Боярин Осетровский [Константин Константинович Костин] (fb2) читать онлайн

Константин К. Костин
Боярин Осетровский

Глава 1

На чиле, на расслабоне… Я не спешу, времени море…

Ну, на самом деле — времени у меня не так уж и много. Где-то через полторы сотни дней я должен где-то найти свободную землю и объявить ее своей вотчиной. Или отжать у кого-то землю, объявить ее свободной — а потом своей вотчиной. Так что, на самом деле, времени у меня не так уж и много.

Нет, если вы вспомнили, что царь государь дал мне целый год на обретение вотчины и решили, что успел где-то потерять больше полугода — то блин горелый вы угадали. У Василия Федоровича, прозванием… впрочем, не будем об этом… я был только вчера. И до истечения установленного мне срока еще целых триста шестьдесят четыре дня. Просто — я сам себя знаю. И, хотя в прошлой жизни я был всего лишь первокурсником, но студенческая привычка откладывать все на последний момент успела в меня въесться. Поэтому, чтобы царский дедлайн не превратился в дилдлайн — я установил себе свой собственный срок, до первого марта.

Во-первых — начало весны, то есть можно успеть начать пахотные работы, чтобы подготовиться к огородным посадкам и посеву ржи. Основной доход любого боярина — это земля, то, что на ней выращивают и то, что с нее продают. Да и людей моих надо кормить. Правда, нет у меня этих людей… ну так и земли пока еще нет.

А во-вторых — просто такая символическая дата. Еще лет сто назад новый год на Руси начинали не с первого сентября, а с первого марта. Так что первое марта — это такой себе древнерусский Старый Новый Год.

В общем, у меня всего-навсего сто с небольшим дней. Но это же не означает, что я не могу взять себе один-единственный денек для того, чтобы отдохнуть и привести в порядок нервы, верно? Общение с нашим царем-батюшкой — это вам не медок хлебать, тут полчаса пообщаешься, потом целый день будешь размотанные нервы обратно сматывать.

Так что — сегодня у меня выходной! Могу позволить себе гедонистское (да, вон какие я слова знаю! У меня четверка по истории была!) времяпровождение.

Как там расслаблялись настоящие гедонисты — эпикурейцы? Лежали на ложах, накрытые простынями, неторопливо вели философские беседы, вкушали яства, подаваемые обнаженными красотками… Вооот.

Правда, беседы я веду только сам с собой… зато все остальное в наличии!

Да, даже обнаженные красотки!

Ну, одна красотка. Но красотка!

— Открывай ротик.

Конечно, эпикурейцы неторопливо отщипывали губами сладкие виноградины с грозди, а с виноградом на Руси в октябре — напряженно, но, знаете ли, клюква в меду ничем не хуже.

Я послушно открыл рот, и Аглашка аккуратно положила в него крупную сладкую ягодку. Клюква лопнула и кисло-сладкий вкус разлился по моему языку. Мм, блаженство…

Конечно, Аглашка! А вы кого ожидали увидеть в моей постели в обнаженном виде? Мы, с моим боевым гаремом обсудили эту тему еще в Мангазее — все мои девочки хорошие, замечательные и красивые, но из всех из них самая красивая, хорошая и замечательная — это Аглашенька, моя скоморошка, моя самая лучшая девчонка в мире. Даже в двух мирах. Потому что в прошлой жизни я такую замечательную девчонку не встречал.

— Скажи «ам».

— Ам.

Еще одна ягодка попала мне на язык, но в этот раз маленькая капелька меда капнула на обнаженную грудь. Мою.

— Ой, я такая неосторожная… — промурлыкала скоморошка и осторожно слизнула ее горячим язычком.

Аааа!!! Что ж ты со мной делаешь?!

Помните, я вам признался, что еще ни разу не был с девушкой? Помните, да? Так вот — с тех пор ничего не изменилось. Но, странное дело — мне за это больше не стыдно. Не знаю, почему. Но — не стыдно. Может, потому что до этого у меня не было девушки, а теперь — есть? И то, что у нас с ней еще ничего не было — не потому, что у меня никого нет, а потому что я не хочу торопиться?

Аглашка, хотя и бывшая скоморошка, то есть по определению — та, что прекрасно знает, чем занимаются мужчина и женщина, когда остаются вдвоем под простыней — всё это прекрасно знает… В теории. А на практике — она жутко стесняется.

«Жутко стеснительная» Аглашка снова с невинным лицом капнула на меня медом и потянулась губами.

Ааа!!!

