Обширный заговор [Джеффри Тубин] (fb2) читать онлайн

Обширный заговор

Настоящая история секс-скандала, жертвой которого чуть не стал президент США

Джеффри Тубин

Действующие лица

КЛЮЧЕВЫЕ ИГРОКИ

Уильям (Билл) Джефферсон Клинтон, президент Соединённых Штатов

Хиллари Родэм Клинтон, первая леди Соединённых Штатов

Пола Корбин Джонс, истица по гражданскому иску против президента Клинтона

Моника Левински, стажёрка и сотрудница Белого дома, июль 1995-апрель 1996; сотрудница Пентагона, апрель 1996-январь 1998

Линда Трипп, коллега и доверенное лицо Моники Левински в Пентагоне; бывшая сотрудница Белого дома

Люсианн Голдберг, литературный агент Линды Трипп

Майкл Исикофф, журналист "Вашингтон Пост" и Newsweek

АДВОКАТЫ ПОЛЫ ДЖОНС (в порядке появления)

Дэниел М. Трейлор

Гилберт Дэвис

Джозеф Каммарата

Джон Уайтхед, Институт Резерфорда

Донован Кэмпбелл, Джеймс Фишер и Дэвид Пайк из "Rader, Campbell, Fisher & Pyke"

“ЭЛЬФЫ" (консультанты юридической группы Джонс)

Джордж Конвей

Энн Коултер

Ричард Портер

Джером Маркус

ДРУГИЕ СТОРОННИКИ ПОЛЫ ДЖОНС

Клифф Джексон, активист из Арканзаса, выступающий против Клинтона

Питер У. Смит, финансист из Чикаго, выступающий против Клинтона

Дэвид Брок, журналист, American Spectator

Рэндалл Терри, основатель Operation Rescue

Патрик Махони, священнослужитель, директор "Коалиции защиты христиан"

Синди Хейз, организатор сбора средств

Сьюзан Карпентер-Макмиллан, активистка по борьбе с абортами

Рик и Беверли Ламберт, частные детективы

ДРУЗЬЯ И ЗНАКОМЫЕ ПОЛЫ ДЖОНС

Стивен Джонс, муж

Дебра Баллентайн, подруга

Памела Блэкард, подруга и коллега

Деннис Киркланд, вроде как бывший бойфренд

ПОЛИЦЕЙСКИЕ ШТАТА АРКАНЗАС

Ларри Паттерсон

Роджер Перри

Ронни Андерсон

Дэнни Фергюсон

Л. Д. Браун

АДВОКАТЫ МОНИКИ ЛЕВИНСКИ (в порядке появления)

Фрэнсис Картер

Уильям Гинзбург

Натаниэль Х. Спейтс III

Платон Качерис

Джейкоб Стейн

Сидни Хоффманн

СЕМЬЯ МОНИКИ ЛЕВИНСКИ

Бернард Левински, отец

Марсия Льюис, мать

Р. Питер Страус, жених Марсии Льюис

АДВОКАТЫ ПРЕЗИДЕНТА Клинтона

Юрисконсульты Белого дома

Бернард Нуссбаум, советник президента

Чарльз Ф. К. Рафф, советник президента

Брюс Линдси, заместитель советника президента

Шерил Миллс, заместитель советника президента

Джейн Шербурн, специальный советник президента

Лэнни Дэвис, специальный советник президента

Лэнни Брейер, специальный советник президента

Грегори Крейг, специальный советник президента

Личные адвокаты

Роберт С. Беннетт, Митчелл Эттингер и Эми Сабрин из "Skadden, Arps, Slate, Meagher & Flom"

Дэвид Кендалл и Николь Селигман из "Williams & Connolly"

ДРУЗЬЯ И ЗНАКОМЫЕ БИЛЛА И ХИЛЛАРИ КЛИНТОН

Джим и Сьюзан Макдугал, инвесторы Уайтуотер

Дэвид Хейл, бывший судья и бизнесмен

Линда Бладворт-Томасон, сценарист и продюсер

Гарри Томасон, режиссёр и продюсер

Дик Моррис, политический советник

Джеймс Карвилл, политический советник

Микки Кантор, бывший торговый представитель и секретарь департамента торговли

Марк Пенн, социолог из "Penn, Schoen & Berland"

Кэтлин Уилли, волонтёр Белого дома и обвинитель в сексуальных домогательствах

Джули Хайатт Стил, бывшая подруга Кэтлин Уилли

Сотрудники Белого Дома

Бетти Карри, личный секретарь президента

Нэнси Хернрайх, директор по операциям Овального кабинета

Джордж Стефанопулос, старший советник президента по политике и стратегиям

Рам Эмануэль, старший советник президента по политике и стратегиям

Сидни Блюменталь, помощник президента

Пол Бегала, советник президента

Баяни Нелвис, стюард ВМФ

Глен Мейс, стюард ВМФ

Льюис Фокс, офицер Секретной службы

Джон Маскетт, офицер Секретной службы

НЕЗАВИСИМЫЕ ЮРИСТЫ

Кеннет Старр, независимый юрист

Выбранные другие юристы (в приблизительном порядке появления в офисе Старра)

Марк Туохи III

Роджер Адельман

Джон Бейтс

У. Хикман Юинг-младший

Джеки Беннетт

Роберт Биттман

Лерой Джан

Рэй Джан

Брэдли Лерман

Бретт Кавано

Сэмюэл Дэш

Эми Сент-Ив

Соломон Визенберг

Пол Розенцвейг

Брюс Удолф

Мэри Энн Вирт

Майкл Эммик

Карин Иммергут

ДРУГИЕ АДВОКАТЫ

Кирби Бер, адвокат Линды Трипп

Джеймс Муди, адвокат Линды Трипп

Уильям Бристоу, адвокат Дэнни Фергюсона

Билли Мартин, адвокат Марсии Льюис

СУДЬИ

Сьюзан Уэббер Райт, окружной судья США, председательствующая в деле Джонс против Клинтона

Норма Холлоуэй Джонсон, главный судья окружного суда по округу Колумбия

Уильям Х. Ренквист, верховный судья Соединённых Штатов

СУДЕБНЫЙ КОМИТЕТ ПАЛАТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ (избранные члены)

Республиканцы (в порядке старшинства)

Генри Дж. Хайд, председатель

Билл Макколлам

Джордж У. Гекас

Боб Инглис

Эд Брайант

Боб Барр

Джеймс Э. Роган

Линдси О. Грэм

Демократы

Джон Коньерс-младший, высокопоставленный член

Барни Фрэнк

Чарльз Э. Шумер

Говард Л. Берман

Рик Баучер

Джерролд Надлер

Максин Уотерс

Республиканский штаб

Томас Э. Муни-старший, главный юрисконсульт и руководитель аппарата

Дэвид П. Шипперс, главный юрисконсульт по расследованию

Демократический штаб

Джулиан Эпштейн, главный юрисконсульт и руководитель аппарата меньшинства в Конгрессе

Эбб Д. Лоуэлл, главный юрисконсульт от меньшинства в Конгрессе

Джим Джордан, представитель меньшинства в Конгрессе

СЕНАТ СОЕДИНЁННЫХ ШТАТОВ

Трент Лотт, лидер большинства

Том Дэшл, лидер меньшинства

Хронология

8 мая 1991: Пола Корбин и губернатор Билл Клинтон встречаются на конференции в отеле «Эксельсиор» в Литл-Роке.

3 ноября 1992: Билл Клинтон побеждает на президентских выборах.

29 ноября 1993: президент Клинтон встречается с Кэтлин Уилли, своей знакомой и соискательницей работы в Белом доме, и предположительно домогается её.

18 декабря 1993: журнал American Spectator публикует статью Дэвида Брока “Его изменчивое сердце", в которой излагается версия встречи Клинтона с женщиной, названной “Полой".

20 января 1994: генеральный прокурор Джанет Рино назначает Роберта Фиске главой расследования дела Уайтуотер.

11 февраля 1994: на пресс-конференции в Вашингтоне, округ Колумбия, Пола Корбин Джонс обвиняет президента Клинтона в сексуальных домогательствах. Активист, выступающий против Клинтона, Клифф Джексон знакомит Джонс с Майклом Исикоффом из "Вашингтон Пост".

3 мая 1994: Белый дом объявляет, что президент Клинтон нанял Роберта Беннета представлять его интересы в деле Джонс.

4 мая 1994: "Вашингтон Пост" публикует статью Майкла Исикоффа (и других) об обвинениях Полы Джонс.

6 мая 1994: адвокаты Полы Джонс подают иск против президента Клинтона.

30 июня 1994: президент Клинтон вновь вводит в действие старый закон о независимых юристах.

5 августа 1994: Особый отдел Апелляционного суда США заменил Фиске Кеннетом Старром в качестве независимого юриста, расследующего дело Уайтуотер.

Июль 1995: Моника Левински начинает работать стажёром в Белом доме.

15 ноября 1995: Моника Левински и президент Клинтон впервые вступают в половую связь в его кабинете в Белом доме.

4 января 1996: помощница Белого дома Кэролин Хубер находит копии счётов Хиллари Родэм Клинтон из юридической фирмы «Rose», которая была вызвана в суд более года назад.

18 января 1996: Хиллари Клинтон вызвали повесткой в большое жюри Кеннета Старра.

26 января 1996: Хиллари Клинтон даёт показания перед большим жюри присяжных.

5 апреля 1996: Монике Левински сообщают о переводе из Белого дома в Пентагон. Там она знакомится с Линдой Трипп.

28 мая 1996: Джим и Сьюзан Макдугал и губернатор Джим Гай Такер признаны виновными по делу Уайтуотер.

24 июня 1996: Верховный суд принимает решение по делу "Джонс против Клинтона" и соглашается решить, можно ли предъявить иск президенту Клинтону во время его пребывания в должности.

1 августа 1996: суд присяжных Арканзаса не смог вынести обвинительный приговор двум банкирам, обвиняемым Старром в уголовных преступлениях в связи с губернаторской кампанией Билла Клинтона 1990 года.

5 ноября 1996: Билл Клинтон избирается президентом на второй срок.

17 февраля 1997: Кеннет Старр объявляет о планах уйти с поста независимого юриста и занять должность декана в Университете Пеппердайн. Позже на той же неделе Старр соглашается продолжить свою работу в качестве прокурора.

28 февраля 1997: во время свидания с президентом Клинтоном Моника Левински пачкает платье его спермой.

24 марта 1997: Майкл Исикофф встречается с Линдой Трипп.

29 марта 1997: у Моники Левински и президента Клинтона последнее свидание.

24 мая 1997: президент Клинтон говорит Монике Левински, что они больше не могут продолжать отношения. Левински называет это событие “Днём Д" или “Днём, когда меня бросили".

27 мая 1997: Верховный суд отклоняет ходатайство президента Клинтона об иммунитете от гражданских исков во время пребывания у власти. Дело "Джонс против Клинтона" продолжается.

3 августа 1997: в Newsweek Исикофф публикует статью, раскрывающую обвинения Кэтлин Уилли.

3 ноября 1997: Моника Левински получает предложение о работе от канцелярии посла Соединённых Штатов при Организации Объединённых Наций.

5 ноября 1997: Моника Левински впервые встречается с Верноном Джорданом.

5 декабря 1997: адвокаты Джонс отправили список свидетелей по её делу адвокатам президента Клинтона по факсу. Список включает имя Моники Левински.

6 декабря 1997: на встрече с адвокатами президент Клинтон отрицает наличие сексуальных отношений с Моникой Левински.

11 декабря 1997: Моника Левински и Вернон Джордан обсуждают её поиски работы за обедом. Позже в тот же день судья Райт постановляет, что адвокаты Джонс имеют право спросить у президента Клинтона, с кем у него был секс по обоюдному согласию.

17 декабря 1997: президент Клинтон звонит Монике Левински и сообщает, что её имя внесено в список свидетелей по делу Джонс. Они обсуждают, что будут говорить о своих отношениях.

19 декабря 1997: Моника Левински получает повестку от адвокатов Полы Джонс.

22 декабря 1997: Моника Левински встречается с адвокатом Фрэнсисом Картером.

28 декабря 1997: Бетти Карри едет в квартиру Моники Левински, чтобы забрать подарки, подаренные Монике президентом Клинтоном. Карри относит их домой и прячет у себя под кроватью.

5 января 1998: Моника Левински отклоняет предложение о работе в ООН.

7 января 1998: Моника Левински подписывает письменные показания под присягой, подготовленные Фрэнсисом Картером, в которых отрицает сексуальные отношения с президентом Клинтоном.

9 января 1998: Моника Левински получает и принимает неофициальное предложение о работе от Revlon. Предложение оформляется официально 4 дня спустя.

12 января 1998: Линда Трипп связывается с Офисом независимого юриста и раскрывает свою информацию об отношениях Моники Левински с президентом Клинтоном. Кроме того, на секретном слушании в Арканзасе судья Сьюзан Уэббер Райт призывает обе стороны урегулировать дело Джонс в досудебном порядке.

13 января 1998: Линда Трипп приносит записывающее устройство и записывает разговоры во время своего обеда с Моникой Левински в отеле "Ритц-Карлтон".

14 января 1998: Моника Левински даёт Линде Трипп письменные рекомендации (“тезисы для обсуждения") о том, как давать письменные показания под присягой по делу Полы Джонс.

16 января 1998: Особый отдел предоставляет Кеннету Старру полномочия расследовать, подкупали ли Монику Левински или других лиц к лжесвидетельству или препятствовали правосудию. Линда Трипп договаривается встретиться с Левински в отеле "Ритц-Карлтон". Там Левински отводят в гостиничный номер и допрашивают прокуроры из Офиса независимого юриста.

17 января 1998: в видеозаписи показаний по делу Джонс президент Клинтон отрицает сексуальные отношения с Моникой Левински.

18 января 1998: в Drudge Report публикуется статья, в которой утверждается о сексуальных отношениях между президентом и "стажёркой". Президент Клинтон встречается с Бетти Карри, чтобы обсудить свои контакты с Левински. В течение следующего дня Карри предпринимает неоднократные попытки связаться с Левински.

21 января 1998: рано утром "Вашингтон Пост" и ABC News сообщают о расследовании Старром предполагаемого дела, включая опровержение со стороны Белого дома. В середине дня президент Клинтон опровергает заявления Левински в интервью Джиму Лереру и другим.

26 января 1998: выступая в Белом доме, президент Клинтон отрицает наличие “сексуальных отношений с этой женщиной, мисс Левински".

27 января 1998: в программе NBC "Сегодня" Хиллари Клинтон разоблачает "обширный правый заговор". Позже президент Клинтон произносит доклад "О положении в стране".

4 февраля 1998: Кеннет Старр отклоняет предложенное соглашение, предоставляющее Монике Левински иммунитет от судебного преследования в обмен на её сотрудничество.

1 апреля 1998: судья окружного суда США Сьюзан Уэббер Райт удовлетворяет ходатайство президента Клинтона о вынесении решения в упрощённом порядке по делу "Джонс против Клинтона", закрывая дело. Адвокаты Джонс объявляют о планах подать апелляцию.

17 июля 1998: независимый юрист Кеннет Старр направляет повестку президенту Клинтону для дачи показаний перед большим жюри присяжных.

27 июля 1998: в обмен на обещание иммунитета от судебного преследования Моника Левински встречается с прокурорами в Нью-Йорке и рассказывает о своих отношениях с президентом Клинтоном.

28 июля 1998: Моника Левински даёт Офису независимых юристов своё платье, испачканное спермой.

6 августа 1998: Моника Левински даёт показания перед большим жюри. Президент Клинтон появляется в сине-золотом галстуке от Zegna.

17 августа 1998: в показаниях перед большим жюри президент Клинтон признает интимный контакт с Моникой Левински. Позже он признается в этом в телеобращении.

9 сентября 1998: Кеннет Старр представляет свой доклад Конгрессу.

11 сентября 1998: Палата представителей голосует 363/63 за публикацию доклада Старра.

21 сентября 1998: обнародована видеозапись показаний президента Клинтона большому жюри присяжных.

8 октября 1998: Палата представителей голосует 258/176 за расследование импичмента.

3 ноября 1998: республиканцы теряют 5 мест в Палате представителей на промежуточных выборах в Конгресс.

13 ноября 1998: президент Клинтон соглашается заплатить 850 тыс. долларов для урегулирования дела "Джонс против Клинтона".

19 ноября 1998: Кеннет Старр даёт показания перед Судебным комитетом Палаты представителей.

11 декабря 1998: судебный комитет Палаты представителей одобрил 4 пункта импичмента президенту Клинтону.

16 декабря 1998: президент Клинтон отдаёт приказ нанести воздушные удары по Ираку за нарушение им соглашений о поставках оружия.

19 декабря 1998: Палата представителей голосует за импичмент президенту Клинтону, принимая 2 из предложенных 4 пунктов импичмента. Назначенный спикер Палаты представителей Роберт Ливингстон объявляет о своей отставке.

7 января 1999: процесс по импичменту в Сенате официально открывает главный судья Уильям Х. Ренквист.

14-16 января 1999: руководители Палаты представителей представляют дело против президента Клинтона.

22 января 1999: сенатор Роберт Берд объявляет о плане добиться снятия обвинений с президента Клинтона. 5 дней спустя его ходатайство отклонено по результату голосования 56/44.

12 февраля 1999: Сенат голосует за оправдание президента Клинтона по обоим пунктам импичмента.

ПРОЛОГ. “Алло, это Дэнни"

— Алло, это Дэнни.

Так владелец и единственный сотрудник компании приветствовал каждого, кто обращался в адвокатскую контору Дэниела М. Трейлора. Там не было ни секретарши, ни других юристов, и, формально говоря, вообще никакой юридической конторы. Трейлор работал в переоборудованной двухкомнатной квартире в обшарпанном многоквартирном доме на непривлекательном углу центра Литл-Рока, штат Арканзас. Вместо стёкол во многих оконных рамах, выходящих во двор, стояли фанерные листы, а несколько предметов садовой мебели заржавели на увядшей траве у двери. Магазин “Подержанные машины" через дорогу уже много лет не работал, но вывеска и несколько потрёпанных остовов сохранились.

— Алло, это Дэнни.

Именно так Трейлор ответил на телефонный звонок 13 января 1994 года, в свой 38-ой день рождения, и услышал голос старой подруги и клиентки. Несколькими годами ранее Трейлор и Дебра Баллентайн вместе работали в компании по утилизации опасных отходов ENSCO. Она была секретаршей, а он штатным юристом, и Трейлор занимался разводом Баллентайн. Он был единственным юристом, которого она знала. Она звонила по просьбе подруги.

— Ты читал эту статью в American Spectator? — спросила Баллентайн.

До недавнего времени мало кто в Арканзасе даже слышал об этом журнале. В то время его тираж составлял около 200 тыс. экземпляров, но лишь горстка экземпляров консервативного ежемесячника когда-либо выходила за пределы крупных городов страны. Однако в декабре 1993 года Spectator опубликовал статью Дэвида Брока под названием “Его изменчивое сердце", и на момент звонка Баллентайн эту статью в Литл-Роке по-прежнему обсуждали. По случайному совпадению, за несколько дней до звонка Баллентайн друг в Буффало отправил Трейлору копию по факсу.

“Сердце", о котором шла речь, принадлежало Биллу Клинтону, который на момент публикации статьи уже менее года был президентом Соединённых Штатов. До этого он 12 лет занимал пост губернатора Арканзаса, и во время долгого пребывания на этом посту его личная жизнь служила нескончаемой пищей для местных сплетён. Ходили слухи о романах и любовницах, но средства массовой информации штата никогда не следили за ними. По большей части местные газеты и телевизионные станции придерживались неофициальных журналистских соглашений, которые ограничивали их освещение общественной жизнью Клинтона. Но, как было показано в статье Spectator, правила изменились.

Большая часть статьи в 12 тыс. слов была посвящена интервью с двумя полицейскими штата Арканзас, Ларри Паттерсоном и Роджером Перри, которые служили в охране Клинтона. “На протяжении многих лет, — писал Брок, — полицейские видели Билла Клинтона в компрометирующих ситуациях с десятками женщин". Эта статья привлекла внимание Дебби Баллентайн — и её неназванной подруги. Брок писал: “Один из полицейских рассказал о том, как Клинтон пялился на женщину на приёме в центре Литл-Рока. По словам полицейского,… Клинтон попросил его подойти к той женщине, которую полицейский помнил только как Полу, сообщить ей, что губернатор считает её привлекательной, и проводить в гостиничный номер, где её будет ждать Клинтон… В этот конкретный вечер, после её встречи с Клинтоном, которая длилась не более часа, поскольку полицейский стоял рядом в холле, Пола сказала ему, по словам полицейского, что готова стать постоянной девушкой Клинтона, если он того пожелает".

Трейлор вспомнил этот отрывок из статьи после того, как Баллентайн напомнила ему.

— Эта девушка — моя подруга, Пола Джонс, — объяснила Баллентайн, — и она просто плачет навзрыд из-за того, что о ней написали. Пола говорит, что собирается разыскать этого Дэвида Брока и высказать ему всё, что она о нем думает. Но я сказала, что ей лучше обратиться к адвокату.

— Ты права, — сказал Трейлор Дебре своим мягким южноамериканским акцентом.

— Ты не мог бы поговорить с ней? — спросила она.

Баллентайн подумала, что на журналиста можно будет подать в суд. "Дэнни Трейлор занимался моим разводом, — думала Баллентайн, — так почему бы ему не заняться президентом Соединённых Штатов?"

— Просто скажи ей, чтобы позвонила мне, — ответил Трейлор, — и я посмотрю, что тут можно сделать.

* * *

Этот короткий телефонный разговор привёл (косвенно, невероятно, но неумолимо) к первому в истории Соединённых Штатов импичменту избранного президента. Через 5 лет и 1 месяц после звонка Баллентайн события, которые она привела в движение, завершились голосованием в Сенате, которое не дотянуло до двух третей голосов, необходимых для отстранения Билла Клинтона от должности. Если бы Пола Джонс выбрала любой из сотни других путей: если бы она позвонила Броку напрямую, или обратилась к другому адвокату, или подала в суд на журнал, а не на президента, или если бы она вообще ничего не предприняла, — необычная глава в американской истории могла бы развернуться совсем по-другому или не разворачиваться вовсе. Но вместо этого Пола позвонила Дебби, которая позвонила Дэнни. Проще говоря, корни этой истории легко проследить.

Но, конечно, реальные истоки этого эпохального кризиса более сложны. Самое известное объяснение едва не состоявшегося падения президента дала его жена. В программе NBC "Сегодня" 27 января 1998 года — всего через несколько дней после того, как появились новости об отношениях мужа с бывшей стажёркой Белого дома Моникой Левински — Хиллари Родэм Клинтон приписала трудности президента “обширному правому заговору", который преследовал их обоих в течение многих лет. Множество свидетельств подтверждает эту точку зрения; политические враги президента тратили много сил, чтобы его свергнуть. В то же время, однако, в объяснении первой леди игнорируется весьма значительная вина самого президента. И всё же, оглядываясь назад, кажется, что за делами Джонс и Левински действительно стоял огромный заговор — просто не тот, который имела в виду миссис Клинтон.

В годы, прошедшие после Второй мировой войны, в правовой системе существовал заговор с целью захвата власти над политической системой Соединённых Штатов. Описывая свои путешествия по Америке в 1830-е годы, Алексис де Токвиль сделал знаменитое наблюдение: “Едва ли в Соединённых Штатах возникнет какой-либо политический вопрос, который рано или поздно не будет разрешён в судебном порядке". На самом деле наблюдение Токвиля начало сбываться только столетие спустя. Процесс был запущен вскоре после войны, когда Тергуд Маршалл и небольшая группа юристов из Фонда правовой защиты и образования NAACP^[1] предприняли первую продолжительную и успешную попытку использовать суды для достижения политических перемен. Их цели были просты. Поскольку большинству афроамериканцев было трудно, если не невозможно, зарегистрироваться для голосования, у них не было доступа к политической системе; судебная система была их единственной надеждой на прекращение узаконенной сегрегации.

Экстраординарный успех Маршалла имел непредвиденные последствия. Судебные дела стали центральной частью любой организованной политической деятельности — даже для тех групп, которые могли бы использовать избирательный бюллетень вместо повестки в суд. Как быстро обнаружили активисты, судебные процессы имели много преимуществ перед традиционной политикой. Для них требовалось всего несколько человек, и они продвигались быстро, по крайней мере, по сравнению с выборами, проводимыми раз в 2 или 4 года. Судебные иски позволили борцам за гражданские права, феминисткам, защитникам окружающей среды и другим левым активистам срезать путь. Им не нужно было выполнять дорогостоящую и трудоёмкую работу по убеждению масс поддержать их взгляды; вместо этого они пользовались авторитетом и интеллектуальным вызовом в этой новой области, которую они назвали “сфера общественных интересов".

Такая юридическая тенденция в конечном счёте распространилась даже на уголовное право. Маршалл и его ближайшие политические наследники использовали суды для выявления и изменения законов; следующее поколение активистов использовало суды для выявления и судебного преследования отдельных лиц. Триумф либералов над Ричардом Никсоном в Уотергейте побудил Демократическую партию стремиться институционализировать свои достижения. С этой целью демократы приняли закон о независимых юристах, который предоставил преемникам Арчибальда Кокса^[2] практически неограниченную власть и такой же срок пребывания в должности. И из-за подобной одержимости этикой, не говоря уже о своей непопулярной политической программе, либералы вели свои самые успешные политические сражения в 70-х и 80-х годах в залах суда, а не в законодательных органах. В Уотергейте, а затем в "Иран-контрас" преследование республиканских чиновников стало главной навязчивой идеей левых. Когда в начале первого президентского срока Клинтона был внесён законопроект о независимых юристах, больше демократов, чем республиканцев, хотели, чтобы тот подписал его, и, к своему глубокому сожалению, он так и сделал.

Затем, конечно, произошло неизбежное. Правые поняли, что тоже могут использовать суды для продвижения своей повестки. Такие группы, как Федералистское общество, Юридический фонд Landmark и Институт Резерфорда, моделировали свои усилия на основе работы своих идеологических противников в таких местах, как NAACP и Американский союз защиты гражданских свобод. Консерваторы использовали многие из тех же правовых концепций, что и их противники: свободу слова, равную защиту законов и даже, в конечном счёте, закон о сексуальных домогательствах — для достижения своих целей. Они также копировали либеральную риторику; республиканские обвинители на процессе по импичменту Клинтона в Сенате всегда старались ссылаться на дело Полы Джонс как на “федеральный иск за гражданские права". Ближе к концу столетия именно правые экстремисты пытались использовать правовую систему для отмены выборов, в частности тех двух, которые привели Билла Клинтона в Белый дом.

Аналогичным образом избрание Клинтона побудило консерваторов отбросить свои опасения по поводу криминализации политических споров. С приходом в Белый дом демократа республиканцам требовался лишь самый незначительный предлог, чтобы потребовать назначения прокуроров. И как только эти прокуроры были назначены, республиканцы настояли на том, чтобы те преследовали свои демократические цели с изобретательностью и рвением. Годы правления Клинтона изобиловали предполагаемыми скандалами, которые предлагали много ярких названий: Уайтуотер, Файлгейт, Трэвелгейт, и это лишь самые известные из них, — но имели мало общего с реальными уголовными преступлениями. Тщетность бесконечных поисков преступников в Белом доме только подстегнула рвение преследователей. И снова прокуроры стали политическими героями — на этот раз для другой стороны.

* * *

Поглощение юридической системы политиками привело к тому, что значительная часть межпартийных конфликтов переместилась из законодательных органов в залы судебных заседаний. Но с точки зрения существа этих споров, президентство Клинтона состоялось в парадоксальный момент американской политической истории. На определённом уровне это было время замечательного консенсуса между основными партиями. Президентские выборы 1996 года между Клинтоном и Бобом Доулом, которые состоялись в критический момент скандала, возможно, отличались меньшими разногласиями по политическим вопросам, чем любое другое подобное соревнование послевоенной эпохи.

Но в то же самое время, когда в Вашингтоне наслаждались эпохой относительно доброжелательного отношения к этим проблемам, в город ощущалась межпартийная вражда титанического масштаба. Это имело свои корни в культурном, а не политическом брожении. Два великих социальных движения конца ХХ века: феминизм и христианские правые, — обычно рассматривались как идеологические противоположности. Но в одном важном отношении они толкали страну в одном направлении — к идее о том, что личная жизнь публичных людей имеет такое же значение, как и их позиция по тем или иным вопросам. Феминистское утверждение о том, что “личная жизнь — это тоже политика", означало, что частное поведение, особенно когда речь заходила о сексе, служило полезной метафорой для публичных действий политика. Тем не менее, консерваторы тоже под девизом “характер имеет значение" начали придавать личному поведению такое же значение, как и их идеологические соперники.

Эта зацикленность на личном стала огромным подарком средствам массовой информации, которые в тот период переживали собственные трансформации. В начале 1960-х, когда репортёры услышали рассказы о ненасытном сексуальном аппетите президента Джона Кеннеди, они держали эту информацию при себе. Публичное раскрытие таких вопросов было буквально немыслимо; то есть это даже не рассматривалось. Но феминистки и евангелисты дали журналистам разрешение (предлог) проникнуть в те области, которые тем все равно хотелось исследовать. Пресса могла бы назвать безвкусный вуайеризм изучением “характера", но навешивание ярлыков не могло скрыть истинную природу этого нового вида репортажей. На все более конкурентном рынке журналистов и журналистики высоко ценилось разумное обоснование освещения сексуальной жизни известных людей. Некоторые репортёры с удовольствием взялись за эту задачу. И эта жажда подлости распространялась не только на журналистов, которые освещали сюжеты для газет, журналов и телевидения. Книжный бизнес, важнейшая часть этой истории, также подпитывал и эксплуатировал эту тенденцию.

И вот силы были собраны. Политики, избегающие культурной войны. СМИ, использующие секс для продажи. И всему этому суждено было встретиться в суде.

* * *

Рассматриваемый с этой точки зрения процесс, приведший к импичменту президента Клинтона, может показаться почти неизбежным — побочным результатом действия крупных сил на протяжении истории. Но это, конечно, не так. Ибо, хотя истории Джонс и Левински действительно отражали своё время, они также возникли в результате странной смеси случайностей, совпадений, судьбы и причудливого набора личностей. Своеобразная популяция этой саги охватывала широкий диапазон идеологий и темпераментов, но у её членов были некоторые общие черты. Главной из них было преследование узких мелочных интересов. Ни одно другое крупное политическое противостояние в американской истории не породило так мало героев, как это. Вместо благородства был эгоизм; вместо заботы о долгосрочном благе для всех — усердная погоня за сиюминутным удовлетворением: политическим, финансовым, сексуальным.

Главным среди антигероев был президент Соединённых Штатов. Он, несомненно, искренне верил, что его личная жизнь — это его личное дело и что она никак не влияет на то, как он выполняет свои общественные обязанности. В этом, по иронии судьбы, он, возможно, был прав. Несмотря на все благочестивые заявления левых и правых авторитаристов о важности сексуальной верности публичных персон, не осталось никаких доказательств того, что моногамные президенты справляются с работой лучше, чем прелюбодеи. (Доказательства на самом деле несколько противоположны.) Но Билл Клинтон знал о неявных обещаниях, которые давал относительно своего поведения. Он думал, что ему сойдёт с рук их нарушение, но вышло как раз наоборот. И когда Клинтон оказался перед этой самой банальной дилеммой: мужчина в период менопаузы закрутил роман с молодухой с работы, — он отреагировал не с искренностью и изяществом, а скорее с нечестностью и жалостью к себе, которые являются одними из пробных камней его характера.

Однако самым удивительным фактом в этой истории, возможно, является следующий: несмотря на своё неизменно предосудительное поведение, Клинтон оказался, несмотря на него, хорошим парнем в этой борьбе. Противники президента, казалось, буквально сгорали от ненависти к нему; чем выше были ставки, тем подлее они действовали. Они были готовы попрать все стандарты справедливости, не говоря уже о Конституции, в своих попытках отстранить его от должности. Среди них были от фанатиков борьбы с сексуальными домогательствами по одному делу до федеральных прокуроров с одним обвиняемым, и их объединяла только готовность злоупотреблять законом и судами в своих усилиях уничтожить Билла Клинтона.

Но врагами Клинтона двигал не только политический оппортунизм. Тут была и жадность. Несколько его основных преследователей, каждый из которых сыграл важную роль в событиях, приведших к его импичменту, были мотивированы желанием написать книги о сексуальной жизни президента. Таких стимулов не существовало даже у прошлого поколения. Но изменившийся издательский бизнес побудил его бывших телохранителей в Арканзасе, журналиста Майкла Исикоффа, Линду Трипп, а также Полу и Стивена Джонс поступить так, как они поступили. Только один из этой группы на самом деле написал такую книгу (пока), но их планы изменили ход событий в несколько важных моментов этой истории. Действительно, временами в скандалах с Клинтоном соображения наживы даже превосходили политические мотивы.

Скандалы с Клинтоном (будем пользоваться этим термином для определения событий, приведших к его импичменту) состояли из трёх взаимосвязанных историй. Одна из этих историй, дело Полы Джонс, произошла в основном публично; вторая, расследование Кеннета Старра, происходило в основном в частном порядке; и третья, отношения президента с Моникой Левински, происходили почти полностью в тайне. Ни один человек не знал подробностей всех трёх историй на момент, когда они происходили, хотя они разворачивались в одно и то же время. Когда отношения президента с Левински стали достоянием общественности в январе 1998 года, эти три нити слились в единый катастрофический узел. Но эти грохочущие тарелки конституционного предзнаменования едва ли можно было себе представить, когда Дэнни Трейлор подошёл в свой день рождения к телефону.

1. Что рассказали Буббы

История, которую Пола Джонс поведала по телефону Дэнни Трейлору, была простой — поначалу. Она сказала, что в журнальной статье рассказывалось о реальном случае. Но, как она объяснила, Брок все переврал.

Во время последнего губернаторского срока Клинтона Поле Джонс было 24 года. Она работала в Комиссии по промышленному развитию Арканзаса (AIDC). Однажды (позже она выяснила, что это было 8 мая 1991 года) Джонс с коллегой по имени Памела Блэкард работали за стойкой регистрации на конференции AIDC в отеле "Эксельсиор" в Литл-Роке. После прибытия губернатора и его охраны полицейский по имени Дэнни Фергюсон остановился поболтать с Блэкард и Джонс, которая тогда носила фамилию Корбин. Некоторое время спустя Фергюсон сказал, что губернатор, с которым она никогда раньше не встречалась, хочет встретиться с ней в номере наверху в отеле. Она согласилась, и полицейский проводил её. Губернатор поприветствовал её, несколько минут вёл светскую беседу, а затем начал прикасаться к ней. Джонс увернулась и пересела на диван. Клинтон последовал за ней, затем обнажился и попросил её заняться оральным сексом. Она тут же вскочила, сказала ему: “Я не такая", — и вышла из номера. По словам Джонс, за прошедшие почти 3 года она рассказала об этом "инциденте" лишь горстке людей: двум сёстрам, мужу, а также Блэкард и Баллентайн, близким подругам.

Пола Джонс

Трейлор и Джонс проговорили всего несколько минут по телефону, а затем она передала трубку мужу, Стивену Джонсу. Для Трейлора контраст между мужем и женой был разительным. Пола колебалась, нервничала, была смущена всей ситуацией и явно ничего не понимала в политике или законах. Стив, напротив, был взбешён: на Клинтона, на полицейских и, как показалось Трейлору, на жизнь в целом.

Стиву в то время было 33 года, и он только что перевёз Полу и их сына Мэдисона в Лонг-Бич, штат Калифорния, чтобы продолжить карьеру в шоу-бизнесе. Он пытался пробиться как актёр, но в Литл-Роке не было большого спроса на его таланты. По сути, у него была только одна небольшая роль — призрак Элвиса в причудливом независимом фильме Джима Джармуша "Таинственный поезд". Как и Элвис, Стив был родом из Мемфиса, у него был мягкий южный акцент и приятная сонная внешность. В течение многих лет он зарабатывал на жизнь билетным агентом авиакомпании Northwest Airlines, сначала в аэропорту Литл-Рока, а теперь в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Коллеги помнили его тихим и немного угрюмым. Когда он всё-таки открывал рот, то часто говорил о сексе. Он расспрашивал коллег, мужчин и женщин, об их сексуальной жизни и показывал фотографии своей девушки Полы в откровенных нарядах: поясах с подвязками, чулках и тому подобном.

Также Стив Джонс презирал губернатора. Даже во время своего губернаторства Клинтон обладал необычной способностью вызывать страстную враждебность — чувства, которые часто выходили за рамки простых политических разногласий. Действительно, невозможно понять долгую осаду его президентства, не взвесив глубину и широту этих эмоций. Хейтеры Клинтона иногда были настолько одержимы своими чувствами, что действовали вопреки собственным политическим или финансовым интересам. Во время президентской кампании 1992 года Стив прикрепил наклейки "Буш/ Куэйл" на бампер своего шкафчика в аэропорту и даже носил значок предвыборной кампании, пока начальство не приказало ему снять его. Но глубина политики только начала открываться в чувствах Джонса, у которого появился и личный мотив.

* * *

Со своей стороны Трейлор провёл небольшое юридическое расследование и сделал поразительное открытие. Если он подаст на кого-нибудь в суд от имени Джонс, у неё будет больше шансов выиграть дело против президента Соединённых Штатов, чем против небольшого журнала. Власть средств массовой информации проявлялась и в правовом мире. Общественные деятели, такие как президент, не пользуются юридической защитой, сравнимой с той, которая была установлена Первой поправкой в интересах прессы. Для Полы Джонс будет практически нереально подать иск о клевете и выиграть дело. (Это было особенно верно, потому что в журнальной статье Джонс называли только по имени; большинство читателей не могли знать, что в рассказе говорилось о ней, так что это вряд ли могло повредить её репутации.) В большинстве случаев на этом дело бы и закончилось. Неприятная история в журнале заканчивается либо иском о клевете, либо ничем. Но на этом раннем этапе рассмотрения дела впервые проявился фундаментально политический характер спора. Трейлор был далёк от искушённости, но знал, что единственный потенциальный рычаг воздействия, который у него был в этой ситуации, направлен против Клинтона. Журнал, скорее всего, просто проигнорирует угрозу судебного иска. Но если Пола Джонс подаст иск против президента, это может поставить того в неловкое положение — и вдруг Клинтон заплатит что-нибудь, чтобы избежать такой участи? Кроме того, Стив Джонс никогда не проявлял склонности подать в суд на журнал. Муж Полы, который с самого начала был движущей силой в этом деле, хотел дотянуться до Клинтона.

По правде говоря, Трейлор вообще не хотел обращаться в суд. Он зарабатывал на скромную жизнь закрытием объектов недвижимости и небольшими коммерческими сделками. Последнее, что ему было нужно, — это затевать масштабный судебный процесс. Чтобы успокоить Стива и, в меньшей степени, Полу, Трейлор предложил ему попытаться “разрядить" ситуацию. Он думал, что сможет убедить Клинтона сделать публичное заявление о Поле — в лучшем случае извинение, но, по крайней мере, заявление, снимающее с неё все обвинения в ненадлежащем поведении. Трейлор также мог бы добиться небольшого финансового урегулирования. Трейлор не был знаком лично с Клинтоном или кем-либо, кто на него работал; в городе и штате, где у каждого второго были связи с президентом, один этот факт демонстрировал, насколько малоизвестной была его юридическая практика. Но Трейлор сделал несколько звонков и решил, что нашёл подходящего человека для использования в качестве эмиссара в Белом доме.

Несколько дней спустя Трейлор встретился с Джорджем Куком после работы за одним из покрытых потёртым линолеумом столов в "Sports Page", захудалом баре в центре города. По стандартам Арканзаса, Кук, застройщик-девелопер, собиравший деньги для некоторых кампаний Клинтона, считался лишь второстепенным другом президента. Но когда Трейлор позвонил ему, чтобы договориться о встрече, Кук сказал, что при необходимости может передать послание людям президента в Вашингтоне.

Пока они пили виски с содовой, Трейлор рассказал о Поле.

— Это самая нелепая история, которую я когда-либо слышал, — сказал ему Кук в разговоре, который оба мужчины запомнили одинаково.

Кук выявил некоторые из проблем: старо и недоказуемо. В журнальной истории даже не упоминалась фамилия Полы.

— Почему вы взялись за подобное дело? — спросил Кук.

— Знаю, что это слабо, но это может поставить президента в неловкое положение, — ответил Трейлор. — Теперь я уверен, если мы оба немного подумаем, то что-нибудь да придумаем. Мои клиенты в отчаянном положении, и им позарез нужны деньги.

Трейлор никогда ничего не говорил о том, что хочет извинений — только денег и, позже, работы. Он упомянул, что, по его мнению, 25 тыс. долларов были бы хорошей суммой для заключения сделки, но позже в разговоре сказал, что можно и 15 тыс. долларов.

Кук сказал, что это слишком похоже на шантаж. Поэтому Трейлор попробовал другой подход.

— А как насчёт работы? Её муж хочет работать в Голливуде. Как насчёт того, чтобы Томасоны предоставили ему работу? Разве это не уладило бы дело?

(Друзья Клинтонов Гарри Томасон и его жена Линда Бладворт-Томасон продюсировали телевизионные комедии, в том числе сериал "Создавая женщину".)

Кук сказал, что для президента это было бы незаконно.

В конце вечера Кук пообещал, что позвонит Брюсу Линдси, своему другу из Арканзаса, который сейчас работал заместителем юрисконсульта Белого дома, и спросит его, не сделает ли президент заявление по поводу Джонс. День спустя Кук всё-таки поговорил с Линдси, который велел ему забыть обо всем этом и больше не вспоминать.

— Это абсурдно, — сказал Линдси. — Просто ещё один чудик вышел из ионосферы.

Кук позвонил Трейлору и сообщил о своём разговоре с Линдси.

— А с президентом вы говорили? — спросил Трейлор.

— С президентом? — недоверчиво переспросил Кук. — Если бы япопытался поговорить об этом с президентом, он бы отправил меня в отставку.

Теперь Трейлор упёрся в тупик. От президента ему явно ничего не добиться без борьбы. Поэтому он придумал другой подход. Стив был зол не только на президента, но и на роль полицейских в той журнальной истории.

— Эти никчёмные легавые сидели и перемывали косточки моей жене, — сказал Стив адвокату.

Дэнни Фергюсона в статье не называли по имени, но Пола знала, что именно он рассказал о ней журналисту. Трейлор решил позвонить адвокату Фергюсона и узнать, сможет ли он добиться с ним какого-либо прогресса. Итак, Трейлор позвонил Клиффу Джексону.

* * *

Джексон был не совсем адвокатом Фергюсона, но Трейлор допустил понятную ошибку. Когда речь заходила о полицейских штата Арканзас (или о деятельности против Клинтона), на ум часто приходило имя Джексона.

Отношения между Биллом Клинтоном и Клиффом Джексоном были выдумкой. Параллели между их жизнями были настолько простыми и очевидными, что казалось невозможным, что они были реальными. Но они были таковыми, как и последствия постоянной одержимости Джексона своим давним соперником. До звонка Трейлора Джексону дело Полы Джонс казалось президенту не более чем незначительной неприятностью. Решительность и изощрённость Джексона превратили дело в серьёзный кризис.

Клинтон и Джексон оба родились в 1946 году, выросли в соседних небольших городках Арканзаса и рано заложили основы будущего успеха. Оба были старостами в старших классах: Клинтон — в Джорджтауне, а Джексон — в колледже Арканзаса. Клинтон получил стипендию Родса, а Джексон — Фулбрайта, и оба поступили в Оксфорд в 1968 году. Один был демократом, а другой республиканцем. Оба лелеяли политические амбиции в одном и том же маленьком штате. Они даже отдалённо походили друг на друга — высокие, грузные, игравшие вместе в одной баскетбольной команде. Однако по темпераменту Клинтон был экстравертом, а Джексон скорее одиночкой. Даже с его застенчивостью и грустными голубыми глазами сравнительную сдержанность Джексона никогда не принимали за неуверенность у Клинтона.

Во время совместной учёбы в Оксфорде, а затем в течение следующих нескольких лет, этих двоих связывала насторожённая дружба, но в письмах, которыми Джексон делился с журналистами того периода, враждебность Джексона всегда проступала на поверхность. 27 августа 1968 года Джексон пишет о Клинтоне другу: “Его приторно-сладкое культивирование дружеских отношений и склонность... говорить в превосходной степени обо всех и вся довольно сильно действуют мне на нервы". Тем не менее, несмотря на зарождающееся соперничество, каждый видел преимущество в поддержании хороших отношений с другим. Джексон даже помог Клинтону в первом серьёзном кризисе в его жизни, связанном с призывом на войну во Вьетнаме.

Джексон получил медицинскую отсрочку от военной службы вскоре после того, как оба выпустились из Оксфорда. Клинтон несколько лет боролся с этим вопросом, надеясь, как он написал в знаменитом письме призывному чиновнику штата Арканзас, избежать войны, которой он “всегда противился и презирал до глубины душевных сил, которые я приберегал исключительно для борьбы с расизмом в Америке" и одновременно для "сохранения своей политической жизнеспособности в рамках системы". Джексон помог Клинтону, и Джексон описал свои усилия по мере их осуществления в серии писем тогдашней подруге в Англии. “Несколько друзей, занимающих влиятельные посты, пытались подёргать ради Билла за ниточки, — писал Джексон в одном из таких писем, — но у нас пока нет никаких результатов. Я также организовал приём Билла в юридическую школу [штата Арканзас] в Фейетвилле, где при школе есть подразделение Корпуса подготовки офицеров запаса". Джексон, возможно, преувеличил свои усилия, но он действительно установил некоторые контакты от имени Клинтона. Однако, как это часто случалось в их отношениях, Клинтон сумел решить свои проблемы и без Джексона. Будущему президенту удалось избежать призыва в армию, учёбы в Корпусе подготовки офицеров запаса и даже этой непонятной юридической школы. Джексон писал своей девушке: “Билл Клинтон по-прежнему пытается отмахаться трусами от этой "сомнительной" юридической школы Арканзаса".

Итак, Клинтон поступил в Йельский университет. (Джексон поступил на юридический факультет Мичиганского университета.) В 1971 году настала очередь Джексона просить Клинтона о помощи. Джексон искал рекомендаций для своей заявки на получение стипендии Белого дома (которую он так и не получил). Отвечая на бланке Йельской юридической школы, Клинтон пишет Джексону длинное и откровенное письмо, изображая себя человеком, переживающим за будущее и полным новых сомнений в своих некогда ясных амбициях. “Рад получить от тебя весточку, — начинается письмо. — Мне придётся отложить обсуждение юридической практики на другой раз, однако я рад, что у тебя есть работа, которая тебе нравится. Не могу сказать, что жду этого с таким же нетерпением, как и ты, но я пытаюсь, по крайней мере, изучить материал в этом году, и, возможно, придумаю что-нибудь такое, что меня действительно заинтересует".

Следующий абзац содержит странное предзнаменование будущего скандала в жизни Клинтона: “Что касается стипендии Белого дома, то самое лучшее, что мне о них известно, это что практически единственной неконсервативной женщиной, которая когда-либо её получила, была какая-то радикалка, которая оказалась в Белом доме и спала с Линдоном Джонсоном, который заставлял её надевать символ мира на талию всякий раз, когда они занимались любовью. Ты далеко пойдёшь, Клифф; но сомневаюсь, что ты зайдёшь настолько далеко!"

Продолжая письмо, Клинтон высказал несколько общих замечаний о шансах Джексона: “Ты не хуже меня знаешь, что после определённого момента не существует такого понятия, как беспартийный, объективный процесс отбора, — пишет Клинтон. — Осмотрительность и дипломатичность требуются не столько для приличия, сколько из необходимость не попасться". Хотя данное предложение можно понимать по-разному, и будущий президент говорит только о заявлении Джексона на получение стипендии, в нём все равно есть что-то пугающее. Действительно, это напоминает совет, который президент дал Дику Моррису в день величайшего кризиса в политической жизни Клинтона: “Нам просто надо победить". Продолжая письмо, Клинтон пишет: “Я не против замолвить за тебя словечко [сенатору от штата Арканзас Дж. Уильяму] Фулбрайту, если ты скажешь мне, о чем мне его попросить, но ты должен знать, что он не станет о тебе слишком хлопотать. Слишком много чести для Арканзаса, если ты меня понимаешь".

Клинтон завершает письмо размышлениями о будущем: “И последнее: от Антиохии до Белого дома долгий путь, и, возможно, было бы неплохо совершить этот прыжок. Просто всегда помни, что гораздо важнее то, что ты делаешь сейчас, чем то, как далеко ты можешь пойти. Белый дом равноудалён как от Уиттиера^[3], так и от Педерналеса^[4]; а Хрущёв не умел читать до 24 лет, но эти факты оставляют многое недосказанным. Если у тебя есть силы, то продолжай; у меня много проблем с тем, чтобы утолить голод, и когда-нибудь я могу выгореть и огорчиться из-за того, что позволил миру пройти мимо меня. Так что делай то, что должен делать, но будь осторожен". В рождественском письме, отправленном вскоре после этого, Клинтон снова упоминает о своём недомогании. “Что касается "тревожных подводных течений" в моем письме, — пишет Клинтон, — они не были предназначены для того, чтобы сбить тебя с курса или выразить неодобрение тому, что тебе, похоже, суждено делать, а только для того, чтобы сказать, что над этим тоже нужно поразмыслить. Тебе не стоит отказываться от того, что ты должен сделать — это было бы для тебя своего рода самоубийством. Но ты также должен стараться при этом не разбиться в лепёшку".

Однако в следующие несколько лет Джексон и Клинтон поменялись местами. Клинтон снова почувствовал голод, а Джексон покинул скоростную полосу, лишь отчасти по собственному выбору. В 1976 году, когда Клинтон впервые выдвинул свою кандидатуру на государственную должность, Джексон выдвинулся в качестве кандидата от независимой партии на пост прокурора округа Пуласки, в который входит Литл-Рок. Он проиграл, и пока Клинтон добивался национальной известности, Джексон вернулся к успешной, но малоизвестной юридической практике в Литл-Роке. Его негодование такой несправедливостью множилось год от года. К 1991 году, хотя ему было всего 45 лет, Джексон в основном отошёл от юридической практики и жил на сбережения.

Чтобы чем-то занять время, Джексон обратился к борьбе с Клинтоном. Интенсивность враждебности Джексона превосходила только пылкость его отрицания того, что она существовала. Но Джексон был явно одержим своим бывшим соперником — и его обиды часто касались темы секса. Действительно, как и в случае со Стивеном Джонсом, тема секса была близка к сущности враждебности Клиффа Джексона по отношению к Биллу Клинтону. Джексон сформировал группу под названием "Альянс за возрождение независимой Америки" и возглавил поездку немногочисленных сторонников в Нью-Гэмпшир для кампании против Клинтона.

— Я чувствовал, что нас обманывают и используют, — сказал Джексон. — Нашим лозунгом было: "Губернатор Клинтон, не делайте с Америкой того, что вы сделали с Арканзасом". И мы говорили о том, как он утроил бюджет, но на деле мы отправились туда, чтобы обсудить его характер".

Поездка в Нью-Гэмпшир закончилась полным фиаско: арканзасцев решительно игнорировали. Но Джексон извлёк из неё важный урок. Он мог бы нанести Клинтону гораздо больше вреда, общаясь с журналистами, чем проводя кампанию сам. Журналистам вообще-то мало дело до успеха или провала политики Клинтона на посту губернатора. Но если Джексон предоставит соответствующие истории для национальной прессы, то сможет привлечь их внимание. Первым шагом Джексона в эту сферу была история с уклонением от призыва. Джексон был достаточно сообразителен, чтобы понимать, что эта история причинила бы Клинтону больше неприятностей, если Джексон изобразит нежелание и угрызения совести по поводу того, стоит ли раскрывать свои письма 20-летней давности девушке в Англии. (Несколько репортёров повторили россказни Джексона о его “бессонных ночах", когда он взвешивал, стоит ли делать эти письма достоянием общественности.) В итоге Джексон отбросил свои предполагаемые сомнения и стал главным источником историй о Клинтоне и уклонении от призыва, которые стали серьёзным кризисом для его кампании в начале 1992 года.

Конечно, из-за истории с призывом Клинтон не проиграл президентскую гонку, но Джексон тоже извлёк уроки из этого опыта. Он допустил ошибку, предоставляя информацию всем без разбора. Поступив таким образом, он лишил любого журналиста эксклюзива, что усилило бы влияние истории. Кроме того, распространив свои жалобы так широко, Джексон выступил как ярый критик президента. Это позволяло сторонникам Клинтона потом отмахиваться от любой информации, которая поступала от Джексона. Когда у Джексона появлялась другая возможность, он постарался не повторять этих ошибок.

В июле 1993 года Джексону позвонил Линн Дэвис, бывший директор полиции штата. (Будучи республиканцем, Дэвис баллотировался на пост госсекретаря штата Арканзас в 1968 году, и Джексон руководил его кампанией.) Дэвис сказал, что он разговаривал с четырьмя бывшими телохранителями Клинтона в полиции штата, и они хотели обнародовать свои обвинения бывшему губернатору в распутстве. В мотивах полицейских не было ничего особенно возвышенного. Как признал Джексон, они были возмущены поведением Клинтона, но в данный момент хотели изучить возможность написания книги или выступления за плату. У полицейских также не было никаких фактических доказательств незаконного поведения Клинтона. На протяжении многих лет они содействовали этим встречам Клинтона с женщинами и знали, что смогут преподнести это как историю о “характере" президента. Как вспоминал один из них, Ронни Андерсон, в показаниях под присягой, которые были подготовлены, но так и не обнародованы в ходе судебного процесса Полы Джонс, Дэвис подсчитал, что четвёрка “могла бы заработать 2,5 миллиона долларов только на лицензионных платежах". Полицейские хотели сохранить свою работу, но одновременно заложить своего бывшего босса, поэтому решили, что им нужен юрист.

Джексон быстро согласился помочь. Он встретился с полицейскими: Андерсоном, Роджером Перри, Ларри Паттерсоном и Дэнни Фергюсоном — и предложил стать их эксклюзивным представителем в отношениях с прессой. Андерсон, вспоминая об этой встрече в своих показаниях под присягой, сказал, что “мне стало ясно, что мистер Дэвис и… полицейские Перри и Паттерсон заинтересованы только в том, чтобы нанести удар Клинтонам и чтобы любая книга, написанная нами, была использована для нанесения политического ущерба мистеру Клинтону. Я особенно помню, как Клифф Джексон неоднократно заявлял, что "хотел бы, чтобы президенту Клинтону был объявлен импичмент" и что он "сделает все, чтобы свергнуть его"".

Но в конце встречи полицейские Андерсон и Фергюсон отказались участвовать в проекте (по крайней мере, пока), и Джексон смог убедить только Перри и Паттерсона подписать подготовленный им договор. В документе они пообещали, что “Джексон проведёт переговоры и подготовит для одобрения телохранителями первоначальные сроки, манеру и условия, в которых их история будет доведена до сведения американского народа". Более того, Джексон согласился, что “обеспечит компенсацию за весь... понесённый ими ущерб" и найдёт им “возможности трудоустройства за пределами штата Арканзас". На этот раз Джексон не повторит ошибок, допущенных с историей об уклонении от призыва. Он не будет всё делать сам, а использует в средствах массовой информации своих новых друзей.

Поэтому Джексон позвонил Биллу Ремпелу, репортёру, который освещал историю с призывом в армию для Los Angeles Times. Ему интересно поговорить с полицейскими? В первую неделю августа Ремпел прилетел на встречу с ними в Литл-Рок. Джексон сказал репортёру, чтобы тот зарегистрировался в гостиничном номере на курорте озера Гамильтон, рядом с городом Хот-Спрингс, а полицейские сами к нему приедут. На следующее утро Джексон и Линн Дэвис в сопровождении трёх незнакомцев с мрачными лицами постучали к нему в дверь. Трое незнакомцев представились.

— Я Бубба номер один, — сказал первый.

— Бубба номер два, — представился второй.

— Бубба три, — сказал последний.

Они объяснили, что опасаются за свою жизнь, если станет известно, что они участвуют в этой истории, поэтому пока не хотят называть Ремпелу своих имён. (Этими тремя были Паттерсон, Перри и Андерсон; Фергюсона не было на первой встрече.)

На протяжении многих лет враги Клинтона мучались мелодраматическим страхом физической расправы, хотя для этого, казалось, не было никаких оснований. Несмотря на слухи об обратном, все основные критики Клинтон на протяжении многих лет отличаются крепким здоровьем. Джексон утверждал, что, когда Дэвис впервые обратился к нему по поводу представления интересов полицейских, за ними "следили" в Макдональдсе в Литл-Роке. В интервью с Лаурой Блюменфельд из "Вашингтон Пост", после того как появилась история о полицейских, Джексон отказался назвать город или даже округ, где он жил. Он сказал, что проверил номерные знаки фургона, который, как он считал, следовал за ним.

— В списках этот номер не значится, — сказал он Лауре Блюменфельд. – Значит это были федералы под прикрытием.

Эти фантазии о преследовании служили Джексону и другим надёжным объяснением всего, что они делали: они не просто низвергают Клинтона, а борются за свои жизни.

Ремпел с интересом слушал рассказы полицейских, но с самого начала сказал им, что ни за что не напишет историю, основанную на анонимных источниках. Он согласится написать это, только если полицейские будут говорить под запись. Когда Джексон упомянул о возможности того, что Ремпела можно взять в долю к полицейским в деле написания книги, репортёр отшатнулся. Между ними не может быть никаких деловых отношений. Встреча закончилась значительной неуверенностью в том, что Ремпел вообще будет возьмётся за эту историю.

Встревоженный жёсткой линией Ремпела, Джексон решил подстраховаться. Он знал, что история полицейских не имела почти никакого отношения к обязанностям Клинтона как губернатора — или как президента, если уж на то пошло. Это была история о сексуальной жизни Клинтона. Даже с учётом расширяющихся определений “характера", которые циркулировали в прессе в то время, Джексон не мог быть уверен, что такая крупная газета, как Los Angeles Times, когда-либо опубликует эту историю. Так что Джексону нужна была конкретика — издание и репортёр, которые наверняка опубликуют рассказы полицейских о Клинтоне и, возможно, помогут его клиентам написать книгу в придачу.

У Джексона были надёжные контакты в основных средствах массовой информации, поэтому он позвонил другу за советом по поводу консервативной прессы. Годом ранее, во время президентской кампании 1992 года, Питер У. Смит, инвестиционный банкир из Чикаго и крупный вкладчик в комитет политических действий Ньюта Гингрича, потратил около 40 тыс. долларов на пиар в попытке убедить журналистов написать статьи о личной жизни Клинтона, особенно о том, как он зачал ребёнка от чернокожей проститутки. В то время Смит пытался нанять Джексона в качестве адвоката проститутки. Эта сделка ни к чему не привела, но теперь двое поддерживали связь. В 1992 году Смит связался с Дэвидом Броком, консервативным писателем, который написал книгу "Настоящая Анита Хилл"^[5], бестселлер, который включал множество надуманных подробностей о сексуальной жизни Хилл. После встречи в Вашингтоне, на которой перед Смитом лежал "Globe", таблоид из супермаркета, Брок отказался от продолжения истории с чернокожей проституткой. Но когда Джексон позвонил в 1993 году по поводу истории с полицейскими, Смит подумал, что на этот раз Брока это может заинтересовать.

Брок действительно заинтересовался, хотя его пришлось немного убедить. Смит заплатил Броку 5 тыс. долларов на расходы, и молодой автор отправился в Литл-Рок, чтобы встретиться с полицейскими, хотя Джексон сказал ему, что обещал Биллу Ремпелу первый эксклюзив по их рассказам. В августе Джексон убедил полицейских выступить под запись с Ремпелом и Броком, и репортёры по очереди опрашивали их в номерах отеля в Арканзасе. По словам Брока, Джексон сказал полицейским, что каждый из них заработает по миллиону долларов на книге о сексуальной жизни Клинтона. Сразу после успеха книги об Аните Хилл Брок был идеальным кандидатом на должность тайного литератора. Андерсон вспоминает в своих показаниях под присягой:

— Мистер Дэвис и мистер Джексон представили нам Дэвида Брока как потенциального автора нашей книги.

Но Брок знал, что если полицейским заплатили, это дискредитирует их историю, поэтому ограничился написанием статьи для American Spectator. Ремпел тоже беспокоился о том, что полицейские извлекут выгоду из своего рассказа, поэтому получил заверение Джексона, что те всё рассказали, как он в конечном счёте написал в статье, “без обещания финансового вознаграждения". (Фактически, Смит в конечном итоге заплатил полицейским около 25 тыс. долларов за их информацию — но после публикации их истории. Смит также заплатил 5 тыс. долларов Джексону.)

Брок начал статью со встречи с Джексоном и двумя полицейскими: Андерсоном и Перри — в отеле недалёко от аэропорта Литл-Рок. Как оказалось, это была встреча, имеющая определённое историческое значение — первые интервью для статьи, которая приведёт к импичменту президента. К счастью, эта первая встреча была записана на магнитофон, и аудиозапись иллюстрировала характер расследования Брока и поведение его основных подопечных.

— Ладно, — запись начиналась голосом Брока. – Начнём с самого начала. Поговорим сначала о самом противном — о состоянии брака Клинтонов. У них там что, свободный брак?

То, что последовало за этим, было почти тремя часами самых мерзких сплетён, которые только можно себе представить. Стенограмма этого ужасного интервью выходила за все рамки вопроса о "характере". Интервью включало бессмысленную болтовню полицейских (“У Челси аллергия на кошек. Я вообще не понимаю, зачем они завели кота") и их случайные выводы (“Она бы не развелась с ним, даже если бы этот сукин сын сделал это прямо у неё на глазах. Она хочет власти"), но состояло в основном из их рассказов о том, что, по их мнению, было сексуальными тайнами Билла и Хиллари. Поначалу Андерсон внёс большой вклад в беседу, в том числе передал слухи о романе между Хиллари и её партнёром-юристом Винсом Фостером.

— Кажется, уже всем было известно, что едва Билл уезжал, как в особняк [губернатора] приходил Винс, — сказал он.

Но, безусловно, главная роль досталась Роджеру Перри, который среди прочего рассказал, как однажды ночью услышал крики Хиллари Биллу:

— Меня нужно трахать чаще двух раз в год!

В другой раз Перри сказал:

— Билл Клинтон был без ума от чернокожих женщин. Он любил чернокожих женщин.

Под "хи-хи" и "ха-ха" Джексон ограничился мягкими увещеваниями в адрес полицейских:

— Не съезжайте с темы, — сказал он в какой-то момент.

В другой раз он спросил:

— Ну как тебе, Дэвид?

Позже Джексон спросил:

— Тебе этого достаточно, чтобы все прочувствовали?

Брок ответил:

— Нужно ещё, — и все рассмеялись.

Всю осень 1993 года Джексон наблюдал за сотрудничеством полицейских с Ремпелом и Броком. Он приставал к Ремпелу, к которому позже присоединился его коллега Дуглас Франц, с просьбами работать быстрее, но они столкнулись с некоторым сопротивлением со стороны своих редакторов в Лос-Анджелесе, которые ещё не были убеждены, что эти статьи представляют собой важные новости о президенте. У Джексона также были проблемы с полицейскими. Джексон пообещал им, что ни Los Angeles Times, ни Spectator не будут публиковать статьи без их согласия. Андерсон так и не дал его. Затем, по словам Андерсона, однажды поздней осенью Роджер Перри позвонил ему домой и “попросил меня присутствовать на встрече в офисе мистера Джексона в Литл-Роке. Он охарактеризовал ситуацию как " вопрос жизни и смерти". Я неохотно согласился".

Джексон собрал тех же полицейских, что и на встрече “трёх Бубб" — то есть всех, кроме Фергюсона. На этот раз у Джексона был ещё один контракт, который они должны были прочитать, но не подписывать.

— В обмен на разрешение опубликовать предоставленные материалы о президенте Клинтоне, — вспоминает Андерсон, — полицейским была обещана работа в течение 7 лет с годовой зарплатой в 100 тыс. долларов. Единственным упомянутым ограничением было то, что мы должны были согласиться работать в любом другом штате, кроме Арканзаса.

Напустив туману, Джексон умолчал, кто предоставит рабочие места, а лишь говорил, что они поступят от его связей в республиканской партии. Полицейские были настроены скептически. Откуда Клиффу известно, что эти предложения реальны?

Если полицейские ему не верят, ответил Джексон, они могут поговорить с “высокопоставленным чиновником Республиканской партии". Джексон сам разговаривал с этим парнем.

— Кто это? – задали вопрос в лоб полицейские.

— Боб Доул, — сказал он.

Никто из полицейских не последовал предложению Джексона связаться с Доулом, но Перри и Паттерсон подписали контракт. Андерсон отказался. Впоследствии Джексон отрицал, что он предлагал полицейским точную зарплату в течение 7 лет или что он был посредником во встрече с Доулом, но рассказ Андерсона нашёл частичное и неожиданное подтверждение.

Той осенью 1993 года, когда Брок и Ремпел готовили свои статьи, рядовой Дэнни Фергюсон занервничал по поводу всего замысла и попробовал обсудить всё лично с президентом. Очевидно, что Клинтон дважды разговаривал со своим бывшим телохранителем и делал рукописные записи бесед с Фергюсоном. Каракули Клинтона показывают, что Фергюсон и Андерсон говорили почти одно и то же. "С полицейскими разговаривал адвокат — предлагал большие деньги, — написал Клинтон. — Он говорит, что Республиканская партия в курсе — теперь речь идёт о 100 тысячах за 7 лет работы и о доходах с продажи книги... Он и Р. Андерсон знают, что это неправильно, они ничего не знают, все слухи вредны для их и моей семей".

* * *

Неохотно репортёры Los Angeles Times оказались втянутыми в гонку с Дэвидом Броком за то, чтобы первыми напечатать рассказы о полицейских. Ремпел и Франц были разочарованы, поскольку редакторы в Лос-Анджелесе мучительно размышляли о том, как опубликовать эту историю и стоит ли вообще её публиковать. В конце концов, однако, сам Клинтон подстегнул решение Times опубликовать статью. Репортёры узнали, что президент позвонил бывшему руководителю полицейских Бадди Янгу и попросил его поговорить с бывшими сотрудниками службы безопасности об их решении сотрудничать с журналистами. Клинтон даже напрямую позвонил одному из полицейских, Дэнни Фергюсону. Не было никаких доказательств того, что Клинтон угрожал им, хотя, похоже, высказывалось предположение, что президент мог бы предоставить полицейским федеральные рабочие места в обмен на молчание. Тем не менее, прямое участие президента дало Times тот зацеп, в котором она нуждалась.

Несмотря на обещание Джексона газете Times, статья в Spectator появилась в газетных киосках первой в пятницу, 18 декабря 1993 года, а Times опубликовала её во вторник, 21 декабря. Время оказалось удачным для Белого дома. Поскольку Spectator опубликовал её первым, рассказы полицейских стали ассоциироваться с чёткой программой Брока и его журнала против Клинтона. Таким образом, помощники Клинтон могли бы объединить эти две истории как часть единой праворадикальной операции. И хотя статья в Times была сформулирована более нейтрально, обе публикации предлагали примерно одинаковое обоснование для публикации обвинений полицейских — проблему характера.

В статье Times была предпринята попытка представить работу Ремпеля и Франца как современную модель политического репортажа. “Утверждения о личной жизни президентов не новы", — отмечают они, сославшись на Томаса Джефферсона и его рабыню Салли Хемингс, Франклина Рузвельта и Люси Мерсер, а также “сексуальные подвиги Джона Кеннеди". На протяжении большей части этого столетия правила приличия обычно требовали, чтобы подобные вопросы обсуждались только после того, как отдельных лидеров уже не было в живых. Однако в последние годы стандарты меняются, что ставит политиков, общественность и средства массовой информации на неопределённую почву.

“Сегодня, — продолжают Ремпел и Франц, — вопрос о том, какой вывод следует сделать из конкретного примера личного поведения, остаётся предметом интенсивных дебатов, отчасти под влиянием растущего убеждения, что характер может быть столь же важен для деятельности лидера, как политическая партия или идеология".

Далее перешли к обвинениям — “новым подробностям о внебрачных связях". Полицейские заявили, что их “часто призывали выступать в качестве посредников для организации и сокрытия его внебрачных связей", и они “скрывали его измены" от Хиллари Родэм Клинтон. Что касается Дженнифер Флауэрс^[6], в статье Times высказывалось предположение, что, отрицая обвинения Флауэрс об их отношениях в интервью "60 Минутам", Клинтон дал своеобразную индульгенцию расследовать роман с Флауэрс дальше. Это была, конечно, классическая формулировка, которую часто использовали репортёры. Возможно, задавать вопросы на эту тему не совсем законно, но после ответа Клинтона проблемой стала его ложь, а не лежащее в её основе поведение. Полицейский Ларри Паттерсон сказал, что он никогда не видел, чтобы Клинтон занималась сексом с Флауэрс, но слышал телефонные разговоры между ними. Кроме того, по словам Паттерсона, после визитов губернатора в её дом “Билл возвращался примерно через полчаса, пахнущий духами".

В American Spectator Брок использовал интонации, отличные от тона репортёров Times, но его вывод о правомерности темы был тем же. Освещение дела Флауэрс в прессе, писал Брок, “быстро превратилось в вымученный коллоквиум о том, является ли неверность юридической проблемой… Хотя опросы общественного мнения показали, что 14% избирателей не проголосовали бы за прелюбодея, равнодушная реакция общественности на историю с Флауэрс, возможно, убедила многих представителей СМИ в том, что общественное желание "перемен" перевешивает любые опасения по поводу характера Клинтона". В интересе Брока к супружеской неверности не было ничего "вымученного". В одном отрывке, который позже привлёк большое внимание, Брок процитировал Паттерсона, сказавшего, что Клинтон “исследовал эту тему в Библии, и оральный секс не считается прелюбодеянием". (Перри действительно упоминал этот момент в оригинальном интервью, записанном на плёнку.)

На самом деле Брок потратил мало времени на рассуждения и посвятил большую часть своей энергии просто на попытку унизить президента и первую леди, у которых, как утверждал автор, была “неадекватная сексуальная жизнь". “Слушая динамик аудионаблюдения на заднем крыльце главного дома, — писал Брок в отрывке, также взятом из первого интервью, — Паттерсон сказал, что сидел в караульном помещении и слышал, как Хиллари говорила Биллу: "Меня нужно трахать чаще двух раз в год"". В другом отрывке: “Клинтон, очевидно, не мог удержаться, чтобы не похвастаться своими сексуальными подвигами. Перри вспомнил, что однажды Клинтон сказал, что Дженнифер Флауэрс "могла бы высосать теннисный мяч через садовый шланг"".

* * *

Именно малоизвестная часть статьи Spectator о “Поле" побудила Дэнни Трейлора позвонить Клиффу Джексону. Но когда Трейлор позвонил ему, Джексон сначала отмахнулся от него. Во-первых, Джексон даже не представлял полицейского Фергюсона. Во-вторых, он слышал, как Фергюсон рассказывал эту историю Броку, и знал, что репортёр всё точно описал в статье для Spectator. Затем Трейлор изложил версию своей клиентки об инциденте в отеле "Эксельсиор". Это очень заинтересовало Джексона. В мгновение ока Джексон понял, что Пола Джонс — не предполагаемый противник, а скорее потенциальный друг.

Интерес для Джексона был очевиден. Вместо того, чтобы полицейские распространяли слухи и косвенные доказательства сексуальных домогательств Клинтона, Пола Джонс могла предоставить показания из первых рук. Джексон попросил о встрече с Джонс, и Трейлор, отчаянно нуждавшийся в союзниках везде, где он мог их найти, согласился. У Трейлора был доступ к общим офисам юристов в Первом Коммерческом Здании — одной из немногих офисных башен, которые усеивают горизонт Литл-Рока. Линн Дэвис, Дебби Баллентайн и Джексон присоединились к Трейлору и Джонс за столом и услышали, как она повторила свою историю. Насколько Джексон помнил, когда она дошла до конца своего рассказа, в глазах девушки стояли слёзы.

— Я никогда не забуду этого, пока жива, — сказала она. — Его лицо было кроваво-красным, а пенис — ярко-красным и изогнутым.

На данный момент, хотя Трейлор оставался номинальным адвокатом Джонс, Джексон фактически взял на себя представительство её интересов. Джексон показал Трейлору копию оригинального соглашения, которое подписал с полицейскими, и вместе они превратили его в 6-страничное "Соглашение о юридических услугах", чтобы охватить представление Трейлором интересов Джонс. Оно начиналось с 16 пунктов, в которых кратко излагались факты по делу на данный момент, каждый из которых начинался со слов “ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ". Положения включали:

ПРИНИМАЯ во ВНИМАНИЕ, что неточная опубликованная статья [в American Spectator] причинила Клиентке сильную душевную боль, смущение и стресс, поскольку ошибочно подразумевает завершённый и приносящий удовлетворение сексуальный контакт с Биллом Клинтоном, а также готовность Клиентки продолжать сексуальные отношения с ним; и

ПРИНИМАЯ во ВНИМАНИЕ, что Клиентка, чтобы очистить своё доброе имя и внести ясность в ситуацию, решила обнародовать подробности этой встречи с Биллом Клинтоном; и,

ПРИНИМАЯ ВО внимание, что Клиентка, как сторонница прав женщин и безопасности на рабочем месте, считает, что все люди имеют право на безопасность на рабочем месте от нежелательных сексуальных домогательств и запугивания, особенно со стороны работодателей ...

Затем в контракте были описаны обязательства Трейлора и Джонс. Джонс “не примет никаких "тайных выплат", рабочих мест или других стимулов от Билла Клинтона, его сторонников или кого-либо ещё, чтобы прекратить свои нынешние усилия по донесению её уникальной информации и точки зрения до американского народа... [Джонс] не заставить отказаться от нынешнего образа действий угрозами или принуждением любого рода". Соглашение также уполномочивало Трейлора “вести переговоры и организовывать… время, способы и условия, в которых её история будет доведена до сведения американского народа". Это также позволяло Трейлору заключать “любые телевизионные, радио— или киноконтракты" и давало адвокату право на одну треть всех доходов Джонс от таких предприятий. Контракт был подписан и датирован 7 февраля 1994 года. (Трейлор оставил экземпляр соглашения в кабинете, которым иногда пользовался, и обитатели этого кабинета к большому веселью читали его по очереди.)

Соглашение оставляло открытым вопрос о том, каким именно образом Пола Джонс должна довести свою историю до сведения “американского народа". Трейлор и Стив Джонс хотели публично потребовать, чтобы Клинтон извинился перед Полой.

— Если вы твёрдо намерены провести пресс-конференцию, — сказал им Джексон, — у вас есть три варианта. Можно сделать это в Литл-Роке и попытаться привлечь внимание прессы. Можно сделать это в Вашингтоне и попытаться привлечь других. Или можно сделать это вместе с моими полицейскими.

Джексон и полицейские планировали провести пресс-конференцию на следующей неделе на Конференции консервативных политических действий (CPAC) в Вашингтоне.

— Там будет много прессы, — объяснил Джексон, — но вы должны знать, что это консервативная организация, и Белый дом попытается спустить всё на тормозах.

Разочарованные отказом Джорджа Кука и отсутствием каких-либо идей получше, Пола, Стив и Дэнни согласились поехать в Вашингтон.

* * *

— У всех ли была возможность получить пресс-релиз? Поднимите руку, если вы не получили пресс-релиз.

Клифф Джексон стоял на трибуне 11 февраля 1994 года и обозревал ряды сидящих журналистов, которые ждали его с ручками наготове. Конференц-зал отеля был почти полон. Помимо примерно 50 репортёров и полудюжины телевизионщиков, более сотни участников конференции CPAC стояли за бархатной верёвкой, ожидая начала презентации. Пресс-конференции Джексона не было в официальном календаре мероприятий, но это было самое ожидаемое событие праздника.

Проходила 14-ая ежегодная встреча CPAC, и с каждым годом мероприятие расширялось — больше людей, больше докладчиков, больше страсти. Это событие собрало твёрдое ядро правого крыла Республиканской партии, и в этот момент они были едины в страстном отвращении к новому президенту. Там были наклейки на бампер "КТО УБИЛ Винса ФОСТЕРА?" и подделанные фотографии обнажённой Хиллари Клинтон. Джексона и его полицейских встречали как героев.

Когда пришло время пресс-конференции, Джексон договорился о том, что прямо перед ним разместят большую вывеску "ФОНД РАЗОБЛАЧИТЕЛЕЙ "ТРУПЕРГЕЙТ" с почтовым ящиком в Литл-Роке и бесплатной телефонной линией. Позади Джексона, справа от него, сидели Паттерсон, Роджер Перри и Линн Дэвис. Слева от него сидели настоящие звезды дня: Дэнни Трейлор, Пола и Стивен Джонсы.

После сбора средств для полицейских, которых, как оказалось, даже не увольняли с работы, Джексон перешёл к следующему пункту программы.

— Вы услышите подробности, — сказал Джексон. — Я не собираюсь говорить за неё.

Затем, инструктируя репортёров, которые собирались задавать Поле вопросы, Джексон сказал:

— Выражайтесь попроще. И никаких дополнительных вопросов.

— Мисс Джонс, — начал первый репортёр, — многие люди хотят услышать это из ваших уст. Что, на ваш взгляд, было не так в произошедшем?

Пола Джонс впервые выступала публично. Поскольку её дело растянулось на 5 лет, Джонс стала довольно опытной публичной фигурой, но в этот момент на неё было больно смотреть. С неукротимым арканзасским акцентом и локонами, уложенными так высоко, что бантик едва виднелся в спутанных волосах, она излучала уязвлённую невинность, но болезненно мало утончённости.

— Что было неправильно, — сказал Джонс, — так это то, что женщина не может находиться на рабочем месте и подвергаться домогательствам со стороны кого-то такого высокого ранга, а что он сделал со мной — это просто унизительно.

— Не могли бы вы рассказать своими словами о том, что на самом деле произошло в том гостиничном? У всех несколько расплывчатые данные, — сказал другой репортёр.

— Я не буду говорить об этом, — ответила Джонс.

Репортёры, явно сбитые с толку, продолжили переспрашивать. Джексон прочитал соответствующую часть статьи American Spectator и осудил её, как не соответствующую действительности, а Трейлор туманно сказал, что они добиваются извинений от президента. Итак, журналисты задавались вопросом: почему они не подали в суд на Spectator? Почему они не сказали, что сделал Клинтон? Почему они оказались здесь?

— Понимая, что вы не хотите вдаваться в подробное описание того, что произошло, — рискнул спросить один репортёр, — не могли бы вы рассказать нам, что именно произошло в гостиничном номере?

— Я скажу так, — ответила Джонс. — Он вёл себя очень непрофессионально. Я бы назвала это сексуальными домогательствами.

— Он предлагал вам заняться с ним сексом?

— Да, одним из видов секса.

Едва другой репортёр принялся расспрашивать Джонс о деталях встречи, вмешался Трейлор.

— Я ценю вашу заботу, но вы также должны ценить наше уважение к первой семье, и вы должны ценить деликатный характер того, что мы обсуждаем, но я собираюсь поговорить с Полой прямо сейчас и попросить её предоставить вам подробный отчёт...

Смешки наполнили комнату от выбора слов Трейлором.

— ...о том, что произошло в том гостиничном номере.

Затем, пока ошеломлённые репортёры ждали, Трейлор, Пола и Стив Джонс посовещались за трибуной.

Когда они закончили, Пола рассказала немного подробнее:

— Когда я вошла в номер, он взял меня за руку и потянул к себе, а затем провёл руками по моим ногам. Я оттолкнула его. Это было просто унизительно для человека с таким характером, обычно такому человеку доверяешь, иначе я бы никогда не пошла в ту комнату... Каким-то образом это переросло в "У тебя красивые изгибы". "Обожаю, как твои волосы ниспадают на тело" – и прочая фигня.

Наконец, у репортёров немного закружились головы.

— Вы упомянули, что он предложил вам совершить половой акт, — рискнул спросить один. — Это было что-то такое, что можно сделать, не раздеваясь?

Репортёры застонали, и Трейлор произнёс:

— Ответ — да.

Наконец, когда Джексон сказал, что они ответят ещё на один вопрос, один репортёр спросил:

— Губернатор просил вас сделать ему минет?

— Прошу прощения? — спросила Пола.

— Минет? — крикнул он в ответ.

На этих словах Джексон закрыл заседание. Вернувшись в свою комнату, Пола и Стив были в смятении. Трейлор тоже. Они знали, что мероприятие провалилось. (Пресс-конференция получила мало освещения, а в Белом дом на неё не обратили внимания. “Это просто неправда", — заявила пресс-секретарь Ди Ди Майерс.)

Прошло 2 месяца с тех пор, как имя Полы появилось в Spectator, и усилия, предпринятые в её защиту, варьировались от безрезультатных до катастрофических. Белый дом наплевал на неё; пресса её презирала; перспективы на судебный процесс были туманны, а на книгу или фильм — нулевыми.

Среди мрака того февральского вечера в столице Клифф Джексон сказал группе, что у него есть одна идея. У него осталась последняя надежда сохранить историю Полы живой. Но для этого ему надо её кое с кем познакомить.

2. "Разве не так всё было?"

Летом 1987 года к сотрудникам "Вашингтон Пост" присоединился новый репортёр, которому выделили стол рядом с столом Майкла Исикоффа. Новичок никогда раньше не работал в крупной газете и уж точно никогда не видел и не слышал никого, похожего на Исикоффа. Исикофф выглядел помято, в стиле исчезающих газетчиков старых времён — неумело выбрит, беспорядочная копна взъерошенных волос, коллекция плохо сидящих спортивных курток, привычка грызть авторучки Bic, когда не рявкал на кого-нибудь по телефону. Но ничто из этого не было чем, чем Исикофф на самом деле выделялся. Что действительно поразило новичка, так это тема этих телефонных звонков с высоким уровнем децибелов. Неужели с таким все звонят в "Вашингтон Пост"?

Наконец, новичок не смог больше сдерживать любопытства и спросил Исикоффа, над чем он работает.

— Над историей о минете, — объяснил Исикофф.

Эта история была самой громкой в его карьере на сегодняшний день. В феврале 1987 года репортёр по имени Чарльз Шепард из Charlotte Observer сообщил о том, что Джим Баккер, знаменитый телепроповедник, управлявший империей религии и недвижимости, известной как PTL Club, внёс 265 тыс. долларов в трастовый фонд в пользу женщины по имени Джессика Хан. Стало ясно, что целью этого платежа была попытка купить молчание Хан о прелюбодейной связи бывшей секретарши церкви с Баккером в 1980 году. (Партнёром Баккера по трансляциям в PTL Club была его жена, знаменитая накрашенная Тэмми Фэй.) История Шепарда положила начало одной из величайших журналистских погонь той эпохи, когда репортёры начали раскрывать коррупцию, охватившую PTL и, как оказалось, несколько других религиозных телерадиостанций.

Джим Баккер и Тэмми Фэй

Исикофф (и "Вашингтон Пост" в целом) узнал об этой истории поздно, но с удовольствием взялся за неё. К концу лета Хан сама стала публичной фигурой, особенно после того, как согласилась предоставить журналу Playboy интервью и фотосессию за заявленный гонорар в 1 млн. долларов. Вместе со столь же агрессивным репортёром по имени Арт Харрис Исикофф решил изучить прошлое Хан, и 30 сентября 1987 года они сообщили, что “были подняты вопросы о достоверности бывшей секретарши церкви, чьи откровения обрушили многомиллионную телевизионную кафедру... Некоторые из вопросов... касаются предполагаемого сексуального опыта Хан".

Джессика Хан

Ключевым источником этой статьи был 35-летний электрик из Массапекуа, Лонг-Айленд, по имени Рокко Риккобоно, который рассказал репортёрам Post, что у негобыл “короткий роман" с Хан. Исикофф и Харрис написали: “С "Вашингтон Пост" связались через несколько недель, Риккобоно сказал, что его роман с Хан произошёл в 1978 году. Хан, которой тогда было 18 лет, недавно была нанята церковным секретарём и гостила у подруги. По словам Риккобоно, после того как его беременная жена уснула в спальне, он плюхнулся перед камином, где Хан "соблазнила меня на диване". Риккобоно сказал: "Я не сопротивлялся. Я ничего не мог с этим поделать, моя плоть слаба… Я был с Джессикой несколько раз". (На просьбу ответить Хан сказала: “Мне совершенно нечего сказать о Рокко Риккобоно".)

Репортёры работали с этой историей неделями — Харрис нашёл Риккобоно и работал с сексуальными материалами, а Исикофф больше занимался финансовыми деталями — и когда они исчерпали интерес Post к этой теме, они написали две длинные статьи о PTL для другого издания — Penthouse. История PTL, как они написали, была “сагой о сексе, грехе и псевдоспасении" — и они изложили материал из своих блокнотов, который, возможно, был слишком пикантным для их обычного работодателя. В одной из их статей о Баккерах было даже предзнаменование более масштабной истории в будущем Исикоффа. Анонимный бывший помощник, назвавшийся Дэниелом, вспомнил, как Джим Баккер рассказал ему “о парковке с Тэмми Фэй в Библейском колледже, о том, как они впервые занялись сексом в его машине. "Он смеялся, — вспоминает Дэниел. — Он сказал, что на Тэмми была чёрная бархатная юбка, и он довольно сильно её испортил, [эякулируя] прямо на неё, когда они занимались петтингом".

* * *

Исикофф помог изобрести совершенно новую область в американской журналистике — расследования о сексуальных похождениях. Его работа над сюжетом о PTL совпала с ещё более известным моментом в истории этой новой сферы журналистики. В мае 1987 года, как раз в тот момент, когда Исикофф и Харрис преследовали Баккера и Хан, репортёры из Miami Herald притаились в кустах возле городского дома в Вашингтоне, где кандидат в президенты Гэри Харт встречался с женщиной по имени Донна Райс. У журналистов, освещавших эти истории, никогда не возникало проблем с обоснованием своей работы. Для Харта, как для любого политика, расспросы о сексуальной жизни, как говорили, выявляли “характер" или, в случае Харта, “безрассудство". Что касается Хан, то было сказано, что общественность имеет право знать, что она не так невинна, как утверждает; поэтому общественность вправе, как писали Исикофф и его партнёр, “поднимать вопросы" о её сексуальной жизни — хотя бы силами самих репортёров. По поводу каждой из этих вех в репортажных расследованиях сексуального характера в журналистском мире высказывались опасения как внутри, так и за его пределами. Но журналисты двигались только в одном направлении — к большему количеству расследований и большему раскрытию информации о сексуальной жизни публичных людей. Эти изменения, конечно, произошли во все более конкурентной бизнес-среде для журналистов, а секс, вряд ли нужно говорить, хорошо продаётся. Независимо от того, коренились ли расследования о сексуальных похождениях в серьёзных вопросах о характере или просто в выгодном вуайеризме, их становилось всё больше и больше.

Майк Исикофф идеально подходил, чтобы воспользоваться преимуществами этого нового мира. Во-первых, он был хорош в работе. Он писал о минетах — и многом другом помимо этого. Исикофф отправился в Вашингтон во время великой миграции репортёров-расследователей после Уотергейта. Уроженец Лонг-Айленда, он окончил Северо-Западную школу журналистики Медилл в 1976 году и приехал в Вашингтон работать над проектом Ральфа Нейдера. Поскольку многие небольшие газеты не могли позволить себе нанять собственных вашингтонских корреспондентов, Нейдер считал, что большинство членов Конгресса никогда не получали должного внимания со стороны прессы. Поэтому он основал "Службу новостей Капитолийского холма", нанял группу энергичных ребят, едва окончивших школу, и дал каждому из них делегацию штата для освещения событий. У Исикоффа был Иллинойс.

Чуть больше года спустя, в возрасте 26 лет, профиль Исикоффа появился на первой странице "Вашингтон Пост", его будущего работодателя, из-за его первой крупной сенсации. Исикофф наблюдал за голосованием по законопроекту о фермерстве в этом году, когда, как написал репортёр Post, “заметил кое-что забавное в Джордже Шипли", конгрессмене из восточно-центрального Иллинойса. Шипли пропустил много голосований, которые имели большое значение для его сельского округа, поэтому Исикофф разыскал его и спросил, почему. “У меня болит спина, Майк, — сказал конгрессмен. — Иногда это причиняет такую сильную боль, что не могу встать с постели. Но дома об этом не знают— и я не хочу, чтобы знали". Исикофф написал эту историю для своих подписчиков, таких как декейтеровский^[7] "Геральд". Пропущенные голосования Шипли, а также его комментарии о том, что он держит своих избирателей в неведении, вызвали скромную бурю дома.

Джордж Шипли

Многие репортёры могли бы оставить этот вопрос без внимания, но упорство всегда было отличительной чертой Исикофф. В ходе дальнейшего расследования в отношении конгрессмена Исикофф получил информацию о том, что в то самое время, когда Шипли утверждал, что слишком болен, чтобы голосовать, он на самом деле устраивал в Иллинойсе гольф-вечеринку по сбору средств для своей предвыборной кампании. Наводка подтвердилась, и о статья Исикоффа заговорили по всему штату. "ШИПЛИ ПРИСУТСТВОВАЛ На СБОРЕ СРЕДСТВ, БУДУЧИ СЛИШКОМ БОЛЬНЫМ, ЧТОБЫ ГОЛОСОВАТЬ," -гласил заголовок в Декейтере. Вскоре после этого Шипли объявил, что не будет добиваться переизбрания в Конгресс.

Однако, только когда несколько месяцев спустя был опубликован профиль в Post, стала ясна полная история сенсации Исикоффа. Информатором, чья информация положила конец политической карьере Джорджа Шипли, был бизнесмен из Иллинойса по имени Джин Станкел. "Станкел решил за несколько месяцев до этого баллотироваться против Шипли в 1978 году, — пишет T. Р. Рейд из Post. — Он хотел дать Исикоффу наводку, которая поставила бы в неловкое положение действующего конгрессмена". В этом тоже был урок.

* * *

Из "Службы новостей Капитолийского холма" Исикофф перешёл в Washington Star, а в 1981 году, когда эта газета закрылась, в Post. За дюжину лет он проделал хорошую работу, освещая самые разные темы, в основном криминальные истории того или иного рода. Он никогда особо не освещал национальную политику и не разбирался в запутанных мотивах источников в такой уникальной обстановке. "Жареные" статьи, с явными хорошими и плохими парнями – вот его любимое занятие. И все же, за более чем десятилетие работы он ни разу не произвёл такого фурора, как тот, что был с Бэккерами. Агрессивная настойчивость Исикоффа в том, чтобы делать все по-своему, приводила к тому, что редакторы не хотели долго работать с ним, и он имел тенденцию переходить от редактора к редактору, от сенсации к сенсации. Он был ценным репортёром, неизменно говорили о нём его редакторы и коллеги, и ещё он был, повторяли они, занозой в заднице.

Майкл Исикофф

Клифф Джексон познакомился с Исикоффом во время предвыборной кампании 1992 года, когда репортёр написал несколько статей об уклонении Клинтона от военной службы во время войны во Вьетнаме. Джексону нравился Исикофф не в последнюю очередь потому, что они разделяли взгляды на Клинтона. В отличие от Джексона, Исикофф не был консерватором. Но с друзьями, коллегами и источниками репортёр никогда не стеснялся выражать своего мнения, что новый президент — патологический лжец. Джексон и Исикофф также разделяли схожие чувства по поводу сексуальной жизни Клинтона. Основываясь на сделанном им репортаже, Исикофф назвал Клинтона сексуально озабоченным и считал, что практически все его проблемы проистекают из этого фатального недостатка.

Приглашённый Джексоном на пресс-конференцию в "Шорхэм" 11 февраля 1994 года, Исикофф присутствовал, а затем представил материал об обвинениях Полы Джонс. Но газета не опубликовала его и упомянула Джонс лишь мельком — и с насмешкой — в статье о конференции CPAC тремя днями позже.

Джексон сразу понял, что пресс-конференция провалилась, поэтому, пока он был ещё с Полой и Стивом Джонсами в номере в "Шорхэм", он рассказал им, что, по его мнению, им следует делать дальше.

— Вам придётся предоставить уважаемому репортёру эксклюзивное интервью, — сказал Джексон. — Майк первоклассный. Он честный. Вы должны иметь дело с Исикоффом и только с Исикоффом.

Вызванный в гостиничный номер, Исикофф встретился с Джонсами и получил от них обещание полного сотрудничества. У Исикоффа будет доступ к Поле, Стиву, Дебре Баллентайн, Пэм Блэкард, даже к сёстрам Полы. Пола и Майк сразу поладили. Исикофф даже видел Стива в "Таинственном поезде".

Итак, Исикофф получил разрешение от своих редакторов съездить в Арканзас и изучить заявление Полы. Он поговорил с теми, кого рекомендовал Джексон, но было трудно найти кого-либо ещё, кто мог бы подтвердить или опровергнуть эту историю. (Фергюсон не стал разговаривать с Исикоффом.) Одна из опасностей расследований о чужой сексуальной жизни заключалась в том, что ключевые улики, как правило, были известны только двум. Через пресс-секретаря Клинтон отрицал обвинения Джонс, поэтому расследование Исикоффа, казалось, упёрлось в то, что он сказал/она сказала. Поэтому репортёр, загнанный в тупик, предпринял то, что он считал логичным следующим шагом. Пытаясь доказать, делал ли Клинтон непристойные предложения Поле Джонс, Исикофф хотел посмотреть, подкатывал ли президент аналогичным образом к другим женщинам. Была ли какая-то закономерность в поведении Клинтона?

Поиск таких “закономерностей" является ключевым элементом расследований о сексуальных похождениях. С одной стороны, это имеет смысл. Некоторые мужчины действительно демонстрируют устойчивые аберрантные привычки в общении с женщинами. Но репортёры, которые берутся выявлять такие закономерности, по сути, превращают всю частную жизнь общественного деятеля в охоту на дикого зверя. Исикофф задался целью отследить все слухи о сексуальной жизни Клинтона, которые ему удастся услышать в Литл-Роке, а их было очень много. Брок уже ходил по этому пути раньше, и вдвоём они начали сравнивать свои впечатления. На самом деле было несколько репортёров со всей страны, которые приехали в Арканзас в поисках любовниц Клинтона, и Исикофф стал главным среди них. Приступая к написанию своей статьи о Поле Джонс, Исикофф включил в неё некоторые рассказы других женщин в качестве подтверждения заявления Джонс.

Его редакторов не интересовали доказательства "закономерностей". Они были достаточно боязливы, чтобы вообще ввязываться в историю с Джонс; они вообще не хотели писать о других женщинах, которые публично не жаловались на поведение президента. Изо дня в день Исикофф работал на трёх редакторов Post: Мэрилин Томпсон и Фреда Барбаша из национального бюро и Карен де Янг, помощника главного редактора. Обеспокоенные отсутствием прогресса у Исикоффа и его рвением, редакторы поручили двум другим репортёрам: Шарон Лафраньер и Чарльзу Шепарду (которые пришли в Post из Charlotte Observer) — поработать с ним над историей Джонс.

Ситуация стала настолько напряжённой, что Исикофф начал разговаривать об этой истории с редакторами других разделов газеты — раздела "Стиль", который в основном публиковал статьи, или раздела "Воскресный обзор", который публиковал статьи с мнениями. 16 марта Томпсон сказала Барбашу (который случайно оказался в кабинете де Янг), что Исикофф передаёт материал о Джонс в другие разделы и вообще выводит её из себя. Барбаш вызвал Исикоффа в кабинет де Янг. Через несколько секунд, когда Томпсон сидела на диване рядом с ними, Барбаш и Исикофф кричали друг на друга. Исикофф обозвал Барбаша “гребаным мудилой" и выбежал. Барбаш обиделся и передал обзывательство по инстанциям, и Исикоффа отстранили от работы без сохранения заработной платы на 2 недели. (Предвосхищая тактику, которая стала стандартной в скандалах вокруг Клинтона, сторонники истории Джонс — то есть противники президента — слили новости об отстранении Исикоффа в консервативную Washington Times. Другие консервативные издания подхватили сагу о репортёре, которую эти издания раскрутили так, что Post прогибается под политическим давлением Белого дома — интерпретация, в правдивость которой даже Исикофф не верил. Но утечка новостей о готовящемся проекте против Клинтона, по сути, подтолкнула газету к публикации этой истории — и, таким образом, увеличила инвестиции в размещение этой истории на первом месте.)

Хотя Исикофф действительно вернулся к работе через 2 недели, он начал искать работу в другом месте. Что касается его улик с "закономерностями" против Клинтона, Исикофф не хотел, чтобы они пропали даром, поэтому встретился с Дэвидом Броком, чтобы выпить в отеле "Four Seasons" в Джорджтауне. Дальнейшие исследования Исикоффа о сексуальной жизни Клинтона начались (где же ещё?) с советов Клиффа Джексона, и у него было 3 имени, которые он должен был передать Броку. Он протянул ему распечатку некоторых своих заметок для статьи.

Как и редакторы Исикоффа, Брок счёл материал неубедительным и сам никогда им не пользовался.

* * *

Единственным человеком, который чувствовал себя хуже, чем Исикофф после своего отстранения, был Стив Джонс. Именно Стив гораздо больше, чем Пола, подталкивал её к конфронтации с президентом. Теперь, как оказалось, статья Исикоффа может никогда не появиться в печати. Поэтому Стив тоже решил сделать первые шаги к цели, которая была у него с самого начала — создать проблемы президенту и заработать на этом денег.

В начале апреля Джонсу позвонил телевизионный продюсер по имени Патрик Матришиана, который специализировался на документальных фильмах о заговорах. Его компания "Jeremiah Films" выпускала фильмы о знакомых навязчивых идеях крайне правых, включая креационизм, предполагаемые сокрытия информации о военнопленных, все ещё находящихся во Вьетнаме, и ужасах движений за права геев и защиту окружающей среды. (Один из его полнометражных фильмов, "Крах: грядущий финансовый кризис Америки", вышел в “христианской версии" и “нерелигиозной версии".) Режиссёр предложил Джонсу 1000 долларов за интервью с ним и Полой, и 9 апреля Матришиана установил камеру на балконе многоквартирного дома Джонсов в Лонг-Бич.

В итоге несколько фрагментов из этих интервью попали в чрезвычайно успешный документальный фильм под названием "Хроники Клинтона", который был распространён организацией Джерри Фолуэлла. Под звуковую дорожку со зловещей музыкой на заднем плане авторы фильма обвинили президента в торговле наркотиками, заговоре с целью убийства врагов и, внезапно, в сексуальных домогательствах к Поле Джонс. (Было продано около 150 тыс. копий фильма.) Краткие фрагменты, использованные в документальном фильме, однако, не соответствуют полному интервью Матришианы, проведённому в тот ветреный апрельский день. Необработанная видеозапись интервью так и не была обнародована, но адвокаты Клинтона затребовали её в ходе судебного процесса Джонс.

— Вы уже включили запись? – спрашивает Джонс, когда камера включается.

Она приколола к волосам огромный фиолетовый бант в тщетной попытке укротить вьющуюся гриву, которая ниспадала почти до талии и часто падала на лицо. Она нервничала и хихикала, и каждый раз, когда произносила реплику, смотрела на Стива, сидевшего вне зоны досягаемости камеры, в поисках поддержки и совета.

— 8 мая 1991 года, — говорит Пола, — меня пригласили посидеть за стойкой администратора на губернаторском балу по управлению качеством.

То есть, на конференции... — она закатила глаза, заметив ошибку. Со временем, однако, она взяла ритм и начала рассказывать то, что становилось знакомой историей.

Когда она дошла до того момента, когда они с губернатором оказались вместе в гостиничном номере, она уверенно заговорила об одном предмете.

— Прежде чем я успела опомниться, он предложил мне "поцеловать его там" — именно это выражение он использовал. И я сказала: "Я не такая".

Со временем Джонс приводила множество версий этой встречи. Детали часто менялись: кто что сказал, когда, где сидел Клинтон, как они двигались по комнате — но единственное, что никогда не менялось, это реакция Полы на домогательства Клинтона: “Я не такая". (Она повторила это три раза в интервью Матришиане.) В этой реплике была острота, потому что она часто смотрела на Стива, когда произносила её. В каком-то смысле Стив именно этого и хотел от всей истории. Он сказал мне об этом, когда мы разговаривали в первый раз несколько лет спустя.

— Видите ли, я знаю, что Пола говорит правду о том, что произошло, потому что она не сделает того, о чем он её просил, — сказал он мне. — Не хочу, чтобы вы меня жалели, но она просто не станет этого делать.

Продолжая свой рассказ на камеру, Пола говорит:

— Я пошла по коридору к двери и обернулась — я была очень, очень зла — и спросила его: Хиллари когда-нибудь ему так делала?

Пола, возможно, почувствовала себя захваченной поддержкой Матришианы и мужа, потому что эта реплика о Хиллари больше никогда не всплывает в её рассказах о встрече с Клинтоном.

— Я спустилась на лифте, вернулась к своей регистрационной стойке и рассказала Пэм, что со мной произошло.

Затем Пола делает паузу с недоуменным выражением на лице и поворачивается к мужу.

— Разве не так все было? – спрашивает она.

Излишне говорить, что Матришиана позже вырезал этот момент при монтаже. И все же, почему Пола спрашивала Стива о том, что произошло между ней и Клинтоном?

Мгновение спустя Пола описывала влияние этого инцидента на свой брак:

— Муж очень возмущён тем, что случилось со мной, очень-очень зол на президента за то, что произошло, — она смотрит на Стива. — Что с тобой тогда случилось, дорогой? Это вывело тебя из себя. Я это знаю.

Пола смеётся, а затем её лицо темнеет, и она опускает голову.

— Боже, да, — тихо говорит она.

Пола, наконец, рассказала всю свою историю, и Матришиана попросил Стива подойти к ней и поцеловать. После 6 таких дублей Стив начинает говорить в камеру. Он выглядит почти как карикатура на актёра-методиста — выпячивает подбородок, глубоко дышит, прикладывает руку к переносице, собираясь с духом во время долгих пауз. Его выступление граничило бы с комизмом, если бы не исходившая от него ярость.

— Я бы хотел сделать несколько шагов вперёд, — начинает Стив. – Я считаю, что Билл Клинтон извращенец. Думаю, ему нужна глубокая психологическая помощь, правда нужна... Меня действительно раздражает, что у нас в Белом доме сидит этот уклонист-извращенец. Мне искренне жаль его семью. Каждый раз, когда вижу Клинтона, то представляю его со спущенными штанами перед моей женой, и, о Боже, это приводит меня в бешенство.

Однако в этот день у Стива была другая мишень для гнева — газета, которая замалчивала историю его жены.

— Я думаю, что редакторы "Вашингтон Пост"... находятся под левой ногой Билла Клинтона. Вот где они, и время от времени они вытаскивают руку из-под ноги и смачивают её слюной. Вот что я чувствую по этому поводу.

Однако слова муж Полы относятся не ко всем в "Вашингтон Пост".

— Когда мы были в Вашингтоне, Пола, я и Дэнни Трейлор, адвокат Полы, мы сели и около 3 часов беседовали с Майком Исикоффом, — рассказывает Стив. — Пола предоставила эксклюзивный материал для "Вашингтон Пост" и Майка Исикоффа... И Майк рассказал Поле, что с его стороны он верит Поле и считает, что эту историю следует рассказать.

* * *

Утром 15 апреля 1994 года, менее чем через неделю после интервью Полы и Стива Матришиане и через месяц после того, как Исикоффа отстранили от работы, большой чёрный автобус заехал на парковку через дорогу от офисов юридической конторы "Rose" в Литл-Роке. На борту заказного автобуса красными буквами были выведены слова: "ПРОСНИСЬ, АМЕРИКА!" Прямо под ним, жирными белыми буквами задавался провокационный вопрос: "СЛЕДУЕТ ЛИ ОБЪЯВИТЬ Клинтону ИМПИЧМЕНТ?"

Автобус был арендован Рэндаллом Терри, основателем группы по борьбе с абортами "Operation Rescue", который приехал на нем в Литл-Рок, чтобы начать то, что он называл "Турне лояльной оппозиции" по семи городам.

— Наш девиз: "Верный Богу, Священным Писаниям и Конституции", именно в таком порядке, — сказал Терри на пресс-конференции, посвящённой началу турне. – Многие говорят о предполагаемых преступлениях, совершенных президентом. Но на данном этапе мало кто готов выразить то, что у многих на уме, а именно: нужно ли этого человека отстранить от должности?

Даже на этом раннем этапе президентства Клинтона Терри без малейших угрызений совести заявлял о своей цели — отстранении Клинтона от должности. (Клифф Джексон говорил о том же с полицейскими несколькими месяцами ранее.) Конечно, в то время эта идея казалась в лучшем случае донкихотством, но она выявила образ мыслей, который стал центральным в последующей истории. По большей части враги Клинтона отказались от обычных средств американской политики: голосования, принятия законов и организации — в пользу призывов к его личному уничтожению. Политика всегда была грубой, а такие президенты, как Линдон Джонсон и Ричард Никсон, подвергались нападкам, столь же жестоким, как те, что были направлены против Клинтона. Но в прошлом брань, как правило, была связана с каким-либо вопросом государственной политики, таким, скажем, как война во Вьетнаме. В случае с Клинтоном нападки были почти полностью основаны на его личном поведении, его “характере". И мало кто играл грубее, чем враги Клинтона. Например, всего за несколько недель до его приезда в Литл-Рок федеральный апелляционный суд Нью-Йорка оставил в силе приговор Терри по обвинениям в связи с инцидентом во время Национального съезда Демократической партии 1992 года, когда мужчина бросил в Клинтона зародыш.

В турне к Терри присоединился преподобный Патрик Махони, исполнительный директор группы под названием "Коалиция защиты христиан", который объявил на той первой пресс-конференции:

— Мы собираемся провести демонстрации у юридической фирмы "Rose" и перед бывшей церковью Клинтона, спросить их: почему они не наказали этого человека, не отлучили его от церкви, не осудили его? Этот человек вопиющим образом пропагандирует бунт против слова Божьего. Мы собираемся охватить низы Америки и сбросить с него маску. Это единственная администрация нехристей в истории этой страны.

Итак, 15 апреля турне действительно началось на парковке бывшей юридической фирмы Хиллари, и там к автобусу Терри присоединился фургон спутниковой связи, принадлежащий Вику Элиасону. Проповедник из Милуоки Элиасон использовал фургон от имени организации "Голос христианской молодёжи", которая транслировала радиопрограммы примерно на двести религиозных станций по всей стране. Элиасон, Терри и Махони провели день в эфире со стоянки, обращаясь к ряду местных гостей, включая человека, который обвинил Клинтона в участии в заговоре с целью убийства его отца. Во время вступительной части шоу Махони впервые услышал имя Полы Джонс. После того, как позвонивший довёл до сведения Махони заявления Джонс о Клинтоне, он попросил своего помощника Гэри Маккалоу узнать, не может ли он поговорить с ней. Маккалоу разыскал её, и Махони, сидя в фургоне спутниковой связи, около 45 минут беседовал с Полой по телефону.

Это было трудное время для Полы и Стива Джонсов — скудное внимание, мало денег и отсутствие судебного процесса. В дополнение к своей платной съёмке у Матришианы, которая ещё не транслировалась, она дала два бесплатных интервью. Они со Стивом поговорили с репортёром из "Клуба 700" Пэта Робертсона, который подготовил видеозапись. (“Мы хотим предупредить наших зрителей, что это интервью содержит яркие описания, которые оскорбительны для всех, но особенно для ваших детей", — сказала ведущая, представляя материал.) Пола и Трейлор также появились в прямом эфире местной телевизионной программы под названием "Утро в Филадельфии". Адвокат пришёл в ужас, увидев, что на передачу Пола оделась в нечто похожее на коричневый пеньюар.

Махони был первым, кто проявил личный интерес к Джонс и её истории. В течение следующих нескольких дней Махони звонил Поле и Стиву ещё несколько раз. Они начали молиться вместе по телефону. Постепенно Стив взял на себя большую часть общения с Махони, и они решили, что им нужна юридическая помощь более высокого уровня, чем мог предоставить Трейлор. Возникла одна проблема. Почти сразу же, как Махони впервые услышал имя Полы Джонс, до него дошёл слух, что где-то существуют фотографии Полы в обнажённом виде. Он знал, что это может стать проблемой, если она подаст в суд на президента. В одном из их первых телефонных разговоров Махони спросил Стива, существуют ли эти фотографии. Посоветовавшись с Полой, Стив сообщил Махони ответ: фотографий не было.

Хотя Махони в основном действовал на периферии американской политики, он был человеком весьма искушённым и понимал, что это помогло бы делу Джонс (и навредило Клинтону), если бы её представляла феминистская организация. В конце концов, именно они обычно волнуются по поводу сексуальных домогательств. Поэтому Махони убедил Патрисию Айрленд, главу Национальной организации женщин, принять участие в телефонной конференции с Джонс. Но Джонс перепутала время и пропустила звонок. Затем Махони обратился к своим контактам в правых религиозных кругах. Он знал, что это наиболее вероятный источник адвокатов, который мог бы подать в суд на Билла Клинтона.

Автобусное турне против Клинтон пронеслось по Среднему Западу и завершилось утром в воскресенье, 24 апреля, возле методистской церкви "Foundry United" в Вашингтоне, где президент и первая леди посещали службы. Рэндалл Терри возглавил около 20 протестующих в молитве.

— Отец Небесный, — взывал он, — это не президент-христианин.

Неделю спустя у Полы Джонс появились новые юристы.

* * *

Поиск новых юристов, как и многое другое, начался с Клиффа Джексона. Трейлор с самого начала понимал, что прыгнул выше головы, но у него даже не было ресурсов, чтобы знать, где искать юридическую помощь. У Джексона, с другой стороны, мысли на этот счёт были. Хотя он никогда не разговаривал с Пэтом Махони, они независимо друг от друга пришли к одному и тому же выводу о том, какой адвокат понадобится Поле Джонс. Джексон назвал это стратегией “движения налево" и предложил Трейлору связаться с Американским союзом защиты гражданских свобод, Фондом правовой защиты и образования NAACP, Анитой Хилл и Джерри Спенсом. Джексон даже разыскал знакомого юриста-левака в Лос-Анджелесе. Но эти подходы ни к чему не привели, и Джексон увидел, что май 3-летнего срока быстро приближается. Движение налево превратилось в движение направо. Поэтому Джексон вернулся к Питеру Смиту, финансисту из Чикаго, который финансировал статью Брока, а затем поддержал самих полицейских.

Смит немедленно приступил к поискам кого-нибудь, кто представлял бы интересы Джонс. Он позвонил молодому юристу из Чикаго по имени Ричард Портер, который недавно присоединился к фирме "Kirkland & Ellis" после службы у вице-президента Дэна Куэйла. Портер занимался в основном корпоративной работой, но хотел помочь, поэтому позвонил адвокату из Филадельфии по имени Джером Маркус. Они были однокурсниками на юридическом факультете Чикагского университета и политически солидарны. Маркус проявил интерес, поэтому они с Портером договорились провести телефонную конференцию с Джексоном, чтобы всё обсудить. Им понравилось то, что они услышали, и поэтому оба юриста начали регулярно общаться с Трейлором, предлагая принять участие в подготовительной работе перед подачей иска. Как судебный исполнитель, Маркус мог много чего посоветовать Трейлору, и он даже подготовил первый вариант жалобы на сексуальные домогательства против президента. Однако их помощь Трейлору была оказана на определённых условиях, из которых самым важным была абсолютная секретность. Портер работал в крупной корпоративной фирме, а фирма Маркуса, хотя и была поменьше, имела прочные связи с демократами в Пенсильвании.

Участие Портера и Маркуса положило неофициальное начало тому, что гораздо позже стало известно, по словам Хиллари Клинтон, как “обширный заговор правых". Эта фраза придала их деятельности более зловещий оттенок, чем они того заслуживали. Нет ничего незаконного или неподобающего в том, что один юрист помогает другому так, как Портер и Маркус (а позже и другие) помогли Трейлору. Вопрос был не в том, что они сделали, а в том, почему они это сделали. Другими словами, действия этих юристов отличались, скажем, от действий частных адвокатов, которые помогали Тергуду Маршаллу в его борьбе за гражданские права, именно своей мотивацией. Большинство юристов, отстаивающих общественные интересы, добровольно берутся за дело, потому что верят в правое дело — область права, которую они хотят изменить. Портер, Маркус и их более поздние помощники, напротив, не интересовались законом о сексуальных домогательствах и не имели опыта в этой области. В той мере, в какой их вообще заботило состояние закона в этой области, они больше сочувствовали ответчикам, чем истцам. Они присоединились к делу о сексуальных домогательствах, потому что их целью была попытка тайно нанести ущерб президентству Билла Клинтона. Их участие было классической демонстрацией захвата юридической системой политической системы. Действительно, Портер, Маркус и их коллеги использовали судебный процесс как своего рода выборы после свершившегося факта, используя сводки, повестки в суд и допросы, чтобы тайно отменить то, что избиратели сделали в ходе самого публичного из американских процессов. Со временем эта тайная группа юристов стала бы называть себя, полушутя, “эльфами".

Однако, по мнению Дэнни Трейлора, проблема заключалась в том, что Портер и Маркус делали недостаточно. Он ценил их тайную помощь, но ему нужен был юрист, который встал во весь рост и взялся за дело вместо него.

— Когда вы перестанете валять дурака и найдёте мне адвоката? — спрашивал Трейлор парочку во время частых телефонных звонков весной 1994 года.

Наконец, однако, Трейлору позвонил кто-то, кто не просто "валял дурака". Поиски адвокатов привели к Гилу Дэвису и Джо Каммарате, которые оставались аномалиями в течение 3 лет работы на Полу Джонс. Хотя практически все остальные, кто участвовал в этом деле, руководствовались политической повесткой дня, стоявшей на первом месте среди их приоритетов, эти двое вели себя, в старомодном смысле, как настоящие юристы. И хотя они напоминали разношёрстную комедийную команду: Дэвис крупный и мускулистый южанин, Каммарата жилистый и энергичный житель Нью-Йорка, — они действовали с такой степенью профессионализма, которая была редкостью среди юристов, участвовавших в этом деле. Они пытались только помочь своей клиентке — и в конечном счёте из-за этого их и выгнали.

Однако их приобщение к делу выявило его политические корни. Безусловно, Дэвис был республиканцем. Он служил младшим федеральным прокурором при Никсоне и находился в процессе планирования выдвижения своей кандидатуры от республиканской партии на пост генерального прокурора Вирджинии. (Он занял четвёртое место на праймериз в 1997 году.) Но Дэвис был скорее иконоборцем, чем идеологом, и самым большим достижением его юридической карьеры была 20-летняя борьба за защиту фермера-деревенщины, который выиграл 39 млн. долларов у Bethlehem Steel по иску о том, что компания украла уголь из-под его земли. (Дэвис заработал на этом деле 6,5 млн. долларов — гонорар, который позволил ему заниматься политикой и такими делами, как дело Джонс.) Дэвису понравилась борьба Давида и Голиафа — именно так он увидел ситуацию с Полой Джонс, когда впервые услышал об этом на последней неделе апреля.

Дэвис сдавал Каммарате офис в своих апартаментах в Фэрфаксе, пригороде Вашингтона. Хотя Каммарата тоже был республиканцем, у него было ещё меньше политических связей, чем у Дэвиса. Он служил юристом в налоговом отделе департамента юстиции при Джордже Буше, но его работа была связана с рутинными судебными разбирательствами, которые переходят от одной администрации к другой. Каммарате хотелось немного больше азарта, чем он находил в налоговых делах, поэтому Дэвис согласился разделить с ним несколько судебных процессов по травмам. В понедельник 2 мая 1994 года Дэвис сказал своему молодому коллеге, что, возможно, у него есть для обмена кое-что более пикантное, чем случай с поскользнувшимся человеком.

На следующий день Дэвис позвонил Дэнни Трейлору для введения в курс. Самое важное, что он услышал, касалось срока давности. В предстоящее воскресенье исполнится 3 года с предполагаемого инцидента в отеле "Эксельсиор", и это означало, что Поле придётся подать иск до пятницы, 6 мая, или потерять своё право на это. (Большинство дел о сексуальных домогательствах возбуждается в соответствии с разделом VII Закона о гражданских правах 1964 года, но установленный этим законом 180-дневный срок давности давно истёк. Большинство других возможных исков имели 3-летний срок давности.) Почти вскользь Трейлор упомянул, что он (на самом деле "эльф" Маркус) подготовил жалобу на судебный процесс против Клинтона. Трейлор уже предупредил прессу, что, вероятно, собирается подать заявление на следующий день. Дэвис попросил его отправить заявление ему по факсу в офис, чтобы он мог ознакомиться с ним.

Дэвис излучал лаконичное спокойствие, в то время как Каммарата почти вибрировал от нервной энергии, и после того, как они почти весь вечер вторника рассматривали проект жалобы Трейлора, у них была характерная реакция на него. Дэвис подумал, что он нуждается в доработке. Каммарата позвонил Трейлору по телефону и сказал:

— Отмени эту чёртову пресс-конференцию. Если вы подадите этот кусок дерьма, его выбросят, — затем он повернулся к Дэвису и сказал: — Я не знаю, какие у тебя планы, но ты садишься в самолёт до Литл-Рока.

Утром в среду, 4 мая, они сели на первый самолёт до Литтл-Рока, но получили важный импульс, когда взяли газету по дороге в аэропорт. В тот день в Post наконец-то появилась статья Исикоффа, в которой также были подзаголовки Шепарда и ЛаФраньера. Как Los Angeles Times сделала со статьёй о полицейских, Post использовала предлог, отличный от основного события, в качестве повода для публикации статьи. Клинтон только что нанял Роберта С. Беннетта, известного вашингтонского юриста, представлять свои интересы в этом деле, и Post посвятила основное внимание в статье именно найму Беннетта. “За последние 3 месяца, — гласила статья на первой полосе, — "Вашингтон Пост" подробно брала интервью у Джонс о том, что, по её словам, произошло в отеле Эксельсиор в Литл-Роке. Она сказала, что была наедине с Клинтоном в гостиничном номере, что делало невозможным независимое урегулирование того, что между ними произошло, если что-либо вообще произошло". Цитировались слова Беннетта: “Этого события, просто и ясно, никогда не было". Дэвис и Каммарата колебались, стоит ли подавать иск вообще. Появление статьи об этой истории подтолкнуло их продолжать работу.

Анонсированная пресс-конференция Трейлора, появление статьи в Post и приближающийся срок давности побудили орду журналистов нагрянуть в Литл-Рок. После того, как Дэвис и Каммарата (вместе со своим помощником Биллом Стэнли) приземлились, они добрались до офиса Трейлора около полудня среды и обнаружили, что Трейлор расслаблен, как никогда. Юрист из Арканзаса прослушивал телефонные сообщения, с удовольствием отмечая все известные газеты и телеканалы, которые звонили ему. (Боб Беннет звонил несколько раз, но юристы считали, что получат стратегическое преимущество, если немного подождут, прежде чем перезвонить ему.) Так получилось, что трое юристов могли видеть из окна входную дверь федерального суда. Они с удивлением наблюдали, как толпа журналистов там увеличилась более чем до сотни.

Дэвис и Каммарата попросили о встрече со своей предполагаемой клиенткой, и Пола и Стив Джонс приехали к ним позже в среду днём. После того как Пола рассказала свою историю трём адвокатам, Каммарата попросил разрешения поговорить с ней наедине. Он задал ей вопрос, который никогда не приходил в голову Трейлору за те 4 месяца, что представлял её интересы.

— Пола, — спросил Каммарата, — есть ли что-нибудь необычное в том, как выглядит президент, ну, знаешь, в области гениталий?

В течение дня Дэвис и Каммарата поговорили с Дебби Баллентайн и Пэм Блэкард — женщиной, которой Джонс всё рассказала в день инцидента, — а также с матерью и сёстрами Джонс. Это была юридическая проверка, чтобы убедиться, что у них есть законные основания для подачи иска. Они старались не поднимать шума. Дэвис и Каммарата никогда ни с кем не разговаривали в AIDC — агентстве, где работала Джонс. Они никогда не спрашивали, были ли у Джонс из-за произошедшего понижения в должности или отказы в повышении по службе. С самого начала адвокаты Джонс рассматривали дело как неподобающее поведение, а не как дискриминацию при приёме на работу.

Утром в четверг 5 мая Дэвис наконец нашёл время перезвонить Беннетту. Двое были смутно знакомы с тех пор, как оба работали федеральными прокурорами в начале 70-х, и поэтому потратили несколько минут на светскую беседу. Наконец, Дэвис сказал, что они подадут исковое заявление в деле "Джонса против Клинтона" к 15:00.

— Я часами говорил об этом с президентом, — сказал Беннетт, — и ничего не было. У тебя нет никакого дела.

Несколько минут двое бесплодно спорили, а затем Беннетт повысил ставки:

— Тебе известно, что есть фотографии твоей клиентки в обнажённом виде?

(До адвоката президента дошли те же слухи, что и до Махони.)

Дэвис сказал, что не знает ни о каких обнажённых фотографиях, но ему было бы интересно посмотреть на них, если они существуют. Беннетт сказал, что он их ещё не видел. Затем настала очередь Дэвиса преподнести сюрприз.

— Моя клиентка говорит, что у вашего парня есть уникальная отметина на пенисе, и она может её опознать.

За этим последовало продолжительное молчание.

Во второй половине дня Беннет преодолел небольшое расстояние между своим офисом и Белым домом и расположился лагерем в кабинете Джорджа Стефанопулоса в небольшом коридоре рядом с Овальным кабинетом. Поминутно совещаясь с помощником Белого дома и время от времени — с самим президентом, Беннетт изо всех сил пытался найти способ избежать подачи иска. Что, спросил он Дэвиса, потребуется, чтобы заставить Джонс не подавать иск? Дэвис сказал, что клиентке не нужны ни деньги, ни извинения, а только заявление, обеляющее её имя. Итак, в тот день Беннетт (при содействии Стефанопулоса) и Дэвис провели большую часть дня, обсуждая проекты заявления, с которым Клинтон должен был выступить. Последняя версия гласила:

Я не помню, чтобы встречался с Полой Джонс 8 мая 1991 года в номере отеля "Эксельсиор". Однако я не оспариваю утверждение о том, что мы встретились там, и я вполне мог встречаться с ней в прошлом. Она не совершала никаких неподобающих или сексуальных действий. Я сожалею о ложных утверждениях, которые были сделаны о её поведении, которые, возможно, поставили под сомнение её характер и доброе имя. У меня больше нет комментариев по поводу моих предыдущих заявлений о моем собственном поведении. Ни у меня, ни у моих сотрудников не будет никаких дальнейших комментариев по этому вопросу.

Искусная формулировка подразумевала, но не утверждала, что Клинтон вёл себя должным образом, и это освобождало Джонс от её предполагаемого предложения стать постоянной любовницей Клинтона. (Поскольку это предложение предположительно было сделано через Дэнни Фергюсона, Клинтон мог вообще не знать о нём.) Поскольку переговоры продолжались в тот день днём, Беннет сказал, что ему нужно проконсультироваться с клиентом, и отправился в Овальный кабинет. Беннетт не сказал Дэвису и Каммарате, куда он направляется, но в их последнем разговоре Дэвис спросил, смог ли он связаться со своим клиентом.

— Он здесь, — сказал Беннетт.

Дэвис, Каммарата, Пола и Стив Джонс обменялись удивлёнными взглядами. Он здесь?

Адвокаты Полы более или менее согласились с текстом заявления, но хотели убедиться, что его зачитает сам Клинтон, а не представитель Белого дома. Клинтона это устраивает?

— Не знаю, — сказал Беннетт. — Подождите.

Клинтон сказал Беннетту, что прочтёт заявление.

Обе стороны были очень близки к соглашению. Единственным нерешённым вопросом было 6-месячная выплата после урегулирования вопроса.

— Мы хотим быть уверены, что вы не будете устраивать нам заподлянки в прессе после соглашения по делу, — сказал Дэвис Беннетту. — Поэтому мы хотим иметь возможность снова открыть его, если такое случится.

— Ни в коем случае, — сказал Беннетт. – Никакой оплаты не будет. Это нарушает условия сделки.

Дэвис хотел заключить сделку или подать иск до закрытия суда в 17:00. Наконец, Беннетт сказал:

— Гил, мы говорим о президенте Соединённых Штатов. Ты обязан действовать в его отношении максимально любезно, как только можешь.

— Вы нажали на мою давнюю мозоль, — сказал ему Дэвис, и двое юристов решили поговорить в пятницу утром.

Затем Дэвис и Каммарата послали своего помощника Билла Стэнли выступить с заявлением для прессы перед толпой репортёров, собравшихся на изнуряющей жаре перед зданием федерального суда Литл-Рока. Каммарата написал заявление для Стенли следующего содержания: “По причинам, которые я не могу раскрыть, мы будем подавать заявление завтра". Но за мгновение до того, как Стэнли ушёл, Каммарата вычеркнул слово “будем" и заменил его словом “можем". Со своего наблюдательного пункта в офисной башне юристы наблюдали, как репортёры окружили их помощника, когда он пробрался к ним со своим заявлением. Хотя Стэнли нужно было прочесть всего одно предложение, его толкали, расспрашивали и прощупывали по-разному. Какой-то репортёр, похоже, использовал спину Стэнли как поверхность для письма, — поэтому ему потребовалось 45 минут, чтобы выбраться из этого кошмара.

