Жар-птица [Петре Испиреску] (fb2) читать онлайн

Петре Испиреску ЖАР-ПТИЦА

Страстный фольклорист и писатель-самоучка Петре Испиреску^[1], по очень меткому высказыванию известного румынского писателя-драматурга Барбу Штефэнеску-Делавранчи, был «царем румынских сказок». Он обладал таким редким и трудно поддающимся какой-либо классификации писательским дарованием, при котором «найденная» автором сказка полностью сохраняла свою самобытность, и в то же время в ее стилизации чувствовалось вмешательство твердой руки писателя, правда, очень тонкое, чуткое и исключительно искусное. К творчеству Иона Крянгэ и Иоана Славича, к примеру, смело можно применить формулу «литературно-обработанной» сказки, поскольку там налицо как изобретательность, так и индивидуальные стилистические приемы этих двух писателей, и не в последнюю очередь их мировоззрение. А к какой категории следует тогда отнести сказки Петре Испиреску? В конце каждой из них указан источник, из которого она почерпнута. Например, сказка «Жар-птица» была рассказана в 1868. году одним солдатом из села Бульбуката Влашского уезда и пересказана с его уст братом писателя — Г. Испиреску; сказка «Греучану» была услышана писателем от Константина Михалаке с бухарестской окраины Деля Веке в 1876 г. и т. д. Естественно, однако, что первичный материал сказки просеивается писателем сквозь более тонкое по сравнению с народным сказителем сито, и нужное слово подвергается стилизации, хотя и подобного объяснения авторского приема по обработке материала не вполне достаточно. Скорее всего, речь здесь идет о переработке сказочного материала в наиболее соответствующем ей народном духе. Тот же Барбу Штефэнеску-Делавранча в своей работе, посвященной Петре Испиреску и опубликованной в декабре 1887 года в газете «Румын», исключительно художественно отображает этот творческий процесс: «В сказке тебе дается перечень событий, зачастую не всегда представляющих интерес, и несколько фразеологических выражений, то есть канва и лишь набросок узора. Бескрайнее поле деятельности по отбору и обработке материала представляет собой саму жизненность и прелесть творческого акта. Вот это-то и вручил народ Испиреску, и никто как он не смог придать больше жизненности, отдавая им собственные жизненные соки, этим необычным, уже отжившим свое героям нашего прошлого. Благодаря ему отрывочные описания событий и обрывки фраз обрели необходимое для брожения тепло, энергию и появились на свет, окрашенные в яркие, чарующие взор тона. В огромной домне, неизвестные и бесформенные металлы, нагроможденные друг на друга, плавятся, перемешиваясь и сливаясь, а затем ярким и блестящим сплавом отливаются и застывают в чудодейственных формах артиста. Испиреску являл собой титаническую домну, в которой переплавилось неизведанное наследие наших легенд, он был артистом-творцом, задумавшим и создавшим чудотворные матрицы, в которых отлились формы для этих легенд». Сказки в толковании Петре Испиреску являются прототипами, цельными или только обогащенными, смотря по тому, как писатель комбинирует эпизоды. Рассматривая их по традиционной классификации С. Томпсона «The Types of the Folktale» либо анализируя их по установленным В.И. Проппом в «Морфологии сказки» критериям, мы отметим у Испиреску наличие всех присущих этому жанру черт и приемов, а также некоторые писательские дополнения повествовательного характера. Так, сказки «Мал-да-удал и золотые яблоки» и «Греучану» отличаются ветвистой и обширной эпикой, в которой не упущено ни одного элемента, характерного для жанра иллюстрированной сказки. Мы говорим богатое, а не многословное или пространное повествование, поскольку писатель одинаково соблюдает как строгость так и нормы построения, присущие народной сказке, что позволяет ему создать весьма доходчивый и легко поддающийся расшифровке текст. Таким образом, мы можем рассматривать сказки Петре Испиреску как повествовательный «синтаксис», расширенный и обогащенный фантазией писателя в пределах, допускаемых народным пластом, и в то же время повествование логичное, выраженное доходчивым языком. В этом смысле вышеупомянутые сказки бесспорно являются образцом. А вот в сказке «Жар-птица» происходит весьма интересное, на наш взгляд, повествовательное, как в современном романе, смещение. Что же там происходит? Мудрый и богатый царь велел своим лучшим мастерам выстроить невиданную по красоте и размерам церковь, однако всякий раз уже возведенный купол церкви обрушивался (тема, схожая с легендой о Мастере Маноле). Однажды царю приснился сон: ежели привезенная из-за тридевяти земель Жар-птица совьет себе гнездо на верхушке церкви, то та будет стоять во веки веков. Оба старших царских сына пускаются разыскивать Жар-птицу» но обратно не возвращаются. Отправляется в путь и их младший брат, а во время его отсутствия возвращаются его старшие братья с Жар-птицей и прекрасной рабыней впридачу. В этом месте писатель, — поскольку такой литературный «трюк» не с руки народному сказителю, — прерывает естественный ход повествования: должно было бы следовать описание всех перипетий и приключений младшего брата; вставляя эпизоды, взятые из конца сказки: возвращение двух старших братьев, пытавшихся избавиться от своего младшего брата, возвращение последнего в виде чабана и его встреча с отцом. После чего снова следует прерванная нить повествования о перипетиях младшего царского сына и рабыни-царевны. Таким образом, Петре Испиреску удалось добиться того, что невозможно было ожидать от сказки, главной чертой которой является типичность, а именно — сюрприза! Совершенно необычной сказкой, однако на этот раз по своему содержанию, является «Молодость вечная, жизнь бесконечная», услышанная Петре Испиреску от отца. Здесь трудно установить, где начинается и где кончается выдумка писателя, поскольку типичного сюжета в данном жанре не существует в рамках сравнительного народного творчества. Может, лишь в древней мифологии можно отыскать некоторые сходные аспекта, когда простой смертный в своей любви к созданию, обладающему сверхъестественной силой, становится также бессмертным при одном-единственном условии: не оглядываться на прошлое, в тот мир, выходцем из которого он является. Сказки Петре Испиреску чаруют нас и своим стилистическим построением и выразительностью языка, отличающегося своей живостью, связной и плавной динамикой и в тоже время поэтичностью, в нем редки региональные обороты и тем самым сказки Петре Испиреску становятся доступны любой категории читателей, являясь в некотором смысле квинтэссенцией народного языка. По словам Барбу Штефэнеску-Делавранчи, в лице Петре Испиреску в самой изысканной форме нашел свое выражение гений румынского народного сказителя.

ПАУЛ ДУГНЯНУ

МОЛОДОСТЬ ВЕЧНАЯ, ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ

Живало-бывало, да навек пропало, а кабы не бывало, то и сказке не быть. В ту пору, когда на тополе груши росли, на раките фиалки цвели; когда медведи на хвостах бились, когда волки с ягнятами в обнимку ходили; когда блох ковали и в одну подкову девяносто девять гвоздей вбивали и в небеса бросали, чтобы там сказки собирали; когда мухи на стенке писали…

Жил да был важный царь с царицей, оба молодые, красивые, а детей у них не было, хоть они и все делали, что для этого надобно; к каким только колдунам да мудрецам не ходили, чтобы на звездах им почитали да погадали, будут ли у них детки, — все понапрасну. Вот как-то услышал царь, что есть в одном ближнем селе один дошлый мужик, и послал за ним, а тот посыльным в ответ: мол, кому до него дело есть, тот пускай сам к нему и идет. Ну, собрались царь с царицей, взяли с собой свиту важных бояр, стражников да прислужников и отправились к тому мужику. А мужик, как приметил их издали, вышел навстречу и говорит:

— Добро пожаловать в добром здоровьице! Только зачем ты, царь, хлопочешь и все вызнать желаешь? Твое желанье печаль тебе принесет.

— Я не за тем пришел, чтобы про это тебя спрашивать, — отвечает царь, — а желаю знать, нет ли у тебя зелья какого, чтобы помогло нам детей завести.

— Как не бывать, — отвечает мужик. — Да только у вас всего один сын и народится. Будет ваш Фэт-Фрумос и пригож и хорош, да только радости от него вам не видать.

Царь с царицей взяли зелье, довольнешеньки во дворец к себе воротились, и через несколько дней царица затяжелела. Вся прислуга, весь двор и все царство радовались, когда про то весть прошла. Но дитя еще не успело родиться, а уж плакать начало и ничем успокоить его было немыслимо. «Не плачь, замолчи, дитятко, — говорил ему царь, — я тебе такое-то и такое-то царство отдам. Замолчи, сынок, я дам тебе в жену такую-то или такую-то царевну». И по-всякому его уговаривал. Но видя, что тот все уняться не может, сказал еще напоследок: «Замолчи» дитятко, дам я тебе молодость вечную, жизнь бесконечную!»

Тут дитя сразу смолкло и на белый свет появилось. Царская прислуга сразу — в барабаны бить и в трубы трубить и по всему царству целую неделю весь народ пировал-веселился.

Чем больше младенец рос, тем разумнее и смелее делался. Его в ученье отдали, мудрецов к нему приставили и все, чему другие ребятишки научатся за год, он схватит за месяц. Царь от радости чуть не умрет да опять воскреснет. В царстве все похвалялись, что вот будет у них царь завидный да мудрый, как Соломон. Но в одну пору, не знаю, что с ним такое сделалось, только стал он печален, тосклив и все думу какую-то думает. А как исполнилось молодцу пятнадцать годков и царь по этому случаю пировал с боярами да верными царскими слугами, Фэт-Фрумос поднялся из-за стола и говорит:

— Батюшка, настала пора, дай мне, что при рожденья моем обещался.

Услышав это, царь глубоко опечалился и сказал:

— Да как же я, сынок, могу тебе дать такое неслыханное — невиданное? Ведь я тебе тогда просто так обещался, чтобы только тебя успокоить.

— Что ж, коли ты, батюшка, не можешь мне дать обещанного, придется мне весь белый свет обойти, пока не найду я того обещанья, ради которого родился на белый свет.

Тут царь вместе со всеми боярами на колени пали, стали его упрашивать не бросать царство. Потому как, говорили бояре, твой батюшка-царь состарился и мы тебя посадим на трон и дадим тебе в жены самую распрекрасную на всем белом свете царевну. Но он от своего решенья не отказался, как кремень на своем стоял, и батюшка-царь, раз такое дело, перечить не стал, и велел ему в путь собираться и запастись всем, что в дороге надобно.

Вот пошел Фэт-Фрумос на царскую конюшню, где стояли самые во всем царстве славные жеребцы, и стал выбирать коня, да только на которого положит руку и схватит за хвост, тот сразу — хлоп оземь, и так всех коней повалил. Напоследок, когда уже уходить собирался, оглядел еще раз конюшню и приметил в углу конягу — сапного, коростяного, кожа да кости, и подошел. А как только 8а хвост его ухватил, тот повернул голову со словами:

— Что прикажешь, хозяин? Слава тебе, господи, дождался, довелось мне еще богатырскую руку узнать.

И застыл на ногах, стоит, как свеча, не пошелохнется. Тут Фэт-Фрумос рассказал ему, что задумал, и конь ему отвечает:

— Чтобы добыть, что тебе надобно, должен ты попросить у батюшки его меч, копье, лук и колчан со стрелами да одежду, какую он в молодости носил. А меня ты сам должен холить-выхаживать шесть недель и кормить вареным в молоке овсом.

Попросил он у царя все, что конь велел, царь позвал управителя царского двора и приказал открыть все сундуки с одеждой, чтобы царевич выбирал, что ему по душе. Фэт-Фрумос три дня и три ночи в сундуках рылся и наконец нашел на дне одного сундучишка оружие и одежду своего батюшки, еще когда тот молод был. Да только оружие-то заржавело. Он сам своими руками принялся ржавчину отчищать и через шесть недель оно все блестело, как зеркало. И коня своего выхаживал, как было велено. Хлопот было по горло, да он своего добился.

