать еда, нарушается циркуляция воздуха. Вашти приходит в ужас, когда ей приходится выглянуть из своей комнаты в последние дни функционирования Машины. Ей приходится наблюдать людей, ползающих на четвереньках в подземном лабиринте, ставшем им могилой. Они кричат, рыдают, ощупывают друг друга. Им не хватает воздуха. Вид этих примитивных тел противен ей: это ее худший кошмар. Она запирает дверь с намерением дожидаться конца в своей ячейке. Раздаются ужасный треск и грохот. Свет начинает меркнуть, и она понимает, что вместе с прекращением подачи электричества к концу подходит и долгий день цивилизации. Из-за нехватки электроэнергии общество разваливается (Urry 2014b).

Ее умирающий сын успевает поведать Вашти о «лишенных крова», живущих на поверхности земли – о тех, кого мы называем сегодня «множеством» (Hardt and Negri 2006; Хардт и Негри 2006). Они были лишены возможности пользоваться услугами Машины и скрываются в тумане и зарослях папоротника, ожидая конца Машины. И они готовы дать начало новой цивилизации, начать жизнь заново, касаться и чувствовать друг друга, общаться, но только не посредством вездесущей Машины, время которой вышло (Forster 1985: 139–140; Форстер 2000: 346). Повествование заканчивается идеей о спасении человечества, которое возможно лишь без Машины, благодаря тем, кто оказался отвергнутым обществом и жил вне организованной вокруг Машины системы. Джон Фостер использует эту идею, чтобы сказать, что «надежда на будущее человечества зиждется на тех, кто способен видеть истинный характер будущего и кто, несмотря на это, сохранил связь с чем-то глубоко первозданным и неприрученным» (Foster 2015: 221).

Иная версия антиутопии представлена в романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (Huxley 1991 [1932]; Хаксли 2002). Оказавшись в 1926 г. в США, Хаксли был поражен покорностью местного населения, которой удалось достичь благодаря массированной рекламе, психологической обработке, культу потребления и гедонизму. Хаксли предполагает, что со временем достижения науки одарят людей способностями, которые ранее были привилегией богов. Общемировое государство Новый дивный мир построено по принципу сборочного конвейера Генри Форда: массовое производство, единообразие, предсказуемость и массовое потребление новых товаров. Как полагал Хаксли, именно за Америкой было будущее, хотя будущее это было ужасным. В описываемом им новом обществе Форд почитается подобно божеству, а его идеологией является концепция фордизма. Конвейерным способом производятся не только товары, разработанные Генри Фордом, но и люди. Принцип массового производства применяется и в биологии человека (Kumar 1987: 245).

Хаксли описывает, как граждан с самого рождения готовят ценить потребительские товары. Основу стабильности мирового Государства составляют постоянное потребление и всеобщая трудовая занятость, направленная на удовлетворение материальных потребностей. Массовое производство детей осуществляется способом, известным на сегодня как экстракорпоральное оплодотворение. Хаксли описывает принципы развития детей, направленные на тщательное формирование у них соответствующих способностей. Способности эти позволяют им соответствовать требованиям, предъявляемым к представителям пяти каст. С самого рождения у детей развивают условные рефлексы, никто не болеет, все люди имеют одинаковую продолжительность жизни (примерно шестьдесят лет, после чего они безболезненно умирают), института брака или половой верности не существует, и нет никаких войн.

Таким образом, можно говорить о существовании благожелательной диктатуры, при которой подданных при помощи психологической обработки и наркотического вещества, известного под названием «сома», приучают дорожить своим подчиненным положением. Этот галлюциногенный наркотик, разработанный по заданию Государства, позволяет добиться того, что люди не страдают от алкоголизма. Благодаря ему правителям дивного нового мира удается решить проблему, связанную с тем, чтобы заставить людей полюбить свое полурабское состояние. Впоследствии Хаксли писал: «В „О дивном новом мире“ безостановочные, самые немыслимые развлечения <…> целенаправленно используются как методы политического контроля, чтобы не позволить людям обратить пристальное внимание на истинную политическую и социальную обстановку» (Huxley 1965 [1958]: 36–37; Хаксли 2012: 64). В целом же Хаксли опасался, что людям будет предложено слишком много развлечений, товаров и наркотиков, и в результате все будут введены в состояние пассивности и довольства, не замечая, что их контролируют. Современной версией «Дивного нового мира» является идеальный мир, созданный в телешоу, в котором живет главный герой фильма «Шоу Трумана» (1998). Впоследствии многие другие авторы продолжили работать над развитием выдвинутой Хаксли идеи о том, что культ потребления представляет собой новый «опиум для народа».

В произведении Джорджа Оруэлла «1984», являющемся, возможно, величайшим романом-антиутопией, контроль над населением осуществляется иными методами (Orwell 2008 [1949]; Оруэлл 1989). На первой же странице романа главному герою Уинстону Смиту повсюду встречаются плакаты с надписью «СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ». Наблюдение за населением осуществляется посредством устройств, называемых «телекраны», которые установлены в домах и офисах (за исключением домов и рабочих мест бесправных бедняков, составляющих 85 % населения).

Телекраны не только выполняют функции телевизора/компьютера для находящихся у себя дома граждан, но и позволяют государству видеть и слышать все, что происходит в каждой комнате (о том, каким образом это стало возможным в наши дни, см.: http://rt.com/uk/230699-samsung-tv-lis-tens-privacy). Как и в случае с современными системами видеонаблюдения, никогда нельзя сказать, не наблюдает ли кто-то за вами в данный момент времени. Граждане существуют в подобии электронного паноптикона. Оруэлл пророчески писал: «Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают» (Orwell 2008 [1949]: 5; Оруэлл 1989: 23). Наблюдение за гражданами позволяет обвинять их в «лицепреступлении» – неподобающем выражении лица при просмотре телевизионных новостей, лгущих все более и более чудовищным образом (Orwell 2008 [1949]: 65; Оруэлл 1989: 58).

Предвосхищая появление технологий, известных сегодня как программы распознания голоса, Оруэлл также описывает, как почти все записи осуществляются путем начитывания текстов на так называемые речеписы – устройства, служащие для печати наговариваемых текстов. Почти никто не делает записей от руки. Имеются даже машины, предназначенные для сочинения романов.

Работа Смита, являющегося сотрудником Министерства правды, заключается в корректировании текстов на твердых носителях (как мы сказали бы сегодня), которые доставляются ему по системе пневматических труб. Полученные тексты появляются на экране. Смит вносит правки в тексты на твердых носителях, например в газетные заметки. Цель таких правок – переписать историю. Обратно тексты отсылаются по той же системе пневматических труб. В связи с этим следует отметить, что, когда пневматические трубы впервые появились в конце XIX в., они символизировали собой технологический прогресс, и предполагалось, что их использование станет повсеместным. В романе-антиутопии Жюля Верна «Город будущего» описываются подвешенные в воздухе пневматические трубы, протянувшиеся через океаны и предназначенные для передвижения особых поездов (Verne 1996; книга была написана в 1863 г., но опубликована лишь в 1994 г.; Верн 2000). Другие выдвигали идею подводных труб, по которым люди передвигались бы быстрее, чем на самолетах, а кто-то даже задумывался об использовании пневматических труб для доставки в каждый дом продуктов питания.

Когда Уинстон Смит решает вести дневник, он делает записи от руки в блокноте, используя устаревшую ручку. Он делает так для того, чтобы речепис не содержал записей, предназначенных для дневника. В условиях отсутствия законов само по себе ведение дневника не запрещено – здесь Оруэлл намекает на отсутствие верховенства закона, свойственное фашистским государствам или Советскому Союзу. Роман «1984» писался в 1946–1948 гг., в эпоху тоталитарного однопартийного правления, когда стала очевидна способность пропаганды искажать правду. В своем романе Оруэлл критикует разнообразные технологии пропаганды и контроля. Как следствие, мы свыклись с идеей о том, что современные государства и корпорации прибегают к «новоязу».

Оруэлл пишет о том, что новояз был призван «сузить горизонты мысли, и косвенно этой цели служило то, что выбор слов сводили к минимуму» (Orwell 2008 [1949]: 313; Оруэлл 1989: 201). Одним из последствий систематического сокращения словарного запаса стало то, что самые разные факты уходили в забвение. Это весьма схоже с тем, как в романе «1984» происходят исчезновения людей, которых должностные лица тотчас вычеркивают из истории, словно их никогда не существовало. В итоге в их числе оказывается и сам Уинстон Смит, работавший в Министерстве правды.

Согласно Оруэллу, цель, которую преследует описываемое общество, – это собственно власть: установление и удержание диктатуры в обществе, которым управляют жрецы от власти. Сама эта власть возможна благодаря контролю над умами граждан. Кто именно входит в число приближенных режима, граждане не знают. За Уинстоном Смитом наблюдение ведется на протяжении семи лет. После продолжительного периода борьбы он оказывается психологически сломлен. Он одерживает победу над прежним собой, познавая с радостью любовь к Большому Брату и в конечном счете придя к выводу, что дважды два действительно равняется пяти (Orwell 2008: 311; Оруэлл 1989: 175). Роман препарирует механизмы, посредством которых в будущем будет осуществляться власть, и в особенности опасную роль новых технологий наблюдения в возможных будущих мирах власти.

Последняя из рассматриваемых здесь антиутопий относится к иному жанру: речь о новелле Шарлотты Перкинс Гилман «Желтые обои» (Gilman 1892; http://www.publicbookshelf.com/romance/wallpaper/yellow-wallpaper; Гилман 2002). Сюжет новеллы также связан с темой заточения и контроля, правда, в данном случае заточение – результат действий супруга рассказчицы. В новелле описываются последствия заточения для психического здоровья рассказчицы и вызванное им развитие у нее психоза. Лишенная развлечений, она становится одержима рисунком и цветом желтых обоев, которыми оклеены стены ее комнаты. Находясь во власти своего супруга, покинуть эту комнату она не может. В конце повествования она одержима видениями ползающих под обоями женщин, и ей кажется, что она – одна из них. Она запирает комнату изнутри – теперь для нее это единственное место, где она чувствует себя в безопасности, – и отказывается покинуть ее. В более поздней феминистской фантастике часто встречаются схожие сюжеты заточения женщин своими мужьями с описанием возможных вариантов альтернативного «феминистского» будущего.

Итак, я кратко описал некоторые концепции будущего, появившиеся в англоязычной культуре до середины XX в. В этой главе были рассмотрены разнообразные модели «социального будущего», среди которых были как утопии, так и антиутопии. В ней были представлены многие темы, которые затем будут более подробно рассмотрены в последующих главах и связаны со способами воображения обществ будущего.

Хотя «знать» заранее, что именно несет нам будущее, невозможно, во многих обществах, как мы смогли убедиться, были разработаны процедуры и дискурсы, позволявшие предвосхищать будущее, говорить о нем и в некотором смысле даже знать его. При этом неважно, считалось ли будущее зависящим от воли богов или человека – главное, что его все равно можно было предсказать. Люди воображали, прогнозировали, прорицали и предсказывали будущее. Эти формы предвидения будущего в прошлом о том, что можно условно назвать «прошлым будущим», предложили некоторые ключевые термины и темы для последующего «сотворения» будущего. В следующей главе мы встретимся с невероятным количеством новых антиутопий, появившихся в первые годы нынешнего столетия. Так, нам предстоит ознакомиться с идеей «нового катастрофизма» в общественной мысли.

Многие из этих антиутопий утверждают, что в процессах развития обществ и их постоянного совершенствования и прогресса нет ничего автоматического. Общества могут приходить в упадок. Эти антиутопии заставляют усомниться в идее о том, что условия жизни неуклонно улучшаются; согласно Джону Гриру, мы движемся к тому, что он называет «эпохой после прогресса» (Greer 2015). Эти тексты указывают на возможность системного регресса. Некоторые из них повествуют о самоограничении и жесткой экономии и показывают, что это самым непосредственным образом воздействует на жизни людей и уровень потребления и ведет к утрате «будущего» для последующих поколений и угрозе общественным интересам (http://www.austerityfutures.org.uk).

В связи с этим весьма примечателен труд Льюиса Дартнелла, в котором им описывается ситуация, связанная с утратой всех знаний человечества в результате катастрофического краха общества (Dartnell 2014). Он пытается разобраться, что именно потребовалось бы для построения нашего мира с нуля, начиная с базовых принципов. Он описывает необходимые для этого время и ресурсы, подчеркивая взаимозависимость и общественный характер многих видов знаний, которые делают возможным жизнь в том виде, в котором она известна нам сегодня. Он иллюстрирует это примером одного из простейших технологических изобретений прошлого – карандаша, производство которого требует невероятного объема и упорядоченности различных видов знаний (Dartnell 2014: 4; см. также: Allwood and Cullen 2012).

Книга Дартнелла поднимает еще один вопрос, заключающийся в том, что именно представляет собой общество и каковы пространственные, временные и ресурсные предпосылки его существования. Георг Зиммель прекрасно сформулировал соответствующую мысль, задавшись вопросом: «Как возможно общество» (Simmel 1910; Зиммель 1996).

Этот вопрос активно обсуждался в социологии в середине прошлого столетия. Толкотт Парсонс, в частности, утверждал, что социология должна заняться рассмотрением способов обеспечения в обществах порядка, что часто описывалось как гоббсовая проблема социального порядка (Parsons 1968 [1937]; Парсонс 2000).

Согласно Томасу Гоббсу, в естественном состоянии

Гоббс полагал, что, для того чтобы прекратить войну всех против всех, нужен могущественный Левиафан. Люди будут готовы отказаться от свобод, выбрав общественный договор с Левиафаном, если это обеспечит им работу, культуру, искусство и т. п., и жизни людей уже не будут потенциально беспросветны, тупы и кратковременны.

Парсонс, напротив, утверждал, что проблема порядка решается не с помощью могущественного Левиафана, а благодаря наличию у членов общества общих норм и ценностей (Parsons 1968 [1937]; Парсонс 2000). Подобный нормативный консенсус служил гарантией цельности обществ и предохранял их от краха. Парсонс подчеркивал, насколько «американские, или западные» ценности и нормы важны для решения проблемы порядка, делая возможным существование общества и служа гарантом того, что жизни людей не беспросветны, тупы и кратковременны. Идея Парсонса основывается на строгом разграничении индивидуального и социетального уровней анализа. Позднее социология подвергла это разграничение критике, подчеркивая совместное конституирование индивидов и общества. Например, Норберт Элиас утверждал, что индивиды и общество представляют собой не изолированные сущности, а включены в «фигурации», или сети, общественных отношений (Elias 2012 [1939]; Элиас 2001).

Во многих перечисленных выше апокалиптических текстах предполагается, что общественный порядок рухнет из-за того, что у нас нет ни эффективного Левиафана, ни общих норм и ценностей. Кроме того, согласно большинству данных текстов, люди, общества и материальные условия совместно конституируют условия жизни человека. Грегори Бейтсон как-то заметил, что «единицей выживания является организм плюс среда обитания <…> организм, который разрушает среду обитания, разрушает себя» (цит. по: Welsh 2010: 34). Таким образом, социальные практики осуществляются в условиях материальной среды обитания и ее посредством – этот вопрос исследовался в марксистской традиции социальной теории. При этом на протяжении XX в. общественные науки по большей части игнорировали такое представление о зависимости обществ от материального. Предполагалось, что у эксплуатации природных ресурсов и прежде всего «энергетической среды», в которую встроены общества, не было ни конечных пределов, ни негативных последствий.

Эти анализы сценариев возможных катастроф, главным образом, показывают, что человеческой жизни не удалось «разрешить» проблемы, связанные с ресурсной зависимостью современных обществ. Согласно Рифкину, причина этого кроется в том, что в свое время подобные общества исходили из предположения, что энергоресурсы позволят беспроблемно добиваться еще более высоких уровней потребления и коммуникации (Rifkin 2009). Центральной для антиутопий является неподатливая «энергетическая проблема», заключающаяся в том, что обеспечение обществ энергией не соответствует принципам безопасности и устойчивости. Энергия служит кислородом для обществ. В условиях же отсутствия соответствующей энергии в соответствующих местах на протяжении долгого времени коммуникации и общества гибнут (Motesharrei, Rivas, and Kalnay 2014).

Сегодня на такие виды ископаемого топлива, как уголь, газ и нефть, приходятся ⁴⁄5 всего потребления энергии. Технологии сжигания этих видов ископаемого топлива и превращения тепла в энергию на протяжении трех последних столетий служили важнейшими преобразующими силами в мировой экономике и обществе (Urry 2014b). Западная цивилизация сама по себе не превосходила другие цивилизации. Но именно стремительная эксплуатация влияющих на климат ресурсов углеродного топлива, к которому относятся уголь, нефть и газ, позволила западным обществам определять развитие мира и положить начало новой, отчетливо выраженной фазе геологического времени, о чем будет сказано ниже.

Значение человеческого рода и энергетической среды его обитания подталкивает специалистов к рассмотрению более общей проблематики существования человеческого общества и других видов живых организмов. Здесь разворачивается одна из главных дискуссий между катастрофизмом и актуализмом (униформизмом). Актуализм – это предположение о том, что в прошлом действовали те же природные законы и процессы, что и сегодня, что они применимы повсеместно и что истории несвойственны резкие переломы или разрывы. Катастрофизм, наоборот, исходит из предположения о том, что такие расхождения и разрывы истории планеты свойственны и что именно в результате таких переломов и разрывов происходит исчезновение отдельных видов живых организмов. Считается, что к настоящему времени исчезли 98 % всех видов живых организмов, когда-либо населявших Землю, и сегодня этот процесс происходит наиболее стремительно (Hallam 2005).

За последнее десятилетие идея катастрофизма получила более широкое признание, отчасти вследствие лучшего понимания масштабов предыдущих массовых вымираний живых организмов. Особенно значимым было падение астероида диаметром 10 км, который столкнулся с нашей планетой 65 млн лет назад, в конце мелового периода. Падение астероида привело к возникновению ситуации, схожей с ядерной зимой, и исчезновению 70 % живых организмов, включая доминирующий животный вид – динозавров. Некоторые специалисты указывают и на вероятность того, что широко распространенная вулканическая активность в тот период могла усугубить ситуацию.

О возможности исчезновения человеческого общества говорят не только авторы научно-фантастических произведений, но и ученые (Kolbert 2015). Было бы неправильным полагать, что человеческие общества являют собой неизменную данность Земли. Здесь нельзя исключать бифуркации с катастрофическим крахом человеческого общества в случае прохождения им одного из переломных моментов. Дискуссии на тему общественного катастрофизма, ведущиеся с начала текущего столетия, быстро набрали силу: тема краха общества исследуется многими специалистами, хотя большинство этих исследований указывает на то, что этот крах будет вызван не падением астероида, а деятельностью самого человека.

Эта идея восходит в своих истоках к работе археолога Джозефа Тейнтера «Коллапс сложных сообществ», в которой он утверждает: «Как бы нам ни хотелось думать о себе как о чем-то уникальном в истории мира, к промышленно развитым обществам применимы те же принципы, что привели к коллапсу более ранних обществ» (Tainter 1988: 216). Отвечая на краткосрочные проблемы, общества становятся все более сложными. В качестве причин, приводивших к краху обществ, выделялись эндогенные – экономические/ социальные/ресурсные – процессы, а не внешние потрясения. Возрастающая сложность обществ требовала обеспечения их все более высококачественной энергией, но рост потребления энергии обычно вел к снижению отдачи. Все большее взаимопереплетение энергетических и экологических проблем непредсказуемым образом усугубляло развитие двух этих сил, что в ряде случаев вело к краху и исчезновению некоторых обществ.

Как и многие современные авторы, Тейнтер проводил аналогии между сегодняшними обществами и двумя драматическими историческими событиями – падением Римской империи и крахом примерно в 800 г. нашей эры цивилизации майя, сосредоточенной на полуострове Юкатан в Центральной Америке. Цивилизация майя просуществовала не менее 500 лет, и за этот период ей удалось создать сложные технологии и развить математику, астрономию, архитектуру и культуру. Однако на пике своего могущества цивилизация майя, судя по всему, остановилась в своем развитии. Монументы более не возводились, дворцы сжигались, озера заполнялись илом, города становились безлюдными, а 90–99 % населения – несколько миллионов человек – исчезло (Motesharrei, Rivas, and Kalnay 2014: 91). Цивилизацию майя можно сравнить с автомобилем, который разгонялся все быстрее и быстрее, пока он не взорвался, исчезнув чуть ли не мгновенно. История майя согласуется с выводами анализа сложных систем применительно к популяциям различных живых существ. Популяции способны переживать стремительный рост и столь же стремительное падение. Размерам популяции, проживающей в рамках определенной среды, линейное развитие несвойственно (May 1974; см. также главу 4 настоящего издания).

Некоторые специалисты утверждают, что большинство цивилизаций существует всего несколько сотен лет. Мы в состоянии говорить о том, что западная цивилизация существует уже на протяжении 600 лет, если начинать отсчет с эпохи Возрождения. Соответственно, точно так же, как и мощная цивилизация майя, она может подойти к своему концу. Стремительный рост населения превышает возможности имеющихся в его распоряжении энергоресурсов, особенно принимая во внимание спрос на энергию, который возрастает в геометрической прогрессии по мере усложнения западных обществ (Motesharrei, Rivas, and Kalnay 2014). Предыдущие общества терпели крах из-за отсутствия систем, которые продолжили бы «энергетическую подпитку» населения в тот момент, когда они находились на вершине своего могущества. Судя по всему, коллапс обществ происходил как раз в такие моменты, а не после продолжительных периодов слабости (Carroll 2008).

Какие уроки можно извлечь из сказанного применительно к текущему столетию? До наступления эпохи нефти и электричества численность населения земного шара составляла примерно 2 млрд человек. Масштабное же использование нефти и электричества, пришедшееся на предыдущее столетие, привело к росту населения до 6 млрд. Ричард Хейнберг полагает, что численность населения мира вновь может сократиться до 2 млрд в течение текущего столетия, вернувшись к показателю 1900 г., времени, после которого начался судьбоносный рост потребления энергии (Hein-berg 2005: 196). Подобное падение численности населения оказалось бы сравнимым с коллапсом обществ, произошедшим при крахе цивилизаций Древнего Рима и майя. Многие представители социальных наук, занимающиеся проблематикой катастрофизма, активно обращаются к теме энергетической зависимости (Tyfield and Urry 2014), изучая взаимосвязь между социальными институтами и практиками и ресурсной базой, а также непреднамеренные последствия, затрагивающие среду обитания человека.

Так, разного рода мрачные исследования предрекают наступление новых «темных веков», зачастую используя алармистский язык и понятие «катастрофы». Лорд Мартин Рис, бывший президент Лондонского королевского общества, провокационно заявляет, что шансы человечества выжить в XXI в. составляют один к двум (Rees 2003). Джаред Даймонд в своем бестселлере «Коллапс» пытается объяснить, почему в прошлом столь многие общества пережили крах, оставив после себя лишь развалины храмов, пирамид и монументов (Diamond 2005; Даймонд 2011). Почему столь могущественные общества, как империи кхмеров или майя, покинули места, на обустройство которых в предшествующие столетия они потратили столько сил?

Ответ, который дает Даймонд, заключается в том, что причиной подобных «коллапсов» были экологические проблемы, вызванные «экоцидом», то есть речь идет об экологических катастрофах, отчасти спровоцированных деятельностью самого человека. Особо значимыми в связи с этим оказались следующие восемь проблем экологического характера: вырубка лесов и уничтожение ареала обитания животных видов; проблемы почв; проблемы, связанные с пользованием водными ресурсами; чрезмерные объемы охотничьего промысла; чрезмерные объемы рыбного промысла; последствия для флоры и фауны, связанные с введением в местную экосистему новых видов растений и животных; рост населения; повышение нагрузки на окружающую среду из расчета на душу населения. Даймонд особо отмечает, что рост населения вел ко все возрастающему потреблению природных ресурсов, особенно энергетических, пока не достигался предел прочности, что происходило прежде всего в моменты достижения обществами пика своего развития.

Он также утверждает, что в XXI в. спровоцированные деятельностью человека изменения климата, накопление токсичных веществ в окружающей среде и нехватка энергоресурсов приведут к резкому, потенциально катастрофическому регрессу или упадку цивилизации. Нам придется столкнуться с ростом глобальной температуры, что приведет к тому, что выживание растений, животных и человека во многих местах станет невозможным, произойдут исчерпание запасов нефти, снижение запаса прочности во многих обществах, всемирный крах экономики и финансов, падение численности населения, интенсификация войн за ресурсы и возникнет острейшая нехватка продовольствия. Иными словами, эти взаимозависимые общественно-экологические процессы являют собой «идеальный шторм», аналогичный тому, что привел к «коллапсу» обществ предыдущих цивилизаций. Противоречия, на протяжении долгого времени неспешно и незаметно подтачивавшие доминирующие системы, которые, как им казалось, не испытывали нехватки в энергоресурсах, в итоге приводили к их разрушению.

Рассказ о возможной катастрофе стал однажды основной темой выпуска новостей, выходящего в десять часов вечера на BBC 1 (Urry 2011: ch. 1). В довольно продолжительном репортаже говорилось, что к 2030 г. мир может столкнуться с катастрофическим «идеальным штормом», взаимосвязанными причинами которого могли бы стать неконтролируемые климатические изменения, масштабная нехватка воды, продовольствия и энергоресурсов, а также рост населения. Анализ возможного «идеального шторма» иллюстрировался рассказами корреспондентов о мировых тенденциях, указывавшими на то, что формирование данного шторма уже началось. Авторы репортажа делали вывод о том, что, если не обратить вспять ряд процессов, мир понесется сломя голову к целому ряду взаимосвязанных катастроф, в результате которых значительная часть населения станет гораздо беднее и будет испытывать нехватку продовольствия, его мобильность снизится, а борьба за все более редкие ресурсы усилится.

Выводы о возможности катастрофы подкрепляются еще и тем, что многие специалисты называют текущий период геологической истории Земли антропоценом. Он отличается стремительным ростом содержания диоксида углерода, существенным увеличением масштабов эрозии, широко распространенным процессом вымирания животных и растительных видов, нарушением баланса экосистем и ростом кислотности вод Мирового океана. Когда говорят об антропоцене, его рассматривают в качестве конечного периода геологической истории. Таким образом, аналитики показывают, что физический мир полон изменений, парадоксов и противоречий и что никакого неизменного порядка не существует. Славой Жижек пишет, что «природа – одна большая катастрофа. Взять нефть, наш главный источник энергии, – трудно даже представить себе, какая немыслимая катастрофа должна была произойти на Земле, чтобы у нас теперь были эти запасы нефти <…> Природа – не мать-земля <….> У природы нет равновесия» (http://www.democracynow.org/2008/5/12/world_renowned_philosopher_slavoj_zizek_on).

В главе 4 будет предложен ряд положений из теории сложных систем. Предполагается, что неизменных стабильных состояний, для которых было бы характерно наличие поддерживающих равновесие процессов, не существует. Физическим мирам и обществам свойственны «странные сочетания непредсказуемости и закономерности, из которых и складывается обычно человеческая жизнь» (Ball 2004: 283; Болл 2008: 252). Если говорить о системах, то их отличает наличие определенных закономерностей, регулярности и упорядоченности. При этом существующие закономерности способны порождать разнообразные непреднамеренные последствия, а непредсказуемые события подрывают и резко преобразуют то, что кажется упорядоченными, прочными закономерностями. Этот подход подчеркивает глубокую историчность сетей людей, систем и обществ и отсутствие у них обязательного стремления к равновесию. Наоборот, такое отсутствие равновесия и есть «нормальное» состояние. Так, если брать популяции различных видов живых организмов, то их отличает огромная разница в численности. Когда определенный вид попадает в новую среду обитания, численность его популяции может стремительно вырасти, но потом почти столь же стремительно упасть. Исключать периоды роста и спада ни в коем случае нельзя. Таким образом, системы отличаются «сложностью», а численность популяций зависит от первоначальных условий и исторических процессов (May 1974: xiv – xv).

Согласно различным исследованиям, предпринимаемые меры не способны восстанавливать равновесие напрямую – что бы ни говорили те, кто эти меры предпринимает. Более того, вмешательство может приводить к последствиям, совершенно или почти противоположным ожидаемым. Таким образом, решения, направленные на достижение определенной цели, порождают – из-за действия сложных систем – множество непреднамеренных следствий, отличных от ожидаемого результата (Urry 2003). Одной из причин этого является важность небольших, но потенциально значимых изменений, применительно к которым часто используется термин «черные лебеди», то есть редких, неожиданных и крайне маловероятных событий, которые при этом обладают серьезнейшими последствиями. В качестве одного из последних примеров данного феномена можно назвать стремительно снижающиеся цены на «средства насилия» (Walby 2009). Вслед за Максом Вебером принято считать, что «государство» представляет собой сообщество, которому удается успешно реализовывать монополию на законное применение физической силы в рамках определенной территории (Weber 1948 [1919]; Вебер 1990). Благодаря подобной монополии современные национальные государства способны легитимно навязывать свою волю, поддерживать мир, защищать свое население, принимать и применять законы. Подобная форма государства зиждилась на возрастающих масштабности, стоимости и организационной сложности средств физического воздействия. Мощь и легитимность государств возрастали, как возрастала и их способность защищать свои границы от посягательства других государств. В первой половине XX столетия сложилась целая система национальных государств, в рамках которой каждое государство укрепляло свою монополию физического насилия над членами своего «воображаемого сообщества», как называет общества в рамках национального государства Бенедикт Андерсон (Anderson 1991; Андерсон 2001).

При этом во многих трудах, посвященных проблематике грядущих катастроф, подчеркивается, что в последние десятилетия глобальные процессы подорвали национальные общества, в результате чего мощные и легитимные национальные государства, обладающие монополией на применение средств физического насилия, больше не в состоянии управлять ими (Urry 2000). Стоимость средств физического насилия резко упала. Многие из них превратились в обычный коммерческий товар и стали невероятно дешевыми вследствие экономии от масштаба, достигаемой благодаря появлению новых материалов для изготовления и новых каналов продаж, прежде всего – их продаже в супермаркетах и через интернет. Оружие стало объектом потребительского выбора и вкусов. В США особенно модной стала полуавтоматическая винтовка AR-15, поскольку именно ею был вооружен Адам Лэнза, совершивший самую масштабную бойню в американских школах, произошедшую в Ньютауне, штат Коннектикут, в декабре 2013 г. С этого момента продажи AR-15 резко пошли вверх. Судя по всему, идея владеть подобным оружием сильно понравилась многим американцам (http:// www.nytimes.com/2013/02/03/business/the-ar-15-the-most-wan-ted-gun-in-america.html?_r=0; Walby 2009).

Без особых проблем приобрести через интернет можно множество прочих марок винтовок, пистолетов, ракет, дронов и бомб. Монополии на средства физического насилия не существует. Рост числа недорогих орудий физического насилия, приведший к распространению «новых войн», представляет собой серьезнейшую угрозу для традиционных государств (Hardt and Negri 2006; Хардт и Негри 2006; Kaldor 1999; Калдор 2015). Новые войны, ставшие одним из предметов изучения в работах, посвященных проблематике грядущих катастроф, подрывают традиционные различия между внутренним и внешним, агрессией и репрессиями, локальным и глобальным. В основе новых войн лежит принадлежность к определенной группе людей, а не к территории проживания: в настоящее время мы наблюдаем затянувшиеся партизанские и/или террористические кампании; кампании эти подпитываются людьми, прибывающими из других стран и с других континентов; финансирование вооруженных формирований может осуществляться международными преступными синдикатами; эти формирования используют более дешевое и легкое вооружение, но зачастую оно бывает столь же сложным, как и то, что используется регулярной армией; в рядах формирований состоит множество непрофессиональных солдат, включая детей; при этом официальное объявление войны и мира отходит в прошлое. Одновременно с этим происходит передача официальными «государствами» своих функций по ведению боевых действий и обеспечению безопасности частным военным компаниям, услуги которых обходятся дешевле. К тому же эти компании не связаны такими же жесткими правилами, касающимися применения силы, что и регулярные армия и силы правопорядка. В настоящий момент новые войны идут на значительной территории Ближнего Востока и Северной Африки.

Новые войны вызвали в большинстве обществ усугубление ситуации с насилием и небезопасностью. Дело даже не в том, что сейчас гибнет и получает ранения больше людей, чем в масштабных войнах между государствами, имевших место в первой половине прошлого века (прежде всего, в Первой мировой войне), а в том, что, как отмечают Антонио Негри и Майкл Хардт, войны и насилие могут идти во многих местах и по несколько раз (Hardt and Negri 2006; Хардт и Негри 2006). Сама война стала менее конкретным и определенным понятием, сливаясь с преступностью, терроризмом, торговлей наркотиками, изнасилованиями и прочими формами насилия одних людей над другими. Некоторые общества узаконивают войны и насилие, происходящие в течение неопределенно долгого времени. Иногда вероятность того, что то или иное государство покончит с насилием, невелика, особенно когда государства пронизаны коррупцией и, по сути, ничуть не лучше вооруженных формирований, преследующих частные интересы, или же зависят от других коррумпированных государств.

Именно поэтому в фокусе внимания оказались средства физического насилия и вероятное отсутствие у них должной легитимности. Государства зачастую оказываются не в состоянии разрешить системные противоречия, порождаемые пересекающимися системами. Государства могут быть слабыми или нелегитимными, особенно когда они оказываются неспособны к гибкому решению системных, непредсказуемых и лавинообразно нарастающих проблем, с которыми им часто приходится теперь иметь дело.

Исследователи выделили целый ряд условий, которые вследствие своей каскадной взаимозависимости способны породить катастрофические изменения (Walby 2015). К катастрофам ведет взаимодействие систем, прежде всего тех из них, что регулируются рыночными механизмами. Рассуждая о потенциальном «уничтожении» общества, Карл Поланьи в 1940-е гг. прозорливо писал: «Позволить рыночному механизму быть единственным вершителем судеб людей и их природного окружения <…> значило бы в конечном счете уничтожить человеческое общество <…> Природа распадется на составляющие ее стихии; реки, поля и леса подвергнутся страшному загрязнению; военная безопасность государства окажется под угрозой; страна уже не сможет обеспечивать себя продовольствием и сырьем» (Polanyi 1954 [1944]: 73; Поланьи 2002: 87–88). Поланьи удалось уловить взаимозависимый характер систем и тех аспектов, в которых доминирование рынков может иметь катастрофические последствия.

Томас Гомер-Диксон развивает этот вопрос следующим образом: «Думаю, тот вид кризиса, с которым мы можем столкнуться, стал бы результатом функционирования систем, которые уже и так работают на пределе <…> общества погружаются в кризис, когда на них одновременно обрушивается целая серия ударов или когда им приходится иметь дело одновременно с целым рядом „перегрузок“» (Homer-Dixon 2006: 1). Люди и физические системы существуют в состоянии динамического напряжения. Системы могут резонировать друг с другом, что приводит к последствиям каскадного типа. И синхронность сдвигов конвергирующих систем порождает серьезные изменения. Подобные процессы могут перегрузить хрупкий мировой порядок, создав условия для краха каскадного типа.

Ряд специалистов связывает потенциальный крах с массированным и ускоряющимся ростом международных коммерческих операций, начавшимся в конце 1970-х гг. (см. информацию по исследованиям Принстонского университета в области глобальных системных рисков: http://www.princeton.edu/piirs/research-communities/global-systemic-risk). Проведение данных операций потребовало создания сложной системы взаимозависимых узловых центров и связей. Однако подобная взаимозависимость привела к экспоненциальному росту системных рисков. Осязаемые риски в таких системах, как разведка и добыча энергоресурсов, передача электроэнергии, компьютерные сети, здравоохранение, обеспечение продовольственными товарами и водой, транспортная инфраструктура, коммерция и финансы, угрожают сегодня всемирным политическим, экономическим и финансовым системам. Ниже представлены некоторые из глобальных системных рисков, которые, согласно различным специалистам, опасно накладываются друг на друга, вызывая серьезную «системную нестабильность».

В первую очередь следует отметить экспоненциальный рост населения планеты. Еще каких-то 10 тысяч лет назад на Земле жили около 1 млн человек, к 1800 г. – 1 млрд, к 1900 г. – 2 млрд, а к 2000 г. – 6 млрд человек. Согласно нынешним прогнозам, к 2050 г. численность населения планеты достигнет 9,1 млрд (Emmott 2013). Стремительный рост населения чрезмерно подстегивает общемировое потребление энергии и сырья и усугубляет нагрузку на окружающую среду.

Во-вторых, значительная часть прироста населения приходится на крупные города. Среди мегагородов можно отметить Большой Токио с населением 38 млн человек, Сеул (26 млн), Дели (25 млн), Шанхай (24 млн), Мехико (21 млн) и многие другие (Urry, Birtchnell, Caletrio, and Pollastri 2014). Подобные города – крупнейшие рукотворные структуры из когда-либо создававшихся на Земле. Растущее население этих мегагородов подвержено множеству рисков, включая нехватку продовольствия и энергии, отсутствие чистой питьевой воды и соответствующих санитарно-гигиенических условий, недостаток безопасной и надежной транспортной инфраструктуры и низкое качество воздуха, не соответствующее нормам Всемирной организации здравоохранения (см. пессимистическиефотографии из Пекина: http:// www.theguardian.com/cities/2014/dec/16/beijing-airpocalyp-se-city-almost-uninhabitable-pollution-china?CMP=share_btn_tw). Согласно прогнозам, к 2050 г. в городах будут проживать 70 % населения планеты.

В-третьих, производство продуктов питания для быстрорастущего населения городов полагается на углеродное топливо для удобрения и орошения полей, уборки урожая, переработки сырья, транспортировки данных продуктов в города, а в более общем плане – для людей, диета которых предполагает доставку продуктов питания из крайне отдаленных местностей. Нехватка нефти означала бы, что «продукты питания окажутся слишком дорогими для большей части нашего населения. Голод станет привычным явлением во всех уголках света, включая наш собственный» (Pfeiffer 2006: 2). Нас ожидают выступления протеста, которые станут следствием вызванных изменениями климата наводнений и наступления пустынь, роста цен и захвата богатыми обществами земель бедных обществ, которые могли бы послужить для обеспечения питанием членов последних. Марк Харви характеризует данную взаимосвязь как «трилемму продовольствие – энергия – изменения климата» (Harvey 2014).

В-четвертых, согласно Шумахеру: «Заменить энергию нечем. Все здание современного общества построено на ней <…> это не “просто еще один товар”, а предпосылка всех товаров, базовый фактор, равный воздуху, воде и земле» (цит. по: Kirk 1982: 1–2). Этот базовый фактор определяет структуру социальной, временной и пространственной организации обществ и самой «жизни». Начиная с XVIII столетия энергия все в большей мере выступала в качестве предпосылки для создания систем, которые были связаны с добычей, сжиганием и распределением энергии, получаемой из ископаемого топлива. Здесь также есть две серьезные проблемы, отраженные во многих из указанных научных работ: до некоторых запасов топлива, прежде всего нефти, добираться становится все труднее, поскольку запасы, которые было легко разрабатывать, по большей части уже исчерпаны, а сжигание подобного ископаемого топлива ведет к изменениям климата планеты (Urry 2013b).

Кроме того, существует все больше проблем, связанных с обеспечением населения чистой, годной к применению водой, прежде всего населения мегагородов, которым приходится закупать воду за пределами города и заниматься организацией ее доставки. Почти 1,2 млрд человек, или примерно ¹⁄5 часть населения планеты, живут в местностях, где вода – большая редкость. Еще 1,6 млрд человек, или почти ¹⁄4 мирового населения, испытывают нехватку воды по причине ее дороговизны (см.: http://www.un.org/ waterforlifedecade/scarcity.shtml). Некоторые специалисты используют термин «пик потребления пресной воды», чтобы подчеркнуть тот факт, что лишь 0,007 % водных запасов Земли представляют собой пресную воду, пригодную для использования людьми (Pfeiffer 2006: 15).

В дополнение ко всему этому в октябре 2008 г. в богатых странах мира произошел крах экономических и финансовых систем, хотя специалисты и заверяли нас, что мировым системам производства, финансов, недвижимости, потребления и доходов коллапс не грозит. Экономика опрокинулась, обернувшись растущей бедностью для многих жителей процветающих стран Севера, отличавшихся ранее высоким уровнем жизни. Более того, даже на текущий момент системы по-прежнему не выправлены в достаточной мере, и, согласно Эндрю Гэмблу, мы имеем дело с «кризисом без конца» (Gamble 2014). Выправления ситуации в системе финансиализации большинства экономик не произошло, поэтому банковскому и финансовому секторам по-прежнему свойственны нестабильность (Haldane and May 2011). В связи с этим показателен тот факт, что сценарий «всемирной рецессии» входит в число сценариев, используемых Банком Англии для «стрессового тестирования» крупнейших банков Великобритании (http://www.bbc.co.uk/news/business-32116356).

Наконец, богатые общества отгораживаются от бедных, уединяясь в своих относительно защищенных анклавах (Северная Америка, Европа, некоторые части Азии), а за пределами этих «укрепленных» анклавов лежат «дикие зоны», в которые богатые и мощные страны предпочитают не попадать, а оказавшись там, покидать их как можно скорее. В этих диких зонах обитают «множества», объединенные по этническому, племенному или религиозному признаку. Множества эти периодически предпринимают попытки проникнуть внутрь анклавов в качестве беженцев, торговцев наркотиками и людьми, рабов, террористов и т. п. (Hardt and Negri 2006; Хардт и Негри 2006). В погрязших в бедности странах, жизнь в которых сурова и уныла, общественный порядок то и дело рушится, и они оказываются неспособны разрешить системные кризисы. Их граждане постоянно пытаются преодолеть барьеры-границы и попасть в «зоны безопасности» (при этом все большее их число во время этих попыток гибнет).

Более того, государства зачастую оказываются «уязвимыми» и неспособными справляться с потенциальными системными кризисами или такими серьезными проблемами, как засухи, периоды сильной жары, аномальные погодные условия, наводнения, наступление пустынь, эпидемии, песчаные бури, голод, нехватка энергоресурсов и воды (Abbott 2008; Leichenko, Thomas, and Baines 2010). Даже в процветающих странах государство, корпорации и организации, занятые оказанием помощи пострадавшим от стихийных бедствий, оказываются малоэффективными в противодействии последствиям столкновения различных систем, примерами чему могут служить ураган «Катрина», обрушившийся в 2005 г. на Новый Орлеан, авария на японской АЭС «Фукусима-1» в 2011 г. или ураган «Сэнди», ставший причиной многочисленных жертв и разрушений в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси в 2012 г. При подобных непредсказуемых кризисах крайне тяжело реализовывать достаточно гибкие кампании, способные обратить вспять катастрофические последствия взаимозависимости каскадных систем. Это особенно затруднительно в свете удешевления средств физического насилия, о которых говорилось выше. Джудит Родин было высказано мнение о необходимости готовить города по всему земному шару к возможным катастрофам вместо того, чтобы уповать на неизменность существующего равновесия, поскольку очевидно, что время от времени «все идет не так» (Rodin 2014).

Возможность достаточно гибкого реагирования осложняется еще и возрастающей разницей доходов, наблюдаемой в течение трех-четырех последних десятилетий. С помощью математического моделирования Сафе Мотешарри, Хорхе Ривас и Евгения Калней показывают, что вероятность краха общества более высока в условиях ярко выраженного неравенства доходов и наличия серьезных сложностей при мобилизации соответствующих финансовых и материальных ресурсов для противодействия системным кризисам (Motesharrei, Rivas, and Kalnay 2014; Piketty 2014; Пикетти 2015). Согласно Майку Дэвису, нас ожидает обострение этих системных кризисов, в результате чего к 2030 г. «наложение последствий изменения климата, пикового потребления нефти и воды и увеличения населения еще на 1,5 млрд человек приведет к такой негативной синергии систем, которую мы сегодня, возможно, и не в состоянии вообразить» (Davis 2010: 17). О множестве уязвимостей говорит и Джеймс Ховард Кунстлер: «При достижении пика и сразу по его прошествии существует огромная вероятность краха всевозможных систем – социальных, экономических и политических. Пик в буквальном смысле представляет собой переломный момент. Затем „все рушится, основа расшаталась“. По его прохождении все ставки на оптимистическое будущее цивилизации отменяются» (Kunstler 2006: 65).

Джеймс Лавлок завершает свой анализ этих множественных систем и позитивной обратной связи следующим вопросом: «Обречена ли наша цивилизация и станет ли нынешнее столетие эпохой масштабного падения численности населения, после чего останется лишь горстка выживших под палящим солнцем в обществе, которым правят полевые командиры и которое вынуждено обитать на враждебной, более непригодной для жизни планете?» (Lovelock 2006: 151). Речь здесь можно вести не только о пике потребления нефти и воды, но и о пике могущества США, европейских государств всеобщего благосостояния и западной жизни в целом. Катастрофическое будущее должно характеризоваться взаимным наложением последствий этих системных проблем, к которому добавятся резкое снижение уровня жизни, вынужденное перемещение экономических и человеческих ресурсов и слабость государственных или надгосударственных форм правления. Наоми Орескес и Эрик Конуэй утверждают, что «великий крах западной цивилизации» представляется наиболее вероятным вариантом развития истории в будущем (Oreskes and Conway 2014; см. также: Slaughter 2003).

Таким образом, можно говорить о существовании огромного числа публикаций и прочих произведений культуры, рисующих антиутопические будущие миры. Посетив крупнейшие из художественных выставок последнего времени, Брюс Бранн и Стефани Уэйфилд приходят к следующему выводу: «Тема катастрофы присутствует повсеместно <…> Цивилизация уже лежит в руинах <…> мы уже живем в условиях постапокалипсиса» (http://societyandspace.com/material/article-extras/theme-section-a-new-apparatus-technology-government-and-the-resilient-city/bruce-braun-and-stephanie-wakefield-inhabiting-the-postapocalytic-city; см. также: Nancy 2014).

Таким образом, эти публикации и экспозиции описывают катастрофические последствия процессов, распространяющиеся каскадным образом через взаимосвязанные системы энергоснабжения, окружающей среды, экономики, населения, производства и доставки продуктов питания, обеспечения водой, миграции и управления. При этом некоторые специалисты утверждают, что опасность представляют и сами эти работы, написанные в духе «нового катастрофизма». Произведения, относимые к так называемой климатической фантастике, убеждают читателя и зрителя в том, что будущая экологическая катастрофа неизбежна и что мы не в состоянии предотвратить грядущее бедствие (см.: http://www. dissentmagazine.org/article/cli-fi-birth-of-a-genre). Кляйн – одна из тех, кто видит серьезную проблему в том, что катастрофизм порождает фаталистическое отношение к будущему. Вместо этого, считает она, нам следует заняться активным планированием жизнеспособных альтернатив. Альтернативы изменениям климата возможны, и очень важно не относиться к катастрофам как к чему-то неминуемому, поскольку это заставляет людей безмолвно принимать будущее (Klein 2014).

Еще одна опасность катастрофизма заключается в том, что он может побудить влиятельные круги к мобилизации своих сил для поиска технического решения возможной катастрофы, которое будет заключаться в широкомасштабной программе геоинженерии. Подобный глобальный социальный эксперимент вполне могут подать как последнюю возможность сохранить функционирование систем, основанных на высоком потреблении энергии (Klein 2014: 258). Многие государства могут посчитать, что им следует подписаться под такой программой «переделывания» будущего, хотя ее реализация может иметь еще худшие последствия, чем проблема, которую она призвана решить (см. главу 9 настоящего издания).