Однако в одночасье сделка начала разваливаться. Причиной был Стив Джонс. По схеме, которая будет повторяться на протяжении всего дела, Стив считал, что адвокаты его жены недостаточно усердно борются за неё. Стив хотел извинений от президента и денег. Заявление президента, с которым согласился Беннет, было ничтожной долей первого и ни капли второго. Стив хотел подать в суд на этого ублюдка. К утру пятницы Пола сообщила своим адвокатам, что хочет того же.

У Дэвиса действительно был предлог для прекращения переговоров. В течение вечера CNN транслировала заявления неназванных представителей администрации о том, чтоПола отказалась от подачи иска, потому что знала, что у неё нет никаких оснований, и потому что её семья выступала против судебного процесса. Дэвис был достаточно искушён в обычаях Вашингтона, чтобы понимать, что в Белом доме, где работает более тысячи сотрудников, невозможно каждому заткнуть рот. Дэвис снова спросил Полу:

— Есть ли что-нибудь в вашем прошлом, о чем вы не хотели бы здесь распространяться? Потому что все это всплывёт.

Пола тихо сказала "нет".

То же самое, по-своему, сделал Клинтон. Он одобрил решение Беннетта позволить Джонс подать в суд, а не согласиться на оплату. В свете всего, что последовало после возбуждения дела Джонс, это решение следует расценивать как колоссальный просчёт. Через 6 месяцев Дэвис и Каммарата могли потерять интерес, и дело могло тихо спуститься на тормозах. Но через 6 месяцев должна была начаться кампания по переизбранию Клинтона в 1996 году, и Клинтон (и Стефанопулос) думал, что это привлечёт ещё больше внимания. Клинтон также был фаталистом в отношении расследований своего прошлого с существенной долей жалости к себе. Ни у одного президента, по его словам в то время, не копались так в прошлом, как у него. Если Пола Джонс хочет подать в суд, сказал президент, пусть подаёт.

Утром в пятницу 6 мая Дэвис открыл жёлтый блокнот и нацарапал письмо Беннетту. “Боб, — написал Дэвис под дважды подчёркнутым словом “Конфиденциально" в верхней части страницы, — я ценю твои усилия разрешить этот спор мирным путём". Хотя в письме Беннетту номинально предлагалось возобновить переговоры, Дэвис знал, что требует от адвоката Клинтона уже почти невозможного. “Дальнейшие усилия по решению этих вопросов кажутся бесплодными, поскольку соглашение об оплате, к сожалению, "нарушает условия сделки", как ты сказал, — заключил Дэвис. — Следовательно, исковое заявление будет подано сегодня".

Пока Дэвис вёл переговоры с Беннеттом, Каммарата доводил исковое заявление до ума. В итоге было предъявлено 4 обвинения. Во-первых, адвокаты утверждали, что Клинтон отказал Джонс в “равной защите законов" в соответствии с Конституцией Соединённых Штатов, “подвергнув её сексуальным домогательствам и нападению 8 мая 1991 года" и создав для неё "враждебную рабочую среду". Во-вторых, они заявили, что Клинтон, Дэнни Фергюсон и другие “вступили в сговор", чтобы лишить её конституционных прав. Третьим обвинением было “одиозное, порочное и возмутительное" поведение — редко используемое правонарушение по законам штата Арканзас. Наконец, и Клинтон, и Фергюсон, а также "агенты и сотрудники" президента оклеветали Полу Джонс. Адвокаты опубликовали заявление о том, что Джонс подала иск “с сожалением", добавив, что “любые доходы от этого судебного разбирательства, сверх расходов по делу, будут пожертвованы моим мужем и мной благотворительному фонду Литл-Рока".

Было уже поздно вечером в пятницу, 6 мая, когда копии жалобы были наконец розданы журналистам, которые 3 дня ждали на изнуряющей жаре перед зданием суда Литл-Рока. Один репортёр британского таблоида даже драматично зачитал избранные фрагменты своим измученным коллегам:

“...Затем Клинтон подошёл к дивану и, садясь, приспустил брюки и нижнее бельё, обнажив свой эрегированный член, и предложил Джонс “поцеловать его там"".

— И эй, друзья, — заорал этот беженец с Флит-стрит под арканзасским солнцем, — не забывайте 22-ой абзац: "В области гениталий у Клинтона были отличительные особенности, которые Джонс отчётливо видела". Господи! — воскликнул он. — Интересно, что же это за особенности такие…

3. Тусовщица

До того, как Боба Беннетта наняли защищать президента Клинтона по делу Полы Джонс, у него не было собеседования со своим потенциальным клиентом. Скорее всего, с адвокатом беседовала его жена.

Такое разделение труда отражало решающую роль, сыгранную Хиллари Клинтон в длительной осаде президентства мужа. Первая леди сыграла аналогичную роль при найме Дэвида Кендалла, частного юриста, первоначально нанятого для защиты её и мужа в делах, связанных с Уайтуотером. Но Кендалл не верил в проведение пресс-конференций или публичные нападки на врагов Клинтонов, а миссис Клинтон считала, что именно такие агрессивные действия необходимы весной 1994 года.

В свете истории, которую хотела разрулить первая леди, неудивительно, что она обратилась к Беннетту. Ему было 54 года, и он был владельцем одной из самых гламурных и прибыльных юридических контор в стране. Как и многие предприниматели, Беннетт был обязан своим успехом любопытному сочетанию мастерства, своевременности и удачи. В 1970-х и 1980-х годах прокуроры начали рассылать повестки крупным корпорациям в связи с расследованиями мошенничества со стороны оборонных подрядчиков, коррумпированной практики проведения предвыборных кампаний и других сложных правонарушений. До этого времени работа по защите по уголовным делам была чем-то вроде захолустья в юридическом сообществе, территорией ловких и часто подлых людей. Но, как признали Беннетт и несколько других юристов, новые цели прокуроров предполагали гонорары, которые ранее были прерогативой корпоративных юристов с Уолл-стрит. Поскольку он был умён, находчив и счастлив окружить себя лучшими молодыми талантами, а также потому, что его первым и лояльным клиентом была корпорация Boeing, Беннетт извлёк из бума "белых воротничков" больше, чем кто-либо другой.

К середине 90-х Беннетт был старшим партнёром в вашингтонском офисе колоссальной нью-йоркской фирмы "Skadden, Arps, Slate, Meagher & Flom", где брал около 475 долларов в час и приносил домой более 1 млн. долларов в год. Он вырос в Бруклине, будучи старшим братом Уильяма Дж. Беннета, бывшего секретаря департамента образования и производителя лекарств, который был одним из самых ярых критиков Билла Клинтона среди республиканцев. Боб получил образование в юридических школах Джорджтауна и Гарварда и проходил стажировку в прокуратуре Соединённых Штатов в Вашингтоне, прежде чем устроиться в юридическую фирму. В 1990 году Сенатский комитет по этике нанял Беннетта для расследования дела 5 сенаторов, которых обвинили во вмешательстве в дела федеральных регулирующих органов от имени коррумпированного финансиста Чарльза Х. Китинга-младшего. Он развил непревзойдённую юридическую практику инсайдера — немного государственной службы здесь, немного учёности там и множество крупных, не пользующихся дурной славой корпоративных клиентов для оплаты счётов. Возможно, талия Беннетта действительно продолжала расширяться, так что он все больше походил на злодея Домье и никак не мог закончить трапезу, не уронив кусочек еды на один из своих дорогих галстуков. У него была прекрасная жизнь — и он это знал.

Тем не менее, участие жены клиента в защите Клинтона по делу Полы Джонс с самого начала создавало Беннетту сложности. Она хотела бороться, а не мириться. Когда Беннетт, наконец, нашёл время встретиться с клиентом, президент тоже отказался соглашаться на требования истицы, но не потому, что жаждал драки. Клинтон сказал Беннетту и другим, что не хочет соглашаться, потому что не может так поступить с Хиллари. Мировое соглашение предполагало, чтобы Клинтон признал обвинения Джонс, и президент сказал, что не может подвергнуть жену такому унижению. Это нежелание урегулировать конфликт имело драматические и катастрофические последствия для президентства Клинтона, и коренилось оно в сложной динамике отношений между мужем и женой.

Итак Беннетт подчинился приказу и сражался. Он начал с того, что кипел и был одержим... из-за Алана Дершовица. В своих многочисленных выступлениях в ток-шоу профессор Гарвардской школы права высказывал теорию о том, что должен был сделать Клинтон: по мнению Дершовица, президент должен был признать “дефолт" по иску Полы Джонс против него. Другими словами, Клинтону следовало отказаться от самозащиты и позволить судье, ведущему дело, вынести вердикт против него. Тогда единственным вопросом был бы ущерб. Поскольку Джонс не могла доказать, что её уволили, отказали в продвижении по службе или подвергли иной дискриминации, Клинтону пришлось бы заплатить лишь скромную сумму, а возможно, и вообще ничего. Лучше всего, по словам Дершовица, решение заочного суда избавило бы президента от необходимости давать показания или вообще тратить своё драгоценное время на это совершенно лишнее дело.

Теория Дершовица действительно отличалась элегантной простотой. Но также она была совершенно безумной. Пресса изобразила бы президентский "дефолт" в лучшем случае как свидетельство неуважения президента к судебному процессу, а в худшем — как полное признание претензий Джонс. В американской системе, как правило, только разыскиваемые беглецы и правительства-изгои объявляют "дефолт" в суде. Что ещё более важно, "дефолт" не освободил бы президента от дачи показаний. Адвокаты Джонс могли бы и, несомненно, заставили бы Клинтона дать показания по вопросу о возмещении ущерба. Ни один серьёзный юрист или учёный не поддержал Дершовица в его донкихотской идее. И все же Боб Беннетт часами вербовал друзей-юристов, чтобы опровергнуть позицию Дершовица, просил чиновников Белого дома публично защищать его и в целом переживал из-за резких слов, которые сыпались на него из Кембриджа.

Страдания Беннетта вообще не имели смысла — и все же они проистекали именно из той причины, по которой Клинтоны его наняли. Беннетт собрал вокруг себя превосходную команду для подготовки юридической работы — молодых партнёров, таких как Митчелл Эттингер, который мог исследовать факты, и Эми Сабрин, которая могла написать краткие отчёты. Что отличало Беннетта от множества других успешных юристов-защитников "белых воротничков", так это его одержимость общественной, а также юридической защитой. Беннетт обитал в мире Nightline^[8] и Rivera Live^[9], и именно здесь, по его мнению, дело Полы Джонс будет выиграно или проиграно. Он непрерывно работал с прессой, в эфире и вне его, устраивая помпезные пресс-конференции и сдержанно перешёптываясь. Вскоре после того, как Джонс подала свой иск, Беннетт даже пригласил репортёра из "Нью-Йорк Таймс" Рут Шалит в свой загородный дом в Монтане, сделал там деловой звонок наедине, а затем сообщил журналистке о (непонятном) перевороте, который он только что организовал для клиента.

— Вот что такое добывать разведданные. Вот что значит узнавать людей. Вот что такое проникать в суть дела, — сказал Беннет журналистке. — Это означает иметь в своей голове своего рода электрическую схему того, как работает Вашингтон.

Исходя из личных интересов президента, Клинтоны сделали правильный выбор, выбрав Беннетта, который умело продвигал интересы своего клиента на протяжении более 4 лет. Беннет инстинктивно понимал, что дело Полы Джонс больше связано с политикой, чем с законом, и соответственно защищал его. "Обширный заговор правых" злоупотреблял правовой системой и манипулировал ею, чтобы добраться до Клинтона. Менее заметным, но не менее реальным было то, что союзники Клинтона ответили тем же. С самого начала Беннет использовал язык и методы политики, чтобы одержать верх в деле Полы Джонс. Собственно, это для этого и наняли. Но уловки, демагогия и преувеличения Беннетта — не в меньшей степени, чем у его противников, — также испортили судебный процесс. Поведение Беннетта подпитывало и даже помогало оправдать цинизм общественности по отношению к судам, адвокатам и закону.

Конечно, клиент в этих отношениях (т. е. президент Соединённых Штатов) мог бы удержать Беннетта и настоять на том, чтобы идти по прямой дороге. На самом деле произошло обратное. Адвокату президента пришлось сдерживать стремительный бросок Клинтона в полымя битвы.

* * *

— Добрый день, — сказал Беннетт в микрофоны, расставленные перед ним. — Прежде всего, президент категорически отрицает эти порочные и подлые обвинения. Проще говоря, никакого инцидента не было.

Когда Беннетт начал свой брифинг для прессы днём 6 мая, полный текст искового заявления Полы Джонс всего несколько мгновений назад выскользнул из факсимильного аппарата. Но президент построил свою карьеру вокруг идеи бесконечной кампании, и ключевым принципом этой философии было никогда не оставлять атаку без ответа. Первый выпуск новостей, сообщающий о возбуждении дела, несомненно, будет включать решительный ответ его адвоката.

— Одним словом, — сказал Беннетт, — эта жалоба — бульварный мусор с подписью юристов под ним. Если бы это был серьёзный судебный процесс, он не читался бы как судебный процесс для телевидения. Формулировки в судебном процессе просто подчёркивают тот факт, что речь не идёт о серьёзной теме сексуальных домогательств или гражданских правах. Действительно, это удешевляет и опошляет эти важные области права... Этот иск — для рекламы, для ток-шоу. Он подан с целью получения денег [и] прибыли от контрактов на книги.

Вступительное заявление Беннетта длилось всего 5 минут, но он затронул все темы, которые будут составлять ответ президента на это дело в течение последующих 4 лет: никакого "инцидента" не было; Полой Джонс двигают деньги и жадность; судебный процесс — дело рук личных и политических врагов президента. И все же Беннетт был юристом, и поэтому он говорил от имени своего клиента точно и страстно. И в деталях того, что сказал Беннетт в первый день судебного процесса против Полы Джонс, были первые проблески осторожности в его отрицаниях от имени президента. Вскоре после пресс-конференции Джонс в феврале Марк Гирен, в то время директор по коммуникациям Белого дома, ответил на заявление Джонс, сказав:

— Это неправда. Президент не помнит, чтобы встречался с ней. Он никогда не оставался с ней наедине в отеле.

На пресс-конференции 6 мая один репортёр спросил Беннетта:

— Вы отрицаете каждую деталь искового заявления? Вы хотите сказать, что никакой полицейский штата к ней не подходил, не было никакой встречи в гостиничном номере, никакого разговора между президентом Клинтоном и этой женщиной?

Беннетт элегантно увильнул. Действительно, он использовал почти точно те же слова, которые его клиент употребит 4 года спустя, когда его спросят о его отношениях с другой девушкой, с тем же презрительным нежеланием произносить её имя.

— Президент не вступал в какое-либо неподобающее или сексуальное поведение с этой женщиной, — сказал адвокат.

То есть, что бы там ни говорил Гирен, возможно, Клинтон всё же встретился с Джонс в гостиничном номере.

И тогда встал вопрос о юридической стратегии. Беннетт решительно заявил, что никакого “инцидента" не было, и дал понять, что приветствует возможность ответить на обвинение в суде. Но журналисты спросили, может ли судебное разбирательство включать в себя дачу показаний президентом. Этого ли хочет Клинтон?

Вообще-то, нет, — сказал Беннетт.

— Давайте будем практичными и разумными, — сказал он, — действительно ли американский народ хочет, чтобы президент Соединённых Штатов Америки проводил своё время с юристами, а не решал насущные проблемы? Вам не кажется, что это будет просто абсурдный результат в условиях демократии? И, честно говоря, зарубежные страны смеются над нами при мысли, что кто-то может плести небылицы, подавать иски и вызывать президента Соединённых Штатов в суд.

В этих первых ответах были заложены основы реальной стратегии Беннетта выиграть дело. По правде говоря, последнее, чего хотел Беннетт (или Клинтон) это оспаривать заявление Полы Джонс по существу в зале суда. В мае 1994 года только одна дата имела значение для президента, и до неё оставалось два с половиной года. Он хотел, чтобы все выяснения фактов: дача показаний, раскрытие, любое расследование этого дела в частности или его сексуальной жизни в целом — были отложены до окончания выборов 1996 года. Как будто этот момент нуждался в каких-либо разъяснениях, тогдашний советник Клинтона в Белом доме, старый вашингтонский помощник по имени Ллойд Катлер, пригласил Беннетта на поздний завтрак в отель "Four Seasons", чтобы лично передать послание.

— Победа жизненно важна для выборов, — сказал ему Катлер. — Ничто другое не имеет значения.

Но из-за выборов Клинтон не мог просто выиграть дело. Он должен был выиграть дело правильным способом. Или, точнее, все должны считать, что он выиграл это дело правильным способом. Клинтон всегда пользовался поддержкой феминисток, и женщины, как правило, голосовали за него больше, чем мужчины. Клинтон выступал против выдвижения кандидатуры Кларенса Томаса в Верховный суд и красноречиво высказывался в поддержку законов, запрещающих сексуальные домогательства. Поэтому неудивительно, что на первом брифинге Беннетта возник вопрос о том, собирается ли он защищать президента так же, как его защищали сторонники Томаса, — нападая на обвинителя.

— Вы собираетесь раскрыть характер этой женщины… Боб, люди в Белом доме говорят, что вы собираетесь посягнуть на характер и репутацию этой женщины.

— Тут мне её жаль, и это не совсем в моем стиле, — заявил Беннетт.

* * *

8 июня, ровно 33 дня спустя, под золотыми сводами одного из двух ресторанов McDonald's в сонном арканзасском городке Кэбот Митч Эттингер из "Skadden Arps" делил трапезу с парнем по имени Деннис Киркленд. Киркленду хотелось поделиться историей о Поле Корбин Джонс.

Киркленд окончил среднюю школу Кэбота в 1985 году, а летом 1987 года присутствовал на выпускном вечере школы. На момент вечеринки ему было 19 лет, а Поле Корбин — 20. До этого вечера они никогда не встречались.

Киркленд вспомнил, что на вечеринке был пьян, и догадался, что Пола тоже пьяна. Он сказал Эттингеру, что “вешал ей лапшу на уши" около 10 минут, а потом Пола схватила его за промежность. Через 10 минут после встречи он отвёл Полу к припаркованному неподалёку фургону, и там она ему “отсосала". Они вернулись на вечеринку, где он поделился новостью о своей удаче с несколькими друзьями. Ещё позже на вечеринке Киркленд рассказал адвокату президента, что видел, как Пола отсасывает трём его друзьям, которых он назвал. На вечеринке Пола дала Киркленду свой номер телефона, и они некоторое время поддерживали связь. В течение следующих нескольких недель они встречались несколько раз — обычно в квартире матери Полы. Оттуда они отправлялись в "Кэмп Робинсон", базу Национальной гвардии, и занимались сексом. Киркленд перестал звонить, когда начал встречаться с женщиной, которая должна была стать его женой (и с которой, как он сказал Эттингеру, он сейчас разводится и судится за опеку над детьми).

Боб Беннетт хранил отчёт о разговоре с Кирклендом, как военный трофей. Конечно, он не мог публично ссылаться на то, что в частной беседе называл историей о “мальчиках-минетчиках". Публичное молчание Беннетта и личная радость по поводу этих парней проиллюстрировали, как политические императивы этого дела выписывали ироничные кренделя. Из-за феминистской электоральной базы Клинтона Беннетт не мог даже признать, что прошлое или репутация Джонс имеют отношение к её делу, не говоря уже о том, что он внимательно изучал её жизнь. Беннетт также должен был держать свою работу в секрете, потому что в случае раскрытия консерваторы заявили бы о своём возмущении. Но при обычных обстоятельствах консерваторы считали, что в делах о сексуальных домогательствах вполне можно копаться в прошлом женщин, поэтому их гнев был бы таким же фальшивым, как отрицание Беннеттом интереса к сексуальной жизни Джонс. Таким образом, Беннетт воспользовался двуличием самих республиканцев. Это нелицеприятное противостояние послужило метафорой для более масштабного урока из этого дела — того, что слияние права и политики приводит к деградации обоих.

Вопрос, который Беннетт так жадно изучал, имел небольшое отношение к делу. Пола Джонс подала иск о клевете, утверждая, что был нанесён ущерб “её доброму имени, характеру и репутации". Поэтому Беннетт имел право проверить её положение в обществе. Аналогичным образом в своей жалобе Джонс утверждала, что после того, как Клинтон подошёл к ней в номере отеля "Эксельсиор", она “пришла в ужас, вскочила с дивана [и] заявила, что она "не такая"". А посему Беннетт имел право спросить: что же за девушка Пола Джонс?

Тем не менее, по сути, даже эти оправдания служили лишь предлогами. Как и их противников (как, впрочем, и репортёров, освещавших это дело), всё, что действительно волновало адвокатов президента, это секс. Несмотря на отрицания, которые были столь же возмущёнными, сколь и ложными, тема секса в данном случае охватывала всё.

* * *

Когда солнце движется по небу Арканзаса, тени от огромных бетонных башен зерносушильного кооператива "Лонок" растягиваются вдоль главной улицы города. В некоторые дни посетителя можно простить за мысли, что тени движутся быстрее, чем где-либо ещё в Лоноке. Железнодорожных путей, которые когда-то проходили по заросшей травой средней полосе Фронт-стрит, больше нет, и в эти дни лишь несколько машин останавливаются у горстки уцелевших предприятий в городе. Пешеходов мало. Время от времени кто-нибудь заходит в химчистку "Блэкардз", которой управляет семья женщины, сидевшей рядом с Полой за регистрационной стойкой в "Эксельсиор". Крупный бизнес в городе — это гольяны. С 60-х годов местные жители заменяют свои рисовые фермы прудами, где выращивают дары Лонока для американских магазинов прикормки. В окрестностях мэрии даже называют Лонок мировой столицей гольянов.

Сегодня, конечно, Лонок больше известен как родной город Полы Джонс. (Это недалёко от Кэбота, где воспитывался Деннис Киркленд.) В случае, наполненном подлинной порнографией, может быть по меньшей мере морально непристойно рассматривать биографию Полы Корбин Джонс под микроскопом. До встречи с Биллом Клинтоном её жизнь была печальной, заурядной и совершенно чуждой миру правительства и закона. Должно быть, она единственная значимая политическая фигура века, которая могла бы сказать, как она однажды сказала мне: “Республиканцы? Они хорошие или плохие?" Но едва Пола стала знаменитой, как дружба с ней превратилась в своеобразную индустрию, поскольку знакомые, бойфренды и даже родственники наживались на её дурной славе. Насколько это возможно, важно попытаться отделить правду от финансово обусловленного преувеличения. Жизнь Полы Джонс действительно содержит некоторые подсказки к тому, что произошло между ней и губернатором в 1991 году — и почему спустя годы её дело вошло в историю.

Пола Корбин родилась 17 сентября 1967 года, последняя из трёх дочерей Бобби и Делмера Корбин. В жизни Полы и её сестёр преобладали суровые догматы Первой церкви Назарянина, куда ходила вся семья, а отец иногда проповедовал. Это была неоплачиваемая работа на полставки, и Бобби Корбин содержал семью за счёт работы закройщика на местной фабрике, где шили платья для "Сирс". Три девочки Корбин одевались в то, что Делмер Корбин шила из лоскутков ткани, которые Бобби приносил домой с работы. Жизнь девочек определяли церковные запреты. Им не разрешалось пить алкоголь, танцевать, носить брюки или косметику, кататься на роликовых коньках, смотреть телевизор и даже ходить в гости к друзьям. Пола носила очки с толстыми стёклами, а её волосы струились по спине. Ранние семейные фотографии из детства Полы показывают всех трёх девочек с длинными волосами, потому что стрижки также были запрещены правилами семьи. Их изоляция была очень сильной. Делмер даже забирала девочек из школы, чтобы они обедали дома.

Когда Пола стала подростком, и без того нелёгкая жизнь семьи стала ещё более беспокойной. Пока Бобби находился в отпуске по инвалидности, его уволили с фабрики, как раз накануне выхода на пенсию. Два года спустя, в 1984 году, он умрёт от сердечной недостаточности, играя госпел на пианино в доме престарелых. Сестры Полы бросили среднюю школу и повыходили замуж. Пола с трудом училась в средней школе Лонок, а затем перевелась в соседнюю среднюю школу Карлайл, потому что там для окончания требовалось меньше баллов.

Когда девочки достигли подросткового возраста, контроль родителей над ними ослаб. Ко времени смерти Бобби Пола была в состоянии полномасштабного бунта против детских правил. Именно этот период её жизни (примерно с 1984 года до встречи со Стивом Джонсом в 1989 году, в возрасте от 17 до 22 лет) привлёк к себе наибольшее внимание после того, как она подала иск против президента. Какое-то время она добиралась на работу за 56 км до Литл-Рока, сначала поступила в школу секретарей (но бросила учёбу), затем сменила несколько мест в розничной торговле, откуда её неизменно увольняли из-за опозданий, прогулов или невнимания к своей работе (она работала в компании по борьбе с вредителями, продавала часы Swatch в универмаге и выполняла канцелярскую работу в Hertz и транспортной компании, где ей делали выговоры за слишком откровенные наряды). В 1988 году небольшой семейный дом на Фронт-стрит сгорел дотла (у семьи не было страховки), и Пола некоторое время жила абы где. За это время она несколько месяцев встречалась с парнем по имени Майк Тёрнер, и он договорился, чтобы их сфотографировали вместе, обнимающихся почти обнажёнными. (На обоих были откровенные купальники). Другими словами, слухи об обнажённых фотографиях, которые дошли до Пэта Махони и Боба Беннетта, были правдой.

После того, как Пола стала знаменитой, Тернер продал фотографии в Penthouse. Тёрнер сохранил не только фотографии своей давней подруги, но и несколько записок, которые написала ему Пола. Тон писем значительно отличался от того, что можно было ожидать от перепуганной инженю, которая в ужасе отшатнулась от предложения Билла Клинтона. Например, в одной записке Тёрнеру Пола написала: “Я скучаю по каждому дюйму твоего тела... но по некоторым дюймам больше, чем по другим". А в другой: “Ты [так] великолепен в постели". Шурин Полы Марк Браун сказал, что, по словам Полы, к тому времени, как ей исполнилось 17 лет, у неё был секс с 15 парнями. (Появление Полы в центре внимания общественности вывело на поверхность раскол в её семье, который тлел на протяжении многих лет. Шарлотта и Марк Браун осудили Полу как аферистку и охотницу за приданым; другая её сестра, Лидия Кэти, поддержала Полу.)

Конечно, в Литл-Роке не было недостатка в мужчинах, которые утверждали, что имели с ней связь в этот период. Конечно, также не было никаких сомнений в том, что жизнь Полы начала меняться, когда она встретила Стива Джонса в 1989 году в ресторане "BJ’s Star-Studded Honky Tonk" в Литл-Роке. В отличие от своих предыдущих бойфрендов, Стив был консервативен и контролировал ситуацию, а Пола укротила свой свободный нрав ради их совместной жизни. Вакансии приходили и уходили; она никогда не задерживалась на работе дольше 4 месяцев. Затем её старая подруга Пэм Блэкард предложила ей устроиться на работу к себе в Комиссию по промышленному развитию Арканзаса (AIDC). Потребовалось 2 попытки, но в конце концов Пола получила работу эксперта по документам за 6,35 доллара в час. Её обязанности в AIDC никогда не сводились к чему-то большему, чем доставка в другие правительственные учреждения и ввод заявлений о приёме на работу в базу данных. Эти ограниченные обязанности были не совсем неожиданными, потому что она печатала всего 24 слова в минуту. (В тесте при трудоустройстве она дала только 23 правильных ответа из 34.)

Тем не менее, она произвела впечатление на своих коллег, которые прозвали её "Минни Маус" из-за обтягивающих платьев, бантов в волосах и манер вечной странницы. В начале 90-х на законодательной сессии штата Арканзас почти каждый вечер недели устраивались вечеринки для законодателей и лоббистов. Пола побывала на стольких мероприятиях, что сотрудники отдела по работе с персоналом так и не узнали её имени; они просто называли её “тусовщицей". Благодаря добродушной развязности она стала чем-то вроде легенды в офисе задолго до превращения в знаменитость. Однажды, в часто повторяющейся истории, коллега попросил её обналичить для него чек. Несколько часов спустя он спросил Полу о своих деньгах. Она упёрла руки в бока, покачала головой и сказала: “Какие-такие деньги?"

В месяцы, предшествовавшие конференции в "Эксельсиор", можно было заметить, что две стороны её характера: бурное прошлое и уравновешенное настоящее, история флирта и полное надежд будущее со Стивом — оставались на поверхности. Она проработала в AIDC всего 2 месяца, когда её начальница, Клайдин Пеннингтон, спросила её, не хочет ли она поработать за регистрационной стойкой на Губернаторской конференции по управлению качеством 8 мая 1991 года. Для Полы это было далеко не рядовое событие. Пеннингтон вспомнила бурлящее волнение Полы, когда та собиралась на работу тем утром перед приездом в отель. Она оделась по случаю: короткие брюки-кюлоты, чёрные чулки, туфли на высоких каблуках и большой бант в волосах. Перед короткой поездкой в отель Пола спросила у Пеннингтон:

— Тебе не кажется, что эта юбка слишком коротка?

Пеннингтон не солгала:

— Вообще-то она действительно коротка, Пола, но, думаю, сейчас ты уже ничего с этим не поделаешь.

Пола улыбнулась и сказала:

— Я просто не буду выходить из-за стойки.

Затем она уехала.

* * *

Весной 1994 года события, произошедшие в отеле "Эксельсиор", побудили Полу Джонс подать иск против президента Соединённых Штатов. Это дело — частный иск против действующего президента за действия, предпринятые до его избрания, — часто описывали как беспрецедентное, но это было не совсем так. За несколько дней до избрания Джона Кеннеди президентом несколько недовольных делегатов, присутствовавших на Национальном съезде Демократической партии в Лос-Анджелесе, подали на него в суд. Делегаты стояли перед отелем, пытаясь поймать такси, чтобы отправиться на вечеринку, которую устраивала знаменитая вашингтонская хостесс Перл Места. Кеннеди увидел, что они ждут, и предложил им свою машину и водителя, и делегаты согласились. Сам Кеннеди не поехал. Во время последующей поездки машина столкнулась с другой, и этот несчастный случай стал основанием для иска. Предвосхищая дело Джонс, истцы в деле "Бейли против Кеннеди" использовали процесс раскрытия информации, чтобы попытаться получить компрометирующую информацию о финансах семьи Кеннеди в ходе допросов, направленных генеральному прокурору Роберту Кеннеди. Вместо того чтобы отвечать на подобные вопросы, Джон Кеннеди уладили дело за 17 750 долларов, значительную сумму в 1963 году.

Но хотя дело, подобное "Джонс против Клинтона", почти никогда не рассматривалось, президентская власть была одной из самых противоречивых областей конституционного права на протяжении последних нескольких десятилетий. В ряде дел Верховному суду было предложено взвесить, применимы ли законы, регулирующие деятельность других граждан, к президенту. Самое известное из этих дел связано с Уотергейтом. В деле "Соединённые Штаты против Никсона" суд оставил в силе запрос судьёй Джоном Сирикой записей из Белого дома в рамках уголовного процесса против лиц, обвиняемых в сокрытии дела об Уотергейте. Поскольку судебный запрос был составлен с большим трудом, а запрошенные материалы были необходимы для справедливого судебного разбирательства, суд единогласно постановил, что Никсон должен предъявить плёнки. Суд постановил, что принятие иного решения поставило бы президента выше закона.

Это был менее известный случай, который привёл к реальному идеологическому расколу по поводу президентской власти и иммунитета от судебных процессов. В 1970 году из ВВС уволили некоего аналитика по имени А. Эрнест Фитцджеральд после того, как он дал показания перед Конгрессом о перерасходе средств на проекты ВВС. Фицджеральд подал в суд на президента Никсона, и в 1982 году дело дошло до Верховного суда. Суд, разделившись во мнениях 5 голосами против 4, постановил, что Фицджеральд не имел права подавать иск.

Согласно мнению судьи Льюиса Пауэлла, президент пользовался абсолютным иммунитетом от ответственности за действия в пределах "внешнего периметра" своих служебных обязанностей. “Из-за исключительной важности обязанностей президента, — писал он, — отвлечение его энергии на рассмотрение частных судебных процессов создало бы уникальные риски для функционирования правительства... Сам по себе авторитет администрации президента" сделал бы его “лёгкой мишенью для исков о возмещении гражданского ущерба. Осознание этой личной уязвимости часто может отвлечь президента от его официальных обязанностей, нанося ущерб не только президенту и его власти, но и всей нации, которой призвано служить президентство". В особом мнении, к которому присоединилось либеральное крыло Суда, судья Байрон Уайт заявил, что решение суда “ставит президента выше закона… [и] это возврат к представлению о том, что король не может сделать ничего плохого".

Дело Фицджеральда и подобные ему дела определили условия дебатов о президентской власти для целого поколения: консерваторы искали защиты президента от отвлекающих судебных процессов, а либералы считали, что к главе исполнительной власти следует относиться так же, как и к обычному гражданину. С юридической точки зрения дело Полы Джонс продолжало эту традицию, ставя вопрос о том, должен ли действующий президент отвечать по частному иску. Конечно, аналогия между делом Джонса и делом Фицджеральда была близкой, но не точной; гражданский иск сотрудника Пентагона против президента был основан на официальных, а не частных действиях Никсона. Тем не менее, в случае с Джонс, если бы либералы и консерваторы придерживались своих принципов, либералы поддержали бы право Джонс на предъявление иска, а консерваторы поддержали бы требование президента об иммунитете.

Произошло же прямо противоположное. В качестве другого примера того, как закон и политика загрязняли друг друга в ходе этого дела, судебный процесс Джонс показал, что либералы чувствуют боль президента, а консерваторы выступают в защиту простого гражданина. Это лицемерие ярко продемонстрировалось телепередаче "Час новостей Макнил/Лерер" от 24 мая 1994 года. Ллойд Катлер, юрисконсульт Белого дома и убеждённый демократ, предвидел, что президент столкнётся с юридической трясиной, если делу Джонс будет позволено развиваться.

— Предположим, против президента будет подано 20 исков о клевете, — сказал Катлер. – И что, ему теперь защищаться от них всех?

Участвовавший в передаче консерватор, поддержавший идею Полы Джонс, едва ли мог заставить себя на словах признать обязательства Клинтон на посту президента:

— Считаю, что достоинство президента и законное поведение на этом посту имеют первостепенное значение и оправдывают защиту президента от тех судебных исков, которым, как говорит история, подвергаются американские президенты.

("Законное" поведение — важная подробность.)

Но это дело и этот президент были чем-то совершенно иным.

— Это новая ситуация, которая, на мой взгляд, наводит на мысль, что мы избираем президентом Соединённых Штатов не идеальных людей, а тех, кто ведёт себя таким образом, чтобы, по крайней мере, до сих пор в нашей истории не происходило частных гражданских исков против них.

Это предложение трудно понять, но, по-видимому, подразумевалось, что другие президенты, возможно, и не были “идеальными", но дело Полы Джонс потенциально представляло собой новый и беспрецедентный уровень президентских злоупотреблений. Это была мысль, над которой у представителя позиции Полы Джонс в программе, бывшего чиновника-республиканца по имени Кеннет У. Старр, будет достаточно времени порассуждать в ближайшие месяцы.

4. “Я люблю этого человека"

— Решиться позвонить тебе было непросто, — сказал Клифф Джексон.

Джексон в очередной раз мучительно раздумывал, стоит ли рассказывать репортёру ещё одну порочащую историю о Билле Клинтоне. Но так же, как и в случае с уклонением от призыва, с историей о полицейских, с историей Полы Джонс с поездками в Нью-Гэмпшир для кампании против своего бывшего одноклассника по Оксфорду, Клифф Джексон сказал, что много не спал по ночам. Затем он решил, что да, надо продолжать кампанию по уничтожению президента.

— Билл, — сказал Джексон, — на моем причале кое-кто хочет поговорить о Уайтуотере.

Именно так Джексон приветствовал Ремпела из Los Angeles Times в телефонном разговоре осенью 1993 года. В то время они общались почти ежедневно, потому что Ремпел работал по наводке Джексона над историей о полицейских и сексуальной жизни Клинтона. Теперь у Клиффа было кое-что ещё для Ремпела. У него был Уайтуотер.

История под названием "Уайтуотер" существовала на периферии политического мира с 8 марта 1992 года, сразу после праймериз в Нью-Гэмпшире, когда Джефф Герт из "Нью-Йорк таймс" опубликовал первую статью об этом. "КЛИНТОН ВЛОЖИЛСЯ ВМЕСТЕ С ФИНАНСОВОЙ КОМПАНИЕЙ В АФЕРУ С НЕДВИЖИМОСТЬЮ В ОЗАРКЕ", — гласил заголовок. Начало истории Герта соответствовало нейтральному тону заголовка:

Билл Клинтон и его жена были деловыми партнёрами владельца обанкротившейся ссудо-сберегательной ассоциации, которая подлежала государственному урегулированию в начале его пребывания на посту губернатора Арканзаса, свидетельствуют записи.

В партнёрстве (совместном предприятии по недвижимости), которое разрабатывало землю в Озарке, участвовали Клинтоны и Джеймс Б. Макдугал, бывший помощник Клинтона, ставший застройщиком. Партнёрство началось в 1978 году, и время от времени для его субсидирования использовались деньги из сбережений и займов мистера Макдугала. Корпорация продолжает свою деятельность по сей день, но, похоже, не проявляет активности.

История Герта была примечательна как тем, о чем в ней не говорилось, так и тем, что говорилось в реальности: не было никаких утверждений о незаконном поведении со стороны тогдашнего губернатора.

Пока Герт работал над своей статьёй для Times, их старая подруга по имени Сьюзан Томасес, нью-йоркский юрист, широко цитировавшаяся в статье, изложила версию случившегося со стороны Клинтонов. Согласно книге Джеймса Б. Стюарта о Уайтуотере “Кровавый спорт", когда, наконец, статья Герта была опубликована, "Томасес была в недоумении. Она считала это непостижимым".

С этой точки зрения Томасес была не одна. Те же фразы снова появлялись в продолжающемся освещении истории с Уайтуотером: “конфликт интересов", “несостоявшиеся сбережения и займы", “подлежит государственному урегулированию", — но никто никогда не мог сказать с точностью, а тем более с конкретикой, необходимой для уголовного дела, что плохого сделали Билл и Хиллари Клинтон. Во многих историях упоминались две знакомые фразы той обвинительной эпохи — слова, которые были как банальны, так и бессмысленны: “видимость нарушения" и “вопросы без ответов". Действительно, с почти комической замкнутостью рассуждений само существование запросов об Уайтуотере рассматривалось как доказательство того, что они были оправданы. Редакционная страница New York Times часто высказывалась подобным образом. “Как бы ни хотелось президенту Клинтону, — писали редакторы в типичной статье, — любопытная сага о его отношениях с владельцем обанкротившейся арканзасской ссудо-сберегательной ассоциации просто так никуда не денется. Это продолжает всплывать в запросах Конгресса и газетных статьях…" Или в другой раз, накануне одного из многочисленных слушаний в Конгрессе по Уайтуотеру, газета нараспев писала: “Мистер Клинтон приехал в Вашингтон, пообещав положить конец случайным конфликтам, фаворитизму и инсайдерским сделкам времён Рейгана-Буша. Само существование этих слушаний свидетельствует о том, что он мало что сделал для выполнения этого обязательства".

Однако одно было ясно с самого начала. Сама застройка Уайтуотера площадью около 200 акров, расположенная в отдалённом и труднодоступном районе северного Арканзаса, оказалась идеей неудачной. Билл Клинтон ещё даже не был избран губернатором, когда вечером в начале 1978 года они с Хиллари впервые обсудили покупку недвижимости с Джимом и Сьюзан Макдугал за ужином в ресторане Литл-Рока под названием "Black-eyed Pea". Позже в том же году Клинтоны начали инвестировать в проект и в итоге вложили в него около 70 тыс. долларов, хотя точная сумма была спорной. В какой-то момент, в довольно жалкой попытке вызвать интерес к этому району, Хиллари Клинтон заплатила за строительство небольшого образцового дома на этой территории. Эта идея увенчалась успехом лишь в том, что привлекла орду фотографов к порогу домов несчастных, которые жили там в то время, когда Клинтон стал президентом. В конце концов, поселенцам так надоело служить фоном для бесконечных историй о Уайтуотере, что они повесили большой баннер с надписью "УБИРАЙТЕСЬ ДОМОЙ, ИДИОТЫ!". (По сей день Клинтоны ни разу не посещали округ Уайтуотер.)

Тем не менее история никуда не делась. Событие привлекло незначительное внимание прессы, и следователи из различных бюрократических структур федерального правительства также не спускали глаз с Уайтуотера. После избрания Клинтона дело Уайтуотера (если это можно назвать делом) оставалось в таком же подвешенном состоянии, время от времени привлекая внимание прессы, но без особого постоянного интереса со стороны правоохранительных органов. В Белом доме Клинтона расследование дела Уайтуотера находилось в ведении юриста по имени Винсент У. Фостер-младший, бывшего партнёра Хиллари Клинтон в юридической фирме "Rose". Фактически Фостер провёл большую часть своих первых месяцев на должности заместителя юрисконсульта Белого дома, занимаясь расследованиями другого так называемого скандала — увольнения нескольких сотрудников туристического бюро Белого дома в мае 1993 года. Предупреждённый о возможных нарушениях в работе этого бюро, Белый дом быстро принял меры по замене работавших там карьерных чиновников. Но деятели администрации Клинтона, которые занимались этим вопросом, включая Фостера, допустили ошибку. Судя по тому, как эта история была освещена в прессе, это выглядело так, будто подчинённые Клинтона плохо обращались с кадровыми чиновниками, которые имели тесные связи со многими репортёрами Белого дома. Хуже того, казалось, что люди Клинтона пытаются посадить в бюро лиц, имеющих личные и финансовые связи с первой семьёй. (За годы расследования “Трэвелгейта" ни одному назначенцу Клинтона не предъявили никаких обвинений.)

Этот незначительный инцидент обернулся трагедией 20 июля 1993 года, через 6 месяцев после президентства Клинтона, когда Винса Фостера нашли мёртвым с огнестрельным ранением, нанесённым самому себе, в парке за пределами Вашингтона. В предсмертной записке, которая была найдена разорванной на куски на дне портфеля Фостера в его кабинете в Белом доме, юрист написал: “Я совершал ошибки по незнанию, неопытности и переутомлению... Насколько мне известно, никто в Белом доме не нарушал никаких законов или стандартов поведения, включая любые действия в бюро путешествий. Не было никакого намерения приносить выгоду какому-либо человеку или конкретной группе… Общественность никогда не поверит в невиновность Клинтонов или их лояльных сотрудников..." После самоубийства многие репортёры решили по-новому взглянуть на все вопросы, которые находились в юрисдикции Фостера, включая Уайтуотер. Тем не менее, проблема оставалась: не было ни одного свидетеля, который мог бы сказать, что Клинтоны совершили что-либо незаконное в связи с Уайтуотером.

Затем, наконец, появился свидетель. Его звали Дэвид Хейл, и он сидел "на причале" перед домом Клиффа Джексона.

* * *

В горах Озарк в северном Арканзасе, недалёко от торгового центра "Бугер Холлоу" и 7-этажной статуи Иисуса Христа в Эврика-Спрингс, самая большая летняя толпа собиралась в "Dogpatch U.S.A.", парке развлечений по мотивам комиксов Эла Кэппа. Посетители, потягивая сок Kickapoo Joy, прогуливались мимо "Статуи всеобщего ликования" Т. Корнпоуна в окружении актёров, одетых как Лил Абнер и Дейзи Мэй. Тема деревенщины распространилась даже на вывески с продуктами питания. “В Believublee delishus рыбные блюда, приготовленные под парусом", — хвасталась одна из вывесок. Парк открылся в 1968 году и в какой-то момент привлекал до миллиона посетителей в год, но как только Кэпп перестал рисовать комиксы в 1977 году, посещаемость парка пошла на убыль. В 1993 году компания обанкротилась и закрылась навсегда.

В том году закрытие стало ещё одной плохой новостью для Дэвида Хейла. Он помог основать парк, но это было лишь одним из его многочисленных деловых проектов. В некотором отношении Дэвид Хейл был непревзойдённым махинатором из небольшого штата, увлекавшимся политикой, юриспруденцией и финансами, энтузиастом, который в конечном итоге (что удалось Хейлу) стал национальным президентом Jaycees^[10]. Он был главным судьёй по мелким искам Литл-Рока и другом практически всего политического истеблишмента штата. (Как отметил журналист Мюррей Ваас, Хейл также был набожным баптистом, который часто отмечал, что одно из его предприятий производит церковные скамьи.) Хейл даже управлял чем-то вроде банка — компанией под названием Capital Management Services, которая была уполномочена федеральным управлением по делам малого бизнеса выдавать кредиты малообеспеченным заёмщикам и меньшинствам. Среди своих многочисленных обязанностей Хейл также находил время, чтобы стать профессиональным вором.

В 1986 году друзья Хейла Джим и Сьюзан Макдугал пришли к нему с деловым предложением. (Так случилось, что этот разговор также состоялся в ресторане Литл-Рока "Black-eyed Pea".) Как операторы "Madison Guaranty Savings & Loan", они хотели, чтобы компания Хейла одолжила 300 тыс. долларов Сьюзан Макдугал, а муж и жена будут использовать их в своих различных деловых начинаниях. Хейл действительно дал взаймы, и долг так и не вернули. Судьба денег всегда была тайной, покрытой мраком. Джим Макдугал говорил, что 110 тыс. долларов из них пошли на инвестиции в Уайтуотер, которые он разделил с Биллом и Хиллари Клинтон. ("Madison" обанкротилась в 1989 году и обошлась налогоплательщикам более чем в 49 млн. долларов, что сделало её довольно скромным провалом по меркам эпохи ссудно-сберегательных организаций.)

Именно история об этом займе в 300 тыс. долларов была основой того, что Дэвид Хейл рассказал Биллу Ремпелу из Los Angeles Times после того, как Клифф Джексон представил их друг другу, и одна деталь рассказа Хейла была особенно важной. Хейл сказал репортёру, что Билл Клинтон лично попросил его предоставить ссуду Сьюзан Макдугал. В том разговоре, по словам Хейла, тогдашний губернатор сказал, что его имя не может фигурировать ни в одном из кредитных документов. В той мере, в какой когда-либо выдвигались обвинения в совершении уголовных правонарушений против Клинтона по Уайтуотер, это было и есть основное зерно. Хейл предположил, что Клинтон убедил его дать заём под ложным предлогом; по словам Хейла (хотя это никогда не было полностью ясно), Клинтон знал, что деньги для Макдугалов на самом деле шли на их общие инвестиции в Уайтуотер, хотя Сьюзан якобы занимала их под свой маркетинговый бизнес. Это было не ахти какое преступление, и даже если история Хейла была правдой, действия Клинтона, возможно, вообще не были преступлением. Но практически все долгое расследование дела Уайтуотера вытекает из этого единственного предполагаемого разговора между Хейлом и Клинтоном в феврале 1986 года. (С самого начала Клинтон отрицал, что подобный разговор когда-либо имел место.)

Хотя Джексон рассказывал историю о полицейских только Ремпелу и Дэвиду Броку, о Дэвиде Хейле он более широко рассказывал. Осенью 1993 года Джексон договорился, чтобы Хейл поговорил с "Вашингтон Пост" и New York Times, а также с Ремпелом, и статьи во всех различных изданиях просачивались в течение всей осени. “Клинтон сказал журналистам на прошлой неделе, что он с женой не сделали ничего неподобающего, — написали Ремпел и Франц в одной из таких статей. — Но подобные обвинения, поднимающие вопросы о возможном конфликте интересов и злоупотреблении служебным положением тогдашним губернатором Арканзаса, продолжают вызывать раздражение". Все статьи во всех газетах содержали ту или иную версию этого заявления об отказе от ответственности. Нет никаких доказательств, что Клинтон сделал что-то не так, но существование расследований оставалось проблемой.

Единственное, что было не совсем ясно в этих историях, это зачем Дэвид Хейл вообще выступил со своим заявлением. У Хейла была одна цель — добиться назначения независимого юриста по этому делу. Всю осень 1993 года прокурор Соединённых Штатов в Литл-Роке проводил расследование в отношении Хейла в связи с различными обвинениями в мошенничестве, в частности, в краже 3,4 млн. долларов из Управления малого бизнеса — деле, которое не имело никакого отношения к Клинтону. Адвокат Хейла безуспешно пытался заключить сделку о признании вины с прокурором Соединённых Штатов в Литл-Роке, которая позволила бы Хейлу избежать тюремного заключения. (У Хейла были и другие проблемы, в том числе расследование его причастности к мошенничеству со погребальными страховками и схеме откатов с поставщиками в его собственном здании суда.) Хейлу не удалось избежать предъявления обвинения. Большое жюри присяжных в Литл-Роке предъявило ему обвинение по делу Управления малого бизнеса 23 сентября. Но его надежды на мягкий приговор все ещё основывались на назначении нового независимого прокурора для ведения дела. Хейла поймали на краже тысяч долларов; он надеялся, что его рассказ о Билле Клинтоне станет его билетом к снисхождению.

Интервью, которые Джексон организовал для Хейла, позволили сохранить историю живой в Вашингтоне. Как Джексон и предполагал, "Вашингтон Пост", New York Times и Los Angeles Times провели остаток осени, сражаясь друг с другом за первенство в этой истории, которая на данный момент состояла в основном из определения того, какой следственный орган расследовал дело Уайтуотера (прокурор США или корпорация Resolution Trust RTC) и как много, если вообще кто-либо, из чиновников администрации Клинтона знали об этих расследованиях. Направила ли RTC (правительственное агентство, занимающееся проверкой сбережений и займов банкротов) “заявку" на проведение уголовного расследования в отношении Уайтуотера? Кто знал об этом — и когда? Безусловно, чиновники Клинтона не справились с расследованиями зимой 1993 года, заняв излишне оборонительную позицию. Помощники Белого дома по указанию Билла и Хиллари Клинтон отказались обнародовать все документы первой семьи об их инвестициях. Джордж Стефанопулос протестовал против назначения в RTC Джея Стивенса, видного республиканца, для расследования дела Уайтуотера.

В этом свете события, лежащие в основе сделки с Уайтуотер, практически исчезли из новостей. К декабрю, когда появились новости о том, что юристы Белого дома забрали некоторые документы об Уайтуотере из офиса Винса Фостера после его смерти, Уайтуотер превратился в настоящее медиа-безумие. (Адвокаты заявили, что удалили документы, поскольку считали, что они содержат конфиденциальные сообщения между Фостером и его клиентами, Клинтонами.) Слушания в Конгрессе по этому вопросу были запланированы на весну. Несмотря на всё это, улики против Клинтонов граничили с несущественными. (Это было правдой даже после того, как документы Уайтуотера наконец были обнародованы — и после того, как Стивенс сделал отчёт, который оправдал Клинтонов.)

В течение всего декабря члены Конгресса начали призывать генерального прокурора Джанет Рино назначить специального прокурора по этому делу. Срок действия закона, регулирующего деятельность независимых юристов, истёк в 1992 году, когда республиканцы, недовольные поведением Лоуренса Уолша в ходе судебного преследования "Иран-контрас", заблокировали его продление. Рино хотела подождать с назначением прокурора до тех пор, пока закон не будет продлён, что, как ожидалось, произойдёт в середине 1994 года. Но в течение второй недели января, когда Клинтон отправился в крупное турне по Центральной Европе и бывшему Советскому Союзу, практически все вопросы, которые ему задавали, касались Уайтуотера и назначения специального прокурора. 11 января на Украине Клинтон дал короткое интервью Джиму Миклашевски из NBC News, который задавал вопросы только об Уайтуотере. Клинтон возмутился, сказав:

— Мне жаль, что вам не интересна моя поездка. Считаю, что эта ситуация не имеет прецедента в американской истории. Я имею в виду, все эти люди говорят: "Мы не верим, что этот человек сделал что-то плохое. Нет никаких доказательств того, что он сделал что-то плохое. Никогда не было достоверного обвинения в том, что он сделал что-то не так".

Тем не менее в тот вечер президент и его советники смирились с политической реальностью. На телефонной конференции между партией президента в Европе и его командой юристов, собравшихся в Овальном кабинете в Вашингтоне, только один советник высказался против того, чтобы просить Рино назначить встречу. По словам Джеймса Стюарта, советник Белого дома Бернард Нуссбаум предупредил, что обращение к специальному прокурору при отсутствии доказательств неправомерных действий со стороны президента было бы равносильно исторической ошибке.

— От разочарования, что они ничего не найдут в Уайтуотере, они пойдут расследовать каждого из ваших друзей, — сказал Нуссбаум. — Они расширят расследование до областей, которые мы даже не рассматривали.

— Но речь идёт об Уайтуотере, — сказал кто-то Нуссбауму.

— Нет, — сокрушённо ответил он. — Это будет блуждающий прожектор… Они будут преследовать вас, вашу семью и друзей на протяжении всего президентского срока и позже.

Политические советники Клинтона наплевали на мнение Нуссбаума и убедили Клинтона запросить назначение специального прокурора. Это была огромная победа как для Дэвида Хейла, так и для Клиффа Джексона. Хейл достиг бы своей цели, заключив сделку о признании вины, которая привела бы к мягкому приговору по его преступлениям. Джексон добился ещё большего. К концу февраля 1994 года он запустил как дело Полы Джонс, так и независимого юриста Уайтуотера, которые со временем сойдутся воедино и затем почти поглотят президентство Билла Клинтона.

12 января, когда президент ещё находился за границей, Стефанопулос сделал официальное заявление о том, что президент попросит Рино назначить специального прокурора. Он выразил надежду, что назначение специального прокурора приведёт этот вопрос к “быстрому и заслуживающему доверия разрешению".

* * *

В 1875 году, всего через 5 лет после создания департамента юстиции, президент Улисс С. Грант назначил первого внешнего независимого прокурора (который также был секретарём департамента финансов) для расследования скандала с виски в Сент-Луисе, возникшего в его администрации. Грант в конечном счёте вынудил прокурора уйти в отставку из-за его агрессивной тактики. В 1952 году генеральный прокурор при президенте Гарри Трумэне назначил республиканского специального прокурора для расследования возможных нарушений в департаменте юстиции. Два месяца спустя этого прокурора тоже уволили. В 1973 году генеральный прокурор Эллиот Ричардсон назначил Арчибальда Кокса, демократа, расследовать Уотергейт. 20 октября того же года президент Никсон уволил Кокса в результате так называемой "субботней расправы".

Необходимость специальных прокуроров и проблемы с ними уже давно стали частью американской истории. Дилемму, лежащую в основе проблемы, сформулировать просто. В случаях возможных правонарушений со стороны высокопоставленных членов администрации президента или самого президента у его подчинённых может возникнуть конфликт интересов при проведении расследований. Но если назначить “независимых" прокуроров, кто будет их контролировать? Можно ли каким-либо образом ограничить их полномочия, не создавая такого же конфликта интересов, который в первую очередь обусловил необходимость их назначения?

Конгресс попытался ответить на эти вопросы с помощью Закона об этике 1978 года, который создал современную систему независимых юристов. Принятие закона во многих отношениях послужило неофициальным началом эпохи, когда правовая система взяла верх над политической системой. Идея закона состояла в том, чтобы использовать судей для деполитизации громких расследований; роль судей, согласно теории, защитила бы всех вовлечённых от обвинений в конфликте интересов. Опыт Уотергейта был ещё свеж в памяти законодателей, когда те писали закон, и "субботняя расправа" была той опасностью, которой они больше всего хотели избежать. Их больше беспокоили злоупотребления прокурора, чем сам прокурор.

Только в этом отношении (для избежание новых "субботних расправ") закон оказался успешным. Однако практически во всех остальных случаях закон потерпел неудачу, и срок его действия истёк в 1999 году, о чём никто не сожалел — памятник как закону о непреднамеренных последствиях, так и цене благих намерений. Структура закона практически не изменилась за два десятилетия. Когда генеральный прокурор нашла “разумные основания полагать, что дальнейшее расследование в отношении президента и некоторых других высокопоставленных должностных лиц оправдано", она была обязана подать заявление о назначении обвинителя в коллегию из трёх старших федеральных судей, которые, в свою очередь, были предварительно отобраны главным судьёй Соединённых Штатов. Затем три судьи, известные как Особый отдел, выбирали прокурора и определяли его юрисдикцию. Чтобы гарантировать свою независимость и не допустить, чтобы их жертвы выжидали, прокуроры сами определяли, сколько времени должно занять их расследование. (Промежуточное изменение номенклатуры дало намёк на более существенные проблемы с законом. В 1978 году в законе использовался титул “специальные прокуроры", обозначение, которое использовалось для Кокса. Но в 1982 году, обеспокоенный тем, что “прокурор" звучит слишком обвинительно, Конгресс изменил название ведомства на “независимый юрист".)

По одной из многих ироний, связанных с законом, он фактически ускорил политизацию судебного процесса, с которой был призван бороться. Отчасти это было неизбежным побочным продуктом более скептического века. Стало сложнее представить любое решение кого бы то ни было, включая судью, как нейтральное или аполитичное. Тем не менее, сам закон, казалось, был почти специально разработан, чтобы усугубить эти проблемы. Все его попытки деполитизировать процесс принятия решений, казалось, только привносили в этот процесс больше политики. Пресса, конечно, с её стремлением к конфронтации и расследованию служила важным электоратом в пользу закона. Перспективу засадить политика в тюрьму всегда интереснее освещать, чем обычную работу федерального правительства, поэтому на средства массовой информации всегда можно было рассчитывать в качестве форума для тех, кто хотел начать расследование и назначить прокуроров.

Тем не менее, даже на своих собственных условиях закон никогда не работал. Например, несмотря на надежды авторов закона, не было ничего самоочевидного в том, как определить, когда должен быть назначен независимый юрист. Скандал с Уайтуотером в конце 1993 года был лишь первым из многих случаев при администрации Клинтона, когда республиканцы обвинили генерального прокурора в том, что она уклонялась от назначения независимого юриста, чтобы защитить своего босса, президента. Вместо того чтобы разжигать споры о правомерности лежащего в основе этого поведения, закон поощрял такого рода опосредованную политику — бесконечные, изматывающие дебаты о том, следует ли назначать прокуроров. Опять же, вопреки наивным надеждам авторов законопроекта, метод назначения независимых юристов также политизировал процесс, поскольку судебные участники процесса независимых юристов вряд ли могли рассматриваться как нейтральные олимпийцы. Главный судья Уильям Х. Ренквист до перехода в суд был политическим деятелем республиканской партии, и там он выступал против программы Клинтона почти всеми возможными способами. Поэтому неудивительно, что он назначил главой Особого отдела судью по имени Дэвид Б. Сентелл, ещё более ярого противника Клинтона из Северной Каролины. Решения, принятые Сентеллом, претендовали на политический нейтралитет не больше, чем решения, принятые генеральным прокурором Клинтона. И самая большая ошибка, стоящая за законом, заключалась в иллюзии, что сами независимые юристы будут работать лучше и заслужат больше общественного уважения, чем прокуроры, которых они заменяли.

Ни один из этих недостатков закона о независимых юристах не был секретом в 1993 году, когда администрация Клинтона начала взвешивать, применять ли этот закон к самой себе. В этот момент Лоуренс Э. Уолш, который был назначен Особым отделом для расследования дела "Иран-контрас", наконец-то сворачивал своё 7-летнее расследование. К тому времени, когда расследование Уолша завершилось, оно дало представление о недостатках закона — неоправданной длительности, неразумных судебных преследованиях, чрезмерном рвении со стороны прокуроров. (Я работал младшим адвокатом в штате Уолша в течение первых 3 лет его расследования.) В политизированной среде независимых адвокатских расследований мало кто из демократов протестовал против эксцессов Уолша. Подобные эксцессы прокурора-республиканца сняли бы пелену с глаз демократов. Однако в тот момент их протесты не вызвали особого сочувствия по ту сторону прохода в Конгрессе.

* * *

Итак, 12 января 1994 года президент объявил, что хочет назначить специального юриста по делу Уайтуотера. Назначить обвинителя должна была генеральный прокурор Джанет Рино.

Ситуация была аналогична той, с которой столкнулся генеральный прокурор Эллиот Ричардсон в 1973 году. Поскольку срок действия закона о независимых юристах истёк (он должен был быть повторно введён в действие 6 месяцев спустя), у Рино была полная свобода в выборе прокурора Уайтуотера. Ричардсон выбрал Кокса. Кого выберет Рино?

Она созвала своих главных советников, и список сузился до знакомого списка крупных юристов и бывших прокуроров. Рино попросила своего заместителя Филиппа Хейманна озвучить ведущих кандидатов. Он беседовал с бывшим сенатором Уорреном Радманом, бывшим директором ФБР и ЦРУ Уильямом Уэбстером, бывшим заместителем генерального прокурора Дональдом Эйером, а также с Кеннетом Старром и Робертом Фиске.

Никогда не было реальной борьбы за первое место. Фиске был признанным лидером на поле. При президенте Форде он был назначен прокурором Соединённых Штатов Южного округа Нью-Йорка, и президент Картер сохранил за ним эту деликатную должность. В последние годы он работал адвокатом по уголовным делам в нью-йоркской юридической фирме "Davis Polk & Wardwell". Фиске был возвращением к другой эпохе, когда юристы приходили на государственную службу и уходили с неё, сохраняя некоторую независимость от политического процесса. Ему было 63 года, он был преуспевающим и довольным. Он не собирался искать другую работу в будущем. На пресс-конференции, посвящённой объявлению о его выборе 20 января, Рино назвала его “воплощением того, каким должен быть прокурор". Рино сделала идеальный выбор — и сделала его без громоздкой надстройки закона о независимых юристах.

Фиске, в свою очередь, тоже начал правильно. Он объявил, что увольняется из своей фирмы и переезжает в Литл-Рок. Он нанял команду опытных прокуроров, и когда впервые собрал их вместе, у него было для них два совета: “Лоуренс Уолш". Под этим он имел в виду, что не собирается повторять ошибок Уолша. Он не собирался возбуждать малозначительные дела, не собирался политизировать расследование, и, самое главное, не собирался тянуть 7 лет. Они собирались работать по 14 часов в день 7 дней в неделю, определить, были ли какие-либо преступления, требующие судебного преследования, возбудить дела, а затем разойтись по домам.

На пресс-конференции, на которой Рино объявила о его назначении, Фиске сказал, что собирается расследовать смерть Винса Фостера, а также сделку с землёй в Уайтуотере. Смерть Фостера стала опорой индустрии правых заговоров — Пэт Матришиана снял целый документальный фильм на эту тему, — но Фиске не терял времени даром, делая выводы. В отчёте, опубликованном 30 июня 1994 года, через 6 месяцев после начала своего пребывания в должности, Фиске заявил, что Фостер действительно покончил с собой. По случайному совпадению, в тот же день президент Клинтон подписал повторное утверждение закона о независимых юристах. Почти в качестве формальности Рино направила запрос в Особый отдел в составе трёх судей с просьбой утвердить её назначение Фиске специальным обвинителем по делу Уайтуотера. У Фиске была безупречная репутация, начало его расследования казалось многообещающим, и не было никаких оснований полагать, что суд захочет, чтобы новый прокурор начинал с нуля.

* * *

Закон о независимых юристах практически не содержал положений о порядке отбора прокуроров. Закон просто оставлял решение за Особым отделом. Тем не менее, эти судьи были почти намеренно неподходящими для выполнения этой задачи. Во-первых, закон требовал, чтобы судьи апелляционного суда работали в Особом отделе. Прокуроры и адвокаты защиты практикуют в основном перед судьями судов первой инстанции, поэтому Особый отдел вряд ли мог иметь какие-либо непосредственные знания о навыках людей, которых они назначили. Судьи Особого отдела также должны были быть пожилыми — по закону. Статут требовал, чтобы судьи апелляционного суда были “старшего возраста", то есть перед отставкой. Но судьи старшего возраста были ещё менее знакомы с кадровым резервом, чем их более молодые коллеги. В законе не было положений о стандартах подачи заявлений, о судебном пересмотре решения о приёме на работу или о публичном раскрытии того, как и почему было произведено назначение независимого юриста.

Таким образом, Особый отдел не был предупреждён об мере, которую он предпримет 5 августа 1994 года. В тот день Особый отдел отклонил просьбу Рино назначить Фиске независимым юристом. Вместо этого трое судей уволили его и заменили Кеннетом У. Старром в качестве нового обвинителя по делу Уайтуотера. В своём кратком заявлении, сопровождающем изменение, суд в составе трёх судей заявил: “Мы не ставим под сомнение честность назначенного Генеральным прокурором лица, а скорее отражаем намерение Закона [о независимых юристах], чтобы действующее лицо было защищено от восприятия конфликта". Таким образом, в бесконечном цикле предполагаемых и реальных конфликтов интересов Вашингтона Фиске был как нанят, так и уволен, чтобы избежать конфликта интересов.

Поскольку процесс назначения независимых юристов держался в тайне от общественности, публично стало известно только то, что Особый отдел заменил Боба Фиске Кеннетом Старром. Анонимный очевидец сообщил в "Вашингтон Пост", что 14 июля судья Дэвид Сентелл обедал в Капитолии с обоими сенаторами от родного штата Северная Каролина: Джесси Хелмсом и Лаухом Фэйрклотом. И Хелмс, и Фэйрклот были яростными критиками президента, особенно в Уайтуотере, и Фэйрклот, в частности, утверждал, что Фиске был слишком мягок с Клинтонами. Время проведения ланча наводило на мысль, что сенаторы лоббировали Сентелла с целью свалить Фиске, что судья незамедлительно и сделал. Все трое участников опровергли, что они вообще обсуждали дело Уайтуотера во время обеда. По словам Хелмса, они говорили о “западной одежде, старых друзьях и проблемах с простатой".

Фактически, за кулисами коллегия из трёх судей вела пристойную борьбу за независимого юриста Уайтуотера, которая, опять же, выявила политические корни этой борьбы. Сентелл и судья Джозеф Снид, оба республиканцы, хотели заменить Фиске на Старра. Они считали, что назначение Рино смертельно скомпрометировало Фиске, придавая его продолжающемуся надзору за делом “видимость неприличия", но они не видели таких проблем в назначении такого откровенного республиканского оппонента Клинтон, как Старр. Джон Бутцнер, единственный демократ в комиссии, считал, что нет необходимости заменять Фиске, человека с безупречными полномочиями и беспристрастностью. Если нужно было привлечь кого-то нового, Бутцнер предпочитал назначить бывшего судью федерального апелляционного суда по имени Джон Гиббонс, который, как и Старр, согласился пройти собеседование для получения этой работы. Но когда Гиббонс приехал в Вашингтон на встречу с судьями, он сказал, что, по его мнению, у него возник конфликт интересов, поскольку он был вовлечён в несвязанное дело, в котором также фигурировала фирма юрисконсульта Белого дома Ллойда Катлера. Это был отдалённый конфликт, гораздо менее драматичный, чем многочисленные случаи, когда политические и личные планы Старра сталкивались с планами Клинтона. Но после ухода Гиббонса у Бутцнера не было иного выбора, кроме как согласиться с кандидатурой Старра, который тоже с готовностью согласился с назначением.

Кеннет Старр

* * *

Через несколько дней после своего назначения Кен Старр собрал прокуроров Фиске за столом для совещаний в их офисах в пригороде Литл-Рока. Фиске занимался этим делом скудно, наняв менее дюжины юристов, в основном людей, которых знал по прокуратуре США или благодаря Дэвису Полку. Старр, который никогда раньше не встречался ни с кем из них, начал с того, что отметил неловкость этой первой встречи. Он сказал, что понимает их преданность и привязанность к Фиске.

— Я люблю этого человека, — сказал Старр о своём предшественнике.

Это замечание только усилило негодование, которое несколько юристов Фиске уже испытывали по отношению к Старру. Прокуроры Уайтуотера полагали, что Фиске проведёт справедливое и тщательное расследование. Они расценили поступок Особого отдела как мерзость, неоправданную пощёчину порядочному и благородному человеку. Согласившись на эту работу, Старр сделался соучастником кражи их работы. Они не хотели иметь дела ни с кем, кто мог бы совершить подобное.

Но была и другая причина для гнева прокуроров. За несколько дней до своего увольнения Фиске сказал своим сотрудникам, что рассматривает возможность найма стороннего юриста для рассмотрения некоторых апелляций от имени ведомства. Согласно своим полномочиям, полученным от Рино, Фиске имел право подавать гражданские иски против президента, и прокурор знал, что Клинтон утверждал в деле Полы Джонс, что застрахован от судебного преследования. Фиске сообщил своим сотрудникам, что разговаривал с неким адвокатом, который был яростно настроен против Клинтона по вопросу президентского иммунитета в деле Джонс, — и этого адвоката звали Кен Старр. Другими словами, пока Старр вёл переговоры с Фиске о рассмотрении апелляций, он также вёл переговоры с Особым отделом о том, чтобы подсидеть Фиске. Старр никогда не рассказывал Фиске, что к нему обращался Особый отдел, и сотрудники Фиске расценили это упущение как особое предательство. “Я люблю этого человека" – вот уж вправду!

Но Фиске пообещал, что он и его сотрудники помогут Старру, поэтому они начали вводить нового независимого юриста в курс их расследования. У них наметился значимый прогресс по двум направлениям. Ранее, в 1994 году, Уэбб Хаббелл, заместитель генерального прокурора, подал в отставку на фоне обвинений, что он завышал счета своим клиентам и обманывал партнёров в юридической фирме "Rose", где он и первая леди работали до избрания Клинтона. Адвокаты Фиске заявили, что Хаббелл готов признать себя виновным и сотрудничать со следствием по делу Уайтуотера. Во-вторых, адвокаты заявили, что они добились значительного прогресса в деле, лежащем в основе большинства историй об Уайтуотере в прессе — той самой, которая основана на мошенническом займе Дэвида Хейла в размере 300 тыс. долларов Сьюзан Макдугал, которая вместе с мужем Джимом были партнёрами Клинтонов в первоначальном проекте Уайтуотера. (Фиске уже заключил сделку о признании вины с самим Хейлом, что означало, что бывший судья и изготовитель церковных скамей получил то, что хотел, от назначения специального прокурора.) Идея, стоящая за всеми действиями Фиске, была той же простой, что и в основе большинства расследований преступлений "белых воротничков". Прокуроры осудили бы этих мелких фигур, а затем предложили бы им снисхождение, если они дадут показания против высокопоставленных лиц, в частности, президента и первой леди.

— Мы не будем писать 5К писем, пока не поймём, настроены ли эти люди на сотрудничество, — сказал Старру один из юристов.

— Что за "5К письма"? — ответил новый независимый юрист.

На самом деле не было никаких причин, по которым Старр должен был знать о "5К письмах", но тем не менее прокуроры были ошеломлены. С тех пор как в 1987 году вступили в силу федеральные руководящие принципы вынесения приговоров, у судей было гораздо меньше возможностей устанавливать продолжительность тюремных сроков по рассматриваемым ими делам. Руководящие принципы определяют сроки наказания, если только прокуроры не подадут ходатайство о сокращении сроков тюремного заключения в соответствии с руководящим принципом раздела 5K1.1. Эти ходатайства, известные как "письма 5K", являются способом, которым прокуроры вознаграждают сотрудничающих. К 1994 году адвокаты по уголовным делам в федеральных судах были знакомы с ними так же хорошо, как водители на шоссе с ограничениями скорости. Но до тех пор, пока его не нанял Особый отдел для расследования деятельности президента Соединённых Штатов, Старр никогда не возбуждал уголовных дел и не защищал в них. Так прокуроры рассказали ему о "5К письмах". Как первым признал Старр, ему понадобится большая помощь от своих сотрудников.

* * *

Гораздо позже Кеннет Старр станет одним из самых поносимых людей в Америке, когда его оппонентам в Белом доме при Клинтоне удалось создать неизгладимый общественный образ этого человека. Он был Бэббитом^[11] со значком — сыном священника из Сан-Антонио, который в детстве ради забавы начищал обувь, став взрослым, бегал трусцой под звуки гимнов, а затем обрушил адский огонь и серу в должности прокурора. На одной из импровизированных пресс-конференций, которые Старр любил давать на подъездной дорожке своего дома в Маклине, штат Вирджиния, он сравнил себя с Джо Фрайди^[12], но его неуклюжая манера поведения на публике едва ли могла больше отличаться от манеры детектива "только факты, мэм Драгнет". Будучи не в состоянии говорить о доказательствах в своей работе независимого юриста, Старр вместо этого читал благочестивые лекции.

— Здесь нет места невинной лжи. Здесь не место наводить тень на плетень, — сказал он, стоя на подъездной дорожке. — Нельзя осквернять храм правосудия.

Старр на самом деле соответствовал некоему архетипу, но это не Джо Фрайди и не инспектор Жавер^[13]. Старр был законченным вашингтонским карьеристом, который поселился в столице скорее из личных интересов, чем из идейных соображений. Его определяющим качеством — даже более важным, чем благочестие (которое было настоящим), интеллект (который был значительным) или энергия (которая была феноменальной) — была его способность привлекать могущественных наставников. В 1975 году он работал секретарём у главного судьи Уоррена Бергера. Затем он провёл 4 года в юридической фирме первого генерального прокурора при президенте Рейгане Уильяма Френча Смита. В 1983 году, когда Старру было всего 37 лет, Бергер и Смит добились его назначения в Апелляционный суд Соединённых Штатов по округу Колумбия, второй по значимости суд в стране.

В суде Старр обладал способностью хамелеона сливаться с любой фракцией и кликой. Однажды, после устного выступления в зале суда, Старр оказался в центре настоящего спора между коллегами-либералами и консерваторами, которые выглядели так, словно вот-вот подерутся.

— Когда мы зашли в раздевалку после спора, у нас с судьёй [Лоуренсом] Зильберманом возник известный конфликт. Мы действительно поссорились, и он пригрозил мне телесными повреждениями, — вспоминал Абнер Миква, который впоследствии стал юрисконсультом Белого дома. — Все это время Кен продолжал смотреть в потолок. Было видно, что он как будто повторял про себя: "Меня здесь нет. Я этого не вижу". Он был мягким человеком, который старался избегать споров.

В 1989 году президент Буш убедил Старра уйти со своей пожизненной должности судьи и стать генеральным солиситором — главным адвокатом правительства в Верховном суде. Прозванный "Заботливым генералом" за почтительный стиль общения с судьями, Старр отстаивал ряд консервативных позиций, особенно в отношении абортов и утвердительных действий. Однако Старр, как и сам Буш, так и не убедил закоренелых правых в том, что он один из них. В 1991 году он проиграл назначение в Верховный суд, потому что консерваторы в департаменте юстиции заклеймили его “хлюпиком" — ненадёжным консерватором. (Вместо этого место досталось Кларенсу Томасу.)

После избрания Клинтона в 1992 году Старр стал партнёром в вашингтонском офисе юридической фирмы "Kirkland & Ellis", где зарабатывал более 1 млн. долларов в год. Осенью 1993 года, как раз в тот момент, когда начали появляться скандальные истории об Уайтуотере, Старра вызвали из его прибыльной ссылки для выполнения другого, деликатного поручения. Сенатский комитет по этике расследовал дело Роберта Пэквуда о сексуальных и других проступках, и председательствующие демократы попросили Старра просмотреть дневники Пэквуда на предмет материалов, имеющих отношение к делу. Объявляя о назначении Старра, "Вашингтон Пост" отметила: “Даже те, кто регулярно скрещивал с ним шпаги, приписывали ему справедливость. Его не считали идеологически зашоренным". Во времена, предшествовавшие появлению Моники Левински, дело Пэквуда считалось довольно непристойным, однако в ходе его работы от Старра не было ни единой утечки информации или жалобы на таковые.

Старр был далёк от того, чтобы ограничиваться юридической практикой и коротким сроком работы в Комитете по этике, он демонстрировал почти непреодолимое желание вступать в организации, выступать с речами и оставаться в центре событий. Казалось, он жил ради того, чтобы воплотить в жизнь старую поговорку: "если хочешь что-нибудь сделать, попроси самого занятого человека в городе". Старр был активным членом умопомрачительного числа профессиональных ассоциаций, включая Американскую ассоциацию юристов, Американский юридический институт, Американский фонд адвокатов и Американское общество судоустройства. В свете своего опыта работы в качестве бывшего судьи он согласился занять пост президента Института судебного администрирования. Один раз в неделю он читал курс конституционного права на юридическом факультете Нью-Йоркского университета. Он даже находил время руководить малоизвестной организацией под названием "Совет по совершенствованию судебной практики". В свете такого послужного списка неудивительно, что Старр одновременно вёл переговоры о работе с Фиске — и о работе самого Фиске.

Однако вся неистовая добровольческая деятельность Старра не могла заслонить фундаментальный факт о нем. Он был убеждённым политическим консерватором, который открыто выступал против Клинтона практически по каждому спорному вопросу того времени. До 1994 года он занимал видные должности, но никогда ни на одной из них не подвергался пристальному вниманию прессы. Из-за этого его личный стиль, возможно, заставил почти всех неправильно судить о нем. По натуре он полагался на других. Поджав губы, почти откинувшись назад во время большинства разговоров, Старр был вежлив до подобострастия. В городе, полном (в буквальном смысле) рычащих сторонников, Старр выделялся манерами. Было время в Вашингтоне, когда юристы могли продвигаться по профессии: до судейства, высоких административных постов и тому подобного — в основном беспартийным способом. Но Старр достиг совершеннолетия в то время, когда правовая и политическая системы сливались и нужно было занимать позицию той или иной стороны, чтобы наметить путь личного продвижения. Вежливо, но безошибочно Старр так и поступил, и к тому времени, когда его назначили независимым юристом, он уже давно подписал контракт со многими из тех, кто хотел уничтожить Билла Клинтона.

Действительно, хотя Старр сам не был идеологом, он всегда окружал себя таковыми. Возможно, он и не играл в высшей лиге, но его настоящие друзья принадлежали, как и Старр, к Федералистскому обществу, партийному братству, которое обеспечило интеллектуальную энергию революции Рейгана в судах. Он был нанят правым фондом Брэдли, который финансировал, среди прочего, журнал American Spectator, для защиты программы выбора школы в суде. Старр входил в консультативный совет по правовой политике Вашингтонского юридического фонда, ещё одного консервативного аналитического центра. Работая в "Kirkland & Ellis", он представлял Brown & Williamson и Philip Morris — две табачные компании, интересы которых на каждом шагу сталкивались с интересами администрации Клинтона. Он, конечно, уже высказался против юридической позиции президента в деле Полы Джонс и был близок к тому, чтобы представить доклад по её делу от имени ещё одной консервативной организации — Независимого женского форума. Старр даже дал совет Гилу Дэвису, адвокату Джонс, о том, как решить вопрос о президентском иммунитете от гражданских исков. Во всем этом не было ничего предосудительного или даже удивительного. Это просто отражало юридический мир, в котором жил Кен Старр до того, как в августе 1994 года его вызвали в Особый отдел.

Природа этого мира была, по сути, тем, что Фил Хейманн узнал о Старре, когда впервые изучил его досье по просьбе Джанет Рино. Никто не сомневался в уме Старра или его честности. Но Хейманн также услышал предупреждение: посмотрите на окружающих его людей. Старр был человеком, который никогда в жизни не возбуждал уголовных дел. Кто-то должен был научить его, как это делается. Как знал Хейманн и все остальные, кто имел опыт работы в системе уголовного правосудия, многие из этих правил: о справедливости, суждении и соразмерности — не были записаны на бумаге, и некоторые прокуроры следовали им более тщательно, чем другие. Старр был бы более зависим, чем большинство потенциальных прокуроров, от людей, которых он нанял. Больше, чем почти любой независимый юрист в истории, судьба Старра была бы в руках его сотрудников.

От кого, беспокоился Хейманн, Старр получит дельный совет?

5. По-настоящему влюблена

— Сегодня 5 октября, ровно 8 недель с тех пор, как я стал независимым юристом, — начинал Старр обычное собрание своих сотрудников в Литл-Роке в 1994 году, — и вот чего я не достиг. Мы не собираемся быть Лоуренсом Уолшем. Я не собираюсь оставаться здесь вечно.

Почти все без исключения прокуроры Фиске покинули свои рабочие места, едва позволили приличия. Но Старр удивил отставших и вновь прибывших тоже. Его сотрудники почти сравнялись с сотрудниками Фиске по опыту и профессионализму. В его вашингтонском офисе первыми лицами были Марк Туохи III, бывший президент Ассоциации адвокатов округа Колумбия; Роджер Адельман, бывший высокопоставленный прокурор в Вашингтоне; и Джон Бейтс, который только что покинул руководящую должность в прокуратуре Соединённых Штатов в Вашингтоне. В Литл-Роке Старр нанял мужа и жену Рэй и Лероя Джан, которые были опытными федеральными прокурорами из Сан-Антонио, а также Брэдли Лермана и Эми Сент-Ив, ветеранов прокуратуры США в Чикаго. Некоторые из этих юристов имели перспективу поработать как адвокатами защиты, так и прокурорами. Старр даже перенял одержимость Фиске Уолшем. Как и его предшественник, Старр поклялся быстро и справедливо решать стоящие перед ним вопросы. Он попросил своих сотрудников взять обязательства всего на 1 год, потому что полагал (и здесь проявилась его неопытность), что этого будет достаточно, чтобы завершить расследование. (В отличие от Фиске, Старр не уходил в отпуск, поэтому продолжал получать семизначную зарплату в течение первых 4 лет работы независимым юристом.)

В целом Старр успешно извлёк выгоду из дел, начатых сотрудниками Фиске. 6 декабря 1994 года, всего через 4 месяца после вступления Старра в должность, Вебстер Хаббелл признал себя виновным в мошенничестве с юридической фирмой "Rose" и её клиентами на сумму более 400 тыс. долларов. 7 июня 1995 года Старр предъявил обвинение Джиму Гаю Такеру, преемнику Клинтона на посту губернатора Арканзаса, и двум другим лицам по делу о мошенничестве с банкротством. (После длительной серии апелляций по юридическим вопросам все подсудимые в конечном итоге признали себя виновными по делу, которое, по общему признанию, не имело никакого отношения к Клинтонам.)

Затем 17 августа 1995 года, сразу после первой годовщины своего приёма на работу, Старр обнародовал результаты своего расследования в Уайтуотере. Большое жюри присяжных Старра в Литл-Роке предъявило Такеру, Джеймсу и Сьюзан Макдугал обвинения в заговоре с участием "Madison Guarantee Savings & Loan". Сотрудники Старра назвали это “делом 825", потому что сложная цепочка событий началась с получения займа в размере 825 тыс. долларов. Теория заключалась в том, что Такер и Джим Макдугал сговорились заставить "Madison Guarantee Savings & Loan" одолжить эту сумму третьей стороне, которая, в свою очередь, поделилась выручкой с Дэвидом Хейлом. Компания Хейла, которая должна была выдавать займы меньшинствам, затем использовала эти деньги для получения мошеннического займа в размере 1,5 млн. долларов от Администрации малого бизнеса. Единственная ссылка на Клинтона касалась его знаменитого (и спорного) разговора с Хейлом в феврале 1986 года. Там Хейл утверждал, что Клинтон попросил его одолжить часть из этих 1,5 млн. долларов Макдугалам, чьи деловые предприятия включали совместные инвестиции в Уайтуотер. Разумеется, Клинтон утверждал, что этого разговора 9-летней давности не было, и в любом случае предполагаемый разговор едва ли имел отношение к делу Старра о заговоре. Но этот предполагаемый разговор с Дэвидом Хейлом был настолько близок, насколько Старр мог подобраться к президенту.

В целом, "дело 825" было типичным, хотя и довольно небольшим, федеральным расследованием преступлений "белых воротничков" — сложным, несексуальным и основанным на показаниях сотрудничающего свидетеля (Хейл), который, вероятно, был более виновен, чем кто-либо из тех, кто предстал перед судом. И по мере того, как проходили месяцы, посвящённые досудебной подготовке, перспектива вовлечения президента в этот заговор всё больше тускнела. Неподтверждённого слова Хейла не было бы достаточно, чтобы свергнуть президента. Джим Макдугал — эксцентричный, непостоянный человек, которого финансовые неудачи вынудили отказаться от жизни в белых костюмах и "ягуарах" и поселиться в новом доме в трейлере — публично защищал Клинтона и отрицал обвинения Хейла. Его бывшая жена Сьюзан не выступала публично, но её адвокат сказал, что она также отвергла обвинения Хейла. Даже если чета Макдугалов в конечном итоге набросится на Клинтона (а Джим так и сделал), их слова, скорее всего, мало что значили. Опытные прокуроры в офисе Старра начали понимать, что их дело в Уайтуотере начнётся и закончится судом над Такером и Макдугалами. Обвинители Старра пришли туда, куда привели их улики, и это было не очень далеко.

Странным образом эти первые дни расследования дела Старра почти помогли президентству Клинтона. Из-за расследования Старра все важные улики были защищены щитом секретности большого жюри, и никогда не было никаких утечек, имеющих значение (возможно, потому что никаких компрометирующих улик реально не было). Старр рассматривал возможность использования большинства свидетелей Уайтуотера в большом жюри или на судебных процессах, поэтому он лишил многочисленные расследования Уайтуотера, проводимые Конгрессом, этих потенциальных звёзд. Слушания по делу Уайтуотера, на которых председательствовали Альфонс Д'Амато из Нью-Йорка и Джим Лич из Айовы, вызвали мало интереса за пределами Вашингтона.

Как ни странно, 1995 год оказался годом обновления президентства Клинтона. Предыдущий год был поглощён катастрофами: назначениями Фиске, а затем Старра, провалом плана здравоохранения Клинтона и, что хуже всего, промежуточными выборами в Конгресс. В ноябре 1994 года республиканцы восстановили большинство в Сенате и, что удивительно, впервые почти за четыре десятилетия получили большинство в Палате представителей. В первые дни после разгрома президент был вынужден вяло доказывать, что он по-прежнему “актуален" в городе, который, казалось, принадлежал новому спикеру Палаты представителей Ньюту Гингричу. Но под руководством воскресшего Свенгали^[14], Дика Морриса, Клинтон кооптировал некоторые элементы “Контракта с Америкой" Гингрича, отверг более экстремистские части программы и позиционировал себя в центре умеренной американской политики.

Решающий момент возвращения Клинтона наступил в борьбе за федеральный бюджет в ноябре 1995 года. В то время Клинтон предпочёл затеять ссору с Гингричем и Ко. из-за программы Medicare, а не “триангулировать" между республиканцами и демократами в Конгрессе. Чем больше президент клялся защищать это ценное право, тем выше он поднимался в опросах общественного мнения. По мере приближения решающего момента в адрес Клинтон поступало все больше хороших новостей. 8 ноября Колин Пауэлл объявил, что не будет баллотироваться на пост президента в 1996 году, оставив вероятным соперником Клинтона только пожилого и нехаризматичного Боба Доула. 14 ноября Клинтон осудил Гингрича и Доула за “глубоко безответственное" стремление сократить программу Medicare “как условие сохранения открытости правительства". Клинтон отказалась подписать их бюджет, и второстепенные федеральные служащие были отправлены домой в тот же день.

На следующее утро, на второй день правительственного кризиса, в Белом доме царило головокружительное, почти эйфорическое настроение. Те немногие сотрудники, которым разрешили выйти на работу, изо всех сил старались завершить переговоры о бюджете, что для некоторых было похоже на пижамную вечеринку без взрослых. Утро 15 ноября принесло президенту ещё более приятные новости. На завтраке с журналистами Гингрич сказал, что направил президенту более жёсткий бюджетный законопроект из-за того, как с ним обошлись на "борту №1"во время поездки в Израиль на похороны премьер-министра Ицхака Рабина.

— Вы приземляетесь на военно-воздушной базе Эндрюс после пребывания в самолёте в течение 25 часов, и никто с вами не разговаривает. Вас просят выйти из самолёта по заднему трапу... Это мелочно, — сказал Гингрич, — но всё же человечно.

Высказывания Гингрича немедленно вызвали сенсацию, и к полудню Джордж Стефанопулос организовал публикацию официальной фотографии с Гингричем и Клинтоном в самолёте в СМИ. Внезапно президент и все остальные увидели чёткий путь к одному из самых экстраординарных политических перерождений в американской истории.

Ровно в 13:30 15 ноября, согласно компьютеризированной системе контроля пропусков для работников и посетителей (WAVES), некая стажёрка по имени Моника Левински вошла в Белый дом. Она ушла только через 18 минут после полуночи на следующее утро.

Моника Левински

* * *

Для Билла Клинтона политическое противостояние с республиканцами в 1995 году было похоже на другой момент четырьмя годами ранее. Клинтону пришлось пережить несколько трудных месяцев в 1991 году, когда он пытался принять решение о том, баллотироваться ли на пост президента. Во время своей последней кампании по переизбранию на пост губернатора Арканзаса он пообещал не претендовать на более высокий пост и изо всех сил пытался отказаться от этого обещания. Президент Буш по-прежнему наслаждался успехом войны в Персидском заливе. В разгар этих проблем Клинтон отправился в Кливленд, чтобы выступить с программной речью на национальном собрании Совета лидеров демократической партии, собрания умеренных демократов, которое он тогда возглавлял. Опираясь всего на несколько заметок, Клинтон произнёс то, что многие сочли лучшей политической речью года.

— Мы здесь для того, чтобы спасти Соединённые Штаты Америки, — сказал он. — Наше бремя состоит в том, чтобы дать людям новый выбор, основанный на старых ценностях. Новый простой выбор, который открывает возможности, требует ответственности, даёт гражданам больше права голоса, обеспечивает им отзывчивое правительство, и все это потому, что мы осознаем себя сообществом.

Национальный пресс-корпус дал речи восторженные отзывы. В этот день, более чем в какой-либо другой, Билл Клинтон получил реальную возможность стать кандидатом в президенты. Это был день, как в ноябре 1995 года, самого мощного выброса адреналина, которым может наслаждаться американский политик. Это было 6 мая 1991 года, за 2 дня до того, как Билл Клинтон появился на губернаторской конференции по управлению качеством в отеле "Эксельсиор".

Замечание Генри Киссинджера о том, что власть — это сильнейший афродизиак, стало клише, потому что благодаря ему очевидное звучит оригинально. Политики на протяжении всей истории вели насыщенную сексуальную жизнь. В некоторых случаях, без сомнения, они использовали свою власть, чтобы сломить сопротивление строптивых партнёров, но столь же несомненно, что многие женщины сами искали их. Только в ХХ веке в ряды президентов-изменников входят, среди прочих, Уоррен Хардинг, Франклин Д. Рузвельт и Джон Кеннеди — ужасный президент, великий президент, к которому история относится неоднозначно. Другими словами, их сексуальная жизнь мало что говорила об их президентстве или об их “характере". Клинтон тоже сбился с пути во время своего долгого брака — убийственный факт о нем как о муже, но никак не влияющий на его репутацию общественного деятеля.

Отчасти из-за своего статуса символа сибаритствующих бэби-бумеров Клинтон приобрёл репутацию своего рода Лотарио^[15], нечто среднее между учтивым соблазнителем и безжалостным завоевателем. Однако, если судить по его отношениям с Моникой Левински, то оба описания кажутся неверными. Конечно, немногие отношения могли бы блистать под таким пристальным вниманием, которое было сосредоточено на президенте и стажёрке, но Клинтон выглядел скорее несчастным, чем радостным в своей сексуальности — охваченным чувством вины, эгоистичным, навязчивым. Боб Беннетт однажды сказал Клинтону то же самое. Изучив отчёты частных детективов и интервью с десятками предполагаемых любовниц, юрист сказал президенту: “Это погубит вашу репутацию". Клинтон никогда не скрывал своего интереса к сексу. Его рукопожатия с хорошенькими женщинами затягивались, и он ухмылялся, не извиняясь. Но разговоров было гораздо больше, чем действий.

Как только стали известны грязные подробности истории Левински, некоторые из его старых друзей поделились печальными воспоминаниями. В первые дни президентской кампании 1992 года, когда штат сотрудников Клинтона был небольшим, а обстоятельства интимными, одна девушка призналась другой, что ей приснился эротический сон об одном из их коллег — Джордже Стефанопулосе, которого она едва знала. Каким-то образом эта история дошла до кандидата, и это побудило его начать серию ночных бесед с сотрудниками о сексуальных фантазиях. Клинтон никогда никого не трогал во время переговоров в самолётах и гостиничных номерах, но они происходили в атмосфере, насыщенной сексуальным напряжением. Когда наступала очередь Клинтона говорить, он часто возвращался к одному и тому же сценарию: он стоит в дверях, а женщина стоит перед ним на коленях и занимается оральным сексом.

* * *

Когда Моника Левински давала показания во время процесса по делу об импичменте Клинтона в 1999 году, её допрашивал конгрессмен из Теннесси Эд Брайант, один из руководителей Палаты представителей по импичменту. Брайант решил растопить лёд, задав несколько вопросов о прошлом Левински.

— Расскажите мне вкратце о вашей трудовой биографии, — попросил он, — с того момента, как вы окончили колледж, и, скажем, до того, как начали работать стажёром в Белом доме.

Левински посмотрела на конгрессмена, как на сумасшедшего (и не в последний раз за время допроса).

— Э-э… я тогда не работала... — сказала она.

— Хорошо, — ответил её нервный инквизитор и переключился на другую тему.

Брайант забыл, что у Левински не было реального “трудового стажа" до того, как она пришла в Белый дом. Левински окончила колледж Льюиса и Кларка в мае 1995 года и начала стажировку 2 месяца спустя, незадолго до своего 22-ого дня рождения. (Левински была на 6 с половиной лет старше дочери Клинтона, Челси.)

Левински выросла в Беверли-Хиллз, в семье умеренно преуспевающего онколога и социально амбициозной домохозяйки. В доме и городе, где диплом котировался ниже, чем внешность, Левински провела большую часть своей короткой жизни, одержимая проблемой лишнего веса. Она переходила из одной средней школы в другую, из посредственного колледжа в скромный университет, и везде, где бы она ни училась, её почти никто не помнил. По стандартам большинства американцев, её жизнь была привилегированной: дорогие школы, частные уроки, влиятельные друзья и куча денег на одежду и каникулы. И все же, став знаменитой, Левински мало что делала, кроме как зацикливалась на своих предполагаемых лишениях: что её родители развелись, что злой мальчишка обозвал её “Биг Мак", что ей не хватает "самоуважения". До того, как она стала одержима президентом Соединённых Штатов, её единственным серьёзным интересом в жизни было соблюдение диеты.

Действительно, даже помимо того, что Левински и Пола Джонс обе вошли в жизнь Билла Клинтона в политически волнующие для него моменты, у этих двух женщин было много общего. Из-за своего классового положения Левински казалась более искушённой и светской, чем Джонс. Тем не менее, их сходство было значительным, начиная с возраста (Монике было 22 года, Поле — 24) и характеров — жизнерадостных, общительных и дружелюбных. Им также не хватало таланта, образованности, остроумия, необычайной красоты, интереса к внешнему миру или знаний о политике. Самое важное, что их объединяло, — очевидная сексуальная доступность. Клинтон сказал своему полицейскому-телохранителю Дэнни Фергюсону, что у Полы был “манящий взгляд". Левински сама сказала Клинтону: "Подойди сюда".

До 15 ноября 1995 года Клинтон и Левински никогда по-настоящему не разговаривали, хотя позже она утверждала, что у них был “интенсивный флирт" через зрительный контакт. Во время правительственного кризиса уволили всех, кроме 90 сотрудников Белого дома из 430, поэтому освободившиеся места заняли неоплачиваемые стажёры. Левински получила назначение в кабинет Леона Панетты, главы администрации, расположенный чуть дальше по коридору от Овального кабинета. Клинтон проводил большую часть дня на переговорах с лидерами конгресса, и он то и дело заходил в кабинет Панетты и выходил из него. К чести Левински, она никогда не изображала себя жертвой ухаживаний Клинтона. Действительно, её собственный отчёт о том дне продемонстрировал, как сильно она пыталась соблазнить президента. Её усилия начались с ставшего теперь известным жеста. Заметив, что Клинтон на мгновение остался один в кабинете Панетты, она приподняла жакет и бросила президенту быстрый взгляд на верх своих трусиков-стрингов, которые виднелись выше пояса брюк. Клинтон, вспоминала Левински, загадочно улыбнулся.

Чуть позже, согласно методическому изложению доклада Старра, “по пути в туалет примерно в 20:00 она проходила мимо кабинета Джорджа Стефанопулоса". Фактически, сыщики Старра не заметили, что само по себе это предприятие было довольно смелым жестом. Чтобы перейти дорогу Клинтону, Левински выбрала туалет, который был ближе всего к президентским владениям в Западном крыле. Как она и надеялась, Левински застала президента одного в кабинете Стефанопулоса. (Сам Стефанопулос лоббировал интересы на Капитолийском холме.) Клинтон заметил Левински, подозвал её и завёл светскую беседу, спросив, в какой школе она училась. Вместо ответа Левински выпалила:

— Знаешь, я по-настоящему в тебя влюблена.

Клинтон пригласил её в свой личный кабинет, расположенный в нескольких шагах от него. Там они впервые поцеловались. Левински, затаив дыхание, вспоминала, что “его глаза были очень проникновенными, очень страстными, очень чувственными и очень любящими". Вскоре они расстались, но ещё до конца вечера Клинтон застал Левински одну в кабинете Панетты и пригласил снова встретиться с ним в кабинете Стефанопулоса. Чтобы подготовиться ко второй встрече за вечер, Левински сняла нижнее бельё.

В том, куда Клинтон решил завести Левински, была какая-то острота. Пара прошла в крошечный коридор, который вёл от закрытой двери в кабинет Стефанопулоса к закрытой двери в Овальный кабинет. С одной стороны этого коридора находилась крошечный туалет, с другой — дверь в личный кабинет Клинтона. Это было единственное место в Белом доме, где президент мог быть уверен, что его никто не увидит. Хотя, возможно, Клинтон и добивался других женщин во время своего президентства, его встречи с Левински иллюстрировали логистические нестыковки. Для этого нужна была не только решительная партнёрша, но и такая, кто не возражала бы против неловких и унижающих достоинство обстоятельств. Моника Левински соответствовала по всем пунктам.

В охраняемом коридоре Клинтон и Левински снова начали целоваться, но их прервал телефонный звонок в его кабинете. В сюрреалистически невозмутимом изложении отчёта ФБР о допросе Левински на эту тему агент рассказывает: "Президент начал целовать её, а она расстегнула свой пиджак. Президент задрал ей лифчик (он расстегнул его только один раз во время последующих сексуальных контактов) и запустил руку ей в брюки. Президенту звонил конгрессмен или сенатор. Разговаривая по телефону, президент держал руку в брюках Левински, чтобы стимулировать её, тем самым вызвав у неё один или два оргазма".

Как описывалось в докладе Старра, за этим последовало: “Пока президент продолжал разговаривать по телефону, она занималась с ним оральным сексом. Он закончил разговор и мгновение спустя попросил мисс Левински остановиться. По её воспоминаниям: "Я сказала ему, что хочу... закончить. А он сказал... что ему нужно подождать, пока он не станет больше доверять мне"".

(В тот момент Клинтон не мог знать, насколько он прав, беспокоясь о последствиях того, что стало деликатно называться “завершением".) Авторы Старра завершили описание одним из нескольких необоснованных и жестоких замечаний отчёта о браке Клинтонов: “А потом, кажется, он пошутил, — цитирует доклад слова Левински, — что у него давно такого не было".

* * *

16 месяцев спустя, 29 марта 1997 года, Клинтон и Левински в последний раз вступили в половую связь. Но было бы ошибкой думать, что их роман длился почти полтора года. У них никогда не было более чем случайных контактов, и они занимались “сексом" друг с другом — используя этот термин в свободном, разговорном смысле — всего около дюжины раз. Более того, почти вся физическая близость между ними имела место в течение нескольких месяцев после правительственного кризиса. Действительно, был только один месяц, когда они поддерживали контакт. (Их отношения можно восстановить с такой точностью, потому что Левински обладала необыкновенной памятью, а её подруга Линда Трипп убедила её составить компьютеризированную матрицу всех её контактов с президентом. Кроме того, прокуроры Старра заставили Левински предоставить поминутный отчёт обо всех её взаимоотношениях с Клинтоном.)

Кульминацией в отношениях Клинтона и Левински стал январь 1996 года. После их первой встречи 15 ноября они встретились ещё 2 дня спустя, когда правительственный кризис ещё продолжался. Клинтон организовал это второе рандеву, попросив Левински принести ему кусок пиццы. Как и в первый раз, Клинтон лоббировал конгрессменов по телефону, а Левински занималась несколько иным. Левински, которая перешла на младшую должность в законодательном аппарате президента после правительственного кризиса, беспокоилась, что с возвращением Белого дома в нормальный рабочий режим президент забудет о ней. Левински вспоминала своей подруге Линды Трипп в одном из их записанных на плёнку телефонных разговоров:

— Знаешь, когда это произошло впервые, я сказала маме: "Ну, наверное, он трахался со мной потому, что его любовница, вероятно, была в отъезде".

Но примерно в обеденное время в канун Нового года Левински подстроила визит к Баяни Нелвису, одному из стюардов ВМФ президента, и ей удалось встретиться с Клинтоном. На той встрече Левински спросила президента, помнит ли он её имя — он называл её “малышка", — и после его правильного ответа она занялась с ним оральным сексом. Впервые он не разговаривал по телефону.

Встреча в канун Нового года положила начало месяцу регулярных контактов между ними, что представляет интерес главным образом из-за того, что происходило в семейной жизни самого Клинтона. Самый напряжённый месяц его отношений с Левински был худшим месяцем пребывания Хиллари Клинтон на посту первой леди. 4 января 1996 года Кэролин Хубер, помощница Белого дома и бывший офис-менеджер юридической фирмы "Rose", обнаружила 115 страниц счётов Хиллари Клинтон за время её работы в фирме. Хубер сообщила, что нашла эти записи в августе прошлого года в резиденции Клинтонов в Белом доме, а затем отнесла их в свой собственный офис и забыла о них. Прокуроры Старра затребовали документы в суд более года назад, и адвокаты Клинтонов не смогли их представить. Как не уставали подчёркивать чиновники Белого дома, содержание записей в целом подтверждало то, что Хиллари говорила все это время — что она выполняла “минимальную" работу в фирме "Rose" для "Madison Guaranty". Тем не менее, никто не мог избавиться от подозрений, которые окружали таинственное исчезновение и повторное появление документов.

История со счетами попала в газеты в субботу, 6 января. На следующий день Клинтон впервые позвонил Левински. Позже она свидетельствовала:

— Я спросила его, что он делает, и он сказал, что скоро пойдёт в офис. Я спросила: "О, составить тебе компанию?" И он сказал: "Это было бы здорово".

Позже в тот же день Клинтон позвонил Левински, чтобы договориться о встрече. Он сказал, что она должна принести кое-какие бумаги из Овального кабинета. Он оставит свою дверь открытой, “случайно" заметит её краем глаза и пригласит зайти. Операция прошла безукоризненно, и они поговорили около 10 минут в Овальном кабинете, а затем отправились в его личный туалет. В докладе Старра говорилось: “По словам мисс Левински, президент "говорил о том, чтобы заняться со мной оральным сексом". Но она остановила его, потому что у неё была менструация, а ему хотелось секса. Мисс Левински занималась с ним оральным сексом". В ходе этой встречи Левински заметила, что президент смотрит на сигару “как-то странно". Она сказала ему: “Мы тоже можем когда-нибудь заняться этим"".

На следующий день газета опубликовала громовую атаку на Хиллари Клинтон. В колонке, озаглавленной “Метель лжи" в “Нью-Йорк таймс" от 8 января, Уильям Сафайр начал так: "Американцы всех политических убеждений приходят к печальному осознанию того, что наша первая леди, женщина несомненных талантов, которая была образцом для подражания для многих в своём поколении, — прирождённая лгунья". На ежедневном брифинге на следующий день после публикации статьи пресс-секретарь Майкл Маккарри сказал, что Клинтон сказал ему, что если бы не был президентом, то “оставил бы более решительный ответ на эту [колонку] на переносице мистера Сафайра". (В тот же день коллегия из трёх судей федерального апелляционного суда в Сент-Луисе постановила, что Пола Джонс может продолжить рассмотрение своего иска против президента. Это была лишь временная неудача для стратегии Боба Беннетта по затягиванию сроков, потому что он все ещё мог обжаловать этот вопрос в апелляционном суде полного состава, а затем в Верховном суде — и все это, вероятно, заняло бы достаточно времени, чтобы перенести рассмотрение вопроса на после ноябрьских выборов. Тем не менее, решение апелляционного суда послужило напоминанием о потенциальных издержках личного поведения Клинтона — предупреждение, к которому он, конечно, предпочёл не прислушаться.)

Всю неделю после публикации колонки Сафайра юристы Белого дома пытались убедить прокуроров в офисе Старра, что первая леди допустила невинную ошибку, не предоставив документы ранее. К этому времени Старр уже почти на 6 месяцев превысил установленный им самим (и явно нереальный) срок в 1 год для завершения расследования, а судебный процесс над Такером и Макдугалами в Уайтуотере должен был начаться только весной. Он ничего не выдвинул против Клинтонов, и разочарование, вызванное и без того долгим и бесплодным расследованием, начинало давить на его подчинённых. Более того, опытные юристы из его штата начали больше внимания уделять своей личной жизни. Высокомерный стиль Дэвида Кендалла, частного адвоката Клинтонов в Уайтуотере, также раздражал подчинённых Старра.

Таинственное повторное появление документов привело к драматическому противостоянию за кулисами. Заместитель Старра Джон Бейтс сообщил Джейн Шербурн из юридической службы Белого дома, что Старр планировал получить ордер на обыск жилых помещений Белого дома, чтобы найти ещё одну коробку с документами, относящимися к юридической фирме "Rose". После жарких переговоров Бейтс согласился отказаться от ордера на обыск, но в обмен на эту уступку Шербурн сама должна была провести обыск. Поэтому Шербурн обошла все комнаты в резиденции, обыскивая всё от туалетов до ящиков с нижним бельём. Как того требовало соглашение с офисом Старра, Шербурн даже перетряхнула вещи Челси Клинтон.

— После того, как я закончила, — вспоминает Шербурн, — мне захотелось принять душ.

Юрист Белого дома так и не нашла того, что искал Старр.

Юристы Белого дома умоляли людей Старра принять показания миссис Клинтон при закрытых дверях и избавить её от унизительного шествия по ступеням здания суда, как любого другого свидетеля. (В разгар этих переговоров 16 января миссис Клинтон отправилась в турне для поддержки продаж новой книги "Нужна целая деревня: и другие уроки, которые преподают нам дети". Президент воспользовался её отъездом в тот вечер, чтобы позвонить Левински для первого раунда секса по телефону.) Команда Старра считала, что обнаружение документов выставило прокуроров на посмешище, поэтому они не были склонны давать адвокатам и Хиллари перерыв. Итак, в четверг, 18 января, Хиллари Клинтон стала единственной первой леди в американской истории, вызванной в суд федерального большого жюри присяжных.

Клинтон провёл следующие выходные, готовясь к докладу "О положении в стране", с которым должен был выступить в следующий вторник. В воскресенье днём Клинтон и Левински действительно случайно встретились возле Овального кабинета, и президент пригласил её зайти. Прежде чем он проводил её в личный кабинет, Левински спросила его: у них отношения “только ради секса, или я тебе интересна как личность?" Клинтон заверил её, что “дорожит временем, проведённым со мной". Даже Левински сочла это замечание немного чрезмерным, учитывая, как мало времени они провели вместе, но это не удержало её от ещё одного сексуального контакта. Немного посочувствовав по поводу смерти первого американского солдата в Боснии, Клинтон и Левински вернулись в тайный коридор, где она занялась с ним оральным сексом так, как ему хотелось.

После большинства их встреч Левински просто уходила через Овальный кабинет. Но встреча 21 января закончилась сценой из порнофильма. Когда президент, по своему обыкновению, остановил Левински перед "завершением", пара столкнулась с дилеммой, потому что прямо у входа в Овальный кабинет ждали посетители. (Гостями были Джим и Дайан Блэр, друзья семьи из Арканзаса; Джим был исполнительным директором Tyson Foods, который организовал короткий, но успешный опыт Хиллари в торговле сырьевыми товарами.) Чтобы её не заметили, Левински попыталась выйти через кабинет Бетти Карри, которая была личной секретаршей Клинтона, но дверь была заперта. Когда Левински вернулась сказать президенту, что придётся найти другой выход, тот был в кабинете Нэнси Хернрайх, начальницы Карри, и мастурбировал. В итоге Левински ушла через Розовый сад.

Кульминационный момент доклада "О положении в стране" наступил двумя днями позже, когда Клинтон выступил в защиту той, которого газеты называли его “находящейся под огнём" женой. Повернувшись к Хиллари на галерее над Палатой представителей, президент произнёс с глазами, влажными от слёз:

— Прежде чем продолжить, я хотел бы воспользоваться моментом и поблагодарить мою семью и человека, который за 25 лет научил меня больше, чем кто-либо другой, важности семьи и детей — мою замечательную жену, великолепную мать и великую первую леди. Спасибо тебе, Хиллари!

(2 года спустя Бетти Карри спрячет под своей кроватью часть подарков, которые Клинтон подарил Левински. Среди них была официальный экземпляр доклада 1996 года "О положении в стране", на котором было написано: “Монике Левински с наилучшими пожеланиями. Билл Клинтон".) Через 3 дня после выступления Клинтона, в пятницу, 26 января, Хиллари Клинтон прошла мимо камер в здание Суда Соединённых Штатов, где более 4 часов давала показания перед большим жюри присяжных.

Днём в следующее воскресенье, 4 февраля, Клинтон снова позвонил Левински, чтобы договориться о ещё одной “случайной" встрече, которая закончилась обычным образом в коридоре. Впервые у Клинтона и Левински состоялся "посткоитальный" разговор продолжительностью около 45 минут. По словам Левински, они болтали о её армейских ботинках (“Как у Челси", — сказал Клинтон), о том, как они потеряли девственность, и о жестоком обращении с Моникой со стороны ранее женатого бойфренда, Энди Блейлера. Реальный разговор с Левински, возможно, и излечил президента от его увлечения, потому что в следующий раз, когда он вызвал Левински 2 недели спустя, это было сделано для того, чтобы разорвать отношения. В День президентов Клинтон пригласил Левински в Овальный кабинет и объявил, что как для её, так и для его блага их сексуальные отношения должны закончиться.

Их январская идиллия закончилась, как и общественный кризис для Хиллари Клинтон. Для прокуроров Старра само присутствие большого жюри присяжных было действительно единственной формой наказания, которую они могли применить. У них не было оснований возбуждать дело против первой леди за воспрепятствование правосудию (они не смогли доказать, что она намеренно скрыла документы), поэтому вопрос о платёжных записях превратился в неубедительную путаницу.

Как же тогда объяснить совпадение интрижки Клинтона с Левински и его защиты жены? Наиболее вероятный ответ заключается в том, что это были просто отдельные события. И президент, и первая леди разделяли страстное желание победить политических врагов, которые преследовали их в течение многих лет. Даже в 1996 году, до того, как Старр стал смертельным врагом, прокурор был далека от статуса друга, и президенту не нужно было изображать ложное возмущение, чтобы поддержать Хиллари в борьбе с его (или Сафайра) нападками. Как же тогда объяснить эту интрижку? Популярные психологические анализы президента часто характеризуют его как человека с раздвоением личности: хорошего Клинтона и плохого Клинтона, помешанного на политике и тусовщике. Это объяснение кажется слишком поверхностным. Не каждый прелюбодей страдает раздвоением личности. У Клинтона были и другие романы во время брака, и он никогда не заканчивались катастрофическими личными или политическими потерями. Клинтон обратил внимание на Левински по той же причине, по которой обращал внимание на других женщин, — потому что, предположительно, ему нравились возбуждение и секс. Эти отношения были просто стилем его жизни. Одна часть его жизни никогда не мешала другой — до тех пор, пока его не поймали.

* * *

28 мая 1996 года губернатор Джим Гай Такер, а также Джим и Сьюзан Макдугал были осуждены по “делу 825" — судебному процессу, выросшему из банкротства "Madison Guaranty". Присяжные поверили, по крайней мере, некоторым показаниям Дэвида Хейла, который был главным свидетелем обвинения. (После заключения сделки о признании вины со Старром Хейл в конечном счёте отсидел менее 2 лет в тюрьме за различные преступления.) Президент давал показания с помощью видеозаписи из Белого дома, и отрицал, что когда-либо обсуждал вопрос о займе с Хейлом в феврале 1986 года, но Клинтон играл в этом деле в основном второстепенную роль. Несмотря на вынесенный обвинительный приговор, Макдугалы по-прежнему придерживались версии Клинтона о фактах дела, поэтому у Старра не было возможности использовать свою победу для продвижения расследования. В любом случае, Старр вскоре потерял шанс извлечь выгоду из обвинительных приговоров Макдугалам. В другом деле, которое он возбудил против пары банкиров из Арканзаса за нарушения, связанные с финансированием губернаторской кампании Клинтона в 1990 году, судебный процесс закончился тем, что присяжные не смогли вынести обвинительный приговор ни по одному пункту.

Итак, приближалась вторая годовщина расследования дела Старра, и все же, в странной манере независимых юристов, оно не замедлялось. Через неделю после вынесения обвинительных приговоров по делу Уайтуотера генеральный прокурор Джанет Рино передала Старру юрисдикцию в отношении “Файлгейта" — несанкционированного получения около трехсот конфиденциальных документов ФБР чиновниками низкого уровня в Белом доме Клинтона в 1993 и 1994 годах. Даже среди самых ярых активистов, выступающих против Клинтона, никогда не было предположения, что президент приказал получить эти документы или что он увидел их, как только они поступили. Единственными людьми, когда-либо причастными ко всему фиаско с документами, были Крейг Ливингстон, мускулистый бывший вышибала в баре, ставший директором управления кадровой безопасности Белого дома, и его помощник Энтони Марчека.

Сама мысль о том, что кто-то совершил какое-либо преступление в Файлгейте, была в лучшем случае сомнительной. Профессиональные прокуроры департамента юстиции могли бы без труда справиться с этим скромным расследованием. Тем не менее, в ядовитой атмосфере Вашингтона 90-х годов и в соответствии с широкими полномочиями закона о независимых юристах Рино передала дело Старру. Любая полемика, попадавшая в газеты, как это случилось с Файлгейтом, мгновенно превращалась в предполагаемое уголовное дело. В перевёрнутой логике редакционной страницы "Нью-Йорк таймс" (и других) само существование расследований доказывало, насколько серьёзными они были. Таким образом, правовая система продолжила захват политической системы. И снова за это поплатились новые жертвы — свидетели, которым пришлось нанять адвокатов, жертвы, которым пришлось жить в страхе, следователи, которым пришлось отказаться от более важной работы, и общественность, которая была отвлечена от реальных дел правительства и, конечно же, должна была платить по счетам.

Была ещё одна жертва — сам Старр. В то время, когда он подумывал о том, как жить дальше, культура конфликта интересов Вашингтона преподнесла ему ещё один нежеланный подарок. Старр мог и, вероятно, должен был вернуть дело Файлгейта обратно в департамент юстиции, но только у прокурора, уверенного в своих суждениях (например, у Боба Фиске), хватило бы уверенности в себе, чтобы пойти на такой шаг. Обременённый Уайтуотером, Тревелгейтом, самоубийством Фостера, а теперь и Файлгейтом, Старр ясно дал понять, что не будет предпринимать никаких публичных действий в рамках этих расследований до президентских выборов в ноябре. Хотя дело Уайтуотера (первоначальная причина его назначения) почти закончилось, Старр шёл к третьему году своего расследования, конца и края которому не было видно.

Клинтоны, конечно, не сочувствовали бедам Старра. Для них расширение юрисдикции Старра за счёт включения Файлгейта сопровождалось хорошей новостью. 24 июня 1996 года, в конце срока полномочий Верховного суда, судьи объявили, что рассмотрят дело "Джонс против Клинтона" в течение октябрьского срока своих полномочий. Это решение означало, что Боб Беннетт преуспел в достижении своей самой важной цели в этом деле. Дело не могло быть рассмотрено до выборов. Хотя иск был подан в мае 1994 года, Беннетт отложил его рассмотрение более чем на 2 года, и решение Верховного суда означало, что никто не сможет давать показания по этому делу самое раннее до 1997 года.

5 ноября 1996 года Билл Клинтон был переизбран после кампании, в которой расследование Старра практически не фигурировало. Его преимущество в победе было сдержано появлением незадолго до выборов того, что стало известно как скандал с финансированием предвыборной кампании, хотя, как и в случае с Файлгейтом, вряд ли кто-то мог даже сформулировать какое-либо уголовное преступление, которое мог совершить президент. По этому вопросу Рино провела большую часть следующих нескольких лет в другом споре о том, следует ли ей назначать независимого юриста. В конечном счёте, она отказалась это сделать. (Между тем, конечно, законы о финансировании предвыборной кампании, которые явно были причиной “скандала", остались неизменными.)

Выборы также дали Кену Старру возможность подвести итоги. К тому времени он выиграл свои дела против Хаббелла, Такера и четы Макдугалов, но так и не приблизился к Клинтонам. Поскольку расследование зашло в тупик, прокурор попытался объявить о поражении. 17 февраля 1997 года, вскоре после инаугурации Клинтона на второй срок, Старр объявил, что уходит в отставку, чтобы занять пост декана факультета права и государственной политики Университета Пеппердайн в Малибу, штат Калифорния.

Белый дом со спокойным удовлетворением отреагировал на новость о том, что Старр, по сути, сдаётся, уходит в университет со скромной репутацией в пляжном сообществе, известном старлетками, бодибилдерами и серфингистами, и устраивается на работу, частично финансируемую Ричардом Скейфом, который также субсидировал American Spectator и различные анти-клинтоновские акции. Но республиканские правые были возмущены. В качестве типичного примера консервативного раздражения Уильям Сафайр заявил, что Старр “навлёк позор на профессию юриста, отказавшись от своего клиента — народа Соединённых Штатов". 4 дня спустя Старр с раскаянием объявил, что передумал насчёт Пеппердайна, и пообещал остаться до окончания расследования. Тем не менее, когда Билл Клинтон вступил в свой второй президентский срок, Кеннет Старр фактически завершил свою работу в качестве независимого юриста.

6. Джоан Дин

В первые два года своего существования команда Старра вела себя в традициях честных сотрудников правоохранительных органов. По большей части они расследовали преступления, а не людей, и действовали по тем же общим стандартам, что и другие федеральные прокуроры. Несмотря на его собственное политическое и личное отвращение к президенту, сам Старр, казалось, был доволен тем, что отправился в Пеппердайн, не нанеся много ран своей главной цели. Короче говоря, Старр не собирался продолжать дело против Клинтона в этот трудный момент. Об этом позаботились силы культуры и денег.

Избрание Клинтона первым президентом из числа бэби-бумеров вызвало сильное негодование против него. Именно предполагаемая моральная неустойчивость Клинтона и потакание своим желаниям гораздо больше, чем его политические взгляды, возмущали его критиков. Консервативные противники президента в так называемых культурных войнах никогда не представляли большинство американцев, но они были хорошим рынком сбыта, особенно для книг. Когда Старр сдался, временную опеку над кампанией против Клинтона взяли силы капитализма.

Первым человеком, который с большим успехом вышел на анти-клинтоновский рынок, был бывший агент ФБР по имени Гэри Олдрич. Для противников Клинтона Олдрич был одним из немногих светлых пятен в мрачном 1996 году. В конце июня Олдрич опубликовал книгу под названием "Неограниченный доступ", рассказывающую о своём кратком пребывании в Белом доме при Клинтоне. У Олдрича была незначительная работа по координации расследований биографических данных новых сотрудников, но он использовал свои контакты среди недовольных карьерой сотрудников в удивительно враждебном повествовании о первой семье и людях вокруг них. Книга получила широкую огласку, когда впервые появилась, в основном из-за содержащегося в ней утверждения о том, что президент регулярно уклонялся от защиты Секретной службы и совершал “частые ночные визиты в отель Мариотт" для свиданий с женщиной, которая, “возможно, была какой-то знаменитостью". Бывший агент всерьёз отметил, что историю о свиданиях в "Мариотте" ему предоставил “высокообразованный, хорошо обученный, опытный следователь". Сенсация Олдрича была несколько омрачена тем, что оказалась вымышленной; вскоре после публикации книги выяснилось, что “источником" Олдрича был Дэвид Брок, бывший хроникёр истории с полицейскими, который просто выведал у Олдрича слухи о ночных похождениях Клинтона.

Однако, несмотря на свои ошибки, Олдричу удалось выразить связное послание о президенте, и со временем книга превратилась в своего рода уртекст ненависти к Клинтону. В какой-то момент он написал: “Если сравнить сотрудников администрации Буша с сотрудниками администрации Клинтона, разница была шокирующей. С одной стороны, это был Норман Рокуэлл, а с другой — Беркли, штат Калифорния, с акцентом Аппалачей". Олдрич обвинил социальное управление Белого дома в том, что оно повесило порнографические украшения на рождественскую ёлку Белого дома и что мужчины из штаба Клинтон носили серьги, а женщины были без нижнего белья. Некоторые из этих обвинений были доказуемо ложными, но это почти не имело отношения к делу. Олдрич затронул подлинную линию культурного разлома в стране, и его книга имела огромный успех. "Неограниченный доступ" 19 недель находилась в списке бестселлеров New York Times и разошлась тиражом даже больше, чем её неофициальный аналог на видеокассетах, "Хроники Клинтона" Патрика Матришианы. (Как и многие противники Клинтона, Олдрич включил обязательный отрывок о том, что “я мог бы даже оказаться в опасности, если бы истории, приходящие из Литл-Рока, были правдой — о том, как со столькими врагами Клинтонов произошли "несчастные случаи" со смертельным исходом". Как и все остальные, кто выражал этот страх, Олдрич выжил и рассказал свою историю.)

Суть жалоб Олдрича касалась секса. В одном отрывке, когда Олдрич сидел, размышляя об одном из выступлений Ньюта Гингрича в программе “Знакомьтесь, пресса", автор заметил: "Я кивнул в знак согласия, когда Гингрич сказал, что Клинтоны и их сотрудники — это возврат к контркультуре 1960-х". (В то время у самого Гингрича была внебрачная связь с сотрудницей Палаты представителей, которая была моложе его на два десятка лет.) Отвращение Олдрича к сотрудникам-геям, к предполагаемым интрижкам президента и к неуважению первой леди к своему мужу сквозило почти на каждой странице. В этом отношении у Олдрича были единомышленники в штате Белого дома. Они общались почти каждый день и поддерживали связь после того, как он ушёл в отставку. Эта бывшая коллега наблюдала за успехом книги Олдрича с гордостью — и даже с некоторой завистью. И Линда Трипп решила пойти по стопам Гэри Олдрича.

Линда Трипп

* * *

Одна из ироний появления Линды Трипп в качестве консервативной героини заключалась в том, что, по правде говоря, она представляла один из архетипов, которые правое крыло больше всего презирало. Она провела всю жизнь на гражданской службе, её знание тайн трудовых прав, трудового стажа, уровня оплаты труда и выхода на пенсию породило в ней чувство собственного достоинства, которого в частном секторе почти не существовало. Она могла подсчитать свои пенсионные выплаты с точностью до третьего знака после запятой. К тому времени, когда она вмешалась в историю президентства Клинтона, у неё, как и у многих людей в этой саге, уже была трудная и несчастливая жизнь, и она поняла, что не может положиться ни на кого, кроме себя.

Трипп любила называть себя “провинциалкой из округа Моррис", в основном сельской части Нью-Джерси, где она родилась в 1949 году. Отец Линды Каротенуто был учителем средней школы, женившимся на немке, с которой познакомился во время своей службы во время Второй мировой войны. Подростковый возраст Трипп, как и Левински, был омрачён ожесточённым разводом родителей, спровоцированным изменой отца с коллегой. В 1971 году она вышла замуж за Брюса М. Триппа, кадрового армейского офицера. Они провели вместе два десятилетия, воспитывая двоих детей вблизи армейских баз. У Трипп была целая серия так называемых “работёнок", в основном секретарских, поскольку муж дослужился до полковника. В 1990 году, когда их дети были подростками, они развелись.

В следующем году Трипп нашла работу в Белом доме в качестве секретаря группы из отдела коммуникаций и быстро заработала репутацию трудолюбивой и компетентной. После победы Клинтона её не уволили, но её отношение к работодателям изменилось. Как и в случае с Олдричем, её жалобы касались скорее культурных, чем политических изменений, которые она наблюдала в Белом доме. (Справедливости ради, высокомерие многих членов новой команды Клинтона оттолкнуло даже некоторых потенциально симпатизирующих членов постоянного персонала Белого дома.) Позже Олдрич сказал интервьюеру:

— Линда Трипп, я и около 2 тыс. других постоянных сотрудников Белого дома разделяли презрение к тому, что мы лицезрели.

При Клинтоне Трипп получила назначение в юридический отдел, который притягивал споры в первые дни работы администрации. Поворотным моментом в её карьере стало самоубийство Винса Фостера. Трипп иногда хвасталась, что она была последним человеком, видевшим его живым.

— Я подала ему последний гамбургер, — сказала она.

Она стала очевидцем паники и хаоса, последовавших за его смертью. В серии электронных писем, которые были раскрыты во время многочисленных расследований смерти Фостера, Трипп сокрушалась о своём начальстве. Трипп назвала своего босса Бернарда Нуссбаума и двух его коллег “тремя марионетками" и написала в другом сообщении: “Итак, потребовалось время до понедельника, чтобы понять, стоит ли посмотреть [в портфель]? Господи. И нас ещё называют обслуживающим персоналом?"

