Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой [Алена Никифорова] (fb2) читать онлайн

Алена Никифорова Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой

Пролог

В С. в гостиничном номере на кровати «под Майлза Кеннеди» чувствую что-то опустошающее меня, прорезающее тонкие, но глубокие линии, параллельные моим лёгким, подступающие к горлу, мешающие дышать. Я чувствую отчаяние, проникающие через эти порезы, и пытаюсь заставить себя впустить через них нечто иное, трезвое и объясняющее, что это вовсе не та боль, которая казалась мне вначале. Это и не боль вовсе, это сильный толчок, вошедшие в меня эмоции, которых я испугалась и приняла за очередной провал.

Назовем его Я. Самые красивые глаза, в которые я когда либо смотрела. Два часа дороги в старом автобусе по направление к регате. Уже вечереет, и, кажется, будто будет дождь. Машин просто тьма, и мы медленно движемся к нашим лодкам и надежде на свежий воздух. С Я. мы знакомы чуть больше года, и понравился он мне только со второй нашей встречи. Он подошел тогда ко мне, высокий, красивый, дышащий своей потрясающей энергией и харизмой. Думаю, он прекрасно знал о том, какое впечатление производил на женщин, а, может, и на всех людей, с которыми знакомился. В первую нашу встречу контакт не задался, поскольку я была в полнейшем раздрае. Тяжелом таком, как старая льняная рубаха, застиранная на деревянной доске. Любые вопросы, шаг навстречу, близкое расстояние между мной и мужчиной расценивались как угроза. Я защищалась, даже не успев сказать привет. И те же голубые глаза не казались мне такими голубыми и прекрасными в тот первый раз, когда мы случайно столкнулись в А. на рабочей встрече. В этот раз все иначе. Я не защищаюсь и пытаюсь открыться в силу своих страхов. Мы ходим рядом, сидим вместе, я выпытываю его биографию и с удивлением замечаю насколько искренне он мне интересен, как нравится слушать его голос, как быстро опускаюсь я в его глаза. Я просто исчезаю за ними и говорю ему об этом. И слышу в ответ, что у меня такие же. Действительно, похожи, но ресницы на правом глазу я подпалила спичкой в Л. глубинке, поджигая косяк в купальнике на снегу. Я делаю ему комплимент, и сразу так легко становится. Не помню, чтобы говорила мужчине о том, что мне в нем нравится просто так, за беседой. Говорю, чтобы убедить себя в том, что это просто глаза. Они такие светлые, голубые, с очень легким, едва заметным зеленым ободком, ближе к зрачкам. Он улыбается. Я отказываюсь говорить ему про красивую улыбку и вообще, что он очень красив. Он и сам это знает.

В номере, лёжа в маленькой кровати, я наткнулась на лайв выступление Майлза Кеннеди — Love can only heal. К концу 7й минуты выступления вся история выстроилась в моей голове. Сложились все картинки, так много событий, произошедших в моей жизни, собрались, склеились, взяли наконец меня слепую за руки и повели за собой. Хочу сказать, что находить смысл прекрасно, особенно, когда так долго гонишься за ним и молишь, и кричишь про себя: пожалуйста, пожалуйста, я хочу понять, я стараюсь изо всех сил и не вижу ответа. И ответ приходит в середине поездки в Т. весной 2023 года.

Когда меня спрашивали, чем бы я хотела заниматься в жизни, если бы была сказочно богатой, я отвечала, что представляла себе широкий стол возле окна с полупрозрачными занавесками, которые нежно трепет ветер, подгоняемый океаном, печатная машинка, чашка мятного чая, взрослеющая идея внутри, которую нужно облачить в историю, в книгу. Сейчас я сижу на берегу теплого моря, в том же марте, что заставил меня пережить сложные моменты моей частично прожитой жизни. Кожа тает под теплым солнцем, черная кепка, которую я вчера радостно приобрела в ларьке за пять евро, не дает моим глазам совсем закрыться от такого яркого света. Это вам не Л. март, господа. И. всегда была домом для моего сердца, а где, как не дома, я могу лучше всего рассказать эту историю.

Посвящается Бобби.

Глава 1

B.

Погода в марте, мягко сказать, была не очень. Остановка, на которой я оказалась, была слабо укрыта от ветра, лавочка вся запорошена снегом, люди серые, почти прозрачные, смотрели в экраны телефонов, словно боясь погрузиться в тот самый момент, в котором находилась сейчас я. Не могу их винить, я каждый день погружаюсь в экран, порой с таким голодом, который даже и не снился мне в мои голодные магистерские годы в общежитии М. иняза. Автобус опаздывал, я начинала нервничать. Меня резко окатило холодной водой из под колес машины. Раз. Я возмущенно смотрю в окно окатившей меня тачки. Два. Я начинаю на него кричать. Три. Он выбегает из машины, что-то говорит, открывает дверцу пассажирского сидения. У вас бывало такое, что вы встречаете незнакомца, заглядываете ему в глаза, и проваливаетесь. Вода уже не такая холодная, март не такой серый, голод не такой сильный. Я чувствую мгновенный коннект, мое тело становится легче, моя улыбка становится теплей, я чувствую себя счастливой. Счастливой? Не то тревожное тонущее чувство, сопровождающееся тяжелыми частыми ударами сердца, а что-то мягкое, теплое, обволакивающее, берущее тебя на руки под плед. Так было со мной, когда я посмотрела в его глаза. Темные, как опустившаяся над городом ночь, крадущая тонкие силуэты людей, затерявшихся в ее одинокой прохладе. Глаза, приковавшие меня к месту, заставившие вглядываться так внимательно, словно я пыталась увидеть в них грань между двумя мирами, и чем дольше смотрела, тем сильнее она размывалась. Он высокий, и кажется сильным, несмотря на свою худобу. Волосы темные, до плеч, вьются. Он снова что-то говорит, указывая на сидение, и я сажусь в машину. Последний раз я садилась в тачку к незнакомому мужчине в 16 лет, когда ночью нужно было добраться до дома, после того как скорая привезла меня в больницу. Ничего серьезного той ночью не случилось, но врачи настояли на обследовании. Тогда мне повезло, мужчина просто подбросил меня дома и укатил. Сказала бы, что в свои 30 лет я бы такого ни за что не повторила, но я уже сидела в машине, которая тихо везла меня вперед. Строить диалог оказалось легко, словно ты встретилась со старым знакомым, который знает тебя уже сотни лет и легко считывает состояние.

Мой водитель, назовем его Д., ловко и аккуратно вел машину, изредка задавая вопросы и поглядывая на меня, когда я надолго замолкала. Он работал на какого-то серьезного мужика, всюду катался по его поручениям и выполнял какую-то мелкую (и не очень) работу. Он не захотел вдаваться в подробности, я не стала навязывать вопросы. Дорога петляла, городские спальники сменялись частными домами, тонущие в зеленых соснах и елях. Мы проезжали пустые поля и мосты, мельницы, старые заправки. Заправки иногда вызывают во мне благоговение и тревогу. Зачастую что-то волшебное для моего сердца происходило в таких местах: разговоры, признания, отогревающееся тело после стакана кофе и холодного бутерброда. Так даже романтичней, если у них не было печки, или она была временно сломана. Я побывала на огромном количестве заправок в этой стране, пока колесила со своим прекрасным и любящим бывшим. Дай бог ему навсегда оставаться одному. Мы сворачиваем на одну из таких заправок, что так сильно напоминает мне одну из тех, где мы были с Ним. Д. говорит мне, что нужно забрать одного человека, босс попросил. Я лениво киваю и выхожу из машины, когда та останавливается.

Их роман завязался нескоро, прошло больше года работы Л. в этой фирме. Д. не просил уточнить, а я слушала с подступающей тошнотой и не могла понять, зачем мой красивый и добрый водитель так хочет услышать эту историю. И почему В. ему отвечает. Здесь нет лампы, светящей тебе в лицо. Пожалуйста, пожалуйста, остановитесь. Но, как в знакомом нам кошмаре, мы не можем закричать и мы ждем, когда наступит утро. Когда вы были маленькими детьми, что вас больше всего радовало? Было такое, что предвкушение подарка, момент, когда тебе подносят его значимые взрослые, был ярче и волшебней, чем сам подарок? Думаю, что у многих так происходило. Во взрослой жизни эта схема иногда ломается. Во взрослой жизни мы можем бояться, испытывать неловкость и неприятное волнение. А что, если это не то, чего я так хотела? Что, если подарок будет не про меня, что, если человек покажет тем самым, что не знает про тебя ничего. Чаще и чаще я слышу, как люди отказываются дарить друг другу подарки, потому что не хотят тратиться, что-то искать, что-то делать, думать, просто выделять время на любимого человека. А может нелюбимого. Разве в детстве мы были такими? Хочется не терять эту искренность и радость простых моментов. Хочется, очень, а она все равно теряется. Может и странная мысль для этого момента, но я люблю делать подарки, как другим, так и себе. И кофе с заправок тоже очень люблю. И мысли, которые так часто куда-то улетают. Когда я выхожу с тремя горячими напитками и сажусь в машину, то вижу на заднем сидении человека, о котором говорил Д. Он представляет нас. Человека зовут В., он работает менеджером в какой-то мелкой конторе, где совсем недавно получил повышение. Он сильно радуется и постоянно привлекает к себе наше внимание, хотя, только внимание Д., а я слушаю в пол уха и сладко попиваю горячий кофе. У В. блестит лицо, глаза маленькие и неприятно пустые, стеклянные. Майка с цветным принтом не по размеру для его тучного тела, короткие шорты, красные вансы. Я не могу понять, сколько ему лет. Кажется, около 40. Откуда они знают друг друга, может, у них один босс? В. жалуется на свою бывшую подругу. Слово выбрала не я, но он постоянно использует его, не называя имени женщины. Они познакомились на работе, здесь, в Л., куда (давайте назовем ее Л.) перевели из М. офиса головной фирмы. Поначалу Л. казалась ему тихой и забитой, не идущей на контакт. Коротко стриженые волосы, неброская одежда, часто плачет. Женские слезы — просто отвратительно, говорит он. На момент, когда они познакомились, он уже несколько лет был в отношениях, крепких, или не очень, привычных, рутинных, его отношениях, которые имели смысл лично для него. Смыл был в привычке и расписаниях. Ему приятно было знать, что человек, словно пес, будет ждать его дома, прощать его измены (тут он начал рассказывать про интрижку на работе, явно кичась своей популярностью), устраивать скандалы, молить не уходить, давать себя так, как ему угодно, после ее принятия и прощения. Имея небольшую власть в своем офисе, он выкатывал ее на максимум, поглощая людей как холодный ветер спички. Когда они переставали гореть, он находил новые. В. не заметил момента, когда увлекся своей новой подругой. Девчонкой, что надеялась на исцеление и новую жизнь, которая, как и я когда-то, от чего-то бежала, не зная тогда, в какой ад приведет ее этот побег.

Все началось с вечерних овертаймов, когда они подолгу задерживались в кабинете, решая не самые интересные, но горящие задачи.

Кто-то готовил чай, кто-то опускал руку на плечо. Шутка, касание, она берет его за руку и краснеет. Неделей позже В. подвозит Л. домой, где спрашивает про ее чувства. Говорит, что не хочет вовлекать себя в отношения и ему нужен роман, что-то свежее, что-то новое. Отношения есть дома, там уже все налажено, говорит он. Девушка выходит из машины, звонит другу, едет к нему. Позже этот поступок, сделанный заглушить отвержение, будет душить Л. на протяжении нескольких лет.

Время шло, они продолжали работать в одном кабинете, не касаться взглядами, сохранять рабочий тон. Вы скажете, глупейше западать на своего коллегу. Еще глупее, когда коллега — твой босс. Я соглашусь. Работать было не просто. Узнав о «поездке» начался ледяной душ, постепенно приводящий в отчаяние, укачивающий бесконечным чувством вины и сожалением о той встрече, он оттачивал ее боль, как море шлифует камни. Как-то вечером он подошел к ее столу с чашкой чая и улыбнулся. От этой улыбки и слабо запотевших разводов горячего чая на деревянном столе стало невероятно спокойно. Она была прощена, ее принимали и хотели видеть. Тем вечером В. поднялся домой вместе с ней. На ту короткую встречу она не стала заводить разговор про его настоящие отношения, не стала спрашивать, что В. намеревается делать дальше. То тревожное эйфорийное счастье разбивало плохие исходы. Все казалось правильным. Все, кроме измены, которая прилипала как песок на липкое тело, забивалась в края одежды, скрипела на зубах, пыталась выйти вместе с воздухом из легких, горела некрасивой старой свечей, горела долго, не давая расслабиться. В. говорил ей о том, что эта встреча последняя, и они не могут продолжать видеться. Так он говорил каждые пару недель, а после снова и снова выходил по вечерам из квартиры Л. Сообщения в пять утра были самые сладкие. Охваченный паранойей и спадом после употребления симпатомиметических веществ, он писал Л. снова и снова, что не хочет продолжать «общение» по причине того, что Л. ему не верна. Трясущимися руками, голосом и сердцем она пыталась что-то доказать, пока не доходила до полнейшего отчаяния, задыхаясь в криках, глотая таблетки, пытаясь уйти из этой проклятой конторы.

