Мощи Распутина. Проклятие Старца [Уильям М. Валтос] (fb2) читать онлайн

Уильям Валтос Мощи Распутина. Проклятие Старца

Посвящается Майклу Валтосзу, который следовал древним традициям

Пролог

Вновь, как и много раз прежде, старик привел мальчика на скалистое плато высоко в горах штата Пенсильвания. На этом месте, следуя древним русским традициям, он рассказывал внуку легенды своего народа.

— В восьмидесятых годах XIX века, — начал старик очередной урок, — по Западной Сибири пошли слухи о том, что родился ребенок, наделенный неземной силой. Первыми о нем услышали лодочники, причалившие у бедной деревушки Покровское, что на излучине реки Тура.

Речь старика, в юности бывшего учителем, больше напоминала лекцию, чем беседу с внуком.

— В те времена на сибирской земле грань между религией и суеверием была очень зыбкой. Еретики, раскольники и сектанты, по слухам, приносившие в жертву людей для своих обрядов, шли против доктрин православной церкви. В степях бродили шаманы и кудесники.

С каменистого плато, где они сидели, открывался захватывающий вид на долину реки Лакавонна. С такой высоты поселения было не отличить друг от друга, и выделялся разве что городок Миддл-Вэлли — куполами трех православных церквей. В нем и жили старик с мальчиком.

— Кто такие шаманы? — спросил мальчик. Несмотря на то, что в рассказе деда встречались другие непонятные ему слова, это заинтересовало его больше других.

— Ах да, шаманы, — старик только приветствовал вопросы, зная, что кроме него никто не расскажет мальчику о традициях того мира, что его внук никогда не видел. — Слово шаман происходит из языков народов, населяющих Тунгусский регион Сибири. Что-то вроде волшебника, который может с помощью мистических обрядов лечить больных, знает то, что сокрыто от остальных, и способен управлять событиями, неподвластными воле других.

— Как колдун?

— Да, но религиозный колдун, В те времена между шаманами, монахами и праведниками шла борьба за души людей, — старик разговаривал с мальчиком как со взрослым. Зная, что его собственные дни сочтены, он не мог тратить время на детские разъяснения. — Большинство русских людей тогда были мужиками — крестьянами, живущими в нищете, в самом отдаленном уголке Богом забытых земель. Подобно всем крестьянам в мире, они ждали и искали пророка — человека, который привел бы их к лучшей жизни. И когда лодочники рассказывали свою историю в других деревнях, именно на мужиков она производила наибольшее впечатление.

Старик закрыл глаза, будто пытаясь более отчетливо представить те времена.

— Они рассказывали о маленьком мальчике извела Покровское, который мог предсказывать будущее, снимать жар, облегчать боль и исцелять увечных одним только наложением рук. Местные крестьяне видели мальчика беседующим с животными. Он якобы лечил скот с той же легкостью, что и людей.

— Он был шаманом? — спросил внук.

Старик улыбнулся.

— В течение жизни его называли разными именами, — ответил он. — Кто-то пьяницей и бабником; кто-то чудотворцем и святым. Политики считали его грязным мужиком, который ест руками и редко моется; тем не менее прекраснейшие женщины того времени позволяли ему дотрагиваться до их грудей на публике.

Старик не стеснялся говорить подобное при мальчике. Своего внука Он воспитывал так, как считал нужным, с тех самых Пор, как мальчик стал сиротой.

— Председатель парламента говорил о нем как о злом создании, крадущемся в тени истории, — продолжал старик. — Но именно этот человек удержал Рос-сию от Балканской войны, отстаивал права крестьян и евреев и почти предотвратил вступление России в Первую Мировую войну.

— Должно быть, он имел большое влияние.

— Да, — ответил старик. — И звали его Григорий Ефимович Распутин. На короткое время он стал самым могущественным человеком во всей России. Он выбирал министров и их помощников. С легкостью расправлялся с врагами, а своего друга назначил главой русской церкви. Его воле были покорны император и императрица. Он обрел такую силу, что сам Ангел Смерти колебался, прежде чем нанести последний удар.

Когда дед перешел на шепот, по телу мальчика пробежала дрожь приятного волнения. Такие моменты он любил больше всего: когда дед сам, казалось, не знал, разгадок тайнам, о которых рассказывал.

— Но как такое могло быть? — спросил мальчик, вспомнив смерть собственных родителей; — Я думал, что никто не в силах противостоять Ангелу Смерти.

Есть свидетели, которые утверждают, будто он. восставал из мертвых — ине единожды, а дважды. Есть и другие, кто видел, как его молитвы воскрешают умерших.

— Он был святым?

— В это верили люди, которых он спас от смерти. Остальные считали его грешником. Но запомни: исцелять людей могут только те, кому дарована божья благодать.

1

Молодая вдова не могла поверить, что ее муж имел нечто настолько ценное, чтобы держать это в сейфе.

Тем не менее на рассвете, через семь часов после его смерти, сам собой обнаружился ключ от банковской ячейки.

Она нашла его в желтом конвертике, в спальне под комодом. Конверт лежал на полу. Бумагу, выцветшую и истончившуюся от времени, как ни странно, не покрывал слой пыли. Скотч, который раньше крепил конверт ко дну комода, отклеился при первом же прикосновении.

Изготовленный из прессованной латуни, ключ оказался без каких-либо надписей, кроме выгравированного на ножке числа «52». На конверте карандашом было написано название банка, где находился сейф. Судя по почерку, надпись сделал не муж. Она осмотрела комод снизу и обнаружила тайник — небольшую полочку, с которой конверт каким-то образом упал, пролежав несколько лет.

Почему, спрашивала она себя, скотч решил отклеиться именно в это утро?

Николь знала, что это не просто случайность. Ее мать всегда твердила: ничто не происходит случайно, каждое событие предначертано высшей силой, и ход Судьбы, однажды начатый, не изменить никому.

Эта древняя вера в предопределение только укрепилась после разговора с украинским медиумом, которого она повстречала в Бруклине.

Но ее мать умерла и была похоронена на неизвестном кладбище, а медиум почему-то отказался от дальнейших консультаций. И теперь молодой вдове оставалось в одиночестве, с разбитым сердцем, гадать, что может означать ее находка.

Чем дольше она пыталась найти объяснение, тем более запутанным все становилось. Раз Судьба хотела, чтобы она получила содержимое банковской ячейки, то та же Судьба предопределила смерть ее мужа? И до этого их свадьбу, обстоятельства которой до сих пор оставались неясными? А значит, и еще раньше, всю ту проклятую череду мужчин, что контролировали ее жизнь? Если за все ее существование отвечали только капризы Судьбы, то как далеко нужно было проследить нить событий, чтобы понять, почему она сейчас находилась в маленькой спальне старого дома в этом странном городке штата Пенсильвания?

И что ждало ее впереди?

2

Она никогда не забудет лиц двоих мужчин, что вошли в ее спальню той ночью.

Она не знала этих людей, стоявших возле кровати, где она до этого с мужем занималась любовью. Но чувствовала, что никогда не забудет их лиц. Они разговаривали приглушенными голосами — слишком тихо, чтобы она могла что-то разобрать.

Удостоверившись, что Пола не вернуть к жизни, они принялись готовить труп к выносу. Когда все было сделано, один из них накинул на его голое тело смятую простыню. Второй открыл окно, чтобы проветрить комнату, в которой повис неловкий запах секса. Они работали чиновниками смерти, и подобные мрачные ритуалы были частью их профессии.

Николь наблюдала за ними из дверного проема, стараясь находиться как можно дальше от трупа Пола. Ей хотелось кричать, умолять их понять ее страдания, но ни звука не вырывалось из горла. Произошедшее в этой постели было настолько чудовищным, что ее разум временно не мог адекватно реагировать на события. Она чувствовала себя парализованной, лишенной каких бы то ни было эмоций. Глаза никак не могли сфокусироваться, уши едва слышали окружающие звуки.

Молодой полицейский, прибывший первым, отошел, чтобы поговорить с кем-то по небольшому раскладному телефону.

Человек, приехавший последним, — все называли его коронером — стоял в ногах кровати, не спеша разворачивая пластинку «Джуси-Фрут» и слушая отчет медика об обстоятельствах смерти Пола Даниловича. Второй медик убирал так и не пригодившееся медицинское оборудование обратно в сумку. Коронер, внимательно слушая, аккуратно сложил пластинку, после чего положил ее в рот.

Когда медик закончил говорить, коронер приподнял простыню и наклонился, чтобы ближе рассмотреть тело. Убедившись, что состояние трупа соответствует рассказу врача, он опустил край простыни и отошел от кровати. Медик прошел мимо Николь и спустился на первый этаж, чтобы позвать двух работников морга в белых халатах.

Коронер заполнил какие-то документы, подложив под листы портфель. Закончив с документами, он подошел к Николь. Ему было тяжело идти, потому что при каждом шаге приходилось поднимать тяжелую скобу, скреплявшую его правую ногу. Нижняя ее часть проходила сквозь носок ботинка и шла под брюками до самого бедра, где верхний шарнир протер на темно-синей материи лоснящееся пятно.

— Вы его жена? — произнес он с дежурной, как она решила, улыбкой на лице.

Коронер был полноватым мужчиной средних лет, бледным, с нездоровым румянцем на щеках и сеточкой вен на носу. Редеющие волосы и короткие баки были недавно покрашены в черный цвет; Николь уловила исходящий от него запах гигиенической пудры и цветочного бальзама для волос. В маленькой спальне оказалось слишком душно для его костюма-тройки, и на лбу у него выступили капельки пота.

Коронер ждал ответа, методично пережевывая жвачку одутловатым ртом.

Не дождавшись ответа Николь, он вывел ее в коридор и остановился рядом с лестницей на первый этаж, где было немного прохладнее. При ходьбе раздавался скрип металлической скобы.

— Меня зовут Томас О'Мэлли, — вежливо представился он. — Я коронер округа Лакавонна. Соболезную вашей потере, но, как вы понимаете, я обязан задать вам несколько вопросов.

Николь прислонилась к стене и отвернулась. Она плотнее запахнула шелковый халат, под которым, кроме ее обнаженного тела, ничего не было.

— Вы раньше не замечали у него никаких симптомов? — спросил О'Мэлли. — Ничего необычного?

Она покачала головой, не глядя на него, но, чувствуя, как он, подобно всем мужчинам, ласкает взглядом ее фигуру.

Николь, девушка двадцати двух лет, порой была склонна воспринимать свою красоту как проклятье, которым Господь обрек ее на страдания.

Ее тело сформировалось рано — слишком рано, чтобы она успела осознать, какую опасную страсть будят изгибы тела молодой девушки в мужчине. Потеря девственности стала для нее столь же жестоким, сколь и нежеланным опытом. С тех пор она ни разу не посмела даже намекнуть кому-то на страдания, что пережила в тот день. Однако ее с виду невинные глаза опасливо изучали каждого. мужчину. И ее чувственные губы, нередко сносившие удары мужcких рук, почти никогда не улыбались.

— Ваш муж пил какие-нибудь лекарства? — спросил О'Мэлли. — Или, может быть, он посещал врача?

— Нет.

— Он не принимал «Виагру»?

Николь медленно покачала головой.

— Я не имел в виду ничего личного… — объяснил О'Мэлли. — Но человек его возраста…

— Мой муж был намного старше меня, — глухим голосом проговорила она. — Но подобных проблем мы никогда не испытывали.

— А что-нибудь из природных лекарств.? Или пищевых добавок?

— Да. По-моему, да, какие-то добавки он использовал. Если я не ошибаюсь, для профилактики болезни Альцгеймера, — после небольшой паузы она добавила: — Его отец страдал от болезни Альцгеймера, и он боялся, что сам может заболеть.

— В основном, эти добавки не помогают, — сказал О’Мэлли. — Некоторые из них могут даже навредить. Где он их брал?

— Какой-то друг в Лас-Вегасе дал ему одну упаковку, сразу после нашей свадьбы.

— Я проверю шкафчик с лекарствами, — сказал О’Мэлли. — Вы не помните, ваш муж говорил что-нибудь перед смертью? Какие-нибудь последние слова?

Николь закрыла глаза, пытаясь вспомнить те ужасные последние секунды.

— Нет, — прошептала она.

— Его ничто не беспокоило? Никаких тревог, волнений или стрессов?

О’Мэлли будто бы хотел выведать нужную ему информацию, не спрашивая напрямую, что именно произошло в те последние душные мгновения в их супружеской постели. Она могла рассказать, путаясь в собственных словах, как довела до смерти человека, виновного разве что в любви к ней, — но понял бы ее коронер? Мог ли хоть кто-то понять, как отчаянно проклинала она свою физическую привлекательность, вызывающую страстный голод в глазах мужчин? Она точно знала: это, и ничто другое, убило Пола. Одинокий престарелый мужчина освободил девушку от того кошмара, в который превратилась ее жизнь, но сам стал жертвой пробужденного ею желания. То, что привлекло его в ней, стало орудием убийства.

— У вас не было чувства, будто он что-то скрывает? — продолжал вопросы О’Мэлли.

Николь широко распахнула глаза. Вопрос заставил ее насторожиться.

— Что вы имеете в виду? — спросила она в ответ.

Внезапно он начал казаться ей подозрительным — этот человек, стоявший возле нее. Он был так близко, что она ощущала сладкий запах его жевательной резинки и различала еле видную паутинку сосудов на румяных, истинно ирландских щеках. Слишком близко.

— Иногда у мужчин бывают проблемы… — поспешил объясниться О’Мэлли, — которые они не хотят обсуждать с женами, чтобы не беспокоить их. Они молчат, запирают свои беспокойства внутри себя. Это может иметь нежелательные последствия.

— Пол был не таким, — ответила она. — Он ничего от меня не скрывал.

Пол Данилович был простым человеком, в отличие от большинства мужчин, что она встречала. И он не был привлекательным. Но он очень дорожил Николь как женой, и она часто ловила на себе удивленный взгляд его преданно-щенячьих глаз, словно Пол никак не мог поверить, что она действительно принадлежит ему. «Пока смерть не разлучит нас», — подумалось ей. Она видела, как за спиной О’Мэлли санитары поднимают безжизненное тело Пола с кровати. Слезы выступили у нее на глазах'. Чтобы не заплакать, она прикусила нижнюю губу.

Она знала, о чем думают санитары, — видела по взглядам, которые те то и дело бросали на нее, словно мальчишки, надеясь увидеть приоткрытую грудь или бедро. Должно быть, они сейчас гадали, что она выделывала в постели со своим мужем. Старик, который ей в отцы годится, через четыре недели после свадьбы умирает, обхваченный ее длинными ногами. Она так и видела те порнографические картинки, что проносились у них в сознании.

«Ну и черт с ними», — решила она.

— Думаю, это из-за сердца, — сказал О’Мэлли; его голос, как ей показалось, приобрел сочувственные нотки. — Я постараюсь не распространяться об этом случае. Не нужно, чтобы в городе знали подробности.

— Я была бы вам очень признательна, — ответила Николь.

Но она знала, что подробности так или иначе станут известны. Особенно здесь, в Миддл-Вэлли — городке, где строгие этические нормы были не в почете. Здесь подобная история будет с успехом передаваться от соседа к соседу и обрастать все новыми деталями с каждым пересказом.

Несмотря на то, что в Миддл-Вэлли, как и везде в Америке, царило разнообразие национальностей, его душой были, конечно же, русские. Основной приток населения в этот маленький городок в холмистой части северо-восточной Пенсильвании произошел в 1917 году, когда сюда после революции бежали белые эмигранты. В то время как наиболее богатые семьи: Романовы, Оболенские и прочие, — собрав все ценности, что могли увезти, осели в Париже, Лондоне и Ривьере, менее состоятельные влились в поток европейских эмигрантов, которым открыли путь в Америку. Платой за бегство было подписание контракта на работу в угольных шахтах городков вроде Миддл-Вэлли. В течение последующих лет сюда приезжали русские евреи, изгнанники и беглецы в поисках политического убежища; за ними последовала последняя волна иммигрантов, покинувших Россию после развала Советского Союза. Все то, что осталось у них от родины, — обычаи, суеверия и недоверчивая натура — они передавали детям и внукам вместе с огромной любовью русского народа к сплетням. Поэтому подробности чьей-либо смерти всегда являлись в Миддл-Вэлли предметом повышенного интереса, особенно если покойный был связан с чужаками вроде Николь.

— В подобных случаях вскрытие не нужно, — продолжал О'Мэлли. — Если хотите, мои люди доставят тело в местное бюро похоронных услуг. Так вы сэкономите на услугах гробовщика.

— Спасибо.

— Если этим вечером вы хотите побыть с друзьями, я мог бы вас довезти.

— У меня здесь нет друзей, — вздохнула она.

— Даже среди соседей?

— Даже среди соседей. В этом городе сложно обзавестись друзьями.

— Я понимаю. К приезжим тут относятся с большим подозрением.

Работники морга на каталке вывозили накрытый простыней труп Пола из комнаты, и О’Мэлли дотронулся до Николь, чтобы та отошла с их пути. Каталку провезли мимо нее — так близко, что она могла коснуться Пола, протянув руку, — и затем, обогнув угол, остановили у лестницы.

О’Мэлли наклонился к ней и тихим голосом, будто бы не хотел, чтобы его услышал кто-то еще, произнес:

— Ваш муж никогда не рассказывал вам… — он сделал паузу, видимо, пытаясь подобрать нужные слова. — Ваш муж никогда не намекал вам, что он может что-то скрывать?

— Например? — осторожно спросила она. Этот вопрос, только заданный другими словами, она слышала от него уже второй раз.

— Я не знаю. Может, он что-нибудь держал в секрете, — чувствуя, что она смотрит на него с недоверием, он поспешно объяснился: — Если его что-то беспокоило и он не рассказывал вам, это могло быть причиной стресса. Возможно, настолько сильного, что он стал решающим фактором в его смерти.

Объяснение выглядело логичным, однако ей не давало покоя его нервное поведение.

— Я уже сказала вам — Пол ничего никогда от меня не скрывал.

О’Мэлли пристально посмотрел ей в глаза, как будто пытался выяснить, насколько она с ним откровенна.

— Да, наверное, так и было, — наконец сказал он. — Я бы тоже не стал ничего скрывать от такой красивой женщины, как вы.

Он вложил ей в руку визитку.

— Позвоните мне после похорон, — предложил он. — Возможно, мы сумеем помочь друг другу.

Ничего не изменилось. Даже когда тело ее мужа лежало на первом этаже, все равно ближайший самец видел в ней только легкую добычу.

Она привыкла игнорировать подобные неуклюжие проявления внимания.

Однако подозрительную убежденность коронера в том, что у Пола были от нее секреты, проигнорировать оказалось сложнее.

3

Той же ночью в другой части города Виктор Росток делал вид, что не замечает человека, проскользнувшего в здание полицейского участка и теперь крадущегося к нему со спины. Временный шеф полиции Миддл-Вэлли, лицо которого было освещено ярким светом монитора, осознавал, что представляет собой заманчивую мишень. Этим вечером из двоих патрульных смены первый уехал с медиками по вызову 911, второй просто не пришел. В итоге, Росток находился в участке один. Для того, кому требовалось проникнуть внутрь, лучше возможности было не найти.

В Миддл-Вэлли под временным начальством Ростка работали девять полицейских, из них пять — с полной занятостью и четверо — с частичной. Полицейский участок занимал четыре комнаты кирпичного здания, некогда бывшего таверной. Холодильник для пива в задней части помещения переоборудовали под камеру, комнаты — под офисы.

Во времена процветания Миддл-Вэлли, когда численность населения городка превосходила пятнадцать тысяч, подобных таверн в нем были десятки. Тогда антрацитовые жилы, залегающие под землей, были настолько богаты, а нехватка рабочей силы — настолько острой, что горнодобывающие компании выписывали рабочих со всей Европы. Пассажирские лайнеры высаживали иммигрантов в Нью-Йорке и Балтиморе, откуда их на специальных поездах доставляли в северо-восточную Пенсильванию. Бум продолжался полвека. Когда залежи иссякли, владельцы шахт вернулись в Нью-Порт и Нью-Йорк, оставив после себя изрытые долины, загрязненные реки и обедневшие города.

Однако многие иммигранты из Восточной Европы, в особенности русские, все равно считали эту жизнь лучше той, что была у них в родных штетлах^[1] и деревушках. Здесь они получили водопровод, электричество и бесплатное образование для детей, и, даже несмотря на то что многие со временем разъехались по крупным промышленным центрам, в маленьких городках вроде Миддл-Вэлли осталось достаточно людей, чтобы поддерживать хоть какую-то жизнь. В такой обстановке и вырос Виктор Росток.

— Я мог бы перерезать тебе горло, — вдруг прорычал невидимый гость. Это был человек-великан, умевший передвигаться абсолютно бесшумно.

Росток не потрудился развернуться.

— Чем? — спросил он. — Упаковкой «Маунтин-Дью»?

— Ох, черт, — проворчал великан. — Ты увидел мое отражение в мониторе.

— Да, и еще услышал твое дыхание, — Росток медленно повернулся и поднял глаза на гиганта-полицейского, возвышавшегося над ним. — Ты всегда про него забываешь.

Это была старая игра, которую они вели, чтобы развеять скуку полицейской службы: за последние два года в городке не было совершено ни одного тяжкого преступления. Отто Бракнер, ветеран войск специального назначения, был известен своим умением заставать ничего не подозревающих врагов врасплох. Его череп всегда был гладко выбрит, а кончики длинных усов закручены кверху. Сам Бракнер находил свою внешность восхитительной, однако многие люди считали, что она давит на психику.

— Сколько еще ночей ты собираешься сидеть за этим файлом? — поинтересовался Бракнер.

Росток в ответ только пожал плечами. Будучи на тридцать сантиметров ниже и на полсотни килограммов легче патрульного, он не испытывал рядом с великаном Бракнером неуверенности. Он обожал играть в его военные игры и обычно выходил из них победителем. Несмотря на то что сам Росток никогда не служил, у него был воинский склад ума. Эту черту он унаследовал от предков-татар, как и широкие плечи, и мощную грудь. Его прародители, трудившиеся на глинистых почвах картофельных полей в долине Дона, оттачивали боевые навыки в сражениях за родную землю. И хотя влияние их генов за несколько поколений жизни в Америке несколько ослабло, оно все еще угадывалось в его суровом лице, на котором мало кому доводилось видеть улыбку.

— По-моему, я потерял чувство времени, — сказал Росток. Зевнув, он потянулся, хотя на самом деле не так уж и сильно устал.

— Ты бы пошел домой, поспал, — предложил Бракнер. Он протянул Ростку банку «Дью» из упаковки, что принес с собой. — Выйдешь на дежурство, когда начнется смена, через семь часов.

От «Дью» Росток отказался. Бракнер разломил упаковку с шестью банками напополам. Три поставил в холодильник, остальные взял с собой и тут же открыл одну из них, щелкнув алюминиевым ключом. Кофе вызывал у Бракнера расстройство желудка и потому, чтобы взбодриться в ночную смену, он пил напитки с высоким содержанием кофеина.

— Брось это, — сказал он. — Дело о смерти того старика закрыли два месяца назад. Раз коронер говорит, что он покончил с собой, ты, как ни крути, не превратишь это в убийство.

Он уселся на вращающееся кресло, которое под весом его тела жалобно заскрипело.

Когда Бракнер играл за школьную футбольную команду, журналисты прозвали его «Увальнем». С тех пор он только прибавил в весе и мускулатуре, и прозвище Осталось за ним, хотя теперь его чаще произносили с восхищением, нежели в насмешку.

— О’Мэлли видит все не так, как я, — ответил Росток.

— Ты помешался на этом деле, что ли?

Зеленая банка «Дью» исчезла в густых усах Бракнера. Одним глотком он осушил почти половину.

— Не то чтобы помешался. Просто мне любопытно. Почему-то кажется, что эта смерть нуждается в расследовании.

— Один ты считаешь, будто бы старика Ивана убили, — ответил Бракнер. — О’Мэлли записал это как суицид. Данилович, сказал он, покончил с собой, спрыгнув с крыши психиатрической больницы округа Лака-вонна.

— Обычно, когда человек собирается спрыгнуть с крыши, он предварительно не ломает себе все пальцы на правой руке. Это просто бессмысленно.

— Старик лечился в психушке, — напомнил Бракнер. — И сидел там потому, что пережил нервный срыв. С чего ты решил, что он будет поступать осмысленно?

— Он находился там всего две недели, — возразил Росток. — А до срыва вел вполне нормальную жизнь, без намека на какие-то странности.

— Росток, ему было восемьдесят лет, и он страдал от болезни Альцгеймера. Ты всерьез полагаешь, что убийца пробрался в охраняемую клинику, чтобы избавиться от восьмидесятилетнего старика с провалами в памяти? То есть, зачем это кому-то вообще? Смысл убивать человека, если он ничего не помнит?

— Какие-то воспоминания у него все-таки оставались. Болезнь была на ранней стадии, и большую часть времени он находился в здравом уме.

— Ладно, а мотив? Допустим, он знал какую-то страшную тайну — так болезнь наверняка стерла ее из памяти. Я лично так думаю: в один из тех моментов, когда он, по твоим словам, находился в здравом уме, старик осознал, что с ним происходит, и испугался, что до конца дней будет жить овощем. Потому и прыгнул.

Допив первую банку «Дью», Бракнер одной рукой сдавил ее и бросил в мусорную корзину. Шум разбудил канареек в клетке — они захлопали крыльями и взволнованно защебетали, но вскоре опять заснули.

— Так или иначе, — уже тише продолжил Бракнер, открывая вторую банку, — О’Мэлли сказал, что пальцы сломались при ударе о тротуар. Наверное, старик выставил вперед руку, чтобы защититься. Коронер говорит, он видел, так самоубийцы делают.

— Если бы Данилович пытался защититься, то запястье и локтевые суставы пострадали бы больше,— пробормотал Росток.

— Росток, ты медэкспертом заделался?

— Просто, я прочитал отчет о вскрытии.

— Давай смотреть на вещи реально. Что у тебя есть? — он кивнул на монитор с текстом файла. — Дело о смерти восьмидесятилетнего психопата, который прыгнул с крыши. Ты хоть представляешь, сколько таких по стране?

— Иван Данилович не прыгнул, — не соглашался Росток. — Его скинули. И я думаю, это как-то связано с погромом у него в доме.

— Опять двадцать пять, — Бракнер закатил глаза. — Погром устроили вандалы. Подростки искали, чего бы стащить.

— Его сын говорит, что ничего не пропало.

— А откуда Полу знать, пропало что-нибудь или нет? Он жил в Лас-Вегасе и не приезжал к отцу, пока старик Данилович не погиб.

— По-моему, на вандализм это не похоже, — сказал Росток.

— Они разрезали матрасы, выкинули все из ящиков и даже подушки выпотрошили. Мне кажется, очень даже похоже на вандалов.

— Вандалы бы поломали мебель и выбили стекла. А эти аккуратно развинтили граммофон отверткой, у телевизора сняли заднюю панель, но так, что он остался в рабочем состоянии. Да, вещи из ящиков вынули, но аккуратно разложили вдоль стен. Даже матрасы и подушки, которые вандалы просто порвали бы, распарывали только по швам. И вспомни фотографии: они не разбили ни одной рамки. Карточки аккуратно достали и сложили на столе в кухне, словно кто-то специально старался их не порвать.

— Значит, нам попались аккуратные вандалы, — g заключил Бракнер. — Вдруг они страдали от навязчивого невроза?»

— Не паясничай. Подростки не вели бы себя так аккуратно, и тем более не стали бы рыть ямы в подвале. А наркоманы попросту вынесли бы из дома все мало-мальски ценное. Нет, кто-то там что-то искал, долго и упорно. И что бы это ни было, я думаю, оно стало причиной смерти Даниловича.

4

— Когда ты изложил эту версию сыну старика, он выставил тебя из дома. Как он тебя назвал — некомпетентным?

— Пол не хочет поверить в то, что его отца убили.

— И никто не хочет, кроме тебя. Ты меня извини, Росток, но ты сейчас пытаешься ссать против ветра. Ты серьезно хочешь доказать, что Даниловича убили?

— Хочу, и докажу. Не сразу, конечно.

— И ты думаешь, что нашел то самое великое дело об убийстве, раскрыв которое, ты наконец получишь пост шефа полиции вместо исполняющего обязанности? Не обманывай себя. Шеф полиции должен быть замешан в политике. Нужные люди назначат своего человека, который обеспечит им большинство голосов в день выборов. И этот человек не ты. При всем моем уважении, Росток, — ты же одиночка; тебя даже по имени никто не зовет. Ты им обеспечишь свой Голос — что дальше?

Бракнер мясистыми пальцами обхватил вторую банку «Дью». Проглотив содержимое в три глотка, он сдавил ее в ладони и отправил в последний путь к мусорной корзине. Росток поморщился при лязге металла, но канарейки на сей раз не проснулись.

— В любом случае, — продолжал Бракнер, — если ты принесешь дело Даниловича к прокурору округа и начнешь ему доказывать, что старика убили, тебя выпроводят под дружный хохот.

— Для прокурора у меня еще недостаточно доказательств, — ответил Росток, поворачиваясь к монитору. — Но я уверен: ответ в этом файле. Просто я его не вижу. Пока не вижу.

— Может быть, это потому, что там и видеть-то нечего? — предположил Бракнер. — В тебе, по-моему, опять проснулись гены предков. Правильно О'Мэлли говорит: вам, русским, везде чудится заговор.

— Да, такие уж мы, — пожал плечами Росток. — Ко всему относимся с подозрением. Это от природы.

— Особенно у тебя. Ты подозреваешь всех и во всем.

— Меня так воспитывали, — Росток давно привык к подобным замечаниям. Несмотря на то, что упрек Бракнера был сделан по-дружески, Росток решил объяснить: — На ночь мне не рассказывали сказки о том, как Питер Пен убегал от Капитана Крюка. Вместо них я слушал истории о реальных людях: маленьких детях и их родителях, на которых доносили соседи, у которых сжигали дома и которых потом преследовали большевики и коммунисты. И главными героями в этих историях всегда были люди, сумевшие выжить. Знаешь, как им это удавалось? Они никому не верили.

— Но «холодная война» же давно закончилась. И все эти дела с коммунистами — давняя история.

— Только не для тех, кто прошел через это, — настаивал Росток. — В Миддл-Вэлли живут люди, пережившие концлагеря и пытки в тюрьмах Лубянки. Некоторые старожилы еще помнят, как Сталин морил голодом два миллиона украинцев, как в 50-х годах военные проводили секретные биохимические эксперименты, погубившие тысячи людей на северном Урале. Живя в таких условиях, они научились никому не доверять. И научили этому своих детей.

5

Никому не верь. Будь готов к предательству.

Этот урок Росток навсегда усвоил от своего деда, Александра Владимировича. Тот был образованным человеком, школьным учителем, который вместе с донскими казаками воевал против большевиков на Южном Фронте. Раненный в битве под Воронежем, он попал в плен к красноармейцам и провел два года в одном из первых концлагерей Красной Армии. Зимой бежал, путь приходилось прокладывать по снегам. Александр сумел добраться до Крыма, где над ним сжалился капитан грузового судна и тайно провел на борт. Так, вместе с волной первых российских эмигрантов, он отправился в Миддл-Вэлли, где ему ничего не оставалось, кроме как добывать уголь в шахтах. Женился поздно, на русской женщине по имени Елизавета, которая родила ему сына.

Но и светлой жизни на новой земле пришел конец, когда Елизавета умерла. «Где одна смерть, там трое смертей», — гласило русское суеверие, и Александр начал ждать, когда замкнется круг судьбы. Его сын, отец Виктора, погиб через год во время взрыва метана в последней из действующих шахт Миддл-Вэлли. Александр позже говорил, что трагедию можно было предотвратить, если бы шахтеры следовали древней традиции и брали с собой в шахты канареек. Спустя еще восемь месяцев умерла мать маленького Виктора, Ирина. Ее убил рак шейки матки, причинив ужасные страдания, на которые ребенок вынужден был смотреть. Смерть забрала троих членов семьи, и семидесятидвухлетний Александр вместе с пятилетним внуком остались единственными, кто выжил.

Старик воспитывал внука в своей Фанере. Это его взгляд на русскую историю перенял Росток, с его слов знал древние легенды, изучил кириллицу и научился уважать те ценности, которые сочли бы за глупость везде, кроме подобных иммигрантских сообществ. Окружающий мир виделся мальчику таким же враждебным, каким Александр считал свою родину, и чтобы выжить в нем, дед научил внучка быть скрытным, никому не доверять и всегда помнить о предательстве. В конце концов, так учился выживать сам Александр.

Когда мальчику было четырнадцать, упрямое сердце старика все же не выдержало. До своего совершеннолетия Росток жил в пустом доме; ему помогали соседи, которые, не доверяя властям, не желали отдавать мальчика под опеку Общества помощи детям.

— Давай же, Росток, выше нос, — сказал Бракнер, прервав размышления Виктора. — Нельзя все время жить прошлым.

Росток в ответ только пожал плечами. Он и не ждал, что Бракнер его поймет. Тот вырос в Скрантоне^[2], и его предки из Германии так тесно слились с местным населением, что он вряд ли задумывался о своем происхождении.

— Ладно, — вздохнул Бракнер. — Не хочу с тобой спорить: допустим, Ивана действительно убили. Но ты мне так и не назвал мотив. Зачем кому-то прокрадываться в психиатрическую клинику и убивать восьмидесятилетнего пациента? К чему создавать себе лишние проблемы ради убийства старика, который и так долго не протянул бы?

Прежде чем Росток успел ответить, у него зазвонил мобильный. На экране высветился номер Уолтера Зайко — патрульного, уехавшего с медиками по вызову 911.

Росток с хмурым видом прослушал сообщение, затем отрывисто отдал патрульному приказания и, встав, направился к двери.

— Звонил Занко, — сказал он, обернувшись через плечо. — Коронер собирается вывозить труп из дома Даниловича.

— Какого черта окружной коронер приехал в Миддл-Вэлли, не предупредив нас? — спросил Бракнер, подбегая к Ростку.

— Не знаю. Но это труп Пола Даниловича. Сына Ивана.

6

Когда О’Мэлли пошел в спальню забрать свой дипломат, Николь услышала, как на первом этаже кто-то спорит.

Приехали двое полицейских. Один из них был самым большим человеком, которого ей когда-либо доводилось видеть. Грозный великан с огромными усами занял собой весь дверной проем, не давая работникам морга вывезти тело мужа. Второго полицейского по имени Виктор Росток она уже видела: он приходил к Полу и пытался что-то доказать ему насчет погрома в доме. Однако его расследование ни к чему не привело, и подозреваемых обнаружить не удалось. Когда Росток предположил, что погром мог быть связан со смертью отца Пола, муж Николь разозлился и попросил офицера покинуть дом. Никогда в жизни она раньше не видела, чтобы Пол выходил из себя.

И вот Росток снова появился в ее доме, и, судя по выражению лица полицейского, пришел сюда не затем, чтобы выразить соболезнования. Рядом со своим напарником-великаном он смотрелся совсем маленьким, несмотря на крепкое телосложение. Хотя Росток всегда разговаривал спокойно, он умел психологически подчинить себе собеседника и сейчас настаивал на том, чтобы ему позволили осмотреть труп Пола. Никто не пытался ему мешать.

О’Мэлли негромко выругался, выйдя из спальни и увидев, что происходит внизу. Он вяло махнул рукой в знак приветствия.

— Похоже, полиция городка обеспокоена, — вздохнул он. — Надеюсь, от них не будет много проблем.

Росток, судя по всему, ждал, пока О’Мэлли спустится к нему, однако коронер не спешил.

Он подошел к Николь.

— Пусть наш разговор останется тайной, — прошептал он ей. — В особенности, для полиции.

Она сделала шаг назад.

— Вас ждут.

О’Мэлли еще раз кивнул и помахал Ростку рукой, давая понять, что скоро спустится.

— В ваших же интересах не создавать лишних препятствий, — предупредил ее О’Мэлли.

Она не стала ему отвечать.

— Я пытаюсь показать вам, что я на вашей стороне, — сказал он уже громче. — Я пообещал, что буду молчать, но и вы должны помочь мне. У меня только одна просьба: сообщите, если вдруг узнаете, что скрывал ваш муж.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — ответила она.

Он вновь пристально посмотрел на нее, словно пытался понять, не знает ли она больше, чем хочет показать.

— Если что, у вас есть моя визитная карточка, — проговорил он наконец.

Николь взглядом проводила О’Мэлли, который на искалеченной ноге спускался по лестнице к ожидающим его полицейским.

Затем последовал разговор, каждое слово которого она отлично слышала:

— Что вы здесь делаете? — поинтересовался Росток.

— Вероятно, свою работу, — ответил О’Мэлли. — Умер человек, и в мои обязанности входит выяснить обстоятельства его смерти.

— С каких это пор окружной прокурор приезжает прежде, чем его позовет полиция?

— Это вы опоздали, — заметил О’Мэлли. — А я проезжал неподалеку, и меня вызвали. На каком основании вы не позволяете моим людям уйти?

— Тело останется здесь, пока я не выясню, что именно произошло.

Росток производил впечатление человека, которого не легко заставить сдвинуться с места против собственной воли. Мускулистое телосложение и скучающее выражение лица наводили на мысли о нем как о флегматичном тугодуме. Но Николь по первой встрече знала, насколько ошибочно подобное суждение.

— Он умер от сердечного приступа, Росток. Твой человек уже поговорил со вдовой…

Окончания фразы Николь не расслышала: О’Мэлли перешел на шепот, видимо, объясняя специфические детали смерти Пола.

— Вы никуда не увозите тело, пока я не осмотрю спальню, — настаивал Росток.

— Только из уважения к вдове, — согласился О’Мэлли. — Вы знали покойного?

— Он вырос в Миддл-Вэлли. Все здесь его знали.

— В таком случае, уверен, вы не хотите доставлять бедной женщине лишние страдания. Я сказал ей, что тело увезут в ближайшее похоронное бюро.

Росток поднял взгляд на Николь. Его глаза оставались бесстрастными, лишенными того похотливого любопытства, что читалось во взглядах других мужчин. Нельзя было понять, сочувствует ли он ей в связи со смертью Пола. Николь заметила, что русским вообще свойственно безразличие. Эту черту она подмечала у многих своих друзей и родственников, и всегда считала, что она связана с врожденной способностью мириться с любыми неудачами. Однако в случае с Ростком все было куда серьезнее. Она до сих пор помнила его холодность и отсутствие каких бы то ни было эмоций при их первой встрече. Привлекательный и даже красивый мужчина, он слишком подозрительно относился к окружающим и не доверял людям, которые пытались завязать с ним дружбу. В этом отношении Росток напоминал ей себя.

— Решение отправить тело в похоронное бюро было ошибкой с вашей стороны, — услышала она его тихий голос. — Я считаю, необходимо вскрытие.

— Он умер от сердечного приступа, — повторил О’Мэлли. — В этом я уверен.

— Пол был в хорошей физической форме, — сказал Росток. — Я видел, как он бегает каждое утро.

— Господи, Росток, ему было пятьдесят шесть лет. Мужчины его возраста, даже те, что в хорошей форме, умирают сплошь и рядом. Нет смысла делать вскрытие — в его смерти нет ничего необычного или подозрительного.

— А как насчет его отца? Вы помните, что случилось с ним? И всего два месяца назад.

— Вы про Ивана Даниловича? Не знал, что он был ему отцом, — в голосе О’Мэлли слышалось удивление. Но Николь знала мужчин достаточно хорошо, чтобы почувствовать ложь. — Конечно, я его помню. Но то дело не имеет никакого отношения к смерти Пола. Иван Данилович умер при совершенно иных обстоятельствах.

— Его убили.

— Опять вы за свое. Иван был психически неуравновешенным пожилым человеком, и он спрыгнул с крыши.

— Это был не суицид, — не унимался Росток. — С крыши его кто-то столкнул.

— И как вы это докажете?

— Я работаю над тем делом.

— Ради Бога, Росток, чего вы добиваетесь? Хотите пришить это дело одному из психопатов? В клинике как минимум восемь пациентов, за спиной у которых убийство, — потому они там и сидят. Но это не значит, что кто-то из них убил старика.

— Отец и сын умирают с интервалом в два месяца. Как часто такое происходит?

— Чаще, чем вы думаете. К тому же в обстоятельствах их смерти нет ничего общего. Отец умер от травм, полученных при падении. Сын отправился на тот свет счастливым. Вы сами видели тело — ни синяка, ни царапинки. Забудьте, Росток. Зачем искать проблему там, где ее нет.

Николь следила за разговором мужчин.

Здесь какая-то ошибка, думала она.

Пол никогда не говорил, будто его отец умер насильственной смертью.

Сказал только, что умер в доме престарелых.

— Сделайте хотя бы анализ крови, — продолжал Росток. — Проведите тесты.

— На что? С вами, русскими, одна проблема: везде ищете чертов заговор. Стоит мне приехать в Миддл-Вэлли, как начинается одна и та же история. Вы живете здесь уже несколько поколений, но до сих пор боитесь, что за спиной слежка.

— Я прошу только сделать анализ крови.

Росток снова поднял глаза на Николь.

— Хорошо, хорошо, — сдался наконец О’Мэлли. — скажу, чтобы ребята взяли пробу. Но могу поспорить, что ничего необычного мы не найдем. Я работаю коронером двадцать два года и сердечный приступ вижу сразу.

Николь отошла от перил, чувствуя себя неловко от взглядов Ростка. Выражение его лица заставило ее вспомнить офицеров полиции Лас-Вегаса и Нью-Йорка. И этот ее беспокоило. Оно было абсолютно ровным, с ничего не выражающим взглядом. Так офицеры обычно смотрели на подозреваемых.

7

— Это что сейчас было? — спросил Бракнер, когда они шли к машине.

— О чем ты?

— Зачем ты так настойчиво требовал от коронера анализ крови?

— Просто пытался заставить его выполнять свою работу, — ответил Росток.

— Он же сказал тебе, как умер Пол. Ты ему не веришь?

— А ты?

— Я лично верю. Он сказал, что мужик занимался любовью, потому и верю. В том смысле, что… Ты хорошо разглядел его жену? Говорят, она была танцовщицей в Лас-Вегасе. Онаже просто красотка, и без всякой косметики. Хоть сейчас в «Плэйбой».

— Отто, имей хоть каплю уважения. Ее мужа только что вынесли ногами вперед.

Бракнер ухмыльнулся и открыл дверь патрульной машины.

— С такой женщиной у меня у самого сердце не выдержало бы. Зато какая смерть…

— Завези меня в участок, — сказал Росток, усаживаясь в пассажирское кресло.

— Скоро два ночи, Росток. Тебе спать не надо?

— У меня еще есть работа.

Отто бросил на него удивленный взгляд и завел машину.

— Что такое? — спросил у него Росток. — Тебя что-то беспокоит?

— Обещай мне, что не станешь и тут искать убийство. Коронер уже записал в документах: сердечный приступ.

Не дождавшись ответа, Бракнер покачал головой.

— Ты хоть кому-нибудь веришь? — и через несколько мгновений добавил: — Меня тоже, наверное, в чем-нибудь подозреваешь.

Едва ли Росток заметил в голосе своего друга нотки оскорбленного самолюбия. Он думал о том, как Бракнер назвал вдову: красоткой. Да, она была красоткой. Такой же прекрасной, как и в тот день, когда он впервые ее увидел. Каких усилий стоило ему отводить от нее взгляд. Молодая и чувственная блондинка… Женщина, о какой мечтает большинство мужчин.

Как раз это обстоятельство и не давало ему покоя.

Подобные женщины обычно выбирают себе других. Выходят замуж за богатых, становятся показателем их статуса в обществе. Редкая танцовщица из Лас-Вегаса выйдет замуж за строителя, работающего на полставки, а потом, собрав все свои модные вещи, селится в старом доме в неприметном городишке.

А если такое и случается, размышлял Росток, то их мужья обычно не умирают через месяц после свадебной церемонии.

8

Вся информация о Николь, в достоверности которой Росток не сомневался, была переписана офицером Занко из ее водительских прав штата Невада. Остальное сводилось к слухам. Якобы Пол пару раз хвастался, что его жена раньше работала танцовщицей в Лас-Вегасе и выступала в «Мираже» и «Цезарь Палас»^[3]. Люди, впрочем, утверждали, что ее танцевальная карьера была короткой, а с Полом она познакомилась во время работы в эскорт-сервисе. Никто не мог понять, что она в нем нашла. Молодые девушки вроде нее, достаточно привлекательные, чтобы требовать со своих клиентов оплаты по первому разряду, редко выходят замуж за мужчин с основным источником дохода в виде пенсионного чека и покидают шик и блеск Лас-Вегаса ради городка вроде Миддл-Вэлли.

Ростку требовалось больше разузнать об этой молодой вдове с внешностью фотомодели. Он решил воспользоваться наиболее надежным способом — запросить информацию в базе данных Национального Центра Криминальной Информации ФБР. Росток зашел в систему через свой компьютер и ввел в поисковую форму ее девичью фамилию и номер социальной страховки.

Через пятнадцать секунд машина выдала информацию о двадцатидвухлетней Николетте Баронович, известной также как Ники Бэйрон и Николь Баронет, с тремя арестами по обвинению в проституции: один в Нью-Йорке и еще два — в Лас-Вегасе; кроме того, была однажды арестована и признана виновной в использовании поддельного чека, и один раз ее обвинили в хранении запрещенного вещества, хотя затем обвинение сняли.

Нарушения не слишком серьезные, подумал Росток. Однако в этой базе данных хранились записи только о тех обвинениях, что были предъявлены официально. Ростку же хотелось получить более полное представление о женщине, на которой был женат Пол Данилович, — он набрал номер центрального полицейского отделения Лас-Вегаса. Ему пришлось провести полчаса, перезванивая с одного городского участка в другой, пока наконец не ответил усталый голос женщины-полицейской, которая, похоже, знала что-то о Николь.

— Мне нужна информация о проститутке, раньше работавшей в Лас-Вегасе, — сказал Росток. — Ее зовут Николь или Николетта Баронович, и она также известна как Ники Бэйрон и Николь Баронет.

— Николь Баронет? — женщина на секунду задумалась. — Да, что-то знакомое, только та Николь, которую я знала, не была проституткой. Она работала в эскорт-сервисе.

— Разве это не одно и то же?

— Не обязательно. Насколько мы могли судить, фирма, где она работала, предлагала в основном законные услуги. Они даже давали объявления в местных газетах и «Желтых страницах»^[4]. Агентство нанимало танцовщиц, потерявших работу, — по-настоящему красивых девушек, с которыми мужчине было бы приятно просто поужинать или появиться на приеме. Конечно, это не означало, что девушки не могли согласиться на последующий секс, если мужчина им нравился. Однако пункта, предусматривающего оплату подобных услуг, в контракте официально не значилось, и потому они не более незаконны, чем обыкновенный секс с обоюдного согласия.

— Но сопровождать мужчин за деньги? — удивился Росток. — Разве это нормальное занятие?

— А что в наши дни нормально?

— Но ведь у нее были приводы в полицию. В базе данных я нашел записи по обвинениям в фальсификации, проституции и хранению наркотиков.

— Я же не сказала, что она святая. Сейчас проверю у себя в Компьютере.

Росток услышал стук пальцев по клавиатуре.

— А, вот она. Николь Баронет. Она также проходила по своему профессиональному имени Шампань — думаю, из-за цвета волос. Так вот: родилась в Бруклине, сбежала из дома в шестнадцать лет, после чего жила на улице; в восемнадцать лет была арестована по обвинению в проституции. Обычная ситуация для девочки, сбежавшей из дома. Всегда найдется кто-нибудь готовый прибрать ее к рукам. Ей дали шесть месяцев условно и провели воспитательную беседу. Затем она приехала в Лас-Вегас, где некий друг пообещал ей найти высокооплачиваемую работу в одном из танцевальных шоу в «Мираже». Работу он действительно нашел, но продержалась Николь всего три месяца. Несмотря на подходящую внешность, у девушки отсутствовала профессиональная подготовка.

— И у вас все это записано?

— Обычная процедура. Мы теперь заносим все заметки и стенограммы разговоров в компьютер. Так каждый офицер имеет к ним доступ. Мне продолжать?

— Да, пожалуйста.

— Она жила в старой части города со своим приятелем до тех пор, пока у них не закончились деньги. Ему тогда пришлось подделать ее подпись на Чеке в винном магазине — по крайней мере, так она сказала судье. Я как-то видела этого ее приятеля. До сих пор не пойму, что такая красавица нашла в этом неудачнике. В общем, ее отпустили под залог; единственной легальной работой, которую она могла в то время найти, был эскорт-сервис. Ее записали под именем Шампань и оценили в две сотни долларов за час.

Первое обвинение в проституции было снято из чисто формальных соображений. Шесть месяцев спустя наши ребята взяли ее в номере отеля во время облавы на одного француза — торговца наркотиками. Прокурор предъявил ей обвинения в проституции и хранении наркотиков. Что бы вы думали? Торговцу дают три года, Николь отпускают.

— Неплохой у нее был адвокат.

— Эскорт-сервисы всегда нанимают самых лучших. Французик, кстати, был закоренелым наркоманом.

— А Николь?

— Анализы не выявили никаких следов наркотиков. Мы получили ордер, обыскали ее квартиру со специально обученной ищейкой, но безрезультатно. Что неудивительно: девочка была не из тех, кто балуется наркотой, — после паузы она добавила: — Если хотите знать мое мнение — она хороший человек, просто попала в плохую ситуацию.

— Три ареста в Лас-Вегасе — и вы говорите, что она хороший человек?

— Но ее ни разу не признали виновной, — напомнила женщина. — И справляется она куда лучше большинства девок, что мы тут видим. У тех постоянные проблемы — с наркотиками, мужчинами или деньгами, а то еще, не дай бог, маньяку попадется или не с тем мужиком роман заведет. Но если они принимают неверные решения, это еще не значит, что они плохие люди.

— То есть, всегда виноват кто-то другой, так? Иногда и так. А вас-то она почему заинтересовала? У нее что-то случилось?

— Нет, пока нет. Кстати, вы слышали, что она вышла замуж и уехала из Лас-Вегаса?

— Да, знаю, в прошлом месяце. Ее муж вроде бы из другого штата и старше ее.

— Старше на тридцать четыре года, если быть точным, — сказал Росток. — Годился ей в отцы. Вас не удивило, что такая красивая девушка вышла замуж за старика на пенсии?

— Удивило. Ее хорошо знали на Стрип^[5], и об их свадьбе еще долго сплетничали. Вы хотите знать, как это произошло или почему?

— Давайте начнем с «как».

— Ну, это самое простое. Одним вечером этот старик снял ее в агентстве — вроде бы, чтобы появиться на ужине и шоу в «Цезарь Палас». На следующее утро она просыпается в номере отеля с обручальным кольцом на пальце, а он демонстрирует ей свидетельство о браке и две полароидные фотографии со свадьбы, сделанные в Часовенке за Углом^[6]. Она же не помнит ни церемонии, ни того, что произошло после ужина. Однако бракосочетание прошло по всем правилам, и свидетелями выступали ее знакомые.

— Может быть, ее накачали наркотиками?

— Свидетели утверждают, что ничего подобного не было. Они говорят, что Николь весь вечер вела себя абсолютно нормально. Но теперь, внимание, самое интересное: по слухам, эскорт-сервисом заправляет местная русская мафия.

— «Организация»?

— Так они себя называют. Оба свидетеля на свадьбе были русскими.

— Как и ее жених. Только он — во втором поколении.

— Я этого не знала. В любом случае, все еще любопытней, чем кажется. Ходили слухи, что этот старик выиграл ее в покер, я, впрочем, в этом сильно сомневаюсь. Говорили и другое: это было нечто вроде запланированной свадьбы, мол, есть такая русская традиция; но и это маловероятно, так как Николь была востребована в эскорте и русские имели с нее слишком много денег, чтобы вот так просто отпустить. Однако же они благословили свадьбу и разрешили девушке уехать с мужем. Необычно, как думаете?

— Для меня куда необычнее вопрос «зачем». Если она знала его всего один вечер и даже не помнила самой свадьбы, то почему уехала с ним из города?

— Это как раз просто. Я с такими девушками очень много общалась, и все как одна говорят, что им очень хотелось бы начать жизнь заново. Даже законченные наркоманки в моменты просветления мечтают о маленьком доме с белым заборчиком, любящем муже и детках. Думаю, Николь увидела в замужестве шанс на новую жизнь и решила им воспользоваться. Вы можете подумать, что она купила себе путь к свободе. Но судя по тому, что я слышала, она счастлива в браке, живет сейчас в маленьком городишке и пытается забыть прошлую жизнь. Про эту девушку можно сказать, что ей повезло.

— Только ее везение закончилось, — Росток рассказал женщине о смерти Пола.

Повесив трубку, Росток задался вопросом, была ли Николь действительно невинной. Или же он имел дело с умной женщиной, которая использовала свою красоту, чтобы манипулировать мужчинами? Он не сомневался, что и другие танцовщицы находили себе мужей на тридцать лет старше. Только они, скорее всего, отыскивали себе стариков побогаче.

Росток заключил, что придется потрудиться, чтобы выяснить о Николь всю правду.

Устало вздохнув, он вновь вернулся к файлу с записями по делу Даниловича. Если бы он только мог заставить прокурора поверить, что старика Ивана убили!

Потому что если убили отца, то можно с уверенностью сказать, что убили и сына.

9

Поминальная служба по Полу Даниловичу, согласно местному обычаю, состоялась через три дня после его смерти в русской старообрядческой церкви Святой Софии — одной из трех церквей Миддл-Вэлли. Николь помнила, как поразилась, впервые увидев ее золотые византийские купола, возвышающиеся над долиной Лакавонны. Они удивительно контрастировали со шрамами, что остались на склонах холмов от давно заброшенных антрацитовых шахт. Молодая девушка, лелеявшая надежду раз и навсегда покончить со своим прошлым, увидела в этих куполах доброе предзнаменование.

Но недолгая золотая пора прошла, и вот Николь стоит посреди церкви Святой Софии, а тело Пола лежит перед ней в гробу. Она была в соборе впервые, и теперь видела, что здание, издали казавшееся таким прекрасным, на самом деле было на грани развала, причиной которому стало чудовищное экологическое преступление.

Пол как-то рассказывал ей об огромной сети заброшенных шахт под долиной Лакавонны; горнодобывающие компании оставили после себя туннели, и штат потратил миллионы долларов на их затопление и герметизацию. Однако из-за огромного количества шахт и сложности проекта, гарантии того, что каждый туннель затоплен, не было. В некоторых из них скапливалась сера, вымываемая грунтовыми водами; периодически они рушились, вызывая оседания почвы и разрушение зданий, — кроме того, на поверхность просачивались и скапливались в подвалах токсичные или взрывоопасные газы вроде метана. Как раз под Миддл-Вэлли находились лабиринты наименее стабильных шахт, и именно это являлось причиной постепенного разрушения церкви.

Алтарь был расположен за двойными дверьми иконостаса, отделанного позолотой и украшенного образами у святых. Иконы, впрочем, начинали темнеть, золотая 2 краска местами высохла, а сама стена покосилась — вероятно, из-за оседания почвы. Многие витражи из-за деформации рам были разбиты, вместо двух даже пришлось вставить листы фанеры. Сводчатый потолок храма был расписан в стиле ренессанс — некогда живописная фреска изображала Успение Пресвятой Девы Марии. Однако ее вид портили пятна от протекающей воды, темневшие g по всему потолку. Огромные трещины, будто молнии,  взбегали вверх по стенам, напоминая о неминуемом разрушении храма. Под куполом свили себе гнезда воробьи, В и их помет пятнами белел на старых деревянных балках.

В воздухе висел сырой запах плесени. Из-за опасности взрыва при утечке метана свечи, столь дорогие православным христианам, давно заменили пластиковыми имитациями с электрическими лампочками.

Какое жалкое место для поминальной службы. Николь жалела, что не нашла в себе сил отказать священнику.

Церковнослужитель, называвший себя епископом Сергием, появился на пороге дома Николь на утро после смерти мужа. Это был странный мрачный человек, словно пришедший из другой эпохи. От него пахло потом, волосы были нечесаны, а массивная фигура, облаченная в черную рясу до пола, заслоняла весь дверной проем.

— Матерь Божья, — пробормотал он, бесстыдно разглядывая ее фигуру.

Он казался выходцем из сообщества священников прошлых веков, когда те старались быть ближе к мирянам. Его ряса была сшита из грубой шерстяной ткани. Из-за пурпурного пояса торчало православное распятие. Седеющие волосы свисали ниже плеч длинными грязными патлами, борода заканчивалась двумя растрепанными хвостами.

Но больше всего в его внешности ее насторожили глаза.

Они были холодными: холодными, серыми и жестокими.

«Слишком жестокими для священника», — подумала она.

Они сидели глубоко в глазницах, над которыми нависли тяжелые надбровные дуги, и напоминали ей двух злобных бесов, готовых выскочить из своих нор и наброситься на нее, когда она отвернется. Ей казалось, будто один только взгляд епископа пригвоздил ее к месту.

Глухим голосом с сильным русским акцентом он назвал Николь свое имя и сообщил, что лично проведет службу за упокой души Павла Ивановича Даниловича; И сделает это по старым церковным традициям. В первый раз Николь слышала, чтобы кто-то называл полное русское имя Пола.

— У меня не хватит денег на богатые похороны, — сказал Николь.

— У тебя нет выбора, — ответил епископ. — Все уже решено. При рождении твоего мужа крестили в церкви Святой Софии, и теперь он будет погребен на кладбище рядом с ней.

Николь не знала, что ответить. Ей еще не приходилось сталкиваться с русским епископом. В его темной фигуре она видела олицетворение той церкви, что отлучила ее мать, родившую дочь вне священного брака. Николь хотелось захлопнуть перед ним дверь, но ее остановил страх, вызванный его необычным поведением.

К тому же ее беспокоил вопрос: а чего бы хотел Пол? Желал ли он быть похороненным по православной традиции? Она вдруг поняла, что ничего не знала о его религиозных убеждениях. Их брак в Лас-Вегасе был светской церемонией без религиозных обрядов.

— Пол никогда не говорил о вашей церкви, — после недолгих колебаний она добавила: — Мы с ним не обсуждали религию, — они вообще мало говорили о прошлом друг друга. Она слишком стыдилась своего, а он, к счастью, оказался достаточно понимающим, чтобы избегать провокационных разговоров.

— Твой муж отвернулся от веры своих предков уже давно, — объяснил епископ. — Но это не значит, что мы имеем право лишить его душу вечного блага, которое дают православные похороны.

— Я не уверена… — Николь замялась, чувствуя, как слабеет под тяжелым взглядом епископа. — Я хочу сделать, как правильно, но не знаю, чего бы хотел он.

— Я понимаю, девочка моя. Для тебя сейчас настали тяжелые времена. Но для похорон все уже готово. Сначала мы должны прочитать службу по усопшим, — это традиция старообрядческой церкви — а твое соглашение не больше, чем формальность: могила уже вырыта и подготовлена.

— Не знала, что у Пола есть место на кладбище.

— Его приобрели на случай внезапной смерти, — сказал епископ. — Точно такое же приобретение было сделано и для тебя. На кладбище рядом с могилой твоего мужа куплено место, и оно ожидает тебя.

10

Николь на время лишилась дара речи.

— Не надо бояться, девочка моя, — епископ словно прочитал ее мысли. — Места для могил были приобретены задолго до вашей свадьбы в надежде на то, что Пол однажды женится и его жена обретет вечный покой рядом с ним. Наше кладбище маленькое, и многие горожане покупают места загодя.

— Кто… кто купил их?

— Земля была приобретена Иваном Даниловичем, — сказал епископ.

— Отцом Пола…

— Иван выбрал места для каждой могилы, включая свою собственную, много лет назад. Он хотел, чтобы и после смерти его окружали люди, которых он любил при жизни. Он был истинным христианином, преданным старым традициям. Его смерть стала утратой для всех нас, и особенно для Церкви, которую он так глубоко любил. Да упокоит Господь его бессмертную душу, — епископ медленно осенил себя крестным знамением.

— Если все уже готово, то зачем вы пришли сюда? — ее начинал раздражать этот священник и его постоянные попытки заглянуть в дом, как будто он ждал приглашения войти.

— Мне нужно что-нибудь ценное.

— Боюсь, у меня для вас ничего нет.

— Ты не так меня поняла. Я пришел не за подаянием. Мне нужен какой-нибудь предмет, который был для него ценным, чтобы положить с телом Пола в гроб, — увидев озадаченное выражение ее лица, он поспешно добавил: — Такова одна из наших традиций — класть в гроб что-нибудь дорогое для усопшего.

— Не припомню ничего такого, — ответила она в надежде, что теперь он уйдет.

— Может быть, четки… или икона… или какой-нибудь священный предмет?..

Он опять сверлил ее взглядом. Она хотела отвести глаза, но поняла, что не в силах.

— Я… не думаю, что у него что-то было, — пробормотала она.

— Возможно, отец ему что-нибудь оставлял?

— Он завещал Полу дом и всю мебель…

— Я говорю о чем-то, связанном с религией. Может быть, Пол тебе об этом даже и не рассказывал.

Конкретика в его предположении заставила ее вспомнить похожий ход допроса коронера.

— Кто-то уже спрашивал тебя о таком предмете? — вдруг спросил епископ, словно прочитав ее мысли.

Она покачала головой, хотя и знала, что лгать ему бессмысленно.

— Опять этот шпион, коронер! — воскликнул епископ. — Глупец! А ты, наверное, еще ничего такого не нашла? Продолжай искать. Иван хотел бы, чтобы ты продолжала поиски.

Потом, уже когда епископ покинул ее дом, она вспомнила о ключе от банковского сейфа. У нее появилась мысль, что именно ключ нужен был священнику. К счастью, во время разговора она о нем не вспомнила. Судя по всему, какими бы ни были телепатические способности священника, проникать сквозь пробелы в памяти он не мог.

11

На похороны пришло несколько десятков людей в основном, пожилых. Вероятно, друзья Пола. Появился и тот полицейский, Росток. Он стоял у дальней стены — на почтительном расстоянии от проводившейся службы, однако достаточно близко, чтобы видеть Николь.

Всю службу епископ читал на русском языке. Словно завороженная, она слушала молитву. Несмотря на торжественный голос епископа, его речь была непонятна для Николь, и она чувствовала себя оскорбленной. Ей казалось, будто епископ желает показать, что это он теперь пастырь души мужа, принимающий ее обратно в лоно древней церкви, к которой Николь никогда не принадлежала.

На кладбище епископ продолжил читать службу на своем языке. На молодую вдову он обращал внимание только тогда, когда нужно было показать, на каком месте она должна стоять в той или иной части ритуала. Николь по возможности старалась не смотреть ему в глаза, страшась его способности читать мысли. Она боялась, что он может узнать то, что она предпочла бы скрыть.

Как и говорил епископ, рядом с ямой, куда опускали гроб с телом Пола, оставался неиспользованный участок земли. Он предназначался ей как любезный подарок Ивана Даниловича: старик, судя по всему, к чужим смертям готовился так же тщательно, как и к своей.

После похорон Николь вернулась в двухэтажный дом, который теперь принадлежал ей. До этого он перешел к Полу по завещанию его отца, и теперь, после смерти Пола, достался ей как вдове.

Дом представлял собой ветхое строение, которое, несмотря на острую потребность в ремонте, стоило немало денег. На следующий день после смерти Ивана местный адвокат сообщил Пелу, что некий покупатель, пожелавший остаться анонимным, предлагал за дом триста тысяч долларов. Николь считала, что сама Судьба распорядилась так, что Пол отклонил предложение и в тот же день отправился в Лас-Вегас, где у него оставались незаконченные дела. В последний вечер своего пребывания там он встретил Николь, свою будущую жену. Но Зачем Судьбе было сводить их вместе, спрашивала она себя? Зачем было заманивать Николь сюда и дразнить вкусом спокойной жизни в замужестве, если потом, когда она наконец полюбила незнакомца, ставшего ее мужем, та же Судьба забрала у нее все; сделав еще более одинокой и несчастной, чем когда бы то ни было?

Ее шаги по деревянному полу, который муж с любовью довел до состояния прежнего блеска, эхом отзывались в стенах дома. Как мало продлилось здесь ее счастье!

Именно в этом доме она впервые обрела чувство семьи. Своего биологического отца она никогда не знала, и уж тем более не знала ни деда, ни бабки. Все те мужчины, с кем развлекалась ее мать, для Николь навсегда остались незнакомцами — порождениями похоти, о которых она изо всех сил старалась забыть.

Однако за четыре недели, проведенных в Миддл-Вэлли, она не только полюбила Пола, но и прониклась почти дочерними чувствами к Ивану — человеку, который был бы сейчас ее свекром. Порой, помогая Полу приводить дом в порядок после погрома, учиненного вандалами, она словно бы ощущала присутствие Ивана. В нем не было ничего угрожающего, скорее наоборот: и нечто дружелюбное и очень древнее. И еще ей казалось, что она чувствует его печаль при виде разгромленного ей дома. Старый кожаный диван — по словам Пола, любимый предмет мебели его отца — восстановить так и не удалось. Вандалы разобрали его и вынули весь поролось новый наполнитель, аккуратно разрезав обивку по швам. Поролон они зачем-то аккуратно разложили по пакетам, как будто на случай, если диван будут чинить.

Как ни странно, из остальных предметов мебели разломано было не так много.

Сильнее всего она удивилась, увидев, как вандалы к обошлись с фотографиями. Все карточки аккуратно достали из рамок и альбомов и разложили на столе, как будто стараясь сохранить все в целости. Почему-то Николь не сомневалась в том, что фотографии были для Ивана самым ценным в доме, и его дух, она знала, разглядывал их вместе с ней.

По снимкам можно было проследить всю семейную историю. Здесь были выцветшие фотографии, запечатлевшие кулаков перед бревенчатыми домами в Сибири. Пол рассказывал, что за съемку фотографы брали плату капустой или картофелем. Здесь была фотография трехлетнего мальчика в темном костюме из шерстяной ткани. По словам Пола, это единственный детский снимок отца, сделанный до того, как его семья эмигрировала в Америку. Были и фотографии церковных таинств первого причастия и миропомазания, фотографии выпускного класса и серия снимков, сделанных во время службы Ивана в армии, — на карточках времен Второй Мировой войны он был изображен на улице какого-то немецкого городка. Оттуда же и его медали, поняла она. Николь нашла свадебную фотографию Ивана и Зины, и всю историю жизни Пола в картинках: младенец с соской, улыбающийся мальчик в коротких штанишках, школьные снимки. Больше всего Николь любила фотографию, на которой Пол был еще младенцем и лежал в детской кроватке, весь, кроме круглого личика и пухлых пальчиков, закутанный в пеленки.

Все эти снимки были не только историей жизни обыкновенной семьи эмигрантов в маленьком городке — они служили ей ужасным напоминанием о том, что она потеряла. Все надежды на нормальное существование умерли вместе с Полом и были навеки похоронены под чтение молитв бородатого русского священника.

Николь спрашивала себя, что теперь ее здесь держит? Она поднялась в маленькую спальню для гостей, служившую ей убежищем две предыдущих ночи. В этой спальне вырос и жил Пол, и в ней до сих пор хранилось множество дорогих ему вещей. Только здесь она все еще чувствовала его присутствие, словно какая-то часть ее мужа осталась в его любимых вещах, как тень навсегда остается на негативах фотографий.

Она помнила, как он со слезами на глазах рассказывал, что вандалы сделали с его комнатой, и как он Несколько дней провел, расставляя все по своим местам. Как это ни поразительно, но они ничего не взяли.

Николь решила оставить эту комнату в точности такой, какой он ее восстановил: со светящимися звездами на потолке, колодами старых бейсбольных карточек, бейсбольным мячом с автографом малоизвестного игрока на полке и ящиками, где лежали пара ржавых коньков, форма бойскаута, потрепанные комиксы (все как один коллекционные издания) и детские игрушки. «Такие комнаты есть у всех русских, — сказал он однажды. — Никогда ничего не выбрасывай: все когда-нибудь может пригодиться».

Здесь была история его жизни. И каждый предмет вызывал в Николь ответные воспоминания. Она обнаружила, что успокаивается, прикасаясь к любимым вещам супруга. Этот ритуал она начала наутро после его смерти. Николь двигалась назад во времени, от новых вещей к старым, подобно археологу, прослеживая жизнь Пола до детских лет. Прошлым вечером она добралась до последнего ящика, где были собраны самые древние предметы: детские игрушки, погремушка, зубное кольцо и даже аккуратно сложенное одеяние, в котором его крестили.

Но нигде она не нашла ни записей, ни клочка бумаги, который намекнул бы ей на содержимое банковской ячейки.

И вот теперь исследовать было нечего, все ящики и коробки, которые могли рассказать ей что-то о прошлом мужа, поведали все свои истории.

Значит, решила она, пришло время узнать, какие секреты таит в себе банковский сейф.

12

Расследование гибели Даниловича привело Ростка за столик в зале для некурящих местного отделения Американского Легиона^[7]. Был разгар рабочего дня, и остальные места пустовали, не считая компании мужчин, смотревших бейсбол по телевизору. Напротив Ростка сидел Роман Керенский, штатный историк Американского Легиона в Миддл-Вэлли. От его носа шла пластиковая трубка, подсоединенная к портативному кислородному баллону, который стоял сбоку от него. Легкие Романа были поражены эмфиземой, и от старика осталась только хрупкая оболочка того крепкого мужчины, которым он когда-то был.

Ладонью обхватив пивную бутылку, Керенский не спеша рассказывал об убийстве двух других восьмидесятилетних стариков, когда-то живших в Миддл-Вэлли. Эту историю я услышал от жены Флориана Ульянова, — говорил Керенский. — Она живет в трейлере в городе Кингман, штат Аризона. Флориан когда-то работал инженером железных дорог, но давно был на пенсии. Они, что называется, жили «снегирями»: лето про-. водили в горах Аризоны, а зиму — в Мехико, — Керенский тяжело дышал и периодически умолкал, чтобы перевести дыхание. — Однажды его жена, вернувшись из магазина, обнаружила Флориана мертвым. Череп был проломлен, все пальцы на правой руке отрезаны. Вскрытие показало, что пальцы удалили, когда он был еще жив. Это случилось за три недели до так называемого самоубийства Ивана Даниловича.

Росток подождал, пока Керенский глотнет пива и слижет пену с губ.

— Из-за проклятой эмфиземы я вынужден был бросить курить, но все еще могу насладиться отменным пивом.

Поправив пластиковую трубку, он продолжил:

— Так вот, вы, конечно, можете назвать совпадением, что Флориан и Иван умерли с разницей в три недели. Но за пятнадцать дней до смерти Флориана обнаружили тело Бориса Черевенко, которого кто-то утопил в подвале его собственного дома в Окале, штат Флорида. Борис жил один. Когда сосед нашел его труп, из горла у бедняги торчал водопроводный шланг, и вода еще лилась. К тому времени уровень в воды в подвале достиг метра. Все пальцы на правой руке Черевенко были переломаны, а костяшки раздроблены, словно убийца колотил по ним молотком. — Керенский описывал сцену ровным голосом бывалого ветерана, повидавшего гораздо более жестокие убийства, чем любой полицейский.

— Думаете, их смерть как-то связана с гибелью Ивана? — спросил Росток. Сам он уже успел прийти к такому, выводу, но хотел узнать, что еще известно Керенскому.

— Именно, черт возьми, — ответил Роман. — Дело в том, что все они росли вместе. Здесь, в Миддл-Вэлли. Эти трое были приятелями, и не теряли связи друг с другом. Флориан знал об убийстве Бориса, он рассказал о нем своей жене, и она клянется, что слышала, как он разговаривал об этом по телефону с Даниловичем.

— Я могу узнать, когда был сделан звонок. Только мне нужно будет связаться с полицейским участком Кингмана. Как думаете, у полиции этих двух городов есть хотя бы один подозреваемый?

— Если верить жене Флориана, никаких конкретных людей нет, — Керенский грустно улыбнулся. — Полиция штата Флорида считает, что Бориса убил беженец-гаитянин. Или доминиканец. В том районе полно беженцев, которые часто попадаются на жестоких убийствах.

— Короче говоря, полиция не имеет ни малейшего понятия, кто совершил преступления. А что насчет сломанных пальцев на правой руке?

— Копы думают, убийцы пытали жертв, чтобы узнать, где спрятаны деньги.

— Звучит как пустая догадка. Что насчет Флориана? Подозреваемые есть?

— Вы не поверите, — фыркнул Керенский. — Вдова сказала мне, что копы пришли с ордером на обыск и перерыли весь трейлер в поисках наркотиков. Они узнали про его регулярные поездки в Мексику и решили, будто он возит наркоту.

— Не может быть, — простонал Росток. — Восьмидесятилетний старик перевозит наркотики?

— Вдова сказала им то же самое. Копы ответили, что на юго-западе такое встречается сплошь и рядом. По их словам, из пожилых людей получаются лучшие курьеры. Все считают их законопослушными, и никто ни в чем не подозревает. А старику, живущему на одну пенсию, лишние деньги не повредят.

— Ну а отрезанные пальцы?

— Как раз это и навело их на мысль, что какая-то сделка прошла не по плану. Оказывается, мексиканцы отрезают недобросовестным курьерам пальцы или всю кисть — в зависимости от количества украденного. Как в Саудовской Аравии.

— Итак, у нас есть трупы трех стариков, все одного возраста, все с повреждениями на правых кистях, — подытожил Росток.

— И все они выросли и ходили в школу в Миддл-Вэлли, — добавил Керенский.

— Плюс телефонный разговор Ивана с Флорианом, незадолго до убийства последнего, — вспомнил Росток. — Жена Флориана что-нибудь слышала из их беседы?

— Только про убийство Бориса. Но она сказала, что Флориан после этого выглядел очень напуганным.

— Но если вы говорите, что Ульяновы и Черевенко жили здесь, как получилось, что я не слышал их фамилий?

— В этом нет ничего необычного. Их знали здесь задолго до вашего рождения, Росток — объяснил Керенский. — Около пятидесяти лет назад. Их семьи прожили здесь недолго, а из России они эмигрировали где-то, в начале тридцатых.

— Во время голода.

— У них голод, у нас Великая депрессия, — из-за слабых легких Керенский говорил, слегка присвистывая. — В те времена в шахтах еще требовались рабочие. Платили немного, но работа гарантировала, по крайней мере, стабильность и еду.

Несмотря на то, что говорить Керенскому было тяжело, годы, проведенные с кислородным баллоном, научили его находить нужный темп разговора.

— И вот заканчивается Вторая Мировая, шахты начинают закрываться, люди уезжают кто куда. В особенности, ветераны и их семьи. Ульяновы поселились в Детройте, где Флориан устроился на автомобильный завод. Черевенко уехали на Лонг-Айленд. Однако это было давно, поэтому найти Флориана и Бориса для меня оказалось делом нелегким. Я хотел позвонить им, чтобы рассказать про Ивана.

— Так они были вашими друзьями? Не только Иван — все трое?

— В школе мы постоянно общались, — начал вспоминать Керенский. — Они учились на пару классов старше меня. И все трое пошли служить на следующий же день после выпускного. Сам я поступил на службу только летом 44-го, успел пройти основную подготовку, и меня на корабле отправили в Арденны^[8]. После войны мы общались еще теснее. Постоянно выпивали вместе, пока их пути не разошлись.

— В некрологе Ивана Даниловича сказано, что он был десантником, — Росток старался говорить не спеша, чтобы Керенский мог перевести дыхание.

— Не только он, все трое. Они служили в 101-й воздушно-десантной дивизии, в те дни известной как «Клекочущие Орлы», — поправив кислородную трубку, он продолжал: — Дивизия в военное время собрала больше всего наград. А эти трое ребят получили медали за особые заслуги.

— Подождите, — Росток хотел убедиться, что не ослышался: — Вы говорите, что они вместе прошли всю войну? В одной дивизии?

— «В одной дивизии», — усмехнулся Керенский. — Они служили в одном взводе. В специальном разведывательном взводе 506-го полка воздушной пехоты.

Росток сделал глоток холодной воды, раздумывая над тем, какое значение имели слова ветерана.

— Вы не находите это необычным? — спросил он. — Я хочу сказать, странно, что трое молодых людей из одного города оказываются в одном взводе.

— Ну, вербоваться они пошли все в один день, а добровольцев в те времена требовалось много. Впрочем, вынужден признать это необычным потому, что отбор десантников был особенно жестким, и проходил только один из троих желающих. Но они и были необычными людьми.

— В том же полку служили другие жители Миддл-Вэлли? — спросил Росток. — Или какого-нибудь из соседних городов?

— Да, конечно, еще тринадцать местных юношей попали в 506-й, — ответил Керенский. — Однако ни один из них не пережил войну, — он говорил уверенно, как и подобало историку. — Шестеро погибли в первую неделю боев в Нормандии, четверо были убиты в Нидерландах, двое — в Бастони^[9], и один — в результате не боевого несчастного случая в Англии.

Старик вновь замолчал, но уже не затем, чтобы перевести дыхание.

— И теперь мертвы трое последних, — проговорил он. — Да упокоит Господь их души.

Керенский подрегулировал кислородный вентиль — баллон ответил слабым шипением. Забытая бутылка пива стояла на столе, а ветеран тем временем погружался в свои мысли, устремив внутренний взор к далекой точке в тысячах миль отсюда. Вспоминал ли он битвы давно прошедшей войны? Или трех недавно погибших старых бойцов?

— Роман, почему вы не раскрыли эту информацию раньше? — спросил Росток. — Почему ждали?

— Я уже говорил вам по телефону: я сам узнал обо всем только на прошлой неделе, когда, наконец, смог найти вдову Флориана. И, по правде сказать, был несколько напуган.

— Напуган? — переспросил Росток. — Чем вы были напуганы?

— Эти ребята были моими приятелями. Ивана убил тот же человек, что разобрался с Борисом и Флорианом. А значит, их убийца до сих пор где-то здесь, в Миддл-Вэлли. Откуда мне знать, что следующий не я?

Росток не смог найти слов, чтобы подбодрить старика.

— Это неправильно, — хрипло произнес Керенский. — Им было по восемьдесят лет, все старше меня. Неужели убийца не мог подождать пару лет — время само сделало бы свое дело?

Он медленно покачал головой. В какое-то мгновение Ростку показалось, что закаленный в боях ветеран сейчас расплачется.

— Это же бессмысленно, — глаза Романа сощурились, голос приобрел твердость. — Будь это неумышленное убийство, либо убийство в состоянии аффекта, либо грабеж — я бы еще понял. Но чтобы один и тот же человек выследил и разобрался со всеми троими… В это мне трудно поверить.

— Почему? — поинтересовался Росток.

Керенский угрожающе усмехнулся.

— Потому что эти ребята были не просто стариками на пенсии, — усмешка расплылась в хитрую улыбку. — Они сами были убийцами.

13

Государственный банк Миддл-Вэлли был пережитком прошлой эпохи. Он располагался в здании типа «бетонная крепость», особенно популярном среди банкиров начала XX века. Узкий дверной проем входа преграждали тяжелые стальные двери, а в окошечках касс до сих пор сохранились витиеватые чугунные решетки, некогда защищавшие кассиров от клиентов банка.

Охранник провел Николь к женщине болезненного вида с напудренным лицом, которая, вероятно, давно уже пересекла пенсионный рубеж. Даже толстый слой косметики не мог замаскировать ее впалые щеки и тем более скрыть дрожь в руках. Женщина протянула руку, приветствуя клиента; Николь пожала ее, боясь, что хрупкая кисть рассыплется, если она сдавит ее слишком сильно.

Она назвалась Соней Ярош и объяснила, что ведет всю основную работу с клиентами. Соня сразу же признала в ключе из прессованной латуни, который принесла Николь, ключ из их банка, открывавший одну из ячеек. Она внимательно изучила составленное нотариусом завещание, которое Пол по требованию Василия подписал после свадьбы. Очевидно, с документами все было в порядке. Но как только женщина, достав бухгалтерскую книгу в зеленом переплете, нашла в ней соответствующую страницу, ее лицо приняло озадаченное выражение. Подняв глаза, Соня попросила Николь пройти за ней в кабинет к Гарольду Зиману. Книгу, ключ и завещание она положила на его рабочий стол.

Зиман был худым человеком с узким лицом, острым носом и вытянутым подбородком — черты лица выдавали в нем потомка основателя банка, чей огромный портрет, словно символ власти, занимал стену за спиной директора. Сам Гарольд сидел за огромным старинным письменным столом из розового дерева, который также был запечатлен на портрете основателя.

— Приношу свои соболезнования в связи со смертью вашего мужа, — проговорил Зиман, поднимаясь и протягивая Николь руку. Он слегка сжал ее ладонь, после чего продолжил: — Мне очень жаль, — он говорил слегка в нос, что великолепно соотносилось с его внешностью.

Зиман жестом попросил Николь присесть на один из стульев, стоявших перед столом. Соня Ярош быстро принесла ему вторую бухгалтерскую книгу — на сей раз куда более старую, — которую он принялся листать с большим интересом. Затем, поджав губы, в замешательстве покачал головой.

— Боюсь, нам придется оповестить власти, — сказал Зиман. Соня Ярош поспешила на свое рабочее место — сделать необходимый звонок.

— Возникла какая-то проблема? — опасливо спросила Николь.

— Существует ряд определенных процедур, которым мы обязаны следовать в случае смерти владельца ячейки, — объяснил Зиман. Он замолчал, слушая, как Соня шепотом дает в телефонную трубку какие-то указания. — Мне, как и вам, миссис Данилович, не хотелось бы, чтобы это заняло много времени. Я представляю сейчас ваши чувства. Я слышал, что у вашего мужа случился сердечный приступ, когда он смотрел телевизор. Ужасная трагедия. И так мало времени прошло после свадьбы. Мне действительно жаль.

Эту историю всем поведал коронер. Ее сочувственно повторял Николь каждый гость на похоронах, хотя сама она знала, что мало кто в нее верит.

— О каких процедурах вы говорите? — спросила она.

— Необходимо, чтобы кто-то присутствовал при вскрытии ячейки, — сказал он. — Мы должны будем провести официальную опись содержимого. Все дело в налогах: государство хочет быть уверенным, что получит свою долю. Пока мы с вами разговариваем, мой секретарь звонит в отделение государственных доходов Пенсильвании.

— Может быть, я приду попозже? — нерешительно предложила Николь.

— Нет, никаких проблем для вас не возникнет. Это просто формальность, миссис Данилович. Даже если бы здесь стояла ваша подпись, мы все равно должны были бы провести эту процедуру. Если держатель ячейки умирает, она опечатывается, чтобы предотвратить вынос ценностей: наличных, золотых монет, ювелирных изделий, ценных бумаг и прочих предметов, подлежащим обложению государственным налогом. Это никак не повлияло на ваше право владения собственностью. Просто закон требует, чтобы содержимое ячейки было описано во избежание дальнейших проблем с налогами. Как единственная наследница Пола, вы сможете забрать все, что там лежит, как только подпишете соответствующие документы.

Хранилище, где находились ячейки, располагалось в дальнем конце коридора. Любой, кто хотел попасть туда, сначала проходил мимо стола Гарольда Зимана, где ставил свою подпись на документах.

— Значит, вы опечатали ячейку, как только узнали о смерти Пола? — спросила Николь.

Зиман нервно, но сдержанно улыбнулся ей, открыв два ряда ровных зубов в аккуратных коронках.

— По правде говоря, — сказал он, — ячейку опечатали еще до смерти вашего мужа. Это сделали два месяца назад.

— Не понимаю, о чем вы.

— Изначально владельцем был Иван Данилович, отец Пола. Когда он умер, ячейку, согласно нашим правилам, опечатали. Мы ждали, что придет Пол, и официальная опись будет проведена при нем.

— Но он так и не появился?

— Нет.

— Может быть, он не знал о ключе.

— Возможно. Если этотак, я приношу свои извинения за то, что не сообщил ему.

— Значит, сейф не открывали со времени смерти отца Пола?

— И даже дольше, — покачал головой Зиман. — Как я только что узнал от мисс Ярош, сейф никто не открывал с того самого дня, как Иван Данилович снял его.

— И как давно это было?

Зиман опустил взгляд в бухгалтерскую книгу, лежавшую на столе.

— Ячейку арендовали в 1946 году, 16 октября, если верить записям. Держателем был Иван Данилович, с его счета автоматически снималась плата за нее вплоть до 1985 года, когда он стал почетным жителем города. Пожилым гражданам мы предлагаем бесплатное пользование сейфами, — Зиман оторвал взгляд от книги и улыбнулся. — В общем, Ивану весьма повезло. Он владел ячейкой на бесплатной основе… сколько это, значит, получается… 18 лет.

— И за все это время ни разу ее не открыл? — удивилась Николь. — Ни разу ничего не положил туда и ничего не взял?

— Если верить нашим записям, то нет. Вы будете первым человеком за последние полвека, который откроет этот сейф. Все равно что вскрывать капсулу времени.

14

Роман Керенский, пошатываясь, поднялся из-за стола. Он поправил кислородную трубку в носу, бережно поставил баллон на колеса и жестом приказал Ростку следовать за ним.

— Пойдемте, — сказал он. — Я покажу вам тех, о ком мы говорим.

Они прошли по узкому коридору, в конце которого их ждала запертая дверь. За ней располагалась комната, которую Керенский называл Трофейным Залом. Сколько раз Росток приходил в здание Легиона — поужинать в пятницу, встретиться с друзьями или чтобы разнять пьяную драку, — но до сих пор даже не подозревал о существовании зала. Вероятно, он был открыт только для членов Легиона.

Воздух в комнате был спертым и теплым. Керенский зажег галогеновые лампы на потолке, и Росток увидел. что стены увешаны трофеями с двух мировых войн, Корейской войны, войны во Вьетнаме, операции «Буря в Пустыне» и миротворческих операций ООН в Сомали и Боснии. Рядом с каждым предметом висела табличка с именем ветерана, который его принес. В коллекции имелись: фашистская повязка со свастикой, пробитая пулей; японский самурайский меч; утепленная зимняя форма китайских военных; парадный немецкий шлем с шипами; боевые знамена; фляги и прочие предметы, когда-то принадлежавшие солдатам всевозможных армий.

Под стеклом в витринах лежали немецкий «Люгер»^[10], автоматический «кольт» модели 1911 г. калибра 45, автомат Калашникова, английский «Энфилд»^[11], японский автоматический пистолет «Мицуи», израильское ружье «Стен», Ml^[12], пистолет-пулемет Томпсона, немецкий «Краг»^[13], автоматическая винтовка Браунинга, гранатомет, различные штыки и целый ассортимент обезвреженных гранат, каждая со своей подписью.

В противоположном конце зала располагались деревянные полки с альбомами большого формата в кожаном переплете. В альбомах хранились архивы, которые вел Керенский и прежние историки Легиона.

Роман подкатил к ним свой кислородный баллон. Он постучал пальцем по увесистому тому: это был один из трех архивов, за 1944 год.

Взяв альбом с полки, Росток положил его на стол. Керенский принялся быстро перелистывать страницы. В альбоме оказалось множество пожелтевших вырезок из газет, военных приказов, писем на микропленке, телеграмм и фотографий — начиная от черно-белых снимков небольшого размера и заканчивая огромными, разукрашенными вручную портретами.

Керенский остановился на глянцевой фотографии, изображавшей около двух десятков молодых людей в форме перед бронетранспортером С-47. Над головой у каждого солдата черными чернилами было выведено его имя.

— Вот тот самый специальный разведывательный взвод, — сказал Керенский. — Фотографировали в Майденферне, Англия. Это начало мая 1944 года, за месяц до дня высадки^[14]. Вот Иван, вот это Борис, а слева — Флориан.

У Бориса Черевенко из всех троих была самая широкая улыбка. Флориан Ульянов в тот далекий момент, когда фотограф нажал на кнопку, закрыл глаза. Человек, которого Керенский назвал Иваном Даниловичем, был самым невысоким из троих и выглядел самым серьезным. Его квадратное лицо с решительно выставленной вперед челюстью показалось Ростку знакомым, однако имя, написанное у него над головой, не совпадало с тем, под которым его знали в городе.

— Если это Иван, то с именем какая-то путаница, — заметил Росток.

— Нет, тогда он был известен именно под таким именем, — улыбнулся Керенский. — Винс Дэниэлс. Многие иммигранты, поступавшие на службу, изменяли имя на американский манер. Вот и Иван Данилович превратился в Винсента Дэниэлса. Под этим именем он записался в полк, под ним и фигурирует в военных архивах. А когда война закончилась, он вернул себе русское имя обратно. Вот еще одна фотография, она сделана за пять дней до высадки, они как раз подстриглись.

— Они стриглись перед днем высадки? — переспросил Росток.

— Молодые парни, горячие сердца, — вновь улыбнулся Керенский. — Сбрили себе все волосы, кроме узкой полосы вдоль середины черепа. Хотели выглядеть как индейцы-могавки, вышедшие на тропу войны.

Перевернув страницу, он показал фотографии, где были запечатлены десантники с прическами могавков и разукрашенными лицами.

— Стойкости этих ребят можно только позавидовать. Они вызвались быть следопытами: приземлиться до высадки основной части десанта и разведать зону сброса. Именно они были первыми американскими солдатами во Франции. Так что наши трое друзей воевали с немцами еще за шесть часов до того, как первые союзные войска высадились на побережье.

— Об этом фильм был, — пробормотал Росток.

— Несколько фильмов, — поправил Керенский. — Но правильно так никто и не снял.

— В реальности все было хуже?

— Куда как хуже, — подтвердил Керенский. — Представьте себя на их месте. Через восемь месяцев после выпускного вечера вас сажают в самолет и вместе с дюжиной таких же ребят отправляют в Англию. Вы прибываете, проходит два часа, и в полночь вы десантируетесь в Нормандии. А внизу, в темноте, вас ждет чуть ли не вся чертова фашистская армия. По вам начинают палить из пулеметов, зениток, противовоздушных орудий и всего, что удалось найти. Ваши приятели погибают, не успев коснуться земли, прямо у вас на глазах. Кто-то взрывается в воздухе, когда пуля попадает в гранату на поясе.

В голосе Керенского отразился ужас давно прошедшей ночи. Его речь становилась быстрее, охваченный воспоминаниями, он, похоже, забыл о кислородном баллоне.