Вот сказал Фэт-Фрумос своему коню, что одежда и оружие приготовлены и почищены, конь сразу встряхнулся и все коросты, весь сап с него осыпались, и стал он, как и на свет появился, гладким, в теле и о четырех крыльях. Увидав это, Фэт-Фрумос говорит:

— Через три дня в путь тронемся!

— Будь здоров, хозяин, я хоть сейчас готов, только прикажи, — отвечает конь.

На третий день с утра весь двор и все царство печалилось-плакало. Фэт-Фрумос, снарядившись по-богатырски, с мечом в руке и верхом на коне, которого выбрал, простился с царем, с царицей, со всеми большими и малыми боярами, с войском и дворцовыми слугами, и те со слезами на глазах молили его никуда не ездить, а то не ровен час — про. падет. Но он пришпорил коня, и, как ветер, вылетел за ворота, а за ним вослед с припасами да деньгами сотни две верховых стражников, снаряженных царем в охрану.

Выехав за пределы царства своего отца-батюшки и очутившись в пустыне, Фэт-Фрумос разделил все припасы между стражниками, попрощался с ними и отправил назад, а себе оставил припасов ровно столько, сколько мог его конь свезти. И отправился на восток и все ехал да ехал, три дня и три ночи, пока очутился в широком поле, где валялось множество человечьих костей.

Остановился он отдохнуть, а конь и говорит:

— Знай, хозяин, что здесь — владенья злой Ведьмы, и кто на ее землю ступит, тому не бывать живому! Когда-то она тоже была как все, да только проклятье отца с матерью за непослушанье да за расстройство превратило ее в злую ведьму. Теперь она со своими детками, а завтра вон в том лесу мы встретимся с нею, она тебя погубить явится. Велика она — страх, да только ты не пугайся, держи лук наготове, а меч и копье под рукой, чтобы и их в ход пустить, когда надобно.

И легли отдыхать, да то один, то другой на страже стоят.

На другой день, как только заря занялась, они в путь через лес собрались. Фэт-Фрумос оседлал и взнуздал коня, затянул подпругу потуже — и поехали. Вдруг слышат: стук-стукоток. Конь говорит:

— Ну, держись, хозяин, Ведьма близко.

Летит она, так быстро летит — деревья валятся, а конь, как ветер, взмыл над ее головой и Фэт-Фрумос стрелой угодил ей в ногу. Только хотел другую стрелу пустить, а она кричит:

— Стой, Фэт-Фрумос, я тебе ничего худого не сделаю.

Видит она, что он ей не верит, и кровью своей подписалась.

— Ну, Фэт-Фрумос, — говорит она, — кабы не твой волшебный конь, не бывать бы тебе живому, одолела бы я тебя, а теперь ты меня одолел. Знай, что до нынешнего дня ни один смертный не дерзнул в мои владенья ступить п досюда добраться. Бывало, что и посмеет какой безумец, да едва только в поле ступить успеет, где ты кости видал.

Приехали они к ней домой. Ведьма напоила его, накормила, приняла по-доброму, как полагается. А когда они за столом сидели да угощались, Ведьма все от боли стонала, и вот он вытащил из своей сумы ногу, на место ей вставил, и она сразу выздоровела. От радости Ведьма три дня и три ночи его угощала и сказала, чтобы он выбирал себе в жены одну из ее троих дочерей, прекрасных как феи; но он отказался и прямо сказал ей, чего он ищет. Тогда она ему говорит:

— С таким конем да с таким богатырством, я думаю, будет тебе удача.

Через три дня они в путь собрались и отправились. Едет Фэт-Фрумос, едет и опять едет, путь долог и вот, когда они миновали пределы Ведьминых владений, выехали на чистое поле: по одну сторону — трава свежая, а по другую — опаленная. Он и спрашивает коня, отчего это трава опаленная, а конь ему отвечает:

— Здесь мы — во владеньях Скорпии; она сестрой Ведьме приходится, да обе злющие, не могут вместе ужиться. Пало на них проклятье родительское, потому они и стали страшилищами. Враждуют они — страх один, друг у дружки землю отбирают. Когда Скорпия сердится, огонь и смолу изрыгает. Видать, она с сестрой ссорилась и из своих владений гнала, вот и опалила траву там, где прошла. Она куда как злее сестры и о трех головах. Давай передохнем малость, хозяин, а завтра с утра надо наготове быть.

На другой день они собрались, как и в первый раз, во владеньях Ведьминых, и тронулись в путь. Вдруг слышат рев и вой, каких и представить нельзя.

— Будь наготове, хозяин, Скорпия проклятущая близко.

Скорпия от злости чуть не лопается, пламя изрыгает, буйным ветром летит. А конь стрелой взмыл кверху и боком маленько повернулся. Фэт-Фрумос стрелу пустил — одна голова долой. Скорпия слезно пощады просит, мол, она ему ничего худого не сделает, и чтобы заверить его, кровью своей расписалась. Угостила Скорпия Фэт-Фрумоса еще лучше, чем Ведьма, а он ей вернул голову, которую снес стрелой, та ее сразу же прилепила на место, и через три дня они дальше поехали.

Миновали и владенья Скорпии, и все ехали, ехали, пока не выехали на поле, где росли только цветы и была только весна; каждый цветок был по-особенному прекрасен и запах такой — опьянеть можно; и ветерок чуть заметный веял. Тут они остановились передохнуть и конь говорит:

— Досюда, хозяин, мы как-никак добрались, да осталось еще одно трудное дело. Большая опасность нас ждет, и коли бог поможет нам ее избежать, то живы-здоровы будем. Дальше отсюда дворец есть, где живет Молодость вечная, жизнь бесконечная. И тот дворец окружен густым лесом высоким, а там полно всяких самых диких зверей; день и ночь сторожат они неусыпно, и видимо их невидимо, одолеть нельзя, и через лес пройти невозможно. Но мы поднатужимся, сколько можем, и поверху перескочим.

Отдохнули они дня два и опять стали в путь собираться. Тут конь, затая дыхание, говорит:

— Ну, хозяин, затяни подпругу как можно туже, садись на меня да крепче держись в стременах и за гриву; ноги прижми под брюхом, чтобы не мешать мне, когда полетим.

Поднялись они — ив один миг очутились у самого леса.

— Хозяин, — говорит еще конь, — теперь как раз время, когда лесных зверей кормят и они все во дворе собрались. Мы и перелетим.

— Перелетим, — отвечает Фэт-Фрумос, — господь-бог милостив.

Взмыли они и видят: дворец так сверкает, что глаза слепит пуще солнца. Перелетели они через лес и только хотели спуститься на лестницу, что вела во дворец, конь задел ногой за верхушку дерева — и сразу весь лес в движенье пришел: звери ревут — волосы на голове дыбом встают. Поспешили они опуститься-то, и кабы не хозяйка дворца, она как раз на дворе своих деток кормила (это она так лесных зверей называла), пропадать бы им.

От радости, что они очутились там, она их и вызволила, ведь до тех пор ни души не видала в своих владеньях. Остановила она зверей, укротила их и по своим местам отправила. Хозяйка дворца была фея, высокая, статная, нежная и красавица — каких свет не видывал! Фэт-Фрумос, как увидел ее, прямо остолбенел. А она глядит на него кротко и говорит:

— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос! Что тебе надобно здесь?

— Да вот, — отвечает он, — ищу Молодость вечную, жизнь бесконечную.

— Коли ищешь то, о чем говоришь, то это здесь.

Тут он спешился и зашел во дворец. А там еще две девицы — одна моложе другой, ее старшие сестры. Он принялся фею благодарить, что она его из беды вызволила, а девицы радехоньки, стали ужин славный готовить и все в золотой посуде. Коня пустили пастись на волю, где оп сам пожелает, потом всем зверям наказ дали, чтобы ему вольно по лесу гулять можно было.

Девицы его уговаривают, чтобы он отныне у них остался, мол, им тоскливо одним, и он не стал дожидаться, чтобы его вторично упрашивали, согласился от чистого сердца, ведь он того и хотел.

Мало-помалу они привыкли друг к другу, он рассказал им, кто оп такой и что с ним приключилось, пока он до них добрался, и вскоре супругом стал младшей сестре. Когда они в брак вступали, хозяйки дворца сказали ему, что он волен ходить где угодно, по всем окрестностям, только в одну долину, которую показали ему, не велели ходить, а то ему худо будет. И еще сказали, что эта долина Долиной Плача зовется.

Жил он там долго, и сам не знал, сколько времени пролетело, ведь он все так же молод был, как и попал туда. Через лес проезжал, ни о чем голова не болела. Наслаждался-нежился в золоченом дворце, жил в покое да мире с женой да с золовками, радовался на красоту цветов да на свежесть и чистоту воздуха, счастлив был.

На охоту ездил частенько. Да однажды гонялся за зайцем, пустил стрелу, пустил другую, не попал, и в досаде погнался за ним, третью стрелу пустил — угодил. Да, несчастный, в горячке-то гоняясь за зайцем, не заметил, что в Долину Плача заехал.

Взял он зайца, домой возвращается, и что бы вы думали? Вдруг его такая тоска охватила по отцу да по матери! Не осмелился он сказать про это сестрам-волшебницам, да те догадались сами, отчего он печалится и покой потерял.

— Заехал, несчастный, в Долину Плача! — говорят они, а сами тревожатся.

— Заехал, дорогие мои, хоть и не желал этакую глупость свершить, а теперь вот тоска грызет по батюшке с матушкой, да и вас покинуть смелости не хватает. Я уже много дней с вами провел и никакой печали не знал. Поеду я, повидаю батюшку с матушкой и назад ворочусь, чтобы уж никогда больше с вами не разлучаться.

— Не покидай нас, любезный наш. Батюшки с матушкой у тебя уже сотни лет в живых нету, да и ты, коли поедешь, боимся, больше уже не воротишься. Оставайся с нами, чуем мы, что ты пропадешь!

Но все мольбы трех сестер да и уговоры коня не могли заглушить в его сердце тоски по родителям, он прямо высох весь от тоски. Ну, напоследок уж конь говорит:

— Коли слушать меня не желаешь, хозяин, знай: что бы с тобой ни случилось, ты сам во всем виноват. Я тебе слово скажу и, коли будешь согласен, назад тебя отвезу.

— Согласен, — с радостью отвечает он, — говори!

— Как только мы приедем во дворец твоего батюшки, ты спешишься, и я назад ворочусь, пусть хоть ты всего на час там задержишься.

— Будь по-твоему, — отвечает Фэт-Фрумос.

Собрались они в дорогу, обнял он сестер, попрощался и поехал, а они остались, вздыхают, слез не могут сдержать. Добрались они до мест, где были владенья Скорпии, — там города стоят, а вместо лесов — поля расстилаются. Спрашивает он то того, то другого про Скорпию и ее дворец, а ему отвечают, что, мол, слыхали от дедов, а те от прадедов байки про эту Скорпию.

— Как же это так? — говорит им Фэт-Фрумос. — Ведь я еще на днях проезжал здесь, — и рассказывает им обо всем.

Люди смеются, думая, что он бредит или сны наяву видит, а он рассердился и дальше поехал, и не заметил, что борода у него и волосы побелели.

Добрались они до владений Ведьмы, он спрашивать стал, как и во владениях Скорпии, и тот же ответ получил. Непонятно ему, как это за несколько дней все места так изменились, и опять в досаде дальше поехал, а борода седая до поясу, и чует он, что ноги у него ослабели, дрожат. И вот приехал Фэт-Фрумос в царство своего батюшки. А там — опять новые люди, новые города, да и старые изменились — узнать нельзя. В конце концов добрался он до дворца, в котором родился. Как только спешился, конь ему руку поцеловал и говорит:

— Прощай, хозяин, я назад ворочусь, откуда приехал. Коли желаешь, садись на меня живее — ив путь.

