Бэла. Максим Максимыч [Михаил Юрьевич Лермонтов] (pdf) читать онлайн

М.Ю. ЛЕРМОНТОВ

Бэла

Максим Максимыч
детгиз -е^-

БИБЛИОТЕЧКА

ШКОЛЬНИКА

А 43 1

М. Ю. ЛЕРМОНТОВ

БЭЛА
*

МАКСИМ МАКСИМЫЧ
Рисунки

художника

НАРКОМПРОС

С.

РСФСР

Суслова

Государственное Издательство Детской Литературы
1942

НАУЧН/.Я БИБЛНОТ
діш ланлг
ГГИ5

іная

детская библиотека

ГЕРОЙ
Во всякой
и

вместе

с

НАШЕГО ВРЕМЕНИ

книге
тем

предисловие

первая

есть

вещь; оно
сочинения,

последняя

или

служит объяснением цели
или
оправданием
и
ответом
на
критики.
Но
обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и
потому они не читают предисловий. А жаль,
что это так, особенно у нас. Наша публика
так еще молода и простодушна, что не понимает

басни,

если

нравоучения. Она
чувствует иронии;
тана.
Она еще не

обществе

и

в

в

конце

ее

не

находит

угадывает шутки, не
просто дурно воспизнает, что в порядочном
не

она

порядочной

книге

явная

брань

современная
образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое, и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит
неотразимый и верный удар. Наша
не

может

иметь

места;

что

3

публика

провинциала, который,
двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался
бы уверен, что каждый из них обманывает
свое правительство в пользу взаимной, нежнейшей дружбы.
Эта книга испытала на себе еще недавно
несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению
слов.
Иные ужасно обиделись, и не
шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего
Времени; другие же очень тонко замечали,
что
сочинитель
нарисовал свой портрет и
портреты своих знакомых... Старая и жалкая
шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена,
что всё в ней обновляется, кроме подобных
нелепостей. Самая волшебная из волшебных
сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков
всего нашего
поколения, в полном их развитии. Вы мне
опять скажете, что человек
не
может быть так дурен,
а я вам
скажу,
что
ежели
вы
верили возможности
существования всех трагических и романтических
злодеев, отчего вы же не веруете в действительность
Печорина? Если вы любовались
вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как
похожа

подслушав

і

на

разговор

вымысел, не находит у вас пощады? Уж не
ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..
Вы скажете, что нравственность от этого
не выигрывает? Извините.
Довольно людей
кормили сластями; у них от этого испортился
желудок: нужны горькие лекарства,
едкие истины. Но не думайте, однако, после
этого, чтоб автор этой книги
имел
когданибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков.
Боже его избави от
такого невежества! Ему просто было весело
рисовать современного человека, каким он
его понимает и, к его и вашему несчастию,
слишком часто встречал. Будет и того, что
болезнь указана, а как ее излечить
это
уж бог знает!
оттого

—

•

I.

БЭЛА

перекладных из Тифлиса. Вся помоей тележки
состояла
из
одного
небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии.
Большая часть из них, к счастию для вас,
потеряна, а чемодан, с остальными вещами,
к счастию для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую
долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял
лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться
на Койшаурскую гору,
и во все горло распевал песни. Славное место эта долина!
Со
всех сторон горы
неприступные, красноватые
скалы, обвешанные зеленым плющом и увенЯ

ехал на

клажа

7

купами
чинар,
исчерченные
промоинами,
чанные

Арагва,
речкой,

•

полного
и

сверкает,

как

остановились

чешуею.

два

грузин

верблюдов

и

горцев;

остановился

Я должен

чтоб втащить мою
тую гору, потому
гололедица,
а
верст длины.
Нечего делать,
—

сколько

своею

Койшаурской горы,
духана. Тут толпи-

возле

шумно десятка
поблизости караван
ночлега.

змея

подошве

к

лось

для

высоко-

бахрома снегов, а внизу
обнявшись
с
другой безыменной
шумно вырывающейся из черного,
мглою ущелья, тянется серебряною

Подъехав
мы

там

а

золотая

высоко

нитью

обрывы,

желтые

осетин.

эта
я

был нанять быков,
тележку на эту проклячто
была уже осень и
гора имеет около двух

нанял

Один

из

шесть

быков

них

взвалил

и

не-

себе

чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую, как ни в чем не бывало, несмотна

плечи

ря

на

Это
шел

мой

то, что она была доверху накладена.
обстоятельство меня удивило. За нею
ее хозяин, покуривая из маленькой ка-

бардинской трубочки, обделанной

в

серебро.

На нем был офицерский сюртук без эполет
и
черкесская мохнатая шапка. Он казался
лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие
усы не соответствовали его твердой походке
8

бодрому виду. Я

и

клонился;
и пустил

он

молча

подошел

к

нему

отвечал

мне

на

огромный клуб

и

по-

поклон

дыма.

Мы с вами попутчики, кажется?
Он, молча, опять поклонился.
Вы, верно, едете в Ставрополь?
Так-с точно... с казенными вещами.
Скажите, пожалуйста, отчего это вашу
тяжелую тележку четыре быка тащат шутя,
а мою пустую шесть скотов едва подвигают
с помощию этих осетин?
Он
лукаво
улыбнулся
и
значительно
взглянул на меня.
Вы верно недавно на Кавказе?
С год,
отвечал я.
Он улыбнулся вторично.
А что ж?
Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты!
Вы думаете,
они
помогают,
что
кричат?
А чорт их разберет, чтб они кричат? Быкито
их
понимают; запрягите хоть двадцать,
так коли
они
крикнут по-своему, быки всё
ни
с места...
Ужасные плуты! А что с них
возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих...
Избаловали мошенников! Увидите,
они
еще с вас возьмут на водку. Уж я их
знаю, меня не проведут!
А вы давно здесь служите?
Да, я уж здесь служил при Алексее
Петровиче 1 ,
отвечал он приосанившись.
—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

1

Ермолове.

—

—

Прим. Лермонтова.
9

Когда

ручиком,
два

чил
—

—

приехал

он

—

прибавил

Разговор

не

—

А теперь вы?..

Теперь

считаюсь

батальоне. А вы
Я сказал ему.
ли

он,

молча

горы

и

дела против

за

чина

Линию,

на

смею

был подпопри нем полугорцев.
я

третьем

в

спросить?..

линейном

кончился, и мы продолжадруг подле друга. На верши-

этим

итти
нашли

мы

Солнце закатилось,

снег.

без промежутобыкновенно бывает на юге; но,
благодаря отливу снегов, мы легко могли
различать
дорогу,
которая
всё
еще
шла
в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить
чемодан свой в тележку, заменить
быков лошадьми и в последний раз оглянулся вниз на долину,
но
густой туман,
нахлынувший волнами из ущелий, покрывал
ее совершенно,
и ни единый
звук не долетал уже оттуда до нашего
слуха. Осетины
шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно
на
них
прикрикнул, что они вмиг разбежались.
ночь

и

ка,

как

последовала

за

днем

это

—

—

Ведь

этакой

народ!

—

сказал

он:

—

и

хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил:
«Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне
лучше: те хоть непьющие...
До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию
комара можно было следить за его полетом.
Налево чернело глубокое ущелье; за ним и
Ю

впереди нас темносиние воршины гор, изрыморщинами, покрытые слоями снега, ри-

тые

совались

на

небосклоне,

бледном

еще

со-

хранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше,
чем
у нас на севере. По обеим сторонам
дороги торчали голые, черные камни; койгде из-под
снега
выглядывали кустарники,
но ни
один сухой листок не шевелился, и
весело было слышать среди этого мертвого
сна
природы фырканье усталой почтовой
тройки и неровное побрякивание русского
колокольчика.
—■

я.

Завтра будет

славная

Штабс-капитан

погода!

отвечал

не

ни

указал і мне пальцем на высокую
нимавшуюся прямо против нас.
Что ж это?
спросил я.
—

—

—

—

сказал

слова

гору,

и

под-

—

Гуд-Гора.
Ну так что
Посмотрите,

И в
бокам

самом
ее

на

ж?
как

деле,

ползали

вершине
черная, что на
а

—

курится.

Гуд-Гора курилась; по
легкие
струйки облаков,

лежала
темном

черная
небе

туча,
она

такая

казалась

пятном.

Уж

различали
почтовую
станцию,
окружающих ее саклей,
и
перед
нами
мелькали
приветные
огоньки, когда
пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело, и пошел мелкий дождь. Едва успел
мы

кровли

и

бурку,

как повалил снег. Я с блапосмотрел на штабс-капитана...
Нам
придется
здесь
ночевать,
сказал
он с досадою:
в такую метель через
горы не переедешь. Что? были ль обвалы
на Крестовой?
спросил он извозчика.
'
Не было, господин,
отвечал
осетинизвозчик:
а висит
много, много.
За неимением комнаты для проезжающих
на
станции, нам отвели ночлег в дымной
сакле. Я пригласил своего спутника выпить
вместе стакан чая, ибо со мной
был чугунный чайник
единственная
отрада моя в
путешествиях по Кавказу.
Сакля
была
прилеплена
одним
боком
к
скале;
три
скользкие,
мокрые
ступени
вели к ее двери.
Ощупью вошел я
и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться:
тут блеют овцы, там ворчит собака.
К счастию, в стороне блеснул тусклый свет
и помог
мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно
занимательная: широкая
сакля, которой
крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал
огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия
в крыше,
расстилался вокруг такой густой
пеленою, что 'я долго не мог осмотреться;
у огня сидели две старухи, множество, детей
и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
я

накинуть

гоговением
—

—

—

—

—

—

—

—

—

12

Нечего было делать, мы приютились у огня,
закурили трубки, и скоро чайник зашипел
приветливо.

люди!

Жалкие

—

тану, указывая
которые молча
остолбенении.

наших
нас

на

Преглупый народ!

—

верите
ни

я
штабс-капигрязных хозяев,
смотрели в каком-то

сказал

—

на

к

мере

отвечал
он.
Поли? ничего не умеют, не способны
какому образованию! Уж по крайней

наши

разбойники,

—

—

кабардинцы

чеченцы,

или

голыши, зато

хотя

башки,

отчаянные

у этих и к оружию никакой охоты нет:
порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!
А вы долго были в Чечне?
Да. я лет десять стоял там в крепости
с ротою, у Каменного Брода,
знаете?
Слыхал.
а

—

—

—

—

Вот, батюшка,

—

ворезы;
вало,

нынче,

на

где-нибудь
чуть

лит:

аркан

на

лодцы!..
—

ний?

сто

нам

отойдешь

шагов

много

сказал

я,

с

вами

было

подстрекаемый

голо-

эти

богу, смирнее,
за

быуж
караулибо
А моа

вал,

косматый дьявол сидит и
зазевался, того и гляди
шее, либо пуля в затылке.

А, чай,

—

надоели

слава

—

приключелюбопыт-

ством.
—

Как

Тут

голову

он
и

не

бывать! бывало...

начал щипать
левый ус, повесил
призадумался. Мне страх хотелось

13

вытянуть из него
какую-нибудь историйку,
желание, свойственное всем путешествующим и записывающим
людям.
Между
тем чай поспел; я вытащил из чемодана два
—

походные

стаканчика,
налил
и
поставил
перед ним. Он отхлебнул и сказал как
будто про себя: «Да, бывало!» Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю,
старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой
лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет
один

здравствуйте (потому что фельдфебель
говорит здравия желаю). А поболтать
было бы

о

чем:

пытный;

кругом народ дикий,

любослучаи

каждый день опасность;
бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь
о том, что у нас так мало записывают.
Не хотите ли подбавить рому?
сказал я моему собеседнику:
у меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно.
—

—

—

—

—

Нет-с, благодарствуйте,

не

пью.