Надо сказать, что при попытке увольнения он позвонил и бархатным голосом прошептал, чтобы Л. не ломала свою карьеру ради него. Странно было думать о карьере, странно было вообще подразумевать наличие каких-либо мыслей, когда валяешься на полу в ванной и кричишь от отчаяния, не имея сил подняться, разозлиться, взять себя в руки и свалить к чертовой матери из этого города.

После В. приезжал, просил прощения. Короткий секс, он душит ее и смотрит в глаза. Если не душить, ничего не выйдет. Так прошел год. Причины конфликтов оставались те же. Тот первый вечер, который Л. провела с другим, не был ей прощен. На попытки понять, почему он все еще продолжал быть со своей девушкой, он сильно злился, и эта тема быстро перестала появляться в их разговорах. В Рождество В. написал Л. о том, что расстался с той, другой, подарил ей свободу и право на счастливую жизнь. Той же ночью Л. провела дома у В., лежа на незастланной кровати, где еще с утра спала другая женщина. К ее горлу подступала тошнота, голова болела, сводил желудок. Что случилось с ней, когда это успело случиться, почему она не может закончить этот кошмар, почему позволяет себе оставаться? Все просто, если она уйдет, то погибнет.

В последующие полгода они дважды уезжали в отпуск, дважды после этого он писал Л. из такси о том, что у них ничего не выйдет. Из отпусков она приезжала в синяках и с воспоминаниями о том, какие вещи В. ей говорил. В одном из отпусков у нее сильно разболелся живот и Л. неловко пошутила, что нужно зайти в аптеку за тестом. Он посмотрел тогда на нее холодными глазами и сказал, что ему не нужна ни она, ни ее ребенок. Возвращаясь в отель, она молила о том, чтобы их выкинуло на встречку, чтобы они разбились, чтобы никто больше не мог пережить с ним то, что переживает она. Потом снова домой, то же сообщение, снова брошена. И каждый раз это казалось правдой. Она таяла на глазах, становилась плаксивой, не могла засыпать без горсти таблеток, которые запивала глотками крепкого алкоголя, чтобы просто провалиться и не чувствовать эту боль.

Это была пятница, как он сказал. Л.написала ему о том, что она уходит. Возможно, улетает работать на К. В понедельник в дверь постучали. Л.выходила из душа, теплого, обнимающего, долгого. В дверь постучали снова. Забравшись в полотенце, она просто открыла дверь, спросив, чего он хочет. Он позвал ее выйти за него замуж, так как жизнь без Л. была ему не мила. Сказал о том, что прошлой ночью он не могу уснуть, он был очень несчастен.

Я возьму паузу, чтобы рассказать о том, что Л. нашла другую работу, ушла из той конторки. Об этом весьма недовольно упомянул В. Не имея возможности контролировать ее жизнь, он поднял ставки, купил кольцо. Также он спросил Д. о том, почему женщину так сложно воспитать. Я открываю окно, чтобы прочистить легкие. Кофе в бумажном стаканчике остыл, как и мои попытки понять, что он делает на заднем сидении этой машины. Д.внимательно слушал и редко задавал вопросы. По тонкой линии сжатых губ было понятно, что не мне одной хочется поскорее «доставить» В. в нужное тому место. Что отозвалось во мне на этот рассказ? Злость на Л. и ее слабость, непринятие таких сценариев в жизни, полное отвращение к таким типам как В.

Тут будет грустное завершение, точнее, момент c предложением быть его женой. Она согласилась, надела кольцо. В тот же день В. переехал жить в ее квартиру, ел, спал, говорил, что счастлив. Л.же находилась в полнейшем отрицании и непринятии этого предложения, распакованных коробок в ее квартире, где лежали не ее вещи, где укладывались на полки не ее желания. Она пыталась быть идеальной женщиной. Идеальной для В. В ее понимании, идеальная женщина никогда бы не связала себя такими жесткими и болезненными связями.

Через пару недель они нашли новое место, чтобы их территория была общей, т. к. В.было некомфортно жить без отдельного кабинета для игр и вообще, там он чувствовал себя в гостях. Л.было тяжело покидать эту квартиру, панорамные окна и успокаивающие сердце закаты. В какой-то момент она попробовала отказаться, остановить эту сильно затянувшуюся главу в ее жизни. Она распаковала пару коробок, нервно оглядываясь на свою любовь, но тот только больно сжал ей руки, прижал к двери и прошипел, что она больна. Они прожили вместе еще полтора месяца. А потом она ушла. В понедельник В. вернулся домой, найдя лишь ключ в почтовой ящике и аккуратно сложенный фен на столике в ванной. Когда-то В. торжественно подарил Л. фен своей бывшей девушки. Вряд ли кого-то удивит фен, но я считаю, он стоит упоминания.

Мы высадили нашего знакомого на обочине у старой охотничьей хижины. Он улыбнулся напоследок и вскоре исчез на петляющей дороге. Мы о нем никогда не заговаривали.

Глава 2

М.

Мы катились по залитой солнцем дороге мимо спящих полей и маленьких придорожных гостиниц, что так приветливо заманивают уставших в пути людей. Вы бывали когда-то в таких? Я всегда хотела заглянуть внутрь, но каждый раз проезжала мимо. Иногда, если у тебя нет цели задержаться, нет четкого ответа, нет вообще никакого понятия, что делать, хочется просто забиться в темный угол комнаты, закрыть занавески и дышать как можно тише, чтобы даже маленький паук за полкой в ванной не подумал, что вы дома. Так я и запутываюсь в этой паутине неразрешенных чувств и мыслей, страхов и сомнений, когда все, что действительно важно — просто выйти на свет. Не обязательно покупать себе три пары очков, если парень, в которого вы влюблены, ничего не пишет. Напишите сами, услышьте, что он не готов к отношениям, выпейте вина. Пропустите эти лучшие 7 дней в этом году в ускоренном режиме в голове, слегка тормозя на милых сердцу беседах, той ночи в отеле, его губах, целующих ваше лицо и плечи, его длинных пальцах, аккуратно касающихся ваших ладоней, сжимающие тонкие руки. Вспомните его легкий смех, дыхание возле шеи, вопросы, истории, объятия, наступившее утро. Я вспоминаю, как сказала тогда, что счастье в моем сердце словно наряжает елку к рождеству. И он пожалел меня, понадеялся, что мне не будет больно с наступлением рассвета. Мне не было больно тогда, но стало больно неделю спустя, сидя в маленьком ресторане на углу, выпивая вино и читая книгу. Читать было легко, я не думала про нечейного парня. Тем не менее, заставила себя вернуться мыслями к нему. Это что-то на языке 2023 года, быть на связи 24/7, хотеть быть рядом, искать билеты на самолет, чтобы приехать к нечейной девушке, желать спокойной ночи и доброго утра, просить беречь себя, но ни в коем случае, ни за что на свете не называть слово на букву О. Потому что это страшно. Это клеймо. Это ответственность? Во мне бушует что-то, но оно очень маленькое. Уверенность в глупости его решения. Уверенность в глупости своего упорства показать, что для него и для меня смысл этого слова разный, и говорить вслух слово на букву О не обязательно, раз это так страшно.

Наверное, некоторым людям, вроде меня, важно давать определения. Без них шатает и штормит, без них тревожно, непонятно, нечестно. Когда я понимаю, что происходит, я тверже стою на ногах. Когда нет определений, я как неумело управляемый корабль, трос размотан, меня кренит не в ту сторону, относит не к тем берегам. Люблю быть в смелых руках. Люблю, когда понятно. Как жаль и как прекрасно выйти из возраста, где тревогу путаешь с любовью. Сегодня, не ожидая (но зная, что он напишет) его ответа, мой живот всякий раз делал неприятное сальто, когда случайно залетевшая мысль о нем заседала в моей голове. Я очень хорошо знала его ответ, но я не хотела его слышать, я была не согласна, я протестовала в душе. Когда находишь человека, с которым настолько легко, интересно и спокойно, разве можно с ровным сердцем принять отказ? Приходится принимать и уважать это решение.

Самое страшное — ожидание. Когда все случается, вы уговариваете живот перестать запускать карусели, спорите с ним около часа, даете ему покричать. А потом у вас внутри просто уставшее разочарованное лицо Киллиана Мерфи, утомившееся прощать и злиться. Вы разочарованы, вы опустошены, но это уничтожающее чувство в животе проходит. Потому что вы уже ничего не ждете, вам дали ответ и вы вынуждены, как взрослая, считаться с ним. Если бы ваше мнение было интересно другому человеку, он бы спросил. Так как вы взрослая и слушаете внимательно, то, конечно же, слышите, что вас там нет. И никогда не было. Так много слов несказанных ему, там много нежности и тем для длинных разговоров. Я решаюсь в мыслях своих на объятия. Провожу рукой по его коротким волосам, чуть вставая на корточки, задерживаю ладонь на его щеке, слегка притягиваю за куртку, чтобы поцеловать, медленно прижимаясь губами, задерживаясь в этом поцелуе, закрывая глаза, закрывая волнение, закрывая наши шансы на что-то настоящее. В моей голове мы стоим на том самом мосту в Т., под тем самым дождем. И этот поцелуй между нами, который должен был случиться, случается.

Д.останавливается возле маленькой школы. Он описывает мне женщину, которую мы должны забрать, просит пройтись оглядеться.

Мы садимся в машину, я рядом с Д., женщина на заднее сидение. Она немного нервничает, но старается скрыть за увлеченным рассказом о недавно посаженных цветах и покрашенных в школе окнах. Почему она так нервничает? По правде, я и сама подсела на эту горку, где нужно обязательно поддерживать беседу, иначе у вас под ногами взорвется бомба. Как только у меня сбивается дыхание, я прошу Д. включить музыку. Думаю о том, что хочу послушать фонк и вжать до конца крайнюю правую. Д.чуть незаметно мотает головой и включает Saluki.Возле школы никого нет, цветы в больших глиняных горшках мерно покачиваются под слабым прохладным ветром. Школа совсем маленькая, в два этажа. Она кажется мне очень старой, но хорошо ухоженной. Взять только цветы на ступенях, за ними точно следят и не забывают поливать. На окнах белые занавески, на подоконниках бережно выставлены книги, корешки которых слегка выцвели на солнце. Я решаюсь позвать нашу новую попутчицу, которая точно должна быть где-то тут, но мы ее пока не видим. Вблизи слышится глухой стук и извиняющийся голос женщины. Я замечаю какое-то движение вдали и приближающуюся тонкую фигуру с копной коротких рыжий волос. Она спешно подходит ко мне, робко улыбаясь. Совсем тоненькая, как тросинка, немного покачивается на ходу, будто бы ветер в эту пору года для нее оказывается слишком сильным. Я немного сжимаюсь и приветливо машу ей рукой. Спрашиваю, нужна ли ей помощь, и сообщаю, что Д. уже ждет нас в машине. Она облегченно выдыхает и сообщает мне, что мой красивый водитель очень пунктуален, и что она готова ехать.

Вряд ли нашей попутчице придется такое по вкусу. А мне приходится. Я раскачиваюсь и раскачиваю свои мысли. Однако. Ладно.

Какой вкус слез у М.? Наверняка горький.

Она выглядит как человек, повидавший в жизни немало толчков и ступеней. Мы слушаем музыку и молчим. Каждый о своем. Лучше бы включил фонк и вдавил газ.

Песня заканчивается. Она выдыхает, словно готовится рассказать нам что-то для нее важное и грустное. Мы с Д. совсем неподвижны, словно ледяные фигуры, ждущие первых лучей солнца.

У нее был ребенок. Как и многие матери, она возлагала надежды и верила в лучшую для той жизнь. Ее отец был военным, строго следящим за укладом в семье, перевозя жену, дочь и младшего брата из города в город, из страны в страну. Они задержались в М., где государство милостиво предложило им трехкомнатную квартиру, военную пенсию и плоды уставшего сознания, незадолго до больничной палаты бросающееся с ножом в коридоре на членов своей семьи. М.и ее мать вдвоем пытались защититься и успокоить отца и мужа. Ее маленькая дочь кричала, закрывая голову руками, сидя на корточках в прихожей, молила перестать, не понимала, как любящий дедушка, оставлявший для нее конфеты на нижней полке в шкафу, мог быть таким жестоким. Много лет спустя поняла, что тогда его уже больше с ними не было. Тот человек выглядел как он, но внутри разрастался холодный хаус, пожирающий все воспоминания о своих родных, крадущий его у них, не жалеющий и не знающий сострадания. Он угасал быстро. Последним воспоминанием ее дочери стала пустая площадка возле больницы и припаркованная машина, из которой она боялась выйти, чтобы попрощаться. Хотела выйти, но не смогла. Позже М. сказала, что он звал свою внучку, называл ее по имени, хотел увидеть. Он помнил только ее. Но она так и не смогла выйти из той машины, Так и не смогла после себе простить, что не попрощалась.