Нет, в самом начале наших отношений — близких, а не дружеских — когда мы ехали на перекладных санях из Архангельска в Москву, останавливаясь на постоялых дворах, она такой не была. Господи боже, она даже целоваться стеснялась, не то, что вот так, как сейчас — прижиматься ко мне голышом и…

Аааа!!!

…и тихонько кусать зубками за плечо.

Целоваться! А уж о том, чтобы при мне раздеться — поначалу и речи не шло. Это при том, что на Руси вообще забавно-двойственное отношение к наготе. Если обнажение не связано с сексом — на него почти не обратят внимания. Выскочить голышом из общественной бани на улицу, охладиться — как нефиг делать. Все равно, что в наше время пройти босиком по городу — обычно так не делают, но если есть необходимость, то почему бы и нет? Но, стоит девушке осознать, что дело движется к постели — и та, что спокойно плескалась в речке голышом, вцепится в ворот своей рубашки и не даст обнажить даже плечи. И нет, это не фигуральное выражение — это мой опыт общения с Аглашкой. При том, что она — хочет быть со мной. И одновременно — боится. Так что к сегодняшнему раскрепощению мы шли дооолгооо…

И даже сейчас моя скоморошка — не совсем голенькая. На ней — кокошник. Да, рядом со мной в постели лежит обнаженная девушка с кокошником на голове. Правда, это — не от стеснительности. Ее просто прикалывает.

— Лизни.

Я приподнял голову и облизнул ложечку с калиновой кулагой.

— Укуси.

Крохотный пирожок-левашник, стащенный Аглашкой с блюда, мазнул меня по губам. Я щелкнул зубами, но промахнулся.

— Сначала угадай!

— Ммм… рябина.

— Клюква.

В этих пирожках начинкой был леваш, упруго-твердый ягодный мармелад. Пирожки с разными вкусами были перемешаны, так что можно было угадывать вкус, как в конфетах Берти Боттс.

Я откусил половину левашника, Аглашка подбросила и поймала ртом вторую. Я прикрыл глаза, пытаясь понять, какого вкуса начинка. Горьковато-сладкая…

— Я угадал!

Аглашка потупилась и лукаво взглянула на меня из-под опушенных ресниц:

— Загадывай…

Нет, я не скажу вам, что загадал, и что мы делали потом. Потому что потому. Не хочу. Это наше личное дело.

* * *

Моя любимая скоморошка выползла из-под простыни и двинулась по широкой кровати в сторону столика, на котором стояли наши угощения. Чем позволила мне полюбоваться видом на два округлых, покачивающихся холма.

— Не смотри на меня ТАК, — сказала она, обернувшись через плечо и, в полнейшем несоответствии с собственными словами, повиляла этими самыми округлостями.

Аааа!!!

— Укушу, — пообещал я.

Если вы думаете, что она испугалась и перестала дразняще вилять попкой — то вы совершенно не знаете мою Аглашеньку. Она моих покусов не боится. Проверено.

Она добралась до стола:

— Хочешь птичку?

— Давай.

В мою сторону фехтовальным жестом уставился вертел с насаженными на него жареными птичками, может, куропатками, может, рябчиками, а, может, и вовсе — какими-нибудь скворцами или дроздами. Про себя я называл это блюдо «шашлык по-мюнхгаузеновски», потому что очень уж напоминал иллюстрацию из книжки про неунывающего барона, ту, где она выстрелил из ружья шомполом и зажарил на нем сразу целую гирлянду куропаток.

А потом мы жевали жареных птичек, смеялись, целовались, дурачились — и нам было хорошо.

* * *

Как боярин может получить вотчину?

Ну, самый простой и распространенный способ — получить ее в наследство. «Вотчина» — она не зря со словом «отец» однокоренная. Но, в данном случае, мне этот способ не подходит. Это где-нибудь в книгах, если род вымер и вдруг объявляется внезапный наследник — ему тут же все земли возвращают с поклоном. Потому что они почему-то оказались никому не нужными, так и стояли, зарастая бурьяном и кустами. Или потому что все оказались прям такие честные, что костьми лягут, но помогут бедному сироте справедливости добиться и беззаконно оттяганное наследство вернуть. Здесь вам не тут, здесь мое родовое владение благополучно отошло к царю-батюшке, то есть я его лишился совершенно законно. А если вам, гражданин боярин, кажется, что царское решение может быть незаконным — то не пойти ли вам… вон в те подвалы? Да-да, те самые, откуда крики раздаются и горелым мясом пахнет. Там и расскажете, с чего это вам в голову пришло, что над Василием Федоровичем какие-то законы есть, да с кем вы этими замечательными идеями поделиться успели. Тут спасибо нужно сказать, что царь вообще меня выслушал и принадлежность к боярскому роду подтвердил. И спасибо это нужно сказать сокольнику, который внезапно оказался царевичем. А такое заступничество как бы мне боком не вышло… Потому что хрен его знает, что он в уплату за эту услугу потребует. А что потребует — к бабке не ходи. Бескорыстные помощники только в тех самых вышеупомянутых книгах встречаются.