Таким образом, указывает Ричард Слотер (Slaughter 2003), концепции антиутопий так же, как и концепции утопий, в определенной мере принимаются в качестве программ к действию, помогая реализовывать именно то будущее, которое мы себе представляем. Уильям Гибсон как-то сказал, что он убрал из своих романов ряд отрывков, описывающих грядущие катастрофы по той причине, что не хотел, чтобы катастрофы эти сбылись при подобном содействии с его стороны. Кристофер Тилл же пишет о том, что фильм и телесериал «Звездный путь» вдохновили компанию Motorola на разработку первых мобильных телефонов в 1970-е гг. (см.: https://christopherhar-pertill.wordpress.com/2014/12/08/should-sociology-try-to-predict-the-future-in-order-to-produce-a-better-one). Концепции будущего, как утопии, так и антиутопии, действительно способны генерировать будущее, поскольку они в некоторой степени перформативны, а не просто служат аналитическим или репрезентационным целям.

Предполагается, что существуют мощные материальные и социальные системы, простирающиеся во времени и пространстве, зачастую – в отдаленное будущее. При этом для данных систем характерны инновационность, непредсказуемость и реверсивность. Хотя системы и обладают эмерджентными свойствами, свойства эти не являются неизменными и стабильными. Таким образом, подход с точки зрения теории сложных систем подчеркивает динамичность, процессуальность и непредсказуемость систем. Это – открытые структуры, через которые проходят потоки энергии и материи. Многие «научные дисциплины» пришли к пониманию того, что системы в физическом мире являются эмерджентными, динамичными и самоорганизующимися. Одним из примеров применения такого системного подхода к прогнозированию будущего климата планеты служит классический труд «Пределы роста» (Meadows, Meadows, Randers, and Behrens 1972; Медоуз, Медоуз, Рэндерс и Беренс 1991; см. также: Gell-Mann 1995; Kauffman 1993; Prigogine 1997; Пригожин 2000).

В отличие от адептов кибернетического анализа, получившего развитие во время Второй мировой войны и в послевоенный период, исследователи, работавшие с точки зрения теории сложных систем, подчеркивали значимость позитивной обратной связи, выводящей системы из состояния равновесия. Небольшие изменения способны вызывать в системах крупные, нелинейные сдвиги (Arthur 2013: 3–5). Системам свойственно отсутствие пропорциональности, или «нелинейность», между видимыми «причинами» и «следствиями» (Nicolis 1995). Такие внешне незначительные причины по большей части непредсказуемы, их трудно предвидеть, хотя при ретроспективном взгляде их и можно объяснить. Таким образом, хотя системы могут пребывать в стабильном состоянии на протяжении долгого времени «блокировок», некоторые несущественные причины могут привести к появлению новых «путей» их развития. Соответственно, системам не свойственна абсолютная стабильность, и иногда применительно к ним используется термин «мета-стабильность».

Подход с точки зрения сложных систем подчеркивает существование множественных форм «организации» сложных самонастраивающихся систем. Они эволюционируют, адаптируются и самоорганизуются. Каждая из систем проявляет свойства, которые необязательно присутствуют в отдельных ее элементах. Свойства системы возникают без какой-либо «направляющей руки». Эти эмерджентные свойства могут быть связаны с конфликтами, изменениями и трансформациями. Таким образом, системы адаптируются и эволюционируют по мере того, как они самоорганизуются с течением времени. Подобные сложные взаимодействия напоминают лабиринт, стены которого меняют свою конфигурацию, когда человек проходит его. Соответственно, чтобы приспособиться к трансформациям, происходящим каждый раз, когда лабиринт проходит новый человек, требуются новые решения. Теория сложных систем включает в себя изучение последствий динамичных и частично непредсказуемых взаимодействий между элементами, составляющими любую систему.

Хотя специалисты часто говорят об ускорении процесса изменений, якобы свойственном современному миру, это не совсем так, поскольку некоторые системы могут оставаться в стабильном состоянии на протяжении долгого времени. Системы выживают благодаря предопределенности, под которой понимается модель процессов, в рамках которой системы развиваются посредством «блокирования»; при этом для формирования «пути» нужен лишь ряд малозначимых факторов. Подобное блокирование означает, что «окружающие» социальные институты имеют большое значение для развития систем в долгосрочной перспективе, как только системы встают на определенный путь (North 1990: 104; Норт 1997: 133; классическим примером эффекта блокировки может служить традиционная раскладка компьютерной клавиатуры). Системы способны выживать на протяжении долгого времени вопреки наличию мощных сил, которые «должны» были бы подорвать их заблокированность и необратимость (Arthur 1994; Mahoney 2000). Соответственно, будущее нельзя считать «пустым». Подобным системам свойственны одновременно мощь и хрупкость (Ormerod 2012: 18). Пригожин утверждает:

Изменениям нелинейны; «причины» и «следствия» необязательно пропорциональны друг другу; индивидуальные и статистические уровни анализа неравнозначны, а системные эффекты не возникают в результате сложения отдельных компонентов.

Более того, время не считается измерением, относительно которого происходит движение систем. Предполагается, что системы конституируются через свое становление, через процесс, через то, что философ Альфред Норт Уайтхед и другие называли «стрелой времени» (Whitehead 1929; Уайтхед 1990). Таким образом, при подходе с точки зрения теории сложных систем нет разницы между состояниями равновесия и состояниями роста: все системы динамичны и процессуальны, а зарождение новых структур и отмирание старых зачастую происходит непредсказуемым образом.

В частности, могут возникать моменты большей открытости, когда кости еще не брошены, и на игровом столе могут быть разыграны разные варианты будущего. Не то чтобы у таких изменений не было причин, но здесь речь идет о будущем, которое уже не столь сводимо к существующим заблокированным системам. Несмотря на наличие долгосрочных предопределенностей, о которых говорилось выше, ни одна система не может оставаться неизменной все время. Согласно Эндрю Эбботту, существует «вероятность проявления ряда действий, в результате которых в замок будет вставлен ключ и наступит важный поворотный момент» (Abbott 2001: 257).

Важные поворотные моменты представляют собой то, что физики определяют термином «фазовые переходы» – например, применительно к переходу воды из жидкого состояния в твердое при замерзании (Arthur 2013: 10–11; Nicolis 1995). Речь здесь идет о «неопределенности», а не просто о рисках, и подобные переходы крайне трудно «предсказать». Специалистами, занятыми проблематикой изменения климата, активно обсуждается вероятность фазового перехода в случае возможного увеличения среднемировых температур на несколько градусов в течение нескольких ближайших столетий, что приведет к таянию значительной части полярных льдов.

Эрвин Ласло в связи с этим говорит о переломных «точках хаоса», в которых осуществляется переход систем с одного пути на другой (Laszlo 2006; Ласло 2011). В странах глобального Севера одним из таких моментов стал период, пришедшийся примерно на 1990 г., когда многие политические, информационные и коммуникационные системы синхронно прошли стадии адаптации и эволюции и оказались в обобщенной «точке хаоса». Это стечение обстоятельств привело среди прочего к возникновению интернета, исчезновению коммунизма советского образца, появлению нового формата новостных передач – круглосуточного вещания в прямом эфире, введению ежедневных торгов в круглосуточном режиме на основных финансовых рынках, стремительному распространению мобильных телефонов и появлению более дешевых бизнес-моделей в сфере транспорта и связи (Urry 2007: 5–7; Урри 2012а: 70–73).

Таким образом, если система проходит определенный порог, изменения могут быть не постепенными, а резкими. «Переключения» системы осуществляются посредством положительной обратной связи и того, что Брайан Артур называет «распространением изменений через взаимосвязанное поведение» (Arthur 2013: 11). Одним из примеров здесь может служить проведенный Кейнсом анализ падения доверия потребителей, которое каскадным образом распространяется в среде населения, провоцируя через механизмы положительной обратной связи крупные экономические и социальные кризисы (Keynes 1936; Кейнс 2007). В системе происходит переворот, как, например, тогда, когда с начала 1990-х гг. начался стремительный рост интернета и миллиарды людей и организаций адаптировались к нему и эволюционировали вместе с ним (Gore 2013). Еще один пример: в середине 1990-х практически одновременно все офисные работники обнаружили, что им нужны факсы, в результате чего продажи данных устройств в течение последующих нескольких лет взлетели до небес. Отправка и прием факсимильных сообщений быстро вошли в моду, а система связи между организациями преобразилась, причем каждая организация равнялась в этом на другие. Копирование деятельности одних организаций другими было абсолютно нормальным явлением, поскольку полностью соответствовало выведенным Кейнсом практическим правилам относительно того, как именно людям следовало вести себя в экономической и социальной жизни (см.: Ormerod 2012: 94–97). Подражание другим и, соответственно, стадное поведение часто представляют собой «рациональный» образ действий для каждого индивида и ключевой фактор для формирования представлений об определенных вариантах будущего и их реализации – в рассматриваемом примере речь идет об объединении всех организаций посредством сети факсов.

Однако хотя копирование друг друга и может быть оптимальным образом действия для отдельных людей или организаций, это может приводить к проблематичным системным последствиям. Стадное поведение увеличивает вероятность краха системы. Применительно к финансовым системам Энди Холдейн и Роберт Мэй утверждают, что «избыточная однородность в рамках финансовой системы – когда все банки поступают одинаково – в состоянии минимизировать риски для каждого банка в отдельности, но при этом в максимальной степени увеличивается вероятность коллапса всей системы» (Haldane and May 2011: 353). Таким образом, стадное поведение повышает вероятность краха системы, примером чему, как указывает Пол Ормерод, может служить практически мгновенный коллапс финансовой и банковской сферы в августе 2008 г. (Ormerod 2012: 101–102).

Еще одна отличительная черта сильно связанных систем заключается в том, что им свойственны относительно рутинные, «нормальные аварии» (Perrow 2007): процессы протекают крайне стремительно, поэтому возможности «отключить» их не существует; вышедшие из строя части системы невозможно изолировать, как невозможно и поддерживать дальнейшее функционирование системы. В случае с сильно связанными системами восстановление баланса после его нарушения, которое может быть относительно тривиальным, невозможно. Последствия же распространяются стремительно, хаотичным и необратимым образом по всей системе.

Это может провоцировать «аварии», поскольку каскадные последствия ведут к периодическим «поломкам», в результате которых, к примеру, происходит нарушение функционирования городов (Nye 2010).

До сих пор я пользовался термином «система» независимо от того, шла ли речь о физических/материальных или о социальных системах. Однако Бруно Латур и прочие специалисты указывают на то, что многие формулировки понятия «система», используемые в социальных науках, слишком социальны (Latour 1993; Латур 2006). Эти формулировки очищены от важных гетерогенных материальных элементов, таких как машины, тексты, металлы, технологии, физическая среда, пластмассы, погода и т. д. Соответственно, я подразумеваю, что в современном мире существуют экономические, физические, технологические, политические и социальные системы. Системы не следует сводить лишь к одному из этих индивидуальных «факторов». Они – социоматериальны: власть имеет как материальную/техническую природу, так и социальную. Следовательно, общества рассматриваются как наборы объединившихся в соответствии с существующими обстоятельствами, взаимозависимых социоматериальных систем, скрепленных друг с другом посредством отношений власти и, как правило, создающих условия для существования друг друга. «Материалы» же невероятно сложны: так, при производстве книг используется по меньшей мере десять базовых материалов (Allwood and Cullen 2012: 12).

Таким образом, взаимозависимые сложные системы состоят из каскадов, механизмов самовосстановления, внешне стабильных режимов, которые неожиданно рушатся, прерывистых равновесий, «эффектов бабочки» и «порогов» (Axelrod and Cohen 1999). Эти эффекты сложности означают, что невозможно прочесть, предсказать будущее или предложить его четкое и узнаваемое описание. Майкл Томпсон и М. Брюс Бек рассматривают ряд концептуальных и стратегических последствий подхода с этой точки зрения и выступают в пользу принятия «неуклюжих», а не «элегантных» решений. Это лучшее, чего можно было добиться в ситуации, когда «принятие решений осуществляется в условиях противоречивых определенностей» (Thompson and Beck 2014).

Томпсон и Бек рассказывают о двух «неуклюжих» решениях, которые поначалу не вызывали интереса ни у чиновников, ни у руководства корпораций. И их рассказ заставляет задуматься. Первый пример касается строительства стадиона «Эмирейтс» лондонского футбольного клуба «Арсенал» на участке территории Северного Лондона, который до этого застройщики обходили стороной. Проект строительства был реализован лишь после кампании объединившихся местных жителей, заставивших местные власти включить его в повестку дня. Второй пример связан со строительством канатно-подвесной дороги, которая приводится в движение энергией, производимой гидроэлектростанцией, и предназначена для доставки молока из отдаленных, труднодоступных деревень в быстро развивающуюся столицу Непала, Катманду. Поначалу это решение столкнулось с противодействием со стороны властей, но в итоге принесло много пользы жителям деревень и «окружающей среде». В обоих случаях «неуклюжие» решения появились благодаря «подрывным» действиям – в результате мощного давления со стороны социальных групп, которые первоначально не играли никакой роли в формальном процессе создания будущего.

Схожим примером может служить Малибу, хотя здесь протест граждан усугубляет ситуацию. Малибу является «столицей лесных пожаров» Северной Америки (Davis 2000). Между возрастной структурой растений и интенсивностью пожаров существует нелинейная взаимосвязь. Пятидесятилетние деревья горят в пятьдесят раз интенсивнее двадцатилетних. При этом из-за того, что многие жители данной местности являются весьма влиятельными людьми, начиная с 1919 г. местные власти занимались «тотальной борьбой с пожарами». Это означает, что небольшое по своим масштабам, контролируемое сжигание лесов, которое полезно для возврата в почву питательных веществ, запрещено. Большинство деревьев в Малибу довольно старые, поэтому пожары в местах их произрастания отличаются большей интенсивностью. Таким образом, запрет на малое, контролируемое выжигание приводит к тому, что местность подвержена крупным пожарам. Более того, сильные пожары меняют химический состав почв, создавая водоотталкивающий слой, который способствует усилению паводков и эрозии (Davis 2000: 100–103). Сильнейшие пожары и паводки стали результатом «элегантного» решения запретить ограниченное выжигание лесов, которое в противном случае могло бы стать привычной составляющей экосистемы Малибу.

Таким образом, говорят Томпсон и Бек, там, где существуют неразрешимые проблемы, как в случае с пожарами в Малибу, следует делать выбор в пользу «неуклюжих» решений. Подобные противоречивые процессы выливаются в чрезвычайно сложные глобальные вызовы, что происходит вследствие так называемых злостных проблем (Brown, Harris, and Russell 2010; Bunders, Bunders, and Zweekhorst 2015; Rittel and Webber 1973). Эти проблемы возникают там, где существуют многочисленные «причины» и «следствия», где наличествуют долговременная фиксированность и сложная взаимозависимость процессов, где попытки разрешить одну проблему вскрывают или порождают другие, где решения зависят от того, как именно видится тот или иной вопрос, и, наоборот, где различные заинтересованные лица совершенно по-разному смотрят на то, что именно является проблемой и решением, где применимые к проблеме условия и необходимые для ее решения ресурсы со временем изменяются, где каждая проблема не решается окончательно, а возвращается вследствие отсутствия «правила остановки» снова, пусть и иными путями и в иную точку, где решения проблемы как такового быть не может (Thompson and Beck 2014: 8–10; Tutton 2016).

Таким образом, применительно к «злостным» проблемам, таким как изменения климата, – в отличие от «более простой проблемы», связанной с дырами в озоновом слое, – постоянной возможности применения требующихся мер в нужное время и в нужном месте не существует. Действуя определенным образом, мы можем изменить ситуацию, в результате чего бывшая когда-то правильной стратегия теряет свою актуальность (Thompson and Beck 2014: 31). Томпсон и Бек подчеркивают, что зависимость от предшествующего пути развития означает, что общества могут оказаться заложниками «не той» технологии, то есть технологии, которая не нужна им на определенном этапе развития, но от которой они уже не могут уклониться. К этому мы могли бы прибавить, что общества могут игнорировать другие технологии, которые при ретроспективном взгляде оказываются лучшим, что существовало на тот момент времени. Они наглядно показывают необходимость «гибкости» технологий, поскольку никому не дано предвидеть, что именно ждет за поворотом: то, что оказалось оптимальным на определенный момент, может таковым более не быть. Томпсон и Бек утверждают, что, если «рынки более не смогут вести нас наиболее эффективным в технологическом плане путем, мы окажемся заложниками необычайно пустых направлений развития» (Thompson and Beck 2014: 34).

Одним из примеров «сверхзлостных» проблем может служить проблема изменения климата (Bunders, Bunders, and Zweekhorst 2015: 22–23). В случаях когда приходится иметь дело со «сверхзлостными» проблемами, имеется целый ряд дополнительных сложностей: времени для поиска «решения» практически нет, единого координационного центра не существует, те, кто пытается решить проблему, также отчасти служат ее причиной, а в результате того, что можно назвать «гиперболическим дисконтированием», выбираются решения, которые приносят немедленные результаты, а не те, которые могли бы принести гораздо большую пользу, но позднее.

Вместе с тем необходимо понимать, что потенциальный крах системы зачастую является результатом каскадной взаимозависимости, а избежать подобного коллапса можно благодаря большей «модульности» системы (Haldane and May 2011; Холдейн занимает должность главного экономиста в Банке Англии). Энди Холдейн и Роберт Мэй поясняют, каким образом гибкость системы обеспечивается наличием «разрывов» и «шлюзов» между отдельными ее элементами. Подобная конструкция является полной противоположностью той конструкции, которая обычно поддерживается субъектами власти, например корпорациями или органами планирования (Thompson and Beck 2014). Холдейн и Мэй утверждают, что чем больше разрывы, тем меньше опасность «стадного поведения», каскадного распространения последствий и заражения всей системы.

Брайан Артур настаивает на том, что при проведении анализа необходимо учитывать историческую специфику, рассматривать конкретные случаи и уделять особое внимание процессам. Он цитирует экономиста кейнсианской школы Джоан Робинсон, которая в 1973 г. говорила, что «как только мы признаем, что экономика существует во времени, что история идет одним путем – от неизменного прошлого к неизвестному будущему, – концепция равновесия <…> становится непригодной» (цит. по: Arthur 2013: 18). Она указывает на важность истории, времени и процесса при рассмотрении сложных систем. Теперь я перехожу к краткому анализу времени, играющему ключевую роль при рассмотрении многочисленных вариантов будущего.

Понять время очень не просто. В отличие от некоторых аспектов пространства время не воспринимается органами чувств, и наблюдать его можно лишь с помощью показателей его течения, таких как солнечные и механические часы и календари. Более того, деление времени на дни, недели, годы, десятилетия, столетия и тысячелетия зачастую порождает сильные эмоции (Elias 2007 [1984]; Urry 2000: ch. 5; Урри 2012б: гл. 5). Как уже отмечалось в главе 1, единого времени не существует, а есть различные его формы. Уже долгое время ведутся споры относительно того, является ли время абсолютной сущностью, обладающей собственной природой, или, как указывал Ньютон, «особенностью», либо оно представляет собой, согласно Лейбницу, порядок последовательностей. Кроме того, нет единого мнения и относительно наличия у времени направленности. Существует ли стрела времени, о которой говорилось выше и для которой свойственно производство результата напрямую из течения времени, или же время обратимо и различий между прошлым и будущем не существует, как предполагали Ньютон и Эйнштейн (Coveney and Highfield 1990)?

Эти различные виды времени можно еще больше специфицировать при помощи философского различия между временем рядов A и B (McTaggart 1927). B-ряд предполагает восприятие времени как «до и после». События отделены друг от друга и выстроены во времени таким образом, что всегда можно определить, какое из них находится до или после другого. Каждое событие является обособленным и никогда не меняет своей связи с прочими событиями. Время представляется в качестве бесконечной череды одинаковых мгновений, определяемых как располагающиеся перед и после других. Во вневременном плане утверждения о подобных феноменах являются истинными. Согласно многим специалистам, физический мир вполне можно рассматривать сквозь призму B-ряда, который часто называют хронометражным, или календарным, временем.

Данную серию следует отличать от A-ряда, описывающего связи «прошлого-относительно-настоящего-относительно-будущего». Здесь события прошлого рассматриваются как частично сохраняющиеся в настоящем, а затем переносимые в будущее. Более того, настоящее рассматривается не в качестве мгновения, а обладает длительностью. Прошлое не просто возвращается, но является частью настоящего, а также воплощает некоторые ожидания будущего. Сэмюэлу Кольриджу удалось запечатлеть течение настоящего и будущего в следующих строках:

A-ряду посвящены работы многих других авторов. В отношении абстрактного времени часов и календарей B-ряда Джордж Герберт Мид занимает последовательно «темпоральную» точку зрения, видя в нем лишь «речевой оборот». Для Мида «реальным» является настоящее, о чем он и рассуждает в «Философии настоящего» (Mead 1959 [1934]; Мид 2014). То, что принимается нами за прошлое, реконструировано в настоящем; каждый момент прошлого воссоздается заново. Соответственно, «там» прошлого не существует. Возникновение нового преобразует прошлое, наполняя смыслом будущее и задавая ему направление. Это новое возникает из взаимодействия людей и окружающей среды, при этом люди являются неотъемлемой частью природы – примерно в том же виде, в котором они рассматриваются в настоящей книге.

В «Бытии и времени» Мартин Хайдеггер подчеркивает необходимость для философии вернуться к вопросу «Бытия» (Heidegger 1962 [1927]; Хайдеггер 1997). Центральным элементом онтологии Бытия Хайдеггера является время, выражающее природу человеческого субъекта. Люди находят смысл в своей темпоральности. Бытие проявляется в своем темпоральном характере, прежде всего в своем движении от рождения к смерти. При подобном взгляде время не ограничивает, а скорее пропитывает бытие каждого отдельного человека. Рождение и смерть в качестве будущего неизбежно взаимосвязаны, образуя единство. Любопытно, что, согласно феминистским критикам, это хайдеггеровское понятие «бытия к смерти» отражает маскулинный подход к проблеме времени. Оно исключает волнующие женщин вопросы, такие как рождение и связанная с деторождением очевидная способность к генерации времени, а также необходимость сохранения окружающей среды ради будущих поколений, «детей наших детей» (Adam 1995: 94).

Социологи, как правило, настаивают на радикальном отличии природного времени от социального. Но то, что они считают специфически «человеческими» аспектами времени, в действительности свойственно физическому миру. Барбара Адам утверждает, что «прошлое, настоящее и будущее, историческое время, качественный опыт времени, структурирование „недифференцированных изменений“ в эпизоды – все это неотъемлемые составляющие понимания времени в естественных науках» (Adam 1990: 150). Подход с точки зрения теории сложных систем подчеркивает важность истории, времени и эмерджентности.

Научные открытия XX столетия трансформировали природное время. Эйнштейн доказал, что фиксированного, или абсолютного, времени, независимого от рассматриваемой системы, не существует. Таким образом, время, или Eigenzeit, является локальной, внутренней особенностью любой системы наблюдения и оценки. Более того, время и пространство неотделимы друг от друга, а объединены в четырехмерное «пространство-время», искривленное под влиянием массы. Квантовая физика описывает виртуальное состояние, при котором электроны одновременно «примеряют» все возможные варианты будущего, прежде чем организовываются определенным образом. Квантовое поведение каким-то таинственным образом мгновенно.

Термодинамика показывает необратимость течения времени. Вместо того чтобы отвечать требованиям времени-симметрии и обратимости, термодинамика согласуется со временем A-ряда. Соответствующая стрела времениявляется результатом того, что со временем все системы утрачивают организованность и проявляют все больше хаотичности и беспорядка. Такая положительная энтропия вытекает из второго закона термодинамики; негэнтропия связана с термически неравновесным состоянием, для которого характерны эволюционный рост и возрастающая сложность. Все преобразования энергии необратимы и обладают направленностью.

Наиболее наглядным примером необратимости служит космологическая стрела времени. Законы природы имеют исторический характер. Необратимость времени создает порядок из хаоса (Prigogine and Stengers 1984: 292; Пригожин и Стенгерс 1986: 363). Соответственно, Стивен Хокинг подводит итог следующими словами: «Пространство и время теперь динамические величины: когда движется тело или действует сила, это изменяет кривизну пространства и времени, а структура пространства-времени, в свою очередь, влияет на то, как движутся тела и действуют силы» (Hawking 1988: 33 и далее; Хокинг 2001: 55). Подход с точки зрения теории сложных систем предполагает наличие схожего понимания времени естественными и социальными науками и при рассмотрении представленных далее различных социоматериальных систем.

Еще одним ключевым параметром сложных систем являются «сети». Фритьоф Капра, занимающийся проблематикой сложных систем, полагает, что сети играют ключевую роль в достижениях конца XX столетия, связанных с «паутиной жизни»: «…окидывая взором жизнь, мы всегда видим сети» (Capra 1996: 82; Капра 2003: 119). Схожим образом Мануэль Кастельс утверждает, что сети «составляют новую социальную морфологию наших обществ, и распространение „сетевой“ логики в значительной мере изменяет функционирование и результаты в процессах производства, опыта, власти и культуры», а «сетевое общество характеризуется преобладанием социальной морфологии над социальным действием» (Castells 1996: 469). Согласно экономисту Полу Ормероду, специалисту по сложным системам, при изучении современных проблем, например грядущих изменений климата, мы считаем необходимым добиваться коренных преобразований в массовом сознании людей, однако главными здесь будут вовсе не индивидуальные стимулы. Наиболее глубоких изменений в поведении человека и, следовательно, в системах будущего можно добиться благодаря социальным сетям. По мнению Ормерода, сетям принадлежит одна из центральных ролей в формировании будущего (Ormerod 2012).

В социальных науках одним из главных исследователей проблематики сетей является Марк Грановеттер, подробно рассмотревший вопрос «силы слабых связей» (Granovetter 1983, 1985; Albert and Barabási 2000; Watts 1999, 2003). Он показал, что 84 % людей, искавших работу, получили ее не благодаря своим хорошим знакомым, а через людей, которых едва знали или видели крайне редко. Слабость связей знакомства и потоки информации оказались центральным элементом успешного поиска работы. Подобная сила слабых связей действительна и применительно к распространению слухов, вступлению в общественные движения, инициированию новой социоматериальной системы и т. п. (Barabási 2002: 43; Burt 1992: 24–27; Gladwell 2002; Гладуэлл 2010; Ormerod 2012). Слабые связи между конкретным человеком и внешним миром служили для него своеобразным мостом – в дополнение к «скоплению» родственников и ближайших друзей. Мосты оказывались построенными благодаря слабым, а не сильным связям.

Тем не менее большинство людей живут в рамках именно «скоплений», объединяющих родственников и ближайших друзей. Альберт-Ласло Барабаши утверждает: «Мы живем в тесном мире. Наш мир невелик, потому что общество представляет собой весьма густую „паутину“» (Barabási 2002: 30). Однако если бы связи ограничивались лишь небольшой группой родственников и ближайших друзей, мы наблюдали бы серьезную разобщенность 7-миллиардного населения планеты. В действительности же, чтобы существенным образом снизить степень разобщенности людей по всей планете, достаточно всего нескольких «дальнобойных» произвольных или слабых уз, связующих «скопления», к которым принадлежат с полсотни живущих по соседству людей. Данный феномен известен как феномен «тесного мира». Небольшое число далеких произвольных связей в сочетании с тесно переплетенными «скоплениями» способствуют низкой степени разобщенности каждого человека относительно прочих жителей планеты. Подобная структура сетей и низкий уровень разобщенности населения в масштабах планеты служат одной из причин того, почему в будущем болезни, слухи, информация и новые технологии смогут распространяться весьма стремительно (Watts 1999, 2003).

Интернет, по-видимому, устроен схожим образом: каждый человек в нем оказывается «рядом» с географически удаленными от него людьми благодаря всего нескольким кликам (Buchanan 2002: 118–119). Архитектура интернета способствует тому, что для попадания информации из одного пункта в любой другой требуется всего несколько шагов. Тем не менее между социальными сетями в реальной жизни и сетями, образованными благодаря интернету, существует одно большое отличие. Первым свойственно нормальное, или гауссово, распределение населения по планете: подавляющее большинство людей взаимосвязано относительно слабо, и лишь небольшая их доля может похвастаться достаточно сильными связями и влиянием. Это эгалитарная сеть, для которой характерны естественное распределение населения и умеренное число связей, свойственное каждому человеку (Ormerod 2012: 156).

В отличие от него веб-сайтам эгалитарное распределение несвойственно. Небольшое число интернет-узлов обладает огромным количеством связей и представляет собой абсолютно доминирующую силу. На эти хабы приходится большая часть интернет-трафика – при явном его перекосе в соответствии со степенны́м законом (Watts 2003: 107). Интернет состоит из относительно небольшого числа исключительно хорошо соединенных друг с другом хабов, которые полностью доминируют в данной сети – в отличие от «демократических» сетей нашего «тесного мира» (Buchanan 2002). Интернет представляет собой аристократическую сеть, основанную на «тайной социологии Всемирной паутины» (цит. по: Buchanan 2002: 85). Таким образом, существует скрытый порядок паутины, степенной закон распределения, даже хотя развитие паутины в значительной мере было незапланированным, неконтролируемым и анархическим, внешне противоположным порядку (Ormerod 2012: 160).

Этот аристократический порядок можно наблюдать и в прочих аспектах современной жизни. Аристократической является система, где богатые становятся еще богаче и обладают непропорциональным влиянием, в то время как бедные становятся беднее (см.: Ormerod 2012: 162). Хорошим примером аристократической сети служат общемировые финансовые потоки, движущиеся через Лондон и Нью-Йорк. Еще один пример – глобальные бренды, владельцы которых получают все большие доходы и пользуются все большим влиянием благодаря использованию бренда (Klein 2000; Кляйн 2003). В общем плане можно говорить о том, что в роли «богачей» выступают связующие элементы, мосты и хабы, доминирующие в сетях и играющие ключевую роль в формировании будущего.

Подобные сети – и прежде всего «торговые зоны» между сетями – служат источником инноваций. Это сыграло важную роль в истории киберпространства, о чем подробно пишет Фред Тернер (Turner 2006; см.: Castells 2001; Lanier 2013). Такие сети демонстрируют способность к самоорганизации: «одновременно происходят миллионы взаимодействий, когда каждый элемент системы изменяет состояния всех остальных ее элементов» (Strogatz 2003: 34; Строгац 2017: 50). Кроме того, в этих сложных сетях «огромные количества компонентов меняют свои состояния от одного момента к другому, образуя между собой замкнутые, кольцевые структуры, причем способ формирования этих кольцевых структур таков, что не позволяет изучать составные и части по отдельности <…> Эти явления <…> носят фундаментально нелинейный характер» (Strogatz 2003: 286; Строгац 2017: 348).

Инновационные процессы, как будет показано в следующей главе, часто бывают связаны с мощными объединителями (это могут быть как отдельные лица, так и организации), обладающими непропорционально большим числом социальных связей внутри сети и особенно – в масштабах сети, выискивающими «структурные лакуны» и эксплуатирующими их (Burt 1992). Малкольм Гладуэлл отмечает важность социальных взаимодействий, основанных на «молве», во время переломных моментов, которые переживают системы (Gladwell 2002: 264–265; Гладуэлл 2012: 241). Согласно ему, нелинейные результаты основываются на трех процессах: события и феномены имеют «вирусную» природу; малые причины могут иметь большие последствия; изменения могут происходить совершенно неожиданно в моменты переключения системы (к примеру, каждый современный житель планеты начитает считать, что ему «нужен» мобильный телефон/смартфон, отчасти потому, что он ему действительно нужен, раз такие телефоны есть у большинства других людей). Понятия социальной «заразительности» и переломных моментов предполагают наличие весьма небольшого числа крайне влиятельных объединителей, находящихся в ключевых точках определеных сетевых отношений. Такие объединители обладают множеством социальных связей, и вследствие подобной их концентрации система неожиданно переживает переломный момент. Так, одним из главных объединителей сетей стал Стюарт Бранд, основатель выходившего с 1968 г. The Whole Earth Catalogue (см.: Turner 2006).

Поэтому мода имеет очень большое значение, так как она возникает и распространяется через сети среди населения: например, благодаря ей использование объединенных в сети компьютеров способствовало развитию киберпространства. Кроме того, мода может быть ключевым компонентом в обеспечении связи между сетями и синхронизации между элементами, которые можно рассматривать в качестве отдаленных областей социальной практики. Ормерод отмечает, что зачастую веяния моды возникают из ниоткуда, однако, зародившись, они растут, ширятся и оказываются в состоянии преобразовывать многочисленные сферы экономической и социальной жизни (Ormerod 2012; Turner 2006). В определенной мере здесь мы наблюдаем копирование одними людьми поведения других; по замечанию Ормерода, предпочтения «перестают быть неизменными. Вместо этого они изменяются и эволюционируют с течением времени по мере того, как влияние людей на ваши различные социальные сети меняет ваше собственное поведение» (Ormerod 2012: 33). Таким образом, стадное поведение порождается сетями и может время от времени приводить к массированному преобразованию будущего, особенно в случаях, когда сетевые отношения приводят к неожиданному возникновению и развитию новых областей практики, примером чему может служить развитие феномена, известного как «цифровой утопизм» (Turner 2006).

В этой главе был представлен целый ряд концепций и идей, используемых в качестве «строительных блоков» для осмысления будущего. В первую очередь необходимо иметь в виду, что существуют различные категории времени и, соответственно, будущего. Как было сказано, время следует рассматривать исторически; в этом случае прошлое и будущее оказываются тесным образом переплетены с настоящим. Данная категория времени, время A-ряда, в целом совпадает с пониманием времени, свойственным естественным наукам.

Во-вторых, такое понятие времени является частью анализа обществ как сложных систем. С данной категорией связана значимость прочности систем, а также непредсказуемости и неопределенности. Ключевыми для анализа сложных систем являются такие понятия, как зависимость от пройденного пути, блокирование, пороги, закольцованная положительная обратная связь, переломные и фазовые переходы. Этот набор понятий будет использован ниже для исследования и прогнозирования различных вариантов будущего.

В-третьих, было показано, что подобные системы не являются по своей природе ни социальными, ни физическими, они социоматериальны. Предполагается, что системы состоят друг с другом в отношениях власти, при этом каждая из них являет собой окружение для прочих систем. Власть в обществе зависит от соответствующей власти каждой такой социоматериальной системы и их организации. Особо значима в связи с этим способность каждой такой системы генерировать, или контролировать, собственное будущее.

В-четвертых, сложные системы состоят из многочисленных сетей, взаимосвязанных друг с другом посредством пространства-времени. В следующей главе мы поговорим о ключевой роли подобных сетей при анализе различных типов нововведений, прежде всего в социоматериальных системах. Как правило, речь при этом идет о том, что некоторые идеи и объекты становятся крайне желанными, модными или популярными. Модные тенденции способны разрастаться, преобразуя экономическую и социальную жизнь, поскольку люди часто подражают другим в их предпочтениях, идеях и поступках.

Наконец, социальные группы практически не в состоянии точным образом предвидеть, к чему именно приведет то или иное изменение системы, прежде всего по причине «злостности» проблем. «Элегантных» решений зачастую не существует. Хотя те или иные группы общества и пытаются инициировать проекты изменений, трудно гарантировать достижение желаемых результатов. Предвидеть заранее, что именно позволит добиться желаемых глобальных изменений зачастую невозможно, хотя соответствующие группы общества и борются за достижение своих целей. Им следует верить в свое видение будущего, но всегда есть непредвиденные последствия, простирающиеся в пространстве и времени и порождаемые экономическими, социальными и политическими инновациями; при этом и сами эти последствия порождают дальнейшие последствия для адаптивных и эволюционирующих систем. Мы уже говорили выше, что, согласно Хардину, наши действия не могут просто ограничиваться чем-то одним и вести лишь к четко определенному набору предсказуемых и удачных результатов (Hardin 1972: 38; см. также главу 1 настоящего издания). Эти вопросы будут рассмотрены в следующей главе, посвященной проблеме создания нового будущего в мире систем.

Одну из центральных ролей во многих сценариях будущего играют новые и неожиданно возникающие социоматериальные системы. Однако, занимаясь прогнозированием будущего, нам не следует сосредотачивать все наше внимание лишь на технологиях: технологии рождаются не только в силу эндогенных причин. Кроме того, они не преобразуют экономический и социальный ландшафты согласно собственному видению после того, как были разработаны. Технологии встроены во многие формы экономической, социальной и политической жизни, как показал Томас Хьюз на примере электроэнергетических систем (Hughes 1983). Подобные системы неавтономны и несвободны от влияния факторов нетехнологического характера. Если же говорить в целом, Хьюз показывает, каким образом общество повлияло на развитие электрических систем, прежде всего посредством понятия «стиль». Ричард Таттон выражает это через наличие множества «переплетений между материей и значением», свойственных процессу генерирования будущего (Tutton 2016; Adam and Groves 2007).

Более того, не следует заранее предполагать, что лучшими нововведениями являются те, что в итоге формируют будущее. Инновации связаны с процессами, которые отличаются от линейных категорий, часто обсуждаемых и используемых лицами, принимающими решения. Как правило, они описывают инновации в качестве нисходящего процесса, разрабатываемого и реализуемого иерархическими акторами, который стал возможным благодаря гению какого-нибудь предпринимателя, случайному «открытию» новой технологии или системе новых знаний, созданной благодаря дальновидности властей. Лица, стоящие за принятием решений, утверждают, что нововведения материализуются, а будущее успешно изменяется лишь при наличии соответствующих условий.

Однако инициирование новой системы – процесс нелинейный и непредсказуемый. Системы «парят» в состоянии самоорганизованной критичности, в котором значение имеет не усредненное поведение людей или институтов. Ключевыми здесь являются неожиданные, редкие явления, обладающие потенциально огромным влиянием на физические и/или социальные системы (Taleb 2007; Талеб 2009). Подобные крайние случаи заставляют историю двигаться прыжками, а не ползти. Брайан Артур утверждает, что, как правило, новая система связана с новаторским сочетанием уже существующих элементов, машин, текстов, технологий, материалов и организационных принципов (Arthur 2009, 2013). Инновации в данном случае означают комбинирование отдельных элементов в новую систему, зачастую – на протяжении продолжительного периода времени, поскольку такие новые системы являются не технологическими, экономическими, социальными или политическими по своей природе, а всем сразу. Очень часто новая сборка и преобразование будущего провоцируются каким-нибудь внешним «событием».

Системные инновации связаны с коэволюцией многочисленных взаимозависимых элементов; при этом наблюдается наличие изменений как на стороне спроса, так и на стороне предложения; в процессе участвует множество агентов; продолжительные процессы занимают не один десяток лет; и инновации не бывают вызваны какой-то единичной «мерой» или «целью». Этот комбинаторный характер инноваций с трудом позволяет определить начало процесса инноваций, то есть сказать, когда именно появляется небольшая инновация, которая в ретроспективе окажется ростком системных инноваций, порождающих новую longue durée[1](Tuomi 2003).

Более того, зачастую технологии находятся «в движении», вызывая как намеренные, так и непреднамеренные последствия благодаря своей синхронизации с другими элементами в предположительно новой системе. Подобная система пребывает в состоянии «процесса» и не предопределена с точки зрения организации или результатов. Многие «старые» технологии не исчезают, а продолжают существовать вследствие «зависимости от пройденного пути» и объединяются с «новыми» в видоизмененные кластеры. Примером здесь может являться значимость такой «технологии», как бумага, даже для высокотехнологичных организаций, что служит иллюстрацией того, что Дэвид Эджертон называет «шоком прошлого» (Edgerton 2006).

Формирование новых систем зачастую основывается на внешне не связанных между собой инновациях, зародившихся в географически отдаленных друг от друга местностях. Изменения происходят для того, чтобы многие действующие силы, как производители, так и потребители, постепенно двигались сквозь время и пространство «под звуки одного и того же барабана» (Strogatz 2003; Строгац 2017). Предвосхищать или формировать будущее чрезвычайно трудно. Будущие результаты, масштабы и эффект каждой «инновации» скрыты от действующих лиц, поскольку они зависят и от того, что происходит где-то еще. Это хорошо иллюстрируется историей «киберкультуры», сформировавшейся благодаря различным видам сетей и синхронизации того, что происходило на восточном и западном побережьях Соединенных Штатов в течение десятилетий, истекших после 1945 г. Тернер приводит примеры как роли развития компьютерных технологий в период холодной войны, так и роли контркультуры в обеспечении появления того, что определяется им в качестве «цифрового утопизма» (Turner 2006).

Системы, кажущиеся прочно закрепившимися, могут в любой момент быть сметены. Стивен Строгац утверждает, что «сеть представляется весьма стабильной и устойчивой к внешним воздействиям. Затем появляется инициатор – на первый взгляд неотличимый от тех, кто вступал в действие до него, – тем не менее именно этому инициатору удается запустить массивный каскад. Иными словами, вблизи этого второго переломного момента модные увлечения возникают редко, но если уж они возникают, то принимают гигантские масштабы» (Strogatz 2003: 267; Строгац 2017: 325). Новая «мода» может завоевать мир будущего, обрушившись на него штормом, после чего становится трудно вообразить, на что был похож мир до этого шторма.

Фрэнк Джилз подчеркивает значимость «ниш» при переходе от одной системы к другой. Он рассматривает целый ряд возможных путей развития ниш в «режимы», а в итоге – и в будущие «ландшафты» (Geels 2014). Подобные нишевые инновации порождают внутренний импульс посредством процессов обучения, улучшения ценовой ситуации/ эксплуатационных качеств и поддержки со стороны влиятельных групп. Изменения на уровне «ландшафта» ведут к давлению на «режим», а дестабилизация режима создает благоприятные возможности проникновения для нишевых нововведений в будущее. Подобные нововведения вступают в противостояние с существующим режимом, однако могут в определенных условиях объединяться, что ведет к созданию нового режима. Джилз описывает множество способов, которыми влиятельные силы противодействуют смене систем, например, противодействие развитию режима зеленой экономики, наблюдаемое сегодня (Geels 2014).

В целом же Джилз указывает на то, что системные инновации – это «изменения не только в технических изделиях, но и в мерах, действиях пользователей, инфраструктуре, промышленной структуре, символических значениях и т. п.» (Geels 2006: 165). Как уже отмечалось в предыдущей главе, сети необычайно важны для инноваций, поскольку «инновации реализуются не „где-то“ в мире предметов, а в обществе и в умах» (Tuomi 2003: 5). Таким образом, инновации требуют наличия как социальной, так и экономической модели. Потенциальная инновация превращается в ядро, вокруг которого реорганизуются жизни людей, лишь в случае его удачного внедрения в конкретные социальные практики. Таким образом, инновации требуют преобразования основополагающих социальных практик. Новые практики бывает сложно внедрить путем насаждения сверху или посредством коммерческой рекламы, как в примерах, рассматриваемых Томпсоном и Беком (Thompson and Beck 2014). Ормерод утверждает, что мир куда меньше поддается контролю, чем считают «рационально» рассуждающие проектировщики, и крайне трудно подобрать меры, которые окажутся верными применительно к будущему, как было показано в главе 4 настоящего издания, где рассматривались различные «неуклюжие» решения системных проблем (Ormerod 2012: 265).

Таким образом, системы нельзя лишь свести к новым технологиям как таковым либо объяснить их этими технологиями. Скорее, как уже указывалось ранее, нам следует говорить о «нестабильности» или «амбивалентности» технологий. По словам Брайана Артура, «новые технологии вызывают появление следующих новых технологий <…> Отсюда следует, что новая технология – это не единовременное нарушение (disruption) равновесия <…> В результате мы имеем дело не с нерегулярными нарушениями, а с накатывающими волнами нарушений, вызывающими нарушения» (Arthur 2013: 5). Нарушения эти могут привести к созданию благоприятных условий для «радикальных инноваций» за счет давления на существующий режим (Geels 2010). Инновации могут инициироваться «снизу», зарождаться в «тихих заводях», в результате деятельности экспериментаторов или альтернативных групп. Именно подобным образом и происходило развитие «автомобильной системы» в XIX в., при этом никто из ранних экспериментаторов и энтузиастов не имел ясного представления о том, как именно она будет выглядеть, и не мог вообразить, что в итоге она станет системной силой в общемировых масштабах (Dennis and Urry 2009; Franz 2005).

Согласно Артуру, «комбинирование» элементов, ведущее к созданию будущей системы, как правило, занимает три-четыре десятилетия (Arthur 2009). Дэвид Най также отмечает, что в прошлом смена режима обычно занимала сорок и более лет. Она касается реорганизации общества на протяжении десятилетий, включая его транспортную систему, распределение населения, природу труда и нормы социальной жизни (Nye 2014). Инновации действительно развиваются не так уж и быстро: «Революция случается лишь после того, как мы реорганизовали свою жизнь <…> вокруг ее технологий, и после того, как эти технологии адаптировались к нам. Для того чтобы это произошло, вновь зарождающееся должно заручиться последователями и престижем. Для него должны найтись цели и применение <…> На это, скорее всего, уйдут десятилетия, а не годы. И в течение этого времени старая технология будет продолжать существовать», в значительной мере блокируя новую (Arthur 2009: 157).

Одним из примеров проблематичности развития соответствующих мер является потребность в сокращении выбросов углекислого газа в атмосферу. Часто говорят, что если бы люди только смогли лучше осознать данную потребность благодаря большим масштабам просвещения, то они смогли бы принять соответствующие рациональные меры, с помощью которых удалось бы сократить выбросы углекислого газа в будущем и спасти Землю от необратимых изменений климата и продолжительной энергетической нестабильности. Подобная аргументация обычно основывается на программах индивидуального «изменения поведения», которые направлены на то, чтобы поощрять или убеждать рациональных акторов изменять свой образ мышления и поведение. Элизабет Шоув и ее коллеги настроены решительно против такой модели изменения поведения, основанной на парадигме трех составляющих – установках, поведении и выборе. Шоув показывает, что необходимо преобразовывать и замещать практику использования технологий, ведущих к выработке углекислого газа, и только таким радикальным путем и можно добиться снижения спроса на энергию и сокращения объемов выбросов углекислого газа в будущем (Shove 2010).

Инновации, которые могут стать значимыми в будущем, должны также быть в состоянии противостоять импульсу существующих систем, поскольку будущее вовсе не является пустым. Такой импульс сильно осложняет отказ от систем, в которые большинство людей интегрировано посредством социальных сетей и в сохранении которых заинтересованы крупные международные корпорации, например капиталистической системы, основанной на использовании углеродного топлива (Urry 2013b). Социетальные изменения могут быть практически незаметны, как в случае с автомобильной системой, которая существует с конца XIX в.

Изменения происходят столь медленно из-за множества ограничений, связанных с будущим. Среди этих ограничений – когнитивные и некогнитивные способности человека, укоренившиеся практики и традиции, свойственные тому или иному обществу, сила и «консервирующий» эффект государств и надгосударственных объединений, взаимосвязанные общемировые процессы, функционирующие на целом ряде уровней, относительная неизменность рукотворной среды, различные экономические, технологические и социальные зависимости от пройденного пути, объемы выбросов, уже попавшие в атмосферу, и сохраняющееся масштабное экономико-технологическое, социальное, экологическое и политическое неравенство, наблюдаемое в мире. Наличие этих важных черт «ландшафта» приводит к тому, что в определенный момент времени возможны лишь некоторые варианты будущего.

Таким образом, говорить, что будущее только и ждет, чтобы его изменили, нельзя. Футурист Ричард Бакминстер Фуллер объяснял, что изменять и обновлять то, что ждет нас в будущем, крайне сложно: «Просто воюя с существующей реальностью, вы ничего не измените. Чтобы что-то поменялось, постройте новую модель, благодаря которой существующая модель устареет». Это именно то, что и произошло в ситуации с мобильными телефонами, которые разрабатывались в качестве новой модели, существующей параллельно со стационарными телефонами и не бросающей им прямой вызов. И лишь значительно позднее технологии мобильных телефонов сделали существующую телефонную модель частично устаревшей.

Кроме того, социальные группы практически никогда не могут предвидеть заранее, что именно позволит реализовать желаемые изменения. Мы уже отметили, что, хотя к реализации тех или иных изменений стремятся многие группы общества, гарантировать достижение предпочтительного варианта будущего невероятно сложно. Здесь можно провести аналогии с политическими движениями, целью которых являются как раз изменения. Как сказал Жорж Жак Дантон перед своей казнью, революции пожирают своих детей. Существует множество примеров революционных изменений, результаты которых коренным образом отличались от того, что на самом деле планировалось. Иногда эти непреднамеренные последствия вступают в противоречие с интересами тех, кто, собственно, и был инициатором изменений; «контролировать будущее» чрезвычайно тяжело.