— Каким-то чудом у вас получается приземлиться живым и невредимым. Теперь ваша проблема в том, что пилоты что-то напутали с координатами, и вы заблудились. Полночь, по местности разбросано два десятка, может и меньше, уцелевших следопытов, а вы окружены тысячами немецких солдат, и все они ищут вас. И у вас задание: сообщить о зоне сброса основной части десанта. Ведь из Англии уже вылетают восемьсот сорок два самолета и планера, на борту каждого — войска и техника, так что если вы не установите радиомаяки, вся операция пойдет насмарку.

Раздаются автоматные очереди, и вы знаете, что ваших друзей продолжают убивать, но вам все-таки удается установить маяки. Около двух часов утра начинается сброс основного десанта. Но это только начало. Подтягивается основная часть вашей дивизии, и теперь ваше задание — встретить их и атаковать фашистов, чтобы те не смогли укрепить побережье Нормандии, куда на рассвете высадятся союзные войска.

— И это были восемнадцатилетние парни? — Росток покачал головой. — Господи, сегодня ребята их возраста играют в видеоигры да ходят на рок-концерты.

— Да, — согласился Керенский. — Однако же у этих парней, у мальчишек, недавно закончивших школу и ни разу не побывавших в бою, получилось расчистить и держать местность до тех пор, пока основные войска не высадились на побережье.

Керенский все больше распалялся, увлеченный историей давних событий. Он перевернул страницу и показал Ростку другие фотографии «Клекочущих Орлов».

— Проходит два месяца, и вот они на борту другого самолета. На сей раз их сбрасывают в тыл врага, в Голландию. Операция называлась «Маркет-Гарден» — самый идиотский план за всю эту чертову войну. Очередная гребаная идея Монтгомери. Оказалось, что немцы подготовились к высадке, и их ждали самые тяжеловооруженные дивизии и танки «Панцер». Операцию спланировали ужасно, и 101-я дивизия была одной из немногих, которым удалось выполнить задание и удержать местность до тех пор, пока Эйзенхауэра не осенило, и он не приказал Монти сворачивать все это.

— Стойкие ребята, — прокомментировал Росток, не скрывая восхищения в голосе.

— Не то слово!

Керенский снова принялся листать альбом, пока не нашел вырезки из газет за декабрь 1944 года. В заголовках статей упоминалась битва за «выступ»^[15].

— Теперь Иван и его боевые друзья в западной Франции, и скоро Рождество, — продолжал Керенский. — Ребята зализывают раны, большая часть оружия нуждается в ремонте. 17 декабря Гитлер начинает самую масштабную контратаку за всю войну. Он посылает в Бельгию двести пятьдесят тысяч пехотинцев, две танковые и три артиллерийские дивизии, 17-я американская дивизия застигнута врасплох. Это конец. Американские войска в панике. Солдаты бросают оружие и бегут, в буквальном смысле бегут в тыл. Эйзенхауэр посылает 101-ю в Бельгию на задание, которое кажется самоубийством.

Их задача — удержать основные пути в маленьком городке под названием Бастонь. Запасов так мало, что десантники вынуждены просить у солдат, покидающих город, оружие и обмундирование. И как только они расквартировываются в Бастони, город окружают немецкие войска. Идет снег, вся земля промерзла, а у наших ребят — ни одеял, ни зимней формы. Патронов тоже не хватает, а из-за сильной облачности сбросить припасы с воздуха не получается.

Десантники воюют против танков «Панцер» с винтовками и коктейлями Молотова в руках. Их дела настолько плохи, что местные жительницы приносят простыни, чтобы солдаты могли замаскироваться на снегу. Но каким-то чудом 101-я отражает натиск немцев. Эти ребята не просто находились в окружении — они столкнулись с численным и оружейным превосходством противника, однако сумели остановить цвет фашистской армии. И в течение всего следующего месяца они наступали, помогая гнать немцев обратно в Германию.

Керенский замолчал, хотя скорее ему требовалось собраться с мыслями, а не перевести дыхание. Он перевернул страницу и открыл фотографию, на которой генерал МакОлифф награждает медалями троих молодых людей.

— Теперь понимаете, что я имел в виду? — спросил Керенский. — Эти трое ребят были героями войны. Настоящими героями. Они прошли через самые кровопролитные битвы. Они заслужили две «Серебряные Звезды», медаль «За выдающиеся заслуги», три «Бронзовые Звезды», два «Пурпурных Сердца» и девять «Боевых Звезд»^[16]. И это если считать только личные награды. Как дивизия 101-я имела наибольшее количество поощрений среди всех. Все ее солдаты и офицеры получили «Благодарность Президента», а также высшие награды от французского, британского, датского и бельгийского правительств.

— Теперь понятно, — сказал Росток, — почему вы назвали их «не просто стариками на пенсии».

— Потому-то вести об их убийстве и показались мне подозрительными. С этими ребятами не справились фашисты: они сумели разбить несколько танковых дивизий, противостояли ракетным атакам, пулеметчикам, наземным минам, минам-ловушкам, снайперам, мортирам и тяжелой артиллерии. Все бои прошли в тылу врага. Они всегда были окружены, немцы постоянно превосходили их по численности и тяжести вооружения. Но они выжили. И знаешь почему? Может быть и нехорошо говорить такое, но они умели убивать. Если почитаешь список их боевых заслуг, то сам увидишь: на их счету тьма убитых немцев. Да, конечно, они убивали тех, кто пытался убить их. Но это такое дело, которое так просто не забудешь. Они были людьми, которые не подпустили бы к себе убийцу.

— Но ведь солдаты постарели, — возразил Росток. — Теперь это были восьмидесятилетние старики, война которых закончилась давным-давно.

— Если чему-то учишься в бою, оно останется с тобой навсегда. Пройдя такую школу, развиваешь, можно сказать, шестое чувство к опасности, что-то вроде инстинкта.

— Даже лучшие из нас, случается, теряют бдительность, — сказал Росток.

— Ладно, допустим, избавляются от одного — это можно объяснить. Ну, пусть даже от двоих. Но чтобы сняли всех троих? Да еще при том, что они знали об этой охоте? Что-то мне слабо верится.

— Однако же это случилось, — напомнил ему Росток. — Кто-то справился со всеми тремя.

Керенский долго раздумывал перед тем, как ответить:

— Выходит, этот кто-то умеет убивать лучше, чем это делали они. Таких людей в мире немного.

— Профессионал?

— При том очень опытный, — добавил Керенский.

Было трудно не согласиться с логикой историка. Но у Ростка оставался вопрос:

Они были пожилыми людьми, — сказал он, продолжая собирать головоломку. — У них вряд ли имелся тайник с деньгами. Зачем профессиональному убийце за ними охотиться?

— Говорю же вам: сам никак не пойму.

Керенский глотнул пива и, облизав губы, задал вопрос, который его беспокоил:

— Как думаете, могло быть так, что Иван на самом деле не сходил с ума? — спросил он. — Я имею в виду, кроме болезни Альцгеймера?

— Его посадили в палату с обитыми стенами. Обычно с нормальными людьми такого не делают.

— Вот именно, — согласился Керенский. — Он добился, чтобы его поместили в охраняемую палату, защищенную решетчатыми дверьми.

— Не пойму, к чему вы клоните.

— Видите ли, я сравнил дату звонка Флориана и число, когда Ивана доставили в клинику. Это так называемое психическое расстройство случилось с ним через два дня после разговора. А что, если это не совпадение?

— Звонок мог стать решающим фактором. Может быть, с Иваном случился приступ паники.

— Мне все-таки кажется, что его действия были четко спланированы. Не забывайте: ведь вы имеете дело с человеком, которому часами приходилось отражать атаки фашистов. Когда я служил в армии, то познакомился с тактикой под названием «стратегическое отступление». Ее суть в следующем: если вы застигнуты врасплох на открытой местности и не можете ответить точечным огнем по той причине, что не видите врага, то нужно отступать на более защищенную позицию.

— Вы хотите сказать, Иван сымитировал приступ, чтобы его доставили в клинику округа Лакавонна?

— Поразмыслите сами, Росток. Восьмидесяти летний старик узнает, что у него на хвосте убийца. Он слишком стар, чтобы дать отпор. А что может быть безопаснее, чем палата строгого режима с круглосуточной охраной под дверью? Я хочу сказать, с его стороны это был весьма разумный ход.

— Есть одно «но»: он не сработал, — заметил Росток.

15

Агент из отделения государственных доходов Пенсильвании прибыл только в двадцать минут шестого. Рабочий день банка к тому времени закончился. Все сотрудники, кроме Зимана, Сони Ярош и охранника, ушли. Кондиционеры выключились автоматически ровно в пять часов. Очень скоро в банке стало душно — бетонные стены отдавали тепло, накопленное за день.

— Они стоят на таймере, — объяснил Зиман. — Когда банк закрыт, в кондиционерах нет нужды. Вроде бы мелочь, а на деле — экономия четырех тысяч долларов в год, а сейчас, когда летние месяцы каждый год все жарче, может, и больше.

Налоговый агент покрылся потом, не успев зайти в банк. Уэнделл Франклин оказался низеньким человеком, живот которого перестал влезать в жилетку от костюма-тройки много лет назад. Слой жира на шее мягко выкатывался из-за верхней пуговицы рубашки. Его лицо с пухлыми губами и щеками напоминало лягушат чью голову. Глаза, и без того навыкате, были увеличены толстыми линзами очков.

Первым делом он извинился за то, что дорога из регионального офиса в Скрантоне заняла у него так много времени. Франклин сказал что-то про ремонтные работы на 81-м шоссе и про то, что движение возле университета сузили до одной полосы.

— Хотя вы и сами могли бы сообщить пораньше, — сразу же добавил он, будто сама идея извиняться ему претила. — Вы звоните мне в полчетвертого и думаете, что я примчусь, словно у меня дел больше нет.

— Вам вообще не обязательно было приезжать, — парировал Зиман. — Вы могли дать мне право на проведение описи. В правилах не указано, что агент обязан присутствовать лично, когда из отделения банка сообщают о вскрытии ячейки.

Франклин повернулся к Николь — его взгляд бесстыдно ощупывал ее тело.

— Эта девушка хочет открыть сейф? — спросил он.

Николь выдавила из себя улыбку. Ей не нравился этот человек.

— Познакомьтесь: миссис Данилович, — сказал Зиман. — Ее муж умер, и теперь ключ от ячейки в ее владении.

— У вас есть свидетельство о смерти? — спросил Франклин.

— Я ручаюсь за тот факт, что ее муж мертв, — сказал Зиман. — Похороны проходили сегодня утром.

— Ваша секретарша сказала мне по телефону, что на сейфе указано не его имя.

— Да, там имя первого арендатора, покойного свекра миссис Данилович. Он скончался два месяца тому назад, и тогда же мы опечатали сейф. Технически, само собой, содержимое ячейки — часть имущества мужа миссис Данилович, но она предоставила нам завещание, согласно которому является единственной наследницей и имеет право на владение этим имуществом.

— Подлинность завещания еще не была подтверждена судом, — сказал Франклин. — Что, если найдутся другие наследники, которые могут оспорить документ? Дети, например? Или бывшая жена? Или мать?

— Нет, у него не осталось живых родственников, — ответил Зиман. — Первого владельца ячейки звали Иван Данилович, и он был единственным сыном Петра и Галины Данилович. Их семья приехала сюда из России в 1918 году. Жена Ивана Даниловича умерла в 1955 году. Насколько мне известно, у Пола не было ни двоюродных, ни сводных братьев или сестер, а также теток или дядей. Ключом и нотариально заверенным завещанием владеет миссис Данилович, Поэтому она единственный человек, который имеет право требовать имущество.

— Похоже, вам все про своих клиентов известно, — сказал Франклин.

Гарольд Зиман вздернул подбородок и сощурил глаза, в которых явно читалась неприязнь к человеку, подставившему под сомнение его порядочность.

— Семья Зиманов владеет Государственным банком Миддл-Вэлли сто два года, — проговорил он. — Мои предки вели здесь дела до приезда ирландцев, до приезда поляков и до приезда русских. В этом городе мало что происходит без моего ведома.

— Хорошо, хорошо, — Франклин поднял руку. — Поверю вам на слово, — достав из дипломата какой-то документ, он отдал его Николь. — Поставьте здесь подпись, после этого вы сможете открыть сейф. Полную подпись, включая девичью фамилию и номер социальной страховки.

У Николь в руках оказался бланк, распечатанный на дешевой бумаге.

Она колебалась.

— Это просто формальность, — объяснил Зиман. — Поставив подпись, вы признаете, что ничего не доставали из сейфа своего мужа до его смерти, и что вы не избавитесь от содержимого ячейки без предварительного извещения налоговой службы либо суда.

— Но ведь я даже не знала о существовании сейфа, — запротестовала Николь.

— Вы были его женой, и он ничего вам не говорил? — любопытство Франклина возросло.

— По-моему, муж тоже ничего не знал.

— Вы хотите сказать, что это своего рода тайный депозитарий?

— Знала она о ячейке или нет, неважно, — заметил Зиман. — Как наследница, миссис Данилович имеет законное право открыть сейф.

— Отлично, вы поручились за свои слова, и дело, надо думать, улажено, — саркастически признал Франклин. — В чем дело, миссис Данилович? Подписывайте, наконец, эту бумагу, и давайте покончим с этим.

— А если не подпишу? — спросила Николь. Она злобно глядела в выпученные глаза за толстыми линзами очков.

Франклин смотрел на нее, не моргая. Очевидно, он привык иметь дело с разозленными людьми.

— Тогда я получу ордер и открою сейф сам, — сказал он. — Содержимое будет конфисковано и выставлено на аукцион, мы взыщем все необходимые налоги, а вам отдадим все, что останется. Это, конечно, в том случае, если суд подтвердит ваше право на собственность. К такой стандартной процедуре мы прибегаем, когда люди пытаются помешать нам выполнять свою работу.

— Мне жаль, что вам приходится через все это проходить, — извинился Зиман перед Николь. Судя по всему, он хотел как можно скорее разрешить спор и выпроводить их из банка, чтобы наконец закончить рабочий день. — Будет лучше, если вы подпишете.

— А что если у нее есть причины тянуть время? — издевался Франклин. — Вдруг она не хочет ставить подпись, так как знает, что там внутри? Или знает, чего там нет. Она вполне могла уже вынуть все, что там лежало.

— Исключено, — тут же ответил Зиман. — До сегодняшнего дня миссис Данилович не приходила в банк, а сейф, могу вас заверить, уже два месяца как опечатан.

Зиман протянул Николь ручку. Она быстро поставила свою подпись на документе, Зиман расписался в графе «свидетель», и затем вернул бумажку налоговому агенту.

— Продолжим, — объявил Франклин.

— Полагаю, ваша подпись также требуется, — напомнил Зиман.

Франклин нетерпеливо расписался на нижней строке бланка. Его потные пальцы оставляли пятна на дешевой государственной бумаге.

В банке становилось невыносимо душно. Без кондиционеров теплый воздух не выходил из здания — окна были наглухо заперты.

Соня Ярош осталась ждать за своим столом; охранник со скучающим видом наблюдал, как Николь следует за двумя мужчинами в хранилище. За массивной стальной дверью округлой формы находилось помещение, разделенное на две части. Большая из них — по правую руку — изобиловала десятками металлических дверей всевозможных размеров, среди которых встречались маленькие сейфовые дверцы с черными ручками и замками с цифровой комбинацией.

В левой части, куда повернул Зиман, узкое пространство между стенами было заполнено сотнями маленьких ячеек с одинаковыми стальными дверцами — каждая размером 8x12 сантиметров. В дверцы были впаяны медные втулки с замочными скважинами.

Трое посетителей едва протиснулись в узкий проход. Николь ощущала запах, исходивший от Уэнделла Франклина и перебивавший его дезодорант.

Обе замочные скважины ячейки номер 52 были запечатаны красными пластиковыми пробками. Специальным инструментом Зиман вытащил их и, вставив банковский ключ в левую скважину, сказал Николь, чтобы она вставила ключ Пола в правую. Сначала дверца не поддалась. Зиману пришлось брызнуть в скважину антикоррозийным средством, и только тогда удалось повернуть два ключа одновременно.

— Ржавчина, — объяснил он, дергая за внутреннюю дверцу, которую тоже заело. — Несмотря на то, что мы поддерживаем в комнате низкий уровень влажности, за полвека коррозия все равно делает свое дело.

Дверца толщиной в полтора сантиметра наконец распахнулась, открыв проволочную ручку серого металлического ящика, находящегося внутри.

Николь беспокойно затаила дыхание.

Зиман медленно выдвинул ящик на половину длины и приподнял крышку.

При виде содержимого он отшатнулся, оторопев от изумления.

— Что это, черт возьми? — прошипел он.

Он инстинктивно вытер руки о пиджак, будто стирал с них грязь.

Николь уставилась на содержимое ящика, не веря своим глазам. Она почувствовала, как горло наполняет горький привкус желчи, и хотела отвернуться от сейфа, но шок от увиденного лишил ее способности двигаться.

Втиснутая в металлический ящик, перед ними лежала огромная человеческая кисть — таких больших рук Николь никогда не видела. Она была частично завернута в грубую, пропитанную воском бумагу, и лежала ладонью вверх. Пальцы были наполовину сжаты, словно просили о помощи.

Кисть отсекли от руки у запястья, вдоль сустава, некогда соединявшего ее с предплечьем. Разрез был сделан под углом от большого пальца. Плоть еще сохраняла розовый цвет и здоровый вид. Под раной, из которой виднелись круглые кости запястного сустава, сформировалась лужица несвернувшейся крови. Николь заметила, что мизинец слегка деформирован. Ногти на пальцах загибались внутрь.

Как только был открыт ящик, по комнате распространился сухой пшеничный запах. Николь закрыла нос рукой, но поздно: он уже проник в ее легкие.

16

Николь хотела убежать, хотела закричать, хотела быть где угодно — лишь бы не в этой душной металлической комнате. Лишь бы не смотреть на ужасный предмет, оказавшийся в банковском сейфе. Но по бокам стояли Франклин и Зиман, и ей, похоже, передался их необъяснимый интерес к страшной находке.

— Что это, черт возьми? — повторил вопрос Зимана Франклин.

— Это… похоже на человеческую кисть, — испуганно пробормотал Зиман. — Правую кисть.

— Не ломайте комедию, — недовольно проговорил Франклин. — Вы понимаете, о чем я. Как эта хреновина оказалась запертой здесь?

Он протянул руку, чтобы выдвинуть ящик до конца, но тут же отдернул ее, как будто ожегся об металл.

— Эта чертова дверь острая, — проворчал он, тряся уколотым пальцем, на конце которого сразу же сформировалась маленькая красная капля. Набухнув, она упала, и на ее месте тут же появилась другая. — Почему вы не шлифуете углы? — накинулся он на Зимана. — На вас можно подать в суд.

— Полиция, — пролепетал Зиман. — Нужно позвонить в полицию.

— Наконец-то, разумная мысль: звоните уже, — сердито сказал Франклин. — Чую, ввязались мы в какую-то историю. Я, конечно, не знаю, что за хрень у вас тут творится, но, по-моему, перед нашим посещением кто-то потрудился вынести отсюда все ценности. Деньги, или украшения, или, не знаю, золотые слитки. А эту… вещь… положили, чтобы сбить нас с толку, — обвиняющим взглядом он посмотрел на Николь. — Вы уверены, что ничего не брали из сейфа перед смертью мужа?

— Это невозможно, — ледяным тоном сказал Зиман. — Повторяю вам, миссис Данилович никогда не была в хранилище. Мы внимательно следим за этим.

— Да, так внимательно, что кто-то пробрался сюда и положил в сейф отрезанную руку — внимательней некуда.

Николь не могла оторвать взгляд от кисти.

Ногти были ухоженными, но под кончиками двух из них виднелись тонкие полоски грязи. В остальном кисть выглядела так, будто ее только что помыли. На бумаге, в которую она была завернута, блестели несколько капель крови.

— Вы что-то не очень удивлены, — налоговый агент повернулся к Николь. — Может, вы именно это и ожидали найти? Вы не знали об этой руке до того, как пришли в банк?

— Нет. Я никогда… — сбитая с толку и напуганная, она пыталась подобрать нужные слова для ответа. — Я просто… я правда не знаю…

—. Это рука вашего мужа?

— Конечно, нет!

— Незачем грубить, — вступился за нее Зиман. — Миссис Данилович только что потеряла супруга. Имейте хоть каплю уважения к ее чувствам.

— Все в порядке, — слабым голосом сказала Николь.

— Нет, не все, — упрямился Зиман. — Он представитель отделения государственных доходов Пенсильвании. Существуют стандарты поведения для служащих публичных организаций. Если он не желает вести себя достойно, я сообщу о его поведении начальству.

— Хорошо, хорошо, я извиняюсь, — пробурчал Франклин. — Просто она так смотрела на нее: я думал, она узнала…

Николь облокотилась о металлическую стенку. Ее колени подкашивались.

— Я позвоню в полицию, — предложил Зиман.

Когда директор банка покинул хранилище, Уэнделл Франклин ухмыльнулся и подмигнул Николь.

— Ну же, детка. Ты уверена, что ничего об этом не знаешь?

Она закрыла глаза. Как ей хотелось, чтобы он ушел! Ей сейчас требовалось остаться одной, а потом открыть глаза и обнаружить, что все это просто дурной сон.

17

Первым из полицейских приехал бритоголовый великан, который приходил в ночь смерти Пола. Слава небесам, он даже не попытался зайти в хранилище.

Сразу за ним явился Виктор Росток, и на этот раз Николь была рада его видеть. Все-таки когда рядом находился знакомый человек, пусть и в полицейской форме, Николь чувствовала себя спокойнее. Она поприветствовала его дружеской улыбкой, но он словно бы ее и не заметил.

Чтобы позволить Ростку открыть дверцу сейфа, Николь пришлось отойти от стены. Проходя рядом с ней, полицейский задел крепким бицепсом ее левую грудь. Покраснев, она почувствовала, как ее сосок напрягся в ответ на прикосновение.

К счастью, этого он тоже вроде бы не заметил. Судя по всему, его интересовало только содержимое ячейки.

— Не похоже, чтобы кисть лежала здесь долго, — заключил он. — При комнатной температуре, тем более в отсутствии вентиляции, кожа очень быстро начала бы менять цвет и опухать. Даже если бы рука пролежала здесь одну ночь, мы сейчас ощущали бы сильный запах разложения. Так что ее, вероятно, положили сюда днем.

Он потыкал в кисть кончиком механического карандаша, продавливая кожу в центре ладони. Кожа упруго восстановила свою форму.

— Этого не может быть, — возразил Зиман. — Ячейка была опечатана. Никто не мог просто так, без моего ведома, пройти сюда и отпереть дверцу. Для этого ему потребовалось бы пройти мимо моего стола в рабочее время, а я не отходил сегодня весь день, и вчера тоже. Никого постороннего я не видел.

— А если ночью? — спросил Росток. — Или утром, до того, как банк открылся для посетителей?

— В дверь нашего хранилища встроены датчики движения, инфракрасные и другие специальные сенсоры. Сигнализация, как вы знаете, напрямую связана с полицейским участком. В случае ночного проникновения вы получили бы сигнал тревоги.

Росток дотронулся кончиком карандаша до отсеченного края кисти. К его кончику прилипла капля темнокрасной жидкости.

— Ничего себе, — пробормотал полицейский. — Кровь до сих пор не свернулась, а кожа все еще розовая. Нет, кисть явно лежит здесь недолго. Я бы сказал, что не более двух часов. Кто был в хранилище этим утром?

— Я открывал дверь в восемь утра, — начал рассказывать Зиман. — На замке есть таймер, и попасть в хранилище раньше невозможно. Я лично выдал кассиру наличные из сейфа — как обычно. После этого сюда никто не входил — за исключением миссис Данилович, конечно. Должен вам заметить, доступа к этому отделению нет даже у работников банка. Как видите, здесь есть отдельная дверь, и она открывается независимо от основного замка — так удобнее вести учет каждого, кто проходит, — он кивнул в направлении решетчатой двери позади них. — Мы открываем ее, когда приходит клиент, и закрываем, как только он уходит.

— Сама по себе она здесь тоже не возникла, — резким тоном сказал Росток. — Когда Пол приходил сюда в последний раз?

— В смысле, чтобы открыть сейф? Никогда.

— Но я думал… — полицейский повернулся к Николь. — Разве ваш муж не арендовал этот сейф?

— Возможно я недостаточно подробно рассказал по телефону, — поспешил прояснить ситуацию Зиман.

Ключ принесла миссис Данилович, но изначально сейф арендовал отец Пола.

— Старик Иван? — Росток нахмурился.

— Да. Он снял этот сейф в 1946 году.

— В 1946? — не веря своим ушам, переспросил Росток. — Это же больше, чем полвека назад.

— Именно. Пока мы вас ждали, я перепроверил все записи. Сейф арендован 16 октября 1946 года, и с тех пор не открывался. Ни разу.

В тесном хранилище повисла душная тишина.

Николь не могла больше находиться рядом с Уэнделлом Франклином. Теперь ей казалось, что потеют все — не только от жары, но и от напряжения. Она чувствовала, как ее собственный пот ручейком стекает в лифчик, в ложбинку между грудями. Отчаянно хотелось выбраться отсюда, на свежий вечерний воздух — пусть и теплый, но избавленный от вони мужского пота, смешанной с тем сухим заплесневелым запахом, что исходил от отрезанной кисти. Он напоминал ей что-то… Солому? Сушеные грибы? Орехи?

Тишину нарушил голос Франклина.

— Кто-то должен был ее сюда положить.

— И это точно был не Иван Данилович, — сказал Росток. — Он уже два месяца как мертв.

— Уверяю вас: в хранилище больше никто без моего ведома не заходил, — настаивал Зиман.

— А как насчет вас, Зиман? — обвинение исходило от Франклина; тем же платком, которым он останавливал кровь из пальца, агент вытирал пот со лба. — Вы владелец банка. Все ключи у вас. Вы включаете и выключаете сигнализацию. Может, это вы взяли все из сейфа, а руку запихнули, чтобы отвлечь от себя внимание?

— Как вы смеете! — прокричал Зиман. На мгновение Николь показалось, что он сейчас набросится на налогового агента. Однако Зиман быстро взял себя в руки и продолжил: — Единственное, за что ценится любой банк, это честность и порядочность по отношению к клиентам. Люди Миддл-Вэлли хранят деньги у нас, потому что доверяют мне, так же, как они доверяли моему отцу и деду. Я никогда не сделал бы ничего, что могло подорвать это доверие. Никогда. И я требую извинений.

— Что насчет ваших работников? — продолжал испытывать его терпение Франклин. — Секретарша, например? Она же ведет все записи, верно?

Росток втиснулся между ними, раздвигая спорщиков широкими плечами.

— Давайте держать себя в руках, — посоветовал он. — Выяснение отношений не поможет нашему делу.

— У него нет права заявляться сюда с подобными обвинениями, — не унимался Зиман. — У нас никогда не было ни малейших разногласий с клиентами. Все работники банка заслуживают высшей похвалы. Я знаю каждого из них лично, знаком с их семьями и осведомлен об их прошлом. Каждого нанимал либо я сам, либо, как в случае с Соней Ярош, мой отец. Уверяю вас, никто из них не стал бы участвовать в таком чудовищном подлоге.

Глядя наг Соню Ярош, трудно было не согласиться. Николь едва ли могла себе представить, чтобы это хрупкое существо, находившееся в весьма почтенном возрасте, сделало что-то, что нарушило бы размеренный ход банковских дел.

— Вполне с вами согласен, — обратился Росток к директору банка. И затем, повернувшись к Франклину, добавил: — Банковскому служащему бессмысленно делать подобное. Было бы куда проще обчистить ячейку и оставить ее пустой — тогда никто ничего бы не узнал.

— Кроме того, чтобы отпереть сейф, необходимо иметь два ключа, — добавил Зиман. — У банка только один из них. Второй находился у миссис Данилович.

— Наверное, вы правы, — неохотно признал Франклин. — Если кто и знал, что изначально лежало в ящике, то только отец и сын Даниловичи. А они оба мертвы, так что доказать факт кражи невозможно. Но это не дает нам ответа на вопрос: как человеческая рука очутилась в банковском сейфе?

Обстановка на время разрядилась, и Росток вернулся к изучению металлического ящика.

— Осторожней, не пораньтесь, — предупредил его Франклин. Агент продолжал зажимать крохотный порез на пальце носовым платком, пытаясь остановить кровь. На полу уже виднелось с десяток капель.

Внимание Ростка привлекла клеенчатая бумага, в которую была завернута кисть. Кончиком карандаша он развернул ее.

— Но этого не может быть… — начал говорить он, но вдруг осекся, молча уставившись на бумагу.

Плечи полицейского закрывали ячейку от Франклина и Зимана, но Николь увидела: на бумаге было что-то написано карандашом — вроде бы три слова, на неизвестном ей языке, незнакомыми буквами.

— Вы что-то сказали? — переспросил Франклин.

Росток быстро взял себя в руки:

— Ничего, мысли вслух.

— Нет, вы сказали «не может быть», я слышал. Что вы имели в виду?

Росток свернул бумагу обратно, так, чтобы надпись не было видно.

— Я имел в виду, что не понимаю, как эта кисть тут оказалась. Если принять во внимание временной промежуток и состояние плоти, это кажется просто невероятным.

Николь знала, что он лжет. Его фраза явно относилась к загадочным знакам, но она решила пока промолчать.

— По краям дверцы ржавчина, — пробормотал себе под нос полицейский. — Дверца не сразу открылась?

— Да, заело немного, и замки тоже тяжело отпирались, — ответил Зиман. — В конце концов, ячейку последний раз открывали пятьдесят лет назад.

— Сколько можно повторять, — пробурчал Франклин, — кровь на руке свежая. Даже коп вон говорит, что рука здесь разве что пару часов лежит.

Росток наклонился к сейфу, пристально разглядывая его содержимое. Николь удивилась при виде того, как он без тени отвращения изучает ужасный предмет.

— Это просочится в прессу? — спросил Зиман. — Такое событие плохо скажется на репутации банка.

— Он обязать подать отчет, — ответил Франклин. — Было совершено преступление.

— Наверняка ничего не известно, — проговорил Росток, проводя пальцами по пятнам ржавчины. — У нас нет состава преступления.

— Черт, да у вас человеческая рука в коробке, — прокричал Франклин. — Это что, не преступление? Какие еще доказательства вам требуются? Часть тела-то у вас на руках! Значит, вы обязаны сообщить коронеру.

— Ничего, время еще есть, — успокоил его Росток. — Пока мы не выясним, чья это кисть и что она здесь делает, мы не узнаем, какое преступление имело место и было ли оно вообще. Так что я бы пока не распространялся.

— Чем меньше будет об этом известно, тем лучше, — радостно согласился Зиман.

— Как хотите — я в сокрытии преступления не участвую, — заявил Франклин. — Может, у вас в городе так и принято, но я работаю иначе. Раз вы не хотите составлять отчет, это сделаю я.

Росток медленно повернул голову, пока налоговый агент не оказался в поле его зрения.

— Давай определимся, Франклин. Я веду расследование, и мне не нужна утечка информации. Другими словами, рот держать на замке — понятно?

Обильно потеющий налоговый агент молча глядел на полицейского.

Росток послал своих коллег к машине за пакетами для улик и резиновыми перчатками.

Пакеты имели объем четыре литра и поддерживали внутри себя прохладную температуру. Николь наблюдала, как Росток натягивает перчатки и аккуратно достает из сейфа отрезанную руку. Окровавленным концом вниз он положил ее в пакет и запечатал. Полицейский-гигант, не скрывая отвращения, принял пакет из рук Ростка; тот приказал отвезти улику в участок и положить ее в морозильник, пока кисть не начала разлагаться, после чего возвращаться в банк для снятия с ящика отпечатков пальцев. Бумагу Росток убрал во второй пакет — Николь отметила, что эту улику он оставил себе.

Когда все наконец начали продвигаться к выходу из хранилища, Росток предупредил, чтобы никто ничего не трогал по пути.

Процессию замыкал Зиман. Он закрыл металлические ворота, и из глубин здания раздался низкий урчащий звук. Перекатывающийся грохот нарастал до тех пор, пока Николь не почувствовала, как пол дрожит у нее под ногами.

Сквозь прутья решетки она видела, как металлический ящик трясется, наполовину выдвинутый в своих пазах.

Крышка его распахнулась.

Пустой, он вибрировал, пока сам собой не выдвинулся из сейфа и не упал на пол.

Лицо Уэнделла Франклина побелело от страха.

Николь в панике потянулась к Ростку, который почему-то не выглядел напуганным.

18

— Что за чертовщина у вас тут творится? — Франклин нервно попятился.

Глухой, грозный грохот продолжался, и закончился звуком, похожим на продолжительный выдох.

— Земля оседает, — объяснил Росток. — Разрушилась очередная шахта.

— Шахта? — переспросил Франклин. — Горнодобывающие компании вышли из бизнеса пятьдесят лет назад. Все подземные туннели должны были затопить.

— Шахты под долиной Лака воины имеют протяженность в несколько сотен миль, — напомнил Росток. — Затопить их просто невозможно.

— Ну, под Скрантоном же затопили.

— Значит, про Миддл-Вэлли просто забыли. Так что теперь природа делает всю работу за них. Тоннели заполняются водой, в результате чего подпорки гниют и — шахта рушится.

— Ужасно. Как тут только люди живут? — пробормотал Франклин. — Это же сейсмоопасная зона. Вам повезло, что Управление по охране окружающей среды, пока не добралось до Миддл-Вэлли — иначе бы вас всех уже выселили.

— На самом деле, ничего особенно опасного здесь нет, — пожал плечами Росток.

Он приказал Зиману и охраннику дождаться Бракнера — тот должен был прийти снимать отпечатки пальцев. Все остальные были свободны.

Николь наконец-то оказалась на улице. Несмотря на то, что день клонился к закату, прохлада должна была опуститься только через пару часов. Однако свежий вечерний воздух показался величайшим облегчением после тесных и жутких катакомб хранилища. Уэнделл Франклин вышел из банка, заматывая палец платком.

— Сходили бы вы с этим порезом к доктору, — посоветовал Росток. — Может быть, вам сделают прививку от столбняка.

— Да Ничего страшного, это же просто царапина, — ответил Франклин, направляясь к машине. — Кубик льда — и кровотечение прекратится.

Николь прислонилась к мраморной колонне у входа в банк, жадно глотая свежий воздух.

— Вы в порядке? — спросил Росток.

— Не совсем, — призналась она. — На какой-то момент там, внизу, мне показалось, что я потеряю сознание.

— Не хотите присесть на минутку — перевести дыхание?

— Я думаю, мне лучше поехать домой, — она принялась искать ключи в сумочке.

— Вам не стоит садиться за руль» — сказал Росток. — Не в вашем состоянии.

— Со мной все будет хорошо, правда. Мне уже лучше.

— Не похоже: у вас бледный вид и руки дрожат, — Росток взял у нее ключи. — Пойдемте со мной, я отвезу вас на патрульной машине.

Николь вдруг насторожилась: за свою жизнь она успела понять, что полицейская машина не самое безопасное для нее место.

— Верните ключи, — потребовала она.

— Лучше будет, если вы поедете со мной.

Она огляделась по сторонам в надежде найти предлог, чтобы не ехать с полицейским. Но ключи были у него, улицы опустели, а возвращаться в банк ей определенно не хотелось.

— Вы отвезете меня прямо к дому? Мы не будем делать крюк и заезжать в участок?

— Ничего такого, — пообещал он. — Высажу вас у дверей дома.

Она неохотно села на пассажирское кресло, отодвинувшись от полицейского как можно дальше — словно проем между сидениями мог как-то ее защитить.

— Не бойтесь признаться, что вам страшно, — сказал он, заводя машину. — Большинство людей в вашей ситуации умоляли бы о защите.

— Зачем мне она? — Николь давно привыкла, что полицейские предлагают «защиту», имея в виду совершенно иное.

— Найтичеловеческую руку в банковском сейфе — среднестатистического человека это напугало бы.

Она одернула юбку в тщетной попытке прикрыть колени. Знай она, что поедет на переднем сиденье патрульной машины, надела бы что-нибудь поскромнее.

— Допустим, я испытала шок, — призналась она. — Правильнее будет сказать, отвращение. Но с чего мне быть напуганной?

— А вы не думали, что рука в сейфе может быть как-то связана со смертью вашего мужа? Только честно: разве не такой была ваша первая мысль?

Конечно, такой, но признавать это ей не хотелось.

— Вам же показалось, что тут должна быть связь? — настаивал он.

— Мой муж умер от сердечного приступа, — ответила Николь.

— Вы знаете наверняка?

— Но так сказал коронер!

— Он не делал вскрытия, а значит — это просто его догадка.

— Вы не доверяете собственному коронеру?

— Я бы поверил — при обычных обстоятельствах, — ответил Росток. — Но в данном случае у меня остались кое-какие подозрения.

— Думаете, это я убила его? Да, я признаю — убила.

Она вспомнила те последние лихорадочные мгновения их соития, когда Пол, жадно хватая губами воздух, закинул голову назад, а она приняла это за момент эякуляции. Вместо того чтобы остановиться и, возможно, спасти ему жизнь, она обхватила его бедра скользкими от пота ногами и сжимала до тех пор, пока его тело не обмякло, и он не умер на их супружеском ложе. Могла ли она спасти его? Возможно, нет. Но Николь знала, что этот вопрос будет преследовать ее всю жизнь.

— Он умер в моих объятьях, — она отвернулась, чтобы Росток не видел слезы у нее на глазах. — Мы занимались любовью. Он был сверху. Если кто-то и несет ответственность за его смерть, то только я сама.

— Возможно, так это должно было выглядеть.

Она резко повернулась, чтобы дать ему пощечину, но полицейский перехватил ее руку и сжал так сильно, что боль заставила ее забыть о злости.

— Я извиняюсь, — Росток отпустил ее руку. — Это было не обвинение — просто мысли вслух.

— Вам не кажется, что я и так чувствую себя достаточно виноватой? — Николь потирала покрасневшее запястье.

— Я же сказал, извиняюсь.

— Думаете, я не знаю ваших полицейских трюков? Вы подозреваете меня в убийстве мужа и ведете себя так, будто у нас с вами обычная беседа. В надежде поймать меня на чем-нибудь компрометирующем. Вы боитесь, что если устроите официальный допрос, то я потребую адвоката.

— Будь у вас адвокат, он посоветовал бы вам искать защиты в полиции.

— Не нужна мне ваша защита. Сама о себе позабочусь.

Росток ехал медленно, по круговому маршруту, проходившему по тихим тенистым улочкам. Он то и дело смотрел в зеркало заднего вида, вероятно, проверяя, нет ли за ними слежки. Она подумала, что для полицейского в маленьком городке такое поведение абсурдно.

— В чем дело? Вы думаете, за нами следят?

— Все может быть.

— Да уж, с вами тяжело, — вздохнула она. — Никому не верите, да?

— Как и все русские, — сказал он. — Подозрительность в нас от природы.

— По-моему, даже излишняя подозрительность, — она сложила руки на груди и немного расслабилась. — Этот город меня пугает. С тех самых пор, как я здесь поселилась, мне постоянно кажется, будто за мной наблюдают. Словно кто-то невидимый вечно шпионит за моей спиной.

— Правда? — он продолжал поглядывать в зеркало заднего вида. — А вы никогда не видели человека, который за вами следит?

— Я говорю не про одного человека. Порой у меня такое чувство, что следит весь город. Наверное, у меня паранойя.

— Вовсе нет, — сказал Росток. — Инстинкты редко ошибаются.

— Все-таки я думаю, что это мое воображение. Моя настоящая проблема в том, что я чувствую себя здесь чужой. Тут все слишком… русское. Я просто не вписываюсь.

— Но вы же родом из России. По крайнее мере, у вас славянская фамилия.

— Баронович — фамилия моей матери. Своего настоящего отца я никогда не знала, — увидев вопросительное выражение в его глазах, она быстро добавила: — Давайте не будем об этом говорить, ладно? Я вам просто скажу, что думала найти здесь покой, — потому и приехала — а обернулось все катастрофой. Так что теперь мне нужно одно: уехать из города.

— Куда? В Лас-Вегас?

— Как вы узнали о Лас-Вегасе?

— Разве не там с вами познакомился Пол?

— Там, но… я туда больше не вернусь — это точно. Может быть, в Лос-Анджелес или в Сан-Франциско. Там меня хотя бы никто не знает.

— Боюсь, это не поможет. Они все равно выследят вас.

— Они? Кто это они?

— Люди, убившие вашего мужа. Те же, кто убил его отца.

— Послушайте, я видела, как умер мой муж. Вы еще не забыли, что я присутствовала при этом? В комнате находились только мы двое, и все. Говорю вам, он умер своей смертью.

— С ним могли сделать что-нибудь до того, как он вошел в спальню.

— Вы невыносимы.

— Не хотелось бы пугать, но, возможно, вы вовлечены в нечто гораздо более опасное, чем кажется.

Когда они доехали до ее дома, уже стемнело. Росток припарковался на подъездной дорожке и выключил фары. He считая лая собаки где-то неподалеку, вокруг царила тишина. Пожилые хозяева соседнего дома, Богдан и его жена Ольга, по традиции сидели на крыльце. Интересно, что бы они подумали, услышав, о чем она беседует с полицейским?

Николь осталась сидеть в машине.

— Вы знаете, как умер ваш свекор? — спросил Росток.

— Я слышала ваш с О’Мэлли спор на этот счет. Вы уверены, что Ивана столкнули, но О’Мэлли считает это самоубийством. Лично я предпочитаю верить своему мужу. Пол говорил мне, что произошел несчастный случай: его отцу было восемьдесят лет, и он страдал от болезни Альцгеймера. Возможно, он спрыгнул с крыши дома для престарелых, даже не осознавая, где находится.

— Начнем с того, что это был не дом для престарелых. Отец Пола пребывал в психиатрической клинике. Кроме того, болезнь Альцгеймера у Ивана находилась в ранней стадии. А в клинику его поместили из-за острого психического расстройства. Однажды утром он, проснувшись, взял охотничью винтовку, вышел на улицу и всадил пять пуль в припаркованную поблизости машину.

— Пол ничего не говорил о винтовке.

— Ивана держали в охраняемой палате, предназначенной для буйных пациентов. Однако в ночь гибели он каким-то образом выбрался из нее и поднялся на крышу. Как, по-вашему, это удалось проделать восьмидесятилетнему старику с болезнью Альцгеймера?

— Вы коп — вы мне и скажите.

— Я вам скажу, он сделал это не сам. Думаю, кто-то привел его туда, и этот же человек столкнул его.

— Но коронер сказал, что Иван покончил с собой, — настаивала она.

— Пальцы на его правой руке были сломаны до того, как он умер. Обычно люди не делают такое, прежде чем спрыгнуть с крыши.

Пока Росток говорил, Николь разглядывала дом, в котором совсем недавно заключались все ее надежды на будущее. Терраса охватывала весь периметр постройки, над окнами свисали карнизы. Раньше на этой улице все дома были одинаковыми, но за долгие годы жители делали новые пристройки, подъездные дорожки, перекрашивали стены и изменяли ландшафт участков, что придало каждому дому индивидуальный вид. Отец Пола добавил к своему жилищу множество витиеватых украшений, и оно приобрело отчетливый европейский характер. Однако то, что радовало глаз при свете солнца, в темноте принимало зловещие очертания.

— Ваш муж и его отец мертвы, — продолжал Росток. — И вот теперь вы открываете банковский сейф и обнаруживаете внутри человеческую руку. Вам не кажется, что это может быть предупреждением? Намеком на то, что ваша жизнь в опасности?

Николь продолжала смотреть прямо перед собой. Призрачный свет полной луны освещал лужайку перед домом, но на стенах здания лежали мрачные тени. Ей казалось, что она видит в них какое-то шевеление. Но каждый раз, как она пыталась сфокусировать взгляд на подозрительном месте, движение прекращалось. Николь начала сомневаться, что готова провести ночь одна. Хотя ей и не хотелось этого признавать, но идея о защите, которую предложил Росток, все больше ей нравилась.

— С чего мне быть в опасности? — спросила она, стараясь голосом не выдать растущий внутри страх. — Я же не сделала ничего плохого. Я не знаю ничего об этой руке и о том, кто положил ее в сейф. И не понимаю, как все это может быть связано со мной.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Ульянов? — спросил он. — Флориан Ульянов?

— Нет.

— А о Борисе Черевенко?

— Нет.

— Вы уверены? Пол никогда не упоминал эти имена?

— Никогда. Такие фамилии я бы запомнила. А кто это?

— Они были друзьями Ивана Даниловича, очень хорошими друзьями. Они вместе учились в школе, здесь, в Миддл-Вэлли, и втроем прошли Вторую Мировую, в одном полку.

— Никогда не слышала о них. А в чем дело?

— Они мертвы. Оба убиты… за пять недель до того, как погиб отец Пола.

— Ужасно… но какое отношение это имеет ко мне?

— Правые кисти всех троих были изуродованы.

Николь знала, к чему он ведет, но не хотела признавать его правоту в надежде, что здесь какая-то ошибка.

— В сейфе вы нашли ни что иное, как мужскую правую кисть, — сказал Росток. — Вряд ли это совпадение. Скорее предупреждение.

— О чем? Зачем кому-то делать мне предупреждение? — у нее уже не получалось скрывать дрожь в голосе; — Зачем вы запугиваете меня?

— Если кто-то и пытается вас запугать, то это человек, положивший руку в сейф. Пол и его отец мертвы, а потому единственная, кому может быть адресовано послание, это вы.

19

— Если это и послание, то оно никак не может быть обращено ко мне, — возразила Николь. — Я даже не знала о существовании ячейки.

— Тогда где вы взяли ключ?

— Я… я нашла его на полу в спальне, — заметив скептическое выражение лица Ростка, она поспешила объяснить. — Он лежал под комодом. В маленьком желтом конверте. Похоже, его прилепили скотчем ко дну комода много лет назад. Однако я нашла его только на утро после смерти Пола.

— Вам не приходило в голову, что это необычное совпадение весьма удобно? Ключ годами лежит в тайнике, а в ночь смерти вашего мужа падает на пол?

— Этого я объяснить не могу. Порой такое случается. Это судьба.

— Не исключено, — согласился Росток. — Также не исключено, что кто-то ночью проник к вам в дом и положил ключ туда, где вы его и нашли.

— Кто-то? Кто, например? — эта версия казалась ей неправдоподобной.

— Я бы поставил на людей, которые убили троих стариков. Они же, как мне кажется, устроили погром у вас в доме.

— Пол сказал, что это просто вандалы, — вспомнила она.

— Так могло показаться на первый взгляд. Но я думаю, они что-то искали. Кто бы это ни был, они перерыли весь дом, и сделали это очень тщательно. От чердака до подвала — в подвале даже выкопали ямы. Понятия не имею, что искали, но догадываюсь, они нашли ключ, прикрепленный ко дну комода.

— Интересно… если они нашли ключ, то зачем вернули его? — спросила она, не желая соглашаться с его версией.

— Полагаю, они хотели, чтобы вы открыли сейф. Им удалось проникнуть в банк, забрать все, что лежало в сейфе, а вам они оставили эту кисть. Как предупреждение.

— Как такое возможно? Ведь директор сказал, что ячейку полвека никто не открывал.

— Не знаю, что он там сказал. По состоянию плоти я могу судить, что кисть пролежала там несколько часов. Должно быть, преступники пробрались в хранилище утром, до открытия банка, и опустошили сейф. Если это не какой-то знак, то зачем им оставлять после себя отрезанную кисть? Почему не обчистить сейф и не скрыться? Нет, кто-то хотел, чтобы вы открыли ячейку и увидели это.

— Но зачем направлять мне такие послания? — простонала она. — Я в этом городе почти никого не знаю, и вообще услышала о нем впервые месяц назад. Как все это связано со мной?

— Возможно, тут сыграл роль ваш брак с Полом или тот факт, что вы живете в этом доме.

— Нет. Я не хочу… не могу вам поверить.

— След убийцы ведет из Аризоны во Флориду, и затем в Миддл-Вэлли — прямо к вашему дому. Сначала он принадлежал отцу Пола. Когда того убили, дом унаследовал ваш муж. Теперь и он мертв, а дом перешел к вам. Так что, возможно, вы следующая.

Страх и напряжение, копившиеся внутри нее, все-таки вырвались наружу:

— Прекратите! — срывающимся голосом закричала она. — Перестаньте меня запугивать! Я не хочу больше ничего слышать. Просто перестаньте, и оставьте меня в покое, в конце концов!

Распахнув дверцу, Николь выскочила из машины и взбежала на крыльцо дома. Ничего не видя из-за слез, она начала рыться в сумочке в поисках ключей. Она почувствовала, как сильная рука Ростка берет ее за запястье, и попыталась отбросить ее, но полицейский держал крепко.

— Я хочу помочь вам, — услышала она его голос.

Николь отчаянно пыталась высвободить руку. Она била кулаками по широкой груди полицейского, попыталась закричать, но из горла вырвались только всхлипы.

Наконец, она прильнула к нему. Он молча поглощал ее печаль, позволяя ей дать волю чувствам и выплакаться на его груди.

Весь шок и стресс последних трех дней, ужас от внезапной смерти Пола, крах всех ее надежд на будущее, отвращение, пережитое в банке, и вот теперь страх от того, что ее собственная жизнь, возможно, в опасности, — все это прошло; оставалось тихо плакать и ждать, что он обнимет ее.

— Я постараюсь поменьше говорить об этом, — пообещал он. — Лучше, чтобы горожане не знали о случившемся в банке, так будет спокойнее и безопаснее для вас. Сначала он стоял, не поднимая рук, словно бы не решался обнять ее. Она сильнее прижалась к нему (а ее пышная грудь — к его мощной грудной клетке), прося защиты у его сильного тела. Она чувствовала, как пистолет в кожаной кобуре, висевшей у него на поясе, вдавливается ей в живот.

Любой другой мужчина вытер бы слезы с ее лица и проводил в дом. На Росток не был любым другим. Он несколько раз погладил ладонью ее волосы и прошептал утешающие слова. Ей казалось, что до тех пор, пока она рядом с ним, все будет хорошо.

— Я пришлю сюда Отто Бракнера, как только в банке все будет сделано, — мягко проговорил он. — Он присмотрит за домом.

Николь обняла Ростка еще сильнее. Как ей хотелось, чтобы это был Пол! Ей было страшно уходить одной в темноту и стыдно за то, как ее тело отвечало на прикосновение другого мужчины.

20

Николь не принадлежала к числу женщин, которых легко напугать.

Однако до этого никто никогда не сообщал ей, что за ней охотится убийца. Она попросила Ростка проверить перед уходом, не пробрался ли кто в дом. Сама Николь следовала за полицейским из комнаты в комнату, глядя, как он проверяет замки на дверях и оконных рамах, изучает полки в шкафах. Особенно внимательно он осмотрел подвал и дверь черного входа, удостоверившись, что она заперта изнутри. Странные ямы в земляном полу выглядели зловеще. Они были расположены хаотично и различались по размеру. Одни были узкими и уходили далеко вглубь, другие напоминали мелкие могилы. Глядя на них, Николь вспоминала предостережение Ростка и гадала, не предназначена ли какая-нибудь для нее.

Когда Росток наконец заверил ее, что в доме безопасно, он ушел, запретив ей открывать дверь кому-либо, кроме него и Отто Бракнера.

Как только полицейский покинул дом, она заперла парадную дверь на засов. Зажгла свет во всех комнатах первого этажа — в том числе и аварийный на заднем дворе. Затем забаррикадировала парадную и кухонную дверь стульями и только тогда решилась подняться наверх, в главную спальню, не забыв запереть за собой дверь. Ей не хотелось ложиться в постель, где умер ее муж, поэтому она свернулась в углу — оттуда ей было видно любого, кто подходил к дому.

Впрочем, даже за запертыми дверьми Николь чувствовала себя не намного спокойнее. Никакой засов не мог защитить ее от неизбежных вопросов собственного разума.

Полицейский предупредил, что ее жизнь может быть в опасности. Однако не хотел, чтобы она покидала Миддл-Вэлли.

Почему?

И все ли из того, что он сказал, было правдой?

При обычных обстоятельствах она легко видела, когда мужчина лжет. Но по выражению лица Ростка она, как ни старалась, не могла понять, что он чувствует, — на нем словно бы была маска безразличия. Он рассказывал ей историю, полную пугающих фактов и соображений, но без страха в голосе. Его тон был бесстрастным, как и выражение лица. С той же эмоциональностью он мог бы беседовать с ней о погоде — когда на самом деле излагал историю жестоких убийств, где след преступника вел прямо к ее дому.

Стал бы он ей лгать о таких ужасных вещах?

Она поняла, что после его слов стала пленником в стенах собственного дома. Напуганная его рассказом, Николь теперь вынуждена была скрываться за закрытыми дверьми.

Этот дом был всем, что осталось у нее после брака с Полом. Раньше она думала, что это единственное безопасное убежище, которое ей удалось найти за всю жизнь, единственное место, где можно было укрыться от преследовавшего ее прошлого.

Л теперь даже эта тихая гавань превратилась в очередную станцию на тяжелом пути, уготованным ей Судьбой. А что, если на доме лежало проклятье, и теперь ей как новой владелице было суждено стать очередной жертвой? «Если так, — подумала она, то проклятья можно избежать, как можно скорее покинув город». Решение показалось ей довольно разумным.

В глубине души она, конечно, знала, что бегством ничего не решить. Слишком много раз Николь проделывала это и всякий раз ее ждало новое несчастье. Если проклятье и существовало, то только одно: наложенное на нее Судьбой, что дала ей черты лица и фигуру, перед которыми не мог устоять ни один мужчина. И теперь, свернувшись в углу комнаты, где умер ее муж, она понимала, что не может быть никакого другого объяснения.

Для нее никогда не было проблемой соблазнить мужчину, некоторые из них готовы были заплатить любую цену, только чтобы быть рядом с ней. Однако именно эта красота и тело, столь желанное многими ее поклонниками, стало для нее проклятьем — ловушкой, заточившей Николь в том аду, в который превратилась ее жизнь. Одно за другим исходили от них лживые обещания: приглашения поехать в Нью-Йорк, Майами и, наконец, Лас Вегас. Все эти поездки заканчивались одинаково — в зловещих номерах отелей, выхода из которых, казалось, не было.

С ней работали другие женщины, и те искали временного убежища в сладких объятьях галлюциногенных веществ: подобно гурманам, они выбирали из богатого меню наркотиков, предлагаемых их покровителями. Она не раз думала, что куда дешевле и быстрее перерезать себе вены, лежа в теплой ванне; может быть, даже в ванне с пеной — чтобы не видеть, как страшно меняет свой цвет вода. Однако Николь так и не смогла принять окончательного решения.

Она стала пленницей собственной жизни. Такое существование было не по ней, но и прервать его она не осмеливалась. Именно поэтому однажды, проснувшись и обнаружив себя замужем за незнакомым человеком, — пожилым мужчиной с вытянутым, испещренным морщинами лицом и седыми волосами — она не стала сопротивляться. Ей показалось, что это священная рука Судьбы вмешалась в ее жизнь, предоставляя второй шанс. До этого дня она считала брак чем-то запретным — словно свадебного ритуала и размеренной жизни были достойны только нормальные женщины. У ее нового мужа были водянистые глаза, большие уши и только месячная пенсия в качестве заработка. Однако он говорил мягким голосом, дружелюбно улыбался и всегда был вежлив и заботлив по отношению к ней.

Учитывая обстоятельства их свадьбы, вряд ли Пол был в неведении относительно ее прежней жизни, но его, похоже, не смущало прошлое Николь. Он хотел одного — увезти ее в свой родной город в Пенсильвании. Там у него был дом — наследство от отца. Она не сразу полюбила Пола, но все равно верила, что брак с ним — это ответ на ее молитвы, шанс начать все сначала, возможность просыпаться утром и не чувствовать отвращение к себе из-за того, что она делала прошлой ночью.

Теперь же ей вновь начало казаться, что она попала из огня в полымя. В Лас-Вегасе за ней хотя бы не охотились убийцы.

Из угла Николь заставил выбраться неприятный и знакомый запах, пробирающийся в ноздри.

Поначалу она решила, что с ней играет собственное воображение. Она попыталась проигнорировать едкий запах и не вспоминать те горькие образы, которые он вызывал в мозгу. Однако он становился все явственнее, и Николь вынуждена была признать реальность его присутствия. Она выглянула в окно. Полицейский, как и обещал Росток, уже приехал, но все еще сидел в патрульной машине — наверное, заполнял какие-то бумаги.

Николь неслышно отворила дверь спальни и спустилась на первый этаж, с ужасом рисуя в голове то, что ей предстояло увидеть.

В любимом кресле ее мужа сидел Василий Жамнов и курил одну из тех дурно пахнущих сигарет «Красная Звезда», что можно найти только в магазинах русских иммигрантов.

Василий был худым человеком с узким лицом. Его черные, зачесанные назад волосы слегка завивались возле ушей. На нем, как обычно, был дорогой костюм, сидевший на удивление плохо: серые брюки, сшитые не по размеру, и бледно-голубая шелковая рубашка.

Василий был последним человеком, которого она хотела видеть в данный момент своей жизни.

А ведь она думала, что сумела спастись от него.

— Как ты сюда попал? — дрожащим голосом спросила Николь.

Василий улыбнулся, но не приятельски, а как-то плотоядно, словно напоминая ей: не стоит удивляться его умению беззвучно проникать в запертые дома. Как и тому, что он смог проскользнуть мимо полицейского. Миддл-Вэлли был маленьким городком, где редко появлялись люди вроде Василия.

— Я пришел выразить свои соболезнования — у тебя ведь умер муж. — сказал он.

— Ты приехал сюда из Лас-Вегаса только затем, чтобы сказать это? Но как ты узнал?

Василий пожал плечами и отмахнулся от ее вопроса, как от чего-то незначительного. Он затянулся русской сигаретой, выпустил струйку дыма и произнес:

— Ты не хочешь подробно рассказать мне о том, что нашла в сейфе?

21

Согласно стандартной полицейской процедуре, Ростку следовало бы сфотографировать кисть и передать ее в окружной морг, где части тела хранились до воссоединения с подходящим трупом. Но рука была первой серьезной уликой, которую Росток получил за все время расследования убийства Ивана. Она появилась сразу же после того, как он узнал об убийствах во Флориде и Аризоне, — и полицейский пока не хотел отдавать ее. Следующие несколько часов он провел, наводя справки в местных больницах о несчастных случаях в округе. Никаких сообщений об ампутации или несчастном случае с потерей конечности не было — другими словами, не было ни одного логического объяснения отвратительной находке.

К концу вечера у него появилось чувство, что кисть ему подозрительно знакома. Где-то он уже видел этот мизинец неправильной формы. То ли у какого-то знакомого, то ли у местного жителя, то ли на фотографии.

Измученный расследованием, он, наконец, положил руку в морозильную камеру полицейского участка, а клеенчатую бумагу, в которую была завернута конечность, забрал домой, чтобы изучить надпись без лишних свидетелей.

Несмотря на то, что надпись была на кириллице, язык не был похож на современный русский. Буквы выглядели как старославянские — их использовали теперь только в православных церквях, и едва ли они были понятны непосвященным. Росток тщательно вглядывался в слова. Они вызывали в памяти истории, которые любил рассказывать дед.

Виктор пытался представить, что сделал бы его дед при виде содержимого сейфа. Может быть, похоронил бы все — и руку, и бумагу, и даже металлический ящик — на русском кладбище. Прочитал бы над ними молитву. В конце концов, он был человеком, по-настоящему чтившим древние традиции.

А потом, попивая чай из стакана или покуривая трубку, набитую свежим табаком, старик вновь рассказал бы загадочную историю о «Святом Дьяволе», родившемся на свет в сибирской глуши и сумевшем обрести необъяснимую власть над императорским троном. Историю неотесанного, полуграмотного мужика, на время ставшего самым могущественным человеком Российской Империи. Его называли праведником и развратником, пьяницей и пророком. Его считали колдуном — и одни видели в нем антихриста, а другие почитали как святого.

Может быть, старый казак и поверил бы в то, что отрезанная кисть принадлежит этой темной фигуре истории — человеку, чье имя было выведено карандашом на клеенчатой бумаге.

Что если в сложном переплетении мифов и исторических фактов, типичном для рассказов старика, была сокрыта та единственная деталь, которая даст Ростку ответ на вопрос, лишивший его сна?

Но только дед умер, и его тело лежало в могиле, так что он вряд ли мог чем-то помочь. А Ростка, пусть и воспитанного в традициях русского мистицизма и суеверий, логическое мышление заставляло искать рациональные ответы. Видя состояние руки, он отказывался верить, что она когда-то принадлежала «Святому Дьяволу», — даже несмотря на надпись.

В конце концов, Григория Ефимовича Распутина убили в России почти век назад, в снежном декабре 1916 года.

— Но как Распутину удалось стать самым сильным человеком в России? — спросил мальчик, — Ведь самым сильным должен быть Царь, Разве не он командовал армиями, людьми и всеми землями Российской Империи?

Старик улыбнулся. Мальчик хорошо усваивал уроки.

— Власть Царя распространялась только на создания этого мира, — объяснил дед, — Распутину же были даны силы, лежащие вне понимания простого смертного. Он умел предсказывать будущее. Мог читать мысли. Исцелять больных. Ему являлась сама Богоматерь. Он был способен управлять разумом людей и заставлять их делать так, как хотелось ему.

— Но ведь и раньше были люди, умевшие то же самое, — сказал мальчик. — Нострадамус и святые. У них ведь тоже были похожие способности?

Старик с радостью выслушивал возражения мальчика. Они свидетельствовали о том, что у него развивается способность мыслить независимо.

— Однако каждого из этих людей Господь наградил всего одним даром, — ответил старик. — Нострадамус умел предсказывать будущее. Святой Бернадетте^[17] являлась Богоматерь. Святой Франциск^[18] мог исцелять больных. Но Распутину были даны все эти способности, и даже больше.

— Поэтому он стал таким могущественным?

— Благодаря им на него обратили внимание царь и императрица, — ответил старик. — Они увидели в нем праведника. Но преклонить перед ним колени царскую чету заставил редкий дар Распутина — заговаривать кровь.

— Он умел разговаривать с кровью? — спросил мальчик, желая показать, что он довольно хорошо знает русский.

— Да. Распутин мог остановить кровотечение, поговорив с больным. Именно это позволило ему обрести влияние над русским престолом.

22

Фургон новостей «Канала 1», припаркованный у полицейского участка, не обрадовал Ростка на утро после бессонной ночи.

Телевизионщикам в Миддл-Вэлли редко были рады. Последний раз репортеры появлялись здесь, чтобы взять интервью у семей четырех старшеклассников, разбившихся на машине после выпускного вечера. До этого они приезжали заснять руины дома, который рухнул при взрыве метана. Никаких отчетов о катастрофах Росток за ночь не получал, а потому оставалось только предположить, что репортер, несмотря на все попытки Ростка сохранить тайну, все-таки узнал о содержимом банковского сейфа. И теперь приехал узнать подробности истории.

Фургон стоял на месте, отведенном для полицейских машин, прямо под знаком «Только для служебного транспорта». Водитель наверняка приготовил отговорку, что он, мол, не заметил надписи. Росток подумал, а не выписать ли ему штраф, но все же решил этого не делать. Чем меньше врагов среди журналистов, тем лучше.

Сделав глубокий вдох, он расправил плечи и вошел в участок.

К счастью, оператора внутри не оказалось.

Только сногсшибательная молодая блондинка в ярко-красном костюме с иголочки: пиджак плюс юбка, едва доходящая ей до середины бедра. Повернувшись, она одарила полицейского той очаровательной улыбкой, которую он видел на экране.

Росток сразу ее узнал. Ее звали Робин… Робин Кронин, так. Впервые она появилась в новостях около месяца назад со специальными репортажами. Иногда ей приходилось рассказывать о жутковатых вещах — вроде истории про девочку, что ожила после шестнадцати минут клинической смерти и описала докторам свой полет по яркому тоннелю света и встречу с умершей бабушкой.

Росток поприветствовал Робин, назвав по имени, и ее улыбка засияла еще ярче.

Она оказалась ниже, чем он думал. Впрочем, он тут же вспомнил, как читал где-то, что многие актеры и телеведущие невысокого роста. Выглядеть выше их заставляют всевозможные оптические обманы и трюки с камерой.

Он провел репортершу в свой кабинет — маленькую комнату, забитую разномастной деревянной и металлической мебелью. Единственной личной вещью, которую он принес в кабинет, как только получил его, была проволочная клетка с канарейками. Росток поставил ее в угол и хранил как напоминание о смерти отца. Канарейки, предки которых особой чуткостью к взрывоопасным газам спасли не одно поколение шахтеров, защебетали, как только он вошел в комнату.

Жестом Росток пригласил репортершу сесть на массивный стул у письменного стола. Сумочку из дорогой кожи с золотой цепочкой Робин поставила так, чтобы она находилась между ней и Виктором, и оставила ее открытой.

Первый вопрос, как он и боялся, касался вчерашних событий в банке. Заметив предвкушение в ее глазах, он в очередной раз вспомнил, что отвечать на вопросы журналистов следует осторожно. Она была здесь в поисках репортажа и вполне могла сделать Ростка его частью, если ему вздумается ей мешать.

— Как это вы так быстро обо всем прознали? — спросил он.

— Конфиденциальный источник.

Она улыбнулась ему той ослепительной и дерзкой улыбкой, которой любила блистать с экранов, и кивнула головой в его сторону так, словно они были давними приятелями.

— Наверное, охранник проболтался, — пробормотал Росток себе под нос. — Либо он, либо тот идиот из отдела государственных доходов.

Повернувшись к ней спиной, он подсыпал кенарейкам в кормушку немного птичьего корма.

— Надеюсь, вы не собираетесь идти с этим на телевидение, — сказал он, не разворачиваясь.

— А почему бы и нет? — спросила она.

— Миддл-Вэлли — город небольшой, — он старался говорить ровно, без лишних эмоций, в надежде, что она потеряет интерес к теме и уйдет. — Мне бы не хотелось, чтобы людей тут тревожили зря.

— Вы все еще не связались с коронером, — с упреком сказала она. — Почему?

— Потому что, насколько мне известно, никто не умер. Тела у нас нет.

— Только его часть.

— Вот именно. А в ней нет ничего необычного, — он изо всех сил старался сделать свой тон будничным, чтобы находка казалась незначительнее, чем была на самом деле. — Мы тут в городе много чего находим. Особенно весной, как только начнется оттепель. Вы бы очень удивились, узнав, что обнаруживается под снегом. Бумажники, украшения… Да что там, даже пропавшие животные. Два года назад, например, пропал породистый лабрадор-ретривер. Владелец был уверен, что собаку украли, а стоила она тысячи три долларов — выставочный пес. В итоге, когда снег сошел, ее нашли на подъездной дорожке дома хозяина. Собака, наверное, справляла нужду, а мимо проезжал снегоочиститель и засыпал ее.

Убедившись, что канарейки чувствуют себя хорошо, Росток подошел к кофеварке, стоявшей за спиной репортерши, и открыл крышку, чтобы поменять бумажный фильтр. Робин повернулась лицом к нему, сумочка теперь стояла у нее на коленях.

— Но сейчас не весна, — напомнила она.

Росток насыпал в фильтр четыре чайные ложки кофе, добавил ложку цикория и набрал две кружки воды. — Вот видите, потому ее так легко и нашли, — сказал он в попытке обратить всю эту историю в шутку и убедить Робин, что ничего серьезного здесь нет. — Будь она на улице, до нее добрались бы еноты, или скунсы, или чей-нибудь пес, и мы бы уже ничего не обнаружили, — улыбнувшись, он повернулся к репортерше. — Надеюсь, вы любите крепкий кофе. Я варю его, как делали настоящие казаки: крепкий и с ложкой цикория.

«Она привлекательная женщина, — подумал Росток, — если не обращать внимания на небольшой рост — метр пятьдесят пять, не больше». Робин не была настоящей красавицей, как, например, Николь Данилович, но, подобно всем женщинам на телевидении, умело пользовалась косметикой, подчеркивая наиболее привлекательные черты лица. Брови были аккуратно выщипаны и подведены; глаза за счет серо-синих теней казались больше и выразительнее, чем на экране. Легкий слой пудры делал скулы заметнее, а лицо — тоньше. Губы были накрашены ярко-красной помадой, но с едва заметной разницей — верхняя была самую малость светлее нижней. Для столь раннего утра косметики на ней чересчур много, подумал он. Хотя ей, как репортерше, положено постоянно быть готовой к появлению перед камерой. Светлые волосы, как решил для себя Росток, были крашеными: ни у одной его знакомой не было такого золотистого оттенка. Его вдруг охватило странное удовольствие от того, что он находится рядом со знаменитостью.

Кофеварка брызгалась и шипела, пока вода просачивалась сквозь фильтры. Запах кофе быстро наполнил комнату.

Росток тяжело вздохнул и опустился в кресло. Впереди был долгий рабочий день, и ему хотелось как можно быстрее избавиться от репортерши, вместе с тем не рассказав ничего лишнего.

— Вы думаете, я пытаюсь что-то скрыть, да? — спросил он.

— Я этого не говорила.

— Я знаю, вам нужна сенсация, — Росток дружелюбно — как он надеялся — улыбнулся. — Это ваша работа.

Но сенсации тут нет, — чувствуя, что словами убедить ее не получается, он сделал последнюю попытку: — По крайней мере, на репортаж для выпуска новостей не тянет.

— Мне бы хотелось увидеть руку, — сказала она.

— Подождите, через минуту сварится кофе.

— Спасибо, но я хочу увидеть руку.

— Вы думаете, вам это что-то даст? Это просто кусок мяса.

— Уже неплохо.

— Нет такого закона, по которому я обязан вам ее показать.

— Тогда не надо — тем интересней будет мой репортаж, — парировала она. — Через полчаса сюда приедет оператор, и уже в дневных новостях расскажут о том, как вы отказались сотрудничать с прессой.

Робин говорила ровным голосом, словно ее не сильно заботило, станет он сотрудничать или нет. Ростку хотелось послать ее, только он боялся, что будет процитирован, а Робин пойдет по городу дальше — вынюхивать, кто и что может рассказать.

Не нужно было быть гением, чтобы предугадать следующий шаг репортерши. В своем доме, который охранял Отто, сидела бедная напуганная вдова Николь Данилович. Может быть, она и старалась скрывать страх. Но увидев Робин, Николь могла бы решить, что полицейский не сдержал слово и рассказал обо всем прессе, и тоже поведала бы обо всех его предостережениях, об убийствах мужа и свекра, и о том, что рука — это, возможно, послание от убийцы.

Он уже видел перед собой телевизионные анонсы: «Убийства в Миддл-Вэлли, подробности в шестичасовом выпуске новостей». Или так: «Серийный убийца держит в страхе местное русское сообщество! Смотрите эксклюзивный репортаж “Горячих новостей”!». Город в панике, люди достают из шкафов дробовики и готовы прикончить любого парня-курьера, неспособного толком объяснить, кто он такой. В город приезжают репортеры из передач типа «Самые разыскиваемые преступники Америки» и расспрашивают стариков об убийце, играя на их страхах и предрассудках.

Чтобы избежать всего этого, Росток уже попытался солгать журналистке — однако не помогло. Остался, по его мнению, только один выход: изобразить содействие, подкинуть ей пару незначительных фактов и попросить не выходить с репортажем в эфир, пока расследование не закончится. Попробовать явно стоило.

Он достал руку из морозильного отсека холодильника, под который переоборудовали комнату в дальней части здания. На внутренней поверхности пакета для улик образовались кристаллики льда, частично закрывавшие обзор содержимого. Сама кисть замерзла и затвердела, розовая кожа покрылась ледяной корочкой.

— Я положил ее в морозильник, чтобы дольше сохранилась, — объяснил он. — В морг пока решил не передавать — у коронера и так много работы. Не стоит беспокоить его по мелочам.

Он протянул Робин пакет, чтобы та поближе рассмотрела кисть, но репортерша отказалась. Тогда он со звонким стуком бросил его — наверное, слишком небрежно — на стол, рядом с сумочкой. По лицу Робин было заметно, что она отчаянно пытается скрыть отвращение. Росток повернул пакет так, чтобы девушке было лучше видно руку.

— Так вы ее и нашли? — спросила она. — С чуть согнутыми пальцами?

— Это нормальное посмертное состояние кисти с расслабленными мышцами. Такие пальцы у всех трупов, если вам доводилось видеть.

В теплой комнате кристаллики льда начали быстро таять, затуманивая пластик.

— Хотите я открою пакет, чтобы вам было лучше видно? — спросил он.

Репортерша поморщилась и покачала головой — вероятно, еще не была готова к такому повороту событий. Росток откинулся на спинку кресла и заулыбался.

— Что вы собираетесь с этим делать? — спросила Робин.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Сохраню на случай, если кто-то за ней придет.

— У вас прямо какое-то бюро находок.

Она не спускала глаз с пакета. Росток удивился напряженности ее взгляда.

— А что еще мы можем сделать? Через какое-то время, если не найдем хозяина, избавимся от нее. Кремируем, или зароем на кладбище, где ей и место.

— А вы проводили какие-нибудь тесты?

— Мы сняли отпечатки пальцев перед тем, как заморозить. Проверим их по базе данных ФБР, может, что и найдем.

— Сколько времени это займет?

Робин подвинулась ближе к пакету. Она вела себя так, словно кисть была живой. Росток наблюдал за девушкой со спокойным удивлением, выжидая, что она сделает дальше.

— Сама проверка займет не больше пятнадцати минут — у них же все компьютеризировано. Но шансы найти совпадение минимальны. В базу занесены отпечатки преступников, ветеранов, государственных служащих вроде меня — в общем, тех людей, у которых есть причины снимать отпечатки.

Он видел, что она набирается храбрости открыть пакет. Лицо приняло мрачно-решительное выражение, алые губки плотно сжались.

— Рука не пахнет, — заверил девушку Росток. — Она хорошо заморожена.

Для репортерши Робин Кронин была довольно молодой, хотя, с другой стороны, телевидение — не пресса. Ростку чаще приходилось встречаться с журналистами из местной «Скрантон Таймс энд Трибьюн», и это в основном были мужчины на четвертом десятке, которые вели себя так, словно все в жизни уже повидали и автокатастрофа или чье-то самоубийство для них незначительный пустяк. Им требовались только имя жертвы, возраст и причина смерти, узнав которые, они спешили к себе в Скрантон, как будто там вот-вот должно было случиться событие для их репортажа. Однако этой девушке, что сидела перед ним, не было и двадцати пяти, и она, сражаясь с собственным отвращением, смотрела на человеческую кисть так, словно та должна была заговорить и сама поведать свою историю.

Он против собственной воли почувствовал уважение к Робин.

— Это нормально? — спросила она. — Я имею в виду рану на запястье — словно бы отрезал хирург.

— Все зависит от того, что именно произошло, — сказал Росток. — Допустим, кисть отрезало газонокосилкой. Кто-то полез к лезвиям, чтобы почистить, случайно нажал на кнопку — и все. Электромотор все делает быстро и чисто.

Репортерша до сих пор не решалась открыть пакет, словно боялась, что содержимое может быть отравлено.

— Кисть отрезает газонокосилкой — и она оказывается в банковском сейфе? — она покачала головой. — Придется придумать что-нибудь получше.

— Здесь вы ошибаетесь. Ничего мне не придется. Никаких признаков совершенного преступления нет. Это вполне мог быть несчастный случай. Если никто не придет в участок в поисках своей правой кисти, мы так ничего и не узнаем. Я просто закопаю ее и обо всем забуду.

Кофе наконец сварился, и Росток налил его в два пластиковых стаканчика.

— Сахар надо? — спросил он.

— Немного заменителя, если есть.

— А сливки?

— Нет, спасибо.

Он налил себе в стакан ложку сливок «Coffeemate» — ровно столько, чтобы они растеклись по поверхности густой черной жидкости. Второй стакан поставил перед девушкой и сел на свое место в ожидании ее следующего шага.

Она перевернула пакет, чтобы рассмотреть кисть под другим углом. Изморозь быстро таяла, и детали теперь были видны отчетливее. Росток разглядывал репортершу, потягивая кофе из стаканчика — медленно, чтобы не обжечь язык. Канарейки радостно щебетали, прыгая с жердочек к кормушке и обратно.

— Мне лучше ее убрать, — наконец сказал он. — Иначе может оттаять.

Она нехотя отдала ему пакет. Росток провел пальцами по воздухонепроницаемым кромкам, проверяя, не нарушила ли она герметичность.

— Крупная кисть, — заметила она. — Думаю, рука принадлежала сильному человеку. Большие пальцы, на тыльной стороне ладони что-то вроде шрама. Похоже, он долгое время занимался физическим трудом, хотя было это довольно давно — мозолей на ладони не много, и ногти ухоженные.

— Говорите, как настоящий коп, — невольно восхитился он. — Вас этому на журфаке учат?

Робин подняла взгляд и подула на кофе. Она поджала губки, словно бы посылая Ростку воздушный поцелуй. Получилось мило.

— Вы, конечно, не могли не заметить этих мелких деталей, — сказала она. — И, наверное, указали их в своем отчете.

Снова забрасывает удочку, подумалось ему.

— Я сделал кое-какие записи, — осторожно проговорил Росток.

Полный гордости за то, как ловко ему удалось разобраться с репортершей, он сделал еще один глоток кофе. Но та опять улыбалась ему своей дерзкой улыбкой.

— Насколько я знаю, кисть была завернута В бумагу, — сказала она, — на которой была необычная надпись. На русском, верно?

Рука со стаканом кофе замерла на полпути. Полицейский отчаянно пытался найти ответ, способный предотвратить дальнейшие вопросы, но знал, что такового не существует.

23

— Этого я обсуждать не могу.

В ее глазах появился блеск, давший Ростку понять, что он сболтнул лишнего.

— Другими словами, вы подтверждаете, что на бумаге существовала надпись.

Он молчал. Отрицать этот факт он боялся, потому что не знал, как много она успела выведать.

— Будемсчитать, что вы согласились, — сказала она и резко сменила тему: — Давайте поговорим о Николь Данилович — женщине, которая нашла руку.

— А что с ней?

— Она центральная фигура истории, разве не так? Кроме того, в ее жизни полно загадок, если верить тому, что я слышала. Она якобы приехала сюда молодой женой около месяца назад. А теперь уже в качестве молодой вдовы открывает сейф мужа. Откуда она взялась? Вы ведь разузнали ее прошлое, верно? — светловолосая репортерша наклонилась к Ростку и заговорщицки улыбнулась. — Давайте же, расскажите мне о ней.

Росток откатился на офисном кресле, заехав колесами на ковер.

— Нет закона, по которому я обязан вам это рассказывать, — пробормотал он.

— Танцовщица из Вегаса выходит замуж за местного, и через месяц тот умирает, — продолжала Робин. — Что вы почувствовали, когда услышали об этом?

— Жалость к ней.

— А что насчет него? Он ведь умер при несколько… ну, необычных обстоятельствах, верно?

— Не сказал бы. Многие мужчины так умирают. Да и женщины тоже.

— Однако же какие-то подозрения у вас возникли, потому что вы потребовали сделать анализ крови.

— Стандартный токсикологический анализ, в нем нет ничего необычного.

— За последние два месяца в их семье умер второй человек, — продолжала давить она. — Что насчет смерти ее свекра? Вы ведь и в его гибели нашли нечто подозрительное, да?

Ход ее расспросов, количество информации, которой она владела, и скорость связывания фактов между собой застали его врасплох. Росток имел определенный опыт работы со СМИ, но до сегодняшнего дня не встречал такой репортерши, как Робин Кронин.

— Откуда у вас эти сведения? — спросил он.

— Конфиденциальный источник.

— Чепуха. Вам рассказал кто-то из офиса коронера?

— Повторяю, мы не имеем права раскрывать свои источники, — самодовольно проговорила она. — Только если они не потребуют обратного.

— Вы держите в секрете своих информаторов, однако не желаете, чтобы что-то скрывали от вас. Как-то нечестно получается.

— То есть, вы признаете, что что-то от меня скрываете?

Поднявшись со своего места, она обошла стол. Ход был эффективным: она прижимала Ростка к стене. Робин села на край стола, и мягкая плоть ее ягодиц уперлась в острую кромку дерева. В результате этого движения ее и без того короткая юбка сдвинулась вверх до опасного уровня. Репортерша этого не заметила — или сделала вид, что не заметила.

— Если я вам чего-то не рассказываю, это еще не значит, что я от вас что-то скрываю, сказал он.

— Вы сейчас говорите, как Клинтон.

Робин улыбалась и вела себя игриво — возможно даже, слегка флиртовала, словно для нее это все было забавой. Она была так близко, что, протяни он руку, мог бы коснуться гладкой поверхности ее черных колготок. Так близко, что он чувствовал мускусный запах ее тела, смешанный с цветочным ароматом духов. Изо всех сил Росток старался отвести глаза от края ее юбки. Смотри на лицо, говорил он себе. Сейчас не время для эротических фантазий. На коже над ее верхней губой блестели капельки пота. Репортерша показалась Ростку чем-то обеспокоенной, сумочку она вновь придвинула так, чтобы та была между ними. Как будто Робин боялась, что кто-то может ее украсть.

— Похоже, шеф, так мы далеко не уедем. Начнем заново, мм?

— Не называйте меня шефом, — сказал он. — Я просто исполняющий обязанности. Это моя временная должность, и я не хочу, чтобы создавалось впечатление, будто я претендую на нечто большее. Зовите меня Ростком, как все.

— Хорошо, Росток, — сказала она с нетерпением. — Предлагаю вернуться к началу. Вы знаете, чья это рука?

— Нет.

— Никаких зацепок или подозреваемых? Зацепок? Господи Боже, где она набралась этих слов — в старых фильмах?

— Нет.

— Хоть какие-то соображения насчет того, почему рука оказалась в банковской ячейке, есть?

— Нет.

Ее улыбка поблекла.

— С вами становится все тяжелее.

— Я просто стараюсь отвечать честно.

— Хорошо. А что вы можете сказать про женщину, у которой был ключ от ячейки?

— А что вы хотите услышать? — резким голосом спросил он. — Она только что похоронила мужа. Вы, наверное, планируете заявиться к ней и приставить к лицу микрофон? Можете даже спросить ее: «Что вы теперь думаете о своем муже, миссис Данилович?» Если вам повезет, заставите ее расплакаться перед камерой.

— Я только пытаюсь докопаться до истины, — сказала репортерша.

— Вы копаете там, где ничего нет.

— Правда еще никому не повредила.

— Тут вы ошибаетесь, — возразил он. — Люди погибают, разводятся, отправляются в тюрьму и даже совершают самоубийства только потому, что кто-то разгласил правду о них. Иногда истину следует держать при себе, как священники хранят тайну исповеди.

— Но вы не священник — вы коп. А я репортер. Кроме того, я знаю, что история здесь есть. Свою работу я могу сделать двумя способами. Первый: изобразить вас положительно, как смышленого копа, который помогает городу. Как человека, умеющего решать проблемы и заслуживающего должности шефа полиции.

Она подвинулась на столе, сев ближе к нему. Когда она двигалась, он уловил еле слышный шелест ее колготок. Росток твердил себе: не расслабляйся, будь начеку. Не позволяй ей отвлечь тебя: несомненно, все ее телодвижения — это часть стратегии, помогающей ей добывать нужную информацию.

— А второй способ?

— Он не такой приятный. Я делаю репортаж, из которого получается, будто вы пытались скрыть информацию и намеренно не предпринимали ничего в отношении этого дела, дожидаясь, пока о нем можно будет забыть.

Она перешла к угрозам. Действовала как настоящий журналист.

— Зачем так давить? — спросил он. — Почему бы вам просто не подождать, пока я не выясню, что здесь происходит? Боитесь, что появится другой репортер и выведает всю историю раньше вас?

— С тем, что у меня есть, я могла быть хоть сейчас выходить в эфир. Рука в сейфе, загадочная вдова, подозрительная смерть ее мужа и его отца. Уже неплохой репортаж.

— Нет, это репортаж из нескольких несвязных фактов.

— А мне не обязательно иметь цельную историю. Телевидение не так устроено. Все, что мне нужно, — это в эфире задать все те же самые вопросы, что я задала вам. А потом сказать, что вы отказались ответить.

— Понятно… Я смотрю, вы не из тех, кого легко разубедить, да?

— Я никогда не сдаюсь, — ответила она, и села на стол еще выше, скрестив ноги. — Но есть выход: если вы согласитесь мне помочь, я могла бы пока не выходить в эфир.

— Вы могли бы? — переспросил он.

— Если шеф узнает, что вы содействуете прессе, мы бы с ним все обговорили.

— И какого рода содействие вам требуется?

Она наклонилась вперед. Ростка начало раздражать ее стремление быть чуть ли не вплотную к нему. С того самого момента, как она тут появилась, Робин старалась находиться как можно ближе: сначала обошла стол, когда Росток отодвинулся от него, а теперь сидела на столешнице и ее колени почти касались его груди.

— Вы расскажете мне все, — сказала она. — Абсолютно все, что знаете об этом деле.

— Допустим. И что дальше?

— А дальше будете держать меня в курсе его развития, и тогда мой репортаж появится в эфире только тогда, когда вы будете готовы все обнародовать. Да: само собой, мне достаются эксклюзивные права на него.

Она поглядела на полицейского с дерзкой улыбкой на губах и пожала плечами: словно простота ее предложения была настолько очевидной, что он должен был принять его немедленно.

Он потянулся за стаканом кофе. Репортерша вздрогнула и поспешила отодвинуть свою сумочку: так, чтобы он ее не задел. Росток посмотрел ей в глаза и подумал, — в ее поведении есть что-то странное. То она смотрит прямо на него, вся из себя искренняя и честная, а то отводит взгляд, испугавшись за сумочку.

— Не знаю, — осторожно проговорил он. — Не знаю, можно ли вам доверять.

— Даю вам слово.

— Ваше слово.

— Вы в нем сомневаетесь?

— Да нет, просто не уверен, — он намеренно тянул время. — Может, мне стоит посоветоваться с канарейками.

— Канарейками? — сбитая с толку, она нахмурилась.

Кивком он указал на клетку у нее за спиной.

— Это шахтерские канарейки. Они очень чувствительны: как к газу из шахт, так и к частоте звука. Можно сказать, что это природные детекторы лжи. Если в вашем голосе есть признаки стресса или напряжения, предполагающие, что вы говорите неправду, они способны это уловить. В их среднем ухе возникает что-то вроде гармонического резонанса, из-за которого они начинают нервничать и прыгать по клетке.

Репортерша обернулась к клетке с птицами. Росток поневоле улыбнулся, что у него все так легко получилось. Воспользовавшись моментом, он протянул руку и схватил сумочку.

— Это все чушь насчет канареек, — сказал он Робин, которая, повернувшись, увидела, как он роемся в ее сумке. — Вы слишком доверчивы для репортера.

Она пожала плечами. В ее взгляде читалось «ну и черт бы с ней».

— Полагаю, у вас есть разрешение на это, — сказал Росток, доставая автоматический пистолет 25 калибра. Он вынул обойму и достал патроны, прежде чем положить оружие на стол.

24

Впрочем, его больше заинтересовал другой предмет, из-за которого она как раз и двигала сумочку так, чтобы та постоянно находилась между ними. Это был компактный японский диктофон, в длину не больше пачки сигарет, а в ширину раза в три меньше. Судя по надписи, сделанной маленькими серебряными буквами, он реагировал на голос. В узком окошке виднелись две катушки пленки.

— Поразительные вещи сейчас делают, — проговорил он, глядя, как пленка начала вращаться при звуке его голоса и перестала, когда он замолчал.

Без лишних слов он принялся нажимать на маленькие кнопочки, пока наконец не нашел «EJECT». Достав кассету, Росток кинул ее в остатки кофе.

— По закону запрещено записывать разговор, не предупреждая об этом своего собеседника.

— Вы только что уничтожили улику.

— Не стоит из-за нее беспокоиться, — он пожал плечами, после чего встал и подошел к кофеварке. — Я сделаю вам еще кофе.

Росток сменил промокший фильтр на новый, и вскоре кабинет вновь наполнился приятным кофейным ароматом.

— Странно, что вы меня еще не выкинули, — сказала она. — Большинство копов сделали бы именно так.

— Были времена, когда и я бы так сделал, — ответил он. — Однако как временному шефу полиции мне следует быть более дипломатичным.

— Я бы не возражала, будь вы еще и посговорчивее.

Росток смотрел на кофеварку, которая опять принялась кашлять и вздыхать, после чего, наконец, струйка коричневой жидкости потекла в стеклянный кофейник».

— Я хочу вам кое-что рассказать, — негромко произнес он, не поворачиваясь к Робин. — Объяснить, почему мне не хочется распространяться обо всей этой истории с рукой — по крайней мере, пока я не набрал достаточно фактов.

— Я слушаю.

— Все дело в менталитете местных жителей. Миддл-Вэлли совершенно не похож на остальные города. Родословная многих его обитателей происходит из России: либо они сами иммигранты, либо дети и внуки иммигрантов. И город постоянно пополняется — причем, в основном, родственниками местных. Так или иначе, с каждым годом русских здесь все больше и больше.

— Это я и так знаю, — уставшим голосом сказала она. — Во время распада Союза я работала на местной радиостанции и проводила пару опросов.

— Если перечитаете те интервью, то поймете, с какими людьми мне приходится иметь дело, — он налил кофе и поставил стаканчики на стол. — Русские всегда были загадочным народом. Они верят в чудотворные иконы, предсказания будущего и святых целителей. Русские иммигранты, приезжавшие в Миддл-Вэлли, принесли сюда свои суеверия и религиозные традиции.

Он не спеша потягивал кофе, отметив, что Робин к своему не прикасается.

— В нашем городе три разные русские церкви, и каждая предлагает свое видение православия. Также здесь есть несколько групп раскольников, которые исполняют свои ритуалы в заброшенных зданиях и частных домах. Секта Хлыстов верит, что может добиться спасения через дикие сексуальные оргии. Молокане — приверженцы пацифизма. Дырники поклоняются небу сквозь дыру в крыше. А Божьи Люди называют себя «детьми господними» — считается, что во время проведения своих обрядов в России они имели обычай калечить женщин. Приезжие поражаются, когда слышат об этих сектах, — а ведь это только несколько из тех подпольных культов, что существуют в России. У нас, как в любом сообществе русских иммигрантов, имеются их представители.

