Взгляд зверя [Арсений Александрович Истомин] (fb2) читать онлайн

Арсений Истомин Взгляд зверя

Вечерело. Алый закат расплылся на фоне уходящего солнца, на небе не единого облака. Опустив глаза, ниже я понял, что так и не вышел из леса, который казался мне до боли знакомым. Созерцание заката прервалось на мысли, остаться на ночь в лесной глуши.

– Надо срочно выбираться – подумал я, но куда идти?

Маленькую тропинку постепенно погружало во тьму уходящее солнце. Все хуже стали просматриваться силуэты деревьев, все смешалось в единую черную массу.

Тут, позади раздался треск, словно кто то наступил на сухие ветки, затем еще один и еще. Кто-то очевидно шел попятам.

– Может олень? Или просто лисица, ну да, сама заплутала – нервно размышлял я. Но проверять не хотелось, да и фонарика в кармане не оказалось. Быстро, но тихо я двинулся в противоположном направлении, постоянно прислушиваясь к звукам ночного леса. Хруст прекратился, по крайней мере шагов слышно не было. Зловещая тишина вот-вот должна была нарушится чьими-то перебежками. Я остановился, пытаясь разглядеть хоть что-то в том месте, откуда только что поспешно ушел. Но звуков не было.

Медленно я отходил спиной вперед, стараясь разглядеть в кромешной тьме своего преследователя. Постепенно замедляя шаги, я прислушивался к малейшему шороху, коих в ночном лесу почему-то не было. Тишину ночного леса нарушало лишь мое учащенное дыхание. Больше всего пугала мысль, что я не вижу его, а оно меня видит. Я хожу кругами, уткнувшись спиной в холодное дерево, вздрогнул от страха. Глаза постепенно привыкали к темноте, теперь я мог видеть хоть что-то. Может мне показалось? Кому я здесь нужен-то? Звери так не охотятся, так что это мог быть заяц или птица какая-нибудь. Подобные мысли сильно успокаивали, учитывая, что теперь вырисовывалась задача переночевать в этом лесу.

– Сейчас сооружу шалаш или на дерево залезу, оттуда и окрестности рассмотреть можно будет и зверь никакой не достанет – думал я.

На ощупь ствол напоминал сосну, маленькие тонкие чешуйки, шершавые корни и характерный запах смолы. Я присел на землю, глубоко выдохнув и закрыв глаза. Наконец-то это закончилось. Может прям здесь переждать ночь?

В нос ударил смрадный запах чей-то шерсти. Откуда-то сзади послышалось тихое рычание. Треск раздался прямо за моей спиной, я даже обернутся не успел, как ноги сами понесли меня подальше отсюда. Нет, мысли выйти из леса уже не было. Хотелось просто отвязаться от этого нечто, что бродит за мной по лесу. Мозг заполонил страх, я даже не слышал бежит ли оно за мной. По пути то и дело спотыкался или натыкался на колючие лапы елей, по лицу постоянно били ветки. В конце концов, через какое-то время я остановился, припав к дереву. Ноги гудели, голову сдавливало, я наклонился, чтобы отдышаться, рассматривая траву под ногами.

В лунном свете можно было разглядеть даже мелкие цветы. Пару лопухов, шершавые корни, ствол, с множеством тонких чешуек и то, что сначала заставило задуматься, а потом повергло в дикий ужас.

За стволом виднелось копыто! Черное конское копыто. Я невольно поднял голову выше. В ствол уцепилась чья-то когтистая лапа, сделавшая на коре четкие отметены. Отнялись ноги, язык онемел, я старался отползти от дерева не выпуская из виду эту тварь. Существо медленно выглянуло из-за дерева. На меня уставились два маленьких красных глаза. Оно явно изучало меня, при этом зубастая пасть расползалась в кривой улыбке. Через каких-то пару мгновений ступор пропал и я начал искать под рукой хоть что-нибудь, понимая, что убежать от этой твари я уже не смогу. Походу, поняв мои намерения существо начало постепенно выходить из-за прикрытия, вскоре полностью показавшись под лунным светом.

Ступор охватил меня с головы до ног. Страх сковал тело так, что я не мог и пальцем пошевелить. Мозг не хотел сдаваться, но тело было неподвижно. Стараясь сдвинуться с места и отползти, я мог лишь наблюдать, как в мою сторону тянутся когтистые лапы.

Алексей проснулся от звонкого гудка. Состав наконец-то тронулся и покинул станцию.

– Фух, ну и кошмар приснился – облегченно вздохнул Алексей. Глаза закрывать уже явно не хотелось, к тому же на соседней полке разместилась молодая мама, чей грудничок явно не оценил комфорт советского поезда и спустя пару минут заныл на весь вагон.

– Да, дружок, мне эта поездка тоже не нравится – сочувствующе посмотрел Алексей на младенца, чья мать упорно пыталась найти толи соску, толи бутылочку в огромной сумке.

В прочем через пару остановок они вышли, в купе воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая ритмичным постукиванием колес. Алексей закрыл глаза и представил Москву, откуда так поспешно пришлось уехать. Работа журналистом предполагает далеко не только сидение в теплом офисе на мягком кресле.

– Добрый день – дверь отварилась, и в купе зашла пожилая дама лет шестидесяти, одетая в традициях русской деревни. В платочке, больших темных очках, пестром халате и поясе из собачьей шерсти. Алексей вздрогнул – невольно вспомнился недавний сон.

– Добрый – замешкавшись ответил Алексей. Его явно напрягал какой-то элемент одежды случайной попутчицы.

– Извините, как я могу к вам обращаться? – задал он вопрос.

– Антонина я, Антонина Николаевна – улыбнулась старушка.

– А меня Алексеем.

– Ой, как хорошо, Леша значит – попутчице явно понравилось знакомство.

– Куда вы направляетесь? – поинтересовался Алексей.

– Николаевка, может слышал, от Татищево одна дорога по прямой.

– Да, я не местный, здешних сел не знаю – и тут он понял, что за вещь его насторожила.

– Антонина Николаевна, не подскажите, что у вас за ожерелье. Амулет какой-нибудь?

– Ты про эту безделушку что-ли? – спросила она, показывая на два клыка на шее перевязанных бисером – Чепуха, купила у цыганки, думала оберег какой.

Алексей склонил голову, настала небольшая пауза.

– А вот это настоящий оберег – сказала старушка, снимая с руки браслетик из дерева.

Он представлял из себя несколько маленьких шариков с резьбой на каждом из них. Смысла Алексею понять не удалось, не на глаголицу, не на кириллицу буквы не смахивали.

– Бабка, как жива была все заставляла с собой носить, говорила, мол, – Не снимай, а то беды потом не оберешься.

– А так и ты под защитой и я спокойна – сетовала она.

– Любимую бабушку расстраивать я не хотела, да и одной в лесу с ним не так страшно было, ну и проходила с ним все детство. Слушаться больше некого было –отца с матерю война с собой забрала. Отца лишь на фотографии видела, а мать в белом халате с детства запомнила.

Антонина Николаевна замолчала, глядя на мелькающие в окне деревья.

– А, пригодился вам браслетик-то? – спросил Алексей.

– Ты знаешь, Лешенька, была одна история, после которой я его и не снимала больше никогда.

– Не могли бы вы поделиться?

– Отчего же не могу? – посмотрела она на Алексея – Слушай.

Все жизнь я из родного села не выезжала. Да оно и за ненадобностью как-то было. Сам подумай, все у нас есть: и куры и козы и даже корова – Буренка моя. Одна на все село была. И храм у нас был свой, маленький, правда, но зато внутри какой красивый. Батюшка Серафим тогда за ним присматривал. А как не стало его матушка Елизавета на себя все труды взяла. Да только службы то все равно нет. Вот народ и подумал, что в храм ходить ему не зачем. Все чаще сельчане к знахаркам, чем к святым ликам обращались.

– И ты знаешь, Леша, Боженька как-то от нас отвернулся.

Сначала скотина у кото-то заболела. Гуси подыхать начали, повели их на речку, мало ли зараза какая ест, а тут и на соседских птиц беда перекинулась. Знакомая у меня была, Любовь Георгиевна, так она каждую курицу обсмотрела, может найдет что. Да только та все равно за неделю вымерла. У кого на продажу мясо было – все пришлось выкинуть, не везти же людям. Запили да забуянили мужики без работы тогда.

Тушки куриные оставили где-то на отшибе у деревни, на опушке леса, потом по всем окрестностям стали головы да лапки находить – зверье растащило. Приманили и свору собак диких, которая стала на коз кидаться. Когда у знакомых одну утащили, я без обуха своих пасти не выходила. И таки раз отогнала одну. Огрела по спине так, что та еле лапы унесла.

А потом начались проливные дожди, да такие сильные, что бывало по два дня на улицу не выйдешь, одно хорошо – что огород пролитый. Летние грозы они такие, от порывов ветра в избе гудел дымоход, ветви яблонь почти до самой земли склонялись.

Прошли дожди и полезли в лесу грибы да ягоды, мешками народ те белые из лесу нёс, а потом их в город на рынок, да вот незадача, дорогу поваленные деревья перегородили, а объехать никак – через соседнюю деревню, да в объезд круг большой. К тому же не было дороги и до деревни той – затопило, хоть на лодке плыви. Не сказать, что места у нас прям везде болотистые, но сыро порой очень. Вот и заболел сын нашего головы сельского Гришка. Чем только Степан Игнатович не лечил сынишку, каких старух в дом не звал, а одну потом так отчитывал, за дела свои черные, что все село на ушах стояло.

Да, вроде Гриша поправляться стал. Отец у него мужик крепкий, здоровый, кузнецом раньше был сельским. А сынок щупленький, болезненный по началу был. Потом Игнатыч сына кровью свежей поить стал, потому как один врач ему сказал, что у сына якобы, этот –Антонина Николаевна задумалась.

– Ги-ма-гло, эх как же его там – силилась она вспомнить.

– Гемоглобин – поправил Алексей.

– О, точно, он самый. Спасибо Лешенька. Так вот стал он сына свеженькой поить Гриша вроде как и поправляться стал.

Алексей вспомнил, как в детстве его заставляли пить вязкую, противную слизкую жидкость из сырых яиц. Бабушка называла ее гоголь-моголь и говорила, что он очень полезен для здоровья. Однако пользы от него Алексей никогда не ощущал, наоборот каждый раз начинало мутить в животе, а голова сильно пульсировала.

Вот и сейчас Алексей почувствовал, будто бы ему снова предлагают выпить чудный коктейль из детства. К горлу подступил недавний, плотный завтрак. Глаза покраснели от налившихся на веках слез. Поэтому вооружившись пакетом и включив кондиционер посильнее Алексей продолжил слушать рассказ попутчицы, но уже вполуха, так как боялся пропустить позывы своего организма.

– А, по осени беда у нас случилась – укутавшись от холода собачьим поясом продолжила Антонина Николаевна.

Дожди пролили тогда сильные, и решили мы с подружкой за грибами выйти на разведку, стали собираться, а тут к нам соседские девчонки прибежали Надя да Любаша – сестры, похожие как две капли, Надька правда на 2 года старше, а Любаша в рост выше подалась, вот и не поймешь, кто из них в семье за главную.

Все собрали, уже выходим, да только опомнилась я, что корзинку-то забыла.

– Сейчас, милые, сейчас, я быстренько – бежала я второпях до избы. Везде посмотрела, каждый уголок обшарила – нет корзины той и все тут. Девчонки уж за деревьями скрылись, хотела было ведро с колодца взять, да оно так примотано было, что не развязать.

– Ладно – думаю.

– Дома побуду, хоть комары не искусают».

Разлила воду по тазам, взяла ножи, котелок достала – сижу жду, а их все нет и нет. Уже темнеть заметно начало, а как солнце скрылось пошла спать, думаю – до зимовья, походу, дошли там и переночевали.

Наутро мои опять не появились. Пошла по домам, может у себя уже перебирают, да только и там пусто оказалось. Собрала мужиков с деревни, кто без работы сидел, и пошли лес прочесывать. Брожу по лесу, по сторонам оглядываюсь, зову-зову – тихо. Не то здесь что-то. Раньше бывало идешь, свежестью пахло, елочками, слышно было, как шумит листва у самых макушек, птички пели, да бельчата по веткам прыгали. А тут словно и нет ничего, вымер будто лес. Тишина стоит гробовая, слышно только, как мох под ногами чвакает. Набрели на поляну, где охотничий домик стоял. Крыша мхом поросла, окна помутнели, а из трубы не дым, а березовый росток пробивается. Видимо, совсем его запустили, на охоту ходить перестали, вот и приглядывать за зимовьем стало некому, что аж покосился.

Дверь как открыли, раздался внутри шум да грохот, будто кошка по полкам пробежала.

– Ахх, свят свят свят – перекрестился кто-то из мужиков.

– А вдруг там лиса какая, бешеная? Давайте сначала керосинку зажжем – предложил другой.

Когда свет озарил маленькую комнатку, внутри стоял стол, на котором красовались две миниатюрные мельницы и лампадка, пара табуретов, одежда, шубы, куча веников и трав под потолком подвешена, печка, а в уголке Матренка моя. Под образа забилась, сидит в одном сарафане, в руках иконку сжимая. Я к ней тут же бросилась, а она на меня даже внимания не обратила. Как смотрела в окно стеклянными глазами, так и смотрит. Обняла я ее, та вроде и отошла от страха. Ох, не знаю, что пережить ей в ту ночь пришлось, да только сказать хот что-то Мотя так и не смогла. Мычала что-то, плакала, больше руками показывала. Немая совсем стала.

– А сестрички-то где – спрашивала я ее.