Соответственно, знать заранее, что именно вызовет желаемые будущие изменения, почти невозможно. Дело обстоит именно так, но это не останавливает многих экономических и социальных инноваторов от попыток преобразовать мир определенным образом. Многие непреднамеренные последствия экономических, социальных и политических инноваций растянулись во времени и пространстве; и последствия эти сами вызывают к жизни дальнейшие адаптивные и эволюционные системные последствия. Системы, в которых люди выступают в качестве носителей общественных отношений, обладают такими свойствами, которые сильно затрудняют предвосхищение будущего и реализацию желаемых изменений. Да и можно ли предугадать целый ряд непреднамеренных последствий любой инновации и прежде всего – избежать того, чтобы революционные изменения не уничтожили тех, кто их инициировал?

Преобразования часто требуют того, что Йозеф Шумпетер назвал «созидательным разрушением»; под этим понимаются волны разрушения, создающие дальнейшие потрясения внутри и среди систем (Schumpeter 1942; Шумпетер 1995). Всякая новая система порождает свой собственный «импульс», подкрепляющий дальнейшие изменения, инновации и новые силовые отношения с многочисленными каналами положительной обратной связи. Эта силовая динамика имеет важнейшее значение для социоматериального перехода, но реализовать ее намеренно невероятно сложно.

Однако если новый импульс все же утверждается, его положительный эффект распространяется по сетям, приводя к огромной «возрастающей отдаче» от масштаба (Arthur 1994). Подобные экстерналии порождают – посредством механизмов положительной обратной связи – нелинейное повышение производительности и доходов (что и наблюдалось с появлением факсимильных устройств в каждом офисе в середине 1990-х гг.). «Сетевая экономика» изменяет принципы функционирования экономик и их систем вознаграждения, время от времени порождая огромные нелинейные выигрыши. Возрастающая отдача становится результатом совершенствования координации между предприятиями и организационного обучения между соответствующими сетями (Benkler 2007). Такие экономические и социальные выгоды могут прочно закрепиться в новой системе и породить масштабный импульс для движения вперед.

Таким образом, из этого также следует, что переломные моменты, выводящие систему на новый путь, обычно порождаются вовсе не линейными изменениями в существующих предприятиях, отраслях, практиках и экономиках. Экономикой движет появление и исчезновение предприятий, их системные эффекты, а не инновации, инициируемые снова и снова отдельными предприятиями (за исключением, возможно, Apple; см.: Atherton 2005; Beinhocker 2006). Инновации происходят, главным образом, благодаря появлению новых корпораций, предпринимателей, неправительственных организаций, приходу к власти новых политических сил и т. д. Зачастую речь идет о недавно созданных, небольших компаниях и организациях, которые работают в определенных нишах, что позволяет им заниматься «инкубацией радикальных инноваций, способных развиваться в относительной изоляции» (Mitchell 2010: 89).

Следует также отметить, что многие субъекты, вовлеченные в инновационные процессы, с рыночной деятельностью не связаны. Речь здесь может идти о пользователях или домохозяйствах, потребителях, неправительственных организациях и особенно – о государствах и международных организациях. Мариана Маццукато, в частности, показывает важность «предпринимательского государства» (Mazzucato 2015). Она указывает на то, что все инновации, которые сделали iPhone «умным», в действительности финансировались государством: интернет, спутниковая система навигации, сенсорный дисплей и голосовой помощник Siri. Маццукато также указывает на то, что зеленой революции сегодня не хватает терпеливого государственного финансирования, которое двадцать-тридцать лет назад позволило реализоваться революции информационных технологий.

Эрик фон Хиппель предлагает описание того, каким образом потребители товаров и/или услуг становятся частью процесса развития изделий и услуг или помогают в появлении новых (Von Hippel 2006). Довольно часто центральную роль в инновационных процессах играют «нарушители спокойствия», противостоящие доминирующему «духу капитализма» (Boltanski and Chiapello 2007; Болтански и Кьяпелло 2011) и «поступательным нововведениям», реализация которых осуществляется по предсказуемому, устоявшемуся пути (Geels and Schot 2007).

Этот анализ в некоторой степени схож с тем, что сейчас принято называть «ответственными инновациями», созданием институциональных возможностей, помогающих исследователям предвидеть возможные будущие последствия и результаты, делающих такие вопросы открытыми для более широкого диалога, способствующих более интенсивному рассмотрению необходимости и потенциальных последствий исследований и использующих эти процессы для того, чтобы воздействовать на инновации ответственным образом (Macnaghten et al. 2015: 92).

Зачастую, однако, эффективной синхронизации потенциальных элементов новой системы не происходит, и тогда инновация остается нишевой либо со временем исчезает. И, разумеется, существует множество примеров «несостоявшихся систем». Анархия, иногда сопутствующая нововведениям, не проявляется в случаях наличия, синхронизации и должного соединения всех необходимых элементов.

Примером «несостоявшейся системы» может служить судьба проекта персонального скоростного транспорта Aramis, работы над которым велись в 1960-е и 1970-е гг. во Франции (Latour 1996). Данный проект мог стать прорывом в развитии персонального скоростного транспорта за счет сочетания в себе эффективности метро с гибкостью, которую обеспечивает владение частным автомобилем. Однако в итоге электронная система сцепления транспортных средств оказалась слишком сложной и дорогостоящей, и в 1987 г. от планов развития данной сети отказались. В то время не существовало развитой «оцифровки» транспортных потоков, что вкупе с электронно-механическими устройствами скоростных перевозок помогло бы Aramis стать жизнеспособной системой мобильности. Спустя тридцать лет, в эру развитых цифровых технологий, подобные транспортные системы, правда, нишевого характера, функционируют в аэропорту Хитроу и в центральной части города Милтон-Кинс, Великобритания. У данной системы есть потенциал развития в будущем, однако из того, что известно о ней на сегодняшней момент, она вряд ли сможет развиться настолько, чтобы заменить собой автомобильную систему (Druce-McFadden 2013).

Этот и другие примеры показывают, насколько разнообразны «человеческие» и «нечеловеческие» элементы, вовлекаемые в систему и становящиеся ее частью. Так, многие технологии, не имевшие ничего общего с «транспортом», оказались преобразованными в элементы систем мобильности: замки и ключи, непромокаемые ткани, одноразовые стаканчики, журналы, карты, часы, мобильные телефоны и т. д. Как уже было сказано, новые системы, как правило, предполагают комбинирование множества уже существующих элементов, амбивалентных по своей природе и функционированию. Они становятся элементами различных систем вследствие того, что разнородные и амбивалентные элементы способны вступать во взаимосвязь в зависимости от тех или иных условий. Их сочетание ведет к мощным последствиям, поскольку элементы эти необязательно привязаны к определенной точке, а свободно перемещаются и могут использоваться в сборках той или иной системы.

Некоторые из этих элементов могут быть «небольшими», но при этом иметь очень серьезные последствия. Примером такого небольшого изменения может служить изобретение стремени в Китае во времена правления династии Цзинь. Без стремени военная система, основой которой служила кавалерия, не смогла бы распространиться по миру и на протяжении более тысячи лет служить консолидирующей силой для обществ, основанных на быстром передвижении конным транспортом и военном могуществе.

Еще одной значимой небольшой инновацией было внедрение автомобильных замков и ключей, что позволило оставлять личные вещи в автомобиле; это в значительной мере способствовало распространению автомобильной системы, которая теперь представляла собой нечто большее, чем просто средство передвижения между пунктами А и Б. Среди таких небольших инноваций нашего времени можно назвать стандартную банковскую карту, которая делает возможным новые виды передвижения, поскольку теперь нет необходимости иметь при себе крупные суммы денег, что связано с определенным риском.

Таким образом, некоторые элементы могут быть малыми по своим физическим параметрам или символическому значению, но одновременно с этим обладать высокой значимостью (см.: Birtchnell and Urry 2016; глава 7 настоящего издания). Зачастую они, фигурально выражаясь, являются частью нашей плоти и приобретают определенного рода телесность: мы носим их на себе или при себе, вплотную со своим телом. Они чуть ли не превращаются в органы тела. Соответственно, масштабные и крупные технологии требуют наличия малых, «близких нам» и ставших «частью плоти» технологий, включая ключи, сумки, косметику, планшеты, телефоны, банковские карты, авторучки, ножи, кошельки, отвертки, бумажники, спреи, книги, чеки, бумагу и т. п. Все эти технологии пускаются в дело, особенно когда мы путешествуем и зависим от множества систем, позволяющих реализовывать феномен «мобильного стиля жизни» (Watts and Urry 2008).

Рассуждая о значимости таких малых технологий, Чарльз Перроу отмечает:

Об этих малых, «близких нам» и ставших «частью нашей плоти» технологиях, таких как ключи, следует помнить, не утрачивать их и не отказываться от них. В случае с потерей старомодного ключа от входной двери речь идет только о ключе, поскольку с точки зрения теории сложных систем данные технологии являются модульными, и потеря ключа не сказывается на других технологиях (за исключением, может быть, прочих ключей, которые могли находиться в связке с ключом от входной двери).

Многие малозначимые предметы повседневного пользования, которые мы считаем чем-то само собой разумеющимся, могут быть связаны с большими рисками. Их потеря приведет к отказу в доступе ко многим системам; удобство, которое несут в себе цифровые технологии, выливается в подобных случаях в крайнее неудобство. Существуют особые техники, например мнемоника, позволяющие людям запоминать данные, необходимые для пользования малыми технологиями, ведь именно все эти вошедшие в нашу жизнь предметы и должны быть «подручными», как писал Хайдеггер (Heidegger 1962; Хайдеггер 1997). Они связаны с огромным числом составляющих нашей жизни, и человек может прибегать к контролю, тренировке, напоминаниям и помощи, чтобы быть уверенным, что малые элементы окажутся «подручными» в нужное время, в нужном месте и в нужном виде. В противном случае они будут лишь «наличными», как выразился Хайдеггер, приводя в пример сломанный молоток (Heidegger 1962; Хайдеггер 1997).

Таким образом, многие наши повседневные действия не могут быть выполнены без малых технологий, которые обеспечивают безопасность, связь, идентификацию личности и развлечения. Одна из них – пластиковая карточка, называемая в просторечии «печенькой», на которой записаны коды американскихядерных ракет; поэтому данная карточка – одна из самых значимых технологий военного назначения. И тем не менее, по словам полковника Роберта Паттерсона, Билл Клинтон в свою бытность президентом США дважды терял карточку, когда отдавал брюки в химчистку, забыв вынуть ее из кармана (Patterson 2003: 56). Таким образом, никто не совершенен, когда речь заходит об обеспечении безопасности малых технологий и поддержании их в состоянии готовности к использованию. Один из способов решения подобных проблем – дополнительное число соответствующих объектов, то есть наличие дополнительных ключей, очков, альтернативных банковских карт, многочисленных электронных устройств или вице-президента, у которого имеется дубликат кодов на случай, если «печенька» вдруг отправилась в «самоволку». Однако подобный подход чреват самоуспокоенностью, снижением необходимости помнить и тем, что малые элементы легче потерять, положить не туда или украсть.

Подобная зависимость от малых технологий демонстрирует то влияние, которое способны оказывать на будущее самые обыденные предметы. Например, потенциал всемирного развития системы электрических автомобилей частично зависит и от такой небольшой технологии, как универсальная штепсельная вилка, которую можно будет использовать на зарядных станциях в любой стране мира и нельзя будет повредить (Royal Academy of Engineering 2010). Без этой малой технологии, инновации в электроиндустрии, у электромобилей мало шансов вытеснить в ближайшем будущем своих бензиновых собратьев.

Теперь я рассмотрю вопрос о том, как благодаря дискурсу прогресса некоторые варианты будущего начинают казаться необходимой новой системой.

Явно или неявно в прогнозировании будущего всегда присутствует идея прогресса, согласно которой наступление будущего можно предвидеть и это будущее будет лучше настоящего. Понятие прогресса имеет множество версий, при этом большинство из них содержит в себе идею о наличии или необходимости процесса бесконечного распространения прогресса (Foster 2015: 51–52). Согласно бытующему мнению, человечество двигалось, движется и должно продолжать двигаться в своем развитии вперед, а в отношении будущего должно действовать совсем немного ограничений.

Этот дискурс прогресса используется для обоснования многих экономических, социальных и политических преобразований – подобно тому, как это делается в хорошо известной фразе: «Мы не должны стоять на пути прогресса». Значительная часть мер развития рассматривается в качестве некоего безусловного прогресса. Часто говорят, что интересы влиятельных компаний, занимающихся добычей и переработкой ископаемого топлива либо развитием цифровых или медицинских технологий, следует активно поддерживать – именно так и можно обеспечить наступление будущего в ходе продолжительного, поступательного прогресса.

Одним из дискурсивных орудий, к которым прибегают поборники прогресса, является понятие луддизма, происходящего от фамилии жившего в конце XVIII столетия англичанина Неда Лудда. Ярлык «луддит», как правило, используется применительно к своим противникам с тем, чтобы очернить тех, кто сопротивляется предположительно неумолимому «продвижению прогресса». Человек или организация могут быть заклеймены как луддиты – как противники движения вперед и улучшения жизни людей (http:// www.newstatesman.com/sci-tech/2014/08/new-luddites-why-former-digital-prophets-are-turning-against-tech). Соответственно, политика зачастую конструируется как сражение двух групп – тех, кто верит в прогресс, и этих самых луддитов, изо всех «сдерживающих» его продвижение.

Тема луддизма поднимается в дилеммах, о которых рассуждает лауреат Нобелевской премии климатолог Майкл Биэрд, главный герой романа Иэна Макьюэна «Солнечная», который посвящен проблеме изменения климата (McEwan 2010: 149–150; Макьюэн 2011: 180; Foster 2015: 60–1). Биэрд настаивает на том, что общества должны продолжать идти путем прогресса, но это может быть достигнуто лишь посредством перехода от энергии ископаемого топлива к новому виду энергии – энергии солнца. Согласно Биэрду, климатология представляет собой достаточно развитую науку, демонстрирующую, что глобальное потепление действительно имеет место и что вызвано оно сжиганием ископаемого топлива.

Основной проблемой для Биэрда является задача обеспечения дальнейшего прогресса, но прежде всего – поиска новых источников недорогой и чистой энергии. Поскольку солнечная энергия решает проблему изменения климата, ее противники рассматриваются Биэрдом в качестве луддитов.

Значительная часть сюжета романа посвящена все более отчаянным попыткам Биэрда, личная жизнь которого катится под откос, добиться крупномасштабного финансирования инфраструктуры, необходимой для получения солнечной энергии по всему миру, – именно этим, по его мнению, и можно обеспечить прогресс в нужном направлении. Биэрд пытается добиться поддержки солнечной энергии, напоминая о том, что в прошлом нововведениям приходилось сталкиваться с сопротивлением со стороны луддитов, но прогресс одерживал вверх, примерами чему служат промышленная революция, двигатель внутреннего сгорания и интернет. Во всех указанных случаях прогрессу удалось преодолеть усилия луддитов. Биэрд утверждает, что солнечная энергия представляет собой новую динамичную силу прогресса и единственный способ решения очевидных для науки гигантских проблем, связанных с изменением климата.

Итак, подход, заключающийся в том, чтобы клеймить противников нововведений как луддитов, представляет собой один из путей формирования конкретного варианта будущего и представления его в качестве необходимого и неизбежного. Однако идея прогресса может быть осмыслена и иначе. Так, Мартин Лютер Кинг утверждал: «Прогресс человечества не отличается ни автоматизмом, ни неизбежностью <…> Каждый шаг к цели, которой является для нас справедливость, невозможен без самопожертвования, страданий и борьбы, неутомимых усилий и страстного участия со стороны преданных этому делу людей» (http://www.thekingcenter.org/blog/mlk-quote-week-time-vigorous-and-positive-action). Эта ярко сформулированная мысль показывает, что прогресс и будущее в целом развиваются не автоматически, безболезненно, а связаны со страданиями, борьбой и конфликтами. Упрощенного прогресса не существует, поскольку то, что представляет собой прогресс для одной группы общества, потенциально означает потери для другой. С нашей точки зрения, даже самый очевидный прогресс не обходится без борьбы и конфликтов в обществе, без выигравших и проигравших (а иногда проигравшими оказываются все).

В этой главе мы поговорили о значимости системных изменений и о том, что зачастую приходится иметь дело с продолжительным, зависящим от многих обстоятельств процессом сборки систем, которые в итоге превращаются в будущие инновации. В этих системах решающую роль может играть один небольшой элемент, последний кусочек пазла инновации. Я также показал, что социальные практики служат тем ключом, который и определяет, какие именно технологии получат развитие и смогут преобразить мир. Я говорил о социологических и бизнес-моделях инноваций.

Кроме того, мы увидели, что такое понятие, как «прогресс», и концепция луддизма играют центральную роль во многих дискурсах и борьбе, направленной на формирование той или иной версии будущего. Мы также рассмотрели причины, объясняющие, почему прогнозирование будущего представляет собой необычайно сложное занятие, так как оно не является ни пустым или открытым, ни неизменным или заранее данным. У будущего существует множество вариантов, за которые ведется борьба и которым свойственна сложность. В следующей главе будут представлены краткое описание и анализ некоторых «методов» прогнозирования общих моделей будущего. Эти методы имеют дело со сложными системами, непосредственным образом связанными с указанными моделями, и пытаются разрешить невероятные трудности, связанные с предвидением будущего.

Первый метод прогнозирования заключается в извлечении уроков из прошлого, в частности – в рассмотрении того, каким именно образом новые технологии и идеи развивались, реализовывались и принимались как данность в прошлом. Хорошим примером здесь может служить аналитическая работа Кэролайн Марвин «Когда старые технологии были новыми» (Marvin 1988). Еще один пример извлечения уроков из будущего давно ушедших дней представлен в главе 8 настоящего издания, где будет рассмотрена история многих инноваций, которые в итоге сложились в «автомобильную систему».

Еще один способ извлечения уроков из прошлого заключается в изучении предыдущих попыток прогнозирования будущего. Работа Найджела Колдера «Мир в 1984 г.» была попыткой предсказать различные варианты технологического будущего и понять, могли ли они представлять собой прогресс (Calder 1964; Armytage 1968). В 1964 г. ведущих специалистов в области технологий попросили рассказать о своем видении мира через 20 лет, в 1984 г. (данный год был взят для сравнения с миром, описанным в романе Оруэлла). Сотрудник компании IBM доктор Артур Сэмюэль спрогнозировал появление переносных телефонов и исчезновение книжных библиотек. Он предположил, что большая часть имеющихся в мире задокументированных знаний будет храниться в машинном формате, а доступ ко всем фильмам, сведениям и книгам будет осуществляться через удаленные терминалы (Calder 1964: 142–147).

Доктор Уилкс из Кембриджа описал важность в будущем компьютерных сетей. Он предположил, что компьютеры будут способны общаться друг с другом через государственные границы, обмениваясь сообщениями (Calder 1964: 148). Доктор Уилкс также предостерегал против того, чтобы компьютерам были предоставлены «широкие полномочия по отслеживанию того, что делают люди», то есть он предвидел появление того, что заклеймено сегодня именем «общество слежки» (Calder 1964: 149).

Однако ни один из этих компьютерных специалистов не смог предсказать в 1964 г. ту трансформацию, которая произошла благодаря использованию кремния: позднее он стал основным материалом, используемым в производстве компьютерных микросхем. Молекулярная структура кремния делает его идеальным проводником. В 1965 г. Гордон Мур, основатель компании Intel, заявил, что благодаря использованию кремния количество транзисторов в микропроцессоре будет удваиваться каждые два года, что стало известно сегодня как «закон Мура» (см. главу 1). Поначалу это было лишь простым прогнозом, превратившимся впоследствии в четкую, ожидаемую цель для стремительно развивавшейся отрасли, в основе которой лежали грядущие экспоненциальные изменения в компьютерных технологиях (см. также: Turner 2006).

Одна из причин того, почему ожидания от будущего оказываются верными в целом, но неверными относительно времени их реализации, кроется в том, что будущему свойственна нелинейность. Будущее рождается из сочетания социальных и технологических процессов, как показывает Брайан Артур в своем анализе развития новых технологий (Arthur 2009). В любой данный момент времени их развитие зависит от прочих событий, часть из которых также находится «в будущем». В случае с развитием компьютерных технологий роль события, ставшего «черным лебедем», досталась кремнию. Прогнозирование будущего, несмотря на всю его важность для социальных наук, представляет собой самую сложную задачу из-за множества взаимозависимых условий, связанных с возникновением новой системы убеждений, практик или технологий.

Второй метод прогнозирования будущего заключается в изучении «несостоявшихся» вариантов будущего, для которых предсказывалась реализация изменений переломного характера, но которые так и не смогли преобразовать мир в соответствии с ожиданиями. В связи с этим любопытна относительная неудача, постигшая историю эксплуатации сверхзвуковых самолетов «Конкорд», которая показывает, что «самый быстрый» и «наиболее совершенный» – зачастую необязательно и «самый успешный». Еще одним несостоявшимся вариантом будущего оказалось часто звучавшее в последние десятилетия прошлого века предсказание, согласно которому к настоящему времени каждая семья должна была владеть домашними роботами, выполняющими работу по дому. А классическим примером несостоявшегося будущего является предсказание, сделанное в 1943 г. Томасом Уотсоном, уверенно заявившим: «Думаю, мировой спрос на компьютеры составит единиц пять» (http://www.techhive.com/article/155984/worst_tech_predictions.html).

Еще один опыт по предвидению будущего был связан с оценкой пятидесяти прогнозов, опубликованных в 2005 г. в Scientific American (http://gizmodo.com/why-scientific-ameri-cans-predictions-from-10-years-ago-1701106456). В целом можно говорить о том, что большинство «предсказаний» по прошествии целого десятилетия так и не реализовались: работы в направлении спрогнозированных результатов еще ведутся, самым очевидным примером чего служит ситуация с искусственным интеллектом. Многим горячо обсуждавшимся инновациям понадобилось больше времени, чтобы найти себе практическое применение, и их судьба все еще остается неопределенной. Так, появление углеродных нанотрубок не возымело предсказываемого эффекта, а в ряде областей они оказались вытеснены новым материалом – графеном. Некоторые прогнозируемые варианты будущего, особенно в области медицины, в итоге оказались тупиком, что вылилось в банкротства многих компаний и стало пятном на репутации соответствующих специалистов. Прочие прогнозы – такие как повсеместное распространение модели Airbus A380 – так и не исполнились: коммерческий успех подобных самолетов оказался гораздо ниже предполагаемого. Некоторые инновации никто даже не предсказывает, но при этом они стремительно разрабатываются в условиях строжайшей секретности, примером чего служит внезапное появление радаров во время и после Второй мировой войны.

Таким образом, можно говорить о наличии любопытных взаимосвязей между технологиями и будущим, о чем подробно рассказывают Фрэнк Джилз и Уим Смит (Geels and Smit 2000). Во-первых, ожидания от будущего во многом зависят от меняющихся социокультурных ожиданий, а не только от технологических возможностей. Во-вторых, технологические разработки в одной сфере могут вызывать сдвиги в развитии технологий в другой; подобные «перекрещивания» – весьма распространенное явление. В-третьих, обычно считается, что новая технология каким-то образом должна быстро заменить старую, но зачастую имеет место продолжительный период их сосуществования; так, исключительно на цифровые носители информации перешла пока меньшая часть компаний, большинство по-прежнему пользуются и компьютерами, и принтерами. В-четвертых, часто предполагается, что набор социальных практик остается неизменным, но такое бывает редко. Новая технология может не только заменить собой старую, но и вызвать к жизни новые практики, которые никто не мог предвидеть. Отличным примером такого незапланированного и преобразующего эффекта от внедрения новой технологии может служить широкое использование SMS; разнообразие целей их применения привело к множеству новых социальных практик, о необходимости которых ранее люди даже и не задумывались.

Более того, прогнозирование будущего зачастую чрезмерно сосредоточено на функциональности технологий, игнорируя социально-эмоциональные основы меняющихся обычаев и привычек. То, что потенциально успешная новая технология более функциональна, еще не означает, что она получит широкое распространение, станет модной, а факт обладания ею будет приносить удовольствие. Все это может оказаться правдой применительно к беспилотным автомобилям, привлекающим к себе сегодня так много внимания, прежде всего усилиями самих производителей, но пока остается неясным, какие именно социальные практики станут возможными благодаря им.

Внедрение новых технологий зачастую требует больше времени и встречает более интенсивное сопротивление, чем полагают оптимисты. Дело в том, что польза от новой технологии нередко оказывается более неоднозначной, чем предполагается изначально. Джилз и Смит называют такие новые технологические ниши «обнадеживающими чудовищностями» (Geels and Smit 2000: 879–880). Создатели технологических инноваций часто объявляют новые возможности несомненным прогрессом, пытаясь привлечь внимание, но особенно – финансирование к тому, что на начальном этапе представляет собой весьма ограниченную систему. Перформативное измерение визуальных и других образов привлекательного будущего может играть ключевую роль в создании новых систем. Будущее может рассматриваться в качестве некоего векселя, долгового обязательства, позволяющего подталкивать настоящее в сторону прогресса и вести борьбу с теми, на кого навешивается ярлык «луддиты».

Третий метод прогнозирования будущего состоит в разработке антиутопических образов, задача которых – служить предостережением для живущих в настоящем. Антиутопии позволяют понять, насколько сложен переход обществ к желаемому будущему. Множество блокировок, зависимостей от пройденного пути и непреднамеренных следствий нередко приводят к антиутопическим исходам, причем даже в случаях, когда планируется нечто совершенно иное. Из-за этого сложно избежать «темного» будущего (Beck 2009). Множество антиутопий представлено в публикациях, посвященных разнообразным концепциям будущего, которого многие из нас хотели бы избежать (см. о недавней арт-инсталляции «Мрачный мир»: https://en.wikipedia.org/wiki/Dismaland). Ниже описываются некоторые из наиболее убедительных антиутопий.

Первым вариантом является общий крах общества (см.: Dunn, Cureton, and Pollastri 2014; Kumar 1987). Отличный пример из мира кино – фильм «Безумный Макс 2: Воин дороги», выпущенный вскоре после повышения цен на нефть Организацией стран – экспортеров нефти в 1973 г. (фильм вышел на экраны в 1979 г.). Тогда корпорации и государства предпринимали активные попытки снизить свою зависимость от иностранной нефти. Население же предпринимало отчаянные попытки запастись топливом, которое обеспечивало свободу передвижения на моторизованном транспорте (http://www. couriermail.com.au/business/scientists-warnings-unheeded/sto-ry-e6freqmx-1111112631991). В «Безумном Максе 2» представлена картина мрачного, погрузившегося в нищету общества-антиутопии, столкнувшегося с крахом всех общественных устоев, который вызван жизнью в «мире без бензина». За энергоресурсы ведутся кровавые войны. Власть в этом рухнувшем обществе принадлежит тем, кто освоил новые виды мобильности, включая перелеты на небольшие расстояния (см. также фильм «Безумный Макс: Дорога ярости», 2015).

Второй вариант – это мир существенно возросшего контроля, который можно сравнить с будущим, описанным Оруэллом, с его Старшим Братом и новоязом. В фильме Жан-Люка Годара «Альфавиль» (1965) представлено бездушное общество будущего, где свободная мысль и такие проявления индивидуальности, как любовь, совесть и эмоциональность, находятся под запретом. Населению следует не задавать вопрос «почему», а только говорить «потому что». Проявляющие эмоции граждане обвиняются в нелогичности. Их арестовывают, допрашивают и зачастую казнят. Есть в фильме и параллели с новоязом: в каждом гостиничном номере имеются словари, которые подвергаются постоянной правке по мере того, как из употребления выводятся выражающие эмоции слова. Город Альфавиль предстает бесчеловечной, отчуждающей антиутопией, где жизнь контролируется всемогущим компьютером Alpha-60. В дальнейшем авторы фильмов и литературных произведений еще не раз прибегали к теме обществ контроля, часто описывая отдаленные от центров власти островки свободы.

Третий вариант антиутопий – общества, где жизнь людей атомизирована, что перекликается с тематикой, поднятой Форстером в его повести о всесильной Машине. В качестве примера можно привести фильм 1996 г. «Двенадцать обезьян», действие которого разворачивается в 2035 г. в постапокалиптической Филадельфии. Из-за смертельного, созданного человеком вируса все люди вынуждены жить под землей изолированно друг от друга. На поверхность города почти никто не выходит. Ученым удается разработать устройство для перемещения во времени, и значительную часть фильма мы наблюдаем за преступником, отправленным в прошлое для выполнения опасного задания по сбору информации о вирусе – для того, чтобы с ним наконец можно было справиться. В фильме также показывается, как наличие соответствующих технологий снижает необходимость людей в личном общении друг с другом. Схожая ситуация представлена и в романе «Элементарные частицы» Мишеля Уэльбека, в котором описывается серая повседневность двух сводных братьев, не знающих, что такое любовь (Houellebecq 2000; Уэльбек 2001). В романе делается вывод о том, что в конечном счете люди и представляют собой изолированные друг от друга частицы.

Четвертый вариант – общества, зарегулированные правилами и законами, что ведет к утрате богатства. Данная идея получила развитие в объемном романе Айн Рэнд «Атлант расправил плечи», ставшем одним из ключевых текстов американского неолиберализма (Rand 2007 [1957]; Рэнд 2009). В книге описывается картина общества-антиутопии, сформировавшегося в США, где многие выдающиеся и успешные промышленники вынуждены отказываться от своего состояния и гражданства в ответ на новое агрессивное регулирование. Ключевые отрасли приходят в упадок. Роман ратует за здравый смысл, индивидуализм и капитализм, подвергая критике крах государственного вмешательства в экономику. Рэнд видит в человеке героическое существо, для которого нравственной целью является личное счастье.

В книге проводится ключевое различие между мародерами и остальным населением. При этом мародеры являются сторонниками высоких налогов, сильных профсоюзов, национализации, государственных дотаций, планирования, регулирования и перераспределения.

Пятый вариант – захват власти на земле рукотворными киборгами на фоне постапокалиптических пейзажей пришедшего в упадок города. В фильме «Бегущий по лезвию» (1982), действие которого перенесено в 2019 г. (осталось совсем недолго!), мощные мегакорпорации создают с помощью генетической инженерии внешне не отличимых от людей репликантов. Появляться на Земле репликантам запрещено. Они предназначены для сопряженного с опасностями труда во внеземных колониях. Те из них, кто все же проникает на Землю, подлежат нейтрализации специальными агентами полиции, известными как «бегущие по лезвию». В центре сюжета фильма – группа из четырех отчаявшихся репликантов, бежавших из колоний на Землю. Они пытаются затеряться в Лос-Анджелесе, но по их следам идет один из опытных агентов. Фильм знаменит множеством свойственных антиутопиям мрачных футуристических картин: скученно живущее население, постоянно моросящий дождь, неоновые огни и летающие автомобили (Dunn, Cureton, and Pollastri 2014: 41). Пригородов больше нет, почва разрушена, и миллионы людей отправились колонизировать другие планеты. Те, кто остался на Земле, живут в огромных «вертикальных городах», состоящих из новых зданий высотой в четыреста этажей, строящихся рядом с пришедшими в негодность зданиями более ранних эпох.

Шестой вариант – резкое опустошение Земли: города и деревни почти полностью обезлюдели и пришли в упадок. Зритель испытывает шок, когда известные ему места предстают пустыми. В антиутопиях подобное падение численности населения вызвано смертельными растениями или вирусами, обычно – выведенными частными научными лабораториями. Современная версия истории о Франкенштейне – роман Джона Уиндема «День триффидов» со снятым по нему одноименным сериалом (Wyndham 2008 [1951]; Уиндем 2016) и вышедший на экраны в 2002 г. фильм Дэнни Бойла «28 дней спустя». Отличной от них версией предстает фильм «Водный мир» (1995), действие которого происходит в 2500 г. В результате спровоцированного действиями человечества изменения климата произошло таяние полярных льдов, уровень океанов поднялся на сотни футов, а большая часть суши вместе с цивилизацией оказалась под водой. Людям приходится выживать в условиях водного мира.

Еще одной разновидностью данного направления являются антиутопии, в которых жизнь на Земле оказывается столь невыносимой, что многие видят решение в переселении в космос. В книге Мардж Пирси «Женщина на краю времени» описывается мир, в котором богатая элита проживает на космических платформах, подчинив большую часть населения при помощи психотропных лекарств и осуществляемого хирургическим путем контроля за эмоциональным состоянием (Piercy 1976). Данная идея «спасения в космосе» получила развитие во многих произведениях, где представлена возможность жить в космосе после того, как в результате деятельности человека такая возможность утрачивается на Земле. В фильме «Элизиум: рай не на Земле» (2013) бедняки остаются на Земле, в то время как состоятельное население живет в идеалистических условиях на космической станции «Элизиум» (см. также фильм «Интерстеллар», 2014).

Многие антиутопии представляют собой концепции будущего, которого следует избегать. Они могут служить пугающим предостережением ныне живущим о необходимости изменить направление развития человечества, отказавшись от привычного образа жизни и выбрав иной путь.

Мы уже рассмотрели этапы развития идеи утопии, начиная с «Утопии» Томаса Мора (Kumar 1987; Levitas 2013). На создание утопических образов обществ будущего было потрачено немало усилий. Согласно Зигмунту Бауману, способность думать о будущем высвобождает, позволяя людям справиться с доминированием того, что является рутинным и привычным в настоящий момент (Bauman 1976). В частности, «утопия как метод» вдыхает новую жизнь в настоящее. Бауман утверждает, что «наличие утопии, способность думать об альтернативах гноящимся проблемам сегодняшнего дня можно, таким образом, считать необходимым условием исторических перемен» (Bauman 1976: 13; Levitas 2013). Бауман определяет данный процесс термином «активная утопия»: рассматриваемая версия утопии никогда не может быть полностью реализована, и тем не менее она вписывается в границы возможного. Согласно Реймонду Уильямсу, утопии «формируют желание»: «Воображение подстегивает нас чувствовать и думать иным образом» (Williams 1983: 13; Bauman 1976; Pinder 2015).

В своем важном социологическом исследовании множества существующих утопий Эрик Олин Райт утверждает, что людям следует «не только думать о таких утопиях, которые можно было бы реализовать, но и способствовать их реализации» (Wright 2010: 373). Анри Лефевр говорит о чем-то похожем, делая акцент на экспериментах и изобретениях, связанных с урбанистическими преобразованиями 1960–1970-х гг. В последующих главах будут рассмотрены различные варианты реальных утопий, где стремление «сделать завтра возможным то, что невозможно сегодня» служит одним из ключевых лейтмотивов социальных наук и социальной политики (Lefebvre 1976: 36). По мнению Дэвида Пайндера, утопическая мысль выполняет важную задачу «воссоздания возможного» (Pinder 2015: 32); подобное воссоздание возможного реализовано применительно к развитию утопической концепции города без машин, о чем пойдет речь в главе 8.

Одним из свежих примеров утопии как метода может служить роман «Вести из Гардении» Роберта Луэллина (Llewellyn 2013), вдохновившегося трудом Уильяма Морриса «Вести ниоткуда». У данного произведения есть подзаголовок: «Мир, в котором мы наконец все исправили». Действие книги происходит в 2211 г., куда главный персонаж, Гэвин, случайно прибывает в результате путешествия во времени. Он попадает в утопическое будущее, где многие люди проживают в небольших коммунах. В этой утопии люди живут очень долго, питаясь исключительно высококачественными фруктами и овощами. Здесь нет ни промышленности, ни городов, ни правительства. Каждая коммуна полностью обеспечивает себя всем необходимым. Здесь почти нет неравенства, преступлений и тюрем. Численность населения значительно ниже сегодняшнего. Жители будущего рассматривают себя, главным образом, в качестве «садоводов»: Гэвин попадает в местность, называемую Гарденией (от англ. garden – сад). Как именно родилась эта утопия?

В романе Луэллина читатель узнает, что в середине 2050-х гг. случилось множество войн, в результате чего произошел крах систем, включая систему доставки нефти и прочих материалов, необходимых для промышленного производства. Три сверхмощные корпорации (Газпром, Saudi Aramco и Google) затеяли друг против друга войну, что вылилось в многолетние конфликты и проблемы, включая то, что он называет российско-китайскими войнами за энергоресурсы. В этот период произошло повышение уровня вод Мирового океана, и Лондон превратился в огромное обезлюдевшее озеро.

Впоследствии произошло зарождение множества небольших коммун. Они не зависели от традиционных энергосетей и сами производили электроэнергию, которая была теперь почти бесплатной и больше не основывалась на ископаемом топливе. Энергия эта поступала ее потребителям через систему, получившую название «неэкон» (в противопоставление «экономике»): «Мы возделываем всю страну, приглядываем за ней, ничего не растрачиваем впустую, ничего не запасаем, ничего не отбираем у тех, кто живет хуже нас» (Llewellyn 2013: 63). Это общество построено на новых технологиях. Любопытно, что старшие критикуют младших за то, что те не приобретают навыки и знания, необходимые для разработки новых источников энергии, призванных сменить выработавшие свой ресурс.

Один из упреков, предъявляемых таким утопическим образам, состоит в том, что они редко предлагают конкретные меры, способные привести сегодняшние общества к утопическому будущему. Поэтому хотя в романе «Вести из Гардении» мир будущего описывается достаточно подробно, в нем практически отсутствует анализ той констелляции общественных сил, которая потребовалась бы для реализации столь коренных преобразований. Использование в книге периода «темных веков» представляет собой достаточно ограниченный анализ событий и процессов, которые должны были бы произойти, чтобы современные общества превратились из того, чем являются сегодня, в описываемую утопию.

В литературе, на телевидении, в мире киноиндустрии и даже в Disneyworld и прочих тематических парках получили развитие и другие сюжеты утопического будущего. В 2015 г. на экраны вышел фильм «Земля будущего» производства Walt Disney Pictures, представляющий собой киноутопию, идеи для которой были почерпнуты в том числе и из сюжетов, представленных на одноименных площадках тематических парков, которые принадлежат Walt Disney Company. Компания даже построила во Флориде город-утопию, получивший название Celebration, хотя идея подвергается критике как скорее антиутопическая, чем наоборот (http://www.theguardian.com/film/2015/may/21/tomorrow-land-disney-strange-utopia-shaped-world-tomorrow).

Мы еще вернемся к рассмотрению утопий в части III, где нам предстоит ознакомиться с важнейшей ролью, которую они способны играть, помогая нам представлять себе, прогнозировать и воплощать то, что сегодня кажется столь сложным для реализации.

Пятый метод прогнозирования будущего заключается в экстраполировании элементов настоящего. Среди ранних примеров подобных попыток можно назвать оценку, данную Максом Вебером «железной клетке» бюрократии, прогнозирование Эмилем Дюркгеймом распространения в будущем аномии, или отказа от свойственных современному обществу норм, и высказанные Георгом Зиммелем предположения о том, что жизнь в крупных городах будет требовать развития систем, позволяющих человеку соблюдать пунктуальность, а также приведет к распространению безразличия.

Один из более поздних примеров экстраполирования в рамках социальных наук – теория модернизации, получившая развитие в 1960–1970-е гг. Согласно этой теории, развитие современных обществ должно идти одним и тем же путем. Если то или иное общество приняло западную систему образования, идею свободных рынков, западные ценности и политическую систему, то оно должно было прийти к современности, которая рассматривалась на тот момент как лучшая из всех возможных форм общества. Это имело далеко идущие последствия: так, Всемирный банк и МВФ приняли концепцию в качестве руководства к действию и принялись «модернизировать» общества на практике. Однако Арджун Аппадураи приводит множество примеров наблюдаемой эмпирически несостоятельности подобных экстраполяций настоящего на единственный вариант будущего, связывая это с концептуальной слабостью теории модернизации (Appadurai 2013: 218–220).

Последние попытки экстраполирования стали гораздо более техническими, нередко с использованием данных временных рядов из недавнего прошлого, чтобы «заглянуть» в будущее (Son 2015: 128). Прогнозирование при этом обычно основывается на инерционном сценарии, а главным вопросом является возможное появление новой технологии и последствия этого для будущего. При подобном прогнозировании один из элементов настоящего рассматривается в качестве ключевого механизма, указывающего на то, как жизни людей могут предсказуемо разворачиваться в будущем.

Однако многие подобные экстраполяции оказываются ошибочными, например многочисленные экстраполяции, выполненные в 1970 г., а также незадолго до и сразу же после этой даты (https://www.aei.org/publication/18-specta-cularly-wrong-apocalyptic-predictions-made-around-the-time-of-the-first-earth-day-in-1970-expect-more-this-year). Особые же трудности при проведении подобных экстраполяций касаются двух проблем, связанных с факторами, которые часто определяются как движущие силы перемен. Во-первых, подобные экстраполяции зачастую основаны на ограниченном понимании долговременных взаимоотношений предопределенности, свойственных прошлому, но избавиться от данной ограниченности чрезвычайно трудно. Значимость прошлого отлично продемонстрирована в работе Чарльза Тилли «Принуждение, капитал и европейские государства» (Tilly 1992; Тилли 2009; см. также: Morris 2011; Моррис 2016). Тилли исследует тысячелетний период истории, демонстрируя, как многообразное прошлое неразрывно взаимосвязано с развитием возможного будущего. Вывод, к которому он приходит, заключается в том, что движущие силы грядущих перемен следует искать в понимании того влияния, которым наделено долгосрочное прошлое. Или, как точно подметил в 1936 г. Кейнс: «Трудности не в новых идеях, а в освобождении от старых» (Keynes 1936: viii; Кейнс 2007: 41).

Во-вторых, в подобных экстраполяциях не всегда учитываются ключевые изменения в отношениях между элементами или компонентами в ближайшем будущем и то, каким образом это может нарушить линейные экстраполяции. Таким образом, экстраполяции не учитывают возможные очень сильные нелинейные изменения, особенно такие, которые возникают в результате непредсказуемых событий чрезвычайного характера. Подобные события могут провоцировать реверсивное развитие, резкие нарушения или наступление переломных моментов в развитии социетальных процессов, о которых говорилось в главе 4.

Последний, в каком-то смысле наиболее значимый метод – это так называемое сценарное планирование. Эта техника используется многими ведущими компаниями мира с момента ее разработки корпорациями RAND и Shell в конце 1960-х – начале 1970-х гг. (Hiltunen 2013; Son 2015: 127; Turner 2006: 186–189). Сценарное планирование заключается в определении характеристик экономики или общества на следующий год с учетом известных тенденций, основных источников перемен и вероятных закономерностей экономической и социальной жизни. Такие сценарии обычно отличаются достаточной подробностью, а для удобства желающих разобраться в их параметрах и потенциале сопровождаются рисунками, фотографиями и краткими экскурсами. Разработчики сценариев описывают события и процессы, которые должны будут произойти, чтобы описанный сценарий осуществился к заданному времени. С помощью ретрополяции, часто используемой в работе над сценарием, постоянно предпринимаются попытки определить условия и события, которые должны произойти для того, чтобы соответствующий сценарий реализовался.

Иногда может быть предложен целый ряд сценариев (о восьми сценариях развития малого бизнеса см.: Atherton 2005). В таком случае их разработка часто проводится с использованием четырехклеточных таблиц (о будущем в свете проблемы изменения климата см.: Hunt et al. 2012). В ходе исследования, которое будет подробно рассмотрено в главе 7, были разработаны четыре сценария, предназначенных для их анализа на семинаре и касающиеся возможного будущего 3D-печати. Посредством ретрополяции специалистами была определена вероятность различных событий, связанных с тем или иным сценарием, и на основании этого сделан вывод о том, какой именно вариант будущего был наиболее вероятным. Если рассматриваемые события, скорее всего, произойдут, то это сделает конкретный сценарий вероятным, а не просто возможным. Для обеспечения его реализации, чтобы избежать наступления менее желательного будущего, могут быть предложены определенные меры.

Интересным примером сценарного планирования является книга Джонатона Порритта «Мир, который мы создали» (Porritt 2013). Она представляет собой подробный и содержательный анализ ключевых событий и изменений, которые должны произойти для того, чтобы реализовался предложенный динамический сценарий на период до 2050 г. Согласно сюжету, ретрополяция проводится в 2050 г. с подробным описанием того, что произошло в течение нескольких предшествующих десятилетий. О событиях этого периода рассказывается так, как их видит учитель истории Алекс, рожденный в 2000 г. Текст представляет собой любопытное смешение фактов и выдумки с описанием пятидесяти событий из предшествующих десятилетий. В книге множество иллюстраций – фотографий и рисунков из «будущего». Она содержит некий призыв к активному строительству экологически безопасного мира. Из рассказа Алекса следует, что к 2050 г. 90 % энергии производится с помощью возобновляемых ресурсов, прежде всего – излучения солнца, промышленные отрасли претерпели преобразования благодаря нанотехнологиям, биомиметике и 3D-печати, индивидуальная геномика позволяет каждому человеку решать связанные со здоровьем проблемы и жить дольше, главным же для людей является счастье, а не богатство, при этом социальное неравенство значительно нивелировано. Таким образом, предложенная версия будущего имеет много общего с различными особенностями, которые будут рассмотрены в следующих главах.

Книга начинается с любопытного графика, представляющего те многочисленные события, которые произошли на пути к миру, в создании которого к 2050 г. приняли участие все жители Земли, а также реализованные к тому времени технологии. Порритт предлагает утопическую концепцию будущего, «для осуществления которой у нас уже есть все – или почти все – необходимое в технологическом плане» (Porritt 2013: 275). Он выступает за «энергичный, динамичный, рискованный, движимый инновациями переход», основанный на серии шагов-преобразований (Porritt 2013: 276). Особенно важным здесь оказывается развитие того, что он называет глобальной эмпатией, противопоставляемой войне всех против всех. Данная задача упрощается благодаря наличию двух технологий, интернету и солнечной энергии, в отношении которых существует низкая вероятность того, что они станут частной собственностью корпораций (о глобальной эмпатии см.: Rifkin 2009). Солнечная энергия описывается в качестве «величайшего технологического уравнителя в истории человечества» и используется практически повсеместно с произошедшим в течение XXI столетия падением стоимости ее производства (Porritt 2013: 269).

Согласно Порритту, путь к этому миру вовсе не был гладким. Предлагаемая им ретрополяция интересна описанием многих потенциальных неудач и катастрофических событий, случившихся на этом пути. В разные периоды в числе этих событий были беспорядки на Ближнем Востоке, вызванные нехваткой воды в регионе, прохождение пика добычи нефти, кибертерроризм, целью которого оказались прежде всего ядерные электростанции, ураганы, масштабные наводнения и голод, климатические бедствия, падение производства мяса и массовые протесты со стороны движения «Хватит! Манифест для завтрашнего дня».

При этом Порритт описывает и то, как многие из данных событий были использованы в качестве предлогов для осуществления технологического прогресса общества и разрешения кризиса посредством нововведений – все это представлено достаточно подробно с применением иллюстраций. Порритт рассматривает кризис как основу для обновления, прежде всего обновления, организуемого с помощью «всемирного кооперативного движения» применительно к рынкам финансов и капитала. Среди мер обновления называются модернизация старых городов, строительство новых экогородов, развитие сообществ для совместного проживания, коммунальное ведение сельского хозяйства и «виртуальные путешествия» (об устройстве городов см.: Porritt 2013: 128–129).

Порритт предлагает подробный анализ грядущих десятилетий, а также масштабное описание того, как людям удалось оттащить мир «от края пропасти». Для этого автору потребовалось произвести сложную ретрополяцию с позиций более совершенного мира и показать множество разнообразных событий, которые прочие авторы описали бы как катастрофы. Для Порритта и его альтер эго, Алекса Маккея, мир действительно может быть лучшим, более справедливым и счастливым местом, но добиться этого можно лишь посредством общественного движения, огромной армии «молодежи, неправительственных организаций, лидеров делового сообщества, предпринимателей и ученых, желающих изменить положение вещей» (Porritt 2013: 6).