Что так?

себе заклятье. Когда я
был еще подпоручиком,
раз, знаете,
мы
подгуляли между собою, а ночью сделалась
тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей
Петрович узнал: не дай господи, как он
—

Да

так.

рассердился!

Оно
1 1

и

точно,

Я

дал

чуть-чуть!

другой

не

отдал

раз

целый

под
год

суд.
жи-

вешь,

никого

водка

—

Услышав это,

Да

—

он:

—

как

вот

хоть

а

—■

Как же
Вот (он

тут

у

свадьбе или на
рубка. Я раз насина

мирнбва

был

князя

случилось?
трубку, затянулся

набил

рассказывать),

еще

—

бузы

еще

это

как

потерял надежду.
черкесы,
продолжал

пошла

и

гостях.
—

да

почти

я

напьются

похоронах, так
лу ноги унес,
в

видишь,

не

пропадший человек!

и

на-

вот изволите видеть, я
крепости за Тереком с ротой
этому скоро пять лет. Раз, осенью,
пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер,
молодой человек лет
двадцати пяти. Он явился ко мне в полной
форме и объявил, что ему велено остаться
у меня в крепости. Он был такой тоненький,
беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на
Кавказе у нас недавно. «Вы, верно,
спросил я его,
переведены сюда из России?»
«Точно так, господин штабс-капитан», отвечал он. Я взял егоза руку и сказал: «Очень
рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну, да мы с вами будем жить по-приятельски. Да, пожалуйства, зовите меня просто
Максим Максимыч, и
пожалуйста
к
чему эта полная форма? приходите ко
мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

чал

тогда

стоял

—

в

—

—

—

—

—

15

А как его звали?
спросил я Максима
Максимыча.
Его звали... Григорием Александровичем Печориным.
Славный был малый,
смею
вас уверить;
только
немножко
странен.
Ведь, например, в дождик, в холод,
целый день на охоте; все иззябнут, устанут,
а ему ничего.
А другой раз сидит у себя
в комнате, ветер пахнёт
уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и
побледнеет; а при мне ходил на кабана
один-на-один; бывало по целым часам слова
не
добьешься, зато уж иногда как начнет
рассказывать, так животики
надорвешь со
смеха...
Да-с, с большими странностями, и,
должно
быть, богатый человек: сколько
у него было разных дорогих вещиц!..
А долго он с вами жил?
спросил я
—

—

—

—

—

—

опять.
—

Да

с

год.

Ну,

да уж

зато

памятен

мне

хлопот, не тем
будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними
год;

этот

должны

вещи!

наделал

случаться

он

мне

разные

Необыкновенные?

необыкновенные

воскликнул я с виему чая.
А вот я вам расскажу. Верст шесть от
крепости жил один мирной князь. Сынишко
его,
мальчик
лет
пятнадцати,
повадился
к нам ездить: всякий день бывало то за тем,
то за другим.
И уж точно избаловали мы
—

дом

—

и,

любопытства,

—

подливая

Григорием Александровичем. А уж
был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из
ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз,
для
смеха,
Григорий Александрович обещался
ему дать червонец,
коли
он
ему
украдет лучшего козла из отцовского стада;
и что ж вы думаете? на другую
же ночь
притащил его за рога. А бывало мы его
вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат,
не сносить тебе головы,
говорил я ему:
будет твоя башка!»
«Раз приезжает сам старый князь звать
нас
на
свадьбу: он отдавал старшую дочь
замуж, а мы были с ним кунаки 1 : так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин.
Отправились. В ауле множество собак встретило
нас
громким лаем. Женщины, увидя
нас, прятались: те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы.
«Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», сказал мне Григорий Александрович.
«Погодите!»
отвечал
я,
усмехаясь.
У меня было свое на уме.
«У князя в сакле собралось уже множе^Г ство народа. У азиатов, знаете, обычай всех
*о встречных
и
поперечных
приглашать
на
свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и
его

с

какой

Іяман

^

—

—

повели в кунацкую. Я, однакож, не позабыл
подметить, где поставили наших лошадей,
знаете для непредвидимого
случая.
Как же у них празднуют свадьбу?
спросил я штабс-капитана.
Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых и всех их родственников; едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда
—

—

—

один какой-нибудь оборвыш, засаленный,
на
скверной, хромой лошаденке, ломается, паяс-

ничает, смешит честную компанию; потом, ког-

смеркнется, в кунацкой начинается,
шему сказать, бал. Бедный старичишка

да

чит

на

трехструнной...

забыл,

как

по-на-

брен-

по-ихне-

му... ну, да вроде нашей балалайки. Девки и
молодые ребята становятся в две шеренги,
одна против другой, хлопают в ладоши и
поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг
другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным
сидели
на
почетном
месте, и вот к нему
подошла
меньшая
дочь хозяина,
девушка
лет шестнадцати,
и
пропела ему... как бы
сказать?., вроде комплимента.
А что ж такое она пропела, не помните ли?
Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать,
наши
молодые джигиты, и кафтаны на них
серебром выложены, а молодой русский
офицер стройнее их, и галуны на нем золо—

—

и

Он как тополь между ними; только не
расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложил
руку
ко лбу и сердцу и просил меня отвечать ей;
я
хорошо знал по-ихнему, и перевел его
тые.

ответ.

«Когда

она

нул Григорию
кова?»

от

нас

отошла,

тогда

Александровичу: «Ну

«Прелесть!
отвечал
он.
вут?»
«Ее зовут Бэлою»,
—

—

—

А

я

ее

как

отвечал

шеп-

что,

казо-

я.

«И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны,
так и заглядывали к вам в душу. Печіфин
в задумчивости не сводил с нее глаз, и она
частенько исподлобья на него посматривала.
Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее
смотрели другие два глаза, неподвижные,
огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца
Казбича. Он, знаете,
был не то чтоб мирнбй, не то чтоб не мирной. Подозрений на него было много, хоть
он
ни
в
какой шалости не был замечен.
Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дёшево, только никогда
не торговался:
что запросит,
давай,
хоть
зарежь, не уступит. Говорили про него, что
он любит таскаться за Кубань с абреками,
и,
правду
сказать,
рожа
была
у
не—

го

самая

разбойничья:

широкоплечий...

А

уж

маленький,

сухой,

ловок-то,

ловок19

то

был,

как

бес!

Бешмет

всегда
оружие
в

изорван-

ный, в заплатках, а
серебре.
А лошадь его славилась в целой Кабарде,
и точно,
лучше этой лошади ничего выдумать невозможно.
Недаром ему завидовали
все наездники, и не раз пытались ее украсть,
только не удавалось. Как теперь гляжу
на
эту лошадь: вороная, как смоль, ноги
струнки,
и
глаза
не
хуже,
чем
у Бэлы:
а какая сила! скачи хоть на 50 верст; а уж
выезжена
как собака бегает за хозяином,
голос даже его знала! Бывало, он ее никогда
и
не
привязывает.
Уж такая разбойничья
—

—

—

лошадь!..

Казбич был угрюмее, чем
когда-нибудь, и я заметил, что у него под
бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем
эта кольчуга,
подумал я:
уж он, верно,
«В

этот

вечер

—

что-нибудь
«Душно

—

замышляет».

стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы,
и туман начинал бродить по ущельям.
«Мне вздумалось завернуть под навес, где
стояли
наши
лошади, посмотреть, есть ли
у них корм,
и
притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь
славная, и уж не один кабардинец на нее
умильно поглядывал, приговаривая: якши
тхе, чек якши!

«Пробираюсь

вдоль

забора,

шу голоса; один голос я
был повеса Азамат, сын

20

вдруг
тотчас узнал:
и

нашего

слыэто

хозяина;

другой говорил реже и
тут толкуют?
подумал
—

лошадке?» Вот присел

ли

прислушиваться,
одного

слова.

голосов,

тише.
я

—

я

вылетая

из

сакли,

забора

у

стараясь не
шум

Иногда

«О чем они
уж не о моей
и

стал

пропустить ни
и
говор
заглушали люпесен

бопытный для меня разговор.
«Славная у тебя лошадь!
говорил Азамат:
если б я был хозяин в доме и имел
табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!»
«А, Казбич!» подумал я и вспомнил кольчугу.
—

—

«Да,

—

отвечал

Казбич

после

некоторого

Кабарде не найдешь
такой. Раз
это было за Тереком
я ездил
с абреками отбивать русские табуны; нам не
молчания:

—

—

в

целой

—

посчастливилось, и мы рассыпались кто куЗа мной неслись четыре казака; уж я
слышал за собою
крики гяуров, и передо
мною был густой
лес.
Прилег я на седло,
поручил себя Аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица,
нырнул он между ветвями; острые колючки
рвали мою одежду,
сухие сучья карагача
били меня по лицу. Конь мой прыгал через
пни, разрывал кусты грудью. Лучше было
бы мне его бросить у опушки и скрыться
в
лесу пешком, да жаль с ним расстаться,
и пророк вознаградил меня. Несколько
пуль провизжало над моей головою; я уж
слышал, как спешившиеся казаки бежали по
да.

—

21

следам... Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался и прыгнул.
Задние его копыта оборвались с противного
берега, и он повис на передних ногах. Я
бросил поводья и полетел в овраг; это спа—

сло

моего

это

видели,

меня
ся

до

лись

лось

вдоль

выскочил.
ни

один

не

Казаки всё
спустился

они, верно, думали, что

смерти,
ловить

он

только

искать:

и

я

моего

слышал,
коня.

как

—

казаков

я

они

убилброси-

Сердце мое облипо
густой траве

кровью; пополз я
по
оврагу,
смотрю:

несколько

ляну,

коня:

выезжают

лес
из

кончился,

него

на

по-

прямо к ним мой
Карагёз; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно
один раза два чуть-чуть не накинул ему на
шею
аркана; я задрожал, опустил глаза и
начал молиться. Через несколько мгновений
поднимаю их
и вижу: мой Карагёз летит,
развевая хвост, вольный, как ветер, а гяуры
далеко один за другим тянутся по степи на
измученных
конях.
Баллах!
это
правда,
и

вот

выскакивает

—

истинная

правда! До поздней

ночи

я

сидел

в своем овраге. Вдруг,
что ж ты думаешь,
Азамат? во мраке, слышу, бегает по берегу
оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагёза: это был он, мой товарищ!..
С тех пор
мы не разлучались».
«И слышно было, как 'он трепал рукою по

гладкой
ные

был,
его

названья.

нежные

«Если
—

б

у

сказал

весь

за

«Й о к,
Казбич.

скакуна,

своего

шее

меня

твоего

не

табун

был

Азамат,

—

то

Карагёза».

хочу»,

«Послушай, Казбич,

давая
в

тысячу кобы тебе

отдал

отвечал

—

ему раз-

говорил,

равнодушно
ласкаясь

к

Азамат:
ты
добрый человек,
ты
джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне
свою лошадь,
и
я
сделаю всё, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его
винтовку
или
шашку,
чтб только
пожелаешь,
а
шашка
его
настоящая
гурда:
приложи лезвеем к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга
такая, как твоя, нипочем».
нему,

—

храбрый

—

—

«Казбич

молчал.