Так они стали жили втроем. Три поколения женщин, поддерживающих и подавляющих друг друга.

Дочь М. растила ее мать, пока сама она, не жалея сил и молодости, отдавала свои дни работе. Как позже призналась Д. М., настоящей матерью для ее ребенка стала бабушка. С ней у нее была выстроена связь теплая и доверительная. Бабушка готовила обед и собирала в школу, отвозила на танцы, в бассейн, на музыку. Журила, обнимала и каждый раз покупала ей маленький пакетик сладких орешков перед занятиями. Вряд ли есть важнее человек в ее жизни, чем моя мама, призналась она нам и прерывисто выдохнула.

Пока дочь оставалась ребенком, все, как ей казалось, шло хорошо. Было сложно, но они справлялись. Однажды в детском саду случился неприятный случай. М.сгорала от стыда и злилась. Ее ребенок взял чужую игрушку. На вопрос, где она, дочь ничего не отвечала. Той ночью М. позвала ее к себе и заставила повторить страшную клятву, ломающую и жестокую. Если она еще раз обманет, то ее мама умрет. М.заставила дочь повторить эти слова, а потом велела идти спать.

Нужно ли говорить о том, какая власть и боль досталась в тот момент пятилетней девочке?

Когда дочь училась на третьем курсе, М. попала в больницу. Больше суток никто не хотел говорить, где ее мама и что произошло. Как только состояние стабилизировалось, ее отвели в отделение реанимации. М.выглядела как хрупкая фарфоровая кукла, к которой так страшно было прикасаться. Она протянула дочери сложенный листок, где детским, не ее затейливо аккуратным почерком, было написано прощание. Этот листок до сих пор бережно лежит в одном из дневников ее дочери, охраняемых записными книжками, старыми фото и сточенными карандашами.

Когда М. снова и снова попадала в больницу, ее дочь снова и снова тихо задавалась вопросом. Разве она кому-то соврала?

Их отношения не были теплыми. Они были сдержаны, были сухи. После несчастного случая М. стала теплой и заботливой матерью, она хотела быть на связи как можно чаще, как можно ближе, как нужно было раньше, как невозможно стало сейчас.

Желание завести связь стало навязчивым. М.часто звонила, писала поучительные сообщения и бросала обиду, заставляющие ее дочь испытывать вину за нежелание общаться так, как нужно было ее матери.

Как-то осенью они перестали общаться. Она говорит Д. что это было подобно ледяной горной реке, в которую ее вкинули спящую, связанную, невиновную. То было сильное чувство несправедливости и отвержения. Она решила, что больше не станет навязывать себя, просто тихо продолжит жить свою жизнь и примет эту разлуку. Но каждое утро начиналось с толчка в живот, грудь, горло. Било знакомой всем волной, выворачивая легкие и выжигая слезы, а потом голодной змеей уползало в темные воды ее холодного спокойствия. Ложилась спать, зачитываясь художкой, пила таблетки, нашла мужчину. Первого мужчину после ее отца. Глупого, ленивого неудачника. Как часто она говорила своей девочке о том, что они похожи, как только та делала что-то вопреки ее залогам правильного.

М.не могла понять, почему ее ребенок так плохо воспитан, почему оборвал эту связь, неужели ей неинтересно, как она?

Спустя три месяца она решилась позвонить. Они поговорили. Тепло, вежливо и искренне. Им обеим стало легче, им обеим было стыдно. Им обеим было жаль. Так искренне жаль, что все попытки выстроить здоровую и крепкую любовь не получились, что нет дорог в обход этой пропасти между ними, что кто-то просто не знает, как туда идти, а кто-то просто не готов.

Они поддерживают эту связь, как держат на руках засыпающего котенка, нежно и пугливо, боясь, что дрогнет рука, и тот проснется, убежит.

Как важно было бы поговорить, как нужно было бы понять друг друга и подарить этот шанс на прощение и принятие.

Как больно было мне слушать историю этой женщины, смотреть в ее серые глаза через зеркальце заднего вида, видеть, как переплетаются ее пальцы на худых коленях, неловко застегивая пуговицы на старом пиджаке.

Меня съедало сожаление. Я отвела взгляд от М. и заплакала. Совсем тихо, чтобы никто не заметил. Я видела, насколько она одинока, насколько держит ее эта тонкая, почти исчезнувшая связь с ее ребенком, насколько держит ее вера в будущее между ними. Насколько несбыточным мне кажется ее желание.

Куда мы везем М.? Я бы отвезла ее в осенний парк, где застилают землю оранжевые кленовые листья, где так тепло и знакомо пахнет земля, прикоснувшаяся с каплями дождя, где папы кружат дочерей на руках и покупают им сладкую вату, где плетеные корзинки на покрывалах, где держатся за руки и принимают друг друга, где есть все время мира, чтобы научиться любить и стать семьей.

Мы действительно подъезжаем к парку, она опирается левой рукой на сидение, помогая себе выйти из машины. Я скоро подбегаю к ней и придерживаю, хочу ей помочь.

Она сияет и говорит, что они с дочерью договорились о прогулке. Она с минуту на минуту будет здесь. Я шумно выдыхаю и обнимаю М. Она тепло улыбается и смахивает с лица мои слезы. Я не смею оборачиваться, сажусь в машину и закрываю руками лицо.

Глава 3

K.

Пока я оставалась своими мыслями в том марте 2023 года, сидя на теплом песке, вглядываясь в синее небо и не возлагая сильных надежд на любовь, Д. вез нас все дальше на юг… я ловлю аромат его губ, не ловлю, но с каждой новой минутой, проведенной так близко к нему, мне хочется словить, попробовать, прижаться щекой к его сердцу, сжать его руку, сделать вдох и закрыть глаза, сдаться, не пропустить момент, не трезветь, не выходить из машины, не двигаться, чтобы не спугнуть, растянуть напряжение, растянуть вязкость момента, заблудиться в нем, обмануть, что заблудилась, закончить работу раньше, оставаться в кровати дольше, ловить лучи первого весеннего солнца в волосах, прикоснуться губами к его губам, задержаться в поцелуе, застыть, сфотографировать, заснять, нанести на кожу, пропустить под нее, закопать в пустыне, погрузиться в океан, выкрикнуть в ночную улицу, обнимать часами долгими, в онемевших руках обнимать и гладить его руки, не давать им засыпать, не давать им отвлекаться, сплетать эти пальцы, чувствовать каждой клеточкой кожи, смотреть, смотреть, смотреть в его глаза и видеть море, видеть волны, видеть штиль, видеть птиц, разрешающих небо, видеть легкий силуэт луны на рассвете, видеть солнце яркие краски на траве, видеть свет и видеть закаты, видеть радость его и чувствовать его печаль, видеть прошлое и видеть жизнь сейчас, видеть его, видеть его и любить, как любят свободу и первый полет, как любят чистые реки, к которым пути не протоптаны, как любят песок, солнцем выжженный, как любит лодку моряк, как любит машину гонщик, как должна была любить меня мама, как любит тишину неспокойное сердце, как любит шум на концертах артист, как любят испанцы херес, как приходит понимание смысла линий книги, как приходит покой уставшим глазам, так приходит ко мне понимание моих чувств и покой от принятия их, приветствия их, объятия.

Я вспоминаю события той весны и прошу своего красивого мужчину остановиться на ближайшей заправке. Быстро выбегаю из тачки и возвращаюсь с бутылкой вина, сразу же прошу прощения за свою маленькую слабость и за предстоящие монологи, которые точно полезут из меня, как крем из кондитерского шприца. Конечно, он спокоен. Он смеется, и его ямочки раз и появляются на смуглых серферских щеках. Да, он похож на серфера, по крайней мере я уже не раз представила его в гидрокостюме на шортборде, ловко ловящим волны и взгляды девочек на берегу. Но девочкам не повезет, потому что со своего борда он будет ловить только один вгляд. Мой взгляд.

Loca. Он включает что-то тягучее, чувственное, испанское, как тот ореховый херес. Интересно, если есть аллергия на орехи, можно ли получить плохую аллергическую реакцию на херес? Разве что ты человек плохой, и карма тебя не любит. Задаю Д. несколько вопросов, пользуясь случаем и своим развязавшимся языком. Он неспешно отвечает, делая паузы в пару секунд, словно убеждаясь, в порядке ли я, и кивает головой, предлагая мне следующий вопрос.

Мне давно не было так весело, как в этом моменте с Д. Хоть я и заваливаю его вопросами, и он отвечает, но мне мало что удается узнать о его жизни, так легко и дипломатично он уклоняется от первоначальной цели моих вопросов и дает мне лишь размытые ответы, которые можно понимать как открытую концовку фильма, где вы сами решаете, он умер, или просто рептильный мозг посылает вам этот исход. Д.перестраивается в полосу торможения и поворачивает к пляжу.

Я качаю головой в такт знакомой музыке, открываю дверь и, немного пританцовывая, выхожу из машины. Ну, кто тот дивный человек, которого мы остановились забрать? Словно слыша мой вопрос, Д. едва заметно кивает в сторону двухстороннего причала, расположенного внутри акватории порта.

Лицо грустное, точеное, изрезанное тонкими морщинками. Она видит нас и начинает махать руками, быстро продвигаясь вперед. Я представляюсь, девушка улыбается и равняется со мной. Солнце бьет в глаза, солнце жжется и щурит, солнце греет, наполняет меня собой. Я делаю последний глоток, выбрасываю бутылку. Выдыхаю. Где Д.? Смотрю на нашу новую спутницу, ловлю ее взгляд и замечаю нашего водителя. Он сидит на песке, вытянутые назад руки погружаются в песок, голова чуть запрокинута наверх. Я застываю, не решаясь нарушить его момент, вторгнуться и прервать мысль в этой красивой голове. Или можно? Женщина, спутанные кучерявые волосы до плеч, темные как горький шоколад, который вы выбираете на диете. Плечи слегка обгорели, короткие шорты обнажают бледные ноги, где гостеприимно отдыхает песок.

Чуть киваю сама себе и крабом отхожу обратно к машине. Очень хочется закурить. Запускаю руку в карман куртки и не без удивления нахожу там Maddox и красную зажигалку. Неторопливо поджигаю и втягиваю легкими дым. Раз. Меня заполняет, уже не так пусто внутри. Два. Ноги знакомо подкашивает, тело становится мягким и гибким, не моим, но лучше, спокойней. Три. Я тянутой за второй. Ветер легко касается нас. Касайся мягко, ты все делаешь правильно, не туши нас и не пугай. Обволакивай, утешай, защищай от тишины внутри, разбавляй ее своей музыкой, расскажи нам свои истории, погрузи нас в прошлое, стряхни песок с полок, дай погрузится в глубокие воды твоего спокойствия, загадай загадку и спроси ответ через три дня на рассвете, зачерпни c силой мои сомнения и развей их по уголкам незамеченным, где погибнут они в одиночестве, неугодные и незрелые, так ломавшие мою голову, так крадущие мои вечности, уноси их своими крыльями, под песком, вместе с волнами, на берег тот, где нога моя никогда не коснется земли. Унеси их с собой, забери. Как забрал что-то важное, то, о чем не могу вспомнить.

Машу рукой Д. пьяно улыбаясь и шутя. Что-то во взгляде его. Новое. Пугает и завораживает. Тянет меня и скручивает тугой пружиной.

Мне хочется чая и мятного мороженого. Не сладкого, такого, чтобы связало все и замерзло, а потом отогрелось вновь. Я едва касаюсь пальцами рукава куртки Д., шутливо клянча заехать на заправку. Да, у меня особые отношения с заправками, я прямо жить без них не могу. Он возражает, что там я вряд ли найду свое мороженое. На что я предлагаю ему отвезти меня в И. поискать там. Опять этот странный взгляд, холодный? Говорю, что любое мороженое сгодится.

Мы садимся в машину, я кутаюсь в куртку, заботливо повешенную на край спинки сидения. Кошусь на Д., не могу не коситься, не могу не гадать, что с ним происходит. Забываю про нашу попутчицу, почти задаю свой вопрос… Женщина с шумом выдыхает, я вздрагиваю и оборачиваюсь. Честное слово, я просто скоро перестану их замечать, и как Д., совершенно спокойно и размеренно, начну задавать вопросы об их жизни, вовлекая себя лишь настолько, чтобы услышать и дать понять, что здесь безопасно открыться, что здесь они не одни.

Ее зовут К. На момент нашей встречи ей 42 года. C детства любимая отцом и отвергаемая матерью, она росла неспокойным ребенком, жаждущим получить принятие от обеих сторон и не понимающая, почему мама может не любить. Ведь все мамы любят?