— Отправляйся с богом, я тоже скоро вернусь.

Копь, как стрела, умчался.

Видит Фэт-Фрумос, что дворец разрушен и бурьяном зарос, и вздыхает, слезы глаза застилают, вспоминает он, как много свету было во дворце и как он в детстве здесь веселился. Обошел он все кругом раза два пли три, осмотрел все напоминавшие о прошлом углы-закоулки, заглянул в конюшню, где коня нашел, спустился в погреб, куда вход был завален обломками.

Смотрит он в ту да в другую сторону, а седая борода уже до колен, веки с трудом поднимает и едва волочит ноги, и ничего не нашел, только сундук кованый. Открыл его, а там нет ничего, поднял крышку ящичка, а оттуда немощный голос ему говорит:

— Добро пожаловать! Припозднился бы ты еще малость, мне бы самой конец!

Смерть, которая вся уж иссохла в ящике и в дугу согнулась, хлоп его ладонью. Он и упал замертво и тут же в прах рассыпался.

А я коня оседлал и вам сказку рассказал.

Записал Петре Испиреску, «Румынские легенды и сказки»

МАЛ-ДА-УДАЛ И ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОКИ

Давным-давно это было, так, давно что и быльем поросло…

Жил-был великий и могучий царь и были у него дворцы с несметными палатами, а вокруг них был прекрасный, искусно ухоженный сад. Такого сада до тех пор не было ни у кого. В глубине сада росла яблоня с золотыми яблоками, однако с тех пор, как она там росла, ни сам царь и никто другой не мог отведать этих золотых яблок: цвела яблоня пышным цветом, завязывались на ней плоды, росли они и спели, но как наступала пора их собирать, кто-то тайком, по-воровски, ночью обирал их все до одного. Велел царь как зеницу ока стеречь яблоню своим лучшим стражникам — отважным воинам, но никто не смог изловить вора-мошенника. И вот пришел к царю его старший сын и говорит ему:

— Батюшка, вырос я в палатах твоего дворца, не единожды гулял в саду твоем и любовался на чудесные плоды яблони, что растет в глубине его, но никогда мне не довелось испробовать ее золотых яблок; пришла пора им созреть и надобно их собрать — дозволь мне самому этой ночью стеречь их, и я даю тебе обет, что изловлю того вора-мошенника, что их обирает.

— Сынок мой любимый, — отвечает ему царь, — столько отважных богатырей охраняло яблоню, и никому из них не удалось изловить вора. Не стану греха таить — уж больно мне желательно увидать на столе моем хотя бы одно яблоко с той яблони, что так дорого мне обошлась, а потому я дозволю тебе ее стеречь, хотя и не особо верую в то, что тебе выпадет удача.

Стал старший царский сын яблоню стеречь, целую неделю стерег: ночью глядит в оба, а днем отсыпается. И вот однажды утречком пришел он опечаленный к отцу и поведал ему, как он бодрствовал до полуночи и как на него вдруг напала такая немочь, что он на ногах не мог держаться, и как он свалился на землю и заснул мертвым сном и не смог пробудиться до тех пор, пока солнце не поднялось в небо на высоту двух копий, а как пробудился — глядит: а яблок-то как и не бывало.

Сильно опечалился царь, услыхав о приключившейся беде. Однако нечего делать — пришлось ему ждать еще целый год, как пришел черед его среднему сыну стеречь яблоню, и тот божился, что изловит грабителя, приносящего ему такое огорчение.

И вот пришла пора яблокам созреть и средний царский сын стал их стеречь, однако и с ним приключилось в точности то же, что и со старшим его братом.

Совсем отчаялся царь и решил было велеть срубить яблоню, тут его младший сын — Мал-да-удал стал слезно просить:

— Столько лет, батюшка, терпел ты огорчения из-за той яблони, дозволь и мне на этот раз попытать счастья.

— Где уж тебе, малому, — молвил царь в ответ, — когда твои старшие братья да и столько молодцев и ратных людей не смогли одолеть ворюгу, а у тебя, еще молоко на губах не обсохло, и подавно не выдюжить. Слыхал, какие небылицы сказывают твои братья? Не иначе как здесь дело нечисто.

— Я не зарекаюсь изловить воров, — отвечает Мал-да-удал, — а все же попыток — не убыток, может, выпадет мне счастье… не руби, батюшка, дерева…

Сменил царь гнев па милость, велел не рубить яблони, погодить еще малость.

Наступила весенняя пора: зацвела яблоня будто бы еще пышней, и яблок ожидалось поболе чем прежде. А царь не нарадуется ее пышному цвету и обилию плодов, только думы, что не полакомится он ее яблоками и на этот раз, печалили его и он жалел уже о том, что не срубил ее вовремя.

А Мал-да-удал все ходил да ходил вокруг да около яблони и мозговал, что к чему. И вот пришла пора золотым яблокам созреть; младший царский сын и говорит отцу:

— Батюшка, настало время и мне стеречь яблоню, пойду-ка, попытаю счастья…

— Ступай, — отвечает ему царь, — только смотри по осрамись, как твои старшие братья…

— Не страшусь я осрамиться, батюшка, — говорит он, — потому как я и младше их и не зарекался изловить воров, а лишь удачи пытаю.

А как стало вечереть, взял он с собой книг, чтоб читать, два колышка да лук со стрелами в колчане. Выбрал он себе местечко под яблоней, вбил в землю колышки: один впереди, а другой — сзади, и уселся меж ними да так, чтоб на случай ежели вздремнет невзначай, наткнется бородой на один из колышков, а ежели станет на спину падать, ударится теменем о другой.

И стал он так караулить ночи напролет. Вот как-то однажды, уже за полночь было, почуял он, как повеяло на него предрассветным ветерком и обдало каким-то чудным ароматом, от которого стали слипаться в дремоте веки, однако наткнувшись на вбитые им колышки, он живо встрепенулся и, стряхнув с себя оторопь, стал еще пуще глядеть за яблоней до самой зари. А как заалела заря в небе, пронесся по саду легкий шорох. Не отводя глаз от яблони, выхватил он стрелу и натянул тетиву; шорох стал сильней и кто-то подошел к яблоне и потянул ее ветви; тогда наш молодец выпустил стрелу, за ней другую, а как выпустил третью — услышал под яблоней чей-то стон и снова воцарилась мертвая тишина. А Мал-да-удал, как рассвело, сорвал с яблони несколько яблок и понес их на золотой тарелочке отцу.

И не было царю большей радости чем видеть на столе своем не отведанные им до сих пор яблоки.

— Ну, а теперь, — молвил Мал-да-удал, — надобно вора искать.

Царь же, в большой радости своей, что держит в руках золотые яблоки, и слышать ничего не желал о ворах. Однако младший царский сын не уступал и, показав отцу на кровавый след па земле от раненого вора, зарекся во что бы то ни стало, хоть из-под земли его добыть и привести его пред чело отцовское. И на другой день сговорился он с братьями вместе отправиться искать и изловить вора. Старшие его братья озлобились на него за его удачу и только и ждали подходящего случая, чтоб от него избавиться, а посему с радостью согласились и стали готовиться в дорогу.

Пошли они по кровавому следу, что остался от вора, шли-шли, пока не вышли в горную теснину, прошли еще немного, и след вывел их прямо к глубокой пропасти. Обошли они вокруг да около: след здесь терялся, дальше пропасти его не было. Смекнули они тогда, что в той пропасти и есть жилье воровское. А как в ту пропасть спуститься? Повелели они подать им ворот да толстые веревки и, как все было готово, спустили их в ту пропасть и порешили, чтоб лез в нее старший из них.

— Как стану я дергать за веревку, так тащите меня наверх, — наказал он братьям.

Так они и сделали. За старшим братом стал спускаться и средний, однако и его вытащили наверх ни с чем, только что спустился он чуток поглубже.

— Настал теперь мой черед лезть в пропасть, — решил Мал-да-удал, смекнув, что братья струсили, — а как дерну я за веревку раз-другой, вы спускайте меня все глубже и глубже, пока конец веревке не придет, а как кончится она, велите стеречь ее и, ежели станет веревка биться о край пропасти, тяните ее наверх.

Стал спускаться в пропасть и младший брат и дергать за веревку, чтоб спускали его все глубже и глубже, пока не заметили братья, что веревка больше не натянута под его тяжестью, а болтается свободно.

Стали тогда братья совет держать да и порешили:

— Подождем, увидим, чем дело кончится, а потом бросим его тут и избавимся от стыда и срама.

А Мал-да-удал тем временем спустился на дно пропасти — глядит он по сторонам и диву дается; все здесь по-иному: и земля, и цветы там да деревья разные, и созданья. Поначалу ему аж не по себе как-то стало, однако он одолел страх свой и оправился дальше и шел, шел, пока не вышел к прекрасному замку. И был тот замок целиком медный.

Огляделся малый, вокруг ни души, некого ему спросить, чей тот замок, кто в нем живет. Не стал он долго раздумывать и пошел прямо к замку. У порога встречает его пригожая девица такой речью:

— Слава всевышнему, привелось мне в этих краях увидеть снова живого человека. Как ты сюда попал, молодец, — спрашивает она его, — в здешнее царство трех братьев-змеев, что выкрали нас, трех сестер — царского» рода из краев, откуда и ты пришел?

Поведал он ей в ответ коротко всю историю с яблоками, как поранил он вора и как кровавый след привел его к пропасти, как он в нее спустился и очутился здесь, и спросил девицу, какие из себя братья-змеи, сильны ли они.

Девица поведала ему о том, что братья-змеи выбрали себе каждый по одной из сестер и хотят вынудить их стать их женами, а они противятся и выискивают разные и всякие отговорки, чтоб змеи выполняли их желания. И те из кожи лезут, чтоб им угодить.

— Правда и то, что сильны они, — добавила она, — однако с божью помощью можно их одолеть. А пока тебе следует схорониться, не дай бог, найдет тебя змей в своем замке, разъярится пуще дикого зверя, не сдобровать тогда тебе. Как раз время настало обедать, и у него повадь а такая: издалека извещать о своем прибытии — швырять свою палицу, и та, ударивши в дверь и в столешницу, сама вешается на крюк в стене.

Не успела она это вымолвить, как послышался свист, удар в дверь, в столешницу: прилетела палица и сама повисла на крюке. А Мал-да-удал сорвал ее с крюка, размахнулся и швырнул ее обратно, да подальше самого змея, и палица на лету задела змея за плечо.

Испугался змей: стоит, глядит, куда палица упала, поднял ее с земли и к дому отправился. А у ворот замка закричал страшным голосом;

— Ага! Ага! Чую я дух нездешний, человечий! — Видит: выходит ему навстречу царский сын, он его и спрашивает: — Какой ветер занес тебя сюда, человече, на верную погибель?

— Пришел я сюда, чтоб изловить того вора, что крал золотые яблоки из батюшкиного сада.

— Так то я с братьями был, — отвечает ему змей, — как изволишь со мной силой потягаться: на палицах биться, саблями сразиться пли врукопашную схватиться?

— Давай врукопашную, так справедливее будет, — решил Мал-да-удал.

Схватились они врукопашную. Бились, бились, пока змей не вогнал молодца в землю по самую щиколотку, а тот изловчился, вогнал змея в землю по самое колено да и отсек ему голову с плеч долой.