Так, какие еще есть способы?

Можно получить вотчину от царя за какую-то услугу тире заслугу. Но это — очень теоретический случай. Для такого нужно, как минимум, спасти царя от верной гибели на поле боя. Или от покушения террориста, как Александра Второго. Только для этого нужно сначала как-то затащить царя государя на поле боя или организовать нападение на него террористов. Да и то — можно получить не вотчину, а поместье, то есть не наследственное земляное владение, а, так сказать, служебное, как квартира у некоторых организаций. Пока служишь — живешь, как уволили — до свидания, квартира не ваша. Наш царь-батюшка — человек экономный и землями разбрасываться не любит. Даже в знак благодарности.

Можно поступить по методу Конана, того, что варвар. Как он там сказал, мол, я завоюю себе королевство? Вот, так и ты — можешь пойти, найти бесхозные земли и объявить их своей вотчиной. Собственно, именно так поступил предок Викентия, Севастьян. Только вот свободных земель даже в семнадцатом веке — или какой он там, по нынешнему календарю, семьдесят первый? — не так уж и много. А полезных и свободных — и того меньше. Прадедушка Северьян не зря пол-Сибири прошел, до самой Мангазеи, прежде чем решить, что в качестве вотчины они ему наиболее подойдут. Придешь в Сибирь, махнешь рукой, скажешь: «Всё, что по левую руку — мое! А всё, что по правую руку — тоже мое!»… И чё? Пахотных земель нет, рек, через которые можно торговлю вести — нет, да и вообще торговые пути далеко, местные племена таким самозваным хозяином недовольны и строят козни и пакости, золотых шахт и серебряных рудников тоже не наблюдается… А у меня нет волшебных способов золото и прочие полезные ископаемые под землей искать. Вот Источники я искать, с помощью Изумрудного Венца и Насти — могу. А с золотом у меня таких способов нет. И с серебром — нет. Про медь даже и не спрашивайте… Может, конечно, где в Сибири или, скажем, в Якутии и есть такое райское место, где и землю пахать можно, и коров разводить, и золото прям на поверхности лежит, только чуть-чуть серебром прикрытое… Только где оно и сколько я его буду искать? Боюсь, поболее, года… Нет, можно, конечно, формально отчертить в рандомном месте тайги квадрат два на полтора, объявить его своей вотчиной и явиться к царю-батюшке, мол, твое приказание исполнено. Только царь-батюшка наш формальностей не любит. Скажет, нифига, мол, ты мое повеление не выполнил, хрень это какая-то, а не вотчина. Издеваться над царем вздумал?! Эй, палача сюда! Потом выходной отгуляет!

Ну и последний — оттягать землю у кого-то. Самый распространенный здесь — и самый для меня бесполезный. Потому что некем мне сейчас земли отвоевывать, нет у меня моей личной армии. А набрать я ее не могу, потому что для этого нужны деньги, на оружие и обмундирование, а таких денег у меня нет, потому что нет вотчин. И, хотя царь государь лично запретил всем остальным боярам против меня злоумышлять — так это не панацея вовсе. Если я вдруг на кого-то нападу — предположим, случится такое чудо — так я от того самого царя по голове и получу…

— Викешенька, ты здесь, со мной?

Нет, не получается у меня полноценно отдохнуть, мозг все равно в нон-стоп режиме работает, решение заданной царем задачки ищет…

— Здесь, Аглашенька, с тобой. Я всегда с тобой.

— А я — как ниточка с иголочкой, куда ты пойдешь, туда и я следом… — меня ласково поцеловали.

Завтра, кстати, надо пойти в терем бояр Сисеевых, что мне царь-батюшка от щедрот своих в имение передал… Кстати, тут вот и понимаешь, что мне с фамилией еще повезло. «Боярин Осетровский» — это вам не «боярин Сиськин»…

Так. Мозг, ты опять?!

— Аглашенька, иди ко мне…

Глава 2

Нелегкое это дело — боярином быть, доложу я вам.

Наутро я собрался было отправляться осматривать терем бояр Сиськиных… то есть, этих… Сисеевых. Не помню я таких на Москве, значит, род какой-то захудалый, а скорее всего — и вовсе вымерший, как здесь говорят — угасший. Да и терем этот, строго говоря, не в Москве — в лесах рядом, типа загородный дом. Интересно, мы вдесятером в нем поместимся или кому-то придется по постоялым дворам мыкаться?