К.боготворила спорт, все активно проводимое время было для нее благостью. Бежать, плыть, дружить с мальчишками во дворе, не быть скромной, не любить платья, не принимать желания мамы сделать ее «девочкой», — привело к полному непониманию друг друга. Единственным якорем и поддержкой оставался для К. отец, который каждый раз вставал на защиту дочери, любил ее и давал уверенность.

Отца не стало, когда К. исполнилось 19. Она говорит, что это мать убила его, глубоко в его сердце он был мертв уже давно, утопая в пустых попытках вернуть когда-то любимую женщину.

К.ушла из дома сразу же после его смерти. Можно сказать, что ее просто не хотели там больше видеть. Отношения сменялись отношениями, она искала любовь, которую не получила от матери, надеясь на то, что ее парни будут хотя бы в половину обладать чуткостью и уважением, которые давал ей отец. Но те отношения не давали ей защиту и уверенность, они словно били ее словами матери, заставляя сомневаться в своей уникальности и красоте. Помогал спорт и частые встречи с друзьями. Когда живешь в Л. сложно представить себе одиночество.

Одиночество наступает, говорит К., когда тебе 36, ты все еще надеешься найти того самого мужчину, создать семью, родить ребенка, доказать матери, что ты just enough. Но ты заболеваешь. Делаешь операцию, теряешь возможность ходить, появляется тремор и ты долго не можешь встать на ноги, не можешь заниматься спортом. Не можешь заниматься тем, что помогало продолжать жить и укрепляло веру в лучшее будущее. Врачи отказываются понимать. Врачи не объясняют. Врачи не лечат.

К.теряла терпение, теряла время и надежду на выздоровление. Она начала быстро набирать вес, не имея больше возможности заниматься спортом, тонула в болевых ощущениях и ненависти к себе, пыталась связаться с матерью и попросить поддержки, но в ответ получила письмо от адвоката с просьбой больше не звонить и не писать. Я могу ей позвонить только в экстренном случае, говорит К. Мне запрещено связываться с мамой. Разве так бывает? Разве это настоящая жизнь? Она нехорошо усмехается, закрывает лицо руками и начинает плакать.

Мать не была единственным человеком, который выбросил К. из своей жизни. Ее отношения, помолвка, сорвались. Мужчина сказал ей, уходя, что мать изуродовала К. и ей нужна помощь. Он сам помогать не стал, он оставил ее, не лишая себя возможности комментировать ее изменившуюся внешность и физические проблемы. Оставались друзья. В какой-то момент их было много, они слушали, давали советы. За шесть лет, прошедших после операции, не осталось никого.

Она касается моего плеча и спрашивает, бросила бы я друга, окажись он в сложной ситуации. Нет. Не бросила. Поступала ли со мной так моя мать? Нет. Не поступала. Был ли у меня любящий отец, который показал, что такое защита и что значит любить. Нет. Не было. Твои парни, говорит она, просто хотят секса, пока ты молода и имеешь стройное тело. Если что-то случится, твой живот начнет расти, твои ноги распухнут, морщины изрежут лицо, ты почувствуешь себя плохо, не сможешь ходить, не сможешь радоваться этой чертовой жизни, — они уйдут, попросту сбегут, но не забудут обвинить во всем тебя. Ведь ты обманщица, он начал спать с красивой и стройной, а ты вон что учудила. И плачешь еще.

Я ловлю себя в моменте, где все мои проблемы становятся крошками, что птицы подбирают на пруду. Ее рассказ пугает, я отказываюсь верить в то, что в ее жизни никого нет, ни одной души. Нет друга. Мне хочется утешить ее, дать свой номер, предложить помощь. Но я молчу.

Все в К. говорит о боли, она погрязла в ней, слилась. Что делать человеку в 42, потерявшему всех друзей, семью, мужа? Хочется сказать, что не было у нее ни друзей, ни семьи, ни мужа. Нужно создать заново. Что делать, если так больно, постоянно больно, что это единственное, что заполняет? Пока не стихнет боль, строить не получится. К.потеряла возможность родить ребенка. Я вижу, как это разбивает ей сердце. Больше потерянной матери, больше потерянных друзей. Боль от утраты отца и боль не дать новую жизнь это то, что съедало ее, не давало право на улыбку, не давало право надеяться на счастье. Тогда почему она продолжала жить?

Я перевела взгляд на Д., когда К. позвонил врач. Они обсуждали анализы и снимки, ее диету, назначали время новых визитов и ее распорядок дня.

Когда она замолчала, чтобы выслушать врача, я подумала о птицах и хлебных крошках. О моих мало значимых проблемах, о проблемах в сравнении. Иногда что-то так бьет по нам, мы слышим историю, плохую историю, мы думаем, что наша жизнь не так уж и плоха. Наша мать не заставляет нас общаться через адвоката, друзья есть и друзья хорошие. Люди приходили в нашу жизнь, одни останавливались закурить сигарету, другие провести вместе пять лет, кто-то одну ночь, кто-то четыре месяца. Пусть это всего лишь крошки, в сравнении с жизнью К. но крошек много, они рассыпаны сквозь года, они сыграли роль, они скосили. Ведь не будем забывать, что хоть это и крошки, но для птиц они губительны.

Похоже, что К. закончила свой рассказ. В И. она нашла нового врача, он со вниманием, вовлеченно и ответственно отнесся к ее проблеме, назначилдополнительные обследования и предлагал начать курс по реабилитации. Она улыбнулась нам в зеркало заднего вида. Никогда бы не подумала, что медицина в И. лучше медицины в В. И на солнце сразу становится легче. Тут точно поспорить нельзя. Иногда все, что нужно сделать, просто выйти на солнце.

Судя по указателям, мы едем в аэропорт. Возле гейтов никого нет. Мы паркуемся и лениво вытекаем из машины. У К. из вещей небольшая спортивная сумка, в руках она держит папки с документами. Там скорее всего результаты исследований, указания от врача. Спрашиваю, во сколько ее рейс, предлагаю составить компанию. Она снова печально усмехается и предлагает мне найти моего водителя. Я оглядываюсь и понимаю, что снова потеряла его из виду. Не то, чтобы он должен быть всегда рядом, но мне становится тревожно. Мы обнимаемся на прощание, К. уходит.

Стучу пальцами по капоту, думаю, остаться тут, или пойти поискать его.

Решаю остаться, посмотреть, как садятся самолеты. Цепляюсь мыслью о то, как хотела когда-то лежать в поле, тут, недалеко (говорили, есть одно место), смотреть, как низко они пролетают, делать снимки, делиться мыслями. Мы собирались с коллегой, давно уже, но планы поменялись, а потом никто из нас не вспоминал о самолетах и об этом поле. А все еще хочется там побывать. Как и хочется забраться августовской ночью на крышу машины, укутаться пледом, а лучше объятиями любимого, широко раскрыть глаза и вбирать в себя миллиарды триллионы звезд, тепло его тела, запах уходящего лета, слабо играющее машинное радио, термос с вином, какой-нибудь плохо пахнущий сыр, портящий романтику. Хотя картинка в моей голове настолько прекрасна, что никакому сыру ее не испортить. Я достану свой полароид и сделаю один снимок. Снимок самой счастливой ночи своей жизни. Положу его в кармашек кошелька и буду хранить до старости. Наши сплетенные пальцы и тонкие плечи, мы улыбаемся, мы молоды и впереди вся жизнь, наша жизнь. Мы даже верим, что будем вместе. Не только в эту ночь, но и сотни других, похожих или не очень. Постараемся удержать наше детское счастье, где все, чего мы хотим — это лежать, держась за руки и смотреть на звездное небо.

И мятное мороженое. Где он его взял? Д. слегка наклоняет голову, жестом предлагая мне забрать свой десерт. Затем слегка поднимает левую руку со стаканчиком чая и предлагает пройтись. Я не могу не улыбаться. Он вспомнил про это дурацкое мороженое, когда идея о нем уже выветрилась из моей головы часами ранее. Но он все помнил. Я неловко толкаю его и смеюсь. Он улыбается в ответ и пробует мороженое. Одобрительно кивает и спрашивает, что мы будем слушать в дороге.

Глава 4

О.

Даже под толщей холодной воды меня толкают мысли, толкают горячие мысли о тебе. В самолете, на песке, на кассе за апельсиновым соком, на холодных камнях в синем море, на подушке, в попытке уснуть без снов, стоя в холодном душе, касаясь себя горячими ладонями, готовя кофе, который ты не пьешь, крича безмолвно, качая головой, включая твою любимую песню, напиваясь в самолете, пробегаясь босиком по пустому коридору, обещая, что все к лучшему, оберегая наших губ касания, разбивая саднящее сердце безмолвием, рано встретились, поздно поняли, сложно рассудить, хочется не потерять. Утонули в глупостях и амбициях. Один мир недавно разрушился, нового не успела построить. Не вини меня в моей непоследовательности, я учусь ходить заново, я хочу доверить мальчикам, я хочу понимать тонкости их строения, я хочу для себя лучшего, я хочу для себя нежности. И твоих бледных глаз, сжимающих все мои чувства внутри. Я ловлю волны. Бледно-голубые, шипящие. Вижу, как смотришь ты на меня соленого моря глазами, где могут тонуть корабли, и где потеряюсь я, как давно забытые путники. Лягу смиренно на темное дно и забудусь его прохладой, как сладким сном забываются жаждущие. Вскрикну глухо, когда рядом тебя не смогу найти в полудреме, и слезы холодными рваными линиями застелют мои щеки. Я не захочу надышаться в последний раз. Я теперь лишь разглаживаю пальцами холодный песок под толщей соленой воды, проникаюсь принятием, спокойствием и переменой во мне. Переменой, что дарит любовь и касается своими шершавыми ладонями моей потасканной души. Переменой, что прикладывает холодные компрессы к горячему лбу и расстилает покрывало, дабы я не обожгла ступни. Не забывай меня. Не топи эти воспоминания. Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой. Ту, о которой будут спрашивать. Ту, что принесет тебе славу, а мне спокойствие. Ту, о которой никому не признаемся. Ту, в которой навсегда останемся. Весенними, юными нами.

Я ловлю волны и вижу тебя. Вижу смытые линии, вижу углы и сомнения, вижу ребенка тревожного, вижу свои слабости, вижу историю, вижу наше будущее, очень смутное, ненадежное, со скандалами, с одиночеством, с примирением, с оправданием, с обвинением и с усталостью, где нам мало бы, где нас много так, где нам тесно быть, опоздали раз, обернулись мы, но втоптали в грязь то прекрасное, что мы создали, так старательно и по ниточкам, опрокинули и запомнили, не допили мы до конца. Незаконченность в моих легких, недоглаженность в моих волосах, непрощенность в моих ключицах, она теплится там, обижается и надеется, но не днем при обозримом солнце, а во снах, что не перестают мне снится. Ты там каждый день со мной, и похоже на безумие, на одержимое, на что-то порочное, мнимое, быстрое, смазанное, не завершенное. Как отпустить, если ты мне во снах являешься каждый раз. Я много лет так ни по кому не печалилась, не заботилась, не томилась. Не выдыхала имя в простынях смятых, не зажимала губы на пороге выдоха, не застыдилась слабости, не зародилась в праздности мгновения моя тоска по твоим касаниям. Я не успела бы ими забыться даже в вечности, так желанны они были мной и так желанны по этот день.

Я бы так хотела от тебя весточку, я бы так хотела сильной быть и не отвечать тебе, но и той весточки я уже не дождусь, лишь приходится гадать, увидимся ли еще, и что принесет нам эта встреча. Я хочу пройти мимо гордая, я хочу улыбнуться тебе весело, я хочу быть легкой и прожитой в той истории, в тех коротких днях, где мы грезили, где нам радостно, где нам горько и где нам солнечно, где мы держимся скромно за руки, где ты просишь меня острожной быть, где ты просишь так много не пить, где ты смотришь билеты ко мне, где смеешься, когда я зависну и не пойму, где легко так, но ты винишь меня раз. Ты не пишешь мне сутки. Ты винишь меня два. Я ловлю эту боль в животе, знакомую и тугую. Ты винишь меня три. И опять, и опять, и опять, и опять, и опять и так больно, так крутит, так давит, так ловит, так горе мое ощущается морем, сжирающим берег, ломающим замки, так ловко и долго что строили дети, ты ломаешь меня, по утру, в тишине, в шуме волн, на рассвете, ломаешь и снова винишь. Да, я классная, ты не хочешь так, ты теряешь все, ты не можешь там, ты не выстоишь, ты утонешь в раз, и как сложно все, не расслабиться. Парень, ты так ничего и не понял. И годы пройдут, где ты высохнешь от бессилия и, возможно, ты так ничего и не сможешь и не добьешься. И тяга за тягой ты будешь искать ту возможность, сгорая, теряясь и прячась, как я в голубые твои глаза уходила. Но я берегу, дорожу тобой. Я берегу, дорожу этими воспоминаниями.