— Вы говорили что-то о святых целителях, — сказала она, так и не притронувшись к кофе. — Они есть в Миддл-Вэлли?

Самый известный — епископ Сергий, — сказал Росток. — Он утверждает, что продолжает традицию русского старчества, — заметив вопрос в ее взгляде, он объяснил: — Старцами называли святых, в давние времена скитавшихся по Руси. Они несли слово Божье и исцеляли больных.

— Они по-настоящему… то есть, действительно лечили?

— Если верить всему, что я слышал, то да. Мой дед много мне о них рассказывал. В те дни врачей в деревнях не было. Если человек заболевал, ему оставалось либо лечиться народными средствами, либо ждать странника-старца, способного его исцелить.

— А этот епископ… вы так сказали?

— Да, как в католичестве.

— …этот епископ Сергий, он все еще здесь? В Миддл-Вэлли?

— Здесь, — сказал Росток. Разговор приобрел неожиданный оборот, и Робин теперь задавала вопросы менее настойчиво и уверенно. Хотя, пока она не давила на него по поводу таинственной руки, он был только рад отвечать ей. — Сергий — глава русской старообрядческой церкви Святой Софии. Она сейчас не в лучшем состоянии, но остается самой красивой в городе.

— Я хотела бы больше узнать о нем… — начала она, но затем, видимо, почувствовала, что нужно как-то обосновать свою просьбу: — Здесь может быть что-нибудь интересное.

— Ну, во-первых, он не настоящий епископ. То есть, он не был рукоположен на сан.

— Но у него церковь…

— Это автокефальная церковь, — сказал Росток. — Иными словами, она никому не подчиняется, что дает Сергию право присвоить себе такой сан, какой ему хочется. Он приехал сюда из сибирского монастыря и, обнаружив, что у Святой Софии нет постоянного приходского священника, поселился в доме рядом с церковью и объявил себя ее главой. Церковь тогда мало что собой представляла. Ее построили старообрядцы, бежавшие из России под давлением иерархов. Мой дед говорил, что они не желали принимать новые ритуалы и хотели молиться так, как это делали их предки. За то, что они отказались принимать нововведения в литургии, их дома уничтожили, деревни сровняли с землей, а священников сожгли заживо. Во имя реформы Церкви было убито двадцать тысяч старообрядцев. Выжившим пришлось уйти в подполье. Некоторые приехали в Америку. Они селились в районах Эри и Питтсбурга и здесь, в Миддл-Вэлли, где и построили церковь Святой Софии. Когда приехал Сергий, ее здание уже разваливалось. Многие из тех староверцев, что основали церковь, умерли, а их дети покинули город. Осталась всего горстка прихожан — слишком маленькая, чтобы поддержать священника. Однако за год Сергию удалось все изменить и значительно увеличить приход.

— Каким образом?

— Творя чудеса. Исцеляя людей.

— Внушением?

— Он предпочитал называть это чудотворным исцелением. Говорил, что ему дана сила избавлять от любого недуга.

— И люди ему поверили?

— После первого исцеления — нет, — сказал Росток, — Русские не только суеверны, они еще и недоверчивы. Прихожане потянулись к нему только после третьего или четвертого исцеления. Довольно скоро начали приезжать люди из Рединга^[19] и Филадельфии. Они считали, будто Сергий способен избавить от рака, заболеваний Легких, лейкемии, диабета — да чего угодно.

И это правда? Я хочу сказать, люди действительно выздоравливали?

— Расследования, конечно, не проводилось — по крайней мере, такого, как в католической или традиционной православной церквях. Некоторые из так называемых исцелений оказались обыкновенным внушением, вызвавшим временное облегчение… Но были и другие случаи. Он читал молитвы над людьми, прикованными к кровати неизлечимыми болезнями, и те вставали на ноги и начинали ходить. Я знаю по крайней мере пятерых из них: они до сих пор живы, хотя прошло уже двадцать лет. И до сих пор каждое утро ходят в его церковь. Одна пожилая женщина сейчас живет с ним в доме возле церкви, она работает там горничной. Врачи поставили ей диагноз — неизлечимый рак шейки матки, и сказали, что жить ей осталось четыре месяца. Это было двадцать лет назад. Говорят, что Сергий положил руки ей на живот и всю ночь молился. Утром его нашли на полу, абсолютно лишенного сил. Но женщина была здорова. Она оставила своего мужа и посвятила жизнь Сергию.

— Невероятно.

— Видимо, для старцев такое нормально, — сказал Росток. — Древние легенды говорят, будто они обладали силой, с помощью которой могли лечить больных, предсказывать будущее и читать мысли.

— Вы ведь не придумываете это все? — сказала она с толикой прежнего цинизма в голосе.

— Старчество — древняя русская традиция, — продолжал Росток. — Достоевский писал о старце по имени Зосима, ученики которого обретали силу самопознания, помогавшую им в борьбе за духовное развитие. Это, конечно, звучит хорошо, все эти рассказы об исцелениях и просветлении, но есть и темная сторона. Старец требует от своих учеников полного повиновения. Он обретает абсолютную власть над их умами. Если верить легендам, настоящий старец может читать мысли других людей и постепенно менять их волю на свою, после чего он способен управлять их разумом.

— Но если он может исцелять больных… — прошептала Робин. — Ведь он до сих пор этим занимается?

— Не уверен, — ответил Росток. — Он давно не проводил исцелений на публике. Сейчас численность его прихода сократилась почти до первоначального уровня. Некоторые люди, которые знакомы с епископом и знают, что происходит внутри церкви, говорят, сейчас он отчаянно ищет способ вернуть себе прежние силы.

Он осекся, вдруг поняв, что уже сказал ей слишком много. Репортерша сделала хитрый ход, притворившись, будто ее интересуют легенды о Сергии и старцах, когда ее настоящей целью было вытянуть из него эту информацию. Неужели, спросил себя Росток, она начала подозревать, что человек, чье имя написано на бумаге из сейфа, был одним из самых известных старцев-целителей в русской истории?

— В общем, я хочу, чтобы вы поняли, что произойдет, если ваша история прозвучит с экранов телевизоров, прежде чем у нас на руках будут все факты. Местные люди до сих пор сохранили обычаи и суеверия родной страны, — не только сами иммигранты, но и их дети, и даже внуки.

— Как вы, например?

— Древние традиции искоренить нелегко, — продолжал он, проигнорировав ее комментарий. — Горожане узнали о руке из сейфа, и теперь я должен объяснить им, как она там оказалась и кому принадлежала, иначе они изобретут собственные сверхъестественные объяснения. Например, решат, что это знак свыше или проделки Антихриста.

— Абсурд какой-то, — сказала она.

— Для вас — может быть. Но для жителей Миддл-Вэлли — особенно тех, что постарше, — это обычный ход мыслей.

— «Знак свыше», — пробормотала она. — «Проделки Антихриста»… Звучит как название фильма о паранормальных явлениях, — он почти вживую видел, как в ее голове проносятся кадры из будущего репортажа. — Религиозный оттенок придаст истории глубину. Можно было бы опросить староверцев и некоторых сектантов — как вы их назвали, хлысты? Если разрешат, заменять изнутри их церковь, — ход ее мыслей развивался именно так, как он и боялся, а голос от волнения становился все громче. — Связь с суевериями русских иммигрантов внесет в историю любопытный этнический угол зрения. Не исключено, что ее подхватит и пресса.

— Вот видите, вас заботит только ваш чертов репортаж. Почему вы никак не хотите поверить — это просто отрезанная кисть, ничего мистического в ней нет.

— О мистике начали говорить вы, — напомнила она. — И меня это, если честно, заинтриговало.

— Послушайте; я хочу с вами сотрудничать и помогу, если получится. Но прежде чем вы пойдете с этой историей на телевидение, дайте мне время выяснить, что тут творится. Чья это рука. И как она попала в сейф.

— Но ваше расследование не движется в том направлении, — возразила Робин. — Вы просто тянете время. Держите руку в морозильнике и до сих пор не сделали ни одного анализа — даже коронеру не сообщили. Чего вы ждете, знамения?

— Если бы я сообщил коронеру, то съемочные группы всех телекомпаний Скрантона уже прибыли бы сюда. Приехали бы журналисты из местных газет, а, может, и из «Нэйшнл Инкуайрер». И все — начался бы балаган. Его-то я и пытаюсь избежать. И хочу, чтобы вы мне в этом помогли.

Робин такой расклад устраивал. Выражение ее лица осталось прежним — разве что глаза слегка сощурились.

— Только если мне это будет выгодно, — сказала она. Росток подождал, пока она подумает.

— Вы обещаете мне эксклюзивные права на эту историю? — спросила она.

— Такого я обещать не могу, — ответил он. — Я ведь не знаю, что и кому успел рассказать банковский охранник. Но я могу обеспечить вам своего рода защиту: дам вам знать, как только другой репортер начнет здесь что-то вынюхивать. По крайней мере, у вас будет преимущество.

— Этого мало. Мне необходима информация. Детали. Я должна знать об этом деле все то же самое, что и вы, и хочу иметь право цитировать ваши слова.

— Дайте мне семьдесят два часа, — решил он. Вернетесь через трое суток, и я скажу вам, что надумал.

— Вы действительно полагаете, что я остановлю собственное расследование на три дня?

— Да. Вы не должны расспрашивать никого, кто был тогда в банке.

— Абсолютно неприемлемо.

— Таковы мои условия, — настаивал он.

— Нет, Росток, вы не можете оставить меня с пустыми руками. Я должна вернуться на станцию хоть с какими-то результатами.

— Скажите, что я вам помог. Да, и скажите, что никакой другой репортер не получит вашу историю, пока мы с вами сотрудничаем.

— Могу я вернуться с оператором, чтобы он здесь немного поснимал?

— В ближайшие трое суток — нет.

— Боже, вы хоть знаете, как с вами трудно? — поинтересовалась она. — Расскажите мне хотя бы предысторию всех этих событий — не для эфира.

— Это сделка?

— Ну да, — вздохнула она. — Я без работы на семьдесят два часа, но вы расскажете мне всю предысторию, чтобы компенсировать уничтоженную кассету.

— Строго не для эфира?

— Обещаю.

Росток удивился тому, как легко она согласилась. Он не был уверен, что Робин сдержит слово, однако ее натиск ослабил его внимание, и потому он хотел выставить ее прежде, чем скажет лишнее.

Он говорил осторожно, стараясь не раскрыть ничего важного, и подкидывая ей только те факты, которые она могла узнать от Зимана, Франклина или любого, кто был в банке в момент вскрытия ячейки.

Он не стал объяснять, почему считал гибель Ивана Даниловича убийством и то, как именно умер Пол.

Он не сказал, что отправил Отто Бракнера охранять вдову Пола.

И самое главное: он умолчал о том, что интересовало ее больше всего. О надписи на бумаге, в которую была завернута кисть.

На высоком каменистом плато старик разворачивал завтрак: черный ржаной хлеб, сливочное масло, палку колбасы, нарезанную карманным ножом, пиво — для него и сладкий апельсиновый сок — для мальчика.

— Император Николай II, как и все прежние цари, имел полный контроль над жизнями миллионов людей, — сказал старик. — Но его сын умирал, и здесь царь был бессилен.

— А почему умирал его сын?

— Царевич родился с болезнью под названием гемофилия, — ответил старик, зная, что информация откладывается в памяти мальчика. — При этом недуге любая рана или порез становятся причиной обильного кровотечения. Лекарства от гемофилии в то время не существовало, а значит, самая маленькая царапина представляла собой смертельную угрозу. Каким-то образом маленький царевич дожил до четырех лет. Это было… дай-ка посчитаем… — старик начал загибать пальцы, — где-то в начале 1908 года. Да, в 1908 году он упал, играя со своими сестрами. Тут же из его рта и носа потекла кровь, начались ужасные боли. Возникло внутреннее кровотечение, за одну ночь нога мальчика распухла чуть ли не вдвое. Лучшие доктора России были не в силах помочь. Императорской семье объявили, что мальчик скоро умрет. Уже написали официальное объявление о смерти царевича, в столице готовились звонить в колокола.

— Но Распутин умел заговаривать кровь, — радостно вскричал мальчик. — Он мог спасти царевичу жизнь, да?

Старик улыбнулся тому, как быстро его внук делал выводы.

— Да, — подтвердил он. — Распутин явился тогда, когда все потеряли надежду. Он преклонил колени перед кроватью Алексея и долго молился. Затем коснулся правой рукой ноги царевича и сказал, что все будет хорошо. И в тот же момент царевич открыл глаза и улыбался. Кровотечение прекратилось. На следующий день он уже танцевал в зале дворца.

— Это все по правде было, дедушка? — на какой-то момент мальчик забыл о еде. — То он умирал, а то уже живой?

— Много свидетелей видели, как это произошло, включая докторов. Никто не мог объяснить этого тогда, никто не может и сейчас.

— А Распутин только молился и все? И не давал ему никаких лекарств?

— Никаких. Только молитвы и наложение рук.

— Значит, это было чудо, — решил мальчик.

— Конечно, — улыбнулся старик. — Именно чудо. Спасением царевича Распутин продемонстрировал императорской семье свои чудотворные способности. С тех пор, если царевичу становилось хуже, царица посылала за Распутиным. И всякий раз тот останавливал кровотечение.

— Но раз у него были такие невероятные силы, почему кровотечения опять возвращались? — спросил мальчик. — Почему он не вылечил царевича навсегда?

25

Росток впервые познакомился с профессором Уильямом Альцчиллером, когда посещал курс его лекций «Научные процедуры в распознавании человеческих останков», который тот читал для местных полицейских в прошлом году.

Альцчиллер работал профессором судебной антропологии в Университете Скрантона. Он был признанным специалистом в этой области и иногда выполнял задания министерства обороны США. Около десяти лет назад его отправили в Камбоджу, чтобы опознать останки солдат Вьетнамской войны.

В «Скрантон Таймс» те события описали так: кто-то из племени монтаньяров^[20] нашел обломки вертолета, разбившегося во время войны в районе Пэрротс-Бик, на границе Вьетнама. По опознавательным знакам удалось определить, что это санитарный вертолет для эвакуации раненых. Если верить военным офицерам, сопровождавшим Альцчиллера, вертолет сбили вьетнамцы, база которых находилась в Камбодже. Ржавые пробоины, идущие по днищу ровным швом через одинаковые промежутки, словно ряд заклепочных отверстий, указывали на то, что стреляли из пулемета.

Тела солдат все эти годы пролежали в ущелье. Несколько поколений паразитов кормились ими, спаривались и откладывали яйца в разлагающейся плоти, пока под бронежилетами не обнажились кости. Тогда жуки с червями оставили трупы в своих вечных поисках пищи.

К тому времени, как прибыл Альцчиллер, все тканевые и кожаные материалы, бывшие на месте крушения, разложились или были уничтожены влагой и плесенью; какие-то неизвестные микробы наполовину разделались с резиновыми частями. Кости лежали, раскиданные в беспорядке. Многие унесли животные джунглей. Из двенадцати тел только у двух были полные скелеты. Остальные удалось восстановить лишь частично.

Несмотря на это, Альцчиллеру удалось опознать восемь пехотинцев. Для остальных он составил описание физиологических характеристик, основываясь на найденных фрагментах, после чего сумели идентифицировать еще троих: просканировав базы данных по пропавшим без вести, нашли членов семей, и сделали тест на ДНК.

Выслушав восхищенный отзыв Ростка о той статье из «Скрантон Таймс», Альцчиллер нахмурился:

— Я стараюсь больше не говорить об этих заданиях, — сказал он. — Особенно с прессой. Некоторым работникам факультета до сих пор не нравится мое сотрудничество с министерством обороны — несмотря на то, что оно помогает людям.

— А что они думают о сотрудничестве с полицией? — спросил Росток.

— Думаю, найдут причины критиковать и его. Когда наступит этот день, я лишусь работы. Итак, что вы мне принесли?

Альцчиллер глядел на картонную коробку из-под обуви, которую Росток держал подмышкой. Они были в здании университета, в кабинете профессора, где из мебели стоял только небольшой рабочий стол и два стула в углу; комната примыкала к огромной лаборатории, расположенной на верхнем этаже факультета естественных наук. В университете только что завершились утренние лекции, и профессор все еще был в лабораторном халате. Природа наградила его формой тела, чем-то напоминавшей грушу. Тонкие пряди каштановых волос на голове, по большей части лысой, служили черешком. Лицо было круглым; нижняя губа постоянно выпячена, будто в гримасе недовольства. Плечи, как и грудь, были узкими, однако живот и бедра выбивались за пределы пропорций верхней части тела. Ходил профессор, раскачиваясь, и Росток задался вопросом, как ему удается втиснуться в стул. Под его комплекцию больше подошел бы диван.

Росток ожидал, что увидев содержимое коробки, Альцчиллер удивится. Но вместо этого профессор радостно улыбнулся, словно ему принесли красивую антикварную вещицу, а не отрезанную человеческую кисть. — Где вы это нашли? — спросил Альцчиллер.

— В хранилище Государственного банка Миддл-Вэлли.

— Они там хранят части тела? — Альцчиллер усмехнулся собственной шутке. — Или кто-то оставил ее в залог?

Росток оставался серьезным.

— В хранилище, говорите? — Альцчиллер не сводил глаз с руки.

— Если точнее, то в банковском сейфе.

— И зачем вы принесли ее мне? Это ведь улика. Вам разве не нужно передать ее коронеру?

— Я бы предпочел не извещать государственные учреждения. По крайней мере, пока, — заметив скептический взгляд профессора, он добавил: — Кроме того, О’Мэлли не даст мне тех ответов, которые сможете дать вы. Он скорее политик, чем коронер. Если я отдам ему руку, он пойдет с ней к телевизионщикам, чтобы засветиться перед ближайшими выборами.

Альцчиллер, соглашаясь, кивнул.

— Чего вы хотите от меня?

— Во-первых, от вас требуется обещание хранить все в секрете. Мне не нужно, чтобы кто-то знал о руке и о том, что я принес ее вам.

— Если вы про прессу, то свой урок я уже получил, — сказал Альцчиллер. — Интервью я больше не даю.

— Это хорошо. Потому что я собираюсь оставить руку вам. Работайте с ней, проводите анализы? — в общем, разузнайте как можно больше. Отпечатки пальцев уже сняты и отправлены в ФБР, но поиск по их базе ничего не дал. Надеюсь, у вас что-нибудь выйдет.

Альцчиллер натянул резиновые хирургические перчатки и достал пакет из коробки. Рука уже успела оттаять.

— Что ж, кисть определенно свежая, — сказал профессор, наклоняя пакет, чтобы рассмотреть обрубок под другим углом. — Это можно сказать без всяких тестов. Кровь еще не полностью свернулась, значит, ампутация произошла час-два назад, не больше.

— Ее обнаружили вчера около половины шестого вечера.

Нижняя губа Альцчиллера вопросительно изогнулась.

— Не может быть. С тех прошло почти двадцать часов.

— Поверьте мне, — сказал Росток. — Я там был. И с тех пор рука лежала у меня.

— Но вы только посмотрите на цвет кожи, — Альцчиллер открыл пакет. Росток вновь почувствовал пшеничный запах. — Кисть, отрезанная от запястья, должна была потерять всю кровь и посереть за несколько минут. Но у этой кожа до сих пор розовая, и вены не лопнули — то есть, вся кровь еще внутри. И посмотрите на рану! При обычных условиях кровь должна была бы свернуться и потемнеть. Очень странно, что за двадцать часов рана не покрылась корочкой, а на плоти не появились признаки омертвения.

— Может, это потому, что я ее заморозил? — предположил Росток. — Сейчас рука оттаяла, но я всю ночь держал ее в морозильнике, чтобы предотвратить разложение.

— Никогда не замечали, что происходит со свежим бифштексом, если его заморозить? — поинтересовался Альцчиллер. — Кровь кристаллизуется и претерпевает молекулярные изменения, в результате чего теряет свой ярко-красный цвет. Но поглядите сюда, — он показал на зияющую рану. — Мясо насыщенного красного цвета, кровь — как в живом теле. Нигде на конечности не видно признаков разложения. Так выглядела бы ваша кисть, отрежь я ее прямо сейчас. Состояние этого образца определенно не соответствует тем условиям, в которых он находился.

Росток решил пока не излагать Альцчиллеру предположения насчет того, сколько кисть могла пролежать в сейфе. Особенно ему не хотелось говорить профессору, что, если верить банкиру, сейф не открывали больше пятидесяти лет. «Пусть проведет свои тесты, тогда посмотрим», — рассудил Росток.

Он последовал за Альцчиллером в лабораторию. Она представляла собой огромное помещение с двумя рядами рабочих мест для студентов, на каждом из которых была раковина, четыре горелки, набор пузырьков и пробирок, два микроскопа и компьютер. Вдоль стен стояли полки и шкафы с прозрачными дверцами, заставленные высокими стеклянными сосудами, банками и картонными коробками, на которых были надписи на латыни.

В некоторых из сосудов плавали заспиртованные человеческие органы.

В центре комнаты находился стол из нержавеющей стали; края его были немного загнуты кверху, чтобы жидкость не стекала на пол. Стол был достаточно длинным, чтобы вместить тело человека, даже относительно высокого. К этому столу и подошел Альцчиллер.

Он осторожно достал руку из пакета и положил ее на стол ладонью вверх.

Очень интересно, — пробормотал профессор. Он дотронулся до руки металлическим инструментом с крючком на конце, напоминающим инструмент стоматолога. Подергав кожу, он перевернул руку и потрогал кончиком зонда окровавленную рану. Капля липкой крови осталась на крючке. — Вчера днем, говорите? Я надеюсь, это не розыгрыш?

— Если нужно, могу привести вам свидетелей.

— Сколько времени вы мне дадите на обследование?

— А сколько понадобится?

— Я начну прямо сейчас, — Альцчиллер щелкнул выключателем, над головой зажглись яркие лампы. Зацепив крючком зонда большой палец кисти, профессор осторожно подвинул ее к свету. — Не хотелось бы снова ее замораживать. Чередование заморозки и оттаивания пагубно влияет на образцы.

— Как много вы сможете рассказать о человеке, которому она принадлежала?

— Немало, — уверенно ответил профессор. — Так как у меня в распоряжении целая кисть, я нарисую вам довольно подробный портрет. Обычно, чтобы определить рост, требуются кости побольше, но я могу работать и с тем, что вы принесли. У вас будет примерный вес, телосложение и мускулатура. Это вопрос экстраполяции: распределение жира и мышц на ладони весьма показательно отражает общее состояние тела. Тест на протеин сыворотки^[21] может многое рассказать о предпочтениях в пище и даже об этническом прошлом. Все дело в отклонениях от нормы, которые удастся обнаружить. Ведь мы ищем именно отклонения — только по ним можно установить личность.

Он провел зондом под ногтем среднего пальца. На стол упал маленький комок земли. Альцчиллер осторожно взял его пинцетом и положил на предметное стекло микроскопа.

— Если удастся обнаружить что-нибудь в образце почвы, я даже смогу рассказать вам, где была жертва в момент смерти. Что касается общих характеристик, на их установление потребуется время. Могу я привлечь кого-нибудь из студентов? У меня есть несколько помощников, которые обожают подобные задания. Они могут делать анализы тканей, пока я буду работать непосредственно с кистью.

— Только если вы уверены, что они будут молчать, — сказал Росток.

— Знаю-знаю, вы не хотели бы прочесть об этом в завтрашних газетах.

— Ко мне уже приходили с телевидения.

— Это еще хуже, — посочувствовал Альцчиллер.

— Может быть, им стоит проводить тесты вслепую? — предложил Росток. — Просто дайте им образцы тканей, не показывая руку.

Другим инструментом с маленькой ложечкой на конце Альцчиллер взял с раны каплю крови. Ее он тоже поместил на предметное стекло.

— Все и впрямь настолько секретно? — спросил он.

— Понимаете, у меня и так уже проблемы с коронером, потому что я работаю с тем, что должно быть у него. Если он узнает, что я без его ведома отдал кисть вам, то может позвонить в прокуратуру и обвинить меня в сокрытии улики. Он вполне может зайти так далеко, — подумав немного, Росток добавил: — Тогда под ударом окажетесь и вы.

— За моих ассистентов не волнуйтесь, — успокоил его профессор. — Они работают со мной над новым заданием министерства обороны. Что-что, а секреты они хранить умеют.

Все это время Альцчиллер занимался предварительным обследованием кисти. В руках у него был очередной инструмент, — что-то вроде ножниц, которым он разрезал свежее мясо на ране.

— Похоже, кисть ампутировал врач, — заключил Альцчиллер. — Или человек, знакомый с анатомией. Её отрезали у самого конца запястных костей — там, где они соединяются с лучевой и локтевой. Несмотря на то, что на ладьевидной кости осталась царапина, в остальном ампутация проведена чисто, с минимумом погрешностей.

Профессор отрезал небольшой кусочек мяса с запястья.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец, выпрямившись. — У меня есть студент, Майкл Чао, которому я доверяю самые ответственные задания. Ему разрешен доступ к секретной информации министерства обороны. Майкл будет мне ассистировать. Скажите, есть ли какая-то еще информация о руке или о том, как она попала в хранилище? Мне может помочь буквально все.

— Я обзвонил все больницы в радиусе пятидесяти миль, — сказал Росток. — И все полицейские участки. Несчастных случаев с потерей кисти не было — только пара сломанных костей и одно изувеченное плечо.

Он испытывал чувство вины за то, что не был с Альцчиллером полностью откровенным. В конце концов, имелась еще надпись на церковнославянском языке, о которой можно было бы рассказать. Но Росток решил скрыть ее по той причине, что это было имя человека, который мог и не иметь никакого отношения к руке. По крайней мере, законы физики и времени еще никто не отменял.

В прогулках со стариком мальчику особенно нравилась его манера есть по-мужицки». Вместо того, чтобы делать бутерброды, дед отрывал хлеб и мясо кусками и макал их в мягкое масло, как раньше делали сибирские крестьяне.

— Русские цари полагали, что их власть дана им самим Господом, — продолжал старик. — Как и все правители до него, Николай не только правил нацией — он был еще и главой Русской Православной Церкви. Распутин, напротив, вышел из бедноты и большую часть своей жизни проповедовал смирение. Вот почему он продолжал носить крестьянские одежды и есть руками, даже на банкете в императорском дворце. Крестьяне верили, будто через Распутина Бог хотел напомнить царю об ограниченности земной власти. В конце концов, именно Бог ниспослал ужасную болезнь на наследника престола. Когда простой мужик исцелил сына Николая, для царя это было уроком смирения.

— Но ты не ответил на мой вопрос, дедушка, — настаивал мальчик. — Почему он не излечил царевича навсегда?

— Одиночное чудо, одномоментное исцеление царевича могло быть опровергнуто придворными как совпадение или объяснено хитроумными докторами, — ответил старик. — Но Распутин вновь и вновь излечивал Алексея, при разных свидетелях и при самых невероятных обстоятельствах; тогда даже убежденные скептики поверили, что они стали свидетелями чуда. И, что более важно, это служило постоянным напоминанием царю, что Бог в любое время может лишить его своей милости.

— Значит, царь теперь зависел от крестьянина, — сказал мальчик. — Он знал, что без помощи Распутина его сын умрет.

— Крестьяне говорили, что таков Божий замысел.

26

— Не знаю, готова ли я это сделать, — сказала Николь. Василий пожал плечами.

— Ты для меня уже делала такое.

— Тогда я была другим человеком.

— Нет. Ты все та же прежняя Николь. Такие люди, как ты, не меняются.

Она хотела возразить ему и рассказать, как брак, даже такой короткий, изменил ее отношение к себе самой, к мужчинам, к жизни и к тому, как она желала ее прожить. Но Николь знала, что обсуждать подобные темы с Василием бесполезно. Для него она была просто вещью — красивой и ценной частью его собственности, которую можно использовать в свое удовольствие либо сдавать внаем за разумную плату. И которую он теперь, после смерти Пола, требовал назад.

— И тогда все закончится? — спросила она, — Если я все сделаю, ты больше не появишься?

— Даю слово, — пообещал он.

Она и не думала ему верить. Когда-то он уже обещал ей свободу. Но теперь снова пришел, вернулся, сумел вывести ее из дома мимо полицейского. И вот они сидели в четырехлетием бьюике, припаркованном на оживленной улице Миддл-Вэлли. Василий всегда предпочитал серые незаметные автомобили. Салон заполнял едкий дым его русских сигарет, а сам он рассматривал входную дверь здания неподалеку.

— Откуда мне знать, что ты опять не нарушишь слово? — спросила она.

— У тебя нет выбора, — пожал плечами Василий. — На сей раз я говорю тебе правду: сделай, что я прошу, и ты никогда меня больше не увидишь.

Машина стояла так, чтобы хорошо просматривался полицейский участок Миддл-Вэлли. При мысли о том, что хотел от нее Василий, к горлу подступала тошнота. В прошлом он нередко заставлял ее совершать странные и даже извращенные поступки — но торговать своим телом в обмен на отрезанную человеческую руку было невообразимым унижением. У нее периодически возникала мысль рассказать Ростку обо всем, в частности, о Василии, в надежде, что… что? Что какой-то полицейский сможет избавить ее от человека, управляющего всей ее жизнью? Вряд ли. Василий для этого был слишком умен. Он никогда не бил ее — а значит, никаких следов на теле у нее не было, — и даже не угрожал ей ничем серьезным. Появившись здесь, он не переступил ни через один закон. Полиция была беспомощна — а бежать было бесполезно. Скрыться от Василия Николь не могла.

— Я делаю тебе выгодноепредложение, — сказал он. — Свобода за небольшую услугу.

— А если он откажется?

— Думаю, ты найдешь способ его убедить, — Василий улыбнулся и погладил ее по щеке. Его пальцы были холодными, костлявыми и пахли никотином. — Какой мужик откажется от такой красотки, как ты?

Когда-то он рассказывал ей, как этими самыми пальцами убил трех человек. Он объяснил ей, что, надавив кончиками двух пальцев на сонную артерию, можно перекрыть доступ кислорода к мозгу и не оставить синяков или других следов, способных вызвать подозрение полиции.

Николь застыла, чувствуя, как пальцы скользят к ее шее. На губах его играла улыбка, пока подушечки нащупывали пульс, который выдал бы расположение артерии. Проще всего, подумала она, было бы позволить ему закончить все здесь и сейчас. Одно движение пальцев — и она отправится в блаженное небытие, где наконец сможет обрести покой. Но, зная Василия, она могла сказать, что все случится не так просто. Он нес боль — не покой.

— Ты готова пойти на это для меня? — спросил Василий.

Она не имела ни малейшего понятия, почему уродливый кусок мертвой плоти имел для него такую ценность, Лично ей абсолютно не хотелось снова видеть эту руку. Она желала одного — освободиться от Василия. И если это освобождение достигалось путем унижения, что ж, она готова.

— Да, — вздохнула она, вверяя себя в руки судьбе. Василий расстегнул верхнюю пуговицу на розовом платье Николь, которое сам выбрал, и глядел, как колышется ее грудь.

— Пусти в ход все свое очарование. Помнишь, что ты должна ответить, если он спросит, какое у тебя право ее требовать?

— Я скажу, что кисть нашли в сейфе моего мужа. По закону, все, что находилось в сейфе, является моей собственностью, и потому я хочу, чтобы мне ее вернули.

— Все верно, — похвалил ее Василий. — Он скажет, что это человеческая рука, а не фамильная ценность или украшение. Скажет, что это не просто унаследованная собственность. Это улика.

— Тогда я отвечу, что факт преступления еще не доказан, а это значит, что рука не обязательно была отрезана у убитого или искалеченного человека, — она повторяла слова, которые они заучивали вместе с Василием. — Без состава преступления кисть это просто кисть. В случае соблюдения всех санитарных условий часть тела может считаться личной собственностью. А если так, то эта собственность принадлежит мне, как единственной наследнице имущества Пола. Я собираюсь передать ее церкви Святой Софии, чтобы похоронить по православным обычаям.

— Отлично, — сказал Василий, жестом приказывая ей выйти из машины. — Просто отлично. Сделаешь все как надо — и больше никогда меня не увидишь.

27

Росток почему-то никогда не доверял красивым женщинам. Он был убежден, что Бог послал их на Землю не для таких мужчин, как он. В его представлении они были экзотическими созданиями, живущими в другом мире и мыслящими не так, как остальные люди; разгадать их цели и амбиции он даже не пытался. Большинство красивых девушек, что росли в Миддл-Вэлли, покидали городок при первой же возможности. Он не многое знал о том, что за жизнь они вели. Но в одном был уверен: если у них не ладилось с карьерой, то они выходили замуж за адвоката, или врача, или богатого бизнесмена — но никак не за простого полицейского вроде него.

Те из них, с кем Ростку довелось столкнуться за время работы, обычно ждали небольших услуг или избирательного отношения в обмен на теплую улыбку или возможность полюбоваться их неземной красотой.

Но услуга, о которой просила внезапно появившаяся в участке вдова Данилович, не была небольшой. Вообще говоря, он абсолютно не ожидал от нее такой просьбы. Она пришла за рукой — и хотя он объяснил, что сейчас кисть не у него, эта красотка, судя по всему, была готова предложить ему нечто большее, чем просто улыбку.

На ней было простое розовое платье, которое на любой другой женщине смотрелось бы скромно. Однако тело, едва прикрытое тканью, было настолько притягательным, что Ростку с трудом удавалось не сводить глаз с ее лица. Она словно бы вышла прямиком из эротических фантазий; по ее поведению Росток мог судить, что она готова отдаться ему, стоит ему только сделать одну простую вещь. Выслушав ее просьбу, он вдруг осознал, что видит в ее словах и логику, и здравый смысл.

На чисто законном основании без факта преступления все, что лежало в сейфе, — будь то человеческие останки или нечто иное — принадлежало ей. Но чем настойчивее она становилась, тем сильнее росло его замешательство: к чему ей столь непривлекательный предмет?

Каждое ее движение — поправляла ли она волосы или проводила кончиком языка по влажным губам — несло в себе эротический заряд, направленный прямо на него. Никогда еще он не ощущал себя предметом таких интенсивных сексуальных призывов. Эта необычайно красивая женщина стояла перед ним и заставляла его чувствовать себя так, словно он был единственным мужчиной в ее жизни — мужчиной, которого она ждала. Росток видел в ней ответ на все одинокие ночи, эротические сны, мечты и фантазии, которые у него когда-либо были. Он мог взять ее — стоило только сделать шаг.

Но он сдерживал себя.

Ему до боли хотелось обнять ее, почувствовать мягкость груди под невесомой тканью платья, провести ладонью по изгибам тела… и прикоснуться к сочным и влажным губам Своим ртом.

Но он сдерживал себя.

Под ее взглядом Росток начал покрываться потом. Нервные окончания возбудились, отвечая на невидимые сигналы, посылаемые ее телом. Желание сжигало его. Чего ему стоило принять ее приглашение? Ведь она пришла к нему сама, предлагая свое тело в обмен на пред-мет, найденный в сейфе. Однако он не мог позволить себе подойти к ней.

Почему, почему он подавлял бушующие внутри него гормоны? Ведь он знал, что подобное поведение для нее привычно. Полицейская из Лас-Вегаса рассказала ему все о жизни «танцовщицы». Но Росток не мог заставить себя взять Николь.

Она подходила все ближе к нему, и теперь расстояние, разделявшее их, было столь мало, что он ощущал тепло ее тела. Чувствовал ее дыхание на своем лице. Видел тонкий слой туши на ее ресницах. И… слезы? Неужели слезы?

Внезапно, будто смущенная собственным поступком, она взяла себя в руки и сделала шаг назад, отворачиваясь.

— Простите, — сказала она. — Я не могу… не могу… Ему показалось, что он слышит подступающие рыдания. Закрыв лицо рукой, она побежала к двери.

Долгое время после ее ухода Росток сидел неподвижно.

Он хотел Николь, хотел так отчаянно, что готов был бежать за ней. Но его останавливали слова деда.

«Никому не верь, — всегда говорил старик. — Будь готов к предательству».

28

По телефону из полиции Скрантона почти никакой информации о покойном не сообщили. Хотя место происшествия лежало за пределами юрисдикции Ростка, ему передали пожелание коронера: чтобы тело опознал шеф полиции Миддл-Вэлли.

— Труп наверху, — сказал дежурный Ростку, когда тот прибыл в дом на Лорель-Авеню. — О’Мэлли тоже там. Но, думаю, сначала вам захочется посмотреть на это, — полицейский показал на темно-красное пятно на штукатурке, похожее на латексную краску. — Ничего себе потолок протекает, а?

Участок потолка диаметром почти в метр просел от крови, которая просочилась сверху, и выглядел так, словно в любой момент мог обрушиться. Под пятно поставили таз, кровь в котором поднялась уже сантиметра на три.

— Жильцы, наверное, не на шутку испугались… — проговорил Росток. — Вы бы лучше пробили в потолке дыру, и пусть через нее все вытечет — а то он может обвалиться.

— Им все равно придется разрушить перекрытия, — пожал плечами полицейский. — Если хотите знать мое мнение, пора сносить все здание целиком. Не понимаю, почему парень, зарабатывая такие деньги, жил в этой дыре.

Узкое трехэтажное здание было втиснуто в такой маленький участок земли, что даже клочку травы негде было вырасти. Снаружи белая алюминиевая обшивка закрывала уродливые швы, а внутри перекрытия отходили от стен.

— Может, он экономил, — предположил Росток.

— Что бы он там ни сэкономил, ему это уже не поможет, — ответил полицейский.

Кровь, пятно от которой багровело на потолке, текла из квартиры сверху, где на кровати, одетый в выцветшую синюю пижаму, лежал Уэнделл Франклин. Лежал на спине, одна рука свисала с кровати. Видно было, что кровь текла из нее — повторяя неровный рельеф пола, лужа доходила до стены, где просачивалась сквозь трещину в плинтусе. Зеленая муха, не обращая внимания на тело Франклина, жужжала у края лужи. Росток закрыл нос рукой, чтобы тошнотворный запах смерти не проникал в его ноздри.

— О’Мэлли не хочет открывать окно, — сказал полицейский. — Говорит, что так еще больше мух налетит.

Очки Франклина с толстыми линзами лежали на прикроватном столике. Одутловатость, запомнившаяся Ростку, покинула лицо налогового агента вместе с кровью, со щек сошел нездоровый румянец. Вообще говоря, мертвым он выглядел лучше, чем живым.

Коронер сидел на краю кровати. На коленях у него лежал дипломат, на котором он заполнял бланки. Нога, иссушенная полиомиелитом, — это был последний задокументированный случай полиомиелита в округе Лакавонна — была выпрямлена под неестественным углом. Под брюками около колена проступали края металлической скобы.

О’Мэлли, не вставая, поприветствовал Ростка.

— Я знаю, что Скрантон вне твоей юрисдикции, — сказал он. — Но в ежедневнике покойного имеется запись о вчерашней поездке в Миддл-Вэлли. Ты был одним из последних, кто видел его в живых. Ты его знал?

— Уэнделл Франклин, — кивнул Росток. — Агент по государственным доходам. Что с ним произошло?

— Смерть от кровопотери, — ответил О’Мэлли, возвращаясь к своим бланкам. — Это ясно с первого взгляда.

Росток наклонился, чтобы осмотреть руку Франклина — в частности, указательный палец, поцарапанный им в банке. С пальца свисали три лейкопластыря, некогда бывшие телесного цвета, но теперь насквозь пропитанные кровью.

— Да, похоже на то… Хотя как-то не верится, — сказал Росток.

— Придется поверить, — пожал плечами О’Мэлли. — Вся кровь вытекла из этой маленькой ранки на пальце.

— Вы шутите, — сказал Росток. — Смерть от кровопотери из этой ранки? Это же просто царапина! Он в банке порезался о край сейфа.

О’Мэлли закончил работать с бумагами. Рука трупа безвольно закачалась, когда коронер поднялся с кровати.

— Вообще-то, порез довольно глубокий, — сказал О’Мэлли. — Повреждено два капилляра и одна маленькая вена. Но вы правы: смертельной раной это назвать сложно. К несчастью, он явно страдал гемофилией. Слышали о таком?

— Слышал. Каждый русский знает о гемофилитиках. У них отсутствует фактор свертывания крови, в отличие от остальных людей, — Росток отмахнулся от мухи, которая никак не могла решить, где ей начать свою трапезу; — Последний царевич страдал от этого заболевания.

— Тогда тебе должно быть известно, что люди с этой болезнью могут истечь кровью из самого маленького пореза. Обычно больные гемофилией стараются следить за собой. Ему следовало обратиться в поликлинику, а не заниматься самолечением. Сейчас существуют лекарства, которые помогают, по крайней мере, на время.

Росток вышел из спальни и направился на кухню. На тарелке с остатками ужина были пятна крови. В мусорном ведре лежали две упаковки от низкокалорийной лазаньи и одна — от обезжиренного клубничного мороженого. Франклин определенно неплохо поел перед смертью.

— Странно, что тут так мало полицейских, — сказал Росток патрульному, проводившему его до кухни.

— Вы бы приехали на полчаса раньше, — ответил тот. — Нас тут, наверное, с десяток было. Три или четыре патрульные машины. Сосед снизу набрал 911 и сказал, что у него кровь сквозь потолок протекает, — вот мы и решили, что случилось массовое убийство. Вся команда приехала: фотографы, криминалисты, уполномоченный комиссар… ну, вы все это знаете.

Росток кивнул.

— Но когда коронер объявил, что смерть наступила от естественных причин, все исчезли. Тогда-то О’Мэлли вам и позвонил. Он сказал, чтобы тело не увозили, пока вы не приедете. Вы с ним, наверное, хорошие друзья.

— Не совсем, — сказал Росток. — Все дело в политике. О’Мэлли рвется в Шеренги кумиров и надеется, что я обеспечу ему русскую часть электората из Миддл-Вэлли, поэтому пытается мне угодить.

Полицейский принял такое объяснение, но Росток знал, что на самом деле его вызвали по другой причине. У коронера явно было на уме что-то еще.

— Скоро надо будет звать ребят с пластиковыми мешками, — объявил О’Мэлли, когда Росток вернулся в спальню. Коронер просматривал документы из дипломата Уэнделла Франклина. — Тут сплошные отчеты о каких-то никчемных налоговых проверках, — он помахал папкой в воздухе. — Например, металлург, который в год зарабатывает двадцать пять штук. Франклин собирался прижать бедного парня за путевые расходы. Почему они охотятся за мелочью, а не за крупной рыбой?

— В Скрантоне крупной рыбы не так-то много, — сказал Росток.

— Может быть, поэтому для него так много значил этот сейф в банке. В его документах очень много записей про это, Росток. Имя вдовы, ее адрес… Вот: миссис Николь Данилович, — О’Мэлли прочитал имя с бланка, словно не помнил его. Коронер посмотрел на Ростка, ожидая реакции. Не дождавшись, перевернул еще несколько страниц. — Также много написано о том, что нашли в ячейке номер 52. Должно быть, он не на шутку испугался, когда обнаружил в банковском хранилище человеческую кисть.

Итак, О’Мэлли знал о руке, подумал Росток. О ней и о причастности Николь. Он заметил, как О’Мэлли смотрел на вдову той ночью. Коронер имел репутацию охотника за несчастными вдовами, может быть, искал предлог позвонить ей? Росток попытался прогнать эти мысли из головы и сосредоточиться на Уэнделле Франклине. Кое-что не давало ему покоя.

— Возможно ли, что он страдал от гемофилии, но сам не знал об этом? — спросил полицейский, вспоминая, как Франклин отреагировал, а точнее, не отреагировал на порез. Он не испугался, не запаниковал — не проявил даже малейшего беспокойства. Царапина была для него не больше, чем обыкновенный источник раздражения.

Гемофилия — наследственное заболевание, — ответил О’Мэлли, — которое обычно передается по материнской линии. Ваш друг страдал от него с самого рождения. В детстве родители должны были оберегать его, например, от тех видов спорта, где он мог удариться или пораниться. Они должны были постоянно говорить ему, что любой ушиб способен вызвать обильное кровотечение. Он не мог не знать об этом. Все больные гемофилией знают.

— Как раз это и странно, — сказал Росток. — Если у него гемофилия, почему он так спокойно воспринял порез? Сказал, что найдет лед и остановит кровь.

Росток наклонился к Франклину, чтобы тщательнее рассмотреть палец. Он был холодным и резиновым на ощупь. Рана оказалась глубже, чем выглядела с первого взгляда, но все-таки смертельной она не была. Человеку без гемофилии можно было бы остановить кровь, просто наложив повязку. Или зажав рану. Подушечка пальца потемнела — настолько, что стала почти черной. С остальными пальцами было то же самое.

— Я же не могу знать, что творится у людей в голове, — сказал О’Мэлли. — Кто знает, может, он хотел совершить самоубийство? В конце концов, истечь кровью — довольно безболезненный способ уйти. Как будто принимаешь транквилизатор. Когда теряешь кровь, теряешь энергию: сначала незаметно, а потом все сильнее тебя начинает клонить в сон. Сердце старается биться изо всех сил, чтобы снабжать мозг, но только выталкивает кровь из тела. При нехватке крови нейроны мозга постепенно прекращают работу, сонливость все усиливается. Думаю, он даже боли не чувствовал. Состояние весьма приятное, пока не поймешь, что с тобой происходит.

Зеленая муха уселась на нос Франклину. Жадно потерев одной лапкой о другую, она начала искать что-нибудь поесть. Росток смахнул ее, прежде чем она успела добраться до остекленевшего глаза Франклина.

— Почему у него почернели кончики пальцев? — спросил Росток.

— Он пролежал мертвым некоторое время.

— Мне приходилось видеть трупы, и ничего подобного я не замечал.

— Труп трупу рознь, — заметил коронер. — Возможно, дело в метаболизме или еще каком-нибудь из десятка факторов. Либо это просто чернила — он мог, например, читать газету.

— Вскрытие будете делать? — спросил Росток.

— Он умер от кровопотери. Не нужно вскрытия, чтобы это определить.

— Как насчет анализа крови?

— Для чего?

— Для того, чтобы выяснить, была ли это гемофилия.

— Говорю вам, это точно гемофилия.

— И у Пола Даниловича тоже точно был сердечный приступ. Анализ его крови, кстати, вы тоже делать не хотели. А я до сих пор жду результатов.

— Результаты анализа крови Даниловича у меня в портфеле, — сказал он. — Но этот парень — совсем другое дело. И он вне вашей юрисдикции, Росток. Мы в Скрантоне, а не в Миддл-Вэлли. Какая вам разница, болел ли он гемофилией? Разве это имеет отношение к вашей работе?

— Анализ крови мне нужен только для того, чтобы быть уверенным насчет болезни.

— Зачем вам? Вы же полицейский, так посмотрите на улики. По всему полу кровь, даже к соседям снизу просочилась. Как еще, по-вашему, все это могло вытечь из одной царапины? Вне всяких сомнений, он был болен.

— У большинства трупов, что я видел — даже в автокатастрофах, где жертвам разрывало грудную клетку, — в теле всегда оставалось немного крови, — сказал Росток. — В тех местах, где она скапливается, образуются розовые отметины.

Он немного стянул с Франклина пижамные штаны. Верхняя часть ягодиц трупа — там, где они касались кровати, — была столь же бледной, как и все остальное тело.

— Никаких розовых пятен. Кровь нигде не задерживалась. Похоже, в теле ее вообще не осталось.

— Значит, он всю ее потерял, — коронер усмехнулся. — Это только доказывает наличие гемофилии. К чему вы ведете?

— Я не силен в медицине, но разве когда сердцебиение останавливается, кровь не прекращает течь?

— Не обязательно. Это вопрос физики. Посмотрите на положение тела: рука свисает с кровати. Если кровь была достаточно жидкой — то есть, фактор свертывания полностью отсутствовал, — гравитация могла сделать всю работу. Что-то вроде этого произойдет, если оставить поливной шланг на земле. Наверное, то же случилось и здесь. Это, конечно, необычно, но никак не невозможно.

Ростку показалось, что коронер придумал свою версию с хода, и веских медицинских аргументов у него нет. Полицейский увидел, как из-под кровати выбегает таракан. Насекомое остановилось у лужи крови, потрогало ее усиками, но, судя по всему, решило, что она для него слишком вязкая. Или слишком свежая. Таракан начал хаотично бегать по полу, периодически останавливаясь, пока наконец не обнаружил пятно высохшей крови, которым и решил покормиться.

— Я бы все равно хотел иметь результаты анализа крови, — сказал Росток. — У вас ее здесь навалом. Возьмите пробу, прежде чем все высохнет.

О’Мэлли шагнул к таракану, вынуждая того ретироваться в безопасное место.

— Боюсь, что образцы, взятые с пола, нам не пойдут.

— Господи, да что с вами, О’Мэлли? Хватит уже того, что вы не хотите делать вскрытие ни этого парня, ни Пола Даниловича. Так теперь пытаетесь вешать мне лапшу на уши насчет анализа крови. Сколько он стоит? Хотите, чтобы я заплатил из своего кармана?

— Ладно-ладно, возьму образец, раз он вам позарез нужен, только я и так знаю, что найду. Подержите мою сумку, хорошо?

Из-за металлической скобы на ноге взятие образца крови для О’Мэлли было сложным процессом. Ему пришлось опереться рукой на пол позади изувеченного колена и, держась за кровать, медленно опуститься на колено здоровой ноги, в то время как вторая была вытянута под неестественным углом. Он натянул резиновые перчатки, выбрал ту часть лужи, где крови скопилось побольше, и набрал жидкость в шприц.

Откуда-то из-под пола раздался низкий урчащий звук.

По блестящей поверхности лужи пробежала рябь. Стуча по стене, закачалась картина. О’Мэлли забыл о шприце и в страхе ухватился за кровать. Его испуганный взгляд взметнулся на потолок, где образовалась небольшая трещина.

— Опять шахта обрушилась, — сказал Росток. — Вчера в Миддл-Вэлли было то же самое.

Они подождали, пока дрожь уляжется. О’Мэлли Обреченно вздохнул.

— Меня это всегда пугает, — объяснил он. — Боюсь, что со своей ногой не успею выбраться из рушащегося дома.

— Бояться стоит в кирпичном здании, — сказал Росток. — Если рухнет большая шахта, первыми обвалятся крупные постройки вроде зданий судов или церквей. А деревянная — такая, как эта, — растянется и просядет вместе с землей. Только швы разойдутся, как там, — он показал на угол комнаты, где плинтус на полтора сантиметра отошел от стены. — Дом вроде этого относительно безопасен. Единственное, о чем стоит беспокоиться, это об утечке метана. Тогда один щелчок зажигалки —‘ и все здание взлетит на воздух.

29

О’Мэлли медленно поднялся на ноги. Вынув из шприца пластиковую трубку, он наклеил на нее бирку с пометкой «Образец крови».

— Вы долго еще Собираетесь осматривать труп? — спросил он. — Хотелось бы привезти его в морг до того, как он начнет разлагаться.

— Я уже закончил, — сказал Росток. — Спасибо, что вызвали меня. Насколько я знаю, это не входило в ваши обязанности.

Таракан вернулся — на сей раз в компании своего собрата — и снова принялся пить кровь из лужи. Тараканы Ростка не беспокоили, но вот муха, продолжавшая ползать по носу Франклина, раздражала полицейского. Из-за нее у него самого чесался нос.

— В записях Франклина сказано, что вчера в банке была обнаружена человеческая кисть, — сказал О’Мэлли. — Когда я смогу ее увидеть?

Кивком он подал знак полицейскому, стоявшему у двери, чтобы тот позвал работников морга.

— Так вот почему я был вам нужен? — с улыбкой спросил Росток. — Вы хотели узнать насчет руки? Я-то думал, вы просто пытаетесь мне понравиться.

— Вам следовало сообщить мне вчера, Росток. Такова процедура: если всплывает что-то вроде этого, вы должны оповестить коронера.

— Но это же не тело — только его часть. Я решил, что нет смысла вас беспокоить.

В комнату вошли два ассистента коронера с носилками.

— Вы пытаетесь помочь вдове и потому стараетесь не разглашать информацию, верно? — спросил О’Мэлли, предлагая Ростку удобное оправдание.

— Я собирался позвонить вам, — солгал полицейский. — Но для начала хотел провести собственное рас? следование: может быть, удалось бы найти того парня, который ее потерял.

Он глядел, как ассистенты расстегивают черный пластиковый мешок и кладут в него труп Франклина.

— У Франклина есть наследники? — поинтересовался Росток, надеясь сменить тему.

— Его родители живут в Ньюарке, если верить письмам у него на тумбочке. Еще есть сестра в Сиракузах. Полиция Скрантона с ними свяжется, — О’Мэлли опять принялся рыться в бумагах покойного. — По-моему, в его записях я читал, что рука была закрыта в банковском сейфе. Это правда?

— Из-за этого Франклин и приехал в Миддл-Вэлли, — ответил Росток. — Видимо, частью его работы было следить за соблюдением всех правил при вскрытии ячеек умерших арендаторов.

— Из его бумаг следует, что сейф изначально принадлежал Ивану Даниловичу. Тому самоубийце из клиники Лакавонны, верно?

— Это вы решили, что он самоубийца; я так не считаю.

— Это его сын умер на прошлой неделе?

— «Просто совпадение», как вы выразились.

— А женщина, которая открывала сейф, была вдовой сына?..

— Удивительно, правда? Не хотите изменить свое мнение насчет причин смерти этих людей?

— Нет, не хочу. Просто я думал…

— Что?

— Да нет, ничего важного. Вы сказали, он порезался в банке?

Именно. Об угол металлической дверцы, когда открывал ящик.

Дверной проем был слишком узким для каталки, поэтому ассистенты принесли носилки с металлическим каркасом. Они работали молча, пока тому из них, который шел впереди, не зажало палец между носилками и косяком. Разразившись проклятьями, он перенес вес ноши на другую руку и чуть не уронил Франклина на пол.

— Больше всего я сочувствую вдове, — вздохнул О’Мэлли.

— Можете послать ей цветы.

— Росток, имейте к ней хоть каплю жалости. Только посмотрите, через что ей приходится пройти. Сначала умирает муж, потом в его сейфе обнаруживается отрезанная рука… Я-то видел подобное не раз, но для нее, наверное, вид человеческой кисти был шоком… и теперь еще смерть этого бедняги. Я надеюсь, здесь вы не собираетесь делать из мухи слона?

— Вы о чем? — невинным тоном спросил Росток.

— Я знаю, как вы, русские, рассуждаете. Все это — не связанные друг с другом события. Не думайте превратить их в какой-нибудь вселенский заговор.

Росток промолчал.

— У меня на носу выборы, — продолжал О’Мэлли. — Последнее, что мне сейчас нужно, это лишние беспокойства и поводы отвлекаться от предвыборной кампании. Вы же знаете, пресса любит такие истории, — в его голос вернулась подозрительность, — Надеюсь, вы не беседовали с прессой?

— Сегодня приходила репортерша, разнюхивала. Невысокая блондинка с «Канала 1».

— О Боже! И что вы ей сказали?

— Да ничего: она, похоже, и без меня немало выведала. Думаю, ей все рассказал банковский охранник.

— Дьявол!

— Кроме того, она была неплохо осведомлена об обстоятельствах смерти Пола Даниловича и старика Ивана. Честно говоря, я решил, что эту информацию она получила от ваших людей.

— Не от меня точно, — заверил его О’Мэлли. — Однако я выясню, кто из моих работников беседовал с прессой. Пора положить этому конец.

— Так или иначе, все закончилось неплохо. Она пообещала не выходить с репортажем в эфир пару дней, так что я могу продолжать расследование.

— Будьте осторожны, Росток. Вы не знаете самого главного о СМИ: они пообещают вам что угодно, лишь бы заполучить свой репортаж.

О’Мэлли достал из дипломата листок бумаги. Он попросил второго полицейского выйти из комнаты.

— Знаете, Росток, если вы откажетесь сотрудничать и не поможете сохранить все это в тайне, я могу обернуть вашу оплошность против вас. Технически, вы ведь нарушили закон, не сообщив мне о найденной части тела. И продолжаете нарушать, отказываясь передать ее мне.

— Я не хотел преувеличивать значение находки. Вдова была встревожена: я думал, будет разумнее сохранить все на некоторое время в секрете.

— Знаю-знаю, вы беспокоитесь о вдове. Не могу вас винить, она действительно красивая женщина. Но закон в этой ситуации на моей стороне. Я могу заставить вас отдать руку — просто надеюсь, что до этого не дойдет.

— Почему она вас так беспокоит?

— Потому что вы превышаете полномочия и заходите на мою территорию. Человеческие части тела должны лежать в морге, а вы идете против процедуры. К нам уже поступило два звонка относительно руки — пришлось ответить, что ее у нас пока нет.

— Два звонка? От кого?

— Не знаю, они не назвались.

— И ваши люди не попросили их назвать свои имена?

— С чего бы им это делать?

— Определителя номера на ваших линиях тоже нет?

— Думаю, нет. Не знаю. А какая разница? Вы что, действительно не понимаете? Если эти люди знали про руку, они могли бы помочь ее опознать.

— Ну, если бы вы передали ее в морг вовремя, то, возможно, они бы именно так и сделали. А теперь — видите? — мы никогда не узнаем, — О’Мэлли вопросительно посмотрел на него. — Мне кажется, Росток, вы что-то скрываете. Кроме руки, есть еще что-то. Что?

— Вас это не касается.

— Что ж, может, и нет. А может, и касается, — он протянул Ростку листок бумаги. — Это результаты анализа крови Пола Даниловича. Вы не знаете, он принимал какие-нибудь лекарства?

— А что сказала вдова?

— Сказала, он принимал только пищевые добавки. Однако анализ показал необычно высокий уровень сывороточного калия. В два раза выше нормального. Единственный случай, при котором могло получиться такое высокое содержание, это если он принимал хлорид калия. Не знаете, у него были проблемы с сердцем?

— По-моему, нет. Наоборот, я видел, как он каждый день совершает пробежку.

— Хлорид калия обычно назначают пациентам со слабым сердцем. Пожилым людям или людям со специфическими сердечными заболеваниями. Он заставляет сердце работать усерднее, повышает частоту сердцебиения и кровяное давление. При слабом сердце он может спасти вам жизнь, но вот если у вас все в порядке, лучше его не принимать. При повышенном уровне калия любая физическая нагрузка способна вызвать остановку сердца, даже если оно здорово.

— Это и убило его? — Росток глядел на цифры в распечатке. — Он принимал хлорид калия?

— Я сказал не совсем то, — поправил его О’Мэлли. — Я сказал, что в его крови обнаружен высокий уровень калия. Мы не можем сказать, принимал ли он хлорид калия, потому что его организм сразу переработал бы его в сывороточный калий. А это химическое соединение, которое всегда присутствует в крови, хотя обычно в гораздо более низких дозах.

— Вы проверили шкафчик с лекарствами?

— Конечно. Но там был только аспирин, освежитель для полости рта и витамины. Никаких добавок.

— А вскрытие? Вы ведь могли его провести.

— Вы все еще ищете убийства? Вскрытие ничего не дало бы. Долговременный прием хлорида калия мог вызвать поражение желудочно-кишечного тракта. Если лекарство прописал врач, то это врачебная ошибка, а не убийство. Но если доза была разовая, она могла создать видимость того, что сывороточный калий был выработан самим организмом. Это хитроумный способ, который я определить не смогу. В любом случае, высокое содержание калия было только способствующим фактором. Мне не нужно вскрытие, чтобы назвать вам убийцу Пола Даниловича.

— Я жду.

— Это же ясно как день, — ухмыльнулся О’Мэлли. — Его прелестная жена. С таким уровнем калия в крови сердце просто не выдержало нагрузки. Грубо говоря, она затрахала его до смерти, — он усмехнулся своей мерзкой шутке. — Насколько я знаю, закон не считает такие убийства уголовно наказуемыми.

Он, конечно, прав, подумал Росток. Даже если убийство было преднамеренным и совершенным с полным осознанием того эффекта, который половой акт окажет на человека с ослабленным сердцем, никто за всю историю судебного дела не был обвинен в убийстве с помощью секса. Он не был уверен, что все случилось именно так; однако если догадки Ростка были верны, то он имел дело с идеальным преступлением.

30

Инстинкты Робин Кронин советовали ей не открывать дверь.

Просто развернуться и уйти от этой комнаты как можно дальше. Забыть о данном ей задании и о причине, по которой она вообще пришла работать на «Канал 1». Просто убираться отсюда к черту.

Но опять, в который раз за свою карьеру на телевидении, она проигнорировала инстинкты. Сказала себе, что сейчас время спокойствия и логики, а не эмоций.

Робин опоздала на совещание — весь персонал уже собрался. Как только она распахнула дверь, ее встретил поток теплого воздуха и едкого дыма. На секунду она задержалась в дверном проеме, позволяя глазам привыкнуть к тусклому свету. В зале для конференций, который консультант по рейтингам превратил в свой личный офис, отсутствовали окна. В помещении было темно, горела только маленькая настольная лампа с зеленым абажуром, да светился раскаленный переносной обогреватель в углу. Кондиционер не работал: консультант отключил его, как только получил офис. Джейсон, Мэри Пэт, Ли, Дон и операторы сидели за столом, отчаянно потея. Красное мерцание обогревателя отражалось в каплях пота, покрывавшего их лица.

Единственным человеком в зале, чувствовавшим себя комфортно, был консультант по рейтингам.

Он сидел во главе длинного стола, теперь служившего ему рабочим местом. Это был иссушенный возрастом старик в теплой твидовой куртке, надетой поверх свитера. Несмотря на духоту воздух в комнате, он, казалось, дрожал от холода.

— Закройте дверь, — дребезжащим голосом приказал он. — Сквозит.

Робин сделала, как ей сказали, и нашла себе место у стены. Света маленькой настольной лампы хватало ровно настолько, чтобы рассмотреть консультанта. Его щуплое тело было почти полностью скрыто за кипой компьютерных распечаток и профессиональных книг. Седые волосы нечесаными прядями свисали поверх ушей. У него было бледное морщинистое лицо, кустистые брови и впалые щеки. Скрученными от артрита пальцами он обхватил чубук старой курительной трубки, словно пытался согреться от нее.

— У меня был телефонный разговор с моим человеком в офисе коронера, — объяснила она.

— Он знает о руке?

— Очевидно, да.

— Плохо. Очень плохо. Не знаю, сколько еще мы сможем держать это в тайне.

Консультант достал трубку изо рта. Его табак не давал того ароматного дыма, который предпочитали большинство мужчин. Дым был едким и густым и напоминал Робин гниющие осенние листья. Она достала из сумки платок. Больше всего ей хотелось уйти и вернуться в прохладный и сладкий воздух кондиционеров, работавших во всех остальных помещениях офиса.

— Что вам удалось выяснить в Миддл-Вэлли сегодня утром? — спросил консультант. — Вы видели руку?

— Да. Ее держат в морозильнике, в полицейском участке.

Консультант хохотнул:

— Они, наверное, думают, что так она лучше сохранится. Вы хорошо ее рассмотрели?

— Да, после недолгих пререканий с шефом полиции. Росток очень упрям, как вы и предупреждали. Но когда я пригрозила, что выйду со своим репортажем в эфир, он, наконец, достал кисть и показал мне.

— Опишите ее.

— Для меня все это было отвратительно, хотя ничего необычного я не увидела. Правая кисть. Довольно большая — очевидно, принадлежала крупному человеку. Фермеру или разнорабочему. Пальцы толстые, но, что удивительно, мозолей нет. Разрез у запястной кости сделан чисто; следов раздражения я не нашла. Я, конечно, не специалист по человеческим кистям, но трупы мне уже приходилось видеть. Я бы сказала, что рука пролежала в сейфе не больше суток.

— А что кровь? Она была еще свежей?

— Сложно сказать — кисть была заморожена.

— Почему полицейский не отослал ее коронеру?

— Он сказал, что хочет продолжить расследование. И что ему не нужна огласка. Он старается сохранить историю в тайне, чтобы избежать лишнего внимания со стороны прессы; боится, это встревожит горожан, большинство из которых русские — а они очень суеверны.

— Довольно мудро с его стороны. По крайней мере, мы можем надеяться на его молчание. Полагаю, он приветствовал ваше предложение отложить выход в эфир?

— Он думает, что это его идея, — улыбнулась Робин.

— Очень хорошо, — сказал консультант. — Отлично сработано.

— Мы договорились, что я жду трое суток.

— И он согласился информировать вас обо всех результатах?

— Да. Хотя я, по правде сказать, не понимаю, почему мы тратим столько времени и сил. Разве это какая-то сенсация? Зачем нам эксклюзивные права на эту историю? Джейсон всегда называл такие репортажи «жутиками» и, вместо того чтобы откладывать выход в эфир, ставил его в полдень.

В первый раз она набралась смелости поспорить с консультантом. Перед его назначением они получили письмо из холдинговой компании, которая владела целой сетью станций, «Канал 1» был самой маленькой из них. Согласно письму, старик получал полный контроль над распределением новостей. Он был ветераном новостного дела и сейчас работал в качестве специалиста по подъему рейтингов. На его счету числилось несколько возрожденных отделов новостей в Нью-Йорке, Сиэтле, Бостоне и других крупных городах.

— Именно поэтому Джейсона сняли с поста, — сказал консультант. — Боюсь, вам еще предстоит многое узнать о том, что такое хороший репортаж и как его подать.

Она попыталась найти поддержку в глазах Джейсона, но тот отвел взгляд.

— Это же не настоящие новости, — настаивала Робин. — Это любопытная история. Загадка. Но не настоящие новости.

— Необычность истории в том, что кто-то умер, а полиция, судя по всему, не может опознать жертву. Либо не хочет. Когда вы разговаривали с этим Ростком, он изложил какие-нибудь догадки насчет того, где и как умер хозяин руки?

— Вы делаете поспешные выводы, — сказала Робин. — Если нашли руку, это еще не значит, что человек мертв.

Она видела, как консультант злится. Он втягивал воздух короткими рывками, пока чаша его трубки не раскалилась докрасна. Его руки, похожие на корни, сжимали ее, наслаждаясь жаром.

— Думаете, кто-то просто забавляется? — прорычал он. — Вы не знаете, ни почему это произошло, ни какие ужасные события это за собой повлечет. Ваша работа — искать новости, а не оправдывать их и не принижать их значимость.

— Хороший репортаж основывается на фактах, — сказала она. — А не на домыслах.

— У нас есть факт — человеческая рука. И этого достаточно.

— Но это все, что у нас есть. Остальное — просто предположения. Не новости, а обыкновенные догадки.

— Вы неправы. Мы знаем, что произошло некое злодеяние. И вскоре нам, возможно, придется поделиться этим фактом со своими зрителями и предупредить их, что настоящее зло еще грядет.

Он глубоко затянулся, так, что искры разлетелись от трубки во все стороны, наполняя темный воздух комнаты едким запахом дыма. Робин кашлянула в носовой платок. Она чувствовала, как щеки горят от жары.

— Откуда вам знать, что происходит? — с вызовом спросила она. — Вас не было в Миддл-Вэлли, вы не беседовали с его жителями, в отличие от меня. Вам неизвестно о руке ничего, кроме сведений от вашего загадочного источника.

— Но я знаю зло — глухо проговорил консультант. — Я знаю, что зло способно поднимать рейтинги. Если бы вы изучали их так же, как я, то знали бы, что именно одержимость злом тянет людей к экранам.

Консультант на время забыл о трубке. В его зрачках отражалось красное сияние обогревателя, стоявшего в углу. «Но это невозможно», — вдруг подумала Робин. Обогреватель находился у него за спиной и не мог отражаться в зрачках. Она протерла глаза, пытаясь избавиться от наваждения. Должно быть, дело в жаре, решила она. Красное сияние не пропадало.

— Вспомните самые громкие репортажи своего поколения — те, о которых говорят до сих пор, — продолжал он. — Всемирный торговый центр, Оклахома-Сити^[22], этническая зачистка в Косово, убийство Кеннеди, и еще раньше — Гитлер, Холокост, Нагасаки… Все это — примеры темной стороны человеческой истории. Люди очарованы злом. Как бы это ни пытались отрицать, но самые успешные репортажи — те, в которых освещается тема врожденного порока.

В комнате повисла мертвая тишина.

— Можете посмеяться и сказать, что старый дурак чересчур драматичен, — на несколько мгновений он оторвал взгляд от нее и обвел всех присутствующих красными глазами. — Но именно осознание этой простой истины сделало меня одним из самых успешных консультантов по рейтингам в США. И я здесь, чтобы применить свои знания.

Робин слабо кашлянула и закрыла рот рукой, надеясь предотвратить попадание дыма в легкие. Старик сердито посмотрел на нее. Черт, промелькнуло у нее в голове. Он решит, что я над ним смеюсь.

— Прошу прощения, — извинилась она.

Вместо ответа он выпустил дым в ее направлении. Она почувствовала, как по спине поползли капли пота, пропитывая блузку стоимостью 70 долларов.

— Сначала вам не понравятся мои методы, — сказал он. — Но потом вы увидите, как растут рейтинги, и примете мою точку зрения… да, примете.

Ей не нравилось, что его улыбка была обращена к ней. Он улыбался и втягивал дым с таким видом, словно эта субстанция с ужасным запахом придавала ему сил.

— А вы, мисс Кронин, — продолжал он, — можете стать знаменитой. Если разберетесь с этой историей, как я сказал, то отделы новостей всех трех телевизионных сетей страны^[23] захотят иметь такого репортера, как вы. Разве вы не хотите работать на высоком уровне?

Что она могла на это ответить?

— Хочу.

— Вот и хорошо. Теперь, когда мы знаем, где находится рука, остается найти способ заполучить ее.

— Что? — она не поверила своим ушам.

— Мне нужна эта рука, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы достали ее, — он извлек из-под стола контейнер из нержавеющей стали и толкнул его к ней, — и принесли мне ее в этом контейнере.

31

Только оказавшись в офисе Джейсона, она позволила себе выплеснуть гнев.

— Он ненормальный! — закричала она. — Абсолютно чокнутый! Что он там говорил: «зло поднимает рейтинги»?! А вы все сидели с такими лицами, словно поддерживаете его! Никогда ничего подобного не видела.

— По-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — сказал Джейсон.

Джейсон был высоким стройным мужчиной с волосами песочного цвета и широкой ухмылкой, перекашивающей рот. Он носил гофрированные хлопчатобумажные брюки, кожаные туфли от «Гуччи» и часы «Ролекс». Джейсон постоянно сутулился, словно старался казаться не слишком высоким. Все работники канала негласно сходились в том, что он слишком мягкотел для должности директора по новостям. Джейсон чересчур легко поддавался манипуляциям — Робин заметила это еще при первой встрече, когда активными взмахами ресниц убедила его взять ее на канал, невзирая на возражения Ли Монтгомери. Благодаря Джейсону до сегодняшнего дня она довольно часто появлялась в выпусках новостей. Но теперь, похоже, именно из-за его слабоволия ее карьерным планам суждено было рухнуть.

— Разве тебя не волнует, что этот психопат заведует новостями? — спросила она. — Знаю, у нас проблема с рейтингами, но. Господи, этот старик как будто бы вышел прямиком из фильма ужасов. У него постоянно включен обогреватель, дверь заперта, шторы задернуты, да еще его гребаная трубка… Не знаю, как мне теперь отмыть эту вонь с одежды.

— Он пожилой человек, — сказал Джейсон. — У него, может быть, проблемы с кровообращением. Например, атеросклероз, как у моего отца. В нашем доме всегда было так жарко, что мы с трудом засыпали даже зимой.

В стену кабинета Джейсона были вмонтированы мониторы, каждый с собственным видеомагнитофоном. Последние были, запрограммированы на запись всех выпусков новостей, включая «Горячие Новости», с шести местных телеканалов. Джейсон нажал одну кнопку, и все мониторы начали транслировать вечерние новости предыдущего дня.

— Но он странный, Джейсон. У меня от него мурашки по коже.

— Не спорю, он ведет себя необычно, — Джейсон вытянулся во весь свой стадевяностосантиметровый рост на диване из испанской кожи. Его ноги, слишкомдлинные для дивана, свисали через ручку… Он сцепил руки за головой, укладывая плечи на кожаную Подушку. — Я тоже не так представлял себе консультанта по рейтингам. Раз он позволяет себе такие странности, то должен превосходно справляться со своей работой.

На верхнем правом экране появился и теперь полупрозрачно исчезал логотип «Горячих Новостей», уступая место седоволосому Ли Монтгомери. Ведущий сидел за столом в студии, держа в руках чистые листы бумаги. Ли поднял взгляд и изогнул левую бровь, изображая удивление при виде камеры, после чего улыбнулся и начал читать текст с телепромптера^[24]. Оптика телевизионной камеры, как всегда, льстила его лицу. Все на канале знали, что камера любит Ли.

— То есть, ты просто смиришься с этим? — спросила Робин. — Не будешь звонить наверх, протестовать? а.

— А это поможет? Он уже здесь — ты сама видела 5 письмо. Он официально назначен на эту должность — по крайней мере, на время. На твоем месте, я разговаривал бы с ним поосторожнее. Похоже, он не любит, когда с ним спорят.

Все это время Джейсон не отрывал взгляда от мониторов. Черт, подумала Робин, да он постоянно на них смотрит! Словно они могут рассказать, почему падают рейтинги «Канала 1».

— Это не человек, а катастрофа, — не унималась Робин. — Он разрушит канал до основания.

Она демонстративно встала между Джейсоном и мониторами.

— Робин, дорогуша, дай старику шанс. Иногда он дело говорит.

— То есть, ты на его стороне?

Джейсон сел, чтобы лучше видеть мониторы.

— У него определенно есть опыт. Он был иностранным корреспондентом в «Геральд Трибьюн» в 30-е годы, потом перешел на радио. Делал репортажи о Второй Мировой для «Голубой сети» ^[25]. Да что там, он вел репортаж из разбомбленного бункера Гитлера в 1945 году. Он должен знать, как подать историю. Все-таки у ребят наверху есть мозги. Они не прислали бы его сюда, не будь уверены, что старик изменит ход дел.

Она подошла к нему ближе, закрывая весь обзор.

— Кровь и кишки, — сказала она. — Все, что ему нужно.

Джейсон протянул руки, обнимая ее за талию. Она постаралась не вздрогнуть, wfe’ — Зритель любит такое в новостях, — ответил он. — Да, это нездоровое увлечение. Но по этой же причине водители тормозят на шоссе поглазеть на аварию. Знаешь, как «Нэйшнл Инкуайрер» достиг того уровня, на котором он сейчас?

— Если бы я хотела работать в «Нэйшнл Инкуайрер», пошла бы туда. И была бы там самым охренительным журналистом из всех.

Он привлек ее к себе.

— Не сомневаюсь. Ты отличная репортерша, Робин, и у тебя великое будущее. Поэтому я думаю, что тебе стоит поехать в тот городок и показать нашему консультанту, чего ты стоишь. Это твой шанс. Ему нужна кисть — так добудь ее.

Она пыталась сопротивляться и вырваться из его объятий, но Джейсон был слишком сильным. Он прижал ее к себе, как делал это много раз. Тепло его тела растопило ее злобу. Робин позволила себе расслабиться и прильнула к нему, Положив голову ему на грудь, она вдохнула знакомый запах его тела, и ей стало уютно и спокойно.

— Он пугает меня, Джейсон, — уже тише сказала она. — Не знаю почему, но я боюсь.

— Ты же у меня крепкий орешек, крошка. Справишься.

Она ощущала на своих волосах его теплое дыхание.

— Никогда не встречала таких странных людей, — сказала она.

Джейсон поцеловал ее в макушку.

— Мм мм, мне нравится, — промурлыкала она, теснее прижимаясь к нему. От прикосновений его губ к волосам по телу пробегала дрожь. Он касался какого-то древнего женского нерва, посылавшего примитивные сигналы всему ее телу.

Он вновь поцеловал ее, его губы двигались к ее лбу, кончик языка едва касался чувствительной линии у корней волос. Наконец, он дошел до виска и поцеловал его так воздушно и нежно, что она невольно вздохнула. Подняв голову, Робин потянулась губами к его рту.

Но их взгляды не встретились, потому что Джейсон наблюдал за Ли Монтгомери на мониторах. Очевидно, он не отрывал от них глаз все то время, пока ласкал ее. Злая из-за того, что не получилось завладеть его вниманием полностью, она отодвинулась от Джейсона.

— Эй, Робин, в чем дело?

— Я думала, что могу на тебя рассчитывать.

Он рассмеялся и попытался опять привлечь ее к себе, По она вырвалась из его рук.

— Почему ты не хочешь меня поддержать? — спросила она.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — успокаивал ее он. — Будет у тебя Тот Самый Репортаж, вот увидишь. Просто расслабься и дождись его.

Но момент был упущен. И вместе с ним — Робин понимала это — нечто большее. Она отошла от Джейсона, оказавшись вне досягаемости его длинных рук.

— Но ты не пойдешь Против консультанта, да? — спросила она. — Ни ради меня, ни ради студии, ни даже ради себя.

Теперь Джейсон ничем не мог ей помочь, думала она, так что не было смысла скрывать свое презрение.

— Нам не за что с ним бороться, Робин, — он оставил попытки дотянуться до нее и развалился на кушетке, уставившись в экран. — Я уже бывал в подобных ситуациях. Лучшее, что можно сделать, это плыть по течению, а там — будь что будет. Если старый хрен ошибется, я мигом подсуечусь.

— Ты — допустим, а остальным что делать?

— Робин, признай, наконец, что тебя волнует совсем другое. Ты взъелась потому, что с появлением консультанта тебе почти не дают эфирного времени.

— Поправка: совсем не дают. Ничего. Ноль. Мне это должно о чем-то говорить?

— Старик вроде ясно выразился: ты делаешь все, как надо ему, а он дает тебе шанс прорваться. Почему ты не хочешь ему поверить?

— Потому что он занимается бессмысленными вещами. Утверждает, что вся эта суета вокруг отрезанной руки выльется в большую историю, а сам посылает меня в Миддл-Вэлли без оператора. И требует, чтобы я договорилась с полицией, представляешь? У меня еще репортажа нет, а он хочет, чтобы я пообещала полиции не выходить пока в эфир. Теперь ему нужна эта чертова рука. Не репортаж, а только рука. Как я должна ее добыть? Полицейский даже не отдал ее коронеру.

— Зная тебя, уверен, что ты что-нибудь придумаешь.

— Никуда не денусь, — пробормотала она.

А что если не придумаю, подумала она? Что тогда? Снова начинать на маленькой станции? Потратить еще два года на попытки отвоевать свое место в эфире? Телевидение любит молодость и привлекательность, и Робин не была уверена, что сможет долго ждать пресловутого шанса на прорыв.

Четыре года назад она с отличием окончила факультет журналистики Университета Пенсильвании. Поощряемая вдохновленными профессорами, она начала работать в полной уверенности, что вскоре сделает себе карьеру на телевидении. Профессора постоянно твердили ей, что сейчас для женщин в телевещании наступил золотой век. Они говорили, что мужская монополия на выпуски новостей наконец свергнута, и показывали результаты недавнего опроса, которые свидетельствовали, что отношение количества женщин к количеству мужчин среди репортеров дневных и вечерних новостей — 6:4. А ведь Робин такая образованная и просто создана для объектива камеры! Ее ждет светлое будущее… так ей говорили.

Но профессора ничего не знали о реальном мире. На каждую вакансию, найденную Робин, пробовались девушки в десятки раз привлекательнее ее. Она считала их пустоголовыми блондинками, для которых быть репортером, вероятно, означало то же самое, что быть кинозвездой.

Впрочем, некоторые из них были довольно умны. Робин вскоре поняла, что директоры отделов новостей предпочитают особый тип личностей. Если мужчина принимался на должность ведущего, то обычно это был авторитетный человек с мужественным голосом и спокойным поведением. Рядом с ним должна была находиться улыбчивая блондинка, чаще всего одетая в красный костюм, которая заканчивала выпуск почти флиртующим подмигиванием камере.

Учтя все это, Робин перекрасила свои черные от природы волосы, превратившись в блондинку. Она выбрала не просто светлые, а выжженные светлые волосы — ярче, чем у всех девушек, которых встречала на собеседованиях. Она стала иначе использовать косметику — подчеркивать глаза и губы, подражая стилю, общему для всех женщин на телевидении. Десятисантиметровые каблуки и укладка делали ее рост близким к среднему.

Через две недели после перевоплощения она получила первую должность на телевидении. На маленькой станции в городке Олтуна, Пенсильвания, где в основном выполняла закадровую работу. Такое положение ее не удовлетворяло. Ей приходилось постоянно перепечатывать истории из «Нью-Йорк Таймс» или «Уолл-Стрит Джорнал», сжимая их до пяти- и десятисекундных кусочков, которые она затем собственноручно вбивала в телепромптер. Она ходила вместе с оператором и опрашивала семьи жертв катастроф и преступлений, хотя после монтажа все выглядело так, будто вопросы задавал ее напарник-мужчина.

Пару раз, в двух незначительных репортажах, она появилась перед камерой, и этот факт ей удалось использовать при получении работы в городе Донора на юго-востоке Пенсильвании. Проработав там год, она познакомилась с Джейсоном, который пригласил ее на собеседование и взял работать на «Канал 1». Вскоре она начала появляться с небольшими репортажами о погоде и прочих темах, интересных широкой публике, — плюс все те же закадровые опросы. Наконец-то ее дела вроде бы пошли в гору. Она появлялась перед камерой все чаще. Ее новое положение позволило ей без труда влиться в местное сообщество. Она могла пойти куда угодно, заговорить с ближайшим человеком и обнаружить, что люди не только не отвергают ее, но даже уважают. Робин делала себе репутацию местной телевизионной знаменитости. Она трудилась во внеурочное время и по выходным; ей могли позвонить среди ночи с просьбой приехать на место несчастного случая, или пожара, или преступления. Она была счастлива и неизбежно втягивалась в интимные отношения с нанявшим ее человеком. Джейсон обещал, что даст ей регулярное эфирное время, а потом и должность помощницы ведущего. Она же рассчитывала с его помощью перейти на станцию более крупного канала.

Новые перспективы уже открылись перед ней, как вдруг — угрозой ее карьере — явился Гамильтон Уинфилд.

— Не думаю, что команда «Канала 1» должна паниковать, — сказал Джейсон. — Обычно в такой ситуации, как наша, консультанты по рейтингам просто немного помогают станции. Именно этого я и жду от Уинфилда. Пусть изменит лицо наших новостей — может быть, пригласит нового ведущего или сменит декорации для студии, найдет более душещипательные истории. Изменения чисто косметические, но это лучшее, что сейчас можно сделать, — Джейсон усмехнулся, слушая традиционное прощание Ли Монтгомери со зрителями. — На мести Ли я бы очень беспокоился за свое место.

— Ты же сам нанял Ли, — сказала она. — Я думала, вы с ним друзья.

— Конечно, друзья, — Джейсон пожал плечами.

Но сейчас все в руках консультанта. Так или иначе, для тебя это отличная возможность, Робин. Ты всегда хотела стать ведущей. Может, ты и крутовато замахнешься, но попытка не пытка: попробуй понравиться старику, делай, что он скажет, и все может получиться.

— Ты действительно веришь его словам насчет того, как поднять рейтинги?

— Я сам не знаю, чему я верю. Я смотрю записи выпусков новостей уже шесть лет. Смотрю, анализирую и пытаюсь понять, как сделать их лучше, чем у конкурентов. Видишь, куда это меня привело? На последние строчки рейтингов. А теперь какой-то человек со стороны хочет изменить наш формат, даже не проконсультировавшись со мной.

Джейсон встал, отвернувшись от мониторов. Он снова хотел обнять ее, но Робин не далась.

— А, какого черта, — бросил он, — вдруг старик прав? Немного насилия — вот что сейчас нужно «Каналу 1».

Что-то в его голосе напугало ее.

— Чем оно может повредить? — спросил он.

— Не знаю, — тихо ответила она, потирая руки, чтобы прогнать вдруг охвативший ее холод.

Ей не давал покоя Гамильтон Уинфилд.

Робин боялась, что настоящая причина, по которой странный старик ни с того ни с сего появился на станции, никак не связана с рейтингами.

32

Уже почти наступила полночь, когда Николь услышала тяжелые шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Она закуталась в желтую ночную сорочку и сжалась от страха. Шаги приближались. Великан-полицейский — а она не сомневалась, что это он, даже не пытался идти тихо. На верхней ступеньке он; похоже, обо что-то споткнулся. Она услышала громкий, почти болезненный стон и явственно представила, как он восстанавливает равновесие и продолжает идти. Наверное, напился, решила она.

Дверь в спальню задрожала под ударами его кулака. Николь выскочила из кровати и зажгла свет, озираясь в поисках предмета, который сгодился бы в качестве оружия. Она не собиралась встречать сексуальные домогательства беззащитной.

— Откройте! — прокричал он.

— Уходи!

— Нет… пожалуйста… откройте! — в его дрожащем голосе звучала мольба.

— Уходи!

Вес его огромного тела обрушился на дверь спальни, сотрясая ее. Замок, на мгновение зацепившись за деревянный косяк, сорвался; щепки полетели во все стороны. Дверь рухнула, и массивное тело Отто Бракнера повалилось на пол спальни.

Николь закричала.

Когда Бракнер протянул к ней руку, она увидела, что с ним произошло нечто ужасное.

Из его рта хлестала кровь. Лицо было красным, глаза покрылись сеточкой кровяных сосудов. Когда он вдыхал, из горла раздавался влажный сосущий звук. Похоже, он пытался что-то сказать, но кровь, потоком льющаяся у него изо рта, не давала ему этого сделать.

Беспомощная и напуганная, Николь забилась в угол за шкафом. Она в ужасе смотрела, как Бракнер пытается подняться, падает и начинает ползти к ней; ногти скрежетали по дубовым половицам.

— У-би… райся, — наконец выдохнул он. — Иди…

Раздался последний натужный выдох, и изо рта полицейского вырвался фонтан крови. Неподвижное тело рухнуло на пол. Красные брызги на полу вскоре объединились в лужу, подпитываемую кровью, которая текла у него изо рта и носа. Николь, словно завороженная, смотрела, как кровь течет по полу.

Снова в этой комнате у нее на глазах умер человек. Но на этот раз все было куда ужасней. Полицейский умер не от сердечного приступа, и точно не своей смертью. Количество крови, покинувшей его тело, говорило о серьезном ранении. Его отчаянный стук в дверь, и последние слова… похоже, он хотел предупредить ее, но о чем? Патрульный был гигантом, ростом в 220 сантиметров и весом 130 килограммов. Однако что-то или кто-то убило его. Но как?

Неужели в ее дом все же кто-то проник?

Она прислушалась, но не услышала ничего, кроме собственного испуганного дыхания.

Существовал только один человек, для которого имело смысл ночью проникать в ее дом.

Только у него были сила и решимость, достаточные, чтобы убить великана-патрульного.

Этим человеком был Василий.

Она вспомнила, как он пришел сюда предыдущей ночью. Жизнь с Василием всегда была чередованием кнута и пряника, и Николь до сих пор не научилась угадывать, какую стороны своей натуры он покажет в следующий момент. Она ждала, что после брака с клиентом последует жестокое наказание, но Василий только улыбнулся и, словно отец, благословил их союз, после чего пригласил обоих на невероятно дорогой ужин в «Белладжио»^[26]. Он даже дал денег на адвоката, составившего завещание Пола. Василий пожелал им богатства и удачи в новой жизни, и когда они покидали Вегас, Николь почувствовала, что наконец-то освободилась от него. Но прошлой ночью он вернулся: вновь посыпались обещания несметных богатств вперемежку с угрозами и требованиями выполнить новое задание.

И она провалила его, не смогла достать для Василия тот предмет, который, по его словам, мог принести огромные деньги. Он разозлился, когда она вышла из полицейского участка с пустыми руками, и приказал ей идти домой, не желая, чтобы их видели вместе. Она знала, что гнев Василия еще долго не утихнет, и потому, Вернувшись домой, попросила Отто расположиться в комнате на первом этаже.

Она глядела на мертвого полицейского, лежащего у ее ног, и вспоминала его последние слова. Отто поднялся по лестнице и выбил дверь в спальню, желая предупредить ее, чтобы она выбиралась из дома… уходила. Да, именно это и нужно было делать. Убираться из дома. Уходить, уходить, уходить…

Но куда?

У нее не было доверительных отношений ни с кем из соседей, а Василий, человек очень хитрый и предусмотрительный, мог уже сделать их своими союзниками. Нет, идти к соседям было рискованно.

Звонить в полицию она тоже не могла. Увидев второй труп в ее спальне за неделю, да еще патрульного, они ни за что не поверили бы в ее непричастность.

Ей необходимо было найти место, где она могла бы спрятаться на несколько дней. Кто, кроме полиции, мог предоставить ей убежище? Она не знала такого человека, но должна была найти его — кого-то, кто на время укрыл бы ее от Василия.

Но в первую очередь ей требовалось выбраться из собственного дома живой.

33

Осторожно обойдя лужу крови, растекавшуюся вокруг трупа патрульного, Николь подошла к лестнице на первый этаж. И остановилась.

Почему внизу не горел свет?

Неужто полицейский сидел там в темноте, надеясь застать преступника врасплох?

А может быть, это Василий выключил свет, после того как разобрался со своей жертвой.

Так или иначе, лестница вела во тьму, к опасности. Но она же была единственной дорогой к выходу. В конце концов, темнота могла дать Николь преимущество над ее невидимым гостем. Она знала планировку дома лучше, ей были знакомы все углы и предметы мебели. Николь даже когда-то видела фильм, где слепая девушка убегала от убийцы, выключив свет. Нужно только умело лавировать между стульями, столами и лампами — тогда Василий, попытавшись напасть на нее, обязательно обо что-нибудь споткнется или налетит на одну из стен. Возможно, это даже даст ей достаточно времени, чтобы сбежать.

Дрожа от страха, она начала спускаться, медленно и тихо. Ее босые ноги ощупывали каждую ступеньку в поисках скрипучих досок.

Она дошла до нижней ступени и остановилась. Босая и уязвимая, она вдруг поняла, где ошиблась в своем плане.

В любой момент Василий мог просто зажечь свет. Оцепенев и не смея дышать, она прислушивалась к малейшему шороху и в любую секунду ожидала нападения.

Парадная дверь находилась от нее меньше, чем в трех метрах, но Николь казалось, что это расстояние ужасно велико. Слева была дверь в гостиную, справа — в столовую; кроме того, Николь позаботилась, чтобы и парадный, и черный входы были заперты на два засова. Если Василий был в доме, то любая попытка открыть дверь создала бы много шума и отняла драгоценное время.