Так вот — собрался я, было, к этому самому терему…

— Нельзя, — скрестила руки на груди Клава. На хорошей такой, надо признать груди, сдобной… Мне такая по вкусу… раньше была. А сейчас мне, почему-то худенькие девочки нравятся. И чтобы грудки такие… как булочки…

— А? — в размышлении о выпечке я прослушал, что Клава говорила дальше.

— Ты что, пешком собрался идти?

— Ну… да.

Кто-то покрутит пальцем у виска: совсем рехнулся, Москву пешком пересечь! Но не забывайте, что здешняя Москва чуть поменьше, чем была в двадцать первом веке. Что там, прогуляться часок, без особой спешки. Кто понял жизнь, тот не спешит. А здесь, в это время, жизнь понимают все.

— Нельзя! Викеша, ты теперь не просто подьячий, ты — боярин!

Тьфу ты. Я не стал переспрашивать, что она имеет в виду, сам сообразил.

Боярин — это не просто множество прав, но еще и не меньшее количество обязанностей. И самая главная обязанность боярина (после обязанности служить царю) — это обязанность боярином БЫТЬ. Не понимаете? Ну вот вам самый простой пример: представьте, что боярин — это генерал. А генерал, само собой, обязан носить генеральскую форму и, даже если ему это кажется удобным — он не может надеть форму лейтенанта или сержанта. Так и боярин — он должен одеваться так, чтобы любой первый встречный видел, что перед ним — боярин. И не может надеть одежду купца или мещанина. Вы, конечно, можете сказать, что генерал вне строя может носить гражданскую одежду, да хоть майку с трениками. Но это там, в двадцать первом веке, там генерал может хоть юбку с платьем носить. Здесь же такого понятия как «гражданская одежда» просто не существует. Здесь любая одежда характеризует статус человека, и боярин, одетый как… как я, рискует лишиться уважения остальных бояр. Пацаны не поймут.

— Потом переоденусь, — несколько легкомысленно отмахнулся я.

— А выезд? Боярин пешком не ходит!

Потому что в мирное время это вызывает смех, а в военное — панику, да… Где я выезд возьму? Боярин даже верхом не ездит, только в карете! А службы проката карет для новоиспеченных бояр тут не очень развиты.

Хотя…

* * *

К небольшой избушке, притаившейся в тени огромных елей в подмосковном лесу, подкатил самый необычный выезд из тех, на каких перемещались бояре.

Помните, я сказал, что проката карет на Руси нет? Нет, все верно. А вот нанять незадорого ямскую карету — можно всегда. Правда, ключевое слово здесь — «незадорого». То есть для боярина — невместно. Но я, соединив в голове истории о выходках российских купцов и принцип «понт дороже денег», нашел выход.

К домику подъехала ямская карета. Остановилась. Из нее вышел… Неа, не я.

Из нее вышел Мурин.

Вы же помните, как он выглядит? Здоровенный, плечистый парень с хмурым лицом профессионального убийцы (каковым он, строго говоря, и является). И неважно, что только я знаю, что это мрачное лицо — от того, что парню просто-напросто некомфортно на Москве. Он всю жизнь прожил в отдаленном приполярном городке, и даже там он жил на отшибе. А здесь — столица! Мурин до сих пор несколько пришиблен размерами и многолюдием Москвы.

Итак, из кареты вышел Мурин, и тут же рядом с первой встала вторая карета. Ага, тоже ямская. Из которой вышел…

Неа. Опять не я. Александр.

Высокий, пусть и тощий, в непробиваемо-темных очках, он встал рядом с Муриным, дожидаясь, пока подъедет третья карета.

Из которой вышел…

Ну? Кто?

А вот теперь — все верно, из нее вышел я.

Оба моих человека встали чуть позади меня, пока я, прищурившись и с выражением человека, купившего весь этот гребаный лес, осматривал заснеженные елки.

А за моей спиной продолжали подъезжать кареты…

* * *

Я, как вы помните, собирался осматривать царский подгон в одиночку. После слов Клавы о том, что уместно для боярина, а что — неуместно, решил взять с собой Мурина с Александром. Потом пришлось взять Клаву, которая не хотела, чтобы я опять что-то накосячил, и решила меня контролировать. Потом — Аглашку, которая возмутилась тем, что я куда-то собрался без нее. Потом — Настю, которая заявила, что на меня могут напасть, и Огненное Слово мне может пригодиться. Я, правда, не думал, что бояре вот так слету решат нарушить царское слово — а те, что про него не услышали, скорее всего, не услышали и про мое появление на Москве — но взять ее все же пришлось. Вслед за Настей в мой отряд вточилась Дита, которая заявила, что ей скучно, а так — хоть какая-то развлекуха. Вместе с Мартином на руках. Да, тот самый мангазейский серый кошак пропутешествовал с нами до самой Москвы.