Тут девица со слезами на глазах отблагодарила его за свое избавление от змея и стала молить его, чтоб сжалился он и над ее сестрами. Передохнул молодец день-два и отправился по наказу девицы к ее средней сестре, что жила в серебряном замке змея. Как и ее старшая сестра, та встретила его с радостью, однако посоветовала ему схорониться от змея. Молодец не стал хорониться и, как прилетела змеева палица, чтоб повиснуть па крюке, схватил он ее и забросил намного дальше самого змея, так что ударил его прямо по темени. Разъярился тут змей и набросился было, как и его старший брат, на молодца, а тот изловчился и порешил и его.

Девица — средняя сестра — поблагодарила молодца за избавление и стала наказывать ему, как избавить и младшую их сестру от верной гибели.

— Младший из змеев, хотя и сильней своих братьев будет, но с божьей помощью и его одолеть можно, тем паче что и рана от твоей стрел» ему не дает покоя, а посему я лелею надежду на твою удачу.

Целую неделю напролет говорили сестры между собой и не могли наговориться от радости, что избавились от беды. А Мал-да-удал тем временем отдохнул от трудов праведных и отправился искать и третьего змея.

Шел он шел, глядь: перед ним золотой замок младшего змея; постоял наш молодец, пораскинул в уме маленько, однако, собрался с духом л дошел внутрь замка, а там ждала его самая младшая из сестер.

Как завидела она молодца, стала его слезно молить избавить от змея и поведала ему, что тот раной мается, а как выздоровеет, грозится заставить ее стать его женой.

Не успела она это вымолвить, глядь: прилетела змеева палица, ударилась в дверь, в столешницу и — на крюк. Тут Мал-да-удал и спрашивает девицу о силе змея, издалека ли швыряет он свою палицу, а девица поведала ему, что змей швыряет свою палицу за тридевять земель отсюда; тогда изловчился Мал-да-удал и зашвырнул палицу еще дальше, треснув ею змея прямо в грудь.

Разъярился тут змей пуще братьев своих и — домой.

— Кто посмел мои владения топтать и на мой порог ступать?

— Это я! — говорит Мал-да-удал.

— Коли это ты, — отвечает ему змей, — так я исправно накажу тебя за такую неслыханную дерзость. Прийти ты пришел своей волею, только уйти тебе отседова по доброй воле не удастся.

— Ничего, — говорит ему на это молодец, — с божьей помощью найду я и на тебя управу…

И решили они биться в рукопашной схватке.

Бились они что есть мочи

С утренней зари до ночи,

А в полночь разожгли они два костра и опять стали биться; глядь, а над ними черный ворон вьется к каркает.

Увидал его змей да и говорит:

— Эй, ворон-воронище! Принеси-ка мне в когтях жиру и смажь меня, а я тебе взамен дам молодца на растерзание.

— Ворон-воронище! — говорит ему и Мал-да-удал, — коли смажешь тем жиром меня, дам я тебе взамен туши от трех змеев на растерзание.

— Коли б дал господь и выпала б мне такая удача, пае лея б я до отвалу да и в закрома кой-что отложил…

— Я тебе верно говорю, — отвечает ему Мал-да-удал.

Не стал ворон мешкаться, принес в когтях своих жиру и смазал молодца, у того сразу сил прибавилось.

Бьются они бьются, завечерело уже и просит змей царевну, что глядела, как бьются они не на жизнь, а на смерть:

— Распрекрасная моя, дай мне испить водицы, охладиться, и я обещаю тебе назавтра же справить нашу с тобой свадьбу.

— Девица-красавица, — говорит ей и молодец, — дай мне испить водицы и я обещаюсь отвезти тебя домой и там справить с тобой свадьбу.

— Да услышит тебя господь, мой избавитель, и да исполнится воля твоя! — ответила девица и принесла ему воды напиться, а у него сразу силы прибавилось, схватил он змея и кинул оземь так, что вогнал его в землю по самые колена; изловчился тут и змей, поднял молодца над головой и, бросив оземь, вогнал его в землю по пояс; собрался тут наш богатырь с силами, схватил змея в охапку так, что у того косточки затрещали, и швырнул его изо всей мочи о землю, вогнал его в землю по самое горло и отрубил ему голову. А сестры, в радости безмерной, бросились к молодцу и давай его обнимать да целовать, приговаривая:

— Отныне ты нам — братец родной!

И поведали они молодцу тайну о том, что в каждом замке змеевом есть плетка и коли той плеткой хлестнуть на все четыре стороны, то замки обернутся волшебными яблоками. И стали они готовиться в обратный путь.

Шли они шли и подошли к пропасти и стали за веревку дергать. Те, что сторожили наверху, смекнули, что следует наверх тащить. Стали вороты вертеть и вытащили из пропасти старшую из сестер с медным яблоком в руках.

А она, как очутилась наверху, показала письмецо, молодцом ей данное, а в том письмеце он наказывал старшему брату взять ее в жены.

Велика была радость девицы, что опять она в родных краях очутилась.

Забросили братья снова веревку в пропасть и вытащили воротом и среднюю сестру с серебряным яблоком и с письмецом, где Мал-да-удал велел своему среднему брату взять ее в жены.

Вот забросили веревку в пропасть в третий раз и вытащили наверх и младшую сестру, невесту молодца, однако тот не дал ей в руки золотого яблока, а оставил его при себе. Почуял он, что братья задумали с ним недоброе, и решил их испытать. Как кинули в пропасть веревку, чтоб его наверх вытащить, привязал он к ней тяжелый камень, а на него нахлобучил шапку свою; вот братья как увидели его шапку, подумали то их брат младший, отпустили вороты и веревка с камнем упала на дно пропасти, а они порешили: пропал Мал-да-удал и дело с концом!

Забрали они с собой девиц пригожих — отцу показать и подать с притворной скорбью весть о гибели своего младшего брата. И как тот им наказывал, взяли они себе в жены старшую и среднюю из сестер. Только младшая осталась незамужней и думать не желала, чтоб взять себе в мужья кого другого.

А Мал-да-удал, завидев, как с грохотом упал привязанный им к веревке камень, воздал хвалу господу-богу за спасение души своей и стал прикидывать в уме, как бы ему выбраться наверх из пропасти. Сидит он так и горькую думку думает, и вдруг слышит кто-то пищит да так жалобно, что у молодца прямо сердце сжалось. Глянул он вокруг и видит: змея обвила собой дерево и подбирается к гнезду орлиному, а в нем орлята со страху пищат жалобно так да призывно. Выхватил Мал-да-удал меч, бросился на змею и в один миг изрубил ее на мелкие кусочки.

А орлята, как увидели, что он спас их, стали его благодарить и говорят:

— Иди сюда поскорей, храбрый молодец, мы тебя схороним, а не то прилетит наша маменька, и не сдобровать тогда тебе: не дай бог, слопает тебя с радости-то!

Дали они ему своих перьев и он в них укрылся от орлицы.

Прилетела орлица, увидала гору кусков змеиных и спрашивает орлят, кто сотворил такое дело доброе? А те в ответ:

— То добрый молодец из другого царства, а пошел он к восточной стороне.

— Полечу-ка я отблагодарить его!

И ветром полетела в ту сторону, что ей детки указали. Долго ли коротко ли летала она — обратно вернулась:

— Сказывайте правду — куда он ушел? «

— К западной стороне, матушка!

Облетела орлица все четыре стороны той пропасти, вернулась ни с чем и велела орлятам тут же поведать ей правду без утайки. Нечего делать, орлята ей и говорят:

— Коли мы тебе его откроем, матушка, обещаешь, что не тронешь его?

— Обещаю, деточки мои!

Вытащили они его из-под перьев, матери своей показали, а орлица обняла его и с радости чуть было не слопала, тут орлята вовремя подоспели и вызволили его от нее.

— Сказывай, чем я могу отплатить тебе за спасение моих деток от гибели?

— Помоги мне выбраться отсюда, — попросил ее Мал-да-удал.

— Нелегкое это дело, — отвечает ему орлица, — однако я у тебя в большом долгу, а посему согласна я тебя помочь. Только для этого следует тебе приготовить для меня 100 кусков мяса по кило каждый да 100 хлебов.

Исполнил молодец, все, что ему было велено, приготовил и мясо и хлеб. А орлица ему говорит:

— Садись на меня верхом, забери и еду и всякий раз, как поверну я к тебе голову, давай мне по хлебу и куску мяса.

Сказано-сделано. Тронулись они в путь наверх из пропасти. И сколько раз просила прожорливая птица еды, столько раз и кормил ее наш молодец, как было уговорено. А как добрались они было до самого края пропасти, попросила орлица мяса, а то все вышло — нет ни кусочка. Не долго думая, выхватил Мал-да-удал меч из ножен, отрезал от ноги своей немного мякоти и подал орлице.

Выбрались они наверх, глядит орлица, а Мал-да-удал еле на ногах держится, тут она ему и говорит:

— Коли б не услуга твоя, моим детям оказанная, да не данное им обещание — слопала б я тебя, почуяла я мясо, что ты дал мне напоследок, вкуснее прежнего было, однако я его не заглотила, задаром ты его мнедал.

И вытащила она из клюва тот кусок мяса и прилепила его на место, к ноге молодца, поплевала на то место, и мясо прижилось, как ни в чем не бывало. Обнялись они на прощание, поблагодарили друг друга за услугу и разошлись каждый своей дорогой: она — опять в свою пропасть, а молодец — домой, в царство своего батюшки.

По дороге к крепости, где жили его родители с братьями, узнал он от простолюдинов, потому как и он сам был одет в крестьянскую одежду, что братья его женились на сосватанных им царских дочерях, как он сам им велел, и что родители его были очень опечалены вестью о гибели своего младшего сына, и что младшая сестра-царевна ходит в черной одежде, скорбит о нем и поныне и нипочем не желает выходить замуж, хоть и сваталось к ней немало царевичей да королевичей. А теперь будто его братья отыскали ей красавца-жениха и вынуждают ее взять его в мужья, и еще неизвестно, сумеет ли она избавиться и от этого.

Прослышав про все это, немало огорчился Мал-да-удал в душе своей и скрепя сердце вошел в крепость. От того, от другого узнал он будто девица сказала царю, коли тот желает отдать ее за нового принца, пусть тот даст ей в приданое золотую прялку с веретеном, и чтоб та прялка сама пряла. Такую прялку подарил ей и змей и ей она больно уж понравилась. И еще узнал наш молодец, что царь призвал к себе старосту над золотых дел мастерами и велел ему строго-настрого; «Чтоб за три недели сроком была отлита прялка с веретеном из золота, такова воля моей младшей дочери, а не то — не сносить тебе головы» — и бедный мастер вернулся домой в слезах и глубокой печали.

Решил тогда Мал-да-удал наняться к нему в подмастерья и стал у пего работать. Приметил он, что хозяин все сетует на судьбу свою, что не под силу ему царский наказ выполнить, да и говорит ему:

— Вижу я, хозяин, уж больно ты кручинишься, что не в мочь тебе смастерить прялку по царскому наказу; до сроку осталось всего-навсего три денька, дозволь мне ее смастерить.

Разгневался на него мастер и погнал прочь, укоряя ему:

— Столько знатных мастеров не смогли ее смастерить, где уж тебе, прощалыге, с таким делом справиться!

— Коли не сумею я за три денька управиться, — отвечает ему Мал-да-удал, — делай со мной, что твоей душеньке угодно!

Нечего делать, согласился хозяин, отвел ему отдельную каморку, чтоб ему другие не мешали работать, выдал на каждую ночь по суме с орехами и по стакану крепкого вина и стал дожидаться, чем дело кончится.

Все же на душе у золотых дел мастера неспокойно было: из-за дверей каморки доносилось лишь щелканье ореховой скорлупы на наковальне! Однако на третий день Мал-да-удал вышел из своей каморки с готовой прялкой па подносе, вынутой им из золотого яблока змеева, что было при нем. Дал он ту прялку мастеру, чтоб отнес ее царской дочери.

