О чём молчат рубины (СИ) [Фунтик Изюмов] (fb2) читать онлайн

Фунтик Изюмов, Гарик Армагеддонов О чём молчат рубины

Пролог

Надежда была бы величайшей из сил человеческой души, если бы не существовало отчаяния.

Виктор Гюго.

Египет, в дневном переходе от города Саис, пятый год правления фараона Псамметиха II (590 год до н. э. по современному летоисчислению).

Вечер не принёс желанной прохлады. Слишком близко была пустыня, слишком жарко дышала она целый день знойным маревом. И даже вечером стены святилища, казалось, дрожали и расплывались в струях сухого, раскалённого воздухе. Такой уж возникал оптический эффект. Из-за этого же эффекта казалось, что крытые носилки, которые несли за специальные ручки восемь рабов, попросту плывут в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Носилки были не просты. И дерево был не просто дерево, а сандаловое, и украшения были из слоновой кости с золотыми вставками, и вход в носилки занавешен парчовой занавесью, вышитой затейливыми узорами из мелкого жемчуга. И носильщиков восемь человек, не считая ещё двоих с опахалами. И одеты рабы, пожалуй, получше, чем многие свободные одеваются. Ох, не простые были носилки!

Если бы был поблизости сторонний наблюдатель, не из рабов, конечно, то он бы про всё забыл, рассматривая это творение искусства. Но вокруг были только рабы. А рабы, как известно, в искусстве ничего не понимают.

Между тем, носилки качнулись последний раз и замерли прямо напротив входа. Чёрные рабы-носильщики бережно поставили свой груз на песок и склонились в почтительном поклоне. Белоснежная завеса дрогнула и поползла в сторону. На песок шагнула нога в изысканном сандалии, отделанном драгоценными камнями, а потом выглянул и сам хозяин носилок. Жрец. С первого взгляда было видно, что жрец. Высокий, худой, совершенно лысый. И невероятно старый. На шее род золотого ожерелья из отдельных пластинок, скреплённых золотыми колечками, и на каждой пластинке начертано имя одного из богов.

Жрец мимолётно огляделся вокруг, опираясь на затейливой формы посох, с крупным драгоценным камнем, вделанном в навершие, и тяжело зашагал ко входу в святилище. А рабы-носильщики торопливо пошли к группе таких же рабов, выискивая глазами, не удастся ли найти такое место, где есть хотя бы намёк на тень, и в то же время виден вход? Спрятаться за угол рабам даже в голову не пришло. Вдруг господин соизволит выйти? Надо тут же бегом броситься опять к носилкам…

Жреца звали Фарн. И был он не просто жрец, а верховный жрец. Вот только в святилище, где служил он сам и другие жрецы его культа, простым людям войти было невозможно. Если, конечно, не в сопровождении другого жреца. Потому что сам культ был под таким строгим запретом, что знал об этом, кроме жрецов, всего один-единственный человек. Фараон. И никто более. А им никто больше и не нужен!

Культ какого бога? А никакого! Ну, или всех богов вместе, если кому-то так больше нравится. Это, если официально. А на самом деле… А на самом деле никакие они и не жрецы вовсе. А маги! И служба их была — магия. Да, представьте себе, открылась в стародавние времена такая штука — магия. Случайно открылась. И стали особые жрецы эту самую магию изучать, как бы получше пристроить на пользу фараону. На пользу человечеству. И даже, что-то успели выяснить, какие-то тайны открыли. Ещё больше осталось непознанного. Но, до чего же заманчивого непознанного! Прямо руки чешутся, чтобы познать! Аж зубы скрипят от нетерпения…

Хорошее было время! Строго ограниченный круг жрецов и послушников. Строго засекреченная тайна службы. Зримый, наглядный результат, проявляемый как милость богов. И не менее зримые милости, щедро рассыпаемые жрецам фараоном. За верную, правильную службу. За успехи в изучении. Хорошее время! А теперь? Что будет теперь?.. Старый жрец тяжело вздохнул и шагнул через порог.

Фарн впервые видел этот зал в полутени. Всегда был ярко освещён, всегда! Магическими факелами, которые ярко горят и не обжигают руки. А теперь еле угадывался огромный и сложный рисунок на полу: пентаграмма, заключённая в круг, заполненный кабалистическими символами и геометрическими фигурами. Когда-то в юности Фарн с упоением изучал, что означает каждая чёрточка, каждый символ на этом рисунке, и перед ним открывались великие просторы тайного знания, сплава глубоких познаний, гениальных догадок и робких шагов в мир непознанного, того, что не в силах охватить человеческий мозг. Когда-то… да! А теперь? Кто теперь подхватит эстафету из ослабевших рук старого Фарна, а главное, что именно придётся ему подхватывать?..

Шаркающей, старческой походкой, устало опираясь на жреческий посох, Фарн подошёл к широкой лестнице и с трудом принялся подниматься по ступенькам, опираясь на перила. Эх, когда-то были времена, он мог одним духом взбежать наверх… Хотя, конечно, ни разу не позволил себе такого святотатства, всегда шёл медленно и величаво. Как подобает. А теперь через каждые шесть ступенек приходится останавливаться и отдыхать. А всего этих ступенек здесь тридцать шесть. И каждая знакома Фарну до мельчайшей щербинки.

Фарн в очередной раз остановился и поправил широкую золотую цепь на груди. Тяжела стала цепь, давит, зараза. Из-за неё и дышать теперь трудно. А носить надо. Нельзя не носить. Фарн несколько раз глубоко вздохнул и принялся подниматься выше. Уже немного осталось. Уже совсем чуть-чуть.

Ну, вот, наконец, и балкон. Достаточно высоко, чтобы видеть весь огромный зал. И достаточно низко, чтобы слышать всё, что там говорится. И чтобы там слышали тебя. Если, конечно, говорить в сторону зала. Стоит повернуться чуть вбок — и тебя будет слышать только твой собеседник. Удобно. Именно поэтому все встречи Совета высших жрецов назначались именно на балконе. Именно поэтому, сегодня Фарн должен встретиться с членами Совета именно там. И, само собой, как верховный жрец, председательствовать.

Ну, вот. Пришёл.

Члены Совета ждали его стоя, каждый в подобающем жреческом облачении, каждый с особым посохом. Фарн степенно подошёл к своему стулу, самому высокому среди окружающих, и медленно сел, положив левую руку на резной подлокотник.

Стулья тоже были произведениями искусства. За один такой стул вполне можно купить сорок, а то и пятьдесят рабов. Эх, да разве сейчас до красот? Разве сейчас может какой-то стул занять внимание Фарна? Когда такое творится?..

Фарн кивнул головой, позволяя сесть остальным. Члены Совета заняли свои места. Ещё трое юношей, из жрецов, но в члены Совета не входящих, остались стоять чуть в стороне, застыв, словно статуи, сложив руки на груди, но не переплетя их, как делают женщины, когда бранятся друг с другом, а сложив их так, что правая ладонь лежала на левом плече, левая — на правом, а локти оказались прижаты к бокам.

Фарн медленно оглядел присутствующих. Все члены Совета смотрели на Фарна, преданно и почтительно. Ещё более старый, чем Фарн, мудрый старик Решехерпес. Другой старик, но ещё моложавый, любитель экспериментов, Апишатурис. Полный сил и здоровья, деятельный Катавалик. Молодой, но не по годам разумный Деверолит. Недавно, не более полугода назад, введённый в члены Совета Окроник, со всем юношеским пылом начавший свою миссию. Пятеро. Шестой стул остался свободным. А ещё совсем недавно здесь сидел самый преданный, самый почтительный… самый… эх! Ведь именно Нишвахтуса прочили приемником Фарна! Того самого Нишвахтуса, гениальнейшего из всех, который, казалось, магию понимает не разумом, но чувствами. И, даже, поговаривали, что эти чувства взаимные. Целый фейерверк магических изобретений! И вот — предательство. Воистину говорят: враг тебя не предаст. Он и без того враг. Предать может только друг.

Фарн опустил взгляд.

— Все вы, — надтреснутым голосом начал он, — Все вы знаете, по какой причине мы собрались. Все вы приняли участие в подготовке того, что сейчас должно произойти. Только каждый из вас знал свою часть проекта. Свой кусочек. Сейчас вы узнаете всё.

Этот негодяй Нишвахтус… короче, после того, как он переругался с членами Совета и ушёл, Апишатурис заметил, что поток магии стал… таять! Сначала это было предчувствие, ощущение, но эксперименты подтвердили: магия уменьшается на глазах. Сейчас вы можете наблюдать это зримо, достаточно взглянуть на наши магические факелы. Они еле чадят! И тогда я послал к изменнику Нишвахтусу переговорщика. Окроника. Вроде бы с предложением вернуться, но на самом деле, разведать, что творится с магией у самого Нишвахтуса. Переговоры провалились, но не в этом дело. Я и не рассчитывал на успех. Главное, что у Нишвахтуса магия хлестала потоком! Этот предатель каким-то образом заставил магию собраться в пучок! И этот пучок всё более и более истоньшался.

Положение казалось критическим. И я принял решение… кхе-кхе…

— Глоток освежающего? — неслышной тенью за спиной Фарна возникла рабыня с золотым кубком и кувшином.

Не глядя на рабыню Фарн принял из её рук кубок и отхлебнул. Да, то что надо. Лёгкое вино пополам с чистой, родниковой водой, с добавками ароматных трав и долькой лимона. В горле посвежело.

— И я принял решение, — окрепшим голосом продолжил Фарн, — уничтожить предателя. Физически. Полсотни копейщиков и столько же искусных стрелков из лука, из личной охраны фараона — да продлятся в мире и покое его дни! — окружили дом негодяя. И… не нашли предателя! Он исчез! Он заранее бежал! А вместе с ним исчез и магический поток. Нет, не переместился, а исчез полностью. Негодяй Нишвахтус сумел каким-то образом запечатать выход магии в наш мир!

Вы знаете, что это значит. Это значит, что человечество обречено! Ну, положим, лет двести люди и протянут без магии… Медленно вымирая и впадая в дикость. А потом… а потом это будут уже не люди! Звери! Неразумные, дикие звери!

Терять время совершенно невозможно! И я поручил Решехерпесу как можно скорее собрать остатки магии. Заключив их в какой-то носитель. Как… как вино заключают в кубок!

Фарн приподнял свой кубок с вином, словно для демонстрации его членам Совета, и опять чуточку отхлебнул.

— Решехерпес попросил помощи у Апишатуриса. И я разрешил. Вдвоём они провели ряд опытов и заключили, что лучшим материалом для этого может служить рубин. И сделали всё, что могли сделать. Сейчас в руках Решехерпеса вы видите кольцо с рубином, в котором заключены поистине могучие силы! Почти вся оставшаяся магия, всё, что удалось собрать, заключены в этом кольце. Эх, если бы знать это полгода назад! Никакой Нишвахтус… да что об этом говорить!

Фарн протяжно вздохнул и сгорбился. Но тут же распрямился вновь.

— Одновременно выяснилось, — твёрдо продолжил он, — что ничем другим предатель Нишвахтус запечатать магию не мог. Ни алмаз, ни сапфир, ни аквамарин… короче, ничего другого, кроме рубина не может быть!

И тогда родилась идея. Безумная, но единственно возможная. Да, Нишвахтус сейчас велик и силён. Да, теперь я не рискнул бы напасть на него всего с сотней воинов. Но! Но он не вечен! Вы знаете, что магия может укрепить здоровье, но не даёт бессмертия. И не защищает от естественных угроз. От стрелы, например, или змеиного яда. Это значит, что лет через пятьдесят Нишвахтус умрёт. Или через шестьдесят. Или семьдесят. Через сто — гарантированно! Конечно, мы могли бы разослать во все стороны наших людей, чтобы отыскать предателя и следить за ним. Мы могли бы дождаться его смерти и распечатать магию. Для этого и надо-то всего лишь разбить тот рубин. И мы будем пытаться это сделать. Но, прямо скажу: шансы невысоки. Предатель хитёр и могуч. Он может скрыться в такие далёкие земли, в которых мы и не подумаем его искать. Так вот, идея такая.

Мы отправим нашего жреца на сто лет вперёд! В то будущее время, когда Нишвахтуса гарантированно не будет. Есть ряд косвенных признаков, что магия его перебросит в то место, которое не слишком далеко от своей запечатанной горловины. От того самого рубина. Так сказать, подобное к подобному… Мы надеемся, что не дальше, чем на расстоянии дневного перехода. Хотя, конечно, гарантий нет. Но главное, есть шанс забросить человека на сто лет вперёд!

Фарн с трудом перевёл дыхание и сделал ещё глоток. Это буквально вчера осенило старого Апишатуриса. Что можно так. Что магия позволит это сделать. И тут же он провёл испытание. Забросил своего раба на минуту вперёд. Раб исчез, клепсидра отсчитала ровно одну минуту[1], и раб вновь появился. И клялся, что ничего не почувствовал. Для него, раба, ничего не изменилось, как стоял, так и стоял, только хозяин почему-то очень возбудился и стал задавать странные вопросы.

Фарн переждал удивлённые восклицания членов Совета. Он бы и сам не сдержался. Потому что это настоящее чудо. С большой буквы. И это чудо он видел собственными глазами. Раб перескочил на минуту вперёд.

Но, это на минуту… А если на сто лет? Кто может гарантировать, что всё пройдёт благополучно? А если ещё с перемещением в пространстве?.. Но обсуждать свои сомнения с Советом Фарн не стал. Ни к чему. Пусть будут уверены, что всё под контролем.

— Мы рассуждали с Решехерпесом так, — пояснил он, — Пока рубин в руках предателя, он велик и могуч. Откроет ли он тайну кому-то ещё? Пусть даже своему сыну? Мы решили, что нет. Слишком велик будет соблазн у нового владельца стать ещё более могучим. Ведь, открыв печать, купаясь в потоках магии, он и в самом деле станет повелителем колоссальной, чудовищной мощи. Да и без этого, увидев, как умирает человечество, наследник расколет рубин, чтобы не остаться в одиночестве. Нет ничего страшнее для человека, чем безнадёжное одиночество! Даже смерть краше!

Так что же сделает предатель? Если уничтожить камень, по понятным причинам, нельзя? Бросит в бездонный колодец? Закопает на сорок метров среди песков пустыни? Спрячет в узких проходах одной из бесчисленных пещер? Может быть, я или Решехерпес так и поступили бы. Лично я швырнул бы камень в морские глубины, а Решехерпес склонялся к тому, чтобы забросить рубин на вершину самой высокой горы, куда не ступала и никогда не ступит нога человека. Но это мы! А как поступит негодяй Нишвахтус?..

— Он не будет прятать рубин!!! — порывисто вскочил со своего места Деверолит, — Он… он продаст его какому-нибудь купцу! И будет злобно хихикать, зная, что человечество может спастись, но не спасётся! Это сумасшедший маньяк! Мерзкий придурок! Он… он… он готов всю Землю спалить, лишь бы добиться своих замыслов!

В другое время Фарн одёрнул бы торопыгу. Но сегодня он только медленно и задумчиво покивал головой.

— Мы с Решехерпесом тоже так решили, — согласился он, — Что Нишвахтус прятать камень не будет. И это ещё один довод за отправку нашего человека в будущее. В надежде, что не дальше дневного перехода… Это же в тысячу раз облегчит поиски!

Катавалик и Окроник должны были подготовить пентаграмму…

— Готова! — привстал со своего места Катавалик, — Нужные руны начертаны на расчётных местах! Свечи подготовлены. Мы поговорили с Решехерпесом и решили, что иные руны, которые уже были выбиты, не помешают процессу…

— Вы поговорили с Решехерпесом?! — для Фарна это оказалось неожиданностью. Довольно неприятной неожиданностью! Кто-то о чём-то договаривается за его спиной?

— Точнее, это я с ними поговорил, — проскрипел старик Решехерпис, — Вопрос был слишком важный, чтобы пускать на самотёк…

— Ну, хорошо… Значит, пентаграмма готова?

— Вполне готова! — Катавалик сел на место.

— Готова, — подтвердил и Решехерпис, — Лично проверил.

— Это хорошо… — успокоился Фарн, — Значит, осталось решить последний вопрос. Кого будем отправлять.

— Это плохо! — возразил старик, — Плохо, что мы вообще вынуждены заниматься подобным! И я опять возражаю против кандидатуры этого эллина! Я требую, чтобы мы использовали египтянина! Шермехаториса или Ахметиракаса!

Ну, вот, проболтался, старый верблюд! Теперь все будут знать, что кандидатура уже обсуждалась и вызвала споры. Фарн с досады закусил губу.

— Да, мы обсуждали с Решехерпесом кандидатуру, — устало выдохнул он, — И да, мы не пришли к единому решению. И я готов повторить Совету свои доводы. Если Решехерпес не изменил своего мнения. Тогда бы я просто назначил кандидата…

Решехерпес упрямо промолчал, и Фарн, полуприкрыв глаза, начал:

— Он моложе всех, это раз! Кто знает, на сколько долгих лет затянутся поиски? К тому же этот эллин обучался воинским искусствам. Мало ли какие препятствия встретятся у него на пути? С какими врагами придётся сражаться? Тогда молодость может играть решающую роль! Он бледнее, чем египтянин. Если его судьба забросит в любой конец мира, хоть в Индию, хоть в Персию, хоть к варварам, везде он может сойти за своего. Индийцы сочтут его просто светлокожим индийцем, а варвары — слишком загорелым на солнце варваром. Это два. Он из знатной семьи. У него есть в Афинах влиятельные родственники. И, помяните моё слово, Эллада близится к своему расцвету. Поэтому не надо сбрасывать подобное обстоятельство со счетов. Это три. Несмотря на то, что он эллин, он до конца ногтей привержен нашему делу. И постиг его в совершенстве, несмотря на молодость лет. Проверен в деле и неоднократно. Я подумывал в введении его в состав Совета, когда… э-э-э… когда Решехерпес уйдёт на суд Осириса и богиня Маат будет взвешивать его сердце[2]. Это четыре. И пятое — он гораздо изворотливее всех нас вместе взятых. Он не погнушается поговорить с рабом или расспросить девицу, чья профессия — ублажать мужчин. Думаю, Шермехаторис и Ахметиракс ещё будут раздумывать, не запятнают ли они подобными разговорами свою честь, да и общаться с «низкими» людьми будут наморщив нос, и вполне может быть, что упустят важную информацию. А этот эллин не потеряет след. Он будет идти до конца. Я ему доверяю. Это шестое, если кому-то мало первых пяти. Я. Ему. Доверяю.

Нам некогда голосовать обычным способом, чёрными и белыми камушками. Я спрашиваю прямо и открыто: кто из вас за какого кандидата? Решехерпес?

— Ахметиракс!

Вот упрямый старик!

— Апишатурис?

— М-м-м… моим учеником был Шермахоторис… Я не могу предать ученика!

Они что, сговорились? Фарн почувствовал, как по лбу сползает капля пота.

— Катавалик?

— Андреас!

Уф-ф, по крайней мере один голос уже есть!

— Деверолит?

— Я… я… я склоняюсь к Ахметираксу…

Это не Совет! Это клубок змей какой-то! Если сейчас Окроник выскажется за Шермахоториса, то каждый кандидат наберёт по два голоса. И что прикажете делать?

— Окроник? — голос Фарна непроизвольно дрогнул.

— Андреас!

— И мой голос тоже за Андреаса. Итого, три голоса за него. Включая меня, как председателя. Надеюсь, теперь никто не будет возражать? Особенно ты, Решехерпес?

— Я подчиняюсь Совету, — процедил старик, неприязненно покосившись на Фарна, — Совет пошёл по следам твоего красноречия, словно караван по следам верблюда-вожака, и я вынужден делать то же самое. Это не значит, что я против тебя лично. Ты мне друг, и ты это знаешь. Но я против этого эллина! Я вообще начинаю думать, что мы зря затеяли наше предприятие.

— Если повернуть слона, вломившегося в чащу, он поломает вдвое больше деревьев, — покачал головой Фарн, — Мы уже начали дело. Наш слон уже вломился в чащу.

— Я понимаю, — мрачно пробурчал Решехерпес, — Умом понимаю. А сердце гложут сомнения, будто шакалы павшего буйвола! Но, ты прав Фарн. Некогда поворачивать слона. Времени нет совершенно. Эй, ты, эллин! Подойди сюда!

Один из троих юношей, самый светлокожий, сделал несколько шагов вперёд.

Лёгкие, уверенные шаги, сильное, гибкое тело, прямой, открытый взгляд, тонкая, всего в мизинец толщиной, жреческая цепочка на шее. Пока ещё тонкая. Если этот парень выполнит своё предназначение, она может сильно потолстеть! Пусть, лишь бы выполнил дело!

Молодой жрец склонился в почтительном поклоне, не меняя положения рук.

— Распрямись и посмотри мне в глаза! — сурово приказал Решехерпес.

Юноша распрямился. Пару минут старик буравил молодого жреца взглядом. Тот не шелохнулся, не отвёл глаза в сторону.

— Понимаешь ли ты, — свистящим от отчаяния голосом начал Решехерпес, — что ты последняя надежда для всего человечества?! Что если твоя миссия провалится, человечество обречено?!

— Да! — твёрдо и уверенно ответил юноша, — Я понимаю!

— Понимаешь ли ты, что твоя жизнь — это песчинка, по сравнению с жизнями всех людей, населяющих наш мир, от гипербореев, живущих на севере, до чёрных как смола, эфиопов, живущих на юге? От пёсиглавцев, населяющих восток, к югу от Китая, до самого края земли на западе, где начинается бесконечный Океан? Понимаешь ли ты, что ты должен будешь бросить эту песчинку в жертву всему человечеству, если это будет необходимо?!

— Да, учитель!

— Но понимаешь ли ты, что твоя жизнь, оборванная без выполнения твоей миссии — это верная смерть всем людям? Что твоя бесцельная смерть — это смерть и всех остальных? И для моих, и для твоих соплеменников, а кроме того, для китайцев, персов, варваров, индийцев, жителей Африки, включая загадочное племя одноногих карликов и людей с вывернутыми назад коленками? Говорят, есть и такое племя в тамошних диких лесах. И все они люди. И все умрут, если ты провалишь задание. К тому же, их ждёт тяжёлая, мучительная смерть, растянутая на годы страданий? Ты понимаешь, что не имеешь права на гордость, достоинство и честь, пока задание не будет выполнено?! Если для выполнения миссии надо будет убить — убивай! Надо будет лгать — лги! Надо будет пресмыкаться — пресмыкайся! Надо будет пожертвовать сотней или тысячью жизней — жертвуй! Это тоже песчинка по сравнению со всем человечеством. Надо будет пройти по горло в нечистотах, держа в руках раскалённый уголь — сделай это! Сделай всё, но выполни задание. Иного пути нет, мальчик.

— Я понимаю, учитель! — Фарну показалось, что впервые голос молодого жреца дрогнул. Может, показалось.

— Возьми… — теперь голос дрогнул у Решехерпеса, когда он снял с пальца и протянул молодому жрецу перстень, — Ты знаешь, что это такое…

— Да, учитель! — голос юноши снова был твёрд, словно камень, — Я сумею распорядиться этим с умом.

— Тогда иди… сынок… — Решехерпес резко отвернулся к залу, — Иди! Время дорого! Мы отправим тебя на сто лет вперёд. К этому времени не будет ни меня, ни твоего воспитателя Фарна, никого из тех, кого ты знаешь. Но не будет и нашего врага Нишвахтуса! А значит, у тебя будет шанс. Не упусти его, сынок! Не упусти!

— Да, учитель!

Юноша снова почтительно поклонился и направился к ступенькам. Один…два… три… тридцать шесть! Вот он спустился в зал и уверенной поступью вышел в центр пентаграммы.

— Начинайте! — дал команду с балкона Решехерпес.

И, хотя по обычаю, такую команду должен был дать не он, а Фарн, старик не стал останавливать ритуал. Пусть. Это всё тлен и ерунда, по сравнению с тем, что должно сейчас свершиться. А вершилась История. Никак не меньше.

Юноша стоял в центре, прямой, напряжённый. В правой руке теперь оказался зажат тяжёлый деревянный жреческий посох, на этот раз без каких-либо вставок. Жрецы, исполнители ритуала, торопливо разжигали светильники по углам пентаграммы: пять светильников, пять огней. А потом выстроились в назначенных местах вдоль нарисованного круга и запели медленную, протяжную мелодию.

Все члены Совета столпились на балконе, возле перил, внимательно наблюдая за происходящим. Никто не усидел.

— Это был лучший выход из возможных! — дружески положил Фарн руку на плечо Решехерпеса, — Это единственный шанс.

— Я понимаю… — старик не отводил взгляда от пентаграммы, — Я всё понимаю… Кстати, тебе не кажется, что вон тот жрец в зале из новых? Я его не помню… А мы для ритуала отбирали самых проверенных людей…

— Ты слишком нервничаешь, — печально усмехнулся Фарн, — Твои старые глаза обманывают тебя. Успокойся. Мы используем свой шанс!

Неожиданно, магические факелы на стенах затрепетали и зал ещё больше потемнел. Великие боги! Вчера Фарн лично высчитывал, сколько магии должно уйти на такой перенос в сто лет, и вполне хватало. Вполне! Неужели расчёт был неточен? Неужели сейчас всё пойдёт прахом?! Фарн сам затрепетал, не хуже магического огня.

Голоса жрецов возвысились, они допевали последние слова гимна. Ещё мгновение, половина мгновения… ещё миг… хлопок, и магические светильники разом погасли. Полная темнота. Но Фарн готов был поклясться, что видел, как за долю мгновения до этого исчез из круга юный жрец. Или… или его тоже подводит зрение?!

— Андреас… — несмело позвал он с балкона, — Андреас, ты здесь?..

— Нет его! — ответил грубый голос снизу.

— Слава Осирису! — выдохнул старик, — Успели!

— Ты дурак, Фарн! — захохотал снизу тот же голос, — Твоего Андреаса вообще нету! Я отправил его не на сто, и даже не на тысячу, а больше, чем на полторы тысячи лет вперёд! Вряд ли он вообще выживет! А если выживет, то явно опоздает к выполнению своей миссии! А-ха-ха! Ха-ха-ха! Ты проиграл, Фарн! Ха-ха-ха!

Гулкий, наглый хохот, казалось, разносился со всех сторон, отражаясь эхом от стен притихшего храма.

— Нишвахтус?! — занемевшими губами, еле выговорил Фарн, — Ты?! Ты посмел…

— Да! — довольный, сытый хохот казалось, ввинчивался прямо в мозг, — Да, я сделал это! Да, я посмел! И мы ещё посмотрим, кто из нас, в конце концов, окажется прав!

Рядом с Фарном что-то пробормотал Решехерпес, похоже, вручая свою бессмертную душу Ба на суд Осириса, и Фарн услышал, как упало тело на плиты зала. Старик Решехерпес не выдержал удара судьбы. Хохот усилился. Презренный негодяй и отступник Нишвахтус веселился.

Ещё один жрец, в темноте Фарн не разобрал, кто именно, выхватил ритуальный кинжал и вонзил в своё сердце.

— Будь ты проклят! — не имея сил сдерживаться, закричал Фарн, — Будь ты проклят во веки веков! Будь ты проклят всеми богами, и светлыми и тёмными! Будь ты проклят и в мире живых и в мире мёртвых! Будь ты проклят, Нишвахтус!!!

Ответом старику был только затихающий вдалеке хохот.

Дорогие друзья! Авторы планируют выкладывать каждую очередную главу по мере готовности, примерно раз в пять-семь дней. У вас как раз будет достаточно времени, чтобы прокомментировать нашу работу!

[1] …клепсидра отсчитала ровно одну минуту… Любознательному читателю: клепсидра — водяные часы. Известна ещё всо времён древних вавилонян и египтян. Употреблялась до XVII века. Использовалась, например, в Риме для определения длины речей ораторов в суде. И, когда определённое законом время заканчивалось, ораторам так и говорили: «Ваше время истекло!».

Надо заметить, что в описываемые в книге далёкие времена не было понятия «минута». Это был слишком короткий отрезок времени, для того, чтобы кто-то додумался его измерять. В данном случае авторы адаптируют слова жреца под современные понятия. Жрец имел в виду, что клепсидра отсчитала всего несколько капель воды.

[2] … и богиня Маат будет взвешивать его сердце. Любознательному читателю: древние египтяне считали, что умирая, человек попадает в подземное царство Дуат, где должен пройти многие препятствия. В конце концов он попадает на суд бога, Осириса, восседающего на троне. Вначале человек произносит клятву, перечисляя, что не совершил ничего из списка сорока двух грехов. Затем боги Тот и Анубис кладут на весы сердце умершего. На другую чашу богиня Маат кладёт страусиное перо. Если сердце умершего чисто, то оно оказывается легче пера. И его ждёт награда. Если сердце переполнено грехами и тяжелее пера, то являлся страшный зверь Амат, пожиравший грешника и тем самым, прекращая его существование.

Глава 1. Опять — нет?!

Путь в тысячу ли начинается с первого шага.

Лао-Цзы.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 16.07.1410 года.

У колодезного сруба я подхватила вёдра и, под пристальным взглядом охранника, заторопилась к воротам. Конечно, неудобно, когда путь к колодцу открывается в строго определённые часы, но, как говорится, со своим уставом…

Из под чепца выскользнула чересчур наглая прядка волос. Я дунула на неё, но безрезультатно. Она и не подумала залезать обратно под чепец.

— Ну ж, я тебя! — подумала я, — Будешь у меня знать, как своевольничать!

Вёдра оттягивали руки, но я не обращала на них внимания. Вот ещё! Поболят-поболят и перестанут. Это в первые дни послушничества любая работа в монастыре мне казалась трудной и к вечеру я уставала, словно на мне рыцарь в полном доспехе скакал. А теперь, более чем через год, уже привыкла.

— Тебя матушка-настоятельница искала! — шепнула, присоединившаяся по пути сестра Агнесса, — Искала, да не нашла.

— А что меня искать? — удивилась я, и ещё раз попыталась сдуть прядку волос, падавшую на правый глаз. Опять безуспешно. И руки, будь они неладны, заняты, — Что меня искать, если матушка сама благословила меня сегодня на кухне помогать?

— Ну, не знаю! — сестра Агнесса слегка передёрнула плечами. Она часто так делает, когда не знает, что сказать; если честно признаться, сестра Агнесса особым умом не блещет, — Ну, не знаю! Может, и не искала. Главное, меня послала сказать, чтоб ты после вечерни к ней зашла.

Зайти к матушке?! О, господи! Я взволновалась. Неужели?.. Неужели кончится мой срок послушничества и матушка назначит дату пострига?

Если кто не знает, стать монахом или монашкой не так-то и просто. Абы кого и как попало не берут. Сперва ты должна поработать на монастырь года три трудницей. Потом, если эти трудности не отвратили тебя от монастырской жизни, ты становишься послушницей. И, может быть, ещё года через три, монастырское руководство призовёт тебя к монашескому служению. Тогда, когда почувствует, что ты духовно созрела и сочтёт твой постриг нужным.

Мне повезло. Ко мне особое отношение. Я из очень знатной семьи. И матушка смотрит на меня по-особому. Трудницей я пробыла всего месяца три-четыре, и уже стала послушницей. Нет, мне не подсовывали лёгкую работу, просто сократили срок трудничества. Может, теперь речь о том, что сократится срок послушничества? Господи, вот хорошо бы было!!!

И всю вечернюю службу мой разум был занят предстоящим разговором. Нет бы о духовном, о благостном, о божественном — так нет же! Что скажет матушка и что отвечу я. В общем, когда вечерня кончилась, я осталась собой недовольна. Молитва — она не для посторонних мыслей. Она для души, для разговора с Богом. А я, считай, эту молитву пропустила.

— Ничего! — подумала я, — После разговора с матушкой, я ещё раз помолюсь, отдельно, в своей келье. Уже как следует: вдумчиво, трепетно, с чувством. Авось Господь простит мне мою теперешнюю рассеянность.

С такими чистыми помыслами я и переступила порог кельи матушки-настоятельницы.

— Катерина? — оглянулась через плечо матушка Терезия, наблюдавшая что-то в окно на дворе, — Сядь, девочка, я хочу поговорить с тобой.

Я послушно села в одно из двух кресел, стоящих в келье настоятельницы, скромно сложив руки на коленях. Вот я какая примерная девочка! Можно сказать, готовая монашка. Только постриг совершить. Матушка села в кресло напротив и внимательно посмотрела мне в глаза. Я взгляда не отвела, глядела чисто и ясно. Матушка вздохнула.

— Не передумала? — прямо спросила она.

— Нет! — горячо выдохнула я, — Ни за что!

— Глупости, — буркнула матушка, — Девка на загляденье, кровь с молоком, а выбрала себе уход от мира! Зачем оно тебе? Охохонюшки! Ладно, давай поговорим ещё раз. Разберём снова всё по порядку.

— Опять?! — не сдержалась я, — Опять будете душу буравить? Ну, зачем же, зачем?! Чай, не маленькая девочка, семнадцать лет уже, как-никак, понимаю, что к чему. И выбор мой сделан вполне осознанно.

— Опять, — согласно кивнула головой матушка, — И буду буравить снова и снова. Пока до твоего разума не доберусь. Если он есть, хотя бы в костном мозге!

— А вдруг насквозь пробуравите, а разума так и не найдёте? — сдерзила я и раскаянно потупилась. Не следует так с матушкой разговаривать. Не заслужила она дерзостей. И уж, особенно, с моей стороны. Она ко мне всегда была добра.

— Сначала надо пробуравить, а там разберёмся, — проворчала, не поддавшись на мою дерзость, матушка Терезия, — Так-то ты безмозглой не выглядишь… что странно! Ну, хорошо. Давай ещё раз…

Сотворил Господь всемогущий Адама, по образу и подобию своему… Так? А потом из ребра его сотворил Еву. А потом сказал им: «Плодитесь и размножайтесь!». Что это значит? Это значит, что у каждого человека на Земле есть своя пара! И должны они воссоединиться, чтобы выполнить завет Божий. Понимаешь? Завет Божий! Мужчина без женщины не вполне образу Божию соответствует, и женщина без мужчины тоже. А вместе образуют единую душу и единую плоть.

— Я никогда не выйду замуж за фон Торсена! — пылко воскликнула я, догадываясь о чём завела речь матушка, — Я Господа нашего милосердного больше люблю, чем фон Торсена!

— Все любят Господа больше, чем фон Торсена, — спокойно возразила матушка, — даже сам фон Торсен Господа любит больше, чем себя. Обязан так, во всяком случае. Но это ничего не меняет. Сама природа так распорядилась, по слову Божию, конечно, что мужчину тянет к женщине, а женщину к мужчине…

— А меня тянет к Богу! Вот, вы матушка, да и другие монахи, вы же не женитесь и не выходите замуж!

— Нет, — медленно проговорила матушка Терезия, — Не женимся и замуж не выходим. Но, почему? Я скажу тебе, девочка, почему. Потому, что монахи, той самой, недостающей до образа Божия половинкой, выбирают не человеков, а самого Господа нашего. Оттого и зовут монашек в народе «невестами Христовыми». Но ты представь, какой это труд и какая ответственность! Взять себе в половинки самого Господа! К этому подвигу надо всю жизнь идти, да и то, неизвестно, дойдёшь ли. Но те, кто дошёл, кого Господь счёл достойным, знаешь ли ты, кем они становятся после смерти?

— Кем? — шёпотом выговорила я.

— Ангелами Божьими! — торжественно ответила матушка, — И становятся на место тех ангелов, которые восстали против Творца, и были низринуты в ад. Так вот, те, кого Христос сочтёт достойными, вместе с другими верными ангелами, заступят путь нечисти, во время второго Христова пришествия, когда краткое время будет править Антихрист. И все вместе они вступят в бой с силами Зла! Понимаешь ли ты это? Представляешь ли?

Я представила. Великое поле раскинулось перед моим мысленным взором. А посреди поля — пропаханная межа. С одной стороны бьётся в страшных конвульсиях чёрный дракон, который есть древний Змий, Дьявол и Сатана, а вокруг беснуются целые полчища ужасных, злобных тварей, а с другой стороны светит ярчайший белый свет, на который невозможно взглянуть, потому что глаза не выдерживают ослепительного блеска. И в лучах этого сияния стоят ряды крылатых ангелов и людей-воинов, облачённых в белые одежды. И я среди первого ряда, хоть и без оружия, но со святой книгой в руках. И сердце колотится, как сумасшедшее. Но я твёрдо стою на месте. Я не имею права отступить!

— Вперёд!!! — громовым голосом ревёт дракон. И тучи дрожат от его мощного рёва.

И неисчислимые тьмы бесов, демонов, и всяких прочих вурдалаков, скрежеща зубами, подвывая и бряцая оружием бросаются в бой. Но несокрушимо стоит наша светлая рать! Вот, прямо передо мной мелькает чья-то злобная, зеленокожая харя, оскалив зубы, выпучив глаза, брызгая слюной. А я по этой роже своей книгой — хрясь!!! Ой, то есть не книгой! Глаголом, глаголом жгу! Святыми молитвами! Уф-ф…

— Да ты заснула, что ли? — вернул меня к действительности голос матушки.

— Как можно, матушка?! — возмутилась я, — Вы сказали представить, вот я и представила! Я смогу, матушка! Я справлюсь!

— Видишь ли, — печально покачала головой матушка, — многие думают, что идут к Богу, а на самом деле бегут от мира. Кто-то и в самом деле к Богу, а кто-то куда угодно, лишь бы спрятаться от своих проблем. От своих мирских проблем.

Бывает так, что люди сами этого не сознают. Думают, что любовь к Богу превышает у них любовь к человекам. Когда красоты мира не радуют, не греют душу, а согревает теплом только вера. Смотрит человек на восход солнца, на радугу, на россыпь звёзд на небе, на порхание бабочек по разноцветному лугу, а ничего такого и не видит. Не чувствует его красоты. Им бы разобраться в причинах, почему Божий свет им не мил, а они просто от мира отворачиваются. Такие люди обычно укрываются от мира навсегда и насовсем. Уходят в отшельники, селятся в диких лесах, в шалашике, или в горной пещере, и всё своё время посвящают молитве. Питаются чем попало, одеваются как попало, не моются, не чешут волосы и только молятся, молятся, молятся… Да, иногда они становятся святыми. Если верно поняли промысел Божий. А иногда их просто пожирают хищные звери. Тебе хочется такой жизни? Чтобы тебя сожрали волки и растащили по кустам твои косточки?

— Нет! — содрогнулась я.

— Значит, мирские прелести тебе ещё не закрыты, — подвела итог матушка, — И хорошо, что ты мне не стала лгать. Я же знаю, что вчера вечером, расплетая косы перед сном, ты вполголоса напевала. И вовсе не псалмы!

Я вздрогнула. Это кто же матушке про меня наушничает?! Неужто лучшая подруга Агнесса?! Только с ней мы одну келью на двоих делим. А кто бы ещё это мог узнать?

— Я сама мимо проходила, слышала, — заметила матушка, разрешая мои сомнения, — У меня издавна привычка: на ночь глядя, обходить весь монастырь. Вот, и здесь обхожу. Много чего можно узнать и услышать… Но я не об этом!

Я говорила про то, как человек пытается прийти к Богу чувствами. Чувствует себя в миру неуютно, и идёт в монастырь. А есть такие, кто идёт к Спасителю нашему разумом. То есть, понимает, сколь несовершенен человек, сколь подвержен страстям и порокам, и пытается стать лучше. Очиститься от скверны. Только в миру это сделать невозможно. А в монастыре, при должной духовной работе над собой — вполне может получиться. Хотя, тоже нелегко. В молитвах и постах, читая святые книги, человек обрывает ниточки своих низменных желаний, греховной алчности и похоти. И тем душу свою приближает к Богу. Понимаешь?

Я опять представила. Вот я стою, вся запутавшись в паутине, а где-то, совсем рядом поджидает меня здоровенный, мохнатый паук. С собаку размером. Да, больше, больше! А я и двинуться не могу, настолько меня паутинки опутали. И каждая паутинка — это грех! Вон, самые толстые, это смертные грехи, потоньше — грехи послабее, которые отмолить можно. Всю меня оплели! А, нет! Некоторые паутинки висят оборванными, не касаясь меня своими липкими концами. Например, богохульство или похоть. Нет у меня таких грехов! Нету! А это значит, что можно с паутиной бороться! Можно!

Чревоугодие? Рвём на куски чревоугодие! Не надо мне сладких ватрушек! Мне и кусочка чёрного хлеба достаточно! Алчность? Это совсем тоненькая для меня паутинка! Рвём её напополам! Я не жадная, зря ты на меня, паук, уставился! Гнев? Зависть? Гордыня? В труху и гнев и зависть и гордыню! Я себя обуздаю! Я буду держать себя в руках! Что там ещё? Лень, тщеславие, небрежение делами? Зубами перегрызу! Дайте мне дело! И я с лёгким сердцем, с улыбкой на лице готова выполнять самую грязную, самую чёрную работу!

И так мне это понравилось, что мысленно я рвала и рвала с себя паутинки. Пока не дошла до последней. Чрезмерное любопытство. Ох, есть за мной такой грешок, ох есть! И я начала мысленно его дёргать в разные стороны. И, никак!.. Никак, даже мысленно, не получалось! А чёрный паук, словно почуяв мою слабину, быстро-быстро засеменил ко мне из своего тёмного угла, по последней оставшейся ниточке! И я так своих мыслей испугалась, так ужаснулась, что рванула изо всех сил! И — порвала! Паук разочарованно застыл, а я прямо всей кожей почувствовала, как у меня на спине начинают прорастать крылышки…

— Да, что с тобой? — встревоженно окликнула матушка, — Сидит, рот разинула и не моргает! Не заболела?

— А? — очнулась я от своих фантазий, — Нет, матушка! Я про свои грехи думала. Теперь знаю, в каком направлении духовную работу вести. Чтобы, значит, вам сразу было понятно, что я готова к монашескому постригу.

— Ну и третье, — помолчав, продолжила матушка, — когда Господь всемогущий сам призывает человека для служения Ему. Того, кто Ему угоден. Это вообще таинство, которое человекам понять невозможно. Только душой почувствовать.

Иногда сны насылает, иногда видения наяву, а иногда ничего зримого вроде бы и нету, а так обстоятельства складываются, что человек оказывается в нужное время в нужном месте. В монастыре, например. Или на поле брани. Или среди чумного города. И должен, получается, духовный подвиг совершить, во имя Его. Чтобы оправдать доверие Божие. Ибо дал Господь милосердный людям свободу воли. Каждый сам решает, как поступить: милостиво, честно и благородно, чтобы заслужить жизнь вечную, или жестоко, мерзко и подло, чтобы потом вечно испытывать муки и слышать скрежет зубовный. Вот так-то, детка. Да, что с тобой, сегодня?!!

Вы уже догадались? Ну, да! Мне опять привиделось видение. Стою я на распутье. Сумерки. Семь дорог разбегаются от меня в разные стороны, а выбрать надо одну, единственно верную. А вокруг тянутся тернии и слышны странные и страшные звуки: не то дальний зловещий хохот, не то карканье ворон и уханье сов. Вот одна дорога, чистая, ровная, утрамбованная. Так и приглашает: шагни на меня! Не-е-ет, шалишь! — думаю я, — Это не моя дорога! По этой дороге толпы народа ходили! Моя дорога — которая только моя!

Вот ещё одна. Удобная, приятная. И плодовые ветви приветливо склоняются над ней. И ручей прямо возле дороги весело журчит. Там и сям полянки зеленеют, на них цветочки растут и пахнут сладко-пресладко. Кажется, иди себе, хоть за тридевять земель! Жуй яблочко наливное, да водицей запивай. А устанешь — сядь на полянку, отдохни. Веночек из цветочков сплети. И обратно в путь. Хоть до конца жизни по такой дороге шагать можно. Ага!!! Вот оно, прельщение бесовское! А хватит ли жизни, чтобы по такой дороге дойти до нужного места? Если вот так, на полянках рассиживать? И опять же, какой здесь духовный подвиг? Никакого!

И я решительно шагаю на самую тёмную, самую узкую дорожку, всю поросшую крапивой, вдоль которой гуще всего колючки растут! Впиваются колючки в тело, оставляя за собой рваные, кровавые царапины, жжёт крапива босые ноги, но вот чудо чудное: там где нога моя ступает, пятно света расплывается! И я понимаю, что верный выбор я сделала! И постепенно светлеет вокруг, и не так страшно шагать. А дорожка всё выше и выше берёт, вот-вот насамую гору поднимусь. И страшно и любопытно, что я там увижу, за горой? Какие чудные тайны мне откроются? А вдруг… а вдруг райские кущи? И я делаю шаг… и тут матушка: «Да, что с тобой, сегодня?!!». Ну, как всегда, на самом интересном месте.

— Со мной всё в порядке, — пролепетала я, — Я внимательно слушаю, матушка!

— Тогда должна понимать, что зная твои обстоятельства, я не верю, что твой путь — это путь к Богу! — спокойно заметила матушка. Это путь для укрытия от мирских проблем, а не путь веры.

— Я верую! — возмутилась я, — Я искренне верую! От всей души!

— В этом я не сомневаюсь, — успокоительно проворчала матушка, — Иначе ты бы и шагу не ступила по моей обители. Но вера в Бога и служение Богу это разные вещи. Вот, есть же разница между волосами на голове у девушки и волосами…

Матушка опустила взгляд.

— Ну и сравнения у вас, матушка! — запунцовела я.

— …и волосами, на спине свиньи, которые щетина! — закончила мысль настоятельница, — Хотя и то и другое — волосы! Так и вера со служением. Одному Господу души вверяем, но по разному служим.

— Я готова на строгий пост! — отважно заявила я, — Я готова носить вериги и власяницу! Испытайте меня, матушка! Я готова на всё! Я хочу стать монахиней!

— Вздор! — опять вздохнула матушка, — Ты не хочешь замуж, это правда. И ради этого ты готова уйти на край света и принять монашеский постриг. А не ради веры. Подумай ещё раз, девочка. Я советую тебе остаться в миру. Ну, чем тебе так не нравится замужество? Чем тебе так противен фон Торсен? Уважаемый, благородный…

— Нет! — невежливо перебила я, — У меня нет к нему нежных чувств! Какая любовь может быть между нами, если нет чувств?!

— Любовь… — пробормотала матушка, — Что ты знаешь о любви, девочка? Разве ты кого-то любила? Или… любишь?

— Нет… — растерялась я, — Я никого не люблю… пока. Кроме Господа нашего! Ну, понятно, ещё родителей, вас, матушка, сестру Агнессу… да и других сестёр монастыря. Но если вы про плотскую любовь — то нет. Никого!

— Ну, вот, а ещё рассуждаешь… Как ты можешь быть уверена, что устоишь в монастыре от соблазна, если ты этого соблазна ещё не знаешь, не ощущала?

— Но этот фон Торсен! Он же старый, хромой, постоянно кашляет!..

— И что? Тебе же лучше, если стар! Значит, опытный, в том числе, в деле любви. Хромой он потому, что в битвах побывал, и никому ещё спины не показывал! Уважаемый, заслуженный воин. Кашляет? Это он в Палестине подцепил. Опять тебе плюс! Если господь его приберёт скоро, то останешься ты богатой, независимой вдовой. А к вдовам отношение совсем другое, чем к девушкам. Заведёшь себе молодого любовника…

— Фу, гадость! — поморщилась я, — Нет уж! Лучше монастырь!

— Откуда ты знаешь, что лучше? — прищурилась настоятельница, — Если ты не испытала любовных чувств? Как можно сравнивать то, чего не знаешь?

— Ну…

— Вот что! — матушка Терезия легонько прихлопнула рукой по подлокотнику кресла, в котором сидела, — Я продлеваю твоё послушничество! Не фыркай, не поможет! И работы тебе с завтрашнего дня определяю в госпитале, сестрой милосердия, под руководством доктора фон Штюке. Увидишь, девочка, что такое настоящие страдания, посмотришь на смерти, на то, как стонут и хрипят раненые и умирающие… авось, свои проблемы пустяками покажутся!

— Но, матушка…

— Всё! Разговор окончен! Сегодня[1], сразу после утрени — в госпиталь! А сейчас пойдём на трапезу. Сёстры, поди-ка, заждались. И еда стынет.

[1] …сегодня, сразу после утрени… Любознательному читателю: в Средние века с заходом Солнца заканчивался день. И, соответственно, начинался новый. То есть, не с нуля часов, как привычно для нас, а с предыдущего вечера. Разговор с матушкой-настоятельницей происходит после вечерни, которая проводилась как раз на заходе солнца. Поэтому матушка Терезия вполне справедливо назначает послушнице работу именно «сегодня», уточняя: «после утрени».

Глава 2. Когда в сердца стучит тревога

Война превращает в диких зверей людей, рождённых, чтобы жить братьями.

Вольтер.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 16.07.1410 года. Вечер, ближе к ночи.

По двору стелились уже совсем густые сумерки, когда мы с матушкой вышли во двор и пошли в трапезную. Ну, в смысле, в то помещение, которое нам выделили под трапезную. Что значит: «кто выделил»? Я разве не сказала?! Ну, вот, когда говорила, что мол, со своим уставом в чужой монастырь не ходят? Точно, не сказала?

Подождите! Я же не рассказала вам главного! Я вообще не с того разговор начала!

А с чего бы начать? Начну с того, что наша обитель принадлежит братству бенедиктинцев. Ну, то есть, мы входим в орден святого Бенедикта Нурсийского, им самим и основанный в далёком пятом веке после рождества Христова. Руководит нашим монастырём матушка Терезия, монастырский келарь — мать Сусанна, казначей — мать Юлиана, эконом — мать Теодора, ризничий — мать Филиппина, духовник — отец Иосиф. Ну, вы же знаете, что духовным наставником, выслушивающим исповеди и отпускающим грехи, может быть только мужчина? Даже в женском монастыре? Назначается соответствующим епископом, с учётом возраста и опыта. Вот у нас — отец Иосиф. Старенький, подслеповатый, но добрейшей души человек. В общем, всё как в других монастырях, всё как у людей. Вот только… только расположен монастырь на землях Тевтонского ордена, в древней Пруссии, в Кульмерландской епархии, недалеко от Кульма, называемого поляками Хелмно, отчего и вся земля ещё называется ими Хелминской землёй. Уф-ф… Если вы не географ, то просто поверьте, что это кусочек земель Тевтонского ордена, который находится в непосредственной близости и от Польши, и от чешской Моравии, и от курфюршества Бранденбуржского. То есть, здесь всегда неспокойно. Если не верите — спросите мать Люцию. Она вам расскажет…

В миру она была простой деревенской девушкой Игнешкой. И так ей повезло, что влюбился в неё молодой парень Вацлав. Да, не просто парень! Городской! Медных дел мастер! Свою мастерскую имел! А семья его только он сам, его матушка, да старый дед.

Мать Вацлава, не старая ещё женщина по имени Ирма, и слыхом не хотела слышать про Игнешку. Мало ли девок вокруг такого завидного жениха увивается?! Вон, пусть выберет, хотя бы Данутю или Ягенку… Только не Игнешку! Не будет на то её родительского благословения!!!

— Игнешка, — коротко ответил Вацлав.

Тут надо заметить, что жили они вполне себе зажиточно. Хоть и городские, но позади городского дома, как и у всех почти, было своё хозяйство: огородик, коровка, лошадка, свинки, куры… И всё это хозяйство лежало на ней, на Ирме. Из деда какой помощник? Дров на зиму нарубить и то не в силах. А Вацлав целыми днями в мастерской. А на ней ещё готовка, уборка по дому, стирка, глажка, поход на рынок за продуктами, да ещё десятки мелочей, которых мужчины обычно не замечают. Одни засолки на зиму чего стоят! Сколько раз она предлагала взять в дом работника или работницу, благо финансы позволяют. Но Вацлав отвечал одним словом:

— Игнешка.

В конце концов, Ирма сдалась. Только условие поставила: всё, что она сейчас делает, будет делать ненавистная невестка! А она и пальчиком не шевельнёт! Вот так Игнешка стала женой Вацлава. Вот такие отношения у неё сложились со свекровушкой.

Год они так прожили или около того. Детишек Бог пока не дал, и Ирма бормотала под нос, что вон, Ягенка уже разрешилась мальчиком, а Данутя на сносях ходит, а Игнешку видно Господь наказал, и надо было сыночку слушать маму, мама плохого не посоветует… Но тут на город напали враги. Кто-то говорил, что брандербуржцы, которые воевали с чехами, кто-то, что это чешские полки, которые с брандербуржцами воюют, Игнешка не сильно-то и вслушивалась. Просто, страшно было до жути. Потому что врагов собралось видимо-невидимо. До самого горизонта, если с городских стен смотреть, всё враги, враги, враги… Конца-края тем врагам не видно.

Бургомистр, тем не менее, приказал городские ворота закрыть. И от сдачи города с выплатой контрибуции отказался.

— Ничего!.. — приговаривал он, — Пару дней отобьёмся, а там крестоносцы подоспеют. Я успел им весточку отправить. Ох и дадут они жару негодяям!

И велел кликнуть всех, кто ходить может, в ополчение. Вацлаву досталось у городских ворот сторожить, Игнешке — кипяток на стены таскать, Ирме — дежурить с ведром воды у ближайших к городским стенам домов, на случай, если горящие стрелы враг пускать будет. Дед Путята тоже дохромал до бургомистра, да его прогнали, сказали, что от него больше пользы будет, если не будет под ногами мешаться…

— Два дня! — подбадривал всех бургомистр, — Два дня нам продержаться, и хватит! А уж опосля!..

Горожане не продержались и суток.

Город — это вам не зáмок, со всяческими хитрыми фортификационными сооружениями. Город — это просто мощные стены, и ничего более. При умелом штурме город обречён. А нападающие явно умели штурмовать города. Сплошь профессиональные наёмники. Если они чуть и промедлили, то исключительно от удивления: неужели в городе есть некий военный отряд?! Не дай Бог, крестоносцы! Хотя бы человек сорок. Это страшная сила! Тогда надо срочно замиряться! Или просто, бургомистр дурак?

Отловили несколько окрестных крестьян, запытали их до смерти, но убедились, что никаких воинских частей в городе нет. И началось…

С утра и до вечера горожане пытались отбиться от неприятеля. С утра и до вечера непрерывным потоком враг штурмовал город. А к вечеру всё стало до боли ясно.

— Бегите, девки! — устало сказал бургомистр, уводя с городских стен своих слуг, — Бегите, и молите Господа о милости!

Куда бежать?! Когда со всех сторон враги?

Старый Путята всё понял, когда две испуганные женщины вбежали в двери.

— На колени! — закричал он, — Немедленно на колени! И молитесь пресвятой Богородице! Дверь не запирать! Не приведи Господь рассердить и без того сердитых захватчиков! Не сопротивляться! Враги по нашей милости своих товарищей потеряли. У них сейчас злость через край хлещет! Если они ещё ваше сопротивление почуют… Ни боже мой! И запомните, девки: по обычаю войны захваченный город три дня победителю на разграбление отдаётся. Кто три дня выжил, тот и дальше жить будет. А теперь — на колени!!!

Так они втроём и стояли на коленях, со страхом ожидая дальнейшего. А дальнейшее не заставило себя ждать. Хлопнули двери на первом этаже и забухали, затопали тяжёлые сапоги по ступеням. А потом в комнату зашли вооружённые люди. Кто с секирой, кто с тяжёлым копьём, кто с мечом… окровавленным… Игнешке стало дурно. Но чересчур долго переживать чужую беду ей не позволили. Первый же вошедший крепко ухватил её за шею и сильно прижал к полу. А второй… она почувствовала, как второй стал задирать ей на спину, одну за другой, все четыре юбки, включая нижнюю[1]…

— Помилосердствуйте, господа! — взывал старик Путята, стоя на коленях, — Помилосердствуйте! Во имя Господа нашего!

— Сейчас! — пообещал один из вошедших, развязывая верёвочку на штанах, — Сейчас помилосердствуем! И не по одному разу!

И весёлый гогот окружающих…

А потом началось истязание. Насилие. И над Игнешкой, и над Ирмой. В равной степени. С бесконечным хороводом смены насильников. Напрасно молил Путята о милосердии. Захватчики не слышали мольбы. Или нет, слышали, но…

— Ты меня раздражаешь! — заявил один из насильников, — Ты раздражаешь меня, бормоча молитвы! Я придумал! Пой!

— Что?! — обомлел старый Путята.

— Пой… что-нибудь весёлое! «Как девка шла муку молоть» или «Как солдат монашку встретил»!

— Но это же… — заикнулся Путята.

— Ну?! — шеи старика коснулся тяжёлый, до бритвенной остроты отточенный кинжал.

И старик запел. Хрипло, обречённо, он выводил разнузданную песню с похабным содержанием. Под общий одобрительный хохот. Но это тоже продолжалось недолго.

— Надоел ты мне — зевнул тот самый, из насильников.

И страшно ударил сапогом старика в бок. А потом Путяте связали руки за спиной, потащили, связанного, вниз и бросили в люк погреба, из которого уже успели вытащить всё ценное. Как позже выяснилось, Путята не умер. Он только сломал два ребра и правую руку, на которую упал. Ну, что сказать? Повезло…

Про само насилие мать Люция сказала, что сперва было больно. Потом невыносимо больно, настолько, что она не могла удержаться от стона. И это только раззадорило насильников. Потом она почувствовала, как по ногам стекает кровь. Потом она потеряла сознание. Что нисколько не остановило захватчиков. Потом она на короткое время пришла в себя и увидела рядом сомлевшую от насилия Ирму. Которую продолжали насиловать. И опять сознание угасло. И так несколько раз.

Более-менее она пришла в себя ночью. Как позже выяснилось, бургомистр не зря забирал своих слуг с городских стен. А для того, чтобы выкатить на улицы бочки с вином. И расставить их вдоль всей улицы. Нападающие ближе к ночи перепились вусмерть. Все. Кроме специально назначенных караулов. Игнешке ужасно хотелось пить, но не было сил даже пошевелиться. И всё же, то, что насильники валялись вокруг пьяные, а не делали свои гнусности, это было манной небесной. Из последних сил она поползла на четвереньках по ступенькам вниз, во двор, к колодцу. И каждое движение полосовало истерзанное тело жуткой болью. А во дворе она увидела, что ни коровы, ни поросят, ни куриц у них уже не осталось. Даже собака валялась разрубленная пополам. Впрочем, не это привлекло внимание Игнешки. А то, что деревянная миска собаки оказалась наполовину полна водой! Постанывая, Игнешка подползла к миске и жадно выхлебала всё, что осталось. И только потом почувствовала прилив сил. Настолько, что она рискнула встать и кое-как дотащиться до колодца. И даже, поднять из него ведро воды.

Оказалось, это счастье, что ведро было деревянным, на верёвке. В тех дворах, где ведро было на железной цепи, там захватчики цепь стащили. Железо, оно денег стоит!

Из последних сил вытащила Игнешка ведро и поставила на край колодца. И припала к нему всей своей сущностью. И хлебала, хлебала… Никогда в жизни столько не выхлебала, как в тот раз! Потом утёрлась, подумала, и поняла, что ведро воды ей наверх не упереть. Даже, если воды будет налито едва на четверть. Ещё подумала и решилась. Остатки воды налила всё в ту же собачью миску и потащилась наверх. К свекровушке Ирме. Осторожно переставляя миску со ступеньки на ступеньку. По собственным кровавым каплям, оставленным на полу, когда уползала.

Свекровушка всё ещё валялась без памяти. Игнешка слегка обмакнула кончики пальцев в драгоценную влагу из миски и побрызгала на лицо Ирме, приводя её в чувство. И, с затаённой гордостью увидела, как жадно та начала хлебать воду, едва придя в себя.

Они не сказали друг другу ни слова. Так и валялись на полу, молча. Отлично понимая, что будет с рассветом. И не ошиблись. Это был день невыносимых мучений.

— Я поняла тогда, — говорила нам мать Люция, не замечая льющихся из глаз слёз, — Я поняла две вещи. Я узнала, что такое ад, с вечной болью и скрежетом зубовным. И я узнала, что такое мужчины. Это звери! Это звери, которым нужно только пожрать, выпить и подраться! А когда они не жрут, не пьют и не дерутся, тогда они… — у матери Люции перехватило горло, и она смогла только полузадушено просипеть, — всё, что шевелится!..

Чтобы вам было понятнее, давайте немного посчитаем. Город был не велик и не мал. Примерно полторы тысячи душ. Считаем, что треть было мужчин, треть женщин и треть — старики и дети. А наёмников, осадивших город, около шести-семи тысяч. Сколько насильников придётся на одну женщину? Посчитали? А теперь забудьте ваши подсчёты! Потому что насильники не сидели на одном месте, а бродили из дома в дом, возбуждаясь от обилия обнажённой «добычи» и собственной безнаказанности! Эти люди провели в походах не меньше месяца, не видя женского тела, и отлично знали, что после того, как покинут город, ещё месяц, как минимум, его не увидят. Вот и старались удовлетворить свою животную страсть всеми силами.

Счастье, великое счастье, что бургомистр не пожалел вина! Десятки пузатых бочек маняще стояли вдоль улицы. А мужчины, распалённые похотью, не соизмеряли своих сил в бражничестве. Чуть не половина насильников валялись по улице пьяными. Да и у остальных силы были изрядно подкошены. И это единственная причина, почему Игнешка с Ирмой вообще выжили. Однако, терпеть пытку уже не было никаких сил. И обе женщины валялись в спасительном беспамятстве. Что нисколько не уменьшило количество желающих этой беспамятностью воспользоваться.

Им повезло ещё раз. Один из разведывательных отрядов наткнулся на разъезд крестоносцев. И предводитель наёмников откровенно струхнул. А вдруг это подмога, на которую так уповал бургомистр, что не открыл городских ворот? Лезть в потасовку с крестоносцами?! Себе дороже! И уже на исходе второго дня по городу запели военные трубы, пробуждая пьяных и созывая всех остальных. Захватчики в спешном порядке строились в колонны и покидали город. Оставляя после себя запустение, разруху, кровь и ужас. Из полутора тысяч населения в живых остались считанные десятки.

Это отдельный рассказ, как приходили в себя две истерзанные женщины, как они с трудом, только соединив усилия, смогли поднять тяжёлую крышку люка, ведущего в подполье, как со страхом окликнули валяющегося внизу старика, и со слезами радости услышали ответный хрип, как скрипя зубами от раздирающей боли, самая молодая, а значит, самая выносливая из них, Игнешка, пыталась вытащить старика наверх, и таки вытащила, правда сама упав потом без чувств. Как отмыли и перевязали старику раны. Как пытались привести свои платья хоть в какое-то подобие приличия, да так и не смогли.

Они остались без ничего. То есть, вообще без ничего. Мало того, что захватчики увели корову, свиней, лошадь, да и вообще всю живность, так они ещё унесли все запасы из подполья, всё, что можно съесть, всё, из чего можно приготовить еду, а кроме того, все сковородки и чугунки, ножи и ложки, кружки и миски, кочергу и ухват, вообще всё. В доме остались одни голые стены.

Голодные, измученные, изодранные, поддерживая друг друга и постоянно бормоча молитвы, они рискнули выглянуть на улицу. И обомлели. По всей улице валялись трупы. Большинство совершенно голые. Многие в такой изодранной одежде, что не сильно от голого отличались. В основном дети. Дети и женщины.

Мужские тела нашлись возле ворот. И тело Вацлава нашлось, разрубленное от шеи до середины груди. Мужчины пытались до конца удержать город от захватчиков, понимая, что ждёт их жён и сестёр. Нападающие порубили их, выломав ворота и ворвавшись внутрь. Тех, кто бросился бежать, когда городские ворота рухнули, добивали в спины. Самых шустрых, успевших спрятаться в жилищах, выбрасывали из окон на пики стоящих внизу. Раненых не добивали, предоставляя им хорошенько помучиться перед смертью. И, опьянённые кровью, захватчики бросились чинить разбой.

Не тронули, разве что, детишек от шести до девяти лет, то есть тех, кто забился в самые глухие места и затаился. Не то, чтобы их не могли вытащить, а просто было лень. Столько баб вокруг, до малышей ли сейчас?! Они же не опасны! Хуже с теми, кто поменьше или постарше. Маленьких, которые тут же начали реветь, хватали и выбрасывали из окна, головой вниз. Чтобы не мешали насиловать их матерей. Старших, если это был мальчик, на всякий случай убивали. Десятилетний пацан, он может исподтишка и топором тяпнуть! Если девочка — насиловали. Во всяком случае тех, кто внешне выглядел повзрослее. А чего? Титьки начали пробиваться — значит уже почти баба!

Можете себе представить картинку, которая открылась нашим троим беднягам. Ну, не сказать, чтобы они по улице втроём ходили. Выходили из домов и ещё пострадавшие. Такие же истерзанные, измученные. Выйдут, посмотрят вокруг, наревутся вдоволь, и тащатся к дому бургомистра. И наша троица туда же потащилась. Куда же ещё? Пока шли, таких страстей наслушались!

Ребёночка у Ягенки убили. Захныкал малыш в колыбельке, вот его один из насильников топором… Данутю насиловали, не поглядев, что беременная. У неё прямо в процессе выкидыш случился. Так её, с досады, вилами в живот ткнули. Так она до сих пор в комнате лежит, к полу вилами пригвождённая. Страшная история случилась с Магдаленкой. Пьяным упырям показалось, что она не слишком широко раздвигает ноги. Тогда в хмельную голову одного из них пришла паскудная мысль: высунуть девушку из окна по самые бёдра. Дескать, чтобы не упасть, она ого-го как ноги-то раздвинет! И не подумали, что Магдаленка в полумёртвом состоянии. Ясно, что девушка не удержалась и выскользнула из окна. Шею свернула, но не убилась до смерти. Так и лежит под окном, хрипит из последних сил, а как поможешь? Только что помолиться за её душу грешную… И подобных историй — десятки.

Так, переговариваясь, дошли до бургомистрова подворья.

Ну, что? Бургомистр пострадал меньше всех. Наверное потому, что его дом избрал для себя начальник всех этих наёмных войск. Так что, бургомистру если и сунули пару раз кулаком в рыло, то и всё. Да разве, по нынешним временам, это «пострадал»?! И жена с дочкой, и даже слуги бургомистровы, все живы и относительно здоровы. Нет, это не значит, что тот начальник никого не насильничал, а сплошь Богу молился. Совсем нет. Просто для того начальника притащили из города самых ладных девок. Молодых, красивых, незамужних. Сразу пять или шесть. Вот их-то он со своими ближайшими соратниками и пользовал в свободное от пьянства время. Пф-ф-ф! Там и по три мужика на одну девку не наберётся!

— Вот, всегда везёт красивым! — не выдержала в этом месте рассказа глупая Агнесса, и почему-то бросила быстрый взгляд на меня.

Мать Люция печально посмотрела на дурочку.

— Нет, — тихо сказала она, — Не всегда везёт красивым. В нашем городе первой красавицей Зулея считалась, была такая, цыганка крещёная. Так ей, бедняжке, больше всех досталось. Каждому хотелось в такую красоту макнуться… А когда у пьяных ублюдков силы кончились, они её, страдалицу горемычную, черенком от лопаты… насмерть замучили, ироды… Не всегда везёт красивым!

Бургомистр, щурясь подбитым глазом, хмуро оглядел пришедших к нему горожан, крякнул, и повёл всех во двор. А там велел слугам открыть двери в один из сараев, да откинуть люк в подполье. Самые любопытные чуть не на край люка встали: неужто бургомистра даже не пограбили?!!

Но в подполье было пусто. Только какой-то мерзавец ухитрился нагадить в пустое подполье. Как только по пьяной лавочке сам вниз не сверзился? Но бургомистр хитро подмигнул и велел слуге спускаться. А там… а там слуга ухватился за спрятанное кольцо и открыл ещё один люк! Подполье с двойным дном! Ай да бургомистр, ай да пройдоха!

И начали оттуда слуги вытаскивать небольшие мешочки. Какие с зерном, какие с сушёным горохом, какие с мукой… И каждому по мешочку в руки. Дескать, бери вспоможение, какое Бог послал, да иди с миром. И не забудь помолиться за щедрую душу господина бургомистра.

Ясное дело, порадовалась Игнешка, что втроём пришли, что старого Путяту не забыли. Три мешочка получат, не два! Пожалуй, хватит, чтобы какое время прожить, пока тело не подлечится? Хотя бы самую малость?

Доволокли они те мешочки домой. Затащили наверх. Вот тогда свекровушка Ирма и сказала, пряча глаза в пол, мол, иди-ка ты девочка, куда глаза глядят! Была ты моему сыну женой, да нет теперь моего сына. Теперь ты мне кто? Были бы дети — была бы матерью моих внучат. А нет детей — и ты мне чужой человек. Иди, куда Бог приведёт!

И старик Путята спорить не стал. Пробормотал только, что так уж и быть, пусть возьмёт с собой на дорогу горсть продуктов. Они-де, люди богобоязненные, и добро чужое помнят… И замолчал, под гневным взглядом Ирмы.

Лучше бы они Игнешку ножом зарезали! Не помня себя, словно во сне, черпнула девушка в одном из мешков горстью, поклонилась в пол и пошла. Куда пошла — сама толком не знает. Вроде и видит вокруг себя, а не понимает, что видит. Сознание, видать, так помутилось.

Как из города вышла, в каком направлении шла, и не спрашивайте, всё одно не вспомнит. Разве что, смутно, словно сквозь плену, видится ей, что вроде стояла она возле сожжённой деревни. Её ли та деревня была, иная какая, не сказать. Может, и её. Тогда, получается, она бобылём на белом свете осталась. А потом опять пелена. Как шла, где спала, что ела, что пила — как отрезало. Очнулась, когда её чей-то голос окликнул. Мол, слава Иисусу Христу! Пригляделась — монашка. Хотела ответить, как положено, дескать, во веки веков слава, а не смогла. В слезах захлебнулась. Так её монашка в монастырь и привезла, всю зарёванную. Там ей кулак разжали, к груди прижатый. А из кулака — бобовые зёрнышки на пол посыпались.

Ну, матушке Терезии она уже более-менее связно свою историю рассказала. Та подумала и разрешила Игнешке при монастыре остаться. Потом та послушницей стала, потом и в монахини постриглась, под именем Люции. И с тех пор всё при монастыре. Добрая она, душевная, говорит, что давно уже всем свои обиды простила, как Христос велел, а как начнёт свою историю рассказывать, всё одно, не может от слёз удержаться.

Теперь вы понимаете, отчего мы, наслушавшись рассказов матушки Люции, так взволновались, когда в прошлом, 1409 году, великий магистр Ульрих фон Юнгинген объявил полякам войну? «Взволновались», это ещё мягко сказано. Мало ли дураков, которым под прикрытием войны захочется пограбить монастырь? Да ещё и женский, который, ясное дело, серьёзного отпора дать не сможет? Побоятся церковного проклятия, говорите? Анафемы от папы римского? Так ведь, война! Скажут, что здесь был серьёзный укреплённый пункт, который могли использовать враги, и нужно было его занять в стратегических целях. И всё, никаких проклятий. Война — она всё спишет. Вот мы и взволновались. И денно и нощно молили Господа о ниспослании победы христову воинству. Тевтонскому, само собой.

Надо сказать, в прошлом году война не задалась. Наши захватили несколько укреплений и остановились. А польский король Ягайло, он же в крещении Владислав II Ягайло, объявил всеобщее ополчение и тоже осенью занял какую-то крепость. Вроде Быдгощ? Что-то такое. Очень трудные польские названия! И тоже остановился. А потом, в октябре, заключили перемирие, аж до дня святого Варнавы, до 24 июня нынешнего года.

Перемирие перемирием, а подготовка к войне шла с обоих сторон самая серьёзная! Может, мы, монахини, в военном деле ничего не смыслим, зато понимаем толк в заготовках. Так вот, заготовки шли полным ходом! И именно для армии. Всю зиму по окрестным лесам били крупного зверя, зубров, лосей, кабанов, коптили и солили мясо. И наша матушка, не будь дурой, поехала к епископу, договариваться о спасении монастыря. Епископ лично вступил в переписку с Ульрихом фон Юнгингеном, и тот, хоть и нехотя, разрешил нам на время войны укрыться в замке Мариенбург, главном замке всего Тевтонского ордена. Особо оговорив, что никаких привилегий у нас не будет, а будем мы на правах обычных беженцев. Разве что, помещений для нас побольше выделят. Мы и этому, признаться, были рады. И сразу после дня святого Варнавы, аккурат перед днём святого Антония, отслужив положенные службы, тронулись в путь. Целым обозом, с коровами, лошадьми, телегами с монастырским добром, пешие монахини и послушницы… в общем, та ещё эпическая картинка.

И вот, мы здесь. Мы даже успели увидеть, как из крепости выезжают отряды крестоносцев. Говорят, великий магистр ордена чуть промедлил, поджидая обещанные, да немного опоздавшие, подкрепления. Вот нам и удалось увидеть их выезд. Страшно они выезжали! Мощно! Я начала, было, считать, да уже на шестнадцатом десятке сбилась. А они всё выезжали и выезжали, десяток за десятком, облитые сталью, на громадных, боевых конях, у каждого здоровенное копьё, у каждого огромный щит за спиной, и каждый в белом плаще с начертанным чёрным крестом! Потом, правда, потянулись слуги, обозы и всё такое прочее, не совсем интересное, но каково же было наше впечатление от основного отряда! Задохнуться от восторга можно! Необоримая мощь! По моим прикидкам, не меньше шестисот, а то и восьмисот человек из крепости выехало!

Так и это не всё! Они поехали на соединение с другими такими же отрядами! А это уже неисчислимые тысячи! Мы все в этот момент вздохнули с облегчением. Такие не подведут! Такие, если понадобится, и войска самого Дьявола в клочья порвут, прости Господи! А уж, когда мы взглянули на крепость!.. У-у-у… даже описывать не буду. Несокрушимая твердыня, вот вам короткое, но самое верное описание!

— Нет, ты сегодня сама не своя! — буркнула матушка, заметив, что я отстаю, предавшись воспоминаниям, — Признавайся, что на этот раз?!

И я уже открыла рот, чтобы честно признаться, но вместо этого, почему-то ткнула пальцем в ворота:

— Отряд какой-то приехал…

— Приехал и приехал, что с того? — приостановилась и матушка, разглядывая отряд, смутно видневшийся в темноте, — Много их, опоздавших. Каждый день не меньше десятка приезжает. Что на них пялиться?

— Издалека прискакали! — упрямо возразила я, — Вон, кони какие заморённые!

— Может и издалека, — пожала плечами матушка, — Вчера, вон, из Кастилии приехали, а позавчера венецианцы. Уж, куда как далеко! Так что же, на каждого вот так пялиться надо? Пошли уже! Заждались нас.

Всадники, тем временем, галопом проскакали через всё расстояние Нижнего замка и уже ломились в ворота Среднего. А, когда мы подошли к трапезной, над Верхним замком раздался неурочный удар в колокол.

— Что это?! — вздрогнула я.

— Может, те приезжие — не простые рыцари, а высокого звания гости? — неуверенно предположила матушка, — Вот крестоносцы и собираются, почёт оказать, совместную литургию отслужить?..

— Наверное, вы правы, матушка! — успокоилась я.

Мы обе тогда сильно ошибались, но что вы хотите от бедных монашек?!

[1] …все четыре юбки, включая нижнюю… Любознательному читателю: в Средние века количество юбок указывало на общественный статус и достаток женщины. Некоторые, особо продвинутые, иногда носили и по двенадцать юбок… Нижняя юбка, как правило, была одна, и на время её стирки (у портомойниц), бедная женщина была вынуждена отлёживаться под одеялом. Не выходить же в свет без нижней юбки?! Позор, позор!!! Впрочем, были отдельные нижние юбки для зимы и для лета. Для зимы — на тёплой, шерстяной основе.

Глава 3. Милосердная сестра

Каждый милосердный поступок — это ступень лестницы, ведущей к небесам.

Генри Уорд Бичер.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 22.07.1410 года. Вечер.

Уже ранним утром следующего дня мы узнали, кто прискакал вчера в Мариенбург на взмыленных лошадях. Крестоносцы. Отряд крестоносцев, спасающихся от полного уничтожения, после ужасающего поражения на поле битвы, между деревеньками Танненберг, Людвигсдорф и Грюнвальд. Мы проиграли! В это невозможно было поверить, но мы проиграли! Господь не внял нашим молитвам. Видно, слишком много грехов и мерзостей скопилось на этой земле, что Господь всемогущий отвернул от нас лицо своё…

После утрени расходились все притихшие, подавленные, и я явственно слышала, как шмыгала носом сестра Агнесса. Но, молчала. Очевидно, как и я, во всём положившись на промысел Божий.

Разумеется, к доктору фон Штюке я пошла не одна. Сперва матушка собиралась отправить нас троих, но теперь, в свете последних событий, отправила шестерых. Распределив работу по монастырю среди оставшихся. Вы же помните, что мы своё хозяйство притащили с собой?

Доктор фон Штюке помощи обрадовался, и сказал, что ночью ещё приезжали рыцари. Некоторые раненые. Ну, положим, тем кто нуждался в помощи, он её уже оказал. Но он ожидает новых пациентов! И чем дальше, тем больше. И у него не останется времени следить за выздоравливающими. Вот эту-то задачу он с удовольствием возложит на наши плечи! Никто из нас не возражает? Вот и славненько!

И доктор повёл нас в госпиталь, что в Среднем замке.

— Здесь, — показал он нам рукой, — Здесь я делаю операции. Помогают мне брат Викул и брат Зенон. Ваша работа тут, разве что, после операций кровь замыть… Ну, ещё отрезанные руки-ноги вынести и закопать. Да! Ещё приносить чистую воду, кипяток или ещё, что понадобится. Но, в основном, мы тут справимся сами.

Я посмотрела на могучих братьев Викула и Зенона и уверилась — справятся. Эти, если понадобится медведю операцию провести, и с медведем справятся. Викул с Зеноном будут медведя на столе держать, чтоб не шелохнулся, а доктор фон Штюке будет оперировать.

— Сюда, — продолжал доктор фон Штюке, открывая дверь в соседнее, пока ещё пустое помещение, — Сюда будем помещать таких больных и раненых, над которыми медицина бессильна. Только всемогущий господь Бог наш будет решать, выживет тот человек или нет. Увы, бывают ситуации, когда никакой врач даже пытаться вмешаться в судьбу человека не станет. Иначе, ещё хуже навредить может. Сюда будет ежедневно приходить священник и соборовать умирающих. А также отпевать уже умерших. Вашей работы здесь тоже немного. Разве что, если священник попросит что-то помочь.

А основная ваша работа будет тут! — доктор открыл ещё одну дверь и я увидела комнату, наполовину заполненную охапками сена, на которых были расстелены покрывала. А уже на покрывалах метались в полубреду несколько человек. У каждого что-то было перевязано чистой тряпицей: у кого рука, у кого нога, у кого плечо или голова…

— Не всё просто! — доктор закрыл дверь, — Вы должны точно помнить мои наставления по каждому больному! Кому можно пить, а кому нельзя, кого можно кормить, а кто должен воздержаться от любой пищи. Но каждого должны утешить, ободрить, вытереть пот и слёзы, по возможности облегчить страдания. Надо объяснять?

— Справимся! — за всех ответила мать Жанна, — Чай, не в первый раз…

И она позволила себе еле заметную улыбку.

Ну, не знаю! Для кого-то не в первый, а для кого-то впервые в жизни! Впрочем, на самом деле всё оказалось, и вправду, не сложным. Хотя, да, непривычным. И порой… как бы это сказать… щекотливого свойства.

Видите ли, посреди того помещения стояло ведро. Нет, не с водой. Ведро с водой, а точнее, вёдра с водой, стояли чуть в стороне, недалеко от входа. А это ведро стояло посередине. Чтобы со всех сторон было одинаковое расстояние. Догадались?

Ну, да, отхожее ведро. Одно на всех. И, когда оно наполнялось, наша задача была отнести его и вылить. И помыть.

Нет, не в этом проблема. Два-три первых раза преодолеть глупую брезгливость и потом идёт привычным образом. А дело в том, что не все раненые могли удержаться на ногах возле того ведра. Уж очень они ослабели, бедняги, после операции. Были и ходячие, которые сами ходили в отхожее место. Это в конце коридора, там всё очень хитро устроено, так, что ваши испражнения попадают прямо в поток подземной реки и уносятся прочь. Даже мыть достаточно один раз в день. Но были и такие, которые попросту не могли дойти до конца коридора. Таких приходилось поддерживать за плечи, пока они делали свои дела возле отхожего ведра. Ой, вы не представляете, как я смущалась, когда это приходилось делать мне! Ну, как же! Я поддерживаю здоровенного, слегка пошатывающегося от упадка сил мужика, а он в это время мучительно пытается попасть струёй в ведро. Вроде, надо бы лицо в сторону отвернуть, или хотя бы глаза отвести, но он же тогда точно промахнётся, зараза такая! А мне за ним мыть… Опять же, не то, чтобы грязная работа, а просто времени жаль. Столько их в это время стонут, просят промокнуть им пот со лба чистой тряпочкой! А у меня руки, прошу прощения, по локоть в нечистотах. Сперва бежать отмывать надо.

Но и это полбеды! Есть такие, которые вообще встать не могут. На этот случай придумана такая штука, вроде небольшой, плоской лодочки. С локоть размером. С одной стороны ручка приделана, а другой край слегка затуплен, не острый. Отдалённо соусник напоминает. Мне мать Жанна в первый же день показала, как этим пользоваться. Подводишь эту лодочку одной рукой больному между ног, держа за рукоять, а другой рукой берёшься за мужское достоинство и опускаешь внутрь. И держишь, пока журчит. А потом опрокидываешь содержимое всё в то же ведро.

Вроде ничего хитрого, и даже делать можно прямо под покрывалом, не обнажая, так сказать, на всеобщее обозрение… Но вы представляете, как это: взять мужское естество в руку и держать?! Мне, будущей монашке?!

В первый день мне делать этого, благо, не пришлось. И во второй тоже. Хотя уже появлялись серьёзно покалеченные. И я постепенно привыкала ко всему этому: к крикам, стонам, брызгам крови, к хриплому: «Пи-и-ить! Пи-и-ить!», к отхожему ведру, к предсмертному бреду, к внезапному жару у больных, когда надо вытирать пот не только на лбу, но и отбирать всё тело… Наверное, вот эта постепенность помогла, когда на третий день пришлось делать и это. Знаете, на третий день я на многие вещи стала смотреть по-другому, иначе, чем три дня назад. А на четвёртый случился конфуз.

Накануне доктор фон Штюке сделал операцию брату Зигфриду из Гильёмене. Молодой ещё парень, а лишился обоих ног. Одну доктор отпилил чуть выше щиколотки, а другую — почти по колено. Понятно, что почти сутки тот провалялся без памяти. А потом очнулся. И ему приспичило[1]. А более-менее свободной оказалась именно я. Во-о-от.

Уже знакомым движением я попыталась помочь парню облегчить страдания. И с ужасом почувствовала, как под моими пальцами зашевелилась его плоть. Ещё не до конца сознавая, что произошло, но уже распахнутыми во всю ширь глазами я взглянула на брата Зигфрида. И увидела, как полыхнул по его лицу румянец. Тут и до меня дошло! И я, буквально, окостенела. Так и замерла, не в силах шевельнуться. Только чувствовала, как ярко горят мои щёки. А брат Зигфрид тоже понял, что я поняла. И покраснел ещё больше. Я думала, что дальше некуда, а оказалось, что можно покраснеть вообще до свекольного цвета. И я — в ответ. Уф-ф-ф… Это просто счастье, что на нас обратила внимание мать Жанна. Окинула нас опытным взглядом и сразу сообразила, что случилось.

— Иди, детка, ведро с отходами отнеси, — совершенно ровным, бесстрастным голосом сказала она мне.

Я, наконец-то отмерла, и опрометью бросилась к ведру. Признаться, там ещё и половины не набралось, но я с радостью попёрла его к выходу. А мать Жанна наклонилась к молодому рыцарю и принялась бормотать ему что-то успокоительное. Во всяком случае, когда я вернулась, всё было успешно кончено, и брат Зигфрид усиленно делал вид, что спит.

А меня это настолько выбило из колеи, что я немедленно побежала к нашему духовнику, отцу Иосифу. Исповедоваться.

Отец Иосиф вздохнул и повёл меня в исповедальню. И молча слушал, как я взволнованно и сбивчиво рассказывала ему ситуацию.

— Какие чувства ты испытала, дочь моя? — спросил он наконец, когда я замолчала.

— Не знаю, — растерялась я, — Смущение, оторопь, замешательство, неловкость…

— Не чувствовала ли ты вожделения?

— Нет!

— Не думала ли в этот момент о плотских утехах?

— Нет!!

— Не было ли у тебя чувства брезгливости?

— Н-нет, это было не так. Мне было жалко парня, но я не знала, как помочь, и совсем сконфузилась. И чем дальше, тем больше стыдилась. Не того, что делала, а того, что получилось, пока я это делала.

— И где же тогда ты видишь грех, дитя моё? — спросил меня отец Иосиф, — Мог бы быть грех вожделения, или грех презрения к человеческому телу, сотворённому всемогущим Господом нашим, по образу и подобию Своему. Но ты говоришь, у тебя этого не было?

— Не было!

— Тогда не было и греха. Была заминка от твоего неумения, но думаю, это не грех. Думаю, чем больше будет у тебя опыта, тем реже будут твои ошибки. Иди, дитя, продолжай трудиться во славу Божию!

Это было вчера утром. А к вечеру брат Зигфрид из Гильёмене отдал Богу душу. Совершенно неожиданно для всех.

Я так испугалась, что могла быть к этому причастна! Что, если вдруг, именно из-за меня у него так участилось биение пульса, что сердце не выдержало? Я заревела и опять бросилась к духовнику.

— Опять ты? — устало поморщился отец Иосиф, — Что на этот раз?

— Он… он умер! — булькнула я сквозь слёзы, даже не дождавшись, когда меня поведут в исповедальню.

Отец Иосиф помолчал, пожевал губами, потом усадил меня на стул, а сам сел напротив.

— Послушай меня, дитя моё, — проникновенно и размеренно начал он, — Послушай и попытайся понять. Рыцаря Зигфрида призвал к себе наш Господь всемогущий. Ты сейчас винишь себя, что могла поспособствовать его смерти… Я так не думаю. Знаешь, что я думаю? Только повторюсь: попытайся понять меня правильно. Я думаю, что этот рыцарь был угоден Господу и потому тот призвал его молодым, в расцвете сил, не дожидаясь, пока тот состарится. А перед смертью дал ему испытание. Ну, понятно, какое. Ранение в битве, боль во время операции, страх и ужас перед неизвестным будущим, когда он станет калекой… И рыцарь это испытание выдержал с честью. И за это Господь, перед смертью его, дал ему на краткий миг своего божественного милосердия. Ты пойми, ведь он монах. Монах ордена Христова. Крестоносец. И значит, никогда — представляешь? никогда! — не испытывал прикосновения мягкой и нежной женской руки. И я сейчас не про похоть! Я про новые, неизведанные им ранее чувства. Только один-единственный раз Господь позволил ему это испытать. Перед смертью. Ведь, если его душа попадёт в рай, такого он больше не испытает. Нет женской ласки в раю! Там совсем другие радости для спасшихся душ. И уж тем более он не испытает подобного, если попадёт в ад. Впрочем, я про ад для этого рыцаря не верю. Несмотря на то, о чём ты рассказывала. Понимаешь, у мужчин, особенно молодых мужчин, грешное тело может возбуждаться само по себе, минуя сознание. И, порой, приходится напрягать все душевные силы, чтобы обуздать греховные страсти. Так вот, твоё нежное прикосновение было для него один раз в целой вечности! Кто знает, может в этот единственный момент ты послужила орудием провидения? Орудием милосердия в руках Господа нашего? Ведь ты помогаешь доктору фон Штюке не только как сестра, а как сестра милосердия. И неизвестно, что для раненых полезнее: чтобы ты просто помогала доктору замывать кровь, или чтобы они видели и чувствовали твоё милосердие. Ты понимаешь меня, девочка?

Вы знаете, я кажется поняла. И хоть и зарёванная, но успокоенная, пошла обратно в госпиталь. И теперь я шла туда не просто таскать вёдра и вытирать пот страждущим. Я шла облегчать страдания мученикам. И я в самом деле чувствовала себяорудием — нет, не буду потакать гордыне! — орудием, пусть не Господа всемогущего нашего, но во всяком случае, орудием одного из ангелов Его. Я шла творить милосердие.

Теперь, поддерживая раненых у отхожего ведра, я не просто держала их, а говорила им слова утешения и ободрения. И прямо чувствовала, как они выпрямляют спины! Вытирая пот, я шептала раненым, что их страдания не напрасны. Что знает всеведущий Господь их подвиги, и не забудет их мучений. И в будущей жизни вечной уже приготовил для них место возле своего трона. Потому что, кто же кроме рыцаря-крестоносца, достоин стоять в карауле возле престола Господня?! Может, я ошибаюсь, но мне казалось, что некоторые начинали улыбаться. Вы когда-нибудь видели, чтобы человек, потерявший вчера ногу или руку, сегодня уже улыбается? Я видела. Я ободряла тех, кого относили на операционный стол помощники доктора фон Штюке, медведеподобные Викул и Зенон.

— Душу, — говорила я, — Душу невозможно отрезать! С рукой или без руки, с ногой или без ноги, но вы останетесь рыцарем Христовым! С такой же гордой, отважной душой, бесконечно преданной Господу нашему. И не может быть, чтобы не было за это воздаяния! А то, что претерпите муки — такие ли муки Господь наш терпел?! Укрепитесь духом и взывайте к милости Божьей! И не оставит Он вас.

Наверное, помогало. Во всяком случае, не раз я ловила на себе благодарные взгляды тех, кто прошёл операцию. Укрепиться духовно — это многое значит. По себе знаю.

Между тем, доктор фон Штюке не ошибся. Сегодня раненых и увечных было больше, чем за все предыдущие четыре дня. Мы все с ног сегодня сбились. Весь день непрерывно неслись истошные крики из операционной. Весь день мы выносили полные корзины отрезанных им конечностей после операций. И доктор фон Штюке мрачно предположил, что раненые и увечные ещё и ночью будут и завтра будут. И послезавтра. И ещё больше, чем сегодня.

Вы знаете, страшную вещь я сейчас скажу! Не знаю, насколько это верно, но наши раненые говорили, что поляки, сразу после победы, пошли по полю битвы с мизерикордиями в руках. Это такие тонкие, узкие кинжалы, их ещё «кинжалами милосердия» называют. Ну, к примеру, когда рыцарю нанесли такой удар булавой по голове, что вмяли кусок шлема прямо в голову. Явно, что после такого рыцарь не жилец. Оставлять его жить — это только продлевать его мучения. Но рыцарь закован в броню! Пока эту броню снимешь, ещё больше рыцаря измучишь. Вот тогда и применяют мизерикордию. Она проникает между сочленениями брони или в шлем, в прорези для глаз. И обрывает ненужные муки рыцаря.

Вот только поляки пошли по полю не для подобного милосердия. Они резали всех раненых, оставшихся лежать на поле! Всех. И кого можно было спасти и кого нельзя, без разбору. У рыцарей есть старинная, освящённая веками, практика выкупа пленных. Казалось бы, на поле боя валяется много легкораненых рыцарей, за которых можно получить очень даже солидный куш. Не в этот раз! В этот раз всех без жалости резали. Без сострадания. В этот раз свирепствовал его величество кинжал. Повторюсь, это я говорю с чужих слов. Может, раненые преувеличивали? Потому что пациенты доктора фон Штюке всё прибывали и прибывали. Откуда бы, если всех раненых добили? А может, нашими пациентами были те, кто получил ранения в начале битвы и успел отойти в тыл? Потому и спаслись? Как бы то ни было, работы у нас с каждым днём прибывало. И каждый пациент был по-своему уникален.

[1] …и ему приспичило. Любознательному читателю: происхождение слова «приспичить» выводится от слова «спица», а вовсе не от «спички». То есть, приспичило — это так прижало, словно спицей в одно место колет.

Глава 4. Ангел. Который не ангел

Дождевые капли — это слёзы ангелов, которые они льют с небес, чтобы смыть с нас наши грехи.

Дэн Браун.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 23.07.1410 года. Вечер.

Я, помнится, говорила, что работы в госпитале у нас прибавилось? Я очень смягчила выражение! Работа навалилась на нас, словно огромный валун, который непременно надо удержать, напрягая все силы, на краю пропасти, иначе он сметёт всех в бездонную пучину.

Раненые прибывали уже не десятками, а чуть не сотнями. Крики из операционной почти не стихали, разве что, ближе к ночи. Матушка Терезия выделяла теперь не шестерых, а двенадцать сестёр, и всё равно, мы с ног валились от усталости. А ещё было организовано ночное дежурство, а ещё… а ещё… В общем, это была умопомрачительная круговерть.

И каждому нужно было помочь.

Особенно мне запомнился один случай.

Я как раз притащила свежую охапку соломы и укладывала её в комнате для умирающих, когда услышала громкие голоса в операционной. И это было странно. Обычно оттуда слышались только душераздирающие крики. Я не выдержала. Так и быть, потом лишний раз покаюсь в грешном любопытстве отцу Иосифу, но я должна на это посмотреть! И я тихой мышкой скользнула к дверям.

Первое, что мне бросилось в глаза — это огромный рыцарь, казалось, заполняющий собой всё пространство. На его фоне терялись и доктор фон Штюке, и его пациент, лежащий на операционном столе, и даже братья Викул с Зеноном.

— К чёрту все операции!! — гремел басом незнакомый рыцарь, — Ты мне ангела спаси!!

— Сумасшедший! — подумала я про себя, — Как это доктор фон Штюке может спасти ангела? И от чего он может его спасти?

— Ради Бога, Гюнтер! — поморщился доктор, — Дай мне ещё пять минут! Я уже подрезал мышцы в нужных местах, ещё пять минут, и я извлеку у него из рёбер стрелу. И потом я займусь и тобой и твоим ангелом и вообще, кем тебе захочется!

— Какая ещё стрела?! — совсем рассвирепел тот, кого назвали Гюнтером, — Разве настоящий рыцарь-крестоносец будет обращать внимания на какую-то стрелу?!

С этими словами он безмятежно протянул руку и хрустнул обломком древка стрелы, торчащего из рёбер пациента.

— Теперь мне потребуется не пять, а семь минут! — вздохнул фон Штюке, — мне же надо наконечник извлечь! А он, скользкий, зараза! За обломок древка стрелы было бы ловчее ухватиться…

— Наконечник?! — возмущённый, густой голос рыцаря, казалось, достигает самых отдалённых уголков замка, — Всего-то?! Подожди!!!

Могучие пальцы рыцаря воткнулись прямо в рану. Бедняга, лежавший на операционном столе, закатил глаза и потерял сознание. А рыцарь сосредоточенно поковырялся в ране, ухватил там что-то и с силой рванул руку назад. В пальцах сверкнул зазубренный наконечник.

— Вот! — небрежно отбросил Гюнтер кусок железа в сторону, — Теперь ты свободен?..

— Теперь не семь, а десять минут, — пожал плечами фон Штюке, — Теперь ещё обработать рану внутри от той грязи, которую ты занёс туда своими пальцами.

— Иоганн!!! — голос рыцаря загремел с такой силой, что я зажала уши, — Иоганн фон Штюке!!! Ты издеваешься надо мной?!

— Ну, ладно, ладно… — нехотя ответил фон Штюке и кивнул головой своим помощникам, — Займитесь братом Манфридом. Там несложная работа осталась.

Потом поднял страдальческий взгляд на Гюнтера:

— Ну?.. Что такого с твоим ангелом?

— Вот! — Гюнтер бережно снял со своего плеча человека, висевшего кулем и не подававшего признаков жизни, — Вот он, мой ангел!

Клянусь, до этого времени я не обратила внимания, что у него на плече кто-то есть! Настолько этот Гюнтер был… громаден. Настолько он заполнял собой всё пространство. Отвлекая от прочих деталей. Тем более, что одет этот человек был в странное белое одеяние, наподобие нижней рубахи, сам бледен, как полотно, а на плечах Гюнтера был плащ крестоносцев, тоже белый. Похоже, что с доктором случилась та же история. Во всяком случае, он явно удивился бездвижному телу.

— Ну-ка, ну-ка… — забормотал он, профессиональным взглядом окидывая нового пациента и начиная простукивать его кончиками пальцев, — Та-а-ак… Поверни-ка его спиной ко мне! Угу-м… А руки-ноги целы?

— Откуда мне знать?! — зарычал Гюнтер, — Ты врач, ты и смотри!

— А… кто его? И как это случилось?

— Я расскажу тебе, как это случилось!!! — громыхнул Гюнтер, но тут же понизил голос, — Я тебе расскажу!

Когда началась битва, я был в левом крыле войска, под командованием самого Фридриха фон Валленрода! Того самого, кому доверили знамя великого магистра! Против нас стояли татары и литвины. Ох и ударили мы на них! Ну, ладно, первые ударили на нас они. Мы в них пальнули из бомбард, а они полезли на нас. Да, всё без толку! Это как туча мошкары налетает на корову. Вроде и досаждают, и корова вынуждена хвостом отмахиваться, но ведь, не сожрут же они её?! Так и тут. Подождал-подождал фон Валленрод, да и скомандовал нам атаку. И наша тяжёлая конница пошла. Сперва шагом, держа строй, потом лёгким галопом, потом шире, шире, шире… И обрушилась всей мощью!

Эх, Иоганн! Жаль, что тебя не было с нами! Такого больше вовек не увидеть! Более десяти тысяч тяжеловооружённых всадников! Тебе приходилось бросать в воду камешки? Видел, как мелкими брызгами разлетается вода, когда такой камешек плюхается в реку? Вот такими же брызгами разлетелся от нас противник! Э-эх..

— Я упрашивал лично великого магистра! — сумрачно процедил фон Штюке, — Но тот не дал мне благословения…

— И правильно сделал! — горячо возразил гигант Гюнтер, — Кто бы сейчас раненых на ноги ставил? То, что я сказал, это же я не в укор! Это потому, что я в рассказах не силён. Мне не описать в подробностях того, что я видел. Э, да ладно! Другие распишут. В цветах и красках. А мы, после того, как опрокинули литвинов, разбились на отдельные отряды. Кто за литвинами погнался, кто на русские полки напал, в общем, кто куда. А почему — нет? Боевую задачу выполнили? Выполнили! А дальше, по рыцарским обычаям: кто больше себе военной добычи захватит!

Лично я повернул в бок польским войскам. Благо, опрокинув литовцев, мы удачно оказались у них во фланге. И если бы вся наша тяжёлая конница повернула к полякам всей массой… Совсем по-другому всё закончилось бы… Эх!.. Что теперь рассуждать…

В общем, лично я искал встречи с кем-нибудь из прославленных польских рыцарей. Ну, знаешь, пусть не с Зындрамом из Машковиц, он-то положим, не в бой лез, а войсками управлял, но хотя бы с Кшоном из Козихглув, с Лисом из Тарговинска или с Пашеком Злодзей из Бискупиц. А что? Разве не знаменитые воины? И, конечно, победи я их, и слава мне и добыча! В смысле, доспехи. А такие воины в чём попало не ходят. Особенно хотелось бы мне встретиться, скажем, со Сташеком из Харбимовец, который, говорят, в полном рыцарском вооружении через двух коней мог перескочить, или с Завишей Чарным, который на одном из турниров двадцать рыцарей подряд с коней ссадил, да так и уехал непобеждённым, или с Повалой из Тачева… Ну, Повалу и без моих слов все знают[1]. Короче, есть среди поляков достойные противники! Вот я и рыскал по всему полю. Но, не повезло. Не то, чтобы никого не одолел. Одолел, и многих… Но не тех, с кем хотелось бы сразиться, а так, мелкота…

Еду я значит; на левом плече щит, в правой руке секира, вокруг кони ржут, люди кричат, раненые благим матом орут, стрелы посвистывают… красота! Как там, поэт сказал? Музыка боя, поэзия битвы? В общем, всё, как я люблю, как рыцарю и любить положено. И тут — на тебе! Засада из арбалетчиков в кустах! Там и кустов-то на том поле — раз-два и обчёлся, а гляди-ка, нашли укромное место.

Между нами — самый подлый народ! Во-первых, из низкого сословья; настоящий рыцарь если арбалет в руки и возьмёт, то только на охоте, но никак не на поле боя. Во-вторых — ну что это за схватка, за сорок, шестьдесят, а то и за сотню шагов? Где рыцарская доблесть, где отвага? Где сила на силу? Где глаза в глаза, чтобы видеть, как враг кровью захлёбывается, когда ему меч в грудь всадил по самую рукоять? Ничего подобного!

И вот я разворачиваю коня, чтобы, значит, убедиться, красна ли у этих арбалетчиков кровушка, а они по мне залпом — шарах!

Даже не скажу, сколько их в кустах сидело, с десяток — так точно. И целый десяток арбалетных болтов[2] в меня разом пустили. А я, признаться, даже щит не успел на другую сторону перекинуть. Чувствую правая ладонь онемела, секира из неё выпала. Гляжу — а с тыльной стороны стальной перчатки оперенье кровавится. Какой-то гад мою руку, прямо в перчатке, насквозь пробил. Да, не в том беда. А беда в том, что лошадку мою, Звёздочку… штук пять болтов, не меньше всадили, сволочи! Понятно: по лошади стрелять гораздо удобнее: не промажешь! Она только всхрапнула, бедная и рухнула, как подкошенная. Ну, и я вместе с ней.

Вскочил, перед глазами багровая пелена от злости, ну, думаю, сейчас я вас! Сперва ручки-ножки поотрываю, а потом буду ваши кишки себе на руку наматывать! Сейчас вы хлебнёте сполна, сейчас узнаете, что значит, когда рыцарь-крестоносец рассвирепеет!

Поднимаю глаза — мать пресвятая Богородица! Мчит прямо на меня польский рыцарь! Уже копьё для удара опустил. Уже удар нацелил. И понимаю, что это моё последнее мгновение жизни. Руки пусты, защититься нечем. Даже щит укатился, когда я с лошади падал. Уклониться? Глупо! Иоганн, вот скажи, ты смог бы промахнуться, когда уже приготовился к удару, а пеший воин уклониться пытается? Вот и я бы не промахнулся. Я помню, мальчонкой, лет одиннадцати, посадил меня батюшка на коня, дал в руки копьё, а на тонкой ниточке подвесил перстенёк с пальца. Ниточка качается, перстенёк вокруг себя вертится, а я должен на полном скаку тот перстенёк на остриё копья нацепить. А если не нацеплю — батюшка розгами высекет!

Гюнтер даже мимолётно улыбнулся от воспоминаний.

— Через неделю, не больше, я уже уверенно сшибал качающийся перстенёк в девяти случаях из десяти! — скромно и застенчиво похвастался он, — А был тогда, признаться, ещё дурак дураком… Так о чём я? Ах, да! Ни один настоящий рыцарь, копьём мимо цели не промахнётся. И тот рыцарь, тоже не промахнулся бы. С одного взгляда понятно, что не промахнётся. Опыт не позволит.

Одна только мысль мелькнула: если удар не в голову придётся, так хоть и врага с собой на тот свет утянуть! Пусть он меня насквозь копьём проткнёт, а попробовать ухитриться, да сбросить его с седла. Да придавить своим телом. Авось, в моей крови захлебнётся. Тело то у меня… сам видишь! Пока этот гад будет подо мной барахтаться, может и захлебнётся?

И все эти мысли, заметь, за краткий мир перед смертью.

И тут — я прямо опешил! — яркая вспышка белого-пребелого света, и между мной и вражеским рыцарем появляется ангел! Без доспехов, без оружия, с одной палкой в руке. И что же ты думаешь? Он одним ударом своей палки по наконечнику копья — бац! Вторым ударом по ногам коня — бац! А больше и не успел.

Конь, уже в падении, налетел на него грудью, отшвырнул метров за шесть. А я оторопело смотрю, как кончик копья мимо меня — всего на ладонь расстояния! — пустой воздух пропарывает. Тут конь всей тушей о землю — хрясь! Рыцарь тот, обрывая узду и стремена, из седла вылетает и тоже на землю — шмяк! И его же конь, кувыркаясь, его к земле придавливает и копытами в доспех — тыдыщ! И кровищи из доспеха, кровищи!

Да, жаль не умею я красиво рассказать!

Бросаюсь я к ангелу, что собой меня прикрыл, а он без памяти, еле дышит. Ну, я его на плечо и в тыл! Спасать, значит. Сперва пеший, а потом нашёл одну коняшку без всадника. Ты знаешь, Иоганн, меня не всякий конь выдержит. Но этот ничего, устоял.

Пока добрались мы до своих тылов, на поле боя всё поменялось. И поляки выстояли от удара нашего правого фланга, которым командовал Куно фон Лихтенштейн, и литвины вернулись. Там так получилось, что бежали они, бежали, да в большое озеро упёрлись. Некуда больше бежать! Там их этот их Витовт собрал, ободрил, и снова в бой повёл. А наша конница в мелких стычках увязла! Ну, и началось! Смотрю и не верю: там наша хоругвь падает, в другом месте наша хоругвь падает… И поляки с литвинами нас теснят и теснят… Великий магистр бросил в бой последние резервы, но и поляки бросили свои свежие силы.

А потом наши встали в глухую оборону. Кольцом посреди поля. Щитами закрылись и только копья наружу. И тоже не устояли. Это был разгром, Иоганн! Это был разгром…

Скажу честно: я хотел пойти и умереть с остальными. Зачем мне жизнь с позором, когда есть возможность умереть с честью? И уже шагнул в ту сторону. А потом вспомнил про ангела. С кем я его оставлю, спасителя своего? Развернул коня и поехал.

Мы с тобой дружим ещё с Палестины. Скажи Иоганн, ты меня хоть раз видел плачущим? Не видел. Не мог видеть. А тут я ехал и слёзы лились так, что я дороги не разбирал. Как до замка добрался, сам не знаю. Не иначе — Господь привёл. И думается мне, что если и привёл, то не ради меня! Ради ангела!

Иоганн! Заклинаю тебя именем Божьим! Спаси его! Спаси ангела!

Доктор фон Штюке замялся, подыскивая слова.

— Мы почистили рану брату Манфриду, — доложил доктору один из помощников, по имени Викул.

— Почистили и смазали барсучьим жиром! — добавил второй помощник, Зенон.

— И перевязали, — закончил Викул.

— Хорошо, несите в палату выздоравливающих… — рассеянно ответил фон Штюке, и повернулся опять к исполину Гюнтеру.

— Я осмотрел твоего ангела, — тщательно подбирая слова, осторожно начал он, — И могу заверить, что у него нет ни ран, ни переломов. Но, Боже мой, Гюнтер, посмотри на его затылок! Это один сплошной кровоподтёк! Я даже притронутся боюсь к его затылку: если там раздроблен череп, то я его одним прикосновением убью. А ты трясся с ним четверо суток на лошади! Как он вообще ещё жив?!

Смею надеяться, Гюнтер, что мы с тобой друзья. Мы оба побывали в переделках и я без тени сомнения готов биться с тобой, спина к спине, против любого врага. Зная, что ты не подведёшь. Надеюсь, ты так же веришь в меня. Я готов применить всё моё врачебное искусство! Но пойми, друг мой, бывают случаи, когда медицина бессильна, и надеяться стоит только на милость Божью. И сейчас именно такой случай. Поставить свечу во здравие и помолиться от всей души — это самое действенное, что можно сделать сейчас. Прости, друг. Отнеси твоего спасителя вот в эту палату…

— Но брата Манфрида отнесли в другую комнату! — дрогнул голос Гюнтера.

— М-м-м… здесь ему будет спокойнее! — нашёлся фон Штюке, — А то выздоравливающие будут шуметь и могут причинить ему беспокойство! Неси в эту дверь.

Я молнией метнулась от двери и принялась усердно взбивать охапку соломы. А то ещё подумают, что я подслушивала! Вот ещё! Очень надо!

Дверь распахнулась и в неё еле протиснулся необъятный Гюнтер. Как ребёнка, держа на руках неподвижную фигуру.

— Вот сюда, — указал на свежую охапку доктор фон Штюке, — Вот так… осторожно… Сестра Катерина! Тебе особое поручение! Поить этого больного нельзя. Смотри, как он порывисто дышит! Не приведи, Господи, вдохнёт воды в лёгкие! Но у него страшное обезвоживание. Поэтому — обильно смачивать губы водой! Ты меня слышишь? Каждые десять минут обильно смачивать губы!

— Я поняла, — смиренно сложила я ладошки на передничке.

— А что ты говорил про руку? — вспомнил доктор и повернулся к Гюнтеру, — Болтом, говоришь, насквозь пробило? Ну-ка, дай посмотрю!

— Ерунда, — поморщился гигант, пряча правую руку за спину, — Через неделю заживёт! Надеюсь…

— Дай посмотрю руку! — голос доктора лязгнул сталью, но тут же смягчился, — Ты же знаешь, что очень часто наконечники стрел смазывают ядом? А иногда просто макают в дерьмо! Чтобы грязь в рану занести. А между прочим, кое-кто, совсем недавно, грязными руками в рану брату Манфриду лазил… Хорошо, что руки не в дерьме были!

— Ну, прости! — примирительно загудел брат Гюнтер, — Не подумал…

— Ты от разговора не увиливай! — опять построжал фон Штюке, — Показывай руку!

— Было бы что смотреть… — смущённо пробормотал Гюнтер, но руку покорно показал. Рука была вся красная и опухшая.

— Та-а-ак… — мрачно протянул фон Штюке, — Пальцы слушаются?

— Пока нет, — поник головой и снова вскинул её Гюнтер, — Так, дело-то наживное! Мало ли меня всякими железками тыкали?!

— А ну-ка? — в руках доктора появилась длинная и острая игла, — Ну-ка? Чувствуешь?

— Н-н-нет…

— А так?

— Тоже нет…

Фон Штюке пристально посмотрел на своего друга Гюнтера. Тот нахмурился, начиная подозревать правду.

— Тебе придётся отрезать руку… — ровным голосом сообщил доктор.

— Не дам! — попятился здоровяк, резво пряча руку опять за спину, — Не дам!!!

— Это гангрена, — печально вздохнул фон Штюке, — Если не сделать операцию, ты умрёшь от заражения крови.

— Лучше умру! — возмутился Гюнтер, — Это же правая рука! Ты представляешь меня без руки?! Без правой руки?! Даже перекреститься, как следует, не получится!

И в этот момент я вспомнила! Я же орудие в руках ангельских! Мой долг — милосердие! И я чуть-чуть высунулась из-за плеча фон Штюке. Ну, чтобы не сразу прибили, если что.

— Если вы спросите моё мнение, — заявила я, хотя моего мнения никто и не думал спрашивать, — Если вы меня спросите, то я скажу так: конечно, вы можете распоряжаться своим телом как вам угодно, брат Гюнтер. Только очень скоро вы умрёте; лично я бесконечно верю доктору. А когда вы умрёте, я не уверена, что всемогущий Господь не расценит вашу смерть как самоубийство! Потому что вы сознательно уклоняетесь от жизненно важной для вас операции. Вы можете жить, но вы не хотите жить. Чем не самоубийство? Хотя, решать конечно вам, брат Гюнтер!

И я шмыгнула опять за спину доктора. На всякий случай.

Надо сказать, Гюнтер сильно растерялся! Мучительно хмурясь, он бросал взгляды то на доктора, то на свою руку, то поднимал взгляд к потолку…

— Иоганн! — хрипло спросил он, наконец, — Ты можешь мне поклясться именем Божьим, что другого выхода нет?!

— Гюнтер фон Рамсдорф! Ты знаешь: я врач, а не какой-нибудь хирург[3], — совершенно серьёзно, даже торжественно, заявил фон Штюке, — Я разбираюсь во всех этих делах. Я клянусь тебе именем Божьим. Я клянусь тебе спасением своей души. Я не знаю другого способа, чтобы ты выжил, кроме операции!

Гюнтер помедлил ещё мгновение.

— Режь! — сунул он ладонь доктору, — Только умоляю тебя: не отрежь лишнего!

— Тогда назад, в операционную! — заторопился доктор, — Сестра Катерина! Помойте операционный стол и вытрите насухо!

— Да-да, доктор!

Уже через полминуты рука великана лежала на чистом операционном столе, а фон Штюке придирчиво изучал её, время от времени тыкая в руку свою иголку. И внимательно рассматривал капельки крови и гноя, выступавшие из прокола. Наконец, решился. И кивнул своим помощникам. Те молча навалились на брата Гюнтера с двух сторон, пытаясь его обездвижить. Брат Гюнтер даже не глянул в их сторону. Он только передёрнул могучими плечами и оба помощника фон Штюке покатились по разным углам комнаты.

— Не надо мне этого! — хмуро, но гордо заявил Гюнтер, — Я не отдёрну руки. Режь!

Фон Штюке задумчиво пожевал губами, вприщур рассматривая своего друга.

— Хорошо! — решился он наконец, — Но хотя бы возьми в рот кусок ветки. И орать мешает и вообще, зубами скрипеть. А то ты, к концу операции, без зубов останешься.

Брат Гюнтер открыл рот, явно, чтобы отказаться, но подумал, и всё же зажал зубами небольшой, но достаточно толстый кусок ветки, поданный одним из помощников доктора.

— Йеж-ш-ш! — повторил он.

Доктор ловко и крепко перетянул ему руку кожаным ремнём возле локтя и взялся за особую пилу, с мелкими-мелкими зубчиками.

Я не поверила своим глазам: пила вонзилась в плоть, брызнула кровь, но Гюнтер и в самом деле не шевельнул рукой. Даже не застонал. Только на лбу обильно выступил пот. Я машинально, по привычке, промокнула ему лоб чистой тряпочкой, но Гюнтер сердито мотнул головой, не мешай, мол! И тяжело задышал.

А потом послышался отвратительный скрип, от одного звука которого меня всю передёрнуло: пилка вгрызлась в кость. Рука на операционном столе не шевельнулась. Не представляю, как это можно выдержать!!!

Доктор фон Штюке сосредоточенно возил своим страшным инструментом, Гюнтер стиснул зубы так, что казалось, вот-вот перекусит ветку, я решилась и ещё раз промокнула ему лоб, удостоившись ещё одного сердитого движения бровей. Оба помощника стояли рядом, готовые вмешаться при необходимости…

— Да, твою ж мать, Иоганн!!! — заревел вдруг Гюнтер, выплёвывая деревяшку, — Твою мать! Тяпнул бы разок топором и всех делов! Нет, же, пилит, пилит, пилит… как в преисподней!

— Поучи меня! — огрызнулся фон Штюке, не прекращая свою ужасную работу, — Грамотей! Вот так тебя топором «тяпнешь», а кость треснет вдоль? И что прикажешь? Уже по локоть резать? Дайте ему в рот ветку! Пусть помолчит!

Ещё несколько долгих, томительных мгновений, которые тянулись как часы, и наконец, отрезанная кисть Гюнтера упала в специально подставленную корзинку. Рядом с несколькими другими кистями, стопами и другими кусками человеческой плоти. Гюнтер поднял на доктора совершенно белые глаза.

— Надеюсь, это всё?!

— Не надейся! — коротко буркнул фон Штюке, — Сейчас тебя ещё шить будем. Представь себе: шёлковыми нитками, словно гобелен какой! Потом гордиться будешь…

И доктор опять склонился над столом.

Как ни могуч был Гюнтер, но эта операция далась ему нелегко, на пределе сил. Когда всё закончилось, он сидел весь белый, тяжело переводя дыхание. Я опять вспомнила, что моё второе имя с некоторых пор — Милосердие. И мне кажется, самое время подбодрить рыцаря, который потерял руку.

— Брат Гюнтер! — торжественно обратилась я к раненому, — Вы образец рыцаря-крестоносца! Вы крепки телом, но ещё более вы крепки духом! То, что я видела — это подвиг! Подвиг духа! Я об этом подвиге детям рассказывать буду!

— Каким ещё детям? — недоумённо уставился на меня рыцарь, — Ты же монашка?!

— А разве я сказала, что своим детям? — встречно удивилась я, — Я сказала, что буду рассказывать о вашей твёрдости и силе духа всем детям! Всем, которых я встречу! Как о примере для подражания. О своих детях я и не заикалась!

— Сестра Катерина! — строго прервал меня доктор, — Мне кажется, пришло время смочить губы страждущему! Вы, надеюсь, не забыли?

Я молча поднялась и гордо пошла в палату к умирающим. Вот так всегда: хочешь сделать как лучше, а тебе на самом интересном месте крылья обламывают!

Губы тому «ангелу» я, конечно, смочила. И даже протёрла мокрой тряпочкой лицо, шею, плечи, грудь, в общем всё, что торчало выше выреза рубашки. И тут заметила: у него же нет крестика! О, господи! Как же так получилось?!

…Вот, здоровенный как скала, брат Гюнтер волочит безвольное тело, не обращая внимания на всякие кусты и нижние ветви деревьев. Ему-то, хоть бы хны! Для него это всё равно, что травинки. Он и не думает, что для других это может быть чем-то более жёстким. И вот, кривая ветка берёзы царапает бедному «ангелу» шею, цепляя одновременно за шнурок от креста. Брат Гюнтер тяжело шагает дальше, не оглядываясь, не замечая, что шнурок уже соскочил с шеи бедняги и висит, слегка покачиваясь на ветке…

Я с сомнением покосилась на «ангела». Нет, следов царапин не видно. Видимо, дело было не совсем так… Ага!

…Здоровенный как скала, брат Гюнтер волочит безвольное тело. Рыцарь беспрестанно оглядывается, нет ли поблизости бесхозной лошади, не мчатся ли по его следам враги. Саднит раненая рука. Накатывает усталость. А, вот она, лошадь! Брат Гюнтер бережно кладёт своего спасителя на землю и ловит обезумевшее животное. Успокаивает. Ведёт в поводу. Подводит к лежащему «ангелу». Поднимает тело и перекидывает через холку коня, не замечая, как с той стороны, с шеи ангела спадает шнурок с крестом. Садится сам в седло и даёт шпоры. И скачет, спасая своего спасителя…

Я опять покосилась на «ангела». Вспомнила, как бережно укладывал его на солому брат Гюнтер. Неужели на коня его он швырнул, словно мешок муки?! Не похоже. Итак?..

…Здоровенный как скала, боевой рыцарский конь, закованный в броню, налетает со всего размаха на беззащитное человеческое тело. Тот кубарем летит, ударяясь спиной и головой об землю… Вот оно! Он ударился головой об землю, вверх ногами, и в этот момент с него слетел шнурок с крестиком! А бедный «ангел» сделал ещё несколько кульбитов, пока не замер окончательно, чуть в стороне, беспамятный и почти бездыханный. А потом к нему подошёл силач Гюнтер и бережно поднял безвольное тело… Да! Именно так!

Я ещё раз смочила губы несчастному и побежала к матушке Терезии. Та сидела в своей келье вместе с матерью Юлианной и матерью Теодорой. И все трое они о чём-то жарко спорили. Похоже, не меньше часа.

— Ужмёмся! — убеждала всех мать Терезия, — Выдержим! А благое дело Господь всемогущий, авось зачтёт! И защитит нас в милосердии своём!

— Так ведь доброхотное подаяние должно быть по средствам! — устало возражала мать Юлиана, — И потом, дадим мы крестоносцам нашу лепту… так они только посмеются! У них целая башня золотом набита. Представляете?! Целая башня! Знаете, сколько они заплатили римскому королю Венцелю, чтобы тот в прошлом году попробовал урегулировать конфликт с поляками и присудил тевтонцам Жемайтию? Шестьдесят тысяч флоринов! А сколько они заплатили венгерскому королю Сигизмунду? Триста тысяч дукатов! За эти деньги Сигизмунд попытался разбить польско-литовский союз, предлагая Витовту королевскую корону. Но у него не вышло. А денежки-то уже уплачены! Да ещё такие деньжищи! И тут мы со своими сорока пятью дукатами — вот вам, братья во Христе! Не побрезгуйте!

— Дело не в сумме, — отмахнулась мать Терезия, — Не сумму Господь смотрит. А сам факт милосердного деяния. Да и сами посудите, не сразу же та заветная комната золотом наполнилась? Грошик к грошику, флорин к флорину, дукат к дукату… вот и набежало так, что можно по триста тысяч черпать! Я считаю, что и наши сорок пять дукатов лишними не будут! Хоть бочку пороху на эти деньги купят! А Господь увидит нашу смиренную лепту, да и смилостивится… Или вы хотите, чтобы получилось, как мать Люция рассказывает?! Чтобы крепость поляки взяли?!

— Кхм! — громко сказала я, потому что, мне кажется, увлечённые спором, наши монастырские руководители меня не заметили.

— О, Господи! — чуть не подпрыгнула на стуле мать Терезия, — Катерина! Чего тебе?!

— Э-э-э… а нет ли у нас, матушка, лишнего нательного крестика? — попросила я.

— Зачем тебе?

— Ну-у-у… тут так получилось, что один рыцарь… невольно, так сказать…

— Пойди к матери Филиппине! — не стала меня дослушивать матушка, — Скажи, я разрешила! Пусть подыщет какой-нибудь попроще. Или, нет! Пусть даст самый хороший! Ибо, не будем впадать в грех жадности!

И я побежала, сначала к матери Филиппине, потом к больному «ангелу», ещё раз смочила ему губы, и повесила крестик. И как раз успела, потому что пришёл священник соборовать умирающих. А я, чтобы не мешать, ускользнула опять в операционную.

Доктор фон Штюке устало сидел возле операционного стола. При виде меня он встрепенулся, но я сделала успокаивающее движение, мол, ничего не случилось.

Помолчали.

— Брат Гюнтер — это мой старинный друг, — негромко начал доктор, — Словно родной брат. Мы с ним такое прошли, что и врагу не пожелаешь. Я не могу отказать ему в просьбе. Ты слышала, что он рассказывал?

— Слышала, — призналась я.

Доктор бросил на меня мимолётный удивлённый взгляд, но не стал заострять. Всё так же устало он продолжил:

— Так бывает. В рыцарском шлеме обзор ограничен. А тут ещё столько эмоций: арбалетчиков увидел, коня потерял, ярость взгляд застила… И тут же смертельная угроза. Не удивительно, что он не заметил парня, который бросился ему на выручку. Бедному Гюнтеру показалось, что тот появился ниоткуда. А тут ещё луч солнца, похоже, ему в глаза брызнул. Вот и вбил себе в голову, что это не человек, а ангел. И всё же, всё же… Я тебя очень прошу, займись этим его спасителем. Ради меня и моей дружбы с Гюнтером. Он славный человек, хотя порой бывает излишне горяч и чересчур громко разговаривает.

Я освобождаю тебя от ухода за остальными ранеными. Там и без тебя справятся. Будешь помогать только тому несчастному… ну и немного мне в операционной. У тебя здорово получилось убедить такого упрямца, как Гюнтер! Ну и кроме того, всегда надо и кровь со стола замыть и корзину с отрезанными ногами-руками вынести. Договорились?

Я только головой кивнула. Слова куда-то исчезли. Вы ещё не поняли? Да ведь, просьба доктора — это явное подтверждение, что я не сама по себе! Я — орудие в руках ангела! Настоящего, не того, кто в палате умирающих на охапке соломы валяется…

— Иди, отдохни, — посоветовал фон Штюке, — Завтра будет очень много работы!

Как в воду глядел!

[1] … Повалу все знают… Любознательному читателю: перечисленные братом Гюнтером польские рыцари реально существовали и в самом деле были широко известны, особенно в Германии, Чехии, Моравии… А уж Повала из Тачева совершенно точно был известен всему рыцарскому миру Европы и служил образцом настоящей рыцарственности!

[2] …и целый десяток арбалетных болтов… Любознательному читателю: арбалетная стрела называется не стрелой, а болтом. Она короче обычной стрелы, у неё толще древко и массивнее наконечник.

[3] …я врач, а не какой-нибудь хирург… Любознательному читателю: в Средние века лекари делились на четыре категории. На самой нижней ступени… брадобреи! Да-да, они тоже относились к лекарям. Их профиль — самое лёгкое врачебное вмешательство, типа удалить папилому или поставить пиявку. Сейчас их назвали бы косметологами. Впрочем, именно брадобрей удалял почерневшие от цинги дёсна самому королю Людовику IX Святому во время Восьмого Крестового похода… Более высокая категория — хирурги. Те делали все виды операций, хотя к их искусству пострадавшие старались прибегнуть, по понятным причинам, как можно позже. Переделать сделанное было — увы! — невозможно. Примерно на этой же ступени находились и акушерки. Кстати, акушерки тоже участвовали в Крестовых походах! В частности, некая Эрсента принимала роды у спутницы того самого Людовика IX Святого, Маргариты Прованской. Та вполне благополучно родила сына, Жана Тристана. На ступени выше находились аптекари. Они могли готовить лекарства, как сами по себе, так и по заказу врачей. Врач — высшая, элитная ступень. Как правило врач — это личный лекарь высокопоставленного вельможи или, как в нашем случае, лекарь отдельного монастыря. Это высококвалифицированный терапевт, который обязан поддерживать жизнь и здоровье своего пациента «в равновесии», для чего должен был быть баланс четырёх телесных жидкостей: крови, флегмы, жёлтой и чёрной желчи. Авторы могли бы сравнить средневекового врача с современным фитнес-тренером… если бы не тот факт, что средневековый врач легко мог выполнить работу и аптекаря и хирурга и, даже, акушерки. Что и происходит на страницах нашей книги.

Глава 5. Знакомство

Чему бы жизнь нас ни учила,

Но сердце верит в чудеса…

Фёдор Тютчев.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 24.07.1410 года. Вечер.

— Сестра Катерина! — окликнул меня доктор фон Штюке, — На тебе же лица нет! Утомилась, поди-ка? Да… денёк выдался нелёгкий. Но на сегодня всё закончено, больше операций не будет. Вот, присядь на скамеечку. Ничего, что в этой палате умирающие, даже лучше. В палате раненых сплошные стоны да хрипы… Разве там отдохнёшь? А здесь тихо и спокойно отходят души на суд Господа нашего. Через четверть часа я зайду, там надо кое-что взять в стирку, в починку. Я имею в виду, из одежды. Отдохни немного, а то и до кельи не дойдёшь. А если что понадобится, я позову.

Я благодарно взглянула на доктора и устало присела на край скамьи.

Сегодня в замок вернулись уже не отдельные, разрозненные отряды, а остатки основных сил крестоносцев. По-сути, те же самые рыцари, выезд которых мы наблюдали всего лишь, примерно с месяц назад. Ну, да, без двух дней как раз месяц и будет. Но, Боже мой! В каком они возвращались жалком состоянии! И, что самое страшное, следом за ними тянулся бесконечный обоз из телег, набитых соломой. А на соломе — вповалку раненые, убитые на поле боя и умершие по дороге обратно. Жуть!

И это только те, кого удалось довезти. Помните, я говорила, что большинство раненых крестоносцев поляки хладнокровно прирезали? Да там же и закопали. Исключение сделали только для великого магистра. Он тоже погиб в этом страшном сражении, но про его тело хотя бы удалось договориться и привезти в Мариенбург. Чтобы крестоносцы похоронили несчастного с почестями. А сколько других рыцарей, оруженосцев и просто слуг, без разбору, побросали в общую могилу?! В те цифры, которые я слышала, я попросту отказывалась верить. Там счёт шёл даже не на тысячи — на десятки тысяч! Даже слышать такое было ужасно.

В операционной теперь доктор фон Штюке и его помощники, братья Вигул и Зенон, работали каждый отдельно. Ну, вроде как помощники насмотрелись, как работает доктор, теперь могут повторить сами. Каждый сам по себе стал хирургом. И значит, одновременно оперировали сразу троих. А в помощь им выделили других братьев из числа крестоносцев, которые поздоровее. Теперь жуткие крики из операционной не прекращались вообще ни на секунду.

Лежачие больные, которым сделали операцию, заняли уже ещё четыре здоровенные палаты, и всё прибывали и прибывали; даже умерших и безнадёжных стало столько, что пришлось выделить ещё помещение. И это всего за сутки!

Сказать честно, за эти сутки я забыла, что такое милосердие. Мне попросту некогда было этим заниматься. Я рычала на легкораненых, чуть не швыряла несчастных на их ложа из соломы, и грозно покрикивала на тех, кто стонал особенно громко. Не потому, что я разом очерствела душой, вовсе нет! Мне положительно не хватало времени! Я буквально задыхалась от напряжения. Сегодня всё приходилось делать бегом.

Даже не счесть, сколько я сегодня вынесла из операционной корзинок! А крови текло, просто реки! Но доктор фон Штюке требовал, чтобы после каждой операции я мыла операционный стол чистой водой. Ага! Чистую воду ещё принести надо! И даже с полными вёдрами воды приходилось не ходить, а бегать. Я же говорю: жуть.

Я даже, чуть не пропустила удар колокола, созывавшего всех к обедне. Во, доработалась! Хорошо, что заглянула в операционную мать Жанна и поторопила меня. Иначе, могла и опоздать! Но, святую обедню, разумеется, никто не пропустил. Все, и хирурги, и мы, сёстры милосердия, и те раненые, которые могли хоть как-то добраться до церкви, все туда пришли. Смиренно и трепетно отслушали литургию. И сразу же вернулись к делам. Опять резать руки-ноги и разносить раненых по палатам.

И опять доктор фон Штюке после каждой операции тщательно мыл руки от крови и требовал того же от других. Как он сказал, чтобы в окровавленных руках хирурга ланцет не скользил[1] вкривь и вкось.

Я честно бегала с чистой водой и корзинкой, с отхожим ведром и мокрыми тряпками, носила раненым воду и небольшие горшочки с едой, кормила с ложечки куриным бульоном тех, кого доктор разрешил и грозно цыкала на голодные взгляды остальных, оттирала пот пациентам и кровавые потёки на операционном столе, и конечно, не забывала смачивать губы тому, вчерашнему «ангелу». Я же обещала?

И только сейчас, когда доктор фон Штюке предложил присесть, только сейчас поняла: я и в самом деле утомилась до изнеможения. Аж взгляд затуманился. Не упасть бы… Господи, дай мне сил! Не для себя прошу, Господи! Уф-ф-ф… уф-ф-ф…

* * *

Перед глазами качалась белёсая пелена тумана, а во рту таял противный вкус меди. Хотелось вспомнить о чём-то важном, подумать о нужном и неотложном, но малейшее напряжение сознания вызывало ужасную боль в голове и в белёсой пелене начинали плясать багровые всполохи. Ужасное состояние. Я моргнул, пытаясь прогнать туман, и в голове, в ответ, словно огненным бичом хлестнули. Я даже застонать не сумел. Только расширил ноздри и потянул в себя порцию прохладного воздуха. Ах, каким вкусным, каким ароматным он мне показался! Ещё, ещё вдох! Ах, хорошо! А теперь осторожно, бережно, попытаться ещё раз моргнуть. Да, страшно. Если опять всё в голове вспыхнет. А вдруг, нет? Значит, надо попытаться. Медленно и не спеша. Вот так: за-а-а-акрыва-а-аем веки… открыва-а-а-аем веки. Получилось! Нет, честно, получилось! Не сказать, что видеть я стал намного лучше, но во-первых, в тумане стали проступать какие-то тени, а во-вторых, в голове не бабахнуло. Значит? Значит, ещё пару вздохов через ноздри и ещё раз моргнуть!

Ну, вот. Тени постепенно начали складываться в картинку. Какую? Ой, нет! Я не буду думать об этом! Я вообще не буду думать! Это, оказывается, так больно! Я буду просто смотреть на то, что у меня перед глазами, а думать об этом не буду. А что у меня перед глазами? Белый потолок. Странно. О чём таком я мог подумать, глядя на белый потолок, что у меня голову ломит? Нет-нет! И сейчас не буду думать! Буду просто глядеть. Это же так просто: глядеть на белый потолок и ни о чём не думать.

А это что такое скрежещет? М-м-м… что же это такое? Я знаю, что это имеет своё название, но не могу вспомнить, какое именно. А это надо вспоминать? Хм-м… не уверен. Разве что, это воспоминание может навести меня на то, главное, о чём я должен был вспомнить, да забыл? Так что же это скрежещет?

О! Это звуки! Вот как это называется! Я слышу звуки! А до этого не слышал… Странно, правда? Вот, опять новое понятие! «Странно». Что такого может быть «странно»? И ещё это «странно» напоминает слово «странник». Почему бы? Наверное, потому, что странники видят много таких чудес, которых не видят другие, не странствующие. Поэтому их чудесные, удивительные, фантастические рассказы о чудных и неслыханных делах, и кажутся окружающим невероятными. В общем, то, что рассказывает странник — то и странно. Правильно я рассудил? Может быть, может быть…

А почему я вообще про странников начал размышлять? Я чувствую, что здесь кроется часть ответа на главный вопрос. И пусть главного вопроса я ещё не могу даже сформулировать, но часть ответа уже нащупал. Странник… Может, это я — странник? Откуда? Куда? Зачем?

Ну, вот. Каждый ответ приносит новые вопросы. И один ответ несёт несколько вопросов. Но так нечестно! Тогда вопросы-ответы будут множиться, пока у меня голова не взорвётся! А мне кажется, что главный вопрос всё же один. И ответ на него один. Откуда я это знаю? А я и не знаю. Я так чувствую.

Потолок мне надоел. Он какой-то однообразный. Не интересный. Я хочу видеть что-то ещё, кроме белого потолка. Вот только — что? И как это сделать?

Оп-па! А почему потолок пополз куда-то вбок?! Минутку! Я знаю ответ! Только вспомнить, как этоназывается! А называется это… это называется… хм… называется это… а! это называется скосить глаза! У меня непроизвольно это получилось. Но, получилось? А если сделать нарочно? Скосить глаза туда-сюда? Вдруг получится?

О-о-у!!! Сколько новой информации! И я не могу её определить. Я не могу её назвать, а значит, не могу разобраться в ней. И это отдаётся в мозгу тупым пульсированием.

Ладно, давайте постепенно, по порядку. Это? Да, это! Что это? Откуда-то издалека приходит в голову подсказка: окно. Ладно, пусть будет окно. Назовём это так. Тогда вопрос, где это окно? М-м-м… на ум приходит странное слово: стена. Но, что оно означает? А? А-а-а! Это то, что не потолок! Запомним: мир делится на потолок и не потолок. На потолок и стену. А в стене бывает окно. Уф-ф-ф!..

Как хорошо быть умным! Я чувствую приятный душевный подъём от своих знаний. Но, одновременно, это ещё очень утомительно. Вроде бы только скосил глаза влево-вправо, а уже так устал, так устал!

Тогда минутка отдыха, опять пялясь в белую немоту потолка и начнём всё по-новой.

Ещё через пять минут я открыл много занимательных вещей. Во-первых, оказалось, что мир гораздо больше, чем потолок и стена. По крайней мере, вдвое больше. Даже не знаю, радоваться этому или нет. В том, маленьком мире, было довольно уютно, а как представишь, что мир велик — бр-р-р!.. Зато в подросшем мире интереснее! И расцвечен он гораздо ярче, чем просто белый потолок. Это, значит, раз!

Во-вторых, обнаружилось, что я — это не просто мысли, не просто поток сознания. Я — это ещё и тело. То самое, которое может скосить глаза. Обнаружилось это случайно. Просто, прорезалось очередное чувство. Помните? Сперва зрение, потом слух, теперь ещё и осязание. Я почувствовал, как страшно болит и ноет моё тело. Любопытное ощущение! Это, пока я не понял, что оно моё. Что болит именно у меня. А когда понял, то очень расстроился. Ну, почему мне так не повезло?! Почему мне досталось такое больное тело?!

Мелкими иголочками начало покалывать кончики пальцев (у меня есть пальцы?), потом отчаянно зачесались икры ног (о-у-у? у меня ещё есть ноги? как, оказывается, я велик!), потом я почувствовал тяжесть в груди, словно задыхаюсь. И мне срочно захотелось скинуть с груди эту тяжесть. Я зашевелился и, с трудом, порекатился набок. Тяжесть не исчезла. Тогда я героически напрягся и, изнемогая от напряжения, перекатился вниз животом (кстати! у меня ещё есть живот! надо запомнить!). Но тяжесть опять не ушла. Она как будто сидела внутри, притаившись, словно натянутый для охоты самострел. Вроде бы идёшь, ничего такого не видишь, не ощущаешь. Но горе тебе, если наступишь на обычную с виду ветку! Короткий свист — и в груди у тебя уже торчит стрела, по самое оперение! (о! как много я, оказывается, знаю! не иначе — великий мудрец!). Вот так и тяжесть в груди: пока просто сидит, даже не слишком мешает, но, как самострел, в любой момент может внезапно полоснуть острой болью!

Что же делать? А может, встать на ноги? И тяжесть с груди упадёт туда, к ногам? Интересно, это вообще возможно, встать на ноги?

Очень аккуратно, бесконечно опасаясь взрыва в груди, я попытался приподняться. Руки подламывались и дрожали, тело слушалось с пятого раза, но упорство и настойчивость принесли плоды! Я уже стоял на четвереньках!

Опять замутило, и мне пришлось так постоять с минуту, пока отдышался и пришёл в себя. А когда в очередной раз в голове прояснилось, я встал. Я встал, братцы! Я раскинул руки для равновесия, и стоял, пошатываясь, на ногах, а потом сделал шаг. Ну, ладно, может и не я сделал, может, шатнуло так. Но получилось, что шагнул вперёд. Постоял, покачиваясь, да и сделал второй шаг. А потом третий. И в голове так зашумело, так забухало, что я остановился. А мир вокруг опять начал извиваться и кривиться. Или это в глазах плывёт?

* * *

Ну, вот, посидела, отдохнула, отдышалась, привела мысли в порядок — спасибо доктору! Что он там говорил? Что надо бельё забрать? Постирать и заштопать? Ну, не новость! Разве что, сегодня груда белья побольше обычного будет. Но, матушка Терезия справится. Она для этого уже ухитрилась собрать и организовать других женщин. А что? Мало ли их сбежалось под прикрытие стен замка, опасаясь нападения поляков? Поди-ка, не только мать Люция пережила то, что происходит с женщинами, когда приходит враг? Да и не только с женщинами. В обширных помещениях Нижнего замка крестоносцы разместили не одну тысячу беженцев. Мужчин сразу же задействовали для помощи по подготовке замка к осаде. Не то, чтобы замок пришёл в упадок, вовсе нет! Но, всё равно, копались новые рвы, углублялись старые, вычищались и выжигались заросли, мешающие обзору с башен, на опасных направлениях вбивались в землю ряды небольших кольев, против конницы поляков, ой, да мало ли дел, когда есть замок и есть свободные руки? Хоть просто, сена накосить! Почему нет, когда можно да? А женщины взяли на себя работу по хозяйству. На те же тысячи человек готовить надо? Надо. У крестоносцев есть своя кухня, даже пекарня есть, но это для рыцарей замка. На всех подготовить пищу они не справятся. Значит, поручили дело женщинам. А заодно — стирка, штопка, глажка и всё такое прочее, что обычно женщина по хозяйству делает. Заодно и про рыцарей позаботиться. Особенно, про раненых. Под руководством нашей матушки Терезии. Никто не посмел отказать! Вот так-то! Мне только остаётся принести эту огромную груду белья. Ничего, справлюсь!

Я подняла взгляд и чуть не подпрыгнула от испуга. Рядом со мной стоял «ангел». Пошатываясь, раскинув руки, словно слепой, он стоял в шаге от меня. А я и не услышала, занятая своими мыслями!

Конечно, я пружиной бросилась к бедняге и ухватила его за плечи. Что же делать, что же делать?! Укладывать на солому? Или вести в палату выздоравливающих? Раз он сумел встать? Или что-то ещё? Ой, а может, он отхожее ведро ищет? Так что же делать?! Нужен доктор! Он решит! И я уже открыла рот, чтобы позвать доктора фон Штюке, когда «ангел» посмотрел мне в лицо странным, туманным взглядом и спросил: «Бу-бу-бу?..».

— Что? — растерялась я.

— Он спрашивает: «Где я?», — раздался голос.

Я вторично чуть не подпрыгнула. И оглянулась. Фу-у-у!.. Это же фон Штюке.

— Он спросил: «Где я?», — задумчиво повторил доктор, с интересом разглядывая «ангела», — Только вопрос он задал на очень любопытном наречии. Я слышал такой, когда был в Палестине. Кстати, это объясняет, почему он такой смуглый…

Палестина! На меня словно пахнýло дуновением из Святых книг. По этой земле ступали ноги самого Христа! Здесь он проповедовал слово Божие! Здесь стоит Иерусалим! Здесь покоится гроб Господень! Задохнуться от восторга можно! Подождите-подождите! Если этот «ангел» разговаривает на языке, на котором говорят в Палестине… А вдруг… А вдруг это и в самом деле ангел?! Вот, прямо сейчас, я поддерживаю ангела за плечи, чтобы тот не упал!!! О, Господи!!!

— Сестра Катерина, — вывел меня из прострации голос доктора, — Дайте больному пить. У нас же есть чистая вода? Я пока подержу беднягу.

Ага! Есть чистая вода! Я как раз притащила два полных ведра, а уже операции закончились. Одно ведро ушло на то, чтобы помыть столы, а второе стоит полнёшенько! Я бросилась в операционную и принялась метаться по разным углам. Вода есть, но нет ни кружки, ни бокала, ни, хотя бы, черпака! Ничего нет! А, была не была! И я зачерпнула воду горстями. И осторожно пошла к ангелу, стараясь не расплескать ни капли.

Ангел стоял всё так же неподвижно, рассеянно и недоумённо глядя прямо перед собой, всё так же беспомощно раскинув руки. Доктор фон Штюке бережно поддерживал его под локоть и пытался втолковать что-то, на незнакомом языке. Ангел явно ничего не понимал. Во всяком случае, не реагировал на слова. Он и на моё появление никак не отреагировал. Только потянул носом, когда я поднесла воду почти к самому его лицу.

Я стояла, вода капала из моих протянутых ладоней, а ангел задумчиво смотрел вдаль. Может, ангелы вообще не пьют?! Не помню я такого в Святых книгах! А я, как дура, ему губы смачивала? А потом ангел, словно что-то вспомнил. И жадно уткнулся в мои ладони. И послышались всхлипывающие звуки. Ангел лакал воду, словно пить ему приходилось впервые в жизни. Он выхлебал всё! Ещё и ладони мои облизал языком.

— Может, ещё? — почему-то шёпотом спросила я у доктора.

— Пока не следует, — так же шёпотом ответил доктор, — Завтра. С утра. И тогда можно давать столько, сколько сам захочет. Пока не напьётся.

— Ага, — согласилась я. А что я ещё могла сказать?

— Бу-бу-бу? — опять спросил ангел.

— Кто я? — перевёл доктор.

И мы переглянулись. Как ему объяснить, кто он?! И тут меня озарило! Пусть сам вспомнит! А мы только легонько подскажем.

— Катерина, — чётко выговорила я, прикладывая ладонь к своей груди, потом указала на доктора, — Иоганн фон Штюке!

И положила руку на грудь ангела с немым вопросом в глазах. Ангел молчал.

— Иоганн фон Штюке! Катерина. И?.. — я повторила свои движения.

На лбу ангела прорезалась глубокая морщина. Густые брови чуть не сошлись над переносицей. Он напряжённо размышлял. Он очень напряжённо размышлял и, похоже, копался в памяти. Ничего!

— Катерина! — я начинала впадать в отчаяние, — Иоганн фон Штюке! И?..

— Ан-дре-ас… — хрипло выдохнул ангел, и в глазах у него просветлело, — Андреас!!!

[1] … чтобы ланцет не скользил… Любознательному читателю: доктор фон Штюке, конечно, имеет прогрессивные для своего времени взгляды на хирургию. Однако, обратите внимание: доктор моет руки ПОСЛЕ операции, а не до неё. То есть, шанс не получить гангрену у второго пациента гораздо выше, чем у первого. Увы! Увеличительные стекла известны со времён древней Ассирии, это 4 000 лет до н. э., а промышленное изготовление очков началось в Венеции, Флоренции, затем в Нидерландах и Германии где-то с 1280 года. Однако, до изобретения микроскопа ещё далеко, более 100 лет. А значит, далеко до понятия настоящего смысла гигиены.

Глава 6. Вспомнить всё!

…Но в виски, как в барабаны,

Бьётся память, рвётся в бой.

Владимир Высоцкий.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 25.07.1410 года. Утро.

Выспался я великолепно! Вчера, обессилев, я, похоже, потерял сознание, и меня отнесли на охапку соломы. Но, проснулся я бодрым, активным, полным сил. Вот только… как бы пустым внутренне. Ужасное чувство! Энергии через край, хочется куда-то бежать, что-то делать, не то ломать, не то строить, не то чего-то добиваться… а неизвестно, чего именно! Нет цели, я не помню про неё. И от этого вся сила словно улетучивается в пустоту. Знаете, ощущение такое, что я бы горы своротил, да вокруг одна равнина…

И всё же я бодренько привскочил со своей охапки соломы… и встретился взглядом с девушкой. О! А я её знаю! В смысле, видел вчера. Это она поддерживала меня за плечи, когда я пытался разведать окружающий мир. И если напрячься, я даже вспомню, как её зовут. Кажется… м-м-м… кажется что-то на «Ка»… Да! Точно! Кат-рина!

— Гыр-гыр-гыр! — сказала девушка.

Ну, может и не совсем так. Но что-то похожее, немного гортанное, отрывистое и командное. Похожее на приказ. И как прикажете отвечать? На всякий случай я улыбнулся.

— Гыр-гыр! — улыбнулась в ответ девушка. Ну, вот и поговорили…

— А-а-а!!! О-о-о-о!!! — завопил кто-то неподалёку, — Ы-ы-ы-ы!!!

Оу? Похоже… знаете, на что это похоже? Это похоже на вопли, когда кого-то скармливают львам или крокодилам! Странно, откуда я это знаю? Но, откуда-то знаю! И мне, конечно, захотелось посмотреть на это любопытное зрелище, но девушка поморщилась и махнула мне рукой в другую сторону. Мол, наш путь не туда. Жаль! Вот, искренне жаль! Тем более, что с той стороны присоединился ещё голос. Не менее истошный. А потом ещё один, совсем юный. Тот был пронзительный, аж уши закладывало. Бедняга чуть не визжал. Ну, очень, очень любопытно! И, что интересно, вопли не стихали довольно долго. Просто, неприлично долго. Обычно лев или крокодил успевают растерзать жертву очень быстро. Да, зрелище назидательное, впечатляет, но быстро кончается. А тут вопили долго и протяжно. На пределе сил. И всё, почему-то, не умирали. Лю-бо-пыт-но!!!

Девушка оглянулась на звуки и сделала странное движение рукой: открытой ладонью коснулась сперва своего лба, потом живота, затем правого плеча, а затем левого[1]. И лицо её при этом стало строгим, и каким-то сострадательным одновременно. Ей явно было не всё равно, что там кто-то кричит. У неё там родственников, что ли, крокодилам скормили? А что тогда означает жест? Лю-бо-пыт-но!!!

* * *

Мы успели перекинуться парой фраз с доктором фон Штюке, когда все вместе, и крестоносцы и наша группа сестёр милосердия, после утрени, шли в лазарет. Доктор отозвал меня чуточку в сторону и сказал:

— Я размышлял о вчерашнем. По поводу языка, на котором заговорил Андреас. И вот, что я по этому поводу думаю. Удар бедняге пришёлся в область затылка. Быть может, он потерял кусочек памяти. Но, зато, возможно, он ярко вспомнил свою бытность в Палестине? Оттого и разговаривает на том наречии? Бедный страдалец воображает, что он всё ещё там, в далёких землях мавров? Кто знает, кто знает… Удары в голову вообще не предсказуемы по последствиям. Неподвластны современной медицине. Я мог бы рассказать много интересного, что наблюдал собственными глазами. И про то, как полные сил здоровяки впадают в детство и забывают собственные дела и поступки больше чем за половину прожитой жизни, и про удивительное раздвоение личности, когда по чётным числам пациент ощущает себя одним человеком, а по нечётным — совершенно другим, и про многое-многое иное, любопытное и пугающее, но некогда, мы почти пришли.

Я прошу тебя, Катерина, заняться конкретно этим больным. Ты знаешь, почему. Походи с ним, погуляй, поговори… Быть может, память вернётся к бедолаге? От вида привычной обстановки, от звука родной речи? Ты поняла меня? А в операционной сегодня мне будет помогать сестра Агнесса.

Понятно, что я согласилась. Куда мне деваться? Ой, ладно, не буду обманывать, это грех, мне и самой страх как захотелось посмотреть излечение ангела. Может, это и в самом деле крестоносец, потерявший память. Всё равно интересно! И в сто, в тысячу раз интереснее, если это и в самом деле ангел! Вот представьте, что у вас есть знакомый ангел! Представьте, что он вам может порассказать о том, что делается на небесах! Представили? Тогда вы поймёте моё состояние!

А что излечение пройдёт успешно, я не сомневалась. Вы же помните — я не сама по себе, я орудие в руках Провидения! И я пошла к ангелу.

Ангел беззаботно дрых на соломенной подстилке. Как можно?! Он же утреннюю службу пропустил! Но тут ангел открыл глаза, взглянул на меня и беззаботно улыбнулся. Так открыто, что я непроизвольно улыбнулась в ответ.

— Доброе утро! — сказала я.

Ангел не ответил, только улыбнулся ещё шире. И тут раздался первый крик боли. Кто-то из хирургов в операционной начал свою работу. А потом присоединился ещё один вопль. И ещё один. Я благочестиво перекрестилась; пусть Господь даст пациентам душевных сил! Пусть даст им здоровья! Ангел встрепенулся и вопросительно посмотрел в ту сторону. Мне показалось, что он хотел посмотреть, что творится в операционной. А может… а может, он хотел явить чудо?! Излечить страждущих? Но сам он туда не пошёл, а мне доктор ничего подобного не разрешал. Он сказал, чтобы мы погуляли по двору. И я приглашающе махнула Андреасу рукой, пошли, мол. Тот ещё раз покосился на дверь операционной, но послушно пошёл за мной.

Сперва я отвела его вглубь коридора. Вы же помните, что там такое? Вот я его туда и отвела. Прикрыла за ним дверь и прислушалась. И услышала, как зажурчало. Андреас быстро разобрался в назначении комнаты. А я приуныла. А потому что теплилась ещё надежда, что это ангел! Вот, до этой самой минуты. Нет, ну, вдруг?! А теперь всё ясно.

Ну, как «почему»? Потому что ангелы бесполы! Чем они, по вашему, журчать будут?

Нет, я читала в умных книгах, что раньше ангелы были мужского пола. И даже, входили… хм!.. входили к земным женщинам. Очень охотно. Отчего — увы! — рождались великаны-нефилимы, наполнившие землю насилием[2]. И Господь всемогущий разгневался на ангелов и запретил им это. И, я так думаю, решил вопрос радикально, сделав их бесполыми. Во всяком случае, про такую бесполость ангелов, частенько в проповедях рассказывают. Жаль… Жаль расставаться с иллюзиями!

Между тем «иллюзия» уже вышла из отхожего места. И я повела его во двор замка.

* * *

А знаете, тут очень здóрово всё придумано! По поводу организации отхожего места. Конечно, если у тебя есть постоянная подземная река, то можно и не такое придумать. Но всё равно — здóрово! Вот только очень хотелось пить, да и в животе заурчало. Я вышел к девушке Кат-рине и очень вежливо попросил еды и питья. И наткнулся на непонимающий взгляд. Тогда я открыл рот и пару раз ткнул туда указательным пальцем. Девушка понимающе покачала головой. И куда-то повела меня, надеюсь, угостить завтраком.

* * *

«Иллюзия» пробурчала что-то невнятное. Что бы это значило? Я уставилась на Андреаса в немом удивлении. Тот вздохнул и ткнул указательным пальцем себе в рот. Всё понятно: он хочет сказать, что мы разговариваем на разных языках. Мы не понимаем друг друга. Придётся общаться жестами. И я махнула ему ладошкой — пойдём! И мы вышли во двор. Вот тут Андреас застыл в изумлении. Да, уж! Здесь есть на что посмотреть! Меня до сих пор впечатляет, а в первый день я вообще как пришибленная ходила. Уж очень громаден зáмок, просто потрясает воображение.

То, что Андреас остолбенел, меня не удивило. Если бы он в этом замке раньше жил, его обязательно кто-то узнал бы, или фон Штюке, или его подручные, или ещё кто. А если не узнали, значит он жил в другой, отдалённой крепости. И вполне может быть, что тоже впервые увидел, что такое настоящая мощь крестоносцев. Да, кстати!

— Это. Зáмок. Крестоносцев, — чётко проартикуллировала я, одновременно сопровождая свои слова понятными жестами: указала на окружающие стены рукой и показала крест перекрещенными указательными пальцами двух рук. Андреас задумался.

* * *

Я задумался. Кат-рина показала мне на стены, а затем одним, горизонтальным указательным пальцем как бы разделила второй, вертикальный указательный палец, пополам. Что бы это значило? Половина? Половина чего?

* * *

— Ах, да! — спохватилась я, — Он, наверное, думает, что крест — это символ христианской страны! А мне надо показать, что речь именно про крестоносцев. Как? Проще простого! Я опять скрестила пальцы и прижала их к своей одежде, ну, типа, крест на одежде. Крест на плаще. Чего непонятного?

* * *

Кат-рина явно заметила мою растерянность. И снова повторила знак «половина». На этот раз прижав знак в районе груди. Это, что же?! Половина сердца?! Она намекает на интимные чувства?! Ох, даже не знаю… Вот так, сразу в меня влюбиться? С чего бы? Боюсь, что я чего-то не так понял. И я сделал самый обычный жест непонимания: развёл руки чуть в стороны. Если точнее, то я поднял руки, согнутые в локтях, так что кисти оказались в районе плеч, и развёл ладони в стороны. Вежливый жест, означающий, что я теряюсь в догадках…

* * *

Я не поверила своим глазам! Андреас развёл пальцы в районе плеч… Крылья?! Он намекает про крылья?! Неужели всё-таки ангел?! И я не удержалась. Знаю, что это может показаться неприличным, но я слегка провела ему ладонью по спине, в районе лопаток. Если бы там были крылья! Ну, хотя бы остатки от крыльев! Но нет, спина как спина. От крыльев и помину не было.

* * *

Вы знаете, я впал в ступор. И было от чего! После её интимных намёков про половину сердца, когда я вежливо изобразил «не понимаю», она поощрительно подтолкнула меня в спину! Как расценить этот жест? Иначе как «дерзай!», мне ничего в голову не пришло! Нет, ну а вы сами как расценили бы?! Вот-вот! Нет, вообще-то я не прочь, девушка молоденькая, симпатичная. И всё же я решил ещё раз уточнить. Знаете, неправильно понятый намёк на интим — это дело такое, вполне можно и по морде схлопотать. И я показал самый понятный жест: большой и указательный пальцы левой руки свернул в кольцо, а правым указательным несколько раз в то кольцо потыкал. И вопросительно посмотрел на девушку. Та внезапно полыхнула румянцем.

* * *

Меня в краску бросило! Стояли, разговаривали, пусть и жестами, и вдруг, такое похабное предложение! И кому?! Мне, монашке! Идиот, дурак, дубина, кретин пустоголовый! И я яростно покрутила пальцем у своего виска.

* * *

Я кажется, всё-таки прав… На мой откровенный вопрос девушка показала пальцем на голову. Мол, верная мысль. Наконец-то догадался. Сообразил, в конце-то концов. Понял мои тонкие намёки. Та-а-ак… И что же будем делать? Точнее, где? Не во дворе же, словно собачки? С другой стороны, обнять и поцеловать девушку прямо сейчас просто необходимо. Вон как она на меня смотрит. Ждёт, похоже, волнуется. Ну, я тебя не подведу! И я протянул к ней руки, прижимая в районе бёдер, чуть сзади, слегка ниже талии…

ХРЯСЬ!!! Девушка влепила затрещину от души. У меня в обоих ушах зазвенело и онемела щека. Значит, язык жестов — это не мой конёк. А так всё складно получалось!

Кат-рина гневно задышала, резко ухватила меня за руку и буквально потащила за собой.

* * *

Сперва я сама не знала, куда я тащу этого… этого… этого Андреаса, чтоб ему пусто было! Потом пришла простая мысль — в храм! Пусть покается в своих греховных помыслах! Потом пришла другая простая мысль: как же он покается, если он язык забыл? Жестами? На глазах у всех? Ой, не надо, мы это уже проходили! Тогда, куда же его? Я знаю куда! В Нижнем замке, возле входа, у Сапожных ворот, недалеко от Воробьиной башни, есть часовня святого Николая! Вот куда! Там и народу обычно немного и место, как ни крути, святое. Авось, увидев святые иконы, образумится? А если — тьфу-тьфу-тьфу! — если он демонами обуян, может в святом месте они его оставят? Да! Туда его! В часовню!

И, пыхтя рассерженной гадюкой, я буквально приволокла это недоразумение к порогу часовни. Перекрестилась у входа, и шагнула внутрь. Повезло: часовня оказалась пуста. Хотя множество свечей теплилось пред алтарём, видно, что народ ещё недавно здесь был во множестве.

* * *

Мне сначала даже показалось, что меня вышвырнут вон. Во всяком случае, девушка целенаправленно тащила меня к выходу, к воротам. Ну, сам напросился… Хотя, должен заметить, всё равно — жестоко! Однако, почти у самых ворот, Кат-рина резко свернула в сторону и остановилась перед небольшим, странным сооружением. Я таких никогда не видел. Но — хоть на части меня режьте! — от сооружения неуловимо веяло храмом или святилищем. Не могу объяснить, но это так чувствовалось. Девушка быстро повторила знак рукой, сперва сверху вниз, а потом от плеча к плечу, который я уже видел, когда проснулся и когда раздались крики, ухватила меня за руку и потащила внутрь. Странный знак. Надо на всякий случай запомнить…

Никакой это оказался не храм! Во всяком случае, никаких священных знаков и чертежей на полу. А оказалось что-то вроде выставки картин и скульптур. Отлично, кстати выполненных. Я таких прекрасных картин в жизни не видел! Скульптуры тоже неплохи, но картины — это великолепно! Знаете, у нас принято рисовать человека только в профиль. Здесь были изображения со всех сторон, даже со спины!

Нет, ну понять идею девушки можно. Мол, у тебя грязные мысли, поди-ка прикоснись к прекрасному искусству, отрешись от суеты, почисти карму. Ну-ну… И я с любопытством пошёл вдоль стен небольшого помещения.

Света, кстати, вполне хватало. Помимо высоких, хотя и узких окон, там и сям горели свечи. Много свечей. Нерасчётливо много свечей. И стояли они в особых местах на специальной подставке. Во всяком случае, мне так показалось. Ну, ладно! Приобщимся к местной культуре!

На одной из стен, на отдельных досках, в три ряда висели какие-то портреты, вперемежку с картинами. Это мы оставим на попозже, уж очень невелики они по размерам. А сейчас поглядим большие картины, развешанные на две другие стены. И я опять восхитился. И даже не обратил внимания, что девушка Кат-рина опять завела своё «гыр-гыр-гыр!». Да ещё и в повелительном наклонении.

На первой картине убелённый сединами старец стоял на берегу моря, воздев кверху руки, и глаза его были устремлены в небо. Усталая, запорошенная дорожной пылью толпа, стоя чуть вдалеке, покорно глядела на него, по всей видимости, не ожидая ничего хорошего. Мужчины, женщины, дети, пара осликов… А вдалеке, почти сливаясь с горизонтом, мчались военные колесницы. Сюда, к этой толпе народа. Явно, не с цветами и подарками. Судя по тому, что воины были вооружены и воинственно размахивали копьями. Палило солнце, желтел мокрый песок, уныло стояли люди, а море… море отхлынуло от старца! Оно раздалось в обе стороны, образуя что-то вроде прохода, где сама морская вода стояла стеной! Чуть дальше море было как море: плескались волны, над пенными гребнями носились чайки, а здесь, перед старцем, море волшебным образом расступилось.

Я пригляделся внимательнее. Я сказал, люди стояли уныло? Большинство — да. Но вот один из толпы увидел чудесное явление и явно приободрился. Поверил в спасение от воинов на колесницах. И, чуть обернувшись к спутникам, с воодушевлением показывал им пальцем на диковинное зрелище. И те, кому он это показывал, пристально всматривались в морскую гладь, очевидно пытаясь понять, не мерещится ли им подобное диво.

Восхитительная картина! Живая. Передающая не только сюжет, но и тончайшие эмоции всех участников этого сюжета. Даже свирепость далёких воинов, каким-то чудом, художнику вполне удалось передать! Прекрасная работа!

Вторая работа мне понравилась чуть меньше. Хотя изображение тоже было, словно живое. Юноша-воин с коротким мечом, а может, кинжалом, шёл в направлении зрителей картины. На плече у него болтались ремни пращи, а сам юноша держал в свободной руке отрубленную голову. Всё бы хорошо. И воин шёл уверенной поступью, и отрубленную голову держал гордо, со сдержанным достоинством. И окружающие воины, едва намеченные контурами на самом краю картины, приветствовали победителя восторженными криками, потрясая оружием. Всё хорошо. Меня смутило только несоответствие пропорций. Уж больно огромной выглядела голова в руках юноши. Словно это был не обычный человек, а — ха-ха-ха! — великан какой-нибудь! А в остальном — превосходно!

Уже предвкушая восхищение, я подошёл к следующей картине. Танцующая девушка. Молодая, гибкая, полуобнажённая, в прозрачных, развевающихся одеждах, она танцевала в огромном зале перед троном восточного владыки. И весь танец был пронизан страстью и грацией. Владыку художник прописал великолепно! С густой, чёрной бородой, в восточных одеждах, он внимательно наблюдал танец, вот только выглядел он при этом довольно хмуро. Трон окружали другие сановники и приближённые владыки, но право, они терялись на его фоне. На кого ни взгляни — взгляд непременно возвращается к главным персонажам картины, к повелителю и девушке. Я рассматривал этих двоих и не понимал, отчего хмурится повелитель? А потом заметил то, чего не увидел при первом взгляде. Немного сбоку стоял воин с кривым мечом на поясе. Нет, ну понятно, что рядом с троном должен быть воин. Может, поэтому взгляд за него и не цеплялся. Пока я не разглядел, что у него в руках. А в руках у него было золотое блюдо. На котором лежала отрубленная голова. Бледная, измученная, со всклокоченными волосами и бородой, отрубленная голова. Понимаете? Девушка извивалась в танце, стражник держал отрубленную голову на золотом блюде, а повелитель смотрел на это и многое было в его взоре! И восхищение танцем. И складка между бровей. Восхитительная и страшная картина! Пробирающая до самых пяток!

Мне захотелось рассмотреть получше ту голову на блюде. Я шагнул ближе и потянулся к свечам, чтобы посветить. И тут же получил шлепок по руке! Кат-рина яростно зашипела неизменное «гыр-гыр-гыр!». Непонятно! Тут что, свечи можно только ставить, а брать их уже нельзя? Глупость какая! Ну, ладно, будем считать, что девушка боится пожара. Что рассматривая картину в такой близости я могу не рассчитать и поджечь её. Так и быть, рассмотрю подробности на картине позже. Когда Кат-рины поблизости не будет. И я шагнул к следующему полотну.

И застыл, словно меня громом поразило.

Там была изображена женщина. Она сидела на охапке соломы, среди бродящих там и сям овец. Одета в тунику, поверх которой тёмно-синий мафорий. Значит — замужняя. На коленях у женщины лежал запеленатый младенец. И женщина смотрела на него с любовью и нежностью. Но не это меня поразило. На младенца смотрели ещё трое мужчин. Один чернокожий, с толстыми губами и курчавыми волосами, ещё достаточно молодой. Второй белый, уже старик, с прямыми седыми волосами и седой бородой. Он слегка откинулся назад и рассматривал ребёнка вприщур, словно у него дальнозоркость. Может быть, может быть… Явно же, что глубокий старец! А третий, смуглолицый… третий был Фарн! Ну, да, вон и палка, с характерным завитком на конце! Только на картине это просто пустая палка, а в жизни Фарн вставил туда крупный самоцвет. Вот и вся разница.

Фарн! Верховный жрец Фарн! Который отправил меня на сто лет вперёд на поиски магии! Как я мог забыть?! Нет, как я мог забыть?! В краткий миг озарения я вспомнил всё!

У меня во рту пересохло, а сердце застучало не в такт и с перебоями. С дрожью я взглянул на свою руку. Есть! Есть перстень! Не пропал, пока я в беспамятстве валялся!

Уф-ф-ф!!! Камень с сердца!

Я торопливо коснулся рубином с перстня обоих ушей и губ. И явственно разобрал, что говорит Кат-рина!

Получилось примерно так: «Гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-ина пустоголовая! Ни лба не перекрестил, ни помолился перед святыми иконами? Какой же ты крестоносец? Как тебе объяснить, что тебе каяться следует, а не на полуголую Саломею пялиться! Фу, стыдоба..!».

Получилось! В самом деле получилось!

— Ты меня теперь понимаешь? — уточнил я.

Девушка поперхнулась на полуслове.

— Ты вспомнил нашу речь? — словно не веря себе, прошептала она.

— Не важно! — отмёл я возможные вопросы, — Но нам о многом надо поговорить! Ты готова мне отвечать?

— Спрашивай! — отважно согласилась Кат-рина.

[1] …правого плеча, а затем левого… Любознательному читателю: здесь нет опечатки, и авторы не ошибаются. В указанный период у католиков не было единого порядка наложения на себя крестного знамения. Иоанн Злотоуст вообще писал, что достаточно большим пальцем начертить себе крест на лбу… Только в 1570 году римский папа Пий V предписал католикам креститься строго слева направо. До этого крестное знамение делали, как кому удобно. И пальцы могли складывать по собственному желанию: и троеперстием (в честь Бога-отца, Бога-сына и Бога, духа святого), и двоеперстием (в знак двойственной, как божественной, так и человеческой, природы Господа), или креститься всей ладонью, всеми пятью пальцами (в напоминание о пяти ранах Христовых).

[2] Ветхий Завет, книга Бытие, 6:13.

Глава 7. Легенда. Начало. Беда

Легенда всегда берет верх над историей.

Сара Бернар.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 25.07.1410 года. Утро.

Мы вышли с той странной выставки картин и прогуливались по обширному двору. А я всё раздумывал, какой вопрос будет самым безопасным? Нет, ну не спрашивать же, не знает ли она где найти жрецов-магов? Как ни крути, сто лет прошло! И, судя по языку, я нахожусь в чужой стране. Значит? Значит надо провести разведку, и по возможности, незаметно.

Поэтому я начал с разговора о жестах. Кто что хотел сказать и кто что понял. Оба весело посмеялись и девушка слегка оттаяла. А я себе заметил, что ни одного жеста никто не угадал, кроме одного. Который напрямую касается секса. За который я по морде схлопотал. К чему бы? Неужели только такие жесты действительно всеобщие? Есть о чём задуматься на досуге. А сам, тем временем, принял решение. И небрежно поинтересовался, где я нахожусь. Чем не безопасный вопрос?

— В Мариенбурге! — гордо ответила девушка. Как будто это название всё объясняет.

— Но здесь не пахнет морем? — удивился я, потянув ноздрями воздух.

— Почему должно пахнуть? — даже приостановилась Кат-рина.

— Ну… судя по названию… Мариненбург — «морской город»…

— Не Мариненбург, а Мариенбург! Город Марии!

— Мария… — сделал я вид, что задумался я, — Жена фараона?..

— Что?!!! — у девушки буквально глаза на лоб полезли.

— В смысле, матери фараона, — быстро уточнил я, — Э-э-э… бабушки?..

— Какой ещё фараон?! — чуть не завопила Кат-рина, — Это мать Господа нашего!

— Ах, мать вашего господина… — улыбнулся я, — А кто ваш господин? Судя по городу, он вполне может богатством с фараоном поспорить!

— Не господин, а Господь! — простонала девушка, — Ты что, язычник, что совсем ничего не понимаешь?

— Не понимаю в чём? — осторожно уточнил я.

— В религии!

— О! В религии я очень даже хорошо понимаю! — обрадовался я, — Хочешь, расскажу про бога богов и людей, великого Амона? Хочешь, про светлого Осириса, про его сестру и супругу Исиду, или про их сына-сокола Гора, чья супруга богиня Хатор? Хочешь, расскажу про мрачное подземное царство Дуат, в котором…

— Язычник!!! — попятилась от меня Кат-рина, — Еретик!!!

И в глазах у неё появился такой ужас, что я поневоле поёжился. Хотя и не понял, что означают её слова. Кто это такие вообще, язычник и еретик? Местные ругательства? Или…

— К оружию!! — истошно завопил кто-то неподалёку, — Поляки!! Целое войско!!

Девушка охнула и побледнела, устремив взор на стену. А по стене бегали вооружённые люди, громко вопя и призывая всех к бдительности и осторожности.

Вокруг постепенно нарастали суета, крики, беготня. Что бы это значило?

— Так ты лазутчик? — гневно сузила глаза и тяжело задышала Кат-рина, — Поляк?! Хотя, нет, поляки — христиане. Значит, язычник-литвин?! Ловко пробрался! Прикинулся полудохлым, чтобы тебя крестоносцы спасли? А сам и язык знаешь, и никакой не полудохлый, получается?!

— Я?! — искренне опешил я, — Никакой я не литвин! Я из Та-Кемета! Кстати, что это за слово такое «литвин»?

— Врёшь?! — ещё более ощетинилась девушка.

— Ни-ни! — заверил её я и клятвенно сложил руки, — Я вообще ни при чём! Хочешь, я тебе всё расскажу?!

Я с отчаянием понимал, что что-то пошло не так. Самый простой вопрос внезапно стал смертельно опасным. Мне никак нельзя было позволить, чтобы девушка меня в чём-то заподозрила и позвала на помощь. Я и без того всей кожей ощущал, что вот этот внезапный крик со стены только что спас меня от реальной опасности. Я чувствовал, что здесь назревают серьёзные дела, и вполне может быть что-то вроде войны. И мне встревать в эти разборки совершенно не хотелось. Это не мои разборки! У меня другая задача. Но если меня в чём-то заподозрят — а благодаря Кат-рине обязательно заподозрят! — то меня и спрашивать не будут. Ткнут кинжалом в брюхо и всё.

— Я всё-всё расскажу! — заторопился я, — Если ты согласишься меня выслушать!

Всё рассказывать я, разумеется, не собирался. Как говорил старик Решехерпес: «Нужно будет лгать — лги!». Вот я и собирался лгать, может быть, приоткрыв только часть правды. Да тут и не поверят, если я всю правду открою.

— Ну, рассказывай, — процедила девушка, — А если будешь врать, то я почувствую!

Слава великим богам! Мой расчёт оказался верен. Девушка, как и все женщины, оказалась до чрезвычайности любопытна. Лично я, на её месте, сначала крикнул бы стражу, а потом мы все вместе выслушали бы оправдания подозреваемого. Потом, когда он будет под надёжной охраной.

— Ну, слушай! — начал я, незаметно отступив чуть в сторону, в тень. Если мои сказки не помогут, мне придётся предпринимать что-то посерьёзнее. И лучше, если это будет происходить в незаметном месте, в тени от здания, например. И я ещё чуть попятился назад. Девушка, предсказуемо, шагнула следом:

— Ну?..

— Сейчас! — подумал я, лихорадочно собираясь с мыслями, — Сейчас я тебе такую душещипательную историю выдам, обрыдаешься! Жаль только, что я сам не помню, как очутился в этом месте. Ну, да ничего! Главное — побольше эмоций! А здравый смысл может и подождать где-нибудь в сторонке.

* * *

То, что рассказал этот явный еретик и язычник, выходило за рамки разумного! Нет, ну сами посудите: он, дескать, греческий торговец, который поехал торговать в загадочную страну Та-Кемет. Продавал коней и оружие, покупал пряности, дорогое сандаловое дерево, слоновую кость, и прожил в этом Та-Кемете больше пяти лет Ага! Ему на вид чуть больше двадцати! Он пятнадцатилетним купцом торговать поехал?! Ах, нет, он видите ли, сопровождал в поездке отца-торговца, который недавно скончался, и после его смерти все дела легли на плечи юноши. Хм!.. Ну-ну!

После смерти родителя юноше пришлось взять все обязательства по торговле на себя. Похвально. А отец, оказывается, был весьма богат и даже вхож к самым видным вельможам Та-Кемета, включая подношение подарков самому фараону. Опять фараон?! Что за глупость такая! Фараонов уже тыщу лет нету! А после отца юноша стал туда таскать подношения и подарки. Чтобы греческих купцов местные власти не притесняли. Ну вот, в очередной раз явившись с подарками во дворец фараона, он заметил юную девушку, которая наблюдала за происходящим из-за кисейной занавеси одного из входов. Что-то мне эта девушка уже не нравится! Ещё ничего не знаю про неё, а уже чувствую антипатию… И эта девушка оказалась старшей из дочерей фараона. И она воспылала к юноше страстью. Вот, я как чувствовала! Стерва! И, воспылав страстью, она стала домогаться юноши. Только юноша этого не сразу понял. Не понял, когда его пригласили на пир, и он оказался рядом с этой стервой. Не понял, когда его пригласили на ежегодный торжественный выезд фараона на великую реку Хапи, и его конь случайно оказался рядом с конём принцессы. Не понял, когда она, словно случайно, сказала, что в её личном дворце слугам дано приказание пропускать юношу в любое время дня и ночи… Тупой он, что ли, этот Андреас? Вроде нет. Скорее, счастью своему не поверил. Впрочем, ещё вопрос, счастье ли это, когда тебя такая стерва домогается. Он был с ней любезен, сыпал комплименты и развлекал девушку занимательными историями, в общем, вёл себя прилично. Только ей этого было мало! Потому что она именно домогалась! И шла к предмету своего вожделения напролом. Не дождавшись явления юноши в свой дворец, она послала к нему доверенного человека с запиской и с целым золотым блюдом богатых подарков: камни, жемчуг, кольца, браслеты… Юноша благородно отказался от даров, но девушка ещё больше возбудилась и даже взревновала. Ну, я же говорю — стерва. И эта стерва, забыв всякий стыд и нормы приличия, даже однажды, переодевшись простой горожанкой, припёрлась в дом юноши! С самыми коварными планами! И буквально потащила юношу в спальню! Но тот в очередной раз отказал, сославшись на то, что его сердце, якобы, занято другой. На самом деле, как он объяснил, юная дочь фараона оказалась вовсе не красавицей и не возбуждала ответного пыла. Юноша просто побоялся опозориться в постели.

Я с сомнением покосилась на Андреаса. Врёт? Ведь, врёт, зараза! Судя по рассказам матери Люции, мужики — ещё те сволочи! И возбуждаются на всё, что шевелится. С чего бы этому быть из другого теста? Побоялся он…

Между тем, дочь фараона — дался мне этот фараон! Но, просто уши режет! — дочь фараона пришла в ярость. Как?! Кто-то посмел её отвергнуть?! И её любовь и страсть быстренько сменились ненавистью. Ну, в это верю! Так бывает, сколько раз я про такое в книгах читала! А, возненавидев, эта стерва стала строить козни своему бывшему любовнику. Нет, не так. Он же не был её любовником? Бывшему возлюбленному? Тоже нет. В общем, стала строить козни Андреасу. Благо, возможностей для этого было — пруд пруди! Как-никак фараонова дочка! Да что же ко мне этот фараон прилип?!!

В общем, бойтесь, мужики, разъярённых баб! Разъярённый мужик в глаз даст, в ответ получит, и вместе пойдут пиво пить, забыв в чём были разногласия. А разъярённая баба не забудет никогда! И не раз припомнит, и не два. А, поскольку в глаз дать не может, то возьмёт коварством. Так, что и не угадаете, откуда удар ждать. Вот и эта стерва начала плести интриги. Для начала она принялась чернить свой бывший предмет обожания (вот! нашла подходящее слово!) в глазах своего папаши. Дескать, и то не так, и это не эдак, и власти твоей не боится! Слово за слово, капля за каплей… Капля, она камень точит. Постепенно папаша во все эти домыслы поверил. И сильно осерчал. Настолько сильно, что хотел даже бросить Андреаса в застенок и казнить, как преступника. Только это никак дочку не устраивало. Просто казнить? Фи! Не-е-ет! Надо заставить беднягу страдать! Чтобы мучился и проклинал тот день, когда он осмелился отвергнуть её любовь. Казнь для этого слишком лёгкое наказание! И дочка своего добилась.

На Андреаса посыпались неприятности. И налоги увеличили вдвое, и во дворец ему вход оказался закрыт, и стражники не спешили, когда возникали проблемы у торговых рядов, где располагались его товары. Торговля пошла в убыток. Да это всё полбеды. Мстительная дочурка развернула настоящую охоту за беднягой. Здоровенные мужики, с дубинками в руках, рыскали по рынку в поисках Андреаса. Не то, чтобы убить, а скорее, покалечить. Что ничуть не успокаивало. Не раз и не два юноше удавалось спастись просто чудом. Иначе он бы тут не стоял.

Как Андреас вообще обо всём этом узнал? Да очень просто! Ещё его отец, когда приехал первый раз в этот край, и удостоился визита во дворец, подарил фараону рабыню.

— Рабыню?!! — потрясённо перебила я в этом месте рассказа.

— Ну, да, — совершенно спокойно и равнодушно кивнул головой Андреас, — Рабыню.

Так вот, подарил его отец фараону рабыню. Молодую, гибкую, симпатичную, обученную музыке и танцам, а также науке услаждать мужчин. Хотя последнее — заочно. Ибо ещё девица. В общем, вполне достойный фараона подарок. Как гордо сказал Андреас, за эту рабыню двух лошадей отдали! И ещё кувшин чистейшего оливкового масла. По мне, так сомнительный отзыв. Но Андреас говорил об этом так, будто хвалился. А у отца в торговом караване был знакомый врач. И этот врач, по просьбе отца, проделал любопытную вещь: дал новой рабыне выпить кубок вина, в которое подмешал макового молочка… И когда та впала в наркотическую эйфорию, сумел ей крепко внушить, что она должна стать глазами и ушами греков во дворцефараона. Иначе, мол, её змея укусит. Насмерть. И надели ей на руку золотой браслет в форме змейки.

Тут всё понятно: этакий лазутчик, про которого и не подумаешь. И днём и ночью услаждает слух и зрение фараона музыкой и танцами. И вообще — услаждает. И кто заподозрит любимую наложницу в предательстве? А что она будет любимой наложницей, подразумевалось само собой. Не девушка — цветок! Не зря за неё две лошади отдали.

Но, то ли фараон не слишком доверял чужестранцам, то ли слишком любил свою некрасивую дочь, но он отдал новую рабыню дочери. В служанки.

Понятно, та девушка перепугалась, что золотая змея её укусит, раз она не может ничего шпионить про фараона и побежала к грекам. Тем пришлось её успокоить, что так и быть, если она будет шпионить про дочь, это ей зачтётся, как за отца. А в конце концов, получилось даже лучше, чем думали. Потому что именно от дочери пошла настоящая угроза, а не от фараона.

В общем, когда Андреас узнал от этой рабыни обо всех замыслах дочери фараона, он понял: надо бежать! Причём, срочно. И подал почтительное прошение начальнику стражи с просьбой разрешить ему покинуть страну с ближайшим караваном. По торговым надобностям. Обычное, стандартное прошение. И… получил отказ! И это напугало Андреаса больше всего. Никогда и никому не отказывали. А тут — раз! — и отказали. Значит, всё не просто так. Значит, готовится серьёзная провокация.

Бежать! Немедленно бежать!

Это хорошо, что живя в Та-Кемете, он выучил язык и мог говорить без акцента. Испуганный юноша зашил в пояс последние три сотни золотых монет, надел парик, приклеил усы, натянул старый, драный халат и грязную феску, и, никем не узнанный, купил себе место в караване, который вёз товары до самого Неаполиса[1], что на берегу Средиземного моря.

Дома тоже успел сделал приготовления. Во-первых, распустил слух, что он заболел. И пригласил доктора, того самого, друга отца, сделать вид, что тот его навещает. По крайней мере, хотя бы первые три дня. За это отдал ему все оставшиеся непроданными товары. Ну, кроме тех, которые загодя и тайно отправил в караван. Это во-вторых. Должна же у него быть хоть какая-то финансовая безопасность?

Конечно, кажется, что гораздо проще было выбрать маршрут по великой реке Хапи, благо и город стоит недалеко и плыть совсем рядом. А там — привычным маршрутом через Палестину, в обход Средиземного моря… То-то и дело, что «кажется»! Уж что-что, а речные пути всегда были под самым пристальным вниманием семьи фараона. Река Хапи даёт жизнь и процветание всей стране Та-Кемет и на её берегах столько внимательных глаз! Не то, что человек, мышь незамеченной не проскочит! И сигнальные костры вдоль всей реки. Зажжётся хоть один — тут же и остальные запылают. И тогда конец всему движению! Ни лодка, ни плот, ни даже обычная сломанная ветка не уплывёт, не скроется. Поймают, остановят. И будут держать, покаспециальное разрешение на продолжение движения не поступит. От самого фараона, между прочим. Так что, юноша принял решение двигаться совсем в другую сторону. Куда не ждут. Где не будут искать. И всё равно, пришёл в караван-сарай в нищенском одеянии.

Нельзя сказать, чтобы начальник каравана обрадовался бродяге. Да и другие купцы не были в восторге. Путь не близкий, а если бродяга болен? Если у него вши? Кому охота привезти из поездки букет болезней? Но Андреас сказал великое магическое слово: «Уплачено!». Услышав которое, многие принялись задумчиво пожимать плечами. Потому что слово воистину магическое!

— И на чём же ты поедешь? — уточнил хмурый караванщик, — Или бегом побежишь? А чем в дороге питаться станешь? Верблюжьей колючкой? Так это для верблюдов!

— Вот мой верблюд! — ткнул пальцем бродяга в белоснежного красавца, на которого бросали завистливые взгляды остальные купцы, — И вот эти два тоже мои. А во вьюках есть и еда и питьё. Едем!

— Но это же… — растерялся начальник каравана, — это же…

И пристально вгляделся в черты лица бродяги. Андреас взгляд не отвёл и в ответ смело посмотрел прямо в глаза караванщику. Тот смешался.

— Едем! — повторил Андреас.

— Едем, — эхом откликнулся караванщик и глубоко задумался.

[1] … до самого Неаполиса… Ныне город Набуль, Тунис.

Читателям

Пухленькие пальцы Фунтика в последний раз пробежались по клавиатуре. Точка. Фунтик откинулся на спинку особого эргономичного компьютерного кресла и покосился на друга. Гарик, как всегда, сидел в кресле-качалке. Но не покачивался. Плохой признак! В руках Гарик крутил неизменную трубочку. Погасшую. Не пускал, как обычно, вонючий дым в потолок. Совсем отвратительный признак! И последний штрих. Рядом с Гариком стояла пустая чашечка из-под кофе. Пустая! А Гарик не требовал новой порции! Неужели всё так погано?! И в то же время, разговор назрел. Откладывать дальше нет смысла.

— Э-э-э… Дружище…

— Нет! — раздражённо рыкнул Гарик.

Получилось, словно лев в саванне отгоняет надоедливого тушканчика.

Фунтик обиженно засопел, но своего намерения не оставил.

— Я хотел сказать…

— Знаю я, что ты хотел сказать! — слегка понизил голос Гарик и повернул голову в сторону друга, — Ты хотел сказать, не удалить ли нам этот проект, «О чём молчат рубины», и не начать ли что-нибудь новое. Нет!

— Э-э-э… а как ты…

— Пф-ф! Тоже мне, бином Ньютона! Неужели я сам не вижу, что читатели нам не пишут?! Вижу, дружище, вижу… И, представь себе, тоже переживаю!

— Ты?! Переживаешь?!

— Я. Переживаю. Но удалять проект подожду.

— А-а-а…

— Как ты не поймёшь?! — опять повысил голос Гарик, — Я в этот мир уже вжился! Ещё до того, как мы написали слово «Пролог»! Я там лично был! Я стоял за занавеской и подслушивал, что говорит папа римский своему легату! Я еле увернулся на поле боя от мчащегося на меня всадника, с копьём наперевес! И то, если бы не добрый щит, по которому скользнуло копьё… Я бродил по ночному средневековому городу, опасаясь местных бандитов, с кистенём в руке, — самое верное оружие для городской драки, между прочим! — и мимоходом заглядывал в подозрительные таверны, из которых всю ночь слышались музыка, разухабистые песни, пьяные крики, визги доступных женщин и предсмертные хрипы. И никого такое сочетание звуков не смущало. Даже городских стражников, патрулирующих ночной город! Я видел, как во время мора, люди в специальных масках, напоминающих птичьи клювы, крючьями стаскивают своих умерших родственников в общую яму и священник читает общую заупокойную молитву, не разбираясь, христиане в той яме или какие-нибудь мавры: на том свете Господь разберётся! Я полз по отвесной стене замка, обдирая в кровь пальцы и срывая ногти, зажав в зубах верный кинжал, чтобы вырезать к энтой матери охрану при воротах и впустить осаждающих! Я вёл душевные разговоры со смутными типами, которые, как я надеялся, пираты и могут переправить меня без лишних хлопот в нужное мне место. Точно так же, без хлопот, они могли меня просто прирезать! Я стоял в нише будуара и видел, как юная девушка пытается соблазнить своим прекрасным телом дряхлого старика, только потому, что так приказал её отец, разорившийся барон, а старик был важный граф, и мог снизить налоги… Старик всё понимал! И наслаждался беспомощностью юной жертвы, растягивая удовольствие. Как паук, который не сразу жрёт попавшуюся в его сети муху, а вспрыскивает в её брюшко особую жидкость и ждёт, пока муха хорошенько дозреет… Я подносил зажжённый фитиль к громадной бомбарде, склёпанной неизвестно где и неизвестно кем, и с ужасом ждал, сейчас её разорвёт, вместе со мной, или на этот раз обойдётся? И бомбарда грянет как надо, унося тяжёлое ядро в гущу врагов?

Ты понимаешь?! Я был там!

— Я тоже, — негромко заметил Фунтик, — Я тоже там был. Разве ты не помнишь, что после выстрела бомбарды, тебе пришлось отнести меня в сторонку? Я чуть не задохнулся в пороховом дыму!

— Н-да, порох был там отвратный, — пробормотал Гарик, — Самодельный, как и сама бомбарда, и ядро к ней, да и вообще… После каждого выстрела приходилось ждать, пока ветер развеет облако дыма, чтобы хотя бы увидеть результат выстрела! Ну, и зарядить бомбарду снова.

— Вот видишь! Я тоже до хрипоты ругался на средневековом рынке с наглым торговцем, который запросил за обычную кольчугу двойную цену! И так и не купил её, а потом корчился на земле, получив подлую стрелу в спину. Если бы я не был таким жадным! Я тоже видел, как сжигали юную девушку, которую обвинили в том, что она ведьма. Потому, что снизились надои у коровы её соседки, а все видели, как она шла вечером мимо соседкиного сарая! Сперва её запытали до беспамятства, пока она не призналась во всём. А как известно, в Средние века, признание — мать доказательств. И её сожгли. И никто не пожалел её! Даже родители, которые только и горевали, что не уследили за своей беспутной дочуркой. И я оцепенело стоял на площади, вдыхая гарь костра… Я тоже прятался за узкой ширмой, когда подслушивал, как исповедник привычно — привычно! — рассказывал епископу сведения, которые он узнал на исповеди. Он выдавал тайну исповеди! И не стыдился этого. Я тоже был там! Но, помимо мерзостей, крови и боли я видел и другое. Например, однажды мне пришлось всю ночь скакать на коне, в заснеженном лесу, со взведённым арбалетом, слушая вой волков. Ибо зимой, когда мало еды и волки собираются в стаи, ездить одному по лесу — безумие! Но я следил за рыцарем, а рыцарь поклялся рыцарским словом и не мог его не выполнить без урона чести для своего рода. И мне пришлось скакать всю ночь по следам того рыцаря. Знаешь, куда торопился рыцарь, подгоняемый словом чести? В плен! Будучи побеждён на поле боя, он поклялся, что к назначенному сроку явится в назначенное место. И явился, чёрт побери, чуть не заморив коня бешенной скачкой! Я видел это! А средневековые университеты?! Там, именно там зарождалась современная наука! Ибо учёные античности были, конечно, молодцы, но не сделали главного: системного подхода к образованию!

— Ты прав, дружище, — вынужденно признал Гарик, — Люди всегда стремятся познать неведомое и всегда тянутся к прекрасному. Я тоже слушал научные диспуты в Пражском университете. Я тоже восхищался великими полотнами художников, прекрасными скульптурами и, конечно, как писатель, с удовольствием наблюдал за зарождением романистики… Именно поэтому я не хочу бросать проект «Рубины…».

— Понимаю… — пробормотал друг, — Понимаю, но… но всё же, я думаю, что проект «Рубины…» нужно сворачивать. Мы пишем не для себя. Мы пишем для читателей.

— Вот именно! — неприятным голосом проскрипел Гарик, — Мы пишем для читателей. И пока читатели не скажут: «Фу-у, какая гадость!», мы не можем оценить, что это действительно, гадость. А может, читателей всё устраивает? Может, им нравится? Может им наши пространные размышления, с массой подробностей, по душе? Может, они потому и не пишут, что всё хорошо? Когда всё хорошо, о чём писать?

— Если всё хорошо, тогда бы нас хвалили, — вздохнул Фунтик, — А читатели молчат…

— Пока молчат — будем писать про рубины! — отрезал друг.

— А может, всё же спросить самих читателей? — не выдержал Фунтик, — Пусть они сами выскажут своё мнение: продолжать или свернуть проект и вернуться к привычному формату?

— Ну, спроси… — пожал плечами Гарик, — И это… у меня кофе кончился!

— Подожди! — отмахнулся Фунтик, — Не до тебя сейчас!

Фунтик смущённо откашлялся и даже, зачем-то, поправил ворот рубашки:

— Дорогие читатели! Любимые подписчики! Авторы стоят на распутье! Без вашей обратной связи они не могут определить, нравится ли вам новая книга или нет. Пожалуйста, не пожалейте минуты времени и дайте свою оценку! Можно совсем кратко, например: «Два из пяти» или «Три из десяти» или «Не нравится» или «Замечательная вещь, продолжайте!». В общем, любой комментарий, пли-и-и-из!!!

Глава 8. Легенда. Окончание. Бегство

Когда очевидцы молчат, рождаются легенды.

Илья Эренбург.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 25.07.1410 года. Утро.

Шестьдесят дней! Полных шестьдесят дней шёл караван к цели. Шестьдесят дней верблюды мерили своими длинными, мосластыми ногами песчаные просторы. Первые дни Андреас беспрестанно вертел головой, не завихрились ли сзади, на горизонте, жёлтые пески от неотвратимой погони? Не скачет ли по пятам каравана фараонова конница? Много не надо. Достаточно пяти человек. Потому что никто не посмеет сопротивляться, а наоборот, с великим усердием помогут поймать преступника. Потом успокоился: больше чем за десять дней пути в пустыне без верблюдов не обойтись. А значит, если и есть погоня, то её скорость будет равна скорости каравана, и можно надеяться уйти. А потом бесконечные дни, насквозь пропитанные зноем и песками, притупили все человеческие чувства. Только сидеть между горбами, под импровизированным пологом, защищающим от жгучего солнца, да кивать головой в такт шагам животного.

Другие купцы коротали дни в беседах, на привалах играли в сенет[1], и как могли, скрашивали серые будни. Андреас от общения с купцами уклонялся и старался оставаться подальше от их палаток. За что вынужденно платил беспросветным, пыльно-жёлтым унынием и серым одиночеством.

Беда пришла аккурат на шестидесятый день. Уже в воздухе появились первые, робкие запахи, уже песок под ногами верблюдов стал твёрже и там и сям появлялись зелёные былинки, на смену опостылевшим верблюжьим колючкам, уже сами верблюды прибавили ход, в надежде на скорое окончание путешествия и близкий отдых, уже люди стали улыбаться друг другу, уже купцы засуетились, проверяя свои узлы и тюки. А потом караван встал. И люди с тревогой и волнением заговорили, гортанными голосами. Андреас, который ехал позади каравана, не разбирал слов. Но общие страх и волнение впролне уловил. И, нарушая походный строй каравана, подхлестнул своего верблюда, подъезжая ближе к источнику тревоги. И увидел.

Не меньше сорока всадников весело скакали наперерез каравану. Небрежно держа оружие в опущенных руках. Они даже не угрожали. Они просто ехали брать своё. Не ожидая сопротивления.

Конечно, караван охранялся. Полтора десятка воинов ехали всё время поблизости, держа наготове луки и короткие копья. Но смешно было даже предположить, чтобы они ввязались в драку с этой оравой. Слишком не равны силы. Слишком предсказуем результат.

Андреас скатился с верблюда и спрятался в его тени. Если эти трусы готовы подставить свою шею под топор, то он — нет! Он будет бороться до конца!

Парень заметил, как быстро скинул с себя всё вооружение ближайший к нему воин. И ещё отъехал чуть в сторону, вроде как, и я не я, и лошадь не моя… Стараясь быть незаметным, Андреас проскользнул под шеей верблюда и подобрал брошенный лук и связку стрел. Лично он постарается продать свою жизнь подороже.

Теперь определить, где главарь. Если с первого выстрела попасть во вражеского главаря, наши воины должны приободриться, не так ли? И дадут настоящий отпор захватчикам! Так, кто же главарь? Вот он! Прямо, как в папирусах пишут: высокий, надменный, седобородый, с серебряной серьгой в ухе, с повязкой на одном глазу… Получи стрелу, вражина! Андреас тщательно прицелился и выстрелил. Не совсем удачно. Обсидиановый наконечник только оцарапал плечо врага. И всё же попал! Ну? Где всеобщий крик: «К оружию!!!»?

— Какой-какой наконечник? — разинула я рот.

— Обсидиановый, — посмотрел на меня, как на маленькую, Андреас.

— То есть, каменный, что ли?! — уточнила я.

— Ну, конечно! — нетерпеливо заметил парень, — Какой же ещё? Ты дальше слушай!

Я только головой покачала в сомнениях. Это он сейчас про какие времена?!

В общем, пустил он одну стрелку, стал заряжать вторую, да не успел. Налетели свои же. И по лицу настучали и не по лицу тоже. Мол, предупреждали же всех вчера! Чтобы, если что, никто ни-ни! Ни под каким предлогом! Тогда местные разбойники, от такой лёгкой добычи раздобревшие, позволят купцам собственные товары выкупить. По весьма льготной цене. Ибо лень этим разбойникам возиться с перепродажей товаров и верблюдов. А здесь как удобно: захватил караван, а у тебя его тут же и купили! Набил мешок золотом и вали куда глаза глядят. Даже если стража схватит кого, как докажешь, что это золото за разбой? Чем одна золотая монетка от другой такой же, трудовым потом нажитой, отличается?

Ну, это, когда все тихо-мирно сдались. А если вот так стрелять во все стороны, тогда как? Кто теперь будет разбойников успокаивать?!

Ударил себя по голове в отчаянии бедный Андреас, который вчера ничего не слушал, да только сделанного не воротишь. Потащили беднягу перед грозные очи разбойников. Тут ещё выяснилось, что и главаря он перепутал. Не тот главарём был. Тот был дядей главаря. А настоящий главарь — молодой, сухощавый, в богатой одежде, сурово поглядывал на пленника. И раздумывал. А купцы из каравана пластались перед ним, посыпая жёлтой пылью свои седые головы.

— Связать! — коротко бросил главарь.

И через пару секунд Андреас вздохнуть полной грудью уже не мог. Настолько оказался стянут верёвками.

— Как ты смел, бродяга?! — гневно задышал главарь разбойников, — Знаешь ли, что я с тобой сделаю?!

— Скормим львам? Бросим в клетку к носорогам? Разорвём конями? — посыпались со всех сторон предложения, — Бить плетьми, пока не сдохнет? Пусть бежит, связанный, пока не упадёт, а потом будем тащить на аркане, пока об песок до половины не сотрётся?

— Не-е-ет, — зловеще процедил главарь, — закопаем его, связанного, по пояс! И пусть торчит здесь, в назидание остальным караванам! Солнце его в три дня иссушит. Пусть и засушенный стоит, своим видом остальных пугая!

И, под весёлый гогот остальных разбойников, главарь неторопливо слез с седла. Подошёл и лично проверил, хорошо ли затянуты верёвки.

От главаря вкусно пахло жареным мясом и молодым вином. И борода и руки лоснились от жира. Видно, хорошо проводили время разбойнички, в ожидании очередного каравана!

Тем временем уже выкопали яму. Андреаса спихнули в неё и присыпали песком. Получилось как раз по пояс. Но, надёжно. Песок не позволит ногой шевельнуть, а узловатые верёвки — шевельнуть рукой. Напоследок главарь сшиб с бедняги феску, обнажив голову, и легко, одним движением, взлетел в седло.

— Ну, а вы чего встали? — грозно закричал он остальным, — Полторы цены за товары, и проваливайте! А кто будет против… Есть кто против?

Против никого не оказалось. Обрадованные купцы сыпали золото горстями, стараясь побыстрее покинуть страшное место. Никто даже взгляда не кинул в сторону Андреаса. Через полчаса след каравана затерялся среди песков.

Только после этого тронулись в путь и разбойники. Убедившись, что никто за беднягой не вернётся. Весело смеясь и прикидывая размер поживы на каждого. А Андреас остался умирать. Глупо надеяться на жизнь, когда смерть уже обняла тебя костлявой рукой за плечи.

Уже через четверть часа, от нестерпимого жара, у него всё спеклось во рту и потрескались губы. Ещё через четверть часа парень потерял сознание.

Очнулся он от ощущения холода. Так бывает в пустыне. Когда дневная невыносимая жара сменяется ночным холодом. Чтобы с восходом солнца опять смениться невыносимой жарой.

Андреас обнял себя дрожащими руками за плечи, пытаясь согреться, и далеко не сразу понял, что тут что-то не так. Как это «обнял за плечи»? У него же руки связаны!!

И только опустив взгляд вниз всё понял. И засмеялся хриплым, дребезжащим смехом. На земле валялись обрывки верёвки, среди которых деловито шныряли десятки тушканчиков. Ну, всё же просто! У главаря были сальные руки! Он лично подёргал за верёвки. Верёвки тоже пропитались жиром. И вечно голодные тушканчики прибежали на манящий аромат. И не просто разгрызли верёвки, они погрызли их до состояния ветоши! Ну, разве не смешно? Из растрескавшихся губ сочилась кровь, пальцы почти не слушались, холод пробирал до костей, а парень мелко трясся от смеха. Может, просто такая нервная реакция…

Кое-как юноша выбрался из ловушки и развязал тугие узлы на ногах. Благо, луна светила так ярко, что каждая песчинка была видна. Развязал верёвки и, пошатываясь, заковылял по следам ушедшего каравана. А что ещё оставалось?

Трудно сказать, сколько он брёл, то проваливаясь в беспамятство, то приходя в себя. Трудно сказать, как ему удавалось держать направление. А может, и не удавалось? Может брёл запутанными, таинственными зигзагами?

Очнулся он от шума рынка. Он стоял в центре города, на рынке, и тупо смотрел, как расхваливают свой товар самые первые продавцы. Было раннее-раннее утро. Андреас сел прямо на землю, привалился спиной к чинаре и закрыл глаза. Сил не осталось даже на то, чтобы обрадоваться.

Только дней через пять бедняга более-менее пришёл в себя. За это время снял просторную комнату, пригласил знаменитого врача, обедал в дорогой корчме, оделся, как подобает, побрил бороду… зря! Потому что стал похож на самого себя. И однажды, на пятый день, выходя из корчмы, случайно заметил, как торопливо расплатился и выскользнул вслед за ним ещё один посетитель. Сперва парень не придал значения. Мало ли кто куда спешит? Но, прогуливаясь по улице, пару раз незаметно оглянулся. И убедился, что тот, из корчмы, неизменно следует за ним, не выпуская из виду. Тогда Андреас свернул к причалам и заказал прогулочную лодку с гребцами. И увидел, как мечется по набережной преследователь, выискивая себе такую же лодку.

Вместо прогулки парень приказал отплыть подальше и пристать к берегу. И что есть духу помчался на снятую квартиру. Крадучись, беспрестанно оглядываясь, пробирался он по улице, и замер оглушённый. Возле его нового дома его уже ждали. Небольшой отряд стражи, и тот самый, из корчмы. Андреас изловчился и подкрался чуть ближе. Теперь он узнал преследователя! Один из тех здоровяков, которые ходили группами по рынку, разыскивая несчастного, чтобы его хорошенько поколотить. Желательно, с серьёзными травмами, но не до смерти. Чтобы мучился подольше.

Это значит, что? Это значит, что про его бегство давно стало известно фараону. И он послал погоню. Скорее всего, по великой реке Хапи. И преследователи проплыли до самого моря и… не нашли беглеца. И тогда они… ну точно! Тогда они разделились и пошли вдоль побережья. Кто направо, кто налево. Во всех приморских городах расспрашивая, не появлялся ли недавно кто вот с такими-то приметами? Точно не появлялся? Смотри: упустишь — фараон с тебя шкуру снимет! В прямом смысле слова. Ну, вот, значит, и до самого Неаполиса добрались…

Андреас пощупал свой пояс, в котором осталось ещё двести девяносто золотых кружочков, и потихоньку пополз назад, подальше от опасного места.

— Выследили! Спасаться! Бежать! — билось в голове заполошно. А потом пришла в голову простая идея. Он же и так собирался из этого Неаполиса уплыть? Ну, так вперёд! Только теперь в порт соваться нельзя. Но, кто сказал, что сесть на корабль можно только в порту?

На побережье парень вновь нанял обычную прогулочную лодку и приказал гребцам править в море, пока дома на побережье не превратились в точки. Раскинули парус и принялись кататься взад-вперёд. Только развлечения, ничего подозрительного! На самом деле Андреас зорко всматривался в морскую гладь.

Повезло! Нет, в самом деле, не прошло и четырёх часов, как повезло! На горизонте показался парус, который бойко бежал по морской глади. Явно мимо порта. То, что надо!

Потому что это что значит? Это значит, что у корабля свои дела, не связанные с портом. Так-то оно так, только какие такие дела помимо портовых, могут быть у корабля?

Ну-у… это может быть частный корабль богатого человека, на котором тот катается в своё удовольствие. И сейчас он бежит в небольшую гавань, устроенную прямо в поместье. Допустим… Но можно смело ставить один к двадцати, что скорее этот кораблик торопится совсем не с радужными целями. А скорее всего это либо пиратский корабль, либо перевозит контрабанду. Либо и то и другое вместе. Потому и не спешит в гостеприимный порт. А совсем даже наоборот, старается так мимо прокрасться, чтобы его с берега не видно было.

— К кораблю! — скомандовал гребцам Андреас, — Если догоним — по золотой монете на каждого!

И гребцы так налегли на вёсла, что те выгнулись дугой. Как только не сломали?

Кораблик поначалу дёрнулся в сторону и начал набирать ход, тая в морской дымке, но довольно скоро на корабле рассмотрели, что преследователь — обычная шлюпка, и угрозы представлять не может. И паруса приспустили, давая шанс догоняющим. Понятно, что гребцы на шлюпке этот шанс уже не упустили. Через пару часов Андреас, честно расплатившись с гребцами, уже карабкался по верёвочной лестнице.

Кораблик оказался небольшой либурной[2], с характерными обводами, что в очередной раз дало парню право предположить пиратство и контрабанду. Но отступать было попросту некуда. Андреас твёрдо решил, что лучше сдохнет на палубе корабля, чем позволит себе отступить и попасться в лапы фараона. Поэтому лез на борт, в самой что ни на есть, твёрдой решимости. А когда залез, обнаружил перед собой отвратительные разбойничьи рожи.

— Почтенные, куда путь держите? — любезно поинтересовался он.

— Тебе что за нужда? — грубо спросил его один из моряков, коротенький, широкоплечий, почти без шеи, в широкополой шляпе.

— Думаю, нельзя ли купить место? — ещё шире расплылся парень.

— Нельзя! — отрезал всё тот же, коротенький.

— Сто золотых! — ляпнул Андреас и тут же понял, что ошибся. Ну, сказал бы «двадцать», ну, «двадцать пять». И пошла бы торговля. Хоть пираты, хоть контрабандисты, за такие денежки обязательно уцепились бы. Они, денежки, просто так на дереве не растут. Но сразу «сто»?! Он провалил себя с головой. Ушлые пройдохи сразу поняли, что парень на крючке. И можно доить, пока не выдоят всё.

— Только расчёт на месте! — быстро добавил юноша, — Денег при себе почти нет! Зато меня встретят и сразу нужную сумму отсыплют!

Ну, это, чтобы, по крайней мере, внести сомнения. Чтобы не сразу грабить кинулись. Иначе оберут до нитки и выкинут в море. А так — кто его знает? Может, вправду на том берегу друг будет встречать? С деньгами…

— Так, куда путь держите? — повторил парень.

— На Сицилию, — задумчиво прищурившись, процедил широкоплечий.

— Пойдёт! — с облегчением выдохнул Андреас.

— Ну, пойдёт, так пойдёт! — внезапно улыбнулся коротенький, — Так и быть! Возьмём тебя… за двести!

— Ребята! — побледнел Андреас, — Это же… грабёж!

— Как скажешь, как скажешь, — ещё шире растянул губы коротышка, — Если тебе не надо…

— Надо!

— Тогда двести.

— Согласен, — сквозь зубы выдохнул Андреас.

Двое суток длилось путешествие. И, надо сказать, пираты там были или не пираты, но они оказались бесстрашными ребятами. Известно, что нормальные мореходы идут ввиду берега, а на ночь не просто пристают к берегу, они вытаскивают на сушу свои корабли. И вновь спускают их на воду с рассветом[3]. Здесь же моряки плыли и день и ночь, не останавливаясь, определяя маршрут по звёздам. Это Андреас лично наблюдал. Заснуть он себе не позволил. Стоял у носа и наблюдал фантастическую картину, как корабль плыл среди звёзд. Звёзды сверху, звёзды сбоку, звёзды снизу. Не угадаешь, какие настоящие, а какие только отражение. И, поскрипывая такелажем, плавно несётся в черноте корабль: от звезды к звезде, от звезды к звезде… Сказка!

— Земля! — заорал один из матросов поутру, рассмотрев впереди зеленеющий холм, поднимающийся из моря, — Земля!!!

— Доплыли! — у Андреаса подломились колени.

— Доплыли, — подтвердил невесть откуда взявшийся коротышка, — Тебе на западную сторону или на восточную?

— Что? — не понял парень.

— Спрашиваю, тебе в какой город? — нетерпеливо повторил коротыш, — В Накос, Сиракузы или Катанию?

— Всё равно! — счастливо улыбнулся Андреас.

— Как, «всё равно»? Тебя разве не будут встречать?.. С деньгами?.. А ну-ка ребята, похоже у него деньги всё время при себе были! Давайте-ка его пощупаем!

В очередной раз Андреас был готов прикусить собственный язык. В очередной раз слишком поздно. Раньше надо было думать, раньше!

Десятки рук протянулись к бедолаге, сбили с ног и содрали всю одежду. И каждую складочку тщательно перещупали.

— Вот они, денежки! — радостно засмеялся коротышка, жадно вытряхивая из пояса себе на ладонь золотые кружочки.

— А с этим что делать? — спросил один из матросов.

Коротыш прищурился.

— Не будем гневить морских богов! — решился он, наконец, — Если захотят его взять, то сами возьмут, захотят отпустить — отпустят. Поэтому… привяжите его, ребята к бочке! Да, вот к этой. И бросьте в море. Выплывет, или не выплывет, мы своё обещание сдержали: земля — вот она, рядом совсем.

И, как Андреас ни вопил, что он не умеет плавать, через секунду он уже барахтался в волнах, отчаянно молотя по воде руками и захлёбываясь пенными, солёными брызгами.

Порой ему казалось, что спасение совсем рядом. Волна вот-вот должна была выбросить его на земную твердь. Порой казалось, что наоборот, волна оттаскивает его вдаль от земли, в беспощадную водную стихию. Силы утекали с неимоверной быстротой. Вот уже едва может взмахнуть рукой. Вот уже и взмахнуть не может. А вот всё вокруг страшно почернело…

Что случилось дальше, как он спасся, как попал к Мариенбург, бедняга объяснить уже не смог бы.