Но Мотя ничего не говорила, только головой мотала да взахлеб плакать начинала. Впрочем, мы скоро сами все узнали.

Обнаружили платок одной из сестер. Хорошо дядя Сережа с собой собаку взял, та у него молодая, умная. Пробежав по окрестностям, напала на след и потянула за собой всю поисковую группу во главе с хозяином. Вот только под конец идти отказывалась. Сядет и смотрит виновато. Платок даешь – нюхает, а как дальше бежать – морду отводит и все тут.

– Ну, бестолковое животное! – ругался на нее дядя Сережа. Да толку с того?

Пришлось нам дальше искать своими силами. Разбрелись по округе и продолжили поиски. Через час ходьбы услыхали крик, прибежали.

Нашли их в овраге, ближе к болотам. Понять где Люба, а где Надя было невозможно. В тот момент картина была похожа на кровавое месиво. Повсюду валялись куски цветастых сарафанов, кожи и внутренних органов. Мяса на жертвах практически не осталось. Тела были свалены в одну кучу. К месту трагедии привели уже почти посидевшую от соседских рассказов мать. Татьяна Макаровна – так звали несчастную, как увидела девочек, так и рухнула оземь. Ноги с тех пор у нее на всю жизнь остались парализованы. Однако потом прояснилась интересная деталь – отличить она их смогла, тогда стало видно, что старшая – Надя лежала сверху, отчаянно пытаясь заслонить младшую от кого-то крупного и очевидно до смерти жуткого. Нос бедняжки отсутствовал, это что-то откусило его, пока Надя еще была жива. На лице застыл дикий ужас. В стороны расползались застывшие на юном лице последние слезы. Любаше досталось не меньше. В горле девочки зияла огромная дыра, из которой под нее натекла лужа крови, успевшая впитаться в сухую серую землю. Из конечностей осталась только правая рука, которой Любаша никак не смогла бы отбиваться, потому как плечо было вывернуто назад, а кисть и предплечье повернуты в неестественном положении. Кроме того на лице была куча гематом, ссадин и царапин. Очевидно с ребенком просто игрались, пока он пытался убежать от своего преследователя. Правый глаз тоже отсутствовал. На его месте виднелась лишь глубокая ямка. Левый глазик был сжат, а маленькие бровки так и остались сморщено стоять домиком. Лицо девочки искривилось толи от страха, толи от боли.

Переносить тела на сельское кладбище не решились, не у кого бы даже рука не поднялась собирать сестер по кусочкам и перетаскивать к людям. Общим решением было принято уложить девочек рядом и присыпать сверху землей и елевыми иголками. На том и порешили. Когда все сделали, на холмике поставили деревянный крест с прибитыми фотографиями Наденьки и Любы. Фотография была старая, сделана еще отцом сестренок, который вскоре после рождения дочерей умер от тифа, оставив мать одну, наедине со своими мыслями. Татьяна Макаровна еще долго не уходила с импровизированной могилки. Все смотрела на фотографии, пока на рыхлую землю под ногами падали слезы. Обеим девочкам не было и восемнадцати. Надя вот-вот окончив приходскую школу при храме отметила свое шестнадцатилетие. А Любаша буквально недели не дожила и до четырнадцати.

С того момента сельчане в лес по грибы да ягоды не нагой. Пусть сгниет – себе дороже. Одна только Татьяна Макаровна рвалась в чащу, да никто не соглашался отвезти бедную женщину, корившую себя, за то, что отпустила тогда за грибами обеих. А кто бы знать мог, что так оно случиться.

Хорошее то лето было, пришла осень – пора урожай собирать, уже через неделю погребки были заставлены банками с различными соленьями. Капуста в бочках стояла прямо под крышей. И сами ели, и в город продавать все равно тянет. Из мужиков ехать никто не хотел, отнекивались мол дел много. Один Пашка, соседский мальчуган, с которым мы были примерно ровесниками, заявил, что мол сам на рынок съездит, продаст втридорога, возьмет что надо, а еще купит себе приемник, радио слушать. Отговаривать его никто не стал, а ты попробуй. Вещи, что на продажу погрузили, пожелания что купить Паша тоже собрал, вот уже ехать собрался, а мать за рукав тянет.

– На-ка вот, возьми – и топор отцовский протягивает.

– Да накой он мне? Ну мам! – вопрошал Пашка.

Однако, поняв, что с матерью спорить бесполезно, кинул инструмент в телегу и двинулся в путь. То, что случилось потом Пашка долго не рассказывал, хотя домашняя настойка, да расспросы постоянные развязали ему язык. Далее с его слов.

– Еду, значит, на дорогу гляжу, бегущие облака рассматриваю. Подъехали к месту, где деревья ветром повалило. Здесь до этого мужики с села неделю работали, почти все растащили. Один ствол остался лежать, береза сухая да трухлявая. Взялся за топор стою махаю, за полчаса управился по сторонам смотрю, где б в тенечке отдохнуть – солнце так и печет. Спрятался под листвой сижу на лошадь-Маньку любуюсь. Слышу сзади шорох тихий-тихий, будто кто листву ворочает. Обернулся, а это еж шуршит. Ух, думаю на рынок привезу, городских потешить, авось продам – копейка будет.

Сбегал до телеги, взял корзинку, что Тонька сплела, вернулся – нет колючего. Смотрю, ищу его везде, по поляне бегаю. Походу скрылся ежик, нет его нигде. Мое внимание привлекла Манька, которая, походу, уже устала ждать меня посреди дороги и, недовольно виляя хвостом, била копытом о дорогу. Я уже уходить собирался, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Метрах в тридцати за деревом стояла фигура, явно превышающая человеческий рост, черная мохнатая. Это существо наполовину выглядывало из-за ствола, очевидно не желая привлекать к себе внимания. Одним глазом оно следило за каждым моим движением. Когда я остановился оно еще с минуту, не двигаясь, буквально ело меня глазами. Ступор прошел в том момент, когда где-то неподалеку взлетела напуганная выпь. Существо повернуло морду в сторону, и тут я понял, что другого шанса у меня уже не будет. Я ринулся к повозке. Искренне надеясь, что оно не сразу среагирует на мой побег. Обернулся я уже тогда, когда стоял спиной к тележке, испуганно вглядываясь в лесную чащу. Странный зверь стоял за тем деревом, где я прилег отдохнуть после изнурительной работы. Я медленного, не сводя глаз с него, пытался залезть в телегу. В этот момент пасть существа расползалась в кривой улыбке. Из-за ствола показалась худая, когтистая лапа. Пока я не глядя пытался нащупать поводья или топор, это что-то царапало кору старого дуба, оставляя на нем четкие следы.

Не знаю каким чудом я остался жив. До сих пор задаюсь вопросом, ведь существо так и продолжило стоять за деревом, пока я отъезжал от злополучного места встречи, по прежнему не сводя глаз с этого силуэта. В какой-то момент телега скрылась за поворотом. Я лишь увидел, как черное пятно скрылось среди деревьев. В дальнейшем дорога показалась мне вечностью, а остановиться и закрыть уставшие глаза я смог только тогда, когда въехал в город.

Обратно по темну возвращаться я не хотел, да и в одиночку преодолевать этот путь снова не решался, поэтому как мужики с города поехали – я с ними увязался.

После этой встречи мы больше не виделись, удачу свою тоже проверять не стал, поэтому дальше села в принципе никуда не ходил.

Поезд въехал в туннель, на время погрузив собеседников в темноту. Алексей думал, могут ли иметь связь его сегодняшний кошмар и рассказ бабушки-попутчицы. Однако уже после того, как вагон вновь залил солнечный свет. Антонина Николаевна продолжила.

– Поговаривать начали, что Утчи или Унху – духа лесного на свою голову приманили. Здесь раньше манси жили, пока деревня не обрусела. Так у них этот идол прям посреди селенья стоял. А жертвенник в лесу до сих пор где-то спрятан, местные натыкались пару раз, когда в сосняк с головой уходили.

Легенда ходит, что когда-то всей деревней ему поклонялись. Хороводы вокруг столба языческого водили, да песни пели. Только с приходом церкви позабылись старые обычаи, ушла и нечисть. А теперь мол без глаза Божьего оно обратно возвращается. И если вовремя духа лесного не задобрить, то на деревню скоро обрушатся большие несчастья.

– Я в эти сказки не верила, как и в то, что принеся в жертву человека, можно получить в обмен на душу силу бессмертие этого лешего духа. До последнего не верила и в рассказы Пашки дурочка и оголтелых охотников, что в лесу растерзанные тушки зайцев да лисиц находили. У нас же в лесу нет дичи покрупнее, правильно? Вот все на Унху на этого и валят – Антонина Николаевна взяла паузу.

– Но так, если не верите, зачем тогда браслет на руке до сих пор носите? – задал Алексей вполне логичный вопрос.

Вскоре она продолжила.

– Алексей, вы конечно можете считать, что у меня богатая фантазия, или мне могло во сне привидеться то, что случилось потом, но я его видела.

Когда с момента смерти девочек сорок дней прошло, пошла я на могилку. Не могла одна дома поминать, дороги они мне были очень. Заодно, думаю, посмотрю, может что прибрать надо будет, лапы еловые поменять, листву опавшую смахнуть. Матрену с собой не стала брать. Не дай Бог, у несчастной опять начнутся приступы истерики. Каждую ночь она просыпалась от любого шороха, вставала и оглядывала залитую светом множества свечей комнату. Заслышав ночной вой собак Мотя начинала плакать. В таких случаях про дальнейший сон можно было забыть. Она вставала и до самого утра, не смыкая глаз, сидела на печи испуганно вглядываюсь в мглу за окном.

Чтобы Матрена без меня не скучала, попросила соседку пару часов приглядеть за ней, пообещав, что ведет она себя тихо, не чудит и вообще ничего кроме постоянного молчания от прежней подруги не отличается. Сама в это время взяла настойку – помянуть, набрала цветов и пошла по узкой тропинке в сторону болот, оттуда, не доходя до топей, свернуть в сосняк, чуть севернее, и я на месте. Погода была великолепная, затянувшийся летний зной или, как у нас говорят, бабье лето было в самом разгаре. Листва окрасилась в желто-красный, лес наполнился запахом прелой листвы, грибов и гнили? Подходя к назначенному месту в нос ударил явный запах тухлого мяса.

– Может кабан где лежит? Зверье не доело и теперь смрадный запах несет на всю округу – в голове метались разные мысли. Но я даже представить не могла, что увижу дальше.

На полянке среди кучи опавших листьев где-то в стороне лежал крест. А на месте холмика зияла разрытая яма. Я подошла поближе. Кроме земли и кусочков сарафанов не было ничего, даже кости, которые должны были лежать здесь еще вечность просто на просто отсутствовали. В горле застрял комок, а на глазах выступили слезы. Одновременно меня охватили обида и злость.

– Говорила же, в деревню нести надо было! – промелькнула мысль в голове.

Лопаты с собой не было, поэтому прямо руками сгребла в кучу землю с листьями, поставила на место упавший крест и, не долго думая, устремилась обратно в деревню. По пути назад Антонина думала. Кто же мог раскопать свежую могилу. Под подозрение подпадали и медведи и волки, лисы. Только нет здесь никого, тем более в это время года. Сезон охоты был в самом разгаре и поэтому вся живность устремилась подальше от людей. В конце концов Тоня пришла к мысли, что должно быть это та свора диких собак, которая раньше на скот нападала, после обильных дождей по запаху нашла это место и….

Дальше она не успела подумать, в очередной раз отвлекшись на спрятавшийся в сухой траве гриб, она посмотрела чуть дальше и замерла. Между деревьями, в десяти шагах, стояла черная мохнатая фигура. Задние лапы были согнуты, как перед прыжком, а разинутая пасть смотрела четко вверх. Постояв с пару минут Тоня поняла, что силуэт стоит без малейшего движения. Фигура была обрушена к ней спиной. Но даже при этом хвост существа неподвижно свисал, едва покачиваемый слабым ветерком. Подойти ближе Тоня еще долго не решалась. Сперва стояла на месте, как в землю вкопанная, затем начала по большому кругу медленно обходить загадочного зверя.

– Да, обычная собака – пришла к заключению Тоня. Но не все было так просто. Подойдя ближе, она поняла, почему животное замерло в неестественном положении. Оказалось тело собаки было насажено на ствол упавшего дерева. По корням растеклись, уже успевшие застыть, ручейки крови. Брюхо пса, не выдержав размера ствола, разошлось, оголив сам ствол, внутренние органы и испачканные уже спекшейся кровью легкие. Передние лапы свисали вдоль туловища, а из широко открытой пасти виднелся обломок ствола, упершийся в зубы несчастной жертвы. От увиденного по спине пробежал холодок.

– Кто решил так поразвлечься?

В ушах зашумело. Человек на такое не способен. Голова отказывалась думать, пока не промелькнула, единственная мысль. Бежать, немедленно бежать назад. Красочный лес в миг поблек. Узкая тропка неумолимо вилась, не желая заканчиваться. Не слыша ничего позади себя, Тоня неслась задыхаясь от бега. Вскоре появился мост, поле, дома. Через поле Антонина брела уже быстрым шагом ноги гудели, а горло разрывалось от частого дыхания. Остановившись у своей избы Тоня рухнула на землю, чувствуя, как все тело пульсирует, ноги по прежнему стонали от боли. Отворилась дверь, на порог дома выбежала растерянная Мотя, только когда она подбежала к лежавшей у забора Тоне, та закрыла веки.