Мастер был рад-радешенек и порешил взамен справить молодцу кой-какую одежку. А когда пополудни пришли к нему царские слуги звать его во дворец, он пошел с ними и отнес золотую прялку, что сама пряла и сучила.

Подивился царь ее красоте да искусной работе и одарил мастера золотых дел двумя кошелями денег.

Как увидела золотую прялку девица, словно каленым железом прожгло ее — узнала она прялку и тотчас смекнула, что Мал-да-удал цел-целехонек и вернулся в родные края. Вот говорит она царю:

— Батюшка, тот умелец, что смастерил прялку, может смастерить и то, чего не смог сам змей по моей воле исполнить…

Позвал царь вдругорядь золотых дел мастера и велел ему отлить из чистого золота наседку с цыплятами. И опять дал ему сроку три педели, а коли не справится — не сносить ему головы!

И на этот раз вернулся мастер домой в слезах и печали; хоть и не желал он признаваться молодцу в своей кручине, однако как тот вызвался помочь ему и на этот раз, согласился, и дело кончилось славно.

А как увидел мастер, что золотая наседка, кудахтая, и золотые цыплята, попискивая, клюют золотые зернышки проса, смекнул, что это дело рук мастера-кудесника.

Взял мастер наседку с цыплятами, отнес ее царю, а тот, налюбовавшись вволю на красоту ее и подивившись искусному ее исполнению, подал дар девице да говорит:

— Ну вот, все твои желания были исполнены. Настала пора тебе готовиться к свадьбе!

— Царь-батюшка, — отвечает ему на это девица, — у того, кто сумел смастерить эти диковинки, должно быть и змеево золотое яблоко; вели золотых дел мастеру привести этого кудесника.

Как услышал мастер про такой царев наказ, кинулся ему в ноги, умоляя простить его за то, что не смеет он его выполнить:

— Сам посуди, государь, смею ли я привести пред твое светлое чело замухрышку-подмастерья неотесанного, без роду, без племени и в крестьянской одеже, недостойного такой чести?

На это царь приказал привести его таким, какой он есть.

Нечего делать. Пошел мастер домой, давай умывать да причесывать молодца, одевать в новые одежки. Взял за руку и повел к царю. А тот велел ему предстать перед дочерью своей.

Как увидела девица молодца, сразу же его признала и, не тая слез радости, поведала царю:

— Батюшка, это тот самый добрый молодец — Мал-да-удал, что вызволил нас из змеева плена.

Бросилась она на колени и стала руки ему целовать. Признал его и царь, хотя немало времени утекло и тот порядком изменился. Обрадовался он и многократно обнял и поцеловал молодца. Однако тот не очень спешил открыться.

После все ж сердце его тронули ласковые расспросы родителей да и царевна на коленях умоляла его признаться, что он их младший сын.

И тогда наконец Мал-да-удал поведал им все, что с ним приключилось, как он выбрался из пропасти, и показал им золотое змеево яблоко.

Сильно разгневался царь и велел позвать своих старших сыновей, а те, как увидали своего младшего брата, насмерть перепугались. Вот царь и спрашивает у молодца, какое им наказание дать. А тот ему в ответ:

— Я их простил, батюшка. А наказание пусть им сам господь сниспошлет: мы выйдем с ними на крыльцо дворца и запустим стрелу к богу, а тот пусть сам рассудит правого и виноватого.

Сказано-сделано. Вышли все три брата на дворцовое крыльцо и выпустили в небо три стрелы, две из них, как падали, угодили старшим братьям прямо в голову и убили их наповал, а стрела младшего упала к его ногам. А как схоронили старших братьев, сыграл свадьбу Мал-да-удал с младшей царевной. И все царство радовалось их счастью и тому, что с божьей помощью младший царский сын вернулся, совершив свои добрые дела. А как состарился царь да помер, Мал-да-удал взошел на трон и правил царством в мире и любви с тех пор и поныне, ежели еще жив.

Рассказана отцом писателя. Впервые была опубликовала в «Румынском крестьянине», № 13 и 14 за 1862 г., затем вышла в сборнике «Народные сказки или сказания», а в третий раз — в 1872 г. в «Румынских легендах и сказках», ч. I.

ГРЕУЧАНУ

Давным-давно это было, так давно, что и быльем поросло…

Жил-был царь по прозванию Красный царь. И был он сильно огорчен, что в его правление какие-то змеи посмели украсть с небес и луну и солнце. И пустил он весть по всему царству, что тому, кто сумеет отобрать у змеев назад солнце и луну, он отдаст в жены свою дочь и полцарства впридачу, а кто вызовется да не сумеет, тому голову с плеч.

Немало храбрецов пыталось довести дело это до успешного конца, уповая на свою силу да смекалку, ан-нет, на деле-то повертелись туда сюда, не ведая, с чего начать и как кончить, потому как не все мухи, что летают, мед творят. А царь тем временем слово свое держал.

И жил в то время в царстве богатырь по имени Греучану. Прослышал и он про царев наказ, подумал-подумал, набрался храбрости да и пошел к царю, полагаясь на свою силушку да на божью помощь, попытать счастья. По дороге повстречались ему двое горемык, которых царские слуги вели на царев суд, чтоб тот казнил их за то, что сбежали с поля брани, где царское войско билось с разными гадами. И были те горемыки такими печальными да несчастными, что наш Греучану не стерпел и бодрил их ласковым да теплым словом, чтоб хоть маленько облегчить их участь, а надо сказать Греучану был великим мастером на слово.

И загадал он по этому случаю про себя думку: «Попытаю-ка я удачи. Коли удастся мне сменить царский гнев на милость и спасти этих несчастных от смертной казни, то возьмусь я и за дело потруднее, а коли нет — здравствовать желаю! Ворочусь откуда пришел. Может, в этом и кроется моя удача, попыток — не убыток!»

Размышляя так вот про себя, шел он да шел и пришел к царским хоромам.

Предстал он пред царем и столько ему поведал, такую искусную до сладкую для царского слуха речь повел, что и сам царь прикинул, что, пожалуй, несправедливо лишать этих бедолаг жизни, а лучше иметь еще двух покорных слуг да прослыть на миру милостливым к народу своему.

Несказанно обрадовались те несчастные горемыки, прослышав про то, что Греучану добился у царя их прощения, стали слезно благодарить его от всей души и зареклись всю жизнь мелится за него богу, чтоб не оставлял его в деяниях своих.

Принял Греучану эту свою удачу за хорошее предзнаменование и, представ вдругорядь перед царем, обратился к нему с такой речью:

— Великий государь, здравствуй долгие дета на светлом престоле царства твоего. Немало храбрецов зарекались вызволить из лап змеиных солнце и луну, украденную ими с небес, и известно мне, что не сносили они голов, потому как не посчастливилось им выполнить твоего наказа. Надумал и я, великий государь, пойти отыскать этих змеев-грабителей, попытать счастья, может, даст бог, и изловим проклятых гадин и накажем их за их пакостное деяние. Однако ж не оставь меня своей милостью помочь.

— Любезный брат Греучану, — отвечал царь, — я ни на йоту не могу изменить своего указа, потому как желаю быть справедливым. Повеление мое — едино для целого царства и скидки не должно быть никому. Видит Греучану — царская воля тверда, а речь его справедлива — и говорит тогда царю веселым голосом:

— Великий государь, будь что будет, пусть и иду я на верпую гибель, не отступлюсь, пока не доведу до конца то, что вызвался сделать по доброй своей воле.

Взял с собой Греучану в долгий и нелегкий путь и своего брата. Шли-шли и пришли к Чудо-кузнецу, с которым Греучану был побратимом. А Чудо-кузнец был не только великим мастером, но и кудесником. У него они остановились на ночлег. Три дня и три ночи Греучану с Чудо-кузнецом просидели безвыходно в доме и совет держали.

Прошло несколько дней, отдохнули они, прикинули, что да как делать, и Греучану с братом тронулся дальше.

А Чудо-кузнец, как ушли они, принялся за работу и выковал голову Греучану из железа, развел огонь в горниле и велел день и ночь держать ту железную голову в пламени.

Тем временем Греучану с братом долгий путь держали и вышли наконец на распутье; здесь решили они остановиться и поживиться, на травке растянувшись, чем бог послал. Настала пора расставаться, обнялись они и, поплакав, как дети, разошлись каждый своей дорогой.

А перед тем как разойтись, взяли они по платку и так договорились: «коли платки будут порваны по краям, то есть еще надежда свидеться, а — коли платки порвутся посередке, то будет означать, что один из них погиб». Потом воткнули они в землю нож и условились: «тот из нас, что вернется первым и найдет нож заржавевшим, пусть не ждет больше другого — это будет означать, что нет того в живых». Так и разошлись они: Греучану — направо, а братец его — налево.

Долгое время проблуждал задаром Греучанов брат и, прийдя на условленное место и найдя нож незаржавевшим, стал дожидаться брата, радуясь солнцу и луне, что снова сияли в небесах на своем месте.

А Греучану шел себе да шел по тропке и привела она его к змееву жилью, к черту на куличках. Как подошел к нему Греучану поближе, кувырнулся трижды через голову и обратился в голубя. Знать, не забыл он наказа Чудо-кузнеца, а как обернулся голубем, взлетел и сел на дерево насупротив змеева жилья.

Вышла из жилья змеева дочка, поглядела вокруг и побежала за матушкой и младшей сестрой, чтоб поглядели и они на диковинку.

А младшая змеева дочка и говорит:

— Матушка да сестрица, неспроста залетела эта красивая птичка к нашему дому. И глаза у нее на птичьи не похожи, а скорей смахивают они на глаза Греучану-золотца. Не миновать нам беды, коли сам господь не смилуется над всем нашим родом.

Знать были они наслышаны про Греучанову храбрость.

Ушли все три змеихи в дом и стали совет держать, что им делать.

А Греучану снова кувырнулся трижды через голову, обернулся мухой, влетел в змеево жилье и, притаившись в трещине потолочной балки, стал слушать, о чем совещалось змеево отродье. Запомнив все, о чем те договорились, выбрался он наружу, отправился к Зеленому Бору п спрятался там под мостом.

Прослышал он про то, что змеи были на охоте в Зеленом Бору и должны были вернуться: один — на закате, другой — к полночи, а третий змей — к утру.

Стал Греучану их дожидаться, слышит — возвращается младший змей; конь его под ним, как ступил на мост, захрапел страшно и отскочил на семь шагов. А змей, натянул поводья да как закричит:

— А, чтоб тебя волки загрызли! Нс страшусь я на этом свете никого, одного Греучану-золотца побаиваюсь, да и того я одним ударом уложу.

Услыхал это Греучану, вышел из-под моста и кричит:

— Выходи, змей-храбрец, желаешь на мечах сразиться иль врукопашную схватиться?

— Давай врукопашную, так справедливее будет.

Подошли они один к другому и схватились врукопашную. Ухватил змей Греучану, бросил оземь и вогнал в землю по колена. Изловчился Греучану, ухватил змея, бросил его наземь, вогнал его в землю по самое горло и отрубил ему голову. Упрятал змееву тушу и коня под мост и прилег отдохнуть.

А в полночь, глядь, едет и старший змеев брат, а под ним конь, как почуял неладное, отскочил назад от моста на семнадцать шагов. Старший змеев брат также прокричал, как и младший, а Греучану то же ему отвечал. Вышел он из-под моста и стал биться и с этим змеем. Собрался змей с силою, схватил Греучану и вогнал его, братцы мои, в землю по пояс. Однако Греучану поспешно вскочил на ноги, изловчился, ухватил змея да бросил его оземь и вогнал его в землю по самое горло, выхватил меч и напрочь отсек ему голову. Упрятал он и эту Змееву тушу и его коня под мост, а сам прилег отдохнуть.

