Старый рыцарь [Крепкая Элья] (fb2) читать онлайн

Крепкая Элья Старый рыцарь

Глава 1. В храме

— Вставай, — Фолкмар тормошил Ницеля что есть мочи, но тот не желал разлеплять веки. — Вставай, старый дурак и пьяница!

«Дурак и пропойца… Ровно, как и я сам», — с грустью подумал Фолкмар, оттаскивая Ницеля за портки.

В храме было просторно и воздушно. Сквозь распахнутые настежь врата дышала рассветная прохлада весны. Близилось долгое лето, но отголоски зимы все еще морозили воздух.

Подмяв под себя потертый шерстяной кафтан, Ницель свернулся клубком на постаменте Отверженного. На нем, видно, должна была стоять какая-нибудь статуя — величественного бога, взирающего с высоты небес, но ничего такого не было. На плоский округлый мрамор давил только воздух да всякая мелкая всячина, промеж которой ловко уместился тощий старик. Люди сюда тащили лишнее добро, что находилось в карманах. По обыкновению, лишнего оказывалось не много, посему Отверженный довольствовался малой жертвой: дудки, свечки, склянки и несколько вареных яиц. Кидали сюда же, порой, и парочку стоптанных сапог. Они составляли добрую компанию сапогам мраморным, и мраморным сандалиям, а также отпечаткам детских ног, вбитых в холодный камень. Сапоги обрывались ровно на щиколотках, так и не показав своих хозяев. Здесь не возвышался Отверженный, по щедрому прозвищу «Бог, которого нет». Ведь никто не знал, каков его истинный лик. Постамент выглядел огромной дырой в стройном ряду величественных статуй. Ницель спокойно почивал, зацепившись сохлыми пальцами за чьи-то детские пяточки.

— Придется потратить целый серебряник на новые, — с досадой прошептал Фолкмар, заприметив у верного слуги отвалившуюся подошву сапога, — Ты, видно, не думал о сапогах, когда набивал свое брюхо, — (но ведь и сам он совершенно не думал об этом), — Должно быть, моча на обочине тебе дороже, чем крепкая кожа на ногах. Нужно было на обновку деньги пустить, а не выпивку. Да что с тебя взять…

Вокруг вилось множество стоп, обутых в прочные сапоги, сандалии и ботинки. У всех имелись крепкие каменные подошвы, никогда не знавшие износа. Холодный камень в них не нуждался, но одолжить новые не мог. «Бери покрепче, старина, такой пожар в глотке можно потушить только крепкой водой», — что ж, пили они с Ницелем вместе, так что сетования были пустые.

«Нужно чтить всю дюжину, но одного бога больше всех» — стройная надпись, выбитая над центральным алтарем, выглядела как насмешка.

— И что же ты тут забыл?

Накануне они надрались как свиньи и Ницель вновь изъявил желание наложить большую кучу в чашу Безумного в главном храме столицы. Утром он ушел на поиски пенного, ибо страдания его были невыносимы. Обмолвился он, что заскочит по пути навестить дюжину «каменных нахлебников». Верный слуга мстил за своего хозяина по-своему. Не думал Фолкмар, что тот действительно на это решится.

Постамент Отверженного располагался аккурат рядом со статуей Безумного с огромной чашей в руках. С него, видать, Ницель и решил подобраться к врагу. Воровато оглянувшись, старый рыцарь принюхался, стараясь уловить хоть какие-то нотки бесчинства. Но не пахло ничем, кроме гари от свечи Отца Огня. Горечь огненного плюща кусала ноздри.

Может, все-таки не успел? Последние трое суток они не ели ничего, кроме самодельной браги да дешевого кабацкого вина. Так что вряд ли живот Ницеля был способен на большее, чем пара хлипких ветров. С этой надеждой Фолкмар стал теребить спящего еще пуще: пора просыпаться, горизонт уже окрасился в багровый. Вот-вот храм начнет заполнять народ и появятся клирики. Храмовники тут же накличут городскую стражу, и межевой рыцарь со слугой отправятся в гротовые тюрьмы.

После ночной попойки Ницель выглядел так, будто готов вот-вот испустить дух.

— Ну и дурак ты, Ницель! Помереть в таком месте! — седая голова тряхнулась с досады. Так и есть, слуга его был совершенно мертв, от макушки до самых кончиков пальцев.

Оставив в покое потертые портки, Фолкмар замер над бездыханным телом. Что поделать, это неотступно приближалось с каждым новым рассветом. Думается, надо быть готовым, ведь слуге исполнилось уже семьдесят и век его подходил к концу. Фолкмар встретил его, когда тот был еще совсем мальчишкой. Странно, что он протянул рядом с ним так долго. Признаться, сам Фолкмар не протянул бы рядом с собой так долго. И все же, он не был готов к смерти близкого друга. Грусть посетила старое сердце.

А еще Ницель хотел помочиться в свечу Отцу Огня, но видимо, и этому не суждено было сбыться. Да и как бы он умудрился это сделать? Свеча — не чаша. Карабкаться по скользкому воску несподручно даже молодому. И все же, знатный богохульник был этот Ницель, но верный друг и слуга. Единственное, что у Фолкмара оставалось, кроме коня да ржавых доспехов. Теперь и этого нет.

Снять бы шлем с седых волос в знак скорби, но он потерял тот еще с полвесны назад где-то у Отвесных Скал. Фолкмар так и не сделал Ницеля своим оруженосцем и не посвятил в рыцари, хоть и обещал. Теперь дряхлую душу вечно будет грызть совесть.

«Вечно…»

— Я похороню тебя там, где гуляет ветер, — скорбно сказал Фолкмар. — Ты всегда любил ветер, я это знаю.

Но сначала предстояло незаметно утащить тело из храма. Несколько сонных алтарников проходились по рядам свечей у белоснежных помостов Жницы Смерти.

«И что они делают, что никогда не высыпаются», — думал Фолкмар каждый раз, когда бывал здесь. Сменялись лица, росли мальчишки, становясь все как один строгими клириками, но молодняк все так же спал на ступенях, у статуй и спрятавшись за колоннами, смахивая с утра на неопрятных птенцов.

«Вот бы какая-нибудь статуя сошла со своего чертового постамента и помогла мне донести мертвого друга до коня, хоть какая-то польза от этих богов».

Но те стояли неподвижно и взирали безразлично, как и всегда.

Головы их упирались в расписные своды, свет огибал их, словно бурная река скалы. Статуи двенадцати богов превышали рост любого взрослого мужчины вдвое. У распахнутых врат встречал Идущий по небу, протянув одну руку к свету входа, другой провожая в глубь храма. Рядом сжимала в руках лавровый венок та, что отдает. За ней обратила к небу ладони та, что забирает, скапливая в них материнские слезы. Глава ее была опущена, лицо скрыто под каменным капюшоном.

Отец Огня взирал на свечу у себя в руках, толщиной с колонну и ростом с нее же, воск был смешан с соком огненного плюща. Языки пламени тянулись к сводам, озаряя светом серые стены. Огромное пятно копоти чернотой пометило камень. Великий Воин поднял вверх широкий меч, на щите его отпечатался символ войны, а, может, символ защиты — меч, разрубающий зеленую звезду. Здесь собрались все, даже Безумный, выкрашенный в черный. Под плотной каменной парчой зияла пустота сбитого лика. В главном храме он навсегда был заключен в темницу.

Позади послышался тихий говор первых прихожан. Они не переставали обсуждать утренние вести, но делали это приглушенно из уважения к богам. Так, Фолкмар первым делом узнал, что булочник на центральной площади подал с утра вчерашнюю сдобу, но разогрел ее и посыпал тертым миндалем, чтобы скрыть обман. И чтобы леди Флоренсиа не вздумала ходить к нему, если только, конечно, она не без ума от миндаля.

Взвалив на плечи Ницеля, Фолкмар удивился его невесомости. Будто в старике не осталось ни мяса, ни костей — ничего, кроме любви к этому миру. Весило это совсем немного, ведь истинные чувства легки, узнать их непросто. Каждый раз Ницель удивлялся рассвету, словно ребенок, хоть тот озарял горизонт по утрам, как и всегда.

— Что ж, старина, когда-то ты тащил меня на своем хребте, видать, сейчас настала моя очередь, — сказал Фолкмар другу. Он еще не привык к его смерти и вел разговоры, как прежде.

В распахнутые врата впорхнула стайка шумных мальчишек. Их было чуть больше дюжины. Наглая шпана походила на рой галдящих галок, шумно смеялась, босые пятки стремительно шлепали по холодному мраморному полу. У некоторых обнаруживались сандалии на ногах, но на этом удача их заканчивалась. Кто помладше стянули пояса тугими веревками, рубахи из жесткой мешковины многим были велики. Заводилы постарше разжились шерстяными жилетами и льняными поясами, но штаны их все равно оставались драны.

— Ох, адова дюжина, опять они, — охнула одна из сплетниц, похлопав ладошкой по оскверненному ругательствами рту.

Тщетно дамы пытались уйти от столкновения с настырным ураганом оборвышей из Псового переулка, приподнимали атласные юбки тонкими пальчиками, соревнуясь с ними в проворности ног. Стихия все равно настигла их. Оборвыши надоедливыми мухами просочились сквозь свиту, леди Флоренсию неаккуратно толкнул один из мальчишек, чуть было не повалив ее на пол.

— Прошу прощения, миледи, — обернулся малец весен девяти с хитрыми карими глазами. Он снял с головы воображаемую шляпу и поклонился, — Сегодня я очень неуклюжий!

Не став дожидаться крика, паренек развернулся и дал деру, ведь леди Флоренсия уже открыла рот.

— Возмутительно! — своим громким ором она все-таки нарушила покой богов, — И как долго это будет продолжаться?!

От многочисленной свиты, насчитывающей пятерых служанок, двух пажей и почему-то усатого конюха, (Фолкмар догадался об этом по его запаху) отделился тонкий высокий юноша в ярких чулках до колен. Если бы не полуторный меч на его бедре, такой же тонкий, как и он сам, парень вполне мог бы сойти за девушку. Пока конюх отгонял пару особо наглых галок, паж быстро скрылся за колоннами. Почуяв неладное, ребятня оставила в покое высоких леди. Стайка стремительно запорхала в сторону центрального алтаря. На его защиту уже встали вдруг проснувшиеся алтарники. Все как один выкатили грудь колесом, натянув блестящие, вышитые золотом облачения, а один даже развел руки. За ним виднелось сияние символов божественности. На каждой из двенадцати узких ступеней: от меча Великого Воина до нежного венка Той, что отдает.

Близился праздник пшеничный весны. Накануне город отмечал уход коротких, но все же суровых зимних ветров. Прихожане закидали центральный алтарь кучей монет, затерявшихся среди догоравших свечей. Забирать жертву милосердия Боги не запрещали, ежели нуждающийся веровал исключительно глубоко. И именно в это утро ребятня обнаруживала в себе великую тягу к молитве. Те ждали, когда откроются врата еще с самого вечера. Любые соперники нарывались на разъяренную стаю зверят, за плечами которых стояли звери покрупнее. К счастью или скорби, корона была милосердна к беспризорным детям. Хоть многие клирики и считали, что у тех гораздо больше конечностей, чем они того заслуживают.

Прошагав мимо служанок, леди и конюха, Фолкмар поспешил к выходу. За его спиной послышались ругательства. Не дожидаясь драки, он бодро перешагнул через порог. Этим утром в великом храме собрались противники примерно одного возраста, но по разные стороны судьбы.

— Уважаемый, вашему другу нездоровится? — перед носом замаячил улыбчивый парень с гладкой, словно яйцо, головой. Глядел рыцарь сверху, ибо был необычайно высок. За короткое знакомство Фолкмар успел разглядеть пару солнечных зайчиков, соскочивших с его макушки. От взора не ускользнули и стальные линии клинков, вышитые на облачении служителя Великого Воина. Клирик — с досадой догадался Фолкмар.

— Нет. Он просто спит, — сухо ответил рыцарь, не замедляя шага. Но потом, испугавшись своей грубости, все же добавил: — Молился всю ночь. На рассвете сморило, святой отец.

— Очень похвально, — улыбка не спадала с лица служителя веры, раздвигая полные щеки, — Нынче почти не встретишь столь стойких в молитве. Но вы назвали меня святым отцом. Служителей культа Воина называют оторнами. Вы не здешний?

— Да, мы в столице проездом.

— О… — у клирика подозрительно вспыхнул взгляд, — Я вижу, вы рыцарь, — конечно, подумал Фолкмар, рыцарь, больше смахивающий на бездомного. С ржавыми доспехами и рябой кольчугой, — Много путешествуете?

— Достаточно.

Всего одно слово, но Фолкмар сразу же пожалел о нем. Нет, этот точно не отстанет. Он знавал таких — любопытных, крайне любезных и не менее приставучих. Они просиживают всю жизнь в одном месте в надежде, что какой-нибудь заезжий странник поведает им о дальних берегах. Не думал он, что и среди клириков есть такие. По благополучной полноте священника он догадался, что тот не часто бывает в долгой дороге. Оторну бы податься в купцы, чтобы переплыть Агатовое море, попинать песок иного цвета на новых берегах, а не протирать дырки в шелке, стоя на коленях у алтарей.

— Вы не молод, простите уж мою бестактность… Но зрелость имеет склонность многое помнить. И, надеюсь, многое рассказывать… Такие доспехи уже давно не куют, вы знали? — (еще бы он не знал) — Но это искусная работа. Никогда не видел подобных в столице. Глаэкорская вороненая сталь. Вы из Глаэкора? Наш король тоже северянин.

Встряхнув на плечах почившего Ницеля, рыцарь порадовался, что уже на середине пути. Клирик был совсем не строг. Но, видать, Фолкмар слишком долго не бывал в столице, раз они оставили свистящие розги и обзавелись бесполезными разговорами. Но все лучше, чем нудные проповеди. И почему служитель Воина не охраняет алтарь? Мальчишки, наверное, уже набили голодные карманы медяками.