В общем, на постоялом дворе осталась только тетя Анфия, которая наотрез отказалась куда-то шлепать по слякоти и снегу.

Итак, дети: сколько карет подъехало к лесной избушке? Мурин да Александр, я да Аглашка, Клава да Настя, да Дита с котом. Семь? А вот и не угадали — восемь! Да, Мартин ехал в отдельной карете. Потому что в нашем боярском деле главное — понты.

Казалось бы, перед кем мне тут понтоваться, посреди зимнего леса, где живет один-единственный человек, хранитель терема? Правильно — перед ним. Этот человек — не слепой и не немой, а разговоры и сплетни на Руси — оно из главных развлечений, за неимением Интернета и мессенджеров. Да и, строго говоря, те же самые Интернет и мессенджеры — просто возможность разносить сплетни на более технологическом уровне. В общем, если завтра на Москве не будут говорить о том, что боярин Осетровский приехал к своему загородному терему на десяти каретах, в одной из которых ехал его личный кот, а в другой — его шапка, то я готов съесть эту самую шапку без соли и перца.

Мурин уже взлетел на крыльцо избы и стучал кулаком в дверь:

— Открывай!

— Кто такие? — в распахнутой двери возник вышеназванный хранитель, здоровенный мужичина, с волосатой грудью в распахнутом вороте рубахи, широченной бородой и низко надвинутой на глаза шапке-колпаке.

— Боярин Осетровский, — ледяным голосом процедил Александр, сверкнув очками, как какой-нибудь тонтон-макут (нет, это уже не четверка по истории, это интернет-серфинг).

— Боярин? — растерявшийся мужик перебегал глазами с одного из нас на другого, не задерживаясь ни на ком. Видимо, не в силах определить, кто же из нас рекомый боярин. Дольше всех он смотрел почему-то на кота. Впрочем, любой кот от рождения обладает истинно боярской спесью.

— Боярин, — Александр продолжал цедить, не хуже какого-то Люциуса Малфоя при виде грязнокровки. Да, мы с ним специально такую интонацию отрабатывали. Потому что не по чину целому боярину самому с кем попало разговаривать.

— А зачем?

Перед носом мужика развернулся свиток, полученный мною в Дворцовом Приказе. В этом свитке четко говорилось о том, что терем бояр Сисеевых на год передается в имение боярину Осетровскому.

Читать хранитель умел. Потому что, проведя носом сверху вниз, он приосанился… и тут же снова растерянно посмотрел на нашу толпу явно пытаясь понять, куда ж мы боярина-то спрятали.

Нет, все же Клава права — здесь, на Руси, по одежку встречают. В буквальном смысле этого слова.

— Боярин Викентий Георгиевич, — Александр, наконец, сообразил, в чем затруднение, и указал на меня.

Мужик поклонился, коснувшись ладонью крыльца:

— Прощения прошу, Викентий Георгиевич. Дозволь одежду накинуть — сразу же вас провожу… э?

Он снова уткнулся носом в свиток, который Александр начал было сворачивать.

— Викентий Георгиевич в тереме жить собирается?!

— Имеет такое желание. Давай, собирайся уже.

Хранитель заполошно покосился на меня, как будто я собирался не теремок его посмотреть, а в полете на Марс участвовать. Без скафандра и без корабля.

— Сейчас, сейчас буду готов… — промямлил он.

* * *

Ох ты ж, нифига себе теремок!

Я ожидал… ну… что-то более скромное, в общем. Гораздо более скромное!

На невысоком пригорке, посреди внушительной поляны — целого, мать его, поля! — высился Терем. Целый дворец, а не терем! В высоту с пятиэтажку, с многочисленными окнами, прикрытыми резными ставнями, с крытыми крыльцами, острыми крышами башенок, резными коньками кровель, терем солидно золотился темным янтарным цветом срубов.

И это было еще не все — за теремом виднелись хозяйственные постройки, судя по которым, тут можно было организовать целое хозяйство, не выходя за пределы высокого забора.

Мы всей толпой постояли в воротах, которые распахнул для нас хранитель, не в силах прийти в себя и осознать, что Вот Это Вот — теперь наше.

Вот это царский подгон!

Настолько все круто, что…

Что возникает ощущение какого грандиозного подвоха.