– Открыла глаза я только вечером. Голова была как в тумане, а тело ломило от боли. Вставать не было ни малейшего желания, поэтому закрыв глаза я снова провалилась в сон. Сон был хороший. Отец вернулся домой, загнал Буренку в коровник, мама, уже одетая, дает ему чистую рубаху. Они берут меня за руки, и мы идем в храм. Пыльная дорога, синий забор, ухоженные клумбочки. Внутри прохладно, из высоких окон бьют лучи солнечного света. По всей обители разносится запах ладана и воска. Вокруг много молящихся людей. Я бегу в трапезную, где бабка Фекла достает из печи просфоры. Завидев меня она улыбается, и протягивает мне одну. Я сажусь за стол, передо мной стоит огромная кружка травяного чая, пахнет душицей и иван-чаем. Рядом сидит бабушка, поправляя съехавшую набок косынку. В красном уголке догорает лампадка, бабушка спешит ее заменить. Вот мы уже возвращаемся с родителями домой. Ветер по прежнему гонит пыль, звонит колокол. Бабушка осталась в трапезной, слушать что батюшка будет рассказывать про очередной праздник. Папа берет меня на руки и крепко прижимает к себе.

Сон прервала соседская кошка, которая начала тыкать мне в лоб влажным носом и тереться о голову.

– Ну-ка брысь! Кыш, сказала! – услышала я чей-то шепот.

Открыв глаза я увидела Галину Петровну с кошкой в руках. Та, почуяв запах хозяйки, прыгнула на руки и уткнулась мордой в пышную грудь.

– Ух, Сонька. Зачем ребенка-то разбудила? – качала головой Галина Петровна.

Яркий луч солнца падал на стол у окна, расходясь от граненого стакана множеством зайчиков по всей комнате. Пахло сеном и парным молоком. Не став задерживаться и отрывать соседку от работы, с утренней дойки оставалось перекипятить кучу молока, я вернулась к себе в дом. Моти внутри не было, на огород не ходила – видимо к себе ушла как стемнело. Ладно, думаю, захочет вернутся. Дел было невпроворот, поэтому провозившись весь день, ни разу не присев Тоня упала на кровать и закрыла глаза.

– Тонька! – вдруг, послышалось откуда-то с улицы.

– Ау! – отозвалась Тоня.

– Коза-ль не твоя бегает? Иди скорее.

– Эх, походу опять сама открыла! Просила же Пашку, как человека, сделать щеколду нормальную – ругалась про себя Тоня, выходя из дома.

Показавшись на улице Тоня обратилась к соседке.

– Где она?

В ответ бабка показала пальцем в сторону поля. Тоня обернулась, увидев, как белый силуэт вдалеке медленно отдалялся от дома. Рассерженно вздохнув она большими шагами направилась к козе, что довольно паслась на поляне, полной клевера.

– Лишь бы играться не начала – думала Тоня, представив, как будет носится за этой беглянкой. А по такой жаре, да после недавних событий не очень хотелось оставаться под палящим солнцем.

Впрочем, как бы не хотела Тоня взять козу и просто уйти, та, еще издалека заприметив рассерженную хозяйку, решила поспешно дать деру. Носиться по полу у Тони не было никакого настроения, да и коза, очевидно не желая прыгать через кусты чертополоха устремилась к кромке леса, где большим кустом раскинулась аппетитная ……….

Проклиная все на свете, Тоня пошла следом за проголодавшейся козой, которая вскоре остановилась, приступив к поеданию сочной листвы. Пока шла Тоня думала, не продать ли рогатую или отвезти на бойню и заколоть. Она представила, как маленькую козочку с перевязанными копытами подвели к забойщику, тот достал топор.

– Брр – она вздрогнула.

Нет, наказать она, конечно, козу хотела, но мысль от том, что эту несчастную пустят на котлеты казалась неприемлемой. Тем более после того, что Тоне пришлось повидать в лесу даже птицу забивать не очень хотелось. Под ногами спела земляника, маленькие красные ягоды бочком выглядывали из-под широких листьев. Собрав пару ягод она ловко закинула их в рот, ощущая на языке сладкий, терпкий вкус. Захотелось набрать целую корзину. На ум пришла мысль быстро отвезти козу в сарай, взять пару маленьких корзинок и нестись на поле, собирать спелую землянику.

Подняв глаза на место где паслась коза, Тоня беглянки не увидела.

– Опять ушла! Ух! – она недовольно огляделась по сторонам, но козы вокруг нигде не было.

– В лес похоже нырнула, засранка – к страшному для себя заключению пришла Тоня. Идти одной она не хотела, но пока бы дошла до домов, вернулась сюда – козы бы и след простыл. Поэтому сжав волю в кулак она двинулась вперед, попутно проклиная глупость всей ситуации. Зайдя в лес, Тонька уткнулась в множество кустов, среди которых теперь придется искать заплутавшую козу. Ветви поднимались над головой. Так что Тоне пришлось самой пробираться через кустарники. Послышалось блеяние.

– Нашлась-таки родимая – подумала про себя Тоня и устремилась к месту откуда шел звук.

– Рогами как обычно уперлась во что-нибудь и теперь сдвинуться не может – думала она.

Выйдя на небольшую полянку среди кустов Тоня увидела козу, ее бездыханное тело лежало выменем вверх, а голова была вывернута в неестественном положении. Оно, то существо, которого она так боялась сейчас сидело к ней спиной и поедало несчастное создание. Глаза Тоньки наполнились слезами. Нет, это не были слезы сострадания или обиды, это были слезы страха. В один момент она поняла, что живой отсюда уже не выйдет, стоит ей издать малейших звук, как существо обернется и, увидев новую жертву, наброситься на девушку. Стоя на одном месте, Тоня наблюдала как этот зверь расправлялся с ее родимой. Черная, скатанная шерсть на спине вздымалась при каждом вздохе. Оно орудовало лапами не спеша, очевидно, наслаждаясь своей добычей. Острым когтем оно провело по брюху козы, обнажив сердце и кольца кишок, вывалившиеся на залитую кровью траву. Задев вымя, из него хлынула молоко, существо явно знало, что это такое, поэтому принялось облизывать вспоротый живот, в котором молоко смешалось с кровью, капающей тонкими струйками.

Довольное рычание приводило Тоню в еще больший ужас. Хотелось кричать, с частым дыханием невозможно было совладать. Тоня внимательно смотрела на уши существа, которые в любой момент могли уловить ее присутствие. Когтистая лапа, больше похожая на человеческую руку отрывала от тела кусочки мяса. Последний раз оно залезло в тушку по локоть, выдрав маленькое сердечко. Легкие опустились, высвободив с воздухом характерный стон. Существо настороженно приблизилось к козьей морде, обнюхав бездыханный труп, оно рыкнула и вцепилось в шею, оставив на ней след от передних клыков.

Тоня всхлипнула и тут же замолкла. Острые уши уловили за спиной какое-то движение. Существо повернуло голову уставившись на нее своими злобными, кроваво-красными глазами. Этого момента Тоня и ожидала, ступор сковал тело. Она привлекла его внимание. Животное повернулось, по прежнему продолжая стоять на четвереньках, даже в таком положении оно было ей по пояс, представлять, что будет когда оно встанет Тоня не хотела. Внезапно она поняла, что может двигаться и, сделав первый шаг, наступила в ложу крови. Второй, третий. Неужели оно просто так меня отпустит? Жить хотелось, как никогда раньше, и теперь появилась надежда, что жизнь не закончится на этом моменте. Следующему шагу помешал выступающий из под земли корешок. Тоня запнулась и потеряв равновесие упала на спину, голову окутал туман. Через секунду существо стояла прямо над ней. С морды капала кровь, а зубастая пасть разошлась в широкой улыбке, оголив острые, желтые зубы.

– Вот и всё – успела подумать Тоня прежде чем стало совсем темно.

– Но как вы? Вы же сейчас здесь …– недоумевал Алексей

– Мне Лешенька тоже не понятно, почему он тогда меня оставил. Может браслет бабушкин помог. После того как я потеряла сознание, стемнеть успело прежде чем меня начали искать. Первой тревогу подняла, конечно, Галина Петровна. Ей сынишка сказал, что, мол, соседская девочка за козой в лес ушла да и не вернулась. А у той за каждую душу в деревне сердце болит. Так что мне повезло, ночевать одной под кустом мне не пришлось.

– Вас же могла другая живность найти? Собаки к примеру – попытался предположить Алексей.

– Не могли. Не было их в лесу больше. Мужики еще до этого на стаю ту наткнулись, когда с охоты возвращались. Долго оставаться на месте происшествия они не смогли, у здоровых мужиков переводило дух при виде этой кровавой картины. У собак видимо там лежбище было, потому что рядом и кости находили и кусочки ткани, испачканные в запекшейся крови и пятнах грязи. Сомнений не оставалось ― оголодавшая стая нашла захоронение, размытое водой после обильных ливней, раскопала могильник и растащила останки. А теперь они всей оравой лежали здесь. Большая часть валялась на земле. А одну мужики увидели, когда домой возвращались. Увидели и остолбенели ― туша висела на одной из сосновых ветвей, будто гвоздем прибитая. Подойдя ближе, они замерли, кого-то из мужчин подвел желудок, вывернувшись наизнанку. Кто-то и вовсе отводил взгляд, не желая смотреть на зверства непонятного зверя. Тушка несчастной была буквально прибита к стволу, голова свисала вниз. По боли в глазах было видно, что расправлялись с животным, пока оно еще могло дышать. Впрочем сук, торчавший между ребер говорил о том, что на этом моменте страдания прекратились. Пасть висевшей собаки была разведена в стороны на столько, что нижняя челюсть болталась в воздухе, держась на одних лишь мышцах и сухожилиях. Тонкой струйкой из нее капала кровь. Свисавшие вниз задние лапы были сломаны. Возможно тот, кто расправлялся, хотел посмотреть, как собака будет пытаться уползти куда подальше на одних передних лапах. Другим посчастливилось больше, они лежали на земле с разодранными глотками, оторванными конечностями. Лишь у одной был проломлен череп, морда собаки была перемолота в кашу, которой, видимо, уже успели полакомиться здешние падальщики.

– Его работа? Как считаете – спросил Алексей.

– Больше некому – ответила она.

– Как вы только с ума не сошли после такого.

– Сначала я сама думала, что умом тронулась.

От волнения пропал сон. Пережив подобное люди с ума сходят, взять хотя бы Мотю мою ― ребенок навсегда речи человеческой лишился. Мне конечно поначалу тоже тяжко было, в селе не знали, как с последствиями шока быть следует, поэтому помогали чем могли исключительно народными методами. Любовь Георгиевна, та что всего поголовья за день лишилась, сельской знахаркой была, к ней местные почти по любым вопросам обращались. У кого голова болит, у кого ссора в семье. В общем решила она взять на себя уход за моим тогдашнем состоянием. Травы какой-только не заваривала, воском капала, дымом кадила. Да только выворачивало меня от этих ее трав чуть ли не каждый день. Отсутствие аппетита Георгиевна объясняла порчей, черной меткой, мол чтобы я поскорее со свету сжилась. Мне ее рассказы слушать не хотелось, благо через несколько дней непрерывного бодрствования меня срубил крепкий сон.

Снилась бабушка, та стояла у печи и что-то бормотала, сквозь сон я смогла разобрать детский стишок, которому меня она учила.

Кто стучит в окошко тихо,

Уж не лесное ли здесь лихо.

Зовет играть тебя с собой.

В тиши ночной услышишь вой,

Скребет когтистою рукой –

Он зла не сделает с тобой.

Ему свою беду открой –

Скорбь мою Унху успокой.

Хою-хою-хою-хой.

Бабушка улыбалась, а на ее морщинистом лице играл свет тусклой керосинки. Пока была жива, в заботах по дому она не замечала, как заканчивался день. Ложилась поздно, вставала рано. Шутили, будто именно она петухов будет, чтобы те не проспали. Наступило молчание, слышался только треск сухих поленьев из печи.

– Половица – вдруг, сказала бабушка, она посмотрела на Тоньку и замолчала.

– Ммм? – не поняла я.

– Подними половицу, что в детстве прыгала. Не ходи к ним, чужие он все для тебя. Беги! – слышала Тонька, открыв глаза от шума за окном.

Встать с постели оказалось не так просто, на часах было далеко за полдень. В комнате стоял приятные запах ели и шишек. Возле двери лежали еловые лапы, заботливо принесенные, видимо, для очередного снадобья. Поняв, что Любовь Георгиевна ушла на неопределенное время, Тоня встала с кровати и обошла комнату. Ничего странного, кроме веток у порога, в доме не было. На столе, накрытый платком, стоял, по всей видимости, Тонин завтрак. Крынка с молоком и пара кусочков расстегая. В печи стоял котелок с постной окрошкой. Наскоро перекусив она оделась и вышла во двор. Стояла холодная ноябрьская погода, с деревьев опала последняя листва. Все выглядело серо и уныло, сырость и холодный сквозящий ветер придавали этой картине больше отвращения. Поэтому, недолго думая, Тоня зашла в дом, вспомнив про сегодняшний сон.

– Половица? Где? Какая? Кто чужой? – вопросов было больше чем ответов.

Прыгающей половицей скорей всего была та деревяшка, на которой стоял стол. Раньше он находился в другом месте, а на полу красовался выступ, который никак не хотел равняться с остальным полом ни под ударами молотка ни от постоянного давления. Пару раз в детстве тоня запиналась об уголок половицы, хныкала, и пыталась по свойски, как могла, убрать надоевшую «кочку», прыгая на ней. Бабушку это только забавило, но потом они постелили на этом месте коврик, поставили стол, так, чтобы одна из ножек прижимала выскакивающую половицу, и, вроде как, об этой мелочи забыли. Однако сейчас, поняв, что к чему, Тонька подвинула стол, убрала коврик, но выступающей половицы она не увидела. За много лет она, все-таки, прогнулась под весом массивного стало и сравнялась с другими. Ногтей Тоне было не жалко, поэтому она пыталась приподнять каждую половицу под ковром. В конце концов одна из них поддалась на старания внучки и явила ей пустоту. Убрав половицу, Тоня увидела щель между досками. В прямом смысле слова там не было ничего, лишь таинственная мгла.