Солеными волнами лижет море лицо. Волосы мои тяжелеют, легкие волнуются. Я хочу открыть глаза, но не могу, начинаю тревожиться и бить руками воду, пытаюсь кричать, что это ошибка, что я не хотела так. Отпусти меня, пожалуйста, я не готова еще уходить.

Сильная теплая рука Д. вытаскивает меня на берег, точнее, на сиденье его машины, опасливо оглядывая мое лицо. Он спрашивает, с кем я говорила во сне. Я говорила с морем, оно было темным, оно было неспокойно, я не знала, где холодные его пески, а где шанс а глоток воздуха. Я запаниковала, я не справилась бы, не вытяни меня Д. из этого кошмара. Шея сильно затекла и я попросила его остановиться. Воздух на улице был немного колючим, прохладным, но прибитая дождем земля пахла детством, проведенным у бабушки в деревне. Она пахла смехом, босыми ногами в лужах, самой зеленой на свете травой у дома, горячей печкой, о которую такое наслаждение греть замерзшие ступни, старая кожаная куртка дяди, под весом которой немного сгибаешься, но зато так тепло, те самые блины из печи на старой сковороде, которые только что грелись на углях, деревянный стол, проживший целую вечность, клеенка с яблоками, старый школьный плакат. Я забираюсь с ногами на скамейку возле стола, нетерпеливо хватаюсь за пышный блин, обжигаю пальцы, еще раз пытаюсь его схватить, оторвать кусочек, погрузится в это чудное деревенское утро, где заставляют умываться росой и бежать до соседки с каким-то нелепым вопросом, где вечером нужно мыть ноги в жестяном тазу и ерзать на холодном матрасе, пока не согреешься, но есть только что собранный липовый чай, залитый кипятком из кастрюльки, бабушкины блины, земляника с кустов, и подушками кидаться тоже можно.

Д.обнимает меня за плечи. Я понимаю, что стою какое-то время неподвижно, счастливо улыбаясь, почти плача, дышу и не могу перестать вспоминать те моменты из своего детства. Я хочу туда. Вот бы он отвез меня туда. Вслух ничего не произношу. Мы прогуливаемся до ближайшей кофейни, берем еду и кофе на вынос. Я предлагаю Д. поесть внутри, но он отводит глаза и говорит, что у нас мало времени, новый попутчик уже ждет. Я тихо киваю и забираюсь обратно в машину, делаю глоток. Горячий, крепкий. Теплая волна быстро разбегается по моему тело, я слегка трясу плечами и с нетерпением принимаюсь за еду.

Мы останавливаемся у неприметной парикмахерской на углу. Д.открывает окно и машет рукой высокому худощавому блондину, который выходит из дверей той самой парикмахерской. Интересно, это мы опоздали, и он решил пойти постричь волосы, или он просто очень занятой молодой предприниматель, у которого каждая минута на счету. Судя по его осанке, он и родился то уже в кресле с мониторами на коленях. Вижу его, и как будто бы он напоминает мне кого-то, кого я раньше встречала, но ничего не откликается внутри. Перебираю своих знакомых. Нет, показалось.

Наш новый попутчик садится сзади меня, протягивает Д. руку, мне приветливо кивает и начинает сходу шутить. Я улыбаюсь, шутит он неплохо.

Мы едем на юг, мы смеемся над рассказами О. Когда я представила его очень занятым успешным молодым бизнесменом, я не ошиблась. Парень работал партнером в успешной айти компании, вставал рано, приходя домой после работы, отвечал на вопросы партнеров, разбирал жалобы, давал поручения своему отделу, дежурившему в ночь. Он жил работой, она вдохновляла его, а он был вдохновлен вниманием и уважением, которые получал от своих коллег. Сильно сутулясь, то и дело наклонялся к нам делиться шуткой, нетерпеливо стучал левой ногой по коврику, вжимал руку в мой подголовник, чем немного меня раздражал, а после легонько коснулся моего плеча и показал картинку на телефоне, пожелав вдруг узнать моего мнения о чем-то, что казалось для него очень важным.

На экране его телефона была фотография обручального кольца. Он немного нервничал и выпытывающее смотрел на меня, пока я пыталась выдавить из себя что-то больше, чем «ого». Тиффани, камень как крыло от самолета, можно и самолет купить, наверное, небольшой. Прошу его рассказать о женщине, которой он собирается сделать предложение, после ловлю себя на мысли, что забираю работу терапевта у Д.

Они познакомились летом возле станции метро. Жара в тот день пробивала крыши пятых этажей хрущевок, стирала ноги под жесткой кожей сандалей, скашивала уставшие головы в дрем. В этот день они столкнулись на станции М., в М., куда привез ее скоростной поезд М-М., и где он уже жил шестой год, работая, любя свою мать, любя свою девушку. Нет, не ту, которой он выбирал кольцо.

Она приехала на интервью, он шел к себе в офис. Будучи в М. только второй раз, она плохо ориентировалась и подошла уточнить дорогу. Д.рассмеялся и провел ее до дверей офиса, где должно было состояться ее интервью. Интервью, на которое он пришел спустя десять минут после их расставания. Он слегка ослабил хватку моего подполковника и откинулся на сиденье, пытаясь вытянуть ноги. Выдохнул, радостно подытожив начало их истории.

Я хмурюсь и спрашиваю о той его девушке, ждущей дома и не подозревающей о том, как мало дней осталось им спать на одной кровати.

О.отмахивается от моего вопроса, хмурит лоб и хочет перевести тему. Я смотрю на Д., в окно, на Д., черт бы тебя подрал, какой ты красивый… Резко поворачиваюсь к нашему попутчику, и говорю, чтобы выкладывал все как есть. Он чуть трясет головой и говорит, что был несчастлив. Мне странно слышать, как парень рассказывает о том, что подвергался абьюзу со стороны женщины, моральному и физическому. Я затихаю, понимаю, почему так непросто далось ему открыться и рассказать о тех пяти годах, что они были вместе. Он рассказал, как она ревновала и злилась, закрывая его в ванной, выбрасывала ключи, не пуская на работу, била себя, била его, а потом котенком сворачивалась на груди, прося прощения, убеждала его в том, что это временные трудности, но они одна семья, и все должно наладиться. Год за годом, крики за криками, пьяные прокуренные ночи сутулились на нем, зажимали, нашептывали тупую надежду, что однажды утром все изменится, что она поправится, что будет все так, как первые полгода их любви.

Утро наступило, но не с ней. Как человек чести, он сначала расстался с одной (и пришел на работу с расцарапанной щекой), и начал отношения с той другой девушкой, которой показал дорогу. Я перебиваю его и спрашиваю про интервью, не хотя слышать, но зная ответ заранее. И почему все руководители отделов выбирают начинать отношения с подчиненными. И ту его настоящую мне жаль. Я только могу представить те эмоции, которые захлестнули ее в тот день. Новый город, новая работа, молодой симпатичный сутулый руководитель. Вот это новая жизнь, не то, что было раньше в М. Точно, все налаживается.

О.переехал к ней с ноябре, сразу же в ее смятые холодные простыни, в ее спокойствие и дешевую комуналку на втором этаже, где на полу лежали старые ковры, плетеная полка, где отдыхали ее книги, осталась от прежней владелицы квартиры, видавшей войну, а из окон виднелись две яблони, что могли бы скрасить по весне любые попытки депрессии забраться когтями в голову. Но к новому году они уже жили в красивой новостройке с видом на другую новостройку и балконы соседей, а не маленький яблоневый сад.

Они прожили там три года. За это время завели щенка, украсили дважды елку, купили дорогой матрас и несколько раз собрали вместе мебель из Икеи. Она пекла ему торты на день рождения, он покупал ей платья. Никаких царапин на щеках, никаких скандалов. Они часто ездили в отпуск, знакомясь с новыми городами, в одну из таких поездок они решили, что нашли то самое место, где хотели бы остаться жизнь их красивую долгую жизнь. Красивое место в И. О.был счастлив и делился своим счастьем с друзьями и семьей.

Говорил, что уверен в своем решении сделать ее своей женой, так как любил сильно-сильно. Снова нахмурился. Я выждала момент и повернулась к нему. Как можно сутулиться еще сильней, да он тут сложится сейчас как моторолла, будем доставать его потом с заднего сидения как посылку. Он ловит мой вопросительный взгляд и говорит, что полюбил другую. Я давлюсь воздухом и переспрашиваю, которой из них он покупает кольцо. Узнаю, что О. встретил новую женщину-коллегу три месяца назад, и все это время, выходя из своего кабинета, шел в кабинет коллеги, где растворялся в диалогах, обсуждении рабочих задач и планов на вечер. В то время, когда его настоящая bride-to-be-or-not-to-be сидела по другую стены. Как настоящий джентльмен, он не начинал отношения с другой, не закончив предыдущие. Эти последние три месяца он спал на диване, пытаясь собраться и поговорить со своей девушкой. Я уже правда не понимала, которой из них. Как-то утром, жарким июльским утром он проснулся от всхлипываний и какого-то шума. Она прочла переписку, залезла в телефон, кричала, что знала, что он скрывает что-то, она плакала и просила объяснить, почему он молчал все это время. Три месяца безмолвия, три месяца отчаяния, три месяца, выброшенных воронам в мусорки. И он ответил ей, «не все такие сильные как ты». Я начинала понимать, что продавливает эти худые плечи, и какой холодный ветер заставляет его ежиться и наклоняться еще сильней. Возможно раньше, лет так пять назад, я бы осудила и вознегодовала, сказала бы ему много слов, воззвала бы к разуму. А сейчас я как радио, ловила волну Д., такую теплую и спокойную, вовлекаясь достаточно лишь для того, чтобы выслушать и провести диалог, спокойный и не дающий оценку. Я смотрела на О. в боковое стекло машины, такого тонкого и погасшего, видела его худые пальцы, сухую кожу под глазами, пробирающуюся на плечики его застиранной футболки перхоть, на колючие коленки и немного оттопыренные уши. И так все сжалось внутри, и в носу защекотало, словно маленькой метелкой дворник промел, после рельсов-рельсов и запоздалого поезда. Интересно, а ему в детстве мама тоже так рисовала на спине и рассказывала этот стишок? А он когда-то рассказывал кому-то? Может, кому-то из тех, кого любил. Мне сейчас так хотелось верить, что любил и был любимым. И что сейчас его тоже кто-то любит, кто-то, кто может его согреть и дать заземлиться, перед тем как он сможет вырасти и встретить своего человека, может даже, посадить яблоню, а лучше две. А возможно, это будут апельсины в солнечной И., которую он сможет разделить с той, кого по-настоящему полюбит.

Глава 5

K.

Я хочу делить с тобой эти мгновения, где я вижу что-то впервые, где я ощупываю новые грани, где я спотыкаюсь и нахожу опору, где я проваливаюсь без сознания в толщу колючей сжимающей боли, которую называют жизнью, как называла жизнью моя давняя знакомая все те душащие меня чувства, которые забирали желание просыпаться с утра. Я была веселой и отвергнутой, была злющей и самой доброй, была и меня не было, наедине с собой или в миллиардах очередей за счастьем, разглядывая кометы и зеленые пластиковые мусорки на нагревшемся асфальте. Я так хотела кричать, моля о скорой смерти, или о ком-то, кто мог бы спасти, но давно уже не ступавшим по этой земле. Я бы хотела кричать, что только хватит голоса и смелости быть услышанной и осужденной. Я бы так хотела кричать, чтобы открылись все рваные швы на моей белой коже, чтобы я просто высохла от глубоких и частых порезов, от безразличия ближних и лицемерия якобы значимых. Я бы хотела вскрикнуть и замолчать, и чтобы чайка в окно мне стучалась, и вести добрые мне несла, а я бы где-то совсем далеко обернулась на шелест крыльев ее за окном и облегченно выдохнула, приняв эти вести, сбросив с себя полотна забот о том, что никак не могу поменять. Я бы так хотела весточку, что все хорошо. Что все у нее хорошо.

Сковывает легкие, болят ключицы, тяжело дышать. Я стою под толщей черной воды, она продавливает, холодит мои плечи и бедра, подталкивает колени, опрокидывает лицом на просоленный темный песок. Я качаюсь словно трава по весне, совсем молодая, тонкая, дергаюсь, хочу докричаться, что я должна быть здесь и еще не время, хотя бы до октября. И чем громче я кричу, тем сильнее ветер пробивает мои тонкие клетки и кренит меня к соленому берегу, пустому, на картах не обозначенному. Я сопротивляясь, я ползу на коленях к дикому пляжу, разрезая ладони о разбитые ракушки, глубоко забивая песок в них. Он щиплет мои ладони, он заставляет меня ежится и идти быстрей. Я больше всего на свете хотела бы открыть глаза и оказаться с ней рядом, подставить голову под ее шершавые ладони, помочь ей приготовить обед, послушать ее рассказы, обнять ее так нежно и так сильно, чтобы навсегда запомнить, такую хрупкую и маленькую, такую сильную и смелую, ту, что навсегда будет моим героем, храброй меленькой женщиной, по которой я тоскую каждый день, которой ничего в этом мире не жалко, которую я так сильно хочу увидеть и уберечь от всего злого и грустного. Ты хотела сыграть в карты, а я ушла спать. Ты хотела больше говорить, а я хотела молчать. Ты хотела для меня любви, а я хотела быть сильной. Ты для меня самый прекрасный человек на земле. И я так сильно люблю тебя и скучаю. Моя сильная, смелая женщина. Мое самое теплое солнышко, самая добрая и любящая бабушка. Мое сердце навсегда твое. Я держу тебя за руку, я рядом.