Глядь, под утро пожаловал и сам змей-отец, почерневший от гнева, к мосту приблизился, а конь под ним попятился назад на семьдесят семь шагов. Не на шутку разъярился змей по такому случаю и зарычал страшным голосом:

— А чтоб тебя волки задрали, чего дрожишь? Никого в целом свете я не страшусь, окромя Греучану-золотца, да и того, коли исправно прицелюсь, одной стрелой уложу!

Вышел Греучану из-под моста и говорит змею-отцу:

— А ну выходи змей поганый — силами потягаемся: желаешь — на мечах сразиться, копьями колоться или врукопашную схватиться?

Сошел змей-отец с коня и стали они биться: на мечах бились-бились, пока мечи не сломались, копьями кололись, пока те не переломились; схватились они тогда врукопашную; бились-бились, аж земля под ними дрожала, и ухватил змей-отец Греучану мертвой хваткой, а тот, смекнув, что у змея на уме, поднатужился, набрался сил и вырвался из лап змея, изловчился и схватил змея мертвой хваткой, у того аж кости затрещали.

Бились они не на жизнь а на смерть, издавна такой битвы не видывали. Бились они бились, уж полдень близится, уморились они не на шутку. Глядь, над ними ворон кружит и на их битву поглядывает. Увидал его змей и говорит:

— Ворон-ворон, силен ты и черен, принеси мне в клюве водицы испить, а я тебе взамен отдам богатыря с конем на растерзание.

А Греучану тоже:

— Ворон-ворон, принеси, братец, мне в клюве пресной водицы испить, я тебе взамен отдам три змеевых и три лошадиных туши на растерзание.

Ворон внял его словам и принес Греучану в клюве водицы испить, жажду унять, что его сильно извела-истомила. Приободрился Греучану, набрался сил, поднял змея да хвать его оземь и вогнал его в землю по самое горло, наступил ему на голову да и говорит:

— Сказывай, змей — подлая твоя душа, куда подевал ты солнце л луну, потому как не будет тебе от меня пощады!

Змей и так и сяк вывернуться хочет, несет несуразное, а Греучану ему опять:

— Скажешь иль нет, я их все равно отыщу и верну свету, а тебе спуску от меня не будет — отсеку башку долой!

Ничего делать змею, лелея надежду уцелеть в живых, решил он тайну свою открыть Греучану:

— В Зеленом Бору стоит крепостной дом, в том дому они и заперты, а ключ к нему — мой мизинец с правой лапы.

А Греучану только того и надо было: отсек он, не долго думая, змею голову, отрубил и забрал с собой и змеев мизинец.

Отдал он ворону, как обещался, все три туши и отправился в Зеленый Бор к крепостному дому, отпер дверь змеевым мизинцем, а внутри видит: солнце и луна. Взял он солнце в правую руку, а луну — в левую и в великой радости закинул их в небеса.

Как увидели люди опять в небесах солнце и луну, сильно возрадовались и славили господа-бога, что не оставил он своей милостью Греучану, дал ему силушки одолеть злых недругов рода человеческого.

А он, радешенек, что сослужил славно свою службу, отправился в обратный путь, домой.

Повстречался он со своим братом, что его дожидался на распутьи, как было у них уговорено, купили они себе коней, быстрых как стрелы, и поспешили вернуться к царю с докладом.

Глядь, на пути груша стоит, вся увешанная золотыми плодами. Вот Греучанов брат и говорит ему: нехудо было бы под той грушей отдохнуть и им и коням, полакомиться золотыми грушами, чтоб маленько голод унять. Греучану же, проведавший про змеевы уловки, передохнуть тут согласился, однако ж не велел брату груш рвать, мол, он сам нарвет. Выхватил он меч да как ударит им по грушевым корням! А из них, глянь: брызнула кровь вперемешку с поганой желчью, а с дерева голос послышался:

— Загубил ты меня, Греучану, как загубил и супруга мовo! — и превратилась та груша в груду праха и пепла, а Греучанов брат глядит и диву не надивится — невдомек ему все это.

Отправились они дальше, шли-шли и видят: раскинулся перед ними сад, а в нем полно цветов разных да бабочек и тут же и колодец со студеной водой. Вот Греучанов брат и говорит:

— Давай, братец, отдохнем здесь сами да и кони паши сильно притомились. Страсть как хочется водицы испить да цветочков нарвать…

— Ладно, братец, — отвечает ему Греучану, — отдохнем тут, коли этот сад руками человеческими взращен, а водица из колодца самим господом-богом дана.

И, выхватив свой меч, изрубил в кусочки самый яркий цветок, а потом в сруб да в дно колодца ударил, и сразу вода окрасилась черной кровью, а из стебля цветка та же пакость зловонная потекла. Так в прах превратилась и старшая змеева дочка, та самая, что уготовила этот сад с колодцем, чтоб сгубить Греучану с братом.

Миновали братья и этой беды, оседлали коней и тронулись далее, а кони их летели быстрее ветра. Оглянулись — а за ними гонится драконова змеиха, сама мать змеева, разинула пасть с целую пещеру — хочет Греучану слопать, уж больно он ей насолил: ни мужа, ни дочерей, ни зятьев ей в живых не оставил, а посему была она свирепа и кровожадна.

Как увидел Греучану, что гонится за ними старуха-змеева мать, и говорит своему брату:

— Глянь-ка, братец, не видать ли чего позади нас?

— Как не видать, братец, — отвечает тот, — черная туча за нами вихрем несется…

Подхлестнули они коней и понесли те быстрее ветра и пуще мысли; однако Греучану вдругорядь просит брата оглянуться. Оглянулся тот — видит: багровая туча несется за ними; задали они коням шпор и помчались прямиком к Чудо-кузнецу. Слезли с коней и поспешно схоронились в кузнице. А змеиха-мать уже тут как тут. Коли б поспела ухватить их, тут бы им и конец, ни косточки бы от них не осталось. Но делать нечего — упустила.

Задумала она, однако, хитростью их взять: стала упрашивать Греучану в стене дырку провертеть, на него только глазком поглядеть. Греучану прикинулся согласным и провертел в стене дырку, а Чудо-кузнец тем временем держал наготове голову Греучану из раскаленного железа. Подставила змеиха пасть к дырке — Греучану высосать хотела, а вместо Чудо-кузнец сунул ей в горло голову из каленого железа. А она — хап! проглотила ее и тут же дух испустила. И вся туша ее тотчас в гору железа обратилась. Так избавились они и от этой напасти.

А Чудо-кузнец отпер кузницу, вышли они все втроем на волю и три дня и три ночи кряду пировали и веселились по случаю такой удачи. Особо же рад был Чудо-кузнец: ему целая гора железа досталась. Велел он тогда своим подмастерьям выковать для Греучану коляску да тройку коней и все железные, а как смастерили их, подул на них и они тотчас ожили.

Попрощался Греучану со своим побратимом — Чудо-кузнецом, сел в коляску вместе с братом и поехали они к Красному царю за расплатой.

Ехали они ехали, видят — распутье. Остановились они тут на отдых. А Греучану выпряг одного коня, дал его брату и велел ехать поперед себя к Красному царю, известить его об успешном возвращении, а сам он за ним прибудет вскорости.

Остался он один, едет в коляске не спеша, разлегся, отдыхая; глядь, откуда ни возьмись на его пути хромой черт, что проезжим людям палки в колеса сует да всякие козни строит. Не посмел он с Греучану потягаться в открытую, однако же не смог удержаться, чтоб мал-мальски не насолить ему по своей чертовской злости: вытащил он тайком из осп заднего колеса гвоздь и забросил его подальше. Асам говорит Греучану:

— Эй, браток, глянь-ка, кажись гвоздь у тебя выпал — надо бы его отыскать…

Греучану, заслышав об этом, соскочил с коляски да в попыхах забыл про меч. А черт тут как тут: пока тот гвоздь искал, он меч его ухватил и, кувырк через голову — обернулся каменным утесом на обочине дороги.

А Греучану, отыскав гвоздь, накрепко забил его в колесную ось, вскочил в коляску и продолжал свой путь. Однако ж не заприметил пропажи меча.

Подивитесь теперь, судари мои, дальнейшим приключениям горемычного Греучану: один негодяй — царский советник зарекся продать душу черту, коли тот поможет ему на царской дочке жениться. Сверх того обещал он нечистому отдать и плод этого брака, а потому черт и лез из кожи, чтоб тому угодить. Знал он, бесовское отродье, что Греучану без меча — человек как все люди. Вся его сила в мече была, а без него он как без рук. Вот и выкрал он у него меч и отдал его тому подлецу — царскому советнику.

А тот прямиком к царю просить отдать в жены царевну в расплату за свое доброе деяние. Царь, завидя его меч, поверил, что тот взаправду богатырь, и повелел все к свадьбе готовить. В то время как во дворце все готовились к свадьбе царской дочки с лжегероем, что бахвалился будто вызволил луну и солнце из змеева плена, пришел к царскому двору и Греучанов брат с вестью, что Греучану скоро прибудет. Как прослышал про то наш подлюга — царский советник, кинулся он к царю, уверяя его, что пришелец обманщик и его следует бросить в темницу. Царь его послушал и так и сделал. А приспешник царевый стал торопить со свадьбой, пораскинув в уме, что как обвенчается он с царевной пусть потом хоть тыща Греучанов приходит — дело будет сделано. Однако царю такая спешка пришлась не по душе, и он решил не торопиться со свадьбой дочери.

Долго ли коротко ли — явился ко дворцу и Греучану, царю представился, а тот и не знает, кого же за настоящего героя принимать; и рад бы поверить, что это — Греучану, да тот без меча, а меч его — у царского советника. Тут-то хватился Греучану своего меча — а его и след простыл… И припомнил он, что каменный утес, что при дороге стоял, он приметил уж после того, как отыскал гвоздь, от оси потерянный — видать, здесь дело нечисто!

— Пресветлый государь, — молвил он тогда, — все говорят, что справедлив ты. Будь справедлив и со мною. Долго пришлось тебе ждать, изволь подождать еще самую малость и увидишь ты своими глазами истину.

Царь согласился подождать возвращения Греучану. А тот вскочил в свою железную коляску и помчался во всю мочь, к каменному утесу, к месту, где поганый черт выкрал у него меч.

— Ах ты тварь мерзкая, лиходей паршивый! — закричал он утесу, — отдавай мне меч, а не то горе тебе!

Камень ни гу-гу.

Кувырнулся Греучану трижды через голову и обернулся стальной палицей. И давай, братец мой, колотить утес да так сильно, что земля задрожала. С каждым ударом отлетал от того камня кусок, пока от вершины его ничего не осталось. Взмолился тогда утес, задрожав от страха, не губить его. Однако палица еще пуще колотит камень, била-била, пока не разбила утес вдребезги, остался от него прах один. Порылся Греучану в том прахе и отыскал свой меч, что выкрал у него хитрый черт.

Взял он меч в руки, и, не мешкая, пустился в обратный путь, к царскому двору. Приходит и говорит царю:

— Я готов, великий государь, кому угодно доказать, кто такой Греучану. Прикажи явиться твоему слуге без стыда и совести, что обмануть тебя хотел, мне надобно с ним словом перекинуться.

Позвал царь своего советника. А тот, как завидел мрачное да гневное лицо Греучану, задрожал весь, стал молить о пощаде, поведав царю, как Греучанов меч к нему попал.

Простил его Греучану и у царя прощение ему испросил. Однако царь велел тому советнику навсегда покинуть его царство, а Греучанова брата немедля вызволить из темницы. И велел царь справить по-царски богатую свадьбу Греучану со своей дочкой, и три недели подряд играли ту свадьбу, и все веселились и пировали на ней.