Несмотря на свою неприязнь ко многим сотрудникам администрации Клинтона, Трипп считала своим долгом узнать как можно больше об их личной жизни, особенно если она пересекалась с жизнью президента. Согласно показаниям Трипп большому жюри присяжных, не менее 3 женщин в Белом доме признались ей, что у них были сексуальные контакты с Клинтоном. Двое из них, Левински и Кэтлин Уилли, стали хорошо известны, но Трипп с энтузиазмом поделился новостями и о третьей с большим жюри. Дебби Шифф променяла работу стюардессы в самолёте предвыборной кампании Клинтона в 1992 году на должность секретаря в Западном крыле Белого дома.

— Однажды, — рассказывает Трипп в особенно волнительный момент своих показаний, — Шифф подошла ко мне и объявила: "Я выиграла". Я спросила: "Что ты выиграла?" А она ответила: "У меня есть свои 20 минут каждое утро". Я спросила: "С кем?" Она ответила: "С президентом". И я спросила: "Для чего?" А она ответила: "Сама угадай". Впоследствии она сказала, что у них были сексуальные отношения... Ей было так комфортно в его присутствии, что она, например, приходила и надевала его обувь, и бродила по комплексу Овального кабинета, и выходила в вестибюль в его обуви. И она крошечная, просто маленькая девочка, а он крупный мужчина, и сразу было видно, что на ногах у неё канонерки по сравнению с её маленькими ножками. Итак…

В этот момент прокурор из офиса Старра наконец вмешался и прервал странный монолог. Но скрупулёзный рассказ Трипп о предполагаемых действиях Шифф показал, сколько внимания она уделяла сексуальной жизни президента. (Со своей стороны, Шифф отрицала прокурорам Старра, что у неё были сексуальные отношения с Клинтоном.)

Однако со временем Трипп почувствовала необходимость сбежать из Белого дома, и она организовала выгодный отъезд. Весной 1994 года Бернард Нуссбаум, юрисконсульт Белого дома, который был её непосредственным начальником, был вынужден уйти в отставку, и Трипп пришлось искать новую работу. В пресс-службе Пентагона открылась вакансия для политического назначенца. Работа включала в себя планирование собеседований с тогдашним секретарём департамента обороны Уильямом Перри. Следуя обычной политике для политических назначенцев, руководитель этой должности, парень по имени Вилли Блэклоу, запросил у Белого дома "приоритетный список" кандидатов. Когда Блэклоу получил список, он был поражён, увидев, что в нем было только одно имя — Линда Трипп. Блэклоу встречал много таких списков, но он никогда раньше не видел, чтобы соискатель упреждающе устранял всех конкурентов. Блэклоу хотел, чтобы на эту работу назначили кого-то другого, и он выразил протест по поводу списка из одного имени своему собственному боссу Клиффу Бернату.

— Белый дом пытается запихнуть кого-то мне в глотку, и я не собираюсь этого терпеть, — сказал Блэклоу.

Но Бернат указал, что любой, кто обладает бюрократическими навыками, чтобы внести себя в список избранных, будет принят на работу.

Двойником Линды Трипп мог бы быть Вилли Блэклоу. До того, как его наняли в качестве заместителя помощника секретаря департамента обороны, Блэклоу в последний раз посещал Пентагон, когда он и ещё несколько тысяч человек пытались поднять здание в воздух во время знаменитой акции протеста против войны во Вьетнаме в 1967 году. Большую часть прошедших десятилетий он работал пресс-секретарём у различных либеральных конгрессменов. Неудивительно, что его первые встречи с Трипп прошли не слишком благотворно. Через неделю после приезда она сказала Блэклоу, что хочет отдельный кабинет, чего никто на её уровне не получал в Пентагоне. Он отказал ей. Она обратилась через его голову к Бернату, который сказал ей то же самое. Чиновники в офисе госсекретаря Перри начали жаловаться на безапелляционные манеры Трипп. У Трипп также были большие проблемы с тем, чтобы ладить с женщиной, с которой она делила рабочий отсек, Сьюзан Уоллес. Две женщины устраивали скандалы с криками, и вскоре их пришлось рассадить по разным столам.

Но худшее было впереди. Трипп обвинила Уоллес в том, что она подслушивает её разговоры. Много позже, когда имя Трипп стало синонимом тайного жужжания магнитофона, некоторые коллеги из Пентагона качали головами при воспоминании об одной конкретной вспышке гнева Трипп.

— Она подслушивает мои телефонные разговоры! — кричала Трипп об Уоллес. — Я подам на неё в суд!

Блэклоу понял, что нужно что-то с этим делать. Он перевёл Трипп на другую работу, где она руководила программой, которая каждый год позволяла группе известных гражданских лиц посещать военные объекты. Она преуспела в этой трудной работе, и у них с Блэклоу даже завязалась своего рода дружба, основанная в основном на их общей потребности тайком курить в “голубиной аллее" — небольшом воздушном пространстве между кольцами D и E Пентагона. По большей части Трипп держала свои политические взгляды при себе, но у Блэклоу иногда болел живот из-за трудностей с получением решений от сотрудников администрации президента.

— Там, в Белом доме, творится какое-то безумие, — вздохнул Блэклоу.

— Ты и половины всего не знаешь, — ответила Трипп.

* * *

Когда книгу Олдрича опубликовали летом 1996 года, Трипп уже почти 2 года не было в Белом доме. Но бывшая секретарша не смогла удержаться и не попробовать таким же способом срубить бабла. Она рассказала о своей идее Тони Сноу, журналисту, который служил вместе с ней в Белом доме Буша. Сноу сказал, что Трипп нужен литературный агент.

— Тебе следует поговорить с Люсианн Голдберг, — сказал Сноу. — Она – мастер своего дела.

Люсианн Голдберг, казалось, появилась из виртуального пространства где-то между Национальным съездом республиканцев и сценой в баре "Звёздных войн". Она всю жизнь копила в себе навязчивые идеи: о сексе, сплетнях, секретных магнитофонных записях, книгах, раскрывающих все секреты, и консервативной политике, — словно готовясь к своему моменту в этом деле. Она вела себя со своего рода злорадством, ежеминутно притворяясь, что возмущена тем или иным (обычно поведением Билла Клинтона), но на самом деле она была в восторге от того, что наконец оказалась в центре событий. Подобно тому, как Норма Десмонд спускалась по лестнице в конце фильма "Бульвар Сансет" с сердцем, полным злости и тоски, Голдберг была готова к её съёмкам крупным планом. Но в отличие от Десмонд, дивы немого экрана, которая отстала от меняющегося мира, Люсианн Голдберг отразила новое лицо американской политики — эгоистичное, мелочное и подлое.

Люсианн Голдберг

Родившаяся в Бостоне в 1935 году, Люсианн Каммингс бросила среднюю школу в 16 лет и утверждает, что сменила 15 мест работы до того, как ей исполнился 21 год. С тех пор у неё было почти столько же карьер. Она была клерком в "Вашингтон Пост", руководила фирмой по связям с общественностью, состоящей из одной женщины (вывеска на двери хвасталась несуществующими офисами в Лондоне и Париже), а также работала сотрудником кампании Демократической партии и сотрудником Белого дома низкого уровня при Линдоне Джонсоне. После раннего замужества и развода она вышла замуж за Сида Голдберга, республиканца, работавшего на газетный синдикат. В 1972 году друг Сида, правый обозреватель Виктор Ласки, познакомил Люсианн с Мюрреем Чотинером, ветераном политической деятельности президента Ричарда Никсона. Чотинер нанял Голдберг за 1000 долларов в неделю, чтобы она шпионила в самолёте предвыборной кампании Джорджа Макговерна в качестве представителя вымышленной "Женской службы новостей". После Уотергейта она написала бестселлер для Морин Дин "Вашингтонские жены", ещё пару менее успешных романов самостоятельно и начала работать литературным агентом, в основном для консервативных авторов, которые рассказывают зажигательные истории. (В последнем романе Голдберг “Девушки мадам Клео", опубликованном в 1992 году, фигурировал литературный агент, которая "была известна тем, что изображала сенсационных авторов, не являющихся авторами, и их истории, написанные другими".)

В 1985 году Голдберг появилась на втором судебном процессе над Клаусом фон Бюловом за покушение на убийство его жены Санни. Литературный агент пыталась продать книгу некоего Дэвида Мэрриотта, который был, помимо прочего, мужчиной-проституткой, наркоторговцем и знакомым нескольких человек, замешанных в этом деле. Марриотт спрятал магнитофон в своих жокейских шортах и записал на плёнку фон Бюлова и других. Записи Марриотта оказались менее чем располагающими, и он так и не написал книгу, но на судебном процессе в Провиденсе, штат Род-Айленд, Голдберг подружилась с писателем Домиником Данном. В течение следующих 13 лет они общались почти каждое утро; они обсуждали таблоиды, а Голдберг слушал рассказы Данна о жизни на званом ужине.

Практически все проекты Голдберг, так или иначе, были связаны с разоблачениями и плёнками. "Девочки мадам Клео" рассказывали о попытках знаменитой мадам записать на плёнку, а затем продать сенсационные мемуары о своих знаменитых клиентах. В сюжете смешались непринуждённый секс (“Это становилось все лучше и лучше, пока он не перестал считать оргазмы"), вуайеризм “носом к стеклу" ("Чёрный вертолёт Super Puma завис над офисной башней Mosby Media") и непринуждённое презрение к знаменитостям вообще и политикам в частности (“Юрист из Коннектикута, который заплатил за то, чтобы посмотреть, как Сандрин мастурбировала, пока он сидел на диване и жевал ухо плюшевого мишки, баллотировался в Конгресс и вернулся в свой родной округ для предвыборной кампании"). В романе не было чётко выраженной темы — “Все продаются" был настолько близок к бульварной прессе, насколько это возможно. У самой Голдберг тоже не было и чёткого представления, как жить. Как она часто говорила, она ненавидела скучать и любила “перемывать кости".

Такова, более или менее, была картина, которую Голдберг представила о себе. Политическая любительница острых ощущений. Девушка, которая хорошо проводит время. Со своим мундштуком для сигарет и пропитанным алкоголем и никотином голосом Голдберг превратила себя в карикатуру, своего рода шутку — "Тётушку Мэйм из политики", как описал этот образ один бывший клиент. И все же этот образ помог Голдберг освободиться от какой-либо реальной ответственности за свои поступки. Это тоже было закономерностью в её жизни. На самом деле, в дополнение к безумным историям и многочисленному смеху, Голдберг оставила за собой след из обломков.

Литературное агентство Голдберг было скорее хобби, чем бизнесом. Она занималась им из дома и никогда не зарабатывала этим на жизнь. Одним из преимуществ предпочтения Голдберг авторов одноразовых сенсаций было то, что мало кто хотел иметь с ней дело во второй раз. Её самая известная клиентка, биограф знаменитостей Китти Келли, подала в суд на Голдберг за нарушение контракта и мошенничество и выиграла компенсацию в размере 41.407 долларов. (Адвокат Голдберг по этому делу затем подал на неё в суд за неуплату его счета; Голдберг никогда не оспаривала этот иск, и судья вынес против неё заочное решение, которое она так и не погасила.) Голдберг часто рассказывала друзьям, что у неё было двое сыновей, которые погибли в автомобильной катастрофе — выдуманная история. В её браке часто возникали проблемы; подруга была удивлена, узнав после того, как она несколько раз предоставляла Голдберг свою квартиру, чтобы та “была ближе к театру", что она использует её для встреч с известным писателем из Вашингтона.

Как только Голдберг стала национальной фигурой, многие, кто хорошо её знал, были поражены, услышав строгий, моралистический тон, который она взяла по отношению к поведению президента.

— Он такой слабый и плохой человек, — повторяла она множество раз.

В одном интервью она сказала:

— Мы все говорим ‘минет’ на званых обедах. Я достаточно взрослая, чтобы быть шокированной этим... Он президент Соединённых Штатов. Он задаёт моральный тон этой стране.

Как и многие критики Клинтона, Голдберг демонстрировала презрение к корням президента в Арканзасе.

— Мусор из пограничных трейлеров, — назвала она его, что напоминает об увольнении президентом Олдрича и его друзей за то, что они придерживались ценностей Беркли “с аппалачским акцентом".

Однако книги Голдберг изобиловали минетами — и сексом по телефону, и бондажем, и многим другим, — и она часто рассказывала о себе истории, похожие на ту, которую Моника Левински рассказала Линде Трипп. Голдберг неоднократно рассказывала друзьям, что, когда она работала в Белом доме — то есть, когда она была всего на несколько лет старше Левински в 1995 году, — у неё был роман с президентом Джонсоном. Конечно, сейчас уже невозможно проверить это утверждение; и Голдберг, после того как она стала знаменитой, стала отрицать, что когда-либо говорила, что спала с Джонсоном. И все же ирония судьбы — её возмущение романом, который, казалось, дублировал тот, который она считала своим собственным, — была экстраординарной.

В любом случае, Голдберг была только рада поболтать с Линдой Трипп о её будущей книге. С момента их первого разговора в 1996 году Люсианн Голдберг взяла на себя роль удостоверения личности Линды Трипп, постоянно подталкивая её к тому, что она, Трипп, действительно хотела сделать в любом случае — то есть уничтожить президента и заработать немного денег в придачу. В конце концов, как писала Голдберг о своём вымышленном альтер-эго, этот агент “гордилась тем, что была "вершителем судеб"".

* * *

— Это будет нечто большее, чем Гэри Олдрич, — призналась Голдберг по телефону. — Она была в самом центре событий. Они ничего не могут на неё нарыть. Нам нужно действовать быстро. Я просто пока не могу назвать тебе её имя. Давай назовём её "Джоан Дин".

Голдберг разговаривала с Мэгги Галлахер, консервативной журналисткой из New York Post. После нескольких бесед с Трипп Голдберг была готова действовать. Галлахер согласилась поговорить с Трипп по телефону, выслушать её историю, а затем подготовить предложение о книге. Весь июль 1996 года Галлахер и Трипп разговаривали почти каждый вечер — в общей сложности 15-20 часов разговоров. В беседах Трипп сказала Галлахер, что обеспокоена тем, что финансовая отдача от книги не оправдает того риска, который она будет представлять для её карьеры. Она была политическим назначенцем в Пентагоне, поэтому больше не пользовалась защитой на государственной службе. Трипп сказала Галлахер, что зарабатывает около 80 тыс. долларов в год — больше, чем она когда-либо ожидала заработать в своей жизни. Тем не менее, дело продвигалось вперёд: Трипп бредила в ночи, а Галлахер строчила замётки. Паранойя Трипп побудила её выдвинуть одно условие для их бесед — довольно необычное, в свете того, что должно было произойти. Трипп отказалась разрешить Галлахер записывать их разговоры на магнитофон.

Мэгги Галлахер

Галлахер не возражала против довольно чопорного и подчёркнуто осторожного поведения Трипп, и они убедили друг друга, что их книга на самом деле не о сексуальной жизни Клинтона. По их словам, это было более обобщённое разоблачение грязных операций в Белом доме. Голдберг, напротив, не питала подобных иллюзий. Она знала, что привлекательность книги заключалась в том, что Трипп может сказать о тех, кого она называла “выпускницами" — женщинах-сотрудницах Белого дома, которые якобы были обязаны своей карьерой сексуальным отношениям с Биллом Клинтоном. (На момент написания книги Трипп в 1996 году в её списке "выпускниц" не было Моники Левински, которая ещё не доверилась Трипп.) Голдберг знала, что тема секса в книге зайдёт успешно, и похвасталась Альфреду Регнери, главе правого издательства, которое прославилось мемуарами Олдрича, что у неё наготове ещё один горячий роман для него.

Троица в составе Голдберг, Трипп и Галлахер решила озаглавить книгу "За закрытыми дверями: что я видела в Белом доме Клинтона", и предложение Галлахер в итоге заняло 50 страниц. Глава, посвящённая "выпускницам", называлась “Женщины президента". 6 августа Галлахер отправилась в ресторан в Нью-Джерси, недалёко от дома матери Трипп, чтобы впервые лично встретиться с Линдой. Трипп оставалось внести лишь незначительные изменения в предложение, и Голдберг была готова заняться его распространением. Затем всего через несколько дней Трипп позвонила Голдберг и вышла из проекта. Она считала, что финансовые риски не оправдывают вознаграждения, тем более что Галлахер собиралась получить треть выручки. Галлахер обиделась. Она проделала такую работу над предложением без компенсации, а теперь в итоге никакой оплаты не будет. Но гнев Галлахер померк рядом с гневом Голдберг. Отчасти её беспокойство было просто финансовым; отсутствие книги означало отсутствие денег для агента. Но тут было и нечто большее. Для Голдберг книга Трипп стала предлогом к действию, потоком сделок и шансом поставить в неловкое положение президента, которого она презирала. Разговаривая по телефону с Трипп, Голдберг посмеялась над её опасениями.

— Кем ты себя возомнила, — спросила Голдберг свою предполагаемую клиентку, — королевой Англии?

* * *

Благодаря проекту с книгой Трипп, который, как оказалось, был временно приостановлен, ещё один летописец личной жизни Клинтона возвращался в бизнес. Через несколько дней после того, как Джонс подала иск против президента, Исикофф уволился из "Вашингтон Пост" и перешёл в Newsweek, где стал работать штатным экспертом по сексуальной жизни Клинтона. Как предполагали Боб Беннетт и Ллойд Катлер, когда иск был подан более чем двумя годами ранее, пресса потеряла интерес, когда дело увязло в апелляциях по юридическим вопросам. Но незадолго до выборов 1996 года Стюарт Тейлор-младший написал широко читаемую статью об этом деле в журнале "Американский юрист", в которой высказал мнение, что это дело заслуживает серьёзного отношения. Выборы, статья Тейлора, присутствие такого эксперта, как Исикофф, и, конечно же, присущая этой истории сексуальная привлекательность подтолкнули Newsweek вернуться к делу Джонс в начале 1997 года.

В рамках своей статьи Исикофф позвонил Джо Каммарате. За долгое время, прошедшее с момента возбуждения дела, Каммарата относительно мало что успел сделать от имени своей клиентки. Сводки были в основном подготовлены "эльфами", особенно Джеромом Маркусом из Филадельфии и Джорджем Конвеем из Нью-Йорка. (Маркус и Портер завербовали Конвея после того, как прочитали опубликованную статью, которую он написал об этом деле.) Каммарата отвечал на запросы прессы и отсеивал любопытствующих и других странных абонентов, которые тяготеют к людям из новостей. Так получилось, что Каммарата получил один из тех странных телефонных звонков прямо перед тем, как позвонил Исикофф.

Женщина звонила несколько раз, но отказывалась оставить имя или номер телефона. Наконец, Каммарата ответил на звонок. История, которую она рассказала, была необычайно подробной — и потенциально весьма полезной для дела Полы Джонс. Женщина сказала, что она и её муж занимались сбором средств для Клинтона во время предвыборной кампании 1992 года. После выборов она работала волонтёром в Белом доме, а затем была нанята клерком в юридическую службу. В ноябре 1993 года, когда она все ещё была волонтёром в Белом доме, она пошла к президенту по поводу получения оплачиваемой работы. Пока они находились в личном кабинете Клинтона, президент коснулся её груди и положил её руку себе на пенис. Они прервались только из-за телефонный звонка президенту.

Хотя она отказалась назвать своё имя, женщина сообщила Каммарате много деталей, которые позволили её легко идентифицировать. Она сказала, что её муж, который страдал от неудач в бизнесе, покончил с собой в тот самый день, когда Клинтон лапал её. Его смерть упоминалась в нескольких публикациях правого толка, посвящённых заговору, в которых часто упоминались “загадочные" смерти людей, связанных с Клинтоном. Она даже упомянула один из таких источников — нечто под названием Guarino Report. По словам женщины, после смерти мужа она получила работу в Белом доме и даже посетила несколько зарубежных конференций с американскими делегациями, в том числе одну в Джакарте и другую в Копенгагене.

После звонка у Каммараты было несколько вариантов дальнейших действий. В свете всех деталей, которые она предоставила, ему не составит труда разыскать её самому. Но у Каммараты было не так уж много ресурсов играть в частного детектива, и, что более важно, простое знание имени женщины не дало бы ему никаких рычагов давления, чтобы добиться соглашения с президентом. Для этого имя женщины должно было стать достоянием общественности. Её история должна поставить Клинтона в неловкое положение — и послужить предупреждением о разоблачениях, которые, вероятно, прозвучат в суде. Тогда для Каммараты было бы лучше, если бы кто-нибудь другой выследил её и затем обнародовал её имя, особенно кто-нибудь из заслуживающего доверия национального издания. Это помогло бы его делу — и было бы совершенно бесплатно.

Таковы были мысли Каммараты, когда ему позвонил Исикофф. Такой бесстрашный репортёр, как Исикофф, легко найдёт эту женщину и получит отличную сенсацию. Итак, адвокат рассказал Исикоффу о звонке. Их воспоминания об условиях обмена разошлись. Каммарата сказал, что Исикофф пообещал сообщить ему имя, прежде чем опубликовать его. Исикофф не припоминает такого обещания. Но суть соглашения была той же. Даже если бы Каммарате пришлось подождать, чтобы прочитать имя той женщины в журнале, он в конечном итоге получил бы то, что хотел, — преимущество в судебном процессе против президента.

Утечка информации Каммараты Исикоффу была аналогична последней важной утечке, которую репортёр получил о сексуальной жизни Клинтона. Клифф Джексон уяснил из своей провальной пресс-конференции с Джонс, что не может получить политическое влияние, просто выдвигая обвинения самостоятельно. Ему нужна была санкция национального издания. Каммарата столкнулся с той же дилеммой. Если бы он просто узнал имя женщины, а затем сам раскрыл эту историю, новость, несомненно, была бы встречена скептически. Вот почему Каммарата, как и Джексон, нуждался в Исикоффе — чтобы облечь порочащую президента информацию в престиж работодателя Исикоффа.

В этой стратегии не было ничего экстраординарного. Никто не допустил утечки информации больше или лучше, чем Белый дом Клинтона. Но бизнес по утечке информации иллюстрирует важную разницу между освещением преступлений (чем Исикофф занимался большую часть своей карьеры) и освещением политики (чем он занялся в коварных водах дела Джонс). В криминальной сфере утечки информации обычно происходят только от правоохранительных органов, и репортёр должен самостоятельно оценить, обоснованы ли обвинения. (В конце концов, трудно привлечь, скажем, преступную семью Гамбино к суду за свою роль в этой истории.) Но в политике утечка информации часто представляет собой стратегический выбор кандидата или дела, и искушённые репортёры информируют своих читателей не только о фактах, но и о контексте, в котором развивалась история, то есть о том, с какой стороны происходит утечка информации и почему. Такая задача стояла перед Исикоффом, пока Джексона, Каммараты, и вскоре другие попытались использовать его в своих личных или политических целях.

Основываясь на информации Каммараты: сбор средств для Клинтона, самоубийство мужа, работа в Белом доме, — Исикофф быстро опознал женщину как Кэтлин Уилли. (Услышав и увидев Уилли намного позже, Каммарата был уверен, что ему позвонила именно Уилли. Уилли отрицала, что звонила адвокату.) Уилли встретилась с Исикоффом для неофициального интервью в офисе своего адвоката и рассказала, что произошло между ней и президентом. Исикофф позже назвал её рассказ “захватывающими и микроскопическими подробностями".

Кэтлин Уилли

Уилли и её муж впервые встретились с Биллом Клинтоном во время предвыборной кампании 1992 года. После победы Клинтона на выборах Кэтлин стала работать волонтёром в Белом доме. Но в первые несколько месяцев президентства Клинтона жизнь Уилли не ладилась. Юридический бизнес Эда Уилли терпел крах — его поймали на растрате средств клиента. Кэтлин больше не могла позволить себе работать бесплатно, поэтому 29 ноября 1993 года, по словам Уилли Исикоффу, она добилась аудиенции у президента, чтобы попросить о приёме в штат Белого дома. После того, как Уилли рассказала президенту о своих семейных проблемах, Клинтон сказал ей, как ему жаль, а затем поцеловал её. Это был не светский поцелуй; по словам Уилли, он запустил руки ей в волосы и под юбку.

— Что ещё? – допытывался Исикофф. — Он положил твою руку себе на пенис?

— Да, он так и сделал, — ответила Уилли.

— Он у него встал? – спрашивал репортёр.

Собственно, так оно и было.

Продолжая свой рассказ, Уилли рассказала Исикоффу, что после встречи с Клинтоном она ушла потрясённая и расстроенная, а когда вернулась домой в Ричмонд, узнала, что муж покончил с собой ранее в тот же день.

Исикофф немедленно начал искать способ подтвердить историю о домогательствах Клинтона к соискательнице работы. Рассказала ли она кому-нибудь сразу? На самом деле, по её словам, она рассказала об этом своей подруге, которая в то время работала в юридической службе Белого дома. Подругу звали Линда Трипп.

После рассказа Уилли Исикофф сделал две вещи. Теперь он был убеждён, писал он позже, что “Клинтон был гораздо более психологически неуравновешенным, чем публика могла себе представить". Поэтому он начал составлять предложение о книге. Ему и его другу Гленну Симпсону, репортёру Wall Street Journal, пришла в голову идея книги, которая объяснила бы все скандалы вокруг Клинтона. Теория состояла в том, что Клинтон был сексуально зависимым человеком и что практически все, что пошло не так во время его президентства: от Уайтуотера до Полы Джонс и краха системы здравоохранения, — можно объяснить разрушительными последствиями навязчивой погони Клинтона за сексом. (Согласно теории, здравоохранение потерпело неудачу, потому что президент не имел возможности контролировать первую леди, потому что боялся, что она не станет защищать его в сексуальных скандалах.) Работая вместе во время недельных стажировок в Институте Гувера при Стэнфордском университете, Исикофф и Симпсон рассказали друзьям, что они даже придумали будущей книге название: "Все женщины президента" — почти слово в слово совпадающее с названием предполагаемой главы Трипп о сексуальной жизни Клинтона.

Второе, что сделал Исикофф, — попытался найти Линду Трипп и посмотреть, подтвердит ли она заявление Уилли о том, что произошло между ней и президентом. Утром 24 марта 1997 года Исикофф отправился в Пентагон и нашёл кабинет Трипп. Властная чиновница сначала прогнала репортёра, но согласилась встретиться с ним, когда несколько минут спустя отошла на перекур.

Исикофф изложил историю Уилли и спросил Трипп, правда ли это. Трипп отказалась ответить, пока сама не переговорит с Уилли.

Трипп хотела сказать ещё кое-что, когда Исикофф собирался уходить.

— В этом что-то есть, но история не такая, как ты думаешь, — загадочно сказала она. — Ты лезешь не по адресу.

К этому времени, без ведома Исикоффа, у Линды Трипп появилась новая подруга.

* * *

Попытка президента в феврале 1996 года разорвать отношения с Моникой Левински не увенчалась успехом. Частота их контактов никогда не приближалась к безмятежным дням предыдущего месяца, но и полностью их встречи не прекратились. Днём в воскресенье, 31 марта, Клинтон вызвал Левински в кабинет впервые с момента их разрыва чуть более месяца назад. (Именно по этому случаю они эротично использовали одну из сигар президента. Левински рассказала своему биографу Эндрю Мортону, что после опыта с сигарой “она поняла, что влюбилась". Одно интервью ФБР с Левински на эту тему включало разоблачение реальных табу эпохи Клинтона: “Президент не курил сигару, потому что курить в Белом доме запрещено".)

В следующую пятницу, 5 апреля 1996 года, Левински уволили из штата Белого дома. Её уход был делом рук Эвелин Либерман, заместителя главы администрации, которая взяла на себя ответственность следить за сотрудниками Белого дома (особенно женщинами) на предмет неподобающего поведения рядом с президентом. Либерман считала Левински “приставучей", которая слишком старалась быть рядом с президентом. Но Левински также уволили, потому что она не очень хорошо справлялась со своей работой. Левински и её начальницу Джослин Джолли уволили одним днём. Две женщины отвечали за направление обычной корреспонденции с Капитолийского холма в нужный офис в Белом доме. По словам Либерман и других, они делали это медленно и неточно, и изменения были необходимы независимо от поведения Левински вокруг президента. Как сообщил следователям Старра Тимоти Китинг, директор Клинтона по законодательным вопросам, Левински “проводила слишком много времени вне офиса и недостаточно времени занималась тем, чем ей следовало заниматься". Однако ни одну из них не сняли с государственной службы. Джолли получила временную работу в Администрации общего обслуживания, а Левински направили в управление по связям с общественностью Пентагона.

Практически с любой точки зрения, новая работа Левински была лучше старой. Она принесла прибавку к зарплате, возможность путешествовать и возросшую ответственность. Тем не менее, Левински была недовольна произошедшими переменами. Следующие полтора года она посвятила поиску способов вернуться в Белый дом поближе к Клинтону. Примечательно, что во всех этих усилиях Левински не проявляла никакого интереса к тому, что на самом деле могла бы делать в Белом доме. Это не совсем удивительно, поскольку она, по общему признанию, не интересовалась политикой или работой правительства. (Действительно, это наводит на мысль, что решение уволить её с самого начала было правильным — и что ей повезло получить ту работу, которую она выполняла.) Через 2 дня после её перевода, в пасхальное воскресенье, 7 апреля, Левински со слезами на глазах обратилась с просьбой отложить её перевод на аудиенции у президента в его личном кабинете.

Левински позже описала эту встречу с Клинтоном в одном из разговоров, который Трипп тайно записала на плёнку.

— Он позвонил мне в 18:00 и сказал: "Привет," — и я ответила: "Привет". Мы вспомнили Рона Брауна. (Секретарь департамента торговли и близкий друг Клинтона, который только что погиб в авиакатастрофе.) Я спросила: "Как у тебя дела?" Он такой: "О, я в порядке. Это так ужасно бла-бла-бла". Я сказала: "Да, знаю ".

После этого момента общего горя Левински сказала президенту:

— Что ж, у меня для тебя ещё более плохие новости.... Угадай, у кого завтра последний рабочий день... Можно мне прийти и повидаться с тобой?

— Итак, я пришла к нему, — продолжала Левински, — и он… ну… я была так расстроена, а он сказал: "Ну, давайте посмотрим, что я могу сделать". Он сказал: "Почему тебя забирают у меня? Я так тебе доверяю". А потом… потом он сказал: "Обещаю тебе… если выиграю выборы в ноябре, то верну тебя сюда. Ты сможешь заниматься, чем захочешь. Ты сможешь работать, кем захочешь. Ты будешь делать все, что захочешь".

— А потом, — продолжала Левински, обращаясь к подруге, — я пошутила и спросила: "Хорошо, могу я быть помощником президента по минету?" Он сказал: "Мне это понравится".

Прежде чем закончился этот разговор с президентом, Левински снова попросилась на эту должность (на этот раз, пока президент разговаривал по телефону со своим советником Диком Моррисом). Их разговор прервался, когда помощник Клинтона Гарольд Икес прибыл в Овальный кабинет на встречу с президентом. Левински выскочила через боковую дверь. Они не виделись наедине до конца 1996 года.

* * *

Левински занимала должность помощника у помощника секретаря департамента обороны по связям с общественностью Кеннета Бэкона. По сути, она была секретарём пресс-секретаря. Для большинства 22-летних это была бы работа мечты — полные гламура путешествия с высокопоставленными делегациями в лучшие отели великих столиц мира. Но Левински смотрела на это иначе. Она была поглощена единственным интересом в жизни: ожиданием звонка президента для секса по телефону, визита или, что лучше всего, возвращения на работу (любую работу) в Белый дом. Она хандрила, много ела и к тому же довольно плохо справлялась со своей работой, особенно в условиях нехватки времени. (Она должна была делать распечатки для Бэкона, а она плохо печатала.) В рабочем ежедневнике на работе Левински отслеживала дни, прошедшие с момента её последнего сексуального контакта с президентом, и дни до выборов, когда, как она надеялась, она вернётся в Белый дом.

Небольшое светлое пятнышко в мрачном существовании Левински появилось вскоре после того, как она начала работать в Пентагоне. Она заметила, что одна из её коллег по связям с общественностью украсила своё рабочее место плакатами президента Клинтона — широкоформатными фотографиями, которые были развешаны по всему Белому дому. Левински поинтересовалась, работала ли владелица фотографий также в Белом доме. Как позже свидетельствовала Трипп перед большим жюри, “у меня были плакаты, и она выпросила у меня один из них". Так на основе этого аспекта их общего прошлого завязалась дружба Моники Левински и Линды Трипп.

Несмотря на разницу в возрасте: Трипп была на 24 года старше Левински, — у двух женщин было больше общего, чем просто предыдущее место работы. Обе любили посплетничать, и у них был общий интерес к одежде, причёскам и диете. Позже Трипп вспоминала, что она всегда знала, что Левински была большой поклонницей президента, но никогда не замечала ничего необычного в её интересе к нему до августа 1996 года, когда девушка отправилась в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на торжественном мероприятии по сбору средств по случаю его 50-летия. На этом мероприятии Левински ухитрилась встать рядом с президентом, а затем, как она заявила на одном из допросов в ФБР, “ЛЕВИНСКИ потянулась за спину, погладила и сжала пенис президента". Левински в то время не делилась этими подробностями с Трипп, но начала намекать, что в её недавнем прошлом был большой секрет.

Сначала Левински только говорила, что у неё был роман с “кем-то" из Белого дома. Она называла его “красавчиком" или “большим подонком" — последнее из-за того, как он разорвал отношения, — и в конце концов призналась, что её любовником был президент. (Левински уже поделилась новостью с матерью, тётей Деброй, психотерапевтом и горсткой друзей — всего 11 человек.) Трипп, которая только что прервала свой книжный проект с Галлахер и Голдберг, была столь же заинтересована слушать, как Левински — говорить.

По мере приближения президентских выборов Левински испытывала нервное напряжение из-за того, разрешат ли ей наконец вернуться на работу в Белый дом. (В этот период она также сделала аборт — результат непродолжительной связи с коллегой из Пентагона.) После победы Клинтона над Бобом Доулом президент так и не выполнил обещания предоставить ей работу, но согласился снова встретиться с Левински. После ухода из Белого дома она начала общаться с личным секретарём президента Бетти Карри, которая стала каналом передачи сообщений от Моники Клинтону, а иногда и обратно.

Бетти Карри в лучшие годы жизни

28 февраля 1997 года Карри пригласила Левински посмотреть запись еженедельного обращения президента по радио. Когда пара удалилась в его личный кабинет после выступления, Клинтон подарил бывшей стажёрке пару запоздалых рождественских подарков — синюю стеклянную шляпную булавку и экземпляр "Листьев травы" Уолта Уитмена. Впервые почти за 11 месяцев Моника начала заниматься с президентом оральным сексом, но на этот раз их встреча закончилась иначе, чем все остальные. Как Левински позже свидетельствовала обвинителям Старра, “я заставила его кончить" — и на ней было голубое платье от Gap. (Между ними был ещё только один сексуальный контакт. 29 марта, когда президент ещё ходил на костылях из-за травмы колена в доме гольфиста Грега Нормана во Флориде, Левински снова занималась оральным сексом “до полного завершения", в то время как, как она выразилась обвинителям Старра, Клинтон “вручную стимулировала меня" до четырёх оргазмов. По-прежнему поглощённая поисками работы в Белом доме, Левински в этот день оставила президенту копию своего резюме.)

К этому времени Левински постоянно держала Трипп в курсе своих отношений. Две женщины дали несколько противоречивые комментарии о поведении Трипп. Трипп утверждала, что она не давала Левински советов о том, как следует поддерживать отношения, но Левински сказала, что Трипп побуждала её продолжать их. Рассказ Левински гораздо более убедителен. Если бы Трипп действительно не одобряла этого, она могла бы просто прервать общение с Левински; действительно, если бы Трипп это не нравилось, Левински, вероятно, не захотела бы с ней общаться. Вместо этого темпы их контактов только ускорились. Например, весной 1997 года Трипп предложила Левински на компьютере в Пентагоне составить таблицу в Excel всех её контактов с Клинтоном. Таким образом, сказала старшая женщина, Моника могла бы определить "закономерности" их отношений. Это, однако, было явно надуманным предлогом для Трипп, чтобы получить документальные доказательства темы, которая давно её занимала — внебрачной сексуальной жизни президента.

И, по случайному совпадению, именно в это время Трипп встретила мужчину, который разделял её одержимость этим предметом. 24 марта 1997 года Майк Исикофф позвонил в Пентагон, чтобы спросить о Кэтлин Уилли. По словам Трипп, он “лаял не на то дерево".

* * *

Но все же Исикофф хотел побольше узнать о Кэтлин Уилли. Репортёр начал лавировать между двумя женщинами, пытаясь выяснить, что (если вообще что-нибудь) произошло между Уилли и президентом. Позже он написал, что “отношения между Трипп и Уилли оказались намного сложнее, чем я подозревал". Хотя Трипп подружилась с Уилли в Белом доме и пыталась помочь ей найти там высокооплачиваемую работу, Трипп пришла к выводу, что Уилли пытается подсидеть Трипп в должности юрисконсульта. Уход Трипп в Пентагон положил конец зарождающемуся соперничеству между ними, но некоторая горечь осталась. Что ещё более важно, хотя Уилли пообещала Исикоффу, что Трипп подтвердит её историю о грубом обращении президента, Трипп ничего подобного не сделала. По словам Трипп, Уилли сама замыслила заманить президента в ловушку.

Расследования Исикоффа проиллюстрировали трудности расследований сексуальных похождений. Согласно более поздним показаниям Трипп, когда обе работали в Белом доме в 1993 году, Кэтлин жаловалась на свой брак с Эдом Уилли и пыталась завести роман с президентом.

— У них обоих были, по-видимому, не очень удачные браки, и это просто выглядело как согласие взрослых, — сказала она.

Трипп действительно видела Уилли после её встречи с президентом 29 ноября, но она совсем не была расстроена этой встречей.

— Я могу просто сказать вам, что она была очень взволнована, очень взволнована, она все время улыбалась от уха до уха, — сказала Трипп большому жюри. — Она казалась почти шокированной, но счастливой.

(Клинтон представил бы ещё третью версию того, что произошло между ним и Уилли. Он признал, что встречался с ней в своём личном кабинете, но сказал, что всего лишь утешал её по поводу тяжёлых страданий мужа. Прокурор Старра Джеки Беннетт задал Клинтону вопрос по поводу этого инцидента под присягой большого жюри:

— Вы положили её руку на свои гениталии, не так ли?

Клинтон ощетинился, сказав:

— Мистер Беннет, я ничего такого не делал, и вопросы, которые вы задаёте, я думаю, показывают предвзятость происходящего, что меня долгое время не даёт мне покоя".)

Но прежде чем у Исикоффа появился шанс опубликовать свою статью в журнале, его, в некотором смысле, опередили. В конце июня 1997 года Мэтт Драдж посетил Вашингтон в то время, когда его известность была ещё довольно скромной. Двумя годами ранее Драдж начал публиковать различные новости и сплетни (в основном ранние отчёты о кассовых сборах фильмов выходного дня, а также случайные новости о спорах по контрактам в шоу-бизнесе) в молодой всемирной паутине. Его популярность росла вместе с ростом популярности Интернета, и вскоре у Драджа появились десятки тысяч подписчиков, особенно среди журналистов. Драдж писал в резкой анти-клинтоновской тональности, и благодаря пикантным репортажам и старомодному стилю изложения его периодические репортажи стали обязательными для прочтения в политических кругах и СМИ. Когда летом 1997 года он посетил редакцию Newsweek, он мог ходить там, как высокопоставленный гость. (Во время той же поездки в Вашингтон Драдж был почётным гостем на ужине, устроенном вездесущим Дэвидом Броком.) В разговоре с Драджем в Newsweek Исикофф случайно подтвердил, что работает над статьёй о возможном случае сексуального домогательства со стороны президента в Белом доме.

Мэтт Драдж

4 июля Драдж опубликовал на своём веб-сайте расплывчатую замётку о расследовании Исикоффа, а затем изо всех сил пытался продолжить. Это было не слишком сложно, потому что к этому времени Каммарата уже нашёл Уилли и вызвал её в суд. "Эльфы", консервативные юристы, помогавшие команде Джонса, начали сливать информацию Драджу. Лора Ингрэм, позже сетевой журналист, познакомила Конвея с Драджем, и Конвей рассказал Драджу об Уилли. Статьи Драджа оказали давление на Исикоффа и Newsweek, чтобы они пустили эту историю в работу. Это была та же стратегия, что и при утечках информации в Washington Times после отстранения Исикоффа от должности в 1994 году — подтолкнуть национальное издание к публикации статьи, которая нанесла бы ущерб президенту.

Исикофф вернулся к Уилли, чтобы попытаться убедить её записать свой рассказ о Клинтоне. Она не стала разговаривать, но с Каммаратой, Трипп и подругой Уилли Джули Хайатт Стил, которая рассказала Исикоффу, что Уилли ранее попросила её солгать об инциденте с президентом, у репортёра было достаточно информации, чтобы состряпать статью для журнала. Статья Исикоффа под названием “Поворот в деле Джонс против Клинтона" вышла в свет 3 августа 1997 года. “Телефонный звонок был, мягко говоря, провокационным, — начиналась она с описания таинственного абонента, который мучил Каммарату в январе. — Она отказалась назвать своё имя, — говорилось далее в статье, — но сообщила достаточно подробностей, чтобы Каммарата смог разыскать женщину, которая, по его мнению, звонила: Кэтлин Э. Уилли". Это была искусная фразировка со стороны Исикоффа. Звонившая сообщила достаточно подробностей, чтобы Каммарата её вычислил, но произошло совсем другое. Как подразумевал Исикофф позже в статье, Каммарата использовал Исикоффа, чтобы выследить её и обнародовать её историю — чего адвокат и добивался с самого начала. Конечно, в этой истории фигурировал Боб Беннетт, отрицавший от имени Клинтона, что тот совершал сексуальные действия с Уилли.

Рассказ Исикоффа также включал в себя ещё один важный, хотя и искажённый эпизод. Исикофф процитировал тогда никому не известную Линду Трипп, которая сказала, что вспомнила, как видела Уилли после её предполагаемой встречи с президентом, и она выглядела “растрёпанной. Её лицо было красным, а помада стёрта. Она была взволнована, счастлива и радостна". Трипп хотела “дать понять, что это не было делом о сексуальных домогательствах". В данном случае комментарии Трипп одновременно помогают и вредят президенту — предполагая, что Уилли лгала, но также и то, что могла иметь место какая-то сексуальная связь по обоюдному согласию. Но Исикофф процитировал Беннетт, сказавшего только, что Трипп “нельзя верить". Позже Трипп упомянула, что после этого комментария превратилась из лояльного солдата администрации в решительного врага. Это было спорное утверждение (например, Трипп уже планировала книгу против Клинтона), но комментарий Беннетт дал ей предлог, необходимый для того, чтобы с поднятым забралом пойти на Клинтона.

В любом случае, Исикофф получил свою сенсацию, хотя и с раздражающим постскриптумом. В своей последней статье по истории Уилли Мэтт Драдж добавил характерно провокационный подзаголовок: "ПРОВАЛ КНИГИ ИСИКОФФА". “Неужели репортёр-расследователь Майкл Исикофф скрывал свою дикую историю о сексе в Белом доме с Кэтлин Уилли для книги? В редакциях NEWSWEEK ходят слухи, что Исикофф собирает истории о различных скандалах с Клинтоном для сборника. Уилли должна была стать одним из "заслуживающих освещения в прессе" пунктов продажи проекта". Это была неправда, что он что-то утаивал, но все равно Исикофф и Гленн Симпсон решили на некоторое время отложить работу над "Всеми женщинами президента". Однако так получилось, что 2 других книжных проекта в этом деле уже воплощались в жизнь.

7. Их таблоидные сердца

Боб Беннетт не мог вечно откладывать дело Полы Джонс. Он достиг главной цели — отложил дачу показаний и установление других фактов до окончания выборов 1996 года, но даже самая искусная тактика затягивания событий могла лишь отсрочить, а не предотвратить неизбежное выяснение отношений в Верховном суде. Когда этот день настанет, Беннетту придётся быть готовым к одному из величайших конституционных противостояний той эпохи.

Беннетту никогда прежде не приходилось вести дела в Верховном суде, и он задавался вопросом: подходит ли он для этой работы? Беннетт знал, что поскольку судьи рассматривают это дело как касающееся президентства, а не нынешнего сотрудника, занимающего этот пост, у него больше шансов на победу. Возможно, ему следует позволить профессору права подать аргументы в защиту Клинтона, чтобы подчеркнуть более широкий характер проблемы. Беннетт высказал это Уолтеру Деллингеру, исполняющему обязанности генерального солиситора, который будет представлять департамент юстиции, утверждая, что дело Джонс следует отложить до конца срока пребывания Клинтон у власти.

Деллингер, сам профессор юридической школы Дьюка и опытный политик, сказал Беннетту, что тот ошибся. Беннетт был как раз тем, кто нужен делу — опытным судебным юристом, который мог бы объяснить суду, насколько жестоким и трудоёмким может быть современный судебный процесс для ответчика.

— Я займусь Конституцией, — сказал Деллингер Беннетту. – А ты расскажи им о реальном мире.

Силы Джонс готовились с такой же тщательностью. Краткое изложение дела было написано главными "эльфами": Джорджем Конвеем из Нью-Йорка и Джеромом Маркусом из Филадельфии. Конвей устроил так, что Гил Дэвис, добродушный виргинец, который должен был вести прения по этому делу, предстал перед судом двух самых выдающихся юристов-консерваторов в Вашингтоне. На подготовительном заседании в центре города Роберт Борк, бывший судья апелляционного суда и проигравший кандидат в Верховный суд, и Теодор Олсон, высокопоставленный чиновник департамента юстиции в администрации Рейгана, устроили Дэвису допрос так, как он мог ожидать от судей. В Вашингтоне политически настроенные юристы часто готовят своих союзников к битве в суде. Однако с одной стороны было необычно видеть, как Борк и Олсон выступают против президентских прерогатив, поскольку при других обстоятельствах они неизменно вставали на сторону исполнительной власти. Но в этом случае все было по-другому, потому что обвиняемым был Билл Клинтон.

Дрожь предвкушения пробежала по залу Верховного суда, когда 13 января 1997 года дело наконец было передано для рассмотрения. Сами судьи, подготовленные к историческому моменту, едва ли давали адвокатам обеих сторон закончить фразу, не набросившись с вопросами. У Деллингера, по крайней мере, была возможность выдвинуть свой основной аргумент о том, что “заинтересованность общественности в безупречном исполнении президентом своих обязанностей должна иметь приоритет над заинтересованностью частной истицы в возмещении ущерба". Но он получил взбучку в суде. Судья Скалия:

— Мы видим президентов верхом на лошадях, колющими дрова, ловящими рыбу, играющими в гольф… на самом деле, представление о том, что у него нет ни минуты свободного времени, просто не заслуживает доверия.

Деллингер изящно парировал этот выпад, процитировав президента Рейгана (который назначил Скалию) о том, что “у президентов нет отпусков; у них есть смена обстановки". Деллингер предупредил, что судебный процесс может быть “всепоглощающим", но главный судья Ренквист усмехнулся:

— Конечно, это может быть верно для человека с обычной работой. Но со всеми насущными проблемами, которые есть у президента, можно подумать, что для него это не совсем так.

27 мая 1997 года Верховный суд единогласно постановил, что Клинтон не имеет права затягивать рассмотрение иска. Пола Джонс получила право немедленно вернуться в окружной суд для рассмотрения дела. Оглядываясь назад, можно сказать, что в тупости мнения судьи Джона Пола Стивенса есть что-то почти милое. Несмотря на политические разногласия между девятью судьями, они разделяли с таким трудом добытую независимость от реального мира, и их мнение по делу Джонс свидетельствовало о коллективном невежестве. Прошли десятилетия с тех пор, как кто-либо из них вёл дело в качестве юриста. Несмотря на предупреждения Беннетта и даже Деллингера, они ничего не знали о суёте современной судебной практики, тем более в политически напряжённой обстановке.

Тезис мнения Стивенса состоял в том, что, поскольку судебный процесс Джонс полностью касался неофициального поведения Клинтона, её дело не имеет никакого отношения к его президентству, и, соответственно, оно не должно пользоваться особым правом на отсрочку. Кроме того, продолжал Стивенс, судебное разбирательство по этому делу не имеет большого значения. “Что касается рассматриваемого дела, — писал судья, — то нам представляется крайне маловероятным, что оно займёт [у Клинтона] сколько-нибудь значительное время". Все это было, конечно, с точностью до наоборот. Именно потому, что дело касалось личной жизни Клинтон и в не меньшей степени сексуальной жизни, ему будет уделено гораздо больше внимания, чем если бы оно касалось простой деятельности правительства.

С наивностью, которая при других обстоятельствах могла бы показаться достойной восхищения, судьи просто решили, что Клинтон не выше закона и что истица заслужила свой день в суде. Дело стало идеальным вместилищем как алчности СМИ (что привело, среди прочего, к распространению планов выхода книги), так и усилий политических противников президента (что побудило всех, от Роберта Борка до Люсианн Голдберг, ухватиться за дело Джонс)). Дэвис и Каммарата подали иск отчасти потому, что знали, насколько это будет отвлекать Клинтона, а также потому, что надеялись использовать дискомфорт президента для выгодного урегулирования. В политической культуре, где преобладал “вопрос характера", Суд не смог признать, что ничто не может отвлекать президента больше, чем иск о сексуальных домогательствах.

* * *

На момент своей победы в Верховном суде Гил Дэвис и Джо Каммарата представляли интересы Полы Джонс более 3 лет. В целом, им сопутствовал успех. Правда, они пользовались тайной помощью "эльфов", но Дэвису и Каммарате удалось превратить дело из почти шутки в триумф Верховного суда и на грани судебного разбирательства. И теперь, решили они, пришло время превратить свою юридическую победу в выгодное урегулирование для себя и клиентки. Поскольку они знали лучше, чем кто-либо другой, их шансы на победу в суде были невелики. Джонс ждала 3 года, чтобы возбудить дело против Клинтона, у неё не было доказательств какого-либо ущерба, и было далеко не ясно, поверят ли ей присяжные из Арканзаса, наперекор президенту Соединённых Штатов, о том, что произошло в отеле "Эксельсиор". Пришло время команде Джонс заработать.

Теперь, когда дело вернулось в суд первой инстанции, адвокаты истицы имели право выдавать повестки свидетелям для дачи показаний. В классической демонстрации триумфа правовой системы над политической два юриста Джонс начали использовать повестки в суд, чтобы проиллюстрировать политические издержки судебного процесса для президента. Дэвис и Каммарата вызвали в суд Дэвида Маранисса, биографа Клинтона, для получения всей имеющейся у него информации о нескольких женщинах, у которых, по слухам, были романтические связи с Клинтоном. Они потребовали у Бетси Райт, главной помощницы Клинтона во время его губернаторства, “список с именами женщин, с которыми Уильям Джефферсон Клинтон предположительно имел романы, и места, где, как утверждалось, они происходили". И, конечно же, благодаря таинственному телефонному звонку Каммарате в январе и адвокат, и Майк Исикофф выследили Кэтлин Уилли, которую также вызвали в суд. По правде говоря, некоторые из этих повесток были плохо составлены, и судья Сьюзан Уэббер Райт, возможно, отменила бы их на каком-то этапе рассмотрения дела позже. Но Райт, вероятно, не отменила бы все повестки, и эти первые попытки служили Бобу Беннетту чётким сигналом: соглашайся — или иначе…

Беннетт понял намёк. Он и его партнёр Митч Эттингер, серьёзный и аккуратный бывший юрист ВВС, играли со своими противниками в плохого полицейского / хорошего полицейского, но посылали чёткие сигналы о том, что готовы заняться этим делом. 5 августа 1997 года два юриста пригласили Дэвиса и Каммарату на секретные вечерние переговоры, чтобы посмотреть, смогут ли они урегулировать дело до того, как обеим сторонам будет нанесён ещё больший ущерб.

В конференц-зале на 11-ом этаже над пустынными улицами центра Вашингтона Беннетт играл по-крупному.

— Это дело — полная чушь, — объявил он перед самым началом. — Мы теряем время даже на разговоры с вами.

На самом деле, хотя Беннетт называл себя судебным адвокатом и часто говорил о том, с каким нетерпением ждёт перекрёстного допроса Полы Джонс, он не провёл ни одного суда с присяжными с тех пор, как стал работать на "Skadden Arps" в 1990 году. Юристы в крупных фирмах почти никогда не доводят дело до суда; платить им слишком дорого, и, кроме того, риски, связанные с азартными играми с присяжными, обычно слишком высоки. Несмотря на своё бахвальство, Беннетт хотел все уладить.

Ответственность за это лежала на Эттингере.

— Возможно, мы сможем договориться, — сказал он.

Дэвис и Каммарата на это и надеялись. На момент проведения встречи они выполнили сотни часов работы, за которую им ещё не заплатили. Усилия по сбору средств в фонд Полы Джонс привлекли больше внимания, чем денег. Первые усилия в этой области были предприняты преподобным Патриком Махони, активистом по борьбе с абортом, вскоре после того, как он впервые поговорил с Джонс в Литл-Роке, сразу после её злополучной пресс-конференции с Дэнни Трейлором и Клиффом Джексоном. Дэвис предпочитал, чтобы фондом управлял кто-то из его знакомых, поэтому он попросил Махони передать контроль над проектом ветерану вашингтонской благотворительной организации по имени Синди Хейз, которая руководила фондом в течение следующих 3 лет. Хейз собрала чуть больше 200 тыс. долларов, но большая часть этих денег пошла на расходы: печатные материалы, транспорт, путешествия и тому подобное. Встреча в конференц-зале Беннетта состоялась в благоприятное для юристов Джонс время по другой причине. Всего двумя днями ранее в Newsweek появилась статья Исикоффа о Кэтлин Уилли, давшая адвокатам Клинтона почувствовать, что их ожидает, если они допустят передачу дела в суд.

В первом раунде вялых переговоров об урегулировании в 1996 году адвокаты Джонса запросили 1,4 млн. долларов. Продолжая надеяться, что Верховный суд отложит рассмотрение дела до конца срока Клинтона, Беннетт сразу отказался, и Дэвис и Каммарата снизились до 1,2 млн. долларов. Беннетт снова сказал "нет". Но тем августовским вечером 1997 года всё быстро стало серьёзным. Когда Дэвис и Каммарата заявили о готовности согласиться на шестизначную сумму, Беннетт начал обращать на это внимание. Беннетт проверил различные возможности урегулирования у некоторых своих контактов в СМИ. По-видимому, все были единодушны в том, что за законную попытку отвлечь внимание президента юрист мог представить любую выплату в размере менее 1 млн. долларов.

За несколько дней до встречи Беннетт сообщил результаты своего неофициального опроса клиенту с простым сигналом: соглашайтесь на сумму менее 1 млн. долларов — и дело останется в прошлом. Президент, как и его жена соглашались неохотно. Они годами страдали от подобного рода обвинений и поняли, что единственный способ достойно ответить на них — это бороться. Если прогнуться, то, по мнению Клинтона, таких истцов будет всё больше и больше.

От безрассудства подхода Клинтона, особенно в данный момент, захватывает дух. В мае он, наконец, прекратил свои сексуальные отношения с Левински (хотя их секс по телефону продолжался до ноября), но девушка продолжала доставать его, требуя возвращения на работу в Белый дом. 3 июля она написала ему строгое письмо. Оно начиналось со слов “Уважаемый сэр". В нём она жаловалась на отсутствие прогресса в поисках работы и предупреждала, что ей “придётся точно объяснять родителям, почему этого не происходит". Днём позже Клинтон встретился с ней и отругал: “Нельзя угрожать президенту Соединённых Штатов". Их встреча закончилась на более радостной ноте, но ситуация с работой Левински, не говоря уже о её душевном равновесии, оставалась неурегулированной. Благодаря Верховному суду адвокаты Джонс могли рассылать повестки любому по своему выбору. Клинтон также знал, что Левински работала с Линдой Трипп, которая общалась с Исикоффом о Кэтлин Уилли. Короче говоря, летом 1997 года имя Левински могло всплыть в любой момент. Тем не менее, Клинтон хотел оспорить судебный процесс, хотя бы для того, по его словам, чтобы не ставить в неловкое положение жену. Беннетт, однако, убеждал его занять более примирительную позицию. Менее 1 млн. долларов — но без извинений! — и Клинтон забудет о суде.

В официальном иске Джонс потребовала 700 тыс. долларов. В разговоре с Дэвисом и Каммаратой Беннетт сказал, что существует вероятность того, что президент может согласиться с этой цифрой. Как публично, так и в частном порядке Беннетт заявлял, что он никогда не согласится на урегулирование, которое президенту придётся оплачивать из собственного кармана. Но у Билла Клинтона была пара полисов страхования общей ответственности: один от дочерней компании Chubb, а другой от State Farm, — и подразумевалось, что Chubb выплатит целых 350 тыс. долларов, что составляет половину любого урегулирования, для разрешения дела. State Farm отказывалась что-либо платить, но Беннетт подумал, что, возможно, найдёт способ профинансировать вторую половину. (Беннетт изучал возможность сбора денег для урегулирования с близким другом президента — Верноном Джорданом.)

Но было ещё кое-что. В своей жалобе Джонс утверждала, что она увидела “отличительные особенности в области гениталий Клинтона", когда он якобы обнажился перед ней. Джонс подписала секретное письменное показание под присягой с описанием этих особенностей. Когда встреча подошла к концу, Беннетт сказал своим противникам:

— Я должен получить эти письменные показания. Мне кажется, что это чушь собачья.

Беннетт чувствовал, что если он дискредитирует показания об анатомии Клинтона — теме, которая привлекла большое внимание общественности, — то поставит под сомнение все дело Джонс. Он полагал, что если он сможет доказать отсутствие каких-либо “отличительных особенностей", то сможет отрицать, что его клиент в чем-либо признался своим урегулированием.

Впоследствии Беннетт попытался соблазнить своих противников представить эти письменные показания.

— Мы покажем вам наши лучшие доказательства, — пообещал он.

Беннетт имел в виду тех "мальчиков-минетчиков". Он подумал, что если Джонс узнает, что он раскопал Денниса Киркленда и его друзей, это подтолкнёт её к соглашению. Беннетт рассматривал доказательства сексуального характера как своего рода средство ядерного сдерживания. Потенциальный эффект от их раскрытия для обеих сторон привёл бы обоих к столу переговоров. В узком смысле стратегия Беннетта была разумной, и, похоже, она сработала. Но в истории американского президентства момент, когда адвокат Билла Клинтона грозит молодой женщине публичным раскрытием её предполагаемого серийного орального секса с незнакомцами, несомненно, войдёт в число менее достойных восхищения глав.

Дэвису казалось, будто наметился какой-то прогресс. Каммарата — жилистый, энергичный, более молодой и ориентированный на детали из адвокатов Джонс — сказал, что были и другие условия, которые необходимо выполнить. Джонс, по его словам, по-прежнему хочет извинений от президента за своё поведение в 1991 году. Никогда, сказал Беннетт:

— Если вы хотите 10 долларов и извинений, то вы их не получите.

Адвокаты Джонс сказали, что им придётся проконсультироваться со своей клиенткой, но подумали, что у них, возможно, есть план сделки: выплата 700 тыс. долларов и заявление, в котором Клинтон отрицает ненадлежащее поведение Джонс, что даёт ей шанс достичь заявленной цели — “очистить своё имя".

Каммарата и Эттингер спустились в офис Эттингера, где открыли текстовый редактор и напечатали взаимоприемлемый текст заявления. В ключевом отрывке соглашения говорилось, что “стороны соглашаются с тем, что Пола Корбин Джонс не совершала никакого ненадлежащего или сексуального поведения 8 мая 1991 года, и что утверждения и выводы о ней, опубликованные в... American Spectator, являются ложными, а их негативное влияние на её характер и репутацию достойно сожаления". В заявлении говорилось, что Джонс не сделала ничего плохого; таким образом, из-за упущения адвокаты обошли стороной вопрос о том, что же сделал в тот день Клинтон. По настоянию Эттингера в заявлении также подчёркнуто отмечалось, что деньги выплатят “страховщики президента Клинтона". Ближе к полуночи четверо юристов вновь встретились и согласились, что прогресс достигнут. Каммарата и Дэвис сказали, что позвонят Джонс утром, чтобы получить её одобрение.

Адвокаты Джонс покинули офис Беннетта, думая, что дело можно считать законченным. Они упустили из виду новую лучшую подругу Полы Джонс.

* * *

Пока дело рассматривалось в суде, Пола и Стивен Джонс вели уединённое существование на другом конце страны вдали от своих адвокатов. Почти каждое утро Стив ездил на единственной семейной машине^[16] из дома в Лонг-Бич на работу за кассой Northwest Airlines в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Пола проводила большую часть времени одна в двухкомнатной квартире с двумя маленькими сыновьями. Время от времени она водила мальчиков на местную игровую площадку. Ей было одиноко дома, в Арканзасе.

Вскоре после возбуждения дела Синди Хейз попыталась уговорить калифорнийскую активистку по борьбе с абортами по имени Джейн Честейн посетить мероприятие вместе с Полой. Честейн не смогла прийти, поэтому пригласила вместо себя подругу Сьюзан Карпентер-Макмиллан.

Сьюзан Карпентер-Макмиллан

У Макмиллан была великолепная копна неподвижных светлых волос, напыщенные манеры и история жизни, которая казалась чашкой Петри калифорнийской эксцентричности. Она родилась примерно за 50 лет до того, как встретила Полу, в семье девелопера из Лос-Анджелеса. И её мать, и бабушку рукоположили в священники в церкви Эйми Семпл Макферсон, харизматичной евангелистки-пятидесятницы (и торгашки) из довоенной Южной Калифорнии. Макмиллан стала публичной фигурой в значительной степени благодаря признаниям о собственных травмах. Например, она объявила, что, когда ей было 6 лет, её сексуально домогался член банды, который гостил у родителей. Давняя борчиха против абортов, Макмиллан также рассказала в слезливом интервью Los Angeles Times, что сделала аборт, когда ей был 21 год и она была студенткой Университета Южной Калифорнии. (Отрывок из статьи висел в рамке над её столом.) Много лет спустя она также сделала ещё один аборт.

Примерно с 1980 года Макмиллан помогла создать новую форму политического активизма. Согласно её визитной карточке, она была “Представителем СМИ" из "Женской коалиции", которая полностью состояла из неё самой. Её работы были подписаны её мужем Биллом Макмилланом, адвокатом по травмам, и она превратила их квартиру в штаб. В прежние времена политические лидеры приобретали известность благодаря своему руководству организациями или принадлежности к ним — скажем, политическим партиям, церквям или профсоюзам. Макмиллан, напротив, придерживалась постмодернистского подхода к политическому влиянию и собственной известности. Исключительно благодаря тому, что она была энергичной и эффективной на телевидении, и потому, что её имя появлялось в списках участников ток-шоу, Макмиллан стала видным общественным деятелем по таким вопросам, как аборты, химическая кастрация для растлителей малолетних и консервативные идеи в целом. Её основным занятием было говорить, а не делать. У неё просто было своё мнение о вещах, и она умела его выражать. (Преподобный Эл Шарптон из Нью-Йорка представлял идеологическую противоположность Макмиллан, но они выработали схожие стили поведения в средствах массовой информации.) Макмиллан вешала жёлтую карточку на стеклянную дверь в свой офис, чтобы сообщать посетителям, когда её не следует беспокоить. “Я в эфире", — говорилось в карточке. Благодаря делу Джонс она часто появлялась в эфире.

Каждая комната особняка Макмилланов была оформлена в разной цветовой гамме: персиковая гостиная, белая столовая, зелёная рабочая комната и кабинет Билла из красного дерева ручной работы. Статуй херувимов было предостаточно. Конечно, это было далеко от однокомнатной квартиры Полы и Стива в Лонг-Бич, и после победы в Верховном суде Макмиллан почти что стала матерью для супругов Джонс и двух их мальчиков. Макмиллан отобрала контроль над юридическим фондом у Синди Хейз и использовала его для оплаты личных расходов Полы и Стива: билеты на самолёт, в том числе для их собаки. Макмиллан добилась от фонда оплаты сотового телефона для Полы, и две женщины звонили друг дружке до дюжины раз в день. Я общался с Макмиллан в этот период в 1997 году и подслушал её часть многих разговоров с Полой. Макмиллан часто разговаривала с Джонс по-детски. “Привет, моя Пола-пу", — начинала она нараспев и заканчивала беседы декламацией: “Я даб-бу, я даб-бу, я даб-бу". Она называла Полу “младшей сестрёнкой, которой у меня никогда не было".

Макмиллан наслаждалась своей ролью “женщины-представителя Джонс в СМИ" и понимала, что ключом к её выживанию в этой роли было то, чтобы Стив и Пола были счастливы. (Дэвис и Каммарата, которые изо всех сил старались изобразить своё дело как неполитическое, рассматривали Макмиллан как угрозу. Но они были за тысячи миль отсюда, и Макмиллан игнорировала их.) Для Макмиллан Пола никогда не была проблемой. Телефонные звонки и случайные походы по магазинам удовлетворяли все её потребности. Но у Стива были иные планы. Он хотел денег. Летом 1997 года Макмиллан подготовила для него решение — сделка с книгой.

Через дружественного голливудского продюсера Макмиллан установила контакт с Эдрианом Закхаймом, редактором HarperCollins в Нью-Йорке. Ничего не сказав Дэвису и Каммарате, Макмиллан пригласила Закхайма встретиться с Полой и Стивом в ресторане отеля "Peninsula" в Беверли-Хиллз. В назначенный день Закхайм прибыл в отель, и Макмиллан представила их паре. Пола, однако, просто поздоровалась, указала, что Макмиллан уполномочена говорить от её имени, и, извинившись, на время встречи Закхайма с Макмилланом и Стивом Джонсом удалилась в другое помещение ресторана. (Эта своеобразная договорённость была попыткой Макмиллан позволить Поле ответить под присягой, что она никогда не разговаривала с издателем о сделке с книгой.) Затем Закхайму пришлось около 3 часов слушать, как Макмиллан и Стив полощут Клинтона, однако он не услышал ни слова от предполагаемого автора книги. Неудивительно, что Закхайм и HarperCollins отказались от проекта.

Макмиллан поняла, что ей нужно подготовить более отточенную презентацию, если она собирается работать с Полой и особенно со Стивом Джонсом. Поэтому она поговорила с Гэри Томасом, хорошо известным литератором на христианском книжном рынке, который также руководил Центром евангельской духовности в штате Вашингтон. Томас и Макмиллан знали друг друга по своей работе в движении "За жизнь". (Он только что закончил писать книгу Нормы Маккорви, хронику опыта рождения свыше “Джейн Роу" по делу "Роу против Уэйда".) После разговора с Макмиллан Томас подготовил полноценное предложение по книге под названием "Пока держусь: внутренняя история Полы Джонс".

“Пола Корбин Джонс, — начиналось предложение. — Опросы показывают, что более 90% населения знают её имя, но в этой книге будет представлен первый правдивый и подробный рассказ о том, как молодая, никому не известная девушка из Арканзаса подверглась унижению... Это будет вдохновляющее повествование, которое заставит читателя восхищаться выдержкой, упорством и настойчивостью современной Жанны д'Арк". На 9 страницах с двойным интервалом в предложении Томас сделал все возможное, чтобы извлечь материал, достойный книги, из 10-минутной встречи в отеле 6 годами ранее. (“Вторая глава проведёт читателя, секунда за секундой, через встречу Полы с тогдашним губернатором Клинтоном. Откровенно, но уважительно Пола расскажет о поведении губернатора"). Макмиллан понравилось предложение, и она позвонила литературному агенту Томаса в Нью-Йорк, чтобы обсудить стратегию.

Весь книжный проект подчёркивал, насколько Пола была посторонней в той суматохе, которую вызвало её дело. Стив хотел получить книгу больше, чем она. Макмиллан хотела, чтобы дело продолжалось больше, чем Пола. За спиной Полы Макмиллан могла злиться на неё. Она сказала литературному агенту Томаса:

— Она явно тупит. Наверху мало что происходит.

Но тупишь ты или нет, Макмиллан сказала агенту, что у Полы есть реальные новости, которые она может рассказать в книге:

— Мы знаем, как он выглядит, — сказала Макмиллан.

— Как выглядит — что? – переспросил агент.

Пенис президента! Сначала Макмиллан не хотела подробно рассказывать агенту о знаменитой отличительной особенности, но в конце концов объяснила:

— Ну, знаешь, у него пенис не совсем прямой.

С таким материалом, договорились Макмиллан и агент, можно смело требовать аванс в 1 млн. долларов. (Примечательно, что многие враги Клинтона были одержимы внешним видом его пениса. Примерно в это же время "эльф" Джордж Конвей, который рассказал Мэтту Драджу историю Уилли, отправил Драджу электронное сообщение, в котором говорилось, что “отличительная физическая особенность, которую, по словам Полы Джонс, она увидела, заключается в том, что пенис у Клинтона изогнут при эрекции". Драдж этой подробностью не воспользовался.)

* * *

Каммарата и Дэвис ничего не знали о переговорах по книге своей клиентки и очень удивились, когда Пола отклонила предложение об урегулировании, полученное от Беннетта и Эттингера. На самом деле, большую часть переговоров с юристами вёл Стив — и Макмиллан организовала его ответ. Сумма вполне приемлемая, сказал Стив, а формулировки в предлагаемом мировом соглашении — нет. У Стива и Макмиллан было два возражения против “условия урегулирования", которое Каммарата и Эттингер изложили 5 августа. Во-первых, оно не включало “явного" признания Клинтона, что он был в комнате с Полой в отеле "Эксельсиор". Во-вторых, соглашение не включало “явного" признания в том, что он сделал то, о чем рассказала Пола, то есть спустил штаны и предложил ей “поцеловать его там".

Каммарату и Дэвиса чуть не хватил апоплексический удар. В ходе серии телефонных звонков в течение следующей недели они снова и снова обращались к Поле и Стиву с одними и теми же замечаниями. Мировое соглашение стало бы победой для неё. Она получит всю сумму, которую затребовала по суду. Её требования были необоснованными. Клинтон никогда не будет извиняться — и был хороший шанс, что, если дело дойдёт до суда, она проиграет. Но Пола, Стив и особенно Сьюзан Карпентер-Макмиллан ничего не слушали.

Наконец, в отчаянии, 19 августа два юриста написали необычное 12-страничное письмо через один интервал, в котором умоляли клиентку согласиться на мировое соглашение. “Мы твёрдо верим, что это лучшее, что мы когда-либо могли получить, — писали Дэвис и Каммарата, — и задержка с принятием будет не на пользу вашим интересам... Это полная победа интересов, к которым вы стремитесь, которые очищают ваш характер и репутацию". Адвокаты с необычайной откровенностью говорили о слабостях её дела: “Имейте в виду, что подсудимый Клинтон убедил миллионы избирателей, что ему можно доверять", — и в истинных мотивах, стоящих за этим делом.

“Вы потеряете всякую перспективу продать свои заверенные печатью показания под присягой, как только эти показания будут раскрыты, как и должно быть, нашим оппонентам, — говорилось в письме. (Дэвис и Каммарата знали, что Пола и Стив хотели продать свою историю — и особенно рассказ Полы о пенисе президента, — но не знали, что переговоры уже идут.) — Вы помните, что сейчас они добиваются от вас предоставить эти показания, — говорилось далее в письме, — и мы верим, что им удастся их получить. Как только о них узнают наши оппоненты, более вероятно, что это станет достоянием общественности". Раскрыв секрет о пенисе президента литературному агенту, Макмиллан продемонстрировала своё непонимание юридического процесса. Команде Джонс пришлось бы раскрыть это, если дело дойдёт до суда. Но Макмиллан была права относительно перспектив книги, если дело будет улажено: книгу Полы никто читать уже не будет, как исчезнет и спрос на саму Макмиллан в ток-шоу. Как Дэвис и Каммарата достаточно откровенно признали, их гонорары уже составили 759.870,40 долларов — больше суммы, которую Клинтон был готов заплатить. Адвокаты, конечно, снизили бы свой окончательный счёт, но, тем не менее, 700 тыс. долларов будут намного меньше после того, как адвокаты получат свою долю. Нет сделки с книгой — и эта сумма вообще испарится, если дело будет закрыто путём соглашения.

Дэвис и Каммарата делают осторожное замечание в конце своего письма. За 3 года Пола ни разу прежде не просила у Клинтона извинений. “Ваше внимание переключилось с доказательства того, что вы хороший человек, на доказательство того, что Клинтон плохой человек. Это никогда не было вашей целью при подаче иска". Это было правдой. Но уничтожить Клинтона (и прорекламировать себя) с самого начала было целью Сьюзан Карпентер-Макмиллан. В некотором смысле, два юристапровели грань между исками, основанными на законе, и исками, основанными на политике. Извинения не помогли бы очистить имя Полы — они бы только навредили Клинтону. Но теперь это было целью данного иска.

В разгар этих напряжённых переговоров между адвокатами и клиенткой 22 августа обеим сторонам пришлось предстать перед судьёй Райт в Литл-Роке. (По иронии судьбы, хотя судебный процесс в конечном счёте рассматривался более 4 лет, это короткое заседание стала единственным открытым судебным заседанием, на котором Пола присутствовала по всему делу.) Признаки напряжённости в отношениях между Джонс и её адвокатами были налицо уже в зале суда. За несколько мгновений до того, как судья Райт заняла своё место, Джонс ещё сидела во втором ряду зрителей, зажатая между мужем и Макмиллан. Стороны в гражданских делах редко посещают досудебные слушания, особенно такие обычные, как эти, но Джонсы и Макмиллан прилетели через всю страну на 40-минутное судебное заседание. Позже Макмиллан сказала, что привезла Полу и Стива в Литл-Рок в знак того, что они, а не адвокаты, ведут дело истицы. Макмиллан также хотела, чтобы адвокаты знали, что она остаётся ближайшим советником Полы. Когда Дэвис и Каммарата заняли свои места за столом адвокатов, Макмиллан пришлось подтолкнуть Полу локтем, чтобы она села рядом с ними.

Райт вела заседание со спокойной уверенностью, отмечая галочками вопросы, которые необходимо было решить до суда. В письменном постановлении, вынесенном в тот день в ответ на ходатайство защиты о прекращении дела, Райт отклонила только один из пунктов иска Джонс. Судья постановила, что судебное разбирательство будет продолжено по заявлению Джонс о заговоре с целью лишения её гражданских прав и по её заявлению об умышленном причинении эмоционального расстройства, но отклонила заявление Джонс о том, что Клинтон опорочил её. Райт также оставила без рассмотрения дело Джонс о клевете против Дэнни Фергюсона. Теперь судья спросила насчёт графика судебного разбирательства.

Судья Сьюзан Райт

Беннетт попросил назначить дату судебного разбирательства самое раннее на январь 1998 года, — как будто для того, чтобы доказать, что Клинтону нечего бояться. Судья сверилась со своим ежедневником и обнаружила, что у неё не будет времени на судебное разбирательство до мая. Каммарата с угрюмым видом согласился. Защита просила о жюри присяжных из 12 человек, а не из 6. В подобных случаях требовалось единодушное жюри, и Беннет предположил, что будет трудно собрать жюри из дюжины арканзасцев, готовых вынести решение против своего самого знаменитого родного сына. Когда слушание закончилось, Джонс проигнорировала своих адвокатов и бросилась обратно к мужу и Макмиллан.

Ещё до того, как зал суда опустел, Каммарата обратился к Митчу Эттингеру с настоятельным вопросом:

— Куда делась страховка? Пропала?

Адвокаты Клинтона сказали, что, вероятно, так и есть. Каммарата знал, что по условиям страховых полисов Клинтона у Chubb и State Farm компании технически были обязаны оплачивать защиту Клинтона только по определённым пунктам обвинения против него, а теперь судья отклонила соответствующую часть дела. Как ожидал Каммарата и как Беннетт подтвердил страховым компаниям вскоре после слушания, обе компании теперь отказались вносить свой вклад в урегулирование или даже выплачивать будущие гонорары Беннетта. Позже Беннетт убедит страховые компании продолжать заниматься этим делом, но приказ Райт лишь уменьшил те шансы на урегулирование, которые ещё оставались.

После слушания Дэвис и Каммарата сделали ещё несколько бесплодных телефонных звонков Поле и Стиву, прося их пересмотреть своё несогласие с соглашением. 29 августа оба юриста отправили Джонс ещё одно длинное и подробное письмо. Оно началось с того, что “между нами возникли серьёзные разногласия", и было объявлено, что “эти разногласия настолько фундаментальны, что нам необходимо отказаться от работы в качестве ваших адвокатов вследствие вашего отказа от мирового соглашения". Они предупредили, что “наши оппоненты могут представить ваш отказ как попытку поживиться деньгами для дальнейшего развития этой истории ради получения выгодных прав на книгу и представить вас вдохновлённым и находящимся под влиянием правых ненавистников Клинтона". Это, действительно, подытожило собственное мнение Дэвиса и Каммараты о своей клиентке на данный момент. “Мнение о вашей жадности и ненависти приведёт к проигрышу битвы за ваше доброе имя, над созданием которого долго и упорно работали ваши юристы".

В сентябре 1997 года — через 3 года после того, как дело было возбуждено, и за 9 месяцев до запланированной передачи в суд — Поле Джонс пришлось искать себе новых адвокатов. Сьюзан Карпентер-Макмиллан взяла на себя руководство поисками.

* * *

— Алло?

Линда Трипп ответила на звонок в 22:23 вечера 18 сентября 1997 года.

— Это ты, Линда? — спросила Люсианн Голдберг.

— Привет.

— Привет, дорогая, как дела?

— Спасибо, что позвонила, — сказала Трипп.

— Все в порядке, — ответила Голдберг.

— Я… э-э… во-первых, не ожидала твоего звонка, и я бы не винила тебя, если бы ты не позвонила.

— О, почему бы и нет? — спросила агент.

— О, я знаю, что это была неловкая ситуация, — ответила Трипп, — и потом, оглядываясь назад, мне до сих пор из-за этого неудобно.

Прошло больше года с тех пор, как Трипп прекратила свой книжный проект с Голдберг. Трипп уже начала записывать на плёнку свои разговоры с Левински и понимала, какая сенсационная история попала ей в руки. Смущаясь, она снова подошла к Тони Сноу и спросила его, не слишком ли Голдберг злится на неё, чтобы возобновить планы по написанию книги. Звонок Сноу Голдберг побудил к этому звонку Трипп, который Голдберг записала на плёнку.

Голдберг и Трипп трижды разговаривали в сентябре 1997 года — агент записала два разговора на плёнку — и стенограммы входят в число самых экстраординарных документов во всей саге скандалов вокруг Клинтон. Во многих отношениях эти разговоры послужили шаблоном, которому следовала остальная часть скандала.

Сначала, однако, Трипп должна была объяснить, почему снова вышла на связь.

— Я хотела поговорить с тобой о чем-то... совершенно нелепом, — начала Трипп. – Э-э… в сентябре прошлого года одна молодая леди, которая пока останется безымянной, взяла меня к себе в качестве наперсницы, и, как оказалось, она была, цитирую, "любовницей большого подонка".

— Хм-м-м… — промурлыкала Голдберг.

— Потому что… она до сих пор ей остаётся, — продолжила Трипп.

— Угу.

— Э-э… ей был 21 год, и она была стажёркой, когда это началось.

Затем Трипп кратко описала отношения Клинтона и Левински, отметив:

— Я только что записала даты, время, телефонные звонки. Он увлекается сексом по телефону.

Она объяснила, что пара обычно встречалась по воскресеньям в Белом доме, после того как неназванную девушку впускает секретарша Клинтона. (Голдберг была очарована деталями, сказав в какой-то момент:

— Как думаешь, в Овальном кабинете есть система записи на плёнку?… Чавкающие звуки были бы оглушительными.)

По поводу бывшей стажёрки Трипп сказала:

— Это настолько взрывоопасно, что всё прошлое [замысел её предыдущей книги] меркнет.

Голдберг понимала, какие сделаны ставки, но, похоже, испытала кратковременный укол совести, хотя бы из-за своего магнитофона. (Намного позже Голдберг беспечно отвергла критику по поводу этичности записи телефонного разговора с подругой, написав в статье в Slate: "Обращаю внимание всех, кто звонит мне после закрытия: имейте в виду, что вас запишут на плёнку. Это законно и избавляет меня от необходимости шарить по ночному столику в поисках бумаги и ручки". Все это правда — за исключением того, что Голдберг сама позвонила Трипп.)

— Огласка может уничтожить её и тебя, — сказала Голдберг Линде Трипп. – То есть, мне нравится эта идея. Я бы воспользовалась ею через секунду. Но ты действительно хочешь быть орудием в руках этой девочки, э-э...?

Трипп не могла ответить по-другому:

— Что ж, позволь мне рассказать тебе немного истории. Она из Беверли-Хиллз. У неё… э-э… было очень привилегированное воспитание. Она не наивна. То есть, она определённо искушённая. Она не была жертвой. У неё раньше были романы с женатиками.

Другими словами, кого волновало, что пострадает Левински, если это поможет книжному проекту Трипп?

На мгновение, казалось, Голдберг забыла, что она не только политический провокатор, но и книжный агент, и предложила:

— Можно ли как-то связаться с этой мисс Икс... скажем так, людям Полы Джонс?

Несмотря на то, что Трипп ничего не говорила о сексуальных домогательствах, Голдберг знала, что “мисс Икс" может оказаться полезной для адвокатов Джонс. Нет, сказала Трипп, Левински не согласится помогать команде Джонс, и в любом случае Трипп напомнила Голдберг, чтобы та вновь присмотрелась к их книжному проекту — что, в конце концов, и было причиной, по которой она возобновила контакт.

— Я только что обсудила это с Мэгги [Галлахер] и начала с нуля, придумав совершенно другой подход, — объяснил Трипп.

На этот раз всё вращалось вокруг Левински. Но Голдберг беспокоилась, что Трипп будет выглядеть "чокнутой", если предаст огласке информацию раньше, чем это сделает неназванная женщина. Поэтому она предложила сначала поделиться историей с Майком Исикоффом, а затем написать книгу.

Именно здесь истории во всей их готической сложности начали сливаться воедино. Отвечая на предложение слить информацию Исикоффу, Трипп сказала:

— О, я могу сделать это через минуту.

Его история о Уилли была опубликована всего несколько недель назад. Но с этой стратегией возникла проблема.

— Потом он напишет книгу, — объяснила Трипп. – И там он изложит всё целиком.

Голдберг, думая о Newsweek, вставила:

— Нет, он ограничен по месту.

— О, нет, — ответила Трипп. — Он работает над контрактом на книгу. Он заключает сделку, в которой будут фигурировать все женщины президента.

Исикофф использовал Трипп в качестве источника для проекта, который он начал с Гленном Симпсоном из Wall Street Journal, который к этому моменту из этого проекта вышел. Исикофф, по-видимому, даже поделился рабочим названием своей книги с Трипп, как и с другими. Трипп пришлось учесть в своих планах, что Исикофф был потенциальным конкурентом на рынке книг о сексуальной жизни Клинтона. (Конечно, эта интрига Трипп-Голдберг-Исикоффа по поводу книжных проектов происходила в то же время, когда Сьюзан Карпентер-Макмиллан обхаживала издателей обещаниями, что Пола Джонс сообщит точные размеры пениса президента.)

Что делать в этом клубке мотивов? На данный момент Трипп и Голдберг решили рассказать Исикоффу достаточно подробностей, насколько позволяла респектабельность Newsweek, но они опустят достаточно, чтобы Трипп могла написать собственную книгу. Голдберг едва смогла сдержать волнение, сказав:

— Само собой разумеется, мне это очень интересно...

— Что ж, я рада, — ответила Трипп.

— ...моё таблоидное сердце громко бьётся, — заключила Голдберг.

* * *

Несколько дней спустя, в разговоре, который (по иронии судьбы) Голдберг не записывала на плёнку, она впервые предложила Трипп записать её телефонные разговоры с пока ещё неназванной молодой любовницей президента. Рассказы Трипп прекрасны, сказала Голдберг, но единственный способ доказать, что отношения действительно имели место, — это если девушка расскажет об этом сама. В третьем разговоре от 29 сентября, который Голдберг записала на плёнку, агент снова подняла этот вопрос.

— Я проверила. Записывать разговор на плёнку — это нормально... нормально. С этим проблем нет, — сказала Голдберг.

Агент получила неквалифицированную юридическую консультацию — позже она сказала, что говорила с другом-журналистом. В отличие от Нью-Йорка, односторонняя запись не была законной в Мэриленде, где жила Трипп. Но Трипп, у которой в то время был в распоряжении юрист, не подумала обратиться ни к кому, кроме своего литературного агента, и после этого разговора она пошла и купила диктофон. (Позже, когда Трипп стала поносимой общественной фигурой из-за записи разговоров с Моникой на плёнку, она оправдывала своё поведение, утверждая, что она просто “защищалась" перед лицом требований Левински солгать под присягой. Записи бесед Трипп с Голдберг демонстрируют, насколько нелепым было объяснение Трипп. Осенью 1997 года Трипп ни разу не вызывали в суд, поэтому Левински не могла просить её солгать под присягой. Записи Голдберг показали, что Трипп записывала Левински по простым причинам — чтобы собрать материал для книги и помочь уничтожить президента, которого она столь сильно презирала.)

Пока Голдберг и Трипп взвешивали свои дальнейшие шаги в третьем разговоре в сентябре, проблема конкурирующей книги Исикоффа осталась, и репортёр Newsweek, похоже, тоже знал об этом. Трипп сказала Голдберг, что увильнула от ответа, когда Исикофф спросил, пишет ли она книгу. По словам Трипп, Исикофф предложил ей стать своего рода товарищами по команде в проведении соответствующих исследований сексуальной жизни президента. Цитируя Исикоффа, Трипп сказала:

— И он сказал: "Ну, при нынешних условиях я сомневаюсь, что вы найдёте издателя... Но если бы я… э-э… работал с вами и, знаете, напечатал бы что-то из этого в основные СМИ, тогда это настроило бы вас на... именно то, о чем мы с вами говорили".

— Верно, — согласилась Голдберг. Они действительно обсуждали именно этот план в своём первом разговоре за месяц.

Если события развивались так, как рассказывает Трипп, это была сомнительные этические действия для репортёра. Если Исикофф и Трипп оба раздували историю, чтобы извлечь из неё выгоду в виде книжных сделок, а не раскрывать этот факт читателям Исикоффа, чего он не сделал в своей августовской статье, — это было бы, по меньшей мере, неуместно. Точно так же с его стороны было бы неправильно давать советы Трипп о том, как позиционировать себя на рынке книг о сексуальной жизни Клинтона. В книге, которую он написал об этом деле и которая называлась "Разоблачение Клинтона", Исикофф утверждал, что Трипп “выдумала" этот разговор с ним. Если это так, любопытно, что Трипп знала точное название запланированной книги Исикоффа; более того, Трипп, очевидно, не лгала о своём собственном интересе к написанию книги. Трипп сказала мне, что она не выдумывала этот разговор и готова подтвердить все свои разговоры с Исикоффом.

А Голдберг, со своей стороны, продолжала вести себя так, как будто Трипп и Исикофф были в сговоре. Она также хотела узнать ещё несколько подробностей о сексе между Клинтоном и бывшей стажёркой.

(Голдберг: Это был просто минет?

Трипп: Не просто. Если учесть, насколько они оба были обнажены... ему нравится доводить это почти до проникновения.

Голдберг: Бедняжка! Должно быть, она сходит с ума.)

Наконец, Голдберг попросила Трипп назначить встречу, чтобы обе могли сообщить несколько подробностей Исикоффу и распространить имя Левински в основных СМИ. Трипп согласилась.

— От этого я не нахожу себе места, — объясняла Трипп. — И каждый день, когда я её слушаю, то не могу отделаться от мысли: "Этого ублюдка нужно разоблачить".

* * *

Трипп организовала встречу между собой, Голдберг и Исикоффом в стиле плаща и кинжала. Она дала Исикоффу кодовое имя “Харви", а Голдберг — прозвище “Нью-Йорк". В 18:00 6 октября троица собралась в вашингтонской квартире сына Люсианн Ионы. В своей книге Исикофф, который на тот момент уже полтора десятилетия расследовал сексуальную жизнь Билла Клинтона и который собирался узнать имя бывшей стажёрки Белого дома, которая стала любовницей президента, утверждал, что он не считает эту встречу чем-то особенным. “Вопрос, который волновал меня намного больше в тот момент, — писал Исикофф, — это последний скандал с финансированием предвыборной кампании".

Встреча 6 октября ознаменовала третий важный момент в деле, когда враги Клинтон использовали Исикоффа для нападок на предполагаемое сексуальное поведение президента. Во-первых, Клифф Джексон дал ему эксклюзивный материал с Полой Джонс; во-вторых, Джо Каммарата навёл репортёра на след Кэтлин Уилли; теперь, наконец, Трипп и Голдберг предоставили ему самую важную историю из всех. В каждом из этих случаев обвинители Клинтона могли выдвинуть обвинения сами; но, как показала злополучная пресс-конференция Джонс в феврале 1994 года, СМИ были склонны не обращать внимания на прямые обвинения. Вместо этого лучше отмыть обвинения через заинтересованного репортёра. Это действительно было сопряжено с риском. Некоторые политически подкованные журналисты могли бы отмахнуться от этих обвинений или, что более вероятно, разоблачить мотивы тех, кто в течение стольких лет пытался использовать секс для свержения нынешнего президента. Но Джексон, Каммарата, Голдберг и Трипп не зря поставили на Майкла Исикоффа.

На встречу в квартире Ионы Трипп взяла с собой два образца своих плёнок. Она вызвалась проиграть их для Исикоффа, который несколько торопился, потому что должен был появиться в ток-шоу CNBC Hardball. Но у репортёра возник справедливый вопрос:

— Что толку слушать чей-то голос, если я не знаю, кому он принадлежит?

Этот вопрос Исикофф задавал Линде Трипп с апреля, когда та впервые рассказала ему о бывшей стажёрке.

— Трипп колебалась, — рассказывал Исикофф. — Она посмотрела на Голдберг, которая, казалось, кивнула.

— Ладно, — сказала Трипп. — Её зовут Моника Левински.

Исикофф начал делать замётки, когда Трипп начала излагать ему в общих чертах отношения Левински с президентом. Идея о том, что президент пообещал Левински вернуть её на работу в Белый дом, заинтересовала Исикоффа. Можно ему позвонить каким-нибудь тамошним источникам, чтобы это проверить? Трипп сказал "нет". Она боялась, что шпионаж Исикоффа дойдёт до Левински, и та поймёт, что Трипп предала её доверие. Исикоффу вообще нельзя было проверять зацепки, которые давали ему Трипп и Голдберг.

Так что насчёт плёнок с записями? Трипп сказала, что в этих разговорах не было “жареных фактов", но захочет ли Исикофф их слушать? Все присутствующие согласны с тем, что Исикофф не слушал записи, хотя они помнили его мотивы по-разному. Голдберг утверждает, что Исикофф должен был появиться на телевидении, и у него просто не хватило времени. Сам Исикофф говорит, что его беспокоил сам факт, что Трипп записывает разговоры с Левински без её согласия. Он боялся стать “соучастником" продолжающейся записи разговоров с её юной подругой. Трипп вспоминает, что Исикофф отказался слушать записи по “этическим" причинам, но добавляет, что Исикофф “предложил" ей записать побольше. Более того, Голдберг пообещала Исикоффу, что тот сможет увидеть курьерские квитанции о подарках Левински президенту — потому что по совету агента Трипп предложила Левински воспользоваться компанией, которой управлял один из родственников Голдберг. В любом случае, встреча закончилась тем, что все согласились оставаться на связи.

Но произошло и кое-что важное. До этого момента 3 важных аспекта этой истории: расследование Старра, дело Джонс и отношения Клинтона-Левински — существовали отдельно друг от друга. Но теперь два из них вот-вот должны были соединиться. Когда осень 1997 года подходила к концу, Трипп продолжала записывать на магнитофон свои разговоры с Моникой, Исикофф продолжал следить за её действиями, а Люсианн Голдберг постаралась, чтобы адвокаты Полы Джонс узнали о Монике Левински.

8. Добрые и сильные христиане

Утром 8 сентября Джон Уайтхед открыл "Вашингтон пост" в своём поместье в Вирджинии и понял, что Поле Джонс нужны новые юристы. Смуглый красивый мужчина возраста Билла Клинтона, Уайтхед никогда не читал газет из праздного любопытства. Когда он увидел нужную статью, Уайтхед аж подпрыгнул.

Джон Уайтхед

Уайтхед представлял собой сплав разнообразных сил, которые обусловили его невероятную жизнь. Парень из рабочего класса Пеории, он бродил по 60-м с косяком в одной руке и пивом в другой. Он писал для альтернативных газет, с трудом закончил юридический факультет Университета Арканзаса (где познакомился с молодым профессором по фамилии Клинтон) и перешёл с травки на кокаин и ЛСД. Он каждый день слушал "Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера"^[17]. Затем, в 1974 году, он принял Иисуса Христа как личного спасителя и изменил свою жизнь — в основном.

Со дня своего рождения свыше Уайтхед посвятил свою профессиональную жизнь растущему правохристианскому политическому движению, но также никогда полностью не отказывался от своих антиистеблишментских корней. В 1982 году он основал Институт Резерфорда, консервативную юридическую фирму, представляющую общественные интересы, базирующуюся в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, названную в честь малоизвестного шотландского священнослужителя XVII века, который отстаивал примат Божьего закона над человеческим. К середине 90-х годов штат института насчитывал 50 человек, годовой бюджет превышал 4 млн. долларов. Институт располагал сетью сотрудничающих юристов по всей стране. (Моделью послужил Фонд правовой защиты NAACP Тергуда Маршалла.) Институт так и не сделал себе имя ни на одном крупном деле, но Уайтхед присоединился к множеству мелких боёв за любимые цели: против преподавания эволюции в школах, за молитву в школах и за домашнее обучение. (Со своей стороны, Уайтхед не принадлежал ни к какой церкви и вместо этого проводил религиозные обряды для своей семьи дома.)

Уайтхед когда-то работал на Джерри Фолвелла, но совсем недавно поссорился с Пэтом Робертсоном. Повестка дня Уайтхеда казалась скорее личной, чем политической. За исключением случаев, когда Институт Резерфорда фактически рассматривал судебные дела, казалось, что он существовал в основном для рекламы своего основателя, которому платили почти 200 тыс. долларов в год. Институт платил за трансляцию радиокомментариев Уайтхеда ("Свобода под огнём") и пропаганду его выступлений, а также распространял экземпляры Конституции Соединённых Штатов с фотографией Уайтхеда на обложке. Уайтхед никогда не терял вкуса к рок-н-роллу, и Институт издавал изящный глянцевый журнал под названием Gadfly, редактируемый его сыном, в котором печатали явно несектантские статьи о таких, как Фрэнк Заппа и Патти Смит. Уайтхед не брезговал вспомнить немного контркультурных стихов, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Например, Уайтхед разделял неизменный интерес многих критиков Клинтона к вопросу об "отличительных особенностях", и юрист объявил, что президенту придётся пройти медицинское освидетельствование, чтобы решить этот вопрос.

— Кто-то в этом случае говорит неправду, — сказал он. — И, знаете, это как в песне Боба Дилана, когда он говорит: "Даже президенту Соединённых Штатов иногда приходится стоять голым".^[18]

По правде говоря, Уайтхед был таким же сторонником гласности, как её противником. (Тем не менее, он стал разделять обязательный страх быть убитым, как и у всех противников Клинтона; взявшись за дело Джонс, Уайтхед купил стартёр с дистанционным управлением для своей машины, чтобы возможные бомбы взрывались до того, как он подойдёт слишком близко.)

Уайтхед был знаком с Сьюзан Карпентер-Макмиллан по движению "За жизнь". После того, как он увидел статью в "Пост", он решил позвонить ей и сказать, что у него есть на примете юрист для её дела. Как почти у каждого юриста, представлявшего интересы Полы Джонс в её долгой судебной тяжбе, у Уайтхеда были другие приоритеты, помимо его клиентки — он сам, движение, вырезки из прессы с его фотографией и цитатами.

* * *

Уайтхед позвонил Макмиллан и сказал ей, что Институт Резерфорда согласится покрыть судебные издержки по иску: поездки адвоката, копирование, подготовку протоколов дачи показаний — но не будет оплачивать сами судебные издержки. Это не обязательно создало бы проблему, потому что у него на примете есть несколько юристов для Джонс, которые согласились бы вести дело с учётом непредвиденных расходов. Подобно Дэвису и Каммарате, новые юристы не станут ничего требовать вперёд — и, в отличие от своих ушедших предшественников, они стремились развязать войну с президентом любой ценой. Новую команду должен был возглавить юрист из Техаса по имени Донован Кэмпбелл-младший. Макмиллан пригласила Кэмпбелла и нескольких его коллег приехать в Лос-Анджелес и встретиться с Полой и Стивом, чтобы понять, подходят ли они друг другу. (Активистка консерваторов и частая гостья ток-шоу Энн Коултер вызвалась добровольцем ранее, но у неё не было ресурсов, чтобы сразиться с Бобом Беннеттом и его отрядом из "Skadden Arps".) На пресс-конференции перед домом Сьюзан Карпентер-Макмиллан 1 октября было объявлено, что Полу теперь представляет фирма "Рейдер, Кэмпбелл, Фишер и Пайк" из Далласа, штат Техас.

Дон Кэмпбелл входил в совет директоров Института Резерфорда, но едва ли мог больше отличаться от Джона Уайтхеда по темпераменту или расположению духа. В то время как у Уайтхеда был непринуждённый, почти либертарианский подход к политике, Кэмпбелл был сторонником карательного, осуждающего закона. Он был известен в Далласе тем, что возглавлял длительные и успешные усилия по восстановлению закона о содомии в Техасе после того, как он был признан неконституционным, а также тем, что пикетировал постановки трилогии "Сентиментальная песня" в местном театре. Он питал отвращение к гомосексуализму и супружеской неверности — и к Биллу Клинтону.

Сроки дачи показаний приближались, и Кэмпбелл с коллегами взялись за дело как раз вовремя. Действительно, в течение нескольких мучительных дней в конце сентября у Джонс вообще не было адвокатов. Поэтому в один из критических моментов дела Джонс пришлось действовать самой.

— Где это? – спрашивал Митч Эттингер неделями у своих противников.

— Нам нужно это увидеть, — настаивал Боб Беннетт.

Однако в неразберихе, возникшей после ухода Дэвиса и Каммараты, команда Джонс так и не представила ни одной улики, которых адвокаты Клинтона требовали более 3 лет.

Затем, в 17:55 вечера 29 сентября 1997 года, сама Пола Джонс, наконец, ответила на эти требования 2-страничным факсом, отправленным из дома. Титульный лист был исписан её собственным цветистым почерком.

Мистеру Роберту С. Беннетту

Skadden Arps

факс №202-xxx-xxxx

Дорогой мистер Беннетт,

вот письменные показания под присягой, которые вы запросили. Я только сегодня получила экземпляр этого письма от мистера Каммараты. До сегодняшнего дня у меня не было оригинала этой копии.

Пола К. Джонс

На второй странице было написано следующее:

ПИСЬМЕННОЕ ПОКАЗАНИЕ ПОД ПРИСЯГОЙ

Штат Вирджиния;

Графство Фэрфакс:

Я, Пола Корбин Джонс, после приведения к надлежащей присяге заявляю следующее:

1. Я являюсь истицей по делу "Пола Корбин Джонс против Уильяма Джефферсона Клинтона и Дэнни Фергюсона", гражданский иск № LR-C-94-290, находящийся на рассмотрении в окружном суде Соединённых Штатов по восточному округу Арканзаса.

2. В пункте 22 искового заявления по гражданскому иску № LR-C-94-290 я утверждаю, что в области гениталий Уильяма Клинтона имелись отличительные особенности, которые я могла наблюдать.

3. Я мельком наблюдала эрегированный пенис Уильяма Джефферсона Клинтона в гостиничном номере отеля "Эксельсиор" 8 мая 1991 года. Это единственный раз, когда я видела область его гениталий, и мне никто никогда их не описывал, и я ничего об этом не читала.

4. Пенис мистера Клинтона был обрезан и показался мне довольно коротким и тонким. Я бы описала его внешний вид как от 13 до 14 см или меньше в длину и имеющий окружность приблизительно монеты в 25 центов^[19] или, возможно, чуть больше.

5. Ствол полового члена согнут или “искривлён" справа налево, если смотреть от мистера Клинтона, или слева направо от наблюдателя, если наблюдатель обращён лицом к мистеру Клинтону. Другими словами, основание пениса мистера Клинтона для наблюдателя, стоящего лицом к мистеру Клинтону, было бы дальше слева от наблюдателя, чем головка пениса.

Пола Корбин Джонс

Джо Каммарата подготовил письменные показания под присягой Джонс вскоре после того, как она подала иск. Роберт К. Локхарт-младший, нотариус в адвокатской конторе Каммараты в северной Вирджинии, зафиксировал, что письменное показание под присягой было подписано 26 мая 1994 года. Возможно, отмечая масштабность исторического момента, нотариус также указал время: “10:15 утра (EDT)".

Адвокаты Клинтон прочитали документ с удивлением — как можно было не удивиться? — но и с облегчением. Ожидая оглашения показаний под присягой, Беннетт испытал сюрреалистический опыт, расспрашивая президента Соединённых Штатов о том, как выглядит его эрегированный пенис. Адвоката заверили, что он самый обычный, и эта информация была подтверждена урологом Клинтона, доктором Кевином О'Коннеллом из военно-морского госпиталя Бетесды. Но если бы Джонс выдвинула какое-нибудь действительно экзотическое заявление, например, о характерном родимом пятне, это могло бы привести к большому количеству неловких судебных разбирательств по этой неприличной теме. Информация, содержащаяся в письменных показаниях под присягой, не предполагала ничего ужасно необычного, и Беннетт думал, что судья и даже новые адвокаты Джонс наконец-то оставят эту печальную тему в покое.

Но Боб Беннетт ошибался насчёт своих новых противников. Дон Кэмпбелл и Ко. не хотели отпускать тему пениса Билла Клинтона — и это многое предсказывает в будущем ходе дела Полы Джонс.

* * *

В первый же день, когда команда Кэмпбелла вступила в должность новых адвокатов Джонс, они представили новые материалы для допроса президента — вопросы, на которые подсудимый обязан ответить в письменной форме под присягой. Кэмпбелл попросил: “Укажите имя, адрес и номер телефона каждого врача, который проводил какие-либо операции или медицинские процедуры на ваших гениталиях в любое время после 8 мая 1991 года".

Другими словами, адвокаты Джонс предполагали, что в качестве тактики судебного разбирательства по делу Джонс Клинтон перенёс операцию по изменению внешнего вида своего пениса.

В другом вопросе требовалось: “Укажите имя, адрес и номер телефона каждого человека (кроме Хиллари Родэм Клинтон), с которым у вас были сексуальные отношения, когда вы занимали любую из следующих должностей: a. Генерального прокурора штата Арканзас; b. губернатора штата Арканзас; c. Президента Соединённых Штатов".

Неудивительно, что Клинтон отказался отвечать на оба вопроса, ответив, что вопросы “были заданы исключительно для того, чтобы досадить, смутить и унизить президента и должность, которую он занимает". В частном порядке команда Клинтона начала называть своих новых противников в Техасе "Ветвью Давида".

Эти навязчивые требования о предоставлении информации определили правовую стратегию истицы на оставшуюся часть дела. Адвокаты из Далласа в значительной степени проигнорировали факты предполагаемой встречи Полы Джонс с президентом в отеле "Эксельсиор". Они также проигнорировали саму клиентку и её назойливого мужа. Новые адвокаты Джонс проинструктировали её отказаться от своих планов на публикацию книги, которые стали предметом досадных утечек осенью того года, и просто хранить молчание до суда. Вместо этого команда Кэмпбелла решила сосредоточиться почти исключительно на сексуальной жизни Билла Клинтона. У этой стратегии было номинальное оправдание — Кэмпбелл сказал в то время:

— Его привычки, схема и практика домогательств явно имеют отношение к юридическим вопросам в деле.

Фактически, актуальность предыдущего сексуального анамнеза Клинтона была спорным юридическим вопросом, но на данном этапе адвокаты Джонс имели фактический карт-бланш допрашивать кого угодно практически обо всем, что они хотели. Это была возможность, которую враги Клинтона искали более 10 лет — бессрочное выуживание информации с правом судебного разбирательства по каждому слуху, который когда-либо распространялся о Билле Клинтоне.

Адвокаты Джонс работали, по сути, в качестве наследников Гэри Олдрича, бывшего агента ФБР, чьи мемуары подвергли культурной критике президентство Клинтона. Иск Джонс был основан на концепции “домогательств", но осенью 1997 года Кэмпбелл не проводил различий между женщинами, которые, как утверждалось, встречались с Клинтоном по обоюдному согласию, и теми, кто обвинял его в нежелательных домогательствах. Чтобы отследить сексуальную жизнь Клинтона, фирма "Рейдер Кэмпбелл" наняла Рика и Беверли Ламберт, команду частных детективов, состоящих из мужа и жены. Некоторые, как, например, певица Дженнифер Флауэрс, чьи обвинения чуть не положили конец кампании Клинтона в 1992 году и которая позже написала 2 книги о своих отношениях с ним, охотно согласились дать показания. Как и Долли Кайл Браунинг, жительница Техаса, написавшая отдельный роман, основанный на предполагаемом романе с Клинтоном. Многие другие женщины боролись с повестками в суд и подавали судье Райт письменные показания под присягой, в которых говорилось, что у них нет информации, имеющей отношение к делу. Кэтлин Уилли обратилась в суд недалёко от своего дома в Вирджинии в безуспешной попытке избежать дачи показаний под присягой. (В то же время, в соответствии с духом дела, Уилли приложила усилия, чтобы нанять литературного агента и написать книгу о своей встрече с Клинтоном. В конце концов она отказалась от своего книжного проекта.)

Но Ламберты продолжали расследование сексуальной жизни президента и приложили все усилия, чтобы получить показания от женщины по имени Хуанита Броддрик. Её имя впервые всплыло в политических кругах во время последней губернаторской кампании Клинтона в Арканзасе в 1990 году, когда ходили слухи, что она собирается обвинить Клинтона в изнасиловании в конце 1970-х годов. Осенью 1997 года, хотя её имя так и не попало в респектабельную прессу, Броддрик стала своего рода святым граалем. Правда, предполагаемое нападение было настолько отдалённым по времени, что судья Райт, вероятно, никогда не допустила бы оглашения обвинения в суде, но если бы удалось снять показания, а затем обнародовать их, команда истицы могла бы достичь своей цели — нанести ущерб Биллу Клинтону, если не помочь Поле Джонс.

Билл Клинтон и Хуанита Броддрик

* * *

— Вы Хуанита Броддрик?

— Угу.

— Мисс Броддрик, меня зовут Беверли Ламберт. Я частный детектив. Это Рик. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?

— Нет, нет, не могу. В чем дело?

— Мы проводим расследование для адвокатов Полы Джонс.

— Так я и думала. Нет, я не хочу с вами разговаривать.

Вскоре после того, как их наняли работать по этому делу, Ламберты отправились в маленький городок Ван-Бюрен, штат Арканзас, где жила Хуанита Броддрик. Их первоначальный разговор с ней был записан на магнитофон, и стенограмма даёт некоторые откровенные подсказки об их подходе к своей работе и о женщине, которая в конечном итоге сыграет важную роль в саге о Клинтоне.

Броддрик сказала, что репортёры годами преследовали её, и “я просто должна была попытаться спрятаться от всего этого". Её воспоминания о Клинтоне были “неприятными... Это очень личное. Мы говорим о том, что было 20 лет назад".

Рик попробовал зайти с другой стороны.

— Как вам самой кажется, Пола Джонс ...?

— О, она говорит правду... Что бы она ни сказала о нем плохого, она говорит правду, — ответила Броддрик

Рик подхватил эту мысль:

— Все адвокаты, на которых мы работаем, — добрые и сильные христиане, и они идут на риск, зная, что может произойти, и мы тоже. Нас уже предупредили об опасностях и о том, что может произойти.

Даже в такой уединённой обстановке, как эта, всплыл миф о "расстрельной команде" Клинтона.

— Мы христиане, — объяснила Беверли.

— Вы христианка? — спросил Рик.

— Да,— ответил Броддрик.

— Причина, по которой мы взялись за это дело, — продолжал Рик, — причина, по которой эти адвокаты взялись за это дело, — это юридическая фирма, в которой все христиане.

— Я никогда не встану на свидетельскую трибуну и не стану это говорить, — решительно заявила Броддрик.

Затем она передала Ламбертов своему адвокату, который также был сенатором штата Арканзас.

— Он сенатор-демократ или республиканец? — спросил Рик.

— Республиканец.

— Хорошо, — сказал детектив.

Броддрик настаивала на своём отказе рассказать свою историю команде Джонс и подала письменные показания под присягой, заявив: “У меня нет никакой информации, которую я могла бы рассказать относительно сексуальных домогательств мистера Клинтона". Она также дала показания под присягой на тот же счёт. Броддрик позже отреклась от обоих этих заявлений и утверждала, что Клинтон изнасиловал её.

Беверли Ламберт определённо считала, что они на правильном пути. Вскоре после их разговора с Броддрик, как позже рассказала мне Беверли, она увидела "чёрный вертолёт", кружащий над фермой её семьи, недалёко от Тайлера, штат Техас. Поскольку Ламберты рассматривали вертолёт как прелюдию к спонсируемой Белым домом атаке с целью получения их досье по делу Джонс, они быстро перевезли записи в более безопасное место.

Благочестивое бормотание Кэмпбелла и Ламбертов звучало иначе, чем непристойная болтовня Трипп и Голдберг, но они просто представляли священную и мирскую стороны одной медали. По мере приближения конца 1997 года литературная команда на Восточном побережье и команда юристов из Далласа пришли к почти одинаковым выводам — дело Джонс представляло собой наилучший способ ускорить свержение Клинтона. Для адвокатов их оружием была повестка в суд; для агента и предполагаемого автора их инструментом была хрупкая психика некоей Моники Левински.

* * *

— Знаешь, что я просто хочу ему сказать? — спросила Моника Левински свою подругу Линду Трипп. — Я просто хочу быть такой... знаешь, что я думаю? Я просто должна это сказать. Хорошо?

— Что? — спросила Трипп.

— Самое жалкое во всех этих отношениям заключается в том, что в следующем месяце им исполнится 2 года, и я понятия не имею, что он чувствует ко мне…

— Кажется, тебе есть над чем подумать, — ответила Трипп. — Ты должна разобраться в том, что, по твоему мнению, для тебя важно. Наверное... наверное, никто, кроме вас с ним, не может действительно определить, какой уровень эмоций там был...

И так разговоры продолжались, час за часом. Что лучше докажет преданность Трипп своим книжным исследованиям и ненависти к Клинтону, чем тот простой факт, что она так долго терпела бессмысленную болтовню Левински? Их разговоры иногда переходили на такие темы, как соблюдение диеты и уход за волосами, но в основном были сосредоточены на нескольких темах: желании Моники уйти из Пентагона ради новой работы в Белом доме; её неуверенности в чувствах Клинтона к ней; её негодовании на женщин, которым удалось получить к нему доступ; её недовольстве Бетти Карри за то, что та не смогла наладить более частые контакты между ней и президентом. И все же, несмотря на бесконечные повторения и небольшие вариации этих лейтмотивов, Трипп оставалась благодарной аудиторией.

— Теперь послушай меня, — сказала она в какой-то момент. — Если [Клинтон] тебе позвонит сегодня вечером, и мне все равно, в котором часу это будет, пожалуйста, позвони мне.

На другой день Левински задала редкий вопрос о жизни Трипп.

— О расскажи мне, как прошли твои выходные? — попросила Моника.

Но Трипп не стала ничего рассказывать, ответив:

— Подожди минутку. Давай, давай, давай. Так что насчёт Бетти? Что говорит Бетти?

Трипп играла в этих беседах этакую мудрую тётушку — сочувствующую, утешающую, сосредоточенную, как она часто говорила, на том, “что для тебя лучше". Она выражала презрение к поведению Клинтона, но также советовала Монике сохранять с ним отношения.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Трипп в какой-то момент, — я должна сказать это, потому что в последнее время много об этом думала. Если бы он хоть на минуту подумал, что кто-то может так поступить с его дочерью...

— Да, вот именно, — перебила Левински. — Я подумала то же самое, понимаешь? Я знаю. Что бы ты посоветовала своей дочери сделать?

— Да, вот именно, — ответила Трипп. — На самом деле, это вопрос, который ты, возможно, захочешь задать ему. То есть, он скорее бы умер, чем позволил такому случиться с Челси, но ты должна быть стойким солдатом. (“Вздох", — добавляет стенограмма Старра.) Какой-то 50-летний мужик решает вступить в интимные отношения с его [стёрто] дочерью, и тогда она… о, такое в голове не укладывается. Ну, кто бы её захотел?

(Эта последняя пренебрежительная реплика о внешности Челси, много говорит о Трипп.)

Билл Клинтон с дочерью Челси

Однако, несмотря на все нытьё, Трипп и Голдберг, которые часто разговаривали друг с другом в этот период, умело использовали эти разговоры, чтобы зажать Клинтона в тиски. Со своей стороны, Левински все ещё лелеяла мечты возобновить отношения с президентом. 30 сентября 1997 года — за день до того, как Донован Кэмпбелл официально взял на себя расследование дела Джонс, — Левински написала Клинтону шутливую записку, пытаясь добиться приглашения на встречу с ним. Озаглавив его “Записка для: Красавчика; Тема: Новый курс", Левински написала, что они не виделись и не общались уже 6 недель. Она пообещала, что “буду вести себя наилучшим образом и не буду психовать, когда приеду (то есть чтобы повидаться с тобой)". В заключение она сравнила его с одним из президентов-предшественников. “О, помнишь, — писала Левински, — Рузвельт никогда бы не отказался от визита Люси Мерсер!"^[20] Клинтон действительно позвонил Левински поздно вечером того же дня, когда, как она показала позже, у них “возможно" был секс по телефону, но они также обсуждали её возможное возвращение в Белый дом. Прошло уже 10 месяцев со второго президентского срока, а Левински была не ближе к возвращению в Белый дом, чем когда её перевели оттуда полтора года назад. Моника была готова к разочарованию, и 6 октября Линда Трипп разрушила её надежды раз и навсегда.

В разговоре, записанном на плёнку в тот день, когда они с Голдберг позже встретятся с Исикоффом, Трипп позвонила Монике в Пентагон и сказала ей, что у неё нет шансов вернуться в Белый дом. Подруга Трипп “Кейт" из СНБ ясно дала понять: Моника останется персоной нон грата. Левински позже свидетельствовала, что эта новость от Трипп стала “последней каплей". Трипп разжигала гнев своей подруги и настаивала, что Клинтон должен заплатить за все разрушения, которые учинил в её жизни. В тот вечер по телефону Трипп помогла Левинскисоставить письмо президенту, в котором она требовала, чтобы тот помог ей найти работу, предпочтительно в Нью-Йорке, куда переезжала мать Моники. По телефону Левински зачитала черновик своего письма президенту:

— "Я бы хотела попросить тебя найти мне работу".

— Верно, — сказала Трипп.

— Ладно, прекрасно... Но что-то я не знаю, — перебила Левински, внезапно разозлившись. — Кажется, я веду себя как идиотка. Не хочу я ради этого что-то делать.

— Повтори, — ответила Трипп.

— Хочу, чтобы меня сразу взяли, — сказала Левински, демонстрируя чувство собственного достоинства.

— Верно, — согласилась Трипп. – Зачем тебе заново проходить все эти собеседования.

Этот разговор запечатлел первый момент того, что впоследствии станет важной новой главой истории — роли президента в поисках Левински работы в Нью-Йорке. Действительно, в ходе процесса по делу об импичменте Клинтону одним из главных обвинений против него было то, что он пытался купить молчание Левински работой в Нью-Йорке. Тем не менее, запись в деле показывает, что Трипп спровоцировала всю эту историю под ложным предлогом: Трипп солгала Монике о своём разговоре с “Кейт". В допросе следователей Старра Кейт Фридрих из Совета национальной безопасности отрицала, что когда-либо говорила Трипп, что Левински никогда не получит работу в Белом доме; на самом деле, Фридрих никогда и не слышала о Левински, пока эта история не разразилась в 1998 году. Трипп сфабриковала эту “последнюю каплю" насчёт поисков Моникой работы в Белом доме, чтобы её юная подруга начала выдвигать новые требования к президенту найти ей другую работу. Если бы Трипп сказала Левински правду, бывшая стажёрка, возможно, никогда бы не обратилась к Вернону Джордану, Биллу Ричардсону и, конечно же, Биллу Клинтону в попытке найти работу в Нью-Йорке.

И когда Трипп подтолкнула Левински подёргать своего бывшего любовника, она позаботилась о том, чтобы девушка продолжала пользоваться семейной курьерской службой Голдберг. Однажды ни с того ни с сего Трипп добровольно заявила:

— Ты пользуешься очень надёжной и уважаемой курьерской службой.

В середине октября Трипп позвонила Исикоффу с просьбой позвонить “Нью-Йорку". Исикофф действительно позвонил Люсианн Голдберг, которая, в свою очередь, проинструктировала его позвонить Джеффу Харшману, владельцу Speed Service. По настоянию Голдберг Харшман показал Исикоффу квитанции о случаях, когда Бетти Карри или назначенное ею лицо расписывались в получении писем Моники Левински в Белый дом.

* * *

По мере того как мечта о работе в Белом доме угасала, вместе с ней, казалось, исчезала и связь Левински с реальностью. Она звонила Бетти Карри и Баяни Нелвису, одному из стюардов ВМФ Клинтона, по дюжине раз в день, чтобы спросить о местонахождении президента. Таким образом, Левински почти поминутно отслеживала деятельность Клинтона — и всё в надежде, что у него найдётся время для телефонного звонка или встречи. Когда она не могла его видеть, Левински материализовывалась в толпе у Белого дома и даже появлялась на маршрутах его кортежа, в том числе во время его поездок в церковь воскресным утром. Гораздо позже, во время процесса по импичменту Клинтона, возник вопрос о том, была ли Левински преследовательницей или любовницей. Но это был ложный выбор. Левински была и тем, и другим — настоящим, хотя и случайным сексуальным партнёром, а также одержимой, помешанной фанаткой.

В своих отношениях с президентом Левински чередовала высокомерную самонадеянность и жалкое нытьё. 16 октября она отправила президенту с курьером посылку с письмом о своих перспективах трудоустройства. “Я открыта для твоих предложений по работе, которые... могут заинтересовать меня, — написала 24-летняя девушка президенту. — Самое важное для меня — это чтобы я была увлечена своей работой и заинтересована в ней. Я не какая-то секретарша, а зарплата должна обеспечить мне комфортную жизнь в Нью-Йорке". Она предложила несколько рекламных агентств, фирм по связям с общественностью и СМИ (“кем угодно в журнале George"), которые сочла приемлемыми. Ранее, когда она сказала, что хочет переехать в Нью-Йорк, Клинтон думал подыскать ей что-нибудь с Биллом Ричардсоном, послом при Организации Объединённых Наций. Бетти Карри передала эту идею Джону Подесте, в то время заместителю главы администрации, который поговорил с Ричардсоном. После того, как она выразила некоторый первоначальный интерес к ООН, Левински изменила своё мнение, написав в том же письме Клинтону, что “я хочу работу, где чувствую вызов, вовлеченность и заинтересованность. Не думаю, что ООН — подходящее для меня место". В продолжение письма Левински также упомянула, что, по её мнению, его друг Вернон Джордан мог бы подыскать что-нибудь для неё в Нью-Йорке. Левински позже свидетельствовала, что это Трипп подала ей идею упомянуть Джордана в переписке с Клинтоном.

Ричардсон, не зная, что Левински охладела к идее работать на него, позвонил ей, чтобы договориться о собеседовании. К её удивлению, собеседование с Ричардсоном, которое состоялось в отеле "Уотергейт", прошло хорошо. (Вечером перед собеседованием Клинтон позвонил Левински, и, как она позже свидетельствовала, “мы поговорили о некоторых различных проблемах в ООН, и он дал мне несколько советов о том, что я могла бы сказать".) Благодаря подсказке Трипп, Исикофф договорился, чтобы в столовой отеля дежурил другой репортёр Newsweek, чтобы он мог видеть, как президент устраивает свою девушку на работу, но он упустил Левински, когда она шла к лифтам. Для Моники удачное собеседование с Ричардсоном стало плохой новостью. Она принялась причитать Трипп о несправедливости того, что Клинтон вынудил её устроиться на работу, которая ей совершенно не нравится. В ответ Трипп дословно проинструктировала Левински о том, как следует обратиться за помощью к Клинтону.

— Ну, когда тебе удастся поговорить с ним, и он опять будет тебе вешать лапшу на уши насчёт работы в ООН, — сказала однажды Трипп, — тебе просто нужно сказать: "Я правда не хочу, чтобы меня считали неблагодарной. Это не так. Но я больше не могу работать на правительство... Мой опыт работы с правительством был потрясающим. Этого хватило бы на две жизни".

Записи разговоров Старра едва ли показывают обеих с лучшей стороны.

ЛЕВИНСКИ: Я так расстроена, и я так… я пыталась держать так много всего под контролем. (Плачет.)

ТРИПП: Знаю.

Л: И это слишком тяжело. (Плачет.)

Т: Знаю. Но если это тебя хоть немного утешит...

Л: (Плачет.) Но, Линда, ты понятия не имеешь, как мне больно, что я не возвращаюсь.

Т: Знаю.

Л: (Плачет.) Ты себе не представляешь.

Т: Это хуже всего. Это хуже всего. Я знаю... но твоя… твоя ситуация была крайне несправедливой. Это ужасно, кошмарно. Целый год думать, что вернёшься, а потом узнать, что это не так. То есть, тебя всё это время просто водили вокруг пальца, Моника.

Л: (Плачет.)

Слезы Левински едва успели высохнуть, как Трипп подняла телефонную трубку и передала содержание этих звонков Исикоффу и Голдберг. Все планы Трипп: политические, финансовые, литературные — зависели от возможности доказать, что имел место роман между Клинтоном и Левински. Затем, в разгар страданий Левински, Трипп пригласили к ней домой в Уотергейт, и она увидела прекрасную возможность изложить своё дело.

Левински сохранила голубое платье от Gap, которое надевала во время сексуального контакта в феврале, в тот день, когда Клинтон подарил ей книгу "Листья травы". По словам Трипп, Левински с гордостью демонстрировала то, что, по её мнению, было пятнами от спермы Клинтона. На следующее утро Трипп позвонила Исикоффу с новостями о платье — и предложила украсть его для него. С самого начала отметив доказательные проблемы при таком подходе, репортёр задался вопросом: где бы ему раздобыть копию ДНК Клинтона для сравнения? Исикофф благоразумно решил не участвовать ни в каком преступлении Трипп.

Ничуть не смутившись, Трипп затем рассказала о платье Люсианн Голдберг. Её звонок вызвал странный скандал, потому что, как оказалось, в гостях находился ещё один клиент Голдберг. Клиентом был Марк Фурман, опальный бывший детектив полиции Лос-Анджелеса, сыгравший центральную роль в расследовании дела О. Дж. Симпсона. Фурман, которого Голдберг представил Доминик Данн, писал книгу о нераскрытом убийстве в Коннектикуте. Вспомнив, что доказательства ДНК сыграли важную роль в деле Симпсона, Голдберг задала вопрос Линды Фурману, не упоминая имён вовлечённых людей: могут ли пятна спермы месячной давности на платье по-прежнему использоваться в судебных целях? Фурман сказал (правильно), что могут, и Голдберг передала информацию обратно Трипп.

Несколько дней спустя Левински, которая регулярно советовалась с Трипп по поводу одежды, упомянула, что подумывает о том, чтобы надеть это платье на предстоящие праздники.

— Тогда я собираюсь надеть темно-синее платье, в котором была на радиообращении, на котором есть [удалено], на День благодарения, — сказала Левински.

Заметно поражённая, Трипп, запинаясь, пробормотала:

— Ну, то есть ты… собираешься это… отчистить?

— Да.

— О Боже.

— Самое время, — заявила Левински, — покончить со старым, понимаешь?

— О, это очень плохо, — сказала Трипп, а затем, зная навязчивые мысли подруги, сказала Монике, что в другой одежде она будет казаться стройнее.

Разговор перешёл на другие темы, но на следующий день обе снова заговорили о платье от Gap. Трипп, очевидно, тщательно продумала то, что хотела сказать, и даже сделала небольшое вступление:

— Хорошо, я хочу сказать тебе ещё одну вещь, с которой ты можешь делать все, что захочешь... но хочу, чтобы ты подумала об этом… и действительно подумала об этом, а не просто пропустила мимо ушей то, что я говорю, хорошо?

— Не совсем понимаю, что ты говоришь, — весело сказала Левински.

— Ну...

— Но иногда ты такая...

Трипп снова выложила свои заготовленные замечания.