«В
первый
раз,
как
я
увидел
твоего
коня,
продолжал Азамат,
когда он под
тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри,
и
кремни
брызгами летели из-под копыт
его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор всё мне опостылело: на
лучших
скакунов
моего
отца
смотрел
я
с презрением,
стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя,
просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун
твой с своей стройной поступью, с своим
гладким, прямым, как стрела, хребтом; он
смотрел мне в глаза своими бойкими гла—

—

23

зами,
как
будто хотел слово вымолвить.
Я умру, Казбич, если ты мне не продашь
его!» сказал Азамат дрожащим голосом.
«Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был преупрямый
мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не
выбьешь, даже когда он был и помоложе.
«В ответ на его слезы послышалось что-то
вроде смеха.
«Послушай!
'сказал
твердым
голосом
Азамат:
видишь, я на
всё решаюсь.
Хочешь
я украду
для тебя
мою
сестру? Как
—

—

пляшет!

она

как

поет!

чудо! Не бывало

а

вышивает

золо-

такой жены и у турецкого падишаха...
Хочешь? дождись меня
завтра ночью там, в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул,
том

—

—

и

твоя.

она

скакуна?»
«Долго,
вместо

Неужели

долго

ответа,

он

не

стоит

Бэла

молчал

Казбич;

затянул

старинную

твоего

наконец,
песню

1:

вполголоса

Много красавиц

аулах

в

у нас,

Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но' веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены.
Конь же лихой
Он и от вихря
Он не изменит,

Я прошу

1

жил

в

стихи

имеет

степи
он

не

не

цены:

отстанет,

обманет.

у читателей в том, что перелопереданную
мне,
разупривычка— вторая натура.
При м.

прощенья

песню

меется, прозой, но
Лермонтова.

21

не
в

Казбича,

—

«Напрасно
ситься

и

наконец,

«Поди

упрашивал его Азамат соглаплакал, и льстил ему, и клялся;

Казбич
прочь,

нетерпеливо прервал его:
мальчишка! Где
моем коне? На пеолых трех

безумный

тебе ездить на
шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь
бе затылок об камни».
«Меня!» крикнул Азамат в бешенстве,
железо

детского кинжала зазвенело

сеи

об хольпрочь, и

чугу. Сильная рука оттолкнула его
он
ударился об плетень так, что плетень
зашатался. «Будет потеха!»
подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших
и вывел их на задний
двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт. Вот
что случилось: Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел
его зарезать. Все выскочили,
схватились ?.а
ружья
и пошла
потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь
шашкой.
«Плохое дело в чужом
пиру похмелье,
сказал я Григорию Александровичу, поймав его за руку:
не лучше
—

—

—

ли

нам

поскорей убраться?»

«Да погодите,
«Да уж верно
атов

ня!»
—

во

чем

кончится».

кончится

худо; у

этих

ази-

всё так: натянулись бузы, и пошла резМы сели верхом и ускакали домой.

А что

Казбич?

—

спросил

я

нетерпели-

у штабс-капитана.
—

Да

что

этому народу делается!

—

отве-

25

чал

нул!

он, допивая

И

ранен?

стакан

чая:

—

ведь ускольз-

спросил я.
А бог его знает! Живущи, разбойники!
Видал я-с иных в деле, например; ведь весь
исколот, как решето, штыками, а всё махает
шашкой.
Штабс-капитан после некоторого молчания
продолжал, топнув ногою о землю:
Никогда себе не прощу одного: чорт
меня
дернул, приехав в крепость, переска—

не

—

—

—

зать

Григорию

Александровичу

всё,

что

я

слышал, сидя за забором; он посмеялся,
такой хитрый!
а сам задумал кое-что.
А что такое? Расскажите пожалуйста.
Ну, уж нечего делать! начал рассказывать, так надо продолжать.

—

—

—

—

«Дня

в
к

через
четыре
приезжает
Азамат
крепость.
По
обыкновению,
он
зашел

Григорию

кормил
разговор

всегда

Александровичу,
лакомствами.

который

его

Я был тут. За-

лошадях, и Печорин начал
расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то
она
резвая,
красивая,
словно
серна,
ну,
просто, по его словам, этакой и в целом

шел

о

—

мире

нет.

«Засверкали глазёнки у татарчонка,
чорин будто не замечает; я заговорю

Педругом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор
на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал
Азамат. Недели три спустя, стал я замечать, что Аза-

26

а

о

мат

бледнеет

и

сохнет,

как

бывает

от

люб-

в романах-с. Что за диво?..
«Вот видите, я уж после узнал всю эту
штуку: Григорий Александрович до того его
задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и
скажи: «Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь: а не видать тебе ее,
как своего
затылка! Ну, скажи, чтб бы ты
дал тому, кто тебе ее подарил бы?..»
«Всё, что он захочет», отвечал Азамат.
«В таком случае я тебе ее достану, только
с условием...
Поклянись, что ты его исполви

нишь...»

«Клянусь... клянись
«Хорошо! Клянусь,
нем;

только

сестру

за

него

и

ты!»

ты

будешь

владеть ко-

ты

должен

отдать

Бэлу: Карагёз будет

мне

Надеюсь, что торг для тебя выгоден».
«Азамат молчал.
«Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал,
что
ты
мужчина, а ты еще ребенок: рано
тебе ездить верхом...»
«Азамат вспыхнул. «А мой отец?» сказал
он.

«Разве

он

«Правда...»

никогда

не

ее

калымом.

уезжает?»

«Согласен?..»

«Согласен,

прошептал Азамат, бледный,
как смерть.
Когда же?»
«В первый раз, как Казбич приедет сюда;
он
обещался
пригнать
десяток
баранов;
остальное
мое дело. Смотри же, Азамат!»
—

—

—

27

«Вот

они

рил

и

сладили

нехорошее

сказать,

Печорину,

это

это

дело...

дело! Я

да

только

он

правде

по

и

гово-

мне

отве-

после

чал, что дикая черкешенка
должна
быть
счастлива, имея такого милого мужа, как
он, потому что по-ихнему
он
всё-таки ее
муж, а что Казбич
разбойник, которого
надо было наказать. Сами посудите, что ж
я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего
не знал
об их заговоре. Вот,
раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно
ли баранов и меда; я велел ему привести на
—

другой день. «Азамат!
сказал
Григорий
Александрович:
завтра Карагёз в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь,
—

—

то
в

видать тебе коня...»

не

«Хорошо!» сказал Азамат и поскакал
аул. Вечером Григорий Александрович во-

оружился

и

выехал

из

крепости:

как

они

дело, не знаю,
только ночью
они оба возвратились,
и часовой видел, что
поперек
седла
Азамата лежала женщина,
у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.
сладили

это

лошадь?

—

у штабс-капитана.
день утром
рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вышел ко мне; я попотчевал его
чаем, потому что хотя разбойник он, а всетаки был моим кунаком.
«Стали мы болтать о том, о сём... Вдруг,
—

—

28

А

—

спросил

я

Сейчас, сейчас. На другой

Казбич вздрогнул,
переменился в
лице
и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье. «Что с тобой?» спросмотрю,
—

сил

я.

«Моя лошадь!., лошадь!» сказал он, весь
дрожа.
«Точно, я услышал топот копыт. «Это,
верно, какой-нибудь казак приехал...»
«Нет! Урус-яман,
яман!»
заревел
он
и
опрометью бросился вон, как дикий барс.
В два прыжка он был уже на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь
ружьем; он перескочил через ружье и кинулся
бежать
по
дороге...
Вдали вилась
пыль
Азамат скакал на лихом Карагёзе;
на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и
выстрелил. С минуту он остался неподвижен,
пока
не
убедился, что дал промах; потом
завизжал, ударил ружье о камень, разбил
его вдребезги,
повалился на землю и зарыдал, как ребенок... Вот, кругом него собрался народ из крепости"
он никого
не замечал; постояли, потолковали и пошли назад;
г

—

—

я

велел

возле

его

положить

тронул,

деньги

за

бара-

себе ничком,
как мертвый. Поверите ли, он так пролежал
до поздней ночи и целую ночь?.. Только на
другое утро пришел в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой,
который видел, как Азамат отвязал коня и
ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом имени глаза Казбича засвернов

—

он

их

не

лежал

29

кали,

отправился

он

и

Азамата.
Что

Да

аул,

где

жил

отец

отец?

ж

—

в

и шутка, что его Казбич
куда-то уезжал дней на шесть,
а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?
«А когда отец возвратился, то ни дочери,
ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он
попался.
Так с тех пор и пропал: верно,
пристал к какой-нибудь шайке абреков, да
и сложил буйную голову за Тереком или за
Кубанью: туда и дорога!..
«Признаюсь, и на мою долю порядочно
досталось. Как я только проведал, что черкешенка у Григория Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к нему.
«Он лежал в первой комнате на постели,
подложив одну руку под затылок, а в другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я всё это тотчас заметил... Я начал кашлять и постукивать каблуками
о
порог,
только
он
притворился,
—

не

в

нашел:

том-то

он

—

будто

не

слышит.

«Господин

можно

строже.

прапорщик!
—

Разве

вы

—

сказал

не

я

как

видите, что

я

пришел?»
«Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не
хотите ли трубку?» отвечал он, не припод-

к

вам

нимаясь.

30

«Извините!
Я не Максим Максимыч: я
штабс-капитан».
«Всё равно. Не хотите ли чаю? Если б вы
знали, какая мучит меня забота!»
«Я всё знаю», отвечал я, подошед к кровати.

«Тем лучше:

я

не

духе рассказывать».

в

«Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать...»
«И полноте! что ж за беда? Ведь у нас
давно всё

пополам».

шутки? Пожалуйте вашу шпагу!»
«Митька, шпагу!..»

«Что

за

«Митька

шпагу.
Исполнив
долг
кровать и сказал:
«Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо».

свой,

сел я

принес
нему

к

на

«Что нехорошо?»

«Да то, что ты увез Бэлу...
бестия Азамат!.. Ну признайся»
«Да когда

«Ну, чтб

она

мне

нравится?..

Уж

эта

сказал

я

мне

ему.

прикажете отвечать на это?.. Я
стал
втупик.
Однакож, после некоторого
молчания, я ему сказал, что если отец станет

требовать,

«Вовсе

«Да

он

«А как

не

надо!»

узнает,

он

надо

то

что

узнает?»

будет

она

отдать.

здесь?»

«Послушайте, Максим
Максимыч!
сказал
Печорин, приподнявшись:
ведь вы добрый человек,
а если
«Я

опять

стал

втупик.

—

—

отдадим дочь этому дикарю,

—

он

ее

зарежет
31

продаст. Дело сделано,
портить; оставьте
себя мою шпагу...»
или

охотою

«Да

покажите

ее»,

мне

надо

не

ее

у

сказал

только

меня,

а

у

я.

«Она за этой дверью; только я сам нынче
напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не
смотрит: пуглиьа, как дикая серна. Я нанял
нашу духанщицу:
она
знает
по-татарски,
будет ходить за нею и приучит ее к мысли,
что она моя, потому что она никому не будет
принадлежать
кроме меня»,
прибавил
он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился... Что прикажете
делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
—■

А что?

мыча:
к

по

—

в

себе, или
родине?

у Максима! Максион
приучил ее
она зачахла
в
неволе, с тоски

—

спросил

самом

Помилуйте,

ли

я

деле

с тоски
но робыли те же горы,
что из аула,
а этим дикарям больше ничего не надобно. Да притом Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она, молча, гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались
духанщице
и возбуждали
ее красноречие.
—■

отчего

дине? Из крепости

же

видны

—

Ах,

подарки!

чего

не

сделает

женщина

за

цветную тряпичку!.. Ну, да это в сторону...
Долго бился с нею Григорий Александрович;
между тем учился по-татарски, и она начи32

приучилась

Мало-по-ыалу

по-пашему.