Рассказана солдатом Михаем Константинеску, с бухарестской окраины Делп-Веке в 1876 г. Впервые была опубликована и «Калеидарул Аврора».

ЖАР-ПТИЦА

Давным-давно это было, так давно, что и быльем поросло…

Жил-был благочестивый и добрый царь. И было у него три сына. Много добрых дел сотворил он на благо людей своего царства. Но особой его заслугой было то, что выстроил он монастырь с церковью, слава о которой разнеслась по всему свету. Немало золота, драгоценных камней и всего, что было, по усмотрению мастеров-зодчих, самого красивого и ценного, пошло на ее украшение. Множество мраморных колонн с золотым узором украшало ее изнутри и снаружи. Богатые фрески, серебряные и позолоченные канделябры и подсвечники, кадила из самого дорогого серебра величиной с доброе ведро и дорогостоящие старинные книги были сокровищем этого монастыря. Сколь велика была радость царя при виде красоты церкви, столь же велика была и его скорбь оттого, что не мог закончить ее строительства; купол церкви не держался, рушился.

«Возможно ли такое, — сокрушался царь, — чтоб мне не дано было увидеть законченной эту святую обитель? Уж и казна моя опустела, а церковь так и не построена!»

И издал он по царству указ о том, что любой мастер, коль вызвется церковный купол да башню возвести, получит от него в расплату боярский чин и богатые дары. А кроме того, велел царь во всех церквах служить денно и нощно молебны, чтоб смилостивился к ним господь-бог и ниспослал им славного мастера.

Три ночи подряд снился царю сон, будто ежели кто раздобудет из-за тридевять земель волшебную Жар-птицу и совьет она себе гнездо на церковной крыше, то постройка будет окончена благополучно. Поведал царь об этом сне своим сыновьям, и те стали наперебой просить у него позволения сослужить ему службу. А царь им и говорит:

— Как я погляжу, сыночки мои, все вы готовы служить богову делу, однако ж все разом не можете вы пойти. Пусть поначалу идет старший из вас и, коли не посчастливится ему раздобыть Жар-птицу, за ним пойдет средний, а как придет черед — и младший; а до тех пор, может, господь-бог и одарит нас своей милостью.

Сыновья подчинились, не переча; вот снарядился в путь старший брат. Шел-шел он путь-дорогой дальнею и вышел за Пределы батюшкиного царства. Увидел он раскидистую дубраву и решил там заночевать. Развел он костер, стал ужин себе стряпать, вдруг видит прямо перед ним лис сидит и просит у него, чтоб он собак на цепь посадил и дал бы и ему горбушку хлеба да чарку вина да у огня местечко, погреться. Царский сын не захотел внимать просьбам лиса, спустил на него собак. Тут лис в один миг по особому знаку превратил его в каменную глыбу.

Видит царь — не возвращается старший сын и уступил просьбам среднего отпустить его в путь-дорогу за Жар-птицей. Снарядился тот в дальний путь, забрал с собой одежду и еду и отправился на поиски Жар-птицы. И точно на том же месте приключилось и с ним то же, что и со старшим его братом, потому как и он не внял просьбам лиса, а решил его изловить да шкурку содрать.

Призадумался царь, увидев, что оба его сына не возвращаются ни с Жар-птицей, ни без нее, хотя уж немало времени прошло с тех пор как они ушли. Вот и говорит ему младший сын:

— Батюшка, вижу я, немало времени утекло, как ушли мои братья за Жар-птицей, да так и не вернулись ни с ней, ни без нее, а посему

и попытаю и я счастья. Коли повезет мне исполнить твою волю, принесу я тебе радость, а коли нет — не взыщи: попыток — не убыток!

— Видать братья твои, — отвечает ему царь, — не смогли раздобыть Жар-птицы, и, может, сложили свои головы где-нибудь, коли так долго пи того пи другого их нет обратно. Я стар стал, кто далее поможет мне царством править и, коли помру, кто на трон мой взойдет, ежели не ты, сын мой? Оставайся-ка ты со мной, сыночек, не уходи!

— Государь мой, батюшка, ведь тебе хорошо ведомо, что никогда я не смел ослушаться твоей милости ни на йоту, и коли теперь смею я настаивать в просьбе своей, то потому, что желаю, коли смогу, исполнить твое заветное чаяние, о котором ты долгие годы печешься и дорогой ценой платишь, чтоб в жизнь воплотить.

Долго и упорно упрашивал он царя, и наконец тот отпустил его. Собрался младший царский сын в дорогу: выбрал себе в царской конюшне коня по вкусу, собаку-гончую — в спутники, взял себе провизии на дорогу и отправился.

Долго ли, коротко ди, вернулись домой оба старших царских сына с Жар-птицей и с рабыней-птичницей. Глядя на Жар-птицу, дивились все ее красоте: перья ее переливались тысячью цветов на солнце, а церковная башня уже не кренилась, грозясь упасть, потому как в той башне диковинная птица свила себе гнездо. Одно только было чудно: птица была немой, ни одного звука не вырывалось из ее горла, и все, кто ее видел, диву давались, как это такая гордая и прекрасная птица могла быть безголосой. Даже сам царь, несмотря на радость свою за церковь с ее башней, сожалел, что распрекрасная птица не пела ему своих песен.

А народ вроде бы стал уже забывать про младшего царского сына, столь велика была его радость, что Жар-птица спасла церковь от гибели и помогла ее достроить. Лишь царь в глубине души своей скорбел о младшем сыне, что не привелось и ему порадоваться вместе с отцом и народом всего царства. Вот пришла как-то к нему рабыня-птичница и говорит:

— Великий государь, да святится имя твое, принесла я тебе весть желанную — весь двор собрался вокруг церкви и дивится — не надивится чудесному пению Жар-птицы. Как зашел в церковь сегодня поутру какой-то чабан, залилась Жар-птица чудной песнею, да такой развеселой, что на месте устоять нет сил. Это уже дважды, как входит чабан в святой храм. Как только войдет он — птица поет непрестанно. Как выйдет тот из святой обители — птица тотчас же замолкает.

— Приведите ко мне тотчас того чабана!

— Великий государь, видать, тот чабан не из наших краев, никому он здесь не знаком. А сыновья твои, в народе сказывают, повелели страже изловить его.

— Замолчи! — отвечал ей на это царь. — Не пристало тебе так говорить о сыновьях царских!

И повелел царь своим слугам подкараулить чабана, как тот войдет в церковь, а Жар-птица запоет, чтоб взяли его и привели пред царское чело.

Однако и этого ему показалось мало и решил царь сам отправиться в ближайший церковный праздник в храм, послушать собственными ушами чудесное пение птицы и собственными глазами посмотреть на чабана; и коли б не было царя, лихая битва случилась бы меж его слугами и людьми его сыновей, что желали во что бы то ни стало изловить чабана. Повелел тогда царь привести по доброй воли этого молодца в дворцовые палаты. Видать, дрогнуло сердце царя при виде такого молодого, смиренно-покорного да ладного статью чабана.

Вышел царь из церкви и направился прямо во дворец, словно чуяло его сердце что-то неладное с этим чабаном. Увидел он его и спрашивает:

— А ну-ка сказывай, молодец, откуда ты родом-племенем? Матушка-батюшка есть у тебя? Каким ветром тебя к нам занесло?

— Долгая моя история, светлый царь; есть у меня и матушка и батюшка, есть и братья, а чтоб поведать тебе, откуда я родом и зачем сюда пожаловал — немало времени мне потребуется. Однако ж, коли твое величество желает про то узнать, я повинуюсь и завтра поутру буду к твоим услугам, а сегодня поздновато уже.

— Ладно, добрый молодец, приходи завтра на заре, буду тебя ждать.

На следующий день чабан пришел к царю спозаранок, а тот как узнал, что пришел молодец, тотчас позвал его к себе.

— А ну-ка сказывай, молодец, отчего как только ты вступишь в церковь, Жар-птица поет, а как выйдешь — замолкает?

— Чтоб узнать про это да и про многое другое, светлый царь, надобно поведать тебе всю мою историю…

— Я готов выслушать тебя, сказывай все, что пожелаешь.

И чабан начал свою повесть:

— Есть у меня и отец и братья; ушел я из родительского дома, чтоб исполнить отцовскую волю, принести ему радость. Шел я шел немало дней подряд и вышел на широкую равнину, по которой пролегало много дорог. Там я и решил заночевать. Развел я костер, вытащил свою провизию и хотел было стол приготовить, как вижу — возле меня лис крутится, ума не приложу, откуда он вдруг взялся, словно бы из-под земли вырос; а он мне вдруг и говорит: «Сделай такую милость, дозволь мне погреться у твоего костра, а то промерз я до костей, аж зубы стучат, да подай мне горбушку хлеба да чарку вина — голод да жажду утолить, что меня мучают. А чтоб мог я без опаски сидеть да греться — привяжи свою гончую». «Изволь, — отвечал я лису, — грейся у огня, а вот тебе и еда да фляга моя с вином — ешь и пей вволю!»

Привязал я и собаку и уселись мы вдвоем с лисом возле костра сидим, беседуем. Слово за слово поведал я лису, куда и зачем я иду, и даже попросил его, коли может, пусть надоумит меня как да что следует сделать, чтоб исправно службу сослужить, по доброй воле на себя взятую.

«О том не изволь тревожиться» — говорит мне лис, — завтра поутру пойдем вместе, вот увидишь — пригожусь я тебе!»

Посидели мы так у огня, поужинали вместе по-приятельски побалагурили; попрощался тут лис, пожелал мне доброй ночи и пропал, словно в воду канул. Подивился я про себя, что и не заметил, куда он пропал, силился я силился понять, откуда он взялся и куда подевался, да так и не смог в толк взять. Прилег я и незаметно для себя уснул крепким сном.

А на завтрашний день подивился я диву средь бела дня: стоят передо мной каменные глыбы в образе двух молодцев, двух коней и двух же собак. Поглядел я на них, подивился и тронулись мы с лисом в путь.

Тут лис вдруг кувырнулся трижды через голову и обернулся таким добрым молодцем, что на него любо-дорого глядеть было. По дороге он поведал, мне, что место, где мы заночевали, было его владением, что у него и дети есть и что был он заколдован и обращен в лиса, пока не найдется добрый человек, который сжалился бы над ним, дал бы хлеба да вина и позволил бы погреться у своего костра; и что я — как раз тот самый человек, что избавил его от колдовства, а посему пойдет он за мной повсюду и в беде не бросит и поможет мне в моем деле.

Сильно возрадовался я такому случаю и тронулись мы дальше в путь вместе и шли

и вышли па поляну, где решили заночевать. Мой товарищ поведал мне о том, что назавтра мы войдем в змеево царство — там и надобно искать то, за чем мы отправились. Поутру вошли мы не без опаски в змеево царство, прошли мимо сторожевых башен и вышли к дворцовым палатам. А были они красоты неописанной, вокруг них сады да палисадники, а в них полно разных цветов да деревьев с сочными плодами. Крыши дворца все серебряные и так на солнце сияют, что глазам глядеть больно, стены все расписаны узорами в цветах да ликах разных позолоченных, а в саду фонтаны бьют, высоко вверх воду бросая. Повезло нам: вошли мы туда, когда змеев дома не было. К воротам вышла нам навстречу девица-красавица, распрекрасная, словно из чистого марципана, и сказала, чтоб мы остерегались туда заходить, как змеи вернутся, а сама от радости плачет, глядя на пришельцев с тех краев, откуда ее змеи выкрали.

Справились мы у девицы о том, чего разыскивали; она отвечала нам, что то следует искать во владениях других змеев, сродни тем, в царстве которых мы пребывали.