Эта книга представляет собой уникальную по своей подробности ретрополяцию сточки зрения достаточно хорошо описанного варианта желаемого будущего; в ней детально изложены системные преобразования, которые должны произойти, чтобы к 2050 г. мы могли оказаться в «Мире, который мы создали». В нижеследующих главах я приведу ряд параллельных сценариев применительно к мировой промышленности, городской мобильности и климатическим изменениям.

Подход с позиций теории сложных систем сделал возможным разработку шести методов прогнозирования будущего, описанных в этой части книги. Представленные в этой главе методы включают извлечение уроков из прошлого, изучение «несостоявшихся» вариантов будущего, рассмотрение версий антиутопического и утопического характера, экстраполирование и сценарное планирование/ретрополяцию.

Данные варианты будущего разрабатываются прежде всего с помощью таких из представленных в данной главе методов, как рассмотрение утопических концепций и сценарное планирование. Оба этих метода предпринимают попытки спрогнозировать будущее с позиций теории сложных систем, изложенной в главе 2. В части III представлены различные формы разработки будущего с использованием рассмотренных здесь методов. В главе 7 мы поговорим о будущем промышленного производства и преобразованных системах, в рамках которых происходит физическое или цифровое передвижение изделий или данных от производителей к потребителям. В главе 8 рассматривается проблема городов и вероятность замены автомобиля в городах будущего альтернативными системами передвижения, которые придут на смену автомобильной. В главе 9 будут представлены версии будущего, связанные с изменениями климата, и соответствующие методологические сложности. В ней будет рассказано о том, почему потенциальные изменения климата являются самым значимым вопросом современного осмысления будущего, прежде всего – когда речь идет о низкоуглеродных системах, требующих немедленного развития.

Особое внимание мне хотелось бы уделить будущему социоматериальной ниши, широко известной как 3D-печать. 3D-принтеры делают возможной печать трехмерных объектов, а не только двухмерных текстов и иллюстраций, к которым мы привыкли за последние четверть века. Согласно данным, зарегистрированным Google, примерно с 2010 г. наблюдается экспоненциальный рост масштабов 3D-печати. Этот рост поразителен, поскольку основополагающие патенты, используемые в 3D-печати, восходят еще к 1980–1990-м гг. (Birtchnell and Urry 2013a; Birtchnell, Viry, and Urry 2013: 64).

При 3D-печати происходит преобразование цифровой информации в физические атомы, что размывает границы между идеями и объектами. Виртуальные компоненты данных находят свое физическое выражение в атомах, и в теории подобное производство может быть организовано где угодно (Gershenfeld 2007). Рассуждая о 3D-печати, журналисты издания The Economist говорят о возможной «третьей промышленной революции», в которой объединятся «умные» материалы, 3D-принтеры и сетевые технологии (см.: Anderson 2012). Цифровыми файлами можно было бы делиться или продавать их в интернете, а для печати объектов достаточно было бы нажать одну кнопку.

В этой потенциальной революции производство стало бы более локализованным. Ключевое значение здесь имеет то, что пользователь сможет самостоятельно или с помощью находящихся поблизости пунктов печати осуществлять печать объектов из стандартных расходных материалов почти так же, как фотокопировальный аппарат или бумажный принтер используют чернила и бумагу для создания изображений и текста. И следует ожидать, что совершенствование 3D-печати будет осуществляться силами тех же социальных сетей, которые развивали основные составляющие второй промышленной революции (компьютеры, программное обеспечение и интернет) и объединяют энтузиастов-любителей, предпринимателей, венчурных инвесторов, ученых и политиков (см. соответствующую информацию на сайте правительства Великобритании: https://www.gov.uk/government/publications/future-of-manufacturing).

Существует несколько разновидностей 3D-принтеров, но все они преобразуют расходные материалы в трехмерные объекты. Основное отличие между ними заключается в том, как именно производится наложение микромиллиметровых слоев один на другой. По мере их наложения и происходит печать или изготовление объектов, например производимых на заказ велогоночных шлемов, отличающихся высокими показателями прочности. Каждый слой, по сути, представляет собой цифровой срез, воспроизводимый посредством компьютерного дизайна. Каждый новый слой толщиной лишь в долю миллиметра добавляется к предыдущему до полной печати или «производства» объекта. В качестве расходных материалов для недорогих принтеров используется пластик, нагреваемый до жидкого состояния, позволяющего производить его экструдирование. В более дорогих принтерах используются связующие вещества и порошковые материалы, лазеры и электронные лучи, а также прочие виды разнообразных расходных материалов, включая смолы, нейлон, пластик, стекло, углероды, титан и нержавеющую сталь. Устройства последнего поколения позволяют смешивать целый ряд материалов в рамках одной печати.

3D-печать объектов изначально была разработана для оперативного изготовления прототипов в преддверии массового производства «реальных» изделий. По мере развития системы стало ясно, что с ее помощью можно изготавливать гораздо более сложные по форме объекты с применением большего числа материалов (Kross 2011). Среди изделий, которые уже сегодня можно «печатать», – медицинские имплантаты, компоненты автомобилей, украшения, шоколад, точно подходящие под ногу футбольные бутсы, а также изделия, изготавливаемые по персональным заказам, игрушки, копии предметов, модели, протезы конечностей, музыкальные инструменты, одежда, мебель, светильники, запчасти для болидов Формулы-1, компоненты для самолетов, перчатки из нержавеющей стали, велошлемы, коронки зубов и выполненные по индивидуальным заказам чехлы для телефонов. Специалисты уже ведут речь о возможности печати целых крыльев для самолетов, электромобилей и даже зданий, что должно стать возможным благодаря планируемой модернизации принтеров. Многие из моделей, предназначенных для 3D-печати, внешне напоминают объекты органической природы, а некоторые из них являются прямыми цифровыми заимствованиями существующих в природе форм.

В будущем возможно появление машин, которые будут осуществлять печать с одновременным применением разных материалов; речь идет о печати активных систем, таких как батареи, микросхемы, исполнительные устройства и машины сборного типа, инфраструктурной печати зданий, крупных сооружений и автомобилей, а также о печати на месте, осуществляемой внутри тела, в космосе, океанских глубинах и даже во время движения или функционирования того или иного устройства. Возможности 3D-печати позволяют изготавливать модели органов и протезов конечностей, а со временем нельзя исключать и появления печати органов, таких как зубы и кровеносные сосуды, производимой с помощью стволовых клеток и иных видов органической материи (Clarke 2011; Gore 2013: 241–243; Moskvitch 2011). Таким образом, в настоящее время происходит стремительное расширение гаммы материалов, которые могут быть использованы для 3D-печати (Silverman 2012). Более того, 3D-печать позволяет изготавливать объекты сложных геометрических форм, добиться чего с помощью других видов производства невозможно. Благодаря различным пакетам программного обеспечения и информации из отрытых источников можно производить печать весьма сложных объектов и изделий на заказ.

Технологии 3D-печати иногда называют аддитивным производством в противоположность большинству привычных субтрактивных процессов, предусматривающих резку, сверление или дробление дерева, металла и других материалов. Субтрактивное производство имеет множество недостатков, включая большие объемы отходов. Вместо субтракции, или удаления, большого количества материалов посредством механической обработки, резки, прессования или штамповки аддитивное производство основано на получении трехмерных твердых объектов из цифрового файла посредством их формирования слой за слоем (Hopkinson, Hague, and Dickens 2006).

Эта потенциальная производственная революция имеет множество последствий для экономики и общества будущего. 3D-принтеры могут получить такое же распространение, что и сетевые компьютеры. Это приведет к огромному снижению мировых масштабов транспортировки объектов. Подобная «печать», или «аддитивное производство», сделает возможным производство объектов рядом с потребителем, а в ряде случаев – и непосредственно им самим. В данной главе будут рассмотрены последствия того, что может стать новой системой производства, способной возникнуть «после заводов и фабрик» (Fox 2010).

Ниже мною представлены некоторые из новых возможностей 3D-печати, о которых высказываются изобретатели и аналитики. В книге «Фаб: грядущая революция вашего компьютера – от персональных компьютеров к персональному производству» Нил Гершенфелд говорит о персональном производстве с помощью вошедших в каждый дом компьютеров, открытого программного обеспечения и возможного слияния цифрового и материального миров (Gershenfeld 2007; Day 2011). Персональное производство являет собой «передовой пример» того, как цифровые ресурсы и технологии проникают в нашу физическую среду. Изменения эти являются результатом деятельности не только крупных корпораций, но и местных предприятий и осуществляются посредством «материализации цифровой информации» (Ratto and Ree 2010).

Предлагаемые через интернет цифровые технологии способны были бы играть центральную роль в глобальных сетях передаваемых и загружаемых файлов с параметрами моделей и концепций, которые можно было бы затем производить или печатать с помощью переносных компьютеров практически где угодно и из чего угодно. Таким образом, это было бы не массовое, а индивидуальное производство на основе передаваемых по сети цифровых данных, преобразуемых в атомы с помощью компьютеров и управляемых компьютерами интерфейсов. Игроки на этом рынке включают целый ряд поставщиков 3D-принтеров, от небольших стартапов, таких как Makerbot, до крупных специализированных производителей, например Z Corporation. Кроме того, производители традиционных принтеров (например, HP) также занимаются инвестированием в исследования и разработки в этой сфере и продажей продукции благодаря сотрудничеству с более мелкими компаниями (например, Stratasys) – речь здесь идет о всей гамме индивидуальных и промышленных 3D-принтеров (Shankland 2010).

Мы также можем прогнозировать, что люди будут не столько покупать изделия, сколько оплачивать доступ к лицензиям на производство или загрузку параметров изделий или приобретение таких лицензий. Это станет одной из составляющих «экономики доступа», противопоставляемой «экономике владения» и развивающейся вместе с цифровым «интернетом вещей» (о доступе см.: Rifkin 2000). В настоящее время уже существуют открытые базы моделей и параметров, доступных для загрузки через интернет.

Особую роль в данной сфере играют разработчики открытого программного обеспечения. Эдриан Боуйер, изобретатель оригинального самовоспроизводящегося принтера RepRap, поясняет важность открытых источников: «Его конструкция позволяет ему копировать себя, потому что именно это – самый эффективный путь наполнить мир подобными устройствами» (цит. по: Stemp-Morlock 2010: 1). Благодаря самовоспроизводству RepRap «перепрыгивает» фазу постепенного развития и введения в оборот новой технологии, чем вмешивается в деятельность производителей подобных устройств, как крупных, так и нишевых, позволяя мелким пользователям, включая школы и местные организации, и просто частным лицам приобретать данную технологию, использование которой требует лишь сборки принтера и покупки расходных материалов и прочих компонентов. Одним из главных факторов роста числа домашних и офисных 3D-принтеров является наличие «открытых» моделей данных устройств, приобретаемых в виде наборов, которые могут быть самостоятельно собраны пользователем, и печатающих или воспроизводящих 3D-принтеры для других пользователей. Самовоспроизведение означает, что, как только будет приобретен один принтер, каких-либо ограничений на дальнейшее число принтеров, которые могут быть произведены с его помощью, не существует. Боуйер, являющийся одним из пионеров 3D-печати с открытым исходным кодом, обращает внимание на схожесть ситуации с ранним этапом компьютерной революции, когда любители сами собирали свои компьютеры из приобретаемых компонентов.

3D-печать может привести к зарождению децентрализованной, местной системы производства, основанной на изменениях в практиках потребителей, все чаще обращающихся к поиску информации и приобретению товаров в Сети. Вполне возможно, что через пару десятилетий нынешние промышленные центры, для которых характерна низкая стоимость производства, утратят свое сравнительное преимущество в производстве изделий. Основанная на цифровых технологиях 3D-печать сделает ненужной перевозку многих промышленных изделий, а возможно, даже приведет к исчезновению логистики или ее превращению в «экономику материалов», основанную на стандартизованных цепочках поставок расходных материалов для принтеров. Перемещение цифровых объектов может осуществляться почти бесплатно, хотя необходимо учитывать тот факт, что нефть служит основой множества расходных материалов, используемых при 3D-печати.

Один из главных недостатков сегодняшних интернет-магазинов и поставщиков заключается в том, что покупателям приходится ждать доставки, обычно осуществляемой через традиционные почтовые системы, то есть они не в состоянии потрогать заказ или испытать его функциональность до непосредственного приобретения товара. Таким образом, персональное производство способно было бы заменить или увеличить изготовление многих потребительских товаров благодаря таким инновациям, как печать сверхтонких слоев и появление устройств, предлагающих печать с использованием сразу нескольких материалов. Самые передовые на сегодняшний день устройства позволяют осуществлять печать из стали и титана, и с их помощью производились готовые детали для болидов Формулы-1, мотоциклов и самолетов.

Изделия более не будут зависеть от факторов, связанных с их доставкой: цифровые модели, созданные любым человеком, окажутся доступными для использования и смогут вызывать широкий интерес или же останутся невостребованными – в зависимости от качества их разработки. Набор изделий более не будет диктоваться промышленный элитой, а энергия не будет расходоваться на поставку физических объектов на рынок посредством дорогостоящих транспортных каналов. Передача людям контроля над тем, что они могут производить, означает, что они будут в состоянии получать желаемое, а благодаря коллективным усилиям предлагаемые модели будут быстро совершенствоваться (Sells 2009: 173).

Независимо от того, какая именно технология 3D-печати возобладает, остается вопрос сырья и расходных материалов для подобных принтеров, их производства и перевозки. На настоящий момент список проверенных в работе расходных материалов включает в себя нейлон, пластик, смолу, углероды, стекло, нержавеющую сталь, песчаник и титан. Вполне вероятно, что в качестве расходных материалов будут использованы многие другие виды сырья и существующую инфраструктуру придется модернизировать, хотя во многих случаях сырье можно было бы перерабатывать на местных предприятиях, предназначенных для его очистки. По мере того как поставщики для розничных точек торговли и рынки будут переключаться с создания, хранения и продажи множества промышленных товаров на работу с расходными материалами, может возникнуть сырьевая лихорадка, связанная с конкурентной борьбой компаний в сфере их производства и продажи. Вполне возможно, что корпорации примут на вооружение бизнес-модели, которые позволят им производить смолу, пластик, металлы, нейлон и даже пищевые продукты и контролировать их продажу. При этом данные материалы вполне могли бы предлагаться в стандартных картриджах, возможно, схожих – хотя и больших по размеру – с теми, что используются в сегодняшних струйных принтерах.

Одно из значимых направлений в этой области – обеспечение замкнутого цикла: сломанные или ненужные изделия, созданные с помощью 3D-печати, утилизуются промышленным способом и превращаются в расходные материалы. Специалисты McKinsey & Company и яхтсменка Эллен Макартур высказываются в поддержку 3D-печати в своем докладе о возможностях «экономики замкнутого цикла», который был представлен в 2012 г. на Всемирном экономическом форуме в Давосе (Ellen MacArthur Foundation 2012). Дэвид Флэндерс, поборник технологического развития и блоггер из Лондона, поясняет идею следующим образом: «Представьте себе, что я распечатал пару ботинок для вашего ребенка. Ваш ребенок растет – как и любой другой. Вы берете эти ботинки и пропускаете их через шредер, а шредер превращает их в пластик» (цит. по: BBC News 2010; Ricca-Smith 2011). На настоящий момент уже существуют предпосылки для переработки материалов и печати для личного пользования в домашних условиях. Сегодня порошки и прочие композитные расходные материалы производятся из переработанной стекольной муки и запатентованных смол; ряд компаний, например Z Corporation, производят для своих принтеров собственные расходные материалы в виде «безопасного, экологически чистого» порошка. Одно из решений, которое позволяет нам идти в направлении создания экономики замкнутого цикла, – использование устройства, известного как «рециклбот» и предназначенного для переработки ненужного пластика, включая изготовленные с помощью 3D-печати объекты, в расходные материалы, которые затем могут быть применены для печати новых изделий в домашних условиях. Это устройство подходит для использования 3D-принтерами марки Makerbot (Peels 2011).

Как уже отмечалось, технологии и практики персональной печати изделий могут подорвать существующие системы потребления, производства и перевозки товаров, вызвав каскадные последствия в цепочках поставок во всем мире. Скотт Саммит, один из основателей калифорнийской компании Bespoke, занимающейся проектированием и 3D-печатью изделий на заказ, отмечает: «Никакого смысла организовывать производства за рубежом нет. Здесь нас ждут одни только транспортные расходы» (цит. по: Vance 2010: 2). Компании на протяжении уже долгого времени пытаются сократить затраты, используя меньше материалов. Некоторые видят в данной практике последствия наложения таких факторов, как открытое программное обеспечение, увеличение доступа населения к интернету и расширение пропускной способности интернет-каналов, широкое распространение принтеров и практики покупки товаров в Сети.

В интервью телерадиовещательной корпорации BBC один из специалистов утверждает, что «целым предприятиям, построенным на создании и производстве одного изделия и его доставке во все точки мира, вдруг приходится перестраиваться, поскольку выясняется, что выполняемая ими в экономике роль оказывается не такой уж и центральной» (Sieberg 2010). Гораздо менее понятно, зачем компании заказывать срочную доставку самолетом необходимой запчасти из-за границы, если ее можно произвести с помощью 3D-печати когда и где угодно.

Ключевое значение здесь имеет возможность производства изделий в районе проживания потребителя или – при наличии у него соответствующего принтера – им самим. Местные пункты 3D-печати могли бы располагаться как в центральных районах городов, так и в складских помещениях или торговых центрах. Необходимо отметить, что некоторые устройства способны сканировать объекты и печатать их копии, что позволяет добиться значительного сокращения расходов. По словам вице-президента компании Autodesk Джеффа Ковальски: «Производство, скорее всего, станет более локализованным. Мы уже не будем перевозить огромные объемы сырья по всему миру, изготавливать товары в регионах с дешевой рабочей силой и везти их обратно. Если производство какого-либо изделия почти ничего не стоит и, что еще важнее, выполнение технически сложных задач не требует никаких затрат, то это изделие можно изготавливать и на месте» (цит. по: Karlgaard 2011: 1).

Все это должно сделать возможной печать по требованию или даже печать по потребности вместо традиционной системы заказа, складирования, доставки и обеспечения. Кроме того, распространенные сегодня практики в моде, хобби и занятиях, связанных с персонализацией, ремонтом и кастомизацией, могут увеличиться в масштабах, заняв одно из центральных мест в розничной торговле и досуге. При наличии неограниченной пропускной способности и нулевого периода ожидания в Сети традиционная модель торговли может оказаться «перевернутой с ног на голову»: «разработкой изделий для 3D-печати», осуществляемой в развитых странах, будут заниматься «ремесленники» из развивающихся стран, что приведет к преобразованию нынешних ремесленных производственно-сбытовых цепочек (Bell and Walker 2011: 532).

Таким образом, мы можем рассматривать 3D-печать в качестве одного из аспектов более широкого технологического процесса, в рамках которого цифровая информация находит материальное выражение и благодаря «ремеслам будущего» наделяет пользователей новыми возможностями. Часть этого процесса – создание новых моделей изделий, состоящих из отдельных блоков, которые могут быть самостоятельно собраны пользователями подобно тому, как они сами могут собирать мебель IKEA (www.itproportal.com/2011/7/25/ objet-demonstrates-ready-use-3d-printing).

Новые или видоизмененные практики, возникающие в связи с 3D-печатью на дому или у местных поставщиков данной услуги, могут рассматриваться и в качестве одного из аспектов самообеспеченности или даже переходного состояния. «Города переходной модели», такие как британский город Тотнес, ставят перед собой задачу развития местных общин при поддержке местных производителей, точечных дотаций и ремесел, а также альтернативных форм обмена, включая бартер (Hopkins 2011). Желание со стороны городов переходной модели обеспечить себя собственными квалифицированными кадрами и продукцией основано на отказе от длинной производственно-транспортной цепочки, свойственной современной социоматериальной системе. 3D-печать может стать серьезным подспорьем в расширении местных производств, самообеспеченности и использовании возобновляемых источников энергии.

Наконец, важно отметить, что с 3D-печатью связано большее число вопросов, касающихся авторских прав и прав собственности (см.: Weinberg 2013). Некоторые критики усматривают аналогии между 3D-печатью и пиринговой файлообменной сетью Napster, позволявшей нелегально скачивать музыкальные файлы, защищенные авторскими правами. Перед информационной экономикой, построенной на продаже цифровых моделей, а не продуктов, стоит много проблем. Среди прочего пока остается неясным, как цифровые технологии защиты авторских прав, используемые в настоящее время в музыкальных файлах, могут быть применены к моделям, которые можно легко видоизменить и переработать.

Кроме того, некоторые напечатанные объекты затем могут быть использованы для совершения преступлений, и это тоже представляет проблему. Так, 3D-печать позволяет на основе фотографии изготовить ключи для доступа в закрытые помещения (www.independent.co.uk/life-style/gadgets-and-tech/news/the-3dprinted-key-that-can-unlock-anything-9701203.html). 3D-принтеры могут быть использованы кем угодно, в том числе детьми и подростками, для печати таких нелегальных изделий, как оружие или контрафактная продукция.

Кроме того, 3D-печать может привести к фальсификации объектов культурного значения благодаря производству безупречных копий на основе трехмерного сканирования оригиналов или доступности оригинальных чертежей и моделей. Истон подчеркивает важность «экономики доверия»: организации и лица, инвестирующие в ценные объекты, могут утратить доверие потребителей, если соответствующие объекты будут воспроизводиться бесконечно (Easton 2011).

В следующем разделе я рассмотрю возможные пути развития в этом направлении. Необходимо отметить, что общественные науки пока уделяют очень мало внимания последствиям развития 3D-печати, хотя оно может иметь множество самых разнообразных последствий для моделей социального будущего (Gore 2013).

Футуролог Брайан Джонсон, сотрудник компании Intel, предложил использовать научную фантастику в качестве одного из методов исследования будущего. Он утверждает, что прогнозирование будущего сегодняшних технологических новинок – это одна из главных задач для компаний, где конечные версии продуктов появляются через много лет после получения ими патентов, создания прототипов и проведения обстоятельных испытаний (Johnson 2011: 31). Джонсон видит в прототипах, описываемых в произведениях научной фантастики, новый инструмент прогнозирования. «Прототипом» в данном контексте выступает «рассказ о каком-либо изделии или его художественное описание» (Johnson 2011: 12).

Научная фантастика – это не только ресурс, который можно использовать для прогнозирования будущих миров, но и метод создания сценариев посредством проработки действующих лиц, сюжетов и повествований: «Истории эти посвящены не столько технологиям, мегатенденциям и предсказаниям», сколько «будущему людей» (Johnson 2011: 5).

О пользе научной фантастики для прогнозирования будущего говорят и другие авторы (см.: Birtchnell and Urry 2013b; Collie 2011). Кроме того, есть важные примеры влияния научной фантастики на самих ученых. Во многих случаях авторы произведений научной фантастики используют результаты научных исследований, но, в отличие от ученых, рассматривают их под более широким углом, а также размышляют о социальных последствиях инноваций (McCurdy 2011: 15; Verne 2005).

Теперь мы рассмотрим четыре подробных сценария будущего промышленного производства, основываясь на публикациях в СМИ, сообщениях в социальных сетях, произведениях научной фантастики, выступлениях специалистов на конференциях, докладах, интервью и мнениях ученых (Birtchnell and Urry 2013b). Здесь просматриваются две оси прогнозирования. Первая касается оценки доступности 3D-печати и возможности для пользователей приобретать и овладевать повседневными функциями и развивать социальные практики, связанные с 3D-печатью. Вторая ось касается степени, в которой крупные корпорации определяют развитие технологий 3D-печати и количество групп в гражданском обществе, вовлеченных в 3D-печать. При описании четырех различных миров особое внимание уделяется системам и проблемам, с которыми придется столкнуться обществам в период до 2030 г., включая последствия изменений климата и нехватки энергоресурсов. Каждый из этих сценариев, представленных ниже, проиллюстрирован литературными зарисовками, основанными на самом разнообразном эмпирическом материале. Эти сценарии были основной темой семинара, проведенного в 2013 г. в Лондоне.

Первый сценарий – это «Компьютерные фабрики на дому». В нем население взаимодействует с технологиями 3D-печати на ежедневной основе. Контроль корпораций над данными технологиями ограничен благодаря открытым моделям и технологиям, а также интернет-пиратству. Согласно этому сценарию частные 3D-сканеры и/или 3D-принтеры являются привычным явлением. На примере Бена показывается роль образования, детства и семейной жизни (Barlex and Stevens 2012), поскольку распространение практики 3D-печати могло бы осуществляться в первую очередь именно благодаря детям, особенно при выполнении школьных проектов и во время занятий с технологическим уклоном.

Меня зовут Бен. Я родился в 2020 г. Я пытаюсь закончить домашние задания, но моя сестра Люси снова заняла принтер. Он ей нужен для печати браслета, над которым она мучается уже неделю. У всех, кого я знаю по школе, дома есть 3D-принтер (мы купили свой год назад), и преподаватели постоянно дают нам задания – придумать и распечатать кучу всяких вещей, которые затем нужно принести в школу. Повсеместная практика 3D-печати в нерегулируемых условиях (на дому) имеет множество потенциальных последствий, связанных с интеллектуальной собственностью. Схожая «домашняя» революция, произошедшая при распространении пиринговых веб-сайтов и расширении практики обмена музыкальными файлами, имела серьезнейшие последствия для всемирной музыкальной индустрии. Проблемы, с которыми ей пришлось иметь дело, возникли не из-за деятельности конкурентов, а из-за появления стартапов, основанных молодыми пользователями, подчас даже школьниками. Нерегулируемый обмен цифровыми файлами, которые можно использовать для печати физических объектов, представляет собой вполне возможное будущее 3D-печати:

плавкой вряд ли появятся в наших домах в ближайшем будущем, а это исключает производство металлических изделий потребителями. Соответственно, следует подчеркнуть, что кроме печати, осуществляемой в домашних условиях, существуют и другие формы 3D-печати:

Определенную роль в рассмотрении альтернативных путей развития коммерческой деятельности в рамках данного сценария сыграли прототипы. Одна из идей, всплывавшая во время бесед со специалистами, которые мы проводили в преддверии семинара, заключалась в том, что производители сложных изделий, таких как электробытовая техника, могли бы создавать онлайн-архивы моделей запчастей, где хранились бы доступные для загрузки файлы соответствующих изделий. Запчастям могли бы быть присвоены идентификационные номера, а владельцы техники в состоянии были бы сами заменять модульные запчасти второстепенного значения после их печати в домашних условиях (скептический взгляд на подобный вариант развития см. в: Dean 2012). Эта концепция вызывает множество вопросов, например, касательно степени прочности изготовленных с помощью 3D-печати объектов, отслоения, связанного с несовершенством процесса послойной печати и недостатками 3D-печати по сравнению с литьем полимеров под давлением. Архивы позволили бы производить диагностику и решать ряд проблем – скорее всего, в рамках соответствующей гарантии, но более сложные материалы и электронные компоненты требовали бы вмешательства специалистов:

Благодаря использованию выдуманных персонажей и сюжета такие литературные зарисовки позволяют создавать условия, в которых становится возможным описывать более широкие социальные практики. В данном примере используется концепция «экономики замкнутого цикла», поскольку такое дополнительное устройство, как 3D-шредер, делает возможным повторное использование отпечатанных изделий. Высказываемые Беном идеи касаются и возможных последствий рассматриваемого сценария для сегодняшних бизнес-моделей – когда компании продают дорогостоящие картриджи, подходящие для использования только определенной модели принтера, – и их развития в будущем применительно к схожим технологиям:

В использованной для семинара литературной зарисовке была также применена ретрополяция, позволяющая описать будущее и вернуться назад, чтобы показать, как именно происходили изменения. В данном отрывке описывается прототип возможной организации доставки расходных материалов в будущем:

Наконец, в литературной зарисовке приводятся некоторые непреднамеренные последствия, проявившиеся в описываемом будущем, например, рост объемов мусора, причиной чему будут повседневный характер 3D-печати и производства копий множества изделий:

Второй сценарий предлагает концепцию «Местных производств» – версию будущего, в котором высокотехнологичные принтеры доступны для использования местным населением. В данном случае речь идет о корпоративном рынке услуг и, соответственно, о жесточайшей конкуренции. Все это отразится как на розничной торговле, так и на потребителях, но прежде всего – на мировых системах производства. Мы узнаем об этих изменениях из уст другого персонажа, Амран:

Амран описывает процесс покупки обуви. 3D-печать позволяет изготавливать обувь по индивидуальным параметрам, но подобное производство требует больше времени, чем когда-то предполагалось:

В целом это означает превращение розничных магазинов в единых поставщиков, занимающихся печатью широкого спектра. Точно так же, как и в случае с производством альтернативных видов изделий на основе индивидуальных параметров и в соответствии с заказанным дизайном, в основу новых бизнес-концепций легли принципы массового изготовления изделий по техническим спецификациям заказчика, а не традиционного массового производства:

Это может вызвать к жизни некоторые «ностальгические» социальные практики, которые смогут вытеснить массовое производство:

Представление бизнес-концепций посредством литературных зарисовок позволяет сочетать привычные для сегодняшнего человека ситуации, такие как примерка обуви, с футуристическими картинами – лазерным сканированием и плавкой:

Кроме того, там, где происходят инновации, можно увидеть и другие возможности для бизнеса, и они будут пересекаться с другими картинами будущего. Это иллюстрируется, в частности, примером 3D-печати для медицинских целей:

Третий сценарий – «Любительские ремесла». Он основан на уже существующих примерах совместного производства и сотрудничества, имеющих место в библиотеках, муниципальных зданиях, государственно-частных партнерствах, музеях, галереях, центрах искусств и т. п. 3D-печать уже используется в некоммерческих целях в местных сообществах (см.: http://theurbantechnologist.com/2013/11/12/ the-sharing-economy-and-the-future-of-movement-in-smart-human-scale-cities/). Те производственные процессы, что описываются в книге Ричарда Сеннета «Ремесленник», вполне могли бы использоваться и при «ремесленном» применении 3D-печати (Sennett 2009). Сеннет утверждает, что люди по-настоящему познают мир лишь через ремесла – удовлетворяя свое любопытство, пытаясь что-то создать, терпя неудачи и пробуя снова. Он говорит о ценности опыта как о «ремесле» (Sennett 2009: 288). В данной литературной зарисовке персонаж Джил отправляется в местную библиотеку как раз для того, чтобы принять участие в деятельности ремесленного кружка, использующего 3D-принтеры:

Преимущество литературных зарисовок заключается в том, что с их помощью можно подметить происходящие в обществе технологические процессы и наложить их на картину будущего. В данном случае возникающие проблемы связаны с действиями «посредников», работающих с новой технологией от лица потребителей, а также с использованием некорпоративного пространства, принадлежащего местному сообществу:

В рамках данного сценария важно было наметить оси неопределенности. Чтобы показать низкий уровень контакта с самой технологией, Джил описывает свое взаимодействие с сотрудниками библиотеки и оборудованием следующим образом:

Точно так же, как и в случае с прочими сценариями, очень важно было довести до участников семинара информацию о более широких системных атрибутах описываемого «мира», включая проблемы, связанные с расходными материалами и доставкой используемого в печати сырья. В изучении этих «ландшафтных» характеристик большое значение имело описание прототипов изготавливаемых объектов:

Наконец, Джил говорит об общественных аспектах такой ремесленной работы:

Последний сценарий – «Только прототипы». Здесь персонаж поясняет, почему, несмотря на оптимизм многих специалистов, мир 3D-печати не стал развиваться в том направлении, в котором прогнозировали многие технологические оптимисты. 3D-печать так и не смогла преодолеть этап развития прототипов (подробнее о реальном положении дел в области 3D-печати см.: Tita 2014). В книге Джулиана Олвуда и Джонатана Каллена «Устойчивые материалы» собственно о 3D-печати речь почти не идет, но авторы рассматривают многие другие проблемы, в частности связанные с производством стали (Allwood and Cullen 2012). Схожим примером «забуксовавшего» технологического будущего может служить наблюдаемая сегодня ограниченность практики видеоконференций: на настоящий момент ожидания масштабов использования данной технологии не оправдались из-за отсутствия общих стандартов, поддержки и согласованного развития. Следующая литературная зарисовка, в которой рассказ ведется от лица персонажа по имени Джулиет, заканчивается описанием «взрыва» мыльного пузыря, которым оказалось выбранное направление развития 3D-печати, что напоминает собой «взрыв» мыльного пузыря интернет-компаний в 2000 г.:

В данной литературной зарисовке 3D-печать вовсе не является ведущей технологией, перекраивающей мировую промышленность, и дается ответ, почему именно это произошло.

Как и в других литературных зарисовках, прогнозируя описанные проблемы, мы исходили из логики работы с принтерами, предназначенными для печати на бумаге. В условиях низкой востребованности услуг большое значение имеют надежность и удобство 3D-технологий. Все это отражено в следующих словах Джулиет:

Рассматривая возможные пути развития бизнеса, важно учитывать циклы популярности технологии, тренды и моду на нее, а также технологические ловушки. Кроме того, есть еще и «черные лебеди», эти непредвиденные события, которые имеют серьезнейшие последствия для общества:

Итак, мы рассмотрели четыре варианта будущего для потенциально зарождающейся социоматериальной системы с кратким описанием новых видов продукции и экспериментальных направлений развития (свежие примеры см.: https://twitter.com/3DPrintGirl). Этими сценариями, иллюстрируемыми литературными зарисовками, являются «Компьютерные фабрики на дому», «Местные производства», «Любительские ремесла» и «Только прототипы».

Мы не в состоянии предвидеть, смогут ли три первых варианта будущего образовать вместе с прочими элементами новую значимую систему, которая со временем вытеснит систему массового производства и массового потребления (Walmart), сформировавшуюся в течение последних десятилетий. Описание сегодняшнего дня – процесс далеко не простой, особенно в том, что касается необходимости избегать преувеличений, рассказывая о технологиях, которые якобы могут привести к зарождению новой системы.

Одна из ключевых проблем, связанных с 3D-печатью, – это отсутствие у принтеров единых стандартов. Стандарты эти требуют немедленной разработки и реализации – подобно тому как это сделали для персональных компьютеров компании Microsoft и Apple. Если это произойдет, то вероятность возникновения новой значимой системы, для которой будет характерен такой аспект, как экономия на масштабах, весьма велика. Еще одним «событием», способным ослабить существующую глобальную систему, могут стать изменения, связанные с относительно невысокой стоимостью нефти и ее доступностью: именно на производных нефти работают контейнеровозы, которыми и осуществляется транспортировка почти всех товаров из одних регионов мира в другие. Если запасы нефти оскудеют, а цены на нее останутся относительно высокими, то по сегодняшней уолмартовской модели производства, продажи и потребления может быть нанесен серьезный удар. В одной из своих работ я уже рассмотрел сложную систему, которая и позволяет нефти управлять нашим миром (Urry 2013b). Поговорим мы об этом и в следующей главе.

На настоящий момент темпы роста 3D-печати не столь уж и велики; к 2018 г. общемировые объемы рынка 3D-печати составят примерно 3 млрд долларов США в год (https:// www.slashgear.com/3d-printing-market-to-hit-3-billion-by-2018-23239870). Соответственно, представляется маловероятным, чтобы будущий «новый» мир 3D-производства заменил собой систему промышленных производств за рубежом, длинные цепочки доставки товаров и контейнеровозы. Тем не менее 3D-печать обязательно изменит общую природу машин и технологий, и вероятность сочетания таких сценариев, как «Местные производства» и «Любительские ремесла», в сфере 3D-печати весьма велика. 3D-печать станет важной нишей, и вопрос будет заключаться в том, насколько этой нише удастся перерасти в совершенно иную систему.

Рассмотрим теперь, насколько вероятно развитие в будущем системы мобильности, которая не будет зависеть от автомобиля, и на что она может быть похожа. В главе 5 отмечалось, что, согласно Бакминстеру Фуллеру, прямое замещение одной системы другой маловероятно. Вместо этого новые системы развиваются и существуют параллельно со старыми, как это было с мобильной связью, развивавшейся бок о бок с традиционным телефоном, но предлагавшей несколько отличный набор возможностей. Со временем из старого может развиться новое, но только не путем простого замещения. Вопрос в том, насколько скоро в мире произойдут такие перемены, из-за которых нам будет сложно уже вспомнить «времена, когда мы передвигались на автомобиле» (как писала об этом Вирджиния Вулф). Смогут ли они стать для нас таким же прошлым, что и эпоха механических пишущих машинок, черно-белых телевизоров и домов без компьютеров?

Для начала можно обратить внимание на ведущиеся в мире разработки, попытаться найти новые пути производства и применения личного автотранспорта, а также обратиться к прочим нововведениям, касающимся реорганизации форм и потоков мобильностей в более широком смысле. Потенциальных инноваторов здесь немало, и их список не огранивается крупными автопроизводителями. К ним относятся также крупные и малые фирмы, неправительственные организации, кооперативы, университеты, разработчики программного обеспечения, научно-исследовательские институты, мэрии городов, принадлежащие местным сообществам предприятия и «потребители». Новая волна экологических пионеров занимается проработкой различных ниш, для которых характерен невысокий уровень использования углеродного топлива, применительно к различнымаспектам нашей жизни. Это вопрос не только новых технологий, но и «более широких форм инноваций, включая инновации в сфере организационных форм и бизнес-моделей» (Willis, Webb, and Wilsdon 2007: 4). Более того, некоторые города уже выступают в качестве испытательных площадок для низкоуглеродных технологий (Urry 2013a).

Это всемирное общественное движение «экологических пионеров» необязательно должно вести к какой-то строго определенной цели. Но со временем все «барабаны нововведений» могут начать стучать в одном и том же ритме. Возможно, у этого оркестра и нет дирижера, но синхронизация нововведений может осуществляться и за спинами «музыкантов» и в итоге привести к появлению нового режима либо к смене систем (Strogatz 2003; Строгац 2017). Соответственно, очень важной представляется разработка авангардной политики, результатом которой стало бы появление «глобального низкоуглеродного сообщества». Непредсказуемые «подрывные» инновации могут развиваться, комбинироваться и использоваться в самых неожиданных местах. Складывающееся множество взаимосвязанных изменений может образовать новую систему, сравнимую по масштабам и значимости с автомобильной системой XX столетия (см.: Dennis and Urry 2009; Geels, Kemp, Dudley, and Lyons 2012; Mitchell, Borroni-Bird, and Burns 2010; Sloman 2006).

Оставшаяся часть данной главы посвящена рассмотрению вариантов замещения системы, в которой доминирует автомобиль. Если в системе автотранспорта существуют трещины», расширятся ли они или же система эта настолько прочна, что справится с конкурирующими системами так же, как ей это удавалось делать на протяжении последних ста лет? Крайне важным в планировании и развитии утопии «будущего без автомобиля» является использование этих самых многочисленных и значимых «трещин», возникших в системе автомобильного транспорта в течение двух последних десятилетий: власти, лица, занятые вопросами транспортного планирования, и автоиндустрия все больше осознают, какие сложные проблемы для здоровья, экологии и энергопотребления создает автомобиль (Owen 2011);

• приверженность властей и автопроизводителей существующей системе автомобильного транспорта ослабевает (Better Transport 2014; Böhm, Jones, Land, and Paterson 2006); • малые и средние предприятия, неправительственные организации, мэрии и крупные корпорации активно участвуют в разработке альтернативных видов зарядных систем, форм кузова, аккумуляторов, топлива и более легких кузовных материалов (Barkenbus 2009; Royal Academy of Engineering 2010; Tyfield 2014);

• планирование городов направлено на сокращение использования автомобиля, включая введение ограничений на парковку и платы за стоянку, снижение потока машин, запрет на въезд в центральные части городов, которые отдаются пешеходам, организацию выделенных полос под общественный транспорт, велодорожек и платного пользования автодорогами (Nikitas and Karlsson 2015; Ross 2014: ch. 10);

• согласно прогнозам, запасы нефти в будущем могут иссякнуть (Murray and King 2012); против сжигания ископаемых источников и в дальнейшем будут проводиться масштабные кампании (Carbon Tracker 2013);

• имеются свидетельства того, что города, которые в меньшей степени полагаются на частный автотранспорт и центры которых больше заселены, имеют более высокий уровень благополучия для местных жителей и более привлекательны для приезжих (Montgomery 2013; Ross 2014);

• в городах, где организация движения сильно зависит от частного автотранспорта, наблюдается некоторое снижение показателей пользования данным видом транспорта, включая сокращение числа молодежи, получающей водительские права, а также возрастание периодов времени, когда въезд на частном автомобиле в определенные зоны запрещен, при одновременном расширении подобных зон (Lyons and Goodwin 2014; Millard-Ball and Schipper 2011; Sheller 2015a);

• в ряде стран молодое поколение предпочитает автомобилю смартфон; ²⁄3 опрошенных из числа молодежи ответили, что, выбирая, потратить ли деньги на автомобиль или «новые технологии», они предпочтут второе (Rosenthal 2013).

При этом «конструирование» новых систем сопряжено с серьезными технологическими, экономическими, организационными и социальными трудностями. Первая из них – вопрос власти; и здесь речь идет как о власти одних людей над другими, так и о власти, или мощи, которой обладают силы общества в инициировании новых систем (Ty-field 2014). Особенно значима здесь власть «углеродного капитала», базирующаяся на взаимосвязях между производителями нефти, автопромом, государственными нефтяными корпорациями и различными государствами и правительствами, защищающими интересы системы производства и мобильности, основанные на нефти (Paterson 2007; Mitchell 2011; Urry 2013b). Бывший эксперт корпорации Shell Джереми Леггетт называет данный клубок интересов самой значимой сферой интересов в мире (Leggett 2005: 12, 15; Oreskes and Conway 2010), другие авторы описывают запутанные нити «углеродной паутины» (http://www.carbonweb.org). Согласно оценкам МВФ, в общемировых масштабах этой углеродной паутине ежегодно выделяются «субсидии» на сумму 5,3 трлн долларов США (The Guardian, 19 May 2015), что составляет 6,5 % общемирового ВВП.

Появление новой системы, призванной сменить существующую, будет возможно лишь в случае, если власть этого капитала будет подорвана или же он будет каким-то образом интегрирован в зарождающуюся систему. Здесь примечателен тот факт, что сегодня крупнейшие автоконцерны позиционируют себя в качестве организаторов мобильности в целом, а не просто в качестве производителей автомобилей (см.: http://audi-urban-future-initiative.com/facts/awardceremony).

Вторая трудность связана с тем, что любая будущая система, которая придет на смену автомобильной, не должна будет ни ограничивать собственные возможности, ни препятствовать становлению прочих систем, которые в определенном смысле «столь же хороши». Мими Шеллер в связи с этим отмечает: «…владение автомобилем никогда не бывает просто вопросом рационального экономического выбора; не в меньшей мере это и вопрос эстетики, эмоциональной и чувственной стороны вождения; свою роль здесь играют и родственные связи, необходимость обеспечения потребностей общения, дома и работы» (Sheller 2004: 222). Любой системе, которая придет на смену автомобильной, нужно будет стать объектом потребительской моды, а не просто вызывать чувства утраты и ностальгии по прежнему режиму. Она необязательно должна предлагать те же возможности, что и сегодняшняя система автомобильного транспорта, но ей придется, как указывает Шеллер, предложить другие возможности и стать новым кинестетическим сочетанием движения и эмоций (Sheller 2004: 227). Новая система должна быть модной и притягательной, завоевывая сердца и разум тем, что пользоваться ею интереснее – как в случае с противостоянием смартфонов и стационарных телефонов. Кроме того, следует избегать феномена рикошета, когда экономия энергии в определенной сфере ведет к росту ее потребления в самой этой сфере или в иных областях (Paterson 2007: 199).

Третья трудность связана с величиной государственных расходов, необходимых для финансирования новой системы, поскольку значительная часть преобразований будет носить инфраструктурный характер. Для того чтобы собрать достаточно средств, нужно будет повысить налоги примерно пропорционально масштабам той деятельности, которую та или иная компания осуществляет в конкретной стране. Это потребует определенного снижения объемов вывода денежных средств в офшоры и офшорного же бегства от налогообложения, которые столь свойственны современным экономикам (см.: Urry 2014a; Урри 2017). Более того, потребуются системы учета, позволяющие оценивать влияние государства на инициативы в сфере мобильности. Это требует создания общей системы затраты-выгоды, четкого метода связывания выгод именно с той схемой, которая и позволила ее добиться, и способа определения потенциальных потоков финансирования. Такие системы учета должны отвечать коллективным интересам или интересам всего «города», а не просто интересам отдельных лиц. В последнем случае слишком часто внимание уделяется интересам зажиточных граждан, чье время, сэкономленное благодаря новым схемам, будет цениться еще выше, хотя в действительности от эффективных систем мобильности выиграют все, как утверждает Чарльз Монтгомери, рассказывая о том, что именно сделает городом «счастливым» (Montgomery 2013).

Однако все это проблематично, поскольку значительная часть финансирования, выделяемого на развитие инфраструктуры, приходится на частный сектор, а частные компании часто прибегают к понятию «коммерческая тайна», чтобы скрыть себестоимость и ценообразование. Подобная закрытость информации затрудняет для демократических сил оценку альтернатив и обеспечение того, чтобы коллективные интересы должным образом учитывались и реализовывались. Создание и финансирование новых систем, которые принесут пользу в долгосрочном плане, но выгоду от которых невозможно измерить или она окажется «размазана тонким слоем» по десятилетиям, а то и столетиям (что, судя по всему, и ожидает новую систему железнодорожного транспорта HS2, планируемую к реализации в Великобритании), также представляют собой задачи большой сложности. Это одна из причин того, почему главы городов, заглядывающие в будущее, в состоянии сыграть значимую роль, как можно убедиться на примерах Медельина, Куритибы, Лондона и Парижа (Montgomery 2013). Однако более широкий вопрос заключается в следующем: каким образом граждане могут финансировать и голосовать за те или иные варианты будущего, когда выгоду и потери так сложно определить, потому что они имеют долгосрочный и коллективный характер и зачастую считаются общими?

Кроме того, при проведении любой оценки инфраструктуры следует изучать влияние будущей выгоды на все социальные группы, не отдавая приоритет, скажем, интересам пассажиров воздушного транспорта, покупателей супермаркетов или семей с детьми школьного возраста. Каждая из предпринимаемых мер имеет свои последствия для социальных групп, порождая новых проигравших, а иногда – и новых победителей. Некоторые внешне «общественные» меры бывают наиболее выгодны компаниям частного сектора, использующим или распоряжающимся инвестициями общественного сектора (что характерно, например, для железнодорожных компаний-операторов во многих странах Европы).

Чтобы разобрать эти многочисленные трудности и вопросы, я предлагаю рассмотреть четыре сценария будущего, связанных с мобильностями в городах. При рассмотрении этих потенциальных вариантов будущего полезно помнить о том, что уже было сказано мной в главе 4 и что Джилз и Смит называют «рытвинами на дороге к будущему» (см. многочисленные примеры в: Geels and Smit 2000). Простых предсказаний и простого пути к будущему не существует. Большинство ожиданий относительно тех или иных нововведений не оправдались. Кроме того, предсказания каждые 10–20 лет могут повторяться, как, например, в случае с прогнозированием распространенности практики телеконференций и удаленной работы, о чем впервые заговорили еще в 1960-е гг. С тех пор похожие прогнозы регулярно повторяются, хотя развитие обеих сфер было крайне ограниченным (Geels and Smit 2000: 874–876).

Четыре следующих сценария предусматривают рождение четырех систем, которые могут развиться, «просочившись» сквозь трещины в нынешней системе автомобильного транспорта. Каждый из сценариев предлагает более широкий взгляд на мир будущего, а не узкую концепцию того, как именно будет (или не будет) осуществляться физическое перемещение людей. При разработке данных сценариев использовано множество работ в области социальных наук, касающихся будущего мобильностей в городе (Costanza 1999; Forum for the Future 2010; Hickman and Banister 2007; Urry 2013b; Urry, Birtchnell, Caletrio, and Pollastri 2014).