Поэтому Николь начала медленно двигаться по направлению к кухне, ведя рукой по стене, пока не наткнулась на деревянную дверь в подвал.

Медленно, молясь о том, чтобы неосторожный звук не выдал ее местонахождение, она открыла дверь. Внизу ее встретил прохладный сырой воздух и очередная лестница, более крутая и неудобная. Николь дрожала, и голые ступни скользили по холодному земляному полу. Подвал был старым, со стенами из кирпичей, скрепленных цементом. Она шла вдоль стены, двигаясь аккуратно, чтобы не споткнуться о сваленный здесь хлам. Раньше она редко заходила в подвал. Его использовали в качестве кладовки для старой мебели, инструментов и рабочей одежды. Прохладный воздух был наполнен запахами отсыревшей ткани, ржавеющего металла и влажной земли.

Николь остановилась, ступней почувствовав горку мягкой земли. Значит, где-то рядом была одна из тех загадочных ям, которые кто-то вырыл в земляном полу.

Она вновь пошла вдоль стены. Ей отчаянно хотелось, чтобы было видно хоть что-то: тень, или какие-нибудь очертания, или более темная область во мраке подвала — чтобы понять, в какую сторону идти. Но сюда не проникал даже самый тусклый лучик света.

Ее нога вновь ступила на горку сырой земли. Пальцами нащупав края ямы, она обошла ее.

И вдруг почувствовала, что падает.

Опора исчезла.

Руки инстинктивно схватились за воздух.

Не сумев избежать падения в темноту, она в последний момент вспомнила, что кричать нельзя.

Николь приземлилась на дно ямы — судя по всему, одной из самых больших. По длине и глубине яма напоминала небольшую могилу. Некоторое время Николь лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам наверху. Ей показалась, что она слышит, как открывается парадная дверь, затем легкие шаги и скрип половиц. Определенно, наверху кто-то ходил. Нельзя было терять ни секунды. Николь поднялась на колени, выкарабкалась из ямы и доползла до дальней части подвала. Вслепую она нащупала ступени лестницы, ведущей на задний двор.

Лестница вела к двойным горизонтальным дверям, изнутри закрытым на деревянный засов. Отодвинуть его было легко, но вот чтобы открыть двери, их нужно было толкать наверх — а створки были слишком тяжелыми для Николь. Она нагнулась и попыталась поднять их спиной. Грубое дерево царапало ее кожу под ночной сорочкой. Николь, стараясь не наделать лишнего шума, поднимала створку медленно, и когда ей наконец это удалось, на некоторое время замерла, прислушиваясь к звукам снаружи. Слышался только шум колес где-то вдалеке.

Но она не спешила вылезать.

Негромкий звук раздался за ее сонной. Это была дверь в холле — та самая, что вела в подвал. Кто-то пытался открыть ее бесшумно, но ему это удавалось не так хорошо, как Николь. Из-за того, что дверь оказалась открытой, возник сквозняк; ее лицо и тело обдало легким ветерком.

Нужно было выбираться — немедленно! Теперь некогда было думать об осторожности. Николь со всей силы откинула створку и вылезла на задний двор.

Она окунулась в холодный ночной воздух. При ярком свете луны были отчетливо видны очертания кустов, белое здание неподалеку, окна соседних домов. С одной стороны, было легче разбирать дорогу, но с другой, Николь знала, что так ее светлая сорочка более заметна. Она подбежала к ограде и спряталась за кустами.

Дышать получалось только короткими, нервными рывками. Она прислушалась — не слышно ли еще звуков из дома — но уловила только знакомый голос телеведущего, доносившийся из телевизора в соседнем доме.

Происходящее начинало терять смысл. Могло ли быть так, что она просто все это себе вообразила? Или она действительно слышала звук шагов в доме? А что если она просто плохо прикрыла дверь в подвал, и когда подняла горизонтальную створку, дверь открыло сквозняком? Не могла ли собственная паника Николь заставить ее выбраться на задний двор, где она теперь, грязная и мокрая от вечерней росы, пряталась в кустах, словно сумасшедшая?

Нет. Полицейский, вломившийся к ней в спальню, не был плодом воображения. Он и его смерть были настоящими. Настоящей была кровь на полу. И опасность в Доме.

Но куда она могла пойти?

Не к соседям. Даже если Николь могла им доверять — за кого бы они ее приняли, грязную, в ночной сорочке?

Допустим, пустили бы они ее в дом, и что тогда? Они позвонили бы в полицию, а это прямой путь в тюрьму. Нет, нужно было придумать что-то другое. Для начала — убраться отсюда. Почти преодолев задний двор, она услышала лай соседской собаки. Через несколько мгновений вступила вторая, на другой стороне улицы.

Проскользнув в проем в кустах, Николь затаилась. Она старалась двигаться тихо с тех пор, как вылезла из подвала. Кто-то еще шел за ней?

«Боже, нет», — взмолилась она и попыталась спрятаться глубже в колючий кустарник. Сорочка рвалась, цепляясь за тонкие ветки.

Из своего укрытия Николь видела, как в доме зажигается и гаснет луч фонаря. На заднем крыльце возникла тень и, отделившись от темной стены дома, пересекла двор. Николь показалось, что она слышит приглушенный голос. Собака на другой стороне улицы лаяла все беспокойней.

Тень опять прошла по двору — теперь на расстоянии вытянутой руки от того места, где пряталась девушка. Над головой Николь затрещали ветки. В любой момент ее могли обнаружить. Выхода не было.

Вдруг загорелся луч фонаря. Он светил над ее головой и освещал соседний двор, танцуя по газону и детским качелям; затем задержался на мусорных ящиках, выставленных вдоль забора. Собаки опять разнервничались и принялись лаять еще неистовее.

На соседнем крыльце зажегся свет. Луч фонаря погас. Тень отделилась от кустов и пошла к дому. Собака — маленький белый пудель — с яростным лаем выбежала на улицу посмотреть, в чем тут дело. Она пробежала сквозь кусты, не обратив внимания на Николь, к человеку с фонарем. Николь видела, как собака рычит и бросается на него. Затем — резкое движение, хруст костей и предсмертные визги пуделя. Николь вздрогнула.

В этот момент она с ужасающей ясностью осознала, что предупреждения Ростка не беспочвенны.

Кто-то охотился за ней.

Воспользовавшись жалостливыми всхлипами собаки как звуковым прикрытием, она выскользнула из-за кустов. Николь пробежала по соседнему двору, стараясь избегать открытых мест, мимо тележки, поливного шланга, цветочных клумб и припаркованной машины. Когда раздались крики хозяина собаки, она была уже далеко.

Подол ее сорочки промок от росы, ступни исцарапаны гравием, в бедре пульсировала тупая боль от удара о дно ямы в подвале.

Но Николь бежала, сама не зная куда.

У нее не было выбора.

Только продолжать двигаться.

Убираться оттуда, чего бы это ни стоило. Бежать. Искать укрытие. Убежище.

Но где?

Кому она теоретически могла верить в городе, где каждый считал ее чужой? Она почти никого не знала, и мышление этих людей, считавших каждого приезжего подозрительной личностью, было ей непонятно. Как ей укрыться в городе настолько неродном, что даже на похоронах собственного мужа она ощущала себя не на своем месте?

Постепенно из ее мыслей исчезло все, кроме этого вопроса.

Ее ноги болели (Боже, почему она не додумалась надеть шлепанцы), однако она пробежала еще с полдюжины задних дворов, после чего перешла улицу. Были еще дворы, и еще аллеи, где собаки, учуяв ее, также заходились лаем, затем Николь очутилась в старой части Миддл-Вэлли.

Здесь, на вершине холма, громоздилось кирпичное здание, силуэт которого отчетливо выделялся на фоне тонких серебристых облаков. Оно было увенчано куполом с православным крестом. Это была русская старообрядческая церковь Святой Софии — место, где проходила поминальная служба по ее мужу.

Рядом с церковью стояла резиденция епископа — двухэтажное здание, выстроенное из того же кирпича, что и собор.

Оказавшись на церковной земле, Николь сразу почувствовала себя в безопасности. Она когда-то смотрела передачу про гаитянских беженцев, которые укрывались в соборах. Что ж, сегодня беженкой была она. А бородатый священник уже успел продемонстрировать, что чтит древние традиции. Она надеялась, что он ее не прогонит.

Николь обогнула резиденцию епископа, зайдя с черного хода. В кухне горел свет, и в окне виднелся тонкий силуэт человека, сидящего на деревянном стуле. Это была старая женщина — она вышивала церковный гобелен. На ней было черное платье с длинными рукавами и высоким воротником, скрывавшее все тело, кроме костлявых кистей и морщинистого лица. Седые волосы прятались под белым кружевным чепчиком.

Николь постучала в окно.

Вздрогнув, женщина подняла голову.

Николь снова постучала, и женщина выбежала из кухни. Через несколько секунд она вернулась в сопровождении епископа Сергия, кивком указывая тому на дверь.

Рефлекторно Николь одернула ночную сорочку, стрясла грязь с волос и вытерла голые ступни о крыльцо. Догадываясь, что выглядит ужасно, она постаралась изобразить на лице улыбку, когда епископ открыл дверь.

Он казался изумленным, словно видел Николь впервые.

— Матерь Божья, — пробормотал он. Те же самые слова он произнес при их первой встрече.

В дыхании епископа присутствовал еле уловимый запах церковного вина.

Несколько дней назад она не чувствовала ничего» кроме презрения, к этому грубому и неотесанному священнику и к его религии. Но теперь епископ виделся ей единственным возможным защитником.

— Пожалуйста, впустите меня, — с мольбой в голосе попросила Николь.

После секундного колебания священник отошел в сторону, позволяя ей пройти. Он закрыл за ней дверь и жестом приказал старой женщине, с подозрением глядевшей на них из коридора, задернуть занавески.

— Они знают, что ты сюда пришла? — спросил Сергий. Удивленная вопросом, Николь подняла взгляд.

— Вы знаете, кто за мной охотится?

— Ты от кого-то бежишь. Раз на тебе такая одежда, ты, без сомнения, убегаешь и очень боишься за свою жизнь.

Епископ поглядел на нее холодными серыми глазами. Их взгляд словно бы пронизывал ее, пытаясь выведать скрытую истину. Николь задрожала, вдруг осознав, что под ночной сорочкой у нее ничего нет. Соски, к ее стыду, напряглись от холода, выделяясь под гладкой шелковой тканью.

Епископ сказал женщине что-то на русском, и та костлявой рукой помахала Николь, зовя ее за собой.

— Светлана помоет тебя, девочка, — сказал епископ. Его гулкий голос заполнял всю комнату, не оставляя гостье места для возражений. — А потом мы поговорим о твоей проблеме.

Николь шла за Светланой по темному коридору. Пол был голым, без ковра, затхлый воздух отдавал запахом давних лет. Николь поднялась вслед за женщиной и оказалась в небольшом коридоре, освещаемом тусклым светом лампочки. Одна из дверей вела в ванную комнату. Здесь стояла чугунная ванна и старинный унитаз, бачок которого располагался высоко на стене. На столике рядом с раковиной стояла глубокая керамическая чаша белого цвета и кувшин с водой. Рядом с ними лежали кусок белого мыла, мочалка для лица и полотенце. Аккуратно перекинутые через спинку единственного стула, висели черная хлопковая комбинация и белое махровое полотенце. На полу стояла пара шлепанцев.

Ванная выглядела так, словно прихода Николь ждали.

Светлана быстро сняла с девушки ночную сорочку, сказала ей залезать в ванну и садиться на корточки. Прежде чем Николь успела осознать, что происходит, женщина облила ее холодной водой и начала намыливать. Николь пыталась сопротивляться, но у нее осталось слишком мало сил.

— Ты должна очиститься, прежде чем появишься перед святым старцем, — сказала Светлана. Ее голос был скрипучим от старости и с сильным акцентом.

Она мыла Николь как настоящий мастер. Потерев кожу — сначала жестко, затем более нежно — она высушила ее полотенцем и в конце покрыла все тело тонкой пленкой масла.

Только после этого, завернутую в теплое махровое полотенце и обутую в шлепанцы, она привела Николь обратно на первый этаж, в маленькую молельню — комнату без окон, где по стенам были развешаны иконы.

Епископ поднялся с колен.

Его серые глаза вновь пристально разглядывали ее.

— Здесь ты будешь в безопасности, девочка моя, — ответил он на ее вопрос, прежде чем она успела его задать. — Здесь никого нет, только мы трое. Когда-то этот дом принадлежал приходскому священнику, но теперь опустел. Здесь живем только я и моя домохозяйка.

Вдруг Светлана произнесла что-то по-русски.

— Говори на английском в присутствии нашей гостьи, — епископ как будто чувствовал мысли Николь. — Она напугана и боится всего непонятного.

Николь была не в силах отвести взгляд от гипнотизирующих глаз епископа.

— Священник и женщина вроде нее, — скрипя, проговорила старая женщина, — остаются под одной крышей… Это будет настоящий скандал. Что подумают прихожане?

Сергий улыбнулся Николь, игнорируя замечание.

— Я чту древние традиции, — сказал он ей. — Ты пришла сюда в ночи в поисках убежища. Я предлагаю тебе святилище, свой дом. Но ты можешь остаться здесь, только если не пострадает моя честь.

— То есть?.. — не поняла Николь.

— Светлана, — обернувшись через плечо, сказал епископ. — Оставь нас одних. Иди в свою комнату.

Старая женщина недовольно посмотрела на Николь, однако покорно взяла свое шитье и ушла, не сказав ни слова.

— Ты будешь спать в комнате рядом с моей, — сказал епископ.

Николь сделала шаг назад. Она больше не чувствовала себя в безопасности.

— Дверь в твою спальню останется открытой, — сказал епископ, — как и в мою.

— Я благодарна вам за помощь, — голос Николь дрожал, — но я бы чувствовала себя спокойнее за закрытой дверью.

— Если ты остаешься здесь на ночь, то все двери остаются незапертыми и распахнутыми. Я человек Господа. Если женщина прячется от меня за закрытой дверью, это оскорбляет принятые мною обеты, — он схватился за деревянное распятье, висевшее у него на поясе. — У праведников на Руси есть древняя традиция. Они верят, что преданность Господу может считаться истинной, когда она доказывается снова и снова. Иначе вера становится слабой — словно мышца, которой не пользуются. Провести ночь в соседней комнате с женщиной — это будет настоящее испытание моей преданности Богу. Особенно с такой прекрасной женщиной, как ты, девочка моя.

‘‘Николь услышала шум в коридоре. Наверное, Светлана до сих пор стояла за дверью, подслушивая их.

— Тебя послал ко мне Бог, девочка, — сказал епископ. — Послал, чтобы испытать мою веру и подготовить к тем ужасным событиям, что еще грядут.

34

Николь лежала в темноте и ждала, когда придет епископ Сергий. Она знала, что это произойдет.

То, что он был священником, не имело значения. Пусть он вел праведный образ жизни и чтил древние ритуалы своей Церкви, в первую очередь он был мужчиной — а значит, не мог не прийти.

Они всегда приходили.

Ее положили в спальне на втором этаже. Епископ открыл окно, чтобы в комнату проникал легкий ночной ветерок, затем, благословив Николь и пожелав ей спокойной ночи, удалился в свою комнату. Сквозь открытые двери она слышала, как он бормочет что-то по-русски. Молился ли он или разговаривал сам с собой, она не знала. По звуку его тяжелых шагов Николь догадалась, что он ходит взад-вперед по комнате.

Николь уже начала засыпать, когда скрип половицы в коридоре вырвал ее из полудремы.

Сергий, подумала она. Все-таки решился.

В конце концов, чем он отличался от прочих?

Несмотря на все его заявления о вере и преданности Богу, даже он не устоял перед соблазном навестить прекрасную гостью, спавшую в соседней комнате. Она ждала, укрывшись простыней и слушая приближающиеся шаги.

Дверь распахнулась. В дверном проеме, закрывая тусклые лучи света из коридора и отрезая девушке единственный путь к отступлению, стояла крупная фигура бородатого священника.

Николь натянула простыню до подбородка. Сергий медленно подошел к ее кровати.

— Они так же приходили к тебе? — спросил он. Даже его шепот казался таким гулким, что заполнял все пространство комнаты.

— О чем вы говорите?

— Мужчины — те, что причиняли тебе боль все эти годы. Они так же приходили в твою комнату?

От его голоса по телу пробегала дрожь. Николь давно знала, что у каждого мужчины свои тараканы в голове. Она всегда боялась клиентов, которые первым делом задавали вопросы.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она, хотя не сомневалась, что знает ответ.

— Не бойся, — сказал он.

Сергий сел на край кровати. Старый матрас прогнулся под его весом, и их бедра оказались прижатыми друг К Другу. Николь отодвинулась к другому краю.

— Мужчины приходили к тебе много лет, — говорил он.

— Вас это не касается, — отозвалась она. Ей не нравились подобные разговоры. Слишком часто они вели к насилию.

— Но это не твоя вина. Такова греховная природа мужчин, которые брали тебя. Злых созданий, И среди них тот, кто жил с твоей матерью.

Николь удивленно охнула.

— Кто рассказал вам?

— Я вижу по твоим глазам.

— В комнате темно.

— Моему зрению не нужен свет, — сказал епископ. — Те картины, что открываются передо мной, существуют не в настоящем.

— Что вам известно о моем отчиме?

Полная недоверия к этому бородатому безумцу, она крепче схватилась за простыню.

— Он приходил к тебе, когда ты была совсем ребенком, — шептал Сергий. — Проклятье красоты легло на тебя очень рано, девочка моя, — он говорил теми же словами, которыми она привыкла описывать свою судьбу. И это ее пугало. — С тех пор ты страдала, не в силах избежать его последствий.

— Я не хочу об этом говорить.

— Когда мать уходила далеко от дома, он брал тебя на кровати. Поначалу ты кричала от страха и боли. Но потом научилась ублажать его.

— Никто не знал об этом, — выдохнула она.

— Но знала твоя мать. Она читала это в твоих глазах, как читаю я. Но так и не ушла от него. Даже когда ты потеряла его ребенка.

— Это… это еще не было ребенком. Только ткань. Кровь и ткань.

— Мы все только кровь и ткань, — возразил Сергий. — Это был ребенок. Девочка.

— Девочка? Но как вы… врачи же не…

— У нее были бы голубые глаза — совсем как у тебя. И мягкие, шелковистые светлые волосы. У тебя была бы веселая девчушка, которая смеялась бы и постоянно проказничала — совсем как ты когда-то.

В голове Николь промелькнул образ ребенка — маленькой девочки в белом платье. Она прыгала через скакалку и пела детскую песенку. Возможно, то была сама Николь в один из своих счастливых дней до потери невинности. А возможно, то был ее ребенок, которого она никогда не могла и не сможет иметь.

От этого образа у нее на глаза навернулись слезы, тело начала бить дрожь.

— Не плачь, девочка моя.

— Он был извращенцем, — сказала она, будто выплюнув эти слова.

— Потом ты убежала из дома, и появились другие мужчины, — продолжал он. — Их, привлеченных твоей красотой, было так много, что через некоторое время ты устала сопротивляться.

— Поэтому вы здесь? — закричала она. — Потому что решили, что я не буду сопротивляться?

Если все действительно сводилось к очередному самцу, жаждущему секса, она готова была это вынести. Но ее пугало, что епископ знал все самые сокровенные тайны ее детства. Николь отодвинулась от него еще дальше, оказавшись на самом краю кровати.

— Снимай одежду, — приказал он.

— Вы же священник, — проговорила она, вытирая слезы.

— Снимай одежду и ложись на кровать, — повторил он.

Ей не хотелось подчиняться. Она ведь оставила ту Часть жизни позади — почему этот странный священник вновь возвращал ее к ней? Зачем пугал ее, говоря о секретах столь интимных, что она ни с кем ими не делилась, даже с собственным мужем? Как мог незнакомец вообще знать такие вещи?

— Делай, как я тебе говорю, девочка моя.

Она понимала, что нужно отказать ему. Знала, что все это неправильно. Никогда она не опускалась до такого разврата, как секс со священником. Но была в его голосе какая-то сила, которая делала ее беспомощной. Несмотря на стыд, она повиновалась его приказу: сняла сорочку и, обнаженная, легла на кровать. Ночной ветерок обдувал ее тело. Кожа на груди покрылась мурашками…

— Я знаю все о твоем отчиме, — сказал он. — И мог бы рассказать об остальных и о всем том, что они с тобой делали. Я знаю, почему ты оставила мать и убежала из дома.

— Вы не можете этого знать, — ответила она, вспоминая те кошмарные дни.

— Ты потеряла дитя, девочка моя. Ты потеряла дитя И осталась бесплодной. Врачи, что спасли тебе жизнь, сказали, что ты не сможешь больше иметь детей, А твоя мать сказала, что это послужит тебе уроком. Вместо того чтобы защитить тебя, мать тебя отвергла.

— Она ненавидела меня, — надрывно проговорила Николь.

Ты стыдилась самой себя, когда покинула дом. Ты считала, что внутри тебя кроется зло.

— Да.

— Именно поэтому ты позволяла мужчинам делать с собой все то, что они хотели.

— Да.

— Ты думала» что взамен получишь их защиту.

— Да.

— Но грехи твои привели тебя к еще больше опасности.

— Я стыдилась того, что делала, — простонала она. Все ее тело било крупной дрожью. — Если вы действительно знаете обо мне так много, то вам известно, сколько я грешила. Но у меня не было выбора.

— Ты не одна такая. Все человечество погрязло в трясине греха. Но именно зло делает возможным спасение души. Ибо без боли нет искупления, а без искупления нет спасения.

Она вздрогнула, когда он коснулся голой кожи ее живота.

Рука епископа была тяжелой, пальцы — грубыми. Но он нежно двигал кистью вдоль изгибов ее тела, едва касаясь кожи. Кончики пальцев рисовали круги вокруг ее пупка. Мышцы живота напряглись, невольно отвечая на его прикосновения.

— Без зла не бывает добра, — сказал он.

Круги становились все шире, покрывая все большую часть ее тела.

— Да, — прошептала она.

— Как без ада не может быть рая.

— Да.

— Старообрядцы, дети матери-церкви, знают, что только столкнувшись с грехом может спастись верующий. Ты веришь в это?

— Да.

Ее тело больше не подчинялось ей. Оно выгибалось и дрожало от напряжения, а пальцы Сергия продолжали описывать круги на животе, двигаясь все выше, к ложбинке между грудей.

— Праведник, никогда не сталкивавшийся с искушением, не увидит лика Божия, — продолжал он. — На Святой Горе Афон, где стоит множество великих православных монастырей, запрещено появляться женщинам, чтобы не вводить монахов в искушение, — кончики его пальцев кисточкой пробежали по ее соскам, сразу же напрягшимся. — Запрет распространяется на самок всех видов, включая низших животных. Но это ошибка. Само искушение и есть источник моральной силы. Только встретившись с ним лицом к лицу, человек может надеяться на спасение. Потому Иисус ушел в пустыню — чтобы встретить искушение Сатаны. Подобно Ему, мы должны постоянно встречаться со злом во всех его проявлениях.

Его рука задержалась на ее правой груди, обхватив мягкую плоть.

— Ты решила, что я пришел соблазнять тебя. Но я здесь только затем, чтобы встретиться с искушением. В этот самый момент я доказываю свою власть над злом, чтобы в будущем быть сильнее него.

Она чувствовала, как его дыхание учащается, а тело нагревается. Когда он наклонился над ней, грубая ткань облачения коснулась ее гладкой кожи. Она вздрогнула.

— Ты не должна отдаваться мне, — сказал он.

Его борода легла ей на грудь.

— Обещай, что не отдашься мне.

— Обещаю, — епископ был не первым мужчиной, желавшим, чтобы она изображала сопротивление.

Ее правый сосок ощущал его теплое дыхание. Она ждала, что он обхватит его своими влажными губами, зубами прикоснувшись к розовой ареоле, — как это было столько раз прежде.

— Я не такой, как остальные мужчины, — вдруг сказал он. Сергий отодвинулся от нее и убрал руки. — Я воин божий.

Ночной воздух быстро охладил сосок Николь, который оставался твердым, ожидая губ епископа.

Священник подобен солдату в битве, — продолжал Сергий. — Воин не может бытьуверен в своей отваге, пока не окажется в ближнем бою с врагом. Так и воин Божий проявляет свое святое бесстрашие только в битве с Диаволом.

Он вновь повернулся к ней, и кровать скрипнула от его движения. Николь чувствовала, как его рука движется к ее телу.

— Я здесь, чтобы дать тебе искупление, — сказал он. — И показать тебе путь к спасению.

Она почувствовала его руку еще до того, как та коснулась кожи. Епископ держал ладонь над ее лоном — как ей показалось, бесконечно долго. Ее тело дрожало от предвкушения. Его температура росла, и вместе с жаром оно обретало необычную энергию — нечто похожее на электричество, явно не человеческой природы, но совершенно точно исходившую из его руки. Кожу начало покалывать. Микроскопические волоски, покрывающие человеческое тело, поднялись, поддаваясь животному магнетизму епископа. И когда его ладонь коснулась ее тела, оно ответило такими сильными сотрясениями, что Николь запрокинула голову назад, широко раскинула ноги и, не в силах контролировать неистовые конвульсии, начала биться о кровать. Ее бедра дикими ударами сотрясали матрас. Ноги вытянулись и напряглись так, что мышцы Пронзила боль. Изо рта вырывались горловые нечеловеческие звуки.

Одно только касание его ладони превратило ее в неистовое, похотливое создание, которое ощущало себя скорее животным, чем женщиной.

Внезапно он убрал руку.

Однако эффект остался. Вся сдержанность, все мысли о скромности и пристойности исчезли из ее сознания. Она, стонала, всхлипывала, выкрикивала его имя и просила еще.

Ни один из ее прошлых мужчин — даже Пол, которого она так нежно любила, и Василий, с которым жила так долго, — не способен был пробудить в ней столь примитивные инстинкты.

Но ей было недостаточно.

Она хотела еще.

Ее тело дрожало, живот болел, разум желал еще. А ведь Сергий ничего не сделал, только коснулся ее.

Она потянулась к епископу, забыв о данном ему обещании. Ей хотелось притянуть его к себе и отдаться ему, хотелось, чтобы этот бородатый священник вошел в нее.

Но Сергий отодвинулся.

— Ты должна сопротивляться мне.

— Но почему? — закричала она.

— Чтобы стать сильнее.

Она протянула руки в темноту, желая коснуться его, но он уже был слишком далеко.

— Ты хочешь, чтобы я умоляла? Этого ты ждешь?

Он был ей нужен — и сверху нее, и внутри нее, чтобы завершить то, что начал. Ни один мужчина никогда не вызывал в ней ничего подобного.

— Прошу тебя, мой епископ, ты нужен мне.

— Нет. Ты меня не получишь.

Она пыталась по голосу определить, где он находится. Похоже, он был в углу. Но когда она, голая, перебежала комнату, он уже исчез оттуда.

— Зачем ты делаешь это со мной? — всхлипывала она. — Зачем мучаешь меня?

Его голос раздался из другой части комнаты, рядом с кроватью.

— Я хочу сделать тебя сильнее перед лицом Христа. Она развернулась и пошла к нему.

— Как ты можешь сейчас говорить о религии? — злобным голосом спросила она. — После того, что ты сделал? Что ты за праведник?

— Я не из тех новых священников, что живут, как им удобнее. В России меня знали как старца, пророка, способного заглядывать в души людей, — его голос эхом отражался в комнате. Он был повсюду и нигде, его местонахождение невозможно было определить. — Я пророк, лекарь, праведник, который был послан на Землю ждать чуда. Оно осветит путь верующим и даст им возможность вернуться в лоно церкви.

— Что ты за священник, если так обращаешься с женщиной?

— Это единственный способ обуздать тебя. Если ты собираешься следовать за мной к возрождению нашей веры, то должна обрести полный контроль над собой.

— Следовать к возрождению? — она решила, что не расслышала. — Почему я должна куда-то за тобой следовать?

— Потому что ты увидела мою силу. Все те мужчины, что брали тебя, были неспособны сопротивляться твоей красоте и делали это только для того, чтобы удовлетворить животные инстинкты. Но моя вера позволяет мне прикасаться к тебе, не поддаваясь им. Ты никогда не встречала такого мужчину, как я. Тебе нужна моя сила, девочка. Нужно то, чему я могу тебя научить.

— Мне ничего от тебя не нужно! — кричала она, Поворачиваясь от одного темного угла к другому и пытаясь определить, откуда исходит голос.

— Я вижу твою душу насквозь, — сказал он. — Ты жаждешь моей силы.

— Я жажду твоего тела.

— Мое тело принадлежит Господу, а не тебе.

— Тогда уйди от меня! Оставь меня в покое.

Закутавшись в простыню, она побежала к двери. Он остановил ее в центре комнаты, сорвав простыню с такой силой, что Николь упала на пол.

— Возвращайся в постель, — приказал он.

Она покорно поползла на четвереньках к кровати. Теперь она стыдилась своей обнаженности. Стыдилась, что молила его взять ее. Что предала память мужа так скоро после его смерти. С льющимися по щекам слезами она села на кровать и прислонилась к стене.

Епископ грузно опустился на матрас — но на сей раз не сел, а лег. Он обнял Николь и прижал ее голое тело к своему. В его руках она ощущала себя маленькой, беззащитной, уязвимой и напуганной.

Но было еще одно чувство.

Чувство, которое ее удивило. Она ощущала благодарность.

Благодарность за то, что могла свернуться, подобно ребенку, в его сильных руках и не бояться, что кто-то причинит ей вред.

— В России есть древняя традиция, — мягким голосом проговорил он. — Старцы ложатся с женщинами, чтобы доказать свою праведность. Так делал митрополит Макарий. Так делал Данила Филиппов^[27]. И даже великий старец Распутин, говорят, ложился с императрицей Александрой. Сегодня и мы осуществим древний ритуал. Мы ляжем Вместе, чтобы доказать нашу силу и праведность.

Он положил руку на ее обнаженное бедро.

От ладони исходило необычное тепло — и Николь чувствовала, что оно проникает в кровь, которая несла его к сердцу, а оттуда — по всему телу.

Ее охватило умиротворение. Она чувствовала, как пульс замедляется, дыхание становится глубже, мускулы расслабляются… От одеяния и бороды епископа пахло ладаном и потом. Она вдыхала этот запах полной грудью и была рада обладать даже столь малой частичкой этого святого человека.

— Мне не по себе, когда я представляю, что ждет нас, девочка моя, — его голос был глухим и печальным. — Святое место падет. Святые сгорят в адском пламени.

— Я не понимаю.

— Когда поднимется полицейский Росток, церковь падет. Мертвые начнут убивать живых.

Николь села на кровати, пораженная и озадаченная его фразой. Сергий обнял девушку и вновь прижал к себе.

— Ничего страшного, девочка моя. Не в моих силах изменить будущее.

— Но зачем Ростку делать такое?

— Я не вижу его мотивов, — сказал Сергий.

— Разве ты не можешь использовать свой дар? Загляни ему в душу, как сделал со мной, — шепнула она.

— У некоторых людей есть способность закрывать душу от взгляда старца. Росток — один из таких людей. Дед учил его никому не Доверять и всегда ожидать предательства, потому он закрывает свой разум.

— Но он пытался помочь мне. Даже приставил охранника к моему дому.

Епископ глубоко вздохнул.

— Лысый великан теперь никому не поможет, — устало проговорил Сергий. — Он мертв.

После долгого молчания мрачным голосом он произнес:

— А теперь расскажи мне, что лежало в сейфе старика Ивана.

35

Следующим утром, в 9 часов 42 минуты, на своем рабочем месте умер президент Государственного банка Миддл-Вэлли.

По словам посетителя, в этот момент обсуждавшего с ним условия займа, Гарольд Зиман внезапно нахмурился, поднял левую руку ко лбу, затем открыл, рот, словно хотел что-то сказать, и упал лицом на зеленое сукно стола.

По мнению лечащего врача Гарольда, банкир умер еще до того, как его голова коснулась стола. Причиной смерти, вероятно, стало кровоизлияние в мозг. Это тяжелая форма инсульта, объяснил врач Ростку, прибывшему в банк, едва услышав о происшествии. Инсульт, продолжал врач, весьма распространенная причина смерти у людей возраста Зимана, особенно если учитывать повышенное кровяное давление банкира. Кроме того, за несколько дней до этого Зиман жаловался на головную боль и утром чувствовал себя не очень хорошо. Смерть наступила внезапно, что подтверждало версию с инсультом. Единственная альтернативная возможность — обширный сердечный приступ — исключалась тем фактом, что не наблюдалось прерывистого дыхания и болей в груди.

Тем не менее, объяснение врача встревожило Ростка. — Кровоизлияние? — услышав это слово, он вспомнил о смерти Уэнделла Франклина. — Вы имеете в виду, у него лопнули сосуды?

— В общем-то, да, — ответил врач. — Кровоизлияние в мозг происходит, когда лопаются мозговые сосуды. Оно могло быть вызвано истончением артериальной стенки или даже внезапной сильной эмоцией. Так или иначе, артерия лопнула. В случае Гарольда внутреннее кровотечение, вероятно, началось ранее тем же утром, что объясняло его головную боль и плохое самочувствие. К сожалению ничего нельзя было сделать, чтобы его спасти.

— Вы уверены в диагнозе?

— Ну, чтобы подтвердить его на все сто процентов, потребуется вскрытие. Но я видел десятки таких случаев, Росток. В этом нет ничего необычного. У него налились кровью глаза, — это значит, что кровоизлияние было обширным. Это объясняет внезапность смерти.

— Вы будете делать вскрытие?

— Не вижу смысла. В кончине Гарольда нет ровным счетом ничего подозрительного. И мне совершенно не хочется подвергать его вдову эмоциональной травме.

— А анализ крови?

— Зачем, Росток? — в голосе врача появились нотки раздражения. — Смерть наступила от естественных причин. Не пытайтесь найти того, чего нет.

36

Николь проснулась с первыми лучами солнца.

Что с ней происходит?

Было время, когда она обладала властью над мужчинами и умела использовать красоту в выгодных целях. Танцуя на сцене «Миража», она видела подтверждение своей власти: в мужских глазах — желание, в женских — зависть. Даже во время ненавистной ей работы в эскорт-сервисе ее красоту ценили настолько, что доверяли важных клиентов — крупных игроков, директоров компаний и даже одну кинозвезду из Гонконга.

Как она могла так опуститься — ползать на четвереньках по комнате, словно сучка в период течки, и умолять дурно пахнущего приходского священника удовлетворить ее? И так расстроиться, когда он отказал?

Николь доводилось слышать о людях вроде Сергия — религиозных фанатиках, которые обретают полный контроль над мыслями своих последователей, обращая их в адептов, не способных действовать или мыслить самостоятельно.

До этой ночи она считала, что никогда не станет жертвой подобного внушения. Но, похоже, она все-таки ошибалась. Пусть то, что он с ней сделал, и не дошло до сексуального слияния, но теперь Николь чувствовала себя так, словно из нее высосали все силы и оставили как физически, так и морально опустошенной.

Проснувшись, она не услышала тяжелого дыхания епископа и не почувствовала запаха его тела. Николь поняла, что свободна от него — по крайней мере, на время.

Он не причинил ей вреда. Физического. Но то, что он сделал, казалось ей гораздо более пугающим: каким-то непостижимым образом он сумел вопреки ее желанию проникнуть в самые сокровенные уголки памяти. Она лежала бок о бок с Сергием и чувствовала, как он вторгается в ее разум, в самые интимные секреты женской сущности, сплетая ее мысли со своими, пока они не соединились. Не в силах сопротивляться его воле, она в конце концов поддалась и позволила делать со своим разумом все, что ему хотелось. Этот акт был хуже любого физического насилия, и даже при ярком свете утреннего солнца Николь чувствовала, что на душе остался уродливый отпечаток мрачной тени священника.

Еще больше ее беспокоили мысли о том, что он мог оставить в ней своего рода семя, которое теперь прикрепилось к плодоносящей стене ее подсознания и будет развиваться и расти, пока не станет сильным настолько, что лишит ее способности к ясному мышлению и принятию решений. Примером тому была женщина на первом этаже, Светлана. Николь боялась, что, оставшись здесь, превратится в такую же рабыню.

Этот дом казался ей святыней, но получилось, что он подверг ее новой опасности. Куда еще она могла пойти?

В собственный дом возвращаться было нельзя.

Идти в полицию, когда в трех метрах от места смерти ее мужа лежало тело полицейского, она тоже не могла.

У нее не было денег, чтобы покинуть город, и не было одежды, кроме ночной сорочки и халата.

В прошлом, если у нее начинались неприятности, она всегда могла обратиться за помощью к Василию. Он был ее защитником; Василий укрывал ее от полиции, нанимал адвокатов, чтобы те спасали ее от тюрьмы, наказывал, клиентов, которые плохо к ней относились, и создавал для нее более роскошные условия жизни, чем для прочих девушек. Николь всегда чувствовала, что он, пусть и по-своему, но любит ее. Однако прошлой ночью во время побега она убедилась, что Василий по какой-то причине замыслил убить ее.

Лежа в постели и ощущая тепло солнечных лучей на лице, она спрашивала себя, так ли это. Да, полицейский был мертв, и Василий вполне мог убить его. Но она знала: уж если бы Василий решил охотиться за ней, то никогда не позволил бы ей выбраться живой из дома.

Ладно, говорила она себе, если это был не Василий, то кого она слышала в доме? Кто-то ведь был там — и до, и после того, как убили полицейского. Она слышала шаги, когда шла через подвал. Видела луч света от фонаря, когда пряталась в кустах на заднем дворе. Это было не просто ее воображение — кто-то искал ее на улице.

Она вспомнила о предостережении Ростка. Следовало бы послушать его и согласиться ему помочь: рассказать о Василии, а не разыгрывать тот постыдный спектакль в участке. Теперь идти к Ростку было слишком поздно. Оставалось надеяться, что Василий поможет ей — пусть даже придется выполнить его просьбу.

И все же… все же, как она могла быть уверена, что Василий не тот человек, кто представляет для нее настоящую угрозу?

Она вспоминала события прошлой ночи, когда он пришел к ней после похорон Пола. Василий никогда не был излишне эмоциональным, однако она буквально чувствовала его возбуждение, описывая момент вскрытия сейфа. Она так и не поняла, откуда он узнал; но его содержимое, судя по всему, представляло для Василия огромную ценность. Что-то в этой отвратительной человеческой руке было, вероятно, очень важным, но Василий отказался объяснить что. Той ночью он делал ей заманчивые предложения, хвастал огромным богатством, которое ждало его, и говорил, что готов поделиться с Николь, если только она поможет ему достать кисть.

Тогда она не восприняла его слова о деньгах всерьез, решив, что это пустые мечты, самообман, характерный для русских иммигрантов. Но епископ тоже спрашивал ее руке — и это немало озадачило Николь. Два человека — небо и земля, слуга Божий и русский мафиози — нуждались в одном и том же предмете.

Возможно, думала она, только возможно, что этот предмет — ее билет из Миддл-Вэлли. Если она сможет найти способ вернуть руку, Василий поможет ей. В конце концов, он обещал.

37

Через два часа в доме Николь Росток глядел на тело Отто Бракнера.

Труп обнаружил один из молодых офицеров. Его вызвал сосед Даниловичей, заявивший о жестоком обращении с животным: кто-то прошлой ночью убил его пуделя. По мнению ветеринара, животное погибло от перелома позвоночника после одного сильного удара.

Как любой добросовестный полицейский, офицер решил опросить соседей и свидетелей происшествия. Парадная дверь дома Даниловичей была открыта, на деревянном полу виднелось что-то похожее на кровь. Офицер трижды позвал хозяев и, когда никто не ответил, вошел в дом. Следы крови привели его на второй этаж, где и лежал труп.

Вокруг массивного тела Бракнера растеклась огромная лужа крови. На теле, в том числе и на бритом черепе, не было видимых ран. Судя по количеству крови, в него стреляли или напали с ножом, но чтобы сказать точно, требовалось перевернуть тело. Росток решил, что это стоит отложить до приезда коронера.

— Как думаете, что здесь произошло? — спросил молодой офицер.

Росток пожал плечами. Труп Бракнера вызывал в нем особенно беспокойные чувства. В конце концов, этого человека все знали как Увальня — одной только внешностью он запугивал самых буйных подозреваемых. Росток чувствовал, что и сам дрожит от страха. Кому оказалось по силам справиться с таким мощным великаном?

— Кто-то, должно быть, застал его врасплох, — сказал молодой офицер, озвучив мысли Ростка.

Росток кивнул. Великан Бракнер всегда считался неуязвимым копом — но, как оказалось, это было всего лишь иллюзией.

— Что он здесь делал? — спросил офицер.

— Охранял женщину, — ответил Росток.

— В доме никого не было, когда я пришел. Я обыскал все комнаты: пусто, не считая Отто.

Значит, она сбежала, подумал Росток.

Четыре человека умерло с того момента, как она появилась в городе, — из них двое в ее спальне — и теперь она сбежала.

Но куда? И какова была ее роль во всех этих событиях?

38

Николь знала, что по собственной воле епископ никогда ее не отпустит — не сейчас, когда он сумел проникнуть в ее разум и Обнаружить, что она подвержена его ментальному влиянию. Но она была решительно настроена бежать, не желая оказаться в рабстве. Николь надела ночную сорочку и села на край кровати, размышляя, как ей пройти мимо Сергия незамеченной. Ответ пришел в виде торжественного перезвона церковных колоколов за окном: сигнала к началу утренней службы. Ее наверняка проводил епископ. Оставалась еще Светлана внизу, но у Николь уже созрел план.

Когда она встала с кровати, нога отозвалась тупой болью. На внутренней стороне бедра, от удара при падении в яму, образовался огромный уродливый синяк. Прихрамывая, Николь пересекла комнату. В коридоре все было тихо. Но когда Николь потянулась к двери, рука замерла на полпути. Мышцы предплечья и ладони напряглись. Внезапно руку прострелила острая боль, от запястья через локоть и до плеча. Оказалось, что Николь не может дотронуться до ручки.

Тяжело дыша, она отшатнулась от двери. Почти тут же онемение в руке пропало. Озадаченная, Николь вновь потянулась к ручке и вновь получила ту же реакцию. На сей раз боль была еще сильнее. Какая-то невидимая сила не позволяла ей выйти. Неужели это сделал епископ? Выходит, она уже попала под колдовство его заклинаний и какое-то гипнотическое воздействие управляло ее действиями?

Чем больше она размышляла об этом, тем тверже становилась ее решимость уйти. Но как? Как она могла бежать, если у нее не получалось дотронуться до ручки?

Заклинание разрушилось, когда внезапно отворилась дверь.

В коридоре, злобно глядя на Николь, стояла Светлана.

— Шлюха! — рявкнула она. — Ты пришла сюда соблазнять моего епископа.

Николь могла только в шоке глядеть на нее.

— Я про вас все знаю, — говорила Светлана. — Когда-то из-за такой же девки, как ты, он потерял свой дар.

— Нет, поймите…

— Он сражался с Диаволом. Пытался восстановить свои силы. И теперь думает, что тебя послал Господь, чтобы вернуть ему дар. Но на самом деле ты посланница Диавола, который хочет его уничтожить.

Старуха вытащила из-за спины огромный нож для разделки мяса.

— Я этого не допущу. У тебя ничего не выйдет.

Николь отпрянула — Светлана начала на нее наступать.

— Когда-то епископ спас мне жизнь. Теперь я спасу его.

— Нет, прошу вас, — взмолилась Николь. — Мне только нужно выбраться отсюда. Позвольте мне уйти, и я никогда больше не вернусь, обещаю.

Старуха колебалась, однако нож в ее руке не дрогнул. Она держала его так, Что одним движением могла перерезать Николь горло.

— Я слышала, что епископ говорил прошлой ночью, — сказала Светлана.

— Вы подслушивали?

— Я защищала его! Он сказал, что церковь падет — и все из-за тебя, шлюха!

Николь споткнулась о столик и уронила кувшин на пол. Дальше отступать было некуда, поэтому она упала на колени:

— Пожалуйста, прошу вас, умоляю, позвольте мне уйти. Я никогда не вернусь, обещаю, — затем, стараясь говорить вкрадчивым голосом, она добавила: — Если вы убьете меня, что скажет епископ?

— То же, что и всегда: без греха нет искупления, а без искупления нет спасения. Это будет мой грех, и значит, великим быть моему спасению, — занеся руку для последнего удара, Светлана добавила: — Я делаю это, чтобы спасти церковь Святой Софии. Ибо пока ты жива, ей грозит уничтожение.

— Нет! — закричала Николь. Нож опустился.

39

О’Мэлли приехал в дом Даниловичей полчаса спустя. Он шел, пробиваясь сквозь толпу любопытных соседей и представителей прессы. Росток заметил среди них светловолосую репортершу с «Канала 1». Она стояла в стороне, словно хотела, чтобы он ее заметил.

О’Мэлли выглядел уставшим и обеспокоенным. Казалось, что скоба на ноге тяготит его больше, чем обычно.

— Прежде чем вы пойдете наверх, мне надо кое-что вам сказать, — Росток провел О’Мэлли в гостиную — небольшую комнату, заставленную громоздкой кожаной мебелью. — Вы сделали анализ крови Уэнделла Франклина?

— Это не твой участок, Росток. Он умер в Скрантоне.

— Его смерть может быть связана с гибелью Отто.

— О, Господи, — О’Мэлли устало вздохнул. — Каждый раз, как я тебя вижу, ты раскрываешь какой-нибудь заговор. Постоянно.

— Вы сделали анализ крови или нет?

— Сделал.

— И что нашли?

— Ничего.

— Тогда почему умер Франклин?

— Не знаю.

— Говорите правду.

— Росток, ради Бога, — О’Мэлли, хромая, отошел в другой конец комнаты. Его шаги сопровождались стуком тяжелой скобы по деревянному полу. — Я и так говорю тебе правду. В настоящий момент я не знаю, от чего умер Франклин. То есть, это была смерть от кровотечения, но почему — не знаю, — после секундного колебания коронер признался: — В общем, его тело у нас, и мы назначили вскрытие. Может быть, удастся найти ответ.

— Вчера вы говорили, что причина — гемофилия.

— Так мне показалось, — О’Мэлли пожал плечами. — Это единственное известное мне отклонение, которое объясняет столь обильное кровотечение из небольшого пореза. Но теперь, откровенно говоря, мы имеем дело с медицинской загадкой.

О'Мэлли поставил дипломат и сел в кожаное кресло, положив изувеченную ногу на диван.

— В какой-то степени я даже рад, что вы попросили об анализе крови.

Настоял на анализе крови — так было бы правильнее, подумалось Ростку. Он вспомнил, как упорно коронер не желал его делать.

— Сначала результаты меня заинтриговали, — сказал О’Мэлли, облокотившись на подушки. — Действительно заинтриговали. Знаете, я ведь могу сделать новое открытие. Если повезет, эту болезнь даже назовут моим именем.

— Значит, он не был болен гемофилией.

— Именно. Может быть, он и умер от кровопотери, но гемофилией он не страдал.

— Вы уверены, что образец крови был чистым?

— Абсолютно. Я сам брал кровь, вы видели» Ничего перепутать я тоже не мог, так как образец был единственным в лаборатории.

— Должно быть другое объяснение.

— Конечно, должно быть, — согласился О’Мэлли. — Но какое именно, я не знаю. Мы проверили образец на болезнь фон Виллебранда, которая тоже может вызвать обширное кровотечение. Однако количество тромбоцитов в крови было нормальным. Афибриногенемию и тромбастению Гланцманна^[28] мы тоже исключили.

— He понимаю, — нахмурился Росток. — He может из человека через такую маленькую царапину вытечь столько крови. Просто так — не может.

— Вы были в банке, — сказал О’Мэлли. — И видели, как он порезался.

— Это случилось до моего приезда. Он сказал, что порезался о металлическую дверь сейфа.

— Того самого, в котором лежала отрезанная кисть?

— Да. Угол дверцы оказался острым. Франклин потом предупредил меня о нем и показал свой окровавленный палец. По его лицу нельзя было сказать, что он беспокоится.

То есть, он не выглядел взволнованным? Не посчитал это чем-то серьезным?

— Мне он показался немного раздраженным, и все, — сказал Росток. — Будь у Франклина какая-то болезнь, он поехал бы в больницу, верно?

О’Мэлли поерзал в кресле, передвигая ногу со скобой в более удобное положение.

— Это верно в том случае, если подобное происходило с ним раньше. Но когда я делал первичный осмотр его тела, то не нашел гематом, свидетельствующих о нарушении свертываемости крови. Обычно у больных гемофилией на теле полно синяков — это результаты подкожного кровотечения от небольших ударов, которые мы все получаем ежедневно. Я обнаружил четыре шрама, — один на голове, еще один на правом колене и два на левом предплечье — но ни на одном не было швов или других признаков особого лечения. Все говорит о том, что раньше у Франклина не случалось обильных кровотечений. Жаль, что у него нет лечащего врача, он мог бы что-нибудь рассказать.

— Что насчет лекарств? Вдруг они стали причиной?

— Мы сейчас делаем тесты на гепарин, декстран и кумадин — эти лекарства разжижают кровь и могли вызвать кровопотерю. Но только в том случае, если он пил их огромными дозами — а тогда они почти наверняка вызвали бы изменения в строении тромбоцитов. Однако при первом анализе тромбоциты были в полном порядке. В общем, не думаю, что тут дело в лекарствах.

О’Мэлли на секунду закрыл глаза, словно засыпая, но быстро пришел в себя и с трудом поднялся с кресла.

— Так что, вообще говоря, я не могу с медицинской точки зрения объяснить произошедшее с Уэнделлом Франклином. А теперь я хотел бы подняться наверх и осмотреть труп вашего патрульного.

О’Мэлли, похоже, не смутило количество крови, скопившееся вокруг трупа Отто Бракнера. Работники морга перевернули его на спину, чтобы коронер смог расстегнуть рубашку. Он натянул резиновые перчатки, после чего обследовал грудь, подмышки и пах.

Закончив осмотр, О’Мэлли с помощью Ростка поднялся на ноги. Сняв перчатки, он хриплым голосом заключил:

— Аневризма. Умер часов двенадцать назад. До вскрытия ничего сказать не могу, но если хотите знать мое предварительное мнение: разрыв брюшной аорты. Короче говоря, смерть от естественных причин — никакой связи с Уэнделлом Франклином.

— Вы узнали это, просто осмотрев его? — скептически спросил Росток.

— Когда тело доставят в морг, тогда скажу вам более точно. Но сейчас я вижу, что у вашего напарника нет открытых ран, однако на полу огромное количество крови, которая, похоже, шла носом и ртом. Все говорит о внутреннем кровотечении; учитывая объем потерянной крови, скорее всего, артериальном. По кровавым следам на первом Этаже можно определить, где оно началось. Думаю, сюда он поднялся в поисках помощи.

— Вы обратили внимание на кончики пальцев? — спросил Росток. — Они черные, как у Франклина.

— Некроз ткани. Ничего необычного тут нет, — коронер огляделся, словно в первый раз осознал, где находится. — А не в этой спальне недавно умер человек?

— В этой. Пол Данилович, — напомнил Росток. — Вы сказали, это был сердечный приступ.

— Да, все верно. Непонятно только, намеренно его вызвали или нет.

— Хлоридом калия?

— Именно.

Иначе говоря, убили с помощью лекарства.

— Этого я не говорил, Росток. Я только имел в виду, что приступ мог быть вызван присутствием хлорида калия в организме. Хотя это тоже не факт, — О’Мэлли подал жест помощникам, чтобы те убирали труп Бракнера. — Так или иначе, хлорид калия мог попасть в его организм через пищевые добавки, которые он, по словам вдовы, регулярно принимал. В таких таблетках куча всего лишнего. Если найдете мне их, я с удовольствием проведу тесты. Но даже при условии, что там обнаружится повышенное содержание хлорида калия, этим будет заниматься Администрация по контролю за продуктами питания и лекарствами, а не вы.

— Послушайте, О’Мэлли, здесь пять дней назад умер человек. Теперь у нас еще один труп, на сей раз полицейского. По-вашему, это не подозрительно?

— По-моему, это совпадение. Ваш друг Бракнер, как я понимаю, умер своей смертью, — О’Мэлли открыл дипломат и извлек оттуда бланки, затем, сверившись с наручными часами, записал время. — Я знаю, что недоверчивость у вас от природы, но люди умирают — это нормально. Если бы вам приходилось видеть столько же трупов, сколько и мне, вы бы перестали искать в каждой смерти заговор. Кстати, вы так и не рассказали, что здесь делал Бракнер.

— Охранял вдову.

— Да? И где же она?

— Не знаю.

Росток наблюдал за работниками морга, пытавшимися закатить тело Бракнера в огромный пакет для трупов. Это было нелегким делом. Пришлось привлечь четырех человек вместо обычных двух, чтобы затащить труп в фургон. О’Мэлли закрыл дипломат, приготовившись спускаться вслед за своими помощниками.

— В последнее время я вижу слишком много мертвых тел, — сказал Росток.

— Работа у тебя такая.

— Но они идут одно за другим. Сегодня утром умер директор банка.

— Кровоизлияние в мозг. Так сказал его лечащий врач. По крайнее мере, смерть была быстрой. Ему, в общем-то, повезло.

— Вы уже знаете об этом? — удивился Росток.

— Рассказали в банке. Я же как раз оттуда, — коронер поднял руку, предвосхищая поток вопросов. Только избавьте меня от своих подозрений, Росток. Я был там вместе со специалистом из отдела здравоохранения, который дезинфицировал сейф. Это обычная процедура. Место, где находят человеческие останки, требует дезинфекции.

Росток последовал за коронером на первый этаж. Когда они подошли к выходу, О’Мэлли развернулся.

— Мне правда жаль вашего друга. Но еще в Библии сказано, что никому не дано знать день и час своей смерти.

— Да, — пробормотал Росток. — Но вам не кажется, что в этих смертях есть что-то странное? Уэнделл Франклин умирает от кровотечения из царапины на пальце, Гарольд Зиман — от кровоизлияния в мозг, и вот теперь Отто, по вашим словам, от аневризмы. Разве это не странно, что смерти всех троих произошли от кровотечения?

— Росток, в них нет ничего общего, — О’Мэлли уже не пытался скрыть свое раздражение. — Это нормально, что у пятидесятилетнего банкира происходит кровоизлияние в мозг. Или что такой великан, как Бракнер, умирает от аневризмы. Да, признаю, в случае с Уэнделлом Франклином у нас загадка, но мы ее разгадаем.

Смерть всех троих наступила по естественным причинам — просто промежуток времени был необычно коротким. Не пытайся найти несуществующее.

— Отто всегда твердил мне то же самое.

— Что?

— Всегда говорил, что я чересчур подозрителен, что не надо в каждом деле искать убийство.

— Хороший совет.

— Не уверен, что Отто согласился бы с вами. Не теперь.

40

Репортеры на улице сразу же узнали О’Мэлли, не успел тот выйти из дома, и кинулись к нему с расспросами. Он поприветствовал всех дежурной улыбкой, после чего устроил незапланированную пресс-конференцию на подъездной дорожке. Но после заявления О’Мэлли о том, что Бракнер умер от естественных причин, репортеры потеряли интерес к коронеру и толпа рассосалась.

Осталась только Робин Кронин. Девушка ждала Ростка у патрульной машины.

Ее голова была слегка наклонена вбок, а на губах красовалась неестественная репортерская улыбочка. Сегодня на Робин был костюм цвета электрик: пиджак с плечиками и без лацканов и юбка, по длине соизмеримая с предыдущей. Очередной «суперкостюм», подумал Росток. Косметику, как и в прошлый раз, словно бы наносил профессиональный гример; укладка волос казалась вполне достойной салона красоты. Росток попытался представить себе Робин с утра, только что вставшей с постели, и все равно нашел ее вполне привлекательной. Будь она сантиметров на пятнадцать повыше, ее можно было бы назвать неотразимой красавицей.

— Прошло всего двадцать четыре часа, — простонал Росток. — Вы обещали мне появиться здесь через трое суток.

— Тот разговор касался произошедшего в банке. Я не нарушила своего слова: сюда меня привело другое событие, — ее искусственная улыбка не исчезала с лица, словно Робин таким образом хотела смягчить суровость Ростка. Ярко-красная помада блестела на солнце. — Смерть полицейского. Об этой истории я должна рассказать.

— Не о чем рассказывать. Смерть Бракнера вызвана естественными причинами. Вы не могли бы подвинуться? Я сяду в машину.

Робин стояла, прислонившись к дверце и закрывая от Ростка ручку. Репортерша и не подумала сдвинуться с места.

— Что здесь делал Бракнер? — спросила она.

— Я тороплюсь в участок.

— Вы обещали держать меня в курсе событий.

— А вы обещали не появляться в Миддл-Вэлли.

— По-моему, здесь намечается интересная история, так что я хочу быть ее частью.

— Ваша работа — рассказывать новости, а не быть их частью.

— Вы понимаете, о чем я.

— На данный момент у меня нет для вас информации, — он взял ее за руку и отодвинул от дверцы. Робин не сопротивлялась. Росток же, удивленный приятной мягкостью тела, держал ее руку на секунду или две дольше положенных. По ее глазам он понял, что она это почувствовала. — Я позвоню вам завтра. Тогда, может быть, поговорим.

— Я хочу поговорить сейчас.

— Повторяю вам, ничего интересного здесь нет. Не понимаю, почему вы еще не ушли вместе с остальными репортерами, — он начал закрывать окно, но она положила руки на стекло.

— Остальные репортеры не в курсе истории этого дома, — заметила она. — Они не знают ни про женщину, жившую здесь, ни про смерть ее мужа, ни про руку, которую он хранил в сейфе, ни про гибель ее свекра.

Росток завел машину, рассудив, что это будет лучший способ закончить разговор. Вполне вероятно, что репортерша решит отойти.

— Ваш человек охранял вдову, верно?

Росток промолчал.

— Я решила провести небольшое расследование, — сказала Робин. — Теперь у меня есть досье на вдову за все время ее пребывание в Лас-Вегасе. Здесь говорится, что она дважды была арестована по обвинению в проституции и имела профессиональное имя Шампань.

Росток сохранял бесстрастное выражение лица, несмотря на то что информация такого рода доступна только для работников правоохранительных органов.

— Еще у меня есть результат анализа крови ее мужа.

Выходит, у нее все-таки есть человек в офисе коронера.

— А также копия результатов вскрытия его отца, — продолжала она. — И записи всех бесед со стариком из психиатрической клиники округа Лакавонна. Доктора видели в нем угрозу для остальных пациентов, и потому держали в охраняемой палате. Иван страдал от ранней стадии болезни Альцгеймера, и у него проявлялись признаки посттравматического синдрома. Впрочем, врачи подозревали, что они могли быть симулированы. В его истории болезни нет записей, которые касались бы одержимости суицидом. У него не было смертельных фантазий или депрессивных эпизодов. Мой вывод: убийство, а не самоубийство.

Росток сидел неподвижно, глядя перед собой, мысли путались в голове. Он сам пытался достать записи бесед с докторами, но психиатры из клиники отказались их предоставить, ссылаясь на врачебную тайну. А эта молодая журналистка, которую он посчитал симпатичной, но неопытной девчонкой, преуспела там, где потерпел поражение он.

— Что скажете, если эта информация прозвучит в новостях? — спросила она.

И вот опять угроза. На сей раз уже без улыбки.

— Какие у вас планы? — спросила она. — Сидеть сложа руки?

— Ага.

Он продолжал смотреть перед собой, думая, что бы ей сказать.

— Что ж, тогда и я посижу.

С этими словами она повернулась к нему спиной и прислонилась к машине. Ее ягодицы прижались к стеклу прямо возле его лица. Росток пытался не обращать на нее внимания, но у него плохо получалось. Ее зад, мягкий и соблазнительный, упруго вжался в двойное стекло дверцы, и его контуры отчетливо проступали под короткой синей юбкой. Росток вдруг ощутил иррациональное желание приложить руку к внутренней части стекла и посмотреть, насколько теплое у нее тело. Интересно, как она на это отреагирует?

— Почему вы видите во мне врага? — спросила она. Росток нервно заерзал на сидении, не зная, что ему делать. Так или иначе, просто уехать, пока она стояла вплотную к машине, он не мог.

— Я думала, мы решили сотрудничать, — сказала она. Она обладала характерной для большинства работников СМИ нахальной натурой и была заносчива, особенно когда выставляла напоказ свое тело. Но он вынужден был признать, что репортершей она была отличной. Что немаловажно, она все еще держала свое слово и не выходила в эфир с репортажем об отрезанной кисти.

— Разве есть закон, запрещающий полиции сотрудничать с прессой? — спросила Робин.

Больше всего Ростка поражал ее необычный взгляд на вещи. Похоже, она обладала талантом объединять факты, на первый взгляд абсолютно несвязные, и это позволило ей прийти к тем же выводам, что и он сам. Даже Бракнер, упокой Господь его душу, издевался над подозрительностью Ростка. И вдруг нашелся человек с похожим ходом мыслей.

— Не у вас одного есть информация. Я могла бы поделиться тем, что знаю я, в обмен на сведения от вас.

— Поделиться? Думаете, это что-то вроде игры?

— Если вы не согласны, я готова выйти в эфир с тем, что разузнала об Иване Даниловиче. История по-настоящему жуткая.

Не верь никому, шептал у него в голове голос деда. Не верь никому. Дед был, конечно, прав. Но Росток оказался в весьма щекотливой ситуации. Репортерша грозилась обнародовать историю смерти Ивана, что, по сути, не оставляло полицейскому выбора. С ее способностью доставать информацию откуда угодно, выгоднее было бы заполучить ее в качестве союзника.

— Насколько я знаю, вам уже известно об убийстве двух ближайших друзей Ивана, — сказала она.

— Вы поговорили с Романом Керенским.

— И еще проверила время телефонных разговоров Флориана Ульянова с Иваном Даниловичем.

— Как вам удалось сделать это так быстро? — поразился Росток. — Разговоры обычно проверяют долго, и нужен ордер.

— Ордер нужен полиции, — поправила она его. — Сведения можно добыть и другими путями.

— Ставлю на то, что вы запрашивали информацию через телевизионную станцию в Кингмане. Вероятно, у них контакты в местной телефонной компании.

— Как оказалось, Флориан звонил Ивану дважды, — она сверилась со своими записями: — Первый звонок был сделан в 15:56 в день убийства Бориса Черевенко в Окале и продолжался четырнадцать минут. Полагаю, они говорили о смерти Черевенко. Второй разговор длился дольше, сорок две минуты, и состоялся за два дня до убийства самого Флориана. Как мне кажется, он подозревал, что кто-то охотится на него, и хотел предупредить Ивана.

— А несколько дней спустя Иван попадает в психиатрическую клинику, — Росток начал думать вслух, но вспомнил о диктофоне у нее в сумочке и осекся.

— Роман считает, что Иван не был психически ненормальным, не считая ранней стадии Альцгеймера, — сказала Робин.

If. — Я знаю, что считает Роман.

— Вы согласны с ним?

Он пожал плечами.

— Опять молчите. Интересно, как вы собираетесь раскрывать дело.

— Какое дело? — спросил он. — О смерти Ивана или о том, что мы нашли в банке?

— Думаю, это все части одной истории. Не исключено, что смерть вашего полицейского тоже.

Росток не ответил, не желая признавать, что согласен с ней. Его очень беспокоила та скорость, с которой она складывала кусочки паззла. Робин проработала над этим делом всего три дня, а информации собрала больше, чем он за два месяца.

— Нет, Росток, теперь молчанием вы от меня не отделаетесь, — предупредила она. — У меня уже столько материала, что получится отличный репортаж. Убиты три старика, и в сейфе последнего найдена человеческая кисть. Да я хоть сегодня отнесу это редактору — в том случае, конечно, если вы откажетесь сотрудничать.

— Ладно, ладно, — сдался он. — Давайте поговорим.

В награду он получил очередную из ее дерзких улыбок и вдруг понял, что невольно улыбается в ответ.

Когда она села в машину, к улыбке добавился нежный цветочный аромат ее духов. К нему был примешан какой-то запах, похожий на дым от трубочного табака. Наверное, парень, подумал Росток, не заметив на ней обручального кольца. Хотя, парень — так рано утром?

— Давайте начнем с вашего копа.

— Офицера Бракнера.

— Простите… Офицера Бракнера. Он охранял вдову, верно?

— Да.

— И где она теперь?

— Не знаю.

— Пропала.

— Похоже на то. В спальне мы обнаружили тело Отто, но ее нигде нет.

— Она не могла вернуться в Лас-Вегас?

— Ее машина припаркована у дома, бензобак заполнен на три четверти, и с мотором все в порядке. Офицер, который нашел тело, все это проверял.

— Вы не думаете… — репортерша колебалась. — Вы не думаете, что с ней могло что-то произойти? Вдруг она тоже мертва?

— Я знаю одно: в ее спальне обнаружен труп офицера полиции, и ее нигде нет.

— Но в смерти офицера нет ничего подозрительного — она наступила от естественных причин, верно?

— Если верить коронеру.

Он не ожидал, что у него вырвутся эти слова, но она умела вытягивать из людей необдуманные фразы. Теперь Робин глядела на него, слегка прищурив глаза и, похоже, делая какие-то выводы. С ней нужно быть осторожнее, понял Росток. В конце концов, не исключено, что она знает больше, чем хочет показать.

41

Николь чудом увернулась от первого удара, вжавшись в угол.

Но Светлана была настроена решительно. Она прокричала что-то нечленораздельное на своем родном языке и опять занесла нож. Загнанная в угол, Николь умоляла о пощаде. Она подняла одну руку, защищая лицо, а другой пыталась нащупать что-нибудь. В последний момент, когда нож уже опускался, ее пальцы наткнулись на ручку кувшина. Без лишних раздумий она ударила им по руке Светланы. Нож отлетел к противоположной стене. Светлана повернулась, чтобы вернуть себе оружие. Николь схватила ее за юбку, но только вырвала лоскут ткани. Старуха в ярости закричала, когда Николь набросилась на нее, схватив за костлявое колено и повалив на пол. Затем послышался гулкий удар черепа о деревянные доски, и стало тихо.

Светлана недвижно лежала на полу, протянув руку к ножу. Николь ждала, готовая действовать при малейшем шевелении. Старуха была жива? — Николь слышала ее дыхание. Теперь она казалась такой хрупкой: даже не человеком, а оболочкой человека. Ноги, выглядывающие из-под юбки, были облачены в старомодные чулки до колен. Теперь, когда опасность миновала, Николь ощущала сострадание к этой женщине. Несомненно, ее ярость была вызвана любовью и ревностью.

Николь медленно встала на ноги. Она нагнулась над женщиной и нежнопровела рукой по ее волосам.

— Все хорошо, — сказала она, когда Светлана открыла глаза. Я хочу уйти отсюда. Понимаете? Уйти. Вы мне поможете?

42

— Полагаю, ты записывала беседу с Керенским, — сказал Росток. Они с Робин ехали по Миддл-Вэлли.

— Конечно.

— Я бы хотел получить копию пленки.

— А ты разве не делал заметок?

— Люди нервничают, когда видят, что полицейский что-то пишет за ними.

— Я, кстати, тоже это заметила.

— К тому же, Роман мой старый друг. Я решил, что всегда могу навестить его еще раз, если мне понадобятся какие-то записи.

— Если его легкие не откажут раньше, — заметила она.

— Также мне хотелось бы получить копию распечатки по телефонным звонкам.

— Будет сделано. Что еще?

— Расскажи мне, откуда ты берешь информацию, — сказал Росток. — Все то, что ты узнала об Иване и Николь. То есть, я понимаю, что у тебя человек среди помощников коронера, но криминальные сведения обычно доступны только для представителей правоохранительных органов, не говоря уже о психиатрах из клиники, которые раскрывают свои врачебные тайны только в зале суда.

— Вообще-то, нам не положено раскрывать свои источники.

— Брось. Хочешь работать со мной — будь добра, расскажи, кто тебе помогает.

— Это какой-то обман, или что? Ты делаешь вид, что сотрудничаешь, а на самом деле хочешь узнать о моих источниках?

— Боже, ты такая же недоверчивая, как и я, — усмехнулся Росток.

— Сочту это за комплимент.

— Если тебе от этого легче… А теперь рассказывай, откуда твои сведения.

— У нас на станции есть человек, консультант по имени Гамильтон Уинфилд, и у него какие-то невероятные связи. По-моему, он знает всех — действительно всех.

— Могу назвать тебе человека, которого он не знает — я.

— Если он и не знаком с тобой лично, то может узнать о тебе все: от номера банковского счета до личного дела в школе, последней оценки рабочих характеристик, размера обуви, и даже сорта хлопьев, которые ты ешь на завтрак, и название последнего фильма, который ты взял в прокате.

— Он действительно все это может?

— В нашем деле это нормально.

— Тогда откуда мне знать, что он уже не разузнал? Робин удивилась, словно ей это действительно не приходило в голову.

— Если и так, — мягко проговорила она, — то со мной он не поделился.

Они доехали до окраин Миддл-Вэлли, где город плавно сменялся индустриальной пустошью, ограничивавшей Скрантон.

— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о Уинфилде, — добавила она после небольшой паузы. — Он старик, ему лет семьдесят-восемьдесят. Когда-то был знаменитым иностранным корреспондентом — думаю, отсюда его связи. Могу достать тебе копию его резюме, если хочешь. А куда мы едем?

— Увидишь, когда доберемся. Дай мне свой диктофон.

Не сводя глаз с дороги, он достал небольшую кассету, положил ее в карман и кинул диктофон на заднее сидение.

— И мобильный телефон.

— Это зачем?

— Хочу быть уверен, что ты не нажмешь клавишу быстрого набора, чтобы нас прослушивали на том конце.

Громким вздохом выразив свое неудовольствие, она шлепнула маленький телефон Nokia ему на ладонь. Мобильный последовал вслед за диктофоном, отскочил от сидения и упал на пол.

— Аккуратнее, — укоризненно сказала она.

— Теперь сумочку.

— Это личное, — запротестовала она.

— Как хочешь, — сказал он. — Либо я проверяю содержимое, либо торможу, и ты выходишь.

Нехотя она открыла сумочку и поставила между ними. Он запустил туда руку и пошарил внутри.

— Ты все еще носишь пистолет.

— Моя работа иногда заводит в не самые приятные районы.

Он нащупал салфетки, ключи, пузырек духов, небольшую упаковку, как он решил, мятных конфет, блокнот, две ручки, несколько кредитных карт и небольшой бумажник. Убедившись, что внутри нет электронного оборудования, он вернул сумку Робин.

— Больше ничего не обыщешь? — она не пыталась спрятать сарказм.

— Не знаю. А нужно?

— Мало ли. Вдруг у меня на теле провода.

— Да уж, от тебя можно ожидать.

— Тяжелый ты человек, Росток, — пробормотала она.

— Я даю тебе шанс, сказал он. — При обычных обстоятельствах я никогда не позволил бы гражданскому лицу участвовать в расследовании. Я нарушил свои правила потому, что ты, похоже, можешь мне помочь. Но я должен убедиться, что могу тебе верить.

— Доверие — это двухстороннее отношение: ты мне веришь — я тебе верю. А ты до сих пор не сказал мне, куда мы едем.

— К человеку, который недолюбливает прессу. Он не обрадуется, когда увидит тебя со мной. Так что тебе придется пообещать, что ты никому не расскажешь об этой встрече.

Она хотела было возразить, но он опередил ее:

— Ты теперь в моем мире, Робин. Все, что ты видишь и слышишь со мной, строго конфиденциально. Пока идет расследование, ты никому не передаешь эти сведения. Понятно?

— А если я что-то узнаю сама?

— Если это «что-то» связано с расследованием, сначала спрашиваешь меня, и я либо даю разрешение, либо нет.

— Это называется предварительный запрет, Росток, и является формой цензуры. Незаконной. Ты коп, но значок не дает тебе права редактировать мой репортаж.

— Когда расследование завершится, мне не будет дела до твоего репортажа. Но до тех пор ты держишь все в тайне, особенно от своего друга Уинфилда.

— Он мой босс, а не друг.

— Мне без разницы, кто он. Все, что ты узнаешь сегодня, остается между нами. Это значит, никаких пленок, никаких записей, никаких компьютерных файлов с общим доступом.

— Назови мне причину, по которой я должна тебе подчиняться.

— Потому что семь человек убиты. И если рука действительно принадлежала человеку, чье имя написано на бумаге, эти убийства — только начало.

— Я насчитала только три убийства. Остальные умерли своей смертью.

— Если верить О’Мэлли, — сказал Росток.

43

Светлана, похоже, была только рада желанию Николь уйти, и стремилась всячески помочь. Она взяла девушку за руку и прошла с ней сквозь таинственное заклинание, раньше не выпускавшее пленницу из спальни.

Светлана привела Николь на кухню, накормила ее яйцами вкрутую и тостом с кофе. Пока Николь ела, женщина принесла ей комплект потертой черной одежды.

— Это траурное одеяние, — объяснила она. — Я взяла его из вещей, пожертвованных епископу. Он хранит все у себя, чтобы затем раздавать нуждающимся.

Синяк на бедре, который Николь заработала предыдущей ночью, продолжал болеть. Прихрамывая, она пошла в ванную переодеваться. От одежды — дешевого черного платья из хлопка, черных туфель и черного нижнего белья, — пахло нафталином. Туфли оказались удобными, хотя и немного большими по размеру. Платье же, судя по всему, принадлежало женщине с менее пышными формами, чем у Николь. Когда девушка наконец влезла в него, ее грудь и ягодицы растянули ткань, что выгодно очерчивало ее фигуру и вызвало неодобрительный взгляд Светланы.

— Мне понадобятся деньги, — сказала Николь. Женщина непонимающе глядела на нее.

— Если вы хотите, чтобы я уехала из города, мне понадобятся деньги.

Светлана вздохнула и пошла в свою комнату. Она вернулась с кошельком, из которого достала две двадцатидолларовые банкноты, одну десятку и шесть однодолларовых.

— Все, что у меня есть, — сказала она.

Николь почувствовала неловкость.

— Я не могу забрать у вас все. Мне нужно только на такси до Скрантона.

Она взяла двадцать долларов и еще три банкноты по одному.

— Я все верну, обещаю.

— Не стоит. Мы люди простые.

Николь заказала такси. Когда машина подъехала, девушка повернулась к Светлане и, обняв, поцеловала в щеку.

Вздрогнув, женщина сказала:

— Храни тебя Господь, дитя мое.

Николь подошла к такси и села на заднее сидение.

— Отвезите меня в офис окружного коронера. По-моему, это в Скрантоне.

44

— Мне кажется, ты слишком печешься о секретности, — сказала Робин. — Обещаю, что если ты скажешь, куда мы едем, я не стану выпрыгивать из машины в поисках ближайшего телефона и звонить в отдел новостей.

Они пересекали район Грин-Ридж, заполненный старыми особняками, некогда принадлежавшими главам горнодобывающих компаний, а теперь — докторам, адвокатам и застройщикам. Затем миновали центр Скрантона, где расположилось старое здание суда со статуей Джона Митчелла — бывшего лидера Союза Шахтеров. Когда они подъехали к комплексу строений на холме, возвышавшемся над деловой частью города, Робин вновь заговорила:

— Университет Скрантона? Мы едем туда?

Дорогу им перекрыла полицейская машина, мигалка на крыше предупреждающе переливалась красным и синим сигналами. Рядом с машиной был припаркован желтый грузовик аварийной службы Пенсильвании. Буксировщик отгонял припаркованный автомобиль, неподалеку экскаватор ждал, когда ему расчистят проезд.

— Извините, дорога перекрыта, — сообщил коп, как будто без него было не видно.

— Что-то случилось?

— Полотно обвалилось вокруг водостока, кусок асфальта шириной метра три. Упала одна машина, но водитель вроде в порядке. Автомобиль сейчас вытаскивают.

— Вокруг водостока, говорите? Странно, дождей вроде бы уже неделю не было.

— Инженеры думают, что это из-за очередного взрыва в шахтах. Похоже, обвалилась стена туннеля, и подземным течением размыло землю под асфальтом. Они говорят, что это могло продолжаться не один месяц.

B опасной близости к провалу стоял телеграфный столб. Росток заметил, что многочисленные провода туго натянуты, и только тогда понял, что столб на три метра ушел в землю.

— Электричества тоже нет? — спросил он.

— Отключилось пару часов назад. Энергокомпании сейчас пытаются провести провода другим путем.

— А что это за ужасный запах? — спросила Робин.

— Как в аду, да? — полицейский покачал головой. — Пары серы поднимаются из провала. Парень из агентства по охране окружающей среды сказал, что это из-за подземного пожара: загорелся угольный пласт в старой шахте.

— По крайней мере, метан не выходит, — сказал Росток.

Они сейчас пытаются это проверить, но точно ничего не известно. На их приборы не всегда можно надеяться. Для страховки закрыли университет и перекрыли подъезд к нему.

— А мы как раз туда едем. Я веду полицейское расследование.

— Здесь вы в любом случае не проедете. Дорога будет перекрыта еще дня два, пока не починят трубы и не засыплют провал гравием. До этого еще, наверное, водой зальют, чтобы охладить. Эта чертова дыра горячая: стоишь и чувствуешь, как лицо пышет.

— Нам нужно в здание факультета естественных наук, — сказал Росток. — Это вон то строение, со стеклянным фасадом.

— Туда как раз идет трещина от провала. Земля расходится. Здание, должно быть, уже эвакуировали.

— На верхнем этаже горит свет, — сказал Росток. — Нас там ждут.

— Это, наверное, аварийный генератор, — ответил полицейский. Он немного неуверенно посмотрел на окна верхнего этажа. Росток знал, что у него свои инструкции. Но еще он знал, что для коллеги-офицера можно ими пренебречь.

— А может, его и не полностью эвакуировали, — наконец уступил полицейский. — Я вам вот что посоветую: езжайте по Капоз-Авеню, откуда вы приехали, там сверните налево на улицу Спрюса, и затем еще раз налево, в первую же аллею, которую встретите. Это будет улица с односторонним движением. Она ведет от университета, но если через полквартала свернете направо, то подъедете к заднему входу факультета. Только будьте осторожны. Мы не уверены, что там внутри безопасно.

45

Задняя дверь здания факультета оказалась незапертой. В коридоре горела одна лампа с питанием от генератора. Лифты не работали, поэтому в лабораторию Уильяма Альцчиллера, находившуюся на пятом этаже, они поднимались пешком.

— Работает аварийное питание, — объяснил профессор. Он посмотрел на Робин испепеляющим взглядом, не успела та войти в лабораторию. — Там снаружи какая-то проблема, все электричество выключилось, — сказал он. — Генератор отвечает за все, кроме лифтов и вентиляции.

В лаборатории и впрямь было душно. Пахло дезинфицирующими средствами и химикатами. И потом, подумал Росток, прочищая нос.

— Вы бы открыли окно, — сказал он. — Проветрилось бы немного.

— Я бы открыл, — согласился Альцчиллер, — но в этих новых зданиях все окна запечатаны. Весь день сидим без вентиляции.

— А где ваш ассистент — тот молодой гений, которого вы взяли в помощники?

— Он проработал всю ночь, а утром почувствовал себя неважно, так что я отправил его домой.

— Все должно быть конфиденциально, — напомнил Росток профессору. — Надеюсь, вы не забыли его предупредить?

Если это так секретно, зачем вы привели с собой журналистку? — Альцчиллер повернулся к Робин. — Я видел вас по телевизору. Не знаю, что вам наговорил Росток, но я скажу одно: что бы вы здесь ни услышали, это не для эфира. Не хочу, чтобы меня цитировали или даже просто упоминали в новостях, — он повернулся к Ростку. — У нее есть с собой диктофон?

— Я уже все забрал: и диктофон, и мобильный. Они внизу, в машине.

Робин переводила взгляд с полицейского на профессора.

— Да что с вами? Вы в курсе, что вы параноики?

— Я сделал тебе одолжение, допустив сюда, — укоризненно произнес Росток. — Теперь будь добра, помолчи немного. Можешь узнать много интересного.

О да, — сказал внезапно повеселевший Альцчиллер. — У нас тут в высшей степени необычный артефакт. Никогда не видел ничего подобного.

Он подвел их к столу в дальнем конце комнаты, возле окон. Рука лежала на стеклянном подносе, накрытая прозрачным колоколом, ладонью вниз. Пальцы касались стекла.

— Так вот она где, — сказала Робин, наклонившись, чтобы рассмотреть руку поближе. В ее глазах теперь было больше интереса, чем в прошлый раз, подумал Росток.

— Разве кисть не нужно держать в морозильнике? — спросил он. — Или он тоже не работает?

— Честно говоря, я держу ее здесь намеренно, — признался Альцчиллер. — Как вы думаете, сколько она пролежала в сейфе?

— По словам банкира, все пятьдесят лет. Но такого же не может быть, верно?

Альцчиллер изогнул бровь, однако прямого ответа не дал.

— Как думаете, у него была цель обмануть вас?

— Вряд ли кто-то вам ответит. Гарольд Зиман умер этим утром. Его лечащий врач сказал, что от кровоизлияния в мозг, — Росток заметил, что Робин испуганно смотрит на него. Очевидно, она не слышала о смерти Зимана. — Но рука не могла пролежать в сейфе больше пары часов. Иначе она начала бы разлагаться, верно?

— Верно. Этот процесс начинается очень быстро, особенно при комнатной температуре.

— Поэтому я и удивлен, что вы ее не заморозили. Без вентиляции здесь довольно жарко.

— Да, сейчас почти тридцать три градуса. Я слежу за температурой с тех пор, как вы уехали. Ночью было двадцать градусов, и как только взошло солнце, лаборатория начала прогреваться. Сначала от солнечных лучей сквозь стекла, затем еще электричество отключилось. К полудню здесь было тридцать четыре градуса.

У Ростка создалось ощущение, что профессор хочет что-то сказать, но ходит вокруг да около. Возможно, его смущало присутствие репортерши и то, с каким интересом она рассматривала кисть. Они оба наблюдали за Робин, пока та ходила вокруг стола и изучала руку так, словно видела ее впервые.

— Все хорошо, мы работаем над этим делом вместе, — попытался успокоить профессора Росток. Затем поглядел на него и добавил: — Вы выглядите так, словно очень устали. У вас красные глаза.

— Зрительное напряжение, — объяснил профессор. — Слишком долго глядел в микроскоп. Когда мне попадается что-нибудь интересное, я забываю об отдыхе.

Он щелкнул выключателем рядом со столом. Матовая стеклянная поверхность дважды мигнула, прежде чем зажечься. Альцчиллер взял два рентгеновских снимка и вставил их в зажимы в верхней части панели.

— Мы сделали несколько снимков руки — и со стороны ладони, и с тыльной части, — сказал профессор. — Это позволило довольно точно определить размеры костей, не повредив ткань. В качестве дополнительной меры безопасности, чтобы не изменить клеточную структуру ткани, мы воспользовались оборудованием с пониженным уровнем излучения, — Альцчиллер показал на призрачные изображения на стеклянной панели. — Как видите, несмотря на весьма внушительный вид пальцев, иллюзия массивности создается в основном за счет мяса. Кости фаланг, на самом деле, не намного длиннее среднего размера. Пястные кости, которые весьма точно отражают пропорции тела, также нормальной длины. Я бы сказал, что наш загадочный человек имел рост около ста восьмидесяти сантиметров — плюс-минус четыре — и был среднего возраста. Видите эти рубцы?

Он указал на небольшие узлы в районе костяшек.

— Они формируются из раздельных костей, которые появляются где-то в пять лет, и срастаются со стержневыми костями примерно в двадцать. Судя по Состоянию суставов, я бы сказал, что предмету нашего исследования от сорока до пятидесяти лет. Я нашел у него раннюю стадию ревматического артрита, вдоль суставов между первым и вторым рядом фаланг.

— Вы имеете в виду средние костяшки? — спросил Росток.

— Извиняюсь, — опомнился профессор. — Я знаю, что нужно говорить проще, но всегда забываю.

— Что насчет мизинца? — спросил Росток.» — Почему он выгнут в сторону?

— Врожденная деформация, — сказал профессор. Сначала я думал, что это результат неправильного срастания кости. Но как вы видите на снимке, повреждений не было. Если бы он имел перелом, отложения кальция в районе трещины были бы гораздо обильнее.

— Теперь посмотрите на саму кисть и на то, что осталось от запястья, — сказал Альцчиллер, снова обращая их внимание на прозрачный купол. — Кожу прямо над обрубком чем-то яростно терли. Похоже, это ожоги от веревки. Нам удалось найти волокна пеньки, что весьма необычно, учитывая, как аккуратно отрезана кисть.

— Вы считаете, что она ампутирована? — спросил Росток. — Это не могло произойти случайно?

— Нет» исключено. Несчастный случай обязательно вызвал бы смещение запястных костей.

Он обвел скопление темных пятен на рентгене.

— В человеческом запястье восемь костей в два ряда — они представляют собой неправильные фигуры, составленные наподобие паззла. Сами кости прочные, но их легко разъединить. Однако, как вы сами видите, они все на месте.

Росток кивнул, хотя и не мог сказать, правильно ли составлены кости. Оставалось поверить Альцчиллеру на слово.

— А если человек случайно отрезал себе кисть бензопилой? — спросил Росток.

— Или лезвием газонокосилки? — добавила Робин, Насмешливо намекая на прошлый разговор с Ростком.

Профессор направил на кисть галогеновую лампу на гибкой ножке. Свет, казалось, выделял каждую пору на коже.

— Внимательно посмотрите на край запястья.

Робин подошла ближе.

— Видите белую область? Это передняя кольцевая связка: тонкое волокнистое образование, которое закрывает мышцы и нервы и защищает запястные кости, словно пластиковая изоляция — электрические провода. Единственный вариант, при котором кисть могла быть отделена от тела без разрыва связки, это ампутация медицинским скальпелем. Кроме того, и сухожилия, и нервы отрезаны от лучевой и локтевой костей… простите, я имел в виду, костей предплечья… там, где они соединяются с запястьем. Тот, кто проводил операцию, — а это была именно операция — старался сделать все чисто, и ему это удалось. В общем, ампутацию проводил Человек, знающий анатомию.

— Хирург? — спросил Росток, хотя боялся, что уже знает ответ. Альцчиллер собрал все факты воедино и нашел научное подтверждение невозможному.

— Логичное предположение, — сказал профессор. — Как минимум, этот человек неплохо осведомлен в медицине. Однако я не вижу причин, повлекших ампутацию: ни повреждений, ни патологий, из-за которых бы потребовалось отрезать руку. Разве что небольшие отметины, оставшиеся от детской болезни.

— Какой именно? — спросила Робин.

— Я точно не уверен, но это похоже на вакцинию, больше известную как коровья оспа. Она передавалась от коров к людям во время доения. Врачи давно не сталкивались с ней: с тех самых пор, как фермеры перешли на автоматизированное доение.

— Вы хотите сказать, кисть принадлежала человеку, работавшему на ферме и доившему коров? — Робин глядела на руку сощуренными глазами. В ее голове явно что-то происходило. Ростку показалось, что она что-то задумала.

— Да, определенно, — ответил Альцчиллер. — Он должен был доить коров, причем в раннем возрасте, потому что отметины довольно бледные.

— И у него был иммунитет к оспе?

— Вероятно. Рука выглядит совершенно здоровой: даже теперь, спустя сутки после ее появления здесь. Понятия не имею, зачем было ампутировать такую кисть.

— И оставлять ее в банковском сейфе, — добавила Робин.

— Здесь определенно своя загадка, — согласился профессор. — Но меня больше занимает рука, чем личность человека, проводившего ампутацию. Нам удалось извлечь несколько образцов почвы из-под ногтей.

Он вставил под огромный микроскоп предметное стекло, включил свет и отошел, чтобы они могли смотреть в двойной окуляр. Образцы при столь сильном увеличении было не узнать: какие-то неясные образования, некоторые с зазубренными концами, другие гладкие, и все пепельно-серого цвета. Ростку они ничего не говорили, однако он продолжал смотреть, пока профессор объяснял, что он в них обнаружил:

— Перед вами на удивление чистые образцы. Кстати это ил. Его можно найти на дне реки либо на равнине, где она когда-то текла.

— Может быть, он работал на реке, — предположила Робин. — Здесь недалеко Саскуэханна и Дэлавер.

— Еще Лакавонна проходит прямо через Миддл-Вэлли, — добавил Росток.

— Мы провели анализ почвы, — ответил Альцчиллер. — Она не соответствует характеристикам тех почв, которые можно найти в ближайших водоразделах. Особенно интересно отсутствие химических и прочих загрязнений, которые сегодня отравляют реки США. Кроме того, на руке нет никаких признаков тяжелого физического труда, никаких мозолей. Единственные шрамы — все те же оспины на тыльной стороне. Чем бы наш таинственный человек ни занимался, это явно был не физический труд. И определенно не на берегу американской реки.

— Как вы можете быть в этом уверены? — Ростку не нравилось, в какую сторону уходил разговор.

— Каждая река в США изучена и занесена в каталог. Вода во всех реках проверяется, — объяснил Альцчиллер. — Это делают службы по контролю за загрязнениями. Каждый год в различных местах вдоль рек берут образцы, чтобы определить, как изменилось качество воды. Эти образцы все равно что отпечатки пальцев. Их хранят в особом архиве, и все экологические службы имеют к ним быстрый доступ. Мы провели компьютерный поиск и получили отрицательный результат. Соответствующей реки в Штатах не существует.

— Может быть, это река в Канаде? — спросила Робин. — Или какая-то область у истока, где вода еще чистая?

— Я не сказал, что ил абсолютно чистый, — заметил Альцчиллер. — В образцах высокий уровень содержания экскрементов и тяжелых металлов. Значит, река протекает в зоне с большим населением, где не заботятся об использовании канализации и уничтожении отходов заводского производства. Однако странно, что мы не обнаружили современных химических соединений, таких как эпоксид гептахлора, полихлорированные дифенилы, хлорированные гидрокарбонатные производные и прочие осадочные токсины. Этого человека связали и утопили в реке, которой не должно существовать.

— Вы ничего не говорили об утоплении, — сказал Росток.

— Я не могу судить наверняка, так как не имею доступа к легким жертвы. Но, основываясь на уровне газов в крови, я ставлю на утопление. Это еще одна из загадок нашей руки. Первая образец почвы.

— Что загадочного в утоплении?