* * *

А?! Как я завернул?! Специально для женских ушей! Тут тебе и любовь, тут тебе и страсть, и ненависть, и побег и жестокие преследования, и разбойники и превратности судьбы, и потеря всех денег и пираты и вообще, оцените, как я закрутил! Да если в этот рассказ ещё птицу Рух вставить, выйдет история не хуже, чем про Синдбада-морехода! И я видел, видел, как переживала девушка, слушая мой рассказ! Как её строгое лицо постепенно смягчалось, а потом вообще стало добрым и на глаза набежала слезинка. Ну?! Что она мне скажет?..

* * *

Я раздумывала недолго. Всё было хорошо в рассказе. И хорошо, и трогательно. Вот только… дочь фараона?! А я не забыла, что это дочь фараона! Я коротко взглянула на Андреаса и сделала три быстрых шага назад. На всякий случай.

— Стой здесь! — приказала я, — Стой здесь и жди меня. Я скоро вернусь. И лучше не пытайся сбежать. Хуже будет.

И я со всех ног бросилась за подмогой.

[1] …играли в сенет… Любознательному читателю: сенет — одна из древнейших игр, гораздо древнее шахмат. Относится к «гоночным» играм, где размер ходов определяется игральными костями. Частично похожа на нарды. Известна ещё за 3 500 лет до н. э.

[2] …оказзался небольшой либурной… Любознательному читателю: либурна — корабль с характерными обводами, названная так по названию племени либурнов, известных мореходов, которые отчаянно пиратствовали в Ионийском море.

[3] …и вновь спускают их на воду с рассветом… Напоминаем любознательному читателю, что рассказ ведёт человек, живший почти за 600 лет до Рождества Христова. Тогда мореходы именно так и поступали: плавание было каботажным (т. е. не теряя из виду линии берега), а на ночь корабли вытаскивали из воды. В первую очередь для просушки, т. к. чаще всего корабли делали из древесины хвойных пород, которая очень быстро набирает влагу, а во-вторых, для очистки днища от морских растений и раковин. Заодно оберегали дорогие корабли на случай внезапного шторма. Металлических, надёжных якорей ещё не изобрели…

Читателям

Гарик с победным видом раскачивался на кресле-качалке, прихлёбывая ароматный напиток из крошечной чашечки и пуская вонючий дым к потолку. Фунтик несколько раз порывался сделать другу замечание, но каждый раз стыдливо опускал взгляд вниз. Под неизменную ехидную усмешку Гарика.

— Ну, что? — не выдержал наконец Гарик, — будем молчать или будем признавать свои ошибки?

— Признавать свои заблуждения не стыдно! — Фунтик попытался ответить гордо, но получилось не очень, — Стыдно упорствовать в своих заблуждениях! А как не заблуждаться, когда мы пишем-пишем, а в ответ глухое молчание?! Нет, писал один из подписчиков, Роман Осадченко, но он всегда был слишком добр к нам… И потом: у нас числится больше трёхсот подписчиков, а пишет только один! Как тут не впасть в заблуждение?..

— Ты в сторону не уводи! — Гарик попытался отхлебнуть кофе, с удивлением взглянул на пустую чашечку в своей руке и отставил её в сторону, на стол, — Если ошибся, признавай! И проси прощения!

— А может…

— Не может!

— Кхм… — рука Фунтика непроизвольно скользнула к шее, в поисках несуществующего галстука, — Кхм…

Дорогие читатели! Любимые подписчики! Сердечное спасибо всем, кто откликнулся на наш призыв! Безмерное спасибо всем, кто написал добрые слова в наш адрес! Теперь я ясно вижу, что был не прав. С новым рвением мы продолжаем наш проект «Рубины…». Будем стараться изо всех сил, чтобы вы, наши дорогие читатели, получали удовольствие в процессе чтения. Спасибо вам всем!

— И всё? — подозрительно спросил Гарик.

— Не всё! — с достоинством ответил друг, — Хотя… это получилось не совсем…

— Что ты мямлишь? — не выдержал Гарик, — Говори, как есть!

— Ну-у… я хотел сделать приятное читателям… Так сказать, в ответ на добрые слова… Во-о-от… И сделать этакую визуализацию нашей истории. Вот только художник из меня… как из балерины грузчик! Хе! Представляете, как балерина тащит рояль на шестой этаж, встав на пуанты?! И периодически подпрыгивает, чтобы сделать ножками антраша в воздухе?!

— Не отвлекайся!

— А, ну да, ну да… И я обратился за помощью к нейросетям. Мол, помогите нам, интеллекты добрые, хоть сами вы не местные…

— И?.. — приподнял бровь Гарик.

— То ли я не на том интеллектском языке с ними говорил, — вздохнул Фунтик, — То ли искусственный интеллект ещё не совсем интеллектный, но получилось… да чего там! Сейчас я покажу, что получилось! Вот!

— Как сказал бы ослик Иа: «Душераздирающее зрелище»! — прокомментировал Гарик.

— Увы, — согласился Фунтик, — Но другого нет.

— А вот, если бы у меня было больше кофе, — коварно заметил Гарик, — То я бы придумал выход…

— Какой? — подскочил с места Фунтик, бросаясь к плите.

— А пусть читатели сами оценят результаты творчества искусственного интеллекта! — с ноткой превосходства заявил Гарик, — Пусть они решат, подходит ли им подобная «визуализация», прости Господи! И если подходит…

— То мы продолжим! — радостно подхватил друг, ставя перед Гариком новую, дымящуюся чашечку.

— Ты продолжишь, — уточнил Гарик, — Я к подобному «творчеству» и пальцем! Даже не думай!

— А я и не думаю… пальцем! — попытался съехидничать Фунтик, — Я думаю головой.

— Плохо думаешь! Пусть за тебя читатели подумают.

— Ну что ж, пусть подумают! — Фунтик наивно повернул голову в сторону монитора и заглянул в экран, словно надеясь увидеть кого-то из любимых подписчиков, — Дорогие читатели! Как вам творчество ИИ? Продолжать ли нам визуализацию в подобном стиле?..

Глава 9. Кое-что о рубинах

Всякая перемена прокладывает путь другим переменам.

Николло Макиавелли.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 25.07.1410 года. Утро.

Прямо за углом я наткнулась на крестоносца. Раздетый по пояс, он разносил в щепки толстое вкопанное бревно огромным двуручным мечом. Легко держа его одной левой. Только брызги летели!

Почему я решила, что это крестоносец? А потому что я его знаю!

— Брат Гюнтер! Брат Гюнтер! — заторопилась я, — Брат Гюнтер! Мне нужна ваша помощь! Срочно!

— Сестра Катерина! — улыбнулся гигант, одним движением головы откидывая слипшуюся прядь волос, — Какая приятная встреча! Чем могу быть полезен?

— М-м-м… — мне вдруг стало неловко. Он так носился со своим «ангелом», и вот я сейчас вывалю на него правду. Некрасиво получается, вы не находите? — М-м-м… Брат Гюнтер, а доктор Штюке разрешил вам тренировки?! Вы же только что после операции!

— Ерунда! — густо пророкотал гигант, — Тут вон чего творится! Осада! Нет, так-то любой рыцарь должен уметь и правой и левой рукой сражаться, в бою всякие ситуации бывают. Но, лишний раз потренироваться, точно не повредит!

— Но у вас рана кровоточит! — углядела я.

— Ерунда! — упрямо повторил Гюнтер.

— М-м-м… а почему вы рубите тупым мечом?! — брат Гюнтер как раз опёрся грудью о рукоять, и я с удивлением увидела, что меч совершенно тупой.

— Острым любой дурак перерубит, — усмехнулся брат Гюнтер, — А для тупого меча нужно приложить умение и старание. Как раз то, что мне требуется. Но у вас, что-то случилось, сестра?

— Случилось… — поникла я головой, — Ваш «ангел» оказался еретиком и язычником! Вот что случилось.

— Не верю! — твёрдо заявил брат Гюнтер, вперив в меня пронзительный голубой взгляд, — Простите, сестра, не верю!

— Тогда пойдёмте со мной, — предложила я, — И вы услышите всё сами. Из его собственных уст.

— Он очнулся? — обрадовался брат Гюнтер, — Заговорил?!

— Ох, лучше бы он ещё молчал, — проворчала я, — И проблемы бы не было… Пошли!

* * *

Я как раз принялся было размышлять, не лучше ли мне попытаться улизнуть? Ухитриться выскользнуть за ворота? Здесь мне не рады, это факт, так может там будет лучше? Вот только додумать я не успел. Стремительно ускользнув, Кат-рина стремительно и вернулась. Не одна. Рядом с ней шагал такой здоровяк, что и Геракл позавидовал бы. Я приуныл. Сбежать или вступить в бой с таким гигантом? Ищите дурака в другом месте!

К моему удивлению, здоровяк приветливо улыбался. В отличие от хмурой Кат-рины.

— Рассказывайте, друг мой! — улыбнулся громила.

Примерно так могла бы улыбнуться вам мрачная пещера в скальной породе. Я печально вздохнул и открыл рот. И тут… слова замерли у меня в горле, а глаза распахнулись шире, чем я себе это мог представить. Этого не может быть!!!

* * *

— Рассказывайте, друг мой! — мягко обратился брат Гюнтер к Андреасу. Тот послушно открыл рот, но вместо того, чтобы заговорить, словно сомнамбула шагнул вперёд и неуверенно потрогал пальцем меч в руках крестоносца. И поднял потрясённый взгляд.

— Это что… железо?! — неверяще спросил он.

— Это сталь! — заверил его брат Гюнтер, — Гораздо лучше, чем просто железо.

— Столько стали?! — даже ужаснулся Андреас, — Не может быть!

— А каким же должен быть меч?..

— Ну… бронзовым, конечно!

— Ха! Бронзовым! Разве бронзовым много навоюешь? Стальной лучше.

— Да ведь на такой меч уйдёт железо всей страны! Это же… безумные деньги!!!

— Ну, не малые, согласен. Но не безумные. Три золотых монеты. С учётом крупного камня в рукояти. К сожалению, не драгоценного, обычный горный хрусталь, но смотрится неплохо, не так ли?

— Три золотых монеты — это смешные деньги! — уверенно парировал Андреас, — Такой меч должен стоить… ну, например… три сотни подвод, полностью нагруженных золотом! Так, что одна лошадь и не стронет подводу с места. И это, если хорошенько поторговаться и сбить цену почти пополам. Где-то так…

— Странные цены… — пожал плечами брат Гюнтер, — Но о ценах на металл мы поговорим позже. Сперва о ваших приключениях, друг мой. Я слушаю.

* * *

Всё ещё потрясённый лицезрением такого невероятного количества металла в одном месте, я принялся повторять всё то, что только что рассказал девушке. Слушали меня чрезвычайно внимательно. А мне моя история совершенно перестала нравиться. Она не для подобных слушателей, она для женских ушей! Но деваться было уже некуда.

— Что за страна «Та-Кемет»? — мягко спросил великан после моего рассказа. Ну, «мягко», это в том смысле, что не набросился с кулаками сразу.

— В переводе «Чёрная земля», — пояснил я, — Так сами жители свою страну называют. Имея в виду, что селятся они на чёрной, пахотной земле. А остальное для жизни не пригодно!

— Ни разу не слышал про такое… — нахмурился здоровяк.

— А мы, греки, называем эту землю «Э'гиптос», — упавшим голосом сообщил я. Потому что, если мне не верят даже в этом, то в чём вообще поверят?!

— Египет, что ли?! — просияло лицо гиганта, — А река Хапи, тогда…

— Мы называем её «Нейлос»… — у меня забрезжила надежда.

— Ну точно! Нил! — великан расплылся в улыбке и у меня чуточку отлегло. Может, сегодня и не убьют.

— Может и Египет. Может и Нил, — неприятным голосом встряла девушка, — Но ты же слышал: «фараон», «дочь фараона»… Не подозрительно?!

— Сестра Катерина! — позвал гигант. Сестра?! Он её брат?! Ничего себе родственничек! Подальше от таких родственничков, подальше! И кстати, Катерина? Не Кат-рина? Значит, я не так расслышал. Учту.

— Да, брат Гюнтер? — откликнулась девушка. Ну, точно, родственник!

— Я думаю, что наш друг не выплыл, — спокойно сообщил здоровяк. Это он про меня? Как это «не выплыл»?! А что тогда?! — Я думаю, что он утонул. А, поскольку он язычник и еретик, то попал в ад. Посмотри, какой он смуглый! Не от адских ли котлов с серой? Но! Но грехов за ним оказалось немного. И, когда Господу нашему потребовался ангел, а настоящего под рукой не оказалось, Господь решил взять кого-то оттуда, из пекла. Почему нет? Ты же слышала, про сошествие Христа во ад?

— Конечно, — кивнула головой Катерина, — Но Он освобождал пророков!..

— Которые тоже все поголовно были язычниками, — закончил за неё Гюнтер, — Ибо не было тогда спасения от первородного греха. Раз и сам Христос ещё не родился.

— Но, этого-то зачем?! Он не пророк и не праведник!

— Неисповедимы пути Господни! — вздохнул Гюнтер, поднимая глаза к небу, — Не нам судить о поступках Его! В общем, сделаем так. Сейчас обороной замка занимается Генрих фон Плауэн, комтур из Свеце. Так вот, я сам доложу ему о том, что в замке есть такой человек: язычник Андреас. И свои соображения. А он пусть примет решение.

Не сегодня, конечно. Сегодня слишком много хлопот от поляков. Но обещаю: в течении трёх дней он всё узнает.

— А мне что делать? — удивилась Катерина.

— А что доктор сказал? — подмигнул Гюнтер, — Кормить больного, поить, гулять с ним, беседы вести. Ну, вот, действуй! А то он у тебя уже от ветра шатается!

Здоровяк вроде бы легко шлёпнул меня левойрукой по плечу, но удар получился таким мощным, и меня в самом деле так шатнуло, что я чуть не упал.

— А тебе обещаю, — построжал великан и повернулся лицом ко мне, — Если будет суд, то у тебя будет лучший защитник! Это сказал Гюнтер фон Рамсдорф! А фон Рамсдорфы слов на ветер не бросают!

— Спасибо! — бормотнул я. А что ещё сказать?

— Пошли уже, горе моё, — потянула меня за рукав Катерина, — И в самом деле, покормить тебя, что ли? Куриный бульон будешь?

— Буду! — непроизвольно сглотнул я. Довольно звучно.

— Пошли тогда. А вы, брат Гюнтер, не забудьте своего обещания!

— Я никогда не забываю того, что обещал, — очень серьёзно ответил её братец.

* * *

Через четверть часа я с удовольствием уплетал из небольшого глиняного горшочкавосхитительный бульон, к которому прилагался ломоть хлеба, запивая всё стаканом красного вина. И я был счастлив. Так вот что, оказывается, нужно человеку для счастья! Ломоть горячего ещё хлеба, горшочек сытного бульона и стакан красного вина. И чтобы никто не торопился тебя убить. Красотища-то какая!

И тут у меня мелькнула одна очень интересная мысль! Я медленно развернулся лицом к девушке, которая, сложив ладошки под подбородком, умильно наблюдала за процессом поглощения пищи.

— Женщина! — строго сказал я, — Тебе велели меня развлекать? Развлекай! Хочу, чтобы ты мне рассказала всё, о чём я тебя спрашивать буду!

— Ещё чего?! — тут же вздёрнула носик Катерина, — Вот ещё!!

— Значит, ты отказываешься?! — подпустил я металла в голос.

* * *

Э-э-э… как-то внезапно я попала в странную ситуацию! Этот язычник вдруг потребовал — представляете? потребовал! — чтобы я ответила на все его вопросы! И что мне делать? Да, доктор фон Штюке просил — заметьте, просил! — чтобы я говорила с ним о том и о сём. Да, брат Гюнтер просил — опять же, просил! — о том же. Но требовать?! А с другой стороны, матушка Терезия благословила меня именно помогать доктору. То есть, тут уже далеко не просьба! А прямой приказ, да ещё выраженный через божественное благословение. И просьба доктора сразу перестаёт быть просто просьбой. Так что же получается?! Этот язычник получил надо мной неограниченную власть?! А вот фигушки! Ой, прости, Господи, за сквернословие! О! А вот и идея! Только к имени Божьему обратилась, как сразу и идея в голове! Я сделаю вид, что я ему подчиняюсь. А на самом деле, хорошенько запомню, о чём он будет спрашивать! И все тайные помыслы язычника станут явными! Здóрово я придумала? А то!

* * *

Катерина секунду помедлила, потом решительно тряхнула головой:

— Спрашивай!

— Спрашивай… — передразнил я, — Тут голова крýгом идёт, сразу и не сообразишь о чём спросить! Столько вопросов! И о вашей стране, и о ваших порядках, и о религии, и об обычаях… У вас хоть свитки с рукописями есть? Почитать обо всём этом можно?

— Свитки? — раскрыла рот девушка, — Ах, книги! Конечно, есть! Только… если ты такой древний, разве ты сможешь наши книги читать? Тебя же сперва научить надо! А это непростая наука! Сколько раз меня учителя в детстве по заднице драли, пока я читать научилась! И не счесть!

— Я свободно читаю и по гречески и по… э-э-э… как там, по-вашему? по египетски! — с лёгким превосходством возразил я, — И пишу тоже. Так что, это для меня не проблема. Проблема найти эти свит… книги. Где мне их найти, женщина?

— Ну-у… во всех приличных домах есть библиотеки. У моего отца, например, очень большая библиотека собрана. Больше двухсот книг! Представляешь? В каждом монастыре обязательно есть библиотеки… Но, конечно, книги не светские, а религиозные. И здесь, в замке крестоносцев, тоже такая должна быть! Только вряд ли тебя туда пустят, во всяком случае, пока суд тебя не оправдает. Если оправдает, конечно… Гм… Есть идея! Я попрошу какую-нибудь книгу у матушки Терезии! Только тебе в руки я её не дам! Ещё чего, божественные книги в руки язычника давать! Но, сама могу тебе почитать. Так уж и быть…

— Ладно, — я улыбнулся. Честно говоря, я и на такое не слишком рассчитывал, — Тогда у меня будет немного необычный вопрос.

— Какой? — я увидел, как в глазах у девушки зажглась тревога.

— Расскажи мне про рубины! — выпалил я, — Особенно, про крупные рубины!

— Что-о-о?

* * *

Честно говоря, я ожидала, что он меня начнёт расспрашивать о численности и силе гарнизона, о количестве пушек, о сильных и слабых местах обороны, о запасах провизии на случай долгой осады… ну, что положено лазутчику вызнать. А тут… расскажи мне о рубинах! Да ещё о крупных. Ясно, что я обалдела и глядела на него, словно коза на новые ворота: откуда мол, такое взялось? И ведь, твёрдо уверена, что мне не послышалось!

А-а-а… кажется я начинаю понимать!.. Он же рассказывал, что был купцом в Египте! И возил оттуда… что он там возил? Сандаловое дерево, слоновую кость… и ещё чего-то, не помню… не драгоценности ли? Вот она, торгашеская натура! Чуть не с петлёй на шее, а все мысли про товары и барыши! Тьфу!

— Что тебе конкретно интересно про рубины? — холодно и надменно поинтересовалась я.

— Всё! — жарко выдохнул Андреас.

— Боюсь, что тебе лучше спросить об этом не меня, — ещё холоднее процедила я, — Я не торговец, какой-нибудь! Расспроси лучше ювелиров. Думаю, в Мариенбурге найдётся хороший ювелир, который прячется за стенами от войны. А мне рубины не интересны!

— Почему? — удивлённо вытянулось лицо парня.

— Потому что я отринула от себя всё мирское, ради спасения души! — гордо заявила я, — И теперь меня драгоценности не интересуют ни на вот столько!

И я показала самый кончик мизинца.

— Зря! — искренне огорчился Андреас, — Мирское, конечно, можно отринуть. Но, вот рубины!.. Хочешь, я тебе расскажу про рубины?

— Ну, расскажи… — разрешила я, с видом принцессы, которая вынуждена сидеть на скучном дипломатическом приёме, когда ей самой хочется мчаться на лошади по бескрайним лугам, и чтобы ветер развивал и снова завивал её кудри.

И с удивлением увидела, как затуманился взгляд Андреаса.

— Я слышал одну легенду, — негромко начал он, — Её рассказывали индийские купцы[1], которые приезжали со своими товарами в Египет… А дело было так:

Жил в горах великий орёл по имени Лал. Не было птицы более могучей! Когда он взлетал, ветер от крыльев шатал вековые стволы и звери в страхе разбегались кто куда. Не было орлу противника! Ни горный козёл, ни равнинная серна, не могли ни убежать от его могучих когтей, ни дать отпор, когда камнем падал с небес великий Лал! Говорят, что даже слоны боялись Лала и прятались под кроны могучих баобабов, заслышав шум его крыльев.

А неподалёку от гнезда Лала жил филин. Не осмеливался он вылетать из дупла тикового дерева, когда охотился Лал, а смирно сидел в темноте. А за пропитанием вылетал глубокой ночью, когда Лал мирно дремал на вершине скалы. Тихо расправлял филин крылья, чтобы не потревожить Лала и в ночной тьме выискивал среди камней мышей и землероек.

Шли годы. Реки подтачивали скалы, и те рушились, заваливая камнями горные потоки. И реки меняли своё русло, снова начиная точить очередную скалу. И так раз за разом. Жаркие и сухие сезоны сменялись сезонами дождей, а потом снова приходила жара. Стада животных каждый год кочевали в поисках свежей зелени, а вслед за ними кочевали и люди-охотники. Только Лал неизменно сидел на вершине скалы. Что ему, какое-то кочевье зверей? За десять взмахов крыльев он мог добраться до самых отдалённых уголков и ещё за столько же — притащить в гнездо упитанного сайгака, чтобы совершить свой кровавый пир.

Казалось, что так будет вечно. Только однажды, пролетая над ровной, как зеркало, гладью озера, Лал заметил в отражении странное светлое пятнышко у себя на груди. Удивился и склонил голову. И чуть не упал! У него на груди оказалось белое перо — явный признак приближающейся старости.

С той поры Лал стал замечать, что с каждым годом слабеет. Уже не гнутся к земле деревья под огромными крыльями, уже не хватает ему десяти взмахов, чтобы добраться до дальних пастбищ, уже не двадцать кругов он делает над великой страной, а только десять…

А годы всё бегут и бегут. И пришёл такой день, когда расправил Лал крылья, взмахнул ими… и не смог оторваться от земли. Нахохлился гордый орёл, встопорщил перья. А тут, откуда ни возьмись — филин. Бочком, бочком, подскоками, приблизился филин к орлу и заговорил с ним:

— Послушай, дружище! Давай поговорим, как равный с равным. Мы оба с тобой понимаем, что ты глубокий старик. Ну, да не зря говорят, что лучше быть ползающим по земле муравьём, чем дохлым тигром! Я догадываюсь, чем ты будешь заниматься теперь, после того, как перестал летать! Ты будешь разорять птичьи гнёзда! Но, нет. Давай договоримся: я буду приносить тебе мышей и землероек, а ты обещаешь, что не будешь трогать моих птенцов и яйца. Ну, как? Согласен?

Вспомнил Лал копошащихся в пыли и грязи грызунов, которых предлагал ему филин и содрогнулся. Вот ЭТО предлагают ему, Лалу, вместо косуль и джейранов?!

Ничего не ответил Лал филину, только глубоко задумался, сидя на краю скалы. Не дождался ответа филин, и заковылял прочь. А Лал всё раздумывал, неужели и в самом деле лучше быть живым муравьём, чем дохлым тигром?.. Вот уже высыпали на небо алмазные звёзды, вот уже они ссыпались в бездну, провисев положенный срок, вот показались первые, ярко-красные лучи восходящего солнца, а Лал всё раздумывал.

— Нет! — решил он наконец, — Нельзя ломать суть вещей. Орёл должен оставаться орлом. Орёл не ловит мух! А что подошёл срок жизни, так это такая основа бытия: вовремя родиться и вовремя умереть.

Гордо взглянул Лал вокруг себя и, увидев этот взгляд, в страхе попрятались звери и птицы. Собрал орёл последние силы и прянул ввысь, в бесконечную лазурь неба. Всё выше и выше, так, что уже и разглядеть его невозможно. А ему сверху открывались всё новые и новые просторы. И солнце окрасило красным гордую птицу. Давно уже у него кончились силы и только вскипевшая кровь позволяла делать резкие взмахи крыльями. А потом Лал сложил крылья. И ринулся вниз.

Брызнули во все стороны горячие капли крови, на лету застывая и превращаясь в ярко-красные рубины, которые до сих пор называются лалами[2]…

— Красиво… — пробормотала я, — Но это всего лишь легенда.

— Легенда?! — вскинулся Андреас, — Ты говоришь, что это только легенда?! Тогда узнай, женщина, что рубины называют «камнями жизни и любви»! Они придают смелость и достоинство, они оберегают от бессонницы и кошмаров, они спасают от молний и эпидемий, они вселяют мужскую силу в мужчин и плодовитость в женщин!

— Ха-ха! — уныло сказала я.

— Что?! Да я лично разговаривал с одним халдеем[3]! И он мне всё подтвердил! Боишься, что тебя отравят? Погрузи в свой кубок рубин! Если он изменит цвет и перестанет блестеть — берегись! В вино подмешали яд! Хочешь узнать будущее? Положи рубин под подушку! И хорошенько запомни сон, который тебе обязательно приснится. Там тебе откроются многие тайны! Женщина не может родить? Надень рубин, глупая! И в ту же ночь ты понесёшь здорового ребёнка! Вот только подросткам не следует касаться рубина. Потому что главное свойство камня не спасение от яда и молний — это так, побочное действие! — главное свойство, это эротическое возбуждение. И для мужчин и для женщин. А подростки… они ещё не готовы к подобному. И могут, сами того не сознавая, скатиться в пучину разврата.

— То-то я гляжу, у тебя кольцо с рубином! — не удержалась я от шпильки, — Мужской силы не хватает? На камень надеешься?

— Всё мне хватает! — буркнул парень, закрывая кольцо широкой ладонью другой руки, — Может, я ядов боюсь?.. Или молний? Ты лучше скажи женщина, где мне найти крупный рубин?

— Повторяю, — задрала я нос, — Мне мирские соблазны не интересны! Если нужны рубины — ищи ювелира. Ну, ладно, ладно… я тебе помогу. Знаю одного. Ну, ювелир он или не ювелир, не знаю, но что драгоценными камнями торгует, это точно. Подойдёт?

— Думаю, подойдёт, — задумался Андреас, немного помолчал и выдал, — Женщина! Найди мне свинца!

— А проблем на твою за… э-э-э… забубённую голову, не найти? — ехидно поинтересовалась я.

— Проблемы меня сами находят, — уныло пожаловался парень, — Так что, не стóит утруждаться. А свинца добудь! Хотя бы не очень много.

— Не хочу!

— Женщина! — вспылил Андреас, — Не зли песчаную гадюку!

— Что-о-о?!

— Ничего. Поговорка такая.

— Засунь эту поговорку, знаешь куда? — нахмурилась я, — Ой, прости Господи моё словоблудие! В общем, у меня обедня приближается. Да и тебе помолиться не мешает. Вот только ты не можешь быть допущен к святому причастию. Тебе поначалу креститься следует. А там уже и до святых таинств допустят.

— А ты меня крестить не можешь?

— Я?! — меня просто оторопь взяла. Никогда про такое не думала. И теперь лихорадочно вспоминала нужные правила, — Гм… Вообще-то могу… Даже любой мирянин может. Даже некрещённый! Но, только в случае смертельной опасности, когда ждать уже нет никакой возможности. А так-то, если по правилам, ты должен заявить о своём желании креститься, пройти специальную подготовку, которая называется катехуменатом или оглашением, во время которой тебе растолкуют догматы веры и церковные правила, это примерно с год, может, чуть меньше или чуть больше, потом выдержать сорокадневный пост, а потом епископ, священник или диакон тебя крестят во имя Отца и Сына и Святого Духа. И потом уже можешь причаститься Святых даров. И стать настоящим католиком.

— Год?! — у парня глаза на лоб полезли.

— Год, — спокойно подтвердила я, — Иногда и больше. А ты как думал? У нас всё строго. Нам случайных людей в Церкви не надо! Нам надо, чтобы люди искренне верили! А если они не верят…

— То что?

— То они нам не товарищи! — провозгласила я, — А еретики и язычники! И нам с ними не по пути. И пусть они боятся гнева Божия! Вот так-то!

— Угу… А гнев Божий…

— А гнев Божий падёт на их головы! Очень может быть, что с нашей помощью. То бишь, руками Церкви Христовой и воинов Её. Но виноваты в этом язычники и еретики будут сами!

— Я хочу креститься! — как-то слишком торопливо заявил Андреас, — Кто меня может огласить? К кому обращаться?

— Вот то-то! — проворчала я, — Сперва о душе подумать надо. А то всё рубины, рубины… Тьфу!

[1] …её рассказывали индийские купцы… Любознательному читателю: на самом деле это старинная бирманская (ныне Мьянма) легенда, однако, её действительно могли рассказать Андреасу индийские купцы, учитывая географическоге положение Мьянмы, между Индией и Китаем.

[2] …которые… называются лалами… Любознательному читателю: действительно, в течении многих ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ почти все народы земли называли красные самоцветы лалами или очень похожими словами, включая в это название и шпинель, и турмалин, и гранат, и, конечно, рубин. Только в конце XIX века название лал было вытеснено из обращения, заменившись более конкретными названиями камней.

[3] …разговаривал с одним халдеем… Любознательному читателю: халдеи — одно из семитских племён. Особо прославились халдейские жрецы, знаменитые астрономы, астрологи, математики, теософы, гадатели, волхвы… Поговаривают, что знаменитый Заратустра, основатель религии зороастризма, был из халдейских учеников. Да и волхвы, которые следуя указанию звезды пришли поклониться младенцу Иесусу, тоже были халдеями. Так что, в данном случае, наш герой ссылается на весьма авторитетный источник. По крайней мере, с его точки зрения.

Глава 10. Вжиться в образ!

Можешь не волноваться. Все выходит

из-под контроля самым лучшим образом.

Дуглас Адамс. "Автостопом по Галактике".

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 28.07.1410 года. Утро.

После зрелого размышления, я решил не спешить с оглашением. Вот когда пройдёт суд… Когда меня признают невинным… Если признают… И у меня поневоле передёргивались плечи.

А события мчались своим чередом. Потрясая меня до основания.

Я ближе познакомился с тем гигантом, который обещал мне адвоката. Это когда он, ни с того ни с сего принёс мне местную одежду. Весьма добротную и дорогую, насколько я могу судить. Я так растерялся, что даже не спросил, почему он это делает. Спохватился только, когда он ушёл. И задал этот вопрос девушке. А Катерина объяснила, почему великан ко мне так добр. И я сразу принялся размышлять, как можно это использовать для своих целей. Вот только пока ничего не придумал.

Я наладил отношения с доктором фон Штюке. Произошло это случайно. Однажды, во время прогулки с Катериной, которая всё же верно выполняла свой долг, она вдруг предложила «заглянуть к доктору». Сперва я растерялся. Заглянуть? В окно, что ли? Или как? Но быстро догадался, что это такой оборот речи, который означает «зайти ненадолго». И, конечно, согласился. Я же ему ещё не высказал своей горячей благодарности! И мы «заглянули».

Доктор весело расхаживал по палате, бурча под нос песню, которая была сильно похожа на военный марш. Увидев нас, он остановился и улыбнулся.

— Господин фон Штюке! — обрадовалась Катерина, — Я вижу, у вас прекрасное настроение!

— Ещё бы! — весело ответил этот самый фон Штюке, — Операции закончились! Я наконец-то занимаюсь врачебным искусством, то есть, своим делам! А не всякой хирургией… Как же мне теперь не радоваться?

— А у меня для вас плохие новости, — улыбка Катерины зачахла и она пересказала ему всю мою историю. Ну, как я ей рассказал.

Вопреки ожиданию, доктор не заорал «Еретик! Язычник!», а посмотрел на меня добрым взглядом и уточнил:

— А в каком году вы умерли, милейший?

— Ну-у… — задумался я, вспоминая год моей отправки в будущее, — Это был пятый год правления Неферибра Псамметиха Второго…

— А от Рождества Христова? То есть… Хм!.. Действительно… Ну, ладно, пропустим это. А вы знаете что-нибудь о тогдашней медицине?

— Многое! — признался я, — Почти всё! Что вас интересует?

Битый час мы с азартом беседовали по поводу применения разных травок и корешков в качестве лекарства. Потом пошли разговоры про всевозможные раны, переломы, внутренние кровотечения, болезни желудка и прочее. Надеюсь, я и здесь не уронил своего престижа. Потом доктор пожаловался на тяжёлый случай с одним из пациентов, который впал в бессознательное состояние и никак не может очнуться. И даже, наоборот, может умереть.

— Ерунда! — с лёгким чувством превосходства ответил я, — Достаточно поймать жабу или лягушку!

— Лягушку?!!

— Лягушку, — согласно покивал я головой, — Или тритона. Или жабу. Главное, чтобы она была из водной стихии, но могла дышать воздухом. Кладём лягушку на грудь больного, ближе к сердцу, чтобы она попала в область его энергетической оболочки Ка и душевной оболочки Ба. Тогда она, как водяная тварь, войдёт ещё и в жизненный круг пациента, который связан с бегом крови и непроизвольно перетянет на себя и кусочек Ка и капельку Ба. Теперь присваиваем лягушке имя больного!

— А? — одинаково вытянулись лица и у доктора и девушки.

— Вы ещё не догадываетесь? — удивился я, — Ну, что вы! Всё просто! Пациенту даём другое имя! И, когда придёт шакалоголовый Анубис со своей женой Инпут, они перепутают, кого надо уводить в подземный Дуат! Ка и Ба одинаковые, но правильное имя только у лягушки! И они уведут лягушку. А пациент сразу пойдёт на поправку. Разве только, с другим именем. Превосходное медицинское решение, не правда ли?

— Я уж лучше традиционными методами… — закашлялся фон Штюке.

Ну, не знаю! Я ему такой отличный совет, а он ещё нос воротит. Ну, как хочет! Я не гордый, настаивать не буду…

Я как крокодил ухватился за обещание, брошенное Катериной, по поводу свитков, то есть, книг. И не пожалел. Катерина теперь постоянно носила под мышкой одну из тех книг которые она называла Священным Писанием, и зачитывала мне кусочки текста. А потом мы с ней с жаром принимались обсуждать прочитанное, в том числе, применительно к настоящему времени. И девушка пыталась растолковать мне многие непонятные, а порой и щекотливые вопросы, чередуя примеры из религии и светской жизни. К моему глубокому удивлению, она оказалась глубоко образованной, эрудированной и начитанной. Вот бы не предположил! И я стремительно начал постигать местные реалии.

Вот как раз к местным реалиям привыкнуть оказалось труднее всего. Целыми днями я ходил с отвисшей челюстью, держась за сердце. И было отчего!

Ну, хотя бы, начать с того, что здесь было столько металла, сколько я раньше и вообразить не мог. Каждый ходил в железных доспехах! У каждого было железное оружие! В моё время железо получали исключительно из метеоритов, упавших на землю. Точнее, если метеорит оказывался железным. И, понятно, что каждый грамм железа стоил запредельную цену. А здесь?!

Разинув рот я провожал взглядом каждую стрелу, у которой был железный наконечник. Железный! Даже не бронзовый! Э, да что говорить! Здесь даже коней железом подковывали! У самого нищего бродяги вполне могло найтись что-то железное, например, пряжка пояса. И никто не удивлялся.

Эх, если бы мне в моё время достался бы хоть один доспех крестоносца… и я, и дети, и внуки, и вообще, всё потомство купались бы в роскоши, затмив всех фараонов мира!

А кони?! Скажу честно, впервые увидев их, я испугался. И вообще подумал, что это лоси с отпиленными рогами! Настолько они выглядели устрашающе-могучими. Но нет, это были лошади. Только, какие-то богатырские лошади. И злющие. Катерина туманно объяснила, что их специально так тренируют, чтобы врага разили и зубами и копытами. Только не смогла объяснить, как лошадей учат узнавать, где враг, где друг. Во мне они друга точно не видели. Даже, когда я, по совету той же Катерины, попытался подружиться с одним жеребцом, угостив его кусочком яблока, он мне вместе с яблоком чуть руку не откусил! А Катерина без опаски гладила его по морде. Обидно? Не то слово!

А сколько здесь всего было нового, такого, что я видел впервые в жизни! О чём я даже слыхом не слыхивал!

Седло. У нас, например, крепили подпругой два продолговатых мешочка на спине лошади, покрывали попоной и это было шедевром творческой мысли. Здесь же седло было не просто местом, где можно сидеть на спине лошади, нет! Это было техническое сооружение, специально предназначенное для нужд всадника! Где рыцарь мог дремать сидя, если находился в дальней дороге, если нет угрозы, или опереться спиной о высокую заднюю луку во время боя, для придания своему телу дополнительной крепости и прочности. Для усиления копейного удара.

Стремена. Будь моя воля, я бы засыпал золотом изобретателя стремян по самую маковку, и подарил бы ему всю кучу, когда его обратно откопают. А потому что заслужил! Попробуйте залезть на лошадь, если нет стремени! Нет, на тех, которые были в моё время, ещё можно, при условии некоторого опыта. На тех, которые стояли в конюшнях крестоносцев — нет! Однозначно, нет. А ещё на стременах можно было привстать в бою, для нанесения более могучего или более точного удара мечом, булавой, секирой, или плотно упереться в них, врастая в седло, для более мощного удара копьём. Удар получается такой страшной силы, что древко копья крестоносца, как правило, с первого же удара разлетается в щепки, хотя изготавливается из самых твёрдых пород дерева. Зато нет преграды такому удару. Даже стальные доспехи от прямого удара не спасут. Гениальное изобретение, стремена!

А книги? Бумага? У нас тоже были папирусные свитки. Но, всемогущие боги пусть будут свидетелями, какое различие! Вы знаете, как делают папирусный свиток? А я расскажу!

В болотистой местности разводят особый сорт осоки. Когда приходит пора, её собирают, выдёргивая с корнями и охапками доставляют на берег. Почему с корнями? Если срезать, так что остаются пеньки, то вся плантация может загнить, а каналы, где разводят эту плантацию, заилиться. Только с корнями!

На берегу, пока растения ещё не засохли, их разделывают. Вообще говоря, растения достигают шести метров в длину, но учтите, количество волокон в стебле по всей длине одинаковое, а толщина стебля у зонтика и у корня разная! То есть, папирус из верхней и из нижней части растения будет иметь разное качество!

Стебель в сечении треугольный. Его укладывают плоской стороной на стол берут мелкую иголку и поддевают тонкий верхний слой. И тащат иголку параллельно столу, отделяя микроскопический пласт растения. Потом снова, чуть ниже, получая следующий пласт. Потом ещё раз. И так, пока весь стебель не будет разделён на пласты.

На другом столе, обязательно смоченном нильской водой, полученные пласты укладывают встык друг к другу. Тонкие пласты, толстые, узкие или широкие — неважно, какие есть. Главное, выдержать общую ширину листа. А на длинных краях стола эти пласты подгибают. Потом выкладывают такие же пласты поперёк, подрезая по ширине листа. Потом опять вдоль. И всё это смачивается клеем. А состав клея — о! это секрет каждого производителя! От разведённой смолы деревьев до клейкой слюны ос, благодаря которой они строят свои гнёзда!

Ага, получился этакий предварительный лист папируса. И по нему… начинают лупить медным молотом! Размягчая волокна и выбивая излишнюю влагу. Лист морщится под ударами, сминается… После долгого наколачивания его аккуратно расправляют, и… накладывают на него другой лист, подготовленный таким же образом! Опять же промазывая клейким материалом. И сушат.

Вы думаете, это всё? Нет, не всё! Полученный лист получается слегка шероховатым. Его обрабатывают клейстером, для придания нежности и гладкости листу. А потом листы склеивают между собой встык, чтобы получить более длинный лист — свиток. Не более двадцати листов в одном свитке.

Очень важно! Нельзя перепутать направление волокон, нельзя перепутать стороны листов! Из-за особенности строения осота, получившийся свиток имеет внутреннюю и наружную стороны, то есть, его можно сворачивать только внутренней стороной внутрь и никак нельзя, чтобы внутренней наружу. Иначе папирус сломается. На внутренней стороне пишут текст. На наружней, обычно, ничего не пишут. Ну, разве что, в исключительных случаях.

Теперь представьте, что у вас в руках готовый свиток, а в голове текст, который вы хотели бы записать. Очень важный текст, иначе вы не будете тратить такой дорогой папирус. Для обычных текстов вполне подойдёт навощённая доска, по которой можно царапать стилусом. Например, долговая расписка. А если долг выплачен, достаточно нагреть воск, он расплавится, заполнит все царапины, и доска снова как новенькая, можно снова писать!

Так вот, вы написали ваш важный текст. И он занял только половину свитка. Что делать? А ничего не делать! Ничего уже не сделаешь! Потому что обрезать папирус пополам, ниже текста, нельзя — он сразу разлохматится и этот процесс уже не остановить. Увы, такая капризная вещь — папирус!

И пользоваться таким свитком не очень удобно. Длина свитка может достигать и десяти метров и более. Поищите-ка нужное место в середине текста! А теперь сравните это всё с бумажной книгой!

Во-первых — производство. Мне Катерина рассказала. Чего уж проще? Побросали в чан с водой хорошо перемолотую древесину, солому, траву, разорванные тряпки, иногда шерсть, и всё это хорошенько перемешали. Достали массу специальным сачком, чтобы масса осталась, а вода стекала, выровняли слой на сачке. И всё это — шлёп на специальный стол! И ещё, и ещё, пока на столе не заполнится пространство. Проверили толщину слоя, добавили чуточку клейстера и пусть сохнет. А когда почти высохнет, тогда прокатать всё это между тяжёлыми, горячими валами. И последняя влага уйдёт и плотность бумаги повысится. Остаётся только обрезать по формату. А обрезки можно опять побросать в тот же чан. Это во сколько же раз выйдет дешевле, чем папирус?! Кстати! Если сделать на столе особое выпуклое изображение, то в этом месте толщина массы станет на самую чуточку тоньше. Даже после прокатки между валами, это различие останется. На первый взгляд не заметно, а если посмотреть на просвет, то это самое изображение будет явственно видно. Называется «водяной знак». У каждого производителя — свой. Удобно.

И сама книга — тоже удобно. Нужно найти что-то в середине текста — просто открой книгу посередине! И перелистывай страницы. А не тереби туда-сюда десятиметровый свиток.

Правда, когда я выражал восхищение бумажными книгами Катерине, она слегка поморщилась и заявила, что старейшей бумажной фабрике в Испании ещё и ста лет не исполнилось, и что до этого религиозные книги писали на пергаменте. То есть, на гладко выделанной сыромятной, недублёной коже. А одновременно, для светской переписки, использовался и папирус, закупаемый всё в том же Египте.

— А почему… — начал я.

— Потому! — резко перебила меня Катерина, — Потому что нельзя Святые книги писать на материале, который делают язычники! Понятно, почему?!

Упс! У меня морозец пробежал по хребту. Вот до чего, оказывается, дело доходит! Надо постоянно иметь это ввиду!

Ну и, понятно, что я входил в настоящую экзальтацию от вида технических чудес, вроде тех же подков, черепицы, арбалетов — вот, кстати, чудо из чудес! Эх, такой бы арбалет, да в моё бы время! — картин, стекла, мельниц, колёс со спицами и ещё тысяч и тысяч разных мелочей, вроде столярного или плотницкого инструмента. Я задыхался от восторга, глядя на стальной бурав, пилу или рубанок! Для меня это были незнакомые инструменты! Вид обычной телеги, вместо двухколёсной арбы, приводил меня в экстаз.

Ой, да чего там! Вот, скажите, в чём хранилось у нас вино? Правильно, в мехах и в бурдюках. Здесь же вино держали в деревянных бочках! Представляете? В деревянных! Бочках! И от этого оно приобретало особый, приятный вкус. Скажу честно, вино моего времени и в сравнение не идёт с местным вином!

А ещё я постоянно слышал вокруг себя разговоры. И, поскольку окружением моим были, в основном, крестоносцы (как правило, раненые), то и разговоры я слышал всё больше про ту самую войну и про тот самый бой. Бравые вояки вспоминали каждую мелочь и всё пытались докопаться, почему же они, крестоносцы, потерпели поражение. И многие сходились во мнении, что виной поражения был великий магистр Ульрих фон Юнгинген. Дескать, не уделил должного внимания резервам. Не рассчитал план боя. Вот если бы у них во время боя великим магистром был его старший брат, Конрад фон Юнгинген!.. И вояки печально вздыхали.

Я специально подкараулил момент, когда доктор фон Штюке, которого я считал весьма разумным и знающим, встретится с Гюнтером фон Рамсдорфом, которого я относил к открытым и честным. Оба, понятное дело, в определённых пределах, но всё же! Гюнтер пришёл на перевязку и очередной осмотр, а тут и я, вроде бы случайно прогуливаюсь. С Катериной, конечно, куда же без неё. И, вроде так, к слову, поинтересовался, что они думают о Конраде фон Юнгингене и о Ульрихе фон Юнгингене.

— Конрад — рыцарь! — уверенно и не раздумывая, отрезал Гюнтер, — Настоящий рыцарь! И настоящий руководитель! При нём наш орден крепчал и с каждым днём становился мощнее и богаче. Не для себя, а во славу Божию! Ради цели, для которой и создавался орден! Христианизация язычников. Конрад заложил множество крепостей на языческих землях. Конрад спланировал и провёл блестящую акцию по уничтожению балтийских пиратов. Они, понимаешь ли, собрались на зимовку на острове Готланд. Тут-то мы их и накрыли! Всех скопом. Нет теперь на Балтике пиратов! Даже те, кто выжил, настолько устрашились, что убрались из Балтийского моря в Северное, освободив морской путь для честных торговцев. Конрад покорил почти всю Самогитию и приступил к её католизации!

— Самогитию? — невольно переспросил я, удивившись незнакомой стране.

— Литвины называют это Жемайтией, — туманно пояснил Гюнтер, — Там, где живут жмудины…

— Вот оно что… — не менее туманно заметил я, твёрдо решив, что чуть позже досконально вызнаю у Катерины и про литвинов и про Жемайтию, и вообще про местную географию.

— Вообще говоря, Жемайтию задолго до этого покорил Конрад фон Валенрод, — внёс поправку фон Штюке, — Ещё тогда, когда он не был великим магистром, а только комтуром Кёнигсберга и маршалом Ордена. Это при великом магистре Конраде Цёльнере фон Ротенштайне…

— Сплошные Конрады! — успел подумать я.

— Ну и что? — вскинулся Гюнтер, — Одно дело, захватить Жемайтию, и совсем другое дело, иметь на неё официальные права! Именно Конрад фон Юнгинген заключил Салинский договор с Витовтом, по которому Жемайтия официально передана под нашу руку!

— Понятно, — мудро высказался я, — Этот Конрад фон Юнгинген — несравненный воин, блестящий тактик и великолепный стратег…

— И отличный политик! — тут же добавил Гюнтер, — Он отстоял Добринскую землю, не позволил забрать её полякам! Ещё чего! За неё, между прочим, немалые деньги уплачены!

— И вообще, острого ума человек! — тонко улыбнулся фон Штюке и зачем-то покосился на Катерину, — Хм! Был такой любопытный эпизод. У наших поваров никак не получалось выпечь хороший хлеб. Вроде стараются, всё делают по рецепту, а всё не так. То подгорит, то не пропечётся. Не хлеб, а размазня. Ну, собрались, подумали, да и решили: может, всё дело в том, что хлеб должны печь женские руки? А у нас мужской монастырь. И как тут быть? Вот Конрад фон Юнгинген и написал письмо папе римскому, с просьбой смягчить устав Ордена и разрешить взять на кухню женщину. Долго ли, коротко, пришёл ответ от папы. Тот разрешил, но… чтобы не было греховных помыслов у братьев-рыцарей, женщине должно было быть не менее шестидесяти лет! Вот тут и призадумался Конрад, какая же это стряпуха, в таком возрасте? Она и тесто не перемесит, и хлебов в печь не посадит. Хлебов-то тех надо — ого-го!

— И что же решили? — с любопытством спросил я.

— Ну, что решили, — усмехнулся фон Штюке, — Взяли… троих двадцатилетних девушек! Вместе-то им как раз шестьдесят!

— Мудро! — не удержался я от смеха, — Весьма!

Катерина порывисто отвернулась от нас, делая вид, что что-то рассматривает в окошке. Хотя всем видом выражала недовольство. Вся её поза словно говорила: «Фи! Развратники!».

— Значит, этот Конрад фон Юнгинген был до девушек горяч? — как само собой разумеющееся, уточнил я.

— О, нет! — неожиданно запротестовал фон Штюке, — Великий магистр и сам был целомудренным, и не позволял распутства в Ордене. Знаешь ли ты, отчего он умер?

— Отчего?

— У него образовался камень в желчном пузыре…

— О! — обрадовался я, — Я знаю отличное средство от этой напасти! Секс! Чем больше секса, тем быстрее пройдёт и меньше последствий!

И краем глаза заметил, как заалели щёки Катерины.

— Я прописал ему то же самое средство, — вздохнул фон Штюке, — Но Конрад отказался. Он свято соблюдал обет целибата. И умер от этой болезни.

— Я же говорю: настоящий крестоносец! — с воодушевлением воскликнул Гюнтер.

— Ага… А Ульрих фон Юнгинген…

— Это младший брат Конрада, — пояснил фон Штюке, — Думаю, что исключительно из-за этого, его и выбрали великим магистром.

— В смысле, что Конрад перед смертью просил за брата? — догадался я.

— Нет, как раз вопреки его желанию, — пожал плечами доктор, — Поговаривают, что Конрад возражал против кандидатуры Ульриха. Но капитул ордена рассудил, что если Конрад был великим магистром, а яблоко от яблони недалеко падает… А теперь выясняется, что Конрад был прав…

— Не знаю, — задумчиво сказал я, — Много я слышал подобных историй. Как только что-то плохое случается под чьим-то руководством, так сразу выясняется, что кто-то был против этого избранника, да не послушали мудрых слов!.. Я в подобное уже не верю. В любом случае, спасибо за разъяснения. Пойду я, погуляю. Катерина, ты со мной?..

Вот так, примерно, я и проводил время. Ходил, ахал, вникал в окружающую жизнь но, конечно, самое главное, я готовился к суду. Я раздумывал, какие вопросы задаст мне судья? Что я должен ответить? Чему судья поверит, а чему нет? А если он этому не поверит, то как убедить в своей правоте? И мысленно готовил и оттачивал свою речь. Каждое слово, каждый взгляд, каждую паузу, каждый обертон голоса! От этого, между прочим, моя жизнь зависит! Я чуть не довёл до нервного срыва Катерину, расспрашивая её, кто будет судьёй и каков его характер. На первое она ответила, почти не задумываясь, что судьёй больше некому быть, кроме Генриха фон Плауэна, которому капитул Ордена доверил защиту Мариенбурга. А вот какой у него нрав… Приходилось довольствоваться слухами.

Сейчас ему сорок. В двадцать лет стал гостем Тевтонского ордена, а в двадцать один уже одел белый плащ крестоносца. И вообще, в роду фон Плауэнов многие связаны с Орденом. В двадцать семь лет стал помощником данцигского комтура. В двадцать девять удостоился должности данцигского хаузкомтура, то есть помощника комтура Данцига, ответственного за связи с общественностью и местной властью. Значит, рассуждал я, имеет значительный опыт и воинский и политический. В тридцать два года Генрих фон Плауэн стал комтуром в Нассау, где провёл пять лет, после чего великий магистр Ульрих фон Юнгинген перевёл его поближе, комтуром в Свенце. Как чувствовал, что понадобятся его таланты! На битву под Грюнвальдом Генрих фон Плауэн не попал. Не успел. Ульрих фон Юнгинген был так уверен в победе крестоносцев, что не стал ждать подкреплений. А ведь с Генрихом шли три тысячи крестоносцев! Серьёзная сила, которая вполне могла переломить ход битвы.

Узнав о поражении крестоносцев, фон Плауэн резко сменил маршрут и оказался в замке Мариенбург, вместе со своими войсками. Ещё четыреста человек из данцигских матросов привёл в Мариенбург его двоюродный брат. И вообще, Генрих предпринял самые отчаянные и действенные шаги по защите крепости и набору пополнения. И поклялся, что любой ценой отстоит Мариенбург, не отдаст его в лапы вражин проклятых.

И теперь скажите, как с таким себя вести? Какие слова ему говорить? Это не наивная Катерина! И даже не, вроде бы, умудрённый жизнью, богатырь Гюнтер, которому однако признательность застит взор. Это опытный, хладнокровный политик, имеющий за плечами одиннадцатилетний опыт общения с хитрецами и обманщиками всех мастей. Который их нюхом за версту чует. Поэтому я неустанно шлифовал и шлифовал свою будущую блистательную речь. Вот только с каждым новым днём, меня всё больше лихорадило от нехорошего предчувствия.

Глава 11. Слухи

Самый страшный и коварный монстр всех времен и народов — это слухи.

Ольга Громыко.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 30.07.1410 года. День.

Генрих фон Плауэн, стоя на крепостной стене, раздражённо дёрнул щекой. Опять! Опять эти поляки толпятся под воротами замка! Сколько их сегодня? Семеро… Вон они, стоят, словно кающиеся грешники, покорно склонив головы. Пожалуй, не один час стоят, безмолвно и смиренно, немым укором крестоносцам. Это те, кого тевтонским рыцарям удалось пленить во время Грюнвальдской битвы. В смысле, победить в схватке и объявить своим пленником под их честное рыцарское слово. Вот они своё слово и выполняют. Тьфу!

Одни проблемы от этих рыцарских отношений! Вот, к примеру, не далее, как вчера, он категорически запретил всем крестоносцам уезжать в плен. Даже тем, кто дал рыцарское слово. Позже! — объяснил он, — когда осаду с Мариенбурга снимут! Тогда каждый пленник может вспомнить про слово чести и отправляться, куда ему заблагорассудится, и даже выкуп за жизнь пленного Орден возьмёт на себя! А до этого момента — ни-ни! Каждое копьё на счету! Пусть только кто-то попробует! Вмиг будет отлучён от матери-церкви и предан анафеме! А все грехи, которые могут предъявить поляки, вроде клятвопреступления и прочего, он берёт на себя.

И что бы вы думали, судари? Поднялся ропот! Дескать, как же так? Рыцари мы, или заячьи хвостики? Я, мол, щитом святого Георгия клялся, покровителя всего рыцарства! Как же я могу клятву нарушить? Не будет мне благословения Господня! И, что обиднее, в основном молодёжь роптала. Те, кто настоящих трудностей не хлебнули, кто на рыцарских романах воспитан. Пришлось грозно цыкнуть и повторить приказ. ПРИКАЗ! А не просто дружеское пожелание. Ну, худо-бедно, до мозгов достучался. И что теперь? А теперь получается, что поляки более благородны? Более рыцарствены? Больше клятвы держат?

Щека опять раздражённо дёрнулась. Опять начнутся шептания, ропот… Того не понимают, дурни, что задачи надо решать по мере важности! Что сейчас всего важнее? Зáмок отстоять! И для этого все средства хороши, вплоть до подкупа предателей и тайных наёмных убийц! А потом уже будем решать менее важные задачи. Типа выполнения клятв и честного рыцарского слова.

Генрих фон Плауэн опять неодобрительно покосился с крепостной стены вниз. Семеро поляков даже не шелохнулись за это время. Хм!.. Позавчера было трое, вчера пятеро, сегодня семеро… Уж не хитрый ли это план, судари? Завтра будет одиннадцать, а послезавтра все двадцать соберутся? И крестоносцы, привыкшие к добровольным пленникам, доверчиво распахнут ворота… А поляки у этих ворот затеют бойню! Пока основные силы не подоспеют. И ворвутся в замок! По крайней мере, в Нижний замок, Средний наверняка успеют закрыть. Фантазии, говорите? Мания, говорите? А напомните-ка мне, судари, как пала великая Троя! Не помните? Так я подскажу. Хитроумный Одиссей придумал отличный план. И по его указанию, Эпей изготовил огромного деревянного коня. И в этом деревянном коне спрятались коварные ахейцы. А остальные греки сделали вид, что уплывают от стен Трои. Утром радостные троянцы с весёлыми криками выскочили из стен города и прочитали на боку коня надпись: «Этот дар приносят Афине-воительнице уходящие данайцы». И давай вокруг коня пляски устраивать! Что сказать — варвары! А тут ещё поймали неподалёку некоего Синона. Между прочим, двоюродного брата лукавого Одиссея! Уже повод насторожиться. Так, нет же! Наплёл им этот Синон, что коня специально сделали таким громадным, чтобы в Трою его нельзя затащить было. А если затащить, то будет Троя благословенна богами и вовек неприступна.

— Как это, «не затащить»? — возмутились троянцы, — А мы затащим!!!

И затащили… на свою голову. В коне сидел отряд данайцев, который ночью вылез из чрева деревянного коня, не без помощи того самого Синона. Греки быстренько разобрались со стражей у ворот и распахнули ворота. А там уже поджидали вернувшиеся ахейцы… И началось истребление! Побоище! И Троя пала.

Знаете, сколько грековсидело в деревянном коне? Девять. С лицемерным плутом Синоном — десять. И ничего, вполне хватило.

Н-да, помнится, как ругался Куно фон Лихтенштейн, тогдашний данцигский комтур, заметив у юного крестоносца тягу к античной истории. А зря! Не для того читал юноша о подвигах героев прошлых веков, чтобы восхищаться ими, а для того, чтобы воспользоваться чужим опытом. И много, много раз потом возблагодарил Господа за то, что не послушал комтура, не бросил чтения. Знаний много не бывает.

Фон Плауэн опять покосился на семерых поляков. Этим и деревянного коня не надо. Надо только, чтобы ворота открылись. Сами крестоносцы их и откроют. А уж поляки ударят со всей рыцарской доблестью. Мало бойцов, говорите? Ну, знаете! Будь среди них, к примеру, Завиша Чарный Сулимчик[1] с братьями, то и пяти рыцарей хватит! С другой стороны, попробуй-ка плени того Завишу. Эти семеро на великана Завишу даже близко не походили.

Фон Плауэн тяжело вздохнул и крикнул со стены:

— Открыть ворота!

А сам зорко глядел, не помчится ли в лихой наскок польская конница?

Обошлось. Семеро польских рыцарей, один за другим, въехали в замок и ворота гулко захлопнулись. Фу-у-у…

— И пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что я повёл себя как трус! — с внезапным ожесточением подумал Генрих, — В капусту порублю мерзавца! Вызову на поединок и порублю в капусту! Чтоб другим неповадно было! Потому что это не трусость. Это мудрость и осторожность. И величайшая ответственность.

Сегодня фон Плауэн обошёл все закоулки замка. Он выслушал доклад о наличии запасов провизии и лично проверил всё ли соответствует докладу. Он выслушал доклад о готовности замка к штурму и лично проверил наличие брёвен, из которых можно сделать временную стену, если нападающие разобьют кирпичную. Конечно, укрепив её земляным валом. А можно сбрасывать тяжёлые брёвна на головы штурмующих. Он выслушал доклад о наличии и готовности коней и не погнушался лично сходить в конюшни. Он выслушал доклад о запасах пороха и кулеврин[2] и лично проверил всё ли так, как рассказывали.

Про кулеврины, кстати, плачевно. Запасов пороха не счесть, это да, но самих орудий мало. А что вы хотите, судари, если основную часть кулеврин вывезли основные силы крестоносцев для битвы под Грюнвальдом? Там их и захватили поляки. Хорошо ещё, что часть орудий крестоносцы-артиллеристы успели основательно испортить. И всё же, многие из тех кулеврин сейчас смотрят в сторону Мариенбурга. Проклятье!

Хорошо ещё, что остались бомбарды. Как полевая артиллерия, бомбарды не слишком хороши, а вот для осады крепостей — самое то! Потому бамбарды и не взяли в поход. Но бамбарды хороши не только для захвата крепостей, но и для обороны! Ими отлично можно стрелять через стены замка. Ну, и ядер для них вытесано достаточно[3].

И ещё, ему понравился главный артиллерист замка, брат Томас, выходец из Милана. Немногословен, умён, деятелен, расторопен. Вон, не дожидаясь особого распоряжения, он уже дал указание плотникам, и те изготовили несколько деревянных ящиков, которые помощники брата Томаса расставили по наиболее уязвимым направлениям, откуда можно ждать внезапного штурма, наполнили песком, предназначенным гасить отдачу орудий, и уложили на них стволы кулеврин под неким, рассчитанным им, углом к горизонту. И брат Томас сказал, что готов поклясться спасением души, что кулеврины будут стрелять через стены, словно бомбарды. И бомбарды расставил. Не забыв подготовить для них и запасные позиции. Объяснив орудийным расчётам, какие бомбарды на какие запасные позиции переносить по особой команде. Ну, что сказать? Молодец!

Настолько молодец, что Генрих фон Плауэн заподозрил подвох и уточнил, а почему, собственно, такого молодца Ульрих фон Юнгинген с собой на Грюнвальдское сражение не взял? Брат Томас от вопроса сконфузился, но потом открыто посмотрел в глаза фон Плауэну и честно сказал, что накануне много упражнялся, вспотел, а потом жадно хлебал холодную воду. И охрип. Какой же артиллерист без зычной глотки, чтобы гром орудий перекрикивать? Но на самом деле он, брат Томас, подозревает, что не взяли его в поход из-за грешного порока, этакого изъяна души — увы! — присущего ему, брату Томасу, от которого он не может уже много лет избавиться, несмотря на все старания.

— Что за порок? — насторожился фон Плауэн.

Выяснилось, что брат Томас не может спокойно слышать звуки орудийной пальбы. Он впадает в такое неистовство, в такой раж, что перестаёт контролировать свои собственные слова. И… матерится. Грубо, нагло, чуть ли не богохульно. Что нисколько не мешает ему стрелять по врагам. Но кому же понравится, когда чуть не на всё поле слышится матерная брань? Из уст крестоносца? Вот его и оставили в замке, воспользовавшись тем, что он слегка охрип.

— Ничего, ничего… — похлопал фон Плауэн по плечу брата Томаса, — Если это не во вред стрельбе, если враги будут гибнуть под метким огнём, то такой грех можно будет и простить. Потом, после освобождения замка. Ну, конечно, дадим какую-нибудь епитимью, не слишком обременительную… Авось, Господь простит!

Брат Томас сокрушённо покачал головой, но спорить не стал. Только спросил, может ли он провести несколько выстрелов для выверки прицела. Не по врагам.

— Конечно, — согласился фон Плауэн, — Если это нужно, то конечно! Только… не вычислят ли враги место, куда снаряды падают? И будут потом это место стороной обходить?

Брат Томас ухмыльнулся уголком рта и объяснил, что с кулевриной этот фокус ещё может пройти, да и то, меняя вес заряда или ядра, можно менять дальность выстрела, при сохранности направления стрельбы, а с бомбардами ещё интереснее. Если их поворачивать, можно менять и направление! В общем, пусть фон Плауэн голову себе не забивает, здесь работают профессионалы!

— Ну-ну… — пробормотал Генрих, — Ну-ну…

И в очередной раз подумал, какие дураки его окружают. Тот же Ульрих фон Юнгинген. Не взять на бой отличного артиллериста только потому, что тот матерится! Не дурость ли? Слава Богу, что дураки не только среди крестоносцев, но и среди врагов их хватает. Сам польский король Владислав Ягайло, к примеру. Вместо того, чтобы сразу после Грюнвальда скорым маршем двинуться к Мариенбургу, тот потерял время, атакуя незначительные крепости. Глупец! Он подумал, что десяток синиц в руке лучше одного журавля? Нет, судари! Задачи решаются по степени важности! Взятие основной цитадели Ордена гораздо важнее всех прочих крепостей. После Мариенбурга они сами посыпались бы в подставленные ладони Ягайло. Но у польского короля, по-видимому, случилось временное помутнение рассудка. Возблагодарим же Господа! Теперь крестоносный замок укреплён так, как только это возможно и, если только Господь не окажет прямой помощи полякам, то замок устоит. Зубы об него поляки поломают, но не возьмут! Не даст им этого он, Генрих фон Плауэн!

Правда, забот ещё не счесть. Тут и организация разведки, и руководство вылазками отдельных отрядов из замка, и тайная переписка с окружающими лордами, которые могли бы помочь людьми, и даже попытка привлечь на свою сторону наёмников. А, почему нет? Вот, Ульрих фон Юнгинген отказался от наёмного чешского войска, которые предлагали ему свои услуги. Денег, видимо, пожалел. На мощь крестоносной армии понадеялся. А чешские наёмники, которым дали от ворот поворот, пошли и предложили услуги полякам. И воевали в Грюнвальдском сражении на стороне короля Ягайло. И что теперь? Могут ли золотые кругляши, которыми забита Золотая башня, вернуть мёртвых крестоносцев к жизни? Могут ли переписать историю знаменитого сражения? А поговаривают, что среди чехов был весьма авторитетный их командир, некий Ян Жижка, не проигравший ни одного сражения. Нет, если ему, Генриху фон Плауэну выпадет шанс купить воинов за деньги, он это сделает непременно. Не считая расходы! Эх, всё заботы, заботы, заботы…

Да! Ещё этот «ангел»! Тоже не ко времени проблема! Тут целых две армии, поляков и литовцев, под стенами стоят, а ты должен суд проводить. И отложить не удастся. Слухи уже пошли гулять по всему замку. Нет, суд должен быть, и чем скорее, тем лучше. Вот только терять полдня, а то и целый день… эх, не ко времени забота!

Слухи… между нами говоря, это тоже противник. И ещё надо посмотреть, какой из врагов страшнее, скажем, литовское языческое войско или подлые, всепроникающие слухи.

Ходят слухи, что перед Грюнвальдской битвой, клобуцкий ксендз видел сам и показывал окружающим рыцарям знамение: на лунном диске, перед рассветом, явственно проступили изображения короля в короне и монаха в капюшоне. И король повалил монаха[4] и поставил на него свою ногу…

Ну, бред же! Да, на Луне есть пятна, отдалённо похожие на человеческие фигуры, но кто же не знает, что это Господь всемогущий дал нам в напоминание изображение Каина и Авеля?! И, да, Каин стоит, а Авель лежит распростёртый у его ног. И не надо врать про короля и монаха! Так извратить Божественный промысел! Но слухи поползли, словно утренний туман. Укрепляя силы и отвагу польского войска. А теперь доползли и до крестоносцев. Наоборот, ослабляя их и делая нерешительными. Вот вам, судари, и зримый пример того, какой силой слухи обладают.

А тут, как назло, выяснилось, что юный брат Теодор, накануне битвы, согрешил с какой-то мирянкой, укрывшейся в замке от польского нашествия. Так бы и ничего. Что у нас, не бывает такого в монастырях что ли? Ещё как бывает! Особенно, когда человек молодой, ещё не привыкшей бороться с искусами. В конце концов, с женщиной согрешил, а не с оруженосцем, к примеру. А ведь и такое бывает, прости Господи! Тогда нечестивец так просто не отделался бы! А так, ну да, плоть взяла верх над духом. Ну, наложил на него капеллан епитимью, кажется, по двести «Отче наш» в день, да по сто пятьдесят «Богородице дева, радуйся». И на мирянку — как её? Ярмилка, что ли? — тоже столько же, только наоборот, больше «Богородиц», чем «Отче наш». И строгий пост на сорок дней обоим, для усмирения телесного. Плюс душеспасительные беседы с капелланом. Казалось бы, всё, вопрос решён. Так, нет же! Опять проклятые слухи! Дескать, оттого отвернул Господь лице своё от крестоносцев, что процветает среди них разврат и прелюбодеяние. То есть, один согрешил, а слухи про весь Орден змеятся!

Поговаривают ещё, что некий крестоносец Вильгельм, проезжая из Литвы по дикому лесу, явственно слышал, как литовские языческие боги меж собой шептались дикими голосами, что быть тевтонскому Ордену повержену. Они, дескать, доподлинно вызнали Божий промысел, применяя злое колдовство и жертвоприношение. И хохотали так жутко, что бедный Вильгельм чуть не окостенел.

Целый розыск провёл за эти дни Генрих фон Плауэн! Не нашлось ни одного крестоносца с именем Вильгельм, который в этом году возвращался из Литвы в Орден! Ни одного! А слухи ползут, один зловещей другого. Так-то оно всё правильно: жертвоприношение, это страшная сила. Особенно, если жертвой сделать малого ребёнка или девственницу. И, говорят, можно прозреть будущее. Но, судари, даже если ты услышал про такое, зачем же языком трепать?! Зачем смуту в Ордене сеять?

Эх, попадись ему в руки этот неведомый Вильгельм! Простой епитимией уж не отделался бы! Минимум, усекновение руки, минимум!

А ведь был кто-то из братии или гостей Ордена, который именем Вильгельма назвался! Сотни голосов, повторяющих подлый слух, не могут лгать, не правда ли, судари? А значит, если хорошенько поискать, всё же можно отыскать ниточку, которая ведёт к мерзавцу. Вот только заботы, заботы… А задачи решаются по степени важности… Ну, что ж, не забыть бы только провести розыск после того, как забот поуменьшится.

Подождите, судари! Вильгельма у него в руках нет, но есть тот самый «ангел», который одновременно и «проблема»! Чем не замена Вильгельму? Колесовать негодяя-язычника, всего и делов! Какой ещё может быть «ангел»? У нас, между прочим, пятнадцатый век от Рождества Христова, какие ещё ветхозаветные штучки, вроде прогулок ангелов между людей?! Ересь это! Глупость и ересь!

Никто не спорит, ангелы есть. Как и остальные восемь родов ангельского чина: архангелы, власти, силы, начала, господства, престолы, херувимы и серафимы. Но, кто же не знает, что высших три чина, серафимы, херувимы и престолы, они у Божьего престола обитают? Не отходя ни на шаг? Средние три чина, господства, начала и силы, они в среднем круге, они носят слово Божье от высших ангельских чинов нижним. Буква в букву! Ибо, не дано человекам услышать глас Божий, не выдержит такого бренная оболочка их. Рассыплется в прах. Только после смерти, когда освободится бессмертная душа от грешного тела, только тогда можно и узреть лик Божий и услышать глас Его. Ну, все же в курсе, что даже Моисею не явился Господь в облике своём, а только в виде неопалимой купины. И голос, которым Господь говорил с Моисеем, кто может поручиться, что это именно Божий глас? А не серафим передаёт слова Божьи? Ой, да куда там, серафим?! Слишком велик серафим для дел мирских! Хорошо, если это был ангел в чине власти. И то, безмерно гордиться можно. Ибо с человеками можно общаться только трём нижним чинам: ангелам, архангелам и властям. И власти — самые высшие из них.

Вот только, где они, нижние чины ангельские? Где обитают? Так всем же известно: на небеси! Понимаете? Не на грешной земле, а на небеси! И вниз спустятся не раньше, чем придёт время последней, страшной битвы между Христом и Антихристом! Не раньше!

Нет, так-то, все знают, что у каждого человека есть персональный ангел. Когда рождается человеческая душа, тогда рождается и ангел. Но этот, с позволенья сказать, ангел души, и в сравнение не идёт с ангелом Господним! Да и человеческого обличия не имеет и иметь не может.

А значит, что? А значит, не может этот язычник быть ангелом! Никаким образом не может. А значит, считать его ангелом — это святотатство!

И, если хорошенько пораскинуть мозгами, это вполне можно использовать! Вынести судебное решение, что этот язычник — демонское отродье, и прилюдно его казнить! Страшно! Чтобы мороз по коже! И объяснить братьям, что вот, мол, в чём причина нашего поражения при Грюнвальде! Вот оно, дьявольское наваждение! Вот она, причина слухов и сплетней! А теперь сожжём его, братья! И Господь снова повернёт к нам лице своё… Глядишь, у братьев-крестоносцев боевой дух поднимется так, что вострепещут враги Ордена!

Там, правда, за него брат Гюнтер хлопотал. Весьма достойный и уважаемый рыцарь. Хм!.. Это не есть «гуд», это есть «шлехт»… Ещё начнёт после казни этого псевдоангела бузить и возмущать окружающих против него, против Генриха фон Плауэна. Так, глядишь, и не утвердят его на посту Великого магистра… О! Да ведь Гюнтер руки, помниться, лишился! Прекрасно, прекрасно! Это значит, что можно его под этим предлогом их рядов Ордена того… попросить очистить. Нет, Орден будет и пенсион выплачивать и молитвы возносить за здравие, но… если только фон Рамсдорф будет жить подале от Мариенбурга, подале. Понятно, что просто так не выйдет. Гюнтер такой человек, что просто так не уйдёт, будет ершиться. И пусть! Дать ему задание посложнее! Где две руки нужны. А не выполнит — с елейной улыбочкой, с тяжёлыми вздохами, и припечатать: мол, не способен ты, Гюнтер фон Рамсдорф, больше пользу Ордену оказывать! Но заслуги твои велики, а значит… И объяснить про шикарный пенсион, если уйдёт. Уступит дорогу молодым, так сказать. А после того, как уйдёт Гюнтер, про псевдоангела никто и не вспомнит добрым словом.

Да, превосходное решение! А значит… а значит, нечего откладывать суд в долгий ящик! Если завтра поляки пойдут на приступ, какой тогда ещё суд? Не до суда тогда будет. А послезавтра ещё что-то возникнет. И потом… Нет, решено! Суд будет сегодня вечером! Надо только отдать нужные распоряжения.

И Генрих фон Плауэн порывисто повернул назад, чуть не сбив с ног одного из рыцарей своей свиты.

— С пленниками поступить как обычно? — выдавил из себя отшатнувшийся крестоносец.

— Да-да, — рассеянно ответил фон Плауэн, всё ещё занятый своими мыслями, — Оружие в оружейную, коней в конюшню, самих мерзавцев — в подвал, на цепи. На хлеб и воду! Горбушка хлеба и кружка воды в день! Нет! Половина горбушки и половина кружки! Не кормить же их разносолами, когда замок в осаде? И не выпускать ни за какие деньги! Если польский король такой дурак, что разбрасывается своими рыцарями, то мы должны этим воспользоваться. О выкупе после договоримся. После. Когда угроза взятия замка минует.

[1] …Завиша Сулимчик… то есть представитель польского дворянского рода Сулима. Род Сулима попал в Польшу в 935 году из Германии, от графов Солимских, имеет свой геральдический герб, который всегда был изображён у Завиши на щите (Поэтому, кроме прозвища «Чарный (Чёрный)», которое Завиша получил по цвету своих доспехов, второе прозвище Завиши — «Сулимчик»). К роду Сулимов относят себя ещё 279 польских родов, включая весьма известные, например, Дзерженские, Кржижановские, Станиславские, Стравинские…

[2] Кулеврина — небольшое огнестрельное орудие. Любопытно, что развитие кулеврин пошло по двум, противоположным путям. Ещё более уменьшая кулеврины, получили ручное огнестрельное оружие, аркебузы; увеличивая размер кулеврин, получили полноценные пушки и гаубицы. Но это будет ещё чуть позже…

[3] …ядер вытесано… Любознательному читателю: в описываемый период редко стреляли металлическими ядрами (хотя, конечно, и это применялось), в основном ядра были каменными, которым каменотёсы придавали круглую форму и подгоняли под размер ствола. Поскольку производство орудий ещё было кустарным, а не промышленным, то каждый ствол чуточку отличался от других, потому и ядра вытёсывались под конкретный, индивидуальный ствол. В другой ствол похожего орудия данное ядро могло и не пролезть, или наоборот, слишком болтаться в стволе.

[4] …и король повалил монаха… Любознательному читателю: авторы честно признаются, что «видение клобуцкого ксендза» подсмотрели в романе Г. Сенкевича «Крестоносцы». С другой стороны, а вдруг и правда видел ксендз такое знамение? В те далёкие времена всяких примет и знамений было необычайнно много.

Глава 12. Суд

— Что ты сделал с фактом?

— Поймал его и хорошенько констатировал.

Макс Фрай.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 30.07.1410 года. Вечер.

— Пошли! — хлопнул меня по плечу, неизвестно откуда взявшийся крестоносец Гюнтер, — Суд через четверть часа.

Я чуть не поперхнулся. Мы как раз горячо спорили с Катериной по поводу текстов Ветхого завета. Ей вздумалось уточнить, не слышал ли я в своё древнее время про некоего Моисея.

— Кто такой? — задумался я, — Имя незнакомое…

Катерина мне рассказала. Но, сколько я ни просил уточнить, какого именно фараона она имеет в виду, девушка только растерянно пожимала плечами. Она думала, что фараон — это имя такое! В её Святых книгах так и писали — Фараон, с большой буквы, словно имя.

Пришлось признаться, что про Моисея я ничего не слышал. Катерина надула губки и заявила, что я вообще профан, раз про такие великие дела не слышал. Ну как же! Тут тебе и убийство всех новорожденных младенцев мужского пола, родившихся у иудеев, и десять казней египетских, и исход евреев, и расступившееся море, которое поглотило армию фараона, посланную вдогонку беглецам… Как про такое можно не знать?!

Я только руками разводил. Не было такого в моё время! Не было! Может, позже? Когда я уже, того… из своего бывшего времени ушёл?..

Только после такого предположения Катерина перестала гневно сверлить меня взглядом и сменила гнев на милость. Я воспользовался и попросил рассказать побольше про этого Моисея. А потом у нас и вспыхнул спор. Мы заспорили, можно ли считать Моисея положительным героем. Очень уж некоторые пункты были щекотливого свойства.

Ну, например, он убил египетского воина, который жестоко наказывал еврея. Убийство — страшный грех. А он сделал это не на войне, не защищаясь от бандитов. Просто рассердился на египтянина и убил. Даже не спросив, чем провинился еврей. Хорошо ли это?

Дело получило огласку и Моисей сбежал от гнева фараона в землю Мадиамскую. Там его приютили, он жил у священника Иофора, пас его скот и даже женился на дочери священника, Сепфоре. А после Исхода из Египта, Моисей собрал многотысячную армию и истребил народ мадианитян. То есть, под корень вырезал народ своей жены! Я тогда ещё пошутил, мол, может он таким кардинальным способом хотел избавиться от тёщи, которая ловко пряталась среди шатров кочевого народа, но Катерина шутки не приняла, а нахмурилась, покусывая губы. Похоже, до меня она об этом попросту не задумывалась.

Или взять ещё эпизод. Перед Исходом из Египта, Господь дал совет Моисею, а тот передал этот совет своим соплеменникам. Дескать, пусть каждая еврейка возьмёт взаймы у египтянок вещей золотых и серебряных, и одежд красивых. Точно зная, что взятого отдавать никто не собирается. И все евреи так и поступили. Набрали «в долг» золотой и серебряной посуды, шёлковых одежд, и вообще, денег и украшений, и… ушли из Египта. Насовсем. Теперь мне стало понятно, почему фараон разозлился и послал за ними войско! Я бы тоже послал, будь на месте фараона. Ещё бы! Мой народ ограбили!

Вот я и спрашиваю: положительный ли это персонаж в Библии?

— Положительный! — раскрасневшись, чуть не кричала Катерина, — Он не может быть не положительным! Ему Господь дал Скрижали Завета! С ним одним из всего народа Израилева беседы вёл! Сам Иисус Христос из рода Моисеева! Не может один из предков самого Господа нашего быть не положительным! А египтяне сами виноваты! Они угнетали народ Израиля! Заставляли трудиться больше положенного, а денег платили, словно рабам! Поэтому, евреи не ограбили египтян, а просто взяли своё, то что египтяне раньше недодали!

— А почему тогда… — коварно начал я.

В этот момент меня и ударила по плечу мощная лапа Гюнтера:

— Пошли! Через четверть часа суд!

У меня булькнуло в горле. Уже? Я же ещё не готов!!!

Но меня никто и не спрашивал, готов ли я. Гюнтер навис надо мной несокрушимой скалой, так, что поневоле пришлось повиноваться.

— Ты тоже иди с нами, — бросил великан Катерине, — Мало ли? Вдруг понадобятся твои свидетельские показания?

Меня разом бросило в жар. Если Катерина на суде заявит, что я только что сомневался в праведности Моисея… Вот я дурак!!! Меня же прямо там на кусочки порвут!

И всё же выхода не было. Я поплёлся за Гюнтером, поминутно оглядываясь и гадая, как намекнуть Катерине, что наши споры — это не сомнения в Библии, боже упаси! Вот, кстати, всего несколько дней как от беспамятства очнулся, а уже божиться начал! Так вот, это не сомнения в Библии, а так… попытка узнать побольше о ветхозаветных пророках! Господи, Катерина, скажи, что я просто любопытный! И не сомневался в святости Священных Книг! Ну, что тебе стóит? Ну, пожалуйста!

Однако, даже словом перемолвиться, у нас не получилось. Всю дорогу Гюнтер втолковывал мне, как правильно вести себя на суде. Как произносить присягу, как креститься каждый раз, когда упоминается имя Божье, как обращаться к судье, если тот задаст вопрос… Я слушал, кивал, и снова оглядывался на девушку молящим взглядом. И одновременно лихорадочно пытался вспомнить свою блестящую речь, которую так здорово придумал накануне. Тут мы и пришли.

* * *

Впервые я попал в Верхний замок. Вот только не до красот и величия Верхнего замка мне сейчас было. Я шёл, словно приговорённый идёт на казнь. Словно меня вот-вот бросят крокодилам на растерзание. Э-э-э… да, что там, крокодилы! Люди гораздо страшнее. Таких мучений и пыток, крокодилам вовек не выдумать! С крокодилами всё просто: если голодные, они тебя сожрут, если сытые — утащат под корягу и будут ждать, пока ты не стухнешь. Очень они тухлое мясо уважают. А люди… Люди хуже зверей!

Ах, да! Мы уже стоим в обширном зале и меня очень настойчиво великан Гюнтер подталкивает к отдельно стоящему стулу. Уф-ф-ф! Сейчас начнётся!

Это хорошо, что по пути мне разъяснили что здесь к чему. Иначе я бы запутался и сделал глупость. А теперь всё понятно. Вот мой стул. Я обвиняемый. Напротив меня тоже стул. Правда, со столом. Там мой обвинитель. Чуть сбоку от меня и немного позади, но в принципе, почти рядом, мой защитник. По-местному — адвокат. У него тоже есть стол и стул. Слева от меня и справа от обвинителя — ещё стол со стулом. Там будет сидеть судья. Я уже догадываюсь кто это. Генрих фон Плауэн. Наиболее вероятный очередной Великий магистр Ордена. Рядом с ним место для писаря-секретаря. В противоположном от меня ряду, рядом с судьёй, но и рядом с обвинителем — ряды скамеек, на которых сидят присяжные. В смысле, присяжными они станут после присяги. Они будут высказывать судье своё мнение кто прав, обвинитель или защитник. А судья должен к этому мнению прислушаться. Ну, так предполагается. С другой стороны, справа от меня и слева от обвинителя — многочисленные зрители. Среди них я вижу и гиганта Гюнтера и его сестру Катерину и доктора фон Штюке и ещё много знакомых и незнакомых лиц. Потихоньку все занимают свои места…

Напротив меня сидит чернявый монах в серо-коричневой рясе, подвязанной белой верёвкой, с навязанными на ней тремя хитрыми узлами. Теперь-то я понимаю, что это францисканец. Ещё пару дней назад и не задумался бы, что три узла на белой верёвке могут что-то означать. Спасибо, просветили. Три узла — символ трёх монашеских обетов: послушания, безбрачия и нестяжательства. То есть, это нищенствующий орден. И носят такое зримое напоминание об обетах только францисканцы. Катерина назвала их «босоногими», потому что по их уставу, францисканцы носят но ногах только сандалии и только на босую ногу. И зимой и летом. Создан орден всего около двухсот лет назад, однако уже обрёл силу и авторитет. Почти у всех европейских монархов духовники — францисканцы. И во многих университетах преподают. Именно, благодаря авторитету. Кстати, когда Катерина про этот орден рассказывала, она вскользь упомянула, что францисканцы с бенедиктинцами не в ладах. Это скверно. Потому что моя наставница Катерина как раз бенедиктинка. Ну и меня, раз уж я под её присмотром, явно будут воспринимать враждебно. С другой стороны, я же язычник? Нет и то скверно и это никуда не годится! Да, уж…

— Головой вертеть не надо… — прошелестел голос, как мне показалось, прямо у меня в голове. Кто бы это? И я усиленно закрутил головой.

— Головой вертеть не следует! — уже с укоризной повторил голос, — Не надо портить первое впечатление о себе. Я и так всё расскажу и подскажу. Я ваш адвокат…

Ах, вон что! Я покосился на адвоката. Полненький, рыженький, с глубоко посаженными, бегающими, голубенькими глазками, в чёрной рясе, подпоясанной кожаным поясом, на босых ногах сандалии… Августинец? Похоже. Только не августинец-каноник, а августинец-реколлект, то бишь, из братьев отшельников. Бродячий проповедник, что ли? У августинцев самый строгий устав, даже строже чем у нищенствующих бенедиктинцев и францисканцев. Поэтому не жалуют ни тех, ни других. Вот же я попал между религиозных противников!

— Я прошу только об одном, — адвокат даже не взглянул на меня, продолжая копаться в своих записях и делая закладки в пухлом томе, лежащем открытым на столе, при этом губы у него почти не шевелились. Со стороны могло показаться, что он не обращает на меня никакого внимания, — Об одном прошу: каждый раз, как ты услышишь своё имя, тебе нужно встать и не садиться до особого разрешения. А каждый раз, когда ты услышишь имя Божье, ты должен встать и перекреститься! После этого можешь сесть самостоятельно. Ты понял меня?

— Да, — я постарался ответить, тоже не шевеля губами, и не кивая головой.

— Хорошо, — удовлетворённо заметил адвокат, не переставая копаться в бумагах.

А я вдруг понял, что ничего он там не ищет и не делает пометок. Просто создаёт видимость своей нервозности. На фоне его нервозности моё спокойствие просто в глаза бросается! Ай да адвокат, ай да хитрец! И, подыгрывая ему, я позволил себе слегка приподнять подбородок. Мол, я не только спокоен, я уверен в себе. Упрямо выставленный вперёд подбородок — первый признак уверенности!

Тем временем, все места оказались занятыми. Кроме судебного места. Народу собралось, на вскидку, человек под двести! И все сидели, почти не шевелясь, храня глубокое молчание. Обвинитель пригнулся почти к самому столу и буравил меня злыми глазками из под нависших бровей. Пугает, что ли? Пытается из равновесия вывести? У него это удаётся! Несмотря на внешнее спокойствие, меня захлестнула волна паники. И я лихорадочно начал повторять про себя сочинённую речь. Которая должна потрясти всех вокруг и расположить сердца в мою пользу.

Тем временем, у моего адвоката упал со стола листок. Он потянулся за ним, и ненароком свалил ещё один листок. Прямо под стол. Пришлось ему поднимать их, стоя чуть не на четвереньках. Обвинитель ухмыльнулся уголком рта. В зале раздались отдельные смешки…

— Встать, суд идёт! — неожиданно для меня, властно рявкнул секретарь. И вся масса народа дружно поднялась со скамей. И я, конечно. Даже без дополнительного указания адвоката. Несколько секунд ничего не происходило. Тишина. Я хотел оглянуться на адвоката с немым вопросом, но вовремя спохватился. Сказал он, чтоб я головой не вертел, значит не время ей вертеть! Ещё томительные секунды ожидания. А потом я различил твёрдые, уверенные шаги. Такими шагами выходит надсмотрщик к рабам. Шаг ставит твёрдо, грубо, скрипуче, даже, уже поставив ногу, ещё чуть-чуть, самую малость, доворачивает её, уже по полу, чтобы сандалий ещё больше скрипнул под его тяжёлой поступью. Чтобы рабы, заслышав, вздрагивали.

Здесь, понятно, скрипели не сандалии, а эти… как их… сапоги! Но походка была один в один. Устрашающая походка. Неотвратимая походка, которая как бы гарантировала неотвратимость наказания. Текли секунды, и шаги всё явственнее слышались из-за открытой двери, а хозяин скрипучих сапог всё не появлялся.

Понятно, психологический приём. Он специально чуточку укорачивает шаг. Чтобы побольше нагнать страху и отчаяния. И надо сказать, ему это удаётся. Лично я уже близок к панике.

— Апчхи! — довольно явственно чихнул адвокат за спиной, — Да славится имя Господне! Апчхи!

И под взглядом сотен глаз, невозмутимо достал из под рясы носовой платок, прочистил нос, потом собрался было тем же платком вытереть лысину, даже занёс руку с ним над головой, но присмотрелся к платку и передумал. И снова убрал платок под рясу. И всё это с самым серьёзным видом. Как я заметил, многие с трудом сдерживали себя от усмешки. Лично мне было не до смеха, но главное было сделано: панический ужас отступил и я уже глядел на дверь довольно уверенно. Ай да адвокат!

Вот тут и шагнул из двери, разодетый в шелка и бархат, долгожданный Генрих фон Плауэн. Невысокий, кряжистый, с умным, но надменным лицом, украшенным длинными усами и небольшой бородкой, он властно и уверенно шёл, по-кавалерийски слегка расставляя ноги, выпятив подбородок, строго оглядывая собравшихся. Если и раньше все молчали, то теперь тишина повисла вообще гробовая. Только протяжный скрип сапог.

Наконец, судья добрался до своего места. Ещё раз обвёл зал внимательным взглядом. А потом сдвинул брови и уставился мне в глаза. Если бы не уловка адвоката минуту назад! Я бы дрогнул. Я бы не выдержал и опустил взгляд. А это проигрыш. Да, друзья, в природе устроено именно так: кто кого переглядит, тот и победил. Кто моргнул или отвёл взгляд, тот признал себя побеждённым. И у людей так же! Так меня учили. Такая она хитрая штука, психология.

Не в этот раз! Я смело и открыто смотрел прямо в глаза судье. И наши взгляды скрестились, словно два меча. Мне даже показалось, что искры брызнули! Я не отвёл взгляда. И не надеялся, что это сделает Генрих фон Плауэн. Слишком уж велик у него опыт в подобных делах. И в самом деле, взгляда судья не отвёл. Вот только… у него в глазах мелькнула растерянность. Не этого он ждал! Явно не этого. Пауза тянулась и тянулась…

— Прошу садиться! — разрешил, наконец, фон Плауэн и мрачно уселся в своё кресло, бросив на меня последний, убийственный взгляд.

— Слушается дело… — подскочил со своего места секретарь.

Генрих фон Плауэн резко вскинул руку и секретарь чуть не поперхнулся словами.

— Слушается дело, — тяжело и значительно проговорил сам господин судья, — Слушается дело о признании еретиком некоего Андреаса из Афин (я вскочил как ужаленный), а значит, здесь будет не столько суд, сколько дознание. Инквизиция[1]. Обвинителем выступает капеллан ордена отец Мáртин. Защитником…

Секретарь споро пододвинул судье какую-то бумажку. Генрих фон Плауэн бросил на неё беглый взгляд, потом нахмурился и прочитал написанное гораздо тщательнее. Потом поднял голову и вгляделся в моего адвоката. Адвокат шмыгнул носом, полез за отворот рясы и достал оттуда круглые очки в металлической оправе. И водрузив их себе на нос, уткнулся в бумаги.

— Защитником согласился выступить отец Дионисий, — странным голосом закончил судья, — Профессор и преподаватель Карлова университета в Праге… Хм!.. Удивительный выбор, профессор, должен вам заметить.

Ну, да ладно! Секретарь! Привести участников процесса к присяге!

Тут Генрих фон Плауэн сделал вид, что только сейчас заметил мою стоящую столбом фигуру.

— Обвиняемый может пока сесть, — зловеще проскрежетал он, выделяя голосом слово «пока», — Слово для раскаяния ему будет предоставлено позже.

— Всё прекрасно, — прокомментировал тихо адвокат, — Только в следующий раз не вскакивайте, как ошпаренный, а поднимайтесь, сохраняя достоинство. А так всё отлично! У нас неплохие шансы!

Потом была долгая, на мой взгляд, церемония приведения к присяге всех участников процесса, от секретаря, до адвоката. К моему удивлению, я заметил, с каким напряжённым вниманием следят зрители за этой процедурой. Казалось бы, что тут интересного? Очередной человек, вызванный секретарём, подходит к столу, кладёт руку на Библию, и произносит стандартный текст. На что тут смотреть? Но нет! Смотрели. Во все глаза смотрели, затаив дыхание. Ну, не знаю! Меня для присяги не вызывали.

Наконец, все предварительные мероприятия были закончены. Присяжные стали присяжными, произнесли присягу остальные и заняли свои места. Только теперь я заметил, что возле секретаря появились два неприметных монаха. Казалось, они ничего не делали, вопросов не задавали, в обсуждение не лезли, вот только оба бдительно косились в записи, которые делал секретарь. Иногда, прямо через его плечо. Это что, такой контроль за контролёром[2]? Ну-ну…

— Слово предоставляется обвинителю! — громко объявил судья.

Обвинитель, отец Мартин, хищно взглянул в нашу сторону и встал.

— Господин судья! Господа присяжные! Господа! — громко и гневно начал он, — Дело представляется совершенно очевидным! То, что обвиняемого не привели к присяге уже ясно показывает, что он еретик! Не смеет этот нехристь касаться своими руками святой кни…

— Протестую! — вскочил со своего места адвокат, — Обвиняемый был соборован, а следовательно, приобщён к одному из семи таинств, самим Иисусом установленным! Замечу, что при проведении соборования над умирающим, таинство елеосвящения дарует болящему прощение грехов, сообщая особую благодать! Даже, если умирающий не успел или не смог исповедаться! Если бы обвиняемый был в сознании, его вполне могли допустить и до причастия!

— Как это возможно?! — вскричал отец Мартин, наклоняясь над столом, словно пытаясь дотянуться до меня через преграду.

— Вам виднее! — смело парировал адвокат, — Это вы его соборовали, отец Мартин!

— Я?!!

— Вы!!!

— Тихо! — рявкнул судья, резко стукнув по столу деревянным молоточком, — Я вижу, что дело выходит запутанным… А значит, будем разбирать всё по порядку. Как он появился в Мариенбурге?

— Его привёз с собой смиренный брат Гюнтер фон Рамсдорф! — тут же сообщил адвокат, — Которому, между прочим, обвиняемый жизнь спас!

— Надо ещё посмотреть, спас ли он ему душу? — негромко проворчал судья, — Ну, что ж. Для дачи показаний вызывается свидетель Гюнтер фон Рамсдорф! Подойдите сюда, свидетель! Положите правую ладонь на Библию…

— У меня нет правой ладони, — мрачно сообщил гигант Гюнтер.

— Суд совещается! — объявил судья и яростно зашептался с секретарём и окружающими его монахами.

* * *

Мне было чуть не до слёз жаль брата Гюнтера. Он же за правое дело руку потерял! За дело защиты интересов Ордена. А теперь стоит, словно ему по щекам прилюдно нахлестали. А судья всё шепчется с секретарём и шепчется. Чего там шептаться? Всё уже давно в умных книгах написано. Если нет правой ладони, позволяется принести присягу, положив на Библию левую ладонь. При необходимости, можно взять дополнительное ручательство от уважаемого человека, также приведя его к присяге. Читайте свод правил, господа! Как я когда-то, лет пять назад. Если у вас есть для этого время…

Вообще говоря, я не отрываясь смотрела за процессом. Необычайно увлекательно! Слышала о процессах я много, а вот лично увидеть довелось впервые. И всё такое интересное. Наверное поэтому я не обратила внимания, что матушка Терезия сидит чуть позади меня рядом с доктором фон Штюке. Не обратила внимания, а зря! Такие вещи умной девушке нужно замечать.

Тем временем судья выслушал советы секретаря, поморщился и объявил, что позволяет брату Гюнтеру принести присягу, держа на Библии левую ладонь. Ну, я же сразу говорила, что так можно!

Брат Гюнтер произнёс клятву, а потом в кратких выражениях рассказал всё то, что он уже рассказывал. Как он, вместе с другими, врубился во вражеские ряды. Как преломил копьё, сражаясь с литовским рыцарем. Как оглянулся назад, чтобы взять другое копьё, но не увидел своих оруженосцев, по всей видимости, отставших в пылу боя. Как взял в руки секиру и ринулся в гущу врагов. Как ехал в сторону польского войска для продолжения битвы, после того, как литвины были отброшены, рассеяны и в панике бежали прочь. Как был ранен арбалетным болтом. Как выехал на него чужой рыцарь и брат Гюнтер еле успел вознести молитву, вручая свою душу господу Богу и пресвятой деве Марии. И как тут же, из ниоткуда, появился юноша, который свалил чужого рыцаря с коня и тем спас его, брата Гюнтера, от неминуемой смерти. Спас, ценой собственной жизни. Ну, почти…

Я видела, что рассказ имел успех у слушателей. Многие шмыгали носами. Даже закалённые рыцари. Не понравился рассказ только судье.

— Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ? — холодным, мерзким голосом уточнил он, — Конкретно, про появление этого… Андреаса?

Брат Гюнтер и до этого стоял прямо, развернув плечи, вздёрнув голову и выпятив подбородок, а после вопроса судьи вообще вытянулся и закостенел. Я видела, с каким трудом ему удалось обуздать свои эмоции. Но внешне он остался невозмутим. И заявил, что слова рыцаря-крестоносца не нуждаются в чьём либо подтверждении. А если кто-то позволит себе усомниться хоть в одном слове, то брат Гюнтер вызывает его на суд Божий! Немедленно! На утоптанной земле, хоть пеший, хоть конный, любым оружием. И пусть Господь всемогущий рассудит, покривил ли брат Гюнтер против истины.

Сильно сказал. И такой волной неудержимой мощи повеяло от брата Гюнтера, что даже я невольно поёжилась. И видела, как зябко передёрнули плечами окружающие.

— А вызвать на поединок я могу любого, — сурово добавил брат Гюнтер, — Исключая лиц королевской крови. И никто не смеет отказать в вызове, не запятнав свою честь. Ибо знатность и доблесть рода позволяет…

Генрих фон Плауэн глубоко задумался.

* * *

— Всё пошло не так! — раздражённо раздумывал фон Плауэн, — Кто бы знал, что простое с виду дело так обернётся?! Адвокат этот явился из самого Карлова университета. Наслышан о нём Генрих фон Плауэн, наслышан. Весьма опытен, ловок, начитан, эрудирован, весьма. Опасный соперник. А ещё этот Гюнтер… который сам не подозревает, что уменьшил собственный пансион почти на четверть… Ну что ему стоило сказать, что появился неизвестно откуда незнакомый человек? И можно уже спорить, откуда появился, да кто его послал. Так нет же! И появился в сиянии, и сразу после горячей молитвы, за секунду до смерти… Тьфу! А ещё это соборование, которое, как известно, даже без исповеди, все грехи с человека снимает. Кто посмел соборовать еретика?! Брат Мартин?..

* * *

— Брат Мартин! — елейным голосом обратился судья к обвинителю, — Объясните суду, почему был соборован Андреас из Афин, хотя он не христианин?..

Обвинитель мгновенно вспотел и лицо его побледнело.

— Был призван на таинство елеосвящения доктором фон Штюке… — запинаясь, начал он, — И сперва соборовал раненых. Они у доктора в одной комнате были. И всё прошло как предписано. А в другой комнате лежали умершие и умирающие. Вот… И среди них лежал обвиняемый… без сознания. Но, живой. Вот… А перед Грюнвальдом к нам в замок иностранных рыцарей великое множество понаехало, да и после сражения тоже. Всех и не упомнишь. Вот… Спросить нельзя — не ответит, ибо без сознания, но и без соборования дать умереть христианской душе тоже нельзя! Не по божески это! Я проверил, что у него есть нательный крестик и того… совершил таинство…

— У него на шее оказался крестик? — неприятно удивился Генрих фон Плауэн, — Очень интересно! Кто же повесил ему на шею символ наших святынь?.. Что скажет Иоганн фон Штюке? Секретарь! Привести доктора фон Штюке к присяге!

* * *

Только сейчас до меня дошло, какую глупость я натворила, повесив на шею незнакомца крестик. Какая череда странных и, не побоюсь этого слова, страшных событий воспоследствовала. А разве соборование еретика это не страшное событие? О, Господи!

— Господом всемогущим клянусь, — твёрдо заявил между тем присягнувший фон Штюке, — Что не вешал я этому человеку крестика на шею, не давал никому указаний подобного рода, и не знаю, откуда вообще этот крестик взялся.

— И даже подозрений нет? — скрежетнул зубами судья.

— Подозрения есть, — признал доктор, — Но это же только подозрения…

— Ваш долг сказать эти подозрения суду! — чуть не завопил фон Плауэн, — А суд разберётся, имеют ли эти подозрения под собой основания…

Я встала. Чего уж тянуть? Сама натворила, самой и отвечать. Да и доктора жалко, вон он как смутился, бедный.

— Не надо подозрений, — тихо сказала я, — Это я повесила крестик на шею Андреасу…

— Ага! — словно припечатал фон Плауэн, — Суд собирался допросить вас в концезаседания, но вижу, что ваш вклад в это дело гораздо больше, чем казался вначале… Секретарь! Привести к присяге Катерину де Минó!

Я вздрогнула. Я уже привыкла, что меня все называют сестрой Катериной. Что все забыли некую Катерину из Мино. Оказывается, нет. И в самом деле, какая я «сестра»? Ещё не сестра, ещё послушница. Значит, всё верно.

Стараясь держать спину ровно, упрямо вздёрнув подбородок, я прошла к судебному столику. Вы вспомнили, что я из знатного рода? Вам же хуже! Скромная послушница Катерина вам подошла бы больше, чем гордая дочь графа, принцесса де Мино! Только бы не дрогнула рука на Библии во время присяги! Это сразу будет расценено, как признание во всех грехах одновременно. Ни одному моему слову после этого не поверят. Ни одному!

А я не дрогну! И присягу я буду говорить не вам, а Богу! А от Бога у меня нет секретов! Я готова присягать!

* * *

Когда сестру Катерину назвали какой-то Катериной де Мино, я себе не поверил! Девушку словно подменили. У неё вздёрнулся подбородок, засверкали глаза и голос сделался звонким. Звонким и властным. И шла она, словно жрецы позади фараона, на ежегодный праздник Нила — торжественно и с достоинством. И на секретаря, который приводил её к присяге, взглянула сверху вниз. Не понимаю, как ей это удалось, потому что секретарь был выше её по росту. И всё же она как-то умудрилась! Нет, я прямо залюбовался!

Потом судья задал ей вопрос про крестик на моей шее. И девушка кратко пояснила, что считала меня умирающим крестоносцем, у которого во время боя крестик случайно с шеи слетел. И она посчитала своим долгом возместить мне эту «потерю». Ибо делать добрые дела — долг любого христианина, а уж сестры милосердия — тем паче.

Почему-то этот ответ судье не понравился. И судья гневно спросил, почему она не дождалась священника? Почему поторопилась?

Катерина ещё выше вскинула голову и спросила, прищурившись:

— Следует ли делать добрые дела в субботу[3]? Неужели я должна была промедлить и дать умереть несчастному христианину без прощения грехов?

— Но он не христианин! — чуть не завопил обвинитель.

Катерина круто развернулась в его сторону и смерила презрительным взглядом.

— На лбу у него этого не написано, — отрезала она, — А на суде Божьем и без нас разберутся, христианская душа у него или нет. И куда эту душу отправить.

— Великолепно! — прошептал из-за спины мой адвокат, — Вот так, ненароком, но явственно намекнуть, что здесь в суде собрались книжники и фарисеи… это уметь надо! Теперь суд вместо существа дела будет всем вокруг доказывать, что он не фарисейский, а самый гуманный и непредвзятый суд в мире! Великолепно!

* * *

— Оставим это, — как-то чрезмерно ласково сказал Генрих фон Плауэн и посмотрел на меня добрыми-предобрыми глазами, — Суд видит, что произошла обычная путаница и не было ни у кого в мыслях обелять или укрывать еретика… Да, суд это явственно видит. Суду известно также, что свидетельница и подозреваемый провели несколько дней вместе… да-да, суду известно, что свидетельница делала это не по своей воле, а по благословению матери-настоятельницы. Вопрос не об этом. Дитя моё, подумай хорошенько и скажи суду истинную правду, не было ли за эти дни, чтобы подозреваемый хулил имя Божье, непочтительно отзывался о матери нашей, святой Церкви, или иным образом порочил Святое писание? Хотя бы раз? Хотя бы по недомыслию? И помни, дитя моё, ты поклялась на Библии говорить правду!

Меня как кипятком обдало. Непроизвольно я взглянула на «ангела». Он сидел прямой, напряжённый, а в глазах у него… в глазах у него плескалось такое…

А мне вспомнилось, как одна маленькая девочка сидела на качельках, болтая ножками, а нянюшка рассказывала ей, что есть на небе добрый боженька. И он с неба всё видит, любую шалость. А где он там сидит? — с любопытством спрашивала девочка. На облачке — с улыбкой отвечала добрая нянечка. Девочка долго всматривалась в голубое небо, а потом надула губки. Всё ты врёшь! — заявила она, — На небе ни облачка нету! Где же добрый боженька сидит? Нет там никакого боженьки!

Если бы рядом оказался суд инквизиции, бедную девочку вполне признали бы еретичкой и сожгли бы… А ведь она просто не понимала своим детским умом таинственного смысла христианского учения. Вот, как Андреас сейчас не понимает. Ум у него ещё не готов воспринять. Детский ещё ум. И что? На костёр его теперь? Или лучше растолковать всё подробно? Как девочке растолковали. И всем сердцем теперь девочка в Бога верит и к Богу стремится, вон, даже в монастырь пошла?..

Я отвела взгляд от «ангела» и твёрдо посмотрела прямо в глаза судьи.

— Нет, — ровно ответила я, — Ни разу не слышала от Андреаса из Афин ни хулы на Господа Бога нашего, ни непочтительных слов в адрес матери нашей, святой Церкви, ни порочных слов про Святое писание.

— И ты утверждаешь это доподлинно? Помня, что ты присягала на Библии?

— Графы де Мино не нуждаются в повторных вопросах! И не забывают про клятвы!

— Но суду точно известно, что во время ваших бесед с подозреваемым, порой вы разговаривали на повышенных тонах, горячились и даже ругались. Разве это неправда? И суду точно известно, что каждый раз на встречу вы брали с собой одну из книг Святого писания. Поэтому я ещё раз спрашиваю, понимаете ли вы цену своих слов? Помните ли вы, что даёте показания под присягой?

— Я всё помню, — твёрдо возразила я, — Да, я читала Андреасу из Афин выдержки из Святого писания. И он впитывал в себя мои слова, словно губка впитывает воду. И да, порой мы ссорились, но совсем по другому поводу. Андреас, бывало, сердился, когда я не могла толково ответить на некоторые вопросы, например, как из обычного железа получается сталь? Как из твёрдой стали делают такие удивительные предметы, как рыцарские доспехи? И тому подобное. Признаюсь, я и сама не знаю ответов на эти вопросы. Знаю, что стальные доспехи делают искусные кузнецы, а как делают — не знаю! Я же иногда злилась, когда не могла понять чего-то в рассказах Андреаса… простите, подозреваемого. Например, он рассказывал о гиппопотамах. Но, гиппопотам в переводе — это «речная лошадь». Андреас же утверждал, что эти животные совсем на лошадей не похожи! А на кого похожи, объяснить не мог. То они у него толстые, как свиньи или коровы, то немного похожи на носорогов, только без рога и любят воду, то самые страшные звери в мире, страшнее львов и крокодилов… Ничего не понятно! Вот я и злилась.

— А про Святое писание споров не было?.. — упавшим голосом, в четвёртый раз уточнил судья.

— Нет!

— Больше вопросов к свидетельнице нет…

Я шла к своему месту и постепенно приходила в себя. Вот мы, бабы, ду-у-уры!.. Свяжешься с язычником, и сама не заметишь, как язычницей станешь! Хуже того, клятвопреступницей! Вот, почему я не сказала, что были споры? Почему пожалела дурака? И сама не знаю. А ведь теперь этот грех на мне до самой моей смерти будет. Уже не покаешься на исповеди, мол, под присягой солгала, еретика выгораживая. Потому что в тот же час и меня, и Андреаса схватят под белы ручки и повторный суд начнут. Только что, сидеть на месте обвиняемых вместе будем. Единственный выход — сделать так, чтобы Андреас стал примерным христианином, а лучше — чтобы он в честь матери Церкви какой-нибудь подвиг совершил! Тогда да, тогда можно и покаяться, снять грех с души. А что? Первые апостолы тоже не были христианами, пока Иисуса не встретили, пока Он не призвал их для служения Ему. Я, конечно, не Иисус (прости, прости Господи мою гордыню за столь кощунственное сравнение!), но теперь мой долг — воспитать из этого язычника настоящего христианина! Мой крест, если говорить пафосно (прости, Господи, ещё раз!). Да! Теперь я обязана сделать из этого недотёпы католика! Помоги мне, Господи, в деле сём! Дай силы, очисти помыслы, укрепи сердце и устреми дела мои для достижения цели! Ибо, цель благая и на пользу матери нашей Церкви… Да славится имя твоё, Господи во веки веков!

* * *

— Всё не так! — мрачно думал Генрих фон Плауэн, исподлобья рассматривая зал, — Всё кувырком. Суд превратился в фарс. Нет, в комедию! Но, ничего! Есть ещё в запасе у инквизиционного суда способы! Есть! Спасибо, давно уже умные люди на подобный случай придумали. А этот балаган пора кончать. Пока, чего доброго, еретика и в самом деле ангелом не выставили. Не будет этого! Не будет!

— Выслушав свидетелей, — проскрипел он и сам поразился своему голосу, — суд переходит к прению сторон. Слово предоставляется обвинителю.

— Для обвинения дело совершенно ясное! — послушно подскочил со своего места обвинитель, капеллан Мартин, — Этот еретик…

— Протестую! — не менее резво подскочил адвокат, — Еретик, это тот, кто отвергает догматы матери нашей Церкви! Судом не доказано, что подозреваемый отвергал догматы! Мало того! В первом послании апостола Павла коринфянам, 11:19, прямо сказано: «… ибо надлежит быть и еретикам между вами…»!

— Этот подозреваемый, — нехотя исправился обвинитель, — Он тайным образом проник в главный замок Ордена…

— Протестую! — опять выкрикнул адвокат, — Не он проник, а его, своего защитника и спасителя, привёз в орден добрый сын и защитник Церкви, крестоносец брат Гюнтер!

— Он сумел, используя доброту брата Гюнтера, проникнуть в главный замок Ордена, где прикинулся христианином, так, что был никем не узнанный…

— Протестую! — Он никем не прикидывался! Он лежал без памяти уже несколько дней! То, что его признали христианином, я не могу расценивать иначе, чем провидение Божье!

— Какое ещё «Провидение Божье»?! — окрысился обвинитель, — откуда тебе это знать?

— А откуда тебе знать, что нет?! — тут же парировал адвокат.

— Тихо! — пристукнул молоточком фон Плауэн. Ну вот, балаган и есть балаган! — Тихо! Я дал слово обвинителю для обвинения, а не для того, чтобы вы между собой спорили. Обвинитель, продолжайте.

— Так вот, пробравшись в замок Ордена…

— Протестую!..

* * *

Я понял! Адвокат постоянно перебивал обвинителя, чтобы полностью смазать всё его выступление. Чтобы каждое его слово вызывало сомнения. Ну, как же! Если после каждого слова слышится «Протестую!». Да и сам обвинитель, вынужденный после каждого слова останавливаться и поправляться, заметно скис, стал повторять сам себя, теряя нить выступления и закончил весьма бледно. Неубедительно, честное слово. Значит, сейчас дадут слово адвокату, а потом мне? Правильно я понимаю? И я принялся ещё раз повторять про себя свою знаменательную речь.

* * *

— Слово предоставляется защитнику, — кисло сообщил судья.

На этот раз мой защитник встал спокойно, неторопливо, демонстрируя непоколебимую уверенность.

— Братья и сёстры во Христе! — проникновенно начал он, — Напомните мне, кого первым призвал Христос для служения апостольского, согласно Евангелия от Иоанна? Кто в связи с этим получил прозвище «Первозванный»? На апостол ли Андрей? Ныне мне приходится защищать тоже Андрея… Совпадение? Не думаю!

— Протестую! — подскочил уже обвинитель. Похоже, он решил перенять тактику адвоката и помешать ему сказать речь.

— Против Евангелия? — деланно ужаснулся адвокат.

— Против сравнения апостола с еретиком!!!

— А разве я сравнивал? — пожал плечами мой защитник, отец Дионисий, — Я просто указал, что у обоих были одинаковые имена. Разве не так? Разумеется так! Тогда против чего уважаемый обвинитель протестует?

Обвинитель мрачно запыхтел и плюхнулся на своё место. Адвокат подчёркнуто выдержал несколько секунд паузы.

— Итак, я продолжу. Наверняка все знают печальную историю этого юноши, по имени Андрей, которую он поведал брату Гюнтеру и сестре Катерине. Думаю, все отметили стремление молодого человека к чистой и непорочной жизни (ведь он отказался совершить грех с самой принцессой египетской!), а также его нестяжательство (ведь к концу жизни он остался буквально без гроша, но это обстоятельство он не считал трагедией!). Да, умер он не будучи христианином. Но как бы он им стал, если Спаситель ещё не родился?! А лично я уверен, что живи обвиняемый в другую эпоху, он непременно стал бы христианином! Ибо сердце у него чистое и душа тянется к истинной вере. Да что я говорю? Вы и сами слышали слова свидетельницы, сестры Катерины, что несчастный Андреас тянется к христианскому учению, как цветок подсолнуха тянется к солнцу! Но ему не повезло. Он умер и умер — увы! — некрещённым. А значит, после смерти попал в ад. Что из этого следует, братья и сёстры? Ничего! Ровным счётом ничего! Ибо, рядом с ним были великие пророки и праведники! Да что там! Рядом с ним были и Адам с Евой, и Ной с сыновьями, и праведник Лот, и сам царь Соломон и ещё тьмы и тьмы людей достойных, но родившихся до того, как Христос принёс людям спасение. И все мы знаем, что на второй день пребывания Христа во гробе, он спустился во ад, дабы вывести оттуда праведников. А ещё мы знаем, что праведники и пророки томились не в самом аду, а в этом… этом…

— В лимбе[4], — насмешливо подсказал обвинитель.

— Спасибо! — расцвёл улыбкой адвокат, — Вы совершенно точно указали место, где томился обвиняемый!

Надо было видеть, как вытянулось лицо обвинителя! Теперь получилось, что он сам подтвердил слова адвоката про моё пребывание в лимбе, среди праведников!

— Теперь давайте вспомним, братья и сёстры, — продолжал отец Дионисий, — что спускаясь во ад, Иисус разбил медные врата адовы, сокрушил их. А, как доказывает Иоанн Златоуст, когда Христос сокрушил врата адовы, то и стража адова сделалась немощна. Не стало там ни двери, ни засова. Когда Христос сокрушил, кто исправить может? А что это значит? Это значит, что для того, чтобы призвать любую другую душу из лимба, помимо уже выведенных, Христу спускаться во ад уже не нужно! Достаточно послать любого ангела и тот выведет указанную душу. Ибо нет там больше ни ворот ни запоров!

Понимаете ли вы меня, братья и сёстры?! Когда понадобилось Спасителю отправить на грешную землю добродетельную душу, Христос просто призвал душу Андрея из заточения, вложил её в тело и отправил на место жестокой сечи…

— Не доказано! — подпрыгнул брат Мартин.

— Но и не опровергнуто, — тонко улыбнулся отец Дионисий, — Достаточно того, что мы доказали саму возможность такого деяния. Доказали! Я подчёркиваю это слово!

— Зачем бы это Господу? — попробовал возразить обвинитель, — Зачем спасать еретика?

— Хотя бы потому, что Христос есть человеколюбец, — немедленно парировал адвокат, — Или вы и по этому пункту заявите протест?! А? Нет протеста? Тогда продолжу.

Что же произошло дальше? А дальше Андрей из Афин спасает жизнь крестоносного воина! Не литвина-язычника, не поляка, посягнувшего на Орден Божий, а крестоносца! И это факт, братья и сёстры, факт, против которого не может возразить обвинитель.

Почему Господь не дал победы всему воинству Христову, а спас одного брата Гюнтера? Ох, братья и сёстры! Кто мы такие, чтобы судить дела Господни? Даже предположить не берусь, за что наказал всемогущий Господь детей своих. Но уверен, абсолютно уверен, что была у Господа цель, и эта цель благая. Очистить нас от скверны, например. Да вот, хотя бы для того, чтобы провели мы сей процесс и внемлили провидению Божию, чтобы ещё крепче уверовали.

Но я отвлёкся. Что-то мы не понимаем и не можем понимать в делах Господних, а что-то для нас совершенно ясно. Мне, например, совершенно ясно, почему брат Гюнтер называл Андреаса из Афин ангелом. Почему он принял его за ангела. Потому что он ангел! Не в том смысле, про который вы подумали, братья и сёстры! Но вспомните, что слово «ангел» означает «вестник, посланник». И вам тоже станет всё понятно. Совпадение? Хм!..

А ещё мне ясно, что не мог Христос оставить Андреаса язычником. И что же? Как только он очнулся от беспамятства, рядом оказалась сестра Катерина! Девушка, без сомнения, наделённая не только христианским милосердием, но и весьма начитанная, сведущая в религии и сама решившая посвятить свою жизнь служению Богу. Опять совпадение? Не слишком ли много совпадений?!

Адвокат говорил уверенно, плавно, словно объясняя неразумным детям хитрую задачку, решение которой, уж он-то знает наверняка. Это завораживало. Нет, лично меня учили полемике и я отлично видел все дыры в доказательствах адвоката, но видеть слабые места и суметь этим воспользоваться — это разные вещи. Адвокат так поворачивал дело, что возразить ему обвинитель попросту не мог. Он уже попытался, и оказался повержен. Теперь не рисковал, чтобы совсем не стать посмешищем. А адвокат этим вовсю пользовался. Нет, право слово, я даже заслушался!

— Достаточно! — неожиданно прервал его речь судья, пристукнув молоточком, — Мы уже поняли, что вы сделали всё, чтобы устранить главное доказательство: чтобы обвиняемый ни в коем случае не признал себя виновным. Теперь вопрос, какой вердикт нам вынесут присяжные? Насколько доказательными показались им медоточивые речи адвоката?..

— Присяжные удаляются на совещание! — заявил один из них, по всей видимости, главный.

И все двенадцать человек присяжных, один за другим, вышли из зала! Как странно! То есть, свидетели, обвинитель, адвокат и судья рассматривали дело явно, а они выносят своё суждение тайно? Нет, в самом деле, странно!

Текли минуты, судья рассеянно постукивал пальцами по столу, остальные терпеливо и молча сидели, поглядывая на входную дверь, а за дверью совещались присяжные. Не понимаю! Чего там совещаться?! «Я считаю так!». «А я считаю эдак!». «Ага! Вот столько «за» и вот столько «против»! Итого: большинством голосов…». И всё! Нет же! Сидят, совещаются, а у меня тут мозг кипит! И, кстати! Когда же мне дадут слово, чтобы я сказал свою блистательную речь? Я её уже продумал до мельчайших подробностей!

Несмотря на напряжённое ожидание, дверь скрипнула совершенно неожиданно. И все двенадцать присяжных в полном молчании прошли на свои места. Ну, не знаю! Нельзя же так мучить человека! Это же пытка какая-то! Что они там решили? Идут, понимаешь, и молчат. Хоть бы подмигнул кто-нибудь. Или мне или обвинителю. Так нет же!

Генрих фон Плауэн тоже нервничал, только старался не подать виду. Я видел, как напряглись его желваки, пока присяжные рассаживались по местам. Тем не менее, вопрос его прозвучал почти весело:

— Выбрали ли присяжные председателя?

— Да, — поднялся седоусый крестоносец, — Присяжные выбрали председателем меня.

— О! — постарался сложить губы в улыбку судья, — Благородный брат Ричард! Приятно, приятно! Удалось ли присяжным вынести вердикт?

— Да, одиннадцатью голосами против одного вердикт в отношении подозреваемого утверждён.

— И каков же вердикт? — напрягся фон Плауэн.

Сэр Ричард не торопился. Внимательным взглядом он обвёл всех собравшихся, долгим взглядом наградил меня, скользнул по обвинителю и адвокату и наконец, громогласно провозгласил:

— Вердикт присяжных: язычник, но не еретик!

Среди зрителей раздались аплодисменты.

— Победа! — прошептал сзади адвокат.

Генрих фон Плауэн откинулся на спинку стула и сделал вид, что задумался. Я явственно видел, что это только вид, что на самом деле он всё уже давно решил. И сейчас объявит это решение. Ну? Ну же?!

— Суд постановляет! — поднялся со своего места фон Плауэн…

[1] …не столько суд… Любознательному читателю: слово «инквизиция» происходит от латинского слова, обозначающего «следствие, дознание». Дело в том, что средневековый гражданский уголовный суд не изучал материалы дела, не рассматривал такие глупости, как доказательства состава преступления или алиби. Обычно судья выслушивал свидетелей, поклявшихся на Библии говорить правду, и выносил приговор. Иное дело церковный суд! Здесь исследовались все материалы дела! Ну, чтобы искоренить ересь под самый корень. Чтобы ни один еретик не ускользнул. Огромное, чуть ли не главное значение придавалось «признанию» самого обвиняемого. При этом вполне целесообразно было прибегнуть к пыткам. От этого «исследования» и пошло название «инквизиция». После «исследования», выявленного еретика передавали с копией приговора в светский суд. Церковники лицемерно и фарисейски заявляли, что данный еретик (еретики) перестают быть под крылом матери-церкви и должны теперь быть судимы судом гражданским. Тем оставалось только привести приговор в исполнение. Ибо отказаться — это самому подпасть под подозрение в еретичестве. Но церковь оставалась формально чиста…

[2] …контроль за контролёром… Любознательному читателю: в отличие от светского суда, при проведении суда духовного, церковного, действительно было обязательное положение, чтобы не менее двух монахов следили за теми записями, которые делает секретарь. А также слушали вопросы и ответы. Чтобы потом могли присягнуть на Библии, что лично слышали то-то и то-то, и записи соответствуют истине.

[3] …следует ли делать добрые дела в субботу?.. Любознательному читателю: Катерина намекает на известный сюжет из Нового завета, когда Иисус, подзуживаемый книжниками и фарисеями, исцелил сухорукого в праздничный день субботний, когда правоверным иудеям НИЧЕГО нельзя делать. Были эпизоды в истории, когда на празднечно гуляющих израильтян напали враги. Хотя многие из иудеев имели на поясе оружие, никто из них не обнажил его, ибо это грех! Послушно подставляли шеи под нож и умирали, но не делали никакой работы в субботу. А Иисус этот закон нарушил! Объясняя тем, что добрые дела можно делать в любой день, включая день субботний.

[4] …в лимбе… Любознательному читателю: лимб, он же первый круг ада, по представлению средневековых теологов, место, где находятся души некрещённых младенцев, добродетельных людей, которые не стали христианами по независящим от них причинам, героев языческого мира и другие души, которые в силу обстоятельств не имеют права на рай или чистилище, но и не достойны адских мучений. В настоящее время теория лимба отвергнута.

Глава 13. Спасён?!

Каждый человек должен сам спасать своё тело и душу.

Те, кто надеется, что их спасут другие, будут разочарованы.

Парацельс.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 30.07–31.07.1410 года.

— Ну вот и пришло время пустить в ход последнюю уловку, — мрачно подумал фон Плауэн, поднялся со своего места, хмурым взглядом обвёл зал и тяжко уронил, — Суд постановляет!

И услышал звенящую тишину вокруг. Казалось, даже воздух загустел и перестал дуть из окошек.

— Суд не убедили ответы свидетелей! — угрюмо сказал он, — Суд не убедили чересчур слащавые речи адвоката! И я бы с чистой совестью приговорил еретика к смерти…если бы не вердикт присяжных. Но суд не удовлетворён и вердиктом!

Генрих фон Плауэн бросил мимолётный взгляд на скамью, где сидели присяжные. Все двенадцать сидели напряжённые, сжав кулаки, а брат Ричард покраснел и пучил глаза.

— Но суд не может не учитывать этого вердикта, — поспешно добавил фон Плауэн, — А это значит… это значит… это значит, что суд постановляет! Ордалия!

И всё вокруг разом зашумело. Яростно зашептались присяжные, растерянные зрители вертелись на местах и недоумённо переговаривались друг с другом, радостно потирал ладошки обвинитель, капеллан, отец Мартин — подожди, мерзавец, после суда мы ещё с тобой поговорим наедине! — зачем-то полез в свои бумаги на столе растерянный адвокат, и только обвиняемый продолжал сидеть спокойно и уверенно, только в глазах у него плескались тревога и непонимание. Ну, ничего! Скоро ты всё поймёшь! Скоро ты будешь ждать избавления от этой жизни, как манны небесной!

— Я готов заменить обвиняемого на поле боя! — гордо поднялся со своего места брат Гюнтер, — Пеший или конный. Любым оружием. Все знают, что у меня нет правой руки. Так пусть более зримым станет результат ордалии, суда Божьего!

— Всем известна ваша доблесть, брат Гюнтер, — вкрадчиво заметил фон Плауэн, — Но в данном случае она может спать спокойным сном. Суд выбирает ордалию огнём! Я уже отдал соответствующие распоряжения. Кузнец готовит материал. Объявляю, что заседание суда переносится на площадку перед кузницей! Все желающие могут присутствовать и лично удостовериться, что суд относится к подозреваемому непредвзято. На всё воля Божия! А дело суда — правильно понять эту волю Божию!..

* * *

— Да смилостивится Христос над вами! — потрясённо прошептал адвокат, — Но, видит Бог, я сделал всё возможное!

— А что случилось? — позволил я себе задать вопрос, — Почему все так возбудились? Куда потянулись люди из зала? Я не понимаю, что решил судья.

— Судья назначил испытание, — сурово ответил мой защитник, — Окончательное. И да будет над тобой благословение Господне!

А позади меня, словно сами собой, выросли два крепких рыцаря, опоясанных мечами, в белых плащах с крестами и с самыми суровыми лицами. И предложили мне пройти к новому месту заседания суда. Впрочем, обращались достаточно вежливо. Предварительно убедившись, что я никуда бежать не собираюсь. Даже не препятствовали, когда по пути ко мне пристроилась Катерина и, подлаживаясь под мой мужской шаг, быстро затараторила:

— Главное, не бойся! Верь в промысел Божий и не бойся! Были христианские мученики, которых тоже подвергали испытанию огнём, и не устрашились они! Вот, хоть пресвитер Пармений, которому безбожный Декий урезал язык, но милостью Божией Пармений и без языка говорил внятно. Тогда взъярённый Декий приказал терзать Пармения и других узников: жечь огнём, прикладывать раскалённое железо к бокам, и рвать тело железными крючьями. Но и тогда не сломилась их стойкость! Умерли, но не отреклись от Христа! А пресвитер Пармений стал святым! Или Поликарп, епископ Смирнский. На восемьдесят шестом году жизни был заживо сожжён. Несмотря на такой преклонный возраст, несмотря на страшные мучения, не отрёкся он от Христа, и тоже стал святым! Разве может быть что-то более чистым, возвышенным и одухотворённым, чем мученическая смерть за Христа?! Не бойся и верь!

— Эй, подожди! — меня, признаться, сильно смутили её слова о мучениках и их страшных мучениях, — А разве они уже не были христианами-католиками? А я ещё даже не оглашён!

— Ну… — Катерина слегка растерялась, хотя тут же приободрилась, — Ничего страшного! Были святые, которые не успели креститься, но потерпели за веру Христову и мученически скончались. Например, святой Уар. Из знатной семьи, любимец императора Диоклетиана. Но услышал христианское учение и уверовал. Не успел креститься, но настолько уверовал в жизнь вечную, что смело вышел на муки, вместо одного из христиан, который умер в тюрьме. Заменил его собой. Сперва его просто били, но Уар только улыбался в лицо мучителям и ободрял остальных. Тогда его связали и разорвали ему утробу, так, что внутренности выпали на землю. А Уар ещё пять часов мучился, но не раскаялся в своём выборе. Оттого и стал святым, и на могиле его происходят чудеса исцеления. Про таких говорят: «кровью крестился».

— Я уж лучше водой… аки Христос! — возразил я, и тут у меня сверкнула идея, — И вообще, вон адвокат к чему вёл? Неспроста меня с того света на этот вернули! У меня есть миссия! А ты хочешь, чтобы я опять умер? Не выполнив предназначения?!

— Это я не подумала… — покаянно призналась Катерина, — А какая у тебя миссия?

И я увидел, как насторожились уши у окружающих. А я вдруг вспомнил, что у меня на пальце непростой перстень. Далеко не простой.

— Не знаю, — туманно ответил я вслух, — Но вполне могут быть и чудеса Господни, явленные им через меня… Если будет на то Его воля, конечно!

— Пришли, — буркнул один из стражей, и слегка подтолкнул меня в спину, — Выйди на середину, обвиняемый!

Понятно, на какую «середину». Все зрители собрались толпой, образовав в самом центре пустое пространство в виде круга. Вот на середину этого круга меня и вытолкнули.

А ещё в этом кругу стоял Генрих фон Плауэн, только не в центре, а чуть сбоку. Отдельно и от меня и от толпы. И он явно был доволен.

— Всем объявляется решение суда по ордалии, — улыбаясь уголком рта, возвестил он, — Сейчас кузнец нагреет стальной брусок до белизны. Мы подождём, пока цвет не перейдёт в красноту. И обвиняемый должен будет взять раскалённый брусок голой рукой. И крепко зажать в кулаке. В этом положении кулак будет завязан в специальный маленький мешочек, как раз под размер мужского кулака. И опечатан моей личной печатью. Через указанный срок печать будет проверена и мешочек снимут. И мы увидим воочию результат Божьего суда. Обвиняемому приготовиться! Кузнец уже приступил к делу.

— Мой совет, — как рядом со мной оказался адвокат, ума не приложу. И говорил он очень серьёзным тоном, — Мой совет: ничему не верь! Можно дерево покрасить и оно будет выглядеть, как металл. Можно металл покрасить, и брусок будет выглядеть раскалённым. Не бойся! Смело хватай рукой указанный тебе кусок металла и сразу же, не рассуждая, крепко зажми его в кулаке! И уповай на милость Божию!

Ах, вот оно что! Здесь проверка на смелость! Мол, дерзнёт ли обвиняемый сцапать кусок металла, который выглядит раскалённым? Если душа черна, то забоится. И ещё по пути Катерина всякими жуткими историями стращала. Спасибо адвокату, предупредил. Теперь-то я не испугаюсь. Хе!

— Обвиняемый! Покажи руки! — приказал фон Плауэн.

Я послушно протянул обе руки ладонями вперёд.

— У тебя на правой руке перстень. Что это за перстень? Что означает?

— Ничего не означает, — сказал я настолько невинным голосом, что и сам себе поверил, — Обычный перстень для украшения…

— Покажи!

Под взглядом сотен глаз я медленно снял перстень с пальца и протянул его судье. Фон Плауэн оглядел перстень необычайно внимательно, чуть не понюхал. И несколько раз перекрестил. Перстень вёл себя, как перстень. Не тебе с ним управляться! Тут надо особое умение! С явной неохотой фон Плауэн вернул перстень мне:

— Можешь надеть… только на левую руку! На правой не должно быть никаких предметов, а особенно талисманов. И вообще, может ты желаешь отказаться от испытания?

И голос его стал необычайно ласковым.

— Нет! — бодро ответил я, — Я готов к испытанию!

— Ну-ну… — недобро покосился на меня судья.

— Готово! — раздался басистый рык и из-за спин людей выступил здоровенный детина в кожаном фартуке, в кожаных рукавицах, с длинными щипцами в руках. В щипцах был зажат продолговатый кусок металла малинового цвета. Честное слово, не знай я, что это его так покрасили, я был бы уверен, что брусок раскалён! Настолько всё было реалистично. Даже казалось, что брусок слегка потрескивает, остывая.

— Возьми брусок и зажми в кулаке правой руки! — вскричал фон Плауэн, — Живее!

Я отважно протянул руку и крепко зажал брусок в кулаке.

— Ы-ы-ы-ы!!!!

Меня перекосило и скрючило! У меня перехватило дыхание!

— Ы-ы-ы-ы!!!

— Ты богохульствуешь? — наклонился ко мне фон Плауэн.

— Ы-ы-ы-ы!!!

Я с радостью послал бы всех богов вместе взятых и каждого по отдельности! Но я физически этого не мог! Я не мог вдохнуть и не мог выдохнуть! Оставалось только отчаянно мычать.

— Ы-ы-ы-ы!!!

Противно пахло горелым мясом. И я понимал, что это моё мясо! Что запах от моей обгорелой, почерневшей ладони! Но я не мог отшвырнуть этот железный брусок! Во-первых, потому, что рука перестала слушаться и ладонь никак не разжималась, подлая, а во-вторых, этот трижды проклятый брусок прилип к ладони, прикипел к ней. Знаете, если пожалеть масла, при обжарке мяса на медной сковороде, то это мясо прикипает к сковороде так, что приходится отдирать, куски, а они разрываются не желая расставаться со сковородой. Вот и у меня так же! Я чувствовал, что выдрать из ладони тысячу раз проклятую железяку можно только с мясом ладони. А у меня останутся только обгорелые кости.

— Ы-ы-ы-ы!!!

— Что же ты медлишь? — укоризненно покосился на кузнеца-палача мой адвокат, — Судья ясно сказал: «Когда подозреваемый зажмёт руку в кулак, ему будет надет на руку особый мешочек…». Так что же ты медлишь? А вас, господа, прошу свидетельствовать: обвиняемый не отказался от испытания огнём, не бросил раскалённый брусок наземь и не хулил имя Божье во время испытания! Это факт, господа! Вы видели это собственными глазами!

Я взглянул на адвоката. Тот бросил на меня сочувственный взгляд и отвёл глаза в сторону. Он знал! Он знал, гад, что брусок будет раскалён по-настоящему! Он это сделал, чтобы я и в самом деле сжёг свою руку! Зачем он это сделал? Зачем это ему?!

— Ы-ы-ы-ы…

Я наконец-то сумел сделать судорожный вдох. И тут пришло понимание. Если бы я с проклятиями отбросил от себя раскалённую железяку, мне пришлось бы гораздо хуже, чем обожжённая рука. Как там Катерина рассказывала? Раскалённые железные полосы к бокам прикладывали? А может, и чего похуже. Значит, адвокат опять меня спасал. Выбрал наименьшее зло из возможных. Вот только спасибо я ему сказать не могу. У меня язык во рту не ворочается.

— Ы-ы-ы-ы…

Тем временем, кузнец вопросительно взглянул на судью и, получив от него молчаливый кивок, сноровисто натянул на мой сжатый кулак небольшой матерчатый мешочек. Теперь, даже если я сумею заставить мышцы руки повиноваться мне, пальцы всё равно не смогут разжаться. Они плотно упакованы в этот мешочек, вроде как в плотную рукавицу. Им некуда деваться, только оставаться в сжатом виде.

— Ы-ы-ы-ы…

Фон Плауэн убедился, что мешочек сидит на кулаке плотно, лично связал особые завязочки, в районе запястья, и лично опечатал их, накапав на них заранее подготовленным сургучом. То, что расплавленный сургуч попадал не только на завязочки, но и на мою руку, его нисколько не взволновало. Меня, признаться, тоже, поскольку я ничего не почувствовал. Кажется, вся рука потеряла чувствительность.

— Суд объявляет, — фон Плауэн опять ухмыльнулся уголком рта, — Что осмотр руки подозреваемого на предмет свершения суда Божьего состоится по прошествии двух дней!

— Как?! — буквально ахнула окружающая толпа.

— Невозможно! — подал голос фон Штюке, — Как врач заявляю, это невозможно! Вы наверное хотели сказать «через две недели»? Да и то… хм…

— Я сказал то, что и хотел сказать! — холодно отчеканил фон Плауэн, — Два дня! Один из них — сегодняшний! День, слава Богу, ещё не кончился! Второй — завтрашний. Итак, завтра, в это же время, то есть, почти на закате солнца, суд осмотрит руку обвиняемого! И пусть трепещут враги Господа нашего, если мы не увидим исцеления!

Дабы обвиняемый не мог воспользоваться чернокнижным волхвованием, дабы никто не попытался оказать обвиняемому врачебной помощи… — фон Плауэн бросил быстрый взгляд на доктора фон Штюке, нервно покусывающего нижнюю губу, — Дабы обвиняемый не предпринял попытки сбежать… на всё время до проверки, обвиняемый помещается в темницу, под надёжную стражу! Стража не будет спать ни ночью ни днём… да и обвиняемому не позволит!

Секретарь! Занести всё сказанное в протокол! Стража! Увести обвиняемого!

И я, сопровождаемый всё той же парой охранников, с трудом заковылял прочь, бережно поддерживая одной рукой непослушную другую руку…

Знаете, когда я ухватил бесчувственную правую руку левой рукой, с перстнем на пальце, я неожиданно почувствовал некоторое облегчение! Нет, не то, чтобы — раз! — и ничего не болит, но я смог даже слегка распрямиться. И в глазах потихоньку таял багрово-красный туман. И дыхание стало ровнее, не такими судорожными рывками. Значит… значит, перстень работает! И теперь надо только придумать повод, чтобы мне постоянно одной рукой держать другую руку, и чтобы это охранникам не казалось подозрительным. Чтоб, когда завтра подозрительный фон Плауэн спросит моих охранников, не пользовался ли я своим подозрительным перстнем, то бравые охранники, с чистой совестью и не моргнув глазом ответили бы: «Нет!». И чтобы подозрительный фон Плауэн им поверил… О! Так есть же решение! Есть!

Темница, в которую меня привели, размещалась ниже уровня земли. Это я понял потому, что единственное, крохотное, зарешечённое окошко виднелось высоко над уровнем пола. Даже если будут два заключённых и один встанет на плечи другому, то и тогда до окошка не дотянуться. Разве что, если заключённых будет трое… да и то вряд ли. А ведь я видел такие окошки! Только я видел их снаружи, и видел на уровне земли. Ещё удивлялся, зачем такие низенькие окошки? Вот зачем, оказывается…

В общем, в темнице было темно. Как и положено в темнице. Что мне только на руку. А ещё в темнице было мрачно, холодно и сыро. В углу валялась охапка полуистлевшей соломы, но как я понял, не для меня. Фон Плауэн запретил страже разрешать мне сон, не так ли? Да мне и самому было не до сна. Поэтому я попросту бухнулся на колени, попытался молитвенно сложить руки у груди, ожидаемо, у меня ничего не получилось, тогда я левой рукой с перстнем, мотивированно ухватил свою правую руку, прижал к груди, и принялся громко молиться: «Pater noster, qui es in coelis, sanctificetur nomen tuum…»[1]. Благо, за несколько дней, проведённых в обществе Катерины, успел выучить.

Кстати! Когда она первый раз привела меня в церковь, я ужасно удивился. Служба шла на незнакомом языке, не на том, на котором разговаривала девушка! Пришлось незаметно, склоняясь вроде бы в поклоне, коснуться перстнем ушей и губ. Перстень не подвёл. И я сразу выучил латынь! Что несказанно помогло впоследствии. Ибо и весь суд шёл исключительно на латыни. И запоминать текст так проще, чем зазубривать незнакомые, иностранные слова. В общем, теперь-то я уверенно повторял: «Pater noster, qui es in coelis…». Одновременно, с радостью чувствуя, как в правой руке появляются признаки жизни. Хотя и весьма болезненные поначалу.

Охранники из камеры не вышли. Они молча смотрели оловянными глазами на коленопреклонённого меня и ничего в их глазах нельзя было прочесть. Не меньше получаса прошло, пока они не поверили в мои искренние чувства. И всё это время я беспрестанно повторял одно и то же: «Pater noster, qui es in coelis…». Что поделать, других молитв я не знаю. По крайней мере, пока.

— Восток вон там, — буркнул наконец один из них, ткнув пальцем.

— Что? — не понял я.

— Ты молишься в сторону окна, — пояснил второй, — Но окно смотрит не строго на восток. Восток чуть в стороне, вон там!

— Спасибо! — с чувством поблагодарил я, — Да вознаградит тебя Господь за доброту твою!

Повернулся чуть в сторону, туда, куда мне ткнули пальцем, и продолжил читать молитву, прижимая к груди обе руки. Цепко ухватив левой правую.

Если честно, я вообще не знал, что молиться надо лицом на восток! У нас ведь как? Подходишь к реке — и молишься божеству реки, чтобы тебя волной не унесло. Подходишь к лесным зарослям — и молишься лесному богу, чтобы тебя зверь лесной не задрал. И не обращаешь внимания, с какой стороны ты подошёл к реке или лесу. С какой подошёл, с такой и молишься. А тут оно, выходит, вон как! Это ещё выходит, повезло, что окошко почти на восток выходит. А если бы на запад? Ещё чего доброго, вместо добра, беду бы на себя накликал! Надо будет у Катерины уточнить поделикатнее, в чём тут дело. А стражники пусть думают, что я чуточку ошибся с направлением по недоразумению. И исправился.

Вообще говоря, нелёгкое это дело, возносить одну и ту же молитву, всю ночь стоя на коленях, на жёстком каменном полу. Но я не позволил себе ни малейшей поблажки. Ни распрямиться с кряхтением, потирая затёкшую поясницу, ни начать невнятный бубнёж, вместо раздельных, чётких слов. Стоял на коленях и молился. Внятно, с душой, со слезой в голосе. Чтобы даже стражники прониклись. Почему-то я чувствовал, что так надо.

С правой рукой тоже не всё было хорошо. Да, я отчётливо чувствовал, как она восстанавливается, как нарастает мясо и возвращается подвижность суставам. Вот только тот железный брусок никуда не делся. А весил он, если навскидку, чуть больше полукилограмма. Казалось бы, пустяк, ерунда, чепуха и мелочь. Да! Первый час. А потом этот вес начинает ощущаться и с каждой минутой всё отчётливее. Часа через четыре мне казалось, что у меня в руке зажат огромный булыжник. И я вынужден держать его у груди. Не верите? Возьмите в руки самую лёгкую, детскую гантельку. И подержите у груди и час и два и три… И вы меня поймёте! Эх, если бы можно было опустить руку и слегка помахать ею, расслабив мышцы. Увы, нельзя. Что это за молитва, когда рукой у пола размахивают? Нельзя! Нужно терпеть!

С трудом я дотерпел, пока краем глаза не увидел, как начинает светлеть такое далёкое и высокое окошко, предвещая близкий рассвет. И словно прибавилось сил! Я с удвоенным рвением принялся за изрядно надоевшую молитву.

Когда рассвет уже вовсю вызолотил решётку на окошке, моей бдительной страже пришла смена. Стражники негромко и — увы! — неразборчиво бормотали за моей спиной, очевидно, делясь впечатлениями и повторяя инструкции, а я в несчётный раз повторял молитву.

— Вот! — шагнул ко мне один из «новых» охранников, протягивая ломоть хлеба и кружку, в которой плескалась вода, — Пей и ешь. И знай: это еда на целый день.

Я невозмутимо дочитал молитву до конца и только потом поднял глаза на стражника:

— Есть ли у тебя фляга?..

— Есть, — несколько ошарашенно признался тот, — Но какое тебе дело…

— Будь добр, перелей эту воду в свою флягу, — не стал дослушивать я.

— Как бы я это сделал?! Моя фляга полна!

— Тогда налей в неё воду, когда фляга опустеет, — невозмутимо сказал я, и опять, словно потеряв к нему интерес, принялся повторять молитву.

Стражник несколько секунд постоял в раздумье, а потом поставил кружку на землю, а поверх кружки положил ломоть хлеба. И шагнул в сторону, всем своим видом показывая: твоя еда, что хочешь с ней делай, а меня не впутывай! Ничего, я терпеливый. Я дождусь, когда его фляга опустеет и напомню свою просьбу.

Сперва я хотел глотнуть немного воды. В горле пересохло. Я же всю ночь не умолкал. Но тут мне на ум пришло одно рассуждение, которое вынудило меня отказаться даже от простого глотка воды. Нет, я не думал, что меня отравят. Удавить проще. Это было другое рассуждение. А хлеб без воды мне бы в горло не полез. Поэтому я снова и снова повторял «отче наш», тупо глядя перед собой. Как теперь уже знал, в сторону востока.

Вытерпеть день оказалось ещё труднее, чем ночь! Силы уходили, как вода в песках пустыни! Вода! Нельзя про неё думать! Иначе не выдержу и сделаю глоток. Забыть о воде! Думать только о будущей победе! Я должен победить этого фон Плауэна! И я должен победить его на глазах всех окружающих. И чтобы мои стражники могли под присягой на Библии поклясться,что ничего, кроме молитв, от меня не слышали, и никаких действий, кроме поклонов, я не совершал.

И я сумел себя заставить забыть о воде! Только каждый раз, когда стражник прикладывался к своей фляге, я невольно вспоминал о заветной кружке, стоящей недалеко от меня. И приходилось напрягать все силы, чтобы снова забыть о том, что вожделённая влага находится от меня всего на расстоянии протянутой руки.

Мгновения тянулись, как капельки мёда из пчелиных сот, складываясь в минуты, минуты казались бесконечными, но всё же постепенно слагались в часы, а часы казались вообще неподвижными, словно само Время застыло в своём беге.

Отчаянно ныло правое плечо, лоб покрылся холодным пóтом, я перестал чувствовать ноги, я задыхался в душном подземелье, в какой-то момент я прислушался к собственному голосу и ужаснулся: я не читаю молитву, я её хриплю! А впрочем… пусть! Пусть стражники слышат, что я молюсь из последних сил!

А я действительно напрягал последние силы. И казалось, что уже вот-вот они иссякнут полностью и я упаду бездыханным. И даже вздрогнул, когда почувствовал руку на своём плече:

— Пора! Время предстать перед судом!

С трудом ворочая затёкшей шеей, я поднял голову. Стражник. Тот самый.

— Если у тебя освободилось место во фляге, налей туда воды из кружки… — я хотел произнести это елейным голосом, но получилось, что отчаянно прохрипел. Ну, как получилось. Хорошо ещё, что вообще разборчиво вышло.

— Вот ещё! Там, поди-ка вся вода в хлебных крошках! Потом ещё флягу мыть…

— Умоляю! Ради Христа, ради ран Его…

Стражник замялся. Отказать в пустяке, когда тебя христовым именем просят…

— Ради святого Георгия Победоносца! — вспомнил я, — Покровителя всего рыцарства!

Переполняет чан с водой не десять вёдер, а последняя капля. Стражник смутился. Ещё бы! Ему ещё не раз на бой выходить, как же он воевать будет, без покровительства святого Георгия?! С недовольным сопением он наклонился.

— Хлеб весь размяк… — досадливо буркнул он, — Хлеб-то есть будешь?

— Брось его птицам! — бесхитростно ответил я.

Нет, честно! Тогда я ещё не знал, что здесь принято говорить «птицы небесные», и верить, что сам Господь посылает им пищу. И кто этих пташек небесных покормит, тот вроде и сам к святым делам приобщается. Как просто-то! Покрошил хлебушек птичкам — и ты почти святой! Повторюсь, я тогда этого не знал. Но получилось здóрово!

Стражник покосился на меня совсем другим взглядом. Сильно размахнулся и выбросил хлеб за высокое окошко. А потом молча перелил мою воду в свою флягу.

— Пошли!

Я попробовал подняться и понял, что и пошевелиться не могу. Всё тело затекло.

— Э-э-э…

Не знаю, понял ли меня стражник или ему просто надоело ждать. Но он мощно ухватил меня за шиворот и рывком приподнял над полом.

— Пошли!

И я заковылял по лестнице, перекошенный, с трудом передвигая ноги. Прямо, копия меня же, но сутки назад! Правда, причины другие, но внешне очень похоже. А что? Это даже к лучшему! Разительней будет эффект, который я намереваюсь произвести!

Вот так мы и пришли к тому же месту, что и вчера. И толпа стояла такая же, если не больше. И опять меня втолкнули в самый центр. Ну что ж… Представление начинается!

Фон Плауэн павлином расхаживал среди собравшихся. Не знаю, говорил ли он что-нибудь собравшимся, до моего появления, но думаю, что загадочно молчал. Если я правильно понял его натуру.

Невдалеке стояли и встревоженный адвокат, и хмурый доктор фон Штюке, и великан Гюнтер, и сестра Катерина — куда же без неё? — и все смотрели на меня печальными глазами. Похоже, это единственные люди, которым на меня не наплевать. Которые за меня искренне переживают. Не будем же их расстраивать!

— Суд приступает к своим обязанностям! — гордо сказал фон Плауэн, — А именно, к осмотру результатов ордалии, то есть, к осмотру правой руки обвиняемого! Обвиняемый! Протяни мне правую руку!

Я не смог. Честно, я не смог! Мне уже казалось, что в правой руке зажат не булыжник, а громадный валун! Так, что даже плечо распухло и отказывалось повиноваться. Фон Плауэна это не смутило. Он цепко ухватил мою руку и тщательно обследовал собственную печать.

— Печать цела! — объявил он громогласно, — Что означает… сейчас мы все увидим, что это означает!

Явно красуясь, он принародно сломал печать и развязал завязки мешочка. Стянул мешочек с руки. Наконец-то! Наконец-то я смог разжать пальцы и выронить тысячу раз проклятую железяку! Она с гулким стуком ударилась об землю и покатилась, вся чёрная, горелая, с прикипевшими лохмотьями кожи и мяса… между прочим, моих кожи и мяса! Но все глядели не на железяку. Все взгляды устремились на мою ладонь. Чёрную, закопчённую ладонь, с неподвижными пальцами.

— Вот! — торжествующе возвестил фон Плауэн — Мы все видим…

— Добрый человек! — повернулся я к своему стражнику, — полей мне на руки святой водой из своей фляги!

Про «святую воду», признаться, мне только что на ум пришло. До этого я собирался просто попросить его полить из фляги на руки.

— А?! — растерялся стражник, — Какой ещё «святой водой»?!

— Из твоей фляги! — с нажимом ответил я, — Что стоишь?! Полей мне на руки водой из фляги! В конце концов, там налита МОЯ вода!

— А… — дошло до стражника, — Ну пожалуйста…

И под взглядом сотен глаз я вымыл руки под струёй воды. Смыв с правой руки копоть. Теперь там красовалась совершенно новенькая, розовая кожа.

— А?! — уставился на мою ладонь фон Плауэн.

— Это же… чудо! — проникновенно произнёс доктор фон Штюке.

— Чудо… Чудо! Чудо!!! — пронеслось над толпой.

— Это в самом деле ангел! — воскликнул кто-то.

— А помните, он предрекал, что мы увидим чудо?! — вопросил другой голос.

— Эй, брат Максимилиан! У тебя осталась во фляге святая вода? Дай немного, а то старая рана ноет… О-о-о! Как сразу полегчало!

— Брат Максимилиан! И мне дай!

— И мне!

Стражник сначала растерянно поливал водой куда просили, но потом вдруг отдёрнул флягу:

— Хватит! Я тоже рыцарь! Мне тоже, может, святая вода понадобится!

— Брат Максимилиан! Уж не жадность ли это? Великий грех…

— Не жадность! Бережливость! Там на самом донышке осталось!

— Брат Максимилиан!..

— Нет!

* * *

Генрих фон Плауэн никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не умел использовать текущий момент в свою пользу. Сперва он оторопел. Как же так? Он сделал всё, чтобы обличить еретика и подвести его под приговор о сожжении. И что же?! Еретик прошёл суд Божий! Без вреда для себя! Пока остальные кричали: «Чудо! Чудо!», фон Плауэн успел допросить стражу. И убедился, что еретик не волхвовал, не изрыгал проклятия и хулу на Святое писание, и вообще не уличён ни в чём предосудительном. Только возносил молитвы! Первый стражник насчитал пятьсот двадцать молитв и сбился, другой стражник, из второй смены, насчитал пятьсот сорок. И тоже сбился. Это что же? Неужто в самом деле чудо?!

— Нет, — решил фон Плауэн, — это не чудо! Это не может быть чудом! Это наваждение бесовское! Но… почему бы не использовать это в свою пользу?.. Если признать этого язычника и в самом деле ангелом… Это как же боевой дух вырастет?! «С нами ангел Божий, так кто же против нас?!». А, кстати! Отличная идея! А что, если не признавать его ни ангелом ни демоном? Отдать проблему на решение папы римского. Пусть он голову ломает, она у него большая! А мы можем признать его ангелом… условно! А что? И боевой дух поднимется и ответственности никакой! Если папа не утвердит решения — и что? Не утвердил и не надо. Не очень-то и хотелось. Всё равно к папе на рассмотрение дело попадёт только после того, как решится проблема с Мариенбургом. Когда «ангел» сыграет свою роль. А если папа утвердит решение суда — тоже неплохо! Мол, мы так и знали!

— Братья! — проникновенно сказал он, — Братья во Христе! Услышал Господь молитвы наши! Дал нам зримое подтверждение благости Своей! Все мы стали свидетелями благости и милости Его, явленной, между прочим, в цитадели Ордена нашего!

И лишь одно меня тревожит и смущает: не полномочен я признать человека сего ангелом Божьим! Это в компетенции только одного человека на всей необъятной земле! Наместника Бога, папы римского. Лично я готов признать… точнее, суд признаёт, что обвиняемый оправдан… условно! Пока условно, братья, пока! До заключения, которое вынесет папа римский! А потом мы все с радостью и умилением будем праздновать решение папы! Какое бы решение тот не вынес…

Итак, последнее слово суда: обвиняемый условно оправдан!

— Правосудие свершилось! — с горящими глазами воскликнул адвокат, — Правосудие есть на этой грешной земле!

— И сразу Андреас объявляет об оглашении! — кошкой подскочила ко мне сестра Катерина, — Он давно хотел, да ждал, когда суд его оправдает! Сама слышала!

— А если он оправдан, так значит, я могу взять его в оруженосцы! — пророкотал Гюнтер, — Объявляю его своим оруженосцем! И пусть все знают, что за обиду оруженосцу добрый рыцарь обязан поквитаться лично! И если что, то я поквитаюсь! Всем ясно?!

— И всё-таки это чудо… — потрясённо шептал фон Штюке, — Чтобы такое могло без чуда обойтись? Не может такое дело без чуда обойтись! Чудо! Чудо!!!

— Уже не как судья, но как избранный ваш командир, приказываю выкатить из подвалов четыре бочки вина! — фон Плауэн окатил меня таким «добрым» взглядом, что у меня все волосы на спине дыбом встали, — Как известно, нельзя пить вина во время боя, а мы ведём бой… но сегодня можно! Сегодня Господь не взыщет!

— Ур-р-ра! — грянуло хором, — Да славится имя Господне! Ур-р-ра!!!

Под это раскатистое «ура» я еле сумел улизнуть из толпы.

[1] Начало молитвы «Отче наш» на латыни.

Читателям

Гарик мерно покачивался в кресле-качалке, прихлёбывая неизменный кофе и, время от времени, пускал к потолку клубы табачного дыма, а Фунтик возбуждённо листал страницы на мониторе.

— А! Вот! — радостно воскликнул он, — Вот любопытный вопрос от одной из читательниц, конкретно…

— Не суть, — благодушно перебил его Гарик, — А в чём вопрос?

— Цитирую: «А можно подробней про лимб (лимбу?)? В частности интересует — если его "отменили", то куда переместили содержавшиеся там души?» — продекламировал Фунтик.

— О! — Гарик даже качаться перестал, — Вопрос, как говорится, интересный! И даже, несколько, философский! Хм!..

Гарик хитро прищурился, и Фунтик понял, сейчас Гарик начнёт ёрничать. Блин!!!

— Надеюсь, наша читательница читала роман Булгакова «Мастер и Маргарита, — между тем начал Гарик, вроде бы и серьёзно — Надеюсь также, что она обратила внимание на один эпизод: когда после бала Маргарита попросила Воланда простить некую Фриду, тот довольно резко возразил: «Ни за что! Каждое ведомство должно заниматься своими делами!». Ну, это я по памяти, может и чуть отклоняюсь от текста. Правда, потом Воланд позволил Маргарите САМОЙ простить Фриду и, таким образом, силы ада формально остались, как бы, ни при чём. Но, прошу запомнить эту мысль: «Каждое ведомство должно заниматься своими делами!».

Возможно, именно так думал в 2007 году Папа Римский Бенедикт XVI, когда разрешил опубликовать некий документ Международной теологической комиссии под названием: «Надежда на спасение некрещённых младенцев».

Гарик сделал долгую затяжку из трубочки, с удовольствием пустил струю дыма в потолок, и продолжил:

— Лично я реконструирую эти события, примерно так: вот, сидит Папа Бенедикт, вокруг него столпились кардиналы, а Бенедикт, такой:

— Ой, не полощите мне мозги вашим Лимбом! Шо вы вообще такое говорите? Нету этого Лимба в аду! Нету!

— Как же так, батюшка? — спрашивают кардиналы, — То есть, Ваше святейшество!

— А как бы вы думали? — хитро прищуривается Папа, — Что в аду есть место, где сидят такие, понимаешь, души, которых никто не хлещет огненной плетью, не мучает гладом и жаждой, не варит в котлах кипучих, и сидят они, ведут тихую беседу меж собой и плюют на пробегающих мимо чертей с рогатинами?! Вы думаете, Дьявол такое допустит?

— А куда же, к примеру, идут души мёртворожденных младенцев? Которые, может, и хотели бы креститься, но родились мёртвыми и — увы! — лишены такой благости?

— Ша! — отвечает Бенедикт, — Уже никто никуда не идёт!

— ?!! — переглянулись кардиналы.

— Набрал себе помощничков, на свою голову… — печально вздыхает Папа, — Ладно, стойте там и слушайте сюда. Господь сотворил рай и сотворил ад. Правильно? Правильно! А поскольку Адам и Ева совершили первородный грех, который перешёл и на всё потомство их, то ВСЕ люди автоматически стали попадать в ад. ВСЕ. Почему? Потому что доказательств вины их не требовалось! Родился? Виновен!!! Умер? Иди в ад!

Да-да, в аду оказались и праведники и грешники, и чистые душой и грязные. Каин убил Авеля, который возлюбил Бога, но в аду они встретились, и Каин и Авель! Авраам настолько возлюбил Бога, что готов был принести Ему в жертву сына своего, Исаака, но всё равно он попал в ад! И так далее. Все попали в ад! Потому что все, абсолютно все, были грешны с рождения и до смерти первородным грехом!

Не буду спорить: может быть, попущением Божьим, в это время в аду и был Лимб. Где собрались праведники и пророки, беседовали меж собой и предрекали, когда же их выведут из этого мрачного места…

Но вот, свершилось! Иисус Христос, смертью смерть поправ, своей жертвенной кровью смыл первородный грех с человеков! Теперь нельзя умершую душу просто так в ад отправить! Шалишь! Сперва судить душу надо! А теперь я спрошу вас: кто будет судить души и когда?..

— Иисус Христос… после второго пришествия! — просветлели лица кардиналов.

— Таки да! — согласился Папа, — А до этого времени, грешные души пребывают… где?

— В чистилище? — радостно выдохнул один из кардиналов.

— Молодец! — обрадовался Бенедикт, — Возьми с полки пирожок! Правильно! До самого Второго Пришествия, души умерших пребывают в чистилище, где у них есть время поразмыслить над своими грехами, покаяться, где происходит их очищение, где они с радостью или скорбью ждут своей участи…

— Это значит, — уже своим голосом добавил Гарик, пустив к потолку особо едкую струю дыма, — что если вы католик, и если верите догматам Католической Церкви, то вы должны понимать, что где-то в Чистилище сидит ярый нацист Адольф Шикльгрубер, более известный как Адольф Гитлер и — не мучается, нет! — а ждёт своей участи. Быть может, рядом с неким Бенито Муссолини, не менее ярым фашистом. При этом Муссолини надеется на хоть маленькую капельку снисхождения, поскольку его смерть была насильственной и мучительной (его повесили вверх ногами), а Гитлер печально ждёт прибавки к мучениям, поскольку кончил жизнь самоубийством. Но пока, до Второго Пришествия, они ждут. Очень может быть, что взывают к Господу и укоряют Его, дескать, мог бы и знамение какое-никакое послать, вроде неопалимой купины, которую видел Моисей, или говорящей ослицы пророка Валаама…

Гарик снова глубоко затянулся и повернулся к другу:

— Ну, как? Достаточно объяснений?

— Н-н-не знаю! — ответил Фунтик, — Это нашей читательнице решать. А в православии так же?

— Нет, в православии нет понятия Чистилища, — пустил-таки струю дыма Гарик, — Но в нашей истории речь шла про католичество? Не так ли?

— Хм… а если будут другие любопытные вопросы читателей, ты готов вот так же… реконструировать?

— Легко! — ответил Гарик и показательно перевернул пустую чашку из-под кофе.

— Да-да! — засуетился Фунтик, — Один момент!

Дорогие читатели! Если у вас есть любопытные вопросы, мы готовы ответить на любой из них! Мы любим наших читателей и подписчиков! Спрашивайте! И да отвечено будет…

Глава 14. Весьма любопытные разговоры

Кошка, раз усевшаяся на горячую плиту, больше не

будет садиться на горячую плиту. И на холодную тоже.

Марк Твен.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 31.07.1410 года, вечер и ночь.

Я скрылся за углом ближайшего здания и остановился перевести дух. И поразмыслить. Признаться, меня не очень обрадовало всё происходящее. Да, я думал произвести впечатление, но не думал произвести фурор! А получилось, как получилось. Плохо получилось, скажем прямо. Мне совсем не улыбалось, если завтра мне будут все окружающие в ноги падать с криком:

— Ангел!!!

Приятно, но для моего дела совершенно излишне. У меня, знаете ли, другие цели! И всякие, путающиеся под ногами, для меня не восторженные почитатели, а лишь досадная помеха. А ещё этот фон Плауэн. Я помню взгляд, которым он меня наградил! Итак: что я могу и как это организовать?

— Вот ты где!

Ну, конечно! Катерина. Похоже, это лукавые боги смеются с небес, раз за разом подсовывая мне подобную «липучку». И не отвертишься! Адвокат сказал, что неспроста мы встретились. И все вокруг решили: неспроста! Давайте же будем содействовать их встречам! Не спрашивая, нравится ли нам это или нет.

Нет, положа руку на сердце, девушка симпатичная. И образованная. И спасла меня в щекотливый момент, когда судья задал провокационный вопрос. Но! Но от неё же самой спасения нету! Сделай шаг — упрёшься в Катерину. Повернись — увидишь Катерину. Пни камушек под ногой — я уверен, камушек попадёт в Катерину! Ну за что мне это, за что?!

— Эй, Андреас! А как ты это сделал?

— Что? — чуть не простонал я.

— Как ты излечился?

— Ну-у-у…

У меня в голове завихрились варианты ответа. Жаль, что я ещё не во всех тонкостях разбираюсь. Ляпнешь что-нибудь сдуру, и опять потащут на эту, как её? ордалию.

— Вот вы где! — голос женский, уверенный, спокойный. Такой голос я бы мог представить у жены фараона, а по местным понятиям, у этой… жены короля… а! королевы! Или у другой женщины, которая облачена властью и свою власть понимает.

— Матушка! — почтительно склонилась Катерина.

У них что, вся семья здесь?! Матушка, брат Гюнтер, ещё братья, сёстры… Ой, что-то здесь не то! Я нюхом чувствую, что не то! Ладно, расспрошу после.

— Ты помнишь, какой сегодня день? — спросила «матушка» у Катерины.

— Четверг[1]… ой!

— Вот именно, «ой»! — слегка пожурила Катерину женщина, которую Катерина называла матушкой, — Банный день! Все уже помылись, ты одна осталась. Беги уже, я распорядилась, чтобы котёл горячей воды для тебя держали… Стой! Возьми-ка с собой «ангела». Вместе и помоетесь. Что смотришь? Погляди, какой он грязный! Самое время ему с себя грязь смыть.

— Но, матушка…

— Что? — женщина чуть прищурила умные глаза.

— Он же мужчина! — чуть не взрыдала Катерина.

— И что? — деланно удивилась женщина. Даже я понял, что это игра.

— Соблазн-то какой… — упала голосом девушка.

— А ты борись с соблазном! — посоветовала женщина, — Борись! И, между прочим, помочь человеку грязь с себя смыть — это христианский поступок. И, кстати, ты что, ни разу в бане не была?..

— Была… — совсем поникла Катерина, — В нашей семейной бане…

— И голого мужчину не видела?

— Виде… я не смотрела туда!

— Ну и сейчас не смотри! — посоветовала женщина, — И вообще! Что это за выходки? Я сказала, что ты должна помыться с этим человеком, значит иди и мойся! Благословляю! А на всякие твои глупости — не благословляю! Ясно? Марш!

— Да, матушка… — грустно согласилась девушка, взяла меня за руку и повела куда-то в сторону. Под пристальным взглядом той женщины.

— Что такое «банный день»? — шёпотом спросил я.

— День, когда все моются. В нашей обители — четверг, — мрачно ответила Катерина.

* * *

Нет, ну вот как это называется?! Бери этого… этого! И идите вместе мыться! И это матушка-настоятельница! Блюстительница целомудрия!

Нет, так-то всё вроде бы выглядит логичным. И помыться Андреасу действительно надо. И наш долг христианский помочь человеку стать чистым. И то, что в общественную баню мужчины с женщинами вместе ходят, тоже правда. Но то миряне! А мы — монашки! Вы не чувствуете разницы? Похоже, матушка Терезия не чувствует. Да и бани у нас отродясь не было, ни в обители, ни, тем более, здесь, в замке крестоносцев. А моемся по десять человек в большой деревянной бадье, чуть не с человека ростом. Нет, не сразу десять! Там и одному не слишком просторно. А по очереди, одна за другой. А очередь каждый раз разная, как матушка установит. Потом воду выплёскивают, бочку ополаскивают, наливают новую воду и очередные десять человек идут мыться.

Кто-то из нас любит мыться первой, потому что вода, дескать, чище. А мне больше нравится залезать в бочку последней. А потому что! Не потому, что я грязнуля. А потому, что после каждой помывки, в бочку подливают объёмистый котелок горячей воды! И чем дальше, тем воды в бочке всё больше и больше и сама вода всё горячее и горячее. Получается, что первая моется в прохладной воде, которой чуть выше половины бочки, иногда даже сидеть на дне приходится, чтобы воды по шею было. А десятой достаётся воды столько, что чуть не плавать можно, и вода горячая-прегорячая! А грязь… не такие уж мы замарашки, чтобы всю воду в бочке испоганить!

Я покосилась на Андреаса. Этот может! Сколько же он не мылся? Действительно, обмыть его — христианский долг. Вот только… А, ладно! Что я, в самом деле, голых мужчин не видела? Да я, помогая доктору фон Штюке, такого насмотрелась! И такого, и такого, и такого тоже! Ага, сама себя уговариваю, а на душе всё одно кошки скребут!

— Жди здесь! — буркнула я, вталкивая Андреаса в ту комнату, где мы всегда ставим бочку для купания, — Я скоро вернусь.

* * *

Я с любопытством огляделся. Еле заметно пахло воском, как от свечей в храме. Приятно пахло. Значит? Здесь много жгут свечей? Это и есть место, где живёт Катерина и её монастырские подруги? Очень может быть… Почти посередине возвышалась большая, пузатая, деревянная бочка. А сбоку была прилажена коротенькая лестница, всего в три ступеньки. Чтобы, значит, залезать в бочку было удобнее. Я шагнул ближе и заглянул внутрь. Бочка оказалась почти доверху полна водой. Тёпленькая. И тоже прилажена лестница, только здесь более широкие ступеньки. Пожалуй, на них даже сесть можно. Ага! Так это и есть та купальня, где меня купать собираются?.. Уже хочу!

Послышались торопливые шаги, и в проёме двери показалась Катерина, которая еле волокла здоровенный котёл, пышущий паром из-под крышки. Ручка котла была перевязана тряпицей, чтобы не обжечься. Я подскочил, перехватил ручку котла из пальцев девушки и вопросительно посмотрел ей в глаза, куда, мол, это предназначено?

— Лей в бочку! — распорядилась Катерина, тяжело дыша и поправляя выбившуюся прядь волос под чепчик. И признательно взглянула на меня.

Поднимать двухведёрный котёл кипятка над собой? Фигушки! Я осторожно попробовал ногой перекладину лестницы. Вроде крепко. И я полез на край бочки. А потом аккуратно вылил содержимое внутрь. Из бочки сразу же пошёл горячий пар.

— Это куда? — уточнил я, показывая на пустой котёл.

— Поставь где-нибудь здесь! — слегка раздражённо ответила Катерина, — Я просила мать Люцию — она сегодня на кухне дежурит — ещё один котёл вскипятить, пока я купаюсь, а она мне в ответ: «Если надо ещё кипятка, то и воды сама неси! Два ведра. А так-то мне не жалко, вскипячу…». Ага! Щас, побежала уже! Кто же меня сейчас в Верхний замок к колодцу пустит? Так что, второй порции кипятка не будет.

— Я не настаиваю! — мирно согласился я, — Пусть будет без кипятка. Эй! Ты чего так смотришь? Словно из лука мне в грудь целишься?

— Отвернись! — свистящим шёпотом приказала Катерина.

Я послушно отвернулся.

— Хоть краем глаза глянешь — убью! — пообещала девушка.

— И не очень-то хотелось! — обиделся я, — Э-э-э… то есть… я не в том смысле, что на тебя глядеть противно… наоборот… но я глядеть не буду… э-э-э… то есть, я с удовольствием глядел бы, если бы ты разрешила… э-э-э…

В общем, окончательно запутался. А что вы хотите? Проведите денёк, как я провёл, я посмотрю, как у вас мысли будут в косички заплетаться!

— Э-э-э… но если ты не разрешила, то я и глядеть не буду… — закончил я мысль.

— Вот и не гляди! — пробурчала сзади девушка, а потом я услышал плеск и потом долгий вздох.

— Эй, ты жива? — встревожился я, — Вода — это дело опасное!

— Конечно жива! — возмутилась Катерина, — Что со мной сделается?! Это я от удовольствия вздохнула. Хорошо-то как!

— Не знаю, не знаю… — разговаривать не видя собеседника было непривычно, — На мой взгляд, вода — это ужасная стихия! Ты это… разговаривай со мной, что ли… Я буду знать, что ты не утонула.

— Про что разговаривать? — с ноткой неудовольствия уточнила Катерина.

— Ну… например, за что со мной так поступили?! Что это вообще было?!

— Ордалия? Это такое испытание. Суд Божий. Ха! Если бы знать, что ты так воды боишься, так фон Плауэн, наверняка, ордалию водой бы выбрал!

— А они бывают разные?

— Конечно! Это просто испытание: будет над тобой благословение Божие или нет. И способов узнать это — множество.

— А конкретнее?

— Основных два. Испытание огнём и испытание водой. Испытание огнём может быть, как с тобой: взять раскалённое железо и через определённый срок смотрят, зажила ли рука. Только обычно это неделя или две. Если, конечно, испытуемый сразу железо не отбросил.

— И что тогда?

— Тогда не прошёл испытание. Виновен. Подлежит сожжению на костре, — спокойно сообщила девушка.

Офигеть! Так вот от чего меня адвокат спас!

— А ещё? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Из ордалии огнём? Могут предложить вытащить металлический предмет из котла с кипящей водой. И рука не должна покрыться волдырями. Могут предложить какое-то время постоять босыми ногами на раскалённой железной плите. Могут предложить пройти через этакий огненный тоннель, между двумя рядами костров. Именно пройти, не срываясь на бег. Если побежал — тебя обратно между костров затолкают.

— Обалдеть! — с чувством сказал я, — А вода?

— Там проще, — беззаботно ответила Катерина, — Основных испытаний два. Могут связанного в реку бросить. Если выплыл, значит тебе нечистый дух помогает. Подлежишь сожжению. Если утонул, значит был невиновен и тебя Господь, в награду, раньше времени в райский сад взял. То есть, умер, но умер очистившись от подозрений! Ну, или протягивают верёвку между двумя берегами реки. Испытуемого тоже связывают, привязывают к верёвке, навешивают груз и медленно тянут от одного берега до другого. Результат тот же: если выжил, значит умеешь под водой дышать, яко рыба. А это верный признак нечистого духа! Если захлебнулся, то тебя Господь оправдал.

— Что-то вроде законов Хаммурапи! — догадался я, — Только у нас наоборот!

— Что за законы? — удивилась девушка, — Что значит, наоборот?

— Законы разные, про разные обстоятельства. Есть и про всяких чернокнижников. Так вот, если тебя обвинят в чернокнижии, а ты не соглашаешься, то тебе надлежит зайти в воды Нила по самую шею… Бр-р!! Ужас какой! Так вот, зайти по самую шею в воду и стоять там определённое время. И если тебя не унесла вода, если не сожрали крокодилы, если не убили разъярённые бегемоты… в общем, если ты выжил и вышел на берег, то ты невиновен, а виновен тот, кто тебя обвинил! И ты можешь забрать дом и имущество своего обидчика. А если ты утонул, то обвинитель забирает твой дом и имущество. На мой взгляд всё честно! А здесь? Я утонул, значит оправдался, и куда денется мой дом и моё имущество? Нажитое моим трудом?.. Вот я оправдался по ордалии… Могу ли я забрать имущество моего обвинителя? А если нет, то справедливо ли это?

— Ну, как-то… странно… — растерялась девушка, — Вроде в твоих словах есть смысл и логика, но у нас принято совсем другое… А впрочем! Есть! Есть и у нас подобное! Ордалия поединком! Победитель может забрать имущество побеждённого!

— Это как?

— Помнишь, брат Гюнтер вызвался отвечать за тебя по ордалии? Это он как раз подумал, что будет ордалия поединком…

— Кстати, — перебил я, — Всё хотел спросить… У тебя тут и матушка, и сёстры и братья… Это что, такая большая семья?

Катерина чуть не захлебнулась от смеха. Я уже напрягся, всё не решаясь повернуться. Вот, как только бульканье стихнет, тут я и брошусь на помощь. Но нет, всё обошлось.

— В какой-то степени ты прав, — отсмеявшись, заметила девушка, — У нас большая, дружная семья. Только не по крови, а по духу. У крестоносцев — братство. Поэтому они называют друг друга братьями. У нас…

— Сестринство?

— Монашеский орден, балда! Но мы друг другу, как сёстры. Так и называем друг друга. И окружающие так нас называют. А кто постарше — матери. Мать Сусанна, мать Юлианна, мать Люция… А матушка только одна — наша настоятельница, наша аббатиса, матушка Терезия. Это все с колыбели знают! Ох, ну ты и пенёк! Но мы отвлеклись.

Так вот, брат Гюнтер думал, что будет ордалия поединком. То есть, обвиняемый против обвинителя. Суд может определить, будет бой пешими, конными, и каким оружием, а может согласиться с выбором обвиняемого, если тот докажет, что при этом не имеет преимущества. Но тут есть хитрость! Бывают обвинения против женщин, стариков, увечных и тому подобное. Так вот, тогда обвиняемый может выставить вместо себя другого бойца. Но и обвинитель тогда может выставить другого бойца! И порой, вместо хилых участников процесса, на бой выходят такие мордовороты! Но Господу Богу без разницы, кто там выходит! Победит не сильнейший, а невиновный! И вот в этом случае, победитель может взять имущество побеждённого. Во всяком случае, доспехи и коня.

— Страшная вещь, ваши ордалии… — задумчиво заметил я.

— Это ты ещё про самую страшную ордалию не слышал!

— Это какую же? — я заранее содрогнулся.

— Ордалия… освящённым хлебом! — страшным голосом сообщила Катерина.

— Как?!

— Обвиняемому дают кусочек освящённого хлеба!

— И-и-и?..

— Ты не понимаешь! Освящённый хлеб не полезет в горло, если обвиняемый неправ!

— Серьёзно?!

— Куда серьёзнее! Я читала! Проводится специальный ритуал, на просфоре пишутся соответствующие слова из Библии, и если кусочек такого хлебца возьмёт в рот виновный, у него вылезают глаза из орбит, он не может вздохнуть, и рот его рвётся напополам, обнажая гортань и глотку, даже до самого желудка! Страшная вещь! Настолько страшная, что святая Церковь почти перестала пользоваться подобным способом. Вот!

— Ну, не знаю… — задумался я, — Я бы предпочёл хлебом, чем железом…

— Ха! Кто же тебе даст освящённый хлеб?! Это испытание только для истинно верующих католиков.

— Ах, вот оно что… — мне многое стало понятно. Это называется «самовнушение». Человек верит, что с ним произойдёт что-то ужасное, и это происходит. Я сам такое видел в нашем прошлом жреческом деле. А если будет верить, что произойдёт хорошее, то это хорошее и произойдёт. Вроде того, как кто-то почувствовал облегчение, полив на раны «святой» водой из фляги стражника Максимилиана. Он не врал. Он в самом деле почувствовал облегчение. Убедил себя, что будет такое, и действительно почувствовал. Хотя мы все знаем, что вода во фляге была совсем не «святая». Ох уж эта человеческая психика! До чего странная штука!

— Тебе могли дать только испытание хлебом и сыром, — продолжала между тем Катерина.

— А это как?

— Это просто. Перетягивают живот кожаным ремнём — плотно перетягивают! — и дают определённое количество хлеба и сыра. Без воды или вина. И обвиняемый должен это съесть. Если всё, что дали, съесть не смог — виновен.

— У вас не ордалии, а пытки какие-то! — буркнул я.

— Что ты! Совсем разные вещи! Пытки применяют, чтобы побудить виновного сознаться в преступлении. И решение по результатам пытки принимает судья. При ордалии никто не ждёт никаких признаний. Это уже суд. Суд Божий. И результат не подлежит пересмотру. Понимаешь?

— Понима… У тебя что там?!

Сзади послышался подозрительный плеск.

— Ничего. Не вздумай оглянуться! Я уже искупалась, выхожу…

* * *

Вы знаете, а он действительно ни разу не оглянулся! Я зорко следила за этим и могу точно сказать: даже попытки не сделал! С одной стороны, я так ему и приказывала. А с другой стороны… я что? настолько непривлекательна? Нет, когда залезала в бочку, или вот, как сейчас, вылезаю, если оглянется — прибью нахр… Прости Господи, грех сквернословия! В общем, прибью! Но, когда я купалась, мог ведь оглянуться, полюбоваться? Что бы он там увидел? Мою голову над бочкой? Нет, облаяла бы я его от души, отчихвостила на все корки, но ведь не прибила бы? А он не оглянулся… гад!

И вот думай теперь: а если бы мытьё Андреаса матушка Терезия поручила бы, ну скажем, сестре Агнессе, оглянулся бы он или нет?… Гад, он и есть гад! Ох, прости Господи мои соблазны! Но как с этим гадом по другому-то?…

Вот с такими мрачными мыслями я ожесточённо растиралась полотенцем. Потом оделась. И только потом буркнула Андреасу:

— Полезай купаться. Я отвернусь…

— Да мне как-то без разницы! — бодро заявил этот… этот! — Мне не раз приходилось под женскими взглядами раздеваться! Хе!

И взялся за завязку от штанов. Я запунцовела и резко отвернулась в сторону. Под весёлое хмыканье парня. Ну, погоди! Ты меня ещё не знаешь! Но ты меня узнаешь!

Сперва было слышно сопение парня, стаскивающего с себя непривычную одежду. Потом послышались шаги босыми ногами по полу, а потом и по лестнице вверх: шлёп-шлёп-шлёп. Потом осторожные, робкие шаги по лестнице вниз, в бочку: шлёп… шлёп… шлёп…

Я вспомнила, что Андреас не любит воду.

— Ты в порядке?

— Ну, крокодилов здесь не вижу! — преувеличенно бодро заявил парень, — Хотя однажды мне с ними встретиться довелось… До сих пор на руке шрам… Хорошо, что спасли добрые люди… Бр-р-р!

— Так ты поэтому воды боишься?! — догадалась я, — Господи! Как же ты тогда, бедняга, переживал, когда тебя пираты к бочке привязали и в море бросили!

— Да… уж… — почему-то поперхнулся Андреас, — Сильно переживал…

— Я там тебе мыло оставила, — попыталась я перевести тему, — Лучшее, кастильское! И мочалка рядом.

— Мыло? — удивился парень, — Это вот этот белый брусочек? А для чего он?

Я чуть не упала!

— Чтобы мыться, балда! Чтобы отмыть с себя всю грязь! Вы что там, в вашем древнем Египте, вообще не мылись?!

— Почему не мылись? — возмутился в ответ парень, — Ещё как мылись! И с содой, и с особыми глинами из Нила! Регулярно! Разве что, бедуины в пустыне или караванщики, во время длинного перехода… Но там вода на вес золота! Её напиться-то не всегда хватает, а уж помыться — это роскошь! А в обычной жизни мылись все и регулярно!

— Ну, ладно, ладно, — проворчала я успокаиваясь, — Верю, что ты не грязнуля. А у нас уже лет шестьсот, как гильдия мыловаров создана! И всякие сорта мыла варят. И твёрдые и жидкие. И дорогие и дешёвые, для прачек. Лучшее, как я уже сказала, вот это, кастильское. Хоть и дорогое, но для хорошего дела не жалко.

— И как этим пользоваться? — прозвучало задумчиво из бочки.

Сперва я подумала, что парень издевается. Но оглянулась и увидела что Андреас недоумённо рассматривает кусок мыла в руке. И у него такое растерянное лицо… С минуту я ещё колебалась. А, ладно! Ради христианского дела, в конце концов!

— Смотри сюда, горе моё! — шагнула я к бочке, — Берём мочалку, мочим её в воде, берём мыло, натираем мочалку… Видишь, мочалка пеной покрылась?

— Пахнет вроде бы приятно… — всё ещё с сомнением пробормотал Андреас, — А это точно, не очередная ордалия?

— Повернись спиной! — приказала я, — Сейчас всё поймёшь!

— О-о-у! — восхищённо взвыл парень через минуту, — Ради такого можно и ордалию вытерпеть! Ещё! Ещё!

— Ты на лестницу шагни, на первую ступеньку, — посоветовала я, — А то только плечи мылятся. А надо, чтобы вся спина. И не только спина…

— О-о-у! — повторил Андреас, закатывая глаза, — О-о-у!..

— Ну и что тут у вас? — послышался сбоку голос матушки Терезии. Как она вошла так неслышно? Или я так увлеклась?

— Как вы и приказывали: моем этого замарашку! — бодро отрапортовала я, не прекращая елозить мочалкой по спине парня, — Его даже мыло не берёт! Слой грязи на полпальца!

— Это не грязь! Это загар! — возмутился Андреас, — А пузико ты мне потрёшь?

— Пузико сам себе потрёшь! — бросила я ему мочалку, — И остальные места тоже. И вообще, моя работа выполнена. Как помоешься, вот полотенце. А я пошла. Правда ведь, матушка Терезия?

— Правда, дитя моё, — задумчиво сказала матушка, — Пошли. Я тебе работу на завтра скажу.

* * *

— Неужели я поторопилась войти? — размышляла матушка Терезия, шагая по переходам с семенящей позади Катериной, — Мы же вместе с доктором фон Штюке время рассчитывали. Он уверял, что проведя несколько дней вместе, парень с девушкой должны были настолько сблизиться, чтобы у них возникли… э-э-э… особые отношения. Не настолько, чтобы броситься в койку, но всё же. И теперь их обоих поставили в положение, когда они практически вынуждены были раздеться друг перед другом. Пусть по очереди. Пусть не глядя на обнажённого другого. Это ещё интереснее! Больше простору фантазии!

Матушка Терезия твёрдо надеялась, что застанет совсем другую картину. Ну, как минимум, когда Андреас пытается пообжиматься с девушкой, а та для видимости отнекивается, но природа берёт своё, и она «отталкивает» парня так неуклюже, что по сути, не отталкивает, а сама льнёт к нему. А тут на тебе! И даже не покраснели, значит и попыток не было. Как же так?

Ну ничего. Как ни вертись, девочка, а я тебе такую работу найду, что поневоле будешь крутиться возле этого Андреаса! Раз уж даже доктор заметил, что тебя к нему тянет. А потому что ты мне нужна не такая, вся из себя чистенькая и невинная, а с грешком за спиной, чтобы я могла при случае этим воспользоваться. Все мы грешны. Каждая из монахинь где-то согрешила. И про всех я их грехи знаю. Кроме тебя. Слишком молода ещё, чтобы нагрешить по крупному. Ничего, поможем. А потом поможем покаяться. Это же самое главное в управлении: уметь использовать чужие слабости и недостатки. Грехи. Как же без греха? Не может человек без греха! Разве что святой, но мы здесь не святые!

[1] Числа, даты, дни недели, праздники и прочее здесь даны по Юлианскому календарю. Григорианский календарь будет введён только в 1582 году, более чем через 170 лет после описываемых событий.

Глава 15. Новое знакомство

Люди, которые знакомятся со мной,

думают, что я сейчас их прибью.

А на самом деле я очень стеснительный.

Фредди Меркьюри.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 01.08.1410 года.

После купания меня настолько разморило, что я даже пошатывался. Поэтому я прямо пошёл спать. На привычное место, на охапку соломы, в мертвецкой доктора Штюке. Не знаю, кому как, меня подобное соседство не слишком волновало. Как говаривал старый Фарн: «Чего мёртвых бояться? Бояться нужно живых!». И я убедился, насколько он был прав! А тот же Решехерпес? Вот, откуда он знал, что мне предстоит? А если не знал, то почему сказал: «Если понадобится пронести горящий уголь в руке…»? Поневоле призадумаешься! А ещё до этого: «Если надо лгать — лги!». Он что, будущее прозревал?

Во дворе раздавались весёлые крики, звучали здравицы, бульканье вина, переливавшегося из кружек в глотки, и пьяный смех. И в то же время я видел, что стража на стене и воротах была абсолютно трезвой. Вот что значит дисциплина! Если ты на дежурстве, хоть слюной захлебнись, а ни глотка вина сделать не имеешь права! И я ясно видел, что у крестоносцев в этом отношении порядок налажен железный.

Я осторожно крался через обширный двор, стараясь постоянно находиться в тени. Ну, не готов был я сегодня к пьянке! Если я хоть глоток выпью, меня развезёт. А оно мне надо? Ещё наболтаю чего лишнего, глядишь, очнусь опять в темнице. Бр-р-р!

Я крался, но чувствовал, что меня всё равно некоторые глаза видят. Не настолько у крестоносцев всё плохо, чтобы кто-то мог незамеченным через двор проскользнуть. Меня видели, но не окликали. Может, понимали моё состояние, и делали скидку на то, что мне довелось пережить, может, по принципу: не хочет пить? Нам больше останется! Как бы то ни было, но я благополучно добрался до своей «постели» и провалился в сон.

Разбудил меня, как уже много дней подряд, звон колокола, созывающего на молитву. Я встал, торопливо оделся и побежал к храму. Где уже собралась громадная толпа. И все трезвые, ни одного, который бы вчера упился вусмерть, а сегодня шатался бы, едва стоя на ногах. Ни одного!

Началась служба, священник читал нужные молитвы, крестоносцы в нужных местах крестились, я повторял за ними, в нужный момент, как и все остальные, пытался подтягивать пению священника и хора, в общем, изо всех сил старался слиться с толпой. А сам ждал, не начнут ли окружающие падать мне в ноги? Вроде не торопятся… И хорошо!

После службы все пошли причащаться, а я скромно встал у выхода. Мне причащаться нельзя. Я ещё не католик. Стоял, глазел по сторонам и ожидал, когда схлынет толпа молящегося народа.

— А, вот ты! — по плечу меня хлопнула здоровенная ручища, — А я уже волноваться начал: взял себе оруженосца, а его всё нету и нету… Пошли-ка!

Брат Гюнтер так и шёл со мной рядом, чуть приобняв за плечи, и негромко втолковывал:

— Фон Плауэн неспроста приказал вчера выкатить бочки с вином. Пока все пили и веселились, он исподволь сумел внушить рыцарям, что ничего удивительного не произошло. Господь зримо показал, что над тобой милость Его? Так для того и существует ордалия! Чтобы именно Бог дал ясное указание о виновности или невиновности человека. Господь и дал такое указание. Чему тут удивляться? Удивляться подобному пристало еретику и язычнику, а доброму католику видеть зримо милость Божью ничуть не удивительно. И потом: дал Господь такой знак. И что? Это же не значит, что он тебе ангельские крылья повесил? Просто показал, что ты невиновен и сжигать тебя на костре не следует… Именно такими словами говорил фон Плауэн. И рыцари согласились: да, ты не ангел. Ты обычный человек. Который оправдался по ордалии. Не более.

Я понимаю, почему на тебя взъярился фон Плауэн. Он не слишком знатного рода и в обычных условиях ему никогда великим магистром не стать. А тут такой шанс! Если он спасёт крепость, кто же выступит против? Появилась такая цель жизни, ради которой не жаль ни себя, ни, тем более, других.И вдруг — ты. Досадная помеха. Убрать помеху! Так убрать, чтобы другие «досадные помехи» устрашились и трижды подумали, нужно ли им оставаться «помехами»? И тут — раз! — и не получилось. Пришлось выкручиваться. Пришлось поить рыцарей и втолковывать в пьяные головы, что всё нормально и «ангел» это совсем не «ангел». Что нисколько не прибавило ему доброты к тебе. Учти это.

Я не знаю, ангел ты или нет. Но ты спас мне жизнь, и я у тебя в долгу. С одной стороны, спасать жизнь товарища — долг каждого рыцаря, не спорю. Но ты не рыцарь и не обязан был спасать мою жизнь. Но спас. Значит, я в долгу. Значит, должен спасти тебя. Вот я и пытаюсь изо всех сил. Поэтому и объявил тебя своим оруженосцем. Чтобы ты был под моей защитой.

Был бы ты рыцарем, тебя можно было бы объявить «гостем» замка и, под взглядами сотен глаз, дать взаимные клятвы верности и защиты. Тогда бы на тебя и взглянуть косо боялись бы! Но, повторюсь, ты не рыцарь. Ты простолюдин, торговец. А у нас не принято, чтобы рыцарь давал клятвы торговцам. Меня свои же не поймут. Да и не поверят таким клятвам. Потому и оруженосец. Понимаешь?

Я задумчиво кивнул, и брат Гюнтер продолжил:

— Оруженосец, это, конечно, защита, но это и обязанности. Оруженосец обязан всегда ходить за своим господином, чистить ему оружие… да и не только оружие, но и одежду, и сапоги, и военную амуницию, и попону для лошади… понимаешь? Но и это не главное! Главное, что оруженосец должен быть вместе с господином в гуще боя! И вовремя подавать ему оружие. Он же так и называется, оруженосец, не так ли? В основном — копьё, ибо именно копьё главное оружие рыцаря. Не меч, не секира, не булава или шестопёр, нет! Копьё! И вот представь: идёт жаркая сеча, с обоих сторон летят стрелы, болты и раскалённые ядра, бегает пехота с длинными пиками, рыцари тычут друг в друга копьями, размахивают огромными секирами и двуручными мечами, а бедный оруженосец, нагруженный всякими железками, даже защитить себя не всегда имеет возможность. Руки-то заняты! Но должен доблестно скакать рядом со своим господином и следить за его безопасностью: и копьё вовремя подать, и щит за спиной поправить, если рыцарь двуручным мечом орудует, и коня поддержать за узду, если тот споткнётся… Кажется, что это несправедливо. Больше работы в бою оруженосцу, а славу получает рыцарь. Но нет. Всё справедливо и все мы через это прошли. Все поголовно. Дело в том, что и нацелены вражеские рыцари вовсе не на оруженосцев. Какой от оруженосцев урон вражьему войску? Никакого урона. А от рыцаря? А от рыцаря прямая угроза! Бей рыцаря, не обращай внимания на оруженосцев! Потеряв своих хозяев, оруженосцы, как правило, остаются с павшим рыцарем и более участия в сражении не принимают. Поэтому — бей рыцаря!

Я к чему это говорю? Доспехи — пёс с ними, с доспехами! У меня и другие оруженосцы есть, чтобы доспехи почистить. А вот в бою, очень может быть, что тебе придётся скакать со мной, стремя в стремя, держа запасные копья в руках. Потому что, если не будешь скакать, то какой ты оруженосец? А если не оруженосец, то и защиты моей над тобой нет… Ты как в военном деле? Не подкачаешь?

— В моё время я считался неплохим бойцом, — осторожно ответил я, — И на мечах умел, и дротики бросал, и из лука в цель попадал метко…

— Дротики не в счёт, — поморщился брат Гюнтер, — Как и лук со стрелами. Что мы, на охоте, что ли? Впрочем… дам я тебе арбалет, посмотрим. А на мечах, говоришь, неплох? Вот сейчас и поглядим!

Знаете, я шёл и меня терзали сомнения. Уж больно складно говорил брат Гюнтер. Уж очень разумно. А теперь бросил взгляд и всё понял. Нас поджидал доктор фон Штюке. Вот чьи слова и мысли выражал храбрый рыцарь! Ну, да, они же друзья! Оп-па! А возле доктора рядами стояли копья, мечи, секиры, булавы, щиты, и прочее оружие. Как я успел заметить, специально затупленное. Да и доктор оказался вооружённым.

— Это место для рыцарских тренировок, — доктор фон Штюке приветственно помахал рукой, — Но сейчас здесь пусто. Самое время посмотреть без лишних глаз, чего ты стóишь. Вот тебе меч и щит. Готов? Защищайся!

— Дзинь-дзинь-дзинь! — я не успел и глазом моргнуть, а у меня уже выбили меч из рук, самого опрокинули и в горло мне нацелилось остриё.

— М-да! — крякнул за спиной брат Гюнтер.

— Бывает! — преувеличенно бодро заявил доктор, — Попробуем ещё раз!

— Дзинь-дзинь-дзинь! — результат оказался тот же. А ведь я теперь был настороже!

— Та-а-ак… — растерянно протянул доктор, — А ну-ка ещё!

— Дзинь-дзинь-дзинь! — и я опять распластался, безоружный, на спине.

— Мне кажется, я понял! — нахмурился фон Штюке, — Ну-ка, давай поменяем твой меч на более короткий!

И точно! С коротким, более привычным мечом, я почувствовал себя увереннее.

— Дзинь-дзинь-дзинь! — я кажется, сумел отразить первую атаку! — Дзинь-дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь… — я попытался провести встречный удар, доктор ловко отступил в сторону, я «провалился» в пустоту и позорно получил пинок пониже спины. И шмякнулся.

— Ну-с, общий итог! — доктор неторопливо поставил своё оружие в ряды такого же и обернулся к брату Гюнтеру, — Возможно, в своё время наш друг и числился неплохим бойцом… Но теперь он никуда не годится. Вести такого в бой — это вести на смерть. Он не привык к нашему оружию, он не знает современных приёмов боя и он банально слаб физически!

— Вижу… — хмуро бросил брат Гюнтер, — И что же теперь делать?

— Тренировать, — пожал плечами доктор, — Тренировать до тех пор, пока хоть что-то не будет получаться. Тренировать каждый день, часов по… ну, хотя бы по десять. Больше он всё равно не выдержит. Я же говорю: физически слаб!

— А как же статус оруженосца?

— Это серьёзный вопрос! — доктор глубоко задумался, потом поднял прояснившийся взгляд, — Кажется, есть выход!

— Какой? — подался вперёд брат Гюнтер.

— Нам нужно, чтобы Андреас принимал участие в будущих битвах, не так ли? — задал фон Штюке риторический вопрос, — И для этого ты можешь послать своего оруженосца в любое место боя… туда, куда тебе нужно, где тебе кажется более важным… ведь так?

— Ну…

— Так пошли его… помогать брату Томасу! Вроде и в бою будет принимать участие, и в рукопашную не пойдёт ни в коем случае!

— А это выход! — просветлел брат Гюнтер и хлопнул меня ладонью по плечу так, что я пошатнулся, — Это выход! Слышишь, Андреас? Будешь артиллеристом! Сейчас я тебя к брату Томасу и отведу. Думаю, не откажет.

— Не откажет! — уверенно заметил фон Штюке, — У него все помощники на вылазку, в схватку просятся, рыцарский дух в них, видишь ли, играет, а ему надо таких, которые и храбрецы, и удальцы, и в открытый бой не лезут. Андреас отлично подойдёт!

— Вот и хорошо, — окончательно решил брат Гюнтер, — Так и поступим! Только запомни, Андреас! Мы с доктором фон Штюке тебе добра желаем, мы плохого не посоветуем. Если ты хочешь в нашем мире выжить — тренируйся! Тренируйся, пока не упадёшь. А, когда встанешь, опять тренируйся! Иначе, среди рыцарей ты всегда будешь выглядеть белой вороной. А хитрый фон Плауэн, рано или поздно, но обязательно подстроит, чтобы тебя кто-нибудь вызвал на поединок. Неважно из-за чего! Из-за женщины, неосторожного слова или просто, кому-то не понравится форма твоего носа… И ты уже понимаешь, что произойдёт?

— Понимаю, — буркнул я, — Не маленький.

— Поэтому и говорим от всей души: тренируйся! И вот тебе первый совет. Бери себе невыполнимые цели! К примеру, можешь ли ты выворотить вот это, вкопанное бревно?

— Боюсь, что нет, — признал я, взглянув на цель, — Это бревно метра на полтора в землю вкопано!

— А ты пробуй! И вот, когда невыполнимая цель окажется выполненной, тогда ты настолько поверишь в свои силы, что одной своей уверенностью, заранее врага победить сможешь! Ещё до поединка. Он просто откажется с тобой биться, устрашённый.

— Но это невозможно!

— Ты думаешь? А ну-ка…

Брат Гюнтер шагнул к гладко отёсанному бревну, глубоко вкопанному в землю, обхватил его двумя руками… Я с болью увидел, как не хватает ему второй ладони! Одна рука ухватила бревно, а вторая беспомощно скользила по стволу. Наконец, брат Гюнтер приловчился, чтобы правая рука только помогала целой левой. Присел. Натужился…

Я увидел, как напряглись все мышцы, все жилы гиганта, даже лицо закаменело. Бревно и не шелохнулось. Лицо брата Гюнтера начало наливаться багровым, а потом и синим цветом…

— Дружище… — встревоженным голосом начал доктор, и осёкся.

А я не поверил глазам. Громадное бревно шевельнулось и на волосок двинулось вверх! Потом ещё на волосок. И ещё! Этого не может быть! Это выше сил человеческих! Но нет, вот бревно выползло из земли на целый сантиметр, и полезло, полезло вверх! Брат Гюнтер перехватил чуть ниже и опять потащил бревно. Уже легче и увереннее.

— Дружище, достаточно! — весело воскликнул доктор. Словно бы так и намеревался с самого начала, — Мы верим, что ты полностью вытащишь это бревно, правда ведь, Андреас? Но зачем? Пусть останется в качестве тренажёра. Мы уже убедились, что невозможное возможно!

Брат Гюнтер вопросительно поглядел на меня. Я, потрясённый до глубины души, смог только судорожно глотнуть и утвердительно закивать головой. Все слова куда-то растворились. Это же какая силища! Это же… слон! Ей-богу, слон!

— И второй совет, — севшим голосом заметил брат Гюнтер, — Прежде чем тягать бревно, погляди на него. Сурово и уверенно. Так погляди, чтобы даже бревно испугалось! Уверяю, это не раз пригодится. Порой достаточно одного взгляда на человека, чтобы у него душа в пятки ушла. Ты улыбаешься, шутишь, а потом, всё так же улыбаясь, бросаешь всего один взгляд, и видишь, как твоего собеседника заморозило! Вот так и надо настоящему рыцарю! И это тоже достигается исключительно тренировкой. Понимаешь?

— Понимаю, — хрипло ответил я, — Но сколько же этому учиться надо!

— Одно помогает другому, — вклинился в разговор доктор, — Чем больше сил и умений, тем больше уверенность, чем больше уверенность, тем легче идут следующие тренировки. А значит, растут силы и умения.

— Понимаю, — повторил я.

— Ну, пошли! — брат Гюнтер, казалось, совершенно отдышался. Не было и намёка, что он только что напрягал запредельные силы.

— Да! — храбро ответил я, оглянулся на бревно и попытался грозно сдвинуть брови. Оба крестоносца весело расхохотались.

— Ничего, — утешил меня фон Штюке, — Со временем получится!

* * *

Брат Томас из Милана оказался сухопарым, вытянутым человеком, с вытянутым, лошадиным лицом, толстыми, нервно подёргивающимися губами, толстым, горбатым носом и кучерявыми волосами. А кожа у него была даже темнее моей! При виде его длинных рук, мне тут же представилась обезьяна. Впрочем, и ноги у него были тоже длинные, нескладные. Короче, брат Томас с первого взгляда произвёл на меня неприятное впечатление. Пока я не увидел его умные, иронично прищуренные глаза. И первое впечатление тут же рассыпалось напрочь.

— Ангел?! — обрадовался брат Томас, — Кстати! Доспех есть какой-нибудь?

— Мы ему бригандину[1] готовим, — ответил за меня брат Гюнтер, — Думаю, завтра готова будет.

— Жаль! — огорчился брат Томас, — Он мне сейчас в защите нужен.

— Зачем это? — ощутимо напрягся брат Гюнтер.

— Кулеврину надо на стену затащить, — вздохнул брат Томас, — Я тут, понимаешь, фон Плауэну пообещал, что кулеврины через стену стрелять будут… Сгоряча пообещал, признаю! А уже потом расчёты сделал…

Брат Томас сунул руку в матерчатый мешочек, висевший у него через плечо и выхватил стопку листов, скрученных в трубочку и перевязанных верёвочкой. Дёрнул верёвочку, развязывая узел, и зашелестел, перебирая листочки в руках.

— Вот! — потряс он одним из листочков, — Вот расчёты! Велика вероятность, что при выстреле под таким крутым углом, кулеврина попросту опрокинется! И ядро улетит бог знает куда, и сама кулеврина испортится и ещё, не дай Бог, стрелка покалечит. Нет, так стрелять нельзя! Кулеврина, она же не мортира! Но ведь я фон Плауэна обнадёжил? Слово ему дал, что кулеврины стрелять будут? Придётся затаскивать её на стену. И уж со стены…

— А доспех зачем? Если надо твою громозду на стену тащить, он только мешать будет.

— Дело не скорое, — уклончиво ответил фон Томас, — И, главное, на полдороге не бросишь! Что, если мы кулеврину до половины стены поднимем, а тут поляки на приступ пойдут? И тут такие мы беззащитные, как мишени на стене торчим. Вот их арбалетчики обрадуются! А если кого ранят или убьют, то опять же кулеврину уроним… И где мне здесь радоваться, я вас спрашиваю?

— А не слишком ли ты перестраховываешься? — сузил глаза брат Гюнтер.

— А я не за себя! — не отвёл взгляда брат Томас, — Знаешь, сколько эта кулеврина стóит? Одна доставка из Милана в такую денежку обошлась! Не считая самого изготовления. И представь, что мне скажет фон Плауэн, если мы эту кулеврину потеряем из-за того, что какой-то паршивой кирасы не надели!

— Ладно, — буркнул брат Гюнтер, — будет тебе кираса! То есть, не тебе, а Андреасу. Через десять минут будет. А бригандина будет завтра. Устраивает?

— Вполне! — расцвёл улыбкой брат Томас, суетливо сворачивая в трубочку свои листочки и вновь перевязывая их верёвочкой.

Брат Гюнтер резко развернулся на пятке и быстрым шагом ушёл в направлении оружейных складов. По всей видимости, за кирасой.

— Э-э-э… — осторожно сказал я, — А как вы рассчитали, что кулеврина перевернётся?

— О-о-о! — брат Томас пожевал толстыми губами и снисходительно поглядел на меня — Чтобы разобраться в этом вопросе, надо знать математику!

— Я знаю все четыре действия математики! — гордо заметил я, — Не только сложение и вычитание, но и умножение и деление! А также неплохо разбираюсь в геометрии!

— Неужели?! — мне показалось, что в словах брата Томаса мелькнула ирония, — Даже деление знаешь? И каким способом ты делишь?

— Корабликом, конечно!

— Ну… попробуй разделить… хотя бы… что-нибудь простенькое… ну, двести пятьдесят два на три! Но в уме!

— Ага! — я представил перед собой навощённую дощечку и стилус, — Ага! Мысленно рисуем «кораблик»…

Я сделал рукой движение, будто нарисовал: \__|__/

— Возьмём… пятьдесят! Три умножить на пятьдесят… сто пятьдесят! Мало… Записываем в левую часть «кораблика». Теперь возьмём… сто! Три умножить на сто равно триста. Много. Записываем в правую часть. Сравниваем… Правая часть ближе к нужному результату! Это значит, что надо взять не среднее, между пятьдесят и сто, а чуть ближе к ста… Возьмём… восемьдесят! Три на восемьдесят… э-э-э… двести сорок! Трудно всё в уме считать, между прочим! Итак, двести сорок меньше нужного, но уже рядом. Записываем в левую часть «кораблика» и считаем разницу. Разница составляет… двести пятьдесят два минус двести сорок… э-э-э… двенадцать! Двенадцать разделить на три… это будет… четыре! Значит правильный ответ… восемьдесят плюс четыре… восемьдесят четыре! Верно?

— Верно… — с искренним удивлением подтвердил брат Томас, и снова хитро прищурился, — Геометрию знаешь, говоришь? И ты даже знаешь отношение длины окружности к собственному диаметру?

— Конечно! — уверенно ответил я, — Они относятся друг к другу как двадцать два к семи![2]

— Гм! — брат Томас посмотрел на меня совсем другим взглядом, — Гм! А что? Давай-ка я тебе покажу свои расчёты! И посмотрим, что ты поймёшь, а что нет!

— Это что? — упавшим голосом спросил я, — увидев на подсунутом мне листке какие-то закорючки. Ведь я же давно коснулся своим рубином глаз, и теперь мог читать книги, написанные и по-немецки и по-латыни. Но это?..

— А-а-а… — губы брата Томаса растянулись в усмешке, — это арабская премудрость! Цифры!

— Я видел цифры в книге, которую читала Катерина, — заметил я, — Но они не такие!

— Ты видел римские цифры, — пожал плечами брат Томас, — А это арабские. Ими считать удобнее!

— Какая разница, какими цифрами считать?

— Э-э-э, не скажи! Между прочим, само слово «цифра» происходит от арабского слова «сифр», что означает «ноль», «ничего». Кстати, римской цифры «ноль» не существует. А зря! Очень нужная цифра. И вообще, я считаю, что самой большой пользой от Крестовых походов, — брат Томас украдкой оглянулся, — было не то, что мы отвоевали Гроб Господень, а то что мы познакомились с арабской математикой! Представляешь, мы узнали алгебру! Это тоже от арабского «аль джебра», что означает «возмещение» или «дополнение». Нужнейшая вещь для составления уравнений!

— А можно подробнее? — ткнул я пальцем в листок.

— Тебе интересно? — удивился брат Томас, — Тебе это и вправду интересно?!

— Ещё как! — с жаром подтвердил я.

— Ну, тогда… о! Вот и брат Гюнтер с кирасой! Отлично, отлично! А теперь все на стену! Будем поднимать вот эту кулеврину.

— Эту?! — ужаснулся я, — В этой железяке больше двух метров длины! Как же мы этакую тяжесть по лестнице?..

— Зачем по лестнице? — удивился брат Томас, — Ты что, не слышал такого слова: полиспаст?[3] Ах да, ты же из древних времён… Интересно, как же у вас большие сооружения строили? Неужели каждый кирпичик по лестнице вручную носили?

Мне вдруг ясно представился наш храм, величественный и монументальный, построенный среди песков, неизвестно когда и неизвестно каким образом. И я впервые задумался: сколько же туда вложено труда?!

— Это долгий разговор, — уклонился я от вопроса, — Давайте уже эту, как её? кулеврину поднимать.

— Да-да! — засуетился и брат Томас, — Пошли все на стену! Там нас уже ждут.

Стена оказалась довольно широкой, шагов в пять-шесть. И действительно, на стене столпилось с полдюжины человек, с верёвками в руках, привязанных к любопытному сооружению. Я сразу дал себе слово, что обязательно разберусь с его устройством. Вот, как ближайшее свободное время выберется, так и разберусь!

— А сверху ваша кулеврина на змею похожа! — сказал я, заглядывая со стены.

— Верно! — заулыбался брат Томас, — Слово «кулеврина» и означает «змееподобный». Как-нибудь я тебе про неё подробнее расскажу. А теперь… взялись за верёвки… и-и-и-раз!

И все дружно потянули, каждый за свой конец верёвки. Кулеврина чуть дрогнула и оторвалась от земли.