— Ты очень упряма. Ты очень упряма. (“Вздох") Темно-синее платье. Теперь вот что я хочу тебе сказать: я знаю, что ты чувствуешь сегодня, и знаю, почему ты чувствуешь то, что чувствуешь сегодня. Но у тебя впереди долгая жизнь, и не знаю, что с тобой будет. Ты тоже не знаешь. Я ничего не знаю, и ты ничего не знаешь. То есть, будущее — это чистый лист. Я не знаю, что произойдёт. Я бы предпочла, чтобы сохранила его на случай, если оно понадобится тебе через много лет. Это все, что я хочу сказать.

Левински удивилась:

— Думаешь, я буду хранить платье 10-15 лет с [удалено] от...

— Эй, послушай, — ответила Трипп. — Мой двоюродный брат — генетик, как его там, и во время процесса О. Дж. Симпсона я спросила его насчёт ДНК, и знаешь, что он мне сказал?

(Разумеется, это была ложь.)

— Я никогда этого не забуду, — продолжила Трипп. — И он вроде как доктор философии и бла-бла-бла. И он сказал, что у жертвы изнасилования сейчас… знаешь, они смогли бы сделать анализ даже спустя 5 лет. На жертве изнасилования сейчас, если у неё сохранилась хоть корочка спермы размером с булавочный укол, через 10 лет, если она возьмёт влажную ватную палочку и размажет её там… они могут абсолютно точно определить ДНК.

(Фурман специально упомянул в разговоре с Голдберг анализ мазка.)

— А почему я не могу соскрести это дерьмо и положить в пластиковый пакет?

— Нельзя это соскребать. Нужно использовать ватную палочку, — раздражённая, Трипп перешла к более важному пункту. — Поверь мне, я знаю, что ты чувствуешь сейчас, — продолжила она. — Я просто не хочу лишать тебя возможности выбора в будущем, если он тебе понадобятся. И поверь мне, я знаю, наверное, лучше, чем кто-либо другой, кроме твоей матери, что ты никогда бы им не воспользовалась, если бы в том не было необходимости. Я знаю. Поверь мне. Я… я просто… не доверяю людям из его [Клинтона] окружения, и просто хочу, чтобы оно осталось у тебя. Положи платье в пакетик, закрой на молнию и спрячь вместе с другими вещами. То есть, неважно. Сохрани на память.

— Но зачем? Неужели ты думаешь...

— Не знаю, Моника. У меня просто ноющее, ужасное предчувствие.

— А если бы у меня не было этого платья?

— Ну, я это знаю. Я просто… наверное, тебе повезло, что оно у тебя есть, — сказала Трипп, собираясь произнести что-то вроде поучения. — Это будет твой единственный страховой полис на будущее. Может быть, он никогда не понадобится, и ты его выбросишь. Но я… я никогда, никогда не хочу прочитать о том, как ты сходишь с ума из-за того, что кто-то выйдет и будет называть тебя преследовательницей или что-то в этом роде и... что-нибудь, не дай Бог, ужасное в этом роде. И в наши дни нет ничего, чего бы я не… я никому не доверяю. Может быть, у меня паранойя. Если это так, то просто сделай это ради меня. Я не говорю, что ты должна это делать, если не хочешь. Я просто говорю, что, по-моему, это было бы разумно. А потом положи платье куда-нибудь, где никто кроме тебя не знает, где оно находится. И, очевидно, не надо его никак обозначать.

В этот момент Левински перевела разговор на более безопасную почву. Но Трипп добилась своего: Левински в конце концов забрала платье из своей квартиры в Уотергейте и отправила на хранение в новый дом матери в Нью-Йорке.

Трипп вела себя настолько отвратительно в течение этого времени, что возникает соблазн списать все её поведение на неисправимое мошенничество. По уважительной причине мало кто из американцев поддался искушению простить Трипп тайную запись уязвимой подруги, особенно учитывая её грубые политические и коммерческие мотивы. Но Трипп нужно отдать должное: она была права насчёт платья. Многие друзья Клинтона считали его настолько ненадёжным в сексуальных вопросах, что, по их мнению, президент никогда бы не признался в своих отношениях с Левински, если бы у той не было генетических доказательств. Без платья последующее расследование отношений могло бы свестись к состязанию "он сказал" / "она сказала" между Клинтоном и Левински. В такой борьбе сторонники Клинтона без колебаний подорвали бы доверие к Левински, а её нестабильное поведение дало бы им достаточно воды на мельницу. Но платье делало Левински пуленепробиваемой. Конечно, сохранение платья послужило целям Трипп; но оно также послужило целям Левински, и за это, если не за многое другое, она должна поблагодарить свою бывшую подругу.

Итак, с приближением зимы Трипп, Голдберг и Исикофф знали, где находятся все улики: платье, плёнки с записями разговоров, квитанции курьера и свидетели. Теперь оставалось только передать все это в руки новых адвокатов Полы Джонс и читающей публики.

9. “Нарисуйте мне пенис"

— Назовите своё полное имя для протокола?

— Деннис Киркленд.

— И, мистер Киркленд, для протокола, меня зовут Билл Бристоу, и я адвокат, представляющий Дэнни Фергюсона, полицейского штата Арканзас, на которого Пола Джонс подала в суд по этому делу. Я выписал вам повестку, чтобы вы явились сюда сегодня для дачи показаний под присягой.

В октябре 1997 года, почти через 3 с половиной года после того, как Пола Джонс подала свой иск, адвокаты обеих сторон начали снимать показания со свидетелей. В обычном гражданском деле адвокаты проводят эту форму допроса с целью сбора доказательств для использования в ходатайствах о вынесении решения в упрощённом порядке, которое является наиболее важным досудебным решением судьи первой инстанции о том, следует ли продолжать дело. Так было и в деле Джонс. Но политический характер этого судебного процесса извратил показания, как и любую другую часть дела. Вызванные свидетели, заданные вопросы, даже адвокаты, проводившие допрос, — все это выбиралось обеими сторонами с оглядкой как на общественность, так и на судью Сьюзан Уэббер Райт.

Команда Клинтона не спускала глаз с Денниса Киркленда с тех пор, как он пообедал в McDonald's с Митчем Эттингером из "Skadden Arps" всего через несколько недель после начала расследования. Он был самым первым “мальчиком-минетчиком", по удачному выражению Боба Беннетта, и важнейшим оружием в попытке защиты очернить репутацию Джонс и запугать её, чтобы она не давала делу хода. Однако эта правовая стратегия представляла собой политическую проблему. Клиент Беннетта баллотировался в президенты как борец за права женщин и, действительно, высказывался в пользу Аниты Хилл, которая подверглась такого рода нападкам после того, как обвинила Кларенса Томаса в нежелательных заигрываниях с ней.

На публике Беннетт должен был избегать высказываться характере своего клиента. Это не всегда было легко. Ранее в том же году, в кратком выступлении в программе ABC News "На этой неделе", Беннетт сказал:

— Если она настаивает на судебном разбирательстве, мы устроим суд. И, как однажды сказала мне мама, будь осторожен в своих просьбах, ты можешь это получить. У меня была такая собака, которая обожала бегать за машинами. И однажды она одну такую догнала — и у меня появилась новая собака.

Слова Беннетта широко истолковали, как угрозу в адрес Джонс. На следующий день "Национальная организация в защиту женщин" выступила с резким заявлением, в котором, в частности, говорилось: “Женщины, подающие жалобы на сексуальные домогательства, не должны подвергаться личным нападкам, направленным на то, чтобы запугать их и заставить замолчать". (По словам Сьюзан Карпентер-Макмиллан, Джонс заплакала, когда услышала комментарии Беннетта, думая, что Беннетт назвал её собакой.)

Беннетт поспешил внести ясность в передаче Nightline.

— Я и собирался выражаться жёстко, потому что мы будем жёсткими, — сказал он Теду Коппелу. — Но, Тед, я хочу, чтобы было абсолютно ясно, что, проявляя жёсткость, мы абсолютно не намерены ворошить предыдущую сексуальную жизнь Полы Джонс или вторгаться в её личную жизнь. И причин тому несколько. Во-первых, у меня жена и три дочери, которые вышвырнут меня из дома. Во-вторых, я представляю клиента, который сделал для женщин больше, чем любой президент в истории этой страны, и даже если бы я был склонён сделать то, на что не имею права, он бы мне не позволил.

Как же тогда согласовать этот подход с рвением Беннетта использовать "мальчиков-минетчиков"? Просто Беннетта давал завуалированный ответ. Дэнни Фергюсон был в значительной степени забытым ответчиком в этом судебном процессе, а Билли Бристоу — забытым адвокатом. Ещё в мае 1994 года, незадолго до подачи жалобы, Дэвис и Каммарата упомянули имя Фергюсона в качестве своего рода запоздалой мысли. Он был обвиняемым только по двум второстепенным пунктам обвинения в этом деле: что вступил в сговор с Клинтоном, чтобы лишить Джонс её гражданских прав, и что опорочил Полу, сказав Дэвиду Броку, что она предложила стать постоянной любовницей Клинтона. Но это небрежное составление искового заявления снова стало преследовать команду Джонс. Обвинение в клевете затрагивает ущерб репутации, поэтому истец в деле о клевете ставит под сомнение состояние своей репутации. Как ответчик по делу о клевете, Фергюсон имел законное право проверить репутацию Джонс.

Команда защиты Клинтона использовала эту возможность самым циничным образом. Сохранив Бристоу, Фергюсон подключился к демократическому истеблишменту Арканзаса. Действительно, Бристоу в то время участвовал в успешной кампании по выдвижению кандидата на пост губернатора от демократической партии в 1998 году. (Бристоу проиграл всеобщие выборы действующему республиканцу.) Никогда не было сомнений в том, кто ведёт это дело. Беннетт не только представлял президента, но и располагал ресурсами для найма частных детективов и другой дорогостоящей помощи. Но Беннет позаботился о том, чтобы все расследования о сексуальной жизни Джонс проводились от имени соответчика Клинтона, Дэнни Фергюсона.

Но, как это часто случалось в этом судебном процессе, все пошло не совсем так, как планировалось, — как было очевидно на раннем этапе дачи показаний “Бристоу" против Денниса Киркленда.

— Вы делали что-нибудь для подготовки к сегодняшним показаниям? — спросили его.

— Нет, — сказал Киркленд. Затем он сделал паузу и исправился. — Погладил свою рубашку, — сказал он. — Я погладил свою рубашку.

* * *

Один из вопросов, оставшихся нерешёнными после дачи показаний Деннисом Кирклендом, заключался в том, обладала ли Пола Корбин худшим вкусом в выборе мужчин, чем Боб Беннетт в выборе свидетелей. В ходе допроса Бристоу Киркленд рассказал о своей предполагаемой бурной ночи с Джонс примерно 10 лет назад у “задних ворот лагеря Робинсон" в Кэботе, штат Арканзас. Киркленд сказал:

— Когда мы добрались туда, мы сначала поцеловались, а потом у нас был оральный секс, и обычный секс...

— Сколько часов вы были знакомы с ней на тот момент?

— Примерно три или четыре...

— Было ли похоже, что её каким-либо образом оскорбила идея орального секса? — спросил Бристоу.

— Нет, — ответил Киркленд. — Если хотите, чтобы я говорил откровенно, то она сама расстегнула мне молнию на штанах.

— Именно этого я и хочу, — сказал Бристоу.

Но это было примерно то же самое, что было у президента в тот день. Что касается серийных минетов, которые так покорили Беннетта, оказалось, что Киркленд располагал информацией об интимных отношениях своих друзей только из вторых рук.

— На самом деле я никогда не видел, как это происходило, но мне рассказывали, — сказал он.

Более того, Киркленд признал, что в тот вечер, о котором идёт речь, он, вероятно, выпил “5, 6, 7, даже 8" кружек пива. Что касается его жизни после этого инцидента, Киркленд потерял футбольную стипендию в Университете Арканзаса из-за употребления наркотиков, был осуждён за подделку документов и зарабатывал на жизнь тем, что пытался “чинить заборы и присматривать за коровами" на закрытой ферме своего деда. Трудно представить, чтобы присяжные нашли в Киркленде пример для восхищения, и Беннетт с Бристоу, возможно, передумали бы представлять присяжным его неподтверждённую историю 10-летней давности, если бы дело когда-нибудь дошло до суда.

Однако в некотором смысле показания Киркленда оказались типичными для нескольких десятков показаний, которые были взяты обеими сторонами в конце 1997 года. Все: свидетели, адвокаты, даже клиенты — были унижены таким процессом микроскопического анализа. Были, например, полицейские штата Арканзас, чьё предполагаемое возмущение поведением Клинтона привело дело в движение. Бадди Янг руководил работой Роджера Перри и Ларри Паттерсона, начинающих авторов, которые были основными источниками Брока для статьи в American Spectator. Юристы Клинтона задавались вопросом: что Янгу известно об амбициях своих подопечных?

— Вы должны знать и понимать Ларри Паттерсона, — ответил Янг. — Менталитет Ларри Паттерсона и его жизненная цель состоят в том, чтобы переспать с как можно большим количеством женщин. С Ларри Паттерсоном нельзя было разговаривать больше 5 минут, чтобы он не упомянул о сексе и о том, в чьи трусики пытался залезть... Так что каждый раз, когда Билл Клинтон общался с привлекательной дамой, по мнению Ларри Паттерсона, целью будущего президента было залезть к ней в штаны… Таков его взгляд на жизнь. Именно этим он и занимался.

Действительно ли Паттерсон знал о сексуальных домогательствах Клинтона?

— Не знаю, — сказал Янг, которого Клинтон назначил на федеральную должность, к большому негодованию других полицейских. – Я серьёзно сомневаюсь в том, что Ларри Паттерсон может засвидетельствовать, будто Билл Клинтон делал что-либо в этом направлении. Он может строить догадки. Он может приравнять то, что видел, к тому, что он сделал бы на его месте, а именно это Ларри и делал в большинстве случаев. Если Билл Клинтон встречался с женщиной за закрытыми дверями, Ларри предполагал, что это было с целью секса, потому что именно так бы это и было, если бы он был там...

А Роджер Перри?

— ...Роджеру пришлось компенсировать... 270 долларов государству за междугородние телефонные звонки по телефону службы безопасности своим подругам. Он признался, заплатил, и на этом дело закончилась.

Общались ли они с Паттерсоном дальше?

— Да, общались. Они оба были разведены и регулярно устраивали вечеринки вместе.

(Замыкая круг, Паттерсон продолжал работать смотрителем и безвозмездным арендатором недвижимости, которой владел Клифф Джексон в Литл-Роке.) Основываясь на показаниях Янга и других свидетелей, казалось столь же вероятным, что полицейские использовали Клинтона, чтобы кадрить женщин, как и то, что губернатор нанял их для этой цели.

* * *

Однако, несмотря на всю их убогость, эти показания содержат наилучшие доступные ключи к расшифровке событий 8 мая 1991 года. Последствия инцидента: судебный процесс Джонс и импичмент Клинтона — настолько перевешивают лежащую в его основе встречу, что возникает соблазн просто избежать этой проблемы. И всё же остаётся открытым вопрос: что же, если вообще что-нибудь, произошло в том номере отеля "Эксельсиор"? Только два человека знают это наверняка, но, основываясь на имеющихся доказательствах, получается, что Билл Клинтон и Пола Джонс оба солгали об этом инциденте.

Выступление в отеле "Эксельсиор" было обычным мероприятием для губернатора Клинтона, но оно состоялось в особенно напряжённый для него день — и для Полы Корбин. Его триумфальная речь в Кливленде двумя днями ранее была политически опьяняющей; он наконец-то собирался стать реальным кандидатом в президенты. Со своей стороны, Пола Корбин проработала в Комиссии по промышленному развитию Арканзаса (AIDC) всего 3 месяца, и для неё этот день тоже был знаменательным. Она собиралась приодеться, выйти из офиса и получить возможность встретиться с высокопоставленными руководителями, включая, возможно, губернатора. Как свидетельствовала её начальница Клайдин Пеннингтон, “она была вся на взводе".

Это волнение передалось и самому мероприятию — конференции руководителей государственного и частного секторов по повышению качества товаров и услуг. Пола рано прибыла в офис AIDC, где Пеннингтон отметила её “откровенный" наряд. Затем Пола проехала пару миль до отеля "Эксельсиор" на государственной машине с группой коллег. Её и Пэм Блэкард разместили за столом регистрации возле конференц-зала (который теперь известен как конференц-зал президента Билла Клинтона), и они раздали значки 150 гостям.

Клинтон прибыл в отель вскоре после 08:00, и у дверей его встретил помощник по экономическим вопросам Фил Прайс, который проводил Клинтона в забронированный для него номер на 8-ом этаже. Клинтон посещал многие мероприятия в отеле "Эксельсиор", который является самым большим отелем в Литл-Роке, и губернатору часто предоставляли этот номер, которым он пользовался, пока находился там. В гостиничном номере Прайс и Дейв Харрингтон, директор AIDC, проинформировали Клинтона о планах на день, а затем все спустились в конференц-зал. (Как ни странно, у нескольких сотрудников AIDC сохранились отчётливые воспоминания об этой конференции, потому что звуковая система весь день не работала, что было особенно неприятно для конференции, посвящённой “качеству". Позже Харрингтон извинился перед посетителями и предложил вернуть деньги.)

Клинтон покинул конференц-зал после первого перерыва. Он остановился поболтать и перекусить кофе и пончиками. Пока Клинтон выступал в конференц-зале, Пола и Пэм Блэкард флиртовали с Фергюсоном, телохранителем, упрашивая его показать пистолет. Их внимание быстро привлёк губернатор, когда тот встал рядом. По словам Фергюсона, “я подошёл и завёл с ней светскую беседу, а они захихикали над тем, что у губернатора слишком короткие штаны. И [Пола] сказала, что, по её мнению, он хорош собой, у него сексуальные волосы, и хотела, чтобы я сказал ему об этом".

Фергюсон передал сообщение Полы Клинтону.

— Он ответил, что она говорила глазами "иди сюда", — свидетельствовал он.

Клинтон попросил Фергюсона достать ключ от номера наверху, сказав, что “он ждёт звонка из Белого дома". (В своей статье Дэвид Брок высмеял предположение, что Джордж Буш в этот момент звонил бы Клинтону, но губернаторы часто разговаривают с сотрудниками Белого дома. Также возможно, что Фергюсон плохо расслышал. Ранее тем утром Клинтон сказал Филу Прайсу перезвонить “сенатору Керри". Прайс позвонил Джону Керри из Массачусетса, но узнал, что на самом деле звонил Боб Керри из Небраски. Клинтон, возможно, зашёл в комнату, чтобы перезвонить сенатору, а не в Белый дом.)

Фергюсон проводил Клинтон в номер. Полицейский свидетельствует:

— Он сказал мне, что если Пола хочет встретиться с ним, то она может подняться.

После того, как Клинтон устроился в номере, Фергюсон вернулся в конференц-зал и вручил Поле записку с номером комнаты, “думая, что если она захочет подняться, она поднимется". Затем Пола и Блэкард обсудили, должна ли она подняться наверх. Блэкард было “любопытно", чего хочет Клинтон. Пола сказала, что, по её мнению, Клинтон может предложить ей работу.

— Иди и узнай, — посоветовала Блэкард.

Пола разыскала Фергюсона и сказала, что хочет встретиться с Клинтоном.

— Тебя проводить? — спросил Фергюсон.

Пола согласилась, и они вместе поднялись в номер.

Стоит сделать паузу, чтобы отметить, какими могли быть обоснованные ожидания каждого на тот момент. Мысли Полы о предложении работы кажутся сомнительными. По её собственным словам, они с губернатором ещё не обменялись ни единым словом. На каком основании он мог предложить ей работу? Более того, это она добивалась знакомства с Клинтоном, а не наоборот. Губернатор понял, что она хочет встретиться с ним — знал, что она считает, что у него “сексуальная причёска", — и пригласил её в гостиничный номер. Если бы она не хотела идти, то могла бы остаться внизу. Клинтон мог бы предположить, что, учитывая её кокетливые разговоры с Фергюсоном, Пола хочет флирта с ним. Это, конечно, не давало ему права делать что-либо против её желания. Но, учитывая их прошлое, сексуальная встреча между ними вполне могла быть у него на уме — и у неё.

В последующие годы Клинтон много раз заявлял, в том числе под присягой, что “не помнит", как находился в комнате с Джонс. Однако кажется практически несомненным, что оба были в номере вместе. Она вспомнила её необычную обстановку — диван с двумя стульями, но без кровати. (Фил Прайс запомнил это таким же образом.) Трудно представить, как она могла выдумать эту деталь. Конечно, её версия того, что произошло в номере, стала хорошо известна. "Обожаю изгибы твоего тела". "Я не такая ". "Поцелуй меня там". "Не хочу тебя заставлять".

Фергюсон, Блэкард и Джонс сходятся во мнении, что она находилась в комнате где-то около 15 минут. Фергюсон вернулся на второй этаж, и когда Пола увидела его, она спросила, собирается ли губернатор присутствовать на конференции до конца дня. Он сказал, что они должны вернуться в особняк на обед, но не знает остальных планов.

— А потом она спросила меня, есть ли у губернатора любовницы, — свидетельствовал Фергюсон. — Она сказала, что будет его любовницей.

(Пола, конечно, отрицала, что высказывала что-либо подобное, и этот комментарий лёг в основу её иска о клевете против Фергюсона.)

Пола позже утверждала, что сразу же расстроилась после инцидента в гостиничном номере. Она поделилась своими переживаниями с Пэм Блэкард за регистрационным столом, а затем незамедлительно покинула конференцию и поехала в офис своей подруги Дебры Баллентайн, расположенный в здании недалёко от центра Литл-Рока. Баллентайн показала, что Пола прибыла в офис около 16:00. Однако в показаниях Баллентайн возник важный вопрос: в какое время Пола поднялась в гостиничный номер Клинтона?

Важной частью дела Джонс было то, что инцидент произошёл ближе к вечеру. Это объясняет, почему она вырвалась из отеля в офис Баллентайн. Но факты убедительно свидетельствуют о том, что инцидент произошёл до обеда. Как ни странно, в тот день в календаре губернатора было важное событие, но это не была конференция AIDC. Клинтон устроил обед в особняке губернатора для наследного принца Люксембурга, который недавно инвестировал средства в фабрику в Арканзасе.

Вернулся ли Клинтон в "Эксельсиор" после обеда? Адвокаты Клинтона изо всех сил пытались доказать, что он этого не делал, но вопрос так и не смог быть решён с уверенностью. Его расписание на день было неоднозначным. Фергюсон настаивал на том, что Клинтон не возвращался в отель после обеда с принцем. (Прайс и Харрингтон, которые должны были сопровождать Клинтона, тоже этого не подтвердили.) Кроме того, система электронного ключа отеля перекрыла Клинтону доступ в номер на восьмом этаже в 11:45 утра. Никто: ни гости, ни выступающие на конференции — не мог поклясться, что видел Клинтон на конференции днём. Кроме того, Пола оставила свою машину в AIDC, поэтому трудно понять, как она добралась прямо из отеля до офиса Баллентайн. Короче говоря, представляется более чем вероятным, что встреча Клинтона с Джонс состоялась поздним утром.

Ну и что? Какое значение имеет выбор времени? Это означает, что Пола Корбин, отнюдь не сразу ужаснулась, а ждала весь день, прежде чем пожаловаться подругам на инцидент. У неё было несколько часов, чтобы подумать о том, какое влияние эта встреча могла оказать на её тогда ещё новые отношения с ревнивым Стивеном Джонсом. Едва у неё появилась возможность вспомнить о Стиве, как она решила пожаловаться: подругам, сестре, матери.

Но в первые дни после конференции Пола не жаловалась на Клинтона — на самом деле как раз наоборот. Несколько коллег из AIDC засвидетельствовали, что она была очень рада встрече с губернатором. По словам Пеннингтон, Пола “конкретно сказала мне, что была взволнована тем, что встретила губернатора, протянула руку, чтобы он пожал ей руку, и что ему понравилось то, что на ней было надето, и ему понравились её волосы, и она была... рада, что встретила губернатора". Пола сказала начальнице, что хочет работать на губернатора и в его президентской кампании. Черри Дакетт, заместитель директора AIDC, видела у Полы такой же энтузиазм.

Ещё до конференции Пола околачивалась возле офиса Клинтона, регулярно проводя там по полчаса дважды в день, когда делала доставку из офисов AIDC через дорогу. На следующий день после конференции Пола сказала Кэрол Филлипс, которая была ведущим секретарём Клинтона в приёмной, что полицейский договорился о встрече с губернатором в отеле. Пола сказала, что он был "милым", "нежным" и "сладким". Пола стала названивать Филлипс, расспрашивая о расписании Клинтона и о том, когда он может быть в офисе (поведение, которое похоже на звонки Левински Бетти Карри). Однажды Клинтон действительно столкнулся с Полой в коридоре правительственного здания, обнял её и сказал:

— Разве мы не отличная пара — красавица и чудовище?

Но, кроме этой безобидной шутки, больше никаких контактов между ними не было.

Примерно через неделю после конференции Дэнни Фергюсон столкнулся с Полой в правительственном здании.

— Она спросила меня, спрашивал ли о ней губернатор, — свидетельствовал Фергюсон. — Я сказал: "Нет". Она попросила у меня листок бумаги, записала свой номер телефона и сказала: "Если он захочет поговорить со мной, то может позвонить мне по этому номеру. Если ответит мой парень, пусть либо повесит трубку, либо скажет ему, что ошибся номером".

Фергюсон сказал, что выбросил записку с номером телефона. Клинтон так и не позвонил. (Пола утверждала, что Фергюсон попросил у неё номер телефона, который она отказалась ему дать.)

Итак, к чему ведут улики? В целом, о том, что Клинтон и Пола Корбин, вероятно, имели половую связь по обоюдному согласию в номере отеля "Эксельсиор". Клинтон, похоже, лгал об этом с самого начала. Когда Фергюсон вернулся в гостиничный номер после ухода Полы, полицейский вспоминает слова губернатора:

— Между нами ничего не было. Мы просто разговаривали.

Что касается последующих заявлений президента о том, что он ничего не помнит об инциденте, это кажется маловероятным, независимо от того, насколько насыщенную событиями жизнь он вёл. Клинтон отрицал, что прибегал к такому подходу, потому что всегда отрицал эти обвинения, а также потому, что с некоторым основанием считал, что его сексуальная жизнь — это его личное дело.

В этом сценарии мотивы Полы кажутся более сложными. Возможно, у неё была интрижка, о которой она быстро пожалела, а затем, поскольку Клинтон её игнорировала, её негодование усилилось. Когда почти 3 года спустя в Spectator появилась статья, она воспользовалась ей как возможностью свести старые счёты — при условии, что могла при этом не привести в ярость своего ревнивого мужа. Лучший ключ к разгадке её мотивов, возможно, обнаружился на случайной встрече в вечно маленьком мире Арканзаса. Сразу после публикации статьи в Spectator, в декабре 1993 года, Пола приехала домой из Калифорнии, чтобы посетить Арканзас со своим маленьким сыном. Её подруга Дебра Баллентайн услышала об этой статье в American Spectator и пригласила её поужинать, чтобы всё обсудить. Они отвели своих малышей в стейк-хаус Golden Corral в северном Литл-Роке, и Пола заметила знакомое лицо за соседним столиком — Дэнни Фергюсона. Жена Фергюсона заметила, что незнакомая женщина пристально смотрит на её мужа, поэтому он развернулся к ней лицом. После того, как жена отошла к салат-бару, Пола жестом пригласила Фергюсона подойти и поговорить с ней.

В своих показаниях и интервью Джонс, Баллентайн и Фергюсон вспоминали свой разговор почти одинаково. Фергюсон начал с извинений. Он сказал, что не знал, что Брок собирается использовать её имя, и добавил, что Клинтон заявил ему, что между ними ничего не было. Затем он немного рассказал о том, как рухнули планы полицейских относительно книги.

— Меня кинули, — сказал Фергюсон.

Затем, как это часто случалось в деле Полы Джонс с множеством ответвлений, речь зашла о деньгах. Были расхождения в воспоминаниях о том, кто первым затронул эту тему, но Джонс поинтересовалась, сколько денег таблоиды заплатили бы за рассказ о её встрече с президентом. Фергюсон сказал, что по словам Роджера Перри Enquirer заплатит 500 тыс. долларов. Фергюсон предупредил её о последствиях.

— Тебе лучше подумать о своей семье, — сказал он, — потому что я прошёл через это, и они начинают копаться в грязи.

Пола колебалась. Её не беспокоила грязь из прошлого, но она беспокоилась о Стиве — о том, как он отреагирует, услышав “всю правду". Ближе к концу визита Фергюсона к столику Полы она задумчиво произнесла:

— 500 тыс. долларов хватило бы мне надолго.

Здесь, похоже, и зародилась мысль о том, что статья в Spectator может означать деньги для Полы и Стива Джонсов.

Несколько дней спустя Баллентайн решила позвонить адвокату, который занимался её разводом, — Дэнни Трейлору.

— Это Дэнни, — ответил он.

Так началось дело Полы Джонс.

* * *

Всю осень 1997 года дача показаний проходила во все более враждебной обстановке. Идеологически мотивированная команда из Далласа по-прежнему была одержима поиском предполагаемых любовниц Клинтона, а команда Клинтона, в свою очередь, сосредоточилась на коммерческих мотивах Джонс при подаче иска. Была проведена беседа с Лидией Кэти, сестрой Полы, которая подтвердила это, когда Билл Бристоу попытался привлечь её внимание к вопросу об отличительных чертах.

(Вопрос: Пола говорила вам, что у пениса президента были отличительные особенности?

Ответ: Да... она сформулировала это так: "Его член был изогнут..."

В: Есть ещё какое-нибудь описание, кроме этого?… Он был совсем изогнут?

О: Нет… Он был жёсткий, кривой и толстый. Знаете, она так и выразилась...)

Однако 12 ноября дело достигло важного поворотного момента. В тот день все адвокаты собрались в Литл-Роке для двухдневной дачи показаний самой истицей. Беннетт хорошо подготовился. Он начал с многообещающего предмета для защиты — трудового опыта Джонс. В конце концов, это было дело о дискриминации при приёме на работу, и одна из претензий истицы заключалась в том, что ей было отказано в продвижении по службе из-за сексуальных домогательств Клинтона. Её предыдущий трудовой стаж мог бы дать некоторый ключ к раскрытию её потенциала в AIDC.

Когда Полу Корбин приняли на работу в AIDC, она закончила среднюю школу менее 4 лет назад, но уже успела поработать на нескольких разных работах (и к тому же бросила школу секретарей). Она продавала обувь, но ушла и стала работать в J. B. Hunt Transport, откуда, по словам Полы, её уволили за “слишком много болтовни". Оттуда она отправилась в универмаг Дилларда, где её уволили за опоздания. Затем в Hertz, где её уволили по неустановленным причинам, и так далее в Crown Rental, Pest-masters, Holliday's Fashions и, наконец, в AIDC. В целом, её уволили с 5 из 7 мест работы, которые она занимала до того, как перешла на работу в правительство штата. Это было чрезвычайно убедительное перечисление неудач на рабочем месте.

С этого момента Беннетт перешёл к нескольким другим темам, начав с самого инцидента. В этом рассказе Джонс добавила новую, зловещую подробность — что после того, как она отвергла ухаживания Клинтона, тот “положил руку на дверь так, что я не могла открыть её, и остановил меня, сказав: "Ты умная девушка. Давай это останется между нами"". Если бы состоялся суд, Джонс, без сомнения, спросили бы, как получилось, что она забыла сказать в своих предыдущих рассказах об инциденте, что её там удерживали насильно. Как показал её вопрос мужу в отрывке из фильма Матришианы: "Разве не так все было?"— воспоминания Полы менялись по ходу пьесы.

Но команда Клинтона сочла, что недостаточно просто показать, что трудовая биография Полы Джонс была провальной, а её рассказ противоречивым — и то, и другое было совершенно подходящими темами для изучения при даче показаний по делу такого рода. Следующие моменты дачи показаний показывают, насколько гротескным стало дело. Несмотря на обещания Беннетта, следующая часть показаний больше похожа на словесное сексуальное насилие, чем на судебное разбирательство. Клинтон, возможно, действительно “сделал для женщин больше, чем любой другой президент", как однажды сказал Беннет, но эти вопросы также являются частью его наследия.

Сначала вопросы были просто неловкими. Беннетт привлёк внимание Джонс к её показаниям под присягой об “отличительной особенности".

— Хорошо, — сказал Беннетт. — Теперь вы говорите в пятом параграфе: "Ствол пениса был согнут или кривоват". Это правда?

— Да.

— Не могли бы вы просто показать мне, что вы имеете в виду, на этом листе бумаги? Нарисуйте мне его пенис. Покажите мне, что вы имеете в виду, когда говорите, что ствол был согнут или кривоват.

— Мне это надо нарисовать? — переспросила Джонс.

— Да, — ответил адвокат президента.

"После чего свидетель подчинился", — сухо заметил судебный репортёр.

Но настоящая жесть началась, когда Беннетт передал слово Биллу Бристоу. Первый вопрос:

— Сегодня в 13:42 вы сделали заявление, что вы не "малышка". Не могли бы вы сказать мне, каково ваше определение слова "малышка"?

— Эй, эй… — пробормотал её адвокат Донован Кэмпбелл, но он мало что мог сделать.

Судья Райт собиралась вынести решение повозражениям после дачи показаний, поэтому Джонс пришлось отвечать на каждый вопрос, каким бы возмутительным он ни был. Если дело дойдёт до судебного разбирательства, то судья Райт вынесет свои решения о приемлемости спорных вопросов. Пола, запинаясь, пробормотала краткий ответ — “белая шваль из трейлерного парка", среди прочего.

— Итак, миссис Джонс, когда вы делаете заявление о том, что пенис президента кажется вам маленьким, — продолжил Бристоу, — это подразумевает определённое знакомство с мужской анатомией. Другими словами, вы проводили сравнительные исследования. Вы когда-нибудь посещали курсы анатомии...?

— Нет...

— Таким образом, я бы сделал вывод, что ваша способность различать отличительные характеристики мужского пениса будет основана на опыте, который у вас был в вашей жизни, когда у вас была возможность рассматривать пенисы у разных мужчин, верно?

— Их было… не так много. Да, я сделала это, вероятно, исходя из этого предположения, и к тому же он был крупным мужчиной с избыточным весом, и казалось, что его пенис был мал по сравнению с его весом.

Бристоу использовал эти вопросы в качестве введения к расширенному экскурсу в сексуальную жизнь Полы Джонс. Он начал с её мужа Стивена.

— Значит, вы встречались 3 недели, а затем вступили в половую связь?

— Совершенно верно.

— А потом, примерно неделю спустя, согласно вашим предыдущим показаниям, вы стали жить вместе, верно?

— Правильно...

— На самом деле, вы были беременны в течение некоторого периода времени до того, как вы с мистером Джонсом поженились, разве это не правда?

— Это правда.

Все это было совершенно неуместно, как безуспешно пытались указать адвокаты Джонс. Но Бристоу был неумолим. Он спросил о её школьном парне:

— Это тот, с кем вы потеряли девственность?

И о её пристрастии к алкоголю:

— Вам когда-нибудь было необходимо, цитирую, "отоспаться с похмелья"?

Нет, сказала Джонс. Он продолжил расспрашивать о других парнях: Гленне Коупе, Карле Фулкерсоне. Проверка биографии Джонс была тщательной. Затем Бристоу обратился к Майку Тёрнеру — благородной душе, который продал фотографии полуобнажённой Полы журналу Penthouse.

Оказалось, что Тёрнер сохранил несколько записок, которые Джонс писала ему во время их недолгих отношений. Некоторые цитировались в журнальной статье, прилагавшейся к фотографиям, и теперь Бристоу начал предъявлять их ей.

Майк, красавчик, спасибо, что позволил мне спать с тобой, и я люблю прижиматься к твоему сексуальному мягкому телу и замечательной попке… Майк, спасибо за чудесное времяпрепровождение с тобой в прошлый раз. Ты [так] великолепен в постели… Майк, спасибо, что позволил мне отоспаться с похмелья. Ты настоящий милашка. Давай поскорее что-нибудь придумаем, хорошо? Люблю тебя, детка.

Пола

— Ладно, — продолжил Бристоу, — вы согласны с тем, что вам, очевидно, пришлось проспаться после пьянки?

— Да, — призналась Джонс. – Вполне возможно.

В конечном счёте, ответственность за эти вопросы лежит не на юристах, которые их задавали, а на клиенте, который имел значение, Билле Клинтоне. Беннетт знал о политических рисках такого рода стратегии. Поэтому на каждом этапе расследования он был особенно осторожен, чтобы получить одобрение на эти личные нападки от самого клиента — и от первой леди. Беннетт всегда получал один и тот же ответ: не сдерживайся.

В течение нескольких часов, пока Беннетт и Бристоу защищали своего клиента в Литл-Роке, у Донована Кэмпбелла и его коллег не было иного выбора, кроме как молча страдать. Однако в тот самый момент, пока Джонс давала показания под присягой, Линда Трипп и Люсианн Голдберг готовились во многом изменить ход дела в пользу истицы.

* * *

Поскольку вопрос с поиском работы оставался нерешённым, Моника Левински стала писать Клинтону все больше умоляющих записок, пытаясь увидеться с ним. Её первая встреча с Верноном Джорданом, состоявшаяся 5 ноября, не принесла результатов. “Я не идиотка, — утверждает Левински в письме Клинтону, отправленном с курьером 11 ноября. — Я знаю, что происходящее в мире имеет первостепенное значение, но не думаю, что моя просьба к тебе может быть неразумна… Ты нужен мне сейчас не как президент, а как мужчина. ПОЖАЛУЙСТА, будь моим другом". Клинтон и Левински поговорили следующим вечером, и он предложил ей ненадолго заглянуть 13 ноября (на второй день дачи показаний Полой Джонс), что станет её самым трогательным и комичным визитом в Белый дом.

В то утро Левински начала преследовать Бетти Карри. После нескольких звонков Карри наконец призналась, что президент отправился играть в гольф — новость, от которой Левински “взбесилась", как она написала в электронном письме подруге. Она объявила, что все равно приедет в Белый дом, и Карри сказал ей подождать в машине Карри на парковке Западного крыла. Левински приехала и обнаружила, что машина заперта, а потом начался дождь. Промокнув до нитки, Левински убедила Карри впустить её, и обе женщины поспешили в личный кабинет президента, где Моника ожидала его возвращения со стадиона. Покопавшись в столе президента, Левински обрадовалась, увидев, что тот сохранил несколько её подарков, в том числе "Вокс", роман Николсона Бейкера о сексе по телефону и "Ой, вей! Что они говорят: путеводитель по еврейскому остроумию". Клинтон, наконец, вернулся с игры в гольф, у него была всего минута или две, чтобы поговорить. Левински подарила ему старинное пресс-папье и показала электронное письмо, в котором описывалось благотворное действие жевания мятных леденцов Altoid перед оральным сексом. "Мисс Левински в то время жевала леденцы Altoid, — отмечается в отчёте Старра, — но президент ответил, что у него недостаточно времени на оральный секс". Он помчался на государственный обед к президенту Мексики Седильо.

Позже в тот же вечер Левински сообщила обо всех этих событиях Линде Трипп, которая к тому времени была совершенно разочарована: у неё не было контракта на книгу; Исикофф ещё не написал статью; дело Полы Джонс, казалось, ушло в пустоту, а эта истеричка по нескольку раз в день жалуется ей на президента. Нужно что-то сделать, чтобы выйти из тупика. Итак услышав о последнем неудачном визите Моники в Белый дом, Трипп позвонила Голдберг с идеей. Трипп сказала, что хочет, чтобы её вызвали в суд для дачи показаний по делу Джонс. Это, наконец, позволило бы донести информацию о романе Левински с президентом до тех, кто могли бы нанести Клинтону реальный вред.

Голдберг с удовольствием взялась за эту задачу и начала игру в то, что можно было бы назвать телефонной игрой в салки. Сначала она позвонила Альфреду Регнери, консервативному издателю книги Гэри Олдрича и клиента Голдберг Марка Фурмана.

— Недавно мне позвонила одна женщина с интересной информацией, и она хочет связаться с адвокатами Полы Джонс, — сказала Голдберг Регнери.

— Позвони моему другу Питеру Смиту, — сказал Регнери.

Это было уместно. Смит был чикагским финансистом, который профинансировал оригинальное расследование Дэвидом Броком истории о полицейских, которое привело к публикации его статьи в American Spectator. (Действительно, за год до истории с полицейскими Смит пытался всучить Броку историю о Клинтоне и чёрной проститутке.) Смит, в свою очередь, направил Голдберг к Ричарду Портеру, бывшему помощнику Дэна Куэйла, который с тех пор стал партнёром в "Kirkland & Ellis", юридической фирме Кеннета Старра. Голдберг позвонила Портеру 18 ноября.

Портер был одним из первых "эльфов", группы консервативных молодых юристов, которые тайно консультировали адвокатов Джонс на протяжении всего процесса. Поражённый рассказом Голдберг, Портер быстро отправил электронное письмо своему коллеге-"эльфу" Джорджу Конвею в Нью-Йорк. “Есть женщина по имени Льюиски [так в оригинале], — написал он. — С неким Лотарио из “Каса Бланка" она занимается оральным сексом в кладовке". Далее в сообщении Портера говорилось, что Бетти Карри была контактным лицом этой “Льюиски" в Белом доме и что Исикофф в курсе всех последних событий. Конвей распечатал электронное письмо, убедился, что в нем указан номер телефона Голдберг, и отправил его по факсу Дону Кэмпбеллу в Даллас. Потом он позвонил одному из далласских юристов, чтобы убедиться, что это сообщение до них дошло.

Было ни с чем не сравнимое чувство головокружительного восторга, когда враги Клинтона передали этот сочный кусочек тому, кому он предназначался. Практически все эти люди, включая Смита, Портера, Конвея, Голдберг, Трипп и Исикоффа, годами надеялись уличить Клинтона в супружеской измене. Конечно, исходя из того, что они знали на тот момент, в поведении президента не было ничего незаконного, не было никаких домогательств, никоим образом не касалось его общественных обязанностей; это была просто история о сексе. Но это было то, чего они действительно хотели — и это касалось всех: от похабных эстеток вроде Голдберг до “добрых и сильных христиан" из команды Джонс. В какой-то мере вкрадчивый тон электронного письма Портера (“некий Лотарио") иллюстрировал, насколько "эльфы" и правое крыло в целом были больше одержимы деталями сексуальной жизни Клинтона, чем содержанием его характера.

Конвею не стоило беспокоиться об отсутствии интереса со стороны адвокатов Полы Джонс. 21 ноября ещё один из партнёров Кэмпбелла, Дэвид Пайк, позвонил Линде Трипп домой. (Очевидно, непреднамеренно, Трипп записала звонок, поставив разговор с Голдберг в режим ожидания.)

— Мисс Трипп?

— О, мистер Пайк.

— Как у вас дела?

— Что ж, спасибо вам. Спасибо, что позвонили… Не знаю, насколько вы знакомы с моей ситуацией.

— Ну, — ответил Пайк, — Люси Голдберг в какой-то степени ввела меня в курс дела.

Некоторые подробности исказились в длинном "испорченном телефоне" — Пайк думал, что Трипп работает в департаменте финансов, а не в Пентагоне, — но юрист уловил суть истории. Трипп начал с вопроса о статусе показаний Кэтлин Уилли. Бывшая подруга Трипп подала ходатайство недалёко от своего дома в Вирджинии, чтобы избежать дачи показаний, но судья по этому делу только что вынес секретное постановление о том, что Уилли придётся дать показания под присягой.

— Хорошо, — сказала Трипп. — Это позволит вам вызвать меня для дачи показаний?

— Позволит, — подтвердил Пайк.

Но возникла загвоздка. При обычных обстоятельствах повестка для дачи показаний Трипп должна была поступить через её адвоката Кирби Бера. Молодой юрист, недавно уволившийся из прокуратуры США в Вашингтоне, Бер убеждал Трипп держаться подальше от дела Джонс. Трипп сказала Пайку, что Бер “принимает близко к сердцу мои интересы, но он... твёрдо убеждён, что я не должна вмешиваться".

— Угу, — сказал Пайк.

— Э-э… я твёрдо убеждена, что такое поведение нужно пресекать… э-э… или, по крайней мере, разоблачать.

Затем Пайк перешёл к настоящей причине своего звонка:

— Мисс Голдберг рассказала мне, что вы знакомы с женщиной, у которой в настоящее время отношения с Клинтоном — это так?

Со своей обычной точностью Трипп сказала, что “в настоящее время" — не совсем правильно.

— Отношения, скажем так, в процессе завершения… Это очень печально, и девушка будет отрицать это до последнего вздоха. Э-э… она очень, очень злится на него из-за того, как он себя ведёт, но предпочла бы стать мученицей, чем... чем разоблачить его.

Затем Трипп вместе с Пайком решила разработать схему, чтобы обмануть собственного адвоката относительно планов давать показания.

— Мне нужно выглядеть враждебной, — сказала Трипп, поэтому Пайк должен притвориться, что она не сотрудничает с ним. — На карту поставлены мои средства к существованию, — объяснила она.

(Это была повторяющаяся тема у Трипп — что, поскольку она была политическим назначенцем, она потеряет работу, если станет известна её деятельность против Клинтона. И все же, несмотря на то, что её роль получила широкую огласку, как и незаконная запись разговоров с Левински, Трипп никогда не теряла своего высокооплачиваемого политического места в Пентагоне.)

Трипп и Пайк договорились о плане, согласно которому “повестка в суд свалится к вам на порог ни с того ни с сего", и только тогда Трипп расскажет об этом Беру. Трипп притворится расстроенной из-за того, что её втягивают в это дело, но в конечном счёте согласится сотрудничать и расскажет свою историю о Левински под присягой.

— Подождите, — сказала Трипп. – Гляну в календарь.

В последующих звонках Трипп и Голдберг сообщили адвокатам Джонс правильное написание имени из электронного письма Ричарда Портера — Левински, а не Льюиски.

* * *

В 17:40 вечера в пятницу 5 декабря адвокаты из Далласа отправили по факсу список своих свидетелей Роберту Беннетту в Вашингтон. Многие имена были незнакомы Беннетту и его команде, поэтому у них была неофициальная договорённость с Дэвидом Пайком дать краткое изложение показаний каждого потенциального свидетеля. Партнёр Беннетта Митч Эттингер позвонил Пайку, чтобы вкратце изложить суть дела. Когда Эттингер читал имя, Пайк комментировал: “С этой он переспал", “Эту он изнасиловал", “Этой он домогался". Это была сюрреалистическая литания.

На следующий день адвокаты Клинтона встретились с президентом в Овальном кабинете, чтобы обсудить список свидетелей. Это была важная встреча для Беннетта и его команды. У них были имена всех женщин, которых истцам удалось разыскать за 3 месяца дачи показаний. Теперь у президента появился шанс. Если бы Клинтон хотя бы намекнул, что с одной из них могут возникнуть проблемы, если бы он просто поднял бровь, Беннетт ещё мог бы уладить дело. Беннет гордился своей способностью добиться от клиентов откровенности, раскрыть их слабые места. Все эти имена стали бы достоянием гласности, если бы дело дошло до суда. У Клинтона появился шанс сократить свои потери.

Итак, в ходе продолжительной встречи адвокаты задали своему клиенту вопрос:

— Кто такая Моника Левински?

Доверенное лицо Клинтон, заместитель юрисконсульта Белого дома Брюс Линдси, который также присутствовал там, даже не вспомнил её по имени. Беннетт объяснил, что она была молодой помощницей в Белом доме. Адвокаты истицы утверждали, что у Клинтона был с ней роман.

— Боб, ты считаешь меня гребаным психом? — сказал президент, по словам двух присутствующих. — Слушай, давай это прекратим. Я знаю, что пресса следит за каждым моим шагом. Правые ждали чего-то подобного с самого первого дня. Но нет, они этого не дождутся. Я уже такими вещами не занимаюсь, — сказал он. — Я больше в эти игры не играю.

10. Секс по обоюдному согласию

Ложь Клинтона своим адвокатам 6 декабря была ещё более необычной в свете того, что произошло в Белом доме ранее в тот день.

Накануне вечером Левински выпросила приглашение на рождественскую вечеринку в Белом доме и видела президента только как гостья. Эта короткая встреча повергла Левински в новый виток отчаяния, и она в очередной раз поклялась покончить с их отношениями раз и навсегда. В субботу утром она решила упаковать все рождественские подарки, которые припасла для Клинтона, и оставить их у Бетти Карри в Белом доме. Итак, около 10:00 Левински появилась у юго-западных ворот Белого дома с антикварным серебряным мундштуком для сигар, кружкой из Starbucks, галстуком, “маленькой коробочкой под названием "объятия и поцелуи"" и антикварной книгой о Теодоре Рузвельте, которую купила на нью-йоркском блошином рынке.

Левински попыталась вызвать Карри, чтобы та забрала подарки, но не получила ответа ни по номеру телефона секретарши, ни на её пейджер. Затем, увидев Маршу Скотт, помощницу президента, которую она считала одним из своих врагов в Белом доме, Левински направилась к северо-западным воротам. Там один из охранников проговорился, что Карри проводит экскурсию по Белому дому для Элеоноры Мондейл, телевизионной корреспондентки и дочери бывшего вице-президента, которая навещала Клинтона в Овальном кабинете. В большом жюри Левински задали вопрос:

— Какова была ваша реакция на это?

— Плохо… Я очень расстроилась. До истерики.

Несмотря на принятое ею в то самое утро решение оставить Клинтона в прошлом, Левински впала в приступ ревности при мысли, что Клинтон сейчас с другой женщиной. Левински помчалась в ближайший бар, позвонила Карри и наорала на неё. Левински подумала, что Карри обманула её, сказав, что Клинтон в этот день встречался с адвокатами по делу Джонс; а оказалось, что он встречается с женщиной, которую она считала соперницей. (Как оказалось, адвокаты просто должны были прибыть в Белый дом чуть позже в тот же день.) В этот момент Карри начала беспокоиться о том, что может оказаться в центре этих интриг, и сказала Монике, что ей самой грозит увольнение. Позже тем же утром Карри позвонила Левински домой и попросила её успокоиться. Моника потребовала поговорить с президентом, который в то время разговаривал с генеральным прокурором. Несколько мгновений спустя Левински перезвонила снова, и Карри наконец соединила её с Клинтоном.

В начале того, что оказалось 56-минутным телефонным разговором между президентом и его бывшей любовницей, Клинтон набросился на неё.

— В моей жизни никто никогда не обращался со мной так плохо, как ты, — вспоминает Левински его слова. — За исключением семьи, друзей и подчинённых, я провёл с тобой больше времени, чем с кем-либо другим в мире. Как ты смеешь устраивать мне подобные сцены? Не твоё дело, с кем я встречаюсь.

(Для протокола, он также отрицал какой-либо роман с Мондейл.

— На самом деле, — вспоминает Левински его возражения, — это я познакомил её с нынешним парнем.)

В конце концов и Клинтон, и Левински немного успокоились, и президент снова пригласил её прийти к нему в тот же день. Итак, во время своей второй поездки в Белый дом за тот день Моника передала ему рождественские подарки, а взамен он пообещал, что у него будет несколько подарков для неё позже в этом месяце. Президент сидел в своём кресле-качалке, поглаживая волосы Моники, которая сидела на полу у его ног. Они, как это часто бывало, поболтали о своём детстве. Хотя теперь она была более или менее настроена на переезд в Нью-Йорк, Моника снова покинула встречу, думая, что их отношения могут возобновиться. Их сексуальные контакты начались 25 месяцев назад; они несколько раз расставались, но в последний раз занимались сексом по телефону всего несколько недель назад, и вот теперь Клинтон опять намекает, что они могут снова быть вместе. Конечно, Левински следовало бы гораздо раньше понять, что их отношения обречены; но в то же время Клинтон продолжал соблазнять её возможностью примирения.

Таким образом, Клинтон и Левински, вероятно, провели вместе около 2 часов, разговаривая по телефону и лично, до 17:00 6 декабря 1997 года. Примерно через 90 минут после того, как Моника выскользнула из Овального кабинета, её место заняли Боб Беннетт с коллегами, которые прибыли со списком свидетелей по делу Полы Джонс. Когда они дошли до имени Моники Левински, президент отверг — высмеял!— мысль о том, что у него был с ней роман.

* * *

Как Клинтон мог вести себя столь самонадеянно — и в разгар самого громкого судебного процесса о сексуальных домогательствах в истории? Конечно, можно только строить догадки о мыслительных процессах президента, но несколько выводов кажутся очевидными. Во-первых, как и любому человеку, имеющему внебрачную связь, ему было неловко в этом признаться. Во-вторых, он рассматривал все дело Джонс как политическую вендетту против себя и не чувствовал себя обязанным быть откровенным в судебном процессе, возбуждённом столь презираемыми противниками. В-третьих, Клинтон часто (возможно, всегда) лгал о своей сексуальной жизни.

Но была ещё одна потенциальная причина для лжи своим адвокатам — действительно, возможный ответ на более широкий вопрос о том, почему он завёл роман с Левински, когда против него рассматривалось дело о сексуальных домогательствах. Клинтон проводил чёткое различие между сексуальными домогательствами и сексом по обоюдному согласию. В своих показаниях большому жюри Клинтон возвращался к этой теме более полудюжины раз. Описывая свои отношения с Левински, Клинтон сказал:

— Не было никаких предложений о работе, никакой выгоды взамен, не было ничего, имеющего какое-либо отношение к сексуальным домогательствам.

По мнению Клинтона, его сексуальная активность по обоюдному согласию не имела ничего общего с сексуальными домогательствами. (Левински также никогда не предполагала, что её отношения с Клинтоном объяснялись какими-либо домогательствами с его стороны.)

Так получилось, что судья Сьюзан Уэббер Райт тогда занималась как раз этим вопросом — отношением сексуальных отношений Клинтона по обоюдному согласию к вопросу о том, домогался ли он Полы Джонс. За долгие годы рассмотрения дела Джонс Райт стала известна общественности в основном по газетным фотографиям, на которых она выглядела чем-то вроде школьной учительницы — вся такая измождённая и нервно-суровая. Она закалывала волосы на затылке; её полуприкрытые глаза выглядывали из-под маленьких очков в металлической оправе. Детали внешности были теми же, но впечатление, которое она произвела, не могло быть другим. Сьюзан Уэббер Райт была уверенной в себе, забавной, раскованной, даже немного сумасбродной. Эта судья после долгого и утомительного судебного дня однажды объявила присяжным:

— Пойду домой и как следует напьюсь.

Все знали, что это была шутка, но большинство федеральных судей так не поступили бы.

Сьюзан Уэббер была первой из двух дочерей, родившихся у подающего надежды молодого юриста и его жены в Тексаркане. Том Уэббер, чья фирма была известна вышедшими из неё гражданскими лидерами и судьями, умер, когда Сьюзан было 16 лет. Его вдова, вынужденная обеспечивать Сьюзан и её сестру Мисси, пошла работать в местный банк. К счастью, Сьюзан преуспевала в школе и выиграла стипендию в Женском колледже Рэндольфа-Мэйкона в Линчбурге, штат Вирджиния, а затем выиграла ещё одну, чтобы продолжить обучение на степень магистра государственного управления в Университете Арканзаса. Затем она поступила на юридический факультет университета и разделила расходы со своей матерью, оплатив её часть из заработка, полученного на летних работах в неполный рабочий день. На последнем курсе Сьюзан стала первой женщиной, редактировавшей "Юридическое обозрение", и претендовала то, чтобы произнести выпускную речь по окончании университета.

Именно в этот момент она сыграла роль в ранней легенде о Билле Клинтоне. В 1973 году, после окончания Йельской юридической школы, Клинтон вернулся домой, чтобы преподавать на юридическом факультете Университета Арканзаса. В следующем году Сьюзан Уэббер прослушала курс профессора Клинтона по морскому праву — предмет, которым, по-видимому, безумно интересовались в штат, не имеющем выхода к морю. Ближе к концу семестра Клинтон обратил своё внимание на то, что стало его первой политической кампанией, направленной против действующего конгрессмена-республиканца Джона Пола Хаммершмидта. Клинтон был настолько увлечён своей предвыборной кампанией, что пропустил несколько выпускных экзаменов, в том числе у Сьюзан Уэббер.

Юридическая школа потребовала, чтобы Клинтон проставил оценки за курс, поэтому у молодого профессора возникла проблема. Он обратился за помощью к своей 26-летней подруге Хиллари Родэм, которой пришла в голову идея заключить со Сьюзан Уэббер сделку. Клинтон поставит ей четвёрку с плюсом, и Уэббер не придётся пересдавать экзамен. Но как кандидату на выпускную речь, Уэббер нужна была оценка получше. Она отклонила предложение Хиллари и вынудила профессора Клинтона провести ей новый экзамен — и получила пятёрку. Уэббер, которая, тем не менее, упустила первое место, немедленно пошла работать волонтёром в кампанию по переизбранию представителя Хаммершмидта, который ловко обошёл молодого профессора. Первый политический успех Клинтона пришёл 2 года спустя, в 1976 году, когда его избрали генеральным прокурором штата.

Однако в тот момент Сьюзан Уэббер в значительной степени отошла от большей части политических дел. Она стала профессором юридического факультета Университета Арканзаса в Литл-Роке, вышла замуж за старшего коллегу и заработала солидную, хотя и не слишком заметную репутацию специалистки в области нефтегазового права. В 1988 году она вернулась в политику, возглавив местную организацию юристов Джорджа Буша, а 2 года спустя была вознаграждена должностью федерального судьи, в основном благодаря спонсорской поддержке высокопоставленного в то время республиканского чиновника в штате — представителя Хаммершмидта. Тем не менее, Райт не питала к Клинтону явной неприязни, и председательствовала в деле "Джонс против Клинтона" твёрдой, прилежной рукой.

Однако в декабре судья Райт столкнулась с провокационной дилеммой. Дача показаний президентом была назначена на субботу, 17 января 1998 года. Адвокаты хотели, чтобы Райт вынесла решение о масштабах допроса. Очевидно, что Клинтона могли спросить, домогался ли он кого-то сексуально. Но разве можно спрашивать президента о сексуальных действиях по обоюдному согласию? Ответы на такие вопросы, конечно, могли привести к большому политическому замешательству для президента. Но более того, проблема лежала в основе современного закона о сексуальных домогательствах. Является ли секс по обоюдному согласию свидетельством сексуальных домогательств или даже связанным с ними?

Когда Сьюзан Уэббер Райт принялась за изучение этого вопроса, она не могла знать, что её ответ станет одним из наиболее важных юридических решений ХХ века.

* * *

Место рождения американского закона о сексуальных домогательствах можно с некоторой точностью определить: Итака, штат Нью-Йорк. Впервые этот термин, по-видимому, был использован на конференции 1975 года в Корнелле, когда группа феминисток провела “Открытое выступление по поводу сексуальных домогательств". Новаторский опрос работающих женщин, опубликованный журналом Redbook в 1976 году, поднял этот вопрос перед массовой аудиторией, а 2 года спустя активистка из Итаки по имени Лин Фарли написала книгу на эту тему под названием "Сексуальное вымогательство". Но самым важным поворотным моментом, возможно, стало появление в городе женщины по имени Кэтрин Маккиннон.

Кэтрин Маккиннон

На своём электоральном участке в Нью-Хейвене Маккиннон стала легендой-феминисткой 70-х. В течение этого времени она работала над получением докторской и юридической степеней в Йельском университете, преподавала студентам старших курсов, создала первый курс женских исследований в колледже, работала с профсоюзами и стала соучредителем прогрессивного коллектива, в котором практиковала юриспруденцию с горсткой молодых юристов-единомышленников. Кроме того, она путешествовала по стране в качестве фолк-певицы, играющей на гитаре. На концерте в Итаке Маккиннон услышала историю о секретарше из Корнелла по имени Кармита Вуд, которую уволили за то, что она отвергла сексуальные домогательства своего босса.

— У меня просто мелькнуло в голове, что вот оно, — сказал Маккиннон много лет спустя. — Это был опыт прозрения. Всё, что я слышала о неравенстве полов — вот оно.

Прозрение Маккиннон привело к признанию новой правовой формы дискриминации в сфере занятости — сексуальных домогательств. В той мере, в какой суды вообще рассматривали этот вопрос, судьи отклонили сексуальные заигрывания, подобные тому, что было направлено в адрес секретарши Корнелла, как “личные", и пришли к выводу, что они не представляют собой юридически признаваемой формы дискриминации. Когда Маккиннон почти закончила работу о сексуальных домогательствах, которую она готовила для Йельского университета, она услышала о судебном процессе в федеральном апелляционном суде в Вашингтоне, в котором были подняты именно те вопросы, которые она рассматривала. В деле "Барнс против Костла" Полетт Барнс, служащая Агентства по охране окружающей среды, подала в суд на своего работодателя, потому что, по её словам, начальник отомстил ей за отказ переспать. Окружной суд отклонил её дело на том знакомом основании, что домогательства носили личный характер. Маккиннон передала копию своего документа адвокату по делу в федеральном апелляционном суде, и, по её утверждению, “это стало основой решения". В 1977 году коллегия из трёх судей, рассматривавшая это дело, отменила решение окружного суда и представила, как позже писала Маккиннон, “наиболее чёткое на сегодняшний день рассмотрение вопросов и решение о том, что сексуальные домогательства являются дискриминацией по признаку пола при приёме на работу". (Покойный Джордж Маккиннон, отец Кэтрин и консервативный республиканец, был одним из судей в коллегии.)

Маккиннон превратила статью в книгу "Сексуальные домогательства работающих женщин", которая была опубликована в 1979 году. Вышедшая в 12-ом издании в мягкой обложке, она, несомненно, входит в число самых влиятельных юридических книг конца ХХ века. Насыщенная, тщательно аргументированная и неустанно полемизирующая книга Маккиннон посвящена утверждению о том, что “сексуальные домогательства как опыт превращаются в "сексуальные домогательства" как юридический иск". Триумф Маккиннон отражал либеральный дух эпохи. Благодаря огромной силе своего интеллекта: умению составлять краткие отчёты и юридическим навыкам — юристы, отстаивающие “общественные интересы", такие как Маккиннон, изменили политику своего времени. Принятие закона о сексуальных домогательствах стало парадигматическим примером поглощения правовой системой системы политической — кардинального изменения социальной политики, разработанного юристами и судьями, а не избирателями и законодателями. Как и большая работа юристов, отстаивающих общественные интересы в этот период, новый закон о сексуальных домогательствах внёс огромный вклад в дело справедливости на рабочем месте. И, подобно другим подобным разработкам, закон также нёс на себе шрамы, связанные с особыми обстоятельствами его рождения.

Позже Маккиннон стала более известна своими крестовыми походами вместе с писательницей Андреа Дворкин против порнографии, чем своей более важной работой о сексуальных домогательствах. Сюжеты, конечно, были разными, но у них были определённые общие философские основы. Маккиннон неизменно изображала мужчин и женщин в состоянии постоянной войны — войны, в которой мужчины побеждали. Это было особенно верно, когда дело касалось самого секса. Маккиннон долго утверждала, что в патриархальном обществе понятие согласия не имело реального значения для женщин. Реальный вопрос, как она сформулировала это в своей книге, заключался в том, “есть ли у женщин шанс, с точки зрения структуры и как нормальное явление, даже подумать, хотят ли они заниматься сексом или нет". В свете аргументации, изложенной в её книге, вопрос Маккиннон был явно риторическим. Когда мужчины обладают большей властью и статусом, чем женщины (а так дело обстоит практически всегда), согласие становится мифом; в таких обстоятельствах любой секс является домогательством.

Эта точка зрения нашла отражение в законе о сексуальных домогательствах. Закон в значительной степени не проводит различий между сексом по обоюдному согласию и фактическими сексуальными домогательствами. Действительно, доказательства того, что обвиняемый занимался сексом по обоюдному согласию на рабочем месте, стали рассматриваться как доказательство того, что он также занимался сексуальными домогательствами. Различие, которое Клинтон так сильно подчёркивал в своих показаниях большому жюри — что он занимался сексом по обоюдному согласию, а не сексуальными домогательствами, — едва ли даже существовало в соответствии с законом, имеющим отношение к его делу. Закон фактически вынудил судью Райт разрешить адвокатам Джонс расспросить президента о его истории сексуальных связей по обоюдному согласию с женщинами на работе. Сами женщины должны были сказать, давали ли они “согласие" на секс с боссом. И даже если женщины, участвовавшие в этих делах, “давали согласие", это могло быть расценено как свидетельство сексуальных домогательств. Действительно в годы, предшествовавшие делу "Джонс против Клинтона", наблюдалась тенденция к большему, а не меньшему раскрытию сексуальной истории подсудимых. В этом, в какой-то мере, был виноват… сам Билл Клинтон.

* * *

В 1991 году, в ходе первого из крупнейших транслируемых по телевидению уголовных процессов десятилетия, Уильям Кеннеди Смит был оправдан по обвинению в изнасиловании знакомой в Палм-Бич. Во время судебного разбирательства закон о защите от изнасилований предоставлял обвинительнице лишь ограниченную защиту от вопросов о её сексуальной жизни. Но судья по этому делу запретил обвинению представлять улики, которые якобы доказывали, что Смит напал на 3 других женщин в общественных местах. Предполагаемый дисбаланс (открытое обсуждение прошлого женщины и сокрытие прошлого мужчины) породил призывы к переменам. Слушания Кларенса Томаса – Аниты Хилл в том же году затронули некоторые из тех же тем и придали импульс реформам.

Однако, как это часто бывает, правовое лечение, возможно, оказалось хуже самой болезни. В Конгрессе Сьюзан Молинари, в то время представитель республиканской партии от Нью-Йорка, внесла изменения в федеральные правила доказательств, позволяющие присяжным по гражданским и уголовным делам о сексуальных домогательствах рассматривать доказательства того, что обвиняемый совершал подобные проступки в прошлом. Но Молинари предложила такое широкое определение термина “сексуального насилия", которое включало любую попытку контакта, “без согласия, между любой частью тела обвиняемого или частью тела и гениталиями или анусом другого человека", что оно могло быть применимо как к простому щипку за попу, так и к изнасилованию. Но лобби защиты по уголовным делам не могло сравниться с женскими группами в этом вопросе. Когда в 1994 году законопроект Клинтона о преступлениях застопорился в Палате представителей, президент позвонил Молинари, чтобы узнать, что он может сделать, чтобы завоевать её голоса. Она согласилась проголосовать за законопроект, если Клинтон примет её поправки о признании доказательств предыдущих преступлений в ходе судебных процессов по сексуальным вопросам.

Сьюзан Молинари

— Он сказал мне, что был шокирован тем, что это не стало частью законопроекта, и поддержал его, — вспоминала Молинари Джеффри Розену из New Yorker. — Клинтон фактически помог мне в принятии этого закона.

Закон Молинари касался сексуальных отношений “без согласия", но что касается допроса подсудимых, то многие судьи просто зачитывали эти слова из устава. Женщины должны были сообщить, дали они согласие или нет, а мужчины должны были ответить, была ли какая-либо сексуальная активность любого рода. Действительно, к лучшему это или к худшему, закон был настолько ясен, что решение судьи Райт оказалось скорее важным, чем трудным. В постановлении, которое было обнародовано адвокатам по делу в 17:33 вечера 11 декабря (время суток позже окажется важным), Райт постановила, что “истица имеет право на информацию о любых лицах, с которыми президент имел сексуальные отношения, или предлагал, или стремился вступить в сексуальные отношения и которые в течение соответствующего периода времени были государственными или федеральными служащими". Судья не проводила различия между сексом по обоюдному согласию и сексуальными домогательствами; истица имела право знать об этом всё.

Вообще, как и закон о независимых юристах, закон о сексуальных домогательствах стал памятником благим намерениям. Каждый полушаг в законе казался в то время рациональным. Некоторые работодатели действительно домогались своих подчинённых, и мужчины, как правило, имели больше власти, чем женщины на рабочем месте. Обвиняемым иногда удавалось утаить от присяжных соответствующие доказательства своего прошлого поведения. Но система, созданная "на скору руку" в ответ на эти проблемы, плодила новые. Предполагалось, что доказательства сексуальной активности по обоюдному согласию имеют отношение к тому, что на самом деле было совершенно не связанным с вопросом о сексуальных домогательствах. И в любом случае, из-за “реформы" Молинари правил доказательств грань между сексом по обоюдному согласию и домогательствами едва ли существовала вообще.

С практической точки зрения постановление судьи означало, что президенту Клинтону придётся отвечать под присягой на вопросы о своих отношениях с Моникой Левински.

* * *

В тот же день, когда судья Райт вынесла постановление (11 декабря), Моника Левински пообедала бутербродами с индейкой и диетической колой в юридической конторе Вернона Джордана в Вашингтоне.

Подталкиваемая Линдой Трипп, Левински на первой неделе ноября попросила президента обратиться к Джордану за помощью в поиске работы. Левински впервые пришла в офис Джордана 5 ноября, рассказала о своей заинтересованности в поиске работы в Нью-Йорке и получила от него заверение: “Найдём". Но после этого обещания ничего особенного не произошло. Джордана не было в городе последние 3 недели ноября, а Моника тем временем получила предложение о работе от Билла Ричардсона в Организации Объединённых Наций — должность, которую она не хотела. Желая найти что-нибудь в частном секторе Нью-Йорка, Левински в первую неделю декабря подтолкнула Бетти Карри локтем, чтобы напомнить Джордану о необходимости помочь ей. Карри так и сделала, и 8 декабря Джордан и Левински договорились вместе пообедать через 3 дня.

Вернон Джордан

Кем Вернон Джордан считал Монику Левински? Почему он помогал ей — и, что более важно, почему он думал, что президент ждёт от него помощи ей?

Позже Джордан отвечал на эти вопросы осторожно и расплывчато. Он сказал, что ему нравится помогать молодым людям находить свой путь; он всегда был рад помочь президенту; он не знал, что у Левински были сексуальные связи с Клинтоном; он думал, что она просто “бобби-соксер^[21], фанатка Фрэнка Синатры, совершенно очарованная этим человеком из-за его положения". Опровергнуть ответы Джордана было невозможно, но его заявленное невежество в отношении своей новой протеже говорило о правдоподобности его заявлений. И Клинтон, и Карри звонили ему от имени Левински, чего они никогда не делали ни для одного бывшего помощника, не говоря уже о бывшей стажёрке.

Незнание Джорданом истинной природы отношений Клинтон и Левински стало ещё более маловероятным после его разговора с ней за обедом 11 декабря. Согласно показаниям большого жюри присяжных, Левински сказала Джордану, что она “на самом деле не смотрела на него как на президента", а вместо этого видела в нем “скорее мужчину... и обычного человека". Она расстраивалась, “что он недостаточно часто звонил мне или виделся со мной". Джордан ответил:

— Ты влюблена, вот в чем твоя проблема.

Когда он сказал это, вспоминала Левински, я “вероятно, покраснела или хихикнула, что-то в этом роде". (В своих собственных показаниях Джордан подтвердил общий план их разговора, рассказанный Левински.) Как бы то ни было, после обеда Джордан отправился искать работу юной подруге президента, влюблённой в него по уши, представляя её сотрудникам American Express, Young & Rubicam и MacAndrews & Forbes, материнской компании Revlon.

Вернон Джордан был не единственным, кто следил за ходом поиска Левински работы. Трипп, Голдберг, Исикофф и далласские адвокаты в течение этого периода общались почти каждый день. Благодаря Трипп, конечно, адвокаты Джонс знали подробности отношений президента с Левински, и в середине декабря они начали раскрывать свои карты. 15 декабря они вызвали Клинтона в суд за все “документы, которые имели отношение к переписке между президентом и Моникой Льюиски". (Команда Джонс все ещё не исправила орфографическую ошибку из электронного сообщения Ричарда Портера Джорджу Конвею.) Эта повестка, в свою очередь, по-видимому, побудила Клинтона позвонить Левински поздно вечером на следующий день. В своей навязчивой манере Моника следила за расписанием первой леди, зная, что президент звонил только по вечерам, когда миссис Клинтон в разъездах. Левински знала, что Хиллари случайно оказалась в городе на этой неделе, поэтому Моника особенно удивилась, когда 17 декабря около 2:30 ночи ей позвонил Клинтон.

Этот телефонный звонок, длившийся 49 минут, позже стал центральным элементом дела против президента о воспрепятствовании правосудию. По словам Левински, Клинтон начал разговор с того, что сообщил ей печальную новость: брат Бетти Карри погиб в автомобильной катастрофе. После того, как они немного погоревали на эту тему, президент сообщил Монике о другом печальном событии: имя Левински появилось в списке свидетелей истицы по делу Джонс.

— Я страшно расстроился, когда я увидел твоё имя в списке, — сказал Клинтон.

Естественно, возник вопрос о том, что Монике Левински с этим делать. Во-первых, Клинтон сказал, что её имя в списке не обязательно означает, что её вызовут в суд; это было правдой. Но если это так, продолжал президент, она может подать письменные показания под присягой в попытке избежать дачи показаний перед присяжными. Это тоже было правдой; она могла бы сказать, что у неё нет улик, касающихся сексуальных домогательств — как, впрочем, и в любом реальном смысле у неё их не было, — и, возможно, судья оправдал бы её только на этом основании. В любом случае, сказал Клинтон, если она всё же получит повестку в суд, она должна сообщить об этом Бетти Карри.

В какой-то момент разговор зашёл о “легендах прикрытия", которые Клинтон и Левински обсуждали в прошлом, чтобы объяснить её визиты в Овальный кабинет. Они обсудили свои старые истории о том, что Моника навещала Карри или доставляла документы Клинтону. Но (важнейший юридический вопрос) сказал ли Клинтон Левински включить эти легенды в свои показания под присягой? Левински несколько раз свидетельствовала, что президент ничего подобного не делал. Более того, легенды прикрытия формально не были ложными; она действительно приходила к Карри и передавала документы. Конечно, истории прикрытия были монументально неполными, но именно так адвокаты иногда используют письменные показания под присягой. Заявления под присягой, которые вводят в заблуждение, но буквально правдивы, не могут считаться преступными. Письменные показания под присягой могут раскрыть то, что хочет раскрыть одна сторона, и не более. Клинтон и Левински согласились, что их отношенияне имели ничего общего с домогательствами, предметом дела Джонс. Итак в понятном стремлении избавить обоих от огромного смущения, они изо всех сил пытались придумать способ, который, по их мнению, мог бы избавить Монику от дачи показаний. (Попутно Левински упомянула, что для Клинтона было бы неплохой идеей урегулировать дело Джонс — и это, вероятно, был лучший совет, который она когда-либо ему давала.)

Ближе к концу разговора Клинтон упомянул, что у него есть для Моники несколько рождественских подарков. Возможно, сказал он, ему следует вызвать Бетти Карри на следующие выходные, и она могла бы устроить Монике визит к нему. Другими словами, Клинтон подумывал о том, чтобы отвлечь свою секретаршу от траура по брату и устроить ещё одно свидание со подругой, которой 20 с чем-то лет. Даже Левински хватило сострадания сказать, что они должны оставить Карри в покое с её семьёй. Напоследок Левински пообещала держать его в курсе событий, а затем разрыдалась, как только повесила трубку.

Воспрепятствование правосудию со стороны президента? Ни в коем разе. Левински могла бы подать правдивые, хотя и ограниченные, показания под присягой, которые избавили бы её от дачи показаний присяжным по делу Джонс. Предлагать ей такое не было преступлением. А как же подлое, эгоистичное поведение Клинтона? Безусловно. Издержки его романа с Левински в политическом, юридическом и моральном плане становились все более очевидными. Президент мог бы выбрать откровенность, прямо столкнувшись с последствиями своего неправильного поведения. Вместо этого он страховался, уклонялся, увиливал от ответа, вводил в заблуждение — и убеждал свою бывшую любовницу делать то же самое. Президент имел на это право, но это не означало, что это было правильно.

* * *

2 дня спустя стало ясно, что президент дал Монике ложную надежду избежать повестки в суд. 19 декабря судебный исполнитель позвонил Левински прямо на работу в Пентагон и сказал, что у него для неё повестка в суд. В повестке от неё требовалось не только дать показания, но и предъявить “все без исключения подарки", которые она получила от президента, включая “украшения и/или шляпные булавки". Упоминание о подарках должно было подсказать Левински, что в её жизни завёлся "крот" — и Трипп была очевидной подозреваемой, — но Моника некоторое время не осознавала, что её подруга общается с врагом.

Со станции метро, где она встретилась с судебным исполнителем, Левински, пошатываясь, в слезах добрела до телефонной будки и позвонила Вернону Джордану. Он пригласил её к себе, успокоил и сказал, что найдёт ей адвоката. Пока она ждала, Джордан назначил Левински встречу с Фрэнсисом Картером, адвокатом по уголовным делам, через 3 дня. (Позже в тот же день, по свидетельству Джордана, он случайно присутствовал на рождественской вечеринке в Белом доме и хотел поговорить с президентом наедине. Джордан рассказал Клинтону о повестке Левински и спросил его о характере его отношений с девушкой. Клинтон отрицала какие-либо сексуальные отношения с ней.)

Повестка в суд Левински послужила поводом для взрыва, который едва не поглотил президентство Клинтона. Новость о повестке срикошетила, в конечном счёте, от Левински к Трипп, от Голдберг к "эльфам" (Исикоффу) и Кеннету Старру. Как всегда, в данном случае политическая враждебность и жадность были основными мотиваторами практически для всех участников — в первую очередь для Линды Трипп.

Трипп организовала себе самой “неожиданную" повестку от адвокатов Джонс за несколько дней до дела Левински и, как и планировалось, отнесла её Кирби Беру, молодому бывшему прокурору, который некоторое время консультировал её. Трипп призналась Беру, что записывала на магнитофон свои разговоры с Левински. В отличие от Голдберг, которая назвала Трипп магнитофонные записи законными, Бер на самом деле знал закон — и сообщил Трипп, что по законам штата Мэриленд она совершает преступление. Он не только убеждал Трипп остановиться, но и попросил её позволить ему пойти к Бобу Беннетту и убедить его уладить дело Полы Джонс. Если дело будет улажено, плёнки никогда не всплывут, и Трипп не будет беспокоиться о судебном преследовании за их незаконную запись. Очевидно, Бер дал Трипп правильный юридический совет, но Линда не хотела его слушать. Показателем одержимости Трипп завалить президента (и написать свою книгу), был тот факт, что после совета Бера она сообщила Голдберг, что ей нужен новый юрист.

Со своей стороны, Левински должна была решить, что делать с повесткой в суд. 22 декабря Джордан сопроводил Монику в офис Фрэнка Картера. Роль Джордана в декабре и январе была подозрительной во многих отношениях. Много ли ему было известно о Клинтоне и Левински? Действительно ли он хотел, чтобы Моника сказала правду? Однако его решение познакомить Левински с Картером наводит на мысль, что Джордан хотел играть по правилам. Картер много лет проработал директором программы общественных защитников Вашингтона и пользовался кристально чистой репутацией. Если бы Джордан хотел, чтобы Моника дала ложные показания, он бы никогда не отвёл её к Фрэнку Картеру. Для Картера ситуация выглядела довольно простой. Левински отрицала, что между ней и президентом были какие-либо сексуальные отношения. После их первой встречи он сказал, что подготовит для неё письменное показание под присягой на этот счёт — и что, по его мнению, в результате сможет освободить её от дачи показаний присяжным.

В тот вечер, 22 декабря, Трипп записала на плёнку свой последний телефонный разговор с Левински, хотя Кирби Бер только что предупредил её, что этим она нарушает закон. Более чем когда-либо, стенограммы читаются так, будто Трипп говорила не столько с Левински, сколько с диктофоном.

— Послушай, Моника, — сказала она в какой-то момент, — мы уже знаем, что ты собираешься солгать под присягой. Также известно, что я хочу избежать этой суеты. Если мне придётся давать показания — если меня заставят отвечать на вопросы, и отвечать правдиво, — это будет противоположно тому, что скажешь ты, так что, следовательно, здесь возникает конфликт.

В другой момент Левински недоумевает, откуда адвокатам Джонс известно о таких вещах, как шляпная булавка.

— Кто-то им что-то сказал, — говорит Трипп. — Итак, мы думаем, что это немного или много? У них есть конкретные вопросы к нам? Мы этого не знаем.

“Мы", конечно, знали — потому что сама Трипп была осведомителем команды Джонс.

На следующий день Трипп позвонила Исикоффу и обронила, что они с Голдберг вскоре передадут её рассказ обо всем деле вместе с кассетами издателю для заключения сделки о книге. Исикофф вспоминал, что был шокирован тем, что Трипп планирует написать книгу. Оглядываясь назад, трудно понять, почему он был удивлён. Он видел её предложение о книге 1996 года; с чего бы ещё Трипп разговаривала с тем же литературным агентом на ту же тему — о сексуальной жизни президента?

В любом случае, Исикофф немедленно начал пытаться отговорить её. Репортёр играл на её желании увидеть, как Клинтон проиграет дело Полы Джонс. Предложение написать книгу, по его словам, “подорвало бы её авторитет и достоверность её информации". Исикофф обучал Триппа тому, как быть более эффективным свидетелем против президента, которого оба презирали. А потом Исикофф позвонил Голдберг и сделал то же самое. Он предупредил, что если Линда продаст книгу, ей придётся свидетельствовать об этом в суде. Согласно записям того времени со стороны Голдберг, Исикофф сказал:

— Не встречайтесь с издателем, иначе они спросят об этом при даче показаний.

(В этот момент Исикофф также подумывал о собственной книге, так что его совет послужил его финансовым интересам, а также политическому делу против Клинтона.)

* * *

Но у Голдберг была ещё более насущная задача — найти для Трипп нового юриста. В тот же день, когда Исикофф позвонил ей, 23 декабря, Голдберг созвала телефонную конференцию двух главных "эльфов": Ричарда Портера в Чикаго и Джерома Маркуса в Филадельфии. Агент рассказала выдуманную версию Трипп о том, что Кирби Бер каким-то образом попал под влияние Боба Беннетта; доказательством вероломства Бера, конечно же, был его совет прекратить совершение преступления в штате Мэриленд по незаконной записи разговоров на плёнку. Портер и Маркус согласились помочь в поиске более идеологически симпатичного адвоката. У Голдберг были и другие захватывающие новости для адвокатов: Вернон Джордан велел Монике лгать под присягой при даче показаний по делу Джонс. Это было явным преувеличением того, что Левински сказала Трипп в записанном телефонном разговоре, но в телефонной цепочке Левински-Трипп-Голдберг-"эльфы" это превратилось в обвинение в том, что Джордан совершил преступление — то, что "эльфы" были только рады услышать. Портер и Маркус согласились помочь в поисках нового адвоката, присовокупив, что все дело может оказаться как уголовным, так и гражданским. Голдберг также никогда не упускала из виду финансовые цели Трипп (и свои собственные). Согласно запискам Голдберг, адвокаты “сказали, что было бы хорошей идеей отправить её к издателю".

Круг людей, знавших об отношениях Клинтон и Левински, расширялся. Там были 11 друзей и родственников Моники, а также основная группа из Трипп, Голдберг и Исикоффа, и теперь команда "эльфов" распространяла информацию в консервативных юридических кругах о том, что взрывоопасному свидетелю нужен новый адвокат. Маркус, который помогал Дэнни Трейлору составить первоначальную жалобу от имени Полы Джонс, к этому моменту четвёртый год эпизодически работал над этим делом. Он сказал Исикоффу, что участие Клинтона и Джордана в махинациях вокруг Левински наводит на мысль, что это уголовное, а не просто гражданское дело. Но, недоумевал "эльф", кто же будет обвинителем?

* * *

Сразу после Рождества Левински напомнила Бетти Карри, что президент обещал ей какие-то рождественские подарки. Секретарша пригласила Монику на встречу с президентом в 8:30 утра в воскресенье, 28 декабря. Президент приветствовал Левински в Овальном кабинете, где представил её своему тогда ещё новому псу Бадди, для которого Моника привезла небольшой подарок. Затем они вернулись в личный кабинет Клинтона, и он из холщовой сумки достал несколько безделушек из ресторана "Чёрная собака" на Мартас-Винъярд: маленькую мраморную скульптуру медведя, которую получил на экономическом саммите в Ванкувере; одеяло от Rockettes из Radio City Music Hall; булавку с изображением горизонта Нью-Йорка; мягкую игрушку в футболке с логотипом ресторана "Чёрная собака"; коробку шоколадных конфет и дурацкие солнечные очки. Очки, как позже свидетельствовала Левински, были “нашей давней шуткой", потому что она часто дразнила его из-за солнцезащитных очков.

Примерно на 10 минут их разговор зашёл о её повестке в суд по делу Джонс — ещё одном критическом моменте в деле против Клинтона. (В конечном счёте Левински была вынуждена не менее чем на 10 отдельных допросах сотрудникам правоохранительных органов пересказать подробности этого короткого разговора.) Клинтон предположил, что Линда Трипп — или, как он её называл, “та женщина, которая с Кэтлин Уилли", —сотрудничает с адвокатами Джонс. (Моника солгала и сказала, что не рассказывала Трипп о подарках.) Затем Левински подняла вопрос о том, что ей следует делать со всеми подарками, поскольку они были запрошены в повестке. Она предложила вывезти их из своей квартиры или, возможно, оставить у Бетти Карри. Когда её потом неоднократно спрашивали об ответах Клинтона Левински сказала, что он либо ничего не говорил, либо “я не знаю“, либо "гм". Конечно, Клинтон должен была просто проинструктировать Левински подчиниться повестке в суд. Но столь же несомненно, что его двусмысленный ответ не представлял собой воспрепятствование правосудию. Как и многое в поведении президента, его расплывчатый ответ был убогим, но не незаконным.

Их встреча в кабинете закончилась тем, что Левински назвала “физически интимным... страстным поцелуем". Левински ушла домой. Они больше никогда не виделись лично.

Несколько часов спустя Карри и Левински поговорили по телефону и обсудили, как Карри приедет в квартиру Моники в Уотергейте и заберёт подарки президента. Ни одна из них не могла потом вспомнить, кто был инициатором забора подарка. Левински сказала, что это была идея Карри; Карри сказала, что ей позвонила с этим Левински. Если бы позвонила Карри, было бы практически очевидно, что это Клинтон велел ей забрать подарки, которые были затребованы повесткой в суд, — действие, которое действительно можно было бы назвать воспрепятствованием правосудию. Но если это Левински попросила Карри приехать, Клинтон тут не при чём. В целом, факты свидетельствуют о том, что президент не участвовал в заговоре с целью скрыть подарки от адвокатов Джонс. Карри не только отрицала, что Клинтон давал ей какие-либо подобные инструкции, но и его поведение не было поведением человека, который хочет, чтобы подарки были спрятаны. В конце концов, зачем Клинтону дарить Левински ещё больше подарков 28 декабря, если он пытался заставить её спрятать те, которые у неё уже есть? Даже самые ярые обвинители Клинтона никогда не могли объяснить, почему он одной рукой дарит Левински подарки и тут же придумывает план, как вернуть их.

Прежде чем расстаться с подарками президента, Левински нацарапала крупными буквами на коробке, которую отдала Бетти Карри: “Пожалуйста, не выбрасывай!!!"

* * *

Все эти события: паника Левински по поводу повестки в суд, подарки, беседы Трипп с Голдберг и Исикоффом, поиски "эльфами" нового адвоката для Трипп — в сочетании с быстро приближающейся датой отстранения президента от должности создали ощущение, что давление на барометре политического Вашингтона неуклонно растёт. Об этой истории знало уже так много, что какая-то утечка была неизбежна. Слухи о женщинах ходили вокруг Клинтона так долго, что его союзники инстинктивно не обращали на них внимания. Но сейчас все было по-другому. Что-то плохое происходило вокруг него — и с ним самим. В свете всего этого, пожалуй, самым необычным было то, что Клинтон никогда не предлагал Беннетту найти способ урегулировать дело Джонс и устранить все эти проблемы. Президент опрометью нёсся в пропасть. (Президент и первая леди провели спокойные новогодние каникулы в уединённом поместье на Виргинских островах США. Характерно, что после того, как их сфотографировали во время романтического танца на пляже, разгорелся бурный спор о том, были ли их объятия инсценированы для камеры.)

В начале 1998 года у президента была одна цель. В трёх великих кризисах этого периода его президентства: деле Джонс, отношениях с Левински и расследовании дела Старра — только два из них, Джонс и Левински, пока объединились. Но затем, в конце года, поиски Люсианн Голдберг подходящего нового юриста для Линды Трипп увенчались успехом. Джордж Конвей, нью-йоркский "эльф", вспомнил о старом друге в Вашингтоне, который как раз подходил для этой работы. Конвей сказал, что он немного странный, но все "эльфы" согласились, что сердце у Джима Муди находилось в нужном месте.

11. Месть Корпуса мира

Джеймс Муди воплотил трансформацию закона об “общественных интересах" из навязчивой идеи левых в идею правых. По этой причине было уместно, что он сыграл решающую, хотя и в значительной степени незамеченную роль в превращении проблемы президента с Левински из гражданской в уголовную — и из потенциального затруднения в вопрос политической жизни и смерти.

Муди родился 45 годами ранее, в Канзас-Сити. Он был недоношенным ребёнком, и, как это было относительно распространено в те дни, в его инкубатор закачали слишком много кислорода. В результате Муди практически ослеп. Он не умел водить машину и читал только крупный шрифт, но никогда не позволял инвалидности мешать своим значительным академическим способностям. В Массачусетском технологическом институте в середине 70-х он стал прототипом злонамеренного ботана (однажды он замыслил взорвать футбольное поле Гарварда), а после окончания университета приехал в Вашингтон работать над вопросами контроля вооружений.

Разочаровавшись в способностях правительства чего-либо добиться, Муди стал убеждённым либертарианцем и после окончания юридической школы посвятил себя осуществлению социальных изменений путём подачи судебных исков. Он работал самостоятельно, как внештатный активист и юрист, занимаясь в основном продвижением дерегулирования в авиалиниях и сельском хозяйстве. Большой, неуклюжий, с рассеянным характером, Муди жил сам по себе и, казалось, все время работал. У него была преданность фанатика, который отказался от денег и статуса во имя политических перемен.

— Это часть моей жизни в Корпусе мира, — сказал он, имея в виду эту юридическую работу.

Его общественная жизнь, в той мере, в какой она у него была, состояла из посещения собраний консервативных юридических организаций, таких как Федералистское общество, и концертов Grateful Dead.

В первую неделю января Трипп ещё не уволила Кирби Бера, но это был лишь вопрос времени. В конце недели Трипп вернулась в офис Бера и принесла ему копию записи разговора с Левински от 22 декабря. Бер был взбешён тем, что клиентка продолжает нарушать закон, записывая разговоры, и снова настоял на том, чтобы позвонить Бобу Беннетту и ускорить урегулирование дела Джонс. Вместо этого у Трипп появилась новая мысль. Теперь она хотела носить на теле скрытый микрофон и записывать больше разговоров с Левински. У неё были планы встретиться с Моникой в отеле "Ритц-Карлтон" в пригороде Вирджинии в следующий вторник. Там, по словам Трипп Беру, она запишет, как Левински призывает её солгать о том, что ей известно об отношениях с президентом. Бер кратко обдумал эту странную идею; ещё более странным было то, что у Бера даже был специальный человек для такой работы. Фирма Бера работала с частным детективом защиты на процессе спортивного комментатора Марва Альберта, которого, по странному сопадению, обвиняли в нападении, произошедшем в том же отеле "Ритц-Карлтон", где Трипп и Левински планировали встретиться. Бер решил обдумать идею Трипп со скрытым микрофоном в выходные 10 и 11 января.

Но Трипп хотела услышать совсем другое. Она жаждала действий. Итак, в ту пятницу Голдберг назвала Трипп имя Джима Муди, и та позвонила ему около 17:00. Их разговор продолжался практически до 23:00, прерываясь только тогда, когда Муди отпросился в туалет. Муди так загорелся борьбой против Клинтона, что напугал даже Линду Трипп. Он был готов работать бесплатно и готов предоставить ей нужное записывающее оборудование; как позже свидетельствовала Трипп, Муди “казался мне человеком с явно выраженной политической программой, а не просто адвокатом". Трипп позвонила Голдберг и сказала:

— По телефону этот человек показался мне сумасшедшим.

В понедельник, 12 января, у Трипп состоялась последняя встреча с Кирби Бером, который сказал, что не будет давать ей микрофон для разговора с Левински на следующий день. Для Трипп это решило все. Её новым адвокатом будет Муди, и тот дал ей первый важный совет — позвонить в офис независимого юриста Кеннета Старра.

Даже если бы Трипп захотела связаться с правоохранительными органами, то Старр всё равно был последним человеком, которому она бы позвонила. Если кто-то верил, что Левински, Джордан и, возможно, Клинтон препятствовали правосудию в деле о сексуальных домогательствах Полы Джонс, то при чём тут Кеннет Старр? На тот момент Старр обладал юрисдикцией в отношении дела Уайтуотера, а также Файлгейт и Трэвелгейт. Дело Джонс не имело никакого отношения к этим темам. Позже адвокаты Старра выявят связь между делом "Джонс против Клинтона" и остальной юрисдикцией прокуратуры. Но эта предполагаемая связь даже не приходила в голову Муди, когда он впервые предложил Трипп связаться со Старром.

Муди обратился к Старру, потому что презирал демократов в целом и департамент юстиции Клинтона в частности. Большая часть его юридической практики состояла из исков против правительства по статье “разоблачитель" и “закон о ложных заявлениях". Позже он сказал:

— Я думаю, что они — кучка ленивых мошенников в департаменте юстиции.

Муди посоветовал новой клиентке обратиться к независимому юристу не потому, что считал, что тот обладает юрисдикцией в отношении её дела, а потому что считал Кена Старра идеологическим единомышленником, а Билла Клинтона — общим врагом.

* * *

В решающие первые 2 недели января Муди был не единственным консерватором, у которого возникла идея связать дело Джонс с расследованием Старра. История приближалась к офису Старра и с другой стороны. В предыдущий четверг, 8 января, Джером Маркус, филадельфийский "эльф", должен был поужинать со старым другом из другого города Полом Розенцвейгом. Маркус и Розенцвейг вместе окончили Чикагский университет, в одном классе с Ричардом Портером, чикагским "эльфом", который в тот вечер тоже оказался в Филадельфии. Джордж Конвей, нью-йоркский "эльф", решил приехать из Нью-Йорка поездом, чтобы присоединиться к вечеринке. Конечно, к этому моменту Маркус, Портер и Конвей работали вместе уже несколько лет, оказывая тайную помощь в деле Полы Джонс. Действительно, Портер даже пытался привлечь четвёртого члена их компании, Розенцвейга, к делу Джонс, но у того были другие карьерные планы: он присоединился к штату независимого юриста Кеннета Старра (который одновременно был юридическим партнёром Портера в "Kirkland & Ellis").

За ужином в модном французском ресторане "Deux Cheminées" Маркус рассказал Розенцвейгу о Монике Левински — и о том, что, насколько он понял, Вернон Джордан попросил её солгать о своих отношениях с президентом во время предстоящих показаний по делу Полы Джонс. Маркус сказал, что есть свидетельница по имени Линда Трипп с записями признаний Левински. Разве Старр не должен расследовать это? Розенцвейг сказал, что передаст эту историю начальству.

В пятницу, 9 января, Розенцвейг рассказал своему боссу в офисе Старра, прокурору Джеки Беннетту, о разговоре с Маркусом. Беннетт был заинтересован, но ему нужно было посоветоваться со Старром, которого не было в городе до понедельника. В понедельник, 12 января, Старр дал Беннетту добро на получение любой информации, которую свидетель, возможно, захочет предоставить. Беннетт сказал Розенцвейгу передать новость Маркусу. От Маркуса это перешло к Люсьенн Голдберг, затем к Джиму Муди и, наконец, к человеку, который был в центре всех этих лихорадочных сообщений, — Линде Трипп.

Было поздно вечером в понедельник, 12 января, когда Голдберг наконец дозвонилась до Трипп домой.

— Тебе нужно позвонить Джеки Беннетту в Офис независимых юристов и изложить ему всю историю и улики, — сказала она.

Беннетт задержался, чтобы дождаться звонка Трипп.

* * *

На тот момент Кеннет Старр был независимым юристом уже 3 года и 5 месяцев. Прошёл почти год с тех пор, как Старр объявил, а затем отказался от своих планов уйти в отставку и перейти на работу в Университет Пеппердайн. Офис в целом застрял в некоем подобии преисподней: ни начинал, ни завершал расследований, ни расширялся, ни сокращал сотрудников, ни возбуждал уголовных дел, ни освобождал от ответственности, — а вместо этого выполнял бюрократический императив, требующий расширения объёма работы, чтобы заполнить имеющееся время. Поскольку Старр, как и все независимые юристы, работал без ограничений по стоимости или по продолжительности работы, персонал всегда выбирал длинный путь.

Офис Старра функционировал так долго, что в его истории были разные эпохи, и хотя махинации были в основном незаметны для внешнего мира, актёрский состав с 1994 года сильно изменился. Старр начинал с того же персонала, что и Роберт Фиске, — опытных, вдумчивых юристов, которые работали как адвокатами защиты, так и прокурорами. Но все до единого из первой группы главных заместителей Старра: Марк Туохи, Роджер Адельман, Джон Бейтс, Рэй и Лерой Джан, Брэдли Лерман, Эми Сент-Ив — покинули штат к 1998 году. Эта группа провела расследование в проверенной временем профессиональной манере: начала с судебного преследования игроков среднего звена в надежде, что доберутся до топ-менеджеров. Они признали Джима и Сьюзан Макдугал виновными, добились признания вины от Вебстера Хаббелла и подтолкнули их сдаться правосудию.

Джим Макдугал изменил свои показания и обвинил президента в неясном единовременном займе, связанном с развитием Уайтуотера, но его бывшая жена и Хаббелл никогда не меняли своих показаний. Несмотря на мощные стимулы, и Сьюзан, и Хаббелл продолжали настаивать на том, что им ничего не известно о какой-либо незаконной деятельности Клинтонов. Хаббелл придерживался этой версии перед лицом двух последующих повторных обвинений по другим статьям. Сьюзан Макдугал, приговорённая к 2 годам по делу "Madison Guaranty", предпочла отсидеть ещё 18 месяцев в тюрьме за неуважение к гражданским законам, а не давать показания перед большим жюри присяжных Старра. Со временем опытные прокуроры из штата Старра сделали то, что обычно делают ветераны в подобных обстоятельствах. Они сдались — или, другими словами, пошли дальше. Благодаря своей профессиональной репутации и опыту первоначальная группа Старра имела возможности трудоустройства в частном секторе; они знали, когда нужно увольняться. Хорошо это или плохо, но дело против Клинтонов, как они признали, было закончено.

Те, кто остался со Старром, обычно попадали в одну (или в обе) из двух категорий: безработные и одержимые. Расследование самоубийства Винсента Фостера стало трагикомическим примером порочности офиса Старра. Фостер, заместитель юрисконсульта Белого дома, скончался от огнестрельного ранения, предположительно нанесённого самому себе, 20 июля 1993 года в парке Форт-Марси, в пригороде Вирджинии. Примерно месяц спустя департамент юстиции, ФБР и полиция парка совместно объявили о результатах расследования его смерти: он покончил с собой. Но отчасти из-за того, что Фостер оставил записку, содержащую ссылки на финансовые проблемы Клинтонов, Фиске, первый прокурор Уайтуотера, решил пересмотреть дело. 30 июня 1994 года Фиске опубликовал отчёт, в котором согласился с тем, что Фостер покончил с собой. Но некоторым в Конгрессе этого было недостаточно, поэтому Комитет Палаты представителей по правительственным операциям начал собственное расследование, но пришёл к тому же выводу 12 августа 1994 года. Банковский комитет Сената сделал то же самое, представив свой отчёт 3 января 1995 года.

Что сделал Старр после завершения этих четырёх отдельных расследований? Он посвятил ещё почти 3 года изучению смерти Фостера, и 10 октября 1997 года тоже опубликовал отчёт, в котором говорилось, что Винсент Фостер покончил с собой. Из-за таких глупостей расследования Старра продолжались год за годом.

Но ветераны Старра произвели на свет нечто большее, чем просто накопленное разочарование. Они не смогли доказать свою правоту в суде, но к 1998 году основная группа выживших под руководством Старра разработала то, что можно было бы назвать частным рассказом о скандалах при Клинтоне — всеобъемлющим объяснением того, что произошло и почему. Его главным автором был человек по имени У. Хикман Юинг-младший, а основной темой был секс.

* * *

Хик Юинг был одним из первых прокуроров, нанятых Старром в 1994 году. Юинг быстро впечатлил (а иногда и удивил) новых коллег своим подходом к правоохранительной деятельности. Один из бывших прокуроров Старра вспоминал:

— Большинство прокуроров хотя бы говорят, что подходят к делу непредвзято. А Хик прямо заявлял, что предполагает совершение преступления, и его работа состоит в том, чтобы действовать так, будто оно действительно имело место, а затем убеждаться в обратном. Хик не проводит расследование, исходя из предположения, что люди невиновны. Я очень удивился, когда он это сказал.

Отношение Юинга могло никого не удивлять в прокуратуре Соединённых Штатов, где прокурорам часто приходится раскрывать известные преступления. Но независимых юристов в первую очередь назначали, чтобы определить, имело ли место преступление. Юинг однажды сказал:

— После того, как вы занимаетесь такого рода работой 10-15-20 лет, не потребуется слишком много времени, чтобы определить, совершил ли кто-то преступление. Вы делаете свои предварительные выводы, а затем закрываете дело или продолжаете его. Мы продолжили.

Расследование Старра часто изображалось как личное состязание между независимым юристом и президентом, но Хикман Юинг, возможно, был единственным, кто действительно воспринимал это близко к сердцу. Он и Клинтон походили на архетипы противоположных поколений в культурной войне, которая во многом определила эту историю. Если Клинтон был образованным либералом из Лиги Плюща, бегавшим от призыва на военную службу, распутником, добившимся успеха на национальной сцене, то Юинг был возродившимся консерватором-ветераном Вьетнама, чьё назначение в Литл-Рок стало первой юридической работой за пределами Мемфиса, штат Теннесси. Особая история Юинга и его мировоззрение сформировали расследование независимых юристов.

Отец прокурора, Уильям Хикман Юинг-старший, был спортивной легендой в округе Шелби, давним тренером по футболу и бейсболу в средней школе Саут-Сайд в Мемфисе. Юинг, который играл в футбол за отца, учился в университете Вандербильта на стипендию военно-морского флота ROTC, а после окончания учёбы в 1964 году 5 лет служил на действительной службе, командуя небольшим патрульным катером, курсировавшим вдоль побережья Вьетнама. Пока молодой Хикман служил на флоте, жизнь его отца испортилась. В конце 1964 года ему было предъявлено обвинение в растрате, и в следующем году он признал себя виновным в краже около 43 тыс. долларов у правительства округа. Он провёл 18 месяцев в тюрьме, а его сын был на войне. Проблемы у его отца начались после того, как он подался в политику; противники Хика часто предполагали, что карьера Юинга была своеобразной местью политикам.

В детстве и в колледже Юинг разделял типичные увлечения молодёжи Мемфиса: спорт, пиво и Элвис Пресли. Но у Юинга произошло духовное пробуждение в 1977 году, через несколько лет после того, как он стал прокурором. Он присоединился к Первой евангелической церкви, одной из крупнейших и наиболее консервативных конгрегаций в Мемфисе. Юинг покинул эту церковь в середине 80-х и с небольшой группой друзей основал евангелическую церковь "Братство", которой обычно руководил в качестве служителя-мирянина. После своего обращения Юинг начал каждый день выделять время для молитвы после подъёма и бросил пить. У него и жены Мэри было трое детей, и они отправили всех троих в евангельскую христианскую школу в Мемфисе. Обращение Юинга в христианство сопровождалось стремлением к служению, а также привычкой к благочестию. Почти каждый год он ездил в сельскую местность Мексики, чтобы проповедовать индейцам-тлапанеко. Пока Юинг продвигался по служебной лестнице, став прокурором Соединённых Штатов в Мемфисе, его жена добровольно работала консультантом по борьбе с абортами возле клиник в Теннесси.

Когда Юинга сменили на посту прокурора Соединённых Штатов в 1991 году, его друзья устроили прощальную церемонию в его честь в ресторане Мемфиса. Присутствовало мало политиков, но было несколько представителей правохристианских организаций, включая Американскую семейную ассоциацию преподобного Дональда Уайлдмона, Организацию обеспокоенных женщин Америки Беверли Лахай и FLARE (Семья, жизнь, Америка и ответственное образование под руководством Бога).

— Я чувствую, что все эти годы был просто средством, а слава должна достаться Богу, — сказал Юинг группе. — Я доверяю Господу в отношении следующего шага, так как не знаю, каков он будет.

Вскоре после ухода из правительства Юинг рассказал Memphis Commercial Appeal, что рассматривал возможность перехода на работу в такое место, как Институт Резерфорда — организацию правых христиан, которая помогла поддержать иск Полы Джонс против Клинтона. В конце концов он решил открыть личную юридическую практику с женой в качестве секретаря и единственного сотрудника, пока дочь тоже не пошла к нему работать. Но менее чем через 3 года после ухода из правительства Старр призвал его вернуться в прокуратуру. Почти каждые выходные он совершал 3-часовую поездку из Литл-Рока в Мемфис, чтобы повидаться с семьёй и сходить в церковь. В машине у него было две кассеты: "Книга Второзакония" и "The Comeback Kid Tour" Пола Шенклина, который исполнял анти-клинтоновские пародии в радиопрограмме Раша Лимбо.

* * *

Юинг и другие ветераны "жёсткого ядра Старра" совершили концептуальный прорыв в начале своего расследования. Сначала они думали, что Биллом и Хиллари Клинтон двигала жадность, которая, по их опыту, обычно двигала коррумпированными политиками. Но они поняли, что их теория неверна. Вместо этого, по их словам, президентом и первой леди двигали секс и политика.

Впервые эта тема всплыла в связи с самоубийством Винса Фостера. Как и миссис Клинтон, и Уэбб Хаббелл, Фостер был партнёром в юридической фирме "Rose", который приехал в Вашингтон работать в новой администрации. Самоубийство Фостера 20 июля 1993 года выбило Белый дом из колеи; следователи начали пытаться больше узнать о документах, включая личные юридические бумаги Клинтонов, изъятых из офиса Фостера вскоре после его смерти. В средствах массовой информации было много слухов о том, что верные помощники Белого дома изъяли документы, касающиеся Уайтуотера, но сотрудники Старра разработали другую теорию. Ни для кого не было секретом, что миссис Клинтон считала Фостера надёжным другом, и некоторые прокуроры поверили в экстраординарную (и совершенно бездоказательную) теорию о том, что у миссис Клинтон был роман с Фостером и что её главной заботой было сохранить это в тайне. Согласно этому сценарию, помощники Клинтон были обеспокоены тем, что Фостер оставил что-то о своих отношениях с Хиллари, например, предсмертную записку, в которой говорилось что-то вроде: “Мы больше не можем спать вместе". Подобного рода причудливые домыслы появлялись и ранее, но в основном в более экстремистских кругах прессы, ненавидящей Клинтонов.

В основе расследования Старра это были только зачатки теории, основанной на сексе. Некоторые утверждали, что Клинтон был вовлечён в мошеннический заём Сьюзан Макдугал по делу "Madison Guaranty", потому что у него был с ней роман, что отрицали и она, и президент. Юинг был убеждён, что друг Клинтонов, заместитель юрисконсульта Белого дома Брюс Линдси, был назначен хранителем секретов личной жизни президента, и прокурор предпринял изощрённые усилия, чтобы убедить Линдси во всём сознаться. В 1996 году Юинг возглавил судебное преследование двух арканзасских банкиров: Херби Бранскама—младшего и Роберта М. Хилла — по обвинению в нецелевом использовании банковских средств и сокрытии денежных операций, связанных с губернаторской кампанией Клинтона в 1990 году. В этом случае Старр назвал Линдси непреднамеренным сообщником. Надежда состояла в том, что Бранскама и Хилла осудят, а затем они донесут на Линдси, который, в свою очередь, даст показания против президента. Но план Юинга рухнул, когда присяжные не смогли вынести двум банкирам обвинительный приговор.

Эта неудача, конечно, иллюстрировала центральную проблему тезиса Юинга: ему ни разу не удавалось доказать свои теории. Как и в случае с финансовыми проблемами, лежащими в основе дела Уайтуотера, ни Юинг, ни кто-либо другой в офисе Старра не могли связать президента или первую леди с какой-либо преступной деятельностью, связанной с сексом или чем-либо ещё. Конечно, дело было не в недостатке стараний. Ещё в 1997 году агенты ФБР, работающие в офисе Старра в Литл-Роке, которым руководил Юинг, начали расспрашивать друзей и коллег Клинтона об отношениях тогдашнего губернатора с женщинами в Арканзасе. Это были те же вопросы, которые 3 года назад задавал Майк Исикофф. Демонстрируя бесконечную цикличность преследования Клинтона, ФБР обратило особое внимание на его бывших телохранителей из полиции штата Арканзас — разумеется, тех самых, которые были источниками Дэвида Брока в истории, положившей начало делу Полы Джонс. "Проект с полицейскими", как его называли в офисе Старра, также сошёл на нет.

Поэтому когда Линда Трипп позвонила Джеки Беннетту вечером 12 января 1998 года, она обнаружила, что собеседник более чем настроен услышать её рассказ о сексуальных домогательствах и сокрытии информации президентом. Сам Беннетт представлял собой твердолобых из твердолобых. Хотя он некоторое время безуспешно пытался найти работу в частной фирме в Вашингтоне, Беннетт, как никто другой, был одержим мыслью свергнуть Клинтона. До прихода к Старру он провёл большую часть предыдущего десятилетия в качестве прокурора в отделе добропорядочности департамента юстиции, участвуя в крестовом походе против политиков-демократов в южном Техасе. Там Беннетт добился неоднозначных результатов — вынесения обвинительного приговора бывшему представителю Альберту Бустаманте (а также присуждения премии Джона Маршалла департамента юстиции лучшим прокурорам страны). Но также он проиграл дело против Дага Джеффа, бизнесмена из Сан-Антонио, который был крупным спонсором Демократической партии. После того, как Беннетт проиграл одно дело, судья первой инстанции сделал необычный выговор, сказав:

— Я очень хотел бы, чтобы вы передали [департаменту юстиции], что мы не заинтересованы тратить время на сомнительные дела.

Из-за подобных эпизодов Беннетт был известен некоторым коллегам как “головорез".

Таким образом, многим, включая некоторых ветеранов самого офиса Старра, история Моники Левински казалась ужасно далёкой от юрисдикции независимого юриста из Уайтуотера. Но для истинно верующих, оставшихся в штате Старра, это было так, как будто они провели 3 года и 5 месяцев в ожидании звонка Трипп.

* * *

Как вспоминал Джеки Беннетт об этом разговоре Майклу Исикоффу, Трипп сначала притворилась, что у неё есть “подруга", которую попросили солгать под присягой в показаниях по делу Полы Джонс. Но вскоре она отбросила эту выдумку, представилась и задала вопрос, который преследовал её со времён бесед с Кирби Бером. Могли ли прокуроры Старра предоставить ей иммунитет, если бы она сделала незаконные записи? Беннетт сказал ей "да". Он был заинтригован, услышав, что офис Старра допрашивал Трипп в связи с самоубийством Фостера. Вскоре он услышал достаточно, чтобы захотеть познакомиться с Линдой Трипп. Он нашёл Стива Айронса, агента ФБР, приставленного к Старру, и двух других прокуроров, Сола Визенберга и Стива Бинхака, они сели в машину и за 40 минут доехали до дома Триппа в Колумбии, штат Мэриленд.

Они расположились в гостиной Трипп 12 января примерно в 23:45. Как записано в отчёте ФБР об этой встрече на шести с половиной страницах через один интервал, Трипп представила своим собеседникам удивительно искажённый обзор перипетий дела. Темой была Трипп как жертва — Боба Беннетта, Моники Левински, Кирби Бера, Вернона Джордана, Билла Клинтона. Трипп поделилась дразнящими подробностями об испачканном платье Моники и подробно рассказала о своих плёнках, но солгала об истинной цели своих записей. "Трипп верила, что Беннетт и Белый дом попытаются уничтожить её, основываясь на том, что она видела, как они поступали с другими людьми, вставшими у них на пути, — говорится в отчёте. — Эта вера в конечном счёте побудила ТРИПП начать записывать телефонные разговоры с МОНИКОЙ ЛЕВИНСКИ". Таким образом, Трипп удобно ничего не сказала о своих планах написать книгу — и даже никогда не упоминала имени Люсианн Голдберг. Более того, Трипп не сказала, что через Голдберг сама рассказала адвокатам Джонс о Левински и что сама вступила в сговор с Дэвидом Пайком из команды Джонс ради “неожиданной" повестки в суд, которая теперь причиняет ей такие страдания.

Время приближалось к рассвету, и Беннетту предстояло принять решение. У Трипп был запланирован обед с Левински в тот самый вторник, 13 января. Должен ли Офис независимых юристов записывать встречу на плёнку?

Трипп считала, что ситуация была срочной — разговор с Левински нужно было записать. Но была ли на самом деле ситуация чрезвычайной? Трипп и Левински регулярно общались; дача показаний Трипп даже не была запланирована; несомненно, в ближайшем будущем между двумя женщинами будут новые контакты. На данный момент Беннетт должен был принять решение исключительно на основании слов Трипп и информации Розенцвейга от "эльфов" в Филадельфии на прошлой неделе. Но кто такая Линда Трипп? Кто были эти юристы в Филадельфии и какова их роль во всём этом? Беннетт мог бы подождать день или два, чтобы проверить добросовестность и мотивы Трипп и взвесить, следует ли офису Старра вообще заниматься этим делом.

Но Джеки Беннетт был не из тех, кто предаётся агонии. В тот вечер он позвонил в отдел технической службы ФБР и заказал нательный микрофон к следующему дню. Линда Трипп будет работать под прикрытием Офиса независимых юристов.

* * *

Во вторник утром Левински начала день с визита в офис Вернона Джордана, чтобы привезти ему кое-какие подарки. (“Я очень разборчива в том, что дарю другим", — свидетельствовала Левински позже.) На прошлой неделе Моника согласилась на работу в отделе по связям с общественностью Revlon за 40 тыс. долларов в год, что было меньше, чем она зарабатывала в Пентагоне, но все же приемлемо для неё. Также на прошлой неделе Левински подписала письменные показания под присягой, которые Фрэнк Картер составил для неё. В критической части, в пункте 8 показаний говорилось: “У меня никогда не было сексуальных отношений с президентом, он не предлагал мне сексуальных отношений[.] Случаи, когда я виделась с Президентом после того, как оставила свою работу в Белом доме в апреле 1996 года, были официальными приёмами, официальными мероприятиями или мероприятиями, связанными с департаментом обороны США, где я в то время работала. На этих мероприятиях присутствовали и другие". (Джордан сообщил президенту и о том, когда поступило предложение о работе, и о том, когда Левински подписала письменные показания под присягой.) Моника хотела поблагодарить Джордана за то, что он устроил её в Revon и познакомил с Картером.

Затем, после встречи с Джорданом, Левински отправилась в отель "Ритц-Карлтон" на поздний ланч с Линдой Трипп. (Трипп прибыла первой, чтобы встретиться со своими кураторами из ФБР, которые снабдили её нательным микрофоном.) Спустившись вниз, Трипп нашла уединённый столик в зоне для курящих в ресторане. Моника приехала в 14.45.

— Послушай, — начала Трипп, — я всё время думала о тебе.

Беседа длилась мучительные 3 часа — вечно бессвязная, временами ни о чём, но снесколькими опознаваемыми темами. Левински говорила невыносимо непоследовательно. С одной стороны, она заявляла о неизменной лояльности президенту:

— Неважно, как он обидел меня, сколько у него было любовниц... это был мой выбор.

С другой стороны, Моника изображала себя так, будто добивалась работы у Джордана в обмен на свои показания, отрицающие связь. Как она однажды рассказала Трипп:

— Я сказала: "Предполагается, что я должна подписать, но я не подпишу это, пока у меня не будет работы".

Это последнее заявление Левински было ложным по двум пунктам. По правде говоря, Моника уже подписала письменные показания под присягой и уже получила работу через Джордана. В другой раз Моника, казалось, испугалась, что Клинтон её убьёт:

— Из страха за свою жизнь я бы не стала перечить этим людям.

Эта путаница иллюстрировала риск того, что уголовное дело могут возбудить лишь на основе сбивчивых девичьих разговоров. Исходя из этого разговора, было ясно, что Моника собирается отрицать сексуальные отношения с Клинтоном и хочет, чтобы её подруга сделала то же самое. Тем не менее, не было очевидно, что Левински действительно считала, что должна лгать, или что кто-то просит её утаивать информацию о её отношениях. Описывая черновик показаний, она сказала, что отрицает наличие "сексуальных отношений" с президентом.

— У меня никогда не было полового акта, — объяснила Левински тему, которую они обсуждали на предыдущих записанных разговорах. — У меня не было сексуальных отношений.

Таким образом, в этом отношении Левински, очевидно, посчитала, что может подать правдивые, хотя и вводящие в заблуждение показания под присягой. Единственная достоверная вещь о том, что стало известно как “сенсационная плёнка", заключалась в том, что Левински была растерянной и обеспокоенной девушкой. Её отношение к Трипп было неоднозначным. В какой-то момент она сказала:

— Я смотрю на тебя как на маму.

Трипп ответила:

— Знаю.

Однако, когда Трипп пошла в “туалет" (фактически, чтобы отрегулировать нательный микрофон), Моника проверила сумку Трипп в поисках магнитофона, возможно, потому, что Трипп говорила ей:

— Перестань шептать. Я тебя не слышу.

В 262-страничной расшифровке записи через один интервал можно было найти подтверждение практически любой теории по этому делу: Клинтон лгал (или ему лгали); Джордан отдавал приказы (или выполнял их); Левински полна страха (или бравады); Трипп была зачинщицей (или жертвой) заговора. Ближе к концу Трипп вздохнула:

— У меня такое чувство, что мы герои книги Джона Гришэма^[22].

* * *

После "обеда" (к тому времени был ранний вечер) 13 января помощники Трипп забрали кассету и отвезли её обратно в офис Старра на Пенсильвания-авеню, в нескольких кварталах от Белого дома. Там собрались обвинители, чтобы прослушать запись и начать допрос нового свидетеля. Прослушивание плёнки и допрос Трипп заняли много времени, и было далеко за полночь, когда двое прокуроров вызвались отвезти Трипп домой в Колумбию — та же 40-минутная поездка, которую Джеки Беннетт и его коллеги совершили вечером ранее.

Сопровождающими Трипп были Брюс Удолф и Мэри Энн Вирт. Эти два прокурора, а также третий, Майкл Эммик, присоединились к офису Старра только в прошлом году, и в некоторых важных отношениях они не были похожи на своих коллег с более длительным стажем. Удолф и Эммик возглавляли два крупнейших и наиболее важных отдела по борьбе с коррупцией в прокуратуре Соединённых Штатов: Удолф в Майами, а Эммик в Лос-Анджелесе. Удолфу и Эммику обоим было по 45 лет, за плечами у них были буквально десятилетия опыта работы в правоохранительных органах высокого уровня с коррумпированными политиками. (Вирт служила федеральным прокурором в Нью-Йорке.) Поскольку Эммик и Удолф, по сути, только что пришли в офис, они не разделяли накопившегося разочарования среди истинно верующих. В большей степени, чем их коллеги, они могли бы относиться к делу Клинтона как к очередному федеральному расследованию, а не как к священной войне. (Удолф, Вирт и Эммик также были демократами.)

Брюс Удолф

По крайней мере, поначалу, у Удолфа, в частности, не было проблем с одиночеством в офисе Старра. После окончания колледжа он пытался зарабатывать на жизнь игрой на бас-гитаре в блюзовой группе, но затем поступил на юридический факультет Университета Эмори в Атланте. После окончания университета он устроился на работу в прокуратуру в небольшом округе к северу от города, где генеральный прокурор бессменно работал уже 33 года. Однако через пару лет старожил объявил, что уходит и хочет, чтобы Удолф стал его преемником. Когда Удолф занял этот пост в 1982 году, ему ещё не было 30 лет, и его сняли с должности после первого же 4-летнего срока. Но ему понравилось работать в прокуратуре, и он сделал легендарную карьеру в Майами, где осудил множество нечестных мэров, судей и копов. На момент прихода в офис Старра в середине 1997 года Удолф только оправлялся от приступа болезни печени, и у них с женой едва родилась дочь. Он рассматривал работу со Старром как своего рода кульминацию своей прокурорской карьеры, шанс за относительно короткий промежуток времени применить свои навыки на самом важном учреждении страны.

Но в ночь на 13 января Брюс Удолф был водителем Линды Трипп. Трипп угостила его пространным монологом о собственном героизме и о том, чего она ожидает от прокуроров в ответ. Удолф и Вирт (которую Трипп впоследствии окрестила “ведьмой") были в ужасе от высокомерия и чувства собственного величия нового и ближайшего союзника их ведомства.

Первым делом в среду утром Удолф разыскал Джеки Беннетта. Смуглый и легковозбудимый, Удолф никогда не скрывал своих чувств ни от друзей, ни от противников.

— Эта женщина, — сказал он Беннетту о своей пассажирке предыдущей ночью, — грёбаная пизда. Если захочешь лечь в постель с этой сучкой, рано или поздно тебе придётся за это заплатить.

Беннетт, застигнутый врасплох, ответил:

— Но ей можно доверять.

— Любой присяжный возненавидит её, — ответил Удолф.

* * *

Со своей стороны, Моника Левински провела утро среды, 14 января, за текстовым редактором в своей квартире в районе Уотергейт. Там она сочинила документ, который на короткое время стал одним из самых обсуждаемых произведений в стране — “тезисы к обсуждению". В некотором смысле, "тезисы" были логичным продолжением её вчерашнего разговора с Трипп. Среди прочего, Левински предположила, что Трипп могла бы подать письменные показания под присягой для адвокатов Джонс, чтобы избежать дачи показаний перед присяжными. (Письменные показания Левински, составленные Фрэнком Картером, предназначались именно для этой цели.) В конце рабочего дня в среду Моника, которая уволилась с работы в связи с переездом в Нью-Йорк, встретила Трипп в Пентагоне и вручила ей 3-страничный черновик показаний под присягой.

Первыми словами в документе были “моменты, которые следует указать в показаниях под присягой". Затем он продолжался: “Твои первые несколько абзацев должны быть о вас самих: чем занимаешься сейчас, что делала в Белом доме, сколько лет была там в качестве сотрудника и политического назначенца". Следующий раздел, основная часть документа, состоял из пересказа опыта Трипп с Кэтлин Уилли. На данный момент Левински полагала, что Уилли была единственной, по поводу кого адвокаты Джонс хотели допросить Трипп. В "тезисах к обсуждению" Левински точно изложила точку зрения Трипп на инцидент с Уилли — что Уилли добивалась встречи с президентом и что она была довольна, а не огорчена интересом к ней Клинтона. “Я никогда не видела, чтобы президент вёл себя неподобающим образом с кем-либо", — написала Левински для Трипп.

Позже, когда история Левински получила огласку и копии "тезисов" просочились в прессу, документ стал предметом бешеных спекуляций. Согласно рабочей гипотезе многих наблюдателей за ходом расследования, "тезисы к обсуждению" были составлены каким-нибудь высокопоставленным чиновником администрации Клинтона — Верноном Джорданом или Брюсом Линдси, возможно, даже самим президентом. Этот человек передал "тезисы" Левински, чтобы та передала их Трипп в качестве сценария того, как она должна лгать в деле Джонс. Таким образом, "тезисы" были доказательством заговора внутри администрации Клинтона с целью воспрепятствовать правосудию по делу Джонс. Однако вся эта гипотеза иллюстрировала лишь истерию, охватившую критиков Клинтона. Во-первых, каждое слово в "тезисах" было правдой; таким образом, независимо от его авторства, документ никоим образом не мог быть доказательством заговора с целью воспрепятствования правосудию. Левински просто помогала Трипп достичь заявленной цели — избежать дачи показаний. (Это Трипп солгала, сказав, что не хочет давать показаний, хотя на самом деле подстроила повестку от Дэвида Пайка.)

Трипп немедленно передала "тезисы к обсуждению" в ФБР, и агенты подготовили её к прослушиваемому телефонному разговору с Левински в тот вечер.

Также днём 14 января Джим Муди без предупреждения появился в офисе Кирби Бера, чтобы сказать, что берёт на себя представительство Линды Трипп. Он был там, чтобы забрать материалы дела и кассеты. Подавленный, напуганный, но в основном ошеломлённый, Бер позвонил Трипп, но та подтвердила слова Муди. Бер сказал, что ему нужен день, чтобы привести дела в порядок. Муди, подстрекаемый Трипп, начал паниковать из-за Бера. А если за этот день Бер скопирует плёнки и передаст их Бобу Беннетту? Муди хотел получить плёнки немедленно. Он настоял на встрече со старшим партнёром по делу, а затем и с главным партнёром в фирме. Бер стоял твёрдо.

Наконец, Муди согласился вернуться на следующий день, когда Бер, как и обещал, передал записи Трипп. К этому моменту Муди начал разделять паранойю новой клиентки, поэтому не понёс кассеты прямо к себе в офис. Скорее он предпринял серию манёвров уклонения, чтобы избежать того, что, по его мнению, могло быть слежкой из Белого дома. (Поскольку Муди ничего толком не видел, ему было трудно определить, следят ли за ним.) Он взял такси до Капитолия и прошёл в офисное здание Сената Рассела через один вход и вышел через другой. Он остановился у другого офиса Сената. Затем он взял такси до Джорджтауна, некоторое время разговаривал по телефону-автомату и, наконец, взял другое такси до своего офиса.