— Дело не в нем. Загадка в том, что неясно, почему цианид не убил его раньше, чем удушье.

— Что?

— Перед вами рука человека, которого утопили в несуществующей реке после того, как он не умер от огромной дозы цианида.

Завершив пикник старик и мальчик сбросили крошки вниз, лесным животным. Пока мальчик допивал содовую, старик продолжал историю:

— Распутин стал исповедником и духовным наставником императорской семьи. Александра считала его святым. Он превратился в самую важную религиозную фигуру, реорганизовал иерархию Православной Церкви и лично назначил Патриарха Петрограда и председателя Священного Синода, однако так и не был рукоположен в священники.

— Но как он мог делать все это, если не был священником? — спросил мальчик.

— Не все святые люди — священники, и не все священники — святые люди, — ответил старик. — Один из наиболее почитаемых старцев, отшельник Макарий, так же не был рукоположен. После того, как Распутину впервые явилась Богоматерь, именно Макарий отправил его в странствие, которое спустя десять лет а.

Завершилось во дворце императора.

— Так он стал святым скитальцем? — спросил мальчик, желая показать, что помнит прошлые уроки.

— Не просто скитальцем, — сказал старик. — Распутин всегда был необыкновенным человеком. В своем первом путешествии он пересек Уральские горы; путь его лежал на юг, через степи Украины, Румынию и Болгарию в Грецию. Ему приходилось идти сквозь огромные незаселенные территории, целыми днями не видеть других людей, есть только траву и коренья. Но паломничество воспитало Распутина, как семинария воспитывает духовников. Он заглянул в глубь своей души, долго думал над значением явления ему Богоматери и нес Слово Божье всем, кого встречал.

Распутин обнаружил, что способен успокаивать страхи и узнавать желания незнакомых людей, давать советы, которые впоследствии оказывались пророческими. Его дар исцеления становился сильнее, и он без колебаний использовал его. Из паломничества Распутин вернулся, обретя славу целителя и пророка.

46

Таксист высадил Николь около здания администрации округа Лакавонна — это было строение из красного песчаника, перед которым был разбит газон, засаженный желтыми цветами и кленами. Николь прошла через металлодетектор и последовала за охранником внутрь. Несмотря на то, что в ее узком платье явно негде было спрятать оружие, он все равно повторно проверил ее ручным детектором. Николь давно привыкла к желанию многочисленных охранников поближе исследовать ее тело. Этот оказался особенно скрупулезным: он осмотрел ее и спереди, и сзади, и только затем проводил к лифтам.

Холл второго этажа оказался заставлен серыми шкафами для хранения документов. Сверху на шкафах громоздились пыльные картонные коробки, проекторы, папки, дыроколы и прочий бюрократический хлам из близлежащих кабинетов. Из-за бардака холл напоминал редко посещаемую кладовку.

По центру одной из стен красовалась дверь с матовым стеклом и табличкой с золоченой надписью: «Коронер Томас М. О’Мэлли, д-р мед. наук». Николь вздрогнула при мысли о том, что ждет ее за дверью, однако знала, что выбора нет. Она одернула юбку, подняла голову и открыла дверь, стараясь выглядеть как можно достойнее.

Секретарша записала ее имя и удивилась, когда О’Мэлли согласился сразу принять посетительницу. Она провела Николь через небольшой коридорчик в уютно оформленный кабинет: одну из стен украшала коллекция фотографий, где О’Мэлли был запечатлен в различные периоды жизни со всевозможными политическими и религиозными деятелями, включая Хиллари Клинтон во время одного из ее визитов в Скрантон. Над имитацией камина висела огромная картина в золотой раме, изображавшая природу Ирландии, по обеим сторонам стояли старинные шкафы. У дальней стены расположилась широкая кожаная кушетка. В центре комнаты, за рабочим столом, ее ждал Томас О’Мэлли.

Ухмыльнувшись, он медленно поднялся со стула, металлическая скоба на его ноге заскрипела.

Николь держала его руку чуть дольше положенного, позволяя ему наслаждаться нежностью ее пальцев, пока не увидела, как приветливая улыбка на его лице сменяется знакомой гримасой предвкушения.

Типичная мужская реакция, подумала Николь. Они всегда наготове и смотрят в оба. Всегда ждут какого-нибудь незначительного сигнала о том, что женщина доступна. Все они хотят одного. И этот коронер с металлической скобой не исключение. Продли рукопожатие чуть дольше, чем требует этикет, и он готов. Таким мужчиной легко манипулировать, подумала она.

Если она правильно разгадала О’Мэлли, то от него можно было получить что угодно, слегка пофлиртовав с ним и дав пару пустых обещаний. Она села, положив на ногу на ногу и позволяя юбке подняться чуть выше колен.

— Что я могу для вас сделать? — спросил он.

Разве что губы не облизывает, подумалось Николь. Он старался не сводить глаз с ее лица, однако взгляд самопроизвольно опускался к расстегнутым пуговицам, приоткрывавшим ложбинку между ее грудей.

— Вы были так добры ко мне, когда умер Пол, — сказала она. — Я пришла сюда, потому что… — она пыталась подобрать слова, изобрести наиболее привлекательную ложь. — Потому что вы показались мне хорошим человеком, и я… я… — нерешительность, к удивлению Николь, была не наигранной. Странно, никогда прежде она не испытывала затруднений, когда лгала мужчинам. — Я… думаю, что вам можно верить.

— Я рад, что вызываю у вас такие чувства, — он принял комплимент с похотливой улыбкой. — Но с тех пор многое изменилось, — его голос вдруг посерьезнел: — Вас ищет полиция.

— Но я ничего не сделала.

— Значит, вам ни к чему было убегать.

— Мне было страшно.

— Может, и так. Я знаю одно: в вашем доме обнаружен труп полицейского, а вы оттуда сбежали. Вообще говоря, мне сейчас следует позвонить в полицию Миддл-Вэлли и сообщить, что вы тут.

Он потянулся к телефону.

Она знала, что делает О’Мэлли. Угрозы выдать ее полиции были неуклюжей попыткой установить над ней контроль, подчинить себе, чтобы она с большей готовностью выполняла его просьбы. Игра была стара как мир, и Николь знала, что он никуда не позвонит, но вынуждена была подыграть. Она мягко накрыла его руку своей.

— Пожалуйста, не надо, — сказала она.

— У меня могут возникнуть неприятности. Если полиция узнает, что вы приходили ко мне, и я ничего не сообщил, то решит, что я укрываю беглеца и препятствую воле правосудия.

Она продолжала держать его руку, пока он делал вид, будто борется с совестью. Вдруг Николь поняла, что ее рука дрожит.

— Конечно, ордера на ваш арест у них нет, — сказал О’Мэлли. — И обвинений тоже — по крайней мере, пока.

Он положил вторую руку на ее кисть и мягко сжал ее.

— Ладно. Как я могу так поступить с напуганной девушкой, которая пришла ко мне за помощью? — его голос стал более дружелюбным, — я Если вы не хотите, чтобы я звонил в полицию, не буду. Пока не буду.

Он погладил ее руку двумя пальцами — так нежно, что она невольно вздрогнула.

— Откровенно говоря, я не виню вас за то, что вы не вернулись домой. Они ведь, наверное, еще даже не вытерли кровь.

— Это было… кто-то его?.. — ей вдруг стало сложно говорить.

— Было ли это убийство? — О’Мэлли помог ей со словом, которое она не могла заставить себя произнести. — На преступление не похоже, хотя мы нашли обширную гематому неизвестного происхождения у него на шее. Но он умер не из-за этого.

— Тогда как?..

— Причина смерти — внутреннее кровотечение, вероятно, вызванное разрывом брюшной аорты. Он истек кровью за несколько минут.

Николь в ужасе отдернула руку, вспомнив, как кровь хлестала изо рта полицейского.

— Вы ничем не могли помочь, — заверил ее О’Мэлли. — Даже в больнице его не спасли бы. Когда кровеносная система претерпевает такую травму, все кончено.

— Как это ужасно! — воскликнула она, но вдруг осознала, что ее слова звучат глупо и неуместно.

— Такое случается, — сказал О’Мэлли. — Люди умирают, — он лукаво улыбнулся ей. — Но полицейский был уже вторым, кто скончался в вашей спальне за последнюю неделю.

— Это обвинение?

— Нет, конечно. Обе смерти были вызваны естественными причинами. Как и смерть директора государственного банка Миддл-Вэлли.

— Мистера Зимана? — во рту у Николь пересохло.

— Значит, вы не слышали, — голос О’Мэлли показался ей чересчур будничным. — Он умер этим утром, от кровоизлияния. В голове лопнула вена, и кровь залила мозг. Он умер раньше, чем его голова коснулась стола. О Уэнделле Франклине вы тоже не слышали? Вы с ним, кажется, знакомы?

— Он был с нами в банке, — прошептала она.

— Порезал палец об угол дверцы вашего сейфа, так мне сказали. Представляете: умер из-за этой ранки.

Николь шокировали вести о новых смертях. Она с ужасом вспоминала, как они втроем толкались в тесном хранилище. Учтивый банкир Зиман и грубый бюрократ Франклин. Николь была к ним так близко, что касалась обоих плечами и чувствовала исходящий от них запах. Великан-полицейский тоже приходил в банк, чтобы снять отпечатки пальцев. Теперь все трое были мертвы. Она сцепила пальцы, почувствовав, как дрожат кисти рук.

— Итого четыре смерти, включая вашего мужа, — сказал О’Мэлли. — Тут налицо совпадение, но ваши полицейские усматривают здесь какой-то заговор. Все четверо умерли своей смертью. Люди умирают от этих причин постоянно, — коронеру, похоже, нравилось видеть страх на ее лице. — Но вот удивительное стечение обстоятельств: все эти люди были так или иначе связаны с вами. Вы близко общались с каждым из них, верно?

И это пугало ее больше всего.

Предостережения Ростка больше не звучали для нее пустыми выдумками параноика. Но ведь смерти не были насильственными. И это делало ситуацию еще более зловещей. Николь вдруг вспомнился экстрасенс из Украины, отказавшийся предсказывать ей будущее. Не потому ли? Мог ли он увидеть тень смерти, что парила над ней? Смерть ребенка, смерть мужа, все эти несчастные люди… и те ужасные события, которые предсказывал епископ Сергий. Судьба уготовила ей роль предвестницы рока. Однако она не могла понять, почему из-за ее грехов и ошибок должны были умирать другие.

— Вам нехорошо, — неожиданно заботливым тоном проговорил О’Мэлли. — Не хотите присесть на кушетку? Отдышитесь, можете прилечь, если нужно.

Прилечь? Ее женские инстинкты высветили предупредительный сигнал. Сначала он говорит о смерти, потом предлагает ей прилечь на кушетку. Похоже, все эти мрачные разговоры не более чем хитрый ход — отвратительная манипуляция опытного охотника за несчастными женщинами.

— Нет, спасибо, — отказалась она. — Я отниму у вас минуту-две, не больше, — возьми себя в руки, говорила себе Николь. Нужно забыть обо всем и сосредоточиться на цели своего визита.

— Не торопитесь, — сказал О’Мэлли. Похоже, он расстроился, что она не приняла его предложение прилечь. — Знаете, когда я увидел вас, то обрадовался, что с вами все в порядке. Мне было не по себе, когда вы остались одна в этом старом доме.

Она кивнула.

— Все эти воспоминания…

На глаза у нее навернулись слезы.

— Не с кем поговорить…

Она прикусила губу.

— Некому утешить…

Его слова гипнотизировали. Похоже, он точно знал, что она чувствует.

Николь смотрела, как его взгляд опускается с ее лица. Она почти физически ощущала его на плавных изгибах своего тела, словно бы невидимые губы ласкали ее кожу.

— Я удивлен, что у такой прекрасной женщины, как вы, так мало друзей.

Он играл с ней, и она это видела. Ждал, пока она сделает первый шаг.

— Я бы хотела считать вас своим другом, — сказала она, возвращаясь к основной теме. — Вы сказали, что к вам всегда можно обратиться за помощью.

Он обошел рабочий стол и показал ей на кожаную кушетку.

— Почему бы вам не подойти сюда и не рассказать мне обо всем?

Николь колебалась. Не так давно она без запинки прошла бы через все ритуалы флирта и соблазнения, играя желанием мужчины, пока тот не согласился бы заплатить любую цену, какую она ни попросит. Но месяц замужества, месяц верности одному мужчине вызвал в ней изменения, в которые она сама раньше не верила. Теперь она испытывала неловкость и даже стыд, когда приходилось флиртовать с едва знакомым человеком.

— Не волнуйся, — сказал О’Мэлли. Он пересек комнату и открыл один из шкафов. Внутри обнаружился богатый бар. — Хочешь выпить?

Первым инстинктом было отказаться. Спиртное — главный друг и соратник мужчины, когда дело доходит до устранения женского сопротивления. Однако, возможно, крепкий напиток — это именно то, что поможет ей в следующие несколько минут.

— Пожалуй, я не откажусь, — согласилась она, но пожалела об этом, едва увидев, какого размера стаканы он наполняет.

— Ирландский виски «Джеймсон», — сказал он. — Со льдом.

В стакане, который он ей протянул, плескалось достаточно виски, чтобы довести любую женщину до бессознательности. Себе он налил в два раза больше.

— Я всегда наливаю в большие стаканы: для экономии, — объяснил он, вытягивая парализованную ногу и опускаясь на кушетку рядом с Николь. — Чтобы не нужно было вставать и наполнять их заново, — он сделал быстрый, почти нервный глоток. — Чем я могу тебе помочь?

— Может быть, мне просто нужно с кем-то поговорить, — она тянула время. — Люди в этом ужасном городе… как будто не хотят иметь со мной ничего общего.

Всю жизнь Николь пила в основном белое вино и шампанское. Виски никогда ей не нравился, и теперь, когда алкоголь обжег ее горло, она вспомнила, почему. Она чувствовала, как огненная жидкость опускается в желудок.

— Это точно, чужих здесь не любят, — сказал О’Мэлли. Он сделал долгий глоток, затем слизал капли с губ. — Такие уж они, эти русские. Уже второе и третье поколение, а до сих пор думают, что живут у себя на родине, и боятся тайной полиции.

— Но ведь это — родной город моего мужа. Они знали его — так почему же не приняли меня? Я ведь тоже русская. По крайней мере, по материнской линии.

— Может быть, дело в твоем прошлом, — предположил коронер. — Лас-Вегас, и все такое.

— Откуда вы знаете?

47

— Я… наверное, слышал от кого-то из полицейских… — О’Мэлли сделал еще один быстрый глоток. — Что тебя не приняли в городе — это нормально. Такие тут люди, не любят чужаков, — он сном сделал глоток. Стакан был уже наполовину пуст.

— Я ждала чего-то другого, — алкоголь развязал Николь язык. — Когда я впервые увидела этот город с шоссе, он выглядел так, словно из моих снов. Я думала, что Пол и я будем жить рядом с приятными людьми в красивом доме с белым забором и цветами на заднем дворе. Я не могу иметь детей, но я надеялась, что у меня хотя бы будут друзья и нормальная жизнь, — ее голос надломился, и она поднесла стакан к губам. Второй глоток показался не таким неприятным, как первый. — Мне стоило догадаться. У меня никогда ничего не получается.

— Это место обманчиво, — О’Мэлли чуть заметно подвинулся ближе. — Городок стоит в долине среди холмов, и на первый взгляд выглядит как открытка. Но на самом деле это не город, а катастрофа. Странно, что службы по охране окружающей среды до сих пор не выселили всех отсюда, как из Таймс-Бич^[29] в штате Миссури или зоны вокруг Лав-Кэнел^[30], — он сделал еще глоток виски. — Вероятно, вы слышали о метане, который просачивается из заброшенных угольных шахт. Это газ без запаха, и его невозможно заметить, пока какая-нибудь искра не вызовет взрыв. Вы заметили на похоронах мужа, что в церкви нет настоящих свечей?

— Нет, — ответила она, пытаясь припомнить. — По-моему, нет.

— Все из-за того, что никто не хочет рисковать. Электрические свечи не могут вызвать взрыв при утечке метана. Что же это за город, если в церкви боятся зажечь свечу?

— Тут вы правы, — согласилась она.

Николь чувствовала, что то ли из-за виски, то ли из-за объединившего их одиночества они постепенно переходят к задушевному разговору. Он больше не казался ей охотником, а она не чувствовала себя осторожной жертвой. Ощущение было приятное.

Коронер продолжал;

— Под землей остались старые угольные пласты, которые периодически загораются. Говорят, температура внизу выше двух тысяч градусов. Нет места ближе к аду, — это точно. Иногда на поверхность выходит горячий воздух с запахом серы. И что, думаете, эти чокнутые русские хотят уезжать? Нет, они же упрямые. Если хотите знать мое мнение: они рождены страдать.

Видимо, вспомнив ее родословную, О’Мэлли поспешил извиниться:

— О, Боже, что я несу. Прошу прощения, если обидел вас. Я против русских ничего не имею, правда. Это все спиртное.

— Не извиняйтесь, — улыбнулась она. — Моя мать говорила то же самое — что мы рождены страдать. В моем случае все именно так и вышло, — она глотнула виски. — На мне будто какое-то проклятие.

— В это я никогда не поверю, — сказал О’Мэлли. Пока она говорила, он придвинулся еще ближе. — Вы такая привлекательная женщина. Вы не пробовали стать моделью?

— Ради Бога, вы не представляете, что мне пришлось испытать.

— Вряд ли — то же, что и мне, — он вдруг посерьезнел. — Я таскаю этот кусок металла с восемнадцати лет, — он одернул штанину поверх скобы.

— Сочувствую, — она вдруг действительно испытала к нему жалость, но затем осознала, что, возможно, это — цель его манипуляций. Виски и разговоры о тяжелой жизни — удачная тактика.

— Послушайте, я знаю, как вам плохо после смерти мужа, — О’Мэлли подвинулся еще ближе. Теперь его здоровое колено почти касалось ее. — Но такое случается. С моей работой приходится видеть такое каждый день. Знакомые люди или незнакомые люди — и все мертвые. Но я не позволяю этому сломить меня, — он посмотрел на пустой стакан и грустно улыбнулся, —  Пью больше, чем следует. Но, в конце концов, я же ирландец.

— Русские тоже много пьют, — улыбнувшись, она Предложила наполнить его стакан. Ей не нравилось, что О’Мэлли жмется к ней. Она встала и нетвердой походной пошла к бару, чувствуя на себе взгляд коронера. Принесла стакан и села на кушетку, скромно сложив ноги. Взгляд О’Мэлли сосредоточился на ее коленях, затем поднялся выше, потом опять вернулся к лицу.

— Почему ты загрустила? — спросил он. — Вспоминаешь мужа?

— Не только его…

Николь сделала еще один большой глоток, наслаждаясь тем, как алкоголь притупляет чувства и снимает волнение. О’Мэлли начал казаться ей довольно милым. Он так хорошо ее понимал…

— Ну же, расслабься, — О’Мэлли нежно погладил ее по плечу. — Я говорил, всякое бывает.

— Но все эти смерти… — стакан задрожал в ее руке. — Они все связаны со мной.

— Не надобеспокоиться. Все эти люди умерли от естественных причин. Просто пришло время. — О’Мэлли приобнял ее за плечи, словно хотел приободрить. — Если бы я знал, что ты так расстроишься, то не стал бы об этом говорить. Давай забудем, хорошо? Ну же, улыбнись.

Он игриво потряс ее. Пол любил так же добиваться ее улыбки. Она ухмыльнулась.

— Уже лучше, — сказал он, не убирая рук. — Теперь почему бы тебе не сказать, зачем ты пришла: не только чтобы поговорить?

Она вдруг поняла, что нельзя больше откладывать:

— Я… мне нужна ваша помощь…

Он привлек ее ближе.

— Просто скажи, чего ты хочешь.

— Я пришла сюда потому, что вам доверяю, — она все еще была не готова озвучить просьбу.

В его дыхании ощущался тяжелый запах виски. О’Мэлли, похоже, не чувствовал, как сильно сжимает ее плечи. Однако его слова казались мягкими и успокаивающими.

— Я понимаю. Я знаю, как это тяжело… вдова, которой не к кому обратиться за помощью.

— Мне очень одиноко, — прошептала она.

Николь не удивилась, когда он наклонился поцеловать ее. Ей показалось, он стесняется, будто мальчик, который боится, что ему откажут. Поцелуй был очень мягким для мужчины его телосложения. Его губы едва коснулись ее, задержались на какое-то мгновение, будто впитывая вкус, а затем легким движением пробежали от одного уголка рта до другого. Она совершенно не ожидала такой нежности — и своей реакции тоже.

Она не отодвинулась, хотя пришла сюда, твердо решив не отдаваться ему. Теперь, когда наступил первый физический контакт, она не смогла сопротивляться. Усталость ли тому виной? Или это алкоголь обезвредил ее природную женскую защиту? Или же страх заставлял ее, как прежде, искать утешения в объятиях первого встречного мужчины?

Она расслабилась и приоткрыла губы, позволив его упругому языку проникнуть ей в рот.

Когда Николь наконец отодвинулась, О’Мэлли тяжело дышал.

— Лучше мне запереть дверь, — сказал он.

Он повернул ключ в замке, задвинул засов и подпер ручку стулом. Затем закрыл жалюзи, будто боялся, что кто-то будет подглядывать в окно третьего этажа.

Затем начал расстегивать платье, а она протянула руку к металлической скобе на его ноге. Дрожащей рукой Николь провела по стержню до шарообразного шарнира на бедре и вниз до шарнира на колене. Нога под металлом казалась больной и слабой, а сам металл — холодным, гладким и крепким.

Она думала о том, в какого одинокого человека превратила его это скоба. Каково это — хромать по жизни калекой? Танцевал ли он когда-нибудь с женщиной? Был ли на свидании с девушкой? Эти мысли возродили в ней давно забытые чувства. Она испытывала к мужчинам, что брали ее раньше — отвращение, презрение, горечь, но никогда — сочувствие.

— Тебе не больно? — спросила Николь.

— Сейчас ничего не болит, — сказал он. — Ты самая прекрасная женщина из всех, что я целовал, — сказал он, и в алкогольной дымке ей показалось, что она поступает на удивление милосердно, позволяя ему быть с ней так близко.

Было приятно вновь оказаться в объятиях мужчины. Хотя Николь уже зашла дальше, чем намеревалась, но все еще была уверена, что сможет остановиться. Немного удовольствия и утешения — вот и все, чего она хочет.

Чем-то компенсировать одинокие ночи после смерти Пола, слезы, горечь и страхи, одолевавшие во тьме старого дома. И которые, она знала, вернутся, как только она выйдет из кабинета О’Мэлли.

Когда его губы опустились к ее шее, приближаясь к томящейся по ласке груди, Николь задрожала и нежно обвила руками его голову. Вдыхая запах помады для волос и пота, она чувствовала, как ее тело страстно отвечает на ласки.

«Верни себе контроль над эмоциями, — думала она. — Пришло время вспомнить, зачем ты пришла».

— Извини, что так получилось, — сказала она, пытаясь отодвинуть его, хотя и не хотела этого. — Я просто пришла попросить помощи.

— Что угодно, — сказал О’Мэлли. — Все, что попросишь.

Его влажные губы целовали щеки, рот, лоб, глаза, а руки продолжали тискать грудь сквозь тонкую ткань.

— Я хочу, чтобы мне вернули кисть, — сказала она.

— Вернули что?

— Кисть… ту, что я обнаружила в банковском сейфе. Она принадлежит мне. И я хочу ее получить.

— He говори глупостей.

Он зарылся лицом в ее грудь.

— По закону, все, что находилось в том сейфе, принадлежит мне, — сказала Николь. — Кисть достали из сейфа моего мужа. Это моя собственность, и я хочу получить ее. Сейчас…

48

— Цианид? — переспросила Робин. Росток заметил, что ее глаза загорелись любопытством. — Вы ведь только что сказали, что он утонул.

— Как я и говорил, образец очень необычен.

Для Ростка все это звучало зловеще знакомым. Он уже слышал похожую историю: в тот далекий день на горном плато с видом на долину Лакавонны. Яд, который не подействовал… Тогда он счел это сказкой.

— Вы уверены насчет цианида? — спросил Росток. — Ошибки быть не могло?

— Не могло. Концентрация яда очень велика. Здесь не просто небольшая доза — уровня цианида в крови нашей загадочной жертвы хватило бы, чтобы убить двух или трех взрослых слонов. Оборудованию можно безоговорочно доверять: оно выявляет дозу один к миллиарду.

Альцчиллер подвел их к прибору. Развернул часть распечатки длиной около метра. Для Ростка она выглядела как ничего не говорящий непрерывный график. Однако некоторые сегменты были подчеркнуты карандашом.

— Можно определить химический состав любого образца, нагрев его до состояния свечения, а потом пропустить испускаемый им свет через призму. На распечатке вы видите результаты такого анализа в виде графика. Теперь посмотрите сюда, — он ткнул пальцем в участок графика, где кривая резко подпрыгивала вверх. — Это цианид. Его доза невероятно велика. Мы повторили тест трижды. Каждый раз получали одно и то же.

Альцчиллер снял очки и потер красные от усталости глаза.

— Вы принесли мне артефакт, полный удивительных загадок, — сказал он. — Загадок, которым у меня нет научного объяснения.

Когда он убрал руки от глаз, они стали еще краснее.

— А что во всем этом необычного? — спросила Робин.

— Ну, во-первых, неизвестный умер не от отравления цианидом, хотя попадание цианистого калия в организм всегда оканчивается смертью — всегда! Вы наверняка читали о знаменитых капсулах в шпионских романах и учебниках истории. Именно ее принял Герман Геринг во время Нюрнбергского процесса, чтобы покончить с собой. Капля этой жидкости вызывает мгновенную смерть. Противоядия не существует. Даже если бы и существовало — никто не успел бы ввести его вовремя, потому что смерть наступает в считанные секунды. Однако уровень цианида в образце крови, который мы исследовали, говорит о том, что наша жертва приняла количество этого вещества, равное шестидесяти или семидесяти капсулам Геринга.

— Тогда в чем загадка? — спросила Робин. — Этот человек умер от цианида.

— Сомневаюсь, — голос Альцчиллера был полон благоговейного страха. — Цианид, похоже, никак ему не повредил. Я же сказал, ваша загадочная жертва утонула.

— Откуда вам это знать? — спросил Робин.

Вот, теперь она снова в своем обычном настроении и со всем спорит, подумал Росток. Не то чтобы не верит, но испытывает профессора, проверяет…

— Если вы обнаружили в крови огромную дозу цианида, и если он настолько смертелен, как вы говорите, то как вы можете утверждать, что человек утонул? — настаивала Робин.

По правде говоря, Росток тоже находил такую версию неубедительной. Современная наука опровергла существование призраков и прочие предрассудки прошлого. С другой стороны, Альцчиллер был уважаемым судебным медиком и ученым, известным своей методичностью и скрупулезностью в работе — иначе говоря, не тем человеком, который может сделать неправдоподобное утверждение, не подкрепив его фактами.

— Достаточно было измерить уровень кислорода в венозной крови, — сказал профессор. — Цианид соединяется с цитохромоксидазой^[31] и предотвращает проникновение кислорода в ткани. Таким образом, он останавливает аэробный метаболизм в клетках.

Росток слушал Альцчиллера краем уха. В нем стали пробуждаться старые воспоминания о том, как дед тихим голосом рассказывал древние истории о кровавых противостояниях, религии, излечениях и проклятиях.

— Говоря простым языком, цианид не дает клеткам дышать, — продолжал Альцчиллер. — Кислород останется запертым в крови. Снабжение тканей прекращается, и жертва начинает испытывать гипоксию, после чего мучительно умирает. Венозная кровь в итоге имеет высокий остаточный уровень кислорода — такой же, как в артериальной. Тест весьма прост. Добросовестный патологоанатом должен заподозрить отравление цианидом, едва увидев венозную кровь ярко-красного цвета.

Профессор сделал паузу, Словно подчеркивая вывод из всего сказанного:

— В нашем случае, действительно, наблюдается небольшой недостаток кислорода, — продолжал он. — Но он даже близко не сравним с тем, какой обнаружился бы при гипоксии, вызванной отравлением цианидом. В венозной крови, которую я тестировал, уровень кислорода такой же, как при удушении или утоплении — что, учитывая наличие речного ила под ногтями, вполне вероятно. Кроме того, я не обнаружил никаких нарушений в обмене кислородом между кровью и тканями. Похоже, метаболическая система вашего неизвестного имела иммунитет к цианиду, что делает его первым человеком в письменной истории медицины, обладавшим этим качеством.

Альцчиллер пристально поглядел на кисть под защитным стеклянным колпаком и покачал головой, будто осуждая нежелание злосчастной руки раскрывать свои тайны.

— Я не могу дать вам ответ. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Не знаю, есть ли этому вообще медицинское объяснение.

Думаю, ответ здесь должен быть очень простым, — предположила Робин.

— Если он есть, я хотел бы его услышать, — сказал Альцчиллер.

Простой ответ был, подумал Росток. Но он не желал его озвучивать — по крайней мере, пока. О цианиде ему рассказывал еще дед. Раньше он думал, что все эти истории для старика были просто способом переписать свою историю, или попыткой придать ей немного волшебного оттенка, как это часто делают пожилые люди. Окунуться в тот полумир, где реальность и фантазии накладываются друг на друга. Удивить внука, который слушает с открытым ртом.

И вот теперь, многие годы спустя, рассказы деда возвращались к нему.

— О чем ты думаешь, Росток? — прервала его размышления Робин. — Ты еще ничего не сказал. Что-нибудь знаешь обо всем этом?

Похоже, она решила испытать его. Ростку не хотелось выглядеть глупо. Научная лаборатория не место, чтобы озвучивать древние суеверия. Кроме того, рядом стояли два рационально мыслящих человека. Так что пришло время забыть о своих примитивных страхах и иметь дело с фактами, которые ему выкладывали один за другим.

— Посмотрим, что у нас есть, — сказал Росток, переходя к полицейской манере рассуждений. — Результаты ваших тестов говорят, что рука принадлежала мужчине среднего роста где-то сорока пяти лет, родившемуся с поврежденным мизинцем и, скорее всего, на ферме. В крови обнаружен цианид, который, однако, не был причиной смерти. Далее: наша жертва была связана старой пенькой из природных волокон и брошена в реку, не загрязненную современной химической промышленностью. После того, как он тонет, его тело кто-то находит и отрезает кисть. По вашим словам, ампутацию проводил врач, — у Ростка вдруг возникло объяснение, которое великолепно подходило под все факты, хотя, скорее всего, было неверным: — Это говорит о том, что рука, вероятно, попала к нам из морга. В морге работают доктора. И именно в морг бы доставили найденный в реке труп.

— Насчет морга звучит логично, — согласился Альцчиллер. — Но вы так и не объяснили, почему он не умер от цианида.

— И как рука попала в банковский сейф, — вставила Робин.

— К тому же, если я правильно понимаю, — лукаво добавил Альцчиллер, — вы уже связались со всеми местными больницами и моргами.

— Пока мне Не сообщили о недавней ампутации руки или приеме пациента с отсутствующей Кистью, — сказал Росток. — Но я продолжаю искать.

— Хорошо, — Робин повернулась обратно к Альцчиллеру. — Вы сказали, что у нашей руки две загадки. Первая — цианид. А вторая?

— Я думал, что теперь-то уж это будет очевидно. Посмотрите на нее получше, — Альцчиллер наклонился к прозрачному колпаку, и его красные глаза отразились в стеклянной поверхность. — Разве вы не видите ничего необычного?

Росток уставился на кисть, пытаясь понять, что имеет в виду профессор, но безуспешно.

— Сдаюсь, — сказал он наконец.

Альцчиллер почти касался носом стекла. Кисть словно гипнотизировала его.

— Она выглядит такой свежей, как если бы ее только что ампутировали, — его голос был полон изумления. — Эта плоть, судя по всему, не подвергается естественному процессу разложения.

— Все просто: я держал ее замороженной, — быстро сказал Росток, найдя еще одно простое объяснение. — Я положил ее в морозильник, чтобы лучше сохранить.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны, Росток. Но в сейфе она лежала при обычной температуре, и когда вы ее принесли, она уже оттаяла. Я держал ее здесь, не замораживая. Теперь посмотрите на нее еще раз. Сравните с собственной рукой. Согласитесь, она совершенно естественного и здорового цвета… это просто невероятно.

— А заморозка не могла затормозить процесс разложения? — спросила Робин.

— Честно говоря, заморозка должна была вызвать изменения на клеточном уровне — однако я не нашел их следов. Все в этой руке: химический состав крови, ткани, лимфатическая жидкость — выглядит так, будто ее отделили от тела секунды назад. Не часы. Не дни. Секунды.

Альцчиллер осторожно поднял колокол, открывая руку. И снова поднялся этот сухой запах, как от старой пшеницы на поле. Он взял зонд и коснулся им кровавого обрубка. К кончику зонда прилипла капля крови, отражая свет галогеновых ламп.

— Посмотрите на это, — изумленно прошептал он. — Кровь даже не свернулась. Обычно физические характеристики крови начинают меняться, как только она входит в контакт с воздухом. К настоящему моменту она должна была засохнуть и потрескаться. Но плотность этой крови такая, словно ее только что взяли из живого тела. Даже когда я размазал несколько капель по предметному стеклу, она все равно не высохла. Похоже, она живет собственной жизнью.

— Это может быть как-то связано с цианидом? — спросил Росток, все еще надеясь найти рациональное объяснение и отказываясь поверить, что рука имеет нечто общее с древними легендами.

— Цианид не способен вызвать такие необычные эффекты, — ответил Альцчиллер. — Кроме того, в структуре тканей не наблюдается ни молекулярных изменений, ни бактериальной активности, ни выделения газов — что особенно необычно, так как температура в моей лаборатории и, как я полагаю, в сейфе, была достаточно высока. Однако я не нашел никаких изменений, характерных для мертвой человеческой плоти.

— Может быть, тот, кто ампутировал ее, использовал какой-то метод консервации? — подала голос Робин.

— Зачем кому-то делать такое? — поинтересовался Росток.

— Слушай, я не знаю, — ответила она, — я просто ищу возможные объяснения.

— Мне известны всего три техники консервации частей тела, — сказал Альцчиллер. — Первая — спиртование, и я действительно искал следы спирта, однако, похоже, что рука не входила в контакт с алкогольсодержащими жидкостями. Вторая — высушивание, благодаря которому удается обнаруживать человеческие останки в пустынях. Но, как вы видите, этому процессу кисть тоже не подвергалась. Остается бальзамирование, но невооруженным глазом видно, что руку не бальзамировали.

— Чувствуется какой-то странный запах, — сказал Росток. — Как будто заплесневелая пшеница или трава.

— Я тоже заметил. Но такого запаха нет ни у одного из знакомых мне консервантов. Я снял с кожи несколько мазков и обнаружил какие-то неизвестные споры, но они вряд ли связаны с консервацией. В любом случае, жидкая консистенция крови говорит о том, что обрубок ничем не обрабатывали после ампутации.

Он надавил на кожу зондом, и Росток вместе с Робин увидели, как ткань поддается нажиму, а затем восстанавливает форму.

— Вы принесли действительно редкую находку, Росток.

— Вы хотите сказать, странную?

— Я хочу сказать, редкую. Необычайно редкую, — благоговейный трепет вернулся в голос профессора. — Я читал о таких вещах, но не думал, что когда-нибудь столкнусь с одной из них.

— Это просто рука, — недоуменно сказал Росток.

— Нет, не просто. Это нечто гораздо большее. Основываясь на результатах анализов, могу заявить, что перед нами, как бы невероятно это ни звучало, классический экземпляр нетленных мощей.

— Каких мощей?

— Нетленных.

Слово из другой эпохи, подумал Росток. Он глядел на руку, почти ожидая увидеть, как она оживает, сжимает пальцы в кулак и разбивает стекло. Он, конечно, слышал о мощах, но, как и в случае с древними легендами, не знал, чему стоит верить.

— Необычное слово, — сказала Робин. — Оно имеет объяснение?

— Я мог дать определение, — ответил профессор, — но объяснить не смогу. Обычно этот термин применяется к человеческой плоти, чаще — к телу целиком, но иногда и к частям тела или даже каплям крови, — которая после смерти не подвергается естественным процессам разложения и разрушения.

— Но с научной точки зрения такое невозможно, — запротестовала Робин.

— Вы смотрите на невозможное прямо сейчас. Хотя такие феномены — необычайная редкость, их история насчитывает две тысячи лет. Большинство таких артефактов держат под замком в церквях или монастырях, где они дочитаются как сокровища веры и знаки божественного вмешательства, свидетельства бессмертия. Скептики отвергают такие верования как религиозные предрассудки, но никто еще не смог опровергнуть результаты исследований мощей. А их, надо сказать, было немало, и все подробно документированы. Физические свидетельства поистине поражают — в их число входит и приостановка естественных физиологических процессов, одна из неразрешимых загадок современной медицины.

Лицо Альцчиллера горело. Он снял очки и снова потер глаза, которые, казалось, становились краснее с каждой секундой.

— И все это заставляет меня поверить, — неожиданно строгим голосом сказал он, — что перед нами сейчас не просто ампутированная рука. Похоже, мы имеем дело с реликвией огромного религиозного значения.

— Дедушка, а как Распутин исцелял? — спросил мальчик. — Я имею в виду, что именно он делал?

— Старые люди говорили, что он преклонял колена у постели больного, закрывал глаза и начинал молиться вслух. Он словно бы обращался к кому-то вдалеке, кому-то, кого не видел больше никто из присутствующих. Его лицо становилось бледно-пепельного цвета, словно от него отливала вся кровь. На лбу выступал пот. Затем он поднимал руку и внезапно умолкал, сосредоточенный и напряженный. Исцеления обычно происходили мгновенно. Жар спадал. Люди выходили из комы. Прикованные к кровати поднимались. А Распутина, лишенного сил, била дрожь, и часто он бывал на грани обморока.

— Значит, он лечил и других — не только маленького царевича?

— За свою жизнь он исцелил сотни людей, — ответил старик. — Некоторых — на публике, и их выздоровление могло быть легко подтверждено, как, например, в случае с Анной Вырубовой: у нее был проломлен череп, и доктора не взялись лечить ее. Других он исцелял наедине, при неизвестных обстоятельствах. После революции, при коммунистах. Комиссия Муравьева пыталась дискредитировать Распутина и его способности чудотворца. Но никто из исцеленных им людей не стал свидетельствовать против него.

49

— Не надо смотреть на меня так, будто я спятила, — сказала Николь О’Мэлли. — Я просто хочу получить то, что по праву принадлежит мне, — она использовала логику, которую подсказал ей Василий, отправляя в полицейский участок. — Это все равно что требовать выдачи тела: если не доказан факт преступления, вы должны отдать тело любому, у кого есть на него право. А я, согласно завещанию Пола, наследница его имущества, включая содержимое сейфа.

— Ты сумасшедшая, — О’Мэлли рассмеялся. — Красивая, но сумасшедшая.

— Я говорю серьезно, — настаивала она. — Мне нужна эта кисть. И я хочу, чтобы вы ее вернули.

Она чувствовала, как его пальцы двигаются у нее между ног. Она закрыла глаза и попыталась отодвинуться, но он крепко держал ее за талию.

— Я знаю, чего ты на самом деле хочешь, — сказал он. — Я видел много таких, как ты. Любой мужчина с первого взгляда поймет, что тебе нужно.

Он дернул за переднюю часть платья, оттягивая эластичную ткань и любуясь ее грудью. Она попыталась прикрыться рукой.

— Пожалуйста, не надо…

Он откинул ее руки, предоставляя ее тело собственному жадному взгляду.

— Прекратите! Прекратите, или я закричу!

— Никто тебя не услышит. Сейчас обед, все ушли.

— Пожалуйста, — простонала она, пытаясь избавиться от его рук. — Не делайте этого со мной. Я просто пришла к вам за помощью.

— Я знаю, какая тебе нужна помощь, — заплетающимся языком проговорил О’Мэлли, дыхнув спиртом. — Ты одинока. Скучаешь по мужу, по его ласкам. Да?

Он привлек к себе ее полуобнаженное тело и попытался накрыть рот своими влажными губами.

— Вы сказали, что все для меня сделаете.

— Сделаю, сделаю. Проси, что хочешь.

— Тогда обещайте, что вернете мне кисть.

— У меня нет этой проклятой кисти, — злобно ответил коронер. — Росток мне ее так и не отдал. Я вообще не знаю, куда он ее дел, да и, по правде говоря, мне наплевать.

Если он говорил правду, то больше не было смысла подыгрывать ему. Она поняла, что уходить нужно сейчас. Нужно отбиться от него, застегнуть платье и бежать отсюда. Однако алкоголь уже разлился своим приятным теплом по всему телу, подавляя волю к сопротивлению.

— У вас действительно нет этой руки? — спросила она. — Вы мне не лжете?

— Да зачем мне лгать? Забудь о руке. Забудь о муже. И снимай платье.

Она попыталась, хотя на сей раз не так настойчиво, освободиться от объятий О’Мэлли. Но он завел руки ей за спину и продолжал наступление. Николь молила отпустить ее, однако он только смеялся, продолжая ласкать ее тело. Кровь прилила к его лицу, дыхание участилось. Он был так близко к ней, что она могла разглядеть, как пульсирует вена у него на лбу.

— Забудь об этой чертовой руке, повторил он. — Забудь о своем муже, о Зимане, о Франклине и обо всех остальных. Не думай ни о чем.

Он наклонил голову к ее груди, целуя сначала один сосок, затем другой — так мягко, что она выгнула шею и задрожала от прикосновений его языка. Нет, она собиралась все сделать совсем не так. Она думала, что с О’Мэлли будет легко справиться, что он окажется просто очередным озабоченным самцом, который легко согласится выполнить ее просьбу. Но пока своего добивался О’Мэлли. Предложил ей виски, чтобы она утратила бдительность, изобразил сочувствие и понимание, сыграл на ее одиночестве и страхах, а теперь, полупьяная, она не имела ни сил, ни желания отбиваться от него.

Она понимала, что поступает неправильно. До ужаса неправильно. Ей казалось, что с той жизнью покончено. Господи, что бы подумал Пол, увидев ее сейчас: в расстегнутом платье, в объятьях мужчины, которого она видела второй раз? После месяца замужества, месяца верности любимому мужу… Николь сгорала от стыда, чувствуя, как ее тело реагирует на ласки коронера…

— Ты не первая вдова, которая ко мне пришла, — сказал О'Мэлли. — Я умею заставить забыть.

— Если бы, — проговорила она.

Если бы только можно было забыть.

Забыть о руке.

Забыть о Василии.

Забыть о епископе, об отчиме и обо всех, кто был между ними.

Забыть о смерти тех троих мужчин.

Даже, пусть и на несколько секунд, забыть о Поле.

Она чувствовала усталость, слабость и моральное истощение.

Больше всего ей хотелось выкинуть все это из головы. Утопить свои воспоминания в потоке мужской страсти. Найти несколько священных моментов забытья в чьих-нибудь объятьях. Интересно, так поступают вдовы? Ищут утешения у других мужчин, любящих слабых женщин? Если так, то оно действовало — по крайней мере, сейчас. Николь помнила, как неприятны были его настойчивые вопросы после смерти Пола, а теперь она с таким наслаждением принимала ласки О’Мэлли. Она прижалась к нему, отвечая на поцелуи с нарастающей страстью.

Она высвободила одну руку и обняла его еще крепче, — этого мужчину со стальной скобой на парализованной ноге — надеясь, что он сможет помочь ей забыть все, пусть и не надолго.

Она знала, что поступает правильно.

Что сказал ей епископ этой ночью?

Без греха нет искупления.

Без искупления нет спасения.

Возможно, поэтому она и пришла сюда. Страсть О'Мэлли все росла.

Николь подумала, что, возможно, это ее шаг на дороге к спасению.

50

Нетленные мощи?

Человеческая плоть, которая не разлагается?

Церковная реликвия?

Росток явственно представлял себе, какую суматоху вызовут подобные заявления в кругах староверцев из Миддл-Вэлли. Пока профессор сам не произнес этих слов, у Ростка еще теплилась надежда, что найдется другое, не столь сенсационное объяснение появлению руки.

Однако он знал с самого начала, хотя и боялся признаться даже себе самому, что теория профессора — единственно приемлемая.

Робин продолжала возражать Альцчиллеру:

— Вы это серьезно? Насчет мощей? Ваши слова основаны на научных фактах, или это суеверная чушь?

— Могу вас заверить, это не чушь, — ответил профессор. — Как я уже сказал, мне не доводилось видеть экземпляры своими глазами. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Однако в литературе описано множество таких случаев, с весьма убедительными доказательствами.

Более того, подумал Росток, некоторые из них становятся легендами и передаются из поколения в поколение.

— Некоторые тела лежали в могилах пять, десять, а то и сотни лет, — продолжал Альцчиллер. — И когда их эксгумировали, плоть была без каких-либо признаков разложения. Розовая кожа, гибкие суставы — эти люди скорее выглядели спящими, чем мертвыми.

От слов профессора Ростку становилось не по себе. Он ощущал себя в лабиринте, где каждая тайна при ближайшем рассмотрении таила в себе новую, еще более непостижимую загадку. Расследование началось со смерти старика Ивана, затем превратилось в запутанный клубок убийств и необъяснимых смертей, а теперь вот уходило в область сверхъестественного.

Росток вдруг понял, что если Альцчиллер говорит правду, и эта рука, эта часть человеческого тела действительно одарена бессмертием, то это меняет все.

Раньше он отказывался верить, что кисть принадлежала Распутину. Казалось невозможным, чтобы рука в таком состоянии пролежала в сейфе больше дня, и уж тем более — полвека. Он был уверен, что стал жертвой какого-то зловещего розыгрыша. Но теперь, похоже, нужно было начинать все сначала и заново пересматривать каждую деталь, проверять любую подозрительную мелочь.

— Все-таки это звучит неправдоподобно, — голос Робин все же стал мягче, как показалось Ростку. — Это нарушает законы логики.

— Я могу рассказать вам об Андрее Боболе, — сказал профессор. — Он был иезуитским священником, которого до смерти забили в Польше в 1627 году. Его тело хоронили и перезахоранивали за 300 лет, как минимум, десять раз в разных местах. Шестьдесят из них тело пролежало во влажной почве среди разлагающихся трупов. Однако когда его нашли, в 1922 году, кровь на ранах выглядела свежей.

Росток внимал рассказу профессора, с каждым словом убеждаясь, что он на правильном пути. Он пытался сохранить спокойное выражение лица, и скрыть восхищение, копившееся внутри.

— Шарбель Маклуф^[32], тело которого захоронили без гроба, — продолжал Альцчиллер. — Его нашли семьдесят лет спустя: могилу затопили, и труп плавал в болотной жиже. Однако выглядел таким же розовым и свежим, как если бы смерть наступила только что. Никаких следов разложения. То же с Иоанном Креста^[33]: его похоронили в негашеной извести — субстанции настолько едкой, что она сжигает человеческую плоть. Он был захоронен в 1591 году, а труп извлекли в 1955, более чем три с половиной века спустя. Что бы вы думали: известь не оказала никакого эффекта! Поверьте, я видел, что происходит с телами, пролежавшими в земле даже пятнадцать лет, — от них остается совсем немного. Но только представьте себе: триста шестьдесят лет в негашеной извести, и нулевой эффект! Нулевой!

Если рука действительно не подвергалась разложению, размышлял Росток, ее могли положить в сейф в любое время. Не обязательно за несколько часов до обнаружения, как он думал раньше, а за несколько недель, месяцев и даже лет. Мощи вполне могли пролежать в сейфе полвека, с 1946 года, когда Иван Данилович арендовал его.

Робин, все еще не готовая принимать гипотезу профессора, покачала головой.

— Это интересно, — сказала она, — но больше похоже на религиозные сказки, чем на научные факты.

— Конечно — если не знать деталей, — ответил профессор Альцчиллер. Он сел и глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. Его голос вдруг зазвучал очень устало. — Однако я знаком с отчетами о тех вскрытиях. Нам в университете читали курс лекций на эту тему, — он снова сделал паузу, чтобы перевести дыхание. — Вот вам еще пример — Катрин Лабуре^[34]. Ее труп эксгумировали через семьдесят лет после смерти. Вскрытие показало, что все внутренние органы целы, а последнее, что она съела, до сих пор в желудке. Глазные яблоки остались влажными и серо-голубого цвета, как при жизни. Вскрытие проводил доктор Дидье. Что касается Шарбеля Маклуфа, то его тело исследовали в медицинском Институте Франции.

Если загадочная рука не подвергалась разложению, то как далеко в прошлое может уходить ее история, продолжал думать Росток. Ведь не обязательно останавливаться на 50-х годах. Почему бы не вернуться на век назад? По словам Альцчиллера, такое возможно. А если так, то, несмотря на прежние сомнения Ростка, этот кусок человеческой плоти на столе перед ними вполне мог быть правой кистью человека, чье имя он прочел на клеенчатой бумаге, — легендарного старца Григория Ефимовича Распутина.

— Наверное, одним из самых знаменитых и тщательно зафиксированных случаев в истории нетленных мощей был святой Франциск Ксавьер^[35], — продолжал профессор, не поднимаясь со стула. Его лицо покраснело, дыхание стало натужным, однако, как любой преподаватель, он жаждал поделиться знаниями. — Ксавьер был миссионером и погиб в Китае в 1552 году. Его труп пытались уничтожить намеренно, наполнив гроб все той же негашеной известью. И вновь она не возымела никакого эффекта. Еще полгода тело Ксавьера пролежало в земле, в непосредственном контакте с почвой. После чего тело эксгумировали и обнаружили, что оно в таком же состоянии, как и в момент смерти. Когда скептики потребовали независимого расследования, вице-король Гоа пригласил своего главного медицинского специалиста, доктора Сарэйву. Доктор и его помощники обнаружили, что кровь Ксавьера до сих пор жидкая, тело в отличном состоянии. Сарэйва заявил в суде под присягой, что согласно всем его знаниям о медицине, тело не может настолько хорошо сохраниться при помощи каких-либо искусственных или естественных факторов.

Росток знал, что единственным человеком, который мог сказать, действительно ли кисть принадлежала Распутину, был Иван Данилович. Но Иван умер, как и его сын, как и все, кому он мог что-то рассказать, включая Флориана Ульянова и Бориса Черевенко.

— Я бы не стала доверять заявлению единственного доктора, — заметила Робин. — Особенно сделанному несколько столетий назад, когда люди были более доверчивыми и подверженными религиозному давлению.

В ответ на ее реплику Альцчиллер выдавил из себя слабую улыбку:

— Были люди, разделявшие ваш скептицизм. Например, глава Ост-Индской кампании, который жил более чем сто лет спустя. Он приказал повторно эксгумировать тело. В отчете, сделанном после эксгумации, говорится, что глаза Франциска Ксавьера остались ясными, и сам он выглядел почти живым. Кожа была прочной, розовой и эластичной. Все так же, как в случае с этой кистью, даже кровь не свернулась. Сохранность тела Ксавьера показалась главе кампании настолько чудесной, что он тут же перешел в католицизм.

Росток думал, как ему найти образец почерка Ивана. Он никак не мог понять, почему не подумал об этом сразу. Нужно было спросить Николь или самому обыскать дом. Если надпись на клеенчатой бумаге была сделана Иваном, это доказывало, что он положил руку в сейф. Но зачем Ивану делать такое с рукой Распутина? И почему он держал ее в секрете?

— Эти события произошли в Азии давным-давно, — пробормотала Робин. — Нельзя же полагаться на древнюю историю.

— Ваши коллеги с вами не согласятся, — профессор лукаво улыбнулся. — В 1974 году в «Ньюсуик» вышла статья, в которой было описано тщательное обследование тела и сказано, что труп Ксавьера выглядит так, словно он спит.

Глаза Альцчиллера все больше наливались кровью. Он издал короткий стон и схватился за живот.

— Что случилось? — спросил Росток. Он протянул руку, чтобы помочь профессору, но тот только отмахнулся.

— Съел что-то не то. Пройдет…

— Я не знал, что вы будете работать всю ночь, — извинился Росток.

— Это удивительный артефакт. Я не мог отказать себе в удовольствии.

— Вам нужно немного отдохнуть. Вы плохо выглядите.

— Я не смогу заснуть. Не сейчас. Я видел сотни человеческих останков, но похоже, что эта кисть — настоящие мощи. Невероятно!

— То есть, вы считаете это чудом?

— Вы можете не верить в чудеса, — ответил Альцчиллер. — Но сейчас вы так близки к ним, насколько это вообще возможно. Если мы сможем опознать владельца этой руки, скорее всего, он окажется святым.

Святым?

Интересно, что бы сказал дед Ростка. Старик говорил, что Распутина (если рука действительно его) враги называли по-разному: мошенником, колдуном, развратником, посланником дьявола. Однако дед был убежден, что никто не понимал истинной сути дара Распутина.

— Конечно, католическая церковь не признает нетленность доказательством святости. — Альцчиллеру вновь пришлось замолчать, чтобы перевести дыхание. — Папа Бенедикт XIV ясно дал это понять в трактате De Cadaerum Incorruptione. Но мощи — самые редкие из церковных реликвий, и почти всегда они ассоциируются со святыми. Теперь, когда я своими глазами увидел одни из них, я считаю, что это действительно чудесный феномен. Мне не терпится провести дальнейшие анализы реликвии.

— Вы и так ответили на все мои вопросы, — прервал его Росток. — Я признателен за все, что вы сделали, профессор. Правда. Но, боюсь, вы не сможете больше проводить тесты: мне нужно забрать руку… реликвию… с собой.

Это внезапное известие сбило Альцчиллера с толку. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями:

— Вы не можете этого сделать. Самая важная работа еще впереди. Разве вы не понимаете ее значимости?

— Понимаю. Но я также понимаю, что у нас обоих могут быть проблемы с законом, если коронер узнает о ваших исследованиях. Он уже угрожал отослать жалобу окружному прокурору.

— Церковной реликвии не место в окружном морге, — заявил Альцчиллер.

— Извините, профессор. Не думаю, что я и дальше смогу сдерживать О’Мэлли.

Альцчиллер опустился на стул и уставился на отрезанную кисть.

— Мне бы очень хотелось продолжать работу с ней, — просил он. — Я смогу рассказать вам больше, чем любой коронер, вплоть до личности человека, которому она принадлежала. В конце концов, я специалист по идентификации человеческих останков.

— У меня нет выбора, — проговорил Росток.

Он поднял стеклянный колпак, но Альцчиллер, вскочив со стула, схватил его за руку.

— Нет! — закричал профессор, — Не трогайте ее без защитных перчаток! Уровень цианида в крови все еще смертелен. Если обращаться с рукой неправильно, все может кончиться печально… и мучительно.

Росток вернул стеклянный колпак на место. Альцчиллер, потративший много сил на рывок, сел обратно на стул, тяжело дыша. Он опустил голову и начал тереть глаза.

Когда он убрал руки от лица, на его костяшках осталась кровь. Росток, от шока утративший дар речи, безмолвно глядел на профессора.

— О Боже мой! — охнула Робин.

По щекам Альцчиллера текли густые кровавые слезы. Глазные яблоки были затуманены ужасной темнобордовой пеленой.

— Я ничего не вижу! — жалобно простонал профессор.

Он поднял ладони к глазам, растирая красную липкую жидкость по лицу и пытаясь вернуть себе зрение.

— Не вижу!

— Спокойно, профессор, — сказал Росток. — Вам лучше лечь, — он помог Альцчиллеру опуститься на пол, положил подушку ему под голову. — Просто — идет кровь… Все будет хорошо.

Робин уже набирала 911.

— Идет кровь? — ошеломленно проговорил профессор. — Кровотечение!… Господи, какая ужасная ошибка!

Он схватил Ростка за руку.

— Детрик… вам нужно связаться, — сказал он.

— С кем? — переспросил Росток.

Альцчиллер попытался что-то объяснить, но подавился розовой пеной, пузырившейся у него в горле и во рту.

— Шерман… Детрик… найдите, — это все, что он смог выговорить.

Когда приехали медики, он был уже мертв.

51

Хотя Альцчиллер умер, кровь продолжала течь из его тела. Этот факт привел медиков в замешательство, однако они решили, что все равно предпринимать что-либо бесполезно, и вызвали из окружного морга людей. Звук сирен оповестил, что полиция Скрантона уже в пути. Росток пожелал остаться, отпустив медиков. Едва они ушли, он аккуратно завернул руку в полиэтилен и положил ее в сумочку Робин, оказавшуюся весьма вместительной.

— Помни, что без ордера ее никто обыскать не может, — сказала он.

Журналистка, потерявшая дар речи от вида смерти Альцчиллера, кивнула.

Когда появился О'Мэлли, медики уже уехали. Прибыли местные полицейские, которые явно не знали, что им делать.

— История продолжается: где трупы, там и вы, — поприветствовал их О’Мэлли. Он тяжело дышал: ему пришлось подниматься с металлической скобой на пятый этаж пешком.

— Я хотел сказать то же самое о вас, — ответил Росток.

— Это моя работа, — О’Мэлли не спеша обошел труп, стараясь не наступить в растекавшуюся вокруг Альцчиллера лужу крови. — Мне нужно зафиксировать факт смерти.

— Разве у вас нет помощников для такой-работы?

— Мой офис в нескольких кварталах. Едва я услышал, что приехал сам шеф полиции Миддл-Вэлли…

— Исполняющий обязанности, — поправил его Росток.

— Ах да, никак не запомню, — О’Мэлли присел на здоровую ногу, чтобы ближе рассмотреть лицо Альцчиллера. — Все в порядке, — сказал он двоим полицейским из Скрантонского отделения, которые стояли поодаль и ждали вердикта. — В основном, горловое кровотечение. Никаких следов ранений или других травм. Мое предварительное заключение: обширное кровотечение из открывшейся язвы.

— Столько крови из язвы? — переспросил один из полицейских.

— Внутреннее кровотечение могло идти час или больше и остаться незамеченным, — сказал О’Мэлли. — Кровь могла скапливаться в брюшной полости, а теперь, после его смерти, вытечь.

— Если это язва, то почему кровь пошла у него из глаз? — спросил Росток. — Я понимаю — рот, но глаза?

Коронер пожал плечами:

— Я видел сотни случаев кровоточащей язвы. И все они между собой не похожи. Возможно, у него в носоглотке образовался какой-нибудь затор, из за которого кровь поднялась в слезные протоки.

О'Мэлли встал и начал обход лаборатории, рассматривая оборудование.

— Это место вне твоей юрисдикции, Росток, — сказал он. — Что ты здесь делал?

— Альцчиллер был моим другом.

— Профессор судебной медицины, верно? — О’Мэлли крутил в руках распечатку из фотоспектрометра.

Росток пожалел, что не спрятал ее. Он вдруг вспомнил, что в лаборатории полно других записей и распечаток, которые сделал профессор. Судя по всему, О’Мэлли, прочесывая взглядом помещение, думал о том же.

— Проще говоря, он был специалистом по человеческим останкам, — продолжал О'Мэлли. — Над чем он работал?

Вопрос был вполне обычным и естественным, однако Росток насторожился:

— Какое-то исследование, я полагаю. Он предпочитал не распространяться.

О’Мэлли приближался к пустому стеклянному куполу.

— Что бы он там ни изучал, похоже, оно пропало, — заметил коронер. Он поставил колокол на стеклянную подставку. — Вы ведь не стали бы отдавать ему ту кисть, которую обнаружили в банке? Надеюсь, вы не за ней сюда приехали?

Росток взглянул на Робин, глазами посылая ей сигнал молчать.

— Уверен, вы знаете Робин Кронин с «Канала 1». Она хотела встретиться с профессором, сделать репортаж о работе, которую он выполнял для местных полицейских отделений. Я просто помог ей.

— Правда? — О’Мэлли переключил внимание на Робин. — Насколько мне известно, Альцчиллер не любил гласность. И мне говорили, что он терпеть не мог репортеров.

— Именно, — отозвалась Робин, подыгрывая Ростку. — Поэтому было так сложно выбить у профессора согласие на интервью. Я надеялась стать первым журналистом, который получит эту историю, и решила, что Виктор поможет мне уговорить Альцчиллера.

— А вы с ним, значит, теперь друзья? Росток делает вам одолжения?

— Репортаж мог получиться неплохим, — сказала она, игнорируя сарказм. — К сожалению, мы прибыли слишком поздно.

— Жаль, — проговорил О’Мэлли. — Теперь можете предложить своему редактору разве что некролог, — он снова повернулся к Ростку. — Что касается вас, то я устал ждать. Пора выполнять законы. Мне нужна та кисть.

— Я же сказал вам, это улика. Я веду расследование.

— Расследование чего? Обнаружения человеческой руки в сейфе? Кончайте эти игры, Росток. В подобных случаях анализ и хранение человеческих останков лежит на мне, и вы не сможете доказать обратное. Даю вам пять часов. Если по истечении этого срока кисти у меня не будет, я отправляю жалобу окружному прокурору. Вполне вероятно, что он усмотрит в этом препятствие правосудию. Подумайте, Росток. Я понимаю, что вы, русские, упрямы, но если не передумаете и не отдадите мне руку, я сделаю так, что ваша карьера в правоохранительных органах завершится. В худшем случае, еще и срок получите — смотря что решит судья. И ради чего?Ради какой-то руки, которая все равно в итоге попадет в морг.

Росток перестал слушать коронера. Глядя на лужу крови, он вдруг вспомнил рассказы деда о Распутине. Русский колдун умел заговаривать кровь. Мог ли его дар теперь возыметь обратное действие? Неужели Распутин, восстав из загробного мира, наказывал тех, кто тревожил покой его мощей?

Когда мальчик допил содовую, а старик — пиво, они легли на камни и стали наблюдать за облаками, которые принимали причудливые формы.

— Ты сказал, что Распутина называли грешником и что у него было много врагов. Но как у святого могли быть враги? — спросил мальчик.

— История знает много случаев, когда святых преследовали и убивали за их веру. Генералы не любили Распутина за то, что он был пацифистом и убедил царя не вступать в Балканскую войну. Торговцы — за то, что он защищал бедных. Консерваторы — за то, что он боролся за права евреев. Иерархи Православной Церкви — за то, что он мог подорвать их влияние. Политики — за то, что по его совету назначались министры. Дворянство — за то, что он был приближенным императора и всей царской семьи. И конечно, за то, что он был крестьянином, простым мужиком.

— А кто-нибудь любил его?

— Его любила императорская семья. И крестьяне, сделав паузу, добавил старик. — Любовь к Распутину, наверное, была единственной общей чертой правящей семьи и мужиков.

52

Николь открыла глаза и увидела над собой молодого человека. На нем была зеленая одежда, а на голове нечто похожее на шапочку для душа. На шее болталась марлевая повязка.

— Не бойтесь, — успокаивающе проговорил он. — Я доктор Уэйверли.

Доктор? Он бриться-то не начал, и уж тем более не мог проучиться восемь лет в университете.

— Вы, наверное, не знаете, что с вами произошло?

Николь попыталась покачать головой, но та почему-то отказывалась двигаться.

— Вы упали, когда шли мимо здания администрации. Когда «скорая» доставила вас в больницу, вы были без сознания. Мы решили, что у вас шок. Поэтому поставили капельницы.

Николь заметила, что у нее над кроватью висят прозрачные полиэтиленовые пакеты. Длинные трубки соединяли их с тыльной стороной левой ладони, где исчезали под белой клейкой лентой.

— Как давно вас беспокоит нога? — спросил он.

Она вдруг вспомнила, как, прихрамывая, вышла из офиса коронера, затем на улицу, но потом споткнулась и упала.

— Она болела с утра.

Николь заметила, что простыня сложена необычно, как палатка.

— Не беспокойтесь, — сказал доктор, чувствуя, что она волнуется. — Ваша нога на месте.

Он попытался подбодрить ее улыбкой.

— Пока ваше состояние стабильно. Мы сделали вам спинальную анестезию, так что теперь вы не чувствуете боли. У вас образовалась обширная поверхностная гематома на передней части бедра и сильный отек. Обычно он возникает, когда в покровной ткани скапливается сыворотка. Тогда нужно вводить Лазикс — он помогает организму избавиться от лишней жидкости. В серьезных случаях вводится местная дренажная трубка, чтобы быстрей откачать жидкость, пока еще не повреждены ткани. Но в вашем случае… есть затруднение.

Молодой доктор сел рядом с Николь.

— Основную часть жидкости, скопившейся в вашей ноге, составляет не сыворотка. Это кровь. Много крови. Мы подсчитали, что там около полулитра, а если добавить ту кровь, что мы уже откачали из гематомы, то получится почти двадцать процентов от общего количества крови у женщины вашего телосложения. Если столько крови скопилось в ноге, это значит, что головной мозг снабжался хуже. Поэтому вы и упали в обморок.

Его голос звучал устало, словно он диктовал послеоперационный отчет.

— Мы не знаем, откуда в ноге взялось столько крови. Бедренная артерия и все крупные вены в порядке. Я не вижу никакой травмы, которая могла бы стать причиной внутреннего кровотечения.

— Вчера я ударилась ногой, — сказала Николь.

Доктор Уйверли отмахнулся от ее замечания.

— Это могло вызвать разве что поверхностные повреждения, ведь мы говорим о верхней части бедра: жировая ткань здесь дает неплохую защиту.

— Тогда… что это может быть?

— Поначалу я заподозрил гемофилию. При этом заболевании кровь может медленно вытекать из десятков разорванных капилляров и образовывать подобные внутренние кровотечения. Если бы вы были в сознании, мы бы спросили, страдаете ли вы гемофилией. Но нам оставалось только сделать быстрый анализ. Признаков гемофилии мы не нашли.

Молодой доктор встал и расправил плечи.

— Извините, — сказал он. — Последнее время я не высыпаюсь, — он провел пятерней по коротко стриженым волосам и глубоко вздохнул. — Так или иначе, сейчас ваше состояние стабильно. К счастью, на этой неделе к нам в округ приезжает один из известнейших гематологов. Вы когда-нибудь слышали о докторе Зарубине? О нем писал журнал «Тайм».

— Я не читаю «Тайм», — сказал Николь.

— Доктор Зарубин — автор книги о химическом составе крови. Мы изучали ее в студенчестве. Если кто-то и может вас вытащить, то это доктор Зарубин.

53

Любая другая журналистка уже давно сидела бы на телефоне, подумал Росток. Почему Робин не звонит на станцию, не просит прислать ей оператора, чтобы тот заснял ее на фоне факультета и пары полицейских машин, взахлеб рассказывающую зрителям, как профессор Уильям Альцчиллер внезапно скончался, едва успев сделать важнейшее открытие в своей жизни.

Вместо этого она молча проследовала за Ростком в патрульную машину, села на пассажирское сиденье, поставив сумочку с ценным грузом себе на колени, предусмотрительно обхватив ее руками.

— Честно говоря, после всего увиденного я не прочь выпить, — вдруг заявила она. — Только не в баре. Мой дом по пути в Миддл-Вэлли. Можем заскочить, если хочешь.

Теперь, когда они работали вместе, предложение казалось уместным.

Робин Кронин жила в районе Скрантона, застроенном вековыми каменными особняками. Их основателями были владельцы антрацитовых шахт. Робин снимала две комнаты на первом этаже: высокие потолки, пояски над карнизом, свинцовое стекло в окнах и камин в стиле барокко. Аскетичность обстановки скрашивали ярко-красные и желтые подушки да пара коллекций, расставленных на полках. Внимание Ростка привлекли пять фарфоровых фигурок над камином. Они изображали ирландских лепреконов: четверо танцевали джигу, а один, с маленькой трубкой во рту, играл на искусно вырезанной скрипке.

— Коллекционные? — спросил он, взяв одну из фигурок в руки.

— Вероятно. Я точно не знаю. Они принадлежали еще моей бабушке.

Робин сбросила туфли и сделала попытку навести в комнате порядок, раскидав подушки по местам и закрыв ноутбук на рабочем столе.

— Дед оставил мне старую коллекцию матрешек, — сказал Росток. — Я тоже держу их на каминной полке.

— Такой брутальный полицейский играет в куклы? — усмехнулась она. — Как-то не верится.

— Во-первых, я вовсе не брутальный. По крайней мере, когда не ношу форму. А во-вторых, матрешки — это не просто игрушки, хотя дети тоже их любят. Матрешки — это форма русского народного творчества.

Когда вид комнаты наконец устроил Робин, она подошла к деревянному шкафу и открыла небольшой бар.

— Я почему об этом вспомнил… расследование напоминает мне набор матрешек, — он аккуратно поставил фигурку на полку.

— Ты на все смотришь как русский, да?

— Я и есть русский.

— Значит, ты должен любить водку, — не дождавшись ответа, Робин налила в два стакана по чуть-чуть «Столичной».

— По-твоему, это забавно? — сердито спросил он.

— Вовсе нет, — она унесла стаканы на кухню. Росток услышал, как она достает лед. — Я придумала, как сделать репортаж еще интереснее, — сказала она, возвращаясь и протягивая ему стакан. — Рассказать, как ты соединяешь русский фольклор и современные полицейские методы.

Робин села на кушетку, подтянув колени к подбородку и жестом пригласила его присесть рядом. Кажется, расстроилась, когда он предпочел кресло напротив.

— Что-то не похоже на «Столичную», — сказал он, отпив водки.

— Может быть, привкус скрантонской воды. У меня вчера закончилась питьевая, пришлось делать лед из водопроводной. Если хочешь, могу принести льда из упаковки.

— Нет, спасибо, — он сделал еще один глоток.

— Ты рассказывал об этих русских куклах…

— О матрешках. На них часто рисуют лица известных людей, но иногда делают на заказ с лицами семьи или друзей. Но лучшие матрешки всегда рассказывают какую-то историю. Все начинается очень просто: например, с императора Николая, и тебе кажется, что следующей будет императрица. Но следующим оказывается Ленин, а потом Троцкий или Сталин, а потом, например, голодающий крестьянин, и ты вдруг понимаешь, что смотришь не просто на лица, а на русскую историю. А может быть, просто становишься жертвой коммунистической пропаганды. — Росток усмехнулся. — Но какую историю рассказывают матрешки, ты не узнаешь, пока не доберешься до последней. Если их делали с душой, они всегда преподнесут сюрприз.

Прежде чем продолжить, он глотнул еще водки.

— Все это напоминает мне наше расследование. Думаешь, что все сходится, — а каждая разгаданная загадка открывает еще одну. И едва мне начнет казаться, что я нашел шаблон — например, маньяк, который охотится на стариков, — все люди начинают умирать своей смертью.

— Кроме нас, — сказала Робин.

— Кроме нас, — согласился Росток. — Пока у нас есть три стопроцентных убийства, пять смертей от чего-то, похожего на естественные причины, и одна идеально сохранившаяся человеческая рука, которая на поверку оказалась церковной реликвией. Настоящая матрешка! Вопрос в том, сколько матрешек у нас будет?

— Но ты же знал, чья это рука. Еще до того, как отнес ее к Альцчиллеру.

— Я не был уверен.

— Не был? — ее голос почти сорвался. — А по-моему, от Альцчиллера тебе нужно было только подтверждение. Я заметила, что ты не рассказал ему о бумаге, в которую была завернута кисть. И о надписи на ней.

— Значит, ты и это заметила.

— Я журналист. У меня работа такая: все запоминать. Что было написано на бумаге? Что-то на русском, да?

— Не на русском, — поправил Росток. — На старославянском.

— Ты сам расскажешь, или придется тебя соблазнить?

Милая улыбка сменилась на дерзкую. Он никак не мог понять, говорит ли она серьезно или просто дразнит его.

— Сначала я решил, что здесь какая-то ошибка, — сказал он наконец. — Или что надпись должна сбить с толку того, кто найдет руку.

— Что там было сказано?

— Старославянский сейчас используется нешироко, только в православных церквях…

— Росток.

— Это было просто имя. Мужское имя.

— Имя Распутина, верно? Григория Ефимовича Распутина.

Старик с внуком собирали голубику. Дед отдавал мальчику самые сладкие ягоды и улыбался, глядя, как они исчезают у него во рту.

— А что большевики? — спросил мальчик. — Они, наверное, тоже его не любили.

Старик ответил не сразу. Взглянув на него, мальчик подумал, что, наверное, зря упомянул старых врагов деда. Боль прежних дней до сих пор была жива в сердце старика.

— Большевики, конечно, делали вид, что не любят его, — сказал он наконец. — На деле же были рады его присутствию. Его влиятельность давала им способ обратить общественность против престола. Радикалы всегда умели ниспровергать своих врагов.

Старик печально покачал головой.

— Распутин был легкой мишенью. Он не был аскетом, в отличие от того же Макария. Как все крестьяне, он любил вино, женщин и песни. И как многие русские, нередко доводил эти пороки до предела. Петербургские газеты были полны статьями о его «кутежах», истории с готовностью подхватывались и раздувались сплетниками. Газетчики негодовали: его, женатого мужчину, так часто замечают в компании проституток! Хотя прежде никто не обращал внимания на подобное поведение политиков, генералов и дворян. Каждую ночь, проведенную Распутиным в городе, описывали как «пьяный дебош», а его любовь к цыганским мотивам считали признаком деградации. Его обвиняли в том, что он является членом секты Хлыстов и якобы участвует в групповых оргиях. По улицам распространялись листовки с яростными текстами. Распутина обвиняли в самых непристойных деяниях. Громкий скандал был вызван слухами о том, что он делит ложе с императрицей Александрой.

— А какие-то из слухов были правдой? — спросил мальчик.

— Некоторые были. Многие знали темную сторону Распутина. Он много пил: но это общая черта всех русских и тогда, и сейчас. Он противостоял своему влечению к женщинам, как это делали многие праведники, даже сам Блаженный Августин. Он дружил с евреями, цыганами, гомосексуалистами и представителями других групп, которые в среде интеллигентов считались деградирующими. Но разве это делало его злым человеком?

Старик оставил вопрос без ответа.

54

— Не держи меня за идиотку, — сказала Робин. — Распутина знают все. Тень, нависшая над российским престолом. Думаешь, ты один знаком с русской историей?

— Но считать, что это действительно его рука…

— Рука, которая творила чудеса и исцелила сотни людей, — закончила за него Робин. — Она бережно достала полиэтиленовый пакет с кистью из сумочки и положила его на стол. — Только представь, она пережила все эти годы и вот теперь здесь, перед нами, — голос ее задрожал и упал до шепота: — Мне даже кажется, что мы должны помолиться или что-то вроде того.

— Если верить, что она подлинная, — напомнил Росток.

— Как ты можешь сомневаться? Все, что мы слышали от Альцчиллера… мужская кисть, отметины от оспы, цианид в крови… я видела фильм и читала книгу про Распутина. Его именно так пытались убить: пригласили на обед, там отравили пирожным и вином, в которые подмешали цианид. Но яд не подействовал. Как звали того парня? Доктора, который это все подстроил?

— Лазаверт. Доктор Станислав Лазаверт. Он подложил порошковый цианид в шоколадные пирожные, а жидкий подмешал в вино, которое князь Юсупов затем налил Распутину.

— Он съел все пирожные, выпил все вино и попросил еще, — ее глаза возбужденно загорелись. — Надо думать, они были в шоке при виде такого.

— Если верить Лазаверту, цианида в каждом пирожном было достаточно, чтобы убить двадцать мужчин, однако Распутин попросил еще вина и принялся петь песни.

— Его сила была настолько велика, что они не могли его убить.

— Не могли, — сказал Росток. — Сначала. Поэтому пришлось достать оружие «Браунинг». Когда Распутин молился перед иконой в гостиной, князь Юсупов подкрался и выстрелил в грудь.

Робин, похоже, забыла про свой стакан.

— Но он опять не умер, — сказала она. — Они думали, что все кончено, но не тут-то было.

Удивленный интересом, который репортерша проявляла к рассказу, Росток продолжал.

— Именно. Не нащупав пульса, Лазаверт объявил Распутина мертвым и вышел из комнаты. Юсупов тоже не обнаружил пульса, но, склонившись над Распутиным, заметил, что его глаза дергаются. Сначала открылся левый…

— Да… да…

— Затем правый. Юсупов затем говорил, что кровь застыла у него в жилах и мышцы окаменели. Он хотел бежать, но ноги отказывались повиноваться, — Росток рассказывал историю, которую поведал ему дед. — Распутин выкрикнул имя Юсупова: «Феликс, Феликс!»… Потом вскочил на ноги и схватил князя за шею.

55

Ростка несколько озадачило, как Робин, скептически настроенная репортерша, спорившая недавно с каждым словом Альцчиллера и не желавшая верить, что рука действительно принадлежала святому, теперь сама торопила Ростка и требовала от него историю, популярную и среди европейской знати, и в самых глухих русских деревнях. Историю, в которую никто не поверил бы, не будь она подкреплена результатами официального вскрытия и тщательного расследования комиссии Муравьева. И похоже, Робин была неплохо осведомлена о деталях этой истории.

Остальные уже праздновали его смерть, — сказала она. — Они курили сигары на втором этаже, когда снизу раздался крик Юсупова.

— Да, — подтвердил Росток. — Князь сумел вырваться и звал на помощь Владимира Пуришкевича, который был наверху вместе с доктором Лазавертом. «Стреляй, — кричал Юсупов. — Он жив! Он убегает!» Когда Пуришкевич спустился, Распутин уже убегал от них по заснеженному двору.

— С полным желудком цианида и пулей в груди он до сих пор был жив! — ликующе вскричала Робин. — Даже смерть была не властна над Распутиным.

— Да уж, похоже на то, — Росток вдруг понял, что разделяет ее восхищение. — Пуришкевич был искусным стрелком. Он прицелился, выстрелил, но промахнулся. Снова выстрелил, и, как ни странно, снова промахнулся. То ли сказывалось волнение, то ли Распутин был так же неуязвим для пуль, как и для цианида. Третий выстрел раздался, когда Распутин был уже у ворот, и на сей раз пуля повалила его на снег. Подойдя ближе, Пуришкевич выстрелил еще раз, на сей раз в голову. Распутин начал трястись в конвульсиях, но скоро они прекратились. Сомнений быть не могло: Распутин умер. Пуришкевич пнул его голову, разбрызгивая кровь по снегу. Доктор Лазаверт проверил пульс и констатировал смерть.

— …и тогда князь Юсупов начал бить Распутина по голове стальным ломом, — подхватила Робин. — Он просто обезумел от ярости, он наносил удары снова и снова. Кровь была повсюду. Он продолжал поднимать и опускать лом, пока не упал в обморок от нервного шока.

— Ты и так все знаешь, — сказал Росток.

— Они связали труп, завернули его в ковер и бросили в прорубь, — продолжала она. — Распутина отравили огромной дозой цианида, как жидкого, так и порошкообразного; его два раза объявили мертвым от пулевых ранений — в грудь и в голову; его жестоко избили стальным ломом. И все же… — ее глаза загорелись, — …и все же, когда его труп два дня спустя извлекли из воды, стало понятно — подо льдом он все еще оставался жив. Это было настоящее чудо.

— Никто так и не смог его объяснить, — согласился Росток. — При вскрытии в легких обнаружили воду, и это доказывало, что он умер от удушья.

— И еще что-то было связано с его правой рукой?

— Только не говори, что ты сама не знаешь. Как оказалось, он сумел высвободить правую руку, и она примерзла к его лбу. Пальцы были сложены так, словно последним движением он пытался осенить себя крестным знамением.

— Именно! — триумфально объявила Робин. — И теперь эта рука лежит перед нами. Правая рука Распутина. Рука, которая творила чудеса. Рука, которая благословляла больных и исцеляла царевича. Рука, которую он поднял в молитве в момент смерти.

— Но ни в одной из историй не сказано, что эту руку затем отрезали, — на Ростка вдруг напала усталость, и говорить не хотелось. — Мы знаем, что Распутина похоронили под боковым нефом одной из церквей неподалеку от Царского Села… что императрица в знак признательности положила ему в гроб икону и личное письмо… — он заметил, что слова даются ему с трудом. — И нам известно, что два месяца спустя большевики вырыли его тело, облили бензином и сожгли, обложив бревнами… но нет записей… о том, что отрезали руку.

— Группа эмигрантов в Париже утверждает, что отрезали пенис Распутина, — сказала Робин. — Теперь они почитают его как святыню.

— Я слышал об этом, — Росток никак не мог понять, неужели ему было так тяжело говорить из-за водки. — Однако я не склонен в это верить.

— Но, допустим, его детородный орган отрезали… если так, вполне могли отрезать и руку, которой он творил чудеса.

Росток не знал, что на это ответить. Когда он попытался что-то сказать, губы отказались двигаться. Язык онемел.

— Только представь себе мощь, которая в ней скрыта, — Робин глядела на руку в пластиковом пакете. — Когда-то она вела за собой всю Российскую Империю… она творила чудеса, писала пророчества и исцеляла болезни, перед которыми была бессильна медицина того времени. И самым великим чудом стало то, что она почти век сохраняет свое безупречное состояние. Как думаешь, какие еще чудеса она сможет сотворить?

Он хотел ответить, что сама по себе человеческая плоть не способна творить чудеса, но рот и горло онемели.

— Ты веришь в чудеса, Росток?

Робин ждала, пока он ответит. Не дождавшись, она улыбнулась и ответила за него:

Конечно, веришь. Как может кто-то не поверить в чудо при виде подобного? Нетленные мощи, нарушающие законы природы… Профессор сказал, что это знак свыше, и я ему верю. Это знамение. Мы все еще можем надеяться на божественное вмешательство и на чудеса.

Стакан выпал из руки Ростка. Его ладонь, однако, застыла в раскрытом положении. Робин улыбнулась ему. Он беспомощно наблюдал, как она встает с кушетки, подходит к его креслу, берет за плечи и трясет его. Он не мог ей ответить. Мог только смотреть, как она уходит в спальню и возвращается с прямоугольным контейнером из нержавеющей стали, бережно укладывает в него руку Распутина и закрывает крышку.

Росток хотел остановить ее, но не мог ни двигаться, ни говорить. Его голова медленно опустилась на грудь. Глаза закрылись. Последнее, что он услышал, перед тем как потерять сознание, был ее удаляющийся голос:

— Прости меня, Росток. Ты отличный парень и очень нравишься мне. Но я должна это сделать.

56

Росток не знал, что за наркотик дала ему Робин, но мозг у него проснулся раньше, чем тело. Он прислушался, но в комнатах царила тишина. Когда наконец сумел открыть глаза, то обнаружил, что в помещении темно. Он сделал неуклюжую попытку встать с кресла. Ноги были тяжелыми, но постепенно он сумел вернуть себе контроль над мышцами.

— Робин? — позвал он.

Ответа не было.

Она пропала.

И рука Распутина пропала вместе с ней.

Раздался щелчок, и у противоположной стены вспыхнул экран телевизора. Очевидно, сработал таймер. Видеомагнитофон под монитором начал автоматически записывать вступительный ролик к шестичасовым «Горячим новостям».

«И только поэтому она забрала руку? — подумал Росток. — Чтобы сделать свой драгоценный репортаж?» Он уставился на экран, ожидая увидеть результат ее предательства.

Передача началась с традиционного краткого обзора новостей дня. Раздался высокомерный баритон Ли Монтгомери:

— Смотрите в «Горячих новостях»: разрушительный пожар в Университете Скрантона; безработная тридцатилетняя мать четверых детей выиграла 10 миллионов долларов в лотерею Пенсильвании; скрантонская бейсбольная команда заняла второе место в соревновании средних школ штата. Все это, а также последняя информация об отключении энергии в шестичасовом выпуске «Горячих новостей».

Росток глядел на экран. Изображение Ли Монтгомери уступило место рекламе какого-то внедорожника, пробирающегося по каменистому руслу реки. Через три рекламных ролика вновь появился логотип «Горячих новостей».

— Добрый вечер, это Ли Монтгомери, и вы смотрите «Горячие новости». Сегодня со мной в студии Мэри Пэт Эндрюс.

— Добрый вечер, — сказала Мэри Пэт, сияя ослепительной улыбкой. — Главная новость дня — разрушительный пожар в Университете Скрантона, на тушение которого было отправлено три пожарных бригады.

— Вы видите на экране Университет Скрантона, где пожар уничтожил верхние этажи факультета естественных наук, — в голосе Ли Монтгомери слышалось поддельное волнение человека, который комментировал сотни подобных пожаров. — По настоящей информации, жертв нет. Руководство университета сообщает, что в момент начала пожара в здании никого не было.

На экране пожарный по лестнице поднимался на крышу.

— Шеф пожарной охраны, Томас Де Льюка, заявил съемочной группе «Горячих новостей», что пламя, вероятно, вспыхнуло в лаборатории на пятом этаже. Предположительно, причиной тому стала утечка метана, произошедшая в результате разлома в дорожном полотне рядом с университетом. Больше о возможных причинах пожара ничего не известно. Пожарные боялись, что может сгореть все здание, однако сейчас пламя локализовано.

Снова картинка студии с Ли Монтгомери.

— К нам поступило сообщение о том, что лаборатория, где вспыхнул пожар, принадлежала известному медицинскому эксперту Уильяму Альцчиллеру, — на экране появилась фотография Альцчиллера, где улыбающийся профессор был изображен в белом лабораторном халате. — По печальному стечению обстоятельств, профессор Альцчиллер скончался сегодня, накануне пожара. Он имел несколько наград за работу и сотрудничество с ООН в Боснии, с Министерством обороны и местными правоохранительными органами. Потеря его лаборатории сразу после смерти стала печальным окончанием выдающейся карьеры.

— Мэри Пэт и я вместе со специальной группой «Горячих новостей» будем следить за развитием событий.

Мэри Пэт улыбалась, оттого что подошло ее время:

— Спасибо; Ли. Теперь к трогательной истории Хэлен Дженкинс, безработной матери-одиночки с четырьмя детьми, которая вчера вечером выиграла в Лотерее Пенсильвании десять миллионов долларов… Да-да, вы не ослышались… десять миллионов.

Росток продолжал слушать Мэри Пэт, которая радостно щебетала о победительнице лотереи. Затем ведущие рассказали остальные новости дня, светловолосый Дон Уэллер объявил прогноз погоды, после чего все трое обменялись шутками со спортивным комментатором Хэнком Джейкобсом. Когда логотип «Горячих новостей» исчез, телевизор и магнитофон автоматически выключились, оставив выпуск на пленке. Никакого упоминания о руке Распутина. Может быть, Робин готовила репортаж на следующий день?

Через сорок пять минут Росток был в студии «Канала 1» и требовал Робин.

— Извините, офицер, — сказала девушка в приемной. — Но ее здесь нет. Она обычно работает днем.

— Она не заходила?

— В мою смену — нет, но я могу проверить записи, — девушка старалась быть вежливой и стремилась помочь, видимо, из уважения к полицейской форме. — Извините, — сказала она, — но записей о ее приходе нет.

— Мне нужно найти ее.

— Если это важно, я могу попробовать позвонить ей домой.

— Дома ее нет. Я как раз оттуда.

Простите, офицер, — за спиной у Ростка раздался знакомый баритон. Обернувшись, он увидел Ли Монтгомери. Вы ищете Робин?

Он опустил взгляд на нашивку на плече и табличку с именем Ростка.

— Вы тот полицейский из Миддл-Вэлли? Который расследует историю про руку из сейфа? — в его голосе вдруг появился интерес. — За этим вам нужна Робин?

— Вы знаете, где она?

— Не вы один ее ищете, — сказал Монтгомери. — Она не появлялась на работе со вчерашнего дня. Сказала, что поедет с вами делать репортаж. Одно это всех удивило, а утром она перестала отвечать на звонки. С ней целый день никто не может связаться. По-моему, это непрофессионально.

— Могу я осмотреть ее кабинет? — спросил Росток.

— Конечно, но там ничего нет. Это стандартное помещение, она делит его с одним из наших репортеров.

Монтгомери провел его в кабинет. Соседкой Робин оказалась афроамериканка, которая начала было протестовать против обыска, но Ли Монтгомери быстро ее успокоил. Она отошла и позволила Ростку осмотреть папки и ящики.

— Что вы ищете? — спросила она. — Может быть, я смогу помочь.

— Не знаю. Если что-то сможет подсказать, где найти Робин…

— Такого вы здесь не найдете. Когда два человека сидят за одним столом, вряд ли они будут держать в нем что-то личное.

— А компьютер?

— Он у нас тоже общий. Вообще-то, им в основном пользуюсь я. Она больше работает с ноутбуком. Я была бы рада просмотреть ее файлы для вас, но они чисто деловые.

— Милые девочки, — сказал Росток, показывая на одну из фотографий на столе. — Двойняшки?

— Да, — улыбнулась девушка. — Грейс и Хлоэ. Им сейчас по шесть.

— А это кто? — Росток указал на фотографию белой женщины средних лет. — Где она живет?

— Где сейчас, не знаю. Раньше она жила в Филадельфии. Но не так давно вроде бы переехала сюда, Ж девушка вздохнула, пожав плечами. — Робин не рассказывала о своей личной жизни… даже Джейсону.

— Джейсону?

Девушка вдруг замолчала. Ее взгляд переметнулся на Ли Монтгомери, словно она сказала что-то лишнее.

— Джейсон — наш директор по новостям… или, наверное, стоит говорить «бывший директор», — объяснил Ли. — Ходят слухи, что у них с Робин роман.

— Может, она у него? — предположил Росток.

— Сомневаюсь. Они расстались, когда он отказался поддержать ее на одном из собраний. Это ее очень расстроило. Не думаю, что она когда-нибудь к нему вернется.

— Похоже, вы в курсе всего, что здесь происходит, — сказал Росток.

— Я делаю новости, — улыбнулся Ли Монтгомери. На белом воротнике его рубашки было размазано немного оранжевого грима. — Если честно, есть один человек, который может знать, где она. Это Гамильтон Уинфилд, который и послал ее на расследование дела с рукой в сейфе. Он знает обо всех здесь даже больше меня.

— Уинфилд? Она про него говорила, — вспомнил Росток. — Он что-то вроде консультанта, верно?

Ли Монтгомери вывел его в коридор, где их не могли слышать остальные работники.

— Он консультант по рейтингам. Странный человек. Всегда мерзнет и жалуется, что недостаточно тепло. Мы не даем домашних адресов своих сотрудников — но для вас я могу поступиться этим правилом, если…

— Если что?

— Если вы обещаете мне права на эксклюзивный репортаж о том, что за чертовщина творится у вас в Миддл-Вэлли.

— Я уже пообещал их Робин.