На самом последнем этаже в доме напротив сидит чайка. Сидит и смотрит на провода, а может просто мечтает о том, о чем все чайки мечтают. Об этом сказать не могу, у меня NDA.

После нашего последнего попутчика мне особенно тяжело и неспокойно. Он вышел возле остановки железнодорожной станции, весело помахал нам вслед и скрылся за березами. Я устала от дороги, Д. же, казалось, ничего уже не может утомить. Он испытующе посмотрел на меня и заглушил двигатель. Не поворачиваясь, чтобы взглянуть на него, я чуть ли не вывалилась с пассажирского сиденья в улицу.

Вечерело. Небо меняло краски каждые пару минут, я не хотела ничего, кроме беспрерывного созерцания проплывающих мимо облаков, качающихся вдали веток деревьев и наперебой разрывающих небо криков чаек. Мне так хотелось, чтобы они кричали громче, устроили потасовку, раскидали вокруг мусор, заставили нервничать и чертыхаться людей в округе. Я бы хотели потасовки. Но опустилась на скамейку в маленьком парке. Д.присел слева от меня. Наши руки соприкасались, и я невольно словила себя на мысли, что хочу продолжить в вечности этот момент. Только не двигайся и не отдаляйся, у тебя такая горячая кожа, а мне так холодно этим вечером, словно я все еще в том сне под толщей ледяной воды, пытаюсь выбраться и надышаться, а легкие щемят, они переполнены и просолены. Он слышит меня и совсем не двигается, смотрит на проходящих мимо людей и собак, свободной рукой поправляет выбившуюся прядь.

Теплая ладонь Д. на моем плече как манна, она говорит мне о том, что все верно, что все в порядке, что я на своем месте, что ему можно вверить жизнь и не бояться, что заблудишься. Я с ним словно бы неспешно ступаю по мокрому асфальту темной улицы, слабо освеженной фонарями, но ведущей вперед, под легкий летний ветер, лениво треплющий скулы, запутывающий волосы, просящий дышать глубоко. Я с ним другая, а может быть, я с ним — я? Как долго я жила чужими жизнями, боясь поднять глаза на мир, боясь быть громкой и счастливой? Как можно знать, что с ним я становлюсь другой, а не собой? Как можно сомневаться, что с ним я становлюсь собой, если чувство это приносит мне покой и ясность, тепло и любовь, свою значимость и право быть живой. Я поворачиваюсь к нему и убираю за ухо выбившиеся волосы. Сердце начинает биться быстрее, мои холодные руки согреваются. Д.чуть заметно улыбается и обнимает меня за плечи. Тепло разливается по телу, оно тяжелеет и расслабляется. И с ним расслабляюсь я. Напротив растет рябина. Ее высокие ветки тянутся высоко, а листья уже обретают желтоватый оттенок. Совсем наверху я вижу пару гроздьев ягод, плотно прижимающихся друг к другу. Представляю, что моя грудная клетка и легкие в ней это огромный воздушный шар, подпитывающийся горячим воздухом, распрямляюсь и делаю до невозможности глубокий вдох, чувствую запах дрожжей и свежей выпечки, уношусь на старое кресло дома у бабушки, где я только что прибежала из школы, торопясь увидеть серию Тотали Спайс. Интересно, Д. вообще о таком слышал? Д. Мне кажется, он и родился сразу таким, добрым, серьезным и загадочным до чертей. Ему сразу же выдали этот фургон и послали на миссию, одному богу известную. Качаю головой и возвращаюсь к рябине. В редкие минуты я чувствую так сильно обостренные эмоции. В редкие минуты я могу часами смотреть как августовский воробей, нахохлившись, ждет, когда я рассыплю на землю крошки от булочки, предлагая ему угоститься. В редкие моменты я могу не раздражаться на бомжа, которому так важно и не терпится вступить в диалог. Редко я впаду в полнейшее забвения от листка рябины, или неловко выбившегося из бутона лепестка шиповника. Так редко, но только тогда все происходит по настоящему.

Это не липкие завязки зависимости. Уйди он сейчас, растворись его рука на моем плече в миг, я бы удивилась и поддалась тревоге, которая бы пробилась из опыта прошлых лет. Но я бы быстро пришла в себя и вернула тот покой и уверенность, что недавно обрела рядом с ним. А может, рядом с собой.

В тишине на пассажирском сиденье, или на пустом пляже с подернутой дымкой линией горизонта. Может, когда я ела хот дог и слушала retro fm, или когда убегала в мыслях своих в пластилиновое что-то, не имеющие формы и названия, смысла и цвета, не рожденное, чтобы стать мыслью. Без граней и берегов.

Я поворачиваю голову и впиваюсь взглядом в его лицо. Спокойное, тихое. Никогда не могу понять, что там в этой голове. Он думает о чем-то, или его мысли так же хаотично роятся в очереди на право быть первой обдуманной.

Он улыбается и косится на меня. Спрашивает, чего бы мне хотелось сейчас.

Мне бы хотелось его. Мне бы хотелось сказать это вслух. Мне бы хотелось приподняться и поцеловать это лицо, мягко запустить обе руки в его вьющиеся волосы и прижаться к его мягким, таким красивым губам. Прижаться на минуту, открыть глаза и улыбнуться, обнять его, сидеть так долго долго, близко, пока ночь не коснется нас и не прогонит спать. Но это чувство в груди, толкающее меня на близость, гаснет под ясной уверенностью, что с ним так делать нельзя, что я будто бы не имею право на эти моменты, вызванные моим сердцем, а может только желанием согреться. И пока я точно не буду знать, что именно теплится во мне, а что боится, я не имею право на покой в его руках. Но я могу быстро прикоснуться обеими руками к его волосам, взъерошить их, смолоть совершенно странную шутку и ловко подняться на ноги, чуть подпрыгивая и совсем по-детски жалуясь, что мне холодно. Молодец. Хорошо сыграно. Стало ли мне легче? Нет, не стало. Стайка пухлых воробьев быстро разлетелась от моего резкого прыжка. Все еще улыбаясь, но с совершенно серьезными глазами, он неспешно поднялся и, снова положив мне руку на плечо, закрепив ее там совершенно уверенно и как-то очень по-мужски, что у меня от волнения колено подкосило, мягко повернул нас в сторону фургона.

Мы шли медленно, тесно прижимаясь друг к другу. Моя левая рука не могла понять, как функционировать и где сегодня ее место; она болталась сначала возле моего живота, неловко обнимая мой правый бок, потом ей надоело быть безучастной и она мягко, но решительно, добралась до пальцев Д., ютившихся на моем плече, и тихо накрыла их собой. Я не видела его лица в неосвещенной улице, я не могла знать о его реакции, но я хотела позволить себе хотя бы этот момент, который, как волна, придет и обязательно закончится, но мы выбираем прожить его в полную здесь и сейчас.

Подходя к машине я замечаю женскую фигуру, почти клубком свернувшуюся на бордюре напротив. Подойдя чуть ближе замечаю, что это молодая женщина лет 35, совсем легко одета, что объясняет мне ее свернувшееся в калачик тело, неразборчиво выдыхает какие-то слова себе под нос. Я поворачиваюсь в его сторону, но ничего не спрашиваю. Его рука чуть сжимает мое плечо, затем он спрашивает, как я себя чувствую. Я рассеянно киваю головой и говорю, что все в порядке, проживая каждую миллиардную долю секунды, где наши руки перестают касаться друг друга, и где тепло его перестает присутствовать этим вечером в моей жизни. Хорошо, что у нас новый попутчик. Было бы неловко теперь, поцелуй я его на той скамейке. Хотя расстояние, занявшее сейчас свое настойчивое место между нами, его молчание и взгляд, черт бы побрал его взгляд, которым он охватил меня, были интимнее поцелуя, который не случился этим вечером.

Ее звали К. Спросите меня, я никогда еще воочию не созерцала создания прекрасней, чем оказавшуюся передо мной женщину. Ее смуглое лицо обрамляли тугие черные кудри, струящиеся по спине и рукам, слегка распухшие полные губы были поджаты, а между бровей зародилась упрямая линия, вымученная долгими растянутыми мыслями.

Она поднимает на нас свои темные глаза и одним рывком поднимается с бордюра, сильно пожимая плечами, поспешно растирая пальцами затекшую шею. Я представляюсь и улыбаюсь ей. Я, наверное, всегда бы хотела ей улыбаться. Глупо, искренне, или ободряюще. Почему-то очень хочется ввести ее, внести в свою жизнь, рассказывать и делиться, приходить на помощь, дарить платья, готовить ужины и смотреть документалки. Нет, не быть партнерами, но быть друзьями. То теплое что-то, прошедшее через ее рукопожатие и улыбку, через мое солнечное сплетение, вверх и чуть левее, но почти по центру, накрепко обосновалось там, свернулось пушистым щенком и сладко зевнуло. Она была теперь здесь, дома, в моем сердце. Кажется, что ее грусть, потянувшая женщину на холодную ночную дорогу, дрогнула и выпорхнула в окно машины Д., как только он включил зажигание и нажал на педаль газа. Я иногда засматривалась на К., в боковое зеркальце, просто так, без каких-то мыслей и вопросов, просто так меня тянул к себе этот человек, ее добрая улыбка, теплые слова и что-то так мной и не понятое.

K.была соул исполнителем, пела в группе более десяти лет, жила сценой и очень любила свою кошку. С раннего детства в доме ее родителей играл джаз. Отец нередко приносил домой виниловые пластинки, выловленные по дешевке в полузабытых магазинах аудиотехники. В 90-х проигрыватели потеряли былую популярность, и люди спешили избавить полки от ПВХ, забивая их новенькими компактными кассетами.

К.рассказывала, как однажды он принес домой пластинку Nina Simone, Wild is the Wind. Шестилетняя девочка настолько прониклась вокалом Simone, что пластинка неделями не покидала проигрыватель, в то время как она, не понимая, но чувствуя слова, по-детски, но совершенно серьезно пропевала с артисткой каждую песню.

Снова и снова в их доме появлялись все новые и новые альбомы исполнительницы, придерживающейся в основном джазовой традиции, однако сочетающей с также соул, блюз и госпел, где иногда звучали песни с большим оркестром.

К.отдали в музыкальную школу, где она училась играть на клавишных и петь в хоре.

Будучи подростком, она поняла, что жизнь ее родителей уже долгие годы не шла по нотам, а была затянувшимся надрывом, невозможным на исцеление. Мать со старшей сестрой переехала в И., где очень скоро нашла свою новую половину, доброго и трудолюбивого человека, за которого она вскоре вышла замуж, обретя в И. настоящий дом. К.оставалась c отцом. Та же квартира, те же старые пластинки. Только теперь на них ложилась пыль, они были хаотично расставлены по квартире, забытые и разочаровавшие. Отец подолгу не выходил из дома, забиваясь в самый угол комнаты, исписывая страницы журналов и отстраненно глядя в окно. Он редко мог поддержать диалог, на что, казалось, уходила огромная часть его сил, и К. перестала пытаться найти человека, что дарил лучшие дни ее детства.

Она готовила и убирала в доме, после чего до долгой ночи делала уроки и готовилась к музыкальной школе. Пенсии отца едва хватало, и девочка начала искать подработки, чтобы иметь возможность оплатить музыкальное обучение, единственное, что держало ее, что не утратило смысл и помогло пройти тот нелегкий период жизни. Ее мать не догадывалась о том, что бывший муж потерял работу, а ее младшая дочь в свободное от школы и музыкальных занятий время убирает чужие квартиры и расклеивает объявления на остановках.

Даже когда К. приезжала в гости к матери, она никогда не рассказывала о том, как стесняются они в средствах и как тяжело ей справляться одной. Не рассказывала, потому что считала, что она уже взрослая, чтобы жаловаться, или потому, что всегда считала себя виноватой в том, что родители больше не вместе.

В восемнадцать лет она вышла замуж и переехала в квартиру мужа.

Через десять лет — в свою маленькую студию в центре Р., где днем учила вокалу детей и взрослых, а ночь проводила на диване в коридоре.

Со временем у нее появилось много друзей, но лишь пара человек знали о ее нелегкой ситуации и разводе. Иногда она оставалась у них, но большую часть проводила на работе, что иногда было страшно, так как двери в здание студии не всегда закрывались, и порой, возвращаясь к себе в кабинет, ей приходилось натыкаться на мирно спящих в коридоре бомжей, что в конечном счете не могло не пугать, но и звонить в полицию она не могла, так как спала она на том же этаже офисного здания, с той только разницей, что в ее коридоре за закрытой дверью стоял диван.