Со стороны врат послышался истошный женский вопль и задиристый смех шпаны. Они рассыпались по священным ступеням, словно бисер. Клирик едва успел увернуться от летящего на него паренька лет семи, а вот Фолкмар не успел. В него врезался мальчонка с хитрыми карими глазами, вальяжно развернувшись на лету.

— Прошу прощения, сир, — он снял изящным жестом несуществующую шляпу, совершенно не стесняясь ее отсутствия. — Сегодня я очень неуклюжий!

— Разбойники! Злодеи! Пошли отсюда! — закричал оторн вслед удаляющемуся урагану. Успокоив совесть, он тут же повернулся к рыцарю. Тот еле удержался на ногах, — Может, вам нужна помощь? Крепко же спит ваш друг.

— Нет, благодарю.

— Так откуда вы?

Неужто он хочет продолжать? Фолкмар ускорил шаг. Благо, конь был привязан совсем рядом, у доски объявлений рядом с храмом. Если бы он знал, что здесь творится, то пересек врата прямо на спине Чемпиона. Странно, что его никто не тронул.

— Я издалека, — Фолкмар перебросил Ницеля через седло. — Наверное, вы там никогда не были.

— Если верховный оторн назначит меня на миссионерскую миссию, Боги могут направить меня и в ваши края, — мечтательно улыбнулся клирик. — Я помолюсь за вас на родной земле.

— Хватит с меня молитв, — мрачно ответил Фолкмар. Ницель ожидаемо не проснулся, и он решил поскорее покинуть центр столицы. Кажется, в Теллостосе было запрещено таскать мертвецов по улицам городов, если, конечно, они не лежали в гробу. Наверное, не разрешалось это и в Аоэстреде, Фолкмар, право, не знал, только догадывался. Горечь Отца Огня уже не защищала нюх. От Ницеля начало смердить. Запах прогорклого сыра, сырых портянок и чего-то неизменно тухлого был хорошо знаком — от него так пахло всегда. Мылся Ницель по каким-то циклам небес, которые только ему одному были ведомы. Фолкмар подозревал, что тот просто отлынивал.

— Какой величественный конь… как его зовут?

— Чемпион, — ответил Фолкмар, пытаясь нащупать веревку у себя на поясе. Хорошо бы привязать Ницеля к седлу, чтобы тот не свалился.

— Надо же… Покойного коня нашего дражайшего короля звали так же. Невообразимой красоты был скакун. Впрочем, так говорят. Сам его я не видел, ведь он погиб в бою весен двадцать назад. Но у него была вороненая грива, точно, как и у вашего.

И что такого в этом короле, что люди готовы целовать ему зад? Двадцать весен назад Фолкмар был так далеко, что не слышал о Теллостосе даже от заезжих купцов. Не знал он и какие короли правили все это время страной, которую он давно покинул. И теперь рассказы о господский конях ему были совершенно не интересны.

Веревки на бедре Фолкмар не нащупал, как и мешочка с монетами.

— Паршивец! — в отчаянии вскричал Фолкмар, — Этот мальчишка сорвал мой кошель!

— Печально. С каждым днем они все наглее и наглее. Давно пора пообрубать им руки, да королева перед детьми слаба, запрещает. А что это у вас на седле? — оторн схватился за тонколистное огниво, висевшее на походной сумке. Походило оно на ивовый лист, по тонкому краю тянулась блестящая кайма начищенной стали. Когда-то искусные мастера Дальних Рубежей сточили каждую жилку, наделив огниво жизнью. Но время стачивало красоту, напоминая, что это всего лишь кусок металла.

«Видно, он сорока, раз хватается за все блестящее».

— Этим я счищаю грязь с сапог, — охотно ответил Фолкмар. С этого дня он разрешил себе говорить неправду, не испытывая угрызений совести. Раньше, бывало, она частенько его доставала.

Оторн одернул руку.

— Вы, случаем, не знаете, куда они могли отправиться? — спросил рыцарь, седлая коня. Ницель любезно подвинулся. Он был легок, словно мешок осенних листьев.

«Какой же ты, дружище, все-таки хлипкий. Наверное, и мне нужно почаще выбирать мясо вместо браги».

— В Псовый переулок, конечно. Где еще может утаиться подобное отродье? Эти улицы не перестают нести своих щенят.

— Благодарю, — кивнул рыцарь и натянул поводья, даже не спросив, где находится этот Псовый переулок.

— Если ваш друг все же умер, могу предложить отпевание, — оторн проводил гостя взглядом, его глянцевая макушка отразила солнце, — По указу короля Реборна для всех воинов оно совершенно бесплатно.

«Вот только он не воин, я так и не посвятил его в рыцари».

— Он не мертв.

— Да-да… конечно. Воины живут вечно, — лучезарно улыбнулся клирик.

Поджав седые усы, Фолкмар пришпорил коня.

Глава 2. Псовый Переулок

За тридцать весен, что он не бывал в столице, все сильно изменилось. Выросли новые дома. Мостовые оделись в глянцевый камень, который не вспарывал подошвы сапог и не ранил пятки, как прежде. Улицы обзавелись крикливыми торговцами сладких булочек, сушеной рыбы, блестящих горшков и орущей живности. К слову, ни в одном городе Фолкмар не видел столько торговцев. Оно и не удивительно, ведь Аоэстред слыл портовым городом.

Несколько сотен лет после перемен Красного Моря Аоэстред сводил концы с концами, больше смахивая на захолустную деревеньку. Море бушевало и билось о скалы. Люди благодарили богов, если им удавалось поймать рыбу или вырастить пару пучков тощей морковки у себя на земле. Голод, нужда и смерть были нежелательными, но частыми гостями в холодных домах. Но как только кипящие потоки морских недр успокоились, высокие волны, внушающие ужас, страх и смерть отступили. В Аоэстред снова начали заходить корабли. По шелковой вене, соединяющей континенты, вновь полилась кровь изобилия. Небо больше не выплевывало ледяные глыбы. Голодные до смерти ураганы унялись до легкого, освежающего бриза. Столица расцвела.

Матеря на чем свет стоит, широкорукий каменотес рекомендовал подмастерьям устанавливать статую пышной молочницы более аккуратно. У нее были крутые бедра и полные груди, и совсем не много молока. Что-то не припоминал старый рыцарь, чтобы перед трактирами располагали подобные творения. Каменная парча прикрывала ровно столько, чтобы возбудить аппетит даже у сытого, но не нарваться на гнев вечно бдящих клириков. В нос ударил дурманящий запах тушеного мяса. Кто-то слева похвастался, насколько сочный у него в таверне гуляш. Цок-Цок. Чемпион отчеканивал шаг по гулкому камню, а Фолкмар пытался не обращать внимания на урчание в животе.

Краснощекий торговец специями отгонял перцовых мух от разноцветных пряностей. Весь город, как и эти специи, пестрел множеством цветов. Одежды мелькали перед глазами яркими пятнами, среди которых едва ли можно было уловить серый. Одно время Фолкмару показалось, что у него вот-вот закружится голова. Среди бесчисленного южного народу сновали высокорослые патрули северян. Много солдат, много людей. Сотни людей… Видимо, все эти годы они только и делали, что размножались.

Но там, куда направлялся Фолкмар, все обстояло совсем иначе. В этом он был просто уверен. Сколько бы не прошло времени, тридцать ли весен, сотня или даже тысяча, Псовый переулок останется также хмур и неприветлив. Там будет так же много псов, столько же оборванных, озверевших бездомышей, а может и больше. Стены будут пестреть морским оранжевым, смешанным с серой плесенью, люди жать правой рукой твою руку, а левой шарить по порткам. Если, конечно, решат проявить вежливость. Нередко случайный захожий возвращался с бедных кварталов с лезвием в боку. Здесь можно было найти то, что не продают торговцы даже на центральной площади Аоэстреда, но за это можно было попасть на плаху. Здесь можно было найти тех, кто может устроить плаху твоему врагу за определенную плату. Это была окраина окраин, раскинувшаяся далеко за пустырем. Псовый переулок. Когда-то он стал Фолкмару отцом и матерью, которых он никогда не видел. Он не знал, где родился, но знал, где вырос. Непривычно было возвращаться в родные стены. Память всегда сторонилась минувших воспоминаний.

— Эй, малец, иди-ка сюда, — Фолкмар подозвал босоногого мальчишку весен пяти, распинающего дохлую кошку на самодельном колесе. Он был слишком юн, поэтому делал это неправильно. — Знаешь, что у меня в руке?

— Это медяк, — мальчик посмотрел на рыцаря, как на дурака.

Фолкмар улыбнулся.

— Получишь его, если скажешь, где старшие собираются после дела.

Все дети Псового переулка рождались с ручками в чужих карманах. Фолкмар не был исключением. В пять весен он мог выдернуть перо из задницы гуся, а тот не раскрыл бы клюва. Все дети знали, куда нужно идти после удачной вылазки.

Проехав на вороном коне добрую половину квартала, Фолкмар так и не нашел того, кто мог рассказать ему это. Местные смотрели на чужака как на врага или добычу. Но добыча прихватила с собой меч, поэтому они просто отмалчивались. Пожимали плечами и указывали путь, петлявший среди бледно-рыжих стен, водивший по бесконечному кругу. Фолкмар решил, что ему нужен кто-то более наивный, а оттого жадный. Осталось у него три медяка, поэтому наивность должна закрыть глаза даже на его бедность. Что может быть наивней и жадней, чем нищая юность?

— Я не знаю, о чем вы, сир, — не сводя глаз с монеты, ответил мальчик.

— Ты сможешь купить на эту монету сладкую булочку, — Фолкмар наклонился к мальчишке, поднеся монету прямо к его носу, — Большую. Горячую. Тебе не нужно будет ни с кем делиться. Или фруктовых петушков. Целую дюжину.

Мальчик опасливо оглянулся.

— Не бойся, здесь никого нет. Никто не узнает, что мы с тобой разговаривали, — Фолкмар первым делом убедился, что в тупой конец улицы не заглянут.

«Скоро набегут те, кто захочет поиграть с твоей дохлой кошкой. Думай быстрее, малец, иначе нам обоим придется не сладко».

— Они на мокрых балках, — произнес мальчик.

Фолкмар вынул из кольчужной перчатки еще один медяк:

— А этот получишь, если скажешь правду.

Он уже бывал и на мокрых балках, и на блестящих прудах. Ни одно место из тех, что ему было знакомо, давно не служило местом сходок. Он не был в родном городе слишком долго.

Целых двадцать четыре фруктовых петушка. Но вряд ли мальчишка умел считать… в его воображении это было целым полчищем.

— Слева от солевых руин. Напротив Брюзги.

— Молодец, — Фолкмар разворошил светлые кудри, всучив монеты в раскрытую ладошку. — Мой тебе совет: спрячь их. Хорошо спрячь и ешь, чтобы никто не видел.

Из-за угла вывалился заспанный пес. Лениво оглядев окружающее, он начал чесать спину об угол дома. Фолкмар улыбнулся: так ничего и не поменялось.

Уезжая, он услышал, как погремело колесо по натоптанной каменной дороге и крики детей. Он знал, что кошка отвалится через пару домов и придется крепить заново.

Когда-то здесь была всего одна улица, глухой переулок. Но потом появились мелкие домишки, а за ними потянулась зыбучая сеть разрозненных улочек. Она смахивали на смертельную ловушку, в которой можно сгинуть, заблудившись. Местные жители, словно пауки, только заманивали глубже в окраину. Псовый переулок, давно переставший быть переулком, разросся настолько, что походил на отдельный город, разрушенный и унылый. Он отразился в зеркале прошлого, до сих пор преследовавшего Аоэстред. Такова столица была после перемен Красного моря. В напоминание об этом Переулок год за годом разрушал свои стены под натиском соленого бриза. Здесь осели те, чьи жизни были разрушены, только начавшись и те, кто уже не мог жить иначе. Не удивительно, что корона так и не смогла разогнать этот сброд. Здесь могла сгинуть даже королевская гвардия.

Когда Фолкмар выехал к руинам у моря, собак стало больше. Они попадались стаями, нехотя лая на вороного незнакомца. Чесаная об камень шерсть лезла клочьями, кое-где виднелись содранные до розовой кожи бока. Виной тому был коралловый песок, вымываемый на пляжи южного побережья столицы. Еще будучи ребенком, Фолкмар помнил, как, испачкавшись по локоть, смазывал им стены домов вместе с остальными детьми. Делали они это каждый год. Песок ложился плотно, надежно защищая от ветра, снега и дождя. Вот только сходил он уже к весне и все приходилось делать заново.

Неизвестно, что было в том рыжем, огненном песке, превращающим квартал в морскую пустыню… Но он притягивал псов, словно воров золотые дублоны. Те терлись об дома, грызли углы и выли, выли… Больше всего псов собиралось у побережья. Там, где руины старого замка утопали в коралловых обломках.

— Уууу! Гав! Гав! Рррр…

Никто из них не решался нападать. Чужака они чуяли сразу. Опасного чужака — за милю. Никогда еще Фолкмар не был так рад мечу у себя за спиной. Толпа лающих псов потащилась за Чемпионом, словно фата за невестой. Многие не утруждали себя лаем, приветственно маша хвостом.

Если кто и был в руинах этим огненным днем, он уже знал о приближении гостя. Фолкмар остановился.

— Выходи! — прокричал он, настороженно оглядевшись. — Выходи, я знаю, что ты здесь!

Эхо пролетело по руинам, запутавшись в каменных обломках. Здесь будто застыло время. Весенние травинки пробивались сквозь оранжевую пыль коралл, вокруг раскинулась пустыня, но запахи говорили совсем об обратном. Пахло морским дном, весной и забытым прошлым. Огромная покосившаяся колонна торчала из насыпной горы камней, за ней раскинулась обветшалая арка. Сточенные временем стены замка заросли осокой и походили на незатейливый лабиринт. Фолкмар не стал петлять по нему, хотя знал каждый закоулок. У входа в широкий коридор на сколотом постаменте возвышалась чья-то статуя. Огромный живот неизвестного короля давно зарос мхом, головы у монарха не было. Его до сих пор называли Брюзгой.