— Да, но она ведь сбежала? С точки зрения этики — это повод разорвать любое ваше с ней соглашение.

57

Если Гамильтон Уинфилд выбирал себе дом из соображений безопасности, а не красоты, он, без сомнения, сделал правильный выбор.

Адрес, полученный от Ли Монтгомери, привел Виктора на второй этаж двухэтажного здания, в котором когда-то располагалась пекарня. Оно было огорожено, поэтому подойти к нему незамеченным было невозможно. Пустая асфальтированная площадка вокруг дома освещалась призрачно-желтым светом. В здании по соседству находился полицейский участок. Преодолев один пролет деревянной лестницы, Росток оказался перед дверью в квартиру Уинфилда. Датчик движения, зарегистрировав приближение Ростка, активировал огромный прожектор. Камера, прикрепленная к стене дома, снимала каждого, кто поднимался по ступеням. Небольшой интерком и глазок в двери служили финальными этапами охраны.

Росток нажал на кнопку звонка. Он вдруг подумал, что Уинфилда может и не быть дома.

Не услышав изнутри никаких звуков, он снова надавил на кнопку и назвал свое имя в интерком.

— Я знаю, кто ты, — раздался из динамика голос, прерываемый металлическим звуком помех. — Подожди пару секунд.

Вслед за голосом послышался лязг цепочки, щелчок замка и, как показалось Ростку, скрежет засова. Наконец дверь открылась, но ровно настолько, чтобы Росток мог проскользнуть внутрь. Ему показалось, будто он входит в топку. Комната была темной, не считая красного свечения огромного электрического обогревателя, посылавшего волны теплого спертого воздуха.

— Ты пришел насчет девчонки? — раздался в темноте голос старика. Мимо обогревателя прошла тень. — Я знал, что ей нельзя доверять.

— Вы скажете, где она? — спросил Росток.

— Я могу сказать, что вчера вечером мы потеряли связь с ней. Она сообщила, что последние два дня была с тобой, а потом перестала звонить. Когда ты видел ее в последний раз?

Росток шел на ощупь вдоль стены, стараясь держаться на некотором расстоянии от Уинфилда. Он не понимал, как нормальный человек мог жить в такой жаре.

— Сегодня днем. Она сбежала вместе с уликой.

С мощами? — голос старика задрожал. — Она украла мощи Распутина? Ты знаешь, куда она направилась?

— Откуда вам известно, что это мощи? — спросил Росток. Когда глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть Гамильтона. Тот выглядел невероятно старым, с густыми бровями, впалыми щеками и кривым носом. Его глаза, отражавшие красное свечение обогревателя, выглядывали из глубоких глазниц. — Робин не могла вам этого сообщить. Она узнала, что рука принадлежала Распутину, несколько часов назад.

Старик сел в кресло рядом с обогревателем.

— Думаю, она догадывалась, — сказал он. — Она умна, это точно. Умнее, чем все они вместе взятые. Может быть, даже слишком умна.

— Это угроза?

— Вовсе нет. Просто констатация факта. Взяв мощи, она подвергла себя огромной опасности.

— Почему? Из-за чего они так опасны?

— У тебя с собой диктофон?

— Нет, — сказал Росток и добавил после паузы: Можете обыскать меня, если хотите.

— Проклятые диктофоны, — проворчал старик. — Теперь они у каждого репортера. Говоришь слово, и никто не гарантирует, что оно останется между вами.

— Можете мне поверить, — сказал Росток. — Я никому не передам информацию, которую вы мне сообщите.

— Я это уже слышал, и не раз, — отозвался старик. — От более влиятельных людей, чем ты. И каждый раз я слышал ложь. Какого черта мне тебе верить?

— Такого, что я до сих пор никому не раскрыл ваш обман.

В темноте он услышал удивленный вдох старика.

— Ты знаешь, кто я? — старик попытался придать голосу важность.

— Ваше имя действительно Гамильтон Уинфилд, — ответил Росток. — И вы когда-то были корреспондентом-международником, но вы не консультант по рейтингам. Я взял в студии «Канала 1» копию вашего резюме и позвонил на станции в Нью-Йорк и Бостон, где вы якобы работали. Там о вас никогда не слышали.

Некоторое время в комнате было слышно только жужжание обогревателя.

— Ты говорил Джейсону? — раздался голос старика.

— Нет.

— А Ли Монтгомери?

— Нет.

— Кто-нибудь на станции знает?

— Понятия не имею, — ответил Росток. — Думаю, у них просто не возникало мысли проверить.

— Потому что рейтинги растут. Пока будут подниматься рейтинги, они будут мне верить, что бы я ни сказал. Им, в отличие от тебя, не придет в голову навести обо мне справки. Особенно учитывая, что владельцы станции обеспечили мне полный контроль над их деятельностью.

Он самодовольно усмехнулся:

— Наличие связей в высших кругах весьма полезно, — сказал он. — Присаживайся, юноша, мы с тобой поговорим. Тебе придется извинить меня за жару. Я провел десять лет в трудовом лагере в Сибири и теперь у меня пониженная свертываемость крови. После обморожения я потерял три пальца на ноге, а теплорегулирующая система моего тела была навсегда повреждена. Я не чувствовал тепла с тех самых пор, как вернулся на родину.

Гамильтон Уинфилд зажег трубку. При тусклом свете спички Ростку показалось, что на лице старика играет улыбка. Словно он был счастлив иметь рядом с собой человека, который слушал его добровольно, а не из-за подобострастия. Старик напомнил Ростку деда, тоже любившего вспоминать молодость.

— Почему бы тебе не рассказать мне, что ты знаешь о мощах? — предложил Уинфилд. — Это сбережет время: мне не придется повторять то, что тебе и так известно.

Старик, причмокивая, втягивал дым из трубки, пока Росток в темноте рассказывал ему о смертях Ивана Даниловича и его сына Пола, о Николь и банковском сейфе, об обнаружении кисти и о результатах исследования профессора Альцчиллера. Он рассказал Уинфилду о том, что убили двух старых друзей Ивана, что все, кто входил в контакт с рукой, умерли загадочной смертью якобы от естественных причин. Все, кроме Робин и самого Ростка. И, наконец, он высказал свои подозрения: все смерти как-то связаны с Распутиным и его способностью заговаривать кровь. Что ожило какое-то проклятие.

Гамильтон Уинфилд слушал, не перебивая. Он не сказал ни слова, пока Росток не закончил.

— Пока ты справляешься неплохо, — заключил он. — Но пару вещей все-таки упустил.

— Например?

— Ты знал, что предки Робин Кронин из России? Фамилия ее матери — Кронштадт. Ее дед и бабка приехали из Риги в Филадельфию в 1918 году. Ее отец умер, а у матери неизлечимая болезнь, рак спинного мозга, которая приковала ее к инвалидному креслу. Ей осталось жить не больше трех месяцев, — он поднял трубку, и угольки, обдуваемые потоками воздуха, замерцали красным. — Я, впрочем, более чем уверен, что Робин не рассказывала вам ничего из этого.

— Зачем держать это в тайне? Разве быть русским стыдно?

— Не каждому, кто приехал из России, удалось поселиться в общинах вроде Миддл-Вэлли, — ответил Уинфилд. — Многим было чего бояться. Коммунисты постоянно посылали агентов, чтобы те шпионили за иммигрантами и даже убивали некоторых. Троцкого, например. Люди вроде деда Робин, помогавшие Белой армии бороться с большевиками, по приезде в Америку поспешили уйти в подполье. Он изменил имя и фамилию и возил семью с места на место, пока их речь не утратила русского акцента. Фамилия Кронин звучала несколько по-ирландски, а русский акцент похож на ирландский.

Росток вспомнил лепреконов у нее над камином. Которые якобы принадлежали ее бабушке. Не верь никому.

— Это она сама вам все рассказала?

— Нет, конечно. Для нее это семейная тайна. Скелет в шкафу.

— Тогда откуда вы…

— О, у меня есть доступ к самой разнообразной информации, — улыбнувшись, Уинфилд выпустил длинную струю дыма. — Я, например, знаю все о тебе и о твоих родителях. О их смерти и о том, что ты был воспитан дедом. Он был великим человеком, твой дед. Многие в России до сих пор помнят его как единственного донского атамана, который запретил казакам участвовать в погромах. Ему очень повезло, что он пережил резню в Воронеже.

— Вы действительно все обо мне знаете? — Росток не знал, поражаться ему или пугаться.

— Информацию можно найти про каждого. Нужно только знать, где искать.

— Но такое не проверишь по номеру кредитки или судебным архивам. Вы проследили историю моей семьи. Дед предупреждал меня о людях вроде вас, которые тайно собирают сведения о других.

— Это не очень-то тебя беспокоило, когда мы обсуждали семью Робин.

— Она работала на вас. Это объясняет ваш интерес к ее прошлому. Но меня вы никогда прежде не встречали. Я обыкновенный полицейский из маленького городка.

— За годы жизни в России я научился не доверять органам правопорядка.

— И все же, зачем вам сведения обо мне?

— Не все сведения. Только несколько важных фактов.

— Но зачем?

— Затем, что я подозревал в убийстве Ивана Даниловича полицейского.

58

— К пациентам в палатах с усиленной охраной допускаются лишь некоторые работники клиники, — объяснил Уинфилд. — Иногда из-за буйного поведения душевнобольных делаются исключения и для офицеров полиции.

— В ночь убийства Ивана Даниловича я не посещал клинику, — сказал Росток. — Можете проверить записи посетителей.

— Похоже, когда обнаружили тело и поднялась вся эта суматоха, один из листков с записями пропал.

— И вы думаете, что это свидетельство против меня?

— Думал, сначала. В конце концов, это ведь вы доставили его в клинику. Вы и тот патрульный, немец…

— Отто.

— Да, бедняга Отто Бракнер. Вам обоим разрешили бы зайти в палату Ивана. И любой из вас мог столкнуть его с крыши, — Уинфилд помахал трубкой в сторону Ростка. — Не надо сейчас спорить со мной, юноша. Я не обвиняю тебя в убийстве: просто пересказываю, какие у меня были соображения по поводу убийства Ивана.

— Значит, вы тоже считаете это убийством?

— Конечно. Зная все то, что мне известно про этого несчастного, могу уверенно заявить, что других вариантов нет.

Ростка самоуверенность Уинфилда раздражала. Этот человек подделал свое резюме, легко узнавал прошлое любого человека и, очевидно, проводил собственное расследование убийства неизвестного старика в маленьком городке. Зачем? Что он с этого имел? Кто он — аферист? На кого работает? Из всего множества вопросов, возникших в голове, Росток задал тот, который считал наиболее важным:

— Вы знаете, кто убил Ивана?

— Есть у меня одна мысль.

— Мне нужно имя.

— Боюсь, пока я тебе его не назову. Мне еще нужно подтвердить кое-какие факты. Однако я знаю причину, по которой его убили.

— Черт, бросайте эти игры.

— Спокойствие, — осадил его Уинфилд. — Я работаю над этим больше года. Думаешь, у меня железное терпение?

— Прошу прощения, — извинился Росток. — Просто я немного устал. У меня был тяжелый день.

— Тебе повезло, что ты еще жив.

— Да, мне тоже так кажется. Я рассказал вам все, что знаю. Почему бы нам теперь не перейти к вашей части рассказа?

— Хорошо — но, как я уже сказал, всех ответов у меня пока нет.

— Просто сообщите, что вам известно, — проговорил Росток, уставший от словесного спарринга. — Могу я включить свет?

— Лучше не надо. В лагерях я научился неплохо видеть в темноте.

В комнате становилось все жарче. Росток чувствовал, что рубашка его вымокла. В воздухе повис густой дым трубки Уинфилда, оставлявший на языке горький, но до боли знакомый вкус.

— Табак, который вы курите, очень любил мой дед.

— «Червонный снег», — сказал Уинфилд. — Русский табак. Давно к нему привык, теперь прошу старых друзей присылать.

— Вы русский? — спросил Росток.

— А это имеет какое-то значение?

— Это объяснило бы ваш интерес к мощам Распутина.

— Отвечу тебе: нет, я не русский. Просто запомни, что я представляю интересы некоторых людей. Скажем так, коллекционеров.

— Но это же не какой-то коллекционный предмет, — Оказал Росток. — Я хочу сказать, обычные собиратели таким не интересуются.

— Ты весьма проницателен для полицейского из маленького городка.

В полумраке комнаты Росток увидел, как морщинки на лице Уинфилда перестраиваются в гримасу, напоминающую хитрую ухмылку.

— Я не имел в виду ничего унизительного, — сказал Уинфилд. — Просто эта кисть уже давно путешествует с континента на континент, из города в город, а ты первый полицейский, который ухватил суть дела.

— На кого вы работаете? — спросил Росток. — Чьи интересы представляете? Эти люди, которые поставили вас на пост главы «Канала 1», — все это часть одного плана?

— Ты хочешь, чтобы я рассказывал сам, или будешь вести допрос?

— Извините, — отступил Росток.

Он подождал, пока Уинфилд дребезжащим кашлем прочистит горло.

— Около года назад одному из наших людей удалось поговорить с Киевским патриархом. Полагаю, вы знаете, что такое патриарх?

— Конечно. То же, что и кардинал в католичестве.

— Потом мне сказали, что он был бывшим патриархом. Он утверждал, что ему сто тридцать лет, хотя мы выяснили, что ему чуть больше девяноста.

— Многие русские священники так делают, — сказал Росток. — Хотят, чтобы люди думали, будто они бессмертны.

— Ну, этот патриарх бессмертным не был. Через несколькочасов, после того как с ним встретился наш человек, он погиб. Сбила машина на пути в церковь. Полиция заявила, что это был несчастный случай.

— Его убили?

— Это сделали не наши люди, — сказал Уинфилд. — Мы бы предпочли оставить его в живых. Патриарх родился в Западной Сибири, в Тюмени — недалеко от места рождения Распутина.

— Только не говорите, что он утверждал, будто знал Распутина, — улыбнулся Росток.

— Нет-нет, судя по записям, он ушел в монастырь только через год после смерти Распутина.

— То есть, в 1917 году.

— Этот монастырь находился в Екатеринбурге.

— В том же городе, где в 1918 году были расстреляны император Николай и вся его семья.

— Превосходно, — сказал Уинфилд. — Похоже, вы неплохо знаете русскую историю.

— Все это рассказал мой дед.

— Мне начинает казаться, что дед Робин тоже обеспечил ей неплохое историческое образование, — сказал Уинфилд. — Я промахнулся только в том, что не понял этого с самого начала, — он втянул табачный дым и выпустил его тонкой струйкой.

— По словам патриарха, большевики, расстрелявшие семью императора, обыскали весь дом в поисках украшений и других ценностей. Один из них той же ночью появился в монастыре. Он принес хрустальную усыпальницу, которую нашел в тайнике под половицами. Внутри лежала человеческая кисть. Надпись на усыпальнице гласила, что это правая кисть Григория Ефимовича Распутина.

Так же, как и надпись на бумаге, подумал Росток.

— Это случилось почти через два года после убийства Распутина, — продолжал Уинфилд. — Однако рука превосходно сохранилась, кожа была розовой, а кровь — жидкой. Наверное, именно необычное состояние плоти испугало солдата, заставив его отдать кисть священникам. Тебе, должно быть, известно, что нетленная плоть, по русской традиции, является одним из главных признаков святости?

Росток сидел молча. Он как будто бы вновь оказался на коленях у деда и слушал старинные легенды.

— Императорская семья всегда верила в огромную духовную силу Распутина, — говорил Уинфилд. — Для них он был и святым, и исповедником, и духовным наставником. Но важнее всего было то, что от Распутина зависела жизнь маленького Алексея — наследника имперского престола. В те дни, когда медицина еще не изобрела коагулянтов, гемофилия была смертельной болезнью.

— Об этом я знаю, — перебил Росток.

— Ты не знаешь всего, — отрезал Уинфилд. — Одна часть этой истории не известна народу. Я и сам узнал ее только в прошлом году. Если не будешь перебивать, я все расскажу.

Пристыженный, Росток замолчал.

— Истории известно по крайней мере два случая, когда колокола Петербургской церкви были готовы звонить по царевичу Алексею, и оба раза на помощь приходил Распутин. Он поднимал руку в молитве, после чего кровотечение останавливалось и царевич возвращался к жизни. Можете себе представить, каким потрясением для императрицы стало известие о смерти Распутина? Она поняла, что без него мальчик умрет. Поэтому она приказала доктору, делавшему вскрытие Распутина, отрезать правую кисть. Кто мог винить ее? Она ведь не раз видела, как, подняв эту самую кисть, Распутин спасал жизнь сына. По ее заказу один из венских ювелиров изготовил для руки усыпальницу из золота и хрусталя, которую Александра держала в изголовье кровати Алексея. Думаю, она надеялась, что рука даже после смерти Распутина сможет останавливать кровотечения. И, похоже, не ошиблась. Записи говорят о том, что за два года, что усыпальница простояла возле кровати Алексея, у царевича не случалось серьезных приступов.

Все это в точности соотносилось с тем, что Росток слышал от деда, который всегда говорил: Александру многие ругали за то, что она позволяет самозваному монаху управлять ее жизнью, но какая мать отвергла бы чудотворца, спасшего жизнь ее чаду?

— Конечно, это требовалось держать в тайне, — продолжал Уинфилд. — Узнай враги императрицы о том, что она сделала, поднялась бы страшная шумиха. Однако даже люди, люто ненавидевшие Распутина, верили в его сверхъестественные силы. Православию всегда была присуща вера в дар исцеления. Это, кстати, объясняет, почему екатеринбургские монахи были счастливы заполучить столь ценный предмет. Они спрятали усыпальницу от большевистских лидеров. Ее так и не нашли, и скоро эта история увязла в мифах, окруживших жизнь Распутина.

Росток заметил, что голос Уинфилда теперь не такой напряженный. Как и деду, старику нравилось смаковать детали.

— Через несколько лет мощи тайно доставили на Украину, в Староконстантиновский монастырь. Молодой священник, которого приставили к ним, тогда еще не был влиятельной фигурой. Он стал хранителем реликвии. Хотя лучше бы она оставалась в Екатеринбурге: в 1943 году на Украину вступили немецкие войска. Думая, что Православная церковь помогает Сталину, они сжигали храмы и монастыри.

— Это было не так, — сказал Росток, защищая церковь своего деда. — Православные лидеры сотрудничали со Сталиным только потому, что не видели другого способа защитить верующих от гонений.

— Это знаем ты и я, хотя, может быть, знали и немцы. Так или иначе, для них это было не более чем предлогом. В 1943 году оккупанты разграбили и сожгли Староконстантиновский монастырь. Тогда патриарх видел хрустальную усыпальницу и мощи Распутина последний раз.

— Как же мощи потом оказались в Миддл-Вэлли? — спросил Росток.

Уинфилд глубоко затянулся, словно табачный дым восстанавливал силы. Угольки ярко сияли, освещая его лицо красным светом, а он тем временем продолжал:

— У Фашистов была четко организованная систем а мародерства. В каждой стране, которую оккупировали нацисты. создавались специальные подразделения штаба Розенберга. В них входили в том числе и эксперты по предметам искусства и антиквариату. Подразделения шли по следам войск и брали под контроль национальные музеи и частные коллекции. Каждая ценная вещь скрупулезно заносилась в каталог, упаковывалась и отправлялась в Германию, где уже Гитлер, Геринг, Геббельс и прочие делили между собой добычу. К концу войны самые ценные предметы искусства из Франции. Голландии, Бельгии, Польши и России хранились на тайных складах, разбросанных по всей Германии и Австрии. Таких хранилищ насчитывалось около тысячи четырехсот, а награбленных предметов — более пятнадцати миллионов. Сначала, впрочем, никто не думал, что мощи Распутина оказались у немцев. Кое-кто из русских полагал, что их спрятали монахи. Точно было известно одно: мощи исчезли. Вот так! — иллюстрируя свои слова, Уинфилд щелкнул пальцами. — Главное религиозное достояние России просто испарилось.

— И все же оно оказалось у немцев?

— Конечно, только они понятия не имели что это такое. Нацисты хватали все, что казалось ценным. Думаю, их впечатлила необычайной красоты усыпальница, где лежала кисть. Не забывай, о ценности реликвии никто, кроме монахов из Староконстантинова, не знал. А они даже под пытками не сказали бы немцам, что это. Патриарх говорил, что ему повезло уйти от них живым.

— Разве имя Распутина не было написано на усыпальнице? — спросил Росток. — У немцев должны были быть переводчики с русского.

— Надпись, несомненно, была, — согласился Уинфилд. — Но мы говорим об усыпальнице из монастыря, а не о каком-то бессмертном произведении искусства. В итоге она оказалась среди золотых кубков и пары тысяч других неопознанных предметов русской старины.

Уинфилд вновь затянулся. Чаша трубки засветилась. Раздался глухой звук, и в темном воздухе затанцевали искры.

— Выслушав рассказ патриарха, мы попытались восстановить путь реликвии, — продолжал Уинфилд. — Из записей немцев мы узнали, что похищенное из монастыря было доставлено в закрытую шахту в Унтерберге — небольшом городке неподалеку от Берхтесгадена, Австрия. Там Герман Геринг спрятал свою долю сокровищ, награбленных немецкой армией. Закрытый туннель обнаружили в мае 1945 года; все его содержимое забрали наступавшие американские войска.

— Значит, вы выяснили, где была спрятана усыпальница.

— И да, и нет. Мы выяснили, где она должна была быть, но там опять потеряли след реликвии. Мы проверили документы военной администрации американской армии. В разделах «Скульптуры» и «Изобразительное искусство», а также в архивах записей о хрустальной усыпальнице не было.

Конечно, такой небольшой предмет легко не заметить, — продолжал Уинфилд. — В той шахте были тысячи таких же, для их вывоза потребовалось тридцать железнодорожных вагонов. Военные власти оценили сокровища в шахте Унтерберга на сумму свыше пятисот миллионов долларов. И это по меркам 1945 года. Кроме того, тогда еще не начался невероятный подъем цен на предметы искусства, который мы наблюдаем последние полвека. Учитывая суммы, которые люди отдают за антиквариат сегодня, даже при самом скромном подсчете общая стоимость всего содержимого той шахты составила бы пять миллиардов долларов.

Росток, не веря своим ушам, покачал головой.

— Да, да, юноша. Среди найденных там картин знаменитые «Подсолнухи» и «Мост в Арле» Ван Гога, несколько картин Моне из серии «Стога» и «Руанский собор», затем Ренуар, Рембрандт… да кто угодно! Думаю, это место походило на одно из хранилищ Лувра. Сотни и сотни ящиков и коробок с картинами, манускриптами и скульптурами, все аккуратно расставлены по полкам. Абсолютно изумительная коллекция, с которой не сравнится ни один сегодняшний музей. Конечно, среди американских солдат было много охотников за сокровищами.

— Одно дело взять пистолет «Люггер» или фотокамеру «Лейка», — сказал Росток. — Но вы хотите убедить меня, что кто-то взял в качестве сувенира человеческую кисть? Вероятно, этот парень был очень странным.

— Или очень набожным, — заметил Уинфилд. — Великолепно сохранившаяся рука в хрустальной усыпальнице — любой солдат понял бы, что это церковная реликвия. Кроме того, нельзя забывать, на усыпальнице была надпись.

— На русском, — сказал Росток. — Сделанная кириллицей, — перед его мысленным взором вдруг возникла надпись карандашом на клеенчатой бумаге. — Хотя, может быть, и на старославянском. Конечно! Поэтому немцы не поняли, что это. Обычный американский солдат тоже не понял бы его.

— А ты неплохо вычисляешь мелочи, — похвалил Уинфилд. — Очень и очень неплохо. Наши люди пришли к тому же выводу, однако это отняло у них чуть больше времени. Так или иначе, когда обнаружили сокровища Геринга, поднялась настоящая суматоха. В те дни я как раз был военным корреспондентом и делал репортаж о тех событиях, поэтому знаю о них не понаслышке. Хотя тогда я еще ничего не слышал о реликвии. Американское военное командование распорядилось перевезти все предметы искусства из шахты Унтерберга в деревню Унтерштейн, где из них сделали выставку.

— Выставку? В зоне военных действий? — Росток был поражен. — Но зачем?

— Либо пропаганда, либо раздутое эго местного командира, не знаю. В военное время происходит много чего странного. Тогда завоеванные территории нередко посещали высокопоставленные лица и политики, ходили там с важным видом, подставляясь под объективы фотокамер в надежде засветиться в газетах у себя на родине. Часть сокровищ Геринга выставлялась в местной гостинице просто в качестве туристического аттракциона. Солдаты даже поставили табличку: «Коллекция предметов искусства Германа Геринга — милостью 101-й воздушно-десантной дивизии». К сожалению, усыпальница так и не появилась в Унтерштейне. Впрочем, в коллекции были тысячи других предметов, и какой-то один легко было проглядеть. Когда вокруг столько золота и украшений, кто станет заботиться о никому не известном русском артефакте?

Последние фразы Уинфилда Росток прослушал. Его внимание привлек показавшийся знакомым номер.

— 101-я воздушно-десантная? — переспросил он. — Вы хотите сказать, они были в Унтерштейне?

59

— Разве я не сказал? — даже в темноте Росток видел на губах Уинфилда хитрую улыбку. — Сокровища Геринга обнаружили не кто иной, как солдаты 506-го полка 101-й воздушно-десантной дивизии. Его история поистине захватывающа. Десантировались в Нормандии, в тылу врага, за сутки до Дня Высадки, приняли на себя контрнаступление немецкой армии в Бастони, и, наконец, пробились к убежищу Гитлера в горах рядом с Берхтесгаденом, где среди всего прочего обнаружили закрытую шахту. Эти ребята были настоящими героями.

— И кто-то из этих героев прихватил с собой мощи Распутина, — понял Росток. Теперь все встало на свои места. Он теперь знал, как рука оказалась в банковском сейфе в городе Миддл-Вэлли, штат Пенсильвания.

— В конце войны мародерство было широко распространено, — сказал Уинфилд. — В прошлом году, когда мы начали поиски реликвии, основной проблемой для нас стало определить укравшего ее солдата. Представь, что ты пытаешься поймать вора через полвека после того, как он совершил преступление. Изначально подозреваемых было очень много. Несмотря на то что в период от высадки в Нормандии до обнаружения сокровища численность 506-го полка сократилась вдвое, список военнослужащих в мае 1945 года насчитывал 78 офицеров и 1422 рядовых. У нас бы ушли годы на то, чтобы всех найти и опросить.

— Однако не было необходимости проверять всех, —. сказал Росток. — Нужны были только те, кто знал старославянский.

— К сожалению, этот язык обычно не указывается в сведениях о военнослужащем. С помощью компьютерного поиска по именам всех служащих полка, стоявшего в Берхтесгадене, мы выделили по звучанию похожие на русские — таких оказалось двадцать три человека. Четырнадцать из них состояли в роте «Чарли»^[36], шестеро — в специальном разведывательном взводе.

— Разведывательный взвод, — изумленно прошептал Росток. — В нем служил Иван Данилович. Так вы и вышли на него.

— Если бы. Как я и сказал, русских имен в списке было двадцать три. К сожалению, имени Ивана Даниловича среди них не оказалось.

— Но он служил в разведывательном взводе. Я сам видел фотографии и вырезки из газет.

— О, Иван Данилович действительно служил там. Однако под другим именем. Судя по всему, тогда он был известен как Винсент Дэниэлс.

— Он американизировал свое имя, когда поступил на службу, — Ростку вспомнилась беседа с Романом Керенским. — А когда окончил ее, вернул себе русское имя.

— Именно поэтому для нас стало такой проблемой его найти, — сказал Уинфилд. — Мы выяснили, где сейчас все двадцать три ветерана с русскими именами, однако путь к каждому из них заканчивался тупиком. Все двадцать три были мертвы. Восемь умерли своей смертью или в результате несчастных случаев.

— А остальные пятнадцать? — Росток и так знал ответ, но хотел услышать его из уст Уинфилда. Старик мог добавить любопытные подробности.

— Убиты, — тихо проговорил Уинфилд. — Убиты до того, как мы успели с ними поговорить. Так мы узнали, что мощи ищет кто-то еще. Этот кто-то держался на шаг впереди нас. Иногда нам не хватало каких-то дней.

— Вы уверены, что все эти люди были убиты из-за реликвии? Не может быть другого объяснения?

— Патриарха убили всего через несколько часов после того, как с ним поговорил наш человек. Мы решили, что после нас патриарх беседовал с кем-то еще, кто пожелал сохранить свою личность в секрете, убив информатора. Затем, просматривая записи в компьютере военного архивного центра в Сент-Луисе на предмет русских имен, мы обнаружили, что до нас кто-то уже проводил подобный поиск. Эти компьютеры фиксируют каждый запущенный поиск информации. Кто-то уже получил тот же список, что и мы.

Глаза Уинфилда загорелись. Голос становился все тверже. Он напоминал Ростку старого гончего пса. Годы сковали его суставы и истончили кровь. Но хозяин, великолепно знавший его нюх, отправил его на охоту за древней реликвией. И Гамильтон Уинфилд, подобно старой гончей, демонстрировал непревзойденные навыки Охоты по холодным следам.

— Кто бы это ни был, он выслеживал ветеранов по списку. Допрашивал их. То есть, по правде говоря, пытал. Не получив ни от кого мощей, он убивал их, чтобы сохранить свою деятельность в секрете. Он не оставлял ни отпечатков пальцев, ни каких-либо улик. Просто шел по списку в алфавитном порядке, от Арбатского до Ульянова, выясняя место жительства каждого ветерана. Он даже расспросил вдов и детей тех восьми, что умерли своей смертью.

— Как же он вышел на Ивана?

— Может быть, по фотографии, может быть, через одного из своих друзей, а может быть, проверив телефонные разговоры Флориана Ульянова — мы, например, установили связь между Винсентом Дэниэлсом и Иваном Даниловичем именно так. Убийца добавил имя Ивана в конец своего списка, поэтому тот стал последним из убитых ветеранов. К тому времени убийца, конечно, не мог не догадаться, что Иван — тот самый солдат, что украл мощи.

— Вы постоянно говорите об убийце в мужском роде, — заметил Росток. — Но ведь это могла быть и женщина, верно?

— Вы подозреваете Робин Кронин? Ее я уже вычеркнул. Патриарх был убит в России. Ветераны — в городах, разбросанных по США. Из послужного списка Робин я узнал, что в период, когда произошло наибольшее количество убийств, она находилась в Скрантоне. Кроме того, в самих убийствах были элементы, указывающие на мужской пол преступника. Изуродованные правые кисти жертв говорят о пытке: видимо, услышав от ветерана, что реликвия не у него, убийца решал удостовериться, что его не обманывают. К тому же, так он изобрел себе что-то вроде визитной карточки. Думаю, он почерпнул идею из самого предмета поиска. Женщины-киллеры редко доходят до такой жестокости.

— Как вы думаете, Иван знал о том, что погибли его друзья?

— Судя по телефонным разговорам, да. У ветеранов было что-то вроде «телефонного дерева», по которому они извещали друг друга о новых убийствах. Они понимали, что кто-то охотится на них, убивая всех в алфавитном порядке. Ирония ситуации в том, что Иван и рал бы отдать мощи и спасти своих друзей, но он страдал от болезни Альцгеймера на ранней стадии. В результате частичной потери памяти он не мог вспомнить, куда дел кисть Распутина.

— Боже мой! — вырвалось у Ростка. — Так вот почему весь дом был перерыт, а в подвале выкопаны эти ужасные ямы. Вандалы тут не при чем! Это сделал сам Иван в поисках реликвии. Он забыл, что положил ее в сейф.

— Именно! — подтвердил Уинфилд.

— А так как он арендовал сейф на правах пожилого гражданина, ему даже не приходилось платить за аренду. Если бы ему хотя бы присылали ежемесячные чеки, он бы помнил, что там хранится рука. Но зачем он вообще привез ее в Америку? Чтобы положить в банковский сейф?

— Мне кажется, он хотел, чтобы после его смерти мощи похоронили вместе с ним. У русских есть такая традиция: класть церковные реликвии и другие вещи покойного в гроб.

Росток кивнул, вспоминая, как сам вложил свою фотографию в руки матери, прежде чем закрыли крышку гроба.

— У Ивана оставалось мало времени, — продолжал Уинфилд. — Последний из его друзей был убит, а он так и не нашел мощи. Поэтому однажды утром, проснувшись, он вышел на улицу и выстрелил из охотничьей винтовки в припаркованную рядом машину.

— До смерти напугав соседей, — добавил Росток. — Те решили, что он сошел с ума.

— Здесь-то он их и провел. Иван сделал это намеренно, чтобы оказаться запертым в палате для буйнопомешанных. Не считая потери памяти, его мозг был в полном порядке. Он знал, что убийца придет за ним, и потому искал место, где можно укрыться. Он решил, что в палате с круглосуточной охраной ему будет безопаснее.

— Стратегическое отступление, как назвал это другой ветеран. Но оно Ивана не спасло.

— К сожалению, нет. Более того, убийца сумел не оставить никаких следов. Листок со списком гостей в тот день пропал. И никто не помнит, чтобы в тот день были какие-то необычные посетители. Убийца очень неплохо справился со своим заданием. Похоже, ему ничего не стоит слиться с толпой.

— Ему могут помогать, — сказал Росток. — Один человек совершает убийство, другой подготавливает место, третий отвечает за отвлечение людей.

— И обеспечивает прикрытие; — поддержал Уинфилд. — Мне нравится ход твоих мыслей, Росток. Может быть, в будущем мы могли бы работать вместе.

— Сомневаюсь.

— Почему нет? Ты отличный следователь, а мои способности к передвижению ограничены. Мне не помешала бы твоя помощь. В этом деле крутятся неплохие деньги.

— В том-то и проблема, — сказал Росток. — Я не знаю, в чем именно состоит ваше дело.

— Я же сказал вам. Коллекционирование предметов.

— Как вы получили должность на «Канале 1»? На кого вы работаете? Вряд ли на владельцев телекомпании.

Уинфилд приглушенно хохотнул.

— Да уж, вряд ли. Это было бы слишком очевидно, верно? Даже такой глупец, как Джейсон, вычислил бы меня.

— Но должна же быть какая-то связь между вашей работой и тем, что вы вдруг появились на канале.

— Целесообразность — вот и вся связь. Иван Данилович был последним русским из 506-го полка. Убийца добрался до него раньше меня — как и в случае с другими ветеранами. Но я не сомневался, что рука именно у Даниловича. Я понял это, когда узнал, что его поместили в клинику и что его дом найден в плачевном состоянии.

— У вас был доступ к моим полицейским отчетам? — Росток тщетно пытался скрыть удивление в голосе.

— Я же сказал тебе, у меня есть доступ ко всевозможным источникам информации. Узнав, что дом Даниловича перерыт, а в подвале выкопаны ямы, я понял, что кто-то ищет мощи.

— Тогда вы еще не поняли, что искал сам Иван?

— Когда я узнал про болезнь Альцгеймера, то предположил, что так оно и было. Но мои выводы строились на допущении, что мощи все еще не найдены.

— Пальцем в небо.

— А что еще мне оставалось? Я решил, что мощи до сих пор спрятаны где-то в Миддл-Вэлли. А это означало, что убийца тоже до сих пор ищет их, и он здесь. Мне требовалось вписаться в местную обстановку, как это до меня сделал мой оппонент.

— В таком маленьком городке, как наш, незнакомца сразу заметили бы, — сказал Росток. — Тем более не русского. Потому-то вы и выбрали Скрантон.

— Люди, на которых я работаю, подготовили мне почву. Работа в отделе новостей на телевидении — идеальное прикрытие. У меня появилась возможность посылать людей на расследования в Миддл-Вэлли, не вызывая лишних подозрений. Ты ведь ничего не заподозрил, когда к тебе приехала Робин?

— Значит, все эти ее анонимные источники были подставными, как и вы.

— Информацию она получила достоверную, — возразил Уинфилд. — Только не от кого-то, а от меня. Так я проверял своих работников. Смотрел, на чьи мозги можно положиться.

— Но вы им не доверяли.

— При моей работе доверять нельзя вообще никому. Среди коллекционеров слишком большая конкуренция, — Уинфилд отложил трубку, и угольки в ее чаше начали гаснуть. Его голос становился усталым. — Я даже не знаю, могу ли я верить тебе, Росток. Одно я знаю точно: ты умен, и уже доказал, что умеешь хранить тайны. Ты не поможешь мне? Я могу неплохо заплатить.

— Деньги меня не интересуют, — ответил Росток. — Я только хочу положить конец убийствам и смертям. И узнать, почему они происходят.

— Ты представляешь, сколько стоят мощи Распутина? Только представь, сколько отдадут за этот мертвый кусок плоти определенные люди.

— Он не стоит всех тех жизней, которые за него отдали.

— Благородные слова. Но если не поможешь мне достать его, смерти будут продолжаться.

— Вы не доказали свое право требовать эти мощи, — заметил Росток. — Пока не появится кто-то из близких родственников Пола Даниловича, кисть принадлежит его вдове.

— Возможно, да, а возможно, нет, — ответил Уинфилд. — Но прежде чем обсуждать владельца, мощи нужно найти. А в процессе поисков ты просто обязан выяснить личность моего оппонента. Поверь, это сделает тебя знаменитым: поимка убийцы, оставившего за собой шлейф из трупов на двух континентах.

— А откуда мне знать, что я не сижу в одной комнате с этим убийцей прямо сейчас? Откуда мне знать, что это не вы?

— Ниоткуда. Но ты знаешь по крайней мере, что руки Распутина у меня нет. Поверь, будь она у меня, ты бы меня здесь не нашел.

Росток уставился на старика. Его история о том, как церковная реликвия попала из российского монастыря в банковский сейф Миддл-Вэлли, на первый взгляд казалась правдивой. В ней был мотив для убийства четырнадцати ветеранов. И даже объяснение того, зачем приехал сам Уинфилд. Однако старик все еще не упомянул о том, что беспокоило Ростка больше всего.

— Вы так много знаете об этих мощах. Скажите, почему все, кто связан с ними, умирают. Я говорю не про убийства, а о людях, умерших своей смертью. Похоже, каждый, кто был рядом с ней, уже мертв. Кроме Робин, вдовы и меня.

— Если допустить, что Робин до сих пор жива, — поправил Уинфилд.

60

— Мои оппоненты не остановились перед убийствами ради этих мощей, — сказал Уинфилд. — Думаю, они вполне способны поднять руку на женщину.

— Только если это не они ее работодатели, — предположил Росток, только затем осознав, как искусно Уинфилд сменил тему: — Но вы так и не ответили на мой вопрос. Я понял, почему убивали ветеранов. Но из-за чего умерли остальные?

— Вы же сами сказали: от естественных причин.

Голос Уинфилда звучал подозрительно бесстрастно.

— Но каждая из этих смертей была вызвана определенной формой кровотечения, — сказал Росток. — А Распутин был известен именно тем, что умел заговаривать кровь.

— Распутин давно мертв. Неужели вы думаете, что дух, или призрак, или что-то там еще является причиной всех этих смертей?

— Мой дед думал бы именно так. Полагаю, он принял бы это за проклятье, которое настигает каждого, кто тревожит мощи.

— А вы сами что скажете?

— Не знаю, — признался Росток. — Я действительно не знаю, что думать.

— Что ж, возможно, ваш дед оказался бы прав. Может быть, проклятья в классическом его понимании тут и нет, но определенно происходит нечто зловещее.

Уинфилд, казалось, играется с этой мыслью, однако для Ростка дело было смертельно важным. Если проснулось некое проклятие, месть мистической фигуры, убитой более восьмидесяти лет назад в далекой стране, то Росток, подобно всем прикоснувшимся к руке, был и сам обречен на смерть.

Он замолчал, размышляя над перспективами.

Распутин обладал мстительной натурой, уничтожив множество как политических, так и личных врагов, это знали все. А в знаменитом письме, где он предсказывал свою смерть, Распутин с ужасающей точностью описал ее страшные последствия.

Но месть за свое убийство он уже осуществил: над императорской семьей, над русской знатью и над всей русской нацией.

Зачем ему желать чего-то большего?

И почему здесь, в Миддл-Вэлли?

Зачем наказывать людей, которые не имели никакого отношения к событиям столетней давности?

У Уэнделла Франклина в роду не было русских, и к мощам он тоже не прикасался. Как и Зиман, и Бракнер. И уж точно — Альцчиллер. Причин убивать профессора было еще меньше, чем остальных. Из всех, кто находился рядом с мощами Распутина, он один относился к ним с должным почтением. Даже не просто почтением, а благоговением. Нет, у Распутина определенно не было причин убивать Альцчиллера.

— В чем дело? — спросил Уинфилд. — С чего ты вдруг замолчал?

— Думал о профессоре Альцчиллере.

— Хороший человек. Жаль, что он умер.

— Я тут вспомнил… Он хотел, чтобы я кое с кем связался.

В голосе Уинфилда появилась настороженность:

— Ты помнишь с кем?

— Имя было немецкое. Он назвал его перед тем, как умереть. Это был некто по фамилии Детрик.

Реакция на услышанное имя сразу же отразилась в выражении лица Уинфилда. Оно стало неподвижным, глаза сощурились.

— Никогда о нем не слышал, — сказал он.

Уинфилд умел отлично скрывать свои эмоции. Но в первый раз за весь вечер Росток мог точно сказать, что старик лжет.

— Он назвал еще одно имя, — вспомнил Росток. — По-моему… Шерман. Да, Шерман. Детрик и Шерман. Может быть, это один человек — Шерман Детрик. А может быть, два разных.

Уинфилд перевернул трубку и высыпал пепел в пепельницу. Похоже, это был сигнал Ростку, что разговор окончен. Старик встал с кожаного кресла и проводил полицейского до двери. Хотя Уинфилд и пытался это скрыть, он явно был чем-то обескуражен.

Кем был этот загадочный Детрик, подумал Росток. И почему упоминание его имени вызвало такую резкую смену в поведении Уинфилда?

61

Росток решил, что мог что-нибудь просмотреть, поэтому, покинув Уинфилда, снова отправился в квартиру Робин. Он открыл дверь запасной связкой ключей, которую прихватил из дома, когда уходил. С тех пор внутри ничего не изменилось. В воздухе повис легкий запах парфюма. На столе стояли два стакана из-под водки. На дне стакана Ростка не наблюдалось осадка, значит, Робин использовала жидкий наркотик. Что-то более экзотическое, чем простое снотворное. Такое лекарство вряд ли могла достать обыкновенная девушка без специального рецепта. Возможно, какое-то сильное болеутоляющее, которое она взяла из запасов лекарств для своей матери: иначе говоря, Робин планировала отравление заранее.

Она оставила шкафы и ящики стола полными вещей. Ее немногочисленные украшения лежали в маленькой лакированной коробочке, чемодан и сумочка остались дома. Куда бы она ни ушла, она отправилась налегке. Дома остался даже ее ноутбук.

Росток включил его и дождался загрузки системы, надеясь найти на жестком диске подсказку к тому, куда она исчезла. Как он и ожидал, все файлы были защищены паролем. Росток позвонил офицеру связи в полицейское управление штата Пенсильвания: у них должна была быть программа, которая обходит пароли и прочие защиты. По закону, программу можно было использовать только при наличии судебного ордера. В реальности, впрочем, все было несколько иначе. Так что вскоре Росток уже сидел в задней комнате главного полицейского управления штата в Данморе и просматривал файлы репортерши.

Процесс этот был довольно утомительным. К счастью, Робин имела привычку давать файлам длинные значимые названия, что позволяло Ростку пропускать обычные рутинные репортажи. Чувствуя себя взломщиком, он так же проверил ее почту. К счастью, поля «Тема» несли в себе достаточно информации, чтобы он мог пропускать слишком личные письма. В любом случае, их оказалось немного. Только пара писем будничного характера друзьям или родственникам. Либо она вела одинокую жизнь, либо была предельно аккуратна в отношении своих контактов и регулярно чистила почтовый ящик.

От просмотра репортажей о пожарах, полицейской коррупции, дорожных авариях, прогнозах погоды, результатах Выборов и репортажей о здоровье у Ростка заболели глаза. Каждая из категорий делилась на десятки подкатегорий, на большинство из которых, впрочем, можно было не обращать внимания. Среди репортажей о здоровье, например, находились истории о Национальном Институте изучения рака, Мемориальной больнице Слоуна-Кеттеринга^[37], национальных институтах здоровья, а также множество статей о последних прорывах медицины, альтернативных методах терапии, исследователях рака и даже об уходе за неизлечимыми больными.

В разделах политики Пенсильвании, истории округа Лакавонна, последней переписи населения и других тем оказалось столько же подразделов. От щелчков по мышке у Ростка начинал неметь указательный палец. Некоторые файлы выглядели как финальная версия, готовая к эфиру, в других просто содержались заметки и беглые описания людей, которых она опрашивала. Похоже, на этом ноутбуке было все, кроме личных записей. Только когда Росток добрался до файлов о Миддл-Вэлли, ему удалось найти кое-что интересное. Он улыбнулся, прочитав собственный портрет: «Типичный упертый русский. Грубые черты лица, волосы песочного цвета, милая улыбка, однако зациклен на одной теме».

Здесь было краткое изложение их первого разговора и пара заметок для будущих репортажей: о канарейках и утечке метана после обрушения шахт. Он нашел несколько страниц исследований по старообрядцам, что, впрочем, его не удивило. Она продемонстрировала немалый интерес к этой теме еще при их первой встрече и говорила, что, возможно, напишет репортаж О русском мистицизме. Это объясняло, почему среди файлов имелся результат поиска Google по запросу «Епископ Сергий» — статья из какого-то журнала, рассказывающая о его «исцелениях». Росток заметил, что после рассказов о монастырских приютах, о бешеных белках и о загрязнении почвы свинцом на месте бывшего завода по производству батареек, тема репортажей разительным образом поменялась.

Он поймал себя на том, что страницу за страницей просматривает файлы о Распутине: выдержки из книг, журнальные статьи, фотографии. Начав читать некоторые из них, Росток обнаружил, что всю эту информацию он и так знает. В одном из файлов приводился список исцелений Распутина. В другом — все его пророчества. Очевидно, Робин, как всякий хороший репортер, составляла биографию предмета своего исследования. Однако Росток не мог не заметить удивительной вещи: датой создания первого документа значился день за двое суток до их визита к Альцчиллеру. За два дня до того, как Росток рассказал ей об имени Распутина на бумаге.

Пораженный, он откинулся на спинку стула. Робин знала, что это кисть Распутина, еще до того, как Росток привез ее к Альцчиллеру! Ее поведение в споре с профессором, которое он принял за скептицизм, на самом деле было способом подтвердить свои подозрения.

Опасения Ростка подтверждались. Следующий ряд файлов имел отношение к церковным реликвиям. Здесь был список почти всех известных реликвий, чья подлинность либо подтвердилась, либо находилась на рассмотрении. Копии веб-страниц с рассказами об обломках Истинного Креста, Терновом венке, крайней плоти Иисуса, молоке Девы Марии и вуали Вероники. Один из файлов рассказывал о крови Святого Януария, которая каждый год в день его церковного праздника становится жидкой; о языке Святого Иакова; о деснице Святого Стефана из Венгрии. Имелись файлы, посвященные чудесным исцелениям, приписываемым различным реликвиям: чудотворному источнику в Лурде, образу Святой Девы из Гвадалупе, Падре Пио из Италии. Эти статьи были скопированы Робин из католической энциклопедии, включая текст о том, какие три чуда необходимы, чтобы канонизировать святого. И, наконец, еще один, последний, файл.

Выдержка из мемуаров Мориса Палеолога, последнего французского посла при русском дворе. В ней была описана встреча с некой госпожой Т., заявлявшей, что незадолго до своей смерти Распутин говорил:

«Я знаю, что умру в ужаснейших страданиях. Тело мое разорвут на куски. Но даже если мой прах развеют по четырем ветрам, я не прекращу творить чудеса. Моими молитвами свыше излечатся больные, и неплодоносящие женщины понесут».

На этом файле стояла дата — день перед их поездкой к Альцчиллеру.

Росток глубоко вздохнул. Пока он был занят убийства-ми Ивана и Пола Даниловичей, Робин сосредоточила внимание на более важной для нее теме. И теперь она исчезла — а вместе с ней, наверное, самая ценная церковная реликвия в современной русской истории. Реликвия, из-за которой погибло четырнадцать героев 101-й военно-воздушной дивизии и на которой лежало проклятье, вызвавшее еще четыре смерти. Надо отдать должное уму Робин: она не оставила следов, по которым ее можно было найти.

Но Росток еще не был готов сдаться. У него оставалась одна ниточка — имя, которое Альцчиллер произнес перед смертью.

Росток повернулся к компьютеру, стоявшему в участке, набрал адрес поисковика и онемевшими кончиками пальцев ввел: «Шерман+Детрик*.

Появившееся на экране удивило его даже больше, чем собранная Робин биография Распутина.

62

Проведя некоторое время в поиске по сети, Росток нашел доказательства того, что работа Альцчиллера была связана с Детриком. Когда Росток ввел в поисковик «Альцчиллер+Детрик», тот вывел ему ссылку на статью в «Скрантон Таймс» — ту самую, что когда-то настроила профессора против прессы, Детрик упоминался в рассказе об одной из доездок профессора в Юго-Восточную Азию, вызвавшую у профессора политические разногласия с коллегами из Университета Скрантона.

Пара щелчков мышью — и на экране возникла карта, по которой можно было добраться прямо к Детрику. В информации для водителей указывалось, что поездка займет четыре часа на скорости 100 км/ч.

Росток выехал из главного полицейского управления после полуночи. Он чувствовал утомление, однако счел это последствием отравления наркотиком. В Скрантоне он заправился, съел один бургер, выпил две чашки черного кофе и продолжил ночную поездку. Два часа спустя где-то в округе Ланкастер он заехал в придорожный мотель и проспал до рассвета. Позавтракав яичницей и булочкой с чашкой кофе, он продолжил свой путь на юг, надеясь доехать до Детрика в начале рабочего дня.

С продвижением на юг становилось все теплее. Над полями вдоль дороги повис легкий туман. Из-за одного из горных хребтов появились три военных самолета; их винты наполняли низину гулкими вибрациями. Судя по карте, Росток был в сорока пяти минутах езды от Кэмп-Дэвида — загородной резиденции президента. Росток свернул с шоссе 70, проехал немного на север и вскоре остановился.

Он доехал до Детрика.

Детрика, о котором говорил профессор.

В рассуждения Ростка изначально закралась ошибка — ошибка, которую он осознал, как только увидел ссылки, выданные поисковиком: он решил, что Детрик — это человек.

На деле Детрик оказался военной базой.

Форт Детрик, штат Мэриленд.

Место, где располагался Институт Медицинских Исследований Инфекционных Заболеваний при Армии США.

Тот далекий день клонился к вечеру. Старик продолжал рассказывать мальчику о вереницах больных и бедных, которые наряду с влиятельными фигурами и заговорщиками приходили к дверям скромного дома в Петербурге, где жил Распутин. Те огромные суммы денег, что колдуну давали в качестве взяток, он отдавал первым же крестьянам, пришедшим просить о помощи.

Но мальчика больше интересовали мистические способности Распутина, чем его альтруизм.

— Пророчества, дедушка. Ты обещал рассказать мне о пророчествах.

— Ах да, конечно. Все хотят знать о пророчествах, когда с ними уже поздно что-либо делать — по крайней мере, с большинством из них…

— Расскажи мне, дедушка.

— С раннего детства Распутин обладал способностью предвидеть будущее, — начал старик. — Он знал о событиях до того, как они происходили. Иногда ему являлись четкие картинки, будто ряд фотографий. Иногда — видения, в которых нельзя было различить лиц участников.

— Как далеко в будущее он мог заглянуть?

— Иногда он видел ближайшее будущее, а иногда — далекие события. Он предсказал убийство премьер-министра Столыпина, и сутки спустя того застрелили. Увидел, что Россия будет голодать, и четыре года спустя от голода скончался миллион человек. Он предсказал, что императорская семья будет править не дольше трех месяцев после его смерти, и за день до истечения этого срока царь подписал отречение от престола. Распутин предсказал не только собственное убийство, но и время, когда оно произойдет. Он предвидел, что его тело сожгут и кости раскидают, и поначалу, когда его похоронили в императорском имении, это пророчество приняли за ошибку. Однако через два месяца большевики вырыли труп, сожгли его, облив бензином, а кости раскидали — в точности, как предсказывал Распутин.

— Но если он видел будущее, то почему не спасся от своих убийц? — спросил мальчик. — Почему не увидел, что злые люди хотят убить его той ночью? Почему не сбежал?

— Те же вопросы задавали о Господе нашем Христе, когда Его распяли на кресте, — печально проговорил старик. — Почему наш Господь не бежал из Гефсиманского сада, если знал, что римляне придут за Ним? И почему Иоанн Креститель не скрылся, пока была возможность, пока его не схватили и не обезглавили воины Ирода? Эти вопросы задают про всех людей, утверждающих, что они пророки, не понимая всего значения их миссии. Истинный мученик — тот, кто сознательно идет на смерть. Так было и с Распутиным. Он знал, что ему предначертана гибель. Что он должен умереть, и тем исполнить свою миссию на Земле. Но перед смертью он оставил несколько пророчеств.

Старик вытряхнул пепел из трубки, постучав ею о камень.

— Зная, что его жизнь окончит наемный убийца, Распутин написал царю письмо. В нем он предупреждал Николая, что если убийцей будет один из его родственников, то ни один член императорской семьи не проживет дольше двух лет. Родственниками царя оказались двое из троих убийц, и пророчество Распутина сбылось полтора года спустя, когда императорскую семью расстреляли большевики.

По привычке, оставшейся у старика с тех дней, когда его преследовали революционеры, дед Ростка разбросал пепел, чтобы не оставлять следов своего пребывания.

63

Охрана Форта Детрик, вероятно, была усилена после событий 11 ноября 2001 года. Главные ворота охраняли трое военных. На крыше контрольно-пропускного пункта виднелись две камеры слежения. Каждую машину останавливали, у водителя проверяли права, некоторых пропускали, некоторых отправляли обратно. Военный, остановивший Ростка, не желал признавать, что на базе есть человек по фамилии Шерман. Однако Росток видел, как второй охранник в будке звонит куда-то по телефону. После небольшого разговора он открыл окошко будки:

— У вас назначена встреча с генералом Шерманом? Генералом? Становилось все интереснее.

— Скажите ему, что Альцчиллер мертв, — ответил Росток.

— Кто?

— Профессор Уильям Альцчиллер из Университета Скрантона. Передайте, что причиной смерти было кровотечение.

Военный сделал все, как просил Росток, выслушал ответ от секретаря генерала, после чего выдал два пропуска: один — на лобовое стекло машины — и второй, который позволял Ростку пройти в здание 625. Следуя указаниям охранника, Росток медленно въехал на базу, соблюдая лимит скорости в 20 км/ч. Маршрут пролегал мимо белого бетонного здания внушительных размеров, где находился Национальный Институт рака, а также мимо похожей на коробку конструкции, где, согласно табличке, располагалось управление Медицинского Исследовательского института при Армии США.

В итоге указания охранника привели Ростка к дальнему концу территории Форта Детрик, за военные казармы. Двухполосная дорога, пролегавшая вдали от остальных зданий, шла по невысокому холму, а затем сквозь густую сосновую рощу. Она вела кодноэтажному зданию из темного кирпича, скрытого от солнца и нежелательных глаз хвоей вечнозеленых деревьев. Здание было огорожено двумя рядами металлической сетки, с протянутыми над ней спиралями колючей проволоки. Красные предупредительные знаки гласили, что сетка под высоким напряжением. Между ней и зданием не было мест, где можно было бы укрыться — кустов, деревьев или чего-нибудь подобного. На небольшой табличке был указан номер здания — 625. Никакой надписи, объясняющей, что находится внутри, не наблюдалось.

Охранник у ворот внешней ограды сверил фотографию на пропуске с водительскими правами Ростка, забрал его оружие и пропустил ко вторым воротам, где процедура идентификаций повторилась.

Третий охранник стоял за стойкой регистрации сразу за главным входом, где ему сквозь стеклянные двери было видно любого приближавшегося посетителя. За его спиной стояли еще двое военных, охранявших двойную дверь из нержавеющей стали — похоже, лифт. Охранники были вооружены старыми на вид винтовками М-16. Они бесстрастно наблюдали, как военный за стойкой по третьему разу проводит идентификацию.

Он жестом предложил Ростку сесть на кушетку, обтянутую зеленым кожзаменителем, пока сам набирал номер на телефоне.

Вестибюль даже не пытались сделать привлекательным. Восьмиугольный красно-белый знак гласил, что здание является зоной биологического риска четвертой степени. На двух соседних табличках большими красными буквами была изложена Процедура эвакуации. На стене рядом со знаками висели защитные жилеты с белыми капюшонами, прозрачные лицевые пластины и полные химические костюмы. По обеим сторонам от стальных дверей на расстоянии вытянутой руки от охранников располагалась аварийная сигнализация: большие красные рычаги, помещенные в небольшие ниши.

Повесив трубку, охранник уставился на Ростка. Тот не знал, чего ему ждать. Он уже сомневался, было ли прийти сюда хорошей идеей! В конце концов, о чем он мог рассказать, кроме последних слов умирающего профессора и старой газетной статьи? Но Детрик оставался его единственной ниточкой, и он намерен следовать за ней, какой бы зыбкой ни была цель. Росток потер глаза, пытаясь избавиться от накопившейся за последние дни усталости.

Стальные двери разъехались. В открывшемся проеме стояла стройная женщина в белом лабораторном халате. На ее лице не было косметики, волосы почти полностью скрывала защитная шапочка. Судя по небольшому красному кастовому знаку на лбу, она исповедовала индуизм. Ее кожа была безупречно белого цвета, что не соответствовало представлениям Ростка об индийцах, которых он всегда считал темнокожими.

Здесь она выглядела странно и не к месту — хрупкое существо, окруженное вооруженными охранниками в полной униформе. Однако ее, похоже, ничуть не тревожило соседство с военными, которые тут же взяли оружие на изготовку и сосредоточились. Охранник за стойкой вскочил на ноги и отдал ей честь. «Кем бы ни была эта женщина, она пользуется здесь большим уважением», — решил Росток.

Она улыбнулась и подошла к Ростку. Стальные двери закрылись за ее спиной.

— Я доктор Веда Чандхари. Генерал Шерман скоро к нам присоединится, — сказала она, протягивая руку. — Мы оба рады, что вы приехали к нам.

Ее рукопожатие было мягким, пальцы — гладкими и прохладными. Свою же руку в ее ладони он, наоборот, ощутил грубой и неуклюжей.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Веда. — Не устали?

— Поездка была долгой, — признался он.

Она изучала его лицо.

— У вас красные глаза, — заметила она.

— Просто нужно немного поспать.

— Мне сказали, что вы знали профессора Альцчиллера. Мне было печально услышать, что он ушел из жизни, — доктор говорила с британским акцентом, который в той далекой земле, где она учила язык, звучал более мелодично и элегантно, чем резкое наречие самих британцев. — Думаю, нам стоит пройти внутрь.

Она кивнула охранникам, и стальные створки дверей с шипением разъехались, открывая проход в залитый светом коридор со стенами из нержавеющей стали и двойными оконными панелями. Окна были закрыты плотными жалюзи. Пол и потолок коридора — покрыты белой эмалевой краской, отражавшей свет ламп. На всех поверхностях не было ни единого пятнышка. Коридор проветривался постоянным потоком прохладного воздуха. Когда они проходили мимо одного из окон, неплотно прикрытые жалюзи позволили Ростку увидеть за ним фигуру в громоздком белом дезинфекционном костюме, склонившуюся над клеткой с кем-то похожим на обезьяну.

Доктор Чандхари привела Ростка к пустой лаборатории. Отперев дверь пластиковой магнитной картой, она вошла внутрь и закрыла жалюзи. Росток отметил, что стальная дверь захлопнулась сама. Щель на внутренней стороне рядом с дверной ручкой предполагала, что для выхода тоже требовалась магнитная карта.

— Вы знаете, чем мы здесь занимаемся? — приятным голосом спросила Чандхари.

— Если верить Интернету, чем-то связанным с биологическим оружием.

Милая улыбка доктора поблекла:

— Это весьма грубое описание нашей деятельности, — сказала она и проверила, плотно ли заперта дверь.

— На самом деле, — продолжала она, — мы не имеем дела с бактериологическим оружием. Наша задача — изучать микроорганизмы — бактерии, вирусы, грибки и так далее. У них всех есть множество способов полезного применения.

— В ваших устах звучит весьма буднично, — заметил Росток. — Наверное, поэтому у вас снаружи колючая проволока и военные?

— Но мы все же правительственное учреждение, которое проводит исследования по заказу государства. В наши дни необходима определенная степень охраны, — Чандхари замолчала. — Но я не могу углубляться в детали нашей работы. Расскажите мне о смерти профессора Альцчиллера. Охранник у ворот сообщил, что вы говорили о кровотечении.

Ее голос был относительно спокойным, но Росток чувствовал, что доктор знает о смерти Альцчиллера больше, чем хочет показать.

— Если верить коронеру, он умер от кровоточащей язвы, — ответил Росток.

— Вы лично видели его смерть? Какие были симптомы?

— Это было непривлекательно. У него пошла кровь ртом и носом. Она лилась даже из глаз, — Росток нетерпеливо огляделся. — А где Шерман? Профессор хотел, чтобы я встретился с ним.

— Он скоро придет. Альцчиллер не жаловался на боль в животе?

— Жаловался, но днем раньше он выглядел вполне нормально.

— Тогда, скорее всего, это была не язва, — голос Чандхари был спокойным и мягким. — Как получилось, что вы были рядом с профессором в момент его смерти?

— Он изучал… — Росток сделал паузу. — Изучал одну улику, которую я ему принес.

— Какую улику? — спросила Чандхари.

— Вообще-то, я пришел сюда не на допрос, а для встречи с Шерманом.

— Генерал Шерман скоро к нам присоединится, — повторила она. — Но профессор Альцчиллер был моим другом, и потому наши интересы могут пересекаться. Так что, если не возражаете, я снова спрошу вас: какую улику он изучал?

— Это была человеческая рука… отрезанная кисть, которую нашли в банковском сейфе.

Он ждал, что доктор удивится. Однако ее лицо оставалось бесстрастным. Чандхари даже бровью не повела. Она уже знала о руке?

— Обычно такие… гм, предметы… оказываются у окружного коронера, а не у профессора колледжа, — сказала она. — Вы решили, что с этой рукой может быть связано что-то необычное? Была какая-то особая причина, по которой вы отнесли ее профессору Альцчиллеру?

— Была, — ответил Росток. — Сейф, в котором ее нашли, не открывали более пятидесяти лет. Это показалось мне странным.

Наконец Росток дождался от доктора реакции: улыбки.

— А каково было состояние… кисти? — спросила она.

— Вполне нормальное. Рана была свежей, и из нее все еще сочилась кровь.

— Да, совсем как в легендах… — проговорила Чандхари.

64

— Ходили слухи о существовании такого предмета, — объяснила доктор Чандхари. Она старалась говорить спокойно, но карандаш в ее руке дрожал. — До сегодняшнего дня мы не были уверены, что эти слухи — правда.

— Вы уже знали про руку?

— Мы знали, что есть люди, которые ее ищут. Но это не означало, что кисть реальна. Некоторые из нас считали ее химерой — фантазией, существовавшей разве что в воображении охотников за ней. В конце концов, нетленная человеческая плоть нарушает законы физики.

— И все же она существует, — ответил Росток. — И, похоже, не думает разлагаться.

Доктор раскрыла папку, лежавшую перед ней на столе.

— Я не сомневаюсь, что вы действительно ее нашли, — сказала она. — Вопрос в том — это легендарный артефакт или же хитрая подделка, созданная с целью сбить охотников со следа. Рядом с рукой лежали какие-нибудь документы? Что-нибудь, что могло бы ее идентифицировать?

— Нет, — Росток решил умолчать об имени на клеенчатой бумаге. Работа в полиции научила его скрывать по крайней мере одну важную деталь, которая впоследствии может оказаться полезной.

— Что ж, по крайней мере, вы отнесли кисть туда, куда нужно, — сказала Чандхари. — Если кто и мог провести верный анализ, то только Альцчиллер.

— Я тоже так подумал, — ответил Росток.

— И каково же было его мнение после тестов?

— Он сказал, что не обнаружил ни малейшего признака разложения. Кисть пролежала у него всю ночь при температуре больше тридцати градусов, и с ней не произошло никаких физических изменений. Он был поражен. И сказал, что это нетленные мощи.

— Так и сказал? — переспросила Чандхари. — «Нетленные»?

— По его словам, он слышал о подобном, но своими глазами видел в первый раз.

На мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь жужжанием кондиционера.

— Он не определил, кому могла принадлежать рука?

— Нет, — Росток снова насторожился.

— Да ладно вам, — улыбнулась Чандхари. — Альцчиллер был судебным медицинским экспертом. Вы сказали, он провел ряд анализов. Наверняка у него возникла какая-то идея, иначе почему бы он посоветовал вам связаться с Шерманом?

Росток и сам гадал, почему. Военный центр биологических исследований был не тем местом, чтобы обсуждать церковные реликвии.

— Скажите лучше, почему вас так интересует эта рука?

— Это удивительный предмет — с чисто научной точки зрения, — улыбнулась Чандхари.

— Но мы же не в обыкновенной научной лаборатории. Мы в центре военных исследований.

— Как я вам уже сказала, мы здесь изучаем микроорганизмы. Да, некоторые микробы могут быть смертельны, однако многие имеют полезные свойства, ценные для медицинских и других гражданских целей. Этот артефакт интересует нас потому, что, изучив его, мы сможем обнаружить, какого рода биологические реакции предохраняют руку от разложения.

— Профессор назвал это чудом.

— Мы здесь не верим в чудеса, — отрезала Чандхари. — И это принципиально! Теперь, пожалуйста, давайте вернемся к результатам, которые получил Альцчиллер. Что показали его тесты?

— Он определил, что кисть принадлежала мужчине средних лет ростом около ста восьмидесяти сантиметров; также он обнаружил оспины…

Она записала что-то у себя в папке.

— В анализе крови было что-нибудь необычное? — спросила она.

— Профессор сказал, что в крови ненормально высокий уровень цианида. Достаточный, чтобы убить двадцать человек.

Очередная заметка в папке.

— Цианид был причиной смерти?

У Ростка возникло чувство, что она и так знает ответ.

— Нет. По словам профессора, этот человек утонул.

— Удивительно! — воскликнула Чандхари, делая очередную заметку. — Что еще?

— Альцчиллер нашел на коже волокна пеньки.

— Веревка… — проговорила Чандхари, не переставая записывать. — Руки жертвы были связаны, прежде чем ее утопили?

— Профессор сказал, что да.

— Еще что-то?

— Вроде бы все, не считая частиц почвы, которые профессор нашел под ногтями. Он сказал, что это ил со дна реки, которой не существует в Северной Америке.

Чандхари сделала последнюю запись и наконец подняла голову.

— Что ж, это ставит все на свои места, — сказала она. Все сходится. Думаю, нам нет смысла играть в угадайку: мы оба знаем, со дна какой реки почва, верно? — Не дожидаясь ответа Ростка, она дала его сама: — Со дна Невы, на которой стоит русский город Санкт-Петербург.

Росток кивнул.

— Ну а кисть принадлежала Григорию Распутину, — продолжала Чандхари. — Ее ампутировали по приказу императрицы Александры, верившей, что кисть, которая сотворила столько чудес, продолжит спасать жизнь ее сыну. То, что вы нашли в сейфе, является бесценной реликвией, офицер Росток. Поистине бесценной.

— Русская церковная реликвия, о которой я никогда не слышал… Я думал, что знаю все легенды о Распутине. Мой дед даже рассказывал мне о группе русских эмигрантов в Париже, которые поклоняются некоему засушенному предмету — по их мнению, пенису Распутина. Но дед никогда ничего не говорил о кисти Распутина.

— Об этой реликвии всегда было известно только очень узкому кругу людей, — объяснила Чандхари. — И у всех были веские причины держать рот на замке. Императрица хранила это в тайне, потому что как только общественность узнала бы, что она поклоняется мощам презираемого многими человека, разгорелся бы нешуточный скандал. После ее смерти тайну хранила Православная церковь: нетленность. — это одно из доказательств святости, а иерархи не желали канонизировать человека, которого они считали развратником. Коммунистическое правительство не раскрывало секрета, так как вело войну против религии. Почти целый век существование реликвии было скрыто завесой тайны, а сама кисть переходила от одного владельца к другому, что неизменно сопровождалось смертью — обычно, мучительной.

«Насчет смерти — чистая правда», — подумал Росток.

— На ней лежит проклятье, да? — спросил он.

— Проклятье? В общем-то, это можно назвать проклятьем, — тонкие губы Чандхари разошлись в улыбке. — Но не сверхъестественной природы.

— Скажите это людям, которые погибли. Начиная с императрицы Александры и заканчивая четырьмя смертями за последние три дня.

— Вы действительно верите, что всех их убил человек, умерший сто лет назад? — Чандхари опять улыбнулась.

— Я не исключаю такой возможности. Думаю, Распутин способен наказать тех, кто потревожит его мощи.

Улыбка Чандхари стала еще шире.

— Вы понимаете, что большинство людей посмеялось бы над вами, сделай вы подобное заявление публично?

— Но это еще не значит, что я ошибаюсь.

— Но тогда вам придется ловить призрака. Допустим, вы докажете, что всех этих людей убило потустороннее проклятье. И что, кого вы будете арестовывать? Распутин мертв. Посадите его кисть?

— Не знаю, может быть, сожгу ее.

— Сожжете бесценную реликвию?

— Да, это предотвратит новые смерти.

— Что ж, но сначала вам нужно найти ее, верно? — спросила Чандхари. — Насколько я понимаю, когда мощи оказались у вас в руках, вы потеряли бдительность и упустили их.

Об этом она могла узнать только от одного человека.

— Полагаю, об этом вам рассказал Гамильтон Уинфилд.

— Он один из наших консультантов в данном вопросе. Он помогал нам в поисках кисти. По его словам, реликвию украл человек, которому вы оба доверяли.

— И который работал на Уинфилда — репортерша по имени Робин Кронин.

— Неудачный выбор работника с его стороны.

— Неудачный и для нее тоже, — сказал Росток. — Уинфилд сказал, что, скорее всего, ее найдут мертвой, а реликвия будет лежать рядом.

— Не думаю, что он прав.

— Видите — я не единственный, кто считает, что на реликвии лежит проклятье. Похоже, Уинфилд тоже так думает.

— С этими мощами, может и связано много трагических историй, но приписывать все смерти человеку, убитому почти век назад, значит отрицать логику.

— А как же состояние кисти? — напомнил ей Росток. — Нетленная плоть не отрицает логику? Вполне возможно, что предмет, переступающий законы природы, обладает и другими свойствами.

— По-моему, вы немного увлеклись. Скоро вы скажете, что революция, голод и прочие несчастья, выпавшие на долю русского народа в тридцатых годах, и даже фашистское вторжение — часть мести Распутина.

— Но он предвидел все эти события.

— И вы в это верите? — спросила Чандхари. — Если еще раз переберете в уме детали всех смертей — включая те, что произошли в вашем городке, — то ваша теория о сверхъестественном возмездии Распутина рухнет.

— Первой обладательницей реликвии была императрица Александра. И кисть принадлежала ей, когда она со всей императорской семьей была расстреляна большевиками, — спорил Росток.

— Но с какой стати Распутину навлекать столь ужасную смерть на человека, который всеми силами старался защитить его от врагов? Если он не стал наказывать собственных убийц, то почему его дух уничтожил самых верных его почитателей?

— Распутин был предан императорской семье, но он предупреждал их о том, что произойдет, если его убьет один из их родственников. Он видел будущее, но, как и другие пророки, не мог изменить его.

— Что подтверждает мою версию. Если он не мог изменить будущее, то как эти смерти могли быть какой-то местью с его стороны? Это просто судьба. В моей стране это называют кармой, Колесом Жизни.

— Если это судьба, то ею распоряжалась кисть Распутина, — настаивал Росток. Для него состояние мощей было достаточным доказательством того, что они обладали мистическими силами. Нетленность была физическим состоянием, и ее не мог опровергнуть ни один из приводимых доктором аргументов.

— Вы упрямый человек, — сказала Чандхари. — Я понимаю, что нетленные мощи поразили и вас, и Альцчиллера. Но это прихоть природы, из которой не следуют какие-то необычные способности кисти Распутина. В большинстве западных религий говорится, что сами по себе мощи не обладают мистическими силами. Их нетленность считается знаком Господа, и они почитаются именно как знамение. Для христианина думать, что благодетельный Господь создал мощи, чтобы затем убивать каждого потревожившего их, — не что иное, как богохульство.

— Тогда, может, быть это…

— Кто? Дьявол? — Чандхари снова улыбнулась. — Сомневаюсь. Хотя многие считали и считают Распутина посланцем дьявола. Посмотрите на это с рациональной точки зрения. Если Распутин, или дьявол, или еще какая-либо неземная сила решили наказывать любого потревожившего мощи, зачем ей ждать пятьдесят лет, чтобы убить Ивана Даниловича, укравшего руку с немецкого склада? Почему не покончить с ним сразу, как с Альцчиллером?

— Не знаю.

— Так я и думала, — сказала она, несколько самодовольно. — Вы ничего не знаете об истинной природе силы этой реликвии.

— А вы? — спросил Росток.

65

— Мне нужно знать больше подробностей смерти Альцчиллера, — сказала Чандхари, снова приготовив карандаш. — Сколько времени он прожил с того момента, как впервые увидел реликвию?

— А что?

— Я пытаюсь восстановить хронологию. Так сколько?

— Я отдал ему кисть два дня назад, перед обедом, и потом приехал к нему вчера после ланча.

— То есть, прошло чуть больше суток, — она что-то записала у себя в папке. — Теперь, если не возражаете, давайте вернемся к самому началу. Когда были обнаружены мощи?

— Три дня назад.

— То есть, во вторник. Вы помните приблизительное время?

— Это действительно важно?

— Частью любого медицинского расследования является установление хронологии событий. Теперь, пожалуйста, скажите мне, во сколько была найдена кисть?

Росток почесал левую руку. Посмотрев на часы, Чандхари сделала очередную пометку.

Похоже, она фиксировала все его движения, словно они тоже относились к ее хронологии.

— Сейф открыли где-то в полшестого вечера, — сказал Росток. — Я приехал туда пятнадцать минут спустя.

Чандхари вновь сверилась с часами:

— То есть, около 64 часов назад.

Глядя, как она записывает время, Росток пытался понять, зачем ей такая точность. Он знал, что она что-то скрывает, но никак не мог вычислить, что именно.

— Когда произошла первая смерть?

— Разве Уинфилд не рассказал вам обо всем?

— Только в общих чертах. К тому же, эта информация из вторых рук. Сам он не видел жертв и никогда не был в банке. Вы можете открыть детали, которых больше никто не знает.

— Я пришел сюда увидеть Шермана.

— Вы не хотите знать, почему умерли те люди?

— Коронер уже все установил.

— Но. вы не верите ему. Вы считаете, что замешаны какие-то потусторонние силы. А я подозреваю, что объяснение проще.

Росток откинулся на спинку стула. Он поглядел в окно на колючую проволоку, блестевшую в солнечном свете.

— Первая смерть, — повторила Чандхари. — Расскажите мне о ней.

— Это был налоговый агент, Уэнделл Франклин. Он порезал палец в хранилище и умер от кровопотери из маленькой ранки.

— Вы видели, как он получил травму?

— Вы хотите сказать, порез? Нет, но он сам сказал мне, что порезался о дверцу сейфа. Того, в котором лежала рука. Царапина не сильно кровоточила, когда он выходил из банка, но кровь не останавливалась.

— Как скоро после этого он умер?

— Его тело нашли следующим утром. Если вас интересует точное время смерти, свяжитесь с Коронером, — Росток поерзал на стуле. Он попытался подвигать пальцами ног, которые, похоже, начинали онемевать. — Почему бы вам просто не взять эти сведения у него?

— Он почему-То не расположен делиться информацией. Даже Уинфилд не многое смог нам рассказать. Думаю, вы знаете об этих смертях больше, чем кто-либо. А пока давайте предположим, что Франклин умер часа в два-три ночи. Это значит, что смерть наступила через восемь-девять часов после контакта с реликвией, — она сделала очередную запись. — Мистер Франклин не страдал гемофилией?

— Коронер сказал, что результаты тестов были отрицательными. Он сделал еще какие-то анализы, но до сих пор не знает, что вызвало такое обильное кровотечение.

— Неудивительно, — сказала доктор Чандхари. — Вы видели тело?

— Да, — Росток снова почесал руку. Ему казалось, будто кожа высыхает.

— Вы не заметили каких-нибудь… необычных изменений цвета у него на теле?

— Только на кончиках пальцев. Они были темными, почти черными. Сначала я решил, что это из-за газеты: знаете, краска иногда может остаться на пальцах. Но когда я уходил, пальцы начали темнеть под ногтями. Как будто чернота распространялась по телу даже после смерти.

— Обычный симптом для таких случаев. Кто был следующим?

— Затем мне сообщили, что умер директор банка Гарольд Зиман. Он скончался за своим рабочим столом вчера утром в 10:42.

— То есть, — доктор снова что-то записала, — через сорок один час и двенадцать минут после открытия сейфа.

— Врач Зимана сказал, что это кровоизлияние в мозг. Сам я тела не видел.

Это она тоже записала.

— Но Зиман умер не вторым. Вторым был Отто Бракнер, один из офицеров полиции. Его тело было найдено после Зимана, но умер он еще ночью. Коронер сказал, что из-за разрыва брюшной аорты. Кровь была повсюду.

— Вы видели тело Бракнера?

— Да, — кивнул Росток. — У него почернели пальцы — так же, как у Франклина. По словам коронера, из-за тога, что труп пролежал там всю ночь.

— Тело полицейского было обнаружено, — она перевернула страницу, — в доме Даниловичей. Что он там делал?

— Охранял Николь… миссис Данилович.

— Зачем?

— Из-за смертей, которые произошли до этого. Ивана и двух его друзей убили, а муж Николь умер при подозрительных обстоятельствах. Я подумал, что она может быть следующей — особенно учитывая находку в сейфе.

— Ваши волнения были не напрасны, однако причины неверные, — сказала Чандхари. — Вы знаете, где она сейчас?

— Хотел бы знать. Она исчезла в ту ночь, когда умер Бракнер.

Росток мог себе представить, как она испугалась, увидев такого гиганта, истекающего кровью. Неудивительно, что она убежала. Николь была одинокой вдовой в чужом городе, где никто ей не сочувствовал, хотя она так в этом нуждалась. Если бы он был добрее и сострадательнее, а не изображал из себя недоверчивого полицейского, возможно, она пришла бы к нему, а не убежала бы неизвестно куда.

— Николь Данилович вчера днем доставили в медицинский центр Скрантона.

Мыслями Росток был далеко и едва ли слушал доктора. Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать ее слова. Его словно встряхнули:

— Николь? Что… что случилось?..

— Ее нашли на тротуаре Скрантона без сознания. Она лежала в лихорадке. Ее доставили в больницу, где врачи обнаружили у нее на правом бедре необычно обширную гематому… — Заметив замешательство Ростока, Чандхари объяснила: — Гематома — это подкожный отек, образованный кровью из поврежденных сосудов. Вся жидкость, которую выкачали доктора, в объеме составляла больше литра. Потеряв такое количество крови, любой человек упал бы в обморок. Ей ввели плазму, но, к несчастью, гематома снова начала набухать.

Росток отчаянно пытался скрыть свою реакцию. Он не знал, можно ли верить Чандхари и как она связана с загадочным генералом Шерманом. По собственному опыту он знал, что Николь могли опознать неверно. А может быть, слова Чандхари были намеренной ложью, сказанной с неизвестной ему целью.

— Вам сообщил об этом Уинфилд? — спросил он. — Вы уверены, что здесь нет ошибки?

— Никаких ошибок. Девушкой была Николь Данилович. Один из наших людей сейчас в больнице — он сообщил нам, что ей ввели плазму и дали кровоостанавливающие препараты, но тщетно.

Росток отказывался в это верить. Ему было сложно соотнести эти холодные медицинские термины с воспоминаниями о теплом и нежном теле Николь, когда она прижалась к нему на крыльце тем вечером. Почти умоляя обнять ее. Сколько раз этот образ возникал в его сознании, сколько раз он представлял, что мог бы сделать тогда, как легко мог воспользоваться ее одиночеством. Или на следующий день, когда она в розовом платье пришла в полицейский участок, готовая обменять свое тело на кисть из сейфа. Но оба раза, поддавшись своему желанию, он поступил бы неправильно. В конце концов, ее муж умер всего несколько дней назад. Дважды Росток совершил благородный поступок. Но память о том, каким сладким был ее запах и как приятно было обнимать ее, не покидала его до сих пор.

— Насколько плохо ее состояние? — спросил Росток.

— Врачи думали, что она не переживет эту ночь, — сказала Чандхари.

— Это было ночью? — спросил он, с трудом заставляя себя произносить слова. — Как она сейчас… утром?

— Не знаю. Пока мы ничего не слышали о ней.

— Боже мой, нет! Только не она, нет, — он закрыл лицо руками, пытаясь избавиться от образа Николь, лежащей в одиночестве, на больничной койке.

— Я должен был быть там, — простонал он. — Быть с ней.

— Мне жаль, — сказала доктор. — Я не знала…

Она не договорила, но Росток понял, что она имела в виду.

Она почувствовала глубину его чувств к Николь еще до того, как он признался в них самому себе.

66

По просьбе доктора Зарубина, после начального этапа лечения Николь перевели в отдельную палату. Она спала неспокойно — лекарства оказались недостаточно сильны, чтобы усыпить ее.

В ночной тишине, когда суета больницы улеглась и свет приглушили, в ее палату скользнула тень. В темноте невозможно было распознать, кем был молчаливый гость. Работники больницы постоянно ходили туда-сюда, поэтому посетитель не встревожил Николь. Она решила, что это медбрат пришел дать ей очередные таблетки, которые она с таким трудом глотала. Николь сказали, что это лекарство работает как загуститель крови, хотя как-то раз она случайно услышала слова одного из врачей о том, что, таблетки, похоже, не помогают.

Николь почувствовала, как с нее медленно стягивают простыню. Дрожа всем телом, она напряглась и приготовилась к очередному болезненному обследованию.

— Этого я и боялся, — раздался глухой голос.

Над ее кроватью склонилась огромная темная тень. Николь инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, чтобы защититься.

— Тише, девочка моя. Я пришел, чтобы освободить тебя от боли.

Сквозь туманный полусон, вызванный лекарствами и усталостью, она наконец узнала голос.

Это был отец Сергий.

Он выследил ее.

Николь была слишком слаба и не могла не то что сопротивляться, а даже просто отвернуться. Оставалось лежать и позволить ему получить свое удовольствие, каким бы извращенным оно ни было.

Она услышала, как шуршит его ряса. Что он делал? Его дыхание было тяжелым и глубоким — знакомый звук, который издавали все мужчины, что приходили к ней в темных комнатах. Николь ждала его следующего шага, ждала, что он заберется на нее. Но по звуку его дыхания она поняла, что у него на уме что-то еще.

Он встал на колени, поняла она. Вот что он сделал. Он преклонил колени в темноте перед ее кроватью.

— У тебя кровь, девочка моя. Я видел подобное много раз, и в России тоже. Это кровоизлияние, которое убило у нас очень много людей.

— Чего вы хотите? — прошептала она.

— Я пришел, чтобы помочь тебе.

— Вы не в силах помочь мне. Доктора делают все, что могут, но мне не становится лучше. Чем же вы мне поможете?

— Я могу остановить кровь.

— Как?

— Молитвой.

— Это смешно.

— Ты должна верить.

Но едва ли Николь верила в этого дурно пахнущего священника с его древними ритуалами. Она не желала признавать, что он обладает силами, не доступными ее пониманию. Он был либо шарлатаном, либо мошенником, либо и тем и тем, думала она. Николь видела таких, как он, на сценах Лас-Вегаса. Эти люди делали вид, будто читают мысли и предсказывают будущее. Но все было трюками, обманом. И священник был таким же. Она не сомневалась, что прошлой ночью он как-то загипнотизировал ее. И этот гипноз никак не был связан с мистической силой русских священников, о которой ей рассказывала мать. Обыкновенный обман. А странные рассказы об испытании воли и столкновении с искушением? Просто предлог, чтобы использовать женщин для удовлетворения своих желаний.

Что вообще этот странный человек мог ей дать?

— Спасение, — сказал он, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Я могу дать тебе спасение.

Он снова делает это, в ужасе поняла она, то же, что делал раньше, — отвечает на вопросы, которые она даже не задает.

— Нет нужды говорить, — сказал он. — Я читаю твои мысли еще до того, как рот оформит их в слова…

Все это казалось Николь нереальным. Может, все дело в лекарствах? Или это просто сон?

— Это не сон, — сказал он мягким, почти нежным голосом. — Я здесь, чтобы помочь тебе.

Возможно, это не обман, думала она. Что если в нем скрывается больше, чем она способна понять?

— Ты не можешь уразуметь моих сил, — сказал он. — Они принадлежат не этой Земле.

«Хорошо, — подумала она, — раз ты можешь читать мои мысли, скажи, чего ты от меня хочешь».

— Сначала ты должна рассказать мне о своих грехах, чтобы я дал тебе прощение.

«Если ты слышишь мои мысли, то уже знаешь обо всех грехах».

— Того, что я о них знаю, еще недостаточно. Ты должна признать их открыто и раскаяться. Только после этого я смогу остановить кровь.

Он действительно мог исцелить ее? Неужели это и вправду возможно?

— С Богом все возможно. Теперь покайся в своих грехах.

Она не знала, как правильно каяться. Она была нерелигиозным человеком.

— Это не важно. Важно то, что я старец. Живой Бог говорит устами людей, подобных мне. Мы — сосуды, через которые Он выражает миру волю Его. Такими праведными и благочестивыми посланниками Бог дает миру знамение и надежду; мы помогаем людям обрести Истинный Дух.

Она никак не могла понять, чего он хочет.

— Сначала ты должна принять Господа Христа всем сердцем, всем естеством, всей жизнью, что внутри тебя, не ожидая ничего взамен.

«Хорошо, — подумала она. — Почему бы и нет. Она ничего не теряет, выполняя его желания.

— Ты теряешь только свое темное прошлое.

— Хорошо, — сказала она вслух, наконец обретя дар речи. — Я сделаю это.

— Ты принимаешь Господа Христа, не ожидая ничего взамен?

— Да, — вымолвила она.

— Желаешь ли ты следовать за Господом Христом и его земными посланниками в наказание за грехи твоего духа и грехи твоей плоти?

— Я желаю следовать.

— Тогда я благословляю тебя.

Перед глазами Николь возникло необычное сияние. В комнате до сих пор было темно, но вскоре она отчетливо увидела священника. Она смотрела, как он поднимается с колен и вытягивает руки над ее телом.

Его глаза были закрыты, складка на лбу говорила о сильном напряжении. Он поднял руки в молитве — безымянные пальцы касались больших.

— Во имя Господа Христа, заступничеством нашей Девы Марии, Казанской Богоматери, мучеников Кирилла и Мефодия, Господа на Земле Данилы Филиппова и всех праведников и святых, ушедших до меня, я прощаю тебе твои грехи и принимаю тебя в общину свято верующих и поборников веры, истинной веры наших отцов — старообрядческую русскую церковь.

Он осенил ее лоб крестным знамением и начал читать молитву на неразборчивом языке. Затем трижды благословил и начал водить руками над ее телом, от них словно бы исходили волны тепла. Она чувствовала, как слабеет ее тело, расслабляются мышцы, кожа жадно поглощает приятную энергию. Это приносило гораздо больше облегчения, чем те лекарства, что ей давали врачи.

— А теперь, девочка моя, покайся в своих грехах.

Он вновь преклонил колена возле кровати. Дрожащим, словно чужим голосом Николь начала рассказ, поначалу стыдясь говорить об отчиме, совратившем ее в кровати матери, когда ей было всего одиннадцать лет. Сергий, каким-то образом сумев проникнуть в ее мысли прошлой ночью, описал те события, но теперь он сказал, что пришло время полного покаяния. Если она надеется на спасение, то должна озвучить каждую деталь своих грехов.

Николь покорно призналась в боли, стыде и тайном гневе, которые пронесла через все подростковые года. Она рассказала Сергию, как ненавидела мужчину, лишившего ее чести. Иногда ей хотелось убить его за то, что ей были неведомы нормальные подростковые мысли и мечтания, которыми наслаждались ее друзья. Но иногда она любила его, отчаянно, всем телом, и эта любовь захлестывала ее, и она презирала себя за мгновения слабости. Наконец Николь начала ненавидеть свою мать. Будь та лучшей любовницей, удовлетворявшей сексуальные потребности этого мужчины, он не стал бы насиловать Николь.

По крайней мере, так говорил ей отчим, когда учил девочку искусству ублажения. Он превратил ее в личную куртизанку и обучил всему, что отказывалась делать мать. Он уверял, что став взрослой, она еще поблагодарит его.

Порой было просто. Пара вздохов в ночи — и вот уже все кончено.

Но порой все оказывалось куда сложнее. Иногда даже с кровью. И никогда она не могла ему отказать. Пока, наконец, даже не зная, что беременна, не оказалась в больнице с выкидышем. Доктора сказали, что из-за травмы матки она никогда больше не сможет иметь детей. Но хуже этого была душевная травма. Мать назвала Николь соблазнительницей и именно ее обвинила в произошедшем. Так ей и надо, сказала тогда мать. Это божья кара за плохое поведение. А отчим только рассмеялся и сказал, что это скорее благословение — по крайней мере, ей не нужно будет глотать таблетки.

Не найдя в себе ни сил, ни храбрости бороться с ними, два дня спустя Николь убежала из дома. И попала в ловушку пороков еще худших, чем тот, от которого надеялась скрыться.

Она хотела жить нормальной жизнью. Но вместо этого ее заставляли выполнять немыслимо извращенные фантазии, чтобы приносить деньги мужчинам, продававшим ее друг другу и перевозившим из Бруклина в Майами и, наконец, в Лас-Вегас, где ее покровителем стал Василий. Она говорила Сергию, что были случаи, когда она подносила бритву к лицу, убежденная, что причиной ее рабства стала красота, и что, уничтожив ее, она сможет избавиться от того ада, в который превратилась ее жизнь.