Во-первых, жители такого города ведут все более убыстряющуюся и разностороннюю жизнь «на ходу» (Elliott and Urry 2010). Люди перемещаются по городу и очень быстро – между городами. Формы, масштабы и интенсивность глобализации значительно расширились. Это города, которым несвойственны существенные ограничения на передвижение их многочисленных жителей и особенно туристов. Нынешние футуристические города, зарождающиеся в развивающихся странах, такие как Шанхай, Дубай, Катар, Гонконг, Рио-де-Жанейро, Сеул и Сингапур, служат примерами городов желаемой мобильности.

В будущем быстрое перемещение будет необычайно важно для каждой из «личностей» человека. Ваш социальный статус приобретается через перемещения и потребление, а также перемещения и потребление ваших детей и друзей. Средний гражданин проводит в пути 4–5 часов в день, а не час с небольшим, как сегодня (что известно как гипотеза «постоянного времени в пути»). Населению всей планеты открывается удивительный новый потребительский опыт по мере того, как наша планета превращается в супермаркет товаров, услуг и общения. Значительная часть работы, общения, семейной жизни и досуга приходится на время, которое человек проводит в пути, при этом благодаря различным устройствам и программам повседневный опыт практически не зависит от местоположения. Люди получают образование в университетах и работают в компаниях, расположенных в других точках планеты, дистанционно, хотя быстрые поездки при необходимости личной встречи не так уж и редки. Города наполнены «гулом разговоров», а в высокотехнологичных городах высокой мобильности все это будет еще более заметно (Amin and Thrift 2002: 86–87).

Происходит широкое распространение и дальнейшее развитие «кофеен-офисов» («cofices»), используемых как места для проведения встреч и работы по пути из одной точки города в другую (Garside 2014). Организации уже сейчас способствуют развитию неформальных «не-офисов» («unofices»), когда люди приходят на спонтанно организуемые встречи с другими людьми, которые на один день становятся их случайными (временными?) коллегами. Многочисленные, специальным образом обставленные помещения – например, залы ожидания в аэропортах или гостиничные фойе – позволяют осуществлять личное «многосенсорное» общение, делая возможными короткие встречи во все более ускоряющейся жизни «на ходу» (в связи с этим показательно преобразование помещений кампусов в подобие залов ожидания в аэропортах).

Некоторые встречи проходят в беспилотных (или «цифровых») автомобилях, так что время в пути проводится с большей пользой (Laurier and Dant 2012). Беспилотные автомобили способны сделать поездки на дальние расстояния менее изнурительными и одновременно с этим позволить нам провести время в пути более продуктивно и/или за каким-нибудь развлечением (см. провидческую работу: Sharon 1983). В рамках данного сценария будущего беспилотные автомобили вполне способны эволюционировать в места проведения непродолжительных встреч, поскольку люди будут освобождены от необходимости управлять транспортным средством (www.bbc.co.uk/news/magazine-25861214). Вполне возможно, что забитые транспортом автомагистрали и низкая скорость движения вызывают уже меньше отрицательных эмоций, ведь «жизнь» продолжается и «на ходу».

В этом городе будущего пространство над поверхностью города пересекается множеством транспортных средств – в соответствии с представлениями о будущем, известными нам по многочисленным архитектурным проектам и кинофильмам (Bridge 2013). В городах расположено множество высотных зданий, над которыми проплывают разнообразнейшие аэромашины, как управляемые человеком, так и автоматические. Сегодня вертолеты являются привычным городским транспортом в Сан-Паулу и ряде прочих городов, что позволяет состоятельным жителям и гостям избегать пробок и преступности (Budd 2013; Cwerner 2009). В пределах некоторых городских зон разрешено использование личного авиатранспорта. У границ же города полеты на сверхлегких машинах представляют собой одну из форм экстремального времяпрепровождения (Laviolette 2012).

«Космоскребы» столь высоки, что доступ к ним требует использования авиатранспорта, такого как реактивный рюкзак и прочие виды вертикального транспорта (Lehto 2013). Уходящий все выше в небо Дубай с самым высоким в мире зданием – небоскребом Бурдж-Халифа высотой 2717 футов – является одним из примеров подобных городов будущего. Нельзя исключать и того, что часть высотных зданий будет отдана под содержание животных и выращивание сельскохозяйственных культур: первая коммерческая вертикальная ферма открылась в 2012 г. в Сингапуре (Biel 2014: 194; см.: Despommier 2009). Главной силой в переходе к вертикальности в городском планировании и инфраструктуре станут элиты, которые смогут отгородиться от остальных граждан с помощью беспрепятственных перемещений в воздушном пространстве и жизни высоко над поверхностью города. Как отмечает Стивен Грэм, усиление социального неравенства также будет способствовать развитию вертикальных городов высокой мобильности, которые будут полагаться на невероятные достижения в области технологий вертикального перемещения (www.slideshare.net/sdng1/supertallultradeep?related=1; см.: Birtchnell, Caletrio 2014). Одной из научно-фантастических версий подобного сценария является роман-антиутопия Джеймса Балларда «Высотка», в котором жители сорокаэтажного здания стремительно скатываются от цивилизованности к дикости охотников-собирателей (Ballard 2005 [1975]; Баллард 2017; см. также одноименный фильм 2015 г.).

В связи с этим следует отметить, что компания Amazon рассматривает возможность использования дронов для доставки заказов покупателям. Грузы могли бы перевозиться над городом, снижая загруженность наземных магистралей. В целом же дроны становятся все более компактными, при этом некоторые из них разрабатываются таким образом, чтобы имитировать летные характеристики насекомых, например бражника. Эти микродроны сходят к нам со страниц произведений научной фантастики, становясь все ближе к нам, и оказываются способны приземляться даже на подоконник. Дроны наполнят небо, и высокая мобильность наших городов будет обеспечиваться не только наземными магистралями, но и авиатранспортом (см. «Город дронов»: https://www.youtube.com/watch?v=GF2s5r-trRQ).

Кроме того, представители элит будут регулярно совершать полеты в космическое пространство на новейших аппаратах Virgin Galactic. Космический туризм будет привычным делом: мы будем постоянно сталкиваться с соответствующей рекламой и сможем бронировать билеты через интернет (о страховке для полетов в космос см.: http://www.the-local.de/national/20111118-38951.html).

Однако такой город высокой мобильности станет реальностью лишь в случае появления и повсеместного распространения новой системы, в основе которой не будет лежать потребление углеродных источников энергии. Подобная система сделает возможными более масштабные и частые перемещения людей и предметов и это – на фоне одновременного сокращения выбросов углекислого газа. В данном сценарии места нет апокалиптическому будущему, а проблемы обеспечения энергией и изменений климата решаются посредством новой социотехнической системы с низким уровнем выбросов парниковых газов (Geels 2014). Будущее городов высокой мобильности требует зарождения и быстрого распространения по планете совершенно новой системы.

При этом необходимо, чтобы система, в рамках которой перемещения людей и объектов будут осуществляться в масштабах, сравнимых с масштабами системы автомобильного транспорта, существовала в зачаточном состоянии уже сегодня. По своим масштабам и значимости она должна соответствовать тому, что произошло вслед за открытием месторождения нефти в Спиндлтопе в 1901 г. Ей потребуется целый кластер вспомогательных инноваций (о кластерах инноваций см.: Perez 2002; Перес 2011). История показывает, что новым кластерам систем требуются десятки лет, чтобы развиться в общемировые. Для того чтобы новая система мобильности, предназначенная для городов, развилась и возымела должный эффект в течение двух ближайших десятилетий, она должна начать складываться уже сегодня. В документах Национального разведывательного совета США о времени, которое потребуется для этого, говорится следующее: «Переходы от одного типа (ископаемого) топлива к другому (альтернативному) происходили раньше не чаще одного раза в столетие и всегда имели судьбоносное значение» (http://news.bbc.co.uk/1/shared/bsp/hi/pdfs/ 21_11_08_2025_Global_Trends_Final_Report.pdf). Любая новая система, которая сделала бы возможным реализацию сценария города высокой мобильности к 2050 г., должна выходить на общемировой уровень уже сегодня.

Единственным возможным кандидатом, способным сменить нефть в качестве нового источника энергии, является водород. Лет десять назад ситуация выглядела так, что водороду действительно предстояло стать основой энергетической системы, которая будет серьезной альтернативой нефти, газу и углю. До 75 % Вселенной состоит именно из водорода, и теоретически он мог бы стать фактически неиссякаемым и не имеющим такого побочного эффекта, как выработка углекислого газа, источником энергии для транспортных средств. Джереми Рифкин определяет экономику, в основе которой лежит водород, как «энергетический эликсир» без загрязняющих веществ (Rifkin 2002). В 1990-х гг. многие исследовательские программы были направлены как раз на разработку путей преобразования водорода в альтернативную энергетическую систему. Компании создавали крупные исследовательские коллективы, которые должны были заняться проблематикой использования водорода, а власти некоторых городов и регионов (Чикаго, Гавайи) ставили перед собой задачу перевести большую часть транспорта на использование именно этого источника энергии. В 1999 г. Исландия объявила, что станет первым «водородным обществом». Соответствующие разработки продвинулись достаточно далеко, что позволяло говорить о том, что будущее принадлежало именно водородной энергии.

Однако в отличие от ископаемого топлива водород не присутствует на Земле в свободном виде и выступает скорее в роли носителя энергии, подобно электричеству. Его нужно производить, хранить и транспортировать. При использовании по крайней мере половины того водорода, что был применен на настоящий момент в качестве источника энергии, требовалось сжигание природного газа. Некоторые способы производства водорода не требуют использования углеродного топлива, но пока они стоят слишком дорого и применяются довольно редко (Ehret and Gignum 2012; Romm 2004).

Водород нельзя использовать напрямую в виде газа или превратить в жидкость, которую можно закачать в топливные элементы. Чтобы использовать его напрямую, нужна совершенно новая инфраструктура его производства и транспортировки. При строительстве трубопроводов необходимо учитывать тот факт, что в случае с водородом крайне велик риск утечек, к тому же он легко испаряется. При комнатной температуре водород занимает больше пространства, чем бензин. Соответственно, цилиндрам двигателей придется иметь дело с газом, при использовании которого весьма вероятен риск утечек, и выдерживать огромное давление. Альтернативным способом транспортировки водорода является его перевозка в танкерах, но из-за того, что водород переходит в жидкое состояние при сверхнизких температурах (–253 °C), охлаждение газа обходится очень дорого.

Оптимальным вариантом транспортного средства на основе водорода является автомобиль на топливных элементах, наподобие тех, что используются в экспериментальном автомобиле Mirai (что в переводе с японского значит «будущее»: http://www.toyota.com/fuelcell/fcv.html) компании Toyota. Этот топливный элемент состоит из контейнера, использующего смесь водорода и кислорода и дающего на выходе электричество и водяной пар. Топливные элементы преобразуют энергию посредством химической реакции, вырабатывая электричество подобно тому, как это происходит в традиционном аккумуляторе. Это обещает почти полное отсутствие загрязняющих веществ. В отличие от традиционных аккумуляторов топливным элементам не нужна подзарядка: для производства энергии требуется лишь наличие соответствующего топлива. В свете ужесточения требований к выбросам углекислого газа в большинстве стран вслед за компанией Toyota к разработкам в области топливных элементов планируют присоединиться также General Motors и Honda.

Тот тип топливных элементов, который годился бы для использования в средствах транспорта, известен как «топливный элемент с протонообменной мембраной», но для него требуется водород сверхвысокой очистки. В существующих же на настоящий момент моделях применяется водород, полученный из конвертированного природного газа или нефти с показателем энергоэффективности в районе 35–40 %, что схоже с показателями двигателя внутреннего сгорания. Стоимость строительства одной станции для заправки работающих на водороде транспортных средств составляет примерно 1 млн долларов США. Таким образом, проблемы, связанные с созданием города высокой мобильности, обеспечиваемой водородным топливом, выглядят пугающими.

Далее мы рассмотрим сценарий для городов будущего, который не предполагает расширения физической мобильности людей и предметов.

В цифровом, или «умном», городе физическое перемещение предметов и людей в значительной мере заменяется различными цифровыми формами связи и впечатлений. В главе 1 уже отмечалось, что к середине текущего столетия возможно исключительное, взрывное развитие интеллекта, достижение сингулярности, когда компьютерный интеллект превзойдет совокупную мощь людского интеллекта. Согласно Рэймонду Курцвейлу, человек и технологии сольются воедино благодаря параллельным достижениям в таких областях, как компьютерные технологии, генетика, нанотехнологии и робототехника (Kurzweil 2006). И даже в том случае, если до буквальной сингулярности дело не дойдет, природа человека как биологического вида подвергнется серьезным изменениям.

В настоящее время общение между жителями города рассматривается как одна из важнейших категорий жизни человека. Для нас крайне важно общение лицом к лицу, которое сопровождают совместные приемы пищи и напитков, посещение концертных площадок и прочих мест общего пользования. Эдвард Глейзер в своем труде показывает, насколько такие категории, как плотность и географическая и духовная близость, важны для жизни в городе (Glaeser 2011: 6; Глейзер 2014: 19). В некоторых городах общение между людьми, как планируемое, так и – прежде всего – непланируемое, осуществляется по нетрадиционной схеме. Подобное общение ведет к развитию «неявных знаний», которые с трудом поддаются кодификации и зачастую утрачиваются. Такое совместное присутствие людей и та роль, которую оно играет в координировании деловой и профессиональной деятельности, трудовых коллективов, семейной жизни и дружбы, крайне важны для жизни в городе (Glaeser 2011; Глейзер 2014; Storper 2013). Жизнь в городах бьет ключом в том числе и по причине масштабности общения между коллегами, родственниками и друзьями, общения, которое зависит от возможности перемещения, которым и обеспечивается плотность населения, его географическая и духовная близость. Установление и поддержание общения и неявные знания требуют больших затрат финансов, времени, эмоций и углеродных ресурсов (подробнее см: Elliott and Urry 2010).

Однако для электронного города «физическое общение» или места, где подобное общение осуществляется, были бы менее привычны. Люди будут считать, что знают того или иного человека, даже если никогда не «встречали» его в реальности, никогда не здоровались с ним за руку, никогда не целовали в щеку. Более того, общение посредством средств цифровой связи рассматривается здесь равным физическому. Как и в повести Форстера «Машина останавливается», каждый человек зависит от связей, обеспечиваемых «машиной», или, как мы сказали бы сегодня, Всемирной паутиной или Облаком.

Таким образом, в этом городе будущего «цифровая жизнь» развивается таким образом, что превращается в саму жизнь, а необходимость для физических перемещений куда бы то ни было существует лишь в незначительной степени. Программное обеспечение оказывается способным «интеллектуально» вырабатывать оптимальные пути выполнения той или иной задачи и обеспечения необходимых впечатлений. В целом цифровые миры играют центральную роль в работе, дружбе и общественной жизни. Схожим образом строятся и путешествия: человек может сказать, что побывал там-то и там-то, хотя в действительности совершил лишь цифровое «путешествие». Люди ставят впечатления, обеспечиваемые цифровыми технологиями, на один уровень с настоящими. К середине текущего столетия виртуальная среда будет эффективно симулировать как общение лицом к лицу, так и физическое пребывание в других местах (Montgomery 2013: 158–159).

Более того, физическая среда сама станет «умной». Она сможет чувствовать, адаптироваться и преобразовывать жизнь человека в более интерактивной манере – по мере того как люди будут перемещаться в городской среде и не только (см.: http://www.theguardian.com/smarter-cities/smarter-cities-new-technology-social-improvements; Shepard 2011). После землетрясений 2010 и 2011 гг. в Новой Зеландии был заново отстроен город Крайстчерч, превратившийся в своеобразную «живую лабораторию». В городе был установлен «ковер датчиков», а получаемые с их помощью самые разные сведения доступны всем желающим благодаря открытой базе данных (см.: Condie and Cooper 2015).

В цифровом городе «общение» осуществляется даже с находящимися далеко людьми посредством дистанционно управляемых в режиме реального времени дублеров (Weiss 2012). Лицо оператора отражается на небольшом планшете или дисплее. Для передачи информации о своей жизни в режиме реального времени участниками общения применяются видеокамеры, установленные на дублере, а также видеокамеры и микрофоны, предназначенные для исходящей информации, чем обеспечивается интерактивное общение. Дублер перемещается в физическом пространстве и взаимодействует с прочими участниками как виртуально, так и физически. Установленные повсеместно беспроводные зарядные станции позволяют дублерам передвигаться без риска разрядиться. Физически неосязаемая цифровая информация оказывается все более связанной с физическим миром, что позволяет людям взаимодействовать с этой информацией посредством, например, движений руками.

Некоторые предвестники модели цифрового города можно наблюдать в практиках молодежи стран Севера. В прошлом развитие системы автомобильного транспорта строилось на росте с каждым новым поколением числа людей (особенно молодых мужчин), получавших водительские права, что потенциально увеличивало число владельцев машин. Однако сейчас этот рост прекратился (в большинстве стран Европы), а то и вовсе обратился вспять (в США): «…показатели перемещения стабилизировались во всех восьми странах» (Millard-Ball and Schipper 2011: 364–365). В Великобритании же с 2006 г. наблюдается сокращение расстояний, для передвижения на которые используются личные автомобили (D. Clark 2011). После пятнадцатилетнего роста та же тенденция теперь наблюдается и в США (о «пике использования автомобиля» см.: Sheller 2015a).

И, согласно большинству опросов, сегодня цифровые технологии гораздо более привлекательны для молодежи, чем автомобиль (Geels, Kemp, Dudley, and Lyons 2012: ch. 16). Получение водительских прав и владение автомобилем теперь менее важные составляющие «отличия», демонстрирующие «культурный капитал» конкретного человека (Bourdieu 1984; Rosenthal 2013). Сегодня социальное отличие среди модной молодежи демонстрируют смартфоны, а не автомобили (Weissman 2012). Проведенные исследования позволяют говорить о том, что, например, в Германии автомобиль более не является «обязательным» символом статуса (https://www.siemens.com/content/ dam/internet/siemens-com/innovation/pictures-of-the-fu-ture/pof-archive/pof-fall-2011.pdfl). Половина респондентов из числа британской молодежи, отвечая на один из недавних опросов, сказали, что автомобиль утрачивает в их среде позиции одного из ключевых показателей статуса (Lyons and Goodwin 2014).

Вполне можно представить, что в цифровом городе личные транспортные средства передвижения будут напоминать собой «сетевые компьютеры», получающие непрерывные потоки данных от других транспортных средств, датчиков и серверов. Шеллер отмечает, что в настоящее время в мире используется 7 млрд мобильных телефонов, а к 2020 г. число подключенных устройств достигнет 50 млрд (Sheller 2015a). Такая гиперподключенность смогла бы превратить систему индивидуального автотранспорта, представляющего собой набор отдельных машин, во взаимосвязанную систему «подключенных автомобилей», которая заказывает, регулирует, отслеживает, а в ряде случаев – «управляет» автомобилем и следит за водителем/пассажиром. Подобная система подключенных автомобилей основывается на богатой информационной среде и сообщениях, которые одновременно мобильны и неразрывно связаны с «разумным городом» (Shepard 2011). Все это изменит саму природу чувственного опыта «водителя автомобиля», оказавшегося теперь во взаимосвязанной и умной среде, объединяющей множество других автомобилей.

Уильям Митчелл и его коллеги попробовали переосмыслить автомобиль посредством такой «малой технологии» (см. главу 5), как супернакопитель. Эта технология обеспечивает связь как с самим автомобилем, так и с внешними устройствами, поскольку его достаточно будет «подключить к внутренней системе автомобиля, и он предоставит все необходимые водителю навигационные данные, музыку, радио, фильмы и информацию из интернета (Mitchell, Borroni-Bird, and Burns 2010: 48). Малые сетевые автомобили, известные как EN-V, работают благодаря небольшому комбинированному прибору, который служит одновременно ключом, музыкальным проигрывателем, сотовым телефоном и устройством доступа к обширным данным и картам/спутниковой навигации. «Автомобили» в данном варианте будущего будут оборудованы большим числом экранов и подключены к всевозможным цифровым сетям, что сделает их «умными машинами» в буквальном смысле.

По имеющимся данным, сегодня средний американец проводит не менее восьми с половиной часов в день за экраном монитора, зачастую – более чем за одним одновременно (Carr 2010: 87; Карр 2012: 102). Переход внимания от одного экрана к другому означает, что процесс линейного мышления особой продолжительностью не отличается; жизнь в цифровом городе будет требовать работы с множеством интерфейсов и одновременного выполнения нескольких задач в условиях перегруженности информацией. Жители цифрового города будут постоянно пребывать в режиме онлайн, даже находясь в своем «автомобиле», а в качестве экранов будут использоваться мебель, одежда и значительная часть рукотворной окружающей среды.

«Цифровой» образ жизни уже меняет то, чего ждут от человеческого мозга. Жизнь в цифровом мире ведет к нелинейному чтению, требует сверхбыстрого поиска информации и просмотра контента и приносит лишь небольшое отложенное удовлетворение. Все это ведет к изменениям в степени понимания и запоминания, состоянию «отвлеченности» или тому, что Николас Карр называет «опустошением опыта» (Carr 2010; Карр 2012). Он характеризует цифровой образ жизни как занятие охотой и собирательством в чаще электронных данных. Феномен Google привел к тому, что мы передаем функции нашей памяти техническим устройствам. Google поощряет забывчивость, позволяя каждому человеку знать меньше. Однако все это будет иметь долгосрочные последствия для самого формирования мозга и сущности человека, если сущность человека станет в преобладающей степени цифровой. Цифровой образ жизни сплющивает интеллект человека в «искусственный интеллект».

Сьюзен Гринфилд задается вопросом, каким образом в цифровых мирах люди смогут развивать достаточную эмпатию друг к другу, поскольку эмпатия играет одну из ключевых ролей в социальном капитале и скрытом богатстве народов (Greenfield 2011). Согласно Гринфилд, добиться настоящей эмпатии людям гораздо сложнее, «если их отношения строятся через средства, не позволяющие им получать в полной мере те впечатления, которые доступны при зрительном контакте, интерпретировать тон голоса или язык тела и учиться тому, как и когда следует обнять человека или быть принятым в объятия» (Greenfield 2011). Исследования показывают, что широкое использование социальных сетей не повышает уровень доверия между людьми и делает их более одинокими – подобно тому, что происходит в обществе-антиутопии, описанном в повести Форстера «Машина останавливается» (Keen 2015: 68).

В цифровом городе компьютеры, датчики и «большие данные» будут повсюду, и они будут потреблять огромные объемы энергии. Люди будут оставлять в цифровом пространстве «следы» своих передвижений, совершенных покупок, своего общения и самой жизни. А вследствие того, что базы данных будут взаимосвязаны, никаких сложностей с тем, чтобы соединить отдельные «следы», принадлежащие одному человеку, которых за день может накопиться до нескольких тысяч, не возникнет. Соответственно, в цифровом городе каждый человек будет собираться заново в качестве «цифровой» личности, присутствующей в разнообразных базах данных, пополняемых сведениями миллиардов компьютеров и датчиков, в том числе настолько компактных, что они будут представлять собой «умную» пыль. Всемирная сеть датчиков, покрывающая Землю и передающая данные всем, кому они требуются, может составить до 1 трлн устройств (см.: http://www.economist.com/node/17388368; Graham 2011). Но чем больше устройств, тем более уязвимыми будут системы из-за недостаточного числа отделяющих их друг от друга защитных экранов. Отсюда высокая вероятность каскадного краха систем (см.: http:// www.wired.com/opinion/2014/01/theres-no-good-way-to-patch-the-internet-of-things-and-thats-a-huge-problem).

В цифровом городе многие люди будут жить не в «городах» как таковых, лишь время от времени посещая их лично, а постоянно пребывая в них в цифровой форме. Мы вправе ожидать феномена контрурбанизации, когда новые технологии позволят человеку не быть привязанным к какому-то определенному месту. Например, разработка, известная под торговой маркой Bufalino, представляет собой жилое помещение на одного человека, перевозимое весьма экономичным трехколесным транспортным средством и разработанное для «цифровых кочевников» (см.: http:// www.designboom.com/design/cornelius-comanns-bufalino). Другой пример – капсульные гостиницы, впервые появившиеся в Японии и предназначавшиеся прежде всего для офисных работников, не желающих совершать отдаленные поездки домой или решивших остаться в городе, чтобы насладиться его ночной жизнью (Macdonald 2000). Более широкое распространение получили жилые дома гостиничного типа, квартиру в которых можно снять на время своего кратковременного приезда в тот или иной город. Таким образом, люди в состоянии сочетать различные стили жизни, совершая поездки в город на работу лишь от случая к случаю. В будущем они, возможно, будут полагаться на цифровые технологии «совместного присутствия», такие как дистанционно управляемые дублеры, снабженные видеокамерами и подключенные к цифровым сетям, что вкупе с «дистанционным присутствием» и использованием цифровых аватаров способно будет обеспечить цифровое «общение». Людям необязательно будет ездить на работу каждый день или даже раз в неделю, вместо этого они смогут жить в индивидуальных мобильных домах, а города будут превращаться из цели поездки просто в остановку на пути из одной местности в другую.

Еще одним ключевым элементом цифрового города может стать 3D-печать, предполагающая замену физического передвижения объектов на цифровую передачу их параметров (см. главу 7). Пункты 3D-печати будут привычным делом в любом районе города, в его деловом центре и в торговых комплексах. 3D-печать сможет превратить деловой центр города в производственный. Города вновь могут наполниться гулом различных производств. В то же время 3D-печать, искусственный интеллект и робототехника могут привести к исчезновению многих рабочих мест и резкому сокращению продолжительности рабочей недели, о чем Кейнс говорил еще в 1930 г. (Keynes 1963 [1930]; Кейнс 2009). Значительная доля производств будет управляться автоматически на расстоянии, а изготовленные изделия будут доставляться на дом посредством систем, в основе которых будет лежать искусственный интеллект – в качестве их прототипов можно рассматривать нынешнюю систему доставки компании Amazon и схожих торговых фирм. Значительная часть деятельности по производству и доставке изделий будет выполняться разумными роботами.

Третий сценарий предусматривает развитие социальных практик, призванных заменить собой другие практики и привести к снижению зависимости городов от углеродного топлива. В основе этого варианта будущего могут лежать идеи и практики, предлагаемые экологами, учеными, неправительственными организациями и аналитическими центрами. В городах, удобных для жизни (liveable cities), значимость средств передвижения с высоким потреблением энергии существенно упадет. Городские районы станут гораздо компактнее, а сами города распадутся на фрагменты самодостаточных местных общин с жесткими границами. Города, расползающиеся от центра во все стороны, утратят значимость и привлекательность (Ross 2014). Велосипеды и прочие виды личного транспорта будут объединены в электронные системы информации, оплаты и физического доступа и интегрированы с системой общественного транспорта. Многие транспортные средства будут отличаться компактностью, сверхмалым весом, наличием искусственного интеллекта и тем, что не будут принадлежать какому-либо конкретному лицу. Перемещения будут осуществляться, главным образом, в компактных и легковесных мобильных транспортных средствах, внешне похожих на капсулы.

Понадобятся политика и практики, гарантирующие, что в случае, если основным средством передвижения окажется электрический автомобиль, он не станет дополнением к бензиновому автомобилю, а будет представлять собой систему, способную со временем вытеснить его. Даже несмотря на то, что энергия для электрических автомобилей вырабатывается из ископаемого топлива (особенно в Китае), их эффективность на милю пути все же в четыре раза превышает эффективность бензиновых двигателей (Royal Academy of Engineering 2010).

Еще одним ключевым элементом может стать коллективное владение. Каршеринг – один из примеров новой «экономики совместного доступа», включающей в себя и другие системы средств передвижения. На настоящий момент каршеринг применяется примерно в 1000 городах мира (Sheller 2015a). С помощью «умных карт», или «супернакопителей», можно будет получать платный доступ к различным средствам общественного и частного транспортного обслуживания, подобно тому как это делается в Хельсинки. Данные схемы, когда плата взимается лишь в случае пользования электрическим автомобилем, будут привлекательными для молодежи, привыкшей оплачивать доступ к мобильной связи и интернету (Owen 2011: ch. 3). Баланс автомагистралей и дорожек для велосипедистов/пешеходов полностью преобразуется в пользу последних. Дороги перестанут быть вотчиной автомобилей (Reid 2015).

Позициипротивников автомобилей усилятся, и многие города будут бороться за сокращение численности автотранспорта или полное его исключение. Как уже отмечалось выше, в 2014 г. на Всемирном экономическом форуме в Давосе была высказана мысль о том, что борьба с изменениями климата потребует перепланировки городов или такого их строительства, чтобы они могли функционировать без автомобилей. Под этим амбициозным предложением подписались бывший вице-президент США Альберт Гор, бывший президент Мексики Фелипе Кальдерон и их коллеги из Всемирной комиссии по вопросам экономики и транспорта. На настоящий момент уже существует международная сеть, занимающаяся вопросами мира без автомобиля (см.: http:// www.worldcarfree.net), а журнал Fast Company отслеживает, как разные города мира, среди которых Мадрид, Париж, Гамбург, Хельсинки, Милан, Осло и Копенгаген, идут к тому, чтобы стать городами без автомобиля (см.: http://www. fastcoexist.com/3040634/7-cities-that-are-starting-to-go-car-free).

Этот сценарий также предполагает перепланировку городов таким образом, чтобы сделать возможными бóльшую плотность населения и переход к гораздо более компактным практикам. Жители города будут проживать в непосредственной близости от работы, а школьники и студенты учиться в местных школах и вузах. В рамках сценария потребуется и серьезное сокращение по всему миру числа «международных студентов» (в одной только островной части Дубая расположено более 100 вузов). В подобных городах произойдет упрощение природы многих услуг и товаров, которые будут здесь же производиться, потребляться и, самое главное, ремонтироваться. Этот сценарий предусматривает систематическое сокращение расстояний, на которые осуществляется перемещение людей, предметов, товаров и денежных средств.

Уровень благосостояния в таких городах будет вполне достаточным, хотя с точки зрения привычных экономических показателей большинство населения станет беднее. Города, удобные для жизни, предполагают целый кластер взаимоусиливающих элементов. Статус вновь приобретет локальный характер и будет зависеть от вклада жителя в деятельность своего района и своего города. Высокий статус в городе, удобном для жизни, будет обеспечиваться вовсе не обширными связями с людьми из прочих городов мира (Peters, Fudge, and Jackson 2010; Urry 2013a). В книге Чарльза Монтгомери «Счастливый город» подробно описывается, как по достижении определенного уровня дохода дальнейший рост дохода и потребления, особенно в городах с высоким неравенством, ведет лишь к большей неудовлетворенности (Montgomery 2013; Sheller 2015b).

Город, удобный для жизни, будет потреблять меньше энергии, делая социальные практики более компактными. Все это будет обеспечивать больше возможностей для личного общения и установления и поддержания хороших отношений с другими людьми (Latouche 2009: 70). Многие исследования в этой области опираются на классическую работу Джейн Джекобс, которая демонстрирует привлекательность более близкого общения между соседями, смешанной жилой и коммерческой застройки, широкого использования нескоростных видов передвижения и отсутствия зонирования и чрезмерной разницы в доходах и благосостоянии среди живущих по соседству лиц (Jacobs 1992 [1961]; Джекобс 2011; Owen 2011: ch. 1).

С окончанием «эпохи пригородов» возникнут новые формы общественной жизни, которые приведут к систематическому обращению вспять процессов, подталкивающих города к «расползанию» (Owen 2011: 25). Согласно Дэвиду Оуэну, самым зеленым городом США является Нью-Йорк (или, по крайней мере, Манхэттен), поскольку он отличается великолепной транспортной сетью, а владеть частным автотранспортом и пользоваться им в этом городе практически невозможно. Оуэн предлагает трехкомпонентную политику, которая и должна вести к развитию зеленых метрополисов: жить скромнее, плотнее, меньше пользоваться автотранспортом. Мы уже обратили внимание на то, что долгие поездки на работу и обратно самым негативным образом сказываются практически на всех аспектах общественной жизни, поэтому масштабы и последствия таких поездок нужно будет сократить (Montgomery 2013: ch. 3; Owen 2011).

Таким образом, уже сейчас имеются различные примеры того, как некоторые социальные практики удалось по крайней мере сократить в масштабах и сделать их более локальными по мере перехода к модели города, удобного для жизни. Так, в Боготе было реализовано множество инноваций, включая передачу центральных уличных полос под велосипедные и пешеходные дорожки; под автомобильное движение выделены лишь крайние полосы. Куритиба приступила к развитию масштабной системы скоростных автобусов еще пятьдесят лет назад (Nikitas and Karlsson 2015). В Делфте реализуется концепция общего пространства для пешеходов, велосипедистов и машин (см.: http://usa.streetsblog.org/ 2014/11/17/shared-space-the-case-for-a-little-healthy-chaos-on-ci-ty-streets). Ванкувер же добился наименьших показателей расходования углеродного топлива среди крупнейших городов североамериканского континента благодаря плотной застройке, малым масштабам «расползания», большому числу жителей, перемещающихся на велосипеде, пешком или общественным транспортом, массивам зеленых насаждений и открытым пространствам (Montgomery 2013).

Система перемещений, в основе которой лежит интенсивное потребление энергии, дала трещины (Geels, Kemp, Dudley, and Lyons 2012). В настоящее время мы наблюдаем формирование импульса, который в будущем может привести к реализации сценария «города, удобного для жизни».

Заключительный сценарий – построение города-крепости. Состоятельные граждане отделяются от бедных и теперь проживают в укрепленных анклавах. Те, кто может позволить себе жить в обнесенных стенами и защищаемых силой оружия анклавах, будут делать именно этот выбор. При этом многие из тех функций, что когда-то были государственными или коллективными, окажутся в частных руках (Davis 2000; Graham 2011; Leichenko, Thomas, and Baines 2010: 142).

За пределами анклавов расположены «дикие территории», которые пресекаются властями со всей возможной поспешностью. Системы перемещения на дальние расстояния доступны лишь сверхбогатым гражданам. Зигмунт Бауман утверждает, что один из ключевых приемов, к которым прибегают власть предержащие, – это «бегство, сокращение, пропуск и уклонение, эффективное непринятие любых территориальных ограничений» – для того чтобы иметь возможность избегать ситуации, когда оказываешься во власти других, и укрываться от них в «полной недоступности» (Bauman 2000: 11; Бауман 2008: 18). Существует немало примеров того, как элиты избегали ролей, которые требуют от них определенных обязательств. Можно говорить о том, что элиты все в большей степени представляют собой «отсутствующих хозяев», пускающихся в бега, как только «дело принимает крутой оборот» (Bauman 2000: 13; Бауман 2008: 17; Urry 2014a; Урри 2017).

Этот вариант будущего предполагает возведение стен вокруг городов, превращение их в крепости и масштабную «секьюритизацию» населения, как это было в средневековых городах, когда население схожим образом мобилизовывалось против захватчиков, набегов и эпидемий. Те, кто проживает за пределами анклавов, не в состоянии или не желают совершать поездки на большие расстояния: такие поездки сопряжены с опасностями и совершаются, наверное, только тогда, когда люди и машины должным образом вооружены. Состоятельные люди путешествуют, главным образом, на имеющих вооружение вертолетах или легких самолетах, что, как отмечалось выше, уже сегодня можно наблюдать в Сан-Паулу (Budd 2013; Cwerner 2009).

Так, футурологи Жильберто Галлопин, Алберт Хаммонд, Пол Рескин и Роб Сварт замечают: «…элиты удаляются в защищенные анклавы – главным образом, в богатых странах. В бедных же – в престижные районы проживания <…> Загрязнение окружающей среды выводится за пределы анклавов, внося свой вклад в резкое ухудшение экологической ситуации, возникающее в результате опасных для окружающей среды действий доведенных до отчаяния бедняков и добычи ресурсов для богатых» (Gallopin, Hammond, Ras-kin, and Swart 1997: 34). Схожую ситуацию можно наблюдать в современном мире, когда отходы, загрязняющие окружающую среду, выводятся в более бедные, развивающиеся страны (Urry 2014a; Урри 2017). Можно также говорить о том, что уже сегодня на значительной части Ближнего Востока и Северной Африки расположены как города-крепости, так и множество «диких территорий».

В этом «варварском» будущем нефть, газ, нехватка воды и то и дело вспыхивающие войны вызывают сбои в работе систем производства, транспорта, энергообеспечения, связи и ключевой инфраструктуры (Froggatt and Lahn 2010: ch. 4). Принимая во внимание нехватку энергоресурсов, можно говорить о том, что инфраструктурные системы ожидает коллапс при растущем разделении между регионами, где осуществляется производство, и регионами, где происходит потребление. Утилизация велосипедов, автомашин, грузовиков, компьютеров и телефонов будет производиться на местном уровне. Большую часть времени эти системы не будут работать, а сами города с трудом смогут обеспечивать ее ремонт. Как только инфраструктура перестанет работать, ее просто забросят. Льюис Дартнелл полагает, что некоторые элементы пришедшего в упадок мира необходимо будет «отстраивать заново», с нуля, вновь развивая многочисленные области знаний, необходимые для формирования полноценного общества (Dartnell 2014).

Нехватка энергоресурсов и знаний приведет к падению уровня жизни, повышенному спросу на «продукцию» по большей части приватизированной индустрии безопасности, ограничению почти всех передвижений границами соответствующей местности, вымиранию городов, предназначенных для туристов, и все более частым «новым войнам» за ресурсы (Kaldor, Karl, and Said 2007). Этот сценарий предусматривает наличие частных наемников, а также вооруженных сил, которым отведена роль статистов, армий, набранных не из профессиональных военных (состоящих иногда из детей), использование дешевого оружия, приобретаемого на коммерческом рынке и в интернете, асимметрию военных сил при отсутствии четких линий «фронтов» или договоров и переговорных процессов, нападения на гражданских лиц посредством использования смертников и дронов, наличие полевых командиров, занимающихся как военной, так и предпринимательской деятельностью, а также неопределенно долгую продолжительность подобных войн. Жизнь в городе-крепости проходит на фоне постоянной опасности возникновения военных конфликтов, милитаризации молодых мужчин и насилия над женщинами и девочками.

Эти новые войны будут вестись в условиях упадка государств, когда легитимная государственная власть утрачивает монополию на физическое насилие, прежде всего из-за роста числа «самостоятельных полевых командиров» и гораздо более дешевых средств насилия (Woodbridge 2005: 207). Подобные новые войны будут вестись, скорее всего, за энергию и соответствующие ресурсы, и участвовать в них будут государства, корпорации, неправительственные организации, террористы и многие другие негосударственные сети. И, как уже отмечалось ранее, новые войны сильно ослабляют государства, в результате чего добыча, транспортировка и переработка ресурсов сопряжены со множеством рисков (а это ведет к дальнейшему сокращению доступных энергоресурсов). Войны будут причиной массовой вынужденной миграции.

Это образ городов будущего «Нового Средневековья». Как и в Средние века, здесь будет мало демократии, возможности для легитимного осуществления государствами своей власти будут ограничены, появится множество неправительственных образований, сочетающих в себе военную силу и идеологическое влияние, нелегальная миграция станет массовым явлением, возникнут империи, и будет множество войн и острых конфликтов за контроль над дефицитными ресурсами. Жизнь человека в городах подобна той, которую описывал в «Левиафане» Гоббс, «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Лавлок указывает на прохождение пика потребления нефти, газа и воды, а также «западного образа жизни» в целом. Дефицит ресурсов приведет к тому, что экономика и общественная жизнь станут более локальными, чем казалось возможным в условиях все более мобильного XX в. (см. главу 3).

Подобное будущее-антиутопия, полное насилия, описано в фильме «Безумный Макс 2: Воин дороги». Идея фильма возникла вскоре после того, как в 1973 г. Организацией стран – экспортеров нефти были повышены цен на нефть, и начали появляться различные сценарии апокалиптического будущего Запада. Верх в этом рухнувшем обществе берут те, кто имеет доступ к нефти или способен конструировать новые транспортные средства, включая авиационные (о росте частной авиации см.: Budd 2013).

Некоторые специалисты полагают, что предвестником развития подобной антиутопии может служить невероятная история Детройта, автомобильной столицы мира. В свое время Детройт стал третьим по численности населения городом Соединенных Штатов и первым городом мира по доходу на душу населения, отличавшимся самой высокой концентрацией промышленных производств, а расположенный в нем завод Ford River Rouge являлся самым современным промышленным комплексом из всех существовавших на тот момент (Kerr 2002: 126–130). К 1950-м гг. население города составляло почти 2 млн человек, многие из которых были заняты именно на предприятиях автомобильной промышленности, ведущей в то время отрасли мировой экономики. Однако сегодня численность населения Детройта составляет менее 700 тыс. человек. В репортажах из Детройта город предстает заброшенным местом: заброшенные автозаводы, пустые шоссе, почерневшие дома, деревья, тянущиеся из окон никому не нужных небоскребов, половина детей живут за чертой бедности, а многие взрослые функционально неграмотны (о последних днях города-иконы см.: www.guardian.co.uk/film/2010/mar/10/detroit-mo-tor-city-urban-decline).

Антиутопия, воплощением которой стал Детройт, служит иллюстрацией того, что произойдет, если одни города будут превращены в крепости, а другие, подобно Детройту, брошены на произвол судьбы. Брошенные умирать города могут пасть под напором дикой природы, поскольку по своему характеру город – «мультиприродный» феномен (Lorimer 2012). Дикие джунгли таких городов могут оказаться во власти опасных «инвазивных видов» (см.: Monbiot 2013). В подобном мире будущего местности за пределами городов-крепостей будут заселены дикими хищниками; так, сегодня в Детройте четверть бывших городских земель отдана под поля и леса (см.: http://www.nbcnews.com/ id/35767727/ns/us_news-life/t/detroit-wants-save-itself-shrin-king/#.VTTe_v50yUk).

По этим обезлюдевшим территориям будут передвигаться разнообразные «одичавшие» роботы, такие как, например, разработанные на основе «четырехногих бионических роботов-млекопитающих» компании Boston Dynamics, среди которых можно выделить модель Bigdog (см.: http://www. bostondynamics.com/robot_bigdog.html). Эти четырехногие, работающие на аккумуляторах роботы смоделированы таким образом, чтобы имитировать манеру передвижения животных, и способны благодаря датчикам и искусственному интеллекту корректировать свое движение с учетом условий местности. Эти бионические четырехногие способны перевозить людей и тяжелые грузы в условиях различных ландшафтов и отлично подходят для передвижения по дикой местности, населенной большим числом хищников и одичавших домашних животных, обитающих теперь вне пределов городов-крепостей. Следует также ожидать, что в этих диких местах привычным делом станут «алгоритмические убийства», подобные тем, против которых выступает общественное движение под лозунгом «Остановите роботов-убийц» (см.: http://www.stopkillerrobots.org).

Итак, мы ознакомились с четырьмя сценариями городов будущего по состоянию на 2050 г. Во всех них индивидуальные транспортные средства играют разную роль. Ни один из этих сценариев будущего не является просто предпочитаемым или вероятным. И в любом случае формы, в которых эти сценарии могли бы реализоваться, на разных континентах имели бы свои особенности.

В целом же можно говорить о том, что первый сценарий относительно маловероятен. Джозеф Ромм отмечает, что технология водородных топливных элементов в действительности является малоэффективным источником энергии для средств передвижения (Romm 2004). Вместо того чтобы выделять водород, используя возобновляемые источники энергии, гораздо проще использовать эту энергию непосредственно для зарядки аккумуляторов электрических и гибридных автомобилей. Наиболее эффективной формой преобразования энергии в движение является электричество, поскольку соответствующая инфраструктура уже имеется в наличии по всему миру. Развитие же водородных топливных элементов не смогло преодолеть проблему высокой стоимости соответствующих автомобилей и топлива и отсутствия инфраструктуры, необходимой для транспортировки водорода. Ромм отмечает, что для быстрого и синхронного преодоления всех этих «злостных» проблем необходимо, чтобы в течение двух последующих десятилетий случилось чудо, причем не одно (Romm 2004). Так что пока приходится констатировать недостаточный прогресс и поддержку необходимых для формирования соответствующего импульса мер для реализации всемирных преобразований, в основе которых лежал бы спектр технологий, способных быстро образовать очень сложную систему.

Одной из альтернатив сценария будущего города высокой мобильности стал бы вариант, когда использование ископаемого топлива осуществлялось бы в еще больших масштабах – до исчерпания его запасов. Это вполне может произойти, если в мире возобладает мнение скептиков, не верящих в происходящие изменения климата, и будет принят подход, который нашел воплощение в словах бывшего кандидата в вице-президенты США Сары Пэйлин: «Бури землю, детка, бури» (http://en.wikipedia.org/wiki/Drill,_baby,_drill). В условиях продолжительной всемирной рецессии вероятность подобного развития событий была бы достаточно велика, хотя задаче увеличения объемов добычи и сжигания «легкой для добычи нефти» и пришлось бы столкнуться с трудностями технического, политического и финансового характера (Urry 2013b).

Реализация сценария «Цифровой город» зависит от возможностей международных компьютерных компаний, этих «серверных сирен». Мы уже приводили мнение Лэниера, согласно которому будущее все в большей степени принадлежит цифровым корпорациям – хотя вряд ли речь идет о «всемирном мозге», появление которого предсказывал Уэллс, скорее – о «гугл-мозге» (Lanier 2013). Особенно же красноречиво о том, как «Кремниевая долина формирует наше будущее», повествует Томас Шульц (www.spiegel.de/international/germany/spiegel-cover-sto-ry-how-silicon-valley-shapes-our-future-a-1021557.html). Эндрю Кин же отмечает, что хотя «интернет и не является решением», мы выступаем свидетелями преобразования «некоммерческого интернета в экономику, где победитель получает все», особенно когда речь идет о компаниях Кремниевой долины и прилегающих местностей (Keen 2015: 39; Кин 2016: 42). Эта новая экономика, построенная на фабриках данных, преобразует практически все. Благодаря разработчикам и корпорациям Кремниевой долины родилось понимание того, что «интернет всегда был ответом», а те, кто был с этим не согласен, провозглашались луддитами (Keen 2015: 140; Кин 2016: 121). Здесь наличествует сильнейший импульс, то, что Кин называет «экономикой дара, где вся прибыль достается крошечной группе монополистических интернет-компаний» (Keen 2015: 142; Кин 2016: 122). Все это вполне может способствовать наступлению к 2050 г., а то и значительно раньше, эры «цифрового города», хотя появляется все больше книг и статей о том, что цифровая жизнь вовсе не обязательно является благом (Carr 2010; Карр 2012; Keen 2015; Кин 2016).

Поскольку для осуществления сценария «города, удобного для жизни» потребовался бы масштабный пересмотр всех существующих систем, вероятность того, что такие города могут возникнуть по всему миру, относительно мала. Климатическая катастрофа в странах «богатого Севера», причину которой самым недвусмысленным образом усматривают в изменениях климата, а также в образе жизни и системах, в основе которых лежит чрезмерное потребление углеродного топлива (подробнее об этом см. главу 9), могла бы стимулировать разитие городов в этом направлении. Еще одна возможная предпосылка – наступление глобальной рецессии, схожей с той, что имела место в 2007–2008 гг., за которой последовало падение производства и дохода. Глобальная рецессия могла бы сделать более скромный образ жизни в городах предпочтительным и уместным при наличии мощного движения, которое посредством соответствующих аргументов, примеров и протестов доказало бы абсолютную необходимость будущего, воплощенного в представленной концепции города, удобного для жизни.