– Погреб? Здесь? Да ладно – Тоня не могла поверить, что под столом всегда находился какой-то ход. Хотя, видимо, им уже давно не пользовалась и сама бабушка, иначе зачем бы ей надо было его заделывать. Остальные деревяшки были приколочены, поэтому прежде чем полностью освободить пролаз, Тоне потребовалось приложить больше усилий, задействовав подручные средства. Наконец, когда перед ней предстал прямоугольный лаз она взяла керосинку и поднесла к отверстию в полу. Тусклый свет уходил глубоко вниз, вокруг длинными рядами стояли полки, еще ниже свет не доставал, но освещал имевшуюся здесь же лестницу. Любопытство не давало усидеть на месте, поэтому, вооружившись керосиновой лампой и запасными спичками, Тоня начала спускаться в подвал. Перекладины скрипели, дрожащий свет озарял множество банок, сухих веников, каких-то книг, безделушек и непонятных вещей. Снизу веяло сыростью и прохладой. Погреб оказался не очень глубоким, так что сойдя с деревянной лестницы, Тоня огляделась вокруг. На одной из полок она увидела свечи, не долго думая, она подожгла их и поставила повыше. Теперь можно было детально рассмотреть бабушкин склад. Кроме множества веников и перевязанных сборов различных растений Тонька углядела книжку, напоминавшую с виду скорей дневник, чем какое-нибудь печатное издание. Открыв первые страницы Тоня силилась прочитать что-либо, однако записи были сделаны карандашом, который практически не был виден в тусклом свете свечей. Поставив лампу на одну из соседних полок, она взяла книгу и потянулась к лестнице, чтобы прочесть записи при дневном свете. Из дневника выскользнул коричневый конверт, и приземлился куда-то на пол. Тяжело выдохнув Тоня спустилась со ступеней, опять взяла керосинку и, присев на колени, стала искать упавший конверт. Взяв помятую бумажку она подняла глаза.

Пещера! По спине пробежал холодок. Небольшой лаз таил в самом низу ход. Ширина была такая, что Тонька могла передвигаться по нему на четвереньках. Не отойдя от ближайших событий, Тоня за минуту взобралась по лестнице, оставив лампу догорать внизу. Уже сидя за столом, она открыла дневник с бабушкиными записями. Сначала Тонька не увидела ничего интересного, рецепты ватрушек, творожников, сырников, кулебяки и прочих знакомых с детства вкусностей, рецепты чаев и настоев для сна, бодрости, при больном горле, от боли в животе и тому подобные, зато потом стали появляться более интересные вещи, приговоры, отвороты, заговоры, инструкции, как сделать приворот и тому подобное. В самом конце на отдельных листочках были личные бабушкины записи. Дотированные еще временами, когда Тоньки и в планах не было, писала бабушка про погоду, про семью, про деревню, писала, что люди к ним какие-то заехали, да порядки свои наводить стали. Как позже выяснилось та описывала приход коммунистов к власти, а в деревню они заехали, раздать литературу, почитать нотации и, как пишет бабушка, жизнь старую нарушить.Перелистнув сразу несколько страниц Тонька прочитала: «С ними покончено», это, по всей видимости, означало, что революционеров удалось выгнать из села вскоре после их нахального засилья. Полистав еще несколько страниц, она вовсе отложила книгу и взяла в руки старый потрепанный конверт, на лицевой стороне бабушкиным почерком, но уже чернилами, были всего два слова «Любимой внучке». Распечатав его, Тоня достала две фотографии и сложенный в несколько раз листок бумаги. На первой фотографии в центре находилась супружеская пара. По всей видимости дворянского рода, позади особняком стояли жители этого же села, на обороте было подписано:

От Кудрявцевых на долгую память,

С Праздником Светлой Пасхи.

Целуем

Очевидно, Кудрявцевы были дворянской четой, которая дала вольную своим крестьянам. Спустя лишь несколько минут непрерывного поиска Тоньке удалось отыскать молодую бабушку. Та стояла позади и не улыбалась. Что-то в этой фотографии ей показалось странным, но Тоня не предала этому большого значения, решив, что изображение испортилось, за годы пребывания в мрачном, сыром подвале. На второй фотографии снова была бабушка, на этот раз с ней был какой-то ребенок, которого она держала за руку.

– Папа!? – с некой радостью на лице заключила Тоня.

Она узнала его по характерному носу, он у отца был картошкой и тонким губам, которые, по всей видимости, с возрастом остались прежними.

– Качество, конечно оставляет желать лучшего – ее смущала деталь, которую она улавливала на обеих фотографиях. Что-то до боли знакомое роднило их, при этом у нее не выходил из головы последний жизненный эпизод.

– Глаза, ее глаза – она взяла общую фотографию, где бабушка стояла в толпе деревенских зевак. Бабушка будто живая смотрела с картинки. Она всматривалась в тебя, при этом становилось немного неудобно, по телу бегали мурашки. На второй фотографии, где она позировала с сыном, изображение было четче, всматриваясь она останавливалась на глазах, пытаясь понять где уже видела этот цепляющий за душу взгляд.

– Он, тогда в лесу – нахлынули жуткие воспоминания. Тоня подскочив со стула бросилась закрывать половицами лаз в полу, боясь что вот-вот оттуда могут показаться когтистые лапы. На всякий случай подвинула на место стол и только после этого села на стул. Она поняла, что бабушка смотрит с фотографии немного странно, как то по животному. Маленькие зрачки буквально впивались в тебя. При этом она помнила лесного зверя, когда тот обернулся на шорох, Тоня увидела в нем какую-то долю человечности, что на секунду прервало страх. Надеясь найти ответы на все новые и новые вопросы, Тоня развернула сложенный в несколько раз листок бумаги, на котором все тем же бабушкиным почерком острым карандашом было написано:

Дорогая внученька, надеюсь, что у тебя сейчас все хорошо. Это письмо я пишу, пока ты играешь во дворе с ребятишками. Тонечка, семья наша не простая. В течении многих лет, в течении всей жизни мы скрывались от посторонних глаз, поэтому нам хорошо жилось. Наша обязанность – защищать леса. Поселившись здесь, твоим родителям показалось, что им удастся начать жить среди людей как ни в чем не бывало, пока новая власть не стала ссылать и привозить в наши края множество каторжников. Тонечька, убили их. Поэтому пришла пора сказать тебе, внученька. Беги отсюда! Не близкие в деревне тебе люди-то. Ты другая, а стоит им узнать – как убьют тебя, поэтому сними браслет с руки и иди к нам в лес, здесь буду ждать тебя я. Мы ведь не они, нам лес ближе. Я помню, как отпускала тебя одну, зная, что не заблудишься сама, и зверь лесной тебя не тронет, хотя по твоим рассказам кого ты только в чаще не видела. Роднее они тебе сельских обывателей, вот и не боялись тебе на глаза показываться. Со временем ты все равно держать это в себе не сможешь. Твоя мама пыталась и твой отец пытался, да только нам свобода нужна. Прими верное решение, когда будешь готова.

Тоня побледнела. В глазах читалась растерянность. Много лет она жила с бабушкой в селе, не подозревая, что родители вовсе не были на фронте. А ведь она их так ждала и не догадывалась. Не догадывалась и куда бабушка периодически пропадала на ночь, оставляя Тоню одну дома. Ответы нашли ее, вот только она подобного никак не ожидала. Ладно, уж если бы бабушка была сельской ведьмой, которую за дела темные или выгнали из села или и того хуже – убили. У Тони уже были большие планы на город, уехать поступить, выучиться. Найти работу, а там уже и обзавестись семьей. Но после того, как в первой части письма бабуля предлагала бросить все свои мечтание о какой-либо жизни среди людей, у Тоньки в голове творился настоящий ад. Она продолжила читать.

Все зависит от тебя, никто не должен знать. Если тебе угрожает опасность снимай его без раздумья. Если ты захочешь остаться среди людей, полюбишь кого-нибудь из них – я не смогу тебе противится. Были случаи, когда молодые парни и девки уходили жить к людям. По разному заканчивалось. Прими верное для себя решение, когда будешь готова. Если ты не придешь, я не стану расстраиваться. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Наш век короток, людской – еще короче, поэтому дерзай. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ошибки прошлого. Я сделала свой выбор, мое сердце сейчас там, где этого желает душа. Хочу, чтобы и твоя душа была свободна.

Люблю тебя, милая.

Будь осторожна

Неожиданно, в дверь постучали.

– Тонечка, ты как там, милая? – послышался чей-то ласковый голос. Скорее всего это соседка решила справиться о здоровье. Тоня отошла от прочитанного, голова все равно была чугунная. После подобного спокойно жить дальше, как ни в чем не бывало, у нее бы не получилось. В первую очередь ей надо было проверить, что еще может хранится в том погребе. Там вполне могло оказаться что-нибудь полезное. В деревне никто не должен знать, поэтому вести себя надо словно ничего и не было. Тоня давно хотела переехать в большой город, поступить в университет, ходить со сверстниками на занятия и, возможно, встретить любовь всей жизни.

Она перевела взгляд, выдохнула и уже собиралась было пойти к двери, как в дверь ударили с большей силой.

– Тонька! Открой дверь, поговорить надо – приятный женский голос сменился старым, скрипучим. Старенькая дверь скакала от ударов по ней снаружи. В окнах мелькнули чьи-то силуэты.

– Открывай, чудовище, мы все знаем! Это ты с ними сделала! – Тоня узнала голос Татьяны Макаровны. На глазах выступили слезы.

– Но как? Почему? Они так быстро поверили чьим то слухам – не понимала она. В дверь колотили, люди, кого она считала семьей, сейчас готовы были ее убить. Деревянная дверь на скрипучих петлях сотрясалась под натиском снаружи кулаков палок. Тоня услышала, как по двери наносят удары топором.

Страх и обида быстро сменились яростью и злобой. Тоня не могла поверить, что сельчане, которые столько лет любили ее, сейчас готовы были, если не убить, то выгнать восвояси. Она стянула с руки браслет, положив его на стол. Несколько минут с Тонькой ничего не происходило, она испугалась, что ее схватят, посмотрела на ковер и потянулась уже сбежать через потайной лаз, как, вдруг, она почувствовала легкую рябь в глазах. Приятное тепло разлилось по всему телу. Она словно вставала после глубокого сна. В один момент Тоня ощутила такой прилив сил, будто могла бы поднять целую корову.

– Корова – пронеслась в голове мысль, в животе предательски заурчало. Она оскалила зубы, глаза налились и стали почти алого цвета. Уже низким, грудным голосом она произнесла:

–Мясо, я хочу мясо! – голод буквально сдавливал живот, из-за него Тоня больше ни о чем не могла думать.

Дверь вылетела и в дом ввалились сельчане, вооруженные палками да топорами. У впереди стоявшего паренька от страха из рук выпал топор, которым он видимо секунду назад так яро колотил дверь. Вцепившись в его тело Тоня почувствовала вкус теплой свежей крови, его нельзя было передать словами. Она демонстративно откусила мальчугану пол лица и выплюнула в охваченную ужасом набежавшую толпу. Он кричал, пока легкие не наполнились густой красной жидкостью. После чего с хрипом и кашлем пополз в сторону двери. Тонька подтащила его к себе за ноги, пока сельчане, толкаясь, выбегали из проклятой избы. Парень совсем не сопротивлялся, разодрав окровавленную рубашку, острые когти впились в мягкий живот. Тот дрогнул и обмяк, Тонька подняла мохнатую пасть и издала истошный вой, который разлетелся над всей округой…

В вагоне воцарилась гробовая тишина. Алексей не сводил глаз с попутчицы, которую видимо позабавило собственное повествование, а теперь еще же забавляло выражение лица молодого журналиста, который вжался в спинку сидения, боясь пошевелиться.

Антонина Николаевна сняла очки, положив их на колени. Глаза были такими, словно за раз в них полопались все капилляры и сосуды.

– Согласно заключению врачей, у меня обширное кровоизлияние в сетчатку, однако мы с вами прекрасно знаем, что со здоровьем у меня все в порядке. Но это, я считаю, может вполне остаться нашем с вами маленьким секретом – сказала она, глядя на своего испуганного попутчика.

– Отпустите меня – прошептал Алексей.

Она рассмеялась.

– Полно вам, ну что вы. Я не собираюсь прерывать вашу жизнь лишь потому, что поведала вам свою историю. К тому же мне уже ничего не грозит, как и сказала – я еду домой, поэтому вы можете обзавестись неплохим сюжетом. Тем более, что у вас скоро будет ребенок, зачем мне делать его сиротой, как ваши люди однажды оставили меня, не пощадив родителей – сказала Антонина.

– Но позвольте, откуда вы можете… – он не успел закончить, как она оборвала его.

– У вас мальчик. Ах простите. Я наверное пред опередила ваши ожидания. Давайте это будет еще одним нашим секретом. Поговорим о чем-нибудь, ехать нам предстоит ох как долго – она хитро улыбнулась, в глазах блеснула искра.

Состав неумолимо несся в даль, шумный и тяжелый, зайцы убегали в чащи, заслышав рев приближающегося поезда. Где-то вдалеке послышался одинокий хриплый вой. Потом к нему присоединились другие. Рельсы уходили куда-то в даль, поезд мчался по ним, периодически издавая гудок старого клаксона.