— И-и-и-раз! И-и-и-раз! — надрывался брат Томас, — Левый край! Не отставать! И-и-и-раз! И-и-и-раз! Левый край! Вашу мать! Не перекашивать ствол! И-и-и-раз! И-и-и-раз! Вот так! Хорошо идёт! И-и-и-раз! И-и-и-раз! Левый край, теперь торопитесь!

Огромная тяжесть ствола кулеврины медленно качалась где-то на середине высоты стены. Уже немного осталось…

— Поляки! — заорал не своим голосом один из дежурной стражи на стене, — Поляки пошли на приступ!

— Поляки! — подхватили несколько голосов чуть поодаль, — Поляки пошли на приступ!

— Поляки! — всё дальше и дальше вскрикивали дежурные стражники на все голоса, — Поляки пошли на приступ!

— Поляки! Поляки пошли…

— Поляки! Поляки пошли…

— Поляки…

— Поляки…

— Не отвлекаться! — рявкнул во всю глотку брат Томас, — Наш бой идёт здесь и сейчас! Наш бой — это поднять проклятую кулеврину! Готовы? И-раз! И-раз! И-раз!

Я всё же умудрился оглянуться. Ну, насчёт приступа, это стража явно погорячилась. Да, довольно большой отряд польских рыцарей скакал к стене, сопровождаемый орущей пешей толпой, потрясающей всякими железяками в руках. Некоторые небольшие отряды тащили на плечах длинные лестницы. И всё же на генеральное сражение за замок это не тянуло. Так, разведка боем. А если получится, то можно и бросить резервы в прорыв. Меня смутили только несколько подвод, которые толпа усердно тащила за собой. Подводы-то им зачем? Да ещё лошадей ведут медленно, под уздцы?

— Не спать, не спать! — торопил брат Томас, — Уже совсем чуть-чуть осталось! А потом мы по ним жахнем! Ну, последний рывок! И-раз! И-раз! И-раз! Ещё немного! И-раз! И-раз! И-раз!

Я увидел, как гладкие бока кулеврины показались над стеной. Тотчас же к ней со всех сторон потянулись сильные руки.

— Рано! — заорал брат Томас, — Поднимем её чуть выше! И-раз! И-раз! А теперь тяни её на себя, ребята! Укладывай здесь! Ноги, ноги береги! Вот так, отлично! Уф-ф-ф! А теперь… А ну-ка, все расчёты по своим местам! К мортирам! Живо! Заряжа-а-ай!

Я было рванулся вслед за остальными, но брат Томас цепко ухватил меня за плечо:

— Стой! Тебе ещё рано туда! Ты только под ногами у расчётов путаться будешь. Смотри пока, как всё должно происходить. Учить я тебя позже начну, — брат Томас зорко наблюдал за своими помощниками со стены и опять громогласно, перекрывая зычным голосом все посторонние шумы и крики, заорал, — Заряжа-а-ай!!!

[1] …бригандину готовим… Любознательному читателю: бригандина — вид средневекового доспеха, представляет из себя набор металлических пластин, наклёпанных с изнанки на суконную или льняную основу. Часто покрывалась сверху дорогой шёлковой или бархатной тканью. В переводе на современные понятия, это как под шикарный пиджак спрятать пуленепробиваемую кевларовую подкладку. В описываемое время весьма дорогая штука, позже получила очень широкое распространение. Если вы увидите на картине, как какой-нибудь рыцарь бьётся с врагом в богатой и красивой одежде, а не в блестящем доспехе, будьте уверены, он в бригандине! А вовсе не так беззащитен, как кажется.

[2] … двадцать два к семи… Любознательному читателю: не зная дробных чисел, древние математики всё же смогли с большой точностью вычислить число π, как 22/7. Действительно, получается, приблизительно 3,14. Расхождения начинаются с тысячной доли числа.

[3] Любознательному читателю: полиспаст — система подвижных и неподвижных блоков, предназначенная для подьёма тяжёлых грузов, затрачивая меньше сил. Придумана великим Архимедом (жил 287–212 гг д.н. э., т. е. наш герой и слыхом про него не слыхивал). Говорят, что именно после изобретения полиспаста Архимед произнёс свою знаменитую фразу: «Дайте мне точку опоры и я переверну Землю!». Полиспаст, как и многие другие изобретения Архимеда, широко применяется и в настоящее время.

Глава 16. Стать своим!

Война сладка тому, кто её не изведал.

Николло Макиавелли.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 02.08.1410 года. Утро.

Я, кажется, догадался, как предатель Нишвахтус стал лучшим в нашем деле! Как наши великие жрецы познали тайны волшебства и магии. Как вообще они додумались до того, что человека можно перемещать во времени. А может, и в пространстве? Без лошади?

А? Ну что вы пристали: «Чем кончилось нападение поляков»? Я же с вами разговариваю, значит, всё благополучно кончилось. Ну, относительно благополучно.

С высоты стены было отлично видно, как ловко подтащили ближе к стенам те самые подводы, как быстро и слаженно с них сгрузили маленькие мортиры и спешно принялись устанавливать их на ровной земле.

— А-га-га! — прокомментировал происходящее брат Томас, постепенно впадая в самую настоящую экзальтацию, — А-га-га! Я так и знал! Ублюдки! Вы выбрали то место, на которое я и рассчитывал! Твари! Сейчас вы у меня получите! Первый расчёт! Третий расчёт! Огонь!!!

Я увидел, как к двум нашим мортирам склонились те помощники брата Томаса, которых он послал чуть раньше, держа в руках специальные палки, на кончиках которых тлели верёвочные фитили.

БА-БАХ!!! БА-БАХ!!! — обе мортиры громыхнули так, что я невольно подпрыгнул.

В-В-З-З-З-З!!! — взлетели высоко в воздух каменные ядра.

Господи! Они же прямо над нашими головами летят!

Брат Томас даже не взглянул наверх. Он пристально всматривался в польские ряды. Там был чёткий порядок. Рыцари осадили коней и взяли свои орудия в полукруг, явно обеспечивая артиллеристам оборону. А тем временем, лучники и арбалетчики побежали вперёд, к нашим стенам, заранее выбирая цели.

ХРАСЬ! — первое каменное ядро шлёпнулось на краю той полянки, которую выбрали польские артиллеристы, и брызнуло вокруг, ударившись о камень и рассыпавшись мелким щебнем. Кто-то из поляков упал, многие бросились врассыпную. За ними тут же погнались рыцари, тычками и пинками направляя несчастных обратно к орудиям.

ХРЯСЬ! — второе ядро попало прямо в одну из подвод, разбив её в щепки, и кажется, убив лошадь. Во всяком случае, она упала и билась в конвульсиях. Окружающие поляки бегали вокруг в панике, не зная, как подступиться к бедному животному.

— А-га-га!!! — заливался жутким смехом брат Томас, — Получили, выродки?! Сейчас вы ещё не так получите!!! Сучье семя! Эй, там! Первый и третий расчёты! Что возитесь?! Заряжа-а-ай!!! ОГОНЬ!!!

БА-БАХ!!! БА-БАХ!!! — наши мортиры окутались плотным облаком дыма.

В-В-З-З-З-З!!! — взлетели очередные два ядра.

Поляки, похоже, тоже услышали звуки наших выстрелов. Мудрено было не услышать! И заранее бросились под прикрытие редких кустов. И опять за ними поскакали ближайшие рыцари, немилосердно колотя беглецов всем, что под руку попалось: плетьми, рукоятками секир или даже мечами, плашмя.

ХРЯСЬ!!! ХРЯСЬ!!! — оба ядра опять упали чуть сбоку от полянки, но опять не зря. Одно из ядер так сыпануло осколками по ногам, что многие повалились на землю, корчась от боли. Второе вообще попало очень удачно. Прямо в польского рыцаря. Убив того на месте. Буквально, расплющив в лепёшку. Это было… ужасно! Даже издали это было ужасно! Представляю, какое зрелище увидели поляки вблизи!

Один из рыцарей оглянулся в нашу сторону, и принялся размахивать руками, явно командуя польским артиллеристам. Те послушно ухватили свои мортиры и с трудом поволокли их чуть в сторону от пристрелянного места, спасаясь от неминуемого обстрела.

— А-га-га!!! — бесновался брат Томас, — А-га-га! Уроды! Мерзавцы! Вы и не знаете, что там у меня тоже пристреляно!!! Подонки! Получите, гады ползучие!!! Второй и четвёртый расчёты!!! ОГОНЬ!!! ОГОНЬ!!!

БА-БАХ!!! БА-БАХ!!! — честно сказать, я уже не видел в клубах дыма, что там делают наши расчёты. Я только догадывался, что вторая и четвёртая мортиры плюнули своим смертоносным содержимым. Заранее наведённые в нужное место.

В-В-З-З-З-З!!! — в отличие от брата Томаса, я всё ещё не мог не вскинуть голову, провожая взглядом наши ядра. Брат Томас вверх не смотрел. Он приплясывал на месте от нетерпения и отчаянно ругался.

— Дерьмо кошачье!!! Сейчас вы получите подарков!! Не подавитесь только!! Гниды!! Мрази!!

ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! — А-га-га! Получили, паскуды?!! Получили, стервецы?!! Вшивые свиньи!!! Так вам и надо, мордам козлиным!!!

На этот раз оба ядра упали прямо в середину польской батареи. Одно не очень удачно, просто упав в землю и глубоко зарывшись в неё. Зато сильно напугав окружающих. Второе, наоборот, очень удачно. Оно ударило прямо в мортиру, уничтожив её напрочь. Но не только это. Оно ещё и рассыпалось осколками, опять поразив окружающих, кого ранив, а кого и убив насмерть. Оставшиеся вновь побежали кто куда, и рыцарям с большим трудом удалось догнать их и погнать обратно. Некоторые из польских пушкарей просто падали на землю, предпочитая, чтобы их зарубили свои же или затоптали конями, только бы не возвращаться к тому ужасу, что творился среди их орудий.

— А-га-га!!! Скоты безрогие!! Сволочи!! Второй и четвёртый расчёты!!! Заряжа-а-ай!!!

— Взик!

Я с удивлением почувствовал, будто меня кто-то толкнул. Мне даже пришлось шагнуть назад, чтобы сохранить равновесие. Поглядел вниз и обомлел. Несколько польских арбалетчиков столпились под стеной и явно выцеливали меня с братом Томасом! Очевидно, понимая, что один из нас как раз и наводит мортиры на цель. Если бы не кираса, я бы уже валялся с арбалетным болтом в рёбрах! Да и кирасу наверняка пробило бы насквозь, если бы удар пришёлся прямо, а не по касательной. Я схватил брата Томаса за плечо и попытался оттащить от края стены. Куда там! Одним коротким движением брат Томас сбросил с себя мою руку.

— А-га-га!!! — прыгал он по самому краю, не обращая ни малейшего внимания на свистящие стрелы и арбалетные болты, — А-га-га!!! Упыри пузатые! Засранцы ушастые!! Гниды подзаборные!! Всем расчётам!!! ОГОНЬ!!! ОГОНЬ!!!

— БАХ-БА-БАХ-БА-БАХ-БА-БАХ!!! — раскатилось под стеной, заволакивая весь Нижний замок непроглядными клубами дыма.

Польские артиллеристы, услышав раскаты наших мортир, привычно бросились бежать. На этот раз даже рыцари предпочли бросить позиции и принять в стороны.

— ХРЯСЬ-ХРЯСЬ-ХРЯСЬ-ХРЯСЬ!!! — вразнобой забарабанили ядра по брошенной полянке. Ещё одна польская мортира кувыркнулась, сбитая осколками ядра, не разобрать, просто упала или серьёзно повредилась. Ещё трое лошадей бились раненые в постромках, не в силах вырваться из оглоблей повозок.

— А-га-га!!! — победно орал брат Томас, дико глядя вокруг, прыгая обезьяной по стене и брызгая слюной, — А-га-га!!! Блевотина ослиная!!! А-га-га!!! Мокрицы!!!

И в этот момент распахнулись наши ворота. Оттуда повалили едкие клубы сизого дыма и выметнулся отряд крестоносцев, человек в сорок. И всё стало понятно. Лучники и арбалетчики заполошно побежали прочь от стен, но на них никто и внимания не обратил. Отряд в белых плащах целенаправленно мчался к вражеским мортирам. Надо отдать должное и польским рыцарям. Они сориентировались мгновенно. И потекли навстречу нашему отряду, постепенно сливаясь в свой, довольно мощный отряд. Человек в пятьдесят-шестьдесят, если навскидку. А польские артиллеристы предчувствуя беду, бросились опять грузить мортиры на подводы. В спешке бросая орудия кое-как и совершенно забыв про ядра к ним. Не до ядер им сейчас было! Не до раненых коней! Им бы убежать, подобру-поздорову, но каждый понимал, что если убежать без орудий, то в живых тебя свои же не оставят.

А тем временем, два отряда встретились на полпути к заветной полянке. У поляков было преимущество в численности, но они не успели сомкнуться в боевой строй. В этом было преимущество крестоносцев. И вот — удар! Мне на это смотреть было страшно! Каково же участвовать?! Громадные копья, толщиной в человеческую ногу, у которых специально в середине часть древесины спиливают, чтобы ладонь могла древко ухватить, так вот, эти копья ломались щепками! Рыцари доблестно выхватывали мечи и секиры и схватывались врукопашную. Жестокий бой буквально кипел и тяжёлые удары сыпались с обоих сторон.

Крестоносцы полностью использовали преимущества своего сомкнутого строя. Им удалось расколоть польский отряд надвое. Теперь поляки не могли воспользоваться численным перевесом. Каждой из польский частей противостоял почти вдвое больший отряд крестоносцев. Поляки тоже были рыцарями и понимали, что к чему. Им бы отступить и соединиться вместе! Но отступить — это подставить под удар свою артиллерию! И польские рыцари рубились, молча и страшно, стараясь не отступать ни на шаг. Как бы не так! Крестоносцы, хоть и медленно, но продвигались к такой заветной полянке. Где уже погрузили мортиры на подводы и теперь спешно покидали негостеприимное поле боя. Где-то безжалостно нахлёстывая лошадей, а где-то сами вцепившись в оглобли.

Казалось, ещё немного, и крестоносцы продавят польский заслон. И вырвутся на простор, догоняя и разнося в клочья и артиллерию, и артиллеристов. Ещё чуть-чуть, ещё самую малость… Но тут я увидел, как на подмогу рыцарям поляки бросили свою тяжёлую конницу. Уже не десятки, а сотни блестящих рыцарей мчались к полю боя. Теперь крестоносцы оказались в опасности! Но со стены грозно и протяжно заревела труба, и крестоносный отряд дисциплинированно повернул назад. Польские рыцари преследовать крестоносцев не решились. Так и завершилась попытка поляков предпринять атаку замка.

Бледный брат Томас, едва отошедший от своей экзальтации, с убитым видом сидел на крепостной стене и бормотал:

— Опять! За что, Господи?! Опять я впал в грех сквернословия!.. Прости, Господи, и прими чистую молитву души моей! Освободи от греха! Дай моей душе спокойствия и сдержанности! Позволь сохранять невозмутимость духа во время боя! Господи! Прости!

* * *

А потом к нам подошёл фон Плауэн, неизвестно как оказавшийся на стене и, подчёркнуто не замечая меня, процедил брату Томасу:

— Мне хотелось бы знать, почему не стреляли кулеврины?!

— Зато стреляли мортиры! И неплохо стреляли, на мой взгляд! — невозмутимо поднялся на ноги брат Томас.

— Но кулеврины молчали!

— Позвольте мне, как командору, самому решать, когда и чем стрелять! — приподнял подбородок брат Томас, — Если вам желательно, я объясню про настильную и мортирную траекторию полёта снарядов… только это займёт часа три! Могу просто сказать, что огонь из кулеврин по данной цели неэффективен, а потому не нужен и вреден! Был бы достаточно большой вражеский отряд, с многочисленными воинами в глубину строя… тогда да! Тогда снаряд от кулеврины, летящий с громадной силой, который, даже после падения, продолжает мчаться вперёд, снося на своём пути всё, что не успело увернуться… а в таком построении попробуй успей… такой выстрел был бы хорош и нужен! А при редком построении, когда цели точечные и рассредоточены, тогда хорош именно мортирный огонь! Что и показал прошедший бой!

— Но у поляков был строй с достаточной глубиной!

— Да, был! Но только тогда, когда перед ними появился наш отряд! Не мог же я рисковать, стреляя наобум? Когда неизвестно, куда прилетит снаряд, по нашим рыцарям или по вражеским?!

— На то ты и командор, чтобы рассчитать стрельбу!

— А я рассчитал, — не сдался брат Томас, — Я так рассчитал, что огнём артиллерии убит польский рыцарь, двое ранены, уничтожены две мортиры, и побито до двадцати человек пехоты! А в то же время отряд рыцарей сумел только ранить не то двоих, не то троих вражеских рыцарей и ни одного орудия не повредили! Ни одного пехотинца! При этом ещё и своего раненого получили! Или двух? И мне ещё упрёки слышать?!

— Это не упрёк, — пошёл на попятный фон Плауэн, — Я просто хотел понять, почему по польским отрядам не стреляли кулеврины?

— Не волнуйтесь, — снизил голос и брат Томас, — В нужное время кулеврины скажут своё слово! Об этом я позабочусь!

— Надеюсь на тебя, — фон Плауэн круто развернулся и пошёл прочь, так и не сказав мне ни слова.

Ну, в общем, вот так и кончилось нападение поляков. Я же говорю: относительно благополучно.

Потом на стену поднялись закопчённые, пропахшие кислым дымом артиллеристы брата Томаса и мы с величайшим трудом водрузили ствол кулеврины в специальный ящик, заранее установленный на стене, выровненный лично братом Томасом и набитый песком, и прикрутили ствол к этому ящику специальными стальными полосами с дырочками. Потом, используя всё тот же полиспаст, подняли несколько бочек с порохом и ящик с ядрами. Ядра пришлось переносить вручную и складывать возле ствола кулеврины в этакую пирамиду. И, вы знаете, несколько ядер оказались не каменными, а свинцовыми! Я не поверил себе! И подошёл с вопросом к брату Томасу.

— Да-да, — оглянулся на меня брат Томас, — Иногда выгодно стрелять свинцовыми ядрами. Конечно, дороже, чем каменные, но в делах войны цена не главное. Главное — победа! А для победы и свинцовых ядер не жалко.

— А отливают эти ядра здесь же? — жадно спросил я.

— Конечно! — пожал плечами брат Томас, — Я же должен подогнать отливку по размеру ствола!

— Значит, — продолжал я допытываться, — И запасы свинца здесь есть?

— Разумеется, а в чём дело?

— Мне нужно немного свинца! — заявил я, — Ну, как немного? Вот, с половину такого ядра! Но не обязательно круглой формы и вообще, можно кусочками!

Брат Томас открыл рот, а потом вдруг замер, глядя на меня странным взглядом.

— Да-да, — словно в оцепенении, пробормотал он, — Для тебя, всё что хочешь!

Я проследил за направлением его взгляда. Твою мать! Ну, как я мог так просчитаться! На свинцовом ядре, которое я держал в руках, отчётливо отпечатались следы пальцев моей правой руки. Той, на которой перстень. Золотом отпечатались.

Ну, да. Перстень имеет такое свойство, превращать свинец в золото. Не тратя на это магию. Просто свойство такое. И да, я хотел получить из свинца золото. Иначе, зачем бы мне нужен был свинец? А я ещё у Катерины тогда про свинец спрашивал. Но, что теперь про меня подумает брат Томас? Что я демон? Опять очередная ордалия?!

Брат Томас придвинулся ко мне ближе и жарко зашептал:

— А ведь я поначалу не верил! Думал, откуда здесь ангелы? А теперь вижу! Своими глазами вижу! Прости мне неверие моё! Ты не хочешь, чтобы окружающие тебя ангелом считали? Я никому не скажу! Даже на исповеди не скажу! Только молю тебя: дай нам победу! Помоги выстоять, помоги защитить Мариенбург! А я — всё, что хочешь! Если надо, жизнь мою возьми! Лишь бы не напрасно…

— Э-э-э… мне не нужна твоя жизнь, — неловко начал я, — А по поводу Мариенбурга… Не всё в моих руках. Но я помолюсь Господу, чтобы тот защитил замок! Только про меня молчок! Такова моя… э-э-э… миссия! Чтобы, значит… э-э-э… неузнанным!.. Вот!

— Понимаю! — клятвенно сложил руки перед грудью брат Томас, хотя я и сам не понимал, что говорю, — Я про тебя… ни словечком, ни жестом! Как будто и не заметил! И ядро в первой же пристрелке в поле пульну! Чтобы никто ничего не заподозрил… Я понимаю!..

* * *

Потом был общей молебен, в благодарность за успешное отражение вражеской атаки с потерями для врагов. Я видел, как истово молился брат Томас, стоя в храме на коленях. Нет, не один брат Томас стоял на коленях, достаточно рыцарей посчитали необходимым преклонить колени перед распятием. Но после молебна, когда почти все вышли, я всё ещё видел коленопреклонённого брата Томаса в уголке церкви. Не то, каялся в сквернословии, не то молил Господа о победе, не то возносил хвалу Господу за то, что ниспослал возможность лицезреть живого ангела…

* * *

Ну вот, и добрались до главного, с чего я начал. Всё дело в том, что я тоже посчитал нужным показать своё религиозное рвение. Встал на колени, сложил руки перед собой…

Молитвы я шептал про себя, почти автоматически, не вдумываясь в смысл. Да и вообще, мыслей почти не было. Так, лёгкая созерцательность. Именно в этом состоянии я и заметил, что от перстня идут некие видения. Я удивлённо моргнул и уставился на перстень. Ничего подобного. Перстень как перстень. Но стоило отвести взгляд, чтобы видеть перстень не прямо, а боковым зрением, как снова становилось видно, что от него расходится что-то, типа марева, а в этом мареве плавают непонятные символы, знаки, рисунки… Моргнул — всё пропало. Взглянул прямо — ничего не видно. А если смотреть искоса — опять марево и таинственные знаки.

Я потом всю ночь вот так на перстень пялился! Точнее, мимо перстня. Очень трудно, между прочим! Особенно поначалу. Хочется разглядеть символы и рисунки поотчётливее и непроизвольно взгляд упирается прямо, и все видения пропадают.

И я так рассудил: вот есть Солнце, которое даёт свет. И любой этим светом может пользоваться. Когда день. А ночью, если нужен свет, приходится зажигать собственное маленькое солнышко — свечу или масляную лампу. Правильно? А что с магией? Если ты маг, то ты можешь пользоваться магией, как солнечным светом, всегда и везде. Но вдруг случится такое, что понадобится свеча или лампа? Не худо бы на такой случай иметь эту «магическую лампу» под рукой! А что может быть «магической лампой? Рубин! Теперь-то я уверен, что и старик Фарн и Решехерпес про рубин задолго до предателя Нишвахтуса знали. Да и Нишвахтус, похоже, не сам до рубина додумался. И вот, такой хитромудрый маг, заготовивший себе рубин в качестве «магической лампы», внезапно тоже увидел подобные видения, что и я сегодня! И сумел их как-то расшифровать… А отсюда и все наши познания в области магии! Отсюда и «гениальность» предателя Нишвахтуса! То есть, магия сама учит, как ею пользоваться! И я могу научиться всему, если получится понять, что там, в этих видениях? Вот только знаки незнакомые… И рассмотреть как следует пока не удаётся. Ничего! Я упрямый! Я обязательно разберусь, что к чему!

И я пытался, пытался, пытался… Увы, все попытки оказались безрезультатны. Уснуть удалось только под утро.

Глава 17. Немного истории

Где лгут и себе и друг другу,

И память не служит уму,

История ходит по кругу:

Из крови — по грязи — во тьму.

Игорь Губерман.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 03.08.1410 года. Утро.

— Бёже ж мёй! Ви таки будете давать мине золото за разговоры?!

— Нет! — отрезал я, — Нет, почтенный господин Якуб! Я буду платить золотом не за разговоры! А за информацию о крупных рубинах. И только за это. Просто разговоры меня не интересуют.

— Бёже ж мёй! — повторил ювелир Якуб, у которого оказался весьма интересный дефект речи. Слышать было странно, но всё услышанное оказалось вполне понятно, — Бёже ж мёй! Был бы здесь мой почтенный учитель, Соломон из Ганновера! Я бы таки плюнул ему в бороду! Представляете, когда я был у него учеником в подмастерьях, почтенный учитель частенько лупил меня по… хм!.. по филейным местам, и всё время приговаривал: «Работать надо, Якуб, работать! За то, что ты чешешь языком, никто тебе и пфеннига не даст»! Я бы сейчас с удовёльствием посмеялся с него!

— А если ближе к делу? — поторопил я.

Вы, наверное, догадались? Ну, да, рано утром, ещё в полутьме, я насобирал небольшие кусочки свинца, оставшиеся после отливки ядер, подержал их в руке и с удовольствием убедился, что у меня полная ладонь золота. Сразу после утрени я ухватил за локоть выходящую из дверей Катерину и увлёк её в сторонку:

— Помнится, ты говорила, что знаешь ювелира? Который здесь, в замке?

— Говорила. Знаю.

— Где он?!

— Да на что он тебе?!

— Надо… — отвёл я глаза в сторону.

— Но у меня работа! Матушка благословила помогать артиллеристам. Ну, воду таскать или ещё что… Им много воды надо, целые бочки: они после каждого выстрела на раскалённый ствол воду льют. Иначе порох в ствол не засыпать, сразу взорвётся.

— Артиллеристам помогать? — я даже рот открыл от изумления, — Какое совпадение! Так я же и есть артиллерист! Будешь помогать мне! Веди меня к твоему ювелиру!

— Пф-ф! Артиллерист он! Кто же не знает, что главный артиллерист у нас брат Томас! Вот, если он скажет, чтобы тебе помогать…

— Он скажет! — уверенно заметил я.

— Вот, когда скажет, тогда…

— Женщина!! — вскипел я, — Не дразни песчаную гадюку!

— От гадюки слышу! — немедленно парировала Катерина, — Ясно сказано: пока брат Томас не даст такой команды…

— Пошли! — я буквально потащилдевушку, — Пошли к брату Томасу… а, вот и он! Как всегда, последний из церкви. Брат Томас, брат Томас! Можно тебя на секундочку?..

Вот так мы и оказались у ювелира, почтенного Якуба из Ганновера.

Узнав, что мы пришли по делу, почтенный Якуб разогнал подзатыльниками многочисленных детей, надел металлические очки на большой, горбатый нос, пригладил, точнее попытался пригладить буйную шевелюру, и уставился на нас удивительно большими глазами:

— Я готов выполнить любой каприз уважаемых заказчиков! Это будет цепочка? Заколка для шляпы? Пряжки на башмаки? Кулон? Перстень? Ах!.. неужели… колечки?..

— Какие ещё «колечки»? — тут же вспыхнула Катерина, — Какие вообще могут быть "колечки"?! Смотри, с кем разговариваешь!!!

— Я таки разговариваю с послушницей[1] бенедиктинского монастыря, ещё не ставшей монахиней и не давшей нужных обетов и с оруженосцем крестоносного рыцаря, ещё не ставшим крестоносцем и тоже не давшим обетов… Неужели нет?.. — Почтенный Якуб наградил нас предельно ехидным взглядом, но к словам было не придраться.

— Нет! — перебил я все возможные споры и дрязги, — Мне не нужны цепочки или что-то другое. Мне нужна информация. За полезный рассказ о крупных рубинах я готов заплатить. Золотом.

Вот тут ювелир Якуб и воскликнул своё первое «Бёже ж мёй!». И сбился с чистейшего немецкого языка на свой, корявый, с дефектами речи. А Катерина вперилась в меня подозрительным взглядом. Но, слава Богу, промолчала.

Теперь почтенный Якуб сидел, почёсывая свой выдающийся нос, и раздумывал.

— Это аванс! — протянул я ему первый кусочек золота.

— Бёже ж мёй! — повторил Якуб, рассматривая полученный кусочек, — Циля, посмотри сюда, это таки ж настоящее золото! И я, даже без проверки вижу, что великолепной пробы! Циля, неси же скорей вина, того, что принёс на мой день рождения дядя Давид! У нас должна была остаться ещё бутылка! А, вот и она! Спасибо, Циля, любовь моя! А вот, если ты принесёшь ещё бокалы…

Почтенный Якуб самолично разлил немного вина по бокалам. Катерина заглянула в свой, и так посмотрела на ювелира…

— Это вино надо пить мелкими глоточками! — поспешил оправдаться тот, — Иначе не почувствуете ни вкуса, ни смака…

Я отхлебнул. Вино оказалось нестерпимо кислым. Но я с удивлением увидел, как причмокивает губами почтенный Якуб, также отхлебнувший глоток из своей посуды. Может, я чего-то в вине не понимаю?..

— Я расскажу вам об одном очень интересном перстне с крупным рубином, — решился наконец почтенный ювелир, вновь приобретая чисто немецкий диалект, — О-о-о! это так любопытно! История эта начинается ещё до рождения Иисуса и происходила она в великой Римской империи!

— Подожди-ка, почтенный, — несколько невежливо перебил я, — Поясни мне прежде один момент. Вот уже не первый раз я слышу «Римская империя». Что это такое? Где это?!

— А-а-а? — округлил и без того большие глаза Якуб, — А-а-а! Я и забыл, что ты из такого далёкого прошлого, что не знаешь того, что знают все. Хм! С чего бы начать…

— С начала, — подсказал я.

— С начала… Ну, что ж, я расскажу с начала! Хм!.. Надеюсь, про Троянскую войну ты в курсе, уважаемый Андреас?

— Про Троянскую в курсе, — согласился я, — Кто же не знает, как греческие племена сокрушили несокрушимую Трою?!

— Прекрасно! — обрадовался Якуб, — Так вот, у троянского царя Приама, погибшего при взятии Трои греками, был родственник по имени Эней, великий герой, прославившийся в многочисленных битвах. Эней не погиб, а с остатками троянцев занял укрепление в городе и успешно отбивал атаки ахейцев. У греков возникла проблема. С одной стороны, если не выбить Энея, то получится, что Трою они как бы и не взяли? А если продолжать биться, то много ещё греков лягут мёртвыми. Зачем? Когда вроде бы, вот она, победа? Вот она, павшая Троя? Зачем умирать, после победы? И греки предложили Энею почётную сдачу города. Они разрешат троянцам уйти целыми и невредимыми, мало того, они разрешат унести с собой столько, сколько может унести человек на плечах! Ясное дело, Эней согласился. Как бы он не согласился, если все троянцы были согласны? Но в то время, когда троянцы тащили с собой целые тюки и корзины с драгоценностями, Эней вынес на плечах своего престарелого отца Анхиса.

Почтенный Якуб причмокнул губами.

— Казалось бы, очень глупый поступок! Но греки были так поражены благородством Энея, что разрешили ему вернуться и вынести ещё что-нибудь! И что бы вы думали? Эней таки вернулся! Но вынес он не золото и драгоценности, а святыни, принадлежащие его роду. Великая глупость, конечно, но этим глупым поступком он снискал такое уважение, что греки и в самом деле отпустили троянцев с миром. Даже не отобрав ценностей. И троянцы отправились в далёкое странствие.

Если рассказывать подробно, то получится вторая «Одиссея»! А если кратко, то Эней построил двадцать кораблей и отправился искать счастья, плывя по Средиземному морю. Был и во Фракии, и на острове Крит, бурей его прибило к берегам Африки, как раз туда, где начинали строить Карфаген, во время этого путешествия умер отец Энея, Анхис, но в конце концов, Эней с троянцами добрались до блаженной Италии, где их приветливо встретил царь Латин, который царствовал над латинянами.

— Латиняне? — невольно воскликнул я, — Это же… хм… продолжайте, почтенный…

— Так вот, царь Латин позволил Энею поселиться в Альбанских горах, и даже выдал за него свою дочь Лавинию. В честь своей молодой жены Эней построил город, который так и назвал: Лавиния. Чуть позже Латин погиб в одной из битв и Эней стал царём латинов. Город Лавиния так разросся, что пришлось часть жителей отселить в новый город, который назвали Альба-Лонга.

— Белый-длинный? — автоматически перевёл я. Что за название?

— Город был у самого подножия Альбанских гор, — пояснил ювелир, — Поэтому он вынужденно вытянулся между горами. Между Альбанскими горами. Поэтому и Альба и Лонга.

— Прошу прощения, — немного смутился я. Мог бы и сам догадаться! — Продолжайте.

— Именно в Альба-Лонга была устроена царская резиденция. Именно там жили, сменяя друг друга, династии царей. Пока четырнадцатого по счёту царя не сверг его родной брат. Свергнутого царя этот брат заточил в темницу, а детей надо было как-то… хм!.. скажем мягко: надо было обезопасить себя от их присутствия. Поэтому сын царя без вести пропал на охоте, а дочь царя насильно сделали весталкой. Весталки, как вы наверное знаете, должны были служить тридцать лет и всё это время соблюдать целомудрие… но через четыре года царская дочь-весталка родила! Как она утверждала, родила от бога войны Марса, и якобы, когда тот явился, он не спрашивал её, весталка она или не весталка… Так родились два малыша, Ромул и Рем.

Понятно, что новому царю не понравилось подобное объяснение. Но и убить малышей при всей толпе народа было опасно. Не слишком-то люди любили самопровозглашённого правителя. Поэтому, в тишине ночи, детишек положили в корзинку и бросили в бурливые воды реки Тибр. И на этом всё кончилось… как думал самозванец. Но нет! Корзинку прибило к берегу, возле Палатинского холма, и детишек выкормила волчица. А потом мальчиков нашёл пастух Фастул и стал заботиться о них, как о родных детях, вместе со своей женой Аккой Ларенцией. Тем более, что собственный ребёнок у них недавно умер и они очень горевали. А когда дети выросли… О! Когда дети выросли, они отправились в Альба-Лонгу и там узнали тайну своего рождения! И задали там жару! Вызволили своего деда, а самозванца убили. И это было только начало! В общем, знатная была резня! А через четыре года дед отправил внуков подыскать новое место для города. Альба-Лонга тоже переполнилась людьми и нужно было новое место для царского дворца.

Дети вспомнили про Палатинный холм, где они выросли, и отправились туда. Место им понравилось. Только Ромул предлагал построить город на Палатинном холме, а Рем настаивал на низменности между Палатинным и Капитолийским холмами. Поссорились. Попробовали спросить совета богов, но боги молчали. И тогда между братьями началась отчаянная драка, в ходе которой Ромул убил Рема. А потом таки основал город, который назвал свои именем — Рим. Туда впоследствии и перенесли царский дворец. Потомки троянцев, приплывших вместе с легендарным Энеем, стали патрициями, остальные — плебеями.

Рим получился великим городом, ведь он стоял на холме, гораздо большим, чем Альба-Лонга, ютившаяся у подножья гор. И Риму требовалось население. Тогда Ромул объявил, что любой пришелец получит права, наравне с первыми переселенцами, что каждый получит надел земли на Капитолийском холме, что у каждого будут льготы и свободы… И в Рим пошли люди… И из племени италийцев, и этруски, и даже греки… Вот только, люди были… как бы помягче сказать… не самых высоких нравственных качеств!

— Я вспомнил! — я вскочил и принялся нервно ходить взад и вперёд, — Я вспомнил! Я слышал эту историю, когда был в Греции, только это было вскользь и я её подзабыл. Но теперь вспомнил! Когда до Греции докатилась весть о Риме, все воры, бандиты, насильники, все, кому угрожала тюрьма, галеры и плаха, все побежали туда, на новую родину! Говорят, там получился такой гадючник! Там получился такой разбойничий притон, что окружающие племена не хотели дочерей своих за этих выродков отдавать! Так эти мерзавцы организовали похищение девушек!

— Всё правильно, — согласно кивнул ювелир, — Из племени сабинян были похищены девушки, которых насильно сделали жёнами римлян. Этот эпизод римской истории так и называется: «похищение сабинянок». Мало того! До сих пор в римской традиции принято «похищать» невесту в день свадьбы. А что?..

— Ничего! — я задыхался от гнева, — Значит, эти скоты, эти моральные уроды, они развились до огромной империи? Подчинив окружающие народы? Не удивлюсь, если это произошло обманом, огнём и мечом! Ни капли не удивлюсь!

— Опять правильно, — согласился Якуб, — Основой власти, основой экономики Рима были рабы. А где взять рабов? Весь мир дрожал от железной поступи римских легионов!

— А римский прокуратор осудил на смерть Господа нашего! — негромко добавила Катерина, — На позорную смерть на кресте, словно последнего раба, восставшего против господина. Хотя, где Рим, а где Иудея? И всё же, руки Рима дотянулись и туда…

— Аж до Англии дотянулись эти руки, — покивал головой ювелир, — Представляете? От Иудеи до Англии — одна сплошная Римская империя!

— И всё-таки, она рухнула! — воскликнул я, — Страна, замешанная на крови, поднявшаяся на страдании других народов, рухнула этим же народам под ноги!

— Так и есть, — позволил себе лёгкую улыбку Якуб, — Днём основания Рима считается двадцать первое апреля семьсот пятьдесят третьего года до рождества Христова, когда по Палатинскому холму прошла первая борозда, обозначающая границы будущего города, а днём, когда Римская империя… хм! я имею в виду Западная Римская империя, во главе с Римом, так вот, эта Римская империя перестала существовать четвёртого сентября четыреста семьдесят шестого года уже новой эры, когда скир Одоакр сверг последнего римского императора и отослал символы императорской власти в Византию, в Константинополь. По иронии судьбы последнего римского императора тоже звали Ромул! Точнее, Флавий Ромул Август… Забавная ухмылка фортуны, не правда ли?

— Так им и надо! — раздражённо выпалил я, — Надеюсь, если будут в будущем и другие подобные империи, начало которым положат подобные бродяги, воры, и разбойники, если основой этих империй будет кровь и страдания местных племён… пусть они тоже рухнут в прах! Наподобие надменного Рима!

Я ещё пошагал немного взад-вперёд, успокаивая нервы, потом сел на своё место.

— Почтенный Якуб, — проговорил я, почти спокойным тоном, — Благодарю за то, что вы объяснили мне про Римскую империю. Теперь можете рассказать ту историю про рубин, которую собирались рассказать с самого начала.

— А! — заулыбался Якуб, — Это очень любопытная история!..

— Понимаю, — буркнул я, доставая ещё кусочек золота, — Аванс пошёл на Римскую империю, чтоб ей пусто было! Вот плата за рассказ про рубин.

— Ой, вей! — чуть не подпрыгнул ювелир, — Как приятно иметь дело с понимающим и щедрым господином! А история такая.

Когда известный Гай Юлий Цезарь со всем пылом и азартом гонялся за Помпеем…

— Кто такие? — уточнил я.

— Как?! — вытаращил глаза Якуб, — Цезарь… Ты не знаешь Цезаря?! Того самого, который «пришёл, увидел, победил»? Ах, да! Я всё забываю…

— Цезарь, это первый диктатор Римской империи, — кратко пояснила Катерина, — По сути, единоличный правитель, хотя и не носил царского титула. А Помпей это весьма влиятельный и богатый римский патриций. Вначале они действовали сообща, но потом рассорились. И началась гражданская война. В которой Цезарь и Помпей командовали римскими легионами, но резали друг друга. Кстати, оба были прекрасными полководцами!

— Но Помпей убегал, а Цезарь догонял! — тонко улыбнулся Якуб, — Даже, когда однажды Помпею удалось разбить войска Цезаря, он не стал довершать разгрома, а предпочёл убежать. Цезарь тогда сказал: «Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому победить!». Ах, как тонко он его унизил!

— Ладно, я понял, что некий Цезарь гонялся за неким Помпеем… и что?

— Некий Цезарь?! — Катерина посмотрела на меня с изумлением, — Некий Цезарь?! Да знаешь ли ты, что в честь Цезаря придумали месяц в годовом календаре?! Так его и назвали: июль! В честь Гая Юлия Цезаря! Потому что он из знатного патрицианского рода Юлиев. А ты «некий Цезарь»…

— Хорошо-хорошо! Великий Цезарь гонялся за неким Помпеем. Дальше?

— Помпей тоже не «некий»! — продолжала возмущаться Катерина, — Его, между прочим, современники так и называли: Гней Помпей Великий! Герой Третьей Митридатовой войны! Отличный флотоводец, который уничтожил всех киликийских пиратов в Средиземном море! Трижды триумфатор! И это ты называешь «некий Помпей»?!

— А ещё, именно он подавил величайшее восстание Спартака… — словно бы в сторону, заметил Якуб.

Катерина гневно взглянула на него.

— Стоп-стоп! — быстро вмешался я, — Я просто не выдержу ещё одну длинную историю ни о чём! Давайте договоримся: один великий полководец гонялся за другим великим полководцем. Остальные подробности Катерина мне расскажет позже. А сейчас, пожалуйста, давайте про рубин!!! Продолжайте, почтенный Якуб!

[1] … с послушницей… Любознательному читателю: в данном случае авторы используют слово «послушница» исключительно для лучшего понимания текста русскими читателями, ибо понятие «послушница» относится только к православию. В католичестве есть аналог — слово «новиций», но оно непривычно для русского уха.

Глава 18. Продолжение истории

История интересна не очевидными

фактами, а скрытыми подробностями.

Виктор Губарев.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 03.08.1410 года. Утро.

— Так вот, — словно бы его и не прерывали, продолжал ювелир, — Когда известный Гай Юлий Цезарь со всем пылом и азартом гонялся за Помпеем, тот умудрился обмануть Цезаря и сбежать в Египет. Благо, у него был прекрасный флот, в отличии от Цезаря. Когда Цезарь понял, что его провели, он погрузился на имеющиеся корабли… не очень многочисленные, надо признать… и с малыми силами, но пылая воинским духом и отвагой, бросился по пятам Помпея. В Египет. Имея под рукой всего один легион. Зато какой! Это был знаменитый Шестой Железный легион! Он немного не успел. Египтяне всего за два дня до прибытия Цезаря, отрезали Помпею голову. Но войска Помпея, хоть и без командира, всё ещё представляли угрозу. И их было значительно больше.

В Египте Цезарь познакомился с известной царицей Клеопатрой…

— Это царица, старшая сестра царя Птоломея XIII, который правил тогда в Египте, и старшая сестра царя Птоломея XIV, которого посадил на трон Цезарь, когда разбил войска его брата, — начала пояснять Катерина, — Так вот, эта Клеопатра…

— Не надо!.. — простонал я, — Не надо про Клеопатру! Надо про рубины!

— А это связано между собой! — заметил ювелир, — Потому что именно Клеопатра подарила Цезарю великолепный по красоте и весьма большой по размеру рубин!

— Так! — сказал я, поднимая палец, — С этого момента подробнее! Давайте ещё раз! Этот ваш Птоломей… он точно не фараон?

— Сказано же: царь! — обиделась Катерина.

— Царь, царь, — подтвердил Якуб, — Царь Птоломей XIII Теос Филопатор. Как греки захватили Египет, так фараоны прекратились, стали цари.

— Греки?! Захватили Египет?! — у меня голова пошла кругом, — Так, стоп! Только не рассказывайте мне о греках! Иначе я никогда не узнаю главного! Уф-ф-ф! Пусть будет царь. Пусть будет царица. Значит, эта царица Клеопатра имела величайший рубин? Как она его получила?

— Кто же знает? — пожал плечами ювелир, — История рубина начинается именно с этого места… Известно только, что Клеопатра весьма ценила этот камень, больше, чем более дорогие изумруды. Считала, что этот камень приносит ей удачу.

— И всё же, отдала его Цезарю?

— О! Это была весьма романтическая история! Дело в том, что у брата с сестрой были весьма непростые отношения. По части царствования. И Цезарь сперва намеревался стать этаким посредником между враждующими. Получая сливки с обоих. Очень правильное и весьма похвальное намерение! Но Клеопатра сумела тайно проникнуть в лагерь Цезаря…

— Говорят, её принесли в свёрнутом ковре! — вставила Катерина.

— Может быть, может быть… — не стал спорить Якуб, — Но дело не в ковре. Дело в том, что Клеопатра сумела так провернуть дело, что Цезарь передумал быть посредником, и целиком принял сторону Клеопатры. А Клеопатра через девять месяцев родила мальчика и назвала его Цезарионом…

— Ах, вот оно что! — дошло до меня.

— И в знак своей вечной любви, Клеопатра подарила Цезарю этот великолепный рубин. Говорят, что Цезарь тоже считал этот рубин талисманом, помогающим ему в жизни. Не могу сказать, так ли это, но с тех пор Цезарь не проиграл ни одного сражения! Мало того! Возмущённый коварством сестры, Птоломей XIIIвозмутил народ, армию, и напал на Цезаря! Тому пришлось закрыться в царском квартале и держать оборону. Вспыхнул пожар! Сгорел почти весь город, в том числе, знаменитая Александрийская библиотека, но царский квартал, по неведомому стечению обстоятельств, уцелел! Огромные толпы народа пытались уничтожить римлян, но Цезарь — вы помните? Всего с одним легионом! — отразил все атаки. Только зимой к Цезарю прибыло подкрепление. И, объединившись с новыми войсками, Цезарь наголову разбил объединённые войска египтян и остатки войск Помпея. Во время боя царь Птоломей XIII утонул в Ниле, а Цезарь возвёл на трон одновременно Клеопатру и её младшего брата, Птоломея XIV, который тоже был Теос Филопатор.

— Меня чрезвычайно интересует этот камень! — признался я, передавая ювелиру очередной кусочек золота, — Похоже, это именно то, за чем я вообще сюда пришёл! Продолжайте!

— Ну, Цезарь вернулся в Рим… — Якуб с величайшим удовольствием взглянул на кусочек золота и бережно спрятал его в свой кошель, — И вернулся с триумфом! Вот, ваша спутница упоминала, что Помпей был трижды триумфатором… Цезарь, за одно своё возвращение, четырежды въехал в Рим, как триумфатор! И, нельзя не согласиться, это были заслуженные триумфы!

— Про камень! — напомнил я.

— Ах, да! Ну, после были многих покушений, которых Цезарь весьма счастливо избежал, Цезарь установил свою единоличную власть, стал богом…

— Стал богом?! — не смог сдержаться я, — Как?!

— Хе! — усмехнулся Якуб, — Вы помните, с чего мы начали? Помните про Энея? Так этот Эней, по слухам, был сыном богини Венеры. А вы помните, что именно потомки троянцев и Энея стали патрициями? А вы помните, что Цезарь из патрицианского рода Юлиев? Так вот, Цезарь… или его восторженные почитатели… или некие купленные литераторы… вроде знаменитого Цицерона… ну, как бы то ни было, а было доказано, что Юлий Цезарь является прямым потомком богини Венеры! А значит, тоже является, в какой-то мере, богом! Во всяком случае, статуи Цезаря ставили вместе со статуями богов в храмах, позволялось клясться именем Цезаря, наряду с клятвой именем других богов, и через два года после его смерти, началось возведение храма под названием: Храм божественного Юлия. Да и законодательно было установлено считать его богом. Опять же, после смерти.

— После смерти… — ухватился я, — А как он умер? И что случилось с рубином?

— Вы просто режете меня на куски! — возмутился Якуб, — Я бы рассказал вам о великих победах Цезаря, о том, как он стал пятым триумфатором! Об интригах и покушениях! Но так и быть, я пропущу эти любопытные истории, хотя вы рвёте моё сердце на куски!

— Точнее, вам придётся меньше рассказывать, и меньше за это получите золота? — сухо уточнил я, — Не переживайте, почтенный Якуб! Если я услышу то, что меня в самом деле интересует, я буду очень щедр!

— Тогда я продолжу! Не подлить ли вина? М-м-м! Прекрасное вино! Нет? Ну, ладно! Я продолжаю.

Итак, у Гая Юлия Цезаря был перстень с крупным рубином, подаренным египетской царицей Клеопатрой, который Цезарь считал своим талисманом. В сорок четвёртом году до рождества Христова царица Клеопатра приехала в Рим со своим сыном, прозванным александрийцами Цезарионом… Похоже, она надеялась, что Цезарь признает её сына своим законным наследником. Но…

— Но?

— Именно так! Но! Но в скором времени Цезаря убили!

— А что с рубином?!

— На момент убийства рубина на Цезаре не было!

— Как?!!

— Вот так! Не было на Цезаре перстня с рубином! И Цезарь не признал Цезариона сыном! В завещании он передал свою власть не Клеопатре, не своему… хм! в общем, не Цезариону, а внучатому племяннику Октавиану! И, представьте себе такой фокус: уже у Октавиана обнаружился знаменитый перстень! Похоже, Цезарь подарил перстень парню, незадолго до своей гибели.

— При рождении он был Гай Октавий Фурин, а после завещания Цезаря — Гай Юлий Октавиан Август, — прокомментировала Катерина.

— И тоже выдающаяся личность? — уныло уточнил я.

— Ещё как! — с азартом подтвердила Катерина, — Первый официальный император Римской империи! В его честь тоже месяц в календаре переименовали! Из месяца секстелия сделали август! Мало того! В июле был тридцать один день, а в августе только тридцать… Так вот, чтобы месяцы сравнялись, на один день уменьшили февраль! А в августе стал тридцать один день! Такая забавная история…

— Я, наверное, сойду с ума! — признался я, — Я хочу про рубин, а мне рассказывают историю!

— Всё взаимосвязано! — философски изрёк Якуб, — Знаменитый рубин обнаружился именно у Октавиана Августа! И тот тоже, представьте, прославился. И как полководец, и как политик, и как понтифик… Всё, как у Цезаря! Даже обожествление было. Хотя, Октавиан, говорят, этому противился. Но римский сенат, после смерти Октавиана, признал его тоже богом! Как Цезаря! Только Цезаря через два года после смерти, когда закладывали храм божественного Юлия, а Октавиана уже через месяц.

— И тоже был убит? — попытался угадать я.

— Нет, он умер естественной смертью, в возрасте семидесяти шести лет, — опять встряла Катерина, — и даже успел перешагнуть в новую эру: эру, которая началась от Рождества Христова! Правда, сам он об этом не знал, начало нового исчисления произошло гораздо позже. Тем более, что умер он в четырнадцатом году новой эры, когда Иисус ещё учился в синагогах, удивляя учителей мудростью и знаниями…

— А рубин?! У него на пальце был рубин?

— Был, — согласился Якуб, — Конечно, был! И по праву наследства достался усыновлённому им императору Тиберию.

— При рождении Тиберий Клавдий Нерон, а после усыновления Октавианом — Тиберий Юлий Цезарь Август, — не замедлила с комментарием Катерина.

— И рубин видели у него на руке? — уточнил я.

— Конечно! — воскликнул ювелир, — Это, получается, уже фамильная ценность! Да ещё какая! Двум богам принадлежала! Понятно, что Тиберий тоже считал перстень с рубином своим талисманом.

— Тиберий, Тиберий… — забормотал я, — Где-то я уже слышал это имя…

— В Новом Завете, — тут же подсказала Катерина, — В Евангелии от Луки есть упоминание Тиверия кесаря. Вот этот Тиверий и есть наш Тиберий. При нём Иисус начал проповедовать.

— Точно! — щёлкнул я пальцами, — Но что дальше с рубином?!

— Он берёг рубин всю жизнь. И утверждал, что рубин помогает ему в делах военных и гражданских, а также уберегает от ядов и покушений.

— Ага! — не сдержался я.

— Уже престарелым человеком, семидесяти семи лет, Тиберий задумался о наследнике. Дело в том, что Октавиан усыновил Тиберия, но поставил при этом условие, чтобы Тиберий официально усыновил своего племянника Германика. Германик тоже прославился в сражениях, был триумфатором — первым триумфатором, после Октавиана! — но… неожиданно скончался на пике славы. И поговаривали — я ничего не утверждаю!!! — поговаривали, что к этому приложил руку сам Тиберий, испугавшись такой возросшей популярности возможного претендента на престол. Также внезапно умер и сын Германика, Друз… Когда же к Тиберию подкралась старость, выяснилось, что наследников-то и не слишком много.

— И?.. — поторопил я.

— У него был выбор между собственным внуком, Тиберием Гемеллом и другим сыном Германика, Гаем Калигулой. Сперва Тиберий склонялся в сторону внука, но незадолго до смерти был раскрыт заговор против императора, в котором принимала участие мать Гемелла… и император начал постепенно возвышать Калигулу…

— И?.. — повторил я.

— В тридцать седьмом году император вызвал на свою виллу Гая Калигулу, — как-то печально принялся рассказывать ювелир, — Трудно сказать, с какой целью. В один из приступов лихорадки, император потерял сознание. Тогда Калигула объявил императора мёртвым, и первым делом стащил с его пальца знаменитый рубин. И тот Тиберий открыл глаза! Все в ужасе разбежались. Остались только Гай Калигула и Макрон, префект преторианской гвардии. Кто-то из этих двоих довершил дело, задушив императора. В завещании Тиберия он не назначал себе единственного приемника, он делил всю власть между двоими: Тиберием Гемелом и Калигулой. Но Калигула объявил завещание недействительным, возложил на себя императорские регалии. Уже в день смерти Тиберия, благодаря письмам Макрона, гвардия и флот присягнули императору Калигуле. И вообще, словно наступило всеобщее помешательство: все торопились присягнуть Калигуле. Всем вдруг стало ясно, что лучшего правителя не найти. А Тиберия Гемелла Калигула вскоре казнил…

— Не удивлён, если камень всё ещё был на руке этого… Калигулы!

— Калигула — это прозвище! — не утерпела со своим замечанием Катерина, — Так-то он Гай Юлий Цезарь Август Германик! Но, когда он был ещё малышом, он любил наряжаться легионером. Вот солдаты и придумали ему прозвище. Калига — это сапог легионера, а Калигула — это, вроде как, сапожок.

— Про рубин! — непреклонно сказал я, — Хочу про рубин! А не про Калигулу!

— Зря! — обиделась Катерина, — У Калигулы была короткая, но бурная жизнь! Умер в двадцать восемь лет, но такого наворотил, что до сих пор люди вспоминают!

— Вспоминают и вздрагивают! — согласился ювелир, — Одно введение коня в состав сената чего стоит! А уж о распутных оргиях…

— Про рубин!!! — напомнил я.

— Да-да, не надо про оргии! — согласилась Катерина.

— Ну-у… к концу жизни, полагают, что Калигула сошёл с ума. Творил, что хотел, распутствовал, и других понуждал к тому же. Везде ему мерещились заговоры, которые он с невероятной жестокостью подавлял. Хотя… некоторые из заговоров действительно имели место быть. Калигула объявил себя богом, и приказал воздавать себе божественные почести. Единственным человеком, кто мог хоть как-то повлиять на безумного императора, была его сестра Юлия Друзилла, с которой он сожительствовал, начиная с подросткового возраста.

— Про рубин!!! — чуть не завопил я.

— Это именно про рубин! — с достоинством ответил ювелир, — Так вот, в тридцать восьмом году новой эры Юлия Друзилла внезапно умерла. Трудно передать, в какое отчаяние впал Калигула! Если до этого многие сомневались в его умственных способностях, то после этого все сомнения отпали! Он долго не позволял похоронить тело сестры, уверяя, что «договорится» с богами о воскрешении Юлии, а когда этого не случилось, в припадке ярости разбил статую Венеры… У него появилась скверная привычка наблюдать за пытками во время своего пиршества… Посыпались казни не только по обоснованным причинам, но и по малейшему подозрению, а иногда и по прихоти. Но что случилось в это время с рубином? А случилась странная вещь! Тут надо чуточку отвлечься…

У Калигулы был дядя, Тиберий Клавдий Друз. В юности это был очень просвещённый молодой человек, увлекавшийся науками, литературой, ораторским искусством. Он написал «Историю гражданской войны», Историю этрусков», «Историю Карфагена»… в общем, около тридцати книг! Однако, император Тиберий считал Клавдия никчёмным человеком и не доверял ему ключевых постов в империи. Клавдий сидел сиднем на своей вилле и писал свои опусы. Однако, несмотря на то, что официально Клавдий не был усыновлён семьёй Юлиев, Тиберий в завещании признал его наследником третьей очереди и оставил ему в наследство два миллиона сестерциев. Таким образом, Клавдий стал как бы членом императорской семьи.

Трудно сказать, зачем Клавдий понадобился Калигуле? Но именно Калигула вытащил затворника в Рим, назначил его исполнять — вместе с собой! — консульские обязанности, и даже поручал ему иногда заменять себя во время публичных празднеств! Быть может, Калигула опасался, что его убьют во время торжеств? И подсовывал вместо себя дядю? Потому что на самом деле он дядюшку и в грош не ставил! Он заставил его жениться на небезызвестной Мессалине, прославившейся в Риме безумными оргиями и невероятной похотливостью. Это в Риме-то, привыкшем к разврату! Но Мессалина шокировала даже Рим! Калигула постоянно унижал и обижал беднягу Клавдия. Очень часто обвинял его в мифическом «заговоре», радостно хихикая, когда Клавдий пытался оправдаться. А потом объявлял, что это было «шуткой». Хороши шуточки! Особенно из уст Калигулы! В общем, я не позавидовал бы в этот период Клавдию, нет, не позавидовал бы!

Так вот, когда умерла Юлия Друзилла, и боги не помогли Калигуле её воскресить, Калигула со злостью сорвал с пальца драгоценный талисман и швырнул его дядюшке Клавдию, со словами: «Если этот перстень не может помочь мне в главном деле, то носить его достоин только ты!». И потом зорко следил, чтобы Клавдий не смел снимать с пальца рубин.

А в сорок первом году новой эры на Калигулу совершили очередное покушение, на ступенях театра, где Калигула впервые собирался выступить в качестве актёра. И на этот раз удачно. Тридцать ударов мечами! И хотя Калигула хрипел: «Я ещё жив!..», но это был предсмертный хрип. А теперь угадайте с трёх раз, кто стал императором после Калигулы?

— Клавдий! — уверенно сказал я, — Если он ещё не снял перстня!

— Вы угадали! — заулыбался Якуб, — Клавдий сопровождал Калигулу в театре. Услышав шум борьбы, он спрятался за занавес, но его увидел пробегавший по двору один из солдат по имени Грат. И тут же припал к ногам Клавдия со словами: «Вот наш новый император!». Тут же ему принялись присягать остальные солдаты, заговорщики и простой народ. Клавдия с почётом отнесли в сенат, где ему присягнули сенаторы. И, словно ветром, понеслась волна присяги новому императору: армия, флот, население… Может, Клавдий и хотел бы спрятаться опять в своей вилле, но уже было не суждено. Император — и точка! Божественный Клавдий!

— Официально: Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик! — не преминула вставить Катерина.

— Да, именно так… Хм… Правление Клавдия было, пожалуй, лучшим из всех в истории Римской империи! Настолько спокойным, что в наше время про Клавдия даже почти забыли… А что вспоминать? Из военных действий — только Британский поход, который продлился всего шестнадцать дней. Представляете? Всего шестнадцать дней, и Британия пала к ногам Клавдия! Одиннадцать британских царей присягнули ему на верность. Восстания? Их не было! Клавдий отличался глубокой и верной любовью своего народа. Единственно, где Клавдию не повезло, так это с жёнами!

Первой женой Клавдия была некая Плавия Ургуланилла, которая даже родила ему сына, но ребёнок умер в отрочестве и впоследствии они с Ургуланиллой развелись. Позже та родила девочку, и Клавдий почти признал её, но через несколько дней отрёкся от отцовства.

Потом он женился на Элии Петине, которая родила ему дочку. Но через три года сводный брат Элии, Сеян, попытался организовать покушение на императора Тиберия, и Клавдий, на всякий случай, развёлся с Элией.

— Это неважно! — воскликнул я.

— Это важно! — поднял палец вверх ювелир, — Для моего рассказа это важно!

Потом была Мессалина, про которую мы уже говорили. Женщина, которая даже Рим умудрилась шокировать своим распутством! Так вот, Мессалина родила-таки Клавдию сперва дочь, а потом и наследника! Мальчика, которого в преддверии британского похода, не мудрствуя лукаво, назвали Британиком. И, как вы понимаете, он стал основным претендентом на императорскую корону! Энергичная Мессалина, рядом с вялым и апатичным Клавдием, не могла упустить такую возможность! И заговоры посыпались один за другим! Сперва хитрая Мессалина обвинила в несуществующих заговорах многих других родственников Клавдия, которые теоретически — даже теоретически! — могли составить конкуренцию её Британику. И всех казнили. После этого настал черёд настоящих заговоров против самого императора. Но, вот чудо! Ни один из заговоров Мессалины против Клавдия не сработал! В конце концов, Мессалина решилась сделать промежуточный шаг: объявить императором своего любовника Гая Силия. И, будучи ещё женой законного императора, при свидетелях, заключила ещё один брачный союз! С этим самым Гаем Силием.

Мессалину схватили, сперва поместили под арест её собственной матери, которая, кстати, не одобряла распутства дочери, и предложили совершить самоубийство. Мессалина не смогла это сделать, и тогда её закололи мечом. Когда об этом доложили Клавдию, он никак не отреагировал, только попросил слугу подлить вина в кубок…

Через год Клавдий женился на Агриппине. Хм… помните, я рассказывал, что Калигула сожительствовал со своей сестрой Юлией Друзиллой? Точно так же он сожительствовал и с двумя другими сёстрами, одной из которых и была та самая Агриппина! Не смущаясь, что к тому времени девушка была замужем. И даже с ребёнком. После обоих сестёр обвинили в заговоре и сослали на отдалённый остров. Муж Агриппины вскоре умер. Обе сестры, чтобы прокормить себя, были вынуждены нырять за морскими губками и продавать их! Когда Клавдий пришёл к власти, он вернул обоих девушек из заточения. Вот на этой-то Агриппине, девушке весьма красивой и страстной, Клавдий и решил жениться. Ещё через год Клавдий признал её сына своим. И… сразу после этого Агриппина принялась повторять то же, что делала Мессалина! Уничтожала конкурентов своему сыну. Только до Британика не смогли дотянуться её руки, но Британик был удалён от двора. А потом последовали попытки подмять под себя мягкотелого Клавдия или уничтожить его. Клавдию в это время было уже шестьдесят четыре года…

Клавдий разочаровался в браке с Агриппиной. Он вновь приблизил к себе Британика. Медлить было нельзя! После того, как по настоянию Агриппины, Клавдий согласился назначить префектом преторианцев, то есть главой личной охраны, преданного Агриппине Афрания Бурра, Агриппина решилась. Говорят, в этот день сын Агриппины выпросил у Клавдия знаменитый перстень, чтобы рассмотреть его. Он, якобы, увидел на нём, или рядом с ним, некие знаки. Удивлённый Клавдий снял перстень с пальца и они стали вместе рассматривать рубин. Никаких знаков они, конечно, не разглядели. Но именно в этот момент Агриппина подала Клавдию блюдо с грибами. Клавдий скушал грибы… и умер…

Как вы понимаете, новым императором стал сын Агриппины, в руках которого в этот момент и был тот самый рубин! Звали нового императора…

— Луций Домеций Агенобарб! — уверенно ответила Катерина, — а после усыновления Клавдием, он стал именоваться Нерон Клавдий Цезарь Август Германик! Или попросту: Нерон.

— У вас удивительная эрудиция! — моргнул своими огромными глазами ювелир, — Да, это был знаменитый Нерон! Ах, да, опять забыл. В общем, это был очередной римский император Нерон. Который переплюнул всех своих предшественников!

Первое, что сделал Нерон — приказал отравить своего самого важного конкурента, Британика! А потом предпринял ряд покушений на свою матушку, Агриппину! Дело в том, что Агриппина мечтала править сама, от имени императора, подчинив его своей воле… Как бы не так! Нерон трижды пытался отравить матушку! Не получилось. Тогда он попытался сделать, чтобы обрушились стены и потолок дворца матушки! Не получилось. Тогда он пригласил её совершить морское путешествие на корабле, который должен был рассыпаться во время плавания! Агриппина, умелая пловчиха, ещё со времён, когда она добывала губки, единственная спаслась с того корабля! Не получилось. Тогда он попросту приказал заколоть мать кинжалом! Говорят, Агриппина попросила заколоть себя в живот, в чрево, раскаиваясь, что в этом чреве носила такого сына… В общем, весьма настойчивый юноша, не находите?

— Рубин! — напомнил я.

— Да-да! В общем, Нерон оказался таким же сумасшедшим, что и Калигула, а то и похлеще! Пошли казни без разбору, правый или виноватый.

— Пошли гонения на христиан! — тут же подсказала Катерина, — Ужасные гонения!

— Да, Нерон любил любоваться, как травят христиан дикими зверями, — согласился Якуб, — Но травля христиан, это ещё цветочки! Нерон считал себя непревзойдённым поэтом. Вот только, поэтическое вдохновение его не всегда посещало, как он жаловался. А для того, чтобы вдохновиться, ему мечталось о чём-нибудь грандиозном. И вот, ради того, чтобы написать гениальные, с его точки зрения, строчки, он приказал… поджечь Рим!

— Не может быть! — ахнул я.

— Может… — уверил меня ювелир, — Во дворце императора видели поджигателей с факелами. А когда загорелся Рим, император наблюдал за пожаром с безопасного места и мучительно подбирал рифмы к своему новому творению… Похоже, вдохновение так и не пришло…

Пять дней бушевал пожар. Из четырнадцати районов Рима десять сгорели полностью. А император всё пытался сочинить гениальную поэму.

Вы понимаете, молодой человек, сколько должно было быть покушений на такого императора?! И ни одно не достигло цели! Удивительно, право слово! Тем более удивительно, что Нерон лично принимал участие в оргиях, которые длились по нескольку дней. Казалось бы, самый удобный момент пырнуть кинжалом в бок! Но, нет, не удавалось.

— Дальше!

— Дальше? Взбунтовались легионы в Галлии и Испании. На подавление бунтовщиков были посланы другие легионы, но они пропустили восставших к Риму. Нерон понял, что это конец. Ему было всего тридцать лет.

— Конец? Не уверен! — проворчал я, — Если у него ещё был тот самый рубин…

— Рубин был. Но Нерон не верил в победу. И никто из его бывших соратников не верил. Из царского дворца все разбежались, кроме нескольких рабов. Представьте себе, молодой человек, Нерон не мог найти ни одного легионера, которому он мог бы поручить заколоть себя мечом! Из дворца он поехал на свою виллу, но и там воинов не осталось. Нерон попытался заколоть себя сам, но ему не хватило мужества. Тогда он приказал выкопать себе могилу, лёг в неё и просил хотя бы раба сделать последний, верный удар мечом. И даже, пытался заплатить рабу, сняв с пальца знаменитый перстень. Но раб, даже держа перстень в руках, не осмелился сделать этого. Тогда Нерон с возгласом: «Ах! Какой великий артист погибает!», перерезал себе горло. Его последние слова, которые он еле пробулькал: «Вот она — верность!».

— А рубин?… — осипшим голосом спросил я.

— А никто не знает! — весело ответил Якуб, — На этом моя история про рубин заканчивается! Рубин остался в руках раба и что с ним было дальше — загадка!

— Ты!.. — я вскочил на ноги, — Ты…

Катерина тоже вскочила, и видя моё состояние ухватила меня за плечи. Я молча сбросил с себя её руки.

— Ты!.. Гадёныш!.. Ты вздумал меня кормить пустыми байками?!

Мои кулаки сжались помимо воли.

— Я ждал, что ты мне расскажешь, где я могу УВИДЕТЬ этот рубин, а ты мне преспокойно заявляешь, что рубин утерян?!

— Ой, вей! — проблеял Якуб, пятясь от меня и опять переходя на свой акцент, — Шо ви хотите? Ви хотели рассказов — их есть у меня! Ви не говорили, шо хотите рассказов про нынешние рубины! Ви говорили, шо хотите удивительных рассказов! И таки шо? Ви не удивились?

И Якуб на всякий случай закрыл лицо руками.

Глава 19. Вижу Цель!

О том поразмыслив, что ждет впереди,

Цель выбрав благую, к ней прямо иди.

Абулькасим Фирдоуси.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 03.08.1410 года. Утро.

— Андреас!

Катерина снова вцепилась в мои плечи. Но я уже взял себя в руки. Только дыхание ещё было тяжёлым. Этот Якуб думает, что я буду его бить? Я его ударю! И мой удар будет сильнее, чем удар по лицу, по печени или по… мужчины поймут! Я уже понял этого Якуба. Для него самый страшный удар — это удар по кошельку!

— Послушай меня, Якуб! — наверное, у меня был мрачный вид, потому что ювелир продолжал пятиться, — Послушай, Якуб! Ты мог бы заработать…

Я высыпал из небольшого кожаного мешочка все золотые куски, которые подготовил и медленно пересыпал их из одной ладони в другую, прямо перед носом ювелира.

— Знаешь, сколько из этого ты мог бы заработать? Ты мог бы заработать… всё! Если бы рассказал то, что мне нужно. Но ты решил надо мной посмеяться?! Смейся! А я найду другого рассказчика! Наверное, это будет тоже ювелир. И уже мы с ним вместе посмеёмся, когда я расскажу, каким ты оказался дураком!

— Ой, вей! Ви только и можете, что смеяться над бедным Якубом! Почему ви не сказали, шо вам нужна история про рубин, который имеет хождение здесь и сейчас? Этих историй у меня тоже есть! Прямо, не сходя с места, я могу рассказать вам одвух… нет, трёх крупных рубинах, для которых уже есть хозяин! Если, конечно, господин Андреас желает послушать…

— Желает! — решил я, выбрал один, самый большой кусочек, остальные ссыпал в кошель. С удовольствием увидел, каким печальным взором провожает Якуб каждый кусочек, — Господин Андреас желает! Но аванса не будет! Плата будет по факту. Говори!

— Ну… один из рубинов — это так называемый рубин Чёрного Принца!

— Подробнее!

— Можно! — поняв, что его бить не будут, Якуб приободрился. И речь стала опять правильной, — Хм!.. Ну, что ж… История начинается… Пусть начнётся в Испании! Король Кастилии Педро Жестокий в тысяча триста шестьдесят втором году согласился оказать помощь эмиру Гранады Мухаммаду Пятому… То есть, нет! В это время Гранадой правил «Красный король», эмир Мухаммад Четвёртый.

Нет! Так мы запутаемся! Пусть история начинается в Гранаде! Итак, после убийства своего отца, Юсуфа Первого, на трон вступил эмир Мухаммад пятый. Увы, но не все были обрадованы таким поворотом дел! Пять лет эмир кое-как продержался на троне, а потом, в тысяча триста пятьдесят девятом году в результате заговора, дворец занял эмир Исмаил Второй, тоже сын Юсуфа Первого, но от другой жены. Мухаммад Пятый бежал в Марокко. Но мыслей о троне не оставил! Тем временем, в Гранаде, всего через год, Исмаила Второго убил Мухаммад Четвёртый, муж сестры Исмаила Второго. И Мухаммад Четвёртый стал эмиром Гранады. А Мухаммад Пятый обратился к королю Кастилии Педро Жестокому, за помощью, обещая неслыханные сокровища, если король поможет ему вернуть трон. И вот, в тысяча триста шестьдесят втором году Педро Жестокий и Мухаммад Пятый решили объединить силы для покорения Гранады. Шансы на возвращение трона беглому эмиру росли с каждым днём. Разве мог Мухаммад Четвёртый смотреть на это спокойно?! Понимая, что Педро Жестокий прельстился исключительно богатством, Мухаммад Четвёртый решил попросту перекупить короля, для чего организовал встречу с кастильским монархом и взял на эту встречу столько богатств, что у меня язык отказывается описывать их все! Это непередаваемо!

Глупый, глупый эмир Мухаммад Четвёртый, который понадеялся на благородство кастильского короля! При виде сокровищ Педро Жестокий буквально сошёл с ума! И убил Мухаммада Четвёртого. Рассказывают, что он пронзил его собственным копьём.

Таким образом, Мухаммад Пятый снова стал эмиром, вернул себе Гранаду, где потом правил почти тридцать лет, но и он вынужден был отсыпать драгоценностей хитрому и жадному Педро Жестокому…

Именно таким образом у Педро Жестокого появился золотой стол такой величины, что его с трудом могли поднять четверо сильных мужчин. А посередине стола сиял великолепный рубин, размером больше голубиного яйца! И у этого рубина были два любопытных свойства: ночью он светился, словно маленькое солнце, а если на столе стоял яд, то рубин чернел… Ах, какой прекрасный и полезный столик!

Но против Педро Жестокого начал борьбу за власть его единокровный брат Энрике! И его претензии поддержали французы и арагонцы. Серьёзная угроза! Педро Жестокий был вынужден бежать в Аквитанию и просить помощи у принца Эдуарда, сына английского короля Эдуарда Третьего. Принц Эдуард согласился помочь, позже к ним присоединился и король Наварры Карл Злой, но они запросили за свои услуги земли и денег! Двести тысяч золотых флоринов запросил Карл, принц Эдуард же не побрезговал потребовать пятьсот пятьдесят тысяч флоринов! Педро согласился, а куда деваться? И сделка была заключена!

Союзники разбили войска восставшего Энрике и тот бежал во Францию. Но оказалось, что Педро Жестокий не в состоянии расплатиться со своими спасителями! Взамен денег, Педро пришлось отдать много драгоценностей, но всё равно, не хватило. Рассерженные союзники покинули Педро, из Франции вернулся братец Энрике и Педро был убит… Но, когда счастливый Энрике вошёл в сокровищницу, знаменитого золотого стола там уже не было! Золотой стол стоял у принца Эдуарда! Вот только… Когда описывали стол, при приёме в сокровищницу принца, то в описи было записано: «А в середине стола крест, сделанный из Святого Креста…». Рубина в столе уже не оказалось!

— Опять утерянный рубин?! — я начал приподниматься.

— Та шо ви так беспокоитесь?! — заволновался Якуб, — Разве ж я мог повторить своих прошлых ошибок? Будет рубин! Будет!

— Ну?..

— Одновременно с пропажей рубина из стола, у принца Эдуарда появился другой рубин! Который он всегда носил с собой, прикрепленным на шляпе! Даже, когда надевал рыцарский шлем! Просто он надевал шлем, не снимая шляпы! Понимаете? Талисман! И, говорят, этот талисман несколько раз спасал жизнь своему владельцу. Например, однажды, принцу нанесли такой жуткий удар по голове, что лопнул шлем! Но удар пришёлся в рубин, и… рубин спас жизнь бедняги! Осталось сказать, что принц Эдуард всегда воевал в чёрных доспехах, за что получил прозвище «Чёрный принц». А рубин стал известен, как «Рубин Чёрного принца[1]». Как вам эта история?..

Я протянул было руку с кусочком золота ювелиру, но тут же отдёрнул её:

— Несколько уточнений! Разве рубин был так крепок, что не повредился от удара, от которого лопнул шлем?!

— Говорят, что нет! Впрочем, может быть вся сила удара исчерпалась, когда раскололся шлем?.. Хм…

— Хорошо… А как принц Эдуард крепил рубин к шляпе? Чтобы тот не свалился?

— О! Он застёгивал его на специальную булавку! Дело в том, что он приказал просверлить рубин насквозь и вставил в дырочку крепкую золотую булавку!

— Он просверлил рубин? — у меня опустились руки, — Насквозь?

— Ну, да! — улыбался Якуб, — Чтобы рубин не потерялся.

— Это не тот рубин… — печально сказал я, — Увы, но это не тот рубин! Тот рубин, который я ищу, не может быть просверлен никаким инструментом! Ты старался Якуб, и честно заслужил кусочек золота, — вот он! — но это не тот рубин! У тебя второй шанс! Ты же говорил о трёх известных тебе рубинах?..

И я, на глазах ювелира, достал сразу ДВА кусочка золота из кошеля. Якоб судорожно хлюпнул носом.

— Таки ж а я о чём! У миня таки ж есть история!

— Говори!

— Кхм! Вторая история начинается в тысяча двести двенадцатом году и не где-нибудь, а в Риме! — ювелир хитро прищурился, — Именно там, где пропал рубин рода Юлиев… В центре Священной Римской империи!

— Стоп! Ты же говорил, что Римская Империя распалась?!

— Так то распалась варварская Римская империя! — вклинилась Катерина, — А на её обломках создалась новая, СВЯЩЕННАЯ Римская Империя!

И Катерина значительно подняла вверх указательный палец.

— Э-э-э… — деликатно вставил Якуб, — Ваша спутница хотела сказать, что германские племена сокрушили Римскую империю… От неё откололись многочисленные колонии… А потом те же германские короли решили объединиться на территории Европы в единое христианское государство. По крайней мере, Германия, франки, итальянцы… Но, под властью германских королей! Откуда пошло христианство? Из Рима… Поэтому «Священная», поэтому «Римская», поэтому «империя».

— А я о чём?! — вскинулась Катерина.

— Я понял, понял, — поморщился я, — Давайте про рубин.

— Так вот, к тысяча двести двенадцатому году обострилась борьба за власть между Вельфами и Штауфенами или Гогенштауфенами, как вам удобнее. Дело в том, что Вельфы — это франкский род, но представители этого рода становились королями и в Германии и в Италии, а не только франкскими. А Штафены — это германский род, и тоже, представители этого рода надевали на себя не только германскую, но и франкскую и итальянскую короны.

— Короче: гадючник! — подытожил я, — Но что с рубином?

— В самый напряжённый момент род Вельфов поддержал некий Пржемысл Отокар, самопровозглашённый король самопровозглашённой Богемии. Ну, то есть было место, где жили племена кельтов, славян, бойев… И это место объявили королевством! По названию бойев — Богемией. А вождя этих племён назвали королём… И этот король со своей армией принимал участие в войне против Гогенштафенов. И, во многом, благодаря его усилиям, Гогенштауфены проиграли. В благодарность, Вельфы официально признали Богемию королевством, и Пржемысла — королём. И, — это очень важно! — наградили нового короля королевской короной! Украшенной крупными сапфирами — О! какие сапфиры! Вы бы видели! — и очень крупным рубином. Этот рубин впоследствии сыграл ключевую роль в нашей истории!

Сын нашего Пржемысла, одноглазый Вацлав Первый (он потерял левый глаз в юности, во время охоты), был в усобице с эличанским… хм! ну, скажем, немецким князем Радиславом. Очень хотелось Вацлаву объединить моравские племена и земли в единое государство. А тот, чувствуя немецкую поддержку за спиной, не спешил склонить голову. И вот — настало решающее сражение! Оба войска выехали навстречу друг другу… Уже засверкало оружие, уже заскрипели механизмы арбалетов, натягивая тетиву, уже рыцари начали заранее горячить коней, готовясь к могучему броску… но тут Радислав слез с седла и пеший пошёл навстречу своему противнику! Один! Подошёл и склонил голову. И колени.

Надо сказать, Вацлав опешил. Ну, никак он не ждал, вот такого! Силы были равны и кому улыбнётся фортуна, угадать было невозможно. Озадаченный, он спросил противника:

— Почему?!

Радислав указал пальцем на корону, где ярко и победно горел красный рубин:

— Разве я могу сражаться, когда ясно вижу двух ангелов за твоей спиной?.. Я могу только склониться.

Вот так, без боя, Вацлав победил, и всё благодаря видению, который напустил великий рубин на своих противников!

— Где эта корона?! — вскричал я.

— Разумеется, в сокровищнице чешских королей[2]! — пожал плечами Якуб, — Могу сказать, что Вацлава с тех пор считают святым покровителем Чехии, а ту самую корону не позволено носить никому! Ибо — святыня! Её достают только для коронации новых королей, и потом снова убирают от людских глаз.

Как вам эта история, добрый господин?

— Заслужил! — понял я его немой вопрос, отдавая два кусочка золота ювелиру, — Ничего не скажешь, заслужил! Теперь я жду третьей истории.

И я достал ТРИ кусочка золота. Якуб в волнении облизнулся.

— А шо ви скажете за величайший в истории «рубин Тимура»? — спросил он, явно волнуясь, — Это такой камень, такой камень, равных которому не известно на земле! И следы его ведут…

— Что за Тимур, и что за камень? — устало спросил я. Похоже, меня ждала очередная история.

— Тимур…

— Великий эмир Тамерлан, он же железный Тимур, он же Хромец, — величайший и самый жестокий из восточных завоевателей! — отрапортовала Катерина, — умер около пяти лет назад!

— Таки, да! — кивнул головой ювелир, — И у этого завоевателя был изумительный рубин, доставшийся ему, правда, в конце жизни, но все, кто видел этот камень, утверждают, что это воистину волшебный рубин! Который творит чудеса! Но любопытно, каким путём попал рубин к Тимуру!

— Да, — согласился я, — Это самое главное!

— Не буду рассказывать, что Тимур покорил Переднюю Азию, Индию, Персию…

— Уже рассказал, — буркнул я, — Только что…

— Но за три года до своей смерти Тимур покорил ещё и Османскую империю, — как ни в чём ни бывало закончил мысль Якуб, — И захватил в плен османского султана Баязида Первого. Потом он возил его с собой, закованного в золотые цепи, пока тот не умер… Вот от этого Баязида он и получил знаменитый рубин!

Меня не больно, но ощутимо, кольнуло в палец.

— У самого же Баязида рубин был замечен после известного Крестового похода короля Сигизмунда Первого Люксембурга…

— Курфюрст Бранденбурга, король Венгрии[3]! — тут же дала справку Катерина.

— Четырнадцать лет назад был организован Крестовый поход против османов, который возглавил Сигизмунд. Под его знамёнами собралось около тридцати пяти тысяч рыцарей! Сперва крестоносцы решили очистить от османов Болгарию, занятую Баязидом незадолго до этого. И с лёгкостью взяли несколько крепостей. Пока не дошли до некоего Никопола… Вот там на них и навалились основные силы Баязида!!! Двести тысяч!!! От крестоносной армии остались только десять тысяч пленных! Остальные полегли на поле боя…

— Отвернул Господь в тот день от нас лице свое… — печально вздохнула Катерина.

— И всех пленных Баязид приказал казнить!.. — зловеще добавил Якуб, — кроме трёхсот человек самой высшей знати.

— А рубин?!

— Вот тут две версии, — ювелир наклонил голову и посмотрел на нас из под очков, — Дело в том, что королю Сигизмунду таки удалось бежать… И одна из версий, что не бежал он, а сумел откупиться от пленения… Вот этим самым рубином, не имеющим цены!

Мне показалось, что меня опять кольнуло.

— А вторая версия, это то, что тех пленных рыцарей выкупил у Баязида король Карл Шестой Безумный…

— Карл Возлюбленный! — возмутилась Катерина.

— Официально — Возлюбленный, но более известен, как Безумный. Так вот, поговаривают, что он отсыпал за этих пленников золота и драгоценностей на двести тысяч золотых дукатов!!! Баязид так восхитился, что предложил пленникам приехать к нему, чтобы посражаться, ещё раз… И среди драгоценностей…

Меня кольнуло в палец третий раз.

— Ложь! — осенило меня и я начал приподниматься, — Ты мне нагло лжёшь, Якуб!!! Ты, мерзавец, думал меня обмануть, чтобы получить незаслуженное золото?!!

Катерина ахнула и уставилась на ювелира расширенными глазами.

— Я?! — забормотал ювелир, — Я таки… А шо такое? Это просто версия.

— Это не версия! Это ложь!

— Красиво не соврать, так и истории не рассказать! — слабо бормотал ювелир.

— Как было дело?! — навис я над тщедушным телом Якуба, — Говори!!! Иначе…

— Я не врал!!! — закричал ювелир тонким голосом, — У Тимура таки был рубин! Только получил он его во время Индийского похода! Но рубин Тимура таки существует[4]!!!

— Может, и существует, но ты солгал!!!

— Ну, хотите, я расскажу о чудесном звёздчатом рубине?! Нет?.. А о прекрасном кабюшоне[5] у французского короля? Тоже нет?.. Ой, вей…

— Тьфу на тебя, Якоб! — сказал я, — И вино твоё мерзкое и сам ты… гадёныш! И золота ты не получишь!

— Ой, вей…

Я круто развернулся и тяжело зашагал прочь. Катерина молча семенила чуть позади.

— А почему бы вам не присмотреться к Большому рубину Крестоносцев?… — послышалось сзади жалобно. Тоже волшебный рубин…

Я замер. Закрыл глаза и медленно посчитал до десяти. Затем повернулся к ювелиру.

— Повтори! — приказал я.

— У крестоносцев, среди прочих драгоценностей, есть так называемый, Большой рубин, — с новой надеждой объяснил Якуб, — С очень любопытной судьбой. Нашёл его в Золотой башне крестоносцев никто иной как Конрад фон Юнгинген, во время очередной ревизии денежных запасов Ордена. И удивился. Откуда? Почему раньше не видел? И провёл целое расследование.

Оказалось, что ещё в тысяча триста сорок пятом году — шестьдесят пять лет назад! — императором Священной Римский империи Карлом Четвёртым, тогда ещё всего лишь маркграфом Моравии, Карлом Моравским, совместно с Орденом крестоносцев, был организован Крестовый поход против язычников-литвинов, которые взбунтовались против тевтонцев. На всякий случай, Карл добился, чтобы был заключён мирный союз между тевтонцами и поляками. Карлу совсем не улыбалось, если в тылу его войска вспыхнут боевые действия. Но польский король Казимир Третий наплевал на договор, и когда Карл Моравский возвращался из тяжкого похода, где полегло около десяти тысяч воинов, он был захвачен поляками, вместе с группой других рыцарей. Это всем известные факты. Не все знают другое! Крестоносцы провели молниеносную операцию по выкупу пленников! Пока поляки не разобрались, кто есть кто.

Казимир Третий запросил несусветную по его мнению сумму, но крестоносцы тут же согласились. И к удивлению Казимира, за несколько дней привезли сундуки с золотом в Краков. Казимир пожал плечами и велел отпустить пленников.

Как бы то ни было, но Карла Моравского передали в руки крестоносцам. Быть может, за сына Иоанна Люксембургского можно было слупить неплохие деньги. Но… великий магистр Людольф Кёниг фон Ватзау, который возглавлял тогда Орден, отпустил пленника без всяких условий. Хм!.. Осенью этого года он был признан душевнобольным. Уж, не в связи ли с этим обстоятельством?..

Карл Моравский, между тем, стал королём Германии, королём Чехии, а затем и императором Священной Римской империи. Конечно, он почти сразу возместил крестоносцам расходы по своему освобождению… но! Но всю жизнь считал, что это слишком мало! Он оплатил расходы за себя, как выплатили тевтонцы, как за обычного рыцаря. А он король! Он император! И в конце жизни, в тысяча триста семьдесят восьмом году, будучи шестидесяти двух лет отроду, Карл Четвёртый сделал крестоносцам особый дар.

В золотой ларец поместили четыре перстня — он же Карл Четвёртый! — с изумрудом, сапфиром, рубином и с очень крупной, распиленной пополам, жемчужиной. Говорят, что перед отправкой, один из перстней, который с рубином, Карл снял с собственного пальца. И, по мнению окружающих, ещё бодрый и крепкий мужчина стал… стремительно стареть! Словно снятый рубин поддерживал в нём телесные и душевные силы, а теперь — увы!.. И месяца через два император оставил бренный свет…

Золотой ларец благополучно довезли до Мариенбурга. Там его благополучно принял по описи тогдашний комтур замка и отправил в Золотую башню. К другим драгоценностям. Многие годы, во время многочисленных ревизий, ревизоры монотонно перечисляли: «Номер по описи семь тысяч сто двадцать первый… золотая шкатулка, подаренная императором Карлом Четвёртым, с четырьмя перстнями…». «В наличии!». «Дальше… номер по описи семь тысяч сто двадцать второй…».

Но вот, шкатулка попала на глаза Конраду фон Юнгингену. И он открыл её. Надо сказать, Карл фон Юнгинген обожал сапфиры. Но он вытащил из шкатулки перстень не с сапфиром. И не с изумрудом. Помимо воли, его рука протянулась к рубину! И с той поры он не снимал этот рубин с пальца, почти до самой смерти. С тех пор Орден под его руководством ни разу не потерпел краха. Сам Конрад не раз принимал участие в рыцарских турнирах и ни разу не проиграл. Однажды его пытались отравить, но Конрад распознал яд в предложенном кубке с вином. А ещё он стал видеть чудесные видения. Тогда и пошли слухи о таинственной силе волшебного рубина. И до сих пор крестоносцы рассказывают о великом времени правления гроссмейстера и прославляют его! А перстень с рубином Конрад нарёк Большим рубином Крестоносцев.

Говорят, занятый неотложными делами, он однажды упустил из виду день рождения своего брата, Ульриха фон Юнгингена. И, когда пришёл к брату, увидел торжество, спохватился, что пришёл с пустыми руками. Тогда он стащил с пальца Большой рубин Крестоносцев и отдал брату в качестве подарка, заклиная только, чтобы тот ни в коем случае не выпускал его из рук и не смел бы подарить кому-нибудь, будь то хоть сам император. Чтобы рубин передавался от одного Великого магистра другому. А через неделю у Конрада обнаружили смертельную болезнь…

Во всяком случае, так мне об этом рассказывал мой учитель, почтенный Соломон из Ганновера…

— Я не видел такого рубина у фон Плауэна! — заявил я.

— А фон Плауэн и не Великий магистр! — возразил Якуб, — Но почтенный Соломон из Ганновера видел такой рубин на пальце Великого магистра Конрада фон Юнгингена!

— А у Ульриха фон Юнгингена?

— Откуда мине знать?!

— После того, как его убили, рубина на пальце не было! — твёрдо заявила Катерина, — Тело было выставлено для прощания, руки были скрещены на груди, и я точно знаю, что рубина не было!

— Неужели у поляков?! — я задумался, — Мне нужна срочная консультация! С доктором Штюке и с отцом Дионисием, который выступал моим защитником…

— НАМ нужна консультация! — поправила меня Катерина, — Пошли!

Я оглянулся на ювелира. Якуб, весь сгорбившись, бросил на меня такой жалобный взгляд, что рука сама скользнула к мешочку…

— Так и быть… — процедил я, — Ещё на кусочек наработал… Лови!..

Я слегка подбросил кусочек золота и увидел, как ловко ухватил его ювелир двумя ладонями. Пожалуй, сегодня этот почтенный Якуб набрал золота на неплохую цепочку! Не такую тяжёлую, которая украшает шеи королей, но ведь, и ювелир не король, не так ли?.. Я отвернулся.

— Нашёл! — счастливо и пьяно бормотал я, — Нашёл!!! То есть, не совсем нашёл, но на след вышел, это точно!

— Пошли, пошли!.. — торопила Катерина.

— Пошли, — тяжело вздохнул я. Я уже чувствовал, что мне предстоит…

[1] …как «Рубин Чёрного принца»… Любознательному читателю: в настоящее время «Рубин Чёрного принца» вставлен в передний крест короны Британской империи, над знаменитым алмазом Куллиан-II. Путешествие рубина по Англии, после того, как он попал в руки принца Эдуарда, тоже весьма занятно, но далеко выходит за рамки нашей истории.

[2] …в сокровищнице чешских королей… Любознательному читателю: в настоящее время корона Вацлава хранится в соборе святого Вита, Вацлава и Войтеха, вместе с другими реликвиями.

[3] …курфюрст Бранденбурга, король Венгрии… Любознательному читателю: после описываемых в нашей истории событий, Сигизмунд I Люксембург стал ещё и королём Германии, королём Чехии, императором Священной Римской империи… Любопытнейшая личность! Последний император из дома Люксембургов.

[4] …рубин Тимура существует… Любознательному читателю: рубин Тимура долгое время считался утерянным, но в 1849 году был захвачен солдатами Ост-Индской компании среди прочих сокровищ в Лахоре, в Пакистане, хотя тогда ещё не был опознан. Только через два года, когда владельцы Ост-Индской компании готовили подарок английской королеве Виктории, подбирая рубины для ожерелья, был «найден» знаменитый рубин. Его узнали по надписям, сделанным на камне. Ювелиры не решились гранить камень, стирая надписи, а так и поместили его в ожерелье, неогранёным. Сейчас он выставляется в Букингемском дворце.

[5] …о кабюшоне… Любознательному читателю: кабюшон — способ обработки драгоценного камня, при котором он приобретает гладкую, выпуклую, овальную или шаровидную форму без граней. После обработки камень тоже часто называют кабюшоном. Некоторые камни именно в форме кабюшона проявляют свои лучшие свойства, например, звёздчатые рубины.

Глава 20. Соратница, или?.

Больше всех товарищей у тамбовского волка.

Ашот Наданян.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 03.08.1410 года. Утро.

— Рассказывай! — нахмурила брови девушка, едва мы отошли с пару десятков шагов.

— Что рассказывать? — я попытался прикинуться дурачком.

— Всё рассказывай! Откуда у тебя золото?! Зачем тебе рубин?! Рассказывай! И учти, если что, я сразу на помощь позову! Я расскажу, какими словами ты Моисея ругал!

— Ха! Тогда вместе на костёр пойдём! Я как еретик, а ты, как укрыватель еретика!

— Пусть! — Катерина взглянула на меня таким фанатичным взглядом, что я поверил: закричит. И на костёр пойдёт. Может, даже с улыбкой.

— Та-а-а-к… пошли-ка!

— Куда это?

Заладила: куда, куда… Куда надо! Я вчера многое передумал, когда планировал поход к ювелиру. Спланировал и этот разговор, правда вчерне.

— Не переживай. В часовню пойдём. Святого Николая. Помнишь, куда ты меня впервые отвела? Вот там и поговорим, в тихом, святом месте.

Это я так специально придумал. Как бы объяснить? Самые твёрдые убеждения — это детские впечатления, особенно если они вбиты в детскую голову подсознательно. Ну, к примеру, если родители при ребёнке постоянно обзывают дядюшку Мемфиса нехорошими словами, говорят про него, что он обманщик и хитрец, то к юности, даже если дядюшка Мемфис будет юношу мешками с золотом задаривать, юноша в каждый мешок подозрительно заглянет: точно ли золото? Или может, жёлтое, но не золото? И юноша не виноват! У него это уже закреплено на уровне подсознания. Так вот, я просчитал, что у Катерины на уровне подсознания закреплено: в храме не лгут! Никто, никогда и ни при каких обстоятельствах! То есть, если мне придётся лгать, велика вероятность, что Катерина поверит. А лгать, очень может быть, придётся.

— Ну… пойдём в часовню… — растерялась девушка.

Так и шли, я решительным, твёрдым шагом, сделав каменное лицо, чтобы сразу была видна моя решимость, и Катерина, семеня рядом и поминутно взглядывая на меня со стороны.

В часовне, как всегда, было сумрачно, тихо, и пахло восковыми свечами. Теперь-то я знал, что это не выставка картин! И понимал значение всех этих изображений. Та же Катерина подробно растолковала.

Я надеялся, что мы снова окажемся одни, но на этот раз не повезло. Невдалеке от распятия стояла на коленях незнакомая старушка и истово молилась. Мы с Катериной замолчали. Она уставилась на распятие и время от времени крестилась, я отошёл чуть в сторону. Тоже делал рукой крестные знамения, но больше рассматривал картины. Очень, очень прекрасная работа! Я уже говорил, что меня это восхищало! Сегодня я косил глазом на картину, где изображался предательский поцелуй Иуды.

Зачем это вообще было нужно?! Арестовали Иисуса не римляне, а «воины и служители от первосвященников и фарисеев». То есть, евреи. Которые, наверняка, не раз видели проповедующего в синагогах Иисуса и отлично знали его в лицо. Зачем же поцелуй? Если бы это был римский отряд, то всё понятно: римляне не ходили в синагоги, не слушали проповедей и понятия не имели о некоем проповеднике новой веры. Для них подобное указание на Иисуса, в виде поцелуя, или другого знака, было бы оправдано. Но для тех, кто лично слышал эти проповеди?! Не понимаю. Если только… Если только Иуда не выполнял прямого поручения самого Иисуса! А что? Вот Иисус сидит на Тайной вечери со своими апостолами и громко говорит, что завтра один из них предаст Его. То есть, знает о будущем предательстве и о предателе. Но не предпринимает НИЧЕГО, чтобы предательства избежать. Словно бы сам отдаёт себя в руки первосвященников. А через них — в руки римского прокуратора Понтия Пилата. Без него приговор не мог быть утверждён!

Так вот! Если бы Иисусу надо было встретиться с прокуратором, то пожалуй, другого способа он изобрести не смог бы! Просто так бродячего проповедника к Пилату не подпустили бы и на двести шагов! А как преступника — не миновать личной встречи! А уж, что планировал обсудить Иисус с Пилатом, это сейчас не узнать. Очень может быть, что это были денежные вопросы.

Почему христиане крестятся двумя перстами? В память того, что Иисус имел двойственную природу: и божественную и человеческую. Во время проповедей, он был человеком, не зря он сам себя в этот период называет «Сын человеческий». А если он человек, если Иисус планировал организовать в Иудее новую веру, которую так отважно проповедовал, то ему позарез нужно было золото. Не бесплатно! Иисус вполне мог предложить прокуратору новую статью доходов для Рима, с тем, чтобы ручеёк из этих доходов тёк в нужную для Иисуса сторону. И Иисусу полезно и Пилату почёт!

Какая статья доходов? Хм!.. Помните, Иисус прогнал менял из храма? Знаете, что они там меняли? Они меняли римские динарии и сестерции на особые деньги, которыми только и можно было жертвовать в храме правоверным иудеям! Идея великолепная: по сути, своя, храмовая валюта, курс которой определяет ни кто-нибудь, а первосвященники! Ну, и менялам перепадало, не без этого. И вот, ты выпустил свою валюту, у тебя её купили — по твоему курсу! — и… тебе же пожертвовали! И ты можешь опять её продавать! Опять по своему курсу! Сколько угодно раз! И — вишенка на торте! — если назвать это торговлей, то положено платить налоги. А если это делают менялы, то никаких налогов не будет!!!

А если местных менял заменить римскими торговцами? А если напустить на менял римских мытарей, то бишь, собирателей налогов? Установить твёрдый налог на обмен и собирать? А?.. Рекой денежки потекут, рекой! В Рим, а не иудейским первосвященникам. А из этой реки почему бы не пустить ручеёк в сторону?..

Но, если это так, почему не согласился Пилат? Не поделили «ручеёк»? Но Пилат и после смерти Иисуса не предпринял ничего подобного. Испугался религиозного восстания по всей Иудее?

Я так задумался над этим предположением, что чуть не пропустил момента, когда старушка встала с колен и побрела к выходу. И тут же Катерина вцепилась мне в локоть:

— Ну?!

— А?..

— Рассказывай!

— Хорошо! Подойди сюда, к распятию! А теперь поклянись именем Божьим, что никому и никогда не расскажешь того, что я тебе скажу!

— Вот ещё!!! Ты скажешь, что ты нераскаявшийся еретик, а я должна буду молчать?! А если скажу, то буду клятвопреступницей?! Нет!

Ну, признаться, и не очень-то надеялся, зная, что девушка обладает острым умом и смекалкой. Придётся идти другим путём…

— Ладно! Но всё же прошу тебя, когда я тебе всё выложу, рассуди здраво, нужно ли об этом знать всем вокруг? Договорились?

— Ну-у… я подумаю! Рассужу! — пообещала Катерина.

— Тогда вот, видишь? Это же свинец, не так ли? — я достал из-за пояса заранее припрятанные два кусочка свинца.

— Ну-у…

— А теперь смотри!

Я положил оба кусочка на свою правую ладонь. Пару мгновений ничего не происходило, а потом по кусочкам пробежались весёлые жёлтые искорки, растекаясь вокруг себя золотыми разводами. Красиво и завораживающе. Я сам вчера не удержался, чтобы не полюбоваться.

— Золото! — торжествующе заявил я, — Можешь убедиться!

И протянул ладонь девушке. Катерина отшатнулась в страхе:

— Ты… демон?!!

Н-да, вариант, чтобы как у брата Томаса, не прошёл… Жаль…

— Почему «демон»? Может, ангел?

— Зачем золото ангелу?!

— А зачем золото демону? — парировал я.

— Понятно, зачем! Чтобы соблазнять добрых католиков! Чтобы пробуждать у них алчность! А алчность — смертный грех!

— Ой, да ничего я не хочу пробуждать! Просто у моего перстня свойство такое: превращать свинец в золото. Хочешь, я надену перстень на твой палец и у тебя в руках тоже золото получится?

— Демон заключён в перстень?!!

— Тьфу на тебя! Нет никакого демона! Просто, такое свойство моего рубина!

— А-а-а… — начало доходить до Катерины, — так это у тебя… философский камень?! Он всё же существует? А я думала, сказки…

— Не знаю, что такое «философский камень», — признался я, — Поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

— Ну, это такое… в общем, его все алхимики ищут! Говорят, кто-то своими глазами видел, что есть такой. Он любой металл в золото превращает!

— Наверное, речь про второй рубин! — догадался я, — Который я ищу. Но он тоже не любой металл превращает в золото. Только свинец.

— Может и так… — согласилась девушка, — Слухи всегда преувеличивают… Значит, демона там нет?

— Ну какой демон в святом месте?! — возмутился я, мысленно погладив себя по голове за правильно выбранное место разговора.

— Да-а-а, а почему тогда демоны искушают святых отшельников? — возразила Катерина, — И не смущаются, что место святое и сами отшельники тоже святые?

— Не знаю! — сухо пожал я плечами, — Я в демонологии не силён. И демонов я никогда не видел. И дел с ними не имел.

— Ну, хорошо… — Катерина о чём-то раздумывала, покусывая губки, — Пусть у тебя философский камень… Пусть во втором перстне тоже такой же… Но зачем он тебе? Если у тебя такой уже есть?

— Такой, да не такой, — вздохнул я, — Ты спрашивала, какая у меня миссия? Так вот: моя миссия — этот самый второй рубин найти! Найти и… разбить!

— Это я спрашивала, когда думала, что ты ангел, — возразила девушка, — А ты кто?.. Нет, а правда: кто ты?!

Ну, вот и добрели до главного… Врать напропалую или не врать?.. Да, старик Решехерпес советовал: «Нужно будет лгать — лги!». Но вот «нужно» ли теперь? И если я ошибусь, то будет страшное… Ну, раз… два…

— Я жрец! — выпалил я.

— В смысле, жрёшь что ли много? — усмехнулась Катерина и тут же её глаза округлились, — Погоди! Ты хочешь сказать… ты волхв?! — И сразу глаза её опасно сузились, — И кому же ты поклоняешься? Ах, да! Рубин! Золотому тельцу? Мамоне?..

— Я расскажу, — почему-то хриплым голосом сказал я, — Я всё расскажу, только пожалуйста, не перебивай!

И я рассказал всё. Ну, почти всё. Катерина даже рот открыла, пока слушала.

— Врёшь? — шёпотом спросил она, когда я окончил свой рассказ.

— Как можно?!

— То есть, ты можешь делать чудеса? Словно святой?

— Могу и чудеса. Не все, конечно, а только то, что знаю.

— Ага! Убить, умертвить, наслать чуму и холеру?! И десять казней египетских?!

— Как раз из этого ничего не могу, — сокрушённо признался я, — Хотя, кое-что хотелось бы. Бабахнуть бы, к примеру, как из мортиры! Я бы не возражал против такого умения. Но нет. Могу только то, чем занимались маги в моё время.

— А чем они занимались?

Что ж, к этому вопросу я тоже готовился!

— Что у меня в руке? — снова пошарил я у себя за поясом.

— Горошина?

— Горошина. Пойдём-ка за порог… А теперь смотри!

Я сунул горошину в землю. Протянул вперёд руку с перстнем и закрыл глаза, повторяя нужные слова. Катерина тихонько ахнула. Я знаю, что она увидела. Но я своих дел не прекращал. Ещё… ещё… ещё… Уф, устал! Ладно, пожалуй, хватит! Думаю, и этого достаточно будет!

Я открыл глаза. Чуть не половина часовни была перевита проросшими и буйно расползшимися по стене гороховыми побегами. Густо висели уже созревшие новые стручки, с налитыми горошинами. И стояла остолбенелая Катерина. Я ухватил девушку и вновь утащил её в часовню.

— Видишь? В добрых руках магия творит добро. Хочешь, я могу сделать, чтобы с каждого поля по три-четыре урожая за год собирали? Правда, только с того поля, которое я вижу, которое перед моим взором, на которое я могу направить мою руку… Но если магов будет много, то и полей таких может быть много! Лишь бы магия была в добрых руках! Лишь бы волшебство было под присмотром.

— Ага… а тот рубин…

— Сам по себе тот рубин не плохой и не хороший. Он только усиливает черты характера своего владельца. Ну и защищает его, оберегает. Исцеляет, если ранен или отравлен. А уже владелец отвечает за то, какие он будет делать дела: добрые или злые.

Ну, то есть, жадный станет скрягой, щедрый — транжирой, смелый станет отважным, а трус поминутно будет впадать в панику. Если владелец умный, хитрый и изворотливый, то с рубином он сможет с лёгкостью обмануть всех вокруг, какими бы умными и расчётливыми ни казались собеседники. Если это сластолюбец, то станет распутником, если человек жесток, то окружающие будут ужасаться зверствам… Но рубин не виноват!

Ты же слышала? Был отважный полководец, этот… Цезарь! И потом, когда к нему рубин попал, он ни одного сражения не проиграл. Был умный дядька, Клавдий. И в его правление в Римской империи царили тишь и благодать. Но, когда рубин попал в руки Калигулы… Не рубин виноват! Он просто усилил чёрную душу своего владельца!

— И тебе нужен рубин, чтобы он не попал в грязные руки?

— И это тоже. А, кроме всего прочего, я должен вернуть магию в наш мир! Я должен найти остатки наших жрецов, а если их нет, то создать новую касту жрецов. С чистым сердцем и чистыми руками. Чтобы они делали добро. Чтобы люди жили хорошо и привольно. Счастливо. В достатке.

— А как ты докажешь, что если тот рубин попадёт в твои руки, ты сам не станешь таким, как Нерон или Калигула? А вдруг в тебе тоже есть червоточина, и тот рубин раздует твою чёрную полоску души в чёрное, мрачное покрывало для всего народа?!

— Мне трудно это доказать, — вздохнул я, — Но я намерен разбить тот рубин, не ожидая, пока в душе что-то там разрастётся. А потом магия будет уже не только моя, но для всех. Останется только отыскать людей, чистых душой, и обучить их.

— А если ты тот рубин не найдёшь…

— Тогда им завладеет кто-то другой. И я очень сомневаюсь, что этот «другой» будет добрым и мягким. Помнишь историю про «Рубин Чёрного принца»? Можешь назвать хоть одного владельца, которому ты хотела бы отдать в руки магический рубин? Мухаммад Пятый, убийца собственного отца, которого его же подданные не любили? Мухаммад Четвёртый, свергнувший с престола брата своей жены? Педро Жестокий, убивший Мухаммада Четвёртого, который пришёл на переговоры, да ещё с богатыми дарами? Его брат Энрике, поднявший мятеж? Может, сам Чёрный принц или король Наварры Карл Злой, поклявшиеся помогать Педро Жестокому, но наплевавшие на клятву и бросившие короля в беде, когда узнали, что он беден? Кому бы ты со спокойной душой вручила чудо-камень, твёрдо веря, что в стране после этого воцарятся мир и покой? Лично я — никому! И почему-то мне кажется, что с чудесным рубином может выйти та же история: если попадёт в чьи-то руки, то это будут руки по локоть в крови.

— И как же ты из этих кровавых рук будешь вырывать рубин? — уточнила Катерина, — Если рубин своего владельца от всех опасностей защищает, а значит, и от тебя?

— Ещё не знаю, — признался я, — Но у меня преимущество: я знаю о чудесных свойствах перстня, а кроме меня никто не знает! Вот, только ты теперь… Может, удастся купить за любые деньги? Золото, как ты понимаешь, не вопрос! Может, получится обхитрить нового владельца и выменять на что-то… Главное теперь понять, какой из двух рубинов тот, который нам нужен. Рубин короля Вацлава Первого, за которым нужно ехать в Чехию, или Рубин Крестоносцев, который исчез неизвестно куда. И, может быть, придётся добывать его в польском войске?

Признаться, я и в крестоносном войске себя ещё не очень хорошо чувствую, хотя и в артиллерии и в атаки не хожу. А если придётся лезть к полякам? А если у них тоже предстоит какая-нибудь ордалия? Бр-р-р!!! Страшно до жути! А ведь лезть придётся. Я клятву дал.

— Ну, на труса ты не похож, — усмехнулась Катерина, — Наоборот, других запугать можешь. Как ты на бедного Якуба с кулаками… Я думала, ему поплохеет! Хи-хи!

— Ой, Якуба запугать, ничего геройского нет, — улыбнулся я в ответ, — Он уже заранее готов был бояться. Ещё до начала разговора.

— И всё же я была уверена, что ты его поколотишь!

— А я уже почти собрался! А потом вдруг сообразил, что даже пустой трепотнёй, историей, которая закончилась ничем, он умудрился сообщить мне важные сведения. Я ведь боялся, что предатель Нишвахтус мог забросить рубин в потухший вулкан или бросить на дно моря. Или придумать ещё что-нибудь заковыристое. Ан, нет! Якуб так рассказал свою историю, что я ясно понял: вот он, тот самый перстень с тем самым рубином! Никуда он, голубчик, не делся! Вот она, цель! А что было бы делать, если бы выяснилось, что перстень брошен в середину Средиземного моря? Пришлось бы придумывать, как сделать из моря озеро и как потом его осушить. А это, знаешь какая головная боль!

— Серьёзно?! — поразилась Катерина, — Ты бы стал осушать целое море?!

— А куда деваться? — уныло ответил я, — Я клятву дал… И потом, нет никакой гарантии, что рубин в море пропал навсегда. Рыба какая-нибудь его проглотит, потом рыбу поймают, выпотрошат. Потом перстень отберёт у рыбака капитан, капитан продаст торговцу, торговец продаст вельможному рыцарю, рыцарь поднесёт в дар злобному диктатору… и такая кровавая карусель начнётся!.. Лучше уж я море осушу!

— Н-да… — девушка задумчиво постукивала пальчиком по своим губкам, — И какие у тебя ближайшие планы?

— Я же говорил! Найти отца Дионисия и расспросить его про рубин в короне короля Вацлава. Отец Дионисий из Пражского университета? Значит, велика вероятность, что он видел корону! И, может быть, даже сумел её хорошенько рассмотреть. А параллельно расспросить доктора Штюке, не знает ли он, был ли «Большой Рубин Крестоносцев» на пальце Ульриха фон Юнгингена, когда он выезжал на войну?

И, как ты понимаешь, всё это я должен проделать тайно. Если, к примеру, фон Плауэн не то что узнает, но хотя бы заподозрит меня в чём-то подобном, он меня прикажет схватить. Я, конечно, буду молчать… сколько смогу. Дня два, если я правильно прикидываю. Я не строю иллюзий. Через два дня фон Плауэн будет знать всё. И я не гарантирую, что он тоже не начнёт охоту за основным рубином. И я не гарантирую, что у него окажутся кристально чистые руки и кристально белая душа.

Вот поэтому я и хотел, чтобы ты никому ничего не рассказала из того, о чём я сейчас поведал. Одно твоё неосторожное слово и мне конец! Да и не в этом дело. А конец всей магии мира! Вот в чём ужас!

А теперь, если ты обещаешь молчать, то я пойду искать отца Дионисия. Или?..

Катерина продолжала задумчиво постукивать пальцем по губам. И взгляд у неё был… стальной был взгляд! Словно она, вместе с крестоносцами, строгому взгляду по утрам тренируется! На каком-нибудь, гладко отёсанном бревне. Мы стояли и молчали. И с каждым мгновением мне становилось всё неуютнее.

— Никуда ты не пойдёшь! — жёстко заявила, наконец, девушка, — И шагу не сделаешь!..

Глава 21. Заговорщики

Как показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко.

Николло Макиавелли.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 03.08.1410 — 07.08.1410 года.

— Никуда ты не пойдёшь! — жёстко заявила Катерина, — И шагу не сделаешь… без меня!

— Уф-ф! — тяжело выдохнул я.

— Конечно, «уф-ф!», — согласилась девушка, — Если ты сам начнёшь свои поиски, то очень скоро вызовешь подозрения. Здесь так устроено, что все про других всё знают.

— Я заметил, — кивнул я, — Я рассказал про то, как я утонул, только тебе, да ещё брату Гюнтеру, а через два дня об этом адвокат на суде спокойно говорил. И никто не удивился! Все, оказывается, уже в курсе.

— Вот видишь? А это значит, что тебе розысками заниматься нельзя!

— А как же…

— Придётся мне тебе помогать!.. — притворно вздохнула Катерина. Конечно, притворно! Я видел, каким азартом заблестели её глаза!

— Даже не знаю, — не менее притворно вздохнул я, — Женщина?.. Помогать?..

— Кто бы говорил?! — тут же закуксилась Катерина, — Человек, который одной ногой уже на костре стоит!

— Ну-у… попробуем… — протянул я, изо всех сил стараясь не улыбнуться, — Давай я дам тебе одно задание и посмотрю результат? Поговори с отцом Дионисием! Что он скажет про знаменитую корону короля Вацлава? Точнее, про рубин на короне?

— Угу! — согласилась Катерина, — Завтра. Здесь же. В это же время! А теперь беги к своему брату Томасу, а то он крик поднимет: артиллерист пропал!

И девушканасмешливо фыркнула, показывая своё отношение ко мне, как к артиллеристу.

Вот так у нас и образовалась маленькая, но бойкая, ячейка заговорщиков! Нет, мне мечталось, чтобы Катерина прониклась моими проблемами и активно помогала в моих поисках, хотя я на это и не слишком рассчитывал, но чтобы вот так!.. Это оказалось гораздо выше уровня моих ожиданий! Теперь мы каждый день, словно бы случайно, встречались в часовне святого Николая и делились добытой информацией. В основном, Катерина.

— Отец Дионисий утверждает, что своими глазами видел знаменитую корону! — восхищённым шёпотом рассказывала она мне, — И клянётся, что хорошенько рассмотрел все драгоценности, которые эту корону украшают! Девятнадцать сапфиров, двадцать жемчужин, тридцать изумрудов! И, конечно, рубины, числом сорок пять, включая огромный главный рубин, размером больше голубиного яйца, удивительной красоты! Это камень неправильной формы, который не стали гранить, чтобы не испортить природную красоту, а вставили прямо так, в корону. А ещё в короне заключён шип с тернового венца, который был на голове… Что с тобой?..

— Это не тот рубин… — печально сказал я, — Какие бы у него не были волшебные свойства, точнее, какие бы свойства этому камню не приписывали, но это не тот рубин…

— Ты уверен?

— Абсолютно! Мне рассказывали о рубине, который красовался на пальце предателя Нишвахтуса. Это был крупный камень, правильной формы, и он был огранён. Не могу сказать, на сколько граней и какой они были формы, но камень был огранён…

— Жаль… А я хотела ещё рассказать о сапфировом кресте, посреди короны, со вставной камеей, на которой вырезана сцена распятия, о золотых полудугах, поддерживающих форму короны… Но тебе это, как я понимаю, теперь безразлично?

— Верно. Меня уже совершенно не интересует корона, какой бы занимательной и любопытной не была её история. Мне сейчас не до неё.

— Ну, что ж! — преувеличенно бодро воскликнула Катерина, — У нас в запасе ещё Большой рубин Крестоносцев! К сожалению, доктор Штюке не видел Ульриха фон Юнгингена перед отправкой на войну, и не может утверждать, был ли у него на пальце знаменитый рубин, но он сказал мне, что незадолго перед объявлением войны, Великий магистр лично ездил к папе Римскому, дабы получить у него благословение. Вот перед этой поездкой рубин у него на пальце точно был!

— Та-а-ак!

— Есть вариант, что понимая ценность перстня, Великий магистр мог оставить его папе Римскому на сохранение, до конца войны…

— Та-а-ак!..

— Сопровождали Ульриха четыре рыцаря-крестоносца, из самых известных и знатных родов. Увы, все четверо погибли в Грюнвальдском сражении и сейчас трудно узнать, был ли рубин у Ульриха, когда он вернулся…

— Но ведь его кто-то встречал из путешествия!

— Конечно, встречали! Например, великий комтур Куно Лихтенштейн и его брат, великий госпитальер Конрад Лихтенштейн, маршал Ордена Фридрих Валенрод, великий ризничий Румпенгейм, великий казначей Буркгард фон Вобеке… Все погибли! Ты же помнишь, что в Грюнвальдском сражении полегло огромное количество крестоносцев?

— Помню, — скрипнул я зубами, — Но ведь не может быть, чтобы никто не видел, был ли Ульрих фон Юнгинген с перстнем или без него?! После этого путешествия не один день прошёл, прежде чем крестоносцы отправились воевать?!

— Ищу, — коротко буркнула девушка, — Разыскиваю. Сам понимаешь, дело не скорое, тут в лоб не спросишь: «А не видал ли ты волшебный перстень у Великого магистра?!». Потому что сразу возникнет вопрос: «А тебе зачем?». Тут надо потихоньку, с хитростью, осторожно, как бы случайно…

— Понимаю, — согласился я, — Прости, просто время бежит, а мы всё на распутье.

— Придётся потерпеть! А у тебя как дела? Понял что-нибудь в магических видениях?

— Нет, — признался я с досадой, — Вроде витают видения, вроде даже появляются знакомые знаки… но что они означают, почему выглядят именно так — загадка!

— Ладно… Тогда, до завтра!

— До завтра!

* * *

Накрапывал дождик. Рассерженный брат Томас бродил по стене с самым мрачным видом, время от времени забираясь под навес, где доставал свои листочки из неизменной сумки и яростно чиркал там карандашом.

— Что-то случилось? — позволил я себе вопрос.

— А, Андреас… — оглянулся через плечо брат Томас и снова уткнулся в свои листочки. Потом неожиданно сунул записи в сумку и развернулся ко мне, — Пойдём-ка…

Мы вышли на самую середину стены и брат Томас широко повёл рукой вокруг:

— Как ты думаешь, если поляки предпримут новую атаку, где они пустят конницу?

— Хм!.. — я глубоко задумался, внимательно оглядывая расстилающийся пейзаж. Стратег из меня, вообще-то, так себе, впрочем, и тактик не лучше. Но вопрос задан, нужно отвечать.

— От ворот, прямо в расположение польского лагеря, ведёт широкая, утоптанная дорога… — нерешительно начал я, — Целая полоса земли. Явно, что по ней много ездили и ходили. Поэтому, даже в распутицу, здесь не увязнут кони. И не попадут копытом в ямку или не споткнутся о корягу, если погода хорошая. Кроме того, если пустить конницу правее, то она окажется в опасной близости от реки… как её…

— Ногата, — любезно подсказал брат Томас.

— Да… И в случае ответного налёта крестоносцев, у конницы не будет свободы манёвра, как если бы её пустили прямо по центру… При неожиданном, сильном отпоре, если конницу прижмут к реке, это будет уже не просто плохо, это может стать критичным!

Примерно то же самое получится, если конницу пустить левее центра. В этом случае всадники будут рядом с городскими постройками Мариенбурга. Жители, конечно, оставили свои дома, а Генрих фон Плауэн приказал сжечь город, чтобы не было укрытия захватчикам, но я вижу, что там торчат остатки стен, уцелевшие куски заборов, плетни, какие-то кусты и прочие посадки. Если конницу пустить там, и крестоносцы сумеют нанести встречный удар, прижимая поляков к этим строениям… Боже мой, сколько же коней там переломается! Вместе со всадниками!

Казалось бы, вывод очевиден: надо пускать конницу посередине! Но, нет! Надо думать не только за себя, но и за противника. А противник — это мы, крестоносцы! И мы не дураки. Если даже я сообразил, где следует ждать атаки, где нужно укреплять оборону, то это же понимают и наши командиры и польские. А, значит, поляки ни за что не поскачут по центру! Вот только не соображу, а где, собственно, они поскачут?

— Молодец! — восхитился брат Томас, — Ты всё рассказал правильно! Поляки ходят, смотрят на утрамбованную землю по центру, сладостно облизываются, но… планируют атаку в другом месте. А если мы им покажем, что мы дураки? Если мы убедим их, что мы не ждём атаки по центру? Прямо на наши ворота?

— А как мы их в этом убедим? — моргнул я.

— Если мы не ждём атаки по центру, а ждём польскую конницу слева или справа, то что мы должны сделать, как артиллеристы?

— Пристрелять места возможных направлений атаки? — попытался я угадать.

— Верно! Тем более, что кулеврина — это не мортира! Её так просто с намеченного направления стрельбы не повернёшь! Что должны будут подумать поляки, если при пристрелке одна кулеврина будет пристреливать левый фланг, а другая — правый?

— Хм! Они подумают, что мы рассудили, как я сейчас рассудил. И поняли, что поляки на рожон не попрут. И теперь ждём атаки либо справа, либо слева.

— А где тогда будут поляки атаковать на самом деле?!

— В центре! — уже уверенно заявил я, — Но, чтобы нам воспользоваться плодами обмана, нужно пристрелять кулеврины по флангам, а потом повернуть их в центр… И уже не пристреляешь… А это риск.

— Так же должны подумать и поляки! — радостно хохотнул брат Томас, — А мы их проведём! Мы их, упырей поганых, дятлов тупорылых, мордой в собственное дерьмо макнём!

— А подробнее? — заинтересовался я.

— А-га-га! Тебе интересно? Вот смотри: предварительно я нацелил обе кулеврины на центр, с пересечением линий огня во-о-он там, где белое пятно на дороге. Для более точного определения нужно всё же бабахнуть несколько раз….

— Но поляки сразу увидят, куда стреляют кулеврины!

— А что сделать, чтобы они не увидели? А если увидели, то не поняли? А если поняли, то не то, что есть, а то, что нам надо?

— Не знаю… — растерялся я, — Как-то ничего в голову не приходит…

— А-га-га!!! А способ обмануть поляков есть! Смотри: мы заряжаем кулеврину половиной обычного заряда пороха. Стреляем. Например, справа. Куда попадёт ядро?

— Думаю, оно не долетит до пятна по центру, и плюхнется где-то правее.

— Верно! Но, наблюдая со ствола за местом падения ядра, я вычислю точное направление огня кулеврины! Теперь мы заряжаем в кулеврину только заряд пороха. Без ядра! И одновременно мортиру во дворе, но уже с ядром! И стреляем одновременно, чтобы звук выстрела двух орудий прозвучал слитно… А мортиру направим дальше по правому флангу, никак не в центр! Что увидят поляки?!

— Они увидят… — помимо воли, мой рот растянулся в улыбке, — Они увидят, что стреляет кулеврина! Они увидят, что одна из кулеврин готова стрелять правее центра!

— А-га-га! И точно так же с другой кулевриной, только теперь левее! «Ага!» — скажут поляки, — «Они приготовились встречать нас по флангам! Ударим же в центр, где нас не ждут!». А тут-то мы их мордой в дерьмо! Как уже было, когда я вычислил лучшую полянку для польских мортир, свои орудия пристрелял по другим направлениям, а потом вычислил угол поворота и развернул мортиры куда надо! А-га-га!!!

— Есть нюанс! — поднял я палец кверху.

— Какой? — насторожился брат Томас.

— Громкость звука. Если сперва бабахнуть из кулеврины, а потом одновременно из кулеврины и мортиры, то звук будет разный! Поляки могут заподозрить обман. Нужно, чтобы каждый раз выстрел был из двух орудий, из мортиры и кулеврины. Только в первый раз ядро будет в кулеврине, а мортира стрельнёт вхолостую. А потом, наоборот, кулеврина бахнет вхолостую, а мортира швырнёт ядро в сторону, обманывая поляков!

— Молодец!.. — одобрительно покосился на меня брат Томас, — Я, конечно, так и планировал, но когда я рассказывал замысел своим помощникам, ни один из них не обратил внимания на этот нюанс! Молодец… Эх, жаль, дождик идёт… Порох может отсыреть. А если одно из орудий не выстрелит, весь план коту под хвост… Придётся ждать завтрашнего дня. Ну, ничего, потрачу этот день для дополнительных расчётов…

И брат Томас опять потянулся к своим листочкам.

— Ты обещал рассказать мне про арабскую математику, — напомнил я.

— А? А… Хм!.. Ну, вот тебе хитрая задачка! Сколько будет, если двести сорок семь умножить на десять? Можешь даже письменно. Вот карандаш, вот бумага…

— Ага! — меня начал охватывать азарт, — пишем искомое число. По-гречески или по-римски?

— Как хочешь.

— Ну, давай римскими цифрами! Итак, дано: ССXLVII. Умножить на X. Хм… Умножить на десять, это всё равно, что пять раз умножить на два и всё сложить… А можно умножить на два, ещё раз умножить на два, всё сложить и прибавить один раз то, что умножали сначала. Хм… А можно умножить три раза по три и сложить результаты плюс заданное. Да, пожалуй, так я и поступлю! Берём последние единицы. Их две. Умножить на три — это пересчитать подряд три раза. Итого — шесть. Запишем: в конце VI. Теперь цифра V. Она одна. Умножить на три — получим VVV. Запишем, но уже правильно: XV. Теперь присоединим единицы… Наши две пятёрки образуют десятку! Итого: в конце — XXI. Переходим к пятидесяти. Точнее, сорок. Нам придётся XLсперва расписать как XXXX и теперь посчитать всё три раза…

Я считал, вычёркивал, заменял полученный результат правильной записью, складывал, опять менял цифры… Брат Томас смотрел и усмехался. Я нервничал, но виду не подавал.

— Вот! — подал я окончательный результат. В рамочке у меня было записано:

CCXLVII^X=MMCDLXX.

— Ну, как?

— Неплохо, — похвалил брат Томас. А теперь смотри, как это делают арабы:

И он небрежно нацарапал: 247х10=2470.

— Не может быть! — у меня даже руки опустились, — Вот это…всё?!!

— Да. Видишь ли, и греки и римляне записывают знаками разряд числа а количество в этом разряде — количеством знаков. А арабы, наоборот, записывают цифрами величину числа в этом разряде, а сам разряд определяется местом нахождения цифры. Давай я тебе подробно, с примерами…

Целую неделю после этого я ходил, как шальной! Мне казалось, что теперь-то я обуздал математику, словно норовистого коня, и с этой минуты она будет мне служить верой и правдой. Молниеносно. А не то, что раньше, по полчаса на каждый пример… А брат Томас, усмехаясь своими толстыми губами, учил меня по новому умножать, делить уголком, считать проценты и находить неизвестное в уравнениях. Это было… восхитительно! Эх, если бы так просто решился вопрос с рубином!

* * *

— Ну, как у тебя?

— Ищу, спрашиваю. Прислушиваюсь к разговорам. Пока без толку. А у тебя?

— Даже не знаю, как сказать, — засмущался я, — Разгадал одну вещь, но это такая ерунда получается…

— Что за ерунда?! — у Катерины даже глаза заблестели от любопытства!

— Я могу перекрасить всё, что угодно в любой другой цвет. Вот у меня рука телесного цвета… ап! А вот она уже зелёная! Вот ты в хабибе[1] серого цвета… ап! А вот ты уже в розово-голубом! Что ты дёргаешься? Сейчас верну всё на место… ап!..

— Ужас какой! А ты всё-всё, что хочешь, можешь так перекрасить?

— С утра исподтишка пробую. Пока получается, что всё. Могу сделать из красного вина зелёное! А вкус не меняется. Могу перекрасить землю, песок, камни, металлы… Когда сюда шёл, заглянул за угол и сделал оранжевую траву! Конечно, тут же исправил. В общем, всё могу перекрасить, только не знаю, зачем это вообще нужно. Я же не собираюсь стать, к примеру, красильщиком тканей?..

— А что вообще твой перстень может? Кроме исцелений?

— Точнее, что я умею? — с некоторой досадой сказал я, — Перстень, как я подозреваю, может всё! А вот я из этого всего могу — увы! — немногое. В основном то, что требовалось в наших краях, в условиях пустыни. Могу ускорить рост растений. Могу наколдовать воду, правда, немного, пару горстей за раз, не больше. Но в пустыне каждая капля может жизни стоить! Могу, примерно на четверть часа, прибавить резвости верблюду. Типа, завидел на горизонте подозрительных людей — гони оттуда! Даже если они на лошадях вслед поскачут, то ближайшие четверть часа они никого не увидят. Ну и подумают: мираж! Могу на какое-то время укрепить верёвку. Вот, вроде бы гнилая, и барана не удержит, а я такой — ап! И слона подвесил! Только слон и минуты не провисит. Магия кончится. А корову такая верёвка уже несколько минут выдержать сможет. Вот, как-то так…

— Негусто…

— Чем богаты! — огрызнулся я, — Не забывай, я не полноценный маг! Я ещё ученик мага. К примеру, начал было мне Фарн рассказывать, как делать что-то вроде миражей, чтобы люди видели то, чего на самом деле и нету вовсе, да только дорасказать не успел. Пришлось сюда отправляться. А старые маги, вроде Решехерпеса, они много чего умели! Их сам фараон боялся! Несмотря на всё своё войско!

— Ну ладно! Может, чего ещё в своём мареве углядишь! До завтра!

— До завтра…

[1] … ты в хабибе… Любознательному читателю: хабиб, иногда его называют туникой — верхняя часть одежды католической монахини. Представляет из себя просторное, длинное одеяние, с широкими, длинными рукавами. Бенедиктинцы носили, в основном, одеяния чёрного цвета, в праздники могли облачаться в белое, но Катерина, как послушница, носит одежды не тех цветов, которые приняты в ордене, а серые, что символизирует её период не службы, но послушания.

Глава 22. А все ли дороги ведут в Рим?

Дорожные знаки могут превратить шоссе в лабиринт.

Станислав Ежи Лец.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 08.08.1410 — 15.08.1410 года.

— Похоже, когда Ульрих фон Юнгинген отправлялся на войну, рубина на его пальце уже не было! — сообщила Катерина во время очередной нашей встречи, — Есть, по крайней мере, двое свидетелей, которые клянутся, что видели руки Ульриха, когда он одной рукой поглаживал шею коня, а другой держал его за узду, перед тем как сесть в седло. И оба утверждают, что перстня не было.

— И это значит…

— Что наше подозрение имеет серьёзное основание. Очень может быть, что главный талисман Ордена, Большой рубин Крестоносцев, Ульрих отдал на сохранение папе Римскому.

— Та-а-ак! Значит, надо наведаться в Рим? К папе? Это кстати! Помнишь, после ордалии фон Плауэн заявил, что сам признать меня ангелом не может, нужно решение папы Римского? Вот и нужно ему напомнить его слова! Пусть отправляет меня к папе!

— Он же потом, ночью, заявил, что всё нормально, ты просто человек, а Господь всего лишь дал знак, что ты невиновен.

— Ничего не знаю! Как там, у крестоносцев? Дал слово — держи! А слово было сказано, все слышали!

— Ну-у… может, и так! Эх, знать бы ещё, к какому именно папе ездил Ульрих!

— А он, что, не один?! — разинул я рот.

— Три… — серьёзно поглядела на меня Катерина.

— Охре… в смысле, как же так?! Кто-то один должен быть главным! За кого-то одного надо молитвы возносить?

— Тут не нам решать! За кого матушка скажет, за того и будем молиться! Сейчас молимся за папу Григория Двенадцатого. Но мать Люция рассказывала, что было время, когда молились за папу Бенедикта Тринадцатого.

— То есть, это ваша матушка решает, какой из пап «правильный»?

— Ты что?! Ей даёт такое указание епископ!

— А епископу?

— А епископу — не нам судить! Хм!.. я думаю, епископ смотрит, кого поддерживают короли и прочая знать в его епископстве… Но, не нам судить!

— Н-да… а подробнее? Как вообще получилось, что сразу три папы, как они относятся друг к другу и, всё-таки, к кому из них мог ездить Ульрих?

— Проще всего ответить, как папы относятся друг к другу: они предали друг друга анафеме! — ответила девушка, — А вот как так получилось… Хм!..

Понимаешь, есть Священная Римская Империя. Священная! А правит ей простой император, из мирян. Непорядок! — решили папы Римские. А тут ещё Пипин Короткий подарил папе обширные земли, которые тот решил превратить в отдельное государство. В отдельное папское государство. И, мало того, что папа мог иметь с этих земель налоги, но папы предпринимали попытки вести войны с соседями, чтобы расширить границы своих владений. Может, папы Римские хотели покорить всю Священную Римскую Империю? Как знать, как знать… А кроме того, папы продолжали получать земли в дар. Карл Великий, его сын Людовик Первый Благочестивый… А потом вообще нашёлся документ ещё от четвёртого века после рождества Христова, где и Рим и окрестности Рима император Константин тоже подарил папе Римскому[1]! Потом в папском государстве даже начали чеканить свою монету! В общем, папские земли росли и ширились… но как государство в составе империи! То есть, папы вынуждены были отдавать часть налогов императору! Тому самому, которого они сами и короновали! Обидно, понимаешь! И папы добились, чтобы их папское государство стало независимым от империи! Все налоги — только себе! А в результате разных войн и конфликтов это независимое государство потихоньку отщипывало от империи кусочек за кусочком, кусочек за кусочком…

Понимаешь? Получается, папа одновременно и духовный пастырь всей Священной Римской Империи, и независимый государь в своём папском государстве, отделённом от Священной Римской Империи. Как тебе такое? Чудны дела твои, Господи!

В общем, папское государство росло и, как это всегда бывает, чем больше владений, тем больше проблем! Папа, как выяснилось, конечно, духовный лидер, но утихомирить земные страсти — увы! — даже ему не под силу. А страсти кипели, и ещё какие! Каждый хотел урвать кусочек благ земных! И в виде власти, и в виде богатств и вообще… Сколько их, итальянских городов было, правители и вельможи которых не жаждали папской власти? Сами хотели править… Ещё и народ против папской власти подбивали, заговоры устраивали. Одного папу так поколотили заговорщики, что тот скончался![2] Другого, который после него был, попросту отравили![3] И тут вдруг случилось, что на папский престол избрали не итальянца, а гасконца. Некоего прелата Бертрана де Го, который принял имя папы Климента Пятого.

А тут и французский король пожаловал новому папе городишко Авиньон, что на реке Роне, почти у самого синего моря[4]. И очень, очень настаивал, чтобы папа посетил новые владения. В общем, папа-француз сбежал из итальянского гадючника во французский Авиньон. С тех пор папу окружали только французские кардиналы, новый папа избирался только из французов и все папы в Авиньоне вынуждены были ходить на цыпочках перед французским королём. Се ля ви! Вскоре в Авиньон переместился не только сам папа, но и весь его двор, секретариат, сокровищница и всё такое прочее, был построен папский дворец и всё это назвали «авиньонский плен». По аналогии с вавилонским пленом еврейского народа.

Не сказать, чтобы папы забросили свои амбиции в папском государстве. Но… не всё получалось, что они планировали. Хотел, к примеру папа подчинить Милан, а миланцы этого не хотели. Пошёл папа на Милан войной и хотел, чтобы ему помогла Флоренция. А Флоренция не захотела. Тогда папа решил наказать флорентинцев! Вот вам и война Восьми святых! Три года шла, между прочим!

— Почему «Восьми святых»? — разинул я рот.

— Ну, это так, иносказательно, — усмехнулась Катерина, — Во Флоренции назначили особую комиссию по управлению, на время войны. Из восьми человек. А кто же может воевать с самим папой Римским? Только святые. Вот и прозвали: война Восьми святых. Так это только с Флоренцией! Да и Флоренцию так и не взяли, ограничились мирным договором и контрибуцией.

Тут ещё дело в том, что ни папа, ни его кардиналы, лично воевать не имеют права, ибо духовные особы. А значит, что? Правильно, вынуждены призывать наёмников! А наёмники, это такая ненадёжная вещь! Опять же, во время войны Восьми святых, папа нанял некоего Джона Хоквуда, хоть и итальянца, но английского происхождения. Итальянцы его звали Джованни Акуто. Так вот, папа его нанял для войны, а флорентинцы перекупили! За сто тридцать тысяч флоринов и пожизненную пенсию в тысячу двести флоринов. Так целых два года этот Джованни и не совался во Флоренцию! Колесил со своим войском по папскому государству, подавлял бунты и восстания, но в Тоскану — ни ногой! Потом, правда, всё равно пришлось, но к тому времени уже и папа умер, и казна папская истощилась, в общем, как я уже сказала, заключили мир.

Ну, во-о-от… А потом случилось то, что и должно было случиться: люди сели и подумали. То есть, сперва воевали-воевали, дрались-дрались, а потом сели и подумали. А потому что люди! У нас всегда так: сперва в морду, а потом подумать. Вот и задумались знатные сеньоры: раньше папа был в Риме, а теперь где? В Авиньоне. Раньше паломники ходили в Рим. А теперь куда? В Авиньон. А паломники — это деньги! Раньше церковные налоги стекались в Рим. На эти налоги велось строительство. А теперь куда? В Авиньон. А строительство — это деньги. Раньше, когда в Риме от паломников не протолкнуться было, сюда и торговые пути шли. Все пути ведут в Рим! А теперь куда? В Авиньон. А торговля, это уже не просто деньги. Это деньжищи! Так что же получается? Караул! Нас грабят!

Так подумали знатные итальянские сеньоры и… начали упрашивать папу вернуться в Рим. А тот брыкался. А они упрашивают. А он брыкается. Во-о-от… Но, всё же упросили! Около тридцати лет назад, а конкретно, в тысяча триста семьдесят седьмом году папа Римский вернулся в Рим! А там такое запустение, такая разруха!.. Даже купол на главном храме просел! И папа избрал себе новое место для резиденции, не Латеранский дворец, а Ватикан. Пожил папа в Риме с год, а потом тихо скончался. Или не тихо — кто знает? Мы же помним, что папа был француз, а жил в Италии?

В общем, после смерти папы, собралась огромная толпа и принялась кричать, что теперь нужно выбрать папу из итальянцев! Хватит французов! Натерпелись! А если что не так, то мы вам зададим жару! И потрясали дубьём… А ты же помнишь, что с папой приехали и кардиналы-французы? Нет, были и итальянские, но большинство оказалось французов. И вот, сели они в старом Латеранском дворце и стали думать: как быть?.. Итальянец не нравится кардиналам, а француз не нравится народу!

Там ещё забавный эпизод случился. Пронёсся слух, что избрали папой одного из итальянцев. А у римлян есть весёлый обычай: сразу после избрания нового папы, грабить его поместье. Дескать, зачем тебе земные блага, если ты папой стал?.. Вот радостная толпа и рванула в поместье этого кардинала. Весь дворец в пух разнесли! Даже двери с петель сняли! А его, оказывается, и не выбрали вовсе. Смешно, правда?..

В общем, сидели кардиналы, ломали голову. Из четырёх итальянцев один слишком молод, другой слишком стар. Да и не хотели кардиналы-французы итальянца! У них другие расклады были. Половина из Анжу, половина из Гаскони. Как примириться, кого выбрать? А итальянец нам не нужен!

И в этой непростой ситуации пришлось пойти на компромисс, который вроде бы всех устраивал. Подумали-подумали кардиналы и выбрали не кардинала! А архиепископа, которого и на конклаве-то не было. Некоего Бартоломео Приньяно, родом из Неаполя, но французского происхождения. Как бы и вашим и нашим. Одновременно и француз и не француз! И этот Бартоломео принял имя папы Урбана Шестого.

Веселились кардиналы недолго. Бартоломео славился твёрдостью и аскетичностью. Новый папа так зажал кардиналов, особенно неитальянского происхождения, так ополчился против их богатства и роскоши, что кардиналы в прямом смысле застонали! А папа Урбан отказался возвращаться в Авиньон, и легко лишал духовного сана тех, кого подозревал в измене. Ну кто же так начинает своё правление?! Полгода не прошло, как кардиналы собрались в Фонди и отменили решение конклава, объявив, что прежний выбор папы был сделан не по воле Бога, а под давлением народной толпы. Урбан в ответ назначил двадцать девять новых кардиналов! Тогда кардиналы в Фонди избрали нового папу!

Новым папой стал уроженец графства Женевского, кардинал Роберт Женевский, который принял имя папы Климента Седьмого. И первым делом он предпринял поход на Рим. Но народ защитил Урбана. Тогда Климент отправился в Авиньон и оттуда предал анафеме Урбана. Убран ответил тем же.

Так они и жили. В Риме после Урбана Шестого были папами Бонифаций Девятый, Иннокентий Седьмой, а сейчас на престоле Григорий Двенадцатый. В Авиньоне после Климента Седьмого стал Бенедикт Тринадцатый. И каждый из пап, сразу после своего восшествия на престол, подтверждал анафему своему конкуренту.

А в прошлом, тысяча четыреста девятом году в Пизе собрался общий церковный собор, в попытке примирить пап. Ни Григорий, ни Бенедикт на собор не приехали. Тогда собор принял постановление, что общее собрание Церкви выше по авторитету, чем сам папа. А раз так, то собор постановил низложить обоих пап и избрал третьего! Это был Пётр Филарг Кандийский, принявший имя Александра Пятого. Но оба папы не подчинились решению собора в Пизе! То есть, пап стало трое. А в мае нынешнего года папа Александр внезапно умер. Вместо него папой стал кардинал Бальтазар Косса, принявший имя Иоанн Двадцать Третий.

А теперь скажи, который из этих пап правильный?

— Откуда же мне знать? — я невольно почесал в затылке, чтобы лучше думалось, — вроде бы каждый в своём праве… каждого избирали… не знаю!

— Ха! Он не знает… Тут короли не знают! Одни поддерживают Рим, другие Авиньон, третьи склоняются к Пизе. Поэтому я и говорю: за кого скажет матушка молиться — тот и настоящий! — значительно посмотрела на меня Катерина.

— Это всё ерунда, — задумчиво ответил я, — Важно не это. Важно, к которому из пап ездил наш Ульрих фон Юнгинген?

— Точно не в Пизу! — твёрдо отрезала Катерина, — А вот в Рим или в Авиньон… Или даже в оба места по очереди?

— М-да! — Я опять почесал в затылке, — А к какому папе направит меня фон Плауэн?

— Скорее всего в Рим. Авиньонского папу стали меньше поддерживать. Он даже сменил место пребывания. Теперь он в Перпиньяне, а не в Авиньоне.

— Ну, в Рим, так в Рим. А если нет, то съезжу в этот… Перпиньян. Надеюсь, это всё? Надеюсь, никакой ещё «римской мамы» у вас не завелось?

— С ума сошё… а впрочем… была одна римская мама, — печально повесила голову Катерина, — Точнее не мама, а папесса Иоанна…

— Да, брось! Это ещё как?!

— В следующий раз расскажу. Да и то, если настроение будет.

— Договорились! До завтра!

— До завтра… Беги к своему брату Томасу.

* * *

Брат Томас, как всегда, бродил по крепостной стене, гримасничал и делал пометки в своих листочках. Теперь-то я знал, что он там пишет и насколько это важно!

— Андреас! — обрадовался он, — Как вовремя! Сейчас самое время бабахнуть! Ты готов?

— Ты хочешь поручить… мне?! — у меня даже в горле пересохло.

Брат Томас вынашивал свою идею с обманом поляков не один день, провёл не десятки — сотни расчётов, и поручает это дело необученному, необстрелянному юноше. Мне! Это же такая ответственность!

— Спасибо! — искренне, от души, сказал я, — Не подведу!

— Однако, и потренироваться не грех! — заметил брат Томас, — И ещё… Я подумал, что если я голосом командовать буду, тот кто на стене, быстрее меня услышит, чем тот, кто у мортиры. И быстрее выполнит команду. Значит, его орудие стрельнёт чуть раньше. На долю секунды. Но, если на другом орудии кто-то промедлит, тоже на долю секунды, или запальный порох не сразу вспыхнет… то две доли секунды сложатся в целую секунду! А это провал нашей затеи.

— Как же быть?

— Просто! Я не буду кричать голосом. Я взмахну вот этим флажком. И, как только я им махну, оба стрелка должны одинаковым движением сунуть фитиль в запальный порох. Вот это движение мы сейчас и потренируем!

Фитиль оказался не просто фитиль, а особая льняная верёвка, метра на полтора длиной, вываренная в крепком растворе из берёзовой золы и извести. От этого она ровно и медленно тлеет, не затухая и не вспыхивая. Кроме того, эта верёвка специальным крючком приделана к ровной палке почти в человеческий рост. Именно эту палку держит стрелок в руках, время от времени поправляя фитиль, чтобы он всегда торчал чуть выше палки. А, когда услышит команду «Огонь», что собственно и значит, что нужно сунуть огонь фитиля в запальный порох пушки, стрелок отработанным движением выполняет команду.

Вот мы и тренировались. Взмах флажка — раз-два! Взмах флажка — раз-два! Поправить фитиль. При этом встать в особую позу, чтобы брат Томас видел, что ты не можешь немедленно выполнить команду. Поправил? Встань ровно! Взгляд на брата Томаса! Взмах флажка — раз-два! Взмах флажка — раз-два! И так до тех пор, пока я не почувствовал себя механическим придатком к пушке. Не было ни мыслей ни чувств. Только фитиль и раз-два. Кстати, мы во время тренировки по три фитиля сожгли! Только для того, чтобы отработать слаженность действий.

— Ну, с Божьей помощью, попробуем! — решился, наконец, брат Томас. И бросил на меня короткий умоляющий взгляд. Я показательно вознёс глаза к небесам, мол тоже молюсь. А там, как Господь соизволит.

Брат Томас ещё раз лично проверил направление стрельбы мортиры, последний раз убедился, что для первого выстрела мортира не заряжена ядром, дал последние наказы стрелку, и полез на стену. И я за ним, конечно.

Сумрачно и грозно стояла кулеврина, заранее заряженная братом Томасом. Я тщательно отсчитал от неё полтора шага и встал, расставив ноги. Сигнал: я не готов! Бросил короткий взгляд назад. Точно так же стоял у мортиры брат Феликс, стрелок из мортиры. Брат Томас решительно отправился на самую середину стены, протянувшуюся над воротами. Сердце у меня в груди отчаянно застучало. Не подвести бы!

Брат Томас остановился, оглянулся и вздёрнул флажок вверх. Поджигай! Я сунул фитиль в специальный факел, который всегда горит рядом с пушкой. Именно для того, чтобы поджигать фитили. Тщательно проверил, что фитиль занялся и уверенно тлеет. Убедился, что достаточный кусочек фитиля выглядывает сверху над палкой. Ну-у…

Я встал ровно, ноги вместе. Сигнал: готов! Оглядываться не стал, некогда! Всё внимание на брата Томаса. И вот, флажок резко упал вниз. Раз-два! Руки сделали движение сами, отработанным движением.

БА-БАХ-Х-Х!!!!

Мне показалось, что стена подо мной одновременно рухнула вниз и взметнулась вверх! Меня подбросило. Я потерял ориентировку в пространстве. Я перестал видеть окружающее в сизых клубах порохового дыма. Я перестал слышать звуки. Рот и нос наполнились чем-то кисло-вонючим и я перестал дышать. И вдоха не мог сделать! И эта гадость так разъедала глаза, что из глаз потекли слёзы.

— У-у-у… — я обнаружил себя стоящим на четвереньках, непонятно где. И всё вокруг было наполнено ядовитым дымом. Не помня себя, я так и пополз на четвереньках вперёд, подальше от этого ужаса. Потом одна моя ладонь провалилась в пустоту, но тут же я почувствовал, как меня цепко ухватила за шиворот мощная рука. И вздёрнула на ноги.

— А-га-га! — услышал я, словно сквозь вату, довольный смешок, — Вот теперь можешь считать себя настоящим артиллеристом! Считай, крещён огнём! Осталось дождаться крещения водой, а-га-га!

Потом меня подтолкнули к зубцу стены, слабо видневшемуся среди плотных слоёв дыма, а когда я оглянулся, я увидел длинную, нескладную фигуру, ловко поливавшую ствол кулеврины смесью воды и уксуса, припасённой в огромной деревянной бочке.

— У-у-ух-х-х!!! ха-ххх! Кха-кха! — прокашлялся я наконец. И в голову начали возвращаться мысли.

На подламывающихся и заплетающихся ногах, я сделал несколько неверных шагов помогать брату Томасу. А как же? Артиллерист я или нет? Брат Томас одобрительно шлёпнул меня по плечу, чуть не сбив с этого плеча кирасу.

— Молодец! Не каждый после первого выстрела так быстро в себя приходит! А-га-га! А ещё бабахнем? Рискнёшь?!

— Бабахнем! — несмело улыбнулся я в ответ, — Ещё как бабахнем!!!

— А-га-га! Да ты прирождённый пушкарь! — довольно рассмеялся брат Томас. Потрогал рукой остывающий ствол кулеврины и заорал так, что у меня повторно уши заложило, — Заряжа-а-а-ай!!!

А потом мы ещё бабахнули. И не раз.

В этот вечер я еле сумел заставить себя уснуть. Настолько шумело и мутилось в голове, а кислота порохового дыма, казалось, навеки въелась в нос и язык. Так и хотелось отплеваться от этой гадости. Но я уже по опыту знал: отплеваться не получится. Придётся терпеть. Но зато брат Томас был доволен. Если поляки следили на нашими приготовлениями, они будут твёрдо уверены, что мы пристреливали правую и левую полосы наступления. Никак не центр. Очень удачно легли ядра из мортир. Убедительно.

[1] … император Константин… подарил папе Римскому… Любознательному читателю: в настоящее время ДОКАЗАНО, что так называемый «Константинов дар» это подложный документ, сфабрикованный в папской резиденции. Дело в том, что к тому времени Рим и его окрестности формально считались принадлежащими Византии. Чтобы обосновать папские права на эти земли, нужен был документ. И он явился! Но Катерина ещё не знает, что документ — фикция.

[2] …так поколотили… что он скончался… Речь про Бонифация VIII, который был арестован и избит заговорщиками в 1303 году, после чего умер.

[3] … другого… отравили… Бенедикт XI был отравлен в 1304 году.

[4] От Авиньона до Средиземного моря около 80 км.

Глава 23. Выход есть!

Не строй скромных планов — они не способны взволновать душу.

Николло Макиавелли.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 16.08.1410 — 30.08.1410 года.

— Говорят, вы с сестрой Катериной какой-то рубин ищите? — словно бы невзначай, поинтересовался брат Томас, в один из дней.

— Кто говорит?! — оторопел я.

— Многие говорят, — уклонился от прямого ответа командор, — Дескать, ты с кулаками на почтенного ювелира Якуба из Ганновера бросался. А Катерина нет-нет, да и вставит в разговоре вопросы о рубине. А? Что скажешь?

— Я этого Якуба… — медленно начал закипать я, — Ах он… крыса мокрохвостая! Шакал облезлый! Обезьяна шелудива…

Я поперхнулся. Брат Томас смотрел на меня таким любознательным взором! Словно впитывая каждое новое ругательство.

— Не стоит он твоего внимания, — со вздохом сказал командор, когда убедился, что новых ругательств не будет, — Пусть его Бог покарает! А братьям рыцарям я сказал, что если бы ты с кулаками на этого Якуба полез, то у него на морде следы должны были бы остаться. Нет следов? Значит, не было и кулаков! Брешет он всё, иудейская морда!

— Как ты сказал? Иудейская морда?..

— Ну, да! Явный же иудей! Разве ты не заметил?

— То есть, — медленно проговорил я переваривая сказанное, — То есть, в замке крестоносцев нашёл себе пристанище иудей? Который не христианин? И никто не обвиняет его, что он еретик и язычник? А в то же время братья-крестоносцы воюют с другими христианами-католиками? У меня плюсы с минусами не сходятся!!!

— Н-да! — крякнул брат Томас, задумавшись, — Как-то даже, сразу и в голову не пришло! Ну, это свой иудей, привычный. Который давно здесь обосновался. К тому же, за своё спасение он хорошую денежку дал. Как же не спасти невинную душу? А те католики, за стеной — это не наши католики, плохие католики! Хочешь, я тебе попозже расскажу, кто такой польский король и как он крестился? Или про литовского короля? Который сперва был язычником, потом крестился по католическому обычаю, потом по православному обряду, а потом опять в католичество перешёл? Какой же это католик? Тьфу, а не католик!

— Да-да! — заторопился я, — Расскажешь. Потом. А сейчас… мне нужно!

— Беги, — усмехнулся брат Томас, — Кстати! Когда слух про поиски рубина прошёл, сюда фон Плауэн заглядывал. Интересовался, где ты, да почему не помогаешь с орудиями…

— И?.. — похолодел я.

— Что «и»? — нахмурился командор, — Я сказал, что ты тренируешься на тренажёрах, как тебе указал твой господин, брат Гюнтер. Ты же его оруженосец, не мой? Ты же тренировался?

— Тренировался… — задумчиво подтвердил я, — И сейчас… это… тренироваться пойду!

— Я так и подумал! — очень серьёзно кивнул головой брат Томас, — Потренируешься, приходи! Я с фон Плауэном кое-что обсудил… Заодно от досадных мыслей отвлёк. Я расскажу, когда вернёшься, будет интересно.

— Да-да, — пробормотал я, — да-да…

И быстро побежал в часовню, предупредить Катерину, что дальнешими расспросами и поисками заниматься стало опасно. По счастью, девушка была уже там. Коротко я передал содержание нашего разговора с братом Томасом. Катерина сжала кулачки:

— Прости, Господи, этого козла вонючего, Якуба, как я ему прощаю…

— Однако, часто встречаться, теперь становится опасным!

— Не очень. Меня же матушка благословила артиллеристам помогать?

— Я же не единственный артиллерист!

— А я не с тобой единственным за день встречаюсь! Вон, вчера, по просьбе брата Феликса, целую бочку воды натаскала! Но, вообще ты прав. Надо встречаться реже.

— Так, я побежал?

— Беги…

* * *

Сегодня я представил, что вместо бревна вижу мерзкую рожу ювелира. Помимо воли, зубы сжались, кожа на скулах натянулась, брови сдвинулись и я метнул гневный взгляд на бревно. Убью гада!!!

— А у парня есть успехи! — задумчиво прокомментировал фон Штюке, полосовавший в стороне наполовину изрубленное бревно громадной секирой. Держа её попеременно, то в левой, то в правой руке.

— Всё равно, ещё работать и работать! — вздохнул брат Гюнтер, возившийся с каменными гирями, — А нам его ещё к седлу приучать…

— Вы про коней?! — всполошился я, — Не надо про коней! Я один раз попробовал, так эти твари мне чуть руку не отгрызли! Не надо коней, я и пеший себя прекрасно чувствую!

Оба крестоносца переглянулись и одновременно кивнули:

— Значит, сегодня!

… Сегодня меня укусили только четыре раза…

* * *

— Если ты думаешь, что это первая война между нашим Орденом и поляками, то ты ошибаешься, — лениво рассказывал брат Томас, примостившись под навесом, ибо опять начал накрапывать дождь, — Не первая это война и, даст Бог, не последняя.

Вообще, запомни: все войны ведутся из-за выгоды! Если тебе кто-то скажет, что война велась из-за чести, рыцарственности или по религиозным соображениям — не верь! Если копнуть поглубже, всё равно окажется, что из-за выгоды!

Хочешь пример? Самое известное и самое рыцарское сражение, как считается в наше время, это «Битва тридцати». Слышал?

— Н-нет, — вынужден был признать я.

— Ну, что ты! Это символ рыцарства! Благородство духа и поступков! Это настолько известное сражение, что рыцари помнят всех участников поимённо! Ладно, я расскажу… Сама битва произошла двадцать шестого марта тысяча триста пятьдесят первого года. Место битвы — Бретань. Там шли долгие боевые действия между французами и англичанами, но в какой-то момент они замирились. При этом часть Британи была французской, а часть — под англичанами. И вот, прямо на границе, разделяющей французские и английские владения, коменданту крепости Жослен, по совместительству коннетаблю Бретани Жану де Бомануару, стали поступать многочисленные жалобы от местных жителей на бесчинства англичан. Конкретно, на коменданта города Плоэрмель, некоего Роберта Бембро. Француз Жан де Бомануар послал гневное письмо англичанину Роберту Бембро. В ответ тот послал француза… А такие вещи могут быть смыты только кровью! Француз послал вызов! Договорились: встретиться на полпути между крепостями Жослен и Плоэрмель, у старого дуба. Всего должно было быть по тридцать человек с каждой стороны. Ну, и плюс командиры. Биться пешими, любым оружием, и пусть Бог укажет, кто прав!

Уже загодя на месте будущего сражения собрались сотни, если не тысячи, зевак. И простые виланы, и благородные рыцари. Заранее скажу: никто из них не посмел вмешаться в ход сражения! Как бы они не переживали за своих кумиров. Помимо прочего, были назначены и судьи, и врачи и наблюдатели за порядком.

Французы выставили девять рыцарей и двадцать одного оруженосца! Девять рыцарей — это много! Представь девять Гюнтеров!

Я представил. У меня холодок по спине пробежался.

— У англичан рыцарей было меньше, но зато у них почти все были наёмниками! А это, поверь мне, тоже не подарок. Если рыцарь ждёт, когдаего страна начнёт войну, чтобы прославиться, то наёмник войны не ждёт! Он сам эту войну ищет. Чтобы поучаствовать… И слабаков среди них не бывает. Не выживают там слабаки.

По сигналу, началась бойня. Каким только оружием там не бились! Мечи, секиры, кинжалы, булавы, копья… были даже бойцы, которые орудовали боевыми молотами! Представляешь эту свалку?.. Когда боевым молотом по щиту? А в ответ фальшионом по загривку? Славная была сеча!..

Через два часа наблюдатели дали сигнал для отдыха. Оказалось, что англичане побеждают. Пятеро французов валялись на траве. Пятеро из тридцати! А англичан только двое. И тут Роберт Бембро допустил психологическую ошибку. Он стал насмехаться над французами и оскорблять их. Не взяв в расчёт, что они и без того озлоблены сверх меры.

Французы бросились в такую бешеную атаку, что потеснили англичан и Роберт Бембро оказался один против двоих противников. Один из них ударом копья свалил англичанина с ног, второй добил его прямо на земле. Англичане остались без командира и им пришлось несладко. Но тут командование взял на себя немецкий наёмник Крокарт. С трудом, но ему удалось организовать глухую оборону, о которую безрезультатно разбивались французские атаки.

Тут дело в чём? Французские рыцари были более обучены рыцарскому мастерству. А наёмники лучше умели держать строй и сражаться командой. Постепенно французы стали выдыхаться, многие оказались ранены, включая командира, де Бомануара.

Говорят, де Бомануар на секунду шагнул из гущи боя и попросил пить. «Пей свою кровь, Бомануар! Тогда жажда тебя минует!» — воскликнул один из его бойцов, де Буа. Пристыженный де Бомануар бросился в самую свалку боя, покрывая себя славой! А слова де Буа с тех пор красуются, как фамильный девиз рода де Бомануаров… «Пей свою кровь, не будешь чувствовать жажды!». Ах, как это по рыцарски!

Новая атака де Бомануара принесла плоды. Ещё четверо англичан пали мёртвыми. Но и тут Крокарт сумел сомкнуть ряды и организовать оборону! Казалось, англичане всё же одержат верх…

Всё дело решил французский оруженосец Гийом де Монтобан. Понимая, что дело идёт к поражению французов, он вскочил на коня и тараном врезался в английскую защиту! Разбросав восемь вражеских воинов! И тут началась откровенная резня! Настолько страшная и беспощадная, что оставшиеся англичане тут же признали себя побеждёнными и побросали оружие. Потом их отпустили за символическую плату…

— Подожди! — не выдержал я, — Ты говоришь, что этот бой пример рыцарственности? Но оруженосец нарушил правила боя! Они договорились сражаться пешими!

— В том-то и дело, что ничего он не нарушил! — возразил брат Томас, — После это дело разбирали назначенные судьи и все признали, что нарушения правил не было! Дело в том, что рыцари договорились биться любым оружием. Вот, этот Гийом и использовал коня, как оружие! Если бы он рубил мечом, сидя на коне, то тогда это было бы нарушением. Но он просто, вместо меча или секиры, использовал коня! Не более.

— Хм!.. Я бы поспорил!

— И проспорил бы! Повторю: этот бой разбирали люди, понимающие в рыцарской доблести побольше, чем мы с тобой, вместе взятые! Сказано, образец рыцарства, значит образец!

А теперь скажи мне, Андреас, почему произошла «Битва тридцати»? Каковы её причины?

— Ты же сам сказал: рыцари защищали своих… этих… виланов!

— Плевать они хотели на виланов!

— Тогда… из-за рыцарской гордости? Совершить подвиг, прославить своё имя? Сам говоришь, этих людей поимённо помнят?

— На первый взгляд, да, — согласился брат Томас, — Но если поглубже копнуть… За десять лет до этого умер герцог Бретани. Умер не оставив наследника. Казалось бы, наследником должен был стать его брат, граф Жан де Монфор, но тут заявил свои права ещё один… наследничек… граф Шарль де Блуа, женатый на… племяннице покойного герцога! Казалось бы, какой он наследник?! Но Шарль был ещё и, по совместительству, племянником короля Франции…

Десять лет шла гражданская война за наследство. Жан де Монфор успел умереть, а Шарль де Блуа попал в плен к англичанам. То есть, в эту тяжбу втянулись и Англия и Франция… Со своими интересами.

Так вот, две очень важные в стратегическом отношении крепости Бретани, оказались в руках противоборствующих сторон. Похоже, де Бомануар отлично понимал, что если он захватит Плоэрмель, то у него в руках окажутся ключи от всей Бретани. Но, ты помнишь, с чего я начал? Было перемирие! Мне кажется, что хитрый де Бомануар здраво рассчитал, что если ему и его людям удастся не просто победить в этой схватке Роберта Бембро, но и пленить его, то ценой выкупа вполне может быть желанная крепость. Именно поэтому вначале французы никак не атаковали Роберта, предпочитая взять его в плен живым. Но сражение пошло не так, как планировал де Бомануар… И уже от безысходности, французы изменили тактику.

А если копнуть ещё глубже, то мы придём к тем самым интересам Франции и Англии, а не только сторонников того или иного наследника Бретани…

Всегда нужно отделять повод от причины! Хочешь, я расскажу тебе про один из самых кровопролитных боёв за последние сто лет? И произошёл этот бой… из-за ведра!

— Как?! — буквально подпрыгнул я.

— Вот так, — довольно ухмыльнулся брат Томас, — Надо тебе сказать, что в Италии есть такое папское государство…

— Я знаю, — улыбнулся я, — Мне Катерина рассказывала!

— Ну, и хорошо! Меньше объяснять придётся! А ещё в Италии много самостоятельных городов, которые можно считать отдельными государствами. И у этих городов своя политика. Кто-то выступал за папу, кто-то за императора… Так вот, есть такие города: Болонья и Модена. Традиционно, в Болонье жили, в основном, паписты, гвельфы, а в Модене, наоборот, приверженцы императора, гибеллины. Ну и, понятно, между этими городами всегда была вражда. То один город оттяпает фермерские земли, принадлежащие другому городу, то другой разорит земли другого… Весело жили!

Дай Бог памяти, в тысяча триста двадцать пятом году, войска Модены захватили крепость Монтевельо, которая была важным пунктом обороны Болоньи. В ответ болонцы две недели жгли и разоряли фермеров Модены. Сам понимаешь, любви друг к другу у них не прибавилось. Ну, вот, как-то небольшой отряд из Модены пробрался в Болонью. Не то для разведки, не то ещё для чего… А в центре Болоньи есть колодец, и к нему было привязано ведро. Обычное, ничем не примечательное, деревянное ведро. Так солдаты из Модены то ведро и спёрли! Притащили к себе в Модену и принялись бахвалиться: вот, дескать, какие мы молодцы!

Горожане Болоньи рассвирепели! Как так?! Как посмели?! Вернуть! И принести извинения! Публично!!!

Фигу вам! — ответили горожане в Модене.

И, из-за копеечного ведра, Болонья объявила войну Модене! Войну объявили утром, а вечером уже состоялось сражение.

А теперь представь себе: в схватке участвовало около четырёх тысяч рыцарей и более тридцати пяти тысяч пехоты!!! Войск у Модены было меньше, но они оказались более умелыми тактиками. Когда превосходящие силы болонцев врубились в центр пехоты моденцев, с фланга на них налетела конница, опрокинула и погнала болонцев вспять. И гнала их до самой Болоньи, рубя и колотя копьями. Всего оказалось около двух тысяч погибших!! По пути, пользуясь паникой и неразберихой, моденцы взяли и разрушили ещё несколько небольших замков, принадлежащих Болонье: Креспеллано, Кастельфранко-Эмилия и ещё некоторые. Но в саму Болонью моденцы входить не стали. Только всю ночь издевались над побеждёнными из-за городской стены.

Потом, конечно, подписали мир, и даже, в знак примирения, Модена вернула какие-то ценности, захваченные у болонцев. Но не ведро!! Ведро повесили на колокольне кафедрального собора на всеобщее обозрение! До сих пор оно там висит![1]

В историю это событие так и вошло под названием: «Война из-за ведра». А если копнуть поглубже? Из-за ведра ли была эта война? И только ли из-за разных политических взглядов?

— Думаю, что местные правители не могли окончательно определиться, к какому сильному плечу приткнуться, кого именно выбрать сюзереном, — хорошенько подумав, ответил я, — Потому что выбрать, рано или поздно, всё равно придётся. Ни один, ни другой, не потерпят мелких городских вольностей рядом со своими границами. А пока они прельщают этих вельмож льготами и выгодными должностями. Папа обещает за свою поддержку одно, император — другое, а местные правители мечутся между этими обещаниями, науськивая народ на своих противников. А ведро, это всего лишь повод.

— Молодец! — одобрительно причмокнул толстыми губами брат Томас, — Быстро схватываешь! Тогда ты поймёшь и про отношение Ордена с поляками! Потому что сражение на поле у Грюнвальда — это так, вишенка на торте. Вот только, очень кровавая вишенка получилась! На одном поле съехались тридцать девять тысяч поляков и литовцев и двадцать семь тысяч крестоносного войска! Не знаю, сколько легло поляков, полагаю вдвое против наших, а наших полегло восемь тысяч! И четырнадцать тысяч попали в плен. Перед битвой в нашем войске было двести пятьдесят посвящённых рыцарей. Двести пять из них убиты.

Говорят, крови на поле было столько, что король Ягайло, после боя приказал разбить бочки с вином, и свои и чужие. Чтобы нельзя было сказать, кровавые ручьи бегут по полю или винные. И все эти ручьи сбегали в озеро. Так вот, есть слухи, что озеро от святой крови крестоносцев сперва покраснело, а потом стало целебным! Легенда? Не думаю! Многие люди, которым я доверяю, свидетельствуют, что к этому озеру началось целое паломничество больных и калек. И никто не ушёл, не получив облегчения недугам, а многие полностью исцелились![2] Так вот, они своими глазами… Что с тобой, Андреас?

— Ничего… — я почувствовал, что внезапно охрип от волнения.

— Я же вижу, что с тобой что-то творится!

— Мне надо… у меня кружится голова! Мне надо отдохнуть.

— Скажи, какие мы нежные! Голова у него кружится!

— Пусть доктор Штюке меня посмотрит! — чуть не взмолился я.

— Но я так и не рассказал про Орден и поляков!

— В другой раз! Пожалуйста…

— Ты и в самом деле побледнел… Ладно, иди. Расскажу в другой раз.

Мне и в самом деле необходимо было побыть одному. Мне пришла в голову такая идея, что кажется, я могу закончить эту польскую осаду! И даже, с преимуществом крестоносцев! Только это надо очень тщательно обдумать!

Я выглянул из-под навеса, несколько минут стоял под струями дождя, глядя в небо, затянутое тучами, а потом побрёл в своё жилище — ту самую комнату, которую доктор Штюке выделил под мертвецкую.

[1] …оно там висит… Любознательному читателю: в наше время, спустя почти семьсот лет, ведро всё ещё висит на той самой колокольне! Хотя, конечно, это уже не оригинальное ведро, но его точная копия. А если кто-то думает, что это единичный факт, этакая кривая ухмылка матушки-Истории, то авторы могут указать на «Войну из-за свиньи», которая чуть было не разразилась в 1859 году между США и Великобританией. Началось с того, что один из фермеров пристрелил чужую свинью, подрывавшую его грядки, а в разгар противостояния было задействовано 400 американских солдат с 14 пушками, которым противостояли 5 кораблей британского флота с экипажем в 2 000 человек… Чудом, буквально чудом, война не началась.

[2] …полностью исцелились… Любознательному читателю: эта легенда имеет неожиданное продолжение. Долгое время волшебное озеро славилось своими лечебными свойствами, помогая даже безнадёжным больным, пока одна дама не пожелала вылечить его водой свою больную собачку. Как только собачку сунули в воду, озеро мгновенно потеряло все свои удивительные свойства… Во всяком случае, так гласит легенда.

Глава 24. Прозрение

Наш век успел довольно много,

Он мир прозрением потряс:

Мы — зря надеялись на Бога,

А Бог — напрасно верил в нас.

Игорь Губерман.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 31.08.1410 — 07.09.1410 года.

С этого дня я только и думал, что о плане спасения и связанном с этим риске. Где бы я ни был, чем бы ни занимался, пришедшая в голову идея никак не выходила из головы. Вот, сейчас Катерина рассказывала о папессе Иоанне — весьма занимательная история, кстати! — а я думал о своём.

— В городе Майнце, в Германии, в самом сердце тевтонских земель, родилась девочка, которую назвали Агнессой, — рассказывала Катерина, — и с раннего детства она отличалась высокой набожностью и необыкновенной рассудительностью. Говорят, её в колыбельке ангел в лоб поцеловал… Врут, наверное! Потому что конец у этой истории не очень хорош.

— Да-да… — рассеянно отвечал я, думая о своём.

— К десяти годам она научилась читать и писать, постигла Священное писание и преуспела в других науках. Да так, что окружающие дивились и даже пугались. В двенадцать она познакомилась с одним благочестивым монахом из монастыря Фульде, который собирался в святое паломничество на гору Афон. И юная Агнесса на коленях молила монаха, чтобы тот взял её с собой. Но монах отговаривался тем, что неприлично ему будет путешествовать в сопровождении девушки. Тогда Агнесса переоделась в мужское платье и вновь упала на колени перед монахом. И тот не выдержал напора её мольбы. Так девочка покинула родные края и отправилась странствовать…

— Да-да…

— После долгих скитаний по святым местам, девушка попала в Рим. И никто не заподозрил в стройном юноше ничего подозрительного! Наоборот, многие прониклись к нему искренним уважением. В Риме, один из тех священников, с которыми познакомилась Агнесса во время путешествий, предложил ей место нотариуса в курии, то есть, при дворе папы римского. И девушка согласилась. И так показала своё рвение, старательность и благочестие, что в скором времени была рукоположена в кардиналы! И многократно участвовала в советах, собираемых римским папой, поражая окружающих мудрыми суждениями, рассудительностью и кротостью. Не удивительно, что после смерти папы, её кандидатуру выдвинули, в числе прочих, как претендента на Святой престол.

— Да-да… — бормотал я, поглядывая на небо.

— И вот, подавляющим большинством голосов, её избрали папой! Как заведено, при вступлении на папский трон, она избрала новое имя — Иоанн Восьмой. И на этом высочайшем посту она пользовалась величайшим уважением, к ней приезжали за советом короли, герцоги и прочие вельможи, а её решения считались окончательными. Говорят, она предотвратила одним своим словом две крупнейшие войны! А ещё она ввела в Церковный календарь четыре трёхдневных поста во славу Божью. По три дня весной, летом, осенью и зимой. Но случилось так, что её узнал тот самый монах, с которым она впервые отправилась к святым местам…

— Да-да…

— Сам он был достаточно благочестив, но… как оказалось, не воздержан в питие… И однажды, будучи под хмелем, он случайно выдал тайну папессы одному из кардиналов. А вот кардинал оказался не так благочестив, как следовало бы! И он, угрожая папессе разоблачением, воспользовался её беспомощностью и обесчестил самого папу римского! Ох, Господи! Да пребудет над нами воля Твоя!

— Да-да…

— Однажды, во время одной из процессий от собора святого Петра к Латеранскому дворцу, бедная папесса родила, где-то между Колизеем и базиликой святого Климента… Бедняжка умерла при родах. А её сын выжил, и даже, говорят, стал епископом Остии!

С тех пор Церковью были введены три строгих правила. Первое: никогда тевтонцу не стать больше папой римским! Второе: при избрании нового папы, претендент должен сперва сесть на специальное кресло с прорезью в сидении и особый человек, заглянув под кресло и увидев… ну ты понимаешь?.. должен громко возвестить: «Это мужчина!». И третье: с тех пор папы римские никогда не ходят той самой дорогой. Никогда![1]

Как тебе эта история?

— Да-да…

— Что «да-да»?!

— А? Я говорю, любопытная история. Но к нашему рубину не имеет отношения.

— Да что ты заладил: «рубин, рубин…». Других дел нету? Тьфу на тебя, прости Господи!

— Для меня нет других дел, — серьёзно ответил я, — Пока я это дело не выполню, других дел у меня нет и быть не может. Всё остальное, это только расчистка пути к рубину.

— Ну и ладно! Ну и иди, пути свои чистить! У меня свои дела есть!

— Ага… До завтра…

— До завтра. Постой! Фон Плауэн… молчит?

— Молчит, — признался я, — Но у нас в Греции, в моё время, была такая пословица: «Если волк спокойно ходит рядом с овечкой — не обольщайся! Он просто нагуливает аппетит…».

— Угу… ну, ладно, до завтра…

* * *

Едва я вышел из часовни, как увидел потрясающую картину. Нет, правда! Брат Томас куда-то бежал, сломя голову! Выглядело это, словно кто-то вырезал из деревяшек нескладного человечка, привязал к ручкам-ножкам ниточки, и невпопад дёргал за эти ниточки, заставляя человечка совершать немыслимые движения. Вот так дёргался и брат Томас, хотя умудрялся довольно быстро бежать на своих длинных нескладных ногах, размахивая длинными, нескладными руками. Я тут же побежал следом. Если что-то случилось, я должен знать это первым! Брат Томас сердито отмахнулся, но я проигнорировал. Может, я в жестах плохо разбираюсь? А, кстати! Отличная идея!

Вот так, задыхаясь от напряжения, мы бегом пробежали все ворота и переходы от Нижнего замка аж к Верхнему, промчались длинными коридорами и, запыхавшись, вбежали в просторную комнату.

За столом сидел бледный от гнева фон Плауэн и что-то негромко диктовал писарю. Кроме них в комнате сидело ещё двое. Я остановился у дверей, вытирая пот, а брат Томас сделал несколько шагов дальше. Фон Плауэн нарочито медленно повернул голову и обозрел нас двоих надменным и презрительным взглядом.

— А этого зачем взял? — ткнул он пальцем в мою сторону.

— Для связи! — не моргнул глазом брат Томас, — Мало ли куда послать придётся? Так он сбегал бы. Сам-то я для бега староват…

Фон Плауэн намёк проигнорировал, продолжая смотреть на меня. Я распрямился и посмотрел в ответ. Открыто и честно. И немного глуповато. Вот, мол, какой я дурачок! Чего меня опасаться? Фон Плауэн перевёл взгляд на брата Томаса.

— Что это значит?! — гневно спросил он и катнул ногой в его сторону круглый камень.

Брат Томас на камень бросил только один взгляд и сразу шагнул к окну. Внимательно оглядел открывающийся оттуда вид и медленно повернулся к фон Плауэну.

— Это значит, — медленно и спокойно ответил он, — Что в рядах поляков есть либо предатель из числа высших чинов Ордена, либо кто-то из поляков был в этой комнате и видел её обстановку. Я склоняюсь к последнему.

— Конечно, был! — надменно усмехнулся фон Плауэн, — И король был, и Зындрам из Машковиц, и королевский писарь Збигнев из Олесницы… да, много их было, в составе польской делегации, когда Великий магистр обсуждал здесь с ними условия перемирия!

— Это было неосторожно! — пожал плечами брат Томас, — Можно было бы провести переговоры в другом месте, а не в главном зале заседаний. А теперь кому-то пришла в голову великолепная идея. Зная, что в этом обширном зале потолок поддерживается единственной колонной, этот кто-то приказал своим артиллеристам стрельнуть в окно. Чтобы ядро перебило колонну и потолок рухнул на собравшихся. Так сказать, одним выстрелом, даже не двух зайцев а… сколько вас здесь было?

— Не заговаривайся! — потемнел лицом фон Плауэн, — Здесь собрались высшие руководители Ордена! Двенадцать человек! В числе прочего, меня выбрали Великим магистром Ордена. Значит, двенадцать человек, включая Гроссмейстера! И поляки могли одним ударом лишить Орден всего руководства! Как ты это объяснишь?!

— Это не мне объяснять, — спокойно возразил брат Томас, — Это должен объяснять тот, по чьей вине у нас осталось так мало орудий. Было бы больше — мы не позволили бы польским стрелкам так спокойно наводить свою пушку на цель. Но мы имеем то, что мы имеем…

— Но почему орудий не оказалось на той стороне?!

— Если бы наши орудия оказались на той стороне, ядро влетело бы в другое окно… — снова флегматично пожал плечами брат Томас, — И ещё неизвестно, быть может совсем с другим результатом! Но что случилось? Почему колонна не рухнула? Я же вижу, что это ядро всё же попало в колонну?..

— Удар пришёлся вскользь, — сквозь зубы соизволил пояснить фон Плауэн, — Ядро срикошетило от колонны, попало в стену, отскочило и завертелось вон там, чуть в стороне. Это чудо Господне, что никто не пострадал! Но совещание пришлось прервать!!!

— Значит, Господь за нас! — констатировал брат Томас, — Я видел, что ту пушку уже увезли?.. Значит, боятся возмездия! Значит, уважают нас, как артиллеристов! Думаю, они больше не рискнут сделать подобный выстрел.

— Мне плевать, что ты там думаешь!! — завизжал фон Плауэн, — Я требую, чтобы подобного не повторилось впредь!!!

— Хорошо, — поморщился брат Томас, — Я прикажу перетащить на ту сторону одну… нет, две мортиры. И на стене постоянно будет дежурить наш артиллерист, чтобы не дать полякам повторить подобный выстрел. Но это ослабит наш удар там, где я считаю, будет основная атака поляков.

— Да уж, соизволь распорядиться!! — прошипел фон Плауэн, — Иди! И забери эту гадость… нет! Каштелян! Приказываю вмуровать это ядро в стену! Туда, куда оно угодило после рикошета. Пусть это будет напоминанием и мне, и всем будущим Великим магистрам о том, что в любых ситуациях нельзя забывать об осторожности![2] А вы оба идите, идите! И, брат Томас, не забудь о двух мортирах!

* * *

— Основан наш орден, как и все остальные рыцарские ордена, в Леванте[3], — покусывая травинку, начал рассказ брат Томас, после того как лично убедился, что две мортиры стоят на новом месте, на ровной площадке, а по стене разгуливает не только обычная крестоносная стража, но и артиллерист-наблюдатель, — Конкретно, возле крепости Акра, в госпитале, принадлежащем ордену Госпитальеров, в тысяча двести девяностом году. Чтобы оказывать помощь не кому-нибудь, а конкретно, германским паломникам. Через год папа отдельной буллой учредил в составе Госпитальеров отдельное общество под названием «Германское братство Святой Марии в Иерусалиме», а ещё через восемь лет, уже другой папа, тоже специальной буллой, даровал новому обществу автономию с собственным уставом. Так и возник «Орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме». И было это в тысяча сто девяносто девятом году.

А уже через двенадцать лет рыцарей Ордена пригласил на помощь венгерский король для борьбы с какими-то… этими… половцами, что ли? В общем, с язычниками-степняками. И германский сапог Ордена начал шествие по Европе. Хотя, резиденция Ордена ещё располагалась в Галилее, в крепости Монфор, где тевтонцы выкупили часть земель.

Ну, что сказать? Борьба со степняками пошла так хорошо, что Орден занял почти всю Трансильванию… Вот только венгерскому королю это не принесло счастья… а-га-га! Он-то, наивный, думал, что захваченные земли отдадут ему. Глупец! Когда это рыцари отдавали то, что они захватили ценой крови? Мало того, что ему не достались владения степняков, но сама Венгрия начала потихоньку таять… а Орден шириться! А-га-га! Король обратился за помощью к папе римскому, а папа принял сторону Ордена! Так что, уже через пятнадцать лет такой «помощи», венгерский король потребовал очистить свои земли от рыцарей Ордена. И брызгал слюной, и топал ножкой… бедняжка… А-га-га!

Но тут Ордену предложили более лакомый кусочек! Пруссия… Пруссия, заселённая отдельными племенами язычников. Пруссия, которая занимает почти всё побережье Балтийского моря… Ах, какой сладкий кусочек!!!

Орден бросил негостеприимную Венгрию и начал свою деятельность здесь, в Пруссии. Разве могли отдельные племена создать серьёзные препятствия организованной военной мощи?! Никогда!!

Смешнее всего, что рыцарей Ордена пригласил для помощи не кто-нибудь, а польский князь Конрад Первый Мазовецкий. И даже обещал за помощь отдать города Кульм и Добрынь. А-га-га! Не иначе, помутнение рассудка у него случилось!

Ещё в Венгрии у Ордена была отработана отличная тактика: захватить какое-нибудь племя, обласкать местного князька или кто там у них во главе? А потом пустить их воинов впереди своих железных рядов! Пусть друг друга режут! Под нашим присмотром. Взяли следующее племя? Отлично! Иди сюда, местный вождь! Ах, какой ты хороший! Вот тебе золото! Вот тебе именное оружие! Вот тебе пряник! А ты давай сюда своих бойцов… И пусть они пробивают нам дорогу к следующему племени… А-га-га!

Веришь ли? В те времена даже креститься местные племена не заставляли! Лишь бы покорились. А там разберёмся! Но, с другой стороны, если ты не католик, если не знаешь немецкого языка, значит не быть тебе на вершине власти! И местные вожди с улюлюканьем бросились креститься! А за ними и местная знать и людишки их и прочие народы. И в скором времени вся Пруссия легла под ноги крестоносцам.

А что такое Пруссия? Это побережье! Это выход к морю! А выход к морю — это выход к торговым путям. А торговые пути — это глубокие и широкие денежные потоки! Вот что такое Пруссия! Я представляю, как кусали локти польские короли, когда поняли, в какую яму они сами себя толкнули! А-га-га! А тут ещё Добринская земля!

Помнишь, польский король пообещал Ордену Кульм и Добрынь? В этом Добрыне размещался Добринский Орден, созданный тем же Конрадом Мазовецким для войны с пруссами ещё до того, как он призвал нас, тевтонцев. А наш Орден, не будь дурак, этот Добринский Орден — ам! И проглотил! И вместе с этим получил не просто Добрынь, а всю Добринскую землю… А-га-га! Это всё равно, как если упереться мечом в подвздошье Польши! Вбить клин между польскими землями!

Ох, что тут началось! Догадываешься? До поляков дошло, что если они срочно — немедленно! — не найдут выхода к морю, то Орден их непременно задушит. Золотой верёвкой удавит, потому что у Ордена золото есть, а Польша вечно нищей ходит…

А тут Орден — ам! И проглотил ещё один орден, Орден меченосцев, контролирующий часть Прибалтики! И ещё больше отрезал Польшу от морских путей!

Около ста лет назад Бургундия договорилась с Венгрией, чтобы та отдала Бургундии земли Померании, а те уступят в ответ маркграфство Мейсен. А это значит, что полякам и тут отрубили выход к морю! И польский король Владислав Локéтек обратился за помощью… угадай с трёх раз! Опять к Тевтонскому Ордену! Ну, ничему их жизнь не учит! И — конечно! — наш Орден пришёл на помощь! И отжал часть Померании. В свою, разумеется, пользу! А-га-га! Там потом построили Данцигскую крепость. Ты не представляешь, сколько поляки своей крови пролили, чтобы вырвать этот кусочек земли! Чтобы хоть чуть-чуть вздохнуть Польше можно было из-под торговой удавки! А-га-га!

Ну, ладно, на отшибе своего королевства, Польша всё же смогла добыть себе кусочек Померании. А шесть лет назад Орден — раз! — и купил у Бранденбурга земли Ноймарка! Ещё больше отодвинув поляков от моря! А-га-га!

Помнишь, я говорил, что если хочешь понять какие-то события, то надо копнуть поглубже? Вот скажи мне, почему поляки вдруг так полюбили литовцев? Почему они, католики и язычники, объединились?

Я больше тебе скажу! Вот, у короля Венгрии и Польши, Людовика Первого Анжуйского, родилось три дочери… Младшую звали Ядвигой. Ещё, когда ей было шесть лет, её обручили с австрийским эрцгерцогом Вильгельмом… Шельмец-папаша надеялся ещё и Австрию под себя подмять, а-га-га!!! Старшая, Екатерина, должна была стать королевой Польши, а средняя, Мария, королевой Венгрии. И вот, Екатерина вдруг умерла. Куда деваться? Пришлось менять планы. Теперь Ядвига должна была занять польский престол. Казалось бы, при чём тут австрийский эрцгерцог? Но нет! Помолвку расторгли. Польская шляхта согласилась признать Ядвигу своей королевой только в том случае, если она выйдет замуж за литовского князя Ягайло! И никак иначе! В одиннадцать лет Ядвигу короновали польской короной… кстати, её именовали не королевой, а королём!

— Это знакомо, — усмехнулся я, — Когда в Египте доводилось править женщинам-фараонам, они даже специально бороду подвязывали! Чтобы выглядеть фараонами-мужчинами!

— Ну, бороду Ядвига не подвязывала, — отмахнулся брат Томас, — Но во всех официальных документах значится КОРОЛЬ Ядвига. А не королева. А в двенадцать лет она уже вышла замуж. За того самого Ягайло. За литовца. Для этого пришлось Ягайло крестить по католическому обряду. Который уже был крещён! Только в православии. И носил православное имя Иаков. А теперь взял новое имя — Владислав.

А ведь, Ядвига без памяти любила того самого эрцгерцога! Говорят, накануне свадьбы, она с топором в руках рубила ворота, хотела вырваться из Краковского замка, чтобы умчаться к любимому…

А теперь скажи мне, Андреас, почему? Почему Ядвигу заставили насильно жениться? Да ещё на литовце? Да ещё не католике? Что, Австрия под польской властью, помешала бы? Что, в самой Польше достойного шляхтича не нашлось?

— Море! — односложно ответил я.

— Верно! — выплюнул вконец изгрызенную травинку брат Томас, — Ты прав, как никогда! Надо сказать, Орден протянул свою руку и к Литве! Есть там такая земля, Жемайтия…

— Она же Самогития… — вставил я, вспоминая.

— Да-да… Так вот, Жемайтия — это тоже выход к морю! И этот морской берег официально принадлежит Ордену! Жаль, что не вся Балтика! Есть у литовцев ещё часть побережья… Вот на эту часть и разинули рот поляки! Им море, как воздух нужно! И для этого не жалко ни молодой королевы, ни союза с язычниками, ни войны с единоверцами… ничего не жалко! Повторю: море — это торговля, а торговля — это деньги. Очень большие деньги…

А теперь скажи мне, когда же кончится война Ордена с поляками?

— Она не кончится до тех пор, пока один из противников окончательно не падёт под ноги победителя! — сказал я, хорошенько подумав.

— Верно! — брат Томас одобрительно хлопнул меня по плечу, — А это значит, что нынешняя война, дай Бог, не последняя! Ещё доведётся схлестнуться!

— Ты так говоришь об этом, словно рад будущей войне! — заметил я.

— Конечно, рад! — даже удивился брат Томас, — Как же не радоваться?

— Почему?! — опешил я, — Кровь, грязь, смерть… Страдания своих, чужих и совершенно непричастных окружающих! Разрушенные города, сожжённые деревни, плач женщин и детей, опять кровь и могилы, могилы, могилы… Чему тут радоваться?..

— Так, ты до сих пор не понял?! — разинул рот брат Томас, — Ты не понял главного?!

— Чего?

— Оглянись вокруг! Кого ты видишь?

— Э-э-э… крестоносцев?

— Да, но это не главное!

— М-м-м… рыцарей?

— Это тоже не главное!

— А что же главное?

— Ты видишь смертников!!!

— Как это? — совсем запутался я.

— Объясню… Знаешь ли ты, что такое правило майората?

— Э-э-э…

— Это правило, введённое ещё Карлом Великим, в восьмом веке от Рождества Христова, и это правило гласит, что наследником имущества может быть только один человек. Старший сын. Остальные дети остаются без наследства.

— А как же они…

— А по-разному! — перебил меня брат Томас, — Девочек, чаще всего, удаётся пристроить. Выдать замуж. Именно поэтому, обручение происходит в самом раннем возрасте, а иногда ещё до рождения ребёнка. Когда отец девочки ещё жив. Чтобы наследник не мог уклониться от обещания, данного родителем. И наследник вынужден дать за своей сестрой обговорённое приданное, хотя порой у него зубы скрежещут от жадности. А вот с мальчиками… Тут всё гораздо сложнее.

Если ты сын короля, графа или что-то подобное, то можешь быть спокоен: тебе не дадут пропасть. В самом крайнем случае, тебе выделят для кормления какую-то часть наследных земель. То есть, ты не владелец, но ты с этой земли кормишься. А там, гляди, какая-никакая война, где собственный кусочек поместий захватишь или женишься удачно, где приданным тоже будут земли… Не пропадёшь! И дети твои не пропадут. И внуки.

Совсем другое дело, если ты сын простого рыцаря. Учти: землю пахать или скот пасти тебе не позволят! Это урон для чести твоей семьи, твоего рода! Свой же род ополчится против тебя и не успокоится до тех пор, пока не истребит тебя и потомство твоё, поскольку ты сумасшедший! Только сумасшедший рыцарь пойдёт коровам хвосты крутить.

А значит, твой удел определён. Меч в руки — и воевать! Хочешь, иди в наёмники. Хочешь, записывайся в один из рыцарских орденов. Но есть нюансы.

Наёмник получает деньги. То есть, теоретически, наёмник может дослужиться до большого командира, поучаствовать в нескольких удачных походах и заработать достаточно, чтобы купить себе собственное имение, собственный замок. И тогда всё хорошо. Его дети будут наследовать этот замок, будут рыцарями и сеньорами. Только шансов на такой удачный исход, дай Бог, один из тысячи. А то и меньше. А это значит, что остальные девятьсот девяносто девять рыцарей ничего скопить не сумеют. И их дети будут бастардами! Без прав, без шансов на будущее. И всю жизнь будут мучиться мыслью: «Эх, папашка! Зачем ты меня породил? Я мог бы быть наследником баронства, виконтства, или хотя бы замка, а вместо этого прозябаю в нищете и забвении…».

Рыцарь Ордена денег не получает. Все рыцарские ордена объявили себя нищенствующими. Богатеет не рыцарь Ордена, а сам Орден. Но зато и нищих наследников-бастардов такой рыцарь после себя не оставляет. Просто обрубается одна из ниточек славного рода. А сам род процветает.

Но и рыцарь ордена и наёмник, у них одна цель в жизни: прославить свой род. Умри, но род свой прославь! Иначе не будет тебе царствия Божия. Дерись, сражайся, ищи войну, лей реки крови, чтобы о тебе сказали: «Это настоящий герой! Недаром он из знаменитого рода такого-то!». И тогда ты попадёшь на небеса. И сам Святой Пётр, покровитель рыцарства, отомкнёт перед тобой ворота рая. Если же ты каким-то поступком посрамишь свой род, если станешь разбойником, клятвопреступником или струсишь на поле боя, нет тебе оправдания! И после смерти нет оправдания. И во веки веков нет оправдания.

Поэтому нет для рыцаря лучшей доли, чем умереть, прославившись на поле боя. Знаешь, как умер Иоанн Люксембургский, король Богемии и титулярный король Польши? Он ослеп в одном из военных походов, кстати, против литовцев. Потом, уже слепой, он предпринял ещё один поход против них же! А погиб он в битве при Креси. Вместе с сыном он приехал на битву. Сын отправился на сражение чуть раньше, а Иоанн Слепой приказал рассказывать ему о том, что происходило перед глазами его приближённых. А потом, когда накал битвы стал совсем ужасен, приказал привязать его к седлу, взял в руки верный меч, и поскакал в составе французских войск на англичан! Слепой! Видели, как он сокрушил своим мечом по крайней мере троих, а потом рыцарь пропал из виду. Только на следующее утро король был найден мёртвым на земле, возле своего мёртвого коня… Вот пример для настоящего рыцаря! Вот он, идеал! Я уверен, что теперь он наблюдает с небес за нами, ибо душа его была душой рыцаря! А душе не нужны глаза из плоти, чтобы наблюдать…

— Подожди! — я попытался ухватиться за мысль, как за соломинку, — Ты говоришь, что всё достаётся только первому сыну потому, что маленькое поместье не прокормит всех? А если я… хм!.. ну, скажем, вымолю у Бога, чтобы урожаи были по три-четыре за год? Если даже маленькое поле сможет прокормить целую ораву? Что тогда?

Брат Томас посмотрел на меня снисходительно.

— Вот я. Четвёртый мальчик. Допустим, ты уговорил Бога и тот вообще кормит нас манной небесной и перепелами, как когда-то евреев кормил, по пути из Египта… Но тогда все наши фамильные земли придётся делить на четыре части! Так? А потом у каждого из братьев родится ещё по четверо мальчишек. У каждого окажется одна шестнадцатая часть поместий? А потом? А ещё потом? Я тебе скажу, что будет потом! Потом поместье каждого из нас сравняется с полем обычного земледельца! И чем мы будем отличаться? Если Господь нас всех одинаково кормит? Нет, Андреас! Рыцарь должен оставаться рыцарем! Владетелем! Сеньором! И если для этого кому-то из его детей придётся стать наёмником или уйти в рыцарский орден… добывать славу и честь роду… ну, что ж? Так Господь распорядился! Но не дробить поместья! Только приращивать!

— Да… уж… — я дико огляделся вокруг.

Там и сям ходили рыцари, переговаривались, смеялись или хмурились, спешили по своим делам или неторопливо общались, чистили оружие и выгуливали коней… И все они были смертниками! Все искали, как умереть. Но не просто умереть, а погибнуть славной смертью. О которой менестрели баллады петь будут. Ни у кого не было другого дела в этом мире! Ни построить дом, ни завести семью, ни выращивать урожай, ни управлять добрым хозяйством… Только война, кровь, и геройская гибель. У меня мурашки по спине побежали.

Теперь мне многое стало понятным. И почему глупый «бой тридцати» считается эталоном рыцарства. И почему крестоносцы никого не щадят. Я слышал, когда Орден воевал за крепость Данциг, было обезглавлено десять тысяч человек. Когда Орден воевал за Жемайтию, там вообще погибших не считали. И не спрашивали у пойманных, хотят ли они стать добрыми католиками. Просто рубили всех, до кого рука достанет. Казалось бы, почему? А потому что они сами смертники. Их самих никому не жаль. Ну и ответ соответствует. Будь отважным в бою, а потом твори, что захочешь. Всё простится на небесах! Может, сами рыцари и не сформулируют своё отношение к жизни так чётко и внятно, как это сделал брат Томас, но всем своим существом, даже не сознанием, а подсознанием, каждый чувствует то, о чём я сейчас думаю. Интересно, кто же придумал такую хитрую модель? Кому это выгодно? Почему, к примеру, эти рыцари не бьют друг друга прямо в крепости? Отважно и геройски? Кто направляет их, организует и кто главный получатель выгоды? Ведь, есть кто-то, кто получает выгоду? Если верить брату Томасу, что надо копнуть глубже, чтобы понять? Император? Короли? Ой, вряд ли! Конечно, королям и императорам выгодно, что в любой момент они могут набрать любое количество войска. Абсолютно любое! На сколько хватит кошелька. Могут нанять наёмников или даже призвать целые рыцарские ордена. Были бы деньги. Но главные бенефициары всё же не они. Точно так же собрать войско могут и другие короли и императоры, уже против них. А кто же может быть уверен, что НИКОГДА ни рыцари, ни наёмники, не пойдут против него?

Церковь… Только Церковь может управлять всеми процессами в этом огромном мире, получая прибыль с любой войны, по своему желанию организовывая Крестовые походы, благословляя на войну или предавая анафеме отступников, а главное — обещая райское блаженство тем, кто будет безжалостно проливать и свою и чужую кровь, ради торжества её же, матери нашей, Святой Церкви… Вот она, главная пружина этого мира!

Мне вдруг стало понятно, почему папы так и не подчинили себе всю Империю. Им это не надо! Тогда придётся терпеть, что в твоей же империи рыцари друг друга режут! Нет-нет! Пусть режут в чужих королевствах! А доход от этого будет течь в твои сокровищницы… Ибо, сокровищницы рыцарских орденов это тоже сокровищницы Церкви. И в любой момент Церковь может зачерпнуть оттуда полной горстью. А рыцарей отправить на новые грабежи. Да-да, давайте называть вещи своими именами. Просто, так выстроен железный механизм текущей действительности.

А ведь я чуть было не стал песчинкой, которая попалась между колёсиками этого ужасного механизма. Меня чуть не признали еретиком и язычником! Меня передёрнуло. Ну, что ж! Механизм не перемолол песчинку, выплюнул её из своих недр целую и невредимую, чему песчинка безмерно рада. Теперь песчинка будет особенно беречься, чтобы её вновь не засосало в этот равнодушный и безжалостный механизм. А сейчас… пора кончать с текущей войной! Меня ждёт путешествие к папе римскому! И погода, похоже, подходящая!

Я посмотрел на небо. С северо-запада ветер нагонял тяжёлые, грозовые тучи. Но время ещё было. По моим расчётам — как раз!

[1] …никогда!.. Любознательному читателю: в настоящее время легенда о папессе Иоанне считается выдумкой, однако в описываемое время она была широко известной и не подвергалась сомнению. Не раз эту историю приводили в богословских спорах. Авторы затрудняются с определением, истинно это утверждение или ложно, но… папы римские и в самом деле перестали ходить привычным маршрутом! С чего бы?..

[2] …нельзя забывать об осторожности… Любознательному читателю: да, как Вы и догадались, ядро до сих пор вмуровано в стену, и его до сих пор демонстрируют многочисленным экскурсантам, посетителям замка.

[3] …в Леванте… Любознательному читателю: не путать с государством Ливан! Левантом в Средние века называли большую область в восточной части Средиземного моря, куда входили современные Сирия, Ливан, Палестина, Израиль, Иордания, а также части Египта, Турции и некоторых других стран.

Глава 25. Поединок

Не дерись на дуэли, если жизнь дорога,

Откажись, как Буренин, и ругай врага.

Козьма Прутков.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 07.09.1410 года. Вечер.

Дождь приближался. Похоже, на этот раз будет настоящий ливень. Ну, если рисковать, то сейчас! Я встал и пошёл на стену. На привычное место, возле кулеврины.

Всё, как всегда! Давно уже, под стены привычно собираются польские зубоскалы, в надежде пообиднее посмеяться над крестоносцами — авось те не утерпят и выскочат в глупую атаку! А позади, вроде бы и не обращая внимания на происходящее, выгуливают коней польские рыцари… Но, если крестоносцы поддадутся гневу и действительно предпримут попытку наскока, то поляки вмиг окажутся в седле! С тройным, а то и с четверным численным перевесом. И нанесут встречный, таранный удар. И попытаются, либо отрезать отступающих от замка, чтобы перебить глупый отряд, либо ворваться в крепость на плечах отступающих. А пока — только насмешки.

Крестоносцы тоже не первый год провели в боях. И отлично понимали польскую задумку. Поэтому ограничивались ответной бранью и ехидными выкриками, делая редкие вылазки не тогда, когда этого хотели поляки, а тогда, когда фон Плауэн считал, что рыцарям пора «поразмяться». И при этом лично стоял на стене, зорко наблюдая за ходом вылазки. Рядом с трубачом, готовым в любой момент дать нужный сигнал.

Обычно я в перебранку не вмешивался. Ну, ругаются и ругаются. Что я, ругани не слышал? Но не сегодня! Сегодня я расшевелю это осиное гнездо!

— Эй, вы, богоотступники! — надрывалсятолстенький поляк в смешной железной шапке с широкими, круглыми полями, — Что? Выйти на честный бой кишка тонка?..

— Это вы богохульники!! — кричал со стены седой крестоносец, — Коли с язычниками объединились! Побоялись бы гнева Божьего!

— Известно, на кого гнев Божий пал! — язвительно возразил поляк, — На Грюнвальдском поле Господь это ясно показал! Всех вас побьём! Всех до единого!

— Сперва на стену замка запрыгни! — хладнокровно посоветовал крестоносец, под смех окружающих.

— А что же в чистом поле вопрос не решить? — не смутился толстенький, — Или крестоносцы стали трусливее зайцев? Ха-ха-ха! Били мы вас в поле, бьём и будем бить!

— А мы подождём, пока вы от дизентерии не просрётесь! — отвечал крестоносец, опять вызвав общий смех. Похоже, эти люди понимали толк в долгой осаде…

Я бросил последний взгляд на небо. Пора!

— Эй, вы!!! — надсаживаясь, заорал я, — Пшеки косорылые![1] Макаки голозадые! Умойтесь соплями, клопы вонючие!!!

— Что?!!! — обомлели поляки. Да и наши, на стене, как-то странно замолчали и принялись коситься на меня.

— А то!!! — не унимался я, — Что ночью шёл здесь святой старец с горы Афон! Вот, он оглянулся на ваш вшивый лагерь и сказал: «Кровью умоются виновные!». Так что, можете умываться соплями! Потом кровью смыть сможете!

— Ты!!! — заорал вдруг толстенький, тыча в меня пальцем, — Ты!!! Мерзавец!!! Я вызываю тебя на бой!!! Я, опоясанный рыцарь, Кнышко из Бржески, вызываю тебя на бой! На утоптанной земле! Конным или пешим! Любым оружием!!! Выходи!!!

Упс!.. А про это я и не подумал! Что меня вызвать могут. Нет, драться мне категорически нельзя! Не для того я всё затеял, чтобы меня сейчас какой-то Кнышко из какой-то Бржески — Господи! Как они это выговаривают?! — мечом проткнул или секирой распополамил! Сейчас я этого Кнышко пошлю…

Я оглянулся вокруг. Суровые лица сурово смотрели на меня. Мол, сказал слово — отвечай! Ты же крестоносец? Пусть даже оруженосец? Тогда иди! И умри гордо!

О! Я же оруженосец!..

— Не могу! — я скорчил скорбную физиономию, — Я не рыцарь! Наш бой будет уроном твоей чести…

— Плевать!!! — побагровел от гнева толстенький Кнышко, — Я сделаю для тебя снисхождение! Я, опоясанный рыцарь, скрещу с тобой оружие, чтобы размазать тебя по земле, тварь! Чтобы все видели, можно ли ТАК оскорблять польскую шляхту! Выходи!..

— Крестоносцам не нужно чьё бы то ни было снисхождение! — пророкотал густой бас невдалеке от меня, — Ты не побоялся вызвать на бой моего оруженосца? Не велика доблесть! Посмотрим, не испугаешься ли ты настоящего рыцаря?! Это МОЙ оруженосец! Я отвечу за его слова! Готов ли ты повторить свой вызов, Кнышко, из непонятно откуда?..

Брат Гюнтер, казалось, даже не напрягал голоса, но мощный бас его, я уверен, слышен был далеко в поле.

— Я Кнышко из Бржески! — надменно распрямился поляк, — Это в земле Куявии, что рядом с Добжинской землёй! Я своими глазами видел зверства крестоносцев на этой, истинно польской земле! Я не побоюсь тебя, кто бы ты ни был! Назовись, крестоносец!

— Оставался бы ты лучше в своей… — губы Гюнтера презрительно изогнулись, — в Куявии! Глядишь, остался бы жить… Я смиренный рыцарь Ордена Святой Марии Тевтонской, Гюнтер фон Рамсдорф! Надеюсь, слышал?!

Я с удовольствием увидел, как попятился конь под поляком. Видимо, он изо всех сил пытался удержать равнодушное лицо, но чуткое животное уловило состояние хозяина.

— Помнится, ты лишился руки? — чуть помолчав, прокричал Кнышко, — С моей стороны будет нечестным вызвать на бой калеку…

— И ты хочешь отрубить себе руку? — насмешливо перебил брат Гюнтер, — Чтобы уравновесить силы и чтобы всё было честно? Не беспокойся! Я и одной рукой вобью тебя в землю по самые ноздри! Ты готов повторить вызов?..

Толстенький поляк нервно оглянулся вокруг. Теперь на него, как недавно на меня, глядели суровые лица суровыми взглядами.

— Да! — отчаянно выкрикнул Кнышко, — Я вызываю тебя! На утоптанной земле! Пеший или конный! Любым оружием!

— И?.. — со значением протянул Гюнтер.

— Что «и»? — смутился поляк.

— До смерти, или так… до победы?

Отчётливо было видно, как напрягся Кнышко. Как ему хотелось рискнуть и как он этого боялся.

— До победы… — буркнул он наконец.

— Отлично! — рокочущий бас Гюнтера, казалось, пробирал до самых пяток, — Тогда здесь и сейчас! Пешими! И да рассудит нас Бог!

— А оружие?

— Я предпочитаю благородный меч, верный кинжал и отвагу в душе! Если тебе чего-то не хватает, могу поделиться…

— Я сам могу поделиться! — чуть не взвизгнул поляк. Видно было, что Гюнтеру удалось-таки вывести его из равновесия.

— Тогда жди! Я уже иду.

— Надеюсь, наши оруженосцы тоже примут участие в поединке? — успел вставить поляк.

— Разумеется, — не оглядываясь, бросил Гюнтер, решительно направляясь к лестнице со стены.

Я растерялся. Мне бежать за Гюнтером? Или мне бежать за оружием? Я же оруженосец? Или, куда мне бежать?!

Но, никуда бежать не пришлось. Брата Гюнтера уже ждал у лестницы долговязый, но крепкий и плечистый парень, примерно моих лет. С целой кучей железа. По всей видимости, ещё до того, как сказать своё первое слово, брат Гюнтер успел его послать за оружием. И тут же, привычно, споро и ловко, этот парень принялся снаряжать Гюнтера на бой. Не без помощи других крестоносцев, вызвавшихся сопровождать брата Гюнтера в качестве зрителей. За стеной никто никуда не спешил. Там уже все были в боевых латах. Разве что, какой-то рыжий детина помог Кнышко спешиться. Оруженосец? Посмотрим…

Когда на стене появился фон Плауэн я не заметил. Вроде не было, не было, а потом — раз! — и вот он уже внимательно выслушивает, что ему докладывает один из стражников. И бросает очень внимательный взгляд в мою сторону. Да… уж… А потом рядом оказался брат Томас и они о чём-то яростно принялись спорить. Спасибо тебе, брат Томас! Я чувствую, ты снова прикрываешь меня грудью… А что там с братом Гюнтером?

Похоже, в спешке, кое-что из доспехов одеть не успели, а может, брат Гюнтер сам отказался от части доспехов. Во всяком случае, лицо крестоносца не закрывала броня. На голове был рыцарский шлем, но лицо было открытым. А так, брат Гюнтер был полностью облачён в сверкающие доспехи, вооружён мечом-полуторником, и на правую руку ему особым образом, прямо к пластинам доспеха, приспособили кинжал, вытянутый чуть вперёд и вверх. Ну, понятно, сам брат Гюнтер ухватить кинжал не может, но двигать рукой в доспехе вполне способен. А заодно — и кинжалом! Я видел, как быстро снарядили и оруженосца. Этого попроще и без затей. Накинули кольчужный доспех, напялили на голову железную шапку, сунули в руки стальную шипастую дубину — вот и готов!

Брат Гюнтер уже нетерпеливо притоптывал ногой у ворот, а фон Плауэн всё ещё раздумывал на стене, подозрительно посматривая по сторонам. А потом решился и махнул рукой. Ворота протяжно заскрипели, открываясь. И оба поединщика одновременно шагнули друг навстречу другу. Странно, но они оказались почти одного роста! Великан Гюнтер и поляк Кнышко. Один стоил другого!

Польский рыцарь держал обоими руками двуручный меч, кинжал висел на поясе, справа, но чуть сдвинутым к середине, чтобы ловчее было выхватывать его в случае нужды.

Не знаю, сказали они что-то друг другу или просто посмотрели глаза в глаза. Но, промедлив, буквально долю секунды оба направились в центр круга, который уже образовался из зрителей. А позади рыцарей гордо и важно шли их оруженосцы, бросая друг на друга яростные взгляды.

— И кто будет судьёй? — завертел головой Кнышко.

— Зачем нам судья? — лениво громыхнул брат Гюнтер, — Если ты рыцарь, то ты сам себе судья! Или ты не рыцарь?..

— Начинаем! — вместо ответа, гневно выкрикнул поляк, и бросился в атаку.