Почему такое шикарное владение стояло без хозяина и ждало меня?

Почему мужик-хранитель ежится и, кажется, пытается спрятаться за нашими спинами?

И почему он так низко надвинул колпак, до самых бровей. На Руси так шапки не носят. Если только…

— Сними колпак, — приказал я.

— Чего? — недоуменно переспросил мужик. Наигранно недоуменно. И наоборот, надвинул шапку еще ниже, почти на самые глаза. Рэпер, мать его, древнерусский.

Нет, все же правильно Клава сказала — чтобы тебя воспринимали боярином, нужно выглядеть как боярин. А выглядишь как приказный ярыга — к тебе и отношение соответствующее. Сейчас бы достать печать Разбойного Приказа и ткнуть в нос этому «хранителю терема» — да нельзя. Отобрали у меня печать, сказали, что я к Разбойному Приказу больше отношения не имею. Печалька.

— Мурин.

Хранитель и мяукнуть не успел, как получил оплеуху, которая сбила с головы колпак и чуть не сбила с ног его самого.

Так я и думал.

На лбу хранителя темнел круг печати.

Знак нарушенного договора.

— Ряд сломал, значит, — я не спрашивал, я утверждал.

— Ну и сломал, — хмуро проворчал мужик, — Обманули меня, не сказали, что здесь такое… Сбежать хотел.

— Только ряд был по-честному составлен, иначе бы знак не появился, верно?

— Ну, верно…

— Тогда рассказывай, что здесь ТАКОЕ, отчего ты бежать собрался?

Мужик настороженно бросил взгляд на терем, на его сверкающие снегом кровли:

— Нечисто здесь. Кто в доме этом побывает — тот на свете не заживется. Проклято это место, со времен старых хозяев, а их уже, почитай, лет сто как нет, не живет здесь никто.

За моей спиной кто-то из девчонок охнул.

Ну… царь-батюшка… Я думал, он мне испытание с поиском вотчины придумал, а тут испытания еще раньше начались.

Глава 3

— Вот так — придет человек сюда. Раз придет, другой придет… А потом раз! И мертвый падает.

«Долина внезапной смерти» — вспомнилась мне одна локация из книги в жанре лит-РПГ. Нет, это плохая ассоциация — в отличие от героя той книги, у меня точки респауна нет…

С другой стороны — разок зайти можно, ведь люди не с первого раза уми…

— А кто-то только нос сунет, — продолжал гундеть за моей спиной мужик-хранитель, — так тут же и валится замертво…

Тьфу ты.

— …сам не помню, а, когда род только-только угас, то татей, говорят, из терема каждую ночь выносили…

Хм. Похоже, проклятье, привидение, или что там окопалось в тереме, просто карало тех, кто покушался на сам терем. В таком разе — с одной попытки пройти посмотреть, что там творится, ничего не будет.

Наверное.

Я оглянулся, ища взглядом моего специалиста по разной нечисти. Дита жестами и мимикой изобразила… что-то бодрое и уверенное в себе. Надеюсь, это означало «Будь спок, сейчас разберемся!» а не «Отличный день для того, чтобы умереть!».

Я шагнул вперед — и почти по пояс увяз в сугробе.

Мог бы и догадаться, что дорожку к заброшенному дому никто от снега не расчищал!

* * *

Все бесплотное и злокозненное на Руси — дело рук, а также лап, копыт и щупальцев бесов. Проклятье — это действия бесов, проклятое место — это место, где поселились бесы, привидения — это бесы, притворяющиеся умершими людьми, призраки… Хм, ну вот призраки, кстати, здесь — это действительно призраки. Только это не души умерших людей, застрявших на этом свете, а нечто вроде слепка даже не личности, облика. Если кто-то полупрозрачный и похожий на вашего умершего прадедушку гремит цепями, стонет, воет и бросается мебелью — это привидение, бес, принявший облик того самого прадедушки. А если полупрозрачный прадедушка беззвучно и бесплотно прошел через коридор, из одной стены в другую, не обращая на тебя никакого внимания — это призрак.

Призраком нечто, оккупировавшее терем Сисеевых — надо же, запомнил фамилию! — быть не может, призраки не убивают. Значит, что? Бесы. Невидимые ни для кого. Кроме Диты. Которая и сама бесовка. Так что с ее помощью мы этот домик разъясним…

* * *

— Священники приходили — ничего не сделали. Сам патриарх Мефодий приходил — ничего не сделал. Судные дьяки из Чародейного Приказа приходили… — монотонно перечислял хранитель медленно продвигаясь к терему.