В ту ночь Муди поделился записями с двумя "эльфами". Не имея хорошей домашней аудиосистемы, Муди отнёс плёнки в дом Энн Коултер, активистки консерваторов, где прослушал их вместе с ней и Джорджем Конвеем, нью-йоркским "эльфом", который случайно оказался в Вашингтоне по другим делам. Один из адвокатов Джонс переслал по факсу письменные показания Левински Муди, а адвокат Трипп в тот же вечер отправил их следователям Старра.

* * *

По мере того, как Трипп все глубже втягивала следователей Старра в интригу, связанную с собственными показаниями под присягой и показаниями Левински, оставался открытым вопрос: зачем независимый юрист Уайтуотера расследует дело Полы Джонс? Какое оно имеет отношение к Кену Старру?

Согласно закону, независимым юристам разрешалось расследовать вопросы, которые были специально переданы им Особым отделом, а также “смежные" вопросы — весьма расплывчатый термин. Эти вопросы беспокоили некоторых прокуроров Старра с того момента, как они услышали о первом телефонном звонке Линды Трипп.

Этот вопрос не беспокоил Джеки Беннетта. Бывший нападающий в колледже, Беннетт был коллегой Хика Юинга в Вашингтоне. С практической точки зрения Беннетт служил главным заместителем Старра в вашингтонском офисе точно так же, как Юинг был заместителем Старра в Литл-Роке; но в более глубоком смысле Беннетт и Юинг также были родственными политическими душами. Беннетт полагал, что Старру не требовалось дополнительного разрешения суда, чтобы расследовать версии Трипп, но его убедили, по крайней мере, проинформировать департамент юстиции о событиях в среду вечером. В 22:18 вечера 14 января Беннетт позвонил по мобильному заместителю генерального прокурора Эрику Холдеру, когда тот уходил с баскетбольного матча "Вашингтон Уизардз".

— Мы тут занимаемся одним деликатным вопросом, — начинаются записи беседы Беннетта. — Нарушение. Уделение пристального внимания юрисдикционным ограничениям — достаточная уверенность в юрисдикционной взаимосвязи. Он касается людей в Белом доме и связанных с ним.

На этом этапе Холдер мало что мог сказать или сделать. Они договорились встретиться на следующий день, и в четверг, 15 января, Беннетт возглавил делегацию в офисе Холдера, в которую входили Майк Эммик, Брюс Удолф и молодой юрист Стивен Бейтс, который делал подробные записи. Беннетт начал с изложения утверждений Трипп. В изложении Беннетта запутанный клубок фактов сменился совершенной ясностью. Улики были “явными. Левински опасалась возмездия со стороны сильных мира сего. Она признала, что солгала или будет продолжать лгать. Она сказала Трипп, что планирует подписать ложное заявление". Фактически, сама "сенсационная запись" содержала улики, противоречащие всем этим утверждениям, о которых Холдер и его заместитель не могли знать. “Усилия" по представлению ложной истории в деле Джонс, “похоже, восходят к президенту и его близкому соратнику Вернону Джордану".

— У нас не было контактов с адвокатами истицы, — объяснил Беннетт.

Это было близко к откровенной лжи — и важной. Во-первых, сам Старр активно консультировался с Гилом Дэвис вскоре после подачи иска Джонс и публично высказался в пользу её права подать в суд на президента. Возможно, об этом стоило упомянуть, когда, по сути, офис Старра собирался начать расследование того, совершил ли Билл Клинтон преступление против Дэвиса и его преемников по иску Джонс. Но что ещё более важно, Беннетту сообщил о существовании Левински менее недели назад его коллега Пол Розенцвейг, который слышал о ней от Маркуса, Конвея и Портера. Если бы заместитель генерального прокурора знал об уютном союзе между "эльфами" Джонс и командой Старра, он, возможно, задал бы гораздо больше вопросов о происхождении расследования. Но поскольку Холдер был введён в заблуждение, он не стал заниматься этим вопросом. Позже Беннетт утверждал, что "эльфы" на самом деле были не “адвокатами истицы", а всего лишь помощниками её адвокатов или друзьями Трипп. Офис Старра позже призовёт к импичменту Билла Клинтона за подобные словесные игры.

Единственным человеком, выступавшим на встрече с Холдером, был Брюс Удолф, который придерживался значительно более узкого взгляда на доказательства.

— Обвинения против президента не столь ясны, как обвинения против Джордана, — сказал он.

Когда Удолф предположил, что, если дело касается только Джордана, возможно, его следует передать в департамент юстиции, Беннетт вмешался:

— Мы думаем, что это реально, и в нем замешан Белый дом.

После встречи Беннетт и Бейтс направили письмо генеральному прокурору Джанет Рино, официально попросив её обратиться в суд с просьбой расширить мандат Старра, включив в него дело Левински. Главным образом письмо иллюстрировало, насколько отчаянно команда Старра хотела продолжить зарождающееся расследование. “По двум причинам мы считаем, что предполагаемые попытки мистера Джордана и мисс Левински подкупить лжесвидетелей подпадают под нашу юрисдикцию", — писал Старр.

“Во-первых, мисс Трипп является важным свидетелем в нашем расследовании", — говорилось в письме. Теперь её, по-видимому, убеждали дать ложные показания в деле Джонс против Клинтона. “Если она действительно лжесвидетельствует, очевидно, что её полезность как потенциального свидетеля в любом судебном процессе значительно снизится, что вызывает глубокую озабоченность". Это было явно фальшивое обоснование. Роль Трипп в расследовании Трэвелгейта и дела Фостера не сделала её важным свидетелем в текущей работе Старра; Беннетт даже не узнал её имени. Действительно, это обоснование было настолько вымученным, что Старр даже не упомянул о нем в своём знаменитом докладе Конгрессу позже в том же году.

Во-вторых, Старр написал, что уже проводит расследование независимо от того, обещали ли свидетелям по его уголовному делу работу за их молчание. “Заявления мисс Левински наводят на мысль, что те же самые лица используют ту же тактику в гражданском процессе. В частности, мы уже расследуем дело Вернона Джордана за то, что он помог устроить на работу Вебстера Хаббелла". Здесь у Старра были более весомые претензии; между этими двумя делами было, по крайней мере, внешнее сходство — хотя, в конечном счёте, ни в одном из них он не смог предъявить обвинение в получении работы за свидетельские показания. Но связь с Верноном Джорданом действительно послужила узким мостом, позволившим Старру провести свои подразделения от неудачной сделки с землёй в Арканзасе к президентскому будуару.

С политической точки зрения Рино и Холдер мало что могли сделать, кроме как согласиться на просьбу Старра. Основываясь на отрывочной, неполной картине, которую представил Джеки Беннетт, департамент юстиции вряд ли мог отказаться обратиться в суд с просьбой о расширении юрисдикции прокурора. К концу дня в четверг, 15 января, Старр получил официальные санкции на расследование воспрепятствования правосудию по делу "Джонс против Клинтона".

* * *

В офисе Старра никогда не было особых споров о том, что делать дальше. Им нужно было перевербовать Левински.

И, как оказалось, с этим нужно было спешить. В четверг Исикофф, отвечая на давление со стороны редакторов с требованием опубликовать что-нибудь для Newsweek, позвонил Бетти Карри и Джеки Беннетту и спросил о Монике Левински. (По совету Джордана и Брюса Линдси, Карри ничего не сказала.) Карри также предупредила Левински, что о ней спрашивал Исикофф. Со своей стороны, Исикофф передавал информацию между Голдберг, Трипп и прокурорами, в процессе подходя к черте, разделяющей наблюдателей и участников, и, возможно, переступая её. В записках Голдберг говорится: "Исикофф сказал мне, что адвокаты Пи-джея рассказали ему о приближении федералов".

Обвинители цеплялись за надежду, что удастся сохранить элемент неожиданности. Беннет пригласил Исикоффа в офисы независимых юристов и умолял его подождать с публикацией до следующей недели. Исикофф был уклончив — это решение должны принимать его редакторы, — поэтому Беннетту пришлось предположить, что статья будет опубликована. Newsweek должен был опубликовать статью в воскресенье, 18 января, так что у Старра было самое большее два дня: пятница и суббота (день допроса президента), — чтобы использовать Левински для предъявления обвинения Клинтону.

В четверг вечером состоялся последний телефонный разговор Трипп и Левински, в ходе которого они ещё раз повторили тот же материал. Они ненадолго отвлеклись от темы сексуальной жизни Трипп (Левински: “Тебе нужно заняться сексом". Трипп: “...Через 7 лет, думаешь, я вспомню, как это делается?"), но вернулись к теме того, как они должны давать показания по делу Джонса. Как всегда, разговор закончился безрезультатно, и они договорились поговорить утром. В пятницу утром, по указанию Офиса независимых юристов, Трипп назначила встречу с Левински на 11:30 утра в ресторанном дворике торгового центра Pentagon City, недалёко от того места, где две женщины обедали во вторник.

Беннетт, Эммик и Удолф изо всех сил старались срежиссировать встречу Трипп и Левински. Стив Айронс и Патрик Фэллон-младший, которые были агентами ФБР, приставленными к Старру, подсядут к Левински, как только Трипп опознает её. Затем они отведут её в номер в отеле "Ритц-Карлтон", где её можно будет допросить. Рано утром Удолф велел двум агентам привести с собой коллегу-женщину.

— Нельзя приводить женщину в гостиничный номер без женщины-агента, — сказал Удолф.

Но агенты, которым нравилось, когда их называли крутыми парнями, проигнорировали совет прокурора и прибыли одни.

В 12:45, когда Трипп спускалась по эскалатору, она подала знак Айронсу и Фэллону, которые ждали. Они подошли к Левински и сообщили ей, что её разыскивают для допроса в связи с расследованием по обвинению в препятствовании правосудию в отношении президента Соединённых Штатов. Два агента быстро сопроводили Левински в номер 1012 соседнего отеля "Ритц-Карлтон". Трипп последовала за ними и присоединилась к ним в маленьком номере.

Вскоре после того, как стали известны общие очертания дела, допрос Левински в комнате 1012 стал символом предполагаемых эксцессов расследования Офиса независимых юристов. Критики Старра утверждали, что права Левински были нарушены множеством способов: её удерживали против воли, не давали позвонить адвокату, угрожали жестоким обращением и другими неуказанными оскорблениями. С самого начала Старр занимал оборонительную позицию по поводу инцидента в гостиничном номере.

Независимый юрист создал себе проблемы тем, как защищал поведение своих следователей в тот день. По крайней мере, в двух случаях в последующем году: в письме в журнал Brill's Content и в своих показаниях перед Судебным комитетом Палаты представителей — Старр отрицал, что кто-либо в комнате 1012 пытался убедить Левински сделать скрытые магнитофонные записи Джордана, Клинтона или других. Старр написал журналу: “Этот офис никогда не просил мисс Левински о прослушке её разговоров с мистером Джорданом или президентом". Утверждение Старра было настолько очевидно ложным, что послужило главным образом для иллюстрации большей правды о его руководстве Офисом независимых юристов. Отсутствие у Старра прокурорского опыта было таково, что он почти не высказывал критических суждений о ключевых решениях, принимаемых своим ведомством. Но прослушка телефонных звонков являются стандартной методикой расследования преступлений "белых воротничков". Неудивительно, что вся цель подхода к Левински заключалась в том, чтобы заставить её подставить Джордана, Карри и, возможно, также Клинтона. С появлением статьи Исикоффа подобные звонки были единственным способом собрать полезные доказательства за короткое время.

Но сбивчивая защита Старра не должна заслонять того, что обращение с Левински в гостиничном номере было вполне подходящим для важного свидетеля в разворачивающемся уголовном расследовании. С того момента, как она прибыла в 13:05, Эммик, а позже и Джеки Беннетт убеждали её сотрудничать — и совершать прослушиваемые звонки. Ей сказали, что её могут привлечь к уголовной ответственности и ей грозит длительный тюремный срок, что было реальной, хотя и отдалённой возможностью. Что касается рискованного права связаться со своим адвокатом, прокуроры не хотели, чтобы она обращалась к Фрэнку Картеру, но и не останавливали её. (Ситуация осложнялась тем, что на тот момент прокуроры рассматривали Картера как подозреваемого; полагали, что он подготовил ложные показания Левински под присягой, но не знали, известно ли Картеру, что они ложны.) Если бы с подозреваемой в торговле наркотиками обращались так же, как с Левински в отеле "Ритц-Карлтон", вполне могло возникнуть общественное возмущение. Дискомфорт, вызванный обращением с Левински, по-видимому, в основном был формой вытесненного гнева. Всех оскорблял не столько сам допрос, сколько предмет расследования Старра, корни которого уходили в сексуальные контакты по обоюдному согласию.

* * *

По правде говоря, выяснение отношений в номере 1012 медленно, но верно переходило от трагедии к фарсу. Прокуроры согласились, что допрос будет вести Эммик. Уроженец Лос-Анжелеса, как и Левински, Эммик также был красивым, покладистым человеком, имевшим репутацию дамского угодника. По сравнению с властным Беннеттом и напряжённым Удолфом, Эммик был очевидным выбором.

Однако поначалу Левински была не расположена отвечать на вопросы. Она разразилась гневной тирадой в адрес Трипп, которая молча и с каменным лицом сидела на диване.

— Пусть она останется и смотрит, — вспомнила Моника свои слова агентам. — Я хочу, чтобы эта вероломная сука увидела, что она со мной сделала.

Однако достаточно скоро из соседней комнаты вышел Удолф и предложил им отпустить Трипп на все четыре стороны.

— Если мы собираемся убедить эту девушку сотрудничать, — тихо сказал Удолф коллегам, — то эта сучка нам здесь не нужна.

Трипп удалилась, но агенты сказали ей оставаться в торговом центре. Левински наконец осталась наедине со своими инквизиторами.

Эммик попытался разыграть хорошего полицейского, объяснив, что офис Старра просит Левински сотрудничать в их расследовании. Левински некоторое время молча слушала, а затем, почти без предупреждения, разразилась истерическими, безудержными рыданиями. Эммик попытался успокоить её, но у него ничего не вышло. Пока Эммик раздражался перед своими коллегами в соседней комнате, Левински всё плакала и плакала, целых 90 минут. Наконец, около 15:00, она начала приходить в себя. Левински попросила позвонить матери, и Эммик неохотно позволил Монике выйти из комнаты и позвонить из телефона-автомата. Поскольку она не была арестована, Эммик не мог её остановить.

— Ну, вот и все, — сказал Эммик агентам. — Она уже не вернётся.

Но Левински вернулась, а её мать, Марсия Льюис, позвонила в гостиничный номер из Нью-Йорка. На месте Эммик решил предоставить иммунитет как Монике, так и её матери. Явно оттягивая время, Левински спросила, может ли её мать лично участвовать в разговоре. Эммику не понравилась идея задержки, но у него не было другого выбора, кроме как согласиться. Взвесив, следует ли проводить Монику в Нью-Йорк или в центр Филадельфии, Льюис сказала, что она немедленно отправится в округ Колумбия. Пока Левински раздумывала над предложением, Джеки Беннетт приехал сыграть плохого полицейского.

— Тебе 24 года, ты умная и достаточно взрослая, тебе не нужно звонить маме, — сказал он.

Но Левински хотела дождаться матери, которая боялась авиаперелетов и прибывала поездом.

По мере того, как уходили минуты, а затем и часы, Эммик с коллегами начали замечать произошедшую с Левински трансформацию. Она начала пытаться втереться в доверие к следователям, а затем продемонстрировать своё чувство собственного достоинства. Она сказала, что сама хотела стать агентом ФБР. Она рассказала им грязную шутку. Она сказала, что хочет прогуляться, поэтому Эммик и агенты сходили с ней по всем уровням торгового центра — в магазин мужской одежды Crate & Barrel и несколько других. В какой-то момент Левински сказала, что ей нужно в туалет, и отсутствовала минут 15. И снова Эммик решил, что она сбежала. (На самом деле она безуспешно пыталась сообщить Бетти Карри о ходе расследования.)

Когда Левински вернулась, вся группа отправилась ужинать в ресторан Mozzarella's American Grill. Они вернулись в номер и посмотрели начало "Нет бизнеса лучше шоу-бизнеса". Около 20:00 Льюис позвонила и сказала, что её поезд опаздывает. В какой-то момент Левински сказала, что у неё подсыхают контактные линзы. Агент обыскал торговый центр в поисках аптеки, но смог только добиться открытия хозяйственного магазина при гостинице "Ритц-Карлтон". Когда агент вернулся с раствором, Левински сказала:

— Это очиститель. А мне нужен физраствор.

И агент пошёл дальше бродить по торговому центру.

Марсия Льюис, наконец, прибыла в 22:16 вечера и поговорила со дочерью наедине. В этот момент все в гостиничном номере уже валились с ног от скуки и напряжения. Мать и дочь позвонили отцу Моники, Берни Левински, в Лос-Анджелес. Друг Берни, юрист по имени Уильям Гинзбург, позвонил и поговорил с Моникой, а затем с прокурорами. Очевидно, что Левински не собирается сотрудничать. В 00:45 агенты сопроводили Левински и её мать к машине Моники на парковке торгового центра.

Прогуливаясь в пятницу по торговому центру в сопровождении сотрудников правоохранительных органов, Левински так и не заметила одну из своих самых известных коллег-покупательниц. Так получилось, что Сьюзан Карпентер-Макмиллан выбрала именно этот торговый центр, чтобы купить новый костюм для своей подруги Полы Джонс. Сьюзан считала, что Пола заслуживает надеть что-то особенное к следующему дню – к допросу президента Билла Клинтона.

12. Определение секса… и Л-Е-В-И-Н-С-К-И

— Ладно, — сказала судья Сьюзан Уэббер Райт. — Цель этого слушания действительно довольно необычна. Это позволит суду принять какое-то решение относительно масштабов дачи показаний президентом Клинтоном. Это дача показаний будет экстраординарным событием.

Все находились в незнакомом зале суда. Пытаясь избежать пристального внимания прессы, судья Райт назначила слушание в небольшом здании федерального суда в Пайн-Блафф, примерно в 65 км к югу от привычного здания суда в Литл-Роке. Судья даже распорядилась закрыть окна в здании суда, чтобы никто не мог видеть, что она встречается с адвокатами по делу "Джонс против Клинтона". Новости о заседании не просочились, и секретность побудила к необычной откровенности, особенно со стороны судьи. Было утро понедельника, 12 января, за 5 дней до того, как Билл Клинтон стал первым действующим президентом в американской истории, которого рассматривали в качестве стороны в судебном процессе.

В своём решении от 11 декабря Райт уже установила общие правила допроса президента, но хотела в последний раз прояснить ситуацию с адвокатами. Все признавали, что ставки в связи с показаниями в субботу были по меньшей мере такими же высокими, как и в связи с самим судебным процессом. Возможность допросить Клинтона под присягой была основной причиной, по которой юристы из Далласа согласились представлять Полу Джонс. Как и все показания по этому делу, выступление президента будет проходить в тайне, но Боб Беннетт достаточно хорошо разбирался в политике, чтобы понимать, что некоторые (или, что более вероятно, все) слова президента в конечном итоге будут обнародованы.

Клинтон давным-давно заявил, что ничего не помнит ни о какой встрече с Полой Джонс в гостиничном номере, поэтому его показания о самом инциденте, несомненно, должны были без пройти происшествий. Настоящее противоречие будет касаться того, что адвокаты истицы назвали вопросами "закономерности и практики", то есть показаний Клинтона о его отношениях с другими женщинами. Как сказал Беннет судье Райт, “все, о чем они действительно могут его спросить, — это о сексе". Таким образом, в практическом смысле показания президента ознаменовали кульминацию кампании журналистов (во главе с Броком и Исикоффом) и активистов (инициированной Клиффом Джексоном и его коллегами-хейтерами Клинтона) по исследованию тайн сексуальной жизни Билла Клинтона. Наконец-то все они получили то, чего действительно хотели: Клинтон давал показания под присягой по обвинению в супружеской измене.

Райт говорила с глубоким чувством неловкости по поводу того, что должно было произойти — унизительности и непристойности всего этого. Как и у очень немногих в этой истории, у Сьюзан Райт не было собственной программы, только желание вершить правосудие как можно более справедливым и достойным образом. Она вызвала адвокатов, чтобы сделать последний шаг, чтобы не дать суду и стране скатиться в пропасть.

— Идея, конечно, в том, чтобы быть выше политики, быть отстранёнными от неё. Это моя цель, — прямо начала судья, но в свете того, как развивалось дело, — я чувствую себя беспомощной. И по этой причине я хотела бы, чтобы вы урегулировали это дело в досудебном порядке. Я хочу, чтобы вы уладили это дело. Это дело нуждается… оно просто кричит об урегулировании.

Беннетт призвал судью не питать особых надежд на то, что дело завершится до дачи показаний президентом.

— Ваша честь, — сказал он, — при всем уважении, я считаю, нам следует использовать отведённое время, чтобы сосредоточиться на даче показаний в следующую субботу и судебном процессе. Это дело не будет урегулировано, как бы сильно ваша честь этого ни хотела. Мы не собираемся даже рассматривать суммы денег, которые они требуют. Их последнее требование, ваша честь, составляет 1,5 млн. долларов, плюс я должен позаботиться о залоге в размере 800 тыс. долларов [поданном предыдущими адвокатами Джонс, Дэвисом и Каммаратой]. Мы не собираемся платить эту сумму. Мы не собираемся платить ничего близкого к этой сумме… Я приложил все усилия с мистером Дэвисом и Каммаратой, мы были достаточно близки к этому.… Но с меня хватит.

Оглядываясь назад, жёсткая линия Беннетта может показаться безрассудной, но он всего лишь отражал взгляды своего клиента и реалистичную оценку своих противников. Несмотря на все своё бахвальство, Беннетт был бы рад уладить это дело. Как юрист, который уже 10 лет не рассматривал ни одного дела, Беннетт был не из тех, кто безрассудно играет на прихотях присяжных. Президент и первая леди думали, что урегулирование просто вызовет новые иски против них, и хотели придерживаться жёсткой линии с адвокатами Джонс. Команду из Далласа это устраивало. Казалось, они ввязались в это дело не столько для того, чтобы унизить президента, сколько для того, чтобы компенсировать ущерб своей клиентке, и мировое соглашение никак не продвинуло бы их политическую программу. Юридическая ситуация Полы Джонс ухудшилась, однако её адвокаты увеличили свои требования об урегулировании в 4 раза

Судья Райт хотела усилить давление на адвокатов Джонс единственным доступным ей способом — обозначив свои чувства по поводу существа дела их клиентки.

— Я скажу совершенно откровенно, что в деле Полы Джонс считаю маловероятным… — здесь судья заколебалась, тщательно подбирая слова. — Я считаю маловероятным, чтобы присяжные вынесли решение в её пользу, если дело дойдёт до суда… И лично я сожалею, что она не захотела согласиться с тем, о чем говорили прошлым летом. Я была готова сказать ей, что, по моему мнению, она должна согласиться... Я бы почти заставила её согласиться.

Судья предполагала, что сможет рассмотреть дело в порядке упрощённого производства — ходатайство, которое ответчики подадут, как только будут завершены дачи показаний.

— Как вы знаете, информации о сексуальных домогательствах в лучшем случае мало.… То есть мисс Джонс будет трудно доказать свою правоту... Я собираюсь очень внимательно изучить ходатайство ответчиков о вынесении решения в упрощённом порядке. Судя по тому, как это выглядит сейчас, скорее всего, она потерпит неудачу.

И в том случае, если судья разрешит передать дело в суд, сказала Райт, Джонс придётся нелегко.

— Я всю жизнь прожила в Арканзасе, — сказала она. — Я знаю о репутации Билла Клинтона как распутника… Но у него нет репутации домогателя. Он этим не занимается. Вы не сможете найти присяжных из 12 человек, которые никогда бы не слышали, что Билл Клинтон — бабник. Но вряд ли до возбуждения этого дела у него когда-либо была репутация человека, который занимается чем-то иным, кроме как просто бегает за юбками — знаете, просто хорошо проводит время...

Но адвокаты обеих сторон были не в настроении прислушиваться к этому голосу разума.

Итак, Сьюзан Райт приступила к печальной задаче — слушать, как адвокаты истца кратко излагают материалы дела. Она быстро поняла, что они планируют расширенную экскурсию по сексуальной жизни Билла Клинтона. Она не хотела, чтобы судебное разбирательство ушло в эту сторону, но также знала, что закон не оставляет ей особого выбора.

— Мне также известно, что в делах о сексуальном насилии правила, провозглашённые Законом о насилии в отношении женщин, безусловно, на стороне истицы. Поэтому я могу сказать, что вы можете вызвать любого свидетеля, [который мог бы рассказать о внебрачных связях президента], — сказала она.

Райт имела в виду изменение в законе, которое спонсировала Сьюзан Молинари и которое отстаивал президент Клинтон. Судья знала, чего, возможно, не знал президент, что грань между сексом по обоюдному согласию и без такового размылась до такой степени, что ей пришлось бы признать некоторые доказательства того и другого.

Джим Фишер, юрист фирмы Кэмпбелла, который будет допрашивать Клинтон в субботу, сказал, что дело истицы будет разделено на 3 части. Во-первых, будут доказательства событий в отеле "Эксельсиор". Во-вторых, они вызовут “свидетелей, которые имеют отношение к проблеме закономерности и практики, к доказательствам привычки... при домогательствах к другим женщинам". И, наконец, “сокрытие улик, запугивание свидетелей в рамках согласованных, систематических усилий, направленных на то, чтобы помешать нашей клиентке и другим подобным ей возбуждать дела, которые они могли бы возбудить". Фишер быстро пробежался по первой части — она, конечно, никогда не представляла большого интереса для команды из Далласа — и затем перешёл к теме других женщин.

— Что касается закономерности и практических улик, — сказал Фишер, — свидетельств, касающихся других жертв, то есть трое полицейских… Роджер Перри, Ларри Паттерсон и Л. Д. Браун.

Они, конечно же, были частью той же группы, которая снабжала Брока и Исикоффа в первые дни существования этой истории.

— Что касается самих женщин, — продолжал Фишер, — то к ним можно отнести Кэтлин Уилли. Ваша честь, нужно ли мне называть этих женщин "Джейн Доу^[23]“?

Для целей публичных документов Райт приказала называть этих женщин "Джейн Доу", чтобы защитить их частную жизнь. Но поскольку заседание было тайным, судья приказала адвокату использовать настоящие имена.

— Давайте будем называть всех по именам, потому что это сбивает с толку, — сказала судья. — Продолжайте. Кэтлин Уилли…

Фишер продолжил:

— Бет Коулсон, — жительница Арканзаса, которую Клинтон назначил судьёй штата (и которая отрицала какие-либо неподобающие отношения с ним), — Моника Левински. Кажется, её имя пишется Л-Е-В-И-Н-С-К-И.

— Можете сказать мне, кто она? — спросила Райт.

— Да, ваша честь.

— Первый раз о ней слышу, — сказала судья.

— Это девушка, которая некоторое время работала в Белом доме, а позже была переведена на работу в Пентагон.

— Хорошо, — сказала судья. — Спасибо.

Затем Фишер продол жил перечислять: Шелия Лоуренс, жена крупного участника кампании по сбору средств от Демократической партии; Хуанита Броддрик; Дженнифер Флауэрс; Долли Кайл Браунинг, предполагаемая школьная подружка, которая утверждала, что у неё был длительный роман с Клинтоном; Мэрилин Джо Дженкинс, подруга из Арканзаса; Сид Данлэп, находка Исикоффа, которая утверждала, что Клинтон сделал ей предложение в 1986 году. Несмотря на все разговоры Фишера о “домогательствах" и “жертвах", только троих из этих 8 женщин: Уилли (предполагаемые домогательства), Броддрик (предполагаемое сексуальное насилие) и Данлэп (предполагаемое непристойное предложение по телефону) — возможно, принуждали к сексуальным контактам с Клинтоном.

И было ещё кое-что.

— В зависимости от того, как пройдут показания президента, — сказал Фишер, — мы можем назначить эксперта по сексуальной зависимости.

Райт сдерживала себя на протяжении большей части презентации Фишера, но это было больше, чем она могла вынести.

— Так, погодите, — сказала она. – Мне кажется, достаточно Дженнифер Флауэрс, полицейских и Полы Джонс. Потому что я не собираюсь позволять вам использовать зал суда, чтобы... ну, вы знаете… чтобы просто поливать президента грязью.

Но Фишер был настроен серьёзно. Он хотел получить разрешение судьи на передачу копии показаний президента психиатру, который “вынесет заключение о том, требуется ли обследование или нет" — по вопросу о том, есть ли у Билла Клинтона сексуальная зависимость. Другими словами, команда из Далласа выдвинула ту же теорию дела, что и та, что стояла за предполагаемой книгой Исикоффа.

Вся эта идея была абсурдной с юридической точки зрения, тем более что Райт никогда не слышала словосочетания “сексуальная зависимость", пока Фишер не упомянул об этом в зале суда.

— Я подумала, что это забавный и смешной термин, — сказала она. — Я не думала, что это серьёзно… что вы очень серьёзно к этому относитесь… Я просто не слишком высокого мнения о вашей теории, мистер Фишер.

Судья неоднократно пыталась напомнить Фишеру, что его дело, по крайней мере теоретически, касалось заявления его клиентки о дискриминации при приёме на работу, а не психоанализа скрытых побуждений президента. Улики Фишера о сокрытии информации были ещё более скудными. Он сказал, что они хотят снять показания с Джека Палладино, частного детектива из Сан-Франциско, который работал на кампанию Клинтона 1992 года, и с Сэма Джонса, юриста из Литл-Рока, но Фишер не смог сказать, какие важные доказательства те могли бы предоставить.

В понедельник Райт почти весь день разговаривала с адвокатами. Судья была в смятении. Она хотела ограничить иск довольно простым вопросом: домогался ли Клинтон Полы Джонс сексуально и причинил ли ей ущерб — и всё. Но благодаря закону ей пришлось разрешить адвокатам истца копаться в сексуальном прошлом Билла Клинтона. Хотя Райт не питала к президенту особых нежных чувств, у неё было дурное предчувствие по поводу зрелища его перекрёстного сексуального допроса. Но когда небо в Пайн-Блаффе начало темнеть в середине зимы, Райт поняла, что субботняя дача показаний затянется. Она согласилась оставаться у себя дома в Литл-Роке, чтобы стороны могли позвонить ей, если возникнут какие-либо разногласия при даче показаний.

Беннетт предупредил судью, что если ей позвонят в субботу, ей не следует пользоваться портативным телефоном, потому что её слова могут быть перехвачены.

— Я, конечно, постараюсь, знаете ли, оставаться доступной, — сказала Райт. — Я уже думаю, в какую комнату в моем доме мне пойти, где нет этих маленьких телефонов. У меня он есть, у дочери есть телефон в виде плюшевого мишки. Там есть динамик – будто медведь разговаривает.

* * *

Два дня спустя Боб Беннетт сделал звонок, который, возможно, спас президентство Билла Клинтона. Ранее в ходе разбирательства Беннетт, как обычно, в деловом духе, заявил, что не хочет, чтобы судья Райт присутствовала при даче показаний Клинтоном. Она не присутствовала на даче показаний другими свидетелями (федеральные судьи почти никогда не председательствуют на этих допросах), и заключительная досудебная конференция проходила исходя из предположения, что она также не будет присутствовать на допросе Клинтона. Но в ходе тайной встречи в понедельник стало ясно, что юристы Далласа собираются сосредоточиться на сексуальных вопросах, и Беннетт почувствовал, что должен просить об исключении из общего правила. В среду, 14 января — на следующий день после того, как команда Старра записала свою “сенсационную ленту" с Левински и Трипп — Беннетт запросил телефонную конференцию со своими противниками и судьёй Райт. В своём решении по делу "Джонс против Клинтона" Верховный суд заявил, чтосудья должен проявлять значительное уважение к канцелярии президента при председательствовании по делу. Соответственно, утверждал Беннетт, судья Райт должна отправиться в Вашингтон и лично защищать президентскую власть, а не человека. Райт была убеждена и планировала приехать в Вашингтон в субботу, 17 января.

Решение Райт присутствовать дало огромное преимущество Клинтону. Все остальные свидетели должны были отвечать на каждый заданный им вопрос, каким бы неуместным или оскорбительным он ни был. Поле Джонс пришлось терпеть унизительные расспросы Билла Бристоу о её сексуальной жизни, хотя эти вопросы, вероятно, никогда бы не разрешили озвучивать в открытом судебном заседании. У Билла Клинтона не было бы такой проблемы. Судья могла вынести решение по заданным ему вопросам до того, как он был бы вынужден ответить на них, что на практике значительно сужало круг вопросов, которые Фишер мог задать.

Итак, Сьюзан Уэббер Райт и её секретарь Барри Уорд присоединились к великому сближению, которое происходило в Вашингтоне в дни, предшествовавшие показаниям Билла Клинтона. События субботы, 17 января, должны были изменить все. Дача показаний, крайний срок выхода Newsweek, решение Левински о тайном сотрудничестве со Старром — все должно было решиться в тот день. Как в заключительном акте фарса в гостиной, все действующие лица: среди них далласские адвокаты, Сьюзан Карпентер-Макмиллан, Джордж Конвей, Майкл Исикофф, Боб Беннет, Митч Эттингер, Линда Трипп, Люсианн Голдберг, Моника Левински, Джеки Беннет, Брюс Удолф, Пола Джонс, Кеннет Старр и Билл Клинтон — заняли свои места для развязки.

* * *

Фишер вернулся домой в Даллас после тайного судебного заседания в Пайн-Блафф, чтобы завершить подготовку к своей исторической встрече с президентом. Фишер был не менее консервативен, чем его коллеги-партнёры по фирме, но у него были более мягкие, менее конфронтационные манеры, чем у Кэмпбелла. Там, где Кэмпбелл входил в правление Института Резерфорда, Фишер помогал руководить христианским служением под названием "Искусство семейной жизни". Фишера задело, что адвокат Клинтона Митч Эттингер назвал далласскую фирму “Ветвью Давида", в то время как Кэмпбелл воспринял насмешку как знак чести. Поскольку Фишер обладал более мягкими манерами, а также большим опытом дачи показаний, чем Кэмпбелл, адвокаты из Далласа с самого начала согласились, что он допросит президента.

Но когда Фишер сел составлять планы, ему пришлось признать, что Беннетт и его команда постоянно переигрывали его. (Действительно, последние приготовления Фишера были прерваны телефонной конференцией, на которой Беннетт попросил судью присутствовать при даче показаний.) Фишер знал, что адвокаты президента потратили огромное количество энергии, изображая юристов из Далласа политическими экстремистами — “пускающими слюни монстрами", как выразился Фишер. Таким образом, Фишер хотел избежать ненужной назойливости в ходе дачи показаний. Тем не менее, вся суть дела истицы заключалась в том, чтобы выставить президента если не на словах, то на деле сексуальным маньяком. Дилемма Фишера заключалась в том, как изложить это дело, не слишком много говоря о сексе.

Выход Фишера состоял в том, чтобы обратиться, как и другие, к определению секса в Законе о насилии в отношении женщин от Сьюзан Молинари. Фишер взял в руки копию определения и слегка изменил его, чтобы оно охватывало (как он думал) как добровольные, так и нежелательные сексуальные домогательства со стороны президента. Фишер полагал, что, используя это определение, он мог бы задавать Клинтону вопросы о его сексуальной активности, но делать это таким образом, чтобы не оскорбить судью. Определение, над которым Фишер трудился в своём текстовом редакторе, оказалось ещё одним событием среды, 14 января, которое помогло гарантировать выживание президента на своём посту.

Партнёры Фишера, с другой стороны, по-прежнему носились с Линдой Трипп, готовясь к даче показаний. В четверг все адвокаты вылетели в Вашингтон. Их главным приоритетом, конечно, было раздобыть копии плёнок Трипп. С плёнками в руках они могли бы предъявить их Клинтону во время его дачи показаний. Партнёру Фишера Уэсу Холмсу было поручено найти записи, но он ничего не добился. Несколько раз в четверг Джим Муди, адвокат Трипп, отменял встречи с ним. (Холмс не знал, что Муди как раз в тот день забрал кассеты у Кирби Бера, озвучил их Исикоффу и его коллегам из Newsweek, а затем отнёс в квартиру Энн Коултер, чтобы прослушать их вместе с Джорджем Конвеем.)

К пятнице, 16 января, Холмс впал в неистовство. Люсианн Голдберг неделями рассказывала команде Джонса о существовании плёнок, но Холмс не мог заставить адвоката Триппа передать их ему. (Фактически, именно в этот день Муди передал их в Офис независимых юристов.) И пока Холмс пытался дозвониться до Муди, адвокаты Старра встречались с Левински в отеле "Ритц-Карлтон" и пытались убедить её записывать разговоры с Карри, Джорданом и, возможно, с самим президентом.

Наконец, поздно вечером в пятницу Холмс и Муди всё-таки поговорили, и адвокат Трипп предложил сделку. Он не отдаст плёнки (Муди не сказал, что уже отдал их Старру), но разрешит одному из адвокатов Джонс допросить Трипп в тот вечер. Итак, Холмс заехал за Муди на арендованной машине, и они отправились в дом Трипп в далёком мэрилендском пригороде Колумбии. (Неудивительно, поскольку Холмс не знал местности, а Муди ничего не видел, они заблудились по дороге.) Встреча длилась всего полчаса, и Трипп в основном предоставила информацию, которую команда Джонс уже знала из бесед с Голдберг. Скорее раздосадованный, чем обрадованный, Холмс вернулся с пустыми руками на базу команды Джонс в отеле "Hyatt Regency".

Там самой счастливой была Сьюзан Карпентер-Макмиллан. Пола Джонс тоже была в восторге. В торговом центре "Pentagon City" Сьюзан удивила Полу и купила им одинаковые костюмы для знаменательного субботнего дня. Сьюзи наденет кремовый, Пола — чёрный. Наставница Полы также купила два одинаковых комплекта серёжек.

* * *

К вечеру пятницы слухи распространились повсюду: стажёрка, плёнки… До юристов "Williams & Connolly", которые защищали Клинтона в Уайтуотере, дошла какая-то история, что якобы появилась стажёрка, утверждавшая, что у неё роман с президентом, и были записи на плёнке о чем-то другом. Как и во многих слухах, правда и вымысел смешались в нечитаемый клубок. В этот день Исикофф договорился пообедать с Лэнни Дэвисом, юристом Белого дома, который выступал в качестве представителя по скандальным вопросам. Дэвису Исикофф показался рассеянным и чем-то озабоченным. В ходе бессвязного разговора Дэвис случайно сказал:

— Эти истории о распутстве давно вышли из моды и всё равно никуда не делись.

— Они более реальны, чем ты думаешь, — загадочно ответил репортёр.

К вечеру пятницы круг сведений о "сенсационной плёнке" Старра расширился. Расстроенная тем, что Newsweek так и не пообещал опубликовать статью в следующем номере, Люсианн Голдберг посоветовала репортёру New York Post позвонить Исикоффу и спросить его о большой сенсации, которую он получил в результате работы. Исикофф, тем временем, подчинился просьбе Джеки Беннетта повременить со звонком Вернону Джордану. Но репортёру не терпелось позвонить, потому что Newsweek не смог бы опубликовать статью, если бы он хотя бы не попытался связаться с Джорданом.

А Билл Клинтон последний день готовился к своим показаниям. После заседания в понедельник планы адвокатов Джонс не могли быть более ясными. Они начинали с вопросов о Кэтлин Уилли и переходили к девушке, чьё имя судье не было знакомо, — Л-Е-В-И-Н-С-К-И. На самом деле, когда команда Беннетта проводила последние встречи со своим клиентом, они получили обнадёживающие новости. Фрэнк Картер, адвокат Левински, отправил по факсу адвокату Клинтона копию показаний Левински под присягой, поэтому Беннетт знал, что Клинтон и Левински были единодушны в своих отрицаниях.

Беннетт и Эттингер прибыли в Белый дом в 16:00 в пятницу и не покидали его в течение 6 часов. Эттингер провёл большую часть инсценировки допроса президента, забрасывая его самыми грубыми вопросами, которые только мог себе представить. Эттингер сосредоточился (как, по его мнению, сделал бы Фишер) на других женщинах: Уилли, Левински и им подобных. Ответы Клинтона не изменились с того момента, как адвокаты впервые сообщили ему, что эти имена есть в списке свидетелей. Урегулирование не обсуждалось. Клинтон с уверенностью проинструктировал Беннетта:

— Если Пола Джонс хочет судебного разбирательства, то она его получит.

У Беннетта был последний совет для своего клиента.

— Единственное, о чем вам нужно беспокоиться, — это о том, что вы там лжёте, — сказал он. – Иначе они вам житья не дадут. Они попытаются объявить вам импичмент, если вы солжёте. Это единственное, о чем стоит беспокоиться.

Брюс Линдси, который также присутствовал, поблагодарил Беннетта за то, что он подчеркнул этот момент.

Наконец, около 22:00 в пятницу Эттингер сказал:

— Всё, я думаю, вы готовы.

— Нет, — ответил президент. — Приходите завтра утром, и давайте повторим.

Итак, начиная примерно с 08:00 субботы, 17 января, Беннет и Эттингер дали президенту последние 90 минут на подготовку. Позже Эттингер отправился на дачу показаний один, но Беннетт проехал в президентском лимузине вместе с агентом Секретной службы Ларри Кокеллом короткое расстояние до офиса "Skadden Arps", где у них на 10:30 утра назначена встреча с противниками.

* * *

17 августа 1998 года, 7 месяцев спустя, президент Клинтон давал показания в Белом доме в видеозаписи презентации для большого жюри Кеннета Старра. К тому моменту, конечно, Старр расследовал, солгал ли Клинтон в ходе своих показаний 17 января. В конце напряжённого дня допроса прокурорами Старра Клинтон представил яркую картину своего душевного состояния во время противостояния адвокатам Полы Джонс.

— Я думаю, мы могли бы также вынести это на обсуждение, — сказал Клинтон. — Я признаю это, сэр. Моей целью при даче показаний было быть правдивым, но не особенно полезным. Я не хотел выполнять работу за адвокатов Джонс. Я сожалел о том, чем им пришлось заниматься. Я сожалел о невинных людях, которых они мучили и травмировали. Я сожалел об их незаконной утечке информации. Я сожалел о том, что, как только они узнали о наших уликах, то поняли, что весь судебный процесс был фикцией — и что они продвигались вперёд лишь благодаря финансированию от моих политических врагов. Я сожалел об этом. Но я был полон решимости пройти по минному полю этих показаний, не нарушая закон, и, полагаю, мне это удалось.

В офисе "Skadden Arps" в ту январскую субботу адвокаты и судья собрались за овальным столом ровно в 10:30. Там были 4 юриста из фирмы Беннетта; юрисконсульт Белого дома Чарльз Ф. К. Рафф; Билл Бристоу, представляющий Дэнни Фергюсона; и полдюжины юристов из "Rader, Campbell, Fisher & Pyke" из Далласа, штат Техас.

— Доброе утро, судья, — начал Беннетт и сразу же попытался взять себя в руки. — Президентство — важный институт, ваша честь, и очень важно, чтобы к нему относились с уважением и не выставляли на посмешище всему миру.

Он обвинил команду Джонс в утечке информации о показаниях Кэтлин Уилли, которые только что были завершены. Он подколол присутствующих шестерых юристов из фирмы Донована Кэмпбелла по поводу их планов освещать воскресные утренние выпуски новостей на следующий день.

— Моё единственное ходатайство в связи с этим, — продолжил Беннетт, — подчеркнуть важность того, чтобы ваша честь соблюдала ограничения и контролировала эти показания.

Судья разделяла опасения Беннетта, но признавала за собой долг действовать в соответствии с законом.

— Я мучилась из-за этого дела и очень неловкого характера некоторых вопросов в деле, — сказала она, затем добавила мнение, которое разделят многие люди ещё до окончания года: — То, что изначально было очень шокирующим и смущающим суд, теперь не такое шокирующее и смущающее.

После ещё небольшого предварительного обсуждения Беннетт объявил:

— Я вызываю президента.

Клинтон прошёл через двойные двери и тепло поприветствовал судью Райт. У президента также нашлось несколько слов для Билла Бристоу, который пытался последовать по его стопам в особняк губернатора Арканзаса. Он поздоровался с оператором видеозаписи и судебным репортёром. Полу Джонс и её адвокатов Клинтон не удостоил ни рукопожатием, ни улыбкой.

Это было более необычно, чем казалось. Клинтон гордился своей вежливостью по отношению к противникам, и получал извращённое удовольствие от общения даже со своими самыми ярыми врагами. Во время судебного преследования Старром двух банкиров из Арканзаса в 1996 году Клинтон дал показания по видео из Белого дома, где его резко допросил Хикман Юинг, который уже тогда был хорошо известен как ярый противник президента. После своих показаний Клинтон обошёл комнату, чтобы пожать друг другу руки, и некоторым показалось, что Юинг пытается избежать обмена приветствиями с президентом. Клинтон подошёл к Юингу, положил руку ему на плечо и практически развернул его, чтобы пожать руку. Но 17 января Клинтон не проявил даже вежливости по отношению к адвокатам Джонс и их клиентке. Он выразил им сожаление — и хотел, чтобы они это понимали.

— Сэр, — начал Фишер, — я хотел бы вручить вам то, что помечено как вещественное доказательство №1. Чтобы сегодня все было ясно, и чтобы мы знали, о чём идёт речь, вот определение термина, который будет использоваться в ходе моего допроса, и этот термин называется "сексуальные отношения". Я проинформирую суд о том, что формулировка определения составлена в соответствии с Федеральным правилом доказывания 413 [законом Молинари]. Не могли бы вы уделить некоторое время прочтению этого определения, потому что, когда я использую термин "сексуальные отношения", именно это я буду иметь в виду сегодня.

Это был в некотором роде подходящий способ начать дачу показаний. С момента своего возникновения более 3 лет назад дело Полы Джонс касалось не того, подвергалась ли Пола Джонс дискриминации при приёме на работу, а того, мог ли Билл Клинтон стесняться своей сексуальной жизни. Здесь Фишер начал эту кульминационную часть дела не с вопроса о номинальном предмете судебного процесса, а скорее об одержимости врагов Клинтона — сексуальных отношениях как общем вопросе. Задавая вопрос, Фишер вручил судье, президенту и своим адвокатам копию определения, которое он составил в Далласе ранее на этой неделе. Оно гласило:

Для целей настоящего заявления лицо вступает в “сексуальные отношения", когда оно сознательно вступает в них или совершает...

(1) контакт с гениталиями, анусом, пахом, грудью, внутренней поверхностью бёдер или ягодицами любого лица с намерением возбудить или удовлетворить сексуальное желание любого лица;

(2) контакт между любой частью тела человека или предметом и гениталиями или анусом другого человека; или

(3) контакт между гениталиями или анусом данного лица и любой частью тела другого человека.

“Контакт" означает намеренное прикосновение либо непосредственно, либо через одежду.

Даже по низким стандартам юридического языка это определение выделялось своей сложностью и непонятностью. Своими жалобами на определение похоти Беннетт напугал Фишера, заставив его решить довольно простой вопрос: что именно Билл Клинтон делал с этими разными женщинами? Враги президента дорого заплатят за ошибку Фишера.

Но в тот момент, когда определение передавалось по кругу, Митча Эттингера осенила другая мысль. Бывший прокурор заметил сходство формулировок с федеральным законом о сексуальном насилии. Он наклонился к Беннетту и прошептал:

— Боб, они пытаются заставить его признаться в преступлении.

У Беннетта была ещё одна мысль.

— Ваша честь, в качестве вводного вопроса, я думаю, что это действительно может привести к путанице, и я думаю, важно, чтобы протокол был чётким, — сказал он. — Например, там говорится, что "контакт" означает намеренное прикосновение, непосредственно или через одежду.

Что, если Клинтон похлопает Беннетта по заду и скажет, что ему следует похудеть на 4,5 кг? Это, по-видимому, подпадает под определение "сексуальных отношений".

Бристоу поддержал ту же тему:

— Честно говоря, я думаю, что это политический трюк, и я уже говорил вам раньше, что я думаю о политическом характере этого судебного процесса.

Беннетт был прав. Шлепок по заднице мог бы подпадать под пункт 2 определения.

Этот вопрос сразу же поставил судью Райт в тупик — и проиллюстрировал важность её присутствия при даче показаний. В принципе, она согласилась с аргументом Беннетта о том, что это определение было “слишком широким, слишком расплывчатым". Поэтому она вычеркнула пункты 2 и 3 и ограничила определение пунктом 1, который, по её словам, охватывал “преднамеренный сексуальный контакт". (Любопытно, что сторонники Клинтона и сам Клинтон позже утверждали, что это определение было слишком узким — что оно охватывало половой акт и ничего больше; в то время Беннетт жаловался, что оно было слишком широким — что оно охватывало любой вид контакта.)

Фишер, почувствовав себя немного обескураженным ещё до того, как президент начал отвечать на вопросы, попытался защитить своё первоначальное определение. Но Беннетт оборвал его.

— Ваша честь, — сказал он, — я возражаю против того, чтобы в протокол вносились подобные вещи. Это может просочиться в прессу. Почему они не спрашивают… они держат президента Соединённых Штатов в этой комнате в течение нескольких часов. Почему они не задают ему вопросы о том, что произошло и чего не произошло?… Он может спросить президента, что вы сделали? В определённых случаях он может конкретно спросить его, что он сделал, и разве не для этого нужны эти показания? Это не для того, чтобы устроить ему ловушку, и я собираюсь возражать против того, чтобы президент отвечал и должен был запоминать, что написано на всем этом листе бумаги, так как просто не считаю это справедливым. Это приведёт к путанице.

Фишеру пришлось быстро соображать. Он придумал запутанное определение, потому что хотел избежать раздражения судьи откровенными сексуальными вопросами. Но теперь Беннетт вынуждал Фишера именно такие вопросы и задавать. Воспользовавшись кратким изложением дела Трипп, Фишер мог бы немедленно поставить Клинтона на место, задав прямые вопросы типа “Занималась ли Левински с вами оральным сексом?" Но Фишер, совершив классическую ошибку юриста, придерживался своего плана.

— Что я пытаюсь сделать, так это избежать необходимости задавать президенту ряд очень непристойных вопросов и сделать это как можно более незаметно, — сказал Фишер.

Это вызвало ещё большую перепалку между адвокатами, и вскоре прошло уже 20 минут, а президенту не было задано ни одного вопроса по существу.

В какой-то момент Райт вздохнула:

— Честно говоря, мне просто будет непросто выносить постановление, и я все равно не уверена, что мистеру Клинтону понятны все эти определения.

Одно это предложение могло бы подорвать судебное преследование президента за лжесвидетельство, но Фишер оставил его безальтернативным. Спустя целых полчаса слушаний Фишер наконец перешёл к своей первой теме.

— Мистер Клинтон, — сказал адвокат Джонс, избегая уважительного обращения "господин президент“, — вам знакома женщина по имени Кэтлин Уилли?

Клинтон был готов к такому вопросу. Его история была простой и правдоподобной. Он познакомился с Уилли и её мужем во время предвыборной кампании 1992 года, а после выборов Кэтлин работала волонтёром в социальном отделе Белого дома. Однажды она посетила его в его личном кабинете в Белом доме, чтобы попросить о работе на полный рабочий день, потому что у её мужа были финансовые трудности. (Она потом вернётся домой в Ричмонд, и окажется, что в тот же день он покончил с собой.)

— Я очень хорошо это помню, — свидетельствовал Клинтон, — и она оставалась там недолго. Она была очень взволнована, и это была моя единственная встреча с ней.

Президент вёл себя не как опытный свидетель; он давал пространные ответы и часто сообщал больше, чем требовалось в вопросах. В какой-то момент он сам сказал:

— Я обнял её. Я обнял её, возможно, даже поцеловал в лоб. В этом не было ничего сексуального.

Но ветреность Клинтона иногда играла ему на руку, как, например, когда он добавил:

— Позвольте мне напомнить вам: Кэтлин Уилли сама попросила об этой встрече со мной. Я не просил её о встрече.

Примерно в 11:45 Фишер перешёл к новой теме.

— Итак, — сказал он, — вам знакома женщина по имени Моника Левински?

— Да, знакома, — сказал Клинтон.

Фишер начал с вопросов об истории трудоустройства Левински: её стажировке, службе в Белом доме, затем переводе в Пентагон. На протяжении всей дачи показаний Клинтон говорил, что знаком с Левински, потому что она была знакомой Бетти Карри. Соответственно, Клинтон заявил, что смутно осведомлён о её продвижении по служебной лестнице. Такие вопросы не беспокоили ни президента, ни его адвокатов. (По правде говоря, Клинтон, к её большому разочарованию, не играл никакой роли в различных сменах Левински на должностях в правительстве.)

Однако после короткого перерыва Фишер начал применять свои знания на практике.

— Господин президент, — сказал он, — перед перерывом мы говорили о Монике Левински. Вы когда-нибудь оставались с Моникой Левински наедине в Овальном кабинете?

— Не помню, — начал Клинтон. — Обычно я недолго работаю по выходным. Иногда мне приносили мне что-то по выходным. Она… мне кажется, она приносила мне что-то раз или два по выходным. В таком случае, в какое бы время она ни была там, она это оставляла, обменивалась несколькими словами и уходила.

(Это, конечно, была легенда, придуманная Клинтоном и Левински, чтобы объяснить её визиты к нему по выходным. Вот почему Левински всегда носила с собой папку, когда приходила к Клинтону на встречи.)

— Итак, я понимаю, — мягко произнёс Фишер, — ваши показания сводятся к тому, что, возможно, вы были с ней наедине, но у вас нет никаких конкретных воспоминаний, что такое когда-либо происходило?

— Да, верно, — сказал Клинтон. — Возможно, она, когда работала в Белом доме, что-то приносила мне и в тот момент больше никого там не было. Такое возможно.

В следующем году эта серия вопросов о том, были ли они “одни", оказалась кошмаром защитников Клинтона. Ответы президента были недвусмысленной ложью.

— Случалось ли когда-нибудь, чтобы вы с ней шли по коридору из Овального кабинета на личную кухню? – продолжал Фишер.

Беннет воспользовался возможностью вмешаться и раскрыл то, что он считал своим секретным оружием в отношении Моники Левински.

— Ваша честь, извините меня, господин президент, — сказал Беннетт, — на данный момент мне нужны некоторые указания суда. Я собираюсь возразить против намёков. Я боюсь, как я уже сказал, что это просочится в прессу... Адвокаты полностью осведомлены о том, что мисс Левински подала заявление под присягой, которым они располагают, в котором говорится, что между президентом Клинтоном не было абсолютно никакого секса ни в какой форме.

Возможно, понятно, что письменные показания под присягой и несколько бесед между Беннеттом и Фрэнком Картером внушили команде Клинтона ложное чувство безопасности в отношении Левински. Поскольку и Клинтон, и Левински официально настаивали на том, что между ними не было сексуальных отношений, Беннетт чувствовал, что имеет право возмущаться "намёком" в вопросах Фишера. Беннет настаивал:

— Я хотел бы знать основание [на чем основывались вопросы Фишера о Левински]. При подготовке свидетеля к этим показаниям свидетель полностью осведомлён о показаниях мисс Левински под присягой, поэтому я не сказал ему ничего такого, чего бы он не знал, но я думаю, что когда [Фишер] задаёт подобные вопросы, основываясь на показаниях свидетеля под присягой, у него должно быть, по крайней мере, достойное основание.

Но судья Райт позволила Фишеру продолжить без основания, и тот снова спросил Клинтона, ходили ли они с Левински по отдельному коридору на кухню за Овальным кабинетом.

В этот момент, словно в одно мгновение, поведение Клинтона изменилось. Чтобы ответить на этот вопрос и на все остальные вопросы о Левински, президент занял позицию, в которой ему предстояло провести большую часть следующего года — позу жалости к себе в сочетании с постоянной нечестностью.

— Что ж, позвольте мне сначала попытаться описать факты, — начал Клинтон, — потому что вы продолжаете спрашивать об этой личной кухне. На личной кухне работают два стюарда ВМФ. У них есть полный, неограниченный доступ в мою столовую, в этот коридор, в Овальный кабинет. Люди, которые находятся в приёмной Овального кабинета, также могут войти в любое время. После президентской кампании, в ходе которой крайне правые пытались убедить американский народ, что я совершал убийства, торговал наркотиками, спал в постели своей матери с четырьмя проститутками и делал множество других вещей, у меня был высокий уровень паранойи. В Овальном кабинете нет штор, в моем личном кабинете нет штор, в моей личной столовой нет штор или жалюзи, которые закрывали бы окна. Стюарды ВМФ приходят и уходят по своему желанию. В кабинете, который занимали Джордж Стефанопулос, а затем Рам Эмануэль, есть глазок, который смотрит в конец коридора. Я сделал все, что мог, чтобы избежать вопросов, подобных тем, которые вы задаёте мне здесь сегодня, поэтому говорю об этой кухне так, как будто это личная кухня, это маленький закуток, и эти ребята держат дверь открытой. Они приходят и уходят по своему желанию. Итак, вот фактическая основа. Теперь, возвращаясь к вашему вопросу, — сказал Клинтон, наконец, — насколько я помню, в какой-то момент во время правительственного кризиса, когда мисс Левински ещё была стажёркой, но работала в офисе главы администрации, потому что всем сотрудникам нужно было идти домой, она принесла туда пиццу для меня и других. Однако не помню, чтобы она была там одна. Вряд ли. И я помню, что пару раз когда она была там, с ней была моя секретарша, Бетти Карри. Они с Бетти подруги. Я это очень хорошо помню. И других воспоминаний у меня об этом нет.

Этот экстраординарный монолог, полный как фактов, так и вымысла, мог бы послужить полезной демонстрацией навязчивых идей Клинтона. Он приучил себя воспринимать иск Джонс, да и всю юридическую атаку на его президентство скорее как метафору, чем реальность. Для него это дело послужило символом всех возмутительных обвинений, от которых он отбивался на протяжении последних шести лет. Их цели оправдывали его средства; его обманы, рассуждения, казалось, исчезли, поблёкли рядом с преступлениями врагов. Он действительно не опускал шторы и предпринял те другие шаги, чтобы освободиться от подозрений. (Вот почему Клинтон ограничивал свои свидания с Левински кабинетом, туалетом и коридором, где их нельзя было увидеть через окна.)

Но благодаря сведениям от Трипп Фишера было не так легко отговорить от расследования дела Левински, как это было с делом Уилли.

— Были ли вы с Моникой Левински когда-нибудь наедине в какой-либо комнате Белого дома? — спросил Фишер.

— Кажется, я уже свидетельствовал об этом ранее, — напомнил Клинтон. — Я думаю, что... у меня нет конкретных воспоминаний, но мне кажется, что она пару раз была на дежурстве, работая в управлении по законодательным вопросам, и приносила мне какие-то документы на подпись, что-то в выходные. Это... я это помню лишь в общих чертах.

Ещё одна явная ложь.

Потом настал настоящий сюрприз для его адвокатов, если не для самого Клинтона. Фишер спросил, присылала ли Левински письма для Клинтона через Карри. (В четверг, двумя днями ранее, Исикофф позвонил Карри и спросил об этих письмах.) Клинтон увильнул, сказав, что такое возможно. Вопросы стали конкретнее. Встречался ли Клинтон с Левински в Белом доме между полуночью и 06:00 утра? (Это было основано на неверной информации от Трипп и Голдберг, потому что Левински никогда не заявляла о каких-либо ночных встречах.)

— Нет, вряд ли, — ответил Клинтон.

Регистрировал ли кто-либо его встречи с Левински? Опять же, Клинтон считал, что нет.

— Вы когда-нибудь говорили с Моникой Левински о возможности того, что её могут попросить дать показания в этом судебном процессе? — спросил Фишер.

— Не уверен, и позвольте объяснить почему. Мне кажется, что здесь я хочу быть как можно более точным. Сдаётся мне, что в последний раз, когда она была у Бетти перед Рождеством, мы шутили о том, что вы все при содействии Института Резерфорда собираетесь позвонить каждой женщине, с которой я когда-либо разговаривал, и я сказал, вы знаете...

— Вас не слышно, господин президент, — вмешался Беннетт.

От волнения Клинтон говорил значительно тише обычного.

— Я говорил, что вы все можете позвонить каждой женщине, с которой я когда-либо разговаривал... – продолжал Клинтон.

Это тоже было ложью. Месяцем ранее, посреди ночи 17 декабря, Клинтон позвонил Левински и сообщил ей, что брат Карри умер, а её включили в список свидетелей. “Я страшно расстроился, когда я увидел твоё имя в списке", — сказал тогда он.

Теперь Фишер перешёл к вопросу о том, много ли Клинтону известно о контактах Левински с Верноном Джорданом и Биллом Ричардсоном. Клинтон парировал, предположив, что об этих встречах ему что-то известно лишь смутно.

— Вы когда-нибудь дарили Монике Левински подарки? — спросил Фишер.

Клинтон выдержал мучительную паузу в 10-15 секунд. Его адвокаты были ошарашены.

— Не помню, — сказал Клинтон, затем снова сделал паузу. – Какие подарки?

— Шляпная булавка?

Предыдущей ночью Трипп изо всех сил пыталась вспомнить те подарки, о которых она слышала от Левински. Клинтон подарил Монике “Листья травы" Уолта Уитмена, но Фишер спросил, подарил ли он ей "книгу об Уолте Уитмене".

Клинтон снова замялся:

— Я мог ей что-то подарить, но не помню ничего конкретного.

Как насчёт чего-нибудь из “магазина Black Dog (на самом деле ресторана) в Мартас-Винъярд"?

Клинтон действительно помнил о таком подарке. Карри сказала ему, что Моника хотела что-то получить от Black Dog.

— Я много чего дарил другим, — сказал он, — я и Бетти подарил пару вещиц, а она, я думаю, что-то передарила Монике, а что-то другим девушкам, работавшим в офисе.

В этот момент Беннетт занервничал, как и Эттингер. Что происходит? Фишер, очевидно, располагает множеством подробностей о контактах Клинтона и Левински. Адвокаты впервые услышали многое из этого от своего клиента, который явно испытывал трудности. Должен был быть источник, который донёс все эти сведения до адвокатов Джонс.

Наконец Фишер подошёл к сути своего допроса.

— У вас была внебрачная сексуальная связь с Моникой Левински?

— Нет, — сказал президент.

— Если она скажет кому-нибудь о своей сексуальной связи с вами, начиная с ноября 1995 года, это будет ложью?

— Это определённо неправда.

— Мне кажется, я использовал термин "сексуальная связь", — продолжала Фишер. — И, чтобы в протоколе была абсолютная ясность, имели ли вы когда-либо сексуальные отношения с Моникой Левински, как этот термин определён в Приложении 1 к показаниям под присягой, в соответствие с изменениями суда?

По предложению судьи Фишер передал определение Клинтону, чтобы тот его вспомнил.

— У меня никогда не было сексуальных отношений с Моникой Левински, — заявил Клинтон. — У меня не было с ней никаких отношений.

Мгновение спустя Клинтон не удержался и задал свой собственный вопрос.

— Мистер Фишер, — сказал он, — есть ли что-то… вы спросили меня с такой убеждённостью, есть ли что-то, о чем вы хотите спросить меня по этому поводу? Я не... я даже не понимаю, о чем вы говорите.

Фишер ответил кратко и точно:

— Сэр, я думаю, это скоро всплывёт, и вы поймёте.

Заседание прервалось на обед. Эттингер прошептал Беннетту:

— Боб, у них Линда Трипп, — и бросился к телефону.

* * *

Фишер допрашивал президента чуть больше 2 часов, примерно половину запланированного срока дачи показаний, и потратил около 3/4 своего времени на Монику Левински. В целом, Фишер действовал неумело. Учитывая доступную ему информацию, он мог бы уличить Клинтон в десятке ложных заявлений примерно за 5 минут. Занималась ли с вами Левински оральным сексом? Она когда-нибудь прикасалась к вашим гениталиям? Вы прикасались к её груди? Вы когда-нибудь звонили ей по телефону? Клинтону пришлось бы категорично отвечать на эти простые вопросы, и он, конечно же, солгал бы. Вместо этого Фишер придерживался своего замысловатого определения секса и оставил Клинтону запасной выход, которым тот позже изо всех сил пытался воспользоваться.

Тем не менее, утро выдалось неспокойным для команды Клинтона, и Эттингер решил, что ему нужно провести собственное расследование. Он знал, что адвокаты Джонс вызвали Трипп в суд, знал, что она работала с Левински, знал, что она была источником Исикоффа по истории Уилли, и знал, что она злится на Беннетта за его цитаты в той статье. Не иначе она — их источник. Поэтому Эттингер лихорадочно набрал номер телефона человека, который, как он помнил, был адвокатом Триппа — Кирби Бера. Но была суббота, и трубку никто не брал. Эттингер размышлял над этим вопросом остаток дня.

Остальная часть показаний была разочаровывающей. Фишер коснулся самых разных тем: поведения Клинтона на посту губернатора, его отношений с полицейскими из Арканзаса, событий в отеле "Эксельсиор" 8 мая 1991 года.

— Теперь справа от меня, через 2 стула от вас, сидит мисс Пола Джонс. Вы помните, чтобы когда-нибудь встречались с ней до сегодняшнего дня?

— Нет, — ответил Клинтон. — Я говорил это много раз. Я не помню.

Хвалёное исследование командой Джонс сексуальной жизни Клинтона дало относительно мало результатов, за исключением Левински и нескольких старых сплетён из Арканзаса. Однако это лишь доказывало, что Литл-Рок — маленький городок. Фишер в какой-то момент спросил, дарил ли Клинтон что-либо другим женщинам из тамошнего магазина под названием Barbara Jean's.

— Как её зовут? — спросил Фишер. — Женщину, владелицу магазина.

— Какая-то Барбара, — сказал Клинтон.

В этот момент вмешалась судья:

— Я здесь не для того, чтобы давать показания, но полагаю, что её зовут Барбара Бейбер.

— Наверное, вы правы, — сказал Клинтон с улыбкой.

Фишер задал всего несколько безобидных вопросов о Шелии Лоуренс, Бет Коулсон и Мэрилин Джо Дженкинс. Клинтон признался в единственной сексуальной связи с Дженнифер Флауэрс в 1977 году. Ближе к концу дня Фишер задал два вопроса, на которые судья поддержала возражения Беннетта: "Назовите каждого человека, с которым у вас были сексуальные отношения, когда вы были губернатором штата Арканзас или президентом Соединённых Штатов" и "Назовите каждого человека, с которым вы стремились вступить в сексуальные отношения, когда вы были губернатором штата Арканзас или президентом Соединённых Штатов".

Если бы судья Райт не присутствовала при даче показаний, Клинтон вполне мог быть вынужден отвечать на эти абсурдно широкие и агрессивные вопросы, а его ответы, несомненно, послужили бы материалом для расследования Старра, которое уже велось.

У Беннетта было всего несколько собственных вопросов. Он показал показания Левински Клинтону и ещё раз подтвердил отрицание каких-либо сексуальных отношений между ними двумя. В своём последнем вопросе Беннетт развил то, что спросил Фишер о том, почему Клинтон баллотировался в президенты в 1992 году, а не в 1988. Президент сказал, что на обоих выборах ему говорили, что “пресса" решила, что у него нет шансов победить. Затем он добавил со своим фирменным чувством жертвы:

— У прессы на каждых выборах есть жертва, одной из которых должен был стать и я. Они были настолько легковерны в отношении маленьких штатов, что поверили бы всему, что им сказали об Арканзасе. Если бы я баллотировался, меня бы уничтожили. Так мне сказали. И в течение 6 лет они очень усердно работали над этим. Но я все равно очень рад, что у меня всё получилось.

13. Дело Ричарда Джуэлла

После завершения показаний президента сторонники со всех сторон стремились сформировать общественное восприятие этого сугубо политического события. Первой попробовала команда Джонс.

Сьюзан Карпентер-Макмиллан как на иголках сидела все те 6 долгих часов, пока Клинтон был наверху. Она пообещала собравшейся толпе репортёров, что Джонс сделает заявление в конце дня, но адвокаты затолкали Полу обратно в отель. Когда Макмиллан разыскала подругу в отеле "Hyatt Regency", она поняла почему. Джонс истерически плакала — просто из-за накопившегося за день напряжения, сказала она Макмиллан.

Макмиллан не понравился образ Джонс, скрывающейся от дачи показаний, поэтому она решила разработать свой собственный план.

— Мне все равно, хотите вы этого или нет, но вы идёте на ужин, — сказала Макмиллан адвокатам. — Сейчас вы в моем зале суда.

Она заказала столик у окна в "Олд Эббитт Гриль", знаменитом вашингтонском ресторане за углом от места дачи показаний. Макмиллан собрала Полу, её мужа, Стива, парикмахера Полы (который приехала вместе с ними из Калифорнии) и команду юристов, чтобы устроить квази-публичное празднование успеха при даче показаний. По правде говоря, адвокаты были довольны. Они зафиксировали отрицания Клинтона о Левински, и им удалось включить в протокол его слова о других женщинах. Как и надеялась Макмиллан, новости о званом ужине у Джонс попали в большую часть репортажей следующего дня, хотя одна важная деталь была опущена. Ни в одном из репортажей не упоминалось одно незнакомое лицо за столом у Джонсов. Крис Власто, упорный продюсер ABC News, занимался скандальными историями о Клинтоне почти так же долго, как Исикофф. Макмиллан пригласила его, и он даже оплатил счёт — как оказалось, разумное вложение средств.

Другие враги Клинтона были не столь довольны в тот субботний вечер. После продолжительных обсуждений редакторы Newsweek решили не печатать статью Исикоффа в выпуске, который должен был выйти на следующий день. Из вежливости Исикофф сообщил Голдберг, Муди и Конвею, что его статью отвергли. (Отныне Голдбергу доставляло удовольствие дразнить Исикоффа прозвищем “Отверженный".) В ту субботу Муди воспринял новость со своим обычным рассеянным видом, но Голдберг и "эльфы" были в ярости и решили что-то с этим сделать. Потерпев неудачу в распространении своей истории в основной прессе, они решили обратиться к своему любимому "запасному варианту" — Мэтту Драджу.

* * *

В первые дни после того, как история с Левински сделала его знаменитым, было много споров о том, был ли 31-летний Мэтт Драдж "журналистом" — как будто что-то важное зависело от того, заслуживает ли он этого сомнительного почётного звания. По правде говоря, Драдж напоминал того, кого можно было бы назвать метажурналистом. Он занимался журналистикой о журналистике. По большей части, он транслировал обрывочные данные, которые были слишком грязными или слишком низкого пошиба, чтобы попасть в более традиционные каналы распространения. Он не всегда ошибался — отнюдь нет, — но действовал быстрее и с меньшими угрызениями совести, чем практически любой другой человек с широкой аудиторией. Драдж продвигал истории в соответствии со своей гордо консервативной ориентацией (по крайней мере, в своей политике), и он рано установил контакт с "эльфами" и другими, связанными с делом "Джонс и против Клинтона".

Драдж, к лучшему или к худшему, стал иконой эпохи Интернета: родился в либеральной семье за пределами Вашингтона, округ Колумбия; дома был помешан на новостях, в школе — неудачником; нашёл сменную работу в 7-Eleven.

— Итак, в соответствие со знаменитыми словами другого репортёра, Горация Грили, — сказал он в триумфальной речи в Национальном пресс-клубе, — я, ещё молодой человек, отправился на запад.

В унылую квартиру в криминальном районе Голливуда. Он работал складчиком футболок в сувенирном магазине на стоянке CBS. Его отец, в отчаянии от перспектив сына, купил ему в 1994 году компьютер. Мэтт открыл для себя электронную почту, чаты, электронное сообщество. Он начал рассылать новости о том или ином: рейтинги, кассовые сборы фильмов, сплетни — которые собирал повсюду. (Иногда буквально, то есть, роясь в мусоре CBS.) Он назвал это Drudge Report и разместил в зарождающейся всемирной паутине, добавив простые в использовании ссылки на множество других источников новостей. К 1998 году Drudge Report посещало 6 млн. человек в месяц.

Драдж всегда находился на грани между славой и скандальной известностью, особенно после того, как в августе 1997 года выдвинул ложное обвинение в супружеском насилии против помощника Белого дома Сидни Блюменталя. Но Драдж завоевал преданных последователей среди собственного поколения консерваторов — таких людей, как Энн Коултер и Джордж Конвей. Летом 1997 года, когда Конвей и другие были разочарованы тем, что Исикофф сообщает историю Уилли не так быстро, как им хотелось бы, Конвей сообщил новости об этой истории Драджу. По своему обыкновению, Драдж сообщил об истории Уилли как о полемике в прессе (опубликует ли Newsweek статью Исикоффа?), а не по существу (верны ли обвинения Уилли)? Как и надеялся Конвей, публикация истории Уилли у Драджа увеличила шансы на то, что Newsweek опубликует её, что, конечно же, Newsweek и сделал вскоре после этого. Разочарованные отказом редакторов Newsweek опубликовать статью о Монике Левински 17 января, "эльфы" просто попытались повторить трюк с Уилли ещё раз. И снова это сработало.

До Драджа уже больше месяца доходили слухи о президенте и стажёрке. В ноябре 1997 года он получил анонимное электронное письмо с номером телефона Люсьенн Голдберг, но так и не ответил на него. В ночь на субботу, 17 января, Драдж пробудил Голдберг от глубокого сна и прочитал ей статью, которую он написал на основе того, что услышал от "эльфов". Голдберг подтвердила эту историю. Затем в 2:32 ночи на Восточном побережье (тремя часами ранее в Лос-Анджелесе, где Драдж сочинял статьи) Драдж нажал кнопку "отправить" на своём компьютере. Позже он сказал, что в тот момент у него на глазах выступили слезы из-за важности момента.

NEWSWEEK УБИВАЕТ ИСТОРИЮ О СТАЖЁРКЕ ИЗ БЕЛОГО ДОМА

Репортаж из блокбастера: 23-летняя бывшая стажёрка в Белом доме, сексуальные отношения с президентом

**Мировой эксклюзив**

**Только у Drudge Report**

В последнюю минуту, в 18:00 субботнего вечера, журнал NEWSWEEK отверг статью, которой было суждено потрясти официальный Вашингтон до основания: стажёрка Белого дома вступила в сексуальную связь с президентом Соединённых Штатов!

DRUDGE REPORT стало известно, что репортёр Майкл Исикофф сочинил статью своей жизни только для того, чтобы за несколько часов до публикации её зарубили высшие чины NEWSWEEK. Молодая девушка, 23 года, вступала в сексуальную связь с любовью всей своей жизни, президентом Соединённых Штатов, с тех пор как она была 21-летнейстажёркой в Белом доме. Она была частой посетительницей небольшого коридора рядом с Овальным кабинетом, где, по её утверждению, удовлетворяла сексуальные предпочтения президента. Слухи об их отношениях распространились по всему Белому дому, и её перевели на работу в Пентагон, где она проработала до прошлой недели.

Молодая стажёрка писала длинные любовные письма президенту Клинтону, которые доставлялись через курьерскую службу. Она была частой посетительницей Белого дома после полуночи, где зарегистрировалась в журналах WAVES как посетительница секретарши по имени Бетти Карри, 57 лет.

DRUDGE REPORT стало известно, что существуют записи интимных телефонных разговоров.

Отношения между президентом и девушкой стали напряжёнными, когда президент выяснил, что она хвастается своим романом перед другими.

Оглядываясь назад, можно отметить несколько моментов в статье Драджа. После первого абзаца история полна ошибок. Слухи об их отношениях не распространялись среди других сотрудников Белого дома; Левински не писала Клинтону “длинных любовных писем"; Левински не навещала Клинтона "после полуночи"; Клинтон не прервал их роман из боязни, что Левински хвастается. Драдж ложно подразумевает, что “интимные телефонные разговоры" были между Левински и Клинтоном; на деле же звонки были между Левински и Линдой Трипп. Тем не менее, суть была верна. Newsweek работал над статьёй о сексуальной связи между президентом и бывшей стажёркой.

Статья в Drudge Report послужила полезным снимком того, что Голдберг и "эльфы" считали важным в истории Левински. Драджу не сообщили, что Левински находится в статусе вызванного в суд свидетеля по делу Джонс, или о разворачивающемся расследовании Старра, связанном с ней. Не было никакой связи между романом президента и стажёрки с правдивостью Клинтона, его судебной стратегией или уголовным расследованием. Драдж рассказывает только о сексе — но этого было достаточно для него и его источников. Они знали, что секс сделает историю неотразимой для основных СМИ. Как только Драдж выпустил свой первый бюллетень, было предопределено, что история просочится в политическую жизнь страны.

Всё заняло всего около 8 часов, и главным событием стало воскресное утреннее ток-шоу. Хотя большинство американцев его мало смотрят, такие программы служат полезными ориентирами для политического класса. Поскольку ожидается, что действующая администрация и её сторонники будут каждую неделю выступать с более или менее согласованным посланием, эта позиция, как правило, впервые обнародуется на воскресных шоу. К началу 1998 года Мэтт Драдж помогал составлять воскресную программу.

Билл Кристол, редактор Weekly Standard и консервативный участник дискуссии в новостной программе ABC "На этой неделе", услышал о статье Драджа рано утром в воскресенье, 18 января, и попытался проверить её. Он поговорил с "эльфом" Портером (с которым Кристол работал у вице-президента Дэна Куэйла) и убедился, что Драдж напал на след чего-то реального. Бывший помощник Клинтона Джордж Стефанопулос, в то время все ещё выступавший защитником президента в программе, решил провести собственное осторожное расследование. В воскресенье утром он позвонил Джону Подесте, в то время заместителю главы администрации Белого дома.

Подеста услышал раскаты приближающейся бури ещё сутками ранее. В субботу, когда Клинтон ещё давал показания, Подесте позвонил репортёр журнала Time, который разнюхивал о возможной сенсации, которую его конкурент Майк Исикофф устроил в Newsweek. Подеста ничего не знал об этом, но решил позвонить Исикоффу, которого знал лишь смутно. Исикофф сказал, что работает над историей о девушке по имени Моника Левински и деле Полы Джонс, но “это не имело никакого отношения к большому жюри или Кену Старру". На самом же деле статья Исикоффа была самым тесным образом связана со Старром, но репортёр лишь защищал расследование независимого юриста — прямо как от него хотели Джеки Беннетт и Брюс Удолф.

В свете всего этого звонок Стефанопулоса не стал для Подесты полной неожиданностью. Поэтому он выбрал осторожный путь и, как позже свидетельствовал Подеста, сказал Стефанопулосу:

— Единственный способ отреагировать на это — сказать: "Вы же знаете Драджа, он распространяет слухи... нельзя верить всему тому, что написано в Drudge Report".

Кристол и Стефанопулос теперь были проинструктированы о том, как вести бой в прямом эфире. В воскресном эфире Кристол сказал:

— Сегодня утром в Вашингтоне заговорили о том, что журнал Newsweek собирается опубликовать большую статью, основанную на записанных на плёнку разговорах, которые девушка, которая была летней стажёркой в Белом доме, стажёром Леона Панетты...

Стефанопулос прервал Кристола, сказав:

— Билл, откуда это взялось? Из Drudge Report. Знаешь, мы все видели, насколько это низкопробное....

— Нет, нет, нет! — ответил Кристол. — Вчера в журнале Newsweek были громкие споры. В конце концов, они отказались печатать эту статью. Вопрос в том, попадут ли в СМИ сообщения с хорошо обоснованными обвинениями о поведении президента в Белом доме.

История о стажёрке и кассетах получила широкое распространение.

* * *

Как и Сьюзан Карпентер-Макмиллан, команда президента пыталась сформировать общественное мнение о даче показаний. Согласно утечкам из лагеря Клинтона, все были в восторге от того, как прошёл день. Но на самом деле это было не так. Беннет и Эттингер были встревожены странно конкретными вопросами о Левински, и уже по ответам Клинтона они почувствовали, что клиент рассказал им далеко не всё о своих отношениях с девушкой. В тот вечер сам Клинтон тоже был нетипично подавлен. Он сделал несколько телефонных звонков и отменил свои планы на ужин.

Эти показания, по-видимому, вызвали у президента явное предчувствие беды. В одном из таких разговоров тем вечером он позвонил Бетти Карри, чьё имя он так часто упоминал в ответ на вопросы о Левински, и попросил её выйти на работу на следующий день. Для президента было необычно вызывать Карри в воскресенье — и эта встреча была ещё более странной.

В течение месяца после публикации истории Левински общественное восприятие Бетти Карри определялось одним-единственным изображением — миниатюрной, подавленной негритянки, пробивающейся сквозь неуправляемую толпу фотографов после её первого выступления перед большим жюри. Правда о Карри была более сложной. Она занимала особую нишу в Белом доме Билла Клинтона. В атмосфере, которая обычно была занятой, даже лихорадочной, Карри было мало чем заняться. Она обрабатывала часть личной переписки Клинтона, отвечала на некоторые телефонные звонки и в целом проводила время с посетителями, которые ожидали, когда их впустят в Овальный кабинет. Она раздавала конфеты измотанным сотрудникам и напоминала им, чтобы те не слишком выгорали на работе.

Но Карри, которая давным-давно ушла в отставку с поста секретаря федерального правительства в Вашингтоне, также была опытным политиком. В свои 57 лет она участвовала во всех президентских кампаниях Демократической партии с 1984 года и даже переехала в Бостон, чтобы работать на Майкла Дукакиса в 1988 году, а затем в Литл-Рок, чтобы помогать Клинтону, 4 года спустя. (Во время простоя она работала ассистентом биографа знаменитостей Китти Келли.) Как оказалось, Карри также была потенциально самым опасным свидетелем Кеннета Старра против Билла Клинтона.

Карри встретилась с Клинтоном на лужайке для гольфа Белого дома около 17:00 в воскресенье, и через несколько минут они сели вместе в Овальном кабинете. Там, по словам Карри, Клинтон рассказал ей, что во время дачи показаний ему задали ряд вопросов о Монике Левински.

— Есть несколько вещей, которые ты, возможно, захочешь узнать, — сказал Клинтон, а затем попросил её подтвердить несколько утверждений:

• “Ты всегда была рядом, когда там была Моника".

• “Мы никогда не были по-настоящему одни, верно?"

• “Моника приставала ко мне, а я никогда не прикасался к ней".

• “Она хотела заняться со мной сексом, а я отказывался".

Клинтон прекрасно знал, что все эти заявления были ложью. В своих показаниях об этом странном разговоре Карри придала поведению Клинтона максимально благожелательное впечатление. Во-первых, она сказала, что не знала, что все заявления были конкретно ложными; во-вторых, она сказала, что не чувствовала никакого давления “вообще", чтобы согласиться с комментариями президента. Что касается Клинтона, то позже он показал, что разговаривал со своей секретаршей в воскресенье, потому что пытался “освежить воспоминания" и потому что предполагал, что в СМИ разразится буря, и “я пытался выяснить, каковы факты". Клинтон привёл в основном то же самое обоснование для проведения второго разговора с Карри в том же духе 3 дня спустя, когда история действительно попала в прессу.

С юридической точки зрения адвокаты Клинтона, вероятно, были правы в том, что поведение президента с Карри в этих двух случаях не было равносильно преступлению — ни воспрепятствованию правосудию, ни фальсификации показаний свидетелей. Во-первых, Карри ещё не была свидетелем по делу Джонс (или перед большим жюри присяжных Старра); во-вторых, то, что его секретарша очень благосклонно отзывалась о поведении Клинтона, наводило на мысль, что она не чувствовала, что её принуждают лгать. Наконец, с помощью тщательного анализа можно прийти к выводу, что не все заявления Клинтона Карри были полностью ложными. (Оправдывая свои заявления перед Карри в своих показаниях большому жюри присяжных, Клинтон сделал печально известное замечание, что “это зависит от того, что вы вкладываете в слово "один"".) Подводя итог, большинство прокуроров, вероятно, не возбудили бы уголовного дела против президента на основании этих фактов.

Но оправдания адвокатов не могут скрыть, насколько презрительно президент вёл себя со своей секретаршей. Клинтону пришлось жить с последствиями своего печального романа с Левински. Но здесь Клинтон завербовал в свой круг обмана другого человека — свою секретаршу, которая занимала положение на противоположном конце спектра власти и престижа от его собственного. Менее лояльная и сообразительная женщина, чем Карри, могла бы нарисовать более зловещий портрет поведения своего босса. Но все же картина получилась и так достаточно плохая. Готовность президента использовать других в своих целях, вероятно, заслуживает большего осуждения, чем его сексуальные похождения. Правые враги Клинтона действительно превратили дело Левински из личной проблемы в юридический и политический кризис. Но вместо того, чтобы открыто и мужественно подойти к решению проблемы, Клинтон прятался за ложью и юбками своей секретарши.

И Карри, несмотря на её смелые слова об обратном, похоже, тоже запаниковала в ответ на вызов президента. После воскресной встречи с Клинтоном Карри начала лихорадочно набирать номер Левински. В прошлом Левински мгновенно отвечала всякий раз, когда Карри вызывала её на пейджер; действительно, Карри проводила много времени, рассылая сообщения на пейджер Моники. Карри пыталась 4 раза в субботу вечером. Моника перезвонила поздно вечером, но Карри была слишком уставшей, чтобы разговаривать. Затем, в понедельник утром, начиная с 7:00 утра, Карри отправила Монике 7 сообщений за час, с каждым разом все более тревожные. “Пожалуйста, позвони Кей [кодовое имя Бетти у Левински] сегодня в восемь утра". “Пожалуйста, позвони Кей домой. Это дружеский звонок. Спасибо". “Пожалуйста, позвони Кейт [так в оригинале] касательно: чрезвычайная ситуация в семье". “От Кей. Пожалуйста, перезвони. У меня хорошие новости". Ответов не было.

В понедельник был День Мартина Лютера Кинга, поэтому Клинтон звонил Карри домой, чтобы узнать, дозвонилась ли она Монике. Утром президент поговорил с Верноном Джорданом, который только что услышал от Фрэнка Картера, что Левински наняла нового адвоката. В последний раз, когда Клинтон разговаривал со своей секретаршей в понедельник, он объяснил, что причина, по которой Моника не перезвонила, вероятно, заключалась в том, что её новый адвокат велел ей ни с кем не разговаривать.

* * *

Новым адвокатом был Билл Гинзбург. Его втянули в эту историю поздно вечером в пятницу, когда его старый друг и клиент Берни Левински разыскал его в суде Санта-Моники. Голос Берни звучал по телефону взволнованно. Он сказал Гинзбургу, что должен немедленно с ним встретиться, но отказался назвать причину. Случилось так, что двое детей Гинзбурга в тот день летели на самолётах, и адвокат не мог отделаться от мысли, что Берни собирается сказать ему, что один из рейсов (или оба!) потерпели крушение. Отец Моники был из тех старых друзей, которым можно было сообщать подобные новости. По дороге в центр города на встречу с Левински в отеле "Билтмор" Гинзбург так нервничал, что даже не стал включать радио, опасаясь, что услышит о катастрофе.

Билл Гинзбург со своей знаменитой клиенткой

Гинзбург вполне соответствовал мелодраматическому образу. Бородатый и в очках, Гинзбург представлял интересы Левински с января по июнь 1998 года и, благодаря своим постоянным выступлениям на телевидении, стал одним из самых известных лиц в стране. Из-за своей вездесущности в эфире Гинзбург превратился из добросовестного адвоката во всеобщее посмешище быстрее, чем почти кто-либо в истории. Но если он искажал свою роль публичного представителя (один деловой партнёр как-то назвал его “эго с пищеварительной системой"), то он также выполнял работу для своей клиентки лучше, чем ему обычно приписывали. Действительно, эпитафию Гинзбургу могла бы написать группа "Монти Пайтон": “Может, я и идиот, но я не дурак".

Однако на момент телефонного звонка Берни Гинзбурга не был особо известен. Он защищал в делах о врачебной халатности от преуспевающей фирмы, насчитывающей около 40 юристов в Сенчури-Сити, и жил в скромном доме в долине Сан-Фернандо. Левински пригласил Гинзбурга встретиться в пятницу вечером на конференции радиологов в отеле "Билтмор". Когда адвокат наконец разыскал врача в отеле, Гинзбург был настолько взволнован, что практически упал в объятия Левински — но отнюдь не из-за родных Гинзбурга.

— У Моники какие-то неприятности, — сказал её отец.

Гинзбург знал, что та работает в Пентагоне, поэтому в голове юриста промелькнула единственная мысль.

Шпионаж! Монику арестовали за продажу государственных секретов!

— Не совсем, — сказал Берни.

Двое мужчин уединились в одном из номеров "Билтмора", и Берни начал объяснять.

— У Моники может быть связь с президентом Соединённых Штатов, — сказал Левински.

Гинзбург решил, что после такой новости точно можно воспользоваться мини-баром.

Берни сказал, что Моника находится у агентов ФБР как раз во время их разговора. Двое мужчин убедили себя, что даже за ними могут следить, поэтому решили взять напитки и прогуляться по центру Лос-Анджелеса, чтобы предотвратить прослушивание телефонных разговоров.

Наконец, они перебрались в клуб "Джонатан" в нескольких кварталах, откуда Гинзбург позвонил в номер отеля "Ритц-Карлтон", где допрашивали Монику. Он поговорил с Майклом Эммиком из персонала Старра. Эммик спросил:

— Откуда мне знать, что вы её адвокат?

— Потому что, жалкий хуесос, я говорю тебе, что я её адвокат!

Этот обмен задал тон отношениям Гинзбурга с Офисом независимых юристов на несколько месяцев вперёд.

Эммик сказал Гинзбургу, что офис Старра хочет, чтобы Левински совершила несколько телефонных звонков под запись в рамках их расследования. Гинзбург мудро поступил, сказав, что требует иммунитета для своей клиентки — транзакционного иммунитета, что практикуется достаточно широко. После того, как Эммик и Гинзбург некоторое время спорили об иммунитете, прокурор сказал, что есть ещё одна проблема. У него не было текстового редактора или факсимильного аппарата, так что они не смогут заключить соглашение прямо на месте. Гинзбург, который останавливался в отеле "Ритц-Карлтон" и знал, что в зале ожидания консьержа есть факсимильные аппараты, сказал, что с радостью примет соглашение, написанное от руки. Но Эммик не шёл на уступки.

Гинзбург убедил Эммика дать трубку Монике. Её новоиспечённый адвокат велел ей просто покинуть отель и отправиться домой — вместе с матерью, которая к тому времени уже приехала, Моника именно так и сделала.

На следующее утро, в субботу, 17 января, Гинзбург вылетел в Вашингтон, и Моника встретила его в аэропорту. Оттуда они поехали в отель "Хей-Адамс", расположенный через дорогу от Белого дома, где провели 3 часа, обсуждая её ситуацию. Одно Гинзбург знал наверняка, так это то, что Моника не должна ни с кем разговаривать — ни с президентом, ни с Бетти Карри, ни с прокурорами (по крайней мере, пока он добьётся для неё иммунитета). В тот вечер Моника проигнорировала совет адвоката и перезвонила Карри, но в тот момент секретарша президента слишком устала, чтобы говорить. На следующий день, когда Карри 7 раз пыталась заставить её перезвонить, Левински уже не отвечала.

* * *

История вышла наружу ещё на день, в понедельник, в праздник Мартина Лютера Кинга. На данный момент Драдж фактически передал свой сайт Люсианн Голдберг, которая предоставляла ему новые материалы каждые несколько часов. Драдж стал первым, кто обнародовал имя Моники Левински, а затем он сообщил, что Левински подала письменные показания под присягой по делу Полы Джонс, отрицая "сексуальные отношения с президентом Клинтоном". Однако в какой-то момент в тот лихорадочный понедельник сигналы Голдберг и Драджа пересеклись.

Заголовок одной из "Депеш Драджа" гласил: "СПОРЫ РАЗГОРАЮТСЯ ВОКРУГ ЗАПИСЕЙ БЫВШЕЙ СТАЖЁРКИ ИЗ БЕЛОГО ДОМА, ПОКА СТАРР ВЕДЁТ СВОЁ РАССЛЕДОВАНИЕ". Это было важное событие, потому что стало первым предположением о том, что дело Левински имело потенциальные криминальные последствия и что Старр проводит расследование. Драдж рассказал историю своей жизни, и хотя он желал Клинтону только зла, он был больше заинтересован в распространении сенсаций, чем в защите расследования Старра. Голдберг, с другой стороны, обладала более широкой перспективой и более глубокой политической и личной неприязнью.

— Убери эту чёртову замётку! — кричала Голдберг Драджу по телефону.

Новость о том, что тут замешан Старр, лишила бы прокурора элемента неожиданности. (Гинзбург, посетивший офис Старра в понедельник, вспомнил, как прокуроры передавали друг другу распечатки статьи Драджа и были в отчаянии из-за утечки результатов их расследования.)

Экстренная новость Драджа о Старре была опубликована всего на 20 минут, так что он всё-таки удалил её за ночь. Но во вторник Драдж увидел, что события развиваются так быстро, что сказал себе: "К черту эту Голдберг — лучше запостим статью". Замётка Драджа фактически предвосхитила главный спор о новой области, находящейся под юрисдикцией Старра. "“Старр не участвует в розыске малышки, — сообщил один источник, близкий к ситуации, изданию Drudge Report поздно вечером во вторник. – Он рассматривает возможность предъявления обвинений в воспрепятствовании правосудию". …Разработка этого дела полностью поглотила высокопоставленных чиновников Вашингтона, а следователи Старра в последние дни работали за полночь… Разработка..."

* * *

Около 22:00 во вторник, 20 января, юрист Белого дома по имени Лэнни Брейер сидел за столом и рассылал приглашения на вечеринку по случаю 40-летия жены. Брейер отвечал за юридические аспекты многочисленных расследований в Конгрессе и уголовных дел Белого дома — в основном по вопросам финансирования предвыборной кампании (что по-прежнему было относительно горячей темой), но также и по тлеющим уголькам расследования Старра. Зазвонил телефон — звонил Вольф Блитцер из CNN.

— Ты что-нибудь слышал о стажёрке?

В отличие от многих других в Белом доме, Брейер не читал замётку Драджа. (Драдж с удовольствием отметил, что его сайт посетили 2600 сотрудников Белого дома за 12 часов после его первой публикации о Левински.) Брейер не смог помочь Блитцеру... но примерно через 10 минут пейджер юриста Белого дома чуть не разорвало от входящих сообщений.

То же самое происходило по всему Вашингтону. Десятки репортёров провели день в бегах вслепую, чтобы успеть собрать информацию о том, чем Голдберг кормила Драджа последние 3 дня. Прокуроры в офисе Старра ничего не говорили, полагаясь на все более призрачную надежду, что они ещё могут организовать прослушиваемые телефонные звонки своим главным подозреваемым. Но адвокаты Джонс воспряли от мысли, что на основании их иска начнётся расследование по воспрепятствованию правосудию. Прежде всего им хотелось уничтожить Клинтона, чего могло бы добиться в рамках нового уголовного расследования. Именно адвокаты Джонс, а не прокуроры Старра, были ответственны за утечку информации.

Крис Власто, продюсер ABC, который ужинал с командой Джонс в день дачи показаний, позвонил Бобу Беннетту домой во вторник вечером и сказал ему, что есть записи разговоров с Левински. Сначала Беннетт расстроился настолько, что едва смог выдавить из себя единственный вопрос:

— Насколько все плохо?

Когда позже тем же вечером до него наконец дозвонились из “Вашингтон пост", Беннетт объявил:

— Я чую неладное,

— что прозвучало возмущённо, но уклончиво. ("Вашингтон Пост" и ABC News разместили первые репортажи о Левински на своих веб-сайтах сразу после полуночи в среду, 21 января.)

Когда вечер вторника подошёл к концу, Лэнни Брейер решил, что новости были достаточно громкими, чтобы вызвать своего босса Чарльза Раффа обратно в офис для экстренного совещания с командой по управлению скандалом, включая Подесту, Брюса Линдси, Шерил Миллс и Лэнни Дэвиса (который через несколько дней покинет штат Белого дома). Рафф, присутствовавший при даче показаний Клинтоном, сказал, что, по его мнению, вопросы о Левински “исходили из левого поля". Частного адвоката Клинтона, Дэвида Кендалла, вызвали по громкой связи, и они решили избрать самый безопасный курс — говорить как можно меньше.

Дэвид Кендалл

Сам Клинтон разговаривал как с Кендаллом, так и с Беннеттом во вторник вечером и настаивал на своём отрицании каких-либо сексуальных отношений с Левински, как и при даче показаний. Рафф сказал, что представители Белого дома могут повторить это опровержение утром, но никто не должен вдаваться в подробности, пока они не узнают больше обо всей истории.

Президент попросил разбудить его в среду в 7:00 утра, а в 7:02 позвонил Кендаллу. Затем он разбудил жену. Хиллари Клинтон позже вспоминала, что муж разбудил её словами:

— Ты не поверишь, но...

* * *

Эта новость вызвала ажиотаж в прессе, беспрецедентный в новейшей истории Америки. Ведущие новостных программ сели в частные самолёты, чтобы вернуться с Кубы, где они освещали визит папы Римского. Вашингтон захлестнули разговоры об отставке, импичменте и надвигающемся политическом Армагеддоне.

В течение всего утра в среду Клинтон встречался со своими сотрудниками и заверял их, что обвинения не имеют под собой никаких оснований. Клинтон начинал большинство дней с 9-часовой встречи со своим главой администрации Эрскином Боулзом и двумя заместителями: Подестой и Сильвией Мэтьюз. На встрече 21 января президент проявил инициативу, как только все трое собрались перед ним в Овальном кабинете.

— Я хочу, чтобы вы знали, что у меня не было сексуальных отношений с этой женщиной, Моникой Левински, — засвидетельствовал Боулз слова Клинтона. — Я никого не просил лгать. И когда факты выйдут наружу, то сами поймёте.

Другие, включая Майка Маккарри, пресс-секретаря, слышали в тот день от Клинтона похожие слова.

На среду у президента были запланированы 3 интервью, все они были приурочены к предварительной редакции его доклада "О положении в стране", который планировалось зачитать в следующий вторник. В соответствии с накалённой атмосферой все 3 крупные вещательные сети транслировали первое интервью с Джимом Лерером из PBS в прямом эфире. Когда Клинтон вошёл в комнату Рузвельта в 15:30, атмосфера была зловещей, и она лишь слегка разрядилась, когда его тогда ещё новый пёс Бадди уселся рядом с президентским креслом и отказался уходить. Президенту пришлось встать со своего места и вывести Бадди из комнаты.

Отвечая на вопрос Лерера о Левински, Клинтон сказал:

— Здесь нет ни сексуальных отношений, ни неподобающих сексуальных отношений, ни любого другого вида неподобающих отношений.

Репортёры немедленно ухватились за своеобразное использование президентом настоящего времени, и в своих последующих двух интервью: газете Roll Call и National Public Radio — Клинтон чётко изложил свою позицию, что сексуальных отношений в прошлом тоже не было. Тем не менее, как и в первом интервью с Лерером, он выглядел неуверенно.

Только один сотрудник Белого дома получил более подробное объяснение отношений Клинтон и Левински в этот бурный первый день — или, как оказалось, вообще. Сидни Блюменталь находился всего на пятом месяце государственной службы, но он уже занимал особое место в окружении президента и первой леди.

Сидни Блюменталь

Блюменталь родился 50 годами ранее в Чикаго и всю профессиональную жизнь проработал журналистом, пока не присоединился к администрации президента. (В течение нескольких лет в начале президентства Клинтона мы были коллегами в штате New Yorker.) По иронии судьбы, возможно, в свете своей предыдущей карьеры Блюменталь быстро зарекомендовал себя как, пожалуй, самый пристрастный член окружения Клинтонов. В Белом доме и столице, где все пытались свести проблемы к узким, достижимым целям, Блюменталь видел в окружающем мире широкой идеологический конфликт между Клинтонами и тем, что он неизменно называл “правым крылом". Он делился своими взглядами, ведя нервирующие сократовские диалоги, чтобы намекнуть на более крупные силы, лежащие в основе его мировоззрения.

— Старр, верно? — мог сказать Блюменталь. — Утечки, да? Деньги от Института Резерфорда, верно? Слышали? Верно?

Подробности часто были неясны, и его коллеги в Белом доме обычно смотрели на него с каким-то насторожённым весельем. Пристрастие Блюменталя к теориям заговора побудило его коллегу Рама Эмануэля дать ему прозвище “Г.К." — в честь группы "Grassy Knoll"^[24].

Первая леди и Блюменталь часто общались. После 6 лет расследований по всем вопросам, начиная с инвестиций в Уайтуотер и заканчивая её целевой группой по здравоохранению, миссис Клинтон с горечью поняла обвинительный характер политики в Вашингтоне. Манихейское мировоззрение Блюменталя (его представление о мире, разделённом между сторонниками Клинтонов и их непримиримыми и одержимыми врагами) все больше привлекало жену президента. Для неё история Левински выглядела просто как ещё одна глава в безжалостной войне с Клинтонами.

Поэтому неудивительно, что в среду, 21 января, миссис Клинтон отвела Блюменталя в сторону и объяснила ему свой взгляд на произошедшее — то есть на то, что президент рассказал ей о Монике Левински тем утром. По словам миссис Клинтон, Моника была девушкой с проблемами, а муж “помогал" ей.

— Он все время помогает несчастным, — сказала она. — Он это делал десятки, если не сотни раз — по религиозным убеждениям и в силу характера. Если бы ты был знаком с его матерью, ты бы понял.

(Первая леди часто приписывала поведение мужа влиянию его матери, как она сделала в получившем широкую огласку интервью журналу Talk в 1999 году.)

Атака на президента со стороны адвокатов Джонс и прокуроров Старра была просто политической, считала миссис Клинтон, и ей было досадно, что мужа наказали за его добрые дела.

Ближе к вечеру, после того как президент завершил 3 интервью, он вызвал Блюменталя в Овальный кабинет. Согласно показаниям большого жюри присяжных, Блюменталь начал с того, что рассказал о разговоре с первой леди ранее, и что та объяснила отношения президента с Левински. Клинтон знал об их разговоре и начал рассказывать то же самое, почти слово в слово, что Блюменталь слышал от миссис Клинтон. Он рассказал, что его наказали за помощь этой несчастной девушке.

Блюменталь сказал, что понимает сострадание Клинтона, но “вы президент, а такие проблемные люди могут просто втянуть вас в невероятные неприятности, и вы просто... Я знаю, вы этого не хотите, но вы должны оградить себя от них".

— Мне трудно это делать, учитывая, какой я, — сказал Клинтон. — Я стремлюсь помогать другим.

Клинтон рассказал Блюменталю, что Дик Моррис, его политический консультант и приходящий Свенгали^[25], позвонил ему ранее и сказал:

— Знаешь, Никсон мог бы пережить Уотергейт, если бы с самого начала выступил по телевидению и сказал всё, что сделал неправильно.

— Что вы сделали не так? — спросил Блюменталь.

— Ничего, — заверил Клинтон. — Я не сделал ничего плохого.

— Что ж, тогда это одна из самых глупых мыслей, которые я когда-либо слышал, — сказал Блюменталь, который всегда презирал Морриса.

Затем президент рассказал Блюменталю о своих отношениях с Левински.

— Моника Левински подошла ко мне и стала делать сексуальные предъявы, — позже показал Блюменталь слова Клинтона. Тот ей отказал. — Я уже проходил это раньше и причинил боль множеству людей. Я не собираюсь делать это снова.

Левински якобы ответила на отказ Клинтона угрозами. Она сказала, что сверстники обзывали её “преследовательницей" (это её бесило), и если она скажет, что у них действительно был роман, её больше не будут так называть.

— Я чувствую себя персонажем романа, — сказал Клинтон. — Я чувствую себя человеком, окружённым гнетущей силой, которая плодит вокруг меня ложь, а я не могу добиться правды. Я чувствую себя персонажем романа "Слепящая тьма"^[26].

Этот примечательный разговор затрагивал пару литературных аналогий. Клинтон считал себя Николаем Рубашовым, героем (и жертвой) притчи Артура Кёстлера о сталинском тоталитаризме. Гораздо позже Блюменталь сыграет Ника Каррауэя, который передавал послания между обречёнными влюблёнными в романе Ф. Скотта Фицджеральда "Великий Гэтсби". Тем не менее, эти персонажи кажутся гораздо более претенциозными, чем того требуют обстоятельства. Испортив отношения со своей девушкой, а затем усугубив свои проблемы, солгав ей об этом, парень пытается вернуть себе её расположение, обманув и её лучшую подругу. Эта тема регулярно обыгрывалась на страницах комиксов Archie.

Но у Клинтона был политический, а также романтический кризис, и, как он сказал Блюменталю, он обратился за советом к Дику Моррису. Этот словоохотливый житель Нью-Йорка то появлялся, то исчезал из жизни Клинтона с 1977 года, консультируя по стратегии предвыборной кампании, пока не становился нежеланным гостем, а затем снова вызываясь в критические моменты. Он снова был изгнан после того, как его разоблачили накануне Национального съезда Демократической партии 1996 года как покровителя одной вашингтонской проститутки, но в этот момент наибольшей опасности Клинтон обратился к нему снова.

Дик Моррис

— Ты бедный сукин сын, — молвил Моррис президенту в их первом разговоре за этот день.

— Я не делал того, о чем они говорят, — оправдывался Клинтон, согласно более поздним показаниям Морриса. — Я пыталась отойти от дел, я имею в виду, в сексуальном плане. Но иногда я оступался, и с этой девушкой я просто оступился.

Затем Моррис и президент договорились, что Моррис должен провести опрос общественного мнения по делу Левински. Моррис сказал, что перезвонит поздно вечером с результатами.

Затем Моррис напечатал 4 страницы вопросов через один интервал и отправил их по факсу в Action Research, организацию по проведению опросов в Мельбурне, штат Флорида. На данный момент фактов у него было мало, и он решил провести опрос, основанный на наихудшем сценарии. В ключевых вопросах своего опроса он попросил респондентов предположить, что у Клинтона был роман с Левински, он сам солгал об этом и попросил Монику тоже солгать об этом. В свете всего этого, только 47% хотели бы, чтобы он ушёл с поста. Если бы Клинтон признал себя виновным в воспрепятствовании правосудию, только 56% хотели бы, чтобы он ушёл с поста. Вопросы были довольно грубые, но оказалось, что супружеская неверность сама по себе казалась избирателям относительно нестрашной проблемой, а ложь о супружеской неверности просто усугубляла ситуацию.

Моррис позвонил Клинтону около 1:15 ночи в четверг и рассказал ему о результатах опроса. В целом, новости были не так уж плохи для президента, но Моррис, похоже, неправильно истолковал результаты. Моррис сказал, что, по его мнению, избиратели не готовы ни к какому признанию.

— Что ж, — сказал Клинтон, — тогда нам просто нужно победить.

* * *

В те первые несколько дней Клинтон укреплялся в своём ощущении жертвы. В разговоре с несколькими близкими советниками он упомянул о досье, которое хранил в своём столе в Овальном кабинете, — то, что президент называл “Досье Ричарда Джуэлла", названное в честь охранника из Атланты, которого ложно обвинили во взрыве на Олимпийских играх 1996 года. Клинтон часто говорил о Джуэлле. В ноябре 1996 года, задолго до того, как всплыла история с Левински, Клинтон сравнил себя с Джуэллом на пресс-конференции в Австралии.

— Я бы настоятельно призвал вас вспомнить, что случилось с мистером Джуэллом в Атланте, — сказал Клинтон, — вспомнить, что случилось со многими обвинениями, выдвинутыми против меня за последние 4 года, которые оказались абсолютно беспочвенными.

Досье Джуэлла содержало некоторые из самых нелепых обвинений против него — и несколько историй, указывающих на то, как его преследовали.

Клинтон передал по крайней мере одному помощнику статью из досье Джуэлла — статью из "Нью-Йорк таймс", которую президент хранил более 3 лет. Написанная Х. Брандтом Айерсом, редактором местной газеты в Аннистоне, штат Алабама, статья была озаглавлена “Смерть цивилизованности". Айерс осудил “ненависть и беспрецедентное насилие, направленные против Белого дома... и хорошо финансируемую личную индустрию, нацеленную на уничтожение мистера Клинтона… Необоснованные обвинения в сексуальных домогательствах в сторону мистера Клинтона — не что иное, как отвлекающий манёвр". Мысль Айерса заключалась в том, что, хотя критике подвергались все президенты, уровень антагонизма по отношению к Клинтону был беспрецедентным.

Жалобы Клинтона послужили интересной почвой для дебатов, но к концу недели его сотрудники в Белом доме столкнулись с более насущной проблемой: что говорить на воскресных ток-шоу? После Уайтуотера, Трэвелгейта, Файлгейта и финансирования предвыборной кампании помощники Белого дома разработали довольно отлаженную стратегию действий при скандалах. Они делали все возможное, чтобы оставаться в курсе событий, самим публиковать разоблачительные материалы и быть уверенными, что не будет никаких сюрпризов.

Но поскольку Рам Эмануэль привёз своего маленького сына в Белый дом в субботу, 24 января, эти варианты были недоступны. Брюс Линдси, Джон Подеста, Пол Бегала и другие входили и выходили из Западного крыла, задавая те же вопросы. Что нам говорить? Если у Клинтон и Левински не было сексуальных отношений, тогда какого рода отношения у них были? Что говорил ей президент насчёт её показаний по делу Полы Джонс? И помогал ли он ей найти работу в Нью-Йорке? Никто не знал ответов, а адвокаты, в первую очередь Кендалл и Рафф, никому не позволяли задавать вопросы. Джеймс Карвилл, застрявший в гостиничном номере в Сан-Франциско и запланированный на выступление в программе "Встреча с прессой", ломал голову над тем же вопросом. Что нам говорить? Нужно ли выступить с раскаянием, осторожностью, великодушием, чем-то ещё? Что нам говорить?

Но по мере того, как Зака Эмануэля^[27] перекладывали с одной пары плеч на другую, а его шумное присутствие было желанным отвлечением в трудный день, ответ, наконец, прояснился. Оглядываясь назад, это было очевидно, но в то время таковым не казалось. В узком смысле их ответ был результатом шести лет защиты Билла Клинтона. Они делали то, что знали. Но с более широкой точки зрения, реакция Белого дома на обвинения Левински представляла собой логическую кульминацию изменений в политической культуре, которые происходили десятилетиями. Политика выродилась в судебные тяжбы другими способами. Вы давите на нас, мы давим на вас. Для Белого дома стратегия свелась бы к одному слову.

Атаковать.

14.“Пусть они знают".

Когда Гарри Томасон держал в руках пульт от телевизора в своём офисе на стоянке CBS — прямо внизу от берлоги Джерри Сайнфелда^[28] и в нескольких кварталах от бывшего места работы Мэтта Драджа в сувенирном магазине, — ему не понравилось то, что он увидел. Томасон смотрел интервью Клинтона с Джимом Лерером в среду, 21 января, и ему показалось, что президент выглядел неуверенно. Томасон рассказал жене Линде Бладуорт-Томасон о своих опасениях, и та сказала:

— Тебе нужно ехать в Вашингтон.

Затем Гарри позвонил первой леди, у которой был к нему только один вопрос:

— Когда ты сможешь приехать?

Гарри вылетел в Вашингтон первым самолётом в четверг утром. Он переехал в спальню на третьем этаже в жилой зоне Белого дома и не выходил из неё 34 дня. Линда присоединилась к нему примерно в середине его пребывания.

Гарри Томасон

* * *

Сын бакалейщика в маленьком городке на юге Арканзаса, Гарри работал учителем рисования в средней школе и футбольным тренером, но хотел снимать фильмы, поэтому однажды взял книгу о кинопроизводстве в местной библиотеке. К началу 1970-х годов он снимался в рекламных роликах и малобюджетных фильмах в Литл-Роке. В 1974 году он получил права на рассказ "Ридерз Дайджест" о неизлечимо больном спортсмене и добрался на грузовом самолёте до Лос-Анджелеса; со временем он начал продюсировать для телевидения. История Линды была лишь несколько менее неправдоподобной. Дочь политически либерального юриста, переехавшая из Арканзаса в южный Миссури, она также отправилась на запад, некоторое время преподавала в школе в Уоттсе и обнаружила в себе писательский дар, когда они с подругой набросали сценарий для телесериала "Чёртова служба в госпитале МЭШ". В то время, когда Клинтон был избран президентом, в эфире у пары были три ситуационные комедии — "Сердца в огне", "Вечерняя тень" и, их самый большой хит, "Создавая женщину". Поскольку Линда почти все написала, Гарри режиссировал, а оба были продюсерами, сообщалось, что они зарабатывают 300 тыс. долларов в неделю.

Попутно Томасоны стали преданными друзьями Клинтонов. У них никогда не было официальных ролей ни в одной из кампаний Клинтона, но Гарри срежиссировал несколько наиболее важных публичных моментов в карьере президента, включая его прогулку в Мэдисон-сквер-Гарден во время съезда 1992 года и поездку на поезде по Среднему Западу перед съездом 1996 года в Чикаго. Со своей стороны, Линда спродюсировала документальный фильм "Человек из надежды" в стиле Капры о Клинтоне, который был показан на съезде 1992 года, и продолжение, которое было показано на съезде 4 года спустя. У Томасонов не было собственных политических или социальных амбиций в Вашингтоне — только свирепая решимость защитить своих друзей в Белом доме.

В этом отношении неудивительно, что первая леди вызвала Гарри, когда муж оказался в крайней ситуации. Но этот переезд символизировал и нечто большее. К началу 1998 года Клинтоны прожили в Вашингтоне более 5 лет и приобрели ровно одного близкого друга в этом городе. Но этот союзник, Вернон Джордан, сам был замешан в разворачивающемся скандале, так что Клинтонам пришлось обращаться по всей стране за поддержкой. Лидеры политического и журналистского истеблишмента никогда не испытывали особой симпатии к Клинтонам (и наоборот), и эта враждебность способствовала атмосфере, которая почти за одну ночь воцарилась в городе — атмосфере благопристойной вечеринки линчевателей.

Действительно, Томасоны (возможно, непреднамеренно) способствовали социальной изоляции Клинтонов. Пара также выступала в качестве импресарио на первой церемонии инаугурации президента в 1993 году, и в рамках этой церемонии Линда сняла 5-минутный фильм для вечернего гала-концерта. Под звуки Фрэнка Синатры, исполняющего мелодию Гершвина “They All Laughed", в фильме была представлена стремительная серия звуковых реплик от представителей вашингтонских СМИ во время предвыборной кампании 1992 года. В фильме один за другим Роберт Новак, Фред Барнс, Дэвид С. Бродер и другие журналисты называли Клинтона “неудачником", “неизбираемым" и “политическим трупом". Томасоны расценили фильм как безвредную шпильку в адрес некоторых раздутых эгоистов, но несколько жертв и их друзья расценили это как объявление войны. Затянувшиеся споры по поводу фильма, возможно, отразили слабость вашингтонской прессы больше, чем любая первоначальная враждебность со стороны Томасонов, но это помогло отравить атмосферу для Клинтонов почти с первого дня.

У Томасонов всё было ещё хуже. Гарри напоролся на скандал Трэвелгейт, предположив, что авиационно-консалтинговая компания, в которой у него был небольшой интерес, могла бы предложить Белому дому более выгодную сделку. Два гражданских иска против Гарри за его роль в Трэвелгейте были отклонены, и прокуроры Старра даже не допросили его по этому делу, но этот вопрос ещё больше навредил Томасонам в Вашингтоне — и отношению к ним городского истеблишмента. Крах туристического бюро попал в прессу на той же неделе 1993 года, что и печально известная президентская стрижка на борту "Борта №1" в Лос-Анджелесе. Стрижку делал Кристоф, парикмахер актёрского состава “Сердец в огне", и именно Томасон познакомил Кристофа с Клинтонами и нанял парикмахера по "договору на личные услуги". Вопреки сообщениям прессы того времени, стрижка не привела к задержке воздушного движения, а Гарри был во Флориде, когда это произошло. Но включение Кристофа в окружение президента стало идеальным поводом для критиков президента высмеять его как элитарного деятеля, маскирующегося под популиста.

К 1998 году Томасоны были довольно сильно озлоблены на Вашингтон, и, как и их друзья в Белом доме, Гарри и Линда испытывали искреннее презрение ко всему мегаполису прокуроров и учёных мужей. Гарри Томасон сказал вскоре после выхода этой истории:

— В течение некоторого времени у нас происходило замедленное убийство. Как только все на нашей стороне сдадутся, начнётся настоящая война. Никогда не давай им передышки. Не уступай им ни дюйма. Как только ты, наконец, осознаешьэто, тебе нужно выйти и бороться с этим всеми возможными способами. Мой дедушка вспоминал слова из Библии, что когда кто-то бьёт тебя, надо подставлять другую щёку, — продолжал Томасон, — но после этого его надо мочить.

* * *

Томасон прибыл в Вашингтон дождливым вечером в четверг, 22 января, и около полуночи они с президентом повели Бадди на долгую прогулку по территории Белого дома. Томасон достаточно разбирался в уголовных расследованиях, чтобы воздержаться от прямых вопросов Клинтону о его отношениях с Левински, но президент рассказал своему другу то же самое, что и своим сотрудникам, — что его преследуют за отеческое участие к девушке. Однако более того Клинтон считал себя жертвой беспрецедентных усилий по личному разрушению. Разговор между ними двумя продолжался, время от времени прерываясь, ещё 3 дня, пока Томасон сопровождал Клинтонов на напряжённый уик-энд в Кэмп-Дэвид. Там воздух Катоктинских гор был напоён ароматом старых обид, поскольку Гарри проследил причину нынешнего кризиса до злодеев из общего прошлого. (В течение нескольких месяцев Томасон объяснял проблемы президента фразой “это все политика Арканзаса".) Пока в хижине потрескивал камин, они говорили о Клиффе Джексоне, который принимал участие в расследовании дела Полы Джонс и Уайтуотера, и о Шеффилде Нельсоне, сопернике Клинтона на губернаторских выборах 1990 года, который первым вынес на публичную сцену истории о Хуаните Броддрик и других женщинах.

Однако к концу уик-энда Томасон начал ощущать изменение динамики. В воскресных ток-шоу сторонники Клинтон начали предпринимать попытки перевести тему с поведения президента на поведение прокурора. Джеймс Карвилл на встрече с прессой заявил:

— Это началось как сделка с землёй стоимостью на 40 тыс. долларов, которая привела к убыткам около 50 млн. долларов. А 5 лет спустя, после того как никто ничего не смог найти, мы разводим людей по отелям и поим их виски, пытаясь разговорить и все такое прочее. Это грязное расследование.

Рам Эмануэль, в программе “Лицом к нации" тоже признался:

— Единственное, что имеет значение, — это правда, поскольку она касается двух вопросов. Были ли у него сексуальные отношения? И просил ли он её солгать? Ответ на эти вопросы — нет и ещё раз нет.

Теперь все, что оставалось самому Клинтону, — это возобновить наступление. Вечером в воскресенье, 25 января, Томасон вернулся с Клинтонами в их резиденцию в Белом доме, где Гарольд Икес, не менее воинственный бывший заместитель главы администрации, присоединился к ним в гостиной. (Помешанный на новостях, Томасон был счастлив больше всего, когда одним глазом просматривал все новостные телестанции, а другим — политические веб-сайты. Миссис Клинтон, с другой стороны, отказалась смотреть какие-либо телевизионные новости в течение этого периода, поэтому Гарри постоянно включал и выключал телевизор в гостиной в зависимости от того, была ли Хиллари в комнате.) В этот момент Томасон начал настаивать на том, чтобы президент выступил с более сильным опровержением, чем в разговоре с Лерером в предыдущую среду.

— Знаете, вам не следует больше ждать, — сказал Томасон Клинтону. — Вам надо сделать сильное заявление при первой возможности. В том, что вы сказали на прошлой неделе, не было ничего плохого. Все было так, как вы сказали.

Икес согласился, и помощников отправили искать подходящий момент в расписании президента. Поскольку до доклада "О положении в стране" оставалось всего 48 часов, а безумие не проявляло никаких признаков ослабления, времени оставалось немного.

Было уже за полночь, ранним утром понедельника, когда в номере вашингтонского отеля Билла Уайта, президента Фонда К. С. Мотта, зазвонил телефон. Уайт должен был выступить на церемонии в Комнате Рузвельта в 10:30 утра, чтобы продемонстрировать программу по уходу за детьми после школы, которую президент будет хвалить перед Конгрессом во вторник. Ранее Уайту сообщили, что председательствовать будут вице-президент Гор и первая леди.

— У нас небольшие изменения в планах, — сказали Уайту.

* * *

— Спасибо. Спасибо и доброе утро, — сказала Хиллари Клинтон, когда аплодисменты стихли. — Пожалуйста, садитесь. Добро пожаловать в Белый дом.

В её улыбке появилась лёгкая напряжённость, когда она добавила:

— И мне особенно приятно видеть в аудитории так много тех, кто так сильно заботится об образовании и уходе за детьми.

Как знала первая леди, немногие из 50 или около того человек, которые протиснулись в помещение, думали об уходе за детьми утром в понедельник, 26 января.

Правда, сторонники президента наконец перешли к сопротивлению, но дождь новых разоблачений продолжал обрушиваться на Белый дом. В субботу ABC независимо подтвердил через другие источники то, что Голдберг сообщила Драджу ранее на неделе:

— Левински говорит, что сохранила (очевидно, в качестве сувенира) темно-синее платье с пятном спермы президента.

В воскресенье в эфире появились первые сообщения о том, что кто-то неназванный стал свидетелем интимной встречи Клинтона и Левински. Это побудило оба нью-йоркских таблоида: News и Post — раструбить об одном и том же заголовке на своих первых страницах в понедельник утром: "ПОЙМАН С ПОЛИЧНЫМ". В воскресных передачах Тим Рассерт из NBC оценил шансы Клинтона остаться на своём посту “в лучшем случае 50/50", а Сэм Дональдсон из ABC поинтересовался, продержится ли президент до конца недели.

— Сегодня утром мы собрались здесь, чтобы услышать о планах президента по укреплению образования, — храбро продолжила миссис Клинтон. — Сегодня днём я посещу целевую программу в Гарлеме...

Поскольку минуты тянулись мучительно медленно, миссис Клинтон предоставила слово Ричарду Райли, секретарю департамента образования, затем Биллу Уайту из Фонда Мотта, затем местной супружеской паре, чьи дети воспользовались программой дополнительного образования, а затем вице-президенту, который поблагодарил всех за то, что пришли, особенно сенаторов Дайан Файнштейн, Барбару Боксёр и Криса Додда, которые сидели прямо перед кафедрой. Наконец, почти через час вице-президент Гор сказал:

— Я рад представить настоящего американского президента в области образования и величайшего защитника работающих родителей и работающих семей, которого когда-либо знали Соединённые Штаты Америки: президента Билла Клинтона.

Небольшая толпа вскочила на ноги и нервно, почти безумно приветствовала сражающегося президента. Клинтон 14 раз сказал “спасибо", прежде он смог продолжить. Затем президент в течение примерно 10 минут непринуждённо рассказывал о программе дополнительного образования и других предложениях в области образования, которые он поднимет следующим вечером в докладе "О положении в стране". Он говорил о сокращении численности классов, обучении чтению каждого 8-летнего ребёнка, подключении классных комнат и библиотек к Интернету — такого рода популярных небольших инициативах, на которых он основал возрождение своего президентства.

— Теперь я должен вернуться к работе над докладом "О положении в стране", — сказал Клинтон, — я работал над ним вчера допоздна.

Затем президент опустил глаза и сделал паузу. Никто, абсолютно никто не знал, что он скажет дальше: ни жена, ни вице-президент, ни Гарри Томасон, который наблюдал за выступлениями Клинтона по видеомонитору в кабинете дальше по коридору в Западном крыле. Девятью днями ранее Клинтон дал показания под присягой по делу Полы Джонс о том, что у него не было сексуальных отношений с Моникой Левински. Но, по данным прессы, там были пятна спермы! Свидетели! Что ему теперь говорить?

Впервые Клинтон наклонился вперёд над маленькой трибуной, придвинулся ближе к микрофону и начал мягким голосом, который с каждым словом становился громче:

— Но я хочу кое-что сказать американскому народу и хочу, чтобы меня выслушали. Я собираюсь сказать это снова.

В этот момент Клинтон выпрямился и поднял указательный палец правой руки почти к подбородку, а затем потряс им 4 раза и произнёс следующую фразу:

— У меня не было сексуальных отношений с этой женщиной, мисс Левински.

Клинтон неловко моргнул, сказав “эта женщина"; позже он сказал Томасону, что использовал эту фразу, потому что в напряжении момента на мгновение забыл имя Левински.

Ещё один тычок пальцем, на этот раз по трибуне перед собой:

— Я никогда и никому не говорил лгать — ни разу, никогда.

Удар, снова стук по дереву:

— Эти утверждения ложны.

В этот момент Клинтон так сильно двигал рукой, что оператору пришлось увеличить кадр, чтобы убедиться, что он остаётся в кадре.

Ещё одно:

— А теперь мне нужно вернуться к работе на благо американского народа. Спасибо.

Когда президент уходил, аплодисменты были скорее ошеломлёнными, чем радостными.

Со своей стороны, миссис Клинтон вышла из комнаты Рузвельта, чтобы собрать вещи для поездки в Нью-Йорк и поговорить об уходе за детьми. Она планировала переночевать в отеле "Уолдорф-Астория", а затем, на следующее утро, появиться на шоу "Сегодня".