И завертелось…

Крестоносцы успели дать мне несколько уроков, поэтому я мог бы долго и нудно описывать этот бой техническими терминами, типа: брат Гюнтер сделал вид, что собирается атаковать в терцию, но на самом деле сделал удар в секунду… вот только, боюсь, меня далеко не все поймут. Поэтому расскажу не о технике, а о впечатлениях. Тем более, что брат Томас уже был рядом и вполголоса комментировал то, что считал нужным комментировать.

Первое, что бросилось в глаза — поляк активно использовал то, что его меч оказался длиннее. Брат Гюнтер пытался прорвать оборону Кнышко и так и эдак, но не тут-то было. Польский рыцарь так умело удерживал расстояние, что он всегда мог полоснуть брата Гюнтера, а тот элементарно не дотягивался до противника. Мечи сталкивались, звенели, бойцы кружили, то пытаясь продавить врага силой, то обхитрить коварным ударом, но пока безрезультатно. Считать, сколько раз скрестились мечи, я перестал уже после первых четырёх ударов, прозвеневших за одну секунду: бесполезное дело! Вся хитрость была не в количестве ударов, а в умении и ловкости.

В отличии от рыцарей, оруженосцы сразу сцепились в отчаянной сече. И тут рыжему польскому парню неожиданно оказалось проще. Его фальшион[2] был легче, и потому гораздо подвижнее, чем шипастая булава немецкого оруженосца. И тому всё чаще приходилось работать небольшим щитом, размером, едва ли больше, чем две раскрытые пятерни взрослого человека. Зато удары немца были тяжелы и весомы, и я не завидую рыжему, принимавшему подобные удары на свой, такой же, небольшой щит. Именно поэтому, рыжий всё более и более взвинчивал темп, заставляя немца уходить в глухую защиту, а сам нападая из самых непредсказуемых позиций.

Похоже, Кнышко убедился, что в мастерстве не уступает брату Гюнтеру, и осмелел. Несколько длинных, тяжёлых ударов двуручником и неожиданно поляк бросился в самую настоящую атаку, да так, что лезвие его меча стало напоминать крылья мельницы! Мне послышалось, что я слышу протяжный свист стальной полосы, кромсающей воздух прямо перед носом брата Гюнтера. Тот отпрянул от угрозы, да так неудачно, что толкнул своим огромным телом польского оруженосца. Рыжий сбился с шага, споткнулся и чуть не грохнулся наземь. И оруженосец-немец своего шанса не упустил. Отбросив свой крохотный щит, он перехватил булаву обеими руками и принялся, в буквальном смысле, гвоздить противника, не давая ему распрямиться. Рыжий поляк попытался на четвереньках отпрыгнуть от ужасного орудия, но бесполезно. Удар-удар-удар — поляк грохнулся наземь, — удар-удар-удар — рыжая голова безвольно задёргалась, похоже, поляк потерял сознание — удар-удар — немецкий оруженосец попросту добивал противника — удар-удар — и около десятка зрителей, от обоих сторон, повисли на плечах немецкого оруженосца, предотвращая окончательное смертоубийство. Рычащего от злобы парня еле удалось увести в сторонку, да и то, только после того, как унесли бесчувственное тело поляка.

— Ты вмешался в бой оруженосцев! — задыхаясь, вскрикнул Кнышко, на секунду останавливая атаку.

— Ты же меня теснил! — возмутился Гюнтер, — Я сам еле на ногах устоял! Это твой оруженосец чуть меня с ног не сбил, подставляясь под меня, когда я отступал!

— Ты вмешался в бой оруженосцев! — свирепо повторил поляк, — И да будет на тебе гнев Божий! А я помогу Господу, став орудием в руках Его! Получи!

И двуручный меч снова протяжно засвистел. Звяк-звяк-звяк! — брат Гюнтер еле успевал отбить могучие удары поляка, постоянно вынужденный пятиться назад. Но вот, он предпринял отчаянный манёвр: шагнув в сторону от атаки, взмахнул своим полуторником так, что тот выписал сверкающую восьмёрку перед лицом поляка, а потом сделал резкий выпад, пытаясь пронзить того остриём.

Кнышко оскалил зубы в усмешке и ловко парировал удар, а потом как-то хитро перехватил свой меч за середину и продолжая движение вперёд, нанёс удар рукоятью в лицо брату Гюнтеру. Вышло, что удар получился без дополнительного замаха, но мощный. Брызнула кровь. Брат Гюнтер отшатнулся и еле удержал равновесие. А Кнышко опять перехватил меч за рукоять и продолжил атаку.

— Негодяй явно читал де Либери… — проворчал брат Томас.

— Что? — не понял я.

— Фиоре де Либери написал трактат «Цветок битвы», — пояснил командор, — Так этот Кнышко прямо по трактату шпарит! Итальянская система боя… Очень хорошая и надёжная. И целый огромный раздел как раз про длинный меч…

— А брат Гюнтер?

— А брат Гюнтер пользуется немецкой тактикой, описанной Лихтенауэром. Ха! Знаешь с какой фразы начинается трактат Лихтенауэра? «Юный рыцарь, всегда помни, что нужно любить женщин и бояться Бога!». А? Как он додумался это в одной фразе соединить? Но трактат хорош! Только зашифровано многое. Хочешь разобраться? Добро пожаловать в нужную школу фехтования! Там тебе разъяснят, что под каким шифром скрывается. А без этого не разберёшься… Вот! Отличный удар!

Пока брат Томас объяснял, Кнышко совсем отбросил осторожность. За что и поплатился. Он нанёс мощнейший удар сверху вниз, который мог бы распополамить брата Гюнтера, вместе с его доспехами, но брат Гюнтер в последний момент скользнул вбок, подшагнув правой ногой в сторону, с разворотом. В результате он оказался чуть ли не бок о бок с противником. И — хрясь!!! — впечатал ему в лицо удар бронированным локтем. Теперь у поляка брызнуло на доспехи кровавой струёй, а самого его отшатнуло не меньше чем на два шага. Вот только меча из рук Кнышко не выпустил. Отплёвывая красные сгустки, он уставился на брата Гюнтера тяжёлым взглядом.

— Не смешно? — посочувствовал противнику брат Гюнтер, — А ты всё равно улыбнись!

— Я не только улыбнусь, я посмеюсь после боя, когда ты будешь ползать у меня в ногах, умоляя о пощаде! — хмуро пообещал Кнышко.

— Тогда тебе долго смеяться не придётся! — парировал брат Гюнтер, — У нас всё только начинается! Защищайся!

Теперь брат Гюнтер начал атаку, да с таким напором, что поляк не успевал нарастить нужное расстояние. Теперь ему длинный меч стал мешать. Брат Гюнтер извлёк уроки начала поединка и не позволял противнику уйти на дальнюю дистанцию. А ещё он теперь действовал и мечом и кинжалом одновременно, предупреждая попытки поляка отскочить в сторону. Только назад! И Кнышко вынужденно пятился, натужно пытаясь поднять меч в боевое положение, но Гюнтер каждый раз наносил удар так, что меч поляка опускался к земле. Как там, мне называли такую стойку, в которой раз за разом оказывался Кнышко? Стойка «глупец»? Кажется, да!

Отчаянным движением Кнышко крутнулся на пятке, вокруг своей оси, изо всех сил размахиваясь огромным мечом… Вз-з-з! — пропороло воздух тяжёлое лезвие, потому что брат Гюнтер успел отскочить. А Кнышко по инерции свернулся в три погибели. И, пока он распрямлялся, брат Гюнтер опять оказался прямо перед ним.

— Так вот почему Гюнтер не взял двуручник! — глубокомысленно заметил брат Томас.

— Почему?..

— Ты не заметил? — брат Томас взглянул на меня с удивлением, — Он его заставил изнемогать! У брата Гюнтера осталось больше сил! Посмотри, как проворно он двигается! Не то, что поляк!

И действительно, я увидел, что брат Гюнтер выглядит гораздо свежее. У Кнышко уже начали заплетаться ноги, а Гюнтер успевал оказаться то здесь, то там, по-сути, управляя боем, заставляя поляка делать вынужденные и бесполезные движения. Похоже, у Кнышко оставался последний шанс…

— Вз-з-з…Хрясь!! — поляк повторил тот же трюк, с разворотом на пятке, разве только, удар теперь был направлен не вбок, а немного сверху вниз, целясь в шею брату Гюнтеру. На этот раз Гюнтер не отскакивал. Наоборот, он сделал движение навстречу удару. И удар пришёлся не в цель, а в стальной наплечник над правым плечом. Быть может, Кнышко так отрабатывал приём, рассчитывая, что именно в правой руке обычно держат оружие? И теперь провёл приём не задумываясь, по привычке? Вот только теперь меч был в левой руке его противника! И никуда он не выпал! Но удар в наплечник оказался таким мощным, что наполовину прорубил его. И застрял на долю секунды. И тут же брат Гюнтер резко дёрнулся вбок, вкладывая в это движение всю свою массу. Рукоять огромного меча ответно дёрнулась в сторону, да так, что поляк не сумел удержать её в руках. Бесполезный теперь меч слабо звякнул ударившись о землю. Гюнтер сделал шаг вперёд.

Глаза польского рыцаря округлились, а руки принялись шарить по поясу, в поисках кинжала. Гюнтер сделал ещё шаг. И его меч начал плавно подниматься вверх. Кнышко выхватил кинжал и попятился. Куда там было с кинжалом против суровой мощи брата Гюнтера? А брат Гюнтер, казалось, только и ждал, когда противник окажется с оружием в руках! Потому что в тот же миг его меч сделал ложный выпад остриём в лицо поляка, а потом, когда Кнышко опять отпрянул, брат Гюнтер резко и ожесточённо рубанул сверху вниз.

— Дзинь… — тонко звякнула латная перчатка поляка, так и не разжавшись, не выпустив боевого кинжала. А из обрубка руки польского рыцаря потоком хлынула кровь.

— Ну, вот, — прокомментировал брат Гюнтер, — Ты хотел честного поединка? Теперь мы оба без одной руки! И это честно!!!

— Вот он чего добивался! — восхищённо стукнул меня по спине брат Томас, — А я гляжу: чего это он позволяет себя в лицо рукоятью меча лупить?! Чего это бой ведёт так, словно шутки шутит? А он сперва его подманивал! А потом наказал! А-га-га! Ловко!

Кнышко, между тем, отступал, стремительно бледнея и пытаясь ухватить себя за обрубок руки, но жёсткие пластины доспеха не позволяли этого сделать. Если он не хочет истечь кровью…

— Пощады! — выдохнул поляк.

Брат Гюнтер сделал ещё шаг, как раз на расстояние удара мечом. И его окровавленный полуторник опять начал медленно подниматься по дуге вверх.

— Пощады!! — закричал поляк.

Меч брата Гюнтера поднялся над головой. И пальцы крепче стиснули рукоять перед последним, страшным ударом.

— Пощады!!! — Кнышко рухнул на колени, — Пощады! Мы договорились биться не до смерти!!! Пощады!!!

— Тогда произнеси то, что ты должен произнести, — посоветовал брат Гюнтер.

— Я… я признаю себя побеждённым… — не вставая с колен, простонал поляк, — И я клянусь щитом святого Георгия Победоносца, покровителя рыцарства, что не позднее, чем через четыре дня я добровольно явлюсь в замок Мариенбург, чтобы сдаться в плен отважному рыцарю Гюнтеру фон Рамсдорфу, победившему меня в честной битве…

— Четыре дня? — вскинулся брат Гюнтер.

— Мне нужно отдать нужные распоряжения… Четыре дня…

— Я не тороплю тебя, — задумчиво кивнул брат Гюнтер, — По себе знаю, как плохо заживают подобные раны… Я готов дать тебе две недели! А то ещё придётся возиться с твоим лечением… А оно мне надо? Две недели!

— Хорошо, — уже совсем бледный, теряя последние силы, согласился Кнышко, — Не позднее двух недель… Клянусь…

И поляк рухнул на землю. И тут же к нему потянулись руки, отвинчивая крепления и сдирая доспехи, чтобы остановить кровь, чтобы оказать первую помощь. А брат Гюнтер выпрямился во весь гигантский рост и, не оглядываясь, гордо пошёл в крепость, сопровождаемый крестоносцами-зрителями.

Я опрометью бросился к лестнице со стены.

[1] … Авторы подчёркивают, что они никого не призывают к расовой дискриминации, или делению по национальному признаку. То, что происходит на страницах книги, никак не отражает авторской личной позиции. Авторы выступали и будут выступать за дружбу между народами!

[2] …фальшион… Любознательному читателю: фальшион — это одноручный меч односторонней заточки с расширяющейся частью от перекрестья (гарды) к концу меча. Почему-то такие мечи любят рисовать в руках пиратов. И, действительно, вид у них устрашающий.

Фальшион.

Стойка "Глупец" (Де Либери "Цветок битвы")

Один из приёмов боя — удар рукоятью (Де Либери "Цветок битвы")

Глава 26. Риск — благородное дело!

Проблема в том, что, не рискуя, мы рискуем в сто раз больше.

Марк Аврелий.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 07.09.1410 года. Вечер-ночь.

Я опрометью бросился к лестнице со стены. И тут же меня больно перехватили за плечо.

— Не торопись! — негромко шепнул брат Томас, — Гюнтеру уже оказывают помощь! Видишь, доктор Штюке хлопочет? Значит, твоё присутствие там не нужно! А вот здесь ты необходим. Я сказал фон Плауэну, что у нас так и задумано было, вызвать поляков на провокацию — брат Томас кивнул на отряд крестоносцев, подъезжающий к воротам, человек в пятьдесят. Так что, продолжай, как начал! Сможешь?..

Ещё бы!

— Эй там! — заорал я со стены, — Получили? Так это ещё только начало! Сказал святой старец с Афона, что вы кровью умоетесь, значит так и будет! А кто кровью умоется, тот и виновен перед Господом! Готовьтесь, выкидыши недоделанные! Господь ещё скажет своё веское слово!!!

То, что началось за стеной, словами не описать. Это просто замечательно, что все крестоносцы успели войти в крепость после поединка и закрыли ворота. Вся толпа поляков, в едином порыве, так в эти самые ворота ломанулась, что дубовые створки закачались! Кого-то настолько мощно притиснули к воротам, что у бедняги хрупнуло в спине и он осел. Что не прибавило полякам добрых чувств. Впрочем, что они кричали, разобрать было совершенно невозможно. Все крики и матерная ругань слились в общий крик, напоминающий волчий вой. Когда волки чуют поживу и гонятся за добычей. В момент расхватали луки и арбалеты. Минимум, три десятка стрел устремились в мою сторону. Я благоразумно отступил подальше от края. Теперь меня было не достать, если стоять прямо под стеной. А никто и не собирался там отсиживаться! Бурной толпой поляки отбежали подальше и вновь пустили в меня болты и стрелы. Я вовремя сделал ещё два шага назад, выманивая поляков ещё дальше от стены. И успел заметить, как пристально наблюдает за моими манёврами фон Плауэн, стоя за одним из зубцов, совершенно невидимый врагу.

Поляки отбежали ещё дальше. Заскрипели механизмы арбалетов. Теперь мне отступать было некуда. Или падать плашмя на стену, укрываясь от града стрел, или бежать к ближайшему зубцу, который, как назло, был уже занят фон Плауэном. Я увидел, как поляки вскинули луки и арбалеты для общего залпа. Вз-з-з!!! — взметнулась туча стрел.

Ну, плашмя я не упал. Но быстро присел на колено, пытаясь спрятаться. И это почти удалось, разве что три болта пребольно ударили меня под рёбра… Как хорошо, что я в кирасе! Как хорошо, что брат Томас вообще отказывался меня без кирасы на стенку пускать! И вообще: жить — хорошо! Потому что, если бы я не присел, то и кираса не спасла бы! Нашпиговали бы стрелами так, что я на дикобраза стал бы похожим! Я осторожно приподнялся, чтобы выглянуть со стены: как там? Опять заряжают?

Нет, не заряжали. Воспользовавшись тем, что враги отбежали от ворот, стражники эти самые ворота распахнули настежь! И оттуда вырвался бронированный отряд, ощетинившийся копьями. Поляки бросились бежать. Они бежали со всех ног, бросая по пути оружие, что лично меня очень порадовало: теперь можно не опасаться вражеских стрел! Поляки бежали, но разве можно убежать пешему от конного? Крестоносцы догоняли беглецов и кололи, рубили, топтали конями…

— Господи, спаси! Господи сохрани!! — орали убегающие.

— С нами Бог!!! — не менее громко орали крестоносцы.

Конечно, часть поляков, пришедших посмотреть на поединок, состояла из всадников. Но оказать хоть какой-то отпор крестоносцам они не смогли бы, даже если бы успели организоваться, построиться и успеть вступить в схватку. Слишком неравны были силы. Поэтому они тоже улепётывали со всех конских копыт. Пожалуй, только некоторым из них и удалось спастись. Остальные остались кровавыми, неподвижными кляксами на земле. А крестоносная конница всё набирала и набирала разбег, умудряясь догонять отдельных беглецов и колоть и рубить их в спину…

Вот только серьёзных шансов у этого отряда не было. Два-три десятка пострадавших поляков — разве это серьёзная цель, если твой замок осадила целая вражеская армия? Как говорит фон Плауэн: «Косточки размять»… Тем более, что чуть не полк польской шляхты уже сидел на конях, и теперь спешно строился в боевые порядки. И, не совру, если поляков было вдесятеро против крестоносцев. А может, и ещё больше!.. И вся эта масса начала свой, ответный разгон. Быстрее, быстрее… Ещё быстрее! И вот уже кони мчатся во всю прыть! На стене протяжно заревела труба и крестоносный отряд тут же начал поворачивать. Поляки ещё подхлестнули коней, опасаясь, что добыча сбежит.

— Что стоишь?! — глядя на меня безумными глазами, заорал брат Томас, — К орудию!!! Сейчас начнётся!!!

Я спохватился. Это же и есть тот самый манёвр, который так долго рассчитывал командор! Конечно! Крестоносцы только завлекали польскую кавалерию под наши пушки! Увы! Под наши жидкие пушечные выстрелы… Эх, было бы у нас этих пушек хотя бы втрое!

И пока я так думал, ноги сами принесли меня к моей кулеврине. И уже факел пылал. И запальный шнур, привязанный к палке — я говорил, что вместе это называется пáльник? — стоял наготове. Лихорадочно торопясь, я поджёг фитиль, убедился, что он уверенно тлеет, и встал, ноги вместе: ГОТОВ! А сам одним глазом косил в поле: что там у крестоносцев?

И радостно застучало сердце — мы не ошиблись! Поляки вытягивались в длинную цепь погони, стараясь оказаться строго посередине, прямо напротив наших ворот. Хитрость удалась!

— А-га-га! — услышал я победное, — Ослы безмозглые, псы холерные! Думали, что разгадали наши приготовления?! Где вам, раздолбаям вонючим?!

И вверх взмыл знакомый уже флажок:

— То-о-о-вьсь!!!

Крестоносцам пришлось приостанавливать бег своих коней, поворачивать их, а потом снова разгонять. Поляки же только успевали подхлёстывать лошадей. Поэтому расстояние между всадниками стремительно сокращалось. Когда наш отряд окончательно повернул и заторопился к замку, расстояние между ближайшими рыцарями едва было с тридцать шагов. И всё продолжало сокращаться.

Это просто счастье, что польские кавалеристы слишком опасались взять наш отряд в клещи охвата, помня, по каким местам мы пристреливали орудия. Основная погоня оказалась почти строго позади. И всё же, тут было не до шуток. Если поляки догонят, если врубятся в незащищённые наши тылы…

Крестоносцы мчались, как угорелые, но поляки, уже почувствовавшие свой перевес и безнаказанность, вообще летели птицами по пятам. И уже вот-вот готовы были настигнуть беглецов…

— ОГОНЬ!!! — заорал, что есть мочи, брат Томас, отчаянно взмахнув флажком.

И мои руки, привычным движением, сунули фитиль в запальный порох.

БА-БАХ-Х-Х!!! БА-БАХ-Х-Х!!! — раскатисто плюнули ядрами наши орудия, — БА-БАХ-Х-Х!!!

Сегодня повезло. Сегодня дул порывистый ветер, поэтому ядовитый пороховой дым быстро раздёрнуло. Я поливал ствол кулеврины из бочки, где вода уже была смешана с уксусом и, хотя торопился, но всё же умудрился бросить взгляд в поле.

Это было ужасно! Такого кошмара я даже представить не мог! С другой стороны, я не военный, может, в настоящем бою и ещё страшнее? Но то, что я увидел, заставило моё сердце ухнуть вниз и там мелко-мелко затрепыхаться.

Поляки мчались таким сомкнутым строем, что оба ядра от кулеврин, пропахивая себе дорогу, нашли не одну цель, а чуть не с полдесятка! Но и это не всё! Сила полёта ядра оказалась так велика, что попав в бронированного рыцаря, его просто сметало с пути этого ядра! И бросало на своих же товарищей, скакавших рядом. Вы представляете, что закованного в броню рыцаря, на бронированном коне, бросает под ноги другим рыцарям? Вместе с конём? Который смертельно ранен и в конвульсиях яростно молотит копытами, разнося в щепки всё окружающее? А те рыцари, на которых свалились их товарищи, тоже вылетают из седла, их кони тоже взлетают над землёй, переворачиваются в воздухе и тоже падают в самую гущу погони? И следующие рыцари, споткнувшись о неожиданное препятствие, летят через гриву своего коня, со всего размаха впечатываясь в дорожную пыль? А их кони прядают в стороны, сшибая с ног новых и новых всадников?

Попав в пятерых, мы разметали не менее двух десятков! Вызвав самую настоящую панику у остальных. Самое страшное: поляки никак не могли осадить своих взбесившихся лошадей, и всё новые и новые рыцари напарывались на заслон из своих же товарищей.

— Заряжа-а-ай!!! — не своим голосом орал брат Томас, привычно прыгая по самому краю крепостной стены, — Заряжа-а-ай, мать-перемать!!!

Я поспешно потрогал ствол. Горячий, но рука уже терпит. Значит?.. А, была не была! Я зачерпнул порох специальным матерчатым мешочком, рассчитанным на точное его количество, и высыпал в ствол. Ещё раз! И ещё! Тщательно утрамбовал особым, с оглоблю, шестом, с утолщением на конце. Ухватил и осторожно закатил в ствол ядро. Опять утрамбовал. Насыпал запальный порох. Проверил фитиль и поправил его на палке. ГОТОВ!

— А-га-га!!! — бесновался брат Томас, — Какая вы шляхта?! Шелупонь подзаборная!! Сейчас получите по самые гланды!!! То-о-о-вьсь!!! ОГОНЬ!!!

БА-БАХ-Х-Х!!! БА-БАХ-Х-Х!!! — пороховую гарь опять закрутило и унесло порывами ветра. А на месте, где захлебнулась польская атака, вообще творилось что-то невообразимое.

Конечно, ядра попали не в то же место, что и в первый раз, а прошли чуть в стороне. Но это и оказалось хуже для поляков! Там, где возник затор, где польские рыцари всё же сумели осадить своих коней, разрывая им губы натянутыми удилами, там и прошёлся новый огненный смерч! Давя, калеча и вминая в землю всех, кто оказался на пути ядра, Пугая лошадей и заставляя их рвать удила, вставать на дыбы и совершать немыслимые скачки. А там, где упали первые жертвы, там всё ещё бились в предсмертной агонии кони и люди, с вывалившимися кишками из распоротых животов, брызгая во все стороны сгустками алой крови. И это было настолько ужасно, что польские всадники бросились врассыпную, во все стороны, кто не в силах, а кто и не имея желания, сдерживать своих коней.

Десяток-другой преследователей, которые успели проскочить то пятно, по которому мы пристреливались, услышав ужас, творящийся позади, оглядывались, торопливо осаживали коней, разворачивались и мчались назад, не оглядываясь на павших товарищей.

— А-га-га!!! — заливался жутким хохотом брат Томас, — Долбодятлы тупорылые!!! Кушайте, не обляпайтесь!!! Заряжа-а-а-ай!!! Живее, мать вашу!!!

Не пойму, зачем было теперь так торопиться? Вражеская волна захлебнулась, и отпрянула назад, за пределы досягаемости наших орудий, бросив на произвол судьбы своих убитых и раненых. Я думаю, до самой темноты никто туда не сунется, даже под угрозой смерти. Идти к погибшим было гораздо ужаснее, чем просто сдохнуть! Особенно учитывая, что темноты ждать осталось недолго… Тем не менее, я опять потрогал рукой ствол — терпимо! — и засыпал нужное количество пороха. Утрамбовал. Вкатил ядро. Утрамбовал. Насыпал запальный порох. Встал в правильную позицию: ГОТОВ! Но брат Томас уже и сам понял, что дальнейшая стрельба бессмысленна. Наш крестоносный отряд в полном составе промчался в ворота и теперь оруженосцы водили коней в поводу, чтобы дать им остыть после горячей скачки, ворота захлопнулись, поляки откатились далеко… зачем же стрелять?..

— Туши фитиль! — махнул рукой брат Томас и гордо повернулся к фон Плауэну, — Я говорил, что кулеврины скажут своё слово? И, разве это слово было не веским?..

— Да-да, — с трудом оторвался от созерцания поля битвы новый Великий магистр, — Но я так и не понял, зачем понадобилось устраивать оскорбления врага со стены? Мы же могли сделать то же самое и без оскорблений?

— Надо было, чтобы враги потеряли голову от гнева! — серьёзно пояснил брат Томас, — А чтобы вызвать гнев, нужно было обругать врага покрепче! Вот я и попросил Андреаса.

— А у самого слов подходящих не нашлось? — скептически уточнил фон Плауэн.

— Таких? Нет! — уверенно ответил командор.

— Ну-ну… — в сомнении пробормотал магистр, — ну-ну…

И гордо вздёрнув подбородок, с прямой спиной, пошёл к лестнице со стены.

— Беги… — устало махнул мне рукой брат Томас, — Беги к своему Гюнтеру… Он наверняка у доктора Штюке…

* * *

Брат Гюнтер и в самом деле сидел у доктора Штюке. И доктор сидел рядом с ним. Хорошо так сидели, душевно. С ополовиненным кувшином вина на столе. И ещё два пустых валялись под столом. М-да… чувствуется высокая медицина!

— А в-вот и он! — приветствовал меня доктор Штюке, — Я же гов-в-ворил, что как стихнет канонада, так неп-п-пременно прибежит!

— Говорил, — совершенно трезвым голосом подтвердил Гюнтер, хотя глаза у него подозрительно блестели, — А ещё говорил, что у него была веская причина обзывать всю польскую шляхту макаками и клопами. И я хотел бы уточнить у своего оруженосца, действительно ли была такая причина? И насколько она веская?

— Очень веская причина! — серьёзно ответил я.

— В самом деле? И какая же?

— Я не могу ответить… — отвёл я взгляд, — Но так было надо!

— Надо… — задумчиво повторил брат Гюнтер, — Надо, но ты не можешь объяснить…

— Мне жаль, — честно ответил я, — Но не могу. Могу только заверить, что цель самая благая, и я надеюсь, что в ближайшее время осада с замка будет снята. С выгодой для крестоносцев.

— Вот даже как? — удивлённо подпрыгнули брови брата Гюнтера, — И как же повлияет обзывание макакой на снятие осады?

Я промолчал.

— А я ему в-верю! — заявил вдруг доктор Штюке, — Ангел он или нет, но я ему в-верю!

— Представь себе, я ему тоже верю! — огрызнулся брат Гюнтер, — Даже сам не понимаю почему! Только хотелось бы заранее знать о подобных… веских намерениях! Чтобы хоть письма прощальные успеть написать! Прежде чем лезть в пекло, рискуя головой!

— Да, б-брось! — протянул доктор, — К-какой-то Кнышко из… как его? Бр-рр-р-ж-ж… На трезвую голову и не выговоришь!

— Из Бржески, — подсказал Гюнтер.

— Вот-вот! Оттуда! Ну, какой он тебе п-противник?

— Однако, умудрился рубануть!

— Х-ха! Я видел, ты с-сам подставился!

— А что случилось?! — встревожился я, — Что-то серьёзное?

— Ерунда! — коротко прокомментировал брат Гюнтер.

— Ер-рунда! — согласился доктор, — Если не считать, что он тебе к-ключицу сломал!

— Старею… — поморщился Гюнтер, — Кости хрупкие стали…

— Та-а-ак… — растерянно протянул я, — А кости раздроблены, или просто сломаны?

— С-сломаны, — любезно ответил доктор, — Я ему их соединил, в-вправил, и плотно забинтовал. Теперь пусть с-срастаются! Вот только пациент уж больно… ш-шустрый! На месте не сидит. Начнёт завтра с утра руками размахивать, кости срастутся не так, а я буду опять в-виноват!

— Позвольте?.. — я протянул руку с перстнем и коснулся плеча брата Гюнтера.

И доктор, и сам брат Гюнтер, удивлённо уставились на меня. А я почувствовал, как слегка потеплела моя ладонь. Сама по себе. Нет, магии не было, это опять же свойство перстня, но ладонь почувствовала, как перстень начал свою работу. Минута… две… три…

— И это должно помочь? — не выдержал брат Гюнтер, — Хотя, должен сказать, я чувствую себя лучше!

— Ну-ка, ну-ка! — встрепенулся доктор, — Дай-ка я тебя проп-паль-пи… тьфу! Дай я тебя прощупаю!

Чуткие пальцы доктора пробежались по плечу брата Гюнтера. Потом ещё раз. И ещё.

— Чудо! — сказал он вдруг совершенно трезвым голосом, — Второй раз я вижу настоящее чудо и второй раз его являет Андреас!

Брат Гюнтер ничего не сказал. Но очень внимательно посмотрел на меня.

— За это надо выпить! — быстро заметил я, — Тем более, брат Гюнтер потерял столько крови! Её же надо возместить! А про исцеление… умоляю, не говорите никому! Так надо!

— Опять «так надо»? — проворчал Гюнтер, — Хм… Ну… ладно! Я уже говорил, что верю тебе? Сам не пойму почему, но… верю!

— Спасибо! — искренне ответил я, — Не подведу!

— Тогда иди уже, — потянулся к кувшину доктор Штюке, — У тебя потери крови нету? А значит, и вина тебе не положено! Не хватало, фон Плауэн унюхает! Во время боевых действий оруженосец бражничает! Не пощадит. Да и вижу, торопишься ты куда-то…

— Тороплюсь, — согласился я, — По делам. А вам… здоровья! Я помолюсь за вас!

— Иди-иди, — повторил доктор, — А то, не дай Бог, на нас глядя, ещё слюной захлебнёшься! Хе-хе!

— Благодарю за ключицу, — услышал я в спину запоздалое от брата Гюнтера.

* * *

На дворе уже сгустились сумраки и уверенно моросило. Скоро должен разыграться настоящий ливень. Поэтому, я искренне удивился, увидев сестру Катерину. Разве она не должна сейчас быть в своей келье?

— Андреас! — ну, вот! Глазастая девушка тоже заметила меня, — Андреас, подожди!

— Подождём… под дождём! — попытался я скаламбурить.

— Я слышала, ты сегодня ругался на стене нехорошими словами! — осуждающе посмотрела на меня Катерина, не обратив внимания на шутку, — И даже, из-за твоих мерзких слов произошёл поединок, в котором пострадал крестоносный рыцарь, брат Гюнтер? Как ты мог?!

— Так было надо… — промямлил я. Кажется, я недавно говорил то же самое?..

— КАК было надо? — не отставала девушка.

— Вот так! Как я сделал!

— А как ты сделал? Чего ты добивался?

Н-да… Это не брат Гюнтер! Девушка просто так не отстанет… С другой стороны, она и так знает слишком много… Эх, так и быть!

— Я сегодня буду колдовать! — заговорщицки прошептал я.

— Правда? — любопытно блеснули глаза Катерины, — А что ты будешь наколдовывать?

— Сегодня на стене я дважды или трижды повторил одну легенду: якобы брёл здесь неподалёку старец с горы Афон, и сказал, дескать, кто виновен, тот кровью умоется! А чтобы фраза мимо ушей не прошла, пришлось добавить несколько крепких слов. Теперь я уверен, что в палатках наших противников только и разговоров, что о странных словах святого старца и о том, что польское войско сегодня кровью умылось. Но это ерунда! Подумаешь, пострадало человек сорок-пятьдесят! Что это значит, среди пятнадцатитысячного войска? Я хочу, чтобы сегодня ВСЁ вражеское войско кровью умылось! Вот тогда они насмерть перепугаются! Тогда моя простенькая легенда станет в их головах ужасной явью! Они будут своей собственной тени бояться! И, надеюсь, в таких условиях, о продолжении осады не может быть и речи. Я думаю, поляки снимут осаду!

— Как интересно!!! А как ты сделаешь, чтобы они «кровью умылись»?

— Не догадываешься? — я поднял голову к небу.

— Ты… Ты перекрасишь дождик в цвет крови!!! — задохнулась от восторга девушка.

— Да!!! Я так подгадал, чтобы мои слова прозвучали прямо перед дождём! Чтобы этой же ночью легенда нашла своё подтверждение! Сегодня на вражеское войско прольются реки крови! Пусть не настоящей, разве это имеет значение? Лишь бы красной!

— Подожди! Но и на крестоносцев прольются кровавые реки?

— Нет. Я обратил внимание, что ветер с запада. Значит, когда у нас дождь уже утихнет, на поляков он ещё будет лить. Вот тогда я и начну колдовать!

— А можно… а можно я посмотрю?..

— Боюсь, ты ничего не увидишь. Даже я не увижу. Это далеко и в темноте. Получилось или нет мы сможем узнать только завтра, когда рассветёт. Тогда будут видны красные польские палатки, стоящие в «кровавых» лужах.

— Всё равно! Я хочу быть рядом, когда ты будешь колдовать! Ну, пожа-а-алуйста…

Ну, вот как от такой отвяжешься?.. Ближе к двум часам ночи, промокший и продрогший, я начал колдовать. А рядом стояла Катерина, открыв от волнения рот.

Глава 27. Сказка на ночь

Если вы хотите, чтобы ваши дети были умны,

читайте им сказки. Если вы хотите, чтобы они

были еще умнее, читайте им еще больше сказок.

Альберт Эйнштейн.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 08.09.1410 года.

Утро началось с суеты. Все бегали, кричали, шумели. И хотя я догадывался о причине шума, почти бессонная ночь, да ещё под дождём, давала себя знать. Я потянулся, сладко зевнул, но рассудил, что выделяться из общей массы не стóит. Поэтому быстро оделся и выскочил наружу.

— Тревога! — орали все вокруг, — Тревога! Все к стенам! Все на оборону!

Упс! Как-то не так представлял я себе, что поляки испугаются и снимут осаду!

Конные крестоносцы, облитые бронёй, уже строились в боевые колонны, горожане и горожанки бежали к заранее припасённым корзинам с булыжниками и разжигали огни под котлами со смолой, а на стене возбуждённо прыгала знакомая фигура с длинными руками и ногами. Понятно, что даже не умывшись, я помчался на стену. К своей кулеврине. Да, я считал её уже «своей»! Мы с ней уже сдружились, можно сказать!

— Твоя кулеврина заряжена, я проверял! — встретил меня брат Томас, вместо приветствия.

— Я знаю. Сам заряжал вчера, — согласился я, — А что случилось?..

И в самом деле, рядов штурмующих перед стеной не наблюдалось, и даже разъездов конницы польской шляхты, к которым мы уже привыкли, как к пейзажу, тоже не было.

— Польский лагерь бурлит, — мрачно сообщил брат Томас, — Разведчики доносят, что всё войско пришло в движение. А ещё поляки с литовцами зачем-то выкрасили свои палатки в ярко-красный цвет! И оружие. И щиты. Представляешь? Щиты с родовыми гербами закрасили красным, словно в кровь окуну…

Брат Томас осёкся. Я сделал вид, что всматриваюсь в даль.

— Прямо, как святой старец с Афона вещал… — напряжённо пробормотал командор.

Я опять промолчал.

— Хм!.. А может, это добрый знак, что враги зашевелились? — спросил пространство перед собой брат Томас.

Я пожал плечами.

Полдня бурлил вражеский лагерь, полдня стояли в полном вооружении наши рыцари, готовые немедленно вскочить на осёдланных коней. Во второй половине дня разнеслась весть — литовцы уходят! Литовцы покидают ряды объединённого войска! Как ни упрашивал польский король Владислав Второй своего союзника и родственника короля Витовта, тот не согласился остаться. Ссылаясь на дизентерию среди своего войска. С самой высокой башни было видно, как литовцы свернули палатки и ушли, бросив своих союзников на произвол судьбы. Подозрительный Фон Плауэн ещё два часа ожидал, что это некая тактическая ловушка, но нет. Разведчики подтвердили: литовцы уходят и уходят насовсем. Слыша вслед проклятия и угрозы на польском языке.

Ну, что ж! Я рассчитывал на большее, но и это неплохо! Литовцы — язычники? Значит, больше подвержены суевериям! Значит, на них легенда с мифическим проклятием повлияла гораздо сильнее! Ха!Теперь польский король ещё призадумается, в силах ли он продолжать осаду такого крепкого замка? Не получит ли он такого ответного удара, который перевернёт ход войны с ног на голову?

Лично я, будь на его месте, немедленно начал бы переговоры о мире! Пока ещё зримое преимущество на моей стороне. Пока не забылись кровавые ручьи Грюнвальда. Пройдёт ещё пара месяцев, и позиции сторон будут уже совсем другими! Нет, будь я на месте польского короля, я бы поторопился!

А крестоносцы тем временем служили торжественную, благодарственную литургию.

Вот, словно подслушал кто! Только-только стихли торжественные песнопения, как к фон Плауэну подбежал наблюдатель со стены и что-то жарко начал нашёптывать.

— Послы, послы, послы… — прошелестело по рядам рыцарей.

— Открыть ворота! — милостиво кивнул Великий магистр.

И тут же все потянулись из храма на улицу. Смотреть на посольство. И я, конечно!

С десяток рыцарей, вовсе не в доспехах, а наоборот, в пышных облачениях, проехали по двору Нижнего замка, потом Среднего замка и, наконец, Верхнего замка, чтобы провести переговоры с Великим магистром Генрихом фон Плауэном. Ну-ну!

Так получилось, что я затесался в группу знакомых мне крестоносцев: брат Гюнтер, доктор Штюке, брат Томас… И они активно комментировали происходящее. Мне.

— Зындрам из Машковиц, — указал взглядом на первого всадника брат Гюнтер, — можно сказать, главный военначальник польского войска… не считая короля. Но король всегда следует его советам!

— Марцин из Вроцимовиц — подхватил доктор Штюке, указывая на второго всадника, — держатель королевской хоругви! Во время Грюнвальдского сражения под ним убили коня, и хоругвь пошатнулась… но нет! Марцин удержал её, ободрив польских рыцарей!

— Збигнев из Олесницы, — продолжил представление посольства брат Гюнтер, — Писарь короля! Но именно он умудрился во время Грюнвальдской битвы обломком копья сбить с коня Дипольда Кикерица фон Дибера, который мчался прямо на польского короля и вот-вот мог убить Ягайло! Не случилось… На пути встал безоружный Збигнев из Олесницы, подобравший с земли обломок оружия…

— А это кто?! — опешил я, глядя на огромного всадника, укутанного медвежьей шкурой. При этом шкура казалась маловатой для всадника.

— Князь Лугвений Мстиславский, — буркнул брат Томас.

— Мстиславский… это где? — уточнил я.

— Это княжество под Смоленском… Можно смело считать Лугвения Смоленским князем. Был в Смоленске князь до него… а теперь нету!

— А чей Смоленск?

— Спорный город, — проворчал брат Томас, — То он в составе Княжества Литовского, то он вдруг русский… Сам Лугвений родной брат польского короля Ягайло, и оба они дети литовского князя Ольгерда, но от тверской, а значит, русской княжны Ульяны. А всего у этой Ульяны было от Ольгерда шестнадцать детишек…

— Немало! — присвистнул я.

— Восемь девок! — поморщился брат Томас, — А остальные восемь, да, остальные известные люди! Король Польский, Великий князь Литовский, князь Новгородский, князь Витебский… или вот, Лугвений, князь Мстиславский, но правит целым Смоленском, который непонятно кому подчиняется. Но живут там русины.

— Ага… язычники?

— Нет, они во Христа верят… только по греческому обряду.

— А это ещё как?!

— Это ты у своей Катерины спросишь, — вмешался доктор Штюке, — она тебе подробно объяснит! И про Смоленск, и про греческий обряд в христианстве… Ах, какая образованная девушка! И собой недурна!

— Вы мне что, сватаете её, что ли?! — разинул я рот, — Так знайте: я против! Не то, чтобы Катерина мне не нравилась… хм!.. но нет, нет и ещё три раза нет! Я, может, скоро крестоносную присягу принесу! Какие уж тут девушки? Во-о-от…

— Ты сперва просто католиком стань, — добродушно посоветовал брат Гюнтер, — а потом уже поговорим про плащ крестоносца.

— А этот… Лугвений…

— При рождении нарекли русским именем — Семён! — любезно подсказал брат Томас.

— Или Семеон. Кто их, русских, разберёт… — уточнил доктор Штюке.

— Ну, какая разница?! Лугвений, Семён… хоть Махат-тыр-дыр-мелений! Я хотел спросить: если он в составе посольства, значит, чем-то знаменит?..

— Да ты что?! — вытаращился на меня доктор Штюке, — Не знаешь?! Его хоругви всю Грюнвальдскую битву на себе вытащили!

— Это как?!

— Всего у польского короля на Грюнвальдском поле было сорок две польские хоругви, да две хоругви наёмников, да сорок хоругвей литовских союзников, да три тысячи татарских всадников… а ещё семь русских хоругвей. Тремя из них — Смоленской, Мстиславской и Оршанской, командовал Семён-Лугвений. Когда на левом фланге наша тяжёлая конница в пух и прах разметала литовские хоругви и татар, и повернула в бок польскому войску, с которым уже схлестнулся наш правый фланг, стало ясно, что полякам пришёл конец… если бы наша конница не напоролась на русских! Хитрый Владислав поставил именно русских на стыке между своей и литовской армиями. И наши всадники увязли в битве с русскими! Каких-то семь хоругвей остановили тяжёлую крестоносную конницу! Они не сделали ни шагу назад! А драгоценное время утекало… Вот уже оправились и опять собрались в отряды литовцы… Вот они вернулись и ударили в тыл нашим всадникам… Вот подоспели татары… Вот поляки ввели в бой сперва вторую, а потом и третью линию своих резервов, потеснив и опрокинув наш правый фланг… А самая главная наша ударная сила — рыцарская конница — всё ещё стояла перед русскими полками, не в силах продвинуться!

Говорят, у Лугвения полностью уничтожили Смоленскую хоругвь, полностью! Да и вообще, из семи хоругвей едва осталось народа всего на одну, но — мать-перемать! прости Господи! — но русские не отступили!

— Я слышал, там все сражались отважно… — заметил я.

— Не скажи! Вон, прямо во время боя, чешские и моравские наёмники сбежали из войска Владислава! Правда, их догнал польский королевский подканцлер Николай Тромба и так пристыдил, что они вернулись в бой… Эх, если бы русские вот так же, хоть на полчаса оставили нам проход к польским флангам!.. А потом пусть возвращаются! Но, нет. Русские стояли насмерть.

— Да… — задумался я, — А кто ещё ехал в составе посольства?

— Ч-ч-чёрт! — выругался сквозь зубы брат Гюнтер, оглядываясь, — Мы так с тобой заболтались, что не обратили внимания на остальных!

— Ну, надеюсь, короля Владислава среди них не было? — пошутил я, — Иначе, он бы в первых рядах ехал? А то хотелось бы на него посмотреть…

Если честно, мне хотелось убедиться, что у короля Владислава нет волшебного рубина. Да, больше вероятности, что рубин в сокровищнице одного из пап, но лишний раз убедиться не помешало бы.

— Король Владислав с некоторых пор не любит ездить в обществе крестоносцев! — с тонкой улыбкой заметил доктор Штюке и рыцари рассмеялись.

— Что такое? — не понял я.

— Это после того, как Конрад фон Юнгинген его помоями облил! — пояснил доктор.

— Как?!!

— Ну, не сам лично, конечно… И даже, внешне, получилось, вроде бы, случайно. Понимаешь, в тысяча четыреста четвёртом году, между Орденом, поляками и литовцами был подписан Рацёнжский договор о мире…

— Недолго он действовал! — заметил я.

— Не в этом дело! — отмахнулся доктор, — Этим договором было подтверждено право Ордена на Жемайтию, но в ответ предоставлялось право польскому королю выкупить Добринскую землю…

Я скосил взгляд на брата Томаса. После его пояснений, мне стало всё понятно! Орден отдавал внутренние земли Польши — даже не отдавал, а продавал! — в обмен на полную морскую блокаду королевства. Ха! Молодец Великий магистр!

— Ну, вот, после этого, Конрад фон Юнгинген пригласил польского короля и всю высшую польскую знать отметить это дело в Торне. Мол, ах, какие там вина! Тот согласился. И три дня гуляла шумная пьянка, с рыцарскими турнирами и прочими увеселениями. Вот тут-то и случилась эта история! Конрад предложил королю показать достопримечательности города. И повёз его узкими, мощёными улочками. А тут открывается окно на втором этаже и на короля выплёскивают целый ушат помоев! Можно сказать, по уши в дерьме! Что характерно, кроме как на короля, ни на кого не попало!

Конечно, так заведено испокон. Чтобы помои на улицу выплёскивать. Но ведь положено заранее предупредить голосом возможных прохожих! Или хотя бы выглянуть, прежде чем плескать, убедиться, что улица пуста. А здесь — ничего подобного!

Ну, понятно, кнехты сразу ворвались в дом, схватили глупую бабу, потащили её на суд и судья тут же, не мудрствуя лукаво, присудил её к смерти через утопление. Но король Владислав сделал хорошую мину при плохой игре. Он обратился к Великому магистру с личной просьбой помиловать виновницу. И её помиловали.

Говорят, в этот момент Конрад не смог сдержать мимолётного движения уголком губ. Вроде, он так и знал! Поэтому многие считают, что дело было подстроено самим Великим магистром. А король Владислав с тех пор не любит ездить рядом с крестоносцами… ха-ха!

— А что? — вдруг подумал я, — Если на Великом магистре был в это время волшебный перстень… Редко кто на месте польского короля стерпел бы подобное оскорбление! Но ведь, терпели сенаторы на пиру Калигулы, когда он принародно насиловал их жён и дочерей? Имея перстень на пальце? Вот и король стерпел. И даже просил помиловать виновницу. Лишнее доказательство, что я на правильном пути!

— Ладно, поглазели, и хватит, — заметил брат Томас, — Тем более, что посольство уже проехало. Пора и делами заняться. У тебя, Андреас, ещё кулеврина не чищена! А должна блестеть, как у кота… хм!.. в общем, блестеть должна! Своим нестерпимо ярким блеском внушая почтение переговорщикам, когда они назад поедут. За дело!

И я до самого вечера драил несчастную кулеврину. Пока брат Томас не остался доволен.

До самого позднего вечера я опять пялился в марево вокруг перстня, видимое только боковым зрением. И мне даже показалось, что я кое-что разобрал из того, что вижу! На всякий случай, я решил проверить. Но это было такое… такое… нет, мне срочно надо на улицу! Только там я сумею убедиться, что всё понял правильно! Заодно посмотрю, нет ли дождя. Может, мне добавить краски в польский лагерь?! Хотя я с тревогой заметил, что мой перстень вроде бы чуточку поблек. Едва заметно, так, что это было видно только мне, который каждый день этот перстень часами разглядывает, но всё же… Магия была израсходована и перстень отреагировал. Теперь даже не знаю, нужно ли повторять трюк с «кровью»? Или и так хорошо? Магия в перстне, знаете ли, не безразмерна!

Дождя на улице не было. А было темно. Только факелы горели на стенах, где разгуливали часовые. Внутри же замка всё расплывалось странными тенями. Ну, так даже лучше! Я попробовал то, что мне показалось, я разобрал. Ещё раз. И ещё… Нет. А ведь я чувствую, что уже где-то рядом! И перстень ощутимо напрягается, когда я начинаю свои попытки колдовать! Какой-то крохотный кумушек, застрявший в подкове лошади, мешает ей перейти на бег. Лошадь может только хромать. Так и здесь. Я чувствую, что крохотная ерундовина, которую я упустил, мешает сделать очередное чудо. Ах, как жаль! Придётся опять долгими вечерами пялиться в туманные видения, чтобы понять где я ошибаюсь, и не факт, что разберусь именно с этим заклинанием! Жаль…

Вот в таком сумрачном настроении я возвращался к себе, когда заметил смутную тень, мелькнувшую впереди. И эта тень была мне знакома!

— Катерина?!

— Чего тебе?..

— Нет, ничего… Я просто удивился, увидев тебя в это время. И уже не первый раз ты бродишь по ночам. Разве ты не должна быть в своей келье?..

— Ну, ещё не ночь… И иду я по делу.

— Серьёзно? Какое же дело может быть у монахини в лагере крестоносцев в темноте, когда время близится к ночи?

— Ревнуешь, что ли? — усмехнулась девушка, — Ой, я сейчас умру от смеха! Не переживай, меня матушка благословила на доброе дело.

— А что за дело? Если не тайна… — я пристроился рядом, приноравливаясь к её семенящей походке.

— Ну, какая тайна? Я же говорила, что матушка Терезия организовала среди женщин, нашедших приют в замке, что-то вроде союза помощи рыцарям? Под её личным руководством? Кто-то пищу готовит, кто-то кур с гусями ощипывает, которые в эту пищу пойдут, а кто-то, вроде меня, носит воду в бочки к артиллеристам, чтобы орудия охлаждать. Ну вот, три дня назад одна женщина, Анна из Гниева, таскала воду к кулеврине на стене, не к твоей, к другой, да на лестнице оступилась, упала и разбилась…

— Насмерть?! — ахнул я.

— Нет, но пару костей сломала. Она теперь у доктора Штюке. Я по утрам к ней прихожу, утешаю, как могу… Вот она попросила, чтобы я её двух девочек спать укладывала. Они, дескать, без сказок плохо засыпают, а муж её, Кенан из Старогарда, совсем не умеет сказок рассказывать! Я у матушки спросила — она благословила!

— Сказки?! — удивился я, — А можно… а можно и я послушаю?! Я думаю, сказки — это душа народа! А мне среди этого народа ещё жить и жить… Можно?

— Ну… — Катерина явно растерялась, — ну… ну пошли! Думаю, тебя не прогонят. Как же, целый — хи-хи-хи! — артиллерист! По врагам пулял!

— Видела бы ты, что случается, когда вот так «пуляют»… — мрачно пробормотал я, вспоминая растерзанные тела польских рыцарей — А, впрочем, лучше тебе такого не видеть!

— Пришли уже! — не стала меня слушать Катерина, и постучалась в одну из дверей.

— Сестра Катерина? — заулыбался рыжий, кряжистый парень, чуть постарше меня, открывший дверь и подсвечивающий масляной плошкой, — Проходите, ждём, ждём…

Почему-то этот Кенан из Старогарда мне сразу не понравился! Чего это он Катерине так лыбится? В рожу давно не получал? Его жена у доктора Штюке лечится, а он в это время монашкам улыбается?

— Сегодня я не одна, — мягко предупредила девушка.

— Вижу, — прищурился рыжий, — О! Да это, никак, Андреас из Афин? Проходите, проходите… Вы не голодны? Может, вина?

— Не голоден, — холодно ответил я, — И вина нам во время боевых действий не положено.

— Ну и правильно! — согласился Кенан, — Дисциплина прежде всего! Что же мы стоим? Проходите! Девочки заждались!

И такая теплота прозвучала в его голосе, когда он сказал про девочек, что я сразу оттаял. Чего это я в самом деле? Не знаю человека, а уже на него чёрте что подумал!

— Ваша супруга сегодня сказала, что ей легче, — обнадёжила Кенана Катерина.

— Я знаю, — улыбнулся тот в ответ, — Я забегал сегодня к ней. Четырежды. Больше не получилось. И я… то есть, все мы, мы безмерно благодарны Ордену за участие в судьбе моей жены. А уж доктору Штюке особенно.

— Ну что вы, — вступил в разговор и я. Крестоносец я, в конце концов, или нет? Ну, в крайнем случае, оруженосец крестоносца! Всё равно, не посторонний! — Не нужно благодарности! Наш Орден создан для помощи нуждающимся и родился он в недрах Ордена Госпитальеров. И девиз нашего Ордена: «Помогать — Исцелять — Защищать». Так что, это наш долг перед Господом…

А про себя я решил, что попробую упросить доктора Штюке, чтобы он разрешил мне помочь бедной женщине. Только, как бы это сделать без лишней огласки? Дать ей снотворное и исцелить во сне? Тоже вариант! А заодно у Кенана не будет повода улыбаться невинным симпатичным монашкам, когда жена в семью вернётся! Кхм… что-то я опять…

— Да проходите же, что мы всё на пороге стоим?! — в очередной раз позвал нас Кенан.

Внутри царил сумрак. Даже, когда хозяин поставил свою плошку на стол, виднее не стало. Так, можно было разобрать в потёмках, что вот грубый стол, вот очаг, вот настил из досок, прикрытый соломой, служащий постелью… Судя по тому, что кровать одна, то это семейная кровать, на всю семью. И от стены до стены, от силы, два шага. Не жилище, а каморка. А на постели, из-под лоскутного одеяла блестели две пары любопытных глазёнок.

— Здравствуйте, сестра Катерина! — серьёзно, по-взрослому, поздоровалась старшая девочка, лет пяти-шести.

— Сестла Кателина! — попыталась повторить за ней младшая, лет трёх-четырёх.

— Здравствуйте, девочки! — обрадовалась им Катерина, — Здравствуйте, красавицы! Да хранит вас Господь! А угадайте, кого я к вам привела?

— Ангел-Андреас! — тут же опознала меня старшая, — Из Афин.

— Агел! — серьёзно подтвердила младшая.

Трудно было не угадать, если только что их отец меня по имени называл! В шаге от кроватки! И ещё: разве она меня привела? А не сам я пришёл? Ну, не будем заострять…

— Здравствуйте, девочки! — поздоровался и я, — Во имя Господа Иисуса!

— Во веки веков, — как положено, ответила старшая.

— Фо феки… — пролепетала младшая.

— Ну, что, опять не спится? — тут же взяла на себя инициативу Катерина, — Так и быть! Если вы пообещаете, что будете послушными девочками, закроете глазки и будете спать, я расскажу вам сказку! Ну, как, договорились?

Обе девочки одновременно белозубо улыбнулись.

— Какую же сказку вам рассказать? — задумалась девушка, — Волшебную? Или про принцессу?

— Волшебную! — решила старшая, — Волшебную, но про принцессу!

— Фолшебую! — потребовала и младшая.

— Вот как? И волшебную и про принцессу? Ну, ладно! Есть у меня такая! Теперь ложитесь поудобнее, закрывайте глазки, а я буду рассказывать…

Катерина примостилась на кровати, в ногах девочек, убедилась, что они хорошенько прикрыты одеялом, и начала:

— Давным давно, за синими морями, за высокими горами, в стране, у которой и названия нету, жили были король с королевой…

Я присел на лавку, которая тянулась от стены до стены, и тоже стал слушать.

История была любопытная. Страна была волшебная и жили там, кроме людей, ещё и феи. Когда у короля с королевой родилась красавица-дочка, король устроил пир и созвал на него всех-всех-всех. И вельмож, и рыцарей и простой народ. Не забыл и про фей. Вот только одну фею, самую злобную, не стал приглашать. А потому что злобная! Представьте себе пир со злобной феей? Когда вино становится кислым, жареные перепела прямо со стола улетают, а белоснежная скатерть чернеет на глазах? Какая же тут радость?! А так-то всё было хорошо! Звенели песни, веселились и стар и млад, выступали шуты и акробаты и один из акробатов даже исполнил сальто-мортале! В переводе с итальянского — смертельный прыжок! Ну, то есть, когда акробат прыгает, в воздухе переворачивается через спину, и приземляется опять на ноги! С ума сойти! Понятно, что все были в восторге и король наградил смельчака золотой монетой!

Были и рыцарские турниры, и соревнования менестрелей, и турниры простых лучников, и открылась ярмарка, где продавались заморские сладости, финики и абрикосы, и вообще, много чего было!

А ближе к вечеру новорожденной принцессе стали дарить подарки. Ох, как старались подданные короля! А потому что короля с королевой все любили и почитали! Поэтому драгоценными подношениями была забита целая огромная комната! Чего здесь только не было! И шелка и бархат от цеха текстильщиков, и невиданной красоты украшения от цеха ювелиров, и целый мешок пряностей от цеха торговцев! Да-да, вы не ослышались: целый мешок! И много-много-много чего ещё.

А потом начали дарить свои подарки феи. И одна взмахнула палочкой и сказала, что принцесса будет девушкой невиданной красоты, вторая — что принцесса никогда-никогда не будет болеть, третья — что у принцессы родятся здоровые и крепкие дети… ну и так далее. Осталась одна фея, когда за окном зашумело, окна в зале сами собой распахнулись, огоньки свечей затрепетали и, на чёрных крыльях нетопыря, в королевский зал влетела та самая злая фея! Ага! — вскричала злая фея королю, — Ты не позвал меня на праздник! Но я всё же сделаю принцессе подарочек!!! В шестнадцать лет она уколет палец и умрёт!!! Ха-ха-ха!!! И с злобным смехом, злая фея вылетела в окно! И тогда выступила вперёд последняя из фей, которая ещё не произносила колдовства. Я не могу отменить злого пророчества, — печально сказала добрая фея, — Мне не хватит волшебных сил… Но я могу его изменить! Принцесса не умрёт! Она только заснёт на сто лет… И да будет так! И фея взмахнула своей волшебной палочкой.

Конечно, король опечалился. Конечно, королева упала в обморок. Конечно, добрые придворные и весь народ рыдали в три ручья. И король повелел, чтобы в замке не осталось ни одного острого предмета! Ни ножей, ни вилок, ни ножниц, ни иголок… особенно иголок!

И вроде бы жизнь пошла как прежде. Вот только все заранее жалели маленькую принцессу, понимая, что чёрного заклятия не избежать. Оттого и баловали её так, как не стоило бы баловать никого из маленьких девочек! Так прошло шестнадцать лет.

Однажды король отправился на охоту. Королевский егерь объявил, что в королевском лесу появился олень небывалой красоты, с золочёными рогами, и король не смог сдержаться. Вся королевская семья, вся королевская свита, охотники из рыцарей и придворных, все отправились в лес! Королеву и принцессу оставили в охотничьем домике, откуда заранее убрали всё острое, а король с охотниками поскакали в дикую чащу. И охота была удачной! Король догнал златорогого оленя и своей рукой пронзил ему бок копьём. С великим торжеством возвращались охотники в домик. А между тем, случилось страшное.

Принцессе надоело сидеть в четырёх стенах и она упросила мать-королеву, чтобы та разрешила ей прогуляться возле домика. И королева согласилась. Набежали няньки-мамки, окружили принцессу со всех сторон, и она отправилась на прогулку. Но недаром говорят, что у семи нянек дитя без глазу! Гуляла принцесса, гуляла, и вдруг увидела растение, которое она никогда раньше не видела! Голубые шарики, словно звёздочки, облепили небольшой кустик. Ах, что это? — спросила принцесса, присаживаясь и протягивая руку к любопытному кустику. Ваше высочество, не трогайте, это чертополох!! — воскликнула одна из нянек, но было поздно! Принцесса уколола пальчик острой колючкой чертополоха и тут же упала замертво… И никакие врачи ничего не смогли поделать. Злое пророчество злой феи сбылось.

Ах, как горевал его величество! Ах, как безутешно плакала её величество! Но сделать было уже ничего нельзя… Король повелел построить возле охотничьего домика небольшую часовенку, там установили хрустальный гроб, а в него опустили бездыханную принцессу, нарядив её в самое красивое платье, которое шилось для свадьбы…

Шли годы, и вскоре часовня вся покрылась непроходимыми колючими зарослями. Умер в свой срок король, умерла королева, королём стал другой их наследник, потом умер и он, в свой черёд оставив потомство… А принцесса всё лежала без движения в хрустальном гробу в заброшенной часовне…

Но вот, прошло ровно сто лет. Исполнился срок заклятия! И колючки, покрывавшие часовню, растаяли под лучами солнца. И так случилось, что этими местами проезжал король другой страны, возвращаясь из долгого путешествия. Смотрит: что такое? Там, где были дикие заросли — стоит часовня! И, судя по виду, старинная часовня! Дай-ка я загляну туда, помолюсь перед дорогой, — решил король.

Ну, вы уже знаете, что увидел король, когда зашёл внутрь? О, да! Увидев прекрасную девушку, свежую, словно бутон розы, сердце короля затрепетало! Король попытался разбудить красавицу, и чем больше он прикасался к её нежному телу, к мягким, струистым прядям волос, к розовым щёчкам и алым губкам принцессы, тем более разгорался пыл короля! И король не выдержал! Он сделал с принцессой… м-м-м…

— Как собачки? — подсказала старшенькая.

— Скорее, как бык с коровкой, — уточнила Катерина.

— А, ну да, собачки, они же стаей бегают… — рассудительно протянула старшая девочка, — Это я не подумала. А что дальше?

А дальше король уехал, — продолжила Катерина, — Не сразу, конечно. Ещё три дня он всё ждал, надеясь что красавица проснётся, но не дождался. И опечаленный король поехал в своё королевство. А принцесса осталась в часовне. И у неё стал расти животик…

— Она забеременела! — восторженно воскликнула старшая.

— Да, — согласилась Катерина, — Она забеременела и в положенный срок у неё родились два очаровательных младенца, мальчик и девочка. Упасть они не могли, ты же помнишь, что принцесса лежала в гробу? Крошки пищали от голода, но принцесса всё спала. Младенцы искали губами материнскую грудь и вот, совершенно случайно, не найдя соска, мальчик начал сосать пальчик принцессы. И, что бы вы думали? высосал ядовитую занозу! И принцесса тотчас проснулась!

Сперва она пошла в своё королевство. Но её уже все забыли! Когда она стала рассказывать кто она, её сочли сумасшедшей, над ней посмеялись и прогнали прочь. А ведь у неё было два младенца на руках! Пришлось ей идти, куда глаза глядят… Хорошо ещё, что птички приносили свежие ягоды, а оленихи позволяли ей пить своё молоко, иначе принцессе было бы совсем плохо. Так прошло около трёх лет и дети подросли. Но всё же нехорошо, когда человек живёт не с людьми, а с дикими зверями… если ты не святой отшельник, конечно! Поэтому принцесса очень обрадовалась, увидев однажды большой город. Даже не подозревая, что в этом городе и живёт тот самый король, который отец её детей. На этот раз она не стала утверждать, что она принцесса. Просто вошла в город и пошла на рынок. Может, ей подвернётся какая-то работа?.. А как раз в это время по рынку гуляла королева, высматривая, нет ли какого-нибудь товара, который можно бесплатно отобрать? Потому что королева была злая и жадная! И как раз тогда, когда королева присмотрела целый бочонок яблок, мочёных в меду, она услышала, как одна из торговок восхищённо сказала, глядя на малышей: «Ну какие милые дети! И лицом точь-в-точь, как наш король!».

Ах, как вскинулась злая королева! Ах, как коршуном налетела на бедную принцессу! Схватить! Связать! Заточить! Отобрать детишек!!! И бедную принцессу кинули в подземелье замка…

Королева лично осмотрела детей и убедилась, что они вылитый портрет короля. И, пылая от гнева, королева спустилась в подземелье, чтобы выпытать у несчастной пленницы, как такое случилось. Но пытать не пришлось. Принцесса ничего не скрывала! Она честно рассказала, что с ней случилось и как она заснула, уколовшись о колючку чертополоха, а проснулась уже с двумя детьми!.. И королева обо всём догадалась… И задумала злое дело…

— Вот тебе детишки! — сказала она главному королевскому повару, — Зарежь их, разделай, и зажарь! И сегодня же подай королю на обед, на золотом блюде!

Перед обедом королева нарядилась с особой тщательностью. И сидела на своём месте, возле королевского трона, улыбаясь, что случалось с ней нечасто.

— Кушай-кушай, — ласково приговаривала она, когда король накалывал на вилку очередной кусок мяса из золотого блюда, — Кушай-кушай! Ты ешь своё…

— Конечно, своё… — бормотал в недоумении король, — Слава Богу, ни у кого не занимали!..

— Да-да, милый! — улыбалась королева, — Кушай ещё! Надеюсь, вкусно?..

— Очень вкусно! — признался король, — Сегодня королевский повар приготовил восхитительное блюдо!

— Вот и кушай на здоровье! — приговаривала королева, — Нечасто такое блюдо доведётся отведать…

А после обеда королева не утерпела и побежала в подвал, рассказать принцессе, что она сделала с её детьми. Ах, как вскричала принцесса от горя! Так громко, что эти крики услышал король и удивился. Кто может кричать из подземелья, когда уже несколько лет туда никого не отправляли? Удивлённый король взял с собой пару воинов, приказал зажечь факелы и отправился в подземелье, чтобы точно узнать, кто кричит и почему. Он ещё больше удивился, увидев принцессу! И сразу же признал в ней ту девушку, которую он видел в лесной часовне, хотя прошло уже более трёх лет. И король заключил принцессу в объятья. А королева… с королевой случился сердечный приступ, и она тут же и умерла, прямо в подземелье!

Король долго не мог понять, почему плачет и бьётся в его руках та девушка, которой он шепчет слова любви, а когда узнал про детей, то очень огорчился. И приказал позвать главного королевского повара.

— Как ты мог?! — гневно вскричал король, — Я тебе доверял столько лет! Как ты мог?!

— А я и не смог… — ответил королевский повар, — У меня рука не поднялась, чтобы зарезать таких милых деток. Я зажарил оленя! И подал на золотом блюде. А дети — вот они, живые и здоровые…

Ну, вот… осталось сказать, что злую королеву быстренько похоронили, а ровно через сорок дней траура король женился на принцессе. И жили они…[1] вы что, спите уже?..

И в самом деле, обе девочки сладко посапывали во сне.

Шёпотом распрощавшись с Кенаном, мы на цыпочках выскользнули на улицу. Там уже я попрощался и с Катериной. И пошёл к себе. Шёл и думал, какая хорошая сказка! Добрая! Там же всё хорошо кончилось, не правда ли? И почти нет жестокости. Не то, что я в младенчестве слышал историю про одну девушку в хрустальных сандалиях, которая хотела понравиться фараону! Вот там кровища хлестала ручьями! И ноги рубили, и руки, и головы, само собой! Фараон выставил сандалию для примерки, но объявил, что та девушка, которой сандалий не подойдёт, лишится ноги. Каждая ведь должна знать, её это сандалий или нет, не так ли? И всё равно очередь выстроилась до горизонта и за горизонтом немного… Когда гора из отрубленных ног стала выше человеческого роста, фараон добавил, что будут рубить ещё и руку. Бесполезно, желающих не убавилось. В общем, жуть. Помню, впервые её услышав, я полночи на спал! Всё мерещились кровавые ужасы. И потом я долго по улицам оглядывался, всё мне мерещились толпы покалеченных египтянок… А это хорошая сказка! И Катерина её хорошо рассказала! Понятно теперь, почему именно её попросила Анна из Гниева! Я бы тоже её попросил!

С этими мыслями я и уснул.

[1] …и жили они… Любознательному читателю: авторы надеются, что Вы узнали сказку про Спящую красавицу? А если Вам показалось, что что-то в этой сказке не так, как Вы читали в детстве, то знайте, что авторы написали один из народных вариантов этой сказки, а Вы читали, скорее всего, пересказ братьев Гримм, или Шарля Перро. И низкий поклон этим авторам, что они убрали из сказок весь тот ужас, который был в народных вариантах! К примеру, народная сказка про Красную Шапочку вовсе не кончалась тем, что бабушка с девочкой выпрыгнули из живота Волка живыми и здоровыми! Вовсе нет! Бедная Красная Шапочка была насмерть замучена и истерзана злым Волком. А не разговаривай на безлюдной дороге с первым встречным! Особенно, если тебе это матушка запретила! — такая мораль у оригинальной истории. И вообще, какая жизнь — такие и сказки!

Глава 28. Аудиенция

Умение вести разговор — это талант.

Стендаль.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 18.09.1410 года. Ночь.

— …и помните, господин главный келарь, как только осаду снимут, главное внимание — восстановлению ветряных мельниц! Наши арендаторы мельниц — это наша главная статья доходов! — бросил в спину уходящему фон Плауэн и устало протёр глаза.

Ночь на дворе, а он всё ещё занят делами. А что поделать? Высокая должность, это не только большие права, это ещё большая ответственность. А большая ответственность подразумевает огромный объём информации. Ты должен знать всё! И донесения разведки из вражеского лагеря, и состояние своих припасов, и настроения в крестьянской среде, временно оккупированной поляками… Теперь уже точно можно сказать, что «временно оккупированной»! И слухи, которые ходят среди крестоносного войска. И ещё тысячи вопросов, которые влияют на ход событий. Потому что ты тоже должен влиять на ход событий! Ты обязан на них влиять! Иначе, какой же ты Великий магистр?..

— Есть ещё кто-то? — спросил фон Плауэн у писаря.

— Да, господин гроссмейстер. Матушка Терезия. Это настоятельница…

— Я знаю, кто это, — досадливо перебил фон Плауэн, подумал мгновение и бросил, — Проси!

Матушка Терезия вошла неслышной поступью, словно бы проплыла до самого стола, где сидел Великий магистр, неторопливо поклонилась и села на предложенный стул, подвинув его чуть ближе, чем следовало бы. Встать навстречу гостье фон Плауэн и не подумал. Вот ещё! Пусть радуется, что вообще приняли, в такое непростое время!

— Я слушаю, — сухо проговорил он.

— Я просила о приватной аудиенции…

— Я всецело доверяю своему писарю…

— И всё же я настаиваю… Речь может зайти о весьма щекотливых моментах и мне не хотелось бы лишних ушей… К тому же, я последняя из посетителей… Вы можете отпустить вашего писаря, а мы с вами побеседуем… В конце концов, не боитесь же вы одинокой, слабой женщины?!

Фон Плауэн внутренне усмехнулся. Казуистика. Давненько не приходилось сталкиваться! Казалось бы, при чём здесь «бояться одинокой женщины» и присутствие СВИДЕТЕЛЯ? Но если отказать, ты будешь выглядеть трусом. Ха! В такие игры, и в самом деле, лучше играть наедине! Сделаем вид, что поддались на провокацию!

— Идите брат Левкий, — величественно отпустил он писаря, — Сегодня вы мне больше не понадобитесь…

Писарь отвесил поясной поклон и вышел, шурша исписанными листами.

— Я слушаю, — повторил фон Плауэн.

Настоятельница придвинулась ещё чуть ближе. На Великого магистра слегка пахнуло дуновением ароматов от волос посетительницы. Она что, духами пользуется?! Она же настоятельница, ей не положено! Ах, да… скорее всего, она просто умащивает волосы благовонным маслом… А в Уставе ордена не прописано, каким именно маслом можно умащивать голову. Хоть оливковым, хоть из розовых лепестков! И всё же… странно!

— Я женщина, а следовательно не разбираюсь в войне, сражениях и всём таком прочем… — начала матушка Терезия, — Я пользуюсь только теми суждениями, которые слышу от крестоносных рыцарей… А они говорят, что осаде подходит конец. Надеюсь, это верные вести?

— Я ежедневно молю Бога об этом, — вздохнул фон Плауэн, — И, конечно, всеми своими силами способствую Провидению Божию… Да, я надеюсь, скоро осаду снимут.

— А доводилось ли вам слышать… это только слухи! Я ни на чём не настаиваю! Но, доводилось ли вам слышать, что между крестоносцами крепнет уверенность, будто это заслуга не Великого магистра, но некоего ангела Божия?.. Повторюсь, это не моя идея!

Ещё бы не слышать! Фон Плауэн почувствовал, как скрипнули его зубы. В последнее время ему всё чаще доносят этот слух! Интересно, кто его разносит? Найти бы гада и придушить, чтобы другим неповадно было!

— Нет, — любезно ответил он, — Я такого не слышал. Но, если есть Господня милость над нашим Орденом… что ж, я только рад!

— Мне рассказывали… э-э-э… даже не вспомню, кто! Но мне говорили, что если поляки снимут осаду, крестоносцы пойдут вслед, чтобы покарать негодяев?

— Мы были бы дураками, если бы этого не сделали! — улыбнулся Великий магистр, — Ряды поляков ослаблены… э-э-э… болезнями…

— Дизентерией, — вставила матушка.

— Да, дизентерией. Похоже, они не смогут противопоставить нам боеспособное войско! Что же мы будем выпускать победу из своих рук?

— Но ведь, и ту победу злые языки могут приписать ангельскому влиянию?.. О, лично я уверена в вашем таланте полководца! Но, злые языки…

— Главное, победа, — фон Плауэн постарался сказать это твёрдо, но голос дрогнул.

— Хм… Но ведь можно и противостоять… злым языкам.

— Вот как? Что вы имеете в виду?

— Если никаких ангелов не будет в рядах крестоносного войска, то ни у кого не повернётся язык отрицать ваши таланты!

— И куда же я его дену? — уныло уточнил фон Плауэн, — Мы с вами оба понимаем, про какого «ангела» речь? Он оруженосец брата Гюнтера. Допустим, я не возьму брата Гюнтера в поход, ссылаясь на его увечье. Но он ещё и подручный брата Томаса! И брата Томаса не брать? Но брат Томас — отличный артиллерист! Не брать брата Томаса — глупо! А с братом Томасом пойдёт и этот…

— Но есть другой вариант!

— Какой же?

Матушка Терезия ещё придвинулась, словно для того, чтобы понизить голос, и руки её, словно бы случайно, легли на стол. Как раз напротив рук фон Плауэна. Тому нестерпимо захотелось положить на эти белые, ухоженные руки свои ладони. И он положил бы. Если бы не понимал, что это банальная манипуляция. Им, Великим магистром, пытаются манипулировать! Не бывать этому! И фон Плауэн равнодушно откинулся на спинку кресла.

— Так, какой же другой вариант?

— Но все слышали, как вы обещали отправить этого «ангела» к папе римскому? Чтобы тот своей святой властью определил, на самом ли деле это ангел, или простой человек. Так почему бы не сделать этого сразу после снятия осады? С одной стороны — крестоносцы убедятся, что вы хозяин своего слова и выполняете его. Всегда! А с другой стороны — уберёте возможную причину будущего злословия. Никто не посмеет сказать, что окончательный разгром поляков произошёл по какой-то другой причине, кроме вашего умелого руководства… А потом и слово «окончательный» забудется. И останется в памяти одно: разгромил врага Великий магистр Генрих фон Плауэн!

— Этот приём тоже известен, — подумал про себя Великий магистр, — Но что она хочет для себя? Почему завела, и в самом деле щекотливый разговор?..

— Мне интересно, какую выгоду вы видите в этом для себя? — ровным голосом поинтересовался он, — Ведь неспроста вы пришли сюда? Вам тоже что-то надо?

— Надо… — просто ответила аббатиса.

— Что же?

— Не знаю, поймёте ли вы меня… — настоятельница доверчиво положила свою ладонь на руку фон Плауэна, словно не в силах выразить мысль словами и помогая себе жестами, — Я знаю, вы прошли длинный путь к высокому титулу, от простого крестоносца, вы много повидали и многое знаете… но это немного другое… Вы всегда были в Ордене, а Орден не знает недостатка в средствах! Да, Ордену может не хватать денег, но если не хватает, то сотни тысяч, а никак не десяток золотых монет… Поэтому мне трудно объяснить…

— Я вспоминаю, что вы пожертвовали Ордену некую сумму, — фон Плауэн руки не отдёрнул, но внутренне напрягся. Опять его пытаются соблазнить! — Если речь идёт об этом…

— Нет-нет! — возмутилась настоятельница, — То пожертвование было от чистого сердца и во имя Господа нашего! Я совсем про другое…

— Тогда я и в самом деле не понимаю.

— Ах, на самом деле всё просто! — казалось, ещё ближе придвинуться было уже нельзя, но настоятельница вместо этого наклонилась вперёд. И её крупная, красиво очерченная грудь, опасно распирающая хиджаб, колыхнулась почти прямо над столом, — Вы знаете, что в нашем монастыре есть такая послушница, сестра Катерина…

— Знаю.

— И знаете, что она графского рода…

— Тоже знаю.

— И, конечно, догадываетесь, что вместе с ней, нашему монастырю пришло крупное пожертвование от её семьи…

— Ага… — начал понимать фон Плауэн.

— Такими пожертвованиями не разбрасываются! По крайней мере, в нашей, бедной обители. А раз так, то мне нет резона торопиться с принятием её в ряды монашек. Нет, пожертвования не прекратятся… надеюсь!.. но станут гораздо скромнее. А мне хотелось бы, чтобы эти пожертвования были щедрыми… настолько щедрыми, насколько они вообще могут быть. Однако, она ходит в послушницах почтигод! И у неё нет ни одного серьёзного замечания. Тянуть с постригом становится уже почти неприличным…

— Вам нужно, чтобы она совершила серьёзный проступок! — догадался фон Плауэн.

— МНЕ этого не надо! — сделала вид, что обиделась, настоятельница, — Но если она, по молодости лет или по горячности, и в самом деле совершит нечто предосудительное… что ж! Разумеется я её прощу! Но постриг придётся перенести. А её семья, чтобы этот проступок не стал достоянием гласности, чтобы она продолжала оставаться послушницей…

— Я понял, — фон Плауэн пытался заставить себя отвести взгляд от завораживающих форм, но получалось с трудом, — Я понял, но что вы хотите конкретно от меня?

— Я так понимаю, что не одного «ангела» вы отправите к папе римскому? А снарядите, как минимум, несколько человек? И, конечно, напишете письмо? Я хотела бы, чтобы в состав этой делегации вошла и моя Катерина! С письмом от меня.

— Вы с ума сошли?! — опешил фон Плауэн, — Делегация из трёх-четырёх монахов и одной монашки! Вы представляете, что люди скажут?! И что скажет на это папа римский?! И в конце концов, что скажут ваши же монахини? Что не нашлось никого, более достойного для поездки к папе римскому, кроме юной девушки?!

— Ну, во-первых, почему бы и нет? — мягко возразила настоятельница, — Если ваши рыцари будут вести себя как… как рыцари… то ничего люди не скажут. Будут только восхищаться. А во-вторых… Во-вторых, мы не отправим их как монахов и монашку! Мы отправим их как монахов-рыцарей, сопровождающих графиню! А графинь в нашем монастыре не густо. Только одна. И, само собой, графиня будет со своей служанкой. Вы не забыли, что она не монахиня, а только послушница?

— Ага… — окончательно понял план Великий магистр, — И в пути…

— Ах, — вздохнула настоятельница, поднимая глаза кверху, — Молодость так горяча и безрассудна!

— Понимаю… — фон Плауэн всё же сумел отвести взгляд и сосредоточиться, — А может, не стоит городить огорода? Есть у нас парочка оруженосцев, весьма любезных в обхождении, приятных на вид и, по их словам, имеющих за плечами множество побед… Я имею в виду, не на ратном поле…

— Ох, нет, — пальчики аббатисы трепетно и мимолётно пробежались по тыльной стороне ладони Великого магистра, — Мы, женщины, выбираем не глазами, но сердцем. И наш выбор иногда ложится не на самых могучих и грозных, не на самых смазливых и любезных, не на самых щедрых… а порой прикипает сердце совсем к другим. И начинает внезапно колотиться в груди…

Настоятельница взглянула на Великого магистра влажным, искристым взором.

— Я полагаю, Катерина и не заметит ваших двоих… А перед Андреасом вполне может растаять… если дать им время и возможности. Растает, как…

— Как?..

— Ох-х… ну, скажем, как снег в июле! Не будем применять другие сравнения!

И пальчики аббатисы опять коснулись запястья Великого магистра.

— Кхм… Допустим, я соглашусь… Допустим, мы так и поступим, как вы предлагаете… Но какая выгода от этого Ордену?

— Про то, что этот «ангел» не отнимет больше ваших лавров, мы уже говорили, — деловито напомнила настоятельница, — А теперь рассудите: положим, папа римский и в самом деле признает в нём ангела. И он вернётся в Орден. Как бы вам хотелось, чтобы он вернулся, чистым и незапятнанным, или опороченным? Не отвечайте, и так понятно. Опороченный ангел, это уже не ангел! А что может его опорочить? Даже, если он совершит интрижку по пути, кто об этомузнает? Другое дело, если вместе с ним возвратится зримое подтверждение его порочности! Пусть даже не вашего монастыря… Даже, если папа не признает ангела, всё равно, вам же удобнее будет, если этот человек запятнает себя каким-то бесчестием! Кстати! Я хотела бы просить вас, чтобы до возвращения делегации, мы продолжали получать приют в ваших стенах! Я, конечно, после снятия осады, отправлю мать-келаря и мать-казначея, чтобы они посмотрели, что сталось с нашим монастырём и приняли меры по его благоустройству… но остальные монашки пусть пока побудут здесь. Вы же не будете возражать?..

— Но это лишний соблазн… — проворчал фон Плауэн, отчётливо наблюдая «соблазн» прямо перед собой.

— Вовсе нет! — живо возразила настоятельница, — Ведь основные силы крестоносцев, как вы говорите, ринутся в погоню за врагом! Останутся только караульные подразделения. А у них и без того тяжёлая служба. Не до соблазнов им. К тому же, если вы оставите рыцарей постарше, поопытнее, умеющих держать себя в руках…

— Кхм… Может быть, может быть…

— Но я прошу вас… — пальчики аббатисы в третий раз опустились на мужское запястье, — Ну что вам стóит?..

— Кхм… То есть… если я снаряжаю делегацию… значит, я беру на себя и все расходы, в том числе, расходы на содержание вашей графини. Не могу же я допустить, чтобы мои рыцари поселились в трактире и ели приличную еду, в то время, как ваша послушница будет спать где попало голодная? Это вы хотели мне предложить? Но, допустим! Кроме того, я должен буду содержать её служанку? Кстати, где вы возьмёте служанку?

— Тут столько народа укрылось за стенами замка от врагов! Думаю, найти приличную девушку для услужения будет не сложно!

— Допустим… И я тоже должен буду её содержать… А ещё я должен выделить ей карету. Не пойдёт же она пешком, или не поедет верхом на лошади? До самой резиденции папы римского? Значит, карета. Значит, лошади. Значит, кучер. И это тоже за мой счёт?

— Разве это серьёзные расходы для Ордена?!

— Серьёзные или не серьёзные, всё равно — расходы. А также, пару месяцев я буду разделять расходы на содержание примерно двадцати монахинь, которые будут жить в нашем замке? Пусть не еда, но дрова, свечи и другое, по мелочи… Кхм… И что же я за это буду иметь?

— Всё! — жарко выдохнула настоятельница, — Всё… что можно счесть приличным.

Фон Плауэну вдруг стало смешно и он с усилием подавил улыбку, не позволив ей прорваться наружу. Он многое знал про нравы крестоносцев. Знал и некоторые тайны бывших Великих магистров. Не все из них, подобно Конраду фон Юнгингену, блюли клятву целомудрия и безгрешности. Некоторые устраивали шумные попойки для высшего руководства Ордена, приглашая на них местных шлюх из города Мариенбурга, который прямо за стенами замка. И эти шлюхи визгливо пели и плясали прямо на столах, бесстыдно оголяя ноги! А может, дело заходило и ещё дальше? Но, как бы то ни было, всегда Великие магистры пользовали шлюх! А сейчас какая-то аббатиса, прикидываясь шлюхой, пытается пользовать Великого магистра?! Не смешно ли?.. А впрочем, почему бы не доиграть комедию?..

— Может быть, вина? — фон Плауэн постарался, чтобы голос выглядел взволнованно.

— Да! Капельку… У вас так жарко!..

Фон Плауэн встал, вынужденно разрывая сомкнутые руки, достал небольшой кувшинчик и два позолоченных кубка. Плеснул немного вина.

— Отведайте: чудесная лоза, восхитительный вкус и обворожительное послевкусие!

Настоятельница сделала глоток и медленно облизала пухлые губы кончиком языка:

— Признаться, не разобрала вкуса! У меня в голове всё кружится! Наверное потому, что здесь так жарко! Ох, нас же никто не видит?..

Настоятельница сделала вид, что оглянулась, и сняла с себя головное покрывало. Встряхнула головой, расправляя волосы, и опять поплыл мягкий аромат благовоний.

— У вас больше нет вопросов? — сухо уточнил фон Плауэн. Глаза его смеялись, хотя сам он оставался подчёркнуто серьёзен.

— Что?..

— Я спрашиваю, других вопросов испрошенной вами аудиенции не осталось?

— Н-нет…

— В таком случае, я не задерживаю вас. Я обещаю хорошенько подумать над вашим предложением.

Аббатиса порывисто встала. Гневно сверкнула глазами. Неторопливо надела головное покрывало. Прошла к дверям и на пороге резко обернулась:

— Вы спрашивали, что вы будете иметь взамен? Славу, честь, признание и ни одного косого взгляда в спину, вот что вы будете иметь!

— Да-да, это я уже понял… Вы можете начинать писать письмо его святейшеству!

— Уже написано! Осталось только дату поставить! — Настоятельница порывисто шагнула за дверь.

Фон Плауэн отставил в сторону кубок с вином. Сложил ладони в молитвенном жесте, облокотился локтями на стол и глубоко задумался. Он перебирал каждое слово прошедшей беседы, вспоминая не только слова, но и жесты, интонацию, тембр голоса… Надо будет позже уточнить, откуда эта аббатиса, из какого рода. И не враждует ли её род с родом де Мино, родом послушницы Катерины. Впрочем, не это главное.

Через двадцать минут Великий магистр встал и прошёл в соседнюю комнату, где беззастенчиво разбудил спящего писаря.

— Брат Левкий, — властно приказал он, — Ступайте и немедленно разыщите брата Марциана из Перуджи. И пусть незамедлительно явится ко мне, хоть прямо в исподнем, мне всё равно, лишь бы быстрее.

Ночь обещала быть долгой.

Глава 29. В путь!

Пословица звучит витиевато:

Не восхищайся прошлогодним небом,

Не возвращайся, где был рай когда-то,

И брось дурить — иди туда, где не был.

Владимир Высоцкий.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 19–20.09.1410 года.

— Привет, ты как? — тихонько шепнул я.

Я стоял на стене, возле заряженной кулеврины, недалеко у горящего факела, держа в руках пальник с незажжённым фитилём, ноги расставлены в стороны — НЕ ГОТОВ!

Катерина торопливо доливала в бочку воду из деревянного ведра.

— Нормально, — шепнула в ответ девушка, — Вчера ещё двоим сумела посеять зерно сомнения, в смысле, про «ангела», несущего победу. Ты уверен, что мы поступаем правильно?

— Уверен! По моим расчётам, фон Плауэн ни за что не позволит, чтобы кто-то украл у него лавры славы. А значит, постарается меня отсюда побыстрее убрать! Что мне, собственно, и надо!

— А что поляки? — Катерина перелила, наконец, воду из ведра, отставила его в сторону и принялась поправлять выбившуюся из-под чепца прядку волос.

— Суетятся, — односложно ответил я.

Я очень хотел верить, что поляки свёртывают лагерь, а не готовятся к штурму. Второй раз устроить им «кровавый» дождь я так и не решился, поэтому волновался. А поводом для волнения послужила очередная тревога. В лагере противника наблюдатели заметили повышенное оживление и суету.

Катерина вытянулась в струнку, пытаясь хоть что-то рассмотреть вдали.

— Не люблю зиму, — поёжившись, признался я.

— Да ты что? — рассеянно ответила девушка, — А катание на санях? На коньках? А игра снежками?.. Постой! А когда это ты успел зиму разлюбить?!!

— А сейчас разве не зима? — удивился я в ответ, — Мне сказали, что зима, это когда холодно. Мне — холодно!

Катерина хихикала так, что я испугался, что она со стены упасть может.

— Я и забыла, что ты из жарких краёв, — вытирая слёзы смеха, призналась она, — Эх ты, горе моё! Ничего, придёт зима, может ты её полюбишь!

— Не понял… — пробормотал я, — Это что: будет ещё холоднее?!

— Будет-будет, — пообещала девушка, — Ещё как будет!

— Уже боюсь! — серьёзно признался я.

— Что тут? — послышался знакомый голос.

На стену взбирался Великий магистр Генрих фон Плауэн. По виду, не выспавшийся, раздражённый. Катерина пискнула, подхватила ведро и помчалась к лестнице, чуть не столкнувшись по пути с Великим магистром.

— Что тут у вас? — проводил фон Плауэн девушку подозрительным взглядом.

— Без изменений, — отрапортовал брат Томас, — Поляки суетятся, но на приступ не лезут… и, вроде бы, не собираются лезть!

— Неужели… снимают осаду? — голос магистра дрогнул.

— Похоже на то, — с оттенком сомнения, согласился командор.

— Бдительность не терять! — фон Плауэн пошёл по стене, всматриваясь в далёкие польские ряды, — Это может быть ловушкой!

Дальше они о чём-то жарко заспорили с братом Томасом, но вдалеке от меня и я уже не слышал их слов. Зато я услышал, как звонко закричал один из крестоносцев под стеной:

— Уходят! Поляки уходят! Господин гроссмейстер! Разведка доносит, что поляки уходят!!! Вы слышите меня, господин гроссмейстер?!

Генрих фон Плауэн широко перекрестился, поднимая взгляд к небесам. А потом бросил неприязненный взгляд в мою сторону. В принципе, я догадываюсь, почему. Сам организовал слухи про «ангела», врагов побеждающего. Только ещё не был уверен, что эти слухи дошли до магистра. Теперь уверен! Дошли!

— Бить в колокола! Созвать всех рыцарей на благодарственный молебен! — распорядился Великий магистр, торопясь к лестнице, — Всех! И объявить, что после молебна, будут важные распоряжения!

Ну, вот… Что-то грядёт. Знать бы, к добру ли?..

* * *

Сразу после торжественной литургии, крестоносцы выстроились в боевые порядки в самом широком месте крепости — в Нижнем Замке. Тысячи людей, как оказалось, вполне разместились в этом месте. И ещё остались широкие проходы, по которым ходил Великий магистр, громко делая свои объявления. Оруженосцев не приглашали, но Катерина молча ухватила меня под локоть и потащила — куда бы вы думали? в гости к Кенану из Старогарда! как забавно устроен мир! как он непредсказуем! кто бы мог подумать, что сказки помогут нам?! — и я всё слышал из открытых дверей его каморки. Впрочем, так поступили не мы одни — все двери оказались распахнуты настежь!

Сначала Великий магистр поблагодарил всех крестоносцев за стойкость. И заметил, что стойкость, доблесть, мужество и отвага — это второе имя рыцаря-крестоносца!

— Да! — выкрикнули крестоносцы.

— Мы догоним и разгромим проклятого врага! — патетически воскликнул магистр.

— Да! — выкрикнули крестоносцы.

— Нет такой силы, которая справилась бы с Орденом! — продолжал накручивать фон Плауэн.

— Да!! — хором ответили рыцари.

— С нами Бог!

— Да!!

— Да славится имя Божие!

— Да!!

— И Великого магистра фон Плауэна! — закричал чей-то юный голос.

Крестоносцы, как по команде, повернули головы в сторону крикуна.

У меня тут же возникло стойкое ощущение, что это нанятый лизоблюд, задача которого, восхваляя магистра, нейтрализовать те слухи, которые Катерина распускала по моей просьбе.

— Да здравствует фон Плауэн! — отчаянно прокричал тот же голос.

— Ура! Ура! — подхватили выкрик ещё голоса с четырёх сторон. Очень жиденькие голоса. И, тоже, похоже, нанятые.

— Ура… — нехотя поддержали с десяток других голосов, по всей видимости, опасаясь не поддержать. Как бы худа не вышло.

— Ура… ура… — мелкой рябью пробежало по рядам крестоносцев и затихло.

— Ну, что вы, братья?! — укоризненно воскликнул фон Плауэн, — Я такой же рыцарь, как и все вы… И если сподобил Господь занять высокий пост, то не для себя стараюсь — для всего Ордена!

— Ура! — завопил всё тот же, молодой голос.

— Ура… ура… — нехотя откликнулись крестоносцы.

— Мы вернём величие нашему Ордену! — закричал Великий магистр, понимая, что нужно снова поднимать боевой дух.

— Да!

— Мы заставим бояться и уважать нас!

— Да!!

— И пусть трепещут враги!!!

— Да!!!

— Тогда пора седлать коней! Но, нет, братья! — сдал назад Великий магистр, — Сперва нужно выполнить все обеты и обещания… Вот, помнится, обещал я, как только снимут осаду, одного человека отправить к папе римскому… да-да, человека! Хотя он и пытался выдать себя за ангела. Хм! Но пусть Святой престол сам с ним разберётся. Я решил отправить в Рим посольство! Они повезут моё письмо папе римскому, а заодно сопроводят этого… человека. Во главе посольства будет славный рыцарь, всем известный своими доблестями и заслугами, брат Марциан из Перуджи!

— Я здесь!

— Да!! — загремело по рядам крестоносцев, — Да! это достойный рыцарь!!

— Тогда так: возглавит посольство брат Марциан из Перуджи. С ним поедут: брат Вилфрид из Майнца…

— Я здесь!

— …брат Ульрих из Люнибурга…

— Я здесь!

— … и брат Лудвиг из Линца!

— Я здесь!

— Очень предусмотрительно! — прокомментировала Катерина.

— Что «предусмотрительно»? — не понял я.

— Саксония, Франкония, Бавария, — произнесла загадочные слова девушка.

— И что это значит?.. Какое-то заклинание? — я усмехнулся.

— Названия княжеств, балда! Как раз тех, через которые лежит путь в Рим! То есть, почти в любом княжестве, который будет пересекать посольство, у одного из послов есть влиятельные родственники!

— Ага! — дошло до меня, — Тогда и в самом деле, предусмотрительно!

— А Перуджа вообще в папской области Италии! То есть, и в Италии проблем не должно быть! Кроме того, Перуджа всегда выступала за папскую власть, а это значит, что папа должен принять главу посольства со всем подобающим почётом!

— Он и без того крестоносец! Он представитель Тевтонского Ордена!

— И плюс к тому, из Перуджи! Кашу маслом не испортишь!

— Ну да, ну да… — признал я.

— Так, тс-с-с! — шикнула на меня Катерина, — Что там ещё фон Плауэн говорит?

— Названные мною рыцари пусть соберутся в зале совещаний, — продолжал, между тем, Великий магистр, — У меня будет к ним серьёзный разговор. Остальные — готовиться к погоне! Возглавит отряды Ордена Михаэль Кюхмайстер!

— Ура!!! — грянуло всё крестоносное войско в едином порыве, — Ура!!!

Н-да, совсем не похоже, как недавно кричали «ура» Великому магистру…

— Михаэль Кюхмайстер разработает план операции и доведёт его до всех командиров, — кисло продолжил фон Плауэн, — И завтра, с Божьей помощью… Пусть поляки уезжают! Пусть растянут свои обозы! Обозы всегда двигаются медленнее, чем основное войско!

— Да!! — радостно закричали рыцари, — Да!!

Похоже, они понимали, что поляки вволю пограбили во время осады. И были не прочь отнять награбленное. В свою пользу…

— Ну, что ж, — плавно закруглился Великий магистр, — Тогда…

— Ты кое-что забыл!.. — громыхнул голос из рядов.

— Вот как? — фон Плауэн пристально всматривался в рыцарские шеренги, — И что же?..

— Ты сказал, что пришло время выполнять обещания и обеты… Ты обещал отпустить пленников, когда поляки снимут осаду!

— Каких пленников? — не понял магистр.

— Меня, например! И других, которые признали себя пленниками поляков и честью поклялись, что в назначенный срок прибудут в распоряжение победителя!

— Та-а-ак… — голос фон Плауэна дрогнул, — И сколько вас? Выйдите из рядов!

Блестящие ряды рыцарей колыхнулись, словно поверхность воды, когда в неё бросают камень. Из рыцарских шеренг выходили хмурые рыцари, подходили к фон Плауэну и строились в небольшой отряд.

— Двадцать семь… — посчитал последнего магистр, — И все доблестные рыцари! Ваш уход ослабит наши силы!

— Честь дороже! — возразил тот же рыцарь, — А я поклялся щитом Георгия Победоносца! Такие клятвы нельзя не выполнить!

Фон Плауэн напряжённо размышлял. Хотя, на мой взгляд, что тут думать? Поздно думать! Раньше надо думать было! До того, как сказал про «выполнение обещаний».

— Выполняйте ваш долг! — величественно кивнул головой магистр, — Вы вольны покинуть замок и отправиться в плен. И если ваше освобождение будет зависеть от денег… неважно, какая сумма! Орден возьмёт на себя все расходы! Каштелян немедленно начнёт хлопоты по вашему освобождению… братья!

Ну, что сказать — умный человек!

* * *

Я подождал, пока последний из вызванных рыцарей шагнул в зал совещаний, мысленно досчитал до тридцати и тоже, с каменной мордой шагнул через порог.

— А тебе чего?! — вскинулся фон Плауэн.

— Команда была собраться здесь всем, кого на площади называли! — равнодушно ответил я, — Меня называли.

— Я сказал, собраться всем рыцарям, которых я назвал! — начал закипать Великий магистр, — Понимаешь? Рыцарям! А ты разве рыцарь?!

— Так что, брата Гюнтера звать? — прикинулся я полным дураком.

— Какой ещё… а, ладно! — фон Плауэн махнул рукой и подчёркнуто отвернулся от меня. Лицом к своим крестоносцам.

— С этого, — он ткнул пальцем в мою сторону, — С этого глаз не спускать! Довезти до папы римского в любом виде! Хоть расчленить и в бочке засолить! Если будет такая надобность. А то, понимаешь, как он появился, так сразу крестоносное войско потерпело поражение! С чего бы?..

— Но он спас брата Гюнтера… — тяжело заметил седоусый рыцарь, стоящий ближе всех к Великому магистру.

— Сатана хитёр! — многозначительно заметил магистр, — Может и малое хорошее дело сделать, маскируя большое зло! Впрочем, пусть Святой престол решает. Но до Святого престола его обязательно довезти! Это раз… Вот пакет с посланием папе римскому. Это два. Возьми его, брат Марциан. Запомни: между твоими руками и руками папы, никто не должен и притрагиваться к пакету! Даже видеть, что он есть у тебя! Здесь не только полный отчёт о случившемся, но и наши планы на будущее. Не приведи Господь, если пакет попадёт в руки врагов наших! Если же волею Божией, приключится твоя смерть, брат Марциан, пусть пакет возьмёт брат Вилфрид. Если и ему выпадет умереть в пути, пакет возьмёт брат Ульрих. В самом крайнем случае — брат Лудвиг.

— Андреасу не давать? Если что? — уточнил самый молодой, брат Лудвиг, удивительно знакомым голосом.

— Если ты останешься один, то ты первым делом должен убить Андреаса, — любезно ответил ему фон Плауэн, — А уже потом продолжать путь в Рим… Кстати, какой дорогой вы собираетесь ехать?

— На запад, до самых границ нашего Ордена, потом на юг. Через герцогство Бургундское, через швейцарские Альпы, через Верону, в Папское государство. А там уже и Рим, — кратко ответил тот, седоусый, бережно принимая пакет.

— Отлично! — подвёл итог фон Плауэн, — Я хотел советовать то же самое. Ну и третье: времена нынче опасные, того и гляди в какой ни то конфликт угодишь…

— Все рыцари будут ехать в защите! — твёрдо обещал седоусый.

— Это само собой, — поморщился фон Плауэн, — Я про другое. Я обещал защиту ещё одному посланнику. Это будет посланник от монастыря бенедиктинок…

— От матери Терезии? — удивился брат Марциан.

— Да… от неё. Она выберет посланника и отправит с нашим посольством. Так вот: все удобства, которые будут доступны крестоносцам, должны быть доступны и посланцу от матери Терезии. Мы не самый захудалый из Орденов, чтобы пожалеть монетки для собрата!

— Но мы нищенствующий Орден! — напомнил брат Марциан.

— Они тоже! — раздражённо дёрнул щекой Великий магистр, — Я не говорил, что у того посланца условия должны быть лучше! Я говорил: не хуже! Брат каштелян! Вы слышали меня? Распорядитесь подготовить и выдать нужную сумму денег для посольства!

— Понимаю, — склонился дородный монах, сидевший неподалёку, — Я так думаю, что денег надо… э-э-э… человек на двадцать, и… э-э-э… месяца на три? Брат Марциан, зайди ко мне, я выдам.

У меня, признаться, подпрыгнули брови, но я сдержался. Каких двадцать человек?! Каких три месяца?! Но Великий магистр только кивнул утвердительно. И я не стал переспрашивать.

— Последнее, — подытожил фон Плауэн, — Подготовьте себе необходимое оружие, коней, доспехи… Если что надо починить или привести в порядок, сделайте это сегодня! Завтра, сразу после утрени, отправитесь в путь. Андреас из Афин… тоже может иметь оружие. В конце концов, он не пленник! А оруженосец уважаемого рыцаря. И пусть тоже возьмёт коня. Я дам ему… хм!.. Пусть возьмёт Шарира!

— Шарира?! — чуть не подпрыгнул на месте брат Марциан. Да и другие рыцари сильно удивились. С чего бы?

— Шарира! — сложил губы в хищный оскал фон Плауэн, — А если он не сможет на нём ехать… ну что ж! Пусть едет в карете! В которой отправится в путь посланница бенедиктинок! Не пешком же идти оруженосцу Тевтонского Ордена? Ха-ха!

* * *

— Матушка! — я бросилась в ноги настоятельнице, — За что?!

— А я говорю: благословляю ехать! А ныть тут передо мной — не благословляю!

— Но я же хотела укрыться от мира! Я хочу в монастырь, а не в мир!

— Считай, что такое тебе последнее испытание перед постригом. Выполнишь — станешь монашкой. Обещаю.

— Но почему я?! Почему?!

— А кого же мне послать, девочка? — наконец-то отмерла от полной неподвижности матушка и голос её потеплел, — Сестру Аглаю? Которая ни встать, ни сесть? А если разговор заведёт, то хоть святых выноси? Мать Люцию? Которая до сих пор за порог монастыря шагнуть боится, всё ей насильники на дорогах мерещатся? Можно было бы отправить нашего келаря, мать Сусанну или нашего казначея, мать Юлиану, они бы, пожалуй, справились… но они мне здесь нужны! Как воздух, нужны! Кто будет присматривать, как наш монастырь восстанавливают?! А работы там… ох, и не напоминай! И времени и денег придётся потратить — ой-ёй-ёй!

— Но я так молода, неискушённа…

— А я говорю: благословляю!

— Но, матушка!..

— Значит… не желаешь?.. — матушка откинулась на спинку высокого кресла, — Ну, что ж… Ладно… так и быть… Можешь не ехать…

— Правда?! — обрадовалась я.

— Правда, — сухо заметила матушка, — Отправлю кого-то ещё. Мне было приятно, что ты была в моей обители…

— В каком смысле «была»?! — оторопела я.

— Ну, раз ты не выполняешь благословений настоятельницы… А жаль, жаль… Мне будет тебя не хватать, девочка…

— Матушка!!! — чуть не заорала я, — Не надо!!! Не выгоняйте меня! Я всё, что угодно!

— Да как же тебя не выгнать? — удивилась матушка, — Ты же вон какой дурной пример другим подаёшь? Этак, гляди, каждая начнёт брыкаться: это хочу, это не хочу, и матушкины слова мне вовсе не указ…

— Я… Я согласна!.. — выдавила я из себя, — Я на всё согласна! Благословите, матушка!

— Прямо, на всё согласна? — прищурилась матушка Терезия.

— На всё, — обречённо кивнула я.

— Хм… проверим! Тогда… тогда так, — матушка внимательно посмотрела мне в глаза, — Тогда… поедешь в мирском наряде! Как положено графине!

— Ой, — пискнула я.

— Ты ещё не монашка, тебе можно. Значит, поедешь в мирском наряде… У нас они остались, после твоего приезда. Может, где-то ушить-подшить, но я дам задание сестре Кристине, она тебе за ночь всё сделает… Впрочем, возьмёшь с собой и одежду послушницы. К папе явишься, в монастырской одежде… Поедешь в карете…

— Ой…

— … в сопровождении крестоносцев…

— Ой…

— … и у тебя будет кучер. Кучер из местных, не крестоносец, поэтому можешь смело им командовать. А платить ему будут крестоносцы! Хе-хе! Конечно, тебе нужна горничная… как графине!

— Ой…

— … и я подобрала три кандидатуры. Выбирай любую. Все три чистоплотны, услужливы и умеют хранить чужие тайны… если у тебя будут тайны, конечно… Хм… Лично я советовала бы выбрать Габи… но повторяю, можешь выбрать любую.

Конечно, в пути вы будете посещать святые места и обители… Конечно, крестоносцы будут жертвовать деньги в каждом таком месте… Будет нехорошо, если ты промолчишь и не внесёшь своей малой толики… Поэтому, вот тебе кошель…

— Ой… тяжёлый…

— Не лёгкий, — сухо подтвердила матушка, — И собрать его было нелегко. Но и без этого никак не обойтись… Что ещё?.. Хм… Дам я тебе открытый лист, для всех настоятелей любых бенедиктинских монастырей. Чтобы в любом случае оказали содействие. Если понадобится. Учти, никто не откажет, но за каждую помощь нам придётся потом воздать по заслугам… и материально тоже! Поэтому, обращаться только в случае нужды! Но если есть нужда, то не медлить! Рассчитаемся… как-нибудь… потом…

И последнее. Вот письмо папе римскому. Да, конверт довольно пухлый. Мне пришлось очень многое описать, обращаясь к его Святейшеству. Но, надеюсь, оно того стóит. Видишь ли, кроме всего прочего, я прошу у папы частичку святых мощей нашего Святого Бенедикта, или, по крайней мере, лоскут его одежды или хоть ремешок с его обуви. Если папа внемлет моей просьбе, если ты получишь просимое… представь, сколько паломников пойдут к нам за благословением! Так что, можешь считать себя возможным спасителем и благодетелем нашего монастыря! А если папа удостоит тебя аудиенции…

— Ой…

— … то и на словах расскажешь обо всём, что видела и слышала. Нет, я не дам тебе прочесть письмо! Чтобы не перекликалось. Чтобы папа не заподозрил, что ты говоришь по написанному. Говори от себя! Как есть!

Ну вот и всё. А теперь беги к сестре Кристине, она уже ждёт тебя с иголками, нитками и твоими нарядами…

— Так вы что? Вы были уверены, что я соглашусь?!

— А куда же ты денешься, девочка? — спросила матушка Терезия, дождавшись, что дверь плотно закроется и шаги девушки смолкнут вдали, — Куда же ты от меня денешься, глупая?..

* * *

Спалось плохо. Я лежал и размышлял, не пленником ли я еду к папе римскому? Пожалуй, что да. Пленник, хотя и на достаточно длинной верёвке. И чем это мне грозит? Пока, ничем. Во всяком случае, путешествие к папе совпадает с моими планами. Но вот, в качестве кого я предстану перед папой? Не хотелось бы, чтобы меня втолкнули в его резиденцию, связанного по рукам и ногам. Это значит, что я должен попытаться подобрать ключики к моим внезапным «тюремщикам», чтобы перед папой предстать не пленником, а одним из крестоносного братства, будущим крестоносцем, надёжным товарищем уважаемых рыцарей из посольства. Н-да, весёленькая задача! Как же так исхитриться и стать своим среди рыцарей, которые кроме религиозного пыла и боевого задора ничего в жизни не ценят? И я недовольно вертелся с боку на бок.

* * *

Утренняя служба прошла очень торжественно. И не удивительно. Крестоносцы отправлялись на сечу. Некоторые вообще всю ночь в церкви провели. А после службы все заторопились. Поэтому прощание вышло скомканным.

— Прощай! — обхватил меня длинными руками брат Томас, — Слышал? Фон Плауэн берёт меня, несмотря на мои ругательства! Эх, если бы ещё стволов у нас побольше было! Ну, да ничего! Бог даст, в бою сколько-то захватим. А ты, когда будешь у папы, держись крепко. Ты крестоносец! Хоть и будущий. Ага?..

— Ага, — согласился я, — Я вот, спросить хочу. У тебя в сумке постоянно листочки, верёвочкой перевитые. А почему ты те листочки в книжку не сошьёшь? Удобнее было бы. Тоненькая такая книжечка… И ты туда нужные записи делаешь. А не надо постоянно верёвочку развязывать и искать нужный листочек.

— Чистая книга? — уставился на меня брат Томас, — Не для текстов, а для чертежей и вообще, любых записей? А что… Любопытная мысль! А-га-га! Я эту штуку альбомом назову! Знаешь, что такое альбом?

— Н-нет, — признался я.

— Это такая белая доска, на которой в древнем Риме вывешивали объявления, указы и прочие распоряжения. То есть, что нужно, то и вывесить можно. Вот и у меня будет: что нужно, что хочу, то и запишу! А-га-га! Мне всё больше нравится эта мысль! Белая, пустая книга! Альбом! А-га-га!

— Прощай! — потряс меня за руку доктор Штюке, — Эх, в смутное время нам встретиться довелось! А впрочем, какие времена у нас не смутные?.. Хотелось бы на досуге поболтать с тобой побольше. Очень ты интересные вещи рассказываешь! Ну, да даст Бог, ещё свидимся!

— А вы тоже с войском? — спросил я.

— В этот раз, да! — радостно ответил доктор, — А то, засиделся я… Заплесневел… Нельзя так крестоносцу! Вон, пару хирургов себе на замену подготовил, Викула и Зенона, ну и, значит, можно с чистой совестью в поход.

— А как же, «врач выше хирурга»?

— Захотят — обучатся! — махнул рукой доктор, — Осаду сняли, препятствий никаких для обучения нету… Нет, я должен быть с войском. Вот, предчувствие у меня такое, что я должен быть с войском!..

— Прощай! — хлопнул меня по плечу брат Гюнтер, — Не забывай тренироваться! А то некоторые, как с глаз долой, так и тренировку бросают. А ты помни: для тебя тренировка — это жизнь!

— Ты тоже с войском?

— Отчего же не съездить? Заодно покажу некоторым… что меня в отставку ещё рано!

— Доктор Штюке сказал, что тоже едет…

— Знаю! Я тебе больше скажу, мы с ним в одной хоругви. И опять, как много лет, будем друг другу спину прикрывать. У нас за плечами столько… Вот вернёшься от папы римского, так и быть — расскажу!

— Как-то нехорошо получается, оруженосец в одну сторону, рыцарь в другую…

— Да, брось! На самом деле, какой ты мне оруженосец?! Вот только, должок за мной, так и не оплаченный…

— Это про то, что я вроде бы жизнь тебе спас? Ну, ты тоже за меня с этим… Кнышко сражался. Считай, спас. Я бы и секунды против него не выстоял.

— Это не считается! — сдвинул брови гигант, — Это я не за тебя! Это я за всех крестоносцев ему отомстил! А то — ишь ты! рыцарь он, да ещё опоясанный! Слова ему поперёк не скажи! Нашёлся прыщ на голой… хм!.. Прости Господи!

— Прощай, Гюнтер…

— Прощай… — великан опять хлопнул меня по плечу, отобрал объёмистый кожаный мешок у подбежавшего оруженосца, того самого, которому он помог в бою, не будем себя обманывать, и сунул мешок мне в руки, — Это тебе. Подарок. И это… береги себя! Бригандину в пути снимать не смей! Хоть жарко тебе будет в пути, хоть холодно! Понятно? Это я тебе, как своему личному оруженосцу приказываю! Прощай…

И гигант, резко повернувшись, зашагал прочь широкими шагами.

— Прощай, Катерина…

— Избавиться от меня захотел? — сузила глаза девушка, — Вот тебе!

И она сунула мне почти под нос свой кулачок, сжатый странным образом: большой палец сперва пытался спрятаться в середине, но потом его кончик выглядывал из-под указательного пальца.

— Что это? — с любопытством спросил я, разглядывая конструкцию.

— Это значит, фигу тебе! — ответила Катерина.

— Фигу? — обрадовался я, — Где? Фиги я люблю! Их ещё инжиром называют!

— Эх, ты… — смерила меня взглядом с головы до ног девушка, — Так жестам и не научился! Ладно, потом поймёшь! Сюрприз будет!

Девушка неожиданно нервно хихикнула и умчалась по своим делам. Странно… Как-то не так я представлял нашу разлуку… Ни и пусть! Может, так и лучше. Чтобы одним разом. Долгие проводы — лишние слёзы! Пора и в самом деле, в путь. Пойду-ка я в конюшню, коня седлать. Как там фон Плауэн моего коня назвал? Шарир, кажется?..

Глава 30. В пути. День первый/1

Я иду медленно, но зато я никогда не двигаюсь назад.

Авраам Линкольн.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург — Старогард, 20.09.1410 года.

Пока я бегал прощаться со знакомыми крестоносцами, основная часть рыцарей уже успела оседлать коней и отъехать в сторонку. Возле конюшни копошились последние из рыцарей, а кроме того, я заметил и несколько человек посольства. Возле кареты. Тоже, уже на конях. Нехорошо получилось! Нельзя заставлять себя ждать!

— Мне фон Плауэн коня для путешествий даёт, — довольно мрачно сообщил я первому попавшемуся конюху, — Этого… как его?.. Шарира.

— А?! — отшатнулся от меня конюх, впечатавшись спиной в дощатую переборку.

— Я говорю: мне Шарира фон Плауэн даёт! — как глухому, повторил я, — Где его стойло?

— Последнее по проходу. Налево, — почему-то дрожащим голосом ответил конюх.

Я посопел. Не люблю я этого дела… коней седлать! Ещё напортачу чего! Но и просить конюха о помощи как-то неудобно… А, ерунда!

— А ты мне, братец, не поможешь? — по возможности небрежно спросил я.

— Нет!!! — резко отмёл предложение конюх, — Я тута один пока остамшись! А мы к Шариру меньше чем впятером и не подходим!

— Почему? — удивился я.

— Так то — Шарир! — непонятно объяснил конюх.

Понятно… То есть, ничего не понятно! Понятно, что фон Плауэн подсунул мне очередную гадость: или животное норовистое, всё норовит всадника сбросить или укусить, или вообще необъезженное, дикое, но непонятно, зачем он это сделал? Я же должен к папе живым доехать? Или нет?..

Проходя сегодня мимо кухни, я спросил у повара пару яблок, угостить коня. Увы, яблок не оказалось. Пришлось довольствоваться парой морковок. Одну из них я сейчас достал. Как учил меня Гюнтер, знакомство с конём — это очень ответственное дело. От этого вся дальнейшая судьба зависит. Или подружитесь, или нет. И лучше бы этого «нет» не случилось. Конь — это не только четыре копыта, которые вместо тебя пылят по дороге. Конь — это друг, соратник, защитник, в конце концов! Норовистый конь может специально всадника к дереву притиснуть, да так, что у того нога сломается! Или так пройтись, чтобы всадника ветками по глазам хлестнуло. Я уж молчу, что может неожиданно взбрыкнуть, выкидывая зазевавшегося всадника из седла, да ещё место подберёт каменистое, чтобы падать больнее. Конь — он животина умная! А может, наоборот, уберечь от опасности, вплоть до того, что хозяина собственной грудью прикроет в бою, раненого, на себе в безопасное место вынесет, а злого ворога будет копытами лупить изо всех своих конских сил. Вот что такое конь для рыцаря! Ну и для простого путешественника тоже.

Эх, только всадник из меня… то есть, вообще говоря, на конях я скакать умею… у себя в Египте. А эти слоноподобные монстры… это же звери! Честное слово — звери! Я весь синяками от их зубов покрыт! А деваться некуда. Ну, что ж… будем налаживать контакт…

Я дошёл до конца прохода. Кстати, почти все стойла были пусты. Двери в стойла так устроены, что если там есть конь, то его видно, точнее не его всего, а только верхнюю часть шеи и голову. Вот этих голов я насчитал всего две. Это понятно, крестоносцы отправились на войну. А в последнем стойле слева… о, Господи! В последнем стойле слева стоял демон! И ерунда, что хитрый демон принял облик чёрного-пречёрного коня! Сразу было видно — демон! Без вариантов!

Демон оскалил зубы и оглядел меня налитыми кровью глазами. Я сглотнул. Демон слегка подался вперёд, надавливая грудью на дверь, и дверь в стойло опасно затрещала. А она дощатая, что просто верх беспечности! Для такого зверюги нужна дверь из брёвен! И потолще, потолще! Демон нервно фыркнул и дёрнул ушами. И уставился на мою правую руку. Что бы это значило?.. Я посмотрел туда же. В правой руке сиротливо торчал кусок морковки. Для такого монстра — словно насмешка. И всё же, нужно рисковать! Дрожащей рукой я протянул зверюге угощение. Ага! Сейчас он мне эту руку, по самый локоть…

— Клац!!! — я и не заметил стремительного движения головой. Одно слово — демон! Только морковка оказалась срезана, прямо по обрезу пальцев. Ещё полмиллиметра, и хлынула бы кровь. Я ещё раз сглотнул. Раскрыл ладонь с огрызком, — Клац!!! — ладонь пуста. Как он это умудрился?..

— Хруп… — и всё? Вся морковка ему на единый «хруп»? О, Господи!

И тут… и тут я вспомнил, что у меня на пальце перстень! Который, по идее, должен всех вокруг делать ко мне добрее. Ну, или подчинять. Ага! Попробуем!..

Медленно-медленно я потянулся рукой к конской морде. Работай, перстень, работай!

— Ты-дыщь!!! — тяжёлый удар копытами, казалось, потряс всю конюшню. Конь ударил в стену задними ногами. А потом тяжело заскрёб перед собой передним копытом. Ничего-ничего! Деваться тебе из стойла всё равно некуда! Моя рука продолжала тянуться к конской морде. Очень, очень медленно. И, кажется, пальцы подрагивали.

— Фыр-р-р!!! — мне показалось, что конь не просто фыркнул, вздёргивая морду, а что он огнём полыхнул из ноздрей. Рука непроизвольно замерла. Страшным усилием воли мне удалось её не отдёрнуть. Я пару секунд постоял неподвижно. И снова потянулся ладонью к конскому носу. Фырчи-фырчи… подумаешь! Я на Гронвальдском поле одного такого же фырчуна так палкой по ногам приласкал! Рассказать? Ладно, расскажу как-нибудь. Потом. Сперва дело.

— Ты-дыщь!!! Ты-дыщь!!! Ты-дыщь!!!

Волнуешься? А я, думаешь, не волнуюсь? Мне тебя ещё взнуздать надо! Оседлать! И как-то умудриться на тебя вскарабкаться. Ага! А волнуешься ты! Ладно, давай оба успокоимся… Моя рука наконец-то коснулась лошадиной морды…

— Фыр-р-р!!!

— Что «фыр»? — спросил я, — Завидуешь, что других в бой взяли, а тебя нет? А не надо из себя монстра изображать! Ладно, так и быть, возьму я тебя… нет, не в бой. В путешествие. Это, может, ещё интереснее! В разных странах побываем, мир посмотрим…

Я рискнул погладить коня по морде. И ещё раз. И ещё. Конь косил на меня бешеным глазом, скалил зубы, но пока не кусался. Уже хорошо…

Только через полчаса, накинув на морду коня уздечку и взгромоздив на собственное плечо седло, я вывел коня на улицу, на ходу скармливая остатки второй морковки. И ничего! Пусть весь мир подождёт! У нас с конём было важное дело: мы знакомились!

Давешний парнишка-конюх не стал искушать судьбу, стоя в проходе, а ловко юркнул в одно из пустых стойл и закрыл за собой дверцу. Выскочил только тогда, когда мы его миновали и вышли из конюшни.

Конь остановился, впитывая новые, свежие запахи, а я поглаживал его по морде, по шее, разглаживал гриву. Ну, ладно, пора! Я снял с плеча седло. Шарир покосился, как мне показалось, с усмешкой. Та-а-ак!.. Он хочет здесь представление устроить, что ли?! Я властно положил ему на спину руку. С перстнем. Конь вздрогнул и замер. Секунда, две, три… я снял руку со спины. Поднял, расстелил и разгладил на спине вальтрап. Иногда его называют потник. Конь стоял смирно. Пока это ещё ничего не означает. Поверх вальтрапа я положил особую меховую подкладку — чепрак. Разгладил. Конь стоял. Вокруг нас начинали собираться зрители. Я наклонился к седлу. Поднял и зафиксировал стремена, перекинул поверх седла подпругу. Ну-у…

Шарир фыркнул и переступил ногами, когда я укладывал ему на спину седло. Но с места не сошёл. Ай, умница! Ай, молодец! Это я что, вслух сказал? Ну и ладно! Я потянул за седло, вместе с меховушкой, продвигая его от загривка на спину. Так положено. Сперва седло кладут над передними ногами коня, а потом сдвигают, на расстояние одной ладони от подпруги до передних ног. Чтобы там, под седлом, ни единой складочки не оказалось, иначе можно животному спину натереть. Да так, что конь взбесится. Проверил, что седло строго вертикально, не сбито на сторону. И принялся затягивать подпругу.

— А это точно Шарир? — шёпотом уточнил один из зрителей.

— Точно! — заверил конюх, откуда-то из-за спин.

Ну вот, подпруга затянута. Иногда лошади делают хитрость — надувают живот. Кажется, что подпруга затянута, но только сядешь, как седло поворачивается и всадник падает наземь. Хорошо при затягивании подпруги угостить коня чем-то вкусненьким. Когда он жуёт, он физически не может надуться. Беда в том, что у меня ничего вкусненького нет. Можно провести его несколько шагов в поводу. И тут же подтянуть подпругу. Я так и поступил, проверив, не хитрит ли конь. Шарир всяких глупостей себе не позволил. Он стоял, тревожно прядая ушами, но стоял смирно. Последний этап: проверка копыт. Или крючкование. Если коню попадёт между подковой и копытом маленький камешек, то это может обернуться серьёзной бедой. Поэтому всегда — при любой остановке! — всадник обязан проверить копыта лошади и почистить их особым крючком. Оттого и крючкование. Я потянулся к первой ноге Шарира.

— Сумасшедший! — прошелестело по рядам и зрители подались назад.

Но нет. Шарир позволил мне осмотреть все четыре копыта. И каждое из них я на всякий случай поскрёб. Нормально, ничего такого, о чём стоило бы волноваться. Осталось приделать как-то мешок, который всучил мне брат Гюнтер перед расставанием. Я оставил его перед конюшней, когда входил. Как бы мне его…

— Давай сюда! — любезно предложил брат Марциан, наблюдавший в числе прочих за моими манипуляциями, — Мы все вещи в одну телегу сложили.

Отлично! Со вздохом облегчения я передал мешок, и убедился, что его положили куда надо. Ну, последнее! Сесть, да чтобы не насмешить окружающих. Отрегулировал стремена. Передвинул набок меч, чтобы не мешался под ногами. Чуть притянул голову коня к груди, чтобы тот не сделал шага в момент посадки. Теперь одну ногу в стремя и…

Положено вообще-то толкнуться другой ногой и птицей взлететь в седло. Но у меня толкнуться не получилось. Я позорно заскакал на той ноге, которая ещё оставалась на земле. Шарир покосился на такого всадника-растяпу и вздохнул. И не шевельнулся. Несмотря на то, что я выпустил повод и голова коня снова поднялась. Это очень важно, чтобы конь не шевельнулся. Я нашёл-таки под ногой надёжную опору, оттолкнулся и забрался наверх, слегка проелозив животом по седлу. Позор для рыцаря! Но, слава Богу, я не рыцарь. Подобрал поводья. И чуть-чуть, еле-еле, надавил коленями на бока Шарира — едем! И конь легко и гордо понёс меня вперёд. Нагло обгоняя всю нашу процессию. Да, я пытался его притормозить! Но удавалось не очень. Конь дожидался первого из всадников, но когда тот собирался поравняться с ним, Шарир устремлялся вперёд, никому не уступая лидерства. И вид его был… трудно описать. Но вид его был такой, что остальные кони и не пытались обгонять. Себе дороже!

Пару раз я пытался проделать трюк: поворачивал коня в сторону, делал небольшую петлю и оказывался в хвосте процессии. И каждый раз Шарир в несколько прыжков опять обгонял всех, не обращая внимания на мои команды. Он мог быть только впереди! А мне-то, мне оно надо? Удружил же фон Плауэн!

— Не переживай, — ободрил меня брат Марциан, догнав и почти поравнявшись со мной, — То, что Шарир вообще под всадником идёт — и то чудо! Недаром он Шарир!

— А что такое?

— По-арабски Шарир значит «злой», — пояснил брат Марциан, — А Шарир чистокровных арабских кровей. Ничего, если тебя, как хозяина, признал, то скоро будет подчиняться. День-два. Ты его пока не слишком осаживай. Так, слегка. Чтобы понимал, что ты хочешь. А потом будешь более настойчив.

— Шарир, значит, — пробормотал я, — Не хочу! Не хочу, чтобы ты был злым! Шариком будешь! Ясно тебе?

Конь раздражённо дёрнул ушами и попытался умчаться вперёд. Я чуть натянул поводья, сдерживая.

— А что, с нами кто-то ещё увязался? — спросил я брата Марциана, оглядываясь, — Собиралось ехать четверо рыцарей и я, а сейчас позади нас целый отряд?

— А оруженосцы? — удивился брат Марциан, — Как же рыцарь без оруженосцев? Вот и набралось, без малого, двадцать человек. Это я ещё больше двух оруженосцевзапретил брать, а то их ещё больше было бы!

Ага! Теперь до меня дошло, о чём толковал брат каштелян! Четыре рыцаря, каждый с двумя оруженосцами — это двенадцать человек. Я, кучер на телеге с провизией и вещами, да кучер кареты, да монашка, которую отправила матушка Терезия — интересно, кто это? — да, наверняка, её спутница, ибо одной женщине ездить, как мне объяснили, неприлично, это уже семнадцать! А если бы брат Марциан не ограничил число оруженосцев, то и больше двадцати набралось бы. Брат каштелян ещё и преуменьшил состав посольства! Пожмотничал! Кто бы мог подумать…

Первый час пролетел почти мгновенно. Мы всё ещё знакомились с конём. В смысле, пытались понять друг друга: кто как управляет и кто как выполняет команды? Кто какую манеру езды предпочитает? Хорошо ли всадник держится в седле и доставляет ли это коню лишние хлопоты?

Выяснилось, что всадник предпочитает управлять коленями, и конь отлично понимает команды. А если тронуть узду, то конь нервно дёргается в указанную сторону, совершая опасные прыжки. Я не великий специалист в этом вопросе, но похоже, первый учитель Шарира слишком усердно дёргал удила, причиняя животному невыносимую боль. Не знаю, может Шарир сам чересчур упрямился, вынуждая к подобным мерам, но выводы я для себя сделал.

Конь обожает быструю скачку. Идти шагом или медленной рысью для него слишком скучно. А весело, когда несёшься со всех лопаток, так что ветер свистит между ушами, а грива развевается над шеей. Всадник же, почему-то не торопится. Всадник любит неторопливо ехать в толпе, чего Шарир и на дух не переносит. Впрочем, иногда делает снисхождение, когда видит, что седок желает перемолвиться парой слов с попутчиками. Тогда конь снисходительно притормаживает, не настолько, чтобы его обогнали, но достаточно, чтобы можно было поговорить. А потом — фьють! — улетает вперёд, показывая окружающим, какого цвета его хвост.

Держится всадник в седле достаточно крепко, но только когда конь идёт рысью. Стоит животному перейти на галоп, или — не дай Бог! — пуститься в карьер, как всадник начинает нелепо подпрыгивать, сбивая лошадь с темпа и рискуя вылететь из седла. Впрочем, вес всадника настолько невелик для мощного животного, что ему наплевать, кто и как там дёргается в седле! Пусть крепче держится, если хочет усидеть! Вот если бы всадник был полностью в тяжёлой броне… Если бы у всадника было в руках тяжёлое оружие… А так — фыр-р-р! — держись седок, я помчался! Ну, куда ты меня опять по кругу направляешь? Самому не скучно? Мне — скучно! Вперёд! Вперёд!

Вот так мы и изучали друг друга первый час. Потом дело пошло лучше. Конь понял, что чем больше он рвётся вперёд, тем чаще оказывается позади процессии. Тогда он просто пошёл впереди размашистым шагом, переходящим на рысь. Гордо и напористо. Ну, что ж, хоть вздохнуть и оглядеться можно.

По понятным причинам мне не удалось рассмотреть гóрода Мариенбурга, сожжённого фон Плауэном при подходе польских войск. Чтобы враги не могли незаметно подкрасться и организовать внезапного штурма. Люди из города спрятались внутри замка. Мне, конечно, были бы любопытны и остатки города, потому что со своей стены я видел только самый краешек бывших строений, но, повторюсь, занятый Шариром, я не успевал бросить и взгляда по сторонам. Теперь же я с любопытством вертел головой во все стороны. А сердце сжималось.

Пепелища. Кругом одни пепелища. Выжженные деревни, выжженные сады, выжженные поля, выжженные редкие рощицы. Ничего не пощадил огонь! И никого… Разве что, где-то вдали, почти сливаясь с линией горизонта, чернеют дремучие леса. Да вдоль дороги, там и сям, расставлены виселицы. Одиночные, двойные, групповые… Есть и семейные, где повешены одновременно и взрослые и дети. Давно повешены. Пожалуй, с самого начала польской осады. Глаза выклеваны, уши склёваны, кое-где плоть продрана или склёвана до самых костей, одежда обтрепалась на ветру и под дождями, выцвела.

— Это поляки нам за Добринскую землю мстят! — кивнул на ближайшую виселицу брат Марциан, почти поравнявшись со мной.

— А что было на Добринской земле? — тихо уточнил я.

Брат Марциан ещё раз огляделся.

— Да то же самое! — равнодушно сплюнул он в сторону, — Мы им тогда за Данциг мстили…

По логике крестоносцев — всё правильно. Ведь, кто такой местный житель? Это человек, который может накормить своего хозяина, напоить и дать ему пóдать. А если ты воюешь с местным хозяином, то тебе нужно, чтобы никто не смог его напоить, накормить и дать денег. А значит — убить досадную помеху! Лучше всего, сразу всей семьёй. Чтобы другим было так страшно, что даже если они чудом уцелеют, то пусть бегут куда глаза глядят, а не думают, как накормить, напоить и дать денег хозяину. Вот, если бы вместо крестьян были рыцари… Другое дело! Тогда можно куртуазно вызвать другого рыцаря на дуэль и благородно померяться силами, для потехи рыцарской гордости и прославления рода. А с крестьянами какая гордость, какая родовая слава? На перекладину их, и забыть, что они вообще существовали.

Сожаления? Сопереживания?! А что это такое?..

В карете слегка отдёрнулась занавеска на окне и мелькнуло симпатичное рыжее личико. И тут же занавеска вновь задёрнулась. Наверное, чтобы пыли в карету попадало меньше. И мои мысли невольно возвратились к сестре Катерине. Всё же, как-то не так мы с ней распрощались. Скомкано. Письмо ей, что ли, написать? А что? На мой взгляд, дельная мысль! Наверняка поедут в освобождённый замок всякие торговцы. Сейчас бывшие жители города Мариенбург, осмелев, потянутся из стен замка к своим развалинам. И им будет надо всё! Буквально, всё. От дерева, досок, гвоздей, одежды, обуви и вообще, всяких тряпок, до кур, коров и прочей домашней живности. А где взять? Чем-то могут помочь рыцари. Так сказать, в кредит. С отсрочкой платежа. А что-то всё равно придётся покупать. Вот тут-то и будет пожива для торгового люда! И если я буду знать, что такой-то торговец едет в Мариенбург, почему не попросить его передать конвертик одной любознательной монашке? А Катерине будет приятно. Хм! Что же я ей напишу?..

Я задумался и принялся сочинять в уме будущее послание. Потому что глядеть по сторонам у меня всякая охота прошла.

Ещё через час письмо у меня было вчерне готово. В голове. Осталось перенести это всё на бумагу. Бумага!!! Как я забыл про бумагу! Это придётся ждать, пока мы не посетим ближайший город, и там купить бумагу, перо, чернила… А только потом писать. Ну, ничего. Если письмо придёт к девушке не завтра, а послезавтра, мир не кончится. Надеюсь.

— Малый привал! — махнул рукой брат Марциан, когда мы подъехали к очередному ручью, — Кому приспичило, пусть отойдёт вон за тот бугорок!

Я потрепал Шарира-Шарика по шее и сполз с коня. А и в самом деле, засиделся! Неплохо бы ноги поразмять! И я пошёл мимо нашего небольшого отряда к ручью, держа коня за узду. Вообще говоря, перед тем как поить коня, его надо выгулять. Если разгорячённый конь нахлебается холодной воды — быть беде! Но Шарир не выглядел разгорячённым. То, что он за время пути несколько раз пробежался, для него это лёгкая забава, а не работа. Так что, пусть пьёт. Не жалко.

Рядом со мной черпнул деревянной бадьёй воды из ручья и кучер кареты. Понятно, распрягать коней ему не с руки, через несколько минут опять запрягать. Вот он и собрался напоить коней из ведра. Черпнул и пошёл себе. А я проводил его взглядом.

Из кареты опять выглянула рыжая девица. Совершенно незнакомая. Поводила глазами туда-сюда и вновь спряталась в карете. Потом дверца распахнулась и из кареты шагнула стройная, элегантная леди. Чёрные как смоль волосы убраны под жемчужную сеточку, плечи покрыты легчайшей пелериной, тоже украшенной жемчугом, жёлтое атласное платье обтягивает точёную фигурку, затянута широким, бардовым, кожаным поясом на шнуровочке, поверх платья разноцветная кофточка, где основной цвет серебристый, а из разрезов рукавов выглядывает лимонный оттенок. На руках перчатки до локтя, и поверх перчаток, на пальцах, блестят дорогие камни. Когда шагнула на небольшую лестницу из кареты, стали видны очаровательные туфельки, застёгнутые пряжками, на которых тоже красовались драгоценности. Лицо приятной, правильной формы, густые ресницы, глаза… глаза… Не может быть!!!

Я машинально сделал шаг к карете. Шарир недовольно оглянулся на меня, когда узда натянулась, но вредничать не стал. Пошёл следом. И тут, словно из ниоткуда, появился брат Лудвиг, самый молодой из посольства. Протянул руку, помогая леди сойти со ступенек кареты. Та бросила на меня быстрый взгляд, мол, что же ты, растяпа? и соизволила опереться на протянутую ладонь. Сделала два шага по ступенькам и сошла на землю.

— Эльке! — позвала она, — Я хочу пройтись! Составь мне компанию!

— Быть может, я составлю компанию столь прекрасной даме? — предложил брат Лудвиг, одной рукой расправляя небольшие усики.

Очень наглое, на мой взгляд, предложение!

Леди даже не взглянула в его сторону. А из кареты выскочила та, давешняя, рыжеволосая и остроглазая девушка, и пристроилась сбоку от леди. И они чинно поплыли по дороге в мою сторону, о чём-то живо переговариваясь вполголоса. А я так и стоял, открыв рот от неожиданности. А конь шумно дышал мне в спину.

— Я же говорила, что фигу то от меня избавишься! — бросила Катерина, проплывая мимо. Только теперь я окончательно уверился, что это она! — Ой, а это что, Шарир?!

— Шарик! — отмер я и погладил коня по морде, — Теперь он Шарик! Шарик, познакомься — леди Катерина и её…

— Горничная! — подсказала Катерина.

— … и её горничная Эльке. Дамы, позвольте представить — Шарик!

Конь всхрапнул и слегка пристукнул передним копытом. Девушки задорно рассмеялись. Конечно, так вышло случайно, но получилось, что конь как бы поздоровался. Я заметил, как запунцовела Эльке. Она, пожалуй, в первый раз слышала, как кто-то кого-то кому-то представляет. Катерина же заинтересовалась.

— Шарик? В смысле, Шарир так быстро подобрел?! А можно его погладить?..

— Не знаю, — признался я, — Меня он признал, а как относится к окружающим…

Девушка мягким, плавным движением потянулась к переносице коня. Шарик оскалил зубы. Рука замерла на полпути и опустилась вниз.

— В другой раз! — уверенно заявила Катерина, — Когда я раздобуду яблоко. Ничего! Из моих рук ещё ни один конь не уходил!

И почему-то посмотрела на меня. Эльке хихикнула. Я заметил, она вообще, живая и смешливая девушка.

— По коням! — раздалась команда брата Марциана, — Отдохнули, хватит! Едем дальше! По коням!

Возле кареты опять, словно из-под земли, появился брат Лудвиг, протягивая руку для помощи, но на этот раз Катерина проигнорировала его жест. Плавно поднялась по ступенькам сама, а за ней юркнула Эльке, захлопывая дверку и отрезая пути возможным кавалерам. Почему-то я почувствовал прилив злости. Да такой, что одним прыжком оказался в седле.

— Шарик? Едем! И это, давай-ка разомнём ноги! Мне хочется, чтобы меня ветерком обдуло!

— Да, легко! — ответил Шарик.

Не вслух, разумеется. Просто он стриганул ушами и припустил во всю мочь своих конских копыт. Так, что мне пришлось вжаться в седло. С полверсты туда, да полверсты обратно, и я почувствовал, что мне полегчало. И мы опять перешли на мелкую рысь.

Глава 31. В пути. День первый/2

Путешествия развивают ум, если, конечно, он у вас есть.

Гилберт Честертон.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург — Старогард, 20.09.1410 года.

Так мы и двигались, неторопливой, размеренной рысью, примерно через каждые два часа делая небольшие привалы. Пару раз, как-то хитрым способом рассчитывая время, крестоносцы останавливались и, не мудрствуя лукаво, втыкали перед собой обнажённые мечи. Получалось вроде крестов. Рыцари возносили общие молитвы, и при этом к нам присоединялись все остальные, в строгой иерархии: впереди рыцари, позади них — Катерина, позади — оруженосцы, далее — Эльке и мужики-кучеры. Что любопытно, ни разу оруженосцы не попытались создать собственные «кресты» из мечей, хотя меч был у каждого. Нет, только рыцарские «кресты» служили нам вместо иконостаса.

Короткая молитва, и мы ехали дальше.

Ближе к полудню довольно скудно перекусили. Попросту, прямо на земле, чуть в стороне от дороги, расстелили чистую тряпицу, на неё порезали ломтями хлеб, положили куски вяленого мяса, немного зелени, вот и весь «обед». Запивали всё обычной водой из ближайшего ручья. Обоим девушкам отнесли то же самое в карету, на чистом полотенце. Минут через десять выскочила рыжая Эльке и вернула пустое полотенце с изъявлениями благодарности от лица своей хозяйки. И опять — по коням.

Так и ехали, а я всё размышлял, почему так получилось?

Ну, ладно, выпнул меня фон Плауэн из замка. Я сам так подстроил, чтобы он меня выпнул. Это хорошо, это правильно. Но почему вместе со мной оказалась Катерина? Почему фон Плауэн, язвительно прищурившись, цедил через губу: «Если на Шарире ехать не сможет, пусть едет в карете»? Не знал про Катерину? Ой, вряд ли! Почему-то не верится мне в его неосведомлённость. Он хотел, чтобы мы с Катериной оказались вместе. Почему? И ещё. Я вспомнил, откуда я знаю брата Лудвига. Точнее, не знаю, и даже не видел его до посольства. Но слышал. Я слышал его, когда он первым крикнул из рядов крестоносного войска «Ура фон Плауэну!». Я тогда ещё подумал, что Великий магистр его подкупил, чтобы он так крикнул. А теперь он едет с посольством и клеится к Катерине. Иначе, почему он постоянно ошивается возле кареты? Вон, и сейчас маячит в непосредственной близости. Короче, что за театральное представление здесь разворачивается с моим участием, в котором мне не удосужились объяснить мою роль?!

Постепенно местность менялась. Уже начали попадаться целые поля, только наполовину сожжённые деревушки, целые или едва тронутые огнём рощицы… Несколько раз к посольству выбегали измождённые люди и падали на колени, молча протягивая к нам исхудавшие ладони. Брат Марциан ни разу не задержался. Каждый раз, проезжая мимо, он бросал только одну фразу:

— Продержитесь ещё немного! Брат каштелян уже рассылает помощь по округе!

И ехал дальше, провожаемый голодными взглядами.

— Брат каштелян и вправду рассылает помощь? — негромко уточнил я, когда мы отъехали подальше.

— Откуда мне знать? — вскинул на меня холодный взгляд брат Марциан, — Но если я не ободрю этих людей, если у них не будет надежды, они умрут. Они живут одной надеждой. Пусть живут. Они нам живые нужны. А помощь… вообще говоря, должна быть помощь. Вот только когда… это вопрос!

И брат Марциан гордо вытянулся в седле, завидев на дороге ещё двоих страждущих.

* * *

Когда солнце начало клониться к вечеру, мы завидели вдали небольшой городок.

— Старогард! — слегка привстал в стременах брат Марциан, — Там и заночуем!

— Вроде рано… — подал голос брат Лудвиг, случайно оказавшийся рядом с нами, — Мы можем ещё много успеть…

— И заночевать в поле? — усмехнулся брат Марциан, — В разорённом краю, где кишат мародёры? С полной телегой продуктов? Отличное решение, ничего не скажешь!

Брат Лудвиг смутился и опять вернулся на обычный свой пост, поближе к карете.

Поля сменялись полями, появлялись и пропадали на пути небольшие деревеньки, а я всё размышлял про ту странную ситуацию, в которую влип. И вот что пришло мне на ум.

Катерина не может интересовать фон Плауэна. Никак. Она из другого братства и вообще из женского монастыря. Его может интересовать я. Точнее, его обязательно интересую я. Поэтому, можно считать твёрдым фактом, что ко мне приставили наблюдателя. Соглядатая. Брат Лудвиг? Боюсь, что брат Лудвиг не единственный человек фон Плауэна. Очень может быть, что все они поставлены следить за мной. Но к Катерине пристаёт только брат Лудвиг. Остальные вежливо держатся в сторонке, сохраняя рамки приличия. Что это значит? Провокатор? Его задача вывести меня из равновесия, чтобы я его оскорбил, а потом вызвать на дуэль? Повторим вопрос: а так ли нужно фон Плауэну, чтобы я доехал до папы римского живым? Что он приобретает и что он теряет? Ничего. Я ему вообще не нужен. Я досадная помеха в его карьере. Если не одно «но». Если я вдруг понадоблюсь для политической игры папе римскому. Если ему срочно понадобится кто-то, кого можно объявить посланцем Господним. Ангелом. И кто ему такого посланца так вовремя направил? Де ещё сопровождаемого живыми свидетелями разнообразных «чудес», явленных зримо и вещественно? Великий магистр фон Плауэн! Если же папе римскому я окажусь не нужен, то я не нужен и магистру. Первый вывод: задача брата Лудвига выводить меня из равновесия, но не настолько, чтобы вспыхнула дуэль. Дуэль будет на обратном пути, если папа меня ангелом не признает. Тогда точно будет дуэль! К авгуру[1] не ходи!

Следствие из первого вывода: брат Лудвиг будет приставать к Катерине всё больше и больше, до тех пор, пока я не сорвусь и не сделаю глупость. А если Катерина не устоит? Если клюнет на благородные манеры юного рыцаря? Для брата Лудвига это означает, ни много ни мало, нарушение клятвы крестоносца! То есть, клятвопреступление. А это очень серьёзно. Как минимум, это грозит серьёзным наказанием. К примеру, год ношения власяницы. Знаете, что это такое? Это такая длинная рубаха из жёсткой, колючей, верблюжьей шерсти. Носится на голое тело, под одеждой. И постоянно колет беднягу острыми кончиками, побуждая к непрерывным размышлениям о смирении и кротости. Вы никогда не носили власяницу под доспехами? Попробуйте! Незабываемый опыт! Когда нельзя даже почесаться, а когда потеешь, боль бывает просто невыносимой. Я не пробовал, но мне брат Гюнтер рассказывал. Я проникся. Почему же брат Лудвиг, не страшась наказания, так поступает?

Неверно поставлен вопрос. Надо спросить: ради чего он так поступает? И тогда ответ очевиден. Я прямо слышу, как фон Плауэн негромко нашёптывает неискушённому юноше:

— Всё в твоих руках! Господь помогает смелым и умным. Особенно умным! Так будь умнее: выбери себе разумного наставника. Вот, хоть меня! Я тоже когда-то был, как ты, простым крестоносцем. А сейчас Великий магистр! А ты… вот, хочешь быть самым молодым в истории Ордена комтуром? Что «не может быть»? А мы посмотрим, посмотрим… если ты моё задание выполнишь. Конечно, я тебя накажу! Нельзя не наказать… Но, как накажу?.. Со снисхождением к твоей молодости, да учитывая, что это брат Марциан за тобой не углядел, да учитывая, что это подлый Андреас тебя провоцировал… А ты скажи, что провоцировал!.. Наказание выполнится и забудется, а комтурство останется! А?..

Ну, с комтурством я может и погорячился… И помощника комтура за глаза хватит. Но понятно, что фон Плауэну удалось купить парнишку с потрохами. Недаром он тогда «ура» так орал.

Второе следствие: наглые приставания брата Лудвига опасны для нравственного облика Катерины. А вдруг она не устоит? Девушки так слабы, так падки на лесть… И даже, если Катерина будет стойкой, словно гранит, могут поползти нехорошие слухи… А слухи порой опаснее фактов! Мне ли это не знать, который сам же слух про старца с Афона распустил и сам же этим слухом воспользовался? Так вот, если вы не в курсе, то знайте: я против грязных слухов вокруг девушки! Категорически против!

Третье следствие: если я не хочу грязных сплетен про Катерину, если я не хочу быть мишенью происков брата Лудвига, тогда мне нужно… мне нужно… мне нужно самому постоянно быть возле девушки! Тогда домогательства брата Лудвига будут именно домогательствами, а не попытками оказать внимание и почтительность юной герцогине! Уже сейчас на брата Лудвига хмуро посматривают остальные крестоносцы, не вовлечённые в игру, затеянную Великим магистром, а если он будет лезть к девушке, возле которой уже есть ухажёр — заметьте! не дававший ещё клятвы целомудрия и безбрачия! — то его свои же братья-рыцари пристыдят и будут удерживать от глупостей. А про задание фон Плауэна он им рассказать не сможет! Тайна! Логично?

Логично-то логично, но я помню, как фон Плауэн саркастически щурился: пусть оруженосец в карете едет!.. Может, настоящий план именно в том, чтобы меня подтолкнуть к Катерине? Чтобы она в мои объятья упала, а не брата Лудвига?

Я даже фыркнул, вызвав глубокое удивление Шарика. Если фон Плауэн планирует что-то подобное, то он сильно просчитался! До тех пор, пока я не найду и не разобью рубин, мне с девушками нельзя! Ни под каким видом! И, кстати, фон Плауэн мог бы обратить внимание, что я ни с одной девушкой в замке не заводил шашни, хотя возможности были, чего скрывать. И, повторюсь, клятв никаких я ещё не давал.

Чтобы не впасть в искушение, я просто круто ограничил свой круг общения. Разве что Катерина могла быть допущена в этот узкий круг. Но Катерину я заранее определил в своём сознании как сестру. К ней все так и обращались «сестра Катерина». Поэтому было представить такое несложно. А остальные — ни-ни!

И вот теперь Великий магистр мечтает, чтобы мы с Катериной… не смешно ли?!

Я снова фыркнул, и услышал как Шарик добродушно фыркнул в ответ. И почему его все так боятся?..

* * *

На ближайшей очередной остановке я принялся претворять мой план в жизнь. Едва брат Марциан поднял руку вверх, привлекая внимание, чтобы сделать очередное объявление, как я сильно сжал коленями бока Шарика. Похоже, тот не ждал от меня такой гадости и притормозил. Больше от удивления, чем по моей команде. И мы как раз оказались возле кареты, когда прозвучали слова об очередной короткой передышке. Я тут же спрыгнул на землю и шагнул к дверце кареты. И чуть не упал. На меня попытался надавить грудью чужой конь. Конь, на котором гордо восседал брат Лудвиг.

Я ничего не успел сделать. Я только неловко ткнулся в бок кареты, едва успев вытянуть руки перед собой, а когда распрямился, едва устояв на ногах, когда повернулся кругом…

Два коня сошлись в яростной схватке. Они кусались, лягались и били друг друга грудью. Они дико ржали, вставали на дыбы и бешено молотили копытами. Они змеями изворачивали шеи, чтобы опрокинуть противника, повалить, и втоптать его в дорожную пыль. И это было страшно настолько, что у меня по хребту повеяло холодом. Так могли бы драться древние, исполинские демоны, если бы у них вместо рук были копыта…

Брата Лудвига мотало в седле, как тряпичную куклу. Он не то, чтобы меч достать, он вообще ничего не мог сделать. Только уцепился за переднюю луку седла так, что побелели костяшки пальцев, и клацал зубами, во время особо опасных прыжков.

А кони бились не на жизнь, а насмерть! Точнее, не так. Шарир бил насмерть коня брата Лудвига. Несколько первых секунд тот и вправду, сумел оказать хоть какое-то сопротивление, но отягощённый всадником, быстро сдал. А Шарир не упустил случая. Раз за разом чужак получал то страшный удар копытом в грудь или в шею, то не менее страшный укус, оставляющий кровавые следы на груди. Сторонний наблюдатель вряд ли успел бы досчитать до десяти, когда чужой конь позорно бросился бежать, не выдержав неукротимого напора Шарира. Бежать, забыв о том, что у него на спине всадник.

Как брат Лудвиг вообще не вылетел из седла, для меня до сих пор загадка. Я бы не удержался, однозначно! Чужак отступал, а Шарир гнал его, зло оскалив зубы.

— Шарик!!! — заорал я что есть мочи, — Шарик, нельзя! Фу, Шарик, фу! Брось, это бяка! Ко мне, Шарик, к ноге!!!

Не знаю, какая из команд подействовала. Шарир притормозил, покосился на меня налитым кровью глазом, посмотрел на противника, улепётывающего со всех четырёх копыт, и медленно, плавной рысью, гордо вздёрнув хвост, затрусил в мою сторону. И ткнулся мордой в плечо.

— Что случилось?! — подбежал в нашу сторону брат Марциан, которому из-за кареты было не видно причину случившегося, — Что, прах побери, здесь случилось?!

— Я объясню, — распахнулась дверца кареты и на ступеньки шагнула сестра Катерина. Ах, да! Уже леди Катерина.

— И что же? — слегка умерил пыл брат Марциан.

— Вон тот рыцарь… э-э-э… кажется, его зовут брат Лудвиг… так вот, как оказалось, он совершенно не умеет ездить на лошади! Вы дали команду остановиться и спешиться, и Андреас выполнил команду. А брат Лудвиг не смог справиться со своим конём… тоже мне рыцарь! Он даже не смог объехать кругом препятствие на пути! Хотя ехали все, чуть не шагом. В результате, его конь сильно толкнул Андреаса. А у Андреаса конь Шарир… Вы же знаете, его нрав? И конь заступился за хозяина. По своему, конскому разумению. Лично я считаю, что каждый воспитанный конь так и должен поступать! Ну, и в результате: вот Андреас, вот его верный Шарир, а где брат Лудвиг со своим конём? Он что, так и не сумел успокоить животное… наездничек?..

Действительно, несмотря на то, что брат Лудвиг изо всех сил натягивал узду, его конь всё ещё бесновался и нелепо скакал, не то от страха, не то от боли от укусов и ударов.

— Вы свидетельствуете, что всё так и было, сударыня? — уточнил брат Марциан, бросая на меня короткий взгляд.

— Свидетельствую! — твёрдо подтвердила девушка, — А если одного моего свидетельства вам мало…

— Ну что вы! Вполне достаточно!

— … то мои слова могут подтвердить и моя горничная… Эльке! Подтверди!

— Да сударыня! Всё так и было, сударыня!

— … и кучер кареты. Вы можете спросить его сами.

— Нет-нет, не нужно. Зачем мне свидетельства простолюдинов, когда я слышу слова леди? Благодарю вас, сударыня. Надеюсь, вы не слишком испуганы?..

— Видала я вещи и пострашнее! — высокомерно фыркнула Катерина.

— Вот и слав…

Брат Марциан осёкся. Брат Лудвиг укротил таки своего коня, развернул его и теперь мчался, нацелив на меня коня, словно таран на вражеские ворота. Чтобы одним ударом смести словно пушинку. И конь уже развил бешеную скорость. Признаться, я струхнул. А брат Марциан совершенно спокойно шагнул вперёд, закрывая меня собой. Брат Лудвиг на полном скаку осадил коня. А я увидел собственными глазами, что это такое.

Напоминаю, в слове «осадить» корень слова — садиться!

Конь всем весом припал на задние ноги, почти касаясь крупом земли, выставив далеко перед собой прямые передние ноги. Раздался противный хруст и скрежет дорожного песка под копытами. Вся масса коня и всадника продолжала скользить по инерции вперёд, хотя конь упирался изо всех сил. Брат Лудвиг завис в седле, готовый вот-вот шмякнуться на дорогу. Конь остановился в паре сантиметров от брата Марциана, словно опровергая слова Катерины, что брат Лудвиг плохой наездник. И чужой конь с трудом распрямил, наконец-то, задние ноги, принимая привычную стойку на четырёх копытах. Брата Лудвига при этом мощно качнуло, но он усидел.

— Ты!.. — багровея от гнева, заорал брат Лудвиг, тыча в меня пальцем, — Ты испортил моего коня!!!

И в самом деле, белоснежный ранее конь, уже не выглядел белоснежным. Скорее, он стал конём в яблоках. Настолько покрылся синяками, ранами от укусов и кровоподтёками.

— Я?! — искренне удивился я, — Я испортил?!

— Не ты, так твой конь!

— Мой?! — удивился я ещё сильнее.

— Обратите внимание, брат Марциан, — негромко проговорила Катерина, — Андреас ведёт себя спокойно, его конь ведёт себя спокойно, а брат Лудвиг провоцирует ссору!

Ну, положим, Шарир не вёл себя спокойно. Он оскалился, приподнял верхнюю губу, весь напружинился и нервно хлестал себя хвостом по бокам. Однако, в драку, и в самом деле, пока не совался. Молодец, Шарик! Умница, Шарик! Обязательно получишь морковку!

— Ты видишь?! — в исступлении закричал брат Лудвиг, — Он ещё издевается!!!

— Слезь с коня, — приказал брат Марциан.

— Что-о?..

— Я сказал, слезь с коня! — рявкнул брат Марциан, — Мальчишка! Как ты смеешь говорить со мной с коня, когда я стою пешим?! Немедленно! Слезь!! С коня!!!

И такая неукротимая воля прозвучала в его словах, что брат Лудвиг не посмел ослушаться. Его с седла словно ветром сдуло. Да что там, брат Лудвиг? Я уверен, если бы возле нас сидели конные король, император и папа римский, все трое живенько соскочили бы на землю! Это же уметь надо!

— А теперь иди за мной! — всё так же напористо приказал брат Марциан, — Я тебе отдельно всё выскажу! Ибо женским ушам такое слышать будет невмоготу!

Не оглядываясь, брат Марциан круто развернулся и зашагал прочь. Брат Лудвиг потоптался на месте и понуро пошёл следом, ведя своего коня за уздечку. Уф-ф! Только теперь я сумел хоть чуточку сбросить напряжение.

— Пойдём, Шарик, я тебя напою, — сдавленным голосом выдавил я из себя, — Леди Катерина? Не желаете прогуляться?

— Да брось ты! — просто сказала девушка, — Какая я тебе «леди»? Разве что, когда на людях. А так, мы же друзья? Мы же заговорщики?

— Ещё какие! — улыбнулся я, хотя и несколько кривовато, направляясь к ручью, — А можно я в твоей карете прокачусь? Я, собственно, для того к карете и подъехал, чтобы этот вопрос задать.

— Разумеется. Ты не представляешь, как мне целый день скучно было! Хоть поболтать будет с кем.

— А Эльке?

— О, Господи! Деревенская девка, о чём с ней можно поболтать? О сенокосе и удоях молока? Нет, Эльке ещё, слава Богу, побывала в городе, немного научилась городским манерам. У неё брат — искусный кузнец, вот его сманили из деревни в город, в гильдию медников. Пару раз семья его наведывала. Эльке по молодости лет в деревне не помощница, брат попросил её оставить, чтобы она ему суп да кашу варила, пока он работой занят, родители и согласились. Ну вот, нахваталась верхушек. Девчонка бойкая да живая, ещё и любознательная, потому её и выбрала. Мне матушка ещё двух других предлагала, особенно Габи, но мне больше Эльке приглянулась.

— Тебе горничную матушка подбирала?!

— Ну, да, а что?

— Ничего… Только будь с ней осторожна! Не брякни чего лишнего.

— Пф-ф! Мы только отъехали, я её прямо спросила, дескать, велела тебе матушка про меня подслушивать, да потом ей кляузничать?! А она мне, мол, конечно, велела! Как не велеть? Только она будет служить мне верно, а матушке расскажет только то, что я разрешу!

— Не знаю… Матушка Терезия умна и хитра. Она может так девочку запугать, так запутать, что выдаст тебя твоя Эльке с потрохами!

— Что выдаст?

— Ну… не знаю… Шарик, ты пей, пей, ты нас не слушай!

— А значит, и выдавать нечего! Но ты прав, я при ней помалкиваю, всё больше обучаю её роли горничной при госпоже. Как сесть, как встать, куда смотреть, какие слова говорить. И, кстати, ничего, получается. Я же говорю, девочка любознательная.

— Ага… Ну ладно! Так я прокачусь с тобой?

— В любое время!

— Шарик, а тебя как же? Разве что, к карете привязать на длинном поводке?

Конь посмотрел на меня укоризненным взглядом и стриганул ушами.

— Ладно, уговорил, — проворчал я, — Если ты пообещаешь в драки не лезть и всегда находиться поблизости…

Шарир стукнул о землю передним копытом.

— Это что? Вроде клятвы? — пошутил я, — Чего ты там копытом стучишь? Дай-ка я посмотрю… Нормальное копыто… Хитрец ты братец, вот что я тебе скажу!

— По коням! — раздалась зычная команда, — Живее, ребята, уже недалеко осталось!

— Эльке! — услышал я, подойдя к карете, — Иди-ка ты на козлы к кучеру! Разузнай поточнее, что за человек, да откуда, да как к нам в посольство попал… А рядом со мной брат Андреас поедет. Что? Андреас ещё не брат? Какая разница, он оруженосец крестоносного рыцаря! Значит, скоро сам крестоносцем станет. Давай, давай, живенько! А я посмотрю, что ты вызнать сможешь, да насколько ты мне можешь пригодиться. А то, отправлю тебя назад, а себе в ближайшем городе другую девушку найду. Небось каждая захочет бесплатно к папе римскому в гости прокатиться?

[1] … к авгуру не ходи… Любознательному читателю: авгур — жрец, который может прорицать будущее по природным признакам, чаще всего, по полёту, поведению и крикам птиц. Иногда, для уточнения предсказания, авгуры гадали и по внутренностям птиц, уподобляясь другим прорицателям — гаруспикам. Занятие было весьма почётным и применялось с глубокой древности почти во всех странах мира. К примеру, в Древнем Риме, ещё со времён основания, это была пожизненная государственная должность, а впоследствии число государственных служащих-авгуров только увеличивалось (до шестнадцати человек при Цезаре). Авгуры определяли, будет ли благоприятным год, можно ли начинать войну, достоин ли назначения на должность тот или иной сенатор и многие другие важные для государства вещи.

Глава 32. В пути. День первый/3

Остановка — это тоже часть пути.

Томас Дьюар.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург — Старогард, 20.09.1410 года.

— Ты учти, — без лишних слов начала Катерина, — что брат Лудвиг на тебя злобу затаил. Ты же, считай, его прилюдно унизил! А крестоносные рыцари подобных обид не прощают! Можешь возносить хвалу господу Богу, что рядом оказался брат Марциан. Иначе твои косточки уже птички бы клевали.

— Это понятно, — отмахнулся я, — У меня другой вопрос: с чего он вообще ко мне прицепился? Точнее, к тебе? Нет, точнее, к тебе, но чтобы позлить меня?

И я выложил свои соображения. Катерина слушала и задумчиво постукивала себя пальчиком по губам.

— Может, ты и прав, — сказала она, когда я кончил излагать свои мысли, — Может, он будет ждать, когда мы тронемся в обратный путь. А может, ты не прав? Или даже так: может ты и прав, и он получил такое задание, но ведь может случиться, что злоба захлестнёт его так, что он забудет про задание? Вызовет тебя на поединок, от которого нельзя отказаться, и прирежет?

— Но тогда он не получит награды!

— Ну и не получит… Зато потешит самолюбие и рыцарскую гордость!

— Н-да… — пробормотал я, — Задачка…

И выглянул в заднее окошко кареты. Я туда уже, наверное, пятый раз выглядываю, во время короткого разговора. Потому что страшно! Но боялся я напрасно. Шарик степенно рысил за каретой, не бросаясь в схватки и драки. Впрочем, как-то так оказалось, что и драться-то ему было не с кем. Остальные всадники нашей процессии держались на весьма почтительном расстоянии. Очень может быть, что впечатлённые той грызнёй, которая была на прошлой стоянке. Ну и правильно! Шарик у меня добрый… когда кусать некого!

— Какие планы на будущее… заговорщик? — отвлекла меня Катерина.

— Нет никаких планов! — признался я, — Вот, когда встретимся с папой, в зависимости от результатов, будут и планы. А сейчас просто еду, просто болтаю…

— И о чём ты хочешь поболтать? О современной политике, или углубимся в анналы истории?

— Куда мы углубимся?! — ахнул я, — В задницу истории?!

— В глубины истории, балда! В анналы! С двумя «нн»! Анус — это и в самом деле, по латыни означает задница. А аннус — год! В анналы — это в глубину веков. Эх ты… грамотей!

— Ах, вот что… хм!.. действительно, неудобно вышло… нет, давай пока воздержимся от анналов. Давай просто поболтаем!

И мы принялись болтать обо всём и ни о чём сразу. О погоде и о способах обработки железа, о титулах учтивости и о том, почему пятая дочь графа по своему положению выше, даже второго сына графа, но ниже первого, о знаменитых целебных источниках и о церковной иерархии, об удобных дорогах по всей Европе, проложенной рыцарями-тамплиерами и о географии Европы…

— Ты хочешь сказать, что для того, чтобы попасть в Рим, мы должны лезть в горы?! — ужаснулся я, — Туда, где вечные снега?!

— Непременно! — спокойно подтвердила девушка, — Мы обязательно поедем через Швейцарские Альпы. И, должна тебе сказать, что мы выбрали худшее время для путешествия. В осенний период там не только холодно, там ещё ветрено, темно и дождливо! Постоянная хмарь, с дикими порывами ветра и внезапными ледяными дождями.

— И все это знают? В посольстве?

— Разумеется! Но это же рыцари! Что им снег? Что им ветер? Что им дождик проливной? Поверь мне, это всяко лучше, чем ехать по землям язычников. А здесь каждый среди язычников побывал.

— Н-да… — печально согласился я, — Человек страшнее природы. Вон, если посмотреть в окно…

Я раздёрнул шторку. Мимо проплывала аккуратная зелёная рощица, в листьях которой заливались трелями тучи птиц, чуть дальше желтели поля, где крестьяне усердно трудились, собирая урожай, уставив всё поле снопами и смётывая огромные стога сена, ещё дальше весело блестели соломенные крыши деревеньки, откуда слышалось мычание, блеяние, кудахтанье… Что за чудо?!

Дорога чуть вильнула в сторону, как раз, чтобы пробежаться мимо деревеньки, и я не вытерпел. Прилип к окошку. Мне хотелось рассмотреть деревеньку своими глазами, получить представление о той жизни, в которую мне предстояло окунуться впоследствии. Когда я найду рубин. Я его найду, разобью, и потом буду творить добро. Для вот этих людей, которые сейчас передо мной. Ну-ка, ну-ка?

— Интересно, а почему здесь деревню не сожгли? — задал я через пару минут риторический вопрос.

— Всё просто, — с ноткой превосходства откликнулась девушка, — полякам нужно было лишить тевтонцев провианта и фуража. И они это сделали. Но им не нужно было лишать провианта и фуража своё войско! Поэтому они выжгли всё на расстоянии примерно половины дня пути. А дальше ничего жечь не стали, просто отправляли фуражные отряды для пополнения своих запасов. Понятно?

— А если бы мы тоже отправили фуражный отряд? Поляки не стояли сплошным заслоном. Отряд вполне мог пробиться.

— И тут же по его стопам помчались бы отборные польские отряды? Глупость!

— А если отряд достаточно велик? А если скачет на рысях? Попробуй его догони!

— Опять глупость! Сколько ты можешь выделить в этот отряд? Не больше половины. Иначе крепость чересчур ослабеет и станет лёгкой добычей. И сколько этот отряд будет в пути?

— Сутки? Полдня туда и полдня обратно…

— Я загадаю тебе загадку, — вместо ответа сказала Катерина, — Одному человеку нужно было добраться из города А в город Б. Он мог бы пройти пешком, но он решил этот путь проехать. Половину пути он ехал на волах, вдвое медленнее, чем шёл бы пешком. Зато вторую половину он мчался на лихом жеребце, в пятнадцать раз скорее, чем шёл бы пешком! Вопрос: сколько времени он выгадал, чем если шёл бы пешком?

— М-м-м… — задумался я, — Пятнадцать к двум… М-м-м…

— Не ломай голову! — усмехнулась девушка, — Он не выиграл, он проиграл!

— ?!

— Понимаешь, первую половину пути он ехал на волах, вдвое медленнее, чем шёл бы пешком. То есть затратил времени ровно столько, сколько затратил бы пешим на весь путь. Всё остальное, как бы лихо он ни мчался, всё шло в минус.

— Да… — признал я, — И не подумаешь поначалу…

— Так и здесь, — пожала плечами девушка, — крестоносцы могут умчаться из замка сколь угодно быстро. Но обратно им придётся ехать, охраняя повозки с сеном и телеги с продуктами. И если расстояние более половины дня пути…

— То тевтонцам ни за что не уложиться в сутки, — закончил я за неё, — А это значит, что придётся вставать на ночёвку… чуть не посередине вражеского войска… а мы уже говорили, что много человек в отряде быть не может. Понял, не дурак… Значит, здесь поляки определили себе кормовую базу…

— Не обязательно здесь. По всему периметру воображаемого круга, с центром в крепости, и с радиусом в половину дневного перехода! А это вполне приличное расстояние! Не забудь, что поляки надеялись разгромить Орден. Тогда эти крестьяне стали бы польскими крестьянами. Зачем же с них три шкуры драть? Одной вполне достаточно. А что ты там всё в окошко высматриваешь?

— Любуюсь на деревеньку. Мы уже проехали.

— И что там любопытного? Обычная деревня.

— Для меня не обычная.

— Почему?

— Потому что до сегодняшнего дня я видел только греческие и египетские селения. Здесь совсем не так.

— Правда? А что не так?

— Ну-у… в Египте чаще всего глинобитные жилища. Серые. Покрытые серым камышом. Здесь высокие, деревянные дома. С разноцветными наличниками! Покрыты соломой. В Египте дома стоят там и сям, как придётся, здесь я увидел ровную и прямую улицу, по обе стороны которой построены дома с огородами. Они ограждены разноцветными заборами! Представляешь?! Разноцветными! Для меня это какая-то праздничная деревенька. Ярмарочная. Теперь колодец. И в Египте и здесь колодец вырыт посреди селения. И там и тут возле колодца толпятся женщины. Только в Египте это все женщины селения! А здесь две-три женщины и всё.

— Ну, возле колодца всегда самое место для сбора женщин! — усмехнулась Катерина, — Где ещё поболтать и косточки соседям перемыть? Только там, возле деревенского колодца. И утром и вечером они именно там и собираются. Это учитывая, что на многих огородах свой колодец выкопан.

— Правда?! — удивился я, — Это вам с водой повезло! В Египте свой колодец редкость. Только у влиятельных особ. Тогда они устраивают себе фонтанчики. Но, повторяю, меня больше поразило, что дома раскрашены в разные цвета. И некоторые крыши тоже, если они не из соломы. Мне пришло в голову вот что: в Египте дома не красят потому, что солнце через неделю всю краску выжжет. Всё равно всё серым окажется. Зато внутри любой лачуги — вся палитра цветов! Зайди на любую египетскую ярмарку — от одних ковров ослепнешь! Настолько они цветасты. Ты знаешь сколько всего цветов в солнечном спектре?

— Конечно. Семь. Перечислить? Красный, оранжевый…

— Не надо. Я просто хотел сказать, что обычная девушка, мастер по изготовлению ковров, должна — я подчёркиваю: должна! — различать сто сорок четыре оттенка каждого цвета!

— Да ладно?!

— Точно! Двенадцать тонов каждого цвета и двенадцать оттенков каждого тона. Всего сто сорок четыре оттенка красного, сто сорок четыре оттенка зелёного и так далее, включая оттенки серого, чёрного и белого! В любой части света человек стремится раскрасить свою жизнь!

— А-бал-деть! — с чувством сказала Катерина. И кстати, крыши из соломы — не прихоть. Это признак, что семья не из зажиточных.

— Денег на доски не хватает… — понятливо кивнул я.

— Нет, денег на доски, может, и хватает, — поправила меня девушка, — думаю, доски у нас гораздо дешевле, чем в Египте. А вот денег на заимку нет.

— Что такое заимка[1]?!

— Ну-у… все земли кому-то принадлежат. Но не все земли распахиваются. И вообще, как-то используются. Если кто-то на этих, неиспользуемых землях, построит домишко, этого никто и не заметит. Ну вот, те кому это по карману, ищут такие земли… как правило, они возле леса… и самовольно занимают их. Занимают. Заимка. Вот там они запасают сено на зиму. А когда зимой сено насеновале кончается, они запрягают лошадку и везут стожок с заимки. У кого нет возможности построить заимку, когда кончается сено на сеновале, попросту берут сено с крыши. Это, конечно, только в холодную и протяжённую зиму, но к такой зиме готовятся заранее! И каждый год сено на крыше обновляется. Оттого оно и блестит так ярко.

— А дождь?!

— Ты хочешь сказать, снег? Там, под соломой, крыша из дранки.

— Дранка? — поморщился я.

— Всё просто. Черепицу знаешь?

— Черепицу знаю!

— То же самое, только из дерева! Берут полено и расщепляют его на отдельные плоские чурочки, которые называются гонт. Если в гонте есть особый пропил для соединения с другими гонтами, то это шпунтованный гонт. Если такого пропила нет, то это дранка. Дранка дешевле… А кстати! Ты всё нашу деревню с египетской сравниваешь. А с греческой какие отличия?

— А в греческой деревне работают рабы… — буркнул я, — И редко-редко свободные греки. Поэтому там почти нет домов. Там стоят несколько загонов: для скота крупного, для скота мелкого и для рабов… А если есть дом, то это для надсмотрщиков.

— Давай тогда лучше с Египтом сравнивать! — торопливо согласилась Катерина, — А я тебе объясню всё, что тебе интересно! Ага?..

— Договорились… — я оглянулся, но деревенька уже скрылась из глаз, — Ты мне, лучше, как-нибудь экскурсию проведи! Что, да как, да почему… А где там Шарик? А, вот ты… Молодец, Шарик! Умница, Шарик! Это же сколько я тебе морковок должен?!

* * *

После очередной остановки я снова вскарабкался в седло. Не к лицу мне постоянно в карете ошиваться! Ещё пойдут вредные слухи… а оно мне надо? К тому же брат Марциан намекнул, что это будет последний переход перед ночёвкой. Проезжая мимо кареты я услышал, как тараторит рыжая Эльке, докладывая Катерине сведения о кучере. Ну, я уверен, Катерина — девушка умная, она найдёт к чему придраться, чтобы Эльке не зазналась. Чтобы трепетала перед возможной отправкой назад. Увы, так положено. Иначе Эльке может возомнить о себе невесть что.

Почувствовав меня на спине, Шарик возгордился сверх меры и припустил галопом. Мне еле удалось перевести его на рысь, да и то, только после того, как тот занял первое место в процессии. Ну, Шарик, погоди! Морковка тебе будет, но только тогда, когда будешь слушаться! А то, ишь, моду взял!..

Последний переход оказался коротким. Каких-то полчаса, и мы остановились возле трактира, как раз на въезде в городок.

Двухэтажное строение, с обширным внутренним двориком, на котором разместились всякие хозяйственные строения, небольшой загон для мелкого скота, вроде коз и барашков, собственный колодец, коновязь под открытым небом, для путников, которые спешат, и конюшня для тех путешественников, которые пожелают заночевать. В дальнем углу — окровавленная колода с воткнутым в неё топором, где рубят и разделывают всяких кур-гусей-овечек.

Крестоносцы молча бросили поводья своим оруженосцам и пошли в трактир. Я замялся. Мне бросить поводья некому. Подбежал, правда, паренёк-конюх из местных, но Шарик так злобно на него оскалился, что бедняга попятился назад и словно растворился между досок забора. Пришлось самолично рассёдлывать коня, расчёсывать его щёткой, проверять копыта, заводить в стойло и давать воды. Когда конь напился, я подставил ему под нос небольшое корытце с овсом. Убедился, что конь мерно захрупал, ещё раз погладил его умную морду, и только потом поплёлся в трактир. Мне тоже не мешает перекусить, не так ли?

В просторном помещении несколько длинных, крепких столов, и пара небольших столиков. Вдоль длинных сторон этих столов стоят лавки. За одним из столов, который возле окна, расположились крестоносцы-оруженосцы. Рыцари заняли небольшой столик неподалёку. Ещё за одним столиком сели Катерина со своей горничной. Почти за одним столом, совсем рядом, можно разговаривать и передавать друг другу солонку, но всё же разные столы.

Рассаживаясь, крестоносцы, похоже, согнали кого-то из той публики, которая собралась здесь раньше. Вон, небольшая группа, по всей видимости, торговцев, потому что одеты неплохо, ворча расставляет на столе всякие плошки, миски и кувшины. А должна бы это делать служанка, разве не так? Значит, они пересаживаются. Раз сами свои миски-ложки перетаскивали, а не служанка им принесла на подносе. Ворчат, но вслух недовольство никто высказать не решается. Это правильно. Пара оруженосцев способна разнести весь этот трактир в пух и прах, вместе со всеми посетителями и хозяевами впридачу, не говоря уже о возможностях рыцарей. Так что, лучше подчиниться. Здоровее будешь!

За самым дальним столом, в самом тёмном углу, довольно большая и разношерстная компания. Мисок-плошек перед ними немного, зато перед каждым стоит кружка и на столе несколько объёмистых кувшинов. Н-да, не кушать они сюда пришли, не кушать…

Пока я так стоял, рассматривая таверну, брат Марциан поднял на меня взгляд и приглашающе махнул рукой. И указал на скамью напротив себя. Ну, хоть я в жестах и не силён, будем считать это приглашением! Я прошёл через зал и сел, куда показали. Получилось, что напротив меня сидит брат Марциан, по правую руку брат Ульрих, по левую руку, за соседним столиком, рыжая Эльке. Брат Марциан одобрительно кивнул.

— Чего этот… чего он за наш стол сел?! — мрачно проворчал брат Лудвиг, сидевший за столом напротив, на краю стола, рядом с братом Вилфидом, который был рядом с братом Марцианом, — Он оруженосец! Его место за столом оруженосцев!

— Он входит в состав посольства, — ровным голосом объяснил брат Марциан, — Так объявил состав посольства Великий магистр и все это слышали. Если у тебя или у любого другого из нас умрёт оруженосец, состав посольства не поменяется. Если же погибнет Андреас из Афин, изменится состав посольства. А раз так, то он не просто оруженосец. Он посланец к папе римскому. Как любой из нас. Поэтому он будет сидеть за нашим столом.

— И всё же…

— Ты хочешь оспорить моё решение?.. — уставился холодным взглядом на Лудвига брат Марциан, — Ты хорошо подумал?..

— Решай, как знаешь… — буркнул Лудвиг, отводя взгляд, — Тебя старшим назначили…

И тут к нам подскочил плотный, коренастый мужик, с пышными, вислыми усами, нервно вытирая руки о полотенце, по всей видимости, хозяин заведения:

— Какие будут пожелания у славных рыцарей?..

— Вина! — сразу же сказал мой сосед, брат Вилфид.

Брат Марциан поморщился. Намётанным взглядом хозяин пробежался по нашей компании и прямо уставился на брата Марциана.

— Так, какой же заказ?..

— А что есть? — уточнил тот.

— Всё! — заверил хозяин, — Всё, что высокородные паны пожелают…

— Ты, что, поляк?! — насупился брат Лудвиг.

— Поляк, — сознался хозяин, — По происхождению. Но с младенчества живу в землях Тевтонского Ордена, да хранит его Господь! И всё, что имею, я имею по милости господ крестоносцев, да хранит их Святая Дева! А по поводу заказа, так ведь осень на дворе, самая пора уборки! Всё есть! Мясо, рыба, грибы… Хотите устриц? И устрицы есть!

— А почему, интересно, тебя не пожгли и не разорили? — опять влез брат Лудвиг, — Знатная была бы пожива для захватчиков! А тебя не тронули… Почему?!

— Я признаюсь высокородным панам, как на духу! — вздохнул хозяин, не отрывая взгляда от брата Марциана, — Да, не пожгли. Да, не разорили. Я даже больше скажу! Многое из того, что у нас есть, нам привезли польские воины для продажи! Захватят пару десятков мешков муки и везут сюда. И продают задёшево. А я покупаю. Ха! Попробовал бы я не купить! Может, потому и не пожгли, чтобы было место, где сбыть награбленное можно… Только мне они не докладывали, награбленное везут или то, что на собственном пропитании сэкономили. Бывает так, ваши милости, что выдадут продукты на полк, а половина полка мёртвыми поляжет… Так хитрые интенданты остаточек продуктов того… на сторону и продают…

Везли мне, не скрою, и кур и свиней и зерно, и вообще, провизии всякой. Поляки везли. Но если вы думаете, что это мне в радость было — то нет! Я вон, изволите видеть, поседел от такой коммерции! А потому что каждый раз, как на дороге начнёт пылить, так и думаешь, не то тебе продуктов везут, не то грабить приехали! Удобно: сперва продуктов дать, я эти продукты в звонкую монету переведу — своим собственным трудом, между прочим! — а потом — раз! — и все денежки отберут, меня с семьёй, на виселицу, а грабителей и поминай, как звали! Нет, господа, избави Бог от такой коммерции! Лучше я по грошику честной торговлей собирать буду, чем вот так, горстями, но с петлёй на шее!..

— Ладно, полно врать! — перебил брат Марциан, — Пусть с тобой другие разбираются. Поросёнок есть?

— Обязательно!

— Значит, четыре поросёнка в горчичной подливке… по половине цыплёнка на человека… каравай хлеба на двоих… зелени всякой, какая есть… что ещё?..

— Вина, — подсказал брат Вилфид.

— Может, пива? — предложил хозяин, — Свежайшее, только сварено…

— Сам хлебай свою «Клистирную кружку»! — отозвался брат Вилфид и обидно засмеялся.

— Вина! — подтвердил и брат Марциан, — Есть хорошее вино?

— Есть! Из Логроньо[2]! Специально для высокородных панов держал! Простолюдины разве оценят…

— Посмотрим, что за вино… Неси, что заказали! Ну, и так, по мелочи, рыбки, там, грибочков, каши какой ни то… если кто пожелает сверх заказа. И чтобы живым духом!

— Сей момент! Уже в печи шкворчит! — заверил хозяин, — Может, высокородные панны желают что-то…

— Гусиный паштет, суп с клёцками, телячья отбивная, жареные свиные сосиски с тушёной капустой, — легко перечислила Катерина, — А вино… пусть будет вино!

Хозяин поклонился и убежал на кухню распоряжаться. Не прошло и минуты, как у нас на столе появились пузатенькие кувшины, а возле каждого — объёмистая глиняная кружка, что перед рыцарями, что перед девушками. Впрочем, на столе оруженосцев кружки были попроще — деревянные.

А не выпить ли нам во славу Божию? — предложил брат Вилфид, нервно потирая руки, — Пока там ещё ужин приготовят…

Брат Марциан поглядел на Вилфида довольно сурово, но спорить не стал.

— Давайте выпьем. Мы не на войне, нам можно. В меру. Итак, во славу Господню! Чтобы милость Божья была над нами!

— Во славу Господню! — повторили рыцари хором, поднимая кружки.

Разумеется, я тоже присоединился. Я же не враг себе?! Краем глаза заметил, что и дамы пригубили из своих кружек.

— Неплохое вино! — оценивающе почмокал губами брат Вилфид, — И в самом деле, чувствуется вкус и аромат. И я вспоминаю, что ещё Ульрих фон Плауэн заказывал вино, как раз из Логроньо, чтобы впоследствии отметить победу над польским войском… А вино в наш замок так и не дошло…

— Значит, здесь оно и осело, — пожал плечами брат Марциан, — В осаждённый замок его, понятно, не повезли, но и обратно тащить смысла нет. Наверняка продали здесь… и за полцены! Уж больно хитрая физиономия у этого хозяина… который судьбой так обижен, что поседел…

— Так получается, что мы пьём вино, предназначенное для победы? — обрадовался брат Вилфид, — Тогда… за победу?..

— Сперва за Пречистую Деву Марию, покровительницу нашего Ордена! — поднял кружку брат Марциан, — Без её святой помощи, разве мы сидели бы здесь, вкушая вино и пищу? Разве сняли бы осаду наши враги? Да будет над нами вечно благодать её! За матерь Божию!

— За матерь Божию! — повторили рыцари.

— А почему ты сравнил местное пиво с клистирной кружкой? — спросил я Вилфида, который наполнял вином свою опустевшую посуду.

— А-а-а… Были в Ордене два оболтуса… — проворчал вместо него брат Марциан, — Это ещё до войны. Поехали они по округе, и везде, где были, местное пиво пробовали. И всячески это пиво обзывали, на потеху местным гулякам. Везде по разному. А эти названия возьми и приживись! Нет бы чего доброго, а то — тьфу! — и сказать-то стыдно!

— И много этих названий?..

— Пятьдесят восемь, — улыбнувшись, включился в разговор брат Ульрих, — Эти два брата, они ещё свои названия тщательно записывали! А потом показали другим, что получилось. Посмеялись, конечно. А потом кто куда ехать собирается, первым делом спрашивает: а что там за пиво в тех местах? Ему и говорят, «Навозный жук» или «Сопливый платок». Ну, и запомнилось понемногу. Здесь, в Старогарте — «Клистирная кружка» а, например, в Диршау[3] — «Царство радости». В Кёнигсберге — «Кислая дева», а в Мариенбурге — «Хвост телёнка».

— Угу… И много из них… приличных? Чтобы хотелось заказать не вина, а пива?

— Это как считать. Вот в Розенбурге «Кудрявая мята». Если тебе нравится мятный оттенок, то смело езжай туда! Или в городе Пассенхайм — «Копчёное пиво». Явно, что на любителя. Но в основном, да, названия… весёлые. «Напугай гостей», «Орущий кот», «Больной Генрих», «Упившиеся детины» и тому подобное.

— И что? Пивоварни на такие прозвища не обиделись?

— Ха! Если бы! Они даже гордиться стали! Приезжайте к нам, отведать пива «Чудовище»! Нигде такого пива больше не найти! Это в Алленбурге, если что…

Я хотел было расспросить ещё про пивоварни, меня этот вопрос очень заинтересовал. В Египте очень трепетно относятся к пивоварению. У нас за то, что ты продаёшь плохое, кислое пиво, можно и руки лишиться и даже головы. Неужели здесь короли и сеньоры не надзирают за этим важным процессом? Или же пиво хорошее, а названия — всего лишь глупая шутка? Но тут принесли еду на деревянных подносах, перед каждым поставили этакий деревянный кружок, на котором можно разделывать мясо, и я понял, что мои вопросы будут не к месту.

Крестоносцы подняли руки над столом, ладонью к ладони, в молитвенном жесте, брат Марциан благословил трапезу, и рыцари азартно принялись чавкать, время от времени смачивая глотку глотком вина.

— За победу! За Святую Церковь! За успешное посольство! За лёгкую дорогу! — там и сям раздавались возгласы.

Я тоже прихлёбывал вина, но старался не частить. И не потому, что я не умею пить. Пить я умею. Меня, если хотите знать, этому специально учили! Я не хотел, чтобы от меня завтра разило винным перегаром, когда я пойду седлать Шарика. Ещё неизвестно, что он выкинет, учуяв запах алкоголя. Не любят этого кони, ох не любят! Скажу по секрету: некоторые девушки — тоже!

[1] Повторим: наша книга адаптирована для русскоязычного читателя. В европейских языках нет понятия «заимка» (самовольно занятые постройкой или полем государственные земли), но есть понятие «сквоттинг» и есть понятие римского права «оккупация» (occupatio).

[2] …из Логроньо… Любознательному читателю: Логроньо — провинция на севере Испании, прославленная своим виноделием со времён античности и до наших дней. С 1980 года провинция переименована в честь реки Оха (рио Оха) и носит название Риоха или Ла-Риоха. Это один из двух (всего двух на всю Испанию!) регионов, вину которых присвоен наивысший сертификат региона — DOQ.

[3] … в Диршау… Любознательному читателю: в этом эпизоде авторы придерживаются немецких названий городов. В настоящее время это польские и русские земли и некоторые города звучат свосем по другому. К примеру, тот же немецкий Диршау стал польским городом Тчев.

Глава 33. В пути. День первый/4

Точно зная лучший путь, мы выбираем худший.

Еврипид.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Старогард, 20.09.1410 года.

Хотите узнать характер человека? Дайте ему четыре задания: нудное, хитрое, строго рассчитанное по времени и на внимательность. Как они их выполнит? Присмотритесь, как он одевается, как ухаживает за девушками, как выбирает подарки для друзей. Организуйте небольшую потасовку и посмотрите, полезет ли он выручать друга из беды? Особенно, если на нём дорогая одежда, в руках торт с цветами и вообще, он идёт на свидание с девушкой. Поговорите с ним о поэзии, о войне, о работе и о девушках. Пройдите вместе с ним мимо группы напёрсточников, ловко обманывающих доверчивых прохожих. И вы многое узнаете о характере этого человека! Или просто посмотрите, как он ведёт себя за столом. Вы узнаете практически то же самое.

Я делал вид, что уткнулся носом в кружку и неторопливо жевал распластанное кинжалом мясо поросёнка, а сам краем глаза наблюдал за рыцарями.

Брат Марциан, как оказалось, тоже за ними наблюдал. Умный, опытный, хладнокровный рыцарь, у которого за плечами целая жизнь. Вот он смотрит, как жадно высасывает последние капли из своей кружки брат Вилфид, как торопливо он снова наполняет кружку, но не одёргивает соратника. Даёт ему проявиться в полном блеске. Упьётся тот до беспамятства или у него всё же есть внутренний стержень, когда тот решительно скажет «стоп!» и больше не возьмёт в рот ни капли? Мне, кстати, это тоже любопытно.

Брат Ульрих пьёт умеренно, кушает тоже. Только глаза его лениво бегают по всей таверне. Ему скучно. Может, он любит широкое застолье, с песнями, танцами, жонглёрами? Брат Ульрих тщательно выбирает куски, которые он положит на свой деревянный кружок. Он не возьмёт слишком жирный или слишком жилистый кусок. И обязательно, перед тем, как положить кусок в рот, тщательно обмакивает его в соусе. Он понимает толк в пище!

Брат Лудвиг ест и пьёт не зная меры. Жадно. Он молод и ему ещё не грозит стать слишком толстым. Это будет чуть позже. Вот он и не задумывается о последствиях. Мечет со стола всё, что увидит, до чего рука дотянется. Захлёбывая всё вином, тоже не заботясь о количестве. Не потому что пьяница, как брат Вилфид, а просто, не задумывается. Есть вино в кружке — пей! Нет вина в кружке — налей! Не хочется пить — ешь! Брат Лудвиг прост. Самый простой в этой четвёрке рыцарей. А самый сложный, неожиданно, брат Вилфид. Пьяница? Да, пьяница. Но, почему-то Великий магистр именно его включил в состав посольства? За какие такие заслуги? Только потому, что тот из герцогства Франконии, что лежит на нашем пути? А других рыцарей из Франконии не нашлось? Ой, не верю! Тут что-то другое… И я внимательно посмотрел, как слегка трясущимися пальцами брат Вилфид держит небольшой кусок жареной свинины, раздумывая, сьесть его или не портить вино закуской? Сьел. Но обильно запил вином. Н-да…

Тем временем шум в трактире постепенно нарастал. Слегка расслабились оруженосцы, и принялись травить друг другу байки, почти сплошь — о своих великих подвигах, совершённых и планируемых к свершению. Зашумели торговцы, согнанные крестоносцами на другой столик, убеждая друг друга в качестве и дешевизне своих товаров, в основном, клятвами и ударами кулака в собственную грудь. Повысили голос те, кто сидит в тёмном углу. Те знай себе накачиваются пивом, да выкрикивают тосты. Тосты просты и незатейливы: «Чтобы Бог дал урожай хороший!», «Эх, пусть погода добрая постоит!», «Чтобы война господ крестоносцев поскорее закончилась… к вящей их славе…», «Чтобы зима была тёплая!», «Давайте, братцы, чтобы налоги не увеличили! А то война эта… будь она неладна…», ну и всё такое прочее.

Я скосил глаза налево. Рыжая Эльке азартно уминала сосиски с тушёной капустой. Катерина аристократически пластала изящным кинжальчиком телячью отбивную, придерживая её какой-то штуковиной, у которой черенок был, вроде как у ложки, но вместо черпала там торчали два острых зубца. Отрезав кусочек, Катерина накалывала его на эти зубцы, и отправляла в рот. Знаете, мне эта штука напомнила вильцы, которые египтяне используют при приготовлении пищи. Но вот, додуматься, чтобы это же, слегка уменьшенное, и использовать, как столовый прибор?.. Любопытно, кто это раньше смекнул, сами египтяне или европейцы?[1]

Тем временем, в трактире запиликала музыка. Двое музыкантов сели недалеко от входа и принялись играть. Один из них играл на лютне. Я видел такой инструмент в замке крестоносцев, я ещё тогда отметил, что он похож на тамбур, только дека лихо заломлена, да ещё у тамбура только две струны, а здесь — десять! И говорят, что есть лютни, у которых число струн ещё больше! Второй же музыкант водил смычком по странному, грушеобразному инструменту, прижав его к плечу. Струн было три, но как они пели, ах, Боже мой, как они пели! Словно девушка выводила мелодию чистым голосом.

— Что это? — не выдержал я.

— Ребек[2], — шёпотом подсказала Катерина.

И я заслушался. Это был словно разговор между юношей-лютней и девушкой-ребеком. Их голоса то звучали отдельно, то вплетались друг в друга, то снова разговаривали врозь. Юноша о чём-то настойчиво просил, а девушка, дрожащим голосом, отвечала.

Похоже, никого из посетителей таверны мелодия не заворожила, как меня. Только разговоры стали громче. Оруженосцы затеяли борьбу на руках, чья рука сможет одолеть другую руку, если обе упираются локтем в стол? Наградой победителю — естественно! — кружка вина. Торговцы пошептались и один из них достал несколько странных прямоугольных кусочков плотной бумаги, размером, едва в ладонь человека. Бумажки были тщательно перемешаны и каждый взял себе в кулак по несколько листочков, остальные остались на столе. Картинки, что ли, они разглядывают?.. На листочках точно, были какие-то знаки и изображения, только я не мог разглядеть, какие именно. Потом каждый из торговцев высыпал на стол монеты и они принялись переговариваться совершенно незнакомыми терминами, то выкладывая бумажки из рук, то вновь набирая их из кучи на столе. А деньги, между тем, начали свой собственный путь, то к одному из торговцев, то к другому. Занятно! Надо разузнать подробнее, что за бумажки и как они связаны с деньгами!

У простого люда пьянка пошла быстрее. Теперь тосты звучали ещё короче: «Чтоб моя корова легко отелилась!» «Ну, будем здоровы!», «Счастья тебе в дом, Картей!», «Дай Бог, чтобы не по последней!», «Эй, хозяин! Ещё два кувшина! О, за это и выпьем!».

В трактир вошли ещё несколько человек, и мужчин и женщин. И сразу же подсели к сидевшим, только один, проходя мимо, раздражённо бросил музыкантам:

— Ну, что вы инструмент терзаете, так что выть хочется? Давайте плясовую, что ли…

Музыканты переглянулись. Волнительная мелодия оборвалась. Взвизгнул чужим голосом ребек, подхватила визгливую ноту лютня, и музыканты принялись бряцать по струнам, повторяя один и тот же, навязчивый мотивчик.

— О! — обрадовались за дальним столом, — Музыка!

— Не спеши! Сейчас парой пива разогреемся и спляшем! Хозяин! Ещё два кувшина!

— Хенка! Первый танец за мной!

— Ну, если угостишь, может и соглашусь, чтобы первый танец твой был…

— Угощаю! Хозяин! Ещё кувшин!

Заказы на пиво посыпались с такой скоростью, что хозяину пришлось бегать по залу, держа кувшины, вместе с девушкой-подавальщицей. Бегать-то он бегал, но внимательно поглядывал и на наш столик. Заказы нашего столика важнее заказов всего остального сборища.

— Давайте прикинем, куда поедем дальше? — предложил брат Марциан, — Хозяин!

— Слушаю, господа!

— Наш путь лежит… м-м-м… на запад! Как нам безопаснее ехать? Через какие города?

— Безопаснее? — изумился хозяин, — Два десятка крестоносцев ищут безопасный путь? Ах, да! Вы же, скорее всего, направляетесь к папе римскому! И, наверняка, везёте личное послание Великого магистра…

— Чересчур ты догадлив, голубчик! — рассерженно проворчал брат Марциан.

— Э-э-э, чтобы про это догадаться, много ума не требуется, — махнул рукой хозяин, и принялся расправлять усы ладонью, — Хм… Вам или через Косцежину или через Хойнице? Через Косцежину выйдет дальше. Через Хойнице будет рядом с польскими границами. И туда и туда дороги тихие, спокойные… насколько известно. Через Косцежину проходит надёжная торговая дорога. Там всегда полно нутников. Через Хойнице… ну, просто, дорога! А выбирать вам, господа!

— Ладно, иди, — в досаде бросил брат Марциан.

— П-постой-ка! — остановил хозяина брат Вилфид, — А н-на какой дороге т-трактиры лучше? Чтобы, знаешь, в-выпить, закусить?

— Косцежина! — односложно ответил хозяин и умчался за очередным кувшином пива.

— Я з-за Берент! — высказался брат Вилфид.

— Мне всё равно! — равнодушно сказал Ульрих, когда брат Марциан перевёл на него взгляд.

— Берент! — бросил брат Лудвиг, и почему-то посмотрел на Катерину.

— А Берент, это куда? — не выдержал я.

— А немецкий Берент это и есть Косцежина по польски, — улыбнулась Катерина, — А то, что хозяин назвал Хойнице, это наш Кониц!

Ага! Значит, брат Лудвиг, насмотря на молодость и азарт, выбирает более длинную дорогу? Это что, в смысле, дальше путь, больше у него времени с девушкой пообщаться?

— Берент?.. — задумчиво повторил брат Марциан, — Ну что ж, пусть будет Берент! В конце концов, безопасность превыше всего!

А трактир уже шумел. После трудового дня, сюда начал заскакивать трудовой люд, пропустить по паре кружек пива. Это не считая тех, кто давно оккупировал тот тёмный угол. И первая пара уже пустилась в пляс. Наверное, бедняжке Хенке пришлось выполнить обещание танца, после угощения. Впрочем, «бедняжкой» девушка не выглядела. Отплясывала весело и задорно, громко притоптывая башмачками в такт визгливой музыке. Ещё минута — и к этой паре присоединислись ещё несколько пар. Оруженосцы оживились, делая свои, порой весьма скабрезные, комментарии.

Рыжая Эльке раскраснелась и глядела на пляску приоткрыв рот, а Катерина хмурила брови.

— Хозяин? — поманила его пальчиком Катерина, — Комнаты готовы?

— Обязательно! — подскочил усатый хозяин, — Извольте за нашей девкой пройти, она покажет! Сей минут…

И действительно, не прошло и минуты, как подавальщица явилась перед столом Катерины с глубокой миской воды, которую поставила на стол. Катерина утончённо обмакнула в воду кончики пальцев. Рыжая Эльке удивлённо посмотрела на неё, догадалась, что нужно делать, и сполостнула свои жирные от сосисек ладони. В отличие от хозяйки, Эльке преспокойно ела руками. Впрочем, как и я, и все крестоносцы, и все остальные посетители трактира.

Катерина вежливо кивнула каждому из нас, пожелала доброй, спокойной ночи, и поплыла к лестнице на второй этаж, ведомая подавальщицей и сопровождаемай горничной. Краем глаза я заметил, каким жадным взглядом провожает девушку брат Лудвиг. У него, что, в самом деле чувства? Он же клятву целомудрия давал!

— А не пора ли и в самом деле, на боковую? — риторически вопросил брат Марциан.

Похоже, его предложиние никого не обрадовало. Крестоносцы, сиднем просидевшие два месяца в осаде, жаждали развлечений. А чем тут не развлечения?

Я обернулся на шум в тёмном углу. Ик! Я глубоко глотнул, сдерживая непроизвольный рвотный рефлекс. Одного из посетителей тошнило[3]. Прямо на пол. Остальные весело хохотали. Включая наших оруженосцев. Даже рыцари позволили себе усмехнуться. А веселее всех хохотал хозяин.

— Смотрите, смотрите! — радостно смеялся он, тыча пальцем, — Все видят? Он не допил своё пиво!

Я непроизвольно взглянул в ту сторону, где сидела Катерина, но девушки уже не было. Разочарованно я повернул голову и наткнулся на внимательный взгляд брата Марциана.

— Это такой старинный обычай, — любезно объяснил незаданный вопрос брат Марциан, — Если посетитель не допил своё пиво, он обязан заказать вдвое больше! И неважно, куда он его денет, выльет в окошко или отдаст своим товарищам, но заказать обязан! Чаще всего, в долг, но этот долг скреплён вековыми традициями. Его всегда отдают!

— Угу… — до меня внезапно дошло, — А если он отдаст пиво товарищам… то велика вероятность, что кто-то из товарищей не допьёт СВОЁ пиво?! И тоже должен будет заказать вдвое больше?!

— Совершенно верно! — серьёзно кивнул брат Марциан, — Иногда, начиная с одного пьяницы, посетители бывают вынуждены оплатить и две и три бочки. Которые сами выпить не в состоянии.

— Так вот почему так радуется хозяин!

— Да, он надеется, что это не последний пьяница.

— Я же г-говорил: не п-пиво, а к-клистирная к-кружка! — заплетающимся голосом встрял в нашу беседу Вилфид, — В-вино лучше! И п-полезней! В-выпьем!

— А кстати, — вспомнил я, — Тех пивоваров, которые дряное пиво делали, их местные власти как-то наказали?

— Почему «местные власти»? — удивился брат Марциан, — Они совершили преступление на территории Ордена и судил их Великий магистр. Насколько я помню, он приказал выжечь на лбу у преступников крест и выгнать их с орденских земель…

— Правильно! — облегчённо выдохнул я, — Правильно и… милосердно! У нас таким ещё и руки рубили. А то, ишь чего удумали: пиво плохое делать!

Между тем, стало очевидным, что подобные происшествия в трактире не в диковину. Потому что немедленно появилась ещё одна служанку, с ведром, наполненным смесью опилок и песка. Лужу, которую стошнил пьяница, присыпали этой смесью, вся грязь тут же впиталась в неё. И уже всё вместе благополучно вымели за порог трактира. Служанка оценивающе оглядела компанию, вздохнула и… не стала далеко убирать своё ведро опилок. Поставила скромно в уголочек. Очевидно, уверенная, что её услуги ещё понадобятся.

Я сделал ещё глоток вина.

— Петрас! — послышался злой женский голос, — Опять ты в трактире деньги просаживаешь?! С непотребными девками! Опять упился, что тебя тащить придётся?!

Даже музыка прекратилась! Даже танцующие остановились! Ещё бы! Новое развлечение!

— М-мум! — попытался что-то ответит Петрас, лёжа головой на столешнице.

— Ах ты, скотина! — взвизгнула женщина, — А ну, марш домой!

И она попыталась ухватить мужа за плечо. Тресь! В лицо ей угодил тяжёлый кулак. И хотя, у пьяного мужа удар получился вскользь и не в полный замах, но под глазом женщины начало багроветь. Общий хохот наградил победителя.

— Ах ты… — женщина снова попыталась ухватить пьяницу за шиворот.

— С-стоять! — неожиданно рявкнул брат Вилфид, пытаясь приподняться, и снова грузно оседая на лавку, — Как с-смеешь, женщина?! С-сказано в пис-сании: жена, да убоится м-мужа своего! Не с-сметь хватать!

Опять хохот. Женщина растерялась.

— А ты его лаской! — посоветовал чей-то голос.

— Поцелуй и приласкай! — выкрикнул ещё кто-то.

— Сиськой, сиськой приманивай! — заорал кто-то из оруженосцев.

И посыпались предложения, одно другого краше. Я просто порадовался, что Катерина уже ушла и не услышит ничего подобного. В конце концов, пунцовая от стыда и унижения женщина всё же вывела своего мужа из трактира, подставив ему собственное плечо, при этом муж не переставал грязно ругаться. Вот только сопротивляться у него сил уже не осталось.

Оставшиеся, вытирали слёзы смеха. Веселье явно удалось.

Опять грянула визгливая мелодия и пьяные пары вновь принялись разухабисто танцевать, так сильно притоптывая, словно пытаясь вбить гвозди в пол собственными пятками.

— Нет, — устало сказал я, — Пора и в самом деле спать!

И я вопросительно посмотрел на брата Марциана. Тот еле заметно усмехнулся.

— Вообще говоря, в номерах, обычно, располагаются рыцари. Оруженосцы, как правило, ложатся спать в конюшне или на сеновале. Или в возах. Заодно и вещи стерегут. Но ты же у нас не оруженосец? Ты в составе посольства? Поэтому можешь распологаться в комнате. Наш хитрый хозяин устроил у себя только двухместные номера. Если ты путешествуешь один и хочешь ночевать в одиночестве — будь любезен заплатить за двоих! Номер-то двухместный! Но нас много и мы ляжем по двое. Я размещу тебя с братом Ульрихом. Можешь звать хозяина и идти спать. Доброй ночи!

— Доброй ночи! — ответил я.

И в самом деле, вызвал хозяина, тот кликнул служанку и меня, хихикая, провели на второй этаж, в комнату.

Если вам, как мне, доводилось ночевать в караван-сараях, могу вас уверить: почти то же самое! Только ковров нету, зато, вместо них, деревянные сооружения, именуемые кроватями. Нечто, вроде очень широкой лавки. На этой лавке лежит матрац, набитый сеном с добавками душистых трав, типа мяты, шалфея или розмарина. Как я понял, это не только для спокойного сна, но ещё и клопов отпугивать. На матраце квадратная подушка, тоже набитая соломой. И матерчатое одеяло, сшитое из разноцветных кусков. В небольшой комнате две кровати и один небольшой столик, на котором у нас стояла свеча в подсвечнике. Позже встречал я и такие комнаты, где стояла масляная лампа, или вообще, плошка с жиром, в котором плавал фитилёк. Здесь была свеча. Ещё у каждой кровати стоял деревянный табурет. Служанка покрутилась возле меня, быть может, ожидая монетки в виде поощрения, или намекая на возможные иные услуги, которые она могла бы оказать, но я не высказал желания ни в том ни в другом. Она крутнулась на месте, её юбка всплеснулась, и служанка исчезла.

Я разделся, лег в постель, но спать не стал, а вновь принялся рассматривать марево возле перстня. Я должен раскусить то, что мне пытается поведать перстрень, должен!

Не меньше часа я провёл вот так, неподвижно. Но нет. Не сегодня. Я услышал тяжёлые шаги и сделал вид, что сплю. Сквозь прищуренные ресницы я видел, как в комнату вошёл брат Ульрих, снял с себя одежду, оставшись в одной нижней сорочке, встал на колени и долго молился, бормоча — увы! — слишком тихо и неразборчиво. А потом лёг в кровать и так захрапел, что я пожалел о том, что не заснул чуть раньше! Тем не менее, вскоре и мне удалось заснуть. Э-хе-хе… Что день грядущий готовит?..

[1] …египтяне или европейцы?.. Любознательному читателю: вопрос, как говорится, интересный. Действительно, в Египте и на Ближнем Востоке издавна широко использовали вилку, но именно как кухонную утварь. В Европу вилка попала только в XI веке. Тоже, как орудие кухарки. Широкое распространение вилки как столового прибора произошло ближе к XVII веку. Кто первым додумался вилкой не только готовить, но и вкушать пищу и как именно произошло общее распространение этого предмета, доподлинно неизвестно, но предполагается, что начало положено европейской знатью, а вовсе не простолюдинами.

[2] …ребек… Любознательному читателю: ребек — струнный смычковый музыкальный инструмент, вероятно, видоизменённый арабский ребаб (одно и двухструнный смычковый инструмент с круглым корпусом). Впоследстиви, в результате дальнейшего развития, из ребека получилась лира де брачио, виола, а потом и скрипка.

Ребек.

[3] … одного из посетителей тошнило… Любознательному читателю: авторы ПРИУМЕНЬШИЛИ возможные последствия пьянки, регулярно случавшиеся в средневековых трактирах. Впрочем, лучше нас это расскажет гравюра из книги фон Редена «Хроники Пруссии».

Глава 34. Покушение

Благополучно проделывать путь –

важнее, чем прибыть в пункт назначения.

Роберт Льюис Стивенсон.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Старогард — Берент, 21.09.1410 года.

Я специально так подробно рассказал про первый день путешествия. Во-первых, потому что он был первым днём моего путешествия по новому для меня миру, и потому лучше запомнился. Во-вторых, чтобы потом не останавливаться на разных деталях, вроде того, где молились крестоносцы, как они молились, обедали ли они и как обедали… В этом отношении все дни были похожи на первый. В том смысле, что если встречалось по пути селение, в котором была церковь, то посольство эту церковь непременно посещало и истово возносило мольбы Господу. Или монастырь. Или иное церковное строение, хоть даже часовня или могила святого отшельника. При этом не забывая щедро давать пожертвования в каждом из подобных мест. А если ничего не было то, как я описывал, втыкали мечи в землю и получали кресты, перед которыми возносили молитвы.

Вставали рано, завтракали мало, обедали скудно, зато, останавливаясь в трактире на ночь, наедались за весь день, проведённый впроголодь, и ещё старались наесться про запас, на завтра.

Вина в дороге почти не пили, разве что, брат Вилфрид никогда не расставался с фляжкой, прихлёбывая из неё по поводу и без повода. Зато не отказывали себе в кувшине-двух-трёх, если останавливались в трактирах, пусть даже, среди бела дня. Я так понял, что это было невежливо, оставить трактирщика без прибыли за вино, если ты сидишь в трактире. Ну, традиция такая, что ли…

Поэтому, описывая наше дальнейшее путешествие, я опущу эти подробности, а буду рассказывать о всяческих происшествиях, о том, что мне показалось необычным и те разговоры, которые мы вели с Катериной. Потому что это гораздо интереснее, чем десять раз подряд сделанное описание столов в тавернах или рассказов о том, что сегодня мы ели в обед не холодное мясо с хлебом, а хлеб с сыром…

* * *

— Меня терзают сомнения, — признался я, покачиваясь с Катериной в карете, — Если брат-каштелян приуменьшил количество человек в посольстве… это только хитрый брат Марциан ловко подстроил, чтобы сделать состав посольства ещё меньше… так может, брат каштелян ещё и дни пути приуменьшил?! А он сказал, что мы будем путешествовать девяносто дней! Как брат Марциан ни хитри, а дорогу не выпрямишь! А он ещё и по длинной дороге решился ехать. По длинной, но безопасной.

— Да, — вздохнула Катерина, — Велик он, земной шар!

И высунула в заднее окошко кареты яблоко, держа его за хвостик. КЛАЦ! — и Катерина уже задумчиво рассматривает один хвостик, без яблока.

— Земной диск, — поправил я.

— Нет, земной шар! — уверенно парировала девушка.

Сегодня они с Шариком подружились. Под моим чутким присмотром. Я положил коню ладонь с перстнем на спину, а Катерина благополучно скормила ему целых пять яблок. Шарик настолько подобрел, что позволил девушке погладить себя по морде. Теперь он бежал за каретой и выжидал очередное угощение. А Катерина прихватила из таверны целую корзиночку яблок!