По спине Фолкмара прошлись мурашки. Все было точно, как и девяносто весен назад. В тот день он был в трущобах в последний раз. Исполнилось ему тогда десять. Старый рыцарь всей душой надеялся, что малец не обманул его дважды.

— Я не уйду без своего! Выходи!

Закованная в латы спина почуяла на себе изучающие взгляды. Они выжидали. Среди них не было взрослых, иначе шпана давно уже показала себя. Он заметил мелькание между каменных игл. В свое время это было его излюбленное место.

На арку взобрался мальчишка лет семи, подпоясанный веревкой от мешка с пшеницей. Ловко, словно корширская обезьянка. Беззаботно свесив чумазые пятки, он молча уставился на незнакомца. Слева появилось еще пятеро. Справа Фолкмар насчитал только троих. Их было больше, это ясно. Последним показался высокий подросток в шерстяном жилете и сандалиях. В его штанах даже имелись карманы: он спрятал в них руки сразу же, как только рыцарь заметил его. Во рту заводила зажал сочную мясистую былинку. Вальяжно оперевшись о полуразрушенную колонну, он надменно смерил взглядом чужака:

— Чего шумишь, дядя?

— Для тебя я сир, — Фолкмар не стал спешиваться. Чемпион нетерпеливо помялся на месте, мешая копытами песок. — Мне нужен мальчишка с хитрыми глазами, который воображает, что у него есть шляпа.

— Ты бредишь, дядя. Я не понимаю, о чем ты.

— Тебе было сказано, как надобно меня называть. Я не собираюсь повторять дважды.

— Хорошо, не повторяй, — пожал плечами подросток.

Кивком головы он дал знак своим парням и те мигом исчезли. Любопытные и испуганные, чумазые и сопливые лица попрятались за камень. Заводила выплюнул былинку изо рта, не вынимая рук из карманов оттолкнулся от колонны и повернулся спиной.

«Сейчас они уйдут. Уйдут все до единого, и я останусь ни с чем».

— Морские балки, блестящие пруды, солевые руины, нищий колодец, — громко произнес Фолкмар и заводила внезапно остановился, — Дом у причала, приют скорбящих… Я могу продолжать долго.

Подросток резко развернулся. Взгляд его стал острым, словно лезвие:

— Ты не местный.

— Ты слишком юн, чтобы знать наверняка, — холодно ответил Фолкмар, сжав поводья сильнее.

Из-за камней вновь стали видны бледные носы ребятни. Любопытные взгляды чувствовались даже сквозь толщу ржавой стали.

— Приюта скорбящих нет уже весен двадцать.

Фолкмар дал ему время. Испытующий взгляд молодости прошелся по седой бороде, по доспехам, по коню. Остановился на бездыханном Ницеле: рыцарь так и скитался со слугой по трущобам, перекинув того через седло. Рыцарь уловил сомнение в глазах паренька. Старший оценивал, насколько тот опасен. Глаза Фолкмара давно выцвели. Хватка закостеневших пальцев была не так крепка. Седая борода выдавала старость. Однако, она была достаточно густой, чтобы скрыть всю глубину его лет. Широкие доспехи, носимые Фолкмаром в более светлые времена, делали иссохшее тело гораздо больше, чем есть на самом деле. А конь… прав был оторн, он выглядел величественным. Только ржавчина на вороненой стали доспехов выдавала правду. Фолкмар вынул меч из ножен. Описав круг, лезвие со свистом прорезало воздух. Заводиле вовсе не нужно было знать, насколько сильно заболели сейчас его кости.

— Я же говорю — ты слишком юн, — после недолгой паузы ответил рыцарь. — Скажи, где мальчишка, иначе к вечеру городской патруль прочешет все места ваших сходок. Вы все еще храните награбленное в старых гротах?

По уязвленному взгляду старшего Фолкмар понял, что не промахнулся. Быть может, рука его не так тверда, и часто не может попасть мечом в цель, но его знание человеческой натуры не подводило, сколько бы весен ему не исполнилось.

В пещеры мог попасть только маленький и юркий. Опытный ребенок, знавший ходы, выходы и время, когда ревущие волны не заполняют раны холодных скал. Такой, каким в свое время был Фолкмар. Использовать лаз для хранения награбленного было разумным решением в любое время.

— Не смотри на меня так. Вы не сможете вынести все до вечера. Намечается прилив, а к утру вас встретят дозорные.

— Кто ты? — прошипел старший и глаза его стали узки.

— Для тебя я сир. Мне не нужно ничего из того, чем вы так дорожите. Мне нужен только этот мальчишка.

— Зачем он тебе?

— Он взял мое. Я хочу это вернуть. Но если он отдал украденное, ты сам вернешь мне это.

— Ха! Вот это? — парень отцепил с бедра знакомую перевязь, вытянув вперед руку, — Неужто ты приперся сюда ради веревки, сир? Или Дуг стянул что-то более ценное?

Значит, Дуг. Скорее всего, сокращенное от Дугмара или Дугласа. Впрочем, сейчас это было не важно.

— Нет, я пришел сюда не ради веревки.

— Это все, что он мне отдал.

На кону стояло слишком многое, чтобы заводила решился заигрывать. Напыщенная, беспечная наглость была слишком напыщенна и беспечна, чтобы сойти за правду. Десяток пар глаз, устремленные на главаря, не оставляли ему выбора.

Значит, Дуг все-таки оставил себе. Что ж, каждый хоть раз пытался присвоить то, что стянул незаметно от остальных.

— Стоит ли ваше добро вести о нахождении одного мальчишки? Я не сделаю ему ничего плохого. Только возьму свое.

Смерив Фолкмара презрительным взглядом, старший, видимо, гадал, сколько мечей потащится за странным стариком в их ночлежки. То, что одолеть они его не смогут, он уже давно понял.

Какой-то пес попытался напасть на зазевавшегося мальчика, но в него полетел камень. Выронив из рук тряпичную игрушку, мальчик весен семи вскарабкался на Брюзгу. Взгляд, полный печали, упал на потертого зайца без одного уха. Когда собаки начали драть игрушку, мальчишка спрятал лицо за влажный мох на пузе Брюзги. Наверняка, глаза его увлажнились так же, как этот мох.

— Дуг там, где блестит море, — главарь нагло ухмыльнулся уголком рта. — Он всегда идет туда, когда получает по шее.

Не сказав ни слова, Фолкмар развернул коня.

— Эй, дядя! — окликнул его главарь. — Когда найдете этого проныру, передайте, что жадность — самый худший из пороков.

Не пришлось даже пришпоривать налитые бока, чтобы Чемпион пустился в галоп. Он был рад расстаться с псами. Оставив в покое разодранную игрушку, собаки помчались за смоляным хвостом. Фолкмар услышал протяжный свист у себя за спиной. И все-таки пришпорил коня. Он должен был оказаться там, где блестит море раньше, чем они настигнут Дуга.

Глава 3. Там, где блестит море

Говорят, оно начало блестеть после великих Перемен. Когда жар далекого вулкана заставил кипеть море, когда дракон проснулся в вулкане, изрыгая лаву и огонь, когда с неба падал пепел, поглотив солнце на долгих три весны. Морские недра дрожали от взмаха драконьих крыльев, суша — от страха перед гневом Отца Огня. Тогда дно у южных скал покрылось блеском. Искатели жемчуга говорили, что дно стало бархатным и мягким, словно перина. Руки по локти утопали в мерцающем песке, так и не достигая дна, волны бились о скалы, о стены разрушенного замка, и блеск тянулся к поверхности. Играя лучами солнца, он одевал море в блестящие одежды. Так, что слепило глаза.

Дальнозоркий взгляд сразу уловил серое пятно на фоне белесых стен. На месте старого замка громоздились руины. От длинной старой стены, защищавшей город с юга до того, как часть скалы провалилась в море, остались лишь глыбы белого, словно снег, камня. Фолкмар остановился. В любой момент он был готов пришпорить коня, но пятно почему-то никуда не двинулось. Странно, ведь его уже давно заметили.

— Расскажешь, за что тебе надавали тумаков?

Чемпион недовольно заржал, отвернувшись от моря. Блеск кольнул глаза, он не был особым ценителем напыщенной яркости.

Вытерев сопливый нос, Дуг отвернулся, но мерцание моря успело выдать слезы на его щеках:

— Они обижали Томми.

Фолкмар успокоил коня.

— Почему не бежишь?

— Куда? — шмыгнул носом Дуг, — Если вы меня нашли, то и они найдут тоже.

— А ты смышленый.

Свесив босые ноги, мальчишка сидел на сточенной морскими ветрами глыбе. Через десяток футов вниз падал обрыв, из моря торчали сияющие острия скал. По легендам на них взбирались сирены, чтобы петь погребальные песни утонувшим морякам.

— Отдай то, что взял, и я уйду.

— Это мое.

— Нет, это не твое, — нахмурился Фолкмар, — И не мое тоже. Деньги принадлежат Отверженному.

— Я их взял, — мальчишка спрыгнул с глыбы, — Они мои! У каждого что-то есть, теперь и у меня тоже. Нужно следить за своим добром.

Кроме слез на щеках виднелись пара ссадин и добротный синяк под левым глазом. Дуг выглядел обиженным.

«Обидеться на то, что тебя поймали за руку, так могут только мальчишки с Псового переулка. Неужели он решил уговорить меня оставить кошелек ему? Какой же он балбес».

— Я мог бы разрубить тебя надвое, да не хочу. Видимо, ты получишь по шее еще раз.

Дуг оглядел рыцаря с ног до головы: ржавый доспех, седая борода, дряхлая шея упирается в воротник. Наверняка потому, что этот длинный старик сгорблен. Он не пробежит и сотни футов.

— У тебя болят колени, — сказал Дуг, отскочив на шаг назад, — Я знаю, как болят колени. Ты не сможешь догнать меня!

— Может, и не смогу, а вот мой конь затопчет тебя насмерть. Или я перерублю тебя надвое в галопе, я уже почти передумал.

Оглянувшись, Дуг примерил, сколько бежать до ближайшей скалы. Даже если он будет бежать очень быстро, Чемпион нагонит его. Издалека вдруг послышался лай собак. Его сразу унес ветер.

— Вы притащили за собой псов? — с подозрением спросил Дуг.

— Не тех, о которых ты подумал. Чемпион скакал быстро. Лохматые отстали на выезде из переулка, — Фолкмар огляделся. Так и есть: парочка вывалянных в рыжем песке кобелей лениво трусили между белых камней. Обнюхав, они разочарованно пометили их. Здесь не было и крупинки коралловых останков. — А вот другие, наверное, уже прячутся в скалах. Здесь есть короткая дорога?

— Твердостенье обвалилось прошлой весной.

— Понятно… свистнуть можешь?

Сам-то Фолкмар не имел двух передних зубов и быть громким у него уже давно не получалось.

— Зачем? Давайте мне по шее и уходите, кошелек я вам все равно не отдам.

Босые ноги, грубая рубаха, веревка, притворившаяся поясом… Интересно, куда он мог положить кошель? В руках-то у Дуга ничего не было. Неужто запихал за пазуху? Веревочные пояса очень ненадежны, эдак он мог бежать и все выронить. Балбес.

— Не отдашь мне — отдашь им. Для тебя невелика разница, — ответил рыцарь, вложив два пальца в рот, но воздух глухо прошипел между зубов и заглох, — Адова дюжина… Эй, там! — псы завыли. — Выходи из скал!

Победив ветер, послышался громкий, пронзительный свист. Он прошелся по скалам, поймав эхо. Дуг сделал это умело. Признаться, в его годы Фолкмар так не мог. Научился свистеть он только к пятнадцати и при этом искусал пальцы почти до костей.

Сначала показался старший. Показав острый нос из-за камней, он ловко прошмыгнул вниз. За ним показались остальные. Похожая на мелких блошек, ребятня разрозненно заскакала по крутым белым скалам. К тому времени, как главарь двинулся вперед, она уже собралась у него за спиной, словно притянутая невидимыми цепями. Старший шел походкой важной и нарочито беспечной, вновь накормив руками карманы. Карманы в штанах — признак превосходства, который никто не оспаривал.

— Опять шумишь, дядя, — паренек сплюнул в жесткую траву, не вынимая рук из штанов. — А ты быстрый, значит, все-таки местный… Нашел, что искал? Так иди своей дорогой.

— А чего ты такой дерзкий, малец? Неужто стали не пробовал ни разу? — десяток пар глаз так и не растерял своего любопытства. Парочка ребятишек снова заползла на глыбы, умостившись на корточках, словно горгульи. — Для тебя я все еще сир. К рыцарю нужно обращаться с почтением. Раз уж король не научил тебя вежливости, я, так уж и быть, сделаю это за него.

Ухмылка не спала с лица парня, но взгляд его выдавал настороженность. Старость незваного гостя придавала уверенности, но не настолько, чтобы лишить разума. Он прикидывал, в какой момент следует сделать шаг назад.

— Это наши дела. Только мы и Дуг. Мы вправо, ты влево. Или рыцарь из тех, кого радует вид крови на его мече?

— Каждого воина радует вид крови на его мече. Да и не любитель я ходить налево. Это путь трусов.

Левый путь — путь трусов, поговорка, ходившая с полвека назад. Паренек не мог этого знать, но юность была только его промахом. Он уже достаточно поиграл присущей ей наглостью, словно непонятливый кот, рвущийся в бочку с рыбой. Будь на месте Фолкмара любой другой, Псовый переулок похоронил бы дюжину своих щенков еще к обеду.

«Слишком гибкое сердце для старика. Твои колени давно скрипят, как несмазанная шестерёнка, а оно гнется, как только подует ветер», — говорил Ницель всегда, как только они напивались вусмерть.