* * *

Заявление Клинтона произвело большое впечатление в отделах новостей. До этого момента история с Левински катилась под откос, с каждым днём набирая обороты. С каждым новым разоблачением Клинтон выглядел всё хуже; с каждой новой статьёй становилось всё более вероятным, что президент имел сексуальную связь со стажёркой и препятствовал правосудию в деле Джонс. Вынужденный уход Клинтона с поста президента казался в этот момент почти неизбежным. В субботу Вулф Блитцер из CNN сообщил с лужайки Белого дома, что помощники Клинтона “обсуждали между собой возможность отставки". Несколько помощников тут же бросились к Блитцеру по траве и сказали ему, что он ошибается, но его репортаж отражал дух момента. В лихорадочной атмосфере той первой недели, казалось, не было особого риска продвигать историю настолько сильно, насколько это было возможно. Казалось, что если плохие новости для Клинтона ещё не стали правдой, то, вероятно, они все равно скоро ей станут.

Внезапно в понедельник у Клинтона появилось простое послание для корпуса прессы: "Докажите". Как оказалось, это будет сложнее, чем казалось. Вызов президента, брошенный угрожающим движением пальца, произошёл примерно в то же время, когда были задействованы основные источники разоблачений на прошлой неделе — адвокаты Полы Джонс. Команда Джонс в основном знала только то, что рассказала им Линда Трипп; и к 26 января адвокаты слили все её лучшие материалы — платье с пятнами спермы, секс по телефону, обмен подарками. (Люсианн Голдберг передала те же истории таблоидам.) И Трипп, конечно же, знала только то, что Левински рассказал ей об их отношениях. В конце января 1998 года не было много подтверждающих улик. Печально известное платье все ещё было спрятано и не появлялось ещё 7 месяцев. Сообщения о свидетелях свиданий в Белом доме были просто ошибочными. С чисто циничной точки зрения, для Клинтон это было как раз подходящее время, чтобы произнести эту экстраординарную публичную ложь.

Как и любой другой помощник Белого дома, Сидни Блюменталь не знал наверняка, что Клинтон лжёт о Левински, но как бывший репортёр Блюменталь распознал краткий момент возможности, который представился силам Клинтона. Интерес прессы и общественности к зарождающемуся скандалу оставался высоким, но враги Клинтон на данный момент оказались без нового товара, который можно было бы продать журналистам. Чем можно заполнить пустоту, образовавшуюся из-за непрекращающихся утечек информации от юристов Джонс? У Блюменталя появилась идея, которой он поделился с первой леди, когда она провела вечер понедельника в "Уолдорфе" перед своим появлением в передаче "Сегодня".

В тот момент никто не был так важен для политического будущего Билла Клинтона, как его жена. Много позже, после того как президент всё же признает, что у него были сексуальные отношения с Левински, многие противники Клинтонов предположат, что миссис Клинтон с самого начала знала, что он лжёт общественности об их отношениях. Согласно этой теории, Хиллари поддерживала ложь мужа, чтобы оба удержали власть. Факты свидетельствуют об обратном. Люди, которые разговаривали с ней в этот период, вспоминали, что она выражала только страстную поддержку мужу и веру в него. Более того, для миссис Клинтон поверить в то, что роман имел место, означало бы признать экстраординарное предательство и публичное унижение в большом масштабе. Какой человек, будь у него такая возможность, не попытался бы избежать такой участи? В свете послужного списка мужа, конечно, можно предположить, что первая леди питала на его счёт подозрения. Но в те первые несколько дней ни у кого не было и намёка на какие-либо колебания.

Действительно, уверенность миссис Клинтон в ложности обвинений против мужа сделала её ещё более восприимчивой к посланию Блюменталя. Это была версия разговора, который бывший репортёр и первая леди вели много раз. По словам Блюменталя, с тех пор как всплыла история с Левински, пресса до сих пор фокусировалась на поведении президента, исключая все другие темы. Но он утверждал, что на самом деле все было совсем по-другому. Пресса должна была увидеть, что ответственность за этот скандал несут “правые", а не президент. По состоянию на утро 27 января миссис Клинтон была самой важной фигурой, о которой никто ничего не слышал. Это был сексуальный скандал, и её позиция обиженной (или поддерживающей) жены могла иметь огромное значение для мужа.

* * *

Интервью на передаче "Сегодня" было запланировано больше месяца назад. Сотрудники первой леди забронировали для неё время на утро доклада "О положении в стране", чтобы рассказать об инициативе “Национальные сокровища" — проекте по сохранению исторического наследия, о котором муж кратко упомянет в своей речи этим вечером. За годы, прошедшие с тех пор, как её предложение в здравоохранении провалилось, миссис Клинтон низвели до более мягких, более традиционных проектов первой леди, подобных этому. Но теперь, когда муж оказался втянутым в сексуальный скандал, Хиллари Клинтон вернулась к ключевой роли в его администрации. Она знала, что поставлено на карту в это первое интервью, и наслаждалась происходящим. К 5:30 утра вторника, 27 января, эскадрилья грузовиков спутникового телевидения выстроилась у Рокфеллеровского центра только для того, чтобы успеть к прибытию первой леди в студию NBC.

Примерно в 6:30 в гримерной миссис Клинтон была расслаблена и уверена в себе, когда её приветствовал Джефф Цукер, исполнительный продюсер "Сегодня".

— Вы, должно быть, самый умный продюсер в Америке, раз поставили моё интервью на сегодня, — сказала она ему.

Она поприветствовала Мэтта Лауэра, второго ведущего, словами сочувствия к Кэти Курик, чей муж умер от рака в предыдущие выходные.

— Сегодня утром в рубрике "Крупным планом", — сказал Лауэр в начале трансляции, — у нас в гостях первая леди Соединённых Штатов Хиллари Родэм Клинтон.

Лауэр начал с того, что интервью действительно было запланировано несколькими неделями ранее, а затем сказал:

— Мы ценим, что вы соблюдаете взятые на себя обязательства, даже в свете недавних событий. Большое вам спасибо. В последнее время у многих людей в этой стране возник вопрос, миссис Клинтон, и он заключается в том, какова точная природа отношений между вашим мужем и Моникой Левински? Он описывал вам эти отношения подробно?

— Что ж, мы очень долго говорили, — сказала она. — И я думаю, что по мере развития этого дела вся страна узнает правду. Но прямо сейчас мы находимся в разгаре дикого безумия. Люди говорят самые разные вещи, распространяют слухи и инсинуации. И за последние много лет, связанных с политикой, и особенно с тех пор, как муж впервые начал баллотироваться в президенты, я поняла, что лучшее, что можно сделать в таких случаях, — это просто набраться терпения, сделать глубокий вдох, и правда сама выйдет наружу. Но мы ничего не можем сделать, чтобы побороть этот разразившийся шквал обвинений.

Лауэр повторил слова Клинтона американскому народу, что никаких отношений не было.

— А он описывал вам, что же было в действительности?

— Да, — сказала миссис Клинтон. — И мы узнаем это со временем, Мэтт. Но я думаю, что сейчас важно быть настолько твёрдыми, насколько возможно, и сказать, что президент опроверг эти обвинения по всем пунктам, недвусмысленно...

Лауэр перешёл к одному из конкретных утверждений. Делал ли президент Левински подарки?

Миссис Клинтон сказала, что это возможно.

— То есть, я сама видела, как он снимает галстук и дарит его кому-то, понимаете... Я знаю мужа больше 25 лет, и мы женаты 22 года, и единственное, над чем я всегда подшучиваю, это то, что он никогда не встречается с незнакомцами. Он добрый, дружелюбный, он пытается помочь тем, кто нуждается в помощи и просит о ней.

Здесь миссис Клинтон намекала на объяснение, которое её муж дал ей и Блюменталю в первый день — что он помог девушке, попавшей в беду. Затем, в ходе того же ответа, первая леди попыталась направить разговор в нужное ей русло.

— Поэтому я считаю, что всем следует просто остановиться на минутку и подумать о том, что мы делаем, — сказала она. — Я очень обеспокоена используемой тактикой и той интенсивной политической повесткой, которая здесь присутствует.

— Я хочу через секунду спросить о Кене Старре, — ответил Лауэр, а затем после нескольких вопросов о том, знакома ли миссис Клинтон с Левински (“Нет"), о роли Вернона Джордана (“Я просто не могу описать вам, насколько он общительный и дружелюбный") и извинился ли бы её муж за то, что снова причинил боль их браку (“Нет. Абсолютно нет, он и не должен"), у миссис Клинтон появилась возможность высказать всё, что она думает о расследовании.

— Меня это очень беспокоит, — сказала она. – Всё начиналось как расследование неудачной сделки с землёй. В 1992 году я всем говорила: "Мы потеряли деньги". А про нас говорили: "Знаете, это неправда, они же неплохо заработали. У них все деньги на счёте в швейцарском банке". Что ж, это было правдой. На это ушли годы, но это было правдой. Сейчас мы получаем политически мотивированного прокурора, связанного с правыми противниками мужа, который четыре года проверял буквально каждый телефонный звонок...

— И потратил на это 30 миллионов долларов налогоплательщиков, — вставил Лауэр.

— Сейчас уже больше: он изучал каждый сделанный нами телефонный звонок, каждый выписанный нами чек, выискивал компромат, запугивал свидетелей — делал все возможное, чтобы попытаться выдвинуть какое-то обвинение против мужа.

— Мы говорим о Кеннете Старре, — пояснил Лауэр, — так что давайте называть его по имени, потому что он независимый юрист.

— Но это же целая операция, — ответила она. — Это не просто один человек. Это целая операция… Мне правда кажется, что это настоящая битва. То есть, посмотрите на всех тех, кто вовлечён — они появлялись и при других обстоятельствах. Это удивительная история для любого, кто готов найти её, описать и объяснить, — это обширный заговор правых, который строился против мужа с того дня, как он объявил о своём избрании президентом. Несколько журналистов вроде как уловили это и объяснили, но американской общественности ещё не всё известно. И, в самом деле, вы знаете, странным образом это может сработать.

Фраза “обширный заговор правых" немедленно произвела сенсацию и быстро стала, вероятно, самым известным высказыванием первой леди в истории Соединённых Штатов. Тем не менее, в чувствах миссис Клинтон по этому поводу не было ничего нового. В феврале 1994 года, как раз когда история с Уайтуотером набирала обороты, первая леди дала интервью Мерил Гордон из журнала Elle и сказала:

— Послушайте, я знаю, о чём идёт речь. Это организованная и хорошо финансируемая попытка свергнуть мужа и, как следствие, меня саму, предпринятая теми, у кого другая политическая повестка или другие личные и финансовые причины для нападения на нас.

4 года спустя она чувствовала то же самое.

Но справедливо ли было критиковать противников президента, называя их “обширным правым заговором"? В той мере, в какой слово “заговор" предполагало незаконное поведение, замечание миссис Клинтон не было обоснованным. На тот момент не было никаких доказательств того, что кто-либо из окружения Полы Джонс или Кеннета Старра нарушил закон. И усилия против Клинтона не были централизованно скоординированы. Многие участники заговора миссис Клинтон: скажем, Клифф Джексон и "эльфы", или Люсианна Голдберг и сам Старр вообще не были знакомы между собой. Что касается “обширного", то все центральные игроки в попытке свергнуть Клинтона, вероятно, могли бы уместиться в одном школьном автобусе. Более того, Хиллари не учитывала, что президент сам навлёк на себя многие из своих проблем, особенно из-за катастрофических отношений с Моникой Левински. Разобранная таким образом, знаменитая фраза миссис Клинтон не совсем соответствует действительности.

Но в этом обвинении была и остаётся несомненная доля правды. Расследования дела Полы Джонс и Уайтуотера существовали только благодаря усилиям политических противников Клинтон правого толка. Те, кто ненавидел Клинтонов, инициировал эти проекты и поддерживал их на протяжении многих лет. Другими словами, ни за расследованием дела Старра, ни за делом Полы Джонс не стояло никого важного, кто уже не был бы убеждённым политическим противником Клинтонов. Едва ли существовал, скажем, хоть один видный демократ или сторонник Клинтона, которого эти факты убедили перейти на другую сторону. Эти факты просто укрепили существующие политические ориентации. Это была, прежде всего, история политических страстей, разыгрывавшихся на легальной сцене. В этом отношении действительно существовал “обширный заговор правых" с целью свергнуть президента.

Тем не менее, во мнении миссис Клинтон был упущен важный и вызывающий тревогу момент. Её возмущение заговором предполагало веру в то, что в использовании правовой системы для достижения политических целей есть что-то экстраординарное. В мире, где во многом благодаря таким демократам, как Клинтоны, правовая система взяла верх над политической системой, существование такого заговора было обычным делом. В то время, когда судебные процессы заменяли выборы в качестве оружия политических перемен, неудивительно, что враги Клинтона решили напасть на него именно таким образом. Все, что они делали, — это пользовались средствами современной политической торговли.

С тех пор как фраза миссис Клинтон стала частью американской жизни, важность её вызова журналистам была в значительной степени забыта. Причина, по которой она говорила об “обширном заговоре правых", заключалась в том, чтобы призвать журналистов разобраться в прошлом Старра и его сообщников. Сидни Блюменталь не придумывал знаменитых 3 слова, миссис Клинтон сделала это сама, но он призвал её подыграть репортёрам, освещающим эту историю. Лихорадка первых разоблачений спадала. Что-то другое должно было занять его место.

— Это удивительная история, — пообещала миссис Клинтон.

В течение нескольких дней Блюменталь поставил перед собой задачу воплотить эту историю в жизнь.

Однако после своего выступления в передаче "Сегодня" миссис Клинтон была вынуждена вернуться в Вашингтон и присоединиться к мужу для выступления с докладом "О положении в стране" в тот вечер. Защита мужа и её нападение на его преследователей взбудоражили сотрудников и друзей Клинтонов — и, похоже, саму первую леди. Что касается расследования, то его адвокаты заткнули президенту рот, а во время возможности сфотографироваться с палестинским лидером Ясиром Арафатом президент ограничился лишь туманным заявлением о том, что “американский народ имеет право получить ответы. Я бы хотел, чтобы их у вас было больше, а не меньше, скорее раньше, чем позже". Миссис Клинтон, с другой стороны, на данный момент заменила его в качестве политической души семьи — борца, спасителя, незаменимого союзника в стратегии выживания. Миссис Клинтон все ещё находилась под впечатлением своего триумфа в Нью-Йорке, когда вернулась во вторник днём, чтобы присоединиться к бдению Гарри Томасона в гостиной.

— Пусть они знают, как с нами шутить, — сказала первая леди.

Настроение президента изменилось не так быстро, как у его жены. Томасон продолжал наставлять президента, убеждая его не отставать от своих противников. Провожая Клинтона до дверей Белого дома, когда тот направлялся на Капитолийский холм, чтобы выступить с докладом "О положении в стране", Томасон сказал ему:

— Помни: у тебя там самые большие яйца. Просто пойди и надери им задницы.

Что более или менее Клинтон и сделал. Его социолог Марк Пенн стоял вне зоны действия камер в зале заседаний Палаты представителей, ожидая первых 30 секунд речи. Пенн знал, что президент был готов выступить с взвешенной и отточенной речью, полной умеренных, проверенных опросами инициатив, которые были визитной карточкой его президентства. Как только Пенн увидел, что законодатели отреагируют на Клинтон так же, как и в предыдущие годы, он выдохнул с облегчением. Он понял, что Клинтон добьётся своего.

Необъяснимо для многих в обезумевшей от скандалов столице, что по мере приближения недельной годовщины этой истории независимые опросы общественного мнения зафиксировали лишь незначительные изменения в и без того высоких рейтингах одобрения президента. В предстоящем году эти опросы окажут бесконечную помощь Белому дому. Тем не менее, был ещё один ключ к освобождению Клинтона, который также начал проявляться в тот же бурный день, когда первая леди беседовала с Мэттом Лауэром, а президент выступал с речью перед Конгрессом. Однако это другое благоприятное предзнаменование для президента было видно только тем, кто имел доступ к секретному заседанию большого жюри Кеннета Старра.

* * *

С того момента, как следователи Старра впервые допросили Линду Трипп, они знали, что Бетти Карри станет центральным свидетелем в их расследовании. Она служила посредником между всеми основными целями Старра: между Клинтоном и Левински, Левински и Джорданом и даже, в меньшей степени, Клинтоном и Джорданом. Как Левински описывала свои отношения с президентом в разговорах, которые Трипп записала на магнитофон, Карри служила главным помощником верховного главнокомандующего. Все сотрудники Старра знали, что им нужна Карри в качестве свидетеля. Итак, в субботу, 24 января, когда Гарри Томасон подбадривал Клинтонов в Кэмп-Дэвиде, следователи Старра отвели Карри в номер 618 отеля "Residence Inn" в Бетесде, штат Мэриленд, на допрос.

Кто должен допрашивать Карри? Неудивительно, что в расследовании, которое, казалось, превратилось из несущественного в очень существенное примерно за неделю, у прокуроров быстро возникли проблемы с территорией. Но Старр не сомневался в том, какого юриста он хотел бы видеть ответственным за секретаршу президента — Боба Биттмана. В конце концов, наряду с Джеки Беннеттом и Хиком Юингом, Биттман был одним из трёх главных заместителей Старра в 1998 году. Действительно, в то время как Беннетт руководил работой всего вашингтонского Офиса независимых юристов, Старр поручил Биттману непосредственное руководство первым уголовным расследованием в отношении президента Соединённых Штатов после Уотергейта.

Боб Биттман

Пожалуй, ни одному юристу в американской истории не давали задания, для которого он был бы менее квалифицирован. Один из первых заместителей Старра, Марк Туохи, нанял Биттмана в 1994 году. В то время Биттману было 32 года, и его юридическая карьера состояла из 6 лет работы помощником прокурора штата Мэриленд в округе Энн-Арундел. Там Биттман в основном преследовал уличную преступность в Аннаполисе. В своём самом примечательном деле он судил учительницу средней школы за то, что та занималась сексом по обоюдному согласию с одним из своих учеников. Её оправдали. В Аннаполисе, как и позже в офисе Старра, Биттман был известен своей преданностью игре в гольф, и он часто оставался в доме родителей, расположенном рядом с территорией знаменитого загородного клуба Конгресса, чтобы иметь возможность поиграть во время работы. Биттман также был убеждённым республиканцем.

Биттман проложил себе путь по служебной лестнице в офисе Старра. Несмотря на то, что его наняли прокурором третьего уровня, он пробыл там достаточно долго, чтобы практически все опытные ветераны, начинавшие вместе с ним, уже перешли на другие должности. Биттман взял на себя роль своего рода главного административного сотрудника операции Старра, проводя совещания и следя за различными расследованиями. В офисных дебатах о стратегии Биттман (как и его коллега-заместитель Джеки Беннетт) неизменно занимал самую жёсткую позицию по отношению к оппонентам офиса. Это произвело впечатление на Старра, который дал Биттману прозвище “Бульдог".

Бульдог Биттман провёл часть обоих выходных в отеле в Бетесде с Карри, двумя её адвокатами и парой агентов ФБР. Настроение было напряжённым, времени было в обрез. ФБР выбрало незаметное место, чтобы никто не знал, что Карри сотрудничает со Старром. Биттман сказал адвокатам Карри, что хочет на этой же неделе предать Карри суду большого жюри. Ведущий адвокат Карри, Ларри Векслер, опытный сотрудник Вашингтона и бывший прокурор, удивился такой спешке. Федеральные прокуроры обычно посвящают много кропотливых часов подготовке ключевых свидетелей для дачи показаний большому жюри. Но Биттман разговаривал с Карри всего 4 часа в субботу и менее 2 часов в воскресенье. Он хотел, чтобы она дала показания во вторник.

С любой точки зрения, Карри не была готова давать показания: она была вся на эмоциях, ей временами отказывала память, её отношения с основными игроками происходили в течение многих месяцев и включали множество отдельных бесед, офису Старра ещё предстояло проанализировать записи её телефонных разговоров или сообщений на пейджер, у Биттмана не было никаких важных документов, которые могли бы освежить ей память. Карри могла бесконечно беседовать с обвинителями Старра. Им могли потребоваться дни, даже недели, чтобы разобраться в её показаниях. К чему была такая спешка?

Этот ответ многое рассказал о дальнейшем ходе расследования. Биттман утверждал, что вызов секретарши президента в качестве первого свидетеля перед большим жюри будет признаком того, что офис Старра серьёзно относится к делу. Он хотел сразу же “привязать её" к этой истории. Старр, у которого, конечно, не было собственного прокурорского опыта, придавал большое значение предполагаемым "признакам силы и слабости". Кроме того, утверждал Биттман, чем дольше Карри оставалась вне большого жюри, тем больше было шансов, что силы Клинтон “накачают её любовью" и её показания будут искажены в пользу президента. Старр хотел, чтобы Белый дом увидел, как быстро продвигается его расследование. Карри будет его первым свидетелем. Тем лучше, что это было утром вторника, 27 января 1998 года, в день доклада "О положении в стране".

* * *

— Миссис Карри, вода перед вами, — начал Боб Биттман в 10:19 утра, через 3 часа после выступления миссис Клинтон в передаче "Сегодня" и за 11 часов до выступления её мужа в Конгрессе.

Биттман допрашивал свидетеля, ни разу не рассмотрев ни одного дела в федеральном суде.

— Благодарю вас, — сказала секретарша президента.

Карри, запинаясь, рассказала о своём прошлом и обязанностях секретаря президента. Она дала сложное описание маршрутов входа в Овальный кабинет и выхода из него, но поскольку Биттман не подготовил схемы, рассказ Карри был почти непонятен. Биттман быстро перешёл к теме Моники Левински. Карри сказала, что смутно знакома с Левински, пока работала в Белом доме, но подружилась с ней только после того, как Левински перешла на работу в Пентагон.

— Сколько раз с тех пор, как мисс Левински покинула Белый дом, она посещала Западное крыло Белого дома, в непосредственной близости от Овального кабинета? — спросил Биттман.

— Могу только догадываться. Не могу... — пробормотала Карри.

— Будет ли справедливо сказать, что это несколько раз?

— Да, вполне, сэр. Несколько.

Далее Биттман спросил о том, как часто Карри пропускала Левински в Западное крыло и как часто бывшая стажёрка виделась с президентом. При более тщательной подготовке и с использованием записей Белого дома, которые ещё не были изъяты, у Карри, возможно, удалось бы выудить более конкретную картину отношений между Клинтоном и Левински, но Биттману пришлось довольствоваться расплывчатыми отрицаниями Карри.

После того, как Левински покинула штат Белого дома, спросил Биттман, изменились ли её отношения с президентом?

— Не знаю, сэр. Мне об этом неизвестно, — ответила Карри ещё одним разрушительным (и довольно нелепым) ответом для прокурора.

Если бы Карри предъявили все телефонные звонки, сообщения на пейджер, записи визитов и подарки между ними, она, возможно, дала бы другой ответ. Но при такой поспешности и неподготовленности Биттман получил то, что получил.

Допрос перешёл к теме личных встреч Левински с президентом. Карри смогла вспомнить только две, хотя их было больше. Затем Биттман задал ряд запутанных вопросов о телефонных звонках Карри Левински. Он хотел знать, кому Карри звонила: Монике или Клинтону. Но он спросил примерно так:

— В тех нескольких случаях, когда вы звонили мисс Левински в Пентагон, вы сказали нам, что звонили более чем в половине случаев по поручению президента, верно?

В ответ на такой непонятный вопрос Карри смогла сказать только:

— Не знаю.

На вопрос, почему она и Левински пользовались кодовые имена для своих сообщений друг другу, Карри ответила:

— Не знаю. Мне так сказали.

Биттман оставил всё, как есть.

Тем не менее, настоящая катастрофа в допросе Биттмана касалась единственного наиболее юридически компрометирующего действия президента после его романа с Левински. Карри рассказала о том, как на следующий день после дачи показаний Клинтона по делу Джонс президент вызвал её к себе и сделал серию своих указаний: “Ты всегда была рядом, когда там была Моника", “Мы никогда не были по-настоящему одни" и так далее.

Но наибольший потенциальный риск для Клинтона касался второго раунда его указаний в адрес Карри — и именно здесь Биттман допустил ошибку. Этот кульминационный момент в показаниях Карри перед большим жюри присяжных начался с вопроса о телефонном звонке ей поздно вечером во вторник, 20 января, от президента.

— Я в это время крепко спала, — ответила Карри. — И он сказал мне, что, по-видимому... дайте вспомнить... что за статья появилась в среду... кажется, насчёт плёнок, не помню...

Биттман вмешался и сказал:

— Эта статья появилась во вторник утром в "Вашингтон Пост".

— Это было во вторник утром? — переспросила Карри.

— Эта статья появилась в печатных СМИ во вторник утром. Именно в понедельник об этом стало известно в статье "Drudge Report".

— Тогда, возможно, он звонил мне в понедельник вечером, — сказала Карри.

Но Карри была права, а Биттман ошибался. История получила огласку утром в среду, а не во вторник. Биттман настолько плохо подготовился к допросу Карри, что в протокол попали его собственные ошибки, а он сбил с толку и без того сбитого с толку свидетеля.

— Хорошо, — продолжал Биттман. — После этого были ли у вас разговоры с президентом о том, что происходит? Это было во вторник или среду, когда он позвонил вам в Овальный кабинет?

— Это было во вторник или среду, — сказала Карри. — Я не помню, когда это было. Но я помню, что когда он позвонил мне в Овальный кабинет, это было своего рода повторение того, о чем мы говорили в воскресенье — ну, знаете, "я никогда не был с ней наедине", что-то в этом роде.

— Он рассказал примерно то же самое?..

— Насколько я помню, сэр, да.

Здесь Биттман допрашивал свидетеля о событии потенциально огромной важности, но вряд ли он смог бы запутать дело ещё больше, даже если бы попытался. Если бы разговор между президентом и Карри состоялся в среду, что представляется вероятным, это имело бы большое значение, потому что в тот день Клинтон наверняка знал, что ведётся уголовное расследование. Если бы это было во вторник, адвокаты Клинтона, возможно, преподнесли бы это более мягко. Но Биттман даже не пытался разобраться в этом. И что именно сказал Клинтон? Это тоже может привести к возбуждению или прекращению дела против него за воспрепятствование отправлению правосудия. Но Биттман даже не спросил, а вместо этого оставил без внимания расплывчатое выражение Карри (“своего рода повторение"), не попросив уточнить. Если бы Биттман уделил достаточно времени подготовке свидетеля, не говоря уже о нем самом, он мог бы избежать этих проблем.

Если бы плохое утро Биттмана было единичным актом некомпетентности при безупречном расследовании, оно могло бы показаться менее заметным, чем оказалось. Вместо этого он установил своеобразный шаблон, которому команда Старра будет следовать весь следующий год — одержимость бессмысленной атмосферой и тенденциозными "знаками" своим противникам, нездоровый интерес к использованию СМИ для отправки сообщений и пристрастие к собачьему рвению вместо твёрдого судебного решения. Как часто отмечал сам Старр, он полагался на то, что называл своим штатом "профессиональных прокуроров". Но те, кого слушал Старр, были крутыми парнями из загородных клубов (а весь персонал был, почти без исключения, парнями) вроде Биттмана, чья мнимая утончённость привела их всех к забвению.

Действительно, несмотря на все внимание, которое они уделяли СМИ, сотрудники Старра не могли справиться даже с самыми простыми вещами. Для выступления Карри перед большим жюри присяжных 27 января прокуроры устроили так, что Карри и Ларри Векслер вошли в здание суда через боковую дверь, чтобы им не пришлось пробиваться через неуправляемую толпу фотографов у главного входа. Но команда Старра не предусмотрела отъезд Карри, поэтому ей и её адвокату пришлось пройти через это испытание по дороге обратно. Полученные в результате фотографии Карри в этом водовороте событий стали стойкой метафорой чрезмерно усердного и грубого расследования (и корпуса прессы). Скорее рано, чем поздно, появятся и другие подобные признаки.

Бетти Карри выходит из здания суда

15. Слова согласия

В те дни, когда Билл Гинзбург обосновался в Вашингтоне, чтобы начать представлять интересы Моники Левински, у него был единственный приоритет: уберечь клиентку от самоубийства.

Левински предстала перед следователями Старра в пятницу, 16 января, в отеле "Ритц-Карлтон", а Гинзбург приехал и присоединился к ней на следующий день. В те первые несколько дней Гинзбург видел себя не столько юристом, сколько другом семьи. Адвокат считал себя, по сути, доверенным лицом Берни Левински, и когда Моника начала рассказывать ему историю своих отношений, Гинзбург разозлился на президента. Гинзбург знал Монику ребёнком и до сих пор считал её таковой. Его возмутило, что Клинтон, по его мнению, воспользовалась ею. Тем не менее, в течение нескольких дней прокурорам Старра удалось перенаправить ярость Гинзбурга с их главной мишени, президента, на Офис независимых юристов.

Со своей стороны, в те последние несколько дней перед тем, как имя Левински стало достоянием общественности, Моника и её мать, Марсия Льюис, жили в каком-то анабиозе в своей квартире в Уотергейтском комплексе. Их дом уже был в запустении. Марсия более или менее переехала в Нью-Йорк, чтобы жить со своим женихом, богатым бывшим руководителем телерадиовещания по имени Питер Страус. А Моника уже вовсю собирала вещи для собственного переезда в город, где должна была начать свою работу в Revlon. Теперь, когда угроза ареста нависла, по крайней мере, над Моникой и, возможно, над Марсией, обе женщины держали двери запертыми, а шторы задёрнутыми, опасаясь, что силы Старра нагрянут в любой момент. Они мало ели и говорили тихо, чтобы избежать подслушивающих устройств, которые, как они предполагали, были установлены. В течение нескольких дней Марсия даже не убирала бытовой мусор в качестве жеста, призванного убедить ФБР, что они не пытаются уничтожить никаких улик.

Когда Гинзбург впервые пришёл в офис Старра в субботу вечером, 17 января, прокуроры (в этот день Джеки Беннетт, Боб Биттман и Майк Эммик) по-прежнему хотели, чтобы Левински сделала несколько телефонных звонков под запись их объектам. Гинзбург отказал. По его утверждению, так не по-американски. Кроме того, он считал, что при неустойчивом психическом состоянии Моники перспектива стать агентом под прикрытием станет для неё просто непосильной. Гинзбург пообещал, что его клиентка расскажет прокурорам все, что ей известно, но работать на них не будет. В этот момент Гинзбург хотел, чтобы Клинтона разоблачили — как “женоненавистника", даже как “растлителя". Но прокуроры были жадными. Они хотели, чтобы Моника сначала признала себя виновной в подаче ложных письменных показаний под присягой по делу Джонс, а затем дала показания против президента. Прокуроры заявили, что если Моника будет сотрудничать с ними после заявления о признании вины, они подадут судье, выносящему приговор, ходатайство, которое фактически гарантирует ей отсутствие тюремного заключения. Гинзбург был в замешательстве. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о судебном преследовании 24-летней девушки за ложь о любовной связи?

После его встречи с прокурорами Моника и Марсия заехали за Гинзбургом в Офис независимых юристов, и они вместе поехали в отель "Ритц-Карлтон". Возбудимая троица и при лучших обстоятельствах, Гинзбург, Левински и Льюис провели остаток вечера (фактически, большую часть следующей недели) в затяжном приступе групповой истерии.

Гинзбург знала версию Моники о её отношениях с президентом только с того самого дня, когда они вступили в половую связь по обоюдному согласию с ноября 1995 года. Однако по дороге в отель Гинзбург заявил, что собирается осудить Клинтона как растлителя малолетних. Другими словами, даже после первоначального раунда угроз со стороны прокуроров Гинзбург все больше злился на Клинтона, чем на Старра. Но Моника, всегда защищавшая то, что она называла в своих показаниях в Сенате "моими отношениями", взревела:

— Это неправда!

Гинзбург отказался от своей угрозы, но его гнев на президента никуда не делся.

Когда Левински, Льюис и Гинзбург добрались до отеля, они захватили конференц-зал. Левински и её мать вспомнили слова Гинзбурга, что у них было только два варианта: для Моники совершить прослушиваемые телефонные звонки Карри, Джордану и, возможно, президенту, или для Моники предстать перед судом и, возможно, угодить в тюрьму. Гинзбург сказал им, что один только судебный процесс обойдётся отцу Моники вполмиллиона долларов судебных издержек и, возможно, приведёт к банкротству его практики. Гинзбург утверждал, что он предоставит Левински третью возможность: он продолжит бороться за её неприкосновенность, но признал, что на данный момент ситуация выглядит довольно плачевно. Вскоре обе женщины заплакали, а Гинзбург закричал: на них, на силы Старра, на президента, на небеса. Моника сказала, что больше не может этого выносить, и попросила поместить её в психиатрическую больницу. Вместо этого две женщины вернулись в свою тёмную, заваленную коробками квартиру в Уотергейте.

Понимая, что влип по уши, Гинзбург поздно вечером позвонил своему старому знакомому Натаниэлю Спейтсу, опытному, хоть и малозаметному вашингтонскому адвокату по уголовным делам, с просьбой помочь ему в юридической работе. В их отношениях с Офисом независимых юристов в течение следующих нескольких месяцев Нейт Спейтс должен был играть роль хорошего (или, по крайней мере, вменяемого) полицейского по сравнению с непредсказуемым плохим парнем Гинзбургом.

В воскресенье Гинзбург и Моника провели большую часть дня в доме Спейтса в Чеви-Чейз, и Левински спела ещё одну оперу о своих отношениях. Первое, что сделал Спейтс, это исключил сделку о признании вины. Мало кто когда-либо привлекался к ответственности за подачу ложных показаний под присягой в гражданском процессе, и адвокат видел множество способов защиты, если Левински действительно предъявят обвинение. Кроме того, Спейтс видел, что прокуроры блефуют. Моника нужна им больше, чем они ей. Старру нужны её показания, чтобы привлечь к ответственности Клинтона, Джордана, Карри, — любого, кто связан с Белым домом. Спейтс позвонил Майку Эммику в Офис независимых юристов и сказал, что, если его офис рассматривает возможность судебного преследования Моники, они могут забыть о каком-либо сотрудничестве. Или они предоставляют ей неприкосновенность, или обсуждать тут больше нечего. Эммик перезвонил и сказал, что неприкосновенность возможна, но им нужно услышать больше показаний Моники, прежде чем принимать решение. Он пригласил всех троих: Гинзбурга, Спейтса и Левински — в Офис независимых юристов на следующий день, 19 января.

На следующее утро (это был праздник Мартина Лютера Кинга) день Левински начался с серии сообщений от Бетти Карри на пейджер: “Перезвони Кей. Касательно: чрезвычайная ситуация в семье", “Перезвони, есть хорошие новости" и так далее. Также звонили Вернон Джордан и Фрэнк Картер. По настоянию адвокатов Левински не ответила ни на один из звонков. Затем, потрясённая сообщениями, телефонными звонками и всем остальным, Левински поехала с адвокатами на дневные переговоры к Старру.

Гинзбург большую часть дня бегал между двумя конференц-залами. В одном располагались прокуроры, а в другом — рыдающая Моникой Левински. Гинзбург и Спейтс не позволили обвинителям поговорить напрямую с Левински, но она отвечала на их вопросы через адвокатов. Неловкость заключалась в том, что юристы называют совещанием с предложением, на котором свидетель заранее представляет, что он или она скажет, если прокуратура предоставит неприкосновенность. Её послание прокурорам никогда не изменится в течение следующего года. Да, у неё были сексуальные отношения с президентом. Нет, Клинтон не просил её лгать или иным образом препятствовать правосудию. Трехсторонний разговор был утомительным, но обвинители получили ответы на некоторые свои вопросы.

В разгар этой беготни, в понедельник днём, прокуроров отозвали, чтобы сообщить некоторые важные новости: появилась замётка Драджа, в которой впервые упоминалось имя Левински.

— Теперь слишком поздно, — объявил Джеки Беннетт. – Её имя уже прогремело на всю страну.

Внезапно ценность Моники как тайного агента упала до нуля. Это разоблачение испортило и без того испорченное настроение.

Тем не менее, даже если исключить работу Левински под прикрытием, Гинзбург и Спейтс чувствовали, что приближаются к сделке. Трудно сказать. Во-первых, хотя сам Старр присутствовал в офисе, он отказался участвовать в переговорах. Когда Гинзбург покидал конференц-зал, чтобы поговорить с Моникой, прокуроры Беннетт, Эммик и Биттман консультировались со Старром. (Гинзбург встретил Старра только тогда, когда они оказались у соседних писсуаров в мужском туалете.) Обстановка демонстрировала неуверенность Старра в собственной позиции. Он принял решение после консультаций с полным составом прокуроров, поэтому ни один человек не мог с уверенностью сказать, чего команда Старра вообще хочет от Моники. Как только появился Спейтс, вопрос о признании вины был снят с повестки дня. Но прокуроры подняли шум по поводу предоставления иммунитета ограниченного применения, а не более широкой, транзакционной неприкосновенности; о том, чтобы Моника прошла тест на детекторе лжи; о допросе её лично, а не через адвокатов. Наконец Гинзбург попросил сделать перерыв на ужин для своей измученной и переутомлённой клиентки. Они пошли в кафе "Хард Рок" через дорогу, поужинали, затем позвонили и спросили, готова ли команда Старра возобновить переговоры.

После того как Гинзбург, Спейтс и Левински доели свои бургеры, они позвонили в офис, но им сказали перезвонить позже. Прошло 2 часа. Наконец, Джеки Беннетт велел им возвращаться и объявил, что ужесточил условия сделки. Монике нужно было прийти и сделать устное заявление, известное как договорённость “королева на день". Если прокуроры поверят её рассказу, они предоставят ей ограниченный иммунитет, а не более широкий транзакционный иммунитет, которого для неё добивались адвокаты.

Гинзбург отказался от устного заявления. Во-первых, он не доверял людям Старра. Он думал, что Моника расскажет им все, что им нужно знать, а потом они все равно обвинят её и будут преследовать в судебном порядке. Нечто подобное случилось с Уэббом Хаббеллом в деле Уайтуотера, и он не хотел так рисковать. Однако, что ещё более важно, Гинзбург не согласился бы на устное заявление, потому что считал, что Моника была не в том психическом состоянии, чтобы иметь дело непосредственно с прокурорами. Он спешно организовывал ей психиатрическую помощь и медикаментозное лечение. Конфронтация с прокуратурой могла подтолкнуть её состояние к крайности.

Сначала Беннетт вёл себя просто покровительственно.

— Будет халатностью, если мы заключим соглашение об иммунитете, не поговорив сначала с ней, — сказал он.

Халатность — это была сфера деятельности Гинзбурга. И он знал, что с формальной точки зрения у государственных юристов нет клиентов. Он снял очки и выпалил в ответ:

— Тогда кто, черт возьми, будет подавать на тебя в суд?

Беннетт попробовал зайти с другой стороны. Он сказал, что на кассетах Трипп была информация, которая наводит на мысль, что мать Моники, Марсия Льюис, возможно, замешана в заговоре Моники по воспрепятствовать правосудию.

— Чушь собачья, — ответил Гинзбург. — У вас ничего на неё нет.

Разговор продолжался в таком же русле некоторое время, пока спор между двумя мужчинами не свёлся к одному вопросу. Беннетт потребовал устного заявления, прежде чем они предоставят Монике иммунитет. Гинзбург требовал сначала заключить сделку об иммунитете, а потом уже Моника им что-то расскажет. Наконец, около 22:30 в понедельник Беннетт предпринял последний гамбит, чтобы встряхнуть команду Левински.

— Я бы хотел, чтобы вы приняли повестку в суд для её матери, — сказал Беннет, вручая Гинзбургу документ о вызове Марсии Льюис в большое жюри.

Гинзбург неохотно согласился.

Спустя несколько мгновений, так ничего и не решив, Гинзбург забрал Монику и уехал. Когда Моника попыталась дойти до лифта вместе с Гинзбургом и Спейтсом, она упала на пол, рыдая и причитая. Двум адвокатам пришлось чуть ли не на руках выносить её из офиса.

Тем не менее, для Моники Левински понедельник прошёл довольно хорошо по сравнению со вторником, не говоря уже о среде.

* * *

В ходе переговоров в понедельник Гинзбург и Спейтс согласились разрешить следователям Старра провести обыск в квартире Моники в Уотергейте на следующий день. (Это была не такая уж большая уступка, потому что Старр мог бы без особого труда получить ордер на обыск.) Но в хаотичном завершении событий понедельника Эммик подумал, что Гинзбург отозвал разрешение на обыск. Так что Эммик был удивлён, когда на следующее утро ему позвонил недовольный Гинзбург.

— Где агенты? – рычал он. — Почему они не проводят обыск?

Так Офис независимых юристов узнал, что Гинзбург готов допустить агентов в квартиру Левински в Уотергейте и что её адвокаты хотят продолжить переговоры.

Когда агенты, наконец, прибыли в квартиру Левински, один из них позвонил Спейтсу, чтобы спросить о некоторых картинах и фотографиях, которые, как им показалось, ранее висели на стенах. Теперь, как оказалось, там были только пустые места. Куда делись фотографии?

С величайшим терпением Спейтс спросил агента, не видит ли он каких-нибудь картонных коробок прямо под местами на стене.

— Вы заглядывали в коробки? — спросил Спейтс.

Нет, агент до этого не додумался.

— Вы обыскиваете квартиру и не заглядываете в коробки для переезда? — Спейтс не верил собственным ушам.

Агенты встрепенулись, осмотрели коробки, а также забрали компьютер Левински и большую часть её платьев. Они, конечно, искали испачканное спермой платье, о котором им рассказывала Трипп, но его ранее перевезли на новую квартиру матери Моники в Нью-Йорк. В целом, обыск дал мало полезных улик, однако Левински стало почти нечего надеть.

В любом случае, настоящее событие, изменившее жизнь Левински, произошло в среду, 21 января, когда она столкнулась с двойным ударом. Во-первых, конечно, она оставалась подозреваемой в уголовном расследовании. Но главной новостью в среду стало то, что её имя наконец всплыло в мейнстримной прессе, и она стала объектом самого пристального наблюдения СМИ со времён поездки О. Дж. Симпсона на "Бронко" по Южной Калифорнии. В течение следующих нескольких месяцев съёмочные группы установили круглосуточное наблюдение перед её зданием в Уотергейтском комплексе. (Однажды сосед Моники, бывший сенатор Боб Доул, принёс экипажам пончики.)

Публичное раскрытие имени Моники изменило поведение Гинзбурга и даже его характер. В этот момент Гинзбург пресёк практически все контакты между Моникой и внешним миром. Он фактически запретил клиентке разговаривать с кем бы то ни было, кроме матери. Он даже приказал своему другу Берни на некоторое время прекратить общаться с дочерью. Моника переехала наверх, на пятый этаж Уотергейта, где у матери Марсии была квартира, и стала проводить практически все время, уставившись на собственное изображение по телевизору и полагаясь на адвоката, который держал её в курсе судьбы. За исключением матери, адвоката и недавно набранной команды психиатров, Левински почти не общалась с окружающим миром.

* * *

В каком-то смысле Гинзбург просто проявлял осторожность. Как показала повестка в суд Марсии Льюис, прокуроры, очевидно, были готовы допросить самых близких к Левински людей, чтобы выстроить дело. Ограничение контактов с Моникой ограничивало количество улик, которые можно было собрать против неё. Но этот шаг также был силовой игрой. Гинзбург быстро привык быть в центре внимания, и его эксклюзивный доступ к клиентке гарантировал ему готовую аудиторию, когда бы он ни захотели её получить. Его первый публичный комментарий по этому делу наводил на мысль, что его гнев на Клинтона все ещё пересиливал неприязнь к Старру.

— Если президент Соединённых Штатов сделал это (а я не утверждаю, что он это сделал) с этой молодой леди, то он женоненавистник, — заявил Гинзбург прессе в день, когда появилась та самая статья. – А если он этого не делал, то Кен Старр и его команда разрушили девушке жизнь.

Поскольку Гинзбург на тот момент точно знал, что Клинтон действительно “это сделал", то есть завёл роман с Левински, то Гинзбург правда считал президента женоненавистником. Но Офис независимых юристов предпринимал шаги, чтобы их предполагаемая главная свидетельница и её адвокат изменили свою позицию.

Не будет преувеличением сказать, что следующие 2 недели определили судьбу президентства Билла Клинтона, и важнейшей закулисной драмой того периода стали переговоры между Уильямом Гинзбургом и Офисом независимых юристов. Сам президент поднял ставки до этого уровня своим отрицанием от 26 января, когда погрозил пальцем. Самым ясным и решительным образом Клинтон отрицал, что у него были “сексуальные отношения с этой женщиной, мисс Левински". Клиентка Гинзбурга могла бы дать показания и предоставить вещественные доказательства, которые окончательно доказали бы, что президент солгал. Могли бы Гинзбург и Старр заключить сделку, которая позволила бы прокурору доказать свою точку зрения?

Команда Старра собиралась по этому и другим вопросам дважды в день: в 8:00 и 17:00. Десятки сотрудников: прокуроры, агенты, помощники юристов, до 50 человек одновременно — собирались за большим столом для совещаний, чтобы обсудить вопросы, стоящие перед офисом. (Часто команда Старра из дюжины или более человек в Литл-Роке присоединялась к разговорам по громкой связи.) Старр верил, что нужно дать каждому возможность выговориться, и в результате получился невыносимо медленный способ ведения дела. Но динамика группы также оказала существенное влияние. Снова и снова Старр говорил о необходимости “жёсткости", и ему нравились те комментарии, которые призывали к конфронтации и конфликту. Независимый юрист не только признавал, что ему не хватает опыта, но и ненавидел то, что общественность считала его мясистым, молочно-кислым размазнёй. Однажды он упомянул, как зол из-за того, что некоторые из его противников в Литл-Роке распространяли ложный слух о том, что у него была интрижка во время его визитов туда; что действительно выводило его из себя, так это то, что все — абсолютно все! — считали этот слух невероятным.

После месяцев (даже лет) труда на мусорную корзину для обвинителей Старра внезапно наступило время головокружения от успехов. Адвокаты Джонс хотели вмешаться в расследование Офиса независимых юристов, поэтому начали рассылать свои собственные повестки всем, кого Старр вызывал на большое жюри, начиная с Бетти Карри. Команда Старра возразила, подав ходатайство судье Райт с требованием остановить адвокатов из Далласа. “После серьёзного рассмотрения, — говорилось в ходатайстве, — мы со всем уважением заявляем, что предстоящее уголовное расследование имеет такую серьёзность и первостепенную важность, что этот суд оказал бы медвежью услугу нации, если бы позволил беспрепятственным и чрезвычайно агрессивным усилиям по раскрытию преступлений, которые в настоящее время ведутся, ослабевать. Уголовное дело поднимает проблемы, вызывающие серьёзную озабоченность, и их разрешение может поставить под сомнение многие из ожидающих расследования вопросов". Эта последняя строка демонстрирует уверенность в лагере Старра. В нем высказывалось предположение, что Клинтон может вскоре покинуть свой пост, и, таким образом, его уход поставит под сомнение некоторые вопросы, стоящие перед судьёй Райт.

Но судья из Арканзаса была одной из немногих, кто сохранял спокойствие и сосредоточенность в условии треволнений первой недели скандала. Она отметила, что раскрытие информации уже запланировано на конец января, поэтому у неё не было желания отменять последние несколько дней. Затем судья Райт поступила ещё смелее. Она просто постановила, что все “улики, касающиеся Моники Левински, должны быть исключены из судебного разбирательства по этому делу". С самого начала Райт цеплялась за мысль, что дело Джонс касалось заявления одной одинокой женщины о дискриминации при приёме на работу, а не открытого расследования сексуальной жизни Билла Клинтона. Судья Райт пришла к выводу, что отношения Клинтона с Левински в 1998 году не имели никакого отношения к тому, подвергалась ли Пола Джонс сексуальным домогательствам в 1991 году. Это решение было одновременно проницательным разрешением юридического затруднения и тонким посланием Старру — что его расследование завело в области, далёкие от чего бы то ни было, кроме его решимости отстранить президента.

Если таково было послание Райт, то мало кто в лагере Старра был в настроении его услышать. Они верили, что держат Клинтона в ежовых рукавицах, и их уверенность переросла в высокомерие по отношению ко всем, с кем они имели дело, особенно к Биллу Гинзбургу. Правда, Гинзбург, казалось, сам делал все возможное, чтобы оттолкнуть людей Старра. На публике он превратился в машину для проведения интервью из одного человека, предоставляя репортёрам часто неточные сведения о своих переговорах со Старром. Наедине Гинзбург был ещё более непредсказуем. Во время одной из встреч с Джеки Беннетт прокурор мрачно упомянул, что успешные врачи, такие как Берни Левински, часто попадают в неприятности с налоговой службой, а затем попросил Гинзбурга вручить повестку отцу Моники, точно так же, как он ранее вручил повестку её матери.

Это была отвратительная, совершенно неуместная угроза Беннетта, и Гинзбург, измученный сменой часовых поясов, эмоционально перенапряжённый и немного чокнутый, отреагировал полной потерей самообладания.

— Ты, ублюдочный мудила-хуесос, — вспомнил он свои слова, — Я убью тебя прежде, чем приму вызов в суд на имя Берни.

Беннетт встал из-за стола для совещаний.

— Если хочешь подраться со мной, — продолжал Гинзбург, — я надеру тебе задницу.

Гинзбург взял Спейтса и ушёл, так и не решив вопрос о неприкосновенности Моники. (Беннетт отрицает, что упоминал налоговую службу.)

Наконец, Офис независимых юристов поручил переговоры с Гинзбургом двум самым опытным прокурорам по коррупции в офисе: Майку Эммику и Брюсу Удолфу. (Гинзбург и Беннетт не могли поладить, и Биттман, занятый с Бетти Карри, то появлялся в дискуссиях, то исчезал из них.) Каждый по-своему, Эммик и Удолф были известны своей жёсткостью в своих соответствующих частях страны. Но они быстро пришли к выводу, что продолжать препираться с Гинзбургом по поводу неприкосновенности Левински обречено на провал. У них было, в лучшем случае, дело с одним свидетелем против Клинтона за ложь и воспрепятствование правосудию, и этим свидетелем была Моника. Конечно, Гинзбург вёл себя как клоун, но обстоятельства дела требовали, чтобы Старр дал адвокату то, что он хотел.

К 27 января, дню доклада "О положении в стране", Гинзбург и прокуроры обменивались проектами соглашения об иммунитете. Каждый день Эммик и Удолф торговались с Гинзбургом, а затем возвращались в конференц-зал, где их работа подвергалась критике со стороны "комитета пятидесяти". Там был неизменный консенсус: Эммик и Удолф недостаточно жёсткие. Почему бы Монике не пройти проверку на детекторе лжи? В ответ Удолф добавил к соглашению строчку: “Понятно и согласовано, что по запросу Соединённых Штатов мисс Левински добровольно пройдёт проверку на полиграфе". А вдруг она расскажет психиатрам о своих отношениях с Клинтоном? Ещё одна новая строка: “По запросу она откажется от всех привилегий без ограничений, за исключением того, что касается вашего представительства". Это означало, что прокуроры могли допросить психотерапевтов Левински.

Наконец, комитет настаивал на устном заявлении. Зачем им предоставлять ей иммунитет, если не удаётся сначала с ней поговорить? Они хотели заключить соглашение “королева на день", прежде чем взять на себя обязательства по неприкосновенности. Здесь Гинзбург, опасаясь за психику Моники, не шёл ни на какие уступки. Но он нашёл компромисс с Эммиком и Удолфом: Моника собственноручно пишет заявление, в котором будут обобщены её показания, и обвинители решат, достаточно ли их.

Итак, 30 января Гинзбург отправил Монику в пустую комнату в клубе "Космос" (городском клубе в центре Вашингтона, где он остановился) и сказал ей написать краткое описание её отношений с президентом. Получившийся 10-страничный документ, написанный девичьими каракулями Моники, является прежде всего пронзительным изложением увлечения девушки. Она кратко изложила все ключевые проблемы в отношениях: свой перевод в Пентагон, отношения с Верноном Джорданом, поиски работы, повестку в суд от команды Джонс, — но первое предложение дало наиболее ясную картину концепции отношений Моники. В первых двух абзацах также были выделены ключевые юридические вопросы.

1. У г-жи Левински были близкие и эмоциональные отношения с президентом Клинтоном, начиная с 1995 года. В разное время в период с 1995 по 1997 год г-жа Левински и президент имели физический интимный контакт, включающий оральный секс, но исключающий полноценное половое сношение.

2. Когда его спросили, что следует сказать, если кто-нибудь спросит мисс Левински о том, была ли она с президентом, он сказал, что она должна сказать, что приносила ему письма (когда работала в законодательной сфере) или навещала Бетти Карри (после того, как она покинула Белый дом). В обоих этих утверждениях есть доля правды.

Десяти страниц было достаточно для Эммика и Удолфа. Написанное от руки предложение просто повторяло то, что Моника всю неделю говорила своим адвокатам, и это, несомненно, было лучшим, что они собирались сделать. В воскресенье, 1 февраля, Эммик написал Гинзбургу в ответ, что “после оценки вашего проекта мы надеемся встретиться с вами сегодня вечером и, если нам удастся преодолеть то, что я считаю относительно небольшими разногласиями между нами, заключить обязательное к исполнению соглашение". Другими словами, сделка была практически заключена.

* * *

Если Билла Гинзбурга чем-нибудь запомнят в последующие годы, то, возможно, за сомнительную историю, которую он сотворил в тот же день, когда Майк Эммик написал ему о неприкосновенности его клиентки. 1 февраля Гинзбург появился на всех пяти основных воскресных утренних ток-шоу. С того дня, как имя Левински стало достоянием общественности, Гинзбург наслаждалась вниманием аристократии телевизионных новостей. Спустя месяцы после того, как звезды потеряли к нему интерес, Гинзбург по-прежнему тосковал по ним.

— Майк Уоллес мне как отец, — говорил он. — Барбара, Вульф и Коки не давали мне сойти с ума.

1 февраля ознаменовалось высшей точкой его логореи^[29]. И все же Гинзбург не просто много болтал, он, казалось, изо всех сил старался оскорбить тех самых прокуроров, с которыми пытался заключить сделку. Во-первых, Гинзбург просто солгал в интервью о том, какими будут показания Моники — отрицая, например, что она с президентом занималась сексом по телефону, хотя и знал, что такое было. Иногда он подрывал доверие к своей клиентке. Когда репортёр Глория Борджер спросила его в программе “Лицом к нации", "может ли ваша 24-летняя клиентка немного преувеличивать", он ответил:

— Я говорю, что все 24-летние девушки, а нам всем когда-то было 24 года, за исключением вас, вы по-прежнему выглядите на 24 — серьёзно, все 24-летние девушки... склонны приукрашивать.

В целом, это было ошеломляющее представление. Ещё хуже было то, что Гинзбург говорил за кадром. Хотя его публичная позиция заключалась в том, что Левински сказала правду в своих показаниях под присягой, он признавался любому количеству журналистов неофициально, что у его клиентки и президента действительно были сексуальные отношения. Эти замечания дошли до прокуроров, ещё больше разозлив их из-за кампании Гинзбурга в СМИ.

Тем не менее, в понедельник, 2 февраля, Эммик и Удолф настаивали на закрытии сделки с Левински. Суть запланированного Старром дела против Клинтона заключалась в том, что он препятствовал правосудию, убедив Левински солгать об их отношениях. Удолф хотел усилить эту часть письменного предложения, поэтому он и Гинзбург согласовали 2 новых, заключительных абзаца для заявления Моники. После нескольких телефонных звонков два юриста остановились на следующей формулировке, которую Левински одобрила, а затем написала своей рукой:

11. В какой-то момент отношений между г-жой Л. и президентом президент сказал г-же Л. отрицать наличие отношений, если её когда-либо об этом спросят. Он также сказал что-то вроде того, что если два участника скажут, что этого не было, значит, этого не было. Мисс Л. знает, что это было сказано незадолго до получения повестки по делу Полы Джонс.

12. Пункт №2 выше также имел место до получения повестки в суд по делу Полы Джонс.

Заявление, даже с дополнениями, не дало прокурорам всего, чего они хотели. Позиция Левински с самого начала заключалась в том, что Клинтон всегда хотел, чтобы она лгала об их отношениях, а не только когда её спрашивали об этом адвокаты Джонс. Как признали Гинзбург и Левински (более того, как признало явное большинство населения страны), ложь является просто неотъемлемой частью таких отношений, с ожидаемым судебным процессом или без него.

В любом случае, письменного предложения Моники было достаточно для Удолфа.

— Похоже, нет никакого смысла в судебном преследовании этой девушки, — сказал он Гинзбургу. — Если вы, Нейт и ваша клиентка подпишете и вернёте его с одним изменением, мы заключим сделку... Если там будет так написано, то мы заключим сделку.

(У Эммика, Удолфа, и Гинзбурга одинаковые воспоминания о том, что по этому поводу сказал Удолф.) Как позже свидетельствовал Эммик, он слышал, как Удолф говорил “слова согласия" Гинзбургу на то, что они заключили сделку об иммунитете Левински.

В этом разговоре поздно вечером в понедельник Эммик спросил адвокатов Левински, когда его команда сможет начать допрос Моники. Гинзбург сказал, что на следующий день он забирает Монику домой в Лос-Анджелес, к отцу, но что они могут начать разговор там в среду, 4 февраля. Они даже согласовали график её допросов: с 10:00 до 15:00 по будням, с 11:00 до 15:00 по выходным.

С этими словами Боб Биттман отправил Гинзбургу по факсу официальное соглашение об иммунитете. Написанный на фирменном бланке Офиса независимых юристов и датированный 2 февраля 1998 года, 3-страничный документ начинался словами: “Настоящим подтверждается соглашение, достигнутое между Моникой Левински и Соединёнными Штатами, представленными Офисом независимых юристов". В ключевом положении соглашения говорилось, что если Левински даст правдивые показания, “Соединённые Штаты не будут преследовать её в судебном порядке за какие-либо преступления, совершенные до даты заключения настоящего соглашения, вытекающие из фактов, изложенных в заявлении [Левински, написанном от руки]". В соглашении также говорилось, что в обмен на правдивые показания Моники Офис независимых юристов также не будет преследовать Бернарда Левински или Марсию Льюис в судебном порядке.

Внизу последней страницы были пробелы для 5 подписей: Брюса Л. Удолфа и Майка Эммика от Офиса независимых юристов; и Моники Левински, Уильяма Гинзбурга и Натаниэля Х. Спейтса III. Моника и два её адвоката подписались, отправили документ по факсу обратно Биттману и вылетели на запад утром. У Моники Левински были все основания полагать, что до начала своей карьеры свидетеля обвинения ей оставались считанные часы.

* * *

— Это признак слабости, — сказал Джеки Беннетт.

3 февраля прокуроры собрались за большим столом, чтобы провести вскрытие переговоров, которые привели к предоставлению иммунитета Левински. Беннетт полагал, что его коллеги Биттман и Удолф поддались неприятелю.

Моника все ещё не раскрывала всей информации, утверждал Беннетт. Им нужно было доставить её туда и опросить самим. Письменное заявление было неадекватным. Это правда, что прокуроры, как правило, редко предоставляют иммунитет, не настаивая на очной ставке, то есть без допроса со свидетелями в формате “королева на день". Моника не заслуживала никакого особого отношения. Они проиграли Монике... и Гинзбургу.

Упоминание Гинзбурга вызвало шквал стонов и обвинений за столом. Его 5-серийный телевизионный натиск привёл в ярость всех членов команды Старра. В программе "Встреча с прессой“ Тим Рассерт спросил Гинзбурга:

— Чем все это закончится?

В ответ Гинзбург разразился элегией.

— И это пройдёт, — сказал он. — Президент останется на своём посту. Он хорошо справится с работой. Надеюсь, у всех нас будет здоровая экономика, мы сохраним рабочие места, и думаю, что все будет хорошо.

"Президент останется на своём посту," — этот парень, очевидно, был на стороне Клинтона. Какого дьявола прокуроры должны соглашаться на его предложения!

Ко времени начала совещания все в офисе Старра видели статью на первой полосе "Вашингтон пост", написанную Рут Маркус и Бобом Вудвордом. Под заголовком "ПОКА Гинзбург ВЕЩАЕТ, КОЛЛЕГИ ТРАНСЛИРУЮТ НЕДОВЕРИЕ" в статье описывалось экстраординарное наступление адвоката в средствах массовой информации. “Эфир превратился в виртуальную новостную сеть Гинзбурга с актуальными сообщениями о ходе его переговоров со Старром по поводу того, должна ли Левински получить иммунитет от судебного преследования в обмен на сотрудничество со Старром, — отмечается в статье. — Информационный вихрь Гинзбурга удивил и озадачил всех, у кого больше опыта в уголовных делах. Это также, по собственному признанию Гинзбурга, привело в ярость прокуроров в офисе Старра".

Действительно, так и было. Беннетт, к которому присоединился Биттман, бросил вызов Старру, который молча выслушал комментарии своих подчинённых. Неужели они собираются позволить этому клоуну помыкать ими?

Эммик и Удолф, которые вели переговоры с Гинзбургом об иммунитете, поначалу говорили мало. Затем, постепенно, они начали защищать свою работу. Эммик, невозмутимый калифорниец, говорил о том, что им нужно следить за мячом. Моника была бы хорошим свидетелем обвинения. Она убедительно докажет, что Клинтон солгал под присягой о сексе — и, со временем, она также может превратиться в ценного свидетеля по делу о воспрепятствовании правосудию. Забудьте о Гинзбурге, призывал Эммик. Вопрос был в том, как лучше всего помочь расследованию, и Левински — тот свидетель, который может сделать для них больше других.

Удолф, в отличие от своего бойкого союзника, был так зол, что едва мог говорить. Он ненавидел мачо-позирование своих коллег, большинство из которых имели лишь малую толику опыта, какой имели он и Эммик. Ну и что с того, что они ненавидят адвоката Моники? Как, чёрт возьми, можно возбудить дело против Клинтона без показаний Левински? Глупо было притворяться, что она им не нужна. И в любом случае, у них есть сделка. Они прислали ей соглашение об иммунитете, и она со своими адвокатами подписали его.

Кто-то отметил, что соглашение подписано только защитой. Места для подписей Эммика и Удолфа по-прежнему были пусты. Соглашения нет, пока его не подписали обе стороны.

Удоьф не верил своим ушам. С формальной точки зрения договорного права, могло быть правдой, что никакого официального соглашения не существует. Но в офисах прокуратуры США по всей стране, когда прокурор отправляет адвокату защиты по факсу соглашение об иммунитете на государственном бланке, это считается сделкой.

— Я дал слово как мужчина и как юрист, — напомнил Удолф.

В конце концов, конечно, решение оставалось за Старром. Он сказал, что собирается согласиться с мнением большинства в своём штабе: он наложит вето на соглашение об иммунитете с Моникой. Гинзбург вёл себя ужасно, сказал Старр. Он согласился с Беннеттом. Монике следует сделать устное заявление. Вероятно, она утаивает информацию, наносящую ущерб Клинтону. Короче говоря, независимый адвокат ещё не был готов согласовать сделку об иммунитете.

Решение Старра от 3 февраля ознаменовало тот самый момент, когда выживание Билла Клинтона на посту президента стало гарантированным. Это было сделано всего через 7 дней после того, как Билл Клинтон грозно опроверг американскому народу свои сексуальные отношения с Левински. Если бы Старр согласился на сделку об иммунитете в тот день, он получил бы все улики: свидетельские показания и убедительные генетические улики — и легко доказал бы, что Клинтон солгал. Он мог бы представить доклад об импичменте Конгрессу через месяц или меньше. Вместо этого одержимость Старра жёсткостью и преданностью общепринятому мнению Вашингтона привела его к катастрофе. Пытаясь наказать Гинзбурга, он просто навредил себе. Поверив сообщениям о некомпетентности Гинзбурга, он только подтвердил свою собственную.

Февральский крах иммунитета Левински также проиллюстрировал большую правду о врагах Клинтон. Старр и его команда отклонили сделку с Левински, поскольку были убеждены, что девушка утаивает дополнительные доказательства преступной деятельности Клинтона. Эта вера получила широкое распространение среди тех, кто пытался отстранить президента от должности, — что какой-то более грандиозный заговор наверняка будет раскрыт прямо в ближайшем будущем. Конечно, доказательства тому так и не были найдены, потому что их не существовало. Живучесть этого мифа свидетельствовала скорее о фанатизме тех, кто в него верил, чем об уликах против президента. И именно к таким фанатикам Старр все чаще обращался, чтобы направить своё расследование.

Эммик и Удолф отказались указать свои имена в письме, уведомляющем Гинзбурга о расторжении соглашения об иммунитете. Действительно, после унижения Эммика и Удолфа Старр ясно дал понять, что теперь предпочитает, чтобы расследованием дела Левински руководил кто-то другой. Таким образом, новому боссу выпало проинформировать Гинзбурга и Спейтса о том, что их клиентка в конце концов не получила иммунитета. 4 февраля, в день, когда в Лос-Анджелесе должен был начаться допрос Левински, Гинзбург вместо этого получил факс из Вашингтона. (Спейтс даже поехал в Лос-Анджелес, чтобы помочь прокурорам в проведении первых допросов Моники.) “Уважаемые господа Гинзбург и Спейтс, — начиналось письмо. — Благодарим Вас за предложенные Вами изменения к проекту соглашения и поправки к письменному заявлению вашей клиентки, — говорилось в нем, используя оруэлловскую редакцию подписанного правительственного соглашения, которое Гинзбург вернул Офису независимых юристов. — После тщательного рассмотрения, — продолжалось в письме, — мы вынуждены отказаться от заключения соглашения на предложенных условиях". Письмо было подписано: “Роберт Дж. Биттман".

* * *

В своём знаменитом выступлении на передаче "Сегодня" Хиллари Клинтон подтолкнула журналистов к расследованию “обширного заговора правых", направленного на то, чтобы заполучить её мужа. Менее чем через 48 часов после того, как Старр аннулировал соглашение о неприкосновенности Левински, рядом с офисом Сидни Блюменталя в бывшей парикмахерской Белого дома ожил факс. Полученные им сообщения помогут Блюменталю помочь своим бывшим коллегам в СМИ найти "замечательную историю", которую рекламировали он и первая леди. Блюменталь сосредоточится на сотрудниках Старра.

Отправленное по факсу сообщение представляло собой вырезку с первой страницы Los Angeles Daily Journal — газеты, которая обслуживает юридическое сообщество Южной Калифорнии. "ПОМОЩНИКУ СТАРР НЕ ПРИВЫКАТЬ К РАССЛЕДОВАНИЯМ СЕКС-ЗАПИСЕЙ", — гласил заголовок, и в статье упоминался Майк Эммик. Некоторое время спустя Блюменталь получил ещё один факс, на этот раз с обзорной статьёй в "Atlanta Constitution". "ЗАПЯТНАННЫЙ ПОМОЩНИК СТАРРА", — гласил заголовок к рассказу Марты Эззард, написанному в газете. “Жители Джорджии помнят Брюса Удолфа как человека, который попрал права гражданина; теперь он ведёт расследование в отношении президента".

Концепция “исследования оппозиции" была довольно старой в политике, но чем-то новым в американском праве — и её применение Блюменталем стало классической иллюстрацией того, как право и политика слились воедино в ходе рассмотрения дел Джонс и Левински. С помощью “оппо", как его часто называют, политический кандидат пытается узнать компрометирующую информацию об оппоненте и использует СМИ для распространения этой информации среди более широкой общественности. В более благовоспитанные времена, даже совсем недавно, во время дела "Иран-контрас", никому и в голову не приходило преследовать прокуроров таким образом. Но в этой “войне", используя определение Гарри Томасона, были новые правила ведения боевых действий, и Блюменталь решил применить их против Эммика и Удолфа.

"Оппо" Блюменталя была настолько органичным процессом, что даже не требовала формальной мобилизации. Солдаты и так знали свои роли и приступили к работе. Статья об Эммике пришла Блюменталю от Стэнли К. Шейнбаума, ветерана либеральной деятельности и организатора сбора средств в Брентвуде; статью об Удолфе прислал Джек Басс, журналист и историк из Атланты. Блюменталь не просил их проводить расследование в защиту президента, но Шейнбаум и Басс предположили, что Блюменталь собирался попытаться раздуть эти местные истории для более широкого и устойчивого критического внимания к команде Старра — что он и сделал. Блюменталь отправил замётки Дагу Келли, директору по исследованиям Национального комитета демократической партии, а также некоторым журналистам, с которыми Блюменталь регулярно общался. На его факсах был заголовок "ОТ: Сидни БЛЮМЕНТАЛЯ", но отсутствовала какая-либо конкретная ссылка на их происхождение в Белом доме.

Блюменталь принимал большие меры предосторожности, когда имел дело с видеокассетами. Примерно в это же время Николь Селигман, член команды защиты Клинтон в "Williams & Connolly", передала Блюменталю кассету с репортажем местного телевидения из Лос-Анджелеса о спорном деле Эммика. Вместо того чтобы использовать правительственные учреждения, Блюменталь попросил дружественного политического консультанта Роберта Шрама сделать копии для распространения. Фирма Шрама изготовила 10 копий для Блюменталя, а тот передал одну в Национальный комитета демократической партии, а другими поделился с отдельными журналистами. В штаб-квартире Демократической партии медиаисследования Блюменталя были переработаны в тезисы для обсуждения, а Блюменталь, в свою очередь, направил репортёров к полученному продукту. По его собственному признанию, Блюменталь поделился сообщениями о Эммике и Удолфе с “новостными организациями, начиная от CNN, CBS, ABC, New York Times, New York Daily News, Chicago Tribune, New York Observer, L.A. Times".

Для Блюменталя время для его атаки на противника было благоприятным. К середине февраля многим репортёрам, освещавшим эту историю, понадобился новый ракурс, и профессиональное прошлое преследователей президента стало идеальной отправной точкой. В офис Старра посыпались звонки от репортёров с вопросами о прокурорах, и не только об их трудовой биографии. Журналисты распускали слухи об употреблении наркотиков, сексуальной ориентации, разводах и школьных рекордах, которые ошеломлённые прокуроры пытались опровергнуть как могли. Как Блюменталь позже описал свою роль, он был похож на ученика чародея. Все, что он хотел сделать, это поднять несколько вопросов о некоторых спорных случаях, находящихся в открытом доступе, и он ничего не мог поделать, если эти законные проблемы переросли во что-то гораздо более порочное и личное. Он объяснил, что ему было очень грустно из-за того, что случилось с прокурорами.

* * *

Утечка информации Блюменталя о Майке Эммике никогда особо не беспокоила прокурора. Это касалось дела, которое он даже не возбуждал в судебном порядке, поэтому он отмахнулся от “бури" как "с гуся вода" — выражение, которым он часто пользовался в те дни.

Брюс Удолф, с другой стороны, воспринимал это тяжелее. Во-первых, у Удолфа был в шкафу скелет побольше. Он стал избранным окружным прокурором в пригороде Атланты в молодом возрасте, и 17 марта 1985 года, когда ему было 33 года, совершил большую ошибку. Агенты Бюро расследований Джорджии перепутали регистрационные номера и арестовали плотника по имени Рональд Ривз за хранение краденого пистолета, который, как оказалось, вовсе не был краденым. Тем не менее, Удолф и агенты промурыжили плотника 24 часа, прежде чем договорились о внесении залога, а затем установили его в размере бессовестных 100 тыс. долларов. В итоге допрос Ривза продолжался 5 дней, пока ему, наконец, не разрешили отправиться домой без предъявления каких-либо обвинений. Два года спустя Ривз подал в суд на Удолфа в связи с этим инцидентом, и налогоплательщикам Джорджии пришлось возместить ему по судебному приговору 50 тыс. долларов.

Это был дорогостоящий и постыдный урок, и избиратели Джорджии отстранили Удолфа от должности. Он решил переехать в Майами и, по сути, начать свою юридическую карьеру с чистого листа. Удолф сделал это с некоторой помощью одного из своих противников по делу Ривза, который считал, что прокурор достойно расхлёбывал эту кашу. Однако в той напряжённой атмосфере, в которой он оказался в Вашингтоне, Удолф знал, что десятилетие его безупречной службы в прокуратуре США мало что значит против этой чёрной метки. Поток телефонных звонков прессы по поводу дела Ривза вырос до такой степени, что он почувствовал, что должен что-то сказать, поэтому выступил с кратким заявлением:

— Я принимаю на себя ответственность за это и сожалею об этом.

Нежелательное внимание, которое Эммик и Удолф привлекли к себе в средствах массовой информации, оказало незаметное, но реальное влияние и на офис Старра. Как это часто бывает в подобных случаях, офисная шутка многое рассказала о напряжённости, царящей в офисе. Вскоре после того, как разразился скандал с Левински, кто-то из команды Старра вывесил в обычно пустующем кабинете нацарапанную от руки таблицу, в которой каждый прокурор должен был оценить шансы Клинтона выжить на своём посту и причины этого. Хитрость заключалась в том, что ни один обвинитель не записывал свои собственные взгляды, а вместо этого угадывал, во что верят другие. Таким образом, диаграмма стала своего рода биржей мужественности. В верхней части списка, с вероятностью ухода около 80%, кто-то написал имена Дэвида Баргера и Сола Визенберга, которые были близкими союзниками Беннетта и Биттмана и описаны в таблице как “Ликуд". (Среди своих коллег-евреев Визенберга иногда называли “самым консервативным евреем в Америке".) Эммик и Удолф (“слабаки-коммунисты", говорилось в таблице) были в самом низу, около 25%. Что касается предполагаемой причины неуверенности Удолфа, кто-то написал “судебный иск". Другими словами, сложилось впечатление, что Удолф пошёл на попятную, потому что был напуган оглаской дела Ривза.

Для Удолфа, в отличие от его друга Эммика, это была не "с гуся вода". Скорее, это была пытка. Пока пресса называла его головорезом, коллеги презирали его как труса. Удолф не считал ни одно из описаний справедливым, и уж точно не думал, что оба они могут быть правдой. И его внутренняя ссылка вофис Старра произошла только потому, что он хотел предоставить Монике Левински иммунитет, который был, несмотря на Беннетта и Биттмана, единственным реальным способом добраться до Билла Клинтона. Если от этого он становился слабаком, так тому и быть.

У Удолфа была ещё одна обязанность — помочь Марсии Льюис предстать перед большим жюри. 10 и 11 февраля Удолф принёс несколько отрывков из записей Трипп, чтобы озвучить их перед Марсией Льюис в большом жюри — в надежде заставить её признать, что она действительно знала о романе дочери с президентом.

Но Льюис не хотела этого признавать. Она засвидетельствовала, что Моника сказала ей, что “влюблена" в президента, но как мать, она не хотела знать подробностей сексуальной жизни своей дочери. Это были унизительные, ужасные 2 дня в большом жюри, и офис подвергся избиению за то, что заставил мать свидетельствовать против дочери. Поздно вечером второго дня Эммик задал серию вопросов о слове “Бабба", которым Моника в своих разговорах с Трипп называла Хиллари Клинтон.

— Ваша дочь когда-нибудь называла Хиллари Клинтон “Бабба"?

— Я такого не помню... — сказала Льюис.

— Ясно, — продолжил Эммик. — Тогда позвольте спросить вас об этом. Есть ли на идише слово для обозначения бабушки, которое звучит примерно как "бабба", или "бубба", или что-то в этом роде?

— Да, может быть, и есть.

— Хорошо. Что это за слово?

— Кажется, это “бубба"?

— “Бубба". Хорошо, — сказал Эммик.

— Но я не уверена, — добавила Льюис. — Я не говорю на идише.

На этом этапе допрос взял на себя Визенберг — самый консервативный еврей в Америке.

— Вы помните, чтобы когда-нибудь называли кого-нибудь "бабба" или "бубба"? — спросил он.

— Да, — ответила Льюис.

— И кто это мог быть?

— О, это просто у нас такая глупая семейная привычка, — ответила Льюис. — Это не… это не имеет к делу никакого отношения. Это просто… наша бабушка. Раньше мы называли её "Бабба".

— Хорошо, — продолжал Визенберг. — Но это ваша семья… в разных семьях есть варианты "бабуля", "бабушка", "ба", и, как я понимаю, это была ваша семейная вариация слова "бабушка"? Это верно?

— Думаю, да, — сказала Льюис, но затем просто расплакалась и не смогла продолжать.

Удолф вывел Марсию Льюис из комнаты большого жюри. Он передал её адвокату, вернулся к коллегам и сказал, что это все. Она не может продолжать.

— Давайте прекратим это, — сказал Удолф, и допрос Льюис был приостановлен.

Но для Удолфа всё превратилось в театр абсурда. В этом офисе предпочли бы мучить женщину из-за "бабба", "бубба" и "бабулек", чем сделать единственное, что могло бы привести дело к скорейшему завершению: заключить сделку с Моникой и двигаться дальше. Здоровье Удолфа не было идеальным, а стресс последнего месяца только усугубил ситуацию. Через несколько дней после дачи показаний Льюис большому жюри, Удолф оказался в больнице с пневмонией.

Удолф так и не вернулся в офис Старра. Боб Биттман взял на себя большую часть его обязанностей. Удолф решил, что в жизни есть нечто большее, чем это дело. Там, во Флориде, у него были жена и дочь, которых он обожал, и ему надоело ездить за тридевять земель, чтобы повидаться с ними. Никто не назвал это отставкой в знак протеста, но, по сути, так оно и было. Формально Удолф числился в штате до конца апреля, но на самом деле он ушёл гораздо раньше. Проработав всю свою юридическую карьеру прокурором, он стал партнёром в частной юридической фирме в Майами. Они с женой даже подумывали усыновить ребёнка, и Удолф принёс своё резюме на встречу с консультантом.

— "Офис Старра"? — размышляла консультант, изучая заявку Удолфа как потенциального усыновителя. — Вы ведь не были замешаны в тамошних злоупотреблениях, не так ли?

16. Слухи из “восемнадцатых рук"

5 февраля газета "Вашингтон Пост" сообщила о срыве переговоров между Гинзбургом и прокурорами в статье, озаглавленной "СТАРР ОТВЕРГАЕТ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЛЕВИНСКИ ОБ ИММУНИТЕТЕ". Статья в газете, написанная Сьюзан Шмидт и Питером Бейкером, показала, как бессмысленная агрессивность адвокатов Старра отразилась и на их стратегии взаимодействия со СМИ. Статья начиналась с точного сообщения о том, что “Независимый юрист Кеннет У. Старр вчера отклонил предложенное соглашение о сотрудничестве с адвокатами Моники С. Левински". Затем репортёры продолжили повторять несколько ложных сообщений, которыми их снабдила команда Старра. Безусловно, репортёры и редакторы Post не намеренно вводили в заблуждение своих читателей; они просто доверяли неправильным источникам. (Адвокат Левински Нейт Спейтс с удивлением вспоминал, как после его ежедневного телефонного разговора с Джеки Беннеттом Шмидт из The Post звонила ему и неизменно повторяла то, что только что сказал ему Беннетт.)

Большая часть статьи касалась рукописного заявления Левински, которое Гинзбург представил в попытке заключить сделку об иммунитете. “Источники" сообщили Шмидт и Бейкеру, что “письменное заявление Левински было недостаточно убедительным, чтобы лечь в основу соглашения, поскольку содержало несоответствия". Это было ложью. Заявление, которое позже было обнародовано Старром, не имело существенных недостатков подобного рода. “В своём заявлении, — говорилось далее в статье, — источники сообщили, что Левински утверждала, что её, например, не убеждали лгать адвокатам Джонс, но сказали, что ей было велено рассказать определённую версию событий — ту, которой на самом деле не было". Это была фантазия. В заявлении ничего подобного не говорилось.

Далее в статье описывались знаменитые "тезисы", которые, по крайней мере в прессе, долгое время воспринимались как основа уголовного дела против кого-то из близких к Клинтону и, возможно, против самого президента. “Люди, которые разговаривали с Трипп, — писали Шмидт и Бейкер, — сказали, что… в "тезисах" обсуждается, как Трипп должна отрицать любую осведомлённость, что у Левински были какие-либо сексуальные отношения с президентом". На самом деле, в "тезисах", которые также были опубликованы позже, вообще ничего не говорилось о том, как Трипп должна давать показания о Левински. Наконец, статья подняла слух о свидании в кинотеатре. “Офис Старра на этой неделе допросил юриста департамента юстиции, который сказал коллегам, что ему известно об агенте, который, по сообщениям, сказал, что охранял дверь кинотеатра Белого дома прошлым летом, когда Клинтон находился внутри наедине с любовницей", — говорится в статье Post.

Вся эта дезинформация имела чёткую цель — убедить официальный Вашингтон и саму Левински в том, что у Старра есть веские аргументы. По крайней мере, репортёры казались убеждёнными. “Решение Старра отклонить предложение может отражать уверенность в остальной части дела, которое он ведёт, — написали Шмидт и Бейкер. — В последние дни его офис переехал, чтобы найти свидетелей, которые, возможно, видели Клинтона и Левински вместе, включая камердинеров Белого дома и агентов секретной службы". Но эти утечки в конечном счёте нанесли бы ущерб Старру, когда его доказательства не оправдали скрытых обещаний, содержащихся в новостных сюжетах, подобных этому. Письменное заявление Левински было как внутренне последовательным, так и оправдывающим Клинтона по вопросу воспрепятствования правосудию; в "тезисах" Трипп не заставляли ни о чем лгать, тем более о президенте и стажёрке; не было свидетелей президентских ласк ни в кинотеатре, ни где-либо ещё.

Несмотря на тон новостных сообщений, подобных этому, неспособность заключить соглашение об иммунитете с бывшей стажёркой поставила прокуроров Старра, а не команду Левински, перед реальными проблемами. Все расследование Офиса независимых юристов было основано на предпосылке, что Клинтон и Левински имели сексуальные отношения друг с другом. Чтобы выдвинуть любое из возможных обвинений против президента, включая лжесвидетельство и воспрепятствование правосудию, следователи Старра сначала должны были установить, что секс имел место.

Было достаточно необычно возбуждать уголовное дело на основание сексуальных отношениях по обоюдному согласию между двумя взрослыми. Но здесь обвинителям пришлось доказывать сексуальную связь без показаний кого-либо из её участников. По состоянию на начало февраля, из-за срыва переговоров с Гинзбургом, Левински не собиралась в ближайшее время давать никаких показаний. Никто в офисе Старра также не питал особых надежд на то, что Клинтон в ближайшем будущем выступит в качестве свидетеля. Характерно, что силы Клинтона прояснили эту позицию провокационным, презрительным образом.

2 февраля Биттман написал первое из серии писем адвокату Клинтона Дэвиду Кендаллу, “приглашая" президента дать показания перед большим жюри. Слово было выбрано с особой осторожностью. На данном этапе Старр не хотел разжигать конституционную конфронтацию из-за нерешённого вопроса о том, может ли президент быть официально вызван повесткой в суд большого жюри. Зная, что письма Биттмана не имеют юридической силы повестки в суд, Кендалл в ответ обвёл его вокруг пальца. В течение нескольких месяцев Биттман и Кендалл обменивались письмами о возможных показаниях Клинтона, их переписка представляла собой симфонию пассивной агрессии с обеих сторон. Кендалл тщательно избегал говорить что-либо, что могло быть истолковано как то, что Клинтон воспользовался Пятой поправкой^[30], что стало бы для него политической катастрофой. Но он также не говорил "да".

Вместо этого адвокат защиты отправлял Биттману ответы, которые излучали презрение его клиента к Старру. “Я не смог ответить на ваше приглашение от 4 февраля к пятничному сроку, указанному в вашем письме, потому что занимался борьбой с предвзятыми и ложными утечками информации о вашем расследовании, — писал Кендалл в одном из таких писем. — Однако в сложившихся обстоятельствах принять это приглашение невозможно. Ситуация в Ираке продолжает оставаться опасно нестабильной, и это требует от президента много времени и внимания". Биттман продолжал преследовать Кендалла (“Ситуация в Ираке, к счастью, улучшилась", — однажды отметил прокурор), но Кендалл всегда находил новые причины для отказа. Несмотря на своё раннее обещание сотрудничать со следствием — “скорее больше, чем меньше, скорее раньше, чем позже", как сказал Клинтон на церемонии фотографирования с Арафатом, — президент не собирался помогать Старру вести дело за него.

* * *

Как всегда, приоритетом в офисе Старра была демонстрация жёсткости, особенно после спонсируемых Белым домом нападок на честность прокуроров. Джеки Беннетт справился с большинством последствий запросов прессы: телефонными звонками репортёров, плачущими сотрудниками в его кабинете, предложениями уйти в отставку от нервничающих прокуроров — и, как всегда, предпочитал прямой ответ.

— Если бы семья Гамбино^[31] использовала контакты в прессе, чтобы запугать прокуроров, мы бы пришли за ними, и то же самое мы должны сделать здесь, — сказал он своим коллегам.

Беннетт часто сравнивал Белый дом с организованной преступной семьёй, и в этих условиях следующий шаг прокуратуры имел большой смысл.

20 февраля Беннетт организовал вызов в суд Сиднея Блюменталя, чтобы прокуроры могли расспросить его о стратегии расследования деятельности оппозиции. Беннетт имел в виду повестку в суд как сигнал о том, что команда Старра не испугается утечек информации Блюменталя. Но, как и многое другое, что команда Старра делала для публичных заявлений, вызов Блюменталя в суд привёл к обратным результатам.

Сам Старр объяснил причину вызова Блюменталя в суд во время одной из своих утренних прогулок, пока выбрасывал мусор у обочины своего скромного дома в пригороде Вирджинии. С того дня, как появилась история с Левински, съёмочные группы разбили лагерь на лужайке перед домом Старра, и независимый юрисконсульт почти каждый день отвечал на несколько вопросов. Если бы Старр просто отказался говорить, телеканалы отозвали бы свои съёмочные группы через несколько дней. Но Старр не мог удержаться от попыток втереться в доверие к вашингтонской прессе и регулярно комментировал события дня во время этих "мусорных" появлений. Во-первых, публикации в прессе были просто нелепым способом донести информацию по вопросу государственной важности; что ещё более важно, профессорский стиль Старра плохо сочетался с обстановкой на обочине. Например, отвечая на вопрос о повестке Блюменталю, Старр сказал:

— Распространение искажений, лжи о государственных служащих не отвечает интересам Первой поправки… Лжи и искажениям нет места в нашей вселенной Первой поправки.

Будучи судьёй, Старр красноречиво говорил о ценностях, лежащих в основе Первой поправки, поэтому даже его почитатели были сбиты с толку тем, что он так исказил проблему свободы слова. Согласно давно устоявшемуся конституционному праву, Первая поправка существует для того, чтобы помешать правительству решать, какова истина, а не для того, чтобы наделить какого-то прокурора полномочиями определять, что является правдой, а что ложью. Безусловно, пресс-атака Блюменталя была неприятной, но у него были все законные права на её проведение; помощник по связям с общественностью Белого дома, независимо от мотивов, имеет право раздавать газетные вырезки любому по своему выбору. Джеки Беннетт, возможно, и считал Блюменталя гангстером, но он был помощником Белого дома, в чьи обязанности входили беседы с журналистами — нравилось это Офису независимых юристов или нет.

По иронии судьбы, у Старра была совершенно законная, независимая причина вызвать Блюменталя в большое жюри. Разговор Блюменталя с Клинтоном на следующий день после того, как появилась эта история, стал важным свидетельством душевного состояния президента. Но, неумело защищая повестку в суд, Старр преуспел лишь в том, что превратил помощника Белого дома в мученика за Первую поправку. Из всех вариантов, доступных Старру, которые включали защиту повестки в суд как способа сбора соответствующих улик, или, что лучше, вообще ничего не говорить, или, что ещё лучше, нанять прокуроров, которые не присылали повестки из мужественного позёрства, независимый юрист сделал худший выбор. Здесь одержимость Старра жёсткостью и прессой привела к ещё большему количеству ран, нанесённых самому себе.

Блюменталь воспользовался этой ошибкой Старра и ещё некоторыми. На пресс-конференции на ступеньках здания суда после своего выступления перед большим жюри 26 февраля Блюменталь сказал:

— Сегодня я был вынужден ответить на вопросы о моих беседах, как части моей работы, с New York Times, CNN, CBS, журналом Time, U.S. News, New York Daily News, Chicago Tribune, New York Observer и, возможно, было ещё несколько изданий, которых я сейчас не помню. Обвинители Кена Старра потребовали ответить, что я сказал журналистам и что репортёры рассказали мне о прокурорах Кена Старра.

Это было значительным искажением того, что на самом деле происходило в большом жюри. Блюменталя обычно спрашивали о его контактах с репортёрами, но именно он, а не следователи, добровольно называл названия новостных организаций. Более того, прежде чем обратиться к контактам Блюменталя с прессой, прокуроры сначала спросили его в большом жюри о его разговоре с президентом о Левински в тот день, когда эта история попала в СМИ. 26 февраля Блюменталь отказался отвечать на вопросы по этой теме, сославшись на привилегии руководства. Блюменталь предпочёл не упоминать эту тему на ступеньках здания суда.

* * *

Скандал вокруг Блюменталя, занявший большую часть конца февраля, стал не только катастрофой для Старра в области связей с общественностью; он также не оказал команде Старра никакой помощи в доказательстве сексуальных отношений между Клинтон и Левински. Как оказалось, задача Старра была во многом похожа на задачу брачного юриста, нанятого для рассмотрения дела о разводе, которому нужно доказать супружескую неверность. Итак, во-первых, прокуроры начали искать лиц, которым Левински могла довериться о своих отношениях. Используя имена, взятые из её компьютера, электронной почты и телефонной книги, они добились значительного прогресса в этой области. Начали, конечно, с её матери, но затем перешли к подругам. Агенты ФБР разъехались по всей стране, чтобы опросить этих девушек, и прокуроры отправили некоторых из них в большое жюри.

Первой, кого они нашли, была девушка по имени Нейса Эрбланд, подруга Левински по средней школе в Беверли-Хиллз. Сол Визенберг представил её большому жюри, и она познакомила присяжных с показаниями сексуального характера, которые они будут заслушивать в течение следующих нескольких месяцев.

— Она сказала, что сделала ему минет, — призналась Эрбланд, — и что она была полностью одета, а на нем была только рубашка, и что она занималась с ним оральным сексом, и они целовались и ласкались, но сексом не занимались. Это было некоторым разочарованием для неё.

(Оглядываясь назад, удивительно, что тайна этих отношений сохранялась так долго. Эрбланд показала, что, хотя Левински взяла с неё клятву хранить тайну об этом романе, она рассказала об этом мужу, родителям, свекрови и другу по имени Чарльз, который был “агентом по бронированию билетов на телешоу". Другим подругам Левински было так же трудно удержаться от того, чтобы не поделиться тем, что, по общему признанию, было очень хорошей сплетней.)

Вскоре после этого следователи Старра нашли некую Кэтрин Дэвис, подругу Моники по колледжу, и вызвали её из Японии, где она жила, для дачи показаний перед большим жюри. Как и Эрбланд, Дэвис изложила версию отношений Левински, но на этот раз у неутомимого Визенберга появились новые подробности, которыми он хотел поделиться для протокола.

— Когда Моника описывала физические отношения с президентом, — спросил прокурор, — упоминала ли она когда-либо какие-либо предметы, которые использовались в качестве вспомогательного средства для этой физической активности?

— Да, — сказала Дэвис.

— Хорошо. Расскажите нам об этом.

— Она упомянула об использовании сигары.

— Хорошо, — продолжал Визенберг. — И что, по её словам, они делали с сигарой?

— Она сказала, что он вставил сигару в неё.

Заявления подруг подтверждали то, что Левински рассказала Трипп на плёнках. Однако, учитывая эмоциональную нестабильность Левински, у защитников Клинтон было достаточно оснований отмахнуться от девушки как от одержимой фанатки, фантазёрки или преследовательницы. Старру нужна была сама Левински или, что ещё лучше, очевидцы.

Здесь прокуроры провели расследование в самом Белом доме. Они работали тщательно, выявив всех людей, которые знали местонахождение президента. Они варьировались от бывших главных советников, таких как Леон Панетта, Эвелин Либерман и Джордж Стефанопулос, до его секретарши Бетти Карри и её руководителя Нэнси Хернрайх, которая занимала должность директора по операциям Овального кабинета. Они допросили Стивена Гудина, личного помощника президента, в чьи обязанности входило следить за тем, чтобы у Клинтона были необходимые документы и чтобы он приходил на встречи вовремя. (В своих беседах с Трипп Левински увековечила Либерман, Хернрайх и Гудина как “подлецов", которые делали все возможное, чтобы не подпускать её к Клинтону.) Следователи разыскали двух стюардов ВМФ, Баяни Нелвиса и Глена Маеса, которые подавали Клинтону еду и заботились о его одежде. В начале 1998 года следователи Старра также беседовали с некоторыми агентами Секретной службы в форме, которые контролировали доступ в Овальный кабинет. В целом, прокуроры доказали мудрость пословицы, описывающей Белый дом как жемчужину федеральной тюремной системы. Клинтон представлял собой человека, за которым следили, наблюдали, которому всё планировали, с которым нянчились, которому угождали и которым руководили практически 24 часа в сутки.

И, несмотря на все это, никто ничего не видел — по крайней мере, напрямую. Почти все сексуальные контакты происходили по выходным, когда Моника ещё работала в Белом доме. Для большинства их свиданий Клинтон просто устраивал “случайную" встречу с Левински в коридоре, а затем приглашал её в кабинет. Часто никто не видел, как она входила. (А поскольку они были близки менее дюжины раз, возможностей для раскрытия было не так уж много.) Лучшим свидетелем Старра был бывший агент Секретной службы по имени Льюис Фокс, который дал показания об одном выходном дне в конце 1995 года, когда он дежурил возле Овального кабинета. В тот день Клинтон высунул голову из дверей кабинета и сказал Фоксу:

— Я ожидаю молодую леди, сотрудницу Конгресса. Не мог бы ты сообщить мне, когда она появится?

Несколько мгновений спустя прибыла Левински, и Фокс впустил её в Овальный кабинет.

— Можешь закрыть дверь, — сказал затем Клинтон. — Она побудет здесь некоторое время.

Примерно через 40 минут Левински ушла. Безусловно, инцидент наводил на размышления, но не доказывал сексуальную связь. И это было лучшее прямое доказательство, которое имелось у Старра.

Таким образом, прокуроры, проникнутые мачо-культурой офиса Старра, требовали от своих свидетелей любой крупицы информации об отношениях Клинтона и Левински. Большое жюри присяжных действует по иным, более свободным правилам доказывания, чем в уголовных процессах. Самое главное, что доказательства, основанные на слухах, допустимы перед большим жюри присяжных, поэтому свидетелей можно спросить, что они слышали от других людей о материалах дела. Но по мере того, как проходили недели, а затем и месяцы без видимого прогресса, прокуроры разочаровывались и начинали искать дальше, чтобы найти что-нибудь, что угодно, что могло бы подтвердить рассказы Левински Линде Трипп. Показания агента Секретной службы по имени Джон Маскетт стали характерным и тревожным примером работы офиса Старра в действии.

Маскетт дал показания о том, как видел, как Левински один входил в Овальный кабинет в Пасхальное воскресенье 1996 года — аналогично показаниям Фокса, но по другому поводу. Затем прокурор Сол Визенберг спросил:

— Итак, насколько вам было известно, до 6 апреля 1996 года ходили ли какие-либо слухи о Монике и президенте?

— Нет, я таких не помню, сэр, — ответил Маскетт.

— Хорошо, а ходили ли какие-нибудь слухи о том, почему её перевели в Пентагон?

— Да, сэр.

— И не могли бы вы вкратце рассказать нам, что это были за слухи?

— Вкратце, Монику кто-то видел — кажется, кто-то из Белого дома или сотрудников первой леди застал президента и Монику в семейном кинотеатре, расположенном в Восточном крыле, — объяснил Маскетт.

— Хорошо, — продолжал Визенберг. – Её там застали — и что потом?

— Полагаю, в компрометирующем положении.

— То есть, это и есть тот ходивший слух?

— Да, сэр.

В подобном допросе Визенберга не было ничего формально неподобающего, но это был чрезвычайно убогий способ ведения уголовного расследования. “Слухи" не имеют юридического значения. Как и Исикофф годами ранее, прокуроры испытывали трудности с доказательством “слухов" об амурных приключениях Клинтона, и, подобно репортёру, следователи Старра расширяли определение значимости, пытаясь что-то повесить на президента.

Но Визенберг ещё не закончил с Маскеттом. Далее прокурор спросил о том, что он назвал “нелепой версией" слухов:

— Вам когда-нибудь говорили, чтобы Монику видели с головой на коленях у президента?

— Единственный раз, когда я услышал нечто подобное или этот слух, — это от независимого юриста, — сказал Маскетт, — когда я приехал сюда поговорить пару недель назад.

Другими словами, Визенберг загрязнял умы высоких присяжных заседателей “слухами", которые, по-видимому, были сфабрикованы в офисе Старра. (К тому же ложные слухи; даже Левински никогда не утверждала, что имела сексуальную связь с Клинтоном в кинотеатре Белого дома.)

Такого рода рвение и отчаяние породили вопросы, подобные вопросу от прокурора Мэри Энн Вирт к стюарду ВМФ Глену Мейсу:

— Слышали ли вы когда-нибудь что-нибудь из каких-либо источников: из первых рук, из вторых рук, из восемнадцатых рук — ...слышали что-нибудь, что заставило вас поверить, что между Моникой Левински и президентом могли существовать какие-то социальные или физические отношения?

Ответ был столь же краток, сколь и тенденциозен вопрос:

— Нет.

* * *

Когда в марте начался третий месяц расследования дела Левински, силы Старра и адвокаты Полы Джонс пришли к несовершенному соглашению. В первые дни расследования дела Левински Старром силы Джонс создавали проблемы прокурорам, пытаясь вызвать в суд тех, кто также проходил свидетелем по уголовному делу. Но после января, когда судья Райт прекратила дальнейшие дачи показаний по делу "Джонс против Клинтона", приоритеты этих двух центров антиклинтоновской деятельности объединились. Каждый по-своему отложил в сторону все другие приоритеты, кроме как отстранить президента от должности. Со своей стороны, Старр начал собирать сотрудников для написания доклада об импичменте Конгрессу. Адвокаты Джонс пошли менее благопристойным и для них более привычным путём — путём публичного унижения.

С тех пор, как судья Райт сделала откровенные замечания на тайном судебном заседании перед дачей показаний Клинтоном, адвокаты Джонс знали, что у неё было сильное искушение прекратить дело в порядке упрощённого производства. Таким образом, адвокаты признали, что если они собирались нанести политический ущерб президенту, они должны были использовать процесс, который, вероятно, был последним судебным разбирательством по делу, чтобы выложить дискредитирующие материалы в общественное достояние.

Боб Беннетт тоже провёл большую часть предыдущего месяца, кипя от злости на Билла Клинтона. Адвокат быстро пришёл к выводу, что президент, по крайней мере, ввёл его в заблуждение относительно своих отношений с Левински, если не откровенно солгал. (Позже стало очевидно, что Клинтон действительно солгал.) Но существование расследований Старра по делу Левински делало для Беннетта тем более важным выиграть своё ходатайство о вынесении решения в упрощённом порядке. Подавая такое ходатайство, ответчик, по сути, заявляет, что в свете всех доказательств, собранных в процессе расследования, у истца нет никаких оснований. Таким образом, победа в ходатайстве о вынесении решения в упрощённом порядке послужила бы для Клинтона важнейшей двойной цели. Проще говоря, это наконец избавило бы его от дела Джонс; и более атмосферным образом это также подорвало бы усилия Старра, показав, что его дело о препятствовании правосудию было, по сути, создано из воздуха — что никогда не было настоящего дела, которому можно было бы препятствовать.

Беннетт внимательно изучал Райт в течение долгих лет, пока рассматривалось это дело, и он знал аргумент, который больше всего ей бы понравился. Он признал, что Райт не испытывала особой симпатии к Клинтону, но мог сказать, что судью возмущало то, как далласские адвокаты использовали суд для продвижения своей политической повестки. При обычных обстоятельствах дело о том, что он сказал / она сказала, не может быть прекращено в порядке упрощённого производства; судьи обычно позволяют присяжным решать, кому верить. Но в блестящем, убедительном изложении, написанном коллегой Беннетта Эми Сабрин, адвокаты Клинтона утверждали, что, даже если тогдашний губернатор делал Поле Корбин непристойные предложения в отеле "Эксельсиор", она никогда не терпела никакого унижения на работе, которое можно было бы юридически приравнять к сексуальным домогательствам.

Отчёт включал в себя обличительный рассказ о том, как адвокаты Джонс пренебрегли фактами дела клиентки в пользу расследования сексуальной жизни Клинтона. “Истица потратила 99% своих усилий по раскрытию фактов, пытаясь подтвердить слухи о том, что президент Клинтон заигрывал с другими женщинами, — написала Сабрин. — Но она не смогла доказать, что у неё лично есть основания для возбуждения дела". В небольшом, но показательном факте о том, как рассматривалось дело Джонс, в записке Клинтона отмечалось, что истица признала во время своих показаний, что никогда не смотрела свои трудовые записи в Комиссии по промышленному развитию Арканзаса ни до подачи иска, ни до дачи показаний. Эти записи показали, что Джонс всегда получала повышения и удовлетворительные отзывы о своей работе. Короче говоря, не было никаких доказательств какого-либо возмездия за предполагаемый инцидент в отеле. Какой был единственный “ощутимый ущерб работе", на который Джонс могла указать в качестве предполагаемого результата своей встречи с губернатором? “Единственным конкретным актом грубости, на который указала истица, было то, что она не получила цветов в День секретаря в апреле 1992 года, почти через год после предполагаемого инцидента", — отмечается в записке.

Адвокаты Далласа использовали ответный документ, который был представлен судье Райт 13 марта, чтобы изложить результаты сексуального исследования, которое они собрали за последние 6 месяцев. В качестве вещественных доказательств адвокаты приложили к своему делу сотни страниц выдержек из показаний Кэтлин Уилли, Дженнифер Флауэрс и Долли Кайл Браунинг — самый непристойный материал, который у них был. (Учитывая, что команда из мужа и жены Рика и Беверли Ламберт опросила более 200 женщин в поисках компромата на Клинтона, полученный ими полезный материал был довольно небольшим.) Все эти доказательства сексуального характера, конечно, не имели отношения к рассмотрению дела судьёй Райт в упрощённом порядке, но команда из Далласа все же предоставила их в общественное достояние.

В относительно небольшой части своего изложения материалов дела, посвящённой актуальным вопросам, адвокаты Джонс выразили отчаяние в попытке доказать, что Пола понесла какой-то юридический ущерб из-за инцидента в отеле. Поэтому они приложили показания, полученные всего неделю назад от некоего Патрика Дж. Карнса, главного редактора публикации под названием "Сексуальная зависимость и компульсивность" из Викенбурга, штат Аризона. Карнс показал, что он познакомился с Джонс в феврале 1998 года, почти через 7 лет после предполагаемого инцидента. Основываясь на этой единственной встрече, Карнс пришёл к выводу, что Джонс по-прежнему страдает от посттравматического стрессового расстройства и что Клинтон заставил её испытать “крайнюю тревогу, навязчивые мысли и воспоминания и, как следствие, сексуальное расстройство". Точная природа её сексуального расстройства не разглашалась. Её адвокаты утверждали в заключении: “Миссис Джонс продолжает испытывать стыд и ужас и не может смотреть на мистера Клинтона по телевизору, говорить об инциденте или даже думать о нем, не испытывая эмоциональной травмы и стресса". (Несколько недель спустя Джонс, по-видимому, смогла отбросить эти чувства и присутствовать на выступлении президента на ужине для корреспондентов Белого дома, где она и Сьюзан Карпентер-Макмиллан были гостями журнала Insight Сон Мен Муна.) 20 марта команда Клинтона отреагировала на этот поток неуместных высказываний, довольно небрежно попросив судью Райт исключить их из протокола, что само по себе было довольно бессмысленным средством правовой защиты, поскольку документы уже были опубликованы.

Однако то, что последовало за этим, стало знаковым моментом во всей долгой саге — одним из самых безответственных действий противников Клинтон за всю историю. Распространение материалов судебного дела в средствах массовой информации до их передачи в суд считается профессиональным проступком со стороны юриста. Итак, в субботу, 28 марта, адвокаты Джонс поместили дело в круглосуточный почтовый ящик в здании федерального суда в Пайн-Блафф, за много миль от кабинета судьи Райт в Литл-Роке. Эта фиктивная подача документов позволила команде из Далласа распространить копии документа по всей стране как раз к выходу воскресных газет.

Однако настоящее возмущение вызвало то, что говорилось в документе. Центральным моментом этого документа стало новое утверждение по делу: “существенные улики свидетельствуют о том, что подсудимый Клинтон и его агенты приложили огромные усилия, чтобы подавить и воспрепятствовать показаниям Хуаниты Хики Броддрик, что подсудимый Клинтон в прошлом подвергал её изнасилованию и сексуальному насилию… , а затем подкупил и / или запугал её и её семью, чтобы они хранили молчание об этом безобразии". Это заявление не имело отношения ни к одному вопросу в документе (или даже к делу), скорее оно было предназначено для того, чтобы привести ещё один пример предполагаемой бесчеловечности президента. Не случайно раскрытие её имени также нарушило правила судьи Райт о неприкосновенности частной жизни; Броддрик нужно было называть просто "Джейн Доу № 5". Адвокаты Джонс также не сообщили судье, что Броддрик всего несколькими неделями ранее дала письменные показания под присягой, отрицая любое неподобающее поведение президента. Это заключительное заключение команды юристов Джонс из Далласа — неподобающий, аморальный акт, который был столь же несправедлив к Броддрик, как и к Клинтону, — олицетворяет беззаконие, лежащее в основе юридического наступления против Клинтона.

Гораздо хуже для адвокатов, и особенно для их клиентки, было то, что они разозлили Сьюзан Уэббер Райт. 2 дня спустя судья Райт впервые проявила недовольство. В постановлении от 31 марта она повторила своё предостережение о том, что “ни одна сторона не должна обнародовать какие-либо заявления, прошлые, настоящие или будущие, которые раскрывают личность какой-либо "Джейн Доу"". Далее, она холодно отметила: “Никакие будущие заявления не должны быть обнародованы до того, как они будут поданы в Литл-Рок или иным образом попадут в руки судьи. Суд ещё не ознакомился с заявлениями, поданными истицей в Пайн-Блафф, штат Арканзас..." На следующий день она отомстила не только за это последнее нарушение со стороны адвокатов, но и за злоупотребление судебным процессом, которое представляло все дело Полы Джонс. В ясном, сдержанном заключении на 39 страницах, опубликованном 1 апреля 1998 года, судья Райт вынесла решение Клинтону в упрощённом порядке и (по-видимому) завершила дело "Джонс против Клинтона" незадолго до четвёртой годовщины его начала. Верная своей роли маяка здравомыслия в окружающей её темноте, судья Райт постановила, что ничто в деле не указывает на то, что “реакция истицы на предполагаемые действия губернатора Клинтон повлияла на ощутимые аспекты её компенсации, условий или привилегий при приёме на работу".

Во время государственного визита в Сенегал Клинтон отметил эту новость, выкурив сигару и постучав в африканский барабан. Но точно так же, как решение судьи Райт не положило полного конца делу Полы Джонс, у президента ещё было так много проблем впереди, что он, возможно, стал рассматривать своё кажущееся освобождение как первоапрельскую шутку.

* * *

23 дня спустя, 24 апреля, Моника Левински стояла на пляже Малибу, одетая в пышные пурпурные перья и больше ни во что. На фотографиях того дня, которые в конечном итоге были опубликованы в журнале Vanity Fair, Левински выглядела так, как будто она была одна на продуваемом ветром песке, но на самом деле за тем, как Херб Риттс делает снимки, наблюдала значительная толпа. Билл Гинзбург руководил съёмками, Нейт Спейтс специально приехал на запад, и отец Моники, сам серьёзный фотограф-любитель, со своей женой тоже были рядом. Считая визажистов, дизайнеров по свету и охранника, который присматривал за взятыми напрокат драгоценностями на сумму более 600 тыс. долларов, более дюжины зевак наблюдали, как Моника принимает одну соблазнительную позу за другой. На одном из них она позировала с американским флагом. (После съёмок у Левински был короткий роман с одним из ассистентов Риттса, что объясняет загадочную фразу о фотосессии в авторской книге Эндрю Мортона о ней: “Она дорожит дружбой, которую завела...")

Фото Моники Левински в Vanity Fair

Когда фотографии были опубликованы, журнал представил их так: “В духе открытого правительства, а также вопреки ему, Моника Левински разрешает ХЕРБУ РИТТСУ снять свою первую вуаль". Как должно было быть очевидно любому (но особенно её адвокатам), фееричная фотосессия в Vanity Fair была ужасной идеей. В то время Левински оставалась объектом уголовного расследования Старра. В своих публичных заявлениях Гинзбург изображал свою клиентку не столько вампиром, сколько жертвой — Старра, средств массовой информации и даже её бывшего любовника, президента. Но Моника перед камерой упивалась своей известностью и сексуальностью. Гинзбург и семья оправдывали фотосессию в “Нью эйдж", который был языком общения Левински; они говорили, что внимание Риттса повысило "самооценку" девушки. Когда фотографии с фотосессии были опубликованы и последовали неизбежные осуждения Моники, Марсия Льюис и её бывший муж обвинили Гинзбурга в том, что он запустил дела, но было очевидно, что фотографии были одобрены мамой и засвидетельствованы папой, и, по сути, послужили подходящим выражением семейных ценностей Левински.

Тем не менее, справедливо это или нет, но Моника с родителями добавили фиаско в Vanity Fair к и без того длинному списку провалов Гинзбурга. После того как в феврале переговоры со Старром об иммунитете провалились, Гинзбург действительно занялся умными юридическими услугами. Он и Спейтс подали ходатайство главному судье Норме Холлоуэй Джонсон с требованием вмешаться в расследование и распорядиться о предоставлении Левински иммунитета. Задумка адвокатов защиты была простой. Они утверждали, что письмо от 2 февраля — то, в котором были пустые места для подписей Эммика и Удолфа — составляло действующее соглашение между Левински и Офисом независимых юристов, и она имеет право подать в суд, чтобы привести его в исполнение. Судьи редко вмешиваются в решение прокурора о предоставлении или лишении иммунитета, но Джонсон отнеслась к требованию Гинзбурга достаточно серьёзно и провела слушание по этому поводу.

Итак 12 марта Гинзбург, Эммик и Биттман дали показания на секретных заседаниях перед судьёй о том, что было сказано в ходе их переговоров. Ни один прокурор не любит давать показания, и этот опыт был особенно неловким для Эммика, потому что он был вынужден признать, что Удолф подтвердил Гинзбургу, что соглашение заключено. (К счастью для Офиса независимых юристов, сам Удолф в то время был недоступен и, таким образом, был избавлен от изложения своей версии событий.) По иронии судьбы, для сил Старра было бы лучше проигнорировать это конкретное ходатайство; если бы судья заставила их предоставить Левински иммунитет, они могли бы, наконец, начать использовать её в качестве свидетеля. Но печально известная проправительственная судья Джонсон поддержала Старра, хотя и на чрезвычайно узких основаниях. Она постановила, что, поскольку сделку с Гинзбургом заключил Удолф, а не сам Старр, договор об иммунитете недействителен, и она не будет приводить его в исполнение. Как выразилась судья, “г-н Удолф не обладал фактическими полномочиями связывать Офис независимых юристов таким соглашением". Итак, когда март сменился апрелем, Гинзбург и Старр по-прежнему были в ссоре, а Левински, не являющаяся ни обвиняемой, ни свидетелем, оставалась в подвешенном состоянии.

Несмотря на похвальные юридические усилия Гинзбурга, фотографии в Vanity Fair, а также продолжающиеся нападки адвоката на Старра в прессе, начали выкристаллизовывать сомнения Моники и её родителей относительно него. Всю весну обе стороны семьи Левински все больше полагались на другого адвоката — Билли Мартина, которого Нейт Спейтс нанял представлять Марсию Льюис. Мартин 15 лет проработал федеральным прокурором, в том числе 7 лет в Вашингтоне, и демонстрировал безупречную компетентность, что являло заметный контраст с часто перенапряжённым Гинзбургом. Мартин считал прокуроров Старра достаточно одержимыми, чтобы возбудить дело против Левински. Он сказал семье, что им лучше заключить соглашение, или они столкнутся с возможностью того, что Монике предъявят обвинение.

Гинзбург, как ни странно, думал примерно о том же, за исключением того, что в своей мании величия он с нетерпением ждал этого. В мае, ничего не сказав Монике или Берни, Гинзбург опубликовал в журнале California Lawyer "Открытое письмо Кеннету Старру", развёрнутую атаку на прокурора. “Поздравляю, мистер Старр! — писал он. — В результате вашего бессердечного пренебрежения заветными конституционными правами вам, возможно, удалось разоблачить сексуальные отношения между двумя взрослыми людьми по обоюдному согласию". В этот момент Гинзбург, похоже, действительно пытался спровоцировать Старра на предъявление обвинения Левински, чего адвокат даже не отрицал.

— Я не хотел заключать никаких сделок с дьяволом, потому что был зол, — сказал Гинзбург. — Я дошёл до того, что захотел провести суд. Я хотел уничтожить их в суде.

Левински, по понятным причинам, этого не хотела. По совету Мартина, Моника начала подыскивать замену Гинзбургу. У Мартина было два главных кандидата: Платон Качерис и Джейкоб Стейн. Для вашингтонских инсайдеров простое упоминание их имён объясняло, почему их рассматривали. Качерису было 69 лет, а Стейну — 73, и они были ровесниками Старра в высшем эшелоне юридической практики в Вашингтоне. В ходе своей выдающейся карьеры Качерис представлял интересы Джона Митчелла в "Уотергейте", Фаун Холл в "Иран-контрас" и Олдрича Эймса в шпионских скандалах ЦРУ; Стейн представлял Кеннета Паркинсона, единственную крупную фигуру в "Уотергейте", который был оправдан, и сам выступал в качестве независимого юриста при расследовании дела бывшего генерального прокурора Эдвина Миза III. Оба юриста фактически прекратили вести дела в суде и вместо этого заключали сделки для своих клиентов. Именно этого Левински и Мартин хотели от них сейчас — добиться, наконец, её неприкосновенности.

Когда Левински и Мартин беседовали с Качерисом на тайной встрече в малоизвестном отеле на Капитолийском холме 1 июня, адвокат устроил грандиозное шоу, заявив, что никогда не будет вести переговоры о признании вины Левински.

— Если вы хотите признать себя виновным, — сказал адвокат своей потенциальной клиентке, — вам следует нанять кого-нибудь другого.

Фактически, эта бравада была формой маркетинга. Как признал бы любой компетентный юрист, Качерис видел, что Левински представляла собой непривлекательную мишень для Старра. Даже оскорблённый Гинзбург с самого начала признал, что Моника должна требовать неприкосновенности. Все, что сделали Левински и её советники (вероятно, мудро), — это сменили глашатая, но не послание.

Качерис и Стейн были старыми друзьями, работавшими в одном офисном здании, икогда они услышали, что оба собеседуются на ту же самую работу, они решили объединить усилия. 2 июня оба юриста вернулись в отель "Washington Court" и официально зарегистрировались в качестве новых адвокатов Левински. Позже Гинзбург устроил грандиозное шоу, настаивая на том, что его не увольняли. “Меня не бросали" был заголовок статьи, которую он написал для "Вашингтон Пост" позже на той неделе. Но вместо этого он заявил, что добровольно ушёл из дела. Правда была где-то в том же духе, что и увольнение с работы, однажды описанное Кейси Стенгелом:

— Это называется увольнением, потому что мне несомненно пришлось уйти.

Со своей стороны, ещё 2 июня Качерис и Стейн решили нанести визит вежливости прокурорам, прежде чем публично объявить о замене Гинзбурга. Сидя за столом переговоров перед Биттманом, Беннеттом и Визенбергом, новые адвокаты защиты сказали, что с нетерпением ждут новой главы в отношениях между Левински и Офисом независимых юристов. Биттман, однако, стремился предъявить одну из своих характерных “демонстраций силы".

— Вы знаете, — сказал он, — у нас есть веские доказательства против неё.

Качерис поднял руку и сказал, что сейчас не время обсуждать дело по существу. Они просто хотели познакомиться и начать все с чистого листа. Однако пару дней спустя Качерис и Стейн вернулись в Офис независимых юристов для более официального заседания по переговорам, на этот раз в присутствии Старра.

Биттман снова начал с объявления, что Левински есть чего опасаться из-за обвинительного заключения. У них есть улики, чтобы осудить её.

На этот раз Качерис ответил, сказав:

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать диспозицию.

Признания вины не будет. Стейн, самый тихий из пары защитников, пробормотал:

— Мне осталось провести лишь один хороший суд.

С этого момента разговор перешёл к вопросу об иммунитете и быстро увяз в вопросе об устном заявлении. Биттман сказал, что Моника должна сделать такое заявление, прежде чем Офис независимых юристов рассмотрит вопрос о предоставлении иммунитета. Качерис заявил, что хочет получить иммунитет до того, как Моника сделает какое-либо устное заявление прокурорам. На протяжении всего этого Старр хранил молчание, и ни одна из сторон не изменила своей позиции.

В целом, этот разговор был почти идентичен по содержанию тем, которые Гинзбург и Спейтс вели с Офисом независимых юристов четырьмя месяцами ранее. Быстрый отказ от признания вины; противостояние по поводу устного заявления. Без театральности Гинзбурга тон был более цивилизованным, но статус Левински остался неизменным. Обе стороны вернулись к тупиковой ситуации, которая характеризовала их отношения в эпоху Гинзбурга. После 12 июня Качерис и Стейн ничего не слышали с другой стороны.

Внутри Офиса независимых юристов Старр был по-прежнему одержим идеей жёсткости. На ежедневных встречах за большим столом для совещаний прокуроры размышляли, как подростки, планирующие свидания: должны ли мы позвонить им или подождать их звонка? Если мы позвоним первыми, не выставит ли это нас слабаками? Проходили дни, затем недели. Летом Старр чувствовал прилив энергии. Несколько свидетелей, таких как Блюменталь, настаивали на привилегиях исполнительной власти и адвоката по отношению к клиенту во время своих показаний большому жюри, и Старр возглавлял борьбу, чтобы заставить их отвечать на вопросы. Это были чисто юридические вопросы, и как таковые они представляли собой одну из немногих областей, где Старр, бывший генеральный солиситор, мог стоять на равных со своими сотрудниками. Белый дом в конечном счёте отступил по большинству вопросов привилегий, но эта битва, в частности, придала сил Старру. Больше, чем многие в его штабе, Старр считал, что у него есть веские аргументы против президента, даже до того, как у него появились показания Левински или самого Клинтона. Конечно, это было косвенное дело, но Старр с начала весны считал, что оно достаточно веское, чтобы подать в Конгресс ходатайство об импичменте. Может быть, подумал он, они обойдутся тут и без Моники.

Перспектива промежуточных выборов в Конгресс 1998 года не давала Старру покоя. Сначала он хотел отправить свой доклад Конгрессу к концу июля; эта дата была достаточно ранней до ноября, чтобы его нельзя было обвинить в попытке повлиять на результат. Но этот срок оказался нереалистичным. Линда Трипп, главный свидетель обвинения, даже не начала давать показания перед большим жюри присяжных до 30 июня, а Биттман все ещё задавал вопросы Бетти Карри вплоть до июля. Затем были показания самого Клинтона. Биттман фактически отказался от своего па-де-де с Дэвидом Кендаллом в апреле. На все более унылые письма прокурора (“Однако с тех пор, как возник этот вопрос, президент — при всем уважении — нашёл время поиграть в гольф, посетить баскетбольные матчи и политические мероприятия по сбору средств, а также насладиться лыжным отдыхом...") по-прежнему приходили пренебрежительные ответы.

Наконец Старр решил разоблачить блеф Кендалла. Приближался конец лета, и Старр уполномочил Биттмана направить 17 июля 1998 года повестку Уильяму Джефферсону Клинтону в большое жюри присяжных с требованием дать показания— первая подобная повестка президенту Соединённых Штатов в американской истории. Клинтону сейчас понадобилось бы нечто большее, чем милые увёртки Кендалла.

* * *

Практически с того дня, как разразился скандал, ключевые участники политической операции Белого дома: среди них Джон Подеста, Рам Эмануэль и Пол Бегала— признали, что шансы Клинтона выжить на посту президента в основном лежат на плечах демократов в Конгрессе. До тех пор, пока Белый дом мог изображать расследование Старра как партийную вендетту, импичмент и смещение (не говоря уже об отставке) казались маловероятными. Но политическая команда часто вспоминала делегацию республиканцев из Сената, которая посетила Ричарда Никсона в первую неделю августа 1974 года. Когда эта группа, в которую входили такие стойкие сторонники партии, как Барри Голдуотер и Хью Скотт, сказала Никсону, что он должен уйти, они больше, чем кто-либо из демократов, вынудили первого президента уйти в отставку. Сторонники Клинтона были одержимы возможностью выполнения аналогичной миссии их наследниками по другую сторону алтаря.

Поэтому Джон Подеста был особенно внимателен, когда однажды майским днём его вызвали в офис Стива Элмендорфа. Будучи главным помощником Ричарда Гефардта, лидера демократов в Палате представителей, Элмендорф выполнял функции главного повседневного посредника между Белым домом и его наиболее важными избирателями. (Неистовый Эмануэль иногда звонил Элмендорфу почти ежечасно для брифингов о статусе Клинтона среди демократов Палаты представителей.) Гефардт сказал Элмендорфу передать решительное послание своим коллегам в штабе Клинтона.

— Джон, — сказал Элмендорф Подесте, — нельзя позволить ему воспользоваться Пятой поправкой. Он должен знать, что это просто не вариант. Он должен дать показания. Вы потеряете демократов здесь, наверху, если он этого не сделает.

Подеста, много лет проработавший на Капитолийском холме, не стал возражать, но Дэвид Кендалл возразил — яростно.

53 лет от роду Кендалл представлял собой странную смесь — квакера и фанатика. Выросший в маленьком городке в Индиане, он открыл для себя движение за гражданские права (летом 1964 года его заключили в тюрьму в Миссисипи во время Лета Свободы) и в конце концов занялся частной юридической практикой в "Williams & Connolly". Если квакерские ценности терпимости и ненасилия сформировали политическое сознание Кендалла, то совершенно иной дух Эдварда Беннетта Уильямса сформировал его подход к закону. Уильямс верил в судебный процесс, и особенно в уголовное право, как в тотальную войну — непрерывную битву, в которой юрист никогда не должен уступать даже по самым незначительным пунктам. (В этом мировоззрение Кендалла противоречило взглядам Боба Беннетта, который придерживался более сговорчивого подхода, и двое мужчин питали глубочайшее презрение друг к другу.) Кендалл выполнял в фирме в основном гражданскую работу и долгое время представлял "National Enquirer". В его кабинете хранились, пожалуй, единственные из существующих наборов в кожаных переплётах не только Enquirer, но и его более дурацкого родственного таблоида Weekly World News.

Представляя интересы обвиняемых по уголовным делам, Кендалл усвоил главный урок катехизиса Уильямса — подозреваемый всегда должен руководствоваться Пятой поправкой. Но это было, как вынужден был признать даже Кендалл, скорее политическим вопросом, чем юридическим, и в конечном счёте политические советники Клинтона и, конечно же, сам президент добились своего. 24 июля в письме с пометкой "КОНФИДЕНЦИАЛЬНО" Кендалл написал Биттману: “Президент готов дать показания большому жюри..."

* * *

Повестка в суд Клинтону возымела ещё один эффект, который ещё не был заметён юристам из президентского лагеря. Перспектива дачи показаний Клинтоном побудила Старра позвонить Джейку Стейну и предложить встретиться за завтраком в доме Сэма Дэша, профессора права из Джорджтауна, который был советником Старра по этике. Звонок стал неожиданностью для Стейна, потому что они с Качерисом ничего не слышали от Офиса независимых юристов почти полтора месяца. Конечно, адвокаты Левински не знали, что Старр только что вызвал Клинтона в суд и, похоже, президент действительно собирался давать показания. Даже сторонники жёсткой линии в офисе Старра теперь понимали, что им нужны показания Левински больше, чем когда-либо. Если они собирались должным образом допросить Клинтона, и особенно если они собирались доказать, что он солгал, им сначала нужно было выслушать версию Моники.

Встреча в доме Дэша утром в пятницу, 24 июля, (в тот самый день, когда Кендалл сказал Биттману, что Клинтон наконец-то даст показания) продолжалась недостаточно долго, чтобы кто-нибудь даже прикоснулся к разложенным бейглам. Старр и Дэш согласились, что если Моника сделает то, что они считают правдивым заявлением по соглашению “королева на день", Офис независимых юристов предоставит ей полный иммунитет от судебного преследования. Старр сказал, что они хотят встретиться с Моникой немедленно. Поскольку она была в Калифорнии, они договорились на утро понедельника, 27 июля, в Нью-Йорке, где будет меньше внимания прессы, чем в Вашингтоне. Они собирались встретиться в том, что Старр называл “бабушкиной квартирой" — квартире его тёщи, на Восточной 56-й улице. Надев светлый парик, бейсболку и солнцезащитные очки, Моника вылетела в Нью-Йорк в воскресенье вечером. "Говори правду, — проинструктировали её адвокаты, — и ты будешь на свободе".