— Диск! — возмутился я, — Какой ещё шар?! Диск! Который лежит на спине трёх слонов. А они стоят на спине гигантской черепахи. А черепаха плывёт по волнам Мирового Океана. Это каждый ребёнок знает.

— И всё-таки это шар! — нахмурилась девушка.

— Ха! — сказал я, — Вот, представь, что это Земля, — я взял очередное яблоко из корзины, — И мы такие по этой земле шлёп-шлёп-шлёп, — Я изобразил пальцами ноги, — И вот мы шлёп-шлёп-шлёп… ой, поскользнулся! И — шлёп!

Мои «ноги» соскочили с поверхности «Земли».

— А почему? — я наставительно поднял палец кверху, — А потому что твоя Земля круглая! С неё легко соскользнуть можно! А была бы диском, как настоящая Земля, никто бы с неё не упал! Вот так-то!

— Ну, не знаю, почему, но никто с Земли не падает! — заявила Катерина, — Может, Господь так устроил в неизъяснимой благости Своей? И можно ходить и тут, и тут, и даже тут!

Девушка выхватила у меня яблоко и своими пальчиками «прошлась» по нему и сверху, и сбоку, и даже снизу.

— Ну, тут уж, точно нельзя! — усмехнулся я, показывая на низ яблока, — Даже, если Господь сделает, чтобы с такой Земли люди не падали, как же они жить будут, вниз головой?! У них же кровь к голове приливать будет! Попробуй сама, повиси вниз головой. Ой, да через полчаса тебе поплохеет! А ты хочешь, чтобы люди всю жизнь там жили! Ха!

— Понимаешь, — задумчиво сказала Катерина, разглядывая яблоко, — то, что Земля выпуклая, это ещё с древности заметили. Об этом писали и Аристотель и Пифагор… а Эратосфен даже вычислил длину экватора!

— Как?! Он что, всю Землю обошёл?!

— Ты же с братом Томасом математикой занимался? Значит, должен понимать, что такое пропорция? Достаточно вычислить часть и потом, пользуясь правилом пропорции, можно рассчитать целое. Так вот, этот Эратосфен узнал, что ровно в полдень, в день солнцестояния, в городе Сиене воткнутая в землю палка не даёт тени. А сам Эратосфен жил в Александрии.

— Где это всё?..

— Ха! Да в твоём же Египте! Сиена… это вроде раньше Свенетт[1]…

— Свенетт знаю! — обрадовался я.

— Ну и молодец. А Александрию уже после тебя построили. Когда Александр Македонский Египет завоевал. Как бы то ни было, Эристофен провёл простенький опыт: двадцать первого июня воткнул палку и ровно в полдень посмотрел, есть ли у неё тень? Тень была, и не просто была, а была под углом в семь градусов. Ага, — подумал Эристофен. — А какому расстоянию эти семь градусов соответствуют? И послал раба с палкой мерить путь из Александрии в Сиену. Получилось восемьсот километров[2].

— Раб палкой измерил восемьсот километров?!! — в ужасе воскликнул я.

— Представь себе, да, — сухо подтвердила Катерина, — Иначе раба ждала печальная участь… Так вот, Эристофен прикинул, что если весь шар разбить на триста шестьдесят градусов, то семь градусов составят примерно одну пятидесятую часть. Тогда получается, что восемьсот километров тоже составляют одну пятидесятую часть экватора! А значит, весь экватор…

— Сорок тысяч километров! — мгновенно подсчитал я. Теперь, когда брат Томас познакомил меня с арабской математикой, это получалось легко и приятно.

— Почти, — улыбнулась Катерина, — Более точное значение, полученное Эристофеном, сорок одна тысяча, семьсот пятьдесят километров[3]!

— Не верю! — помотал я головой, — Может, верхняя часть земного диска и выпуклая, но нижняя должна быть ровной! Иначе, земной диск со спин слонов давно соскочил бы…

— Да? А почему тогда во время лунного затмения тень от Земли круглая? — язвительно спросила девушка.

— Ну… э-э-э… А может быть, в это время Солнце, как раз, снизу светило? Если посветить снизу на круглую сковороду, то тень тоже круглой будет! А сковорода не шар!

— А я говорю, что Земля — это шар! — нахмурилась девушка, — Не зря символы императорской власти, это скипетр и держава. Скипетр, это…

— Я знаю! — перебил я, — Знак власти, ведущий свою историю ещё от пастушьей палки, которой овец сгоняют в стадо. Позднее скипетр укоротили и он стал не палкой, а символом.

— Верно. А держава, это тоже символ власти. Они со скипетром друг друга дополняют. Скипетр — власть, а держава — где власть? Так вот, держава — это шар! Символ земного шара! Получается, власть над всей Землёй! И это идёт ещё с глубокой древности[4]! Так что, не надо мне заливать про «диск»!

— А если они все ошибаются?..

— Солнце — шар? — спокойно спросила Катерина.

— Солнце — шар, — подтвердил я, — Не секрет.

— И Луна — шар? — так же, внешне равнодушно, спросила девушка.

— И Луна — шар, — согласился я, начиная подозревать её коварный план.

— И Венера — шар?

— Хм… Да, говорят, что Венера — тоже шар…

— А Земля не шар? Земля, которая находится в центре Вселенной, и на неё падают любые обломки остальных космических тел — причём падают со всех сторон! — она не шар?!Представь себе магнитик, который притягивает железные опилки со всех сторон… На что он будет похож?!

— Ну… магнитик, пожалуй… да, магнитик будет похож на шар. Но Земля не магнитик!

— А в чём разница?! Ну, как ты не поймёшь?! Даже если Земля изначально была диском — да хоть треугольником! Или вообще, корзинкой с ручкой! — через тысячу лет она всё равно станет шаром! Чего непонятного?! А небесная сфера — это сфера? Сам знаешь ответ! Сфера! И сфера окутывает не шар? А плоский диск? Боже, что за глупость!

— А слоны? А черепаха?

— Слушай, ты дремучий, как… как… Вот знаешь, не так давно откопали у нас кости допотопного зверя… Ну, который жил до потопа и его Ной на ковчег не взял… Череп этого зверя во-о-о-от такой, а место для мозга вот таку-у-у-усенькое… так вот, ты такой же по развитию!

Катерина отвернулась от меня и высунула в заднее окно кареты яблоко-«Землю». КЛАЦ!!! И от очередной «Земли» остался один череночек… А я крепко задумался…

— А вода? — нашёл я очередной аргумент, — Вода обязательно будет сливаться с поверхности шара! Пока её совсем не останется. А с диска не будет сливаться!

— Сказано: Господь, по неизречённой милости своей!.. — отрезала девушка, — И ничего никуда не сливается!

— Эх, если бы ещё центр тяжести был в середине шарообразной Земли… — вздохнул я, — Пусть тоже, по неизречённой милости Господней, но там, в центре…

— И что тогда?

— Тогда… ой! Подожди-ка! Мне надо как следует поразмыслить над этой идеей! Видишь ли, у меня было видение… и я не могу это понять… но если центр тяжести где-то там, под землёй… мне надо подумать!!!

— И что тогда? — пристала девушка.

— Тогда… тогда мне надо развеяться! — отрезал я, — Эй, кучер! Ну-ка тормози! Вот так! Мне надо прокатиться… Шарик! Иди сюда, обжора! Ну что тычешься? Я же не сестра Катерина, у меня корзины яблок нету! Кучер, можешь трогать! Эх, Шарик! Не застоялись ли мы? А? Застоялись? И ты так считаешь? Ну, тогда… вперёд! Давай, Шарик, давай!! Э-ге-гей!!! Но, Шарик, но!!!

* * *

Я бы сказал, что Шарик распустил крылья… если бы у лошадей были крылья. Он припустил вскачь, во все свои лошадиные лопатки! Вот только дорога на этот раз проходила в густом лесу и та тропинка, по которой мы двигались — у меня язык не поворачивается назвать это полноценной дорогой! — едва-едва позволяла проехать карете. Если бы оказался встречный всадник, ему пришлось бы нырять в лесные заросли, чтобы пропустить нас, а если бы встретилась телега… я не представляю, как бы мы разъехались! Очень может быть, что пришлось бы рубить деревья и делать полянку для того, чтобы разъехаться. Но Шарику всё было нипочём! Выбрав момент, он изловчился и, проскакав по кустам, обогнал карету. И тут уже задал жару! Наши бедные оруженосцы, да и рыцари тоже, едва успевали посторониться, чтобы пропустить буйный вихрь под названием Шарик. Иначе могли бы и под копыта попасть. Минута, от силы, две минуты, и мы уже вырвались в голову посольства. Вот шарахнулся в сторону конь брата Вилфрида, чуть не сбросив с себя полупьяного седока, вот степенно подал в сторону, пропуская нас, брат Ульрих. Ерунда! Шарик жаждал первенства! Его не удовлетворяло второе или третье место. Только первое! А впереди, мирно беседуя, рысили брат Марциан с братом Лудвигом. По всей видимости, глава посольства давал отеческие наставления более молодому соратнику. Лудвиг почтительно склонился в седле, слушая поучения… ровно до тех пор, пока не услышал стук копыт за спиной.

Брат Марциан торопливо дёрнул коня в сторону. А брат Лудвиг, наоборот, повернул коня, перекрывая нам путь. Явно, нарочно! Деваться было некуда. Я понял, что сейчас мы врежемся и покатимся одной кучей-малой, люди и кони…

Шарик среагировал мгновенно. Отчаянными прыжками он понёсся между деревьев, умудряясь так лавировать, что не только дерева, но даже куста не зацепил. Только меня болтало в седле, словно язык колокольчика, который отчаянно трясут. И перед глазами мелькали ветки-листья-ветки-листья- ветки… о! дорога! Шарик умудрился вырулить снова на нашу протоптанную тропу. Ну, Шарик!..

Беда в том, что брат Лудвиг не стал смотреть на наши бешеные скачки. Он дал шпоры своему коню — сегодня это был конь рыжей масти — и стрелой понёсся вперёд. Заранее зная, что Шарик такого не потерпит. Шарик и не потерпел. Он припустил в погоню так, что у меня от встречного ветра в ушах засвистело. Позади раздались какие-то крики, но ничего, оказалось, не разобрать. Да и некогда было разбираться. Тут из седла бы не вылететь! Потому что, если вылетишь, то это конец. Просто упасть на землю, на такой скорости, равносильно смерти. Или ещё хуже, станешь калекой на всю оставшуюся жизнь.

Дорога вовсе не тянулась ровной скатертью. Она петляла, извивалась и вся была покрыта ямами, буграми и кротовыми норами. Попади конское копыто в одну из них… нет! Лучше не надо! Даже представить страшно!

Два коня, огненно-рыжий и угольно-чёрный, хрипя и брызгая пеной, летели по дороге. Разница только в том, что на рыжем жеребце всадник словно врос в седло и управлял конём, а на чёрном всадника болтало из стороны в сторону, и конь нёсся в погоню сам по себе. Время от времени Шарик недовольно всхрапывал, по всей видимости досадуя, какой неопытный всадник попался такому великолепному коню. Половина сил уходила на то, чтобы умудриться так скакать, чтобы этот мешок с мякиной, под именем всадника, умудрился усидеть в седле.

Один раз Шарику почти удалось прорваться справа от рыжего, но тот резко принял вправо, и Шарику пришлось отступить, иначе нас выбросило бы за обочину. Тогда Шарик вновь принялся атаковать справа. И снова рыжий прянул в правую сторону. И моментально Шарик взял левее. Буквально несколько мощных ударов копытами, и мы уже мчимся нос к носу, вровень. И я вижу красное, напряжённое лицо брата Лудвига, сцепившего зубы и нахлёстывающего своего коня. Шарик вскинул голову, так что заполоскало гриву, словно флаг на ветру и прибавил ходу. У него, в отличии от рыжего, ещё было, что прибавлять. Вот мы вырвались на четверть корпуса, на полкорпуса…

Очередной резкий поворот дороги, и я с ужасом увидел, что дорога перегорожена упавшим стволом дерева, ощетинившееся острыми суками, словно выставленными шипами! Примерно, на высоте лошадиной груди!

Шарик отчаянно ржанул, сделал два мощных скачка и взлетел над препятствием. Это было ужасно. Я в страхе ухватился за конскую гриву и припал к шее коня. И зажмурился. Мы же сейчас… Это всё равно, как на полном разбеге в каменную стену… Мы… нас… меня…

Я услышал, как Шарик приземлился на передние копыта и поскакал по дороге, постепенно снижая скорость. Неужели… неужели мы живы?!.. Я открыл глаза. О, Господи!

Мы и в самом деле перескочили гигантский ствол. А рыжий конь не смог. Он напоролся грудью на сук, кривовато торчащий над стволом. Он умер сразу, так и повиснув на этом суку. Только задняя нога ещё подёргивалась в посмертной конвульсии. Брата Лудвига выбросило из седла, как из пращи.

Наверное, сегодня его особенно оберегал Господь! Тело брата Лудвига угодило в самую крону большой и раскидистой липы, в самые ветки, которые спружинили и затормозили его полёт. Ломая сучки и мелкие веточки, брат Лудвиг упал вниз — и опять удачно! В мягкую грязь недавно подсохшей лужи.

Сперва я бросился ему на помощь, но сразу увидел, что всех бед — разве что, поцарапанное лицо. Глядел он двумя глазами, обе руки двигались, пытаясь поднять тело брата Лудвига, ноги… не знаю ничего про ноги! Я услышал позади, за изгибом дороги, ржание лошадей. Это наше посольство стремится догнать двух своих непутёвых соратников. Они же сейчас тоже на поваленное дерево наскочат! Я поднырнул под толстый ствол и со всех ног побежал навстречу всадникам, размахивая руками.

— Стой! — орал я изо всех сил, — Стой! Нельзя!!!

Брат Марциан, увидев меня пешим, принялся осаживать лошадь, а за ним и все остальные. И всё равно, некоторые всадники еле-еле успели остановиться, в опасной близости от смертельной опасности. Но всё же, успели. Уф-ф-ф!!!

Брат Вилфрид, даром что полупьяный, мгновенно подобрался, соскочил с лошади и ринулся в лес, вместе со своими оруженосцами. Почти тут же высунулся из кустов, хмурый.

— Дерево подрубили! Это не случайно упавшее…

Он не договорил. Раздался треск, и я с ужасом увидел, как на нас падают ещё два дерева! Как раз туда, где собралось всё посольство!

Рыцари не медлили ни секунды. Кони рванули во все стороны, спасаясь от угрозы. Я сам поднырнул под то, первое дерево, которое поперёк дороги, и сжался в комочек.

— ХРЯСЬ! ХРЯСЬ — тяжело упали два ствола. Казалось, земля вздрогнула.

Я осторожно выглянул из-под своего укрытия. Вроде… вроде все целы? Во всяком случае, на дороге никого нет. И среди ветвей не видно никаких тел, ни человеческих, ни лошадиных.

— Засада! — зло сплюнул брат Вилфрид, — А ну, парни…

Оруженосцы попытались проехать верхом, но не тут-то было! Засаду делали тоже не дураки. Именно в этом месте лес становился непроходимой чащей. Оруженосцам пришлось спешиться и продираться по кустам в разные стороны, в попытках отыскать следы. В принципе, результат был ожидаем.

Тем временем подъехали карета с телегой и остановилась у края завала.

— Что Господь не делает, всё к лучшему, — мрачно произнёс брат Марциан, — А я было, собирался наказать вас обоих, кто эту безумную гонку затеял… А оно, вон как. Те, кто засаду организовал, они надеялись, что мы всем отрядом сюда приедем, и перед засекой все остановимся. Вместе с каретой. А они нас уже потом, всех вместе и прихлопнут. Если и спаслись бы, так единицы. Из-за кареты, на дорогу особо не вырвешься. Да-а… А кроме того, был бы вечный позор Ордену, что двадцать мужиков одну девушку не уберегли…

— Двух… — подсказал я.

— Одну девушку и одну служанку, — подумав, согласился брат Марциан, — Хотя, кто там про служанку вспомнил бы? А вы, получается, их спугнули. Все планы попутали. Ну и решились они деревья завалить, чтобы хоть кого-то достать. Ха! Не вышло! Брат Вилфрид, что там у тебя?..

Брат Вилфрид, мрачный, шёл к нам из леса.

— Без собак не догнать, — хмуро бросил он, — Эти сволочи… кстати, похоже, не местные… они заранее спланировали, кто куда бежит. И бежали по ручью, там дальше есть ручей. Нет, без собак не догнать…

— А почему не местные?..

— Есть такое подозрение. Можно сказать, чувство такое.

— Поляки? Отбившийся отряд, который хочет отомстить крестоносцам?

— Нет, тут что-то другое… — брат Вилфрид задумчиво покачал головой, нахмурив брови.

— Что с братом Лудвигом?

— Да вот, его несут…

Действительно, несколько оруженосцев несли на конской попоне бледного брата Лудвига. Значит, не всё у него так благополучно, как мне казалось. Значит, приложился изрядно.

— Что с ним?

— Ерунда, — весело ответил один из оруженосцев, — Сильный вывих, не более. А кости, слаба Богу, все целы!

— А ну, погоди! — угрюмо засопел брат Лудвиг, когда его проносили мимо нас, и ткнул пальцем в мою сторону, — Он мне второго коня угробил! Я требую сатисфакции!

Выглядело это, признаться, немного комичным: лежащий на попоне человек, который не имеет силы подняться на ноги, требует сатисфакции. Но я уже достаточно изучил крестоносцев, чтобы понимать: шутками здесь и не пахнет.

— Нет! — категорично и коротко ответил брат Марциан, — Пока посольство не выполнит своей задачи, о дуэли не может быть и речи. Я запрещаю кому бы то ни было и думать о дуэлях! И потом… разве Андреас подгонял тебя, что ты понёсся, словно сумасшедший? Разве он толкнул твоего коня на тот сук? А коня мы тебе купим! В ближайшем городе, лучшего, по твоему выбору. Это я тебе обещаю!

Брат Лудвиг закусил губу и не сказал ни слова, когда его уносили к телеге. Но взгляды, которые он бросал в мою сторону, не обещали мне ничего хорошего.

Тем временем оруженосцы разобрали из телеги имеющиеся топоры и застучали по поваленным деревьям. Не скажу, что это было легко. Не раз им пришлось сменить друг друга. Но через полтора-два часа наше посольство сумело продолжить путь.

Умный Шарик уже не рвался вперёд так рьяно, как прежде. Мне удалось убедить его идти вровень с братом Марцианом. Я подумал о том, что когда брат Лудвиг поправится, когда у него будет новый конь, и этот конь будет «самый лучший»… мне что, очередные гонки предстоят?! И кто знает, вдруг мне не так уж повезёт, как сегодня?

— Э-э-э… брат Марциан! — окликнул я, — Вы обещали купить лучшего коня брату Лудвигу… Я понимаю, что конь нужен, но… мне кажется, что брат каштелян был не слишком щедр к нам? Не будет ли расточительством покупать именно лучшего коня? Хватит ли нам денег на наше предприятие?

— Брат каштелян дал денег на двадцать человек, на три месяца, — сурово ответил брат Марциан, оглянулся на бывший завал и сумрачно добавил, — Есть у меня предчувствие, что до цели мы доедем не все… А значит, денег хватит!

[1] Ныне — Асуан.

[2] Ещё раз напоминаем читателям, что авторы не хотят загромождать нашу историю всякими «стадиями», «фарсахами», «туазами», «лье», и прочими мерами длины, давно забытыми современным читателем. Всё переведено авторами в привычные километры. Можно не благодарить, авторам было не трудно.

[3] Современное значение — 40 075 километров. Поразительно, насколько точны оказались расчёты древнего мыслителя!

[4] …с глубокой древности… Любознательному читателю: уже на древнеримских монетах времён Октавиана Августа встречаются изображения шара, как символа Земли. На шаре проставлены буквы: EVR (Европа), ASI (Азия) и AFR (Африка).

Глава 35. Как всё запутано!

Путешествия учат больше, чем что бы то ни было.

Иногда один день, проведенный в других местах,

дает больше, чем десять лет жизни дома.

Анатоль Франс.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Берент — Бютов, 22.09.1410 года.

Довольно поздно мы в этот раз дотащились до очередного трактира, из-за задержки в пути. Сегодня Шарик был обласкан, потрёпан по морде и поглажен по гриве сразу четырьмя руками. Катерина, когда узнала о его подвигах, тоже пожелала поблагодарить умное животное за отличную службу. Рыжая Эльке тоже было сунулась к коню, вместе с хозяйкой, но Шарик так на неё покосился, что бедная девушка аж присела от испуга. И не рискнула приблизиться ближе двух шагов. Зато Катерина скормила Шарику весь остаток яблок и ещё послала Эльке за морковкой. И, пока я чистил коня щёткой и скрёб ему копыта, Катерина пичкала коня вкусностями. Шарик настолько подобрел, что даже внешне стал не так уж на демона похожим. Во всяком случае, не скалился, как обычно, на всех окружающих коней, когда я его в конюшню завёл.

В трактире уже было шумно и весело. Молодые пары отплясывали под разухабистую музыку, а люди постарше, предсказуемо, накачивались пивом. Наше посольство занимало точно такие же места, что и раньше. Брат Марциан задумчиво поглаживал щёку, явно раздумывая о происшествии, брат Вилфид вообразил себя кувшином и вознамерился заполнить себя вином, то и дело прикладываясь к кружке, брат Ульрих восседал с видом принца-консорта,[1] брезгливо оглядываясь вокруг себя, мрачный брат Лудвиг, не глядя, запихивал в себя всё, что попалось. Бравые оруженосцы опять травили военные байки, как они были на волосок от посвящения в рыцари, и если бы кто-то стал свидетелем их подвигов… о! они бы сами теперь имели оруженосцев! Да вот, беда, свидетелей не оказалось…

Окружающие весело смеялись и тут же принимались рассказывать собственные истории. Опять же, под заливистый хохот друзей.

Как и в прошлый раз, брат Марциан сделал приглашающий жест, и я уселся за стол. Не менее мрачный, чем брат Лудвиг. У меня закралась мысль — я просто обязан был её рассмотреть! — что засада была не против посольства… а против меня. А что? Вот, сидит такой, предатель Нишвахтус, сидит, похохатывает. Как он ловко провернул, что последнюю надежду жрецов забросил в немыслимую даль веков. А потом вдруг спохватывается: а дальше-то, дальше-то что? Через эту самую даль веков, тот самый парень всё равно завладеет рубином? А значит, все его потуги псу под хвост? И что сделает предатель? Сможет ли он организовать на меня покушение, чтобы оно произошло через полторы тысячи лет?! Вот я, смог бы так придумать? Если я смогу, то и Нишвахтус сможет. Поэтому я глодал жареную свиную ножку, не чувствуя вкуса, и напряжённо размышлял.

Знавал я разные секты, в том числе секту профессиональных убийц. Да что там! В моё время в Индии целая каста была! Поклонялась богине Кали, богине смерти, и высшей целью жизни считала смерть. И себе и другим. Да-да, по всякому можно людям мозги затуманить! Но может ли просуществовать такая секта, целью которой является убийство единственного человека, который появится через полторы тысячи лет?!

Нет, решил я, такой секты воспитать невозможно. Если считать, что за сто лет меняется четыре поколения людей, то за полторы тысячи лет сменится… да! шестьдесят поколений! Представляете? Шестьдесят раз родится новое потомство, которое надо будет научить искусству убийства и внушить ненависть к человеку, которого они не знают и не узнают никогда на протяжении целой жизни. Но, в свою очередь, должны будут воспитать в ненависти к нему своих детей. И так шестьдесят раз? Нет, не верю! Можно, пожалуй, вздохнуть спокойно. Но что-то всё равно волновало меня, не давая покоя.

Очнулся я, когда в таверне раздались крики. Назревала драка. Обычная, пьяная драка. Двое крестьян не поделили очередной кувшин пива и теперь яростно спорили, хватая друг друга за грудки. Остальные, вместо того, чтобы остановить хмельных дураков, только подзуживали их, сами весело посмеиваясь.

— Бац! — прозвучал первый удар.

— Бац! Бац! — не остался в долгу пострадавший.

— Я тебе ухо откушу! — взревел первый, бросаясь врукопашную.

— А ну, цыц!!! — прозвучало громогласно, и из кухонного помещения выскочил здоровенный мужик, самого разбойного вида. Одной рукой он ухватил за шиворот первого буяна, второй рукой второго и, нисколько не напрягаясь, подтащил их к входной двери.

— Бамс! — получил пинок под заднее место первый, вылетая в открытую дверь.

— А меня за что? — пискнул было второй.

— Бамс! — не стал разбираться громила, точно таким же пинком отправляя в полёт второго. Отряхнул руки, сурово поглядел на приунывших собутыльников, не дождавшихся развлечения, и опять отправился на кухню.

— Повар наш! — гордо шепнул нам хозяин, — Верите ли? Телячью тушу руками напополам разрывает!

— А кстати! — радостно заорал хозяин, подходя к притихшему столику, — Пиво-то своё ни один из них не допил! Все видят?! Все свидетели?! На четыре кувшина потянет! За их счёт!

— Ура!!! — зашумел весь столик, — Тащи пива!!!

Ну, что ж, неплохая замена несостоявшейся драки…

— Брат Марциан! — окликнул я, — А, кстати, ведь красивая смерть — это высшая рыцарская доблесть, не так ли? А если рыцарь умрёт не в бою, а с перепою? Будет это рыцарским поступком?

Брат Вилфрид чуть вином не поперхнулся. Катерина нахмурилась. А брат Марциан задумчиво пошевелил бровями и улыбнулся:

— Это смотря с какого перепою! Если в какой-то захудалой таверне, подавившись кислым вином, какой же это рыцарский поступок? Не прибавится у него за это очков в небесной канцелярии! А вот, если после славной битвы, во время славной пьянки по поводу победы… Почему бы и нет?.. Ведь это была славная битва и славная пьянка! Вполне допустимая кончина для рыцаря!

И зачем я спросил? Не иначе, размышлениями о секте убийц невеяло…

* * *

Утром слегка задержались. Брат Лудвиг выбирал себе коня. Не спрашивайте, как окружающие барышники догадались, что нам нужен конь! Для меня это тоже загадка! Воистину, в этом мире и в это время, нет понятия «тайна». А если есть, то это уже тайна тайн! Вроде как у меня. В любом случае, не меньше полутора десятков замечательных жеребцов плясали во дворе трактира, а брат Лудвиг придирчиво бродил между ними, тяжело опираясь на палку. Четверо барышников наперебой расхваливали каждый своих коней. Посольство терпеливо ждало. Брат Лудвиг не спешил. То заставлял коня пробежаться по кругу в поводу, то пытался испугать его резкими звуками, то внимательно ощупывал коню бабки… Он всем жеребцам в глаза посмотрел! А про то, что он каждому коню каждый зуб проверил, я уж молчу.

— Этот — ткнул он наконец пальцем в статного жеребца буланой, золотисто-песочной масти, с чёрными гривой, хвостом и чёрными ногами, вроде чулочков.

— И всего шесть золотых! — встрепенулся одни из барышников, — Ай, что делаю! Себе в убыток продаю! Только для господ крестоносцев!

Брат Марциан переглянулся с братом Ульрихом.

— Четыре, — лениво проронил брат Ульрих, — От силы, четыре с половиной. Если пять, то это уже расточительство.

— Шесть! — упёрся барышник.

— Выбирай другого коня, — с деланным равнодушием посоветовал брат Марциан Лудвигу, — Пусть кто-то другой заработает…

Нет, всё понятно. Никто ничего другого выбирать не будет. Но барышник скинет цену. Ещё поторгуются. Опять сделают вид, что никто в сделке не заинтересован. Опять скинут цену. И обязательно сторгуются, как раз в районе пяти золотых. Вот только брат Лудвиг заартачился, не то, не понимая простых правил торговли, не то просто из вредности.

— Ты обещал любую лошадь! — развернулся он всем корпусом к брату Марциану, — И сказал, что за любые деньги! Не хочу другую! Хочу эту!

— Я сказал, что за любые деньги, — опешил брат Марциан, — Но я имел в виду, за любые разумные деньги! Шесть золотых — неразумная цена!

— Хочу. Этого. Жеребца! — раздельно повторил Лудвиг, — И мне плевать, сколько он стоит!

— А стоит он ровно шесть золотых! — с проснувшейся надеждой подхватил барышник.

Брат Марциан снова переглянулся с братом Ульрихом. Тот равнодушно пожал плечами и отвернулся. Он своё слово сказал и менять его не был намерен.

Я видел, как медленно закипал брат Марциан. Отчитать брата Лудвига, словно мальчишку, при посторонних, он не мог — урон чести для Ордена. Да и вообще, прилюдно отчитывать рыцаря, это не лучшее решение. Но тогда придётся жертвовать золотой монетой? Выданной для всего посольства?

— Хорошо, — закаменевшим лицом проговорил брат Марциан барышнику, — Ты получишь свои деньги… Собираемся! Едем!

Один из оруженосцев бросился под копыта купленного жеребца, чтобы брат Лудвиг мог использовать его тело, словно ступеньку, но Лудвиг не стал его дожидаться. Несмотря на хромоту правой ноги и палку в руках, он оттолкнулся от земли левой ногой и сам вскочил в седло. Легко и гордо. Эх, мне бы так! Впрочем, я заметил, как на долю секунды его лицо исказилось болью. Я принялся засовывать левый носок ноги в стремя, неловко подпрыгивая на правой ноге. Шарик стоял, словно статуя. Ну… толчок — и я в седле! Хм!.. А уже неплохо получается! Что значит, привычка!

Брат Лудвиг как раз проезжал мимо нас, мимо морды Шарика. Не знаю, случайно ли или по умыслу, но когда морда буланого поравнялась с мордой моего красавца, Шарик громко фыркнул, прямо в ухо буланому. Тот от неожиданности шарахнулся в сторону, и брат Лудвиг опять скривился от боли. Его рука с плетью дёрнулась, но между нами шагнул брат Марциан, и Лудвиг опустил руку.

— Если ты… — с ненавистью выдохнул он, глядя прямо мне в глаза, — Если ты испортишь мне и этого коня…

И тронул своего жеребца шпорами, заставив совершить длинный прыжок. Обдав нас пылью и грязью с копыт буланого. Шарик вытянул свою шею в его сторону и ожесточённо потряс гривой.

Всё ясно. Нам пригрозили. А мы против. И как с этим бороться?..

* * *

По совету хозяина трактира поехали в направлении Бютова, или как сказал на польский лад хозяин: Бытув. Отчего брат Марциан нахмурился и стал раздражителен. А на мой вопрос, отчего так, мрачно процедил, что без твёрдой руки Ордена, тут все слишком ополячились. И нужно немедленно докладывать Великому магистру, чтобы принял меры. Высечь, к примеру, до полусмерти, на центральной площади, одного из таких, любителей польских названий, чтобы другим живой пример был… или мёртвый, если тот не выдержит наказания. Мёртвый, может, ещё и лучше! Что такое, в самом деле?! Земли принадлежат Тевтонскому Ордену, а названия в ходу польские?!

— Направление, хоть, верное дали? — уточнил я.

— Здесь, по сути, одно направление, — заверил брат Марциан, — Если путь на запад держать. А мы сейчас на запад и движемся.

— Зачем же спрашивать у трактирщика? — удивился я.

— Мало ли что творится на дороге и в округе? — удивился в ответ брат Марциан, — К примеру, восстание крестьян? И куда мы в лапы восставших попрёмся?

— А что, часто восстания бывают?

— Случаются… — неохотно ответил брат Марциан, отворачиваясь.

— А вот, как получилось, что брат Лудвиг так быстро поправился? — постарался я перевести тему разговора. В разговоре запоминаются начало разговора и конец. Мне не хотелось бы, чтобы вспоминая наш разговор, брат Марциан чувствовал досаду. И связывал эту досаду со мной, — У нас в посольстве доктор есть?

— Какой ещё «доктор»? — не понял брат Марциан, — У него же простой вывих был! Ему этот вывих прямо на месте и вправили. Любой так может, даже оруженосец. Благо, такие вещи на каждом шагу встречаются. А на ночь больное колено капустным листом обернули. Первое средство, уж можешь поверить! И утром полегчало.

— А если бы оказался перелом? — коварно уточнил я.

— Тогда пришлось бы оставить брата Лудвига в трактире, — вздохнул брат Марциан, — Один оруженосец остался бы при господине и проследил бы, чтобы трактирщик нашёл лучшего доктора. А второй отправился бы назад, в Мариенбург, с докладом о случившемся. Думаю, через несколько дней за Лудвигом пришла бы подвода с сеном и приехал бы кто-то из наших докторов…

— Понятно… — задумался я.

Получается, брату Лудвигу повезло, что не убился насмерть, а мне не повезло, что он так легко отделался. Если бы ему пришлось чуть хуже, я был бы более свободен… А кстати! Я только что заметил, что Шарик идёт вровень с братом Марцианом и не пытается его обогнать. Ай, Шарик, умница! Ай, молодец! С меня морковка! Сейчас, отъедем к карете, там у Катерины обязательно найдётся!

* * *

Сегодня ехали с великой опаской, постоянно высылая вперёд и в стороны парные разъезды разведчиков, которые предупредили бы посольство обо всём подозрительном. Но ничего подозрительного не было. Обычная дорога, обычные кусты и деревья… И незачем было при каждом шорохе листьев хвататься за рукоять меча.

— А может, и не на нас была засада? — спросил я брата Марциана ближе к обеду, — Может, перепутали с кем-то? Не одни же мы по дороге едем?

— Может, — согласился брат Марциан, — А может быть и на нас…

И тут же отправил очередную пару разведчиков. Что сказать? Профессиональный воин… Ему виднее!

* * *

На очередном привале мы отчего-то замешкались. Я уже напоил Шарика, и прохаживался с ним взад-вперёд, как вдруг, невдалеке, среди зарослей, мне на глаза попалось дерево. Само дерево никакого интереса не представляло, вот только диаметр его ствола оказался точь-в-точь как диаметр тренажёрных брёвен в Мариенбурге. Мне стало стыдно. Я вспомнил, как на прощание брат Гюнтер убеждал меня ни при каких обстоятельствах не прекращать тренировок… А я уже второй день… Даже третий, если считать день отъезда… Ай, нехорошо…

— А почему бы нет? — подумал я про себя, — Попробую вырвать дерево с корнем! Обычное статическое упражнение… Пока там ещё посольство ехать соберётся… Даже, если они тронутся, что я, не догоню их, что ли? Это на Шарике-то?! Пф-ф!..

Преисполненный решимости, я смело подошёл к дереву и плотно обхватил его руками. И потянул, напрягая все мышцы спины. Ожидаемо, дерево не шелохнулось.

— Ы-ы-ы… У-у-у-ф-ф-ф! М-м-м… Фух-х-х!.. — запыхтел я, воюя с непокорным деревом.

— А-а-а-а-а!!!! — вспугнутыми перепёлками выскочили из-за соседнего куста две перепуганные девушки, бросаясь к нашему отряду, — А-а-а-а-а!!! Медведь!!!!

Упс!!! Так вот почему наш отряд замешкался… Ждали девушек. А девушки решили… как бы это?.. проветриться…

Пришлось выбираться из кустов. И на лице моём читалось раскаяние. Я в самом деле раскаивался! Ну, кто меня, в самом деле, в кусты гнал?!

Весь отряд ощетинился оружием. Кто с копьём, кто с секирой, кто с боевым топором… А некоторые и с взведёнными арбалетами!..

— Андреас?! — нервно хихикнула Катерина, — Это ты?! Не медведь?..

Пришлось объяснять, как так вышло. Под громкий хохот всего отряда. Я и сам к концу нервно посмеивался. Не удивлюсь, если теперь за мной закрепится прозвище «косолапый» Андреас…

— Смех смехом, а ведь, и настоящий медведь мог там быть, — оборвал нашу весёлость брат Марциан, — Вот что, девушки, возьмите-ка на всякий случай арбалет, а то и пару. Захочется в очередной раз… хм!.. цветочки понюхать, обязательно берите их с собой. Ну так, на всякий случай… А вообще говоря, в карете для таких вещей есть ночная ваза. Я знаю, я перед отъездом проверял!

* * *

Вспомнив про брата Гюнтера, я вспомнил и про его прощальный подарок. Взял мешок с телеги и оттащил его в карету. Рассмотреть, что и как. Тут же в мешок сунула любопытный нос и Катерина. Изо всей силы делая вид, что ей и не очень-то интересно.

В мешке нашлись многие нужные и полезные вещи. Тёплый кафтан. Тёплая, вязаная рубашка. Комплект роскошного наряда, который и графу надеть не будет стыдно, сплошь шелка и бархат. Ещё одна бригандина… что интересно, один в один с рубашкой из комплекта. Только та чисто бархатная, а на этой под бархатом — стальные пластины. Засапожный нож. Мешочек… что это? А! Это огниво, тут и кремень, и кресало и даже готовый трут! Прекрасно, прекрасно! Мешчек побольше… Деньги?.. Ну зачем мне деньги?! А впрочем… даже хорошо! Наоборот, надо всем рассказать, что Гюнтер дал мне денег! И не говорить, сколько именно! Чтобы не возникало вопросов, если мне придётся что-то потратить. Прекрасно!

— О! Совсем неплохо для нищенствующего ордена! — прокомментировала Катерина, — Тут и дублоны, и флорины, и цехины, и экю… А серебра-то, серебра! Вот, кстати, сольдо и шиллинг… Как любопытно!

— Что любопытно? — не понял я.

— То, что встретились сольдо итальянских государств и немецкий шиллинг.

— И что тут любопытного?

— Только то, что у них общий предок. Древнеримский солид. Солид — это золотая, полновесная монета, выпущенная императором Константином. Поскольку монета очень дорогая, для удобства выпускались монеты и в половину солида и даже в треть. Семис и триес. Ну, положим, Константину было из чего чеканить деньги… Римская империя покрыла половину мира и могла нагрести себе золота. А когда эта империя пала, оказалось, что в Европе не так-то много золотых запасов. И монета стала серебряной, разумеется, потеряв в цене. А название осталось. Шиллинг — это германизированное название солида. Сольдо тоже имеет в предках солид. И тоже, теперь это мелкая монетка… Кстати, в последнее время наёмников всё чаще называют солдатами… не слышал? Это как бы в насмешку. Мол, цена этому наёмнику, не больше сольдо. И жизнь его столько же стоит. Оттого и солдат.

— А эти?

— Разменная монета. Пфенниги, геллеры…

— И это всё имеет хождение?!

— Ха! Здесь всё имеет хождение! Хоть серебряный арабский дирхем, хоть медный татарский пул! Даже, если на рынке торговцы не возьмут, всегда найдутся менялы, которые поменяют деньги по курсу… правда курс у них драконовский…

— Та-а-ак! Ближайший день посвящаем финансовым вопросам! Например, что дороже, флорин или цехин?

— Одинаковы! Только флорин начали выпускать раньше во Флоренции. А потом веницианцы начали выпускать свои цехины, в подражание флоринам. С тем же содержанием золота, только изображение разное. А, поскольку на монете латинская надпись: «SIT TIBI CHRISTE DATUS, QUEM TU REGIS ISTE DUCATUS»…

— Это герцогство, которым ты правишь, тебе, Христос, посвящается… — автоматически перевёл я.

— Да… так вот, последнее слово «дукатус». И монеты стали называть дукатами. А потом такие же монеты-дукаты стали чеканить не только в Венеции… И веницианские, для отличия, стали цехинами. От слова «цехха», что значит, «монетный двор».

— Угу, — понятливо кивнул я, — Значит, все золотые монеты одного достоинства?

— Ну, почти… Не считая того, что во флорине около трёх с половиной грамм золота, а в экю больше четырёх с половиной грамм… И вообще, эту монету правильнее называть «денье». А экю — это простонародное, оттого, что на монете изображён щит. А есть ещё «экю с троном», «экю с короной», «экю с солнцем»…

— Так, всё! — решительно отрезал я, — Пока я окончательно не запутался, давай всё по порядку: от самого мелкого к самому крупному. И в каком они соотношении друг с другом!

— Давай! — легко согласилась Катерина, — Хм! Чуть больше двухсот лет назад, в тысяча двести восьмидесятом году, в Чехии обнаружили запасы серебра… Хитрый король Вацлав Второй запретил хождение в Чехии свободного серебра! А только в виде монеты. И всё серебро, добытое на серебряных рудниках, вынужденно сдавалось в чешский монетный двор. А там из них начали шлёпать «пражские гроши». Даже иностранцы не могли купить в Чехии серебряные слитки! Только монеты! А, как понимаешь, монеты дороже слитков! Так вот, в пражском гроше… где-то я видела у тебя… а, вот он! В пражском гроше двенадцать геллеров. У тебя тоже были… дай посмотрю… вот! Медная монетка. Аналог геллеру — пфенниг. Вот он. А аналог пражскому грошу — мейсенский грош. Но мейсенские гроши, они разные бывают! Первые, полновесные монеты, с хорошим содержанием серебра, называются «широкие грошены». А потом содержание серебра снизили. И монеты стали «крестовыми грошенами», потому что там на аверсе изображён крест. То есть, крестовый грошен дешевле широкого грошена! Хотя и тот и другой — мейсенский грош. А потом грош ещё подешевел и стал «шильдгрошеном», потому что там изображён щит в лапах льва. А потом мейсенский грош стал «шокгрошеном»! Слово «шок» означает «шестьдесят». Это значит, что шокгрошен стал равен одной шестидесятой рейнского гольдгульдена… Дай-ка посмотрю в твоём мешочке…

Я слушал, открыв рот. Как здесь всё запутано-то, оказывается! А знать надо. Иначе, любой торговец облапошит, обведёт вокруг пальца… А ведь, мы ещё мешок Гюнтера до конца не разобрали. Я мельком заглянул — там ещё книги есть. Наверняка, Святое писание! А может, и ещё что-то.

— Вот он! — торжествующе воскликнула Катерина, — Вот он, гольдгульден!

И мы углубились в финансы…

[1] … принц-консорт… Любознательному читателю: принц-консорт — это супруг королевы, сам не являющийся королём. Титулование — «ваше королевское высочество». Дело в том, что в раннем и среднем средневековье, до того, как монархия стала абсолютной, должность короля утверждалась собранием высших дворян. То есть, высшая знать соглашалась между собой признать или не признать данного претендента королём. И далеко не факт, что женитьба на королеве приводила к такому автоматическому признанию. С другой стороны, королевы тоже не выходили замуж за кого попало. Как правило, это был король другой страны, и в этом случае, он был и королём и «вашим королевским величеством» (без упоминания страны). Характерный пример: в 1469 году семнадцатилетний Фердинанд II, уже король Сицилии, женился на Изабелле I, королеве Кастилии. Но королём Кастилии его признали только в 1475 году, после многих политических потрясений, да и то, казна и войско оставались в исключительном распоряжении Изабеллы…

Глава 36. Все врут календари

Реформа календаря не сокращает срок беременности.

Станислав Ежи Лец.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Бютов — Руммельсбург — Бэльгард — Шифельбайн, 22–26.09.1410 года.

— А ты хорошо знаешь эту историю? — усомнился я, — Что-то мне подозрительно, чтобы Александру Македонскому именно в Корнуолле шлем делали… Это же… Англия?!

— Да ты что! — искренне возмутилась девушка, — Про Александра Македонского целый роман написали! Так и называется: «Роман об Александре»[1]. Там врать не будут!!!

— Ну-ну, — всё ещё сомневаясь, проворчал я, — Ну-ну…

Мы благополучно проехали Бютов, на следующий день спокойно проехали Руммельсбург, где брат Марциан опять дёрнулся и помрачнел, услышав его польское название Мястко, на третий день, совершив очень дальний переход, добрались до Бэльгарда, по-польски это Бялогард, очень похоже, и брат Марциан делал вид, что все называют город правильно, по-немецки, хотя я видел, что он злился. Сейчас мы ехали из Бэльгарда в Шифельбайн, который находился уже в Бранденбурском маркграфстве, в Новой Марке. Ехали тихо и спокойно, без происшествий, хотя брат Марциан не отменял парных патрулей и разведку. Но каждый раз разведчики возвращались с утешительными вестями. Дорога была спокойна, по ней часто сновали другие путешественники, встречные и попутчики, и мало-помалу, крестоносцы успокоились.

Мы с Катериной болтали о чём в голову взбредёт. Сегодня я вспомнил, что так и не услышал, как же так получилось, что в Египте фараоны стали царями? И Катерина радостно ухватилась за новую тему. Про великого полководца Александра Македонского.

Вообще говоря, история занимательная. Как из обычного мальчугана, правда, царского рода, вырос не просто великий царь — император! И империя его раскинулась от родной Греции, через половину мира. Может, потому что с учителем повезло? А учителем у юного Александра был не кто-нибудь, а великий Аристотель… Тот самый Аристотель, который сказал: «Познание начинается с удивления». Как мудро! Ведь иначе познание придётся вколачивать насильно и ничего хорошего из этого не получится.

А вот ещё умные цитаты этого человека: «Между неравными нельзя делить поровну», «Остроумие — это дерзость, получившая образование», «Благодарность быстро стареет…», «Опьянение — добровольное сумасшествие», «Два года человек учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь — молчать», «У кого много друзей, у того нет друга», «Тот щедр, кто даёт подходящему человеку подходящую вещь в подходящее время», «Чтобы разбудить совесть негодяя, надо дать ему пощёчину», «Если бы не было женщин, то все деньги мира не имели бы значения». Ну, и бессмертное, про своего учителя, Платона: «Платон мне друг, но истина — дороже!». Когда мне Катерина про Аристотеля рассказывала, я прямо смаковал эти цитаты. Сколько мыслей в кратких изречениях! По каждой из цитат можно смело философский трактат писать! А это только некоторые из них!

Восемь лет учился у этого мыслителя Александр. Ну и выучился. В детстве мальчик был вспыльчивым и нервным. После обучения он научился владеть своими чувствами. Стал мудрым, рассудительным, наблюдательным… Например, он смог приручить неукротимого коня Буцефала, не дающегося другим наездникам, только потому, что заметил, что конь всего лишь боится собственной тени. Никому подобное и в голову не приходило!

Когда парню было всего двадцать, был убит его отец Филипп и юноша стал царём. Начал круто. Прежде всего уничтожил возможных соперников, претендентов на трон, включая двоюродного брата. После этого, всего за два года, подчинил себе всю Грецию. Где силой оружия, где силой дипломатии, а порой сладкими обещаниями. И обратил свои взоры на Малую Азию, где была держава персов. От Малой Азии Александра отделял крохотный пролив Геллеспонт[2]…

Через четыре дня после переправы, Александр дал первый бой персидскому царю Дарию Третьему на реке Граник. Персов было больше и конницы у них было больше и пехоты у них было больше… А наглости было больше у Александра! И воинского искусства. Он сам возглавил атаку конницы. В бою вражеский воин разрубил шлем на голове македонского полководца (плохой шлем, видимо, сделали англичане!), но Александру удалось спастись. А вот персы были повержены. Одних персидских всадников полегло более тысячи. А потери всего македонского войска не дотянули и до ста человек.

Результат оказался плачевный для персов. Вся Фригия добровольно подчинилась грекам. Неприступные города добровольно распахивали ворота и открывали двери в сокровищницы.

Покорение огромной территории потребовало какого-то времени на хозяйственные дела, как минимум, необходимо было поставить на место прежних правителей своих сподвижников. Но не следовало забывать, что основные силы персов остались целы. Александр продолжал преследование.

Следующее большое сражение произошло в горах под Иссом на следующий год. Персов было неизмеримо больше, но Александр умудрился напасть на врага, который в это время проходил узкую теснину между морем и горами. Персов было больше, но они не могли обрушиться всей силой! А ещё не могли обойти конницей железную македонскую фалангу.

Дарий бежал. Он бежал, оставив в руках победителей свою семью и огромные драгоценности, включавшие три тысячи талантов золота[3]. Это была, пожалуй, ключевая победа. Больше Александру не пришлось заботиться о деньгах для войска. Денег было в избытке. А персидское войско пришло в состояние полного упадка. Дарий попытался замириться с грозным противником и обещал отдать за Александра свою дочь. А главное — отдать в приданное огромные земли, практически всю западную Малую Азию. Александр отказался.

На юг от македонцев лежал Египет, на восток — Месопотамия и дальше — загадочная, манящая Индия. Александр повернул на юг.

— С этого момента подробнее! — в волнении вскричал я, — Как получилось, что Александр разбил египтян?..

— А он их и не бил, — пожала плечами Катерина, — Египет к этому времени был под властью персов, при подходе македонских войск персы бежали, египтяне встречали Александра как освободителя, тут же присвоили ему титул фараона, Александр вернул местным жрецам все титулы и привилегии… Заложили новый город, названный в честь полководца Александрией… Можно сказать, полгода воины Александра провели отдыхая. Если не принимать в расчёт местную жару… В это время Александр посетил некоего жреца в оазисе Сива, в Ливийской пустыне.

— Сива?!

— Э-э-э… вроде, по-египетски, Сехт-аму…

— Это же… это же рядом с Саисом! — совсем разволновался я, — А дальше? Дальше-то что?!

— Александр хотел, чтобы жрец ему погадал, дал предсказание или пророчество, но седобородый жрец, поддерживаемый под локти рабынями, мрачно посмотрел наполководца и ткнул пальцем:

— Уходи! Твои воины слишком громко бряцают оружием! Они мешают мне размышлять о жизни и смерти!

И красный камень ярко блеснул на пальце жреца…

— И что Александр?..

— Представь себе, ушёл! Повернулся, и на цыпочках, на цыпочках, придерживая на боку меч, чтобы не лязгнул… А за ним, точно так же, его воины. Только на расстоянии полутора тысяч шагов воины позволили себе сесть на коней. Сели и…

— И?..

— И поехали прочь из Египта! По пути забирая остальную армию. Оставив кое-где только наместников. Понимаешь? Перед Александром лежал весь Египет, мечтая, чтобы его покорили, но Александр развернулся и отправился опять в Малую Азию, в Месопотамию. Всего лишь, встретив старого жреца.

— Это Нишвахтус! — убеждённо ответил я, — Никто иной! Он сидел и размышлял… о чём он размышлял?

— О жизни и смерти.

— То есть, он мечтал стать бессмертным?!

— О, Господи!

— Вот именно! Ты уверена, что его под локти поддерживали только девушки?

— В легенде именно так. А что?

— Девушка не может стать магом-жрецом. То есть, если у неё в руках будет волшебный перстень, что-то она сможет, но основного, глубинного волшебства ей не вызвать. Ну, как бы?.. Вот! Видишь, вон там ветряная мельница? То есть, человек может использовать силу ветра для своих нужд. Но полностью остановить ветер он не в силах. Так и здесь: девушка может воспользоваться силой волшебного рубина, но так, чуть-чуть… Нишвахтус ни за что не передал бы своего рубина девушке! Ни за что не сделал бы её жрецом и своей ученицей! Ни за что! Потому что бессмысленно! А в каком году это случилось?

— В триста тридцать первом, до Рождества Христова…

— Ага… А Цезарь получил камень в подарок?..

— В сорок седьмом… Тоже до новой эры.

— Угу… разница в двести восемьдесят шесть лет…

— Подожди! Что ты высчитываешь?!

— Сам не знаю… — со вздохом признался я, — С одной стороны, получается, что Нишвахтусу было больше двухсот лет, когда он встретил Александра. Может ли такое быть?

— Может! — уверенно ответила девушка, — Святое писание говорит, что может! Адам прожил девятьсот тридцать лет, Ева — столько же, даже на шесть дней дольше. Но больше всех прожил Мафусаил, дед Ноя. Он прожил девятьсот шестьдесят девять лет. После его смерти Господь Всемогущий даже отсрочил на семь дней великий Потоп, чтобы родственники оплакали смерть патриарха. А ты говоришь про какие-то двести лет. Ха!

— Но Нишвахтус вовсе не патриарх! Он продлевал себе жизнь магией. Кстати, если это и в самом деле он, то наши жрецы сделали серьёзную ошибку, собираясь отправить меня всего на сто лет вперёд. Н-да…

— Что ни делает Господь, всё к лучшему! — вставила девушка.

— Ну-у… может быть! Я вот думаю, если он уже тогда был настолько стар, что сам ходить не мог, а потом ещё двести восемьдесят шесть лет прошло… да и Цезарь получил волшебный рубин, явно же, что волшебный!.. нет, я всё-таки уверен, что Нишвахтус умер!

— А ты что, боялся, что он жив?! Это через две тысячи лет?! В два раза больше, чем было Мафусаилу? Пф-ф!

— Видишь ли… — я замялся. Девушка настолько религиозна, что последствия могут быть непредсказуемы. А, ладно! Мы же соратники? — Видишь ли… Мне случалось встречаться с разными людьми из разных народов… И все отсчитывали время по разному! Лишь бы периодическими циклами. Чтобы было явное начало и явный конец цикла. Обычно, да, или весеннее равноденствие, или начало Великого Разлива Нила, или ещё что-то такое, что происходит раз в год. Но были и такие, которые ведут счёт времени не по Солнцу, а по Луне. Лунными циклами. Ну, вроде бы, ничего такого, циклами и циклами. Вот только, если перевести это на другие языки, то слова «цикл времени» вполне можно ошибочно перевести как «год». И от этого возникает невероятная путаница. Потому что в обычном, солнечном цикле-году лунных циклов аж двенадцать. А если периодичность циклов ещё и меняется?.. Вон, в Месопотамии есть… то есть был в моё время, такой праздник, «Акиту». Сперва он был каждое новолуние. Потом два раза в год. А потом всего лишь раз! И от этого праздника начинался новый год, новый цикл. А ведь, где то там, в тех краях, происходили некоторые сюжеты из Ветхого завета! Представь, что кто-то читает на старых клинописных табличках, что Адам прожил девятьсот тридцать Акиту. И переводит: девятьсот тридцать лет. А на самом деле — всего семьдесят семь с половиной. Вполне разумный срок! И если я прав, то многие места в Библии становятся понятными и приходят в норму. Примеры? Легко!

Тот же Мафусаил, получается, прожил не девятьсот шестьдесят девять лет, а только восемьдесят, почти восемьдесят один. Почтенный возраст, но не тысячелетие же! Кстати, тогда получается, что своего сына он родил не в сто восемьдесят семь лет, а примерно в шестнадцать. Вполне подходящий возраст, если учесть что женились тогда в тринадцать…

Отец Ноя, Ламех, получается, прожил не семьсот семьдесят семь лет, а только шестьдесят четыре с хвостиком, сам Ной жил не девятьсот пятьдесят лет, а только семьдесят девять. Вполне разумный срок… И так далее, сама можешь посчитать.

Теперь заметим, что после Потопа у всех-всех-всех срок жизни стал гораздо меньший. Но всё же, больше современного. А может, как раз Акиту стали праздновать реже? Только дважды в год? И тогда опять всё приходит в норму!

Помнишь, как некий Фараон безумно влюбился в Сарру, когда ей было шестьдесят семь лет? Не странно ли? А если ей было только шестьдесят семь Акиту, то есть, всего тридцать три с половиной года, то всё нормально. Девушка в расцвете лет. И когда Сарра родила в девяносто лет, тоже, если перевести с Акиту в года, выйдет только сорок пять. Вполне приемлемый возраст. Много, кто же спорит, но приемлемо. Во-о-от…

Я ожидал чего угодно. Что Катерина заплачет или начнёт меня проклинать или даже набросится с кулаками. Или прикажет остановить карету и позовёт крестоносцев, чтобы меня связали покрепче, да сдали в лапы ближайшей инквизиции. Но Катерина только нахмурилась и замолчала. Как я понял, она вспоминала Ветхий Завет и пересчитывала даты.

— Ну, не знаю! — сказала она минут через десять, — Ересь, конечно! Но, какая-то… подозрительно логическая ересь! Не вздумай рассказать кому-то, кроме меня! Чирикнуть не успеешь! Хм!.. Значит, Авраам родил Исаака не в сто, а только в пятьдесят лет? Знавала я пятидесятилетних отцов и наше время… Хм!.. Вообще говоря, ты прав, нет, не про Святое Писание, Боже упаси! Там каждое слово верно! И думать, что это не так — грех! Ты прав, что года все считают по разному. И время от времени меняют систему подсчёта. Вот сейчас мы считаем года, как ввёл Юлий Цезарь, в сорок пятом году до Рождества Христова. Оттого и календарь у нас — юлианский[4]. И мы к нему привыкли. А ведь, во времена Ромула, основателя Рима, календарь включал только десять месяцев! Недаром последний месяц — декабрь, от слова «дека», десять. Первым месяцем был март, названный в честь бога Марса, третий — май, в честь богини Майи, покровительницы плодородия, пятый — июнь, в честь богини Юноны, а остальные просто по числам месяца. К примеру, сентябрь — седьмой, от слова «септа», семь. И дней в году было только триста четыре. А потом, после декабря, и до первого марта, было время ожидания. То есть, без времени. Просто ждали, когда жрец возвестит: «Ура, март пришёл!». И недели были по восемь дней… В общем, интересное было житьё!

Потом посчитали-посчитали жрецы, да и прибавили ещё два месяца! Январь и февраль. Между декабрём и мартом. Почему так назвали — Бог весть! И неделя стала семидневной. Но год был всё так же, с марта. И декабрь был десятым месяцем. И всё равно, так всё запуталось, что месяцы не соответствовали природным явлениям. Но тут пришёл Юлий Цезарь и сказал: «Шалишь! Сейчас всё исправим!». И исправил! Великий человек, что и говорить. Вот только, чтобы привести всё в норму, сорок пятый год до Рождества Христова пришлось сделать равным — не поверишь! — четыреста сорока пяти дням! Юлий Цезарь включил для этого ещё два месяца между ноябрём и декабрём. Ну, и потом всё вошло в норму… почти. Если не считать, что новый год стал начинаться в январе, потому что именно первого января в должность вступали консулы, а значит, начинался хозяйственный год. Хозяйственный, а не природный! И «десятый» месяц декабрь стал по счёту двенадцатым…

Так это ещё не всё! Не то от злобы, не то от глупости, первые сорок лет римские жрецы неправильно считали високосные года! Каждый третий год, вместо каждого четвёртого. И императору Августу пришлось исправлять всё на протяжении шестнадцати лет, отменив високосные дни, которые должны были бы быть…

Ну, потом, опять же переименовали два месяца, один в июль, другой в август, это я уже рассказывала… август удлинили на день, чтобы с июлем сравнялся, для чего укоротили февраль, и без того куценький…

Я к чему? Если уж у одного народа календарь вот так выплясывает, что заглянув в глубь веков…

— В анналы… — с умным видом подсказал я.

— Вот-вот, туда — подозрительно помешкав, согласилась Катерина, — Если, заглянув в глубь веков, нельзя быть уверенным, что с датами всё в порядке, что говорить, когда сравниваешь разные календари? Да ещё, если его несколько раз с одного языка на другой переводили? Как с Ветхим Заветом: сперва писали на древнееврейском и арамейском, потом перевели на древнегреческий, потом на латынь… Это, наверное, просто счастье, что Католическая Церковь запрещает дальнейший перевод, на местные языки. А то дело может ещё больше запутаться! Ну, по моему, скромному разумению…

И ещё раз повторю тебе, Андреас: хочешь жить — молчи про подобные рассуждения! Ты же не хочешь повторения ордалии? Второй раз, может быть, так не повезёт. Да, кстати, на чём мы там остановились? Александр Великий ушёл из Египта и вторгся в Месопотамию? Ага! Значит, слушай!

И Катерина принялась рассказывать, как македонское войско перешло Евфрат и Тигр, и началась величайшая в истории битва при Гавгамелах, где на стороне персов сражался целый миллион воинов. Численность македонцев не дотягивала и до пятидесяти тысяч. Но Александр победил! Всё дело в том, что он построил фалангу не так, как обычно. А усилил один из флангов до шестнадцати рядов в фаланге! Если посмотреть сверху, его фаланга стала напоминать кочергу, а не прямую линию. И, когда войска вошли в соприкосновение, могучий отряд на краю фаланги взрезал персидское войско, словно нож протыкает мягкое масло! Плевать, что персы пытались охватить жидкую македонскую фалангу с боков. Пока ещё там сдерживала атаку конница. А отряды, прорубившиеся в тыл персов, начали не бой — бойню! Вырубая беззащитные персидские тылы. Персы дрогнули и побежали. Трудно не побежать, когда у тебя за спиной враги с обнажёнными мечами кромсают твоих товарищей, которые не могут развернуться и дать отпор. Это был полный разгром! А в тактике всех армий мира с тех пор появилось понятие: «сосредоточить основные силы на направлении главного удара». Великий Александр!!! После битвы при Гавгамелах Александр стал называть себя «царём Азии». И по праву!

Потом был захват Средней Азии, потом был Индийский поход… А потом он умер. При подготовке нового, грандиозного военного похода. Умер, не оставив завещания. И великая держава рассыпалась. Диадохи, военачальники Александра, перессорились между собой в борьбе за власть, потом начали внутри державы войны, и в конце концов, одна за другой от державы стали откалываться огромные земли. И это был конец.

Я слушал вполуха. Меня очень взволновали наши расчёты по исчислению лет. А может… может и не так много времени прошло, после моего перемещения?! Не две тысячи? Если считать один к двенадцати? Тогда получится всего сто шестьдесят шесть? Нет, я не прав! Зарегистрированных, задокументированных лет после Рождества Христова точно одна тысяча четыреста десять. А до Рождества? Нет-нет, как ни крути, полторы тысячи лет разницы всё равно будет. Нишвахтус не доживёт, если создаст секту убийц, то она не дождётся цели, раньше распадётся… И всё равно, почему-то я неспокоен! Почему бы?..

Ведь не может, в самом деле, предатель Нишвахтус, как бы не был он умён, обмануть Её Величество Время?

[1] … «Роман об Александре»… Любознательному читателю: история Александра Македонского всегда волновала пытливые умы исследователей и любителей истории. Это был один из самых популярных героев Средневековья. В начале XII века был создан один из первых (а может, первый!) рыцарский роман, который так и назывался: «Роман об Александре». Помимо изложения греческой «Истории Александра Великого», роман оброс легендарными и откровенно фантастическими подробностями.

[2] Геллеспонт — ныне Дарданеллы, длина пролива 60 км., ширина от 1,3 до 27 км.

[3] … три тысячи талантов… Любознательному читателю: по мнению современных метрологов, золотой талант эпохи Алвександра Македонского был равен по массе вавилонскому шекелю, и составлял 16,8 кг. Т. е. добыча Александра составила 50,4 тонн золота! Это может показаться невероятным и подозрительным, но давайте вспомним, что Дарий вёз с собой всю свою семью. И, может быть, всю свою сокровищницу?.. Он был уверен, что раздавит наглого македонца, как таракана. Отчего же не взять денег? И войску надо щедро заплатить, и какой-никакой город на месте славной победы возвести, и вообще, денежки всегда пригодятся… Так мог думать Дарий. Как было на самом деле — увы! — мы уже не узнаем. Кстати, по объёму эти 50,4 тонны выглядели довольно скромно. Одна тонна золота может быть помещена в кубик со стороной в 37,1 см, или в шарик с диаметром 46,3 см. Специалисты говорят, что тонна золота может быть представлена, как размер обычной кошки… Если у Дария были золотые статуи, то многое становится понятным.

[4] …календарь — юлианский. До введения григорианского календаря ещё сто сорок два года…

Глава 37. Дуэль

Жизнь без испытаний — это не жизнь.

Сократ.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Шифельбайн, 26.09.1410 года.

Сегодня, остановившись у трактира, кто-то задал брату Марциану вопрос, не пора ли освежить кое-что из продуктов, которые мы везём в телеге? Вопрос не праздный, учитывая, что едет нас семнадцать человек и пятнадцать лошадей. Брат Марциан задумался и принялся осматривать запасы, вместе с другими рыцарями. А я, как обычно, занялся Шариком. А когда я вышел из конюшни, оказалось, что крестоносцы ещё бурно обсуждают, нужны ли дополнительные закупки и что именно следует закупить. Так что, сегодня я вошёл в трактир вместе с остальными. Упс!

Тот стол, который я уже привычно считал «нашим» столом, оказался занят! И что любопытно, с первого взгляда я распознал, что из пяти человек, сидящих за столом, только один рыцарь, а остальные четверо — это его оруженосцы. Что значит, опыт! А ведь, на первый взгляд, и не отличаются почти ничем друг от друга. Разве что, возрастом? Да и то, не слишком. Все пятеро в кольчужных рубахах, натянутых поверх вязаных одежд, подпоясаны широкими кожаными поясами, на которых висят кинжалы и несколько мешочков, как правило это деньги, а также кресало с огнивом, и ещё какая-то нужная мелочь. У рыцаря на широкой перевязи — меч «бастард», то бишь, полуторник, самый распространённый среди вояк. Ножны без украшений, рукоять меча отполирована ладонью, навершие простое, не украшенное камнем… не из богатых этот рыцарь! Но достаточно мне было взглянуть не его лицо, и я содрогнулся! Всё изрубленное, изувеченное шрамами.

Наши рыцари подошли к столу.

— Во имя Христа! — буркнул брат Ульрих, одновременно, самым естественным движением сгребая в сторону всё, что стояло перед оруженосцами.

Незнакомый рыцарь вскинул голову. И нахмурился.

— Я сказал: «Во имя Христа»! — уже угрожающе повторил брат Ульрих.

Трое других наших рыцаря ещё плотнее придвинулись к столу.

— Во веки веков! — вяло ответил незнакомец.

— Мы поможем, — как-то совершенно незаметно появились наши оруженосцы, подхватывая посуду и переставляя её за свой стол, — Пошли ребята! Поболтаем!

И дружески подхватили четверых под локти, увлекая их от нашего стола. Незнакомый рыцарь нахмурился ещё больше, но сделать ничего не успел. Всё получилось так быстро и так естественно, словно не раз репетировали. Незнакомец остался один. А вокруг уже рассаживались крестоносцы. И, как обычно, за соседний, маленький столик — девушки.

— Позвольте представиться, — галантно улыбнулся незнакомцу брат Марциан, — мы…

— Не слепой, вижу! — буркнул незнакомец, — Крестоносцы!

— Хм! Это само собой, что крестоносцы. Но, вот я, к примеру, брат Марциан. Вон тот, что сидит напротив, брат Вилфрид, рядом с вами брат Ульрих и брат Лудвиг…

Отмолчаться было бы просто невежливым.

— Гастон фон Вюрцбург… — проворчал он.

— Вюрцбург?! — расплылся улыбкой брат Вилфрид, — Франкония?! За это надо выпить! Ах, чёрт возьми, как давно я не был во Франконии… Что же мы сидим? Хозяин! Вина! Самого лучшего! И куда вы держите путь, господин Гастон фон Вюрцбург?

— В Гданьск… — похоже, этот Гастон не из болтливых…

— Тогда получается, любезный Гастон, вы ехали через Рётц? Там безопасно? Потому что мы намереваемся проехать именно там.

— Мы ещё не решили, — осторожно перебил его брат Марциан, — Но… да, планировали поехать туда…

— Я ехал не через Рётц… — мрачно признался Гастон.

— А как же? — удивился Вилфрид.

— Через Пириц и Арсвальде, — коротко ответил Гастон.

— Хм… немного длинно, но почему именно так? В Рётце могут быть проблемы?

— Мне так нужно было, — сквозь зубы процедил Гастон, — По личным делам…

— Да бросьте вы о делах! — посоветовал брат Вилфрид, одновременно понюхав содержимое кувшина перед рыцарем и брезгливо отставив его в сторону, — Хозяин! Где вино?!! Я уже десять минут назад… а вот оно! Давайте выпьем за знакомство! Брат Лудвиг, а про этот кувшин, распорядитесь, пусть его возьмут оруженосцы… Ну, наливайте дорогой Гастон, наливайте! Кстати, как там поживает в Вюрцбурге старый Вульфер?.. Кем вы ему приходитесь?

— Нормально поживает, — нехотя процедил Гастон, — Но охоту недавно ездил… Осень, самая пора для охоты…

— В восемьдесят лет?! — ахнул Вилфрид, — На охоту?!

— Ну, не сам он охотился, само собой, — смутился Гастон, — Другие охотились, а он в охотничьем лагере сидел.

— Понимаю… — улыбнулся Вилфрид, — Тело не может, а душа требует… Так, хоть сделать видимость, что присутствуешь! Выпьем! За отважные рыцарские души! Которые жаждут подвигов! А как там его супруга, графиня Елена?..

— Ну, графиня, конечно, не смогла последовать за мужем, — улыбнулся Гастон.

— Отчего же? — изумился Вилфрид, — Всего два года назад старый Вульфер женился на молоденькой девушке… Сколько же ей было?.. Семнадцать?.. Значит, сейчас девятнадцать! И почему же она не последовала за мужем?..

— Прихворнула… — опять помрачнел Гастон.

— Ай, какая жалость! — огорчился Вилфрид, — Ну, тогда… за здоровье графини? Наливайте, дорогой рыцарь, наливайте! А кстати, что за хворь приключилась с графиней? Уж не забеременела ли она?.. Тогда следует выпить и за будущее потомство графа Вульфера! Сколько же у него детей?.. М-м-м… пятнадцать?.. нет, вроде больше?.. м-м-м… напомните мне, дорогой Гастон? Мальчиков, точно помню, семеро. А девочек… м-м-м…

— Восемь.

— Ну, как же восемь? Девять! Ну, да, точно девять! Ха! Давайте-ка выпьем за крепкую память! Наливайте, дорогой Гастон! Наливайте!

Признаться, тут я немного отвлёкся. Меня не слишком увлекли подробности семейной жизни какого-то неизвестного мне графа Вульфера. А тут я услышал от стола, где сидели мастеровые и крестьяне знакомое слово «слон». Не то, чтобы я специально прислушивался. Просто, услышанное слово привлекло внимание. И как тут не отвлечься? А ещё и тон, одновременно таинственный и многозначный. Я прислушался.

— … и ещё там есть величайшее на земле животное, именуемое слоном!

— И что это за зверь? — загалдели остальные — С какими повадками?

— О! — многозначительно поднял палец кверху рассказчик, — Я расскажу вам о его повадках!

Живут слоны огромными кланами. И самый старый слон — это у них вожак. Никто не смеет ослушаться! Когда они идут в путь, вожак всегда впереди. А позади идёт самая старая слониха. Это самый умный зверь! А знали бы вы, как они заботятся о малышах! Самые вкусные корешки, самые свежие листики и ягоды — всё для малышей! Когда надо пересечь бурную реку, взрослые слоны входят в воду и получается вроде запруды. А малыши переходят ниже по течению, где образуется брод…

Рассказчик отхлебнул порядочный глоток пива и продолжал в почтительном молчании:

— Слоны обожают воду, но сами плавать не умеют, из-за своего огромного веса. Только забираются по самое брюхо в водоём и поливают водой себя и друг друга. А особенно они любят плескаться в воде в дни полнолуния. У них это ритуал такой. Словно бы они поклоняются ночному светилу. А может, видя отражение луны в воде, пытаются зачерпнуть его оттуда?

Больного слона лечат другие, здоровые слоны. Они растирают его целебными травами. А иногда, набрав целые пучки трав и цветов, слоны подбрасывают их высоко в воздух. Словно бы приносят жертвоприношение небу, моля его об исцелении больного сородича!

— Вон оно как! — потрясённо зашептались слушатели, — Вроде зверь зверем, а вон как друг за дружку горой стоят!

— И не говори! Не всякий человек так-то…

— Да ты рассказывай, рассказывай, чего замолчал?..

Рассказчик как раз успел ещё раз промочить горло.

— Умная животинка! — значительно продолжал он, — Когда какой-то слон попадёт в ловчую яму, устроенную охотниками, то по команде вожака, весь клан начинает таскать к яме землю, булыжники, брёвна и просто ветки… И засыпают яму, пока не станет так мелко, чтобы слон мог вылезти из ловушки!

И, представьте себе: животные такие добродушные, что не помнят зла! И если встретят в джунглях заблудившихся людей, то выводят их из чащи, да ещё и дорогу к ближайшему селению указывают!

Нет у слона врагов! Кроме человека… а точнее, охотников за бивнями. Эти охотники, они полны коварства и идут на любые ухищрения, лишь бы завладеть вожделенной добычей. Так вот! Умные животные понимают, что людям нужны не их жизни, а только драгоценная слоновая кость! Оказавшись в кольце врагов, слоны сильными ударами о стволы деревьев ломают себе бивни! И пока охотники делят добычу, слонам часто удаётся спастись самим и спасти молодняк.

— О-о!!! — уважительно высказались слушатели.

— И всё же есть у слонов слабости! — закончил свою речь рассказчик, хлебнув очередную порцию пива — Представьте себе, друзья, слоны не выносят поросячьего визга и боятся мышей! Стоит хоть одной мышке появиться на стойбище слонов, как животные приходят в неистовство, бешено носятся взад и вперёд, не разбирая дороги и круша всё на своём пути и даже, бывает, наносят друг другу увечья… но, когда причина опасности минует, слоны снова становятся мирными и добрыми, и снова, с удовольствием щиплют травку или плещутся в водоёмах.

— А ещё? Ещё?.. — разом загалдели слушатели.

— Ну, братцы, из сухой глотки слова с трудом выходят!

— Это не проблема! Хозяин! Ещё пива! Да что ты по кувшину носишь? Не видишь, разве, что мало? Давай сразу пять! А ты рассказывай, добрый человек, рассказывай!

— Ну, ладно! Есть там ещё такой зверь, именем василиск!

— И что?..

— Ты спрашиваешь, «что»? Я расскажу тебе, «что»! — заметил рассказчик «страшным» голосом, — Довелось мне попасть в бесплодную пустыню среди зелёных джунглей… а местные проводники клялись, что ещё совсем недавно тут был цветущий край! И вот, завёлся в этом цветущем краю ужасный василиск! Полуптица-полузмея, над головой которой возвышался колючий плавник, который горбом шёл по спине, переходя в длинный хвост… И ещё у него были перепончатые крылья, словно у летучих мышей! Даже взгляд чудовища источал яд! Стоило василиску взглянуть на слона или на ястреба, как те падали замертво, поражённые ядовитым взглядом! Среди животных начался повальный мор…

Оставшиеся в живых звери и птицы решились бежать без оглядки из гиблых мест. И ночью, воспользовавшись темнотой, все звери и птицы разом покинули обжитые норы и гнёзда! На следующую ночь василиск, по обыкновению, отправился на охоту… И что же?! Он не обнаружил ни единой жертвы! Вне себя от ярости, чудовище устремило губительный взор на деревья. И те тут же высохли и погибли…. Василиск гневно посмотрел на землю. И тут же трава сгорела, а камни рассыпались в песок. Василиск бросил взгляд на реки, и те тотчас обмелели. И цветущий край превратился в пустыню![1]

— О-го-го!

— Ничего себе!

— А ты не путаешь?..

— Как можно, братцы?! Говорю же: в диких джунглях встретил совершенно пустынное место!..

Я ехидно улыбнулся. Ха! Они мне будут рассказывать про слонов и василисков?! Ещё три раза «ха»!

Но тут моя улыбка погасла. За нашим столом назревал конфликт. А это серьёзно.

— Дорогой Гастон! Ну как вы можете быть внучатым племянником старика Вульфера? Я всех его внучатых племянников наизусть…

— Я двоюродный!..

— Да, хоть троюродный! Я всю его родню до шестого колена наизусть! Поскольку сам являюсь его родственником! Дальним… очень… но это не суть! Главное, что я всех знаю. Может, в последний год и родился у кого-то младенец, про которого мне ещё не сообщили, но вы-то, дорогой Гастон, на новорожденного не очень-то похожи! Признайтесь, право слово, что вы придумали про ваши родственные отношения! И выпьем за честность!

— Я его двоюродный племянник!!! И забудем про это! Лучше расскажите, господа крестоносцы, как это вы умудрились проиграть битву при Грюнвальде?

— Как-как… Как Господь положил! — мрачно проворчал брат Марциан, — Но, окончательной победы полякам Господь не дал! Обломали они зубы о нашу крепость! И побежали вспять!

— Ага! Говорят, у вас там ангел завёлся? Он-то, поговаривают, в одиночку всех поляков и разбил? Ха-ха-ха!

Я насторожился. Рыцари тоже ощутимо напряглись.

— А откуда ты услышал про ангела? — вроде бы небрежно, поинтересовался Ульрих.

— Да тут только ленивый про ангела не судачит, — подмигнул нам Гастон, — А как вы умудрились на поле боя потерять Великого магистра и одиннадцать комтуров? Гер-р-рои!

— Я вижу, ты был в бою… по крайней мере в одном… — мрачным взглядом окинул Гастона брат Марциан, — Или это тебя на охоте ветками поцарапало?..

— Я?! — вскинулся рыцарь, — Я бегал от боя?! Да я только что возвратился из Рима! Я воевал в рядах Людовика Второго Анжуйского! Мы, можно сказать, папу римского из лап неаполитанского короля Владислава спасли! И это меня «ветками поцарапало»?!

На Гастона было страшно смотреть. Вздулись вены, лицо покраснело, и ужасные шрамы стали ещё заметнее и ещё ужаснее.

— Ну, вот видишь? — совершенно спокойно заметил брат Марциан, — Даже папе римскому Господь всемогущий не сразу победу даровал. Что же удивляться, если и мы, скромные рыцари Тевтонского Ордена, не сразу сломили превосходящие силы врага? Видимо, по грехам нашим… Но смеётся тот, кто остался живым, не так ли? Вот и теперь тевтонцы гонят польские войска прочь из нашей земли.

— За грехи, говоришь? — зло усмехнулся Гастон, — Интересно, какие грехи накопило крестоносное войско? Блуд и разврат? Или ещё хлеще? Содомским грехом грешите?..

— Выбирай слова! — жёстко скрежетнул брат Марциан, — Ты говоришь с крестоносными рыцарями!

— А для чего же это, вы с собой особу женского пола возите? — язвительно ухмыльнулся Гастон, — Даже двух? Не для плотских утех? Одну для рыцарей, другую для оруженосцев?..

Я почувствовал, как в груди полыхнуло огнём. Этот гад на что намекает?!

— Это сестра Катерина, — чересчур ровным голосом представил девушку брат Марциан, — Посланница бенедиктинского монастыря к папе римскому. Я посоветовал бы взять свои глупые слова обратно. И поживее!

— Монашка? — оскалился в злой усмешке Гастон, — Ха-ха! Как там в куплетах, что народ горланит? «Монах с монашкой опились бражкой. И глазом не моргнуть, а уж руки под рубашкой»? Ха-ха!

Меня словно подбросило.

— Ты… мерзавец… негодяй… — задыхаясь прохрипел я, — Ты…

— Я вызываю тебя на дуэль! — лениво процедил брат Ульрих и быстро переглянулся с братом Марцианом.

— Но… — нерешительно начал Марциан.

— Пустяки! — пренебрежительно отмахнулся Ульрих и вновь повернулся к Гастону, — Слышал ты, червь навозный? Я вызываю тебя здесь и сейчас! Выбирай оружие!

— Но меня оскорбил вон тот! — ткнул в меня пальцем Гастон, — Я буду биться с ним!

— Будешь, — легко согласился Ульрих, — Но только если меня победишь. Я тебя вызвал первым. Или ты, трус, откажешься?..

— Не сметь!!! — взревел Гастон вскакивая, — Не сметь меня оскорблять!

— Тогда назови оружие… — даже не поморщился Ульрих.

— То оружие, которое сейчас при тебе! — выпалил Гастон.

— Тогда выходи во двор и обнажи свой меч! — всё так же лениво посоветовал Ульрих, — Там и покажешь свою удаль… если она у тебя есть.

Надо сказать, через минуту трактир опустел. Все высыпали во двор. Ещё бы, такое зрелище! Нет, я не думаю, что редчайшее, но не слишком частое, это точно.

Багровый от гнева Гастон стоял с обнажённым мечом и шрамы на лице подёргивались. Жуткое зрелище! Ульрих вышел неторопливо, степенно, о чём-то беседуя с братом Марцианом. Люди, вывалившиеся из трактира, уже встали в импровизированную изгородь, тем самым как бы огородив площадку для поединка. Ульрих постучал пальцем в спину одного из зевак, одновременно, плавным и хищным движением вытаскивая свой меч. Зевака оглянулся и испуганно прянул в сторону. Ульрих шагнул на площадку и легко крутанул меч в руке, проверяя, ладно ли он сидит в ладони. Удовлетворённо улыбнулся. И только после этого лениво взглянул на Гастона.

— И?..

— Мы будем биться до смерти! — взволнованно облизнул губы рыцарь.

— Как скажешь… рассеянно протянул Ульрих.

И Гастон бросился в атаку.

Сразу стало видно различие между сражавшимися. Гастон рубил и рубил с плеча: сверху, сбоку, даже снизу! Он кружил и делал выпады, он наклонялся и выгибался в дугу, он приседал и подскакивал, и всё рубил и рубил, не давая Ульриху ни секунды передышки.

Ульрих стоял на месте и, казалось, еле успевал отмахиваться от бешенного натиска. Он ни сделал ни шага, ни разу не дёрнулся телом, только меч посвистывал в могучих руках, вращаясь одними запястьями.

Щитов у рыцарей не было. Мечи были одинаковые, полуторники. Поэтому оба держали оружие двумя руками, что придавало каждому удару особую опасность: любой удар был страшной силы и мог стать последним, доведись ему попасть в цель. Но нет. Каждый раз мечи сталкивались в воздухе, высекая искры и издавая глухой звон. Гастон убедился, что нарвался на опытного бойца и взвинтил темп вдвое. Ульрих едва успевал отражать удары.

Я представил, что если вдруг крестоносец ошибётся на пару градусов, подставив свой меч под удар не под нужным углом?.. Это же, словно молотом по наковальне! От такого удара моментально онемеет рука и следующий удар уже будет неотразимым! Но Ульрих успевал… пока…

Не знаю, как такое возможно, но Гастон ещё ускорился! Звон мечей слился в единый звук. Не успевал утихнуть звон от одного удара, как уже раздавался второй! Мечи мелькали так, что глазу трудно было уследить за их извивами. Понятно, что с таким темпом Гастон долго не протянет. Если он не победит Ульриха в ближайшую минуту, он попросту выдохнется! И станет лёгкой добычей. И Гастон… ещё ускорился! В последней надежде добраться до тела крестоносца. А там уже можно кромсать побеждённого. Один удар, всего один удар, но верный, попавший в цель!..

Как это случилось я не смог уловить взглядом. Только понял, что неожиданно Ульрих сделал стремительный шаг в сторону. И Гастон, привыкший к неподвижной фигуре и никак не ожидавший подобного, ударил в пустоту, провалился вперёд и вынужденно шагнул очень длинным шагом, чтобы не упасть. И тут же получил встречный удар. Ульрих рубанул его рукоятью по голове. Гастон на секунду потерял ориентировку в пространстве. Его меч выпал из рук и укатился в сторону, а сам он плюхнулся в грязь. И моментально остриё меча упёрлось в его шею.

— Сдаёшься?.. — равнодушным тоном поинтересовался Ульрих.

— Я… — Гастон гулко сглотнул, — Я… сдаюсь!

— Вот и хорошо, — меч неторопливо вернулся в ножны, — А раз ты сдался, раз ты мой пленник, я могу делать с пленником многое! Эй, ребята! Свяжите-ка его! А потом мы его допросим! С пристрастием! Сдаётся мне, что не простой ты рыцарь, Гастон! Да и рыцарь ли? Кстати, свяжите-ка ещё его оруженос…

— Вжик! — сказал кто-то совсем рядом.

И я увидел, как прямо в середине груди Гастона расцвела белая роза. А потом быстро окрасилась в красный цвет.

— Ах, ты ж!.. Твою мать!.. — взревел брат Марциан, — Держите их, держите!!!

Я поднял взгляд. Четверо оруженосцев Гастона сидели на конях возле ворот из трактира. И у одного из них в руках был арбалет. Они переглянулись и разом пришпорили скакунов. Какое там «держите»?! Только пыль взметнулась из-под копыт! И только теперь до меня дошло, что за «роза» расцвела в груди рыцаря. Арбалетный болт. Влетевший в грудь по самое оперенье.

— Коня мне, коня!! — орал и плевался Марциан, — Да, что такое, твою мать!! Неужели ни одного осёдланного коня, чтобы в погоню?! Чёрт! Чёрт побери! Чтоб Сатана забрал их чёрные души! Ульрих? Что с этим ублюдком?

— Отошёл, — приложил ладонь к шее рыцаря Ульрих.

— Тьфу! — зло плюнул Марциан, — Что ж за день такой невезучий?! Ладно…Хозяин! Отнеси этого… рыцаря… Пошли за местным священником, пусть его отпоют… как раба Божия, Гастона. Будем надеяться, что в имени не соврал. Я так думаю, что завтра к тебе приедут его оруженосцы. Отдай им тело. А если не приедут, пусть священник через положенный срок организует похороны. За счёт вашей общины! Всё, вроде? Пойдёмте ужинать…

— И выпить, за упокой души страшного грешника! — поднял глаза к небу Вилфрид.

* * *

— А я так ничего и не понял! — сказал я, когда мы успели пропустить по кружечке.

— Чего ж непонятного? — удивлённо посмотрела на меня Катерина.

— Ничего не понятно! — признался я.

— Ну, смотри: вот мы приехали в трактир… Что ты сделал?

— Поводил коня немного… Но он не устал, не вспотел. Поэтому я его расседлал и поставил в стойло. Дал воды и корма. И пошёл в трактир…

— Правильно. Так любой сделал бы… если бы собирался ночевать. А тут мы приезжаем и — что такое? — у коновязи стоят пять нерассёдланных коней. У коновязи! То есть, кто-то заскочил в трактир ненадолго, даже рассёдлывать коней не стал. И вот мы входим в трактир… Где же эти торопыги? Нет таких… Сидят люди, кушают, выпивают… никуда не торопятся…

— И это подозрительно! — догадался я.

— Не то слово! Нет, может, конечно, ждут кого-то, с кем договорились о встрече, чтобы вместе дальше поехать… Так ведь темнеет уже! Какая скачка в ночь? Когда конь не видит дороги и может угодить в незаметную ямку, да так, что ногу сломает? Нет-нет! Тут закрадывается подозрение, что это нас они и поджидали! Для чего-то, но чтобы потом можно было моментально умчаться!

— Ага!.. А мы тогда…

— Не «мы», а крестоносные рыцари! Уверена, они первыми почуяли опасность! И первым делом разделили потенциально опасную группу! Да так, чтобы наших сил было за каждым из столов больше!

— Угу…

— И брат Вилфрид сразу начал подпаивать встречного рыцаря! Заметил, что пили только Гастон и брат Вилфрид? Остальные только чуть приложились, чтобы жажду утолить, не более. А тосты брат Вилфрид предлагал такие, что Гастону отказаться было никак невмоготу. Хочешь-не хочешь, а тот слегка охмелел. Что позже помогло брату Ульриху!

— Я бы его и без этого завалил бы… — равнодушно сообщил Ульрих.

— Ну, не знаю! — честно сознался я, — Выглядел он устрашающе!

— Да брось! — ухмыльнулся уголком рта Ульрих, — Видно же, что раны не в бою получены! А на дуэлях. А какой же он умелый дуэлянт, если позволяет противникам так себя ранить?

— Вот именно! — серьёзно подтвердила Катерина, — Судя по ранам, никакой это не рыцарь! Это наёмник!

— А разве наёмник не может быть рыцарем? — открыл я рот.

— Может. А может и не быть… Поэтому брат Вилфрид не только подпаивал Гастона, но и задавал ему вопросы. И на первый же вопрос Гастон солгал!

— Это какой же?

— Он сказал, что он из Вюрцбурга. А цвета-то не соответствуют!

— Какие ещё «цвета»?..

— А никакие! Иногда рыцари одевают пажей и оруженосцев в цвета своего герба, иногда сами одевают подобные одежды или, хотя бы, попону, которой лошадь покрывают, делают нужного цвета. А здесь — ничего подобного! Вот брат Вилфрид и завёл разговор о графе Вульфере Вюрцбургском… И выяснилось, что Гастон не знает своих родичей! Я, к примеру, уверена, что граф Вульфер вовсе не женился два года назад на молоденькой девушке!

— Конечно, нет! — пьяненько засмеялся Вилфрид, — Разве он с ума сошёл? При живой-то жене? Конечно, ей сорок пять, а не семнадцать, но что бы он делал с семнадцатилетней в свои семьдесят восемь? Ха!

— Вот и я так подумала, — кивнула Катерина, — Но это же надо подумать! А у Гастона времени на раздумья не было. И он вынужден был говорить глупости. А когда он запутался в собственном гербе…

— Как? — удивился я, — Я этого не слышал! Ах, да! Я слегка отвлёкся…

— Ну, вот, когда он запутался в собственном гербе, стало совершенно понятно, что он не тот, за кого себя выдаёт. И тут одно из двух. Если они не имеют к нам отношения, то рыцарь должен «вспомнить» о важном деле и потихоньку сбежать. А если они приехали по наши души… тогда Гастон должен был выбрать цель и вызвать её на дуэль. И убить. А уже потом сбежать. Вот только… желательно, чтобы не он вызвал противника на дуэль, а противник — его. Тогда он будет выбирать оружие! Именно поэтому Гастон отбросил благородные манеры и принялся поносить крестоносцев последними словами. В надежде, что все дружно кинутся его вызывать и он выберет, с кем драться с первым. А крестоносцы оттягивали этот момент, чтобы Гастон вызвал противника, чтобы мы имели преимущество…

— И тут влез я! — с горечью сообразил я, — И полез со своими оскорблениями.

— Вообще-то, да! Если бы брат Ульрих не успел сделать официальный вызов… ты, к примеру, умеешь рубиться на секирах?..

— Только мечом, да и то… — вынужден был я покаяться.

— Поэтому брат Ульрих и поспешил с вызовом. Тут уже Гастон не смог отказаться. Хотя планировал он убить именно тебя!

— Меня?!

— Ну, не зря же он разговор про «ангела» завёл? А кто у нас «ангел»? Кто сидит с крестоносцами за одним столом, сам не являясь рыцарем? Нетрудно догадаться…

— Во! — наставительно поднял палец захмелевший Вилфрид, — Ба… я хотел сказать, девушка, а как всё по полочкам разложила!

— Получается, брат Ульрих меня спас? — совсем опечалился я, — Я всё испортил, а он меня спас?..

— А ты думаешь, мне было бы приятно везти к папе твой гниющий труп? — брюзгливо уточнил Ульрих, — Помнишь, что Великий магистр наказывал? Довезти к папе в любом виде! И будь уверен, мы тебя довезём, хоть живого, хоть мёртвого. Вот только живого удобнее: от мёртвого смердит!

— Нет худа без добра! — негромко заметил брат Марциан, — Зато мы убедились, что ты готов жизнь положить за Орден. Ты же полез ругаться и оскорблять Гастона, потому что он над Орденом издевался, не так ли?

— Э-э-э… ну, конечно! — почти искренне сказал я, — Потому что он про Орден плохо говорил… и вообще, нехорошие песни… и про монашество в целом…

— Ну, вот! Значит, тебе можно доверять! — улыбнулся Марциан, и тут же улыбка сошла с его лица, — Меня тревожит только один вопрос…

— Какой же?

— Пф-ф! — опять Катерина, тут как тут! — Что тут думать? Неужели не понял?

— Нет…

— У коновязи было шесть коней, — как маленькому, объяснила мне девушка, — Шесть! Ну, допустим, что рыцарь, четверо его оруженосцев и одна заводная лошадь, на случай, если какая-то охромеет, или для пожитков. Но после поединка оруженосцы скрылись на четырёх конях! А коновязь осталась пустой… Что это значит? Это значит, что шестой конь не был заводным. Был шестой в этой шайке! И очень может быть, что этот неизвестный шестой был как раз главным! Иначе странно, что оруженосцы хладнокровно пристрелили своего господина, или пусть товарища, если считать его наёмником, когда возникла угроза допроса с пытками. Кто мог это им приказать? Только он, неизвестный шестой… Приказал дождаться и ликвидировать в случае угрозы. А сам сбежал, держа запасного коня в поводу. А мы его и не видели! Ты, кстати, ничего подозрительного в трактире не заметил?..

Я вспомнил рассказчика про слонов. Вспомнил, что после дуэли, я его за столом простолюдинов не видел.

— Н-н-нет, — задумчиво сказал я, — Ничего такого, что привлекло бы внимание…

[1]… цветущий край превратился в пустыню… Любознательному читателю: авторы отыскали рассказ про слонов и василисков не где-нибудь, а в книге Леонардо да Винчи под названием «Басни». И, хотя великий Леонардо жил гораздо позже описываемых нами событий (1452–1519), но мы не смогли пройти мимо и не включить такую любопытнейшую историю в нашу книгу, переписав её очень близко к тексту. Надеемся, читатели не в обиде. Наверняка, похожие байки ходили и за 100 лет до Леонардо!

Глава 38. Мы едем в гости. Не ждали?

Здесь облегченье ты найдешь

Печалям и недугам,

Ты добрым гостем в дом войдешь –

Уйдешь хорошим другом.

Расул Гамзатов.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 28.09.1410 года.

Я убедился, что Эльке беззаботно болтает с кучером, тщательно задёрнул окно кареты и повернулся к Катерина.

— Я должен кое в чём признаться, — выдохнул я.

— В чём же?

— Я солгал позавчера, в трактире. Я видел шестого. Не очень-то я его запомнил, но я его видел.

И я рассказал про неведомого рассказчика.

— А почему смолчал? — удивилась Катерина.

— Ну как же! Сейчас крестоносцы считают, что рыцарь наслушался баек про «ангела» и под воздействием религиозного экстаза хотел этого «ангела» убить. Чтобы злой обманщик не попал к папе римскому и не смущал его бесовским наваждением. Но если они отловят кого-то из нападавших и те расскажут, что делоне в «ангеле», а в чём-то другом… в его перстне, к примеру… если рыцари проведут допрос с пристрастием… в отношении меня…

— Понимаю, — серьёзно кивнула девушка, — А почему всё же решил рассказать? И почему только сейчас?

В самом деле, наш разговор шёл через день после событий в трактире. Вчера мы отмахали очередной кусок пути и заночевали в Драмбурге, не то, мелком городе, не то большой деревушке, где в отвратительном трактире нам подали отвратительную еду и мы ночевали в отвратительных условиях. А ещё всю ночь шёл нудный дождик и теперь приходилось пробираться по отвратительной, чавкающей грязи. И настроение было соответствующим. Отвратительным. Почему же я решился рассказать именно сегодня?

— Ну-у… я подумал, вдруг я увижу этого… шестого? Вот я его увидел и узнал. И что? Как мне позвать крестоносцев? Эй, идите сюда, это тип, про которого я вам не рассказывал? Или мне схватиться с ним врукопашную, в надежде, что крестоносцы подоспеют?

— Если это наёмник, то у тебя нет шансов ни в первом случае, ни во втором.

— Вот! И я так подумал! Значит, если я его увижу, я должен сделать вид, что я его не узнал. А потом как-то исхитриться, и что-то предпринять, чтобы его схватили. И убить. Чтобы вопросов не задавали. И тут мне пришло в голову, что ты можешь мне помочь!

— Я?!

— Ты. Если мы придумаем какой-то секретный знак опасности, то я мог бы тебе сигнализировать: вижу шестого! Ты бежишь к рыцарям и заявляешь, что видела подозрительного типа, который крутился вокруг меня, и не худо бы его схватить и допросить. Крестоносцы знают про твою смекалку и рассудительность. Они хватают этого типа. Тот, конечно, пытается вырваться. А я его из арбалета — бац! Мол, увидел борьбу и пришёл на помощь… И все довольны!

— А если ты ошибёшься? Если будет просто похожий человек? И по твоей вине он погибнет? Ведь допросить его не получится?

— Я подам сигнал, только если буду полностью уверен, что это тот, кто нам нужен. В конце концов, именно мне придётся его убить? А убить безвинного я не собираюсь.

— Ну-у… выглядит разумным, но у меня всё равно остались сомнения! А какой тайный знак ты придумал?

— Не знаю… — я почесал щёку, — Я думал, ты придумаешь…

— Опять я?! Ну, ладно. Допустим… хм!.. допустим, ты пригладишь волосы на голове. Дважды. А потом ещё раз и снова дважды. У тебя ведь нет привычки приглаживать волосы?

— Иногда я в затылке чешу…

— Чесать и приглаживать — две разные вещи! Пробуй!

Я попробовал. Катерина придирчиво смотрела, прищурив глаза.

— Вообще говоря, неплохо, — подвела она черту, — Но должна быть мотивация. С чего это ты вздумал волосы гладить? Поэтому, после первого поглаживания вытри ладонь платочком. Или просто об штаны, если платочка нету. И все поймут, что у тебя влажные волосы, поэтому ты их и приглаживал. И после второго раза вытри.

— Вот так? — я повторил сигнал.

— Да, так гораздо лучше! — одобрила Катерина, — И ещё: ни в коем случае не гляди в этот момент на «шестого». Словно ты его и не замечаешь вовсе. Не признал. Гляди на что-то другое, интересное. И ладонью по волосам так, небрежно, раз-раз… и вытер. Я догадаюсь, кого ты признал за «шестого». Он сам себя выдаст!

— Договорились! — обрадовался я.

Я тоже должна признаться, — помолчав, заявила девушка, — Мне кажется, я знаю, кто такой Гастон.

— Кто?!

— Помнишь, я говорила, что цвета у Гастона не соответствуют Вюрцбургу? Так вот, зато они соответствуют Дижону! А если точнее, то баронству Пуазёль-ла-Гранж, которое подчиняется графам Дижона. И, вроде бы, я краем уха слышала о некоем Гастоне, не то втором, не то третьем сыне барона Ла-Гранж…

— Значит, всё же рыцарь?

— Рыцари тоже бывают наёмниками! И, если он француз, из Пуазёль-ла-Гранж, это косвенно подтверждает, что он действительно мог быть в войсках Людовика Второго Анжуйского…

— Ага… Но тогда всё сходится! Кто-то… не будем его называть, но про себя помним имя предателя Нишвахтуса… кто-то нанял двух наёмников, чтобы меня убить, а перстень забрать. Один наёмник — Гастон. Он пошёл по самому простому пути: вызвать меня на дуэль, убить, и по обычаю, все вещи проигравшего достаются победителю. Этакий прямолинейный рыцарский путь. Гастон не счёл для, такого благородного себя, возможным сесть за один стол с простолюдинами… Второй наёмник хитрее. Он, очевидно, не благородных кровей, и сидеть за столом простолюдинов ему не досадно. Он очень внимательно выслушал наш разговор, понял кто есть кто и кто его цель, а потом спокойно пожертвовал глупым рыцарем, попавшим в плен и ставшим опасным свидетелем. И этот второй, по моему мнению, гораздо опаснее.

— Понятно… А он знает, что ты его видел?

— Н-не знаю. Крестоносцы не обратили на него внимания, это точно. Рыцари обычно не смотрят на простолюдинов. Для того он туда и сел, чтобы стать незаметным. Но я бы не стал исключать того, что он заметил, как я поворачивал голову в его сторону. Я бы на его месте предостерёгся бы. На всякий случай.

— Угу… То есть, в следующем трактире мы его вряд ли встретим… И где его теперь ждать? Он же должен как-то появиться?

— Где угодно, — пробурчал я, — У него четверо подручных и у каждого арбалет! Они могут оказаться за любым поворотом дороги, возле колодца у трактира, под мостом через реку… да мало ли где! Дали залп — и дёру! А если смажут наконечники ядом, то любая царапина становится смертельно опасной!

— Та-а-ак! А теперь пообещай, что ты не будешь выскакивать впереди всех на своём бешеном Шарире!

— Я и сам не хочу, — уныло признался я, — Но этот Шарик… это же необузданный демон, честное слово! И он не знает слова «второй». Сегодня опять чуть с братом Лудвигом не поссорились… Едва сдержал Шарика, вот еле-еле! Ещё чуть-чуть, и он бы опрокинул того буланого. А это очень не понравилось бы Лудвигу, очень!

— Угу…

Катерина порывисто выглянула в заднее окошко. Шарик тут же прибавил хода в ожидании очередной морковки или яблока.

— Слушай, ты, зверюга! — раздельно сказала Катерина, — Тут речь идёт о жизни и смерти! Если ты не будешь слушаться хозяина… то фигу тебе, а не морковка! Понимаешь?

Шарик недоумённо посмотрел на неё и встряхнул гривой.

— Обещай, что будешь слушаться! — потребовала девушка, высовывая руку с лакомством из окошка, — Обещаешь?..

— Клац! — вот и весь ответ.

— Он обещал! — «перевела» этот ответ Катерина.

Я уныло улыбнулся.

— А кстати! — перевела разговор Катерина, — помнишь, мы разговаривали про долгожителей?

— И что? — насторожился я, — Нас кто-то подслушал?!

— Нет, что ты! Я просто вспомнила, что не только в Ветхом Завете есть подобные примеры! Даже в твоей любимой Греции долгожители были! Простой пример: Нестор и Тиресий! А? Как тебе? Знаешь таких?

— Если Нестор, это тот, который из «Илиады» и «Одиссеи», который внук Посейдона, то знаю, — задумчиво сказал я, — У него был отец Нелей, сын Посейдона, и мать Хлорида, дочь Ниобы. С Ниобой произошло ужасное. Сама она была дочерью Тантала и Дионы, что уже плохо. Хотя бы потому, что Тантал прогневил богов. Он совершил клятвопреступление перед богом Гермесом. За что осуждён на вечные муки. Он низринут в мрачный Аид, где стоит по горло в прозрачной, чистейшей воде, а над ним склоняются ветви с сочными плодами. Но стоит бедняге поднять руку, чтобы сорвать плод или наклониться, чтобы выпить воды, как ветви поднимаются вверх, а вода стремительно убывает, так, что не удаётся ему ни сделать глотка воды, ни откусить заветного плода. Каково быть дочерью такого отца, проклятого богами? Но это было бы полбеды. Ниоба вышла замуж за фиванского царя Амфиона. И родила от него десятерых мальчиков и десятерых девочек. Казалось бы, живи и радуйся! Но нет же! Была у неё подруга по имени Лето. Хорошая подруга, каждому бы такую! Титанида, то есть, потомок титанов, возлюбленная Зевса, родившая ему не абы кого, а Аполлона и Артемиду! Нет, положим, с Герой эта Лето была в контрах, но Зевс-то помнил о своей пассии! И вот, глупая Ниоба вдруг принялась хвалиться своей плодовитостью! Вот, дескать, сколько у неё детей! Побольше, чем у кое-каких богинь, не будем называть их по имени! Где был ум у бабы?..

Понятно, что Лето обиделась. И дети её обиделись. Переглянулись между собой Аполлон и Артемида, бог юношеской красоты и силы и богиня охоты и девичьей красоты… да и перестреляли из лука всех детей дурищи Ниобы! Потому что эти боги не промахиваются в принципе… От горя Ниоба окаменела… А потом оказалось, что нет, не всех! Одна девочка осталась! Та самая Хлорида, мать Нестора. И было у Хлориды с Нелеем двенадцать сыновей. Но пришёл Геракл, разорил Пилос и убил всех детей Нелея и Хлориды. Кроме Нестора. Повезло…

А потом Нестор прославился. Во время войны с месенцами он в одиночку убил сто человек! Впоследствии вся Месения покорилась ему. И за великие подвиги, Аполлон вернул ему все годы жизни, которые отнял у детей Ниобы…

Да, он прожил очень долго! Участвовал в войне с кентаврами, вместе с аргонавтами путешествовал за золотым руном, принимал участие в троянской войне… Да… А кто такой Тиресий?

— А тоже легендарная личность! — подмигнула мне Катерина, — Тоже, из ваших, греческих мифов!

— Не слышал…

— Может и слышал, но не всё. Потому что его подробную историю позже написали! Хочешь, расскажу?

Я выглянул в окно. Всё та же рыжая грязь, по которой с трудом колесила карета. Да ещё, кажется, опять дождик принялся моросить…

— Рассказывай! — отвернулся я от окна.

— Ну, вот… Жил себе такой мальчик по имени Тиресий. Не просто мальчик! Отец у него был пастух, а вот мать — нимфа Хариклó.

— Та самая? — поразился я, — жена Хирона, подруга Афины, кормилица Ахилла?..

— Та самая. Жена кентавра Хирона, воспитателя Геракла, подруга Афины, любимой дочери Зевса, богини мудрости, кормилица Ахилла, величайшего из героев троянской войны, который был убит отравленной стрелой в пятку… В общем, не простой мальчик!

И вот, идёт этот мальчик по полю, и видит, две змеи… хм!.. как бы это… в общем, они переплелись между собой…

— Любовь! — подсказал я.

— Да… как раз этим они и занимались… И глупый мальчик не придумал ничего лучше, как ударить палкой по этим змеям. И убил смею-самку. И… стал девушкой!

— Ничего себе поворот! — удивился я.

— Бывает и не такое! — заверила меня Катерина, — Если читать ваши мифы… Так вот, пришлось ему побыть в шкуре женщины! Готовить, стирать, прясть, убирать жилище… И как-то не очень ему это понравилось! То есть, уже ей, а не ему. Семь лет прожила она, пока не случилось, что проходя тем же местом, она опять увидела пару змей, которые переплелись телами… И она…

— Убила самца! — догадался я.

— Верно! Представляю, как она, бедная, выцеливала… хи-хи! Но, как бы то ни было, она опять стала мужчиной. Три дня, говорят, на радостях пила вино без перерыва! То есть, уже пил, а не пила… Во-о-от. Ну и стал Тиресий жить-поживать. А тут новая напасть! Поспорили как-то Зевс и его жена Гера…

— Это они часто делали! — усмехнулся я, — У них, что ни день, то споры!

— Это да, но речь не об этом. На этот раз они заспорили о том, кто больше получает удовольствия во время… хм… как бы это…

Катерина даже порозовела от смущения.

— Во время любовного акта? — тактично подсказал я.

— Да… Вот, во время этого самого, кто больше получает удовольствия? Зевс говорит — женщина, а Гера спорит — мужчина. И так они заспорили, что по всему Олимпу шум и гром, и молнии сверкают! А потом смекнули: есть же у кого спросить! И вызвали к себе этого самого Тиресия. И спросили. Ну, Тиресий помолчал, помялся, да и выдал: мол, если всё удовольствие разделить на десять частей, то одну часть получит мужчина, а девять — женщина! Он, дескать, всё испытал и может подтвердить. Ну, понятно, сбрехнул! Все вы, мужики, такие!

— Почему же «сбрехнул»? — обиделся я, — Может, правду истинную сказал?

— Да, нет! Ну, какое там у женщин «удовольствие»? Фу, и подумать-то стыдно!

— Не скажи! — возразил я, — Если женщину довести до пика наслаждения, ой, да она в руках плавится! У неё глаза в поволоке! Она стонет от счастья!

— А ты что, сам… ну, в смысле… — Катерина пристально взглянула на меня и окончательно запунцовела.

— Да, — признался я, — У меня был такой опыт… У меня четыре рабыни были, отчего же опыту не быть?..

Девушка порывисто отвернулась к окну.

— А что там дальше? — спросил я через минуту, успев мысленно хорошенько себя отругать: нет, в самом деле, не дурак ли?

— Зевс обрадовался, что победил, — сухо ответила Катерина, — А Гера, огорчилась, что проиграла. Гера, кстати, тоже не поверила, подумала, что Тиресий лжёт, чтобы угодить Зевсу. За это она ослепила Тиресия. А Зевс, в награду, дал ему долгую жизнь, длиной в девять обычных, а кроме того, возможность прорицать будущее. Так Тиресий стал слепым прорицателем, который прожил девять жизней…

— Подожди-ка… Мне кажется, я вспомнил! А не его ли встретил в царстве мёртвых Одиссей, когда хотел узнать будущее и причину гнева Посейдона?..

— Его, — подтвердила Катерина, — Только помни: все эти разговоры должны остаться между нами! Особенно про Ветхий Завет! А то ещё скажут, что мы с тобой приверженцы Уиклифа…

— Кто такой Уиклиф?!

— Да был такой… — неохотно откликнулась девушка, — Джон Уиклиф… священник, профессор в Оксфордском университете… и одновременно еретик… лет тридцать назад, как умер. Вроде и умный человек: Новый Завет на английский язык перевёл, говорил, что народ должен на своём национальном языке Богу молиться. Господь, дескать, не только латынь понимает… А вот, упёрся, что Церковь должна жить скромнее, что недопустима пышность и торжественность! Вот ты как думаешь, можно ли священникам носить пышные облачения?

— Конечно! — пожал я плечами, — Больше пышности, значит, больше торжественности. А приобщение к религии — это должно быть торжественно! Это должно отличаться от серых будней!

— Вот видишь? — посмотрела на меня Катерина, — Вроде дурак дураком в делах церковных, а рассудил верно! А этот Уиклиф… в общем, он ставил под сомнение священные таинства! Одно слово — еретик! Так у этого еретика ещё и последователи есть! И не только в Англии, но и здесь, в Европе! Мало того, почти под боком крестоносцев, в Праге! Есть там такой Ян Гус, который проповедует то же самое. И у этого Гуса есть последователи! В общем, если нас сочтут — не дай Бог! — последователями Уиклифа или гуситами, быть беде! Так что, будь осторожен!

— Буду! — очень серьёзно пообещал я, — Кстати, что это там дымит впереди?

— Где?

— Да вон, дома или что-то похожее, трубами дымят…

— Дай-ка взглянуть… А! Это мы к городу подъезжаем. Это бани. Их всегда на окраину города выносят.

— Бани?! — обрадовался я, — Как замечательно! А то, давно нужно было грязь смыть! Надо поговорить с братом Марцианом, чтобы у бани задержались. Ну, помылись, почистились, зáпах, опять же…

— Он не остановится… — заметила девушка.

— Почему?!

— Ну-у… не остановится, и всё тут!

— Потому что мы торопимся?

— Нет.

— Потому что это для простолюдинов?

— Нет.

— Это опасно?

— Нет.

— А почему он не остановится?!

— Как бы тебе… в общем, лучше у него сам спроси!

В полном недоумении я накинул на себя плащ из грубой парусины — спасибо ещё раз, брат Гюнтер! — и сел на Шарика. Все крестоносцы тоже оказались укутаны в дождевые плащи, что совершенно изменило их внешний вид. Благо, оруженосцы, как всегда, держались сзади, а рыцари — впереди. И рыцарей было всего четверо. Ага, вот и брат Марциан!

— Брат Марциан, говорят, то что впереди дымится, это бани?

— Да.

— А мы не заедем туда, чтобы помыться?

— Нет.

Н-да, сегодня брат Марциан не многословен! Он всегда немногословен, но сегодня особенно!

— А почему?..

— Видишь ли, друг мой, — совершенно неслышно, несмотря на чавканье грязи, рядом оказался брат Вилфрид, — Видишь ли, мы не остановимся возле бани по одной важной причине!

И брат Вилфрид подмигнул пьяненькими глазками.

— И что за причина?

— Причина? О, очень важная причина! Нам туда нельзя!

— Почему?!

— Так заведено в нашем мире, что там, где бани, там всегда и проститутки! Ты уже знаешь, что мужчины и женщины моются в банях вместе?

— Знаю…

— Вот! И эти девицы, которые лёгкого поведения, они этим активно пользуются! Так сказать, два в одном: и помыться, и клиента подцепить! И клиент будет уверен, что девушка чиста, аки… аки вот это вино! Чистый нектар для специалиста!

Брат Вилфрид для убедительности приложился к фляжке. Его, и без того красное лицо, ещё больше покраснело.

— Да… — сказал он, сделав два хороших глотка, — Хорошее вино! А бани… ну, сам посуди, что скажут люди, увидев крестоносцев голыми в бане, в окружении непотребных девок?! Нет, нам в баню нельзя!

— А как же грязь? Вонь? Пот? Неужели до самого Рима так и будем ехать?

— Почему? — искренне удивился брат Вилфрид, — Мы же утром решили… а, ты, наверное, убежал Шарира седлать, потому и не слышал! Мы утром решили, что заедем к местному барону в гости! Там и помоемся, и почистимся, и пот смоем!

— Ага!.. — понял я, — Кто-то из нас друг этого барона!

— Да нет же! Никто из нас его и в глаза не видел! Но мы все рыцари… Понимаешь? Сословие такое, рыцари. И ни один рыцарь не откажет другому в приюте! Некоторые вообще в трактирах не ночуют, так и ездят от одного замка к другому… но это уже свинство! Вот так, заглянуть на огонёк, когда нужда подошла — это нормально. А у нас и в самом деле нужда. Помыться, как ни крути, давно пора! Во-о-от! Поэтому мы и заедем к местному барону в замок!

— А он точно нас примет?

— Ха! Попробовал бы он нас не принять! На земле, принадлежащем Ордену, не принять крестоносцев! Это же всё равно, что в сторону Великого магистра плюнуть! Такое не забывается… А, впрочем, скоро узнаем. Во-о-он замок уже показался, видишь?

— Вижу…

— Вот там и узнаем, пустят ли бедных пилигримов, так сказать, смыть прах дорог с копыт коня… Что-то я, чуть не стихами?.. Погодой, что ли, навеяло?..

* * *

Я жадно всматривался вдаль. Где же он, этот замок, у которого я разглядел только центральную башню? Мы ехали и ехали, а замок, казалось, отъезжал от нас. Вот мы уже въезжаем в город…

— А где же замок?!

— Как «где»? Прямо за городом и замок! Ну, как тебе?.. Вот, решил кто-то построить себе замок… Что он делает? Правильно, выбирает место! Это очень ответственный момент — правильно выбранное место! Особенно, чтобы подземные воды были близко. А то, знаю я замки, где колодец пришлось рыть на глубину более ста метров. Представляешь? Если вдруг осада, то там глоток воды по цене золота будет! Да и без осады… Коней напоить, да самим напиться. А пищу приготовить? Я уж не говорю о том, чтобы помыться или постираться! Во-о-от! А значит, замок выгодно строить возле реки! Вроде нашего Мариенбурга. И тебе защита с одной стороны, и тебе легко наполнить предзамковый ров, и колодец, вероятней всего, копать придётся не слишком глубоко!

Ну, вот, выбрал ты место… На пригорке, само собой. Так сказать, высоко сижу, далеко гляжу… И нападающим, если в голову взбредёт, придётся атаковать, скача на коне вверх. А это страшно неудобно, уж поверь! Выбрал место — выбери план постройки! Нет, так-то все замки на одно лицо, но есть нюансы! Как раз, из-за размера будущей крепости. Ну и от финансов многое зависит.

Теперь сгоняем крестьян, начинаем копать фундамент. Тут две противоположности. Если построить замок на скале, то с фундаментом можно не заморачиваться. Но колодец будет стоить как сам замок. А если крепость на земле, да ещё грунтовые воды близко к поверхности, то колодец — это тьфу, а вот с фундаментом придётся помучиться! Ещё и сваями укреплять. Ну, и понятно, работы надо вести осенью, когда урожай уже собран и крестьяне бездельничают…

— Как это: «бездельничают»?

— Ну, не бездельничают, — поморщился Вилфрид, — Но можно взять какое-то количество, без ущерба для деревни. Ага! Выкопали они нужные рвы и?..

— Делают фундамент?

— Верно! Только вот, из чего? Ага! Нужно, значит, чтобы камень был поблизости природный! И опять мы возвращаемся к построению замка не некоей горе! Ладно, добыли камень, развели известь, начали заливать фундамент… Залили. Теперь возводим стены. И?..

— Что «и»?

— Середина стен — дикий камень. Но обкладывать этот камень нужно кирпичами! Иначе совсем дикий вид будет. Не цивильно. А значит, нужно, чтобы недалеко была глина! Из которой этот самый кирпич можно делать. В о-о-очень большом количестве! К примеру, на постройку Мариенбурга ушло восемь миллионов штук кирпичей!

— Сколько?! — ахнул я.

— Восемь миллионов штук! — с удовольствием повторил Вилфрид. Ну, ладно, наш Мариенбург всем замкам замок, но и для любого другого кирпича понадобится — немеряно!

— Господи, сколько же это удовольствие стóит?!

— Даже не спрашивай! Всегда — понимаешь? всегда! — для постройки замка вводят особый налог. Иначе не вытянуть. И я не знаю ни одного замка, даже самого плохонького, который строился бы меньше четырёх лет. Если он каменный, разумеется. С деревянными проще… Вот и считай, на сколько он потянет?

Ну и понятно, что пока идёт строительство, вокруг начинают селиться мастеровые людишки. Тут тебе и каменщики, и гончары, и кузнецы и вообще — ремесленники. А как же без них? Они и строят, и инструмент строительный готовят, и телеги мастерят, на которых камень да глину возят, и лошадей подковывают, которые эти телеги возят, и кирпич обжигают… А где им жить? Не в норах же? Вот и строят себе домишки. А там, глядишь, уже и жена приехала, и огородик завёлся, и живность, и детишки бегают… Встал замок, а вокруг уже город! Как будто, сам собою вырос! Так ведь, ещё и городские стены жители за свой счёт возводят! И, надо сказать, это очень удобно! В смысле, когда город под боком. Враг тайно не подкрадётся. Ему сперва город занять надо, а уж потом и к замку приступать. Ага!

— А если враг подступил, то город можно сжечь! — с горечью добавил я, вспомнив обгорелые стены города Мариенбурга, возле крестоносного замка.

— Это само собой, — спокойно кивнул рыцарь, — Да это и для жителей не новость. Все так делают. И все к этому готовы. Чуть что, хватают самое ценное и бегом в замок, спасаться. Знают, что всё равно дом сгорит. Не хозяин замка подожжёт, так враги спалят. Какая жителю разница? А если врагов отбить, то хозяин замка выплатит пособие! На новое строительство. Или на починку старого, если у кого-то хоть полы остались. Так и здесь. Вон он, замок, на возвышенности стоит. А у подножия — город! Ага! А городские стены тоже неспроста. Сколько жителей в городе? Хорошо, если тысячи две! Так сказать, крупный город. Ну, пусть две с половиной, даже три! А тут приходит армия тысяч в десять копий! И при атаке им никак не развернуться в этом узком месте, зажатом стенами. И манёвра конного им нет! Ага!

— Мудро! — вынужден был признать я.

— Это что! Ты даже не представляешь, сколько в замке разных хитростей придумано! Начиная от подъёмного моста через ров и кончая… даже не знаю, где кончая! Эти хитрости бесконечны! Когда приедем, я тебе подскажу что зачем… Бр-р… ну и погодка! Только глоток вина может скрасить… э-э-э… в общем — скрасить! Будешь?

— Нет, спасибо! — вежливо отказался я.

— Как хочешь! — бодро заявил Вилфрид, прикладываясь к фляге, — Мне больше достанется!

* * *

Сначала замок показался мне слишком маленьким. Особенно, после грандиозного Мариенбурга. Но это, пока я не подъехал ближе. Громадина! И чем ближе, тем казался больше и больше. Прямо, оптическая иллюзия!

Крестоносцы, приблизившись к замку, переглянулись и стянули с себя дождевые плащи, благо и дождь вроде бы прекратился. И вновь надели свои обычные, белые с чёрными крестами. Дорога сузилась, и поневоле рыцари, ехавшие впереди оруженосцев, оказались в одной группе, рядом со мной и братом Вилфредом.

— Обрати внимание, — подсказал Вилфрид, всё ещё ехавший со мной бок о бок, — Дорога идёт вдоль стен, и ты всегда оказываешься правым боком к стене. А щит у тебя слева… Ага!

— Но можно же ехать и напрямую? — возразил я, — Минуя город?

— По буеракам? По корням от кустов? Тем более, это колючий шиповник? Можно, конечно… Но весело тебе не будет, это я обещаю! Ага!

Недалеко от стен тянулся длинный ров, наполненный какой-то зловонной жижей.

— А представь, что тебе туда лезть придётся, если город штурмовать! — небрежно бросил Вилфрид, уловив мой взгляд, — Вроде пустячок, а охоту воевать отшибает напрочь!

— А если зимой? — полюбопытничал я, — Когда вода замёрзнет?

— Да кто же зимой воюет? — выпучил на меня глаза крестоносец, — Где же ты зимой коням фураж достанешь? Если хозяин все окрестности сам пожёг? А без коней, разве ж это война? Стыдобина это, а не война…

Через ров оказался перекинут единственный мост. Крепкий такой, из мощных брёвен, к которым оказались подведены не менее мощные цепи, уходящие в глубину крепостной стены.

— Ишь ты! — прокомментировал Вилфрид, — Не просто канаты! Цепи! Железные! Не бедствует хозяин, не мелочится…

— А зачем эти цепи вообще нужны? — не понял я, — Чтобы мост не украли?

— Ха-ха-ха!!! — грянул дружный хохот вокруг. Все крестоносцы радостно ржали, держась за животы, — Ха-ха-ха! Чтобы… ха-ха-ха! Чтобы мост не украли! Ха-ха-ха!!!

— Ой, насмешил! — вытер слезинку Вилфрид, — Это надо запомнить, чтобы потом в компании посмеяться! Нет, друг мой, цепи нужны, чтобы поднять мост в случае опасности! И вообще, на ночь его обычно поднимают… Так, для профилактики. Обычай такой…

— В каком смысле «поднимают»? — ошалел я, — Он же весит… ну, не знаю… Но такие толстые брёвна… Кто же это поднять сможет?!

— Там в замке система противовесов, — всё ещё похохатывая, объяснил Вилфрид, — Так настроено, что вес моста этими противовесами скрадывается. Ну и лебёдка, чтобы не вручную цепи крутить…

— Типа полиспаста? — догадался я, вспомнив знакомое слово.

— Ну, вроде того… Только проще, иначе мост будет подниматься легко, но слишком медленно. А в случае тревоги, из лебёдки попросту выбивают стопорный механизм, и мост моментально поднимается. Даже, если на нём уже есть враги. Поднимается, и закрывает собой ворота в замок. Вроде как, дополнительная защита. А враги, которые на мосту были, об ворота — шмяк! И уже не враги, а просто трупы…

— Деревянный мост? — скептически заметил я, — Защита воротам? А если его горящей стелой поджечь? Бывает же, что стрелы горящей смолой обмазывают? И мост сгорит, и ворота сгорят! Тоже мне, защита!

— Попробуй! — усмехнулся Вилфрид, — Можешь, прямо сейчас попробовать! Хоть костёр на этом мосту разведи, ничего ему не станется! А потому, что делают мост из морёного дуба, который твёрдый, как железо, и гореть совершенно отказывается. Ага! Нет, это добрая защита воротам!

— Угу… а почему он сейчас опущен и мы проезжаем по нему просто так?

— Во-первых, по плащам видно, что мы крестоносцы. Во-вторых, нас мало и можно не слишком опасаться. В третьих, мост опущен, а ворота-то закрыты! Ага!

Ворота и в самом деле были закрыты. Впрочем, в углу ворот приоткрылась калитка и из неё выглянул невысокий, толстенький и чрезвычайно важный человечек.

— Господа! — напыщенным и хорошо поставленным голосом возгласил он, — Прошу назвать себя и цель своего приезда! Мой господин, благородный барон Гельмут послал меня узнать ваши благородные имена!

— Передай благородному барону Гельмуту, что здесь ожидают смиренные рыцари Ордена Дома Святой Марии Тевтонской брат Марциан из Перуджи, брат Вилфрид из Майнца, брат Ульрих из Люнибурга и брат Лудвиг из Линца, а также их оруженосцы. А куда мы едем и с какой целью, я расскажу, разве что, самому барону Гельмуту.

— А разве… разве вы не на праздник? — удивился низенький.

— Что за праздник?! — вскинул голову Марциан.

— У благородного барона Гельмута завтра день рождения… — растерялся человечек.

— А… ну да! И почтить день рождения благородного барона… тоже была наша цель! — быстро вывернулся Марциан, — Помимо той, о которой я говорил вначале.

— Я понял вас, господа! — важно склонил голову человечек, — Прошу подождать, пока я доложу о вас господину барону!

И человечек исчез в калитке. Крестоносцы остались одни перед воротами. И я почувствовал себя неуютно. Словно кто-то внимательно рассматривает меня поверх стрелы, вложенной в натянутый арбалет…

Однако, длилось это недолго. Не прошло и четверти часа,[1] как за воротами раздался скрип и створки медленно разошлись в разные стороны. Тот же низенький человечек почтительно склонился в поклоне:

— Благородный барон Гельмут простит господ крестоносцев быть его почётными гостями!

Отряд крестоносцев медленно въехал в ворота.

[1] …недолго. Не прошло и четверти часа… Любознательному читателю: авторы просят не забывать, что ритм жизни в Средневековье значительно отличался от нынешнего стремительного века. Подождать всего четверть часа? Да это тьфу и растереть! Иногда приходилось ждать гораздо дольше!

Глава 39. В гостях хорошо…

Из сердцевины пиона

Медленно выползает пчела…

О, с какой неохотой!

Мацуо Басё.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 28.09.1410 года.

— М-м-м-м!.. — счастливо промычал я, погружаясь в горячую воду.

Только теперь стало понятно, насколько мы заросли грязью и провоняли. Так, потихоньку, день за днём, вроде и не заметно было. А теперь, когда от меня расплываются грязные круги… фу-у-у!

— О-о-о-у-у-у! — послышалось неподалёку восторженное.

— А-а-а-х-х-х, хорошо! — отозвалось из другого угла.

Всё просто. Здешний хозяин, барон Гельмут, распорядился установить сразу пять ёмкостей с горячей водой. Отгородив их ширмами друг от друга. И здешние ванны напоминали именно ванны, принятые у нас, в Греции. То есть, не просто бочка с открытым верхом, в которую надо по лестнице взбираться, а та же бочка, но положенная на бок и распиленная пополам, вдоль. И на небольших ножках. Довольно большая бочка. То есть, в неё вполне можно лечь, опираясь руками в края, чтобы не нырнуть окончательно, а можно сесть, и тогда воды тебе будет как раз по шею. Вода была горячая-прегорячая, и в ней плавали розовые лепестки… Где их взяли, в конце сентября? Даже не знаю! Заранее засушили, что ли?.. М-м-м… какое наслаждение!!

— Господин желает, чтобы ему потёрли спину?

От неожиданности я чуть из ванны не выпрыгнул! Юная девчушка, не больше пятнадцати лет, стояла за спиной, держа в руках мочалку и кусок мыла. И одета была… ох!

Знаете, когда я был в Мариенбурге, время от времени, крестоносцы решались выпустить женщин постирать одежды в реке Ногате, под присмотром небольшого отряда. Так потом, молодые рыцари, с блеском в глазах, жарко рассказывали, как эти прачки, перед тем, как зайти в воду, подтыкают подол платья за пояс, чтобы не замочить. И у них, у прачек, становятся видны ноги — вы не представляете! — по самую середину икры! Ну, потому что выше закрывает уже нижняя юбка. Я потом долго удивлялся, что тут такого, особенно, когда Катерина рассказала, что здесь принято совместное посещение бани. То есть, в бане можно видеть женщину целиком голую, а когда видишь только женскую ножку, да ещё только по середину икры, то это более возбуждает?! И только сегодня, когда я узнал, что крестоносцы не посещают общественных бань, только теперь я понял, какой это соблазн для юных рыцарей: целая половина женской ножки! Обнажённая!

Так вот, та девушка, которая стояла рядом, была в одной нижней сорочке! С таким глубоким вырезом, что казалось, чуть-чуть она наклонись — и у неё всё что нужно и ненужно из этого выреза выпадет! Хотя чему там выпадать? Там ещё и не наросло как следует. Но, складки сорочки скрадывали ощущение объёма и казалось, что там, в вырезе — ого-го! И снизу сорочка была не по середину икры, а по середину бедра! Опять же, ощущение, что если девушка потянется вверх или прогнётся чуть назад, то откроются такие сокровенные тайны, что только держись! Ну, я-то ладно, я и не такое видел, но если и к рыцарям пришли такие-же помощницы в натирании спинок, то… бедные, бедные крестоносцы! Их же вполне удар хватить может!

— Кхе-кхе! — послышалось строгое, и я спохватился.

— Нет, спасибо! — вежливо улыбнулся я девушке, — Помощи не нужно. Оставь мыло и мочалку… да, и полотенце тоже… и можешь идти!

— Да, господин! — покорно согласилась девушка, наклоняясь, чтобы положить мыло с мочалкой и, ей-богу, я заметил, как мелькнули в вырезе сорочки её соски! — Как господин прикажет… Вот ещё сменное бельё, а грязное бросьте здесь! Прачки постирают. А я тогда пойду согреть господину постель!

— Кхе-кхе! — послышалось опять, но уже поздно, девушка исчезла за ширмой.

Быть может, вас удивляет это «кхе-кхе»? Всё просто! Когда отряд крестоносцев въехал в ворота замка, я ожидал увидеть, как в Мариенбурге, широкий двор со всякими строениями, но нет! От ворот тянулся узкий, длинный проход, ограждённый каменными стенами, в конце которого оказались ещё одни ворота! И пока мы ехали к этим вторым воротам, я всё время ощущал на себе внимательный, ощупывающий взгляд.

Знаете, если бы я руководил нападением на этот замок, я бы ни за что не стал бы ломиться в ворота! Лучше бы разнести артиллерией часть стены в другом месте! Потому что за воротами таилась настоящая засада! Я на долю секунды задумался, почему в Мариенбурге не сделано ничего подобного? Почему там не устроена ловушка? А потом догадался: там весь Нижний замок — это уже ловушка! Если вы ворвётесь туда, то вы станете лёгкой мишенью для обстрела из Среднего замка. А если, ценой ужесных потерь, вам удастся прорваться в Средний замок, который, кстати, меньше и значит, количество воинов там будет меньше, то вы станете мишенью со стороны Верхнего замка… Да… уж! Раньше я думал, что это крестоносцы так огораживаются от простолюдинов, проживающих в Нижнем замке, и только теперь понял, что такая постройка имеет и военное назначение. Во я дурак!..

Мы подъехали к воротам в конце этого маленького внутреннего дворика, створки ворот колыхнулись и разошлись в разные стороны, и мне брызнуло в глаза многоцветьем красок. Нет, в самом деле, после унылой, чавкающей грязи, которая казалось, покрыла собой всё вокруг, после нудного моросящего дождя, и вдруг увидеть такое буйное смешение ярких, насыщенных цветом одежд — это всё равно, как удар по зрению!

Внутренний двор замка, особенно возле ворот, был наполнен людьми. И все в ярких, разноцветных одеждах. Особенно часто встречались синий, пурпурный, белый и зелёный, но были и все прочие, лиловые, коричневые, салатовые, фиолетовые и многие-многие другие, да ещё так странно перемешанные, что голова кружилась. Нет, я уверен, что рыцари-крестоносцы, более привычные к такому зрелищу, одним взглядом вычленили основные цвета гербов и уже сообразили, кто здесь откуда, но для меня, непривычного, это было одуряющее впечатление. Я, помнится, упоминал, что люди всегда стремятся раскрасить свой быт. И даже удивлялся, что даже в крестьянском хозяйстве такие яркие цвета. Так вот, я ошибался! Всё, что я видел до этого, это вовсе не яркие цвета! А вот тут — яркие. Так, что глазам смотреть больно.

Вперёд выступил довольно молодой ещё человек, вряд ли старше тридцати пяти лет, но уже осанистый, с небольшим брюшком, одетый вызывающе ярко и броско: на нём были узкие разноцветные колготки, на правой ноге белого цвета, на левой — красного, грудь и живот прикрывал дублет, тоже двойного цвета, но на этот раз обратной раскраски, справа красный, слева белый, из под дублета выглядывал довольно высокий воротник нижней одежды, явно шёлковой, пурпурной расцветки, сам дублет был опоясан рыцарским поясом, кожаным, но полностью покрытым золотыми овальными бляхами, с какими-то изображениями, которые я издали не сумел разобрать. А сверху на нём было накинуто роскошное тёплое одеяние, с огромным меховым воротником, который раскинулся до самого конца плеч. Нечто фиолетовое, с серым мехом. Похоже, и без этого человеку было тепло, потому что застёгивать одеяние человек не торопился. На голове у человека был мягкий берет со страусиным пером, приколотым золотой брошью, на шее — толстенная, пожалуй, толще большого пальца руки, золотая цепь, а на ногах… я даже не поверил глазам! На ногах была очень странная обувь! Представьте себе кожаные башмаки. Представили? Теперь отрежьте почти весь верх башмаков, чтобы едва-едва доходило до косточки на лодыжке. А теперь удлините и заострите перед ваших башмаков. Да побольше, побольше! Не стесняйтесь! Примерно ещё на длину стопы. Или даже больше. И слегка загните вверх. Ну вот, теперь вы имеете представление, какую нелепую обувь я увидел. Зато с золотыми пряжками, украшенными небольшими сапфирами. Как же он ходит-то, Господи! Он же носками этих туфель будет каждый раз за землю запинаться! А, нет, не будет. Я заметил, что к носкам туфель приделана тонкая золотая цепочка, которая крепится другим концом к коленям. Но всё равно, неудобно же!

Тем временем человек раскинул в приветственном жесте обе руки, выпростав их из особых прорезей в длинных и широких рукавах своего тёплого одеяния:

— Я приветствую братьев-рыцарей в стенах своего замка! Да славится имя Иисусово!

— Во веки веков! — степенно ответил брат Марциан, слезая с коня, — И я приветствую славного барона Гельмута, да будет над ним благословение Божие!

И два рыцаря показательно обнялись.

— Сенешаль! — возгласил барон Гельмут, — Где сенешаль?!

— Я здесь! — вынырнул тот, давешний, низенький и толстенький, который встречал нас у ворот.

— Разместить моих почётных гостей со всеми удобствами! — очень громко, явно напоказ, распорядился Гельмут, — Чтобы крестоносцы ни в чём не знали нужды! Обмыть, накормить, напоить… лошадей разместить в моей личной конюшне! Лучшего овса!

И барон вновь развернулся к Марциану:

— Я надеюсь, после омовения, когда вы слегка отдохнёте, вы удостоите меня небольшой беседы? Право слово, нам есть о чём поговорить…

— Не премину, — склонил голову Марциан, — Почту за честь! Мне тоже нужно многое сказать вам, барон!

И они какое-то время поулыбались друг другу.

— Прошу за мной, господа! — пригласил сенешаль, — Лошадей можете оставить, о них позаботятся.

— Шарик! — повернулся я к своему демону, — Я тебя прошу… нет, я настаиваю! Не опозорь меня! Не устраивай скандалов! Ну?.. Обещаешь?..

Шарик нехотя фыркнул отводя взгляд. Дескать, шёл бы ты, хозяин, мы тут и без тебя разберёмся. Если и захочется благородному коню порезвиться, что ж тут такого?

— Не-е-ет, Шарик, ты мне обещай, что не будешь куролесить! — не повёлся я.

Шарик вытянул вперёд шею и потряс гривой. И искоса посмотрел на меня печальным взглядом. Словно ребёнок, которого любимой игрушки лишают.

— Вот и договорились! — подвёл итог я, — Смотри! А то мне за тебя будет стыдно!

Шарик ещё раз печально фыркнул и переступил передними копытами. Тут подбежал какой-то мальчишка, по всей видимости, помощник местного конюха, а может, и его сын. И протянул руку к поводьям. Шарик задрал верхнюю губу и звонко клацнул зубами. Мальчишка отдёрнул руку. Глупый! Если бы Шарик хотел укусить, он бы укусил. Никто не успел бы увернуться!

— Шарик, не шали! — ещё раз попросил я, поглаживая коня по шее, — Возьми поводья, мальчик! Позаботься об этом коне!

— Само-собой, ваша милость! — серьёзно, ломким голосом, ответил мальчишка, вновь принимая поводья, — У нас коням хорошо! Лучше чем… в общем, хорошо коням!

Тут возникла небольшая заминка. Половину лошадей уже повели на выхаживание и в конюшни, а другая половина ещё была в руках оруженосцев. Сенешаль с криками и руганью требовал какого-то Ансельма, по всей видимости, главного конюшего, вот тут-то Марциан вполголоса и сказал:

— Я узнал этого… Гельмута! Не то, чтобы я был с ним знаком, но наслышан… Так вот, это известный кляузник и наушник! Не удивлюсь, что за это и получил в управление целый замок… А ещё подозреваю, что могут быть провокации, чтобы потом наябедничать Великому магистру! А потому: всем быть начеку! Ни на волосок, ни на полволоска! Особенно ты, Андреас!

— Я?! — обомлел я.

— Ты. Ты не рыцарь, но с рыцарями едешь. А значит, лёгкая мишень. Во всяком случае, по мнению Гельмута. Ты обляпаешься — брызгами нас всех заденет! Я постараюсь быть всегда рядом, и если ты услышишь, что я покашливаю, насторожись! Что-то тут не так! Понятно?

Я не успел ответить. Улыбающийся сенешаль опять повернулся к нам, делая приглашающий жест рукой, и мы пошли вслед за ним, а прибежавшие слуги разобрали наших коней.

Теперь вы понимаете, что значило «кхе-кхе» из-за ширмы?

* * *

Карета остановилась и дверца почтительно распахнулась. Я почему-то надеялась, что это будет Андреас, но нет. Лудвиг. А, ну конечно! Вон он, Андреас, стоит раскрыв рот, разглядывая пёстрое общество. Ну, понятно, почему он растерялся. Да и я хороша, могла бы и предупредить…

Стараясь не нахмуриться — с чего бы обижать человека, который пытается услужить? — я оперлась на протянутую руку и шагнула на ступеньки кареты. И бросила взгляд вокруг.

Ну-у… не так страшно. Мода почти не изменилась за тот год, что я провела в монастыре. Так что, я со своими прошлогодними нарядами не буду выглядеть белой вороной… Господи, что за мысли у меня в голове! Нет бы о божественном, а я о платьях!

С такими покаянными мыслями я спустилась на землю.

— …приветствую славного барона Гельмута, да будет над ним благословение Божие! — донеслись до меня слова брата Марциана.

Я с любопытством вытянула шею. Ну, вот так всегда! Женщины, они же самые любопытные существа на свете, а каждый раз оказываешься в самом конце, во время поездки! Потому что карета всегда едет позади. И почему я не посмотрела с высоты ступенек? Ага! Барон Гельмут оказался одет в мипарти — то есть его одежда разделялась цветами пополам, верхняя часть от нижней части, а правая половина от левой. Красное с белым. Угу… то есть, на языке цвета одеяний, белое — символ чистоты и непорочности — не зря же и крестоносцы носят белые плащи! — и красное — символ власти и твёрдости. Причём, слева белое, то есть, сердце чистое, а справа красное, то есть, в руках мощь и сила… А шоссы, то есть, мужские узкие колготки, не иначе шёлковые. Богато, богато… Поверхнакинута фиолетовая шаубе с роскошным воротником из серой белки… ну, барону более дорогое и не положено… на голове бархатный берет со страусиным пером, а на ногах… пулены? Ха! Коротковаты пулены! Опять же, может этот Гельмут и хотел бы надеть подлиннее, а не имеет права! Всего лишь барон. Но хочет, хочет! Вон, и цепочки прицепил, хотя надобности в них ещё нету. А ведь мне доводилось видеть пулены и втрое длинней! Был у нас в гостях один герцог… Вот те пулены без цепочки и в самом деле носить невозможно! О чём я?.. Ах, да! Барон Гельмут. Ну, с первого взгляда, судя по одежде… слишком жаждет власти, слишком кичится достигнутым, вон сколько золота на себя навесил! Скромнее надо быть, скромнее! А ещё, чересчур позёрствует, играет на публику. Иначе, зачем так громогласно?.. А ведь всё это признаки, что человек с внутренней червоточинкой. Такого легко купить, но ещё легче перекупить! Н-да… надо иметь в виду и быть настороже. Предупредить брата Марциана? Да и Андеаса?

Но тут сенешаль повёл нас в донжон…

* * *

В ломаных переходах замка, почти незаметно, к нам присоединилась почтенная женщина, по всей видимости, жена сенешаля.

— Э-э-э… ваша милость? — деликатно обратилась она ко мне, подстраиваясь под мой шаг, — Позвольте узнать ваше благородное имя?

Ну, вот и началось испытание, которое подсунула мне матушка. Искушение титулом.

— Катерина, — вздохнула я, — Катерина, графиня де Мино.

— Ваше сиятельство! — кажется, женщина испугалась, — Как же вы… с рыцарями?..

— А что не так с рыцарями? — слегка нахмурилась я.

— Нет-нет, я про купание! — заверила женщина, — Нехорошо получится, если вместе с рыцарями, даже если занавески будут… А мы вот что сделаем! Купален у нас пять, а рыцарей и их слуг пятнадцать! Значит, в три захода они все помоются! А потом для вас с вашей… м-м-м…

— Просто служанка, — подсказала я.

— … с вашей служанкой, мы отдельно воду вскипятим! И купальни помоем! Если ваше сиятельство изволит обождать…

— Изволю, — согласилась я, — Отчего же не подождать. Если вы, сударыня, составите мне компанию.

— С радостью! — просияла женщина, — Вот только самые последние-распоследние распоряжения отдам и сразу к вам!

— А вы здесь…

— Баронесса Шарлотта де Зальц, — представилась дам, — Мой муж сенешаль замка, а я ему помогаю по мере сил. Особенно, когда нас посещают дамы. Сами понимаете, мужчина-сенешаль хорошо, но есть нюансы…

— Понимаю, — согласилась я, — Что ж, баронесса Шарлотта, делайте ваши распоряжения, и я вас буду ждать.

— Минуту! — клятвенно прижала руки к груди баронесса, — Всего минуту, и я в вашем распоряжении! Вот сюда пожалуйте, ваше сиятельство! Лучшие гостевые покои! Располагайтесь, а я, вот прямо сейчас… всего минуту!

* * *

Из соседних купален послышался плеск и я с грустью понял, что пора вылезать. И в самом деле, неудобно, если вода остынет. В этой воде ещё другим купаться. Они же не виноваты, что мне так хорошо? Им хочется, чтобы им тоже хорошо было.

Так, свою одежду сказали оставить, а надеть сменную. Что тут из сменной? Странно, что не оказалось брэ[1]. Впрочем… вот нижняя рубашка, довольно короткая, едва прикрывает бёдра, с длинными рукавами до кистей. Ага, вот и колготки, серые, шерстяные, с пришитой кожаной полоской снизу. Я и сам такие носил, только зелёные. И, когда мы вошли в это, центральное здание замка, сенешаль почтительно попросил нас оставить обувь на специальной подставке. Довольно внушительной, надо признаться. Вот тут я и порадовался, что к моим колготкам снизу пришита кожа! Теперь мне дали такие же. Отлично! Если я буду без брэ, кто заметит? А потом сам постираю! Что ещё? Как? Ничего больше? Ну… и так сойдёт! Я только бережно свернул бригандину и взял с собой. Стирать её? Что за глупость! Она же заржавеет! А брат Гюнтер взял с меня слово, что я всегда, то есть, всегда-всегда, буду в бригандине.

Как-то непроизвольно, но мы все собрались в той комнатушке, которую выделили брату Марциану. И тут выяснилось, что наши оруженосцы успели принести кое-какие сундуки из телеги, что нас сопровождала. Что бы вы думали? Там оказалась запасная верхняя одежда! И не просто одежда, а вполне роскошная одежда! В такой не стыдно показаться среди гостей барона Гельмута. Принесли и тот мешок, который подарил мне Гюнтер. Я тщательно покопался на дне… Есть! Есть прелестная верхняя одежда в чёрно-белую клеточку. Этакая, просторная рубаха, с широкими рукавами, с завязками на груди. Одеваем рубаху, а сверху — бригандину! Не ту, которая провоняла пóтом, а запасную, из мешка. Отлично, я готов!

— Пойду я, пообщаюсь с бароном, — хмуро сообщил нам Марциан, и повернулся к Ульриху, — Как у меня с мимикой?

И мягко улыбнулся. Тепло и сердечно. По доброму, почти как родственник. Потом внимательно прислушался, даже голову чуть склонил набок, словно впитывая каждое слово. Потом нахмурился и покачал головой, словно сопереживая кому-то, кому пришлось встретиться с непредвиденными трудностями. Потом опять улыбнулся, весело и заразительно, словно услышал весёлую шутку.

— Ну?..

— Сойдёт, — вяло махнул рукой Ульрих, — Я бы поверил… если бы не знал, с кем дело имею. Но этот Гельмут знает! Поэтому, к мимике нужны ещё и жесты. И слова. И поза.

— Знаю, — буркнул Марциан, — Буду иметь в виду… Ну, Господи благослови!

— Ступай, с Господом! — раздалось почти хором.

И мы остались ждать.

— Не понял! — не выдержал я, — А зачем весь этот маскарад улыбок? А просто поговорить?

— Ага! — тут же отреагировал Вилфрид, — Ты ещё скажи, «поговорить по-товарищески»!

— А что не так-то?!

— Всё не так, — вяло вклинился в беседу Ульрих, — Вот представь: восемь лет назад Сигизмунд Люксембург заложил Новую Марку нашему Ордену… Почему заложил? А она ему не нужна! Он и король Венгрии, и претендует на германское королевство, и по совместительству, курфюрст Бранденбургский… Ему деньги нужны, а не это глупое курфюршество! Будут деньги, будет Германия! Но я не об этом. Орден у него Новую Марку взял. А теперь скажи, кто будет управлять новыми землями?..

— Там же были свои бароны… — пожал я плечами, — Неужели всю местную знать сгонять с насиженных мест?! Это же… война!

— Ты видел за спиной Гельмута баронов и баронесс? Вот это и есть та самая, старая бранденбургская знать! Но управлять ими должен человек, полностью преданный Ордену! Проверенный! Который не будет плести за спиной заговоры! А где взять?.. Правильно, нужно поставить одного из рыцарей-крестоносцев! Давших Ордену клятву верности и подтвердивший эту клятву делами. Однако! У нас монашествующий Орден. А монах не имеет право быть собственником. Какой же он тогда владелец замков и земель? Поэтому берут преданного рыцаря-крестоносца и торжественно освобождают его от части клятв и обетов, которые он дал ранее. В частности, обета не иметь имущества, обета целибата и ряда других обетов. Кроме преданства Ордену, разумеется! Эта клятва остаётся у него на всю жизнь.

Теперь возьми в расчёт: восемь лет назад Великим магистром Ордена был Генрих фон Юнгинген. Наверное, он поставил здесь кого-то из своих, преданных рыцарей. Вряд ли это был Гельмут, слишком молод. Восемь лет назад он был столь юн, что не смог бы быть авторитетным правителем здешних земель. Надо полагать, что его поставил Ульрих фон Юнгинген. А Ульрих стал Великим магистром всего три года назад. До этого он был комтуром замка Кёнигсберг, думаю и Гельмут служил там же… И вот, в составе небольшого отряда, около трёх лет назад, приехал Гельмут в здешний замок, да и зачитал приказ Ульриха о смене правителя! Прежнего правителя Ульрих вызвал к себе, а Гельмут стал полноправным владельцем окрестностей… Теперь представь: он слышит, что Великий магистр погиб, и теперь в Ордене новый Великий магистр! И к нему приезжает… да-да, небольшой вооружённый отряд… а во главе отряда брат Марциан, который долгое время был ближайшим доверенным человеком Генриха фон Плауэна… Кто знает, вдруг мы завтра выйдем на центральную площадь, да и зачитаем новый приказ Великого магистра?!

— О, Господи!.. — пробормотал я, — Как нас вообще в замок впустили?..

— Ну, если бы мы и в самом деле везли бы с собой подобный приказ, а он посмел бы воспротивиться, сюда приехал бы совсем другой отряд! И его повезли бы в оковах. Но он нам не доверяет ни на маковое зёрнышко! И будет чинить провокации. Это и без предупреждения брата Марциана ясно было. Чтобы в случае чего, апеллировать к Великому магистру: я, дескать чист, а посмотрите, кого вы прислали на моё место!

— А почему бы брату Марциану не сказать прямо: дескать, мы не метим на место барона, мы здесь вообще проездом…

— Да ты что! — поразился Ульрих, — Наоборот! Мы должны всячески делать намёки, что мы здесь неспроста, и что имеем особые полномочия!

— Зачем?!

— Ну… брат казначей был не слишком-то щедр… Было бы неплохо, если этот Гельмут попытается от нас откупиться. Ну, вроде щедрых подарков и всё такое…

— Зачем же ему нас одаривать? Не понимаю…

— Как «зачем»? А вдруг у нас открытый лист? Какой замок впишем, там и оставим своего представителя! А он будет с ним дружить… если подружится! Вот он и захочет подружиться, делая щедрые подарки. Наверное…

— Сестра Катерина это всё понятней бы объяснила, — неожиданно заявил Вилфрид, — У неё это как-то… внятнее получается!

— А, кстати, — спохватился я, — А где сестра Катерина? И эта её Эльке?

— Купаются, — простуженным голосом сказал кто-то из оруженосцев, — После нас служанки как раз принялись в купальнях воду менять. Говорят, для приехавшей дамы. А приехала только сестра Катерина. Ну, и Эльке, само собой.

— Ах, да! Мне бы ещё мои брэ простирнуть! — вспомнил я, — Как бы распорядиться, чтобы горячей воды оставили?

— Оставят — успокоительно махнул рукой Ульрих, — Здесь всем нужно брэ постирать. Что ж они, не понимают, что ли? Чай, не в первый раз!..

* * *

По первому впечатлению, Шарлота де Зальц показалась мне отличной хозяйственницей, с железной хваткой, но слегка простоватой в остальных вопросах. Девушки-служанки вились вокруг неё, словно пчёлы возле тарелки с вареньем. И она успевала каждой отдать нужное распоряжение, не прерывая нашей приятной беседы. Так вот, во время беседы мне удалось выведать всё! То есть, чуть не все тайны, которые барон Гельмут мечтал бы утаить ото всех. Достаточно было слегка намекнуть, что почтенная Шарлота не в курсе того-то или сего-то.

— Как?! — искренне возмущалась кастелянша, — Вы думаете, я не в курсе! Так вот, нет же! В курсе! Знаете ли вы, сударыня…

И вываливалась гора сведений. В том числе весьма любопытных.

— Нет-нет, — отвечала я, — Я верю, что вы здесь в самом центре событий и мимо вас, сударыня, ничего пройти не может… ну, разве что, вот в этом вопросе…

— А вот и нет! — отвечала бедная Шарлота, не догадываясь, что ей манипулируют, — И в этом вопросе я всё знаю! Да, если вы хотите знать…

И на свет являлась очередная гора слухов, сплетней, а иногда и откровенных домыслов. Но, в любом ворохе можно найти жемчужину, если хорошенько порыться! И я мысленно просеивала очередную гору, пока вела светскую беседу, мило улыбаясь кастелянше.

Ну, что ж… Если кратко: барон Гельмут появился в замке около трёх лет назад, сменив некоего барона Кэйтана. А Кэйтан не пришёлся ко двору нового Великого магистра, потому что два года подряд не мог отправить в Орден определённое количество податей, хотя сам Кэйтан, по уверению Шарлоты, был в этом не виноват. После перехода окрестных земель под тяжёлую пяту Ордена налоги возросли, что вызвало целый ряд бунтов по всей Новой Марке. Старый Великий магистр это понимал и был уверен, что ещё год-два-три, и всё придёт в норму, а новый Великий магистр почему-то осерчал. И прислал Гельмута.

Гельмут взялся за дело круто. И, одновременно, с умом. Прежде всего, втрое увеличил личную дружину, и втрое увеличил каждому содержание. А потом обрушился на непокорные сёла и городки, выбивая не только полную сумму налогов, но и сверх того. Прямо, как с побеждённых врагов, по словам Шарлоты. Однако, неожиданно стал одаривать местных мелких баронов, в результате заручившись серьёзной поддержкой большинства из них. Получилась парадоксальная ситуация: местный барон был горой за Гельмута, хотя Гельмут жёг и вешал их собственных подданных. На самом деле всё просто. Гельмут выколачивал налоги, которые местные бароны сами выколотить не могли. Да ещё и отдавал часть добытого этим самым местным баронам. Удобно: сам вроде не лютуешь, руки чистые, а налоги собраны, и твои закрома полны. Как же тут не полюбить барона Гельмута? Вот только, долго так продолжаться не может. Люди в окрестностях пухнут от голода, мрут от недоедания, а барон Гельмут, который, вроде бы, должен заботиться о своих подданных, вместо этого разоряет их дома. Ох, как бы не было беды! Если полыхнёт, то уже не в отдельном селе или городке, а по всему баронству!

Сам Гельмут при этом ведёт роскошный образ жизни, и мечтает породниться с каким-нибудь, пусть самым захудалым графом. Иначе, почему не женился до сих пор? Вокруг него увиваются весьма аппетитные девицы-баронессы, в том числе, из довольно зажиточных баронств, но Гельмут и не глядит в их сторону. Хотя вообще до женского полу падок и чуть не все дворовые девки хотя бы раз согрели барону постель… Тут Шарлотта слегка смутилась и вернулась к рассуждениям о планах Гельмута на мезальянс. Нет, в самом деле, если мужчина в полном соку, и не женится на равных по положению, то… ну всё понятно же!

О, да! Если бы баронство Гельмута входило бы в какое-то графство… да он бы без мыла в замочную скважину протиснулся! Лишь бы добиться руки какой-то из графских дочек. Можно и без сердца. Главное, чтобы был шанс со временем и самому стать графом. Да, конечно, у нас так заведено, что женившись на графине, не барон становится графом, а графиня становится баронессой, это так, но если при этом граф умрёт… не оставив наследника мужского пола… или наследник-мужчина погибнет… всё может быть, всё может быть… В любом случае, есть шанс, а барон Гельмут не из тех, кто упускает свой шанс. Это уж, будьте любезны!

Но тут прибежала девчушка и сообщила, что купальни готовы, прервав нашу занимательную беседу. Ах, как жаль! Но ничего, мы ещё посудачим с кастеляншей, я из неё ещё вытяну правду. Чувствую, что её есть ещё о чём рассказать! И, кстати: ведь я графиня? То есть, с точки зрения барона Гельмута — шанс? Как бы он и ко мне через замочную скважину без мыла не попробовал залезть… Надо срочно предупредить брата Марциана! Чтобы тот вовремя остудил горячие порывы барона. И, не забыть, сунуть кинжал под подушку! Ну так, на всякий случай…

* * *

Брат Марциан вернулся, улыбаясь от уха до уха, так, улыбаясь, и плюхнулся задом на узкую кровать. И, всё ещё улыбаясь, протянул руку:

— Вина!

Брат Вилфрид тут же протянул ему фляжку. Марциан сделал не менее пяти долгих, вдумчивых глотков, пока приклеенная улыбка не сползла с его лица.

— Ну, пройдоха! — покрутил он головой, возвращая флягу Вилфриду, — Ну, жучара!

И непонятно было, осуждает он барона или восхищается.

— И… как? — осторожно уточнил Ульрих.

— Нормально, — вытер губы Марциан, — Я ему нагнал такого туману, что он всю ночь спать не будет, а будет раздумывать, что я имел в виду. И это хорошо! А сейчас нас приглашают на ужин. Который одновременно пир. Всем сидеть с загадочным видом и молчать. В разговоры не вступать, отделываясь простыми «да» и «нет». Если вопрос задаст хозяин, отвечать кратко и расплывчато. Я сам объясню, что вы имели в виду. Завтра, по поводу дня рождения хозяина, он устраивает турнир. Что-то он очень подозрительно улыбался, когда говорил об этом! Понятно, что на подобных турнирах до смерти не бьются, но… трижды подумайте, нужно ли нам принимать участие? Мне не очень-то хочется везти к папе римскому калеку! И ещё: завтра нужно чем-то одарить нашего гостеприимного Гельмута. Подумайте, какие могут быть варианты? Чтобы и носом в грязь не ударить, и не слишком раскошелиться. Вот, когда будете сидеть за ужином, как раз об этом и подумайте! И вид у вас будет задумчивый и загадочный. Готовы? Тогда пошли пировать…

[1] … не оказалось брэ… Любознательному читателю: брэ — нечто среднее, между набедренной повязкой и современными мужскими трусами. Женщинам брэ не полагалось. Между прочим, нет ничего удивительного, что наш герой не нашёл этих самых брэ среди сменной одежды. Дело в том, что обычное бельё стирали женщины-прачки, а вот брэ могли стирать, по средневековым понятиям, только специально обученные мужчины или лично хозяин своих брэ. Ну, чтобы у прачек не возникало эротических фантазий… Очень может быть, что в данном замке мужчин-прачек не оказалось. Кстати, мы полагаем, любознательный читатель заметил, что наш герой плохо знает названия некоторых предметов одежды, зато Катерина легко определяет и называет эти детали: колготки — шоссы, нижняя рубашка — камиза, нечто вроде шубы или полушубка — шаубе и так далее.

Глава 40. В гостях хорошо… /2

Каждый зритель приносит в театр свою собственную акустику.

Станислав Ежи Лец.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 29.09.1410 года.

Признаться, ужина я не запомнил. Помню, что барон Гельмут любезно посадил справа от себя брата Марциана, а слева — Катерину. Помню, что с ласковыми улыбками они слегка поспорили с Марцианом, кому следует благословить трапезу: хозяину, или почётному гостю. В конце концов решили, пусть это сделает капеллан. Помню, что Гельмут пытался ухаживать за Катериной, то и дело предлагая ей разные блюда и непременно называя её «ваша светлость». Громко так называя, напоказ. Но всё это проплыло как-то мимо меня. Я был занят другим. Меня посадили на самый дальний край стола, чему я только обрадовался, тем не менее, за «господский» стол. Оруженосцы и здесь сели отдельно. Если честно, то мне было плевать. Мне нужно было подумать.

Сидел, время от времени клал в рот какую-то еду, и размышлял, как же так выходит? Этот Гельмут и наше посольство — это же братья! Братья крестоносцы. Братья рыцари. Братья христиане, в конце концов. А друг другу не верят ни на малую крошку, строят друг другу козни, подлости и провокации. Почему так?!

Когда я только-только стал жрецом-магом, я иногда задумывался, а что будет лет через сто? Через двести? Наверное, хорошая жизнь настанет? Будут люди счастливы, радостны, довольны, будут дружить и созидать… а мы, жрецы-маги им в этом поможем!

И вот, забросила меня судьба не на сто, не на двести, а на две тысячи лет вперёд, туда, куда я в своих радужных фантазиях заглядывать и не дерзал, и что же? Войны, голод, резня, взаимная ненависть, религиозная нетерпимость… Люди, вы что?! Опомнитесь, люди!

Неужели это только потому, что предатель Нишвахтус закрыл магию? А если бы не закрыл, то сбылись бы мои самые смелые мечты? Ой, не знаю! Или люди по природе своей злые, наглые и кровожадные? Нет-нет! Если так думать, то легче полоснуть по горлу ножом и уйти в подземный Дуат, на суд богини Маат, чем жить в таком мире. Нет, люди, по сути своей, добрые, чистые и светлые! Я это утверждал, утверждаю и буду утверждать! Почему же вокруг творится то, что я вижу? И, судя по всему, уже две тысячи лет творится? Воспитание? Образование? Тяжкая жизнь?

Нет! Здесь что-то иное! Не знаю, что, но в глубине души понимаю: здесь что-то иное! Образование? Господи, обычный человек этого времени знает вдесятеро больше, чем знал когда-то я! Здесь столько всего наизобретали, что я только через две недели поверил, что такое вообще может быть! И, кстати, многое для облегчения жизни. Начиная от железных орудий труда до обычных для этого времени ветряных и водяных мельниц. Я-то помню времена, когда всё зерно перемалывали в муку вручную. Я-то помню, когда поля возделывали бронзовыми мотыгами. Я помню, когда воду для полей добывали, буквально, по горсточке.

И я видел современные поля! Матерь Божья, да сама пшеница стала другой! Рожь стала другой! Больше зёрен в колосе, само зерно более крупное, поля более просторные… И в то же время — голод… Ну, как же так?!

Воспитание? А что — воспитание? Здесь воспитанием занимается Её величество Церковь, со своими заповедями: не убий, не кради, почитай отца и мать, и всё такое прочее. С молоком матери эти заповеди дети впитывают. И что? Убивают, грабят, насилуют, воруют чужое добро, предают и матерей и отцов… И не кто-нибудь — рыцари! Цвет нации! Почему же так?!

Очнулся, когда меня ненавязчиво толкнули в бок.

— А?!

— Я спрашиваю, — любезно повторил вопрос Гельмут, — Доводилось ли вам участвовать в битвах?

— Вы имеете в виду, в каких боях, до моей смерти или после? — совершенно естественным тоном уточнил я.

И над столом повисла странная тишина.

— Андреас имеет в виду, — спокойно и солидно пояснил брат Марциан, — что, когда человек принимает монашеский постриг, он как бы умирает для мира… Да, Андреас ещё не монах, но он всей душой стремится к этому и уже делит свою жизнь на период до того, как попал в наш монашеский — подчёркиваю, монашеский! — Орден, и после этого. И, да, он участвовал в сражениях против наших врагов… но не так, чтобы успел прославиться.

— Ах, вот что… — облегчённо выдохнул Гельмут, — Ну да, ну да… Я так и подумал!

Но коситься на меня за столом не перестали. А я опять погрузился в размышления. Как и просил Марциан — с самым загадочным видом.

После ужина — я так его и не запомнил! — краем глаза я заметил, как Катерина быстро переговорила о чём-то с Марцианом, тот вскользь переговорил с оруженосцами… а я отправился в выделенную мне… келью? Именно так я представлял себе подобное помещение! Узкое, аскетически обставленное, без излишеств. Я привычно встал на колени и сложил руки в подобии молитвенного жеста. А сам принялся опять вглядываться в символы, излучаемые перстнем. Казалось, вот-вот! Ещё капелька, ещё полкапельки! Но, нет! Опять не получилось… В досаде я подошёл к своей кровати… оп-па! А там разлеглась та самая девица, что собиралась мне потереть спинку!

— Брысь! — коротко сказал я.

— А может… ваша милость… — губы девушки задрожали.

— Не может! — отрезал я, — Впрочем… спасибо, что нагрела постель!

— Так может, мне остаться? — преисполнилась надеждой девушка, — И постель всю ночь будет тёплая!..

— Не нужно, — сухо сказал я, — За тёплую постель спасибо, но это всё. Иди себе, по своим делам! Мне от тебя больше ничего не надо!

— Как господин прикажет… — огорчилась девушка, — А если…

— Нет!

— А может…

— Нет!

— Но вдруг…

— Нет!

— Ну… если что — зовите! Урсула моё имя. Скажите только: «Позовите мне Урсулу!» — и я тут.

— Нет!

— Не зарекайтесь, сударь! Вдруг прижмёт? А Урсула всегда рядом!

— Не прижмёт, — проворчал я, — Но так и быть, я запомню. Урсула.

Впрочем, спалось хорошо. Если не считать, что под утро у меня так замёрзли ноги, что я вынужден был встать и приплясывать от холода. То ли дело в трактирах! Там и матрац, набитый очёсами из овечьей шерсти, и шерстяное одеяло, в которое можно завернуться, как в кокон, и плевать из-под него на все холода, вместе взятые! И, если честно, мне не раз вспомнилась тёплая Урсула. Вот, если позвать её, если спрятать закоченевшие ноги между её тёплых бёдер… но нет!!! Я понимаю, чем кончаются такие грелки! А мне нельзя! Старик Решехерпес особо предупреждал: пока не будет выполнена миссия — ни-ни! Ни с кем! Иначе, проклятый рубин может не расколоться. И тогда все труды пойдут кошке под хвост. Вот, когда впустишь магию в этот мир, можешь завести себе гарем, хоть из сотни красавиц. Хоть из тысячи. А до этого — ни-ни! И я прыгал в одной нижней рубашке, пытаясь согреться.

Перед рассветом, мне показалось, что потеплело. Или в самом деле, от прилива крови ноги согрелись. Во всяком случае, я сумел уговорить себя сделать ещё одну попытку заснуть. И даже получилось. Вот только, мне показалось, что как только голова коснулась подушки, тут же ударил колокол, призывая добрых христиан к утренней молитве. Ну… будем считать — выспался!

Позёвывая, обитатели замка собрались у часовни. Часовня оказалась маленькой, оборудованной прямо в главной башне и, разумеется, всех желающих вместить не могла. До прихода хозяина никто в часовню не вошёл. Ждали. Из переходов выходили новые и новые гости, некоторые старались пробиться вперёд, ко входу, некоторые, смирясь с обстоятельствами, толпились поодаль. И у меня опять зарябило в глазах. Краски, краски, краски… Яркие, пёстрые, бьющие в глаза. Вот бородатый мужчина в ярко-голубом наряде держит под руки своих жену и дочку. Жена в фиолетово-белом, дочка в скромном фиолетово-зелёном. Вот одинокий мужчина, гордо выпятил грудь под коричнево-красным дублетом, вот молодой парень под руку с девушкой, примерно его лет, парень в оранжево-синем, почему-то в зелёных колготках — разве это сочетается?.. — девушка в красном платье с белыми отворотами и манжетами, вот ещё пара: мужчина в годах, в зелёно-коричневом, подпоясан фиолетовым поясом, с ним юная девушка в бело-синем, с высоким головным убором вроде колпака, с которого свешивается вуаль, вот ещё одна девушка, одета вообще умопомрачительно: пурпурное, приталенное платье, с длинными разрезными рукавами, где из верхнего разреза и из прорезей рукавов выглядывает серебристая рубашка, вышитая золотой нитью и украшенная жемчугом. Отвороты и обшлага нежно-бирюзовые. И подпоясана серебристым поясом с вышитыми узорами. На ней тоже высокий, конусовидный головной убор с вуалью, только цвет этого колпака голубоватый, под цвет остальному наряду. А под вуалью такие знакомые глаза… Катерина?!!

Я моментально проснулся! Это же… в самом деле Катерина! Господи! Да она в этом наряде любую местную красотку затмит! Вот только сказать девушке я ничего не успел. Гости раздались во все стороны и показался барон Гельмут, добродушно улыбающийся и раскланивающийся на все стороны. Мне показалось, что Катерине он поклонился как-то особо сердечно. Может, показалось.

Я уже упоминал, что часовня была маленькая, домашняя, поэтому в неё прошли, кроме капеллана и хозяина, только самые знатные гости. Рыцари попроще, вместе с женами и детьми, заняли место возле входа в часовню, чтобы слышать слова проповеди. Оруженосцы, челядь и работники замка даже такого не удосужились. Стояли поодаль, внимательно наблюдая за теми, кто поближе. Как только те начинали креститься, то и остальные осеняли себя крестным знамением. В надежде позже разузнать, про что же такое интересное рассказывал сегодня капеллан? Чтобы точь-в-точь передать этот рассказ своим товарищам. А как же?! Божественное слово!

Я тоже оказался среди наших оруженосцев. Стоял, крестился, как все вокруг. Вот только мне показалось, что некоторые из воинов с трудом удерживаются, чтобы не зевнуть во всю глотку. Тоже замёрзли и не выспались? Как только закончилась служба, я не выдержал и спросил об этом того, с простуженным горлом.

— Как можно, ваша милость? — удивился оруженосец, — Нас-то по двое положили! Чай, вдвоём не замёрзнешь! А не выспались, потому что дежурили!

— Как, «дежурили»? — не понял я, — Зачем?!

— Так, брат Марциан приказ такой дал, — пояснил оруженосец, — Опасался он, стало быть! Особо сказал наблюдать, не только за комнатами рыцарей, но и за комнатой госпожи графини Катерины. Дескать, она так попросила.

Я вспомнил короткий разговор девушки с Марцианом прошлым вечером. Вот о чём они говорили! Ни Катерина, ни крестоносцы, не доверились гостеприимству доброго барона Гельмута. Ещё, поди-ка, тоже не спали, а только подрёмывали, опасаясь внезапного ночного нападения? Один я дрых, аки младенец! Я поморщился.

— Да вы не сомневайтесь, ваша милость! — по своему понял мою мимику оруженосец, — Дежурство вели бодро, но скрытно! Больше на слух, но и в коридор выглядывали. А когда шаги заслышали…

— Были шаги? — насторожился я.

— Были, — не стал отрицать парень, — Где-то в полночь и были. Так вот, мы сразу насторожились и оружие в руки похватали. Но нет, их милость, господин барон Гельмут, один был. И без оружия, с одним кинжалом. Прошёлся по коридору, постоял недолго возле комнаты её светлости, графини Катерины, да и пошёл дальше. А больше во всю ночь — никого. Не считая парной стражи, которая замок обходила. Но они шли не задерживаясь. Примерно раз в два часа. Каждый раз новые стражники. Менялись, стало быть.

— Спасибо! — задумчиво сказал я, — Спасибо, что не стал скрытничать. А я тут, ближе к утру проснулся, думаю, что такое? Неужели нашей стражи не выставлено? А вы вон как, вы больше на слух полагались!

— Это когда ваша милость принялась по комнате скакать? — улыбнулся оруженосец, — Дежурили, как не дежурить! А скажите, если не тайна, зачем вы скакали-то? Или какие боевые приёмы разучивали?

— Холодно было! — признался я, — А когда попрыгал, то потеплело.

— А, вон что! — парень почесал в лохматой голове, — А мы-то гадали!.. А потеплело не от того что скакали! Просто в замках комнаты для господ всегда над кухней делают. Как котлы затопят, так в комнатах и теплеет! А котлы всегда ещё ночью топить начинают, чтобы завтрак приготовить. Удобно! Нет, когда приходят настоящие холода, тогда в комнаты приносят этакие железные корзинки на ножках, в которые угли кладут. Угли себе прогорают, а в комнате тепло! Но, это когда похолодает.

— Ещё больше похолодает?! — с отчаянием уточнил я.

— А как же? Обязательно похолодает, ваша милость! — пообещал оруженосец, — Ещё как похолодает-то!

* * *

Перед завтраком барона Гельмута поздравляли с днём рождения и вручали подарки. Весёлый и довольный барон восседал на некоем подобии трона, поставленном на небольшое возвышение, а окрестные бароны со своим семейством подходили к подножию, желали чего-нибудь хорошего и вручали подарки. Иногда пышные и дорогие, иногда, прямо скажем, скудные. Гельмут благодарил, вставал с трона, обнимал главу семейства, жал руки другим мужчинам и делал вид, что целует ручки дамам, чмокая губами в паре миллиметров от их запястий. Ни разу я не заметил, чтобы он прикоснулся к коже. Боится, что отравят? Или, хотя бы, опасается?

Подходили по старшинству родов. Тем не менее, брат Марциан встал в самом конце очереди, и когда ему попытались уступить место, отрицательно покачал головой.

Очередное семейство приблизилось к трону и степенный рыцарь пожелал барону Гельмуту долгих лет, процветания, а также многочисленного потомства, которые будут поддерживать заслуженную славу, которую стяжал барон. При слове «потомство», юная дочка степенного рыцаря мило покраснела. Всё понятно. В качестве подарка выступила золотая цепь с довольно большим кулоном в виде золотого солнца, раскинувшего лучи. Ну, если такой кулон носить на груди, это считай почти кираса! Нет, золото это не сталь, но от первого внезапного удара кинжалом убережёт. А там уже сам защищайся!

Недешёвый подарок! Даритель явно имеет виды на некоторые последствия своего подарка… Гельмут широко ухмыльнулся и крепко обнял дарителя. Склонился над ручками его жены и дочки. И снова сел на трон. Подарок лёг в кучу других подарков, где уже красовались и пара кинжалов в ножнах, изукрашенных драгоценными и полудрагоценными камнями, и яркая, красная рубаха, затейливо вышитая золотой и серебряной нитями — рукоделье одной из прочих девушек, и набор серебряных ложек, украшенных чеканкой, и нечто вроде полукруглого плаща, отделанного, как кто-то рядом шепнул, мехом горностая… не знаю, что за зверёк, не спрашивайте, но вокруг завистливо вздохнули и внешне выглядело красиво. Были и перстни с камнями, и золотые пряжки для башмаков и золотая заколка для плаща, и ещё шёлковые, вышитые рубахи, с гербом барона, и браслеты на руки… Много чего было! Я бы сказал, неплохое состояние приобрёл барон в день своего рождения. С другой стороны, если здесь такие порядки, то не меньше он должен будет отдать, являясь на дни рождения своих нынешних дарителей…

Интересно, что же подарит брат Марциан? Полчаса назад рыцари собрались в его комнате и начали предлагать свои варианты. Общее мнение склонялось к драгоценному кинжалу. Дескать, будет и подарок и намёк! Пусть гадает, что крестоносцы хотели выразить своим подарком! Брат Марциан молча слушал, потом вздохнул и сказал, что он уже придумал, что подарить. Теперь он стоял в конце очереди с самым загадочным видом.

Ну, что ж, очередная серебряная посуда, очередной кинжал из какой-то «миланской стали», в разукрашенных ножнах, и вот вперёд делает шаг брат Марциан.

— О, нет! — радушно улыбаясь, поднимается с трона барон Гельмут, — Никаких подарков! Приезд братьев-рыцарей для меня уже лучший подарок!

— Ни в коем случае! — не менее радушно улыбаясь, объявляет брат Марциан, — Не дело нарушать традиции! От имени Великого магистра позвольте поздравить благородного барона Гельмута, и пусть всемилостивый Господь дарует ему долгую жизнь, процветание, на благо стране и Ордену, пусть в делах ему сопутствует успех и пусть дела его рук прославятся среди христианского мира! Мы же, скромные монахи нищенствующего Ордена, хотели бы одарить славного рыцаря великолепными подарками… но данные нами обеты запрещают крестоносцам иметь дорогое имущество… И всё же, я пришёл не с пустыми руками! Пусть у нас нет даров материальных, зато у нас есть дары духовные! Прошу принять в подарок эту книгу!

И брат Марциан бережно вытащил из-под плаща довольно объёмистую книгу в кожаном переплёте, украшенную серебряными уголками по краям, с серебряным замочком. Раздался общий вздох восхищения. Даже тот, который подарил золотую цепь с подвеской в виде солнца, досадливо крякнул и покачал головой. И только теперь до меня начало доходить, какой ценности мешок отдал мне брат Гюнтер!

— Здесь Новый Завет… — со слезой в голосе закончил брат Марциан свою речь, — Не весь, конечно… Всё-таки, написано на пергаменте. Но значительная его часть! Это…

Все присутствующие напрягли слух.

— Это АПОКАЛИПСИС! — возгласил Марциан, и я увидел, как нервно отшатнулся барон Гельмут, — То бишь, «Откровение Иоанна Богослова»! Ну, и «Деяния святых апостолов». Отличное чтение для возвышения нравственности! Возьми этот скромный дар, господин барон, добрый наш хозяин, верный слуга Ордена! С открытой душой и с чистыми помыслами отдаю я тебе этот дар!

— Благодарю тебя, — слегка оправился Гельмут, пытаясь незаметно смахнуть пот, — Позволь обнять тебя, дорогой друг и почётный гость! В твоём лице хочу заверить Орден, что и дальше… хм!.. что приложу все силы… хм!.. что удвою усилия для благоденствия… хм!.. для процветания Ордена!

И Марциан с Гельмутом обнялись. Под одобрительный ропот остальных гостей.

* * *

Завтрак прошёл быстро и угощение было небогатым. Нарезали бутербродов, да и то, немного. Я даже удивился, неужели барон живёт так скудно, но потом вспомнил, как брат Марциан говорил про турнир. Вот оно что! Рыцари опасались получить рану на турнире! А, как известно, рана на полный желудок гораздо опаснее, чем такая же рана на желудок голодный. Получается, бутерброды сделали вообще не для рыцарей, а для дам? Ну, точно, только я успел цапнуть парочку бутербродов, один с рубленной колбасой, другой с сыром. Остальные рыцари и близко не подошли. Ну, мне простительно, я-то биться-рубиться не собираюсь! Взять ещё или не взять? Ладно, придётся подождать обеда. Не впервой!..

И действительно, сразу после завтрака и хозяин и гости собрались в длинную кавалькаду и тронулись в путь. Конечно и я присоединился! И любопытно, да и не спрашивал меня никто, желаю ли я поехать. Просто сказали: едем! Я и поехал.

Рыцари нервничали, но сдерживали эмоции. Разговоры стали короткими, отрывистыми фразами, да и по поведению лошадей было заметно, что рыцари нервничают. Лошади — животные чуткие, легко улавливающие настроение хозяина. Сейчас они нетерпеливо приплясывали и беспокойно всхрапывали. Даже мой Шарик, что странно. Я же не нервничаю! Общей атмосферой заразился, что ли?

Празднично разукрашенный отряд рыцарей, с вкраплением не менее разукрашенных карет, потянулся из замка, через распахнутые ворота, по опущенному подъёмному мосту, в обход замка, по той самой дороге, по которой мы приехали, а потом свернул ещё, всё ещё вдоль стены замка, но оставляя город чуть в стороне.

— А это что же? — небрежно кивнул головой брат Марциан, ехавший бок о бок с бароном Гельмутом, — Разбойники? Шалят?..

На обочине дороги, на перекладине виселицы медленно раскачивались два почерневших трупа. Странно, а я сразу и не заметил… Неужели настолько примелькалось подобное, что глаз перестал замечать это, как нечто, не вписывающееся в пейзаж? А теперь, значит, всё вписывается? О, Господи!

— Нет, — поморщился Гельмут, — Эти не разбойники, просто налог не заплатили… Пришёл тут, понимаешь… говорит, жена заболела, урожай собрать некогда, нужно за женой ухаживать… Представляешь? У него жена заболела, а налогов не получу я! Ну, я и рассудил, чтобы обоих и вздёрнули. И причину и следствие. Чтобы другим неповадно было. У меня с недоимщиками разговор короткий! Впрочем… сенешаль!

— Я здесь! — вынырнул из толпы управитель замка.

— Распорядись… э-э-э… пусть магистрат снимет этого… этих! Так сказать, в честь моего дня рождения. И отдаст трупы родственникам. Но отпевание запретить! И похоронить не на кладбище, а в стороне от него! Ясно? Выполняй!

— Да, чего там… — задумчиво пробормотал Марциан, — Мы же с тобой знаем, что родственники всё равно приказ нарушат. Местный священник не отпоёт, так они какого-нибудь бродячего монаха найдут и, либо уговорят, либо подкупят. Отпоёт! Да и с могилкой придумают: проберутся, к примеру, ночью на кладбище, там с могилки гость земли, здесь горсточку, глядишь, пара вёдер набралась. А потом эту землю на свою могилку и посыплют. И уже покойник не просто покойник, а под освящённой землёй лежит! Пройдохи…

— Знаю, конечно, — отмахнулся Гельмут, — Ну и пусть! Мне же потом будет проще обвинить их в неповиновении приказу, если что!

— Ну, так-то оно так… — согласился Марциан.

Дорога нырнула чуть вниз, в некое подобие оврага и вот тут-то я увидел, где собираются провести турнир! И, похоже, это не первый турнир, во всяком случае, место подготовлено не вчера.

Дно оврага выровняли и утоптали, превратив его в длинное и довольно широкое поле, вроде наших, греческих стадионов, а края оврага срезали ступеньками, сделав из них… правильно, ступеньки греческих стадионов! Только стадионы строили из камня и в конце были закругления, а здесь получился природный стадион, без всяких каменных работ. Разве что с одной стороны оврага ступеньки облагородили досками и установили там навесы, а посередине — яркую красную палатку. Явно, для благородной публики. С другой стороны ступеньки остались просто земляными ступеньками. Для черни.

С одной стороны импровизированного стадиона раскинулись палатки торговцев. Ушлые ребята не упустили шанс пополнить свои кошельки, предлагая многочисленным зевакам самые разные и, как я понимаю, залежалые товары. С другой стороны тоже стояли палатки, но это были палатки рыцарей. Возле каждой палатки стоял шест, с прикреплённым к нему щитом. И поэтому весь палаточный лагерь пестрел гербами. Я не великий знаток геральдики, но даже я понял, что — увы! — рыцари здесь не сильно-то и родовитые. Дело в том, что основной герб занимает всё пространство щита. А если вы у кого-то в вассальной зависимости, то ваш щит будет разделён надвое: в верхней части щита изображён герб вашего сюзерена, а внизу уже ваш собственный герб. Так вот, здесь все щиты были разделены пополам. В верхней части часто красовались чёрные орлы, символ Ордена крестоносцев, или красные львы, символ бранденбургского курфюршества. Да, я помню, что Новая Марка пока ещё только в залоге у Ордена, а не принадлежит ему в полной мере. В нижних частях щитов, на мой взгляд, царил полный хаос. Чего здесь только не было! Удивляюсь, как герольды во всём этом ориентируются. Я бы не смог, честное слово.

Народ тем временем принялся рассаживаться под навесом. В палатке оказались только сам барон Гельмут, рыцари-крестоносцы и Катерина, которую барон, опять же, посадил слева от себя и принялся оказывать знаки внимания. Рядом с палаткой расселись местные бароны, оруженосцы и тех и других безропотно отправились на нижние ярусы. И я собрался туда же. Но тут Катерина поманила меня, я слегка растерялся, но рушил не противиться и тоже поднялся к палатке. И Катерина царственным жестом указала мне место недалеко от себя. Я сел, всей кожей ощущая ненавидящий взгляд барона. Почему же он так неприязненно смотрит? Я же не сам нагло вломился сюда, верно?..

— А этот нам зачем? — вполголоса буркнул он.

Катерина вскинула палец, вроде как призывая минутку потерпеть. Барон удивлённо взглянул, но промолчал. И в этот миг звонко протрубила труба с середины поля. А потом, пёстро разодетый человек, стоящий рядом с трубачом, громогласно возгласил, что турнир в честь дня рождения благородного барона Гельмута считается открытым, что судить результаты поединков благородных рыцарей будет лично благородный барон Гельмут, и что королевой турнира благородный барон Гельмут избирает её светлость графиню Катерину из Мино! Распорядок турнира…

— Ну, вот! — опустила палец Катерина, пока глашатай — или герольд? — объяснял зрителям, что будет за чем следовать, — Ну, вот! Судя по тому, что я единственная дама в этой палатке, я так и подумала, что я буду королевой турнира. А королеве нужен паж! Ну, нельзя же в самом деле назначить пажом крестоносного рыцаря, не так ли?!

— Ни за что! — поддержал девушку брат Марциан.

— Ну, вот, я и подумала, пусть моим пажом будет Андреас из Афин. А что? Я ему доверяю. А вы, брат Марциан?

— И я, — согласился Марциан, пряча усмешку.

— Ну, вот и договорились! Пусть сидит!

— Ну, пусть сидит… пока! — пробормотал Гельмут с оттенком угрозы.

Опять, получается, меня втравливают во внутренние разборки, не спрашивая, хочу ли этого я… Не хочу! Мне и среди оруженосцев неплохо было! Ну, разве что, отсюда вид, действительно, открывался получше…

Разумеется, то что говорил герольд — или глашатай? — я пропустил. Ай, ладно! Буду смотреть, как представление! Действие за действием. Может, и антракт предусмотрен? Я не брат Вилфрид, но с удовольствием смочил бы в антракте горло глотком вина…

Но тут опять пропела труба и троерыцарей вскочили на коней. Все в полном доспехе, у каждого громадное копьё и не менее громадный щит с гербом. Каждый подъехал к выбранной им палатке и стукнул по щиту, висящему на шесте, обратной стороной копья. А потом все трое отправились на противоположный конец поля. Тем временем, из выбранных палаток вышли рыцари, тоже в доспехах, оруженосцы подвели им коней, рыцари ловко вспрыгнули в седло и сгруппировались на своей стороне. В каждой из групп один из рыцарей вскинул вверх руку. И тогда барон Гельмут взмахнул каким-то уж особо большим платком. Ярко алым, который, наверняка, был хорошо виден издали. И рыцари начали разгон. Быстрее, быстрее, ещё быстрее… ТРЕСЬ!! На самой середине рыцари столкнулись и дружно ударили копьями друг в друга. Все шесть копий разлетелись в щепки!

— О-о-о! — восторженно взвыли зрители.

Шестеро рыцарей разъехались в разные стороны, где оруженосцы вручили им новые копья. И снова всадники пришпорили коней! Быстрей, быстрей, в галоп… УДАР! Опять разлетелись копья! Только теперь один из рыцарей пошатнулся и закачался в седле.

Оруженосцы подали рыцарям третий комплект копий. Ну, не знаю! Если кто-то после турнира соберёт с поля щепки, ему на пару дней этих щепок хватит, чтобы печку топить! Рыцарское копьё, это не тоненький шест, это массивное сооружение, в середине которого делают специальное углубление, чтобы рука рыцаря вообще могла это копьё ухватить. А так, внешне, это толстенный ствол дерева! И вот, рыцари берут уже третий комплект? Ну-ну…

Всадники вновь пустили коней в разгон. Быстрее, галопом… ХРЯСЬ! Опять противники сошлись ровно посередине поля. Тот, который пошатывался в седле, на этот раз упал наземь. Но не зря! Теперь в рядах противника зашатался рыцарь! И не просто зашатался. Похоже, он получил серьёзные повреждения. Во всяком случае, когда он проскакал до конца поля, там его бережно сняли с седла и принялись быстро снимать латы. Не иначе, чтобы оказать первую помощь. Рыцари остались двое против двух.

— Ну и как вам? — внешне небрежно, поинтересовался барон Гельмут.

— Отлично! — с воодушевлением ответил брат Марциан, — Молодёжь тренируется в совместных действиях, в составе отряда!

И как я не прислушивался, я не уловил фальши в словах крестоносца!

ХРЯСЬ! — четвёртый раз сшиблись рыцари. Четвёртый комплект копий разлетелся мелкими брызгами. Да-да, я помню, что мне говорили, что боевые копья делаются из твёрдых пород дерева, а турнирные копья из мягких пород, специально, чтобы после любого удара разлетались, но, господа! Вы же разоритесь на этих копьях, право слово!

Я догадывался, что рыцарский таранный удар — это не лёгкое испытание. Я догадывался, что отражая подобный удар можно не только вывихнуть руку, но и поплатиться здоровьем в более крупных размерах. Но, чтобы вот так?.. Один из рыцарей неверно подставил щит под удар. Может, от усталости, может, не рассчитал по юности, может от других причин… не знаю! Но рыцаря так вшибло из седла, что он пролетел метра три в воздухе, пока не шлёпнулся на землю. К упавшему тут же бросились оруженосцы, а остальные рыцари разъехались по противоположным углам. Теперь получилось, двое против одного? Как же он будет защищаться?! Это нечестно!! Тем не менее, отважный рыцарь смело принял в руки очередное копьё. Двое его противников коротко обменялись возгласами. По всей видимости, рассуждая, как верней прикончить беднягу. Но тут барон взмахнул своим огромным платком, завизжала труба и герольд громогласно заорал, присуждая победу какой-то партии барона де Маут. Зрители вопили от восторга. Один из двух победителей склонил копьё — опять новое! — и шагом подъехал к куску поля, напротив нашей палатки. Снял шлем и склонил голову.

Катерина встала и я поразился, сколько истинного величия засквозило в её жестах! В нескольких коротких словах она поздравила барона де Маута с победой, пожелала и дальше военного счастья и вручила довольно объёмистый мешочек, в котором звякали деньги. Тем временем оруженосцы совершенно непочтительно раздевали того беднягу, который хоть и остался жив и на коне, но ему всё равно досталось числиться среди проигравших. С него в буквальном смысле содрали доспехи, отобрали коня, меч, кинжал, стянули верхнюю одежду, и собирались стянуть и нижнюю, пока не вмешался тот самый, де Маут. Любопытно, но тот, с которого всё стягивали, не сопротивлялся. Переживал, печально вздыхал, но не сопротивлялся. И даже готов был снять нижнюю рубаху, но де Маут махнул рукой своим оруженосцам, и те отстали, не забыв собрать в охапки то имущество, которое уже заставили снять. Точно так же, если не хуже, оруженосцы раздели и тех рыцарей, которые пали на турнирном поле. То есть, до нижней рубахи. И коней увели.

Протрубила труба и на коней вскочила очередная троица. И опять каждый выбрал противника, стукнув по щиту тупым концом копья. И повторилась та же история. Рыцари разъезжались и сшибались в центре поля, зрители истошно визжали, рыцари на нашей трибуне одобрительно хмыкали в усы, обмениваясь многозначительными восклицаниями, а потом оставшегося на ногах рыцаря — на этот раз на ногах остался только один — Катерина наградила мешочком денег. Но это так, чисто символически. Гораздо больше тот получил, раздев своего соперника.

Потом герой-глашатай объявил, что начинаются схватки индивидуальные.

— Уже всё? — слегка удивился Марциан, — Групповых боёв больше не будет?..

— Я всего лишь барон! — раздражённо ответил Гельмут, — Не так-то много под моей рукой молодых рыцарей! Вот, если Орден окончательно выкупит Новую Марку, если мои полномочия будут расширены… Приезжайте через год! Через год здесь будет знатный турнир! Обещаю!

— Конечно, конечно… — рассеянно пообещал Марциан, — Если Господу то будет угодно…

Тем временем, расторопные слуги вытащили и приладили посреди поля довольно высокий барьер. Рыцари ещё больше оживились. Барон Гельмут неожиданно повернулся к брату Марциану:

— А не хотели бы крестоносцы принять участие? Показать свою мощь и выучку?..

Глава 41. В гостях хорошо… /3

Чтобы все знать, надо быть не только зрителем, но и актером!

Олдос Хаксли

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 29.09.1410 года.

— Э-э?.. — растерялся брат Марциан. Впервые, на моей памяти.

— Я говорю, что рыцари-крестоносцы известные и знаменитые бойцы, — улыбнулся барон, — Так отчего же вашим рыцарям не показать свою выучку моим недотёпам? Прямо здесь, на поле боя? Хоть конные, хоть пешие. А здешним рыцарям наука — опасайся крестоносца! И ещё больше опасайся Ордена крестоносцев! Ну?..

Брат Марциан нервно оглянулся. Со всех сторон склонились любопытные головы. Попробуй, откажись! Урон престижа для всего Ордена! Марциан перевёл взгляд на своих рыцарей. У рыцарей горели глаза. Они жаждали доказать свою выучку. Даже полупьяный Вилфрид гордо распрямился и положил руку на рукоять меча.

— Вообще говоря, крестоносцы воздерживаются от участия в турнирах, — сквозь зубы ответил брат Марциан, — но… ради такого радушного и гостеприимного хозяина… я готов дать разрешение своим рыцарям… если они пожелают… вступить в одну — подчёркиваю! всего одну! — так сказать, показательную схватку… при условии, что бой будет до победы, а не до смерти. Если мои рыцари пожелают! Кхе-кхе!

— Я желаю! — тут же горячо воскликнул брат Лудвиг, — Я хочу сразиться конным вон с тем рыцарем! На копьях, а потом, если никто не победит, бой продолжится на мечах! Без этих глупых барьеров!

— Ну, что ж… — внимательным взглядом окинул его Гельмут, — Я распоряжусь. Барьер сейчас уберут. Иди же, доблестный рыцарь, и кинь вызов своему противнику!

Брат Лудвиг порывисто встал и пошёл вниз, слегка прихрамывая. Я и забыл! Он же недавно ногу вывихнул! Как же он будет биться?!

Наши оруженосцы уже вскочили на ноги и быстро доставали их мешков рыцарское облачение. Это что же? Наши рыцари подозревали что их вызовут на провокацию и заранее готовились?

Пока слуги убирали барьер, к искреннему недоумению остальных рыцарей на поле, оруженосцы свинчивали на брате Лудвиге доспехи специальными винтами. Двое привели приплясывающего буланого коня. Один, как и в прошлый раз, бросился под ноги коню, изображая из себя ступеньку. Брат Лудвиг, как и в прошлый раз, ступенькой не воспользовался. Несмотря на тяжесть доспехов, он умудрился вскочить в седло без посторонней помощи. Правда, не так легко, как обычно, а слегка покосился при этом, но тут же гордо распрямился. Тем не менее, послышались смешки. Представляю, как взъярился брат Лудвиг, услышав их!

— Копьё! — протянул он руку.

Боевого копья, которые мы возили с собой в телеге, конечно, никто ему не дал. Но уже спешил один из слуг барона Гельмута, чтобы вручить крестоносцу турнирное копьё, у которого вместо острого наконечника на конце приделана этакая металлическая шишка и дерево, из которого сделано копьё, не прочное, а наоборот, хрупкое.

Едва копьё попало в его руки, брат Лудвиг дал коню шпоры и с места скакнул вперёд, чуть не сбив с ног слугу. И помчался к группе рыцарей, всё больше горяча коня. Казалось, он сейчас столкнётся с кем-то из ожидающих рыцарей. Всё ближе, ближе, и всё быстрей! Ожидающие рыцари невольно попятились и подняли щиты, настолько неизбежным казался уже удар. Но в последний момент брат Лудвиг умудрился так круто и ловко развернуться, что казалось, хвост буланого мазнул по морде вороного жеребца, на котором сидел какой-то особо мощный рыцарь, в мрачных, чёрных доспехах.

Мало того! Разворачиваясь на всём скаку, буланый невольно выбросил из под копыт комья грязи, и эта грязь… ну, да! Обрызгала чёрного рыцаря. И тут же раздался звонкий удар. Брат Лудвиг, уже развернувшись к противнику спиной, умудрился нанести тыльной стороной копья мощный удар в его щит. Настолько неожиданный и мощный, что тот чуть щит не выронил! А брат Лудвиг уже скакал прочь, на другую сторону поля.

Чёрный рыцарь не выдержал издёвки и попытался ринуться вдогонку за обидчиком, наплевав на правила турнира, но окружающие успели ухватить его коня за узду, останавливая безумца. Я не слышал, что говорил чёрный рыцарь, скорее всего матерился, но поведение его… Он бесновался! Что довольно плохо перед схваткой. Перед схваткой голова должна быть ясной.

Брат Лудвиг достиг конца поля, опять круто развернулся и заставил своего буланого встать на дыбы. И так постоять насколько секунд, вызывая восторг зрителей. А потом буланый опустился на все четыре копыта, и брат Лудвиг повернул голову в нашу сторону, подняв руку. Он готов! Яростно вскинул руку вверх и чёрный рыцарь. Барон Гельмут взмахнул своим широким платком. Противники ринулись друг на друга.

Даже я, неискушённый в таких делах человек, понимал что сейчас будет и почему сняли барьер. Барьер — это поединок по правилам. Рыцари обязаны — именно обязаны! — целиться своими копьями не куда-нибудь, а строго в щит своего противника. Не в грудь, не в шлем, а только в щит. Если твоё копьё в щит противника не попало — ты проиграл! Независимо от того, упал ли с коня твой противник или нет. Таковы условия, таковы правила. Ты должен сбить противника, ударив его по щиту. Точка. А вот, если барьер убрали, то значит, правила закончились. Началась имитация реального боя. А в реальном бою, кто же целит противнику в щит? Наоборот, стараются так ударить, чтобы противник не успел щитом закрыться! И если ваш конь ударит противника копытом, это не будет нарушением, как в схватке с барьером. Там кони вообще не сталкиваются, поскольку тем самым барьером разделены. А здесь рыцари мчались прямо друг на друга. Лоб в лоб. Я думаю, не только у меня, но и у всех присутствующих захватило дух. Если они таранным ударом врежутся друг в друга… О, Господи! А они, похоже, именно это и планировали!

Всё произошло молниеносно. За шаг до столкновения. Чёрный рыцарь уже направил копьё для удара. Лудвиг в это же момент сделал сразу три вещи: подставил щит под удар, послал коня вправо и тут же послал коня влево. Даже не потрудившись направить своё копьё в противника. В результате копьё черного рыцаря скользнуло по щиту и рассыпалось щепками, буланый прянул было в сторону, но едва коснувшись копытом земли, снова дёрнулся обратно. Всей своей массой. И так ударил чёрного рыцаря поперёк хода, что тот слетел с коня, вместе с седлом, порвав подпругу! И распластался чёрной кляксой. Его вороной конь едва-едва, неимоверными усилиями, удержался на ногах, но это было уже бесполезно: всадника конь потерял. Чёрный рыцарь попытался приподняться на дрожащих руках, но не смог, снова рухнув наземь. А брат Лудвиг застыл над ним изваянием, нацелив целое копьё на поверженного противника.

Ну, не знаю! Может, это не рыцарская схватка. Но это настолько ювелирная работа по управлению конём, что никакая рыцарская схватка этому и в подмётки не годится!

А вокруг творился подлинных хаос! Я молчу о простолюдинах, но даже седоусые рыцари, почтительно сидевшие на трибунах, повскакали с мест и орали что-то нечленораздельное. Свист, крики, вопли… Простолюдины размахивали шапками…

— Да… уж! — крякнул барон Гельмут, — Это было… показательно! Одержать победу без единого удара!

— А надо было с ударами? — лениво уточнил брат Ульрих, — Будет вам с ударами! Я готов выйти следующим! И пусть рыцари сами выберут достойнейшего! Пусть даже двух! Только пусть они потом не жалуются! Предупреждаю заранее…

— Кхе-кхе! — закашлялся брат Марциан, но Ульрих уже шёл к полю, неторопливой и, внешне, вялой походкой.

Как раз, когда чёрного рыцаря раздели и унесли с турнирного поля, собрали его доспехи, отловили коня и всё это вручили брату Лудвигу, к этому времени Ульрих был уже готов. И даже, сидел на коне, выжидая. Вот только, брат Лудвиг не торопился. Шлем с него уже сняли, и он стоял на поле, чуть не обнимаясь с новым своим приобретением вороного цвета. А конь и в самом деле был хорош! Не конь — загляденье! С великой неохотой, после нескольких робких напоминаний оруженосцев, брат Лудвиг всё же заставил себя отдать поводья и, прихрамывая, взойти к нам, к палатке. Где Катерина торжественно объявила его победителем и вручила скромную награду. Опять же, под одобрительные громкие крики толпы. И сразу после этого, брат Лудвиг, бросив виноватый взгляд на брата Марциана, ушёл прочь. Я видел, как с него снимали доспехи, а уже через пять минут, он восседал на чёрном жеребце за пределами поля, делая какие-то сложные движения. Даже не знаю, не то с буланого седло снял, не то вообще без седла сидел?..

Увидев, что поле освободилось, брат Ульрих, в сверкающих, начищенных доспехах, выехал на середину и принялся ждать. Среди жиденького отряда возможных противников кипели жаркие споры. Местные рыцари жаждали реванша за предыдущий обидный проигрыш и выбирали сильнейшего противника. И никак не могли выбрать. Из рядов простолюдинов послышался свист и смешки. Наконец, от их рядов отделился какой-то могучий богатырь, на шлеме которого красовалась длиннющая женская красная перчатка. Такую, если надеть, она до локтя будет! А может, и больше. Рыцарь подъехал и звонко стукнул обратной стороной копья по щиту Ульриха. И стал поворачивать обратно. Но брат Ульрих сказал ему несколько слов. Тот, с красной перчаткой, недоумённо пожал плечами и возразил. Брат Ульрих опять сказал что-то, явно убеждая своего визави. Тот снова пожал плечами и отъехал к своим рядам. Рыцари снова принялись жарко спорить. Наконец, ещё один, на пегом коне, повторил манёвр своего товарища: подъехал к Ульриху и ударил его по щиту. Ульрих вежливо кивнул головой и отправился на свой край поля. А напротив встали двое.

Пока шли эти приготовления, слышались смех, свист и улюлюканье. Но, когда выяснилось, что один крестоносец будет биться сразу с двумя рыцарями, да ещё, пожалуй, с лучшими из них, над полем повисла напряжённая тишина. Казалось, вся собравшаяся толпа затаила дыхание. Брат Ульрих вскинул правую руку вверх. Его противники повторили жест. Барон Гельмут взмахнул платком. И вся толпа одновременно выдохнула. Схватка началась.

Три лошади рванули вперёд со всех копыт. А всадникам казалось, что этого мало. И они нещадно подстёгивали бедных животных. Быстрей, быстрей, ещё быстрей! И, когда казалось, что столкновение неизбежно, брат Ульрих вдруг стал отворачивать своего коня вправо. Испугался?.. Нет! Это был тонкий расчёт! Пока встречные рыцари поняли, в чём дело, пока потянули поводья своих коней, истекли драгоценные мгновения, во время которых ещё можно было что-то предпринять. Теперь брат Ульрих оказался не между рыцарей, а сбоку от них обоих. У него теперь был всего один противник, а второй рыцарь увидел перед собой чистое поле. Конечно, он принялся осаживать и поворачивать коня, но на такой скорости это оказалось совсем не простым делом. А брат Ульрих уже встретил своего первого противника, на пегой лошади. УДАР!!! Ожидаемо, копья брызнули щепками во все стороны.

Рыцаря на пегом коне подвела привычка. Он привык к турнирным поединкам. Поэтому, привычно целил в щит брата Ульриха. А тот не стал миндальничать. Его удар пришёлся прямо в шлем. Ну, не знаю! Если бы я получил такой удар, у меня попросту оторвалась бы голова! Вот представьте, что на мощном рыцарском коне, весом под четыреста-пятьсот килограмм, сидит рыцарь, килограмм под сто, да ещё в доспехах, которые тоже килограмм на пятьдесят тянут. И вся эта масса разгоняется до… ну, возьмём по минимуму, километров до сорока в час. На самом деле больше. И весь удар этой массы, сосредоточен в ма-а-аленькой шишечке на конце копья. Бац!!! Что будет с вашей головой? Вот то-то! К моему благоговейному ужасу, рыцарю на пегом коне не только не оторвало голову, он даже сознания не потерял! Он даже с коня не упал! Хотя зашатался в седле, да. И на какое-то, короткое время потерял ориентацию. Конь отнёс его в сторону, и рыцарь постепенно приходил в себя. А на брата Ульриха уже налетал со спины второй рыцарь, который с перчаткой! Ну, как «налетал»? Скорость он растратил во время вынужденного поворота. Конечно, он понукал своего коня, но расстояние было слишком коротким, чтобы разогнаться как следует. И брат Ульрих успел развернуться навстречу противнику. И прикрыться щитом.

Удар!! Нет, удара не получилось. Рыцарь с перчаткой мощно ткнул копьём прямо в середину щита Ульриха, но тот неожиданно припал к гриве коня и удар прошёл мимо, над плечом крестоносца. А тот тут же распрямился и ударил противника щитом. Точнее, ребром щита. С размаху. Под подбородок. Выронив копьё и щит, рыцарь с перчаткой упал с коня, хватаясь железными пальцами за свою пострадавшую шею.

Брат Ульрих не стал тратить на него время. Он развернул коня к первому, на пегом коне и ринулся на него сбоку. Словно коршун на беззащитного цыплёнка. Потому что рыцарь на пегом коне только-только пришёл в себя и не успел сообразить, что происходит. А брат Ульрих уже разогнался…

Я не совсем понял, может брат Ульрих задумал перескочить на своём коне пегого жеребца, чтобы в прыжке сбить всадника, но конь прыгать отказался, или так и было задумано, как получилось, но как бы то ни было, конь брата Ульриха поднялся во весь конский рост и могучие копыта дробью ударили по броне несчастного рыцаря, который и так-то ещё не до конца оправился. Пегий шарахнулся в сторону, потом попятился, потом дёрнулся вперёд… Бесполезно! Конь брата Ульриха преследовал своего противника, неловко шагая задними ногами, но передние не переставали молотить врага. Ужасное зрелище! Пегий конь опомнился и рванулся вперёд, спасая хозяина, но поздно. Тот уже выпал из седла.

Ульрих оглянулся, убедился, что оба противника на земле, и тоже спрыгнул с коня. Медленно и хищно обнажил меч. А потом второй. Откуда у него второй меч?! Не иначе, когда его в доспехи облачали, взял меч у одного из оруженосцев! И с двумя мечами в руках спокойно встал между лежащих противников. Точно посередине.

Удивительно! Оба противника довольно быстро пришли в себя! Даже тот, который сидел на пегом. Казалось бы, столько ударов уже получил, да ещё каких ударов! Но, видимо, не зря его выбрали изо всех остальных! Самого сильного, самого могучего. Оба противника Ульриха минутку постояли, соображая, поглядывая на своих коней, потом поняли, что сесть на коня повторно, против пешего противника — это будет урон их чести и придётся биться пешими. Обнажили свои клинки и одновременно шагнули к Ульриху. Ульрих не шевельнулся. Ещё шаг. Ещё один, уже осторожнее, держа оружие наготове. И ещё один… Ульрих стоял не шелохнувшись. И оба рыцаря решились! Внезапно прыгнув на врага с занесёнными для удара мечами.

И брат Ульрих, казалось, взорвался изнутри! Обе его руки превратились в сверкающие сталью плети, а сам он, похоже, превратился в двух Ульрихов! Всё поле наполнилось звоном оружия. Было впечатление, что сама земля звенит под бойцами. Дзинь-дзинь-дзинь-ХРЯСЬ!!! — тяжкий удар обрушивается на опешивших двоих рыцарей, отчего у одного из них нелепо подкашивается колено и он припадает на одну ногу, но Ульрих и не думает останавливаться — дзинь-дзинь-дзинь-ХРЯСЬ!!! — ещё удар, уже у другого рыцаря плетью повисает рука, а Ульрих расчерчивает небо клинками — дзинь-дзинь-дзинь- ХРЯСЬ! — первый, который с перчаткой на шлеме, странно застывает, получив удар плашмя по тому самому шлему с украшением, но меч ещё держится в его руке, держится, хотя все понимают, что бедняга просто судорожно сжал рукоять, но не сознаёт, что он делает и для чего… — дзинь-дзинь-дзинь-ХРЯСЬ! — второй рыцарь получил страшной силы удар в грудь, от которого он отшатнулся и выронил оружие, но ещё стоит, зачем-то прижав стальные перчатки к своей груди — дзинь-дзинь-дзинь-ХРЯСЬ! — первый рыцарь ткнулся шлемом в землю и уже не двигается, второй ещё покачивается… а, уже нет! — дзинь-дзинь-дзинь-ХРЯСЬ! — второй медленно заваливается на спину, ровно, словно деревянный столб.

— А-а-а!!! — вне себя от восторга ликуют трибуны, — О-о-о!!!

— Потрясающе!.. — вытер капли пота барон Гельмут, растерянно оглядываясь по сторонам, — Изумительно!.. Феноменально!.. Такое мастерство… даже представить не мог!

На поле оруженосцы торопились к своим рыцарям. Обоих пришлось уносить. Ни один из них не смог самостоятельно встать. А брат Ульрих, небрежно отсалютовав мечом, неторопливо отправился к нашей палатке, где раскрасневшаяся Катерина поздравила его с победой и вручила мешочек награды. От имени барона Гельмута, естественно.

— Если и вы такой же боец, боюсь я останусь без вассалов! — нервно улыбнулся Гельмут брату Вилфриду.

— Я?! Боец?! — искренне удивился тот, — Я могу посражаться… за столом! Могу вызвать любого вашего бойца в славном и благородном сражении на кружках! Да, чего там, на кружках! Можно сразу на кувшинах! Ага! А вот это вот всё… эх! староват я уже для этих забав!

И брат Вилфрид с сокрушённым выражением лица отхлебнул из фляги.

— Вот как? — остро взглянул на него Гельмут, — Ну, тогда… за победу крестоносцев?..

— С удовольствием! — обрадовался Вилфрид, — С величайшим удовольствием!

Барону тут же поднесли полный кубок вина и он пригубил из него глоток. Брат Вилфрид не остался в долгу, жадно припав к фляге.

— Продолжайте! — махнул платком барон.

На поле снова вынесли барьер, но это было уже откровенно скучно. После двух последних схваток, смотреть на простые удары копьём уже никому не хотелось. Впрочем, это тоже скоро закончилось. Как я упоминал, рыцарей на турнире было не густо.

После конных состязаний, начались состязания пешие. Рыцари бились парами на мечах, секирах, булавах, шестопёрах, и вообще на чём придётся, включая боевые молоты. А барон Гельмут вёл светскую беседу с братом Вилфридом. Брат Вилфрид любезно отвечал, сыпал комплиментами и остротами, чуть не через слово предлагал тост и не забывал прикладываться к фляге. К палатке лениво подошёл брат Ульрих, с которого успели снять доспех, и небрежно сел на своё место. Оттопырил нижнюю губу и с презрением наблюдал за сражающимися. А раскрасневшийся брат Вилфрид пьяненько хихикал над незатейливой шуткой Гельмута.

— Так вы, друг мой, говорите, что побаиваетесь схваток? — внезапно спросил Гельмут.

— Я? Я ниче… — ик! — ничего не боюсь! — заверил Вилфрид, перевернув флягу и печально наблюдая за последней каплей, которая оттуда вытекала.

— О! Так вы отважный воин! Не правда ли?