понимать

пала

смотреть, сначала
исподлобья, искоса, и всё грустила, напевала свои песни вполголоса,
так что, бывало,
и мне становилось грустно, когда слушал ее
она

него

на

из
соседней комнаты. Никогда не забуду
одной сцены: шел я мимо и заглянул в
окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а Григорий
Александрович
стоял перед
нею.
«Послушай, моя пери,
говорил он:
ведь ты знаешь, что рано или
поздно ты должна быть моею,
отчего же
только мучишь меня? Разве ты любишь какого-нибудь чеченца? Если так, я тебя сейчас
отпущу домой».
Она вздрогнула едва
•приметно и покачала головой. «Или,
продолжал
он,
я
тебе
совершенно
ненавистен?» Она вздохнула. «Или твоя вера запрещает полюбить меня?» Она побледнела

—

—

—

—

—

и

молчала.

племен
ляет

один

любить

«Поверь
и

тот

тебя,

же,

мне,
и

Аллах

если

отчего

он

для
мне

всех

позво-

запретит тебе
Она посмотрела
будто пораженглазах ее выра-

же

платить мне взаимностью?»
ему пристально в лицо, как
ная этой новой
мыслию; в
зилась недоверчивость и желание убедиться.
Что за глаза! они так и сверкали, будто два
угля.
«Послушай, милая, добрая Бэла!
продолжал Печорин:
ты -видишь,
как
я
тебя
люблю; я все готов отдать, чтобы тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была счастлива;
—

—

33

а

если ты

Скажи,

будешь грустить, то я умру.
будешь веселей?» Она призаду-

снова

ты

малась, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула
головой в знак согласия. Он взял ее руку
и стал ее уговаривать, чтоб она его поцеловала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуста, поджалуста, не нада,
не нада». Он стал настаивать; она задрожала, заплакала.
«Я твоя пленница,
говорила она,
твоя
раба; конечно ты можешь меня принудить»,
■ и
опять слезы.
«Григорий
Александрович
ударил
себя
в лоб кулаком
и выскочил
в другую
комнату. Я зашел к нему; он сложа рукипрохаживался
угрюмый взад и вперед.
«Что,
батюшка?» сказал я ему. «Дьявол, а не женщина!
отвечал
он.
Только
я
вам
даю
мое
честное слово,
что
она
будет моя...»
Я покачал головою. «Хотите пари?
сказал
он:
через неделю?»
«Извольте!» Мы ударили по рукам и разошлись.
«На другой день он тотчас же отправил
нарочного в Кизляр за разными покупками:
привезено было множество разных персидских материй, всех не перечесть.
«Как вы думаете, Максим Максимыч!
сказал он мне, показывая подарки:
устоит
ли азиатская красавица против такой
батареи?» '«Вы черкешенок не знаете,
отвечал
я:
это
совсем
не
то, что
грузинки
—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

34

—

или

У

татарки,
совсем
йе
Го.
правила, они иначе воспитаны».

закавказские

них

свои

Григорий

—

Александрович улыбнулся

марш.
«А ведь вышло, что

и

стал

насвистывать

прав: подарки
подействовали
только
на
половину;
она
стала
ласковее,
доверчивее,
да и
только;
так что он решился
на последнее
средство.
Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошел к ней.
«Бэла!
'Сказал он:
ты знаешь, как я тебя
люблю. Я решился тебя увезти, думая, что
ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь, вернись к отцу,
ты свободна. Я виноват перед тобой и
должен
наказать
себя; прощай, я еду
куда? почему я знаю! Авось, недолго буду
гоняться за пулей или ударом шашки: тогда
вспомни обо мне и прости меня». Он отвернулся и протянул ей руку на прощанье. Она
не
взяла
руки, молчала.
Только стоя за
дверью, я мог в щель рассмотреть ее лицо:
и мне стало жаль
такая смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша
ответа, Печорин
сделал
несколько
шагов
к двери;
он
дрожал
и
сказать
ли
вам?
я
думаю, он
в
состоянии
был исполнить
в самом деле то,
о чем
говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает! Только
едва он коснулся двери, как она вскочила,
зарыдала и бросилась ему на шею. Пове—

я

был

—

—

—

—

—

35

ритс ли? я, стоя
то-есть,
знаете,
так

—

глупость!..

за
не

дверью, также заплакал,
то
чтоб заплакал,
а

Штабс-капитан замолчал.
-Да, признаюсь,
сказал он потом,
теребя усы:
мне стало досадно, что никогда
ни
одна женщина меня так не любила.
И продолжительно было их счастие?
спросил я.
Да, она нам призналась, что с того
дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне,
и что ни
один мужчина
никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они
были счастливы!
Как это
скучно!
воскликнул
я
невольно.
В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть
мои
надежды!..
Да
неужели,
продолжал я,
отец не догадался,
что оча
—

—

—

—

—

—

—■

—

—

—

—

в крепости?
То-есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней, узнали
мы, что старик
убит. Вот как это случилось...
Внимание мое пробудилось снова.
Надо вам сказать, что Казбич вообра-

у вас
—

—'

будто

отца
украл
мере, я так полагаю. Вот он раз
и дожидался
у дороги,
версты три за аулом; старик возвращался
из напрасных поисков
за дочерью;
уздени
его
отстали,
это
было
в
сумерки,
он
ехал задумчиво шагом,
как
вдруг Казбич,

зил,

у

него

Азамат

лошадь,

—

36

по

с

согласия

крайней

—

будто

нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил
его наземь, схватил поводья
и был таков;
некоторые уздени всё это видели с пригорка; они бросились догонять, только не докошка,

—

гнали.
—

и

Он

вознаградил

отмстил,

моего

—

сказал

я,

себя за потерю коня
чтоб вызвать мнение

собеседника.

Конечно,

по-ихнему,
сказал
штабсбыл совершенно прав.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться
к обычаям тех
народов, среди которых ему случается жить;
не знаю, достойно порицания
или похвальі
это свойство
ума, только оно доказывает
неимоверную
его
гибкость и
присутствие
этого
ясного
здравого
смысла,
который
прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Между тем чай был выпит; давно запряженные
кони
продрогли
на
снегу;
месяц
бледнел на западе и готов уж был погрузиться
в
черные свои тучи,
висящие
на
дальних вершинах, как клочки разодранного
занавеса.
Мы
вышли
из
сакли.
Вопреки
предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала
нам тихое
утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались на
далеком небосклоне и одна за другою гасли
по мере того, как
бледноватый отблеск востока разливался
по темнолиловому
своду,
—

капитан,

—

—

он

37

озаряя постепенно крутые
отлогости
гор,
покрытые девственными снегами. Направо и
палево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь,
как
змеи, сползали туда по морщинам соседних
скал, будто чувствуя и пугаясь приближения
дня.

Тихо было всё на небе и на земле, как
сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей,
покрытую
инеем.
Мы
тронулись
в
путь;
с
трудом пять
худых кляч тащили наши
повозки по извилистой дороге на Гуд-Гору;

в

мы

шли

пешком

сзади,

подкладывая

камни

колеса, когда лошади
выбивались из
сил; казалось, дорога вела на небо, потому
что, сколько глаз мог разглядеть, она всё
под

наконец пропадала в облаке,
вечера отдыхало на вершине
Гуд-Горы, как коршун, ожидающий добычу;
снег
хрустел под ногами нашими; воздух
становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову,
но со всем тем
какое-то
отрадное чувство
распространилось по всем моим жилам,
и
мне было как-то
весело, что я так высоко
над миром: чувство детское,
не спорю,
но,
удаляясь от условий общества и приближаясь
к
природе,
мы
невольно
становимся
детьми:
всё
приобретенное
отпадает
от
души, и она делается вновь такою, какой
поднималась

и

которое еще

с

38

была

некогда

и, верно,

будет

когда-нибудь

случалось, как мне, бродить по
горам пустынным и долго-долго
всматриваться в их причудливые образы, и
жадно глотать животворящий воздух,
разлитой в их ущельях, тот, конечно,
поймет
мое желание
передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот, наконец,
опять.

мы

Тот, кому

взобрались

на

Гуд-Гору,

остановились

и

серое облако, и
его холодное дыхание грозило близкой
бурею; но на востоке всё было так ясно и золотисто, что мы, то-есть я и штабс-капитан,
совершенно о нем забыли... Да, и штабскапитан:
в сердцах простых
чувство красоты и величия
природы сильнее, живее во
сто крат, чем в нас, восторженных рассказоглянулись:

чиках
—

на

Вы,

колепным

Да-с,

на

словах

ней

и

думаю,

я

висело

на

картинам?

бумаге.

привыкли
—

к

этим

вели-

ему.
можноі привык-

сказал

я

свисту пули,
привыкнуть
скрывать невольное биение сердца.
Я слышал, напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна.
Разумеется, если хотите, оно и приятно; только всё же потому, что сердце бьется сильнее. Посмотрите,
прибавил он, указывая на восток,
что за край!
И точно, такую панораму вряд ли где еще
удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и
—

нуть,

и

к

то-есть

—

—

—

—

39

другой речкой,
тями;

убегая

как

голубоватый
в

соседние

двумя
туман

теснины

серебряными
скользил
от

по

теплых

ни-

лей,

лучей

направо
и налево
гребни гор, один
выше
другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником;
вдали те же
горы, но хоть бы две скалы, похожие одна
на другую,
и все эти снега
горели румяным блеском, так весело, так ярко, что, кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за
темносиней горы,
которую только привычный
глаз
мог
бы
различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой
товарищ обратил особенное внимание. «Я говорил вам,
воскликнул
он,
что
нынче
будет погода; надо торопиться, а то, пожаутра;

—

—

луй,

она

—

застанет

тесь!» закричал

Подложили

нас

он

на

Крестовой. Трогай-

ямщикам.

колеса
вместо торраскатывались, взяли
лошадей
под уздцы
и начали
спускаться;
направо был утес, налево
пропасть такая,
что целая
деревушка осетин, живущих
на
дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав,
что часто
здесь, в глухую
ночь, по этой дороге,
где две
повозки
не
могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз
десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин; осетин вел коренную под уздцы

мозов,

ю

чтоб

цепи
они

под

не

всеми
возможными
предосторожностями,
отпрягши заранее уносных,
а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я
ему заметил, что он мог бы побеспокоиться
в пользу хотя моего чемодана,
за которым
я вовсе не желал
лазить в
эту бездну, он
отвечал мне: «И, барин! Бог
даст, не хуже
их доедем:
ведь нам
не
впервые»,
и
он
был прав: мы точно могли бы не доехать,
однакож. все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились
бы,
что жизнь не стоит того, чтоб
об ней так
много заботиться...

со

—

—

Но,

может

быть,

вы

хотите

знать

оконча-

истории Бэлы?
Во-первых, я пишу не
повесть, а путевые записки; следовательно,
не могу заставить штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать
в самом деле. Итак, погодите,
или, если хотите, переверните несколько страниц, только
я вам этого не советую, потому что .переезд
через Крестовую гору (или,
как
называет
ее
ученый Гамба, 1е Мопі 51 СпгізіорЬе 1 )
достоин вашего любопытства. Итак, мы спускались с Гуд-Горы в Чертову долину... Вот
романтическое название!
Вы
уже видите
гнездо
злого
духа
между неприступными
утесами,
не тут-то было: название
Чертовой долины происходит
от
слова
«черта»,
а не «чорт»,
ибо здесь когда-то была грание

—

—

—

..'

Горл

св.

Крисгофа,— Р

с д.

М

Грузии. Эта долина была завалена снесугробами, напоминавшими довольживо Саратов, Тамбов и прочие милые

ница

говыми
но

места

нашего

отечества.