Старр провёл воскресный вечер "у бабушки", но утром первым делом уехал преподавать на юридическом факультете Нью-Йоркского университета. От Гинзбурга Старр знал, как Левински ненавидит его, и решил, что в этот травмирующий день лучше держаться подальше от неё. Примерно в 10:30 Левински прибыла со своей командой: Стейн, Качерис и Сидни Хоффманн, коллега Качериса на неполный рабочий день, которого он привлёк для проведения подробного допроса клиентки. (“Я не собирался слушать о том, кто у кого отсосал", — сказал позже Качерис.) Команда Старра уже была на месте: Биттман, Сол Визенберг, Мэри Энн Вирт, Сэм Дэш и агент ФБР для ведения протокола. Чтобы Монике было удобнее, прокуроры разрешили Хоффманну вести допрос в течение первых получаса.

Итак, в маленькой гостиной "у бабушки" Левински рассказала то, что вскоре станет очень знакомой историей: о первой встрече во время правительственного кризиса, тайных посещениях кабинета, сексе по телефону, вынужденном уходе из штата Белого дома, поиске работы в Пентагоне, подарках от президента, которые она прятала у Бетти Карри. Память Левински была ослепительной. Когда она обсуждала завтрак с Верноном Джорданом, она вспомнила, где и что они ели, и даже имя официанта! Был только один момент напряжения.

— А как насчёт платья? — спросил Биттман.

— Сегодня мы говорим не об этом, — вмешался Качерис.

Он знал, что голубое платье от Gap по-прежнему находится в нью-йоркской квартире Марсии Льюис. Качерис беспокоился, что команда Старра может предоставить Левински или её матери иммунитет к так называемому “акту производства", заставить их отдать платье, а затем привлечь их к ответственности за его сокрытие. (Возможно, это была умная стратегия, но, по-видимому, никому в Офисе независимых юристов она не пришла в голову.) Качерис подумал, что лучше просто подождать, пока Моника не приобретёт полный иммунитет, а затем предъявить платье, не опасаясь репрессий. В этот раз Биттман не стал настаивать.

Суть истории Левински никогда не изменится. Да, у них были сексуальные отношения (но без полового акта). Нет, ни президент, ни кто-либо другой никогда не приказывал ей лгать или утаивать доказательства по делу Полы Джонс. На жаргоне тех, кто ближе всех к делу, Моника давала им секс, но не препятствовала правосудию.

Примерно в 14:30 Качерис увидел, что энергия Моники начинает иссякать, и сказал, что, по его мнению, им следует остановиться. Адвокаты обеих сторон удалились в спальню, чтобы обсудить свои дальнейшие действия.

— Нам нужен ещё день, чтобы допросить её, — сказал Биттман.

Качерис взорвался:

— Если у вас до сих пор нет того, что вам надо, вы этого никогда не получите.

Он сказал, что они смогут поговорить с ней снова, только если дадут ей полное согласие на неприкосновенность.

Биттман улыбнулся и сказал:

— Вы имеете в виду подписанное соглашение? — шутливая ссылка на неподписанный документ от 2 февраля, который вызвал у обеих сторон такое сильное обострение.

Они расстались по-дружески.

В тот вечер Старр позвонил Стейну и попросил его прийти в офис независимого юриста на следующее утро. Его ждало соглашение об иммунитете, и адвокаты защиты не нашли повода для придирок к формулировкам. Днём Левински подписала соглашение и официально стала правительственным свидетелем, а Качерис объявил о соглашении общественности. На следующий день у Моники должен был начаться изнурительный раунд допросов на весь день.

Это было 28 июля 1998 года, ровно 176 дней с тех пор, как Брюс Удолф заключил соглашение об иммунитете с Биллом Гинзбургом. Эта задержка почти на полгода ровно ничего не принесла Старру и Офису независимых юристов — и дорого им обошлась. Рассказ Левински в гостиной "у бабушки" был по существу идентичен версии, которую она написала от руки в клубе "Космос". Но если показания Моники не изменились, то политическая и юридическая обстановка с тех бурных первых дней скандала значительно изменилась. В общем и целом, эти месяцы позволили стране смириться с тем фактом, что у президента, вероятно, действительно был роман со стажёркой, но в любом случае он с честью из всего вышел. Старру за это время удалось лишь доказать, что его некомпетентность превосходит только его рвение.

Как и многие враги Клинтона в прошлом и будущем, Старр поддерживал отношения с Левински в надежде, что подвернётся что-нибудь, чтобы завершить дело против президента. Но этого не произошло и не произойдёт, потому что дело никогда не было чем-то большим, чем казалось, — дело униженного мужа средних лет, который отвирался, когда его застукали за интрижкой с девчонкой из офиса.

17.“Плевать, если мне объявят импичмент..."

Старр часто говорил сотрудникам о необходимости оградить себя от политических течений, циркулирующих вокруг их работы. Особенно его беспокоили выборы в ноябре 1998 года. Его первоначальная настойчивость в представлении своего доклада Конгрессу в июле, более чем за 3 месяца до голосования, свидетельствовала о том, насколько Старра беспокоило мнение, что он пытается помочь республиканцам и навредить демократам. Публично и в частном порядке заявления Старра по этому вопросу никогда не менялись.

Однако имеется достаточно доказательств того, что независимый адвокат сам противился собственному желанию отойти от политики. Действительно, переговоры между Бобом Биттманом и Дэвидом Кендаллом о показаниях президента большому жюри не допускают практически никакой другой интерпретации. Позиция Офиса независимых юристов по поводу показаний Клинтона наводила на мысль, что офис Старра вовсе не стремился дистанцироваться от предвыборной борьбы, а преследовал политическую цель — в частности, унизить президента и нанести ущерб его партии.

24 июля Кендалл сообщил Биттману, что Клинтон даст показания, но адвокат изложил свои условия только 3 дня спустя. В тот день Кендалл написал прокурору, что Клинтон будет давать показания только “таким образом, который согласуется с обязательствами офиса". Кендалл потребовал: отозвать повестку, имея в виду, что Клинтон может давать показания добровольно; давать показания в Белом доме, а не в зале большого жюри; строгие временные ограничения; и “достаточное время на подготовку", что адвокат истолковал как никаких показаний до 13 или 20 сентября. Кендалл и Биттман потратили много часов, обсуждая эти моменты в период с 27 по 29 июля. (Объявление 28 июля о соглашении Левински об иммунитете ещё больше повысило ставки на показания Клинтона.)

К удивлению Кендалла, Биттман уступал почти во всем. Он согласился отозвать повестку в суд, чтобы Клинтону не пришлось страдать от унижения быть первым президентом, вынужденным предстать перед большим жюри присяжных. Биттман согласился разрешить Клинтону давать показания в Белом доме в присутствии адвокатов, в чем было отказано всем другим свидетелям большого жюри, которым пришлось встретиться со своими следователями наедине. И в качестве самой важной уступки Биттман быстро отказался от своего требования о двухдневном даче показаний Клинтоном и удовлетворился всего четырьмя часами. Офис независимых юристов потратил столько времени на второстепенных свидетелей и десятки часов на таких людей, как Трипп, Джордан и Карри. Кендалл полагал, что без присутствия судьи, который мог бы ограничить количество выступлений Клинтона, всего четыре часа пролетят в мгновение ока. Подобные компромиссы были почти беспрецедентны в натянутых отношениях между президентом и независимым юристом.

Но Биттман не уступил по двум пунктам. Первым была дата. Прокурор сказал, что середина или конец сентября — это просто слишком поздно. В своём письме Кендалл признался, что Клинтоны планировали двухнедельный отпуск с субботы, 15 августа. Сразу же последует поездка в Ирландию и Россию. В письме почти предлагалась компромиссная дата вместо первых нескольких дней президентского отпуска, и Кендалл назначил показания Клинтона на понедельник, 17 августа. Но другое требование Биттмана было более неожиданным. Кендалл согласился, что члены большого жюри присяжных могли бы приехать в Белый дом или, в качестве альтернативы, посмотреть прямую трансляцию показаний Клинтон по закрытому каналу, но Биттман настоял, чтобы показания также были записаны на видео. Кендалл спросил почему.

— Кто-то из большого жюри может отсутствовать в тот день, — сказал Биттман.

Это было нелепо. Во-первых, трудно представить, что у кого-либо из 23 присяжных 17 августа могли быть более неотложные дела, чем выслушивание показаний президента Соединённых Штатов. Во-вторых, даже если кто-то отсутствовал, он или она могли прочитать стенограмму или прослушать её зачитывание; именно так обычно работали большие жюри. Тем не менее, в свете всех других уступок Биттмана, Кендалл решил уступить и в этом случае.

Но почему Биттман настаивал только на этих двух пунктах? Показания в августе позволили Старру опубликовать свой доклад в начале сентября — в начале сезона предвыборной кампании, но не настолько поздно, чтобы подвергнуть его критике за вмешательство в гонки. Фактически, нельзя было выбрать более политически провокационный момент для публикации доклада, чем время, которое в конечном итоге выбрал Старр. Требование видеозаписи было ещё более подозрительным. В этот момент Старр знал, что ему придётся передавать улики Конгрессу; он понимал, что законодатели столкнутся с огромным давлением, требуя их обнародования, особенно в разгар своих предвыборных кампаний. Хотя Старр, Биттман и его сотрудники отрицали это, единственной разумной интерпретацией их настойчивости в отношении видеозаписи было желание поставить Клинтона в неловкое положение — показать его публике, отвечающим на вопросы, на которые ни один президент и вряд ли кто-либо из американцев никогда не должен был отвечать.

Видеозапись показаний большому жюри присяжных, как оказалось, была своеобразной местью независимого юриста за 4 года враждебности и презрения со стороны Клинтона. Однако, как и многие планы Старра за время его долгого пребывания в должности, этот тоже не принёс тех результатов, которые он, возможно, ожидал.

* * *

Следующие 2 недели обе стороны провели в лихорадочной подготовке к даче показаний Клинтоном большому жюри присяжных. Старр получил психологическое преимущество благодаря короткому, сдержанному письму, которое Биттман отправил Кендаллу 31 июля. “Потребности расследования, — писал он, — требуют, чтобы президент Клинтон как можно скорее предоставил этому офису образец крови под нашим наблюдением". Это могло означать только одно. На следующий день после того, как Левински подписала соглашение о неприкосновенности, она вручила Майку Эммику “платье от GAP, размер 12^[32], темно-синее", как говорится в отчёте ФБР, на короткой встрече в офисе Качериса. Тест, проведённый на следующий день, показал наличие спермы, что дало Биттману основание для его письма. Хотя Кендаллу не сообщили результаты тестов ДНК до дачи показаний Клинтоном, адвокат прекрасно понимал, почему Биттман спрашивает об этом. (Президент предоставил образец крови 3 августа, и предварительные анализы в тот вечер показали совпадение. Более глубокие анализы, сделанные позже, показали вероятность 7.87 триллионов к одному, что сперма на платье принадлежит кому-то другому, не Клинтону. Отражая напряжённую атмосферу в офисе Старра перед показаниями президента, Биттман солгал нескольким коллегам о результатах теста ДНК, что совпадения не было.)

Около 09:00 утра 6 августа Левински прошла мимо фаланги телевизионных камер перед зданием суда Соединённых Штатов и приступила к своему первому дню дачи показаний большому жюри присяжных. В 11:06 утра президент Клинтон появился в Розовом саду Белого дома на церемонии, посвящённой пятой годовщине принятия закона о контроле над оружием, известного как закон Брэди. В тот вечер мать Моники знала, как устанет дочь после трудного дня, поэтому принесла домой свой любимый китайский ужин — чикен чау-мейн, и две женщины поели перед телевизором. Пока они смотрели, Моника была поражена, увидев, что Клинтон надел по этому случаю сине-золотой галстук.

— Это я ему подарила, — рассказала она матери о галстуке от Эрменеджильдо Зенья. – Не иначе это знак мне.

Так начался один из самых необычных поворотов истории — сага о “галстуках любви", как её иногда называли. На следующий день Левински поделилась своей догадкой с прокурорами. Она сказала, что отправила Клинтону галстук по почте на его 50-летие в августе 1996 года и сказала ему:

— Мне нравится, когда ты носишь мои галстуки, потому что тогда я знаю, что близка к твоему сердцу.

(На вечеринке в честь 50-летия Клинтона в Radio City Music Hall она украдкой схватила его за пенис.) Некоторые сотрудники Старра считали, что галстук был ещё одним признаком вероломства Клинтона — что он одевался, чтобы воспрепятствовать правосудию. Они думали, что, надевая галстук, он подаёт знак Левински оставаться верной ему.

Это была довольно абсурдная идея; Клинтон появился на публике только после того, как Левински начала давать показания. Но Джеки Беннетт отнёсся к вопросу о галстуке достаточно серьёзно, чтобы задать Клинтону несколько вопросов по этому поводу во время дачи показаний большому жюри. В течение недели после дачи показаний Клинтоном информация о галстуке просочилась в прессу, вызвав всеобщее веселье. Удивительно, но история с галстуком имела смысл для некоторых ближайших друзей Клинтона. В отличие от большинства других, они знали, что Клинтон на самом деле был суеверным человеком, коллекционером кроличьих лапок и монеток на удачу, которые он каждый день аккуратно клал в карман. (Некоторые из этих же друзей были убеждены, что у Клинтона был роман с Левински, только когда услышали, что она подарила ему деревянный нож для вскрытия писем в виде лягушки; собирать маленькие скульптуры лягушек были ещё одним его личным хобби.) Они думали, что это похоже на Клинтона — искать некоего космического союза с Левински, надев её галстук в день её дебюта перед большим жюри.

После показаний самого Клинтона большому жюри Старр в своём докладе Конгрессу избежал вопроса о галстуке, так что этот вопрос в значительной степени исчез из поля зрения. Но если бы прокуратура занялась этим вопросом, президента, возможно, спасло бы достаточно причудливое объяснение неожиданного появления галстука. В декабре 1996 года брат президента, певец Роджер Клинтон, совершил поездку в Италию. Его агент посоветовал ему посетить ещё одну свою клиентку, женщину по имени Марина Кастельнуово, которая зарабатывала на жизнь как выдающаяся итальянская актриса, подражающая Элизабет Тейлор. В Риме Кастельнуово повела Роджера за рождественскими подарками для брата — эта поездка была записана на плёнку телевизионной сетью RAI. Почти 2 года спустя, когда итальянское телевидение показало фотографии галстука Zegna, о котором идёт речь, итальянская телеведущая сразу поняла, что они с Роджером, а не Моника Левински, купили этот галстук для президента. Кастельнуово разыскала видеозапись RAI и с триумфом передала доказательство Дэвиду Кендаллу.

По правде говоря, этот вопрос никогда не мог быть решён окончательно. Клинтон получил много галстуков от разных людей и часто надевал то один, то другой. Он поклялся, что не может вспомнить происхождение сине-золотого, который был на нем 6 августа. Возможно даже, что Роджер и Моника подарили ему один и тот же галстук; Zegna продавала эту модель только в 1996 году. Возможно, этому было невинное объяснение. Но когда Клинтон готовился встретиться со своими следователями в Офисе независимых юристов, он мог быть уверен, что они, а не американский народ, всегда были готовы поверить в самое худшее о нем.

* * *

Клинтон пережил десятилетия слухов о своей сексуальной жизни, либо отрицая их, либо отказываясь комментировать. Несмотря на эту стратегию (или, возможно, благодаря ей) он дважды избирался президентом Соединённых Штатов. По мере приближения даты 17 августа все люди из окружения президента понимали, как трудно будет убедить его изменить свои взгляды. Но Левински была в большом жюри; тесты ДНК шли полным ходом. Хотя никто в лагере Клинтона не говорил об этом прямо, миссия по подготовке президента состояла в том, чтобы спасти его от самого себя.

Только 2 человека были в состоянии знать, что он собирался сказать. В дни, предшествовавшие его даче показаний, Кендалл и его партнёрша Николь Селигман провели много часов с Клинтоном, и даже они не были до конца уверены, как он собирается решать проблему своих отношений с Левински. По многим вопросам позиция Клинтона была чёткой. Он не просил Вернона Джордана найти Монике работу в обмен на её молчание; он не просил её вернуть подарки, чтобы избежать повестки в суд по делу Джонс; он не препятствовал правосудию. Это было несложно. Но что касается вопроса, лежащего в основе дела, Клинтон не мог решиться ни на то, ни на другое. Это была, конечно, личная, а также политическая и юридическая дилемма. В течение 7 месяцев он говорил жене не больше, чем в первый день, — что он всего лишь “помогал" несчастной Монике Левински.

По мере приближения последних выходных перед его показаниями Белый дом перешёл в тот же кризисный режим, который преобладал сразу после того, как эта история получила огласку. Гарри Томасон и Линда Бладворт-Томасон вернулись из Калифорнии. Микки Кантор, бывший торговый представитель и секретарь департамента торговли, начал проводить практически все своё время в Белом доме в качестве дополнительного личного юриста президента. Настоящий внешнеполитический кризис ещё больше накалил атмосферу. Саддам Хусейн выдворил инспекторов ООН по вооружениям из Ирака, и администрация угрожала возобновить авиаудары.

Наконец, затор был преодолён способом, характерным для Вашингтона. В пятничном выпуске "Нью-Йорк таймс" от 14 августа статья на первой полосе была озаглавлена "Клинтон ПОДУМЫВАЕТ ПРИЗНАТЬСЯ В СЕКСУАЛЬНЫХ КОНТАКТАХ". Ссылаясь на члена “внутреннего круга" Клинтона, в статье предполагалось, что Клинтон подумывал изменить свою версию, признав, что у него были “интимные сексуальные контакты" с Левински. В некотором смысле эту историю можно рассматривать как упреждающую утечку информации, направленную скорее на то, чтобы сформировать показания Клинтона, чем на раскрытие его планов на этот счёт. Большинство людей из окружения президента считали, что он больше потеряет от лжи, чем от признания в измене; отсюда и эта утечка. Как в частном порядке, так и публично, все, кто входил во “внутренний круг", отрицали, что были источником этой истории. Однако пристальные наблюдатели обратили внимание на одну из четырёх подзаголовков статьи в Times — от Дэвида Э. Сэнгера. Специалист по международной экономике, Сэнгер не освещал историю Левински. С другой стороны, он провёл несколько лет, ведя хронику карьеры Микки Кантора.

Утечка в Times возымела желаемый эффект. В ту пятницу Клинтон серьёзно сказал Гарри Томасону:

— Я должен поговорить с Хиллари.

Действительно, в тот же день президент отправился к Линде Бладуорт-Томасон, которая была особенно близка к первой леди, и спросил, может ли она немного смягчить удар. Она отказалась. Она не хотела попадать в подобную ситуацию. Билл сам влип в эту историю, и она не собиралась помогать ему выпутываться из неё — по крайней мере, с его женой. Почти в качестве своеобразной терапии президент в пятницу начал писать от руки черновик речи, с которой он выступит перед нацией после дачи показаний большому жюри в понедельник. Это было немногим больше, чем гневная обличительная речь о вторжениях в частную жизнь, которые ему пришлось пережить, но Клинтону стало легче — немного.

Пол Бегала будет отвечать за подготовку выступления в понедельник вечером до конца, поэтому в выходные он позвонил Роберту Шраму, ветерану вашингтонского спичрайтинга и автору нескольких докладов Клинтона "О положении в стране", чтобы тот подготовил черновик. Шрам находился в отпуске в Сан-Вэлли и не получал никаких специальных инструкций. Он просто прочитал статью в "Таймс" и написал то, что, по его мнению, должен был сказать Клинтон. В воскресенье вечером он отправил по факсу свой черновик Бегале и специалисту по опросам президента Марку Пенну. “Мои дорогие американцы", — писал Шрам:

Никто, кто не находится на моем месте, не может полностью понять угрызения совести, которые я испытываю сегодня. С самого детства я испытываю глубокое почтение к занимаемой мной должности. Для меня большая честь, что вы, народ, доверили её мне. Я горжусь тем, чего мы достигли вместе.

Но в данном случае я не оправдал ожиданий от президента. Я подвёл свою религиозную веру и ценности. Я подвёл слишком многих. Я беру на себя полную ответственность за свои действия — за причинение вреда жене и дочери, Монике Левински, друзьям и сотрудникам, а также любимой стране. Ничего из этого никогда не должно было случиться.

Мне никогда не следовало вступать в сексуальный контакт с Моникой Левински, но я это сделал. Я должен был признать, что был неправ несколько месяцев назад, но я и этого не сделал. Я думал, что защищаю свою семью, но знаю, что в конце концов для Хиллари и Челси промедление принесло только больше боли. Их прощение и любовь, которые так часто выражались, когда мы сидели наедине в эти выходные, значат гораздо больше, чем я могу выразить словами.

То, что я сделал, было неправильно, и этому нет оправдания. Я действительно хочу заверить вас, как я сказал большому жюри присяжных под присягой, что я не делал ничего, чтобы помешать этому расследованию.

Наконец, я также хочу извиниться перед всеми вами, мои сограждане. Я надеюсь, что вы сможете найти в себе силы принять это извинение. Обещаю, что приложу все усилия разума и духа, чтобы снова заслужить ваше доверие, быть достойным этой должности и завершить работу, в которой мы добились такого замечательного прогресса за последние 6 лет.

Да благословит вас Господь и доброго вам вечера.

Бегала прочитал черновик и подумал: "Ни в коем разе". Слишком много унижения. Как и многие помощники Белого дома, Бегала был учеником президента, и он был знаком с высшей точкой президентских извинений. В 1987 году Рональд Рейган признал, широко используя страдательный залог, что в деле “Иран-контрас" "были допущены ошибки". Саддам Хусейн будет слушать речь Клинтона. Тот не мог показаться слабаком. Поэтому Бегала приступил к работе над собственным черновиком, над которым они с Эмануэлем поработали в воскресенье вечером. Извинения, принятие ответственности и твёрдое требование восстановить неприкосновенность личной жизни — вот что особенно важно для Клинтона. Эрскин Боулз, глава администрации, поручил Бегале дописать речь до конца в понедельник вечером. Ни один из них не знал, что у их босса были иные планы.

* * *

Когда Старр прибыл в Белый дом сразу после полудня в понедельник, Кендалл перехватил его и отвёл в сторонку для того, что он позже назовёт "прогулкой по лесу". Он сказал независимому юристу, что президент признает наличие неподобающих сексуальных отношений с Левински, но не станет говорить о деталях. Кендалл действительно воспринимал угрозу как уступку. Если Старр и его люди потребуют подробностей, Кендалл будет бороться с ним на каждом шагу.

Старр предусмотрел этот непредвиденный случай. Для репетиций обвинением допроса из Литл-Рока приехал Хикман Юинг, чтобы сыграть Клинтона. По сравнению с прямым отрицанием секса или просто отказом отвечать на любые вопросы о нем, третий вариант ограниченного признания имел наибольший смысл. Отсутствие элемента неожиданности сделало провал команды Старра в тот день ещё более поразительным.

Допрос начался в 13:03, и Кендалл засёк время, чтобы у прокуроров было ровно 240 минут. Старр предоставил трём своим фаворитам историческую возможность задать вопросы президенту: Бобу Биттману, Джеки Беннетту и Солу Визенбергу. После того, как Визенберг задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что Клинтон понял смысл своей присяги, он передал допрос Биттману.

— Господин президент, сначала мы обратимся к некоторым деталям ваших отношений с Моникой Левински, — начал Биттман. — Вопросы неудобные, и я заранее приношу за это извинения. Постараюсь быть как можно более кратким и прямым. Господин президент, у вас была физическая близость с Моникой Левински?

Биттман начал с восхитительной откровенности. В расследовании о сексе он задал единственный вопрос, который действительно имел значение. Клинтон был к этому готов. Он попросил разрешения зачитать заявление, которое, по его словам, “возможно, позволит вам задать ещё более актуальные вопросы с вашей точки зрения". Это последнее замечание отражало дух, с которым Клинтон спорил с обвинителями в большом жюри. Он знал, как и они, что у президента было совсем иное представление о том, что “имеет отношение" к их расследованию, чем у них.

— Когда я был наедине с мисс Левински в определённых случаях в начале 1996 года и один раз в начале 1997 года, я вёл себя неправильно, — зачитал Клинтон. — Эти встречи не включали полового акта. Они не являлись сексуальными отношениями в том смысле, в каком я понимал этот термин, который был определён моими показаниями под присягой 17 января 1998 года. Но они действительно включали неуместный интимный контакт. Эти неподобающие встречи закончились по моему настоянию в начале 1997 года. У меня также были случайные телефонные разговоры с мисс Левински, которые включали неуместный сексуальный стёб. Я сожалею, что то, что начиналось как дружба, переросло в такое поведение, и беру на себя полную ответственность за свои действия. Хотя я предоставлю большому жюри любую другую информацию, какую смогу, из соображений конфиденциальности, затрагивающих мою семью, меня самого и других, и в попытке сохранить достоинство должности, которую я занимаю, это все, что я скажу о специфике этих конкретных вопросов... Это, мистер Биттман, моё заявление.

Хотя Кендалл и Селигман применили весь свой лоск, заявление было типичным для Клинтона — трепетный танец на грани лжи. Он положил начало их отношениям в 1996 году, когда Моника была штатной сотрудницей, а не в 1995, когда она ещё была стажёркой; он сказал, что их отношения “начались как дружба", тогда как на самом деле они начались после того, как она показала ему свои стринги, всего за несколько часов до того, как он спустил штаны в своём кабинете; он придумал чопорную фразу “неуместный сексуальный стёб", чтобы заменить унизительное выражение “секс по телефону". Тем не менее, несмотря на все это, Клинтон сделал умный тактический ход. В одном абзаце он нейтрализовал многомесячные показания большого жюри и расследование Старра — тест ДНК, свидетелей Секретной службы, рассказы Моники подругам и родным об отношениях. Да, у них был роман. Что ещё команда Старра могла установить за те 4 часа, которые были у них в распоряжении?

Ответ был ясен: немного. Незадачливый Биттман начал с перепалки с президентом по поводу определения сексуальных отношений, которое использовалось в январских показаниях. Но Клинтон знал "замученное" определение лучше, чем прокурор, и они обсуждали такие расплывчатые фразы, как “приводит к контакту" и “намерение удовлетворить". Биттман потратил впустую больше полутора часов, пока Кендалл не объявил перерыв, а затем к допросу приступил Визенберг. Прокурор спросил президента о заявлении Боба Беннетта под присягой в деле Полы Джонс о том, что “с президентом Клинтоном не было абсолютно никакого секса ни в какой форме".

— Это утверждение абсолютно ложно, — сказал Визенберг. — Это верно?

Почти комический буквализм Клинтона привёл его к неприятностям:

— Это зависит от того, какой вы в это вкладываете смысл, — сказал он, улыбаясь, слишком поздно осознав, насколько глупо это прозвучало.

Тем не менее, несмотря на абсурдность замечания, точка зрения Клинтона была справедливой. Беннетт был его адвокатом; Клинтон не был адвокатом Беннетта. В обязанности клиента не входило следить за тем, что говорит его адвокат. И в любом случае, Старр получил признание в сексе. Чего ему ещё нужно?

Кендалл сделал все возможное, чтобы Старр получил как можно меньше. В рамках циничного расчёта, который использовал адвокат защиты при подготовке Клинтона, у президента было около дюжины заранее подготовленных речей, которые он мог произнести в разное время в ходе допроса. Без присутствия судьи не было никакого реального способа остановить Клинтона от того, чтобы он тянул время подобным образом. Итак, в части Визенберга президент подробно критиковал мотивы адвокатов Джонс, слабость их дела, тяготы его работы, свою угасающую память. И за исключением вопросов о сексе (то есть подробностей того, чем они занимались с Левински), Визенберг продвинулся не больше, чем Биттман.

Рассмотрение дела двумя другими прокурорами заняло так много времени, что Джеки Беннетт обманом лишили большей части его времени. В отличие от других, у Беннетта был стратегический подход к этой работе — ощущение более масштабной попытки свергнуть Клинтона. По прошествии трёх с лишним часов стало ясно, что серия вопросов о Левински принесла мало пользы обвинителям. Поэтому вместо того, чтобы распространяться на те же темы, что и другие, Беннет задал Клинтону ряд конкретных вопросов о Кэтлин Уилли, выявив категорические отрицания, которые Офис независимых юристов потенциально мог использовать для предъявления ему отдельного обвинения в лжесвидетельстве. Как это делали враги Клинтона на протяжении всего его президентства, Беннетт пытался разработать планы следующей битвы — в данном случае, ставя под сомнение авторитет своего офиса в утверждении Уилли о том, что президент лапал её 29 ноября 1993 года.

После того, как Кендалл предупредил прокуроров, что осталось всего 12 минут, Старр сам задал несколько вопросов о применении привилегий руководителя, а затем Визенберг использовал несколько из этих последних драгоценных секунд для обсуждения вопроса о любовной связи. Он взял на себя труд найти фотографии президента в галстуке от Zegna, сделанные 6 августа, в день выступления Левински перед большим жюри.

— Вы подали ей какой-то знак, надев галстук, который она подарила вам в тот день, когда предстала перед большим жюри? — спросил Визенберг.

— Нет, сэр, — ответил Клинтон, впервые за долгий день расплывшись в улыбке от необычности вопроса. – Не помню, чтобы она дарила мне этот галстук… Не хочу… не помню такого. Кажется, это не она мне подарила этот галстук.… И я совершенно не думал об этом, когда надевал его.

Поскольку времени на часах почти не оставалось, Беннетт попытался продлить сеанс, но Кендалл прервал его. Как всегда, будучи политиком, Клинтон вмешался, сказав, что сожалеет о том, что не смог ответить на вопросы большого жюри присяжных с глазу на глаз. Он отметил, что Кендалл пытался организовать доставку большого жюри присяжных в Белый дом на заседание.

Это была щекотливая тема для прокуроров.

— Просто для протокола, — вмешался Визенберг, — приглашение в большое жюри было обусловлено тем, что мы не вели видеосъемку, а нам пришлось вести видеосъемку, потому что у нас отсутствует один присяжный заседатель.

(Один заседатель действительно не явился в суд 17 августа.)

Заподозрив и не без оснований, что такое объяснение нужно для сохранения этого ужасного момента президентства Клинтона для потомков, Кендалл выпалил в ответ:

— Мистер Визенберг, это единственная причина, по которой вам приходится вести видеозапись?

Клинтон тоже увидел политический аспект проблемы видеозаписи.

— Ну, да, — сказал он. – Просим ответить на этот вопрос.

Но Биттман решил, что пора завершать допрос. В 18:25 вечера он сказал:

— Спасибо, господин президент.

* * *

Нет ничего, чего бы политики ненавидели больше, чем вынужденное невежество, но высшие должностные лица Белого дома провели вторую половину дня 17 августа в напряжённом ожидании. Как и все остальные, они ничего не знали о том, что происходит в "Комнате скартами", поэтому волновались и обменивались сплетнями. Учитывая стресс, который дело Левински наложило на персонал, советникам Клинтона удалось пережить год, не вымещая своего гнева друг на друге — за единственным исключением. Нечётко очерченные обязанности Микки Кантора, его хвастовство своей близостью к Клинтонам и его официозные манеры сделали его любимой мишенью для штатных сотрудников. Ближе к вечеру 17 августа Кантор сунул нос в кабинет Чака Раффа, где пресс-секретарь Майк Маккарри, его заместитель Джо Локхарт, адвокат Лэнни Брейер и ещё несколько человек ожидали окончания дачи показаний.

— Я хочу, чтобы вы знали, — объявил Кантор собравшимся, — что президент ценит все, что вы для него сделали.

Слушатели кивнули в ответ на это елейное выражение благодарности, и когда Кантор закрыл дверь, они разразились весёлым хором:

— Да пошёл ты!

— Кем, чёрт возьми, ты себя возомнил?

Это оскорбление взбодрило всех, пусть и ненадолго.

17 августа Кантор издал один указ о Белом доме. Марка Пенна нельзя было пускать на территорию. Кантор не хотел, чтобы в новостях говорилось, что президентский социолог рассказал ему, как давать показания. Фактически, Пенн принимал непосредственное участие в планировании дачи показаний. Он даже провёл опрос о том, должен ли Клинтон воспользоваться Пятой поправкой; общественность была настроена крайне негативно. Пенн проверил фразу, которую Белый дом неизменно использовал для описания того, как президент справлялся с кризисом, сосредоточившись на “делах страны". Это выражение набрало очень высокий балл, и его часто использовали.

Позже во второй половине дня Джеймс Карвилл прибыл из поездки в Бразилию и занял своё место в офисе Рама Эмануэля. Команда Клинтона решила, что президент захочет увидеть дружелюбное лицо, когда выйдет из "Комнаты с картами", поэтому у двери поставили Карвилла. Когда Клинтон с адвокатами вышел из комнаты, они все ещё тихо посмеивались над вопросами о галстуке Zegna. Для Кендалла, Селигмана и Чака Раффа вопрос с галстуком символизировала бессмысленность стольких запросов о Клинтоне. Подать знак галстуком? Карвилл присоединился к веселью, но президент казался подавленным, уставшим — и, как быстро стало очевидно, полным ярости.

Клинтон часто действовал в атмосфере едва контролируемого хаоса, но часы после его показаний перед большим жюри и перед его обращением к нации установили новый стандарт напряжённой импровизации. План оставить речь политической команде, возглавляемой Бегалой, Эмануэлем и Дагом Сосником, быстро испарился, когда в процесс включились добровольцы, главным образом Кантор. Политики, юристы и посторонние люди, такие как Карвилл, Линда и Гарри Томасоны, — все они толпились вокруг гостиной, большой комнаты на верхнем этаже Белого дома — и делились своими мыслями и фразами. “Групповой трах" на жаргоне Белого дома Клинтона.

После душа и быстрого ужина Клинтон лично взял на себя руководство процессом. У Бегалы и Эмануэля было 3 критерия для выступления: ответственное, оправдывающееся и извиняющееся. Бегала и Линда Бладворт-Томасон потратили день на доработку своего черновика, составленного в выходные. Но у президента был другой приоритет — его возмутило само расследование Старра.

— Я поступил неправильно, но и он тоже, — сказал Клинтон. — Черт возьми, кто-то должен сказать такие вещи. Плевать, если мне объявят импичмент. Это будет правильно.

По мере того как стрелки часов медленно приближались к 21:00, набросков речи становилось все больше. Однако в конце концов спор сосредоточился на том, сколько критики в адрес Старра должен включать президент. Кендалл и Кантор поддержали резкие высказывания в адрес прокурора; политические деятели, наряду с Томасонами, выступали за более примирительный подход. Оставалось меньше часа, и в гостиной появилась первая леди.

Все обходили её стороной, зная, какому унижению только что подверг её муж. В вопросе Старра миссис Клинтон не заняла твёрдой позиции. Наконец, она сказала мужу:

— Это твоя речь. Говори то, что хочешь сказать, — её гнев на него прорвался наружу, когда она добавила: — Полагаю, это ты президент Соединённых Штатов.

Когда Карвилл покинул гостиную и помчался в студию на передачу Ларри Кинга, спор сузился до того, будет ли в речи одно критическое прилагательное в адрес Старра или два. Примерно в то же время Линда Бладворт-Томасон сказала президенту, что ей не нравится его галстук, поэтому они поднялись в его гардероб и выбрали другой. Там Томасон выбрала ярко-синий галстук — и это вызвало улыбку у Клинтона. Возможно, он выбросил много своих галстуков, но этот он сохранил.

— Я надевал его на свою инаугурацию, — сказал он.

(Свою первую, в 1993 году.)

Клинтон продолжал работать над текстом до последней минуты. В последние полчаса президент расположился за небольшим круглым столом, и Кантор начал махать руками, чтобы все остальные держались от него подальше. Речь просто не была закончена, и Кантор подумал, что последнее слово по тексту заслуживает сам президент. За считанные минуты Бегала позаботился о том, чтобы записать речь на телесуфлер. Менее чем за 5 минут до начала выступления Клинтон вошёл в "Комнату с картами" в сопровождении Гарри Томасона и Линды Бладворт-Томасон, стоявших по обе стороны от него. Линда села в кресло, а Гарри, скрестив ноги, сел на пол, вне фокуса камеры.

— Добрый вечер, — сказал Клинтон.

Сегодня днём, в этом зале, сидя в этом кресле, я давал показания перед Офисом независимых юристов и большим жюри присяжных. Я правдиво ответил на их вопросы, включая вопросы о своей личной жизни — вопросы, на которые не захотел бы отвечать ни один американский гражданин. Тем не менее, я несу полную ответственность за свои действия, как публичные, так и личные. И именно поэтому я обращаюсь к вам сегодня вечером.

Как вы знаете, во время дачи показаний в январе меня спросили об отношениях с Моникой Левински. Хотя мои ответы были юридически точными, я не предоставлял информацию добровольно.

Кендалл потребовал этого последнего предложения. Он не собирался позволять Клинтону делать публичные признания, которые Старр мог позже использовать в судебном преследовании за лжесвидетельство.

Действительно, у меня были неподходящие отношения с мисс Левински. На самом деле, это было неправильно. Это стало критической ошибкой в суждениях и личной неудачей с моей стороны, за которую я несу единственную и безоговорочную ответственность.

Но, как я сказал сегодня большому жюри и говорю вам сейчас, я никогда никого не просил лгать, скрывать или уничтожать улики или предпринимать какие-либо незаконные действия.

Я знаю, что мои публичные комментарии и моё молчание по этому поводу произвели ложное впечатление. Я ввёл всех в заблуждение, включая даже жену. Я глубоко сожалею об этом.

В этот отрывок речи Линда Бладворт-Томасон включила прямые извинения перед американским народом. Но сходив и поменяв Клинтону галстук, она так и не включила их в окончательный вариант. В тот вечер никто и не думал извиниться перед Левински или её семьёй.

Я могу только сказать вам, что мной двигали многие факторы. Во-первых, желание защитить себя от смущения из-за собственного поведения. Я также был очень обеспокоен защитой своей семьи. Тот факт, что эти вопросы были заданы в политически мотивированном судебном процессе, который с тех пор завершился, также принимался во внимание.

Клинтон переписал почти всю оставшуюся часть речи примерно за полчаса до её произнесения, то есть после того, как Карвилл покинул зал.

Кроме того, у меня были реальные и серьёзные опасения по поводу независимого юриста, который начал заниматься частными сделками 20-летней давности — сделками, могу добавить, в отношении которых федеральное агентство не нашло доказательств каких-либо нарушений со стороны меня или моей жены более двух лет назад.

Расследование, проведённое независимым юристом, коснулось моих сотрудников и друзей, затем и моей личной жизни. И само расследование до сих пор не завершено. Это продолжалось слишком долго, стоило слишком дорого и причинило боль слишком многим невинным людям.

Теперь это дело касается меня, двух людей, которых я люблю больше всего: жены и дочери, — и Бога. Я должен все исправить. И я готов сделать для этого все возможное.

Лично для меня нет ничего важнее, но это личное. И я намерен вернуть семейную жизнь своей семье. Это не касается никого, кроме нас.

Услышав эту реплику, Гарри Томасон, сидящий перед Клинтоном, потряс кулаком в знак согласия.

Даже у президентов есть личная жизнь. Пришло время прекратить стремление к личному разрушению и вмешательству в личную жизнь и заняться жизнью нашего народа.

Наша страна слишком долго отвлекалась на этот вопрос, и я беру на себя ответственность за свою роль во всем этом. Это все, что я могу сделать. Теперь пришло время — фактически, оно давно прошло — двигаться дальше. Нам предстоит проделать важную работу, воспользоваться реальными возможностями, решить реальные проблемы, столкнуться с реальными вопросами безопасности.

И поэтому сегодня вечером я прошу вас отвернуться от зрелища последних 7 месяцев, восстановить структуру нашего национального дискурса и вернуть наше внимание ко всем вызовам и всем перспективам следующего американского столетия.

Спасибо за просмотр и доброго вечера.

Томасоны обняли Клинтона после того, как он закончил четырёх-с-половиной-минутную речь, и втроём вышли из "Комнаты с картами". Президент вышел ненадолго прогуляться на улицу, а когда вернулся, его встретил Рам Эмануэль, который рано вернулся от телевизионных экспертов.

— Уже пошли критические отзывы, — сказал он.

На покрасневшем лице Клинтона отразилось все разочарование прошедшего дня.

— Я сказал то, что хотел сказать, — заорал он на своего помощника, — и мне все равно, что они скажут и что сейчас произойдёт!

В почти беспрецедентной степени в истории президентского ораторского искусства речь Клинтона 17 августа вызвала единодушную насмешку в средствах массовой информации — и не без оснований. В тот день, когда он признал, что “ввёл в заблуждение" всю страну (фактически, он откровенно солгал), он решил посвятить большую часть своей речи нападкам на Кеннета Старра. Даже среди тех, кто находил в работе Старра много поводов для критики, многие считали, что это был повод для раскаяния, а не клеветы со стороны президента. В этот раз Клинтон был ослеплён жалостью к самому себе, неспособен осознать, что это был день для обсуждения его собственных грехов, а не грехов его врагов. Он никогда не демонстрировал свои недостатки так явно и перед большей аудиторией.

И все же в его выступлении 17 августа выделяются два других момента. Во-первых, хотя его часто обвиняли в том, что он руководствуется больше опросами, чем принципами, в тот вечер президент говорил убеждённо. Публика никогда не видела большей откровенности или честности от Билла Клинтона, пусть и для оправдания прежней лжи. Во-вторых, и это более важно, Клинтон продемонстрировал в этот вечер навыки, которые сделали его самым выдающимся политиком своего поколения. Пресса отвергла его речь; общественность приняла её. Несмотря на поток критики в СМИ, после его выступления рейтинг Клинтона в опросах оставались стабильно на высоком уровне. (Марк Пенн, прибывший в Белый дом через несколько минут после того, как Клинтон закончил свою речь, провёл быстрый опрос, который показал, что явное большинство считает, что речь была "президентской" и что Клинтон извинился; две трети считают, что он был “искренним".) У него было почти сверхъестественное чувство, что публика согласилась, когда он сказал: “Это не касается никого, кроме нас". Интуитивно он понимал то, чего не понимали журналисты, несмотря на всю их болтовню о характере, — что американский народ верил в существование разницы между его общественной и личной жизнью. Клинтону не очень нравилась эта точка зрения, даже среди его собственных сотрудников, но в этом он был вызывающе, даже мужественно, прав.

* * *

Несмотря на все осуждение выступления Клинтона в СМИ, команда обвинения не испытывала никакого ложного оптимизма по поводу событий 17 августа. В своих показаниях перед большим жюри присяжных президент был более осторожен, чем при даче показаний семью месяцами ранее. Все более опытные сотрудники прокуратуры признавали, что всё дело сводилось к сексу — независимо от того, лгал ли президент об этом в своих показаниях под присягой, а затем в показаниях перед большим жюри. В свете отказа Клинтона отвечать на определённые вопросы Биттман и Визенберг прижимали его, как могли. Перед большим жюри Клинтон повторил свою позицию о том, что, поскольку он понимает определение сексуальных отношений, как ему было сообщено 18 января, у него не было таких контактов с Левински. Клинтон признался в “неуместном интимном контакте", который он отказался назвать, но в результате своего рода процесса исключения он сказал, что не прикасался “непосредственно" к груди или влагалищу Левински руками или ртом “с намерением возбудить" её.

Это была слабая основа для аргументации. Поскольку Клинтон признал факт интимного контакта, какая разница, признал ли он точно, как и куда прикасался руками и ртом? Большая разница, согласно чёткому консенсусу в Офисе независимых юристов. Если бы они могли доказать ложь (любую ложь), они собирались возбудить дело, независимо от предмета. В прокуратуре Соединённых Штатов, где судьям и прокурорам регулярно лгали, прокуроры взвесили бы значимость ложных заявлений и подумали, не лучше ли использовать ресурсы правительства другим способом. Но в Офисе независимых юристов, особенно в этом офисе, подобное мышление было предано анафеме. Как сказал Старр на одной из своих "мусорных" пресс-конференций на обочине:

— Хорошо, вы даёте клятву... перед Богом, что вы будете… "Так помоги мне, Боже, чтобы я сказал правду". Это ужасно важно. Теперь это означает, что мы придаём этому особое значение. Здесь нет места для невинной лжи. Здесь нет места для затушёвывания. Есть только место для правды… Нельзя осквернять храм справедливости.

Итак, Старр будет настаивать на лжесвидетельстве о сексе, и это поднимет другой вопрос. В своих показаниях перед большим жюри присяжных 6 августа Левински в общих чертах рассказала о своих сексуальных отношениях с президентом. Теперь, в свете того, как команда Старра хотела проанализировать ответы Клинтона в большом жюри, потребовалось бы гораздо больше конкретики в подробностях их встреч. То, как они решили провести следующий допрос Левински, само по себе стало бы важной вехой в истории американских правоохранительных органов.

* * *

Женщины, впервые встречавшие Старра, часто отмечали его учтивость — он открывал двери, выдвигал стулья и вообще вёл себя так, как его учили в Сан-Антонио. Он также был хорошим слушателем, и его любимая фраза “совещательный процесс" почти стала шуткой в Офисе независимых юристов, потому что иногда все происходило слишком медленно. Но независимо от того, сколько времени это занимало, Старр верил в то, что нужно выслушать всех. Однако в конце процесса одно оставалось неизменным в любой организации, которую возглавлял Старр: он следовал советам других.

За три десятилетия карьеры Старра юриспруденция привлекла многих женщин на ответственные должности. Особенно это касалось уголовного права. Но в департаменте юстиции, в компании "Kirkland & Ellis" и в Офисе независимых юристов Старр неизменно выбирал помощников шерифа, которые выглядели и говорили как он. Как человек, получивший огромную пользу от могущественных наставников, таких как Уоррен Бергер и Уильям Френч Смит, Старр также имел ряд протеже в юридической сфере — все молодые белые мужчины. Отказ Старра делегировать полномочия женщинам был особенно поразителен в Офисе независимых юристов. Все его заместители были мужчинами. 29 прокуроров представляли Офис независимых юристов в большом жюри: 25 мужчин и 4 женщины. Перед большим жюри присяжных было проведено 121 допрос свидетелей, и женщины-обвинители 6 раз вели допрос. Были и небольшие нарушения. После вынесения обвинительных приговоров по делу Уайтуотера Старр позвонил всем членам команды обвинения, чтобы поздравить их, за исключением одной женщины, Эми Сент-Ив.

История отношений Старра с женщинами сделала решение Офисом независимых юристов проблемы Левински ещё более поразительным. Кто будет допрашивать Монику Левински о смачных подробностях ласк в президентском кабинете? Мэри Энн Вирт и Карин Иммергут. По иронии судьбы, они были двумя наиболее опытными федеральными прокурорами в группе, и у них были замечательные послужные списки в противоположных концах страны: у Вирт в Нью-Йорке, а у Иммергут в Лос-Анджелесе. В свете их достижений было тем более обидно, что они согласились на такое, потому что допрос, который они провели с Левински 26 августа, был позором: для самих прокуроров, для Старра, для Левински и, по сути, для уголовного процесса. Это также стало памятником абсурдности всего расследования Старра, когда расследование о земельной сделке в 1970-х годах свелось к ... этому.

* * *

— Запись началась, — начала Карин Иммергут. — Мисс Левински, не могли бы вы назвать своё полное имя по буквам для протокола?

26 августа было 12:35 пополудни. Иммергут, Вирт и Левински собрались вместе с женщиной-судебным репортёром в конференц-зале Офиса независимых юристов на Пенсильвания-авеню. В свете вопросов, которые собирались задать Левински, прокуроры подумали, что ей было бы легче, если они возьмут у неё показания в частном порядке, а не на очной ставке перед большим жюри присяжных. Для её предыдущих выступлений перед большим жюри прокуроры подготовили таблицу, в которой перечислялись все сексуальные контакты Левински с президентом. В этот день Иммергут вручила ей таблицу и сказала:

— Я бы хотела пройтись по событиям, выделенным жирным шрифтом, которые касаются ваших личных встреч с президентом.

Карин Иммергут

Иммергут начала с первого случая интимной близости, когда Моника засветила перед президентом стринги 15 ноября 1995 года. Левински рассказала, что всё происходило в кабинете президента:

— Помню, мы разговаривали и целовались. Помню... помню, что он... кажется, я расстегнула куртку, и он коснулся моей груди через лифчик, а потом либо... я не помню: то ли я расстегнула лифчик, то ли он задрал мне лифчик, но он... не могу.

— Затем он коснулся твоей груди руками? – подсказала Иммергут.

— Да, так он и сделал.

— Он прикасался ртом к твоей груди?

— Да, касался.

— Он вообще прикасался к вашим гениталиям в тот день?

— Да, — сказала Левински. — Мы перешли… кажется, у него в кабинете зазвонил телефон, и поэтому мы перешли из коридора в задний офис, где свет был выключен. И в этот момент он… он засунул руку мне в штаны и ласкал меня в области гениталий.

— И он довёл тебя до оргазма?

— Да.

Иммергут только начинала. Она спросила:

— Задавались ли какая-либо вопросы во время встречи 17 ноября о сексе?

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду...

— Ну, либо о том, чего хотел он, либо о том, чего хотела ты, или о чем-то подобном в плане секса? — пояснила Иммергут.

— Нет, — сказала Левински. – То есть, кажется, всегда что-то говорилось, но не обязательно в разговорной форме. Понятно?

И Левински, и Иммергут в этот момент испытывали трудности.

— Ясно, — продолжила прокурор. — А когда вы говорите, что всегда были разговоры, вы имеете в виду что-то вроде болтовни во время секса или о том, что доставляло удовольствие? Я не это имею в виду. Я имею в виду...

— Ясно, — сказала Левински, пытаясь спасти барахтающегося прокурора.

— ...пытался ли он неявно дать вам понять, чего хочет, или почему у него не было эякуляции, что-нибудь в этом роде?

— Я полагаю, мы несколько раз обсуждали, почему у него не было эякуляции, — ответила Левински.

Пока обвинитель и свидетель продолжали своё беспорядочное шествие по "встречам", всплыли определённые темы. Левински объясняла, почему их свидания были настолько краткими. (Обычно она снимала нижнее бельё перед тем, как идти в Овальный кабинет, что ускоряло события.) По поводу третьего случая Иммергут спросила:

— Вы помните, сколько времени... длился этот сексуальный контакт...?

— Может быть, минут десять. Нет, не очень долго. Мы всегда тратили довольно много времени на поцелуи.

— Поцелуи, разговоры и просто... нежности? — услужливо подсказала Иммергут.

— Да.

Левински не понимала, почему президент не хотел эякулировать.

— Два оправдания, которые он всегда говорил, были: первое, что он недостаточно хорошо знает меня или ещё не доверяет мне, — сказала она. — Так что это казалось ему какой-то странной проблемой.

Пока продолжалось это сюрреалистическое разбирательство, Иммергут временами походила скорее на сексопатолога, чем на прокурора.

— В тот раз, — сказала она в какой-то момент, — вы упомянули, что он вообще не прикасался к вашим гениталиям. Вы это с ним как-то проговаривали?

— Нет, — сказала Левински.

— В тот момент секс был более важной частью отношений?

— Да.

— Больше, чем то, чем это стало... — продолжила Иммергут.

— Мы часто шутили по этому поводу, — сказала Левински. — И поэтому нам… понимаете, то есть… было весело.… Мы были очень совместимы в сексуальном плане. И я всегда чувствовала, что он был в некотором роде моей сексуальной половинкой, и что я просто чувствовала сильную связь с ним, когда дело доходило до подобных вещей.

Однако Иммергут вечно возвращалась к неприятным подробностям.

— И снова, насчёт доведения вас до оргазма, он прикасался к вам непосредственно к коже на гениталиях или это происходило через нижнее бельё?

— Сначала это было через нижнее бельё, а потом он непосредственно коснулся моих гениталий, — сказала Левински, которая проявляла отменную память.

Иммергут допрашивала Левински почти 2 часа, и, как любая драма, этот допрос как бы приближался к кульминации. По состоянию 28 февраля 1997 года Клинтон и Левински не оставались наедине почти 11 месяцев, но после посещения его субботнего радиообращения Моника выпросила приглашение в его кабинет. Там она засвидетельствовала:

— Я приставала к нему, чтобы он поцеловал меня.

Одно вылилось в другое, и затем:

— Я продолжала заниматься оральным сексом, а потом он оттолкнул меня, как всегда делал перед тем, как кончить, и тогда я встала и сказала: "Я так люблю тебя, но совершенно не понимаю, почему ты не позволяешь мне… ну, знаешь… довести тебя до оргазма; мне это важно; то есть, всё как будто остаётся незавершённым, мне это кажется неправильным". И вот он… мы обнялись. И, знаете, он сказал, что не хочет становиться зависимым от меня, и не хочет, чтобы я становилась зависимой от него. И мы просто как бы смотрели друг на друга, а потом… знаете, он как бы посмотрел на меня и сказал: "Ладно". И вот тогда я заставила его кончить.

— Чем же тогда закончилась встреча? — спросила Иммергут.

— Мы, ну, мы поцеловались после...

— Семяизвержения? – подсказала прокурор.

— Да...

На самом деле оставался ещё один важный вопрос.

— Платье, которое на вас было по этому случаю, это то самое синее платье от GAP?

Вздох Моники Левински почти слышен в стенограмме.

— К сожалению, да, — сказала она.

Доклад Кеннета Старра об импичменте президента был готов к передаче в Конгресс.

18. Победа за счёт поражения

Когда стало ясно, что Генри Дж. Хайд, председатель Судебного комитета Палаты представителей, будет руководить первым за поколение процессом импичмента президента, он получил восторженные приветствия в прессе. Он был “человеком учтивости и характера" (Time), который был “слишком интеллектуально честен, чтобы разбрасываться своим весом по пристрастным причинам" (USA Today). Похвала была вполне заслуженной — и примерно на 10 лет устаревшей. В 1998 году Хайд оставался принципиальным консерватором, но он также был уставшим и больным человеком, которому не хватало энергии, необходимой для управления государством. Его задача состояла в том, чтобы превратить многолетнюю ожесточённую политическую борьбу в предмет гордости для него самого и для Палаты представителей. Трагедия Хайда заключалась в том, что он видел, как это сделать, но у него просто не хватило духу повести за собой других.

Генри Хайд

В 1998 году Хайду было 74 года, он впервые стал конгрессменом, избранным в 1974 году после 8 лет работы в Иллинойсе, когда баланс сместился в пользу демократов. За 20 лет работы в партии меньшинства в Конгрессе он был наиболее известен как противник абортов — автор поправки Хайда, которая запрещала государственное финансирование абортов. Он представлял прочно республиканский пригородный округ Чикаго и в прошлом часто обращался к демократам по таким вопросам, как усыновление и контроль над оружием. Однако в начале 90-х он потерял жену и перенёс серьёзный приступ рака простаты, который оставил болезненное и неудобное наследие в его жизни. Он работал уже не так усердно, как раньше, и терпения у него тоже стало меньше. Во всех отношениях, когда Хайду предстояло заведовать процессом импичмента, его лучшие годы были позади.

Поздней весной Хайд обратился к своему старому другу в качестве главного юрисконсульта, Дэвиду Шипперсу, чикагскому адвокату и бывшему прокурору. Для Хайда он был надёжным и знакомым лицом, но Шипперс как нельзя меньше подходил для такого деликатного политического задания. Как неизменно отмечалось в новостных сообщениях, 68-летний Шипперс был демократом, но это название вводило в заблуждение. Выросший во времена, когда Иллинойс был однопартийным штатом, Шипперс имел своего рода генетическую предрасположенность к Демократической партии, но на самом деле он был яростным консерватором. Шипперс почти не имел юридического опыта за пределами Чикаго, а тем более в Вашингтоне. Его сотрудники почти полностью состояли из бывших прокуроров и следователей из Чикаго, ни один из которых особо не выделялся. В лучших чикагских традициях Шипперс, отец 10 детей, также нанял одного из своих сыновей.

В месяцы, предшествовавшие публикации доклада Старра, Хайд часто говорил, что любой импичмент должен восприниматься как двухпартийный. Тем не менее, в течение этих критических месяцев Хайд не сделал ничего, чтобы связаться с Джоном Коньерсом-младшим, высокопоставленным демократом в комитете, или любым другим демократом. Отчасти Хайд стал жертвой закона о независимых юристах. Поскольку действующий закон предоставлял Старру исключительное право инициировать процедуру импичмента, Хайд мог бы выглядеть чересчур агрессивным, если бы начал какую-либо работу по импичменту самостоятельно. Тем не менее, Хайд многое мог бы сделать, например, попросить Коньерса, чтобы их сотрудники работали вместе над некоторыми вопросами, или распределить количество сотрудников равным образом. Но Хайду не хватало энергии для такого дальновидного мышления. Председатель, по сути, провёл лето в дрейфе, не имея плана, что делать, когда Старр наконец изложил свою точку зрения. В месяцы, предшествовавшие сентябрю, Шипперс проводил большую часть своего времени в Чикаго.

Республиканцы действительно добились одного. В укромном уголке Капитолийского холма Хайд руководил строительством того, что представляло собой небольшую часовню, посвящённую размышлениям о том, следует ли объявить импичмент президенту Клинтону. В обычных обстоятельствах в офисном здании Джеральда Р. Форда работала лишь горстка сотрудников Конгресса и ни одного действительного члена Палаты представителей. До сентября недавно отремонтированное помещение на первом этаже под названием H2-186 пустовало. На входной двери был кодовый замок, а внутри — сигнализация с датчиком движения. Существовало два кода для отключения сигнализации: один для республиканцев большинства в Судебном комитете, а другой для демократов. Этот экуменизм также повлиял на дизайн интерьера: по бокам небольшой административной зоны посередине располагались отдельные кабинеты для каждой стороны. Согласно плану, в этих маленьких комнатах члены Судебного комитета должны были читать и смотреть доклад об импичменте, который Кеннет Старр собирался представить им... когда-нибудь.

* * *

Как и многое другое, что происходило в кабинете Старра, содержание его доклада Конгрессу определялось скорее множеством мелких решений, чем одним решающим шагом. Закон практически не давал Старру указаний относительно того, как действовать дальше. В законе о независимых юристах говорилось, что он “должен сообщать Палате представителей любую существенную и заслуживающую доверия информацию, ...которая может послужить основанием для импичмента". За те два десятилетия, что действовал закон, ни один независимый юрист так и не нашёл такой информации. В 1974 году Леон Яворски, специальный прокурор по делу "Уотергейт", передал некоторые из своих показаний Судебному комитету, причём сделал это сухо и сдержанно, не делая никаких выводов и не приводя никаких аргументов. Такого рода отчёт мог бы написать и Старр.

Но Старр отверг модель Яворского. С самого начала Старр разделил доклад, в соответствии со своими корнями как судьи апелляционного суда, на две части: факты (так называемое “Повествование") и закон (получивший название “Основания для импичмента"). Отдельные команды юристов работали над каждым разделом в течение нескольких месяцев, постоянно расширяя текст по мере того, как следователи собирали все больше улик. Практически с того дня, как он начал рассматривать обвинения Трипп, даже когда его улики состояли только из рассказов доверенных лиц Левински, Старр считал, что Клинтон солгал под присягой о сексе. Новые улики, особенно показания Клинтона и Левински, просто укрепили его прежние взгляды. Авторы доклада добавляли новые материалы по мере их поступления, но не удаляли старые материалы — и размер доклада продолжал увеличиваться.

Так же как и страсть персонала к уничтожению Билла Клинтона. Вместо того чтобы следовать стилю "только факты", характерному для доклада Яворски, Старр руководил непрерывной атакой на президента, в которой каждый вывод о поведении Клинтона был сделан самым негативным из возможных. В отличие от принятого в департаменте юстиции обычая составлять “служебные записки обвинения" — краткие описания возможных дел, на которые примерно походил доклад Старра, — сотрудники независимого юриста исключили информацию, оправдывающую обвиняемого. Что касается содержания доклада, то почти каждый спор о том, следует ли включать в него смущающую деталь, разрешался утвердительно. Неудивительно, что, безусловно, самой важной уликой, на которой больше всего опирались в сносках доклада, была сексуальная автобиография, которую Левински предоставила Карин Иммергут 26 августа. Между авторами "Повествования" и теми, кто писал "Основания для импичмента", произошло почти перетягивание каната, чтобы более широко использовать работу Иммергут. Действительно, в головокружительной спешке завершить доклад в течение двух недель после дачи показаний "Повествование" и "Основания" начали все больше и больше походить друг на друга.

Это сходство означало, что каждый сексуальный контакт между Клинтоном и Левински был описан в докладе Старра по меньшей мере дважды, а некоторые — 3 или 4 раза. Хотя Старр изначально рассматривал "Основания для импичмента" как своего рода юридическую справку, в ней оказалось ещё больше откровенных сексуальных подробностей, чем в "Повествовании". "Основания" были в основном работой Бретта Кавано, юриста из "Kirkland & Ellis" и бывшего юрисконсульта Верховного суда, который, пожалуй, был самым любимым из молодых протеже Старра мужского пола. В одном удивительном отрывке "Оснований" Кавано процитировал показания Левински о сексе в 34 сносках подряд и включил некоторые материалы, которые даже авторы "Повествования" сочли излишними упоминать. Например, после описания свидания 31 декабря 1995 года команда Кавано добавила следующую невозмутимую сноску: “После сексуального контакта она увидела, как президент мастурбирует в туалете возле раковины". Подобные подробности не имели никакого отношения к обязанностям Конгресса, а скорее были направлены на то, чтобы унизить Клинтона. Сотрудники (а все они были мужчинами), писавшие доклад Старра, были настолько уверены в исторической важности подобной работы, что сфотографировались, сгорбившись над своими текстовыми редакторами, просто для потомков.

Со своей стороны, Старр так боялся обвинения в сотрудничестве с республиканцами из Палаты представителей, что не уведомил никого в Конгрессе о том, когда доклад может поступить, если вообще поступит. Действительно, Хайд приказал построить апартаменты в здании Форда исключительно на основе утечек новостей и догадок. Но догадки оказались верными, как узнал помощник по вооружению Палаты представителей в 15:45 пополудни в среду, 9 сентября. В этот момент Джеки Беннетт объявил, что доклад и приложения к нему грузятся в фургоны для доставки в здание Форда. Всего было два экземпляра: один для демократов, другой для республиканцев. Сам доклад составило 452 страницы с 1660 сносками и 18 вставками вспомогательных материалов: допросы ФБР, показания большого жюри и другие доказательства. В сопроводительном письме Старр написал: “Содержание доклада не может быть публично раскрыто без разрешения Палаты представителей". В бурлящей политической обстановке того момента загадочный доклад Старра был равносилен просьбе Палате представителей публично его обнародовать.

Действительно, спикер Палаты представителей Ньют Гингрич позаботился о том, чтобы доклад был опубликован почти немедленно. Сначала он передал юрисдикцию над докладом Комитету Палаты представителей по правилам, который контролировал спикер. В четверг, 10 сентября, на следующий день после того, как доклад прибыл на Капитолийский холм, комитет проголосовал за публикацию доклада ещё до того, как кто-либо его прочитал. Демократы подняли небольшой шум по поводу предоставления адвокатам президента некоторой предварительной возможности ознакомиться с содержанием, прежде чем он будет обнародован — идея, которая была отвергнута по партийному признаку, — но в конце концов все члены президентской партии по правилам согласились на немедленное обнародование. Это было началом настоящего катастрофического сценария для союзников президента — надвигающегося принципа двухпартийности, даже цивилизованности, в вопросе импичмента. На следующий день, 11 сентября, при полном аншлаге Палата представителей рассмотрела вопрос о публикации доклада Старра.

В то пятничное утро стало очевидно, что влияние самого Клинтона на процесс импичмента будет ограниченным, а то и вообще отсутствовать. Так получилось, что на утро 11 сентября в Белом доме был запланирован национальный молитвенный завтрак, и Клинтон всегда усердно готовился к нему. В этот день он сказал своим помощникам, что не спал до 04:00, сочиняя то, что собирался сказать.

— Возможно, сегодня мне не так легко говорить, как в прошлые годы, — сказал он примерно сотне священнослужителей разных конфессий, собравшихся в Восточном зале. — Прошлой ночью я не спал допоздна, размышляя и молясь о том, что должен сказать сегодня. И, что довольно необычно для меня, я действительно попытался всё записать. Так что, если вы меня простите, я сделаю всё возможное, чтобы сказать то, что хочу сказать, и, возможно, мне придётся снять очки, чтобы прочесть собственный почерк. Во-первых, я хочу сказать всем вам, что, как вы можете себе представить, за последние несколько недель я проделал немалый путь, чтобы дойти до конца, до самой правды о том, где я нахожусь и где мы все находимся. Я согласился с теми, кто сказал, что в моем первом заявлении после дачи показаний я недостаточно раскаивался. Не думаю, что есть какой-то другой способ сказать, что я согрешил. Для меня важно, чтобы все, кто пострадал, знали, что горе, которое я испытываю, является искренним: в первую очередь, и это самое важное, моя семья; также мои друзья; мои сотрудники; мой кабинет; Моника Левински и её семья; и американский народ. Я попросил у всех прощения. Но я считаю, что для прощения требуется нечто большее, чем скорбь, по крайней мере, ещё две вещи. Во-первых, подлинное раскаяние: решимость измениться и исправить нарушения, допущенные по моей вине. Я покаялся. Во-вторых, то, что в Библия называется сокрушённым духом: понимание того, что мне нужна Божья помощь, чтобы стать тем, кем я хочу быть, готовность дать то самое прощение, которого я ищу, отказ от гордыни и гнева, которые затуманивают суждения, побуждают людей оправдывать и сравнивать, обвинять и жаловаться...

Высказывания Клинтона, одновременно страстные, серьёзные и скромные, продемонстрировали своего рода красноречие, редко встречающееся в американской жизни. Тем не менее, их влияние отражало, насколько он растратил свои таланты. Когда дело касалось личной жизни Клинтонов, кто мог поверить всему, что он говорил? Восемью месяцами ранее он говорил с такой же убеждённостью, когда отрицал сексуальные отношения с “этой женщиной". В предстоящей битве за свой импичмент он окажется дискредитированным, даже бесполезным свидетелем в защиту самого себя. Его сторонники на Холме предпочитали видеть в нем символ прокурорских излишеств, а не реальное существо из плоти и крови.

Проигнорировав последние слова президента о раскаянии, члены Палаты представителей собрались в ту пятницу утром, чтобы обсудить публикацию доклада Старра. Результатом стало двухпартийное голосование 363 голосами против 63 — за публикацию. В малоизвестном, но в конечном счёте важном положении резолюции Палата представителей также проголосовала за обнародование всех основополагающих улик Старра к 28 сентября, если только Судебный комитет не проголосует против. Главным сторонником публикации всех материалов был Джон Дингелл, ветеран-демократ из Мичигана, который испытывал особое отвращение к поведению Клинтона, если не ко всей его политике. Только фракция чернокожих в Конгрессе, на долю которой пришлось 29 из 63 голосов против резолюции, и горстка других городских либералов поддержали президента при обнародовании доклада. Руководство Палаты представителей, включая Гефардта, проголосовало за раскрытие информации. Другой высокопоставленный демократ, Дэвид Оуби, страстный либерал, повернулся к Гефардту во время голосования и сказал:

— Надо избавиться от этого парня. Он уничтожит Демократическую партию на целое поколение, Дик. Ты и [лидер демократов в Сенате Том] Дэшл должны пойти и сказать ему, чтобы он убирался.

Вскоре после 14:00 дня техники в офисе секретаря Палаты представителей щёлкнули переключателем и разместили полный текст доклада во внутренней сети Конгресса. Оттуда, несколько мгновений спустя, это было скопировано практически на всех крупных новостных веб-сайтах — и поглощено очарованной публикой. America Online сообщила, что её 13 млн. пользователей потратили рекордные 10,1 млн. часов на вход в AOL в ту пятницу. Единственный файл, содержащий доклад Старра, скачали 750 тыс. раз в течение первых 24 часов. Сотрудники Конгресса запомнили странную тишину на Капитолийском холме в ту пятницу днём. Телефоны не звонили. Люди повсюду сидели за своими компьютерами и читали. На следующий день многие крупные газеты напечатали полный текст доклада из 112 тыс. слов.

Среди всего этого ажиотажа Гефардт нашёл время вызвать Эбба Лоуэлла, главного юрисконсульта демократов в Судебном комитете, к себе в кабинет для короткой беседы. Исходя из своего собственного политического чутья, Гефардт знал, что ему придётся принимать быстрое решение.

Дик Гефардт

— Том Дэшл и я хотели бы встретиться с вами в воскресенье в 13:00, — сказал Гефардт. — И я знаю, что у вас будет мало времени, но мы бы хотели, чтобы к тому времени вы ознакомились с уликами и сказали нам, что думаете. Мы бы хотели, чтобы вы сказали нам, считаете ли вы, что президент совершил преступление, за которое достоин импичмента. Потому что, если это так, нам придётся пойти в Белый дом на следующей неделе, и нашим печальным долгом будет сказать, что он должен уйти в отставку.

Большую часть лета, пока Лоуэлл ждал, когда Старр завершит свой доклад, у адвоката защиты было относительно мало дел. В 46 лет уроженец Бронкса Лоуэлл провёл большую часть своей карьеры в драках с прокурорами от имени клиентов, часто конгрессменов, у которых были проблемы с этикой. Но у него также были научные наклонности — он работал над вопросами прав человека в Организации Объединённых Наций, — и поэтому Лоуэлл решил узнать все, что мог, об истории импичмента. Эта тема поднималась достаточно редко, чтобы с этим заданием можно было справиться. До Клинтона в Конгрессе было проведено в общей сложности 15 процедур импичмента: 12 судей, 1 члена правительства, 1 сенатора и 1 президента. Самый последний случай произошёл в 1989 году, когда федеральным судьям Уолтеру Л. Никсону-младшему из Миссисипи и Элси Л. Хастингс из Флориды был объявлен импичмент, а затем оба были отстранены от должности. Судья Никсон был признан виновным в лжесвидетельстве, а Хастингс проиграл процесс в Сенате, хотя в ходе уголовного процесса был оправдан по обвинению во взяточничестве. (После своего изгнания Гастингс победил на выборах в Конгресс, где применил свой новый опыт к вопросу импичмента Клинтона.)

В свете скромного числа прецедентов импичмент был одним из немногих предметов конституционного права, где ответы на большинство вопросов были относительно ясными. Лоуэлл нашёл большинство этих выводов в ведущей работе по истории импичмента — отчёте, подготовленном сотрудниками Юридического комитета Палаты представителей во время расследования дела Никсона 25 годами ранее. Среди его авторов была молодая юристка по имени Хиллари Родэм^[33], которая присоединилась к сотрудникам комитета вскоре после окончания Йельской юридической школы. Как и многие либеральные юристы своего времени, Родэм помогла организовать захват юридической системой политического мира. Теперь ей с мужем пришлось испытывать последствия на собственной шкуре.

* * *

Окончательная формулировка положения об импичменте в Конституции появилась в результате кратких дебатов между некоторыми из величайших разработчиков 8 сентября 1787 года в Филадельфии. Рабочий проект документа позволял Конгрессу отстранять президента толькоза взяточничество и государственную измену, но Джордж Мейсон, опасаясь чрезмерно влиятельного главы исполнительной власти, предложил добавить “ненадлежащее управление" в качестве ещё одного основания. Его коллега из Вирджинии Джеймс Мэдисон возразил, поскольку “столь неопределённое определение будет эквивалентно пребыванию в должности по усмотрению Сената". Губернатор Моррис добавил аналогичный момент, отметив, что “выборы каждые 4 года предотвратят плохое управление". В качестве альтернативы Мейсон предложил вместо этого добавить фразу, которая использовалась в английском праве ещё в 1386 году — “тяжкие преступления и проступки".

К ХХ веку слово “проступок" стало обозначать незначительное или тривиальное правонарушение, но у создателей было другое понимание. В Англии XVIII века тяжкие преступления относились к преступлениям против государства, в отличие от преступлений против собственности или других людей. В "Федералисте" № 65 Александр Гамильтон выдвинул наиболее известное объяснение этой точки зрения. Преступления, подлежащие импичменту, писал Гамильтон, “носят характер, который с особым основанием можно назвать ПОЛИТИЧЕСКИМ, поскольку они касаются главным образом ущерба, непосредственно нанесённого самому обществу". В 1974 году Судебный комитет отклонил пункт, в которой требовался импичмент Ричарду Никсону за неуплату подоходных налогов. Даже среди большинства демократов был достигнут консенсус в том, что такого рода правонарушения были слишком личными и недостаточно ПОЛИТИЧЕСКИМИ, чтобы заслуживать наказания в виде импичмента.

Несмотря на августейшее начало, ранняя история импичмента разворачивалась в основном на негативных примерах. В 1805 году судью Сэмюэла Чейза, федералиста в Верховном суде, подвергли импичменту по политически мотивированным обвинениям в предвзятости судей, выдвинутым его противниками из Джефферсоновской организации; затем он чудом избежал осуждения в Сенате. Кульминационный момент в истории импичмента пришёлся на 1868 год, когда ожесточённая политическая борьба эпохи Реконструкции едва не стоила президенту Эндрю Джонсону должности. Радикальные республиканцы, которые контролировали Палату представителей и презирали Джонсона, несмотря на его вето, приняли явно неконституционное ограничение полномочий президента увольнять членов своего кабинета. Джонсон проверил закон, уволив секретаря военного департамента Эдвина М. Стэнтона, и Палата представителей ответила голосованием за импичмент президенту. Джонсон избежал осуждения в Сенате одним голосом. Урок этих неудач был очевиден: чем больше считалось, что процессом импичмента руководят политические императивы, а не реальные тяжкие преступления, тем более осуждающим становился суд истории.

Тем не менее, как пришли к пониманию Лоуэлл и все остальные, кто изучал этот предмет, провести импичмент в своего рода зоне, свободной от политики, было невозможно. Несмотря на то, что в своей работе Конгресс должен был руководствоваться текстом Конституции, в самом известном современном высказывании на эту тему также содержалась грубая правда. 15 апреля 1970 года тогдашний представитель Джеральд Р. Форд вышел в Палату представителей, чтобы выступить за импичмент судьи Верховного суда Уильяма О. Дугласа на основании предполагаемого финансового конфликта интересов.

— Преступление, подлежащее импичменту, — сказал Форд, — это то, что большинство членов Палаты представителей считает таковым в данный момент истории.

Так что, к лучшему или к худшему, так оно и было.

Тем не менее, за несколько часов до представления доклада своему начальству в Капитолии Лоуэлл сделал все возможное, чтобы оценить доказательства против Клинтона в соответствии с общими стандартами, установленными за предыдущие два столетия. Чтобы сделать это, он провёл эти 2 дня взаперти в помещениях демократов для проведения импичмента в здании Форда. Как и весь остальной мир, Лоуэлл мог прочитать доклад Старра в Интернете или в газетах, но юрист хотел изучить основные доказательства, прежде чем сообщать о своих выводах. Работая до тех пор, пока охранники не выгоняли его каждый день после полуночи, Лоуэлл с коллегами начали помечать улики липкими наклейками: жёлтыми для основных улик против президента, синими для неправомерных действий прокурора и розовыми для оправдательных доказательств.

Эбб Лоуэлл

В процессе Лоуэлл рано обнаружил то, что увидит остальной мир, когда доказательства будут обнародованы в течение следующих нескольких недель. Благодаря утечкам информации среди привилегированных журналистов, таких как Шмидт из "Вашингтон Пост", команда Старра переоценила своё дело. Знаменитые “тезисы к обсуждению" — предполагаемые инструкции Левински Линде Трипп о том, как давать ложные показания, — полностью сошли на нет как проблема. Левински заявила, что написала их без посторонней помощи, и в любом случае они казались правдивыми показаниями. Поиски Моникой работы были гораздо более сложным делом, чем хотел представить Старр в своих утечках; самое главное, Клинтон и Вернон Джордан начали помогать Монике задолго до того, как её вызвали в суд по делу Джонс. Аналогичным образом, не было прямых доказательств того, что Клинтон попросил Карри забрать его подарки у Моники. С другой стороны, ложь Клинтона была реальной. В частности, в своих показаниях по делу Полы Джонс Клинтон явно дал ложные показания.

Когда Лоуэлл делал свой доклад в воскресенье утром, он не прибегал к каким-либо витиеватым юридическим формулировкам, чтобы описать показания президента. В окружении Гефардта, его сотрудников Элмендорфа и Лоры Николс, представителя демократов по вопросам импичмента, Джима Джордана и Боба Бауэра, помощника Дэшла, Лоуэлл подробно изложил каждое из обвинений Старра против Клинтона.

"Лжесвидетельство при даче показаний под присягой — нет сомнений, что он солгал,— начал Лоуэлл. — Лжесвидетельство перед большим жюри – похоже на то. Но больше ничего там нет, — продолжил Лоуэлл. — Вернон, вероятно, солгал сквозь зубы о том, что знал, но доказать обратное невозможно. Невозможно возбудить дело о воспрепятствовании правосудию. Неопровержимых улик нет".

Что касается ложных заявлений, Лоуэлл утверждал, что они явно не были преступлениями, за которые можно было бы привлечь к ответственности.

— Все вертится вокруг секса, — сказал он. — Это не имеет никакого отношения к его общественным обязанностям.

Лоуэлл применял стандарт, установленный Гамильтоном в "Федералисте" № 65. Своей ложью о том, был ли он наедине с Моникой Левински, Клинтон не причинил вреда “самому обществу".

Гефардт не испытывал любви к Клинтону. Он нисколько не удивился, услышав, что президент солгал под присягой. Но лидер меньшинства испытал облегчение, услышав отчёт Лоуэлла. Он не хотел призывать президента собственной партии или какой-либо другой партии подать в отставку. Кроме того, Гефардт сам был яростным сторонником партийной линии — настоящим человеком Палаты представителей, где демократы и республиканцы живут в состоянии постоянной, грохочущей войны. Так что Гефардт пришёл в ужас от мысли отстранить коллегу-демократа от должности.

Однако, как и все остальные, Гефардт был не в меньшей степени сбит с толку этими уликами. Далеко за 60, Гефардт сохранил свою мальчишескую внешность (и свою первую жену), и его сотрудники считали его почти комично прямым человеком — таким же послушным сыном молочника из Сент-Луиса. И все же ближе к концу встречи Гефардт не смог сдержать своего любопытства по поводу одной темы:

— Эбб, — спросил Гефардт, — то, что там написано про сигару – это правда?

* * *

В первые выходные после публикации доклада Старра президентство Клинтон пошатнулось. Ещё никогда ранее, чем когда Палата представителей фактически объявила ему импичмент или осудил Сенат, этот короткий период был самым близким к тому, чтобы президент был вынужден покинуть свой пост. В течение этих двух безумных дней Джеймс Карвилл выступал с речью в Северной Вирджинии, где столкнулся с Джеймсом Мораном, умеренным конгрессменом-демократом из этого региона. Моран был в ярости на Клинтона и почти попросил Карвилла передать сообщение о том, что президент должен уйти в отставку. Яростная поддержка отставки внутри собственной партии президента — в результате которого в конце концов Никсону всё же пришлось в своё время уйти в отставку, — казалось реальной возможностью. Провальное выступление Дэвида Кендалла в воскресной телепрограмме "На этой неделе" не смогло остановить волну против Клинтона. Настойчивые заявления Кендалла о том, что его клиент не лжесвидетельствовал, ещё больше раззадорили даже защитников президента. Гефардт немедленно осудил Кендалла за то, что тот прибег к "крючкотворству" и “юридическим увёрткам", но на самом деле, даже несмотря на свои критические замечания, лидер меньшинства в Палате представителей начал контратаку.

Суть, по мнению Гефардта, заключалась в том, чтобы сместить фокус с президента на его обвинителей. Это был способ для Клинтона (и, что важнее, для всех демократов) победить. Гефардт считал, что его нельзя рассматривать как комнатную собачку Клинтона; отсюда его критика по поводу “крючкотворства" Кендалла. Но когда Лоуэлл пришёл к нему на следующей неделе, чтобы пожаловаться на то, как республиканцы в Судебном комитете несправедливо обращаются с демократами, Гефардт ответил словами, которые определят стратегию его партии на следующие 6 месяцев.

— Эбб, — пообещал Гефардт, — если мы проиграем, то на самом деле выиграем.

Гефардт верил, что демократы выиграют битву за импичмент, показав, что процесс был партийной вендеттой. Исходя из этого, демократы, партия меньшинства в Палате представителей, могли бы одержать победу на более широкой общественной арене, если бы постоянно получали меньшинство голосов по партийной линии. Тогда, теоретически, общественное мнение вынудило бы республиканцев отказаться от импичмента. В этом Гефардт сильно рисковал. Его противники могли в любой момент опередить эту стратегию, просто проявив небольшую гибкость. И если республиканцы хотели попробовать какое-нибудь политическое джиу-джитсу, у них быстро появился на это шанс.

* * *

У джентльмена из Южной Каролины было ходатайство.

На верхнем ярусе огромной деревянной трибуны, доминировавшей над комнатой 2141 офисного здания Rayburn House, представитель Южной Каролины Боб Инглис сидел крайним справа от председателя Генри Хайда. 18 сентября Судебный комитет впервые собрался в связи с импичментом президента Клинтона, но все места перед ними были пусты. Хайд созвал свой комитет на исполнительную сессию, чтобы рассмотреть один вопрос, оставленный открытым подавляющим большинством голосов в Палате представителей на прошлой неделе. Какая часть подтверждающих улик, которые Старр отправил на Капитолийский холм, должна оставаться в секрете от общественности?

Демократы тщательно готовились к этому моменту. Лоуэлл и Джулиан Эпштейн, который был главным помощником Коньерса, хотели использовать это первое слушание, чтобы проверить стратегию Гефардта — выигрывать за счёт проигрыша. Сотрудники большинства и меньшинства совещались до глубокой ночи и пришли к определённому консенсусу по поводу материалов, подлежащих удалению из документов: домашних адресов и телефонных номеров, некоторых вопросов национальной безопасности, деталей, касающихся защиты секретной службы. С точки зрения Лоуэлла, эта эпоха добрых намерений была плохой. Ему пришлось ввязаться в драку — и проиграть.

Затем, вскоре после начала слушания, Инглис попросил, чтобы его опознали. Умный, красноречивый и яростно консервативный, Инглис всегда довольно улыбался, как и подобает восходящей звезды своей партии. После двух сроков пребывания в Палате представителей он был вовлечён в активную кампанию за место в Сенате, которое десятилетиями возглавлял демократ Эрнест Холлингс. Партийные деятели с обеих сторон смотрели на него как на проводника республиканской мысли.

Боб Инглис

Как и подобает его самоуверенной манере, Инглис был первым республиканцем в комитете, внёсшим ходатайство об уликах. Когда он начал говорить, стало ясно, что, по его мнению, Шипперс и его коллеги слишком много выдали в своих переговорах с Лоуэллом. Обе стороны согласились скрыть некоторые наиболее яркие сексуальные материалы, но Инглис считал, что это неправильно — в частности, в отношении одного полового акта. Вместо того, чтобы просто редактировать материал, Инглис подумал, что комитету следует вставить сообщение: “Причина редактирования, — гласило бы сообщение Инглиса: — описание орально-анального сексуального контакта между президентом и Моникой Левински".

Это предложение вызвало своего рода немой трепет у коллег Инглиса по комитету. Идея была настолько безумной, настолько совершенно ненормальной — представление о том, что Палате представителей нужна эта информация для выполнения своего конституционного долга по импичменту, — что даже у коллег Инглиса из республиканской партии не хватило духу заговорить об этом. (Лоуэллу и Эпштейну пришлось в спешке покинуть зал заседаний комитета, потому что они так сильно смеялись.) Сам Инглис пробормотал несколько слов в поддержку своего предложения, утверждая, что раскрытие этой детали поможет оценить достоверность слов Левински. Но само ходатайство было отклонено полным составом комитета 29 голосами против 5.

Тем не менее, несмотря на своё поражение, Инглис задал тон обсуждениям в комитете. Республиканцы ни в чем не собирались уступать. Ко дню этого слушания прошла неделя с момента обнародования доклада Старра, и общественная реакция нарастала. Старр включил так много ненужных подробностей о злоключениях Клинтона и Левински, что вызвал определённую симпатию к президенту. Характерно, что республиканцы пропустили эти сигналы от общественности мимо ушей. Странным образом обвинители президента, как и сам Клинтон, были ослеплены страстью — в их случае, жаждой падения одного человека.

К концу первого дня тайных обсуждений в комитете судебная коллегия провела 12 поимённых голосований, и практически по всем из них были приняты решения по партийному признаку. Больше, чем кто-либо другой, Хайд понимал, как демократы пытаются победить, проигрывая, но у него не хватало воли дать отпор. Безусловно, в стратегии Гефардта провоцирования драк, а затем криков о партийной линии была циничная основа. Это был грубый законодательный эквивалент человека, который убивает своих родителей и ищет сочувствия как сирота. Но стратегия демократов также иллюстрировала правду о борьбе за импичмент — что оппоненты Клинтона действительно были одержимы его унижением, его смещением и его сексуальной жизнью.

* * *

Картина заседания Судебного комитета напоминала карикатуру на современные Республиканскую и Демократическую партии. В число 21 республиканца входили 20 белых мужчин-христиан плюс Мэри Боно, недавно избранная вдова Сонни. Среди 16 демократов было 5 афроамериканцев, 6 евреев, 3 женщины и 1 открытый гей. Это не было совпадением. Судебная система привлекала твёрдое ядро обеих партий, представителей того типа, которые больше заботились о том, чтобы отстаивать свою позицию, чем приносить домой мясо. В значительной степени у членов комитета были безопасные места (30 из 37 членов были в последний раз избраны, набрав не менее 60% голосов), так что у них было мало причин опасаться возмездия на выборах за противоречивую позицию.

Таким образом, по иронии судьбы, единственный член комитета, сыгравший самую важную, хотя и наименее освещаемую роль в дебатах об импичменте, не соответствовал ни одному из стереотипов о Судебном комитете. Со своими накрахмаленными белыми рубашками, очками с толстыми стёклами, редеющими волосами и официальными манерами Рик Буше был единственным демократом в комитете, который выглядел как республиканец. Он представлял бедный сельский юго-западный уголок Вирджинии, и его законодательные интересы были сосредоточены на экономических вопросах, дорогих его избирателям в Аппалачах. В свете своих законодательных приоритетов Буше не искал этой борьбы. Вместо этого, в лучших американских традициях, этот конгрессмен с мягким голосом вышел из безвестности и в значительной степени вернулся в неё — но не раньше, чем проявился, как один из немногих достойных восхищения персонажей во всей этой грязной драме.

Рик Буше

Противодействие импичменту не принесло Буше особой пользы в его избирательном округе, но он привнёс энтузиазм в общее дело. Будучи юристом с Уолл-стрит, прежде чем вернуться домой в маленький городок Абингдон, Буше был оскорблён атмосферой линчевания, которую он почувствовал среди республиканцев. Более того, будучи конгрессменом с 1982 года, Буше наблюдал, как Палата представителей скатывается к более или менее постоянной партийной вражде. Буше решил сделать все, что в его силах, чтобы остановить этот процесс, и это было удачно, потому что у Гефардта тоже были планы на него. С самого начала лидер меньшинства остановил свой выбор на Буше как на единственном демократе в судебной системе, который мог бы достучаться до своих более умеренных коллег по Палате.

Но прежде чем Буше успел что-либо предпринять, президенту предстояло преодолеть ещё одно важное препятствие. 21 сентября, благодаря голосованию Судебного комитета на исполнительной сессии, была обнародована видеозапись показаний Клинтона большому жюри присяжных. Как и каждому крупному событию в этом деле, этому предшествовали прогнозы экспертов о том, что это наконец-то изменит общественное мнение о президенте. И, как и все остальные, обнародование ленты не вызвало никаких существенных изменений в опросах общественного мнения. Независимо от того, какой вопрос был задан, результаты опросов оставались на том же уровне, что и с января: около 60% поддерживают Клинтон, 30% выступают против и 10% не определились. Хотя многие сомневались в согласии Кендалла на процедуру записи, выпуск кассеты доказал, что он был прав в одном. Кендалл настоял на том, чтобы камера оставалась зафиксированной на Клинтоне, не показывая допрашивающих или их реакции. Этот безжалостный кадр, не менявшийся на протяжении четырёх часов, вызвал симпатию к Клинтону, поскольку зрители больше обращали внимание на его дискомфорт при ответе на эти вопросы, чем на потуги следователей, пытающихся заставить его сказать правду.

Видеозапись показаний президента большому жюри присяжных, гораздо больше, чем стенограмма, продемонстрировала кое-что ещё, что казалось странно неожиданным после стольких лет. Можно было заметить, что Моника Левински странным образом небезразлична Клинтону. Обычно он смущённо улыбался, когда говорил о ней, но в этом была если не галантность, то своего рода привязанность. В какой-то момент во время своих показаний он сказал, что понимал, что Левински расскажет другим об их романе.

— Не потому, что Моника Левински плохая, — продолжил он. — В принципе, она хорошая девушка с добрым сердцем и здравым умом. Я думаю, что её отягощают некоторые неблагоприятные условия её жизни и воспитания. Но в принципе она хороший человек.

Это были слова мужчины, которому Моника жаловалась на родителей, и поведение Клинтона, когда он обсуждал бывшую любовницу – всё это объясняет редко замечаемый ключ к устойчивой популярности президента, особенно среди женщин. Часто наблюдалось, что некоторые распутные мужчины любят женщин, а некоторые ненавидят их. Возможно, Клинтон вёл себя так из-за одиночества, страсти или простой потребности, но он не был женоненавистником. Многие женщины ощущали это своеобразие внутреннего мира Клинтона и признавали, при других обстоятельствах, за ним явное уважение и восхищение женщинами; поэтому многие, как следствие, терпели его своенравие.

* * *

После того как показания большого жюри президента были благополучно оглашены, Буше перешёл к следующей важной дате в календаре импичмента. 8 октября Палата представителей проголосует за то, разрешить ли Судебному комитету начать полноценное расследование по делу об импичменте. Смогут ли республиканцы сохранить двухпартийный дух, который характеризовал первое голосование в Палате представителей по вопросу импичмента? Или Гефардт мог выиграть, проиграв, и таким образом продемонстрировать, что импичмент был республиканским заговором с целью свалить президента?

Гефардт назначил Буше ответственным за выработку позиции демократов. Буше понял, что страна устала от всей этой истории с Левински, поэтому ему пришла в голову идея ограничить время проведения расследования по импичменту. В том же духе Буше стремился ограничить сферу расследования передачей дела Старра Конгрессу, то есть только обвинениями Левински. Это ограничение удержало бы республиканцев от превращения слушаний по импичменту в извилистый поиск нарушений, который оппоненты Клинтон в Конгрессе вели годами. 29 сентября Буше представил своё предложение Гефардту, который одобрил его, а затем поручил представителю Вирджинии объединить демократов в Судебном комитете вокруг этого предложения.

Это было нелегко. Эти демократы были капризной, самоуверенной группой, и каждый хотел оставить свой след в американской истории. Убеждённым либералам из группы, включая Зои Лофгрен и Максин Уотерс из Калифорнии, Бобби Скотта из Вирджинии, Мела Уотта из Северной Каролины и Джерролда Надлера из Нью-Йорка, идея Буше сначала не понравилась. Они хотели, чтобы комитет установил стандарты для правонарушения, подлежащего импичменту, и только после этого установил ограничения на время и объём слушаний. Однако постепенно Буше утомил своих коллег и убедил их в политической привлекательности своего предложения. 1 октября на встрече в офисе Гефардта Буше сообщил, что демократы комитета едины по вопросам времени и масштаба.

Но работа Буше была сделана только наполовину. Убедив либеральных демократов в том, что он не был слишком строг с президентом, он затем должен был убедить и консервативных демократов в том, что он не давал ему спуску. Времени тоже было немного, потому что Гефардт хотел, чтобы позиция демократов была объявлена на пресс-конференции в пятницу утром, 2 октября, в 10:30 утра, поэтому Буше попросил "Синих псов" — собрание двух десятков или около того самых консервативных демократов в Палате представителей — встретиться с ним в 8:30 утра в ту же пятницу. В 10:30 Буше должен был встретиться с остальными своими коллегами по Судебному комитету и сообщить им, есть ли единая демократическая позиция или нет.

"Синие псы" собрались в офисе своего лидера Гэри Кондита из Калифорнии. На встрече, подобной этой, Максин Уотерс или Джерри Надлер были бы неуместны, но Буше говорил на языке умеренных. Кондит сказал, что мог бы смириться с ограничением времени на слушания по импичменту, но оно должно быть достаточным для разумного изучения доказательств.

— Если речь идёт всего о 45 днях, это звучит как сокрытие информации, — сказал Кондит.

Буше сказал, что примерно 90 дней, или до конца года, будет вполне достаточно. Все присутствующие конгрессмены хотели поговорить, и приближалось время пресс-конференции, но Буше не хотел прерываться.

На “болоте", треугольнике газона на сенатской стороне Капитолия, где весь день проходили пресс-конференции Конгресса, другие демократы из Судебного комитета с нетерпением ждали Буше. Наконец, Коньерс начал без него. Примерно в 10:45 Буше подбежал к группе своих коллег и удовлетворённо кивнул им. К тому времени, когда настала очередь Буше говорить, большинство репортёров потеряли к нему интерес, но он, как и лишь немногие другие, знал, чего ему удалось достичь.

* * *

Каждый день в 7:30 утра Генри Хайд встречался со своим начальником штаба Томасом Э. Муни в отеле "Хаятт" недалёко от Капитолийского холма, завтракал и хандрил. С того дня, как пришёл доклад Старра, Хайд ненавидел все, что касалось этого процесса, и не в последнюю очередь то, что произошло с ним. 16 сентября онлайн-журнал Salon опубликовал статью о внебрачной связи Хайда в 1960-х годах. Он объяснился по этому вопросу с женой, умершей в 1992 году, но об этом не знал никто из его детей или внуков. Хайд признал, что источником этой истории, вероятно, был муж-рогоносец той женщины, но обвинил Белый дом в методе выжженной земли при обращении с противниками. Он правильно беспокоился. Сидни Блюменталь перенёс цель своей кампании “оппо" с прокуроров Старра на преследователей Клинтон в Конгрессе. Примерно в это же время Блюменталь, родом из Чикаго, рассказал мне, что его мать недавно вспоминала о том, как Хайд приводил любовницу в отель "Шерман".

Такая обстановка не располагала Хайда к компромиссам. Хайд оказался в политических тисках. Как показала реакция на публикацию видеозаписи заседания большого жюри с Клинтоном, общественная поддержка импичмента была незначительной. Но коллеги Хайда по юридическому комитету, республиканцы, отчаянно хотели продвигаться вперёд. И преобладающей над всеми другими мотивациями была вера, которая поддерживала врагов Клинтона в течение многих лет: Хайд считал, что это ещё не конец. Старр дразнил республиканцев в комитете своими многозначительными предупреждениями о том, что его расследование продолжается. Уайтуотер, Трэвелгейт и Файлгейт остались в его юрисдикции, как и отдельное расследование о том, лгал ли Клинтон о своей связи с Кэтлин Уилли. Предполагаемый скандал с финансированием предвыборной кампании, с его смутными намёками на связь с коммунистическим Китаем, также привлёк Хайда. В свете всего этого, что действительно беспокоило председателя по поводу предложения Буше, так это ограничение слушаний одной Левински.

Но Буше заставил Хайда защищаться, что стало очевидно, когда председатель появился в программе "Встреча с прессой" в воскресенье, 4 октября. Хайд отверг ограничения Буше по времени и объёму слушаний, но председатель хотел показать, что он тоже поступает разумно. Итак, Хайд выдвинул предложение от себя лично:

— У меня есть новогоднее решение, и оно заключается в том, что мы закончим к Новому году. Теперь вы знаете, как иногда нарушаются новогодние решения, но я надеюсь и молюсь о том, чтобы мы смогли закончить к Новому году.

Демократы ликовали. Ограничив свой график до конца года из-за ноябрьских выборов, Хайд, по сути, признал, что у него не будет времени вызвать каких-либо свидетелей по поводу поведения Клинтона. (Если бы Хайд начал вызывать свидетелей, таких как Левински и Вернон Джордан, демократы имели бы право тоже вызывать своих свидетелей, и слушания в 1999 году надолго бы затянулись.) "Новогоднее" решение Хайда означало, что он будет полагаться исключительно на улики, собранные Старром. Нравилось это Хайду или нет, но теперь он был постоянным партнёром непопулярного Старра по команде.

Во вторник 6 октября у Хайда был последний шанс сорвать стратегию демократов. На слушаниях в комитете по определению меры, которая будет направлена на рассмотрение в Палате представителей, Говард Берман, непредсказуемый либерал из Калифорнии, удивил всех предложением, которое, казалось, разделяло разницу между ограниченным подходом Буше и бессрочным мандатом Хайда. Берман предложил комитету просто предположить, что утверждения, содержащиеся в докладе Старра, были правдой, а затем перейти к определению того, является ли такое поведение президента преступлением, подлежащим импичменту. Это было просто и прямолинейно, и Барни Фрэнк, бунтарь из Массачусетса, который был лучшим тактиком в комитете, увидел, что республиканцы могут согласиться. Эта возможная вспышка вежливости беспокоила Фрэнка, потому что он верил в стратегию Гефардта "победа за счёт поражения".

Фрэнк сидел рядом с Берманом в комнате для слушаний. Он наклонился и прошептал Берману, что знает, как свести на нет его предложение — от всего сердца поддержав его. Фрэнк знал, что многие республиканцы в комитете были просто принципиально против всего, за что он выступал. Гамбит Фрэнка сработал, и идея Бермана была отклонена при голосовании по партийной линии. Как и предложение Буше. И открытый подход Хайда без формальных сроков был принят комитетом, также прямым партийным голосованием, 21 голосом против 16.

Предложения Буше и Хайда, оба слегка изменённые, были представлены на рассмотрение 8 октября, впервые с 11 сентября, когда Клинтон потерпел поражение при голосовании за публикацию доклада Старра, Палата представителей рассматривала вопрос об импичменте. На этот раз, однако, атмосфера была иной. Воодушевлённые опросами, которые свидетельствовали о продолжающейся поддержке президента, почти все демократы воспряли духом. Это не помешало панике, охватившей Белый дом в последнюю минуту, когда Джеймс Карвилл рявкнул на Рама Эмануэля, что республиканцы собираются подорвать стратегию Гефардта и согласиться на предложение Буше. Зараза беспокойства распространилась даже на Эбба Лоуэлла, который ворвался к Гефардту с вопросом:

— Что, если они согласятся на сделку? Что, если республиканцы раскроют наш блеф и согласятся с нашим предложением?

Но Гефардт, на тот момент ветеран самоубийственной тактики республиканцев Гингрича, пообещал, что Республиканская партия будет едина в поддержке предложения Хайда, даже если её заклеймят как пристрастную толпу линчевателей.

— Они ничего не могут с собой поделать, — сказал Гефардт. — Они никогда этого не сделают. Они будут "против", потому что мы "за".

Гефардт был прав. План Хайда был принят 258 голосами против 176, при этом все республиканцы в Палате представителей и только 31 демократ проголосовали большинством. В конце дня прозвучало предложение Рика Буше, и джентльмен из Вирджинии поднялся с просьбой о Ньюте Гингриче.

— Господин председатель, — сказал он, — по этому поводу я требую провести голосование.

Подсчёты показали, что 236 человек были против и 198 — за план, который ограничивал слушания по импичменту обвинениями Левински и требовал их завершения к концу года. Голосование проходило почти исключительно по партийному принципу. Ни один проигравший никогда не покидал зал заседаний Палаты представителей более довольным, чем Рик Буше в тот день. И, как и остальные его коллеги, он бежал из Капитолия после голосования и вернулся домой возглавить предвыборную кампанию.

19. "Мистер Гениталии" и дамы-лжесвидетельницы

В среду 4 ноября, на следующий день после выборов, Генри Хайд вызвал своего помощника Тома Муни туда, куда они всегда ходили, когда хотели сохранить секретность: в конференц-зал отеля "O'Hare Hilton", недалёко от выборного участка Хайда в Иллинойсе. Настроение председателя сменялось с несчастного на отчаявшееся. Выборы предыдущего дня стали грандиозной катастрофой для республиканцев. На шестой год второго президентского срока партия, контролирующая Белый дом, традиционно теряла много, иногда десятки мест в Конгрессе. В связи с разгоревшимся скандалом с Левински демократы опасались потерь подобного масштаба. (Вице-президент Эл Гор сказал Марку Пенну, специалисту по опросам общественного мнения, что, по его мнению, демократы потеряют от 30 до 40 мест.) Хотя многие опросы ужесточились в последние дни, почти ни один политический обозреватель не предсказал демократам возвращения. Состав Сената не изменился: 55 республиканцев и 45 демократов. Республиканцы фактически потеряли 5 мест в Палате представителей, и их преимущество там сократилось до каких-то 223 к 212.

Каждые выборы допускали различные толкования, но Хайд присоединился к общему мнению в том, что избиратели выражали своё недовольство одержимостью республиканцев скандалом. Принятое в последнюю минуту решение Гингрича потратить 10 млн. долларов партийных денег на рекламную кампанию против Клинтона, провалилось. Если и были какие-то хорошие новости для Хайда, который ненавидел Гингрича, так это то, что выборы явно будут стоить спикеру его кресла. (К концу недели Гингрич объявил о планах уйти в отставку.)

Но вопрос импичмента оставался. Что теперь делать Хайду и его комитету? Поздно вечером в ту среду Хайд и Муни провели мрачное селекторное совещание с другими 12 республиканцами по Судебному комитету. Джим Роган, который рассчитывал на лёгкое переизбрание, ещё ждал подсчёта последних голосов, чтобы убедиться в своей победе. Боб Инглис проиграл гонку в Сенат в Южной Каролине. Их опыт стал ярким примером политической цены участия в их деле. Хайд сказал, что хотел бы обсудить два вопроса. Во-первых, он сказал, что завершает работу над письменными вопросами, на которые Клинтон должен ответить. Президент отказался от приглашений дать показания перед комитетом, но Хайд подумал, что можно, по крайней мере, поставить Клинтона в неловкое положение, заставив ответить на некоторые смущающие вопросы, вызванные его поведением.

Во-вторых, председатель сказал, что, по его мнению, они должны вызвать Кеннета Старра в качестве свидетеля. Раньше в основном демократы агитировали услышать выступление Старра. Они сказали, что хотели поговорить с ним о предполагаемых нарушениях в его расследовании, но в основном Старра хотели видеть в качестве экспоната — физического воплощения самого непопулярного человека в американской политике. Но теперь Хайд рассматривал Старра как последнюю возможность убедиться, действительно ли в скандалах было нечто большее, чем Левински. Если кто-то и знал о спрятанном "тузе в рукаве", то это Старр — так что они должны были услышать, что он хотел сказать.

Коллеги Хайда не столько соглашались, сколько слушали в угрюмом молчании. Председатель почувствовал их тревогу, поэтому произнёс слова мягкой поддержки.

— Что мы можем сделать? — спросил он. — Можем ли мы замять это дело?

Нет, ответил он за них, они обязаны продолжать, независимо от политических последствий. Позже Хайд шутил в частном порядке, что дважды в неделю произносил эту речь перед коллегами-республиканцами по Судебному комитету. Странным образом, Хайд был воодушевлён его бесполезностью. Как и Клинтон, он упивался жалостью к себе. Действительно, чем менее популярным становился он сам и его запросы, тем больше он убеждался, что находится на правильном пути. Председатель видел, что ведёт свои войска к неизбежному провалу, к публичному осмеянию, к политическому бедствию, ещё большему, чем то, которое они только что пережили.

Вперёд!

* * *

— Вопрос по порядку ведения заседания, господин председатель, — сказал Мел Уотт, властный демократ из Северной Каролины.

— Никаких вопросов, — ответил Генри Хайд. — Я хотел бы сделать заявление.

Это было 19 ноября, в день, когда Старр собирался давать показания, и судебные демократы соблюдали обычай начинать каждое слушание небольшой процедурной пыткой для председателя. Уотт протестовал против количества времени, которое Хайд выделил Дэвиду Кендаллу на допрос Старра.

— Теперь, — продолжил Хайд, — вы нарушаете непрерывность этого заседания своими ходатайствами.

— Похоже, мы разрушаем железную дорогу, господин председатель, — парировал Уотт.

Все были на взводе, потому что Старр был единственным, кто теоретически мог изменить ход дебатов об импичменте. Демократы были особенно обеспокоены. В типичной для Конгресса манере они потребовали, чтобы он явился, а затем запаниковали, когда стало ясно, что он действительно явится. В течение нескольких дней члены Демократической партии изводили своего адвоката Эбба Лоуэлла:

— О чем нам его спрашивать? Что нам делать?

Старр также осознавал, какие ставки сделаны как в его расследовании, так и для его собственной репутации. Он готовился к своему выступлению так же, как обычно репетировал выступления в Верховном суде, когда сотрудники засыпали его вопросами. Как бывший генеральный солиситор, Старр хорошо подходил для такого рода допросов, и на его лице была уверенная улыбка, когда он занял место свидетеля. Позади него за одним плечом сидела его миниатюрная жена, а за другим — невозмутимый Боб Биттман.

— Благодарю вас, господин председатель, — начал Старр. — Я рад возможности выступить перед комитетом.

— Не могли бы вы поднять микрофон?— перебил его Хайд.

— Мне сказали убрать микрофон, — ответила Старр.

— Уверен, это был демократ, — сказал Хайд, вызвав смех.

— Тот, кто это сказал, не обозначил свою партийную принадлежность, — ответил Старр, демонстрируя, напротив, полное нежелание шутить.

Накануне вечером Офис независимых юристов предоставил подготовленный текст 2-часового выступления Старра членам Судебного комитета, так что сюрпризов не последовало. Его слова в основном повторяли основные моменты доклада. После обеденного перерыва демократы впервые получили возможность побеседовать со Старром. Первый выстрел сделал Эбб Лоуэлл. Он говорил резко и презрительно, как при перекрёстном допросе в суде.

— Мистер Старр, разве это не правда, что... Мистер Старр, вы должны согласиться, я так понимаю... Мистер Старр, ...ключевое слово в названии вашей должности независимого юриста – "независимый"?… Я думаю, вы согласитесь со мной, что быть независимым отчасти означает быть свободным от конфликта интересов, который может повлиять на ваше расследование, верно?

Постоянной темой демократической критики, озвученной сначала Лоуэллом, а затем самими членами комитета, было то, что Старр сам нарушил законы — что он и его сотрудники нарушили права Левински в отеле "Ритц-Карлтон", незаконно слили информацию в прессу, имели конфликт интересов в деле Джонс. Старр отнёсся к этим обвинениям с апломбом. По иронии судьбы, что касается Старра, демократы попали в ту же ловушку, что и республиканцы на протяжении всех лет правления Клинтона. Проблема со Старром заключалась не в том, что он был нарушителем закона, как постоянно пытались намекнуть допрашивающие, а скорее в том, что ему не хватало здравого смысла, когда дело касалось этого дела. Ни Старр, ни Клинтон не были преступниками. Ошибки как Старра, так и его критиков иллюстрировали опасности мира, где правовая система взяла верх над политической системой. Уже недостаточно было доказать, что ваши противники ошибались; нужно было доказать, что они – вселенское зло.

По большинству вопросов, заданных Старру, у обвинителя также было преимущество в том, что он был прав. Когда Лоуэлл надавил на него по поводу предполагаемого жестокого обращения с Левински 16 января, Старр спокойно и надлежащим образом отверг обвинение.

— Фактически, мы использовали традиционную технику, которую всегда используют правоохранительные органы, — сказал он своей суетливой дикцией. — Мы дали понять свидетельнице, что она, фактически, может уйти. Отель "Ритц-Карлтон", должен сказать, довольно удобное и просторное место. Мы предоставим вам... записи телефонных разговоров, которые указывают на то, что она связывалась с мистером Картером, своим адвокатом… Она звонила матери. Она ходила прогуляться… Мы вели себя профессионально.

И вот, несмотря на обвинения от демократов, это было верно.

* * *

Однако, как обычно, Барни Фрэнк опережал других на несколько шагов вперёд. Слушая вступительную презентацию Старра, Фрэнк заметил, что мимоходом прокурор признал, что не нашёл нарушений, подлежащих импичменту, в делах Трэвелгейт и Файлгейт, находящихся в пределах его юрисдикции. Это признание разрушило главную надежду республиканцев при вызове Старра — что у него есть какая-то новая бомба, которую можно сбросить. Но Фрэнк, что характерно, думал о дальнейших последствиях раскрытия этой информации Старром. Фрэнк отметил слова Старра, что он отправил доклад о преступлениях, за которые может быть вынесен импичмент, в Конгресс, “как только это стало ясно". Но на каком этапе, спросил конгрессмен, он решил, что в Трэвелгейте нет состава преступления, компрометирующего президента?

— Несколько месяцев назад, — признался Старр.

— Позвольте мне просто сказать, что меня очень беспокоит, — ответил Фрэнк.

Старр подал доклад о Левински перед выборами, но на самом деле его офис изучал дела Файлгейт и Трэвелгейт гораздо дольше, чем дело Левински, “и все же сейчас, через несколько недель после выборов, вы впервые поднимаете эту тему. Почему вы умолчали об этом перед выборами, когда отправляли нам доклад с большим количеством негативного материала о президенте, и только сейчас... вы даёте нам это оправдание президента через несколько недель после выборов?"

Старр пробормотал скупой ответ, который начинался словами:

— Ну, опять же, есть вопрос процесса, — но это было нечто большее, чем вопрос процесса.

Старр и его команда работали до изнеможения, чтобы выдвинуть обвинения в адрес Левински перед Конгрессом и общественностью в самый политически опасный момент для партии Клинтона. Но они не спешили раскрывать своё оправдание Клинтонов в Файлгейте и Трэвелгейте. Опять же, в приоритетах Старра не было ничего противозаконного, но они многое раскрывали о “процессе", который происходил в его апартаментах на Пенсильвания-авеню.

С этого момента допрос состоял в основном из чередующихся разглагольствований и почестей, в зависимости от позиции допрашивающего. Перепалка заняла так много времени, что только в 20:30 состоялась самая важная конфронтация дня между Старром и Дэвидом Кендаллом, который начал характерно напыщенным тоном:

— Моя задача — ответить на 2 часа непрерывных показаний независимого юриста, а также на его 4-летнее расследование стоимостью 45 млн. долларов, в котором участвовали по меньшей мере 28 адвокатов, 78 агентов ФБР и нераскрытое количество частных детективов, — расследование, которое, по подсчётам компьютера, произвело на свет 114 532 новостных сообщения в печатных изданиях и отняло 2513 минут сетевого телевизионного времени, не говоря уже о круглосуточном освещении скандала по кабельному телевидению, 445-страничный доклад, 50 тыс. страниц документов из секретных показаний большому жюри, 4 часа видеозаписей, 22 часа аудиозаписей, часть из которых была собрана с нарушением законодательства, и собрало показания десятков свидетелей, ни один из которых не подвергался перекрёстному допросу. И у меня на это всего 30 минут.

После этого вступления Кендалл начал просто. Он привлёк внимание Старра к пресс-релизу, который Офис независимых юристов опубликовал в феврале относительно переговоров с Левински об иммунитете.

— Мы не можем ответственно определить, говорит ли она правду, не поговорив непосредственно с ней, — сказала Старр. — Мы обнаружили, что ничто не заменит того, когда смотришь свидетелю вглаза, задаёшь подробные вопросы, сопоставляешь ответы с поддающимися проверке фактами, — и так далее.

Адвокат Клинтона затем отметил, что во время дачи показаний Старром комитету ему задавали много вопросов о достоверности показаний свидетелей, включая Левински.

— Это правда, — затем спросил Кендалл Старра, — что вы не присутствовали, когда мисс Левински давала показания перед большим жюри?

— Это правда, — ответил Старр.

— И вы не присутствовали при её даче показаний?

— Я при этом не присутствовал.

Затем Кендалл просмотрел все допросы, на которых Старр не присутствовал лично, включая все допросы Левински (с которой Старр никогда не встречался лично), а также допросы Бетти Карри, Вернона Джордана и буквально сотен других людей, допрошенных Офисом независимых юристов.

Точка зрения Кендалла была ясной — и разрушительной. Старр был единственным свидетелем, который дал показания об обвинениях против президента. Однако Старр не видел лично событий, о которых идёт речь, и не допрашивал тех, кто это делал. Другими словами, Судебный комитет рассматривал вопрос об импичменте президента Соединённых Штатов, основываясь, в лучшем случае, на изложении улик против него из третьих рук. Даже по низким стандартам слушаний в Конгрессе это была на редкость убогая практика.

Однако, сделав это элегантное замечание, Кендалл быстро перешёл к тем же обзывательствам, что и остальные демократы.

— Мистер Старр, — произнёс Кендалл нараспев в какой-то момент, — на самом деле не было ни одного дела, даже отдалённо похожего на это с точки зрения массовой утечки информации из прокуратуры. Думаю, мы это знаем.

Такое вступление Кендалла позволило Старру выразить собственное праведное негодование.

— Я совершенно не согласен с этим, — сказал Старр, и допрос превратился в благопристойную перепалку.

Кендалл даже оставил возможность Хайду остроумно пошутить на его счёт. Вскоре после 21:00, когда все в комнате уже были на взводе, Хайд объявил:

— Мистер Кендалл, ваше время истекло. Возможно, вы хотите перейти к фактам. Вам нужно дополнительное время?

Как отметил председатель, Кендалл не задал Старру ни единого вопроса о поведении Клинтона, предпочитая критиковать Старра за его поведение. Вероятно, это был мудрый стратегический выбор со стороны Кендалла, но это также открыло для президента окно в судебный процесс. Косвенно приоритеты Кендалла предполагали, что даже адвокаты Клинтона сочли его поведение неоправданным — не подлежащим импичменту, конечно, но отвратительным во всех других отношениях. В любом случае, оставшиеся минуты, которые выделил ему Хайд, Кендалл посвятил критике Старра по поводу обращения с Левински в отеле "Ритц-Карлтон".

Когда часы перевалили за 22:00, Шипперс наконец взял слово и выступил в защиту Старра (и Хайда) в своей манере обычного парня. К сожалению, Шипперс также продемонстрировал почти полное незнание конституционного права. Например, уязвлённый критикой Кендаллом процесса в Судебном комитете, Шипперс отметил, что “единственная власть проводить процедуру импичмента принадлежит Сенату".

— Это правда, — сказал Старр.

— Значит, если бы Палата представителей разрешила перекрёстный допрос и провела здесь мини-судебный процесс, они узурпировали бы конституционные обязанности Сената Соединённых Штатов, не так ли?

Как бы Старр ни приветствовал защиту Шипперса, бывший судья слишком много знал о Конституции, чтобы принять эту абсурдную идею.

— Ну, — заикаясь, произнёс Старр, — я не уверен, что обязательно согласился бы с этим.

И тогда демократы начали стенать по поводу абсурдности идеи Шипперса о том, что Палата представителей не имеет права вызывать свидетелей. За исключением этого импичмента, так делалось всегда.

— Я слышу стоны левых, — прорычал Шипперс, затем перешёл к оставшимся вопросам. Он тщательно спланировал своё выступление. — Судья, — закончил Шипперс, — вас пригвоздили к позорному столбу и атаковали со всех сторон, это верно?

— Я надеюсь, что не со всех сторон, но да, это...

— Как долго вы работаете адвокатом, судья Старр?

— 25 лет.

— Что ж, я работаю адвокатом почти 40 лет и горжусь тем, что нахожусь в одной комнате с вами и вашими сотрудниками.

На этих словах, завершая события дня, Шипперс устроил стоячую овацию независимому юристу со стороны республиканцев.

Старр держался с достоинством в течение почти 12 часов дачи показаний, но ему не дали даже дня отсрочки, чтобы насладиться этим достижением. На следующее утро, 20 ноября, “советник Старра по этике" Сэмюэл Дэш уволился из Офиса независимых юристов в знак протеста. Профессор права в Джорджтауне и бывший помощник сенатского комитета по Уотергейту Дэш обвинил Старра в том, что он недопустимым образом стал “сторонником" импичмента во время своих показаний перед Судебным комитетом. По правде говоря, замечания Старра отличались от его доклада Конгрессу двумя месяцами ранее только по степени, но не по содержанию. Единственное, что изменилось за это время, это то, что популярность Старра продолжала падать. Чудовищный эгоист даже по вашингтонским меркам, Дэш больше не считал полезным работать в структуре, которая платила ему 400 долларов в час из средств налогоплательщиков за консультации по вопросам юридической добродетели. Уход Дэша в последний момент больше говорил о его собственном характере, чем об этике Старра, но Белый дом все равно смаковал эту новость.

* * *

Хайд считал, что Старр был превосходным свидетелем, даже несмотря на то, что он не произвёл никакой сенсации, способной изменить политическую динамику вокруг импичмента. (Действительно, единственной “новостью" в появлении Старра было его откровение о том, что вины Клинтонов не нашли в делах Трэвелгейт и Файлгейт.) Тем не менее, председатель был разочарован тем, что он расценил как враждебное освещение выступления Старра в прессе. Он хотел, чтобы члены Палаты представителей от республиканцев знали, что независимый юрист привёл убедительные доводы в пользу импичмента Клинтон. К счастью, по мнению Хайда, нашёлся доброволец, который распространил эту новость среди верных республиканцев.

Том Делей согласился держать всех в курсе. В месяцы, последовавшие за голосованием Палаты представителей по импичменту, расцвело несколько мифов о роли бывшего истребителя, который впоследствии стал третьим по рангу республиканцем в Конгрессе. Говорили, что Делей, лидер большинства, запугивает коллег-республиканцев, заставляя их проголосовать "за", что он пригрозил лишить их председательства в подкомитете, что он пообещал выставить против любых умеренных, планирующих проголосовать по-другому, закоренелых лидеров-консерваторов. Всем, начиная от зачёсанных назад волос и заканчивая хорошо продуманным угрожающим видом, Делей практически поощрял легенды о своей свирепости. Но, по правде говоря, Делей сделал меньше, чем многие думали. Когда Гингрич сдался, а его назначенный преемник Роберт Ливингстон отказался играть публичную роль в споре об импичменте, Делей позаботился о том, чтобы процесс продолжился. Он поклялся, что руководство Палаты представителей незамедлительно проведёт голосование по любым пунктам об импичменте — и, что самое важное, он пообещал, что голосование о порицании не будет допущено. Лишив сидящих за забором людей привлекательной промежуточной позиции в виде порицания, Делей вынудил своих коллег-республиканцев провести прямое голосование "за" или "против" поведения президента.

Том Делей

Роль Делея началась после дачи показаний Старром. Он приказал своей партии опубликовать краткое изложение основных аргументов Старра, и с этого момента Делей заставлял своих заместителей штамповать материалы против Клинтона для членов партии. В атмосфере, в которой многие члены клуба часто чувствуют пренебрежение со стороны своего руководства, рядовые члены высоко оценили внимание Делея. После 27 ноября, когда Клинтон дал тщательно подготовленные ответы на 81 вопрос, заданный ему Хайдом, задержка способствовала распространению официальной линии возмущения республиканцев.

Приоритеты Делея были отмечены и его номинальным начальством. В течение недели после дачи показаний Старром Гефардт отправился в офис Ливингстона для частной встречи один на один с назначенным спикером по поводу импичмента. Ранее, сразу после выборов, Ливингстон предположил Гефардту, что тот, возможно, согласится на голосование о порицании в Палате представителей. Но к концу месяца у Ливингстона было другое послание лидеру демократов. Теперь он не собирался допускать, чтобы обсуждалась альтернатива импичменту. Мнение Делея совпало с мнением Ливингстона.

Однако, несмотря на закулисные махинации, у Хайда все ещё оставалась проблема, что делать с остальными слушаниями. В этом он руководствовался одним из своих самых энергичных и решительных коллег-республиканцев, Биллом Макколламом из Флориды, третьим по рангу членом комиссии. Макколлам представлял округ Орландо почти два десятилетия, но сохранил мальчишеский энтузиазм по отношению к своей работе. На самом деле, Макколлам был загипнотизирован, в частности, одной частью дела, и это принесло ему секретное прозвище среди сотрудников республиканской партии "мистер Гениталии". Макколлам одержимо настаивал на том факте, что Клинтон солгал о том, где и как он прикоснулся к телу Моники Левински. Макколлам действительно был прав. Левински засвидетельствовала, что президент прикасался к её груди и влагалищу, а Клинтон отрицал это или, по крайней мере, отрицал, что он использовал свои руки и губы “с намерением возбудить" её. Макколлам тщательно разместил закладки на разделах показаний Левински о сексе, где она описывала, как Клинтон стимулировал её.

— Если он ласкал ей грудь или трахался с ней другим способом, это лжесвидетельство, — говорил он посетителям своего офиса.

Билл Макколлам, "мистер Гениталии"

Этот вопрос фактически послужил полезным опосредованием для всех дебатов об импичменте. С одной стороны, позиция президента о том, что его ласки с Левински приравнивались к сексуальной игре в одни ворота, была довольно абсурдной на первый взгляд. Но, с другой стороны, едва ли можно представить себе менее значительную ложь, чем та, что касается механики шалостей Клинтона-Левински. Вопрос сводился к тому, насколько серьёзно следует относиться к проблеме “лжи о сексе", как часто описывали вероломство Клинтона. Макколлам и его союзники утверждали, что ложь по этому вопросу, как и по любому другому, приравнивается к тяжким преступлениям и проступкам; но общественность, на стороне которой история и понимание Конституции, это не убедило.

Одержимость Макколлама и других нагнетанием негодования по поводу такого рода проступков привела к непреднамеренному комическому апогею слушаний по импичменту. 1 декабря Хайд созвал слушание по вопросу, который он довольно высокопарно назвал “последствиями лжесвидетельства и связанных с ним преступлений". Хайд и его сотрудники нашли двух свидетелей, вокруг которых будут решаться сегодняшние показания, — “дам-лжесвидетельниц", как некоторые стали бы их называть.

После звучного вступления Хайд передал слово Макколламу, который быстро продемонстрировал, почему многие конгрессмены оставляют подобные вопросы сотрудникам.

— Мисс Парсонс, — нараспев произнёс Макколлам, обращаясь к младшей из двух женщин за столом свидетелей перед ним, — правильно ли я понимаю, что вы были тренером по баскетболу в Университете Южной Каролины, когда вас обвинили в лжесвидетельстве?

— Не совсем, — мягко поправила свидетель. — Я оттуда уволилась.

— Вы уволились, но работали там раньше.

— Да, раньше я там работала, — согласилась Пэм Парсонс.

— Правильно ли я понимаю, что предметом вашего лжесвидетельства был секс по обоюдному согласию?

— Нет, — сказала она. Снова неправильно.

— Тогда что же было предметом лжесвидетельства? — продолжил плохо подготовленный Макколлам. — Пожалуйста, поясните.

— Ну, это даже отчасти забавно, — вяло и несколько рассеянно ответила Парсонс. — В Солт-Лейк-Сити, штат Юта, есть лесби-бар под названием "Киска в сапогах". Нелегко говорить. Я часто посещала этот бар. Всё произошло через 2 года после того, как я подала в суд на Sports Illustrated. Для меня это была неприятная подробность. Я думала, что у меня было много причин сказать "нет ", но это была откровенная ложь. Я действительно ходила в тот бар.

В этот момент в переполненном зале слушаний едва ли кто-то имел хоть малейшее представление, о чем говорила Парсонс. Что за "Киска в сапогах"? При чём тут Sports Illustrated? Кто эта женщина и какое отношение она имеет к импичменту президента?

Для Макколлама, очевидно, она была одновременно свидетелем-экспертом и вещественным доказательством наказания за лжесвидетельство.

— Вы тогда занимали руководящую должность?

— Совершенно верно, — подтвердила Парсонс. — Я была директором по спорту.

— Так, — воспрял духом Макколлам. — Президент Соединённых Штатов — высший руководитель в этой стране. Как думаете, какой сигнал это пошлёт, если мы придём к выводу, что он совершил лжесвидетельство, и не будем привлекать его к ответственности, а он выйдет сухим из воды...?

— Попробую ответить, — мечтательно сказала Парсонс. — Это будет неоднозначное послание. Нельзя воспитывать молодёжь неоднозначными посланиями. Секретов нет, но умение выбирать, когда им что-то рассказывать, — вот что такое зрелость. Секретность не мешает только при воспитании маленьких детей.

Сбитый с толку, как и все остальные, этим ответом, Макколлам повернулся к следующему свидетелю — пожилой, скромно одетой женщине с более приземлёнными манерами.

— Доктор Батталино, что вы думаете о двойных стандартах, которые мы могли бы создать, если бы пришли к выводу, что президент совершил лжесвидетельство, и мы не объявляем ему импичмент, в отношении таких людей, как вы, осуждённых и отправленных в тюрьму или под домашний арест за лжесвидетельство относительно секса по обоюдному согласию? Разве это справедливо?

Барбара Батталино лучше Парсонс понимала свою роль и дала ответ, которого так хотел Макколлам:

— Я считаю, что мы, как народ, как страна, не должны создавать впечатление... что мы та страна, где не воспринимают всерьёз верховенство закона, свободу и справедливость для всех.