Однажды вечером, когда она потеряла всякую надежду, Василий представил ее Полу Даниловичу, пригласив их обоих в ночной клуб. Она не помнила, что было после второго коктейля, но, проснувшись утром в мотеле, обнаружила у себя на пальце обручальное кольцо, на тумбочке возле кровати — свидетельство о браке, и рядом — Пола Даниловича, рассказывающего о том, как он горд, что стал ее мужем.

Сергий, внимательно слушавший ее, нарушил тишину:

— Этот Василий — он русский?

— Он из Москвы — по крайней мере, так говорят.

— Ты боишься его?

— Он меня защищал.

— Как ты думаешь, почему он хотел, чтобы ты вышла замуж за Пола Даниловича?

— Я не говорила, что он этого хотел.

— Но так и было, разве нет?

Вспоминая об этом теперь, прокручивая в голове последовательность событий, она осознала, что, возможно, священник прав. Для человека, который всегда относился к ней как к собственности и отбирал у нее все заработанные деньги, Василий был слишком доволен, увидев свидетельство о браке. Все это было подготовлено заранее? И если так, то как мог Сергий знать об этом, если даже Николь поняла это только сейчас?

— Возможно, тебе стоит больше рассказать мне о своей дружбе с этим Василием.

Николь уже поняла, что нет смысла скрывать что-то. Она рассказала, что Василий «выкупил» ее у прежнего работодателя. Николь знала, что сопротивляться бесполезно и даже опасно, поэтому всегда делала, что ей говорили. Василий одевал ее лучше, чем предыдущие владельцы, и, похоже, брал со своих клиентов больше.

— И сейчас этот Василий здесь, в Миддл-Вэлли? спросил Сергий.

— Да.

— Вчера ты пришла в мой дом напуганная. Я дал тебе убежище. А утром твой страх перед Василием заставил тебя бежать из моего дома. Ты надеялась, что найдешь защиту у него. Ты была слаба и одинока. Ты согрешила с хитрым шпионом — тем, кто зовет себя О’Мэлли.

— Как вы?.. — ну конечно, подумала она, он ведь может читать мысли. — Мне стыдно, — сказала она. — Я не хотела, сначала не хотела.

— Ты дала ему свое тело ни за что. Ты думала, что этим уладишь дела с Василием? Но твои попытки не увенчались успехом.

— Коронер сказал, что рука не у него. Он солгал?

— Нет, девочка моя. Он сказал тебе правду. Он никогда не видел святой реликвии.

— Святой?

— Ты и правда ничего не знаешь, девочка моя. Твои грехи, как у многих из нас — это грехи плоти. Но они от страха. И именно твой грех делает искупление возможным. Ты узнаешь Божью благодать. Тебе не понадобятся мужчины вроде Василия. Господь защитит тебя.

Сергий благословил ее, осенив крестным знамением, и прочитал молитву. Слова вновь были непонятными, однако они оказывали удивительное успокаивающее и гипнотическое воздействие. Наконец Сергий обратился к ней по-английски:

— Как ты приняла Господа, так и Он принимает тебя обратно в Его открытые и любящие объятия. Силой, которую Он дал мне, ты войдешь в Его святую церковь очищенная духом и телом. Его именем я прощаю твои грехи. Его именем я освобождаю тебя от уродства, порока и вины, которую мир вложил тебе в душу. И Его именем я избавлю твою плоть от проклятия Дьявола.

Она видела, как взгляд епископа опустился на ужасную гематому. Бедро распухло и стало в два раза больше по сравнению с нормальными размерами. Сетка вен под кожей набухла и пульсировала, нагруженная огромным количеством крови и другой жидкости. Врачи отсосали содержимое первой гематомы, но теперь формировалась новая. Николь не знала, что за обезболивающее ей давали, но сейчас их эффект словно бы разом прекратился. Она почти чувствовала, как кровь пробивается к поверхности кожи, как сердце выкачивает ее из глубины тела к опухшему бедру.

— Эта болезнь — последняя попытка дьявола завладеть твоим телом. Если ты помолишься со мной сейчас, я избавлю тебя от проклятья, как избавлял других.

Он вытянул руки над ее ногой. Раздался мощный голос, от которого по спине у Николь пробежал холодок:

— Я изгоняю тебя, нечистая и черная кровь, символ и проявление дьявола, земное воплощения ада! Изыди, злой дух и презренное дьявольское отродье! Я изгоняю тебя именем Господа! Изыди и покинь тело этой святой девы, которая своими словами вверила себя в защиту Господа!

Николь смотрела, как он кладет ладони на ее ногу. Она готова была вытерпеть любую боль, лишь бы это помогло. Она почувствовала его руки на бедре, но боли не было. Его прикосновение оказалось холодным, и этот холод давал удивительное облегчение.

— Сгинь же, сейчас и навсегда, покинь этот храм рабы Господней, — кричал Сергий, — Сгинь же, соблазнитель женщины, губитель всего доброго в ней. Ты унижен. Ты не одержишь победы. Метка твоего зла исчезнет с тела этой женщины. Иисус Христос и Его легионы и армии ангелов растопчут тебя, ты отправишься обратно в тело змея, где и есть твое место. Изыди же, приказываю тебе именем Господа!

Дверь вдруг распахнулась, и Николь вздрогнула от внезапного потока света из коридора. Чей-то силуэт стоял в дверном проеме, но священник, похоже, не замечал этого. Он продолжал:

— Пусть святой храм рабы Господней, Николеты Данилович…

Он перекрестил ее возле груди.

— …станет символом падения дьявола, и да увидят все. Пусть ее плоть…

Он перекрестил ее лоб.

— …станет в чистоте своей источником страха и ужаса для всей нечисти.

Он перекрестил ее ногу.

— Бог Отец повелевает тебе!

Снова крестное знамение.

— Бог Сын повелевает тебе!

Снова крестное знамение.

— Святой Дух повелевает тебе!

Снова крестное знамение.

— Святые русские мученики повелевают тебе!

С каждой фразой он неистово осенял Николь крестным знамением.

— Исцеляющая сила и святая русская церковь повелевают тебе! Неколебимая вера святых Кирилла и Мефодия повелевает тебе! Изыди!

Он схватил ногу Николь, сжал ее и начал кричать, изгоняя дьявола:

— Именем всей крови, пролитой последователями истинной веры, именем двадцати тысяч убиенных старообрядцев, я повелеваю тебе — изыди! Отступи, лукавый, источник похоти и искушения, князь лжи и гордыни, отступи, — повелеваю тебе властью, что уничтожила твое царство однажды и уничтожит снова. Приказываю тебе именем Господа покинуть тело этой девы. Я приказываю тебе именем Бога на Земле Данилы Филиппова, именем Григория Распутина, который тем же святым деянием изгонял тебя силой Господа много раз прежде, отступи! Изыди, Диавол!

Силы Сергия иссякли, и он упал на голые ноги Николь. Инстинктивно она протянула к нему руку. Его лицо покрывал пот. Николь нежно вытерла его щеки кончиками пальцев.

Все чары разрушились, когда медсестра, до этого завороженно стоявшая в дверном проеме, включила в палате едет.

— Что здесь происходит?

Николь закрыла глаза.

— Что он делал с тобой? —спросила сестра.

Николь с любовью глядела на лицо епископа. Она с бесконечной нежностью притронулась к его щеке.

— Он молился, — ласково сказала она. — Молился, чтобы спасти меня от дьявола.

— И теперь зло ушло, — сказала она, все еще поглаживая лицо Сергия.

— Снимите его с нее, — приказала сестра двум санитарам, вошедшим в комнату вслед за ней.-— Что это за священник, который хватает за ноги? Снимите его и позовите охрану.

Николь пыталась сопротивляться, крепко схватив Сергия за плечи. Его глаза оставались полуприкрытыми. Он издал глухой стон, словно пробуждался ото сна.

Санитары сумели высвободить безвольное тело из рук Николь и усадили Сергия на ближайший стул. Медсестра, вскрыв ампулу с нашатырным спиртом, поводила у него под носом.

Вошел доктор Зарубин — его позвала вторая медсестра. Он проверил состояние Сергия и, убедившись, что с ним все в порядке, спросил сестру, что он тут делал.

— Кричал и стонал, — ответила сестра. — Его было слышно из коридора. Заглядываю в палату, а он тут кричит, машет руками и хватает ее за ноги. Мне показалось, он собирался ее изнасиловать.

— Он молился за меня, — мягко сказала Николь.

— Я таких молитв никогда не слышала, — настаивала сестра.

— Он изгонял Дьявола, — объяснила Николь.

Доктор Зарубин повернулся к ней.

— Вы в порядке? — спросил он. — Он не сделал вам больно?

— Посмотрите сами, — ответила Николь.

Она приподняла ночную сорочку, где ниже пушистого холмика лобковых волос была гладкая белая кожа. Невероятно, но гематома на ноге исчезла. Не было ни покраснения, ни отека. Кровь не скапливалась под тканью. Сеточка набухших вен пропала.

Все следы подкожного кровотечения словно испарились.

Нога выглядела абсолютно здоровой.

67

Лицо доктора Зарубина вытянулось от изумления. Сделав нерешительный шаг вперед, он недоверчиво уставился на ногу. Затем неуверенно протянул руку и коснулся бедра. Медсестра наблюдала за ним молча. Зарубин провел рукой от колена до паха Николь, словно не веря своим глазам. Большим пальцем он несколько раз надавил на кожу, пытаясь определить, не больно ли Николь.

— Что он… что он сделал? — пораженно прошептал доктор.

— Прочитал молитву, — повторила Николь, улыбаясь при виде смятения на лицах собравшихся.

Зарубин покачал головой, не желая принимать такое объяснение.

— Обширную подкожную гематому нельзя замолить, — сказал он. — Должно быть, подействовали лекарства.

— Нет, это сделал епископ. Епископ и его молитвы.

— Мы давали ей обезболивающие, как вы и просили, — вступила медсестра, — Еще коагулянт и фактор VIII, но не больше предписанной дозы.

Зарубин посмотрел в карту Николь, чтобы определить, какое еще лечение ей могли назначить.

— Ничего, — пробормотал он. — Ничего, что могло бы остановить кровотечение и уж тем более отвести всю подкожную жидкость, — он повернулся к Сергию, который неуклюже развалился на стуле, тяжело дыша и закрыв глаза. — Он, вероятно, дал ей что-то. Это единственное возможное объяснение.

Зарубин наклонился к Сергию.

— Проснись, — громким шепотом сказал он. — Я хочу знать, что ты сделал с моей пациенткой.

Когда Сергий не ответил, доктор грубо тряхнул его:

— Проснись. Скажи, что ты сделал.

— Может быть, у него что-то на руках, — предположила медсестра. — Какая-нибудь мазь или бальзам. Он держал ее за ногу, когда я вошла.

Зарубин схватил безвольные руки Сергия и посмотрел на ладони.

— Ничего, — заключил он. — Только пот, но для человека без сознания это нормально.

Медсестра вскрыла еще одну ампулу нашатырного спирта. В этот раз Сергий отреагировал: пробормотал что-то по-русски и попытался увернуться от ампулы.

— Просыпайся, черт бы тебя побрал! — Зарубин снова тряхнул его. — Ты меня слышишь?

Сергий запрокинул голову и с протяжным стоном открыл, наконец, глаза. Но ему не было дела до Зарубина. Его серые глаза постепенно сфокусировались на Николь.

— Теперь ты должна уйти, сказал он ей.

Сергий попробовал встать, но при первой попытке рухнул обратно на стул. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул, как будто призывая какую-то внутреннюю силу. Вторая попытка ему удалась. Он выпрямился во весь рост, и его крупная фигура нависла над доктором, медсестрой и санитарами.

— Надень робу, — приказал он Николь.

— Моя одежда в шкафу.

— Надень робу, — повторил он. — Одежда, которую тебе дали, была на тебе во время сегодняшнего грехопадения. На тебе больше не будет греховной одежды.

— Она не может покинуть больницу, — возразил Зарубин,— Для ее же собственного блага она должна остаться здесь. Хотя бы на ночь.

— Она исцелилась, — проговорил Сергий.

— Я не верю в это.

— Ты же видел сам. Метка демона исчезла с ее тела, подобно злым тварям, что кишели в ее душе.

Николь свесила ноги с кровати. Медсестра попыталась преградить ей путь.

— Вы не можете уйти, пока доктор вас не выпишет, — сказала она.

— Ее место рядом со мной, — откликнулся священник. — Она посвятила себя Господу, и Господь принял ее. Поэтому она исцелилась.

— Нельзя вылечить подкожную гематому молитвой, — не унимался Зарубин.

— Другие делали это до меня. Таков путь старцев.

— Русские суеверия, — возразил доктор.

— Глупец! — вскричал Сергий. — Ты же видел все сам. Разве ты не веришь собственным глазам?

— Он излечил меня, — с вызовом сказала Николь. — Вы не смогли мне помочь, а он смог. Моя нога здорова, — она приподняла сорочку. — Потрогайте еще раз, если не верите.

— Сверхъестественные исцеления — просто иллюзия, — похоже, Зарубин не желал принимать их объяснения. — Эффект совершенно не обязательно сохранится. Я видел сотни подкожных гематом, и ни от одной из них не удавалось избавиться так быстро.

— Тогда, возможно, тебе стоит начать молиться, — сказал Сергий. Его голос стал низким и приобрел угрожающие нотки. — Эта женщина теперь принадлежит Иисусу Христу.

— Я хочу провести кое-какие анализы, прежде чем выписать ее.

— Нет! Больше никаких анализов. Ты не посмеешь усомниться в деяниях Господа. Она исцелена, и пойдет со мной.

Он протянул Николь руку. Когда доктор Зарубин попытался встать у него на пути, епископ толкнул его. В палату вошли двое охранников, но тут же застыли на месте — Сергий обратил свой гнев на них:

— Назад! — скомандовал он.

Они отошли к дальней стене. Сестра склонилась над Зарубиным, положив его голову на свою пухлую ногу.

— Я не знаю, что вы, черт возьми, за человек, — злобно проговорила она. — Но у вас нет права приходить сюда и нападать на людей. Я вызову полицию.

— Я Защитник веры. Моя сила исходит от Господа. Никто из вас не смеет мне мешать.

Николь стояла рядом, чувствуя дрожь при звуке его голоса. Ей было жаль остальных людей в палате. Она видела в их лицах страх, и смятение, и нежелание принимать чудо, сотворенное Сергием. Но сама она больше его не боялась. Он исцелил ее.

— Я ухожу вместе с ним, — сказала она.

— Наверное, он загипнотизировал ее, — раздался голос сестры. Она говорит словно в трансе.

Доктор Зарубин поднялся на ноги, делая последнюю попытку остановить их.

' — Прошу вас, не забирайте ее, — умолял он.

— Теперь она принадлежит не твоему миру, — ответил Сергий. — Я и она будем трудиться для возрождения Святой Русской церкви, чтобы очистить ее от еретиков и вернуть славу и почет.

— Вы не понимаете, — сказал Зарубин. — По всему миру люди умирают от подобных кровоизлияний. Истекают кровью — и никто не знает почему. Скажите хотя бы, как вы остановили кровь. Я первый раз вижу, чтобы снимали такое состояние.

— Я был всего лишь инструментом, посредством которого изливалась сила, — сказал Сергий.

Николь закуталась в робу и ждала.

— Если вы уйдете сейчас, то приговорите остальных к смерти, — молил Зарубин. — Раз вы не хотите говорить мне, как вылечили ее, позвольте хотя бы провести тесты. Их результаты жизненно важны.

Сергий кивнул Николь, и она направилась к двери.

— На Руси кровоизлияние считается наказанием, сказал он. — Оно приходит в ночи. Тысячи людей умерли от этого за прошедшие века. Только немногим удалось пережить наказание кровью.

— Он сумасшедший, — сказала сестра.

Зарубин проигнорировал ее.

— Как выжили те немногие? — спросил он. Николь была уже в коридоре.

— Скажите мне, как они выжили! — прокричал Зарубин.

Сергий повернулся и темным силуэтом застыл в дверном проеме.

— Есть только один путь. Через вмешательство человека, который показал свою власть над кровью и умер в муках за сотворенные им чудеса. Человека, чье тело сожгли, а прах развеяли большевики и антихристы, покорившие Святую Русскую Церковь.

Он замолчал. Его глаза излучали энергию, и это чувствовал каждый в палате.

— Этот человек — Великий Святой и Заступник, перерожденный Иисус Христос, Григорий Ефимович Распутин!

При упоминании этого имени лицо Зарубина побледнело.

68

Комната, в которой находились Росток и Чандхари, имела много общего с камерой повышенной безопасности. Окна были защищены плотными металлическими экранами. Стекла были по периметру проклеены металлизированной пленкой с сигнальными проводками. Металлическая дверь имела самозакрывающийся механизм. Кроме того, возле стальных дверей в коридоре стояли вооруженные охранники, как и у входа в здание, и у обоих ворот. Проволока двойной ограды находилась под высоким напряжением. Все это превращало здание в нечто похожее на тюрьму. Чандхари же бесконечными расспросами походила на детектива.

Однако с ней Росток начинал чувствовать себя спокойно. Ему нравился ее подход и скрупулезность. «Может быть, дело в ее научном прошлом, — подумал Росток. — А может, так были натренированы все федеральные следователи?» Так или иначе, Росток смог посмотреть на вещи под иным углом.

— Кто еще находился в банке, когда открыли сейф? — спросила Чандхари. — Не обязательно в хранилище, а во всем здании?

Например, этого он не учел. Может быть, это имело значение, а может, и нет. В любом случае, вопрос был хорошим.

— Во-первых, там была секретарша, — начал вспоминать он. — Ее имя Соня Ярош. Ей как минимум девяносто лет, поэтому я бы не удивился, если бы во всей этой цепочке смертей она была бы первой. Но вчера утром я видел, как она преспокойно поливала цветы. Выглядела абсолютно здоровой.

— Девяносто лет, говорите? Как давно здесь поселились ее предки?

— Она и сама родилась не здесь — по-моему, в Петрограде — и эмигрировала вместе с ними.

— В Петрограде? — доктор Чандхари подняла взгляд от папки. — Вы уверены? Уверены, что эта женщина родилась в России?

— По словам самой Сони, она приехала сюда в 30-х годах.

— И она до сих пор жива! Невероятно! Отлично! Мы с ней свяжемся.

— Также там был банковский охранник, парень по имени Эдди Бьеласки. Он заходил в хранилище, когда Отто снимал отпечатки пальцев. Но Эдди, по-моему, в порядке. На следующий день он пришел на работу. Когда я приезжал в банк после смерти Зимана, он показался мне вполне здоровым. И насколько мне известно, все еще жив.

— Что вы знаете о его прошлом? Он не иммигрант?

— Он приехал вскоре после войны.

— Чудесно. Проверим и его тоже. Кто-нибудь заходил в хранилище на следующий день?

— Ну, об этом надо спросить работников банка. Я знаю, утром хранилище закрыли на дезинфекцию. Приезжали люди из министерства здравоохранения.

— И они провели дезинфекцию? Это обычная практика?

— Думаю, да. По крайней мере, если случается грязная или подозрительная смерть, место всегда дезинфицируют.

Доктор Чандхари достала из кармана халата резиновые перчатки.

— Пока мы ждем Шермана, я хотела бы вас немного обследовать, — сказала Чандхари.

— Обследовать?

— Да, провести медицинский осмотр. Знаете, история болезни, анализ крови и так далее.

Росток смотрел, как она натягивает перчатки на свои тонкие руки.

— Зачем вам это? — спросил он.

— Мне казалось, это очевидно, — ответила она. — Из всех людей, побывавших в хранилище, вы один живы. И я хотела бы выяснить, почему, и сколько вам еще осталось.

69

Мысль о том, что его собственная жизнь в опасности, не была для Ростка чем-то новым. Он видел, как умирали люди, оказавшиеся рядом с мощами, и понимал, что и сам, вероятно, уязвим. Он старался не думать об этом, пока вел расследование. Росток потер правую руку, которая словно бы стала тяжелее. Увидев, что доктор делает пометку у себя в папке, он остановился.

— Среди ваших предков есть русские, верно? — спросила она.

— А что, не видно? — огрызнулся он.

— Будем считать, что это «да», — Чандхари поставила галочку в распечатанном бланке у себя на столе.

— По нашей информации, вы американец во втором поколении. Это правда?

Снова Уинфилд, подумал Росток.

— Мой дед приехал сюда в 1920 году.

— Итак, все верно. Ваши мать и отец были американцами?

— Дед и бабка были русскими. Они выросли в России, но родители родились здесь. А это имеет какое-то значение?

— Вы наполовину американец, — поправила она его. — Это различие существенно. Насколько мне известно, ваши родители умерли?

Росток кивнул, не понимая, почему Уинфилд решил снабдить ее именно этой информацией.

— Отец умер при взрыве шахты?

— Если вы уже знаете ответы, то зачем спрашиваете меня?

— Извините, но мне необходимо подтверждение фактов. А ответы на некоторые вопросы можете дать только вы.

Рассказав в подробностях о смерти родителей, Росток ответил на вопросы о детских заболеваниях, отметил в списке блюда, что подавались у них дома, пока он рос, а также указал, какие изменения в питании произошли с тех пор. При каждом его шевелении — почесывал ли он руку или разминал пальцы — доктор что-то записывала.

— Ваши родители или кто-нибудь из семьи когда-нибудь говорили о друзьях или родственниках с заболеваниями крови?

— Только о гемофилии царевича Алексея.

— А об эпидемиях? Приступах кровотечения у десятков или сотен людей?

— Такого я не помню.

Чандхари начала искать в своей папке нужную страницу.

— Я спрашиваю потому, что заболевания крови в России были распространены гораздо шире, чем в какой-либо другой стране. Обычно наблюдался целый ряд симптомов помимо кровотечения, — она нашла нужный ей лист и начала читать: — Сильная эпидемия имела место в Уссурийском крае Восточной Сибири в 1891 году» Ваш дед наверняка слышал о ней. В последующие десятилетия подобные эпидемии вспыхивали не раз, но мало кто обращал на них внимание. Российский народ больше беспокоила война с Германией, революция, расстрел императорской семьи…

— …и убийство Распутина, — добавил Росток. Чандхари подняла на него глаза и улыбнулась.

— Осталось еще несколько вопросов, — сказала она. Положив ему в рот цифровой термометр, она посмотрела на температуру и записала ее на бланке.

Как вы себя чувствуете? — спросила Чандхари. — Никаких необычных болей?

— Я в порядке, — ответил Росток.

— Вы выглядите усталым.

— Я спал четыре часа.

— У вас красные глаза.

— Я их постоянно тер. Чтобы не заснуть.

— А ваши пальцы? Вы их все время разминаете. Они немеют?

Росток прикоснулся пальцами правой руки к левой. Онемение, ночью ощущавшееся только в указательном, распространилось по остальным пальцам руки. С левой вроде бы все было в порядке.

Не дождавшись ответа, Чандхари сделала пометку в бланке.

— А ваши ноги? — спросила она.

— Ноги в порядке.

— Кроме пальцев?

Росток кивнул.

— Они немного… не знаю, как будто тоже онемели. Очередная запись.

— И я заметила, что вы постоянно чешете руки. Вот, и опять.

— Просто небольшой зуд, — признался Росток. — В этом ведь нет ничего необычного?

— В самом зуде — нет. Однако вкупе с усталостью, Покраснением глаз и онемелостью в конечностях у вас наблюдается весьма специфичный набор симптомов.

Росток согнул и разогнул пальцы в надежде, что онемение исчезнет и что потеря чувствительности — просто следствие усталости.

— Оно не уйдет, — сказала Чандхари, наблюдая за его действиями. — Боюсь, станет только хуже.

Она положила папку на стол и потянулась к шее Ростка. Росток отпрянул.

— Успокойтесь, — сказала Чандхари. Я просто хочу проверить, не распухло ли у вас под подбородком.

Росток позволил пальцам в резиновых перчатках дотронуться до его челюсти, до шеи с обеих сторон и до ключиц. Закончив, Чандхари снова записала что-то у себя в бланке.

— Так что? — спросил Росток. — Я в порядке?

— Давайте я возьму у вас кровь, и потом все обсудим, — предложила доктор. Она перетянула его руку жгутом, сказала, чтобы он сжал кисть в кулак, и отточенным движением почти безболезненно ввела иглу в вену. Это была стандартная процедура для любого медицинского осмотра, но на этот раз в темной красной жидкости, вытекавшей из его вены через прозрачную пластиковую трубочку, было что-то зловещее. И вместо привычной ваты и повязки Чандхари замазала место ввода иглы какой-то быстровысыхающей субстанцией, которую назвала медицинским клеем, а руку перемотала эластичным бинтом.

— Мы не хотим рисковать, — мрачно объяснила она. — В вашем состоянии даже маленькая рана может быть опасной.

Наклеив бирку на образец крови, она стянула резиновые перчатки и сделала очередную пометку в папке. Закончив писать, подняла глаза на Ростка и сказала:

— У вас небольшая припухлость в районе гланд и щитовидной железы. Боюсь, вы уже в начальной стадии.

— Начальной стадии чего?

Она колебалась, словно пыталась подобрать верные слова для описания его диагноза.

— За такими симптомами обычно скрывается очень опасное нарушение свертываемости крови. Я не могу быть уверена, пока не увижу результаты анализа крови, но все указывает на то, что болезнь уже проникла в вашу кровеносную систему. Потому у вас онемели пальцы и покраснели глаза — это результаты микроскопического кровотечения.

— Нарушение свертываемости… — Росток представил, что означают эти слова. — Вы хотите сказать, что-то вроде гемофилии?

— Гораздо хуже.

— Значит, на реликвии лежит проклятье, и не важно, что вы мне скажете, — Росток был непреклонен.

— Опять вы об этом, — вздохнула Чандхари. — Повторяю, это просто суеверия.

— Но ведь вся суть в этой реликвии. У Распутина была способность заговаривать кровь. Он исцелял кровотечения при жизни, а теперь, после смерти, как будто действует наоборот. Каждый, кто был в том хранилище, — кроме Эдди — умер от кровопотери или кровоизлияний. Как умер царевич Алексей.

— Царевич страдал от гемофилии, — напомнила Чандхари. — Она никак не связана с вашей болезнью. Гемофилия — это наследственное заболевание крови. Алексей получил его от своей матери-императрицы, которая, в свою очередь, унаследовала его от немецких предков.

— Дед Алексея умер от инсульта. В точности как директор банка.

— Для болезней крови такое нормально. Они бьют по самым уязвимым точкам организма, которые у каждого человека свои.

— Но Распутин мог заговаривать кровь. Он исцелял маленького царевича.

— Исцелял, но не навсегда, — сказала доктор. — Он просто временно приостанавливал приступы.

— Тем самым спасая Алексею жизнь, — упрямо спорил Росток. — Вот что делал Распутин. Он останавливал кровь, когда лучшие доктора России были бессильны.

Она посмотрела на Ростка с сочувственной улыбкой на тонких губах.

— Вы можете верить в сверхъестественные способности Распутина. Вас, возможно, удивит, что я и сама в них верю. Но всем смертям в Миддл-Вэлли есть вполне научное объяснение. Здесь мы имеем дело с относительно типичными случаями алиментарно-токсической алейкии, или АТА, как она чаще всего называется в медицинской литературе. На начальных стадиях она вызывает головную боль, головокружение, жжение в глазах и в горле, зуд на коже, распухшие гланды и даже ларингит. У разных людей разные симптомы, но все они вскоре выливаются во внутреннее кровотечение. Первыми оно поражает слабые органы кровеносной системы, что легко спутать с инсультом, или кровоточащей язвой, или любым другим распространенным заболеванием.

— АТА? Коронер не упоминал ничего подобного, — сказал Росток.

— И это неудивительно. Как я и сказала, симптомы легко спутать. Ваш коронер, может быть, великолепный врач, но как и в случае с большинством медиков, его опыт ограничен болезнями, превалирующими на восточном побережье США. Высокоцивилизованный регион с высокоцивилизованными заболеваниями. Поэтому у него слишком узкий инструментарий для распознавания таких болезней.

— Смысл от меня ускользает…

— Помните, что было со случаями сибирской язвы? — спросила Чандхари. — Сначала пациентам ставили диагноз «грипп» или «пневмония». Только когда больные начали умирать, американское медицинское сообщество научилось распознавать симптомы сибирской язвы, — она с видимым отвращением покачала головой. — Большинство американских врачей не узнали бы и симптомов бубонной чумы — той самой черной смерти, что в XIV веке выкосила треть населения Европы. Всего несколько лет назад в Америке научились распознавать лихорадку Ласа, а до этого каждый случай заканчивался летальным исходом. Обе эти болезни связаны с кровью, точнее, с нарушением ее свертываемости, и до сих пор представляют угрозу в некоторых странах.

Существуют десятки заболеваний, вызывающих смерть в течение нескольких часов. Однако, в отличие от медицинских школ на моей родине, в Индии, в Америке они не изучаются — разве что упоминаются в сносках некоторых учебников. Я не удивлена, что ваш коронер ошибся с диагнозом.

Похоже, затронутая тема весьма беспокоила Чандхари.

— Американские доктора обычно смотрят на иностранных врачей, вроде меня, свысока. И лицензии нам выдают очень неохотно. Они почему-то считают, что врачи из стран третьего мира менее компетентны, чем они. Однако в Бангладеш, Дакаре и Новой Гвинее есть провинциальные медики, которые умеют лечить болезни, о которых редкий врач в США зияет. Это один из основных недостатков американских специалистов — они думают, будто все знают. Но если болезнь не встречается в Америке, студенты ее не изучают.

Росток внимательно выслушал ее речь, прежде чем попробовать вернуться к теме:

— Это заболевание крови — вы узнали о нем в Индии?

Чандхари сконфуженно покачала головой.

— Нет-нет. Я узнала об АТА здесь, в лаборатории биологической защиты.

— Значит, вы знаете, как ее лечить?

— К сожалению, лекарства не существует.

70

Смертный приговор был вынесен мягким женским голосом.

— Да бросьте, — не поверил Росток. — Должен быть способ.

Чандхари медленно покачала головой.

— Но вы же врач. Должно же быть лекарство. Это лаборатория медицинских исследований. Неужели нет ничего, что можно хотя бы протестировать на мне?

— Мне очень жаль, но лекарства от вашей болезни нет. По крайней мере, лекарства, о котором бы мы знали, — она закрыла папку. — Видите ли, это конкретное заболевание никогда прежде не наблюдалось у американского населения. Его вспышки в основном были зарегистрированы в России и начались еще в средние века. Болезнь обнаружили и назвали русские ученые, а начиная с 30-х годов XX века за его активное изучение принялись русские военные. Наша информация об АТА весьма ограничена, однако нам известно, что смерть обычно наступает в течение сорока восьми часов с момента первого соприкосновения.

— Поэтому вас так интересовало точное время?

— Именно. Вы прожили гораздо дольше остальных.

— Может быть, русские знают лекарство?

— Если даже знают, то никому его не раскроют.

— Но вы же можете связаться с ними! Разве врачи не делятся информацией между собой?

— К сожалению, все доктора, знакомые с этой болезнью, работают на военных. У них приказ хранить тайну.

71

Прежде чем Чандхари успела сказать что-то еще, щелкнул электронный замок, дверь лаборатории открылась и вошел человек, для встречи с которым Росток приехал в Детрик.

На нем была оливковая униформа военного офицера. На плечах красовались погоны с одной серебряной звездой. Росток представлял этого человека старше: перед ним же стоял привлекательный юноша с округлыми мальчишескими щеками и пухлыми губами. Он отрывисто назвал свое имя — Натаниэль Шерман — и, не подав Ростку руки, стал пристально изучать его, после чего переключил внимание на Чандхари.

— Как далеко вы продвинулись?

Вздохнув, доктор отдала папку. Просмотрев вложенные в нее листы, Шерман повернулся обратно к Ростку:

— Мы рады, что вы нас навестили, — сказал он. В свете вынесенного Чандхари приговора, Росток не знал, что ему думать об этом замечании. — У вас есть ко мне вопросы?

— Я действительно умираю? — спросил Росток. Это был не тот вопрос, ради которого он изначально приехал, однако сейчас он волновал его больше других.

Шерман нахмурился.

— Мне жаль, но ответ утвердительный.

— И действительно нет никакого лекарства?

— Пока нет. Для вашего состояния противоядия не найдено, по крайней мере, — на Западе. Но мы надеемся его найти. Исследовав ваше заболевание, мы можем получить некоторые ответы. Где одежда, в которой вы были в хранилище?

— Она уже выстирана.

— Печально.

— Печально? Почему?

— Было бы неплохо проверить ее на образцы.

— Какие образцы?

— Вы говорили Чандхари, что хранилище было продезинфицировано.

— Да.

— Это тоже плохо. А лаборатория Альцчиллера, как я понимаю, сгорела.

— Об этом я ничего не говорил.

— У нас есть и другие источники информации, — сказал Шерман, почти слово в слово процитировав Уинфилда.

Росток сразу понял, что Шерман ему неприятен, и, похоже, Чандхари разделяла его чувства.

— Вы ведь на самом деле не генерал? — спросил Росток.

— А вы разве не видите погоны?

— Он не военный, — угрюмо проговорила Чандхари. — Он молекулярный биолог, как и все мы.

— Я не прошел военное училище и, конечно, не поднимался по лестнице чинов. Но, так или иначе, я все же генерал и командую здесь.

Он отдал папку обратно Чандхари. Лицо доктора приняло удрученное выражение. Ее дружелюбие испарилось, как только появился этот молодой офицер. Похоже, она испытывала неловкость в присутствии Шермана, хотя явно подчинялась ему.

— Это военная база, — объяснила она Ростку. — По требованию Пентагона, операциями должен руководить офицер рангом выше полковника. Офицеров с требуемым научным образованием не оказалось, поэтому ему дали этот пост, предварительно возведя до генерала.

— Можете назвать это лабораторным назначением, — прокомментировал Шерман. — Оно так же правомерно, как и военное.

Росток не доверял молодому генералу. Казалось подозрительным, что он вошел в тот самый момент, когда Чандхари начала говорить об исследовании АТА русскими военными.

— Вы подслушивали нас? — спросил Росток.

Шерман не стал отпираться:

— Все комнаты просматриваются, тем более если у нас посетители. Это не нарушает ваших личных свобод, если вас это волнует. Не забывайте, что вы внутри особо охраняемого объекта. Если вы были внимательны, то заметили предупредительную надпись в комнате ожидания.

— Вы похожи не на ученого, а скорее на специалиста по безопасности.

Шерман улыбнулся ему одной из тех широких доверительных улыбок, что всегда настораживали Ростка.

— Внутри этого здания мы все эксперты по безопасности. Верно, Веда?

Чандхари кивнула в знак согласия.

— Конечно, я подслушивал, — сказал Шерман, повернувшись к Ростку. — А вот вы задаете слишком много вопросов.

— И, по-моему, имею право услышать ответы на них. От вас.

— Вы сейчас о руке? О кисти Распутина? Но ведь не мы нашли ее, вы. Что мы можем вам рассказать?

— По-моему, вы знаете куда больше, чем хотите показать. Может быть, я и не такой умный, как вы двое, но вижу, что вы что-то скрываете.

— Что-то скрываем? — фальшивая улыбка застыла на лице Шермана. — Нет, нам нечего скрывать. Вы сами рассказали, что рука пролежала в сейфе больше пятидесяти лет. Веда поделилась с вами всей известной нам информацией, часть из которой даже была конфиденциальной, но… учитывая ваше состояние, думаю, ее можно простить. Мне кажется, нечто, заразившее вас и других людей, могло вырасти на этой кисти. Может быть, той же биологической реакцией оно предохраняло руку от разложения, убивая бактерии и предотвращая процесс гниения.

Ростку это показалось логичным, однако…

— Профессор Альцчиллер думал иначе, — сказал он.

— Ах да, Альцчиллер. У него всегда были экзотические теории.

— Но он когда-то работал на вас.

— Альцчиллер не был биологом. Он был судебным экспертом, собирателем костей. И работал на моих предшественников. Но это было давно.

— Его посылали с экспедицией в Лаос и Камбоджу, обследовать останки солдат на предмет следов биологического оружия, верно?

Самоуверенное выражение лица генерала поблекло.

— Допустим.

— Как называлась та экспедиция? «Желтый дождь»?

— Вы знаете об этом? — перебила его Чандхари. — Знаете о его работе?

— Да.

— Сам Альцчиллер никогда ничего не рассказал бы о той поездке, — сказал Шерман. — И в статье о ней было написано далеко не все. Как вы узнали о том проекте?

— Как и у вас, у меня свои источники, — улыбнулся Росток.

Его источником был репортер «Скрантон Таймс», которому Альцчиллер давал интервью после экспедиции «Желтый дождь» и которого он уговорил сохранить истинную цель поездки в тайне. Репортер держал свое слово, пока не позвонил Росток и не убедил его, что раз Альцчиллер мертв, тайну можно раскрыть.

— Чертовы СМИ, — злобно бросил Шерман. — Ваш источник — это какой-то репортер. Он, вероятно, сказал вам, что Альцчиллер не обнаружил ничего значительного? Только пару листьев и веток с желтым налетом. Мнения о его происхождении разошлись. Некоторые высокоуважаемые ученые предположили даже, что это пчелиный помет или пыльца.

— Однако ваши предшественники так не считали. Шерман пожал плечами.

— Об этом уже писали в научных журналах, так что, думаю, мир не рухнет, если и вы узнаете. В полевых отчетах было сказано, что осадок остался от воздушного спрея, распыленного над племенем Хмонг. Мы и биомедицинская лаборатория в Эджвуде взяли образцы для исследования. В них оказалась не пыльца, но и никаких обычных химических веществ мы в них тоже не обнаружили.

— Это был тот самый желтый осадок?

— Единственным веществом, которое распознали наши люди, был лаурилсульфонат. Это поверхностноактивное вещество, которое входит в состав туалетного мыла и моющих средств. Как думаете, что оно делало в глубоких джунглях? Единственное рациональное объяснение: его распылили, чтобы смыть следы биологических или химических агентов.

— Зачем кому-то это понадобилось? — спросил Росток. Ни о чем подобном профессор не упоминал. — Они боялись оставить следы?

— Не обязательно. Подобную операцию проводят, чтобы нейтрализовать ядовитые осадки, прежде чем вводить войска. Одна из основных проблем биологического оружия состоит в долговечности его химических агентов. Они остаются активными вплоть до оккупации зараженной территории. Помните, как тяжело было очистить здание Сената в Вашингтоне^[38]? А ведь доза спор сибирской язвы была небольшая по сравнению с огромными объемами, которые обычно используются на поле военных действий.

— Есть только два способа уничтожить биохимические осадки, — подвел итог Шерман. — Самый эффективный — сжечь их.

— Лабораторию Альцчиллера сожгли, — вспомнил Росток. — Полностью уничтожили всего через несколько часов после его смерти.

— Второй способ — избавиться от осадков с помощью какого-нибудь поверхностно-активного вещества или дезинфицирующего раствора, — сказала доктор Чандхари. — Так делали русские в Афганистане и вьетнамцы в Лаосе.

— Министерство продезинфицировало банковское хранилище, — сказал Росток. — Значит, теперь там безопасно.

— И поэтому мы не смогли достать образцов… — начала было Чандхари, но осеклась, заметив на себе недовольный взгляд Шермана.

— Что вы сказали? — Росток встал между ними, прерывая зрительный контакт. — Какие образцы? Когда вы пытались взять образцы?

— Она говорила об образцах, которые Альцчиллер искал в Камбодже, — сказал Шерман. — Когда мы услышали о его смерти, то вспомнили об экспедиции.

Чандхари облегченно улыбнулась и закивала головой в знак согласия:

— Все верно. Еще этим утром мы обсуждали образцы, привезенные профессором. Они оказались бесполезными.

Лгать у нее получалось не так хорошо, как у Шермана.

— Давайте-ка все проясним, — выступил Росток. — Мы здесь говорим о биологическом оружии. Если я ничего не путаю, профессор Альцчиллер по вашему заданию искал остатки химических веществ в Лаосе.

Двое смотрели на него, озадаченные.

— Поэтому вам потребовалась моя одежда? Вы ищете образцы тех же веществ в Миддл-Вэлли, верно?

Росток разглядывал их лица, пытаясь увидеть мимический жест, подтверждающий его догадку, когда из коридора раздался звук сирены. Он услышал шум открывающихся дверей коридора, а за ним — звук приближающихся шагов. Судя по тяжелым ударам, шел кто-то в военных ботинках.

Возможно, охранники.

Шерман мог вызвать их незаметно для остальных.

И действительно, в дверь просунул голову молодой военный.

— Вам не нужна помощь сэр? — спросил он Шермана.

Шерман сделал шаг вперед, и на лице его вновь появилась фальшивая улыбка.

— Как думаете? — спросил он Ростка. — Будут у нас с вами проблемы?

Росток покачал головой.

— Нет, — пробормотал он. — Проблем не будет. Шерман кивнул, и военный закрыл дверь.

Снаружи послышались приглушенные реплики, затем удаляющиеся шаги.

— Боюсь, нам придется вас немного задержать, — сказал Шерман. — Бежать даже не пытайтесь: у охранника за дверью приказ стрелять в вас.

72

— Это еще что за новости? — Росток, не веря своим ушам, глядел на Шермана. — Вы не можете меня здесь держать.

— Это ненадолго. Считайте, это задержание в целях безопасности: юридически оно оправдано.

— Я офицер полиции, — напомнил ему Росток. — Я веду расследование.

— Но сейчас вы на охраняемой военной базе. И я командующий офицер. Если я сказал, что вы остаетесь, значит, вы остаетесь.

— Кем вы себя возомнили? — Росток изо всех сил старался говорить тише, чтобы не встревожить охранника за дверью. — Вы препятствуете проведению расследования, нарушаете права человека, вмешиваетесь в действия офицера полиции, проводите незаконное заключение…

— Успокойтесь, — осадил его Шерман. — Все это для вашего же блага. Вы не в том состоянии, чтобы уходить. Чем больше вы будете напрягаться, тем хуже будете себя чувствовать.

— Но мне нужно назад… — настаивал Росток.

— Не волнуйтесь, мы найдем мощи. И рядом с ними, вероятно, тело вашей репортерши. Как. там ее, Робин Кронин? Или мне следует говорить Кронштадт?

— Вам известно ее настоящее имя.

— Конечно. Мы все про нее знаем. Сами как думаете, кто посоветовал Уинфилду нанимать человека с предками из России?

— Ах ты ублюдок… но зачем?

Шерман посмотрел на него, презрительно улыбнувшись:

— Если б ты не вмешался, она принесла бы мощи Уинфилду, и все были бы довольны.

— Но умерло столько людей…

— К сожалению, это неизбежно. Соприкосновение с рукой предопределило судьбу всех вас.

Росток чувствовал, что глазам становится жарче. Горло, как и предупреждала Чандхари, начало сжиматься. Онемение достигло кончиков всех пальцев.

— Ты приказал убить Ивана… и остальных… ублюдок… за всем этим стоишь ты…

Забыв об охраннике снаружи, Росток кинулся на Шермана. Но генерал с легкостью увернулся.

— Видите, о чем я говорил? — вздохнул он. — Вы не можете двигаться быстро. Вы не в том состоянии, чтобы уходить.

Мы непричастны к тем убийствам, — проговорила вдруг Чандхари.

— Замолчи, — приказал Шерман.

— Нет. Я думаю, он имеет право знать.

— Эта информация засекречена.

— Но он никому не расскажет. Он и так умирает. Пусть узнает.

Шерман колебался, словно пытаясь оценить состояние Ростка.

— Ладно, какая, к черту, разница, — уступил он. Рассказывай. Он никуда не сбежит. Все равно его ждет пустая лаборатория и камеры наблюдения.

— Мы никоим образом не причастны к убийствам тех стариков, — мягким голосом сказала Чандхари. — Они были героями. Мы никогда бы не сделали ничего подобного.

Чандхари, Может, и не сделала бы, подумал Росток. Но Шерман? Ухмылка молодого генерала приобретала все более зловещий вид.

— Наши люди узнали о реликвии от русского перебежчика в конце 60-х годов, — продолжала Чандхари. — Мы не знали, существует ли она на самом деле, и думали, что это просто дезинформация, попытка сбить нас с толку. Однако с тех пор наша команда вела поиски.

— Уинфилд сказал, что искать руку начали только в прошлом году, — заметил Росток.

— Мистер Уинфилд не всегда говорит всю правду, — объяснила Чандхари. — Он предупреждал вас, что реликвия смертельно опасна?

— Мы не говорили о тех людях, что умерли от кровотечений.

— Ему стоило предупредить вас. Предупредить об опасности еще до того, как реликвию нашли. Это предотвратило бы смерти.

— И посеяло бы панику, — вставил Шерман.

— Ваше состояние вызвано именно тем, что вы потревожили реликвию. Можете считать, что как только вы ее увидели, то уже наполовину умерли, — продолжала Чандхари. — Но не из-за какого-то сверхъестественного проклятия. Реликвия заражена редким, древним видом токсичного грибка, который когда-то образовывался на испортившихся колосьях русской пшеницы. Достаточно вдохнуть его споры или прикоснуться к ним, чтобы заразиться тяжелой формой АТА. Именно это вызывает кровотечения у людей, оказывающихся рядом с реликвией — смертельный токсин, вырабатываемый грибком.

«Это объясняло пшеничный запах, исходивший от реликвии», — подумал Росток. Однако у него возник новый вопрос:

— Если он настолько смертелен, то почему не умер Иван? Он привез мощи из Австрии более пятидесяти лет назад. Почему грибок не убил его?

— Потому что он родился в России.

— Ты заступаешь на опасную территорию, Чандхари, — предупредил Шерман. — Это информация особой степени секретности.

73

— Мне плевать, — сказала Чандхари. — Докладывай на меня, если хочешь, но я не позволю этому человеку умереть с мыслью о том, что мы убийцы. Если он унесет это убеждение с собой в следующую жизнь, это плохо скажется на его карме. И на моей тоже.

Она повернулась к Ростку, не обращая внимания на Шермана.

— Человек, известный нам как Иван Данилович, не умер от грибка потому, что родился в России. К данным спорам у него природный иммунитет.

— Как такое возможно? — спросил Росток. — Вы сказали, что грибок токсичен для всех.

— Однако Иван был русским. У него не просто были русские предки — он родился и вырос в России.

Последнее предупреждение, Чандхари, — сказал Шерман.

— Вы когда-нибудь слышали о фузарии? — спросила доктор Ростка.

— Нет.

— Эта информация касается национальной безопасности, — предупредил Шерман.

— Ее можно вычитать в любой книге по биологии, — возразила Чандхари. Она объяснила Ростку: фузария это грибковые образования. Существуют тысячи типов грибков. Плесень и съедобные — самые распространенные формы. Где-то в 30-х годах XX века русские ученые обнаружили два типа фузарии, обладающие уникальными свойствами. Они вырабатывают смертельные микротоксины — трихотецины. Сегодня они больше известны как токсины Т2.

— Здесь начинаются конфиденциальные сведения, — предостерег ее Шерман.

Чандхари проигнорировала замечание.

— Т2 — одни из самых сильных известных науке природных токсинов. Соприкосновение с ними вызывает тяжелую форму АТЛ с симптомами вроде тех, что вы видели у жертв в Миддл-Вэлли, и рядом других побочных эффектов. Все они ведут к мучительной и неизбежной смерти. Возможно, вам не захочется услышать подробности.

— Продолжайте, — слабым голосом сказал Росток.

— Кровотечения вы уже видели. Но вы даже не представляете, какого масштаба повреждения наносят эти токсины кровеносной системе. Внутреннее кровотечение затрагивает каждый орган тела, включая половые железы у мужчин и матку у женщин. Легкие наполняются кровью. В мозгу истончаются кровеносные сосуды. Повреждается костный мозг. Излишки крови могут вытекать из любого отверстия на теле, включая рот, нос, глаза, уши и анус. Если человек проживет достаточно долго, его конечности почернеют и лопнут, как при гангрене. Начнется омертвение. Наконец, пальцы рук и ног, а также яички просто отвалятся.

Она сделала паузу и повела плечами, как будто стряхивая неприятные воспоминания.

— Конечно, это случается только с теми, кто проживает больше двух суток. Большинство жертв умирает раньше.

У Ростка перехватило дыхание. Доктор описала нечто совсем иное, нежели мирная смерть Уэнделла Франклина или внезапные кончины остальных. Он пытался скрыть страх в голосе, говорить ровно и без эмоций.

— Значит, чем дольше я проживу, тем тяжелее будет смерть? — спросил он.

— Простите. Я не хотела сказать, что эти симптомы проявятся именно у вас. Я просто описывала обычное отравление Т2.

— Но мне вполне можно ожидать и такого?

Она печально кивнула.

— Если этот Т2 так смертелен, как получилось, что мы о нем никогда не слышали? — спросил Росток. — Все другие болезни получают широкую огласку. Почему не эта?

— Потому что до недавнего времени в США она не встречалась. Почти все умершие от токсинов Т2, а за последние сто лет их были сотни тысяч, жили в России.

— В России? — Росток был озадачен. — Но почему в России?

— Вспышки происходили в основном из-за особенностей русского сельского хозяйства. Вы, конечно же, знаете, какими примитивными всегда были процессы сбора и хранения урожая в России. Фузария — источник токсинов Т2 — растет преимущественно на зерновых: пшенице, просе и ржи. При небогатых урожаях русские всегда съедали запасы до последнего зерна. Зараженные зерна часто оказывались в одном мешке с чистыми и портили всю партию. А примитивные зернохранилища — идеальный рассадник для этого грибка. В результате самые опасные токсины Т2 обнаружены именно в России. Онираспространялись по территории страны и веками заражали ее население. Очевидно, к некоторым видам у среднего русского человека выработался определенный иммунитет, однако остальные фузарии до сих продолжают убивать людей. Крупные эпидемии были зарегистрированы в 1916,1920, 30-х годах, во время Второй Мировой войны и даже в 1970 году. В этом году мы впервые зарегистрировали вспышку в Америке.

— К счастью, нам известен ее источник, — сказал Шерман.

— Вы уверены, что это реликвия? Но почему?

— Я думал, это очевидно даже для вас, — сказал Шерман. — Вы же сами сказали, что каждый, кто контактировал с кистью, умирал от кровотечения. Значит, она и есть разносчик.

— Но как рука вообще оказалась заражена?

— Все просто: токсины вырабатываются грибком на ней.

— Но она пролежала в сейфе почти полвека.

— Токсины Т2 очень стабильны. Их хранили годами, и после этого они не теряли своей убойной силы.

— Хранили? — в голосе Ростка появилось изумление. — Но зачем кому-то хранить настолько опасную вещь?

Шерман улыбнулся.

— Если бы вы потрудились прочитать статью о «Желтом дожде» полностью, то знали бы, что токсины Т2 применялись качестве биологического оружия У многих стран есть запасы Т2 наряду с нервными газами, фосгеном, адамситом, туляремией, спорами сибирской язвы, а также десятками других химических и биологических ядов.

— Я думал, они запрещены. Разве нет конвенций, ограничивающих их использование?

— В качестве оружия — да. Но в исследовательских лабораториях они не запрещены. И, конечно, нельзя забывать о нациях вроде Северной Кореи и Ирана, которые игнорируют конвенции. Мировой общественности известно, что русские увеличили производство биологического оружия, как только подписали соглашения. А пока хотя бы одна нация владеет таким оружием, остальным нужно уметь от него защищаться. По всему миру идут масштабные исследования в этой области. Большинство из них нацелены на разработку вакцин и противоядий, что не запрещено существующими конвенциями.

— Так вот почему профессор хотел, чтобы я связался с вами, — наконец понял Росток.

— Думаю, Альцчиллер увидел споры грибка на реликвии, — сказал Шерман. — Но, как я и сказал, он обыкновенный собиратель костей, а не биолог. Духовные аспекты якобы нетленной плоти слишком увлекли его: он забыл, что споры могут быть токсичной фузарией. Пока не узнал собственные симптомы.

— Вы до сих пор не объяснили, почему токсин не убил Даниловича. Он был рядом с реликвией дольше, чем кто-либо другой. Если токсин так опасен, как вы говорите, Иван должен был умереть пятьдесят лет назад в Австрии.

— Это классический пример работы теории Дарвина на практике, — объяснила Чандхари. — На протяжении веков сотни тысяч русских людей умерли от фузарии. Но постепенно у населения выработался иммунитет. Люди, заболевавшие АТА, умирали, а те, у кого был иммунитет, оставались в живых, пока вся нация не стала иммунной к определенным видам фузарии. Например, в эпидемии 1880 года уровень смертности составлял примерно 70 %. В 1920 году доля людей, умерших от заражения тем же видом грибка, упала до 10 %. Логично предположить, что русские выработали иммунитет к некоторым видам грибка. Так насекомые приобретают иммунитет к пестицидам, а бактерии — к пенициллину.

Ее рассказ прервал Шерман, который, похоже, решил, что раз уж все равно откроются все секреты, он расскажет самое главное:

— Видите ли, монахи Староконстантиновского монастыря знали о том, что существует уникальный вид грибка, к которому у русского народа выработался природный иммунитет. Вероятно, они прочитали о нем в трактате XIV века о пшенице, хранившемся в монастырской библиотеке. Эта информация не принесла им пользы, пока не появились мощи Распутина: тогда монахам пришлось искать способ защитить реликвию, ставшую для монастыря величайшим сокровищем. Этот давно забытый грибок оказался идеальным решением. Монахи поняли, что у иностранца грибок вызовет смертельное кровотечение, однако коренные русские смогут спокойно находиться рядом с ним. Покрыв мощи Распутина фузарией, монахи были уверены, что защитили свое сокровище от иностранных мародеров, оставив русским верующим возможность прикасаться к реликвии. И действительно: немцы, что разграбили монастырь и прикасались к мощам, умерли от АТА. Но кому было до них дело в военное время? Особенно при всех ужасах, что творились на русском фронте. Вот оно, ваше «проклятие» Распутина, — рассмеялся Шерман. — Сегодня оно известно как токсин Распутина. И в нем нет ничего мистического.

— Иван Данилович родился в России, — сказала Чандхари. — Он унаследовал природный иммунитет к токсину Распутина и вырос с ним. Но остальные — директор банка, налоговый агент, ваш патрульный и профессор Альцчиллер — не были русскими. Они не имели иммунитета, поэтому и умерли. Ваши же предки из России. Только потому вы до сих пор живы.

Пока она объясняла, как с поколениями ослабляется иммунитет, Росток осознал, что есть еще один человек, который тоже должен был умереть. Человек, тоже побывавший в хранилище. Все, кто заходили туда, включая Николь, были заражены или мертвы… кроме… кого? Росток не мог вспомнить. Он поморщился — его череп пронзила острая боль.

— У вас болит голова? — поинтересовался Шерман.

— Очередной симптом? — спросил Росток.

— Думаю, вам стоит прилечь, — предложила Чандхари.

— Нет, я… вроде в порядке, — солгал Росток.

— Мне бы хотелось, чтобы его симптомы снимали камеры, — сказал Шерман. — Комната должна просматриваться.

— Почему? Зачем нам это делать? — спросила Чандхари.

— Нам нужны пленки. Доказательства.

— Разве смерть — недостаточное доказательство? Он ведь человек, а не какое-то лабораторное животное.

— Сколько мне осталось? — спросил Росток. Становилось тяжелее говорить.

— От силы несколько часов, — ответил Шерман.

Мирным голосом Чандхари объяснила:

— Может быть, пять часов. Или шесть. Я принесу морфин, когда боль станет сильнее.

— Но почему… почему я умираю? — спросил Росток. — Мои предки были русскими. У меня должен быть иммунитет… разве не так?

— Родители вашего отца выросли в России. Поэтому у них действительно был иммунитет. Но внешние факторы ослабляют его. Ваши родители родились в США и выросли на американской пище. Вы американец во втором поколении. Как и у ваших родителей, у вас в еде не было фузарии, которая могла бы укрепить иммунитет. Вы прожили так долго только потому, что какую-то его долю унаследовали от коренных русских предков. Ваши гены продлили вам жизнь.

— Но эти гены ослабли, — добавил Шерман. — Какое-то время они боролись с токсином, однако они недостаточно сильны, чтобы спасти вас.

Кончик мизинца на левой руке Ростка онемел — первый палец на этой руке. Он упорно пытался вернуть пальцу чувствительность, использовать силу воли, чтобы бороться с онемением. Не помогало. Но внутренний голос продолжал твердить ему: не сдавайся, какой бы безнадежной ни казалась ситуация. Этот голос принадлежал его деду, который рассказывал, как он бежал по холодным степям после битвы при Воронеже. Этот голос утешал маленького мальчика, потерявшего родителей, заставлял его продолжать жить, дышать, думать. Собрав в кулак все упрямство, доставшееся ему от деда, Росток задал вопрос, на который так и не получил ответа:

— Если вы не убивали Ивана и других… тогда… кто?

— Мы точно не знаем, — уклончиво ответил Шерман.

Нам известно, что здесь замешаны русские, — быстро сказала Чандхари. — Как минимум, один, или двое, если верить Уинфилду.

— Но если реликвия заражена смертельным ядом, зачем кому-то убивать людей, чтобы достать ее?

— Вы так и не поняли, да? — разозлился Шерман. — Нам не нужна реликвия. Нам нет до нее никакого дела.

74

— Все охотятся не за реликвией, а за спорами на ней, — объяснила Чандхари. — Человек, убивший тех стариков, хотел увезти токсин обратно в Россию. Нам же необходимо предотвратить это и достать споры самим.

— Но… зачем?

— О Господи, ты вообще нас слушал? — Шерман почти кричал. — Токсин Распутина — все равно что философский камень в среде биохимических разработок. Забудь про звездные войны, управляемые бомбы, ядерный боезапас и прочие технологические чудеса последних лет. С точки зрения русских, токсин Распутина — важнейшее оружие в современном мире. Одна маленькая спора из украинского монастыря могла бы сделать Россию непобедимой.

Как обычно, Чандхари пришлось объяснять:

— Основная проблема биохимического оружия в том, что оно не различает своих и чужих, а убивает солдат обеих сторон. Из-за изменений ветра и погоды его вообще невозможно контролировать. Именно поэтому Ирак отказался от использования биохимического оружия во время войны в заливе, и поэтому ни одна другая страна не применяла его с Первой Мировой войны. Мораль тут ни причем. Все боятся нанести вред собственным войскам. К тому же солдаты, оккупирующие территорию после биохимической атаки, сталкиваются с загрязненной почвой и долговременными осадочными эффектами. Так что подобное оружие превратилось в динозавра современного военного дела.

— Только если… — подхватил Шерман. — Только если кто-то не откроет токсин, убивающий всех, кроме своих солдат. Что и делает токсин Распутина. Русские могут распылять его на поле боя, не беспокоясь о безопасности собственных войск. Им даже не придется надевать химкостюмы. Токсин Распутина можно использовать для защиты русских городов и других зон с большой долей гражданского населения, потому что у всей страны иммунитет! Только представьте, если бы они имели такое оружие во время наступления Гитлера в 1941 году? Русские военные смогли бы избавиться от немецких захватчиков до последнего солдата, не нанеся вреда ни одному местному жителю и не разрушив ни одного здания.

Росток, кажется, начинал понимать.

— Сегодня между нашими странами мир, — продолжал Шерман. — Но кто знает, что случится в будущем? Вот тогда мы столкнемся с большой проблемой. Обладая токсином Распутина, Россия сможет развернуть настоящую биологическую войну, оградив себя от смертоносного воздействия. Никто не посмеет напасть на нацию, имеющую подобное оружие. Они смогут выигрывать войны с помощью одного только токсина.

— Который, кстати сказать, весьма экономичен, — добавила Чандхари. — Подобное оружие может позволить себе любая бедная нация.

«Безусловно, ради этого стоило убить несколько стариков», — подумал Росток.

— Мы не знаем, существуют ли в мире еще споры фузарии, кроме тех, что обнаружены на мощах Распутина, — продолжала Чандхари. — Все было уничтожено во время пожара в монастыре. Нам ничего не остается, как найти кисть раньше них.

— Она пропала, — сказал Шерман. — Можно сказать, ее вырвали у нас из рук.

Генерал направился к выходу, приказав Чандхари найти свободную лабораторию с рабочей камерой наблюдения, где можно будет держать Ростка.

— Реки крови… — задумчиво проговорила Чандхари, когда Шерман вышел. — Разве не это предсказывал Распутин? Одна единственная спора с его руки, выросшая на пшенице и размноженная… Если она попадет к военным, ужасное пророчество может осуществиться. Страшно подумать об этом, — она печально покачала головой. — Может быть, вы правы. Может быть, это действительно проклятье Распутина. Месть миру, который его отверг.

Пусть и так, думал Росток. Но не Распутин убил Даниловича и других ветеранов.

И тут Росток, наконец, вспомнил, кто еще заходил в хранилище.

Даже если уже слишком поздно, он не сомневался, что знает по крайней мере одного из убийц Ивана.

75

В лучах утреннего солнца, освещавших комнату, Николь, обнаженная, стояла перед отцом Сергием.

Он вновь глядел на нее своими металлически-серыми глазами, способными, казалось, проникать в глубь разума, преодолевая любое сопротивление, любую ложную скромность. После мгновенного чудесного исцеления он ушел вместе с ней, оставив изумленного доктора Зарубина одного. Священник спас ее, поэтому она не чувствовала стыда; стоя перед ним без одежды.

Она терпеливо ждала, пока он решит, что делать.

Сергий разглядывал ее, сидя на стуле. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ее полной груди с сосками, твердыми от холода. Она ждала. Он не спеша поглаживал бороду, глазами ощупывая ее кожу.

Сколько раз она так стояла перед мужчинами? Но раньше это всегда было в полумраке, с тщательно подобранным соблазнительным макияжем. Она никогда не позволяла себе появляться перед мужчинами вот так, без косметики, со спутанными волосами, без эротического нижнего белья. Но сейчас все это потеряло значение. Епископ отпустил ее грехи, избавил от злых порывов, и теперь она готова была позволить ему делать с собой что угодно.

— Повернись. Медленно, — приказал Сергий.

Николь повиновалась без вопросов. Она немного задержалась, когда повернулась в профиль. Вид с этого ракурса нравился большинству ее мужчин. Она отрепетировала это движение перед зеркалом: немного вдохнуть, чтобы грудь увеличилась и мягкие округлости плоти еще больше выделились над очертаниями ребер. Плоский живот — результат ежедневных занятий аэробикой. Нежное лоно, скрытое светлыми лобковыми волосами.

Он все еще не прикоснулся к ней.

Может быть, он просто любит смотреть, подумала Николь. Таких ведь много — мужчин, которые просто любуются. Пассивных мужчин.

— Не причисляй меня к ним, — сказал он, прочитав ее мысли.

«Наверное, снова испытывает себя», — догадалась девушка. Она вспомнила тот странный ритуал, что он провел с ней в первую ночь, утверждая, будто намерен; но подвергает себя искушению и укрепляет волю. Что ж, в прошлом она соблазняла мужчин, которые делали вид, что сопротивляются ей; мужчин, которые обращались с ней куда хуже, чем этот священник. Если кто и заслужил наслаждение, которое она могла дать, то только он — святой человек, избавивший ее от боли.

— Ты должна отринуть подобные мысли, — нетерпеливо сказал он. Они мешают мне сконцентрироваться.

Несмотря на его предостережения, она чувствовала тягу к нему. Ее тело жаждало его прикосновений. Николь снова желала ощутить его грубые руки на своей коже. Чувствовать, как кончики пальцев ласкают ее живот. Дрожать, вбирая исходящий от ладоней Сергия поток мистической энергии.

Но епископ сидел неподвижно.

Он перекрестился.

— Господь Христос, молю Тебя о душе этой женщины, посланной мне Тобой, — пробормотал он.. — Избавь ее от порочных мыслей, что оскверняют ее существо и дают выход мерзкому древнему злу, отвратительному уродству, до сих пор живущему в ее плоти.

Николь привыкла слышать комплименты и слова восхищения своей фигурой. Она ожидала услышать нежные слова в такой интимный момент. Зачем он разрушил его, заговорив о ней столь ужасными словами? Те эпитеты, что он употребил в своем обращении к Богу, придавали его молитве почти кощунственное звучание. Она вдруг почувствовала, как исчезли эротические помысли, осознала и свою наготу, и всю нереальность этой ситуации. Она увидела вокруг себя голые стены и неприязнь на лице епископа.

Впервые Николь покраснела перед мужчиной. Она чувствовала, как кровь распространяется от лица по шее до груди.

— Хорошо, что ты вновь обрела чувство стыда, — сказал Сергий. — Это знак того, что к тебе возвращается невинность, — его голос раздавался эхом, и в нем снова слышалась сила, поразившая Николь в больнице. — Но я не виню тебя. Я виню Дьявола, который до сих пор у тебя в крови. Сейчас он притих, но остается в тебе. У меня пока недостаточно сил, чтобы навсегда изгнать его. Но вскоре все изменится. Ты истинная помазанница, избранная из всех женщин, чтобы помочь мне осуществить пророчество.

Он вытянул руки, обхватил ее голову и с силой сжал виски. Она почувствовала головокружение. Ноги подкосились. Он притянул ее лоб к своему, и они почти соприкоснулись. Зрачки его глаз начали расширяться, и вдруг весь остальной мир исчез, а перед Николь осталась только их бездонная чернота.

— В твоей душе я вижу свое спасение, — сказал он.

В его зрачках словно бы сконцентрировалось все его существо. Его тяжелый серый взгляд, казалось, проникал в самые потаенные уголки ее разума.

— Когда-то ты была грешницей, сказал Сергий. — Я тоже грешил. Но мои грехи стократ тяжелее, ведь я был Божьим человеком, праведным старцем, исцеляющим больных. Я пользовался уязвимостью женщин, что приходили ко мне за помощью, и потому потерял свою силу. Теперь ты, очередная грешница, пришла, чтобы вернуть ее мне.

Мысли Николь затуманились. В мозгу мелькали образы: жестокая потеря девственности, ужасная жизнь с отчимом и прочими безликими мужчинами. Вдруг все они исчезли. Образы, преследовавшие ее всю жизнь, стерлись навсегда. Это был момент очищения. Николь стала частью Сергия. Она чувствовала, что все идет правильно, что страх всей жизни уходит. Хотелось кричать от радости, праздновать свое освобождение. Но, онемевшая под его взглядом, она могла только безмолвно и неподвижно стоять перед ним.

Медленно епископ отодвинулся от нее.

Разум Николь обессилел, изможденный необычным совокуплением. Она чувствовала, как тонкая струйка пота течет по ложбинке между грудями. Хотелось лечь и заснуть. А проснуться уже оправившейся от этого странного контакта.

— Теперь ты вновь по-настоящему невинна, — сказал Сергий. — Я взял твои грехи на себя.

Его голос раздавался эхом и вибрировал глубоко внутри ее черепа, который теперь ощущался, словно пустая оболочка, куда Сергий мог вложить что угодно.

Их прервал громкий стук в дверь.

— Войдите! — сказал Сергий по-русски.

По его команде дверь открылась. За ней стояла Светлана в черном платье с высоким белым воротником. Белый кружевной платок, сложенный треугольником» покрывал ее седые волосы. Один из углов свисал ей на лоб. Маленькие руки держали огромный поднос, который она поставила на пол. На подносе были белый кувшин с водой, белая керамическая миска, сложенное полотенце и огромный кусок желтого мыла. От мыла исходил резкий химический запах нафты.

Не поднимая головы, Светлана медленно вышла из комнаты.

— Теперь ты должна очиститься, — сказал Сергий. — Прежде чем мы сможем продолжить, ты должна пройти ритуал очищения.

Его слова вернули телу Николь способность двигаться. Она покорно встала на колени. Сергий склонил голову и начал ритмично читать молитвы. Время от времени он бил себя кулаком в грудь.

Через окно в комнату проникали лучи утреннего солнца. Николь мылась. Вода была холодная и освежала. Она дрожала от наслаждения, а ручейки стекали по ее ногам на пол. Мыло хорошо пенилось, и вскоре вся комната была наполнена едким запахом. Сергия, судя по всему, не интересовал вид ее голого тела — его больше заботило, чтобы она омыла каждый его сантиметр.

— Избавляйся от грехов плоти, девочка моя, — сказал он, прервав молитвы. — Смой отпечатки тысяч мужчин, осквернивших тебя.

От запаха мыла начала кружиться голова. Нафта обжигала глаза и чувствительные участки кожи — подмышки, грудь и особенно треугольник между ног.

Пары нафты свербили горло и носоглотку, проникая глубоко в легкие, где начала ощущаться острая боль, словно химикаты разъедали внутреннюю поверхность альвеол.

— Очисти свою внутреннюю сущность, девочка моя, — бормотал епископ.

Ни одна сауна, ни один массаж, ни одно джакузи никогда не давали такого эффекта очищения, как это мыло с едким запахом. Когда Николь закончила мыться, тело покалывало, как это бывало только в детстве. Незримый осадок смыло, и к коже Николь вернулась свежесть. Дышать стало легко. Поток сладкого воздуха проникал в ее легкие, принося с собой мощный запас энергии. Даже цвета в комнате казались теперь более насыщенными. Николь вновь ощущала себя молодой, сильной, бесстрашной и… девственной.

— Теперь мы помолимся, — сказал он. — А сегодня вечером проведем церемонию, которая полностью вернет мне целительную силу. И я изгоню из тебя Дьявола навсегда, девочка моя.

С почти отцовской нежностью он принялся бережно расчесывать ее волосы. Николь вновь почувствовала себя ребенком.

— Этим вечером мы оба обретем искупление.

76

Когда доктор Чандхари во второй раз пообещала, что принесет морфин, Росток окончательно осознал необратимость своего положения. До смерти — возможно, мучительной — оставалось всего несколько часов. Чандхари искала лабораторию, где Росток проведет последние часы жизни под объективами камер. Все это будет записано на пленку и размечено по секундам, чтобы неизвестные ученые смогли изучить его предсмертную агонию, как у той мартышки, что он недавно видел.

Будет ли смерть спокойной? Росток не хотел умирать, как Альцчиллер или Бракнер, от ужасного кровотечения, не хотел сделать последний вдох, лежа в луже собственной крови. Уж лучше он примет морфин, порежет себе палец, как Уэнделл Франклин, ляжет на пол, закроет глаза и погрузится в вечный сон. Коронер сказал, что это не самая худшая смерть. Пусть кровь будет идти, пусть сердце выкачивает ее из тела, пока все системы организма и мозг не перестанут функционировать. Сделать так проще всего, думал Росток.

Но он злился на смерть.

Злился на тех ученых, что заперли его здесь, как какое-то лабораторное животное.

Злился на убийц Ивана Даниловича, которые безнаказанно гуляли по Миддл-Вэлли.

Он злился потому, что за все это время не заметил одной детали, которая с головой выдавала одного из них. Теперь он догадался, кто это, но было уже слишком поздно. И не оставалось никаких сомнений, что смерть мужа Николь также была тщательно замаскированным убийством.

Его мотив был связан с таинственным свойством реликвии вызывать смертельные кровотечения. Рассказав о нем, Чандхари и Шерман, сами того не зная, помогли определить личность убийцы. Ростку достаточно было просто вспомнить всех, кто вступал в контакт с токсином.

Альцчиллер был прав, когда говорил: «Все дело в отклонениях от нормы, которые удастся обнаружить. Ведь мы ищем именно отклонения — только по ним можно выяснить личность».

Если бы Росток заметил это отклонение раньше, он без труда бы определил убийцу. Возможно, это был один из тех законсервированных агентов, о которых предупреждал дед: таких людей специально обучали и засылали в Штаты подростками, чтобы они росли в американском обществе, сливались с ним, а когда приходило время, выполняли задания своих русских хозяев. Росток вспомнил напутствие деда. Не верь никому. Будь готов к предательству. Старик всегда боялся этих агентов, но Росток считал, что после окончания «холодной войны» опасаться нечего. И теперь, осознав, как ловко его обвели вокруг пальца, еле сдерживал ярость. По мере того как она копилась внутри, он чувствовал, что к нему возвращаются силы. Нужно было вернуться в Миддл-Вэлли до того, как смерть настигнет его.

Но побег не представлялся возможным. Росток подумал о том, какие преграды ему придется преодолеть: решетки на окнах, запертые двери, вооруженный патруль. Даже если он справится с Чандхари, когда та вернется с обещанным морфином, даже если он каким-то образом сможет отнять оружие у охранника за дверью, оставались еще стальные двери, двойное ограждение под напряжением и военные в вестибюле и у ворот. Если хотя бы один из них подаст сигнал, к лаборатории сбегутся десятки, а то и сотни охранников. В конце концов, Детрик являлся военной базой. «Безнадежно, — думал Росток, — выхода нет».

— Что вы сейчас чувствуете? — спросила Чандхари, ходившая за морфином.

— Злость, — ответил Росток.

— Понимаю. Вам выпала не самая хорошая участь.

— Долго мне осталось?

— Пять часов, может, шесть.

— То же самое вы сказали тридцать минут назад. Чандхари печально улыбнулась.

— Хотела бы я назвать срок побольше. Но даже пять часов — это просто догадка, основанная на ваших текущих симптомах. У нас просто недостаточно информации об этом виде токсина. Вот почему Шерман хочет обследовать вас.

— За пять часов я успею добраться до дома и умереть в собственной постели.

— Это лучше, чем умирать здесь, — согласилась Чандхари, — тут ваши последние минуты жизни будут записывать на пленку и изучать.

— Совсем как с той мартышкой в соседней лаборатории.

— И с кроликами, мышами, собаками, козами… — она грустно покачала головой. — Это самая тяжелая часть нашей работы. По крайней мере, для меня. Некоторые привыкают. А я — нет. В моей стране почитают всех живых существ.

— Тогда почему вы занимаетесь этим?

Чандхари глубоко вздохнула. Ее глаза сфокусировались на какой-то далекой точке вне пределов комнаты.

— Ребенком я жила в Бхопале — большом городе в Центральной Индии. Большая часть его населения работала на заводе «Юнион Карбид», который производил пестициды. Ночью 3 декабря 1984 года случайно сработал неисправный клапан и в атмосферу вырвалось облако изоцианата метила. За несколько часов газ убил две тысячи человек. Позже называлась цифра — пять тысяч погибших, хотя в неофициальных отчетах утверждалось, что погибло более двадцати тысяч человек. Я в это время была в колледже в Мадрасе. Но вся моя семья: мать, отец, пять братьев и три сестры — погибли.

— Мне жаль, — сказал Росток.

— Меня жалеет умирающий человек, — улыбнулась Чандхари. — Ну и жизнь мне досталась. Такова уж, видимо, моя карма. Я знала, что все эти трагедии настигли меня из-за каких-то ужасных поступков, которые я, вероятно, совершила в прошлой жизни. Чтобы изменить карму, я и решила, что буду искать способы защитить людей от массовых отравлений. Так миролюбивая женщина из Индии приехала работать в биохимическую лабораторию армии США.

— И теперь ее окружают ученые, ядовитые газы и химикаты, — добавил Росток.

— Некоторые из веществ здесь по химическому составу близки к газу, что убил мою семью. Может, я умру так же, как они. Разбитый пузырек, незамеченная утечка в одной из лабораторий, сбой в системе слежения. Не думайте, что мы всего этого не боимся.

Она показала на защитный химкостюм на стене. Он висел готовый, упакованный в пластиковый чехол.

— Какая бы утечка ни произошла, выбраться можно только в этом. Проблема однако в том, что нервно-паралитические газы не имеют ни цвета, ни запаха. У нас даже есть профессиональная шутка: самый верный признак утечки — люди, падающие замертво.

— Может быть, вам стоит раздобыть себе канареек, — предложил Росток. — Мой дед брал их с собой в шахты, чтобы они предупреждали о метане. Канарейки, более чувствительные к газу, умирают первыми.

— Возможно, ваши канарейки надежнее наших индикаторов. Впрочем, я не боюсь смерти. Я надеюсь только, что она будет быстрой и безболезненной.

— Мою боль должен был снять укол морфина, — сказал Росток.

Чандхари посмотрела на него с таким выражением, словно хотела что-то сказать, но не решалась.

— Ну, как насчет морфина? — снова спросил Росток-

— Вы не получите его, — ответила Чандхари.

— Но вы сказали, что мне понадобится обезболивающее.

— Простите. Я пыталась убедить генерала Шермана, но он не разрешил. Сказал, что морфин скроет симптомы. Он преследует чисто научные цели: хочет, чтобы симптомы развивались естественно, словно на поле боя.

— Ему нужна моя агония? — изумился Росток.

— Он говорит, из чисто научных соображений — чтобы мы смогли лучше понять, как действует токсин. Мы-то, в отличие от русских, не сталкивались с отравлением Т2.

— Ах вы ублюдки! — проговорил Росток. — Хотите, чтобы я умирал на ваших глазах, как те обезьяны за стенкой?!

77

— Ваши родные, по крайней мере, умирали в собственных домах, — продолжал Росток. — За их предсмертными криками и судорогами не наблюдали люди в белых халатах!

— Прошу вас, говорите тише, — попросила Чандхари.

— Сначала несете эту жалостливую чушь о почитании живых существ, а сами будете вместе со всеми смотреть в монитор и делать записи, глядя, как я умираю.

— Я не собираюсь смотреть на вашу смерть, — сказала Чандхари.

— Это почему же? — поинтересовался он. — Не хотите вспоминать свою семью?

— И из-за этого тоже, — она встала со стула и пересекла комнату. Подойдя к полкам, она начала изучать этикетки с названиями химических жидкостей.

— Или из-за этой вашей проклятой кармы?

— Не исключено, — ответила Чандхари. Она взяла с верхней полки пробирку с густой синей жидкостью и почти такую же — с нижней.

— Значит, остальные будут делать вашу грязную работу?

Чандхари проверила, плотно ли закрыты крышки.

— Я не позволю никому смотреть на вашу смерть, — сказала она. — Я собираюсь помочь вам.

— Помочь? — переспросил Росток. — У вас есть лекарства?

— Лекарства нет. Пока нет. Но я могу устроить ваш побег, чтобы вы хотя бы умерли с достоинством.

«Никому не верь, — услышал Росток голос своего деда. — Будь готов к предательству».

— Зачем это вам?

— Хочу, чтобы моя следующая жизнь была лучше, — Чандхари аккуратно положила пробирку на стол. Со времени трагедии в Бхопале я стараюсь творить добро, чтобы изменить свою карму. Если я лишу вас возможности умереть достойно, это очень плохо на ней скажется. И не оставит мне шансов на счастье в следующей жизни.

— Вы действительно в это верите? — спросил Росток.

— Меня так воспитали, — Чандхари достала из ящика стола упаковку с этикетками и черный маркер. — Теперь, прошу вас, говорите тише. Микрофон камеры я отключила, но за дверью стоит охранник.

— Вы рискуете своей работой, — сказал Росток.

— Риск невелик по сравнению с тем, что меня может ждать после реинкарнации.

— Как я пройду мимо охранника? Шерман приказал ему стрелять, если я попытаюсь бежать.

— С охранником проблем не будет.

— А все остальное? Стальные двери? Ограда под напряжением? Как я пройду сквозь них?

— Просто пройдете. Никто вас не остановит, — Чандхари подняла первую пробирку. — Эта синяя жидкость — метиленхлорид. Если его нагреть до 270 градусов Цельсия, выделится карбонихлорид, более известный как газ фосген — один из самых опасных ядовитых газов. Его использовала немецкая армия в ходе Первой мировой. Он куда более опасен, чем горчичный, и вызывает мгновенную смерть. 80 процентов людей, умерших от ядовитых газов, отравились именно фосгеном.

— Стоп, подождите, — перебил ее Росток. — Не надо травить всех смертельным газом, чтобы вытащить меня.

— Я и не собираюсь, — улыбнулась Чандхари. Обратной стороной маркера она стерла с этикетки название жидкости. — В своем обычном состоянии, при концентрации молекул в атмосфере менее чем двести к миллиону метиленхлорид — относительно безобидное вещество. Он входит в состав многих смесей, начиная от растворителя и заканчивая аэрозолями; его можно обнаружить даже в растворимом кофе. При концентрации восемьсот к миллиону он вызывает раздражение глаз и горла, но не более того, так как быстро распадается.

— Если он так безобиден, что вы собрались с ним делать?

— Рабочая среда здесь очень опасна, — объяснила Чандхари. — Мы работаем с ядовитыми веществами и газами. Поэтому на потолке, как видите, полно датчиков. Они постоянно проверяют состав воздуха в каждой лаборатории. Например, гальванические электрохимические сенсоры используются для обнаружения газов вроде фосгена. А так как метилен хлорид является источником фосгена, они зарегистрируют его испарение.

По мере того как Росток наблюдал за Чандхари, подписывающей вторую пробирку, и слушал ее объяснения, как преодолеть все уровни безопасности лаборатории, его лицо расплывалось в улыбке. Простота плана, казалось, гарантировала его надежность.

Чандхари аккуратно проделала все процедуры, предупредив Ростка, что любая ошибка может стать последней. Он спрятал пробирки за пояс под рубашку, и вместе с доктором вышел из комнаты. Охранник, взяв оружие наизготовку, внимательно наблюдал за ними, пока они шли к соседней лаборатории.

Росток слышал, как при ходьбе булькает жидкость в пробирках. Достаточно было нагреть столовую ложку одного из этих веществ, чтобы убить всех людей в здании. Оно действительно безопасно в жидкой форме? Или же Росток нес за поясом смертельный яд, а самого его Чандхари использовала, чтобы отомстить за смерть своей семьи? Она ведь вполне могла жаждать убийства нескольких десятков биохимиков за то, что ученые когда-то позволили смертоносному газовому облаку опуститься на Бхопал. Кроме того, по плану, Чандхари будет за пределами здания, когда Росток разобьет первую пробирку.

Его одолевали сомнения. В конце концов, он получал не так много — максимум, несколько часов жизни и смерть в собственном доме. Не верь никому. Однако Чандхари перенесла трагедию столь же тяжелую, как и дед Ростка. И теперь верила только в карму. «Так меня воспитали», — сказала она.

Росток должен был решить, готов ли он довериться духовным убеждениям чужого человека.

78

Чандхари стояла в темной комнате и смотрела на мониторы. Перед ней в кресле начальника охраны сидел Шерман. По бокам от генерала стояли два офицера и секретарь. На мониторы поступали записи с камер наблюдения из лабораторий, в том числе из той, где сейчас находился Росток. Все это записывалось на видеомагнитофон; один из охранников заверял Шермана, что пленки хватит на шесть часов — то есть на час больше, чем отмерил Ростку генерал.

Комната, куда Чандхари отвела Ростка, была одной из дополнительных лабораторий, где не было, смысла хранить много оборудования — только горелку, мензурки и реторты. В тумбочках лежали реагенты, соли и фосфаты.

Чандхари наблюдала за фигуркой Ростка, который ходил взад-вперед по комнате, проверяя окна и двери и злобно поглядывая на камеру, висевшую в верхнем углу комнаты.

— Нервничает, смотри-ка, — сказал Шерман.

— Как тигр в клетке, — с печальной улыбкой ответила доктор.

Росток открыл дверцу тумбочки. Некоторое время он сидел неподвижно, изучая содержимое, а затем начал доставать одно вещество за другим.

— Он думает, что найдет способ выбраться, — хохотнул Шерман. — По крайней мере, не скучно будет ждать его смерти.

Фигурка на экране изучала пробирку с темной жидкостью — одну из тех, что передала Чандхари. Она удивилась, как мастерски у Ростка получилось сделать вид, будто он только что нашел ее.

— Что это у него? — спросил Шерман.

Ни Чандхари, ни охранники не ответили.

Росток швырнул пробирку о стену. Она разбилась, усеяв пол осколками стекла и оставив лужу темного вещества. Место удара находилось как раз под электрохимическим сенсором.

— Как он зол, — улыбнулся Шерман.

— А чего вы ждали?

— Зафиксируйте его поведение, — приказал Шерман секретарю. — Оно может свидетельствовать о повреждении нервной системы.

Никто, кроме Чандхари, не заметил едва видимые пары, поднимавшиеся от осколков разбитой пробирки. Все смотрели на Ростка, который изучал вторую пробирку с такой же темной жидкостью.

— Что он теперь задумал? — спросил Шерман.

Фигурка на экране обвела взглядом комнату. Взгляд остановился на горелке. Держа пробирку в руках, Ростом повернул ручку горелки — зажглось яркое пламя.

— Черт, надо было ее отключить, — пробормотал Шерман. — Хотя какая разница, что он сможет сделать?

Они увлеченно наблюдали, как Росток ставит металлическую подпорку над пламенем. Подняв глава на камеру, он улыбнулся. Затем взял стул, поставил его под камерой и поднес пробирку с темной жидкостью и объективу. Линза сфокусировалась на названии.

— Метиленхлорид, — озвучила Чандхари на случай, если кто-то не обратил внимания.

— Что он собрался делать? — в голосе Шермана появилось беспокойство.

Из динамиков, раздался приглушаемый металлическим звуком помех голос Ростка:

— Раз уж я все равно умру… почему бы не сделать это быстро?

Росток вернулся к горелке и налил немного жидкости на металлическую подставку. Шерман вскочил на ноги:

— Метиленхлорид! — закричал он. — Этот ублюдок его нагревает! Он получает фосген! Господи Иисусе, он совершает самоубийство!

Они смотрели, как фигурка на экране замирает, затем вдруг хватается за горло и падает. Росток один раз дернул ногами и остался лежать неподвижно.

— Этот ублюдок убил себя, — сказал Шерман. — Проклятье!

Чандхари гадала, как много времени потребуется невидимым парам из первой пробирки, чтобы их зарегистрировал сенсор.

— Если газ проникнет в систему вентиляции… — сказала доктор.

Прежде чем она успела закончить предложение, в коридоре раздалась сирена. Неистово замигали красные сигнальные лампы, которые должны были заметить все сотрудники, включая людей с нарушениями слуха. Снаружи здания завыла вторая сирена, призывая всех очистить зону.

На какую-то долю секунды все застыли. Они уставились на неподвижное изображение Ростка на экране, словно их мозгу требовалось время, чтобы связать увиденное со звуком сирен.

Тишину нарушил офицер охраны.

— Он мертв. Убираемся отсюда к чертям!

В бешеном рывке к выходу Шерман оттолкнул секретаря и схватил со стены кислородную маску.

— Фосген! — прокричал он между глубокими вдохами. — Эвакуация! Эвакуация!

Чандхари была последней, кто покинул комнату. Она не спеша вышла в коридор, где на нее налетели, чуть не сбив с ног, коллеги, в панике бегущие к выходу.

Ее тонкие губы расплылись в улыбке. Похоже, она была довольна достигнутым эффектом.

79

В лаборатории пахло анестетиком и чем-то сладким.

Росток знал, что умирает, но причиной тому были не пробирки, которые дала ему Чандхари. Метиленхлорид находился только в одной из них — в той, которую он разбил о стену. Доктор заверила, что его пары при комнатной температуре являются очень слабым ядом. Однако сенсор все равно зафиксировал их, так как по составу они совпадали со смертельно опасным фосгеном, и сработала сигнализация. Во второй пробирке с ложной этикеткой содержалась инертная синяя жидкость. Нагрев ее на пламени, Росток почувствовал разве что запах, как от кленового сиропа. Но те, кто смотрел на монитор, наверняка решили, что он получил фосген.

Следуя инструкциям Чандхари, он продолжал неподвижно лежать на полу, изображая труп. Словно проводил генеральную репетицию того, что вскоре ждало его. Росток изо всех сил старался не двигаться, даже когда центральная сигнализация отключилась. Из динамиков в соседних комнатах доносилось завывание сирены, эхом раздаваясь в коридорах. Мигали красные лампы.

Звук сирены был прерван механическим голосом:

— Угроза заражения! Эвакуация! Это НЕ учебная тревога! Всем срочно покинуть здание!

Росток, по совету Чандхари, подождал 15 секунд, пока все здание не охватила паника.

В коридоре открывались двери, ботинки стучали по полу и кулаки — по дверям.

Механический голос вновь прервал сирену:

— Угроза заражения! Эвакуация! Это НЕ учебная тревога! Всем срочно покинуть здание!

Военный, охранявший лабораторию, открыл дверь и окликнул Ростка, но, вероятно, увидев протянутые ноги, решил, что звать второй раз не имеет смысла. К тому времени Росток был уверен, что никто уже не смотрит на экраны мониторов.

Он медленно поднялся с пола. Токсин Распутина распространялся в организме, и потому даже это простое движение далось нелегко. Следуя указаниям Чандхари, он открыл стеклянную дверцу, за которой висел химкостюм. Расстегнув молнию на защитном чехле, шагнул внутрь мешковатого пластикового облачения. Кислородная маска и баллон оказались тяжелее, чем он думал. Однако возможность побега вернула Ростку силы. Он водрузил баллон на спину, поправил ремни и накинул на голову прорезиненный капюшон. Затем проверил маску. Следуя инструкциям, открыл предохранительный клапан на баллоне. Через трубку начал поступать холодный кислород с металлическим привкусом. Росток чувствовал себя астронавтом, который готовится выйти в открытый космос.

Чандхари рассказала, что в здании 625 регулярно проходят учебные тревоги. Однако, как и в случае настоящей катастрофы, люди начнут паниковать, забудут все инструкции и первым делом станут спасать жизнь. Так было на заводе «Юнион Карбид» в Бхопале, и теперь история повторялась. Чандхари сумела предсказать реакцию сотрудников; ее обман с двумя пробирками сработал.

Росток поспешил присоединиться к толпе, в панике бегущей по коридору. Здесь было как минимум десять работников в таких же костюмах, как у него. С лицом, скрытым кислородной маской и капюшоном, он направился к стальным дверям, которые на время эвакуации были открыты. Механический голос продолжал повторять сообщение о тревоге. Все бежали к выходу.

Ворота обеих оград были тоже широко распахнуты.

Росток бежал вместе с толпой, пока не достиг парковки. Удостоверившись, что поблизости нет Шермана, Росток подошел к своей машине, снял неудобный костюм и бросил его на заднее сидение. Перед ним со стоянки выезжали еще две машины. Военный отпрыгнул с пути, не сделав ни малейшей попытки остановить Ростка.

Охранники у главных ворот тоже были предупреждены и занимались тем, что задерживали всех въезжающих. На выезд пропускали без проверки личности.