— Разумине… раземуне… ра-зу-ме-ет-ся! — выговорил наконец Вилфрид, — Я… когда оно вот так… а я-то, ого-го!

— И нет для вас достойного соперника? — продолжал настаивать Гельмут.

— Никатаму-что! — невнятно пояснил крестоносец.

— Тогда ваше место там, на поле!

— На каком поле?! — изумился Вилфрид.

— На турнирном поле! Здесь же турнир!

— В самом деле? — повёл вокруг хмельной головой Вилфрид, — О! Да здесь весело! За это надо выпить!

— Мы непременно выпьем, после вашей победы! — заверил Гельмут, — Я обещаю, что выставлю бочку лучшего вина! Даже две бочки! Если вы победите, друг мой… Ну, как?

— Кхе-кхе!!!

— Отлично! — возбудился брат Вилфрид, — Тогда я… того! И не пытайтесь! Не удержите! Но вы честно обещаете две бочки вина?! Ага?!

— Лучшего! — клятвенно приложил руку к груди Гельмут — Две бочки!

— Умеете вы уговорить, барон! — подмигнул ему Вилфрид, — А ну-ка! Пустите меня!

Бедняга еле встал с третьей или четвёртой попытки. И, пошатываясь, побрёл к оруженосцам. Брат Марциан неодобрительно взглянул на барона.

— А что я? — пожал плечами Гельмут, — Вы же сами слышали, что вашему рыцарю вознамерилось размять косточки…

Брат Марциан молча отвернулся и уставился в поле. А там уже хихикали. Полупьяный крестоносец, пошатываясь и запинаясь ногой за ногу, шёл к самой середине, волоча за собой огромную секиру. За ним бежал оруженосец, держа в руках шлем со щитом, и голосил:

— Ваша милость! Ваша милость! Мы ещё не успели вас полностью облачить!

Вилфрид только отмахивался. Он как раз добрёл до середины поля, когда оруженосец подбежал к нему. Величественным жестом Вилфрид принял щит и огляделся вокруг. А потом опять сунул щит в руки оруженосцу:

— Ты у меня вместо шеста будешь! Держи! Вот так! Чтобы можно было по щиту ударить, вызывая меня на бой! Ага! Кто тут такой смелый, чтобы вызвать меня на пое… динок?!

Местные рыцари пересмеивались и не торопились вызвать пьяницу.

— Ага! — обрадовался Вилфрид, — Кишка тонка против крестоносца?! Поджилки трясутся?!

— Иди-иди! — грубовато заметил один из рыцарей, огромный детина с двуручным мечом, — Никто тут тебя не боится! Жалко тебя пластать только… Никакой славы, никакой чести…

— И ты не боишься? — живо повернулся к нему Вилфрид, опять запнулся и чуть не упал, — Ты? Не боишься?

— Не боюсь! — посмеиваясь согласился гигант.

— И можешь доказать это в бою?

— Легко!

— Тогда вызови меня! Вот мой щит… э-э-э, нет… вот мой щит! — брат Вилфрид чуть не перепутал щиты, — Стукни в него, и я покажу тебе, что такое настоящая — ик! — битва.

— Ну, смотри! — не выдержал здоровяк, — Сам напросился!

И он легонько стукнул по щиту брата Вилфрида. И произошло чудо.

Пьяненький Вилфрид мгновенно протрезвел. Исчезла глуповатая улыбка. Вилфрид смотрел на своего противника тяжёлым и серьёзным взглядом. Распрямилось сгорбленная спина. Ноги перестали заплетаться и встали на землю твёрдо, в привычную, отработанную позицию. Обе руки цепко стиснули рукоять секиры. Удивительно, но хотя здоровяк был на полголовы выше Вилфрида, но тот умудрялся смотреть на него сверху вниз. Под этим взглядом могучий рыцарь невольно поёжился. Не отводя взгляда от противника, Вилфрид поднял вверх руку — готов!

Великан-противник медлил. Ему уже не казался предстоящий бой детской забавой. Но отступать было некуда. Или бой, или… позор? Страшный выбор для рыцаря, если он вдруг понял, что противник сильнее, хитрее и опытнее. И всё же, на самом деле, выбора не было. Потому что здесь и сейчас понятие «позор», это не только твой личный позор, это позор на весь твой род! И бывший, и нынешний и будущий. Любой рыцарь предпочтёт смерть позору… Здоровяк неохотно поднял руку вверх.

Барон Гельмут слегка побледнел. Не такого он ожидал! После двух фантастических побед крестоносцев, он надеялся сделать хоть одного из них посмешищем, сбить спесь с Марциана, поднять боевой дух «своих» бойцов. И выбрал самое слабое звено… как он думал! Но и ему отступать теперь было некуда. Барон сцепил зубы и взмахнул платком.

Здоровяк обрушился на Вилфрида, словно гроза на одинокого путника в поле. Мощные, тяжкие удары били со всех сторон со страшной скоростью, не позволяя даже вздохнуть. Вилфрид улыбался. А его секира, казалось, сама порхает возле него, умудряясь отразить самые коварные и бешенные удары меча. Гигант ещё взвинтил темп. И чуть шагнул вперёд, в надежде продавить оборону, заставить Вилфрида попятиться, чтобы потом гнать его по всему полю, уже по-настоящему. Вилфрид улыбался. Вилфрид не сдвинулся с места. Теперь самому великану было неудобно наносить удары: слишком легки они стали, поскольку сила удара теперь приходилась не на кончик меча, а только на середину или вообще, на лезвие возле гарды. Здоровяк вынужденно отступил на прежнее место. Но удары сыпались безостановочно. Вилфрид улыбался.

А потом он сделал странное и сложное движение, его топор проделал в воздухе сверкающую восьмёрку с какой-то хитрой петлёй, и… меч здоровяка закувыркался высоко в воздухе, выбитый из рук владельца. Шмяк! Меч упал на землю, провожаемый сотнями глаз. Вилфрид поставил секиру лезвием на землю и опёрся на её рукоять. И жестом предложил великану поднять свой меч. Вилфрид улыбался. Только взгляд его был страшен. Не обещая гиганту ничего хорошего.

Скажу честно: на месте здоровяка, я бы просто признал своё поражение и пошёл бы себе домой, весёлый и довольный, что остался жив. И плевать, что лишился бы оружия и доспехов. Жизнь дороже! Но, может для здоровяка подобные расходы были неподъёмными, может он понадеялся, что брат Вилфрид изнемог, а он ещё свеж, может подумал, что подобный удар случайность, и сейчас он выиграет бой… не знаю! Но здоровяк ошибся в выборе. Он поднял меч. И взвился вихрь…

Я даже не представлял себе, что секирой можно орудовать с такой скоростью! Это же не узкий меч, это… ну, все знают, что такое секира? Это же топор! Широкий топор на длинной рукояти! А значит, центр тяжести у секиры не возле руки, как у меча, не в топорище, а далеко вынесен от руки и сосредоточен в лезвии. Попробуйте покрутить такую конструкцию, вращая одним запястьем! Как говорит брат Вилфрид — ага! Руки оторвутся! Но брат Вилфрид умудрялся атаковать, не хуже, чем сам здоровяк недавно! Страшной силы удары лупили со всех сторон. И здоровяк не выдержал, попятился.

Лично я не удивлён. Одно дело подставить под удар меча массивное лезвие секиры, и совсем другое дело подставить под тяжкий удар секиры лезвие узенького меча… Нет, у великана был и щит, но разве этим хлипким щитом можно было закрыться от ударов? В три-четыре удара Вилфрид разнёс щит вдребезги. И здоровяк попятился ещё дальше, спасаясь от крестоносца. Бесполезно! Звон стоял, словно били в колокол. Бамс! Бамс! Бамс! А здоровенная секира всё порхала свистящим вихрем, неизменно находя свою цель. Бамс! Бамс! Бамс!

В какой-то момент великан просто свалился на землю. Вот, стоял-стоял, а потом упал. И по земле, рядом с его телом, поползли странные чёрные змейки.

Брат Вилфрид небрежно закинул секиру на плечо и, пошатываясь, заплетающимися ногами, побрёл к нашей палатке. Не оглядываясь. И его глазки опять пьяненько полуприкрылись, а на губах заиграла глупая улыбка.

— А ведь, я его, кажется, завалил! — радостно возгласил он, поднявшись к палатке, — Не иначе, Господь помог! Ага! За это надо выпить! Как считаете, господин барон?..

— Непременно, — напряжённым тоном ответил Гельмут, — Да-да, конечно… Сейчас вам принесут доспехи побеждённого…

— Не стоит трудиться! — беспечно возразил Вилфрид, — Это же пергамент, а не доспехи! Представьте, я их простой секирой так измял и изрезал, что… нет, в самом деле, где я их править буду? Да и зачем? Сам-то я такие доспехи — ик! — вовек не надену. Так что, пусть эти доспехи… а впрочем… меч был неплох! Давайте я в качестве приза возьму только меч, а остальное пусть останется проигравшему!

— Вы умудрились ИЗРЕЗАТЬ стальной доспех?! — поразился Гельмут.

— А разве не видно? — оглянулся на поле Вилфрид, — Вон же он, бедняга, кровью истекает. Надеюсь, здесь найдётся опытный врач? И первое дело от потери крови — глоток доброго красного вина! Лучше подогретого, и со специями. Это уж, поверьте опыту! Ага!

Только теперь я понял, что за змейки поползли возле павшего гиганта. Да он же в луже крови лежит! Ничего себе, брат Вилфрид постарался!..

И, пока Катерина поздравляла победителя и вручала мешочек с наградой, я глубоко задумался. А в самом ли деле брат Вилфрид пьяница? Да, я видел, как он пил вино кружками. Но это было в трактире, вечером, перед тем, как идти спать. А среди дня я видел только, как он прикладывается к фляге… Прикладывается — вот ключевое слово! Никто не смог бы распознать, огромный глоток он делает при этом, или крошечный глоточек. От него постоянно пахнет винным перегаром… и что? Если я просто прополощу рот вином, от меня тоже будет нести перегаром! И ещё, я вспомнил, что когда брат Марциан вернулся с первой встречи с Гельмутом, он попросил вина… и Вилфрид тут же подсунул ему свою флягу… и фляга оказалась почти полной… а это было после целого дня пути! После целого дня пути, когда Вилфрид то и дело приникал к горлышку, фляга осталась почти полной? Так в самом ли деле Вилфрид пьяница?.. Или всё проще? Может это была вторая или даже третья фляга? Он пьяница, а на поле боя, от прилива гнева и азарта, оттого, что его захлестнуло адреналином от макушки до пяток, он мгновенно протрезвел, а потом, после победы, опять хмель берёт своё? Вон он, сидит, еле бормочет через губу… Так врёт он или не врёт?!

Если врёт, то зачем? Неужели это представление, длинной в несколько дней, только для одного зрителя — меня? Зачем?! Я даже не рыцарь! С точки зрения крестоносцев я ещё не человек! Так, никчёмный человечишка. Или они не считают меня никчёмным?..

До этого момента у меня сложилось определённое представление, почему Великий магистр назначил в посольство именно этих людей и какие роли между ними распределены. Марциан — мозг и цементирующая сила. Немало пожил и многое повидал. За спиной — богатейший опыт. А поскольку родом из Перуджи, то папе будет сложно отказать в приёме, если вдруг он по каким-то причинам не заинтересован в приёме нашего посольства. Скорее примет, чем откажет. Ульрих — обнажённый меч посольства. Я и раньше знал, что он великий боец, но после того, как увидел сегодняшнюю схватку, все сомнения отпали. Не зря именно Ульриху поручали организацию охраны посольства, не зря именно он предпринимал попытки догнать тех, кто покушался на нас в лесу. Умелый организатор, великолепный следопыт и непобедимый воин. Лудвиг — специалист по лошадям. Вон он, до сих пор обнимается на краю поля с новым приобретением. И не зря он выбрал для схватки именно этого противника. А потому что выбирал не противника, а коня! Уверен, что ему знакомы все лошадиные болезни и способы их лечения. Уверен, что если кто-то захочет опоить наших лошадей или каким-то иным способом замедлить наше продвижение, Лудвиг найдёт выход. А при необходимости, выберет достойную замену. Не оплошает. На плечах Лудвига висит транспортировка нашего посольства в Рим. Вилфрид? Я думал, что Вилфрид — это этакий довесок к посольству, который может принять на грудь чьё-то излишнее радушие. Вот я такой-сякой повелитель всех окрестных земель, и не пропущу никого, кто не разделит со мной пару-тройку кувшинов вина! Вот тут-то и появляется Вилфрид. И поговорить, и выпить, и закусить, и послушать хвастливые речи, вовремя поддакивая… А потом, хоть вали его пьяного на телегу, главное, нам разрешили ехать дальше! Знаток куртуазного обращения. Отлично разбирается в гербах и геральдике. Понимает толк в рыцарском праве и обычаях всей Европы. Ну, и отличный собутыльник! Так я думал. А теперь? Всё повернулось с ног на голову? Все роли поменялись?

— А мне хотелось бы узнать, почему ещё один ваш рыцарь не принял участия в турнире?!

Голос был настолько наглым, что я отвлёкся от размышлений и поднял голову. Кому, интересно, предназначены эти дерзкие слова? Это что же… мне?!

Глава 42. В гостях хорошо… /4

Всякий, кто … высказывает мнение,

ничем при этом не рискуя, отчасти

смахивает на шарлатана. Если он не

рискует пойти на дно вместе с кораблем,

он похож на зрителя приключенческого

фильма.

Нассим Николас Талеб.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 29.09.1410 года.

Напротив меня стоял, покачиваясь с пятки на носок, молодой рыцарь и пристально меня рассматривал. Нагло, в упор. Я сразу почувствовал, что юноша нарывается. И делает это специально.

— Я не рыцарь… — скромно опустил я голову вниз, чувствуя, что начинаю закипать.

— А мне плевать! — без церемоний заявил парень, — Если ты сидишь среди рыцарей, то и вести себя должен, как рыцарь! Ты готов себя вести, как рыцарь?!

— До сих пор никто не жаловался! — у меня появилось горячее желание стукнуть наглеца чем-нибудь тяжёлым, да посильнее, посильнее!

— Не жаловался? — посмотрел на меня мутным взглядом молодой рыцарь, — Кто же жалуется на мокрицу? Её просто давят! Сапогом!

— Выбирай выражения, Танкред! — вклинился Гельмут, — Ты пьян, я вижу, ты пьян, но ты обижаешь гостя! А это грех!

— Я в своём праве! — упрямо заявил парень, — Я рыцарь! А он простолюдин! Значит — тварь! Я могу обращаться с ним, как пожелаю!

У меня даже пальцы начали подрагивать, настолько мне хотелось вцепиться ему в горло. Страшным напряжением воли я всё ещё сидел, тупо пялясь на носки его сапог. Но душа кипела!

— Это не простолюдин, — веско проронил брат Марциан, — Это один из посольства Великого магистра Ордена дома святой Марии тевтонской! И если ты не будешь соблюдать приличия…

— Он? Посольство? — хмыкнул Танкред, — В самом деле? У Великого магистра не нашлось никого лучше? Ну, так и быть! Я соглашусь, что он… почти что рыцарь! Если…

Покачивание с носков на пятку и с пятки на носок, так раздражающее меня, прекратилось. Молодой Танкред стал серьёзен.

— Я дал обет, везде прославлять безупречную красоту девушки Брунгильды! — заявил он, — Если этот ваш… недомерок, согласится, что девица Брунгильда в самом деле несравненной красоты, так и быть… я уйду! Но пусть только он осмелится возразить!!!

— Кхе-кхе-кхе!!! — закашлялся брат Марциан. Подавился что ли?..

— Но я никогда не видел этой Брунгильды! — возразил я, — Как же я могу подтвердить или опровергнуть, что она самая красивая? В моё время бытовала легенда, что красивейшей назвали Афродиту… Был такой случай, когда богиня Эрида…[1]

— Или ты признаёшь, что девица Брунгильда прекраснейшая, или я тебя вызываю! — перебил рыцарь.

— Но я…

— Ну?!

Я бросил взгляд на Катерину, внимательно разглядывающую облака. Если я сейчас признаю… да ни за что!!

— Нет!

— Не-е-е-ет?..

— Нет!

— Ты отказываешься назвать прекраснейшей Брунгильду?!

— Кхе-кхе-кхе!!!

— Да! Отказываюсь!

— Тогда я вызываю тебя на бой! Я, рыцарь, вызываю тебя на бой! Попробуй только отказаться!

— Я не откажусь… — медленно проговорил я, чувствуя, как моя кровь переплавляется в вулканическую лаву, — И если уж ты меня вызвал, то я имею право выбрать оружие!

— Какое ещё у тебя право, сопляк?! — возмутился негодяй.

— Обычай, — мягко поправил его брат Вилфрид, — Освящённый веками обычай… Или ты против рыцарских обычаев, юноша?..

— Пусть будут обычаи! — скрипнул зубами Танкред, — И что же ты выбираешь?

— Меч, — серьёзно ответил я, пытаясь незаметно стянуть с пальца перстень. Если я проиграю, то ничего не жалко! Кроме перстня. Перстень проиграть я не имею права! — Я выбираю: биться пешими, в том, что на нас сейчас надето, и короткими мечами! Самыми короткими из тех, что здесь имеются!

— А?! — изумлённо воззрился на меня Танкред.

— Повторить? — любезно предложил Вилфрид.

— Не надо… — отмахнулся юноша, — Но… почему?! Словно… чернь![2]

— Потому что ты его вызвал, и он имеет право выбора оружия! — словно маленькому, разъяснил ему Вилфрид, — А он выбрал то, что выбрал. Ты отказываешься?..

— Нет! — содрогнулся Танкред.

— Тогда выходи на поле! — предложил Вилфрид, — И подыщи себе оружие! Помнишь? Самое короткое из возможных!

— Да за прекрасную Брунгильду… я ж его… — пробормотал Танкред.

— Убью! — решил я, вставая, — Убью и труп скормлю собакам! Нет! незачем обижать преданных животных! Свиньям! Я скормлю его свиньям! Большего он не достоин!

Я встал и впервые взглянул прямо в глаза Танкреду. Бедняга отшатнулся. А я понял наконец-то, что имел в виду брат Гюнтер, когда пытался мне рассказать про «особый взгляд». Всё просто! Надо только самому поверить, что ты готов убить. И твоя уверенность обязательно передастся твоему противнику. Обязательно!

Я первым шагнул к полю, толкнув плечом рыцаря. Не могу сказать, что ненароком. Специально я его толкнул, специально! Пусть чувствует мою решимость! Одновременно, незаметным движением кончиков пальцев кинул перстень на колени Катерины. Краем глаза заметил, что девушка удивлённо встрепенулась и покосилась на свои ноги. И быстро положила на колени ладошки. Замечательно! И я зашагал к полю, твёрдо ставя ноги.

У меня нет оруженосцев. Потому, кстати, я и выбрал «сражаться в том, что на нас сейчас надето», помня, между прочим, что я-то в бригандине! А если этот Танкред без неё, то кто мешал ему надеть что-то подобное заранее? Осторожнее надо быть, когда кого-то на поединок вызываешь!

У меня нет оруженосцев, и я удивился, что больше половины оруженосцев наших рыцарей бросились мне помогать.

— Ребята! — расчувствовался я, — Спасибо, но… мы будем биться без доспеха!

— Мы слышали, — за всех ответил простуженный, — Мы вашей милости меч подберём! Надёжный! А то бывает всякое… А вы в мечах… хм!.. В общем — поможем! Да и вообще, нехорошо, когда идёт человек биться, а поддержки не чувствует. Вот мы — поддержка! Да и остальные наши ребята за вас переживают. Пожелания победы передают! А, вон Сакс уже мечнесёт, ну-ка, ну-ка… Нормально! Добрый клинок! Верная рукоять! С Богом, ваша милость! Покажите этому ублюдку, что такое крестоносный Орден!

Что сказать, приятно!

В руки мне сунули неплохой фальшион. Я сразу вспомнил, как во время поединка брата Гюнтера с польским рыцарем… как его? Ах, да, Кнышко из Бржески. Так вот, его оруженосец, вооружённый таким же фальшионом, чуть не одолел оруженосца Гюнтера, у которого был шестопёр. Уж очень ловко и быстро этот фальшион успевал вспарывать воздух перед носом нашего оруженосца! Эх, мне бы так!

С другой стороны, короткий меч мне привычен, я помню, что с коротким мечом продержался чуть не минуту против доктора Штюке, а это вам не орешков пощелкать! С длинным мечом я и пяти секунд не выдерживал. А вы думали, почему я остановился именно на коротком мече?!

Мой противник уже стоял передо мной, недоумённо рассматривая короткий меч в своей руке. У него был излюбленный меч ландскнехтов, алебардейщиков и пикинёров — «кошкодёр».[3] Он что, такие мечи первый раз видит?! Отлично! И я торопливо вскинул руку, сигнализируя о готовности к бою. Теперь рыцарь тоже не будет мешкать, иначе над ним смеяться будут!

И в самом деле, слегка поморщившись, юноша неуверенно взял «кошкодёр» в руку, разок рубанул им воздух перед собой, для пробы, и неохотно поднял руку вверх. Ну, что там Гельмут?..

Барон махнул платком. И я бросился в атаку. А что мне терять?..

С первых мгновений боя я понял три вещи: первое — юный рыцарь и в самом деле не имел дела с короткими мечами, а следовательно, он держит неправильную дистанцию. Казалось бы, какая разница, если ошибка всего в полшага? А, нет! Удары рыцаря попросту не доставали до меня! Для того, чтобы хорошенько попасть, ему теперь нужно было сделать эти самые полшага ко мне! Второе — рыцарь быстро понял свою оплошность и теперь лихорадочно подыскивал правильную дистанцию. И третье — если он это сделает до того, как я его свалю, мне конец. Он мощнее, быстрее и опытнее. Несмотря на молодость. Итого: у меня очень маленький, но шанс. Шанс, длинной в несколько секунд. Или сейчас, или никогда! Ну…

Я отчаянно бросился вперёд, размахивая фальшионом, и рубя направо и налево. Как и предполагалось, юноша отбил мой дерзкий порыв. И я отскочил назад. На то самое расстояние, которое привычно для рыцаря, но на самом деле чуточку велико. И юноша попался в ловушку!

Дело в том, что «кошкодёр» имеет острый конец, как и привычный рыцарю «бастард». И молодой рыцарь попытался привычно ткнуть острым концом в беззащитного меня. И сделал выпад. Уже в процессе движения, он сообразил, что меч у него коротковат. И поэтому сделал не просто выпад, а с очень широким шагом вперёд, вынося свой центр тяжести далеко от первоначального положения.

Я ждал этого. Это и был мой шанс. Вместо того, чтобы отбить удар, я шагнул в сторону, уходя от удара. В сторону, и чуть вперёд. И, что есть силы, ударил рукоятью в голову юноши. Бедняга кувыркнулся, теряя тот самый центр тяжести и выпуская из руки меч.

Не знаю, должен ли я был проявить благородство и позволить ему встать. Я не рыцарь! И он это знал, когда меня вызывал! Я быстро подскочил к юноше и приставил ему фальшион к горлу, даже слегка надавил остриём на шею.

— Сдаюсь!.. — слабо прохрипел парень.

— А мне плевать! — грубо заявил я, — Что ты там плёл про какую-то Брунгильду? Кто у нас сегодня королева турнира?! Отвечай!!!

— Ми… миледи Катерина, — запнулся рыцарь, удивлённо вращая глазами; не привык он, что после слов «сдаюсь», в ответ слышится «плевать!».

— А если так, то признай, что миледи Катерина, королева турнира, прекраснее какой-то твоей Брунгильды! Ну?! Считаю до трёх! Потом режу глотку! Раз…

— Признаю! — торопливо прошептал юноша, — Признаю, что королева прекрасней!

— Не королева, а миледи Катерина! — поправил я.

Но было поздно. Уже подбежали оруженосцы, и его и наши, и прирезать сдавшегося рыцаря стало совершенно невозможно. С досадой я встал на ноги, отбросил в сторону фальшион и поплёлся обратно в палатку. Эх, мне бы ещё полминутки! Я бы выбил у него, что нет никого прекрасней Катерины!!! Возможно, вместе с зубами!

— Он же сумасшедший! — послышался негодующий голос из-за спины, — Он безумен! Не удивительно, что я проиграл безумцу!

— Тем не менее, ваша милость проиграла! — ответил ему простуженный голос, — А потому… что это на вас? Бархатный жиппон? Прекрасно, сударь, прекрасно! Давайте, я помогу снять!..

В палатке меня ждали. И вконец расстроенный Гельмут, и внимательные глаза крестоносцев, и весело вставшая со своего места Катерина… И очень хмурый Марциан!

— Хоть ты не рыцарь, но вёл себя на турнире по-рыцарски! — обратилась ко мне девушка, — Объявляю тебя победителем и вручаю заслуженную награду!

И протянула мешочек. Раздались оглушительные крики и свист. И простолюдины и оруженосцы выражали несомненную радость в победе не рыцаря над рыцарем. Местные рыцари молчали, впрочем, некоторые, хоть и неохотно, но хлопали в ладоши победителю.

— А ещё благодарю тебя — не повышая голоса продолжала Катерина, и её голос потерялся в окружающем шуме, но всё же был различим в пределах палатки, — А ещё благодарю, что так отважно и рьяно защитил честь королевы турнира! Хотя, говоря по чести, это мог бы сделать и организатор турнира, не допустив подобной схватки и сделав подобающее внушение глупому юноше…

Барон Гельмут помрачнел.

— А меня слышно было?! — открыл я рот.

— Вполне! — заверила девушка. Ты хоть и шипел, но очень эмоционально шипел! Прославляя королеву турнира. Не то, что некоторые…

Барон Гельмут помрачнел ещё больше. Я машинально взял мешочек, не глядя. Сел на место. Уф-ф! Неужели я ещё жив?! Только теперь на меня навалились эмоции, которые я давил в себе во время боя! Даже колени слегка задрожали. Я распрямился, сжал колени и застыл. Ах, да! Мешочек! Куда же его… Оп-па! А вместе с мешочком Катерина незаметно вернула мне и перстень! Совсем хорошо! Дрожащими пальцами, стараясь делать это незаметно, я надел перстень на мизинец… и вдруг успокоился! Да-да, совершенно успокоился! А что, собственно, произошло? А ничего страшного не произошло! Всё страшное уже позади!

— А может… А может, возвести победителя рыцаря, самого в рыцарское звание?! — неожиданно предложил Гельмут, — А что?! Вполне распространённая практика на турнирах! И побеждённому рыцарю будет не так обидно, и прекрасный пример для оруженосцев, которые будут мечтать о подобном же, проявляя чудеса отваги, и чернь перестанет орать, поняв, что тот турнирный боец стоял в шаге от звания рыцаря, и вот, заслужил?..

— Никак нельзя! — отрезал брат Марциан, немного подумав.

— Но, почему?! Я сам вручил бы ему золотые шпоры!

— Нельзя! — ещё раз ответил Марциан, — Есть причины, по которым… нельзя!

Знаю я эти причины! Я не христианин. Разве может христианский рыцарь быть не христианином?! Но это тайна. Впрочем, я не расстроился! Даже порадовался. Я уже убедился, что у рыцарей, помимо привилегий, ещё очень много обязанностей. Ну, например, любой другой рыцарь, которому понравился твой конь или твоя броня, может спровоцировать дуэль. Вот так же заявит, что нет никого прекраснее девицы Брунгильды, и спросит, подтверждаю ли я это? И попробуй, не подтверди! Вот почему рыцари постоянно тренируются! Вот почему в посольство включён брат Вилфрид, который любого может опутать сладкими речами и споить! Или, как минимум, подпоить перед поединком, как того Гастона, который запутался в собственном гербе. Брат Ульрих, как я теперь понял, победил бы и Гастона трезвого, но пьяного — надёжней!

С другой стороны, вдруг подумал я, если ты не рыцарь, то другой рыцарь может попросту отобрать у тебя и твоего коня и твою броню! Без всяких вызовов и схваток. Просто потому, что он рыцарь, а ты — непонятное подобие человека. И можешь жаловаться куда угодно! Тебе просто некуда жаловаться! То есть, это мне некуда жаловаться, а у торговцев есть гильдия торговцев, у горожан есть гильдия всяких гончаров, медников, плотников и прочих ремесленных цехов, наверное, есть гильдии каких-нибудь мукомолов… откуда я знаю?! Но у них есть защита! Обидев одного, рыцарь обижает всю гильдию. А гильдия — это не одна сила, и какая-нибудь гильдия горшечников имеет самые тесные связи с другими горшечниками по всей Европе, а может, и за её пределами. От этой гильдии горшечников не скроешься. И даже, если ты обидел горшечника в Милане, а потом уехал куда-нибудь в Прагу, тебя всё равно найдут. Найдут и спросят: а за что ты, добрый человек, обидел нашего собрата по профессии? А не хочешь ли ты вернуть похищенное имущество? Вместе с достойной компенсацией? Иначе мы обратимся к королю! У нас есть там представитель нашей гильдии! Наша гильдия не раз помогала деньгами Его величеству! Как ты думаешь, благородный сэр, кем король пожертвует, одним рыцарем или всей гильдией?.. Поэтому, если рыцари и бесчинствуют, то осторожно и с оглядкой. Вот только, я не из этого мира, я не член гильдии, а значит, по местным понятиям, я вообще не человек. Обидно! Может, всё же попроситься в рыцари?.. Ах, да, я же ещё не христианин…

— Ну, нельзя, так нельзя — совсем опечалился Гельмут, — Эй, там! Что, поединщиков больше нету? Давайте последнюю часть турнира…

Расторопные ребята вытащили на поле здоровенные щиты с нарисованными кругами, отмерили от них расстояние и прочертили на земле линию, растянув над ней цветной шнурок. А потом, в очередной раз, трубач вывел хитрую мелодию и глашатай объявил, что теперь будет поединок лучников. И со зрительской половины толпой хлынул народ. Прямо на поле.

— Развлечение для черни! — пробормотал сквозь зубы Гельмут, — А куда деваться? Уже давно такая традиция… Придётся ещё и победителя награждать!

— А можно… — умоляюще посмотрел я на брата Марциана.

В стрельбе я чувствовал себя гораздо увереннее, чем в битве на мечах!

— Нет, — отрезал Марциан, — И так уже… прославился!

Пришлось сидеть, смотреть. У рыцарей были постные лица и смотрели на поле с явным неодобрением, но простолюдины веселились вовсю! Хохотали, улюлюкали, одобрительно хлопали по плечам тех, кто прошёл в следующий тур, высмеивали выбывших. Кстати, чуть не половину зрителей составляли девушки! И очень активно комментировали происходящее. Так сказать, со знанием дела. И стрелки, как я заметил, были вполне искусными. Теперь даже не уверен, одержал бы я победу? Вон тот, бородатый, всадил в самую середину мишени, одну за другой, уже с десяток стрел!

— Лесничий, — пояснил Гельмут, заметив, что и другие рыцари обратили внимание на бородача, — Каждый год призы берёт…

Стреляли из луков, стреляли из арбалетов, стреляли по неподвижным мишеням, стреляли по раскачивающимся мишеням, стреляли по круглым мишеням с концентрическими кругами, стреляли по фигурным мишеням, изображавшим кабанов, оленей и зайцев… Не меньше часа прошло! Наконец, весёлая толпа чуть не на плечах притащила к нашей палатке этого самого бородатого лесника, и Катерина торжественно объявила его победителем.

— Ур-р-ра!!! — ликующе заорала толпа.

— А наградой победителю будет… — Катерина оглянулась.

— Мой личный кинжал! — хмуро встал Гельмут, — Миланская сталь! В рукояти вделан сапфир! Ножны украшены золотыми накладками!

— Ур-р-ра!!! — ещё громче взревели простолюдины и поволокли победителя к шатрам торговцев. Не иначе — обмывать победу.

Среди шума и криков почти никто и не расслышал, как в последний раз трубач вывел мелодию и герольд объявил, что турнир окончен.

* * *

После турнира все рыцари опять, не сговариваясь, собрались в комнате Марциана, даже Катерина со своей Эльке.

— Ну вот! — довольно заметил я, — Теперь я знаю, что такое рыцарский турнир!

— Откуда тебе это знать? — вяло оглянулся на меня Ульрих.

— Как, откуда? — поразился я, — Сегодня видел…

— Ну какой же это турнир?! — пьяненько засмеялся Вилфрид, — Это глупость, а не турнир!

— Дешёвая и грубая пародия! — решительно подтвердила Катерина.

— А… а что же тогда настоящий турнир? — растерялся я.

— О!.. — как по команде, закатили глаза под лоб крестоносцы, — Турнир!!!

— Так что же это? — повторил я.

— Кхм! — задумался Марциан, — Турнир… Ну, начнём с того, что турнир — это…

И тут крестоносцы заговорили разом, перебивая друг друга:

— Это схватка! Это доблесть! Высшая доблесть!

— Это война! Только тупым оружием!

— Это шанс прославить своё имя! И имя прекрасной дамы!

— Это зрелище!

— Это возможность познакомиться с первыми рыцарями королевства!

— Это пир для души и для тела!

Брат Марциан недовольно засопел, выждал, когда все замолчат, и солидно продолжал:

— В первую очередь, турнир — это вызов! Турнир в честь какого-то события, вроде как теперь, в честь дня рождения, это исключение. Как исключение то, что турнир — ха-ха! Турнир! — устраивает какой-то барон! О, нет! Обычно один граф посылает вызов другому графу. Письменный и в весьма куртуазной форме. Ну, вроде того, что «не изволит ли ваша милость, в знак подтверждения нашей нерушимой дружбы, дабы доставить удовольствие достойным рыцарям и прекрасным дамам, принять этот вызов, отправленный не со злым умыслом, но со всем уважением и любовью…». Вызов везут четверо наиболее достойных и опытных в военном деле рыцарей, которые впоследствии будут судьями турнира. Двое своих, местных, двое любых других, но уважаемых рыцарей. Кроме письма они везут затупленный меч, как символ вызова… Если у вызываемого графа есть неотложные дела, он может вежливо отказаться, но если он взял у руки тот самый меч, вызов считается принятым! И тогда вызываемый назначает своих четырёх достойных рыцарей.

Судьи встречаются…

— За дружеским кувшином вина! — вставил Вилфрид.

— Судьи встречаются, — поморщился Марциан, — И обговаривают все детали: место, время, кто будет приглашён, кто готовит ристалище, какие будут схватки и какие будут призы… А дамы тем временем уже усиленно шьют наряды!

Определив дату и место, обычно это вблизи города, желательно крупного торгового города, чтобы во время турнира можно было провести ещё и ярмарку, судьи готовят и рассылают приглашения всем, кого согласовали пригласить. Да, можно приехать и без приглашения, но тогда ты не во всех схватках будешь участвовать! Получив приглашение, рыцари начинают готовить коней, доспехи и оружие… а дамы — шить наряды!

Тем временем, готовят ристалище… Взрыхляют, а потом утаптывают землю, обносят её крепкой оградой… хотя бы для того, чтобы глупый ребёнок не выскочил под копыта коню! Строят трибуны для зрителей, украшают всё это лентами, флагами, гербами приглашённых рыцарей… Да, турнир — это зрелище! Потому что в назначенное время здесь собирается весь цвет рыцарства, и каждый хочет перещеголять другого! Самые модные фасоны у дам! Самая богатая одежда у рыцарей! Даже простолюдины надевают праздничные одежды! Рыцарей съезжается столько, что трактиры и гостиницы не в силах вместить столько народа! Поэтому рыцари везут с собой яркие, раскрашенные палатки. И недалеко от ристалища расцветает ещё один город! Только палаточный.

Наконец — вот он, долгожданный день! После утренней литургии, по городу торжественно едут рыцари! Попарно, а если улицы города достаточно широки, то и по трое, и даже по четыре в ряд!

— И нюхают нечистоты! — не удержался я.

— А вот и нет! — живо возразил Марциан, — Накануне турнира набирают дополнительных уборщиков нечистот! Они, вообще-то, и так в каждом городе есть, иначе любой город за три года полностью в нечистотах бы погряз… но накануне турнира город чистят особенно тщательно! И уже никому не дозволяется выплёскивать объедки на улицу! Только в особую телегу, которые регулярно проезжают по улицам!

Так вот, рыцари едут по городу… По чистому, ухоженному городу! Развеваются разноцветные флаги, ленты, с балконов домов машут платочками прелестные горожанки… как ты понимаешь, в новых нарядах! А рыцари всё едут и едут, пёстрой, непрерывной рекой! Наконец, город кончается и — вот оно, ристалище! Всё так же, попарно, рыцари объезжают турнирное поле по кругу. Вокруг реют знамёна, развеваются разноцветные ленты, там и сям выставлены гербы наиболее почётных рыцарей, а также гербы основных городских гильдий, возле которых восседают почтенные представители этих самых гильдий. Суконщики, медники, гончары, каменотёсы… нет им числа! Они готовы принять любой заказ… но только после турнира! На время турнира весь город не работает! Да что там, город? Всё графство не работает! Объявлен праздник! Ну, разве что, кроме кузнецов, у них самые рабочие дни…

Объехав вокруг ристалища, рыцари спешиваются. Архиепископ… — да! очень часто, именно архиепископ! — на специально возведённом алтаре служит торжественную мессу и благословляет турнир. Конечно, каждый рыцарь уже причастился святых даров на утренней литургии, но кто же откажется от благословения архиепископа?! И разноцветная река почтительно притекает к Преосвященному владыке, и тот никому не отказывает в благословении…

Возле ристалища уже раскинуты разноцветные палатки торговцев. Чего здесь только нет! И на ярмарке, порой, не сыскать всего того, что бывает во время турнира! А вот, чуть в стороне, врыт огромный крест, обложенный камнями. Здесь духовные ценности! Здесь можно купить ладанку, образок, иконку или просто крестик, но освящённый самим архиепископом! Здесь всегда многолюдно! О-о-очень многим понадобится сегодня защита Божья!

Помнишь, я говорил, что рыцари и их оруженосцы ехали по двое? Получив благословение архиепископа — ты погляди! — каждая пара разъезжается в свою сторону! Оказывается, бок о бок ехали будущие противники! Тем самым подчёркивая, что здесь дружеский турнир, а не сведение счётов! А уже вовсю трубят трубы и герольды объявляют распорядок турнира!

Впрочем, этот распорядок уже давно всем известен, ведь он уже неделю висит на каждом углу! Расписанный красивым шрифтом на громадном полотне. И грамотный монах в двадцать пятый раз зачитывает окружающей толпе какое состязание будет за каким следовать и кто из знатных рыцарей где участвует. Толпа бурлит, волнуется, требует повторить, приходят новые слушатели, и бедный монах, вздохнув и перекрестившись, начинает зачитывать объявление в двадцать шестой раз… И так чуть не на каждом углу! Пока каждый горожанин, каждый крестьянин, не усвоят всё досконально. И всё же, герольды ещё раз повторяют, как будет проходить турнир. А ещё они объявляют королеву турнира и почётных дам, которые будут помогать королеве. У них особая роль!

А по краям ристалища уже стоят в нетерпении сотни рыцарей, крепко сжимая в стальных перчатках древки копий! Кони чувствуют витающее в воздухе напряжение, они храпят и взволнованно бьют копытом. Но, нет! Рано!

На поле выезжают усталые судьи… Почему усталые? Очень просто! Ещё неделю назад они приехали в этот город и поселились в лучшей гостинице. В этот же день на стене гостиницы оказалось большое полотнище, с изображением четырёх гербов и четырёх знамён. И всем понятно, что это за гербы и знамёна. Теперь именно к этой гостинице начинают съезжаться рыцари, желающие заявить своё участие в турнире. Каждый рыцарь приносит судьям свой герб, своё знамя и свой шлем. Судьи тщательно изучают принесённое. Гербы потом выставят перед палаткой, в которой суждено ожидать боя рыцарю, знамёнами украсят ристалище, в соответствии с заслугами рыцаря, а шлем будет выставлен в особом месте на всеобщее обозрение. Судьи же проверяют, соответствует ли рыцарь правилам? Правила просты: не допускается на турниры недворянин; не допускается хулитель католической веры; не допускается, пусть и дворянин, но изобличённый в вероломстве; не допускается лжесвидетель или клятвопреступник; не допускается пьяница и кляузник; не допускается тот, кто имея возможность жить доходами с владения, всё же торгует, словно простолюдин, или женился на простолюдинке из-за алчности; не допускается оскорбитель Его величества короля; не допускается притеснитель вдов и сирот, а также похититель чужого имущества; не допускается тот, кто пусть даже на словах, оскорбил честь благородной дамы или девицы… Последний пункт, кстати, далеко не последний!

Так вот, если выяснится, что кто-то из рыцарей приехал на турнир, нарушив эти правила, его гербы бросают возле ристалища, а потом остальные рыцари попирают их ногами! Знамёна прилюдно рвут на части и выбрасывают вместе с нечистотами! А самого рыцаря побивают и с позором изгоняют прочь… А если это был тот пункт, про простолюдинок, то рыцаря могут не только побить, но и высечь!

Помнишь, я говорил про шлемы? Их выставляют тоже не просто так! Любая благородная дама может подойти к этим шлемам, помощник герольда назовёт обладателя каждого шлема и дама может коснуться любого из них. Это означает, что она взывает к справедливости, ибо рыцарь отзывался о ней непочтительно! И дело тут же передаётся судьям для рассмотрения. И если подтвердится… ну, я рассказывал.

Теперь ты понимаешь, почему судьи выезжают на поле усталыми? Ничего! Первый день для них будет не слишком тяжёл. Каждый судья держит белый шест, выше человеческого роста, по которому сразу становится понятным, что это именно судья, а не участник.

А вокруг ристалища уже кипят страсти! Шум, гомон, крики, споры, делаются ставки на победу… С одной стороны устроены ложи для благородной публики, там натянуты разноцветные тенты, стоят открытые палатки для знати, а на самом почётном месте — большая палатка, где сидят распорядитель турнира, граф, зачинщик турнира и граф, принявший вызов, их супруги, королева турнира, почётные дамы и другие приглашённые лорды. Это как если смотреть на драгоценный перстень! Вокруг и так золотой ободок, а в середине — изумруд! Так и здесь: вокруг колышется целое море богатых одежд и золотых украшений, но в главной палатке — всё искрит и переливается самоцветами! Ибо, где ещё и блеснуть нарядами, как не на турнире?..

Сигнал, и на ристалище выходят… оруженосцы! Да-да, первый день турнира отдан именно им. Не просто оруженосцы, а те, кого рыцарь посчитал достойным участия. Происходят первые схватки. И очень часто, если оруженосец выказал доблесть в бою, его тут же и посвящают в рыцари! И он уже может принять участие и в завтрашнем сражении! Представляешь, как захватывает дух у юношей от таких перспектив?! Оттого и схватки эти идут с таким напряжением, чуть не остервенением, что это и в самом деле, достойное зрелище! Считай: приехали две-три сотни рыцарей, у каждого, допустим, по четыре оруженосца… бывает, что вводят подобные ограничения! Иначе, это будет не турнир, а вавилонское столпотворение! Одного, а то и двоих, рыцарь готов отправить сражаться, чтобы попытать счастья… Сколько же будет поединков?! Правильно, до самого вечера!

А вечером — бал! Граф, на земле которого проходит турнир, приглашает всех благородных гостей на бал. И тут дамы превосходят самих себя! Впрочем, и мужчины не отстают! От нарядов пестрит в глазах, изумруды и бриллианты сияют в свете свечей и факелов, брызгая вокруг цветными искрами, льётся музыка и пары торжественно движутся в ритме бас-данса… А на улицах тоже весело! Зажжены все фонари, и простой народ весело отплясывает какой-нибудь эстампи или мореску!

— А потому что им выкатили не меньше десятка бочек вина! — поднял палец вверх Вилфрид, — Как же не веселиться? Ага!

— Да, во время турнира вино льётся рекой… — неожиданно согласился Марциан, — Всем хватает, и благородным, и простолюдинам. Только участники воздерживаются от вина. Помнишь правила? Хватишь лишний кубок, а назавтра тебя побьют палками и предадут позору! Нет уж! Выпить и после турнира можно!

Почти до утра идёт веселье. Но вот, ударил колокол, призывая христиан на утреню. Начинается новый день. Новый день турнира!

Когда судьи принимали для рассмотрения гербы, знамёна и шлемы рыцарей, они уже заранее делили этих рыцарей на группы. Понятно, на какие: на отряд зачинщика и отряд принявшего вызов. Понятно, что те, кто из соответствующего графства те, как правило, в тот отряд и входят, иначе это будет странно выглядеть, но ведь на турнир приехали ещё сотни рыцарей из других мест! Вот их-то судьи и распределяют, стараясь, чтобы общие силы сторон были, по возможности, одинаковы. Нелёгкая это работа! Это ж какой опыт надо иметь, чтобы так сгруппировать разношерстных рыцарей, и молодых и в годах, и новичков и опытных, чтобы уравновесить силы отрядов! Потому и судьи с двух сторон были! И если они пришли к соглашению, что силы равны, можно быть уверенным, что это и в самом деле так.

Сразу после утренней литургии толпы народа устремляются на ристалище! Сегодня будет особенно жаркий день!

Вот уже всё готово. На трибунах такая теснота, что задумай таракан, умеющий протиснуться в любую щель, протолкаться между зрителей — не получится! Разноцветное море народа колышется в едином ритме, выкриками подбадривая своих любимцев.

Рыцари хором приносят присягу вести турнир честно. Сперва тот отряд, который сформирован зачинщиком турнира, потом — отряд принявшего вызов.

Сегодня к основным судьям добавляется ещё и почётный судья. У всех — белые шесты в руках, но у почётного на верхушке шеста ещё и этакое головное дамское украшение, которое ему только что вручили две красивейшие женщины из числа почётных дам. И это неспроста! Звучит рог… Начинается!

Оба отряда, с копьями наперевес, мчатся навстречу друг другу! Обычно, во время войны, это похоже на стальную волну, которая расплёскивается навстречу другой стальной волне, но не сегодня! Сегодня каждый рыцарь поверх брони надел яркое одеяние, часто со своим гербом или цветами флага. Перед атакой, командир отряда разбил свой отряд на группы и поставил командирам групп задачу. Это не слепая стычка! Это подобие военной тактики! Кому попытаться обойти врага, кому завлекать его ложным отступлением, кому придержать коней, чтобы врубиться в бок тем отрядам противника, кто клюнет на уловку и начнёт преследовать тех, ложно отступающих… Хитрость на каждом шагу! Ибо сами отряды почти под двести человек каждый! Есть где разгуляться тактическим премудростям!

И вот — удар! С треском ломаются копья, кипят яростные схватки, одни рыцари вылетают из седла, другие стяжают славу победителей, зрители вопят от восторга, некоторые дамы падают в обморок… Турнир!!!

Раз за разом накатываются и откатываются рыцарские отряды, давно уже не осталось копий и рыцари бьются мечами, секирами, булавами… тупыми, разумеется! Но вот, юный рыцарь, только вчера получивший золотые шпоры, бессильно поник в седле от мощного удара по шлему! А к нему уже торопится вражеский рыцарь, размахивая клевцом!

— Нет-нет! — рыдают прекрасные дамы, — Пощады ему! Пощады!

Но разве слышит эти крики приближающийся рыцарь?! И вот тут-то вступает в дело почётный судья! Он-то всё хорошо слышит! Он для этого и поставлен! В два скачка своего коня он подлетает к поверженному рыцарю и простирает над его головой свой шест с дамским украшением… Всё! Этот рыцарь уже неприкосновенен! Никто не имеет права на него напасть! Он под защитой «дамской милости». И рыцарь с клевцом вынужденно отворачивает в сторону, ища себе другого противника. Трибуны ревут в восторге! А потому что это турнир!

По всему полю мечутся судьи. У них сегодня самый трудный день. Рыцари поклялись соблюдать правила и традиции, но… когда кровь бурлит в жилах, когда азарт захлёстывает с головой… бывает трудно удержаться от необдуманного удара! Особенно, если ты молод. А это сурово наказывается…

Можно атаковать вдвоём или даже втроём одного. Можно бить щитом по щиту. Можно поднимать своего коня на дыбы. Можно атаковать сбоку. А вот павшего с коня добивать уже нельзя. И нельзя атаковать в спину. А поди-ка разберись в толчее, вот он стоит к тебе боком, а когда ты замахнулся, он уже к тебе спиной! И ужасный соблазн: замахивался-то я, когда он был боком! Не треснуть ли от души? Не треснуть! Судья уже рядом и он строг. Строг, но справедлив! Упавшего добивать нельзя, но если упавший встал и держит обнажённое оружие… бей его, мерзавца! Это турнир, а не детские игры в песочнице!

Падают рыцари, падают кони, отдельные отряды умудряются отбить от вражеской группы двух-трёх рыцарей и наваливаются на них скопом, умудряясь даже тупым оружием разбить в щепки рыцарские доспехи, брызжет кровь… Волны атаки перекатываются по всему ристалищу. В тех местах, где схватка откатилась, павших рыцарей подхватывают и быстро уносят оруженосцы. Но если ты не успел, будь готов, что тебя могут и конями стоптать! Ненароком, просто ты оказался не в том месте и не в то время. Это турнир!..

И час, и два, и три длится бешеная схватка, иногда перерастая в жёсткие групповые потасовки, иногда разбиваясь на единоборства. Единоборство — это хорошо! Во время единоборства ты можешь заставить своего противника сдаться! А значит, ты завладеешь его доспехом и конём. Не так, как у этого жмота Гельмута, раздевают рыцаря до нижней рубашки… Тьфу! Кто же эту одежду после на себя наденет? Лично я — никогда! Нет, в настоящем турнире ты можешь лишиться лишь доспеха, оружия и коня. Ну, и личный выкуп придётся заплатить. Но не более! А если схватка групповая, то там уже не до благородного: «Достопочтимый сэр, я признаю себя побеждённым… бла-бла-бла…». Зато в групповой схватке и проигравший не может рассчитывать на пощаду. Некогда тебя щадить! Обухом по шлему и валяйся в пыли! Может, и подберут. Потом. Если получится. Это суровый турнир, а не сладкий пряник!

Наконец, когда рыцари уже изнемогли под бременем ударов, когда рука не поднимает тяжёлой секиры, когда зрители напрочь сорвали голоса, когда виден зримый перевес одного отряда над другим, звучит рог и его хриплый рёв наконец-то усмиряет ярость противников… Одному из отрядов присуждается победа. Наиболее достойных награждает королева турнира или её прекрасные, благородные помощницы. Там и сям снуют оруженосцы, приводя в чувство павших. Зрители изумлённо оглядываются по сторонам: как? уже солнце перешло зенит?! А казалось, что с начала схватки прошло всего пять минут…

Парад рыцарей, бывших противников, проезжает вокруг ристалища. Благородные дамы срывают с себя детали одежды и бросают тем, кто им особенно запал в душу. Перчатки, ленты, рукава платья… Открою секрет: почти все дамы, готовя наряд, специально некоторые ленты приказывают пришить всего на пару ниток. Заранее готовясь оторвать их в нужный момент… Проезжающие рыцари демонстрируют свою ловкость: концом копья они умудряются подцепить предназначенную им ленту или перчатку. И торжественно повязывают из на свой шлем. У рыцаря появилась дама-покровитель, за доброе имя которой он будет завтра преломлять копьё!

Простолюдины…

— Простолюдины ликуют! — вставил Вилфрид, — Им выкатывают ещё вина!

— Простолюдины ликуют, — подтвердил Марциан, — Им выкатывают ещё вина, и на улицах города устраивается карнавал. Народ пьёт, танцует и поёт, устраивает шествия. Там и сям веселят публику жонглёры и акробаты. И прочие фокусники. На каждом углу звучит музыка. Весёлые, празднично одетые горожане пускаются в пляс. Это турнир!

А тем временем, для благородных дам и рыцарей устраивается пир. В честь победителя и для прославления тех рыцарей, которые особо блистали доблестью и воинским искусством. И вновь дамы, в очередной раз, меняют наряды! Впрочем, и мужчины. Сегодня многое изменилось! Кто-то потерял целое состояние, а кто-то приобрёл! У кого-то появилась знатная покровительница. А значит, знатный покровитель. Кто-то выиграл пари, поставив на правильную сторону. Кто-то свёл важное знакомство, сражаясь бок о бок в схватке. Кто-то, воспользовавшись торжеством, умудрился договориться по поводу замужества дочки… Как не поднять бокал в честь такого? Это турнир!

Опять идёт веселье до глубокой ночи… А в следующие дни — парные схватки! Это когда каждый может вызвать каждого на поединок. Каждый каждого?.. Нет! Ибо победитель получает коня, оружие и доспехи побеждённого. Если бы каждый мог вызвать каждого, то все рыцари по очереди принялись бы вызывать не кого-нибудь, а самого графа! У него и конь лучший и доспехи умопомрачительные и оружие целое состояние стоит! А вот и нет! Фигушки! Равный вызывает равного. Ну, плюс-минус, если это прилично. А для чего судьи? Они остановят глупого, если тот попробует сделать неподобающий его статусу вызов! И опять же, даже если статус одинаковый, но разный опыт… Тот же Завиша Чарный мог бы, не напрягаясь, положить две сотни простых рыцарей подряд! И у него стал бы табун в двести жеребцов… Не-е-е-ет! Изволь выбрать противника себе по силам! Иначе позор тебе будет на веки вечные! Вроде, правила ты не нарушил, но до конца своих дней будешь слышать в спину: «А-а-а… это тот, который наплевал на рыцарскую честь на турнире? И повёл себя, словно алчный торговец, а не рыцарь? Ну-ну, отсяду-ка я от его стола подальше!». Представляешь?! Это не прицениваться на ярмарке к бочке вина, это турнир!

— А как же на сегодняшнем турнире? — не понял я.

— А что не так?! Брат Лудвиг молодой рыцарь. Он вызвал равного себе соперника. Он рисковал отличным конём и прекрасным оружием. Но и выиграл доброго коня! Хотя доспех и оружие… дрянь, одним словом! А конь — да! Чудесный конь!

— И я теперь готов потягаться с твоим Шариром! — оскалился в усмешке Лудвиг.

— Брата Ульриха вызвали на бой! Сперва Гельмут пригласил его на поле, а потом местный рыцарь решился на вызов. Как честный человек, брат Ульрих отказался биться с одним противником, предлагая, чтобы их было, как минимум, двое. Всё честно! Брат Вилфрид… впрочем, что я рассказываю? Ты сам всё видел. Никто из опытных крестоносцев сам в бой не рвался. Не с кем здесь блеснуть! Но если эти деревенские олухи сами вызывают, то разве можно отказаться? Никак нельзя.

О чём я? Ах, да! Рыцарь на турнире вызывает равного. Ну, или примерно равного. Он может победить, получив богатый приз, или проиграть, лишившись существенной суммы… Вот ты, Андреас, доведись тебе участвовать в турнире, ты бы выбрал лучшего коня или похуже? Лучшее оружие или так себе?

— М-м-м… — задумался я.

— Вот именно! Плохого коня и оружия не так жалко, но и мала вероятность выигрыша, а с хорошим конём и оружием шанс победить увеличивается, но как бывает жалко, если проиграешь! А куда деваться, это турнир! Скажу тебе по секрету: некоторые рыцари, из тех, кто побогаче, вывозят на турнир не один комплект снаряжения, а два! Или даже три. Один лучший, а другой похуже. И, когда получают вызов, смотрят, кто именно их вызывает. Если велик шанс победить, они берут лучший комплект, а если их вызывает кто-то типа твоего Гюнтера, особенно когда он был с двумя руками… уж лучше взять что попроще! Всё равно придётся отдать! А от вызова отказаться нельзя, если это честный вызов. И не захочешь, а биться придётся. Это турнир!

И этот праздник, это веселье, это великолепное зрелище, оно тянется с неделю, а может и больше! Балы, пиры, гулянья, карнавалы, забавные конкурсы и весёлые развлечения! И всё это перемежается рыцарскими схватками, исполненными доблести и отваги. Турнир! А теперь скажи, что из того, о чём я поведал, ты увидел сегодня?

— Дешёвая и грубая пародия! — повторила свои слова Катерина, — А теперь нас вот-вот позовут на пир по случаю дня рождения барона. Не удивлюсь, если это тоже будет дешёвая и грубая пародия!

Странно: не успела она договорить, как раздался робкий стук в дверь и в комнату скользнула служанка.

— Ваши милости! — склонила она голову, — Наш добрый господин, их милость, барон Гельмут, приглашает вас принять участие в торжественном пире! Позвольте мне проводить вас…

[1] …когда богиня Эрида… Любознательному читателю: имеется в виду знаменитый миф, что богиня раздора Эрида подкинула на пир богов золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». И тут же среди богинь возник спор: для кого предназначено яблоко?! Спорили три богини: Гера, Афина и Афродита. Никто не хотел уступать. Для решения спора призвали юношу Париса. Гера обещала сделать его самым могущественным правителем, Афина — непобедимым героем, а Афродита обещала, что он станет обладателем самой красивой земной женщины. Парис присудил победу Афродите. Та помогла ему выкрасть Елену Прекрасную, супругу царя Менелая, в результате чего разразилась Троянская война… Ужас, что творят с нами женщины! Ужас!

[2] … словно чернь… Любознательному читателю: В некоторых городах Средневековья жителям разрешалось носить мечи… но только короткие! Чуть длиннее современных поварских тесаков. Рыцарям же, в отличие от «черни», позволялось носить и длинные одинарные мечи, и полуторники, и двуручные мечи.

[3] …любимый меч ландскнехтов… Любознательному читателю: основная масса наёмников-ландскнехтов состояла именно из пикинёров и алебардейщиков, вооружённых, соответственно, пиками и алебардами. Так, даже через сто лет после описываемого времени, в 1510 году в «Чёрном отряде» из 17 000 человек, 12 000 были пикинёрами и 1 000 — алебардейщиками (ещё 2 000 носили длинные мечи «цвайхандеры» и 2 000 были с аркебузами). На длинной дистанции пики и алебарды были прекрасным оружием, но… но стоило противнику войти в прямой контакт, как пикинёр становился беззащитным и мог надеяться только на товарищей сзади, которые пытались отогнать врага длинными пиками подальше от первых рядов. На этот случай пикинёры вооружались короткими мечами, называемыми кацбальгерами или «кошкодёрами». Носили меч у пояса в горизонтальном положении и считали его дополнительным оружием к основному.

Меч ландскнехта, знаменитый кацбальгер, он же "кошкодёр".

Глава 43. Миннезингеры

Не каждый умеет петь,

Не каждому дано яблоком

Падать к чужим ногам.

Сергей Есенин.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц, 29.09.1410 года.

Пир, в котором сомневалась Катерина, как ни странно, удался! И дело даже не в том, что меня, как одного из победителей на «турнире», передвинули на два места ближе к хозяину, очевидно ожидая, что это прибавит мне гордости. Нет, плевать мне, на котором месте сидеть! И не в том, что стол оказался буквально завален угощениями, от целиком запечённого телёнка до горы жареных перепелов, от «заморских» дынь, до местных яблок и горы зелени, от огромных морских рыбин, запечённых в глине, до супа-ухи из мелких — не больше мизинчика! — рыбёшек. Я молчу про всякую лесную дичь, от оленины, медвежатины и мяса кабана, до зайчатины и всяческих птиц. И я уж молчу про вино! Вино лилось рекой, и это не метафора!

Но и на это изобилие мне плевать! Если честно, я и не такое видел. Довелось мне как-то наблюдать пир фараона… Правда, только наблюдал, лично не участвовал. Занимался другими, жреческими делами. Но то, что видел… Эх, да здешние рыцари удавились бы от зависти! Впрочем, не об этом речь. А о чём я? Ах, да!

Когда было сказано с полсотни тостов, а то и больше, когда иссякли пожелания хозяину, и если бы хоть половина из них сбылась, то он стал бы не то, что императором, а не меньше, чем полубогом, когда чуть не каждого из сидящих за столом похвалили за удаль, доблесть и рыцарскую отвагу, когда челюсти гостей стали чавкать медленнее, а глазки изрядно посоловели, хмельной хозяин поманил к себе пальцем одного из слуг и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и исчез. А через пару минут в трапезную вошли два музыканта, юноша и девушка, с неизменными лютней и ребеком. Скромно уселись на лавочке в сторонке и приготовились петь.

— Миннезингеры, миннезингеры[1]… — прошелестело по рядам гостей.

— Начинайте, — милостиво улыбнулся им Гельмут.

Тихонько зарокотала струнами лютня, нежно всплакнул ребек… и юноша тихо запел. Так тихо, что все вынуждены были прислушаться. А значит, стихло всё. И как только стихло, юноша возвысил голос. А среди рыцарей тишина сохранялась. Такая, благоговейная тишина…

Эх, не запомнил я слов! Когда-нибудь потом попрошу Катерину — она всё знает! — и она надиктует мне текст. И я его обязательно запишу. Хоть это и очень, очень длинная песня. Потому что песня тронула меня до глубины души. Да и не меня одного!

В общем, начинается с того, что юный рыцарь отправляется на подвиги, разумеется, получив благословение отца и матери. И вот, он уже скачет по дороге, с чистой душой и отважным сердцем, а за ним торопится верный оруженосец. Что ждёт их впереди? Рыцарская слава!

Но, что такое? Проезжая через лес, он видит прекрасную девушку, привязанную к дубу, со связанными руками и ногами! Ах, бедный юноша! — умоляет девушка, — Меня уже не спасти, так спасай себя! Скачи отсюда во всю прыть своего коня! Потому что через секунду явится знаменитый разбойник Карбен со всей своей шайкой! Беги, рыцарь! И расскажи моим родителям, как погибла их дочь, несчастная Мадлен… Ну, уж, нет! — отвечает юноша, — Не к лицу рыцарю так поступать! А смерть мне не страшна. Мне страшен позор! Нет-нет, сударь, — молит оруженосец, — Пока не поздно, давайте пришпорим жеребцов! Я остаюсь! — надменно отвечает юноша, — А если ты трус, то беги! Но тогда бесчестье и стыд, да падут на твою голову!

И тут, конечно, выскакивают из кустов разбойники. С дубьём, рогатинами, кривыми ножами и прочим оружием черни. Оруженосец падает, делая вид, что убит, а отважный рыцарь вступает в бой. И плохо пришлось разбойникам! Вот уже десяток их валяется мёртвыми, вот два десятка… три… И тут на дорогу выезжает сам атаман Карбен. Хмурым взглядом оглядывается вокруг и предлагает юноше мир. Дескать, забирай эту Мадлен, да вези её куда хочешь! Её отец и мать дадут тебе большую награду! Нет! — отвечает храбрый юноша, — Не к лицу рыцарю договариваться с разбойником! Всю вашу шайку изведу! Попробуй! — усмехается Карбен и посылает на юношу втрое больший отряд! Тяжело пришлось молодому рыцарю! Почти совсем изнемог. Но одолел врага в бою! Весь отряд изрубленными телами валяется, всю дорогу завалили! Эй, рыцарь! — окликает его Карбен, — Вижу я, что ты поистине могуч! Но всё же не безразмерна твоя сила? Давай договоримся, я отдаю тебе девушку и ещё столько золота, сколько может увезти твой конь! И ещё самоцветных камней, сколько сам унести сможешь! И иди себе, куда твоей душеньке захочется… Нет! — отвечает рыцарь, — Шагу отсюда не сделаю, пока всю вашу шайку не изведу! Жаль мне тебя, юноша! — вздыхает Карбен, — Но ты сам выбираешь смерть, вместо роскошной жизни… И напускает на юношу всю остальную банду! А там ещё втроебольше, чем было!

Бьётся отважный рыцарь… Час бьётся, два… Уже мёртвых тел столько, что коню по грудь! Копыта в лужах крови разъезжаются! А разбойники всё не кончаются! Совсем стало плохо юноше. Уже и меч поднять рука не в силах. Но вот, вытащил он дрожащей левой рукой из-за пазухи святой крест на крепком шнурочке! И словно удвоились силы! Словно меч длиннее стал! Словно разбойников паутиной оплело! Легко и весело рубит он теперь разбойников! Всех изрубил! Один Карбен остался. Упал Карбен на колени, под ноги коня, и молит отпустить его. Дескать, все богатства отдам! Всё, что за тридцать лет награбил! У графа нет таких богатств! Да, что там, граф! У герцога таких сокровищ не найти! Э, да и герцог мелковато будет! И с королём теперь сможет потягаться юный рыцарь в богатстве! И ещё не известно, кто выйдет победителем… Ну? Всего за одну разбойную жизнь — и такое изобилие! Ну?..

Не стал и отвечать юный рыцарь. Просто снёс мечом голову разбойнику, словно тыква покатилась она по дороге. А потом слез с коня и перерезал путы, которыми прекрасная Мадлен была связана. Укутал её своим плащом, посадил на коня и тронулся в путь. Тут и оруженосец! Дескать, я в засаде сидел! И если бы вашей милости что-то угрожало, то я бы — ух! В тот же миг!

Ну, в общем, отвёз он юную девушку домой. А та возьми, и окажись графской дочкой! Ах, как обрадовался отец! Как заплакала от счастья мать! Вот граф берёт юношу под локоть и увлекает его в сторонку. Вижу, — говорит, — что парень ты отважный и доблести исполнен, чего же тебе по дорогам колесить? Бери мою дочку в жёны! Я уже стар, передам графство тебе, будешь вместо меня графством править! Вместо сына! А там, глядишь, отдам Богу душу, и станешь полноценным графом? А? Согласен?

Нет, — отвечает юноша, — Меня мой батюшка благословил, чтобы я славу стяжал! А какая же слава, сиднем в замке сидеть, да доходы подсчитывать? Нет уж! Пока не прославлюсь, как следует рыцарю, не усидеть мне в четырёх стенах! Смотри, — предупреждает мудрый граф, — Девица тебя долго ждать не будет! Знаешь, сколько к ней сейчас женихов налетит? У-у-у… и со счёту собьёшься! Не упусти свой шанс, юноша! А это, как перст Божий укажет, — скромно, но с достоинством отвечает юноша. Возьми хоть денег в дорогу! — просит граф, — Хоть перстень золотой с алмазом! Не нужно! — гордо отвечает рыцарь, — Я спасал вашу дочь не ради богатства, а потому что я рыцарь! И не мог поступить иначе! И уезжает, провожаемый печальными вздохами и графа-отца, и графини-матери, и графской дочери, которая даже расплакалась на прощание… Но юноша неумолим! Он едет за рыцарской славой! Эх, ваша милость… — бормочет оруженосец, — Хоть подкрепились бы на дорожку… Нет времени! — отвечает юноша, — Слава ждёт нас впереди!

Долго ли, коротко, далеко ли, близко, Бог знает, какими дорогами, но приехал юноша в дивный сад, посреди мрачной чаши леса… Слез с коня, идёт, налюбоваться не может. Вот россыпь цветов, да такие душистые, что просто дурманят, вот деревья выстроились в ряды, сверху донизу увешаны спелыми плодами, вот тянутся виноградные плети, увешанные налитыми гроздями. Так и манят, сорви, хоть ягодку! Вот раскинулось небольшое поле жёлтой пшеницы, и тяжёлые колоски наклонились к самой земле… Ну, не чудо ли? А ведь, когда юноша в чащу въезжал, уже зима подступала!.. И оруженосец позади восторженно ахает. А не скушать ли нам по яблочку? — предлагает. Я, дескать, мигом! Дайте только шлем — полный наберу! Но юноша идёт, не тронув ни цветочка, ни ягодки… в отличии от оруженосца! Тот уже набил себе полный рот! Только сопенье и чавканье позади!

И вот, подходят они к прекрасному домику, разукрашенному, с резными наличниками, с точёными столбиками. И выходит из домика… отвратительная старуха! И, гнусно улыбаясь, приглашает рыцаря войти в дом, привязав коня у крылечка. О, Господи! — ахает оруженосец, — Какая красота неописанная!!! Где красота? — недоумевает рыцарь. Да, вот же, милорд! Эта прелестная девушка, свежая, словно розовый бутон! — объясняет оруженосец. А противная старуха уже подносит рыцарю кубок вина. Отведай! — просит с поклоном, — Сорок лет это вино своего часа дожидалось!

Но нет! Рыцарь уже начинает понимать, что тут какое-то коварство! И достаёт из-за пазухи святой крест! И вот — о, чудо! — куда крест направлен, там всё явью становится! Плодовый сад превращается в лесную чащу, а сладкие плоды — в обычные сосновые шишки, вместо налитого соком винограда видны ядовитые волчьи ягоды, а мерзкая старуха оборачивается проклятой ведьмой! И не вино у неё в руках, и пузырящееся зелье! Ах, вот как?! — начинает яриться рыцарь, — Так это ловушка?! Ну, погоди, бесовское отродье! И набрасывается на ведьму с мечом. Ох, не легко ему приходится! Протянулись шипастые ветви дикого шиповника и хватают юношу за руки, вон уже меч из рук выбили, корни деревьев норовят оплести его ноги, ведьма пытается улететь, но рыцарь успевает ухватить её за край юбки… А что же верный оруженосец? А он глупо сидит посреди тропинки и чуть не пузыри изо рта пускает… Нет, не помощник это… Мощным рывком рыцарь подтягивает ближе проклятую ведьму и бьёт её кинжалом в самую середину груди! А кинжал не прост! На нём благословение батюшкино, да и сам он по форме, словно святой крест! Взвизгивает ведьма и падает замертво. Быстро хватает юноша крест, что висел у него на шее и подносит его к ведьме. И ведьма вспыхивает огнём! Только горстка пепла от неё осталась! И сгинуло всё, что раньше прекрасным садом казалось. Очнулся от забытья оруженосец. Выворачивает его от того «угощения», которое он раньше съел. А рыцарь видит, словно бы светится что-то впереди. Подожди меня здесь! — говорит он оруженосцу, — Всё одно, какой из тебя сейчас помощник?.. И идёт к свету. А здесь… А здесь разбросаны кости. Да все в доспехах, и совсем старинных, и поновее, и вовсе новеньких. Видно, не одного рыцаря сумела уловить в свои сети проклятая ведьма! Уловить, и убить, чтобы убавилась в мире рыцарская доблесть… Вознёс юноша горячую молитву за упокой души убиенных, да и принялся землю копать. Мечом, а чем бы ещё? В каменистой земле, насквозь корнями испутанной. Сто сорок три могилки выкопать пришлось… Да ещё и сто сорок четвёртую чуть было не начал. Уж больно бледный оруженосец сидел, к сосне привалившись… Но вот, закончил юноша свой труд. С честью похоронил погибших. Ещё раз помолился. Посадил на коня ослабевшего оруженосца, сам сел. Да и поехал дальше, славу себе добывать. Как же рыцарю, да без славы?..

Оправился потихоньку оруженосец. Я, — говорит, — это ж, не просто так плоды да ягодки ел! Это я пробу снимал! Чтоб, если отравленное, то вам бы, сударь, не отравиться! Что тут скажешь? Только похвалить смышлёного оруженосца остаётся…

А впереди уже видна деревенька. О! — радостно восклицает оруженосец, — Вот где ждёт нас добрый ночлег! А то всё в поле, попоной прикрывшись… Здесь-то хоть клок соломы найдётся! Хоть глоток вина, а то от ключевой воды уже в горле противно! Посмотрим, посмотрим… — глухо отвечает юноша, — А то выйдет опять, как в саду… Да ладно вам, сударь! — беспечно машет рукой оруженосец, — Не так уж много ведьм у нас на пути! А тут как раз и деревенька! Только… только странно всё! Ни песен, ни смеха, только плач стоит вокруг! К какому жилищу не подъедут наши путники, отовсюду рыдания, словно по покойнику! Что за притча?!

Подъезжают они к самому богатому дому посреди деревни. Не иначе, староста. И там тоже горькие слёзы и стоны. Но юноша уже не выдерживает и стучится в дверь. Открывает ему дверь староста. Просит юноша ночлега на ночь. Эх, добрый рыцарь! — вздыхает староста, утирая слёзы, — Я бы тебе стол накрыл, чем Бог послал, угостил бы, сладким вином напоил бы, перину бы дал, на мягкой кровати постелил, тёплым одеялком укрыл, да видно, не судьба! Повадился в нашу деревню дракон летать! Каждую неделю прилетает и требует отдать ему невинную девушку! Которую сам выберет. А иначе всех огнём пожгёт, да хвостом передавит. Куда деваться? Выводят ему невинных девушек, а он перед ними на брюхе ползёт, в глаза своими змеиными глазищами заглядывает, да вдруг — ам! — одну из девушек и проглотит! И улетает на неделю… А через неделю опять! Выводи девок! Выбирать буду! Вот, завтра как раз опять прилетит. Оттого в деревне и плач в каждом доме. Кто же знает, кого выберет мерзкая тварь завтра на обед?! А ты, юноша, уезжай подобру-поздорову. Вдруг дракон тебя учует, да взъярится, да тебя ногами потопчет? Спасайся юноша, а мы уж, как-нибудь… Не бывать тому! — отвечает рыцарь, — Не позволю дьявольскому отродью христианских девушек пожирать! Ох, милорд! — шепчет ему тихонько оруженосец, — Зачем нам лишние проблемы? Деревенька, слава Богу, не наша, не нам за неё и ответ держать! Давайте лучше отъедем отсюда. Да подалее, подалее! А там, сообщим местному барону, тот соберёт войско, да авось, с Божьей помощью, одолеет зверя ползучего… Нет! — отвечает юноша, — Я рыцарь, а значит, не должен отступать! Я остаюсь здесь!

Спит оруженосец на сеновале, аж губами причмокивает, а юноша всю ночь Богу молится, просит даровать ему победу над чудищем. Едва забрезжил рассвет, а юноша уже в броню облачён, на боевом коне сидит, ждёт. Рядом и оруженосец, от утренней свежести ёжится. Вот засвистело вокруг, зашумело, деревья к самой земле клонятся, облака тем ветром, словно одуванчики разметает. Летит на чёрных крыльях огромное чудище, летит, огнём да дымом пышет. Упал дракон возле деревни, в ярости сам себя хвостом хлещет, на чёрную скалу похож. Ты кто такой, мальчишка?! — ревёт громким голосом, — Поди прочь, не мешай моему обеду! Я рыцарь! — гордо отвечает юноша, — Хоть умру, но не отступлю! Давай же биться с тобой, чудище поганое! Захохотал дракон. И пока он хохотал, пришпорил юноша коня, да и ударил копьём прямо в грудь дракону! В щепки разлетелось копьё. Словно в каменную стену ударилось. Ничего не повредив! А, нет, вроде как одна чешуйка чуть-чуть с места сдвинулась Только чешуйка та — размером с дверь! Заревел дракон, бросился на рыцаря. Закипел страшный бой. Дракон и ногами топочет, и хвостом хлещет, и огнём пышет — еле-еле успевает рыцарь отпрыгнуть на своём верном коне. А оруженосец подальше отъехал, издали смотрит.

Ударит рыцарь мечом, да сразу в сторону. А по тому месту, где он только что был, уже драконья лапа — ТОП! И после глубокая яма на том месте… Не приведи Господь под такую лапу попасть — мокрого места не останется! Но отважно сердце рыцаря, не знает он страха. Опять он рядом с драконом. Удар меча, и опять прыжок в сторону. ПЫХ! — проносится в шаге огненный смерч. Не промахнись дракон, и горстки пепла не соберёшь! Но не отступает рыцарь. Ещё удар — и опять прыжок верного коня! ХЛЕСТЬ! — глубокая борозда на земле от удара драконьего хвоста. И могилки копать не надо! Можно прямо в борозде и похоронить, если такой удар по рыцарю попадёт. Но нет, не попадает! У юноши верный расчёт и твёрдый план. Уже полчаса он кружит вокруг чудовища, всё бьёт и бьёт его добрым мечом, да всё в одну и ту же точку, где чешуйка всё дальше сдвигается, обнажая драконью плоть… Изнемогает рыцарь, всё тяжелее ему наносить удары. Попробуйте-ка с полчаса непрерывно мечом по каменной скале долбить! А рыцарь ещё и на скаку всё это делает! Но не теряет юноша надежды, не падает его боевой дух! Удар — прыжок — удар — прыжок — и снова удар! Пот заливает газа, мешает рассмотреть верно ли нанесён удар, рука ослабла, удары всё легче и легче, а дракону всё нипочём! Всё так же он топочет ногами, щёлкает зубами, пышет огнём и хлещет чёрным хвостом. Один, всего один неверный шаг, и не увернётся рыцарь! Погибнет, словно жучок, копытом коня растоптанный. А уже час прошёл, уже два часа… Бьётся рыцарь, да всё чаще имя Божье вспоминает. Силы это ему придаёт. А в глазах уже пелена, уже конь хрипит, еле-еле от чудища на дрожащих ногах уворачиваясь… Но, что такое?! Отлетела чешуйка! Летит рыцарь вперёд! Удар! Прямо в сердце подлому зверю! Захрипел дракон, головой задёргал, хвост задрожал, чувствует гад ползучий, что смерть ему приходит. Эх, рыцарь! — говорит, — Вижу, победил ты меня… Так и быть, раз ты такой герой, мой тебе прощальный подарок! Вон здесь сколько моей крови натекло… Натрись этой кровью! И станешь неуязвим ни для какого оружия! А наш драконий закон требует, чтобы мы умирали в полёте… Взвился дракон в последний раз в небо. В самую маленькую точку превратился. А потом стал падать, падать… Да и рухнул где-то вдалеке, аж земля подпрыгнула. Хорошо! Иначе, как его от деревни оттаскивать? Такую тушу громадную?

Снял рыцарь шлем, пот вытирает. Оглянулся — вся деревня, вот она! Стоят люди, улыбаются, слёзы счастья вытирают, рыцаря прославляют. А вот и оруженосец! Что же вы, — говорит, — ваша милость, руку-то ко мне не протянули? Я бы вам запасное копьё… А я-то ждал-ждал, да не дождался… Не до запасного копья было, — отвечает рыцарь, еле дух переводя, — И секунды свободной не оказалось!

Набежали тут деревенские жители, кто рыцаря с коня снимает, кто коня уже в поводу выгуливает, чтобы и конь отдышался, староста улыбается от уха до уха, кланяется до земли, да зовёт рыцаря на пир, по случаю избавления деревни от напасти.

До того ли мне? — хмурится рыцарь, — Время дорого! Этак я рыцарской славы и не завоюю! Нет-нет, дайте мне лучше ведро воды колодезной, чтоб умыться, да ковш воды ключевой, чтобы напиться. А больше мне ничего и не нужно! А как же кровь драконья? — спрашивает оруженосец, — Не набрать ли в ведро, да не обмыться ли вам, чтоб вашей милости неуязвимым стать? Нет! — отвечает рыцарь, — Мне помощи бесовского отродья не требуется! И тут вспыхнула огнём драконья кровь! Послушал бы рыцарь дракона, намазался бы его кровью, так огнём и сгорел бы! Перекрестился рыцарь, возблагодарил Бога, что отвёл беду. Умывается.

А что же — спрашивает старосту, — Ты к своему хозяину не обратился? Неужто тот не помог бы? Неужто бросил бы деревню на растерзание? Э, ваша милость! — отвечает староста, — Неладное что-то с моим хозяином! Уже давно его люди не видели. Сидит в своём замке, никуда не показывается… А где же его замок? — удивляется юноша. Да вот, если по этой дороге ехать, то прямо к замку и попадёшь… — отвечает староста. Умылся рыцарь, выпил ковш ключевой воды, свистнул коня, да и отправился к замку. И оруженосец с ним, куда же без него? А та чешуйка, что с дракона упала, так до сих пор в той деревне и валяется! И кузнецы её своими молотками били, и проезжие рыцари её разбить пытались — не поддаётся чешуйка! А раз её обработать нельзя, кому она нужна? Вот и валяется в овраге за деревней. Вот, если из неё щит сделать — добрый бы щит вышел! Если из неё меч выковать — славный бы меч вышел! Да только та чешуйка ни в огне не плавится, ни от молотка не гнётся. Бесполезная, получается, чешуйка.

А рыцарь между тем уже к замку подъезжает! Что такое?! Подъёмный мост не поднят, ворота чуть не нараспашку, да и людей не видать. Не слышно конского ржания, не слышно овечьего блеяния, нет ни стражников на стене, ни слуг внутри двора. Не бежит с расспросами сенешаль. Что-то странное творится! Не уйти ли нам, ваша милость, подобру-поздорову? — пугается оруженосец. Но твёрдыми шагами идёт юноша вперёд.

Первая комната — никого нет, вторая — никого, третья — никого… Четвёртая, пятая… сто двадцать пятая… Нигде никого нет! Ну и слава Богу! — ворчит оруженосец, — Всё посмотрели, никого не нашли… поедемте отсюда, ваша милость! А то как-то тревожно на душе! Нет! — смело отвечает рыцарь, — Если не нашли днём, может, найдём ночью? Я здесь переночую! Побойтесь Бога, сударь! — молит оруженосец, — Давайте хоть рядом с этим страшным замком переночуем, а не в нём! Здесь же даже крысы не водятся! Я сказал, а слово рыцаря твёрдо! — хмурит брови юноша, — Мы остаёмся здесь! А тут и ночь подкралась. Сладким сном спит молодой рыцарь на хозяйской постели, а оруженосец, завернувшись в одеяло, молча лежит в углу, словно кучка тряпья, не в силах сомкнуть глаз. И вот, ровно в полночь, слышатся протяжные завывания… Проснулся рыцарь. Оделся, взял меч, зажёг свечу, собирается проверить замок. Не нужно! Распахиваются настежь тяжёлые двери, порывом ветра задувает огонь свечи и только полная луна освещает комнату. А на пороге еле колышется призрак молодой женщины! Совсем одеревенел от страха оруженосец. Даже моргнуть боится.

Но не дрогнул юноша! Смело идёт прямо к привидению, на ходу доставая крест из-за пазухи. Не торопись, рыцарь! — шелестящим шёпотом говорит девушка, — Увы, не развеют меня ни крест, ни образок, ни, даже, святые мощи… Выслушай мою историю. Говори! — соглашается юноша. И призрак рассказывает.

Ещё совсем недавно жил в этом замке граф Фертан со своим отцом, старым Альбрехтом и братом Грегором. Жил, не тужил. Зло и весело. Не раз они устраивали все трое жестокие проказы: то простого селянина собаками затравят, вместо оленя, то селянку привяжут косами за хвост коня, скачут и смеются, глядя, как та в юбках путается, пытаясь за конём угнаться. Замечали, что пропадают в тех краях бродячие монахи. Идёт монах в замок, а потом — раз! — и только косточки находят. Словно дикий зверь погрыз. А знали люди, что граф Фертан держит на цепи громадного лесного медведя. Простые бродяги давно уже это графство десятой дорогой обходили! От них и косточек не оставалось. Боялись люди графов, больше смерти боялись. А в этом же графстве, у благородного барона, жила-поживала красавица дочка Белинда. Пришёл её срок, влюбилась в сына соседского барона, и тот её полюбил без памяти. Уже сговор состоялся. Ждали только осени, чтобы обвенчать молодых. Свадьбы-то, как известно, осенью играют? А пока ещё лето.

Не в добрый день пришла девушке идея искупаться в озере! Да день был слишком жарок, чересчур солнце припекало. Собрала Белинда служанок да подружек и отправились к озеру, благо и идти недалеко. Выбрали местечко неглубокое, забрались в воду, и давай плескаться да брызгаться! А того и не заметили, что наблюдают за ними сквозь кусты, с противоположной стороны озера, жестокие и злые глаза… Граф Фертан из какой-то поездки домой возвращался, да остановился коня напоить. Только-только вышла, смеясь, из озера прекрасная Белинда, в одной нижней рубашонке, как налетел чёрный всадник на чёрном коне, ухватил девушку поперёк туловища, швырнул на спину коня и умчал неизвестно куда!

Самой-то Белинде понятно куда. В замок. Заточили девушку в высокой башне. Не вырваться. Даже из окна не выпрыгнуть — на окнах прочные решётки. Плачет бедная Белинда, Богу молится, только нет ей спасения, нет защиты. Разве что… Разве что старый Альбрехт, отец Фертана, пытается сына образумить. Далеко зашли твои глупости! — укоряет он похитителя, — Но одно дело, забить плетьми до смерти обычную селянку, а другое — похитить благородную девушку! Не дай Бог, до короля дойдёт? Нам всем не поздоровится! Я сам себе закон! Я сам себе король! — спесиво отвечает Фертан, — Уйди в сторону, отец! Но ведь ты и Божеские законы нарушаешь! — втолковывает сыну Альбрехт, — Не боишься гнева Божия? Отойди отец! — пылая гневом и похотью, рычит Фертан, — Ничего я не боюсь! Никого не боюсь! Опомнись, мой мальчик! — стоит на своём старик, — Когда были проказы с селянками, я и сам в них участвовал. Но ты чинишь насилие над благородной леди! Не пройдёт это даром! Так ты уйдёшь ли с дороги отец?! — скрипит зубами Фертан, — Последний раз прошу! Не уйду, пока не вразумлю тебя! — начинает сердиться и Альбрехт, — Неужели ты не понимаешь, глупый… А больше он ничего сказать и не успел. Вне себя от ярости, воткнул сын кинжал в грудь отцу. По самую рукоять. Пнул сапогом остывающий труп и отомкнул дверь в башню. И надругался над бедной девушкой, весело хохоча, когда слышал её стоны и мольбы. И с тех пор не проходило и ночи, чтобы не слышала Белинда, как протяжно скрипит ключ в замочной скважине, открывая дверь насильнику, обрекая её на мучения. Днём Фертан творил свои гнусности вдали от замка, а ночью торопился к бедняжке Белинде. И наслаждался, глядя на мучения несчастной девицы.

А что с нашим отцом? — спрашивает брата Грегор. Несчастье! — притворно вздыхает Фертан, — Взял он у меня кинжал, полюбоваться, а сам шёл рядом со мной. Поскользнулся, ненароком, да прямо грудью на кинжал… Вот, беда-то! Вот, горе! Ну и ладно! — машет рукой Грегор, — Прикажу слугам похоронить, да и дело с концом!

Так проходит месяц, другой, третий… А что я не вижу тебя по ночам? — удивляется Грегор Фертану, — Ты забросил обычное веселье! Не пытаешь тех, кто томится в наших подвалах, не травишь их собаками, не жжёшь огнём, не сажаешь на кол… Что с тобой, братец?! С мной всё в порядке, — ворчит сквозь зубы Фертан, — Я днём достаточно развлекаюсь, чтобы ночью спокойно спать. Ну-ну, — бормочет Грегор, — Ну-ну… Но вот, идёт Фертан ночью в башню, а за ним, таясь в тени колонн, крадётся его брат Грегор. Не слышит Фертан тихих шагов, не чувствует слежки за спиной. Подходит к заветной двери, достаёт ключ, вставляет в замочную скважину. Скрипит ключ в замке. Улыбается Фертан. Он специально не разрешает слугам замок смазать. Знает, что от звука ключа бедная пленница уже начинает трястись от страха. Распахивает дверь…

Что же ты, братец, от меня пленницу утаил? — слышит вдруг за своей спиной. Это Грегор! Раньше, помнится, вместе веселились, — продолжает брат, подходя ближе, — Вместе бесчинства творили, а теперь ты от меня добычу прячешь? Нехорошо, братец! И глазами зло сверкает. Отойди! — вне себя от бешенства рычит Фертан, — Это моя добыча! Ну, твоя, так твоя, — отворачивается Грегор, — Как скажешь, брат! Отворачивается от брата и Фертан. Зря! Под самое ребро, прямо в печень, вонзается ему острый клинок. Падает Фертан, сражённый рукой брата, а Грегор, не выпуская из рук окровавленный кинжал, входит в башню. О, какая славная птичка в клетке сидит! — радостно восклицает он, — Сейчас мы этой птичке пёрышки потеребим! И ещё больше похотливых гнусностей выпадает на долю несчастной пленницы. Целыми днями плачет бедняжка взаперти. И опять тянутся дни, недели и месяцы…

Счастливая мысль приходит ей в голову. Отрывает она рукав от своей рубашки и бросает его сквозь прутья решётки. Уносит лоскут ткани ветром. На другой день отрывает она второй рукав и опять отправляет его на волю стихии. На третий день отрывает полоску ткани от подола… Больше ничего сделать нельзя, иначе мучитель заметит! Не знает, бедняжка, что по воле Господа, её наречённый жених уже нашёл первый рукав! Он как раз охотился неподалёку и собаки почуяли знакомый запах. И притащили хозяину кусочек ткани. И прыгали вокруг, всем видом показывая, чтобы хозяин обратил внимание. Смотрит охотник, а ткань не простая. Шёлковыми нитками узоры вытканы. И, очень знакомые узоры! Подобными узорами любила украшать одежду его любимая! Оглядывается вокруг охотник. Только страшный замок чернеет неподалёку, другого жилья и близко не видно! Какая уж тут охота! Мчится охотник к отцу наречённой невесты со страшной находкой в руках. Ах, — рыдает мать Белинды, — Это она! Это моя девочка! Тяжело вздыхает отец Белинды. Он понимает, что такое, восстать на своего сюзерена! Которому клятву верности давал. И всё же, снаряжает гонцов ко всем окрестным баронам.

Не проходит и двух месяцев, а под стенами замка уже целая армия! Никто из баронов не отказал в помощи, все решились помочь многострадальному отцу наказать обидчика. Чёрный от злости, расхаживает по осаждённому замку последний из графов, брат Грегор. А что же несчастная Белинда? У неё роды! Но не пустил Грегор к пленнице ни повитухи, ни, даже, простой служанки. Бросил её одну, пусть корчится в мучениях! В страшных болях и муках родился у Белинды ребёнок, неизвестно, от какого отца!

Разбегаются прочь отряды Грегора! Открывают ворота осаждающим. Идут впереди своих войск отец Белинды и её жених. И страшные вещи видят они! По всему двору — трупы, трупы, трупы… Повешенные, сожжённые, посаженные на кол, четвертованные… Из подвала слышны стоны и крики. Врываются воины в подвалы. Разве это люди? Это же тени! Измученные, истерзанные, рассказывают они, как хватали их, невинных, и жестоко мучили, на потеху графам.

Идут воины дальше. Пусто в замке! Всё выше поднимаются они, всё ближе к башне. А, вот и Грегор! Стоит владелец замка в чёрных доспехах. Вызывает любого на поединок. Нет! Не может быть рыцарского поединка с тем, кто потерял рыцарскую честь! Набрасываются воины на рыцаря, крутят ему прочной верёвкой руки за спиной. Где моя дочь?! — кричит ему в лицо отец Белинды. Ищи! — злобно ухмыляется Грегор в ответ. Разбегаются воины по всему замку. Все комнаты осмотрели, никого не нашли. Только одна комната заперта. Ломай двери! — приказывает отец Белинды. Взламывают воины двери, вбегают в комнату и отшатываются в страхе. Стоит девушка, а в руках у неё мёртвый ребёнок. Своими руками удушила она своего же младенца, чтобы не осталось потомства у чёрных душой графов!

Долго заседает совет баронов. И день, и два, и три. Тяжко им выносить приговор. Но сделанного не вернуть. Нельзя оправдать детоубийцу! И, наконец, решают дело. Они давали клятву верности Грегору? Давали. А значит, убить его не могут. А они и не будут! Просто, привязали графа в лесу, возле муравьиной кучи, да и поехали прочь. Не оглядываясь на дикие крики. А бедную Белинду замуровали живьём в стене замка. Позволили только несчастному отцу оставить бедняжке ломоть хлеба и кувшин воды. И долгие дни слышались из замка стоны и крики, да такие ужасные, что последние обитатели в ужасе разбежались.

Но не попала душа Белинды ни в рай, ни в ад, ни, даже, в чистилище! Видно, так её страданья и преступленье на весах уравновесились, что ни одна чаша не перевесила. И суждено теперь неприкаянной душе веки вечные привидением бродить по замку, искать помощи и защиты…

Я догадываюсь, кто передо мной! — отвечает юноша, — Но как я могу помочь? Разве что помолиться за грешную душу? Нет-нет, — шелестяще отвечает призрак, это не поможет. Но есть одно средство! Не слушайте её, сударь! — подаёт голос оруженосец, — иначе, я чую, быть беде! Какое же средство? — не обращает внимания на оруженосца молодой рыцарь. Ах, юноша, ты не справишься, — вздыхает привидение. Отчего же?! — возражает рыцарь, — До этого дня справлялся! В одиночку разбил разбойничью шайку, в одиночку развеял чары злобной ведьмы, в одиночку победил страшного дракона… авось и теперь сил хватит! Единственное средство спасти мою грешную душу, — объясняет призрак, — это добыть Святой Грааль! Если водой из Святого Грааля брызнуть на стену замка, где замуровано тело, то моя душа освободится! Не слушайте её, сударь! — с отчаянием повторяет оруженосец, — Она завлекает нас в беду! Но где же искать этот Грааль? — спрашивает рыцарь, опять не обращая внимания на оруженосца. Святой Грааль хранится в волшебном замке Монсальват[2], — еле слышно шепчет привидение, — А теперь прощай, уже рассвет и мне нельзя больше… И призрак тает, не договорив. Седлай коней! — приказывает юноша оруженосцу, — Впереди нас ждёт рыцарская слава!

И снова рыцарь в пути! А по пятам торопится оруженосец. Ну, что нам за дело до этого призрака? — бормочет он, — Нет бы прославиться в каком-то турнире! А мы тащимся, неизвестно куда! Мы едем за рыцарской славой! — весело отвечает рыцарь, — И не отступим, пока не добудем её!

Едет рыцарь, встречает на пути всяких людей: и других рыцарей, и бродячих монахов, и торговцев, которые торопятся со своими товарами, и просто бродяг, и всех расспрашивает о замке Монсальват. Нет, никто даже не слышал о таком! Но не унывает рыцарь! Всё дальше и дальше несёт его верный конь! Вот, проезжает он по святым горам Афона… Наезжает на одинокую келью, вырубленную в скале… Выходит из кельи святой отшельник. Подъезжает рыцарь ближе, спешивается, преклоняет колено, просит благословения. Благословляет его старец, чертит святой крест над юной головой. А юноша опять начинает свои расспросы. Не знает ли отшельник, где искать волшебный замок Монсальват?! Э-э-э… — отвечает отшельник, — Замок-то волшебный! Он в любом месте появиться может! Ты по бесплодной пустыне проехал, а через неделю на этом месте Монсальват появился! А ещё через неделю исчез. И больше здесь никогда не появится. А появится за сто дней пути от этого места! И не в этом году, а в следующем! Как же мне его отыскать?! — в отчаянии вздыхает юноша. Кто ищет, кто настойчив в пути, тот всегда находит то, что ищет! — загадочно отвечает отшельник и уходит в свою келью, не промолвив более ни слова. А юноша продолжает путь.

Проходит год, проходит два. Не теряет юноша надежды! Едва начинает брезжить заря — он уже на коне! А слезает с коня, когда вокруг потёмки. Молит его верный оруженосец оставить поиски, но юноша неумолим. Он найдёт Монсальват или умрёт в поисках! Другого не дано! Вперёд, и да будет с нами милость Божья!

Уже на исходе третий год поисков. Кажется, везде побывал молодой рыцарь! Весь мир объездил! От холодного моря на севере, где вечно царит тьма и по морю плавают ледяные глыбы, до жарких пустынь юга, где горячие пески никогда не видели капли дождя, от диких южных славянских племён, у которых и городов-то нет, одни кочевья, до роскошных дворцов на побережье Средиземного моря. А рыцарь всё едет! Нигде не остановился, чтобы отдохнуть и перевести дух. Теперь он едет через Альпы… Несёт его верный конь такими ущельями, по которым никогда не ступала нога человека!

Совсем в дикие места заехал рыцарь. Клонится к горизонту солнце, еле пробивается его свет между отрогов гор. Ни охапки дров не найти на каменистых склонах. Стонет оруженосец, совершенно он выбился из сил. Но не унывает рыцарь! Возносит короткую молитву, расстилает конскую попону, и ложится прямо на снег. Он и не такое может вытерпеть! И вот, первые лучи начинают искрить на вершинах гор. Рыцарь уже на ногах. Но, что это?! Прямо перед ним величественный дворец! Золотой черепицей выложены островерхие крыши, серебром отделаны высокие стены. А ведь вчера здесь были только голые скалы! Смело идёт юноша к дворцу. Опомнитесь, сударь! — взывает оруженосец, — Быть может, это бесовское наваждение! Не слушает рыцарь! Подходит к воротам. Сами собой распахиваются ворота. Но… Но на пути стоят двое рыцарей! Один в серебристом обличии, другой — в небесно-голубом. Знай, юноша, что мы охранники места сего! — возглашает один из них, — И тебе не пройти, если не сразишь нас в честном поединке! Но знай также, кто оба мы бессмертны и больше сотни храбрецов уже пытались с нами сражаться. Все они лежат поверженными. Пожалей себя, юноша, отверни в сторону, и ты останешься жив! Отличный совет! — бормочет оруженосец, — Не последовать ли нам этому совету, сударь? Я готов сражаться! — отвечает рыцарь, — Я не отверну! Быть по сему! — отвечают стражники и ворота замка захлопываются. Первым выходит против молодого рыцаря тот, который в серебристом одеянии. Мощно и умело рубится он. Искры летят от могучих ударов мечей. Вдребезги разлетаются громадные рыцарские щиты. Крошится камень под ногами, от тяжких шагов в стальных доспехах. Изловчился юноша, уловил малую долю секунды, ударил мечом плашмя по шлему противнику. Упал навзничь ошеломлённый страж. Размахивается юный рыцарь мечом… Довольно! — останавливает его второй стражник, который в небесно-голубых одеждах, — Будем считать, что ты его победил! Теперь попробуй одолеть меня!

Вдвое мощнее стали удары! Вдвое быстрее движется второй стражник! Нет спасения от его острого меча! Пятится молодой рыцарь, не в силах сдержать яростного напора. Пятится и… придумывает хитрый план! Вот он вильнул вправо. Нет туда хода! Обрушивается на него справа удар стражника. Вот он вильнул влево. И влево нет пути! И там свищет меч противника! Шаг назад, под самую стену замка… Обрушивается на юношу страшной силы удар сверху! Такой удар любой доспех надвое развалит! Но… что такое? Вместо удара по шлему, остриё меча бьёт по стене! И застревает там… А юный рыцарь уже начеку! Изворачивается и ударяет изо всей силы навершием рукояти прямо в шлем стражнику! Тяжело падает стражник на брусчатку двора. Взметает ввысь юноша свой меч… Не нужно! — слышен глухой голос. Это очнулся первый стражник, — Ты победил и второго охранника! Ты заслужил право выбора. Ты можешь войти в замок, а можешь вернуться обратно, живым. Выбор за тобой, юноша! И ворота замка снова распахиваются. Бежим отсюда, сударь! — молит оруженосец, — Бежим, пока не поздно! Я иду в замок! — гордо отвечает победитель, — Разве настоящий рыцарь отвернёт в шаге от грядущей славы?! И поднимается на крыльцо. Распахиваются двери… У порога молодого рыцаря встречает Белая Дама![3] Ахает молодой рыцарь и не может отвести взгляд от чудесного видения.

Убери свой меч, юноша, — мелодичным голосом просит она, — Здесь нет больше врагов. И рыцарь послушно убирает меч в ножны. Проходи в мой замок, дорогой гость, — продолжает Белая Дама, — Скинь с себя тяжёлый доспех. К чему тебе он среди друзей? Сейчас тебя омоют нежнейшие руки служанок. Сейчас тебя накормят такими блюдами, которые ты никогда раньше не вкушал. Сейчас тебе поднесут такие вина, которые ты никогда не пробовал… Что же ты стоишь, юноша? Проходи… Синий! Можно, я буду называть тебя Синим? Мне кажется, этот цвет будет тебе к лицу! И юный рыцарь послушно проходит в замок, позволяет набежавшим служанкам стащить с него доспехи и увлечь в купальню… Вот уже вечер, и разомлевший от вина и яств молодой рыцарь, сидит вместе с Белой Дамой возле пылающего камина, слушая игру музыкантов. Белая Дама улыбается Синему, как она его называет, и предлагает ему новую чашу вина. Оруженосец тоже сыт и пьян! Его тоже успели обмыть и накормить местные служанки…

Ночь. Рыцарь ночует в комнате с Белой Дамой. Она сама увлекла рыцаря в свои покои и рыцарь позволил себя туда увлечь… Утро. Ваша милость! — зовёт оруженосец, — Давайте возьмём Святой Грааль, и уйдём отсюда поскорее! Да-да, улыбаясь чему-то отвечает юноша, — Мы обязательно так и поступим… завтра! Ах, Синий! — рукоплещет Белая Дама, — Какой ты мудрый! Как верно рассудил! И опять следует целый день удовольствий и развлечений. Балы, пиры, маскарады, карнавалы… Опять ночь. Опять оруженосец ночует один. Утро. Что с вами, ваша милость?! — пугается оруженосец, — Вы бледны! Вы исхудали! Давайте уедем отсюда! Всё равно, с Граалем или без Грааля, но давайте отсюда уедем! Да-да, всё так же улыбаясь, отвечает юноша, — Мы уедем… завтра!

На следующий день молодой рыцарь бледнеет ещё больше, ещё через день становится совершенно белым… Оруженосец в ужасе, но рыцарь никак не соглашается уехать. Ты меня любишь? — чарующе спрашивает Белая Дама. О, да! — жарко отвечает юноша. И ты будешь меня защищать? — интересуется Белая Дама. Всю свою жизнь! — пылко отвечает молодой рыцарь. Но если жизнь будет долгой? — коварно уточняет Белая Дама. Вечно! — отвечает юноша. И ты даёшь в этом рыцарское слово?! — Белая Дама кладёт на плечо юноше свою нежную руку. Да! — отвечает рыцарь, — Я даю такое слово!

Ровно неделю назад открывались ворота, чтобы впустить юношу внутрь. Теперь они снова распахиваются. Из ворот выезжает печальный оруженосец. Он оглядывается. В воротах стоят охранники. Один из них одет в серебристые одежды, другой в небесно-голубые. Третий, самый молодой из них, одет в синие одеяния. А когда оруженосец оглядывается снова, уже нет никакого замка. Он никогда больше не появится на этом месте…

Глотая слёзы, оруженосец отправляется в путь, чтобы отвезти родителям юноши печальную весть. А где-то в чёрном замке горько рыдает призрак девушки…

В последний раз всхлипнул ребек. В последний раз рокотнули струны лютни.

— О-о-о!!! — разом закричали гости, — А-а-а!!!

И серебристыми рыбёшками полетели музыкантам горсти мелочи. Юноша быстро-быстро принялся подбирать монетки, а девушка улыбалась и смотрела куда-то вдаль. Неужели… она слепая?.. Я торопливо сунул руку в кошель — кажется, это тот самый, который вручили мне за победу! — зачерпнул оттуда горсть и тоже швырнул музыкантам.

Барон Гельмут довольно улыбался.

Степенные рыцари стучали кулаками по столу и громко кричали друг другу через стол, обсуждая балладу. Юные девушки украдкой вытирали слезинки. Да, уж! На меня это тоже произвело впечатление!

С одной стороны… юношу наказали? Ведь, наказали же? За что?! Ну, положим, за гордыню. Когда он разговаривал с призраком, у него явно стала проявляться гордыня… А может, наградили? Охранять Святой Грааль, это ещё заслужить надо! А почему вывели образ трусливого оруженосца? И — заметьте! — эта история рассказана именно оруженосцем, кто же ещё мог её рассказать? Получается, что быть трусливым — хорошо? Вернёшься домой живым и невредимым? Или его попросту прогнали из волшебного замка, потому что недостоин?!

Сколько вопросов! А если поразмыслить, то их будет ещё больше!

Ну, например, сперва юноша побеждает разбойников. Количество, конечно, сказочное, но вообще, вполне возможный факт. Потом побеждает ведьму. По местным понятиям — тоже реальный образ. Ну, с элементами сказки. Потом побеждает дракона. Это уже полностью сказочный персонаж. А ещё потом встречается с призраком и Белой Дамой. А это уже даже не сказка, а мистика! Понимаете? Сюжет уверенно идёт от реальности к мистике! То есть, ответы тоже должны быть мистическими? А почему вынуждена вечно страдать девушка-призрак? Потому что Святой Грааль — это мистика и он не может быть извлечён в явный мир никогда? А почему юноша стал стражем? Он же поклялся охранять Белую Даму, а стал охранять Грааль. Или это одно и то же? Белая Дама, как мистическое отображение Святого Грааля? Вроде того, что Бог есть любовь? Правда, весьма специфическая любовь получается… Ох, сколько вопросов!

Я даже не заметил, как ушли музыканты, вернее, юноша бережно увёл слепую девушку, радостно шепча ей что-то в ухо, как на лавочке появились новые музыканты, с десяток, и заиграли танцевальную музыку. И пары принялись двигаться в едином ритме. А я всё сидел и думал…

Быть может, настоящее, сильное художественное произведение и должно вызывать вопросы? А ответы каждый находит свои собственные? Можно, наверное, написать балладу на тему: дважды два равно четыре. И будет всё верно и правильно, и не будет вопросов, но как же скучна будет эта баллада!

Нет, я непременно упрошу Катерину продиктовать мне текст! И, когда-нибудь, я над ним хорошенько поразмыслю!

[1] …миннезингеры… Любознательному читателю: миннезингер — немецкий средневековый поэт-музыкант, преимущественно из рыцарского сословия. Да-да, благородные рыцари не стеснялись подобного ремесла! И может быть — а вдруг?! — известные Бременские музыканты — это… рыцари?! Конечно, про Бременских музыкантов авторы пошутили, но про музыкантов-рыцарей — нет! Буквальный перевод слова миннезингер — певец любви, хотя в немецкой рыцарской поэзии любовная линия весьма сдержанна и сама песня имеет более религиозный оттенок.

[2] …в замке Монсальват… Любознательному читателю: легенды Средневековья часто помещали Святой Грааль именно в волшебный замок Монсальват, что в переводе с латыни (mons salvationis) означает «гора спасения» (ср. с «Монблан» — «белая гора»).

[3] … встречает Белая Дама… Любознательному читателю: образ Белой Дамы был чрезвычайно популярен в Средневековье. Несколько позднее он — увы! — слился с образом обычного привидения, но в описываемое время между ними существовали чёткие отличия. Привидение — неупокоенная душа, наказанная или у которой не выполнено некое задание на Земле. От этого привидение томится и страдает. Если задание выполнить, душа успокоится и уйдёт к другим душам. Белая Дама же — совершенно другой образ! Это тоже призрачная женщина, но она не томится и не мучится. Её удел — соблазнение юношей, особенно рыцарей. Способна вызвать страсть и любовный жар по своей прихоти. В то же время это не суккуб, она не демонического происхождения. Скорее, это особо жгучее искушение, пройти через которое могут только безупречные души. Те, кто не прошёл, погибают. Впрочем, в описании Белой Дамы могут быть нюансы, в зависимости от сочинителя.

Глава 44. В гостях хорошо, но…

Как прекрасна спина уходящего гостя.

Расул Гамзатов.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц-Барлинек, 30.09.1410 года.

И вот она опять, Её величество Дорога. Подумать только, всего десятый день пути, а уже мерный стук конских копыт стал настолько привычным, что кажется, он был со мной всегда. И, даже, когда отдыхали в гостях у барона Гельмута, всё время казалось, что чего-то не хватает. Вот чего! Окружающих просторов, чернеющей полоски леса вдалеке, тусклого, осеннего солнца, едва проглядывающего меж хмурых тучек и перестука копыт…

Вчера, во время пира, танцы затянулись далеко за полночь. Хорошо, что никто не додумался привлечь к этим танцам крестоносцев! Все помнили, что это монашеский орден. Какие танцы?! Ну и меня не приглашали. Я тоже, некоторым образом, крестоносец.

А потом, уже привычно, все собрались в комнате брата Марциана. Тот явился весёлый, довольный.

— Ну, что? — улыбнулся он нам, — Не затосковали в гостях? Не переживайте, завтра в путь! Прямо с раннего утра! Барон Гельмут, когда узнал, что мы уезжаем, чуть не запрыгал от радости! Ха-ха! Хорошего страху мы на него нагнали!

— Да, кстати про страх, — небрежно бросил Ульрих, — Мы же давали обет бедности. Вот приз за «турнир», прости Господи, что я это убожество так называю! Возьми, брат Марциан, используй на благо посольства!

И он протянул мешочек с монетами.

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Марциан, вытряхивая монеты на ладонь, — Ну… навскидку, около десяти золотых, но серебром. Ха-ха! Это, наверное, чтобы мешочек толще казался! Ну и жучара этот Гельмут, ох и жучара!

— Возьми и мой приз, брат Марциан! — протянул свой мешочек Лудвиг.

— И мой… ага! — несколько невнятно пробормотал Вилфрид.

— И мой тоже — завозился я со шнурком. Никак проклятый узел не развязывался!

— Твой-то мне к чему? — поднял на меня взгляд Марциан.

— К-как?! — растерялся я, — Ну, это… на благо посольства…

— Но ты не крестоносец. Ты не давал обетов. Ты можешь пользоваться призом, как своими деньгами.

— Господи! Да зачем они мне?! Вы же в любом трактире за меня платите!

— Мы за тебя платим потому, что ты в составе посольства. Нам для расходов на тебя выдал деньги брат келарь. Вот я эти деньги и трачу. А остальные крестоносцы попросту не имеют права носить деньги при себе. Во всяком случае, в таком количестве.

— Но мне хотелось бы тоже отдать деньги на общее дело!

— Что вы спорите? — вмешалась Катерина, — Есть простой выход! Тут дело в том, что Гельмут не приготовил запасной мешочек для награды. Он не ждал, что может произойти ещё одна незапланированнаясхватка. И, когда Андреас пошёл рубиться с этим… как его?..

— Танкред, — любезно подсказал Ульрих. Как он их всех запоминает?!

— Да, Танкред. Ну, вот, когда они пошли рубиться, Гельмут принялся лихорадочно рыться в собственном мешочке с деньгами, наверное, отсчитывая «приз». А потом заметил мой взгляд, и сделал вид, что просто отвязывает мешочек от пояса. Дескать, он вовсе не жмот! И весь кошель, сколько там было, всё отдал Андреасу. Вот я и предлагаю: пусть Андреас отдаст из этого мешочка десять золотых, как все. И это будет считаться доброхотным подаянием в Орден. А остальное пусть останется у него. На личные расходы. Как вам идея?

— Я готов и всё отдать! — горячо заверил я, — Мне не жалко!

— Нет, леди Катерина права! — отмёл моё предложение Марциан, — Достаточно будет малой лепты пожертвования. Не более десяти золотых! Больше не возьму.

Ох уж эта мне щепетильность! Нет, я понимаю, что если я отдам больше, то вроде урон чести остальным рыцарям: как это, простолюдин жертвует больше?! Но вы же помните, что для меня деньги не имеют значения?

— Хорошо, — буркнул я, — Сейчас посмотрим, насколько был щедр ко мне Гельмут!

А вы знаете, оказалось, вполне щедр! Кошель с призом был набит золотыми монетами, серебряных было всего несколько штук! Пожалуй, и миннезингерам я швырнул золото, а не серебро. То-то так радостно шептал на ухо своей подруге юноша с лютней!

Я тщательно отсчитал десять золотых монет в ладонь Марциана. Вопросительно посмотрел ему в глаза. Тот отрицательно покачал головой.

— Всем спать! — приказал он, — Завтра вставать рано! Но всё же… бдительности не терять! Хоть и последняя ночь, а кто его знает?..

— Организуем! — понятливо кивнул Ульрих, — Дам команду оруженосцам!

С тем и разошлись.

* * *

Как странно! Вроде вчера все гости были пьяней вина, а сегодня, с первым ударом колокола, все стояли на утренней молитве трезвёшеньки. Что значит здоровый образ жизни!

Ах, как сердечно прощался с нами барон Гельмут! Как братски обнимался с братом Марцианом! Оба расчувствовались и чуть не пустили слезу! Нашу телегу нагрузили свежей провизией, в карету барон Гельмут повелел запрячь второго коня, из своих личных конюшен, и потом долго-долго махал из надвратной башни платочком нам вслед…

— Обрадовался, жучара! — бормотал между тем себе под нос брат Марциан, — До самого конца опасался нас! Ничего-ничего! Мы к тебе ещё на обратной дороге заедем!

И, оглянувшись, приветливо махал платочком в ответ.

— Ну, что, Андреас, готов?! — ловко гарцуя, приблизился ко мне Лудвиг.

— К чему? — не понял я.

— К скачкам, конечно! В прошлый раз у нас не вышло, да и конь был подо мной так себе, А если прямо сказать, то дрянь, а не конь! Но теперь я готов с тобой об заклад побиться!

— Что за заклад?

— А простой заклад! Кто выиграет, тот целую неделю будет леди Катерине рыцарскую галантность и учтивость проявлять, а также куртуазные услуги оказывать. Ну, там, дверь открыть, стул подвинуть, за столом тарелку подать, руку протянуть при выходе из кареты… А другой и близко подходить не должен. Ну?..

— Не хочу! — отвернулся я, — Вот ещё! Ты монах, чего же я буду монаха в искушение вводить?..

— Боишься! — обидно расхохотался Лудвиг, — Струсил!

— Не струсил, а объективно оцениваю наши силы! — возразил я, — Мой Шарик, конечно, сильнее, да я, как всадник, гораздо хуже. Поэтому у меня очень слабенький шанс!

— Твой Шарир сильнее? Ха! Докажи!

— Не буду!

— Тогда признай, что мой Буян сильнее!

— Нет.

— Тогда скачки! И пусть победит сильнейший!

— Не хочу… — буркнул я.

Шарик нервно дёргал ушами, словно понимая, что речь идёт о нём.

— О чём спор? — приблизился к нам Вилфрид.

— Да вот, про балладу разговариваем, — соврал я, — В чём смысл баллады?

— Всё просто! — наставительно поднял палец крестоносец, — Губит людей не пиво! И не вино! Губят людей бабы! Ага!

— Пф-ф! — высказался Лудвиг, когда Вилфрид отъехал подальше, — Смысл баллады в том, что не там рыцарь славу искал! Слава, она не во дворцах! Пусть это даже сам великий Монсальват. Слава в чистом поле, в ратной сече! Когда молодой рыцарь в поле бился, он не знал поражений? Вот то-то! Ну, так что насчёт скачек?

— Нет! — отрезал я.

И прибавил ходу, пока не поравнялся с Марцианом. Тот о чём-то мирно беседовал с братом Ульрихом. Я вежливо дождался, пока они не закончат разговор и подъехал к Ульриху сбоку. Тот высокомерно не отреагировал, словно не заметил. Пришлось окликнуть:

— Брат Ульрих, могу ли я задать вопрос?

— Что за вопрос? — соизволил тот повернуть голову.

— Я пытаюсь понять, в чём смысл баллады? Какое будет ваше мнение?

— А что там понимать? — оттопырил нижнюю губу Ульрих, — Незачем было якшаться со всякими безбожными привидениями! Если обнажаешь меч, то обнажать его следует во славу Божью, а не по прихоти мерзких призраков. Свернул рыцарь с христианского пути — вот и получил по заслугам!

— Спасибо! — я был сама вежливость. А потом повернул коня и уже с другой стороны поравнялся с Марцианом.

— Брат Марциан, в чём смысл баллады?

— Ну-у… — брат Марциан традиционно не торопился с ответом. Хотя я видел, что ответ у него готов. Но он его ещё раз обдумывает, — Ну, я полагаю, что у молодого рыцаря ослабла вера…

— Как?! — опешил я, — Что-то я не разобрал этого в тексте!

— Ну, как же? — поднял брови вверх Марциан, — До событий в замке Монсальват юноша всегда полагался на силу креста и молитвы. А в замке ни разу и лба не перекрестил. Значит, ослабла вера. Оттого и не дал ему Господь владеть Святым Граалем. Не по вере ему такой святыней владеть!

— Как я и думал! — отметил я про себя, — Сколько людей, столько и мнений! Значит, и вправду, хорошая баллада! Интересно, что мне про неё Катерина скажет?..

— А ты и не понял? — удивилась девушка, когда я чуть не на ходу заскочил в карету и задал ей вопрос, — Ты не понял такой простой вещи?

— А что надо было понять?

— Всё просто! Чего рыцарь искал? Славы. Нашёл он славу? Нашёл. Мы же все слышали балладу про него? Значит, прославился! Чем прославился? Тем, что посвятил свою жизнь служению Белой Даме! То есть, баллада про то, что не только рыцарскими подвигами на поле брани можно славу заслужить! Не меньшая слава служить своей прекрасной избраннице! Чего тут не понятного?..

— Ха! — возразил я, — Это вроде того, как этот… Танкред везде прославляет эту… Брунгильду? Тоже мне, слава!

— А хоть бы и так! — вспыхнула Катерина, — Но теперь все вокруг знают, что есть такая девушка, которую прославляет рыцарь! Даже ты знаешь, хотя до этого и не слышал такого имени! Кстати! У меня для тебя невесёлые новости…

— Что такое?!

— Ты заметил, что после турнира я немного задержалась?

— Н-нет, — вынужденно признал я, — Я был с крестоносцами, они поехали и я поехал… Я думал и ты, как всегда, позади нашей группы!

— Почти. Я задержалась совсем ненадолго. Вроде бы утешить бедного Танкреда. А на самом деле, в процессе ободрения и утешения, я задала ему несколько мимолётных вопросов. Видишь ли, мне показалось странным, что он привязался именно к тебе…

— И что?.. — я почувствовал, что начинаю волноваться.

— Плохо, — серьёзно сказала девушка, — По его словам, ему пообещали денег, если он придерётся и вызовет именно тебя. Много денег. Гораздо больше, чем приз барона Гельмута, если это можно назвать «призом»! И даже дали щедрый задаток.

— Кто?! Кто бы мог?! Барон Гельмут утверждал, что чужих в его замке нету!

— Всё верно, — вздохнула девушка, — Чужих и не было. Ни рыцарей, ни простолюдинов. А вот купцы были! Только купцы — разве они «чужие»? Они просто купцы! Они всегда приезжают и уезжают. Кто на них внимание обращает, если только сам купить чего-то не хочешь? Так вот, тот кто подзуживал Танкреда тебя вызвать, он был купцом. Я потом просила, чтобы рыцарь того купца показал, но как Танкред ни высматривал, он его среди других уже не увидел. Я думаю, что это тот самый «шестой», в купца переодетый. И это плохо.

— Почему?

— Потому что это значит, что у него много денег! И товар приобрести, чтобы под видом купца за нами следовать, и рыцаря подкупить… А это значит, что тот, кто нанял самого «шестого», с расходами не считается. Всё плохо, Андреас!

— Да… уж! — вынужден был признать я и глубоко задумался. Этот «шестой», он же просто тень какая-то! В любую личину вырядиться может! Права Катерина, ой как всё плохо-то!

— Между прочим, — помолчав, окликнула меня Катерина, — Имя «Брунгильда» мне кое-что напомнило! Правда, это почти тысячу лет назад было… Рассказать?

— Расскажи! — встрепенулся я, — Хоть от мрачных мыслей отвлекусь!

— А вот этого не обещаю! Ну, ладно, слушай. Само имя «Брунгильда» означает «воительница, закованная в броню». Это была, ни много ни мало, а королева Австразии из рода вестготов! Ладно, не пучь глаза, я всё объясню. М-м-м… Помнишь, я рассказывала, как пала варварская Римская Империя? Вижу, помнишь! А помнишь, кто её победил? Да-да! Древнегерманские варвары! Так вот, эти самые древнегерманские варвары, они устраивали набеги по всей Европе. Ну, и в том числе, в Галлию. Была такая римская провинция. Так вот, германские франки, под командованием франкского короля Хлодвига Первого покорили бóльшую часть Галлии. Вот там и возникло королевство франков. Королевство называлось Австразией и располагалось на реках Рейн и Маас. А рядом было готское королевство, которое уже распалось на вестготов и остготов. Тоже, кстати, германские племена… Вестготы — это там, где Португалия, а остготы — ближе к Испании. Ещё не запутался? Хорошо! У вестготских королей родилась эта самая Брунгильда, которую выдали замуж за франкского короля Сигиберта Первого, короля Австразии. Ну, то есть, она стала королевой Австразии. У короля Сигиберта Первого был брат по имени Хильперик Первый. Король Нейстерии, это севернее Австразии. И он был женат на сестре Брунгильды — Гелесвинте. Ну, то есть, два брата были женаты на двух сёстрах… Понимаешь?.. Впрочем, у Хильперика это был второй брак. Но не в этом дело! Дело в том, что Хильперик был бабник, которого ещё поискать надо! И вот, будучи женат ещё первый раз, на некоей вестготке, королеве Авдовере, завёл он себе любовницу…

Вообще говоря, дело обычное, что с вас, мужиков, взять? Одно слово — кобели! Но вот, любовницу он завёл себе из самого низшего сословия! Не то из служанок, не то, вообще, из сервов, то есть бесправных крестьянок. Проще сказать — тьфу, и растереть! Но не тут-то было! Эта любовница — её звали Фредегонда, — оказалась такой умной и хитрой стервой! Сперва она потихоньку приручила короля к своему жаркому телу. Потом у королевы Авдоверы родилась дочь. При крестинах короля не оказалось и сам процесс крестин пошёл не совсем по обряду. Например, не нашлось крёстной матери. И хитрая Фредегонда подговорила королеву самой держать младенца у купели. То есть, королева стала крёстной матерью своего же ребёнка! А значит, стала кумой своему мужу! Но церковь запрещает брачный союз между кумовьями! И значит… понимаешь?.. значит, король не имеет права быть мужем этой самой Авдовере! В общем, король отправил жену в монастырь!

Нет-нет, не торопись! Не забывай, что Фредегонда была из простонародья. Второй раз Хильперик женился на сестре Брунгильды, Гелесвинте. Жениться то он женился, но к Фредегонде не охладел. Наоборот! Та так распалила его страсть, что Хильперик приказал удавить новую жену! И её удавили, в королевской опочивальне, во время сна… Третий раз Хильперик женился уже на Фредегонде.

А что же Брунгильда? О, она не простила смерти сестры! Она так настроила своего мужа, что тот пошёл на родного брата войной! И началась цепь войн, которые впоследствии так и назвали: войны Фредегонды и Брунгильды. В конце концов, разорительная междоусобица так надоела местной знати, что те призвали третьего брата, короля Бургундии Гунтрамна, в качестве посредника, и устроили общенародное судебное собрание. Ну, типа: «Хватит! Навоевались!..».

Судебное собрание постановило, что да, король Хильперик виновен в смерти Гелесвинты, но кровную месть следует прекратить, а выплатить за убитую пени в пользу её сестры, Брунгильды. Пени определили не маленькую! Целых пять городов должен был отдать Хильперик своему брату: Бордо, Лимож, Каор, Беарн и Бигор. Спорить с судебным собранием Хильперик не посмел. Но… чтобы компенсировать ущерб, решил оттяпать у брата другие города! И захватил Тур и Пуатье! Хотел и ещё чего-то, но брат Сигиберт возмутился подобным произволом и отправил войска. Опять началась резня. И даже, Сигиберт начал побеждать. Но неугомонная Фредегонда не дремала. И подослала к Сигиберту наёмных убийц…

Трудно сказать, чем таким она их прельстила. Золотом ли, титулами для родни, или чем-то другим, но убийцы знали, что сами идут на смерть. И всё же пошли. Они пробрались через весь военный лагерь, под благовидным предлогом добились встречи с Сигибертом и закололи его отравленными кинжалами. И тут же погибли сами от мечей стражи. Так, стараниями Фредегонды, был убит первый муж Брунгильды.

Понятно, что теперь стал побеждать Хильперик. И очень скоро сама Брунгильда попала в руки Хильперика и Фредегонды. Радостная Фредегонда уже потирала руки в предвкушении… но опять вмешался брат Гунтрамн. Пришлось отправить Брунгильду всего лишь в заточение… Пока! Как думала Фредегонда. Но она ошибалась. Стараниями Гунтрамна, Брунгильду освободили и отправили обратно в её королевство.

Тем временем, случилось так, что сын Хильперика от первого брака, от Авдоверы, по имени Меровей, влюбился без памяти в Брунгильду и женился на ней! Ничего себе, поворот сюжета! Казалось бы, пора забыть взаимные распри, и возрождать былую дружбу, благо она опять укреплена родственными связями! Но нет! Разве могла примириться Фредегонда, что власть может уплыть из её рук?! Опять она подговорила мужа… Опять Хильперик отдал страшное приказание. И его собственный сын был убит… Это уже второй муж Брунгильды, погибший по злой воле Фредегонды! Убита оказалась и его мать, бывшая королева Авдовера, всё ещё томившаяся в монастыре. Был отравлен даже епископ Руана Претекстат, который обвенчал Брунгильду с Меровеем!

У Хильперика остался единственный сын от Авдоверы — Хлодвиг. Который, собственно, являлся наследником короля, в случае его смерти. Но тут, один за другим, у Фредегонды умерли двое детей! Бог знает от какой причины, быть может, от эпидемии, но Фредегонда обвинила в этом… правильно! Хлодвига! Вроде того, что у Хлодвига была наложница, у которой мать была колдунья, и Хлодвиг подговорил эту колдунью извести детей Фредегонды… бла-бла-бла… Но тем не менее, женщину сожгли на костре, а принца Хлодвига выслали из страны под надёжной стражей… Но… Увы, да! Вскоре Хлодвиг был найден убитым. Фредегонде не нужны были соперники во власти!

Между прочим, Фредегонда завела себе любовника. Майордома собственного мужа. Ну, наверное, чтобы далеко не ходить. Чтобы всегда был под рукой. Говорят, что он был просто необуздан в любви! И вот, король Хильперик собирается на охоту. И даже выехал из дворца. А потом вспомнил, что забыл попрощаться с женой и вернулся. Фредегонда как раз мыла волосы в тазике с водой. И вот король игриво шлёпнул королеву по мягкому месту…

— Это ты, милый Ландерих? Ох, ты шалунишка! — повернулась к нему королева…

Ну, да. Немая сцена и всё такое… В общем, в немалой досаде уехал король на охоту! А Фредегонда срочно вызвала майордома и объяснила ему, что жизнь его висит на волоске и что теперь всё зависит от того, кто кого скорее убьёт. В общем, когда король вернулся с охоты, его уже поджидали. Едва он сошёл с коня, едва разъехались в разные стороны сопровождающие короля вельможи, как два ножа вонзились королю в сердце. Фредегонда осталась править единолично.

Нет, конечно, не сама по себе! Женщина на престоле? Ой, не смешите! Но она осталась регентом при своём малолетнем сыне Хлотаре. А сыну был всего четыре месяца. Специально приехал в Париж тот самый брат Гунтрамн, который удостоверился, что мальчик рождён в законном браке с королём, во всеуслышание признал его законным наследником Хильперика и своим племянником, и установил над ним свою опеку. Он участвовал в крещении малыша. Но вот Фредегонду Гунтрамн из Парижа удалил! Что очень не понравилось Фредегонде. Но деваться было некуда. Вернулась она в Париж, когда Гунтрамн умер. Это случилось через долгих восемь лет. Но Фредегонда дождалась!

А что же Брунгильда? О, она тоже правила за своего малолетнего сына, Хильдеберта! И она тоже жаждала власти! Власти и мести! Опять разгорелись «войны Фредегонды и Брунгильды». Опять полилась кровь.

Фредегонда лично командовала войсками! А ведь, ей было уже сорок семь лет! Говорят, что воевала дерзко и хитро. Опять пыталась подослать наёмных убийц к королю Хильдеберту, но на этот раз неудачно. Но она не унывала. И однажды пошла на коварную уловку. Глубокой ночью, когда на небе не было Луны, её войска пошли в стан вражеских войск. С факелами! Передние воины держали в руках ветви деревьев, а на шеи коням подвесили колокольчики! И часовые войска Хильдеберта… приняли эту процессию за стадо коров, возвращающихся с поля! Странно — говорили они между собой, — что днём мы не видели в округе деревень? Но, быть может, мы вчера слегка перебрали сладкого вина?..

А войско Фредегонды пробралось во вражеский лагерь и устроило там резню! Опять Фредегонда побеждала!

Но Брунгильда не теряла надежды. Вестготы, вот моя надежда, считала она. И правильно считала. И Брунгильда старалась заручиться поддержкой Вестготского государства, в том числе, путём заключения династических браков. Во всяком случае, она отдала за старшего сына вестготского короля Леовигильда свою дочь Ингриду. Но вот, этот сын восстал против отца, но был разбит в сражении и вскоре умер. Но перед смертью успел отправить жену Ингриду и их маленького сына искать убежища в Византии. Ингрида в пути умерла, но сын благополучно прибыл в Константинополь, где стал почётным заложником. Брунгильда пыталась вернуть внука, но безуспешно. Византия планировала воспользоваться мальчиком для разжигания вражды между франками и вестготами…

Тем временем умер король вестготов Леовигильд и ему наследовал его сын Реккаред. Реккаред отправил Брунгильде посольство с дарами и выкупом за кровь дочери Брунгильды, Ингриды. Десять тысяч золотых солидов привезли послы! Брунгильда приняла подарки и даже начала переговоры о том, чтобы выдать свою вторую дочь, Хлодосвинту, за короля Реккареда. И, казалось, что всё идёт на лад… Но нет! Словно злой рок витал над несчастной Брунгильдой!

Ты же помнишь, что сама Брунгильда была из вестготов? Только вышла замуж за франкского короля? Ну, вот, её мать, королеву Гоисвинту, обвинили в государственной измене. А ведь, Брунгильда уже отослала в вестготское королевство свадебные дары, в виде золотого щита и ценных чаш! Не судьба!.. Реккаред немедленно женился на вестготке Баддо, чтобы и разговоров про возможную свадьбу с Хлодосвинтой не возникало!

Между прочим, и хитрая Фредегонда пыталась породниться с королём Реккаредом! И даже посылала к нему свою дочь Ригунту. Но та тоже не добилась заветной цели и вернулась в Париж.

А Брунгильду продолжают преследовать несчастья. Умирает её сын Хильдеберт. Умирает, когда ему было всего двадцать шесть лет! Поговаривают, что умер не своей смертью, а был отравлен. Хотя, все знали, что от имени вялого короля правит его мать, Брунгильда. Она же стала править и от имени малолетних внуков! Их было два: Теодеберт и Теодорих. Казалось, только недавно, после смерти брата Гунтрамна, удалось объединить королевство франков и Бургундию, и вот, приходится опять делить всё пополам! Потому что, по действовавшим законам, обоим наследникам полагались одинаковые доли наследства! Ну, как же так-то?! И, хотя обоими половинами управляла одна и та же Брунгильда, от имени каждого из своих внуков, но местная знать-то уже считала что королевства разные! И тогда Брунгильда так начала давить на местную знать, что те просто пищали под тяжёлой пятой властной женщины! Пищали-пищали… да и изгнали Брунгильду! Та побежала искать прибежища у своего младшего внука, Теодориха.

А Фредегонда? А Фредегонда мирно скончалась в своей постели, оставив королём своего сына Хлотаря. И похоронили её в парижской церкви Сен-Жермен-де-Пре, рядом с супругом, королём Хильпериком. Прямо идиллия! А сколько бед натворила!

Брунгильда же, в мечтах любым способом объединить королевство франков и Бургундию, подговорила своего внука Теодориха… начать войну со своим братом, Теодебертом! И война началась! И Теодеберт был разбит в одном из сражений и умер, вместе со своим сыном… А Теодорих уже объявил войну Хлотарю, сыну Фредегонды! И — надо же! — вскоре сам скоропостижно скончался. Брунгильда опять осталась регентом при малолетнем наследнике Теодориха. У того остались четверо сыновей…

Но тут местная знать совсем восстала! Эти бесконечные войны, которые длились уже больше полувека, им так осточертели, что они провозгласили Хлотаря королём всего Франкского государства, а семидесятилетнюю Брунгильду схватили, обвинили в убийстве десяти человек королевского дома, привязали к хвосту дикой лошади и та таскала её по полю, пока Брунгильда не скончалась…

Вот так объединилось королевство франков!

— Охре… обомлеть! — выдавил я из себя, — И это всё было в христианском государстве?! И после этого девочек ещё называют именами Фредегонды и Брунгильды?!

— Имя-то здесь при чём? — надулась Катерина, — Не в имени дело, а в человеке… Не знаю, про Фредегонду, а имя Брунгильда вполне популярно! Особенно среди знати. Для простонародья оно слишком вычурно.

— Да… уж! — только и смог сказать я, — А откуда ты так хорошо знаешь эту историю?

— Как, «откуда»? — даже удивилась Катерина, — Я же француженка! Это моя история, моей страны!

— Ну, у твоей страны и истории!

— У любой страны есть что-то похожее! — парировала девушка, — Ещё и похлеще бывает!

— Ну-да, ну-да! Особенно там, где в почёте христианские добродетели! Не убий, не возжелай ближнему того, что не желаешь себе и всё такое прочее! Уф-ф-ф!!! Поеду-ка я лучше прокачусь! Эй, Шарик, ты здесь?

— Здесь он, куда же он денется? — протянула руку с морковкой в заднее окошко Катерина.

— КЛАЦ! — прозвучало из-за окошка.

— Угу! — глубокомысленно прокомментировал я, — Вижу, что Шарик здесь! Обжора!

— Фыр! — послышалось в ответ возмущённо.

Глава 45. Покушение /2

Самое веселое в жизни — это когда в тебя стреляют и промахиваются.

Уинстон Черчиль.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц-Барлинек, 30.09.1410 года.

Шарик выметнул меня от кареты в поле и пошёл-пошёл, набирая ход, по всей видимости, почувствовав моё состояние.

— Что за люди! — думал я, — Что за сволочи, эти люди! Из-за своих амбиций, из-за властолюбия, готовы уничтожать других людей сотнями и тысячами! Да что там, тысячами! Сотнями тысяч! За что?!

Ещё совсем недавно я искренне полагал, что дай этому миру магию, и всё наладится! Настанет всеобщее изобилие, процветание, всем будет всего хватать… И наступит царство Божье на земле!

Ага… Как не так! Теперь-то я понимаю, что эти мысли возникли у меня только потому, что я долго жил в Египте. Где людям приходится по крохам отвоёвывать клочки земли у бескрайней пустыни, где урожай зависит не от труда земледельца, а от воли богов, а точнее, от того, широко ли разольётся великий Нил и много ли он принесёт с собой плодородного ила. Где за украденный кувшин воды вас свободно могут убить, ибо вода — это жизнь, и не воду, получается, вы воруете.

Но здесь-то, здесь! Вот я сейчас скачу по просторному лугу, заросшему травой по грудь коню… Да в Египте это поле давным-давно было бы возделано, к нему были бы прорыты каналы — пусть трудами нескольких поколений землепашцев! — и кто-то обязательно собирал бы с этого поля урожай. Ибо, это не песок пустыни — это поле! Получается, что здесь можно дать окружающим магию, или не дать её, всё равно, продуктов всем хватит. И в самом деле! Я же видел тучные колосья на обширных возделанных полях! Но люди-то живут впроголодь! Те самые люди, которые эти обширные поля обрабатывают и тучные колосья собирают. Мало того, что они отдают часть урожая в виде налогов, так ещё вполне может случиться, что по его полю сиятельному сеньору захочется проехаться по пути на охоту… Вы знаете, что такое выезд сеньора на охоту? Это два десятка охотников, да три-четыре десятка загонщиков, да с десяток егерей, которые будут подманивать дичь, да с два десятка прекрасных дам, которые будут наблюдать за охотой и радоваться успехам мужчин. Разумеется, все конные. И это не считая собак. Представляете, что будет с вашим полем после такой «прогулки»? А я описываю охоту скромного барона, отнюдь не графа, не герцога. Там вообще счёт на сотни идёт. Но и это полбеды! Можно, если постараться, собрать втоптанные в грязь колоски… Беда, если вдруг война. Может так оказаться, что ни поля у тебя не останется, ни родных, ни даже собственной жизни. А война здесь всегда и повсеместно! Вон, брат Марциан в каждой таверне интересуется, нет ли чего лихого на пути от одной таверны до другой? И радуется, когда слышит, что путь безопасен. А это потому, что война здесь настолько привычна, что без войны даже как-то странно…

Нет, как так-то?! Неужели прав брат Томас, когда стращал меня великим перенаселением Земли? Ну… Знаю я одну загадку. Вроде того, что растёт в озере одинокая кувшинка. И за день получается так, что от одной кувшинки вырастает другая. То есть, если в первый день была одна кувшинка, то во второй день их будет две, в третий — четыре, в четвёртый восемь и так далее. Вот, за сорок дней, кувшинок стало ровно половина озера. Сколько надо дней, чтобы заросло всё озеро? Ответ прост: ровно один день. Если количество удваивается, то ровно за один день половина озера станет целым озером. А чтобы заросла первая половина, требовалось сорок дней! То есть, в чём-то брат Томас прав. Если эту загадку перенести на человечество, то можно представить, как постепенно люди заселяют половину Земли, а потом — раз! — и за год у них у всех рождаются дети, и Земля переполнена! И не может прокормить своих сынов и дочерей А на следующий год все должны вымереть от голода? Казалось бы, брат Томас прав. Но он не прав! Я не могу это объяснить, но я чувствую, что он не прав. Чтобы очистить озеро, надо выдрать кувшинки. Желательно, больше половины озера, иначе придётся каждый день его очищать. Но люди — это не кувшинки! Здесь совсем другие законы. И, в конце концов, дайте срок, найду я заветный перстень, разобью рубин и хлынет в мир магия. И не станет проблемы с питанием. А вот, станут ли люди жить лучше? Вот это самый главный вопрос. Потому что я убедился, те кто у власти вовсе не хотят, чтобы простые люди жили лучше! Власть, она должна быть зримой, выпуклой, чтобы издали было видно, это господин, а это слуга. По одежде, по украшениям, по коню, по поведению, в конце концов! И слуга обязан склонить голову перед господином. А если они одинаково одеты, на одинаковых конях… как понять, кто есть кто? Нельзя такого допустить!

Но главное — люди не кувшинки!!!

Это куда же меня занесло? Пока я раздумывал, Шарик унёс меня чуть не на полтора километра от посольства. Вон и один из рыцарей, отсюда не разобрать, кто именно, наверняка брат Лудвиг, спешит за мной, волнуется, с чего бы глупый Андреас с дороги свернул? И в самом деле, чего-то я… не того! Не прав!

— Шарик! Давай назад! Во всю прыть! И-и-и-и-я!!!

* * *

Я не ошибся. Это и в самом деле был Лудвиг. Он перехватил меня на половине пути к посольству:

— Ты где был?!

— Да вот, прокатился немного. Развеяться.

— Ты что, с кем-то встречался?

— С кем бы?! Я здесь ни с кем не познакомился! Да ты должен это знать, я никуда от посольства не отходил, всегда вместе с вами.

— А к кому же ездил?

— Ни к кому! Говорю же, на душе было муторно, дай, думаю, поскачу, чтоб ветерком обвеяло…

— Обвеяло?

— Ну… во всяком случае, стало легче.

— Угу… полегчало, говоришь… значит, хорошие новости получил?

— Какие ещё новости?! Говорю же, просто проветрится ездил!

— А почему в сторону?

— А почему не в сторону?! — я почувствовал раздражение.

— Потому что по дороге надёжнее. Конь не попадёт ногой в промоину и не зацепится за корягу. А, когда трава с человеческий рост, то там скакать опасно! Но ты поскакал…

— Это я не подумал! — с досадой согласился я, — Ты прав, надо было по дороге…

— Не подумал… — задумчиво повторил за мной Лудвиг, — А про скачки подумал?

— Не собираюсь я с тобой скачки устраивать!

— Тогда признай, что мой Буян лучше твоего Шарира!

Шарир навострил уши и поднял голову выше.

— Никогда! — пылко сказал я, — Никогда не признаю! Шарир лучший конь во Вселенной!

— Тогда давай проверим! А?.. Боишься… То-то и оно! И сам трусливый и конь у тебя… слабоват…

— Ну, ладно! — я почувствовал, что медленно закипаю, — Давай устроим скачки! Пусть ты победишь, но всё равно, Шарир лучше! Это я, как всадник, слабоват.

— А на что спорим? — оживился Лудвиг, — На Катерину? В смысле, тот, кто проиграл, неделю к ней не подходит?

— Фигушки! — возразил я.

— Тогда на коня! — обрадовался Лудвиг, — Кто проиграет, тот отдаёт своего коня! Не бойся, пешком идти не придётся, я тебе своего бывшего, буланого дам… Ну?..

— Нет! — решительно возразил я, — И вообще, на друзей не играю! Ни на девушку, ни на коня!

— А на что же?

— На деньги!

— Зачем же мне деньги?! — растерялся Лудвиг, — Даже если выиграю… точнее, когда выиграю, всё равно их отдать придётся!

— Ты не понял! — пожал я плечами, — Если я проиграю… ЕСЛИ я проиграю, то я на свои деньги куплю тебе коня. Помнишь, как скупердяйничал Марциан, когда ты выбирал коня? Так вот, я скупердяйничать не буду. Какого выберешь, такого и куплю. За любую цену. Хоть здесь, хоть в Риме. Думаю, в Риме можно будет подыскать о-о-очень неплохой вариант!

— И ты купишь?! — воззрился на меня Лудвиг, — За любые деньги? Хоть за десять золотых, хоть за двадцать?!

— А что, и за двадцать есть?!

— И за сорок есть! И ещё дороже! Но те уже просто царские кони… Мечта, а не кони!

— Куплю! — решился я, — За любые деньги! Я же сказал.

— А откуда у тебя столько денег? — небрежно бросил Лудвиг.

Ч-ч-чёрт! Как я упустил из виду! Я так привык к мысли, что деньги не имеют для меня значения, что просто не сообразил, насколько это подозрительно выглядит в глазах остальных! Ну, что ж… Как там старик Решехерпес говорил? Надо лгать — лги?..

— Во-первых, у меня почти полный кошель от барона Гельмута, — стараясь говорить спокойно, ответил я, — Во-вторых, некоторую сумму отсыпал брат Гюнтер, как своему оруженосцу. Я не считал, но сумма немалая. Ещё кошель дал брат Томас! Там тоже звякало золото!

— Сомневаюсь! — пристально глядя мне в глаза, заявил Лудвиг, — Не имеет права крестоносец носить с собой много денег! Ни брат Гюнтер, ни брат Томас. Ну, золотой… ну, два… ну, три в конце концов! Пусть всё до последней монетки тебе отдали… На сорок золотых всё равно не набегает!

Ладно! — таинственно понизил я голос, — Так и быть, признаюсь! Я знаю, где в Риме зарыт клад!

А что? Врать, так врать! Что я, клада себе не организую? А потом пожертвую всё на благо Ордена. После того, как куплю коня Лудвигу. И все будут довольны. Ну, я так думаю.

— Клад? — изумился Лудвиг, — Какой клад?!

— Не знаю, — равнодушно пожал я плечами, — С золотом, наверное! Видишь ли, у меня в моём прошлом был один знакомый купец… Ты же помнишь, что я был когда-то купцом?

— Ты рассказывал…

— Ну, вот! Помнишь, что я просил встречных моряков, чтобы мы доплыли до Сицилии?

— Ну…

— Помнишь, что даже когда меня полностью ограбили, я не слишком расстроился?

— И что?..

— А то! Почему я не слишком расстроился? А потому что знал, что мой друг купец зарыл клад! Как раз возле реки Тибр, где сейчас стоит Рим! Друг купец был при смерти, потому и открыл мне тайну клада. Всё равно — говорит, — без толку лежать будет, так хоть тебе пригодится! Ну, я и запомнил. Так что, когда мы приедем в Рим, я могу поискать по окрестностям и — я уверен! — клад отыщется! И тогда я готов выполнить своё обещание. Если ты, конечно, выиграешь…

— А если клад уже нашли?..

— Нет! — хитренько засмеялся я, уверенно посмотрев на Лудвига, — Этот клад так хитро спрятан, что его найти непросто! Больше скажу — невозможно! Если не знать особых примет.

— Каких примет?

— Ага! Сейчас я тебе и признался! Нет, дружок, клад я сам буду откапывать! А ты, хочешь спорить — спорь, не хочешь — мне даже лучше!

— Спорим! — твёрдо заявил Лудвиг, — Спорим, что я тебя обгоню на дистанции в два… нет, три километра! Проигравший покупает выигравшему нового коня! Хотя… я же тебе не смогу купить такого коня…

— А мне и не надо! — возразил я, — Мне моего Шарика достаточно.

— А что тебе от меня надо?

— Хм!.. — задумался я, — Давай так! Если я выиграю, то когда-нибудь я попрошу тебя об услуге. Обещаю, что это не будет ущербом для твоей рыцарской чести, католической веры и вообще… ущербом. Просто, небольшая услуга. Как тебе такая ставка?

— Именно, небольшая услуга? — подозрительно уточнил Лудвиг.

— Именно так!

— Против коня?!

— Да, против коня. Если проиграю я, то я куплю тебе любого коня по твоему желанию. За любые деньги.

— Спорим! — жарко ответил рыцарь, — Значит, так! Сейчас мы попросим брата Ульриха отъехать от нас километра на полтора и двигаться вперёд обычной, лёгкой рысью. Дадим ему на это десять минут… Потом, по команде брата Марциана мы пускаем лошадей вскачь и мчимся к брату Ульриху. Объезжаем его и возвращаемся к брату Марциану. И пусть он определит, кто победил! Как условия?

— Согласен… — уныло сказал я, — Только… мы опять в лес въехали. Может, дождёмся, когда выедем на простор? И брат Ульрих будет издали виден, и вообще… Вдруг опять на поваленное дерево наткнёмся? Мне совсем не хочется, чтобы Шарик ногу повредил!

— Ну, нет! — засмеялся Лудвиг, — Спорить, так спорить! Здесь и сейчас! Едем!

Нет, я понимаю, почему он торопится. Он думает, что Шарик запыхался от той скачки по лугу, когда я хотел развеяться. И не хочет дать ему отдохнуть как следует. Но это глупости! Мой Шарик так могуч, что какая-то пробежка ему только на пользу!

А брат Лудвиг уже подъехал к крестоносцам и быстро, в нескольких словах, рассказал про наш спор. Не уточняя про призы. Просто, дескать, заспорили о достоинствах коней, да и решили выяснить практически, кто же лучше? И вот — решили провести скачки.

Брат Марциан нахмурил брови. Ульрих ехидно ухмыльнулся уголком рта.

— Проигравший ставит вино для всех! — поддержал наше решение Вилфрид.

— Ну-у… но брат Ульрих поедет вперёд! — нехотя согласился Марциан, — И если там на дороге препятствие…

— То я перед ним остановлюсь! — пообещал Ульрих, — Чтобы в пылу скачки никто на это препятствие не наткнулся. Пусть будет не три километра, а меньше, но узнать, какой конь лучше, всё равно можно.

— И пусть оруженосцы контролируют дорогу, проезжая по обочине! — распорядился Марциан, — Ну, так, на всякий случай! Хотя бы через двести-триста метров каждый…

Вообще говоря, все оживились. Унылая дорога, скрашиваемая одними разговорами, изрядно надоела всем. Большая группа всадников, весело перекликаясь, отправилась вперёд.

— Мчись сразу вперёд! — наставлял меня брат Вилфрид, — Сразу занимай лидерство! Ага! Если уступишь, так что Лудвиг первым брата Ульриха обогнёт, он тебе уже не уступит! Будет по всей дороге вилять, так что ты его не обгонишь! Дорога-то узенькая! Ага! Так что, единственный твой шанс — сразу вырваться вперёд! И не уступать!

— Не торопись! — отечески гудел с другого бока Марциан, — Пусть Лудвиг на первой половине силы коня растратит! Шарир, он конь злой! Он на первой половине так разозлится, если ты его сдерживать будешь, что на второй половине дистанции просто порвёт Буяна! В клочки! Фигурально выражаясь, конечно. Ему гордость не позволит проиграть. Ну и, когда обратно будете скакать, уже и дорога известна, где рытвинка, где взгорок… Где прыгать, а где мчать во все лопатки. Шарир умный, он сам поймёт! Только дай ему на обратном пути свободу, да в седле удержись. Ха-ха!

Ну вот, и какому совету следовать?..

— У-у-у… — протрубил вдалеке охотничий рог, — У-у-у…

— Это Ульрих! — встрепенулся брат Лудвиг, — Ну?! Я готов!

— И я готов! — ответил я, поравнявшись с ним так, что кони ехали морда к морде, — Шарик! Не подведи!

— Фыр!!!

— Вперёд!!! — махнул рукой брат Марциан.

— И-и-и-и-я!!!!

* * *

И ветер засвистел в ушах.

Я махнул рукой на все тактики. Я доверяю Шарику. Захочет обгонять Буяна, пусть обгоняет! А впрочем… что это я в самом деле? Когда это Шарик кому-то уступал?!

Я привстал на стременах и так низко пригнулся к седлу, что грива хлестала меня по лицу. Пришлось даже глаза закрыть, только изредка приоткрывая щёлочки, чтобы осмотреться. Зато моё неповоротливое тело перестало мешать Шарику скакать! И тот понёсся во всю свою прыть! И мне казалось, что мы с Шариком не скачем, а летим над дорогой, под дробный, не прекращающийся барабанный бой. Умом-то я понимал, что это грохочут копыта, но привстав над седлом, я перестал чувствовать тряску. Полёт! Это было чувство полёта!

Никогда я так быстро не скакал, даже в детских снах, когда стирается реальность! Деревья и кусты мелькали передо мной с бешеной скоростью и я боялся только одного: вот сейчас ка-а-ак появится перед нами брат Ульрих! Мы тогда ка-а-ак влепимся в него со всего размаху! И покатимся по лесной дороге: кони, люди… А если не воткнёмся, то как на такой скорости поворачивать?! Если Шарик резко осадит на задние ноги, тормозя разбег, то меня попросту вышвырнет из седла! И никакая уздечка не поможет! Её порвёт, словно тоненькую ниточку! О, Господи! Пусть бы брат Ульрих уехал в неизведанные дали! Чтобы, пока мы до него доедем, кони так устали, что еле плелись бы!

Я приоткрыл глаза и скосил их чуть в сторону. И не поверил сам себе! Брат Лудвиг не отставал! Он тоже летел рядом, на расстоянии вытянутой руки, бледный, сосредоточенный. И, в отличии от меня, он ещё подстёгивал коня плетью! Он вообще с головой не дружит?! Это же самоубийство!!

Шарик наддал и вырвался чуть вперёд. Лудвиг ещё подстегнул своего коня и тот тремя отчаянными рывками догнал нас. Шарик вообще расстелился над дорогой! И вновь начал обгонять! Буквально по крупицам, по сантиметрам, отрываясь от противника. Лудвиг выкрикнул какое-то ругательство, но ветер мгновенно унёс его слова назад и я ничего не расслышал. Я только увидел, как чёрный Буян ещё прибавил ходу. За пределами своих сил! Во всяком случае, его глаза были совершенно бешеными! Шарик упрямо выгнул гриву и тоже прибавил! Тоже сверх своих сил! Это было невыносимо страшно! Тем более, что я увидел Ульриха! Казалось, что он не едет, а стоит прямо посередине дороги! А может, и стоял? Разве в такой обстановке различишь?

— Взик! — прожужжал возле уха зазевавшийся шмель.

А мы с Шариком летели и летели… Так, а где же Лудвиг? Лудвига рядом не было! Неужели… неужели его конь не выдержал и грохнулся со всего размаху в дорожную пыль?! Я чуть привстал и попытался осторожно повернуть голову. Нету Лудвига! Нигде рядом со мной его нет! А Шарик почему-то сбавил ход. То летел птицей, а теперь просто мчится во все лопатки. И даже… даже не во все, а просто мчится. Во всяком случае, я умудрился усесться в седло и начать усердно крутить головой.

О, Господи! Брат Ульрих вовсю скакал в нашу сторону, о чём-то громко крича. Как же мы тебя объезжать будем?! Но Ульрих перескочил через небольшой ров и ворвался в лес, между деревьев. Как же мы теперь вокруг него объезжать будем?!

Вот я дурак!!! Шарик умнее меня оказался. Какое там «объезжать»?! Шарик уже перешёл на лёгкую рысь, а потом вовсе остановился, тяжело поводя боками. Я оглянулся.

Чёрный Буян медленно трусил вслед за нами и его седло было пусто. А посреди дороги валялся какой-то тюк, завёрнутый в белую ткань… Это… это что… брат Лудвиг в плаще крестоносца?! Не веря себе, я развернул Шарика и поехал ближе. Ульрих что-то кричал оруженосцам, те мчались ему на помощь, но я, признаться, даже слов не разбирал. Я подъезжал к Лудвигу.

Вот оно что! Как раз, когда я подъехал почти вплотную, к нам прискакал взбешенный Ульрих. Лудвиг, каким-то чудом, был ещё жив. А чудом, потому что его горло было насквозь пронзено стрелой. Длинной стрелой с чёрным опереньем. Где-то я видел похожее…

Ульрих уже спрыгнул с седла и приподнял голову своего товарища, подставляя под неё своё колено. Лудвиг страшно хрипел, у него пузырилась кровь на губах, но собрав последние силы, он протянул руку с вытянутым пальцем в мою сторону и попытался что-то сказать. Какое там! Только выплеснулась горлом кровь. А потом его глаза закатились и он затих. Ульрих осторожно закрыл ему веки своими пальцами, бережно положил голову крестоносца обратно на дорогу и распрямился. Посмотрел на меня и я почувствовал, как меня окатила ледяная волна страха. У Ульриха были совершенно белые глаза. А его рука потянулась к рукоятке меча.

— Всем стоять! — раздался зычный окрик. К нам торопился брат Марциан, — Что случилось?!

— Засада! — скрипнул зубами Ульрих, — На этот раз успешная. Но брат Лудвиг перед смертью хотел обвинить Андреаса!

— Что?! — ахнул я, — Как это: «хотел обвинить»?!

— Поясни! — нахмурился Марциан.

— Я ждал, — короткими, отрывистыми фразами, начал объяснять Ульрих, — Вижу: скачут. На бешеной скорости. Я такого от Андреаса даже не ждал! Мчатся, ноздря к ноздре. Но вот, на пять секунд, не более, Андреас стал опережать. И тут — стрела! Прямо в горло Лудвигу. Того попросту сшибло с седла. А Андреасу и дела нету! Всё скачет!

— Я не заметил! — возмутился я, — Мне показалось, что шмель возле уха взикнул!

— Я, конечно, сразу в лес! — не обратил на меня внимания Ульрих, — Какое! Пока прискакал, ясное дело, никого нет. А если бы Андреас сумел осадить коня, да сразу в чащу… Может и успел бы! Но он этого не сделал! И не пытался сделать!

— Я же говорю: я не заметил стрелы! — упавшим голосом повторил я.

— Ну, вот, — опять не отреагировалУльрих, — кричу я оруженосцам, чтобы попытались преследовать стрелка, а сам к Лудвигу. Может, помочь можно чем? Но нет, стрелок был отменно хорош! И всё же, брат Лудвиг был ещё жив! И он обвиняюще ткнул пальцем в Андреаса! Вот только сказать ничего не сумел…

— Не обвиняюще! Не обвиняюще! — заторопился я, — Просто показал пальцем в мою сторону! Мало ли что он хотел этим выразить?! Может, признавал мою победу? Я же в конце его чуточку опередил? Или призывал оберегать меня от стрелка? Это же меня везут к папе римскому? Меня нужно беречь? А может, вообще не на меня он показывал, а на дорогу? Мол, езжайте, не теряйте времени? Нельзя делать поспешных выводов!

— Ткнул пальцем в сторону Андреаса и отдал Богу душу, — упрямо повторил Ульрих, — И, обрати внимание на стрелу, брат Марциан!

Марциан кивнул и повернулся ко мне. И вид его был не просто серьёзен. Вид его был суров.

— Я задам тебе несколько вопросов, — внимательно глядя мне в глаза, проговорил он, — И упаси тебя Бог солгать!

— Я готов ответить на любой вопрос! — пылко ответил я, — Только… только можно ли это сделать на ходу? Мне надо поводить в поводу Шарика! Он очень быстро скакал!

Шарик стоял рядом, тяжело дыша и роняя на землю хлопья пены с конской морды.

— Хорошо, — Марциан бросил взгляд на коня, и снова пристально взглянул на меня, — Хорошо, ты будешь выхаживать коня, а я прогуляюсь рядом… О, вот и наша карета!..

Действительно, к месту трагедии подкатила карета и кучер лихо осадил коней. Возле кареты, явно охраняя её, скакал брат Вилфрид. Возле тела Лудвига он спрыгнул с коня, наклонился и принялся пристально изучать стрелу. Из дверцы кареты выглянула Катерина, взволнованная, но собранная, со сжатыми губами и складкой между бровей. В руках у неё оказался взведённый арбалет. Взгляд её блуждал по дороге.

— Что случилось?!

— Несчастье, — глухо ответил Марциан, — Несчастье, но сейчас вам уже ничего не угрожает, сударыня. Вы можете разрядить оружие.

— А… с кем?

— Брат Лудвиг… он погиб. Его убили стрелой из засады. Но, повторяю, сейчас ситуация под контролем.

Катерина закусила губу.

— Позвольте… позвольте помолиться о душе покойного…

— Да-да, но… ситуация под контролем, но лучше, если вы не будете выходить из кареты. Ну, так, на всякий случай… Пойдём, Андреас!

Мы встретились, наконец-то, взглядами с девушкой, она коротко кивнула и скрылась в глубине кареты. А я повёл Шарика в поводу.

— Значит, вы просто устроили скачки? — небрежным тоном поинтересовался Марциан, — Любопытно! И кто был инициатором?

— Лудвиг, — односложно ответил я, — То есть, брат Лудвиг…

— Ну, понятно, что он! Хм!.. А ты согласился?..

— Он очень настаивал! — я старался, чтобы мои ответы были как можно более краткими.

— Почему? — сделал вид, что удивился, Марциан.

— Он очень хотел победить.

— А ты?

— У меня были слабые шансы.

— Но ты согласился… Почему?..

— Полагаю, он не отстал бы, пока не вынудил бы меня на это. И я подумал: чего там? Доставлю ему удовольствие! Пусть потешит своё тщеславие. Я же понимаю, что он лучший наездник, чем я? И он это понимает. Ну, пусть это будет видно и остальным. Хотя, думаю, это и так остальным видно было…

— Да-да, конечно… А кстати, как его зовут, я что-то запамятовал?..

— Кого?!

— Ну, этого… лесничего барона Гельмута?

— Откуда же я знаю?! — искренне изумился я, — Я его в первый раз на турнире видел! И, как-то не помню, чтобы барон Гельмут называл его по имени!

— А разве не с ним ты встречался, когда съехал с дороги на луг?..

— Конечно, нет!!

— А с кем?

— Ни с кем я не встречался!!!

— Но ты же съехал с дороги!

— Да! Съехал! Но это было просто для того, чтобы развеяться.

— Развеяться? От чего?

— Ну-у… мы немного поболтали с леди Катериной о том, о сём… и она рассказала мне о делах давно минувших, о войне Фредегонды и Брунгильды… и я был в шоке!

Нет, в самом деле, возьмём Фредегонду. Ну, выбилась из простонародья, и не куда-нибудь, а в королевы! Ну и пользуйся почётом и уважением! Нет же! Полезла в большую политику! Принялась козни строить! Войны вести! Сколько народу полегло! Не сосчитать!

А Брунгильда?! Да, это горько и тяжёлое разочарование, когда погибла родная сестра. Но мстить за сестру более пятидесяти лет?! И самое главное, что мстить чужими руками! Опять же, несчётное количество народа полегло, за что?! За то, чтобы потешить её властолюбие? Она же привела к войнам между собственными внуками! Как это в голове укладывается? Ну, вот, я слегка вспылил… Поехал развеяться…

— Развеялся?..

— Ну-у… я подумал, что не все такие… самовлюблённые деспоты. Был там один вменяемый… этот… Гунтрамн. А значит, не всё так мрачно!

— Гунтрамн?! Ну… вообще-то да… его впоследствии, за добродушный характер причислили к лику святых… если память не изменяет, то его день памяти двадцать восьмого марта… Но, между прочим, кое-что про него я могу рассказать! Если Катерина не рассказала.

— Про что?

— Ну, начнём с того, что сначала тот тоже приблизил к себе служанку одного из своих приближённых и сделал её наложницей. От неё у него родился сын, Гундобад. Кстати, так звали великого короля племени бургундов, которое было покорено племенем франков. Он же франк? Ну, вот, чтобы бургунды не слишком ожесточались, он так сына и назвал. Позже он женился на Маркатруде, дочери франкского герцога. Угадай, что она сделала с Гундобандом?.. Правильно, отравила… Ничего не напоминает? К этому времени у неё родился собственный сын и Гундобад был бы помехой. Но собственный сын умер от болезни и Гунтрамн удалил её из дворца, и вскоре Маркатруда умерла… от чего-то… никто не знает. И как только она умерла, Гунтрамн женился на Австригильде. Та вскоре родила ему двух сыновей и двух дочерей. Трудно сказать, что там с сыновьями было подозрительным, но Гунтрамн лично зарубил мечом двух собственных шуринов, когда они осмелились говорить про этих сыновей оскорбительные речи! Странно, но в том же году оба сына умерли от чумы. Н-да… А когда Австригильда заболела и умерла, Гунтрамн повелел умертвить её обоих лечащих врачей. Наверное, в назидание другим, чтобы лучше изучали своё ремесло. Очень, очень добрый человек!

Ну, а войны… и на Гунтрамна нападали, и он нападал. Например, на него напали лонгобарды, тоже одно из германских племён, которые создали своё государство в Италии. Ох, они потрепали Бургундию Гунтрамна! Вся южная часть опустела! Но и ответ был жестоким! Мало кому удалось спастись из захватчиков, пришлось им бежать, побросав награбленное.

Нападало на него и племя саксов. Тоже германское племя. Тоже изрядно пограбили, но были разбиты вдрызг! Впрочем, им удалось подкупить военачальников Гунтрамна и те… разрешили им уйти к брату Гунтрамна, Сигиберту, мужу Бругнильды. С условием, что саксы оставят награбленное и пленных. Ну, саксы и ушли. Можно сказать, с пустыми руками. Вот только до границы надо было ещё дойти… И саксы, чтобы прокормиться, полностью опустошили ещё один район Бургундии! Ха! Пощадили чужое войско… на свою голову! Впрочем, у самой границы, на пограничной реке Роне, войска Гунтрамна настигли саксов! И… нет, не уничтожили. Потребовали выкуп за причинённый ущерб. И те заплатили много-много тысяч золотых монет. Ну, их и отпустили с миром! Добрый, добрый Гунтрамн! Не правда ли?..

А потом войска Гунтрамна вторглись в королевство вестготов. Неплохо пограбив их провинции. Те ответили тем же, обезлюдев и опустошив всю область вокруг Тулузы. И благополучно вернулись к себе с большой добычей.

А потом Гунтрамн отправил войска покорять Британию! И, даже, почти покорил. Вот только, половина его войск утопла в болотах… Но вторая — отважно разбила войска короля Вароша Второго и вынудила его заключить очень невыгодный для Британии мир. А когда войска Гунтрамна возвращались, Варош наплевал на все договора, догнал уходящие войска франков и разметал их в пух и прах…

Это я про то, что у него не было властолюбия, деспотизма и всего такого прочего, если ты не понял.

— О, Господи! — только и смог выговорить я, — О, Господи!

— Запомни, Андреас! — проникновенно сказал Марциан, — Собирание земель, это почти всегда кровь. Как правило, местные царьки вовсе не хотят с кем-то объединяться и терять свою единоличную власть. Вот развалить страну — это милое дело! Это всегда пожалуйста! А объединить, это гораздо труднее. И много, много крови при этом приходится пролить. Но без этого нельзя! Нельзя не объединяться! Может, поэтому Гунтрамна и причислили к лику святых, что по результатам, возникло огромное королевство? Результат — вот что помнит история!

Но, я думаю, ты этого не обсуждал с ними?..

— С кем?!

— Ну, с теми, с кем встретился на лугу?

— Я ни с кем не встречался на лугу!!! Я. Ни с кем. Не встречался!!!

— Чего ты волнуешься-то?.. Не встречался и не встречался… Так, перекинулся парой фраз…

— Нет! — горько сказал я, — Вы не понимаете! Я и сейчас разволновался, и тогда разволновался! Сел на коня и отпустил поводья. И конь понёс меня, куда ему хотелось. Откуда я знаю, почему он понёс меня на луг? Может, особо сочную ромашку увидел!

— А как же лесничий узнал, где делать засаду?

— Откуда я… а почему вы думаете, что это был лесничий?..

— Ну, посмотри, — оказалось, что мы сделали широкий круг и снова оказались возле брата Лудвига. Точнее, возле его тела… Рядом печально склонились два его оруженосца и Катерина. Она всё же не послушалась Марциана! — Посмотри! Видишь стрелу? Видишь, что у неё чёрное оперение?

— Точно! — вспомнил я, — Да, точно! На турнире лесничий Гельмута стрелял в цель стрелами с чёрным оперением!

— Это не просто чёрное оперение, — Марциан недовольно покосился на Катерину, но ничего не сказал, — Вообще, ты что-то понимаешь в оперениях стрелы?

— М-м-м…

— Понятно… Во первых, какие ни попало птичьи перья для стрелы не подходят. Ну, то есть, ты можешь оперить стрелу хоть вороньими перьями, но надёжность такой стрелы снижается в несколько раз. У вороны хрупкое перо и после пары выстрелов оно разрушится. А оно тебе надо? В самый неподходящий момент?

Можно делать оперение из глухариных перьев, из тетеревиных… но лучше всего подходит гусиное перо. А здесь — не просто гусиное, а лебединое! Лучшее из возможных[1]. И не выкрашенное, а взятое из чёрного лебедя! Весьма отличительный признак, не правда ли?.. Думаю, немного найдётся подобных стрел по округе.

Но и это не всё. Оперенье может быть прямое, угловое и спиральное. При прямом опереньи стрела летит быстрее. При спиральном — точнее. Угловое где-то посередине. Угадай, какая именно форма оперения была на турнире у лесничего… как его по имени?..

— Я же сказал: не знаю! — огрызнулся я, — В смысле имени. А форма оперения… полагаю, спиральное?

— Спиральное, — подтвердил Марциан, — И, представь себе, вот совпадение! И на этой стреле спиральная форма оперения!

— Но на этот раз стрелял не лесничий, — негромко заметила Катерина, — Кстати, его зовут Традль. Когда он пришёл за наградой, мне подсказали его имя, чтобы я могла его похвалить и вручить приз.

— Почему не лесничий? — живо обернулся к ней крестоносец, — Откуда вы знаете?!

— Ему незачем было, — пожала плечами девушка, — И его хозяину это было незачем. Посудите сами: какую выгоду получит Гельмут от этой засады? Никакой. А возможных проблем — целую кучу. А у самого лесничего и повода не было, чтобы конфликтовать с крестоносным Орденом!

— Быть может, мы просто не знаем этого повода?

— Может быть… Но даже если повод и был, он ни за что не стал бы идти против воли своего господина. Сами подумайте: он лесничий. И даже барон Гельмут ворчал, что, мол, похоже этот лесничий тренируется в стрельбе не просто по мишеням! А стреляет его, баронскую дичь! В его, баронских лесах! Ну, то есть, получается, не бедствует. Всегда с мясом, всегда есть что продать на рынке. Пусть даже пух, перья, кожу и рога! И то, и другое, и третье у него с удовольствием купят. За малую денежку. В общем, неплохо устроился. И что, теперь ни за что, ни про что, полез разбойничать? Да ещё без выгоды для себя? Ой, вряд ли! Если его не пошлёт хозяин, ничего подобного он делать не будет! А про хозяина мы уже сказали: ему это невыгодно.

— Тогда кто же это сделал?!

— У меня есть кандидатура! — вступил в разговор я.

— Вот как? Какая же?

— Помните случай в прошлом трактире? Когда один из разбойников, сидя на коне, на секунду повернулся и, почти не глядя, выстрелил из арбалета? И стрела попала точно в сердце несчастного Гастона? Хотя он был почти закрыт спинами оруженосцев? Мне кажется, что это не менее искусный стрелок, чем лесничий!

— Хм!.. — глубоко задумался брат Марциан, — Но стрела…

— Стрела специально так изготовлена! — горячо поддержала мою версию Катерина, — Чтобы отвести подозрения от своей шайки и бросить подозрения на барона Гастона!

— Зачем?..

— Чтобы мы вернулись! Мы вернёмся, бросим обвинения барону, тот взъярится… ещё, не дай Бог, потасовка начнётся… А, главное, мы потеряем время и будем вынуждены по этой же дороге проехать и назад и опять вперёд. А тем временем, негодяй подготовит ещё одну засаду! Ещё более лучшую. На мой взгляд — отличный план!

— И беда в том, — опять подал я голос, — что кроме стрелы, у нас никаких улик нету. А стрела — разве это улика? Вот представьте, что мы, пылая яростью, врываемся в замок барона Гельмута, а тот мирно сидит в трапезной, кушает яблочный компотик, поглаживая котёнка у себя на коленях. Идиллия! А перед ним в смиренной позе стоит этот самый… как его?..

— Традль, — подсказала Катерина.

— Да! Стоит этот Традль и почтительно слушает распоряжения барона о предстоящей охоте… И мы такие — Ага! Попались! А барон нам — Готов на Святом Писании поклясться, что этот Традль не покидал пределов замка! Упс! И что мы возразим? Стрелу покажем? А лесничий посмотрит на неё и скажет, что не так он у той стрелы, к примеру, наконечники насаживает. Или прорезь для тетивы он делает глубже. Или ещё чего. И покажет свои стрелы из колчана. А там и в самом деле, не так. И что мы возразим? Что он, вот только что, полчаса назад, свои стрелы специально изуродовал, чтобы непохоже было? А кто это видел?..

— В лесу остались отпечатки копыт… — уже неуверенно возразил Марциан.

— Вы же не считаете барона круглым дураком? — вступилась Катерина, — Если это его лошади, то они ни в коем случае не в замке!

— Странно, но леди Катерина, кажется, права! — мрачно буркнул, подходя к нам, брат Ульрих, — Один из отпечатков копыт в лесу очень похож на отпечаток, оставленный подельниками Гастона на постоялом дворе… Конечно, это тоже могут быть люди барона Гельмута… но вряд ли. Уж очень неумно тот Гастон врал. Гельмут, как я думаю, подобрал бы версию получше.

— Угу…

Брат Марциан отошёл в сторонку, сел на подножку кареты и погрузился в размышления. Уже извлекли стрелу из тела бедного Лудвига, завернули несчастного в плащ и погрузили в нашу телегу, освободив для этого часть места, а брат Марциан всё ещё напряжённо думал. Наконец, поднял голову.

— Бруно, Дитер! Вы отвезёте вашего господина в Линц! Брат Лудвиг, ведь, из Линца? Вот и отвезёте его, чтобы похоронили в фамильном склепе. До Барлинека доедем вместе, там я дам денег на дорогу. Купим телегу, сено… Потом наши пути разойдутся. Возьмёте с собой доспех и оружие Лудвига. И… и коней тоже. И буланого, и Буяна. По пути будете покупать куски льда у местных селян. Наверняка у них ещё остался лёд в лéдниках. Будете обкладывать тело Лудвига льдом, чтобы до самого Линца тело тленом не тронуло. Во всех встречных храмах, монастырях и часовнях будете оставлять пожертвования, чтобы молились за упокой души убиенного. Я… я дам деньги! Вам всё ясно?

— Да, милорд! — преклонили колени оба оруженосца брата Лудвига.

— Тогда… тогда, вперёд! И да будет с нами благословение Божие!

[1] … лебединое… лучшее из возможных… Любознательному читателю: до открытия Нового света, лебединое перо и в самом деле считалось лучшим. После путешествия Колумба, всё больше лучников стало использовать индюшиные перья, а конкретно из правого крыла индюка. Кстати, для одной стрелы всегда используют перья из одного крыла, правого или левого. Чем правое крыло индюка предпочтительнее левого, для авторов — загадка!

Глава 46. Катерина выходит из себя

Оставаться наедине со своими мыслями — весьма опасное занятие… но очень полезное!

Джонни Депп.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Рёц-Барлинек, 30.09.1410 года.

Карета переваливалась на рытвинах и ухабах лесной дороги, поскрипывая на ремнях подвески, меня плавно покачивало на специальном диванчике, в окружении мягких подушек, набитых овечьей шерстью, а я сидела и размышляла.

Господи, что со мной?! Стыдно признаться, но когда я услышала, что погиб брат Лудвиг, я испытала… облегчение?! Ну, потому что, когда раздались громкие крики, когда подскочил к карете брат Вилфрид и крикнул кучеру: «Гони!!!», у меня сердце в пятки ушло. А потому что я подумала… ну… я подумала, что опять встрял в переделку этот… который вечно в переделки попадает! Тут Эльке высунула из окошка свою рыжую мордочку и вежливо поинтересовалась, а не скажет ли благородный господин крестоносец, отчего такой переполох? Очень, мол, её хозяйка интересуется! Вот тут брат Вилфрид и выдал: засада! Засада и кого-то убили! Но пусть леди не волнуется, он будет нас охранять.

У меня, при слове «засада», сердце упало! На крестоносцев, в здравом уме, никто нападать не рискнёт, ну разве что, в ходе войны. Но здесь-то войны нету? Значит… и у меня застучало в висках. Кое-как сообразила, что Эльке уже достала из-под сиденья арбалет и протягивает мне. Я едва сумела взвести тетиву! Ехала и думала, что вот сейчас увижу распростёртое тело. И пальцы дрожали. Тут карета остановилась, я выглянула — и вот оно, распростёртое тело! Проткнутое стрелой. Я даже не сразу сообразила, что плащ на нём белый, рыцарский, а не серый, оруженосца.

— Что… что случилось? — пробормотала я в полной прострации.

— Несчастье! — ответил брат Марциан, — Но угрозы уже нет. Вы можете разрядить оружие, сударыня.

— А… с кем несчастье? — закусила я губу.

Вот, глупая! Нужно было бы спросить, нужна ли помощь! Может, этот мой дурачок Андреас, просто раненый лежит…

— Брат Лудвиг, — хмуро ответил Марциан, — Он погиб…

— Кто?! — не поверила я.

— Брат Лудвиг, — раздражённо повторил Марциан, — Его убили стрелой из засады. Но опасность уже миновала.

И вот тут я почувствовала облегчение. Не просто облегчение, я почувствовала искреннюю радость! Жив! Этот… ну в общем, он жив! И тут же я испугалась, что сейчас брат Марциан всё увидит по моему лицу! Что же делать?! Я опустила глаза в землю и пробормотала:

— Позвольте помолиться о душе покойного…

А сердце пело и ликовало. Господи, грех-то какой…

— Я думаю, если вы вознесёте благочестивую молитву в карете, это будет не хуже, чем над телом, — мрачно высказался Марциан, — Телу всё равно, а Господь отовсюду молитву услышит!

Но сидеть в карете я уже не могла. Особенно после того, как увидела посреди дороги живого и невредимого Андреаса, правда какого-то злого, взъерошенного… Может, он тоже атаке из засады подвергся? Надо будет расспросить хорошенько! Кто здесь всё видел? Кто мне в подробностях расскажет?!

И я вылезла на дорогу, позабыв все наставления Марциана. Постояла минутку возле тела Лудвига, шевеля губами, но ей-Богу, ни одна молитва на ум не пришла! А потом осторожно спросила оруженосца, присевшего на колено и бережно извлекавшего стрелу из горла рыцаря, не видел ли он, как всё происходило? Ну, он мне всё и рассказал! Как в дикой скачке мчались вперёд Андреас и Лудвиг, как со стороны Андреаса свистнула стрела, как Андреас чуть-чуть, еле заметно, прибавил ходу и стрела просвистела в сантиметре позади его шеи, но стрела не пропала даром, ибо на её пути оказался брат Лудвиг… Я содрогнулась. Опять покушение и опять на Андреаса!

Но тут вернулись с прогулки Марциан и Андреас, брат Марциан бросил на меня злой взгляд, но я опять показательно возвела глаза к небу и он не посмел сделать мне замечания. А потом у нас вышел разговор о том, кто устроил засаду…

Как странно! Мы-то с Андреасом знаем, кто её устроил и на кого охотятся, а брату Марциану сказать не можем… Пришлось прибегать к логическим доводам, убеждая, что это всё те же разбойники, которые подослали к нам барона Гастона. Благо, доказательства нашлись. Брат Марциан долго раздумывал, но всё же принял правильное решение.

И вот, я еду в карете, рядом взволнованно щебечет Эльке, про то, что «ах, какие ужасти творятся!», но я её не слушаю. Я думаю. Есть у меня такая дурацкая привычка: если что-то случилось, надо хорошенько об этом подумать. От причин и до следствий.

Вот, бывает же так, что познакомишься с молодым человеком, и вроде всё как обычно. Ну, улыбнёшься ему, пошутишь… в пределах допустимого! Потом общаешься, беседуешь, рассказываешь чего-то… Андреас, он же как дитя малое, ничего не знает! Всё ему объяснять приходится! Ну во-о-от… а потом — бац! — и ты совершаешь клятвопреступление! Сама не зная, зачем это сделала. Внутренне чувствуешь, что поступила правильно, а почему это правильно, не понимаешь. И опять встречаешься, болтаешь обо всём, и чувствуешь, что начинаешь за него переживать. Что его проблемы становятся для тебя важнее проблем других людей. Но это неправильно! Для монахини все люди должны быть одинаковы! И одинаковы должны быть их горести и печали. За души королей и простолюдинов надо молиться с одинаковым рвением! А тут… О, Господи! Спаси и сохрани!

А потом ты едешь с ним в далёкий путь. И тебе с ним в одной карете уютно. И это… удивительно! Я сейчас подумала, а могла бы я ехать в одной карете, ну, хоть с братом Марцианом? Ну-у… конечно, могла бы. Но уютно мне, точно бы не было! Я сидела бы с прямой спиной, вздёрнув подбородок, и говорила бы очень продуманными выражениями, как пристало благовоспитанной леди. И уж точно, не позволила бы себе беспечно откинуться на подушки и хихикать над глупым выражением лица! И точно так же с любым рыцарем, или даже оруженосцем. А с Андреасом — могу! Что же такое со мной происходит?!

А потом так получается, что на твоего… ой, то есть, на этого Андреаса кто-то начал самую настоящую охоту. И этот «кто-то» очень жесток, коварен и настойчив. Раз покушение, два покушение, три покушение… Я имею в виду, на дороге в лесу, когда была устроена засека, в таверне, когда его пытался вызвать на поединок барон Гастон, на турнире, когда его всё же вызвал барон Танкред… сегодня уже четвёртое покушение! И каждый раз ты пугаешься так, что колени дрожат и ноги ходить отказываются. А ведь я не трусиха! То есть, с некоторых пор перестала ею быть. Я доктору Штюке ассистировала, когда он руки-ноги людям резал! Я столько трупов умерших пациентов успела повидать, что не всякий взрослый воин столько трупов за свою жизнь видит. А тут — испугалась. Не за себя, нет! За этого… недотёпу! И так получается, что обрадовалась, узнав что вместо недотёпы убили другого рыцаря. И как это называется? Нет, я вас спрашиваю, как это называется? Желательно, одним словом. Кто сказал: «дружба»? Не-е-ет, это гораздо серьёзней!

А не про это ли искушение говорила матушка Терезия, когда отправляла меня в путь? Мол, если выдержишь это искушение, тогда я пойму, что ты достойна стать монахиней. А я, как глупая бабочка, что сама летит в пламя фитиля, поддалась искушению? Ох, Матерь Божья, дай силы, дай мудрости, сохрани и сбереги! Ибо, поддалась искушению и сгораю от него!

Уф-ф! Святая молитва, она всегда поможет! Хоть немного в себя пришла. Ну, что ж, теперь надо рассудить, как себя дальше вести. Потому что, чувствую, что-то надо менять! Иначе увязну, словно муха в патоке! И буду вечно тонуть в сладком, но безумии! Тьфу, как я заговорила-то! Нет, видно и в самом деле нужно что-то экстренно предпринимать!

А, если вдуматься, что я про этого Андреаса знаю? Ничего не знаю! Кроме того, о чём он сам рассказывал. А он и соврёт, не сморгнёт! Помните, помните, как он себя сначала за мирного купца, выдавал, пострадавшего от прихоти царевны-фараонши? И ведь ему все поверили! А на самом деле… а кто знает, как на самом деле? А вдруг он и потом соврал? А кто у нас отец лжи?.. Ой, мамочки! Да как всё сходится-то! И врёт на каждом шагу и из преисподней к нам пожаловал… Свят-свят-свят!

Подождите! Ну-ка, ну-ка… где у меня хоть клочок бумаги?.. Ну, вот, хоть на обложке книги… Итак: «Андреас»… «А» равно единица, «N» равно четырнадцать…[1] Нет, лучше в столбик:

A=1

N=14

D=4

R=18

E=5

A=1

S=19

Ага! расписали! А что, если эти цифры перемножить, не получится ли… ой мамочки! Не получится ли число Зверя?!

… Да, нет… глупости… Ещё только до R дошла, а уже за тысячу перевалило… А может… может, надо как-то комбинировать? Хм! Я помню, что в детстве, во время уроков математики, учитель как раз и задал вопрос, на какие множители можно разложить число шестьсот шестьдесят шесть — число Зверя. И у меня получилось, что на два, на три, ещё на три, и осталось тридцать семь, которые ни на что не разлагались. Итого: два сомножителя, тридцать семь и восемнадцать. А что мы имеем в имени «ANDREAS»?

Ой… ой, мамочки! R+S равно 18+19, то есть… как раз тридцать семь!.. А восемнадцать… да вот же они! N+D = 14+4 и это восемнадцать!!! То, что А=1, можно в расчёт не брать, они на умножение никак не влияют. Получается, имя Андреас, это и есть число Зверя! Ой, как в груди заледенело!..

Нет, подождите! У меня ещё буква «Е» в кружок не обведена! Где Е=5 и все расчёты идут насмарку! Фу-у! Даже в испарину кинуло! Не получается число Дьявола! Не получается!!! Фух! Дайте дух перевести!..

А вдруг это уловка? Специально вставленная буква? Как будет «Андреас» без «Е»? Андрас? Нет, ну что это за имя такое, Андрас? Нет, просто не получается Зверь! Хорошо-то как на душе стало! Уф-ф! А на чём я подсчёты вела? На Библии?! О, Господи! В ближайшей гостинице сотру запись со Святой книги хлебным мякишем![2]

И тут, я даже додумать ничего не успела, как на ходу распахнулись дверцы кареты и внутрь, прямо из седла, скользнул Андреас. Как говорится, вспомни про чёр… Ой, прости, Господи! Я, как приедем в гостиницу, язык свой с мылом вымою! За то, что врага рода человеческого всуе помянула!

А Андреас сидел насупленный, мрачный, и даже губы у него тряслись.

— Нет, как же так?! — горько сказал он, — А ведь я им поверил!

— Кому ты поверил? — не поняла я, — Что опять случилось?

— Ты же видела! — внезапно взъярился парень, — Ты же видела, какой допрос они мне учинили! А сами: «Ты почти крестоносец! Ты один из нас!».

— А теперь подробно! — железным голосом лязгнула я.

Ещё чего! Я же вижу, что парень в шаге от истерики. И сюсюкать — самое плохое из того, что можно придумать! Только железный тон! Можно даже по морде пощёчину отвесить, но это, если железный тон не поможет. Пока подожду.

— Помнишь Гастона? — горько выдохнул Андреас, — Когда я его обозвал всячески и был готов вызвать на дуэль? Только меня брат Ульрих опередил? Ну, вот, меня потом крестоносцы по плечу хлопали, улыбались, говорили, как хорошо, что я за Орден вступился… Хотя я, вообще-то не за Орден, а… кхм, кхм!..

А дальше? — быстро спросила я, опасаясь услышать, за что именно вступился тогда Андреас.

— Ну вот, — с явным облегчением продолжал парень, — Они меня по плечам хлопают, говорят, как я теперь им близок, почти крестоносец! Почти рыцарь! И они за меня готовы свой голос отдать, если будет такая нужда. А потом то же самое повторили после турнира! Когда я опрокинул барона… как его? Да! Танкреда! И опять все: «Молодец! Постоял за честь Ордена! Мы в тебя верим!». И что же?

— И что же? — заворожённо повторила я.

— Первая же заварушка, и сразу допрос с пристрастием! Никого-о-о не заподозрили! Только меня! Мы-то знаем, что стреляли в меня, но попробуй доказать это Марциану!

А ведь я! Я ведь и в самом деле старался быть достойным! Ну что мне тот Танкред? Для меня главное… ну, ты знаешь! И Танкред здесь никаким боком! Но Танкред знал, что задевая меня, он задевает честь всего Ордена. И я это знал. И все знали. Казалось бы, какая мне разница, что подумают про Орден? Но я же принял бой! Как принял бы его любой из рыцарей-крестоносцев! Потому что я думал, что в меня верят! Потому что считал себя почти рыцарем! Но стоило появиться на дороге засаде, как все сразу ополчились на меня! Все! Брат Ульрих сразу за меч ухватился, брат Марциан всю душу допросом вымотал.

Нет, конечно, у меня есть что скрывать. Ты в курсе. Но это никак не связано с честью Ордена! А брат Марциан едет и нет-нет, а опять так, вроде случайно: а кто был инициатором той скачки?.. А на что спорили?.. Ах, на коня… А сколько должен был стоить конь?.. А где ты взял бы на такого коня денег?.. Пришлось соврать, что спорили на такого коня, который стоит любых денег… которые есть в моём кошеле! Ну, почти не соврал ведь? А тот не унимается: а брат Лудвиг как рассчитываться собирался?.. Ах, услугой… А какой услугой?..

И то же самое, по второму кругу, по третьему… Словно хочет поймать на противоречии… А мне скрывать нечего! Я для Ордена жизнью рисковал!

— Так! — жёстко сказала я, — Теперь слушай меня! Первое: Марциан не знает того, что знаем мы с тобой. Поэтому он подозревает всех. Всех, я подчёркиваю! И то, что он начал допрос с тебя…

— Фигушки! — возмутился Андреас, — После моего допроса, брат Марциан спокойно едет впереди посольства, и не думая подозревать своих друзей! Только я у него на подозрении! Только я!

— Та-а-ак! — у меня вихрем роились мысли в голове, — Эльке! Напомни, как зовут нашего кучера?!

— Трогот, ваша милость!

— Скажи, пусть остановится!

— Эй! — высунулась из окна Эльке, — Эй, Трогот! Стой! Стой, тебе говорят! Тпру!!!

* * *

— Эй, Трогот! — закричала рыжая Эльке, чуть не по пояс высунувшись в окно, — Стой! Тпру!!!

Колёса заскрипели и остановились.

— Чего изволите? — довольно равнодушно откликнулся кучер.

— Стой, где стоишь! — жёстко приказала Катерина, — Пока я тебе ехать не разрешу! Эльке! Живо на облучок! Если это Трогот посмеет сдвинуться хоть на сантиметр, сразу ему ногтями в морду!

— Как можно, ваше сиятельство? — удивился кучер, — Мы завсегда понимаем, когда ехать, а когда стоять!

— Ну, вот и стой, дядька Трогот! — невпопад заявила Эльке, залезая поближе к кучеру, — А то всю морду расцарапаю!

— И-эх! — укоризненно отреагировал кучер, — И-эх, сударыня!

Катерина вылезла из кареты и нервно постукивала носком туфельки по дороге. Ждать пришлось недолго.[3] Не прошло и полчаса, как загремели подковы и из-за поворота дороги выметнулись крестоносцы:

— Что случилось?!

— Ну, так… — внешне застенчиво, шаркнула ножкой Катерина, — Случайно получилось! Уже едем! Кстати, брат Ульрих, не позволите ли задать вопрос?

— Да, сударыня? — склонился с седла Ульрих.

— Как получилось, что вы оказались в самом центре засады?..

— Что?!..

— Я спрашиваю, — голос Катерины посуровел, — Как оказалось, что засаду устроили прямо там, где оказались вы?! Можно сказать, прямо под вашим носом?!

— Да как вы…

— О! Я просто помогаю брату Марциану! — перебила Катерина, — Не более того! Брат Марциан затеял следствие по поводу засады. И уже произвёл опрос одного из подозреваемых… Андреаса из Афин! Так вот, я хотела бы обратить внимание, что подозрительным выглядит не только он! И я повторяю свой вопрос: есть ли у вас оправдания, брат Ульрих?!

— Оправдания чего?! — обомлел крестоносец.

— Пусть это будут объяснения, — легко согласилась Катерина, — Но, это должны быть ясные объяснения! Как получилось, что вы оказались в самом центре засады?

— Откуда же я знал про засаду?!

— Но, тем не менее, оказались в её центре? Лю-бо-пыт-но!

— Мне кажется, брат Ульрих попал под подозрение! — хихикнул Вилфрид.

— Вам кажется? — живо обернулась к нему Катерина, — Как интересно! А скажите, любезный, что вы делали наедине с бароном Гельмутом после турнира?!

— Ну-у… — растерялся Вилфрид, — Мы договаривались, какое вино следует погрузить в нашу телегу! Он же проиграл нам целых две бочки лучшего вина! Никто не может опровергнуть, что вино я выбрал самое лучшее!

— Бросьте! — сузила глаза девушка, — Вы делаете вид, что вы последний пьянчужка! Но это не так! Вы были пьяницей, когда пришли в Орден! Но на вас наложили такую епитимью!.. Вы дали зарок, что не будете пить, и держали слово целых десять лет! Только потом вас освободили от данного обета! Вас взяли в посольство только потому, что вы знаете все словечки, жесты, повадки пьянчуг и можете разыграть целую сцену. Но вы уже не пьяница! Так о чём вы сговаривались с бароном Гельмутом, за нашей спиной?..

— Я?! — обомлел Вилфрид, — Я… сговаривался?! Посмотрите на бочки в телеге! Это лучшее вино, что можно было взять у Гельмута!

— Конечно! — согласилась Катерина, — Конечно, можно дать лучшее вино… зная, что оно вернётся обратно! Если твоим людям укажут надёжное место для засады!

— Сударыня! — мрачно перебил Марциан, — Мне кажется, вы забываетесь!

— Я?! — поразилась Катерина, — Это я забываюсь?! А может, это вам будет сложно объяснить, какие такие разговоры вы вели наедине с бароном Гельмутом? Вы говорили, что запугиваете его… но насколько это правда?!

— Что?!

— Увы, господа! — Катерина мягко улыбнулась рыцарям, — Вы видите, что никто не безгрешен! Каждого можно подозревать! Но вы, почему-то, решили сосредоточить ваши подозрения на Андреасе из Афин? Почему бы?.. Уж не для того ли, чтобы отвести подозрения от себя?!

— Потому что я крестоносец! — взорвался брат Ульрих, — Потому что я рыцарь! Потому что я бился с врагами Ордена! Лицом к лицу! Не хвастаясь, скажу, что я лично, в благородной схватке, побил четырёх польских рыцарей! И если бы моему примеру…

— Четырёх? — перебила Катерина, — Это за одну битву или за всю войну?

— За всю войну… — удивился Ульрих, — Интересно, кто бы мог побить четырёх рыцарей в одной битве? Ха! Разве что, какой-нибудь сказочный Зигфрид? Но, если бы моему примеру…

— Я лично видела, — опять перебила Катерина, — как в одной битве, Андреас уничтожил шесть польских рыцарей!

— Как?!

— Самым надёжным способом: насмерть! — пояснила девушка, — Одному польскому рыцарю оторвало голову, другого затоптал собственный конь, третьего насквозь иссекло осколками камней… продолжать?..

— Но… он же не бился с ними по-рыцарски? Не лицом к лицу?

— А что? Если биться по-рыцарски, смерть врагу приходит другая? — сделала вид, что удивилась, Катерина, — Или, когда видишь смерть врага, глаза в глаза, это что-то меняет? Ну, типа, он взглядом прощает тебя за собственную смерть? Так я вам скажу: прощать или не прощать, это дело Господа! А дело рыцаря — уничтожать врагов. Да, побольше, побольше. Вот, вроде Андреаса!

— И всё же, сударыня, возьмите в расчёт, что мы все — рыцари, — жёстко возразил Марциан, — Мы все бились, плечо к плечу, мы бились спина к спине, защищая друг друга, мы бились не один год и знаем друг друга, лучше родных братьев! И потому…

— Я могла бы вам поверить, — живо перебила Катерина, — Если бы не одно обстоятельство! Точнее, печальный, но назидательный пример.

— Какое ещё «обстоятельство»? Какой ещё «пример»?!

— Новый Завет! — ехидно улыбнулась Катерина, — Достаточно весомый аргумент?

— При чём здесь Новый Завет?!

— Ну, как же! Сам Спаситель, сам Иисус Христос, отобрал себе двенадцать апостолов, для служения. И они служили ему, верно и преданно. Пока… пока один из них не оказался предателем! А, ведь, какие у него были непогрешимые друзья! Апостолы! И служил он не кому-нибудь ещё, а самому Христу! И всё же — предал. А теперь скажите, положа руку на сердце, вы в самом деле считаете, что вы, простые рыцари, святее самих апостолов?! Или вы не знаете случаев предательства среди рыцарей Ордена? Так я напомню! Надо?..

— Не надо… — рыцари смущённо и растерянно переглядывались. Похоже, подобные рассуждения просто не приходили к ним в головы.

— Но… предательства среди рыцарей… они, как правило, случались под пытками, — попытался выкрутиться Марциан, — А это многое меняет, поверьте сударыня…

— Пытки? — круто развернулась в его сторону Катерина, — Спросите брата Ульриха, почему он постоянно прикладывает руку к груди, возле правого плеча? Или, хотите, я спрошу? Если вы такой щепетильный!

— Открылась старая рана, — поморщился Ульрих под пристальными взглядами, — Пустяки, на дороге растрясло. Пара дней и всё пройдёт…

— Точно? — подозрительно сузила глаза девушка, — Точно, не от пыток открылась?

— Какая чушь! Разве такое можно назвать пыткой?! Так, досадная помеха…

— Ну, не знаю! Но, если в старую рану потыкать раскалённым прутом, а потом присыпать солью…

— Но этого не было!!!

— А кто может подтвердить, что этого не было?!

— А кто может подтвердить, что это было?!

— А я и не утверждаю! Я говорю, что это могло быть! А значит, есть повод для подозрений!

— А вы сами, леди? — внезапно перешёл в атаку Марциан, — Вы после турнира задержались и о чём-то беседовали с Танкредом, пострадавшим от руки Андреаса! Разве вы не могли подсказать этому барону, как именно лучше утолить чувство мести?! В какую сторону мы едем и как лучше организовать ловушку? И, опять же, именно в нужный момент Андреас покинул вашу карету и начал гонку с братом Лудвигом, закончившуюся столь трагически!

— Вот! — наставительно подняла палец Катерина, — Вот, наконец-то!

— Что?!

— А то, что вы начинаете понимать: подозревать можно любого из нас! То есть, абсолютно любого! Я уверена, что если хорошенько покопаться, то под подозрения могут попасть и все оруженосцы, и даже кучер кареты или телеги! Но все наши подозрения разбиваются об одно простенькое обстоятельство. Догадываетесь? Барон Гельмут не устраивал засады. Ни его лесничий, ни униженный барон Танкред, ни сам барон Гельмут, непричастны к происшествию. И уж тем более не причастен к этому Андреас! Норберт, будь любезен, повтори то, что ты мне рассказывал возле тела брата Лудвига!

— Я говорил, — простуженным голосом начал знакомый оруженосец, — что я видел, как со стороны Андреаса из леса вылетела стрела. Андреас как раз начал ускоряться. Стрела пролетела в сантиметре от его шеи. И воткнулась в горло брата Лудвига, который отставал всего на ладонь. Брат Лудвиг выпал из седла и…

— Достаточно! — перебила Катерина, — Вы понимаете? Вы понимаете, что стреляли по Андреасу?! Как бы он так задумал засаду, чтобы самому пострадать?!

— Но он же не пострадал… Кстати, Норберт, ты мне этого не рассказывал…

— Вы не спрашивали, милорд, — пожал плечами парень.

— Так вот, к чему я всё это начала… — серьёзно оглядела всех Катерина, — Подозревать можно всех. Но беспочвенные подозрения не приведут ни к чему хорошему! Простите, но мы сами друг друга поубиваем, не доехав до Рима! На радость нашим врагам, которые следуют за нами по пятам, устраивая ловушки!

— Но…

— Брат Ульрих был готов обнажить меч, когда увидел, что Лудвиг мёртв! — оборвала его девушка, — И только случайность остановила его! Не мне говорить, что если бы он успел выхватить оружие, то Андреас ехал бы рядом Лудвигом! Точнее, его тело. И, уверяю вас, на небесах не простили бы это умышленное убийство невиновного человека! Но я не об этом. Я о том, что если мы хотим выполнить нашу посольскую миссию, вопреки злым козням наших врагов, мы должны сплотиться! Сплотиться, вокруг мудрого и храброго брата Марциана, нашего руководителя. Сплотиться всеми нашими силами! И отважным мечом брата Ульриха, и изворотливым умом брата Вилфрида, и честной преданностью Андреаса, ну и я, надеюсь, буду не в тягость… Авось, пригожусь в трудный час!

— Н-да, сударыня! — крякнул брат Марциан, покачивая головой, — Как вы нас всех… уели! Прямо, не знаю, что сказать…

— А что сказать? — удивилась Катерина, — Просто принести извинения Андреасу…

— Что?!

— А как вы хотели? Вы безмерно обидели честного человека. Вам следует извиниться. Как рыцарю, конечно, вам будет неприятно, и даже… обидно! Но, как монах, вы должны понимать, что это необходимо сделать. Согласно законов Божьих… И, вот ещё что! Если я сейчас же не услышу слов извинения, я ни шагу отсюда с вами не сделаю! Пешком пойду к папе римскому, одна, но не с вами, в карете!

Брат Марциан глубоко вздохнул и взглянул на хмурое, осеннее небо.

— Прости меня Андреас, — глухо произнёс он, — Я был не прав. Но я не знал всего, что знаю теперь. Прости.

— Как можно! — всполошился я, — Вы не должны этого делать! У вас было право подозревать каждого, включая и меня!

— Нет, — отрезал Марциан, — Сестра Катерина права, а я не прав! Я прошу прощения у тебя, а также у всех в нашем отряде. Наверное, я показал себя неважным руководителем. У хорошего командира не должно быть любимчиков и изгоев. А я допустил подобное. Увы! Я постараюсь не допускать подобного в дальнейшем. А теперь: что мы стоим?! Солнце уже за полдень перевалило! По коням! Вперёд, нас ждут ещё многие трудности! Марш-марш!

[1] …«N» равно четырнадцать…. Любознательному читателю: разумеется, порядковый номер буквы Катерина высчитывает по латинскому алфавиту! Никак не по русскому!

[2] …сотру хлебным мякишем… Любознательному читателю: привычная всем резинка для стирания следов карандаша на бумаге, появилась примерно в XVII веке, много позже путешествия Колумба. Да, ещё в XVI веке, в 1751 году, путешественник и математик Шарль Кондамин привёз в Европу любопытное вещество, получаемое индейцами из «плачущего дерева», а само вещество они называли «слезами дерева» («као-чу»), но практического применения этому веществу найдено не было. А вот хлебным мякишем, в качестве стиралки, пользовались везде и повсеместно! А, судя по рассказу О’Генри «Чёрствые булки», опубликованному в 1924 году, ещё и довольно долго. Отсылаем любознательного читателя к этому замечательному произведению замечательного автора!

[3] …ждать пришлось недолго… Любознательному читателю: мы уже говорили об отношении ко времени в Средневековье и в наши дни. Повторяться не будем. Заметим только, что полчаса — это чуть ли не самая мелкая единица времени в ту эпоху. Которая следует сразу за четвертью часами. Меньше этого времени — ну, разве что всамых экстренных обстоятельствах! Миг, мгновение, а потом можно мерить время уже промежутком в четверть часа!

Глава 47. Шокирующие обычаи

…Да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая

цивилизация, если для сохранения её, необходимо сдирать с людей кожу.

Фёдор Достоевский.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Барлинек, 30.09.1410 года.

— Это ты мощно! — восторженно шепнул мне Андреас, когда я возвращалась в карету, — Это было круто! Какая ты, оказывается… боевая!

— А то! — задрала я нос, — Не то, что некоторые… песчаные гадюки!..

А на самом деле настроение было преотвратным. Я знаю, когда меня посещают подобные вспышки напористой дерзости и вздорности характера. И это значит, что надо срочно что-то предпринимать! До трактира бы успеть доехать!

Тьфу! Как назло! Карета замедлила ход и остановилась.

— Ну, что там?! — нервно пробурчала я.

Эльке живо высунулась в окошко.

— Стоим перед мостом! — бодро отрапортовала она, — Крестоносцы ругаются с мытарем![1]

* * *

— Что там ещё? — ёкнуло сердце, когда я заметил, что наше посольство замешкалось перед въездом на мост, — Неужели и возле моста была засада? Шарик! Вперёд! На помощь!

Помощь не понадобилась. Но картинка перед глазами открылась… красочная! Брат Марциан богохульствовал!

— Ах ты… крыса из преисподней! — орал раскрасневшийся брат Марциан на щуплого мужика, намертво ухватившего верёвку от подъёмного бревна, перегородившего въезд на мост, — Ты что?! Не видишь крестоносцев?! Угли из пекла тебе в глотку!!! Ты не знаешь, что мы монашествующий Орден?! Чтоб тебя черти на том свете на раскалённые крючья подвесили! Ты не знаешь, что священники и монахи проездных сборов не платят?! Да чтоб тебя голым задом на горячую сковороду черти посадили! И чтобы ты видел, как падают капли прохладной воды, но до тебя не долетают!!! А тебя прямо в брюхо: видами, вилами!! И кишки на эти вилы наматывают: помнишь, мол, как ты господ крестоносцев обидел?! Вот тебе, ещё и горячих угольков за шиворот!

— А я говорю, никак не могу никого пущать без денег!!! — отчаянно верещал мужик, опасливо кося глазом на окруживших его воинов, — Меня господин барон Фридхолд вчерась на этот мост посадить изволили! Старый-то сборщик, Михель, Богу душу отдал, вот меня и посадили! И наказали строго-настрого: никого без денег не пущать! Иначе, де, господин Фридхолд изволит из моей кожи ремней нарезать! А я побожился, что буду службу справно нести! Мне, может, самому моя кожа нужна! Не пущу! Хоть тех чертей сюда зовите! Не пущу!!!

— Что?! — совсем озверел Марциан, — Ты, пёс шелудивый, намекаешь, что крестоносный рыцарь с чертями знается?!

— И ничего я не намякивал!!! — совсем сжался мужик, — А только, без денег не пущу! Никого не пущу! Ежели меня барон Фридхолд истерзать изволит, кто моих детишков кормить будет? Не пущу!!

— Подожди, брат Марциан! — придержал руку нашего предводителя, потянувшуюся к рукояти, Ульрих, — Не дело это, благородным мечом простолюдина рубить! Даже секирой, и то урон чести будет… А давай-ка мы в палку гвоздей набьём! И той палкой по наглой роже?! Три гвоздя довольно будет?

— Только побыстрее! — попросил Марциан, — Иначе не сдержусь! Этот… эта ослиная блевотина, она меня из себя выводит! Чтоб ему его поганый язык на адовых кострах испекли и его же заставили сожрать! Чтоб ему в задницу раскалённых гвоздей набили, да заставили по горячим углям на заднице прыгать! Чтоб ему…

— Подождите! — подъехал я ближе, — Мне кажется, всё решается проще… Эй, ты! Сколько мы должны за проезд?..

— По три пфеннига за лошадь и по одному за человека! — живо отреагировал мужик.

— Ага… — я оглянулся, — Значит… девятнадцать лошадей[2]… да пятнадцать человек…

— Шестнадцать! — живо перебил мужик, — Вон у вас, в телеге лежит! Что же я, не вижу, что ли?!

— Он же мёртвый!

— Хошь и мёртвый человек, а всё одно, человек! Надо платить!

— Ах ты, дрянь грязнорылая!.. — скрипнул зубами Марциан.

— Пусть шестнадцать! — быстро согласился я, чтобы не дать возобновиться ругани, — Та-а-ак, это сколько же выходит?.. Семьдесят три пфеннига?! Это же… Шесть грошенов и пфенниг! Однако!!! Понятно теперь, почему заморские товары по цене золота идут и почему брат Марциан так взбеленился! Ну, так и быть! Вот тебе… а впрочем… нет! Вот тебе золотой дукат! Держи, держи… Подожди, брат Марциан! Не мешай! Держи эту монету, мужик! Да запомни: как будешь собранные деньги своему барону отдавать, так не забудь сказать, что эту монету ты стребовал с крестоносцев. И на обратном пути господа крестоносцы желают эту же монету обратно получить. А если не получат, то они заедут в гости к господину… как ты его назвал? Барон Фридхолд? Вот и заедут к барону Фридхолду в гости! Так сказать, побеседовать на тему заповедей Божьих и смертных грехов… в частности, о жадности и скаредности… Запомнил?! В точности запомнил?! Тогда открывай проезд!

Проезжая по мосту, Ульрих фыркал в усы, Вилфрид открыто хохотал, даже Марциан усмехался. А что я такого сделал?.. Сказал, чтобы отдали обратно монету?.. И что?..

* * *

— Ты, правда, дурак? — поинтересовалась я, разглядывая наивное лицо парня, — Или так ловко прикидываешься? Если прикидываешься, то у тебя хорошо получается! Да этого… как его, кстати зовут? этого мытаря его господин так плетьми располосует, что боюсь, придётся нового сборщика на мост подыскивать. Понятно, что мужик сам дурак, не расспросил в точности, кого можно пускать без денег, кого нельзя, но чтобы ТАК его проучить… ну, не знаю! Это постараться надо! Ну, дали бы в морду, ну, пару зубов выбили бы… думаю, брат Марциан больше и не стал бы яриться. Он отходчивый. И мытарю наука. А твоими стараниями, если тот мужик выживет, он навеки от крестоносцев шарахаться будет! Эх, ты!

И я полюбовалась на ошарашенную физиономию Андреаса.

Ну вот, опять этот… начудил. Глаз да глаз за ним нужен! А я чуть было уже не решила, что надо прекратить наши «каретные посиделки». Ну, чтобы искушения было меньше… Вы понимаете?.. И как тут чего сократишь?! Ох, Господи, да будет воля Твоя! Придётся искушаться как прежде… ведь это же не для себя?.. А пользы для?..

Ладно, решим так: пусть всё идёт как шло! А я буду бороться с душевными терзаниями! О, как я буду бороться! Ух, как! И ничто и никогда не свернёт меня с пути монашеского служения Господу! Вот так-то!

Эх, теперь, только бы успеть в трактир доехать!

Успели. Хотя со всеми задержками, приехали уже затемно. Обычно я не спешу в гостиницу, ну там, пообщаюсь с работниками, посмотрю на посетителей… И просто любопытно, и составлю себе общее представление о заведении и об уровне качества услуг. Чтобы потом знать, что заказывать. В некоторых, особо дрянных трактирах, и хлеб заказывать опасно! Если кухарка в грязном переднике и руки по локоть в саже. Но сегодня мне было не до того. Опрометью, не дождавшись, пока карета остановится как следует и мне подаст руку кто-то из рыцарей, я соскочила со ступенек — Эльке только охнуть успела! — и торопливо прошла в помещение, держа под мышкой томик Библии. И сразу же ухватила за рукав одну из служанок:

— Мы остаёмся здесь ночевать! Где будет моя комната?!

— Сию минуту, сударыня! — изменилась в лице служанка, явно не ожидавшая подобного напора, — Глазом не успеете моргнуть!

И бросилась к хозяину. Быстро переговорила с ним и вернулась обратно, предусмотрительно прихватив с собой масляную лампу.

— Прошу за мной, леди!

И мы с Эльке, по возможности степенно, взошли на второй этаж по скрипящим ступеням вслед за девушкой.

— Сюда, пожалуйста… вторая дверь направо, легко запомнить… осторожно, порожек… вот эта комната подойдёт молодой леди! — тараторила служанка, — А разве госпожа не желает отужинать? Или подать ужин в комнату? Или вы так устали, что мечтаете об отдыхе? Так я сейчас перину взобью! Какие будут приказания?..

— Приказания будут! — пообещала я, — Но самое первое: есть ли здесь чистая овечья шерсть?

— Чистая шерсть? — недоумённо повторила служанка.