«Ступайте туда, — наказала она нам, — с божью помощью, чаю я, ждет вас удача, а как станете ворочаться, возьмите и меня с собой».

Научила она нас, как лучше пробраться к змеевым хоромам и как дальше поступить. А я поклялся всем для меня святым и отцовым именем, вызволить ее у змеев, и пошли мы дальше. Сказать по правде, с первого взгляда мне приглянулась та девица.

Подошли мы к владениям других змеев и остановились на ночлег. А как рассвело, двинулись мы в их царство и к полудню подошли к их дворцовым палатам, а были те палаты еще распрекраснее, чем у первых. Как слезли мы с коней, я направился в конюшню, а мой товарищ остался стеречь, как нам наказывала девица.

Кони в конюшне стояли в стойлах. Один конь голову повернул и на меня глядит. Я погладил его по морде, потрепал за ушами, похлопал по холке и надел на него узду. Вскочил на коня и прямо из седла ухватил клетку с Жар-птицей, что на крыльце висела, и был таков!

— Значит, это ты раздобыл Жар-птицу? — подивился царь, — значит, ты и есть мой сын, которого все сочли погибшим?!

— Да, батюшка!

И поцеловал царю руку, попросив, чтоб тот велел привести девицу-птичницу. А как она пришла, молодец и говорит:

— Она и есть та девица, о которой я тебе поведал.

— Быть того не может! — опять подивился царь. — Как же она на птичьем дворе очутилась?

— О том она тебе сама поведает, я того не знаю, и вот, — продолжал он свой рассказ, — как схватил я клетку с птицей и пришпорил коня, взятого из змеевой: конюшни, остальные заржали да застучали копытами так громко, что мороз по коже пробирал. Однако я не испугался. Узнали и змеи про пропажу и кинулись за мной вдогонку, гнались-гнались, пока не наткнулись на моего товарища, что дожидался их у самого рубежа. Коли б не он, изловили б меня змеи и пропала б моя головушка! Верный мой товарищ протянул к ним руку да как гаркнет: «Стой!» — и в тот же миг они остановились как вкопанные и окаменели, словно и не были никогда лютыми змеями. А мой товарищ радостно обнял меня и расцеловал, как увидел какой красоты была Жар-птица. Пробовали змеи и так и этих меня упрашивать, чтоб отдал я им обратно добычу, суля мне за это лупу с неба и горы золота, однако, видя, что я не поддаюсь на уговоры, стали умолять отдать им хотя бы коня. Отдал я им коня и отправились мы с товарищем моим и с добытой Жар-птицей восвояси; а змеево отродье с горькой завистью глядело нам вслед.

Добрались мы до владений других змеев, а там девица уже поджидала нас у ворот. Хлестнул я трижды кнутом и змеевы хоромы разом обернулись яблоком, и девица взяла его с собой. А я обнял ее за тонкий стан, усадил с собой на коня и пустились мы в дальний путь.

Однако змеево отродье учуяло неладное, заметило пропажу да как припустится за нами вдогонку. Что есть духу гонятся за нами, пасти до небес поразинули и так рычат, что кровь в жилах стынет. Я все же но робел, пришпорил коня и мы с моим сотоварищем мчались быстрее ветра, а вороги наши — быстрее мысли. Вот увидел мой верный товарищ, что несдобровать нам, остановился он да на ворогов набросился и разом обратил их в каменные глыбы. Тут только смогли мы благополучно добраться до равнины — лисовых владений, откуда в путь отправились. Передохнули мы здесь, поблагодарили бога, что помог нам исправно свое дело сделать; тут я вспомнил про каменные изваяния, что там стояли, и спросил про них у своего товарища. А он мне в ответ:

«Узнаешь — пожалеешь, а не узнаешь тоже сожалеть станешь!»

«Будь другом, скажи мне!» — упрашиваю я.

«То братья твои, — отвечает он. — Не захотели они, как ты, внять моим мольбам, а напротив, на меня собак натравили, не захотели избавить меня от проклятого колдовства ходить в лисьей шкуре, а посему я их и обратил в камень».

«Смилуйся, прошу тебя, во имя нашей дружбы, что крепко-накрепко нас связала, верни им прежний облик человеческий!»

«Уж больно я дорожу твоей дружбой, а потому исполню волю твою, однако ты горько пожалеешь об этом».

И тут же взмахнул он рукой и камни зашевелились и обернулись снова моими братьями. Простился я со своим товарищем и отправились мы с братьями в обратный путь, домой. Да видать задумали мои братья недоброе. Прошли мы вместе порядочно времени, вот они и говорят:

«Братец, притомились мы да и жара стоит сильная, давай у пруда остановимся, здесь неподалеку, водицы выпьем, остынем чуток».

Как не остановиться? Послушался я их и пошел за ними. Пришли мы к пруду, испил водицы старший мой брат, испил и средний, а как настал мой черед пить и наклонился я к воде, почуял я страшную боль в ногах, оглянулся поглядеть, что с ними — глядь: а братья мои мне ноги отрубили и — наутек! Напрасно кликал я их, чтоб вернулись. Не внемли они моим стенаниям да жалостному зову. Три для и три ночи пролежал я У пруда и верный конь мой, почуя какую опасность или дикого зверя, всякий раз хватал меня зубами за одежду и скакал прочь, обороняясь копытами от злых тварей. На четвертый день повстречался мне слепец, что побирался в тех местах.

«Ты кто такой?» — спросил я у него.

«Несчастный слепой», — отвечал он и поведал мне, как его братья из зависти лишили его света очей, а я тогдаподелился своей бедой: как оставили меня братья безногим калекой. А он мне на это: «Знаешь что, милок? Давай-ка побратаемся. У меня ноги есть, а у тебя — глаза, я тебя буду на закупорках носить, за тебя ходить, а ты за меня — глядеть! Кроме того, известно мне, что в этих краях живет Скорпия, а кровь ее, говорят, от любой хвори лечит».

Согласился я на это и отправились мы вместе. Шли-шли и пришли к жилью Скорпии, только ее не видать, дома нету. Упрятал меня мой слепой спутник за дверью и велел рубить ее мечом, как только войдет, а сам спрятался за печкой. А Скорпия тут как тут — злая-презлая, видно, учуяла старая, что кто-то в ее дом забрался. Как увидел я ее, аж сердце от страха сжалось; влезла она в дверь, а я изловчился, чтоб сподручнее было, и с размаху отсек ей все три головы.

И как смазал я ее теплой кровью свои обрубленные ноги, так они тот час же стали целыми как ни в чем не бывало. Смазал я п глаза своего спутника и он сразу прозрел. Поблагодарили мы господа-бога за помощь и разошлись, каждый своей дорогой.

Только не сразу отправился я к дому родному, а решил наперед послужить чабаном, пусть господь-бог сам рассудит по справедливости, кто прав, а кто виноват. Не сомневался я в своей вере, потому как вижу божья сила кроется в суде справедливом…

— А теперь поведай нам и ты, — велел царь девице, — как ты стала рабой-птичницей?

— Как отрубили старшие сыновья твоей царской милости ноги младшему своему брату и бросили его, забрали они меня с собой насильно и Жар-птицу прихватили. Горькие слезы проливала я, как разлучили они меня с младшим сыном твоей светлости, что был мил сердцу моему, славный добрый молодец — добрый румын по роду-племени. Стали они меня вынуждать быть полюбовницей одному из них, что обещался в жены меня взять, как во дворец вернемся. Однако не смогли они против воли моей заставить им покориться, и решила я лучше стать простой служанкой-птичницей на царском дворе, нежели им полюбовницей, потому как верила я, что господь милостив и не допустит гибели того, кто за правду пострадал, и вот теперь я благодарна всевышнему, что милостью своей не обошел нас, не дал доброму делу забыться.

— А как ты докажешь, что ты и есть та самая девица, а не какая другая?

— Яблочко это кого угодно сможет уверить, кто я есть. Не знали про то твои старшие сыновья, а нс то бы отняли его у меня, и тогда б уж не видать мне своего суженого во век.

Вышел тут вперед добрый молодец и трижды щелкнул кнутом по яблоку, и тотчас же перед ними выросли роскошные хоромы, каких до того не было во всем царстве. Сильно подивился царь и велел на радостях отпраздновать счастливое возвращение своего младшего сына. А тот говорит:

— Батюшка, прежде чем отблагодарить всевышнего за мое благополучное возвращение, вели нам всем — трем твоим сыновьям явиться пред ним, чтоб он нас рассудил. — Царь не стал перечить, велел своим старшим сыновьям явиться. Пришли те и упали пред младшим своим братом на колени, моля о прощении. А он им говорит:

— Коли бог вас простит, будет вам прощение и от меня.

Нечего делать, пошли они все втроем к церкви, взяли в руки по рогатке и запустили в небо по камню. Камни, брошенные старшими братьями, свалились им прямо на головы да с такой силой, что убили их наповал. А камень, брошенный их младшим братом, упал, не задев, к его ногам.

Собрался тут народ подивиться на такой правый божий суд, а царь велел сыграть свадьбу своего сына с девицей-птичницей; сошел он с трона своего и посадил на царство сына. Коли тот жив, то и по сей день царствует.

И я в том царстве побывал, что видал и что слыхал, вам про то я рассказал…

«Записана с рассказа одного солдата из села Бульбуката Влашского уезда в 1868 году и передана мне моим братом Г. Испиреску».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Писатель родился в 1830 г. в бухарестской окраине Пескария Веке. Его родители — Георге и Елена — были замечательными сказителями, и этот талант унаследовал и их сын. Петре, по настоянию матери, был отдан учиться грамоте у церковных дьячков, но из-за тяжелых материальных условий был вынужден зарабатывать себе на хлеб уже с 12-тилетнего возраста; он работал подмастерьем в типографии 3. Каркалеки, где, овладев типографским ремеслом, со временем сам становится патроном и затем руководит рядом типографий: «Национальной», «Государственной типографией» и «Типографией Румынской Академии». Работая в типографии, он знакомится с плеядой выдающихся мастеров слова того времени и пользуется их благосклонным вниманием и признанием. Советы и поддержка таких литераторов, как А.И. Одобеску, Б. П. Урбан-Ярник и др., а также его собственная страсть к чтению, помогли Петре Испиреску стать отличным знатоком румынской литературы и отечественного народного творчества. Он самостоятельно выучил французский язык и перевел «Руины Пальмиры» Вольнея; этот перевод сохранился в рукописи. Признание писателя принес ему выход в свет в 1872 г. сборника «Легенды и сказки румын. Загадки и поговорки» (II том вышел в 1876 г.), затем вышли: «Народные побасенки и сказки», тт. I—II (1873—1874 гг.), «Жизнь н деяния Михая Храброго» (1876 г.), «Румынские и французские сказки», теоретический труд (1877 г.), «Народные пословицы», I (1882—1883 гг.), «Сказки, побасенки и шутки» (1883 г.) и др. Петре Испиреску сотрудничал в различных редакциях печатных изданий, таких, как «Траянова колонна», «Семья», «Литературный журнал», «Журнал по истории, археологии и филологии», «Трибуна». Скромное существование, тяжкие условия типографской работы, бессонные почи, проведенные за чтением и в творческом горении, постоянные заботы о содержании своей многочисленной семьи сильно подорвали его здоровье, и в 1887 году, в возрасте 57 лет Петре Испиреску преждевременно уходит из жизни.

(обратно)

Оглавление

Петре Испиреску ЖАР-ПТИЦА

  МОЛОДОСТЬ ВЕЧНАЯ, ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ

  МАЛ-ДА-УДАЛ И ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОКИ

  ГРЕУЧАНУ

  ЖАР-ПТИЦА

*** Примечания ***