К тому времени, как Росток доехал до окраин Фредерика, уже прозвучала общая тревога. Местные спасательные службы действовали согласно плану реагирования в случае ЧП. По всем полосам в сторону Детрика ровным потоком ехали машины «скорой помощи», биологической защиты, пожарные и полицейские. Выли сирены, водители сидели с угрюмыми лицами. Только через некоторое время они обнаружат, что тревога ложная. А когда заметят, что тела Ростка нет, он будет уже в Пенсильвании.

Росток включил рацию: диспетчеры городов, который он проезжал, вызывали все свободные отряды в Форт Детрик, где было объявлено чрезвычайное положение.

Росток позволил себе расслабиться, лишь когда пересек границу штата. Он сбросил скорость и остановился у закусочной возле дороги. Взял кофе и с ужасом понял, что его пальцы не ощущают тепла пластиковых стаканчиков. Глаза болели от метиленхлорида. Нужно было постараться не потерять сознание и не въехать в дерево на обочине. Он сможет добраться до Миддл-Вэлли лишь через три часа.

И там, если в нем еще останется жизнь, Росток, возможно, сумеет разоблачить одного из убийц Ивана Даниловича.

Однако если он не протянет так долго, ему нужно будет оставить предупреждение о токсине, которым заражена рука.

Он съехал на обочину и достал мобильный телефон. Пришлось потрудиться, чтобыонемевшими пальцами набрать номер полицейского участка Миддл-Вэлли. Токсин оказал свое действие в том числе и на органы речи, поэтому дежурному оказалось трудно понять Ростка. Он, впрочем, узнал его голос и решил, что медленная и путаная речь — последствие выпивки, после чего посоветовал Ростку поехать домой и проспаться. С той же реакцией Росток столкнулся на горячей линии отдела новостей «Канала 1». Он набрал номер мобильного Николь. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Он попытался позвонить Уинфилду, и тоже безуспешно. Допив второй стакан кофе, Росток отправился дальше на север.

В часе езды от Скрантона он начал кашлять кровью. Потеря чувствительности передалась от пальцев ладоням. Стопа на педали газа тоже перестала ощущаться. Почему он все еще ехал? Зачем? Если доедет до Миддл-Вэлли, то в виде ходячего трупа, зомби. Впереди ждала только смерть. Росток подумывал о том, чтобы остановиться на обочине и дать токсину сделать свою работу тихо, не подвергая угрозе жизни других водителей. Если ему хоть чуть-чуть повезет, он умрет быстро, как Альцчиллер или Зиман. Он опустил окна, чтобы его тело обдувал горный ветер.

Не так он представлял себе конец жизни, однако готов был принять его. Православная вера обещала жизнь после смерти. Интересно, распространялось ли это на тех, кто отрекся от веры, как это когда-то сделал Росток? И если так, то что его ждало? Староверы сказали бы, что его там встретят родители и дед, и на них не будет следов тех страданий, что им пришлось вынести в последние моменты жизни. Одно это воссоединение придает смысл смерти, думал Росток.

Больше всех страдала его мать. Теперь, оказавшись лицом к лицу с собственной гибелью, он вспоминал последние секунды перед тем, как закрыли ее гроб. Росток тогда был восьми летним мальчиком, а его матери не было и тридцати. Ее лицо в гробу выглядело таким бледным, но благословенно избавленным от следов ужасной боли, разрывавшей ее тело в течение долгих месяцев. Сейчас Росток почти физически ощущал на плече руку деда. Он помнил, что готов был сделать все, отдать что угодно и перенести любые мучения, лишь бы мать тогда открыла глаза.

Следующие недели он молился, как никогда раньше. Придумывал для себя испытания: стоял коленями на камнях, отказывался от конфет и прогулок на велосипеде. Все надеялся, что Христос или Дева Мария примут его жертву и, сжалившись, вернут маму к жизни. И не один месяц, засыпая, он молился, чтобы какое-нибудь чудо оживило ее, и она вошла в дом, взяла своего сына на руки и поцеловала, как прежде. Но этого не произошло. На молитвы не было ответа. Именно тогда восьмилетний Виктор Росток, несмотря на все усилия деда, отвернулся от Бога. И с тех пор не принимал причастия Православной церкви.

Чувствуя, как немеют его умирающие руки, Росток вспоминал о страданиях матери и о тщетных попытках спасти ее. Это естественно, думал он. Мать родила его, и в последние секунды он должен думать о ней. Какой сын или дочь могли поступить иначе?

Слезы текли по его щекам, а в голове неожиданно начала зреть мысль.

Она проявлялась медленно — не как вспышка, или озарение. Поначалу Росток не был уверен, что стоит придавать ей значение. Она была связана с любовью ребенка к матери и с жертвой, на которую готов пойти каждый.

Росток понял, что у него на глазах человек поступил с невиданной и дерзкой храбростью. Сумев ввести всех в заблуждение.

Слезы перестали течь, зубы сжались, и он надавил онемевшей ногой на педаль газа.

Теперь смерть уже не казалась ему решением.

По крайней мере, пока. Пока он, наконец, не узнает, где находятся мощи Распутина.

80

Время от времени Росток чувствовал, что не принадлежит собственному телу. Он словно бы парил над машиной, глядя на себя за рулем со стороны и думал о том, что бесполезно пытаться отодвинуть последний момент ради выполнения каких-то земных дел. Ему доводилось слышать, что такие выходы из тела нередко предшествуют смерти. Ощущение было-приятным: чувство невесомости, в котором стирались границы времени и пространства. Однако он не желал сдаваться. Каждый раз, когда его начинало тянуть вверх, он усилием воли возвращал себя в тело и пытался сосредоточиться на дороге.

Моменты отделения, впрочем, были также моментами просветления. Паря над самим собой, Росток чувствовал, что способен видеть вещи, скрытые от его земных глаз. Возможно, эти видения были просто галлюцинациями или голосом подсознания. Но каждый раз, покидая свое тело, он возвращался с кусочком головоломки, не дававшемся ему раньше.

Когда он, наконец, доехал до Миддл-Вэлли, глаза видели намного хуже, горло болело, руки и ноги полностью онемели, однако разум оставался на удивление ясным. Росток смог проникнуть сквозь всю паутину лжи и обмана, которую сплели у него на пути. И понял, какова была роль вдовы в этой ужасной череде событий.

Медленно, усилием воли не позволяя себе терять сознание, он заехал на холм в старой части города. Остановив машину, он понял, что онемевшими пальцами не может достать ключ из замка зажигания. Он не чувствовал дверных ручек. Однако каким-то образом сумел выйти и подняться по каменным ступеням. Он обхватил запястьем ручку тяжелой двери и, собрав последние силы, потянул дверь на себя, после чего незаметно скользнул в церковь Святой Софии.

Тусклое сияние электрических свечей, висевших на боковых стенах, освещало помещение. Десяток прихожан — в основном, стариков — стояли на коленях, ожидая, когда священник выйдет из дверей иконостаса и начнет службу. Это были последние из прихожан некогда процветавшего прихода Сергия; они читали молитвы и били себя в грудь при каждом упоминании имени Христу. Их голоса в пустой церкви раздавались гулким эхом. Росток привалился к колонне, чувствуя, что слабеет с каждой секундой.

Кто-то открыл дверь за его спиной. Росток ощутил сквозняк. Затем послышался шепот двоих мужчин. Похоже, пришли опоздавшие прихожане. Они поднимались по ступеням за его спиной.

— Ты доставил мне слишком много хлопот, — прошептал голос с сильным русским акцентом.

Прежде чем Росток успел обернуться, его опрокинул на пол резкий удар в спину. Впрочем, он не прервал ритмичное чтение молитв. Когда Росток попытался подняться, его ударили ногой чуть выше почки. Он почувствовал, как внутри что-то лопнуло, и снова упал, задыхаясь от боли. Ногу поставили ему на шею, прижав щекой к холодному мраморному полу. Внутри Ростка что-то перемещалось и текло, теплая жидкость наполняла его горло. Во рту ощущался вкус собственной крови, которая скапливалась внутри и выливалась на пол темной лужей.

Последний симптом. Он умрет прямо здесь. Что ж, подходящее место — церковь, которую он когда-то отверг.

— Он не доставит нам хлопот, — сказал русский голос своему невидимому напарнику. — С ним покончено. Ты жди здесь.

Нога продолжала прижимать Ростка к полу. Он видел, как худая фигура идет к группе прихожан и останавливается за их спинами. Каким-то образом Росток понял, что это Василий.

Медленно, словно удостоверяясь, что Росток не бросится на него, нападавший убрал ногу.

Через несколько минут молитвы затихли. Прихожане поднялись на ноги и начали петь старый русский гимн о пришествии Господа. Из боковой двери иконостаса вышел Сергий. На нем было золотистое одеяние с орнаментом, которое обычно священник надевал по праздникам. За ним шла молодая женщина в белом длинном платье, подпоясанном белым же поясом. Ее голова была покрыта традиционным русским платком, завязанным под подбородком.

Росток моргнул и, превозмогая боль в глазах, попытался сфокусировать взгляд. Женщина шла медленно, словно боялась оступиться. Один раз, нарушив ход литургии, Сергий подхватил ее под руку. Платок закрывал часть ее лица, однако ее красоту едва ли было не узнать.

Николь. Бледная, с белой, как платье, кожей. Она явно была на грани обморока. Доктор Чандхари сказала, что Николь отправили в больницу днем раньше, что токсин Распутина уже распространился по ее телу и что она вряд ли переживет ночь. Однако Николь была здесь и помогала епископу вести службу. Должно быть, Сергий каким-то образом сумел похитить ее из больницы. Не исключено, что он остановил кровотечение, как Распутин делал это царевичу Алексею, однако, подобно Распутину, Сергию не удалось наложить вечное исцеление. А может быть, Николь защищали ее собственные гены.

Как и Росток, она была американкой лишь во втором поколении. В контакт с токсином Распутина она вошла примерно в одно с ним время, и у неё имелся такой же частичный иммунитет. Его должно было хватить, чтобы пережить эту ночь. С ужасающей синхронностью токсин высасывал жизнь из них обоих. Теперь они были обречены умереть вместе. В этой церкви. На глазах у священника, который когда-то утверждал, будто обладает даром исцеления.

Росток слышал, как утробный голос Сергия наполняет внутреннее пространство церкви. Он начал свою речь на церковнославянском, но затем перешел на английский. Лежа на полу, беспомощный, Росток позволял словам епископа обволакивать себя:

— Сегодня вечером мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями нового воскресения, — говорил Сергий.

Росток лежал на полу и смотрел, как Василий терпеливо стоит и ждет… чего? Его напарника не было слышно, и Росток не знал, продолжал ли он стоять в тени. Дойдя до алтаря, Николь повернулась, обвела глазами церковь и встала на колени. Должно быть, она заметила Василия, однако взгляд ее искал кого-то еще.

— Мы стоим на пороге возрождения веры, — про» должал Сергий.

Росток глубоко дышал, накапливая последние силы. Они могли ему понадобиться.

— Мы снова будем жить в эпоху чудес и невероятных свершений.

Лужа крови перед лицом Ростка продолжала увеличиваться, хотя теперь, казалось, медленнее.

— Церковь Святой Софии станет местом паломничества для верующих со всего света.

Николь кашлянула, прикрыв рот небольшим куском ткани, который держала в руке. Кашель сотрясал все ее тело. Она снова обвела глазами дальнюю часть помещения, и на лице ее отразилась тревога.

— Больные исцелятся, — провозгласил Сергий. — Увечные встанут на ноги. Мертвые воскреснут.

Эти слова словно бы придали Николь сил. Она подняла голову, посмотрев на Сергия, словно ждала, что он сотворит одно из чудес.

— Чудотворным, святым инструментом нашего с вами духовного воскресения станут драгоценные мощи пророка, отвергнутого в родной стране: великого русского целителя и старца, человека, чья святость станет очевидна сегодня ночью… Григория Ефимовича Распутина.

По лужице крови Ростка прошла мелкая рябь. Мраморный пол затрясся. За последние две недели под Миддл-Вэлли обвалилось более десятка туннелей. И теперь — совпадение показалось Ростку жутким — это случилось в момент произнесения имени Распутина. Грохот продолжался всего несколько секунд, и прекратился с громким треском.

— Вы видите? — обратился Сергий к изумленным прихожанам. — Великий святой дает знать о своем присутствии и глядит на нас с небес с одобрением.

Росток наблюдал за Василием, который прикрывал голову руками, пока грохот не прекратился.

— Тем, кто спросит, почему человек, которого называли грешником и развратником, заслуживает причисления к лику святых, я отвечу: многих святых поносили при Жизни, и многие погибли мучениками. Разве не такова история Господа нашего Христа? В Писании сказано, что Его называли обжорой и пьяницей, якшавшимся с грешниками. Его отвергали старейшины, от Него отвернулись собственные ученики, и Он был распят за грехи наши.

Сергий опустился на колени и осенил себя крестным знамением. Его голос как будто стал ниже:

— И даже на родине, дети мои, мы видели подобное. Двадцать тысяч старообрядцев были лишены крова только за то, что защищали свою веру. Мы знаем о тысячах соотечественников, которых обрекли на смерть последователи Ленина и Сталина. Среди них были и наши родственники. Но русская православная церковь стала почитать тех несчастных как святых — за последние годы были канонизированы восемьсот пятьдесят мучеников.

Он положил руки на алтарь, и его голос обрел мощь:

— Но где, братья и сестры, где имя Григория Ефимовича Распутина среди имен этих святых? Русская православная церковь, следуя примеру русской зарубежной церкви, канонизировала царя Николая, императрицу Александру и всю императорскую семью. Одно это делает Распутина не только духовником святых, но и человеком, к которому святые обращались за помощью в самые темные моменты жизни. Он был праведником и чудотворцем, который спасал жизнь царевича. Может ли императорская семья считаться святой, а их духовный наставник — нет?

Мраморный пол холодил лицо Ростка. Он слушал панегирик епископа и продолжал наблюдать за Василием. Ждал, пока тот сделает первый шаг.

— Враги Распутина говорят о его темных делах и злых поступках. Но вот что я скажу вам, братья и сестры: истинные грешники — это его враги. Подобно демонам, они очернили образ святого своими уловками и ложью. Ибо воистину Распутина коснулась рука Господа. Воистину он был Божьим человеком. Истинным пророком, отвергнутым собственной страной.

Николь готова была потерять сознание прямо у алтаря. Ее подбородок касался груди, плечи ссутулились, а тело сотрясали приступы кашля.

— Вот что великий старец сказал о своей смерти и жизни после нее.

Росток видел, как Сергий достает листок бумаги и сверяется с ним, произнося цитату:

— «Я знаю, что умру в ужаснейших страданиях. Тело мое разорвут на куски. Но даже если мой прах развеют по четырем ветрам, я не прекращу творить чудеса. Моими молитвами свыше излечатся больные, и неплодоносящие женщины понесут». Это слова Распутина, — Сергий помахал листком бумаги в воздухе, чтобы видели все. — И сегодня мы призовем его, чтобы пророчество исполнилось.

Цитата была той самой, что Росток читал на компьютере Робин.

— Все мы знаем, что благих деяний и намерений недостаточно, чтобы провозгласить человека святым, — продолжал Сергий. — Церкви всегда требовалось одно последнее и неоспоримое доказательство. Демонстрация Божьей воли. И мы можем со светлой душой сказать, что оно у нас есть. В наше владение попали святые мощи — возможно, самая ценная церковная реликвия из всех, что были вывезены из России.

Сергий позвонил в маленький серебряный колокольчик. Николь нетвердой походкой подошла к центральной двери иконостаса, за которую было позволено заходить только священникам. Она на секунду остановилась, обернувшись и пытаясь разглядеть что-то в темноте. Видимо, отчаявшись найти то, что искала, повернулась к дверям, отворила их и отошла в сторону. Росток смотрел, как из центральной двери медленно выезжает инвалидное кресло. В нем — худая седая женщина с контейнером из нержавеющей стали на коленях. Внутри, как догадывался Росток, лежала кисть Распутина. Кресло толкала лже-репортерша Робин Кронин, она же Робин Кронштадт.

Епископ перекрестил их обеих, прежде чем бережно взять контейнер с колен старой женщины.

Должно быть, это мать Робин, подумал Росток. Мать, которая умирает от рака. Ради нее Робин пошла на отчаянный шаг — украла мощи и принесла их Сергию. Она искала чуда, которое спасло бы мать.

Кто мог винить ее? Росток знал, что сделал бы то же самое. По собственному опыту он знал, что нет законна жестче, нет связи прочнее, чем та, что связывает ребенка с матерью.

В прострации он смотрел, как епископ открывает контейнер и достает реликвию из пластикового пакета. Выпуская на волю смертельный токсин, защищавший реликвию от врагов… и убивавший невинных. У самого епископа, уроженца России, был иммунитет. Старые прихожане так же не должны были пострадать. Но были и другие… Сколько людей войдут сюда в поисках исцеления и утешения, а найдут смерть?

Набожные люди верят, что мощи способны исцелять, однако Росток точно знал, что эта реликвия может убить.

— Приготовьтесь к чуду! — объявил Сергий. — Эта плоть преступает законы самой природы! Это знак воли Божьей! Смотрите! Смотрите на мощи Распутина и склоните головы в молитве. Это правая рука великого святого, сохранившаяся неизменно со дня его гибели. Наша вера учит, что нетленность плоти — доказательство святости. Перед вами доказательство того, что великий целитель и пророк Григорий Ефимович Распутин воистину святой.

И эта рука, правая рука праведника, рука, исцелившая множество русских людей во имя Господа, сотворит исцеление и сегодня, — вытянув реликвию перед собой, он поднял глаза к нарисованным на своде небесам. — О, великий целитель, пусть сила твоя вновь возродится, дабы неверующие узрели власть Господа!

Вдруг под полом раздался треск, словно глубоко под землей ударила молния.

— О, великий святой Распутин, взываю к тебе: да исполнится твое пророчество! — Сергий поднял реликвию над головой. — Ты обещал, что после смерти продолжишь творить чудеса, что твоими молитвами излечатся больные, и неплодоносящие женщины понесут.

За громким треском послышался подземный грохот, пол церкви задрожал. Земля под ним двигалась и оседала, огромные плиты крошились друг о друга. Земля скрипела зубами, как говорил дед Ростка.

Епископ и, похоже, все прихожане приняли это за знак благословения от человека, которому они молились. Росток и сам начал думать: а что если это некий паранормальный феномен, послание могущественной фигуры из загробного мира? Про реликвии говорили, что они останавливали наводнения, прекращали эпидемии и приводили армии к победам. Вполне возможно, что Распутин посылал свое благословение этой группке верующих.

— О, великий святой Распутин, как твой верный представитель на Земле, я взываю к тебе и молю, чтобы ты просил Господа вернуть мне дар исцеления! Не ради меня, но ради страждущих. Позволь мне продолжить твою миссию, помогать и бедным, и сильным сопротивляться их земным болезням и найти искупление, к которому они идут.

С шатающегося свода церкви посыпались крупицы штукатурки. Они падали, словно серый снег, на лицо Ростка. Рядом с ним на пол упал воробей, падение которого смягчили перья. Один из тех, что жили на колокольне. Вскоре неподалеку упал еще один. Как и первый, падая, он уже не махал крыльями.

Росток смотрел на мертвых воробьев.

Плохой знак, подумал он.

Подняв глаза, он увидел, что Василий начал двигаться. Худая фигура выскользнула из-за скамьи и начала приближаться к алтарю. Никто из прихожан не обращал на него внимания. Все они сосредоточились на епископе, который держал руку Распутина над головой женщины в инвалидном кресле.

— Силой, данной мне этими мощами…

Он положил свою руку ей на голову и коснулся ее щеки кистью Распутина.

— …и с благословения этой руки, что исцелила многих людей…

Если Робин желала для матери исцеления, то сейчас настал тот самый момент. Ради него она отравила Ростка, украла мощи, бросила работу, поставила крест на карьере репортера и всю свою веру вложила в отвергнутого целителя, верующего в святость Распутина. Росток не думал, что ее жертва того стоила. В конце концов, те способности к исцелению, что были когда-то у епископа, давно иссякли.

— …пусть эта женщина исцелится!

Мать Робин словно подпрыгнула, хотя Росток видел, что Сергий сам тряхнул ее кресло.

Перекрестив женщину рукой Распутина, Сергий повернулся и поднял мощи над головой, громогласно провозглашая:

— …и вмешательством великого святого Распутина да будет дарована милость всемогущего Христа всем собравшимся здесь, и да избавит их от болезней, что выпали на их долю.

«Если бы все было так просто», — подумал Росток. Вместо исцеления он почувствовал внезапный укол боли и спазм, сотрясший тело. В это же время Николь испустила сдавленный крик и схватилась за грудь. Женщина в кресле запрокинула голову назад, словно ее внезапно пронзила боль. Даже Робин, которая стояла с озадаченным лицом, похоже, испытывала неприятные ощущения.

Василий, до сих пор никем не замеченный, подошел к епископу, схватил его за руку и вырвал реликвию.

— Нет! — закричала Робин. — Остановите его! Епископ сцепился с Василием.

Женщина в инвалидном кресле, увидев, как ее последнюю надежду на исцеление крадут, заплакала.

Василий выхватил из кармана пистолет.

Росток лежал в задней части церкви и с ужасом наблюдал, как он направляет его на епископа.

Виктор думал о подземных толчках, о трещинах в фундаменте и о мертвых воробьях, которыми теперь был усеян пол вокруг него. Их смерть могла означать только одно: взрывоопасный газ сочился из подземных шахт, проникая сквозь трещины в полу. Любая искра могла вызвать взрыв.

— Не-е-е-е-е-ет! — закричал Росток и, собрав все силы, которые внезапно и необъяснимо наполнили его тело, поднялся с пола.

Василий обернулся на звук его голоса. С мастерством тренированного убийцы он быстро, почти привычным движением прицелился в Ростка и нажал на спусковой крючок.

Маленькая искра из дула пистолета воспламенила метан.

Словно гигантская лампа-вспышка, внезапный взрыв бриллиантово-ярких белых огней осветил сцену у алтаря, на мгновение остановив время. Василий озадаченно смотрел на свой пистолет. Епископ выпустил реликвию. Рот Робин открылся в неслышимом крике. Женщина в инвалидном кресле закрыла лицо руками. А Николь зачем-то двинулась по направлению к ней.

Пуля попала в левое плечо Ростка. Он услышал треск кости. Но боли не почувствовал Из-за жара и взрывной волны. Он снова оказался на полу, на сей раз на спине, и смотрел, как языки пламени вырываются наружу, пробивая витражные окна, сотрясая древние колонны и с примитивной природной мощью ударяя в потолок. Он знал, что будет дальше.

Метан — легче воздуха и скапливается у потолка, где и должен был произойти самый сильный взрыв. Массивные потолочные балки тщетно пытались сдержать взрывную волну, но ее давление было для них слишком велико. Взрыв пробил огромную дыру в крыше, разбрасывая обломки в ночном воздухе. Оставшись без креплений, центральная балка полетела вниз. Росток беспомощно смотрел, как огромный брус, крутясь в полете, падает на пол и разбивает статуи святых Кирилла и Мефодия.

Без подпоры крыша начала медленно, со скрипом, раскачиваться. Однако вес черепиц был слишком велик, и она прогнулась вовнутрь. Наконец раздался оглушительный треск, и золотой купол церкви Святой Софии рухнул.

81

Прежде чем начался кошмар, Николь молча молилась и слушала речь епископа. Как все прихожане, включая женщину в инвалидном кресле, она терпеливо ждала обещанного Сергием чудесного исцеления. Он говорил, что во время торжественной вечерни сила вернется к нему. И в какой-то момент, когда епископ назвал Распутина святым и попросил о вмешательстве целителя, Николь показалось, что она почувствовала толчок. Она не обратила на него внимания, решив, что это очередной обвал туннеля сотряс церковь. Странно, но когда Сергий приложил реликвию к щеке женщины в кресле, она вроде бы тоже вздрогнула.

И вдруг откуда-то возник Василий. Он вцепился в реликвию и начал бороться за нее с изумленным епископом. Николь глядела, как Василий достает пистолет и направляет его на Сергия. Она знала, что он способен на убийство, однако это было невероятно. Убить священника в церкви прямо перед алтарем, на глазах у людей, которые собрались, чтобы стать свидетелями чуда… это был самый ужасный грех. Николь бросилась вперед, путаясь в длинном платье, в надежде остановить Василия.

Из дальнего угла церкви раздался крик. Рядом с колонной кто-то поднимался из лужи крови. Она разглядела фигуру Ростка.

— Когда поднимется полицейский… — вспомнила она страшное пророчество Сергия.

Василий тихо выругался и нацелил пистолет на Ростка.

Она видела, как его палец нажимает на спусковой крючок, и огонь вырывается из дула, а затем мгновенно разрастается до огромного облака пламени. Огонь прокатился над полом, вверх по стенам, где словно бы набрал силу и взорвался под крышей.

— Когда поднимется полицейский, церковь падет… — пронеслись в голове слова Сергия.

Всех бросило на пол взрывом. Старая женщина на инвалидном кресле была абсолютно беззащитна, однако лицо ее озарила странная улыбка. Прихожане, давно привыкшие к угрозе катастроф в шахтах, быстро спрятались под скамьями. Рядом с инвалидным креслом упала люстра. Сверху раздавался громкий скрип. Огромная фреска, покрывавшая своды, начала прогибаться вовнутрь. Куски штукатурки падали вниз.

Один ударился рядом с Николь, разлетевшись на тысячи кусочков. Потолок рушился. Единственным спасением был огромный мраморный алтарь.

Забыв о собственной безопасности, Николь толкнула ошеломленную репортершу под его укрытие. Епископ последовал за ними, втиснувшись в узкий проход.

Высоко над головой громкий звук, похожий на стон, возвестил о том, что золотой купол вот-вот сорвется с последней балки. Женщина в инвалидном кресле сидела прямо под ним. Не обращая внимание на опасность, Николь кинулась спасать ее. Потолок прогибался.

— Святое место будет разрушено, — пророчество епископа вновь сбывалось!

Небольшой обломок ударил Николь в плечо, более крупный — по спине и повалил на пол. Женщина в кресле, похоже, не замечала творившихся вокруг нее разрушений. Она сидела посреди этого кошмара и блаженно улыбалась. Падающие обломки не попадали в нее.

Женщина вдруг начала подниматься на ноги. Она стояла неуверенно, пошатываясь — мышцы атрофировались за время, проведенное в кресле. Николь знала, что мать репортерши страдала от рака спинного мозга, но теперь она своими глазами видела, как женщина встала и выпрямилась, не ощущая боли. Из-за алтаря раздался крик ее дочери. Епископ держал репортершу, не давая ей броситься на помощь матери, где ее ждала верная смерть.

Николь была ближе. Она подскочила к старой женщине, надеясь оттолкнуть ее. Женщина была хрупкой, ее тело съел рак. Однако когда Николь попыталась толкнуть ее в укрытие, ничего не получилось. Тело было крепким, словно статуя. Николь пыталась что-то сделать, но тщетно — осталось только опуститься на колени и вцепиться в женщину, ожидая ее смерти. Она скорее почувствовала, чем услышала удар, выбивший воздух из ее легких…

Позже ей сказали, что кабели, подводившие электричество к куполу, отклонили его от траектории. Купол разбился в нескольких сантиметрах от нее.

Когда Николь открыла глаза, все было кончено. Святое место лежало в руинах. Уцелело лишь несколько стен.

Пламя уничтожило иконостас, иконы почернели.

— Святые сгорят в адском пламени…

Однако по каким-то необъяснимым причинам, обе женщины — Николь и мать Робин — остались невредимы. Вокруг них валялись обломки крыши: балки, толь и блестящие позолоченные осколки купола. Инвалидное кресло было раздавлено деревянным брусом. Однако они обе стояли целые, словно защищенные невидим мой рукой. Близость смерти повергла Николь в шок. Она продолжала обнимать колени старой женщины, которая подняла руки в молитве. Пыль от штукатурки покрывала ее, словно серая мантия.

— Хвала Господу, — проговорила женщина.

А затем, наклонившись, подхватила Николь под руки и с силой, которая казалась невероятной для такого хрупкого создания, подняла ее на ноги.

82

От взрыва загорелись молитвенники. До Ростка донеслись крики прихожан, которые оказались в ловушке, накрытые обломками. Раненое плечо ужасно болело.

Напарника Василия нигде не было видно, хотя в церковь они заходили вдвоем. Куда он делся? Медленно, чувствуя боль во всем теле, Росток выбрался из-под потолочной балки, защитившей его. Рукав рубашки промок от крови. Но кровотечение — Росток, похоже, этого не замечал, — прекратилось. Спотыкаясь, он принялся пробираться через обломки к алтарю. Женщина, что сидела в инвалидном кресле, теперь стояла и разглядывала небо сквозь пролом в крыше. Ростку это напомнило о Дырниках, которые подобным образом поклонялись Богу. У ног женщины, словно изображая сцену из Библии, на коленях стояла Николь. Росток про себя поблагодарил Бога за то, что Он защитил ее.

Никаких иных признаков жизни он не увидел. Никакого движения или криков. Ноги, похоже, Василия — торчали из-под кучи штукатурки. Рядом горел иконостас. Огонь подпитывал метан, все еще сочившийся из трещин в полу. Образа святых на поверхности иконостаса пузырились, чернели и вспыхивали. Сверху продолжали падать обломки. Золотой купол, некогда бывший достопримечательностью Миддл-Вэлли, теперь покоился там, где был алтарь.

Лицо Виктора обдуло холодным ветерком. Он знал, что это, скорее всего, метан, однако легкие радостно втянули воздух с невидимым газом.

Словно наркотик, он смягчил боль в горле, успокоил волнение и придал Ростку чувство безмятежности. Дед говорил о действии метана: момент эйфории перед смертью. Не потому ли Росток чувствовал, как к нему возвращаются силы? Неважно, решил он, все равно умирать.

Внимание Ростка привлек предмет, лежавший между ногами Василия. Он был покрыт пылью, однако вряд ли его можно было с чем-то спутать.

Кисть Распутина издавала шипящий звук, словно закипала на невидимом огне. Кровь вытекала, образуя лужицу в пыли. Кисть начала раздуваться, пальцы набухали, кожа лопалась. В уродливых трещинах, открывавшихся в плоти, скапливалась желтоватая жидкость.

Взрыв метана каким-то образом пробудил мощи Распутина от древнего сна.

Период нетленности завершился. По какой-то необъяснимой причине начался давно запоздавший процесс разложения, и теперь шел ускоренными темпами.

Возможно, это был просто побочный эффект разрушения мышц и сухожилий, однако Росток мог поклясться, что пальцы Распутина начали двигаться, разгибаться. Рука словно оживала.

Он подумал о смертях, в которых она была повинна. Сделал шаг, чтобы ногой откинуть кисть в огонь и вдруг услышал свое имя:

— Росток! — это был голос Николь. — Сзади, Росток! Осторожней!

Обернувшись, увидел Василия. В руке русский держал пистолет. Он нетвердо стоял на ногах и был весь покрыт пылью.

— В этот раз я не промахнусь, — пообещал русский и поднял пистолет, целясь прямо в лицо Ростку.

Расстояние между ними было не более двух вытянутых рук. Промахнуться невозможно. Росток не раз видел, что происходит с людьми после выстрелов с такой дистанции. Порох прожжет кожу, образовав черный круг возле входного отверстия.

Что ж, по крайней мере, все закончится быстро. Лучше, чем смерть от кровотечения. Вцепившись в беспомощно повисшую левую руку, Росток закрыл глаза и начал молиться вслух.

Прогремел выстрел.

Он почувствовал, как что-то ударило в лицо.

Ощутил запах сожженного пороха.

И приготовился к смерти…

83

Почему-то вспомнил сцены из старых фильмов, где красноармейцы расстреливали белых. Сколько раз он смотрел их…

Росток услышал второй выстрел.

Неужели Василий промахнулся с каких-то полутора метров?

Кто-то выкрикивал проклятия в адрес Василия. Голос, похоже, принадлежал Робин Кронин и доносился из-за спины Ростка.

Открыв глаза, он увидел, что Василий пятится назад.

Раздался очередной выстрел. Пуля попала ему в грудь. Еще один шаг назад. Его пистолет упал на пол, однако сам он продолжал стоять на ногах. Все было совсем не так, как в старых фильмах. В этот раз стреляли в палача. Прозвучал четвертый выстрел. Василий испустил рык, но, как и Распутин, убегавший от Юсупова по заснеженному двору, не упал.

Робин сделала шаг вперед, прицелилась получше и снова выстрелила. В руке у нее был автоматический пистолет 25 калибра — тот самый, что она носила в сумочке. Не самое мощное оружие. Она выстрелила еще и еще. Но Василий только покачнулся. Росток видел, что пули не входят в тело, но едва ли это было чудом: скорее убийца надел кевларовый жилет. Этот материал мог останавливать выстрелы куда более мощного оружия, чем карманный пистолет Робин.

Похоже, ее обойма теперь была пуста, и Василий потянулся к своему пистолету. Росток откинул оружие ногой. Василий размахнулся и нанес удар, однако промазал, поэтому движение получилось больше похожим на прием кунг-фу, чем на удар рукой с разворота. Росток чуть не споткнулся о мощи Распутина. Василий ударил вновь, и на сей раз попал Ростку в шею.

Росток упал на колени. Василий поднял с пола металлический прут и занес его над головой Ростка. С раздробленным левым плечом Росток был беззащитен.

Но Василий колебался. Почему? Что отвлекло его? Росток проследил за взглядом убийцы. Кисть Распутина. Конечно! Ведь это из-за нее русский был здесь. Она была целью его смертельной миссии. Скольких человек он убил, чтобы завладеть этим куском человеческой плоти? Росток глядел на руку Распутина, которая словно бы звала его. Метановая эйфория, решил Росток, галлюцинации. Рука, казалось, тянулась к нему. Подойди, подними меня, будто бы говорила она. Я спасу твою жизнь, как спасла других. Галлюцинация или нет, но Росток вдруг осознал, что рука Распутина, даже в таком состоянии, как сейчас, была его единственной защитой от Василия.

Росток схватил разбухшую кисть и отпрянул назад. Он выставил реликвию перед собой, надеясь, что она защитит его от металлического лома. Те, кто верил в защитную силу мощей, едва ли могли представить, что Росток будет использовать их для подобной защиты. Объяснение было куда более земным.

Росток знал, что Василий не посмеет нанести какой-либо вред бесценному предмету. И теперь двое мужчин ходили кругами: Василий искал возможности для удара, Росток пытался придумать, как ему спастись. Он мог кинуть руку в огонь. Если верить Чандхари, сжечь токсин — самый надежный способ избавиться от него. Это отвлекло бы Василия, но также могло вызвать приступ ярости. Они продолжали кружить и фехтовать, словно мечники: Василий — металлическим прутом, Росток — рукой Распутина.

Первый раз он держал реликвию без резиновых перчаток. Он вспомнил, как Альцчиллер предупреждал об опасности соприкосновения с рукой. Однако он говорил не о токсине, а предупреждал о другом, и Росток, помня слова Альцчиллера и историю смерти Распутина, держал кисть аккуратно: обрубком к Василию. Чтобы не соприкасаться с кровью, отравленной цианидом.

Василий нанес внезапный удар. Росток покачнулся, и его противник схватился за реликвию.

Росток держал кисть правой рукой, левая беспомощно болталась. Однако он не желал отдавать мощи. Василий, бросив металлический прут, ухватился за реликвию обеими руками и со всей силы потянул на себя. Росток испугался, что кисть разорвется. Капли крови Распутина упали на пол и брызнули на лицо Василию. Несколько на челюсть, еще одна — на щеку и одна — в перекошенный злостью рот.

Осознав, что произошло, Росток выпустил реликвию. В свете горящего иконостаса Василий жадно схватил свое сокровище. На его лице появилась улыбка, но так и застыла на губах. Он раскрыл рот, словно пытаясь что-то сказать, однако его горло уже не смогло издавать звуки. Лицо напряглось и перекосилось. Зрачки. глаз закатились за веки, и на Ростка уставились пустые белки.

Сильный спазм сотряс тело убийцы. Челюсть отвисла, язык вывалился. Он хватал воздух свистящими, агонизирующими глотками, но они, похоже, уже не помогали. Его лицо посинело. Он задыхался.

Василий на негнущихся ногах сделал два шага в сторону Ростка, затем остановился и рухнул в пламя иконостаса. Среди горящих образов русских святых, огонь начал пожирать его мертвое тело. А его руки так и держали кисть Распутина у горла.

Сергий выбрался из-под алтаря. Для него, человека, верившего в чудеса, все выглядело так, будто реликвия ожила и задушила Василия. Он перекрестил труп и повернулся к Ростку.

— Рука Распутина спасла тебя, — благоговейным шепотом сказал епископ. — Святой сотворил чудо.

«Это было не совсем правдой», — подумал Росток. Рука Распутина действительно спасла его, но не так, как думал епископ. Жизнь ему сохранила одна единственная капля крови. Как и предупреждал Альцчиллер, цианид, наполнявший вены, до сих пор оставался смертельным. Василий был коренным русским и, может быть, имел иммунитет от токсина Т2, однако к цианиду в крови Распутина у него иммунитета не было.

Николь подошла к ним со спины.

— Мертвые начнут убивать живых, — пробормотала она.

— Что?

— Епископ предвидел все это, — объяснила она. — Он сказал мне, что церковь падет, что мертвые начнут убивать живых и что святые сгорят в адском пламени, — она прижалась к Ростку, и он почувствовал, как дрожит ее тело. — Разве это не адское пламя?

Иконостас рухнул, завалив тело Василия.

Они нашли Робин среди кучи обломков. Поначалу они решили, что репортерша мертва. Ее кожа была тускло-серого цвета, кровь отлила от щек. Росток проверил сонную артерию. Пульс прощупывался. Слабый и непостоянный, но он был.

Сергий опустился рядом с ней на колени. Он смахнул штукатурку с ее лба и обрывок картона с губ, затем бережно убрал волосы с ее лица. Оказалось, что над левым глазом Робин рана. Судя по всему, пока Росток боролся с Василием, один из упавших обломков ударил ее и лишил сознания. Глаз распух.

— Возвращайся к нам, девочка, — сказал Сергий, взяв ее безжизненную руку в свою. — Ты доказала любовь к своей матери. Возвращайся, теперь она будет жить.

Он нежно потянул Робин за руки. Ее голова повернулась под неестественным углом. Левая щека уперлась в плечо. Рот открылся. Сергий с силой тряхнул ее.

— Просыпайся, девочка, — его голос стал громче. — Возвращайся.

Робин медленно открыла один глаз. Она попыталась открыть левый, но это было невозможно. Правый глаз двигался, рассматривая их лица и разрушения.

— Василий? — спросила она слабым голосом.

— Мертв, — ответил Росток.

— Реликвия?

— Предана огню, — проговорил епископ. — Как и все тело Распутина.

— Эти мощи были последней надеждой матери, — простонала она. — Она вложила в них всю свою веру.

— Мощи не исцеляют, девочка моя, — сказал епископ, положив ее голову себе на колени.

— Но вы обещали… вы говорили, что…

— Я сказал, что реликвия доказывает святость Распутина, — объяснил епископ. — Но святость дарует высшая сила. Человеческая рука, не истлевшая за век, это прямое послание нам от Господа. Потому мы почитаем такие мощи: они приближают нас к Богу. Исцеляет же Божья благодать, которую Он дает всем, кто верует.

— Никто не исцелился, — заметил Росток.

— Никто? — улыбнулся епископ. Он поднял голову Робин, чтобы она могла посмотреть ему за плечо. — Боюсь, ты ошибаешься.

Робин вскрикнула.

Росток проследил за ее взглядом и застыл.

Роясь среди обломков, мать Робин что-то искала. Пожилая женщина двигалась неуверенно, будто привыкая к своим слабым ногам. Стряхнув пыль с рукавов, она в очередной раз наклонилась и потянула за ручку предмет, который искала. Это оказалось инвалидное кресло, расплющенное балкой купола.

— Мама! — закричала Робин. — Мама!

Женщина обернулась на голос дочери, и на лице ее появилась улыбка. Она оставила инвалидное кресло и, аккуратно переступая через обломки, подошла к Робин. Своими костлявыми руками она обняла дочь так крепко, как только могла.

Росток смотрел, как две рыдающие женщины поворачиваются, чтобы принять епископа в свои объятья.

— Спасибо вам… спасибо вам, епископ Сергий… спасибо…

— Благодарить нужно не меня, — услышал Росток слова Сергия. — Воздавайте хвалу нашему Господу Богу и великому Святому Распутину, который изменил вашу судьбу.

— Боль ушла… — сказала женщина.

— Теперь она?.. — спросила Робин. — Она будет?..

— Она будет жить, сказал епископ. — Она Исцелилась.

Робин поцеловала ладони священника.

— Воистину это была ночь чудес, — сказал епископ.

Росток был счастлив за них, однако счастье омрачалось мыслями, что его собственное время истекает. Прошло уже шесть часов, с тех пор как он покинул Форт Детрик. Смертельное кровотечение могло открыться в любую секунду.

— Сегодня все исцелились, — сказал Сергий. — Даже ты, Росток. Даже такой неверующий человек, как ты, который скорее примет проклятье, чем чудо. Разве ты не заметил, что кровь остановилась?

Росток поднял руку к плечу. И вдруг понял, что оно должно кровоточить, однако кровь свернулась. Кровотечение во рту тоже прекратилось.

— Ты не заметил, что к пальцам вернулась чувствительность?

И снова епископ был прав. Сотни маленьких иголочек кололи подушечки пальцев рук и ног: онемевшие нервные окончания возвращались к жизни. Зрение прояснялось. Дышать стало легче.

— Ты разве не почувствовал, как силы возвратились, когда ты подошел к алтарю? — спросил епископ. — Как думаешь, что помогло тебе победить в борьбе?

Вой сирен возвестил о прибытии пожарных, скорой помощи, полиции штата и спасателей из Скрантона. Медики принялись помогать пострадавшим прихожанам. Двое полицейских подошли к Ростку узнать, все ли у него в порядке.

— Не уверен, — ответил Росток.

Но когда его попытались отвезти в больницу, он отказался:

— Мне еще нужно арестовать убийцу Ивана.

84

Пожарные из пяти соседних городов огонь потушили быстро. Двое представителей службы охраны окружающей среды приехали со специальными приборами, чтобы следить за утечкой метана. Пострадавших прихожан отвезли в местные больницы, которые работали в режиме ЧП. Медики хотели увезти и Николь, но она отказалась.

Вскоре появился О’Мэлли. По руинам он пробрался к тому, что осталось от алтаря и увидел труп Василия.

— Все эти разрушения, все смерти не случились бы, не будь ты так упрям, Росток, — О’Мэлли печально покачал головой. — Удивительно, что ты не умер от кровопотери. — сказка коронер. Когда Росток озадаченно взглянул на него, он быстро добавил: — Пуля вошла над ключицей. Артерия была в каком-то сантиметре.

О’Мэлли смотрел на рану подозрительно долго.

— Теперь кровь свернулась, — сказал он, смазывая рану каким-то антисептиком. — Но нужно будет ее дезинфицировать и наложить швы. Ничего серьезного, если принять во внимание, с чем сегодня столкнутся больницы.

Пятерых прихожан уже извлекли из-под завалов. Еще десять нуждались в эвакуации. Росток огляделся, ища Николь, и увидел ее за колонной. Она смотрела на О’Мэлли. Мы все еще в опасности, подумал Росток. Василий погиб, но его напарник до сих пор жив и здоров.

— Больницам сегодня предстоит много работы, — повторил О’Мэлли. — И сначала будут разбираться с тяжелыми случаями. Твоя рана не опасна для жизни, и ты с ней прождешь пару часов, пока до тебя дойдет очередь.

О’Мэлли встал и, кряхтя, поднял за собой изувеченную ногу. За его спиной Робин звонилакому-то с мобильного. Судя по излишнему драматизму в голосе, она передавала свидетельства очевидца и, возможно, ее звонок был сейчас в прямом в эфире. Даже сейчас — работа, с уколом горечи подумал Росток.

Его работа сейчас требовала, чтобы он оказался один на один с напарником Василия. Он точно знал, кто это. Однако арестовать его на данном этапе было бы непрактично. Он имел дело с человеком настолько искусным в деле обмана, что до сих пор не мог связать его с убийствами Ивана и Пола. По правде говоря, Росток даже не мог доказать, что они были убиты. Вот если бы он мог заставить своего подозреваемого признаться, но как?

— Не трать время на эти больницы. Я могу зашить тебя: будешь как новенький, — предложил О’Мэлли. — Решение за тобой, Росток. Здесь я этого сделать не могу — слишком много пыли в воздухе. Велик шанс заразиться. Можно сделать все у тебя дома. Минут пятнадцать, и спокойно ляжешь в постель, нормально выспишься. Но решать, конечно, тебе.

— Звучит неплохо, — согласился Росток. Он оставил свое оружие в Форте Детрик и чувствовал себя беззащитным. Дома у него был дробовик на всякий случай. Прежде чем уйти, он снова огляделся в поисках Николь. Ее больше не было за колонной, но он знал, что она смотрит и слушает. Оставалось только надеяться, что она не последует за ними.

Когда они с О’Мэлли вышли на улицу, оказалось, что автомобиль коронера зажат между пожарными машинами. Вместо того чтобы подождать, пока уедут пожарные, О’Мэлли выехал на тротуар, проскользил шинами по газону и, проехав мимо трех карет «скорой помощи», свернул на дорогу.

— Если бы ты отдал мне эту руку вовремя, ничего, этого не случилось бы, — укорял он Ростка, пока они ехали. — Теперь у нас толпа пострадавших, разрушенная церковь, и сам ты выжил только чудом.

— Должно быть, это моя карма, — сказал Росток.

— Твоя что?

— Моя карма, — повторил Росток. — Моя судьба. Я недавно познакомился с доктором из Индии, и она рассказала, что всех нас ведет карма.

— Ты веришь в индийскую мистику? — поинтересовался О’Мэлли.

— Я начинаю верить во множество вещей, в которые не верил раньше.

Дом Ростка находился в пяти кварталах от церкви. Росток вылез из машины первым и наблюдал, как выбирается О’Мэлли.

— Тяжело вам с этим, наверное, — сказал Росток.

— К ней привыкаешь.

— Сколько лет вам было, когда вы заболели полиомиелитом?

— А что?

— Да нет, ничего, просто интересуюсь. Разве вам не делали прививку?

— Тебя это не касается, — ответил О’Мэлли.

Росток открыл парадную дверь перед коронером.

— Господи, ну и жара, — пожаловался О’Мэлли, не успев войти в дом. — У вас всегда летом печка включена?

Росток улыбнулся, почувствовав волны горячего воздуха. По крайней мере, он встретится с напарником Василия не один.

— Наверное, проблемы с термостатом. Сейчас все исправлю, — делая вид, что регулирует термостат. Росток услышал, как О’Мэлли закрыл главную дверь. — Сломался, похоже, — заключил Росток. — Хотите, я открою окна?

— Не надо, я к тебе ненадолго. Присаживайся и дай мне осмотреть рану.

—_: Хорошо, — Росток сел на стул рядом с дверью на кухню. Дальше по коридору находилась дверь заднего входа, не запертая. — Здесь вам будет удобно? Я могу повернуть лампу, чтобы вам было виднее.

О’Мэлли снял пиджак и ослабил галстук. Его лицо уже покрылось потом.

— Извините, что так жарко, — сказал Росток.

— Не бери в голову. Дай мне еще раз осмотреть рану. Росток послушно расстегнул рубашку. О’Мэлли, сняв повязку, наклонился к входному отверстию от пули.

— Болит?

— Немного. Но, думаю, этого стоило ожидать.

О’Мэлли положил руку на плечо Ростка. Большим пальцем он закрыл входное отверстие. Остальные закрывали большее по диаметру выходное.

— А теперь? — спросил О’Мэлли.

И внезапно с силой сжал раны.

Из-за вспышки боли Росток чуть не потерял сознание. Она пронзила всю левую сторону тела, моментально парализовав руку. На глазах выступили слезы. Дыхание выходило короткими рывками. Заныла челюсть. Когда Росток почувствовал, что теряет сознание и комната плывет перед глазами, О’Мэлли ослабил хватку. Похоже, он точно знал, когда жертва достигала предела.

— Как ощущения? — улыбнулся коронер.

Ростку потребовалась секунда, чтобы набрать сил на ответ:

— Что тебе нужно?

— Мне кажется, ты и так знаешь.

— Мощей больше нет. Они сгорели. Ты видел, что случилось в церкви.

О’Мэлли снова сжал рану. И вновь вспышка боли сотрясла тело Ростка, а коронер ослабил давление ровно тогда, когда Росток готов был отключиться.

— Я могу сделать и хуже, — предупредил О’Мэлли.

— Зачем? — выдохнул Росток. — Токсин Распутина сгорел вместе с реликвией.

Хотя О’Мэлли и ослабил хватку, он держал руку на плече и мог надавить в любой момент.

— Ты знаешь о токсине? — спросил он.

— И не только я.

— Кто еще?

— Форт Детрик, — ответил Росток.

— Так вот куда ты пропал прошлой ночью.

— Все кончено. Они знают, кто ты.

— Сомневаюсь. Думаю, ты мне лжешь, Росток, — он вновь надавил на рану. — Ты лжешь мне? — в этот раз О’Мэлли не отпустил рану, пока не остался доволен ответом.

— Теперь, прежде чем мы продолжим, — сказал коронер, — я должен кое о чем тебя спросить. В целях собственной безопасности, конечно. Мне очень важно знать людей, которые могут подозревать меня. Ты будешь со мной честен, я надеюсь? — к он слегка прикоснулся к пулевым отверстиям, напоминая о последствиях лжи. — Кто еще знает о том, что я в деле?

— О твоей работе с Василием? Думаю, никто. По крайней мере, твою личность никто не установил.

О’Мэлли надавил на раны:

— Объясни.

— Вполне очевидно, что человек вроде Василия не стал бы работать в одиночку.

— Однако работал. По крайней мере, сначала. Я непричастен к первым убийствам.

— Если ты об убийствах вне штата, то может быть. Думаю, для Василия они были делом несложным. Он завязывал разговор со старым ветераном, заводил беседу о былых днях… Все они были из России, поэтому пригодился акцент. Думаю, его приглашали домой, там-то он и наносил удар, — обо всем этом Росток догадался, когда ехал из Форта Детрик. — Но с Иваном план провалился. Его закрыли в лечебнице, и потому попасть к нему оказалось не так просто.

— Все испортила эта смена имени, — сказал О’Мэлли. — Если бы Данилович поступил на службу под русским именем, Василий бы успел выйти на него прежде, чем болезнь Альцгеймера стерла старику память. Василий сказал, что это стоило ему целого года.

— И реликвии тоже, — добавил Росток. — Самое печальное в том, что Данилович, скорее всего, и отдал бы реликвию, если бы знал, где она находится. Но болезнь Альцгеймера прогрессировала, память не возвращалась, и он сымитировал нервный срыв, зная, что за решеткой в палате психиатрической клиники он будет в безопасности. И его план сработал: охрана оказалась надежной. Василий не мог добраться до него — по крайней мере, без помощи напарника. Так он вышел на тебя.

— Я не хотел ввязываться. Поверь мне, я и понятия не имел, что он убил ветеранов. И не знал, что он собрался убить Даниловича.

— Конечно, не знал. Ты провел его в больницу, ведь коронер часто приезжает туда: как только умирает кто-нибудь из пациентов. Ты знаешь весь персонал, в том числе охранников. Василия можно было легко провести внутрь как одного из работников морга. Оставалось только дождаться смерти одного из пациентов на одном этаже с камерой повышенной безопасности. Дальше действовал Василий. Но ты так же виновен в убийстве, как и он.

На самом деле действия О’Мэлли беспокоили Ростка куда больше, чем преступления русского наемника. Василий был просто пережитком давних лет. Его можно было не брать в расчет как порождение коммунистического режима. Но преступление О’Мэлли было гораздо более серьезным. Все эти годы он жил среди людей округа Лакавонна, притворяясь ирландцем, и даже сумев получить свой кабинет. И теперь, заслужив доверие окружающих, он тайно провел к ним убийцу и даже помогал тому.

Не верь никому. Будь готов к предательству.

— Я решил, что пальцы Даниловичу сломал Василий, пытаясь разговорить его, — сказал Росток. — Ты воспользовался бы пентотал-натрием или каким-нибудь еще препаратом… Хотя теперь я сомневаюсь даже в этом.

— Пентотал не оказывает влияния на людей с болезнью Альцгеймера, — ответил О’Мэлли. — Мы зашли в палату Ивана. Он признался, что украл реликвию. Сказал, что хотел быть похороненным с ней, чтобы она защищала его в загробной жизни. Но он не мог вспомнить, куда дел ее. Скоро должна была прийти охрана, и я решил, что боль поможет освежить память старика. Но не помогла, — он вновь сжал пулевые ранения, заставляя Ростка скорчиться в агонии. — Но боль отлично действует на здоровых людей вроде тебя.

Все попытки убежать бессмысленны. О'Мэлли мог мгновенно парализовать его одним нажатием пальцев.

— Тебя этому научили в России? — спросил Росток.

— Я ирландец, — ответил О’Мэлли.

— Старый трюк: выдавать русский акцент за ирландский. Мой дед предупреждал о таких людях, как ты. Ты ведь один из законсервированных агентов. Берия начал засылать вас в 30-х годах, чтобы шпионить за иммигрантами и поручать вам спецзадания. Когда он умер, такую практику продолжали. Думаю, ты приехал подростком во время "холодной войны".

— Я ирландец, — повторил О’Мэлли, — И родился в Бостоне.

— Не сомневаюсь, стоит мне навести справки в Бостоне, я обнаружу, что настоящий Томас О’Мэлли умер в младенчестве. Тебе дали его документы и отправили в Скрантонский университет.

— А ты пронырливее, чем я думал, — сказал О’Мэлли.

— Это мне не помогло. Как и все остальные, я попался на историю с полиомиелитом. Все эти рассказы очень трогательные: как ты продолжал обучение, прикованный к постели; как тебя выкатили на сцену, чтобы присудить степень; как ты окончил медицинскую школу с повышенной стипендией. Отличная история. Каждую пресс-конференцию она прибавляет тебе одного избирателя.

— Вся эта история — правда. До последнего слова. Я, черт возьми, горжусь тем, чего достиг.

— Да-да. Только вот ты не должен был заболеть полиомиелитом. Профессор Альцчиллер говорил: истина кроется в аномалиях, отклонениях от нормы. Полиомиелит истребили за несколько лет до того, как ты им заболел. От него был привит каждый ребенок в США. В каждой школе проводили обязательную вакцинацию. Если бы ты учился в Америке, то имел бы иммунитет.

— Вакцина не всегда гарантирует иммунитет, — возразил О’Мэлли.

— Но Советский Союз начал массовую вакцинацию чуть позже, верно? Ты приехал сюда без иммунитета. Тебе, наверное, казалось, что все тебя предали и все от тебя отвернулись.

— Я справился со всеми трудностями. Сам.

— Но они-то оставили тебя одного. Они поняли, что время и деньги были потрачены впустую — ведь ты был парализован.

— С чего ты так уверен, что я законсервированный агент? Может быть, я просто человек, который сменил имя. Это же не значит, что я шпион. Люди скрывают настоящее имя по многим причинам.

Он неплохо справляется с ситуацией, подумал Росток. Даже сейчас, признав свою причастность к убийству Даниловича, этот человек не желал раскрывать прошлое.

— Ладно, хватит, — сказал Росток. — Если бы ты был настоящим ирландцем и родился в Америке, то был бы. уже мертв. Ты ведь сам сказал мне, что приходил в банк на следующее утро после обнаружения руки. Якобы с кем-то из министерства здравоохранения для дезинфекции хранилища. Вероятно, этот «кто-то» был Василий, я прав?

О’Мэлли не ответил, и Росток продолжал:

— Токсин, скопившийся в замкнутом пространстве, убил бы любого человека без естественного иммунитета. Прививку от полиомиелита тебе не делали, однако ты защищен от токсина Распутина. А значит, ты родился в России. Ну, а отсюда вытекает и все остальное.

— Ты сам до этого дошел? Никто тебе не помогал?

— Дорога из Форта Детрик была длинной, — сказал Росток. — У меня было много времени на размышления.

— Тогда ты знаешь, зачем я здесь.

— Тебе недостаточно тех спор, что ты нашел в хранилище. Ты пришел за бумагой, в которую была завернута рука.

— Где она?

Росток не ответил. О’Мэлли сжал его плечо.

— Я могу продолжать так всю ночь, — сказал он. — Ты не умрешь. Но будешь жалеть, что не умер, — он вновь надавил и теперь не отпускал раны, пока лицо Ростка не побелело.

— Где бумага?

— Зачем она тебе теперь? — спросил Росток. — Василий мертв, мощи сгорели. Можешь сказать русским, что Василий провалил задание, и возвращаться к нормальной жизни.

— Ты не понимаешь, как для русских важны эти споры. Они мне заплатят за них столько, что я смогу убраться из этой проклятой долины, купить себе виллу на юге Франции и жить припеваючи. И никаких больше гребаных выборов. Итак, где бумага?

О'Мэлли снова сдавил плечо. Он был так полон решимости добиться ответа, что не заметил, как за его спиной в коридоре кто-то шевельнулся. Росток начал говорить быстрее и громче, чтобы перекрыть звук приближающихся шагов.

— Для Василия ты был идеальным партнером, — сказал он. — Ты помог покончить с Иваном, а потом сам же объявил его смерть суицидом. И все поверили тебе, потому что ты коронер.

— И когда я скажу, что ты умер от пулевого ранения, все снова мне поверят.

— Ты скрыл, что остальные умерли от токсина, называя естественные причины смерти, — продолжал Росток. — Но самое отвратительное твое преступление — это убийство Пола Даниловича.

Как it рассчитывал Росток, упоминание имени покойного заставило человека в коридоре остановиться.

— Я не убивал Пола.

— Он унаследовал все имущество отца, — сказал Росток. — Сам того не зная, он стал новым владельцем руки Распутина. Что и сделало его очередной целью Василия.

— Василий тоже его не убивал.

— Не своими руками, конечно. Вы оказались хитрее. Он был одиноким человеком, а Василий владел эскорт-сервисом. И вот у одного из вас появилась идея организовать свадьбу. Затем вы избавились от Пола, и все унаследовала его жена. Это позволило вам спокойно, не торопясь искать реликвию.

— Я не убивал Пола. Он умер в постели со своей женой.

— Но идея с таблетками принадлежала тебе.

Человек в коридоре слушал разговор, оставаясь невидимым для О'Мэлли.

— Я сделал ему одолжение, — признался, наконец, О’Мэлли. — Изначально Василий планировал подстроить «несчастный случай». С таблетками калия же Пол, пр крайней мере, умер в постели с женщиной. Его последние моменты были чистым наслаждением.

За все время их разговора О’Мэлли и в голову не пришло, что их может кто-то подслушивать.

— Идеальный способ убить здорового человека, — сказал Росток.

— Таблетки ему дал Василий в Лас-Вегасе. Он сказал Полу, что это для профилактики болезни Альцгеймера и что принимать их нужно дважды в день. Судя по тому, сколько таблеток я нашел в пузырьке той ночью, этот идиот удвоил дозу, — он рассмеялся. — Ну и кретин!

— Ты все слышала? — Спросил Росток у гостьи, скрывавшейся в коридоре.

Ее лицо было покрыто тонким слоем штукатурки. Белое платье порвано с одного бока. Волосы спутались. Она выглядела так, словно только что вылезла из могилы. Правую руку она держала за спиной.

О’Мэлли обернулся. Ему потребовалась секунда, чтобы узнать ее. Затем он прокричал:

— Какого черта тебе нужно?

Она сделала шаг вперед.

— Тебя это вообще не касается, — сказал О’Мэлли.

— Касается, — ответила Николь.

— Если ты насчет смерти своего мужа, то я всего лишь дал таблетки.

— Я слышала.

Она медленно достала руку из-за спины. В кулаке у нее был зажат металлический прут, которым Василий дрался в церкви.

— Тупая сука, — пробормотал О’Мэлли. Он был на голову выше ее и на двадцать килограммов тяжелее. Даже с прутом Николь едва ли могла противостоять ему.

— Не такая тупая, как ты думаешь, — ответила она. — Я видела тебя из окна дома епископа перед службой: ты выходил из машины.

Продолжая держать руку. на плече Ростка, О’Мэлли развернулся лицом к Николь. Он поднял левую руку, защищая лицо. Коронер был достаточно силен, чтобы перехватить любой удар.

— С тобой был Василий, — сказала Николь. —И я поняла, что ты работаешь на него. Поэтому решила пойти за тобой сюда.

Николь медленно приближалась. Она занесла свое оружие над головой. О’Мэлли поднял левую руку, а правая сжала плечо Ростка. Николь пристально глядела на коронера. Она перенесла вес прута вперед, но он, казалось, был слишком тяжелым для нее. На секунду он повис, качаясь в пограничном положении, готовый вот-вот упасть под собственным весом. О’Мэлли улыбнулся и двинулся к ней, чтобы обезоружить.

Но Николь умела отлично изображать уязвимость: этим навыком она в совершенстве овладела за годы общения с мужчинами, обожающими иллюзию контроля. Это подействовало и на О’Мэлли, не принявшего угрозы всерьез. Росток видел, что коронер, расслабившись, протянул руку к оружию. И в тот же момент видимость женской уязвимости исчезла. Двигаясь со скоростью самки, привыкшей разбираться с жестокими самцами, она крепче сжала прут, левой рукой оттолкнув О’Мэлли, и нанесла удар. Низкий. Неожиданно низкий. Прут ударил по здоровой ноге О’Мэлли. Он попал по боковой стороне коленной чашечки и с силой вдавил ее внутрь. Нога сначала прогнулась, затем в колене что-то хрустнуло, после чего раздался удар здоровой ноги о металлическую скобу.

О’Мэлли заорал и отпустил плечо Ростка, который поспешил отскочить от него. Коронер отчаянно пытался за что-нибудь ухватиться. Он раскачивался, опираясь на скобу. Попытался дотянуться до стола, но только стянул с него скатерть. Здоровая нога теперь была бесполезной, и О’Мэлли, пошатнувшись на своей скобе, рухнул на пол, словно больное дерево.

Пока он лежал, плача и хватаясь за раздробленную чашечку, Николь быстро проверила его карманы в поисках оружия, но ничего не нашла.

Росток поднялся на ноги. У него тут же закружилась голова, и он упал обратно на стул.

— Думаю, нужно вызвать «скорую», — сказал он.

— Пусть помучается, — ответила Николь. — Я всегда стыдилась того, что со мной делали мужчины, но то, что сделал он, просто ужасно… Заставил моего мужа умереть у меня на руках!

— Это была не моя идея, — стонал О’Мэлли. — Я только достал калий. Таблетки Полу дал Василий. Это он хотел, чтобы он умер в постели, не я.

— Нет! — завопила она. — Ты был напарником Василия. Я слышала твои признания!

И она ударила прутом ему по плечу.

— А ты была его шлюхой! — прокричал О’Мэлли. Несмотря на боль, он Не мог не огрызнуться. — Просто очередной шлюхой!

Она занесла прут для нового удара.

— Из-за тебя я убила собственного мужа. И теперь убью тебя.

— Остановись! — прокричал Росток. — Ради Бога, остановись! — он перехватил ее запястье, прежде чем она успела ударить О’Мэлли. — Пол умер не по твоей вине. Это — убийство.

Она выпустила свое оружие. Злость угасла, и Николь прижалась к Ростку. В этот раз, в отличие от того вечера на крыльце ее дома, он обнял ее и крепко прижал к себе. Странное создание у меня в объятьях, думал он. Вместо пудры ее лицо было покрыто штукатуркой. Вместо духов от нее исходил запах церковного масла и мыла. В волосах застряли щепки и каменная крошка. Но никогда она не казалась ему такой прекрасной, как в тот момент, и он решил, что никогда больше не отпустит ее.

Но при звуке шагов в коридоре Николь развернулась в его руках, схватила металлический прут и снова приготовилась защищать Ростка.

85

В дверном проеме, одетый в твидовый пиджак поверх шерстяного свитера и шарф, закрывавший горло, стоял Гамильтон Уинфилд. Николь находилась между внезапным гостем и Ростком. Она подняла прут, приготовившись к удару.

— Скажи ей, что я друг, — обратился старик к Ростку.

Николь обернулась, ожидая подтверждения.

— Если бы вы были другом, то не позволили бы ему меня пытать, — проговорил Росток.

— Я хотел послушать его историю, — сказал Уинфилд. — Вы великолепно вытянули все из него.

— Вы охотились за тем же самым. И тоже пришли за бумагой. Что вы собирались сделать: застрелить его, как только он ее найдет?

— Да, если понадобилось бы, я с радостью застрелил его. Хотя эта юная леди, наверное, наказала его куда сильнее. Не думаю, что он когда-либо встанет на ноги.

— Что вы здесь делаете?

— Охраняю дом. Вы же не думаете, что я собираюсь своими руками прикасаться к бумаге.

Николь, приведенная в замешательство их разговором, опустила оружие.

— И что теперь? — спросил Росток.

— Ничего особенного. Завтра здесь будут представители пяти правительственных служб. Команда агентов ФБР и ЦРУ заберет О’Мэлли под свою опеку. Возможно, ему предложат что-нибудь в обмен на кооперацию: но что бы это ни было, остаток жизни он проведет в инвалидном кресле.

Николь подошла к Ростку, держа оружие наготове, все еще не доверяя странному человеку, одетому в шерстяной свитер в разгаре лета.

— Приедут медицинские эксперты из Института оборонных исследований, — продолжал Уинфилд. — Они вскроют трупы Франклина, Зимана, Бракнера, Альцчиллера и его молодого ассистента Майкла Чао, который помогал в исследовании реликвии. Ученые обследуют ваш дом, полицейский участок, квартиру Робин Кронин и развалины церкви. Они будут искать следы токсина. Но, судя по тому, что Мы видели, распространение спор по воздуху очень ограничено.

— Люди поднимут панику, как только узнают о токсине, — сказал Росток. — Это будет хуже, Нем с сибирской язвой.

— Мы найдем способ все скрыть. О’Мэлли доставят на конспиративную квартиру в Мэриленде. Вскрытия будут проводить за границами штата. Для групп исследователей, которые приедут искать токсин, мы сочиним легенду, — он замолчал, затянувшись трубкой. — Может быть, скажем, что они ищут доказательства святости Распутина.

— Вам понадобится содействие епископа, — сказал Росток. — А его не проведешь.

— Он священник без церкви. Не сомневаюсь, он пойдет на сотрудничество, если мы дадим денег на постройку новой церкви.

— Вы действительно сделаете это? — Росток был ошарашен. — Вы представляете, сколько это будет стоить?

— Пять, десять миллионов долларов? — Уинфилд помахал трубкой в воздухе. Это мелочь, учитывая цели обороны. Пара приборов для обнаружения бомб в аэропорту стоит немногим меньше. Такую сумму легко скрыть.

— А пресса? Я знаю по крайней мере одного репортера с готовым для эфира репортажем.

— Вы про Робин? Она ничего не знает о токсине. С ее точки зрения, главная новость — обнаружение мощей Распутина. Я слышал, как она говорила с кем-то по телефону: она думает, что мощи исцелили рак ее матери. Завтра город наводнят сотни паломников в поисках чудесного исцеления. Если через месяц просочится информация о токсине, они захотят забрать его образцы себе домой лечить артрит.

Возможно, он прав, подумал Росток. Уинфилд, похоже, все просчитал. Неудивительно, что его вызвали из отставки. У него все было под контролем. Все, кроме одного.

— А как я? — спросил Росток. — Я знаю и о токсине, и об О'Мэлли, и о Василии.

— Ах, да. Вот ты — проблема. Мы не можем позволить тебе бегать тут без присмотра с такой информацией, — взгляд Уинфилда стал тяжелее. — Я мог бы убить тебя. Здесь и сейчас.

— Тогда вам придется убить и меня, — сказала Николь, в первый раз обратившись к Уинфилду.

— Легко, — сказал он. Затем достал из кармана вторую трубку, нацелил мундштук на фотографию на стене и сжал пальцами чашу. Из конца мундштука с громким хлопком вырвалось пламя. Отекло рамки разлетелось.

— Я мог бы убить вас обоих и повесить все на О'Мэлли. Тогда легче предъявить обвинение, — Уинфилд нацелил мундштук на Ростка.

— Вы действительно готовы это сделать? — спросил Росток.

— Боюсь, мне придется, — Уинфилд нацелился прямо в сердце Ростка. — Это вопрос национальной безопасности. Насколько я могу судить, существует только одна альтернатива.

— И какая?

— Ты мог бы работать на меня.

— У меня есть выбор?

— Боюсь, что нет.

Эпилог

Росток стоял на коленях перед необыкновенной красоты усыпальницей, в которой лежало все, что осталось от мощей Распутина.

Кости, очищенные пламенем, с любовью извлек из пепла епископ Сергий. Они лежали в усыпальнице из золота и серебра, заказанной неким русским олигархом в изгнании. Она была собрана по указаниям Сергия под надзором восьмидесятилетнего венского ремесленника — сына того самого мастера, которого императрица Александра приглашала в 1917 году для создания первоначальной усыпальницы. В ее передней части была золотая дверца с блестящим барельефом, изображавшим Григория Распутина: левая рука его была прижата к сердцу, правая была поднята в благословении. Дверца закрывала хрустальное окошко, за которым лежали кости таинственной руки, сложенные в жесте старообрядческой молитвы: два пальца подняты, большой соединен с мизинцем и безымянным.

На стойке возле алтаря под стеклом лежала коричневая клеенчатая бумага, очищенная от спор грибка. На ней еще читалось имя Распутина. Бумагу тоже почитали как святыню.

Новый иконостас, величественнее и больше предыдущего, возвышался в нефе заново отстроенного храма. К образам святых добавили изображение Распутина с золотым нимбом над головой. Новая величественная церковь из серого песчаника была возведена на средства, пожертвованные Гамильтоном Уинфилдом от лица «анонимного почитателя Распутина» и обошлась в четырнадцать миллионов долларов. Сергий назвал новый храм собором Казанской Божьей матери в честь покровительницы Распутина. Здание было увенчано не одним, а тремя золотыми куполами, символизирующими Отца, Сына и Святого Духа, и, построенное на холме, было видно отовсюду.

Росток, как и было велено, ждал у алтаря один.

Он наблюдал за прислужником, который зажигал свечи. Это было бы невозможно, если бы в «анонимное пожертвование» Уинфилда не входили средства на постройку специального бетонного фундамента с барьером из гибкого пластика для защиты от взрывоопасного метана.

Росток был удивлен тем спокойствием, которое царило в его душе. Некоторые предупреждали, что он делает ошибку, что все это зря, что нужно подождать, пока не придет абсолютная уверенность. Другие говорили о сомнениях, которые возникнут у него в последний момент. Конечно, толпа, собравшаяся в церкви посмотреть на предстоящее событие, могла любого заставить нервничать. Хотя Росток осознавал, что грядущее навсегда изменит его жизнь, вместо беспокойства он ощущал абсолютную безмятежность.

Раздались мощные голоса русского хора. В него входили добровольцы, набранные из Местных церквей. У кого-то из них в результате этого возникли конфликты со своими священниками, считавшими, что к лику святых был причислен развратник.

Иерархи русской православной церкви — те же люди, что канонизировали Николая II, Александру и всех их детей, — предупреждали своих последователей о так называемых «ложных пророках». Но как глава автокефальной церкви епископ не был скован их эдиктами. Несмотря на сопротивление настоятелей, множество православных священников — кто с бородой, как Сергий, кто чисто выбритый — приходили в собор. Ведомые либо силой веры, либо обыкновенным желанием взглянуть на храм, ставший центром паломничества северо-восточной Пенсильвании, они прибыли в церковь, и их черные митры служили признаками особого статуса.

Примерно то же происходило в православной церкви сто лет назад, подумал Росток. Тогда возник конфликт между священниками, которых оскорблял крестьянский образ жизни Распутина, и теми, кого вдохновлял его религиозный пыл.

Этот пыл сохранился и по сей день. Новый собор, даже будучи вдвое больше прежней церкви, все равно не вмещал всю толпу собравшихся на церемонию. Росток узнал среди них многих горожан. Кто-то входил в возродившийся приход Сергия, кто-то посещал соседние церкви, но подумывал сменить приход. Были и туристы, и просто любопытные. Большинство же присутствующих, похоже, были больными или страждущими, и боль в их лицах говорила о том, что они ждали чуда для себя или для своих любимых.

Как и предсказывал Уинфилд, первый паломник появился на следующий же день после репортажа Робин Кронин с руин. Начали приходить местные, услышавшие захватывающие истории о руке Распутина и о том, какие чудеса ей приписывали. Их число все росло, пока Робин и команда «Канала 1» держали историю в первых строчках рейтингов. В репортаж были включены фотографии, изображавшие Робин в рваном грязном платье, с растрепанными волосами, ведущую свой первый живой репортаж с обгорелых руин. После этого она продвинулась до помощника ведущего десятичасовых горячих новостей и заработала в местной прессе репутацию «репортера с горячих точек».

Две недели спустя она сделала репортаж о реликвии, рассказав ее историю от вскрытия Распутина и Староконстантиновского монастыря до деревушки Унтерберг в Австрии и пожара в церкви Святой Софии. Через неделю последовал еще один репортаж с рассказом о Распутине и о том, как множество сотворенных им чудес сделали его святым в глазах русского крестьянства. Ни в одном из этих репортажей не было упомянуто, что она отравила Ростка и похитила реликвию для собственных целей.

Теперь Росток смотрел, как она со своим оператором сквозь толпу пробирается к алтарю. Ее светлые волосы были причесаны так, чтобы делать ее визуально выше. Одета она была в один из своих ярко-красных костюмов.

Репортажи о мощах привлекли внимание всей страны. Телеведущий Том Брокау выделил на 15 секунд «Вечерних новостей» Эн-Би-Си. На фоне фотографии погруженного в раздумья Распутина ведущий говорил, что специалист по искусству оценил реликвию в десять миллионов долларов. «Нью-Йорк Таймс», которая незадолго до этого печатала похожую историю об американском солдате, выкравшем часть сокровища Кведлинбурга^[39], отметила, что обнаружение мощей Распутина свидетельствует о возможности возвращения нацистского сокровища в музеи и частные коллекции. Чудесные исцеления были упомянуты только вскользь.

Росток улыбнулся, увидев, как явно раздраженный организатор церемонии объясняет Робин, что ей нельзя проходить за иконостас.

Но оставалось кое-что, чего не знала Робин, о чем не сказал Том Брокау и не написала «Нью-Йорк Таймс». Это была реальная история мощей Распутина и смертельного токсина, которым они были покрыты. Робин даже не подозревала, как близка была к смерти.

Даже если бы слухи каким-то образом просочились, Росток знал, что толпам паломников, ежедневно искавших в Миддл-Вэлли чудесных исцелений, будет все равно. Люди приезжали на машинах, туристических автобусах, а недавно стали добираться и самолетами с несколькими пересадками до соседнего города Авока. Прибывали и православные, и католики, и вообще не христиане.

Их было так много, что епископ Сергий, когда собор еще не был достроен, проводил особые «целительные службы» по воскресеньям под навесом за своим домом. Людям с особенно тяжелыми болезнями позволялось поцеловать одну из костей кисти Распутина. «Канал 1», рейтинги которого были теперь самыми высокими в северо-восточной Пенсильвании, транслировал эти службы. Программу начали продавать коммерческим и кабельным станциям, и в каждом выпуске показывали людей, рассказывавших, как чудо исцелило их на этих службах.

Медицинское сообщество выставляло на смех идеи о том, что серьезные болезни можно вылечить, прочитав молитву над костями человека, которого учебники истории называли шарлатаном. Онкологи считали, что выздоровление больных раком, в том числе и матери Робин, — временное улучшение, характерное даже для неизлечимых больных. У семерых якобы бесплодных женщин, которые смогли забеременеть, по мнению медиков, никогда не было нарушений половой системы. Слепая женщина, прозревшая на службе, прежде страдала от психологического, а не физиологического нарушения, сказал ее офтальмолог. Историю о человеке, вернувшемся к жизни, когда Сергий подошел к его больничной койке, опровергли за неимением подписанного свидетельства о смерти. Для каждого исцеления находилось объяснение. И за каждым объяснением следовали новые рассказы об исцелениях. Привлекавшие все больше паломников.

Глядя на изумительные фрески на высоком своде, Росток вспомнил слова профессора Альцчиллера о том, что церковные реликвии обретают над верующими мистическую власть. Из-за веры в святость этих артефактов разгорались войны, уничтожались королевства и обретали знаменитость города. Именно это и происходило с маленьким городком в долине реки Лакавонны.

Паломников становилось все больше и больше. Старые дома перестраивались под мотели, открывались рестораны, появлялись сувенирные лавки. Вскоре гости города могли переночевать в русском доме, отведать в ресторане излюбленных сладостей Распутина, попробовать в баре его любимую мадеру, купить диск с его любимой цыганской музыкой, обзавестись набором матрешек с лицом Распутина и всей императорской семьи, открытками, брелоками с Распутиным и даже приобрести для своих детей пластмассовые бороды Распутина. Старики, которые раньше стеснялись своего происхождения, теперь гордились, что они русские.

Даже те скептики, что отрицали обожествление пророка и не верили в чудесные исцеления, не могли не видеть, как изменился Миддл-Вэлли с открытием реликвии. «Скрантон Таймс» назвала это экономическим чудом: превращение умирающего шахтерского городка в процветающий религиозно-туристический центр. Город, когда-то существовавший исключительно на деньги комитета национальной безопасности, теперь процветал за счет туристов. Ходили слухи об открытии гостиниц сети «Дэйз-Инн» и, может быть, даже о возобновлении движения по старой железной дороге. Войдя в раж, совет попечителей Миддл-Вэлли отверг угрозы союза гражданских свобод о возбуждении уголовного дела и официально провозгласил Григория Распутина покровителем Миддл-Вэлли.

Уинфилд прав» подумал Росток. Если паломники вдруг узнают о токсине, они захотят получить его образцы в бутылочках, чтобы забрать домой в качестве талисмана. Они уже готовы были отдать десять долларов за пузырьки земли с руин церкви: ведь в ней, смешанные с пеплом иконостаса и, возможно, даже прахом Василия, могли быть одна-две бесценных крупицы сгоревшей плоти святого.

…Хор вновь запел: сначала доминировали мужские голоса, раздававшиеся мощным эхом под сводом церкви, затем они стали тише и позволили женским воспарить над собой. Церемония началась.

Епископ Сергий вышел из дверей иконостаса. По бокам шли двое прислужников, неся золотые кадила с благовониями. Одеяние епископа было расшито золотыми и серебряными нитями. На голову надет золотой венец, говорящий о его духовном сане. Жестом он приказал Ростку встать.

Воздух пронизывал чистый, светлый и серебряный сопрано. К нему в торжественном унисоне присоединились церковные колокола. За пределами церкви поднялся гул голосов. Люди, стоявшие внутри, поднялись на ноги и принялись толкаться, чтобы лучше увидеть происходящее.

Лучи утреннего солнца озарили девушку, стоявшую в открытом дверном проеме. Игра света создавала вокруг нее небесный ореол. Мгновение она стояла неподвижно, обводя взглядом толпу собравшихся. После все они будут говорить, что то был волшебный момент, когда время остановилось, и все их мысли были поглощены красотой создания, представшего перед ними. Само явление Девы Марии не произвело бы большего эффекта.

Она пришла. Росток медленно повернулся. Он не решался посмотреть на нее из страха, что она исчезнет и покинет его навсегда. На ней было длинное белое платье с поясом, который женщины из общины Казанской Божьей Матери расшили традиционными русскими узорами. Фата, покрывавшая ее лицо, была соткана из такого невесомого материала, что казалось прозрачной.

Ее глаза наконец остановились на Ростке, и на губах появилась улыбка. Было невероятно, абсолютно невероятно, что существо такой неземной красоты улыбалось ему.

Настал тот момент, о котором его все предупреждали.

Даже у сильнейших мужчин появляются сомнения в себе. Он ждал, что его колени и руки задрожат, а мозг начнет отчаянно искать выход из положения.

Но Виктор Росток ничего этого не чувствовал.

Он был заворожен.

Ее красота, как и в тот раз, когда он впервые увидел девушку, захватывала дух. И когда она пошла к нему, все в храме словно бы замерло. Голоса хора отдалились и исчезли. Звон колоколов затих. Он не знал, идет ли она к нему или парит, сон это или необычная фантазия пробуждения.

По всему собору защелкали фотоаппараты, возвращая Ростка к реальности. Он вновь услышал звон колоколов, пение хора, одобрительный шепот гостей. Центральный проход, по которому шла она, был усыпан розовыми и белыми лепестками роз. Она двигалась с грацией и осанкой человека, абсолютно уверенного в своем поступке. Ее взгляд был направлен на Ростка.

Неотразимая в своем белом платье, она выглядела непорочнее любой девы, небеснее любого ангела, чьи изображения украшали свод собора.

Когда она наконец остановилась, Гамильтон Уинфилд поднял фату. Она отдала свой букет Веде Чандхари. Росток взял ее за руку, и вместе они повернулись к епископу Сергию, который начал свадебную церемонию. Она проходила согласно древней традиции, с благословением и обменом кольцами. Пойдя наперекор обычаям, Николь и Росток написали часть брачных обетов сами.

Она, когда-то считавшая свою красоту проклятием, сказала, что видит ее теперь как дар Господа, который она готова разделить с любимым мужчиной.

Он, которого с детства учили не доверять никому, сказал, что с радостью вверяет свое будущее в ее руки.

Епископ возложил на их головы серебряные венки, скрепляя брачные обеты. Затем отошел в сторону и позволил им войти в центральную дверь иконостаса, чтобы поцеловать усыпальницу с правой рукой Распутина.

Ведь без того, что лежало в усыпальнице, они никогда бы не нашли друг друга.

И они оба верили, что это и есть истинное чудо, сотворенное мощами Распутина.

Послесловие автора

Несмотря на то что книга является художественным произведением, она основана на фактах, которые автору удалось установить за многие годы изучения истории жизни Распутина, русских религий и мистицизма, жизни императорской семьи, заболеваний крови в России, использования советскими военными сельскохозяйственных грибков для создания биологического оружия на основе токсина Т2, действий 101-й военно-воздушной Дивизии во времена Второй Мировой войны, записей нацистов о разграблении оккупированных стран, судьбы награбленных ими сокровищ в послевоенное время и русских иммигрантских сообществ в долине реки Лакавонна, а также воздействия шахт, в которых некогда работали эти иммигранты, на окружающую среду.

Легендарные мощи Распутина до сих пор не найдены.

Однако фрагменты костей членов императорской семьи были извлечены из шахты, куда их тела бросили после убийства в Екатеринбурге. Некоторые из них можно увидеть в соборе святого Иоанна Крестителя в Мэйфилде, Пенсильвании, в долине реки Лакавонна. Золотые купола десятков православных церквей в городках долины говорят о том, что русские иммигранты и их потомки сохранили веру предков. Угольные шахты, где русские когда-то работали вместе с поляками, ирландцами и другими иммигрантами, давно заброшены. Многие из них заполнены смертоносным метаном и представляют собой постоянную угрозу обвалов и загрязнения местных водоемов.

Грибок, к которому русский народ приобрел иммунитет, еще предстоит открыть.

Наиболее известные виды фузарии использовались для выработки огромных количеств токсина Т2, на основе которого было создано биологическое оружие, применявшееся против населения Лаоса, Афганистана и Йемена. Оно до сих пор хранится в арсенале некоторых стран. Токсин вызвал несколько вспышек эпидемий в России.

Что касается Распутина, то в России, судя по всему, сейчас спорят о его канонизации. Все больше и больше религиозных и мирских лидеров оспаривают распространенные мифы о сибирском мистике.

Несмотря на противоречия, движение за канонизацию Распутина набирает силу. Среди самых известных поборников — иерархи православной церкви во Владивостоке и тех регионов Сибири, где до сих пор почитают память Распутина.

Наиболее вероятная дата канонизации выпадает на 16 декабря 2016 года — столетнюю годовщину смерти Распутина.

Примечания

1

Штетл — маленькое еврейское поселение.

(обратно)

2

Скрантон (Scranton) — город на северо-востоке штата Пенсильвания, в долине реки Лакавонна.

(обратно)

3

«Мираж», «Цезарь Палас» — казино в Лас-Вегасе.

(обратно)

4

«Желтые страницы» — справочник с информацией самого широкого характера об организациях, учреждениях и предприятиях.

(обратно)

5

Стрип — главная улица Лас-Вегаса.

(обратно)

6

Часовенка за Углом (Little Chapel Around the Corner) — часовня на Стрип, где сочетаются браком пары, которым требуется срочная свадьба.

(обратно)

7

Американский Легион — организация ветеранов войны США.

(обратно)

8

Арденны — западное продолжение Рейнских Сланцевых гор; на территории Бельгии, Франции, Люксембурга.

(обратно)

9

Бастонь — небольшой город в Бельгии, в окрестностях которого в 1944–1045 гг. велась так называемая «Битва бомб».

(обратно)

10

«Люгер» («Парабеллум») — пистолет, разработанный в 1908 году Георгом Люгером для вооружения германской армии.

(обратно)

11

«Энфилд» — револьвер, разработанный в начале 30-х гг. XX в. на английской Королевской Оружейной Фабрике в г. Энфилд.

(обратно)

12

Ml — американская самозарядная винтовка времен Второй Мировой войны.

(обратно) name=t103>

13

«Краг» — винтовка, разработанная норвежцами Кратом и Йоргенсеном; во время Второй Мировой производилась на оружейном заводе Кенигсберга для фашистской Германии.

(обратно)

14

День высадки (Disembarkation Day, D-Day) — 6 июня 1944 года; день, когда войска Эйзенхауэра высадились на побережье Нормандии.

(обратно)

15

Битва за «выступ» — контрнаступление в Арденнах, в результате которого с немецкой стороны на линии фронта образовались «выступ» глубиной в 100 км и, соответственно, «вмятина» со стороны союзников.

(обратно)

16

«Серебряная Звезда», «Бронзовая Звезда» и «Боевая Звезда» — медали за боевые заслуги; «Пурпурное Сердце» — медаль за одно боевое ранение; «За выдающиеся заслуги» — высшая небоевая награда.

(обратно)

17

Св. Бернадетта (1844–1879) — французская святая, урожденная Мари-Бернарда Субиру. Родилась 7 января в Лурде.

(обратно)

18

Св. Франциск Ассизийский (ок. 1181–1226), основатель ордена братьев-миноритов (францисканцев). Родился в Ассизи (Италия).

(обратно)

19

Рединг — город на юго-востоке штата Пенсильвания.

(обратно)

20

Монтаньяры — племя, живущее на границе Вьетнама, Лаоса и северо-восточной Камбоджи.

(обратно)

21

Протеин сыворотки — полипептид, белок содержащийся в сыворотке или выделяющийся при её приготовлении.

(обратно)

22

19 апреля 1995 года в столице штата Оклахома был совершен террористический акт, погибло 168 человек.

(обратно)

23

Эн-Би-Си, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си (NBC, CBS, АВС).

(обратно)

24

Телепромптер — фирменное название устройства, позволяющего лицу, выступающему публично, незаметно для аудитории читать на особом экране заготовленный текст речи.

(обратно)

25

«Голубая сеть» — Сеть радиовещательных станций, одна из двух принадлежавших компании Эн-Би-Си. В 1943 стала независимой телевизионной компанией Эй-Би-Си.

(обратно)

26

«Белладжио» — пятизвездочный отель на улице Стрип в Лас-Вегасе.

(обратно)

27

Данила Филиппов — предположительно основатель ветви старообрядчества под названием «христовщина», живший в последней трети семнадцатого века в Костроме и выдававший себя за «бога Саваофа».

(обратно)

28

Болезнь фон Виллебранда — наследственное заболевание крови, характеризующееся возникновением эпизодических спонтанных кровотечений, которые напоминают кровотечения при гемофилии.

Афибриногенемия— отсутствие фибриногена в плазме крови.

Тромбастения Гланцманна — наследственная болезнь, характеризующаяся недостаточностью ряда ферментов в тромбоцитах и часто удлиненным временем кровотечения при нормальном или слегка пониженном количестве тромбоцитов.

(обратно)

29

Таймс Бич — городок в штате Миссури, эвакуированный в 1971 году из-за загрязнения почвы диоксинами.

(обратно)

30

Лав-Кэнел — поселение в северной части штата Нью-Йорк, столкнувшееся с аналогичной проблемой; эвакуировано в 1978 году.

(обратно)

31

Цитохромоксидаза — фермент из семейства цитохро. мов (дыхательный фермент), локализованный в митохондриях, непосредственно взаимодействующий с кислородом.

(обратно)

32

Шарбель Маклуф (Charbel Makhlouf, 1828–1898) — католический монах-отшельник из Ливана.

(обратно)

33

Иоанн Креста — (1542–1591), настоящее имя Хуан де Йепес Альварес; католический святой, писатель и поэт-мистик. Реформатор ордена кармелитов. Учитель Церкви.

(обратно)

34

Катрин Лабуре — французская монахиня XIX в., ставшая свидетелем явления Богородицы.

(обратно)

35

Франциск Ксавьер (1506–1552) — испанский миссионер в Японии и Индии, католический святой.

(обратно)

36

Рота Чарли (Charlie Company) — в американской армии подразделения не нумеруются, а получают название по буквам алфавита, Charlie — кодовое слово для буквы С.

(обратно)

37

Слоун, Альфред Причард мл. (1875–1966) — бизнесмен. В 1934 основал и возглавил крупный благотворительный фонд.

Кеттеринг, Чарльз Франклин (1876–1958) — инженер, изобретатель, предприниматель. Стал сооснователем Института Слоуна-Кеттеринга по исследованиям рака в г. Нью-Йорк

(обратно)

38

Речь идет об инциденте 2 февраля 2004 года, когда в офис лидера республиканского большинства в Сенате Конгресса США Билла Фриста пришел конверт с белым порошком.

(обратно)

39

Кведлинбург — город в Германии. Сокровища из городской церкви Санкт-Серватиус были похищены во время Второй Мировой войны, по ее окончании были возвращены на место.

(обратно)

Оглавление

Уильям Валтос Мощи Распутина. Проклятие Старца

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

Эпилог

Послесловие автора

*** Примечания ***