— Да! Чистая, мытая овечья или козья шерсть! — повторила я, — Хотя бы с пригоршню! И крепкая нитка!

— Ах, вот что!.. — начало доходить до служанки, — У вас сударыня… женское?..

— Да! — мрачно подтвердила я, — И обычно я чувствую подобное… незадолго до начала! Поэтому нужно срочно!

— Конечно! — подхватилась служанка, — Не сомневайтесь! Сейчас будет!

И опрометью кинулась прочь. Я слышала, как прогрохотали по дощатому полу её деревянные башмаки. Я печально взглянула на Эльке.

— Сударыня! — та обалдело глядела на меня, — Но почему вы не сказали об этом в карете?!

— А что изменилось бы?!

— У меня есть в карете небольшой запас… Для себя… На всякий случай…Но я бы с удовольствием отдала бы всё вам, сударыня! Благо и нужно-то, всего щепотку.

— У тебя есть запас шерсти? — не поверила я.

Боже, какая я дура! Сама же, выбирая служанку, старалась выбрать поумнее, которая предусмотрительная. И не подумала, что она может побеспокоиться о такой нужной для каждой женщины вещи!

— Конечно, есть! — подтвердила Эльке, — Мы же больше чем на месяц уезжали! А значит, обязательно подобное в дороге случится! Как же не предусмотреть?!

Я уже открыла рот, чтобы покаяться, что вот, я же, дура такая, не предусмотрела? И не подумала, что другие умнее будут… Но тут опять загромыхали деревянные башмаки и в комнату влетела служанка:

— Вот! — протянула она мне довольно пухлый пук мягкой шерсти, — Сами подобным пользуемся! Вам помочь?..

— Ну-ка, ну-ка… — подозрительно отобрала у неё шерсть моя Эльке, придирчиво рассматривая чуть не каждую шерстинку, — Ну-у… вроде неплохо… И чёсаная и мытая… А где нитка?

— Вот же! — ткнула пальцем служанка.

— Сейчас!.. — Эльке с силой подёргала нитку в руках, — Сойдёт! А теперь подожди за дверью! У нас с хозяйкой будет секретный процесс!

— Я этот «секретный процесс» сама каждый месяц проделываю! — фыркнула служанка, но попятилась к дверям, — Я постою за дверью, чтобы никто случайно, ненароком, не потревожил. А то конфуз выйдет! Ещё приказания будут, сударыня?

— Кусочек мыла и хлебный мякиш, — вздохнула я, — Но это через десять минут. Торопиться не нужно. А впрочем… какое у вас тут мыло?

— Обычное, жидкое. Которым и руки помыть и бельё постирать. Хорошее мыло, вы не сомневайтесь!

— Нет, — решила я, — Мыло мне принесёт Эльке из кареты. Кастильское! От вас только хлебный мякиш. Желательно, вчерашний, а если такого нет, то можно и сегодняшний, но несвежий. Уж точно, чтобы не горячий!

— Слушаю, ваша милость! — кивнула трактирная служанка, скрываясь за дверью.

А я принялась сворачивать овечью шерсть в этакое подобие фитиля, только толстого, толщиной примерно с мой мизинчик, а потом накручивать на него нитку.[3]

* * *

Сегодня Катерина к ужину припоздала. Ну и Эльке, разумеется. Куда же Эльке без хозяйки? Крестоносцы уже расселись за столом и успели наполнить вином кружки, а девушки всё не было. Брат Марциан хмурился и я его понимаю. Погиб крестоносец, рыцарь, один из состава посольства. Надо бы помянуть своего товарища добрым словом и глотком вина… а девушек всё нет и нет! Получается заминка, а заминка в таком деле, никому не понравится. Но вот, обе выпорхнули из номера на втором этаже и чинно спустились по лестнице в зал. И — упс! — не сели на обычное место! Вместо этого подлетела служанка из трактира и подставила два стула. Наверное, вытащила их из какого-то номера для приезжих. И маленький столик, который обычно занимали девушки, подчёркнуто, чуть отодвинула от стола рыцарей. Что такое?! А рыцари обменялись понимающими взглядами. Никто не задал лишних вопросов. Но я-то, я ничего не понимаю! А, между тем, брат Марциан уже благословляет трапезу…

А, вот ещё, на что я обратил внимание! Раньше закуски стояли на большом столе, у девушек был только их заказ, но когда девушки хотели чего-то со стола рыцарей, они просто просили передать им это. Ну, к примеру, пучок укропа, или горячие булочки, или что-то из фруктов. Теперь у них на столе стояли отдельные миски. И с булочками, и с зеленью, и с фруктами… не считая заказанных жареных грибов под сметанным соусом и цыплят в соусе сырном. А также, неизменных колбасок с тушёной капустой для Эльке. То есть, почти весь маленький стол оказался заставлен посудой, хотя раньше девушки этого недолюбливали. Не понимаю…

— Давайте помянем, — негромко и проникновенно сказал между тем Марциан, — нашего брата, настоящего рыцаря, с которым нам довелось сражаться плечом к плечу, и который пал честной смертью от руки подлого бандита… Да будет над ним милость Божья!

— Аминь! — хором ответили рыцари, оруженосцы и даже девушки, прикладываясь к кружкам.

Вообще говоря, провожать покойных в последний путь, это как раз задача жрецов. И я не раз в подобных церемониях участвовал. И поначалу удивлялся, насколько всё не так делают рыцари в этом времени! У меня руки чесались влезть в процесс и объяснить, что вы все ошибаетесь! Не так надо! Но, разумеется, я себя сдерживал. Потом постепенно привык. Теперь это для меня уже почти привычный обряд, благо, погибших в Мариенбурге хватало, чтобы привыкнуть. И я вместе со всеми поднимал кружку, говорил «аминь!» после очередной речи, пил, не чокаясь, вино, и слушал, о чём разговаривают братья-рыцари. А у братьев-рыцарей, после первых четырёх-пяти речей, развязались языки. Их потянуло в воспоминания. Ох, я и наслушался!

Будущих крестоносцев воспитывали жёстко, если не сказать, жестоко. Получить розог, а то и плетей можно было по малейшему поводу, а зачастую и без повода. Сами родители люто лупили собственных детей, комментируя свои зверства притчей Соломоновой, из Библии: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его»! Поняв, что руководство по истязанию написано не где-нибудь, а в Святой книге, мальчики уже на жалость не надеялись и пощады не ждали. Оттого и сами выросли… беспощадными. И они этим хвалились! Вспоминали детские драки с соседями и хвастались, как отчаянно лупили друг друга, вышибая зубы, ломая переносицы и всякие руки-ноги. И сами получая не меньше. А потом их безжалостно пороли, независимо от того, кто зачинщик и кто победитель.

Очень рано подростки видели смерть. Сперва — животных. Лет с пяти их уже возили на охоту. Конечно, не на саму охоту, а вместе с матерями они поджидали охотников с добычей, у края леса, в импровизированном палаточном лагере. И с радостью наблюдали, когда гордые охотники привозили подстреленных косуль, кабанов, лосей и прочую живность. И тут же её разделывали, под весёлые шутки-прибаутки. А ребятишки с любопытством заглядывали в мёртвые оленьи глаза… И тут же получали отрубленную заячью лапку: «на счастье». А лет с десяти-одиннадцати, уже и сами скакали по лесу, приглядываясь к охотникам и перенимая приёмы охотничьей сноровки. А потом рассказывали друг другу восторженным шёпотом, как один из охотников принял медведя один на один, да подпёр его рогатиной,[4] да завалил с одного удара секиры… Эх, меня бы пустили, я бы тоже смог!..

И это десятилетний ребёнок!

К этому времени мальчики уже понимали, что их ждёт в дальнейшем. Что наследником рода будет их старший брат, а их доля — всемерно прославлять род, самому никогда богатством рода не воспользовавшись… ну, за исключением случаев, когда надо выкупить родственника из плена.

Наукой мальчиков не обременяли. Зачем? Вот старший сын — это да. Он должен разбираться в экономике, а значит, уметь читать, писать, считать, должен уметь блеснуть при дворе своего сюзерена, а значит, уметь разбираться в политике. Он должен знать фортификацию, разбираться в архитектуре, уметь читать планы, и всё такое. То есть, быть образованным. Поэтому первого сына учили хорошие учителя на дому или отдавали мальчика в известный университет. Ну, ещё немного учили второго сына, так, на всякий случай. Вдруг с первым случится несчастье? Нужно предусмотреть замену!

Остальных учили исключительно рыцарским наукам: в первую очередь — слову Божью и молитвам, во вторую — четырём рыцарским доблестям. А рыцарские доблести, как известно, это умение говорить дамам комплименты; умение играть на музыкальном инструменте и танцевать; умение играть в шахматы; знание стихов и умение их прочесть с выражением. А вы про что подумали? Вы подумали про оружие, коня и доспехи? Про знание истории своего рода? Ну, что вы! Это само собой! Это и не обсуждается вовсе!

Лет с двенадцати-тринадцати мальчиков определяли в пажи к рыцарям. Всех мальчиков. Включая того, который станет наследником. Пока его не произведут в рыцари. Младшие мальчики же уезжали в Орден и становились оруженосцами. С правом носить и применять оружие. Настоящее оружие, а не просто кинжалы, которыми вооружали мальчиков уже годам к семи. И мальчики учились у своих господ-рыцарей. Словно волчата, натаскиваемые опытными волками. Редко кто убил свою первую жертву позже пятнадцати лет. Иногда даже в тринадцать. И этим гордились!

Даже сейчас, пожилые рыцари, вспоминая молодые годы, пускали слезу умиления[5] и вздыхали горестно, что вот, достиг брат Лудвиг рыцарского звания, да не довелось ему вкусить в полной мере рыцарского счастья и великолепия… Да будет над ним милосердие Божие…

Как ни странно, самым трезвым из рыцарей оказался брат Вилфрид. Я понял его тактику! Он чаще других прикладывался к кружке, чаще других щедро плескал в кружку вина из кувшина, но вот пил он — если вообще пил, а не делал вид! — мелкими глотками и больше расплёскивал вина, делая широкие и неуверенные движения руками, чем вливал его в свою глотку. Именно он незаметно, исподтишка, показывал кулак тем оруженосцам, которые увлекались вином, именно он бдительно следил за порядком за столом, хотя внешне казался вдрызг опьяневшим. Именно он, после застолья, рассчитывался за ужин с трактирщиком, и трактирщик ушёл в весьма унылом состоянии духа. Явно, получив меньше ожидаемого.

Именно его я решил-таки спросить, а что происходит с нашими девушками? И ответ брата Вилфрида меня ошарашил.

— Ничего т-такого… — бормотал он, дыша перегаром и делая вид, что насквозь пьян, — П-природа берёт с-своё… Ж-женская п-природа, если ты меня понимаешь…

— То есть… женские дни? — удивился я, — И… и что?..

— Н-нельзя! — попытался покачать пальцем у меня перед носом Вилфрид, но палец, вместо покачивания, описал странную восьмёрку, — Ни-изя! Так в Святом Писании записано, что н-нельзя!

— Ахре… — начал я и поперхнулся, встретив совершенно трезвый взгляд, — Я говорю: ах, речь настоящего мудреца! То есть, когда женщина… ну… когда её природа прорывается наружу, она должна сидеть отдельно?

— Н-не только с-сидеть! — тяжело качнул головой Вилфрид, — Н-нельзя есть из одной п-посуды… н-нельзя есть одной л-ложкой… н-нельзя касаться одежды… н-нельзя касаться руками… и вообще… пойду-ка я спать! — неожиданно закончил он.

Не знаю, как он спал. А я полночи ворочался, не в силах поверить. Как?! Это же природное свойство! В моё время, которое здесь считается древним, что в Греции, что в Египте, женщина вовсе не считалась существом второго сорта![6] Наоборот! Сколько было культов женщин-богинь! А женщины-воины амазонки? Свирепые воительницы, которых опасались закалённые воины-мужчины? А законы, наделявшие женщин и мужчин равными правами? Помню, как я удивился, когда мы с Катериной рассматривали вопросы наследования. Почему, только сыновья? Почему не дочери? Катерина тогда ответила довольно резко, что закон есть закон, и не нам его обсуждать. Но теперь я понимаю, откуда растут ноги у этого закона.

Как же так вышло, что прелестнейшее человеческое существо — женщину — в этом времени и за человека почти считать перестали? И я дал себе твёрдое обещание поговорить об этом с Катериной. Завтра же! Нет, уже сегодня. Вот, сразу как тронемся в путь, так и поговорю!

[1] …ругаются с мытарем… Любознательному читателю: напоминаем, мытарь — это тот, кто берёт «мыто», т. е., пошлину, налог, сбор и т. п. В данном случае, это человек, собирающий «мостовой сбор», или попросту, плату за проезд моста. В Средневековье подобный «сбор» — это самое обычное, очень распространённое, и достаточно прибыльное дело. Подобные сборы могли собирать не только за мосты, но и за пересечение брода, за въезд в город, за пересечение горного перевала, и вообще, на что фантазии местного феодала хватит! Впрочем, за эти деньги феодал обязан был поддерживать мост, брод, горный перевал и т. п. в исправном и рабочем состоянии, удобном для проезда. И, как правило, это выполнялось.

[2] …девятнадцать лошадей… Не забывайте, что к пятнадцати лошадям, которые выехали из Мариенбурга, присоединились три лошади, выигранные на турнире (две выиграл Ульрих и одну Лудвиг), и одну лошадь подарил Гельмут. Авторы строго следят за посольством!

[3] … подобие фитиля…. Любознательному читателю: да, именно так, не только в Средние, но и в Древние века, заботились женщины о личной интимной гигиене, изготавливая вручную аналог современного тампона.

[4] … подпёр рогатиной… Любознательному читателю: рогатина — это охотничье копьё с расширенным жалом, в древко которого вделана поперечина. Когда копьё пронзает зверя, поперечина мешает туше животного соскользнуть дальше по древку и достать охотника когтями. По утверждению В.И. Даля, часто вздыбившийся медведь сам хватается за поперечину лапами, чувствуя в копье опасность, но охотник упирает рогатну в землю и медведь, получается, сам нацеливает жало копья себе в грудь…

Рогатина.

[5] …пускали слезу… Любознательному читателю: быть может, с нашей точки зрения это выглядит весьма странным, но свирепым рыцарям, закалённым в боях и походах, было вовсе не зазорно всплакнуть. Даже, наоборот! Те, кто не рыдал, не лил слёзы горести или умиления, те выглядели… подозрительно! Считалось, что у них очерствелые, загрубелые души. И ещё вопрос, пройдут ли те души собеседование, чтобы обрести царство Божие! То есть, было вполне естественным рубить врагов в озверелой сече, пытать пленных жесточайшими пытками, а потом возрыдать над какой-то особо трогательной строкой в рыцарской балладе, когда рыцарь расстаётся с дамой сердца… Ну, такие были времена!

[6] Археологи и египтологи в один голос утверждают, что в Древнем Египте женщина пользовалась практически равными правами с мужчиной.

Глава 48. Библейские откровения

Евреи несли Библию сквозь века как свое переносное Отечество.

Генрих Гейне.

Бранденбуржское курфюршество, Барлинек-Солдин, 01.10.1410 года.

Утром я встал затемно, и всё равно чуть не опоздал. Крестоносцы прощались с Лудвигом. Оказывается, ещё вчера договорились с трактирщиком, что тот сторгует подходящую телегу в городе. Конечно, с выгодой для себя. Брат Лудвиг уже лежал на этой телеге, обложенный кусками льда, сам белый, как лёд, и такой же холодный. Двое оруженосцев, полностью одетые, вооружённые, были готовы в путь, один в телеге, другой верхом на лошади, вроде охраны. Хотя, понятно, кто на мёртвое тело позарится? Скорее, на коней или доспехи. А кони были хороши! Я заметил, какими глазами провожали коней рыцари. Но брат Марциан непреклонно повторил своё распоряжение, что все кони, принадлежащие брату Лудвигу, отправятся вместе с ним, и никто возражать не посмел.

Сперва Марциан тщательно отсчитывал монеты, делая в уме расчёты, и шевеля губами, потом махнул рукой и добавил к отсчитанной сумме изрядную горсть. Потом прочёл молитву. Всё наше посольство, включая девушек, подходило по одному и прощалось с братом Лудвигом, каждый на свой лад. Впрочем, девушки подошли в самом конце и я заметил, что руками покойника никто из них не коснулся. Двое оруженосцев преклонили колени, брат Марциан благословил их в дальний, скорбный путь, и телега заскрипела, унося от рыцарей их павшего товарища.

— Собираемся и мы, — буркнул Марциан, — В пути позавтракаем…

В пути, так в пути. Я передёрнул плечами, ёжась от стылого воздуха, и побежал седлать Шарика.

* * *

Прощаясь с братом Лудвигом, я даже расплакалась. Так было жа-а-алко! И очень стыдно за вчерашнюю внезапную радость. Ой, как бессовестно получилось! И я стояла, утирая пальчиком слезинки. Потом заметила, краем глаза, брошенный взгляд Ульриха. Такой… полупрезрительный, полунадменный взгляд. Он что… он думает, что я плачу только потому, что у меня женские дни?! И потому слишком чувствительна?! Ну, нет! Я искренне переживаю за бедного рыцаря! Одно утешение: ещё один защитник прибавился в Христово воинство, когда встретятся лицом к лицу силы Света с силами Зла…

А потом я увидела, как некрасиво размазывает слёзы по щекам рыжая Эльке, и сразу же вспомнила, что у меня есть платочек! А я, словно простолюдинка, слёзы пальцами… Фу-у, как неловко! Может, поэтому и Ульрих так взглянул? И я принялась изящно промакивать слёзы платочком. Тем самым, почти забытым, на уголке которого вышит мой графский герб, а посередине — вензель моего имени.

* * *

Сегодня не слышались обычные дорожные разговоры и байки. Ехали молча и сурово. Оттого и ехать было невыносимо скучно. Нет, я понимаю, прощание с братом Лудвигом и всё такое… вон, девушки чуть не разрыдались. Но в таких случаях беседа — лучшее лекарство! Уж поверьте, меня учили! О чём угодно, пусть даже о Лудвиге. Можете быть уверены, не пройдёт и получаса, как беседа свернёт на другие темы. Уж так устроен человек, что не может на одну тему постоянно талдычить. Может, поболтать с Катериной? Даже не знаю! Можно ли?

Я придержал Шарика, рвавшегося вперёд, и дождался, когда брат Вилфрид поравняется со мной:

— Брат Вилфрид, могу ли я отвлечь вас от благочестивых размышлений?

— Отвлекай!.. — согласился Вилфрид, — Не стесняйся! Ага!

— Вот вы вчера сказали, что… м-м-м… когда женщина…

— Нечиста?.. — уточнил Вилфрид.

— Ну-у… назовём это так. Когда женщина нечиста, можно ли с ней разговаривать?

— Конечно! — удивился рыцарь, — Мы же разговариваем с Катериной!

— Угу… а вот… можно ли разговаривать, сидя поблизости?

— Не на одной скамье! — сделал Вилфрид решительный жест, — И желательно, чтобы дыхание не смешивалось. А так, можно, отчего же нельзя? Не издали же перекрикиваться.

— А в одной карете сидя, это достаточно далеко?..

— Ах, вот ты о чём?! — Вилфрид задумчиво почесал в затылке, — Гм!.. И о чём вы разговариваете?

— О божественном! — заверил я, — Леди Катерина рассказывает и толкует мне Закон Божий, а я почтительно внимаю!

— Ну-у… женщинам в эти дни и предписано размышлять о божественном… — теперь Вилфрид почесал подбородок, — Гм!.. Вообще говоря… карета просторная… ну, думаю, это не грех, поговорить с девушкой о божественном. А Катерина — девушка начитанная, я с ней как-то о толковании блаженного Августина заговорил, получил массу удовольствия! Очень, очень полезный и приятный разговор вышел! Да… о чём я? А! Думаю, беседа в карете не будет предосудительной, ага! Но помни: руками не соприкасаться, одежды не касаться, из рук в руки ничего не передавать! И не только с Катериной, но и с её служанкой Эльке!

— А с Эльке почему? — удивился я, — Или у неё тоже…

— Нет, — снисходительно усмехнулся Вилфрид, — Но ведь, она служанка? Помогает Катерине одеться, прислуживает, подаёт ей что-то… то есть, в любом случае, имеет телесный контакт. А значит, тоже нечиста! Понятно?

— Понятно… — уныло сказал я, — И если я случайно, когда карета подпрыгнет на ухабе, коснусь края рукава девушки, я тоже буду нечист? И сидеть придётся отдельно, и никто мне руки не подаст, и всё такое… И как долго?

— Семь дней, — пожал плечами Вилфрид, словно сказал самую естественную вещь, — Ровно семь дней. А потом ты должен исповедаться, над тобой прочтут очистительную молитву и ты должен причаститься… Но ты не христианин, а только оглашён! А значит, причащаться не имеешь права! А значит… значит будешь нечист, пока тебя не крестят в католичество. Примерно год. Ага!

— Ого-го! — воскликнул я, невольно испугавшись, — Целый год?! Только потому, что я случайно коснусь края одежд?!

— Да, — спокойно кивнул головой Вилфрид, — Пока тебя не крестят, ты будешь нечист. И, кстати, то, что ты будешь нечист, может помешать крещению! Так что, дело может затянуться и на два, и на три года… Как повезёт!

Я сильно задумался.

— Придётся быть поосторожнее! — решился, наконец, я, — Спасибо за предупреждение, брат Вилфрид!

И направился к карете. Ну, скучно, скучно было семенить с крестоносцами и молчать!

— Помогай тебе Бог! — услышал я в спину, — Ага!

* * *

Карета лениво переваливалась по дороге, за окном тянулся нескончаемый, серый, унылый пейзаж, беспрестанно всхлипывала Эльке, и было отчаянно скучно. Ну, что ж! У меня всегда есть средство для того, чтобы прогнать скуку! Я достала Новый Завет и углубилась в чтение. И ерунда, что я почти наизусть всю книгу помню! Умилительный рассказ о том, как вочеловеченный Спаситель пострадал за грехи наши, полностью захватил меня. Палец скользил по строкам, чтобы глаз не сбивался при потряхивании кареты на кочках, а я вновь и вновь переживала душевное волнение, читая как царь Ирод приказал умертвить «всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов…». О, Господи! Ведь это были те самые волхвы, которые шли поклониться Иисусу! Ну, конечно, коварному Ироду легко было обмануть простодушных волхвов! Те припёрлись в Иерусалим, и давай выспрашивать у народа:

— Где родившийся Царь Иудейский?..

Понятно, что тут же обо всём донесли Ироду. Я прямо вижу, как всполошился Ирод, как гневно стучит палкой по полу, сидя на троне:

— Какой-такой Царь?! Кто посмел?! Почему без моего ведома? — а потом вскакивает с трона и выбегает на улицу с криками, — Эй, народ! Кто слышал про нового Царя?! Где родился?! В каком городе?!

Ну, мне кажется, у иудеев так принято, чуть что — звать народ и всей толпой гомонить, пока не разберутся. Вот и тут собралась толпа и давай голосить:

— Царь родился! Царь родился!

— Какой-такой Царь?!

— А я знаю? Говорят, что родился Царь!

— Сын, что ли, у Ирода?..

— Да, вроде, нет… вон он сам бегает, весь из себя нерадостный!

— А какой тогда Царь?.. Где родился?..

Но тут выходит кто-то, не то первосвященник, но то книжник, и объясняет степенно:

— Речено было через пророков: «И ты Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдёт Вождь, который упасёт народ Мой, Израиля».

— И что это значит?!

— Тупой, что ли? А ещё иудей! Значит, в Вифлееме Царь родился!

— В Вифлееме?! — кусает костяшки пальцев от бессильной злобы Ирод, — А позовите-ка мне тех волхвов!!!

Выталкивают из толпы трёх испуганных путников. Они же не ожидали, что такая толпа соберётся? Но Ирод не спешит. Его дело требует тишины и тайны. А потому, вежливо уводит волхвов во дворец и отсылает стражу, чтобы остаться наедине…

— Друзья мои! — кривит Ирод губы в фальшивой улыбке, — А скажите мне, любезные, когда вы ту звезду увидели, что вас сюда привела?..

Ну, те по простоте душевной — ляп! И всё открыли.

— Ах, какая приятная неожиданность! — скрежещет зубами в злобе Ирод, — И так мне мечтается тоже поклониться Царю Израилеву! Сходите же, сходите в Вифлеем… да поразведайте там всё хорошенько!!! Уф-ф… что-то жарко здесь, аж в пот бросило! Так вот, поразведайте, а потом мне всю правду и расскажете… не тая! А я, по вашему рассказу, сразу поспешу — хе-хе-хе! — поклониться Младенцу! Чего стоим? Пошли… в смысле, идите себе, вслед за звездой! И не забудьте вернуться!

Ну, благо, что поклонившись Младенцу и принеся дары свои, увидели волхвы во сне откровение, чтобы и Ироду не возвращаться. И ушли прочь совсем иной дорогой. А Ирод, не дождавшись своих, как он думал, шпионов, решился на страшное дело. И повелел убить всех младенцев мужского пола, младше двух лет, в Вифлееме и его окрестностях… А ведь там собрались толпы народа, поскольку была объявлена перепись населения! И полились реки крови! Если бы не Ангел Господень, который явился во сне Иосифу, и не предупредил его скорее бежать со всей семьёй в землю египетскую… Ой, мамочки!

И тут, в самый разгар моих душевных переживаний, распахнулась дверца кареты и внутрь заглянул Андреас:

— Можно?..

— Ну-у… Знаешь ли…

— Знаю! — буркнул парень, — Объяснили… Эльке! Полезай к кучеру!

— Мне нельзя! — пискнула Эльке.

— Ах, да… — скривился Андреас, — Тогда сиди и не мешай. Мы с твоей хозяйкой поболтаем… если она не против. О! Что читаешь?

— Евангелие от Матфея, — я просто растерялась от его бесцеремонности.

— Это там, где: «Родословие Иисуса Христа, сына Давидова, сына Авраамова»?..

— Ну, да!

— Глупости!

— Что-о-о?!!

— Конечно, глупости! — очень серьёзно повторил Андреас, — Там же идёт родословие по мужской линии? Ну, «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…». Так вот, если бы я писал, я написал бы: «Родословие Иисуса Христа — Бог родил Иисуса». Точка. Потому что между Богом и Иисусом других мужчин не было. Или были?..

— А… а… — я даже заикаться начала, — а…

— Не было! — подытожил Андреас, — Потому и зовётся Сыном Божьим! И зачем тогда родословие?

— Родословие, потому что сказано через пророков, что в колене Давидовом родится Спаситель! — вспыхнула я, — Оттого и родословие! И кончается: «… Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос»! И святой апостол подводит итог: от Авраама до Давида четырнадцать родов, и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов, и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов! Вот!

— Иосиф отчим, — отмахнулся Андреас, — Не отец. Отец Христу — Бог. А значит, все эти подсчёты зря. Но я не об этом. Ты можешь мне объяснить, что не так с женщинами в этом времени? Почему, если коснуться одежды, то ты нечист сразу?..

— Это всё наша прародительница Ева… — вздохнула я, — От неё пошло. Она первой согрешила, оттого и называется «первородный грех». Поддалась уговорам Сатаны… В общем, это надо Ветхий Завет читать!

— Я читал! — упрямо заявил Андреас, — И у меня есть вопросы!

— Это нормально! — нервно хихикнула я.

* * *

— Это нормально! — нервно хихикнула Катерина, — Я, когда маленькой была, едва-едва читать выучилась, и вот, читаю я книгу «Бытие», про то, как Господь Бог за семь дней весь мир создал, и у меня — бац! — непонимание! Прямо, расслоение сознания! Сказать? Ну, так и быть…

Катерина чуть откинулась назад, прикрыла веки, и принялась читать по памяти:

— В начале сотворил Бог небо и землю… Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою… И сказал Бог: да будет свет. И стал свет… И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы… И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день первый… Хм… во второй день бог отделил твердь от воды и назвал твердь небом, в третий день отделил воду от суши и повелел, чтобы на суше произросли зелень, трава и деревья… Ага! И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов… И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так… И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днём, и светило меньшее, для управления ночью, и звёзды… И поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю… И управлять днём и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо… И был вечер, и было утро: день четвёртый…

— И что?.. — спросил я, видя, что Катерина умолкла.

— Ага! И ты не заметил! — чуть в ладоши не захлопала от радости Катерина, — А я, маленькая, углядела! Сам подумай: в первый день Бог создал свет и отделил его от тьмы. А только в четвёртый день создал Солнце, Луну и звёзды! Откуда же был свет? Не от свечи же, не от лампы? И вот, я вся такая растерянная, и боюсь кого-то спросить, потому что это Святая книга, ещё высекут за глупые вопросы и безверие, и душевные терзания меня мучат!

— А потом?

— А потом я подросла и сама догадалась… Ты не понял ещё? Это же от самого Бога свет исходил! Бог есть Свет! Вот и ответ на мой вопрос. Запомни, Андреас, в этой великой книге на все вопросы есть ответы!

— Посмотрим… — буркнул я, покосившись на Эльке, которая даже рот открыла, — Мои вопросы не так просты. Но это потом… Давай про Еву! А точнее, про всё первое семейство. Итак, Господь всемогущий создал Адама…

Я открыл книгу:

— Вот! Бытие, 1:27 «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Запомним! Сотворил одновременно, мужчину и женщину, и было это в день шестой… Угу. Переворачиваем страничку. В седьмой день Господь опочил… Потом — вот! «И взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его»… Ну, оставим пока вопросы, что не для обучения и воспитания человек сотворён, а для ухода за садом… Хм… А! Вот! 2:18 «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему». И потом из ребра адамового делает ему жену и приводит к Адаму. Ну, и которая из них Ева?! Это же явно две разных женщины!

— Вторая… — опустила взгляд Катерина.

— Как?! — опешил я, — Все же говорят, что Ева, это первая женщина, праматерь?!

— Ну-у… в общем, так и есть…

— Не понимаю! Как это, одновременно и вторая и первая?

— В общем так, — Катерина подняла на мгновение глаза и тут же снова уставилась в пол, — Есть Библия, то есть Закон Божий, есть другие Святые книги, которые пророческие или поучительные, вроде книги пророка Исаия или книги Иова, есть толкования Библии и есть другие разъяснительные книги. К примеру, Иоанна Златоуста. И то, что не совсем понятно в одном месте, может быть растолковано в другой книге.

— Та-а-ак…

— В общем, есть такая версия! — наконец-то взглянула на меня прямо девушка, — Первых людей Господь и в самом деле создал одновременно, из праха земного. Мужчина назывался Адам, а жена его — Лилит. Вот только… только эта Лилит получилась… чересчур строптивой, что ли? Адам ей — иди! А она — не пойду! Адам ей — неси! А она — не понесу! А всего хуже, что Господь заповедал им плодиться и размножаться. Вот, ты прочитал про сотворение первых людей одновременно, это стих 1:27. А уже в следующем, 1:28, как раз и говорится: «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…». Во-о-от… Ну, Адам и говорит Лилит — ложись! А та ему — сам ложись! А я сверху возлягу! Представляешь? Адам ей — ложись! А она — нет! Адам ей — почему?! А она ему — потому что мы оба из праха сделаны! Потому что нет между нами главнейшего! Не буду подчиняться! Не бу-у-ду!

Ну, короче Господь дал под зад этой Лилит, так что она стрелой из сада Едемского вылетела, и создал Еву. Уже не из праха земного, а из ребра адамова. Тут уже сразу стало всё понятно, кто в доме хозяин. И всё бы было хорошо, да поддалась Ева на искушение дьявольское… И-эх… И Адама соблазнила. Ну, понятно, Господь осерчал. Изгнал первых людей из рая.

— Значит, Ева всё же вторая? — не понял я, — А почему говорят, что она первая?

— Потому, что ты не дослушал! — огрызнулась Катерина, — Имей терпение!

— Молчу-молчу! — сделал я рукой жест.

— Ну вот, когда изгнали Лилит, пошла она куда глаза глядят… А глядели они не туда, куда нужно! Потому что тут же встретила она ангелов…

— Так, хорошо же?..

— Не хорошо! Потому что это были падшие ангелы! Которые отреклись от Бога. Ну и… они-то легко согласились, чтобы Лилит была сверху! И сбоку и вверх ногами и вообще, как попало, а не как добрым католикам положено… Уф-ф… Какие ты истории рассказать просишь! Прямо, стыд один, а не истории! В общем, рождались от Лилит сплошные демоны! И детей Евы они потом развратили. Не зря Господь впоследствии Всемирный потоп на людей наслал. А потому что заслужили!

— Ну, положим, у Евы тоже не ангелы родились… — пробурчал я, — Тот же Каин, который Авеля убил… Но теперь я понимаю стихи 4:16 и 4:17. Где Каина изгоняют из семьи Адама и он уходит куда-то на восток и вдруг — оп-па! — уже «познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город». А я всё думаю, какую такую жену «познал» Каин? Даже, если у Евы к этому времени и были дочери, он же один уходил, не так ли?.. Значит, Каин с демонессой… того…

— Да, нет же! — поморщилась Катерина, — Говорят, когда первых людей из рая изгнали, Адам так на Еву рассердился, что ушёл от неё! На долгие сто тридцать лет! А тут и Лилит, мол как? Не передумал? Смотри, какая я соблазнительная! Только согласись и я вся твоя! Ну вот и пошли от них… всякие грешники и развратники… А потом-то Адам одумался и к Еве вернулся! И потом уже они родили и Каина и Авеля… а потом уже и Сифа.

— Ага! — стало доходить до меня, — Значит… от Адама и Евы — евреи, народ Божий, а от Адама и Лилит — все остальные?..

— Вроде того, — согласилась девушка, — Но и от Лилит с падшими ангелами, тоже всякое непотребство рождалось. И сама она в результате в демоницу переродилась. Оттого и говорят, что Ева, это первая женщина, потому что Лилит — демоница!

— Та-а-ак! — сказал я, — Значит, Адам прожил девятьсот тридцать лет… Ева умерла на пять дней позже… А когда умерла Лилит?

— А она и не умерла… — пожала плечами Катерина, — С чего бы ей умирать, если она демоница? Говорят, это она была царицей Савской! С самим царём Соломоном беседовала! А Соломон, это не кто-нибудь, это сын царя Давида! Того самого, по которому счёт родов Христа ведут!

— А подробнее про царицу Савскую? — загорелся я.

— А чего ж? Можно и про царицу Савскую… — согласилась Катерина, — Только позже. Вон, уже карета останавливается. Наверное, завтракать будем. Иди, да смотри, не зацепись ни за меня, ни за Эльке! И передай от меня привет Шарику. Эх, угостить его не могу! Вдруг рыцари решат, что Шарик тоже стал нечист?.. А тебе оно надо? Ничего, недельку подождёт! А там мы с ним все вкусности наверстаем. С лихвой!

И в самом деле, карета остановилась.

Глава 49. Библейские откровения/2

Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы.

(Песнь Песней 1:4).

Бранденбуржское курфюршество, Барлинек-Солдин, 01.10.1410 года.

Сразу после завтрака я оказался в карете. Чуть ли не быстрее девушек! Ну очень было интересно про Лилит!

— Шарику вкусняшку дал? — строго уточнила Катерина.

— Дал! — клятвенно приложил я кулак к груди, — И сказал, что это от леди Катерины! Шарик просил передать спасибо!

— Как это?!

— Ну, он долго кивал головой. А потом ткнулся лбом мне в плечо. Я расшифровал это, как «Спасибо! Иди и передай леди Катерине». А разве я не прав?

— Прав! — улыбнулась девушка, — Конечно, прав!

— Тогда рассказывай про эту Лилит! И про царицу Савскую!

— Что ж… слушай! Во времена, когда жил царь Соломон, Израильское государство уже объединилось с Иудеей. Соломон — это третий царь объединённой страны. Первым был Саул, он потом погиб в битве с филистимлянами, вместе с тремя своими сыновьями. Вторым был Давид, он был женат на дочери Саула и после смерти царя, народ избрал на царство именно его. Это тот самый Давид, который сразил пращой великана Голиафа…

— Помню… — я в самом деле вспомнил картину, которая мне в первый раз показалась нарисованной с ошибкой: в руках у юноши была непропорционально большая отрубленная голова. Откуда же я тогда знал, что это голова великана?

— Ну вот, а сын Давида — это Соломон. Величайший из мудрецов. При нём государство получило наивысший расцвет. Поговаривают, что эта страна так расширилась, что её границы вышли к Красному морю, где издавна обосновалось государство Сава. Немножко пахали, немножко строили, но главным источником доходов Савы была торговля. Точнее, это был перевалочный пункт на торговых путях из Индии и Африки в Месопотамию и Египет. И тут — на тебе! — пришли евреи! На тёпленькое местечко! Что делать?.. Царица Савы приказала собирать богатый караван, для путешествия в Иерусалим. Договариваться…

— А-а-а… Так «Савская» — это не имя? — дошло до меня, — Это просто царица государства Сава?

— Имени в памяти потомков не осталось! — заверила меня Катерина, — Иногда встречается имя Балкида, иногда, Нукаула. Но многие считают, что это и была та самая Лилит! Но давай по порядку!

— Давай! — согласился я.

— Вот, собрала она богатейший караван, богаче которого и придумать не смогли, и отправилась в Иерусалим. Если верить легендам, то дорога должна была занять семь лет, но хитрая царица умудрилась проделать путь всего за три года!

— Сколько?! — разинул я рот.

— А ты сколько думал?..

— Я не думал! Я знаю! Я сам в караванах ходил! Три года — срок несусветный! Не говоря о семи годах. За три года до Китая дойти можно! Не торопясь…

— Ну, я же сказала: легенда. Чего кипятиться? Слушать будешь?

— Буду! — буркнул я, — Надеюсь, дальше легенды будут… реалистичнее!

— Ну вот, пришёл караван в Иерусалим… И царица, такая, вся в шоке! Она думала, что её богатства затмят богатство евреев, ан нет! Её спутники, одетые в богатые одежды, среди евреев чуть не оборванцами кажутся! Заходит она на рынок — а там счёт идёт только на золото, серебро без счёта идёт! Просто, горстями меряют!

— Серьёзно?! — усомнился я, — Прямо, серебряные деньги не считают? Евреи?!

— Ну, может я и присочинила чего! — обиделась девушка, — Так ведь, красиво не приврать, и истории не рассказать! А у меня фантазия богатая! Сказано: «серебро во дни Соломона вменялось ни во что…», ну а я домыслила. Или тебе одними цитатами надо?!

— Нет-нет! — испугался я, — Рассказывай, как хочешь! Просто, буду знать, что кое-что в твоём рассказе… хм!.. приукрашено! Слово-то какое хорошее: «приукрашено». Словно серую историю в цвета раскрасили! Давай! Приукрашивай!

— Ну вот! — заулыбалась Катерина, — Я такая! Ладно, слушай.

В общем, как ни крути, но караван богатых даров — это тоже не один чёрствый пряник привезли! И, когда Соломон увидел подарки, он возрадовался. Ещё бы! Самоцветные камни, жемчуг, золото, благовония! Говорят, благовоний было столько, сколько во всём остальном еврейском царстве не набралось бы! Серебро, драгоценная посуда, семена редких деревьев… ну, к примеру рожковое дерево…

— И что это? — подозрительно уточнил я, — Дерево с рогами? Очередная легенда?

— Нет… просто дерево, но с любопытным свойством: семена рожкового дерева всегда одной и той же массы. И называются они… догадаешься?

— Рожкáми или рóжками? — попытался я угадать.

— Называются они каратами! — улыбнулась Катерина, — А оттого, что семена одной массы, то очень удобно было их использовать в качестве меры веса. Оттого до сих пор драгоценные камни в каратах измеряют. Ну, сейчас, конечно, в граммах, но название осталось с тех далёких пор!

— Любопытно! — согласился я, — И что ещё?

— Ещё?.. Ещё породистый жеребец, именуемый Сафанад, что означает «чистый», родоначальник всех арабских лошадей. Вот, твой Шарик — явный потомок этого Сафанада!

— Странно…

— Что «странно»?

— Что демоница Лилит, как ты говоришь, ставшая царицей Савской, привезла всё это в дар царю Соломону…

— А-а-а! Не всё так просто! Но давай немного отвлечёмся… Не кривись, так надо! Давай вспомним, как волхвы пришли поклониться Младенцу Иисусу. Помнишь?..

— Ну-у… — я растерянно покрутил пальцами.

— О, Господи! Ну, хоть, какие дары они принесли, помнишь?

— Э-э-э… золото… смирну… и… э-э-э…

— И ладан! — не выдержала девушка, — И учти: эти дары — это не просто так! И что волхвы пришли с востока, это тоже не просто так! Во-первых, это исполнение пророчества, что грядущему Царю Израиля «… цари Аравии и Савы принесут дары; и поклонятся ему все цари; все народы будут служить Ему…». Понимаешь? Волхвы пришли оттуда же, с Савы… А принесли: золото — как царю царей, ладан — как священнику над священниками и смирну, или, по другому, драгоценное миро — как символ будущей жертвенной смерти, ибо именно благовонной смирной умащивали в Израиле тела умерших…

— Ого! Кто бы подумал!

— Кому надо, подумали! А теперь вспомним, что привезла царица Савская? Золото, ладан и… благовония! И приехала она из Савы!

— То есть… то есть она хотела, чтобы Соломона приняли за мессию?! Согласно пророчеств?! — дошло до меня, — Ну, то есть, кто-то примет, а кто-то нет? И среди народа возникнет мятеж?! Взаимная резня?! Ну, ничего себе, подарочки!

— Вот-вот! — мрачно подтвердила Катерина, — И это ещё не всё… Среди её «подарочков» было серебро, которое хранилось позже в Иерусалимском храме. Потом храм был разрушен. При этом, из храма пропали тридцать серебряных монет. Потом именно они оказались в руках Иуды, как плата за предательство… А среди драгоценной посуды, подаренной царицей Савской, как бы невзначай, затерялась одна чаша… ею позже пользовался царь Ирод, но потом она попала к Иосифу Аримофейскому и была отдана им Иисусу во время Тайной вечери. Догадываешься? Да-да, Святой Грааль… та самая чаша, в которую Иосиф Аримофейский собрал позже кровь из ран Христовых… Хороши «подарочки»!

— Да… уж! — пробормотал я, — Как говорится: «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих!».[1]

— Подожди! То ли ещё будет! — пообещала девушка, — Мы остановились на том, что царица вручила подарки Соломону. А Соломон обрадовался подаркам. Ну, тут царица и давай ему соловьём петь! И мудрость, мол, его во всех углах земли славится, и богатство его столицы затмевает всё прочее, что видели глаза человеческие…

— Лесть! — со вкусом определил я, — Самое страшное оружие! Почти никогда не промахивается!

— Точно! — согласилась Катерина, — А женская лесть вдвойне опасна! И, хотя Соломона, само собой, окружали льстецы, и к лести он был привычен, но царица Савская сумела протоптать тропинку к его сердцу. И густо намазать её мёдом. В общем, Соломон растаял от счастья, перед всеми признал, что визит царицы ему милей визитов всех остальных царей мира и вообще, эй, слуги, отдайте царице всё, что она пожелает! Она чего-то пожелает? Пожелает! — согласилась царица Савская, — Ещё как пожелает! Хочу вот это, вот это, вон то, и ещё во-о-он оттуда заверните! Короче, ответный караван получился, пожалуй, побольше того, который приехал в Иерусалим! Но разве того нужно было хитрой царице? Ах, — говорит она, — Но я желаю испытать вашу мудрость! Давайте я загадаю вам загадки? Я уверена, что вы их решите с блеском! А слава о вашей проницательности разнесётся до самых дальних краёв земли! И даже за край слегка свесится! А, давай! — отвечает Соломон, — Задавай свои загадки! У меня умищща — ух сколько! Всё отгадаю!

Катерина хитро прищурилась на меня:

— А ты?.. Ты решишь загадки царицы Савской?

— Я?!

— Ты!

— Ну-у… давай попробуем! Я так думаю, что хитрая царица решила прилюдно посрамить царя Соломона? И загадала что-то вроде: семь ног, пять голов? Ответ — пятиглавый семиног! Простой ответ, но, попробуй, догадайся!

— Посрамить она его действительно хотела. Явно же, что не только лицо её было черно, но и душа была чёрной! И бурлили в чёрной душе чёрные страсти, чёрные замыслы и чёрные надежды!

— Она была чёрной?! Серьёзно?! И сумела, как ты говоришь, протоптать тропинку к сердцу Соломона?

— Как уголь было черно лицо её! По всей видимости, неспроста! Не иначе, печатью преисподней отмечена. Но мы говорили про загадки. Загадки она загадала… хм!.. трудные, но решаемые. Вот первая: колодец деревянный, ведро железное, черпает камни, выливает воду… Что это?

— Упс! — удивился я, — Это что-то… вроде колодца в скалах? Вот только, почему он воду выливает, если черпает камни?..

Я глубоко задумался. Что же это может быть? Что же это?..

— Ну? — улыбаясь, уточнила Катерина минут через десять, — Есть ответ?

— Нет… — вынужден был признать я.

— А Соломон догадался! — захлопала в ладоши девушка, — Это сурьмило!

— Что? — не понял я, — Что это такое, «сурьмило»?

— Во! А я думала, что в твоё время это было повсеместным!

— Что было повсеместным?!

— Что девушки брови сурьмой накрашивали!

— Ну… может и накрашивали… Я как-то не приглядывался! Я не девушка!

— Ну, ладно, объясню… сурьму вкладывали в трубку от тростника, это деревянный колодец; специальная ручка, чтобы двигать сурьму по трубке, металлическая, это ведро; сама сурьма, это минерал, получается, что ведро черпает камни; а когда сурьма случайно попадает в глаз, то вызывает обильные слёзы, это значит, из ведра выливается вода. Впрочем, иногда специально сурьмой по глазному яблоку водили — это окрашивает глазное яблоко!

— Ну, не знаю я ваши женские штучки! — нахмурился я, — А Соломон, говоришь, отгадал? Ну, наверное, где-то увидел… у женщины. Как у него с женщинами было?

— Отлично у него было с женщинами! — заверила Катерина, — У него было триста жён и семьсот наложниц. И никто не остался обиженным!

— Серьёзно?! — обомлел я, — Что сказать… мужик! Понятно теперь, что для него это сурьмило вовсе не в диковинку было. Я бы сказал — обычная вещь! На каждом шагу глаза мозолит. Трудно было бы ему не догадаться! А что за вторая загадка?

— Выходит из земли, черна как земля, льётся как вода, а разливает свет! Что это?

— Из земли? Льётся? Но чёрное… и светлое… Нет, какое же оно светлое, если чёрное? Разливает свет… То есть… то есть, горит?.. А!! Я догадался! Есть такая жидкость, из неё делают «греческий огонь»! Я слышал, ей во время войны вражеские корабли поджигают! Берут горшок, наливают этой жидкости, поджигают и швыряют во вражеский корабль! Горшок разбивается и вся горючая жидкость растекается по палубе! Даже в воде горит, потому что жидкость не тонет! Как же она называется… м-м-м…

— Нефть, — поджала губы Катерина, — Ты прав, это нефть. И из неё когда-то, действительно, делали «греческий огонь». А ещё хорошо ей смачивать факелы. Тогда они долго горят. Ну, то есть, разливают свет. Молодец…

— Ага! А третья загадка? — загорелся я.

— И не мертвец и не живой, сидит в могиле, а могила движется! Выйдет из могилы — оживёт, будет Богу молиться!

— Ну-у… мне кажется… мне кажется, это не слишком сложно…

— В самом деле? И что же это?

— Мне кажется, это ребёнок в чреве матери. Пока он не родился он и не мертвец и не живой. Заперт в чреве, словно в могиле, а чрево движется вместе с матерью… Родится ребёнок, повзрослеет, будет Богу молиться… по-моему, всё сходится!

— А Соломон ответил, что это Иона в чреве кита… — упавшим голосом сказала Катерина, — И царица Савская согласилась, что ответ верный… Но твой вариант мне кажется более правдоподобным! Откуда бы царице Савской знать про Иону?..

— Ты хочешь сказать, что она передумала публично срамить Соломона? Потому и неправильный ответ засчитала, как правильный? Что у неё родился другой план?

— Похоже, что так… Во всяком случае, была ещё похожая загадка, но её-то Соломон отгадал правильно.

— Какая?

— Десять дверей: когда открыта одна, девять закрыты, когда первая закрывается, открываются остальные девять.

— ?!! И ты говоришь, похожая загадка?!

— Похожая! Десять дверей — это десять отверстий в теле человека: два глаза, два уха, две ноздри, рот, пупок и две дырки для нечистот. Когда ребёнок в чреве матери, его пуповина открыта, а все остальные «двери» не работают. А после рождения открываются остальные девять отверстий, а пупок закрывается.

— Н-да! Хитрая загадка! Ай, да Соломон! А ещё?..

— Ишь, разошёлся! Ну, ладно! Царица дала ему изумруд с извилистой трещиной в середине и попросила продеть в трещину нить!

— И что же?..

— А ты что думаешь?

— Ну… помнится, как-то мы болтали про Александра Македонского? Когда он разрубил гордиев узел… Может, и с изумрудом так же? Приказал просверлить дырку и — на тебе!

— Нет, всё проще и хитрее! Соломон запустил в трещинку шелковичного червя! И тот пролез насквозь весь камень, по пути выпуская из себя шёлковую нить.

— С ума сошла? — удивился я, — Или трещина в изумруде была такая, что и без червя обойтись можно было!

— Почему?!

— Потому, что шелковичный червь, он не всегда нить плетёт. Рождается он, действительно, ма-а-ахоньким, но потом жрёт и жрёт, жрёт и жрёт! У него четыре линьки должно пройти, прежде чем ему придёт пора в бабочку превращаться! И вот тогда-то он и начинает плести нить, чтобы завернуться в неё, как в кокон! Как бы такая жирная гусеница в трещинку пролезла?..

— Ну… про шелкопряда — это же легенда? Будем считать, неправильная легенда! Но остальные загадки хороши?

— Если не считать, что какие-то… очень женские загадки, что ли, то да! — вынужден был согласиться я, — Загадки и в самом деле неплохи.

— Были и ещё загадки, но ты всё равно не отгадаешь, чтобы их понять, нужно Священное Писание хорошо знать.

— А откуда царица Савская знала Священное Писание?..

— Вот! Это одно из доказательств, что не простая была царица, ох не простая! А под её личиной скрывалась та самая Лилит. Она-то, как понимаешь, о-о-очень многое знала! Тем более, что ей падшие ангелы кое-что рассказывали.

Ну, как бы то ни было, Соломон остался очень доволен, что решил все загадки, а царица Савская без устали нахваливала его умственную мощь и широту кругозора. И радостный Соломон поселил царицу рядом со своими покоями, чтобы она всегда была недалеко и могла ему рассказывать о его величии. Ну, и как-то так вышло… ну…

— Переспали? — догадался я.

— Да, — признала Катерина, — Они слились в любовном экстазе…

— И она была сверху?!

— А кто это видел? — уставилась на меня девушка, — Никто не видел! Может, и не сверху. А может, царю даже в удовольствие было разнообразить свой обширный опыт чем-то экзотическим? А она воспользовалась? Никто не знает! Но через девять месяцев и пять дней царица родила ребёночка… это уже потом-потом, когда она успела уехать!

— Ребёночка? — уточнил я, — Не демона?

— Лучше бы это был демон! — в сердцах воскликнула Катерина, — Демона хоть сразу видно, что он демон! А от этого ребёночка пошло такое потомство… что через пять веков родился Навуходоносор! Который разграбил и разорил всю Иудею и разрушил до основания Иерусалимский храм! Этот храм потом семьдесят лет восстанавливали… Но это было потом-потом. А пока Соломон и царица Савская предавались любовным утехам.

— Получается, это была триста первая жена? Или семьсот первая наложница?

— Нет! — сердито взглянула Катерина, — Жена или наложница, это постоянные партнёры! А здесь просто, мимолётная связь…

Я аж присвистнул!

— А мимолётных связей у Соломона было сколько?!

— А кто их считал?!

— Значит, без счёта? Бессчётное количество?

— Получается так… Но это ничего не значит! Главное в его царствие не это! Главное, что государство процветало и народ был доволен!

— Особенно женская половина, — пробурчал я, — Ладно, не сопи так сердито! Что дальше было?

— Дальше Соломон заметил одну странность. Царица всегда, несмотря ни на какую жару, носила длинную одежду. Настолько длинную, что её край касался пола, или даже волочился по полу. И во время любовных утех требовала погасить светильники. А, если кто-то случайно входил со свечой или с лампой, всегда укутывала ноги покрывалом. И Соломон заподозрил какую-то тайну! И он пошёл на хитрость!

— А просто попросить царицу показать её ножку? Как бы в порыве любовного жара?

— Соломон был хитёр! Он знал, что есть всякие… маги и волшебники! Которые могут навести морок. Не-е-ет! Он решил сделать так, чтобы это произошло внезапно! И он приказал устроить в тронном зале бассейн, пустить туда рыбок, а верх бассейна закрыть стеклом! Или хрусталём, по другой версии. И позвал царицу…

И вот, торопится царица Савская к Соломону, чуть не вбегает в тронный зал, и — бац! — а прямо под ней пруд с рыбками! Она взвизгивает и…

— Приподнимает края платья! — обрадовался я.

— Да! А под платьем… ты не поверишь! Птичьи ноги![2] Такие, как у гуся или утки, с перепонками…

— Да, ладно… — не поверил я.

— Точно-точно! Что ещё раз подтверждает: не человек это был! А Лилит! Уже начавшая перерождаться в демона… Ну, после такого «открытия», ничего другого ей не оставалось. Закусив губу, царица велела поднимать караван, и тронулась в обратный путь. Я уже говорила, что обратный караван вышел побольше прежнего. Но вот, прямо за стеной Иерусалима, произошло чудо! Там протекал ручей, а через него был проложен мост. И вот, едет царица Савская впереди своего каравана, как вдруг — стоп! Останавливает караван, слезает с седла и бух на колени! Все в шоке! Караван ещё не весь из Иерусалима выполз, такой он длинный, и уже остановка? Что случилось?! А царица Савская и говорит: «Вот дерево, по которому не должна ступать нога человека! Ибо на дереве сём, умрёт Господь Бог, облечённый плотью, чтобы воскреснуть…». И перешла ручей вброд! И что ты думаешь? Её птичьи ноги полностью исцелились! Снова стали человеческими! Вот она, сила Животворящего Дерева!

— Подожди, подожди! — не понял я, — При чём здесь мост, и что такое «животворящее дерево»?

— Ох, ну ты тупо-о-ой! Придётся вернуться назад, в ветхозаветные времена!

Ну, вот изгнали Адама и Еву из рая… Прожили они девятьсот тридцать лет… Пришло Адаму время умирать. Так и говорит: «Ох, дескать, чувствуя я, смерть подходит!». Ну, его сын Сиф сразу побежал к райскому саду! Стучится в двери, не переставая. Открывает дверь Ангел Господень:

— Чего тебе?! Сказано, не пущу!!

А Сиф ему:

— Я не для того, чтобы внутрь пролезть! Мне масла надо, чтобы отца благовонным маслом помазать! Маслом прощения грехов…

Ну, Ангел Господень, он же тоже не железный!

— Ладно, — говорит, — Масла прощения я тебе не дам… Прощения грехов ещё пять с половиной тысячелетий ждать людям надобно… Но так и быть, дам я тебе… подожди-ка!

И выносит ему веточку.

— Что это? — удивляется Сиф.

— Это ветка с древа познания Добра и Зла, — отвечает Ангел, — Если сможешь оживить сей плод сухой, то быть и Адаму исцелённым!

Ясное дело, Сиф со всех ног помчался к отцу. Но не успел… Адам уже отдал Богу душу. Тогда Сиф сплёл из ветки венок и надел его отцу на голову перед похоронами. А ещё кусочек дерева вложил Адаму в рот. Так Адама и закопали. И, что бы ты думал?.. Дерево проросло!

— Как?! — я даже подпрыгнул, — Вне рая проросло древо познания Добра и Зла?! Да ведь, за то, что с этого дерева плоды ели, Господь людей наказал!!

— Да не за это людей наказали! — поморщилась Катерина, — А за то, что съели вопреки повелению Божию! Проще говоря, не вовремя съели! Незрелый плод был!

Ну, помнишь, Господь в Едемском саду посадил два особых дерева: древо познания Добра и Зла и древо Жизни? Как думаешь, зачем? А всё просто! Когда созрел бы плод древа познания Добра и Зла, дали бы вкусить человеку. И стал бы он мудр, словно Господь. И дали бы потом вкусить от древа Жизни. И стал бы человек бессмертен. Но совратил Еву Сатана в образе Змея, и уговорил съесть незрелый плод. Оттого люди теперь и не дураки и не умные, так, полудурки… Вот, знают, что нельзя воровать, а всё же воруют… Знают, что нельзя убивать, а убивают. Знают, что нельзя лгать, а всё же лгут на каждом шагу. Понимаешь? Незрелое у нас сознание! А всё Сатана преподлый испортил! Как же было Господу на такое непотребство не разгневаться? Полный дурак-то, пожалуй, лучше полудурка, который из себя умного корчит! Тем более, что через какое-то время можно было дурака умным сделать! Но мы отвлеклись…

Так вот, проросло древо познания Добра и Зла! Но только… только плодов не давало! Так и росло одно-одинёшенько. Тысячи лет росло. И вот, при постройке Иерусалимского храма, увидел это дерево царь Соломон! И показалось оно ему вполне пригодным для постройки. И велел срубить то дерево. Ну, срубили… И даже брус из него вытесали. Только для храма он не подошёл. А дерево хорошо из себя! Не выбрасывать же? Положили про запас… А как раз накануне нашей истории, в мостике одно бревно прогнило и подломилось. Ну, и решили починить. И для починки, так уж вышло, под руки попался именно этот брус. И вот, царица Савская, а на самом деле, демоница Лилит, видит перед собой, в мостик вделанное… древо познания Добра и Зла! А она знает, что именно из этого дерева сделают позже Крест для Иисуса Христа, Крест Животворящий… Теперь понимаешь?

— А исцелилась-то она почему?!

— Ну, как же! Она поклонилась Святому Дереву! И Господь всемогущий дал ей ещё один шанс… Только она им не воспользовалась! Так потом в демоницу и переродилась. И теперь она занимается богопротивными делами… Душит младенцев в чреве матери, убивает новорожденных или вредит им… ну, ещё иногда соблазняет мужчин во сне… особенно отроков…

— Это вроде Белой Дамы?

— Нет, конечно! Белая Дама — это особое испытание, порог, который надо перешагнуть не запнувшись, а Лилит… Лилит — это демоница! Она не искушает, она терзает души! Предпочитая души младенцев. Вот, ты видел когда-нибудь, как малыш во сне улыбается или даже смеётся?..

— Видел, — согласился я, припоминая.

— Это Лилит! Это невидимый дух Лилит сперва играет с душой своей жертвы, как кошка с мышкой, прежде чем наброситься на беззащитного младенца! Разве такое себе позволит Белая Дама?..

— Ну, ладно, про Лилит я понял. А что с брусом из древа познания Добра и Зла?

— Соломон устрашился, когда ему рассказали! И приказал зарыть брус в землю. И слуги выполнили его приказ, починив мост брусом их другого дерева. Но тот, зарытый брус, не пропал! Его случайно нашли, когда неподалёку от Иерусалима начали копать бассейн для омовения внутренностей жертвенных животных. История бруса к тому времени забылась и его употребили для строительства. И что же? Вода в бассейне стала славиться, как исцеляющая недуги! И вместо омовения жертвенных животных, там устроили целебную купальню! И много, много народа исцелилось святой водой, обмыв повреждённое место в той купальне! Но после суда над Иисусом, когда объявили приговор, дерево всплыло поверх воды. И именно из этого бруса решили сделать крест. Именно этот брус был основой Креста Господня, его вертикальной частью. Остальные части были сделаны из других пород деревьев: кипарис, кедр и олива.

— А где этот брус сейчас?

— О! Это долгая история! А за окном уже вечереет…

— Как?! — всполошился я, — Вроде только-только разговор начали!..

— А целый день за разговорами прошёл! Завтра продолжим! — улыбнулась Катерина, — Куда нам торопиться? Ещё так наговоримся, что успеем надоесть друг другу! Давай-давай! Шарик, поди-ка, заждался хозяина! Ему скучно!

— Но, завтра продолжим? — взмолился я, — Обещаешь?

— Обещаю! — легко согласилась девушка, — У тебя же вопросы есть? Ха-ха!

[1] …бойтесь данайцев… Андреас цитирует «Иллиаду» Гомера. Такими словами троянский жрец Лаокоон предостерегал соплеменников, когда они хотели втащить в Трою якобы, посвящённого богам, деревянного коня, в котором, на самом деле, прятался отряд греков.

[2] …птичьи ноги… Любознательному читателю: легенды о том, почему царица Савская прятала свои ноги от любопытных взглядов, разнятся. Большинство легенд сводится к тому, что ноги были обычные, но густо поросшие волосами. Однако, в описываемый нами период, в Европе широко ходила легенда именно про птичьи, перепончатые ноги царицы.

Глава 50. Покушение /3

Если бы способность выживать после покушений была

олимпийской дисциплиной, я бы имел по ней золотую медаль.

Фидель Кастро.

Бранденбуржское курфюршество, Солдин, 02.10.1410 года.

Похоже, после гибель Лудвига, брат Марциан удвоил меры безопасности. Во всяком случае, теперь всегда двое всадников ехали впереди, в качестве дозора, зорко осматривая окружающую местность, за ними, в небольшом отдалении, следовал ещё один человек, чьей обязанностью было, криком предупредить остальных об опасности, если такая возникнет, и мчаться на помощь первой паре. Основную группу составляли рыцари, усиленные мной и ещё одним оруженосцем. Прямо за ними ехала карета с девушками, а чуть позади — телега с припасами. Замыкала шествие ещё одна пара, так сказать, наш арьергард, которые следили, чтобы враг не подкрался сзади, усыпив бдительность нашего авангарда. Основная группа, под командованием брата Марциана, служила главной ударной силой и брат Марциан должен был решать, принимать ли нам бой, в случае нападения, или занимать оборону, лететь ли на помощь разведке, если они наткнутся на засаду, или придумать другой тактический план. В общем, всё как на войне. Брат Марциан серьёзно решил не допустить больше ни одной неразумной жертвы. Оттого и объявил, что всевозможные скачки и прочие соревнования в дороге категорически запрещены. Двигаемся только так, как он приказал! Поэтому двигались медленно. Как только нашим разведчикам казалось, что они видят что-то подозрительное, как один из них вскидывал руку вверх. Этот жест немедленно повторял тот, кто ехал между разведчиками и отрядом. И все останавливались. Разведчики осматривали окрестности, и облегчённо махали рукой вперёд: «Едем!». А минут через десять могло всё повториться вновь. А могли и пару часов ехать без остановок.

Чаще всего останавливались в лесу. Порой, покачивания нижних веток ели или крика сороки было достаточно, чтобы разведчики встревожились.

Мы закончили болтать с Катериной далеко за полдень, но оказалось, что до конца путешествия ещё далеко. Я ехал на Шарике в основном отряде и тоже зыркал напряжённым взглядом по сторонам. Хотя понимал, что толку от этого мало. Что я могу заметить, чего не заметит обученный воин, матёрый крестоносец, которому местные условия — что дом родной? От меня мог бы быть прок в пустыне. Там, наоборот, мало было бы проку от крестоносцев! Но здесь, в центре Европы, я был, прямо скажем, лишним звеном. И всё же, внутреннее напряжение нашего отряда передалось и мне. Вот я ехал и зыркал, так что глаза слезились.

Тем не менее, ничего необычного мы не обнаружили и никого подозрительного не встретили. Проезжающие по дороге были веселы, приветливы, дружески здоровались, призывая имя Господа, и так же дружески прощались, проезжая мимо, независимо, в каком направлении ехали. А мы продолжали двигаться, в полной боевой готовности. Почти стемнело, когда мы доехали до очередной таверны, где наконец-то, вздохнули с облегчением. Как обычно, Шарик никому не дался, и рассёдлывать его пришлось мне самому. Я не в обиде! Мы с Шариком, можно сказать, сдружились! Мне даже приятно было за ним поухаживать, прежде чем отправиться на ужин.

Когда я вошёл в зал, все уже были в сборе, и даже вино стояло на столе. И рядом суетился прислужник, расставляя на столе тарелки с хлебом и зеленью. Вот-вот должны были принести и мясо. Крестоносцы терпеливо ждали, когда можно будет благословить трапезу и, хотя бы, промочить горло. Девушки, само собой, сидели отдельно. Я сел на привычное место и тоже приготовился к ужину.

— Вы сегодня много разговаривали в карете… — неожиданно заметил Марциан, не глядя на меня, — Могу ли я поинтересоваться, о чём был разговор?..

— Конечно, — небрежно ответил я, — Мы говорили о божественном!

А сам внутренне напрягся. Не люблю я таких вопросов, которые как бы ни о чём, а на самом деле, чтобы подловить тебя на неосторожном слове.

— И что же из божественного вы обсуждали?

Краем глаза я заметил, как насторожилась Катерина. Зря! Я же не дурак, взять и ляпнуть, что мы обсуждали демоницу Лилит! Во-первых, вообще разговор о демонах, по мнению крестоносцев, был бы ни к чему, и даже опасен, а во-вторых, Лилит упоминается в легендах, а не в Библии. Нет-нет! И я стал лихорадочно вспоминать, о чём божественном мы вообще когда-то говорили с Катериной? Ну, сами подумайте, как брат Марциан задал вопрос: «И что же из божественного вы обсуждали?». Он же не спросил: «Что вы СЕГОДНЯ обсуждали», верно? Значит, имею право схитрить!

— Мы разговаривали об исходе евреев из Египта, — совершенно спокойным голосом ответил я, — О пророке Моисее, о чудесах Господних, о казнях египетских…

— И что же это были за казни? — впервые поднял на меня взгляд Марциан.

Похоже, опять меня в чём-то подозревают! Ну, ладно! Мы и в самом деле разговаривали про это с Катериной, только ещё в Мариенбурге, во время осады. Память у меня всегда была хорошая, а с волшебным перстнем, я заметил, ещё лучше стала. Сейчас я вам расскажу!

— После того, как Моисей получил из неопалимой купины повеление Божие вывести народ Израиля из Египта, он взмолился Господу, прося заменить его в этом подвиге, ибо был косноязычен. Но Бог только рассердился и сказал, пусть брат его Аарон будет устами Моисеевыми, но волю Божию будет исполнять только Моисей! И дал ему знамения, чтобы фараон поверил, что Моисей говорит от имени Бога: жезл, который, если бросить на землю, превращается в змея, а если взять с земли, опять становится жезлом, рука Моисея, если убрать за пазуху и вынуть, становится поражённой проказой, но если повторить, то исцеляется, и способность обычную речную воду превращать в кровь, если черпнуть из реки и выплеснуть на землю. Вооружённый такими знамениями, пошёл Моисей к фараону и потребовал, чтобы тот дал еврейскому народу время принести жертву Богу. Но только, такую жертву надо принести в глубине пустыне, за три дня пути от Египта.

— Вот ещё! — ответил фараон, — Что за глупости? Три дня пути туда, да три дня пути обратно… а работать кто будет?.. Не позволю!

И нагрузил евреев работой чуть не вдвое больше, чем было! Дескать, если есть время молиться, то значит, народ праздный! Пусть лучше в это время работают!

— Как же так, Господи? — удивился Моисей, обращаясь к Богу, — Что же Ты не смягчил сердце фараоново?

— Не только не смягчу, но ожесточу сердце фараоново! — ответил Бог, — Но зато явлю множество чудес и знамений в земле Египетской!

И напомнил Моисею о знамениях. Пошли Моисей и брат его Аарон опять к фараону. Убеждать. Моисей бросил свой жезл и пополз жезл змеем! Но фараон почему-то не испугался… Позвал своих волхвов и чародеев. И что же? Бросили волхвы свои посохи, и каждый посох в змея превратился! Но не тут-то было! Змей Моисея пожрал всех змеев волхвов! И опять превратился в обычный жезл. Хм… Только, наверное, изрядно потолстел… хотя в Библии об этом не говорится… Хм… Но фараон всё равно не поверил Моисею. Ожесточилось сердце его…

Тогда, по повелению Бога, пошёл Моисей к реке, к которой фараон каждый день поутру выходил. И стал ждать. А вот и фараон с рабами своими!

— Отпусти народ еврейский! — опять говорит ему Моисей, — Иначе быть беде!

— Не отпущу! — отвечает фараон.

Вот тут и начались казни Египетские!.. Да такие, что возрыдали все египтяне от мала до велика. И даже фараон, устрашённый, обещал Моисею, после каждой очередной казни, что отпустит, отпустит он евреев, только спаси Египет от очередной напасти! Моисей молился, очередная напасть отступала, но Бог опять ожесточал сердце фараона и всё начиналось по новой…

Первая казнь: ударил Моисей всё тем же жезлом по воде. И вся река потекла кровью… И рыба в реке вымерла. А Аарон простёр руку над всеми водами в Египте, и вся вода кровью стала! И в реках, и в озёрах, и в колодцах, и даже в вёдрах, где была налита! Пришлось слугам фараона спешно новые колодцы возле реки копать, чтобы напоить людей и скот… А евреев фараон всё равно не отпускал! Вместо этого опять призвал своих чародеев и волхвов и те показали, что тоже так могут — ещё несколько колодцев испортили! Вот, фараон и не поверил, что это Бог сотворил, дескать, и люди так умеют…

Тогда наслал Бог вторую казнь: Аарон, взяв в руку жезл Моисея, простёр руку свою, и вышли из гнилых вод рек и озёр полчища жаб! И покрыли всю землю Египетскую! И что же фараон? А он опять призвал волхвов и чародеев! И те тоже призвали жаб! Чуть не в два слоя жабы по земле Египетской скачут! Но тут фараон впервые призадумался. Призвать жаб, это одно, а кто их убирать будет? Волхвы не могут, а кто тогда?.. И сказал Моисею:

— Так и быть, отпущу евреев, если жабы передохнут! Завтра же!

— Это можно! — согласился Моисей и взмолился Господу. И — да! На следующий день все жабы передохли, кроме тех, кто сидел в болотах. А остальных пришлось сгребать в огромные кучи, которые отчаянно смердели…

Третья казнь: Аарон простёр руку свою с жезлом Моисея, ударил жезлом по земле, и явились мошки на людях и на скоте. Вся земля мошками покрылась! Попробовали это волхвы повторить, ан уже не получается! Нет, говорят фараону, не можем! Ни повторить, ни убрать… Опять фараон обещал Моисею отпустить евреев, и мошки пропали. А фараон про себя думает, мало ли? Может, мошек гниющие жабы привлекли?.. И не выполнил обещания!

Четвёртая казнь: налетели на всех египтян пёсьи мухи… Честно сказать, не знаю, что это… Если те насекомые, что на бродячих псах живут, то это блохи, а если такие мухи, которые кусают, словно собаки, то это оводы… Ну, не моё это дело, рассуждать! Налетели пёсьи мухи и язвили египтян и погибала земля Египетская от пёсьих мух… Само собой, фараон опять пообещал Моисею, дать разрешение, чтобы евреи ушли, но опять Бог ожесточил сердце фараона и тот своих слов не выполнил.

Пятая казнь: простёр Бог руку свою, и вымер весь скот египетский! И кони, и ослы, и верблюды, и овцы, и волы… Все! Все вымерли от моровой язвы! А скот израильтян моровая язва не тронула. Ни одного животного не пострадало! Египтяне взвыли! Но фараон опять ожесточился сердцем.

Шестая казнь: по повелению Божию, взяли Моисей и Аарон по горсти пепла из печи и кинули в воздух. И поднялась пыль по всей земле Египетской, и каждая пылинка несла с собой заражение для египтян! Все они покрылись воспалениями и нарывами, и люди египетские и скот их… Я сказал «скот»? Он же вроде только что весь погиб… М-м-м… ну, наверное, успели купить у евреев! У евреев же скот не пострадал? Вот, наверное, сторговали часть скота по сходной цене египтянам! Так вот, покрылись и люди и скот нарывами… И фараон тоже, и волхвы его… Но опять ожесточил Бог фараоново сердце…

Седьмая казнь: наслал Бог на землю Египетскую град такой силы, что погиб весь скот в полях, и все люди, которые не успели укрыться в домах. Такой был град, которого не было и от сотворения мира! Это сам Господь Бог так сказал, не я придумал! Страшной силы град был и огонь между градом! Ну, казалось бы, чего ещё? Но опять ожесточил Бог сердце фараоново!..

Восьмая казнь: простёр Моисей руку свою и поднялся ветер восточный, и нанёс с собой саранчу, и покрыла собой саранча землю Египетскую и объела траву и плоды и посевы, всё, что уцелело от града, всё пожрала! Одна чёрная земля вокруг и вдали песок пустыни. Ни листочка не оставили! Ну, тут фараон перед Моисеем покаялся, опять обещал отпустить израильтян, только бы саранчу убрали! Конечно, убрали. Поднялся западный ветер и всю саранчу унёс в Чёрмное море, где она вся и утонула. А сердце фараоново опять ожесточилось!..

Девятая казнь: наслал Бог тьму над Египтом. Три дня и три ночи была над землёй такая тьма, что встать страшно было, друг друга не видели, на ощупь ходили, словно слепые. А в домах израильтян всё нормально, и солнышко светит, и всё видно… Представляю, как устрашились египтяне! Тут света нет, тут есть, а тут опять нету! Испугаешься! Но Бог опять ожесточил сердце фараона! Опять тот не отпустил израильтян.

Десятая казнь: перед казнью повелел Бог, чтобы этот день стал у иудеев праздником Пасхи. Это был четырнадцатый день месяца нисан. И заповедал Бог, чтобы этот месяц стал первым в году, и чтобы каждый год четырнадцатого нисана иудеи справляли праздник, в память этого дня, и чтобы в каждой семье израильтяне закололи агнца, и ели его, а кровью помазали косяки и перекладины дверей… И тёмной, чёрной ночью пошёл Бог между жилищами Египетскими и все жилища, на которых не было отметки кровью, все поразил гневом Своим! Поразил первенцев Египтян смертью, от первенца фараона до первенца последнего узника, и первенца всякого скота! Да… хм! И всё первородное из скота! Так правильнее, так в книге написано!

И вот, после этой-то казни, фараон, наконец, так устрашился, что отпустил евреев!

* * *

Я сидела, уронив голову на руки, и думала: пришибу негодяя! Сначала я испугалась, что Андреас начнёт пересказывать легенды про Лилит. Но, это же только легенды! Ещё неизвестно, как отнесутся к таким беседам крестоносцы! И вроде, слегка отпустило, когда парень принялся рассказывать о казнях египетских. Но, когда я вслушалась… о, Господи!

И, что самое страшное, рассказывал он в общем-то правду, даже близко к тексту. Вот только… в его рассказе всё получалось странным и жалким! Бог, который создал за семь дней этот мир, не может защитить народ Свой? А вынужден запугивать какого-то фараонишку? Мало того! Он его одновременно запугивает, и тут же сам — сам! — ожесточает сердце его, чтобы он своих обещаний не выполнял. Для чего? Чтобы опять запугивать? И так по кругу? Хотите верьте, хотите нет, но по словам Андреаса создаётся ощущение, что всемогущий Бог бахвалится своими способностями к чудесам! Вот, мол, я какой! Верьте в меня, люди! Прости, Господи!

А про скот? Пятой казнью Бог уничтожил скот мором. ВЕСЬ скот. Так и сказано, что весь скот был уничтожен. А потом, в седьмой казни, ещё раз уничтожил его градом… А потом, ещё раз, в десятой казни, взял первородное у этого же скота… Вы думаете я поверила, что рассказывая про десятую казнь, Андреас на этом месте запнулся случайно? Ха! Я не такая дура… И в рассказе Андреаса, когда Бог Всемогущий крадётся, словно разбойник в ночи, между домами, чтобы уничтожить всех первенцев, и пристально всматривается в темноте, помазаны ли кровью двери, он выглядит… Ой, Господи! Спаси и сохрани! А между тем, почти теми же словами в Библии написано!

И, вы думаете, я не поняла, почему он говорил про казни, но упомянул и Пасху? Вы думаете, что я не знаю, что католическая Пасха специально так рассчитывается, чтобы не совпадать с Пасхой иудейской? Специально! Ну ладно, я помню, как мы разговаривали про юлианский календарь. Что его привели к правильному отображению движения Солнца. Да, Юлий Цезарь был идолопоклонник! Но, после того, как была создана Священная Римская Империя, кто мешал привести календарь к тому виду, который прямо завещал Господь Бог? Повторю, это не пожелание, это завет Божий! Хотя этот завет и дан иудеям, а мы христиане, но мы ведь тоже в Него верим?! Сам Иисус Ему молился! И нам велел! «Отче наш…», молился Иисус, но это же молитва Богу Отцу? Не так ли?

Неужели никто, кроме меня, не замечает, что Андраес издевается над нами?!

Я скосила глаза на соседний стол. Крестоносцы сидели вполне довольные и одобрительно покачивали головами. Им нравилось то, что рассказывал парень! Но я-то, я-то чувствую, что это издевательство! Издевательство, почти прямыми цитатами из Библии! Ох, Матерь Божья! Нет, я его точно пришибу! И не останавливайте меня! Лучше дайте что-нибудь тяжёлое в руки!

Я ж его завтра, если в карету сунется, мордой об дверцу… Ой, прости Господи, мысли грешные! Уф-ф… нельзя же так! Я его завтра… на путь истинный наставлю! Желательно, физически! И только если не получится физически, тогда нравственно! И да будет надо мной благословение Божие! Уф-ф…

* * *

Я видел, что Катерину что-то сильно расстроило. Сидела молча, гневно покусывая нижнюю губу, и сердито поглядывая на меня. Что не так-то? Вон, крестоносцы вроде довольны? А про Пасху еврейскую мы ещё поговорим! Я же намекал, что у меня есть вопросы? Вот, когда можно будет пересадить Эльке к кучеру, мы обо всём и побеседуем!

Но тут брат Марциан начал читать молитву, благословляя трапезу. Все сложили ладони в молитвенном жесте, и я, разумеется, тоже. Поскорей бы! А то зверски проголодался!

* * *

Надо сказать, я уже привык спать недолго. Приезжаем в трактир поздно, выезжаем рано. Значит, каждая минута сна дорога! Но меня никак не покидало ощущение, что вот-вот раскроется очередная тайна перстня! Вот, прямо сегодня! Сегодня не получилось? Ну, завтра обязательно получится! Потому, после ужина, я привычно стоял на коленях, вроде бы молитвенно сложив руки и шевеля губами. Если что — пусть брат Ульрих думает, что я мысленно возношу молитвы. А на самом деле я пытался расшифровать таинственные видения. Ну, ещё чуть-чуть и всё станет понятным! Ну? Ну?..

Нет, и сегодня не получилось. С печальным вздохом я встал с коленей и рухнул на кровать. Сон пришёл сразу, как только голова коснулась подушки.

И, показалось, что как только голова коснулась подушки, раздался истошный крик. Что такое?! Я приподнял голову.

БратУльрих уже стоял посередине комнаты, с обнажённым мечом в руке, в боевой стойке. Хотя и в исподнем.

— А-а-а!!! — повторился безумный крик, — Пожар!!! Пожар!!!

Меня словно подбросило! Молча ухватил дорожный мешок и принялся лихорадочно запихивать в него одежду. Всего несколько секунд! Оружие? Вот оно! Что ещё? Сапоги! Сапоги на ноги! Скорее! Готов! Ульрих уже успел выглянуть в окно, озаряемое багровыми всполохами, и теперь нетерпеливо подталкивал меня в спину. Почти одновременно мы выскочили из дверей номера и захрохотали по лестнице.

Стоп!!! А девушки?! А, вот они! Полностью одетая Катерина, хоть и торопливо, но со всей пристойностью, шла к лестнице, а за ней бежала растрёпанная, босоногая Эльке в нижней сорочке, волоча мешок с пожитками. То есть… то есть, Эльке живо помогла одеться хозяйке, наплевав на собственный вид! Ну, это правильно. Над глупой Эльке смеяться можно, над знатной дамой смеяться нельзя. Значит, знатная дама не может оказаться на людях в неглиже, не так ли?..

— Кони! — не обращая внимания на девушек, сквозь зубы выдохнул Ульрих, — В первую очередь — кони!

И мы выскочили во двор.

А, оказывается, не всё так страшно! Во-первых, конюшня, стоящая чуть в стороне, огнём не тронута. Во-вторых, пылает только одна стена трактира, да и то, только часть стены. В-третьих, уже выстроилась цепочка от колодца к той самой стене, где люди передают друг другу всё что попало, лишь бы с водой: вёдра, горшки, какие-то ушаты… А те, кто у стены, торопливо выплёскивают воду в огонь.

Брат Ульрих моментально оценил обстановку и метнулся в конюшню. Оттуда выскочил с парой деревянных вёдер, по всей видимости, не то для чистки коней, не то, для того, чтобы их поить. И сразу встал в цепочку. И вместе со всеми принялся тушить пожар. Я побежал к колодцу. Бесполезно! Возле колодца столпилось столько народу, что не пробиться. Десятки рук с лихорадочной спешкой тянули из колодца воду. Р-р-раз! — достали, выплеснули, и сразу ведро обратно в колодец; — р-р-раз! — достали, выплеснули, и опять всё по новой. Где бы мне помочь? Встать в цепочку? Там уже цепочка в три ряда, не протолкаться. К горящей стене? Там тоже народу хватает… На тушение пожара выскочили все постояльцы, все слуги трактирщика и сам трактирщик, да ещё набежали с окрестных домов. Это страшное дело — пожар! Если вовремя не потушить — целые города выгорают до головешек! Так кому же мне помочь?..

— На помощь! — услышал я невнятный вскрик. И очень знакомым голосом!

Огонь, конечно, горит, но всё равно, ориентироваться трудно. Где кричали? Вроде… вроде бы там! И я опрометью бросился в ту сторону.

Картинка, конечно, удивительная! Когда я, напрягая зрение, рассмотрел что и как, то поразился. Прямо на земле сидел Вилфрид, над ним склонился Марциан, вокруг бегала взволнованная Эльке, тревожно заламывая руки, а впереди стояла суровая Катерина, с поднятым и взведённым арбалетом! В-ж-ж-жик! — улетел арбалетный болт в темноту ночи. А Катерина, словно заправский стрелок, упёрла арбалет в землю, наступила ногой на переднюю скобу, и принялась живо вращать рукоять, взводя тетиву. И, почти без промедления, распрямилась, одновременно вкладывая в арбалет очередной болт.

— Что?… Что случилось?! — подбежал я.

— Это не просто пожар… — проскрипел Марциан, — Это нападение!

— К-как?!

— Вот так! Сторож, который ходил здесь с колотушкой, рассказывает, что в стену воткнулась огненная стрела. Пропитанная маслом. Масло растеклось, стена загорелась. Сторож поднял тревогу. Стали выскакивать люди. А те, кто подожгли стену, выжидали… И вот, когда они увидели крестоносцев, полетела ещё стрела. Брат Вилфрид ранен. Хорошо, что леди Катерина оказалась рядом и позвала на помощь!

— Ерунда! — слабо пробормотал Вилфрид, — стрела по рёбрам скользнула, не пробив. Разве это ранен? Так, царапина…

— И всё же, требуется перевязать! — возразил Марциан, — А когда рассветёт, осмотрим как следует и смажем барсучьим жиром. У нас есть барсучий…

— Взик! — свистнуло в воздухе.

— В-ж-ж-жик! — немедленно ответила Катерина из арбалета. И тут же взвела его вновь.

— Ульрих! — зычно позвал Марциан, — Возьми Рольфа, Хуго и Норберта, пошарьте по округе! Арбалеты в боевом положении! Оружие наготове!

И снова склонился к Вилфриду.

— А что? — усмехнулся Вилфрид, делая попытку встать, — Законный повод выпить бутылочку-другую красненького! Для восстановления крови, так сказать!

— Взик!

— В-ж-ж-жик!

— А ты везунчик! — заметил Марциан, взглянув на меня.

— Я?! А я-то здесь каким боком?

— А вон, — кивнул Марциан, — посмотри рядом с ногой!

Я взглянул и невольно отдёрнул ногу. Прямо возле пятки торчали два оперения. Две стрелы вошли наполовину в землю, едва-едва не пронзив мне лодыжку.

— Взик! — на том месте, где только что была моя нога, расцвело ещё одно оперение стрелы.

— В-ж-ж-жик! — прогудел ответный болт Катерины.

— Тебе нельзя здесь! — испугался я за девушку, — Здесь стреляют!

— Я заметила! — хладнокровно ответила Катерина, вкладывая очередной болт в арбалет.

— Сударыня! Сударыня! — беспомощно взывала Эльке, — Господа крестоносцы правы! Пойдёмте туда, где безопасно!

— Уже везде безопасно! — возразила Катерина, — Никому не видно, куда стрелять!

И в самом деле, огонь на стене удалось потушить, и нас накрыла сразу полная темнота. Даже луны не было видно на небе, даже звёзд. Прямо, тьма Египетская! Я зябко передёрнул плечами. Здесь вам не Египет! Тем более, когда полураздет.

— Идёмте в трактир! — хмуро приказал Марциан, — Там и подумаем, что делать.

В трактир набились все добровольные помощники в тушении. Кто в чём. Перемазанные сажей, но довольные: огонь удалось потушить, и довольно быстро. Только хозяин горько плакал за стойкой.

— Убытки… — бормотал он сквозь слёзы, — Сколько убытков!

— Дурак! — бросил ему Марциан, проходя мимо и бережно поддерживая под локоть перебинтованного Вилфрида, — Три-четыре бревна обгорели, разве ж это убытки?! Молись Господу, что сторож не заснул! Был бы ты сейчас на небесах… вместе с нами! Я бы на твоём месте сторожу в ножки бы поклонился, да свечку в церковь поставил, что Господь от беды уберёг! Делов-то, брёвна от сажи очистить, да закрасить, да комнаты проветрить…

— А слухи? — всхлипнул хозяин, — Пойдут слухи, что меня пожечь хотели, кто ко мне в трактир сунется? Ой, разорение…

— Так не тебя пожечь хотели! — сунулся было я объяснять, и наткнулся на суровый взгляд Марциана.

Ах, да! Если хозяин поймёт, что подожгли трактир, чтобы выманить крестоносцев, то получится, что мы виноваты? Мы и платить за убытки должны?

— А кого? — разинул рот хозяин, — Кого пожечь хотели?

— М-м-м… — замялся я.

— Всех! — вместо меня объяснила Катерина, проходя к столику, — Всех хотели пожечь! Разбойники же? Конечно, разбойники! Вот и думали, что пожгут трактир, а сами соберут с пепелища что-то ценное. А если выскочит кто, того стрелами побьют, да пограбят. А когда разбойники увидели крестоносцев, то убоялись и убежали!..

— А как они узнали, что это крестоносцы? — растерялся хозяин, — Без плащей-то?

— А по выучке военной! — глазом не моргнула Катерина, — Рыцари, чай, все как на подбор, с оружием выбежали? Тут разбойники и смекнули, что пора бежать от верной смерти! Так что, считай, Господь спас! И сторож молодец.

— Я тому сторожу неделю буду пиво бесплатно наливать! — просиял трактирщик, — Нет! Месяц! И в церковь во-о-от такую свечу чистого воску поставлю! И в самом деле, Господь сберёг! Так всем и объяснять буду: благословение Господне над местом сим! Иные бы сгорели, а мой трактир словно под дланью Господней!

— Вина! — приказал Марциан, усаживаясь за стол, и помогая сесть Вилфриду, — Красного!

— Сей момент, господа! — засуетился трактирщик, — Сей момент! Эй, Карина! Что за вид непотребный! Живо приведи себя в порядок! Да нацеди вина господам постояльцам, не видишь, жажда у них после тушения пожара!

Признаться, только когда трактирщик сделал замечание служанке, тогда и остальные вспомнили, в каком они виде. Эльке коротко взвизгнула и опрометью бросилась по лестнице. Рыцари тоже посмотрели друг на друга с сомнением. Не слишком презентабельно выглядели рыцари, прямо скажем, в нижнем белье.

— Десять минут! — нехотя распорядился Марциан, — Через десять минут собираемся здесь же.

* * *

Ровно через десять минут все сидели за столом, включая вернувшегося Ульриха и оруженосцев. На молчаливый вопросительный взгляд Марциана, Ульрих, так же молча, отрицательно покачал головой: никого.

Марциан дождался, когда служанка расставит кружки и принесёт несколько кувшинов вина, благословил трапезу, и слегка наклонился над столом. Невольно и остальные последовали его примеру.

— Почему разбойники не убили сторожа? — медленно и с расстановкой спросил Марциан, и сам себе ответил, — Потому что это не разбойники. Были бы разбойники, сторож был бы у них целью номер один! Но нет. Они не собирались никого грабить. Разве что так, попутно… Цель у них была совсем другая. Их целью было сделать так, чтобы все выскочили и были бы видны на освещённом пространстве. Казалось бы, хочешь убить крестоносцев? Спали весь трактир! Но нападающие так не сделали. Это означает, что не все мы являемся целью убийства. А, либо кто-то один, либо некоторые из нас. Надеюсь, никто не подумал, что охота за кем-то другим идёт? Если ранен только крестоносец?

Стрелка подвело только то, что прицеливаться в свете дрожащего и метущегося пламени очень непросто! И всё же стрелок сделал несколько выстрелов. Не по толпе, нет. По крестоносцам! Один ранен, другой был очень близок к ранению. Это я своими глазами видел!

И что нам теперь делать? Какие будут предложения?

— А у нас есть выбор? — буркнул Ульрих, — Мы все понимаем, что речь идёт об Андреасе. Он непосредственный участник всех покушений на посольство. И пусть ни в одном из покушений не пострадал, но целили каждый раз в него. Так что? Давайте отправим его в передовой отряд? В одиночку? А потом, когда стрелок легко расстреляет его из очередной засады, скажем: «Ах-ах, как неприятно получилось! Но мы не виноваты, не будем переживать по этому поводу! Ничего страшного, привезём Папе римскому труп!». Так, что ли? Зато сами останемся целы и невредимы? Так вот, моя рыцарская честь не позволит так поступить! Как бы я лично не относился к Андреасу, но я рыцарь! И я имею рыцарскую честь!

— Поддерживаю! — подал слабый голос брат Вилфрид, — По всем пунктам поддерживаю! Ага! Либо мы рыцари, либо… но мы же рыцари? Ага?

— Значит, придётся по ночам охранять ещё и трактиры! — вздохнул Марциан, — Сегодня повезло, но поверьте, друзья мои, не во всех трактирах такие бдительные ночные сторожа. Есть просто нерадивые, есть пьяницы… и вообще…

— Чего там, ваша милость? — простуженным голосом сказал Норберт, переглянувшись с остальными оруженосцами, — Справимся! Будем выставлять ночью парную стражу. На всю ночь. А утром они будут отсыпаться в телеге, до обеда. Делов-то!

— Хорошо… — Марциан оглядел нас всех и голос его посуровел, — Приказываю! Порядок движения с сегодняшнего дня: два человека в передовом дозоре; два человека в арьергарде. Основная группа едет чуть впереди кареты. До обеда в телеге спят те, кто дежурил ночью, после обеда — те, кому предстоит дежурить. Дежурства определяет брат Ульрих, но думаю, ночные пары лучше составлять из тех, кто оруженосцы одного рыцаря. Они друг друга хорошо знают и понимают без лишних слов. Вопросы?

Меня словно толкнул кто.

— Требую! — отчётливо сказал я, — Требую, чтобы меня не оберегали, словно хрустальную статуэтку! Требую, чтобы меня включали в дозоры! И в ночные дежурства тоже!

И увидел, как одобрительно посмотрели на меня все, без исключения. Посмотреть посмотрели, но…

— Отклоняю! — непререкаемо заявил Марциан, — Дозоры, стража и прочее возлагаются на оруженосцев! А ты не оруженосец. Ты будешь среди рыцарей. Среди нашей основной ударной силы. Я же не ставлю в дозоры брата Ульриха или брата Вилфрида? И тебя не поставлю! Ещё вопросы? Нет вопросов? Тогда седлаем коней! Светает уже. Вино все допили? Эй, хозяин! Счёт!

Глава 51. Катеринины байки

С тех пор как существует мирозданье,

Такого нет, кто б не нуждался в знанье.

Какой мы ни возьмем язык и век,

Всегда стремится к знанью человек.

Рудаки.

Бранденбуржское курфюршество, Солдин-Кострин, 02.10.1410 года.

Ещё только заканчивали седловку, ещё проверяли подковы у коней, а брат Ульрих с одним из своих оруженосцев успели вернуться в трактир. Они решили снова осмотреть окрестности, уже при свете. В руках у Ульриха было четыре арбалетные болта. Один из них он показал Марциану.

— Кровь? — удивился Марциан и оглянулся на Катерину, — Поздравляю! Кажется, нам удалось отомстить за рану брата Вилфрида! Кстати, не возражаете, если сегодня брат Вилфрид прокатится в карете, вместе с вами? Боюсь, он ослаб от потери крови.

— Я в порядке! — вскинулся Вилфрид, — А потерю крови найдём чем возместить! Ага!

— Брат Марциан прав! — непреклонно заявила девушка, — Вам нужен отдых и покой! Сегодня вы едете в карете! По крайней мере, пока не почувствуете себя лучше!

— Ну, разве что первую половину дня… — сдался Вилфрид, — Поверьте, сударыня, свежий воздух для рыцаря здоровее, чем отдых и покой в карете!

Ну, вот! И с Эльке было не очень комфортно, во всяком случае, приходилось сдерживать язык, а теперь? О чём можно беседовать теперь? О птичках?.. Если вообще места в карете для меня хватит.

Брат Ульрих, между тем, подошёл к девушке и молча воткнул в землю все четыре болта. Катерина, так же молча, наклонилась и выдернула болты из земли. И унесла их в карету. Всё понятно. Из рук в руки передавать нельзя, а так, опосредованно, через землю, можно. Ну, что за люди! Что за нравы!

— Иди сюда, Шарик! — со вздохом позвал я, — Вот тебе морковка! Можешь считать, от леди Катерины!

Клац! И Шарик захрустел лакомством. А в руках у меня остался только хвостик морковки. Как он умудряется?! Откусил, как срезал! Точно по обрезу пальцев.

* * *

— Я никак не могу понять нашего противника! — покачиваясь в седле, объяснял нам брат Марциан, — А значит, не могу предугадать его действия! Чего он хочет? Остановить посольство? Вроде бы нет… Убить Андреаса? Вроде бы да… и вроде бы нет! Покушения на него были, отрицать это глупо. Но скажите, почему нападающий не использовал, к примеру, отравленные стрелы?! Чтобы наверняка? А он их не использует! Настолько уверен в себе, или тут что-то другое?..

— Может, у него нет яда? — предположил я.

Рыцари посмотрели на меня снисходительно.

— Достаточно смазать наконечник собственным дерьмом, и это будет гораздо опасней простого наконечника, — пояснил Марциан, — Из-за возможного заражения крови. Надеюсь, никто не думает, что у них недостаток в дерьме? А я осмотрел рану Вилфрида. Чисто!

— Может, он хочет не убить Андреаса, а задержать каким-то образом посольство? — предположил Ульрих, — Почему нет? Он понимает, что Андреаса мы не можем оставить лечиться на середине пути, как поступили бы с любым другим рыцарем или оруженосцем. И, если рана будет достаточно серьёзная, то и везти с собой проблемно. А значит, всё посольство будет ждать исцеления нашего Андреаса. По-моему, разумная версия!

— Может быть, может быть… — пробормотал Марциан, — Тогда надо ждать какой-то каверзы, вроде разрушенного моста или чего-то подобного. Того, что задержит нас в пути. Пока такого не было.

— Уже есть! — протянул Ульрих вперёд руку. Впереди догорал хлипкий мостик через небольшой, узкий ручей.

Узкий, он может быть и узкий, а больше часа нам потребовалось, чтобы найти неподалёку надёжный брод, разведать, насколько крепко дно, перекатить карету и телегу, и вернуться на дорогу.

— Ну, что ж! — подвёл итог Марциан, когда мы выстроились обычной процессией, — Теперь можно делать выводы и прогнозы!

— Я готов! — тут же вызвался Ульрих.

— А я ещё ничего не решил! — возразил Марциан.

— Когда решишь, можешь быть уверен: я готов!

— О чём вы? — всполошился я.

— О засаде на нападающих, — усмехнулся, оглянувшись на меня, Ульрих, — Если мы правы, то нам следует выделить хотя бы пару лучших бойцов и отправить их вскачь, на день пути вперёд! И сделать засаду, где-нибудь под мостом или там, где лучшее место для создания препятствий. Как только негодяи попытаются поджечь мост, тут они и поплатятся!

— И сколько мы можем выделить?

— По крайней мере пару бойцов: я и один из оруженосцев.

— Но их пятеро! Как минимум!

— На нашей стороне внезапность, — хладнокровно ответил рыцарь, — Уж они-то засады точно не опасаются! Это, считай, сразу двое убитых из арбалетов. А разве мы вдвоём испугаемся троих оставшихся мерзавцев? Фи! Так, что ты думаешь, брат Марциан?

— Я думаю… нет! — покачал седой головой Марциан, — Пока мы зримо не убедимся, что твоя теория справедлива.

— А сгоревший мост?..

— Мост могли поджечь, не для того, чтобы задержать нас в пути вообще, а для того, чтобы так задержать, чтобы успеть устроить засаду. Честно говоря, не тянет тот мост на серьёзную задержку! Я бы, на месте нападающих, выбрал другой мост! Чтобы, как минимум, на день нас задержать!

— Как скажешь, брат Марциан! — внешне равнодушно ответил Ульрих, но я заметил, как остро блеснули его глаза, — Как скажешь! Вот только, как бы поздно не было!

— Посмотрим… — буркнул Марциан, обрывая беседу.

* * *

Только после обеда, когда брат Вилфрид, покряхтывая, решился пересесть из кареты в седло, чтобы его «ветерком обдуло», я отважился на встречу с Катериной. И чужих ушей меньше, и что-то очень гневно она поглядывала на меня из окна кареты, когда мне случалось проехать мимо. К чему бы?..

— Благодари Бога! — такими словами встретила меня Катерина, когда я открыл дверцу кареты, — Благодари Бога, что уже полдень и я себя в руки взяла! А то была такая злая, что за себя не отвечала! Нашёл моду, э-э-э…

Девушка бросила быстрый взгляд на Эльке и закончила невнятно, — Нашёл моду… глумиться! А злоречие — это верный путь к дьяволу! Всё! Баста! Я с тобой говорить отказываюсь! На всякий случай!

— А когда господин Андреас… это… злоречествовал? — открыла рот Эльке.

— Было дело! — Катерина бросила на меня рассерженный взгляд, — Ты не слышала…

— И не подумаешь! — Эльке выпучила на меня удивлённые глаза, — Всегда был такой обходительный, такой вежливый сударь, что прямо рыцарь, прямо рыцарь! И вдруг… а вы точно слышали, что он злоречествовал, сударыня? А про кого?

— Слышала! — отрезала Катерина, — Никто не слышал, а я слышала! И он это знает, вон, глаза стыдливо прячет! Чует кошка, чьё мясо съела!

— Ничего я не прячу! — возмутился я, — И не злоречествовал! Но мы с тобой поговорим об этом позже. И вообще, все были довольны, одна ты возмущаешься!

— Вот что! — внезапно успокоилась Катерина, — Что бы ты не говорил, тебе не удастся сбить меня с пути исинного. А потому что, лет двести назад, жил такой прославленный монах — и я горжусь, что он был бенедиктинцем! — его звали Фомой Аквинским. Он написал научный трактат, под названием «Сумма теологии», в котором дал так называемые «пять путей к Богу». Их ещё называют пятью доказательствами существования Бога. Я это хорошо усвоила! Поэтому можешь забыть своё «у меня есть вопросы!». Какие бы вопросы у тебя не были, ничто и никогда не опровергнет учения Фомы Аквинского!

— Хотелось бы послушать! — скромно заметил я.

— Но это будет последний наш разговор на эту тему! — заметила Катерина, — А то, мало ли! Вдруг твоё злоречие и на Святое Писание перекинется?!

И она опять бросила взгляд на Эльке.

— Так что с Фомой Аквинским?

— Есть такие еретики, которые отвергают существование Божие… — начала Катерина, и Эльке тихонько охнула, прикрыв рот рукой, — И они приводят, в основном, два довода. Первый довод, что если Бог — это бесконечное добро, то это бесконечное добро должно было бы полностью вытеснить зло из нашего мира. Ну, раз оно бесконечно. Но зло в мире есть. А значит… Второй довод, что если есть явления, которые можно объяснить природными силами или человеческим участием, то незачем объяснять это божественным вмешательством. А поскольку всё вокруг можно объяснить силами природы, то значит…

Так вот! Фома Аквинский приводит пять доказательств! Неопровержимых! Пять путей, следуя по которым, можно понять, что Бог есть!

Первый путь — путь движения. Мы все видим, что в нашем мире есть движение. Вот, мы едем в карете. Карета движется. Почему? Её движет лошадь. А что движет лошадью? У неё есть жизненные силы, которые она восполняет кормом и питьём. Травой, сеном, овсом и так далее. Трава и овёс растут. Движутся. Почему? Потому что на них светит Солнце и льются дожди. А почему ходит по небу Солнце? И так о любой вещи. Если она движется, то эту вещь что-то движет, придаёт ей движение. И ту вещь, которая придаёт движение, тоже что-то движет. Но, тогда получается, что должна быть какая-то первичная сила, которая придала движение самым первым вещам, но сама ниоткуда эту силу не получила. И эту силу, которая двинула все вещи разом, мы называем Богом…

Второй путь — путь причины. Всем следствиям есть причина. Вот, мы едем к Папе римскому. Почему? Потому что везём ему известия от Великого магистра. Почему? Потому что была война и она закончилась. Почему? Потому что Великий магистр объявил войну Польше, но сперва потерпел неудачу во время Грюнвальдской битвы, но сумел удержать свою главную крепость Мариенбург. Почему? Потому что король Польши жаждал овладеть Пруссией. Почему? И так далее и так далее. Любое следствие имеет причину. Но, продвигаясь по этой цепи причин и следствий, мы неминуемо должны прийти в самое-самое начало цепи. Мы должны найти первопричину, от который идут все остальные следствия, а сама она причины не имеет. И эта первопричина не имеющая причин для себя, есть Бог…

Третий путь — существование небезусловных вещей. Ну, если проще, есть вещи возможные и необходимые. Есть вещи, которые могут быть, а могут и не быть. А если поразмыслить хорошенько, то все вещи, которые мы наблюдаем вокруг, когда-то не были, потом возникли, а потом перестанут быть. Вот, карета. Когда-то её не было, потом её построили, а потом она настолько износится, что её выкинут и она сгниёт. А вот гора. Но, когда-то её не было! А потом она появилась. Тысячи и тысячи лет будут дуть ветры, сдувая с горы пыль, будут камнепады и лавины, и в конце концов, гора разрушится. И так всё в этом мире! Но тогда получается, если возможно, что чего-то не было, то его и в самом деле, когда-то не было! А потом возникло. А потом разрушится. А если это можно сказать про всё, что нас окружает, про весь видимый и невидимый мир, то выходит, что этого мира когда-то и не было! Но если этого не было, то должна была быть причина того, что всё это есть! Должно быть нечто, что породило всё сущее. Всё что нас окружает, это возможное. Но должно было быть нечто необходимое, само-по-себе-необходимое, чтобы породилось всё возможное. И это само-по-себе-необходимое не имеет иной необходимости, кроме самой-себя. Но является необходимым, для получения возможного. Это и называется Богом…

Четвёртый путь — путь совершенства. Вот у нас в посольстве есть карета и есть телега. Что из этого более совершенно? Карета. Телегу склепал простой мужик простым топором, а карету делал каретный мастер. Можно ли сделать более лучшую карету? Можно. Но, если подумать, мы каждый раз оперируем понятиями «лучше, совершеннее, благороднее, красивее». То есть, мы сравниваем вещи, по некоей шкале совершенств. Всё выше и выше, всё более совершенное, изысканное, благороднее… Что же на самом верху этой шкалы? Что совершеннее всего, что мы видим в этом мире и что можем себе вообразить? Мы называем это Богом…

Пятый путь — путь порядка и гармонии. Посмотри вокруг! Разве мир не прекрасен? Разве не радуется твоя душа, ярким цветам, тёплому солнцу, желтеющим нивам, простору степи или голубизне небес? Разве не чуден мир вокруг нас? Но, если поразмыслить хорошенько, то получается, что бессмысленные природные тела тем или иным образом действуют наилучшим для них образом? То есть, действуют не случайно, а намеренно? Идут к какой-то цели? Но это невозможно для бессмысленных тел! Если только они не ведóмы особой силой, которая и направляет их к благу. Какая же это сила? Подсказать ответ?

— Бог! — уверенно и потрясённо выдохнула Эльке, оглядывая нас широко открытыми глазами, — Бог всемогущий!

— И на этом все разговоры о божественном заканчиваем! — отрубила Катерина, — Хочешь поболтать, давай разговаривать о чём-то другом! Точка!

— У меня есть вопросы! — упрямо возразил я, — И эти вопросы вроде бы простые… но вряд ли ты найдёшь ответы. Хоть тебе и кажется, что ты такая умная, что можешь всё растолковать. Кстати, как монашке, тебе могут всякие вопросы задавать, разные… маловеры. И ты должна будешь им всё подробно объяснить. Мои вопросы ты объяснить не сумеешь! Но, давай поговорим об этом позже. Когда сама захочешь. Когда тебе будет казаться, что нет для тебя загадок! Вот тогда мы и обсудим мои вопросы. От простого к сложному. А сейчас, так и быть, поболтаем о чём-нибудь другом.

Да, вот так просто я закинул крючок. Уж мне ли не знать, что рано или поздно, девушка не выдержит и спросит, что это за такие хитрые вопросики?! Она же девушка, а значит, любопытна без меры! Вот тогда и поговорим! Надеюсь, не в присутствии Эльке.

— А о чём ты хочешь «поболтать»?..

— А мне всё любопытно! — я выглянул в окошко кареты, — Вот, например, откуда мы знаем, как нам ехать? Мы несколько раз за сегодня перекрёстки проехали, не сворачивая. А вдруг надо было свернуть? Мы слушаем трактирщиков? А если они нам врут?!

— Да, нет же! — хихикнула Катерина, — Есть карты! Наверняка у брата Марциана есть карты, по которым проложен наш маршрут! Не понимаешь? А как ездили в пустыне караваны в твоё время?

— По описанию, — пробормотал я, — Например, три дня надо ехать так, чтобы солнце светило в правый глаз верблюду. Следующие три дня, чтобы солнце было прямо перед тобой. Ещё четыре дня, опять солнце должно светить в правый глаз. И так далее. И, если ты едешь правильно, то в определённый день ты окажешься возле колодца, где можно отдохнуть, напоить животных, может быть, встретить другой караван… А если ничего на твоём пути в назначенный час не окажется, то надо разослать по округе стражу. Они быстро обнаружат колодец, если вы отклонились! Возле колодца, возле воды, как правило, есть небольшой оазис! А у вас не так?

— А у нас маршрут нарисован на бумаге! Ну, или на пергаменте. Как бы, наша земля с высоты птичьего полёта. Ну, смотри!

Катерина расправила платье на своих коленях, словно лист бумаги, и принялась водить по нему пальцем:

— Вот, представь: здесь как бы извилистая голубая линия. Это означает, что здесь течёт река. Рядом надпись, что за река. Ну, к примеру, Одер. Вот здесь чёрный квадратик. Небольшой. Это какое-то селение, возле реки. А если квадратик побольше, то это город. Если совсем большой квадрат, то это большой город, может даже столица. А от города к городу, от селения к селению, тянется чёрная линия. Дорога. Если чёрная линия дороги пересекает голубую линию реки, значит, там построен мост или есть удобный брод.

— Ага! — я, кажется, стал понимать, — А вот здесь надо нарисовать крестоносцев? Они подъезжают к мосту?

— Не вздумай тронуть своими пальцами! — рявкнула Катерина и я невольно отдёрнул руку.

В самом деле, увлёкшись, полез рукой девушке чуть не между колен… Нехорошо получилось!

— Каких тебе ещё крестоносцев нарисовать?! — продолжала возмущаться Катерина, — Крестоносцы проехали, и нет их! А дорога, река, селение и всё прочее осталось. Эх ты!.. Мыслитель…

— Понимаю… — пробормотал я, — Кажется, теперь понимаю! А вот, мы уже какой день едем, и что? Карта всё не кончается?

— Смотря какая карта! — пожала плечами девушка, — Есть карты небольшие, скажем, карта владений одного барона. Есть карты графства или даже королевства. А самая большая, которую я знаю, это Каталонский атлас.[1]

— И что это такое?..

— О! Это величайшее чудо! Представь себе: вот перед тобой шесть листов велéня, размером…

— Веленя?..

— Ну… долго объяснять! Будем считать, что это просто очень, очень высококачественный пергамент. Такой, как ты видел в Мариенбурге.

— Я его видел?!

— Ну, конечно! Каждый раз, когда ты бывал в часовне, ты внимательно рассматривал картины. Они нарисованы на велене!

— На коже?!

— Ну, не на папирусе же рисовать? Ха-ха-ха! Обычно художники рисуют или на досках, или прямо на стене, это называется «фрески», там особый способ рисования, или вот, на пергаменте. Говорят, в Венеции сейчас входит в моду рисование на холсте[2] из пеньки… ну не знаю! Я этих картин не видела, судить об их качестве не могу! Но мы отвлекаемся.

Так вот, перед тобой шесть листов веленя, каждый размером пятьдесят на шестьдесят пять сантиметров. На первых двух листах описаны современные знания по астрономии, астрологии, космографии… Кстати, доказывается, что Земля — это шар! Это по поводу нашего давнего спора! Вот… А на четырёх остальных листах — вся наша Земля нарисована! Представляешь?! Вся Земля! И Африка, и Азия, и всё-всё-всё! От западных берегов Европы, до восточных берегов Китая! И везде свои подписи, что есть что. Снизу карты в прямом отображении, а сверху карты — в перевёрнутом.

— Почему?!

— Сам не догадываешься? Ох ты, горе моё! Ну, вот, положил ты карту на стол. Подошёл к столу и рассматриваешь. Африку тебе видно хорошо и надписи прямо. Замечательно! А Европу тебе видно уже не очень подробно! На стол полезешь? Нет, конечно! Ты просто обойдёшь вокруг стола. И тогда перевёрнутые надписи станут для тебя правильными! Африка станет в перевёрнутом виде. И вот так, бродя вокруг стола, можно рассмотреть всю земную твердь! Всё там есть! И Индия, и Турция, и загадочная Русия, и Персия… Весь мир! Посмотришь — и дух захватывает! Насколько огромен мир Божий!

— Странно! — сухо заметил я, — Откуда же эти знания? Ну, про Индию, Персию, Китай и эту… Русию? По слухам нарисовали?

— Да ты что! — обиделась Катерина, — Какие слухи! Всё замерено, изучено, зафиксировано! Точный геометрический расчёт! Ну, как ты не поймёшь? Арагонский король Хуан Первый, Охотник, и его отец Педро Четвёртый Арагонский в тысяча триста семьдесят пятом году поручили работу некоему Аврааму Крескесу, крещённому еврею. Для подарка кузену Хуана, будущему французскому королю Карлу Четвёртому…

— …Безумному? — вспомнил я.

— Влюблённому! — исправила Катерина.

— А это не одно и то же? — я улыбнулся.

— Не знаю! Так вот, Авраам Крескес, с сыном Иехудой Крескесом, собрали все карты, которые только могли найти на Майорке! Они жили на острове Майорка, если что, а Майорка — это центр картографии! Так вот, собрали все карты, и копии карт, и описания земель, сделанные путешественниками, и записки о военных походах, к примеру, Александра Македонского… и всё это привели к одному масштабу, и сделали одну общую карту. И это… потрясает воображение! Эх, Андреас! Ты бы тоже испытал восторг и эйфорию, только бросив взгляд на это чудо! И вся карта, помимо изображения городов, стран, земель, рек, морей и прочего, она вся исчерчена локсодромами!

— Чем-чем она исчерчена?!

— Локсодромами, балда!

— Какой-то особый карандаш или краска?..

— Ох, ну ты балбес! Ну, ладно… Есть такая штука: компас…

— А что с локсодромами?

— Будут тебе локсодромы! Слушай! Есть такая штука: компас. Ещё в античные времена, чтобы ориентироваться в море, моряки брали иголку, протыкали этой иголкой кусочек пробки и опускали в миску с водой. Если коснуться кончика иголки магнитом, то — представляешь?! — иголка начинает крутиться в воде! А когда останавливается, то всегда показывает на Полярную звезду! Значит, на север. Вот такое чудо Божье! А не так давно, некий Флавио Джойя придумал, как это ещё улучшить. Вот эту магнитную иголку он надел на вертикальную шпильку, а к стрелке прикрепил лёгкий круг, который разбил по окружности на шестнадцать румбов. Понимаешь? Так вот, локсодрома — это такая линия, которая соответствует этим самым направлениям по румбам! То есть, если ты захочешь приплыть, ну к примеру, из Марселя в Лондон, то тебе нужно всего-то взять этот атлас и рассчитать, сколько времени плыть под одним румбом, по одной из локсодром, а потом переложить руль так, чтобы плыть под другим румбом, по другой локсодроме. И ты окажешься в Лондоне! Понимаешь?! Это словно морские дороги! А от этого Каталонский атлас из простой карты сразу становится ещё и портуланом — то есть картой морской, для морских дальних плаваний! Ну, кстати, локсодромы в атласе проложены и по суше. То есть, и на суше можно пользоваться морским прибором — компасом! Как тебе?!

— Ну, хорошо… — задумчиво сказал я, — А вот… в Грюнвальдском сражении участвовал татарский хан Джелал ад-Дин. Его земли в этом атласе есть?..

— Есть! — победно улыбнулась девушка, — Вся Сарматия[3] как на ладони. И даже изображён хан Джанибек — сеньор Сарматии!

— Угу… А этот… Лугвений Мстиславский?.. Его земли тоже есть?

— Литва? Конечно! Я же говорю: даже Русия есть! Ну, русинская часть Сарматии.

— А Русия…

— Это сразу за Литвой. Странная и загадочная страна. Кстати, ты же знаешь, что Лугвений по отцу литовец, а по матери — русин? И был вынужден постоянно воевать за Смоленск с рязанскими князьями? Они-то, уже чистые русины! А за Рязанью — Москва. Там сидит Великий князь русинов. А за Москвой — вообще чудные земли! Взять хоть Пермь! Представляешь? Там есть «золотая баба» — статуя женщины выше человеческого роста! И дикие жители ей поклоняются… Вот, ужас-то!

— Почему ужас?

— А потому что евреи как-то вздумали поклоняться золотому тельцу. И Бог разгневался! Представляю, как он гневается на русинов за золотую бабу!

— Ну, опять же, а кто это видел? Слухи?

— Да не слухи это! Не слухи! Ладно, вон, уже, вроде бы, к трактиру подъезжаем, а завтра я расскажу тебе о великих путешественниках: о Марко Поло, о Джоне Мандевиле, об Одорике Фриульском и о прочих знаменитых людях! Вот ты обомлеешь!

[1]

Каталонский атлас.

[2] …рисование на холсте… Любознательному читателю: да-да, совершенно привычное для нас рисование на холсте, в те далёкие времена ещё не практиковалось. Делались только первые робкие попытки. Только через столетие, в XVI веке, рисование на холсте станет массовым.

[3] …вся Сарматия… Любознательному читателю: в Европе, ещё с античных времён, было принято всю Восточную Европу называть Сарматией (а жителей — сарматами), при этом их разделяли на две Сарматии: Сарматия Прима (первая) или Европейская — это земли справа по течению Волги, а Сарматия Секунда (вторая) или Азиатская — это земли слева по течению Волги. На Каталонском атласе изображён хан Джанибек, сидящий на троне с подогнутыми ногами, и надписью: «Йамбек, сеньор де Сармат».

Глава 52. Задержка в пути

Нельзя ли для прогулок,

Подальше выбрать закоулок?

Александр Грибоедов.

Бранденбуржское курфюршество, Солдин-Кострин, 03.10.1410 года.

Всю ночь брат Вилфрид надрывно кашлял. По всей видимости, рана оказалась серьёзнее, чем мы думали. Утром, при очередной перевязке, выяснилось, что барсучий жир, которым смазывали бок Вилфриду, не помог и рана воспалилась. Брат Марциан бродил по трактиру хмурый и гневно кусал кончики усов.

— Едем! — убеждал нас Вилфрид, периодически перемежая свои слова кашлем, — Едем дальше! Мы же рыцари! Ага! Ветерком обдует, и как рукой, как рукой! А если ещё выпить кружку горячего красного вина с пряностями… кхе-кхе-кхе… то вообще пустяки!..

— Мы едем в ближайший замок! — решился, наконец, Марциан, — Эй, хозяин! Чей замок стоит на этих землях?

— Барона Рудольфа, дай Бог ему всяческого процветания! — почтительно ответил трактирщик.

— Что за барон?..

— Достойный рыцарь, ваша милость! Вот уже скоро семьдесят лет ему, а всё так же крепок духом, как в молодые годы. Хотя, телом ослаб, да… Ну, так ему его сын помогает, их милость, барон Ланзо.

— Отлично! — обрадовался Марциан, — Если хозяин стар, но бодр, значит, у него врач хороший! Едем в замок! Собираемся, собираемся! Едем!

* * *

Барон Рудольф, старый, худой, но ещё довольно крепкий старик, зябко кутающийся в длинное лиловое шаубе, вышел встречать нас во двор. Шею старика оттягивала массивная золотая цепь, но не колечками, а в форме пластин, скреплённых между собой, а на голове барона красовался этакий золотой обруч с красными и синими вставками из рубинов и сапфиров; по верху обруча были разбросаны крупные шарики жемчуга.

— Баронская корона! — шепнула мне Катерина со спины.

— Во имя Иисуса Христа! — надтреснутым голосом приветствовал нас барон.

— Во веки веков! — хором ответили крестоносцы.

Потом барон вежливо извинился, что нас не может приветствовать его сын, который уехал по делам и вернётся не раньше, чем через неделю, и пригласил нас чувствовать себя как дома. В свою очередь брат Марциан поблагодарил за тёплый приём и заверил барона, что если бы не хворь нашего собрата, мы не отяготили бы его двор своим присутствием.

— Надеюсь, ничего заразного? — всполошился барон.

Брат Марциан заверил, что брата Вилфрида всего лишь беспокоит воспалившаяся рана, и мы были бы рады квалифицированной медицинской помощи.

— В любом случае, не позже чем завтра, мы уедем! — непреклонно заявил Марциан, — Но вот вопрос, уедем ли мы все или будем вынуждены оставить брата Вилфрида на ваше попечение?..

Барон Рудольф смутился и заверил, что его личный лекарь примет все меры, чтобы благородный брат Вилфрид не покинул наших рядов. А то, пожалуй, два месяца придётся кормить нахлеб… в смысле, как же вы без вашего товарища? Нехорошо! Эй, кто там? Немедленно разыщите лекаря! Да-да, моего личного лекаря, Иоганна Осно! И направьте его к больному!

И барон, вверив нас заботам своего управляющего, с достоинством удалился.

Ну, что сказать? Мы с удовольствием помылись, отдохнули, перекусили. Дали отдых коням. Лично я совершил небольшую прогулку по внутреннему двору замка в компании Катерины.

— О! — удивился я, — А в этом замке что, две стены?!

— Так часто делают, — рассеянно заметила девушка, — Если средства позволяют. Удобно же! Вот, ты такой злобный агрессор. Собрал войско и пошёл завоёвывать всех направо и налево. Подошёл к замку. И такой, чешешь затылок — есть у тебя такая привычка, не спорь! — чешешь затылок, как же такую неприступную махину взять? А потом поднимаешься в стременах и повелительно выставляешь длань: «Войска! Вперёд!».

Войска бегут вперёд, и у каждого пикинёра на спине этакая вязанка хвороста — фашина называется. Подбежали ко рву… те, кого не убили арбалетчики. Побросали фашины в ров. Получилась хлипкая, но всё же плотина, по которой можно перебраться ближе к стенам. Тут вторая волна атаки. С длинными лестницами на плечах. Бегут, торопятся. Подбегают к стене… те, кого не убили арбалетчики. Приставили лестницы к стене! Ползут, карабкаются. Быстрее, быстрее! Один за одним, словно муравьи. А защитники крепости не спят. Они на нападающих бросают камни, сыплют им в глаза золу из печи и поливают кипящей смолой. Или просто кипятком. Тоже не весело. Никто не смеётся, уж поверь! Но вот, взобрались на стену… те, кто выжил. Ура? В том-то и дело, что не ура! Стена узкая, а защитники укрылись в башнях на стене, и поливают всю стену стрелами из луков и арбалетов. Атаковать башни! Спрыгнуть со стены! Атаковать замок! Ура!

Упс! И опять не ура! Нападающие оказались перед второй стеной! Она чуть ниже первой, но всё равно, до края не допрыгнешь. А защитники из-за этой второй стены бьют и бьют нападающих! Опять в ход пошли камни, пепел, кипяток… Лестницы!!! — кричат нападающие, — Дайте нам ещё лестниц!!! Щаз-з! Кто же им лестниц даст? Как эти лестницы на первую стену поднять? Вот и получается, что взять вторую стену можно, разве что, использовав для штурма гору трупов своих товарищей… чему активно противодействуют защитники!

— Артиллерия! — уверенно сказал я, — Только артиллерия поможет взять такое укрепление!

— Да… — уныло согласилась Катерина, — Артиллерия, это… переворот в военном искусстве… к добру ли это или к худу. Но, до артиллерии, вторая стена замка — это была суперзащита! Ладно, заболталась я с тобой! Пошли-ка обратно!

— А что такое?

— Здесь неподалёку есть бенедектинский монастырь. Правда, мужской… но всё же, думаю, имеет смысл навестить братьев по ордену! Пойду переоденусь опять в монашеское, да попрошу брата Марциана дать пару оруженосцев в сопровождение. А если не даст, то и так схожу. Кто посмеет монашку тронуть?

— Нет-нет! — всполошился я, — Идём к Марциану вместе! Я тоже буду просить про оруженосцев! А если что, я с тобой пойду! Чем не защитник?..

— Насмешил! — буркнула под нос девушка, специально так, чтобы я услышал, — Тоже мне… защитничек!

Но моё вмешательство не потребовалось. Брат Марциан тут же выделил двоих оруженосцев, да ещё наказал им внести пожертвования монастырю от имени Ордена, передав небольшой мешочек. А когда Катерина уехала, стало так ужасно грустно и скучно — словами не передать!

* * *

— Ну что ж… — очень пожилой доктор, под стать владельцу замка, закончил осмотр раны брата Вилфрида и печально смотрел на него сквозь круглые металлические очки, — Ну что ж, голубчик… большой беды я не вижу, но рана воспалилась и начинает гноиться… что не есть хорошо! Придётся вскрыть рану, вычистить, а потом прижечь. А? Как вы, голубчик? Потерпите?..

— А есть варианты? — хмуро буркнул Вилфрид.

— Конечно есть! — ласково улыбнулся доктор, — Вы можете отказаться от операции, и уже через неделю-полторы будете своими глазами лицезреть нашего Отца небесного… Как же не быть вариантам?..

— Режьте! — поспешно согласился Вилфрид.

Если бы это было просто «режьте»! Брата Вилфрида положили на стол, два помощника доктора навалились на руки и ноги пациента, а добрый старичок доктор вскрыл острым ножом рану, пальцами выдавил оттуда гной,промыл и прочистил края, в некоторых местах поскрёб ножом обнажившиеся рёбра, прижёг раскалённым металлическим прутом те места, которые он посчитал нужными, и только потом сшил крепкой ниткой бок брату Вилфриду. А потом тщательно промокнул всё что получилось тряпочкой, которую окунул перед этим в кипящее вино…

Я бы орал. Я бы орал так, что за стеной замка было бы слышно. А брат Вилфрид закусил зубами вставленный в рот кусок деревяшки и только тяжело дышал, редко и с присвистами. И по лбу его катились бисеринки пота. В который раз я убеждался, что крестоносцы — железные люди!

— Не туда… не туда вино надо было! — хватило сил пошутить рыцарю, — Вино… его же внутрь употребляют… Ага!

— Это само собой! — серьёзно кивнул добрый доктор, отмеряя в кипящее вино каких-то сушёных травок и порошков, и помешивая, — Так… та-а-ак… Пейте!

— Ух ты!.. — выдохнул Вилфрид, сделав глоток, — Ух ты!

— Ух я! — согласился доктор, — А теперь спать голубчик! Спать-спать-спать! И без разговоров! Человек во сне себя лечит…

Ну, не знаю! Или брат Вилфрид потерял сознание, или старичок доктор подмешал какое-то снотворное, но мне кажется, что крестоносец заснул ещё по пути, когда помощники доктора его бережно несли к постели.

* * *

Катерина вернулась поздно, озабоченная, заперлась с Марцианом и с полчаса они о чём-то беседовали. Потом был пир, устроенный в нашу честь, а потом все уснули. Чтобы проснуться затемно, к утрени, по зову колокола.

И вот опять мы седлаем коней, а впереди — дорога. Цокот копыт и утренний холодок, который забирается под одежду и бодрит так, что поневоле начинаешь дрожать. Яркие брызги рассвета, согревающего не столько тело, сколько душу. Нависшее угрюмое небо, то и дело брызжущее мелким нудным дождиком и неохватные взгляду просторы, которые хоть и кажутся неохватными, а изъезжены вдоль и поперёк, расчерчены и поделены между влиятельными вельможами. Даже дорога, по которой мы собираемся ехать, только кажется ничьей, а на самом деле проложена по землям, которые кому-то принадлежат.

— По коням! — скомандовал Марциан, заметив, что ворота замка начали открываться.

Я не выдержал и юркнул в карету, под насмешливые взгляды рыцарей.

— Я так и знала, что ты долго не выдержишь! — радостно заулыбалась Катерина, когда я распахнул дверцы кареты, — Ты ещё любопытнее меня!

— Я просто замёрз! — возразил я, протискиваясь на сиденье и ещё подрагивая от утренней свежести, — А так-то я любознателен, да! И я помню, как кое-кто дал обещание рассказать про путешественников! Я готов слушать!

— А как брат Вилфрид?

— Нормально. Спит, — сообщил я, — Ты не тяни, ты рассказывай.

После утренней службы, старичок доктор ещё раз осмотрел рану нашего рыцаря и разрешил ему продолжать путь. Не знаю, сам по себе он так решил, или ему об этом прозрачно намекнул барон Рудольф. Вилфрид категорически отказался ехать в карете, и брат Марциан, подумав, велел накидать побольше сена в телегу, куда Вилфрид и зарылся с головой. Перед самым отъездом добрый доктор ещё раз напоил Вилфрида кипящим вином со своими порошками, и крестоносец опять безмятежно заснул. А мы тронулись в путь.

— Значит, про путешественников… — задумчиво прикусила нижнюю губу Катерина, — Хм! Ну, давай про путешественников! И первыми путешественниками я назову… м-м-м…

ХРЯСЬ!

Зад кареты, где сидел я, внезапно провалился подо мной, и я, конечно, тоже, а обоих девушек наоборот, швырнуло в мою сторону. Бедная Катерина чуть не влетела в мои объятья, едва-едва успев выставить перед собой руки, уперевшись в спинку дивана точно над моими плечами.

— Гони!!! — услышал я истошный выкрик Марциана, — Подальше от стен!! Гони!!!

Раздался звонкий щелчок бича и карету начало швырять направо и налево, подбрасывая на каждом ухабе. Нас по всей карете мотало, словно тряпичных кукол. Наконец, карета остановилась.

— В угол! — шепнула Катерина, — Живо в угол! А ты — повернула она голову к Эльке, — если без моего разрешения рот откроешь, язык отрежу! Лично! Понятно?!!

Бедная девушка только часто-часто закивала рыжей головой. И тут же брат Марциан распахнул дверцу:

— Как вы, сударыня?!

— Нормально, — чуть пренебрежительно ответила Катерина, — было бы о чём спрашивать!

— А… Андреас?..

— Он в углу сидел. Повезло…

— Ага… — Марциан внимательно осмотрел внутренность, задержал взгляд на мне, перевёл его на Эльке, — А вы, девушка?

— Она тоже хорошо! — поспешила ответить за неё Катерина, — Не правда ли, Эльке? Ты можешь это сказать!

— Хорошо, сударь! — пискнула Эльке.

— Ну и слава Богу! — облегчённо выдохнул Марциан.

— А что случилось? — подал голос я.

— По всей видимости, нападение? — пожал плечами Марциан, — Но… странное! Со стен не стреляют… Разве что хотят победить нас в честном бою? Значит, надо ждать отряда!

— А карета?

— У кареты подрублена задняя ось! — раздельно выговорил Марциан, — Поэтому и понятно: нападение! Андреас! К бою!

— Мне не протиснуться мимо девушек! — угрюмо сказал я.

— Н-да! Придётся вам, девушки, выйти из кареты, освободив дорогу. Нам любой меч на пользу будет… Хотя… В любом случае, это будет славная битва!

Кое-как, цепляясь за стенки кареты и дверцу, девушки вылезли наружу, а следом за ними выпрыгнул и я. Крестоносцы, уже в полном боевом облачении, стояли единым строем, развернувшись лицом к замку. У меня боевого облачения нет, только бригандина, но она всегда на мне! Поэтому я просто запрыгнул на Шарика и тоже развернулся лицом к замку. А что бы вы на моём месте сделали?! И как раз в это время из замковых ворот выметнулось с два десятка всадников.

— Всего-то? — презрительно проворчал закованный в броню рыцарь голосом Ульриха, — Дёшево же они нас ценят!

— А почему они без копий? — разинул я рот.

— Может… может, хотят предложить нам плен?.. — растерянно предположил Марциан, — Настолько уверены в своём превосходстве?..

Договорить он не успел. Всё же, не настолько далеко мы успели отъехать от замка. Всадники уже были рядом. Странные всадники! Без доспехов, без шлемов, без копий… И у каждого всадника на рукаве белая повязка. Остановились всадники за два десятка метров, и дальше тронулись шагом, при этом первый всадник слегка приподнял обе руки вверх, показывая, что они пусты. Приблизились на десять шагов и остановились.

— Я рыцарь Бриан де Шакси! — представился тот, первый, — Начальник стражи барона Рудольфа. Мои люди заметили со стены, что у вас что-то случилось и доложили мне. Я приехал узнать, не нужна ли какая-то помощь? Прошу простить небольшую задержку! На всякий случай, во избежание недоразумений, мы решили снять броню! На это ушло несколько минут.

— В вашем замке нам подрубили заднюю ось кареты! — гневно возразил Марциан, — Оглянись, и ты увидишь сам! И ты хочешь сказать, что это не ваша работа? Ты приехал помогать?!

— Я приехал помогать! — жёстко возразил Бриан, — Я ничего не знаю про подрубленную ось! Если бы я получил приказ атаковать, вы бы вообще из замка не выехали! Разве что, вывезли бы прочь ваши мёртвые тела! Но я не получал такого приказа! Клянусь Пречистой Девой Марией! Клянусь копьём святого Георгия — покровителя рыцарей!

— Но кто-то же подрубил в карете ось! И это случилось в вашем замке!

— Я расследую это дело! Клянусь!

— Я сам расследую это дело! — перебил Марциан, — Это нападение на крестоносцев, и я сам буду вести следствие!

— Твоё право! — подумав пару секунд, тряхнул головой Бриан, — Но я буду рядом! Пока будет следствие, я буду рядом! Говорят — я не утверждаю, что это правда! — но говорят, что крестоносцы мастера на провокации! Так что, я буду рядом!

— Твоё право… — проворчал в ответ Марциан, — Тогда… тогда мы возвращаемся! У меня будут вопросы! А твои люди пусть позаботятся, чтобы карету прикатили в замок и починили ей ось! И, да! дайте коней для девушек! Не пешком же им идти по вашей грязи!

— Это не наша грязь! — нахмурился Бриан, — Это Божье… А, ладно! Едем!

Ровно через пять минут мы были в замке. Ни на секунду не останавливаясь, Марциан проехал прямо к конюшне и спрыгнул на землю. Конюх выскочил из конюшни и бросился было к коням, но Марциан ловко перехватил его, одной рукой ухватил за волосы, а другой сунул кинжал к его боку:

— Признавайся!

— В чём?! — выпучил глаза конюх, — в чём признаваться, ваша милость?!

— Что ты сделал с каретой? Кто тебя подговорил? Тебя подкупили?.. Кто?! Сколько тебе заплатили, мерзавец?!

— Ваша милость! — бессильно трепыхнулся в стальных руках конюх, — Ваша милость! Неправда! Навет! Поклёп! Не виновен я!

— Признавайся, или я подвергну тебя пыткам! Ты даже не представляешь, как умеют пытать крестоносцы!

— Не вино… не виновен я, ваша милость!!!

И тут раздались тяжёлые шаги, сопровождающиеся женским воем. Брат Ульрих, всё ещё в доспехе, но без шлема, шёл в нашу сторону, небрежно, в одной руке, волоча за шкирку мальчишку, лет двенадцати, а за нам, по жёсткой брусчатке, подвывая, ползла на коленях женщина, пытаясь обнять железную ногу крестоносца. Бедняжка постоянно путалась в платье, падала, поднималась, опираясь на руки, но упорно ползла и ползла.

— Это щенок конюха… — пояснил Ульрих, подойдя ближе, и швыряя мальчишку наземь, — Сейчас этот мерзавец нам всё расскажет!

Конюх дёрнулся в руках Марциана, но, разумеется, вырваться ему не удалось. Ульрих же, ухватил одной рукой под нижней челюстью мальчишки и вздёрнул её вверх. Так, что ноги мальчишки оторвались от земли, а горлышко обнажилось и кожа на нём натянулась.

— Если ты не признаешься, твоему щенку конец! — пообещал Ульрих, доставая кинжал и приставляя к горлу мальчишки.

— Ваши милости!!! Не виноват!!! — взвыл конюх, — Господь свидетель! Не виноват!!!

— Врёшь! — равнодушно сказал Ульрих и слегка надавил кинжалом на горло. Потекла капля крови, — Тебе лучше признаться, негодяй!

Женщина, по всей видимости, мать ребёнка, доползла наконец до ноги Ульриха и обхватила её руками, пытаясь поцеловать. Крестоносец небрежно тряхнул ногой, и женщина отлетела в сторону. И снова поползла к рыцарю на коленях.

По всей видимости, мальчишка не мог вздохнуть. Потому что у него вдруг мелко затряслись ноги. Ещё полминуты промедления, и если даже Ульрих не зарежет парнишку, тот задохнётся!

— Говори! — встряхнул конюха Марциан, — Признавайся, мерзавец!

— Богом… всемогущим… простонал конюх, — Не вино…вен!

У конюха закатились глаза и он, похоже, потерял сознание.

— Похоже, не врёт… — задумчиво сказал Марциан, выпуская из рук осевшее тело и убирая кинжал.

— Похоже, так, — согласился Ульрих, небрежно бросая мальчишку на брусчатку.

— Значит… — брат Марциан круто развернулся, — Значит у меня вопросы к нашему дорогому сенешалю!!!

— А?! — попятился управитель замка, прибежавший на шум, — Ко мне?!

— К тебе, голубчик, к тебе! — согласился Марциан очень ласковым голосом, от которого поползли мурашки по коже, — Кто ещё вчера посетил замок, кроме нас? Ну?!

— Б-был один… т-торговец! — внезапно начал заикаться сенешаль, — Но вполне п-приличный человек! П-приехал поздно, без о-охраны… Говорит, от обоза о-отстал! П-просил ночлега… К-как не помочь ч-человеку в б-беде? И заповеди х-христианские того же т-требуют…

— И, торговец, конечно, заплатил? Малую толику?

— Н-не без того… — сознался управляющий, — Н-но совсем м-малую! И уехал ещё затемно! Т-тихий, скромный, п-приличный человек!

— И деньги ты, конечно, отдал хозяину? — скривил губы Марциан.

— Да! Да, я отдал!.. бы… Если бы не завертелся с текущими делами!

— И что у него был за товар?..

— Т-ткани… Большой воз с тканями!

— У тофговца, ковофый общался с Танкфедом, во вфемя туфнифа в честь бафона Гельмута, тофе был целый воз тканей! — вполголоса заметила Катерина, оказавшаяся рядом.

— Что с тобой?! — испугался я, — Ты говоришь… странно!

— Губу прикуфила, — созналась девушка, — Такая дуфацкая прифычка, губу куфать!

— Та-а-ак! — Марциан опять круто развернулся к конюху.

Конюх, похоже, пришёл в себя. Теперь они обнимались, проливая слёзы, все трое, конюх, его жена и ребёнок.

— Та-а-ак! А где стоял этот самый воз с тканями?!

— Вот тут и стоял, ваша милость! — конюх, дрожащей рукой, ткнул пальцем в нужном направлении, — Возле конюшни, рядом с каретой! А лошадь евойную я в конюшню завёл!

— И что он тебе говорил?! Этот торговец?!

— Ничего такого… Только сказал, что его кобыле лучше не овса дать, а пшеницы, — конюх растерянно переводил взгляд с одного крестоносца на другого, — А мне что? Разве жалко? Сей момент, говорю, сейчас сбегаю на кухню, да возьму пшеницы ведро. Для доброго человека не жалко! И сбегал, да.

— А торговец?

— А он меня подождал туточки. Молодец, говорит! Вот тебе, говорит, монетка за старание! Вот она, монетка-то…

— Получается, что в вашем замке… — сурово начал Марциан.

— Получается, — перебил его суровый, хотя чуть дребезжащий голос, и все невольно оглянулись.

Возле ступенек к донжону стоял барон Рудольф, прямой и суровый, опираясь на палку, в накинутом на плечи длиннополом шаубе, и ветер трепал его седые волосы. Сегодня он был одет не по-парадному, без золотых цепей и короны, но и без них выглядел настоящим хозяином.

— Получается, что господа крестоносцы знали, о преследующих их врагах?! — жёстко чеканил слова старик, — И тем не менее, воспользовались чужим гостеприимством? Воспользовались, не сказав об этом ни слова? Тем самым подвергнув чужой замок угрозе? А если бы этот лже-торговец поджёг замок?! Ведь мы не ждали опасности? Мы привечали мирных странников, а не воинствующих?! Как же так, господа крестоносцы?! Эх, вы! Постарайтесь на обратном пути обойти мой замок стороной!

Старик круто развернулся и зашаркал по лестнице.

Брат Марциан промедлил всего секунду.

— Прости! — бросил он в спину хозяину, — Мы были неправы! Мы не считали опасность столь большой, чтобы упоминать о ней. Но мы ошибались. Приношу извинения!

Старик замер на половине высоты лестницы. Медленно повернулся к нам лицом.

— И кто же эти ваши таинственные враги?..

— Бог весть! — развёл руками Марциан, — Их было всего шесть человек. Одного мы случайно схватили, но его прикончили свои же, так что нам не удалось его допросить. А остальные пятеро ни разу не вышли на честный бой, а только строят нам мелкие пакости, вроде сгоревшего моста…

— Или подрубленной оси кареты? — задумчиво пошамкал губами барон Рудольф, — И в самом деле, странно! Дурак-конюх убежал, вполне можно было отравить всех ваших лошадей… а он только испортил ось!

— Вот именно! — подтвердил Марциан, — Поэтому… поэтому мы не думали, что принесём с собой угрозу замку!

Старик хозяин крепко задумался.

— Сенешаль! — возгласил он, наконец, — Плотников, кузнецов, живо! Починить карету! Конюха высечь! Так, чтобы неделю валялся! Чтобы ума прибавилось! Чтобы знал, что конюшня — это почти половина замка! Может, даже, лучшая его половина!

Господа крестоносцы, а вам — доброго пути. Помогай вам Бог в дороге, и счастливо избавиться от всех врагов! На обратном пути, милости прошу заехать в гости!.. если, конечно, успеете от врагов избавиться! Да будет над вами милость Божия!

И старик величественно удалился.

Сенешаль так усердно хлопотал, что ровно через десять минут мы снова выезжали из ворот замка, провожаемые молчаливыми стражниками во главе с Брианом де Шакси.

— И, кстати! — уже выехав за ворота, развернулся в седле брат Марциан, — У нас девушки… хм!.. у некоторых идут женские дни… Поэтому те, кто предоставил им своих лошадей, они должны пройти очищение! И те, кого они случайно рукой тронули, тоже! Я думаю, лучше всей страже пройти этот обряд! Прощайте, господин Бриан!

— У-у-у… — услышали мы вслед затихающее, — У-у-у, су-у-у…

Похоже, там было не только «у-су». Похоже, окончание выражения стражники, хоть и с трудом сумели удержать в себе. Любопытно, что же это за «у-су» такое?!

Глава 53. Покушение /4

Самое опасное в войне — это недооценить

противника и успокоиться на том, что мы сильнее.

Владимир Ульянов (Ленин).

Бранденбуржское курфюршество, Солдин-Кострин, 04.10.1410 года.

— Шарик! — укоризненно воскликнул я, плотно сжимая колени, — Ну, сколько можно?!

Хитрый конь опять вынес меня чуть впереди группы рыцарей. Совсем незаметно прибавляя ход, когда я был занят беседой. Вроде едешь среди рыцарей, оглянешься, а ты уже впереди! Притормозишь, опять вклинишься в общий строй, оглянешься — опять впереди! Ну, Шарик! Ну, пройдоха!

Да, конечно, я бы с удовольствием сейчас ехал в карете, слушая познавательные рассказы Катерины, но… девушка прикусила губу! Что же я буду её мучить, требуя рассказов? Ладно, если бы она была рабыней, хотя даже рабыню порой бывает жалко, но она же свободный человек? И даже из местной знати? Пришлось трястись в седле. Впрочем, не без пользы. Брат Марциан вспоминал молодость и битвы, в которых ему довелось участвовать. Полезный опыт! Хотя, брат Ульрих порой скептически хмыкал, и я понимал, что Марциан слегка… э-э-э… преувеличивает, но ведь, красиво не сбрехнуть, так и истории не рассказать! Не так ли?

— … и вот, лезет на меня этот вражеский рыцарь, — продолжал свой рассказ Марциан, — а я гляжу: Голиаф! Право слово: Голиаф! Шестопёром, словно пёрышком помахивает. А шестопёр — в половину вот этой сосны! И это только ручка! И лошадь под ним такая, что мне понадобилась бы лестница, ступенек в восемь, чтобы на эту лошадь залезть! Да ещё придётся с верхней ступеньки подпрыгнуть! Ну, думаю… что там опять у них?!

Наш передовой дозор в очередной, наверное, сто двадцатый раз, остановился и один из оруженосцев вскинул руку. Рыцари тоже остановили коней. И только мой хитрый Шарик решил воспользоваться моментом, чтобы занять лидерство. И весело скакнул вперёд.

— Бей! — раздался выкрик из леса.

Следующие три-четыре мгновения я описать не могу: не разглядел. Шарик, самым неестественным образом выгнулся и шарахнулся назад, да ещё резко встал на дыбы. Меня буквально швырнуло на конскую шею, чуть не вырвав из седла. Поневоле я распластался бесформенной кляксой, инстинктивно ухватившись за гриву. И только через пару секунд, тянувшихся, словно пара часов, конь снова встал на ноги, и я смог принять вертикальное положение.

Крестоносцев рядом уже не было. Крестоносцы были в лесу. С обнажённым оружием. Только брат Марциан остался рядом со мной, зорко наблюдая за происходящим. А крестоносцы метались между деревьев, разя нападающих. Наповал. С одного удара.

Я уже говорил, что я не лесной житель, я больше специалист по пустыням. И мне казалось, что при известной ловкости, в лесу можно спастись от всадника, петляя между деревьев. Господи, что за глупости были в моей голове! Теперь я убедился: нельзя спастись в лесу пешему от всадника! Никак нельзя! Только теперь я вспомнил, что все эти люди, все эти рыцари, они не только бойцы, они ещё и охотники. А дикий зверь, уж во всяком случае попроворнее неуклюжего человека! И лес для дикого зверя — дом родной. Но не может уйти дикий зверь от всадника, не может! Чего же вы от людей хотите?..

— Одного взять живым!! — воскликнул Марциан, — Вон того! Кривого! Ах, твою мать!! Прошу прощения, сударыня…

Сударыня?.. А, это уже подъехала карета, и Катерина успела выскочить из неё, и теперь стояла на дороге, хищно поводя арбалетом из стороны в сторону. А к нам уже подскакал арьергард, окружив карету справа и слева, внимательно вглядываясь в лесную чащу по обе стороны дороги.

Из леса выехал брат Ульрих и уныло развёл руки в стороны.

— Ладно… — буркнул Марциан, — Чего там… Выноси! Хоть посмотрим, что за люди…

Одного за другим, оруженосцы принялись выносить порубленных нападающих. Пятерых. Четверо посечены мечами и клевцами, пятый, с грязной повязкой на глазу, с арбалетным болтом в груди. Катерина? Я не видел, чтобы она выстрелила!

Я оглянулся. Ну, да. Девушка осторожно разрядила арбалет, вынув целую стрелу, а потом устало присела на ступеньки кареты.

— Хороший у тебя конь, Андреас! — вздохнул Марциан, — За такого коня и сорока золотых не жалко!

И он попытался потрепать коня по гриве. КЛАЦ! Шарик щёлкнул зубами в миллиметре от протянутой ладони. Марциан отдёрнул руку.

— …А может, и всех пятидесяти! — закончил он.

— А что случилось? — заторможено уточнил я, — Я как-то и разглядеть не успел!

— В тебя дали залп! — любезно объяснил Марциан, — Но конь поднялся на дыбы, и все стрелы пролетели под его брюхом. Вон они, на противоположной стороне дороги. Можешь считать, что Шарик спас тебе жизнь… Ну, что, всех вынесли? Посмотрим, посмотрим…

Брат Марциан неторопливо прошёлся между телами, разложенными на обочине дороги.

— Пустые, ваша милость! — сипло доложил Норберт, — Только у одноглазого мешочек. Вот он!

— Пять золотых?! — вытряхнул монеты себе на ладонь Марциан, — Немало для бродяг! А где их оружие?

— Только луки и ножи, — буркнул Ульрих, — Да ещё у кривого топор. Я не стал брать: дрянь, а не оружие!

— Угу… а кривого…

— Из арбалета. Стрелявший был за кустами, метров за тридцать-сорок. Конный. Я не стал преследовать. Вдруг он нас заманивает, а там засада похитрее первой? Здесь, на открытом пространстве, у нас перевес, а в лесу… я не стал преследовать!

— Ну и правильно! — мирно согласился Марциан, — На открытый бой они не пойдут…

Всё так же неторопливо он вернулся к карете и присел на ступеньки, рядом с Катериной.

— Бфат Мафциан?! — вскинулась та.

— Отмолю! — равнодушно махнул рукой рыцарь, — Могу даже сам себя простить. Имею такие полномочия. А могу попросить, вон, брата Ульриха, он проведёт очистительный обряд. Меня интересует, что вы думаете по этому поводу?

— А пофему я?

— У вас острый ум, сударыня! — Брат Марциан склонил голову, — Хочу сравнить наши мысли!

— А фто тут думать?.. — Катерина пожала плечами, — Наш преследофатель хотел нас фсефо лишь задерфать. Подрубиф ось кареты. Но ось долфна была сломаться горафдо пофже! Чтобы мы отъехали подальфе и потратили на возфрафение больфе времени. Но в карету сел Андфеас, карета стала тяфелее, да и колефо попало в глубокую промоину возле мофта. В двуф шагах от замка. Поэтому мы пофти не задерфались. Нафтоящей, добротной зафады не получилось.

— Верно, ваша милость! — негромко вставил один из оруженосцев, кажется, Хуго, — Мы заметили свежие щепки в траве, потому и остановились. Потом уже рассмотрели, что дерево у дороги пытались подрубить, да не успели.

— Ну, фот! Я и гофорю! Наш таинстфенный фраг нанял бродяг. Даже не нафтоящих разбойникоф, те полуффе были бы одеты и вооруфены. Дал денеф. Задаток. Их пятеро, значит по золотому на кафдого. И пообефял ещё. Бефенные деньги для бродяг! Инафе они бы протиф крефтонофцев не вышли! Я думаю, это браконьферы.

— Верно… — проворчал Марциан, — У четверых стрелков характерные мозоли на указательных и средних пальцах. От тетивы. Сразу видно, не сохой они себе пропитание добывали! И похожи они друг на друга, словно братья. А одноглазый, получается, их отец?

— Мофет быть! Только наш фраг не собирался деньфами сорить. Он знал, что крефтонофцы фсех положат. А кофо не убьют крефтонофцы, того он сам добьёт. Так и сдефал!

— Вижу! — буркнул Марциан, — Опять наш великолепный стрелок постарался следы замести. Что ещё?..

— Стреляли только по Андреафу. Фсе четферо. Хотя знали, что фремени у них только на один фыстрел. Значит, он офнофная цель.

— Согласен. Если бы не Шарир… великолепный конь! Н-да!

— Фыфоды: наш фраг хитёр и кофарен. Он устроит ефё не раз засаду. Андфеас под угрозой. С друфой стороны, у фрага мало сил. Своих людей у нефо мало и он их бережёт. И среди них ефть раненый. Помните стрелу с крофью?.. Фозит ли он раненого с собой или остафил где-то лечиться? Хотелофь бы знать!

— Ну, что ж… Благодарю вас, сударыня! И приношу извинения, что заставил вас говорить через боль. Но, зато, вы совершенно развеяли мои сомнения. Наши мысли полностью совпадают. Эй, Мориц! Тебе придётся вернуться в замок барона Рудольфа. Разыщешь Бриана де Шакси, расскажешь ему всё, что видел и слышал. Пусть займётся этими бродягами. Похоронить, но сперва выяснить: откуда они? Может, кто-то их знает? И пусть пошлёт людей по округе! Вдруг они наткнутся на раненого, которого оставили для излечения? Вот тогда этого раненого хорошенько допросить! Чтобы выдал главаря и цели своей банды! И сразу гонца по нашим следам! А сам, как передашь всё это рыцарю Бриану, немедля возвращайся к нам. Да, смотри: не дотронься до кого-то из стражников этого Бриана! А то придётся и тебе обряд очищения проходить! Давай, марш! Брат Лудвиг! А тебя попрошу заняться моим очищением. Думаю, это недолго.

— А что, уже привал? — послышался слабый голос из телеги, которая тоже давно догнала нашу процессию, — А вина того, целебного, не осталось? А то я бы принял лекарство! Ага!

— Будет вино! — торжественно пообещал Марциан, — Обещаю! Но сперва следует подкрепиться. Внимание, отряд! Едем дальше, пока не выедем из леса, или не увидим достаточно широкую поляну. Там организуем привал. Сегодня обедаем не всухомятку, а делаем полноценный обед. Брату Вилфриду полезно выпить горячего бульону… По коням!

* * *

Место для привала отыскалось довольно скоро — и часа не прошло. Это правильно! С одной стороны, мы уехали с места нападения, где могли поджидать в засаде и другие подкупленные стрелки. С другой — мы оказались на широкой поляне, откуда открывался отличный обзор во все стороны, так, что никто не смог бы подкрасться незамеченным. И началась суета. Оруженосцы моментально организовали костёр, на котором тут же принялись кипятить воду для обеда. Марциан и Ульрих отошли чуть в сторону и принялись заниматься своими делами. Я не всматривался. Ещё поймут неправильно, опять начнутся подозрения. Оно мне надо? Но, вроде бы, Марциан исповедался, а Ульрих принимал исповедь. Потом, похоже, Марциан причащался. Во всяком случае, они уносили с собой хлеб и вино. Я так понял, для освящения? Чтобы причаститься? Потом брат Ульрих читал какие-то молитвы, а Марциан стоял на коленях. Потом Ульрих брызгал на Марциана крестообразно святой водой. Ну, я так понял, что они и воду освятили. Повторюсь, я не вглядывался.

Катерина вышла из кареты и нервно прохаживалась по полянке.

— Феришь ли, руки чефутся, чтобы помоффь! — шепнула она мне, — А нельфя!

— Ну, ничего! — попытался я её ободрить, — Уже недолго осталось! Скоро опять будешь свой нос… я хотел сказать, свою помощь всем оказывать!

— Ефли бы! — вздохнула девушка, — Фон, Эльке гофорит, у неё тоже на подходе…

— Упс! — я почувствовал, как вытянулось моё лицо, — А как же наши беседы?!

— А бефедофать кто тебе мефает? — удивилась Катерина, — Бефедуй, лишь бы руками нифего не трогал!

— Как губа? — осторожно поинтересовался я, — Болит?

— Болит… — призналась девушка.

Она прошлась по полянке ещё пару шагов, пнула какую-то веточку и резко развернулась в мою сторону, — А фто у тебя были за фопросы? Нет, я тебе сейчас не отфечу, пока губа болит, но я подумаю над отфетами!

— Хм!.. — задумался я, — Давай с самого простого! Предупреждаю, потом вопросы будут сложнее! А сейчас — простенькие. Два вопроса. Первый: В Ветхом Завете описывается, как во время скитаний евреев по пустыне, встал вопрос, кто же должен служить Богу? Каждое колено хотело стать жрецами при Скинии Завета! Чтобы решить этот вопрос, все начальники колен положили свои посохи в Скинии, а наутро оказалось, что посох Аарона, старшего брата Моисея, расцвёл миндальным цветом.

— Книга Чифел, — кивнула Катерина, — И фто?

— Да… Книга Чисел. И израильтяне поняли, что это прямое указание Бога. Сам Аарон был из колена Левия, значит, Бог повелел, чтобы только левиты служили Ему. Прямые потомки Аарона — священниками, а другие левиты могут помогать в служении. Больше никто. Только левиты. Повторяю: ТОЛЬКО левиты! Я сильно сомневаюсь, чтобы Вилфрид или Ульрих были прямыми потомками Аарона. Как же так?! Это же, по сути, заповедь Божья, чтобы священниками становились только левиты!

— Это профто… — начала было девушка, — В послании ефреям, апостол Пафел гофорит, что сфященство Аарона преходяще. На смену левитам пришёл Иисус Христос!

— Не торопись! — остановил я её, — И помолчи. Мне больно слышать, как ты разговариваешь! Представляю, как больно тебе! А по поводу Иисуса Христа… он же не назначал священников! Он выбрал апостолов, то есть своих учеников и будущих проповедников Своего учения. Проповедников! А священников не трогал. И ничего про новых священников не говорил. Это уже люди избрали апостола Петра первым папой римским, кстати, сам Пётр из колена Левия или нет?.. А Пётр начал избирать и благословлять священников. Но не Христос!

Второй вопрос: вот, у тебя на шее крестик… И у всех крестоносцев кресты на шее. И нашиты на плащи. И венчают купола церквей. То есть, везде кресты, кресты, кресты… Как ты думаешь, нравится ли Иисусу Христу повсеместно видеть зримое напоминание про Свои страсти? Про нечеловеческие страдания, которые Он перенёс? Вот представь: тебя распяли на кресте. Ты висишь, с пробитыми руками и ногами. Этого мало! Под действием собственного веса, твоё тело так проседает, что грудная клетка опускается и каждый вдох даётся с трудом и болью в груди. Ты дышишь хрипло и редко. Капли пота катятся по твоим щекам. «Стражду!» — выкрикиваешь ты. И так не час, не два, а целых три часа, когда каждая секунда тянется вечностью. Римляне знали толк в мучениях! А, ведь, перед этим был арест, бичевание, крестный ход на Голгофу… И вот, после этих страданий, которые не зря зовутся Страстями Господними, происходит смерть и чудо воскресения. Уф-ф! Можно оттереть кровавый пот с лица и с наслаждением вздохнуть полной грудью! Но что это?! Стоит Иисусу посмотреть с небес на землю — а там кресты, кресты, кресты… Даже люди совершают знак креста руками! Ты серьёзно думаешь, что это зрелище доставляет Иисусу удовольствие?! Приятные воспоминания?!

— Но это же…

— Стоп! Я уже сказал, мне больно слышать, как ты говоришь! Давай побеседуем об этом позже! Когда Эльке сможет, наконец-то, пересесть к кучеру. А пока, даже если твоя губа пройдёт, будем разговаривать о путешественниках! Договорились?..

— Ваши милости! — раздалось от костра, — Обед готов! И отдельно бульон для брата Вилфрида!

— Иди! — кивнула мне головой Катерина.

— А ты?

— А мы с Эльке, как фсегда, после фсех. И из сфоей посуды.

Да… уж!

* * *

После обеда настроение у всех поднялось. Даже у брата Вилфрида. Во всяком случае, он упросил Марциана, чтобы тот позволил ему немного прокатиться в седле. Дескать, ветерком обдует, и как рукой, как рукой… Марциан поморщился, но позволил. Теперь рыцари ехали вместе и травили занимательные байки.

— У одного крестьянина был ленивый сынок, — посмеиваясь в усы, рассказывал брат Вилфрид, — Ну вот, пришло утро, а сынок ещё валяется в кровати. Отец его будит-будит, а тот знай себе сладко посапывает. Вставай, сынок, — уговаривает его отец, — Посмотри, вон, Солнце уже высоко, а ты всё спишь! Так у Солнца за день путь во-о-он какой длинный! — отвечает сынок спросонья, — От Востока и до самого Запада! А у меня дорога всего-то от избы до поля! Так что, не грех мне побольше подремать!..

Крестоносцы прыснули со смеху. Я тоже. Очень смешной ответ придумал сынок!

— А я в детстве слышал историю про журавлей… — грустно улыбнулся Марциан, — Говорят, что жил в древности один набожный и добрый король. Но вот беда — его доброту многие враги принимали за слабость! Оттого и нападали часто на это королевство. Да всё норовили взять коварством и подлостью. Если уж нападать — то ночью! Хорошо, что по воле Господа, у короля была большая стая верных и послушных журавлей. И вот, собрались журавли на совет, решить, чем они могут помочь своему хозяину. Да и решили, что они могут нести службу лучше, чем люди! Часовые-то могут уснуть! Да и собаки, набегавшись на охоте, тоже плохие сторожа. Так подумали журавли. Тогда стая разделилась на три части. Одна часть расселась возле дворцовых стен, вторая — возле королевской опочивальни, а самая большая часть — на лугу, что простирался вокруг дворца. Куда бы ни сунулся враг, везде его заметят, везде журавли поднимут крик. А вдруг и кого-то из журавлей одолеет сон? — спросил вожака один молодой журавль. Есть против этой беды верное средство! — ответил вожак, — Пусть каждый возьмёт в лапу камень! Если кого-то сморит усталость, то камень выпадет из лапы, и своим шумом разбудит заснувшего, да и остальных журавлей оповестит! Говорят, с тех самых пор, журавли проводят ночь, стоя на одной лапе. И никто ещё не выронил камень! И не зря журавлей называют венценосными или королевскими журавлями!

— Н-да… чудны дела Господни! — согласился Вилфрид, — А вот я вам ещё историю расскажу! Как известно, на нас, крестоносцев, не распространяются требования блюсти посты. Поскольку мы всегда должны быть готовы к схватке. Чего не скажешь про простых монахов. Они-то обязаны строго соблюдать все посты! Но и у них есть исключения. И простым монахам разрешается в пост вкушать мясо и жирную пищу, если они находятся в пути или собирают милостыню.

Так вот, собирая милостыню, зашли как-то два монаха на постоялый двор, где случайно познакомились с купцом. С жадным, хитрым и наглым купцом. Надо сказать, что постоялый двор оказался очень бедным, и хозяин смог приготовить своим гостям только одну курицу, да и то, размером чуть больше голубя. Приготовил эту курицу хозяин, да и подал её прямо на вертеле, рассудив, что постояльцы сами разделят пищу по совести. Как только взглянул купец на курицу, так сразу понял, что и одного едока едва накормить можно, куда уж там троих! А как смекнул, так сразу и схватил курицу руками.

— Братия! — ласково обратился он к монахам, — Ведь сейчас пост идёт? Ну, да, я помню! А ещё я помню, как строг монастырский устав! Но я избавлю вас от соблазна! Эх! Так и быть! Возьму грех на себя! Сам съем этого жирного, мясистого курёнка! Ибо вам в пост нельзя…

И с этими словами сожрал всю курицу, ещё и косточки обглодал! Монахи промолчали, удовольствовавшись краюхой хлеба с сыром. А наутро все трое пошли дальше: монахи шли пешком от бедности, а купец — от жадности. Шли-шли, пока не пришли к широкой, полноводной реке.

— А позвольте, братия? — опять начинает хитрый купчина, — А не говорит ли ваш устав о смирении и помощи ближнему? Помнится, что говорит! Так смиритесь, братия, и окажите помощь: перенесите меня на другую сторону!

Переглянулись монахи. Ну-у… с одной стороны купец вроде бы и прав… Тогда самый рослый и молодой из монахов взвалил купца на спину и потащил его через реку. Купец сидит на плечах монаха, ухмыляется…

— А нет ли у тебя, случаем, при себе денег? — пыхтит под ним монах.

— Как же нету? — удивляется купец, — Глупый вопрос! Моё дело торговое. Вот, расторговался, а выручку домой несу!

— Ах, вот как! — говорит монах улыбаясь, — Видишь ли любезный, но дело в том, что наш устав, про который ты так много знаешь, запрещает нам носить при себе деньги!

Да, со всего размаху — плюх купца в реку! Чуть не утоп, бедняга!

Ну, когда весь мокрый до нитки и красный от стыда и досады, купец выбрался из реки, то пришлось ему согласиться, что поделом ему досталось, за давешнюю проделку с курицей![1]

— А-ха-ха!!! — весело хохотали крестоносцы, — Воистину, поделом шельме!

— Надеюсь, та речка была пошире этого ручейка? Ха-ха-ха! — впервые на моей памяти смеялся Ульрих, переезжая ручей по небольшому мостику.

— Да уж, конечно, побольше! — улыбался Вилфрид, — Так, что купчишка сполна вкусил, что значит тыкать монахов их же уставом!

— А-ха-ха!!

— Что там у вас?! — высунулась из кареты рыжая голова Эльке, — Хозяйка велела спросить: не случилось ли чего? А то вы очень громко шумите!

— Всё нормально, — повернулся в седле Марциан, — Всё, что должно было случиться, уже…

— БА-БАХ!!! — оглушительно рвануло за нашими спинами так, что заложило уши.

И я с ужасом увидел, как хлипкий мостик взлетает на воздух, разрываясь в щепки, а вместе с ним взрывом разметало и нашу телегу, со всеми продуктами, пожитками, вместе с кучером и лошадью! Раскалённый воздух ударной волны жарко обдал всех, кто находился поблизости. Крестоносные лошади испуганно припали на задние ноги и жалобно заржали. Только Шарик не дрогнул. Хотя и сделал несколько шагов в сторону. На всякий случай.

Ближе всех к месту трагедии находилась карета. На крышу кареты и посыпались щепки и обломки, благо, не крупные. Впрочем, кучера изрядно ударило по спине. И минуты не прошло, как из кареты выглянула бледная и решительная Катерина, с взведённым арбалетом наперевес. Когда успела?

Крестоносцы уже стояли спина к спине, с оружием в руках, зорко оглядываясь по сторонам. Никого. Совсем никого. Словно это мост сам по себе взорвался. Подтащил под себя бочку с порохом, да и бабахнул.

Я тронул коленями Шарика и конь, чуть помедлив, боком-боком, но пошёл в сторону остатков телеги. Жуткое зрелище! Конь валялся разорванный напополам, и из его брюха вывалились внутренности. От кучера я увидел только ногу. Оторванную человеческую ногу, аккуратно обутую в сапог и с обрывками штанины. Телегу и её содержимое разметало по округе. Хорошо, что мешок Гюнтера я ещё несколько дней назад перенёс в карету, упросив Катерину, чтобы он лежал там. Ну, чтобы мне было удобно лазить в него за книгами. Потому что, когда девушка уставала меня просвещать, я доставал одну из книг и принимался за чтение. Ну вот, повезло…

— Не меньше трёх бочек пороха! — негромко сказал за моей спиной Марциан, оглядываясь, — Андреас! Ты, как специалист по артиллерии, скажи мне, можно ли так рассчитать пороховой шнур, чтобы взорвалось точь-в-точь, в ту секунду, как ты захочешь?

— Не знаю! — буркнул я, — Я стрелял из кулеврины, а не поджигал шнуром пороховые бочки! Но думаю, что вряд ли. Пороховой шнур — он на самом деле не очень-то и пороховой. Если говорить о верёвке, которую вставляют в пальник, то это льняная верёвка, вываренная в крепком растворе берёзовой золы и извести. Кажется, туда ещё селитру добавляют, чтобы на ветру не гасла. Но такая верёвка горит медленно. Чтобы такой верёвкой бочки с порохом рвануть, надо было нас километра за три заметить, да припустить вскачь к мосту, да поджечь запальный шнур, да быстро-быстро спрятаться в лесу. Мы едем, а верёвка горит. Мы едем не торопясь, и верёвка горит медленно. Ну, и как тут рассчитаешь?..

Но брат Томас говорил мне о другой верёвке, которую делают вроде пустотелой трубочки: берут тонкую веточку и оплетают её нитями, выдвигают веточку наполовину и опять оплетают, и так далее. А потом в середину получившегося шнура запихивают порох. И ещё чего-то. Вроде бы, опять селитра. Кажется, её сверху промасливают, или смолят, не помню точно. Вот такая верёвка горит быстро! Увидел нас метров за сто — поджигай! Если у тебя верёвка правильно рассчитанной длины. Но вот досада! Эта верёвка горит неровно! То быстрее, то медленнее. А может и вообще погаснуть, если порох набит не слишком тщательно. И как тут рассчитать время? Опять, никак.

Поэтому я думаю, что наш враг хотел взорвать наш основной отряд, в самой середине, да просчитался с длиной запального шнура. Рвануло уже после того, как мы проехали. Только кучеру телеги не повезло.

— Ну да, ну да… — задумчиво согласился брат Марциан, — я слышал про такие верёвки. Их сапёры применяют. Но там плюс-минус десять минут роли не играют.

— Сапёры?..

— А! Ты не в курсе? Есть такой, новый способ борьбы с крепостями. Бывает, что осадят крепость, а взять её — ну, никак! Ни приступ не удаётся, ни артиллерией не прошибить. Близко кулеврины не подтащишь, защитники по ним стреляют, а издали удары по стене получаются слабыми. Ну, вот, тогда специальные люди начинают рыть подкоп под стены крепости! Подкоп этот называется сапой, оттого и люди — сапёры. Рыть стараются тихо-тихо, чтобы враг не услышал звяканья лопат. Иначе могут весь подкоп обрушить, заживо тех сапёров похоронив. Ну вот, тихой сапой добираются до стены, закладывают бочки с порохом. Да, побольше, побольше! И вот такой шнур, который тянется аж до входа в подкоп. И поджигают. Я же говорю: плюс-минус десять минут им роли не играют. Зато потом: бац-тарабац! Взрыв, стена падает, нападающие орут «Ура!» и устремляются прямо в разлом, пока защитники стоят в шоке. Значит, наш враг знает сапёрное дело…

— Похофе, что так! — раздался голос Катерины.

Оказалось, что девушка неслышно подошла сзади и слушала наш разговор, взвалив тяжёлый арбалет на плечо. Слава Богу, уже разряженный.

— Похофе, что так, — повторила она, — А еффё, наш протифник оказаффся слифком хитёр! Мы думали, что то нападение в лесу, оснофное, а он профто усыплял нашу бдительнофть! Мерзаффец!

— И что вы предлагаете, сударыня? — живо развернулся к ней Марциан.

— На ум прифодит одно, — пожала плечами Катерина, — Ефать быфтрее! Чтобы негодяй не успефал подготофить очередную зафаду. Конефно, с телегой ездить комфортнее. Но медленно. С друфой стороны, у нас ефть сфободные лошади! Я думаю, имеет смыфл, нагрузить сфободных лошадей пожитками, да припуфтить вскачь. Тогда мы почти сравняемся в скорофти с нападающими и им придётся нефладко. Во фсяком случае, зафады будут гораздо реже!

— Я думаю, леди Катерина права! — подал голос, подъехавший Вилфрид, — Ага! Мы могли бы остановиться и начать расследование. В конце концов, кто-то продал бочки с порохом нашим врагам! Но, во-первых, это затянет наше путешествие, а во-вторых, ничего не даст! Наши враги будут уже далеко! Ага! Разве что, мы будем знать их в лицо… да и то не факт! А если будем двигаться быстрее, быть может, очередная, наспех подготовленная засада, окажется ловушкой для самих нападающих? Ага?..

— Ну, что ж… — брат Марциан задумчиво огляделся, — Быть по сему! Похороним нашего кучера… как его хоть звали-то?.. и отправимся дальше налегке! А все припасы — на запасных конях! Эй, Хуго, Мориц, Кнут, Норберт…

— Мы слышали, ваша милость! — не дал ему договорить один из оруженосцев, кажется Рольф, — Сейчас всё сделаем!

— И да сделает Господь наш дальнейший путь безопасным! — пробормотал Вилфрид, — Ага!

Я его понимаю.Он только полчаса назад из телеги в седло пересел. А если бы не пересел, то не было бы рядом с нами брата Вилфрида!

[1] Авторы уже упоминали про сочинение Леонардо да Винчи, под названием «Басни». Готовы признаться, что байки крестоносцев про ленивого сына, про журавлей и про жуликоватого купца мы взяли именно оттуда.

Глава 54. Катеринины байки /2

Вот, говорят, путешествие — лучшее средство образовать

себя во всем: правда, точно правда! Как многому тут научишься.

Оскар Уайльд.

Бранденбуржское курфюршество, Кострин-Франкфурт-Юттенштадт-Губен-Форот-Шпремберг-Хойерсверде-Гёрлиц-Дрезден-Фрайберг-Цвиккау, 04–14.10.1410 года.

И крестоносцы и время, всё понеслось вскачь! Ну, точнее, на следующий день. В тот день мы задержались. Надо было похоронить кучера Джорга, именно такое оказалось у него имя, которое помнили только Катерина и Эльке. Да ещё кучер кареты, Трогот. Остальные обращались к нему просто: «Эй, ты!». Джорга собрали по частям — я даже удивился, что почти все части нашлись! — и закопали здесь же, у обочины дороги, и сам брат Марциан проводил обряд отпевания. Думаю, это большая честь, на которую и не надеялся при жизни скромный, невзрачный Джорг.

На могиле поставили простенький крест, тут же сооружённый оруженосцами из толстых веток, и я заметил, как Катерина вздрогнула, когда этот крест водружали на могилу и в тревоге поглядела на небо. Да-да, девушка! Подумай! На каждом погосте стоит целый лес крестов, и на все эти кресты с печалью и болью взирает Иисус Христос, вспоминая свои земные страдания. Если, конечно, твоя религия не врёт.

Громадные рыцарские копья оказались безвозвратно испорчены взрывом. Мне показалось, что это была самая печальная утрата для крестоносцев. Копьё — это так привычно для рыцарей! Утратить копьё — это хуже, чем ребёнку потерять любимую игрушку! Потому что копьё — не игрушка! Это оружие, которое не раз спасало жизнь рыцарям в смертельном бою. Я видел, как печально вздыхали крестоносцы, рассматривая обломки, и глубокая складка залегала у них меж бровей.

С другой стороны, многое удалось найти в приличном, рабочем состоянии. Топоры, секиры, лопаты, части доспехов, какие-то личные вещи, одежда… Даже часть продуктов можно было ещё использовать. Всё это было увязано в узлы и нагружено на коней, а на ближайшем постоялом дворе Марциан прикупил ещё лошадей и взял у трактирщика несколько прочных мешков. Теперь у каждого из нас на поводу была запасная лошадь с увязанными мешками и тюками. Даже у меня, хотя мой личный мешок ехал в карете. Кажется, в поклаже моей второй лошади были продукты — крупы, мука, лепёшки, горшочек с маслом, сыры, колбасы, овощи, фрукты, зелень и всё такое прочее.

И вот, когда наше посольство вот так поменяло свои транспортные средства, тогда мы и припустили! Не скажу, что всю дорогу мы неслись стремглав, вовсе нет! Но всё же скорость существенно увеличилась. Раньше мы ехали шагом, только иногда переходя на лёгкую рысь, и нас обгоняли все встречные и поперечные, а сейчас мы скакали лёгким галопом, а иногда переходили и в намёт! Кучеру кареты теперь приходилось потрудиться, чтобы не отстать, хотя в карету и запрягали двоих лошадей цугом. Теперь после дневного перехода приходилось коней вышагивать, а не просто заводить в стойла. Но, как мы понимали, овчинка стоила выделки. Вот уже несколько дней не было ни одного нападения, даже следов ничего похожего мы не видели. Брат Вилфрид окреп, рана почти перестала его беспокоить и он вполне успевал за остальными. Вот только общаться, сидя в сёдлах, стало сложнее. Ну, я-то ладно, я восполнял дефицит общения сидя в карете и беседуя с Катериной, а крестоносцы отрывались в трактире. Внезапно они стали очень разговорчивы по вечерам. И я их понимаю! Человеку язык для того и дан, чтобы говорить. Намолчавшись весь день, этот самый язык поневоле развязывался вечером. А для меня — двойное удовольствие! Днём я беседовал с Катериной, благо через пару дней губа у девушки зажила, а вечерами с удовольствием слушал байки рыцарей. Красота!

Как-то незаметно стали видны горы. Вот их не было, не было, а вот они уже видны на горизонте. И всё ближе и ближе. Марциан с тревогой бросал взгляды на Ульриха, а тот так же тревожно глядел на Марциана. Когда я не выдержал и напрямую спросил, в чём дело, Марциан неохотно ответил, что в горах можно встретить и трактиры, и монастыри, и деревушки, вот только нормальный замок встречается редко. И как бы подгадать, чтобы нам денёк отдохнуть в приличном замке перед горами, так, чтобы потом заехать в не менее приличный замок, уже после гор? Потому что устраивать мытьё и постирушки в трактире — идея так себе. Разве что, в монастыре? Но там в основном мужские монастыри, и уставом многих из них женщинам запрещено даже заходить за стену монастыря, не то, чтобы принять ванну. Что же мы, сами помоемся, а наши девушки останутся грязными?!

— Они нам этого не простят! — с умным видом, согласился я, — А что говорят карты?

— Карты говорят разное, — уклонился от прямого ответа Марциан, — Но мои карты достаточно стары, чтобы не очень-то на них надеяться. Бунты, восстания, крестьянские войны… после этого, бывает, от замков, указанных на карте, на самом деле остаются одни развалины. А узнать об этом мы можем слишком поздно, чересчур понадеявшись на квадратик с флажком, нанесённый на листок пергамента.

— И что же делать?

— Надеяться на Бога, на милость Его… — вздохнул Марциан, — Даст Бог, тот замок, на который мы рассчитываем, будет цел…

Чуть позже я спросил у Катерины, почему Марциан так встревожен и не доверяет картам.

— Видишь ли… — замялась девушка, — Помнишь, я посещала монастырь бенедиктинцев? Там мне рассказали новости, которые я тут же пересказала Марциану. А потом прикусила губу и не смогла рассказать тебе. Так вот, дела в Бранденбургском курфюршестве, скажем прямо, не весёлые. Тебе коротко или подробно?..

— Подробно, но… кратко! — невнятно сформулировал я.

Странно, но Катерина поняла.

— Хорошо. Итак, ещё в далёком двенадцатом веке император Священной Римской империи Лотарь Второй назначил графа Альбрехта Медведя, из рода Асканиев, маркграфом Северной марки. Это и было предпосылкой создания маркграфства Бранденбург. Потому что, лет через пятнадцать, этот самый Альбрехт Медведь, проводя захватнические рейды, занял без боя гевельскую крепость Бранденбург. Гевелы — это западные славяне, если что. Да-да, славянские племена когда-то владели землями, по которым мы сейчас путешествуем. Но я не об этом. Захват Бранденбурга позволил Альбрехту присоединить все гевельские земли, но подобный поворот никак не входил в планы соседей! А рядом находилось другое славянское племя — спревяне. Понятное дело, закипела война. Жестокая и беспощадная. Только через семь лет Альбрехту удалось окончательно закрепиться в Бранденбурге. Это было в тысяча сто пятьдесят седьмом году. И в этом году он официально принял титул маркграфа Бранденбурга, а Северная марка стала Бранденбургской маркой.

Надо сказать, при Альбрехте Медведе новое маркграфство получило расцвет. Он покровительствовал городам, возрождал ремёсла, возводил новые крепости и основывал монастыри. Ну, проще сказать, заботился о собственной земле, которая его и кормила. Проживали на этой земле и германцы и славяне и, хотя немцы славян недолюбливали, но со временем они все ассимилировались в единый народ, населявший маркграфство.

Потомки Альбрехта, тоже из рода Асканиев продолжали захватывать куски там и тут, расширяя свою территорию. Воевали с Данией, победили, заявили права на Померанию…

— Выход к морю! — уверенно сказал я, вспомнив уроки брата Томаса, — Им был нужен выход к морю!

— Верно. И император Фридрих Второй отдал её в ленное владение Бранденбургу. К середине тринадцатого века Бранденбургское маркграфство ещё больше выросло. К нему присоединилась Укерская марка, часть Лузании, и площадь маркграфства стала побольше чем очень многие королевства! Опять же, закладывались новые города, прокладывались новые торговые пути, расцветали новые центры торговли, вроде Берлина и Кёльна…Увы, кто же знал, что это расцвет перед закатом?..

В тысяча триста двадцатом году род Асканиев Бранденбургских пресёкся, в связи со смертью малолетнего Генриха Второго. И начался делёж пирога! Соседи налетели на Бранденбург, словно голодные псы на мясистую кость! Все, кому не лень, пытались поживиться за счёт ослабшего маркграфства. Только через три года император Священной Римской империи Людовик Четвёртый, из рода Виттельсбахов, казалось, положил конец смутам. Сам он являлся дядей по материнской линии тому самому Генриху Второму — впрочем, надо заметить, королевские семьи всей Европы связаны родственными узами! — и это дало ему основание передать Бранденбургскую марку в ленное владение своему восьмилетнему сыну Людвигу. Потеснив саксонских, веймарских, ангальтских и прочих Асканиев. Что не добавило им взаимной любви.

Решение, мягко скажем, не пошло на пользу Бранденбургу. Потому что Людвиг был герцогом Баварии. И он заботился о процветании Баварии. Очень часто — за счёт Бранденбурга. Наплевав на интересы бранденбургской знати. Не обеспечивая им надёжной защиты от хищных соседей. В ответ началась очередная смута, волнения, резня. В конце концов, Бранденбург отказался подчиняться Людвигу Первому Баварскому! И, казалось бы, надо тут же и раздавить бунтовщиков железной пятой имперских войск, но… сама империя в это время испытывала не лучшие времена. В тысяча триста сорок шестом году имперская знать назначила второго императора! В противовес правящему, Людовику Четвёртому Баварскому. А после смерти Людовика Четвёртого, как ты помнишь, из рода Виттельсбахов, императором Священной Римской империи стал Карл Четвёртый, из рода Люксембургов. Поменялась династия императоров! Что уж говорить о бедном, затюканном маркграфстве Бранденбург? Там внезапно начал править маркграф Вальдемар, потомок старой ветви бранденбургских Асканиев! Вот это поворот! И он пользовался такой широкой поддержкой знати и населения, что Карл Четвёртый Люксембургский, занятый своими неотложными проблемами, предпочёл отдать ему Бранденбургскую марку в ленное владение.

Только через два года выяснилось… ты не поверишь! Выяснилось, что граф Вальдемар — самозванец! Лжевальдемар![1] Даже имя его называлось — некий мельник по имени Якуб Ребок. И опять началась взаимная резня… Виттельсбахи требовали вернуть к власти их представителя, а представители рода Асканиев, в частности Ангальт Цербские и Ангальт-Кётенские с пеной у рта доказывали, что Лжевальдемар — настоящий. Раздор, смута, шатания, брат на брата с оружием… не повезло Бранденбургу!

Кончилось тем, что Виттельсбахи всё же вернулись. Присяжные, которые разбирали дело Лжевальдемара, выразились очень осторожно: «Если бы нам пришлось присягать, настоящий ли это Вальдемар или нет, скорее всего мы избрали бы последнее…». В результате Лжевальдемар от власти был отстранён, но провёл остаток жизни у рода Асканиев, которые продолжали признавать его родственником, и был похоронен с соответствующими почестями в тысяча триста пятьдесят шестом году.

Виттельсбахи вернулись. Но лезть в Бранденбург у них охота отпала напрочь! И уже в тысяча триста пятьдесят первом году Людвиг Виттельсбах Баварский передал эту хромую лошадь своим младшим сводным братьям, а сам вернулся в Баварию.

— Хромую лошадь? — удивлённо поднял я брови.

— Это выражение такое. Ну, вроде и зарезать жалко, и не прокатишься. Понимаешь? Даже если есть вторая лошадь, всё равно не разгонишься, та, хромая, тормозить будет. А резать рука не поднимается, вдруг выздоровеет, при надлежащем уходе?

— Понимаю, — кивнул я, — У нас было похожее выражение: сандалии без ремешков. То есть, приходится идти босым, да ещё и сандалии в руке тащить, а выбросить жалко; если ремешки найдутся, то и сандалии ещё пригодятся.

— Ага! В самом деле, похоже. Так вот, Людвиг Первый передал Бранденбург Людвигу Второму и Оттону Пятому. Тем временем, бранденбургское маркграфство стало курфюршеством. А Людвиг Второй — первым курфюрстом. А потому, что это обширные земли и очень важные для императора. Потому что для выборов императора важен каждый голос, а бранденбургский курфюрст как раз таким голосом обладает. Их всего семь курфюрств, которые избирают императора! Один голос из семи — как же не быть ему важным?! И Карл Четвёртый Люксембург очень даже облизывался на Бранденбург. Не для того, чтобы развивать, а для того, чтобы иметь лишний голос в копилке. Больше ни для чего.

Тем временем Людвиг Второй умер, а Оттон Пятый начал потихоньку распродавать земли. Сперва он продал Карлу Нижнюю Лузацию, которую поляки называют Нижней Лужицей, а потом и всё курфюршество, за пятьсот тысяч полновесных гульденов. Опять поменялась власть! В Бранденбурге воцарилась династия Люксембургов.

— Смута, волнения, взаимная резня… — подсказал я.

— Верно, — вздохнула Катерина, — Карлу нужен был голос, а не сам Бранденбург. Он его бросил, как хромую лошадь, возле дороги. Или сандалии без ремешков. Вроде они и его — никто не трожь! — а вроде и сами по себе. Во всяком случае, опять начались волнения среди местной знати. Уже который век подряд! Йост Моравский, который стал преемником Карла в Бранденбурге, ещё меньше занимался делами курфюршества! Виттельсбахи плевали на Бранденбург и занимались Баварией, а Йост Моравский занимался делами Моравии и точно так же плевал на Бранденбург. В результате власть перешла к местным баронам, расплодились банды разбойников и грабителей, и ситуация неуклонно катилась к гражданской войне. Дошло до того, что сами представители бранденбургской знати собрались и отправились посольством к императору Сигизмунду в Будапешт, просить его навести порядок! А? Каково?! До какой степени надо было довести местную знать, чтобы она сама просила над собой нормального владельца поставить?!

— И что ответил император? — с любопытством спросил я.

— Император Сигизмунд назначил Фридриха Шестого Нюрнбергского из рода Гогенецоллернов наследным главой и правителем бранденбургской марки! — отчеканила девушка, — И прямо сейчас отряды Фридриха идут по Бранденбургскому курфюршеству, огнём и железом выжигая смуту и неповиновение. Огнём и железом! Всё, что не приносит клятву верности и покорности, всё уничтожается. А всё, что боится быть уничтоженным, всё бежит, спасаясь от жестокости и смерти. В том числе, бегут банды разбойников. Бегут некоторые старинные дворянские рода, опасающиеся гнева нового повелителя. Бегут разорённые селяне из сожжённых сёл. Бегут разорённые ремесленники из сожжённых городов. А за ними по пятам идут отборные отряды Фридриха. И там, где происходят столкновения, там реки вскипают кровью. Как ты думаешь, насколько нам желательно попасть между этими силами?..

— Я бы не хотел! — невольно передёрнул я плечами, — И чем дальше от этих мест, тем лучше! А где эти столкновения? Как далеко?

— Пока ещё чуть в стороне от нас! — зловеще сказала Катерина, — Пока ещё… Но нам стоило бы поторопиться!

Я хорошенько задумался. Что бы я сделал на месте наших врагов? Если бы был холодным циником и мерзавцем вроде… вроде Нишвахтуса? Или одним из его подручных? Ну… я бы постарался отыскать одну из больших групп, сбегающих от войск этого Фридриха. Представился бы местным бароном. Сказал бы, что у меня есть свободные земли для расселения. Есть кров и пища. Я готов приютить всех желающих именно этой группы! Вот, прямо всех! С детьми и стариками. Если… если бойцы этой группы докажут мне свою преданность! О, нет! Клятвы не помогут. Клятвы — это сотрясание воздуха. А вот если лучшие бойцы этой группы докажут мне свою верность делом… Что значит «не воины»? Думаете я поверю, что вы во время скитаний святым воздухом питаетесь? Зверушек не стреляете в лесах? Значит, есть стрелки! Почти что воины! Что сделать? Ну, к примеру… хм… ну вот, заезжал в мой замок недавно отряд крестоносцев. И нанесли мне обиду. Если этот отряд будет уничтожен… так и быть! Всех приму! И будет вам добрая защита от отрядов Фридриха! На моей земле никто не посмеет вас тронуть! Лошадей для погони? Дам я вам лошадей! И проводника дам. Вот, конкретно вот этот мой… э-э-э… лесничий, он покажет вам какой именно отряд крестоносцев мне мешает. Ну, согласны? А то ведь я могу и другую группу беженцев на свою землю поселить. Мне-то всё равно, кого брать. Кто преданный, тот и мой! А?.. Согласны?..

Конечно, они будут согласны. От отчаяния, от горя, поверив радужным и — увы! — беспочвенным обещаниям. А мы будем обречены, если два-три десятка отличных лучников вздумают нас поливать стрелами из придорожных кустов. Нет, какое-то время посопротивляемся, и может, даже положим половину нападающих. Но все наши потуги будут бесполезны. Все ляжем. Так что же? Можно уже бояться?..

Нет, решил я, после раздумий. Тут что-то не так. Этот наш противник отчего-то не желает вреда всему отряду крестоносцев. Его цель — я и только я. Почему? Загадка. Но брат Марциан прав, если бы нас хотели всех убить, то давно убили бы. Да вот, хоть в трактире бы сожгли вместе с другими постояльцами. Но не сожгли же?.. Так что? Бояться не надо?

Надо. Надо всегда иметь в виду, что у наших врагов в любой момент может оказаться не пять человек в отряде, а двадцать пять! А то и больше. А уж как этими людьми распорядится наш враг — это дело его опыта и фантазии. А я чувствую, что ни опыта, ни фантазии, ему занимать не приходится!

Ладно, отложим эти размышления. Всё равно я ничего не смогу сделать, чтобы расстроить планы врага. Просто надо быть всегда настороже.

* * *

Словно сговорившись, мы с Катериной обходили стороной вопросы религии. Зато она со вкусом рассказывала мне о путешественниках. Как только губа зажила. Рыжая Эльке только рот открывала от изумления.

— Первыми путешественниками я назову апостолов! — ошарашила меня Катерина, — После вознесения Иисуса на небо, двенадцать апостолов бросили жребий. И отправились каждый в свою сторону, куда жребий выпал. Проповедовать. Я только о двоих расскажу, потому что им дальше всех уйти довелось. Но ты должен понимать, что все они — путешественники!

Первый — апостол Фома. Тот самый, Фома Неверующий. Который усомнился, что Господь воскрес и воскликнул, пока своими глазами не увижу, пока персты свои в рану не вложу, не поверю! Потом увидел. Поверил. И, словно в наказание за его неверие, ему достался самый длинный путь миссионерства. Ему выпало проповедовать христианство в Индии! Есть легенда, что устрашившись, Фома пытался отказаться. И тогда сам Христос… просто продал его, словно раба, индийскому купцу! Говорят, что купца звали Хаббаном и тот искал искусных плотников для строительства дворца царю Индии Гондофару Первому. И вроде бы Фома, получив деньги на строительство дворца, раздал все деньги нуждающимся, а сам стал проповедовать… Ну, не знаю! В любом случае, христиане Индии так и называют себя «христианами апостола Фомы»! Говорят, он даже до Китая дошёл, но там его встретили уж слишком сурово, и он ушёл оттуда через несколько дней, оставив только трёх-четырёх учеников. С другой стороны, ему же по жребию Индия выпала, а не Китай, не так ли?

Заметь, что ходил он в Индию неоднократно! То есть, знал верную дорогу. Понимаешь? Не просто попёрся куда глаза глядят, а шёл целенаправленно. А ты говоришь: «по слухам»! Нет, дружок, не по слухам наши карты созданы! Не по слухам!

Именно благодаря апостолу Фоме удалось узнать про вознесение Богородицы. Он опоздал вернуться в Иерусалим, узнав о смерти Богоматери и не смог присутствовать при Её погребении. Только через два дня на третий он смог припасть к гробнице Пречистой Девы. И так горько рыдал, что остальные апостолы сжалились и отвалили камень гробницы, чтобы Фома смог приложиться к священному телу Богоматери. Но… в пещере оказались только погребальные пелены. Матерь Божья была взята на небеса в теле. Апостол Фома остался безутешен и вернулся в Индию. Помнишь, его там поджидал разгневанный правитель Мелипура, который так и не дождался своего нового дворца? А Фома всё равно пошёл в Индию! По пути проповедуя и основывая церкви в Палестине, Месопотамии, Парфии, Эфиопии, да и в самой Индии… Являя чудеса и знамения. Да, что там! Даже жена и сын индийского повелителя уверовали во Христа! Но сам повелитель от этого так разгневался, что заточил апостола в темницу, подверг пыткам, а позже апостола Фому проткнули сразу пятью копьями… Там, в Индии он и был похоронен. Но сразу же потянулись к его гробнице паломники! Его гробницу описывают многие последующие путешественники, а через три века его останки были перенесены, сперва в Месопотамию, потом на остров Хиос, потом за святыню спорили между собой генуэзцы и венецианцы, а в конце концов, останки Фомы нашли пристанище в особом соборе во имя апостола Фомы, в городе Ортоне, в Италии. И каждый год, в первое воскресенье мая, устраивается так называемый «Крестный ход с ключами». При огромном стечении паломников, городские власти торжественно проносят по городу серебряные ключи, которые приносят к собору святого Фомы. А там уже ждут священники. Только соединив серебряные ключи гражданских властей и ключи, хранящиеся в соборе, они могут открыть тот придел собора, где хранятся мощи Фомы, в особой раке, в виде бюста самого апостола. И этот бюст торжественно проносят по всему городу, прежде чем снова убрать его до следующего года!

— Откуда ты только всё это знаешь? — поразился я.

— Я была там, — скромно призналась Катерина, — Ещё маленькой девочкой, вместе с родителями. Но я хорошо всё запомнила!

А путешественники и паломники продолжают посещать гробницу Фомы в Индии. И там тоже продолжают совершаться чудеса. Исцеления больных, к примеру. Или вот, на это место наступает море. Со всех сторон. Кроме гробницы! Представляешь? Море затопило почти всю округу, но гробница святого стоит на суше и море обходит эти места стороной. Не чудо ли?!

Ну, а возвращаясь из дальних странствий, паломники не считали зазорным прихватить с собой индийских товаров. Да и сами индийцы вполне себе шли караванами по следам паломников. Нанося на карты все те земли, по которым им довелось путешествовать. А ты говоришь «по слухам»! Стыдно! Ты неверующий, как… как сам апостол Фома! Вот!

Или вот, ещё один апостол, которому тоже выпал трудный жребий. Кстати, твой тёзка, апостол Андрей, по прозвищу «Первозванный». Потому что его Христос первым призвал для служения. Ему выпал жребий проповедовать в Вифинии, Пропонтиде… это там, где Мраморное море, а также во Фракии, Македонии, Скифии, Фессалии и до Эллады!

— Македонию, Элладу и Скифию знаю! — заметил я, — Ещё бы, мне и не знать?! Это, получается, область возле Эвксинского понта?[2]

— Всё верно. Именно там проповедовал апостол, крестя язычников и неся им слово Божие. Ему пришлось труднее, чем Фоме. Почти везде, где проходил святой, он встречал гонения, насмешки и даже мучения. В городе Синопе[3] его даже подвергли пыткам. Но милостью Божьей к утру он оказался совершенно здоровым и целым от ран! И снова продолжил миссионерскую деятельность. Язычники зиги хотели даже убить апостола! Но, дивясь кротости, смирению и мягкосердечию святого, отказались от своего намерения. Так апостол Божий дошёл до города Византия. Сейчас этот город чаще называют Константинополем, «городом Константина», в честь Константина Великого, и ныне там центр восточного христианства. Апостол Андрей основал там церковь и рукоположил византийского епископа Стахия. Это один из апостолов от семидесяти.

— Как?! Их же было двенадцать!

— Не совсем так. В Евангелиях говорится, что отобрал Иисус ещё семьдесят учеников и отправил их проповедовать, по двое во всякий город и место, куда Сам хотел идти, и сказал им: жатвы много, а делателей мало… Это случилось в последний год земной жизни Господа нашего, Иисуса Христа. Но многие не выдержали гонений и преследований язычников и отреклись от Христа. И Иисус с болью спрашивал у двенадцати апостолов, не хотят ли и они отойти? Тогда Пётр от имени всех ответил, что они уверились, что Иисус есть Христос, сын Бога живого, и тверды в вере своей. И Иисус тогда в первый раз предрёк, что один из них, из двенадцати, предатель… Н-да… Ну, как бы то ни было, одним из семидесяти был Стахий. И его-то апостол Андрей рукоположил в византийские епископы. А сам Андрей пошёл проповедовать дальше. Говорят, он переплыл понт Эвксинский и проповедовал в Скифии. Кстати, на той, скифской стороне, понт Эвксинский называют Русским морем. В это море впадает великая река Днепр. И святой Андрей предпринял путешествие вверх по этой великой реке! Однажды, проходя мимо гор, он поднялся на гору, благословил место и водрузил крест. И предрёк, что здесь будет город, где воссияет благодать Божия. И что бы ты думал? Там и в самом деле был основан город! Как его… ах, да! Киев! А на месте, куда апостол водрузил крест, позже поставили церковь во имя Воздвижения Честного Креста. А святой Андрей всё шёл и проповедовал. Дошёл даже до Новгорода! Слышал, наверное?

— М-м-м… это, кажется, Литва?..

— Да, сейчас там Литва. А во времена апостола были варвары-язычники. В своих записках апостол пишет о жутких и диких обычаях этих людей. Представь себе: он пишет, что моясь в банях, они сами хлещут себя по спине молодыми прутьями!..

— Самобичевание? — удивился я, — Религиозный экстаз?

— В том-то и дело, что нет! Они бьют себя этими прутьями сами, без принуждения, и утверждают, что это доставляет им удовольствие!

— Действительно, варварский обычай, — согласился я, — Но правда ли это?

— Правда! Раз сам апостол такое пишет, значит правда![4] Но я не об этом. Я о том, какой огромный путь проделал апостол! Только представь, мы едем уже больше двух недель, по удобной дороге, где нас встречают улыбкой трактирщики и стараются всячески услужить… за малую денежку, разумеется. А святой апостол бродил пешим, с горсткой учеников, по неизведанным дебрям, среди язычников, где проповедовал слово Божие, и был при этом гоним, проклинаем, испытывал нужду и голод, а часто был просто бит… И такой путь! О, Господи!

Ну, потом он вернулся в Европу, в частности, в Грецию, где и был распят на косом кресте, который с тех пор так и называют: «Андреевский крест».

— Да… я понимаю теперь, почему ты назвала апостолов путешественниками!

— Ага! А завтра я расскажу тебе о других. Нет, не апостолах, а именно путешественниках. Которые открыли для нас далёкие земли и описали свои впечатления. Уверяю тебя — ты обомлеешь!

[1] …Лжевальдемар… Любознательному читателю: да-да, не только в России были Лжедмитрии и Лжепетры Третьи! Были прецеденты и в Европе!

[2] Эвксинский понт — древнегреческое название Чёрного моря. В переводе означает: «Гостеприимное море».

[3] Синоп — город в районе современной Турции.

[4] …сам апостол пишет… Любознательному читателю: в настоящее время «Мученичество святого и преславного первоапостола Андрея», а также «Сказание о хождении апостола Андрея на Русь» относится к апокрифам, однако, многое из изложенного в различных апокрифах христианская церковь не отвергает полностью, а частично признаёт «преданием», т. е. некоей легендой, имеющей под собой основание. Катерина же пересказывает именно легенды.

Глава 55. Кто остался в дураках?.

Дурак — это человек, считающий себя умнее меня.

Станислав Ежи Лец.

Бранденбуржское курфюршество, Цвиккау-Плауэн-Хоф-Марктредвиц-Вайден-ин-дер-Оберпфальц-Амберг-Регенсбург-Ольдштадт-Фрайзинг-Мюнхен-Вайльхайм-Гармиш, 15–25.10.1410 года.

— Вот здесь и родился наш Великий магистр, Генрих фон Плауэн, — заметил Марциан, обозревая окрестности, когда мы подъезжали к городу Плауэн.

— Заедем?.. — с надеждой, поинтересовался я.

— Нет, — немного подумав, заявил Марциан, — Отдельного распоряжения на этот счёт не было, а нам время дорого. Если заедем, то потеряем не день, а дваА может, и три. Оно нам надо?..

— Обогреться бы не мешало… — как бы невзначай заметил я, разминая окоченевшие пальцы.

— Обогреться? — искренне удивился Марциан, — Так ещё настоящих холодов и не начиналось! Подожди, когда через Альпы пойдём. Вот там — да! Там прихватит…

— Не начиналось?! — оторопел я, — Как это «не начиналось», если у меня поджилки от холода дрожат?!

— Так оденься потеплее, — дружески посоветовал мне с другой стороны Вилфрид, — шерстяные шоссы, шерстяную котту, жиппон, сюрко… Ну, можешь даже меховой хук накинуть, хотя лично я в этом надобности пока не вижу.

— Я всё это уже надел… — признался я, постукивая зубами.

Марциан переглянулся с Вилфридом.

— Нежный ты у нас, — вздохнул Вилфрид, — Как бы не замёрз в Альпах. Ну, дублет ещё надень, или даже шаубе. Купи в ближайшем трактире. Ты говорил, что деньги у тебя есть?

— Есть, — согласился я, — А я ничего такого не нарушу? Ну, может не положено мне? Или с цветом ошибусь?

— А ты Катерину попроси, — усмехнулся Марциан, — Вы в последнее время частенько вместе сидите.

— А потому, что в карете теплее! — обиделся я, — А так-то, я в душе крестоносец! Дайте мне жаркое лето! И я целыми днями с седла слезать не буду!

Это я, понятное дело, сбрехнул. Не из-за холодов я с девушкой в карете просиживал. Хотя, там и вправду чуть теплее, во всяком случае, ветер не выдувает тепло из под одежды. С ней интересно! С ней я узнаю столько нового, что доведись мне это в книгах выискивать, я бы полгода потерял, да и то, всего не узнал бы. Просто фонтан бесценных сведений! Даже удивительно становится, откуда она, такая умная, взялась?

— Как ты думаешь, кто был следующими путешественниками, после апостолов? — спросила она меня на следующий день.

— М-м-м… юные, богатые повесы? — попытался я угадать.

— Балда! — резюмировала Катерина, — Какие ещё повесы?!

— А кто же?

— Монахи, конечно! Проповедники, миссионеры, ученики апостолов… Все, кто христианство нёс язычникам! А заодно раздвигал горизонты и открывал новые просторы, заносил их на карты, а также оставлял записи о своих странствиях. Я расскажу о самых известных.

И она начала рассказывать.

Монах-бенедиктинец Андре из Лонжюмо. Прославился историей с Терновым венцом. Тем самым, который сплели римские воины и водрузили на голову Иисуса, вместо короны, издеваясь над Ним и называя Его царём иудейским.

Терновый венец сперва хранился в Иерусалиме, потом был перевезён в Константинополь, потом, после Четвёртого крестового похода, Константинополь пал, его разграбили и реликвии вывезли в Рим. А потом, император Священной римской империи Балдуин Второй, отчаянно нуждаясь в деньгах, заложил Терновый венец венецианцам. А уже у венецианцев Терновый венец решил выкупить французский король Людовик Девятый Святой. И именно Андре де Лонжюмо, вместе с другим монахом, Жаком из Парижа, должны были провести переговоры и доставить венец во Францию. Им пришлось совершить морское путешествие в Византию, в Константинополь, потом вернуться в Венецию, но миссия была выполнена. Через два года, в тысяча двести тридцать девятом году, Терновый венец был доставлен в Труа. Сам король Людовик, со своим братом, Робертом д’Артуа, оба босые и в простых рубахах, торжественно несли раку со святыней на своих плечах, пешими, в Санс, а затем в Париж, при огромном стечении народа. Поговаривают, что покупка обошлась королю в двести тысяч фунтов золотом, но разве это цена за подобную святыню?! Специально для размещения венца была позже выстроена особая часовня Сен-Шапель.

Понятно, что этот Андре из Лонжюмо стал заметной фигурой. И когда, через десять лет, к Людовику прибыли послы монгольского наместника Эльджигидея, переговоры с послами велись именно через Андре, благо он владел многими восточными наречиями. А переговоры были весьма любопытными! Монгольский наместник сообщал королю, что монгольский хан Гуюк и сам наместник… приняли христианскую веру! И просил организовать крестовый поход против Египта.

С одной стороны, прекрасная новость, но с другой стороны, крестовый поход… это тебе не булочка с маком! Людовик подумал-подумал, и направил этого Андре де Лонжюмо к хану Гуюку. И тот отправился, везя с собой многочисленные подарки хану. Год длилось это путешествие. Андре пересёк Персию, Среднюю Азию, и с великими трудами добрался до Каракорума[1], ко двору хана. Но, как сообщил позже Андре, хан к тому времени уже был удавлен сторонниками другого хана — Бату. Вдова удавленного хана приняла посланцев грубо и те поняли, что миссия оказалась провалена. Ещё через два года посольство возвратилось к Людовику. Король сильно расстроился. Но главное: этот Андре де Лонжюмо описал своё путешествие, и довольно подробно! Позже, проведя личные беседы с Андре, подобное путешествие предпринял ещё один монах, на этот раз францисканец, Гильом де Рубрук. И опять по заданию короля Людовика Девятого Святого. Но теперь король был хитрее и направил своего посланца с тайной миссией. То есть, теперь Гильом не должен был одаривать от имени короля всех встречных и поперечных. А вот, если сможет добраться до столицы ханства, тогда да, тогда он должен был вручить хану королевское письмо!

Как и положено францисканцам, посланники короля отправились в путь босиком…

Со страшными трудностями, преодолевая голод и холод, им удалось достигнуть устья великой реки Итиль[2], где располагался лагерь хана Сартака, сына Батыя. Но ни Сартак, ни Батый в переговоры с Гильомом вступить не захотели, а задержали посольство в лагере, отправив лишь Гильома и его спутника, Барталомео из Кремоны, к великому хану Мунке, в Каракорум. Восьмого августа, вместе с татарами-проводниками они отправились в путь из ставки хана, и двадцать шестого декабря достигли Каракорума.

А в Каракоруме… А в Каракоруме бедного Гильома ждало множество сюрпризов! Во-первых, там было две мечети и… один христианский храм! Правда, несторианского толка, но всё же… Во-вторых, население столицы. Гильом не верил себе, но в Каракоруме был и китайский квартал, и квартал «сарацин», и множество греков, армян, грузин, венгров… Встретил он там и французского ювелира, Гийома Буше из Парижа, с женой, и англичанина Бэзила. Буше был захвачен в плен при штурме Белграда и теперь выполнял работы по украшению дворца.

Одна из его работ особенно потрясла Гильома. Представьте себе дерево из серебра. С серебряными ветками, листьями, плодами… Представили? Стоит оно, это дерево, как живое. На верхушке дерева — ангел с трубой в руках. А в четыре стороны свешиваются с веток серебряные змеи с открытыми пастями, под которыми четыре серебряных ёмкости. А у корней лежат четыре серебряных льва, у которых из пастей извергается кобылье молоко. Представили?.. А теперь хан желает выпить вина[3]. Даёт знак. И… серебряный ангел подносит ко рту серебряную трубу и раздаётся звонкий, призывный звук. К серебряному дереву подбегают слуги и выливают под корни дерева жидкость. Кажется, что это вода и они поливают дерево. Но, что это?! Изо рта змей начинают литься струи вина! Не просто вина. Разного вина! Четыре змеи, каждая обращённая на свою сторону света, изрыгала то вино, которое ей присуще. Это было персидское виноградное вино, китайское рисовое вино, русская медовуха и сброженное кобылье молоко. Всё это выливалось в серебряные ёмкости, откуда слуги черпали вино в чаши и торжественно подносили хану и его гостям. Представили?! Как замечает сам Рубрук, можно было бы принести хану вино и в бурдюках… но разве был бы такой же эффект? Здесь власть над всем миром показывалась явно и без слов.

Увы, но опьянённый вином и властью хан Мунке попросту не понял цели посольства Рубрука. Ему всё казалось, что король Людовик не союзников ищет, а пытается подчиниться сильному и властному правителю. В конце концов, Гильом де Рубрук отправился назад, везя с собой письмо хана, в котором королю Людовику предлагалось принести присягу верности… Полный провал миссии! Гильом вынужден был вернуться, крестив всего лишь шесть человек и оставив своего напарника, Барталамео из Креоны, при местной христианской церкви, которую преобразовал из несторианской в католическую. Но зато, на обратном пути, посольство Гильома обошло Каспийское море с другой стороны, тщательно описав свои географические открытия. А позже де Рубрук написал книгу «Путешествие в восточные страны». Кладезь информации! Там и о быте и нравах монголов, и о Китае, по рассказам жителей Каракорума, и о географии Центральной Азии… Бесценный труд!

— Не замёрзли? — заглянул в окошко кареты, проезжающий мимо Вилфрид, — А то брат Марциан принял решение остановиться в ближайшем замке. Пора помыться, согреться, покушать как следует. Ну и выпить, конечно! Ага!

* * *

Ещё при въезде, я заметил среди толпы любопытных, одну симпатичную девушку. В золотистом одеянии с зелёными полосками. Уж очень любопытная шапочка была у неё на голове: словно с повисшими ушками! Новая мода, наверное? Хозяин замка, довольно молодой барон, встретил нас приветливо, учтиво, и пригласил быть гостями. Так вот, эта девушка, она возле хозяина замка так и крутилась, так и крутилась. Родственница, что ли?

С наслаждением мы соскребли с себя грязь, переоделись в чистое, и привычно собрались в комнате Марциана, в ожидании ужина. Наш руководитель не заставил себя ждать.

— Ну, как? — взволнованно уточнил Вилфрид.

— Нормально, — пожал плечами Марциан, — Я предупредил, что у нас, возможно, есть враги, которые нас преследуют, но барон Зигурд только уточнил, наши это враги, или и его тоже? А когда я сказал, что это наши и едут за нами издалека, он только махнул рукой и перешёл на новости.

— Молодёжь… — проворчал Вилфрид и было непонятно, одобряет он Зигурда или осуждает.

— Я настоял, чтобы начальника стражи особо предупредили про этих врагов. Чтобы никого случайного в замок не попало. Особенно из торгового сословия. Барон обещал.

— Отлично! — энергично потёр ладони Вилфрид, — Когда пьянка?

— Скоро! — усмехнулся уголком рта Марциан, — Барон обещал устроить пир.

— Так что же он медлит?!

— Господа! — раздался аккуратный стук в дверь и из-за порога выглянула служанка, — Господин барон Зигурд приглашает вас в трапезную! Позвольте, я провожу?