— Томми, где твоя игрушка? — нарушил молчание Дуг, глядя на сопливого мальчишку за спиной старшего. В руках у него ничего не было, но он прижал их к груди, будто держал что-то. Так привычно, будто и не замечал пропажи, — Они отобрали ее? Курт, ты все-таки отобрал ее, да?!

— Это сделали псы, — ответил Курт, — Мы лишь не стали мешать. Ему уже семь. Пора взрослеть. Слышишь, Дуг? Пора взрослеть!

Бледный и остроносый, словно рыба, главарь двинулся вперед. Горгульи спрыгнули с насиженных мест, окружая Дуга. Тот выставил кулаки вперед, готовясь обороняться.

— Я не хотел, Курт, я честно не хотел! — закричал Дуг.

Сквозь шепот ветра послышалось шуршание меча, вынимаемого из ножен.

— Назад, — громко произнес Фолкмар, преграждая путь Курту, — Если мои слова не научили вас вежливости, значит, научит сталь.

Отразив блеск моря, сточенный клинок вспыхнул мириадами слепящих искр. Они скользнули по лезвию, обратив железо в хрусталь. На одежде ребятни заиграли солнечные зайчики. В воздухе послышался свист разрезанного бриза. Неосторожный выпад в сторону Дуга мальчишке в черных штанах стоил не только пояса, но и правого рукава. Тот вскричал, схватившись за рану на ладони. Не слишком глубокую… и все же, слишком гибкое у меня сердце, подумал Фолкмар.

Он повернулся к Курту и прочитал страх в его глазах.

— Кто он тебе? — огрызнулся парень, дав знак остальным отойти подальше.

Однажды ему повезло попасть на торговый корабль с сиром Борелли. Когда ты растешь среди низких южан, высокий рост может дать тебе билет в лучшую жизнь. Как только Фолкмару исполнилось семь, из маленького, юркого мальчишки он начал превращаться в долговязого юношу, и перестал помещаться в узких гротах. Но поместился в месте получше. Много лет он охранял корабли, познавая рыцарское искусство. Дугу вряд ли так повезет. Он не вымахает даже до его груди.

— Он мой оруженосец. Теперь я за него в ответе. Тронете его — отведаете стали, — ответил Фолкмар, целясь острием в грудь задиристому Курту, — Поберегите руки, ведь это все, что у вас есть.

— Дуг, это правда? — голосом тихим, словно шелест травы, спросил Томми.

Повернувшись, Фолкмар взглянул на Дуга. И все-таки было в его взгляде еще что-то, помимо хитрости.

— Если тебя не убьют за эти монеты сейчас, сделают это позже, — сказал он испуганному мальчишке, — Когда будешь взрослый, ведь сердобольная королева уже не пожалеет тебя. Городская стража перестанет цацкаться, отрубит и руки, и ноги, и еще какие-нибудь конечности, за все годы своего большого терпения. Так что выбирай.

Раздумывал Дуг не долго.

— Да, я оруженосец этого сира, — сказал мальчишка и задрал голову, — Сир, как вас зовут?

— Фолкмар Упрямый, — ответил старик.

— Значит, вот оно как, — холодно произнес Курт, бесстрашно вонзив руки в карманы, — Спер кошелек, закрысил его от самых близких, а теперь плюешь на нас, как только нарисовалось теплое местечко?! Забыл, сколько я для тебя сделал? Ну ты и проныра, Дуг, — он запрокинул голову, издав твердый, пронзительный свист. Мальчишки, словно бисер, собрались вокруг главаря, который уже пятился прочь, — Предатель. Надо было тебе оторвать голову, а не уши. Не появляйся на нашем пути. Никогда, понял?!

Глядя им в спины, Дуг улыбался.

«Тебееще будет грустно, мальчик, ты еще будешь сильно скучать. Ненавидеть эти улицы, эти тумаки, псов и этот голод, ненавидеть и скучать до боли под ребрами».

— Я буду скучать только по Томми, — будто прочитав мысли рыцаря, сказал Дуг, — Мы же вернемся сюда за Томми?

— Может, когда-нибудь, — старик навис сверху, протянув ладонь в кольчужной перчатке, — Раз уж ты теперь мой оруженосец, должен придерживаться правил. Первое — не воровать у своего сьера. Отдай что взял.

— Вы сделали это ради денег? — нахмурился Дуг.

— Вы сделали это ради денег, сьер, — поправил его Фолкмар, — Нет, не из-за денег. Брать к себе в оруженосцы ради мешка серебряников? Хех…Ты обойдешься мне гораздо дороже. Я мог бы забрать кошель и без таких подвигов.

— Так теперь я и вправду оруженосец, сир?

— Обращайся ко мне сьер, а не сир. У меня ведь нет ни земли, ни высокого титула.

Запустив руку за ворот, Дуг пошарил за пазухой. Ему пришлось пару раз подпрыгнуть, чтобы мешочек с деньгами попался ему в руки. Он протянул его Фолкмару.

— Я сказал слово, — ответил рыцарь, забирая кошель, — Кроме ветра его услышали еще двадцать ушей. Но если бы услышали только мои, я все равно бы не отказался. Потому что это слово рыцаря. Пошли.

Все это время Чемпион рыл копытом землю. Здесь она была рыхлой и податливой. Он не был зол, просто любил коренья. Фолкмар поправил на седле Ницеля, отметив, что тот держится молодцом.

— Фу! — Дуг отскочил на шаг назад, увидев бездыханное тело, тощее, словно жердь.

— Кстати, как тебя зовут? — вдруг вспомнил Фолкмар, — Я про полное имя.

— Дуглас…

— Без фамилии и прозвища?

— Да, просто имя.

— Значит, Дуглас, — кивнул Фолкмар, — А это Ницель. Тебе повезло познакомиться с моим прошлым слугой. К сожалению, он не совсем жив. Мы похороним его, но позже. Сейчас я бы хотел выпить.

— Не лучше ли будет сначала похоронить его, а потом искать кабак?

— Искать кабак не надо, я знаю дорогу. А чтобы похоронить его, нужны крепкие кости. Прости уж, тебе я это не доверю, и никому не доверю. Вот только колени и кисти у меня болят, поэтому сначала их нужно хорошенько смазать. Думаю, кружечка пива меня вполне устроит.

— Но у вас нет ни мула, ни какой-нибудь другой клячи. Я пойду рядом?

— Нет, ты поедешь со мной. Садись.

— Я не сяду туда, там мертвец!

— А по шее? Хорошо, садись сзади. Все равно эту вонь могу выдержать только я.

Они отправились обратно в город. Дуглас сел позади, обхватив его руками. Может, они успеют еще и перекусить. Кто бы мог подумать, что этот обед он будет делить уже совсем с другим помощником? Фолкмару стало интересно, успели ли установить статую у таверны, где так вкусно пахло гуляшом. И все-таки слишком маленькую крынку молока держала в руках та молочница.

Глава 4. Таверна

Статуя стояла у входа как надо. Каменщиков нигде рядом не было. Что она здесь делает, Фолкмар решительно не понимал. Нередко местные пьяницы поднимали бокалы за прелести прекрасных дам. За все прелести всех дам сразу. Однако, по обыкновению своему, на выходе из таверны они теряли способность различать прекрасное. Им бы дойти до постели, не упав в грязь лицом. Вряд ли за тридцать весен поменялось что-либо, вряд ли поменяется и еще через тридцать весен.

— Жди здесь. Смотри, чтобы никто не приставал к Ницелю, — говорил Фолкмар, привязывая скакуна на заднем дворе таверны. Здесь остановилось еще с дюжину странников. Кони лениво трясли мордами, отгоняя мух, — Вернусь, вынесу тебе похлебку. Ел сегодня?

— Я и вчера ничего не ел, — ответил Дуг и Фолкмар прочитал страх в его глазах. Паренек боялся, что он бросит его. Что ж, это правильно. Нельзя доверять первому встречному, даже если он дал слова рыцаря. — Мне просто стоять тут? А если спросят, почему здесь мертвец? — Дуг перешел почти на шепот, — В Аоэстреде нельзя ходить с покойниками по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.

— Так надо было положить его в гроб, — ответил Фолкмар.

— Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.

— Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.

Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.

— Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, — босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.

— Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, — ответил рыцарь, проверяя крепление седла, — Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.

Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом — натирать щеткой круглые крупы.

Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.

Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.

До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.

— Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, — Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.

Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.

— Ха-ха! Фолкмар! — зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, — Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?

— Собирался, да пока не свезло, — сконфузился Фолкмар.

За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем — полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.

— Куда путь держишь и как жил все это время? — Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.

— Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. — Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.

В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.

— На турнир? — прыснула розовощекая Хельга, — А не порубят ли тебя там на куски?

— Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?

Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.

— Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, — сказала Хельга.

— Но тогда было дороже, — удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.

— Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, — укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, — Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.

— Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… — затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.

Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред — большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.

У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.

— Это все мой Тодрик, — отвлекла Хельга от мелодичного голоса, — Муж-то у меня почил пару весен назад.

— Рубек умер? Сочувствую, — изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.

— Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?

Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.

— Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! — крикнул кто-то из глубины таверны.

— Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! — поддержали его нетрезво.

— Ишь ты, другое им подавай, — проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, — Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, — Хельга понизила голос, — Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.

— Ты разбавляешь, когда они совсем пьяны, — так же тихо ответил Фолкмар, — Но тогда уже совсем нет разницы. Хмельная голова перед сном не трезвеет.

— Да она всегда разбавляет, — громко пробасил кто-то из-за спины, а Хельга закатила глаза, — Не верьте ей, обманывает, гадюка!

— Слышал? Вот и жди от них благодарности.

Тодрик подошел к девушке. Пока он шептал ей что-то на ухо, завсегдатаи обсуждали Торвальда. Купец в длинном шерстяном халате сказал, что этих ящериц наловил в молодости столько, что можно солить в бочке. Только почему-то никто о нем не поет и баллады не слагает. Невысокий солдат в походной кольчуге добавил, что, видимо, ему и девки не дают, раз после стольких ящериц он так и не женился. Под дружный хохот таверны откинулась синяя ткань кукольного театра.

Девушка переместила стул к краю сцены, чтобы все увидели представление.

— Давай, Крепкая Элья! — поддержал ее невысокий солдат, — Спой покрепче, да чтоб не как эта моча, что Хельга по ночам подает!

— Аааа…. Аааа… вначале была тьмааа, — затянула девушка, а в театре закружили деревянные звезды, — Тьма вспыхнула, вспыхнула она… и в небе заплясали звезды, заплясали, пели, танцевали… все двенадцать заплясали… И Мать, и Жница, по небу скачущий Гонец… ай яй яй, скачущий на Жеребце Гонец… — на темно-синем тряпичном фоне стройным рядом шагали друг за другом звезды, но потом заняли привычные места на небе. Созвездие Жеребца пестрело серебряной звездой копыт, красной в груди, заменяющей сердце, синими на спине и хвосте, и яркой зеленой в глазницах, — Стоило копытами блеснуть, и вот, на небе Млечный Путь, ай яй яй, на небе Млечный Путь… Дева сшила небо-полотно, покрыто звездами оно… с тех пор покрыто звездами оно…

— Питались они нектаром Солнца, пили родники Луны у себя в чертогах и смотрели вниз на людей, — послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, — Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, — звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, — А вот о них! — На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья — в красной рубахе и с седой длинной бородой, — в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, — Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!

В зале послышались смешки.

— Шороху на небе и земле, война на небе и земле, — пропела Элья, — Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…

Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.

— Квасите, бездельники? — спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, — Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!

На этот раз смех уверенно прошелся по головам.

Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.

— И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, — пела Элья под бодрый шаг куклы, — Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…

— С тех пор стали строиться города, по морю начали ходить корабли, — произнес голос за ширмой, а по синему деревянному морю проплыл не менее деревянный корабль, — Еда вариться в котлах, сталь коваться в кузницах, бабы стали брюхатиться быстрее, — за пузатой пастушкой погнался какой-то мужичек без штанов и в одной шерстяной шляпе, а та спрятала вышитые румянцем щеки в тряпичные ладони на палках, — Ой, а в этом, кажется, виноват совсем не Мудрец!

Пока пропойцы занимали свои глотки хохотом, у Фолкмара болели его старые колени. Кроме коленей болели так же и старые раны, и шрамы от этих ран тоже. В кишках засело, он подозревал, острие стрелы, которое все время упиралось в бок. Со временем оно, видимо, сточилось или ему просто надоело одно и то же, и он ощущал колкость только когда чихал. Иногда Фолкмар ловил себя на мысли, что не любит чихать. Он столько раз умирал и воскресал, что уже потерял счет. Каждый раз смерть оставляла на его теле какой-нибудь шрам, а что еще хуже — воспоминание. От одного он отходил быстро, вставая почти сразу, от другого оправлялся долго, тяжело, проклиная все на свете. Особенно ту куклу в черном с зелеными пуговицами вместо глаз, которая и была повинна в его страданиях. Это она сделала так, чтобы, умирая, он каждый раз вставал. Иной раз он помрет совсем невинно, от старости, дряхлые кишки даже никто не пронзит копьем, глотка не захлебнется в соленой морской воде, но с утра он опять откроет глаза. Как же Фолкмар мечтал умереть навсегда, никогда больше не вставая. Тогда закончится эта бесконечная боль, он перестанет чувствовать свои раны, у него больше не будут ныть колени, ломить шею при первых же признаках грозы. В конце концов, кишки не захотят покинуть его каждый раз, когда он соберется гадить.

Свои раны он скрывал от всех, кроме Ницеля. Это он смазывал их мазями, когда Фолкмар стонал и просил пить. А потом, когда ему становилось лучше, они заливали шрамы в кабаках. Неизвестно, какие именно шрамы были у Ницеля, но Фолкмар подозревал, что душевные. Все-таки быть его слугой непросто. А оруженосцем, наверное, будет совсем невыносимо. Интересно, что там делает Дуг?