«Дед бил-бил — не разбил, баба била-била — не разбила…» — настырно крутилось в моей голове. С каждым пунктом я мрачнел все больше и больше. Что-то мне начало казаться, что задачка, которую загадал мне царь-батюшка с этим теремом, так просто не решается. Если уж ни патриарх, ни судные дьяки не справились — то, скорее всего, у меня тоже нифига не получится. Потому что это либо не бесы — их бы со стопроцентной гарантией разогнал патриарх, не заклятья колдунов и ведьм — их бы сняли дьяки, то… то фиг его знает, что здесь творится.

Мы цепочкой шагали небольшими шажками за мужиком-хранителем — интересно, как его зовут вообще? — который расчищал нам дорогу от снега. Не размахивая лопатой, конечно — хранитель произнес Слово, судя по всему — Теплое, и, выставив вперед ладонь, шагнул в сугроб. Который начал быстро истаивать в радиусе где-то полутора метров. Не таять, то бишь — превращаться в воду, а именно истаивать, видимо, сразу становясь паром. По сугробом открывались широкие золотистые доски мостовой, ведущей к терему. Хорошие Слова наложены, сто лет прошло, а дерево как будто вчера строгали…

Вот и крыльцо.

Я поднял было ногу, чтобы шагнуть на первую ступень, но мне в голову пришла одна идейка.

— Дарственную, — щелкнул я пальцами, не оборачиваясь.

Александр вложил мне в руку свиток. Я развернул его и повернул к терему:

— Именем царя государя Василия Федоровича, всей Руси самодержца, этот терем, со всеми постройками и пристройками, со всем имуществом передан мне во владение! Теперь я здесь хозяин!

Есть небольшой шанс, что здесь безобразит дух места. То есть — дух терема, по какой-то причине рехнувшийся и убивающий людей.

— И с такими бумагами тоже приходили, — обломал мне триумф сообразительности мужик-хранитель, — Некоторые даже живыми возвращались.

Оптимистично…

Я мысленно плюнул и ступил на крыльцо.

* * *

— Ну что? — тихо спросил я Диту после того, как мы обошли терем. Не весь, конечно, весь его обойти — тут недели не хватит, но основные помещения посетили. Да… Дар, конечно, более чем щедрый, даже жалко, что жить здесь, скорее всего, не получится. Я как-то не готов играть в русскую рулетку: выживешь — не выживешь.

Терем бояр Сисеевых действительно перешел ко мне со всеми вещами: с мебелью и кухонной утварью, с одеждой, которой заполнены сундуки, и с книгами, лежавшими в тех же сундуках… И с парочкой скелетов, найденных мною у открытых сундуков. Видимо, лет сто назад какой-то удачливый вор добрался до расшитых золотом боярских кафтанов — и даже не успел понять, что «удачливый» — это не про него. Я кафтаны, на всякий случай трогать не стал — мало ли как на такое покушение отреагирует обитающее здесь Что-то — но мысленно облизнуться на них успел. Да, тяжелые, да, выпендрежные дальше некуда, но, мил человек, назвался боярином — полезай в золотой кафтан. А то пацаны не поймут.

Мода здесь вовсе не так быстротечна, как в нашем мире и кафтаны столетней давности, по идее, не должны казаться чем-то старомодным и смешным. Как в наше время человек, нарядившийся по моде двадцатых годов двадцатого же века — в шляпу-борсалино, полосатую тройку и белые гетры.

Хотя, забавно, но мода все же менялась. Я это по мебели заметил. Сейчас на Руси столы, скамьи, сундуки любили украшать резьбой или росписью, похожей на хохлому — а, может, хохломой и являвшейся, я декоративно-прикладном искусстве не специалист — а в тереме Сисеевых мебель была сурово-однотонной, без лишних красок, а резьба была не фигурной, как в современной Руси, а плоской.

Ну или здешние хозяева просто предпочитали такой стиль.

В общем — хороший дом, оборудованный. Это я еще не упомянул про погреба, в которые мы заглядывать не стали — чтобы совсем уж не походить на героев фильма ужасов, и так разделились — про бани, про кладовые, про мастерские… Да тут можно жить годами, безвылазно, обеспечивая себя всем необходимым.

— Знаешь, Викеша… — задумчиво прошептала моя бесовка-блондинка, — Нет здесь бесов. Вообще. Я бы точно почувствовала. Но…

Блин. Проклятое слово «но». Слово, которое делает неважным всё, что произнесено до него.

— …но что-то здесь все же есть. Что-то такое…

Дита неопределенно покрутила рукой в воздухе:

— Что-то… пугающее…

И тут же весело улыбнулась:

— Если бы не это — я б тут поселилась, честное слово! Тут здорово! Такой огромный дом! Кстати, — она подмигнула мне, — Аглаша уже нашла спальню и рассматривает кровать.