А потом появился А. Взял и появился на одном из ее уроков. По рассказам К. он был точно так же сражен ее красотой и теплом, как и я при нашей встрече. Увидел и понял, как давно он искал ее и как счастлив был наконец встретить.

Если спросите меня, К. и А.как Лорелай и Люк, сколько не сопротивляйся, но этим двоим просто суждено было быть вместе. Их история не была идеальной, она спотыкалась и тревожилась, хотела, но подолгу не могла довериться новому мужчине в ее жизни. Прошло больше года их знакомства перед тем как она разрешила себе довериться и начать отношения.

Пока кошка остается с А., К. в предвкушении и сильном волнении от предстоящей поездки. В этом месяце она огранизовывает ретрит в Т. где ее ученицы и ученики смогут отдохнуть на теплом берегу моря, а также отточить свое вокальное мастерство на ее интенсив курсе. Я слушаю, улыбаюсь и горжусь ей.

Д.заворачивает на привокзальную остановку и паркуется возле газетного киоска. Растирая ладони, К. неторопливо потягивается и выходит из машины, мы с Д. выходим следом за ней. Я спрашиваю, будет ли она кофе, улыбается, и просит латте на овсяном. Оставляю их вдвоем, иду за кофе и понимаю, что не хочу возвращаться. Я вернусь, она выпьет кофе и исчезнет из моей жизни, словно ее никогда там и не было. И она будет думать так же, но не будет знать, как счастлива была я встретить ее и быть знакомой с ней, она не будет знать, каким значимым для меня человеком стала в момент, как много между нами историй могло бы случиться, и как я мечтала всю жизнь о такой подруге и сестре.

Есть вещи, которые происходят в наших жизнях не пойми зачем.

Спустя годы мы можем все еще ломать голову и пытаться словить этот смысл, почему так произошло, все ведь не должно было заканчиваться, как закончилось. И вообще, можно ли считать, что закончилось, когда столько слов не сказанных и ситуаций не решенных. Иногда так тяжко просто отпустить. Но иногда это единственное, что нам остается.

Я бы очень хотела, чтобы она была счастлива, и чтобы на сердце ее было спокойно, и чтобы А. любил ее нежно и берег как весеннюю ласточку. И чтобы больше все проходило в благости, а если не в ней, то в сумасшедших ярких приключениях, таких же ярких и по-доброму сумасшедших, как человек, c которым мне суждено будет попрощаться.

Глава 6

C.

Одиночество вырастает из меня как деревце, плотно вросшее и закрепившееся в податливой плодородной земле. Я словно лелею его и взращиваю, берегу от назойливых разговоров, взглядов и речей. Я пою его зеленой остывающей матчей и согреваю его бока о своего маленького сопящего пса. В солнечные дни я вывожу его погреться в сад, а в дни серые и резкие я вскармливаю его красными и зелеными яблоками, пересмотром сериалов об английских глубинках и ранними уходами в кровать. Я полюбила утро и хотела бы задерживать его, растягивать и любить с каждым днем сильнее. Самые чудесные моменты были на залитой солнцем скамейке, где мы вместе с собакой растягивались и довольно щурились под согревающим нас солнцем. Мои одинокие любимые моменты были на дорожке в бассейне. Если дорожка была занята мной в позднее воскресное утро, то это неизменно приводило меня в состояние глубочайшего покоя и принятия. Толчок о бортик, прямая спина и руки, я сильной и свободной стрелой разрезаю прозрачную воду и углубляюсь почти до самого дна. Как часто я представляю себе, что за белой плиткой бассейна темная холодная вода океана, а я глубоководная рыба, стремящаяся в родные соленые воды, обнимающие мое тело. Порой мне казалось, что мой пульс еле шептал, пока я на одном дыхании проплывала до другого конца бассейна, отталкивалась и в непонятном состоянии отрешенности уплывала назад. Сердце билось ровно и тихо, дыхание не было жадным, тело было красивым и легким, быстрым и сильным. Не моим. И как не нравилось после мне ставить ступни на плитку бассейна, в шлепки, кроссовки, ступать по земле и чувствовать слабость свою и боль. Мне нравились теперь мои руки, они стали сильными и уверенными. Плечи окрепли, а легкие готовы были бежать марафон. Но без воды я была как жигули на автобане. Скорее всего меня там даже не видели, так как я все еще стояла у старта, не могла завестись, когда остальные уже пересекали свои последние километры. Я жаждала найти человека, того, кто был бы глубок и добр. Того, с кем можно было бы говорить и молчать. Обнимать за плечи, или уставать от споров. Я знала, что этот человек существует, по крайней мере, я в это верила. В этом мире, или в мире мне еще незнакомом, я точно знала, что мы встретимся. Мы не сменим жигули на маслкар, но мы сменим трассу и отправимся в путь на своей скорости, по своей дороге.

С нами в пути сейчас был музыкант. Гитарист. И его леворукая гитара белого цвета, как его волосы, была нежно зажата между его руками; бережно и осторожно он обнимал ее, приближаясь к машине Д. Взгляд его разрезал и стремился холодными стрелами сквозь мое тело, проникая точно в середину его, раскачивая и подвергая сомнению мои веры и мои доблести. Когда он говорил я обращалась в слух, как обращались вслух подчиненные короля в конце 20х годов, когда в домах только стали появляться первые радиоприемники. С.был очень молод и очень амбициозен. Он красиво и четко излагал свои мысли, мог тонко шутить и не стеснялся смотреть в глаза, подбадривая или обвиняя, делая комплимент или заставляя прочувствовать всю некрасивую правду его слов. Если правда была некрасивой. И от его правды хотелось согреться, накинуть на плечи шерстяной свитер, выпить чая с куркумой и имбирем, да еще и красного перца добавить, хотелось растереть ступни и натянуть на голову шапку, хотелось врезать по его честному самодовольному лицу и согреть ладони о его щеки, и дать ему понять, что его правда не нужна никому и никогда и ни в коем веке. Но тем самым я бы дала ему одержать победу, а одерживать победу должна была только я, потому что я не научилась еще тогда проигрывать. А это тонкий навык, который нужно взращивать в себе как капризный цветок, что от любой тени или капли дождя, слишком яркого луча солнца может решить не расти и не отзываться на заботу, а захиреть в самый последний момент, когда вы уже уверены, что победа за вами. А потом утром вы просыпаетесь, а цветок уже превратился в скисший сорняк, занимающий место в добротной и заботливой почве, которой невдомек, когда все смогло пойти не так.

Он, конечно же, сел позади меня и любовно уложил гитару по левую от себя сторону, аккуратно придерживая гриф левой рукой. Нам он рассказывал про своего отца, который очень хотел, чтобы С. пошел по его стопам и стал первоклассным инженером-технологом, занимающим свой кабинет и имеющим в подчинении свой отдел. И он стал тем самым человеком, которым хотел видеть его отец, но мечта играть в группе не гасла, а нетерпеливо ютилась и ворочалась, оставляя пробоины и вырываясь текстами, встречами с такими же болеющими музыкой и идеями людей, синглами, альбомами, концертами, турами. А потом события 2020, и его друзья оставили город, страну и мечту стать больше и серьезней, мечту стать успешным и перестать бояться оставить завод и инженера-технолога. Они уехали, а он остался, так как родители были уже не молоды, а его корни слишком глубоко ушли под землю. И никакой дождь или непривычно засушливое лето не могли изменить его решения уехать вслед за своей группой, своими друзьями, за собой. Он боялся стать собой, боялся жить и боялся признаться в том, что стрелка на его карте давно уже вышло за пределы нарисованного им когда-то направления. Мне хотелось встряхнуть его, дать ему понять, что есть еще время, все время на свете, чтобы начать свою жизнь и словить свой смысл. Ты молод и твоя дорога перед тобой. Просто вдохни глубже и наберись смелости. Тебе не нужно терпение или напутствие. Тебе нужно сделать шаг навстречу себе и принять все победы и поражения, что жизнь может предложить. Ты так молод. И всегда будешь молод, пока не решишь иначе. Я хочу подарить тебе этот толчок, но понимаю, что на таком перепутье, как твое, этот толчок должен произойти внутри, захватить тебя и наполнить; избрать этот путь будет значить выбрать себя и выбраться из теней своих тревог. Избирая этот путь, ты станешь уверенным и освободишься от сомнений, тоски по не прожитому и несбыточному, станешь взрослым и осознанным, найдешь себя или вернешь себя потерянного. И я просто наблюдала и слушала его историю, слабо напоминавшую мне мою прошлую жизнь и мои прошлые истории. C.вероятно мог бы оказаться одним из тех, кто наполнял меня в юности, давал надежды на любовь, что никогда не иссякнет, давал мне веру в нечто большее, давал подпитку на мои амбиции, давал мне смысл. Но то была бы моя юность, ушедшая и не имеющая представления о реальности мира и его сложных перипетиях. Хотя в конце дня, раздосадованная или наполненная осмыслением и тонкими ростками счастья, есть ли разница, в чем будет рождаться наша правда и тот смысл, за которым мы так гонимся.

Чем дальше вглядывалась я в горизонт, тем более размытым он казался мне. Чем дольше проводила я время на этой земле, тем менее понятным она становилась. Меня раскачивало на качелях осмысленности и невежества. Что новый день мог принести с первыми лучами солнца всегда было загадкой. Я могла открыть глаза и стать лучшей версией себя, уверенной, счастливой. Я могла проснуться безо всякого смысла, вытолкнутой за пределы значимого и понятного. И все, что оставалось, опустить стопы на холодный пол и дать неосмысленный сигнал своим мышцам нести себя и довериться. И иногда я доверяла. Трезвой, холодной и злой версии себе, я доверяла и отдавалась течению. Но чаще я была на перепутье и в тревоге, пытаясь осмыслить то, что не должно быть осмысленно. Слишком много мыслей, которые путают друг друга в голове, тешат надеждой, что есть решение, что-то дефолтное, что-то понятное. И как же страшно и прекрасно вдруг понять, что такого решения нет. Все, что мы делаем, все, чего мы хотим, чего мы боимся, все мимолетно. Ни хорошо и не плохо. Это просто данность. И нельзя бояться, нужно просто жить. И сложно и странно принять, что день не повторится вновь, и ты не проживешь свои 16 снова, не закончишь еще раз школу, не поцелуешь впервые человека, в которого в первые была влюблена. Ошибка ждать. Ошибка соглашаться. Я жду, что кто-то подарит мне хороший день и сижу в своей темной комнате. Я соглашаюсь терпеть плохие условия занадеждой на лучшее. И я жду большего и лучшего, отсиживаясь десять лет в офисе, получая опыт. Но по факту мои 10 лет были 10 годами страха и неуверенности. Опыт, который я могла бы обрести и взрастить в себе за это время не был получен из-за страха провала. При чем, что я не знала, что такое провал и за что его можно получить. Взращенная всеми немыслимыми небылицами о провале я так боялась быть разочарованием, что никогда не жила по своим правилам и желанию. Я привыкла и удобно устроилась быть слепо ведомой и бесхребетной, злиться, но подчиняться, что сейчас, оказавшись на краю света, дыша ноябрьским океанским воздухом, я находилась в полнейшей оторванности от своих ролей и прошлых решений. Я сидела и ощущала себя глубоким стеклянным сосудом, в котором был тихий туманный хаос, спящий, и потому безобидный. Он спал волшебным сном, как спящая красавица, а я стояла и смотрела на него, не решаясь разбудить, да и просто не понимая как, злясь на себя, что мои дни идут, а я все еще стою безмолвная и ищу свой голос. И мне сложно было понять, если ли вообще этот голос, смысл и высшая цель. Все чаще кажется, что это очередная попытка запутаться сильней и погрузиться в тревогу. Все чаще кажется, что долгая прогулка в парке, вкусный завтрак и доброе отношение к миру и друг-другу это все, что может подарить покой и счастье.

От чего ты бежишь и к чему? Я бегу от серости и тревоги. Я бегу от скучных людей, которые хотят казаться. Я бегу к долгим прогулкам в парке и песку в кроссовках от беготни по пляжам П., Я бегу к своим вкусным завтракам, готовя которые я вижу из окна своей кухоньки игру в теннис. Я бегу к теплым людям и их настоящим радостям и проблемам. Я бы сказала, что бегу к себе. Пусть я еще не знаю, что такое я. Пусть мне кажется, что в моем возрасте еще не знать себя стыдно. А я не знаю, но очень хочу узнать.

C.еще не мог дойти до этого, что было очевидно понимать из его рассказов и представлениях о его жизни, поступках и опасениях. Он говорил, что оставался там, где вырос и учился жить, из-за любви и уважения к своим родителям, что не становились моложе, что оставался там из-за сентиментов и воспоминаний своей юности, из-за того, как все понятно и знакомо вокруг. Из-за страха, становилось понято мне.