Наконец, если ни один из этих трех сценариев не реализуется, то наиболее вероятный вариант будущего, который ожидает нас по умолчанию, – это город-крепость. Многие части мира уже превратились в города-крепости, а отдельные элементы данной системы уже устоялись. Многие из апокалиптических произведений, рассмотренных в главе 3, указывают на то, что именно город-крепость и есть наиболее вероятный вариант будущего.

Концепция парникового эффекта основана на доказанном увеличении в атмосфере объемов парниковых газов, особенно углекислого, причем эти газы способны оставаться в ней на протяжении очень долгого времени. Выбросы этих парниковых газов не дают солнечным лучам отражаться обратно в космическое пространство (Stern 2007;

https://www.ipcc.ch/report/ar5). Такой парниковый эффект приводит к росту температур суши и Мирового океана. За период с 1880 по 2012 г. среднемировая температура увеличилась на 0,85 °C. Рост выбросов парниковых газов приведет к дальнейшему повышению температуры, порождая кумулятивные процессы глобального потепления (см.: http:// www.nasa.gov/topics/earth/features/climate_by_any_other_name.html).

Примечательно то, что мы говорим именно о глобальном изменении климата, в то время как люди имеют дело с погодой. Однако со временем «погода» превратилась в «климат», нечто регулярное, в большей степени подчиненное законам природы и поддающееся математическим исчислениям (Szerszynski 2010). Научное направление, занятое соответствующими расчетами, развилось на основе концепций, связанных с такими понятиями, как атмосфера, давление воздуха, влажность и т. п. Изначально предполагалось, что климат представляет собой нечто данное, фиксированное и во всяком случае не меняющееся и не поддающееся изменениям. Каждому региону, как считалось, был свойствен свой «климат», вписывающийся в его географию и социальные особенности. Климат считался неизменной данностью, на которую люди и их деятельность не оказывали большого влияния.

Однако за последние три-четыре десятилетия «современная наука» установила, что климат на самом деле меняется и продолжит меняться и что причины этого кроются в том числе и в деятельности человека. Эта смена парадигмы потребовала множества дискурсивных и материальных перемен. Частично благодаря организационной деятельности МГЭИК произошло объединение и развитие разнообразных наук о климате, а глобальное потепление и прочие характеристики климата стали считаться предметом глобальной политики и активной международной дипломатии.

Но то, что именно изменение климата легло в основу взглядов на окружающую среду и стало одним из главных вопросов международной политики, не было ничего неизбежного. Так, «Безмолвная весна», основополагающий текст современного движения в защиту окружающей среды, была сосредоточена на критике последствий применения синтетических пестицидов, например ДДТ, для экологии и здоровья человека (Carson 1962). На протяжении последних пятидесяти лет в международной повестке дня разворачивались споры и борьба за доминирование между различными определениями понятия «природа», включающими, например, вопрос о связи между использованием ядерной энергии и развитием злокачественных опухолей (Macnaghten and Urry 1998).

Наиболее наглядным примером возрастающего влияния общемировой науки стало обнаружение растущей дыры в озоновом слое, появление которой было вызвано использованием хлорфторуглеродов в аэрозолях и холодильниках. После ратификации Монреальского протокола в 1987 г. производство хлорфторуглеродов стало резко сокращаться, а к 1996 г. прекратилось вовсе. В результате впечатляющего международного сотрудничества и соглашений о проведении общей политики разрушение озонового слоя существенно замедлилось, хотя его окончательное восстановление произойдет в течение жизни нескольких поколений.

Изменение климата, однако, относится к категории «злостных» проблем. В 1859 г. Джон Тиндаль обнаружил, что углекислый газ поглощает тепло, а в начале XX в. Сванте Аррениус доказал существование парникового эффекта, вызванного сжиганием ископаемого топлива и способного привести к изменению климата Земли. Но только в 1979 г., когда четверо авторитетных ученых выступили с предостережением относительно опасностей, связанных с возможным глобальным потеплением, вызванным деятельностью человека, изменение климата начало восприниматься всерьез и стало предметом научного изучения. В 1988 г., ставшем годом температурных рекордов, Программой ООН по окружающей среде была сформирована МГЭИК, и уже тысячи ученых занялись исследованием взаимосвязи между выбросами парниковых газов и изменением климата. На слушаниях в американском Конгрессе, ставших в какой-то мере поворотными, Джеймс Хансен, один из ведущих климатологов, заявил, что антропогенное глобальное потепление уже началось (Klein 2014: 73–74). Речь же Маргарет Тэтчер в Лондонском королевском обществе, произнесенная в том же 1988 г., способствовала развитию в политических кругах соответствующей структуры чувства – уверенности в том, что деятельность человека действительно ведет к изменениям климата, с которыми нам придется иметь дело в будущем. Тэтчер говорила, что система планеты стала объектом масштабного «эксперимента» (см.: Gore 2013: ch. 6).

МГЭИК удалось организовать работу тысяч проживающих в разных уголках мира ученых, задав направление научных, общественных и политических дебатов. Эта организованная «сила науки» привела к мобилизации действий и мероприятий по всему миру, в центре внимания которых оказался мировой кризис, вызванный климатическими изменениями, кризис, который все в большей степени воспринимался как общемировой, актуальный и, возможно, разрешимый. Однако в это же время рядом энергетических компаний и автопроизводителей была сформирована Глобальная климатическая коалиция, задача которой заключалась в том, чтобы противодействовать усилиям, направленным на предотвращение изменения климата, и способствовать распространению в правительствах, СМИ, а позже и в новых средствах массовой информации скептицизма относительно реальности климатических изменений. Противники идеи изменения климата сосредоточились прежде всего на вопросах содействия «свободной торговле» и международному разделению труда (Demeritt 2006).

Кляйн утверждает, что именно вопрос торговли стал ключевой причиной того, почему с конца 1980-х гг. меры по противодействию изменению климата оказались не слишком результативными. Кляйн пишет о «катастрофических последствиях эры свободной торговли для климата» в сочетании со стремлением к бесконечному экономическому росту (Klein 2014: 85–86).

Как следствие, все это вызвало яростные споры относительно климатических изменений и потенциальных вариантов будущего. В научных направлениях, занятых вопросом изменения климата, и в соответствующей политической мысли можно выделить три основные позиции, или три дискурса (Dayrell and Urry 2015; Demeritt 2006; Hulme 2009).

Первый из этих дискурсов – это градуализм, представленный в докладах МГЭИК. В них говорится, что климат изменяется, ответственность за изменения в значительной мере лежит на деятельности человека, изменения протекают относительно медленно, но можно при помощи соответствующих стимулов побудить индивидов и общества к тому, чтобы в будущем они изменили свои нормы и образ жизни (Stern 2007). Градуализм также предполагает развитие новых технологий, которые будут способны разрешить проблему посредством внедрения новых способов получения энергии при низком расходовании углеродного топлива. Параллельно с деятельностью МГЭИК произошло развитие соответствующих подходов в науке, медиа (в том числе фильмы, получившие премию «Оскар») и политике, а многие крупные международные институты заявили о своей приверженности концепции устойчивого развития и сотрудничеству в масштабах всей планеты. Считается, что за решение проблемы грядущих изменений климата можно заплатить относительно скромную цену, если предпринять соответствующие меры уже сейчас, а не через несколько десятилетий, когда у нас может остаться меньше вариантов действий (Centre for Alternative Technology 2013).

Вторая основная позиция – это скептицизм (Moran 2015). Здесь речь идет об оспаривании научных мнений, указывающих на изменение климата, прежде всего из-за неопределенности, связанной с прогнозированием изменения температуры, которое может произойти в последующие десятилетия. Скептицизм утверждает, что здесь слишком много «неизвестных неизвестных». Кроме того, в истории Земли климат неоднократно менялся, и это происходило по естественным причинам, например в результате активности Солнца, а не деятельности человека. Скептицизм критикует социальные науки, тем или иным образом вовлеченные в обсуждение проблемы изменения климата. Одни скептики объясняют существование доводов в пользу теории о наличии в климатических изменениях корыстной заинтересованности соответствующих исследователей и СМИ (Montford 2010; Demeritt 2006), другие утверждают, что изменения климата сыграют благотворную роль, а миграция населения происходит и без какой-либо связи с изменениями климата. Неолиберальная мысль исходит из того, что конкурентные рынки сами способны решить проблемы окружающей среды, а меры, направленные на противодействие изменению климата, ведут к государственной политике, препятствующей конкуренции (подробнее об этом см.: Gore 2013: 318–328). Политолог Бьорн Ломборг утверждает, что сравнение затрат на меры, связанные с противодействием изменению климата, с затратами на решение других общемировых проблем делает доводы в пользу отказа от углеродного топлива не слишком убедительными (Lomborg 2001).

В течение последнего десятилетия влияние скептицизма как системы взглядов и действий возросло, прежде всего в США, поскольку пик обеспокоенности проблемой изменения климата пришелся на 2007 г. (Klein 2014). Этот скептицизм подогревается «торговцами сомнениями», не верящими, что мы действительно столкнулись с климатическими изменениями, и особенно действующими в интернете и блогосфере или работающими в аналитических центрах, которые устраивает сохранение существующего положения вещей (Oreskes and Conway 2010). Один из их аргументов: среди ученых нет единства относительно будущего климата планеты. В действительности же 97 % климатологов придерживаются той или иной версии гипотезы об антропогенном характере изменений климата (Klein 2014: 31).

Катастрофизм критикует обе эти позиции. У первой он заимствует реальность климатических изменений, а у второй – неопределенность и ограниченность возможностей науки. И оба эти заимствования встраиваются им в схему «сложных систем», что позволяет подчеркнуть наличие нелинейности, «порогов», резких и внезапных изменений. Хосе Риал и его соавторы считают, что климатическая система Земли отличается «высокой степенью нелинейности: то, что мы имеем на входе и выходе, отличается непропорциональностью, изменения зачастую носят эпизодический, резкий характер, а не поступательный и постепенный; множественные равновесия являются нормой» (Rial et al. 2004: 11). В настоящий момент в докладах МГЭИК учтены далеко не все потенциальные факторы обратной связи. Соответственно, скромность прогнозов об изменении уровня Мирового океана, в которых не учитывается неопределенность, особенно связанная с таянием льдов, позволяет скептикам утверждать, что со столь незначительным повышением его уровня можно справиться посредством адаптации, а полноценного переустройства систем, на котором настаивают сторонники катастрофизма, например Хансен, не потребуется (Hansen 2011).

Катастрофисты оспаривают представление, что «зеленые» или устойчивые практики способны разрешить проблему изменения климата безболезненно и при минимальных затратах. Справиться с этой проблемой можно лишь при помощи масштабных структурных изменений (см.: Klein 2014).

Что именно, если вкратце, говорят научные свидетельства? К 2007 г. МГЭИК утверждала, что потепление общемирового климата, вызванное ростом выбросов парниковых газов, является «несомненным». В докладах МГЭИК говорится, в частности, что концентрация углекислого газа в настоящее время превышает естественные диапазоны, установленные учеными для последних 650 тыс. лет (IPCC 2007; МГЭИК 2007). Согласно этим научным данным, высокая и продолжающая стремительно расти концентрация газов вызвана не естественными причинами, а деятельностью человека. Вывод о стремительном увеличении концентрации (рис. 1) сделан на основании самых продолжительных в мире наблюдений за уровнем содержания соответствующих газов, которые проводятся на станции в Мауна-Лоа, Гавайи, функционирующей с 1957 г. К апрелю 2015 г. уровень концентрации углекислого газа в Мауна-Лоа впервые превысил показатель в 400 ppm и, видимо, продолжит расти (www.theguardian.com/environment/2015/may/06/global-car-bon-dioxide-levels-break-400ppm-milestone). Важно отметить, что на сегодня уровень выбросов углекислого газа в Китае превышает показатели по США и ЕС вместе взятым, хотя почти ¹⁄6 этих выбросов приходится на производство товаров, потребляемых за пределами Китая, что, как отмечалось в главе 7, является своеобразным выводом выбросов в офшоры (www.exeter.ac.uk/news/research/title_412769_en.html).

За последние два-три столетия в атмосферу Земли попало 2000 млрд тонн углекислого газа, и этот газ останется там в течение еще сотен лет (Berners-Lee and Clark 2013: 26). За период с 1850 г. уровень выбросов углекислого газа переживает экспоненциальный рост (Berners-Lee and Clark 2013: 12). Климатические системы во всем мире меняются, и во многом ответственность за это, судя по всему, несет человек.

Исследования также указывают на проявляющуюся на протяжении тысячелетий четкую взаимозависимость между колебаниями концентрации углекислого газа и колебаниями температур. Ричард Элли, отвергая гипотезу об относительнойстабильности климата, говорит о его резких колебаниях: «Безумно скачущий климат – это правило, а не исключение» (цит. по: Clark 2010: 1). К подобному выводу Элли подводят результаты исследования толщ льда глубиной до 2 миль, породившие в среде климатологов «полномасштабную смену парадигм» (Linden 2007: 227). Элли отмечает, что во время потепления, приведшего к окончанию последнего ледникового периода, всего за одно-единственное десятилетие температура выросла на 9 °C. Судя по всему, у Земли существует лишь два климатических состояния: ледниковые периоды и относительно теплые периоды между ними, причем плавного перехода от одного к другому не бывает. Соответствующие исследования позволяют говорить о резких «скачках», характеризующихся «стремительностью и буйством», которыми планета реагирует на содержание в атмосфере углеродов (Pearce 2007).

Рис. 1. Содержание углекислого газа в атмосфере

Источник: Данные наблюдательной станции на вулкане Мауна-Лоа на о. Гавайи.

Исследования Антарктики также показывают, что нынешний уровень содержания углекислого газа в атмосфере Земли является беспрецедентным за всю историю человечества, а температуры близки к максимальным показателям за последние 420 тыс. лет. Поэтому представление о том, что существуют безопасные уровни концентрации углекислого газа в будущем, оказывается неверным, если предполагается, что будущие температуры должны оставаться в пределах, с которыми люди до сих пор имели дело. Кроме того, в одних частях планеты, прежде всего на полюсах, температура вырастет значительно больше, чем в других.

Причиной подобного ускорения роста выбросов углекислого газа является самое высокое за всю историю потребление энергоресурсов начиная с того момента, как ископаемое топливо впервые было использовано в Англии в конце XVIII столетия на первой мануфактуре (в местечке Сохо близ Бирмингема). Такое сохранение экспоненциального роста указывает на то, что система Земли вышла за рамки естественных колебаний, наблюдавшихся на протяжении последних 11,7 тыс. лет, на которые приходится отличающийся относительной стабильностью голоцен, нынешний климатический период в истории планеты. Голоцен начался с окончанием последнего ледникового периода, обеспечив стабильные условия для развития человеком сельского хозяйства, городов и промышленности.

Однако сейчас звучат предположения о том, что система Земли вступила в новую геологическую эпоху – антропоцен, описанный в 2000 г. нобелевским лауреатом Паулем Крутценом (N. Clark 2011; http://quaternary.stratigraphy.org/ workinggroups/anthropocene). Этот новый геологический период начался во второй половине XVIII в., когда последствия деятельности человека приобрели всемирные масштабы. Считается, что деятельность человека представляет собой одну из «великих сил природы». Гипотеза антропоцена опровергает предположение о единообразии и усредненности происходящих на Земле процессов.

Ключевым фактором здесь является то, что примерно с 1900 г., когда были открыты нефть и газ и начали сжигаться наряду с углем, наблюдается экспоненциальный рост сжигаемых объемов ископаемого топлива (Berners-Lee and Clark 2013). Джон Макнил в связи с этим отмечает: «Начиная с 1900 г. мы потребили больше энергии, чем за всю историю человечества до 1900 г.» (www.theglobalist.com/StoryId. aspx?StoryId=2018). Кроме того, примерно с 1950 г. темпы этого сжигания ускорились: этот процесс известен как Великое ускорение (сжигания ископаемого топлива по всему земному шару). Экспоненциальный рост выбросов углекислого газа показан на рис. 2.

Майкл Бернерс-Ли и Дункан Кларк подводят следующий итог: «Неослабевающая экспоненциальная природа углеродного цикла прекрасно согласуется с идеей, что использование энергии в обществе управляется мощным механизмом положительной обратной связи» (Berners-Lee and Clark 2013: 13). Переоценить силу различных механизмов обратной связи, лежащих в основе этих стремительных изменений, было бы трудно. Спустя пару поколений после 1950 г. общества преобразовались в геологическую силу общепланетарного масштаба. Как будет показано ниже, крупнейшие изменения в системе Земли напрямую были вызваны преобразованиями в глобальных экономических и социальных системах.

Рис. 2. Общемировые объемы выделения углекислого газа в зависимости от источника

Сегодня многие ученые и аналитики считают, что крупномасштабные нежелательные последствия вызваны фактом столь резкого увеличения объемов сжигаемого ископаемого топлива, которое мы наблюдаем на протяжении трех последних веков, прежде всего – с момента Великого ускорения. Согласно прогнозам, в течение нескольких ближайших лет различные механизмы положительной обратной связи приведут к существенному росту выбросов парниковых газов и общемировых температур. По состоянию на 1990 г. ученые насчитали уже 16 подобных механизмов, 13 из которых выводили системы из состояния равновесия (Wynne 2010). Наиболее значимые из них связаны, в частности, с тремя крупными ледниковыми щитами, покрывающими Гренландию и различные части Антарктиды. Это огромные наслоения льда, толщина которого доходит до 2 миль. Кроме того, в Сибири под слоем вечной мерзлоты покоятся огромные залежи самого мощного из парниковых газов – метана, который, однако, взрывается и вырывается на поверхность; этот процесс получил название «метановый апокалипсис» (www.newscientist.com/article/mg22630221.300-methane-apoca-lypse-defusing-the-arctics-time-bomb.html).

Наличие сразу четырех источников потенциальной угрозы, связанной с неконтролируемыми изменениями, ведет к тому, что «прогнозы» грядущего роста температур сильно разнятся, и объясняет ожесточенность споров относительно того, является ли предполагаемое повышение общемировых температур на 2 °C оптимальным (или наименьшим из худших) приблизительным показателем «допустимых» климатических изменений. Все это нашло отражение в углеродном бюджете, который требует полного пересмотра того, что Кевин Андерсон называет «доминирующей парадигмой экономического роста» (см.: http://kevinanderson.info/blog/category/papers-reports). Андерсон утверждает, что, хотя предел в 2 °C и далек от идеального, он важен для ученых и понятен политикам, представителям делового сообщества и более широкой публике (но см.: Anderson and Bows 2011).

Одна из проблем, связанная с выработкой соответствующих политических мер, заключается в том, что изменение климата не является ни единственной причиной, ни единственным набором последствий. Как мы знаем, существует множество проявлений изменения климата, включая повышение арктических температур, уменьшение размеров айсбергов, таяние ледяных шапок и ледников, сокращение слоя вечной мерзлоты, изменения в показателях выпадения осадков, снижение биоразнообразия, новые ветровые режимы, большее число засух, песчаных бурь и периодов аномальной жары, увеличение интенсивности тропических циклонов и прочих крайних погодных явлений. Группа специалистов во главе с Йоханом Рокстремом описала девять «планетарных границ». Нарушение одной или нескольких из них может привести к резким нелинейным трансформациям окружающей среды (www.stockholmresilience.org/21/research/ research-news/1–15–2015-planetary-boundaries-2.0—new-and-im-proved.html). Рокстрем и его коллеги полагают, что современные общества нарушили уже четыре из этих границ: речь идет об изменении климата, нарушении целостности биосферы, изменениях в системе суши и трансформации биогеохимических циклов. Более того, эти планетарные границы взаимозависимы, поэтому нарушение одной из них оказывает каскадное влияние на остальные.

В целом же можно говорить о том, что тот порог, который сегодня считается безопасным пределом общемировых температур, скорее всего, будет превышен, если общемировые выбросы углекислого газа увеличатся еще на 1200 млрд тонн. Таков будущий углеродный бюджет, которого следует придерживаться, чтобы гарантировать с вероятностью в 66 %, что среднемировое повышение температур удастся удержать в пределах 2 °C (см.: www.exeter.ac.uk/news/research/tit-le_412769_en.html). Но человечество уже израсходовало ²⁄3 этого общемирового лимита. При нынешнем уровне выбросов углекислого газа при сжигании ископаемого топлива эта квота в 1200 млрд тонн будет исчерпана в течение тридцати лет. Таким образом, еще одно поколение – и безопасный порог в 2 °C будет преодолен. Чтобы этого не произошло, считают специалисты, необходимо, чтобы более половины известных на сегодняшний день залежей ископаемого топлива не разрабатывались, а остались лежать нетронутыми в земле (Carbon Tracker 2013). В связи с этим встает серьезнейший вопрос о справедливом распределении соответствующих квот между 7 млрд человек, составляющих нынешнее население Земли, особенно в свете огромной и, судя по всему, возрастающей разницы между богатыми и бедными в современных обществах (Piketty 2014; Пикетти 2015; Sayer 2015).

Таким образом, если пытаться сохранить существующее положение вещей вместо того, чтобы существенно сократить потребление углеродного топлива, объемы выбросов парниковых газов к концу текущего столетия могут вырасти втрое. При этом, как предполагается, существует 20 %-ная вероятность того, что к 2100 г. общемировые температуры могут увеличиться более чем на 5 °C (Stern 2007: 3). Согласно аналитическим документам Пентагона, изменение климата может привести к «глобальной катастрофе», и миллионы людей станут жертвами войн и «природных бедствий» (US National Intelligence Council 2008). Еще в 2000 г. Всемирная организация здравоохранения рассчитала, что примерно 150 тыс. смертей в год были вызваны климатическими изменениями, а в следующие десятилетия эта цифра вырастет до 250 тыс. (www.who.int/mediacentre/factsheets/fs266/en).

Последствия изменения климата имеют общемировой характер, но сильнее всего они проявляются в странах глобального Юга. Они сказываются на всех возрастных группах, причем женщины становятся жертвами меняющихся климатических условий чаще мужчин. Более всего от изменений климата страдает Бангладеш, расположенный в дельте Ганга, хотя доля этой страны в общемировых объемах выбросов углекислого газа ничтожна мала (0,3 %). Такая глобальная взаимозависимость представляет собой один из элементов того, что называют «климатическим геноцидом», когда миллионы людей вынуждены бежать от опасностей, связанных с климатическими изменениями и проявляющихся прежде всего в бедных странах глобального Юга (Timmons Roberts and Parks 2007).

Особенно значимыми последствия изменения климата оказались для прибрежных вод, уровень которых повышается в десятки раз быстрее общемирового показателя. Это ведет к серьезнейшему повышению уровня моря в районах, где большинство населения вынуждено жить на высотах, лишь на несколько футов превышающих уровень моря (www.nytimes.com/2014/03/29/world/asia/facing-ri-sing-seas-bangladesh-confronts-the-consequences-of-clima-te-change.html). Согласно статистике, примерно половина населения мира проживает в 15-мильной прибрежной зоне, а многие крупные объекты инфраструктуры – например, аэропорт Схипхол – расположены на высотах ниже уровня моря, а потому уязвимы даже перед небольшим повышением уровня прибрежных вод (Gore 2013: 297–298).

Мы уже знаем, что неравномерные последствия изменения климата создают сложности со снабжением населения продовольствием и водой, ведут к повышению уровня Мирового океана и вымиранию целых видов животных и растений, вызывают наводнения, засухи, аномально жаркую погоду, новые болезни и вынужденную миграцию населения. Эти процессы затрагивают прежде всего людей, живущих в границах опоясывающего Землю «тропика хаоса». Последствия климатических изменений порождают целую «резервную армию» обездоленных трудящихся, которые вынуждены мигрировать и участвовать в строительстве новых мест, жизнь в которых будет основана на сверхвысоком потреблении углеродного топлива (Parenti 2011). Многие из тех, кто бежит от поднимающихся вод Ганга, мигрируют в такие места, как Дубай, которые, как будет показано ниже, и есть те места, образ жизни в которых характеризуется сверхвысоким потреблением углеродного топлива, что, в свою очередь, вызывает непропорциональные климатические изменения в местах вроде Бангладеш. Таким образом, мы имеем дело с самоусиливающейся замкнутой схемой с положительной обратной связью, которая объединяет места, вызывающие изменения климата, с местами, страдающими от них.

Если и есть отрасль мировой экономики, которая понимает вероятные масштабы будущих явлений, связанных с климатическими изменениями, то это страхование. Во многих отчетах страховых компаний можно найти свидетельства увеличения масштабов и последствий подобных явлений, а также причиняемых ими убытков. Так, материальный ущерб от урагана «Сэнди», обрушившегося в 2012 г. на штаты Нью-Йорк и Нью-Джерси, составил 65 млрд долларов США (www.usatoday.com/story/weather/2013/01/24/ global-disaster-report-sandy-drought/1862201). Потери страховой отрасли резко выросли по всему миру, а главной их причиной стали как раз аномальные погодные явления. Начиная с 1970-х гг. число подобных явлений ежегодно увеличивается примерно на 10 %. По оценкам страховой компании Swiss Re, потери страховой отрасли от данных погодных явлений выросли с 1980-х гг. в пять раз (Klein 2014: 107). По данным организации Oxfam, число землетрясений остается относительно стабильным, а вот количество наводнений, бурь и штормов выросло в три раза. Крупнейший в мире оператор на рынке перестрахования, компания Munich Re, пришла к выводу, что «растущее число бедствий, так или иначе связанных с погодными явлениями, можно объяснить лишь климатическими изменениями. Мнение о растущих частоте и интенсивности аномальных проявлений погоды основывается на последних научных открытиях <…> И опасность постоянно возрастает, поскольку изменения климата чреваты серьезными ливнями при одновременном увеличении для некоторых регионов риска засух» (www.munichre.com/ en/group/focus/climate_change/current/flooding_in_china/default.aspx). Тим Флэннери полагает, что подобное повышение масштабов страховых убытков, связанных с погодными явлениями, «указывает на то, что к 2065 г. или немногим позже материальный ущерб от климатических изменений может сравниться с общей стоимостью всего, что человечество производит в течение года» (Flannery 2007: 235).

Хотя у нас есть несколько сценариев климатического будущего планеты, определить, какой именно из них окажется более вероятным по состоянию, скажем, на 2050 г., чрезвычайно сложно (об этих сценариях см.: Urry 2011). Отчасти это объясняется тем, что многое здесь будет зависеть от того, что действительно произойдет в будущем, от развития событий в других точках планеты и от их пространственного и временного взаимодействия. Поэтому необходимо определиться, какие именно неожиданные события, скорее всего, произойдут в будущем, события, подобные тем, что были описаны Порриттом в его книге «Мир, который мы создали» (Porritt 2013). Среди них – вызванные нехваткой воды беспорядки, прохождение пика потребления нефти, кибертерроризм, ураганы, массовые наводнения, сильнейший голод, падение производства мясной продукции и широкомасштабные протесты. Некоторые из этих событий представляют собой «неизвестные неизвестные». Другие можно предвидеть, хотя сказать точно, когда и где они произойдут или каким образом то или иное событие будет связано во времени с другими, невозможно.

В предыдущем разделе мы определились с целым набором «злостных» проблем, причины которых, судя по всему, кроются в росте выбросов парниковых газов, ведущем, в свою очередь, к повышению температур, что делает существование людей, животных и растений в нынешнем режиме, сложившемся на протяжении голоцена, невозможным. Николас Стерн утверждает, что «изменение климата <…> представляет собой самый серьезный и масштабный провал рынка» (Stern 2007: i). Глобальный капитализм, в основе которого лежит энергия ископаемого топлива, породил огромные внешние отрицательные эффекты экономической деятельности (Giddens 1990, 2009; Klein 2014). Состояние Земли сильно изменилось, особенно за время, прошедшее с 1950 г., поскольку значимые системные процессы планеты теперь направляются производственно-потребительской деятельностью человека (см.: Urry 2011). По мере роста потребления энергии и приближения к его верхнему пределу происходило увеличение неравенства и возникали конфликты интересов между различными группами общества. Во многих нефтедобывающих странах данный процесс достиг своих крайних проявлений. Невероятные богатства и их показное демонстрирование соседствуют с бедностью рабочих-мигрантов, которые зачастую вынуждены бежать от последствий роста температур «на родине».

Чтобы проиллюстрировать данную взаимосвязь и природу современного капитализма, я описываю некоторые черты города, который в течение последнего полувека совершил один из самых впечатляющих рывков в будущее, города со своим собственным Великим ускорением к жизни, основанной на сверхвысоком потреблении углеродного топлива (Urry 2013b). Примерно до 1960 г. Дубай входил в число беднейших мест на Земле. На тот момент на его территории располагалось несколько деревень из глинобитных домов, ютившихся между морским побережьем и окраиной огромной негостеприимной пустыни, для которой реки – огромная редкость. Местность эта получила независимость лишь в 1971 г., став частью Объединенных Арабских Эмиратов. С этого момента начинается экспоненциальный рост города. К 2000-м гг. Дубай превратился в крупнейшую мировую стройку и стал восьмым по показателям притока туристов городом Земли. Расцвет этого «золотого города», расположенного в когда-то самом безлюдном уголке самого безлюдного региона, иллюстрирует собой удивительное ускорение навстречу совершенно иному будущему. Город превратился в крупный хаб, куда направляются и где пересекаются глобальные потоки капитала, финансов, людей, культур и информации.

Добыча нефти в этом бывшем британском протекторате началась в 1966 г., в пиковый период мировой нефтеразведки. Однако в отличие от близлежащих областей добыча нефти в Дубае достигла своих максимальных показателей в 1991 г. (Krane 2010; Urry 2013b). Здесь прибыль от нефти идет на строительство островов, гостиниц и удивительнейших туристических достопримечательностей, на перевозку – прежде всего с помощью современного аэропорта (в Дубае расположен крупнейший в мире аэропорт и идет строительство второго) и авиакомпании Emirates, одного из лидеров отрасли, – огромного числа туристов, гостей конференций и прочих публичных мероприятий, строителей, работников секс-индустрии и т. п., на ввоз – прежде всего через крупнейшую в мире рукотворную бухту – больших объемов продовольственных и промышленных изделий, продающихся в семидесяти торговых центрах, включая крупнейший в мире (www.thedubaimall.com/en/Index.aspx), на поддержание функционирования входящего в десятку крупнейших в мире контейнерного порта, на то, чтобы достигнуть самого высокого на планете уровня потребления воды благодаря использованию опреснительных станций, работающих на углеродном топливе, и на активное потребление энергии для кондиционирования помещений в регионе, где средняя температура воздуха составляет 40 °C.

Дубай попытался с помощью технологий ускорить переход в будущее, даже хотя само общество остается патриархальным, религиозным и авторитарным. Этот футуризм воплотился в рукотворной окружающей среде, но не в обществе. Среди «футуристических» объектов можно выделить Музей будущего (https://www.youtube.com/watch?v= 9Wx0Lfyjmf0), три пальмовых острова, благодаря которым береговая линия города увеличилась почти на 75 миль, целую серию новых островов, контуры которых повторяют контуры различных стран мира, крытый горнолыжный комплекс и множество спортивных сооружений, самое высокое в мире здание – завораживающий небоскреб Бурдж-Халифа высотой 2717 футов, крупнейший в мире отель «Азия-Азия», насчитывающий 6,5 тыс. номеров, первый в мире 7-звездочный отель «Бурдж-эль-Араб», из окон которого открывается вид на 100 миль вокруг, гостиничный комплекс «Атлантис», открытие которого стало крупнейшим публичным мероприятием в мире, и огромный жилой массив «Джумейра Бич Резиденс», состоящий из сорока высотных зданий, в которых проживает около 15 тыс. человек (www.burj-al-arab.com; Davidson 2008; Krane 2010; Schmid 2009).

Дубай стремится поразить визуальной, внешней роскошью, быть местом ускоряющегося потребления, торговли, гастрономии, азартных игр и проституции. Джим Крейн резюмирует парадокс Дубая следующим образом: «Это самое пустынное место на Земле, полностью лишенное каких-либо исторических достопримечательностей, и все же состоятельные граждане готовы пролететь полмира, чтобы увидеть его» (Krane 2010: 117). Это место, которому свойственно ускорение в чистом виде, «оазис» свободного предпринимательства, где нет налога на прибыль, профсоюзов, законодательства в области градостроительства, оппозиционных партий или выборов. Его жители, компании и посетители берут огромные кредиты, чтобы сделать возможными исключительные масштабы строительства и потребления будущего. Будущее Дубая построено на песке и долговых обязательствах.

Одной из главных черт Дубая и значительной части мировой экономики на протяжении последних десятилетий является растущий дисбаланс между «финансиализацией» и «реальной экономикой». И это – еще одно препятствие на пути развития эффективных мер, направленных на противодействие климатическим изменениям. Это еще одно препятствие для перехода к будущему, в основе которого будет лежать низкий уровень потребления углеродного топлива, ведь почти вся мировая экономика «финансиализирована». К 2010 г. общая стоимость валютных трансакций составила 955 трлн долларов США, что более чем в 15 раз превысило показатель мирового ВВП (63 трлн долларов США: www.spiegel.de/international/business/out-of-control-the-dest-ructive-power-of-the-financial-markets-a-781590.html). Подобная циркуляция финансовых средств привела к установлению «диктатуры финансовых рынков», поскольку доходы и права перераспределились от «реальной экономики» к «капитализму, построенному на принципах казино» (Latouche 2009; Sayer 2015). Экономики теперь зиждутся не на предприятиях, производящих товары и услуги, а на организациях, участвующих, главным образом, в обращении финансовых средств, и соответствующем посредничестве.

Следствием высокочастотной компьютеризированной торговли стало ощущение ускользающего будущего. Операции здесь совершаются быстрее скорости мысли и связаны с передвижением денег и информации, не поддающимся человеческому разуму (Lewis 2015; Льюис 2017). В условиях столь ускоряющегося мира финансовое будущее наступает быстрее, чем поддается, это сознают соответствующие акторы (Gore 2013: 16–17). Значительная часть этого посредничества находится под контролем финансовых элит (Savage and Williams 2008). Оно противоречит интересам развития экономики, состоящей из менее крупных компаний, способных предлагать новые товары и услуги и прежде всего товары и услуги, в основе которых лежат принципы низкого потребления углеродного топлива экономикой и обществом.

Кроме того, финансовое посредничество (и соответствующие компьютерные сети) ослабляет крупные промышленные корпорации, которые теперь оказываются связанными с финансовыми институтами, заинтересованными в краткосрочной «акционерной стоимости», причем «краткосрочный» может означать здесь «менее одной секунды». Выше мы уже отмечали, что крупные «промышленные» корпорации устарели, а их число в США с середины 1990-х гг. сократилось вдвое (Davis 2012). Ричард Сеннет сетует на то, что люди более не дорожат продолжительной занятостью в какой-либо одной организации, что является как раз одним из проявлений данной нацеленности на краткосрочные результаты (Sennett 1998; Сеннет 2004). В своих крайних формах это проявляется там, где договорами не обусловливается число рабочих часов. Эти договоры не предусматривают никаких обязательств ни для одной из сторон, что являет собой парадокс, поскольку многие работники, представляющие этот увеличивающийся в численности класс «прекариата», находятся на «передовой» сферы услуг, выступая для потребителя в качестве «лица» компаний.

Гай Стэндинг описывает краткосрочность будущего для представителей прекариата, доля которого в рабочей силе по всему миру значительно выросла (Standing 2014; Стэндинг 2014). Сетевая модель трудовой занятости лишает работников стабильности при отсутствии необходимости в долгосрочных навыках и обязательствах, и это касается даже тех, кто участвует в разработке и реализации цифровых систем, являющихся фундаментом посредничества и экономики интернета и мобильных приложений. Фред Тернер показывает, как цифровая утопия, некогда составлявшая часть контркультуры, превратилась в противоположность утопии, в антиутопию, для которой привычны временный характер и нестабильность работы и жизни (Turner 2006: 258–262; Srnicek and Williams 2015).

Современный капитализм превратился в финансовый капитализм, успешно избегающий налогообложения и все менее управляемый. Масштабы системы финансов неимоверны, а функционирует она во многом подобно азартной игре. Ее рост и доминирование над промышленной экономикой, а также физической средой привели к усилению экономического, социального и имущественного неравенства в большинстве стран мира (Floyd and Slaughter 2014). Особенно значимы в связи с этим процессы офшоринга (Urry 2014a; Урри 2017) – перевода ресурсов, практик, людей и денег из одной страны в другую и их сокрытия. Все это сопровождается игнорированием правил, законов, налогообложения, нормативных правовых актов или норм. Офшорный мир отличается динамичностью, преобразуя экономические, социальные, политические и материальные отношения между обществами и внутри них по мере того, как ресурсы, практики, люди и деньги начинают или продолжают скрываться (Urry 2014a: 1; Урри 2017). В частности, мы наблюдаем невероятное увеличение объемов финансов и капитала, направляемых в 60–70 территорий с льготным налогообложением, представляющих почти ¹⁄3 от общего числа современных стран (Shaxson 2012). Такие «налоговые гавани» известны низкими налогами, компаниями, занимающимися управлением имуществом состоятельных клиентов, мягкостью законов и секретностью, став неоспоримым ядром мировой экономики после отмены контроля за валютными и смежными операциями в конце 1970-х гг.

Почти все крупные компании владеют офшорными счетами/дочерними предприятиями; через них ведется более половины мировой торговли; почти все владельцы крупного частного капитала пользуются офшорными счетами, что позволяет им осуществлять налоговое «планирование», а 99 из 100 крупнейших европейских компаний учредили на офшорных территориях дочерние компании. На офшорных счетах находятся суммы, эквивалентные ¹⁄3—¹⁄4 всех богатств человечества (Urry 2014a: ch. 4; Урри 2017: гл. 4). Важную роль в обеспечении той мощи, которая связана с финансами, их оборотом и долговой системой, играют сделки с фондами прямых инвестиций (Appelbaum and Batt 2014). Фонд прямых инвестиций вкладывается в небольшую долю в компании. Остальная необходимая сумма добирается за счет средств институциональных инвесторов или берется взаймы, при этом в качестве обеспечения выступают активы будущей компании. После приобретения публичной компании она преобразуется в частную и, как правило, исчезает из поля зрения. Применительно к деятельности фондов прямых инвестиций действует гораздо меньшее число ограничений, поскольку их владельцы считаются инвесторами, а не работодателями. Большинство таких фондов избегает излишнего внимания надзорных органов. При этом образованные таким способом компании проявляют тенденцию к сокращению числа занятых в них, к более медленному росту и даже к банкротству, а вероятность того, что они станут участвовать в инициативах, направленных на снижение потребления углеродного топлива, невелика.

Таким образом, офшорные схемы показывают, как устроен сегодня мир могущества, и это вступает в противоречие с интересами компаний и неправительственных организаций, приверженных идее сокращения потребления углеродного топлива. Денежные средства, не выведенные в офшоры, превратились в исключение: это удел «мелких людишек», еще платящих налоги. Большие же деньги в массе своей находятся в офшорах. Как следствие, бюджеты ежегодно недополучают налоги на сотни миллиардов долларов США. Офшорная система была создана крупными корпорациями, активно использующими сложные компьютерные системы, и именно им она и выгодна. Мир офшоров заметно ослабляет позиции на рынке небольших инновационных компаний. Те из них, кому все же удается успешно развиваться, вскоре становятся частью транснациональной корпоративной системы, чьи доходы частично уходят в офшоры. Мир офшоров также систематически ослабляет местные небольшие компании, которые вынуждены конкурировать в неравных условиях с крупными, прибегающими к преимуществам офшоров компаниями (Urry 2014a: 1–2; Урри 2017).

Таким образом, наличие системы офшоров сильно затрудняет задачу построения будущего с низким уровнем потребления углеродного топлива (Sayer 2015: part 5). Построение такого будущего требует глубокого осознания взаимных обязательств между людьми во всем мире и прежде всего обязательств ныне живущих перед последующими поколениями. Необходимость в подобных обязательствах со стороны государств и обществ нашла выражение во многих международных документах, например в Декларации ЮНЕСКО об ответственности нынешних поколений перед будущими поколениями (12 ноября 1997 г.).

В связи с этим следует также рассмотреть предложенный Брюсом Лэнкфордом анализ параобщественных благ (Lankford 2013). Лэнкфорд задается следующими вопросами: кто именно получает выгоду от действительно значимого роста эффективного использования ресурсов, достигаемого посредством мер, направленных на снижение зависимости от углеродного топлива? Можно ли каким-то образом обеспечить получение выгоды в настоящем или будущем теми обществами/социальными группами, которые сократили потребление топливных ресурсов, повысили свою материальную эффективность или добились уменьшения объемов отходов? Добиться этого чрезвычайно трудно. Такие пара-общественные блага, или социальные обязательства, между людьми во многих частях мира проигрывают конкуренцию финансовым обязательствам. Именно последние связывают вместе людей, государства и корпорации. Финансовые обязательства и масштабное уклонение от налогов в офшорах заметно осложняют выполнение общественных обязательств. Для планирования и реализации мер по снижению зависимости от углеродного топлива необходимы государственная финансовая поддержка и четкое понимание того, что эти меры отвечают общественным интересам. Все это особенно затруднительно в силу того, что досуг, работа, налогообложение, отходы, выбросы углекислого газа, капиталы и даже пытки – все-все подверглось финансиализации и соответствующему выводу в офшоры (Urry 2014a; Урри 2017).

Как отмечает Кляйн, изменение климата все меняет, и, соответственно, вместо экономического роста нам требуется формирование альтернативного кластера социоматериальных систем, способных обеспечить экономический анти-рост. Велика вероятность того, что без столь резкой смены направления развития система Земли будет двигаться в сторону неподконтрольных климатических изменений. Этот вопрос касается не только соответствующих систем и их кластеров, но и более долгосрочного и широкого сдвига в структуре чувства обществ (см. главу 3). Подобные сдвиги оказываются способными изменить мир, хотя далеко не все сдвиги планируются, рассматриваются или хотя бы замечаются соответствующими институтами.

Одна из долгосрочных структур чувства сформировалась во время Великой мировой депрессии 1930-х гг. и в последующий период. Кейнсу удалось убедить общества Северной Америки и значительной части Европы в том, что сами по себе экономические системы изменить ситуацию с безработицей и экономической депрессией не смогут (Keynes 1936; Кейнс 2007). Экономика не в состоянии автоматически восстановить равновесие. Кейнс отстаивал необходимость контрциклических государственных расходов, финансируемых за счет налогов, систему национального планирования и идею, согласно которой коллективные общенациональные интересы должны быть отделены от интересов индивидов и компаний. С 1930-х по 1970-е гг. доминирующей кейнсианской структурой чувства была уверенность в том, что государства способны были исправить недостатки рынков и что они должны были это делать. Эта структура «большой длительности» опиралась на влиятельный дискурс и набор практик, включая тезис о необходимости государственного вмешательства в экономику в интересах общества.

Однако уже в 1947 г. руководитель одного из швейцарских банков созвал встречу ученых в местечке Мон Пелерин, рядом с Женевой. Руководил работой тайной конференции Фридрих Хайек (см.: Hayek 1944). Основанное на конференции общество «Мон Пелерин» сыграло одну из главных ролей в контратаке, предпринятой на позиции кейнсианства, выступавшего за государственное вмешательство в экономику. Планирование этой борьбы, целью которой было заставить правительства отказаться от идей Кейнса, продолжилось и на последующих встречах общества (Stedman Jones 2012: ch. 2). Одним из участников этих встреч был Милтон Фридман, ставший ключевой фигурой в развитии так называемого неолиберализма, который с конца 1970-х гг. сумел утвердиться по всему миру (Klein 2007; Кляйн 2011).

В развитие экономических, социальных и политических условий, благоприятных для становления неолиберализма, оказалось вовлечено большое число транснациональных организаций (Carroll 2010; Klein 2007; Кляйн 2011; Stedman Jones 2012). И с начала 1980-х гг. начала осуществляться задача по восстановлению значимости частного предпринимательства, прав частной собственности, свободных рынков и либерализации торговли. Благодаря в том числе и таким выдающимся фигурам, как Рейган и Тэтчер, неолиберализм превратился в доминирующий глобальный подход в экономической и социальной политике и практике, в новую структуру чувства, предполагавшую, что главенствующей силой должен стать именно «свободный рынок». В течение же последних десятилетий данная структура чувства значительно окрепла благодаря поддержке печатных СМИ, телевидения, интернет-ресурсов и социальных сетей. Подобное «освобождение» капитала и потребительского спроса на товары и услуги способствовало Великому ускорению выбросов углекислого газа, о котором мы уже говорили выше, и крайне усложнило задачу противодействия влиятельному дискурсу «экономического роста», достигаемого благодаря продолжению экономической практики, направленной на сохранение существующего положения вещей.

Ключевую роль в современном мире играет вездесущий консюмеризм, или «потребительская культура». Люди строят свою социальную идентичность через приобретение товаров и услуг, использование и формирование символического капитала из потребительских товаров и услуг, которые производят другие люди на заводах, в офисах, магазинах и местах досуга, и все это сопровождается сверхвысоким потреблением энергии. Здесь важны обычные покупки, совершаемые людьми, материальное и символическое использование этих товаров и услуг и особенно относительно стабильные бренды, организующие потребление (Elliott and Urry 2010; Klein 2000; Кляйн 2003). Более того, эти потребительские товары и услуги часто используются людьми для создания и пересмотра своей индивидуальности. Множество телевизионных программ посвящено созданию нового «имиджа» товаров, услуг, жилья, автомобилей, индивидуальности, отношений и тела (Elliott 2013). Такие формы деятельности осуществляются с помощью и посредством потребительских товаров и услуг, связанных с разнообразными практиками. И эти социальные практики, вроде принятия пищи, покупки товаров в супермаркете, ежедневного использования душа, игры в теннис или отдыха на каникулах, организуют и наполняют жизнь человека. Они отличаются стабильностью и динамичностью, и благодаря им развиваются как соответствующие привычки, так и навыки. Некоторые из этих практик объединяются в таких особенно энергоемких местах, как Дубай. Для многих таких практик чрезвычайно важно масштабное и быстрое перемещение между узловыми точками глобального консюмеристского порядка.

Противодействовать этим пустившим глубокие корни экономическим и социальным порядкам крайне сложно. Несмотря на широкую озабоченность вопросом «изменения климата» в начале нынешнего столетия, каких-либо эффективных мер, позволяющих существенно сократить потребление углеродного топлива, в достаточных масштабах почти не предпринималось (Berners-Lee and Clark 2013; Dayrell and Urry 2015). История Дубая показывает, как именно финансиализированные «пузыри» способствуют росту объемов сжигаемого ископаемого топлива, предлагая соблазнительный пример образа жизни, основанного на сверхвысоком потреблении углеродного топлива.

Но возможно, что семена новой формы капитализма, новой структуры чувства, выходящих за рамки государственного регулирования и неолиберального, или дезорганизованного, капитализма, уже посеяны. Беверли Сильвер и Джованни Арриги выступают за «альтернативу ресурсоемкой западной модели капиталистического развития» и предостерегают, что, если выбор в пользу этой альтернативы не будет сделан, мы можем столкнуться с «длительным периодом системного хаоса» (Silver and Arrighi 2011: 68; см. главу 3 настоящего издания).

Этот альтернативный вариант будущего, все чаще называемый антиростом, предусматривает развитие и укоренение социальных практик, предполагающих существенное сокращение потребления углеродного топлива в общемировых масштабах (Latouche 2009). Главное новшество здесь состоит в изменении спроса на ископаемую энергию, а не в замене ископаемого топлива другими формами энергии (www.demand.ac.uk). Подобный вариант возможного будущего основывается на инновационных идеях и принципах, предлагаемых экологами, учеными, неправительственными организациями и аналитическими центрами. Значительная часть этих инноваций возникает в «зазорах» и «трещинах» в доминирующей системе, прежде всего – в капитализме, основанном на интенсивном потреблении углеродного топлива (Wright 2010: 322; Kirby 2013).