Было выпито уже две кружки пива. Первый хмель ударил в голову, отпуская страдания, полученные от пива накануне. Таяла так же и боль в костях, только так Фолкмар мог почувствовать, что еще живой. Мертвым он чувствовал себя все остальное время. Живой мертвец. С бьющимся сердцем, чувствующий боль, но все же мертвец. Который должен оставаться в могиле, а не ходить по земле.

«Если бы у меня были родители или хотя бы дети, я мог бы жить у них», — иногда думал Фолкмар. Но родителей у него никогда не было, а дети если и были, он никогда их не знал. Несколько раз объявлялись девицы, утверждающие, что были с ним и понесли от него ребенка. С ними он, конечно же, был, вот только ни один из детей не был на него похож. Особенно тот смуглый, с черными как смоль волосами, смахивающий на свинопаса с Кривой Пичуги. Фолкмар тогда посоветовал девице сходить к тому свинопасу, и она пошла. Чем окончилось дело, он узнавать не стал. В тот же вечер они с Ницелем уехали.

— Боги как люди, а люди как боги, где это видано, позор небесам… — пели боги голосом Крепкой Эльи, а темная кукла Безумного заметалась по небесной ткани, сверкая глазками-пуговицами. Она обошла каждую тряпичную куклу, сидящую на ватных небесах и те пооткрывали свои рты, — Лукавый яд влил в уши он другим богаам… мы не люди, мы не люди вопил Безумный, вернуться я Мудрецу на дам… ой-яй не дам… Спустившийся да не взойдет вновь, кричала дюжина вот и вся любоовь…

— Хельга, меня мучает жажда! — поднял пустую кружку заезжий странник с длинным усатым лицом, пока десять тряпичных кукол ломали лестницу в небо, по которой пытался взбираться Мудрец в красном, чтобы вернуться домой.

— Так помочись в кружку и выпей, или оторви свою задницу и подойди сам! — закричала Хельга и зрители засмеялись в самый трагичный момент представления, — Тайра-то умотала к горе Перемен, представляешь? — обратилась Хельга к Фолкмару, немного раздражившись, — Оставила меня совсем одну. Говорит, на турнире найду себе благодетеля. Потаскушка. Да ведь точно найдет, красивая как племенная кобыла. За ней многие здесь ходили, были и богатеи. Все перебирала, междуножьем своим, все не нравится. А от Тодрика помощи не жди, тряпку в жизнь в руки не возьмет. Правда, торгуется хорошо. У меня так не получается, давеча три бочки с элем выторговал за полцены. Еще пива? Так уж и быть, третья бесплатно, сколько уж не виделись, — Хельга наполнила кружку, рядом поставила большую тарелку горячей похлебки, — Больше мяса, как и просил. Но похлебка закончилась. Если захочешь добавки, могу подать гуляш… Погоди-ка…

Зоркий взгляд Хельги упал куда-то поверх плеч Фолкмара, она гневно кинула мокрое полотенце на широкое плечо и двинулась вперед. В проем двери робко просунул голову Дуг. Он обескураженно оглядывал таверну, видимо, в поисках своего наставника. Для этого ему пришлось просунуть еще и тело.

— А ну вон! — прогремела Хельга, решившая использовать мокрое полотенце в качестве оружия, уже наматывая его на кулак, — Не хватало мне еще тут щенков с Псового! С каких это пор вы суете свой нос в приличные заведения?!

— Отверженный, Отверженный, Мудрец теперь Отверженный, гремели небесааа… — тянула Элья.

— Хельга! — поспешил за ней Фолкмар. Перепуганный Дуг дал было деру, но Хельга оказалась быстрее, тридцать весен в таверне научили ее стремительности, — Этот парень со мной. Он мой оруженосец.

— Правда? — Фолкмар никогда не видел таких круглых глаз, — А где же Ницель?

«Она даже не подумала, что я мог посвятить его в рыцари. Конечно, когда мы уходили, он был уже слишком стар, чтобы начинать. Эта вина будет всегда на моих плечах. Самая глубокая моя рана».

— Время его окончилось. Он умер, — Фолкмар не уточнил, когда именно.

— Жаль его. Хороший был мужчина, хоть и бесхарактерный, — ответила Хельга, разматывая оружие с кулака. Она окинула взглядом Дуга с ног до головы: босые ноги, грубая рубаха из мешковины, веревка вместо пояса, шерстяные штаны, ставшие ему уже давно малы… и он очень давно не стригся, — Ладно, раз уж оруженосец, пусть проходит. Только не натопчи мне здесь. Нанесешь с пяток песка, потом гони псов с таверны.

— Спасибо, Хельга, — и все-таки добрая она была женщина, подумал Фолкмар.

— Если будете садиться — выбирайте какой-нибудь дальний стол, не пугайте мне постояльцев. Тут одного барчука покусала молочная сука, он шарахается от всего, что напоминает ему о собаках, — бросила она, удаляясь.

— Тебе чего? — нахмурившись, спросил Фолкмар Дуга.

— Конюший спрашивает, нужно ли чистить Чемпиона. Говорит, если хотите чистого коня, нужен еще медяк. Иначе он к нему не притронется.

— Я тебе, кажется, ясно сказал — следи за Ницелем, или у тебя уши смолой заросли? Так я дам подзатыльник, и она вылетит.

— Чемпион просто стоит, к нему никто не подходит. А кто приезжает, сразу идет в таверну, — Дуг с обидой вытер сопливый нос. Там, где блестит море, дули холодные ветра, — К тому же господин Ницель так смердит, что к нему не подлетают даже мухи.

Это была чистая правда. Верный слуга и при жизни-то не отличался ароматами, а после смерти и вовсе дал себе волю.

В таверне было тепло, сухо и пахло вкусно. Дуг не спешил откланиваться, стараясь подольше погреться, но был начеку. Он пялился на разноцветный пол, на куклы, на сладкоречивую девушку с лютней, но больше его занимали запахи. Дуг принюхивался с момента, как только просунул голову в проем. Все-таки Ницель сильно отличался от гуляша.

«Он голоден, — со вздохом подумал Фолкмар, — он просто нищий мальчишка, который хочет есть. Не надо поступать с ним так же, как с беднягой Ницелем».

— Видишь вон тот стол в углу? Тащи туда тарелку с похлебкой и мое пиво, они у Хельги. Да смотри не пролей. Будем уходить, возьму еще орешков на вечер. Здесь их очень вкусно жарят.

Долго объяснять Дугу не пришлось. Детей с трущоб не напугать мокрыми полотенцами, когда они привыкли к подбитым сталью сапогам.

— Сьер Фолкмар отправил меня за похлебкой, — Дуг обхватил обжигающе-горячую тарелку, замерзшие пальцы впервые за несколько лун ощутили тепло. В ночлежки по весне пробиралась сырость, тогда мерзли даже кости.

Хельга схватила мальчишку за тонкое запястье, слегка склонившись над ним:

— Ты же знаешь, мальчишка, к кому в оруженосцы пошел? — спросила она тихим голосом.

Дуг посмотрел на нее счастливыми карими глазами:

— К человеку, который кормит меня похлебкой, госпожа, — ответил он.

— Так знай — он проклят, — Хельга совершенно не умела хранить секреты. Хотя она не считала своим долгом хранить то, что хранить не обещала. Фолкмар никогда не просил держать его тайну в секрете, потому как знал, что женщины, даже самые сознательные, обязательно когда-нибудь все разболтают. Окончательно он в этом убедился, когда одна немая прачка выдала тайну своего господина, ходившего к ее сестре на ночную побывку. Выдала она ее несколько раз, чтобы об этом уж точно узнала вся страна.

Когда Фолкмар нечаянно отдал концы и воскрес прямо на глазах у Хельги, та и сама не говорила некоторое время. Однажды она попросила его умереть на глазах у остальных, чтобы ей поверили. Но старик никогда не умирал нарочно, он все же считал, что смерть — сокровенное, священное действо, которое нельзя выставлять на потеху толпе. Особенно, когда это твоя собственная смерть. С тех пор прошло много времени, и все забыли и про него, и про ее рассказы.

— Он стар, госпожа. Но разве старость проклятье? — спросил Дуг, ожидая, что его отпустят и он наконец сможет утащить еду.

— Я видела, как он умирал и вставал вновь, — прошептала Хельга, — Его старость самое настоящее проклятье. Видят боги, они даровали людям возможность уйти, когда придет их час. А кто-то из них забрал у него такую возможность. Хлебнешь ты с ним горя, уж поверь мне. Уходи сразу, как только он посвятит тебя в рыцари. Если посвятит… Своего слугу-то он так и не удосужился.

— А сир Фолкмар заплатил за похлебку? — спросил Дуг.

— Заплатил, — опешила Хельга.

— Тогда отдайте мне ее, меня ждет сьер.

Хельга отпустила запястье мальчишки.

— Ишь, какой дерзкий, — проговорила она с недовольством, — Ницель-то был повежливей. Иди и делай что хочешь. Охота мне советы давать для таких, как ты.

В то время как Великий Воин вразумлял других богов, Дуг сосредоточенно поглощал кусочки мяса и овощей.

— Ты пропустил начало, — сказал Фолкмар, — Но это не беда. Эту байку можно послушать в первом попавшемся храме. Правда, там будет не так смешно. Обычно на этом моменте Воин не дает тумаков богам, а разговаривает чинно и грозно. От проповедей может свести зубы, и если это увидят клирики, то тумаков получит Хельга. И эти трубадуры тоже.

— Только Воин не послушал Безумного и сохранил ум, — запихивая похлебку за обе щеки, проговорил Дуг, — Это я знаю. И вразумил остальных.

— Видимо, часто вы воровали по храмам, раз отложилось в голове, — ответил Фолкмар, — Но не говори с набитым ртом, а то все вывалится. Покупать еще одну я не стану.

— Я пить хочу. Можно мне глоток пива?

— Эээ, нет, хватит с меня и одного пьяницы, — Фолкмар имел ввиду себя, — Похлебка и так мокрая, чего тебе еще надо? Но если хочешь пить, я возьму горячего чабреца.

Дуглас поморщился.

— Мы каждый день пили горячий чабрец, а иногда просто жевали и запивали холодным, когда не было щепы развести костер. Вокруг Аоэстреда полно чабреца, — Дуг с невероятной проворностью управлялся с ложкой, — А еще лаванда, от нее я чихаю. И еще листья с деревьев, от них только сильнее хочется есть. Это те, которые от вшей помогают.

— Тогда вам нужно жить в этих деревьях. В Псовом переулке сегодня выведешь, а завтра снова подхватишь, — ответил рыцарь, подумав, что Дуг, скорее всего, имеет ввиду бергамот.

В этот самый момент вразумленные боги вместе с посетителями таверны наблюдали, как Воин принялся гоняться за Безумным по небу. Тот убегал, получив хороший пинок под зад. Для того, чтобы заключить в темницу мятежного бога, он даже не использовал зубочистку-меч и своего деревянного щита. Обходился он исключительно маленьким кожаным сапогом, который то и дело встречал задницу Безумного. Такого успеха у зрителей Воин, наверное, не видывал очень давно. Они начали хохотать и хлопать в ладоши, не обошло веселье и Дуга. Он смеялся и смеялся, показывая на сцену пальцем.

«Таких представлений в Псовом переулке, наверное, и не было никогда. Может, он и глядел заезжих кукольников, да щенят гонят с площадей всякий раз, как только их заприметят», — подумал Фолкмар, отметив, что растет еще один богохульник.

— Смотрите, он лупит его по заднице, — хохотал Дуг.

— Не смейся, иначе похлебка пойдет носом, — почему-то строго сказал Фолкмар, хотя совсем не хотел быть строгим, — Что, тебя никогда по заднице не лупили? И что в этом смешного?

— Но это боги, сьер. Не люди. Это Воин.

Дуг пожал плечами, а Фолкмар пододвинул ему кружку пива. Робко заглянув внутрь, Дуг сделал глоток, потом еще один.

— Свой глоток ты сделал, — сказал старик, забирая кружку.

— Аааа! Помогите! Спасите! Оооо… мое мягкое местечко, смотрите, какое все красное! — голос за ширмой решил получить особенное одобрение зрителей, — Я не хочу, не хочу в темницу! — кричал Безумный, теряя зеленые глаза-пуговки.

Но ни расшитый оранжевыми нитками Отец огня, ни Спящий в звездном одеянии, ни брюхатая Плодоносная Мать, сильно смахивающая на пастушку, не откликнулись на отчаянные завывания мятежника. Он был заточен в небесную тюрьму, на тряпичной сцене — маленькую бочку, выкрашенную в коричневый.

— Возвращайся, Отверженный, станешь ты опять Мудрец, возвращайся братец наш, будешь жить на небе, и ссоре нашей навек конееец, — пропела Элья, когда десять богов кидали Отверженному лестницу, — Нееет, ответил он, о нееет… Теперь я хожу среди живых… Нет на небе место мне, а только на земле… Среди полей, озер и рек… И будет так вовеек… Я хочу дышать, бежать и умирааать… вновь дышать и вновь бежааать… Я рожусь, и я умру, но иного не решу…

Тряпичная кукла в красном шла и шла по деревянной земле, потряхивая седой длинной бородой. Дуг доел похлебку. Осторожно отодвинув от себя деревянную тарелку, он отер сопливый нос.

— Да, жалко этого старика, — глубокомысленно заявил длиннолицый солдат, залпом осушив кружку.

— Что, и тебе жалко этого старика? — спросил Фолкмар Дуга.

— Но ведь он сам это выбрал.

— Так-то оно так, но большая радость ходить по земле и дохнуть все время, — ответил Фолкмар.

Дуг пожал плечами:

— Многие говорят, что звезды на небе — это боги. Но ведь это просто звезды, и разговаривать они не умеют. Некоторые из них падают с неба, мы с ребятами каждую ночь это видим. У них большие хвосты и на звезды они совсем не похожи. Их нападало уже столько, что все вокруг должны быть богами. Только боги не лупят детей мокрыми полотенцами. Они точно не на небе.