Вот и Крестовая!
сказал
мне
штабскапитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою
снега; на его вершине
чернелся каменный
крест, и мимо его вела едва-едва заметная
дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом: наши
извозчики
объявили, что обвалов еще не
было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом.
При повороте встретили мы человек
пять осетин;
они
предложили нам свои услуги и, уцеиясь за колеса, с криком принялись тащить и поддерживать нашу тележку.
И точно, дорога опасная: направо висели
над нашими головами груды снега, готовые,
кажется, при первом
порыве ветра оборваться в ущелье, узкая дорога частию была
покрыта снегом, который в иных местах
проваливался под ногами, в других превра—

—

щался в лед от
ночных

морозов,

действия
так

что

солнечных
с

трудом

лучей

мы

и

сами

пробирались: лошади падали; налево зияла
глубокая расселина, где катился поток, то

скрываясь под ледяной корою, то с пеною
прыгая по черным камням. В два часа едва
могли
мы обогнуть
Крестовую гору,
две
версты в два часа! Между тем тучи спустились, повалил
град, снег; ветер, врываясь
—

42

ревел, свистал, как Соловей-Разскоро каменный
крест скрылся
в тумане, которого волны,
одна другой гуще и теснее, набегали
с востока...
Кстати,
об этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил император Петр 1-й, проезжая через Кавказ; но,
во-первых, Петр был только в Дагестане, и,
во-вторых, на кресте было написано крупными буквами, что он
поставлен по приказанию г. Ермолова,
а именно
в
1824 году.
Но предание, несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем более, что мы не привыкли верить
в

ущелье,

бойник,

и

надписям.

Нам должно

было

верст
топкому
снегу, чтоб достигнуть станции
Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее
и сильнее,
точно наша
родимая, северная; только ее дикие напевы были
печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница,
думал я,
плачешь о своих
широких, раздольных
степях! Там есть где развернуть
холодные крылья,
а
здесь тебе душно
и
тесно, как орлу, который с криком бьется о
решетку железной своей клетки».
Плохо!
говорил штабс-капитан:
посмотрите, кругом ничего не видно, только
туман да снег; того и гляди, что свалимся
в пропасть или
засядем в трущобу,
а
там
пониже, чай, Байдара так разыгралась, что
пять

по

спускаться

обледеневшим

скалам

еще

и

—

—

—

—

—

43

переедешь. Уж эта мне Азия! что люречки
никак нельзя положиться!
Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не
хотели ни за что в свете тронуться с места,
несмотря на красноречие кнутов.
Ваше
благородие,
сказал
наконец
один:
ведь мы нынче до Коби не доедем;
не
прикажете ли, покамест можно, своротить налево?
Вон там что-то на косогоре
чернеется,
верно, сакли: там всегда-с проезжающие
останавливаются
в погоду;
они
говорят, что проведут, если дадите на водку,
прибавил он, указывая на осетина.
Знаю, братец, знаю без тебя!
сказал
штабс-капитан.
Уж эти бестии! рады придраться, чтоб сорвать на водку.
и

не

ди,

что

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—■

Признайтесь,

однако,

—

сказал

я,

—

что

было бы хуже.
Всё так, всё так,
пробормотал он:
уж эти мне проводники! чутьём слышат, где
можно
попользоваться,
будто без них и
нельзя найти дороги.
Вот мы свернули налево и кое-как, после
многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоявшего из двух саклей, сложенбез

нам

них

—

—

ных

из

кою

же

ли

нас

плит

и

стеною.

булыжника и обведенных таОборванные хозяева приня-

радушно.

тельство

им

Я

платит

чтоб они принимали
стигпутых бурею.
•и

—

узнал, что правикормит их с условием,
путешественников,
за-

после
и

Всё к лучшему!
сказал
я, присев
у
теперь вы мне доскажете вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кон—

—

огня:

—

чилось.
—

чал

А

почему

ж

вы

рой улыбкою.
—

что

Оттого,

что

так

не

примигивая
в

порядке

необыкновенным

началось

должно

это

уверены?

так

штабс-капитан,

мне

же

и

—

отве-

с

хит-

вещем:

образом,

то

кончиться.

Ведь

вы угадали...
Очень рад.
Хорошо вам радоваться, а мне так,
право, грустно, как вспомню. Славная была
девочка, эта Бэла!
Я к ней, наконец, так
привык, как к дочери, и она меня любила.
Надо вам сказать, что у меня нет семейства:
об отце и матери я лет 12-ть уж не имею
известия, а запастись женой
не
догадался
раньше,
так теперь уж, знаете, и не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать.
—

—

—■

—

Она,

бывало,

лезгинку...

А

нам

уж

поет
как

песни

плясала!

иль

губернских барышень, а
Москве в благородном собрании,
ших

пляшет

Видал я
раз был-с

наи

в

лет 20-ть
куда им! совсем не то!..
Григорий Александрович наряжал ее, как
куколку, холил и лелеял, и она у нас так
похорошела, что чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец
разыгрался на щеках...
Уж какая, бывало, веселая, и всё надо мной,
проказница, подшучивала... Бог ей прости!..

тому назад,

—

только

45

—

отца?
—

Л что, когда

о

смерти

Мы долго от нес это скрывали,
привыкла к своему положению;

она

не

гда

сказали,

а

ей объявили

вы

так

дня

она

забыла.
«Месяца четыре всё

два

пока
а

ко-

поплакала.

потом

нельзя
лучуж, кажется,
говорил, страстно любил охоту: бывало так
его в лес и подмывает за кабанами или козами,
а тут хоть бы вышел за крепостной
вал. Вот, однакож,
смотрю, он стал снова
задумываться, ходит
по
комнате,
загнув
руки назад; потом раз, не сказав никому,
отправился стрелять,
целое
утро
пропадал; раз и другой, всё чаще и чаще... Нехорошо, подумал я: верно, между ними черше.

шло

как

Григорий Александрович,

я

—

—

ная

кошка

проскочила!

«Одно утро захожу к ним
как
теперь
перед глазами: Бэла сидела на кровати в
черном шелковом бешмете, бледненькая, такая печальная, что я испугался.
«А где Печорин?» спросил я.
«На охоте».
«Сегодня ушел?» Она молчала, как будто
еіі трудно было выговорить.
«Нет, еще вчера», наконец сказала она.
тяжело вздохнув.
«Уж не случилось ли с ним чего?»
«Я вчера целый день думала, думала,
отвечала она
сквозь
слезы,
придумывала
разные несчастия: то казалось мне, что его
—

—

—

16

ранил
дикий
кабан,
то
чеченец
утащил
в горы... А нынче
мне уж
кажется, что он
меня не любит».
«Право, милая, ты хуже ничего не могла
придумать!» Она заплакала, потом с гордостью подняла голову,
отерла слезы и продолжала :

«Если
шает

он

меня

отослать

не

меня

нуждаю. А если это
ся, то я сама уйду:
жеская

любит, то
домой? Я
так
я

не

дочь!..»

будет
раба

кто

ему

ме-

припродолжатьего,
я княего

не

—

уговаривать: «Послушай, Бэла,
ему век сидеть здесь, как
пришитому
к твоей
юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью,
походит,
да
и
придет;
а
если
ты
будешь
грустить, то скорей ему наскучишь».

«Я

ведь

стал

ее

нельзя

же

—

«Правда, правда!

ду

—

отвечала

она:

—

я

бубу

И с хохотом схватила свой
петь, плясать и прыгать около
меня,
только
и
это
не
было продолжительно, она опять упала на постель и закрыла лицо руками.
«Что было с нею мне делать? Я, знаете,
никогда с женщинами не обращался; думал,
думал, чем ее утешить, и ничего не придумал; несколько времени мы оба молчали...

бен,

весела».

начала

Пренеприятное
«Наконец

я

положение-с

ей

сказал:

!

«Хочешь,

пойдем

прогуляться па вал? погода славная!» Это
было в сентябре. И точно, день был чудес47

ими,

были,
дили

светлый
как
по

молча;

и

крепостному

нее.

Ну,

за

нею,

бегал

жаркий;

не

«Крепость

она

валу

села

право,
точно

на

дерн,

вспомнить

какая-нибудь

стояла

наша

горы видны
пошли,
поховзад
и
вперед,

все

блюдечке. Мы

наконец

возле
я

на

на

и

я

сел

смешно:
нянька.

высоком

ме-

был с вала прекрасный: с одной
стороны широкая поляна, изрытая несколькими
балками 1 , оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где
на ней
дымились аулы, ходили
табуны; с
другой бежала мелкая речка, и к ней примыкал
частый
кустарник,
покрывавший
кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью
Кавказа. Мы сидели на углу бастиона,
так что
в обе стороны могли
видеть всё. Вот
смотрю: из леса
выезжает кто-то на серой лошади, всё ближе и ближе, и наконец
остановился
по ту
сторону речки, саженях во ста от нас, и
начал кружить лошадь свою,
как бешеный.
Что за притча!.. «Посмотри-ка, Бэла,
сказал я,
у тебя глаза молодые, что это за
джигит: кого это он приехал тешить?..»
«Она взглянула и вскрикнула:
«Это Казбич!..»
«Ах он разбойник! смеяться, чтб ли, приехал над нами?»
Всматриваюсь, точно Казбич: его смуглая рожа, оборванный, грязсте,

и

вид

—

—

1

[8

Овраги.— Прим. Л

о

р

м о и т о в а.

ііый,

как

сказала

ВСегДа. «Это лошаДь

Бэла,

схватив

дрожала,
как
лист,
А-га!
подумал я:
—

не

и

—

молчит

разбойничья кровь!

«Подойди-ка

сюда,

му:
осмотри
ружье.
молодца,
получишь
—

—

«Слушаю,
он

не

зал

я

ваше

стоит

на

смеясь...

часовой,

и

моего»,
меня
за
руку;
она
глаза
ее
сверкали.
в
тебе, душенька,
отца

махая

—

сказал

Да

я

ссади

мне

часовоэтого

рубль серебром».
высокоблагородие; только
месте...»
«Прикажи!» ска«Эй, любезный!
закричал
ему рукой:
подожди
ма-

—

—

—

—

что
ты
крутишься,
как
волчок?»
Казбич остановился в самом деле и стал
вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры,
как не так!..
Мой гренадер приложился... бац!., мимо; только что
порох на пблке вспыхнул; Казбич толкнул
лошадь, и она дала скачок в сторону. Он
привстал на стременах, крикнул
что-то
посвоему, погрозил нагайкой
и был таков.
«Как тебе не стыдно!»
сказал
я
часовому.
«Ваше высокоблагородие! умирать отправился,
отвечал он:
такой проклятый народ, сразу не убьешь».
«Четверть часа спустя, Печорин вернулся
с охоты; Бэла бросилась ему на шею, и ни
одной жалобы, ни одного упрека за долгое
отсутствие... Даже я уж на него рассердился.
«Помилуйте,
говорил
я:
ведь
вот
сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по

ленько,

—

—

—

—

—

—

—

49

стреляли:
ткнуться? Эти

ну, долю ли вам на гіегО Ѵ\агорцы
народ мстительный:
вы думаете, что
он
не
догадывается, что
вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об
заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю,
что, год тому назад, она ему больно нравилась
он мне сам говорил,
и если
б надеялся собрать порядочный калым, то верно
бы
посватался...»
Тут Печорин задумался.
«Да,
отвечал
он,
надо
быть
осторожнее... Бэла, с нынешнего дня ты не
должна более ходить на крепостной вал».
«Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что он переменился к этой бедной девочке; кроме того, что
он половину дня
проводил
на
охоте, его
обращение стало холодно,
ласкал
он
ее
редко, и она заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало, спросишь: «О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?»
«Нет!»
«Тебе
чего-нибудь хочется?»
«Нет!»
«Ты
тоскуешь по родным?»
«У меня нет родных».
Случалось, по целым дням, кроме
«да» да «нет», от нее
ничего
больше не

\Ѵем

—

—

—

—

—

—

—

—

—

добьешься.
«Вот об

этом-то

я

и

стал

ему говорить.