* * *

Всё как всегда. Гости в замке и без нас были, хотя и не много. По всей видимости, вассалы барона Зигурда. Крестоносцев посадили на почётные места, поближе к хозяину, Катерину вообще усадили чуть ли не на место хозяйки, во всяком случае, это было ближайшее слева место от барона, хотя и сбоку стола, не в торце, я скромно примостился на самом краешке, а оруженосцев посадили за отдельным столом, вместе с оруженосцами других рыцарей. Ах, да! Эта девушка, которую я заприметил, она сидела тоже рядом с хозяином, справа от него, получается, прямо напротив Катерины. И она всё ещё была в золотисто-зелёных одеждах, и в той самой, забавной шапочке.

Местный капеллан благословил трапезу, и хозяин поднял первый кубок вина:

— Я рад приветствовать в своём замке доблестных рыцарей-крестоносцев, коих…

— Ты ошибся, дядюшка! — очень громким шёпотом перебила его девушка в жёлтом, — Ты ошибся!

Ага! «Дядюшка»! Значит, она его племянница? Я так и думал, что родственница!

— А?.. — удивился Зигурд, — В чём дело, Анита? В чём я ошибся?

— Да ведь это не крестоносцы сидят! — сообщила ему девушка, и такая уверенность прозвучала в её голосе, что даже я на долю секунды усомнился, а верно ли, что мы — крестоносцы?!

— А кто же?.. — совсем растерялся барон.

— Так крестоносцев-то всего двое было! — словно маленькому, объяснила ему Анита, — Сам Иисус, да ещё Симон Киринеянин, который помогал Ему крест нести. А эти рыцари носят на плечах не крест, а белые плащи. Значит, не крестоносцы они, а плащеносцы!..

Кое-кто за столом зафыркал, старательно пытаясь сдержать смех. Я заметил, как Марциан метнул быстрый взгляд на Вилфрида.

— Ваша правда, сударыня! — медоточиво ответил Вилфрид, — И мы сами себя крестоносцами не называем. Это людская молва нас так прозвала. А так-то мы смиренные братья Ордена дома Святой Марии Тевтонской. Но, приведись такой случай — наши жизни принадлежат Господу! Мы всегда готовы встать в ряды Его воинства для борьбы с Антихристом! В любую минуту!

Теперь за столом послышался одобрительный ропот. Вилфрид дал ответ, подобающий рыцарю.

— Кхм! Итак, я рад приветствовать в своём замке доблестных… э-э-э… гостей, коих провидение Господнее привело в наши края! — закончил тост хозяин, — Во имя Божие!

— Во имя Божие! — хором повторили присутствующие, поднимая свои кубки и бокалы.

И началось возлияние. Уже привычное. Я всегда в таких случаях поражался количеству выпитого вина. Это же в голове не укладывается! А рыцари пили и не собирались останавливаться. За радушного хозяина, чтобы была над ним милость Божья, за процветание имения барона Зигурда и за процветание тевтонского Ордена, опять за милость Божью, за здоровье и многочисленное будущее потомство хозяина, за хорошие урожаи, за мир во всём мире и за то, чтобы Господь дал рыцарям славную битву, где можно было бы показать отвагу и доблесть, и ещё, и ещё, и ещё… Почему рыцари не падали под стол, для меня загадка. Разве что, спасала очень жирная, горячая мясная закуска? Тарелки и бокалы пустели одновременно. А слуги всё подкладывали и подливали.

— Я слышал, крестоносцы проиграли великую битву при Грюнвальде и Танненберге?.. — взглянул, слегка осоловелыми глазами, хозяин на Марциана.

— Дядюшка, так это само собой! — тут же встряла Анита, — Как же им было не проиграть? Это следствие их клятвы…

— Как это?.. Что за клятва такая, чтобы бои проигрывать?..

— А чем рыцари врага поражают? Мечами и копьями? Точнее, протыкают концом меча или концом копья? Не так ли? А наши гости давали клятву целибата! То есть, их концы не должны в чужую плоть втыкаться. Ну, вот они и не втыкали. Никаких концов ни в какую плоть![4]

— А-ха-ха!!! — захохотали полупьяные рыцари за столом, уже не сдерживаясь, — А-ха-ха!

— Я передам ваше пожелание Великому магистру! — сверкнул глазами Вилфрид.

— Какое пожелание?!

— Чтобы крестоносцы бились только булавами, шестопёрами и моргенштернами, — вежливо улыбнулся Вилфрид, — Уверяю вас, крестоносцы любым оружием владеют в совершенстве! Разве что… разве что ни одно из них не можетзаменить креста, как это делает благородный меч! Нет, сударыня, увы, но позвольте меч всё же оставить крестоносцам!

И опять за столом одобрительно зашумели. Вилфрид и теперь отразил злую шутку.

— А про битву при Грюнвальде… — весомо добавил Марциан, — Да, Господь послал нам испытание! Но мы выдержали его! Отразив нечестивцев, пытавшихся овладеть Мариенбургом. Свиной хрящик им, а не Мариенбург! Чтобы подавились, проклятые язычники!

— Ура-а-а! — довольно дружно раздалось за столом, — Ура-а-а! И пусть все язычники сдохнут!

— За это и выпьем! — поднял кубок хозяин.

А я успел заметить, как зло блеснули глаза Аниты. Второй раз её шутка пролетела мимо цели. Похоже, девушка к такому не привыкла.

— А не х-хотели бы господа крестоносцы ещё денёк отдохнуть в моём скромном замке?.. — приподнял хмельную голову один из гостей, — Ув-веряю вас, это по пути! П-приглашаю!..

— Не достойны вы, барон Пауль, такой чести! — немедленно среагировала вездесущая Анита, — Вы свой же герб ногами попираете!

— Я?! — с Пауля мгновенно слетел весь хмель, — Я?! Свой герб?! Ногами?!

За столом стало тихо.

— Да! Свой герб! — уверенно возразила девушка, — Какой у вас герб? Дикий вепрь? А не дикого ли вепря вы попирали ногами во время позавчерашней охоты? Я по-о-омню!

— Ах это… — облегчённо выдохнул Пауль, — А, ну да… это же… это же охота, господа! Ну при чём здесь герб? Ну, господин Зигурд! Хоть вы ей скажите!

За столом начали подхихикивать. Это действительно выглядело забавным. Пьяный Пауль упорно пытался доказать всем, что вепрь на охоте — это не геральдический вепрь! Всем и так было понятно, что это просто шутка, но Пауль настойчиво, вновь и вновь убеждал окружающих, что убить вепря — это вовсе не урон чести. Ну, вы что, не понимаете, что ли?! Тот вепрь — это тот вепрь. А этот вепрь — это не тот вепрь! Ну, скажите ей, Зигурд!

Через пару минут хохотали все. Анита язвительно улыбалась, поглядывая по сторонам, явно подбирая кандидата на очередную провокацию. И взгляд её остановился на Катерине. У меня сердце ёкнуло от нехорошего предчувствия.

— А в наших краях такие наряды уже года два, как не носят… — внешне лениво, процедила ехидная Анита.

— Зато ваш наряд, сударыня, носят уже лет триста подряд, не меньше! — даже не задумалась над ответом Катерина, — И всё никак из моды не выйдет.

Рыцари вновь захохотали. Ответ им явно понравился. Хотя лично я не понял, в чём суть ответа.

Анита вздёрнула подбородок. Она готова была к бою!

— И как вам нравится, сударыня, путешествовать в одиночку, в обществе мужчин?..

— Прекрасно! — отрезала Катерина, — Потому что эти мужчины — рыцари, то есть, отважны, благородны, чисты помыслами, богобоязнены и великодушны. Но вы этих слов, я вижу, не понимаете!

— Отчего же?.. — начала Анита.

— Оттого, что не обладаете ни одним из них!

— А я думаю…

— Вам это вредно, сударыня! — отчеканила Катерина, — У вас от этого мозги скисают!

— Да, за кого вы меня принимаете?!

— Я? Я дала бы вам имя «Чудо»…

— В самом деле? Спасибо…

— Это, если сокращённо. Если полное имя, то «Чудовище»!

— Что?!!

Гости уже взахлёб хохотали. Анита сидела красная, с бледными пятнами. Похоже, подобный отпор она раньше не встречала.

— Вы хоть знаете, сударыня, что такое «невинность»? — по всей видимости, решила её добить Катерина.

— Знаю! — вскинулась Анита, — Я, можно сказать, сама — невинность! С одной стороны…

Гости за столом опять грянули дружным смехом. Я сам только через пару секунд понял, что имела Анита в виду. И тоже не сдержался, фыркнул. Нет, надо же: «с одной стороны — я невинна!». Смешно же!

— А хотелось бы, чтобы вы были невинны, по крайней мере, с двух сторон! — припечатала охальницу Катерина, — Чтобы рот тоже!..

Гости просто согнулись от хохота. Кажется, кто-то упал под стол. Не от вина, от смеха.

— … чтобы рот тоже не изрыгал непристойностей, — сжалилась Катерина, — Чтобы уста оставались невинны.

Поздно! Первый смысл про «невинность рта» уже глубоко запал в хмельные головы. Вдоль всего стола посыпались едкие и ядрёные шуточки. Это был полный провал Аниты. Девушка вспыхнула, быстро вскочила и убежала из трапезной, провожаемая насмешками. Мне её даже жалко стало. Столько гостей — и все на одну девушку набросились! С другой стороны, должна же была думать, кого можно задирать? Ну и задирала бы слегка туповатого барона Пауля с его гербом в виде вепря. Нет же, полезла, куда не следует! Вот и получила по заслугам.

— Жёстко ты эту Аниту! — шепнул я, когда мы возвращались в свои комнаты после пиршества.

— Подумаешь! — пожала плечами Катерина, — У неё должность такая, вызывать на себя общий смех.

— Должность?..

— Ну, да. Это же шут! Точнее, шутесса. Разве ты не обратил внимание, что она была во всём жёлтом?

— Обратил, — сознался я, — И что? Цвет золота…

— Жёлтый — испокон веков цвет шута! — пояснила девушка, — Ни один приличный человек по собственной воле жёлтую одежду не наденет! А у неё ещё и шапочка соответствующая, с ушами!

— Подожди! Так вот в чём соль шутки про то, что одежда Аниты уже триста лет из моды не выходит! Это одежда шута! Поэтому все смеялись!

— Конечно.

— Но она же называла барона Зигурда дядюшкой! Его племянница — шутесса?!

— Почему «племянница»? Это традиция такая, чтобы шут называл своего господина как-то по родственному. Чаще всего «куманёк» или «дядюшка», но бывает и другое.

— Ага! А как понять, правда ли это её дядюшка, или это шутка шутессы?

— Та, по одежде, балда! Если говорит шут — то шутка.

— Вот оно как! — я основательно задумался, — Получается, ты перешутила придворную шутессу барона?!

— Я отразила её шутку! — нахмурилась Катерина, — Не более. Ни над кем из гостей, и тем более, над хозяином, я не подшучивала. А у шутессы роль такая — быть предметом насмешек. Тут уж не моя вина.

* * *

Рано утром мы покидали гостеприимный замок, разумеется, после утренней службы. Сам хозяин вышел нас проводить. Я стоял недалеко от Катерины, поэтому расслышал, как девушка негромко спросила барона, почему она не видит Аниту.

— Пустяки! — усмехнулся Зигурд, — Анита всё ещё переживает, после того, как над ней вчера посмеялись. Поделом ей! Я ведь, предупреждал её, чтобы не смела шутить над крестоносцами! Не послушалась, глупая! Но вы, сударыня, были великолепны! Острый ум, острое слово… Уверяю вас, вы могли бы стать шутессой и при королевском дворе!

— Сомнительный комплимент! — насупила брови девушка.

— Отчего же? Уверяю вас, при королевском дворе шутами служат и графы. Да не всякие графы, а только лучшие из них. Достойнейшие. Только им позволено подшучивать над королевским величеством и его гостями. А гостями короля вполне могут оказаться и послы других стран, от которых многое зависит, в том числе, мир или война. Я считаю, вы бы справились, сударыня!

— Сомнительный комплимент! — упрямо повторила Катерина и поискала глазами вокруг.

Я понял её мысль и подскочил ближе, протягивая руку. Катерина грациозно оперлась о мою ладонь и села в карету. Не пожелав принять руки Зигурда. Барон усмехнулся и приветливо помахал ей рукой. А потом так же приветливо махал вслед всему нашему посольству, убеждая нас непременно заехать в гости на обратном пути.

Краем глаза я заглянул в окно кареты. Катерина сидела надутая и рассерженная.

[1] Какарорум, город в Монголии, во время путешествия Андре де Лонжюмо — столица Монгольской империи.

[2] Итиль — древнее название Волги.

[3] Хан… желает вина… Любознательному читателю: кто сейчас сказал, что монголо-татары не пили вина? Что им вера не позволяла? Гильом де Рубрук пишет, что первое его представление хану не получилось, потому что переводчик был пьян и не мог переводить, а потом и сам хан нализался… И позже многократно описывает пьянки хана Мунке. Думаете, это ложь? Но достоверно известно, что дядя Мунке, Угэдэй-хан, страдал от алкоголизма и впоследстаии умер от этого. Был не прочь выпить и двоюродный брат Мунке, Гуюк-хан. Это установленные факты. Почему же мы не должны верить Рубруку про самого Мунке? Авторы — верят!

[4] …не втыкали концов… Любознательному читателю: быть может, подобные намёки нам кажутся грубыми, но в Средние века шутки «ниже пояса» были обыденностью и никого не шокировали даже на королевском пиру. Позднее, в эпоху Ренессанса, шутки стали утончённее, произносить непристойности стало неприличным, а ещё позднее — просто опасным! Можно было потерять репутацию! Впрочем, в наши дни подобные шутки опять входят в моду… Уж не дичаем ли мы? Не возвращаемся ли в Средневековье?..

Ниже — изображения знаменитого "серебряного дерева", как его представляли разные художники. Третье изображение — современная реконструкция, установленная в Улан-Баторе (Монголия). Что из этого наиболее подходит под описание Гильома де Рубрука, авторы оставляют решать нашим любимым читателям. Кстати, вы можете поделиться с нами своим мнением. А мы произведём подсчёт голосов! Если, конечно, будет что подсчитывать.:)

Глава 56. Через Альпы

Меряй не пройденный путь, а остающийся.

Публий Овидий Назон.

Бранденбуржское курфюршество-Венеция-Флоренция-Италия, Гармиш-Инсбрук-Бриксен-Бальцано-Тренто-Рива дель Гарда-Верона-Мантуя-Модена-Болонья-Прато, 26.10–04.11.1410 года.

— Что ты делаешь? Что-то случилось? — Катерина выглянула из кареты как раз тогда, когда я водил ладонью перед глазами.

— Странное ощущение! — признался я, — Словно в глазах какие-то точки плавают…

— Такое бывает, при утомлении, — согласилась девушка, — Ты не утомлялся?..

— Нет, с чего бы?.. — задумчиво ответил я, — Хотя ночью спалось плохо. Уж очень зябко было! Только под утро, когда в огромной кухонной печи замка развели огонь и стало чуточку теплее, тогда удалось вздремнуть. Но, разве это причина?

— Не должно бы… — согласилась девушка, — Это, если бы ты три-четыре ночи подряд… Подожди! А какие ты видишь плавающие точки?! Чёрные или белые?

— Белые…

— Так, это не точки! Это снежинки!!! — засмеялась Катерина, — Ой, не могу!!!

— Это?! Снежинки?!

— Ну, ещё не полноценные снежинки… Так, мелкая снежная крупа. Но, можешь не сомневаться, это снежные точки, а не усталость глаз! Ох, Андреас! Тоже мне… грек!

Я не поверил. Протянул ладонь и попытался поймать одну из «точек». Удалось не сразу, похоже, не было нужной привычки, но удалось. И я своими глазами увидел, как белая точка в пальцах превратилась в капельку воды. Точно, снег! Ну, кто бы мог подумать?! Так это что… зима?!

— Пф-ф! — заметила Катерина на мой вопрос, — Зима через месяц только начнётся. А основные холода, пожалуй, через два месяца! Впрочем, мы едем в горы, там всё будет быстрее и суровей. Так что, готовься.

— Ещё холоднее?! — вскричал я, — Как вы это вообще терпите?!

— Ещё и радуемся, — философски заметила девушка, — Санки, коньки, игра в снежки и прочие зимние развлечения. Надо в любых обстоятельствах искать повод для радости и удовольствия! Вот, будем ехать через Альпы, ты не думай про морозы и кручи! Любуйся видами! Уверяю тебя, таких видов ты больше нигде не увидишь!

— И эти виды будут стоить отмороженных пальцев? А может, и отмороженных внутренностей?! — с отчаянием уточнил я, — Не верю!!!

— Кто знает, кто знает… — пожала плечами Катерина, — Я уверена только, что альпийские красоты настолько хороши, что многие специально приезжают сюда. Именно зимой. Полюбоваться. Особенно художники. Может, далеко в горы они и не лезут, но на какие-то вершины поднимаются, да. Прямо с мольбертом и набором карандашей. Краски-то замерзают… Вот, они делают карандашные наброски, а потом, в гостинице или ещё в каком тёплом месте, эти наброски красками расцвечивают. И получается — ахнешь!

— Ну, не знаю! — угрюмо заметил я, — Лично мне хватило бы картин для впечатлений! Меня не тянет проверять эти впечатления лично!

— Эх ты! Смотри на мир позитивнее, Андреас! — подбодрила девушка, — И мир улыбнётся тебе в ответ!

— Я бы прекрасно прожил и без подобных улыбок! — поёжился я, — Мне хватило бы, если бы одна ты улыбалась. А мир пусть подождёт, пока я к местному холоду привыкну!

Катерина только фыркнула в ответ и задёрнула шторку в окне кареты. А я скинул перчатки и принялся дыханием отогревать замёрзшие пальцы. Управлять конём? Вот ещё, новость! Мой Шарик умница, и без управления справится! Не зря в прошлом городе, через который мы проезжали, я упросил Марциана проехать через рынок, и купил там не только меховую шаубе для себя, но и прекрасную тёплую попону для коня. Кстати, рыцари тоже прикупили себе кое-что, по мелочи. Кто-то тёплый шарфик, кто-то вязаную шапочку, кто-то меховые рукавицы… Я внимательно смотрел и покупал себе то же самое! И шапочку, и рукавицы, и шарфик! И всё равно, было отчаянно холодно! Вот, о чём о чём, а об этом испытании меня старик Решехерпес не предупреждал! Может, я и отказался бы?!

Нет, конечно, не отказался бы. Ещё бы! Столько новых впечатлений и приключений! Да, порой смертельно опасных и порой невыносимо болезненных. Одна ордалия чего стóит! Но, с другой стороны, мне единственному, удалось заглянуть в будущее! Кто ещё может похвастаться подобным?! И не просто заглянуть краем глаза. Я здесь живу! Я вижу, слышу, ощущаю всё то, чего никогда не увидят, не услышат и не ощутят мои бывшие товарищи. А сколько всего я узнал! Вот вы, признайтесь честно, хотели бы скакнуть вперёд, хотя бы на сто лет? И узнать, какой будет мир будущего? А на двести?.. А на тысячу?! Что, тысяча — это уже слишком много? Всё будет вообще неузнаваемым? Ну, так-то я тоже на тысячу лет не собирался… Так получилось. Но я не расстраиваюсь! Да!!! И через эти подлые Альпы я перелезу! И миссию свою выполню! Вот, приеду в Рим, выпрошу или куплю у папы римского волшебный перстень… кто сказал: «нет»?.. Да я за этот перстень готов золота отвалить столько, что из чистого золота можно будет новый храм построить! Вдвое выше всех прочих храмов! Конечно, продаст! Вот, куплю я этот перстень у папы римского и верну волшебство в мир! И заживём!.. Каждому человеку — персональное счастье! Разве не счастье, когда сыт, обут, одет, здоров, и может заниматься любимым делом? А это: «сыт, обут, одет, здоров» — это я обеспечу! Может, не сам, а с помощью новых жрецов, но обеспечу! И не где-то там, в загробном мире, о чём обещают местные священники, а здесь и сейчас! Чем не счастье? Да я, ради такого, не только через Альпы перееду, я, если понадобится, эти Альпы насквозь туннелем пробурю, а своей цели достигну! Вот так вот!

* * *

Альпы надвинулись внезапно. Вот, кажется, только-только ехали по предгорьям: вверх и вниз, вверх и вниз… то слева нагромождение камней, то справа… а теперь уже наша дорога пролегает между скал! И когда это началось, я даже вспомнить не могу!

За дело взялись серьёзно. Перековали всех лошадей. В каждый обод колеса кареты ввинтили множество шурупчиков, так, что колёса ощетинились их острыми кончиками. Перепроверили и перевязали все мешки и торбы. И только тогда тронулись в путь. Про то, что оружие блестело от смазки и любой кинжал или меч выхватывался одним движением, я молчу; и так понятно.

И ещё одно: теперь нас на каждом дневном переходе, от одного трактира до другого, сопровождал проводник. Иногда этот проводник ехал на одном из наших заводных коней. Чаще — шёл пешком, держа крепкую палку в руках.

— Козопасы! — высказался о проводниках брат Вилфрид, — Местные пастухи! Но окружающие горы знают лучше родного дома! Во всяком случае, на расстоянии дневного перехода. А нам больше и не надо, ага!

И действительно, в каждом трактире мы нанимали очередного проводника. Который доводил нас до следующего трактира и возвращался обратно. Иногда, если повезёт, то и сопровождая другую группу, во встречном направлении.

— Много путников? — поинтересовался я, ещё в начале пути.

— Уже кончаются, — кратко ответил проводник, — Не сезон…

— И всё-таки: до нас путники были? Скажем… торговцы?..

— Всякие были… — проводник явно не отличался словоохотливостью.

* * *

Через пару дней я понял, что означает слово «зима». Оказывается, это когда не просто холодно, а когда нестерпимо холодно. Когда смотреть холодно! Когда немеют не только пальцы, но и лицо. Да, что там, лицо! Когда немеет всё тело. Когда лёгкие дышать отказываются, потому что не хотят лишний раз вдохнуть мёрзлый, стылый воздух! Приходится дышать через раз, буквально заставляя себя сделать очередной вдох. Бр-р-р!!!

— Ничего! — посмеиваясь и потягивая вино из неизменной фляги, подбодрил меня как-то брат Вилфрид, — Ганнибал через Альпы слонов провёл! Авось, с Божьей помощью, и мы пройдём.

Я не поверил!

— Было дело… — подтвердила Катерина, — Армия Ганнибала, действительно, перешла через Альпы, с боевыми слонами. Правда, это было южнее, он переходил Альпы из Испании в Италию, это было на полторы недели раньше, чем мы, и снег в горах выпал только на самом перевале, во второй половине пути, да и поднимался Ганнибал не так высоко, как мы. Перевал был на высоте не выше двух с половиной километров. Но, представляешь, прошёл! И потери не так велики: из пятидесяти тысяч человек он потерял около тринадцати тысяч в битвах перед Альпами и около семи тысяч при переходе. А тридцать тысяч, да, перешли благополучно. И некоторые слоны — тоже…

— Умеешь ты утешить! — буркнул я, проезжая мимо.

— А потому, что у него была железная сила воли! — бросила мне в спину Катерина.

— Сила воли-то тут при чём? — притормозил я.

— Ну… один пример: когда Ганнибал уже спускался, ему пришлось идти по очень узкой тропе, где пройти можно было только по одному, да и то, было смертельно опасно. Некоторые люди и животные срывались в пропасть, сделав всего лишь один неосторожный шаг! И эта тропа вывела его в долину, где… путь перекрыла огромная скала! Ганнибал развернул армию и повёл её той же тропинкой в обход. Но… обходная дорога оказалась заледенелой, а ночью ещё и выпал снег! Идти оказалось совершенно невозможно! Тяжёлые слоны проламывали снежный и ледяной наст и оказывались буквально в ледяном плену! И вызволить их было уже невозможно…

Ганнибал опять развернул армию! И повёл её к той самой скале, перекрывшей путь. Приказал своим воинам рубить деревья, развести перед скалой огромный костёр, а саму скалу поливать винным уксусом. Его у Ганнибала было достаточно, потому что именно его использовали, чтобы сохранить в дальней дороге провизию. А потом сотни воинов рубили скалу молотами! В куски! И сбрасывали куски в пропасть. Ганнибал в буквальном смысле прорубил себе дорогу в Италию! Четыре дня непрерывной работы, когда люди падали от усталости с ног, но путь был расчищен. И ты спрашиваешь, при чём здесь сила воли?..

Я взглянул на ближайшую скалу и содрогнулся[1].

* * *

Я понял, зачем нам шарфики! Не повязывать на шею, нет! Шарфиками закрывали лицо, чтобы не отморозить нос и щёки. Иначе не выжить. Ледяной ветер в ущельях, где стены ущелья не дают ему развеяться в стороны, достигает ужасающих скоростей! Я своими глазами видел, как на заледенелой тропе, по которой мы с трудом шли, держа лошадей в поводу, буквально сдуло одного из оруженосцев! Бедняга еле успел в последний момент выхватить нож и вонзить его в толщу льда. И тут же другой оруженосец, накинув конец верёвки на луку седла своего коня, лёг на живот и заскользил к своему товарищу. А уже потом, вдвоём, они выбрались под защиту каменной стены и смогли встать на ноги. Это просто счастье, что каждому из нас было приказано иметь при себе верёвку, намотанную поверх одежды! Это просто счастье, что конь сумел устоять, упираясь острыми подковами в лёд! Но я не про это, я про бешенный, мёрзлый ветер, словно наждачкой обдирающий кожу… Если бы не шарфики! У нас не осталось бы кожи на лицах!

* * *

Бешено колотилось сердце. Потому что, чем выше мы поднимались, тем отчаяннее не хватало воздуха. Я говорил, что от холода приходилось дышать через раз? Так вот: это было в предгорьях! А теперь каждый дышал вдвое чаще! И всё равно, порой голова кружилась от недостатка воздуха. И только проводники шли невозмутимо, по всей видимости, приспособившись к местным условиям, за множество поколений. Нет, это же ужас, ужас!!!

* * *

Я понял, зачем к карете привязали несколько брёвен. Всё просто: когда тропа становилась слишком узкой, и карета попросту не помещалась на неё четырьмя колёсами, брёвна отвязывались, крепились прочными верёвками к металлическим кольям, которые забивались в один из краёв тропы, ближе к стене. А брёвна на верёвках оттягивали на другую сторону, где обрыв. И, таким образом, расширяли дорогу. Да-да, вот так, бревно за бревном, пока тропа не расширялась достаточно, чтобы можно было ехать без опаски. Тогда брёвна опять привязывали к карете и ехали дальше, до следующего сужения.

Разумеется, на опасных участках девушки выходили из кареты и шли пешком. Я сказал «шли»? Нет, же! Пробивались сквозь метель и порывы ледяного ветра! Как и все, связанные в одну верёвочную цепь. И ни одна из них не жаловалась.

* * *

О, благословенные трактиры! Как правило, взяв очередной перевал, дорога спускалась в небольшую долину, где было относительно спокойнее, теплее, уютнее… и там нас ждал трактир! Даже выбившиеся из сил кони ускоряли шаг! И наконец — вот он, вот он, долгожданный отдых! Толстый, усатый хозяин заранее улыбается из приоткрытых дверей, из которых вырываются клубы тёплого воздуха. А запах?! В воздухе носятся ароматы свежезапечёного ягнёнка! Капают слюнки… Но, нет! Сперва забота о лошадях! Выбившихся из сил животных следует сперва выходить, то есть, дать им прогуляться минут двадцать, без нагрузки. Иначе, припав к ледяной воде, лошади мигом заболеют! Выходил? Теперь тщательно растереть бока и ноги верного друга! И можно вести коня в тёплое стойло. Убедиться, что у коня вдоволь воды и овса. И только потом, на подгибающихся ногах — за стол в трактире. Люди выносливее всех остальных животных. Это я на своей шкуре убедился!

Что нужно для счастья человеку? Тёплая печь, гудящая от подброшенных дровишек, добрый шмат шкворчащего на углях мяса, с острыми горными травками, и кружка хорошего пива. Да, чтобы кружка побольше, побольше! Крестоносцы, впрочем, предпочитали вино, но вино водилось не во всяком трактире. А вот пива — хоть купайся! И уже через десять минут счастье настолько переполняло, что глаза соловели и тянуло вздремнуть.

Какое счастье, что я не оруженосец! Оруженосцы продолжали нести ночное дежурство, несмотря ни на что. А я благополучно дрых до самого утра, пока не наступал рассвет, с неизменным пробуждением и подготовкой к очередному дневному переходу в горах.

* * *

— Видишь? — кивнул мне Марциан, — Нет желания заехать? Отдохнуть, помыться?

Я проследил за его взглядом. На вершине очередной скалы красовался небольшой замок.

— Нет! — вздрогнул я, — Лучше не надо! Мы день потеряем, чтобы туда добраться, и ещё день, чтобы вернуться обратно! А, когда вернёмся, мы будем не менее потными, чем сейчас! Оно того не стóит! Вот, если бы сейчас было лето…

— Вот и я так думаю, — усмехнулся Марциан, — Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда выбирал замки перед горами и после гор? Не заезжая в горные владения?

— Понимаю! — лязгнул я зубами от холода, — И чем быстрее мы пройдём эти чёртовы Альпы…

— Ну да, ну да… — Марциан совсем заулыбался, — Не переживай, скоро станет легче! Можно сказать, мы уже спускаемся с гор!

— За это надо выпить! — послышался рядом весёлый голос, — Ага![2]

* * *

Дважды мы попали под камнепад. И ещё трижды слышали, как он гремит в отдалении.

— Время такое, — пожимал плечами каждый из наших проводников на мои расспросы, — В это время года камнепады не редкость…

— Но, можно же вызвать камнепад и искусственно? — допытывался я.

— Можно… — равнодушно отвечали проводники, — Только, кому это надо? Вот, если бы через перевал шло вражеское войско…

Мне оставалось только бессильно плеваться. Мысленно. Если вы помните, перед ртом у меня был шарфик. Да и нечем плеваться было! Воды в организме отчаянно не хватало, не хуже, чем в пустыне. Ветром выдувает, что ли?..

Оба раза, когда камнепад грохотал над нами, нам жутко повезло. Один раз камни просыпались прямо за нашими спинами, не более десяти шагов до ближайшего к нам, а на пятьдесят шагов сзади вырос целый завал. Я представил, как придётся потрудиться следующей партии путешественников, чтобы расчистить себе путь, и горестно покачал головой. Бедняги! С другой стороны, это не то, что воинам Ганнибала скалу рушить…

Второй раз накрыло непосредственно нас, камни кувыркались прямо над нашими головами. Но в этот раз мы шли под этаким, нависающим над нами, козырьком. Это и спасло. С вытаращенными от ужаса глазами, крестоносцы вжимались в отвесную стену, а перед глазами шёл и шёл каменный ливень. Минут десять, а казалось — половину жизни. И мелкие камни, и громадные валуны, размером чуть не с лошадь, всё это валилось с неба в бездонную пропасть, а мы стояли под хлипким навесиком прямо посередине! Апокалиптическое зрелище! А ещё этот грохот, когда, казалось, вот-вот разорвёт барабанные перепонки… Крестоносцы беспрестанно крестились, а я просто пытался врасти спиной в отвесную стену. Лошади бесновались, и только мой Шарик ткнулся мне в плечо и глядел на меня доверчиво и укоризненно, мол, что же ты творишь, хозяин?! Прекрати это немедленно! Я обхватил шею коня и попытался прошептать ему в ухо что-нибудь ободряющее, но разве в этом беспрерывном грохотании можно было что-то расслышать? И всё же Шарик доверчиво стоял рядом, только иногда вздрагивая. Крестоносцы же, вынуждены были ухватить коней под уздцы и сдерживать всей своей силой. Не забывая креститься второй рукой.

Когда камнепад кончился, рыцари прямо там же устроили молебен. И только потом принялись за расчистку дороги. Вперёд, по ходу движения. Чем чуть не вызвали второй камнепад, но обошлось. Уф-ф…

* * *

Быть может, эти мои записи бессвязны и отрывочны. Но именно так запомнился мне этот переход! Бессвязным и отрывочным! Потому что наше продвижение требовало напряжения всех сил. Когда позже Катерина спросила меня, как мне понравились местные красоты, я уставился на неё в искреннем недоумении: красоты?! Какие ещё красоты?!! Ободранные в кровь руки — помню. Заледенелый от дыхания шарф — помню. Как сошло с ума сердце и принялось колотиться не в такт, а как ему вздумается — помню. Как крестоносцы на руках — на руках! — переносили карету через огромную промоину — помню. Как заледенело лицо, а я этого даже не заметил, и только благодаря зоркому глазу брата Вилфрида меня удалось вовремя растереть куском овчины — помню. Как после камнепада я заметил струйку крови из уха одного из оруженосцев, кажется, Морица — помню. Как шли группой по ледяному языку, перекрывшему дорогу, и мысленно молились, чтобы никто не поскользнулся, потому что тогда всем конец, а потом перетягивали через этот язык лошадей и карету — помню. Как вымотавшись до предела и заледенев до самых косточек, в буквальном смысле обнимал горячий очаг в трактире и не чувствовал его жара — помню. Красоты?.. Не помню…

— Эх ты! Бесчувственный ты человек! — заметила на это Катерина и отвернулась.

Зато я помню, как ёкнуло от радостных предчувствий где-то в груди, когда я вдруг понял, что мы реже поднимаемся вверх, и чаще — вниз! Это значит… спускаемся?! А в один прекрасный день горы вдруг раздвинулись, и перед нами, в туманной дали, словно волшебное видение, открылась прекрасная зелёная долина, и Марциан протянув вперёд дрожащий палец, радостно возгласил:

— Венеция, да благословит её Бог! Дошли!!

И даже кони, сами прибавили шагу, а мой Шарик опять, как в былые времена, попытался вырваться вперёд. Крестоносцы глядели друг на друга и не стыдились, что у них, по заледенелым щекам, катятся слёзы. А через пару дней, мы и в самом деле спустились с Бреннерского перевала и потом целый день провели в гостеприимном замке возле города Бриксен, который местные жители называют также Брессаноне. И разумеется, крестоносцы вознесли горячие молитвы в местном кафедральном соборе, не забыв посетить епископа и внеся щедрые пожертвования. И, разумеется, я был вместе с ними.

Ах, как хотелось отдохнуть ещё денёк! Благо, на улице стояла теплынь, ласково светило солнце и не хотелось думать ни о каких посольствах! Но Марциан посмотрел на нас стальным взглядом, и крестоносцы послушно продолжили путь. Всё дальше и дальше от суровых гор, всё ближе и ближе к заветной цели. К папе римскому.

[1] … и содрогнулся… Любознательному читателю: в 1950 году британский инженер Джон Хойт решил повторить путь Ганнибала. Вместе со слоном… Ему удалось набрать группу энтузиастов, профессионалов в альпийских путешествиях, и даже арендовать в Турине слона по имени Джамбо. Переход решили сделать летом, когда условия были многократно облегчёнными. Слону сделали особые «сапоги» и «пальто». В пути экспедицию восторженно приветствовали местные жители… а вовсе не обстреливали, как армию Ганнибала. Из-за камнепада, экспедиция вынуждена была немного изменить маршрут, но всё же, через десять дней пути, все благополучно добрались до города Суза в Италии. Так вот, даже в таких, почти идеальных условиях, слон похудел на 220 килограмм… Представьте, как выглядела армия Ганнибала после перехода!

[2] Авторам трудно определить, какой именно из горных замков увидели наши путники. На всякий случай мы размещаем несколько картинок, чтобы дать читателю более зримое представление об альпийских красотах…

Альпы:

Ледяная пещера (а может, там есть проход?..):

Гостиница в Альпах:

Замок Хохостервиц в горах:

А это не в Альпах, это во Франции, и это не замок, это часовня Сан-Мишель д' Эгиль, но авторы считают, что нечто подобное вполне могли увидеть наши путники и в Альпах, когда они категорически отказались от мысли о его посещении:

Глава 57. Покушение /5

Если вы сможете найти пути без каких-либо

препятствий, он, вероятно, никуда не ведет.

Эрнесто Че Гевара.

Италия-Папское государство, Прато, 05.11.1410 года.

После долгого перерыва, я опять сидел в карете. Хорошо-то как! И плевать, что девушки вновь оказались «нечисты» по мнению рыцарей. Разговаривать-то можно! А это главное.

— Бедный Шарик! — были первые слова Катерины, — Как он, бедолага, исхудал!

— А меня тебе не жалко? — удивился я, — Я тоже исхудал!

— Ну, ты же сам сюда пошёл? — подняла на меня невинный взгляд девушка, — А его в Альпы, можно сказать, плетью загнали!

— Я его плетью ни разу не тронул! — возмутился я, — Он сам в Альпы полез.

— Сам?..

— Ну… из дружбы со мной. Чтобы мне не пропасть в дороге.

— Вот! Получается, ты его в горы загнал!

— Да ну тебя, с твоей извращённой логикой! Он конь, работа у него такая! К тому же, за эту работу его кормят, поят и отводят в тёплое стойло по ночам! Вот так вот! Ты лучше объясни, мы Альпы перевалили или нет?!

— Конечно, перевалили!

— А почему вокруг всё ещё горы и горы? Где равнина?!

— А, так это уже другая горная цепь, Апеннины. Она до самого конца Италии идёт.

— Опять горы?! — мне чуть плохо не стало, — Опять перевалы?!

— Успокойся! — авторитетно заявила Катерина, — Эти горы… не то, чтобы горы… но и не равнина… ну, в общем, невысокие горы; для тебя будет постоянно ощущение, что ты в предгорьях.

— А перевалы?..

— Я же сказала, успокойся! Дальше будет только удобная дорога, достаточно наезженная, чтобы нам не испытывать неудобств. И трактиров по дороге — даже избыточно. Можно сказать, раздолье для брата Вилфрида. Виноградников, а значит и вина, здесь предостаточно!

— А погода? — на всякий случай уточнил я.

— Летом очень жарко. А сейчас, поздней осенью, нормальная температура. Дождей, правда, много будет. Сам понимаешь, влажные ветры от моря дуют себе, дуют… а тут Альпы! Стоп! Не проходят. А куда им изливаться? Вот сюда и изливаются.

— А летом?

— А летом слишком жарко. Даже для дождя жарко.

— Как в пустыне?!

— Нет, не как в пустыне, но тебе бы понравилось тут летом! А мне — нет. Так что, хорошо, что сейчас не лето!

— Ладно, будем считать, что ты меня утешила! Поболтаем?..

— Конечно! Ты помнишь, мы остановились на путешественниках-монахах? А как ты думаешь, кто был в следующей волне путешественников?

Меня очень подмывало сказать «богатые бездельники»! Просто потому, что куда бы ни забрасывала меня судьба, я всегда встречался с той категорией людей, которую так и можно назвать: богатые бездельники. И чего им дома не сидится? Не понимаю! Но лезут куда ни попадя, колесят по всем странам… Ищут приключения на ту часть спины, где кончается позвоночник? Обычная жизнь вызывает у них пресыщение? Не знаю. Но, повторюсь, куда бы ни забрасывала меня судьба, там эта категория всегда есть! Но, если я ошибусь, Катерина обязательно обзовёт меня балдой, а это… обидно!

— И кто же? — нейтрально спросил я.

— Ох, ну ты и балда! — с чувством сказала девушка, — Торговцы, конечно!

Ну, что ж, попытка избежать обидного прозвища была хорошая, но неудачная…

— И что торговцы?…

— Торговцы? Ну, начнём с Марко Поло!

Так вот, как рассказала Катерина, в семье Марко Поло торговые путешествия были, можно сказать, семейной традицией и семейным бизнесом. Во всяком случае, ещё до рождения Марко, его отец и дядя, венецианские купцы, уже предприняли далёкое путешествие. Они прошли весь путь Гийома де Рубрука и даже дальше, до самого Китая! Сам монгольский хан Хубилай, который к тому времени покорил Китай и стал китайским императором, дал им золотую пайцзу, благодаря которой они могли беспошлинно ездить и торговать по всему Китаю, а также беспрепятственно вернуться на родину. Правда, когда они вернулись, юному Марко, появившемуся на свет уже после отъезда отца, стукнуло целых пятнадцать лет… А, когда ему исполнилось семнадцать, папа и дядюшка отправились в новое торговое путешествие! На этот раз, вместе с Марко. И опять в Китай. На этот раз, на ещё более долгие, двадцать лет…

Не сказать, чтобы путешественники бедствовали. Наоборот, они процветали, обласканные милостью китайского императора. Мало того, по крайней мере, три года из двадцати, Марко Поло выполнял обязанности — вы не поверите! — губернатора города Янчжоу! Настолько доверял ему и ценил его император. Поговаривают, венецианские путешественники помогали развитию китайской армии, во всяком случае, обучали китайцев использованию катапульт.

— Ты не представляешь, насколько интересные сведения рассказывал Марко в своих дневниках! — задыхалась от восторга Катерина, — Представляешь, там в моде маленькие женские ножки! Так девочкам, чуть не с рождения, туго бинтуют стопу, чтобы меньше росла! А ещё — дикость! дикость! — там в ходу бумажные деньги!!!

— То есть, — встрепенулся я, — Там бумагу ценят на вес золота?!

— Да, нет же! Как там может быть дорогая бумага, если китайцы и придумали, как эту самую бумагу делать?!

— А отчего же там бумага вместо денег?

— Ну, это вроде наших европейских векселей. То есть, из бумаг делают такие обязательства, за исполнение которых ручается император. И простые китайцы настолько уверены в этих клочках бумаги, что используют их как деньги!

— Хм… А если бы у нас, в Европе, какой-нибудь король придумал такие бумажные деньги?..

— Ты что?! Мы же не настолько дикие, как китайцы! Если верить бумагам, то только банковским! Кстати, мы едем в самую банковскую страну Европы. Точнее, все банкиры Европы происходят отсюда, из Италии. Если видишь банкира — можешь быть уверен, он или еврей или итальянец!

— Точно?

— Гарантирую!

— Хм! Любопытно… Ну, да ладно. Значит, некоторые путешественники даже до Китая добрались?

— Некоторые?! Да, знаешь ли ты, что в Китае развивается католичество?! Что там есть свой архиепископ?! Первым архиепископом Китая был блаженный Джованни из Монтекорвино. Его ещё навещал францисканец, Одорико из Порденоне, который совершил путешествие в Китай, кстати, по дороге в Китай, он поклонился могиле апостола Фомы в Индии — помнишь, я рассказывала? — успел застать в живых того самого, блаженного Джованни, сам три года провёл при китайских храмах, а затем вернулся в Европу и успел рассказать о своих путешествиях. Боже, как интересно! Например, он пишет, что в Китае распространена ловля рыб с ручными бакланами!

— Это как?!

— Это просто. Приручают баклана. Выплывают на лодке в рыбное место. Баклану на горло повязывают петлю, так, чтобы он мог проглотить мелкую рыбку, а крупная застревала бы в горле. И — выпускают! Баклан ныряет, ловит рыбу и возвращается на лодку… Ну и, вместе с рыбаком, дружески делят улов: мелкую рыбёшку глотает баклан, а крупную у него из горла отбирает рыбак. Всё честно!

— Это честно?!

— Это честно. Рыбак мог бы вообще баклана убить и зажарить. А он его ещё рыбкой кормит… Да, использует. А разве коров, овец, лошадей, собак и прочих домашних животных мы не так же используем?..

— Вопрос спорный!

— Вопрос бесспорный! И не зли меня, Андреас! Лучше про путешественников!

— Давай про путешественников…

— Отлично! Так вот, сейчас я назову тебе самого знаменитого путешественника! Запомни это имя! Это имя заслуживает, чтобы его помнили вечно!

— И что за имя?

— Это английский рыцарь… — Катерина специально стала делать паузы, в промежутках которых отбивала пальцами подобие барабанной дроби, — Из города Сент-Олбанс… по имени… ДЖОН МАНДЕВИЛЬ!!![1]

— И что? — скептически уточнил я, — Он круче Марко Поло?

— Многократно! — Катерина задрала нос, — Марко Поло, это всего лишь слабая тень от сапог великого Джона Мандевиля! Вот так вот!

— Ладно… — уныло сказал я, — Я уже понял, что в ваше время, всю землю ваши путешественники облазили… Ничего неизвестного! Куда бы ни поехал, везде уже до тебя кто-то побывал. Даже, как-то скучно. Захотел на край света, за тридевять земель — пожалуйста! Вот тебе карты, вот тебе компас, вот тебе описание маршрута… Каких-то два-три года, и ты на краю света. Плюнул за край, и можно возвращаться обратно. Скучно… Но, скажи, хотя бы, есть ли там, на краю света, удивительные люди?.. В моё время рассказывали, что там, в далёком Китае, а может, чуть дальше, есть люди с пёсьими головами… Это правда?..

— Неправда! — решительно ответила Катерина, — Категорически заявляю: ложь! Да, там есть люди с жёлтой кожей, с синей кожей, с зелёной кожей, есть люди без голов, у которых глаза, рот, нос и уши расположены прямо на груди, есть племя сциоподов, то есть, одноногих людей от рождения. Это карлики, и у них посреди туловища всего одна нога, с широкой ступнёй, на которой они не ходят, а прыгают. Много всего есть дивного! Кроме людей с пёсьими головами. Потому что они вовсе не в Китае, или его окрестностях! Люди с пёсьими головами живут в Мармарике!

— А где это?

— Это северная часть Африки, можно сказать, побережье Средиземного моря.

— Нет!!!

— Да. И не вздумай спорить! Даже в мыслях не держи, Андреас! Потому что есть настоящий святой из этого племени псоглавцев. И его имя — святой Христофор Ликийский.

— Святой?! И с настоящей собачьей головой?!

— Да. Я, как-нибудь позже, покажу тебе его изображение. Это дикий великан, необузданной силы, с пёсьей головой! Но он уверовал в Христа и принял мученическую смерть…

— А чуть подробнее?

— Ну-у… Первоначально его имя было Репрев. Его захватили в плен, когда римляне воевали в Мармарике. Как раз с этим племенем псоглавцев. Позже, он согласился стать римским воином в особой когорте мармаритов. Известно, что если кто-то служил определённое число лет в римском войске, он получал римское гражданство. Так Репрев стал гражданином Рима. И он стал исповедовать христианство. Однажды он пришёл к святому отшельнику и спросил его, как он может лучше всего послужить Христу? Тот отвёл его к бурной реке и предложил, чтобы тот переносил путешественников через реку. С его ростом и силой, дескать, это самое лучшее, что можно придумать. И Репрев покорно согласился.

Каждый день он отважно бросался в бурные воды реки, ворочавшей огромные каменные глыбы, с путешественниками на спине, и бережно переносил каждого на другую сторону, довольствуясь за свой труд самыми малыми дарами, а то и бесплатно. И вот, однажды к реке подошёл маленький мальчик и попросил перенести его на другую сторону. Репрев тут же вскочил и подставил свои могучие плечи. Потом встал и шагнул в бурлящие воды. Но, что это?.. С каждым шагом, идти ему становилось всё тяжелее и тяжелее, потому что сам мальчик стал неимоверно тяжёл. К середине пути Репрев совсем выдохся и даже стал опасаться, что они оба утонут. Но нет, мальчик вдруг опять полегчал и они, хоть и с трудом, добрели до противоположного берега, где Репрев со стоном рухнул на землю.

— Вот видишь, — грустно улыбнулся ему мальчик, — Как тяжела была ноша? А ведь я и тысячной доли тебе не открыл. Потому что я — Христос, а тяжесть эта — это тяготы мира.

Что было делать Репреву? Только встать на колени и склонить голову. А потом Христос крестил Репрева водами той самой, бурной реки, и дал ему новое имя — Христофор, что собственно и означает: носящий Христа.

К тому времени усилились гонения на христиан. С ещё большим пылом, после происшествия на реке, бывший Репрев, а ныне Христофор, стал обличать преследователей христиан. Дошли слухи об этом и до императора Деция. Грозный император послал двести воинов, чтобы схватить великана и привести к нему.

Двести воинов неожиданно выскочили на берег и окружили Христофора, наставив на негооружие. Христофор усмехнулся и… шагнул в реку. И спокойно перешёл её вброд. Уселся на другом берегу и принялся ждать. Но ни один из воинов не рискнул сделать и шагу в воды реки, по которой катились каменные глыбы! Тогда Христофор снова встал и пошёл обратно, добровольно отдавая себя в руки воинов…

Далёк оказался путь до Рима. И много чудес случилось в пути. Когда путникам недоставало еды, в руках Христофора расцветали и давали сочные плоды сухие ветви смоквы и множились хлебы, воткнутая в землю ветка прорастала деревом и много, много другого!

— Я тоже так… — начал было я и осёкся под гневным взглядом, — Хм!.. Я тоже так хотел бы… — я краем глаза бросил взгляд на Эльке, — Хм!.. Продолжай…

— Поражённые чудесами, все двести воинов, во время пути, уверовали в Христа! — поджав губы, продолжала Катерина, — Что, конечно, совсем не порадовало Деция. Тот призадумался, и решил действовать не силой, но хитростью. И отправил к Христофору двух блудниц, Каллиникию и Акилину, с тем, чтобы они своими ласками и жарким телом склонили Христофора к язычеству. Блудницы отправились в темницу, а когда вышли оттуда… то объявили себя христианками!

Ну, тут уж Деций впал в буйство. Как можно?! Чтобы и воины и блудницы и вообще, почему эти христиане не желают стать язычниками, как им повелевает он, Деций?! В общем, казнили и женщин, и воинов. Всех. А Христофора, по приказу Деция, бросили в раскалённый медный ящик. Но Христофор остался невредим! И тогда уже, от бессилия, Деций приказал отсечь ему мечом голову… Ту самую, пёсью голову, с тех самых, могучих плеч, носивших на себе самого Христа!

— Н-да… — я заметил, как по мокрым дорожкам на щеках Эльке катились две огромные слезинки, — А вот…

— Тревога! — раздался вдруг снаружи крик Ульриха, — К бою!!!

Мы столкнулись с Эльке головами, оба пытаясь выглянуть в окошко. Но сейчас было не до этого! Я попросту оттолкнул девушку на подушки. Что там?!

Не меньше трёх десятков вооружённых людей бежали в нашу сторону по пологому склону холма. Наверное, так и было задумано. Чтобы не остановиться в пути, не передумать, что бы ни случилось с их товарищами. Они бежали, яростно размахивая короткими копьями, секирами, мечами и прочим оружием. А выше, там, откуда они бежали…

— Гони!!! — заорал я не своим голосом, — Гони!!!

Не знаю, кучер ли так погнал лошадей, или сами лошади погнали, испугавшись моего голоса, но карету дёрнуло так, что мы все покатились на сиденья.

— Бабах!!! — рявкнуло с вершины холма.

— Бабах!!! — громыхнуло чуть ли не прямо за каретой, и по карете сыпанул град песка и мелких камешков.

— Пушка?! — слегка побелела Катерина.

— Пушка! — зло ответил я, с трудом выпутываясь из складок женских платьев, — Пушка, мать их так перетак! Шарик! Ты где?!

Я наконец-то выпутался и распахнул дверцу. Вот он, мой Шарик! Цел и невредим, скачет вровень с каретой. И я, не раздумывая, прыгнул в седло.

Должен сказать, это разные вещи: запрыгнуть из кареты в седло, когда карета еле тащится и когда она летит со скоростью стрелы. Но мне было не до этого. Я просто прыгнул и очутился в седле. И тут же осадил Шарика, да так, что он чуть на собственный зад не сел, настолько задние ноги подогнулись. Один взгляд на побоище… ну, да, побоище. Нельзя же это в самом деле битвой назвать? Крестоносцы слаженно уничтожали нападающих, без каких-то вариантов для мерзавцев. Ну, что ж… Я там не слишком-то и нужен! Шарик! А ну, пошли наверх! Познакомимся с этими… артиллеристами, мать-мать-мать! И я потянул на себя рукоять меча.

Нет, конечно, в карете я сидел без оружия. Любое оружие мешало бы. Даже мой клинок, довольно короткий для крестоносцев. Поэтому мой меч был особым образом привязан к луке седла. Прыгнул в седло — а меч уже под рукой! И теперь, вскинув оружие над головой, я летел на вершину холма.

Вовремя! Четверо негодяев, ухватившись за ящик с песком, из которого торчал ствол кулеврины, пытались развернуть орудие, чтобы ствол был направлен прямо в гущу сражения. А хрен вам! Шарик! Вперёд!!!

Завидев меня, мерзавцы, не раздумывая, бросились наутёк. Наверное, очень страшен был мой вид. Не знаю. Но то, что во мне ещё клокотала ярость — это точно. Эти твари пытались убить Катерину! Они стреляли по карете! Нет им прощения!

— Хрясь! — первый из четверых упал на дорогу, споткнувшись на бегу, перерубленный почти пополам. Я достал его своим мечом! Я только зло оскалился и распрямился в седле.

— Хрясь! — второй успел только что-то невнятно вскрикнуть, сбитый могучей грудью коня и мгновенно затоптанный копытами.

— Хрясь! — третий развернулся, пытаясь хоть как-то оказать сопротивление, тыча в меня остриём копья. Где там! Одним ударом я разрубил древко его короткого копья, да ещё силы замаха хватило, чтобы раздробить ему череп. Ну, я же говорю: меня переполняла исступлённая ярость. Можно сказать, я не думал, действовал на одних инстинктах.

— Хрясь! — четвёртый понял, что ему не убежать и упал на колени, молитвенно складывая руки на груди. Нет пощады негодяю! На всём скаку я наклонился с седла и всадил ему меч по самую рукоять. Руку сильно дёрнуло, но меч я не выпустил. Вместо этого, протащил за собой по земле уже мёртвое тело, пока не сумел сбросить труп с лезвия клинка. Подонки! Собакам — собачья смерть!

Я вновь распрямился в седле. Нет ли кого ещё? Не затаился ли, подлая вражина?! Нет? Ну, тогда пора на помощь крестоносцам!

Пф-ф! Поздно. Крестоносцы уже разметали своих противников. Э-э-э… какие они противники крестоносцам?! Так, досадная помеха в пути. Все дохленькие валяются. Неторопливо и осторожно мы с Шариком принялись спускаться с холма.

— Андреас? — нахмурил на меня брови Марциан, — А где ты…

— Там, на холме, — махнул я рукой, не дослушав, — Пушкарей побил.

— Пушка?! — не поверил Марциан, — В самом деле, пушка?! А я, дурак, думал, что просто пороховой заряд под дорогу положили… Пушка! Это ты… молодец!

— И что с ней делать? С собой возьмём?

— Куда нам она? У нас даже телеги нету, а в карету её грузить — так себе идея. Нет, надо её как-нибудь уничтожить. Сможешь?

— Легко! — буркнул я, разворачивая Шарика, — Не пугайтесь, сейчас бабахнет!

— Тебе Хуго поможет! — бросил мне в спину Ульрих, — Хуго! Ты слышал?

Н-да, похоже, Ульрих мне не поверил. Раз отправляет вслед своего оруженосца.

— Благодарю! — оглянулся я и ослепительно улыбнулся, — Помощь будет кстати!

О! Оказывается, не всех бандитов убили! Один ещё трепыхается под пяткой Ульриха, наступившего ему на грудь. Жаль, что у меня дела. Хотелось бы послушать допрос пленного. И самому задать пару вопросов. Есть у меня вопросы, есть!

* * *

С кулевриной всё было просто. Мы с Хуго полили её уксусом, забили тройной заряд пороха, подобрали камень, чтобы шёл на конус, в широкой части больше диаметра ствола, и с силой забили камень в жерло ствола. Отвел6и подальше коней, посыпали пороховую дорожку и подожгли. А сами легли на землю. Бабахнуло так, что у меня уши заложило. Ну и, как и ожидалось, ствол кулеврины разорвало на выходе. Теперь её легче переплавить, чем починить. С чистой совестью мы отправились вниз. Хотя я заметил, как внимательно осмотрелся Хуго, примечая все мелочи. Ну и пусть. Мне скрывать нечего. Во всяком случае, в этот раз.

— Бандиты, — коротко пересказал мне Вилфрид результат допроса. Сам бывший пленник, молодой, кучерявый парень, валялся уже мёртвым, с пробитой грудью, — Самые, что ни на есть, бандиты. Ага! Буквально вчера увидели одинокого всадника, который ехал с перевала по этой же дороге.

— Одинокий?! — не поверил я, — Извини, что перебил!

— А мы тоже сперва не поверили. Но, говорит, одинокий. Они его даже резать не захотели. Ну, раз такой дурак. Остальные-то едут крупными группами, с оружием. А этот… Ну, выехали ему навстречу трое. Снимай, — говорят, — всё что есть, и с коня слезай. Да и иди себе, куда хошь. Ага! А он им: — Дурачьё! Хотите озолотиться? Тогда слушайте меня! Ну и наплёл, что едет карета, полная золота и драгоценных камней, вроде бы, в подарок папе римскому. А поскольку груз ценный, то сопровождают карету крестоносцы. А поскольку едут тайно, то и охрана небольшая, чтобы подозрений не вызывать. Ну, вот, если взяться за дело решительно и с умом… Эти дураки и повелись. Ага!

— А как он выглядел? Этот, одинокий?

— Средних лет, лицо вытянутое, возле левой брови небольшой шрам, по повадкам — воин-наёмник, одет соответственно, с оружием обращается ловко… Точный портрет того торговца тканями, но тот был одет как торговец! И общался, как торговец…

— Получается…

— Получается, что этот негодяй своих подручных отдельно отправил, с какими-то другими путешественниками. А сам нарочно задержался. Вот, дескать, я! Добыча! Хватайте меня, а я вам в уши такого налью! Ага! И ведь, получилось!

— Значит, не все наши проблемы позади?..

— Всё впереди! — оптимистично заметил Вилфрид, — Всё ещё впереди!

[1] … Джон Мандевиль… Любознательному читателю: пожалуй, впервые на страницах нашей книги, Катерина заблуждается. Впрочем, вместе со всеми своими согражданами. Дело в том, что «Путешествие сэра Джона Мондевиля» это… мистификация! Вымысел, в который искренне поверила вся средневековая Европа! Сэр Джон Мандевиль никогда и никуда не путешествовал, а скорее всего, его и вовсе не было. Неизвестный автор попросту переписал некоторые места из книг других путешественников, щедро приукрасил страницы книги откровенным вымыслом и фантастикой и — вуаля! — получился бестселлер, в который окружающие верили, цитировали, приводили в пример и безоговорочно доверяли. У авторов двоякое отношение к этому персонажу. С одной стороны — шельмец! А с другой стороны — разве авторы делают не то же самое? Выискивают любопытные факты и пускают по этим фактам своих вымышленных героев. Н-да…

[2] … Христофор Ликийский… Авторы хотели бы заметить, что этот святой почитается не только католической, но и православной церковью. Размещаем изображения святого Христофора с различных икон. Надеемся, любознательному читателю это будет интересно.

Глава 58. Полёты во сне и наяву

Когда я хорошая, я очень-очень хорошая, но когда я плохая, я ещё лучше.

Мэй Уэст.

Италия-Папское государство, Прато-Минтеварти-Ареццо-Кьюси-Орбието-Витербо-Таркуиния-Чивитавеккья-РИМ, 05.11–12.11.1410 года.

Тихим, погожим вечером, мы бродили с Катериной в очаровательной апельсиновой роще, думая каждый о своём. Наконец-то можно было просто бродить, наслаждаясь покоем и уютом! Мы доехали! Мы в Риме! Ну, точнее, не в самом Риме, а в его окрестностях, в уютной вилле одного из друзей нашего брата Марциана. Не более четырёх часов верхом до римских городских стен.

Когда я спросил, почему мы остановились не в трактире, брат Марциан пожал плечами:

— Потому что здесь бесплатно…

— А почему бесплатно?

— Потому что хозяин виллы считает себя моим должником.

— Ты ссудил ему деньги?! — удивился я, — Крестоносцам разрешается давать денежные ссуды?! Может, вообще, ростовщичеством можно заниматься?!

— Нет, — скромно улыбнулся Марциан, — Дело не в деньгах. Хозяин виллы считает, что он обязан мне жизнью.

— Считает? А на самом деле?

— И на самом деле я спас ему жизнь, — Марциан ещё раз улыбнулся, — Дважды.

— И где же он, хозяин?

— Он уехал по делам. Но я заранее списался с ним и он сам предложил мне воспользоваться его виллой. С любым количеством гостей. И дал соответствующие распоряжения прислуге.

— На сколько дней?

— На столько, сколько понадобится.

— Ну, я надеюсь, если сегодня мы сообщим в секретариат папы римского… через день-два нас примут… ещё день папа будет думать над ответом на послание Великого магистра… ну, ещё день-два на всякие приготовления… то есть, эту неделю мы можем прожить на вилле? И не стесняться в желаниях?

— Какой ты торопливый, Андреас! — покачал головой Марциан, — Но, да, этот МЕСЯЦ мы можем жить на вилле и не стесняться в желаниях. Кроме тех желаний, которые нам не положены, как крестоносцам.

— Отлично! — обрадовался я, пропустив мимо ушей это невероятное слово «месяц», — Я не про те желания, про которые ты намекаешь. Я про то, чтобы отдохнуть с пользой. Ну, там, библиотека, осмотр достопримечательностей, беседы с образованными людьми и всё такое прочее.

— Ах, это, — облегчённо выдохнул Марциан, — Это да, можешь не стесняться.

— А как оруженосцы? Они будут нести охрану?

— Нет. Мы же дошли! Охрану виллы будут осуществлять собственные гвардейцы.

— Гвардия? Ах, да… По итальянски, это просто «охрана»…

— А ты откуда это знаешь? — поднял на меня внимательный взгляд Марциан.

— М-м-м… наверное, слышал где-то…

В очередной раз мне захотелось прикусить себе язык. Дело в том, что та латынь, которую я когда-то легко выучил с помощью перстня, и на которой велось богослужение, к моему удивлению, оказалась похожа на разговорный язык, принятый в италийских городах, но вовсе не одинаковой! Ну, понятно, я опять незаметно воспользовался перстнем, коснувшись рта, ушей и глаз, и теперь вполне свободно мог разговаривать с любым итальянцем, даже без акцента, но не подумал, что это может быть кем-то замеченным и как-то выдать мои секреты.

— Но, главное, дошли! — постарался я тут же перевести разговор, — Несмотря на все трудности, дошли!

— Дошли! — облегчённо выдохнул Марциан, — Хоть и с потерями, но сделали главное! Дошли!

Да, остаток пути мы буквально пролетели, всего за восемь дней, хотя, разумеется, после нападения, тщательно следили за безопасностью.

Кстати, я знал, что брат Марциан родом из Перуджи, и был уверен, что мы непременно заедем в родные места нашего главы посольства, но нет. От Прато мы доехали до Ареццо, а оттуда свернули не к Перуджи, а в сторону Кьюси и потом на Орбието. Почему?!

— В Перуджи опасно, — мрачно ответил Марциан, — Там только что отгремела война, а значит, бродят целые толпы людей, потерявших кров и родных. То есть, бродяг. Бродяг, которых смело можно считать разбойниками. Иначе, чем они добывают хлеб насущный? Они и здесь бродят, но меньше. Нет, как ни хотелось бы мне посетить родовой замок, но дело важнее. Может, на обратном пути?..

Несмотря на мрачные предчувствия Марциана, больше на нас никто не напал. А после того, памятного нападения, когда крестоносцы положили больше тридцати бандитов и только один наш оруженосец был слегка ранен, даже не ранен, а так, чуточку поцарапан, мы заехали в ближайший городок и рассказали обо всём местному бургомистру.

— Ну, что же вы, господа?! — укоризненно взглянул на нас бургомистр, — Кулеврину-то зачем ломать было? Она, между прочим, денег стоит! И нам бы, во всяком случае, очень пригодилась! А то шастают тут всякие…

— Какие? — прямо спросил Марциан.

— Всякие… — отвёл бургомистр глаза, — Остатки наёмников, погорельцы, бродяги… Одним словом, отребье. А отребье, как известно, любит собираться в стаи. Словно волки. Порой, честное слово, господа, от одних слухов поджилки трясутся. Нет, нам бы та пушечка очень пригодилась!

— А если бы она в руки бродяг? — спросил Марциан, — Да они с той пушкой к вашему городу?

— Ну, значит, и правильно! — приободрился бургомистр, — Всё, что Господь делает, всё к лучшему! Счастливый путь вам, господа! Счастливый путь!

* * *

Вот так мы и оказались в Риме. И теперь, помытые, отдохнувшие, бродили тихим вечером с Катериной по апельсиновой роще, раскинувшейся прямо возле виллы. Свою Эльке Катерина загрузила работой: перетряхнуть все вещи, всё, что можно отстирать — отстирать, что нельзя — всё равно отстирать, всё прогладить, развесить по вешалкам, разложить по полочкам и вообще — трудись! А сама пошла бродить по роще.

Давно мы, вот так, наедине, не встречались…

Не знаю, о чём думала девушка. Лично я думал, как заставить папу римского показать заветный рубин. У меня будет всего одна попытка! Да, конечно, папа даст нам аудиенцию. Мы не кто-нибудь, мы посольство Ордена! А это покруче иных королей будет. Но аудиенция будет только один раз. И что? Он мне задаст какой-то вопрос — ещё не факт, что задаст! — а я ему в лоб: «Ваше святейшество, а не изволите ли вы показать нам «Большой рубин крестоносцев»? Глупость какая… Нет, надо, чтобы вопрос прозвучал в тему… а значит, тема должна быть о камнях… Хм!.. Что-то вроде: «Ваше святейшество! Я слышал, вы собираетесь возвести собор в честь святого Петра? Того самого Симона, которого Христос назвал Петром, что значит «камень»? И сын Божий не ошибся, ибо не мог ошибиться! Воистину, драгоценным камнем стал апостол Пётр для церкви! Кстати, о драгоценных камнях…». Уже лучше, но всё же не то… Хм!.. А если…

— Ну, что? — внезапно развернулась ко мне Катерина, — Ты готов к разговору? Я готова дать ответ на твои «трудные вопросики»!

— А?! — мне пришлось напрячь мозги, чтобы догадаться, что девушка не отвечает на мои мысли, а вспоминает наш давний разговор, — А!.. Ты про те два вопроса! Почему в церквях служат не левиты, как заповедано, и нравятся ли Господу по всей земле стоящие кресты? Я готов, но мне не интересны твои ответы. Я и без того знаю, что ты ответишь. Но, самое главное: я знаю, что ты хотела ответить сперва, и что твой ответ позже изменился! Ты подумала над ответом, и этот ответ оказался глубже, чем казалось сначала.

Нет, мне не нужны твои ответы. Вместо этого, я задам ещё два вопроса. И они будут чуть сложнее, чем первые. Хотя и не самые сложные. Самые сложные ещё впереди. Готова?

— И почему я должна выслушивать эти мерзости?! — проворчала сквозь зубы Катерина.

— Потому, что ты будущая монашка. Мало ли куда зашвырнёт тебя судьба? Отправят ли тебя за сбором подаяний для монастыря, или вообще отправят проповедовать слово Божье в дикую Русию, тебе могут задать подобный вопрос. И ты должна будешь мгновенно подыскать ответ. Иначе, какая же ты монашка? Ну?.. задавать?

— Задавай… — отвернула голову в сторону Катерина, — Тоже мне… дьявол-искуситель…

— Отлично! Первый попроще: отчего мы, католики, празднуем Пасху каждый год в разную дату? Мы точно знаем, когда произошло распятие Христа: четырнадцатого нисана по иудейскому календарю. Мы абсолютно точно можем перевести эту дату на современный календарь, несмотря на все изменения, внесённые в него Юлием Цезарем и прочими. Но мы этого не делаем. Почему? Почему земное Рождество Христа мы празднуем в конкретный день, а Воскресение Христа из мёртвых, по сути, второе Рождество, это день вычисляемый? Хотя известен конкретный день?

— Ну-у…

— Не торопись. Подумай лучше. А я тебе ещё напомню, что на Первом Вселенском соборе в Никее, отдельно осуждена практика празднования Пасхи одновременно с иудеями. В любой другой день, только не с ними! А потом уже решили, что раз еврейская Пасха выпадает до весеннего равноденствия, то мы будем праздновать после! И тогда ни за что не получится вместе. Почему?! Подумай об этом!

— Хм… а второй вопрос?

— Второй сложнее. Хотя, может показаться, что проще, но на самом деле, сложнее. Вопрос такой: чему учил Христос своих последователей и где?

— Как это «чему»? — оторопела Катерина, — Слову Божию! А «где»… да, где попало! И в домах, и в чистом поле, и возле реки, и на холмах… Ты что, Евангелия не читал?

— Я именно читал Евангелия! — возразил я, — Вот, например, Евангелие от Матфея 13:54 «И, придя в отечество Свое, учил их в синагоге их, так что они изумлялись и говорили: откуда у Него такая премудрость и силы?». Понимаешь? Иисус учил в синагоге. По какой книге учил? Ответь!

— М-м-м…

— Ой, да ладно! А то ты не знаешь! По Талмуду Он учил людей, по Талмуду! Иначе и быть не могло!

— Ну-у… у нас Талмуд носит название Пятикнижие Моисеево, или Библия…

— А почему называется не «Талмуд»?

— Ну-у… мы же не иудеи…

— Вот об этом и подумай! Иисус родился у еврейки, жил среди евреев, говорил по-еврейски, проповедовал евреям и проповедовал в синагогах еврейскую Тору по еврейской книге Талмуд… Но мы отрицаем Тору, проповедуем не в синагогах, а в храмах, на порог которых не пускаем некрещённых евреев, и в то же время называем себя христианами, последователями Христа. Хороши «последователи»!

— Но иудеи не считают Христа богом!

— Ну и что? Мы расходимся с ними в Новом завете. Но, Ветхий завет у нас одинаковый? А мы подчёркнуто отворачиваемся от них… как в случае с Пасхой, например. Вот и подумай, почему?

Катерина надула губки и окончательно отвернулась.

— И это замечательно, — сказал я ей в спину, — что ты не кричишь, как многие: «Эти иудеи, они распяли Христа!». Потому что, в деле распятия, виновны ещё и римляне. Во всяком случае, именно римские воины вбивали гвозди в руки и ноги Иисуса… Но от римлян мы не отворачиваемся, а от иудеев — да. Почему же?..

Катерина чуть сгорбилась и быстро пошла по дорожке прочь. Я секунду подумал и заторопился следом. Может, зря я так? Может, девушка ещё не готова к подобным размышлениям? Тогда она меня сегодня же сдаст как еретика и язычника! И потащут меня на костёр… нет, я против!

— Эй, послушай! — догнал я девушку, — Я сам тебе отвечу на все вопросы! Хочешь?

— Нет, — не повернула головы в мою сторону Катерина, — Я сама подумаю. И отвечу. Ты думаешь, я не догадываюсь, к чему ты клонишь?! Догадываюсь!

— Да? И к чему же я клоню?

— Ты клонишь к тому, что христианство — это всего лишь религиозное учение, которое нужно только для лучшего управления людьми! Мы говорим то же самое про прочие религии. Про язычество и поклонение идолам. Для чего поклонение идолам? Чтобы управлять людьми! От имени идолов нести людям волю царей. Вот ты и про христианство хочешь сказать то же самое! А чтобы объединить христиан, лучше их объединять не за кого-то, а против кого-то. Например, против иудеев. Ты же это хотел, чтобы я подумала?! Но я сумею додуматься до правды! Вот так вот!

— Умница! — выдохнул я, беря в свои ладони её пальчики, совершенно забыв про то, что она ещё «нечиста», — Да, ты права, все вопросы, которые я задал, можно объяснить именно так и только так. Могу ещё признаться… ты же помнишь, что я жрец?.. так вот, могу признаться, что я это всё знаю не понаслышке, а изнутри. Да! Любая религия — это способ управления. Не более. И когда я читал ваши священные книги, когда слушал проповеди, я никогда не забывал этого. И убедился, что и с христианством то же самое. Это всего лишь способ управления массой людей. Всего лишь. Впрочем, как и у иудеев.

— Я хорошенько подумаю, и докажу, что нет! — яростно ответила Катерина, — Только дай мне время хорошенько подумать!

— Да, ради Бога! — от всей души согласился я, — Сколько хочешь! Я даже рад буду, если ты меня разубедишь! Но… тогда я задам ещё вопросы. Ещё более сложные.

Катерина вырвала свои пальцы из моих рук и опять зашагала по дорожке. Я покорно шагал рядом.

— Но, согласись, — опять внезапно остановилась девушка, — управление людям тоже нужно!

— Согласен! — покорно ответил я.

— И религия — вполне неплохой рычаг власти!

— Согласен…

— И христианство — одна из лучших религий, хотя бы потому, что не требует человеческих жертвоприношений!

— Согласен… Хотя…

— Не сметь! — развернулась ко мне девушка, — Не сметь мне тыкать кострами с еретиками! Сама знаю!..

— Я и не собирался… — соврал я.

Катерина задумчиво сделала ещё несколько шагов.

— Но пойми, пусть это жестоко, но костры с еретиками нужны народу! — опять остановилась она, — Это, как палка в руках пастуха. Между прочим, не зря священник — пастырь, то есть пастух, а верующие — паства, то есть те, кого пастух пасёт. Что делать пастуху, с блудливой козой? Воспитывать проповедями? Нет, пастух наигрывает на дудочке, когда его паства мирно пасётся и слушается команд. Игра на дудочке — это аналог проповеди, если ты не понял. Но, если в стаде оказывается бодливый баран или блудливая коза… Что делать пастуху-пастырю? Выход только один — драть негодников без жалости, чтобы вбить в них послушание! Да и другим неповадно будет. И палка тогда, получается, не просто палка, а проводник чужой силы воли, который воздействует на глупых овечек.

Меня аж шатнуло! Я вынужден был прислониться спиной к дереву.

— Как ты сказала?!

— Что с тобой, Андреас? — испугалась Катерина, — Ты так побледнел! Ох, прости! Я забыла, что ты сам ордалию пережил…

— Нет-нет, — слабым голосом возразил я, — Здесь другое… Повтори ещё раз, как ты сказала про палку?..

— Я сказала… — девушка уставилась на меня с недоумением, — Я сказала, что палка в руках пастуха, это проводник силы воли…

— Просто силы! — быстро перебил я, — Это же замечательно! Палка — проводник силы! Как же я сам до такой простой вещи не додумался!

— Ты не заболел? — с тревогой уточнила Катерина.

— Нет! — возразил я жарким полушёпотом, хватая девушку за руки и прижимая их к своей груди, — Нет, не заболел! Я всё объясню! Помнишь, я рассказывал про туманные видения, которые можно разглядеть, если смотреть на перстень определённым образом? Так вот, уже два месяца я вижу видения, которые силюсь разгадать. И всё никак не получается. Может, я не настолько гений, как предатель Нишвахтус, не знаю… Понимаешь, кажется, что вот-вот всё станет понятно, но нет, чёрт возьми, не выходит!

— Не ругайся, Андреас! — тихо попросила Катерина.

— Ага, ладно! Так вот, как я понял, сила перстня может помочь человеку летать! Представляешь?! Ты можешь себе это представить, что человек взлетает, словно птица?! И, кажется, что вот оно, уже решил задачу! А начинаю пробовать — нет, не выходит! Я чувствую, что магия есть, по телу пробегает дрожь, такое ощущение, что ноги отрываются от земли… но нет! Не получается! А теперь до меня дошло!

— Что дошло?..

— Что магия не взаимодействует с людьми, кроме как лечения! Человек не является проводником магии! Ну, как бы тебе?.. Помнишь, я говорил, и даже показывал, что могу за считанные минуты выращивать растения? Растения! Не людей! Помнишь, говорил, что могу сделать крепкой ветхую верёвку? Верёвку! Не человека! Я не могу сделать, чтобы у тебя или меня рука стала крепче или сильнее! Понимаешь?! Я могу делать магию с предметами, а не с человеческой плотью! А значит, человек, даже с помощью магии, летать не может! Но может заставить летать что-то другое! Например, как ты и сказала, палку! А ухватившись за эту палку, можно уже взлететь и самому!

— А зачем хвататься за палку?

— То есть? — уставился я в лицо девушки, — Чтобы взлететь…

— Так, если палка всё равно взлетит, зачем хватать её руками? Когда можно просто сесть на неё?

— Ты гений!! — восхищённо воскликнул я, — Ты самый настоящий гений! Эх! Теперь найти бы достаточно крепкую палку или сук с дерева! Меня неудержимо тянет испытать: взлечу я, или нет?

— Здесь ты ничего не найдёшь! В этом апельсиновом саду поддерживается идеальный порядок! Пошли к дому!

— Зачем?..

— Может, удастся стащить что-то вроде копья! У копья, я надеюсь, достаточно крепкое древко?

— Ты гений!

— Ты уже говорил…

— И готов повторить снова и снова! Пошли!

— Стой!

— Почему?..

— Кажется, далеко ходить не надо. Видишь эту метлу? Наверное, садовник забыл её здесь, после того, как подметал садовые дорожки. Как ты думаешь, достаточно крепкая там палка? И возле дома крутиться уже не надо…

— Ты гений!

— Я помню, помню. Ты давай, испытывай! Мне, может, тоже интересно!

Я уже много раз пробовал взлететь. Поэтому примерно мог рассчитать силу магии, которую надо приложить к этой метле. Хоть и очень приблизительно, но всё же. Я нервно потёр руки, поправил на пальце перстень, сосредоточился и протянул руку вперёд. Ну…

Метла послушно прыгнула ко мне в руку. Неужели… получается!..

Та-а-ак, теперь пусть метла зависнет… ну, вот так! А? Зависла? Зависла! Отлично! Теперь аккуратно усядемся сверху… метла дрогнула подо мной и даже чуточку просела вниз, но почти незаметно. Ухватиться покрепче руками. Ну, так, на всякий случай. А теперь… потихоньку… вперёд! Великолепно!!! А теперь чуть быстрее! Так, самую крошечку. И ещё! И ещё! Это… восхитительно!!! Вот так, прямо над дорожкой, чуть-чуть уворачиваясь от набегающих деревьев! А теперь немного выше! Благо, почти стемнело и меня никто не увидит. Ещё капельку выше! И ещё! И вот, я уже над кронами деревьев! Это невообразимо! Душа рвётся от ощущения свободного полёта! Хочется орать и плакать от счастья! Только страшным напряжением удаётся сдавить этот крик в горле… а жаль! Непередаваемые ощущения! Кто сам не испытал — не поймёт.

А теперь поворачиваем и летим обратно. Уже увереннее держа высоту и направление. Оказывается, это не слишком и сложно. Почти так же, как управлять конём. Если, конечно, ваш конь умеет летать. И-и-эх, хорошо!

Я спрыгнул с метлы прямо возле Катерины, и метла послушно замерла в метре над землёй.

— Ну, как?!

— Хочу! — выдохнула в ответ Катерина, и даже несмотря на темноту, я увидел, как пылают её щёки, — Хочу так же!!!

— А ты будешь осторожна?

— Ну, конечно!

— Ладно, — я принялся стаскивать перстень с пальца, — Но, смотри! Прибавляй потихоньку, не забывая о благоразумии. Может показаться, что нужно колдовать из расчёта своего веса, но нет! Достаточно, чтобы волшебство подняло палку. А твой вес тут не при чём… до поворота! А вот поворачивая, нужно учитывать силу инерции. Понимаешь?

— Давай перстень! — протянула руку девушка, — Чего непонятного? Я же всё видела!

— Возьми. Теперь сосредоточься. Представь, что эта метла — вроде как часть тебя. Ну, третья рука, что ли? В общем, ты её должна почувствовать. Попробуй теперь пошевелить ей… отлично!

Я заметил, как метла вздрогнула и слегка пошевелилась, словно собака, желающая повилять хвостом.

— Теперь садись… нет, ну как ты садишься?!

— Как все женщины садятся на лошадь! — буркнула Катерина, — Боком! Не волнуйся, я умею так ездить!

— Ну, даже не знаю!.. Садись… А теперь потихо…

— И-и-и-и!!!!

— Куда ты?!!! — отчаянно выкрикнул я.

Метла с Катериной резко рванула вперёд и вверх, потом чуть не упала, потом закрутилась в невероятный штопор, а потом рванула вдоль дорожки, не разбирая дороги!

— И-и-и-и!!!

Бедную девушку мотало из стороны в сторону, подбрасывало на невидимых ухабах, словно под ней была не метла, а норовистая лошадь!

— И-и-и-и!!!

— Да, что ж ты орёшь-то так?! — с отчаянием кричал я, безуспешно пытаясь догнать ополоумевшую метлу, — Ради Бога, тише, тише!

— И-и-и-и!!!

Не меньше минуты прошло, пока Катерина не укротила метлу. И только потом замолчала. Ненадолго.

— Андреас! Как это остановить?! — выкрикнула она, чуть не со свистом пролетая мимо меня.

— Прикажи ей лететь медленней!

— Тпру-у!!!

— Да не словами, глупая! Двигай ей чувствами!

— Что-о?! — переспросила девушка, пролетая в другую сторону.

— Ну, ты же можешь бежать быстро или медленно? Как захочешь? Вот и захоти, чтобы метла летела медленнее! Она должна послушаться!

— Что-о?! Ничего разобрать не могу!!

— Пожелай! Просто пожелай, чтобы она замедлилась!

— Ничего не понимаю! Но я, кажется, придумала! Лови меня, Андреас!!!

И девушка направила метлу прямо в середину апельсинового дерева, что росло возле меня. ХРЯСЬ!! Метла полетела дальше, а Катерина свалилась прямо мне в руки, которые я еле успел подставить. Уф-ф! Жива! Только… почему она так дрожит?

— Что с тобой?!

— Андреас! Это такая прелесть! — руки девушки сплелись возле моей шеи, — Меня распирает от желания орать и смеяться! Вина! Срочно хочу вина!

— Подожди! — я бережно опустил девушку на землю, — Дай сюда перстень! Та-а-ак… Где же эта… вот она, метла! Ложись вот сюда, где лежала!

Я повернулся к Катерине.

— Вина говоришь? Пойдём! Сегодня я готов посоревноваться с самим братом Вилфридом! Меня тоже распирает от чувств! Бежим?

— Бежим!

— А, это вы, господа? — раздался рядом грубый голос, — Кхе-кхе… прощения просим… Мы тут крики слыхали. Ну и прибежали, стало быть. Вы-то не слыхали чего?

— Слыхали! — уверенно ответила Катерина, — Вроде бы, женский вскрик во-о-он с той стороны.

— Ага! Стало быть, в верном направлении бежим! За мной! — и невдалеке прогрохотало с полдесятка сапог. Местные гвардейцы добросовестно выполняли свою работу.

— Бежим! — напомнила Катерина.

— Н-нет! — взял я себя в руки, — Это будет подозрительно. Пойдём всё же пешком. Неторопливой и важной походкой. Как подобает господам.

— Эх ты! — вздохнула Катерина, — Унылый ты человек, Андреас! Но ты, к сожалению, прав. Пойдём неторопливо…

* * *

— Эльке! Кувшин вина в мою комнату! — отрывисто приказала Катерина, — Нет! Два кувшина! И два бокала!

— А закуски? — разинула рот служанка.

— Ну, и закуски, конечно… Холодной! Чтобы не тратить время на готовку! Сыр, фрукты и… и достаточно! И три кувшина вина!

— Вы же только что сказали, что два!

— Три! Так надёжнее будет! Что стоишь? Живо!

— А вы… как же вы… за одним столом?..

— Эльке! Ты ждёшь, пока я тебя накажу?! Так ты дождёшься!!

— Простите сударыня! — и Эльке вихрем уметнулась по коридору.

Раскрасневшаяся Катерина, блестя глазами и нервно дыша, заламывая в нетерпении руки, порывисто расхаживала по комнате, которую ей отвели, не в силах присесть. Она бы, наверное, задохнулась, если бы присела! От двери до окна, забранного свинцовыми колечками, в которые вставлены стеклянные шарики. А потом от окна до двери. И снова к окну. И обратно.

— Вот! — громыхнула дверью Эльке, влетая в комнату, водрузила первый кувшин на стол и поставила рядом два бокала, — Сейчас будет закуска!

Не сговариваясь, мы бросились к столу. Даже не присев. Дрожащими руками я расплескал вино по бокалам.

— За успех! Подняла свой бокал девушка и, не дождавшись ответа, жадно отхлебнула изрядный глоток.

— Да! За успех! — торопливо повторил я, припадая к своему бокалу.

О-о-о! Живительная влага побежала по телу, по каждой жилке, согревая, успокаивая, и унимая нервную дрожь. Восхитительно!

— Отлично! — заглянула девушка в свой пустой бокал, — Превосходно! Уф-ф… Красное вино — целитель души, вот что я тебе скажу! Наливай!

— Согласен! — вторую порцию я наливал уже спокойнее и увереннее, — Может, присядешь?

— А? А! Конечно! Уф-ф, как я перевозбудилась! Надо же, целый бокал вина, и даже не присев за стол! Но, согласись, было от чего возбудиться! Это… это… Ах, что это было! Давай, чтобы перстень тебе и другие волшебства нашептал, не хуже этого!

— Давай! — поднял я свой бокал.

— М-м-м… Какое изумительное вино с нежным, тонким вкусом! И пьётся легко. Как вода. Два бокала, а я даже не почувствовала! Наливай!

— За что?..

— За покорённые высоты! Хи-хи-хи!

— Отличный тост!

— Уф-ф… Наконец-то сердце в ритм вошло… А то, боялась, из груди выскочит. После такого-то… Слу-у-ушай! А ведь, получается, мы с тобой первые люди, которые в воздух взлетели! Нет, ангелы тоже летают, но это же не люди? Только внешне похожи? Птицы тоже летают, и тоже не люди! А люди — это мы. И мы — летали! О, Господи! Наливай!

— Легко!

— А почему только по половине бокала?!

— Кувшин кончился…

— Как?! Уже?! Где же эта Эльке?! Ну, ладно! Давай за… Хм!.. За что же?..

— За нашу тайну! И чтобы никто… на за какие коврижки…

— Прекрасный тост! М-м-м… и вино превосходное! Его можно бочками пить, а не кувшинами… Наливай!

— Так нету…

— Где же Эльке?! Вот я её!.. А, вот она! Где ты бродишь, когда госпожа вина возжелала?! Что мычим?! Ладно, ставь кувшины на стол! Закуска?.. Какая закуска? Ах, закуска… Да ну её, эту закуску! Кому нужна закуска?! Поди прочь, в свою комнату, и чтобы до утра я тебя не видела! Андреас! Наливай!

— Но, сударыня… — впала в ступор служанка.

— Брысь! — коротко приказала Катерина, — Андреас! Наливай! Что, уже? Молодец, быстро у тебя! Давай за… ты, что, Эльке, ты ещё здесь?! Прикажу высечь от макушки до пяток! Брысь! Вот так вот! Какой тост я сказала?..

— Ещё никакого…

— Ага! Тогда, за чудеса, которые с нами случаются! Мир без чудес сер и уныл, а с чудесами он расцветает, словно радуга. За чудеса, Андреас!

— Ши… шикарный тост! — согласился я, при этом язык почему-то запнулся, — За чудеса!

— Хор-роший ты человек, Андр-реас! — с чувством сказала Катерина, — Хоть и балда. Помнишь, как все тебя поначалу испугались? Не то ангел, не то демон?.. А я сразу поняла, что ты человек хор-роший! Ср-р-разу! Я людей сердцем чую! Наливай!

— Ты мне тоже сразу понравилась! — признался я, — Вот, с первого взгляда!

— Тогда — за медицину! — на мой взгляд, несколько нелогично, заявила девушка, — Пусть все будут здоровы! Выпьем!

— Выпьем!

С другой стороны, почему нелогично? Я тоже вспомнил доктора Штюке, его лазарет, наши встречи в этом лазарете… Всё логично!

— Хочу танцевать! — заявила Катерина, — Андреас! Ты чего расселся?! Пригласи девушку!

— Какую?.. — растерянно огляделся я.

— Меня! Вот балда! Меня приглашай!

— Куда приглашать?..

— Ох, ну ты… Смотри! Кавалер должен встать перед дамой и слегка поклониться, вот так. Запомнил? Повторяй!

— Ой…

— Ты что? Пьян, что ли? Хи-хи-хи! Что тебя так шатает?

— Я не п-пьян!

— Ага! А дама, в знак согласия, подаёт ему руку. Вот так. Ой-ё!

— Что такое?!

— Я вспомнила! Нам пока ещё нельзя прикасаться!

— А мы н-никому не скажем!

— Точно! Мы никому не скажем! Ну, вот, кавалер протягивает даме руку… да не тычет в неё рукой, балда! А изящно протягивает руку несколько сверху. Вот так.

— Прости! Но я никогда не танцевал ваших танцев.

— В чём проблема? Научим! Наливай! Сейчас я покажу тебе основные движения!

— А за что выпьем?

— А за то, что даже слона можно танцам выучить! Хи-хи-хи!

— Оч-чаровательный тост!

— Тебе тоже понравился? Пр-рекрасно! Выпьем! А теперь повторяй движения!

Минут десять мы добросовестно топтались по ногам друг друга…

— Андреас! Ты слон, который не поддаётся дрессировке! — не выдержала Катерина, — Ещё по половине бокала и начнём всё сначала! Наливай!

— А за что на этот раз?

— За моё ангельское терпение!

— Согласен!

Не знаю как, не спрашивайте, но на этот раз у нас вообще никаких танцевальных движений не получилось. Просто, внезапно, девушка оказалась в моих объятиях. Мы стояли посреди комнаты, прижавшись друг к другу, глаза в глаза, и наши губы, сами собой, медленно сближались, пока не слились в долгом поцелуе. А потом ещё раз. И ещё. А потом я пылко целовал девушку в шею и плечико, а она слегка упиралась руками мне в грудь, но не сильно, чтобы — не дай Бог! — не оттолкнуть. И мы целовались, целовались, как безумные. А потом я подхватил её на руки и принялся кружиться по комнате, с девушкой на руках, продолжая осыпать её поцелуями.

— А ты, оказывается, отличный танцор! — задумчиво отметила Катерина, в промежутке между поцелуями.

А потом — неизвестно по какой причине! — мы оказались возле её кровати и принялись лихорадочно сдирать с себя одежду… И одновременно рухнули на кровать, страстно прижимаясь друг к другу.

— Только, ради Бога, будь осторожнее, Андреас! — еле слышно прошептала Катерина, — У меня это в первый раз…

Меня словно кипятком обдало! «Будь осторожнее»! Именно такими словами предупреждал меня старик Решехерпес, чтобы я ни с одной женщиной… ну, вы понимаете.

— Ты что?.. Что-то случилось?.. — забеспокоилась Катерина, заметив, что я застыл.

А я боролся с собой. Если вы не мужчина, вы не поймёте. А если мужчина, вы мне от всего сердца посочувствуете. Потому что это… невыносимо!

— Я… не могу… — еле сумел выдавить я из себя.

— Что?!

— Я не могу с тобой… сегодня… Ы-ы-ы-ы!!!

— Ты?! — девушка рывком приподнялась на кровати, — Ты… что?!

— Прости… но я… меня… мне нельзя…

— Катерина молчала, тяжело дыша, и крупные капельки слёз катились из её глаз.

— Прости… — ещё раз хрипло выдохнул я, вставая с кровати.

Накинул на себя нижнюю рубаху, сграбастал остальное в бесформенную охапку, приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Никого. И я, на цыпочках, проскользнул к своей комнате, бесшумно закрыв дверь за собой.

А потом всю ночь провёл без сна, тупо пялясь в потолок и бессильно комкая в кулаках края одеяла. И проклинал на чём свет стоит и магию, и все рубины на свете, и старика Решехерпеса и, особенно, себя, дурака, согласившегося на это дурацкое предложение. А сердце ныло и болело, бедное моё сердце…

Ох, а что мне ещё предстоит завтра услышать в свой адрес… Простым «балда» тут не ограничится, это уж будьте уверены!

Глава 59. Размолвка

Дни свои влачить без друга — наигоршая из бед.

Жалости душа достойна, у которой друга нет.

Низами Гянджеви.

Рим, 13.11.1410 года.

Всё оказалось хуже, чем я надеялся. Я бы вынес всё: надменное презрение, горячее негодование, даже матерную брань! Но не того, что увидел наутро. Равнодушие… Катерина меня попросту не замечала. Словно нет меня, словно вместо меня — пустое место.

Конечно, я попытался объясниться! Я поджидал её в роще, я пытался завести разговор в часовне, я бросал на неё умоляющие взгляды за завтраком… Нет. Девушка не отвечала ни на взгляды, ни на вопросы, ни на протянутые руки. Словно их не было, взглядов вопросов и рук.

В порыве отчаяния, я отпросился у Марциана, и оседлал Шарика. И вихрем мчался по дорогам и бездорожью, к величайшей радости коня. Наконец-то он мог показать свою силу и мощь! Вернулись оба загнанные, вот только конь был счастлив и доволен прогулкой, а я — нет. Разумеется, я повёл Шарика выхаживать. И вот — совершенно случайно! — мы чуть не наткнулись на наших девушек. Катерина что-то втолковывала Эльке, а та внимательно слушала и кивала. Я замер. Шарик потянулся к Катерине, надеясь, что его, привычно и ласково, потреплют по гриве. Но Катерина равнодушно прошла мимо, даже не взглянув. Нет, ну ладно, я дурак, но коня-то за что?! Шарик оглянулся на девушку таким печальным взглядом, словно она его ударила. Повесил голову и побрёл в сторону. Мы вместе побрели. Оба, повесив голову…

— А может, так и надо? — грустно размышлял я, чувствуя, как сердце рвётся кровавыми кусками, — Что у нас может быть? Ни-че-го!Она выбрала свой путь и на этом пути нет уютного домика с надписью «Андреас» над входом. Это мог бы быть одинокий трактир, в котором можно провести ночь перед дальнейшей дорогой, но… это было бы неправильно и для неё и для меня. Точнее, неправильно для неё и категорически запрещено для меня. Вот только, как ей это объяснить?..

Дождавшись темноты, я снова вышел в апельсиновую рощу. На этот раз, я вынес из дома небольшую лавочку. Могу сказать, что полёт на метле — это, конечно, весело и захватывающе, но вот долго летать так, совершенно невозможно! Сперва ничего, но постепенно делается очень больно между ног. И с каждой минутой всё больнее и больнее. Вот я и решил попробовать полетать на лавочке.

Внимательно огляделся, убедился, что меня никто не видит, сел на лавочку, ухватился за неё руками и… и почти полчаса просидел, нахохлившись, и повесив голову. Летать совершенно не получилось! Не потому, что магия не сработала, а просто не мог себя заставить сосредоточиться. Какие уж тут полёты, когда у нас с Катериной вот такое?.. Через полчаса я плюнул, встал, и пошёл обратно, волоча за собой глупую скамейку. Неудачная попытка…

— Э-э-э… — протянул на следующий день за завтраком Вилфрид, — Да на тебе, парень, лица нету… Как же мы тебя папе римскому представим?

Верю. Что лица нет. Вторая ночь без сна, откуда розовощёкому лицу взяться?

— А когда визит к папе? — поднял я унылый взгляд от тарелки.

— Не сообщили, — буркнул Марциан, — Я передал в канцелярию заявку от имени Ордена, при этом сообщил, что есть письмо Великого магистра, которое велено передать в личные руки. Мне сказали, что папе будет доложено. И если он соизволит — представляете? Если он соизволит! — то он назначит дату аудиенции и нам сообщат. А пока велено ждать.

— И сколько ждать? — если честно, то спросил исключительно из чувства долга. Потому что мне нужен рубин. А не потому, что мне и в самом деле интересно.

— Трудно сказать, — нахмурился Марциан, — Ты же знаешь, что здесь только что отгремела война? Папа римский вернулся в Рим совсем недавно и у него сейчас куча дел…

— И кто же посмел поднять руку на папу?!

— Ну-у… не столько на папу, сколько на сам город… Видишь ли, неаполитанский король Владислав Первый Дураццо, объявил, что собирается объединить под своей рукой все земли Италии, включая Папские земли. Только земли! На самого папу и на его духовную власть он, якобы, не покушается. Война идёт уже не первый год, и ты знаешь, у него были определённые успехи! Пока в дело не вступил Людовик Второй Анжуйский. Это тоже король Неаполя, но без притязаний на Италию… А может, и с притязаниями, но умело их скрывает!

— В Неаполе два короля?!

— Нет… В Неаполе два претендента на королевскую корону. Точнее, один в Неаполе, второй во Франции. Эх, не сумею я тебе как следует объяснить…

И тут… и тут Марциан, сохраняя полную невозмутимость лица… подмигнул! Да-да, он подмигнул мне левым глазом, тем, который не могла бы увидеть Катерина, сидевшая от него справа! А я заметил, как Катерина дёрнулась, набирая воздух в лёгкие, но мгновенно взяла себя в руки и отвернулась в сторону, так и не вмешавшись в разговор. Так вот почему подмигнул Марциан! Он надеялся, что девушка, как обычно, не сможет смолчать и начнёт давать свои пояснения! А там, глядишь, слово за слово… Ай да Марциан!..

— В общем, там проблема с престолонаследием, — неловко закончил Марциан, выразительно пожав плечами, мол, эх, не удалось! Но теперь ему приходилось объяснять невнятно, якобы, в самом деле не может как следует объяснить — Дело в том, что Дураццо, это Анжуйская ветвь династии Капетингов, а разных представителей этой династии благословили на королевство разные папы, одного римский, другого авиньонский… эх! И в этом конфликте замешаны многие страны: Неаполь, Франция, Венгрия, Италийские города, Флоренция, Венеция, и разумеется, Папское государство.

Если коротко, то Владислава поддержала Венеция, а там, где Венеция «за», там непременно Флоренция «против»! И наоборот. В общем, Венеция поддержала Владислава и он принялся воевать с Сиеной и Тосканой. Флоренция тут же организовала коалицию: Сиена, Тоскана, Флоренция, Болонья и Папское государство. Но… Владиславу улыбалась удача! Он почти покорил все эти земли и успел захватить всё Папское государство, включая Рим… но тут вмешался тот самый Людовик Анжуйский с французскими войсками и наёмниками. Всё просто: если бы Владислав окончательно победил, то Людовику никогда не стать неаполитанским королём. А кто же добровольно отдаст в чужие руки целое королевство?! Тем более, его благословил авиньонский папа Александр Пятый, а Владислава, наоборот, отлучил от церкви.

В общем, война длилась с переменным успехом, но войска коалиции, хоть и с большим трудом, осадили Рим, уже занятый неаполитанцами. Требовалось срочное подкрепление и Людовик отправился за дополнительными войсками во Францию. На обратном пути, в ходе морского сражения, французы проиграли, поэтому были вынуждены высадиться довольно далеко от Рима, но тем не менее, Людовик привёл войска к городу и освободил Рим. Это было весной. Но Владислав не сдался. В ответ он захватил Перуджу…

Голос Марциана дрогнул.

— Захватил Перуджу, но потерял Рим… — закончил он, — И ещё оказался перед мощной армией Людовика. В общем, в сентябре Владислав вернулся в Неаполь, вместе со своей армией, сняв осаду со всех городов. Сейчас идут переговоры о мире. Теперь понимаешь, насколько занят папа вопросами, не терпящими отлагательства? Но в любом случае, он нас примет… как я думаю. Как заверили меня в его канцелярии.

— А разве ты не помнишь, как об этом рассказывал нам тот рыцарь, который пытался выдать себя за другого? Ещё оказалось, что он свой герб не помнит? Которого потом его же сподвижники из арбалета застрелили? — вмешался Вилфрид, — Как же его звали?.. М-м-м…

И он хитро покосился на Катерину. Катерина поджала губы и нервно вертела в руках свою вилочку. Её распирало желание вмешаться в разговор. Но она молчала.

— Ах, да! Барон Гастон! — вынужден был «вспомнить» Вилфрид.

— Не помню, — вынужден был признаться я, — То есть, Гастона помню, а разговора не помню. Я тогда отвлёкся…

— Да-да, ты говорил, — согласился Вилфрид, — А зря! Тогда бы ты не спрашивал, что творится в Риме…

— Угу… — я немного подумал, — Брат Марциан! А можно я в Рим съезжу? Посмотрю на город, заодно и развеюсь?

— А что? — Марциан переглянулся с Вилфридом, — Почему бы и нет? А вы, сударыня, не хотите прокатиться в Рим? Там, наверняка, есть монастыри или церкви, которые вы хотели бы посетить? Вот, заодно?..

— Нет! — резко ответила Катерина и тут же смягчила тон, — Мне надо ещё разобрать кое-что из дорожного, да и не следует мне ни с кем встречаться, пока… ну, вы понимаете…

— Ах, да… У вас ещё два дня… хм!.. особых… Ну, что ж! Отдыхайте на вилле.

Не знаю, кому как, а меня опять, словно тигр когтями по сердцу полоснул…

* * *

Рим мне не понравился. Унылое зрелище с обветшавшими стенами, полуразрушенными храмами, облупившейся краской… Нет, я понимаю, что когда всё восстановят, то город похорошеет, но сейчас — увы! А может, мешало предубеждение: ведь Рим основан греческими ворами, бродягами и бандитами, вы же помните? И я помню. А может, настроение было отвратным, и всё виделось исключительно в сером, унылом цвете? А была бы рядом Катерина, глядишь, всё заиграло бы совсем другими красками?..

В любом случае, я отыскал рынок и спросил, где можно купить свинца. Мне показали. В указанном месте, неприветливый и толстый, заросший чёрной щетиной торговец, хмуро поинтересовался, зачем мне свинец. Я показательно ухмыльнулся. И объяснил, что это не его собачье дело. И что я готов купить даже свинцовые ядра, не интересуясь их происхождением. Торговец задумчиво почесал, сперва щетину, потом лысину, и завёл отвлечённый разговор об артиллерии вообще. Я разговор поддержал, заметив, что бомбарда и кулеврина — это два звена одной цепи, и что стрельба настильная нисколько не противоречит стрельбе по навесной траектории. И если артиллерист умелый, то он не преминет воспользоваться обоими вариантами, каждый для своих условий, разумеется! Торговец опять почесал щетину и заявил, что готов продать мне два свинцовых ядра. Больше пока нет, но будут в ближайшее время. Вот, мальчишки ещё раз облазят… хм! То есть, как только купцы доставят новую партию… Я заверил, что на первое время мне двух ядер вполне достаточно, а потом я готов купить и ещё… если цена будет подходящая.

— О! — просиял торговец, — Договоримся!

И заломил несусветную цену.

Четыре раза я демонстративно поворачивался к нему спиной, всем видом показывая, что я ухожу, и каждый раз он хватал меня за край плаща, убеждая остаться. Он скинет! Да-да, он скинет цену. Ха! Если бы вы слышали, сколько он при этом скидывал! В конце концов мы сговорились, только я поставил условие, что ядра будут проданы кусками.

— Кусками?! — уставился на меня торговец.

— Кусками! — твёрдо поглядел я ему в глаза, — Мне легче отлить новое ядро, чем выпиливать нужный размер из твоего!

Торговец в очередной раз почесал щетину и согласился. А куда бы он ещё делся, цену я заплатил всё же немаленькую!

Я вернулся на рынок и спросил лавку ювелира. Лучшего ювелира! Мне показали. Пока я ехал к ювелиру, я успел пару бесформенных кусков свинца превратить в золото. Совершенно незаметно для окружающих. У ювелира я заказал перстень. Точную копию того, который у меня на пальце.

— Позвольте? — протянул ювелир ладонь.

— Не позволю! — грубо ответил я.

— Почему же? — изумился ювелир, — У меня такие вельможи делают заказы! И никто не сомневается в моей честности!

— Нет-нет, я не сомневаюсь в честности, — вынужденно ответил я, — Но перстень уже с пальца стащить невозможно! Придётся вам делать копию, исключительно по его внешнему виду!

Ювелир сделал вид, что поверил, тщательно замерил все детали перстня, перерисовал изображения на кольце, и обещал, что через неделю заказ будет готов.

— А завтра? — спросил я.

— Ну-у… если завтра, то это будет дороже! — растерялся ювелир.

— Насколько дороже?

— Вдвое! — выпалил ювелир, понимая, что такой, внешне не слишком богатый заказчик, как я, сразу же откажется от подобной затеи.

— А если сегодня? Скажем, часа через два-три? — я и не подумал испугаться цены.

— Тогда… — ювелир внимательно оглядел непонятного заказчика, — Тогда, вчетверо!

— Согласен, — я выложил на прилавок один из золотых кусков, — Это задаток.

— Боже мой! — взволновался ювелир, — Боже мой, зачем вам такой простой перстень?! Это же прошлый век, сейчас такие не носят! Я сделаю лучше! Я сделаю гораздо красивее! Я подберу лучшие камни! Ваш новый перстень будет не стыдно надеть даже королю!

— Нет! — отрезал я, — Мне нужна точная копия этого перстня! Но вы правы, мне понадобится ещё кое-что… Я подумаю, какой заказ вам поручить. Если… если я увижу ваше мастерство при выполнении этого заказа! Итак, через два-три часа?

— Я всё бросаю! — заверил меня ювелир, — Я всё бросаю и занимаюсь только вашим перстнем! Обещаю! Дайте-ка я ещё раз на него взгляну… Да! Жду вас через два часа! Или через три… Но учтите: рубин у вас не простой…

— А?! — оторопел я, — Откуда…

— Да-да, — улыбнулся ювелир, — Это не простой рубин. Это рубин из Бирмы! То есть, дороже обычного!

— Ах это… — отлегло у меня, — Это пустяки. Я компенсирую.

* * *

Вы можете удивиться, зачем мне понадобился второй перстень. Всё просто. Я вдруг испугался, что в порыве чувств, Катерина выдаст мою тайну крестоносцам. И те отберут у меня перстень. Не могут не отобрать! И отдадут на «экспертизу» куда-нибудь в инквизицию. Мол, не дьявольское ли это орудие? Может быть, даже со мной в придачу. И я знаю, что ответит инквизиция. А после того, как меня сожгут на костре, эта же инквизиция будет использовать перстень для демонстрации «чудес» верующим. Пока в нём магия не кончится. Так вот: я — против!

А то, что я хотел дополнительно заказать ювелиру — небольшую золотую шкатулку. И накупить у него всяких безделушек подороже, чтобы эту шкатулку наполнить. Как «для чего»? Чтобы был подарок папе римскому! Первое: я хочу посмотреть, насколько он жаден. Если жаден, он себя проявит. Второе: это может стать залогом, точнее, задатком нашей будущей сделки. Он мне тот перстень, а я ему… да, хоть сто таких шкатулок! Хоть тысячу!

* * *

Следующие три часа я ездил по городу и пытался запомнить его расположение. Ну, так, на всякий случай. Очень помогала река. Она протекала почти через весь город, наискось, а в середине делилась на два рукава, которые через некоторое время вновь сливались в единое русло. И мосты: как раз через каждый из двух рукавов высился мост, и там, где было единое русло — ещё один.

Я проехался по городу, перекусил жареной рыбой в одном из трактиров, понимая, что к обеду на вилле я точно не успею, посмотрел на старинные постройки и развалины, и с каждым мгновением всё более мрачнел. Как мне не хватает Катерины! Она бы мне всё подробно объяснила, рассказала, и пусть хоть сто раз называет «балдой», лишь бы была рядом! Как же без неё тоскливо! А с ней… с ней уютно!

Всё же я покатался по римским улочкам, попутно превратил в золото остатки свинца, и ровно через три часа был у ювелира.

— Вот! — торжествующий ювелир протянул мне перстень, — Но помните: вы обещали вчетверо…

— Да-да, обещал! — рассеянно ответил я, любуясь работой.

Это был мой перстень! Точь в точь! Я даже снял свой перстень с пальца, чтобы рассмотреть их вместе и не нашёл отличий! Разве что… мой перстень казался живым, а тот, что сделал ювелир — обычным перстнем, из золота и рубина. Но это мне было видно, моим особым зрением. Думаю, что окружающие разницы не заметят вовсе.

— Отлично! — с восхищением заметил я, поворачиваясь к ювелиру, — Великолепно! А что ты, голубчик, на меня так смотришь?

— Нет-нет, ничего! — опустил взгляд ювелир, а я вспомнил, что говорил, будто мой перстень с пальца не снимается. Конечно, он удивился.

— Столько хватит? — я положил на прилавок очередной кусок золота.

— Но… это был бирманский рубин! — ювелир жадно смотрел на золото. По всей видимости, успев убедиться в высочайшем качестве металла.

— Хорошо! Тогда добавим вот это! — я положил ещё кусок.

— Благодарю, сударь! — просиял ювелир, — Сейчас я вам сдачи… ничего, если серебром?..

— Ничего, — благодушно согласился я, — Можно и серебром. Да, вот что, голубчик, ты говорил, что можешь сделать превосходные перстни? И с камнями? А нет ли у тебя чего-то из готового? Не только перстни. Вообще, э-э-э… украшения?

— Есть, — согласился ювелир, — Но… для вас, синьор, я могу лучше!

— И всё же, покажи.

* * *

— Значит, так, — сказал я через полчаса, — беру вот эти чётки из крупного жемчуга, вот этот крестик, с мелкими бриллиантами, вот этот перстень — хорош, зараза! — ещё и вот этот, с бриллиантом, эту заколку с сапфиром, этот браслет… что ещё? Ах, да! Большой нагрудный крест из золота, с изображением Иисуса, и золотой набалдашник для трости! От тебя ещё изготовить: золотой кубок для вина, как ты мне его описывал, два золотых подсвечника с украшениями, и золотую шкатулку. Ну, и ещё пару перстней, что ли…

— Недёшево выйдет… — сладко зажмурился ювелир, — Какими монетами платить будете? Флоринами? Гульденами? Экю?

— Золотом! — ответил я, — Точно таким же, каким сегодня расплачивался.

— И где же вы, с позволения сказать, столько золота берёте?..

Я вспомнил уроки Гюнтера. Секунду помедлил. Потом поднял на ювелира взгляд и улыбнулся. Ювелир побледнел и его шатнуло к противоположной стене.

— За такие вопросы, любезный, — медленно сказал я, — режут, как минимум, языки. А чаще — глотки!

— А я что? Я ничего! Я говорю: отличное золото! Такого ещё поискать надо! — торопливо забормотал ювелир.

— Ну, вот и договорились! — подытожил я, — Значит, через неделю? А вот и задаток!

И я выложил ещё два куска. У самого почти ничего не осталось.

— А, кстати! Нет ли у тебя женских украшений?

— Брошь? — неуверенно предложил ювелир, — В форме бабочки?

— Ну… давай! — я сунул брошь в кошель, — До встречи!

— Как?! — оторопел ювелир, — Вы, синьор, даже расписки на золото не возьмёте?!

Н-да, правильно меня Катерина постоянно «балдой» обзывает! Это для меня золото не имеет цены, а для этого ювелира… Как же теперь выпутываться? Я шагнул к прилавку, пристально глядя в глаза ювелиру:

— Как твоё имя?

— Винченте… Винченте Кириака.

— Так вот, Винченте. Мне не нужна расписка. Но, через неделю, когда я приду за заказом, если ты вздумаешь меня обмануть… или мне не понравится твоя работа… или ещё что… тогда уже на следующий день ты будешь на небесах… или в преисподней… а ещё через неделю ты увидишь там же всех твоих родственников! Всех! Понятно?!

— Да, синьор, понятно, синьор, вы вполне ясно всё растолковали, синьор!..

— До встречи! — и я вышел на улицу, не оглядываясь.

* * *

Шарик летел во весь опор, радостно грохоча копытами. Казалось, дай ему крылья — взлетит! А если…

Нет! Ещё увидит кто? Да и не получится у меня, настроение не то, чтобы колдовать. Но мысль неплохая, надо запомнить. И, может быть, когда-нибудь… Эх, Шарик, Шарик, хорошая ты животинка, но глупая. Где тебе понять, почему твой хозяин такой мрачный…

— Добро пожаловать, синьор! — стражник у ворот виллы окинул меня внимательным взглядом и распахнул калитку, — Добро пожаловать!

Я взял Шарика под уздцы и мы зашагали в сторону конюшни. Конь жарко дышал мне в шею и явно был доволен прогулкой. Ну, молодец, молодец! Я потрепал коня по гриве и тот в ответ слегка боднул меня лбом в плечо. Наверное, благодарил, на своём, лошадином языке. Умница, Шарик! Давай я тебе ещё и нос почешу?..

И, как раз, когда мы поворачивали за угол виллы, мы нос к носу столкнулись с девушками: Катерина опять гуляла по роще, вместе со служанкой.

— Эльке! — вот он, шанс объясниться! Другого не будет! — Эльке! Отойди в сторону! Нам с твоей хозяйкой надо поговорить!

— Стоять! — холодно скомандовала Катерина шагнувшей в сторону служанке, — Разве я тебя отпускала? Разве ты не мне служишь, что слушаешь других приказаний?

— Но нам надо поговорить! — умоляюще повторил я.

— Мне не о чем с тобой говорить! Эльке! За мной!

— Ну и ладно! — горько сказал я, — Может, это и к лучшему! В любом случае, нам пришлось бы расстаться. Не сейчас, так через неделю, или сколько там у нас до визита к папе? Потому что тебе предстоит вернуться в Мариенбург, а у меня другой путь…

Катерина остановилась, словно запнулась. Но головы не подняла.

— Конечно! — продолжал я, — Если я добуду у папы ту вещь… ты знаешь… то зачем мне возвращаться? У меня будут другие дела. Если я увижу ту вещь у папы, но не смогу получить, то опять же, я останусь тут и буду думать, как ей завладеть… вплоть до поджога Рима! А что, чем я хуже Нерона? Ну, и если этой вещи у папы не окажется… всё равно! Мой путь тогда ляжет совсем в другую сторону! К другому папе, к авиньонскому. Поэтому… да, всё что Господь ни делает, он делает к лучшему!

Катерина молчала, так и не поднимая головы.

— Эльке! — я выхватил из кошеля золотую брошку — Передай этот подарок Катерине! Мне, ты знаешь, из рук в руки пока ещё нельзя… Не знаю, что это! Наверное, чтобы к шляпке ленты закалывать. Но это бабочка, и я надеюсь будет напоминать твоей госпоже… хм!.. будет напоминать!

Растерянная Эльке взяла у меня брошь, совершенно забыв, что она тоже «нечиста» и тоже не имеет права касаться к посторонним. И протянула бабочку Катерине. Та порывисто схватила золотую безделушку и гневно зашвырнула в кусты. Круто развернулась и быстро зашагала прочь. Эльке растерянно оглянулась на меня, и заторопилась за хозяйкой.

Шарик толкнул меня мордой в плечо.

— Ах, да! — отмер я, подхватывая узду, — Прости дружище! Пошли, пошагаем!

Золотая бабочка с прозрачными крылышками из витой золотой проволочки, у которой верхние крылышки были украшены двумя крупными рубинами, а нижние — двумя крупными сапфирами, с глазками-бриллиантами, осталась валяться в пыльных кустах.

Глава 60. Здравствуй, папа!

— Я отправляюсь на встречу. Мне в этом лице идти?

Авраам Линкольн.

Рим, 13–23.11.1410 года.

— Стоп-стоп! Совсем замотал старика! — шутливо поднял руки вверх брат Вилфрид.

— Да-да, а я такой дурак, и поверил! — буркнул я, всё-таки делая пару шагов назад и опуская тренировочный меч.

— Верь не верь, а возраст даёт себя знать, — возразил Вилфрид, — Ага! Нет, в реальном бою, когда кровь кипит, во время боя усталости не чувствуется… зато после боя пластом лежишь, руки не поднять, чтобы вина хлебнуть. Но у нас с тобой просто тренировка? Чего ж я буду выматываться до подобного состояния? Или ты хочешь, чтобы меня оруженосцы потом вином с того света отпаивали? Кстати! Не пробовал моего последнего изобретения? Представляешь, если в красном вине вскипятить апельсиновые шкурки, потом профильтровать, охладить… Вкус — м-м-м! Правда, местные слуги смотрят как на сумасшедшего. Для них эксперименты с вином, это сродни преступлению. Но я тебе так скажу: если нет экспериментов, нет и развития! Ага! Не бойся экспериментов, друг мой!

С этими словами Вилфрид ринулся в атаку, полагая, что усыпил мою бдительность своей болтовнёй. Ага, щаз-з-з! После того, первого раза, когда он меня обманул подобным образом, я всегда начеку!

— Никому нельзя верить! — втолковывал он мне тогда, когда я пропустил весьма болезненный удар в грудь, — Бог знает, с каким противником тебе придётся встретиться. Есть такие подлые натуры — у-у-у! И скажет: «Сдаюсь!», и меч свой протянет, рукоятью вперёд, вроде как отдавая, но лишь на миг расслабишься, шагнёшь ближе, чтобы этот меч взять, он тебе этим же мечом пузо и продырявит, так что кишки наружу полезут… Всегда относись к противнику с подозрением, всегда! И, может быть, доживёшь до моих лет… Ага!

Сейчас я уверенно отбил удар, направленный в верхнюю секунду, отшагнул чуть назад и в сторону, и принял боевую стойку.

— Молодец, — проворчал Вилфрид, отбрасывая меч в сторону и принимая от оруженосца полотенце, чтобы вытереть пот, — Я смотрю, уроки идут впрок.

— Я очень благодарен тебе за уроки! — искренне воскликнул я, — Если бы не эти тренировки, я бы окончательно скис!

И в самом деле, видя, что я весь извёлся, Вилфрид сам предложил мне тренироваться в упражнениях с мечом, а я радостно согласился. Потому что знаю: нет лучшего способа достичь душевного равновесия, чем упражнения телесные. А вы думаете, отчего я такие отчаянные скачки устраивал? Между прочим, успел даже прокатиться назад, в Чивитавеккью, которая, по сути, ближайший морской порт к Риму. Не без пользы. Во всяком случае, здесь я нашёл действительно большую торговлю свинцом, а не те жалкие свинцовые ядра, пущенные в бою, отысканные мальчишками и проданные мне предыдущим торговцем по баснословной цене. И вообще, торговля здесь просто кипела.

Да, скачки на Шарике приносили пользу, и я продолжал делать это ежедневно, но всё же это не сравнить с фехтованием на мечах! Когда, после тренировки, и в самом деле, руки висят плетьми и отказываются поднести ложку ко рту.

Я наконец-то начал спать. Не всю ночь, а урывками, да и снилось мне такое, что и рассказать совестно, но всё же, это был сон, после которого организм чувствовал себя чуточку отдохнувшим.

Общения с Катериной так и не получалось. Я попробовал ещё пару раз перекинуться словами, опять получил холодное равнодушие и прекратил попытки. К чему? Кому это пойдёт на пользу? Главное было сказано: нам предстоит неизбежное расставание. И что-то там сглаживать в отношениях, девушка посчитала, наверное, излишним. Бог с ней! Я себя корил только за то, что нарушил её душевный покой своими дурацкими вопросами. Не в том смысле, что сами вопросы дурацкие, нет, у меня ещё есть, ещё более сложные, а в том смысле, что я дурак, что вообще начал их задавать. Зачем ей вопросы? Не нужны ей вопросы!

— Пойдём, тяпнем по бокальчику? — предложил Вилфрид, растеревшись досуха, — Я тебя со своими экспериментами познакомлю!

— В другой раз, — вежливо отказался я, отлично зная, что старик только прикидывается пьяницей, — Хочется прокатиться верхом! Я и у брата Марциана отпросился.

— А Ульрих так и отказывается тебя тренировать? — нейтральным тоном поинтересовался Вилфрид.

— Он сказал, что я не достиг того базового уровня, который он счёл бы достаточным для его тренировок, — я равнодушно пожал плечами, хотя было немного обидно. Я уже не считал себя слабым мечником. Пожалуй, крепкий середнячок.

— Так работай над собой! — посоветовал Вилфрид, — Если Ульрих за тебя возьмётся, ты вообще непобедимым будешь!

— А надо ли мне это? — риторически вопросил я, — Вон, священники вообще оружия в руки не берут, и ничего, живут себе до старости. Припеваючи.

— А разве ты не собираешься в крестоносцы?! — обомлел Вилфрид.

— А! Ну, да, конечно! — спохватился я, — Это моя заветная мечта, можно сказать с детства! Ты же знаешь! Как крестоносцев увидел, так сразу понял, что именно об этом я с детства мечтал! И, кстати, про тренировки: я надеюсь, завтра продолжим? Ну, чтобы Ульрих увидел и размяк? И взялся за меня?

— Но завтра невозможно! — удивился Вилфрид, — Завтра у нас визит к папе!

— В самом деле?! — у меня ёкнуло сердце, — Завтра всё решится?

— Ну, да… Вчера приходил посыльный… А-а-а… ты же отлучался, ты не слышал… В общем, вчера приходил юный монашек, передал записку из канцелярии папы. Нам назначено на завтра, в полдень.

— Ну, что ж… прекрасно!

* * *

Я в очередной раз отпросился у Марциана и отправился в Рим. Заехал на рынок и купил симпатичный шёлковый платок. Н-да! Ну и цены тут на шёлк! Подумать только, какие деньжищи дамы вываливают за шёлковые платья! Дешевле, наверное, было бы сделать платье сразу из золотых монет! И я отправился к ювелиру.

— Ваш заказ, синьор! Он совершенно готов! — обрадовался мне ювелир, как родному, — Взгляните, синьор! Вы будете довольны, синьор! Не поверите, синьор, но мне пришлось взять кредит, чтобы закупить камней и сделать кое-какие заказы у других ювелиров! Но дело того стоило, синьор! Вы только полюбуйтесь на эту красоту, синьор!

Ну, понятно. Ради выгодного заказа ювелир взял кредит и залез в долги. Теперь он надеется меня настолько облапошить, чтобы вернуть все кредиты и остаться в наваре… в жирном, таком, наваре… Плевать! Лишь бы результат того стоил!

— Показывай… О-о-о!!!

Это и в самом деле было… восхитительно! Как вы представляете себе шкатулку? Я тоже так себе представлял: этакий кирпичик из досок. В нашем случае, из золотых пластин. И я уже заранее представлял, каким тяжёлым окажется этот золотой «кирпич». Так, нет же!

Ювелир буквально сплёл из золотого кружева всякие листики, виноградные грозди, побеги лозы, а из них соорудил ажурно-воздушную шкатулку. Знаете, полное ощущение, что из четырёх ножек прорастают виноградные побеги, переплетаются между собой, образуя, собственно, шкатулку, да ещё и прорастают виноградом из драгоценных камней, кажется, это гранат, но может, я и ошибаюсь. Обомлеть!

— Знаете, синьор, я подумал над вашим заказом, синьор, и мне пришло в голову, синьор, что этот заказ как-то связан с матерью нашей, Церковью, синьор! — частил ювелир, — Ну, в самом деле: крест большой и малый, чётки… да и остальное. Я подумал, вы хотите сделать богатое пожертвование… ну, мало ли по какой причине! И я позволил себе… взгляните, синьор! Адам и Ева, синьор!

Это были подсвечники. Нет. Это были не подсвечники! Это было Искусство с большой буквы! Вместо двух подсвечников расцвели два дерева удивительной красоты и очарования. А у подножия деревьев, обнажённые, но целомудренно укрытые листьями, стояли две фигуры: у одного подсвечника — юноша, у другого — девушка. Само собой, в руках у девушки был плод, который она доверчиво протягивала юноше. Уже надкушенный плод…

— Подожди, — не понял я, — Получается, Ева у древа Познания, а Адам? У древа Жизни?

— Можно и так сказать, синьор, — согласился ювелир, — Если учесть, что у Адама ничего в руках нет, и он с этого древа ничего не рвал. А можно и вот так, синьор!

Ювелир сдвинул подсвечники. Теперь это стало единым целым. Просто, Адам и Ева теперь выглядывали с двух сторон единого древа Познания добра и зла.

— Великолепно! Задохнуться от восторга можно! — совершенно искренне сказал я.

— Вам нравится, синьор? Но это недёшево, синьор! — ювелир закатил глаза.

— Беру! — твёрдо заявил я, — За любые деньги — беру!

— Это вы ещё кубок для вина не видели, синьор! — счастливо засмеялся ювелир.

Ну, что сказать? Когда я завернул планируемые подарки папе римскому в шёлковый платок — а для чего бы ещё я его покупал? — в седельных сумках Шарика, золота практически не осталось. Но я не жалел! Что, золото? Во всяком случае, для меня? Пыль. А здесь, укрытое платком, быть может — будущее человечества! В смысле, плата за волшебный рубин.

— До свидания, синьор! До новых встреч, синьор! Помните, синьор, если что, я готов выполнить любой заказ для синьора! — счастливо бормотал мне в спину прослезившийся от моей щедрости ювелир.

Ну что ж? Я готов в гости к папе!

* * *

Вы бы видели, как скоблили крестоносцы свои подбородки бритвами, перед визитом к папе! Нет, я понимаю, начальство, но чтобы до такой степени?! И, разумеется, одежды были выглажены, оружие начищено, волосы изящно завиты и подстрижены до благовоспитанной длины. Катерина была в монастырском одеянии, а Эльке — одета скромно, но с достоинством. Впрочем… разве Эльке тоже пустят к папе?.. Если да, то бедная девушка до седых волос будет этим гордиться! Внуки и правнуки будут нос перед односельчанами задирать: а вот наша прабабку в своё время рыцари-крестоносцы в карете возили к самому папе римскому! И ещё поди докажи, что брехня, если оно внешне так и было.

В который раз Марциан нервно давал наставления: кто идёт первым, кто вторым и так далее, в каких местах креститься, в каких нет, когда обнажать головы, до какой степени склонить головы перед папой и ещё тысячи подробностей. Кажется, всего не запомнишь, но когда Марциан повторил это в двадцатый раз… А ведь он на этом не остановился!

— И, чтобы никаких шпор! — в который раз повторял он, — Папа не любит, когда шпорами по мрамору…

* * *

У городских ворот нас ждали. Молодой монах-францисканец вежливо поклонился нам и сообщил, что он будет нашим проводником, и что папа примет нас в Латеранской базилике. И бодро зашлёпал босыми ногами по улице. Нам пришлось сдерживать лошадей, чтобы идти вровень с ним.

— Это — церковь?! — до глубины души поразился я, когда понял, что нас ведут именно к этому зданию, — Нет, вы хотите сказать, что это — церковь[1]?! Это же языческий храм! Уберите с крыши мраморные изваяния в папских и епископских одеяниях, и это будет языческий храм! С мраморными колоннами, с характерной формой крыши…

Впрочем, наверное, для таких глупцов, как я, перед главным входом, с обоих сторон от него, было начертано на латыни: «Святейшая Латеранская церковь, всех церквей города и мира мать и глава». Ну, чтобы глупых вопросов не возникало, что это такое. Немного помпезная надпись, но… пожалуй, справедливо. Ибо выглядело всё внушительно. Я бы сказал, весьма внушительно! Я мысленно прикинул, и у меня получилось, что если всем римлянам вдруг придёт в голову прийти в этот храм одновременно, то думаю… думаю, всем места хватит!

У специальной коновязи крестоносцы спешились, девушки вышли из кареты. Видели бы вы, каким взглядом провожал нас кучер Трогот! Ему выпало охранять карету и лошадей, в то время, как остальные могут увидеть не кого-нибудь, а самого папу римского! У него слёзы на глаза навернулись, но спорить он, конечно, не посмел.

Монах, который был нашим проводником, подошёл к дверям церкви и постучал особым образом: тук-тук… тук… тук-тук. И двери отворились. Монах-проводник поклонился и пошёл восвояси. А дверь открылась шире и нас окинул внимательным взглядом другой человек в монашеском одеянии. Крестоносцы одновременно, как и учил Марциан, поклонились. Но не очень глубоко. Тот поклонился в ответ:

— Меня зовут Макарио Томмазо и я смиренный писец канцелярии Его Святейшества. Прошу следовать за мной, господа!

О-о-о!!! Внутри Латеранская церковь тоже выглядела потрясающе и величественно! Можно сказать, подавляла все земные чувства. Громадные стены, убегающие в самые небеса, украшенные бесчисленными картинами, где-то там, в небесной дали, величественный и, кажется, безразмерный потолок, поддерживаемый огромными, зелёными колоннами, и опять же, картины, картины, картины… А пол?! Вперемешку, белый мрамор и красный гранит — я понял, почему папа не любит шпоры! По таким полам шпорами — это святотатство!

Мы шли, и шаги гулко отзывались эхом со всех сторон, такая великолепная акустика оказалась в этом храме. А мы всё шли и шли, а церковь всё не кончалась и не кончалась… Мне отчего-то пришла на ум аналогия с группой муравьёв, бодро шагающих друг за другом в большом глиняном кувшине. Ну, ладно муравьи, они своим куцым умишком не понимают куда попали, оттого и не волнуются. А я волновался. Жутко волновался. Вот он шанс! Не упустить бы, только бы не упустить!

Мы подошли к беломраморной лестнице и наш проводник благочестиво перекрестился, глядя на неё. И крестоносцы синхронно повторили этот жест. Э-э-э… я что-то не понимаю? Они крестятся не перед распятием, не перед изображением Христа или святого, а перед лестницей?[2]

— Прошу тех, кто не входит в состав посольства остаться здесь, — мягко попросил Макарио, — Остальных прошу за мной дальше…

Но на лестницу мы не пошли, а свернули перед ней в сторону. И, запутанными переходами, какими-то длинными коридорами, вышли к заветной двери. Всё просто: перед дверью стояли два охранника в жёлто-чёрной форме, с алебардами.

Нет, похожие охранники нам встречались и раньше, в коридорах, и один из них, правда, не с алебардой, а с мечом, как-то незаметно присоединился к нашей процессии, но те охранники разгуливали по коридорам, держась попарно, а здесь стояли, охраняя конкретную дверь. Чего ж неясного? Макарио Томмазо шагнул к дверям. Охранники сдвинули алебарды.

— Пропустить! — разрешил тот, с мечом.

Алебарды раздвинулись. Макарио почтительно постучал.

— Войдите! — послышалось из-за двери повелительное.

Макарио чуть толкнул дверь и сделал пригласительный жест.

* * *

Папа работал. И с первого взгляда было видно, что это папа. Во всяком случае, на его голове была папская тиара — трёхъярусное сооружение, украшенное самоцветами, и каждый ярус с особыми зубчиками. В общем, всё это подозрительно напоминало три короны, надетые одна поверх другой…[3] Папа сидел на троне, стоявшем на возвышении, перед ним установили ажурный столик, вроде пюпитра для нот, а на столике лежала стопка бумаг, стояла чернильница с пером, горела свеча и лежал продолговатый кусок сургуча. А рядом стоял ещё один монах-писец, держа в руках огромный ворох бумаг. По всей видимости, предназначенных для изучения папой.

К чести папы — он не стал нас томить. Показывать свою значимость и занятость работой. Он утомлённо потёр переносицу и негромко сказал:

— Оставьте нас пока, брат Францеско, я посмотрю ваши бумаги позже. Нет, эти бумаги пусть пока останутся здесь. Я… ещё подумаю над ними!

Францеско низко поклонился и исчез за одной из многочисленных портьер. Вместе с ворохом бумаг. Оставшиеся на столике бумаги, папа аккуратно свернул в трубочку и перевязал шнурком. Предусмотрительно! И раньше было трудно заглянуть в эти бумаги, поскольку они находились выше уровня глаз, но теперь, даже если папа случайно, неловким движением, сбросит бумаги со столика, всё равно, никто не узнает, над чем трудился папа римский…

— Подойдите, господа! Я слушаю вас.

Крестоносцы дружно, заученным движением, поклонились. Потом брат Марциан сделал шаг вперёд и поклонился ещё раз, отдельно. И принялся говорить. Он говорил про Великую войну, про несчастье во время Грюнвальдской битвы, когда Господь отвратил от крестоносцев лице свое, про защиту Мариенбурга, когда милость Господня снова явилась во всей силе… я не слишком вслушивался. Я жадно рассматривал папу.

Некоторые говорят, что внешность обманчива, и что нельзя судить о человеке по его внешности. Это и так и не так. К примеру, вы не сильно ошибётесь, если предположите, что человек, покрытый шрамами, участвовал во многих битвах. Может, и не так. Может, его побило о камни, когда он вздумал купаться в неподходящую погоду? Но чаще вы окажетесь правы, чем ошибётесь. Так и с другими признаками. Каждый из них может быть истолкован по разному, но собранные вместе, они могут поведать о человеке, о его характере, привычках, образе жизни. Прибавьте к этому манеру говорить, жесты, позу… Вам многое откроется, если вы умеете читать эти знаки!

Папа был стар. Я бы уверенно дал ему за семьдесят лет. И всё же, он вовсе не выглядел дряхлым. Наоборот, для своих лет, вид у него был бодрым и активным. Высок, дороден. Два подбородка… любит поесть или болен? Есть такие болезни, когда человек начинает толстеть не от обилия пищи, но это болезненная полнота. Хм… цвет лица и в самом деле… бледный. При здешнем жарком климате — странно! Впрочем… он же не бегает по улицам? Он больше времени проводит в помещениях?

Крупный, мясистый нос, но это, скорее, местная особенность. Я обратил внимание, что здесь, в италийских городах, почти все жители имеют крупные носы…

Умные, чуть водянистые, карие глаза за стёклами очков. Есть глаза бегающие, есть глаза, как у змеи, уставятся на что-то и не моргают, есть всякие глаза… Здесь глаза были… ощупывающие. Папа слушал доклад Марциана, а сам неторопливо прощупывал глазами всё посольство. И чувствовалось, что он знает каждого, и о каждом знает больше, чем тот сам знает о себе. Очень странное и… неприятное впечатление! Словно тебе в душу заглянули, в самый тёмный уголок, в который сам много лет не заглядывал.

Лоб у папы наполовину скрывала тиара, но в видимой части лба морщин не наблюдалось. Мало хмурится? Настолько владеет своими эмоциями, что не позволяет им проявляться на лице? В виде морщин? Скверный признак! Во всяком случае, для меня.

Губы. Верхняя губа узкая и длинная, нижняя, наоборот, полная и короткая. Странно! Обычно говорят, что узкие и длинные губы свидетельствуют о хитрости и коварстве, а короткие и полные — о чувственности. А здесь как прикажете понимать? Всё вместе или наоборот, одно отменяет другое?..

Глубокие мешки под глазами. Это от старости или оттого, что папа много работает, в частности, с документами? Часто мешки появляются от напряжения глаз, а уж в очках, наверное, особенно? Хм! Скорее всего и то и другое вместе. Что у папы много работы — это я уже увидел.

Подбородок. Как я уже говорил — двойной. А когда папа начинает смотреть чуть вниз, появляется и третья складка. Быть может… малоподвижный образ жизни? От этого и нездоровая полнота? Вон, из-за угла шейного платка виден кусочек очень полной шеи? Хм!

Руки. Аккуратно ухоженные руки, с безупречно подстриженными ногтями, пальцы длинные, когда-то были тонкими и чувственными, сейчас располнели, но всё ещё производят впечатление чувствительных, артистических пальцев. Не удивлюсь, если папа, оставшись в одиночестве, играет на лютне! Впрочем, что это я?! Что за глупости в голову лезут?! Но пальцы — да, на них стоит обратить внимание! Кстати, на указательном пальце правой руки — печатка. Наверняка, именно ей он недавно запечатывал некоторые письма, которые утащил с собой этот… Францеско.

Жесты. Папа не сидел истуканом, но и не позволял себе резких движений. Все движения мягкие, округлые, и вместе с тем — величественные. В каждом жесте читалось, что папа знает цену людям, и знает цену себе. И не продешевит ни в каком случае.

Опасный человек! Умный, опытный, повидавший в жизни всякое и имеющий на всё свою оценку. Единственное, что мне показалось слабостью — обилие драгоценностей. Казалось бы — человек сидит на рабочем месте и занимается бумагами. Зачем ему тиара, сплошь усыпанная драгоценными камнями? Зачем ему парадное одеяние, на котором драгоценных камней ещё вдвое больше, если не втрое? Пустить пыль в глаза нашему посольству? Глупость. Крестоносцы, давшие обет нестяжательства, больше оценили бы скромное обличие папы. А может, папа просто имеет слабость к драгоценным украшениям? Тогда у меня есть шанс!

Наверное, это неприлично, вот так уставиться на папу римского и не сводить с него глаз. Но, думаю, папа к таким взглядам привык. Думаю, и другие крестоносцы из посольства сейчас во все глаза рассматривают наместника Божия на земле.

А? Что, Марциан уже закончил? Ну, да, вон он почтительно протягивает папе запечатанное послание Великого магистра. Быстро же он! А ну, как папа скажет, мол, спасибо ребята, и идите-ка восвояси, ответ я пришлю через посыльного! И что делать?!

* * *

Папа посла не слушал. Чего там слушать? Папа делал вид, что слушает, а сам внимательно смотрел на посольство и размышлял о своём. Интересовали его всего лишь две личности: монашка и «ангел».

Несмотря на возраст, память у папы была превосходная, не раз окружающие поражались, когда папа припоминал в подробностях события давным-давно минувших дней. Это не считая того, что он мог наизусть процитировать не только священные тексты, но и очень многие письма и донесения из ежедневных отчётов.

Итак, девушка. Знатного рода. Могла стать графиней, но предпочла уйти в монастырь. Что-то там с навязанным браком, кажется. Да-да, отец обещал её своему сослуживцу, который спас ему жизнь. И который старше самого отца. Дур-рак! Неужели за спасение своей жизни надо жертвовать счастьем дочери? А дочка выбрала монастырь. Тоже дура! Ведь знала, что должна была покориться воле отца, но не покорилась! И после этого считает себя истинной христианкой? А как же «почитай отца твоего и мать твою…»?! Но это ерунда, это дело её совести. Но почему настоятельница монастыря, по докладам, женщина умная, расчётливая и дальновидная, отправила молодую, полную сил девушку, которая даже ещё не стала настоящей монашкой, в компании мужчин? В которой, как минимум,было восемь юных, цветущих оруженосцев, все из благородных фамилий? Да ещё и несколько настоящих рыцарей, далеко не старых? Она что, не понимала, какое будет для девушки искушение? Понимала… Так, почему? Так, для этого и отправила! — догадался вдруг папа, — Для искушения. Любопытно, выдержала ли это искушение девушка?

И папа пристально посмотрел на монашку. Он знал силу своего взгляда, он знал, что под его взглядом, даже закоренелые преступники начинали каяться. Девушка вспыхнула румянцем. Так-так-так… И кто же коварный соблазнитель?

Папа по очереди окинул взглядом каждого из крестоносцев. Никто не дёрнулся. Значит, оруженосец? Ладно, оставим это. Хотя, в ответном письме матери настоятельнице можно и намекнуть про странное смущение девушки в присутствии наместника Божия. Ведь именно это было тайной целью настоятельницы, не так ли? Но это всё ерунда. Главный вопрос в другом: что делать с «ангелом»?

Уже несколько дней папа тщательно обдумывал этот вопрос и так и эдак, но пока не пришёл к решению. С одной стороны: чего тут думать? Объяви во всеуслышание, что это истинный ангел Божий, и он пришёл не к кому-нибудь, а к тебе, в Рим. Явив множество чудес в месте своего появления. Один кровавый дождь чего стоит, после которого поляки сняли осаду! Можно даже организовать дополнительно пару-тройку «чудес» здесь, в Риме. Несколько сот человек готовы под присягой подтвердить чудесное появление «ангела» и явленные им чудеса в Мариенбурге, несколько десятков человек будут готовы подтвердить «чудеса» в Риме… Будут исцелённые от хвори, излеченные руки или ноги, прозревшие слепые, можно даже оживших из мёртвых организовать! И вот оно, мощное оружие в борьбе с другими папами, авиньонским и пизанским, претендующими на духовную власть над всеми христианами. После таких чудес как не поверить, что Господь зримо указал именно на него, папу Григория Двенадцатого, как на Своего представителя на земле? Но это только с одной стороны…

А с другой стороны, сами посудите, какая опасность! Ты его признаешь ангелом, а он как ляпнет что-нибудь против Библии или, того хуже, против матери нашей, Святой Церкви! И народ вокруг: вона как, оказывается! А нас-то всю жисть обманывали! И что тогда прикажете делать? Как прикажете доказывать, что ангел ошибся? Ангел — ошибся?! Нет, господа хорошие! Ангелы, святые, и прочие легендарные личности хороши в святцах! Чтобы поминать их деяния и рассказывать про их подвиги прихожанам. По твёрдо выверенным текстам, ничего своего не прибавляя. А живые они никому не нужны. Нет пророка в Отечестве своём и быть не должно! Не зря канонизируют святых гораздо позже их смерти. Так, на всякий случай…

Можно, конечно, признать ангела, а потом так получится, что вернётся он к Отцу небесному. Прямо вот, очень скоро вернётся. Чуть ли не на следующий день. Но… подозрительно будет! Лишние разговоры, пересуды, ехидные вопросы от прочих пап…

Вот тут и задумаешься, чего здесь больше, плюсов или минусов?

Что, Марциан уже закончил свою речь? Ну, да, вот он и письмо протягивает. Нуте-ка, посмотрим, почитаем…

[1] … Латеранская базилика — церковь?!… Любознательному читателю: если бы наш герой задал этот вопрос Катерине, и если бы между нашими героями не было размолвки, то девушка, наверняка, дала бы нужные пояснения. А сейчас это вынуждены сделать авторы. Дело в том, что никакого противоречия здесь нет. Когда-то давно, ещё со времён античности, на Латеранском холме было поместье знатного семейства Латеранов. Один из них, Плавий Латеран, оказался замешан в заговоре против Нерона, и тот конфисковал у Латеранов все земли и поместья, включая дворец. Позже этот дворец был подарен императором Константином Великим римскому епископу, и к дворцу была пристроена церковь. Ну а ещё чуть позже, в этом дворце обосновался папа римский, несмотря на то, что Латеранская базилика почти примыкала к городским стенам. Дело в том, что в то время центральная часть города находилась под властью римских патрициев, которые далеко не всегда поддерживали власть папы, и даже наоборот, были настроены враждебно… Теперь вы понимаете, почему резиденция папы римского так похожа внешне на языческий храм? Впрочем, внутри всё выдержано в лучших церковных традициях. Включая реликварий для священных реликвий, вроде голов апостолов Петра и Павла. Да-да, тело апостола Петра захоронено под Собором святого Петра, а его голова — в Латеранском дворце.

[2] …крестятся… перед лестницей… Любознательному читателю: согласно преданию, мать римского императора Константина I, царица Елена, предприняла поездку в Иерусалим, с целью поисков святых реликвий, и даже организовала раскопки для этой цели. Кстати, к тому времени, ей уже исполнилось 80 лет. Именно она отыскала Крест Животворящий, Гроб Господень, четые гвоздя, которыми был Иисус прибит к кресту и другие святые предметы. В числе прочего, она приказала перевезти в Рим лестницу из дворца Пилата, по которой несколько раз поднимался Иисус Христос, в том числе, после бичевания, когда у него с израненого тела капала кровь. Лестницу установили в Латеранском дворце и паломники поднимались по ней исключительно стоя на коленях. В 1585–1590 годах Латеранский дворец был перестроен, от старого дворца осталась только старая папская капелла Святая Святых; была перенесена и святая лестница, при этом к ней добавили четыре ступени (их стало 28), и истёртые ногами паломников ступени закрыли деревянными ореховыми панелями. Впрочем, на 2-й, 11-й и 28-й ступенях, в деревянных панелях прорезаны особые окошки, через которые можно видеть следы крови Господней. Вопросы, может ли быть такое, что ступени стёрлись, а капли крови — нет, и можно ли увидеть следы крови, пролитой более двух тысяч лет назад, авторы оставляют на совести читателей. Но, во всяком случае, теперь становится понятным, почему наши путешественники так набожно осеняли себя крестным знамением перед лестницей.

[3] … трёхярусная тиара… Любознательному читателю: до XII века папы римские вообще корон не носили, а на голову надевали обычную камилавку; в XII веке к папской шапке была добавлена царская диадема, которая позднее превратилась в зубчатую корону; в конце XIII века корона стала двойная, как символ папской власти духовной и светской; в начале XIV века папская тиара стала с тремя коронами. Почему — загадка. В Средние века это объяснялось тем, что папская власть распространяется на «три сферы»: небеса, землю и ад… или на три известные к тому времени части света: Азию, Африку и Европу.

Глава 61. Партия

Благодарю, душа моя, что в шахматы учишься.

Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе.

Александр Пушкин.

Рим, 23.11.1410 года.

Письмо папа прочитал быстро. Отложил его в сторону. Мягко улыбнулся.

— Великий Магистр пишет, что составил посольство из наиболее достойных из крестоносцев… — папа с доброй улыбкой посмотрел, как оживились и приосанились рыцари, — А также сообщает сведения о Великой войне. Почти то же самое, что рассказал нам брат Марциан, только более подробно. Именно так, как видит это полководец Ордена.

Папа вздохнул и потёр переносицу.

— Но вот в чём беда… — печально продолжал он, — За то время, пока посольство добиралось до Рима, случились многие события. Пришли новости. И не всегда добрые…

Папа обвёл внимательным взглядом напрягшихся крестоносцев.

— Я расскажу… Вы ведь покинули Мариенбург сразу после того, как польский король Владислав снял осаду? Так вот, как известно, каждый рыцарь обязан служить своему сюзерену. Но… определённое количество дней в год! Не более того. Может и больше, но уже по своей воле, за отдельную плату. Но может и покинуть войско. Даже не предупреждая сюзерена. Тот сам должен отсчитать положенные для службы дни! Подошло такое время, когда польский король должен был отпустить вассалов в своём войске. Он и так удерживал их дольше положенного…

Девятнадцатого сентября Владислав снял осаду, двадцать первого, возвращаясь из Пруссии в Польшу, он взял ещё один замок, Радзин, который как и Мариенбург держался всё это время в осаде, а уже двадцать третьего числа, вступая в Добжинскую землю, польский король распустил свою армию. И об этом стало широко известно по округе.

Тем временем, Генрих фон Плауэн, наоборот, усилил свои войска! Ему удалось очень быстро продать чешскому королю Венцеславу одно из имений Ордена в Чехии, за сто пятнадцать тысяч золотых флоринов наличными. И на эти деньги Генрих набрал наёмных рыцарей, усилив свои отряды. Услышав, что войско польское распущено, крестоносцы буквально обрушились на окрестные замки, освобождая их от польских захватчиков. Рыцари Ордена выбили поляков из Остерода, Нидбурга, Дзялдова, осадили Тухулю и направились к Коронову. А Коронов — это уже ключ к польским землям! Наёмные войска крестоносцев подошли к Коронову!

Эх, если бы они знали, что король Владислав, распуская войско, больше сотни своих отборных рыцарей оставил для охраны именно Коронова! Это только рыцарей, всего войск было около двух тысяч! Отлично понимая стратегическое значение крепости! Да-да, щедрыми подарками, ещё более щедрыми посулами, король уговорил рыцарей со своими войсками сослужить ему ещё одну службу. А крестоносцы-то и не знали!

А тут ещё незадача. Поляки отправили в разведку двоих своих рыцарей: Томаша Шелигу из Вжесни и Миколая Дембицкого. Увлёкшись разведкой, оба попали в плен крестоносцам. И… оба проявили чудеса стойкости! Под пыткой, оба показали, что в Коронове почти нет охраны и он будет лёгкой добычей крестоносцев. И рыцари Ордена, в твёрдой уверенности, что им ничего не угрожает, беспечно пошли в атаку, не обеспечив надлежащих мер безопасности.

… битва длилась несколько часов с небывалым пылом и ожесточением. Дважды войска договаривались о перемирии, поскольку были настолько утомлены боем, что ни те, ни другие попросту не могли продолжать сражения!

Господа! Мои информаторы свидетельствуют, что между враждующими были истинно рыцарские отношения! Например, во время перемирия можно было любой стороне перенести раненых с поля боя, чтобы их не затоптали позже. Да, что там! Можно было свободно пройти в гущу чужих войск в поисках своего коня, в твёрдой уверенности, что тебе ничего не угрожает. Рыцари с обоих сторон делились друг с другом вином, для поднятия сил! Вели дружеские беседы, вспоминая дни былой славы и встречи на ристалищах. Но каждый раз, после перемирия, битва возобновлялась с прежней яростью!

Перелом случился, когда польскому рыцарю, Яну Нашану из Островиц, удалось сбить с коня одного из тевтонских военачальников и захватить хоругвь Ордена. Часть крестоносцев расценила падение хоругви как знак к отступлению, другая часть всё ещё шла в атаку… Началась сумятица, неразбериха…

Увы, тевтонцы проиграли. Более тысячи крестоносцев полегло в этом бою. Более пятисот человек поляки захватили в плен. Вы помните, кого Великий магистр назначил командиром отрядов Ордена?

— Да, — ответил посеревший лицом Марциан, дрожащим голосом, — Это был славный рыцарь Михаэль Кюхмайстер…

— Михаэль Кюхмайстер в этом бою попал в плен, — мрачно сообщил папа, — И теперь сидит в плену, в Хенцинском замке, ожидая своей участи. Великая война проиграна крестоносцами, господа! Сейчас идут предварительные переговоры о подписании мира. Король Владислав настаивает, чтобы подписание мира было в Торуне.

— Это же… там, где Владиславу нанесли бесчестье? Там, где его облили помоями?!

— Да. По всей видимости, Владислав решил смыть обиду именно таким, эффектным способом. Теперь, вспоминая Торунь, будут в первую очередь вспоминать торжество польского короля, а не что-то иное. И Генриху фон Плауэну придётся очень постараться, чтобы условия мира были по возможности мягкими для Ордена! Мне очень печально рассказывать вам эти подробности, господа, но вы должны знать правду! Как бы горька она не была.

— Мы шли… — Марциан судорожно сглотнул, — Мы шли посольством, сопровождаемые нашими недругами… даже врагами… которые устраивали против нас диверсии, мы шли, потеряв нашего товарища, брата Лудвига, мы шли по заледеневшим перевалам, превозмогая опасности и трудности… и единственное, что давало нам силы в пути — это радостное известие, которое мы несли с собой. Теперь же… даже не знаю, что сказать! На меня словно кузнечную наковальню скинули!

— Вы рыцарь! — папа неожиданно порывисто встал и шагнув к Марциану, положил руку ему на плечо, — Не унывать! Помните: уныние — смертный грех! Ваш верный меч ещё послужит христианскому делу! Это я сейчас для всех говорю. Не унывать! Можно проиграть битву. Можно проиграть сражение. Можно проиграть даже войну! Но, если умело повернуть дело, если предпринять подобающие меры… то новая война не за горами! И ещё посмотрим, на чьей стороне будет Бог в новой войне!

Да, сейчас Владислав празднует победу. Ещё находясь под Мариенбургом, он прислал мне письмо… не буду рассказывать его содержание. Это не в моих правилах и вообще против тайны переписки. Скажу только, что он просил моего благословения поставить часовню между Грюнвальдом и Танненбергом, в честь того самого знаменитого сражения. И я дал своё благословение… Отчего же не дать, если это будет христианская часовня? Где каждый сможет вознести хвалу Господу и помянуть павших? Но я к чему? А к тому, что Владислав возгордился. А гордыня… понимаете, господа?

Нет, не всё ещё потеряно! Отриньте уныние прочь! Вот что… Вы, господа крестоносцы пока посидите вот там, на скамейке у стенки, придите в себя и ободритесь. Уповайте на промысел Божий. А я побеседую с девушкой. Госпожа Катерина, кажется?

— Лучше «сестра», — еле слышно пробормотала Катерина, — Я больше привыкла, когда ко мне обращаются: «сестра».

— Я слушаю вас, сестра Катерина…

* * *

Ну, что сказать? Я убедился, что папа — опасный соперник. Умный, хладнокровный, расчётливый. Умеет быть жёстким и мягким, сердечным и холодным… любым! А как он, буквально несколькими словами, поднял боевой дух в крестоносцах? Это, знаете ли, уметь надо! Сперва показал свою высочайшую информированность, ввергнув всё посольство в уныние, но тут же приободрил их и дал надежду. Н-да! Страшный человек!

* * *

Папа мельком пробежался по письму матери-настоятельницы. Да, всё как и ожидалось. Понятно, просьба о вспомоществовании… как будто у него здесь золотые горы сами собой растут! Совершенно неожиданная и дикая просьба о реликвии… Что за глупость?! Бенедиктинских монастырей по всей Европе, может, под сотню наберётся. Где же их всех реликвиями обеспечить? Или они думают, что святой Бенедикт каждый день новую рясу надевал? Тогда он не стал бы святым! Хм… Ну и, в промежутках между просьбами и жалобами, несколько слов про посланницу. И здесь, чуть не через слово: «невинная», «неискушённая», «наивная», «юная», «чистое создание»… Папа слишком хорошо умел читать между строк, чтобы не обратить внимание на подобные эпитеты. Он был прав. Настоятельница бросила свою подопечную в огонь искушений. Ну, что ж! Надо дать такой же ответ. Ну, что-то вроде «мило порозовела от смущения», «я видел, как трепетали её ресницы», и всё такое, внешне совершенно безобидное. Но настоятельница поймёт. Как её? Мать Терезия? Надо запомнить… Умных людей всегда надо помнить! И поощрять. А что, может, в самом деле дать ей… нет, не деньги же! а… реликвию?..

— Вот ведь, какая незадача… — папа грустно улыбнулся и отечески посмотрел на монашку, — Среди реликвий, которые бережно хранит Святой престол, осталась единственная вещь, принадлежавшая когда-то святому Бенедикту. Это верёвка, которой он подвязывал одежды свои… И я уже обещал эту верёвку другому монастырю… Что же нам делать, дитя моё?

Это очень любопытно: задать каверзный вопрос и посмотреть на реакцию вопрошаемого. Честные, бесхитростные натуры, пожалуй всплакнут. Хитрые и наглые предложат отдать реликвию им. Мол, чего же отправлять такую святыню за тысячу вёрст, через воюющие страны, где реликвия может пропасть безвозвратно, когда мы — вот они! Уж мы-то не дадим пропасть святыне! Ну-ка, ну-ка, что скажет девушка?..

Девушка порозовела и на глаза её навернулись слёзы. Ага!

— Ваше Святейшество! — отчаянно прошептала она, — Мне кажется, выход всё-таки есть! Вы же знаете, что порой, в качестве реликвии, монастырям и храмам дают не какую-то целую вещь, а только частичку вещи? Иногда, один только ноготь святого! Или кусочек рясы. Или только пряжку от ремешка. Ваше Святейшество! Если у вас есть целая верёвка святого Бенедикта… почему бы не разрезать её пополам?! Половину вы отправили бы, как и обещали, а вторую половину… нам?

И голос её дрогнул.

Ух ты! Ещё одна умная… на его голову! Папа откинулся на спинку трона, внимательно оглядывая девушку. Н-да, поймала она его, поймала! Попробуй теперь, оставь их без реликвии. Сразу пойдут разговоры о жадности папы римского… Ещё, не приведи, Господи, откачнутся к другому папе!

— Мудро… — сказал он вслух, — Видишь ли, дитя моё, есть, конечно, исключения, но обычно мы не отправляем реликвии в женские монастыри. Времена неспокойные, а могут ли слабые женщины в случае опасности защитить святыню? Не могут… Кроме того, как-то так сложилось, что женским монастырям приличествует иметь реликвии святых женщин, а не святых мужчин… но…

Папа помолчал, любуясь совершеннейшим смятением девушки.

— Но я вижу из письма не только глубокую набожность, но и мудрость вашей матушки-настоятельницы, — закончил он, — а также воочию вижу твою разумность дитя моё… А значит, верю, что если я дам вам реликвию, она попадёт в надёжные руки… Решено! Я дам вам половину вервия святого Бенедикта! Я сейчас же распоряжусь, чтобы реликвию подготовили к отправке. Утешься, дитя моё!

— Благодарю вас! — Катерина рухнула на колени и по щекам её поползли слезинки, — Благодарю вас, Ваше Святейшество!!!

— Я вижу, вам тоже нужно успокоиться, — мягко улыбнулся папа, — Присядь рядом со своими спутниками, дитя моё, отдышись. А я пока поговорю с Андреасом из Афин… Вон он как пристально меня разглядывает! Просто глаз отвести не может.

— А может, не заморачиваться? — подумал вдруг папа, — А что? Объявить этого Андреаса еретиком, да и сжечь. Да, упущенная возможность. Но это для всех упущенная возможность! Никто потом не сможет воспользоваться им, как козырем! Жалко? Ну, может и жалко! Но, одному больно, зато всем остальным спокойно! Чем не вариант?..

* * *

Я почувствовал, как запульсировал перстень на пальце. Опасность! Надо что-то делать, и срочно! Я встал со скамейки и поклонился.

— Ваше Святейшество, вы ошибаетесь, — проникновенно сказал я.

— Я ошибаюсь?! — чуть не подпрыгнул папа, — В чём?!

— Вы сказали, что я с вас глаз не свожу… А между тем, я рассматриваю не только вас, но и весь ваш рабочий кабинет. Здесь всё любопытно! Вот, к примеру, на мой взгляд, отличная картина!

И я ткнул пальцем наобум.

— «Игра в шахматы со смертью»?[1] — проследил за направлением папа, — Хм… картина и в самом деле неплохая, но почему именно она? Остальные не хуже.

А в самом деле, почему?

— Ну-у… я подумал, разве игра в шахматы не запрещена Церковью? — тут же выкрутился я.

— В шашки, — поправил меня папа, — Игра в шашки одно время запрещалась Церковью, да и то, около пятидесяти лет назад этот запрет был снят. А игра в шахматы, это одна из рыцарских доблестей. Как же её запрещать?

— Вот как? — я сделал вид, что удивился, — А… Простите Ваше Святейшество! А вы играете в шахматы? Ещё раз простите, если сморозил глупость!

Ну-ка, что ты ответишь? Я дважды извинился, но по сути, это прямой вызов! А потому что мне нельзя прерывать беседу! Мне надо перевести разговор на рубины, мне надо выведать, где «Большой рубин крестоносцев», мне надо… мне многое надо! Говори, папа, говори!

— Я играю в шахматы, — искривил губы в улыбке папа, — Окружающие утверждают, что я довольно неплохо играю. Желаете проверить?..

— А это уже провокация с его стороны! — похолодел я, — И если он так уверен в себе, то значит, он отличный игрок! И, что же делать? Отказываться нельзя! Это конец разговору, а я ещё ничего сказать не успел!

— Кхм!.. — с трудом прочистил я горло, — Если Ваше Святейшество удостоит меня подобной милости, я сочту себя счастливейшим из смертных!

Папа задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику трона. Он не ожидал, что его вызов будет принят. Всем известно, что папа отличный игрок! С другой стороны… чем не повод поговорить с этим Андреасом с глазу на глаз? В конце концов, сжечь его он всегда успеет? А вдруг выяснится, что это хитрый прохиндей? С прохиндеем всегда можно договориться! Прохиндея всегда можно купить! Деньгами, титулом, почестями… женщинами, в конце концов! И будет в руках папы свой ручной ангел… Чем не вариант?

— Брат Макарио! — позвал папа и наш проводник подскочил из-за стола в углу, где он тщательно протоколировал приём папой посольства, — Брат Макарио, передай брату Франциско, пусть отдаст нужные распоряжения и перенесёт приём венгерского посольства на другой день… Приём тевтонских рыцарей сегодня продлится дольше обычного! А вы, молодой человек, прошу за мной!

И папа первым шагнул за одну из портьер. Не ту, куда исчез в начале приёма Франциско, а противоположную. Я просто вынужден был шагнуть за ним следом.

* * *

Странная ситуация! Два человека остались наедине, как оба и хотели, при этом каждый считал, что именно он ловко использовал ситуацию в свою сторону!

* * *

— Прошу! — сделал приглашающий жест к столу папа.

Я быстро осмотрелся. Нет, это не спальные покои, не домашняя келья, как я надеялся. Ничего так полно не расскажет вам о человеке, чем его домашняя келья! Что и как стоит или вообще валяется, насколько продуман интерьер и ещё множество мелочей, которые могут рассказать о человеке даже то, что он сам хотел бы скрыть. Но нет. Скорее, это какая-то комната для раздумий. Комната для принятия решений. Довольно высокие книжные стеллажи — наверняка, справочная литература! — небольшой столик с письменными принадлежностями, на котором, помимо прочего, выделялась шахматная доска с расставленными фигурами, два стула. Стены задрапированы тканью, отчего свет рассеивался и скрадывался. Похоже, здесь всегда царит полумрак. Пара картин, обе на религиозную тему: на одной пожилой, лысеющий человек с окладистой бородой усердно изучал какой-то огромный фолиант, почему-то подложив под него человеческий череп. Странно, что дело происходило не в библиотеке, не в доме, а на скалистой горе… Ну, да мне-то что за разница? Почему я решил, что тема религиозная? Потому что над головой человека разливался желтоватым светом нимб. Как же тут перепутаешь? На второй — молодая женщина, с растрёпанными волосами, водопадом ниспадающими с плеч, в ветхом рубище, почти обнажающем грудь, молитвенно сложила руки и подняла взгляд в небеса. И опять — вот странно! — дело происходило в горах, а перед женщиной лежал огромный фолиант на человеческом черепе. А может, тот лысеющий, не изучал книгу, а писал её? А женщина теперь смиренно и набожно изучает святой текст? А, ладно! Потом как-нибудь спрошу у Катерины и она… В сердце больно кольнуло. Ничего я теперь не спрошу у Катерины! И она мне ничего не расскажет.

А значит… значит, надо взять себя в руки! Сейчас мне предстоит экзамен. И я обязан этот экзамен выдержать!

Папа, между тем, быстро и привычно расставил фигуры на доске.

— Ваше Святейшество… здесь стояла какая-то позиция? — осторожно поинтересовался я.

— Да, — небрежно ответил папа, — Я играю с одним… интересным шахматистом. По переписке. Очень любопытная партия, надо сказать!

— Но я не знал…

— Ерунда. Я помню все ходы наизусть. Мне будет несложно восстановить всю партию.

— И всё же, ещё раз прошу меня извинить!

— Повторяю: ерунда. Давайте лучше определимся, что у нас будет на кону? Мы же не собираемся играть без выгоды? Итак: что бы вы хотели получить от меня, молодой человек?

Кто сейчас сказал: «Требуй играть на рубин»? Вы что, с ума сошли?! Во первых, показать папе, что ты знаешь, что у него в тайниках, а во вторых, что ты эту вещь так высоко ценишь? Ну, нет! Так дела не делаются!

— Я даже не думал об этом! — поглядел я на папу честными глазами, — Я даже в растерянности… Давайте я скажу об этом после игры? Клянусь! Клянусь, что не попрошу ничего противоречащего совести и нравственности! Клянусь, что не попрошу ничего, что может обидеть или оскорбить! Да, чего там! Давайте скажем так: чего бы я не попросил, пусть самую малость, вы всегда можете сказать «нет!», и я не буду настаивать. Даже спрашивать не буду о причине отказа! Такое условие пойдёт?..

Врёт и не краснеет! — с неудовольствием подумал папа, — Хитрый тип. С ним надо осторожнее.

— Да, конечно, — покладисто кивнул он, — Такое условие вполне приемлемо. А что бы мне потребовать у вас поставить на кон?.. Хм…

Врёт! — моментально понял я, — Он взглянул вверх и вправо, что означает, что он врёт! Он отлично знает, чего он хочет. И что же это?..

— Ну, хотя бы вот этот перстень, что у вас на пальце, — папа рассеянно улыбнулся, — пустяк, конечно, но нужно же что-то поставить? Вы согласны?

— Согласен! — я мгновенно охрип, — Конечно, согласен! Кто играет белыми?

— Я, — как само собой разумеющееся ответил папа, — Сами подумайте: не может же папа римский играть за чёрные фигуры, против белых, светлых сил, не так ли? Значит, я белыми.

— Начинайте, Ваше Святейшество…

Папа секунду подумал и решительно двинул на две клетки королевскую пешку. Я ответил тем же. Папа без раздумий двинул на две клетки пешку ферзевую. Я побил королевской пешкой. Папа побил ферзём…

— К-как?! — поднял я ошарашенный взгляд, — Вы побили ферзём?!

— Да, — любезно согласился папа.

— Но ферзь не ходит на такое расстояние!

— А на какое же он ходит?

— Как и король, ферзь ходит на одну клеточку. В любую сторону. Это же ферзь! Искажённое «визирь», то есть, советник короля! Разве может советник убежать куда-то быстрее короля? Не может!

— Нет-нет, — благодушно заметил папа, — По нашим правилам, может! Ещё как может! Я вам больше скажу: довелось мне однажды сесть за шахматный столик с одним послом из далёкой Русии… Так у них там, оказывается, ферзь называется «ферзь всяческая» и ходит не только как ладья или слон, но и как конь скачет! Вот я удивился!

— И как же вы играли?

— А так же как и сейчас. По тем правилам, которые я знаю. Вообще, если кто-то захочет играть с папой римским, он должен играть по правилам папы римского…

И папа посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом. Намекающим…

Я похолодел. Я не привык, чтобы ферзь бегал по доске! Анализируя позиции, я обязательно пропущу угрозу от ферзя! И что же делать?..

— Ваш ход! — любезно подсказал папа.

Машинально я прыгнул конём. Отказываться от игры нельзя ни в коем случае! И во что бы то ни стало, я должен добиться победы! Вот только… как?!

— Надеюсь, другие фигуры ходят привычным мне образом? — дрогнувшим голосом уточнил я.

— Я тоже на это надеюсь, — сообщил папа, выводя своего коня, — Иначе игра перестанет быть интересной!

Ну, что ж! За дело!!! Я сосредоточился на позиции. Ферзь страшен! Ферзь страшен! — повторял и повторял себе я, — Ферзь страшен… как папа!

Я продумал тактику. В принципе, ничего необычного. Может даже, дело обернётся к моей выгоде! И, как только наши ферзи оказались на одной линии, я тут же побил белого ферзя! Разменялся. Теперь я не упущу чужих угроз! А папа… ну, посмотрим, насколько хорош папа в игре без ферзей!

Представьте, что у вас есть войско. Кавалерия, пехота, артиллерия, лучники… И у вашего врага есть. И вы привыкли выстраивать ход сражения так, чтобы ваши силы взаимодействовали самым лучшим образом. Представили? А теперь представьте, что одновременно, и у вас и у противника, пропадает артиллерия! Вот сюда я отправлю пехоту — думаете вы, — сюда поставлю заслон из лучников, а сюда пущу конницу, под защитой артилле… ах, чёрт! Артиллерии-то и нету! Это что же? Придётся пехотой конницу защищать? Но тогда мне нельзя отправлять её, куда я собирался… Хм… Но тогда и лучники не на том месте стоят!..

Понимаете? Привычный план войны, а в нашем случае — игры, сразу рушится, и приходится импровизировать на ходу. И ещё вопрос, кто из нас с папой лучший импровизатор!

* * *

Папа играл мощно. И всё же видно было, что отсутствие ферзя его смутило. Не настолько, чтобы он вдруг стал помышлять о сдаче, но порой, подняв руку над доской и задумываясь о ходе, папа начинал досадливо прищёлкивать пальцами. И я понимаю, чего ему не хватало!

— Вы играете странное начало! — вроде бы рассеянно заметил папа, — Не скажу, что плохое, но… странное! По идее, видя ваши необычные ходы, я должен был бы вас сразу и наказать… а не получается! Я весь теряюсь в догадках…

— Меня учили этой игре индийские купцы… — пояснил я, напряжённо раздумывая, почему это папа не убрал ладью из под боя слоном. Он разве не понимает, что ладья дороже? — А эти купцы утверждали, что учились шахматам у своих великих мудрецов. Правда, было это давненько… Может, когда-то было найдено опровержение моим ходам, да потом уже основательно забылось? Просто потому, что больше никто так не играл? А потом все сосредоточились на новых вариантах и вообще забыли, что подобное бывает?

— Возможно… — с любопытством посмотрел на меня папа, — Но это значит, что опровержение всё-таки есть! А если оно есть, то его можно вновь отыскать!

— Попробуйте, Ваше Святейшество, — пожал я плечами, — Всё в ваших руках!

Вот в чём дело! Если я побью ладью, мой слон перестанет защищать одну важную пешку. А потеря пешки может обернуться серьёзной атакой белых сил на мои позиции. Папа жертвует материал в пользу развития атаки… Хм!.. Принять или отвергнуть?..

— Рокировка!

— Вы не стали бить ладью? — удивился папа.

— В шахматах целью является не ладья, а мат чужому королю, — возразил я.

— Ну, что ж… тогда так!

На самом деле играть в дебюте не так уж и трудно. Надо помнить всего несколько правил: займи центр (из центра больше вариантов развития!); старайся не ходить одной фигурой дважды (теряется темп развития!); кони, как правило, выходят раньше слонов (слоны дальнобойнее, а коням нужен простор!); ну и ещё парочку, вроде того, что постарайся рокироваться пораньше (выводится в бой ладья!). Ну и, конечно, не зевни фигуру! Иначе всё твоё развитие ни к чему не приведёт.

Я развивался, папа развивался, оба хитрили, финтили, но в принципе, действовали достаточно предсказуемо.

— А какая у вас цель в жизни, молодой человек? — как бы невзначай, поинтересовался папа, делая вид, что раздумывает над очередным ходом.

— Мечтаю стать крестоносцем! — со всем возможным пылом и жаром соврал я.

— Вот как? Вас так вдохновил опыт, который вы получили при осаде Мариенбурга?

— Да! Мои успехи хвалили несколько уважаемых крестоносцев, брат Гюнтер, брат Томас… и некоторые другие… да вот, хоть брата Вилфрида из посольства спросите! Он подтвердит, как усердно я пытаюсь изучить военную науку!

— Разве у вас нет других честолюбивых планов? Учтите, я мог бы помочь в большинстве из них. Не скрою, вы мне симпатичны, молодой человек, — папа пошёл слоном, сделав связку через моего коня на ладью.

Не верю! Вот, хоть снова меня ордалии подвергните! Не верю я во внезапно вспыхнувшую любовь папы римского к свалившейся ему на голову проблеме!

— Спасибо, Ваше Святейшество! — как можно искреннее ответил я, — И ваше ходатайство перед Великим магистром было бы весьма кстати! Ну, вы же знаете, что в крестоносцы берут только рыцарей, а какой я рыцарь? Ни подданных, ни поместий, даже герба нету. Но если вы замолвите за меня слово, Великий магистр не сможет отказать!

Я на всякий случай убрал ладью из-под связки, переместив её на более активную позицию.

— Конечно-конечно, — легко ответил папа, — разумеется, я замолвлю за вас словечко. Но… вы могли бы занять более высокое положение, чем простой рыцарь! Разумеется, с моей помощью. А я готов принять участие в устройстве вашей судьбы. Вообразите: вы имеете собственное баронство? Причём, весьма доходное? А? Разве не интересно попробовать? А там, я помогу вам устроить выгодную партию? Нет, не в шахматы… Я имею в виду, выгодный брак. Подыщем вам молодую, симпатичную и богатую герцогиню? Не менее симпатичную, чем ваша спутница, Катерина. Кстати, она ведь тоже графиня, насколько я помню? Я думаю, при моём вмешательстве, мало кому придёт в голову отказаться! А? Как вам перспективы?

Папа небрежно переставил коня, но я-то видел, что следующим ходом конь может поставить «вилку» на короля и ладью! Правда, это поле контролировалось моим конём, но моего коня можно и разменять, на слона например? Срочно укрепить клетку!

— Ах, Ваше Святейшество! — вздохнул я, — Боюсь, что управление поместьем требует таких знаний, которыми я — увы! — не обладаю. А брать управляющего, не понимая, как именно он будет управлять, это отдать себя в зависимость от него. О, нет! После того, как я вкусил аромат боя, стоя возле изрыгающей пламень и дым кулеврины, я не могу мечтать о чём-то большем! Хочу, хочу стать крестоносцем! А точнее, крестоносцем-артиллеристом!

И я с удовольствием заметил, как по лицу папы скользнула тень раздражения. Какой бы он там не был искусный дипломат, а мой ответ настолько вывел его из себя, что тень эмоций, но проскользнула! И это замечательно! Я всё понимаю. Папа хочет, чтобы я стал в его руках марионеткой. Он так и сказал: нужно играть по моим правилам! Но у меня другие планы! И, нет, конечно не стать рыцарем-крестоносцем! Но и не папиным орудием. Вот так!

Я уже наметил свою стратегию! Мои боевые слоны, как бы между прочим, нацелились в тот фланг, куда рокировался белый король. И конь пасся неподалёку. И, хотя путь слонам преграждали собственные пешки… но это же мои пешки? Я их сам куда хочу, туда двигаю? Только надо, чтобы они двинулись мотивированно, вроде бы нападая на вражеские фигуры, а на самом деле, освобождая путь слонам! Ну, почему бы не вот так?..

— Значит, вас не прельщают поместья, замки, слуги и полные сундуки золота… — папа рассеянно сделал шаг пешкой, — Вас не прельщает власть? Как жаль! Я вижу, вы добрый, честный, порядочный молодой человек! Под моим покровительством, да имея власть и средства… Мы бы с вами могли много доброго сделать на этой грешной земле!

Н-да… Полный спектр соблазнения. Теперь ещё включая добрые дела окружающим. Не зря в моё время была поговорка: муху ловят мёдом. Если бы я не прошёл хорошую школу будучи жрецом, я может, и не понял бы, что меня соблазняют. Но я-то понял! И, кстати: что это за «христианские» доблести по управлению поместьями? Разве не призывал Христос обросить блага мирские ради благ духовных? Но вслух я, конечно, этого не скажу! Мне ещё жить не надоело.

— Ах, Ваше Святейшество! — вздохнул я, — В моих краях говорят: у кого нет осла, у того нет и печали! Нет, меня не прельщают замки, поместья и слуги. Моя мечта — стать крестоносцем!

И я потянулся к пешке, чтобы освободить проход слону. В пальце быстро-быстро запульсировало. Я замер, держа руку над фигурами. Что же это?! Почему перстень шлёт сигналы?.. Папа что-то замышляет против меня?! Секунды две прошло, пока я понял: да нет же! Папа считает, что он вот-вот выиграет! Он радуется, что скоро одержит победу на шахматной доске! А как же мой план с прорывом слонов и коня?

Подождите! Папа только что походил скромной пешкой! А я, увлечённый своими планами и не обратил внимания!

Я медленно убрал руку и уставился на фигуры. В чём подвох? Ах, ты ж… сделай я задуманный ход и я бы неминуемо проиграл! Но подождите! Папа тоже рискует! Пойдя пешкой, он ослабил контроль за полем… а у меня есть шанс… подождите-подождите!

Я дважды медленно вдохнул и выдохнул и опять принялся анализировать ситуацию. А потом взял ладьёй вражеского коня!

— Неожиданно… — кисло сказал папа, склоняясь над доской.

Признаюсь сразу: меня ещё дважды выручал перстень в сложных ситуациях. Благо, теперь я очень внимательно прислушивался к его сигналам. Папа играл не просто хорошо, он играл превосходно! Но каждый раз, в особо критических положениях, перстень сигналил: ход не прост! Будь настороже! Подумай!..

Задумав рискованную комбинацию вначале, папа вынужден был пойти на неравноценный обмен. Это, когда я коня ладьёй взял. В результате, я не только вернул проигранную на первых ходах пешку, но теперь ещё имел небольшой численный перевес. А игра давно уже перешла в миттельшпиль и уверенно клонилась к эндшпилю, где каждая пешка — на вес золота.

Ах, какие хитрые комбинации придумывал папа, чтобы вернуть себе преимущество! Хотите, я напишу вам эту партию? Если, конечно, вспомню все ходы правильно? Но, нет. Тогда придётся не только описывать каждый ход, но и делать комментарии к нему: вот здесь я хотел развиться вот так, а тут пришлось защититься от такой угрозы, при этом были вот такие варианты, и я выбрал вот этот, потому что… И получится книга не о моих приключениях, а о шахматах. Нет! Скажу только, что в конце, после серии чудесных и чудовищных разменов, у нас остались только короли и пешки. У папы одна пешка, у меня — две. И одна из них гарантированно проходила на край доски, где могла превратиться в любую фигуру, хоть в ладью, хоть в слона, хоть в коня. Ах, да! И в ферзя тоже! Что же я про этого ферзя постоянно забываю! Это же мощная фигура, оказывается!

Папа долго сидел, высчитывая ходы. Я не торопил. Я уже знал, что нет таких ходов, которые могут изменить ситуацию. Папа встал, прошёлся, снова сел, снова встал. Подумал ещё и положил белого короля на шахматную доску. Он признал поражение! Я выиграл!

Точнее, я выиграл партию. А выиграл ли исполнение своей цели?..

[1] …игра в шахматы со смертью… Довольно распространённый сюжет в Средневековье. Известны не только картины на эту тему, но и фрески, причём фрески не где-нибудь, а в церкви! В частности, в наше время сохранилась фреска в церкви Тёбю (Швеция), под названием «Смерть, играющая в шахматы».

Та самая фреска в церкви Тёбю.

А это полотно конца XVIII века "Портрет доктора де С., играющего в шахматы со Смертью" кисти французского художника Реми-Фюрси Дескарсена. Как видите, сюжет подобной игры ещё долгие века будоражил умы художников.

Глава 62. Крах

Успех — это движение от неудачи к неудаче, без потери энтузиазма.

Уинстон Черчилль.

Рим, 23.11.1410 года.

— Восторженный дурак… — огорчённо думал папа, кладя белого короля плашмя на доску, — Хотя и умный. Умный в шахматах и дурак по жизни. Простых вещей не понимает и намёков не разбирает. Что же мне с тобой делать?.. Кстати, девушка, кажется, согрешила не с ним. Если бы с ним, он бы по другому отреагировал, когда я её привёл в качестве примера. Правда, у него вроде бы дрогнула губа… а может, он хотел что-то сказать? Нет, девушка не при чём. А вот как поступить с «ангелом»?.. Решено!

— Ну, что ж… — произнёс папа вслух, — партия закончена, приём посольства подходит к концу… Разумеется я напишу Великому магистру Ордена, чтобы вас в ближайшее время крестили и приняли в рыцари Ордена…

— … и чтобы отправляли во все возможные схватки, — добавил он мысленно, — А когда ты погибнешь, чтобы Великий магистр провёл особое расследование. И, пожалуй, подумаем о причислении тебя к лику святых! А что? Святой рыцарь-крестоносец… неплохая мысль! Такого, кажется, ещё не было? Будущий покровитель… да хоть юных оруженосцев! А чудеса уже явлены, и ещё впоследствии найдутся. Найдём, если приказать хорошенько поискать. И всем хорошо, и даже никто пока не умер!

— Ах, да! — спохватился папа, — Ещё плата за проигрыш… который, помнится, я могу не платить без объяснения причин? И какую же плату вы для меня придумали, молодой человек?

Вот она, кульминация нашей встречи! Вот он, переломный момент, высшая точка, зенит и решительная секунда! Сейчас, или никогда! В волнении я встал.

— Ваше Святейшество… ой! Я кажется, забыл вручить вам это скромное пожертвование, которое должен был бы вручить в самом начале! — я сделал вид, что только сейчас заметил и «вспомнил» о шкатулке под платком, сиротливо стоящей на краю стола, — Ваше Святейшество! Не побрезгуйте! Я готовил этот подарок от всего сердца!

И я сдернул платок.

Конечно, при ярком, дневном свете, эффект был бы более полным. Но и сейчас, в полутьме, можно честно признаться, что шкатулка завораживала взгляд. Хотелось смотреть и смотреть, вглядываясь в золотые завитки.

— Очень неплохо! — одобрил папа.

Мне пришлось наблюдать за ним самым краешком глаза, могу ошибаться, но… я не увидел в его глазах жадного блеска! У него не изменился голос, не дрогнули пальцы, не потянулись руки к заветной шкатулке… Ах, как жаль!.. Я на грани провала!

— Я позволил себе… не откажите в любезности…

Наверное, от растерянности, мой голос дрогнул. И я открыл крышку. Весёлые, озорные солнечные лучики резво брызнули во все стороны, наполняя довольно мрачную комнату ощущением чудес и сказки.

— Превосходно! — невольно повысил свою оценку папа, — Кто бы мог подумать, что Винченте Кириака может делать такие шедевры!

— А?! — оторопел я.

— Ну, вы же заказали эти вещи в ювелирной лавке Винченте Кириака? На улице Аргилет, возле форума Нервы? — как само собой разумеющееся, уточнил папа, и видя, что я впал в ступор, добродушно рассмеялся, — Дорогой мой! Если я знаю, что творится за тысячи километров, неужели что-то скроется от меня здесь, в Риме?.. Нет-нет, все римляне поголовно не являются моими информаторами… Всё гораздо проще. Получив очень большую выгоду, Винченте Кириака решил часть дохода пожертвовать храму. Это правильно и похвально. Вручая своё пожертвование, он разговорился с настоятелем храма и рассказал ему о выгодном заказе и своей работе. Заметьте: это не на исповеди! Это он просто так разговорился. И намекнул, что по его мнению, один из храмов скоро ожидает очень, очень большое пожертвование! Совершенно случайно на следующий день в этот храм зашёл один из моих кардиналов. По другому делу, но попутно он побеседовал с настоятелем и, в том числе, о скудости пожертвований после боевых действий. Настоятель тутже обрадовал кардинала, передав разговор с ювелиром. А уже кардинал счёл необходимым посвятить меня в этот разговор. И что же я вижу? Что богатое пожертвование предназначено не храму, а Святому Престолу? Впрочем, могу вас уверить, что все ценности будут употреблены наилучшим образом. Во благо матери нашей, Святой Церкви!

— Да-да, благодарю вас, Ваше Святейшество! — всё ещё ошеломлённо выдавил я из себя и спохватился, — Да! Я что хотел сказать? Обратите внимание: в этом ларце находятся очень драгоценные перстни. Очень! Но я ношу на пальце более скромный экземпляр.

— Скромность похвальна, — согласился папа, — К тому же, если вы, молодой человек, желаете стать крестоносцем — вы же желаете стать крестоносцем? — вы обязаны будете дать обеты. Обеты целомудрия, бедности и скромности. Было бы странно, дав обет бедности, носить на пальце перстень с алмазами…

— Вы всё правильно сказали, Ваше Святейшество, — склонил я голову, — Но я не поэтому… В конце концов, я мог бы во время произнесения обета снять перстень с пальца и подарить Ордену! Нет-нет, я ношу свой скромный перстень по одной единственной причине. Я обожаю рубины! Ах, Ваше Святейшество! Что это за камень! Я могу часами рассказывать легенды и истории, связанные с рубинами! Вы наверняка знаете — раз у вас везде информаторы! — что когда-то я был торговцем. Так вот: в том числе я торговал драгоценностями. И у меня сердце кровью обливалось, когда я вынужден был продавать рубины! Мне хотелось, чтобы все рубины принадлежали только мне, мне, мне!!! Это не грех жадности или жажда богатства, нет! Это восторг и упоение при виде чудеснейших созданий Божьих… Раньше я думал, что это создания природы, а теперь уверен, что это Божье создание! Ах, что за камень!

— Увы, но у меня осталось мало времени, — сухо напомнил папа.

— Да! Так, о чём я… А! О ставке на игру! Умоляю, Ваше Святейшество! — я встал на колени, — Умоляю! Позвольте взглянуть на те рубины, которые хранятся в вашей сокровищнице! Хоть одним глазком! Пусть не на все, а только именные — я думаю, они лучшие из лучших. Увидеть это чудо — и я навек буду счастливейшим из смертных! Мне не нужна вся сокровищница! Пусть всякие алмазы, сапфиры и жемчуга пылятся в отведённых им местах! Но рубины… Ах, Ваше Святейшество! Одно ваше слово — и я навеки ваш должник!

И плевать! — подумал я вдруг, — Если попадёт в руки волшебный рубин, я его прямо там и разобью! Возьму, вроде как, только в руках подержать, и разобью, выпустив магию в этот мир! А сам схвачу, что под руку подвернётся, хоть стул, взлечу повыше и — фьють в окошко! И пусть меня ищут! Эх, жаль я со скамеечкой тогда не потренировался! Но, ничего! Я уверен, получится! Что же папа отмалчивается?..

— Значит, рубины… — задумчиво повторил за мной папа, — Да ещё именные… Вот в чём беда, молодой человек, впрочем…

Папа взял со стола колокольчик и коротко звякнул.

— Слушаю, Ваше Святейшество… — чёрной тенью возник в проёме брат Франциско, с покорно сложенными внизу руками, и глядя в пол.

— Перечисли мне, какие именные рубины есть в моей сокровищнице, — приказал папа.

— Именные? — я увидел, что брат Франциско искренне удивился, — Но… таких нет! По крайней мере, в настоящее время. Есть именной карбункул, два именных сапфира… рубинов нет!

— А что ты вообще можешь сказать про именные рубины? Э-э-э… не все! А только те, которые когда-то лично видел? Иначе, это выйдет слишком длинный рассказ.

— Лично мне довелось видеть только три именных рубина, — послушно ответил брат Франциско, — Рубин Святой Бригитты. Около пяти лет назад, ваш предшественник, папа римский Иннокентий Седьмой изволил отправить его…

— Без подробностей! — быстро перебил папа, — Достаточно того, что рубина в сокровищнице теперь нет. Продолжай.

— Его нет не только в сокровищнице Святого Престола, его нет в сокровищнице Церкви вообще, — уточнил брат Франциско, — Папа Иннокентий Седьмой отправил его одному из королей. Не буду уточнять кому и по какой причине, если такова ваша воля. Второй именной рубин — это рубин Огненного Дракона. Его прислали из Китая…

— Я же просил, без подробностей! — поморщился папа.

— Я помню, — поклонился брат Франциск, — Он был отправлен из сокровищницы в… э-э-э… далеко. Ещё раньше, чуть ли не десять лет назад, папой Бонифацием Девятым. Третий именной рубин, который мне довелось увидеть, это Большой Рубин Крестоносцев. Но этот рубин никогда и не попадал в сокровищницу. Я просто видел его на пальце Великого магистра Конрада фон Юнгингена, когда тот посещал Рим. Конрад фон Юнгинген уехал, увозя с собой камень. Всё, Ваше Святейшество, других именных рубинов мне увидеть не довелось. Хотя я много слышал о них! Если желаете…

— Нет, не желаю! Можешь идти. Хотя… подожди!

Папа повернулся ко мне.

— Я специально ничего не стал говорить, предоставив слово брату Франциску. Чтобы ты не подумал, будто я что-то скрываю. Но, если ты настаиваешь, я прикажу Франциску показать тебе какие-то рубины из моей сокровищницы. В конце концов, я проиграл, а проигрыш надо платить. Желаешь?..

— Да, — уныло выдохнул я, — Желаю. Я же так люблю рубины…

Папа коротко хмыкнул. В его взгляде явственно читалось: «Врать не умеете, молодой человек!».

— Хорошо! — решил он наконец, — Брат Франциск! Проводи молодого человека к сокровищнице. Заодно отнесёте туда и эту шкатулку. Нет, внутрь заводить не надо! Пока шкатулку и её содержимое будут заносить в опись, зачитайте молодому человеку список предметов, содержащих рубины. Если молодой человек пожелает их осмотреть, я разрешаю вынести для осмотра любые два… нет, даже три предмета! После осмотра — вернуть на место! Я надеюсь, это будет достаточно в качестве проигрыша?

— Более чем! — печально заверил я.

Всё пошло прахом! Утопающий хватается за соломинку, и где-то в самой-самой глубине души я всё же надеялся, что случится чудо, что папа всё перепутал, что брат Франциск не присутствовал, когда Великий магистр отдавал перстень на хранение, что может быть, вот сейчас, зачитывая очередное название, брат Франциск удивлённо вскинет брови и воскликнет: «О! Большой Рубин Крестоносцев? А я и не знал!». Но нет, чуда не случилось. Брат Франциск скучно зачитывал про какие-то перстни, броши, подвески, заколки, все с рубинами или, по крайней мере, рубиновыми вставками. Постоянно мелькали слова: «звёздчатый рубин», «кабюшон», «восьмиугольная огранка», «форма сердца»… Только один раз мелькнуло «квадратной формы» и я встрепенулся, но нет, это были небольшие квадратные рубины, украшавшие какой-то ларец… На всякий случай, я попросил посмотреть этот ларец в числе ещё двух предметов, выбранных произвольно, просто потому, что камни там были достаточно большие. Нет. Не то.

— Передайте папе ещё раз мою глубочайшую благодарность… — буркнул я, когда осмотр закончился, — Полагаю, мои спутники уже покинули дворец? Аудиенция закончена?

— Конечно, — кивнул головой брат Франциско, — Давно уже! У папы день расписан по минутам! То, что тевтонским рыцарям продлили время приёма — это редкое чудо!

— Тогда покажите мне ближайший выход, чтобы мне не путаться в переходах, — попросил я.

— Охотно!

И меня вывели на улицу.

* * *

— Шарик! — обрадовался я, увидев своего друга, возле которого с опаской стоял какой-то монах.

Конь весело ржанул и бросившись ко мне, бодро боднул лбом в плечо.

— Ну и зверь у вас! — восхищённо пробормотал монашек, — Когда ваши уезжали, мне наказали постеречь оставшегося коня… Ага! Как же! Постережёшь такого! Чуть руку по самый локоть не отхватил! Можно сказать, что это он меня стерёг, а не я его!

— Это он может, — согласился я, — Чтобы руку по самый локоть… Благодарю тебя, брат…

— Антонио. Не нужно благодарности, синьор! Это был мой долг. Да пребудет с вами милость Божья, синьор!

И монашек заторопился в тень Латеранского дворца.

— Ну, что, дружище? — обнял я коня за шею, — Ничего-то у нас не вышло! Можно сказать, столько копыт мы с тобой истоптали — и всё впустую.

— Фыр-р! — ответил Шарик.

— Ты думаешь? — переспросил я, — Ты в самом деле думаешь, что это пустяки?

— Фыр-р! — повторил Шарик.

— О, да! — согласился я, — Мы не успокоимся! Нас ещё ждут далёкие путешествия и удивительные приключения. Нам с тобой ещё придётся пройти через смертельные опасности, коварные ловушки и дьявольские искушения. Папа римский нам не помог, значит, нам поможет папа авиньонский! Наш путь лежит в Авиньон, дружище!

— Фыр-р! — подбодрил меня Шарик.

Очень большое авторское послесловие

Хорошо написанные исторические романы стоят лучших курсов истории.

Оноре де Бальзак.

Одна из типовых квартир, наши дни.

— Говори! — отрывисто приказал худощавый, лысеющий мужчина, развалившийся в кресле-качалке.

— А почему я, почему я?! — забормотал второй, с пухлыми, розовыми щёчками, сидевший за столом перед ноутбуком.

— Потому что у меня трубка во рту! — парировал первый, доставая трубку из кармана, — Как же я буду с трубкой во рту разговаривать? И вообще, что за вечная привычка прятаться за мою спину? Говори!..

— А я скажу! — внезапно подпрыгнул из-за стола полненький, — Я всё скажу!

— Вот и говори… — проворчал первый, принимаясь набивать трубку каким-то особо мерзким сортом табака.

— Кхе-кхе! — смущённо откашлялся Фунтик, (вы, наверное, уже догадались, что это был именно он), — Кхе-кхе! Дорогие читатели! Любимые подписчики! И все-все-все, кто неравнодушен к нашему творчеству! Друзья мои! Я опечален…

— Ага, повтори ещё старую-престарую рекламу водки «Распутин»… — мрачно подсказал Гарик, чиркая спичками.

— Но я в самом деле опечален! Точнее, мы опечалены… Искренне и честно, авторы признают, что наша последняя авантюра успехом не увенчалась. Увы… Мы объяснимся.

Мы не зря в наше послесловие вынесли такой эпиграф, что хорошая книга сродни курсу истории. Это нас и погубило! Нельзя объять необъятное, нельзя впихнуть невпихуемое, нельзя рассказать всю историю Средневековья на страницах приключенческой книги! А мы попытались. И вот, закономерно — конфуз!

Приведу пример. Когда художник рисует картину, он никогда — подчёркиваю: НИКОГДА — не использует всю палитру красок. Это попросту запрещено художественными канонами! Выбирается определённая краска и картина рисуется именно в этом тоне. Ну, может, отдельные яркие мазки другой краски, только для того, чтобы подчеркнуть краску остальную, или выделить в картине главное. Сейчас мы ясно видим, что в нашей картине всё получилось настолько пёстрым, что не разобрать ни главного, ни второстепенного, ни вообще, чего-то связного и целого. А почему?..

— Почему? — Гарик пыхнул клубом дыма и откинулся на спинку, прикрыв глаза.

— А потому, что мы пошли на поводу своих эмоций! — торжествующе откликнулся Фунтик, — Нам так хотелось поделиться с читателями всеми интересными и любопытными фактами жизни Средневековья, что мы включали эти самые факты и куда можно и куда нельзя. Подумать только! Казалось бы, кульминационный момент, беседа нашего героя с папой римским, папа предлагает Андреасу сладкую жизнь под его крылышком, герой, движимый чувством долга, отказывается… а мы и тут умудряемся упомянуть о том, что раньше ферзь был самой слабой из фигур, а кроме того, в славянских государствах был «ферзь всяческая». Интересно? Да. Любопытно? Да. Нужно ли было включать? Ни за что!!!

Фунтик тяжело перевёл дух. Гарик задумчиво пустил тонкую струйку под потолок.

— Авторы готовы признаться, — неуверенным голосом продолжал Фунтик, — что приступая к подготовке книги, мы набросали некий черновичок… сценарий… э-э-э…

— Скелетный план, — сухо подсказал Гарик.

— Да. Скелетный план. Где приблизительно прикинули, о чём мы будем писать в каждой главе. Вот тут герой попадёт в новый для него мир, вот тут познакомится с главной героиней, тут мы покажем героиню за работой, тут у героя случится первое потрясение, когда он поймёт, как именно учит волшебству своих владельцев волшебный перстень… ну, думаю, читатели понимают. Так вот, общий объём книги планировался примерно от тридцати до тридцати пяти глав. А заканчивалась книга…

— Кхм! — предостерегающе кашлянул Гарик.

— А? — удивлённо взглянул на него друг, — А! Ну, в смысле, эпизод с папой римским планировался примерно в середине книги, где-то на восемнадцатой главе. А вовсе не на шестьдесят второй, как получилось фактически. А дальше в книге должно было идти развитие сюжета как герой съездил к авиньонскому папе. Но… Проклятый эпиграф! Проклятое желание объять необъятное!

Ах, как нам хотелось показать более живым и зримым мир Средневековья! А он, надо заметить, совсем не такой, как его показывают в подавляющем большинстве книг и фильмов! Что мы видим в фильмах? Грязь, серость, уныние, свирепый оскал феодализма, бесконечные и бессмысленные войны всех против всех, убожество и повальную неграмотность, нищее и забитое население, для которых единственным и любимым развлечением было сожжение ведьм святой инквизицией… А так ли было на самом деле?

И так и не так. Причём, в большинстве случаев — не так! Люди всегда остаются людьми. Люди всегда стараются украсить и устроить свой быт. Поглядите на старые вещи в любом музее! Да, на обычной расчёске вы увидите рисунок! Или нарисованный, или искусно вырезанный. Посмотрите, как тщательно изукрашены окна наличниками! Казалось бы, какие ещё наличники, когда помещик может тебя в любой момент со свету сжить, но нет! В человеке всегда была, есть и будет тяга к прекрасному. И так в любой мелочи. А потому, если бы вы, любезный читатель, и в самом деле оказались в Средневековье, многое стало бы для вас сюрпризом! Удобные, красочные одежды, чисто отмытые лица, постриженные волосы и завитые усы, шутки и смех по вечерам, в каком-нибудь кабачке, любопытные и познавательные рассказы о дальних странах… Да-да! Средневековые люди очень многое знали о дальних, заморских странах! А если взять социальный слой на ступеньку повыше, то там и уровень образования другой, и отношение к жизни другое. В ходу честь, благородство, рыцарство… По крайней мене в том виде, в каком её понимали сами рыцари. И это не считалось пустыми словами. За фамильную честь люди готовы были отдать жизнь! Не задумываясь! Ещё на ступень выше — и вот, мы видим, как украшаются замки. Скульптуры, фамильные портреты, художественные полотна… Даже золотая цепь на шее, не просто измеряется толщиной цепи, но и тем, насколько искусно она сделана, и какая подвеска на этой цепи болтается.

Были ли мерзавцы и негодяи? Были. С одной, очень важной, оговоркой: были мерзавцы, которые и в Средние века считались мерзавцами, а были мерзавцы, которые сейчас считаются мерзавцами, а в Средние века таковыми не считались. А сейчас считаются, просто потому, что нормы морали поменялись. Пример? Ну-у… Одна женщина колдовством извела корову-кормилицу своей соседки, за что колдунью утопили. Варварство и мракобесие? Да, но это с нашей, цивилизованной точки зрения. С точки зрения средневековых жителей — колдунье досталось поделом. А не вреди добрым людям! Тем более, что дело разбирал суд, то есть, специально подготовленные и обученные люди. У них ума-то, чай, побольше нашего будет? Вот то-то!

Грязь? Да, была грязь. Люди просто не знали такого слова: канализация. Но, заметьте: в каждом городе были люди, которые каждый день занимались очисткой улиц от нечистот и вывозили отходы подальше от городских стен.

Чума, холера? Да, были эпидемии, порой уносящие миллионы жизней. Но люди не имели микроскопа и попросту не понимали, что такое гигиена и для чего она нужна. Потому и врачи мыли руки не до операции, а после. Разве можно винить людей за то, чего они не знают? Тем более, святые отцы совершенно серьёзно уверяли прихожан, что болезни не от микробов, а «за грехи наши»… Простите великодушно, но и в нашем цивильном обществе, нет-нет, а вспыхивают, то свиной грипп, то куриный, то лихорадка Эбола, а то вообще, пандемия с коронавирусом… Чего же вы хотите от Средневековья?!

Нищета, голод? Было. Бродили по городам побирушки, сидели нищие и увечные у церковной паперти, выклянчивая подаяние. Но чаще всего это было после разорительных войн, когда люди теряли средства к существованию… Если же никаких подобных катаклизмов не случалось, то большинство жителей жили достаточно обеспечено. Загляните на средневековую ярмарку! У вас глаза разбегутся и рот сам собой откроется! Вы будете настолько ошарашены, что не заметите, как у вас кошелёк срежут! Вот так то!

Войны? Были и войны, как не быть… Как раз в описываемый нами период, длилась война, которую впоследствии назовут Столетней войной. Точнее, в описываемое время в этой Столетней войне была очередная, вторая по счёту, передышка. А Столетняя война имела глобальные последствия! Но, как дал определение один из классиков: «Война есть продолжение политики господствующих классов иными, а именно насильственными средствами». Ещё раз: войны были не потому, что люди были какими-то дикими и кровожадными, а потому что такова была политика феодальной верхушки. А вы думаете, в наше время причины войн и конфликтов изменились? Хе! Впрочем, это выходит за рамки нашей истории.

Отдельно хотелось бы сказать несколько слов о религии. Наука философия на вопрос о существовании Бога отвечает, что нет и не может быть однозначного, обоснованного ответа ни о том, что Бог есть, ни о том, что Его нету. Верить или не верить в существование Божие — каждый выбирает самостоятельно и авторы никому не собираются навязывать своего мнения. Но это касается только самого факта существования или не существования Бога. А вот каждая из конкретных религий, безапелляционно утверждающая, что Бог именно такой, как в их святых книгах описано… тут у авторов есть вопросы! Те самые вопросы, которые наш герой задаёт нашей героине. И это только начало! Дальше вопросы будут сложнее.

Могли ли мы обойтись без темы религии и этих каверзных вопросов? Нет не могли. В описываемый период без религии не могло обойтись НИЧЕГО. А значит, авторы просто не могли обойти эту тему. А значит, у нас есть вопросы!

Но даже Церковь, с её тотальной слежкой и тотальной системой запретов всего и вся, от игры в шашки и уличных театров, до жёсткой регламентации сексуальных поз, одобренных или не одобренных Святым Престолом, не могла убить в человеке человеческое! Сомневаетесь?

А теперь обратите внимание на университеты! Где помимо Слова Божия преподавались и философия, и математика, и механика, и астрономия, и другие дисциплины! А теперь задумайтесь над техническим прогрессом! А теперь посчитайте, сколько времени осталось до Ренессанса, встряхнувшего всю Европу, да и весь мир тоже, и в корне изменившего понятия нравственности и чести!

И вот авторы, пытаясь объять необъятное… впрочем, я повторяюсь…

— А ты не кипятись! — отстранённо посоветовал Гарик, выколачивая трубку и прочищая её специальным ёршиком, — Ты больше по делу!

— По делу… Хм! Если по делу, то можно сказать так: если бы авторы имели эту книгу не в Интернете, а в черновиках, и только собирались бы выкладывать её для читателей, то мы бы её нещадно искромсали! Как Микеланджело Буонарроти, который отсекал от камня всё лишнее. В крайнем случае, отправили бы нашего героя на ярмарку или на турнир, где он в течении одной главы познакомился бы и с искусствами и с ремёслами и вообще, с миром Средневековья.

Сделают ли авторы что-то подобное сейчас? Нет, не сделают. С одной стороны, это было бы не совсем честно по отношению к тем читателям, которые отважно продирались через дебри нашего словотворчества…

— Словоблудия! — не удержался Гарик.

— Словотворчества! — твёрдо повторил Фунтик, — Я настаиваю! А потом они увидят, что две трети книги благополучно испарились? Может, книга и похорошела… Но где же те любопытные мелочи, которые они раньше видели? Теперь их нет! Одно дело, если бы их изначально не было. Не было бы и вопросов. Но они были! Кто убрал? Авторы? Линчевать авторов! Ату их, ату! А кроме того, авторам искренне жаль своего времени, которые они потратят на исправление проекта, вместо того, чтобы собраться с силами и написать что-то новое!

— Всё?.. — подозрительным тоном уточнил Гарик.

— Ну-у…

— Выкладывай!

— А, чего там! — Фунтик решительно махнул в воздухе пухленькой ладошкой, — Раз пошла такая пьянка — то всю душу наизнанку! Признаваться, так признаваться!

Была у авторов затея… мечта… идея…

— Внятнее!

— Был у авторов проект, — сосредоточился Фунтик, — Который сами авторы считали важным. Важным и… сложным. Рабочее название проекта — «Нейтрализатор». И там наш будущий герой должен попадать в важные, переломные моменты русской истории, нейтрализуя всевозможные провокации наших недругов. И, хотя дело происходит в виртуальном пространстве, но исторические реальности там воссозданы до мелочей и сам герой считает свою работу очень важной. Чтобы не говорили враги, что победы русского оружия одерживал «генерал Мороз», а не талант полководцев. Чтобы не насмехались над историей нашей страны.

Проект «Рубины…» авторы считали, своего рода, подготовкой к такой большой и сложной работе. И теперь видят: мы провалили собственный экзамен. Мы увязли в мелочах, в обилии любопытных, но бесполезных сведений, мы погрязли в потоке информации… То есть, мы не готовы к проекту «Нейтрализатор». Увы! Ну, что ж, будем тренироваться на кошк… в смысле, будем писать что-то более лёгкое и простое. Про ведьму на болоте, к примеру! Как она хитрых и подлых кикимор гоняет. Чем не сюжет?..

И вот теперь… Подожди! Ты что, опять закуриваешь?..

— Тут не то что закуришь — запьёшь! — неприязненно буркнул Гарик, — Я может, тоже… переживаю!

— Ты?!! — до глубины души проняло Фунтика, — Переживаешь?!

Вместо ответа, Гарик нервно пыхнул целый клуб ядовитого табачного дыма.

— Дружище, подожди! — растерянно забормотал Фунтик, — А может… а может мы оба не правы? Ну, помнишь?.. Ещё в самом начале этого проекта мы обращались к читателям, мол, не прекратить ли нам этот проект, не слишком ли нудно он выходит? Потому что читатели молчали? А потом выяснилось, что читатели вполне довольны… Потому и молчали, что всё их устраивало. Ну, помнишь?! Так может, мы зря себя накручиваем?! А?.. Может, читателям нравятся наши «любопытности» из Средневековья? А ты себе сердце рвёшь? Мы себе сердца рвём…

Гарик неожиданно встал с кресла-качалки. Отложил в сторону дымящуюся трубку. Фунтик побледнел. Такого от своего друга он не ожидал ни при каких обстоятельствах!

— Дорогие читатели! — глухо начал Гарик, — Дорогие подписчики!

Ни один автор не в силах предсказать реакцию читателей на новую книгу. Просто потому, что когда автор пишет, у него в голове одни образы, а когда читатель читает, в голове у читателя — другие. От этого и разное восприятие текста. Мы разные, и образы у нас в головах разные. И это хорошо. Но это ещё и сложно. Для нас, авторов.

Дорогие друзья! Мы, авторы, просим вас откликнуться. Напишите нам, желаете ли вы продолжения этой истории? Насколько вам интересно, что произошло дальше с нашими героями? Насколько интересно узнать, вышло ли что-нибудь, а если вышло, то что именно, у юноши Андреаса, такого верного клятве, данной две тысячи лет назад? Насколько вам интересна судьба девушки Катерины, которая мечтала покинуть этот суетный мир, скрывшись в монастыре, но теперь, после бесед с Андреасом, её душа полна сомнений в правильности принятого решения, потому что парень задал вопросы, у которых такие неоднозначные ответы!

Мы не просим у вас многого. Но, каждый из вас может черкнуть нам два-три слова! И только на основании ваших ответов мы будем решать, продолжать ли нам историю про рубины, или переключиться на другие проекты. А этот… может, вообще удалим с платформы к энтой матери!..

— Хорошо сказал! — одобрил Фунтик, — Кратко и точно!

— Вот видишь? — покосился на него Гарик, — Я тут за тебя отдуваюсь, а ты мне… даже чашечки кофе… и не подумал… Эх ты! А ещё друг!

— Сейчас-сейчас! — заторопился Фунтик, — Сей момент!

Но, когда Гарик схватил полупогасшую трубку и принялся нервно её раскуривать, Фунтик искоса взглянул на друга и опять повернулся к читателям.

— Друзья мои! — почти шёпотом произнёс он, складывая пухлые ладошки у груди, — Я Гарика таким первый раз вижу! Я вас очень-очень прошу: черкните пару слов! Нам не так важно, будет ли ваша оценка положительной. Нам гораздо важнее просто знать, что вы нас слышите, читаете и переживаете вместе с нами. Без вас мы на распутье и не можем выбрать правильный путь. Только вы, читатели — наша путеводная звезда!

Напишите пару слов, ну что вам, трудно, что ли?..

Оглавление

Пролог

Глава 1. Опять — нет?!

Глава 2. Когда в сердца стучит тревога

Глава 3. Милосердная сестра

Глава 4. Ангел. Который не ангел

Глава 5. Знакомство

Глава 6. Вспомнить всё!

Глава 7. Легенда. Начало. Беда

Читателям

Глава 8. Легенда. Окончание. Бегство

Читателям

Глава 9. Кое-что о рубинах

Глава 10. Вжиться в образ!

Глава 11. Слухи

Глава 12. Суд

Глава 13. Спасён?!

Читателям

Глава 14. Весьма любопытные разговоры

Глава 15. Новое знакомство

Глава 16. Стать своим!

Глава 17. Немного истории

Глава 18. Продолжение истории

Глава 19. Вижу Цель!

Глава 20. Соратница, или?.

Глава 21. Заговорщики

Глава 22. А все ли дороги ведут в Рим?

Глава 23. Выход есть!

Глава 24. Прозрение

Глава 25. Поединок

Глава 26. Риск — благородное дело!

Глава 27. Сказка на ночь

Глава 28. Аудиенция

Глава 29. В путь!

Глава 30. В пути. День первый/1

Глава 31. В пути. День первый/2

Глава 32. В пути. День первый/3

Глава 33. В пути. День первый/4

Глава 34. Покушение

Глава 35. Как всё запутано!

Глава 36. Все врут календари

Глава 37. Дуэль

Глава 38. Мы едем в гости. Не ждали?

Глава 39. В гостях хорошо…

Глава 40. В гостях хорошо… /2

Глава 41. В гостях хорошо… /3

Глава 42. В гостях хорошо… /4

Глава 43. Миннезингеры

Глава 44. В гостях хорошо, но…

Глава 45. Покушение /2

Глава 46. Катерина выходит из себя

Глава 47. Шокирующие обычаи

Глава 48. Библейские откровения

Глава 49. Библейские откровения/2

Глава 50. Покушение /3

Глава 51. Катеринины байки

Глава 52. Задержка в пути

Глава 53. Покушение /4

Глава 54. Катеринины байки /2

Глава 55. Кто остался в дураках?.

Глава 56. Через Альпы

Глава 57. Покушение /5

Глава 58. Полёты во сне и наяву

Глава 59. Размолвка

Глава 60. Здравствуй, папа!

Глава 61. Партия

Глава 62. Крах

Очень большое авторское послесловие