Вечерело. Алый закат расплылся на фоне уходящего солнца, на небе не единого облака. Опустив глаза, ниже я понял, что так и не вышел из леса, который казался мне до боли знакомым. Созерцание заката прервалось на мысли, остаться на ночь в лесной глуши.

– Надо срочно выбираться – подумал я, но куда идти?

Маленькую тропинку постепенно погружало во тьму уходящее солнце. Все хуже стали просматриваться силуэты деревьев, все смешалось в единую черную массу.

Тут, позади раздался треск, словно кто то наступил на сухие ветки, затем еще один и еще. Кто-то очевидно шел попятам.

– Может олень? Или просто лисица, ну да, сама заплутала – нервно размышлял я. Но проверять не хотелось, да и фонарика в кармане не оказалось. Быстро, но тихо я двинулся в противоположном направлении, постоянно прислушиваясь к звукам ночного леса. Хруст прекратился, по крайней мере шагов слышно не было. Зловещая тишина вот-вот должна была нарушится чьими-то перебежками. Я остановился, пытаясь разглядеть хоть что-то в том месте, откуда только что поспешно ушел. Но звуков не было.

Медленно я отходил спиной вперед, стараясь разглядеть в кромешной тьме своего преследователя. Постепенно замедляя шаги, я прислушивался к малейшему шороху, коих в ночном лесу почему-то не было. Тишину ночного леса нарушало лишь мое учащенное дыхание. Больше всего пугала мысль, что я не вижу его, а оно меня видит. Я хожу кругами, уткнувшись спиной в холодное дерево, вздрогнул от страха. Глаза постепенно привыкали к темноте, теперь я мог видеть хоть что-то. Может мне показалось? Кому я здесь нужен-то? Звери так не охотятся, так что это мог быть заяц или птица какая-нибудь. Подобные мысли сильно успокаивали, учитывая, что теперь вырисовывалась задача переночевать в этом лесу.

– Сейчас сооружу шалаш или на дерево залезу, оттуда и окрестности рассмотреть можно будет и зверь никакой не достанет – думал я.

На ощупь ствол напоминал сосну, маленькие тонкие чешуйки, шершавые корни и характерный запах смолы. Я присел на землю, глубоко выдохнув и закрыв глаза. Наконец-то это закончилось. Может прям здесь переждать ночь?

В нос ударил смрадный запах чей-то шерсти. Откуда-то сзади послышалось тихое рычание. Треск раздался прямо за моей спиной, я даже обернутся не успел, как ноги сами понесли меня подальше отсюда. Нет, мысли выйти из леса уже не было. Хотелось просто отвязаться от этого нечто, что бродит за мной по лесу. Мозг заполонил страх, я даже не слышал бежит ли оно за мной. По пути то и дело спотыкался или натыкался на колючие лапы елей, по лицу постоянно били ветки. В конце концов, через какое-то время я остановился, припав к дереву. Ноги гудели, голову сдавливало, я наклонился, чтобы отдышаться, рассматривая траву под ногами.

В лунном свете можно было разглядеть даже мелкие цветы. Пару лопухов, шершавые корни, ствол, с множеством тонких чешуек и то, что сначала заставило задуматься, а потом повергло в дикий ужас.

За стволом виднелось копыто! Черное конское копыто. Я невольно поднял голову выше. В ствол уцепилась чья-то когтистая лапа, сделавшая на коре четкие отметены. Отнялись ноги, язык онемел, я старался отползти от дерева не выпуская из виду эту тварь. Существо медленно выглянуло из-за дерева. На меня уставились два маленьких красных глаза. Оно явно изучало меня, при этом зубастая пасть расползалась в кривой улыбке. Через каких-то пару мгновений ступор пропал и я начал искать под рукой хоть что-нибудь, понимая, что убежать от этой твари я уже не смогу. Походу, поняв мои намерения существо начало постепенно выходить из-за прикрытия, вскоре полностью показавшись под лунным светом.

Ступор охватил меня с головы до ног. Страх сковал тело так, что я не мог и пальцем пошевелить. Мозг не хотел сдаваться, но тело было неподвижно. Стараясь сдвинуться с места и отползти, я мог лишь наблюдать, как в мою сторону тянутся когтистые лапы.

Алексей проснулся от звонкого гудка. Состав наконец-то тронулся и покинул станцию.

– Фух, ну и кошмар приснился – облегченно вздохнул Алексей. Глаза закрывать уже явно не хотелось, к тому же на соседней полке разместилась молодая мама, чей грудничок явно не оценил комфорт советского поезда и спустя пару минут заныл на весь вагон.

– Да, дружок, мне эта поездка тоже не нравится – сочувствующе посмотрел Алексей на младенца, чья мать упорно пыталась найти толи соску, толи бутылочку в огромной сумке.

В прочем через пару остановок они вышли, в купе воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая ритмичным постукиванием колес. Алексей закрыл глаза и представил Москву, откуда так поспешно пришлось уехать. Работа журналистом предполагает далеко не только сидение в теплом офисе на мягком кресле.

– Добрый день – дверь отварилась, и в купе зашла пожилая дама лет шестидесяти, одетая в традициях русской деревни. В платочке, больших темных очках, пестром халате и поясе из собачьей шерсти. Алексей вздрогнул – невольно вспомнился недавний сон.

– Добрый – замешкавшись ответил Алексей. Его явно напрягал какой-то элемент одежды случайной попутчицы.

– Извините, как я могу к вам обращаться? – задал он вопрос.

– Антонина я, Антонина Николаевна – улыбнулась старушка.

– А меня Алексеем.

– Ой, как хорошо, Леша значит – попутчице явно понравилось знакомство.

– Куда вы направляетесь? – поинтересовался Алексей.

– Николаевка, может слышал, от Татищево одна дорога по прямой.

– Да, я не местный, здешних сел не знаю – и тут он понял, что за вещь его насторожила.

– Антонина Николаевна, не подскажите, что у вас за ожерелье. Амулет какой-нибудь?

– Ты про эту безделушку что-ли? – спросила она, показывая на два клыка на шее перевязанных бисером – Чепуха, купила у цыганки, думала оберег какой.

Алексей склонил голову, настала небольшая пауза.

– А вот это настоящий оберег – сказала старушка, снимая с руки браслетик из дерева.

Он представлял из себя несколько маленьких шариков с резьбой на каждом из них. Смысла Алексею понять не удалось, не на глаголицу, не на кириллицу буквы не смахивали.

– Бабка, как жива была все заставляла с собой носить, говорила, мол, – Не снимай, а то беды потом не оберешься.

– А так и ты под защитой и я спокойна – сетовала она.

– Любимую бабушку расстраивать я не хотела, да и одной в лесу с ним не так страшно было, ну и проходила с ним все детство. Слушаться больше некого было –отца с матерю война с собой забрала. Отца лишь на фотографии видела, а мать в белом халате с детства запомнила.

Антонина Николаевна замолчала, глядя на мелькающие в окне деревья.

– А, пригодился вам браслетик-то? – спросил Алексей.

– Ты знаешь, Лешенька, была одна история, после которой я его и не снимала больше никогда.

– Не могли бы вы поделиться?

– Отчего же не могу? – посмотрела она на Алексея – Слушай.

Все жизнь я из родного села не выезжала. Да оно и за ненадобностью как-то было. Сам подумай, все у нас есть: и куры и козы и даже корова – Буренка моя. Одна на все село была. И храм у нас был свой, маленький, правда, но зато внутри какой красивый. Батюшка Серафим тогда за ним присматривал. А как не стало его матушка Елизавета на себя все труды взяла. Да только службы то все равно нет. Вот народ и подумал, что в храм ходить ему не зачем. Все чаще сельчане к знахаркам, чем к святым ликам обращались.

– И ты знаешь, Леша, Боженька как-то от нас отвернулся.

Сначала скотина у кото-то заболела. Гуси подыхать начали, повели их на речку, мало ли зараза какая ест, а тут и на соседских птиц беда перекинулась. Знакомая у меня была, Любовь Георгиевна, так она каждую курицу обсмотрела, может найдет что. Да только та все равно за неделю вымерла. У кого на продажу мясо было – все пришлось выкинуть, не везти же людям. Запили да забуянили мужики без работы тогда.

Тушки куриные оставили где-то на отшибе у деревни, на опушке леса, потом по всем окрестностям стали головы да лапки находить – зверье растащило. Приманили и свору собак диких, которая стала на коз кидаться. Когда у знакомых одну утащили, я без обуха своих пасти не выходила. И таки раз отогнала одну. Огрела по спине так, что та еле лапы унесла.

А потом начались проливные дожди, да такие сильные, что бывало по два дня на улицу не выйдешь, одно хорошо – что огород пролитый. Летние грозы они такие, от порывов ветра в избе гудел дымоход, ветви яблонь почти до самой земли склонялись.

Прошли дожди и полезли в лесу грибы да ягоды, мешками народ те белые из лесу нёс, а потом их в город на рынок, да вот незадача, дорогу поваленные деревья перегородили, а объехать никак – через соседнюю деревню, да в объезд круг большой. К тому же не было дороги и до деревни той – затопило, хоть на лодке плыви. Не сказать, что места у нас прям везде болотистые, но сыро порой очень. Вот и заболел сын нашего головы сельского Гришка. Чем только Степан Игнатович не лечил сынишку, каких старух в дом не звал, а одну потом так отчитывал, за дела свои черные, что все село на ушах стояло.

Да, вроде Гриша поправляться стал. Отец у него мужик крепкий, здоровый, кузнецом раньше был сельским. А сынок щупленький, болезненный по началу был. Потом Игнатыч сына кровью свежей поить стал, потому как один врач ему сказал, что у сына якобы, этот –Антонина Николаевна задумалась.

– Ги-ма-гло, эх как же его там – силилась она вспомнить.

– Гемоглобин – поправил Алексей.

– О, точно, он самый. Спасибо Лешенька. Так вот стал он сына свеженькой поить Гриша вроде как и поправляться стал.

Алексей вспомнил, как в детстве его заставляли пить вязкую, противную слизкую жидкость из сырых яиц. Бабушка называла ее гоголь-моголь и говорила, что он очень полезен для здоровья. Однако пользы от него Алексей никогда не ощущал, наоборот каждый раз начинало мутить в животе, а голова сильно пульсировала.

Вот и сейчас Алексей почувствовал, будто бы ему снова предлагают выпить чудный коктейль из детства. К горлу подступил недавний, плотный завтрак. Глаза покраснели от налившихся на веках слез. Поэтому вооружившись пакетом и включив кондиционер посильнее Алексей продолжил слушать рассказ попутчицы, но уже вполуха, так как боялся пропустить позывы своего организма.

– А, по осени беда у нас случилась – укутавшись от холода собачьим поясом продолжила Антонина Николаевна.

Дожди пролили тогда сильные, и решили мы с подружкой за грибами выйти на разведку, стали собираться, а тут к нам соседские девчонки прибежали Надя да Любаша – сестры, похожие как две капли, Надька правда на 2 года старше, а Любаша в рост выше подалась, вот и не поймешь, кто из них в семье за главную.

Все собрали, уже выходим, да только опомнилась я, что корзинку-то забыла.

– Сейчас, милые, сейчас, я быстренько – бежала я второпях до избы. Везде посмотрела, каждый уголок обшарила – нет корзины той и все тут. Девчонки уж за деревьями скрылись, хотела было ведро с колодца взять, да оно так примотано было, что не развязать.

– Ладно – думаю.

– Дома побуду, хоть комары не искусают».

Разлила воду по тазам, взяла ножи, котелок достала – сижу жду, а их все нет и нет. Уже темнеть заметно начало, а как солнце скрылось пошла спать, думаю – до зимовья, походу, дошли там и переночевали.

Наутро мои опять не появились. Пошла по домам, может у себя уже перебирают, да только и там пусто оказалось. Собрала мужиков с деревни, кто без работы сидел, и пошли лес прочесывать. Брожу по лесу, по сторонам оглядываюсь, зову-зову – тихо. Не то здесь что-то. Раньше бывало идешь, свежестью пахло, елочками, слышно было, как шумит листва у самых макушек, птички пели, да бельчата по веткам прыгали. А тут словно и нет ничего, вымер будто лес. Тишина стоит гробовая, слышно только, как мох под ногами чвакает. Набрели на поляну, где охотничий домик стоял. Крыша мхом поросла, окна помутнели, а из трубы не дым, а березовый росток пробивается. Видимо, совсем его запустили, на охоту ходить перестали, вот и приглядывать за зимовьем стало некому, что аж покосился.

Дверь как открыли, раздался внутри шум да грохот, будто кошка по полкам пробежала.

– Ахх, свят свят свят – перекрестился кто-то из мужиков.

– А вдруг там лиса какая, бешеная? Давайте сначала керосинку зажжем – предложил другой.

Когда свет озарил маленькую комнатку, внутри стоял стол, на котором красовались две миниатюрные мельницы и лампадка, пара табуретов, одежда, шубы, куча веников и трав под потолком подвешена, печка, а в уголке Матренка моя. Под образа забилась, сидит в одном сарафане, в руках иконку сжимая. Я к ней тут же бросилась, а она на меня даже внимания не обратила. Как смотрела в окно стеклянными глазами, так и смотрит. Обняла я ее, та вроде и отошла от страха. Ох, не знаю, что пережить ей в ту ночь пришлось, да только сказать хот что-то Мотя так и не смогла. Мычала что-то, плакала, больше руками показывала. Немая совсем стала.

– А сестрички-то где – спрашивала я ее.

Но Мотя ничего не говорила, только головой мотала да взахлеб плакать начинала. Впрочем, мы скоро сами все узнали.