Я смотрю на своего водителя и чуть заметно улыбаюсь. Он, как и раньше, спокойно и сосредоточенно вовлекается в рассказ нашего попутчика, как вовлекался до этого каждый раз, ровно настолько, чтобы внимательно выслушать и дать понять, что он рядом, а каждый человек, кем бы не казался он нам, имел право на свою историю, промахи и надежды.

Глава 7

Д.

Океан такой холодный и взволнованный. Меня бросает в дрожь при виде его бросающихся на берег волн. Нахожу в себе мужество продолжать босые шаги к воде, пытаясь найти баланс и держать борд ровно. Мои ступни пробивает холод, камни и тонкие веточки царапают тонкую кожу. Глубокий вдох, спина прямая, выдох. Первые несколько шагов делаю быстро и останавливаюсь. Я нащупываю холодный песок под ногами, вжимаюсь в него пальцами и слегка поворачиваюсь в сторону, разрезая плечом волну, которая застает меня врасплох. Борд выскальзывает из рук и тянет меня за собой в сторону пляжа. Толчок слишком сильный, он бросает меня безвольной куклой под воду, где я растворяюсь в быстрых ударах, едва ли понимая, где берег, а где более высокие волны. Я нащупываю ногами песок, отталкиваюсь ото дна и успеваю сделать вдох, перед новым толчком назад. Быстро поднимаюсь на ноги и поворачиваю голову в сторону пляжа надеясь, что ты не видишь это фиаско. Зря надеюсь. Ты поднимаешь руку и просишь подождать тебя. Ты так ловко входишь в волны, для тебя это дом и свобода, холодное соленое одеяло, которое ты аккуратно раскладываешь в своем желтом серферском фургоне. Ты подходишь ко мне быстро и легко, касаешься плеча и просишь посмотреть на горизонт, где заворачиваются волны, сбивающие меня раз за разом. Наши борды касаются друг друга, я не могу не повернуться и не взглянуть на тебя. Такой спокойный. Лицо жесткое, изрезанное мелкими морщинами от солнца, солёной воды и твоих частых улыбок. Ты просишь меня быть готовой и, при приближении волны, задержав дыхание, опуститься в океан. Мы на секунду замираем и исчезаем под волной. Твоя рука опускается на мою талию и крепко держит ее под водой. Мне кажется, мое сердце сейчас вырвется из груди и навсегда останется в этом моменте, на этом диком пляже в соленых волнах. Я нахожу твою руку и сжимаю ее, ты сильнее прижимаешь меня к себе. Мы поднимаемся над водой и делаем вдох.

Я хотела бы упасть в твои объятия и на мгновение раствориться в них, стать одним целым, видеть и чувствовать то, что видишь и чувствуешь ты. Я бы хотела на мгновение увидеть мир твоими глазами, подобрать мокрый песок кончиками пальцев и медленно отпустить. Я бы хотела, только на мгновение, набрать полные легкие воздуха и задержать его там, по-родному глядя на затягивающуюся дымку вечеряющего неба над водой. Это стало бы одним мгновением, мгновением, никогда не покинувшим мое сердце. Я бы хотела дышать тихо и ровно, касаясь пальцами твоего изрезанного солеными морщинами лица, ловить воздух океана, согревать песок теплом своего тела, взять тебя за руку и прижаться, ощущая полный покой и тепло внутри.

Мы одни на пляже. Вдалеке от нас, около десяти морских миль два маяка, светят красными и зелеными огнями. Я вспоминаю Гэтсби, я забываю о нем.

Ты рассказываешь истории из своей жизни и собираешь веточки и маленькие бревна для розжига костра. Я наблюдаю за тобой и не могу поверить, что мы сейчас вдвоем, а впереди только небо, океан и заходящее солнце. Костер заходится быстро и мы садимся на аккуратно расстеленное возле него одеяло. Тепло приятно разливается по моему телу, слегка обжигая голую кожу в коротких шортах. Ты обнимаешь за плечи и прижимаешься щекой к моему лицу. Ты сидишь очень близко, так близко, что я слышу как стучит твое сердце и как размеренно ты делаешь вдох… ты целуешь меня своими солеными губами. и выдох. Мы смотрим как заходит солнце, отражая оранжевые блики на спокойной воде. Мягкий шорох костра и шипение волн успокаивает мое сердце, не оставляя там никаких тревог и тесных мыслей. Тепло твоего тела и тепло от костра прогревает до глубин души. Мы ложимся на одеяло и смотрим на звезды. И я боюсь глубоко вдохнуть, мне кажется, что я могу спугнуть момент, открыть глаза и оказаться в другом месте, не здесь, где я нашла дом для своего сердца. Небо такое огромное, и звезд так много. Последний раз я видела такое небо у бабушки на даче, стоя ночью в совершенно темном саду, слыша только кузнечиков и ветки деревьев, касающиеся друг друга.

Ты гладишь меня по плечам и касаешься ладонью лица. Я выдыхаю и провожу рукой по твоей груди, чувствуя под пальцами сильное тело. Мне так нравится, когда ты прижимаешь меня к себе, аккуратно поправляя одеяло, сползающее с моего плеча. Я хочу сказать тебе, звездам и океану. Хочу сказать это вслух. Я люблю. Я люблю этот момент. Я люблю океан. Я люблю эти звезды и огонь, который ты разжег для нас. Я люблю этот белый песок. Я люблю твои солёные губы. Я люблю это счастье внутри и свои слезы, которые с силой подступают ко мне. Я люблю эту ночь. Это лучшая ночь на земле. Это самый счастливый день. День, в котором я нашла свой дом.

Вторую ночь мы решили спать в фургоне, что ночью освещался слабыми огнями стоящих вдали машин, скача голыми по траве, под прохладным душем умываясь, и смеясь от души.

Согреваться о твое тело было приятно, я закутывалась в одеяло и твои объятия и мгновенно ловила сон. Шум океана порой будил меня, и я открывала глаза, приподнимаясь на локтях, смотрела в окно фургона вниз на волны. Раз, два, я обнимаю тебя и снова засыпаю.

Мы завтракаем в придорожном кафе и рассматриваем фотографии Стива МакКарри, что услужливо расклеены на стене напротив нашего столика. Мы подолгу засматриваемся в лица, отраженные на снимках, восхищенные этими портретами. Мы допиваем кофе и возвращаемся к фургончику. Легкий шум двигателя и утренние крики чаек разбавляет Somewhere only we know. Сердце бьется в такт, я открываю окно и опускаю одну руку, затем другую, затем подставляю лицо ветру и закрываю глаза. Пальцы пропускают летний ветер, мои короткие волосы волнуются под ласковым его прикосновением. И я бы ехала так весь день и все оставшееся лето. Два борда, две собаки, два человека. Свобода солеными разводами остаётся в уголках наших губ и глаз, она рисует веснушки на носу, она путает волосы и расстилает под наши ступни мягкую траву. Свобода дает нам друг друга. Она просит нас открыться и поверить в себя.

Я начинаю подпевать все громче и громче, ты подхватываешь песню, и вот мы уже едем и громко поем, покачиваясь в такт музыке, заставляя оборачиваться проезжающих мимо водителей. Я забираюсь босыми ногами на сиденье, раскачиваюсь и продолжаю песню. Солнце прогревает мою правую руку и лицо, я не спешу убирать их и закрывать окно. Я счастлива в этом моменте и в этих днях, проведенных с тобой, в этих моментах, которые мы разделили, в этих местах, волнах, закатах.

Самым приятным и самым страшным для меня чувством, что я обрела на этой земле, стала потеря контроля. Я уронила его глубоко в воду. Вода выбила его из моей головы и унесла с собой в спящий хаос в сердце океана. Без контроля я стала свободной и легкой, ребенком, обнимающим огромного оранжевого зайца в центре гостиной дома родителей. Я бы назвала это абсолютным счастьем, тихим, наполненным. Я сидела на краю борда и смотрела на линию горизонта, поглощавшую заходившее солнце. Оно было таким большим, оранжевым и теплым, и напомнило мне того плюшевого зайца с огромными ушами, напомнило то чувство, которое когда-то было утрачено на долгие годы, чувство, которое я совсем нечаянно вновь обрела здесь, сидя на закате в соленом океане. Я снова была дома. Какой бы долгой не казалась эта дорога, сколько бы синяков я не получила на этом пути, она привела меня к себе.

И это самое дорогое, что я когда-либо находила в своей жизни.

И что бы после не происходило, это знание, где была найдена моя сущность, это чувство, наполнившее до краев, навсегда теперь будет принадлежать мне, навсегда и безоговорочно. Обретя его раз, я никогда не смогу забыть или потерять. Я знаю, что буду всегда возвращаться к нему, зная теперь, где искать. Это мой источник, моя свобода.

Я открываю глаза и всматриваюсь в голубое небо, изрезанное розовыми линиями заходящего солнца. Мой водитель что-то тихо напевает, стуча пальцами по рулю, неспешно продвигаясь по залитой солнцем дороге. Сколько времени прошло с тех пор, как он забрал меня на той остановке? И почему вокруг все так изменилось. Я все еще не могла вспомнить, почему я оказалась там в том холодном марте, и почему сейчас уже. июль? Пейзаж за окном другой, другое радио и кофе, голоса, нечаянно проникающие в окна машины мелодичней и теплей. Сколько времени прошло с тех пор, как мы забрали нашего последнего попутчика? И куда мы движемся теперь? Все еще в каком-то полусне я поворачиваю голову и вглядываюсь в Д. Он точно чувствует мой взгляд и совсем тихо выдыхает. Нет больше этой легкой мелодии, пальцы сильно сдавливают руль. Джорж, останови здесь. Тяжело дышать, сердце стучит и волнуется. Он останавливает машину, мы молча выходим и закрываем двери. Почему-то я не слышу уже привычного «счелк» дверцы и почему-то хочу обернуться, но боюсь.

Перед нами открывается невероятной красоты вид. Мы стоим близко к обрыву, а впереди ярко расстилается закат, впадающий в открытый океан. Такой огромный и такой спокойный, он мягко расстилается внизу под нами, и только чайки здесь сегодня разделяют вместе с нами этой пляж. Мне кажется, я начинаю вспоминать, и говорю ему чуть сдавленно и робко, что мое место здесь, а этот берег мне родней, чем память о далеком доме в черно-белых снимках пыльного альбома, заброшенного в старенький диван. Он все еще сжимает мои руки, и взгляд его покорен и решителен. Он так красив и близок так отчаянно, что я вдруг оставляю всякие сомнения и мягко провожу рукой по его волосам, приподнимаюсь робко и касаюсь губами его губ. И этой поцелуй напоминает мне ту самую первую встречу с океаном, где я влюбилась, и пропала, и нашла покой. Воспоминания вихрем врываются в меня и разбивают сон, я на полу совсем ребенком кричу и закрываю голову руками, прошу остановиться дедушку, не причинять бабушке боль, я лежу в темной ванной на полу, глаза не могут сфокусироваться, дыхание хриплое и надрывистое, он кричит, что я слабая и больная, я так счастлива быть рядом с ним, учиться играть на его леворукой гитаре, я знаю, что наша любовь не такая, как у всех, я знаю, что мы всегда будем вместе, женщина на пляже плачет и рассказывает о том, как она осталась совсем одна, моя лучшая подруга больше не разговаривает со мной, он кричит на меня и больно прижимает к стене, сдавливая горло, я бегом пересекаю мост глубокой ночью, не веря, что я снова поддалась на эту ложь, он закрывает дверь и оставляет меня одну, я стою на остановке, мне пять лет, бабушка улыбается и протягивает мне пакетик сладких орешков, нежно поправляя сползшую на лоб шапку. Мое сознание цепляется за ее образ и это воспоминание, воспоминание единственной настоящей любви, которую я знаю, я тяну к ней свои уже не детские руки, и не даю своим глазам закрыться, как бы не щипали и не резали их слезы, я кричу немая и пытаюсь побежать за ней, но силуэт ее неуклюже гаснет и растворяется, как туман по весне после первого школьного звонка. Пожалуйста, подожди, не оставляй меня, забери с собой, Джордж, я хочу быть с ней, пожалуйста, я хочу быть с ней. Толчок такой сильный и грубый, что весь воздух выбивает из легких. Я неслышно и сдавленно вскрикиваю и делаю глубокий резкий вдох и замечаю, каким холодным он выходит. На улице почти зима, и все вокруг такое серое и зябкое.

Автобус останавливается, и я делаю шаг вперед, затем резко разворачиваюсь и начинаю бежать. С этой остановки, своего глупого плана, этой станы и этой обреченной здесь на провал жизни. Я вдруг вспомнила одно место на пляже Vila Nova de Gaia, где когда-то была так счастлива с моим серфером и поняла, что именно делать дальше.

Мимо проехал небольшой бело-голубой фургон, очень похожий на серферский, и, готова поклясться, водитель, очень красивый мужчина, только что подмигнул мне.