Мало кто мог бы поспорить с этим замечательным утверждением, но ни Макколлам, ни кто-либо другой не объяснили, кто эти женщины и почему они дают показания. С 1977 по 1982 год Пэм Парсонс была успешным женским тренером по баскетболу в Университете Южной Каролины, но затем Sports Illustrated опубликовал статью, в которой описала её как хищную лесбиянку, которая набирала игроков в университетскую команду, "думая только о сексе". Парсонс подала в суд на журнал за клевету. В ходе этого гражданского процесса она солгала по многим различным вопросам, включая своё знакомство с заведением, известным как "Киска в сапогах". После того, как её гражданское дело было прекращено, судья потребовал привлечь её к уголовной ответственности за ложные заявления. В конце концов она признала себя виновной в лжесвидетельстве и была приговорена к 4 месяцам тюремного заключения и 5 годам испытательного срока, которые отбыла в 1990 году.

История Батталино была ещё более странной. Пациент подал в суд на Батталино за халатность при работе психиатром в больнице Администрации ветеранов в Айдахо. Иск был отклонён, но затем Батталино, которая была не только врачом, но и юристом, обратилась в суд, чтобы заставить правительство оплатить её судебные издержки. В ходе этого разбирательства её спросили под присягой, занималась ли она когда-либо сексом с данным пациентом. Она сказала "нет" — ложь (она занималась с ним оральным сексом в больнице). Она признала себя виновной в воспрепятствовании правосудию и была приговорена к 6 месяцам домашнего ареста. Она также лишилась медицинской и юридической лицензий.

Как было очевидно почти любому здравомыслящему зрителю, печальные истории этих женщин имели мало отношения к тому, должен ли быть объявлен импичмент Биллу Клинтону. Во-первых, обе женщины сами инициировали судебные разбирательства, в ходе которых солгали: Парсонс в иске о клевете, а Батталино в своём заявлении о выплате гонорара. Правовая система особенно косо смотрит на тех, кто тянет других в суд под ложным предлогом. Более того, половой акт Батталино с пациентом сам по себе был неподобающим поведением. Однако самое главное, что юридическое решение о возбуждении уголовного дела принципиально отличалось от политического решения об импичменте избранного президента. Независимо от решения Конгресса об импичменте, Клинтона все равно можно было привлечь к ответственности. Грубый параллелизм аргументации Макколлама: этим женщинам это не сошло с рук, так что Клинтону тоже не должно сойти с рук — был просто неправильным. Для дам-лжесвидетельниц вопрос никогда не заключался в том, совершили ли они тяжкие преступления или проступки; для Билла Клинтона это было все.

Этот однодневный скандал с лжесвидетельством был лишь одним из симптомов беспорядка в расследовании Хайда. Как председатель знал лучше, чем кто-либо другой, общественность не была заинтересована в импичменте, основанном на обвинениях Левински. Благодаря показаниям Старра, Трэвелгейт и Файлгейт были названы возможными основаниями для импичмента. Итак, подстрекаемый Шипперсом, Хайд объявил о планах начать расследование ещё по одному направлению — предполагаемому скандалу с финансированием предвыборной кампании. В разгар слушаний по делу о лжесвидетельстве Хайд подтвердил, что комитет запросит у департамента юстиции протоколы расследования этого дела.

— Мы пытаемся найти некоторые вещи, и у нас есть веские основания полагать, что они могут быть там, — сказал он, добавив, что комитет просто “обязан изучить" вопросы финансирования кампании.

Это исследование заняло менее 48 часов. Хайд быстро осознал, что менее чем за месяц, оставшийся до заявленной им финишной черты расследования, он не сможет добиться большего, чем его коллеги-республиканцы по конгрессу за месяцы слушаний о финансировании предвыборной кампании. Шипперс продолжал копаться в других аспектах расследования — допрашивал Кэтлин Уилли, пытался допросить Хуаниту Броддрик, но Хайд, по крайней мере, столкнулся с тем, что кроме Левински у него ничего нет. В конце концов Хайд прибегнул к отчаянным доводам, чтобы придать этой жалкой маленькой истории значение, которого у неё не было.

— Вы были в Освенциме? — внезапно спросил председатель во время беседы с дамами-лжесвидетельницами. — Вы видите, что происходит, когда верховенство закона не торжествует?

* * *

После полуночи в день дачи показаний Старром Судебному комитету Эбб Лоуэлл, адвокат демократов, отправился на поздний ужин в Джорджтаун с тремя молодыми республиканцами из комиссии: Стивом Байером, Мэри Боно и Линдси Грэмом. За кружкой пива Лоуэлл и Грэм обсудили план возможной сделки, позволяющей избежать импичмента.

Линдси Грэм

Благодаря своему непринуждённому поведению и манерам Грэм приобрёл репутацию своего рода умеренного члена комитета. На самом деле он этого не заслужил. Будучи представителем Южной Каролины на первый срок, Грэм помог возглавить первый неудачный переворот против Гингрича, основанный на предполагаемой чрезмерной умеренности спикера. В 1997 году Грэм присоединился примерно к дюжине экстремистов, таких как Боб Барр, призывавших к слушаниям по импичменту Клинтона ещё до того, как появились обвинения от Левински. Тем не менее, Грэму нравилось быть в центре внимания так же сильно, как он заботился об идеологической чистоте, поэтому он рассказал Лоуэллу о своей идее.

— Если бы президент только всё признал, — сказал Грэм Лоуэллу, — мы могли бы договориться.

Так родилась, по крайней мере теоретически, последняя надежда Клинтона избежать импичмента. В дни, предшествовавшие голосованию в комитете, Грэм и горстка других высказали идею, что, если Клинтон признается во всем, они согласятся на какое-нибудь меньшее наказание, чем импичмент, — возможно, на порицание. Грэм хотел, чтобы Клинтон признался во “лжи" и “лжесвидетельстве", чего президент никогда бы не сделал, по уважительной причине. С одной стороны, было далеко не ясно, соответствовало ли его поведение формальному смыслу лжесвидетельства; с другой стороны, поскольку Старр мог в любой момент предъявить обвинение Клинтону, было безумием ожидать, что президент признается в преступлении. Фактически, всё предложение Грэма напоминало игру в поддавки для Клинтона — плавающий стандарт раскаяния, при котором его раскаяние неизменно будет считаться недостаточным.

Конечно, с точки зрения конституции идея Грэма была смехотворной. Поведение президента либо приравнивалось к тяжким преступлениям и проступку, либо нет, и его последующие заявления не должны были иметь никакого значения. Но за неделю, предшествовавшую голосованию в комитете, сторонники Клинтон были готовы попробовать все, и идея Грэма преуспела в привлечении внимания со стороны помощников в Белом доме — и ещё большего интереса со стороны CNN и MSNBC.

Со своей стороны, Клинтон в значительной степени поддался горечи и жалости к себе. 8 декабря, после благотворительного ужина в Вашингтоне, он встретился в подвале отеля с Питером Кингом, консервативным конгрессменом-республиканцем из Нью-Йорка, который взял на себя обязательство бороться с импичментом. Кинг сказал президенту, что из-за Делея и ответов Клинтона на 81 вопрос республиканцам было трудно проголосовать "нет". Клинтон защищал свои ответы, говоря, что они “правдивы и вводят в заблуждение, но не правдивы и полны".

— При всем уважении, господин президент, — сказал грубоватый Кинг, — я знаю, что вы в это верите, но большинство членов Конгресса считают это чушью собачьей.

Клинтон расчувствовался.

— Неужели люди в Конгрессе не понимают, через что я прошёл за последние 3 месяца? — сказал он. — Неужели они думают, что это была прогулка в парке? Я не просто пытаюсь спасти свою задницу. То, что я прихожу на работу каждый день, не означает, что при этом не разрываюсь на части. Я должен действовать так, потому что я президент.

Затем Клинтон позволил себе порассуждать о собственном судебном процессе в Сенате.

— Боб Берд ждал этого всю свою жизнь, — с горечью сказал президент, имея в виду сенатора от Западной Вирджинии с многолетним стажем. — Он может произносить длинные речи о Конституции и импичменте. Я просто вижу, как он прогуливается по Сенату. Ему это понравится.

* * *

Переговоры по поводу заявления Клинтона фактически затянулись вплоть до голосования в комитете. Дебаты в зале заседаний комитета в Рейберн-билдинг начались 10 декабря, но только в 16:00 следующего дня, всего за несколько минут до фактического голосования, Клинтон с мрачным лицом покинул Овальный кабинет и сделала несколько шагов к Розовому саду Белого дома, чтобы зачитать текст своего обращения.

Многие члены комитета сделали перерыв, чтобы послушать Клинтона. Это был напряжённый момент в штабе республиканцев, несколько представителей собрались у телевизора. Пока они слушали 5-минутное заявление президента, Грэм сидел прямо перед экраном, ожидая вынесения решения. В какой-то момент ранее Грэм и Боб Барр чуть не подрались, когда Барр осудил Грэма за попытку написать речь Клинтона за него. Барр не хотел, чтобы Грэм оказывал Клинтон какую-либо помощь в предотвращении импичмента.

В своей речи Клинтон признал, что должен быть привлечён к ответственности.

— Если [Конгресс и американский народ] решат, что мои ошибки в словах и поступках требуют порицания, я готов это принять, — сказал он.

Клинтон сказал, что “глубоко сожалеет" о том, что ввёл в заблуждение “страну, Конгресс, друзей и семью. Проще говоря, я поддался стыду".

Грэм только рассмеялся.

— Этого и близко не было, — сказал он, а затем он и его коллеги вернулись в зал заседаний комитета для голосования.

* * *

Бессвязный последний день дебатов по четырём пунктам импичмента мало что добавил к тому, что уже говорилось много раз. Члены парламента по обе стороны прохода поздравили себя с непредубеждённостью в отношении улик, а затем все республиканцы высказались за импичмент, а все демократы выступили против него. Демократы потратили большую часть дня на то, чтобы развить идею, впервые высказанную Джерри Надлером из Нью-Йорка, — что в пунктах импичмента несправедливо не указано, какие именно заявления Клинтона были ложными. Эта критика была обоснованной. В обвинении говорилось в том, что Клинтон дал ложные показания о “характере и подробностях своих отношений с подчинённым государственным служащим", но не указал, как это было бы в случае обвинения в лжесвидетельстве, оскорбительные показания. Из всех причин выступать против импичмента эта была довольно незначительной, но Барни Фрэнк уловил значение этого упущения республиканцев.

В перепалке с Джорджем Гекасом из Пенсильвании Фрэнк упрекал его:

— Вам неловко пытаться сместить дважды избранного президента из-за такой мелочи, и поэтому вы воспользовались витиеватыми формулировками, чтобы представить набор правонарушений, которые не имеют конкретного обоснования.

Это было совершенно верно. Республиканцы опустили детали, потому что фактические заявления касались только подробностей встреч Клинтона и Левински. Однако, к его чести, Биллу Макколламу, по крайней мере, хватило смелости ответить на вызов Фрэнка. Когда его коллеги и обслуживающий персонал съёжились, Макколлам сказал перед телекамерами:

— Если помните, это было очень конкретное определение, и оно включало в себя прикосновение к груди и гениталиям.

Затем конгрессмен поднял один из томов улик Старра и обратил всеобщее внимание на “страницу 547 большого документа, который мы здесь опубликовали". Он начал цитировать показания Клинтона перед большим жюри присяжных.

КЛИНТОН: Вы можете сделать вывод, что мои показания заключаются в том, что у меня не было сексуальных отношений в том смысле, в каком я понимаю этот термин.

ВОПРОС: Включая прикосновение к её груди, поцелуи в грудь или прикосновения к её гениталиям?

КЛИНТОН: Совершенно верно.

Зачитав этот отрывок, Макколлам заявил:

— Конкретно в этом месте, если кто-нибудь хочет знать, президент и совершил лжесвидетельство.

Голосование началось с пункта, в котором утверждалось, что Клинтон дал “лжесвидетельствующие и вводящие в заблуждение показания" перед большим жюри, и результат по партийному принципу был 21 голос против 16. Вторым пунктом его обвиняли в “лжесвидетельстве, ложных и вводящих в заблуждение показаниях" при даче показаний по делу Полы Джонс. (В особо бравурных выражениях пункта и позже руководители Палаты представителей всегда называли дело "Джонс против Клинтона" “федеральным иском за гражданские права". В некотором роде это искусственное величие было точным. Джонс подала свой иск в соответствии с законами о гражданских правах только потому, что пропустила срок давности по разделу VII, который применяется при рассмотрении дел о сексуальных домогательствах.)

Один член комитета нарушил партийную линию по второму пункту. Линдси Грэм проголосовал "против", что означало, что пункт принят 20 голосами против 17. У Грэма были веские причины голосовать против. Сам бывший прокурор, он считал, что ни одно уголовное дело никогда не было бы возбуждено на основании не относящегося к делу вопроса в отклонённом гражданском иске. Но голосование Грэма создало впечатление, что второй пункт содержит меньше фактов, чем первый, то есть что ложь Клинтона было легче доказать в большом жюри, чем при даче показаний. На самом деле было верно обратное, что имело важные последствия по мере рассмотрения дела. Партийная линия восстановилась в третьем пункте, в котором говорилось о воспрепятствовании правосудию в деле Джонс, и к четвёртому пункту, который представлял собой мешанину, которая в основном сводилась к обвинению Клинтона во лжи в ответах на 81 вопрос комитета.

По мере того, как 11 декабря подходил к концу, участники начали больше болтать и время от времени отпускать неосторожные замечания. Наиболее показательными были слова Хайда. После того как была прочитан первый пункт, председатель внезапно объявил:

— Председатель берёт две минуты. Я просто хочу сказать, что у людей, смотрящих по телевизору, может сложиться неправильное представление о том, что, если мы примем эти пункты об импичменте, то отправим президента в отставку. Это совершенно неправда… Мы лишь выясняем, достаточно ли улик для передачи дела в Сенат, — объяснил Хайд. — Таков процесс. И наши отцы-основатели поступили очень мудро, сделав так, чтобы обвинительный орган не был судебным органом.

Председатель ещё несколько раз возвращался к этой теме в последние моменты работы комитета — что импичмент почему-то не имеет большого значения, что Сенат может во всем разобраться. Позже Хайд опроверг эту интерпретацию, но было нетрудно найти в словах председателя намёк на раскаяние, запоздалое признание того, что процесс вышел из-под контроля. В любом случае, к этому моменту было уже слишком поздно. Палате представителей предстояло рассмотреть вопрос об импичменте всего через 8 дней, в пятницу, 18 декабря.

* * *

Смешанные чувства Хайда проявились ещё отчётливее на следующей неделе. Он знал, что Говард Берман, его любимый демократ в комитете, был заинтересован в том, чтобы выдвинуть предложение о порицании. Хайд знал, что несколько старых вашингтонских мудрецов, включая юристов Ллойда Катлера и Роберта Штрауса, а также недавно ушедшего в отставку Боба Доула, настаивали на том, чтобы в Палате представителей был разрешён вариант порицания. Хайд сказал Берману, что у него нет возражений против голосования порицания в зале заседаний, но Катлеру и Штраусу нужно было заставить Ливингстона и республиканское руководство изменить своё мнение. Берман сказал, что посмотрит, что можно сделать, но идея ни к чему не привела.

Эта идея показывает, насколько Хайд разбирался в вашингтонской кухне, в которой варился примерно с 1985 году. Том Делей жил в совершенно иной вселенной, чем адвокаты-толстосумы, которые когда-то могли заключать сделки в частном порядке в соответствии со своими представлениями о национальных интересах. Делей подчинялся правохристианским активистам, которые контролировали Республиканскую партию на низовом уровне. Никакое красноречие Боба Штрауса или даже Боба Доула не заставит их передумать — и Делея тоже.

К той последней неделе Клинтону почти ничего не оставалось делать. Широко обсуждаемые, хотя и редко встречающиеся умеренные республиканцы были просто увлечены импульсом, порождённым Делеем. В раздевалках республиканцев много обсуждали недавние выборы в Калифорнии. В октябре 1997 года конгрессмен от округа Санта-Барбара, демократ по имени Уолтер Кэппс, скоропостижно скончался. Многие национал-республиканцы сплотились вокруг кандидатуры Брукса Файрстоуна, богатого умеренного деятеля, но консерваторы, включая Тома Делея, поддержали Тома Бордонаро. Бордонаро победил на праймериз — и тут же проиграл всеобщие выборы вдове Кэппса. Первичный триумф Бордонаро вызвал озноб у многих умеренных республиканцев. Люди Делея могли мобилизовать базу партии, и если бы им удалось свергнуть наследника шинного магната, они могли бы свергнуть любое количество умеренных. Делей не выступал с явными угрозами; в них не было необходимости. Но все умеренные знали, что для сплочения их партии нет ничего важнее импичмента.

В очередной раз Гефардт попросил Рика Буше стать эмиссаром Клинтона среди умеренных представителей обеих партий. Питер Кинг, консервативный республиканец с Лонг-Айленда, продолжал пытаться помочь, но без особого успеха. Незадолго до голосования Майк Касл, лидер умеренной республиканской партии из Делавэра, попросил Кинга высказать предложение о порицании, которое также включало штраф для Клинтона. Следующее, что помнил Кинг, это то, что Касл публично заявил, что не может поддержать предложение Кинга о порицании. В знак отчаяния в Белом доме помощники Клинтона позволили некоторым конгрессменам взглянуть на данные внутренних опросов "Penn, Schoen & Berland", которые показали, согласно сопроводительной записке, что “избиратели в подавляющем большинстве против импичмента президента и что предвзятое стремление республиканцев к импичменту приводит к резкому падению рейтингов их партии". Это никого не тронуло.

В среду перед голосованием Буше наконец понял, что битва, которой он неожиданно посвятил последние 3 месяца своей жизни, проиграна. Ближе к вечеру он решил совершить пробежку по большому торговому центру перед Капитолием. Он не ожидал, что испытает такие сильные чувства. Он не испытывал любви к Биллу Клинтону. Но Буше не видел такой страсти и гнева в стране со времён Вьетнама. Он знал, что Америка — самая сильная страна в мире. Никакая другая страна не может угрожать нам. Единственные люди, которые могут причинить нам боль, это мы сами. Он сел под деревом возле памятника Вашингтону и заплакал.

* * *

Пока Буше совершал свою пробежку, президент выступал с кратким телеобращением из Овального кабинета. Он в очередной раз направил самолёты на Ирак, чтобы обеспечить соблюдение условий урегулирования войны в Персидском заливе. Это был второй случай, когда Клинтон отдавал приказ о военном ударе в решающий момент скандала с Левински. Сразу после публикации доклада Старра в сентябре он отдал приказ о бомбардировках в отместку за террористические нападения на американские посольства в Африке. В тот раз республиканцы в целом поддержали его. На этот раз Трент Лотт, лидер республиканцев в Сенате, сказал:

— И сроки, и политика остаются под вопросом.

Джеральд Б. Х. Соломон, республиканец, председатель комитета Палаты представителей по правилам, был ещё более откровенен в своей критике.

— Никогда не стоит недооценивать отчаявшегося президента, — сказал он в пресс-релизе, опубликованном в среду днём. — Какой вариант остаётся для того, чтобы убрать импичмент с первой полосы или, возможно, даже отложить?

В тот вечер республиканцы из Палаты представителей провели шумное заседание в полном составе и обсудили, что делать с голосованием по импичменту. Был установлен большой экран, чтобы законодатели могли наблюдать за высказываниями Клинтона по Ираку. Когда появилось его изображение, зал разразился улюлюканьем. В конце концов, руководство Палаты представителей согласилось отложить все на один день. После 2 дней дебатов голосование должно было состояться в субботу, 19 декабря.

Хайд поручил нескольким более способным республиканцам из Судебного комитета работать в составе того, что он назвал "командой фактов" для дебатов в Палате представителей. Эти члены комиссии обязуются всегда оставаться на месте, оставаться доступными для ответов на вопросы о фактах дела. Джим Роган серьёзно отнёсся к работе, несколько раз допоздна сидел над материалами, поэтому его не особенно заинтересовало, когда руководство республиканцев назначило очередное заседание конференции в полном составе на вечер четверга.

В начале заседания наиболее заметное заявление сделал Стив Байер, представитель штата Индиана в Судебном комитете. В этой квазипубличной обстановке Байер привёл аргумент, который в частном порядке циркулировал среди республиканцев в течение нескольких недель.

— Если у вас есть какие-либо сомнения по поводу импичмента, — сказал Байер, — вам следует зайти в здание Форда и посмотреть отчёты о "Джейн Доу № 5". Шипперс посвятил значительную часть своих следственных усилий выяснению истории Хуаниты Броддрик, жительницы Арканзаса, которая утверждала, что Клинтон изнасиловал её в 1978 году.

Это был удивительно несправедливый аргумент, но действенный. Республиканцам не хватило смелости поднять этот вопрос публично и позволить защитникам президента ответить на него, но они были готовы пробормотать свои тёмные инсинуации и продемонстрировать свои секретные улики. 45 республиканцев отправились в здание Форда, чтобы изучить обвинения Броддрик. Все они, включая Майкла Касла и Марка Соудера, которые заявляли, что собираются голосовать "против", в итоге проголосовали "за".

Примерно через час, проведённый в зале заседаний, Роган бочком подошёл к Бобу Ливингстону, назначенному спикером, чтобы спросить, может ли он уйти пораньше и вернуться к своим приготовлениям.

— Боб, — спросил Роган, — я бы хотел вернуться к работе. Тут ещё есть чем заняться?

— Да, есть, — прошептал Ливингстон. — Побудь здесь минут пять.

* * *

4 октября Ларри Флинт, издатель журнала "Хастлер", поместил в газете "Вашингтон пост" объявление на всю страницу о том, что заплатит до 1 млн. долларов любой женщине, которая согласится рассказать общественности о своих связях с правительственными чиновниками. В то время эрзац-политический протест Флинта против преследования президента Клинтона вызвал у официального Вашингтона не более чем усмешку. Но позже Флинт сказал, что после его предложения на его телефонную линию поступило около 2 тыс. звонков. Флинт нанял частных детективов, которые сузили первоначальный список до 48, а затем более внимательно рассмотрели около дюжины. Некоторые из этих историй касались Боба Ливингстона.

Боб Ливингстон

Конгрессмен из Луизианы, происходивший из знатной нью-йоркской семьи, Ливингстон относительно не привык к вниманию прессы, в отличие от печально известного порнографа, прикованного к инвалидному креслу. Гингрич лично выбрал Ливингстона вместо нескольких членов с большим стажем на пост председателя Комитета по ассигнованиям, и затем он стал компромиссным выбором среди многих фракций, которые хотели отстранить Гингрича от должности спикера. Но не далее как годом ранее Ливингстон чуть было не уволился из Палаты представителей, чтобы стать высокооплачиваемым лоббистом. Вспыльчивый и надменный, Ливингстон не имел опыта публичных оскорблений, с которыми настоящие национальные общественные деятели, такие как Гингрич или Клинтон, сталкивались ежедневно.

Через несколько минут после того, как Ливингстон сказал Рогану подождать окончания встречи, он поднялся, чтобы поговорить со своими коллегами-республиканцами.

— Ларри Флинт разоблачил меня, — сказал он. Затем он полез в карман и зачитал заявление, которое, по его словам, он опубликует немедленно. — Я решил проинформировать своих коллег и избирателей, что за время моего 33-летнего брака с женой Бонни я иногда отклонялся от своего брака...

(Позже Флинт сказал, что 4 женщины заявили о романе с Ливингстоном.)

— Я хочу заверить всех, что эти неосторожные поступки были совершены не по отношению к сотрудникам моего штаба, — сказал Ливингстон, — и меня никогда не просили давать о них показания под присягой.

Среди своих коллег-республиканцев Ливингстон удостоился вводящих в заблуждение оваций стоя в ходе выступления со своими новостями.

* * *

Генри Хайд начал разбирательство в колодце Палаты представителей на следующее утро, в пятницу, 18 декабря.

— Господин председатель, — сказал он, — я предлагаю конфиденциальную резолюцию... и прошу о её немедленном рассмотрении. Секретарь зачитает резолюцию.

В этот момент темноволосый мужчина среднего роста по имени Пол Хейз подошёл к трибуне в центре зала и начал читать.

— Постановлено, — сказал Хейз, — что Уильяму Джефферсону Клинтону объявлен импичмент за тяжкие преступления и проступки, и что соответствующие пункты обвинения будут представлены Сенату Соединённых Штатов...

Ему потребовалось 5 минут, чтобы прочитать все 4 пункты, и это был, как ни странно, самый леденящий душу момент всего процесса, видимое проявление механизма отстранения президента. Такие слова не произносились в Палате представителей уже 130 лет, с момента импичмента президента Эндрю Джонсона.

Лишь горстка людей в зале знала о небольшой иронии в выступлении Хейза в тот день. Хейз, которого Гингрич назначил на эту должность, был мужем Синди Хейз, главного организатора сбора средств для фонда правовой защиты Полы Джонс. В первые дни судебного процесса, который привёл к процедуре импичмента, Джонс оставалась в доме того, кто сейчас зачитывал обвинения против президента.

Дебаты: в основном двух— или четырёхминутные реплики с обеих сторон — были особенно ожесточёнными. Члены Конгресса привыкли спорить по существу вопросов, но они придают особое значение процедурной справедливости. Неспособность руководства Палаты представителей разрешить голосование порицания (разрешить "замену", на жаргоне Конгресса) была особенно раздражающей. Меньшинство Палаты представителей всегда получало право голоса по замене, но Делей исключил этот вариант и позаботился о том, чтобы демократы об этом знали. Опять же, никто не сказал ничего особенно запоминающегося в течение 12 долгих часов дебатов в пятницу, и никто не ожидал ничего большего в моменты, предшествовавшие голосованию в субботу.

Когда Боб Ливингстон поднялся, чтобы выступить в субботу утром, он не подал никаких признаков того, что его слова будут сильно отличаться от слов любого другого сторонника импичмента. Пол не был заполнен даже наполовину. Учитывая его статус, ему было предоставлено больше времени, чем большинству других членов, но он неторопливо произнёс первую часть своего выступления, которая в основном была посвящена защите решения провести голосование, пока американские бомбардировщики ещё летели на цель.

— Но президенту я бы сказал: “Сэр, вы нанесли огромный ущерб этой стране за прошедший год, и хотя ваши защитники утверждают, что дальнейшая процедура импичмента только затянет и усугубит ущерб этой стране, я говорю, что у вас есть полномочия прекратить этот ущерб..."

Это вызвало ажиотаж. Люди могли сказать, что будет дальше. Со стороны демократов Джон Коньерс, Эбб Лоуэлл и Максин Уотерс, сидевшие вместе впереди, резко подались вперёд.

— Вы, сэр, можете уйти в отставку со своего поста, — продолжил Ливингстон, и реакция последовала незамедлительно.

Уотерс вскочила со своего стула, указала на Ливингстона и крикнула:

— Сам уходи в отставку! Сам уходи!

Другие демократы засвистели.

Ливингстон поднял руку, призывая к тишине.

— И я могу бросить вам такой вызов, только если сам готов прислушаться к своим собственным словам, — сказал он, и в комнате сновавоцарилась тишина. — Обращаюсь к коллегам, друзьям и особенно к жене и семье: я причинил вам всем глубокую боль и прошу прощения. Я был готов возглавить наше узкое большинство в качестве спикера, и я верю, что у меня хватило сил отлично справиться с этой работой. Но я не могу выполнять эту работу или быть таким лидером, каким хотел бы быть при нынешних обстоятельствах...

Теперь последовал гнев, только уже с другой стороны. Республиканцы кричали демократам:

— Вы, блядь, счастливы?

— Вы этого, ублюдки, хотели?

Даже ветераны Палаты представителей не могли припомнить более уродливого или более удивительного поворота событий. Питер Кинг, противник импичмента от республиканцев, который в тот момент находился в зале, вспоминал позже, что этот момент напомнил ему о том, как Джек Руби застрелил Ли Харви Освальда — ощущение национального головокружения, когда события вышли из-под контроля.

— ...Я не буду выдвигать свою кандидатуру на пост спикера 6 января... — продолжил Ливингстон, несмотря на шум вокруг. — Я особенно благодарю жену за то, что поддержала меня. Я её очень люблю. Боже, благослови Америку.

Несмотря на бурные овации, признание Ливингстона в супружеской неверности стоило ему поддержки среди непримиримых республиканцев — “кокуса совершенства", как их иногда называли. Если бы Ливингстон потерял всего полдюжины голосов республиканцев, что вполне могло случиться, он не смог бы выиграть выборы спикера. Луизианец смирился с неизбежным.

Через несколько мгновений после того, как Ливингстон закончил своё выступление, Ричард Гефардт вышел на площадку и от всего сердца призвал своего противника изменить своё мнение.

— Я считаю, что его решение уйти в отставку — это ужасная капитуляция перед негативными силами, которые разрушают нашу политическую систему и страну, — сказал Гефардт. — Сейчас мы стремительно скатываемся в политику, где жизнь имитирует фарс, братоубийство доминирует в наших публичных дебатах, а Америка стала заложницей тактики клеветы и страха.

В этом лидер демократов был неправ. Эта политика уже стояла на пороге.

* * *

В одном отношении заявление Ливингстона достигло невозможного: оно сделало импичмент президента разочаровывающим. Пункт первый "лжесвидетельство в большом жюри" был принят 228 голосами против 206. Несмотря на все разговоры о партийном дезертирстве, только 5 демократов проголосовали за импичмент, а 5 республиканцев — против. Оппозиция Линдси Грэма по второму пункту, "лжесвидетельство при даче показаний", позволила республиканцам выглядеть разумными, поэтому 28 членов проголосовали вместе с демократами. Пункт был проигран с результатом 229 голосов против 205. Третий пункт, "воспрепятствование правосудию", прошёл всего с 221 голосом против 212. (Если бы голосование по этому пункту отложили до января, когда у демократов было бы ещё 5 мест, его почти наверняка проиграли бы.) Искажённый четвёртый пункт, в конечном счёте основанный на письменных ответах Клинтона Судебному комитету, провалился с большим отрывом — 285 голосов против 148.

Как всегда, люди из окружения Клинтона больше всего боялись, что начнётся паническое бегство демократов, призывающих к его отставке. Таким образом, в дни, предшествовавшие неизбежному, советники президента мягко поощряли членов Палаты представителей к демонстрации поддержки после импичмента. Сразу после голосования около 50 демократов спустились по высоким ступеням Капитолия и сели в ожидавшие их автобусы.

Клинтон была подавлен, почти смущён, встречаясь с делегацией с Капитолийского холма. Но демократы не притворялись, что возмущены только что завершившимся разбирательством, и вскоре президент наслаждался их поддержкой. Через несколько минут, пока Клинтон общался в Восточной комнате, его настроение начало оживляться, а затем, стоя рядом с группой членов совета и сотрудников, президент сказал:

— Кто-нибудь хочет услышать неприличный анекдот?

Внезапно стало очень, очень тихо.

— Был один парень, — рассказывал Клинтон, — и он застрял на скале во время грозы. Вокруг него бушуют ветер и дождь, он ухватился за ветку и вот-вот упадёт со скалы. Тут он поднимает голову и говорит: “Почему я, Боже?" А Бог смотрит на него сверху вниз и говорит: “Ты мне просто не нравишься".

В этом анекдоте не было ничего неприличного, и Клинтон часто рассказывал его, однажды даже на пресс-конференции. В анекдоте всегда можно усмотреть слишком много, но из этой небольшой истории видно отношение Клинтона ко всему разгоревшемуся скандалу. Клинтон не видел большой разницы между человеком на скале, Ричардом Джуэллом, и самим собой — все они были жертвами сил, находящихся вне их контроля. Безусловно, его запомнят, как объект неразумной и несправедливой процедуры импичмента. Но столь же несомненно, что история будет преследовать Клинтона за роль в этом политическом апокалипсисе, и за это, несмотря на его все усилия, президент может винить только себя.

20. Эти культурные войны

Судебный процесс над президентом в Сенате имел относительно мало общего с самим Клинтоном. Поскольку в верхней палате заседают всего 55 республиканцев, у обвинителей президента никогда не было никаких реальных шансов набрать две трети голосов — 67 сенаторов, — необходимых для отстранения его от должности. Рейтинги Клинтона в опросах общественного мнения фактически повысились во время недостойных слушаний в Палате представителей, поэтому было немыслимо, чтобы все республиканцы плюс 12 демократов проголосовали за смещение Клинтона. За исключением новых сенсационных разоблачений, которые, как всегда, оставались великой надеждой республиканцев, должность президента была в безопасности.

Скорее всего, настоящая драма судебного процесса в Сенате касалась усилий всех участников избежать усугубления плохих ситуаций. История Левински ранила всех, кого она затронула. Скандал косвенно стоил работы двум спикерам Палаты представителей, привёл Республиканскую партию к новой глубине непопулярности и, конечно же, приводил к импичменту Билла Клинтона. В свете этой печальной истории сенаторы объединились, готовясь выполнить свой конституционный долг. Они хотели, чтобы все это... просто закончилось.

На короткое мгновение Трент Лотт попытался воплотить эти желания в реальность. Бывший чирлидер "Оле Мисс"^[34] прошёл по служебной лестнице в Вашингтоне от помощника в Конгрессе до конгрессмена в течение 16 лет, сенатора ещё 10 лет и лидера большинства с 1996 года. Как и многие сенаторы-республиканцы, прошедшие через Палату представителей, Лотт был сильным консерватором и решительным сторонником партийной линии. Но он был вынужден адаптироваться к новому окружению. В отличие от большинства членов Палаты представителей, которые фактически не имеют оппозиции, все сенаторы баллотируются по всему штату, часто участвуя в конкурентных гонках. Они игнорируют общественное мнение на свой страх и риск. Лотту Клинтон нравился ничуть не больше, чем его коллегам по Палате представителей, но он издали чуял заранее проигранную битву.

Трент Лотт

Лотт провёл большую часть рождественских каникул, разговаривая по телефону со своими коллегами-республиканцами в Сенате, и узнал, что они с ужасом смотрят на приближающийся судебный процесс. В результате серии телефонных звонков был разработан план, подписанный республиканцем от штата Вашингтон Слэйдом Гортоном и демократом от Коннектикута Джозефом Либерманом. По их сценарию, который просочился в прессу накануне Рождества, Сенат должен был заслушать вступительные заявления, а затем провести предварительное голосование. Если ни один из трёх пунктов обвинения не получит поддержки двух третей сенаторов (а этого, несомненно, не произойдёт), тогда судебный процесс завершится без вызовов свидетелей. Это был отличный способ выбросить спор об импичменте за дверь Сената примерно через неделю.

* * *

Главный помощник Хайда, Том Муни, никогда не видел своего босса таким разгневанным. Хайд сказал, что заявление Гортона-Либермана было пощёчиной, знаком неуважения ко всей Палате представителей. Как и многих ветеранов-членов Палаты представителей, Хайда возмущала институциональная снисходительность сенаторов, которые считали своих коллег по Палате представителей от обеих партий бездумными фанатиками, да и не слишком умными. Но будь Хайд проклят, если позволит этим высокомерным ублюдкам замять дело об импичменте. Хайд приказал Муни написать Лотту язвительное письмо по этому поводу, которое они незамедлительно опубликуют в прессе. В ключевом отрывке письма, датированном 30 декабря 1998 года, Хайд использовал покровительственный тон, которого ожидал от сенаторов. “Как вы знаете, конституционная обязанность Палаты представителей как обвинительного органа сильно отличается от аналогичной конституционной обязанности Сената, — писал Хайд. — Поскольку организация наделена исключительными полномочиями проводить процедуру импичмента, то есть определять виновность или невиновность президента Клинтона, Сенат должен заслушать живых свидетелей". Этот внутрипартийный спор между республиканцами составил основную драму судебного процесса в Сенате: Хайд и его банда искренне верующих исполнителей против Лотта и его настроенных на выборы коллег.

Жалобы Хайда на свидетелей привели в ярость сенаторов обеих партий. Как все они знали, “живые свидетели" в контексте этого судебного процесса означали Монику Левински. Учитывая характер обвинений, чтобы её показания были хоть сколько-нибудь значимыми, Левински должна была бы предоставить анатомические подробности своих встреч с президентом. Пол Сарбейнс, демократ из Мэриленда, который, как и Лотт, работал в Судебном комитете Палаты представителей во время Уотергейта, неоднократно подчёркивал это во время собраний своей партии.

— Они не вызывали свидетелей в Палату представителей, потому что не хотели смущаться такого рода показаниями, — сказал Сарбейнс. — Но теперь они говорят, что мы должны вызывать свидетелей? Это возмутительно.

Сарбейнс был совершенно прав — и многие республиканцы согласились с ним. В Конституции ничего не сказано о том, как тот или иной орган должен проводить расследование по делу об импичменте. Как всегда делали враги Клинтона, Хайд просто надеялся, что драма с живыми показаниями потрясёт общественное мнение так, как этого не сделали слова из доклада Старра. Но Хайд не имел права ханжествовать по поводу прав Палаты представителей. Это был политический процесс, и точно так же, как он представлял интересы ядра республиканцев, Лотт выступал от имени более широких интересов партии. Конституция, на которую Хайд так беспорядочно ссылался на протяжении всего процесса, ничего не говорила о том, должна ли Левински пересказывать свою историю из сенатского колодца.

Начало судебного процесса было запланировано на четверг, 7 января, но ни у кого не было чёткого представления о том, как оно будет развиваться. Характерный пример его пассивного стиля управления — Хайд, по сути, разрешил любому республиканцу-судье, желавшему получить это назначение, стать “исполнителем" или прокурором в Сенате. Это оставило его с неуправляемой группой из 13 человек, каждому из которых нужно было чем-то заняться. В новогодние выходные Хайд попросил трёх наиболее опытных прокуроров из коллегии: Рогана, Эйсу Хатчинсона из Арканзаса и Эда Брайанта из Теннесси — составить план ведения полноценного судебного процесса. Роган взял на себя инициативу и привёл 15-20 свидетелей, которых считал необходимыми. За пару дней до начала судебного процесса Лотт пришёл в штаб-квартиру исполнителей, чтобы обсудить планы на судебный процесс.

Из уважения к протестам Хайда Лотт не давил на Гортона-Либермана, но и не обещал живых свидетелей. Лотт выбрал молодого сенатора-республиканца на первом сроке по имени Рик Санторум, бывшего члена Палаты представителей от Пенсильвании, в качестве своего неофициального заместителя по работе с Хайдом и исполнителями.

— Ты их знаешь, — сказал Лотт Санторуму, — может быть, ты сможешь вразумить их.

Возможно, неудивительно, что выбор Лоттом Санторума привёл лишь к объединению исполнителей в презрении к своему бывшему коллеге.

— Ну и, — обратился Лотт к исполнителям, — сколько свидетелей вам нужно?

Роган объяснил свой план и упомянул число 20. Лотт побледнел.

— Это слишком много, — сказал лидер большинства. — Сколько вам действительно нужно?

Так начался процесс торгов, который длился более месяца. На первый взгляд казалось, что Лотт и Сенат полностью контролировали результат, но исполнители не были лишены политической мощи. С того первого дня несколько из них, включая Рогана и Криса Кэннонов из Юты, ясно дали понять, что скорее уйдут с поста исполнителей, чем будут участвовать в судебном процессе, который не давал им шансов на победу. Несколько раз в течение следующего месяца исполнители были близки к массовой отставке. Как знали исполнители, такой исход стал бы катастрофой для Лотта — номинального лидера Республиканской партии, — поэтому лидер большинства избегал категорических обязательств любого рода. На более глубоком уровне это па-де-де со свидетелями показало, каким фальшивым был судебный процесс. Обе стороны: Лотт и его люди, Хайд и его подчинённые — уделяли гораздо больше внимания количеству свидетелей, чем существу того, что кто-либо из них мог сказать.

* * *

— Господа, приступим? — спросил Эд Брайант.

Незадолго до 10:00 7 января руководитель Палаты из Теннесси попросил коллег-исполнителей склонить головы в молитве. Это стало своего рода традицией для республиканцев в судебной системе. Перед голосованием по статьям обвинения в комитете и перед тем, как Палата представителей начала дебаты по импичменту, Брайант возглавил группу, попросив Бога о помощи. (Обращение “господа" было уместно; все 13 исполнителей были мужчинами.)

С этими словами Хайд направил группу в торжественном шествии от здания Палаты представителей к сенатской части Капитолия. В этом исполнители следовали прецеденту, заложенному в процессе над Эндрю Джонсоном в 1868 году. Лотт был приверженцем традиций, и он поручил своим сотрудникам организовать процесс в соответствии с историческими данными. Эти торжественные формальности, включая почётный караул сенаторов для председателя Верховного суда Уильяма Х. Ренквиста, понравились коллегам Лотта, придерживающимся традиций, но также послужили сигналом для общественности. Сенат всё так же верит в справедливость и порядок. Другими словами, Сенат – это вам не Палата представителей. (Исполнителей, например, попросили сесть слева от Ренквиста, перед сенаторами-республиканцами. Лотт отказался, напомнив им, что исполнители на процессе Джонсона сидели с другой стороны. В результате исполнители провели весь судебный процесс под сердитыми взглядами некоторых самых ярых сторонников Клинтона, таких как Барбара Боксёр из Калифорнии и Чарльз Шумер из Нью-Йорка, которым довелось сидеть впереди.)

7 января состоялось лишь церемониальное начало судебного процесса: Хайд зачитал обвинения, а затем кавалькада сенаторов подписала книгу, в которой были записаны их роли в качестве “присяжных заседателей". Каждому из них по этому случаю подарили специальную ручку, но то, что на письменных принадлежностях по ошибке были напечатаны слова “Сенат Соединённых Штатов", каким-то образом соответствовало убогому характеру расследования. После завершения этих кратких формальностей полный состав из 100 сенаторов, которые в обычных обстоятельствах редко собирались вместе, оказался в сборе, и делать было почти нечего. Сенаторы начали общаться друг с другом, и возникла идея, что им следует встретиться неофициально, чтобы попытаться установить некоторые основные правила для судебного разбирательства.

Лотт и Дэшл согласились, что Сенат в полном составе должен пройти по коридору в Старую палату Сената. Некоторые демократы были против. Образ импичмента, как партийного водораздела, сослужил хорошую службу партии в Палате представителей. Но тактика “победа за счёт поражения" не сработала в Сенате. Институциональная самооценка Сената требовала принятия более достойной резолюции, и даже большинство демократов в Сенате посчитали, что немного высокомерия не повредит их делу — или делу президента.

Итак, на следующее утро 100 сенаторов собралось в зале, который в последний раз использовался для официальных встреч в 1859 году. Лотт и Дэшл председательствовали совместно, и они начали с признания Роберта Берда, 81-летнего демократа из Западной Вирджинии, который был вторым по старшинству после Строма Термонда. Берд построил свою карьеру как хранитель традиций Сената, написав вызывающие всеобщее восхищение, хотя и малочитаемые истории этого места.

— Палата представителей провалилась в чёрную яму партийного потакания своим пристрастиям, — сказал он. — Сенат балансирует на краю той же чёрной ямы.

У Берда с самого начала было одно предложение.

— Можем начать с того, что перестанем относиться с презрением к непристойной грязи, которая уже слишком многим запачкала платья, — сказал он.

В переводе с суетливой дикции Берда это был действительно важный существенный момент. Поскольку дело против Клинтона было основано на “непристойной грязи", Берд, очевидно, надеялся, что кровавые подробности (в виде Моники Левински) не будут представлены в Сенате.

Большинство комментариев последовало в этом ключе: восхваления славы Сената и нападки на хищничество Палаты представителей. По критическому спорному вопросу, вопросу о живых свидетелях, группа быстро пришла к решению, наиболее похожему на сенатское: отложить принятие решения. Они разрешат начать судебный процесс со вступительных заявлений обеих сторон, затем позволят сенаторам задавать вопросы адвокатам, и только после этого они перейдут к голосованию о том, допускать ли свидетелей. Они воплощали в жизнь любимое выражение на Капитолийском холме: “Давайте посмотрим, что из этого выйдет". Демократы делали ставку на то, что исполнители не смогут изменить ситуацию, а республиканцы надеялись, что им удастся сыграть роль государственного деятеля, не слишком разозлив свою политическую базу.

Лотт остроумно окрестил свой план "решением Кеннеди-Грэмма", сделав его совместным проектом Теда Кеннеди и Фила Грэмма, возможно, величайших идеологических противников во всем Сенате. Оно было принято единогласно.

* * *

Во время вступительных заявлений исполнителей судебное разбирательство быстро вошло в своего рода рутину, и членам Сената удалось, даже в условиях режима вынужденной тишины, обеспечить особое присутствие в зале. Джозеф Байден^[35] из Делавэра вёл дневник о ходе процедуры импичмента и зарекомендовал себя самым агрессивным составителем заметок в Сенате, почти непрерывно что-то записывая в книгу в кожаном переплёте. Напротив, Дайан Файнштейн из Калифорнии была самой ревностной многозадачницей: она делала замётки для своих сотрудников в жёлтом юридическом блокноте, просматривала стопки улик по делу и держала на коленях ежедневник. Кеннеди, ветеран Сената от штата Массачусетс, обессиленно опустился на свой стул в заднем ряду, не пытаясь скрыть смятения из-за того, что его вынудили участвовать в процессе. Джон Керри ёрзал; Пол Сарбейнс потягивал воду; Джесси Хелмс, среди прочих, дремал. На протяжении долгих дней только один сенатор проявил себя идеальным образцом непоколебимой внимательности — 96-летний Стром Термонд из Южной Каролины.

Предложение “Кеннеди-Грэмма" предоставило исполнителям 24 часа сенатского времени для изложения своих аргументов, и они использовали почти все это время в течение 3 дней. Хайд предпринял формальную попытку разделить презентации на такие темы, как “доказательства", “закон" и “прецеденты", но в итоге все они звучали удивительно похоже. (Например, во время вступительных заявлений сенаторы услышали не менее 5 сообщений о том, что Бетти Карри прятала подарки Левински под кроватью.) Своеобразным образом повторяющиеся вступительные заявления исполнителей подчёркивали слабость дела. Многочисленные пересказы не могли придать безвкусным фактам значимость, которой они не обладали. Билл Макколлам, он же "мистер Гениталии", действительно сохранил особое присутствие, сообщив сенаторам:

— В своих показаниях под присягой Моника Левински описала 9 случаев, когда президент прикасался и целовал её грудь, и 4 случая, связанных с контактом с её гениталиями.

Ежедневные опросы Марка Пенна, проводимые для президента, показали возросшую поддержку исполнителей после первого дня презентаций, но быстрое снижение после повторения второго и третьего дней.

В субботу, 16 января, Хайд завершил вступительные заявления исполнителей собственной речью.

— 136 лет назад, — начал Хайд, — на небольшом военном кладбище в Пенсильвании один из самых прославленных сыновей Иллинойса задал мучительный вопрос: сможет ли долго существовать нация, зародившаяся в условиях свободы и преданная идее, что все люди созданы равными?

Затем последовал квазивоенный обзор американской истории.

— Мы не должны терпеть, когда для правителя — один закон, а для управляемых — другой, — сказал он. — Если мы это сделаем, то нарушим веру в наших предков от Банкер-Хилла, Лексингтона, Конкорда до полей Фландрии, Нормандии, Хиросимы, Пханмунджома, Сайгона и "Бури в пустыне".

Мгновение спустя он сказал:

— Если за рекой на Арлингтонском кладбище покоятся американские герои, погибшие в защиту верховенства закона, можем ли мы выразить менее чем полную меру нашей преданности этому великому делу?

Наконец, он сказал:

— 6 июня 1994 года была 50-летняя годовщина высадки американцев в Нормандии, и я сошёл на берег в Нормандии и пошёл пешком на кладбище… Как нам сохранить веру в этого товарища по оружию? Что ж, отправляйтесь к Мемориалу Вьетнама и Национальному торговому центру, прижмите руки к нескольким из 58 тыс. имён, высеченных на этой стене, и спросите себя: как мы можем искупить свой долг перед теми, кто ценой своей жизни купил нашу свободу?

Таково было решение Хайда — своего рода риторический эксцесс, который привёл его к проведению 12 сражений менее чем за 15 минут. Эффект оказался противоположным тому, на что он рассчитывал. Он говорил о войне в деле о сексе, что делало контраст ещё более разительным. Однако в каком-то смысле Хайд, казалось, осознавал интеллектуальную и моральную пропасть, которая отделяла его от сограждан по этому вопросу, и предпринял, по крайней мере, символические усилия, чтобы устранить её. Катализатором послужило, прежде всего, дело "Иран-контрас".

На протяжении всей борьбы за импичмент сторонники Клинтона указывали на то, что Хайд был главным защитником президента Рейгана и его администрации во время дела "Иран-контрас". (Например, Хайд был единственным членом Конгресса, присутствовавшим на оглашении приговора по уголовному делу Оливера Норта. Когда Норта признали виновным в даче ложных показаний и препятствовании правосудию, Хайд бросился обнимать его.) В отрывке из той же речи, полной сражений, Хайд упомянул о том, что некоторые сочли противоречием в его взглядах.

— Морально серьёзные граждане могут представить себе обстоятельства, находящиеся на грани морально допустимого. Когда на карту поставлены серьёзнейшие вопросы, представляющие национальный интерес, президент может скрыть правду, чтобы послужить общему благу, — сказал Хайд. — Но разве это позволено под присягой для личного удовольствия?

В конце концов, вопрос заключался в том, какого рода ложь простительна? Готовясь к своей речи 17 августа, Клинтон и его советники обсудили прецедент Рейгана — и пришли к выводу, прямо противоположному выводу Хайда. Для команды Клинтона тот факт, что ложь Рейгана касалась вопросов государственной важности, делал её более, а не менее значимой, чем ложные заявления Клинтона по личному вопросу. Прецеденты Рейгана и Клинтона, таким образом, чётко поставили вопрос о соотношении общественной и частной морали, и Хайд лучше, чем кто-либо другой, понимал, что страна идёт не по его пути. К этому моменту даже надменные моралисты из вашингтонской прессы поняли, что никакое пыхтение с их стороны (или Хайда) не сможет убедить большинство людей изменить своё мнение о масштабах обвинений.

Ближе к концу вступительных заявлений главный судья Ренквист дал сенаторам понять, что Конституция позволяет им учитывать мнения своих избирателей. После, возможно, третьего или четвёртого упоминания иполнителями сенаторов как “присяжных заседателей" сенатор Том Харкин из Айовы поднялся, чтобы возразить. (Это было бы единственное возражение из зала за все время судебного разбирательства.)

— Г-н главный судья, — обратился Харкин к притихшей аудитории, — я возражаю против использования и дальнейшего употребления выражения "присяжные заседатели“, когда речь заходит о Сенате, заседающем в качестве третейских судей в процессе по делу об импичменте президента Соединённых Штатов.

Харкин кратко указал на некоторые различия между сенаторами и обычными присяжными заседателями. В отличие от присяжных заседателей в зале суда, все сенаторы были знакомы с подсудимым, а также друг с другом; сенаторы имели право устанавливать процедуры судебного разбирательства и даже отменять решения главного судьи. Как признал Харкин, это был в определённой степени семантический момент, но все же важный.

— То, что мы здесь делаем, решает судьбу не только одного человека, — сказал он.

Как предположил Харкин, импичмент действительно был скорее политическим, чем юридическим процессом, и сенаторы были обязаны, а не просто вправе учитывать мнение страны. Согласно Конституции, имело значение, что Хайд, несмотря на все его усилия, никогда не мог привлечь на свою сторону больше, чем небольшую группу уже преданных ненавистников Клинтона.

В своей флегматичной манере главный судья дал понять, что он понимает точку зрения Харкина.

— Председатель придерживается мнения, что возражение сенатора от Айовы принято к сведению, — сказал он. — Поэтому адвокату следует воздерживаться от обращения к сенаторам как к присяжным заседателям.

Харкин был в восторге. Через несколько мгновений после вынесения решения он прошептал Пэту Мойнихану:

— Я только что выиграл своё первое дело в Верховном суде!

* * *

Атмосфера была напряжённой, когда Белый дом готовился начать оборону после долгих выходных в честь Дня Мартина Лютера Кинга во вторник, 19 января. Исполнители не сказали ничего, что могло бы поставить под угрозу выживание Клинтона на посту президента, но, как всегда, оставалось ощущение, что все ещё может произойти что-то непредсказуемое. Клинтону достаточно было бы убедиться, что крики исполнителей были не более чем гиперболой.

К счастью для президента, у него был верный защитник в ожидании. Чак Рафф легко скрывал свою свирепость. В отличие, скажем, от Дэвида Кендалла, советник Белого дома демонстрировал скорее государственную мудрость, чем партийность, и хотя никто из его окружения не любил этого признавать, инвалидное кресло Раффа помогало. Он потерял способность передвигаться на ногах 30 лет назад, после того как заразился загадочной болезнью во время благотворительной миссии в Африке. Инвалидность каким-то образом добавляла Раффу уверенности в себе, но также маскировала его энергичность. В возрасте 59 лет Рафф сделал одну из самых выдающихся юридических карьер своего поколения, ещё до того, как пришёл в Белый дом. Он был последним специальным прокурором по делу об Уотергейте, прокурором округа Колумбия и высокооплачиваемым частным юристом в вашингтонской компании "Covington & Burling". Как и любой другой за столом адвокатов, Рафф любил побеждать — и с этой целью он спрятал секретное оружие в своём вступительном слове.

Рафф начал с изложения фактов, приведших к импичменту. В своей осторожности и почтительности сам Рафф резко отличался от фанатиков, выступавших от имени Палаты представителей. Рафф неоднократно упоминал кое-кого, чьё имя едва ли сходило с уст исполнителей за последние 3 дня, — Линду Трипп. Напряжённость Раффа постепенно нарастала по мере того, как он показывал, что импичмент был построен на неполных материалах дела, ошибочном понимании закона и искажённом представлении о доказательствах.

— Я хочу, чтобы вы держали в уме на протяжении всей нашей презентации, да и вообще на протяжении всего процесса, этот принцип. Остерегайтесь его, — серьёзно сказал он. — Остерегайтесь прокурора, который считает необходимым обмануть суд.

У Раффа были факты, подтверждающие это смелое обвинение. Решающий момент в презентации Раффа касался того, что он назвал “волшебной датой 11 декабря" 1997 года. В тот день произошли два важных события. Судья Райт постановила, что адвокаты Джонс могут расспрашивать свидетелей об их сексуальных контактах с Клинтоном. Кроме того, Вернон Джордан встретился с Левински и сделал несколько звонков, чтобы помочь ей найти работу. Рафф процитировал вступительное заявление к Сенату Асы Хатчинсона, исполнителя из Арканзаса: “Поступило решение судьи, которое привело президента в действие, а президент привёл в действие Вернона Джордана". Продлевая пытку, Рафф даже продемонстрировал таблицу, которую Хатчинсон использовал перед сенаторами, чтобы показать, как исполнители описали причинно-следственную связь между решением судьи и усиленным поиском работы.

Затем Рафф выпустил стрелу.

— Позвольте мне показать вам официальный отчёт о беседе судьи с адвокатами по делу Джонс за тот день, — сказал он.

Телефонная конференция началась в 17:33 по центральноевропейскому стандартному времени, или в 18:33 по вашингтонскому. Где в это время находился Вернон Джордан? Согласно его показаниям (подтверждённым документальными свидетельствами), “я вылетел рейсом 946 авиакомпании United в 17:55 из аэропорта Даллеса и приземлился в Амстердаме на следующее утро". (Президента, оказывается, в тот момент тоже не было в городе.) Другими словами, Джордан покинул страну к тому времени, когда судья Райт издала своё решение. Было физически невозможно, чтобы решение “спровоцировало" телефонные звонки. Джордан активизировал поиск работы, не зная, что Левински может быть допрошена в связи со своими показаниями.

— А, понятно, — сказал Рафф, с мрачным удовлетворением отметая обвинение. — Ну, неважно.

Это был тот самый момент Перри Мейсона^[36], которым мало у кого из юристов есть возможность насладиться, тем более в такой важной обстановке. Конечно, один этот факт не опровергал всех обвинений против президента, но он послужил полезным примером чрезмерности преследователей Клинтона. Обвинение Раффа в том, что Хатчинсон и компания "обманули" Сенат, было несправедливым; правда была более банальной. Исполнители никогда не изучали факты так хорошо, как защитники Клинтона, и, руководствуясь неэффективным Шиппером (который допустил ту же ошибку по поводу 11 декабря в своих собственных показаниях), повернули все против Клинтона, независимо от того, подтверждались ли факты или нет.

После заявления Раффа Лотт призвал к скорейшему завершению судебного дня, поскольку сенаторам вскоре предстоит пройти маршем в зал заседаний Палаты представителей для другой важной церемонии — доклада президента "О положении в стране". Это было важной вехой при любых обстоятельствах, но вечерние торжества ознаменуют вторую подобную речь Клинтона в эпоху Левински. Годом ранее, в тот день, когда его жена осудила "обширный заговор правых" в эфире передачи "Сегодня", Клинтон говорил как человек, чьё президентство оказалось в отчаянной опасности. Так было, в некотором смысле, и в этот день. Ни один президент никогда не обращался к Конгрессу и нации, находясь под судом за тяжкие преступления и проступки.

Однако, по правде говоря, президент и его партия пришли к этому дню в состоянии, близком к эйфории. Их победа на выборах превзошла самые большие надежды. Бесконечная погоня республиканцев за Клинтоном заканчивалась политической катастрофой скорее для охотников, чем для добычи. Самое главное, Клинтон смог сказать в своей речи:

— Мои сограждане-американцы, я стою перед вами, чтобы сообщить, что состояние нашей страны сильное.

Его выступление послужило триумфальным отчётом о необычайно благополучном моменте в американской жизни. Демократы зааплодировали; республиканцы, такие как Том Делей и Дик Арми, сидели, скрестив руки на груди, в угрюмом молчании. К концу выступления по меньшей мере 30 членов Палаты представителей от республиканцев покинули зал; чтобы избежать негативной реакции общественности на этот неуважительный жест, они попросили своих помощников заполнить пустые места.

Странная атмосфера "лучших времён" и "худших времён" сохранялась даже после выступления президента. Стоя в очереди на приём в Капитолии, президент и первая леди приветствовали Строма Термонда улыбками и рукопожатиями. Как они позже описывали эту сцену другу, они слышали, как Термонд сказал:

— Вы два куска дерьма.

— Прошу прощения? — переспросил президент.

— Вы два куска дерьма, — повторил сенатор.

Когда Термонд проходил через очередь, Клинтоны обменялись озадаченными взглядами друг с другом, сбитые с толку враждебностью, которую они вызвали, и продолжили пожимать друг другу руки. Только поздно вечером они поняли, что не смогли понять престарелого сенатора из-за его сиплого южнокаролинского акцента.

"Они никогда не получат двух третей, — сказал на деле Термонд. — Они никогда не получат двух третей".

* * *

— Я видел разочарование на многих лицах, — сказал Дейл Бамперс тем, кого всего три недели назад считал коллегами, — потому что я знаю, что многие люди действительно думали, что избавятся от меня раз и навсегда.

С самого начала стратегия обороны Белого дома заключалась в том, чтобы сыграть на возвышенном самомнении сенаторов. Кто же тогда лучше поддержит позицию Клинтона, чем кто-то из них самих? Сначала команда президента пыталась завербовать Джорджа Митчелла, бывшего лидера большинства, который недавно сыграл важную роль в установлении мира в Северной Ирландии. Но Митчелл в последнюю минуту отказался, оставив команду защиты бороться за другого экс-сенатора. В отчаянии они обратились к Бамперсу, коллеге Клинтона по Арканзасу, который только что ушёл в отставку после 24 лет работы в Сенате.

Дейл Бамперс

Кендалл и Грег Крейг из команды защиты президента обменялись нервными взглядами, когда начались скандалы, потому что до последней минуты бывший сенатор делал неразборчивые каракули в жёлтом блокноте.

— Не волнуйтесь, ребята, — сказал он им, — у меня все под контролем.

Речь Бамперса ознаменовала кульминационный момент судебного процесса — одновременно народная и красноречивая, забавная и мудрая, убитая горем и проникновенная — в общем, великий момент в истории ораторского искусства Сената. Он не прилагал никаких усилий, чтобы скрыть свою привязанность к человеку, вместе с которым он на протяжении целого поколения управлял политикой их штата. Таким образом, Бамперс пользовался особым доверием, высказав мысль, которая в значительной степени ускользнула от внимания, поскольку Клинтон продвигался к своему оправданию.

— Вы сами подбираете прилагательные для описания поведения президента. Вот некоторые из них, которые я бы использовал: неоправданное, возмутительное, непростительное, бесстыдное. Я обещаю вам, что президент не стал бы оспаривать ни те, ни другие. Но здесь есть человеческий фактор, который даже не был упомянут. То есть президент, Хиллари и Челси – живые люди, — сказал Бамперс. — Отношения между мужем и женой, отцом и ребёнком были невероятно напряжёнными, если не сказать разрушенными. У этой семьи не было ничего, кроме бессонных ночей, душевных мук, — и так оно и было.

Но суть замечаний Бамперса касалась обвинений против Клинтона.

— Мы собрались здесь сегодня, потому что президент потерпел ужасный моральный провал из-за супружеской неверности — это не нарушение общественного доверия, не преступление против общества, — сказал он. — Это сексуальный скандал. Х. Л. Менкен однажды сказал: "Когда вы слышите, как кто-то говорит, что дело не из-за денег, то дело именно из-за денег".

Зрители рассмеялись.

— А когда вы слышите, как люди говорят, что дело не в сексе, то всё как раз только в сексе.

В этой связи Бамперс обратился к своему давнему опыту ведения сотен дел в качестве адвоката по бракоразводным процессам в крошечном округе Франклин, штат Арканзас.

— Во всех этих делах о разводе, я бы предположил, что в 80% оспариваемых случаев было совершено лжесвидетельство, — сказал он. — Вы знаете, в чем было дело? В сексе. Внебрачные связи. Но есть очень большая разница между лжесвидетельством о том, была ли супружеская неверность в деле о разводе, и лжесвидетельством о том, купил ли я орудие убийства… И обвинять кого-то в первом и наказывать так, как если бы это было второе, ставит наше чувство справедливости с ног на голову. В этом деле полностью отсутствует соразмерность, полное отсутствие баланса. Обвинение и наказание совершенно не совпадают.

Никто никогда не рассматривал дело против Клинтона в более чёткой перспективе — и никто никогда не использовал более подходящее слово, чем “соразмерность", чтобы подвести итог чрезмерному характеру нападок на президента. Этим словом Бамперс признал проступки Клинтона, но поместил их в контекст с точки зрения мудрого человека.

Когда Бамперс закончил, он начал бродить по проходам, которые так хорошо знал, и изящно осудил обращение Хайда к военной истории страны. Бамперс тоже говорил о верховенстве закона и о том, чем люди жертвовали ради него.

— Если хотите знать, за что сражались люди во Второй мировой войне, — сказал он, — спросите сенатора Иноуйе, — который сидел в центре зала. — Он оставил руку в Италии… Признанный герой войны. Кажется, его родственники были в лагере для интернированных. Так спросите его, за что он сражался? Или спросите Боба Керри, — он сидел справа от Бамперса, — обладателя Медали Почёта. За что он боролся? Вероятно, получите совсем другой ответ, — затем Бамперс повернулся в сторону республиканцев. — Или сенатора Чафи, одного из лучших людей, когда-либо украшавших этот орган, и признанного героя морской пехоты Гуадалканала, спросите его.

В конце концов, это был призыв к терпимости, к разуму — к чувству соразмерности.

— У людей есть право, и они призывают вас подняться над политикой, подняться над партийностью. Они призывают вас выполнить свой священный долг, и я молюсь, чтобы вы это сделали.

На мгновение сенаторы нарушили этикет судебного заседания и как один поднялись в аплодисментах. За исключением Даниэля Иноуйе. Он остался сидеть, и со слезами, текущими по щекам, одной рукой, которую привёз домой со службы своей стране, в знак признательности хлопал по стулу.

* * *

Следующим утром, в пятницу, 22 января, Трент Лотт провёл краткую пресс-конференцию в коридоре Капитолия. Его спросили, может ли что-нибудь изменить тенденцию к оправданию президента.

— Это зависит от того, что транслирует NBC в воскресенье, — сказал лидер большинства.

В общем кодексе вашингтонской инсайдерской информации все уловили эту ссылку. В течение последних 3 недель многие репортёры, освещавшие эту историю, проводили в веб-браузерах столько же времени, сколько в зале заседаний Сената. В каком-то смысле было уместно, что судебный процесс над Клинтоном закончится закулисной драмой, срежиссированной Мэттом Драджем — хотя их на деле было двое. Уместно также, что эти истории происходили ещё до того, как Билл Клинтон стал президентом. Слухи о нем циркулировали бесконечно, и каждый недостаток улик служил лишь подстрекательством последующих преследователей. Итак, когда судебный процесс завершился в пользу Клинтона, его враги обратились к своим последним надеждам на неуловимую молнию, которая, наконец, поразит его.

Первая статья возникла из слухов, которые восходили ко временам пребывания Клинтона на посту губернатора Арканзаса, о том, что он зачал ребёнка от чернокожей проститутки. 18 февраля 1992 года таблоид Globe опубликовал статью с заголовком "ГУБЕРНАТОР КЛИНТОН УСТРОИЛ ОРГИЮ С тремя ЧЁРНЫМИ ПРОСТИТУТКАМИ — В ДОМЕ СВОЕЙ МАТЕРИ!" Несколько недель спустя, разложив перед собой таблоид из супермаркета, чикагский финансист Питер Смит предложил Дэвиду Броку вознаграждение за расследование этого обвинения, но Брок отказался. Позже журналист принял деньги Смита за статью в “American Spectator", в которой упоминалась "Пола".

Когда начинался судебный процесс в Сенате, Драдж вернул к жизни историю с чернокожей проституткой. В серии репортажей, начинающихся с его знакомой пометки “** Мировой эксклюзив**", Драдж объявил, что "БЕЛЫЙ ДОМ ПОРАЖЁН НОВЫМ ДНК-СТРАХОМ; ПОДРОСТКА ПРОВЕРИЛИ НА ОТЦОВСТВО Клинтона". В связи с тестами ДНК, которые связали Клинтона с платьем Левински, в отчёте Старра был раскрыт генетический состав крови президента. Как рассказал Драдж, конкурирующий таблоид Star планировал провести анализ крови некоего Дэнни Уильямса, сына проститутки, имя которой фигурирует в статье Globe, чтобы выяснить, есть ли генетическое совпадение с его предполагаемым отцом, президентом. “Он очень похож на него!" — Драдж процитировал слова сестры матери. Увы, несколько дней спустя Драджу пришлось сообщить, что анализы Star исключили Билла Клинтона, как возможного отца молодого человека.

Тем не менее, к этому времени Драдж занялся более серьёзной историей, которая уже нанесла ущерб Клинтону — историей Хуаниты Броддрик, которая была известна как "Джейн Доу № 5" в деле Джонс. Эта история датировалась последней губернаторской кампанией Клинтона в 1990 году, когда его оппонент Шеффилд Нельсон попытался обнародовать обвинение в изнасиловании. Во время расследования дела об импичменте Палаты представителей команда Шипперса изо всех сил пыталась доказать обвинение, и следователи собрали секретный запас улик по этому поводу в здании Форда. 45 членов Палаты представителей изучили доказательства за несколько дней до голосования по импичменту. В январе вскоре после своих “исследований ДНК" Драдж сообщил, что Лиза Майерс из NBC взяла интервью у Броддрик для передачи "Dateline". "СООБЩАЕТСЯ, что NBC ПРОВЕДЁТ ИНТЕРВЬЮ С "ДЖЕЙН ДОУ", — гласил заголовок Драджа. Как обычно у Драджа, его репортажи состояли из метажурналистики — журналистики об историях других журналистов.

Понятно, что телеканал неторопился проверять, насколько было возможно утверждение о подобных событиях 20-летней давности. Однако все более неистовые репортажи Драджа наводили на мысль, что NBC поддалась давлению Белого дома, чтобы не транслировать сюжет во время судебного процесса. ("БОМБА БРОДДРИК: NBC NEWS ПРИЗЫВАЕТ К ОТСТАВКЕ ПРЕЗИДЕНТА", — гласил один типичный заголовок.) Таким образом, интервью Броддрик стало последним великим крестовым походом врагов Клинтона. Своим комментарием на пресс-конференции Лотт, по сути, подзадоривал NBC опубликовать интервью Лайзы Майерс^[37] в воскресенье, пока судебный процесс ещё продолжался. Пока Драдж вёл хронику дебатов на канале NBC о том, когда транслировать интервью, на вашингтонской сцене появился новый предмет коллекционирования: пуговицы на лацканах с надписью "ОСВОБОДИТЕ ЛАЙЗУ МАЙЕРС" (Чарльз Грассли, республиканец из Айовы, носил такую в Сенате). К концу судебного процесса интервью Броддрик стало, пожалуй, самым известным непубличным журналистским произведением в американской истории, его уместность и справедливость до тошноты оспаривались теми, кто его не видел.

В любом случае, несмотря на давление со стороны Лотта, Драджа и других, NBC не транслировал интервью до окончания судебного процесса. В передаче Броддрик производила впечатление уравновешенной и красноречивой, и NBC удалось установить, что она и Клинтон, по-видимому, были в Литл-Роке в день, о котором идёт речь. Публично Клинтон отказался комментировать это обвинение, предоставив Дэвиду Кендаллу отрицать, что он кого-либо насиловал. Однако в частном разговоре Клинтон признался одному другу, что спал с Броддрик, но это была “сделка по обоюдному согласию". Подобное утверждение служило главным образом напоминанием о причине истечения срока давности. Два десятилетия спустя было просто невозможно определить, что произошло между этими двумя людьми, если вообще произошло что-либо.

Как оказалось, вызов Лотту был брошен в день, когда даже самые отдалённые шансы на осуждение Клинтона полностью исчезли. В 15:45 пополудни 22 января сенатор Роберт Берд вручил Тому Дэшлу, лидеру демократов, копию пресс-релиза, который он выпускал. Берд сказал, что “внесёт ходатайство о снятии обвинений и прекращении этого процесса по импичменту". По его словам, ему было ясно, что отстранение Клинтона от должности никогда не получит поддержки двух третей голосов, поэтому продолжать нет смысла. С самого начала обе стороны признавали, что Берд был наиболее вероятным лидером демократической кампании против президента. Его поддержка оправдательного приговора предопределила результат. Берд также не хотел слышать свидетелей. Все, что он хотел сделать, это “положить конец этому печальному времени для нашей страны".

* * *

Со многими исполнителями произошла любопытная трансформация, поскольку их задача становилась все более безнадёжной. Чем более непопулярными они становились в палате представителей Сената и в стране в целом, тем более уверенными они становились в своей правоте. Действительно, любопытным образом некоторые исполнители, казалось, восприняли отказ как доказательство своей правоты. Этот судебный процесс не помогает нам политически, сказали они, поэтому мы должны продолжать его, потому что мы правы.

Хайд, безусловно, выразил эту точку зрения, причём с характерной долей жалости к себе. Когда пришло время обсуждать ходатайство Берда о роспуске суда, председатель полностью посвятил себя роли жертвы презрения Сената. Ходатайство о роспуске, по его словам 25 января, было хуже, чем неразумным; это было оскорблением достоинства Палаты представителей.

— Я вроде как чувствую, что нам не хватает уважения из-за того, что мы представляем Палату представителей, другой орган, своего рода "синих воротничков", и пытаемся выжить с нашими статьями об импичменте.

Слышать, как Хайд называет себя “синим воротничком", было слишком для двух ветеранов-демократов в Сенате, и Джо Байден и Пол Сарбейнс выбежали из палаты.

Хайд проигнорировал их и продолжил с притворным смирением.

— Как бы вы ни проголосовали, — сказал он, — мы заберём наши документы, поклонимся в пояс, поблагодарим вас за вашу любезность и тихо уйдём в ночь. Но давайте закончим нашу работу.

Несмотря на все это, двойственность Хайда сохранялась. Примерно в это же время председатель позвонил своему старому другу Говарду Берману, калифорнийскому демократу в Судебном комитете, и попросил его обратиться к Джозефу Либерману, сенатору-демократу от Коннектикута. Берман должен был сказать Либерману, что Хайд согласится с ходатайством о прекращении судебного процесса каким-либо порицанием президента. Это заключение дало бы исполнителям нечто иное, чем смущение от полного оправдания. Берман передал сообщение Либерману, который, в свою очередь, ответил с очевидным вопросом. "Когда я предложу эту идею, могу ли я сказать, что Хайд её одобрил?" — действительно, что он придумал её? Хайд сказал "нет"; он не стал бы публично поддерживать эту идею. Итак, как и следовало ожидать, без обещания Хайда поддержать его собственную идею предложение провалилось.

Все 55 республиканцев (и 1 демократ, Расс Файнголд) проголосовали против ходатайства Берда о роспуске, что означало, что судебный процесс будет продолжен, хотя и без шансов для менеджеров получить 67 голосов, необходимых для отстранения Клинтона от должности. Мучительные переговоры между Лоттом и Хайдом позволили исполнителям сохранить хоть каплю достоинства в вопросе о свидетелях. Они могли записать на видеоплёнку показания трёх свидетелей, а затем доказать Сенату, что необходимы дополнительные показания в прямом эфире. Таким образом, менеджеры должны были решить, каких трёх свидетелей вызвать.

Учитывая их центральные роли, Левински и Вернон Джордан были выбраны автоматически. Исходя из этого, третий выбор также должен был быть очевиден: Бетти Карри. Действительно, существовал фактический нерешённый вопрос, связанный с уликами, который могла бы разрешить Карри. Из-за того, что Боб Биттман так неудачно провёл допрос Карри в большом жюри ещё в январе прошлого года, в протоколе был неясен важный момент. Задавал ли Клинтон Карри наводящие вопросы о её воспоминаниях во второй раз? Действительно ли президент пытался убедить её дать ложные показания либо в большом жюри, либо в деле Полы Джонс? А что насчёт передачи Карри подарков от Левински — кто её инициировал?

Отношение исполнителей к проблеме Карри подчёркивало, насколько абсурдным стало судебное разбирательство в Сенате. Взвесив вопрос ещё раз в офисе комитета, Хайд сказал, что не хочет вступать в конфронтацию с сочувствующей негритянкой. Он не хотел усугублять политический ущерб, который Республиканская партия уже понесла. (Действительно, по той же причине Хайд тоже не хотел звонить Джордану, но его менеджеры отговорили его от этой точки зрения.) Вопрос о показаниях Карри, таким образом, стал своего рода лабораторной демонстрацией того, как на судебном процессе политика стала выше поиска истины.

Кроме того, Линдси Грэм дал Хайду удобный предлог, чтобы не звонить Карри. Грэм был одержим ролью Сидни Блюменталя в этом деле. Благодаря своей горячей партийности и отказу давать интервью Блюменталь стал фигурой некой загадки, что только подогрело любопытство правых к нему. Грэм хотел исследовать то, что, по его мнению, было зловещим заговором Блюменталя с целью дискредитации Левински в начале расследования. Обвинение не имело никакого отношения к делу против Клинтона, но Хайд все равно решил сделать бывшего журналиста третьим свидетелем со стороны менеджеров.

* * *

По большей части допросы лишь продемонстрировали некомпетентность исполнителей. Адвокаты Левински посоветовали ей, прежде всего, придерживаться своих предыдущих показаний. Это было нетрудно, потому что она знала факты гораздо лучше, чем Эд Брайант, конгрессмен из Теннесси, которому было поручено провести допрос. На видеозаписи, состоявшейся в номере отеля "Mayflower" 1 февраля, Левински уверенно изложила свою версию событий, а Брайанту не хватило ни знаний, ни напора, чтобы бросить ей вызов. (Макколлам, который также присутствовал, чуть не вскочил со своего стула от раздражения из-за извилистого стиля Брайанта.) К концу интервью Левински общалась с конгрессменом, как с глупым школьником.

— У вас ещё сохранились чувства к президенту? — спросил Брайант.

— У меня смешанные чувства, — холодно ответила Левински.

— Что, э-э-э... может быть, вы могли бы рассказать нам немного больше о том, что это за смешанные чувства?

Нет, спасибо, — сказала свидетель.

— Думаю, вам нужно знать, что мои показания перед большим жюри правдивы, независимо от того, какие смешанные чувства присутствуют в моих сегодняшних показаниях, — сказала она.

Днём позже Вернон Джордан столкнулся с более подготовленным собеседником, Азой Хатчинсоном. Основываясь на доказательствах, Хатчинсон добился от Джордана некоторых уступок — что он знал, что президент, а не Бетти Карри, стояла за запросом о поиске работы, и что Клинтон утаил от него, что имя Левински фигурировало в списке свидетелей по делу Джонс. Ни то, ни другое признание не изменило дело, но лишь усилили атмосферу непристойности вокруг поведения президента.

Более поразительным, чем слова Джордана, было то, как он это сказал. В отличие от своего друга президента, Джордан наслаждался объятиями вашингтонского истеблишмента (и корпуса прессы) на протяжении всей истории с Левински. Очевидно, юрист верил в те замечательные вещи, которые были написаны о нем, и поэтому говорил с захватывающим дух высокомерием. Надир был достигнут в ответ Дэвиду Кендаллу, который подкинул Джордану софтбольный мяч по поводу “помощи людям в трудоустройстве на протяжении всей вашей карьеры".

Джордан ответил речью о движении за гражданские права. Когда он окончил юридическую школу в 1960 году, по его словам, "мне было совершенно ясно, что ни одна юридическая фирма в Атланте не возьмёт меня на работу. Мне было совершенно ясно, что я не смогу устроиться чернокожим юристом в городское правительство, правительство округа, правительство штата или федеральное правительство". Итак, по его словам, дирижёр его школьного оркестра устроил его на работу к одному из братьев по студенческому братству в качестве юриста по гражданским правам.

— Я никогда не забуду щедрость Кеннета Дайса, — нараспев произнёс Джордан. — Это навсегда запечатлелось в моем сердце и разуме, и в результате, поскольку я стою на плечах мистера Дайса и Дона Холлоуэлла, я чувствовал определённую ответственность в той степени, в какой я мог бы быть полезным или оказаться в положении, позволяющем быть полезным, что я бы это сделал...

Таким образом, по удивительным рассуждениям Джордана, именно движение за гражданские права научило его помогать таким, как Моника Левински. По правде говоря, лучшее, что можно сказать о роли Джордана, это то, что он вёл себя с ошеломляющим отсутствием любопытства по поводу того, почему его другу-президенту так захотелось помочь именно этой 24-летней девушке. Вместо того чтобы демонстрировать свою легендарную смекалку, Джордан учтиво разговаривал с властью и выполнял указания Клинтона. Более уместным уроком о поведении Джордана было то, что чернокожие плутократы ведут себя во многом так же, как их белые коллеги.

* * *

3 февраля сенатор Арлен Спектер, республиканец от Пенсильвании, председательствовал при даче показаний Сиднея Блюменталя, и сенатор быстро установил, что он даже не потрудился узнать имена исполнителей от Палаты представителей. Неоднократные упоминания Спектером Линдси Грэма, который проводил допрос, как “конгрессмена Линдси" были не единственными вещами, которые вызывали приглушённый смех во время этого абсурдного допроса.

Грэм начал задавать вопросы, пытаясь доказать, что Блюменталь организовал мстительную и лживую кампанию в прессе, чтобы изобразить Левински преследовательницей. Блюменталь отрицал, что распространял какие-либо истории о Левински, но на первый взгляд утверждение Грэма не имело никакого смысла. Представление о Левински как о преследовательнице присутствовало в деле с самого начала, и Блюменталь не имел к этому никакого отношения. В оригинальной статье Исикоффа, которая была опубликована в Интернете в день выхода этой истории, упоминалось преследование. Неудивительно, что тема сталкинга всплывала в большинстве ранних публикаций прессы. Что ещё более важно, Левински действительно была преследовательницей. Девушка через Карри и стюардов ВМФ следила за распорядком дня Клинтона и следовала за ним по Вашингтону, иногда даже по маршруту в церковь и обратно. Её собственная тётя, Дебра Файнерман, рассказала ФБР, что “некоторые называли Левински преследовательницей". (После обнародования показаний Блюменталя писатель Кристофер Хитченс и двое других друзей Блюменталя заявили, что помощник Белого дома в частных беседах называл Левински "преследовательницей". Эти комментарии подрывали доверие к Блюменталю, но не могли помочь тщетной кампании Грэма по доказательству заговора Белого дома против Левински.)

Неподготовленность Грэма разозлила напыщенного Спектера. В ответ на упрёки сенатора Грэм в какой-то момент пообещал:

— Мы постараемся подходить к этим вопросам с позиции лазера.

Час спустя Спектер написал ему в твиттере: “Мы по-прежнему ищем тот лазер".

В субботу, 6 февраля, у исполнителей был день, чтобы прокрутить видеозаписи и объяснить их значение, но сенаторы, заскучавшие и неугомонные после целого месяца судебных разбирательств, не обратили на это особого внимания. К этому времени все исполнители разделяли непрекращающееся недовольство Хайда, и во время последнего перерыва дня их разочарование выплеснулось наружу. Рик Санторум, нежеланный эмиссар Лотта, отправился в военную комнату исполнителей, расположенную недалёко от зала заседаний Сената, и попытался взбодрить войска.

— У вас все отлично получается, — сказал он исполнителям. — Вы действительно оказываете на нас влияние.

Роган крикнул в ответ:

— Тогда ходатайствуйте о том, чтобы нам позволили вызвать ещё свидетелей.

— О, нет, — сказал Санторум, ссылаясь на указание Сената. — Я не могу этого сделать.

— Тогда убирайся отсюда к чёртовой матери! — крикнул один исполнитель, и на сенатора посыпался дождь непристойностей.

— Я просто пытался помочь вам, ребята! — сказал Санторум и убежал.

Измученные адвокаты монотонно бубнили свои заключительные заявления, а представитель республиканцев и остряк Джордж Гекас громогласно заявлял сенаторам о “голой фразе о сексуальных отношениях". В этот момент даже Рафф потерял хватку, совершив ошибку, прокрутив отрывок из показаний Клинтона большому жюри присяжных на телевизионных мониторах Сената. Один только вид президента вызвал у республиканцев, собравшихся в зале, прилив адреналина. Сенаторы Фил Грэмм и Боб Смит сонно слушали выступление Раффа, но едва они увидели Клинтон на экране, как сели и начали закатывать глаза и раздражённо тереть лица. Таково было воздействие Клинтона на своих противников.

У Хайда появилась возможность высказаться ещё раз, и он снова принял позу жалости к себе.

— К счастью, мы подходим к концу этой печальной процедуры, — начал он. — Но прежде, чем мы соберём наши бумаги и вернёмся в неизвестность, из которой вышли, — смех, — разрешите, пожалуйста, сделать несколько заключительных замечаний.

Нового было мало — меньше сражений (только Азенкур) и больше ссылок на верховенство закона. Хайд был в отчаянии от того, что ему не удалось убедить Сенат (и страну) в масштабах проступков Клинтона.

— Время от времени я действительно беспокоюсь о будущем, — сказал он, почти как бы в сторону. — Интересно, выживет ли после окончания этой культурной войны, в которую мы вовлечены, Америка, за которую стоит бороться и которую нужно защищать.

В этом последнем заявлении Хайд отказался от каких-либо предположений относительно характера этой борьбы. В данном случае вокруг конфликта были построены правовые подмостки, но суть действительно была культурной и политической. Прошло почти 5 лет с тех пор, как автобус Рэндалла Терри ("СЛЕДУЕТ ЛИ ОБЪЯВИТЬ ИМПИЧМЕНТ КЛИНТОНУ?") заехал на парковку юридической фирмы "Rose" в Литл-Роке. Битвы тех лет велись с помощью инструментов легальной торговли, но на самом деле спор шёл о том, какой будет эта страна. Билл Клинтон, возможно, и не выиграл этот спор, но Генри Хайд определённо проиграл его.

* * *

12 февраля 1999 года температура в Вашингтоне достигла невероятных 23°C, и ароматный воздух придал происходящему ещё большее чувство облегчения и раскрепощенности. Последние 2 дня Сенат провёл за закрытыми дверями дебаты по статьям импичмента, поэтому ожидание окончательного результата было небольшим. Тем не менее, в 12:04, когда главный судья объявил о начале голосования, важность момента тяжело ощущалась в зале заседаний Сената. Ни один из ныне живущих американцев никогда не видел, как Сенат голосовал по вопросу об отстранении президента Соединённых Штатов от должности. Единственный раз за все время судебного процесса в голосе Ренквиста прозвучали нервные нотки, когда он читал лежащий перед ним сценарий.

— Председатель напоминает сенату, что каждый сенатор, когда будет названо его или её имя, встанет на своём месте и голосует "виновен" или "невиновен", как того требует правило XXIII правил сената об импичменте, — сказал он. — Председатель также ссылается на пункт 6 раздела 3 статьи I Конституции, касающийся голосования, необходимого для вынесения обвинительного приговора в порядке импичмента. Цитата: "Ни одно лицо не может быть осуждено без согласия двух третей присутствующих членов". Вопрос касается первого пункта импичмента. Сенаторы, что вы на это скажете? Виновен или невиновен ответчик Уильям Джефферсон Клинтон?

По первому пункту обвинения в лжесвидетельстве большое жюри проголосовало 45 человек "виновен", 55 – "невиновен". Все демократы и 10 республиканцев проголосовали против этого пункта.

Менеджеры потратили большую часть своей энергии на то, чтобы доказать второй пункт обвинения, в котором Клинтон обвинялся в препятствовании правосудию. Когда они поняли, что всякая надежда на её удаление исчезла, они возлагали надежды на победу простым большинством голосов. Но 5 умеренных республиканцев, все с северо-востока: Сьюзан Коллинз и Олимпия Сноу из штата Мэн, Джон Чафи из Род-Айленда, Джим Джеффордс из Вермонта и Арлен Спектер — присоединились к демократам, проголосовав "невиновен". Голосование 50 против 50, что каким-то образом соответствовало мрачному чувству нерешительности, нависшему над всем этим делом, оставило Клинтона отбывать свой срок.

Когда сенаторы торжественно расселись перед ним, главный судья объявил:

— Таким образом, решено и постановлено, что упомянутый Уильям Джефферсон Клинтон оправдан по предъявленным обвинениям...

* * *

Пока Сенат проводил формальные дебаты по поводу порицания Клинтона — идея быстро умерла, потому что Фил Грэм и другие поклялись довести дело до смерти, — адвокаты президента вернулись в Белый дом, чтобы доложить своему боссу. После того как Палата представителей проголосовала в декабре, Клинтон в значительной степени отошёл от повседневного участия в деле. Квазисудебная обстановка не позволяла ему лоббировать интересы сенаторов, и в любом случае лучшей стратегией Клинтона всегда было сосредоточиться на делах страны. Его пресс-секретарь наслаждался тем, что сообщал недоверчивой прессе, что президент не наблюдал за тем или иным важным моментом в дебатах по импичменту. Но по большей части эти утверждения были правдой.

В Овальном кабинете вместе с Раффом, Кендаллом и другими юристами Клинтон выразил свою благодарность и приступил к анализу результатов голосования. Некоторые из присутствующих надеялись, что президент уделит немного времени смыслу всего этого, но Клинтон хотел говорить только о политике. Они говорили о расколе среди республиканцев, о трудностях, с которыми Лотту удавалось сохранить единство своей партии. Для Клинтона это было такое же трудное голосование на Холме.

К концу короткого совещания обсуждение стратегии и тактики подняло настроение президента, и он был совершенно бодр.

— Мы получили 5 голосов республиканцев, — сказал он. — Неплохо!

ЭПИЛОГ. Личное и общественное

Прекращение дела Полы Джонс судьёй Райт 1 апреля 1998 года оказалось менее окончательным исходом, чем можно было бы ожидать. Далласские адвокаты подали апелляцию, и дело было передано на рассмотрение той же коллегии судей, которая уже вынесла решение против Клинтона по вопросу о том, можно ли подавать в суд на президента, пока он находится у власти. К лету стало ясно, что Старр собирается подать доклад, а Конгресс будет обсуждать импичмент. Это означало, что Донован Кэмпбелл и Институт Резерфорда в значительной степени достигли своих политических целей. Продолжение судебного процесса, даже если они выиграют апелляцию, только обойдётся адвокатам истицы в дополнительные деньги. С точки зрения Клинтона, проигрыш в апелляции означал кошмар судебного процесса. К началу осени стало очевидно, что урегулирование может принести пользу всем.

В первые дни после выхода доклада Старра, в сентябре 1998 года, Дон Кэмпбелл позвонил Бобу Беннетту и сказал, что его клиентка больше не будет требовать извинений. Ей нужен лишь 1 млн. долларов. Сумма была слишком высока для Беннетта, но отзыв требования извинений показал, что Кэмпбелл говорит серьёзно. 30 сентября Беннетт перезвонил со встречным предложением в размере 700 тыс. долларов. Кэмпбелл выразил некоторую заинтересованность и пообещал снова выйти на связь, но затем телефоны замолчали.

В этот момент Беннетт подумал, что сюрпризы в деле закончились, но 6 октября позвонил партнёр Кэмпбелла, Джим Фишер. Тот сказал, что Гил Дэвис и Джо Каммарата — адвокаты, которые передали дело Джонс в Верховный суд, — очень усложняют жизнь из-за своего гонорара. Фишер поинтересовался, как Беннетт отнёсся к решению, которое они рассматривали.

— Вы бы не возражали, — спросил Фишер, — если бы в рамках соглашения Эйб Хиршфельд выплатил гонорар Гила и Джо?

Это имя смутно напомнило Беннетту о чем-то, но ведь он жил не в Нью-Йорке. Так получилось, что 79-летний Хиршфельд польского происхождения только что проиграл иск о клевете против New York Daily News за то, что его назвали “чокнутым подследственным, рвущимся в политику", что на самом деле соответствовало действительности. Хиршфельд заработал миллионы в 50-х и 60-х годах на строительстве крытых парковочных мест, а затем стал своего рода местной легендой благодаря своим непродуманным попыткам занять политические посты и обречённым на провал инвестициям в бродвейские шоу и, внезапно, в "Нью-Йорк пост". Ничто, однако, не превзошло план, который он представил адвокатам Полы Джонс.

— Я сам дам Поле Джонс миллион долларов, — сказал он тогда. — Затем, после того как будет оглашено решение по её делу, я рекомендую президенту подать в отставку. Мистер Гор станет президентом и немедленно назначит Билла Клинтона почётным президентом Соединённых Штатов. И решено, что Роджер Старр получит первое же свободное место в Верховном суде. Это так же просто, как яблочный пирог.

Невероятно, но далласские юристы отнеслись к Хиршфельду серьёзно, особенно после того, как он положил 1 млн. долларов на депозит в банке. Команда Кэмпбелла потратила недели, пытаясь договориться с Хиршфельдом и его адвокатом.

В этот момент все сообщество Полы Джонс находилось в процессе распада. Стива Джонса уволили с работы в Northwest при спорных обстоятельствах, а его актёрская карьера зашла в тупик. Они с Полой по-прежнему жили в однокомнатной квартире в Лонг-Бич и плохо ладили. Стив так сильно изводил Кэмпбелла и других юристов, что они перестали отвечать на его звонки. Сьюзан Карпентер-Макмиллан убедила мужа, Билла Макмиллана, юриста по травмам, выступить перед командой Далласа от имени Полы и Стива, но брак Сьюзан и Билла тоже находился в процессе распада. Единственное, что объединяло всех этих людей, — это их ненависть к Дэвису и Каммарате, которые по-прежнему настаивали на том, чтобы им заплатили за годы работы над этим делом.

После того как Беннетт провёл небольшую проверку и узнал, что, помимо прочего, Хиршфельду предъявлено обвинение в уклонении от уплаты налогов штата, он сказал команде из Далласа, что президент не может участвовать ни в каком урегулировании, в котором замешан этот колоритный житель Нью-Йорка. 5 ноября Кэмпбелл позвонил Беннетту и снизил своё требование до 950 тыс. долларов, но добавил новое условие: “Каждая сторона должна оплатить все расходы". Как Кэмпбелл сказал Беннетту, “Барбра Стрейзанд не может выписать чек". Беннетт сказал Кэмпбеллу, что это не его дело, как Клинтон будет финансировать урегулирование. Тем временем Хиршфельд объявил, по характерно неясным причинам, что забирает свои деньги со стола. (Позже ему также было предъявлено обвинение в отдельном заговоре с целью убийства по найму против бывшего делового партнёра; оба уголовных дела против него завершились тем, что присяжные не приходили к общему мнению.)

11 ноября соглашение об урегулировании, наконец, было заключено на сумму 850 тыс. долларов. В каком-то смысле для Клинтона это была ошеломляющая сумма. В иске Джонс требовалось всего 700 тыс. долларов в качестве компенсации ущерба, и он уже был отклонён судом. Тем не менее, одним из величайших преуменьшений истории останется то, что президенту следовало урегулировать дело раньше. Конечно, никто не мог предсказать точную природу бедствия, которое этот судебный процесс нанесёт Клинтону и его семье. Но в деле действительно были предупреждающие знаки, к которым президенту следовало отнестись со всем вниманием. За этот провал Клинтон заплатит самой ценной валютой, которой обладает любой президент, — в первом абзаце своих некрологов, когда упоминается о его импичменте. (Клинтон раздобыл деньги для выплаты Джонс из своего страхового полиса у Chubb и трастового фонда, созданного отцом Хиллари Клинтон.)

Мировое соглашение вряд ли можно считать победой Полы и Стива Джонсов. Их окончательная доля от выручки составила около 200 тыс. долларов — меньше половины того, что они получили бы, если бы согласились на урегулирование в размере 700 тыс. долларов, о котором Дэвис и Каммарата договорились в августе 1997 года. Фирма Донована Кэмпбелла получила 283 тыс. долларов, Дэвис и Каммарата — 260 тыс. долларов, а Институт Резерфорда — 100 тыс. долларов. Отдалённым отголоском первоначального соглашения, составленного Клиффом Джексоном, в окончательном соглашении также оговаривалось, что Дэвис и Каммарата должны были получать до 90 тыс. долларов от любых сделок с книгами или фильмами, которые Джонс может заключить в будущем. (Дэнни Трейлор, юрист из Литл-Рока, который ответил на телефонный звонок, положивший начало делу, ничего не просил и не получил.)

В марте 1999 года Пола и двое её сыновей вернулись в Арканзас. Она нашла дом недалёко от своего родного города Лонок и зарегистрировалась в качестве клиентки Джека Гордона, бывшего мужа ЛаТойи Джексон и называющего себя “промоутером знаменитостей". Гордон выступил посредником в сделке с бывшей истицей по открытию "Сети знаменитостей-экстрасенсов Полы Джонс", телефонной горячей линии, где она и штат других экстрасенсов предсказывали будущее звонящим по цене 3,99 доллара в минуту. Гордон также организовал платное интервью для британского издания журнала OK!. Джонс рассказала журналу, что станет ещё больше опасаться за свою безопасность после ухода Клинтона с поста президента, потому что “он может подумать: "Ну, поскольку я не президент, теперь я могу делать все, что захочу — я могу избавиться от неё и её семьи".

* * *

Расследование Старра закончилось бесславно. В последних 3 судебных процессах, проведённых Офисом независимых юристов: против банкиров из Арканзаса Херби Бранскама-младшего и Роберта М. Хилла, против Сьюзан Макдугал и против Джули Хайатт Стил — прокурорам не удалось добиться обвинительного приговора ни по одному пункту. (Присяжные оправдали по некоторым обвинениям и не пришли к общему мнению по другим.) Прокуроры Старра предъявили второе, а затем и третье обвинение Вебстеру Хаббеллу, близкому другу Клинтонов и бывшему заместителю генерального прокурора. В одном из таких дел, о налоговом преследовании, Старр также обвинил жену Хаббелла, его адвоката и бухгалтера в тяжких преступлениях. Судья первой инстанции отклонил одно из этих дел, и хотя это решение было впоследствии отменено, решение апелляционного суда сделало невозможным для прокуроров приступить к судебному разбирательству. Следовательно, оба дела были разрешены в результате совместной сделки о признании вины, которая, по сути, не налагала нового наказания на Хаббелла. Старр прекратил дела против Сюзанны Хаббелл, юриста и бухгалтера.

Решения о возбуждении дел против Макдугал и Стил продемонстрировали отличительные формы плохого суждения, которые были отличительными чертами прокурорского стиля Старра. Сьюзан Макдугал, одна из бывших деловых партнёров Клинтонов по проекту "Уайтуотер", отсидела 18 месяцев в тюрьме за свой необъяснимый отказ давать показания перед большим жюри присяжных Старра. Несмотря на то, что Макдугал ясно дала понять, что никогда не будет сотрудничать со Старром, его офис в Литл-Роке использовал её отказ от дачи показаний в качестве основания для возбуждения против неё другого дела, на этот раз по обвинению в преступном неуважении к суду и препятствовании правосудию. Формально это не квалифицировалось как двойная опасность, но Хикман Юинг, заместитель Старра в Литл-Роке, явно пытался наказать её во второй раз за точно такое же поведение. Присяжные из Арканзаса отклонили это мстительное и ненужное дело.

Если дело Макдугал продемонстрировало мстительность прокуроров Старра, то судебное преследование Стил, второстепенной фигуры во всей этой путанице, продемонстрировало их нездоровую одержимость заполучить президента. Стил была близкой подругой Кэтлин Уилли в 1993 году, в то время, когда Уилли сказала, что Клинтон лапал её. 4 года спустя, в июле 1997 года, когда Майкл Исикофф начал расследование этой истории, Уилли привела репортёру Стил в качестве подтверждающего свидетеля. В своём первом интервью Исикоффу Стил подтвердила историю Уилли, сказав, что её подруга в то время жаловалась на грубое обращение президента с ней.

Позже, летом 1997 года, когда Исикофф решил продолжить своё расследование, Стил сказала ему, что в предыдущем разговоре солгала. По правде говоря, сказала Стил, она никогда не слышала, чтобы Уилли жаловалась на Клинтона в 1993 году. Она рассказала первоначальную ложь в качестве одолжения Уилли. В последующие месяцы Стил придерживалась второй версии своей истории — что Уилли попросила её солгать в её защиту. С одной стороны, вся история "Уилли против Стил" можно рассматривать как много шума из-за относительно ничего. Два свидетеля рассказали противоречивые истории, что часто случается в уголовных расследованиях.

Но обвинение Стил выросло из главной навязчивой идеи расследования Старра. Джеки Беннетт, главный стратег Старра, подробно расспрашивал Клинтона об обвинениях Уилли в своих показаниях большому жюри присяжных 17 августа 1998 года. Президент категорически опроверг рассказ Уилли о лапании. Беннетт хотел возбудить против Клинтона ещё одно дело о лжесвидетельстве — на этот раз основанное на словах Кэтлин Уилли. Показания Стил выставил Уилли самой коварной лгуньей, поэтому Офис независимых юристов решил поддержать Уилли и уничтожить Стил. Отсюда это судебное преследование.

Как это часто случалось с Офисом независимых юристов, все пошло не так, как надеялись прокуроры. Уилли пришлось отвечать на трудные вопросы о финансовых махинациях, которые привели её мужа к самоубийству; во время дачи показаний по делу Джонс она давала, в лучшем случае, сомнительные и уклончивые показания. Она также задала обычные вопросы о продаже своей истории о предполагаемых сексуальных пристрастиях Клинтона. В свете всего этого адвокат Уилли мудро настоял на предоставлении иммунитета, прежде чем она согласится сотрудничать с офисом Старра.

Затем, после того как Уилли получила иммунитет, она рассказала офису Старра серию откровенной лжи о своих отношениях с мужчиной по имени Шон Докинг. После смерти мужа она вступила в сексуальную связь с этим молодым человеком, и роман плохо закончился в 1995 году. В рамках театральности их расставания она рассказала ему ложную историю о том, что забеременела. На суде над Стил Уилли спросили:

— Почему вы не сказали Соединённым Штатам правду о Докинге?

— Я была смущена, и мне было стыдно, — сказала она.

Ложь Уилли поставила прокуроров Старра перед дилеммой. В её соглашении об иммунитете чётко указывалось, что, если она не скажет правду, её иммунитет может быть отозван и она может быть привлечена к ответственности за все свои преступления, включая ложь, которая нарушала соглашение. Но она также была их последней, лучшей надеждой возбудить ещё одно дело против Клинтона. Старру пришлось выбирать: твёрдо придерживаться своего часто повторяющегося требования правды и аннулировать соглашение Уилли об иммунитете или поступиться принципом и спасти свидетеля, который, возможно, в конце концов свергнет Билла Клинтона.

Прокуроры дали Уилли второе соглашение об иммунитете, которое послужило оправданием её последней порции лжи. В конце концов, Уилли солгала только о сексе.

* * *

В широком смысле команда Старра приняла правильное решение относительно неприкосновенности Уилли. По этому самому личному вопросу в своей жизни она солгала из чувства стыда и сожаления. Не было необходимости раздувать из этого федеральное дело. Но это рассуждение следовало применить и к Биллу Клинтону. Действия, которые привели к его импичменту, были вызваны его смущением по поводу того, как он вёл свою сексуальную жизнь. Конечно, прокуроры и нация в целом должны придерживаться более высоких стандартов в отношении президента. Но даже применяя суровые меры, которые нация должна применять к своим лидерам, враги Клинтона переборщили по всем фронтам: в тактике, которую использовали, в вынесенных ими суждениях и в средствах правовой защиты, которые они искали.

Один человек увидел суть дела такой, какая она есть, и когда жар импичментной лихорадки прошёл, судья Сьюзан Уэббер Райт дала прохладную окончательную оценку. 12 апреля 1999 года судья признала Клинтона виновным в неуважении к суду за нарушение её решения в деле "Джонс против Клинтона", то есть за ложь об отношениях с Моникой Левински. После краткого, трезвого анализа фактов Райт пришла к выводу, что “просто невозможно отмахнуться от того, что президент намеренно... подорвал целостность судебной системы. Санкции должны быть введены не только для исправления неправомерного поведения президента, но и для сдерживания других, которые сами могли бы захотеть подражать президенту Соединённых Штатов...". Особенно горькой пилюлей для Клинтона стало то, что Райт приказала ему оплатить расходы адвокатов Джонс в связи с этим делом. (После последнего ожесточённого судебного разбирательства Райт установила эту сумму в размере 90 тыс. долларов.) Судья назначила наказание, которое было не больше и не меньше, чем Клинтон заслуживал. Правовая система, возможно, и взяла верх над политической системой в других местах, но в зале суда Литл-Рока основные правила справедливости ещё действовали.

Ещё одна сторона также с самого начала придерживалась этого мнения — американский народ. Сага о Левински изобиловала бессмысленными суждениями о предполагаемых чувствах этого огромного инертного зверя. Но даже соблюдая должную осторожность, можно только поражаться спокойной мудрости подавляющего большинства американцев, особенно перед лицом непрекращающейся истерии со стороны политических кругов и СМИ. Эти лидеры общественного мнения объявили, что давно установившиеся различия между общественным и личным, между личным и политическим больше не имеют значения в американской жизни. И люди спокойно ответили, что, безусловно, имеют. Эта битва, конечно, не завершилась вынесением вердикта в Сенате. Самозваные арбитры моральной пригодности перешли к новым целям (кандидатам вместо президентов) и новым предметам (употреблению наркотиков вместо супружеской измены) и настояли на вынесении приговора. Опять же, по-видимому, общественность пренебрегла этими оценками сверху. Но поскольку правовая система не проявляет никаких признаков ослабления своей власти над политикой страны, язык обвинений и расследований будет продолжать доминировать в национальном дискурсе.

* * *

Билл Клинтон отреагировал на окончание истории Левински с тем же сводящим с ума сочетанием качеств, которые в первую очередь привели его к неприятностям и помогли выбраться из них. Как указывалось, просматривая судебный процесс со своими адвокатами 12 февраля, президент расценил всю эту авантюру в целом как победу. Он с самого начала думал, что это была полностью политическая атака на него, и в этом смысле он победил, а его враги проиграли. Для Клинтона моральные и личные последствия его поведения оставались личными и, по-видимому, не вызывали чрезмерного беспокойства.

Действительно, в целом первая семья сочла нужным превратить травму в благоприятную возможность. Ещё в первый президентский срок, когда у Хиллари Клинтон были свои официальные политические обязанности, она быстро стала одной из наименее популярных первых леди на нашей памяти. Однако защита ею мужа во время скандала с Левински привела её к большим высотам популярности. Её характер и амбиции мало изменились за это время, но они с мужем решили попытаться извлечь выгоду из добрых чувств к ней. С тем же упорством, которое привело Билла к президентству, а затем к тому, что он за него цеплялся, они начали инвестировать в зарождающуюся политическую карьеру Хиллари. Препятствия были велики, но такими же были и амбиции Клинтонов. Как любила говорить их подруга Линда Бладворт-Томасон:

— Когда они умрут, каждого из них похоронят рядом с президентом Соединённых Штатов.

И в какой-то момент в отдалённом будущем американцы, вероятно, будут относиться ко всему этому последнему приступу упадка с недоверием — к безвкусице поведения президента, к фанатизму его преследователей и к убогости политической, правовой и журналистской систем, в которых эта история гноилась. В основном, однако, эти сбитые с толку будущие граждане будут задаваться одним и тем же вопросом о Билле Клинтоне. За что ему был объявлен импичмент? Ответ не сделает чести ни президенту, ни его времени.

БЛАГОДАРНОСТИ

Мои благодарности начинаются с замечательных коллег из New Yorker. Дэвид Ремник с присущим ему изяществом прошёл путь от "консильере" до "капо ди тутти капи"^[38], и я в огромном долгу перед ним — за работу над этой книгой, за руководство журналом и за несравненную дружбу. Большое спасибо также Дороти Викенден, за то, что насторожённо следила за мной вот уже несколько лет; Джону Беннетту, за то, что донёс мои слова до финишной черты; и Эми Тюбке-Дэвидсон, за то, что знала историю лучше, чем я. Я также выражаю благодарность моим коллегам-сценаристам по лагерю Клинтона: Рику Херцбергу, Джо Кляйну и Джейн Майер. Кроме того, я всегда буду благодарен Тине Браун за предоставленный мне шанс в журналистике и за руководство моим освещением ранней части этого дела.

Я также поделился этой историей со многими друзьями и коллегами из ABC News, и рад поблагодарить их всех, особенно репортёров Джеки Джадд и Линду Дуглас. Крис Власто и я во многом по-разному смотрели на это дело, поэтому мне особенно приятно поблагодарить его за великодушие, проявленное ко мне во время написания этой книги. Я благодарен за исследовательскую помощь (и беспощадную критику) Джошу Файну из ABC News и Саре Смит, ранее работавшей в New Yorker.

Мне снова выпала честь быть опубликованным издательством Random House. Энн Годофф руководила этой книгой со своим фирменным энтузиазмом и смекалкой. Команда копирайтинга в составе Бет Пирсон и Теда Джонсона за короткое время проделала огромную работу. Спасибо также Мэри Бар, Кэролайн Каннингем, Грегу Дарему, Ричарду Элману, Лиз Фогарти, Кейт Недзвецки, Тому Перри и Кэрол Шнайдер. Мой агент, великая Эстер Ньюберг, просто царит.

Мне посчастливилось провести фокус-группу на месте, чтобы ответить на часто задаваемый в данном случае вопрос: что подумают дети? В свои 8 лет Эллен Тубин сама является опытным новостным аналитиком, и я дорожу её проницательностью. Её брат Адам, который младше её на 2 года , мудро рассказал о трудностях, с которыми столкнулся президент, и я был рад вместе с ним побывать в других частях света. Мать этих замечательных детей, Эми Макинтош, является живым напоминанием обо всем лучшем в нашем мире. В обмен на радость разделить с ней жизнь посвящение этой книги — самое малое, что я могу ей предложить.

Нью — Йорк Сити

Ноябрь 1999

ПРИМЕЧАНИЯ К ИСТОЧНИКАМ И БИБЛИОГРАФИЯ

Эта книга основана главным образом на моих наблюдениях и интервью, проведённых в течение 2 лет, когда я освещал дела Джонс и Левински. За это время я взял интервью у более чем 200 человек для этой книги. Все цитаты из частных бесед взяты из одного (или обоих) из двух источников: моих интервью с участниками бесед или показаний участника в ходе расследования Старра. Палата представителей приняла решение обнародовать беспрецедентный объём материалов расследования Старра, включая тысячи страниц протоколов заседаний большого жюри и резюме допросов в ФБР. Хотя мудрость этого решения остаётся под вопросом, этот материал представляет собой исключительный ресурс для журналистов и историков, и я активно им пользовался. Все цитаты из судебных заседаний взяты из официальных протоколов судебных заседаний.

В дополнение к моим собственным усилиям, я с головой погрузился в широкое освещение этого дела в средствах массовой информации. Я следил за продолжающимися публикациями в New York Times и "Вашингтон Пост". Я особенно благодарен превосходному веб-сайту Post, на котором хранится полезный архив репортажей (www.washingtonpost.com/wp-srv/politics/special/clinton/clinton.htm).

При анализе этого случая и его контекста я опирался на следующие книги и статьи.

Книги

Олдрич, Гэри. Неограниченный доступ: агент ФБР в Белом доме Клинтона. Вашингтон, округ Колумбия: Regnery Publishing, 1996.

Беннетт, Уильям Дж. Смерть отвозмущения: Билл Клинтон и атака на американские идеалы. Нью-Йорк: Свободная пресса, 1998.

Berger, Raoul. Импичмент: Конституционные проблемы. Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 1973.

Блэк, Чарльз Л.-младший. Импичмент: справочник. Нью-Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета, 1974.

Брок, Дэвид. Соблазнение Хиллари Родэм. Нью-Йорк: Свободная пресса, 1996.

Брамметт, Джон. Высший свет: Образование Билла Клинтона. Нью-Йорк: Hyperion Books, 1994.

Клинтон, Роджер. Взросление Клинтона: жизни, времена и трагедии президентской семьи Америки. Арлингтон, Техас: Издательская группа Summitt Publishing Group, 1995.

Коултер, Энн. Тяжкие преступления и проступки: дело против Билла Клинтона. Вашингтон, округ Колумбия: Regnery Publishing, 1998.

Дэвис, Лэнни Дж. Говорить правду: замётки о моем образовании в Белом доме. Нью-Йорк: Свободная пресса, 1999.

Дершовиц, Алан М. Сексуальный маккартизм: Клинтон, Старр и зарождающийся конституционный кризис. Нью-Йорк: Basic Books, 1998.

Дрю, Элизабет. Коррупция американской политики: что пошло не так и почему. Секокус, Нью-Джерси: Издательство Birch Lane Press, 1999.

Флауэрс, Дженнифер. Страсть и предательство. Дель-Мар, Калифорния: Emery Dalton Books, 1995.

---. Спать с президентом: годы моей близости с Биллом Клинтоном. Карсон-Сити, Невада: Anonymous Press, 1996.

Габлер, Нил. Жизнь в кино: как развлечение победило реальность. Нью-Йорк: Alfred A. Knopf, 1998.

Герхард, Майкл Дж. Федеральный процесс импичмента: конституционный и исторический анализ. Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета, 1996.

Голдберг, Люсианн. Девочки мадам Клео. Нью-Йорк: Pocket Books, 1992.

--— и Сондра Тилл Робинсон. Высокопоставленные друзья. Нью-Йорк: Richard Marek Publishers, 1979.

--— и Джинни Сакол. Мурлыкай, детка, мурлыкай: ты можешь быть женственной и раскрепощённой. Нью-Йорк: Hawthorn Books, 1971.

Хитченс, Кристофер. Больше некому лгать: триангуляции Уильяма Джефферсона Клинтона. Нью-Йорк: Verso, 1999.

Хаббелл, Уэбб. Высокопоставленные друзья. Нью-Йорк: William Morrow & Co., 1997.

Исикофф, Майкл. Разоблачение Клинтона: история репортёра. Нью-Йорк: Издательство Crown Publishers, 1999.

Джейнуэй, Майкл. Республика отрицания: пресса, политика и общественная жизнь. Нью-Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета, 1999.

Ковач, Билл и Том Розенстил. Скорость деформации: Америка в эпоху смешанных СМИ. Нью-Йорк: Издательство Century Foundation Press, 1999.

Курц, Говард. Цикл раскрутки: внутри пропагандистской машины Клинтона. Нью-Йорк: Free Press, 1998.

Лайонс, Джин. Дураки ради скандала: как СМИ изобрели Уайтуотер. Нью-Йорк: Franklin Square Press, 1996.

Маккиннон, Кэтрин А. Сексуальные домогательства работающих женщин: случаи дискриминации по признаку пола. Нью-Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета, 1979.

Маранисс, Дэвид. Загадка Клинтона: речь продолжительностью четыре с половиной минуты раскрывает всю жизнь этого президента. New York: Simon & Schuster, 1998.

---. Первый в своём классе: Биография Билла Клинтона. New York: Simon & Schuster, 1995.

Макдугал, Джим и Кертис Уилки. Озорство в Арканзасе: рождение национального скандала. Нью-Йорк: Henry Holt & Co., 1998.

Молди, Дэн Э. Трагедия в Вашингтоне: как смерть Винсента Фостера вызвала политическую бурю. Вашингтон, округ Колумбия: Regnery Publishing, 1998.

Морган, Питер У. и Гленн Х. Рейнольдс. Появление неприличия: Как войны за этику подорвали американское правительство, бизнес и общество. Нью-Йорк: Free Press, 1997.

Моррис, Дик. За овальным кабинетом: переизбрание вопреки всему. Нью-Йорк: Random House, 1997.

Мортон, Эндрю. История Моники. Нью-Йорк: St. Martin’s Press, 1999.

Познер, Ричард А. Государственное дело: расследование, импичмент и суд над президентом Клинтоном. Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 1999.

Стефанопулос, Джордж. Все слишком по-человечески: политическое образование. Бостон: Little, Brown &Co., 1999.

Стюарт, Джеймс Б. Кровавый спорт: президент и его противники. Нью-Йорк: Simon & Schuster, 1996.

Тирелл, Р. Эмметт-младший, Бой Клинтона: политическая биография. Вашингтон, округ Колумбия: Regnery Publishing, 1996.

Вудворд, Боб. Тень: пять президентов и наследие Уотергейта. Нью-Йорк: Simon &Schuster, 1999.

Статьи

Бейнарт, Питер. “Частные вопросы". New Republic, 15 февраля 1999, стр. 21.

Блюменталь, Сидни. “Друзья Полы Джонс". New Yorker, 20 июня 1994, стр. 38.

Дидион, Джоан. “Непокрытый Вашингтон". New York Review of Books, 24 июня 1999, стр. 72.

Данн, Доминик. “Мистер Данн едет в Вашингтон". Vanity Fair, май 1999, стр. 152.

Дворкин, Рональд. “Раненая конституция". New York Review of Books, 18 марта 1999, стр. 8.

Эллис, Дэвид и др. “Опасности Полы". People, 23 мая 1994, стр. 88.

Грейвс, Флоренция, совместно с Жаклин Э. Шарки. “Старр и Уилли: нерассказанная история". Nation, 17 мая 1999, стр. 11.

Хеннебергер, Мелинда. “Мир Полы Джонс". "Нью-Йорк Таймс", 12 марта 1998, стр. А1.

Кавано, Бретт М. “Президент и независимый юрисконсульт". Georgetown Law Review, том 86, стр. 2133 (1998).

Котлер, Стивен. “Заклятый враг президента" (Джон У. Уайтхед). GQ, сентябрь 1998, стр. 362.

Ларднер, Джордж-младший “Продюсер и публицист президентского скандала". "Вашингтон Пост", 17 ноября 1998, стр. A1.

Льюис, Энтони. “Прокурорское государство: криминализация американской политики". American Prospect, январь/февраль 1999, стр. 26.

Лизза, Райан. “Мистер Хайд". New Republic, 28 декабря 1998, стр. 14.

Макса, Руди. “Дьявол в Поле Джонс". "Пентхаус", январь 1995, стр. 107.

---. “Дьявол в Поле Джонс". "Пентхаус", апрель 1998, стр. 51.

Майер, Джейн. “Отдел сообщников". The New Yorker, 2 февраля 1998, стр. 25.

---. “Отличительные черты". The New Yorker, 7 июля 1997, стр. 34.

---. “Портрет разоблачителя". The New Yorker, 23 марта 1998, стр. 34.

Макклинтик, Дэвид. “Городской глашатай Нового века". Brill’s Content, ноябрь 1998, стр. 113.

О'Салливан, Джули Р. “Взаимодействие между импичментом и статутом независимого адвоката". Georgetown Law Review, том 86, стр. 2193 (1998).

Поллитт, Ката. “После добродетели". New Republic, 7 июня 1999, стр. 42.

Рич, Фрэнк. “Все президенты воняют". Журнал "Нью-Йорк Таймс", 15 августа 1999 г., стр. 42.

Rosen, Jeffrey. “Юриспруденция". The New Yorker, 28 сентября 1998, стр. 34.

---. “Кеннет Старр в ловушке". Журнал "Нью-Йорк Таймс", 1 июня 1997 г., стр. 42.

Шипперс, Дэвид. “Шипперс высказывается". Human Events, 28 мая 1999, стр. 1.

Сэмпл, Кирк. “Свидетель обвинения" (Брюс Удолф). Miami New Times, 21-27 августа 1997.

Шалит, Рут. “Адвокат президента". Журнал "Нью-Йорк Таймс", 2 октября 1994 г., стр. 42. Санстейн, Касс Р. “Плохие стимулы и плохие институты". Georgetown Law Review, том 86, стр. 2267 (1998).

---. “Неконтролируемый и несбалансированный: почему Закон о независимых юристах нужно отменить". American Prospect, май / июнь 1998, стр. 20.

Симпозиум. “Закон о независимых юристах: от Уотергейта до Уайтуотера и далее". Georgetown Law Review, том 86, стр. 2011 (1998).

Тейлор, Стюарт-младший “Её дело против Клинтона". American Lawyer, ноябрь 1996, стр. 57.

---. “Доверие к Джонс". Legal Times, 23 июня 1997, стр. 20.

Ваас, Мюррей. “Лжесвидетель" (Дэвид Хейл). Серия из пяти частей, www.salon1999.com, 1998.

Уолцер, Майкл. “Недостойные новости". New Republic, 28 сентября 1998, стр. 10.

Вайс, Филип. “Я люблю Люси". "New York Observer", 29 июня–6 июля 1998 г., стр. 21.

Йорк, Байрон. “Ложный свидетель" (Вернон Джордан). American Spectator, февраль 1999, стр. 24.

ОБ АВТОРЕ

ДЖЕФФРИ ТУБИН — штатный журналист New Yorker и юридический аналитик ABC News. Работал помощником прокурора Соединённых Штатов в Бруклине и младшим юрисконсультом в офисе независимого юрисконсульта Лоуренса Э. Уолша, что послужило основой для его книги "Вступительные аргументы: первое дело молодого юриста" — Соединённые Штаты против Оливера Норта. С отличием окончил Гарвардскую школу права и автор бестселлера "Бег по жизни: народ против О. Дж. Симпсона". Тубин живёт в Нью-Йорке со своей женой и двумя детьми.

Примечания

1

Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения.

(обратно)

2

Американский учёный-юрист, занимавший пост генерального судебного пристава США при президенте Джоне Кеннеди и специального прокурора во время Уотергейтского скандала. За свою карьеру был ведущим экспертом по трудовому праву, а также авторитетом в области конституционного права.

(обратно)

3

Город в штате Аляска, США.

(обратно)

4

Провинция на юге Доминиканской Республики.

(обратно)

5

Американский юрист, педагог и писательница. Профессор социальной политики, права и женских исследований в Университете Брандейса и преподаватель Хеллеровской школы социальной политики и менеджмента при университете. Стала национальной фигурой в 1991 году, когда обвинила кандидата в Верховный суд США Кларенса Томаса, своего руководителя в департаменте образования США и Комиссии по равным возможностям при трудоустройстве, в сексуальных домогательствах.

(обратно)

6

Американская писательница, певица, модель, актриса, бывшая служащая штата Арканзас и бывшая тележурналистка. В январе 1998 года президент Билл Клинтон дал показания под присягой о том, что у него был сексуальный контакт с Флауэрс.

(обратно)

7

Декейтер — крупнейший город в округе Мейкон, штат Иллинойс.

(обратно)

8

Ночная телевизионная новостная программа ABC News.

(обратно)

9

Вечерняя дискуссионная передача на CNBC.

(обратно)

10

Молодёжная палата Соединённых Штатов, также известная как Jaycees, JCS или JCI USA, является организацией по обучению лидерству и гражданской организацией для людей в возрасте от 18 до 40 лет. Это филиал Международной молодёжной палаты. Особое внимание уделяется развитию бизнеса, управленческим навыкам, индивидуальному обучению, общественным работам и международным связям.

(обратно)

11

«Бэббит» — сатирический роман американского писателя Синклера Льюиса, опубликованный в 1922 году. Книга вызвала ожесточённые споры и повлияла на решение о присуждении Льюису Нобелевской премии по литературе в 1930 году. Фамилия главного героя романа стала в английском языке именем нарицательным, обозначающим человека, бездумно следующего буржуазным идеалам.

(обратно)

12

Вымышленный персонаж, созданный и изображённый Джеком Уэббом в качестве главного героя его сериала "Невод", детектив в полицейском управлении Лос-Анджелеса.

(обратно)

13

Персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные», талантливый сыщик, свято верящий в правоту закона, но исполняющий в романе роль антигероя.

(обратно)

14

Герой одноимённого фильма ужасов 1931 года, снятого по роману Джорджа Дюморье. Маэстро Свенгали, злобный гений музыки, используя магию, гипноз и телепатию, пытается завоевать сердце молодой девушки, превратив её в певицу с мировой известностью

(обратно)

15

Итальянское имя, используемое в качестве сокращения для обозначения беспринципного соблазнителя женщин, основано на персонаже "Прекрасной кающейся грешницы", трагедии Николаса Роу 1703 года. В пьесе Роу Лотарио - распутник, который соблазняет и предаёт Калисту; и его успех является источником пословичного характера этого имени в последующей английской культуре.

(обратно)

16

В США считается, что у "нормальной" семьи должно быть 3 машины: одна для мужа, одна для жены и ещё одна для вылазок всей семьёй на барбекю.

(обратно)

17

Психоделический альбом "Битлз".

(обратно)

18

Строка из его песни "It’s Alright, Ma (I’m Only Bleeding)".

(обратно)

19

У монеты в 25 центов диаметр 24,3 мм.

(обратно)

20

У Люси Мерсер Резерферд был длительный роман с президентом США Франклином Д. Рузвельтом.

(обратно)

21

Устаревший термин для обозначения восторженных девушек-подростков, поклонниц традиционной поп-музыки 1940-х годов, в частности певца Фрэнка Синатры. Бобби-соксерами обычно были девочки-подростки из средних школ и колледжей, получившие своё название от популярных носков бобби, которые они носили.

(обратно)

22

Американский писатель, автор остросюжетных романов.

(обратно)

23

По аналогии с "Джон Доу" – условное обозначение истца в судебном процессе.

(обратно)

24

Американская музыкальная группа, впервые проявившая себя в 1990-х и начале 2000-х годов, возглавляемая композитором/мультиинструменталистом Бобом Грином.

(обратно)

25

Герой одноимённого фильма ужасов 1931 года, маг и гипнотизёр.

(обратно)

26

Роман британского писателя венгерско-еврейского происхождения Артура Кёстлера. Кстати посвящён эпохе «Большого террора» в Советском Союзе в 1936–1938 годах, о том, как жернова революции перемалывают и уничтожают своих создателей

(обратно)

27

Вероятно, тот самый маленький сын Рама Эмануэля.

(обратно)

28

Американский актёр, стенд-ап комик и сценарист.

(обратно)

29

Симптом патологии речи; речевое возбуждение, многословие, безудержность речи и ускорение её темпа.

(обратно)

30

Т.е. отказался свидетельствовать против себя.

(обратно)

31

Босс одной из «Пяти семей» итало-американской мафии Нью-Йорка, названной в его честь «Семья Гамбино».

(обратно)

32

Соответствует международному размеру "L" или российскому размеру 50. Субтильностью Моника не отличалась.

(обратно)

33

Будущая Хиллари Клинтон.

(обратно)

34

Баскетбольная команда Университета Миссисипи.

(обратно)

35

Будущий президент США.

(обратно)

36

Литературный персонаж серии романов классика американского детектива Эрла Гарднера, практикующий лос-анджелесский адвокат.

(обратно)

37

Американская журналистка. Была старшим корреспондентом-расследователем NBC Nightly News.

(обратно)

38

"Советник" и "верховный главарь" – мафиозные термины.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

Хронология

ПРОЛОГ. “Алло, это Дэнни"

1. Что рассказали Буббы

2. "Разве не так всё было?"

3. Тусовщица

4. “Я люблю этого человека"

5. По-настоящему влюблена

6. Джоан Дин

7. Их таблоидные сердца

8. Добрые и сильные христиане

9. “Нарисуйте мне пенис"

10. Секс по обоюдному согласию

11. Месть Корпуса мира

12. Определение секса… и Л-Е-В-И-Н-С-К-И

13. Дело Ричарда Джуэлла

14.“Пусть они знают".

15. Слова согласия

16. Слухи из “восемнадцатых рук"

17.“Плевать, если мне объявят импичмент..."

18. Победа за счёт поражения

19. "Мистер Гениталии" и дамы-лжесвидетельницы

20. Эти культурные войны

ЭПИЛОГ. Личное и общественное

БЛАГОДАРНОСТИ

ПРИМЕЧАНИЯ К ИСТОЧНИКАМ И БИБЛИОГРАФИЯ

  Книги

  Статьи

ОБ АВТОРЕ

*** Примечания ***