Обнаружили платок одной из сестер. Хорошо дядя Сережа с собой собаку взял, та у него молодая, умная. Пробежав по окрестностям, напала на след и потянула за собой всю поисковую группу во главе с хозяином. Вот только под конец идти отказывалась. Сядет и смотрит виновато. Платок даешь – нюхает, а как дальше бежать – морду отводит и все тут.

– Ну, бестолковое животное! – ругался на нее дядя Сережа. Да толку с того?

Пришлось нам дальше искать своими силами. Разбрелись по округе и продолжили поиски. Через час ходьбы услыхали крик, прибежали.

Нашли их в овраге, ближе к болотам. Понять где Люба, а где Надя было невозможно. В тот момент картина была похожа на кровавое месиво. Повсюду валялись куски цветастых сарафанов, кожи и внутренних органов. Мяса на жертвах практически не осталось. Тела были свалены в одну кучу. К месту трагедии привели уже почти посидевшую от соседских рассказов мать. Татьяна Макаровна – так звали несчастную, как увидела девочек, так и рухнула оземь. Ноги с тех пор у нее на всю жизнь остались парализованы. Однако потом прояснилась интересная деталь – отличить она их смогла, тогда стало видно, что старшая – Надя лежала сверху, отчаянно пытаясь заслонить младшую от кого-то крупного и очевидно до смерти жуткого. Нос бедняжки отсутствовал, это что-то откусило его, пока Надя еще была жива. На лице застыл дикий ужас. В стороны расползались застывшие на юном лице последние слезы. Любаше досталось не меньше. В горле девочки зияла огромная дыра, из которой под нее натекла лужа крови, успевшая впитаться в сухую серую землю. Из конечностей осталась только правая рука, которой Любаша никак не смогла бы отбиваться, потому как плечо было вывернуто назад, а кисть и предплечье повернуты в неестественном положении. Кроме того на лице была куча гематом, ссадин и царапин. Очевидно с ребенком просто игрались, пока он пытался убежать от своего преследователя. Правый глаз тоже отсутствовал. На его месте виднелась лишь глубокая ямка. Левый глазик был сжат, а маленькие бровки так и остались сморщено стоять домиком. Лицо девочки искривилось толи от страха, толи от боли.

Переносить тела на сельское кладбище не решились, не у кого бы даже рука не поднялась собирать сестер по кусочкам и перетаскивать к людям. Общим решением было принято уложить девочек рядом и присыпать сверху землей и елевыми иголками. На том и порешили. Когда все сделали, на холмике поставили деревянный крест с прибитыми фотографиями Наденьки и Любы. Фотография была старая, сделана еще отцом сестренок, который вскоре после рождения дочерей умер от тифа, оставив мать одну, наедине со своими мыслями. Татьяна Макаровна еще долго не уходила с импровизированной могилки. Все смотрела на фотографии, пока на рыхлую землю под ногами падали слезы. Обеим девочкам не было и восемнадцати. Надя вот-вот окончив приходскую школу при храме отметила свое шестнадцатилетие. А Любаша буквально недели не дожила и до четырнадцати.

С того момента сельчане в лес по грибы да ягоды не нагой. Пусть сгниет – себе дороже. Одна только Татьяна Макаровна рвалась в чащу, да никто не соглашался отвезти бедную женщину, корившую себя, за то, что отпустила тогда за грибами обеих. А кто бы знать мог, что так оно случиться.

Хорошее то лето было, пришла осень – пора урожай собирать, уже через неделю погребки были заставлены банками с различными соленьями. Капуста в бочках стояла прямо под крышей. И сами ели, и в город продавать все равно тянет. Из мужиков ехать никто не хотел, отнекивались мол дел много. Один Пашка, соседский мальчуган, с которым мы были примерно ровесниками, заявил, что мол сам на рынок съездит, продаст втридорога, возьмет что надо, а еще купит себе приемник, радио слушать. Отговаривать его никто не стал, а ты попробуй. Вещи, что на продажу погрузили, пожелания что купить Паша тоже собрал, вот уже ехать собрался, а мать за рукав тянет.

– На-ка вот, возьми – и топор отцовский протягивает.

– Да накой он мне? Ну мам! – вопрошал Пашка.

Однако, поняв, что с матерью спорить бесполезно, кинул инструмент в телегу и двинулся в путь. То, что случилось потом Пашка долго не рассказывал, хотя домашняя настойка, да расспросы постоянные развязали ему язык. Далее с его слов.

– Еду, значит, на дорогу гляжу, бегущие облака рассматриваю. Подъехали к месту, где деревья ветром повалило. Здесь до этого мужики с села неделю работали, почти все растащили. Один ствол остался лежать, береза сухая да трухлявая. Взялся за топор стою махаю, за полчаса управился по сторонам смотрю, где б в тенечке отдохнуть – солнце так и печет. Спрятался под листвой сижу на лошадь-Маньку любуюсь. Слышу сзади шорох тихий-тихий, будто кто листву ворочает. Обернулся, а это еж шуршит. Ух, думаю на рынок привезу, городских потешить, авось продам – копейка будет.

Сбегал до телеги, взял корзинку, что Тонька сплела, вернулся – нет колючего. Смотрю, ищу его везде, по поляне бегаю. Походу скрылся ежик, нет его нигде. Мое внимание привлекла Манька, которая, походу, уже устала ждать меня посреди дороги и, недовольно виляя хвостом, била копытом о дорогу. Я уже уходить собирался, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Метрах в тридцати за деревом стояла фигура, явно превышающая человеческий рост, черная мохнатая. Это существо наполовину выглядывало из-за ствола, очевидно не желая привлекать к себе внимания. Одним глазом оно следило за каждым моим движением. Когда я остановился оно еще с минуту, не двигаясь, буквально ело меня глазами. Ступор прошел в том момент, когда где-то неподалеку взлетела напуганная выпь. Существо повернуло морду в сторону, и тут я понял, что другого шанса у меня уже не будет. Я ринулся к повозке. Искренне надеясь, что оно не сразу среагирует на мой побег. Обернулся я уже тогда, когда стоял спиной к тележке, испуганно вглядываясь в лесную чащу. Странный зверь стоял за тем деревом, где я прилег отдохнуть после изнурительной работы. Я медленного, не сводя глаз с него, пытался залезть в телегу. В этот момент пасть существа расползалась в кривой улыбке. Из-за ствола показалась худая, когтистая лапа. Пока я не глядя пытался нащупать поводья или топор, это что-то царапало кору старого дуба, оставляя на нем четкие следы.

Не знаю каким чудом я остался жив. До сих пор задаюсь вопросом, ведь существо так и продолжило стоять за деревом, пока я отъезжал от злополучного места встречи, по прежнему не сводя глаз с этого силуэта. В какой-то момент телега скрылась за поворотом. Я лишь увидел, как черное пятно скрылось среди деревьев. В дальнейшем дорога показалась мне вечностью, а остановиться и закрыть уставшие глаза я смог только тогда, когда въехал в город.

Обратно по темну возвращаться я не хотел, да и в одиночку преодолевать этот путь снова не решался, поэтому как мужики с города поехали – я с ними увязался.

После этой встречи мы больше не виделись, удачу свою тоже проверять не стал, поэтому дальше села в принципе никуда не ходил.

Поезд въехал в туннель, на время погрузив собеседников в темноту. Алексей думал, могут ли иметь связь его сегодняшний кошмар и рассказ бабушки-попутчицы. Однако уже после того, как вагон вновь залил солнечный свет. Антонина Николаевна продолжила.

– Поговаривать начали, что Утчи или Унху – духа лесного на свою голову приманили. Здесь раньше манси жили, пока деревня не обрусела. Так у них этот идол прям посреди селенья стоял. А жертвенник в лесу до сих пор где-то спрятан, местные натыкались пару раз, когда в сосняк с головой уходили.

Легенда ходит, что когда-то всей деревней ему поклонялись. Хороводы вокруг столба языческого водили, да песни пели. Только с приходом церкви позабылись старые обычаи, ушла и нечисть. А теперь мол без глаза Божьего оно обратно возвращается. И если вовремя духа лесного не задобрить, то на деревню скоро обрушатся большие несчастья.

– Я в эти сказки не верила, как и в то, что принеся в жертву человека, можно получить в обмен на душу силу бессмертие этого лешего духа. До последнего не верила и в рассказы Пашки дурочка и оголтелых охотников, что в лесу растерзанные тушки зайцев да лисиц находили. У нас же в лесу нет дичи покрупнее, правильно? Вот все на Унху на этого и валят – Антонина Николаевна взяла паузу.

– Но так, если не верите, зачем тогда браслет на руке до сих пор носите? – задал Алексей вполне логичный вопрос.

Вскоре она продолжила.

– Алексей, вы конечно можете считать, что у меня богатая фантазия, или мне могло во сне привидеться то, что случилось потом, но я его видела.

Когда с момента смерти девочек сорок дней прошло, пошла я на могилку. Не могла одна дома поминать, дороги они мне были очень. Заодно, думаю, посмотрю, может что прибрать надо будет, лапы еловые поменять, листву опавшую смахнуть. Матрену с собой не стала брать. Не дай Бог, у несчастной опять начнутся приступы истерики. Каждую ночь она просыпалась от любого шороха, вставала и оглядывала залитую светом множества свечей комнату. Заслышав ночной вой собак Мотя начинала плакать. В таких случаях про дальнейший сон можно было забыть. Она вставала и до самого утра, не смыкая глаз, сидела на печи испуганно вглядываюсь в мглу за окном.

Чтобы Матрена без меня не скучала, попросила соседку пару часов приглядеть за ней, пообещав, что ведет она себя тихо, не чудит и вообще ничего кроме постоянного молчания от прежней подруги не отличается. Сама в это время взяла настойку – помянуть, набрала цветов и пошла по узкой тропинке в сторону болот, оттуда, не доходя до топей, свернуть в сосняк, чуть севернее, и я на месте. Погода была великолепная, затянувшийся летний зной или, как у нас говорят, бабье лето было в самом разгаре. Листва окрасилась в желто-красный, лес наполнился запахом прелой листвы, грибов и гнили? Подходя к назначенному месту в нос ударил явный запах тухлого мяса.

– Может кабан где лежит? Зверье не доело и теперь смрадный запах несет на всю округу – в голове метались разные мысли. Но я даже представить не могла, что увижу дальше.

На полянке среди кучи опавших листьев где-то в стороне лежал крест. А на месте холмика зияла разрытая яма. Я подошла поближе. Кроме земли и кусочков сарафанов не было ничего, даже кости, которые должны были лежать здесь еще вечность просто на просто отсутствовали. В горле застрял комок, а на глазах выступили слезы. Одновременно меня охватили обида и злость.

– Говорила же, в деревню нести надо было! – промелькнула мысль в голове.

Лопаты с собой не было, поэтому прямо руками сгребла в кучу землю с листьями, поставила на место упавший крест и, не долго думая, устремилась обратно в деревню. По пути назад Антонина думала. Кто же мог раскопать свежую могилу. Под подозрение подпадали и медведи и волки, лисы. Только нет здесь никого, тем более в это время года. Сезон охоты был в самом разгаре и поэтому вся живность устремилась подальше от людей. В конце концов Тоня пришла к мысли, что должно быть это та свора диких собак, которая раньше на скот нападала, после обильных дождей по запаху нашла это место и....

Дальше она не успела подумать, в очередной раз отвлекшись на спрятавшийся в сухой траве гриб, она посмотрела чуть дальше и замерла. Между деревьями, в десяти шагах, стояла черная мохнатая фигура. Задние лапы были согнуты, как перед прыжком, а разинутая пасть смотрела четко вверх. Постояв с пару минут Тоня поняла, что силуэт стоит без малейшего движения. Фигура была обрушена к ней спиной. Но даже при этом хвост существа неподвижно свисал, едва покачиваемый слабым ветерком. Подойти ближе Тоня еще долго не решалась. Сперва стояла на месте, как в землю вкопанная, затем начала по большому кругу медленно обходить загадочного зверя.

– Да, обычная собака – пришла к заключению Тоня. Но не все было так просто. Подойдя ближе, она поняла, почему животное замерло в неестественном положении. Оказалось тело собаки было насажено на ствол упавшего дерева. По корням растеклись, уже успевшие застыть, ручейки крови. Брюхо пса, не выдержав размера ствола, разошлось, оголив сам ствол, внутренние органы и испачканные уже спекшейся кровью легкие. Передние лапы свисали вдоль туловища, а из широко открытой пасти виднелся обломок ствола, упершийся в зубы несчастной жертвы. От увиденного по спине пробежал холодок.

– Кто решил так поразвлечься?

В ушах зашумело. Человек на такое не способен. Голова отказывалась думать, пока не промелькнула, единственная мысль. Бежать, немедленно бежать назад. Красочный лес в миг поблек. Узкая тропка неумолимо вилась, не желая заканчиваться. Не слыша ничего позади себя, Тоня неслась задыхаясь от бега. Вскоре появился мост, поле, дома. Через поле Антонина брела уже быстрым шагом ноги гудели, а горло разрывалось от частого дыхания. Остановившись у своей избы Тоня рухнула на землю, чувствуя, как все тело пульсирует, ноги по прежнему стонали от боли. Отворилась дверь, на порог дома выбежала растерянная Мотя, только когда она подбежала к лежавшей у забора Тоне, та закрыла веки.