Мерцающий океан звезд вокруг созвездия Жеребца был порожден Плодоносной Матерью, кто-то говорил, что это младшие боги, кто-то, что это блеск вершин небесных холмов, глянец озер, а кто-то — что на небе все время идет снег, боги все время мерзнут и оттого злые. Клирики ничего не говорили, кроме того, что это небесная красота. А это понятие могло означать что угодно.

— Больно ты понимаешь, — сказал Фолкмар, отбирая кружку у Дуга, начавшего тянуть к ней свои ручонки, — Лупят они или не лупят. От Безумного можно ожидать что угодно. Возьмет и напрудит тебе в кружку.

— Как вам? — спросил Дуг, — У этого пива совсем не такой запах, как у предыдущего. И на вкус как вымоченная в воде кожа. Наверное, это потому, что оно бесплатное.

— Если будешь вести такие речи, дам по затылку так, что вылетят зубы, — разозлился Фолкмар. А ведь Дуг был совершенно прав, Хельга разбавила-таки его пиво, — Это тебе не трущобы. Я твой наставник, рыцарь, и ты должен относиться ко мне почтительно, и думать, что говоришь.

На сцене осталась пузатая пастушка, за которой гонялся мужчина в шерстяной шляпе, а, может, это была Плодоносная Мать, и затянула прощальную песню. Некоторое время все смотрели на нее.

— Взошедший да не взойдет вновь, кричал из темницы он, не снимая окоов, — пела Мать голосом трубадурши.

— Слыхали? Королева опять непраздна, — сказал длиннолицый солдат, заедая пиво булкой с луковыми кольцами и сыром.

— Так сколько ей? Чай, не молода уже, — ответил его собутыльник с большими мускулистыми руками. Волосы его были сальными, рубаха тонкая и на лице была видна копоть, выдававшая в нем кузнеца.

— Просто король любит бывать промеж ног у королевы, — включился лысый мужичек с соседнего стола, — Никак не уймет свой хер, вот лезут и лезут.

— Молчи, балда! — не поленился повернуться к нему кузнец и дать деревянной ложкой по лбу, предварительно вынутой из гуляша, — Покуда он там, ты жуешь пшеницу, а не овес.

— А тебе что, завидно? — внезапно появилась Хельга, поставив перед лысым мужичком пиво, — У тебя-то, видать, давно в спячку ушел.

Расхохотались все, кто сидел вокруг.

— Да что в этом короле такого? — поинтересовался Фолкмар у Хельги.

— Как, ты не знаешь? У него самое большое достоинство на континенте, — сказала она, положив перед ним мешочек с жареной лещиной.

Из-за соседнего стола внезапно выскочил кузнец, подняв высоко над собой кружку:

— За короля Реборна, у которого самый большой хрен в мире! — прокричал он, призывая к всеобщей попойке.

— За короля! — охотно поддержали его, подняв вверх кружки с пенным, — Да! За Реборна «хрен до небес»! — кто-то даже захотел налить всем за его счет, но потом все же добавил, что только тем, кто пьет сегодня по первой.

Для Фолкмара это было уже слишком, и он, откланявшись, утащил за собой Дугласа. За такими попойками обычно следовал мордобой, и неважно, сколько песен спели до этого. Подобными развлечениями Фолкмар уже давно не баловался, да и слишком долго проработал вышибалой в таверне, чтобы получать от этого удовольствие, которое следовало. К тому же, он рыцарь, хоть и старый, а рыцарю не пристало лупить людей почем зря. Только ради дела.

Ницеля они нашли там же, где и оставили. Конюх так и не подошел к Чемпиону, оно и не удивительно, ведь Фолкмар ему не заплатил. Ну ничего, подумал он, теперь у него есть оруженосец, который должен начищать круп коня. Это дисциплинирует и учит порядку.

Проверив снаряжение, рыцарь не нашел сапог у Ницеля. Его портянки развязались с ног и упали в грязь. Голые пятки торчали из-под шерстяного пледа.

— Это не я, сьер, клянусь вам, — испуганно сказал Дуг. — Я не брал сапоги.

— Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, — Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.

— Может, их отпугнул запах? — спросил Дуг.

Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.

— Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, — тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, — Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.

Глава 5. Ветра на холме

Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует — говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.

Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.

«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», — однажды сказал ему Ницель.

Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.

Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.

Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.

Первые ямы давались с трудом — корни травы вцепились в землю, словно пес в добычу. Но Фолкмар обещал похоронить его там, где гуляет ветер. Потому что Ницель любил ветер.

Закутавшись в шерстяной плед, Дуг сидел рядом и догрызал орешки. Пару раз Фолкмар отбирал у него лещину, пока они держали путь из города, но он как-то умудрился их снова найти. У него был воистину бездонный желудок, он, наверное, съел бы и лечебные мази, что лежали в сумке на боку у Чемпиона, но очень уж они дурно пахли. У Фолкмара было совсем не то настроение, чтобы раздавать тумаки, и он махнул рукой, решив, что сделает это позже. Когда вернет Хельге лопату и возьмет еще пару мешочков жареной лещины. Тогда-то он спрячет ее получше.

— Вы устали, сир? — спросил Дуг, глядя на то, как вспотел старик, — Я могу помочь докопать могилу.

Без доспеха он выглядел совсем жалко, Фолкмар это знал. Снаряжение лежало рядом, снявшись с него вместе с титулом рыцаря. Ведь именно доспех, меч и конь делают из тебя воина, давшего клятвы, а без них ты просто человек, неспособный сдержать свои обещания. Хотя, Фолкмар даже с доспехом не мог их сдержать, он и доспех-то держал на себе с трудом, что же говорить о клятвах. Без него было легче копать, поэтому пришлось забыть, какое впечатление он производит на своего воспитанника.

Длинное, словно тесанная балка и худое, словно морской гарпун тело с трудом сгибалось и разгибалось, но лопату старик держал твердо. Теперь можно было горбиться без опаски — стальной ворот нагрудника не упирался с болью в шею.

— Я должен сделать это сам, — ответил Фолкмар, разогнувшись. Он решил немного передохнуть, — Нужно откопать еще примерно половину. Его кости не должны найти ни собаки, ни степные падальщики.

— Собаки ищут по запаху, но тут они его точно не учуют, — сказал Дуг, кутаясь в шерстяной плед. — Здесь очень сильный ветер.

— Да, сильный, — кивнул Фолкмар, — Именно так, как он и любил.

Слева стена столицы напоминала улыбчивую белую челюсть, без губ, которые бы прикрывали зубы, справа — серую змею, взявшую в кольцо чешуйчатого тела маленькие дома и высокий замок на скале. Тонкие струйки дыма курились над печными трубами домов, таверн и кузниц, продолжая жизнь. Стояла ранняя весна и близилось лето. Но на мгновение Фолкмару показалось, что пахнуло осенью.

«Нет, это не осень, — сказал он себе, — это смерть. Ведь природа тоже умеет умирать. Я точно знаю, как пахнет смерть, и эти запахи очень похожи». Запах смерти преследовал его уже очень давно, пора перестать грешить на осень.

— Там, в таверне, я видел, как Хельга схватила тебя за руку, — Фолкмар воткнул лопату в сочную землю без корней, уложил скрещенные запястья на черенок. Он рад был передохнуть. — Что она сказала тебе?

— Что вы прокляты.

Оранжевые лучи закатного солнца преодолели ветер, пролившись на белые стены города. Каменные зубы пожелтели, будто вмиг состарившись. Поговаривали, что до перемен Красного Моря, когда дракон проснулся в Горе Перемен, Аоэстред назывался костяным городом. Но как только белые стены разрушились вместе с белым замком, надобность в таком прозвище отпала. Каков в нем смысл, если остались только зубы? По кипящему морю не ходили корабли, а у столицы не нашлось золота, чтобы закупать белый камень у соседей. Однажды так сделал король Ульрик Прозорливый, углядевший в прибрежной столице большую выгоду, но за ним уже никто не повторил. И стены, и замок теперь походили на шахматные доски, перемежаясь серым и песочным камнем.

Что толку скрывать? Правда станет очевидна сразу, как только он умрет от старости. Вполне возможно, это случится уже завтра. Так чего тянуть?

— Это не проклятье, — ответил Фолкмар, глядя на ползущий к ним закатный свет, освободившийся от тисков тучи, — Это какая-то странность, которой одарил меня сам Безумный. Однажды я имел несчастие исполнить свою клятву, поборов этого непонятного бога на его же поле битвы, и поплатился за это. Я видел его, как тебя сейчас и эти полыхающие зеленым безумием глаза. Я слышал то, что он говорит, но только у себя в голове, а не ушами. И он был не на земле, а на небе. Такие как он не спускаются на землю. Сначала я думал, что меня тоже затянуло на небо, но ощущалось это так, будто находился я гораздо ниже. Скажем так, в подземном пекле. Перед тем, как его глаза потухли, а на небе исчезла зеленая звезда, он успел сказать свое последнее слово. Веришь мне?

— Вы теперь мой наставник, сьер. Мне нельзя не верить вам.

Фолкмар не совсем понял, насмехается ли он или проявляет должное послушание. Взглянув на Дуга, он проверил, не появилась ли в карих глазах знакомая ему хитрость. Хитрости он там не нашел, зато уловил усталую задумчивость. День был долгий. Он, наверняка, устал. И все-таки было в его взгляде что-то скрытое, словно Дуг старался отгородиться от этого мира. Щенок Псового переулка — иначе им было и не выжить.

— Молодец, сказал он мне, — выдохнул Фолкмар, продолжив и копать, — Ты победил меня. Воин твоими руками снова заточил меня в темницу. Зеленая звезда иногда появляется на небе, когда цепи не выдерживают рева тьмы. Но потом снова тухнет, считается, что Великий Воин сражается с Безумным, снова загоняя его под замок. Ты же знаешь это? — Дуг кивнул. — Хорошо. Так вот. Не знаю я, зачем Воину мои руки и как они это сделали, но зеленая звезда действительно потухла к утру. За твое проворство я одарю тебя самым бесценным, что можно дать человеку, прошипел мне Безумный. Я дам тебе бессмертие, клянусь, что он шипел как гадюка, этот коварный козел. Это дар, мой бесценный дар, да, так он сказал… Он наградил меня вечной жизнью, а вот наградить вечной молодостью не догадался. Я состарился и болею все время, а иногда умираю, но воскресаю вновь. И все заново.

— Дурацкий тогда какой-то дар, — поморщился Дуг, пуще кутаясь в плед. С закатом солнца становилось холоднее, а ветра при этом не перестали дуть.

— Так же говорил и Ницель, мой слуга. Самый никчемный дар, что он видел.

— Но, если бы вы были молоды, сьер, было по-другому. И ничего не болело.

— Да зачем она нужна, эта вечная молодость? Одни и те же разговоры, одни и те же гримасы, хоть и лица разные. Все хотят только денег, да набить свои животы. Жить в этом вечно невелика радость. Другое дело смерть. Сон мой давно уже стал плох, я бы, конечно, выспался, — Фолкмар оглядел могилу. Она была уже достаточно глубокой, но он рыл ещеглубже, желая оттянуть неизбежное, — Служительница храма Провидицы сказала мне, что то, что наложил один бог, может одолеть только равный ему. Жаль, что Ницель испустил дух и не узнал, что я решил идти к горе Перемен. Не знаю, завидую ли я ему. Я даже не знаю, грустно ли мне.

— К горе Перемен? Туда, где намечается турнир? — спросил Дуг.

— Да. Именно туда.

— А что будет на том турнире?

— Веселье, еда и вино, куча славных рыцарей, лордов и леди, и доблестные бои, — ответил Фолкмар, закончив копать могилу. Он отбросил лопату на густую траву, и та в ней утонула, — Но мне на все это плевать. Там будет Отверженный, и это самое главное.

— Отверженный будет там? — вскинул брови Дуг. — Но что ему делать на турнире?

— Мне приснился сон, — произнес Фолкмар, выбираясь из могилы. Вся одежда его была в земле. Она была влажная и на сапоги налипли комки тяжелой грязи, — Что он будет именно там. Где же еще ему быть? Король Реборн устраивает бои в честь годовщины своей победы над инаркхами, а это псы Безумного, если ты когда-нибудь о них слышал. По слухам, это было ровно двадцать весен назад. На турнире будут биться все воины. А где Воин, там и Отверженный, или наоборот, я не знаю. Говорят, клирики хотят поставить шатры для этих богов. У Отверженного нет ни одного храма, но во время турнира ему отведут один. Вот там он и будет.

«Наверное, он думает, каков же глупый старик, придумал себе невесть чего и теперь гоняется за богом, которого и не видел никто».

Фолкмар бы и рад не верить ни в богов, ни в пекло, ни в небо, но он слишком часто умирал, чтобы считать это все сказками. Сложно отрицать смерть, если она кричит тебе в лицо, сложно не замечать страшные чудеса, если они косят, словно чума. Безумный кричал сильнее всех. «Посмотрите на меня, вот он я, я есть, я могуч, силен, нет никого крепче меня. Посмотрите на мои черные одежды, взгляните в горящие зеленые глаза, вот он я, я существую. Вы видели других? Нет? Потому что их и нет никого кроме меня», — иногда Фолкмар представлял себе, что именно хочет сказать ему Безумный и в голову не приходило ничего, кроме этих слов. Признаться, он был единственный, кто показал свое лицо. Иногда старику казалось, что ни на небе, ни на земле действительно нет никого, только он один, а дюжина всего лишь выдумка.

— Так какой же это храм? — в недоумении спросил Дуг, — Они же не строят его из камня и не ставят свечи на ступеньки. Тогда этот храм больше походит на палатку.

— Что, думаешь, там и красть нечего? — усмехнулся Фолкмар, — Его поставят клирики, значит, это храм.

— Хм… — Дуг задумался, — Но стены все равно останутся тряпичными. Значит, их сдует ветер. Храм не может сдуть ветер, он прочнее всякого дома. И даже городской стены. Значит, это палатка.