«Послушайте, Максим Максимыч,
он,

—

тание
меня
ли
;>(>

я

у

меня

ли

меня

—

отвечал

характер: воспитаким,
бог ли так

несчастный
сделало

создал, не знаю; знаю только, что еспричиною несчастия других, то и сам

ме

менее

несчастлив.

Разумеется,

это

им

утешение,
только дело в том, что
это так.
В первой моей молодости, с той
минуты, когда я вышел из опеки родных,
я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги,
и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился
я в большой
свет,
и
скоро
общество
мне
также
надоело;
влюблялся в светских красавиц и был любим,
но
их
любовь только
раздражала
мое
воображение и самолюбие, а сердце
осталось пусто...
Я стал читать, учиться
науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько,
потому что самые счастливые люди
невежды, а слава
удача, и чтоб добиться ее,
надо только быть ловким. Тогда мне
стало
скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ:
это
самое
счастливое
время моей жизни.
Я надеялся, что скука не живет под чеченскими
пулями,
напрасно:
через месяц я
так привык к их
жужжанию и к близости
смерти, что, право, обращал больше внимания
на
комаров
и
мне
стало
скучнее
прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел
Бэлу в
своем доме, когда в первый
раз, держа ее
на коленях, целовал ее черные
локоны,
я,
глупец, подумал, что она ангел, посланный
плохое

—

—

—

—

—

—

—

мне

сострадательной

ошибся:

любовь

судьбою...

дикарки

Я

опять

немногим

лучше
51

любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и

другой. Если вы
люблю, я ей благодарен

кокетство

хотите,

еще

за

я

ее

несколько

минут довольно сладких, я за нее отдам
жизнь, только мне с нею скучно... Глупец я
или злодей, не
знаю; но то верно, что я
также
очень
достоин
сожаления,
может
быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение
беспокойное,
сердце ненасытное; мне всё мало; к печали
я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день
ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Как только будет можно, отправлюсь,
только
не
в
Европу, избави
боже!
поеду в Америку, в Аравию, в Индию,
азось где-нибудь умру на дороге! По
крайней мере, я уверен, что это последнее
утешение не скоро истощится, с помощью
бурь и дурных дорог». Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти,
—

—

—

в
первый раз я слышал такие
25-летнего человека, и, бог даст,
в
последний... Что за
диво! Скажите-ка.
пожалуйста,
продолжал штабс-капитан, обращаясь ко мне,
вы вот, кажется, бывали
в
столице,
и
недавно:
неужто тамошняя
молодежь вся такова?
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и
такие, которые говорят правду;
что, впро-

потому
вещи

что

от

—

—

52

разочарование,

чем,

высших

слоев

как

все

моды,

общества, спустилось

начав
к

с

низ-

шим, которые его донашивают, и что нынче
те,
которые больше всех
и
в
самом
деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял

тонкостей,

этих

покачал

нулся лукаво:
А всё, чай,
чать?
—

Нет,
А-га,

—

—

ведь

головою

французы

улыб-

и

ввели

моду

отвечал

он,

ску-

англичане.
вот

ницы!..
Я невольно

что!..
были

—

всегда

они

—

отъявленные

об одной

вспомнил

да

пья-

москов-

ской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего, как пьяница. Впрочем, замечание
штабс-капитана было извинительнее:
чтоб воздерживаться от вина,
он, конечно, старался уверять себя, что все
в мире
несчастия происходят от пьянства.
Между тем он продолжал свой рассказ
таким

образом:

Казбич

—

не

являлся

снова.

знаю, почему, я не мог выбить
мысль, что он недаром приезжал
что-нибудь худое.
«Вот
раз
уговаривает
меня
ехать

ся:

ну,

с

ним
что

Однакож
Мы

взяли

па

кабана;

мне
был
утащил-таки

человек

за

пять

долго

я

Только,
из
и

меня

солдат

затевает

Печорин
отнекивал-

диковинка
он

не

головы

с
и

кабан!
собою.
уехали
53

рано утром.

До десяти

камышам

по

часов шныряли
по
лесу,
нет
зверя. «Эй, не
воротиться ли?
говорил я:
к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!» Только Григорий Александрович,
несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи... Таков уж был человек: что
задумает, подавай: видно, в детстве был маменькой избалован... Наконец
в
полден отыскали проклятого
кабана: паф!
паф!.. не тут-то было: ушел в камыши... такой уж был несчастный день!.. Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой.
«Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости;
только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг
выстрел...
Мы взглянули
друг
на
друга:
нас поразило одинаковое
подозрение... Опрометью поскакали мы на выстрел,
смотрим: на валу солдаты собрались в кучку и
указывают в поле,
а там
летит
стремглав
всадник и держит
что-то
белое на седле.
Григорий Александрович взвизгнул не хуже
любого чеченца; ружье из чехла
и
туда;
и

—

—

—

—

—

я

за

ним.

«К счастию,
наши

кони

седла,

из-под

причине неудачной охоты,
были измучены: они рвались

по

не

и

были всё ближе
нал

Казбича,

такое

он

ровнялся

54

с
и

каждым

мгновением

ближе... И наконец,

только

не

мог

разобрать,

мы
я

узчтб

держал перед собою. Я тогда пос
Печориным и кричу ему: «Это

Он посмотрел на меня, кивнул гоударил коня плетью.
«Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь, или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно
подавалась вперед.
Я думаю, в эту минуту

Казбич!»
ловою

и

вспомнил
своего Карагёза...
«Смотрю: Печорин на скаку приложился
из ружья... «Не стреляйте!
кричу я ему:
берегите заряд; мы и так его догоним».

он

—

—

молодежь! вечно некстати горячитНо выстрел раздался, и пуля перебила
заднюю ногу лошади; она
сгоряча сделала
еще прыжков
десять, споткнулась и упала
на колени.
Казбич соскочил, и тогда мы
увидели, что он держал на руках своих
женщину,
окутанную
чадрою...
Это была
Бэла... бедная Бэла! Он что-то нам закричал
по-своему и занес над нею кинжал...
Медлить было нечего: я выстрелил в свою очередь, наудачу; верно,
пуля попала ему в
плечо, потому что вдруг он опустил руку...
Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь, и возле нее
Бэла; а Казбич,
бросив ружье, по кустарникам, точно кошка,
карабкался на утес; хотелось мне его снять
оттуда, да не было заряда готового! Мы
соскочили
с лошадей
и
кинулись к Бэле.
Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь
лилась из
раны ручьями...
Такой злодей:
хоть бы
в сердце
ударил
ну, так уж и

Уж

эта

ся...

—

55

быть, одним разом всё бы кончил, а то в
спину... самый разбойничий удар! Она была
без памяти. Мы изорвали
чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы
ничто
не
могло привести ее в себя.
«Печорин сел верхом; я поднял ее с земли
и кое-как посадил к нему на седло;
он
обхватил ее рукой, и мы поехали назад.
После нескольких минут
молчания
Григо—

рий Александрович сказал
Максим Максимыч, мы

те,

мне:

«Послушай-

этак

ее

не

дове-

живую».
«Правда!»
сказал я,
и
мы
пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот
крепости ожидала толпа народа; осторожно
перенесли мы раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но
пришел;
осмотрел рану и объявил, что
она
больше дня жить не
может;
только
он
ошибся...
Выздоровела?
спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно обрадовавшись.
Нет,
отвечал
он:
а ошибся
лекарь
тем, что она еще два дня прожила.
Да объясните мне, каким образом ее
похитил Казбич?
А вот как: несмотря на
запрещение
Печорина, она вышла из крепости к речке.
Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги
в воду.
Вот Казбич
подкрался,
цап-царап ее, зажал рот и цозем

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

кусты, а там вскочил на коня, да
между тем успела закричать;
часовые всполошились,
выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
Да зачем Казбич ее хотел увезти?
Помилуйте! Да эти черкесы известный
воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть: другое и не нужно, а всё
украдет... уж в этом прошу их извинить! Да
притом она ему давно-таки нравилась.
И Бэла умерла?
Умерла; только долго мучилась, и мы
уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она
пришла в себя; мы
сидели у постели; только что она
открыла
глаза,
начала
звать
Печорина. «Я здесь,
тащил

и

в

тягу! Она

—

—

—

—

подле

тебя,

моя

джанечка

(то-есть,

по-на-

шему, душенька)»,
отвечал он,
взяв
ее
за
руку. «Я умру!»
сказал
она.
Мы начали
ее утешать,
говорили, что лекарь обещал
ее
вылечить
непременно;
и
она
покачала
головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось

умирать!..

«Ночью она начала бредить; голова ее
горела, по
всему телу
иногда
пробегала
дрожь лихорадки; она говорила несвязные
речи об отце, брате: ей хотелось в горы,
домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные
нежные
названия или упрекала его в том, что
он разлюбил свою джанечку...
«Он слушал ее молча, опустив голову на
57

руки;

но

ни

одной

ли

деле

бою

—

жальче

только
слезы
он

не

не

всё время не заметил
ресницах его: в самом
плакать, или владел со-

во

на

мог

не

знаю;

этого

я

что

до

меня,

то

я

ничего

видывал.

«К утру бред прошел; с час она лежала
неподвижная,
бледная и в такой слабости,
что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше,
и она
начала
говорить, только как вы думаете о чем?..
Этакая мысль придет ведь только умирающему!.. Начала печалиться о том, что она
не христианка, и что на том свете душа ее
никогда
не
встретится с душою Григория

Александровича,

и

что

иная

женщина

бу-

раю его подругой. Мне пришло на
мысль окрестить ее перед смертию:я ей это
предложил; она посмотрела на меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той
вере, в какой родилась. Так прошел целый
день.
Как она переменилась в этот день!
Бледные щеки впали, глаза сделались большие,
большие, губы горели. Она чувствовала
внутренний жар, как будто в груди
у ней лежало раскаленное железо.
«Настала другая ночь;
мы
не
смыкали
глаз, не отходили от ее постели. Она ужасно
мучилась, стонала, и только что боль
начинала
утихать,
она
старалась уверить
Григория Александровича, что ей лучше,
уговаривала его итти спать, целовала его
дет в

58

выпускала
ее
из
своих.
Перед
она чувствовать тоску смерти,
начала метаться, сбила
перевязку, и кровь
потекла снова.
Когда перевязали рану, она
на
минуту успокоилась и начала просить
Печорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на
колени возле кровати,
приподнял ее голову
с подушки
и прижал
свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею
дрожащими руками, будто в этом поцелуе
хотела передать ему свою душу... Нет, она
хорошо сделала, что умерла! Ну, что бы
с ней сталось, если б Григорий
Александрович ее покинул?
А это бы случилось, рано

руку,
утром

или

не

стала

поздно...