– Открыла глаза я только вечером. Голова была как в тумане, а тело ломило от боли. Вставать не было ни малейшего желания, поэтому закрыв глаза я снова провалилась в сон. Сон был хороший. Отец вернулся домой, загнал Буренку в коровник, мама, уже одетая, дает ему чистую рубаху. Они берут меня за руки, и мы идем в храм. Пыльная дорога, синий забор, ухоженные клумбочки. Внутри прохладно, из высоких окон бьют лучи солнечного света. По всей обители разносится запах ладана и воска. Вокруг много молящихся людей. Я бегу в трапезную, где бабка Фекла достает из печи просфоры. Завидев меня она улыбается, и протягивает мне одну. Я сажусь за стол, передо мной стоит огромная кружка травяного чая, пахнет душицей и иван-чаем. Рядом сидит бабушка, поправляя съехавшую набок косынку. В красном уголке догорает лампадка, бабушка спешит ее заменить. Вот мы уже возвращаемся с родителями домой. Ветер по прежнему гонит пыль, звонит колокол. Бабушка осталась в трапезной, слушать что батюшка будет рассказывать про очередной праздник. Папа берет меня на руки и крепко прижимает к себе.

Сон прервала соседская кошка, которая начала тыкать мне в лоб влажным носом и тереться о голову.

– Ну-ка брысь! Кыш, сказала! – услышала я чей-то шепот.

Открыв глаза я увидела Галину Петровну с кошкой в руках. Та, почуяв запах хозяйки, прыгнула на руки и уткнулась мордой в пышную грудь.

– Ух, Сонька. Зачем ребенка-то разбудила? – качала головой Галина Петровна.

Яркий луч солнца падал на стол у окна, расходясь от граненого стакана множеством зайчиков по всей комнате. Пахло сеном и парным молоком. Не став задерживаться и отрывать соседку от работы, с утренней дойки оставалось перекипятить кучу молока, я вернулась к себе в дом. Моти внутри не было, на огород не ходила – видимо к себе ушла как стемнело. Ладно, думаю, захочет вернутся. Дел было невпроворот, поэтому провозившись весь день, ни разу не присев Тоня упала на кровать и закрыла глаза.

– Тонька! – вдруг, послышалось откуда-то с улицы.

– Ау! – отозвалась Тоня.

– Коза-ль не твоя бегает? Иди скорее.

– Эх, походу опять сама открыла! Просила же Пашку, как человека, сделать щеколду нормальную – ругалась про себя Тоня, выходя из дома.

Показавшись на улице Тоня обратилась к соседке.

– Где она?

В ответ бабка показала пальцем в сторону поля. Тоня обернулась, увидев, как белый силуэт вдалеке медленно отдалялся от дома. Рассерженно вздохнув она большими шагами направилась к козе, что довольно паслась на поляне, полной клевера.

– Лишь бы играться не начала – думала Тоня, представив, как будет носится за этой беглянкой. А по такой жаре, да после недавних событий не очень хотелось оставаться под палящим солнцем.

Впрочем, как бы не хотела Тоня взять козу и просто уйти, та, еще издалека заприметив рассерженную хозяйку, решила поспешно дать деру. Носиться по полу у Тони не было никакого настроения, да и коза, очевидно не желая прыгать через кусты чертополоха устремилась к кромке леса, где большим кустом раскинулась аппетитная ..........

Проклиная все на свете, Тоня пошла следом за проголодавшейся козой, которая вскоре остановилась, приступив к поеданию сочной листвы. Пока шла Тоня думала, не продать ли рогатую или отвезти на бойню и заколоть. Она представила, как маленькую козочку с перевязанными копытами подвели к забойщику, тот достал топор.

– Брр – она вздрогнула.

Нет, наказать она, конечно, козу хотела, но мысль от том, что эту несчастную пустят на котлеты казалась неприемлемой. Тем более после того, что Тоне пришлось повидать в лесу даже птицу забивать не очень хотелось. Под ногами спела земляника, маленькие красные ягоды бочком выглядывали из-под широких листьев. Собрав пару ягод она ловко закинула их в рот, ощущая на языке сладкий, терпкий вкус. Захотелось набрать целую корзину. На ум пришла мысль быстро отвезти козу в сарай, взять пару маленьких корзинок и нестись на поле, собирать спелую землянику.

Подняв глаза на место где паслась коза, Тоня беглянки не увидела.

– Опять ушла! Ух! – она недовольно огляделась по сторонам, но козы вокруг нигде не было.

– В лес похоже нырнула, засранка – к страшному для себя заключению пришла Тоня. Идти одной она не хотела, но пока бы дошла до домов, вернулась сюда – козы бы и след простыл. Поэтому сжав волю в кулак она двинулась вперед, попутно проклиная глупость всей ситуации. Зайдя в лес, Тонька уткнулась в множество кустов, среди которых теперь придется искать заплутавшую козу. Ветви поднимались над головой. Так что Тоне пришлось самой пробираться через кустарники. Послышалось блеяние.

– Нашлась-таки родимая – подумала про себя Тоня и устремилась к месту откуда шел звук.

– Рогами как обычно уперлась во что-нибудь и теперь сдвинуться не может – думала она.

Выйдя на небольшую полянку среди кустов Тоня увидела козу, ее бездыханное тело лежало выменем вверх, а голова была вывернута в неестественном положении. Оно, то существо, которого она так боялась сейчас сидело к ней спиной и поедало несчастное создание. Глаза Тоньки наполнились слезами. Нет, это не были слезы сострадания или обиды, это были слезы страха. В один момент она поняла, что живой отсюда уже не выйдет, стоит ей издать малейших звук, как существо обернется и, увидев новую жертву, наброситься на девушку. Стоя на одном месте, Тоня наблюдала как этот зверь расправлялся с ее родимой. Черная, скатанная шерсть на спине вздымалась при каждом вздохе. Оно орудовало лапами не спеша, очевидно, наслаждаясь своей добычей. Острым когтем оно провело по брюху козы, обнажив сердце и кольца кишок, вывалившиеся на залитую кровью траву. Задев вымя, из него хлынула молоко, существо явно знало, что это такое, поэтому принялось облизывать вспоротый живот, в котором молоко смешалось с кровью, капающей тонкими струйками.

Довольное рычание приводило Тоню в еще больший ужас. Хотелось кричать, с частым дыханием невозможно было совладать. Тоня внимательно смотрела на уши существа, которые в любой момент могли уловить ее присутствие. Когтистая лапа, больше похожая на человеческую руку отрывала от тела кусочки мяса. Последний раз оно залезло в тушку по локоть, выдрав маленькое сердечко. Легкие опустились, высвободив с воздухом характерный стон. Существо настороженно приблизилось к козьей морде, обнюхав бездыханный труп, оно рыкнула и вцепилось в шею, оставив на ней след от передних клыков.

Тоня всхлипнула и тут же замолкла. Острые уши уловили за спиной какое-то движение. Существо повернуло голову уставившись на нее своими злобными, кроваво-красными глазами. Этого момента Тоня и ожидала, ступор сковал тело. Она привлекла его внимание. Животное повернулось, по прежнему продолжая стоять на четвереньках, даже в таком положении оно было ей по пояс, представлять, что будеткогда оно встанет Тоня не хотела. Внезапно она поняла, что может двигаться и, сделав первый шаг, наступила в ложу крови. Второй, третий. Неужели оно просто так меня отпустит? Жить хотелось, как никогда раньше, и теперь появилась надежда, что жизнь не закончится на этом моменте. Следующему шагу помешал выступающий из под земли корешок. Тоня запнулась и потеряв равновесие упала на спину, голову окутал туман. Через секунду существо стояла прямо над ней. С морды капала кровь, а зубастая пасть разошлась в широкой улыбке, оголив острые, желтые зубы.

– Вот и всё – успела подумать Тоня прежде чем стало совсем темно.

– Но как вы? Вы же сейчас здесь …– недоумевал Алексей

– Мне Лешенька тоже не понятно, почему он тогда меня оставил. Может браслет бабушкин помог. После того как я потеряла сознание, стемнеть успело прежде чем меня начали искать. Первой тревогу подняла, конечно, Галина Петровна. Ей сынишка сказал, что, мол, соседская девочка за козой в лес ушла да и не вернулась. А у той за каждую душу в деревне сердце болит. Так что мне повезло, ночевать одной под кустом мне не пришлось.

– Вас же могла другая живность найти? Собаки к примеру – попытался предположить Алексей.

– Не могли. Не было их в лесу больше. Мужики еще до этого на стаю ту наткнулись, когда с охоты возвращались. Долго оставаться на месте происшествия они не смогли, у здоровых мужиков переводило дух при виде этой кровавой картины. У собак видимо там лежбище было, потому что рядом и кости находили и кусочки ткани, испачканные в запекшейся крови и пятнах грязи. Сомнений не оставалось ― оголодавшая стая нашла захоронение, размытое водой после обильных ливней, раскопала могильник и растащила останки. А теперь они всей оравой лежали здесь. Большая часть валялась на земле. А одну мужики увидели, когда домой возвращались. Увидели и остолбенели ― туша висела на одной из сосновых ветвей, будто гвоздем прибитая. Подойдя ближе, они замерли, кого-то из мужчин подвел желудок, вывернувшись наизнанку. Кто-то и вовсе отводил взгляд, не желая смотреть на зверства непонятного зверя. Тушка несчастной была буквально прибита к стволу, голова свисала вниз. По боли в глазах было видно, что расправлялись с животным, пока оно еще могло дышать. Впрочем сук, торчавший между ребер говорил о том, что на этом моменте страдания прекратились. Пасть висевшей собаки была разведена в стороны на столько, что нижняя челюсть болталась в воздухе, держась на одних лишь мышцах и сухожилиях. Тонкой струйкой из нее капала кровь. Свисавшие вниз задние лапы были сломаны. Возможно тот, кто расправлялся, хотел посмотреть, как собака будет пытаться уползти куда подальше на одних передних лапах. Другим посчастливилось больше, они лежали на земле с разодранными глотками, оторванными конечностями. Лишь у одной был проломлен череп, морда собаки была перемолота в кашу, которой, видимо, уже успели полакомиться здешние падальщики.

– Его работа? Как считаете – спросил Алексей.

– Больше некому – ответила она.

– Как вы только с ума не сошли после такого.

– Сначала я сама думала, что умом тронулась.

От волнения пропал сон. Пережив подобное люди с ума сходят, взять хотя бы Мотю мою ― ребенок навсегда речи человеческой лишился. Мне конечно поначалу тоже тяжко было, в селе не знали, как с последствиями шока быть следует, поэтому помогали чем могли исключительно народными методами. Любовь Георгиевна, та что всего поголовья за день лишилась, сельской знахаркой была, к ней местные почти по любым вопросам обращались. У кого голова болит, у кого ссора в семье. В общем решила она взять на себя уход за моим тогдашнем состоянием. Травы какой-только не заваривала, воском капала, дымом кадила. Да только выворачивало меня от этих ее трав чуть ли не каждый день. Отсутствие аппетита Георгиевна объясняла порчей, черной меткой, мол чтобы я поскорее со свету сжилась. Мне ее рассказы слушать не хотелось, благо через несколько дней непрерывного бодрствования меня срубил крепкий сон.

Снилась бабушка, та стояла у печи и что-то бормотала, сквозь сон я смогла разобрать детский стишок, которому меня она учила.

Кто стучит в окошко тихо,

Уж не лесное ли здесь лихо.

Зовет играть тебя с собой.

В тиши ночной услышишь вой,

Скребет когтистою рукой –

Он зла не сделает с тобой.

Ему свою беду открой –

Скорбь мою Унху успокой.

Хою-хою-хою-хой.

Бабушка улыбалась, а на ее морщинистом лице играл свет тусклой керосинки. Пока была жива, в заботах по дому она не замечала, как заканчивался день. Ложилась поздно, вставала рано. Шутили, будто именно она петухов будет, чтобы те не проспали. Наступило молчание, слышался только треск сухих поленьев из печи.

– Половица – вдруг, сказала бабушка, она посмотрела на Тоньку и замолчала.

– Ммм? – не поняла я.

– Подними половицу, что в детстве прыгала. Не ходи к ним, чужие он все для тебя. Беги! – слышала Тонька, открыв глаза от шума за окном.

Встать с постели оказалось не так просто, на часах было далеко за полдень. В комнате стоял приятные запах ели и шишек. Возле двери лежали еловые лапы, заботливо принесенные, видимо, для очередного снадобья. Поняв, что Любовь Георгиевна ушла на неопределенное время, Тоня встала с кровати и обошла комнату. Ничего странного, кроме веток у порога, в доме не было. На столе, накрытый платком, стоял, по всей видимости, Тонин завтрак. Крынка с молоком и пара кусочков расстегая. В печи стоял котелок с постной окрошкой. Наскоро перекусив она оделась и вышла во двор. Стояла холодная ноябрьская погода, с деревьев опала последняя листва. Все выглядело серо и уныло, сырость и холодный сквозящий ветер придавали этой картине больше отвращения. Поэтому, недолго думая, Тоня зашла в дом, вспомнив про сегодняшний сон.

– Половица? Где? Какая? Кто чужой? – вопросов было больше чем ответов.

Прыгающей половицей скорей всего была та деревяшка, на которой стоял стол. Раньше он находился в другом месте, а на полу красовался выступ, который никак не хотел равняться с остальным полом ни под ударами молотка ни от постоянного давления. Пару раз в детстве тоня запиналась об уголок половицы, хныкала, и пыталась по свойски, как могла, убрать надоевшую «кочку», прыгая на ней. Бабушку это только забавило, но потом они постелили на этом месте коврик, поставили стол, так, чтобы одна из ножек прижимала выскакивающую половицу, и, вроде как, об этой мелочи забыли. Однако сейчас, поняв, что к чему, Тонька подвинула стол, убрала коврик, но выступающей половицы она не увидела. За много лет она, все-таки, прогнулась под весом массивного стало и сравнялась с другими. Ногтей Тоне было не жалко, поэтому она пыталась приподнять каждую половицу под ковром. В конце концов одна из них поддалась на старания внучки и явила ей пустоту. Убрав половицу, Тоня увидела щель между досками. В прямом смысле слова там не было ничего, лишь таинственная мгла.