— Будешь препинаться, получишь по уху, — спокойно ответил Фолкмар, поднимая невесомое тело Ницеля. Насупившись, Дуг отвернулся. Обиделся, понял старый рыцарь, надо бы пореже обещать ему наказание, или уж отодрать за уши, чтобы и обещать не пришлось. Но это нужно дойти до Хельги.

— А почему Отверженному не строят храмы? — шмыгнув носом, глухо проговорил Дуг.

— Покуда мне знать? Его называют богом, которого нет, видимо, люди решили, что и храм ему не нужен, — Фолкмар спрыгнул в яму и уложил Ницеля на дно. К счастью, не пришлось его туда сваливать, так как он был так легок, что справился даже старик.

— А почему вы решили найти именно его?

«Да потому что я глупый старик, который хватается за любую надежду. За надежду, которую сам себе и придумал».

— Провидица сказала. Одолеть этот дурацкий дар сможет только равный ему. И я молился, долгие годы молился. Но никто из богов не ответил на мои молитвы. Ницель всегда говорил, что боги глухи как тетерева и выполняют просьбы только тогда, когда им от тебя что-то нужно. Что им нужны подношения, и что это неправильно. Каменные нахлебники, не иначе, — Фолкмар смотрел на старое мертвое тело своего единственного друга и раненое сердце его кольнула слеза, — Видимо, небо так далеко, что они не слышат ни шепота, ни криков. А просьбы и подавно. Я подумал, что если встречу Отверженного, если он будет передо мной из плоти и крови, то хотя бы выслушает меня. И, может, не откажет. Я хочу посмотреть ему в глаза и попросить даровать мне смерть. Что ты смотришь на меня? Думаешь, я совсем выжал из ума?

— Я думаю, что вы слишком много ворчите, сьер, — ответил Дуг. Он встал, когда Фолкмар вылез из могилы и взглянул на нее сверху.

— Конечно, я же старик, — ответил рыцарь, бросив первую пригоршню земли на тело Ницеля, — Старики все ворчат, им по возрасту положено. Так что терпи, коли сделал свой выбор, — он повернулся к Дугу, — Не надумал еще уйти?

— Вы кормите меня горячей похлебкой и орешками. И сделаете меня рыцарем. Проклятье не мешает этому и мне все равно.

— Это не проклятье, — проворчал Фолкмар и замолк.

«Значит, он не верит, что я его найду. Или не поверил мне. Точно не поверил, иначе бы спросил, что ему делать дальше, когда он найдет Отверженного и отдаст концы. А на что ты рассчитывал, Фолкмар? Что твои россказни воспримут всерьез?»

Наверное, нужно было сказать прощальную речь, но слова застревали в горле. Молиться он не хотел. Толку от глупых слов.

— Вы ничего не скажете? — спросил Дуг, задрав вверх бурый, словно медвежий мех, голову. Он все еще кутался в шерстяное одеяло и ветер теребил его полы, открывая голые пятки.

— Ты сделал больше, чем все эти боги вместе взятые, друг, — со скрипом исторг из груди слова Фолкмар, — Помнишь, как я хотел утопиться в море, только мне стукнуло восемьдесят? И утопился. Ты вытащил меня и отнес на руках, а потом тащил на спине. Я умирал и воскресал, снова захлебывался водой и снова воскресал. Ума не приложу, что было бы, останься я на морском дне. Когда вода вышла из груди, ты намазал меня своими мазями. Не знаю, зачем. Я же говорил, что та красная слишком сильно жжется, — Фолкмар тяжко вздохнул, нагнулся, взял лопату в руки. Ницель свернулся в могиле, словно ребенок. За целый день он так и не окоченел и пятки его торчали из-под коротких штанов, — Спасибо тебе за это время. Спасибо, что не ушел, что терпел мое ворчание. За все спасибо… и прости, что без сапог.

Когда могила Ницеля почернела земляным холмом, солнце уже село. Далекие крики чаек немного угомонились, когда бледная полоска заката перестала цепляться за горизонт. Удивительно, в этот вечер Фолкмар не заметил сумерек. Обычно он всегда ждал, когда краски мира теряли свой цвет, делая похожим одно на другое. Он и сам становился сер и безлик, сливаясь в единое с миром. Тогда он не чувствовал себя уже таким другим, отдельным от него. На этот раз Фолкмар пропустил приятные мгновения, которых и не могло быть много. Сумерки всегда были стремительны. Теперь придется ждать до сонного рассвета, который мало отличался от заката, но ходил задом наперед. Странно, что природа начинала и заканчивала одинаково.

Фолкмар помог забраться Дугу на спину боевого коня, до последних мгновений набивавшего брюхо сочной травой. Видимо, ему понравилась зелень и не хватило овса. У Чемпиона был такой же бездонный желудок, как и у Дуга.

— Мы переночуем у Хельги, она обещала дать два тюфяка в конюшне на постоялом дворе, — произнес Фолкмар, пришпорив коня.

На небо выплыла огромная, полная луна. Настолько яркая, что залила серебром и холмы, и город, и белые стены. Теперь они казались стальными, и челюсть могла перекусить любого дракона, ни сломав при этом ни одного зуба. Старик и мальчик ехали по петлявшей проселочной дороге, вскоре влившейся в главную, ведущую к центральным воротам города, и Дуг смотрел на небо.

— Что-то быстро сегодня выглянула луна. Городские ворота скоро закроют, нам нужно спешить. Не хочется провести ночь на дороге, да и в городской тюрьме тоже, — произнес Фолкмар, снова надевший доспехи и не испытывавший озноба. На этот раз Дуглас сел впереди, ведь мертвеца уже не было, — Холодно тебе?

— За луной не видно звезд, — ответил Дуг, которому, видимо, совсем не было холодно.

Никогда он не видел еще такой огромной луны — Дуглас был прав, она была настолько большая, что могла упасть на землю и раздавить их. Фолкмар посчитал это знамением. Он еще не знал, каким именно, но наверняка очень важным. А раз оно важное, значит, обязательно поможет ему исполнить мечту. Дальше они ехали под тишину ночи и блеск звезд, только Чемпион изредка фыркал, напоминая, что всем уже давно пора спать.

Глава 6. В пути

Стоило отъехать от моря, как Теллостос тут же менялся. Вдали от морского бриза он становился спокойней, ветра не хлестали, заставляя зелень бороться за жизнь. Теплота плодородных земель дарила природе вычурность. Каменистые склоны скал стекали в пологие луга, они тянулись долго, пока не упирались в густые леса к востоку и югу. От согретого полуденным солнцем чернозема шел пахучий пар, воздух наполнялся суетливыми запахами весны. Навстречу свету тянулась трава, не такая остролистая, не такая жесткая, как на прибрежных холмистых склонах, но щеголявшая десятками оттенков зелени — от сочного зеленого до бесстыже-красного. Оставалось совсем немного времени, прежде чем она раскинет лепестки цветов, превратив луга в яркий ковер. Теллостос был гостеприимен до всякой растительности, приютив у себя мириады цветов, кишащие в лете, словно пчелы в улье. Некоторые из них заставляли ночь открывать глаза — сквозь непроглядную темень лесов холодным голубоватым блеском сверкали турмалиновые грузди и луговая морошка, толстозадые светляки заменяли звезды в пасмурные облачные вечера.

За наслаждение глаз нужно было платить, эта страна была не из тех, кто дарил красоту и не просил ничего взамен. Ведь там, вдали, в горе Перемен сидел дракон, и все вокруг имело драконий дух. Пламенного яда в этой красоте было столько же, сколько и красок. Обилие жизни желало укусить, задрать, напиться крови или, на худой конец, стащить провизию, опрометчиво оставленную путниками под навесом неба. Ближе к вулкану встречались горячие источники, кипучие и прозрачные, словно слеза, но источавшие такой смрад, что дорога предпочитала огибать их заведомо до приближения. От них шел густой пар, гладкие камни на дне пестрели оранжевыми и зелеными полосами, а те, кто решался искупаться в них, обваривался до костей.

Во времена молодости Фолкмара источники доходили до самой столицы, но за сотню лет дракон будто заснул крепче. Земля потихоньку остывала, и смрад отступал. Поговаривали, что у подножия горы есть вполне сносные, не столь горячие лужи. Фолкмар не прочь был погреть свои ветхие кости в парочке из них. Правда, не хотел, чтобы потом от него пахло, как он Ницеля. Хватит и того, что от него веяло тленом.

Большой тракт тянулся от самой столицы и до подножия горы Перемен. С тех пор, как там нашли алмазы, он становился все шире и шире. Слева и справа то и дело вливались тонкие дорожки с местных деревень. По тракту тянулись обозы, груженые вином и снедью, кричали козы, бабы и ржали лошади, в воздухе свистели кнуты. Бесчисленные колеса вымесили землю в грязь, оставив глубокие борозды.

Всадники налегке объезжали кибитки по обочине, не преминув выкрикнуть парочку крепких. Для таких случаев одна из телег намертво встала прямо посреди тракта, утонув правым колесом в грязи, левое было сломано. Над ней, прямо на куче мешков с репой, стоял бородатый торговец. Пока парочка крепких ребят мастерили колесо, он, уперев кулак в широкий бок, облаивал недовольных проезжих. Правда, далеко не всех. Мужчина давал себе передышку на знатных особах. Имея от природы отличное зрение, торговец хорошо различал наличие гербов и мечей.

Заходя на тракт, Фолкмар все боялся, что люди будут пялиться на него. Что ржавые доспехи и седая борода обернут на себя взгляды, что скука дальней дороги породит пересуды и осуждение. Старик, куда ты направляешься? Слава твоя, если она и была, давно в прошлом. А если ты хочешь вспомнить о ней, неминуемо встретишь смерть. У тебя есть конь, а, значит, и теплая постель. Вернуться бы тебе туда и встретить свой конец в окружении теплых стен. Что тебе делать на турнире?

«Мне не нужен турнир, только Отверженный, — повторял про себя Фолкмар без конца и ему становилось легче, — Баба с козой кричала, что у подножия видели старца в красном. Я знал, что он там, ведь он мне приснился».

Иногда Фолкмар надеялся, что он обрел душевную черствость, и ему должно быть все равно на пересуды и взгляды. Но, к сожалению, они ранили все так же, как и полвека назад. У тебя гибкое сердце, Фолкмар, оно всегда чувствует людей, со всем плохим и хорошим.

Пока тракт напоминал больше базарную площадь, чем дорогу, никому не было до них дела. Но они с Дугом провели в седле почти двое суток, сумев обогнать всех. Впереди шли единичные обозы, и чудные странники стали заметней. Да и Чемпион слегка подустал, перейдя с галопа на шаг.

Они прибились к телеге проезжих пекарей, и хозяйка спросила, как долго они в седле и не нужно ли мальчику отдохнуть. Дуг засыпал на ходу, а добрая женщина угостила Чемпиона яблоком. Марта, так она назвалась, предложила мальчику постель из мешков пшеницы. Фолкмар решил, что не будет ошибкой дать воспитаннику отдохнуть. Сон окончательно сморил мальчишку почти сразу.

Было пройдено уже больше половины, и оставалось не более пятидесяти миль. Полуденное солнце стояло высоко и жарило нещадно. Грязь чавкала под копытами. Совсем скоро она превратится в непробиваемые сухие комья. Слух не раздражал крик вечно вопящих чаек, зато доставали мухи.

— Мальчик — ваш внук? — спросила Марта. Женщина толкнула Дуга в плечо, чтоб тот не сполз с мешков, когда повернулся во сне. Она прикрыла его лицо от солнца мешковиной, небрежно и умело, как это умеют делать только матери.

Фолкмар вспомнил, что разрешил себе говорить неправду.

— Внук, — кивнул рыцарь. — Его зовут Дуглас.

Не нужны ему были лишние пересуды. Пусть он останется рыцарем, решившим тряхнуть стариной. Нацепившим доспехи, взявшим внука, чтобы тот посмотрел занятное зрелище. То, что это будет зрелище, Фолкмар не сомневался. Как же иначе? К горе Перемен тянулись все рыцари, лорды и просто баловни судьбы. Одни в надежде показать себя, другие — найти для себя лучшей доли. На турнире встретятся слава и поражение, позор и почтение, кто-то найдет себе покровителя, может даже и титул, и земли, а кто-то потеряет последнее.

— Хорошее имя, — ответила Марта, вороша пшеницу в открытом мешке, — Звучит, как имя видного сеньора.

Слегка стянув поводья, Фолкмар отвел морду Чемпиона от борта повозки. Он трусил рядом, и конь то и дело поглядывал на руки Марты, снова ожидая угощения.

За ее спиной, опустив взгляд, хихикнула румяная девица лет пятнадцати, в чепце и белом переднике. Сидя в углу телеги, она молола пшеницу на ручной мельнице. Трудно было пекарям в Теллостосе: вездесущий сорняк, люмпин, любил прорастать в муке, делая ее невыносимо горькой. Поэтому они мололи ее за сутки до замешивания теста. До подножия горы оставалось около одной луны, и Марта усадила дочь за работу, чтобы та меньше глазела на проезжающих мимо всадников. Но она все равно краснела каждый раз, когда рядом оказывался рыцарь.

«Лицо ее будет пунцовое все время, когда они доберутся до турнира, — думал Фолкмар, — Там будет столько рыцарей, что не хватит никаких булок, и взгляд ей придется держать все время опущенным».

— Мила сосватана за сына кузнеца, — вздохнула Марта. — Высокий парень, на хорошем счету, мельницу помогал нам строить прошлой весной. Но он не надевает эти железные штуки, которые кует. Стоить мужчине их напялить, он превращается в какого-то особенного. Но ведь от этого он не становится ни краше, ни богаче. И смог бы кто-нибудь из этих всадников поставить нам мельницу? Посмотри, Мила, этот сир тоже рыцарь. Чего же ты не смотришь на него? Неужто слишком стар? — задрав голову, Марта взглянула на Фолкмара, а тот улыбнулся в седую бороду, — Простите, сир, я не от гнева. Но у этой девчонки ветер в голове. Она все думает, что за латами прячется что-то необычайное, но они раздают тумаки так же, как и все прочие.