Как таковой этот альтернативный капитализм не существует, представляя собой скорее архипелаг мельчайших островков, разбросанных по миру и зачастую располагающихся в совершенно неожиданных местах. В большинстве обществ на поверхности есть всего несколько таких островков, но они практически никак не связаны друг с другом. Данные островки представляют собой зарождающееся «низкоуглеродное гражданское общество», которое возникает в результате десятков тысяч экспериментов, групп, сетей, прототипов, лабораторий, ученых, вузов, конструкторов и активистов (см.: Thackara 2015) и требует установления новых взаимосвязей между постуглеродными практиками по всему миру, и многие из них стали возможны благодаря новым цифровым мирам, включая экономику мобильных приложений. Это низкоуглеродное гражданское общество представляет собой общественное движение, которое пытается как ограничить сегодняшние процессы, результатом которых является производство парниковых газов, так и подготовить и «обкатать» различные постуглеродные альтернативы.

Одна из центральных ролей в этом отведена концепции «естественного капитализма». Она связана с критикой неспособности капитализма признать соответствующую ценность крупнейшего используемого им капитала – природных ресурсов и живых систем (Hawken, Lovins, and Lovins 1999; Хокен, Ловинс и Ловинс 2002). Капитализм XX в. сумел экстернализировать издержки использования природы и особенно – ее энергоресурсов. Соответственно, он сжигал ископаемое топливо, не заботясь о том, как это сказывалось на самой природе. Как уже отмечалось выше, по оценкам МВФ, ежегодная глобальная «субсидия» отрасли, связанной с добычей ископаемого топлива, составляет 5,3 трлн долларов (www.scientificamerican.com/article/fossil-fuel-subsi-dies-cost-5-trillion-annually-and-worsen-pollution).

В основе концепции антироста лежит идея «экономика-плюс-общество», в рамках которой признавалась бы ценность всех форм капитала. Что если бы экономика была организована не вокруг экономических и финансовых абстракций, а вокруг природы, которая больше не считалась бы оторванной от экономики и при этом доступной для краткосрочной максимизации прибыли (Urry 2011)?

Благодаря антиросту местные, общенациональные и международные институты смогли бы сохранять ресурсы в течение долгого периода. Это потребовало бы от государства роли «гаранта» и соответствующих налоговых поступлений. Будущие поколения были бы не менее значимы, чем нынешние, а ситуация в будущем – по крайней мере в течение ближайших десятилетий – не ухудшилась бы. При таких общих ресурсах центральная роль отводилась бы энергии, а краткосрочная максимизация никогда не могла бы стать главной основой соответствующей политики. Главенствующую роль в системе финансов играл бы принцип полезности, а не спекуляции. Государство же, рассматривая проблему ресурсов, энергии и выбросов в долгосрочной перспективе, отвечало бы прежде всего за регулирование.

Более того, мы знаем, что возможны провалы рынка, и нельзя исключать также «провалы ресурсов» и возникновение глобального кризиса. Кризисы важны, поскольку они делают необходимым принятие государствами или государствоподобными организациями глобальных мер. Более того, те решения, которые оказываются способными покончить с кризисом, в равной степени оказываются социетальными и экономическими, затрагивая как реальную, так и денежную экономику, как долгосрочное инвестирование, так и краткосрочную максимизацию прибыли. Переломные моменты свойственны не только финансовым рынкам, они могут наступать повсеместно, затрагивая, например, климат планеты или цены на нефть.

Итак, в чем именно заключается антирост? Во-первых, он предполагает создание и защиту разного рода «скрытого богатства», например хорошего социального взаимодействия, благополучия и низкоуглеродного образа жизни. Подобные формы «скрытого богатства» не находят отражения в традиционных показателях положительного или отрицательного роста экономики, в частности ВВП (Gore 2013: 142–143, 184–185; Halpern 2010; Rifkin 2009: 548–549). Показатель ВВП, впервые разработанный в 1937 г., выражает в количественной форме сумму измеримых рыночных трансакций в экономике. Один из главных недостатков этого показателя в том, что он может расти даже тогда, когда то, что им учитывается, самым негативным образом сказывается на благополучии отдельных людей и особенно на окружающей среде. Сейчас этот показатель учитывает также рыночные операции, связанные с азартными играми, проституцией и торговлей наркотиками! Подобные проблемы, касающиеся применяемых показателей, заставляют разрабатыватьальтернативные способы оценки того, что делает условия жизни в обществе приемлемыми. Одним из примеров новых показателей служит Международный индекс счастья, предложенный фондом New Economics Foundation, который учитывает субъективно оцениваемое благополучие, продолжительность жизни и степень воздействия деятельности человека на окружающую среду (www.happyplanetindex.org/data).

Крайне неравные общества занимают в подобных альтернативных рейтингах далеко не первые места. При высоком уровне неравенства многие приобретаемые товары и услуги оказываются «потраченными впустую». Сюда можно отнести, например, «необязательные» товары, малопродуктивные конференции, куда участники добираются самолетами, отдых за границей, который ненамного веселее отдыха на родине, слишком высокие температуры обогрева помещений и т. п. (Offner 2006; Shove, Chappells, and Lutzenhiser 2009). Более того, эти находящиеся на всеобщем обозрении излишние товары и услуги могут вызывать недовольство у тех, кто не в состоянии их купить, что в итоге заставляет членов общества чувствовать себя хуже и снижает усредненный уровень благополучия. Рост числа товаров и услуг, которые большинство населения не может себе позволить, ведет к снижению общего благополучия общества. Большее может порождать меньшее, и, соответственно, меньшее может порождать большее благополучие (Sayer 2015; Wilkinson and Pickett 2009).

Существуют любопытные примеры того, как именно можно добиться подобного сокращения излишних товаров и услуг, хотя речь и идет об обстоятельствах, выходящих за рамки привычных. В военное время все оказываются в «одной лодке», неравенство снижается, а благополучие, как это ни парадоксально, может расти. Например, во время Второй мировой войны в Великобритании почти прекратились увеселительные поездки, в США вдвое выросла статистика пользования общественным транспортом, в большинстве стран-союзниц значительно увеличились масштабы использования велосипедов и совместного использования автомобилей, ²⁄5 овощей в США выращивались в так называемых садах победы, которые представляли собой приусадебные участки или разбивались в публичных парках и скверах, особый упор делался на повторную переработку использованных материалов и на ремонт пришедших в негодность изделий вместо приобретения новых, американская промышленность была быстро перепрофилирована на производство танков и легких транспортных средств и стала менее привязанной к культуре индивидуального автотранспорта (Klein 2014: 16–17, 90). Однако в послевоенный период вместе с ростом масштабов потребления энергии, товаров и услуг (Великое ускорение) усилилось и разделение интересов различных групп общества. Кляйн отмечает, что в будущем «нам, возможно, потребуется вернуться к образу жизни, схожему с тем, который мы вели в 1970-е гг. – до того как потребление „словно сорвалось с цепи“ в 1980-е гг.» (Klein 2014: 90). В предшествующий этому период уровень жизни был вполне удовлетворительным для большей части населения большинства стран «богатого Севера», неравенство было не столь острым, а благополучие – выше (Piketty 2014; Пикетти 2015).

Программа развития городов переходной модели включает поэтапное снижение потребления энергии в городах. Согласно Робу Хопкинсу, основателю движения за город переходной модели, такие инновации должны быть «заразительными» и открытыми для всех (Hopkins 2011; www.social-life.co). Это движение, зародившееся в британском городе Тотнес, превратилось во всемирное (см.: https:// www.transitionnetwork.org/initiatives/map). Антирост способен увеличить масштабы распространения «переходной модели» при одновременном разделении городов на самодостаточные сообщества без какого-либо жесткого территориального зонирования. Соответственно, снижение потребления энергии требует реконструкции городов как в физическом плане, так и с точки зрения социальной инженерии. В этих городах будет более высокая плотность населения, появятся возможности использования альтернативных, более медленных видов транспорта и произойдет переход к гораздо меньшим по масштабам практикам (Ephemera 15, 2015).

Кроме того, необходимо будет увеличить число местных автономных генераторов энергии, вырабатывающих электроэнергию с использованием ветра, солнца и воды. При этом развитие этих альтернативных источников будет более вероятным, если управление энергосистемами будет в ведении государства, а не в руках корпораций, держащих счета в офшорных зонах (Klein 2014: ch. 3). Мы уже знаем, что потребление энергии в огромном масштабе ведет к расколу в обществе. Иван Иллич еще в 1970-х гг. говорил, что «только ограничение использования энергоресурсов может привести к социальным отношениям, характеризующимся высоким уровнем справедливости» (Illich 1974: 27).

Ключевую роль здесь могла бы сыграть «локализация» социальных практик, когда друзья жили бы на соседних улицах, семьи не меняли бы по нескольку раз место жительства, члены семьи жили бы не слишком далеко друг от друга, а живущих далеко можно было бы навещать не так часто. Как уже отмечалось выше, социальный статус вновь приобрел бы локальный характер и зависел бы от вклада жителя в деятельность своего сообщества и своего города. В новых представлениях об «успехе» важны будут достижения в «жизни на местном уровне» (Peters, Fudge, and Jackson 2010; Urry 2013a). Кроме того, в различных системах должны будут произойти трансформации, обеспечивающие прежде всего «процветание», а не «доход» (Jackson 2009). Антирост требует также такого планирования городов, которое позволило бы сделать социальные практики более локальными.

Дороги будут уже использоваться не только автомобилями (Reid 2015). Города, расползающиеся от центра во все стороны, утратят свою значимость и привлекательность (Ross 2014). Многие товары и услуги будут производиться и потребляться по соседству. Произойдет сокращение расстояний, на которые осуществляется перемещение людей, объектов, товаров и денег. Усиление и передислокация определенных экономических хабов, таких как оптовые рынки, а также местных малых предприятий будут способны повысить местную составляющую экономик и обеспечить более справедливый доступ к местным ресурсам и услугам.

В книге Джона Такары «Как процветать в следующей экономике» описывается множество локальных, некрупных прототипов, моделей и образцов. Все они привлекают и излучают то, что Такара называет «общественной энергией» (Thackara 2015: 76). Сюда относится переход от «землепользования» к «управлению земельными ресурсами», городское планирование, позволяющее добиться более экономного расходования водных ресурсов, сокращение заасфальтированных площадей в американских пригородах, озеленение городов, производство в городах сельскохозяйственной продукции, коллаборативные системы распределения, отказ от использования автомобилей, распространение электровелосипедов, стоимость которых в 50 раз ниже стоимости автомобиля, и использование и усовершенствование общих площадей и инфраструктуры, полученных в наследство от предыдущих поколений или приобретенных у них (Thackara 2015: 146). Существует множество других примеров уменьшения и локализации социальных практик – некоторые из них были описаны в предыдущей главе, в сценарии «города, удобного для жизни», – включая примеры из опыта Боготы, Копенгагена, Куритибы, Делфта, Тотнеса, Ванкувера и Векшё. В контексте утопического плана сделать Швецию к 2020 г. обществом, свободным от нефти, Векшё занят построением «будущего без ископаемого топлива». Город уже на полпути к реализации данной цели, не жертвуя при этом образом жизни и комфортом горожан или экономическим ростом.

Оценить влияние этих инициатив на сокращение выбросов довольно трудно прежде всего потому, что многие проекты находятся на стадии прототипов и еще не получили широкого распространения. Тем не менее данные по Европейскому союзу показывают, что выбросы углекислого газа необязательно должны лишь расти: в 2013–2014 гг. было зафиксировано небольшое их снижение (www.exeter.ac.uk/ news/research/title_412769_en.html). В Великобритании также наблюдается долгосрочная тенденция к сокращению объемов потребляемых ресурсов, описанная Крисом Гудоллом. Он утверждает, что материальное потребление в Великобритании достигло своего пика в 2001–2003 гг., после чего начало сокращаться как в абсолютном выражении, так и в пересчете на душу населения (Goodall 2011; D. Clark 2011). Поразительно, что это сокращение материального потребления началось еще до экономического и финансового кризиса 2007–2008 гг. Однако интерпретировать такие данные крайне непросто, особенно учитывая происходивший тогда же «экспорт» выбросов углекислого газа в Китай. Тем не менее основной вывод, который можно из них сделать, заключается в том, что взаимосвязь между западными экономиками и объемами выбросов углекислого газа может варьироваться, а потому добиться некоторого антироста вполне возможно.

Джордж Монбио пытается разобраться, была ли эффективная экологическая кампания одной из причин того, что материальное потребление прошло свой пик (www.mon-biot.com/2011/11/03/peak-stuff). Шаг за шагом влияние неправительственных организаций, экологической журналистики, государственных кампаний, дискурсов устойчивого развития, организуемой местными властями утилизации отходов и т. д. помогает нам снижать объемы потребляемого углеродного топлива. Сокращение выбросов, которого удалось добиться в отдельных странах, может служить указанием на наличие в них по меньшей мере «молодых побегов» низкоуглеродного гражданского общества. Если это действительно так, то это может быть очень важно для возможностей построения будущего, основанного на принципах антироста, посредством консолидации низкоуглеродного гражданского общества.

Я перехожу к рассмотрению четырех возможных вариантов климатического будущего. В каждом случае необходимо рассмотрение потенциальной социальной базы, обеспечивающей поддержку того или иного варианта. Первый сценарий – сохранение существующего положения вещей, за что выступают многие консервативно настроенные специалисты (критику см. в: Centre for Alternative Technology 2013; Klein 2014). В этом сценарии задача «экономического роста» превалирует над всеми другими. Цель государственной политики состоит в увеличении ВВП и обеспечении производства все большего количества товаров и услуг, независимо от того, «нужны» они или нет, и несмотря на объемы используемого для их производства углеродного топлива (см.: Berners-Lee 2010).

В этом сценарии предотвращение климатических изменений является лишь второстепенной задачей экономической и государственной политики, к решению которой следует переходить лишь после обеспечения экономического роста. Независимо от своей риторики в вопросе об изменении климата большинство государств ставят во главу угла именно экономический рост; именно эту модель развития лоббирует большая часть делового сообщества, представляя ее в качестве «естественной». Выборные циклы только усиливают потребность в обеспечении краткосрочного экономического роста, если те, кто управляют страной, хотят переизбрания; и оппозиционные партии тоже называют своей главной целью экономический рост.

Более того, подобная модель, ставящая во главу угла экономический рост, зачастую является следствием внутренней структуры правительственных министерств. Вот пример заголовка одной из недавних статей в британских СМИ: «Как одержимое экономическим ростом Казначейство оставляет вопрос противодействия изменениям климата за бортом» (Jowit 2015). Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство, планируемое между Европейским союзом и США, тоже будет основано на идее экономического роста. То, что Кейнс окрестил «мнением Казначейства», является доминирующей силой в системе принятия решений Великобритании, иногда вступая в противоречие с задачами прочих министерств и ведомств. Свободный от государственного регулирования экономический рост является главной целью политики правительства, и покушаться на него не дозволено никому. Подобный подход можно наблюдать во многих странах мира.

Такая ситуация, когда экономическому росту придается первоочередное значение, означает, как считают многие климатологи, что нас ожидает чудовищное будущее, но сделать что-либо они не в состоянии: речь идет об упомянутом выше «синдроме Кассандры» (см. главу 2). Ведущие ученые, среди которых Лавлок и Хансен, убеждены, что им известно климатическое будущее, но, несмотря на их предупреждения, большинство людей не изменят своего поведения. Катастрофа, вызванная изменением климата, обязательно случится (о Лавлоке см.: http://richardfalk.wordpress.com/tag/ james-lovelock). Трагедия, связанная с неспособностью сойти с пути, ведущего к климатической катастрофе, подробно описана в книге «Падение западной цивилизации» (Oreskes and Conway 2014).

Второй возможный сценарий климатического будущего – это антирост. Выше я уже говорил о зарождающемся низкоуглеродном гражданском обществе, основу которого составляет огромное число активистов и экспериментальных проектов. Это гражданское общество готовится к переменам, не зная, что именно из того, что оно делает, сработает. Основной вопрос здесь заключается в следующем: сможет ли такое низкоуглеродное гражданское общество породить достаточно новых практик, привычек, товаров и услуг, способных снизить потребление ископаемого топлива в мировых масштабах и, соответственно, нивелировать противодействие влиянию со стороны мощных сил, прежде всего углеродного, финансового и цифрового капитала.

Это возможное развитие событий перекликается с историческим анализом, предложенным Э. П. Томпсоном в «Становлении английского рабочего класса» (Thompson 1968). Он показал, как в XIX в. зарождавшийся рабочий класс участвовал в собственном «становлении». Для Томпсона подобный класс общества имеет фундаментальное историческое значение, будучи вовлеченным в процесс собственного становления и последующей трансформации. И, участвуя в собственном становлении, рабочий класс преобразовал само английское общество. Мы можем видеть схожую силу в низкоуглеродном гражданском обществе. По мере того как последнее участвует в собственном становлении и набирает силу, преобразовывая свое будущее, оно изменяет общества по всему земному шару точно так же, как английский рабочий класс в ходе своего становления в XIX в. изменил Англию.

Однако вполне вероятно, что подобное станет возможным лишь в условиях масштабной катастрофы, которая однозначно будет вызвана изменением климата. Эмпирические исследования показывают, что обеспокоенность вопросом климатических изменений выше там, где людям приходится напрямую сталкиваться со стихийными бедствиями (Spence, Poortinga, Butler, and Pidgeon 2011). Таким образом, многие силы могут объединиться, выступив за реализацию глобальной стратегии снижения потребления ископаемого топлива. Одновременно с этим другие силы могут посчитать невозможным сохранение существующего положения вещей, поскольку именно оно привело мир к климатической катастрофе, и это можно наблюдать в самых разнообразных формах во многих регионах мира.

Третий сценарий сосредоточен на экономическом росте, но он достигается иным путем – путем экологической модернизации. Развитие и реализация целого спектра экотехнологий, прежде всего в таких сферах, как возобновляемые источники энергии, новые транспортные средства и принципы утилизации, должны обеспечить новый большой период экономического роста (Mol, Sonnenfeld, and Spaargaren 2009). Это требует структурных изменений, нацеленных на экологические инновации. Экологические модернизаторы считают, что процессы, которые способствуют или препятствуют расширению кластера подобных инноваций, встречают отклик во всем мире.

Иногда сторонники экологической модернизации опираются на идеи русского экономиста первой половины XX в. Николая Кондратьева и его последователей. Они выделили ряд технологических бумов в истории капитализма: паровой двигатель и производство текстиля; строительство железных дорог; химия и электрооборудование; появление системы автомобильного транспорта; интернет и цифровые технологии. Каждый из этих технологических прорывов приводил к продолжительному буму и процветанию, затем наступал перелом и, наконец, кризис. Как правило, продолжительность подобных «волн» составляла примерно 60 лет. Некоторые экономисты полагают, что сейчас мы переживаем шестую «кондратьевскую волну», в основе которой лежат кластеры экоинноваций в сочетании с биотехнологиями, нанотехнологиями и разработками в области здравоохранения. Нет никаких сомнений в том, что сегодня мы действительно наблюдаем целую волну инноваций, хотя для того, чтобы они смогли вытеснить углеродный капитализм и преодолеть нашу зависимость от ископаемого топлива, потребуется монументальный прорыв.

Последний сценарий основан на целой серии масштабных катастроф, затрагивающих множество стран и вызванных климатическими изменениями. В результате многие правительства и корпорации совместными усилиями реализуют масштабную программу геоинженерии. Такой глобальный социальный эксперимент может быть признан единственным способом, который позволит и дальше сжигать ископаемое топливо (Klein 2007, 2014: 261–265).

Наиболее вероятной формой подобной программы геоинженерии стала бы система управления солнечной радиацией, для создания которой потребовалось бы финансовое, организационное и научное сотрудничество в мировом масштабе (www.srmgi.org). Влиятельные заинтересованные группы мобилизовали бы усилия для этого технологического решения. В качестве запасного варианта такая геоинженерия представляет собой фаустовскую сделку, отметающую принципы демократической политики и опирающуюся на глобальную концепцию, в которой нет места интересам отдельных стран. Группа специалистов во главе с Брониславом Шершински утверждает, что система управления солнечной радиацией приведет к рождению новых климатических конфигураций. Кто-то от этого выиграет, но кто-то и проиграет, и это поставит множество сложных вопросов, связанных с обеспечением справедливости и перераспределения (Szerszynski, Kearnes, Macnaghten, Owen, and Stilgoe 2013). Более того, вследствие неопределенности, присущей климатическим феноменам, задача выявления причин и следствий, а также вины и ответственности станет невыполнимой. Поэтому подобный глобальный социальный эксперимент почти наверняка приведет к новым геополитическим конфликтам, которые Изабелла Стенгерс определяет как выбор между «варварством» и «варварством» (Stengers 2015).

Таким образом, как мы убедились, вопрос климатического будущего поднимает множество трудноразрешимых проблем. Есть среди них и «злостные» проблемы, будущее, зависящее от событий и процессов, которым только предстоит произойти, потенциальные изменения в природе «человеческого» вида и серьезная проблема пересмотра логики экономического роста. Эта глава показывает, что изменение климата действительно «все меняет» (Klein 2014;

см. также: Stengers 2015).

10

Барбара Адам и Крис Гроувз заканчивают свою интересную книгу о будущем следующим призывом: «Требуются: эксперты XXI века по вопросам будущего» (Adam and Groves 2007: 191). В настоящей книге я принял этот вызов и попытался выступить в качестве эксперта по будущему и особенно по моделям социального будущего. Но, как мы уже не раз видели, мобилизовать такое экспертное знание напрямую едва ли возможно. Главный экономист Всемирного банка Каушик Басу говорит об этом так: «Слишком долгосрочные прогнозы – весьма рискованное занятие из-за неопределенных и непредсказуемых событий, которые могут в любой момент вмешаться и повернуть или перекрыть уже намеченный путь. В то же самое время разработка мер, в основе которых лежат благоразумие и реалистичность, требует от нас взгляда в будущее с учетом лучших из имеющихся в нашем распоряжении информации, моделей и статистических данных» (World Bank 2013: xi). Этот парадокс был рассмотрен в настоящей книге. Чтобы жить в этом мире и разрабатывать соответствующие политические меры, нам необходимо заглядывать в будущее – иного выбора нет. Мы уже цитировали слова Джона Ф. Кеннеди, что нам нельзя пропустить будущее. Нет никаких сомнений в том, что будущее важно для компаний, экологических организаций, правительственных органов, военных организаций и т. д. Но прогнозирование будущего сопряжено с рисками и неопределенностью.

Мы имеем дело со слишком большим числом известных и «неизвестных неизвестных», преднамеренных и не преднамеренных результатов. Мы должны делать все от нас зависящее, но зачастую нам все равно придется иметь дело с опасным и неопределенным будущим, полностью противоположным тому, что мы ожидали.

Я уже показал, что попытка представить будущее предполагает рассмотрение моделей социального будущего, что предполагаемые варианты будущего должны основываться на анализе многочисленных социальных институтов, практик и движений. Мы также видели, что попытка представить будущее помогает лучше понять, что все может сложиться иначе, что результаты не всегда предрешены и что то или иное будущее необязательно неизбежно (см.: Tutton 2016; Watson 2008).

В части I был описан целый ряд разработанных в прошлом картин будущего, задавших основные категории мышления о будущем. Одной из значимых тенденций в политике, кино и литературе в новом веке стал «новый катастрофизм». В этой части показывается, что в мире, где идет борьба за разные варианты будущего, существует множество неожиданных, «упрямых» и «злостных» проблем, включая возможность «коллапса общества».

Одна из ключевых идей, изложенных в настоящей книге, состоит в необходимости учета «сложных систем» при анализе разнообразных, отличающихся неопределенностью моделей социального будущего, за реализацию которых ведется нешуточная борьба (соответствующий анализ см. в: ESPAS 2015). Подход с позиций теории сложных систем был рассмотрен в главе 2 и использован для рассмотрения вариантов будущего, в основе которых лежат нестабильные, сложные и взаимозависимые адаптивные системы. Мощные физические и социальные системы взаимосвязаны друг с другом через пространство-время и нацелены на определенные варианты отдаленного будущего. При всей своей мощи физические и социальные системы зачастую хрупки, изменчивы и непредсказуемы, и им угрожает возможная регрессия. Будущее связано с каскадными взаимозависимостями и «злостными» проблемами, которые имеют множество причин и решений. Усилия, направленные на решение одной проблемы, часто обнажают или тянут за собой другие, а возможные решения зависят от текущих обстоятельств. Многие проблемы не решаются, а вновь появляются, хотя и в ином виде и в других местах. Ситуация с ресурсами, необходимыми для решения той или иной «проблемы», со временем может меняться, а у многих проблем вообще нет решения: они продолжаются проявляться, лишь изменяя свою форму и обличие.

Такой системный подход был использован в главе 3 при рассмотрении трех важных областей: последствий 3D-печати для глобального промышленного производства и перевозок; природы городской мобильности и возможностей системы, которая призвана сменить собой автомобильную; различных систем, основанных на высоком потреблении углеродного топлива, и возможностей антироста. Кроме промышленного производства, городов и климата существуют и другие крайне важные вопросы, связанные с будущим, среди которых будущие способы дематериализации потребительских товаров (см.: Attali 1985 [1976]; Atta-li 2011; Аттали 2014), неравенство между обществами (Piketty 2014; Пикетти 2015), будущее «Запада» в рамках полицентрической системы власти (Morris 2011; Моррис 2012), подъем Китая (Jacques 2012), пути развития Евросоюза (ESPAS 2015), будущие формы и орудия насилия (Walby 2009), разнородность будущих путей развития мировых религий (www.pew-forum.org/2015/04/02/religious-projections-2010–2050/) и будущая природа людей как вида (эти «компоненты будущего» в целом отражают повестку дня созданного при Ланкастерском университете Института обществ будущего: www.lancaster.ac.uk/social-futures).

Исследование различных вариантов будущего указывает на то, что они неразрывным образом связаны со способностью социальных акторов формировать будущее или даже «иметь» будущее. Люди, местности и организации, у которых нет будущего, выталкиваются – буквально либо метафорически – на обочину (Srnicek and Williams 2015). Мы также отметили, что усиливающаяся мощь компьютеров и технологий ведет к экспоненциальному ускорению будущих изменений. Особо в связи с этим стоит выделить будущее, связанное с финансовыми системами. Современные финансовые операции выполняются со скоростью, превышающей скорость мысли, и не поддаются пониманию человеческим разумом, что затрудняет управление и делает систему более уязвимой.

В целом же можно говорить о том, что будущее является целью самых разных сил. Интересы поколений в тех или иных вариантах будущего вступают в конфликт, хотя нынешним поколениям, как правило, удается навязывать свое видение будущего, в том числе и благодаря тому, что они называют тех, кто противостоит продвигаемым ими вариантам будущего, луддитами. Очевидно, что из-за подобных ярлыков соответствующим социальным силам сложнее организовывать эффективное противодействие новым политическим мерам, технологиям или реформам.

Как мы уже отмечали, частные интересы в буквальном смысле «владеют» общественно значимыми вариантами будущего вместо того, чтобы сделать их достоянием всех членов общества. Некоторые варианты будущего укоренены в современных обществах, вследствие чего они становятся реальностью. Акторы стремятся осуществить или создать будущее, и оно может становиться самоисполняющимся пророчеством. Размышление о будущем позволяет увидеть момент, недостаточно четко описанный в социальных науках, а именно: наличие власти позволяет оказывать гораздо большее влияние на формирование будущего.

Таким образом, настоящая книга нацелена на то, чтобы сделать исследования будущего частью как социальных наук, так и прогрессивных сил. Она пытается сделать будущее важной темой социальных наук, поскольку оно слишком важно, чтобы отдавать его на откуп государствам, корпорациям или инженерам. Анализ общественных движений, институтов, практик и жизни играет ключевую роль в изучении возможных вариантов будущего и в развитии соответствующих теорий и методов изучения будущего. Более того, картины будущего имеют серьезные социальные последствия. Преследуемая здесь цель заключается в анализе «моделей социального будущего», особенно при их противопоставлении экономическим и технологическим моделям будущего, которым обычно уделяется гораздо больше внимания.

Кроме того, мы узнали, что единого будущего как такового не существует. Вместо этого есть множественное будущее, соотносимое с различными временными режимами. Для социальных наук здесь есть широкое поле для изучения вопросов о том, как именно будущее встроено в энергетические, экономические, социальные и культурные процессы, простирающиеся от разнообразного прошлого к неопределенному будущему. Будущее никогда не бывает простым предсказанием или беспроблемной экстраполяцией того, что происходит сегодня. Никакого пустого будущего, которое только и ждет того, чтобы быть заполненным, не существует.

Один из выводов, который отсюда следует, состоит в том, что для того, чтобы знать будущее, необходимо знать различные этапы прошлого и его системозависимые пути развития. Как уже отмечалось, Маркс говорил, что «традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых». Призраки прошлого используются даже в периоды революционных изменений. Соответственно, будущее никогда не может быть полностью открытым, хотя случаются и моменты большей открытости, когда кости еще не брошены, – ситуация, которая была характерна в 1970 г. для многих частей мира.

Инновации обычно основываются на непредвиденных сочетаниях элементов прошлого, как это показывает Брайан Артур в случае с инновационными новыми технологиями. Подобные системы находятся в состоянии развития, а потому никакой предопределенности в их устройстве или результатах нет. Мы уже знаем, что одним из источников неопределенности является то, что технологии находятся в движении, вызывая как намеренные, так и непреднамеренные последствия по мере синхронизации с прочими элементами, образующей в результате новую систему.

Кроме того, мы узнали, что следует проводить различия между тремя видами будущего – вероятным, возможным и предпочтительным. Мы видели, что предпочтительное в итоге может оказаться наименее вероятным. Из того, что определенный вариант будущего является предпочтительным, вовсе не следует, что он окажется наиболее вероятным. Будущее зачастую оказывается полной противоположностью тому, что планировалось или ожидалось. Мы рассмотрели различные примеры, показывающие, что после того, как джинн выпущен из бутылки, затолкать его обратно уже нельзя, и теперь развитие возможно лишь по заданному пути, ведущему к нежелательному будущему.

Кроме того, мы увидели, что существуют различные методы прогнозирования будущего. Мы рассмотрели многочисленные усилия, направленные на то, чтобы предвидеть, визуализировать, воображать, разрабатывать и документировать будущее в разнообразных областях человеческой деятельности. Мы показали, что возможности формирования будущего сильно зависят от тяжелого бремени истории и сложившихся властных отношений. Мы изучили разнообразные картины будущего. Особо важной здесь представляется разработка утопий, которые наглядно демонстрируют, что все может быть иначе, и предлагают решения, которые и могут привести к желаемому будущему. При этом особое внимание уделялось рассмотрению условий, при которых возможно осуществление утопий города без машин или использования ископаемого топлива.

Наконец, размышления о будущем – это один из способов планирования будущего, хотя и несколько непривычный. Проблемы, стоящие сегодня на повестке дня, столь масштабны и «злостны», что индивиды, местные сообщества, корпорации, правительства и международные организации должны координировать свою работу над будущим. И иной альтернативы здесь нет, поскольку, как мы уже убедились, рынки способны самым ужасным образом «провалить» будущее. При этом дискурс планирования – детище послевоенного периода, периода социал-демократии или, по крайней мере, национальных государств. Такой подход к планированию критиковали и левые, и правые.

Но, учитывая, что социальная жизнь зависит от множества долгосрочных процессов, прогнозирование будущего представляется совершенно необходимым. Один из ключевых вопросов прогнозирования – роль органов власти. Зачастую именно они выступают в роли главного координатора процесса формирования будущего. Поэтому я считаю, что прогнозирование будущего представляет собой один из основных способов пробуждения государства и гражданского общества от спячки, особенно когда речь идет прежде всего о социальном, а не о технологическом будущем.

Социальное будущее проблематизирует как автономные рынки, так и эндогенное развитие технологий. Обсуждение будущего позволяет соответствующим акторам осознать важность своего участия в формировании будущего. Благодаря ему становятся возможными различные формы координации в эпоху гражданского общества, глобальных преобразований, «злостных» проблем, ограниченности рынков, многочисленных «неизвестных неизвестных» и т. п. Теория и практика не должны ограничиваться рынками, минимальными государствами и новыми технологиями, которые считаются более или менее неизбежными. Планировать будущее, может, и нельзя, но координировать его вполне возможно. Для этого социальное будущее необходимо обсуждать, и примером такого обсуждения может служить настоящая книга. Один из ключевых вопросов заключается в развитии и укоренении «демократического» подхода к осмыслению и осуществлению будущего.

Важность будущего для общества сложно переоценить.

Поэтому необходимо вернуть исследования будущего социальным наукам и социальным акторам, поскольку многие области теории и исследований касаются их самым непосредственным образом. В настоящей книге я попытался сделать будущее более привычной темой исследований и «демократизировать» его. Картины будущего имеют серьезные последствия, а потому социальные науки, используя теорию сложных систем, должны участвовать в распутывании, обсуждении и построении социального будущего, действуя в каком-то смысле изнутри. Мир будущего может быть туманным миром, но это мир, в который нам предстоит войти, который нам следует изучать и по возможности изменять. Именно таким путем следует двигаться исследованиям социальной жизни в новом столетии.

Андерсон, Б. (2001) Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. Москва: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле.

Аттали, Ж. (2014) Краткая история будущего. Санкт-Петербург: Питер.

Баллард, Дж. (2017) Высотка. Москва: АСТ.

Бауман, З. (2008) Текучая современность. Санкт-Петербург: Питер.

Болтански, Л. и Кьяпелло, Э. (2011) Новый дух капитализма. Москва: Новое длитературное обозрение.

Болл, Ф. (2008) Критическая масса. Как одни явления порождают другие. Москва: Гелеос. Бродель, Ф. (2002) Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Часть 1. Роль среды. Москва: Языки славянской культуры. Валлерстайн, И., Коллинз Р., Манн М., Дерлугьян Г. и Калхун К. (2015)

Есть ли будущее у капитализма? Москва: Издательство Института Гайдара. Вебер, М. (1990) “Политика как призвание и профессия”, в: Вебер, М. Избранные сочинения. Москва: Прогресс. Верн, Ж. (1985) “Вокруг света в восемьдесят дней”, в: Верн Ж. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 7. Москва: Правда.

Верн, Ж. (2000) “Город будущего”, в: Верн, Ж. Город Будущего. Путешествие в Англию и Шотландию задом наперед. Невидимая невеста. Москва: Ладомир. Гилман, Ш. П. (2002) “Желтые обои”, в: Темное благословение. Москва: Рипол Классик.

Гладуэлл, М. (2010) Переломный момент. Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам. Москва: Альпина Паблишерз. Глейзер, Э. (2014) Триумф города. Как наше величайшее изобретение делает нас богаче, умнее, экологичнее, здоровее и счастливее. Москва: Издательство Института Гайдара.

Гоббс, Т. (1991) “Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского”, в: Гоббс, Т. Сочинения. Т. 2. Москва: Мысль.

Гэмбл, Э. (2018) Кризис без конца? Крах западного процветания. Москва: Издательский дом Высшей школы экономики. Даймонд, Дж. (2011) Коллапс. Как и почему одни общества приходят к процветанию, а другие – к гибели. Москва: Corpus.

Джекобс, Д. (2011) Смерть и жизнь больших американских городов. Москва: Новое издательство. Зиммель, Г. (1996) “Как возможно общество”, в: Зиммель, Г. Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. Москва: Юрист.

Калдор, М. (2015) Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху. Москва: Издательство Института Гайдара.

Капра, Ф. (2003) Паутина жизни. Новое научное понимание живых систем. Киев: София. Карр, Н. (2012) Пустышка. Что интернет делает с нашими мозгами. Санкт-Петебург: BestBusinessBooks.

Кейнс, Дж. М. (2007) Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. Москва: Эксмо. Кейнс, Дж. М. (2009) “Экономические возможности для наших внуков (с послесловием)”. Вопросы экономики. № 6: 60–69.

Кин, Э. (2016) Ничего личного. Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные для собственной выгоды. Москва: Альпина Паблишер. Кляйн, Н. (2003) No logo: люди против брендов. Москва: Добрая книга. Кляйн, Н. (2011) Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф. Москва: Добрая книга.

Ласло, Э. (2011) Точка хаоса. Скрытые возможности кризиса. Санкт-Петербург: Весь. Латур, Б. (2006) Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии. Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге. Ле Гофф, Ж. (2002) Другое Средневековье: время, труд и культура Запада. Екатеринбург: Издательство Уральского университета. Льюис, М. (2017) Flash Boys. Высокочастотная революция на Уолл-стрит. Москва: Альпина Паблишер.

Маккарти, К. (2010) Дорога. Санкт-Петербург: Азбука-классика.

Макьюэн, И. (2011) Солнечная. Москва: Эксмо.

Маркс, К. (1955) “Тезисы о Фейербахе”, в: Маркс, К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 3. Москва: Государственное издательство политической литературы.

Маркс, К. (1957) “Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта”, в: Маркс, К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 8. Москва: Государственное издательство политической литературы. Маркс, К. и Энгельс Ф. (1955) “Манифест Коммунистической партии”, в: Маркс, К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 4. Москва: Государственное издательство политической литературы.

МГЭИК (2007) Изменение климата, 2007 г.: Обобщающий доклад. Вклад рабочих групп I, II и III в Четвертый доклад об оценке Межправительственной группы экспертов по изменению климата. Женева: МГЭИК. Медоуз, Д. Х., Медоуз, Д. Л., Рэндерс, Й. и Беренс, В. (1991) Пределы роста. Москва: Издательство МГУ.

Мид, Дж. Г. (2014) Философия настоящего. Москва: Издательство Высшей школы экономики. Митчелл, Т. (2014) Углеродная демократия: политическая власть в эпоху нефти. Москва: Дело.

Мор, Т. (1971) “Утопия”, в Утопический роман XVI–XVII веков. Москва: Художественная литература.

Моррис, И. (2016) Почему властвует Запад… по крайней мере, пока еще. Москва: Карьера Пресс.

Моррис, У. (1962) Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия. Москва: Художественная литература. Норт, Д. (1997) Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. Москва: Фонд экономической книги «Начала». Оруэлл, Дж. (1989) “1984”, в: Оруэлл, Дж. “1984” и эссе разных лет. Москва: Прогресс. Парсонс, Т. (2000) О структуре социального действия. Москва: Академический проект. Перес, К. (2011) Технологические революции и финансовой капитал. Динамика пузырей и периодов процветания. Москва: Дело.

Пикетти, Т. (2015) Капитал в XXI веке. Москва: Ад Маргинем Пресс.

Поланьи, К. (2002) Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. Санкт-Петербург: Алетейя.

Поппер, К. (1993) Нищета историцизма. Москва: Прогресс.

Пригожин, И. (2000) Конец определенности: время, хаос и новые законы природы. Москва; Ижевск: Регулярная и хаотическая динамика. Пригожин, И. и Стенгерс, И. (1986) Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. Москва: Прогресс. Рэнд, А. (2009) Атлант расправил плечи. Т. 1–3. Москва: Альпина Бизнес Букс.

Сеннет, Р. (2002) Падение публичного человека. Москва: Логос.

Сеннетт, Р. (2004) Коррозия характера. Новосибирск; Москва: ФСПИ «Тренды».

Синклер, Э. (2008) Нефть! Москва: АСТ.

Смит, А. (2007) Исследование о природе и причинах богатства народов. Москва: Эксмо. Стиглиц, Дж. (2005) Ревущие девяностые. Семена развала. Москва: Современная экономика и право. Строгац, С. (2017) Ритм вселенной. Как из хаоса возникает порядок в природе и в повседневной жизни. Москва: Манн, Иванов и Фербер.

Стэндинг, Г. (2014) Прекариат: новый опасный класс. Москва: Ад Маргинем Пресс. Талеб, Н. (2009) Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. Москва: Колибри. Тилли, Ч. (2009) Принуждение, капитал и европейские государства: 990—1992 гг. Москва: Территория будущего.

Тоффлер, Э. (2002) Шок будущего. Москва: ACT.

Уайльд, О. (2015) “Душа человека при социализме”, в: Уайльд, О. Истина о масках. СПб.: Азбука. Уайтхед, А. (1990) Избранные работы по философии. Москва: Прогресс.

Урри, Дж. (2012а) Мобильности. Москва: Праксис.

Урри, Дж. (2012б) Социология за пределами обществ: виды мобильности для XXI столетия. Москва: Издательский дом Высшей школы экономики.

Урри, Дж. (2017) Офшоры. Москва: Издательский дом «Дело» РАНХиГС.

Уиндэм, Дж. (2016) День триффидов. Москва: АСТ.

Уэллс, Г. (1964а) “Война миров”, в: Уэллс, Г. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 2. Москва: Правда. Уэллс, Г. (1964б) “Так называемая социологическая наука”, в: Уэллс, Г. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 14. Москва: Правда.

Уэльбек, М. (2001) Элементарные частицы. Москва: Б.С.Г.-Пресс, Иностранка. Форстер, Э.М. (2000) “Машина останавливается”, в: Форстер, Э.М. Избранное. Москва: Радуга. Фридман, Т. (2011) Жаркий, плоский, многолюдный. Кому нужна “зеленая революция” и как нам реконструировать Америку. Москва: АСТ.

Хайдеггер, М. (1997) Бытие и время. Москва: Ad Marginem.

Хаксли, О. (2002) “О дивный новый мир”, в: Хаксли, О. Контрапункт. О дивный новый мир. Обезьяна и сущность. Рассказы. Москва: Пушкинская библиотека.

Хаксли, О. (2012) Возвращение в дивный новый мир. Москва: Астрель.

Хардт, М. и Негри, А. (2006) Множество: война и демократия в эпоху Империи. Москва: Культурная революция.

Хокен П., Ловинс Э., Ловинс X. (2002) Естественный капитализм: грядущая промышленная революция. Москва: Наука. Хокинг, С. (2001) Краткая история времени. От большого взрыва до черных дыр. Санкт-Петербург: Амфора.

Шелли, М. (2010а) “Последний человек”, в: Шелли, М. Франкенштейн. Последний человек. Москва: Ладомир, Наука.

Шелли, М. (2010б) “Франкенштейн”, в: Шелли, М. Франкенштейн. Последний человек. Москва: Ладомир; Наука. Шумахер, Э. (2012) Малое прекрасно. Экономика, в которой люди имеют значение. Москва: Издательский дом НИУ ВШЭ. Шумпетер, Й. (1995) Капитализм, социализм и демократия. Москва: Экономика.

Элиас, Н. (2001) О процессе цивилизации: социогенетические и психогенетические исследования. Т. 1–2. Москва; Санкт-Петербург: Университетская книга.

Этвуд, М. (2011) Год потопа. Москва: Эксмо.

Abbott, A. (2001) Time Matters. Chicago: University of Chicago Press.

Abbott, C. (2008) An Uncertain Future: Law Enforcement, National Security and Climate Change. Oxford: Oxford Research Group.

Adam, B. (1990) Time and Social Theory. Cambridge: Polity.

Adam, B. (1995) Timewatch: The Social Analysis of Time. Cambridge: Polity.

Adam, B. (2010) ‘History of the future: paradoxes and challenges’, Rethinking History, 14: 361–78.

Adam, B., Groves, C. (2007) Future Matters: Action, Knowledge, Ethics. Leiden: Brill. Albert, R., Barabási, A.-L. (2000) ‘Topology of evolving networks: local events

and universality’, Physical Review Letters, 85: 5234–7.

Allwood, J., Cullen, J. (2012) Sustainable Materials. Cambridge: UIT Press.

Amin, A., Thrift, N. (2002) Cities: Reimagining the Urban. Cambridge: Polity. Anderson, B. (1991) Imagined Communities. London: Verso. Anderson, C. (2012) Makers: The New Industrial Revolution. New York: Crown Business.

Anderson, K., Bows, A. (2011) ‘Beyond “dangerous” climate change: emission scenarios for a new world’, Philosophical Transactions of the Royal Society A, 369: 20–44.

Andrews, C. (1901) Famous Utopias. New York: Tudor Publishing.

Appadurai, A. (2013) The Future as Cultural Fact. London: Verso.

Appelbaum, E., Batt, R. (2014) Private Equity at Work: When Wall Street Manages Main Street, https://www.russellsage.org/publications/private-equity-work.

Armytage, W. (1968) Yesterday’s Tomorrows: A Historical Survey of Future Societies. London: Routledge and Kegan Paul.

Arthur, B. (1994) Increasing Returns and Path Dependence in the Economy. Ann Arbor: University of Michigan Press.

Arthur, B. (2009) The Nature of Technology. New York: Free Press.

Arthur, B. (2013) Complexity Economics: A Different Framework for Economic Thought. Working Paper. Santa Fe: Sante Fe Institute.

Atherton, A. (2005) ‘A future for small business? Prospective scenarios for the development of the economy based on current policy thinking and counterfactual reasoning’, Futures, 37: 777–94.

Attali, J. (1985[1976]) Noise: The Political Economy of Music. Manchester: Manchester University Press.

Attali, J. (2011) A Brief History of the Future. New York: Skyhorse.

Atwood, M. (2010) The Year of the Flood. New York:Anchor.

Axelrod, R., Cohen, M. (1999) Harnessing Complexity. New York: Free Press. Ball, P. (2004) Critical Mass. London: William Heinemann.

Ballard, J. G. (2005[1975]) High-Rise. London: Harper.

Banister, D., Schwanen, T., Anable, J. (eds.) (2012) ‘Special section on theoretical perspectives on climate change mitigation in transport’, Journal of Transport Geography, 24: 467–535.

Barabási, A.-L. (2002) Linked: The New Science of Networks. Cambridge, Mass.: Perseus.

Barkenbus, J. (2009) ‘Our electric automotive future: CO2 savings through a disruptive technology’, Policy and Society, 27: 399–410.

Barlex, D., Stevens, M. (2012) Making by Printing – Disruption Inside and Outside School?, www.ep.liu.se/ecp/073/007/ecp12073007.pdf.

Bauman, Z. (1976) Socialism: The Active Utopia. London: George Allen and Unwin.

Bauman, Z. (2000) Liquid Modernity. Cambridge: Polity.

BBC News (2010) ‘3D printing offers ability to print physical objects’, www.bbc.co.uk/news/technology-11834044.

Beck, U. (2009) World at Risk. Cambridge: Polity.

Beckett, A. (2011) ‘The economy’s bust, the climate’s on the brink and even the arts are full of gloom’, The Guardian G2, 19 December.

Beinhocker, E. (2006) The Origin of Wealth: Evolution, Complexity, and the Radical Remaking of Economics. London: Random House.

Bell, S., Walker, S. (2011) ‘Futurescaping infinite bandwidth, zero latency’, Futures, 43: 525–39. Bell, W., Wau, J. (eds.) (1971) Sociology of the Future: Theory, Cases and Annotated Bibliography. New York: Russell Sage. Ben-Joseph, E. (2012) Re-thinking a Lot: The Design and Culture of Parking. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Benkler, Y. (2007) The Wealth of Networks. New Haven: Yale University Press.

Berman, M. (1983) All That Is Solid Melts into Air. London: Verso.

Berners-Lee, M. (2010) How Bad are Bananas? London: Profile.

Berners-Lee, M., Clark, D. (2013) The Burning Question: We can’t Burn Half

the World’s Oil, Coal and Gas. So How Do we Quit? London: Profile.

Better Transport (2014) Car Dependency Scorecard. London: Better Transport. Biel, R. (2014) ‘Visioning a sustainable energy future’, Theory, Culture and Society, 31: 183–202. Bijsterveld, K., Cleophas, E., Krebs, S., Mom, G. (2014) Sound and Safe: A History of Listening Behind the Wheel. New York: Oxford University Press.

Birtchnell, T., Büscher, M. (2011) ‘Stranded: an eruption of disruption’, Mobilities, 6: 1–9.

Birtchnell, T., Caletrio, J. (eds.) (2014) Elite Mobilities. London: Routledge.

Birtchnell, T., Savitzky, S., Urry, J. (eds.) (2015) Cargomobilities. London: Routledge.

Birtchnell, T., Urry, J. (2013a) ‘Fabricating futures and the movement of objects’, Mobilities, 8: 388–405.