– Погреб? Здесь? Да ладно – Тоня не могла поверить, что под столом всегда находился какой-то ход. Хотя, видимо, им уже давно не пользовалась и сама бабушка, иначе зачем бы ей надо было его заделывать. Остальные деревяшки были приколочены, поэтому прежде чем полностью освободить пролаз, Тоне потребовалось приложить больше усилий, задействовав подручные средства. Наконец, когда перед ней предстал прямоугольный лаз она взяла керосинку и поднесла к отверстию в полу. Тусклый свет уходил глубоко вниз, вокруг длинными рядами стояли полки, еще ниже свет не доставал, но освещал имевшуюся здесь же лестницу. Любопытство не давало усидеть на месте, поэтому, вооружившись керосиновой лампой и запасными спичками, Тоня начала спускаться в подвал. Перекладины скрипели, дрожащий свет озарял множество банок, сухих веников, каких-то книг, безделушек и непонятных вещей. Снизу веяло сыростью и прохладой. Погреб оказался не очень глубоким, так что сойдя с деревянной лестницы, Тоня огляделась вокруг. На одной из полок она увидела свечи, не долго думая, она подожгла их и поставила повыше. Теперь можно было детально рассмотреть бабушкин склад. Кроме множества веников и перевязанных сборов различных растений Тонька углядела книжку, напоминавшую с виду скорей дневник, чем какое-нибудь печатное издание. Открыв первые страницы Тоня силилась прочитать что-либо, однако записи были сделаны карандашом, который практически не был виден в тусклом свете свечей. Поставив лампу на одну из соседних полок, она взяла книгу и потянулась к лестнице, чтобы прочесть записи при дневном свете. Из дневника выскользнул коричневый конверт, и приземлился куда-то на пол. Тяжело выдохнув Тоня спустилась со ступеней, опять взяла керосинку и, присев на колени, стала искать упавший конверт. Взяв помятую бумажку она подняла глаза.

Пещера! По спине пробежал холодок. Небольшой лаз таил в самом низу ход. Ширина была такая, что Тонька могла передвигаться по нему на четвереньках. Не отойдя от ближайших событий, Тоня за минуту взобралась по лестнице, оставив лампу догорать внизу. Уже сидя за столом, она открыла дневник с бабушкиными записями. Сначала Тонька не увидела ничего интересного, рецепты ватрушек, творожников, сырников, кулебяки и прочих знакомых с детства вкусностей, рецепты чаев и настоев для сна, бодрости, при больном горле, от боли в животе и тому подобные, зато потом стали появляться более интересные вещи, приговоры, отвороты, заговоры, инструкции, как сделать приворот и тому подобное. В самом конце на отдельных листочках были личные бабушкины записи. Дотированные еще временами, когда Тоньки и в планах не было, писала бабушка про погоду, про семью, про деревню, писала, что люди к ним какие-то заехали, да порядки свои наводить стали. Как позже выяснилось та описывала приход коммунистов к власти, а в деревню они заехали, раздать литературу, почитать нотации и, как пишет бабушка, жизнь старую нарушить. Перелистнув сразу несколько страниц Тонька прочитала: «С ними покончено», это, по всей видимости, означало, что революционеров удалось выгнать из села вскоре после их нахального засилья. Полистав еще несколько страниц, она вовсе отложила книгу и взяла в руки старый потрепанный конверт, на лицевой стороне бабушкиным почерком, но уже чернилами, были всего два слова «Любимой внучке». Распечатав его, Тоня достала две фотографии и сложенный в несколько раз листок бумаги. На первой фотографии в центре находилась супружеская пара. По всей видимости дворянского рода, позади особняком стояли жители этого же села, на обороте было подписано:

От Кудрявцевых на долгую память,

С Праздником Светлой Пасхи.

Целуем

Очевидно, Кудрявцевы были дворянской четой, которая дала вольную своим крестьянам. Спустя лишь несколько минут непрерывного поиска Тоньке удалось отыскать молодую бабушку. Та стояла позади и не улыбалась. Что-то в этой фотографии ей показалось странным, но Тоня не предала этому большого значения, решив, что изображение испортилось, за годы пребывания в мрачном, сыром подвале. На второй фотографии снова была бабушка, на этот раз с ней был какой-то ребенок, которого она держала за руку.

– Папа!? – с некой радостью на лице заключила Тоня.

Она узнала его по характерному носу, он у отца был картошкой и тонким губам, которые, по всей видимости, с возрастом остались прежними.

– Качество, конечно оставляет желать лучшего – ее смущала деталь, которую она улавливала на обеих фотографиях. Что-то до боли знакомое роднило их, при этом у нее не выходил из головы последний жизненный эпизод.

– Глаза, ее глаза – она взяла общую фотографию, где бабушка стояла в толпе деревенских зевак. Бабушка будто живая смотрела с картинки. Она всматривалась в тебя, при этом становилось немного неудобно, по телу бегали мурашки. На второй фотографии, где она позировала с сыном, изображение было четче, всматриваясь она останавливалась на глазах, пытаясь понять где уже видела этот цепляющий за душу взгляд.

– Он, тогда в лесу – нахлынули жуткие воспоминания. Тоня подскочив со стула бросилась закрывать половицами лаз в полу, боясь что вот-вот оттуда могут показаться когтистые лапы. На всякий случай подвинула на место стол и только после этого села на стул. Она поняла, что бабушка смотрит с фотографии немного странно, как то по животному. Маленькие зрачки буквально впивались в тебя. При этом она помнила лесного зверя, когда тот обернулся на шорох, Тоня увидела в нем какую-то долю человечности, что на секунду прервало страх. Надеясь найти ответы на все новые и новые вопросы, Тоня развернула сложенный в несколько раз листок бумаги, на котором все тем же бабушкиным почерком острым карандашом было написано:

Дорогая внученька, надеюсь, что у тебя сейчас все хорошо. Это письмо я пишу, пока ты играешь во дворе с ребятишками. Тонечка, семья наша не простая. В течении многих лет, в течении всей жизни мы скрывались от посторонних глаз, поэтому нам хорошо жилось. Наша обязанность – защищать леса. Поселившись здесь, твоим родителям показалось, что им удастся начать жить среди людей как ни в чем не бывало, пока новая власть не стала ссылать и привозить в наши края множество каторжников. Тонечька, убили их. Поэтому пришла пора сказать тебе, внученька. Беги отсюда! Не близкие в деревне тебе люди-то. Ты другая, а стоит им узнать – как убьют тебя, поэтому сними браслет с руки и иди к нам в лес, здесь буду ждать тебя я. Мы ведь не они, нам лес ближе. Я помню, как отпускала тебя одну, зная, что не заблудишься сама, и зверь лесной тебя не тронет, хотя по твоим рассказам кого ты только в чаще не видела. Роднее они тебе сельских обывателей, вот и не боялись тебе на глаза показываться. Со временем ты все равно держать это в себе не сможешь. Твоя мама пыталась и твой отец пытался, да только нам свобода нужна. Прими верное решение, когда будешь готова.

Тоня побледнела. В глазах читалась растерянность. Много лет она жила с бабушкой в селе, не подозревая, что родители вовсе не были на фронте. А ведь она их так ждала и не догадывалась. Не догадывалась и куда бабушка периодически пропадала на ночь, оставляя Тоню одну дома. Ответы нашли ее, вот только она подобного никак не ожидала. Ладно, уж если бы бабушка была сельской ведьмой, которую за дела темные или выгнали из села или и того хуже – убили. У Тони уже были большие планы на город, уехать поступить, выучиться. Найти работу, а там уже и обзавестись семьей. Но после того, как в первой части письма бабуля предлагала бросить все свои мечтание о какой-либо жизни среди людей, у Тоньки в голове творился настоящий ад. Она продолжила читать.

Все зависит от тебя, никто не должен знать. Если тебе угрожает опасность снимай его без раздумья. Если ты захочешь остаться среди людей, полюбишь кого-нибудь из них – я не смогу тебе противится. Были случаи, когда молодые парни и девки уходили жить к людям. По разному заканчивалось. Прими верное для себя решение, когда будешь готова. Если ты не придешь, я не стану расстраиваться. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Наш век короток, людской – еще короче, поэтому дерзай. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ошибки прошлого. Я сделала свой выбор, мое сердце сейчас там, где этого желает душа. Хочу, чтобы и твоя душа была свободна.

Люблю тебя, милая.

Будь осторожна

Неожиданно, в дверь постучали.

– Тонечка, ты как там, милая? – послышался чей-то ласковый голос. Скорее всего это соседка решила справиться о здоровье. Тоня отошла от прочитанного, голова все равно была чугунная. После подобного спокойно жить дальше, как ни в чем не бывало, у нее бы не получилось. В первую очередь ей надо было проверить, что еще может хранится в том погребе. Там вполне могло оказаться что-нибудь полезное. В деревне никто не должен знать, поэтому вести себя надо словно ничего и не было. Тоня давно хотела переехать в большой город, поступить в университет, ходить со сверстниками на занятия и, возможно, встретить любовь всей жизни.

Она перевела взгляд, выдохнула и уже собиралась было пойти к двери, как в дверь ударили с большей силой.

– Тонька! Открой дверь, поговорить надо – приятный женский голос сменился старым, скрипучим. Старенькая дверь скакала от ударов по ней снаружи. В окнах мелькнули чьи-то силуэты.

– Открывай, чудовище, мы все знаем! Это ты с ними сделала! – Тоня узнала голос Татьяны Макаровны. На глазах выступили слезы.

– Но как? Почему? Они так быстро поверили чьим то слухам – не понимала она. В дверь колотили, люди, кого она считала семьей, сейчас готовы были ее убить. Деревянная дверь на скрипучих петлях сотрясалась под натиском снаружи кулаков палок. Тоня услышала, как по двери наносят удары топором.

Страх и обида быстро сменились яростью и злобой. Тоня не могла поверить, что сельчане, которые столько лет любили ее, сейчас готовы были, если не убить, то выгнать восвояси. Она стянула с руки браслет, положив его на стол. Несколько минут с Тонькой ничего не происходило, она испугалась, что ее схватят, посмотрела на ковер и потянулась уже сбежать через потайной лаз, как, вдруг, она почувствовала легкую рябь в глазах. Приятное тепло разлилось по всему телу. Она словно вставала после глубокого сна. В один момент Тоня ощутила такой прилив сил, будто могла бы поднять целую корову.

– Корова – пронеслась в голове мысль, в животе предательски заурчало. Она оскалила зубы, глаза налились и стали почти алого цвета. Уже низким, грудным голосом она произнесла:

–Мясо, я хочу мясо! – голод буквально сдавливал живот, из-за него Тоня больше ни о чем не могла думать.

Дверь вылетела и в дом ввалились сельчане, вооруженные палками да топорами. У впереди стоявшего паренька от страха из рук выпал топор, которым он видимо секунду назад так яро колотил дверь. Вцепившись в его тело Тоня почувствовала вкус теплой свежей крови, его нельзя было передать словами. Она демонстративно откусила мальчугану пол лица и выплюнула в охваченную ужасом набежавшую толпу. Он кричал, пока легкие не наполнились густой красной жидкостью. После чего с хрипом и кашлем пополз в сторону двери. Тонька подтащила его к себе за ноги, пока сельчане, толкаясь, выбегали из проклятой избы. Парень совсем не сопротивлялся, разодрав окровавленную рубашку, острые когти впились в мягкий живот. Тот дрогнул и обмяк, Тонька подняла мохнатую пасть и издала истошный вой, который разлетелся над всей округой…

В вагоне воцарилась гробовая тишина. Алексей не сводил глаз с попутчицы, которую видимо позабавило собственное повествование, а теперь еще же забавляло выражение лица молодого журналиста, который вжался в спинку сидения, боясь пошевелиться.

Антонина Николаевна сняла очки, положив их на колени. Глаза были такими, словно за раз в них полопались все капилляры и сосуды.

– Согласно заключению врачей, у меня обширное кровоизлияние в сетчатку, однако мы с вами прекрасно знаем, что со здоровьем у меня все в порядке. Но это, я считаю, может вполне остаться нашем с вами маленьким секретом – сказала она, глядя на своего испуганного попутчика.

– Отпустите меня – прошептал Алексей.

Она рассмеялась.

– Полно вам, ну что вы. Я не собираюсь прерывать вашу жизнь лишь потому, что поведала вам свою историю. К тому же мне уже ничего не грозит, как и сказала – я еду домой, поэтому вы можете обзавестись неплохим сюжетом. Тем более, что у вас скоро будет ребенок, зачем мне делать его сиротой, как ваши люди однажды оставили меня, не пощадив родителей – сказала Антонина.

– Но позвольте, откуда вы можете… – он не успел закончить, как она оборвала его.

– У вас мальчик. Ах простите. Я наверное пред опередила ваши ожидания. Давайте это будет еще одним нашим секретом. Поговорим о чем-нибудь, ехать нам предстоит ох как долго – она хитро улыбнулась, в глазах блеснула искра.

Состав неумолимо несся в даль, шумный и тяжелый, зайцы убегали в чащи, заслышав рев приближающегося поезда. Где-то вдалеке послышался одинокий хриплый вой. Потом к нему присоединились другие. Рельсы уходили куда-то в даль, поезд мчался по ним, периодически издавая гудок старого клаксона.