Поправив русые косички, торчавшие из-под белоснежного чепца, девчонка окончательно залилась румянцем и уставилась на мельницу. Скрыв шальную улыбку, она принялась молоть с особенным усердием, напрягая крепкие, но тонкие руки.

— Она не отойдет от лепешек и на пятьдесят футов, — пробурчал отец семейства, управлявший повозкой. Рядом с ним сидел паренек весен семнадцати. Как был представлен Фолкмару — взятый в помощники дальний родственник. Горячие лепешки на турнире придутся ко столу, даже если не будут посыпаны тертым миндалем и труда на них уйдет много. — Пусть какой рыцарь подойдет к ней со своими интересами, я огрею его вот этим кнутом и не посмотрю, что у него есть конь и каракули на щите.

Лицо мужчины было красным от природы. Он поворачивался пару раз и Фолкмар точно знал, что это не от вина, а от скверного характера. В лицах пьяниц он разбирался очень хорошо, и ни у одного из них не было такого, с каким ходил этот мельник.

— Не слушайте его, сир, — прыснула Марта, — У Иммеса вспыльчивый, но отходчивый характер. Он не хотел сказать то, что сказал. Он уважает рыцарей, мы будем продавать им лепешки.

— Уважаю, — кивнул Иммес, свиснув кнутом над головами лошадей. Их у него было запряжено двое, — Тех, кто не лезет бабам под юбки. Но таких еще найди, все норовят задрать повыше и схватить покрепче. Так дочерей не напасешься, а она у меня всего одна и сына нет.

По всей видимости, отец был настроен весьма воинственно. Наверное, очень уж хотел получить в зятья сына кузнеца, ведь оставить дело ему было некому.

— Но ведь сир Фолкмар именно такой, — поспешила загладить опрометчивость супруга Марта. — Кто не лезет под юбки. Уверена, он и не думает смотреть на женщин.

Только через мгновение до бедной женщины дошло, какую глупость она сморозила. Покрывшись пунцовостью под стать своей дочери, она попыталась спрятать взгляд. Смятение ее смешалось со страхом настолько сильно, что она не сразу заметила, как под ней заскрипело и телегу повело влево.

— Ай! — вскрикнула Мила, ручная мельница полетела вниз, а Иммес выругался.

— Адова дюжина. Колесо слетело, — спрыгнул он в грязь, — Бенти, посмотри, не треснуло ли чего. Какое месиво… Мешки с мукой разгружать не будем, иначе все перепачкаем. Я попробую так.

От внезапной тряски Дуг проснулся. Фолкмар спешился.

— Вставай, парень, — поторопил сонного Дуга рыцарь, — Эти колеса тебя дальше не повезут.

— Мне приснился жареный на вертеле кабан, — сползая с мешков, поделился мечтаниями оруженосец.

— Отличный сон, — похвалил Фолкмар, — Но единственное, что мы можем отведать из жареного — обгоревшая на солнце кожа. Сегодня безоблачное небо, так что отдохнем еще не скоро. Придется нам жариться под солнцем вместе.

— Мои сны правдивые, — еще не проснувшись, Дуг угодил по щиколотки в грязь, — Если мне приснился кабан, так и будет.

— Будь по-твоему. Но я посоветовал бы попросить у Марты яблоко, пока ты ждешь своего кабана. Может так статься, что это будет единственное угощение на сегодня.

Настала очередь повозки Иммеса встать намертво посреди тракта, но его раскрасневшееся злое лицо отпугивало даже самых отчаянных недовольных. Не боялась его разве что Марта, и Бенти, ведший себя, будто глухой. Когда Иммес попросил его посмотреть колесо, тот пнул его пару раз с такой силой, что оно треснуло. Иммес огрел кулаком дородного Бенти, а тот только почесал затылок. Ему просто необходим был в зятья сын кузнеца, в этом Фолкмар не сомневался.

— Эй, бабы, чего сидите?! Спрыгивайте с телеги! — Иммес засучил рукава, и руки у него оказались такими же красными, как и лицо.

Видимо, пора было распрощаться со случайными попутчиками, но Фолкмар спросил из вежливости:

— Может, вам помочь? — правда, он и понятия не имел, чем именно. Ни у него, ни у Дуга не хватит сил, чтобы справиться с телегой, а Чемпион все-таки боевой конь. Запрягать его как тяглового рыцарь совсем не хотел, хватит и того, что он ходит на нем верхом, а не использует только в бою.

— Да чем вы тут поможете, — развела руками Марта, тут же прикусив губу. Кажется, в голове ее не оказывалось ни одной фразы, за которую она не испытывала стыд. Она все раздумывала, как бы обойти вниманием почтенный возраст попутчика, но у нее все не получалось. Да и муж был хорош: за его злые речи можно было схлопотать по хребту. Пока Иммес занимался вразумлением дальнего родственника и не придумал Чемпиону какого другого занятия, она поспешила добавить: — Езжайте, мы тут справимся сами. До Перилеска сутки пути, вам бы успеть к началу турнира. Вот, держите яблоки. Эти слаще, чем я давала.

Она хочет побыстрей избавиться от них, понял Фолкмар, женщина просто боится, что за длинный язык мужа он может разгневаться. Но у него не было ни титула, ни земель и не осталось достаточной гордости, чтобы гневаться. Хорошо, что она этого не знала. Фолкмар подхватил Дуга, усадив в седло.

У них было две лошади и Бенти, который, наверняка, не уступал им по силе. Большой, рукастый и широкоплечий, он имел белые руки и белое лицо с длинными патлами, закрывавшими его мысли от всего мира. Наверняка, и от него самого. Как же еще можно было объяснить, что он дернул телегу на себя, когда ее, наоборот, надобно было держать крепко и не двигать? Недюжая сила наделала много вредного и для телеги, и для вспыльчивых нервов Иммеса. Наверняка, у них все получится, подумал Фолкмар, но не раньше, чем он найдет подход к этому пареньку.

Когда Фолкмар был моложе, Большой Тракт не назывался большим, а вместо широкой грязной дороги петляла сухая тропка. Иной раз и тропки-то не находилось, потеряйся она среди высокой травы. Редкие путники отправлялись к подножию вулкана, чтобы сразиться с огнедышащим драконом. Больше проку от каменной горы-то и не было. Брали они с собой то же, что и всегда — коня, мечи и жажду славы. Некоторые прихватывали еще и осторожность, но нередко забывали о ней после нескольких пинт крепкого эля. Дальняя дорога утопала в тумане хмеля, и храбрость воинов возрастала до небес.

В один из таких походов его попутчик разглагольствовал у костра, подняв вверх кружку, Фолкмар спокойно свежевал белую тушку кролика. Он уже тогда познал безразличное спокойствие, хоть умирал всего один раз. Храбрые рассказы воина слушали разве что звезды, ведь остальные были мертвецки пьяны. Он так и не нашел дракона, он даже не дошел до горы, его во сне укусила змея. Фолкмара она тоже укусила, и он умер тогда во второй раз. К счастью, все решили, что он спал и никто ничего не заметил. Ему даже показалось, что он выспался тогда.

Видимо, с тех пор люди перестали бояться драконов, а, может, поняли, что все это сказки. Жажда наживы быстро открывает глаза. Ей ничего не стоит назвать выдумки выдумками, если платят звонкой монетой. Пострадала только репутация рыцарей, утверждавших, что глядели дракону в глаза. «Рыцари мотыги и кирки», — Фолкмар слышал, как их называли в столице. Лучше бы им молчать в кабаках, а не пытаться снискать былую порцию славы.

«Горняки роют целые тоннели и рвы, и находят только драконьи слезы и никаких драконов. Если он и есть, то сидит так глубоко, что мечом не поковыряться даже в его заднице».

Чемпион остановился. Солнце уже хотело налиться красным и стало прохладней, но за долгий день доспехи успели накалиться. Не спасала даже ржавчина, разбавлявшая черный рыжим. Северные воины носили золотой поверх вороного, у Фолкмара пестрело свое золото, и узоры оно вычерчивало причудливей. Не важно, ведь он не был северянином. Только они сверх всякой меры заботятся о своем боевом добре, о добре Фолкмара заботилось время. Доспехи он приобрёл весен тридцать назад, отработав в таверне почти половину этого времени.

Слева, на обочине тракта, раскинулся величественный дуб. Его сложно было не заметить: мириады листьев перебирали ветер, походя на волны большой заводи. В толстый ствол врезались глубокие борозды, вытянутые временем. Он расцветал раньше, чем все прочие. Под кривыми, словно ломаными ветвями раскинулся толстый ковер прошлогодних листьев, смешанных с желудями. Надо же, он совсем не изменился.

— Видишь его? — спросил Фолкмар Дуга, — Там, дальше, таких еще больше. Как смотришь на то, чтобы передохнуть?

Дуг в который раз добрался до огрызка яблока, и хотел скормить остатки Чемпиону. Для этого необходимо покинуть седло, с непривычки натиравшее ему бедра.

— Там есть яблони? Чемпион обидится, если я скормлю ему только огрызки. Я видел, как он шевелил ушами, когда я хрустел, — Дуг знал, что у лошадей очень хороший нюх и очень долгая память.

— Это всего лишь мухи, они и меня достают, — Фолкмар знал, что это не так, хоть его действительно и доставали мухи. Чемпион был своенравный жеребец. Принимал он далеко не всех, а жадного мог и лягнуть. Фолкмар списывал это на молодость, ведь ему исполнилось от силы пять весен, — Там нет яблоней, зато полно дубов, сосен и осин. Хотя, насчет последних я не совсем уверен. Когда я бывал здесь в последний раз, оставалось их совсем немного. Сдается мне, они чахнут без солнца, ведь другие деревья не любят делиться. Прямо как ты, да, Дуг?

«Просто у остальных что-то есть, я хотел, чтобы и у меня что-то было», — хотел ответить Дуг, ведь понял, что Фолкмар говорил вовсе не о Чемпионе. Но он отдал ему кошелек. Теперь рыцарь его сьер, а Дуг больше не карманник. Он оруженосец. Воспоминания об обещанных тумаках заставили его вести себя скромнее:

— Как вам угодно, сьер Фолкмар. Я не знаю правил и не произносил клятвы, но обязательно буду делиться, когда стану рыцарем, — Дуг был научен, если долго обещают — бьют больно.

Фолкмар рассмеялся.

— Эдак ты никогда не научишься щедрости, — когда они въехали в дубовую рощу, прохлада сразу покрыла их мягким пологом, — Это доброе чувство, но в том мало пользы. Поэтому, наверное, его так мало употребляют. Доля рыцаря разная, и рыцари разные. Хорошо, если они исполнят хотя бы одну из своих клятв.

В нос ударил терпкий запах хвои и лиственного перегноя. Где-то наверху шуршали волны зелени, но до дна древесного моря доходили только глухие отголоски. Толстые стволы дубов стали еще толще, некоторые из них высохли и потрескались, проиграв в битве за жизнь своим братьям. Осины исчезли. Держались в строю только длинноствольные ели, растущие здесь на правах первых. Мухи, наконец-то, отступили. Их место заняли полчища комаров, которые сразу не понравились Чемпиону. Он хлестал хвостом по бокам, задевая сапоги Фолкмара.

«Надо будет прикупить яблок, как доберемся до Перилеска. Комары и огрызки, эдак я буду ходить пешком до будущей весны. С Чемпиона станется, возьмет и не пустит к себе на хребет».

Однако, все лучше, чем палящее полуденное солнце.

— Когда ребята болели, к нам однажды пришел серый сир, — произнес Дуг, гадая, чего это Фолкмар так вертит головой, будто выглядывает что-то, — В длинном сером плаще и с мехом, похожим на вороньи перья. Тоже сером. Он назвался сиром Хардроком и давал нам такой горький травяной отвар, просто отвратительный. Но ребята больше не болели той весной, а он сказал, что это не приятно, но полезно. И что обычно так и бывает. А еще он сказал, что давал клятву помогать нам, и исполняет ее.

— Это другое, — отвлеченно бросил Фолкмар, — Посмотрел бы я на этого Хардрока, если б у него попросили не парочку отваров, а монеты из его кошелька. От таких просьб и белая душа может стать черной, а серая и подавно. Ты что-нибудь слышишь, Дуг?

Дуг прислушался.

— Комары пищат и деревья шевелятся, — он ударил по щеке, прихлопнув сразу троих. Впрочем, это была совсем не удача. Комары почти облепили его.

— Где-то здесь должен быть родник. Странно, что следов совсем нет. Обычно около родника полно отпечатков копыт да сапог, а с таким трактом должно быть и подавно. Как многое здесь изменилось… Кажется, нам туда, — Фолкмар повернул морду Чемпиона, нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу, — Там должна быть поляна. Побольше птиц, хорошая тень, но почти нет комаров. Тише, мой хороший, скоро ты напьешься ключевой воды. Ты ведь любишь ее так же, как яблоки.

Если ему не изменяла память, нужно было свернуть влево у той кривой ели и спуститься немного вниз по колючей траве. Желуди впивались в толщу подошв, словно камни. Полвека назад в молодой роще едва ли можно было найти дюжину, а теперь ими была устлана вся земля. Фолкмар спешился, взяв Чемпиона под уздцы. Боевой конь то и дело вилял мордой, оттягивая ему руку.

«Желуди застряли у него в копытах вместе с грязью, надо будет вычистить их, как доберемся до места. Посмотрим, сколько смелости наберется у Дуга».

— Думаю, у меня есть для тебя работенка. Пора начинать справляться с обязанностями оруженосца. Хватит тебе воровать орешки из сумки — эдак ты никогда ничему не научишься.

Фолкмар улыбнулся: он уже наблюдал знакомый просвет поляны-проплешины.

Оглавление

Глава 1. В храме

Глава 2. Псовый Переулок

Глава 3. Там, где блестит море

Глава 4. Таверна

Глава 5. Ветра на холме

Глава 6. В пути