Birtchnell, T., Urry, J. (2013b) ‘3D, SF and the future’, Futures, 50: 25–34.

Birtchnell, T., Urry, J. (2016) ‘Small technologies and big systems’, in Endres, M., Manderscheid, K., Mincke, C. (eds.) Discourses and Ideologies of Mobility. London: Routledge.

Birtchnell, T., Viry, G., Urry, J. (2013) ‘Elite formation in the third industrial revolution’, in Birtchnell, T., Caletrio, J. (eds.) Elite Mobilities. London: Routledge.

Black, E. (2006) Internal Combustion. New York: St Martin’s Press.

Blinder, A. (2006) ‘Offshoring: the next industrial revolution’, Foreign Affairs, 85: 113–28.

Böhm, S., Jones, C., Land, C., Paterson, M. (eds.) (2006) Against Automobility. Oxford: Blackwell Sociological Review Monograph. Boltanski, L., Chiapello, E. (2007) The New Spirit of Capitalism. London: Verso.

Bond, P. (2012) Politics of Climate Justice. Scottsville: University of KwaZulu-Natal Press.

Bourdieu, P. (1984) Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. London: Routledge and Kegan Paul.

Braudel, F. (1972) The Mediterranean and the Mediterranean World in the Age of Phillip II. Vol. I. New York: Harper and Row.

Bridge, G. (2013) ‘Territory, now in 3D!’ Political Geography, 34: 55–7.

Brown, V., Harris, J., Russell, J. (eds.) (2010) Tackling Wicked Problems. London: Earthscan.

Brundtland Report (1987) Our Common Future. New York: World Commission on Environment and Development.

Buchanan, M. (2002) Small World: Uncovering Nature’s Hidden Networks. London: Weidenfeld.

Budd, L. (2013) ‘Aeromobile elites: private business aviation and the global economy’, in Birtchnell, T., Caletrio, J. (eds.) Elite Mobilities. London: Routledge.

Bunders, J., Bunders, A., Zweekhorst, M. (2015) ‘Challenges for interdisciplinary research’, in Werlen, B. (ed.) Global Sustainability. Switzerland: Springer.

Burt, R. (1992) Structural Holes. Cambridge, Mass.: Harvard University Press. Butler, S. (2005[1872]) Erewhon, www.gutenberg.org/files/1906/1906-h/1906-h.htm.

Calder, N. (1964) The World in 1984: The Complete New Scientist Series. Harmondsworth: Penguin (see http://calderup.wordpress.com/2010/05/04/Internet-64).

Campbell, K. (ed.) (2008) Climatic Cataclysm: The Foreign Policy and National Security Implications of Climate Change. Washington: Brookings.

Canales, J. (2009) A Tenth of a Second. Chicago: University of Chicago Press. Capra, F. (1996) The Web of Life. London: HarperCollins.

Carbon Tracker (2013) Unburnable Carbon 2013: Wasted Capital and Stranded Assets. London: Grantham Research Institute on Climate Change and the Environment.

Carr, N. (2010) The Shallows. New York: W. W. Norton.

Carroll, R. (2008) ‘The temples of doom’, The Guardian G2, 28 October.

Carroll, W. (2010) The Making of a Transnational Capitalist Class: Corporate Power in the 21st Century. London: Zed.

Carson, R. (1962) Silent Spring. Boston: Houghton Miflin.

Castells, M. (1996) The Rise of the Network Society. Oxford: Blackwell.

Castells, M. (2001) The Internet Galaxy. Oxford: Oxford University Press.

Centre for Alternative Technology (2013) Zero Carbon Britain: Rethinking the Future. Machynlleth: Centre for Alternative Technology.

Clark, D. (2011) ‘The only way is down’, The Guardian G2, 1 November.

Clark, N. (2010) ‘Violent worlds, vulnerable bodies: confronting abrupt climate change’, Theory, Culture and Society, 27: 31–53. Clark, N. (2011) Inhuman Nature: Sociable Life on a Dynamic Planet. London: Sage.

Clarke, A. C. (2000) Profiles of the Future (2nd rev. edn.). London: Indigo.

Clarke, T. (2011) ‘How printing in 3D could save lives’, www.channel4.com/news/how-printing-in-3-d-could-save-lives.

Collectif Argos (2010) Climate Refugees. Boston: MIT Press.

Collie, N. (2011) ‘Cities of the imagination: science fiction, urban space, and community engagement in urban planning’, Futures, 43: 424–31.

Condie, J. M., Cooper, A. M. (2015). Dialogues of Sustainable Urbanisati-on: Social Science Research and Transitions to Urban Contexts. Penrith, NSW: University of Western Sydney.

Costanza, R. (1999) ‘Four visions of the century ahead’, The Futurist, February: 23–8.

Coveney, P., Highfield, R. (1990) The Arrow of Time. London: Flamingo.

Crawford, J. (2009) Carfree Design Manual. Utrecht: International Books.

Cudahy, B. J. (2006) Box Boats: How Container Ships Changed the World.

New York: Fordham University Press.

Cwerner, S. (2009) ‘Helipads, heliports and urban air space: governing the contested infrastructure of helicopter travel’, in Cwerner, S., Kesselring, S., Urry, J. (eds.) Aeromobilities. London: Routledge. Dartnell, L. (2014) The Knowledge: How to Rebuild our World from Scratch.

London: Bodley Head.

Davidson, C. (2008) Dubai: The Vulnerability of Success. London: Hurst.

Davis, G. (2009) Managed by the Markets. New York: Oxford University Press.

Davis, G. (2012) ‘Re-imagining the corporation’. Paper presented to American Sociological Association, Denver, Colorado, 17–20 August.

Davis, M. (2000) Ecology of Fear. London: Picador.

Davis, M. (2010) ‘Who will build the ark?’, New Left Review, 61: 29–46.

Day, P. (2011) ‘Will 3D printing revolutionise manufacturing?’, BBC News, www.bbc.co.uk/news/business-14282091.

Dayrell, C., Urry, J. (2015) ‘Mediating climate politics: the surprising case of Brazil’, European Journal of Social Theory, 18: 257–73.

Dean, A. (2012) ‘3D printing in the home: reality check’, www.develop3d.com/features/3d-printing-in-the-home-reality-check.

Demeritt, D. (2006) ‘Science studies, climate change and the prospects for constructivist critique’, Economy and Society, 35: 453–79.

Dennis, K., Urry, J. (2009) After the Car. Cambridge: Polity.

Despommier, D. (2009) ‘The rise of vertical farms’, Scientific American, 301: 80–7.

Diamond, J. (2005) Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed. London: Allen Lane. Druce-McFadden, C. (2013) ‘Driverless cars to invade England by 2015’, DVICE, 4 November, www.dvice.com/2013–11–4/driverless-cars-invade-england-2015. Dunn, N., Cureton, P., Pollastri, S. (2014) A Visual History of the Future. Foresight Paper from the ‘The Future of Cities’ Foresight Programme. London: Department for Business, Innovation and Skills. Easton, T. (2011) ‘A recession in the economy of trust’, in Ricci, G. (ed.)

Values and Technology: Religion and Public Life. New Brunswick, N.J.: Transaction. Edgerton, D. (2006) The Shock of the Old: Technology and Global History since 1900. London: Profile.

Ehret, O., Gignum, M. (2012) ‘Introducing hydrogen and fuel cell vehicles in Germany’, in Geels, F., Kemp, R., Dudley, G., Lyons, G. (eds.) Automobility in Transition? A Socio-Technical Analysis of Sustainable Transport. London: Routledge.

Elias, N. (2007[1984]) An Essay on Time. Dublin: UCD Press.

Elias, N. (2012[1939]) On the Process of Civilisation. Dublin: UCD Press.

Ellen MacArthur Foundation (2012) Towards the Circular Economy: Economic and Business Rationale for an Accelerated Transition, www.thecir-c u l a r e c o n o m y. o r g / u p l o a d s / fi l e s / 0 1 2 0 1 2 / 4 f 2 6 c 6 9 5 9 d 3 1 c 6 3 1 0 7 0 0 0 0 1 8 / o r i g i – n a l / 1 2 0 1 3 0 _ E M F _ C E _ F u l l % 2 0 r e p o r t _ fi n a l. p d f? 1 3 2 7 9 4 1 2 6 9.

Elliott, A. (2013) Reinvention. London: Routledge.

Elliott, A., Urry, J. (2010) Mobile Lives. London: Routledge.

Emmott, S. (2013) ‘Humans: the real threat to life on earth’, www.theguardian.

c o m / e n v i r o n m e n t / 2 0 1 3 / j u n / 3 0 / s t e p h e n – e m m o t t – t e n – b i l l i o n.

ESPAS (2015) Global Trends to 2030: Can the EU Meet the Challenges Ahead? Brussels: ESPAS.

Farnish, K. (2009) Time’s Up! An Uncivilized Solution to a Global Crisis. Tot-nes: Green Books.

Faye, G. (2012) Convergence of Catastrophes. London: Arktos Media.

Flannery, T. (2007) The Weather Makers. London: Penguin.

Floyd, J., Slaughter, R. (2014) ‘Descent pathways’, Foresight, 6: 485–95.

Forster, E. M. (1985[1909]) The New Collected Short Stories. London: Sidgwick and Jackson. Forum for the Future (2010) Megacities on the Move. London: Forum for the Future.

Foster, J. (2015) After Sustainability. London: Routledge.

Fox, S. (2010) ‘After the factory [post-industrial nations]’, Engineering and Technology, 5: 59–61.

Franz, K. (2005) Tinkering: Consumers Reinvent the Early Automobile. Philadelphia: University of Pennsylvania Press.

Friedman, T. (2009) Hot, Flat and Crowded. London: Penguin.

Froggatt, A., Lahn, G. (2010) Sustainable Energy Security: Strategic Risks

and Opportunities for Business. London: Lloyd’s and Chatham House.

Gallopin, G., Hammond, A., Raskin, P., Swart, R. (1997) Branch Points: Global Scenarios and Human Choice. Polestar Series Report 7. Stockholm: Stockholm Environmental Institute. Gamble, A. (2014) Crisis Without End? The Unravelling of Western Prosperity. London: Palgrave Macmillan.

Garside, J. (2014) ‘Many more of us will work from home – or a cafe— says BT futurologist’, The Guardian, 3 January.

Geels, F. (2006) ‘Multi-level perspective on system innovation: relevance of industrial transformation’, in Olsthoorn, X., Wieczorek, A. (eds.) Understanding Industrial Transformation: Views from Different Disciplines. The Netherlands: Springer. Geels, F. (2010) ‘Ontologies, socio-technical transitions (to sustainability) and the multi-level perspective’, Research Policy, 39: 494–510.

Geels, F. (2014) ‘Energy, societal transformation, and socio-technical transitions: expanding the multi-level perspective’, Theory, Culture and Society, 31: 21–40. Geels, F., Kemp, R., Dudley, G., Lyons, G. (2012) Automobility in Transition?

A Socio-Technical Analysis of Sustainable Transport. London: Routledge.

Geels, F., Schot, J. (2007) ‘Typology of sociotechnical transition pathways’, Research Policy, 35: 399–417. Geels, F., Smit, W. (2000) ‘Failed technology futures: pitfalls and lessons from a historical survey’, Futures, 32: 867–85.

Gell-Mann, M. (1995) ‘What is complexity?’ Complexity, 1: 16–19.

Gershenfeld, N. (2007) Fab: The Coming Revolution on your Desktop – From Personal Computers to Personal Fabrication. New York: Basic Books.

Giddens, A. (1990) The Consequences of Modernity. Cambridge: Polity.

Giddens, A. (2009) The Politics of Climate Change. Cambridge: Polity.

Gilding, P. (2012) The Great Disruption: How the Climate Crisis Will Transform the Global Economy. London: Bloomsbury. Gladwell, M. (2002) Tipping Points: How Little Things Can Make a Big Difference. Boston: Little, Brown and Company. Glaeser, E. (2011) Triumph of the City: How Our Greatest Invention Makes Us Richer, Smarter, Greener, Healthier, and Happier. London: Penguin.

Goodall, C. (2011) ‘Peak stuff. Did the UK reach a maximum use of material resources in the early part of the last decade?’, www.carboncommen-t a r y. c o m / s / P e a k _ S t u ff _ 1 7 1 0 1 1. p d f.

Gore, A. (2013) The Future. London: W. H. Allen.

Graham, S. (2011) Cities under Siege. London: Verso.

Granovetter, M. (1983) ‘The strength of weak ties: a network theory revisited’, Sociological Theory, 1: 201–33.

Granovetter, M. (1985) ‘Economic action and social structure: the problem of embeddedness’, American Journal of Sociology, 91: 481–510.

Greenfield, S. (2011) ‘Computers may be altering our brains – we must ask how’, The Independent, 12 August.

Greer, J. M. (2015) After Progress. Gabriola Island, BC: New Society Publishers. Haldane, A., May, R. (2011) ‘Systemic risk in banking ecosystems’, Nature, 469: 351–5.

Hall, S. (2007) The Carhullan Army. London: Faber and Faber.

Hallam, T. (2005) Catastrophes and Lesser Calamities: The Causes of Mass Extinctions. Oxford: Oxford University Press.

Halpern, D. (2010) The Hidden Wealth of Nations. Cambridge: Polity.

Hamilton, C. (2010) Requiem for a Species. London: Earthscan.

Hansen, J. (2011) Storms of my Grandchildren: The Truth about the Coming Climate Catastrophe and Our Last Chance to Save Humanity. London: B l o o m s b u r y.

Hardin, G. (1972) Exploring New Ethics for Survival. Baltimore: Penguin.

Hardt, M., Negri, A. (2006) Multitude. London: Penguin.

Harvey, M. (2014) ‘The food – energy – climate change trilemma’, Theory, Culture and Society, 31: 155–82. Hawken, P., Lovins, A., Lovins, H. (1999) Natural Capitalism. London: Earthscan.

Hawking, S. (1988) A Brief History of Time. London: Bantam.

Hayek, F. (1944) The Road to Serfdom. London: Routledge.

Heidegger, M. (1962[1927]) Being and Time. New York: Harper & Row.

Heinberg, R. (2005) The Party’s Over: Oil, War and the Fate of Industrial Society. New York: Clearview Books. Heinberg, R., Lerch, D. (eds.) (2010) The Post-Carbon Reader. Healdsburg: California: Watershed Media.

Hickman, R., Banister, D. (2007) ‘Looking over the horizon: transport and reduced CO2 emissions in the UK by 2030’, Transport Policy, 14: 377–87. Hillman, M., Fawcett, T., Raja, S. (2007) The Suicidal Planet: How to Prevent Global Climate Catastrophe. New York: Thomas Dunne Books.

Hiltunen, E. (2013) Foresight and Innovation – How Companies Are Coping with the Future. London: Routledge.

Hobbes, Th. (1996[1651]) Leviathan. Cambridge: Cambridge University Press. Homer-Dixon, T. (2006) The Upside of Down: Catastrophe, Creativity, and the Renewal of Civilization. London: Souvenir.

Hopkins, R. (2011) The Transition Companion. Totnes: Green Books.

Hopkinson, N., Hague, R., Dickens, P. (2006) ‘Introduction to rapid manufacturing’, in Hopkinson, N., Hague, R. (eds.) Rapid Manufacturing: An Industrial Revolution for the Digital Age. Chichester: John Wiley and Sons.

Horvath, R. (1974) ‘Machine space’, The Geographical Journal, 64: 167–88.

Houellebecq, M. (2000) Atomised. London: Vintage.

Hughes, T. (1983) Networks of Power: Electrification in Western Society, 1880–1930. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Hulme, M. (2009) Why We Disagree About Climate Change. Cambridge: Cambridge University Press.

Hunt, D. V. L., Lombardi, D. R., Atkinson, S., et al. (2012) ‘Scenario archetypes: converging rather than diverging themes’, Sustainability, 4: 740–72. Huxley, A. (1965[1958]) Brave New World Revisited. New York: Harper and Row.

Huxley, A. (1991[1932]) Brave New World. London: Longman.

Illich, I. (1974) Energy and Equity. London: Marion Boyars.

IPCC (2007) ‘Summary for policymakers’, in Climate Change 2007: The Physical Science Basis. Contribution of Working Group I to the Fourth Assessment Report of the Intergovernmental Panel on Climate Change. Cambridge: Cambridge University Press.

Jackson, T. (2009) Prosperity Without Growth. London: Earthscan.

Jacobs, J. (1992[1961]) The Death and Life of Great American Cities. New York: Vintage.

Jacques, M. (2012) When China Rules the World. London: Penguin.

Johnson, B. (2011) Science Fiction Prototyping: Designing the Future with Science Fiction. Synthesis Lectures on Computer Science, doi:10.2200/ S 0 0 3 3 6 E D 1 V 0 1 Y 2 0 1 1 0 2 C S L 0 0 3. Jowit, J. (2015) ‘How Treasury obsessed with growth leaves climate action out in the cold’, The Guardian, 25 May.

Kaldor, M. (1999) New and Old Wars: Organized Violence in a Global Era. Cambridge: Polity.

Kaldor, M., Karl, T., Said, Y. (eds.) (2007) Oil Wars. London: Pluto.

Karlgaard, R. (2011) ‘3D printing will revive American manufacturing’, Forbes, w w w. f o r b e s. c o m / s i t e s / r i c h k a r l g a a r d / 2 0 1 1 / 0 6 / 2 3 / 3 d – p r i n t i n g – w i l l – r e v i – v e – a m e r i c a n – m a n u f a c t u r i n g.

Kauffman, S. (1993) The Origins of Order: Self-organization and Selection in Evolution. New York: Oxford University Press.

Keen, A. (2015) The Internet is Not the Answer. London: Atlantic Books.

Kennedy Address (1963) ‘Public papers of the Presidents: John F. Kennedy’. (Assembly Hall, Paulskirche, Frankfurt (266), 25 June.)

Kerr, J. (2002) ‘Trouble in motor city’, in Wollen, P., Kerr, J. (eds.) Autopia. Cars and Culture. London: Reaktion Books.

Keynes, J. M. (1936) The General Theory of Employment, Interest and Money. London: Macmillan.

Keynes, J. M. (1963[1930]) Essays in Persuasion. New York: W. W. Norton & Co. Kicker, D. (2009) ‘Wendell Bell and Oliver W. Markley: two Futurists’ views of the preferable, the possible and the probable’, Journal of Futures Studies, 13: 161–78. Kirby, P. (2013) ‘Transforming capitalism: the triple crisis’, Irish Journal of Sociology, 21: 62–75.

Kirk, G. (1982) Schumacher on Energy. London: Jonathan Cape.

Klein, N. (2000) No Logo. London: Flamingo.

Klein, N. (2007) The Shock Doctrine: The Rise of Disaster Capitalism. New York: Metropolitan Books.

Klein, N. (2014) This Changes Everything: Capitalism vs. the Climate. London: Allen Lane. Kloppenburg, S. (2013) Tracing Mobilities Regimes. Maastricht: University of Maastricht.

Kolbert, E. (2007) Field Notes from a Catastrophe: A Frontline Report on Climate Change. London: Bloomsbury. Kolbert, E. (2015) The Sixth Extinction: An Unnatural History. London: Bloomsbury.

Krane, J. (2010) City of Gold. London: Picador.

Kross, R. (2011) ‘How 3D printing will change absolutely everything it touches’, Forbes www.forbes.com/sites/ciocentral/2011/08/17/how-3d-prin-ting-willchange-absolutely-everything-it-touches. Kumar, K. (1987) Utopia and Anti-Utopia in Modern Times. Oxford: Basil

Blackwell.

Kumar, K. (1991) Utopianism. Milton Keynes: Open University Press.

Kunstler, J. (2006) The Long Emergency: Surviving the Converging Catastrophes of the 21st Century. London: Atlantic Books.

Kurzweil, R. (2006) The Singularity is Near. London: Gerard Duckworth.

Labban, M. (2010) ‘Oil in parallax: scarcity, markets and the financialization of accumulation’, Geoforum, 41: 541–52.

Lakatos, I., Musgrave, A. (eds.) (1970) Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge: Cambridge University Press.

Lanier, J. (2013) Who Owns the Future? New York: Simon and Schuster.

Lankford, B. (2013) Resource Eficiency Complexity and the Commons: The Paracommons and Paradoxes of Natural Resource Losses, Wastes and Wastages. Abingdon: Earthscan.

Lash, S., Urry, J. (1987) The End of Organized Capitalism. Cambridge: Polity.

Lash, S., Urry, J. (1994) Economies of Signs and Space. London: Sage.

Laszlo, E. (2006) The Chaos Point. London: Piatkus Books.

Latouche, S. (2009) Farewell to Growth. Cambridge: Polity.

Latour, B. (1993) We Have Never Been Modern. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf. Latour, B. (1996) Aramis or the Love of Technology. Cambridge, Mass.: Harvard University Press. Laurier, E., Dant, T. (2012) ‘What we do whilst driving: towards the driverless car’, in Grieco, M., Urry, J. (eds.) Mobilities: New Perspectives on Transport and Society. Farnham: Ashgate. Laviolette, P. (2012) Extreme Landscapes of Leisure: Not a Hap-Hazardous Sport. Farnham: Ashgate Publishing.

Law, J., Urry, J. (2004) ‘Enacting the social’, Economy and Society, 33: 390–410. Le Goff, J. (1980) Time, Work and Culture in the Middle Ages. Chicago: University of Chicago Press.

Lefebvre, H. (1976) The Survival of Capitalism. London: Allison and Busby.

Leggett, J. (2005) Half Gone: Oil, Gas, Hot Air and the Global Energy Crisis. London: Portobello Books.

Lehto, S. (2013) The Great American Jet Pack: The Quest for the Ultimate Individual Lift Device. Chicago: Chicago Review Press. Leichenko, R., Thomas, A., Baines, M. (2010) ‘Vulnerability and adaptation to climate change’, in Lever-Tracy, C. (ed.) Routledge Handbook on Climate Change and Society. London: Routledge.

Levitas, R. (1990) The Concept of Utopia. London: Philip Allen.

Levitas, R. (2013) Utopia as Method. London: Palgrave Macmillan.

Lewis, M. (2015) Flash Boys. London: Penguin.

Linden, E. (2007) Winds of Change: Climate, Weather and the Destruction of Civilizations. New York: Simon and Schuster.

Llewellyn, R. (2013) News from Gardenia. London: Unbound.

Lomborg, B. (2001) The Skeptical Environmentalist. Cambridge: Cambridge University Press.

Lorimer, J. (2012) ‘Multinatural geographies for the Anthropocene’, Progress in Human Geography, 36: 593–612.

Lovelock, J. (2006) The Revenge of Gaia. London: Allen Lane.

Lovelock, J. (2010) The Vanishing Face of Gaia: A Final Warning. London: Penguin.

Lyons, G. (2015) ‘The road investment strategy is a victory for “predict and provide” over transport planning’, Local Transport Today, 663: 18.

Lyons, G., Goodwin, P. (2014) ‘Grow, peak or plateau – the outlook for car travel’. Discussion Paper. New Zealand Ministry of Transport, http://eprints.u w e. a c. u k / 2 3 2 7 7.

Macdonald, R. (2000) ‘Urban hotel: evolution of a hybrid typology’, Built Environment, 26: 142–51. Macnaghten, P., Owen, R., Stilgoe, J., et al. (2015) ‘Responsible innovation across borders: tensions, paradoxes and possibilities’, Journal of Responsible Innovation, 1: 91–9.

Macnaghten, P., Urry, J. (1998) Contested Natures. London: Sage.

Mahoney, J. (2000) ‘Path dependence in historical sociology’, Theory and Society, 29: 507–48. Marvin, C. (1988) When Old Technologies Were New. New York: Oxford University Press. Marx, K. (1962[1845]) Eleventh Thesis on Feuerbach, https://www.marxists.o r g / a r c h i v e / m a r x / w o r k s / 1 8 4 5 / t h e s e s.

Marx, K. (1973[1852]) Surveys from Exile. Harmondsworth: Penguin.

Marx, K., Engels, F. (1888[1848]). The Manifesto of the Communist Party. Moscow: Foreign Languages.

Marx, K., Engels, F. (1952[1848]) Marx Engels: Selected Works. Vol. II. Moscow: Foreign Languages. May, R. (1974) Stability and Complexity in Model Ecosystems. Princeton: Princeton University Press. Mazzucato, M. (2015) The Entrepreneurial State – Debunking Public vs. Private Sector Myths. New York: Public Affairs.

McCarthy, C. (2006) The Road. New York: Vintage.

McCurdy, H. (2011) Space and the American Imagination. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

McEwan, I. (2010) Solar. London: Jonathan Cape.

McGuire, B. (2006) Global Catastrophes: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press.

McTaggart, J. (1927) The Nature of Existence. Vol. II, Book 5. Cambridge: Cambridge University Press. Mead, G. H. (1959[1934]) The Philosophy of the Present. La Salle: Open Court. Meadows, D. H., Meadows, D. L., Randers, J., Behrens, W. (1972) The Limits to Growth. New York: New American Library.

Millard-Ball, A., Schipper, L. (2011) ‘Are we reaching peak travel? Trends in passenger transport in eight industrialized countries’, Transport Reviews, 31: 357–78.

Miller, D. (ed.) (2000) Car Cultures. Oxford: Berg.

Miller, R. (2011) ‘Futures literacy – embracing complexity and using the future’, Ethos, 10: 23–8.

Mitchell, C. (2010) The Political Economy of Sustainable Energy. London: Palgrave Macmillan.

Mitchell, T. (2011) Carbon Democracy. London: Verso.

Mitchell, W., Borroni-Bird, C., Burns, L. (2010) Reinventing the Automobile. Cambridge: Mass.: MIT Press.

Mol, A., Sonnenfeld, D., Spaargaren, G. (eds.) (2009) The Ecological Modernization Reader: Environmental Reform in Theory and Practice. London: Routledge.

Monbiot, G. (2006) Heat: How to Stop the Planet from Burning. London: Allen Lane.

Monbiot, G. (2013) Feral: Searching for Enchantment on the Frontiers of Rewilding. London: Penguin.

Montford, A. (2010) The Hockey Stick Illusion: Climategate and the Corruption of Science. London: Stacey International.

Montgomery, C. (2013) Happy City. London: Penguin.

Montgomery, D. (2007) Dirt: The Erosion of Civilizations. Berkeley: University of California Press.

Moran, A. (ed.) (2015) Climate Change: The Facts, www.amazon.com/dp/ B00S5L5Y0W/ref=cm_sw_su_dp.

Morris, I. (2011) Why the West Rules— For Now. London: Profile.

Morris, W. (1890) News from Nowhere, http://en.wikisource.org/wiki/News_ from_Nowhere.

Morrison, B. (2008) ‘It was the cathedral of modern times, but the car is now a menace’, The Guardian, 26 July.

Morus, I. (2014) ‘Future perfect: social progress, high-speed transport and electricity everywhere – how the Victorians invented the future’, Aeon, http://aeon.co/magazine/society/how-the-victorians-imagined-and-invented-the-future.

Moskvitch, K. (2011) ‘Blood vessels made on 3D printer’, BBC News, www.bbc. co.uk/news/technology-14946808.

Motesharrei, S., Rivas, J., Kalnay, E. (2014) ‘Human and nature dynamics (HANDY): modelling inequality and use of resources in the collapse or sustainability of societies’, Ecological Economics, 101: 90–102.

Mumford, L. (1922) The Story of Utopias, www.sacred-texts.com/utopia/sou/ sou04.htm.

Murray, J., King, D. (2012) ‘Climate policy: oil’s tipping point has passed’, Nature, 481: 433–5.

Nancy, J.-L. (2014) After Fukushima: The Equivalence of Catastrophes. New York: Fordham University Press.

Nicolis, G. (1995) Introduction to Non-Linear Science. Cambridge: Cambridge University Press.

Nikitas, A., Karlsson, M. (2015) ‘A worldwide state-of-the-art analysis for Bus Rapid Transit: looking for the Success Formula’, Journal of Public Transportation, 18: 1–33.

North, D. (1990) Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press.

Nowotny, H. (1994) Time: The Modern and the Postmodern Experience. Cambridge: Polity.

Nye, D. (1998) Consuming Power. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Nye, D. (2010) When the Lights Went Out. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Nye, D. (2014) ‘The United States and alternative energies: technological fix or regime change?’ Theory, Culture and Society, 31: 103–25.

Offner, A. (2006) The Challenge of Afluence. Oxford: Oxford University Press. Ohmae, K. (1990) The Borderless World. New York: McKinsey.

Oreskes, N., Conway E. (2010) Merchants of Doubt. New York: Bloomsbury Press.

Oreskes, N., Conway E. (2014) The Collapse of Western Civilization: A View from the Future. New York: Columbia University Press.

Orlov, D. (2008) Reinventing Collapse: The Soviet Example and American Prospects. Gabriola Island, BC: New Society Publishers.

Ormerod, P. (2012) Positive Thinking. London: Faber and Faber.

Orr, D. (2009) Down to the Wire: Confronting Climate Collapse. New York: Oxford University Press.

Orwell, G. (2008[1949]) Nineteen Eighty-Four. London: Secker and Warburg. Owen, D. (2011) Green Metropolis: Why Living Smaller, Living Closer, and Driving Less Are the Keys to Sustainability. London: Penguin.

Owen, R. (1970[1813–14]) A New View of Society. Harmondsworth: Penguin.

Parenti, C. (2011) Tropic of Chaos. New York: Nation Books.

Parsons, T. (1968[1937]) The Structure of Social Action, 2 vols. New York: Free Press.

Paterson, M. (2007) Automobile Politics: Ecology and Cultural Political Economy. Cambridge: Cambridge University Press.

Patterson, R. (2003) Dereliction of Duty: Eyewitness Account of How Bill Clinton Compromised America’s National Security. Washington, DC: Regnery Publishing.

Pearce, F. (2006) When the Rivers Run Dry. London: Transworld.

Pearce, F. (2007) With Speed and Violence: Why Scientists Fear Tipping

Points in Climate Change. Boston: Beacon Press.

Peels, J. (2011) ‘How soon before we get “green” 3D printing?’ Quora, w w w. q u o r a. c o m / H o w – s o o n – b e f o r e – w e – g e t – g r e e n – 3 D – p r i n t i n g.

Perez, C. (2002) Technological Revolutions and Financial Capital: The Dynamics of Bubbles and Golden Ages. London: Edward Elgar. Perkins Gilman, C. (1892) ‘Yellow wallpaper’, www.publicbookshelf.com/ro-m a n c e / w a l l p a p e r / y e l l o w – w a l l p a p e r. Perrow, C. (1999) Normal Accidents: Living with High-Risk Technologies. New York: Basic Books.

Perrow, C. (2007) The Next Catastrophe. Princeton: Princeton University Press.

Peters, M., Fudge, S., Jackson, T. (eds.) (2010) Low Carbon Communities. Cheltenham: Edward Elgar.

Pfeiffer, D. (2006) Eating Fossil Fuels. Gabriola Island, BC: New Society Publishers.

Piercy, M. (1976) Woman on the Edge of Time. New York: Alfred A. Knopf.

Piketty, T. (2014) Capital in the Twenty-First Century. Cambridge, Mass.: Harvard University Press. Pinder, D. (2015) ‘Reconstituting the possible: Lefebvre, Utopia and the urban question’, International Journal of Urban and Regional Research, 39: 28–45.

Platt, E. (2000) Leadville. London: Picador.

Polanyi, K. (1954[1944]) The Great Transformation. Boston: Beacon Press.

Popper, K. (1960) The Poverty of Historicism. London: Routledge and Kegan Paul.

Porritt, J. (2013) The World We Made. London: Phaidon.

Prigogine, I. (1997) The End of Certainty. New York: Free Press.

Prigogine, I., Stengers, I. (1984) Order out of Chaos. London: Heinemann.

Putnam, R. (2000) Bowling Alone. New York: Simon and Schuster.

Rand, A. (2007[1957]) Atlas Shrugged. London: Penguin.

Ratto, M., Ree, R. (2010) ‘The materialization of digital information and the digital economy knowledge synthesis report’, http://thingtanklab.com/ w p – c o n t e n t / u p l o a d s / 2 0 1 1 / 0 2 / S S H R C _ D i g E c o n _ D D F. p d f.

Rees, M. (2003) Our Final Century. London: Arrow Books.

Reid, C. (2015) Roads Were Not Built For Cars. Washington, DC: Island Press. Rial, J. A., Pielke, Sr, R. A., Beniston, M., et al. (2004) ‘Nonlinearities, feedbacks and crucial thresholds within the earth’s climate system’, Climate Change, 65: 11–38.

Ricca-Smith, C. (2011) ‘Could 3D printing end our throwaway culture?’ w w w. t h e g u a r d i a n. c o m / t e c h n o l o g y / 2 0 1 1 / n o v / 1 7 / 3 d – p r i n t i n g – t h r o w a – w a y – c u l t u r e.

Rich, N. (2013) Odds against Tomorrow. New York: Picador.

Riedy, C. (2007) The Eye of the Storm: An Integral Perspective on Sustainable Development and Climate Change Response. Saarbrucken, Germany: VDM Verlag.

Rifkin, J. (2000) The Age of Access. London: Penguin.

Rifkin, J. (2002) The Hydrogen Economy. New York: Penguin Putnam.

Rifkin, J. (2009) The Empathic Civilization: The Race to Global Consciousness in a World in Crisis. Cambridge: Polity.

Rittel, H., Webber, M. (1973) ‘Dilemmas in a general theory of planning’, Policy Sciences, 4: 155–69. Rodin, J. (2014) The Resilience Dividend: Being Strong in a World Where Things Go Wrong. New York: Public Affairs.

Rogers, R. (1997) Cities for a Small Planet. London: Faber and Faber.

Romm, J. (2004) The Hype About Hydrogen: Fact and Fiction in the Race to Save the Climate. Washington, DC: Island Press.

Rosenthal, E. (2013) ‘The end of car culture’, New York Times, 29 June, w w w. n y t i m e s. c o m / 2 0 1 3 / 0 6 / 3 0 / s u n d a y – r e v i e w / t h e – e n d – o f – c a r – c u l t u r e. h t m l. Ross, B. (2014) Dead End: Suburban Sprawl and the Rebirth of American Urbanism. Oxford: Oxford University Press. Royal Academy of Engineering (2010) Electric Vehicles: Charged with Potential. London: RAE.

Rutledge, I. (2005) Addicted to Oil. London: I. B. Tauris.

Saunders, S. (2010) ‘Consumer-generated media and product labelling: designed in California, assembled in China’, International Journal of Consumer

Studies, 34: 474–80.

Savage, M., Williams, K. (eds.) (2008) Remembering Elites. Oxford: Blackwell.

Sayer, A. (2015) Why We Can’t Afford the Rich. Bristol: Policy Press.

Schmid, H. (2009) Economy of Fascination. Berlin: Gebrüder Borntraeger.

Schneider, K. (2005[1971]) Autokind vs. Mankind. Lincoln, NE: Universe.

Schumacher, E. (1973) Small is Beautiful. London: Blond and Briggs.

Schumpeter, J. (1942) Capitalism, Socialism, and Democracy. New York: Harper. Scranton, R. (2013) ‘Learning how to die in the Anthropocene’, New York Times, 10 November.

Sekula, A. (2001) ‘Freeway to China (version 2, for Liverpool)’, in Comaroff, J., Comaroff, J. (eds.) Millennial Capitalism and the Culture of Neoliberalism. Durham, NC: Duke University Press.

Sells, E. (2009) Towards a Self-Manufacturing Rapid Prototyping Machine. Ph.D. dissertation, Bath University.

Sennett, R. (1977) The Fall of Public Man. London and Boston, Mass.: Faber and Faber.

Sennett, R. (1998) The Corrosion of Character. New York: W. W. Norton & Co.

Sennett, R. (2009) The Craftsman. London: Penguin.

Shankland, S. (2010) ‘HP joining 3D printer market with Stratasys deal’, http:// n e w s. c n e t. c o m / 8 3 0 1–3 0 6 8 5 _ 3–1 0 4 3 6 8 4 1–2 6 4. h t m l.

Sharon, D. (1983) ‘Drive-by-wire’, Futures, 15: 491–8.

Shaxson, N. (2012) Treasure Islands. London: Bodley Head.

Sheller, M. (2004) ‘Automotive emotions: feeling the car’, Theory, Culture and Society, 21: 221–42.

Sheller, M. (2015a) ‘Will “connected transmobility” hasten a sustainable mobility transition?’ Keynote address, Eindhoven University of Technology, March. Sheller, M. (2015b) ‘Racialized mobility transitions in Philadelphia: connecting urban sustainability and transport justice’, City and Society, 27: 1–22.

Sheller, M., Urry, J. (2006) ‘The new mobilities paradigm’, Environment and Planning, 38: 207–26.

Shelley, M. (1826) The Last Man. London: Henry Colburn.

Shelley, M. (2000[1818]) Frankenstein. London: Macmillan.

Shepard, M. (ed.) (2011) Sentient City: Ubiquitous Computing, Architecture and the Future of Urban Space. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Shove, E. (2010) ‘Beyond the ABC: climate change policy and theories of social change’, Environment and Planning A, 42: 1273–85. Shove, E., Chappells, H., Lutzenhiser, L. (eds.) (2009) Comfort in a Lower Carbon Society. London: Routledge.

Sieberg, D. (2010) ‘World News America: 3D printing creates “something out of nothing” ’, http://news.bbc.co.uk/1/hi/programmes/world_news_ame-r i c a / 9 3 1 8 3 9 0. s t m. Silver, H., Arrighi, G. (2011) ‘The end of the long twentieth century’, in Calhoun, C., Derluguian, G. (eds.) Business as Usual. New York: New York University Press.

Silverman, M. (2012) ‘Mashable tech how does 3D printing work, anyway?’, h t t p: / / m a s h a b l e. c o m / 2 0 1 2 / 0 8 / 0 1 / h o w – d o e s – 3 d – p r i n t i n g – w o r k.

Simmel, G. (1910) ‘How is society possible?’, American Journal of Sociology, 16: 371–91.

Sinclair, U. (2008[1926]) Oil! London: Penguin.

Slaughter, R. (2003) Futures beyond Dystopia. London: Routledge.

Slaughter, R. (2012) To See with Fresh Eyes: Integral Futures and the Global Emergency. Brisbane: Foresight International.

Sloman, L. (2006) Car Sick: Solutions for Our Car-Addicted Culture. London: Green Books.

Smil, V. (2008) Global Catastrophes and Trends: The Next Fifty Years. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Smith, A. (1979[1776]) An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. Oxford: Clarendon Press.

Son, H. (2015) ‘The history of Western future studies: an exploration of the intellectual traditions and three-phase periodization’, Futures, 66: 120–37.

Spence, A., Poortinga, W., Butler, C., Pidgeon, N. (2011) ‘Perceptions of climate change and willingness to save energy related to flood experience’, Nature Climate Change, 1: 46–9.

Srnicek, N., Williams, A. (2015) Inventing the Future: Postcapitalism and a World without Work. London: Verso.

Standing, G. (2014) Precariat – the New Dangerous Class. London: Bloomsbury.

Stedman Jones, D. (2012) Masters of the Universe. Princeton, N.J.: Princeton University Press.

Stemp-Morlock, G. (2010) ‘Personal fabrication: open source 3D printers could herald the start of a new industrial revolution’, www.econo-m i s t. c o m / n o d e / 1 8 1 1 4 2 2 1.

Stengers, I. (2015) In Catastrophic Times: Resisting the Coming Barbarism. London: Open Humanities Press.

Stern, N. (2007) The Economics of Climate Change. Cambridge: Cambridge University Press.

Stiglitz, J. (2004) The Roaring Nineties: A New History of the World’s Most Prosperous Decade. New York: W.W. Norton.

Stiglitz, J. (2007) Making Globalization Work. Harmondsworth: Penguin. Storper, M. (2013) Keys to the City. Princeton: Princeton University Press.

Strahan, D. (2007) The Last Oil Shock. London: John Murray.

Strogatz, S. (2003) Sync: The Emerging Science of Spontaneous Order. Harmondsworth: Penguin.

Szerszynski, B. (2010) ‘Reading and writing the weather: climate technics and the moment of responsibility’, Theory, Culture and Society, 27: 9–30.

Szerszynski, B. (2016) ‘Acting ahead of the future: towards an embodied, cognitive, social theory of anticipation’ in Futures in Question. Special Issue of Sociological Review.

Szerszynski, B., Kearnes, M., Macnaghten, P., Owen, R., Stilgoe, J. (2013) ‘Why solar radiation management geoengineering and democracy won’t mix’, Environment and Planning A, 45: 2809–16.

Tainter, J. (1988) The Collapse of Complex Societies. Cambridge: Cambridge University Press.

Taleb, N. (2007) The Black Swan. London: Penguin.

Tett, G. (2010) Fool’s Gold: How Unrestrained Greed Corrupted a Dream,

Shattered Global Markets and Unleashed a Catastrophe. London: Abacus.

Thackara, J. (2015) How to Thrive in the Next Economy. London: Thames and Hudson.

Theroux, M. (2009) Far North. London: Faber and Faber.

Thompson, E. P. (1968) The Making of the English Working Class. Harmondsworth: Penguin. Thompson, M., Beck, M. (2014) Coping with Change: Urban Resilience, Sustainability, Adaptability and Path Dependence. Foresight Paper from ‘The Future of Cities’ Foresight Programme. London: Department for Business, Innovation and Skills. Tilly, C. (1992) Coercion, Capital and European States: AD 990–1992. New York: Wiley – Basil Blackwell.

Timmons Roberts, J., Parks, B. (2007) A Climate of Injustice. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Tita, B. (2014) ‘3-D printer makers get reality check’, The Wall Street Journal, 7 April.

Tofler, A. (1970) Future Shock. London: Bodley Head.

Tuomi, I. (2003) Networks of Innovation: Change and Meaning in the Age of the Internet. Oxford: Oxford University Press.

Turner, F. (2006) From Counterculture to Cyberculture: Stewart Brand, the Whole Earth Network and the Rise of Digital Utopianism. Chicago: University of Chicago Press.

Tutton, R. (2017) ‘Wicked futures: meaning, matter, and the sociology of the future’ The Sociological Review, 65: 478–492.

Tyfield, D. (2014) ‘Putting the power in “socio-technical regimes”– e-mobility transition in China as political process’, Mobilities, 9: 285–63.

Tyfield, D., Urry, J. (2014) Energy and Society. Special Issue of Theory, Culture and Society, 31: 3–226.

UN-Habitat (2013) Planning and Design for Sustainable Urban Mobility: Global Report on Human Settlements 2013. London: Routledge.

Urry, J. (2000) Sociology beyond Societies. London: Routledge.

Urry, J. (2002) ‘The global complexities of September 11th’, Theory, Culture and Society, 19: 57–69.

Urry, J. (2003) Global Complexity. Cambridge: Polity.

Urry, J. (2005) Complexity. Special Issue of Theory, Culture and Society, 22: 1–274.

Urry, J. (2007) Mobilities. Cambridge: Polity.

Urry, J. (2011) Climate Change and Society. Cambridge: Polity.

Urry, J. (2013a) ‘A low carbon economy and society’, Philosophical Transactions of the Royal Society A, 10.1098/rsta.2011.0566.

Urry, J. (2013b) Societies beyond Oil. London: Zed.

Urry, J. (2014a) Offshoring. Cambridge: Polity.

Urry, J. (2014b) ‘The problem of energy’, Theory, Culture and Society, 31: 3–20. Urry, J., Birtchnell, T., Caletrio, J., Pollastri, S. (2014) Living in the City. Foresight Paper from ‘The Future of Cities’ Foresight Programme. London: Department for Business, Innovation and Skills.

US National Intelligence Council (2008) US Global Trends 2025: A Transformed World. Washington, DC: US National Intelligence Council.

Vance, A. (2010) ‘3D printing is spurring a manufacturing revolution’, New York Times, www.nytimes.com/2010/09/14/technology/14print.html.

Verne, J. (1996[1863]) Paris in the Twentieth Century. New York: Del Rey Books.

Verne, J. (2005[1865]) From the Earth to the Moon. New York: Barnes & Noble Publishing.

Verne, J. (2008[1873]) Around the World in Eighty Days, www.gutenberg.org/ e b o o k s / 1 0 3.

Von Hippel, E. (2006) Democratizing Innovation. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Walby, S. (2009) Globalization and Inequalities. London: Sage.

Walby, S. (2015) Crisis. Cambridge: Polity.

Wallerstein, I., Collins, R., Mann, M., Derluguian, G., Calhoun, C. (2013) Does Capitalism Have a Future? New York: Oxford University Press.

Watson, R. (2008) Future Files. London: Nicholas Brealey Publishing. Watts, D. (1999) Small Worlds. Princeton: Princeton University Press.

Watts, D. (2003) Six Degrees: The Science of a Connected Age. London: Heinemann.

Watts, L., Urry, J. (2008) ‘Moving methods, travelling times’, Environment and Planning D: Society and Space, 26: 860–74.

Weber, M. (1948[1919]) ‘Politics as a vocation’, in Gerth, H., Mills, C. W. (eds.) From Max Weber. London: Routledge and Kegan Paul.

Weinberg, M. (2013) ‘What’s the deal with copyright and 3D printing?’ Public Knowledge, 3 March.

Weiss, C. C. (2012) ‘The Double turns you into a video-calling, iPad-faced robot’, Gizmag, www.gizmag.com/double-robotics-double-video-calling-robot/23783.

Weissman, J. (2012) ‘Why are young people ditching cars for smart phones?’, The Atlantic, 7 August, www.theatlantic.com/business/archive/2012/08/ w h y – a r e – y o u n g – p e o p l e – d i t c h i n g – c a r s – f o r – s m a r t p h o n e s / 2 6 0 8 0 1.

Wells, H. G. (1914) An Englishman Looks at the World. London: Cassell.

Wells, H. G. (2005[1898]) The War of the Worlds. London: Penguin.

Wells, H. G. (2011[1905]) A Modern Utopia. Boston, Mass.: Digireads.com.

Welsh, I. (2010) ‘Climate change: complexity and collaboration between the sciences’, in Lever-Tracy, C. (ed.) Routledge Handbook on Climate Change and Society. London: Routledge.

Whitehead, A. N. (1929) Process and Reality. Cambridge: Cambridge University Press. Wilde, O. (2001[1900]) The Soul of Man under Socialism and Selected Critical Prose. London: Penguin. Wilkinson, R., Pickett, K. (2009) The Spirit Level: Why More Equal Societies Almost Always Do Better. London: Allen Lane.

Williams, H. (1991) Autogeddon. London: Jonathan Cape.

Williams, R. (1977) Marxism and Literature. Oxford: Oxford University Press. Williams, R. (1983) Towards 2000. Harmondsworth: Penguin. Willis, R., Webb, M., Wilsdon, J. (2007) The Disrupters: Lessons for Low-carbon Innovation from the New Wave of Environmental Pioneers. London: N E S T A / D e m o s.

Wollen, P., Kerr, J. (eds.) (2002) Autopia: Cars and Culture. London: Reakti-on Books. Woodbridge, R. (2005) The Next World War: Tribes, Cities, Nations, and Ecological Decline. Toronto: Toronto University Press. World Bank (2013) Capital for the Future: Saving and Investment in an Interdependent World. Washington DC: World Bank. Worldwide Fund for Nature (2008) Plugged In: The End of the Oil Age, Summary Report. Brussels: WWF.

Wright, E. O. (2010) Envisioning Real Utopias. London: Verso.

Wyndham, J. (2008[1951]) The Day of the Trifids. London: Penguin.

Wynne, B. (2010) ‘Strange weather, again: climate science as political art’, Theory, Culture and Society, 27: 289–305.

Yar, M. (2015) Crime and the Imaginary of Disaster: Post-Apocalyptic Fictions and the Crisis of Social Order. London: Palgrave Macmillan.

Young, M. (1968) Forecasting and the Social Sciences. London: Heinemann.

Žižek, S. (2011) Living in the End Times: Updated New Edition. London: Verso.

Longue durée (фр.) – продолжительность.