«Половину

следующего
дня
она
была
и
послушна, как ни мучил
ее наш
лекарь припарками
и
микстурой.
«Помилуйте!
говорил я
ему:
ведь
вы
сами
сказали,
что она
умрет непременно,
так
зачем
тут все
ваши
препараты?»
«Все-таки лучше, Максим Максимыч,
отвечал
он,
чтоб совесть была
покойна».
Хороша совесть!
«После
полудня
она
начала
томиться
жаждой. Мы отворили окна,
но на
дворе
было жарче, чем в комнате; поставили льду
около кровати
ничего не помогало. Я знал,
что эта невыносимая жажда
признак приближения конца, и сказал это Печорину.
«Воды, воды!..»
говорила
она
хриплым
голодом, приподнявшись с постели.
тиха,

молчалива

—

—

—

—

—

—

—

—

—

59

«Он сделался бледен,

полотно,
схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню,
какую... Да, батюшка, видал я много, как
люди
умирают в гошпиталях и на поле
сражения,
только
это
всё не
то,
совсем
не то!.. Еще,
признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила
обо мне; а, кажется, я ее любил, как
отец... Ну, да бог ее простит!.. И вправду
молвить: что ж
я такое,
чтобы обо мне
вспоминать перед смертью?..
«Только что она испила воды, как ей
стало легче, а минуты через три
она скончалась.
Приложили
зеркало
к
губам
как

—

гладко!..
ты, и

мы

Я

вывел

пошли

Печорина вон
на
крепостной

из

комна-

вал;

долго

вперед рядом, не говоря
ни слова, загнув
руки на спину; его лицо
ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя.
Наконец он сел на землю, в тени, и начал
что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете,
больше для приличия, хотел утешить его,
начал говорить;
он
поднял
голову и засмеялся... У меня мороз пробежал
по коже
мы

от

ходили

этого

взад

и

смеха...

«Признаться,

Я

пошел

заказывать

гроб.

развлечения
занялся этим. У меня был кусок термаламы,
я обил ею гроб и украсил
его черкесскими
серебряными галунами, которых Григории
Александрович накупил для нее же.
60

я

частию

для

«На другой

день рано утром, мы ее покрепостью, у речки, возле того
места, где
она
в
последний
раз сидела;
кругом се могилки теперь разрослись кусты
белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да, знаете, неловко:
все-таки
она была не христианка...
А что Печорин?
спросил я.
Печорин был долго нездоров, исхудал,
бедняжка, только никогда с этих пор мы
не говорили
о Бэле: я
видел, что это ему
будет неприятно, так зачем же?.. Месяца
три спустя его назначили в е
й
полк,
и он
уехал в
Грузию. Мы с тех пор не
встречались... Да, помнится, кто-то недавно
мне говорил, что он возвратился в Россию,
но в приказах по
корпусу не было. Впро-

хоронили,

за

—

—

—

.....

чем, до нашего брата вести поздно доходят.
Тут он пустился в длинную диссертацию

том, как неприятно узнавать новости гопозже,
вероятно, для того, чтоб заглушить печальные воспоминания.
Я не перебивал его и не слушал.
Через час явилась возможность ехать; метель утихла, небо прояснилось, и мы отпра-

о

дом

—

вились.

разговор
—

А

Дорогой
о

не

Бэле

невольно
и

слыхали

о

я

Печорине.

ли

вы,

опять

что

завел

сделалось

Казбичем?
спросил я.
С Казбичем? А, право, не знаю... Слышал
я, что на правом фланге у шапсугов
есть какой-то
Казбич, удалец, который в
с

—

—

61

бешмете разъезжает шажком под
выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да
вряд ли это тот самый!..
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых,
а он,
по
причине тяжелой поклажи,
не мог за мной
следовать. Мы не надеялись
никогда более
встретиться,
однако
встретились,
и,
если
хотите, я расскажу: это целая история... Сознайтесь, однакож, что Максим Максимыч
человек
достойный
уважения?.. Если
вы
сознаетесь в
этом, то я вполне
буду вознагражден за свой,
может
быть, слишком
длинный рассказ.
красном
нашими

62

II

МАКСИМ МАКСИМЫ 1!
Расставшись с Максимом Максимычем, я
проскакал Терекское и Дарьяльское
ущелья,
завтракал в Казбеке, чай пил в
Ларсе, а к ужину поспешил в Владикавказ.
Избавляю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего
не выражают, от картин, которые ничего
не
изображают, особенно для тех, которые там не были, и от
статистических
замечаний, которых решиживо

тельно

Я

никто

читать

не

станет.

в
гостинице,
где останавпроезжие
и где
между тем
некому велеть зажарить фазана и сварить
щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или
так пьяны,
что
от

остановился

ливаются

них

все

никакого

толка

нельзя

добиться.

(іЗ

Мне объявили,
что
й должен прожить
тут еще три дня, ибо «оказия» из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно,
отправиться обратно не может. Что за оказия!.. Но дурной каламбур не утешение для
русского человека, и я, для
развлечения,
вздумал записывать рассказ Максима Мак-

Бэле,

симыча

о

первым

звеном

дите,

как

жестокие

не

воображая,

длинной

иногда

цепи

маловажный
А вы,

последствия!..

что

будет

он

повестей:

случай

ви-

имеет

может

быть,

знаете, что такое «оказия»? Это
прикрытие,состоящее из полроты пехоты и
пушки, с которым ходят обозы через Кане

—

барду из Владикавказа в Екатериноград.
Первый день я провел очень скучно; на
другой рано утром въезжает на двор повоз-

Максим Максимыч!.. Мы встретистарые приятели.
Я предложил
ему свою комнату. Он не церемонился, даже
ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..
Максим Максимыч имел глубокие сведения в поваренном искусстве: он удивительно
хорошо зажарил фазана, удачно полил его
огуречным рассолом, и я должен признаться, что без него пришлось бы остаться на
сухоядении. Бутылка кахетинского помогла
нам забыть о скромном числе блюд, которых было всего одно, и, закурив трубки,
мы уселись
я у окна,
он
у затопленной
печи, потому что день был сырой и холод-

ка...

лись,

А!

как

—

ей

О чем было нам говоуж рассказал мне о себе всё, что
было занимательного,
а
мне
было нечего
рассказывать. Я смотрел в окно. Множество
низеньких домиков, разбросанных по берегу
Терека, который разбегается шире и шире,
мелькали
из-за
дерев, а дальше синелись
зубчатою стеною горы, и из-за них выглядывал Казбек в своей белой кардинальской
шапке.
Я с ними мысленно прощался: мне
ный.

Мы

рить?.. Он

стало

их

молчали.

жалко...

мы долго.
Солнце пряталось
вершины, и беловатый туман
начинал
расходиться в долинах, когда на
улице раздался звон дорожного колокольчика и крик извозчиков. Несколько повозок
с грязными
армянами въехало на двор гостиницы
и
за
ними
пустая дорожная коляска; ее легкий ход, удобное устройство и
щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток. За нею шел человек с большими
усами, в венгерке, довольно хорошо
одетый для лакея; в его звании
нельзя
было ошибиться, видя ухарскую замашку,
с которой он вытряхивал золу из трубки
и
покрикивал на ямщика. Он явно был балованный слуга ленивого барина,
нечто вроде русского Фигаро.
«Скажи, любезный,
закричал я ему в окно,
что
это
оказия
пришла, что ли?» Он посмотрел довольно
дерзко,
поправил
галстук
и
отвернулся;
шедший возле него армянин, улыбаясь, от-

Так

за

сидели

холодные

—

—

—

65

утром

богу!»
ший

что точно пришла
оказия и
отправится обратно. «Слава
сказал Максим Максимыч, подошедокну в это время. «Экая чудная коприбавил он:
верно, какой-нибудь

него,

за

вечал

завтра
к

ляска!

—

—

едет

чиновник

но,

не

они

английскую!»

в Тифлис. Видгорок! Нет, шутишь,
свой брат, растрясут хоть

следствие

наших

знает

любезный:

на
не

-

«А кто бы это такое был
подойдемте-ка узнать...» Мы вышли в коридор. В конце коридора была отворена дверь
в боковую комнату. Лакей с извозчиком перетаскивали в нее чемоданы.
Послушай, братец,
спросил
у
него
штабс-капитан:
чья это чудесная коляска?.,
а?.. Прекрасная коляска!..

—

—

—

—

—

Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то
себя, развязывая чемодан. Максим Мак-

про

симыч

плечу
—

—

—

—■

рассердился;

и

он

тронул неучтивца

по

сказал:

Я тебе говорю, любезный...
Чья коляска?., моего господина...
А кто твой господин?

Печорин...

ты? Печорин?.. Ах, боже
мой!., да не служил ли он на Кавказе?...
воскликнул Максим Максимыч, дернув меня
за рукав. У него в глазах сверкала радость.
Служил, кажется, да я у них недавно.
Ну так!., так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь его зовут?.. Мы с твоим барином были приятели,
прибавил он, уда—

'

Что ты?

что

—

—

—

—

—

66

дружески по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться...
Позвольте, сударь: вы мне мешаете,
сказал тот нахмурившись.
Экой ты, братец!.. Да знаешь ли? мы
с твоим барином
были друзья закадычные,
жили
вместе...
Да где ж он сам остался?..
Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника
Н...
'
Да не зайдет ли он вечером сюда?
сказал Максим Максимыч:
или ты, любезный, не пойдешь ли к нему за чем-нибудь?..
Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим
Максимыч; так и скажи... уж он знает...
Я тебе дам восьмигривенный на водку...
Лакей сделал презрительную мину, слыша
такое
скромное обещание,
однако
уверил
Максима Максимыча, что он исполнит его
рив

—

—

—■

—

—

—

поручение.

сейчас прибежит!..
сказал
мне
Максимыч с торжествующим
видом.
Пойду за ворота его дожидаться...
Эх! жалко, что я незнаком с Н...
Максим Максимыч сел за воротами на
скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаюсь, я также с некоторым нетерпением
—

Ведь

—

Максим
—

ждал

рассказу
о

Печорина; хотя, по
штабс-капитана, я составил себе

появления

нем

не

очень

некоторые черты
мне

этого

выгодное
в

его

замечательными.

принес

кипящий

понятие,

характере

Через

самовар

и

однако

показались

час

инвалид

чайник.
67

Максим Максимыч,
закричал я ему в окно.
—

—

—

'

но,
—

—

Я

не хотите

Благодарствуйте; что-то
Эй, выпейте! Смотрите,

холодно.

Ничего;

Ну,

как

не

ли

чаю?

—

хочется.

ведь

уж

позд-

благодарствуйте...
угодно!

чай один; минут через дестарик.
А ведь вы правы: всё лучше выпить
чайку,
да я всё ждал...
Уж человек его
давно к нему пошел, да, видно, что-нибудь
задержало.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался
от второй и ушел опять за ворота в какомто
беспокойстве:
явно
было, что старика
огорчало небрежение Печорина, и тем более,
что он мне недавно говорил о своей с ним
дружбе и еще час тому назад был уверен.
что он прибежит, как только услышит его
сять

стал

пить

входит

мой

—

—

имя.

Уже было поздно и темно, когда я снова
отворил окно и стал звать Максима Максимыча,
говоря, что пора спагь; он что-то
пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение,
он ничего
не отвечал.
Я лег на диван, завернувшись в шинель
и оставив свечу на лежанке, скоро задремал
и
проспал бы покойно, если б, уже очень
поздно, Максим Максимыч, войдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на
стол,
стал
ходить
по
комнате,
шевырять
—

68

в печи, наконец
вал, ворочался...
—

—

Не

Да,

клопы

лег,
ли

клопы...

но

вас
—

долго

кусают?

отвечал

кашлял,

пле-

спросил я.
он,
тяжело

—

вздохнув.
На другой день утром я проснулся рано;
но
Максим Максимыч
предупредил
меня.
Я нашел его у ворот, сидящего на скамейке.
Мне
надо
сходить
к
коменданту,
сказал он,
так пожалуйста,
если Печорин
придет, пришлите за мной...
Я обещался. Он побежал... как будто члены его
получили вновь юношескую силу и
гибкость.
Утро было свежее и прекрасное. Золотые
облака громоздились на горах, как новый
ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом,
потому что было воскресенье:
босые мальчики-осетины, неся за плечами
котомки
с
сотовым
медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не до
них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
Не прошло десяти минут, как на конце
площади показался тот, которого мы ожидали. Он шел с полковником Н.., который,
доведя его до гостиницы, простился с ним
и
поворотил в крепость. Я тотчас же послал инвалида за Максимом Максимычем.
Навстречу Печорина вышел его лакей и
доложил,
что
сейчас
станут
закладывать;
—

—

—

вя

сигарами и, получив несколько приказаний,
отправился хлопотать.
Его господин, закурив сигару, зевнул раза
два и сел на скамью по другую сторону
ворот. Теперь я должен нарисовать вам его
портрет.
Он был среднего роста; стройный, тонкий
стан его и широкие плечи доказывали крепкое
сложение,
способное
переносить
все
трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный
бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние
пуговицы, позволял разглядеть ослепительно-чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его
запачканные
перчатки
казались
нарочно
сшитыми
по
его
маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку,
то
я
был удивлен худобой его бледных
пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал
руками,
верный признак некоторой скрытности
характера. Впрочем,
это
мои
собственные замечания, основанные на моих же
наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них
слепо. Когда он опустился на скамью, то прямой
стан его согнулся, как будто у него в спине не было
ни
одной косточки; положение всего его
тела изобразило какую-то нервическую слабость; он сидел, как сидит бальзакова 30подал

ему ящик

—

70

с

пуховых креслах
после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его, я бы не дал ему более 23
лет, хотя после я готов был дать ему 30.
В его улыбке было что-то детское. Его кожа
имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы,
вьющиеся
от
природы,
так
живописно
обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом
наблюдении,
можно
было
заметить
следы морщин,
пересекавших одна другую
и,
вероятно,
обозначавшихся
гораздо
явственнее
в
минуты
гнева
или
душевного
беспокойства. Несмотря на светлый цвет его
волос, усы его
и
брови были черные,
признак породы в человеке, так, как черная
грива и черный хвост у белой лошади. Чтоб
докончить портрет, я скажу, что у него был
немного
вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я доллетняя

кокетка

своих

на

—

жен

сказать

Во-первых,

еще

Вам
странности у

несколько

они

не

слов.

смеялись,

когда

он

случалось замечать такой
некоторых людей?.. Это признак
или
злого
нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных рессмеялся.

не

—

ниц

они

блеском,

сияли

каким-то

фосфорическим

выразиться. То не
было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный
но

если

можно

так

блеску гладкой стали, ослепительный,
холодный;
взгляд
его
непродолжи—

71

тельный,

проницательный

и
тяжелый
себе неприятное
впечатление
нескромного
вопроса
и
мог
бы казаться
дерзким, если б не был столь равнодушноспокоен. Все эти замечания пришли
мне на
ум, может
быть, только потому, что я
знал некоторые подробности
его жизни,
и,
может быть, на другого
вид его произвел
бы совершенно различное впечатление; но
так как вы о нем не услышите ни от кого,
кроме меня, то поневоле должны доволь-

но

оставлял

—

по

ствоваться

этим

изображением.
был

вообще

Скажу

в

что

рен

одну из тех оригинальных
которые особенно нравятся

и

имел

зиономий,

он

за-

неду-

ключение,

очень

фи-

жен-

щинам.

Лошади были уже заложены;

колокольчик

временам звенел под дугою, и лакей уже
два раза подходил к Печорину с докладом,
что всё готово, а Максим Максимыч еще не
по

являлся.

К счастию, Печорин был погружен в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и,
кажется,
вовсе
не
торопился
в
дорогу.
Я подошел к нему.
Если вы захотите еще немного подождать,
сказал
я,
то
будете иметь удовольствие увидеться с старым приятелем...
Ах, точно!
быстро отвечал он:
мне
вчера говорили; но где же он?
Я обернулся к площади и увидел Максима
Максимыча, бегущего что было мочи... Че—

—

—

—

72

—

—

рез

минут

несколько

едва

он

мог

был уже возле нас;
градом катился

он

дышать;

пот

лица его; мокрые клочки седых волос,
вырвавшись из-под шапки, приклеились ко
лбу его; колени его дрожали... он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно
холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту
с

остолбенел,

руку

обеими

но

жадно

потом

руками:

еще

он

схватил
не

мог

его
гово-

рить.
рад, дорогой Максим Максимыч!
Ну, как вы поживаете?
сказал Печорин.
А... ты?., а вы?..
пробормотал со слезами
на
глазах
старик.
Сколько
лет...
сколько дней... да куда это?..

Как

—

я

—

—

—

—

Еду

Персию
и дальше...
Неужто сейчас?.. Да подождите, дражайший!..
Неужто
сейчас
расстанемся?..
—

в

—

—

Столько времени
Мне
пора,
—

не

видались...

Максим

Максимыч,

—

был

ответ.

Боже мой, боже мой! да куда это так
спешите?..
Мне столько бы хотелось вам
сказать...
столько
расспросить...
Ну, чтб?
в отставке?., как?.,
чтб поделывали?..
—

—

Скучал!

—

отвечал

Печорин,

улыбаясь.

А помните
наше
житьё-бытьё в крепости?.. Славная страна для охоты!.. Ведь
вы
были
страстный
охотник
стрелять...
—

А

Бэла...
73'

Печорин

побледнел

чуть-чуть

и

отвер-

нулся...

Да, помню!
сказал
он, почти тотчас
принужденно зевнув...
Максим Максимыч стал его упрашивать
—

—

остаться
—

Мы

с

ним

славно

еще

часа

два.

пообедаем,
говорил
фазана: а кахетинское
—

он:

—

у меня есть два
здесь
прекрасное... разумеется, не то. что в Грузии, однако лучшего сорта... Мы поговорим... вы мне расскажете про свое житье

Петербурге... А?..
| Право,
мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте,
мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли...
прибавил он, взяв его за руку.
Старик нахмурил брови... Он был печален
в

—

—

сердит, хотя старался скрыть это.
Забыть!
проворчал он:
я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не так я
думал с вами встретиться...
Ну, полно, полно!
сказал
Печорин,
обняв его дружески.
Неужели я не тот
же?.. Что делать?., всякому своя дорога...
Удастся ли еще встретиться
бог знает!..
Говоря это, он уже сидел в коляске, и
ямщик уже начал подбирать вожжи.
Постой, постой!
закричал вдруг Максим
Максимыч, ухватясь за дверцы коляски:
совсем
было забыл... У меня остаи

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

лись

вич...

74

ваши
я

их

бумаги,

таскаю

Григорий

с

собой...

Александро-

думал

найти

вас

Что

в

Грузии,

мне

с

вот

а

ними

где

бог дал свидеться...

делать?..

Что хотите!
отвечал Печорин.
Прощайте...
Так вы в Персию?., а когда вернетесь?..
кричал вслед Максим Максимыч...
Коляска была уже далеко; но Печорин
сделал знак
рукой, который можно было
перевести следующим образом: вряд ли! да
и незачем!..
—

—

—

—

—

Давно уже не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой
дороге, а бедный старик еще стоял на том
же месте в глубокой задумчивости.
Да,
сказал он наконец, стараясь принять
равнодушный вид, хотя слеза досады
по
временам сверкала на его ресницах:
конечно,
мы
были приятели,
ну, да что
приятели в нынешнем веке!.. Что ему во
мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам
совсем ему не пара... Вишь, каким он франтом
сделался, как побывал опять в Петербурге... Чтб за коляска!., сколько поклажи!.,
и
лакей такой гордый...
'Эти слова были
произнесены
с
иронической
улыбкой.
Скажите,
продолжал
он,
обратясь
ко
мне,
ну, что вы об этом думаете?., ну,
какой
бес несет его теперь в Персию?..
—

—

—

—

—

—

—

—

Смешно, ей-богу смешно!.. Да я всегда знал,
что он ветреный человек, на которого нельзя
надеяться... А, право, жаль, что он дурно
кончит...

да

и

нельзя

иначе!..

Уж

я

всегда

75

говорил,

что нет проку в том,
кто старых
забывает!..
Тут
он
отвернулся,
чтоб скрыть свое волнение, и пошел ходить
по двору
около
своей повозки, показывая,
будто осматривает колеса, тогда как глаза
его поминутно наполнялись слезами.
Максим Максимыч,
сказал
я, подошедши к нему,
а
чтб это за бумаги вам

друзей

—

—

—

—

оставил

Печорин?

А бог его знает! какие-то записки...
Что вы из них сделаете?
Что? Я велю наделать патронов.
Отдайте их лучше мне.
Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться
в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и
бросил ее с презрением на землю; потом
другая,
третья
и
десятая
имели
ту же
участь: в его досаде было что-то детское;
—

—

—

—

мне
—

ляю
—

—

смешно

стало

Вот
вас

жалко...

и

все,
сказал
он:
поздравс находкою...
могу делать с ними всё, чтб хочу?

И я
Хоть

они

дело!.. Что,

—

—

печатайте. Какое мне
разве друг его какой или род-

газетах

в
я

Правда, мы жили долго под
одной кровлей... Да мало ли с кем я нежил?..
Я схватил бумаги и поскорее унес их.
боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся.
Скоро пришли нам объявить, что через час
ственник?..

тронется

оказия:

Штабс-капитан
75

велел

я

вошел

в

комнату

закладывать.
в

то

время,

когда

я

уже

не готовился

к

принужденный,
—

А

едете?
—■

—

—

надо
—

—■

да

шапку; он, казалось,
отъезду: у него был какой-то

надевал

вы,

холодный вид.
Максим Максимыч.

разве

не

Нет-с.
А что так?

Да

я

еще

коменданта

сдать кой-какие

не

казенные

видал,

а

мне

вещи...

Да ведь вы же были у него?
Был, конечно...
сказал он, заминаясь,
—

его

дома

не

было...

а

я

не

—

дождался.

Я понял его: бедный старик, в первый
раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной
надобности,
говоря языком бумажным,
и
как
же
он
был награжден!
Очень жаль,
сказал
я
ему,
очень
жаль, Максим Максимыч, что нам до срока
—•

—

—

надо

—

—

расстаться.

необразованным старикам, за
гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая: еще покамест под черкесскими пулями,
так вы туда-сюда... а после встретитесь, так
стыдитесь и руку протянуть нашему брату.
Я не заслужил этих упреков, Максим
Максимыч.
Да я, знаете, так, к слову говорю;
а впрочем, желаю вам всякого счастия и веселой дороги.
Мы простились довольно сухо. Добрый
Максим Максимыч сделался упрямым, свар—■

Где нам,

вами

—

—

77

штабс-капитаном! И отчего? Оттого,
что Печорин,
в рассеянности или от другой
причины, протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему
на
шею! Грустно видеть,
когда юноша теряет лучшие свои надежды и
мечты, когда перед ним отдергивается розовый флёр, сквозь который он смотрел на
дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения
новыми, не менее преходящими, но зато не
менее сладкими... Но чем их заменить в лета
Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...
ливым

Я уехал один.

ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО
ВОЗРАСТА.

Ответствен,

редактор

//.

Резникова.

*
к печати З/ѴП-42 г. 2 1
ѵч.-изд ) л.
430Ш зн. в

Подпис.

(2,6

Тираж

/»

печ.

л.

печ.

л.

50 000 экз.

•Ь

МП 333. Заказ 7269.

Полиграф,

г.

Горький,

Цена 70
ул.

к.

Фигнер, 32.

~чш±&

итт б ^блиотг

/

|

^

__

70

к.

№

ѳ