Да? Надо мне тоже сходить… на кровать посмотреть…

* * *

Если кто-то думал, что мы с моей скоморошкой тут же бросимся в объятья друг друга на огромном ложе, покрытом медвежьей шкурой — то вы нифига не угадали. Если только со шкурой — она здесь и вправду была и, натурально, медвежья. Но, знаете ли, развлекаться, когда не отпускает ощущение, что кто-то неотрывно смотрит тебе в спину — так себе занятие.

Я не выдуржал и резко обернулся:

— Мяу, — сказал Мартин и, задрав хвост, куда-то важно отправился. Вот уж кому пофиг здешняя аура.

Хм. Я посмотрел в дверной проем, за которым скрылся серый хвост. Наш кот совершенно спокойно здесь находится, вообще не обращая внимания ни на что. И это несмотря на известную чувствительность животных ко всяким потусторонним штукам. Что это может означать? Вариантов много.

То, что здесь находится, заточено исключительно на людей.

То, что здесь находится, именно для котов неопасно.

То, что у меня живет какой-то непростой котик.

Вариантов много, и их все надо обдумать. И не на бегу, а в более спокойной обстановке.

Пора валить. И не притаившееся здесь Что-то — тем более, пока неясно, можно ли его завалить в принципе — а отсюда.

С этими мыслями я приобнял посмурневшую — тяжелая аура терема придавила даже ее — Аглашку и двинулся к выходу.

Вышел на крыльцо, подождал, пока выйдет последний из членов моей команды охотников на привидений — чтобы никого не забыть, особенно Диту — повернулся, глянул, чуть прищурившись, на белые сугробы…

— Стой, — произнес женский голос у меня за спиной.

Глава 4

Слышать голос за спиной — плохая примета. Слышать за спиной голос из дома, который ты считаешь пустым — очень плохая примета. Но самая поганая примета — это слышать голоса, которых не слышит никто, кроме тебя.

А этот не слышал никто, кроме меня.

— Вернись в терем, — произнес Голос.

Вот, опять. Он достаточно громок, кажется, даже, что произнесенные им слова раскатываются над сугробами двора. Но никто из моих людей, никто — даже не дернулся.

Хотя, нет. Аглашка, моя скоморошенька, она что-то почувствовала.

— Что с тобой, Викешенька? — обеспокоенно всмотрелась она в мое лицо.

— Голос, — проговорил я.

— Что?

— Голос. Он говорит со мной.

Теперь уже обеспокоились все. Согласен — наличие рядом с тобой человека, который слышит голоса, это уже повод для беспокойства. Кто его знает, что эти голоса ему прикажут в следующую секунду. Впрочем — и это согрело меня, как теплым воздухом — переживать они начали не за себя, а за меня.

— Что за голос? — деловито спросила Настя. Мурин оглядывался, прищурившись, явно прикидывая, начинать ли ему читать Мертвое Слово или еще рановато.

— Из терема. Вы не слышали?

— Нет…

Настя с Дитой переглянулись. Потом посмотрели на меня.

— Нет там никакой нечисти, клянусь! — округлила глаза бесовка. А ей в этом плане можно верить. Тогда…

Кто?

— Вернись в терем, — повторил Голос, — Или больше никогда не сможешь сюда войти.

Странный он был, этот Голос. Определенно женский, но настолько безэмоциональный, что страшно становилось. Блин, да у яндексовой Алисы больше эмоций!

— Что он говорит? — снова Настя.

— Хочет, чтобы я вернулся в терем…

— Не ходи туда!!! — дружный вскрик сразу всех.

Я вздохнул и обвел моих девочек и мальчиков, обеспокоенно смотрящих на меня. А ведь они реально переживают за меня. Приятно…

— Нужно. Она обещает, что больше не позволит мне вернуться, если я не войду сейчас.

— Она?!

— Ну… это женский голос…

— Так, — деловито произнесла Настя, — Мы идем с тобой.

— И я, — уперла руки в боки Аглашка, — И я иду с тобой!

— Тот, кто войдет, кроме тебя, тот умрет, — спокойно произнес Голос.

— Стоять!

Я еле успел поймать за косы Настю и Диту, уже дружно рванувшихся вверх по крыльцу. А потом еще наступить на подол шубки Аглашки, которая решила, что мои слова к ней не относились.

— Стоять! Голос обещает вас убить!

Все замерли. Дита с Настей, прищурившись, смотрели на терем.

— Могу поклясться… — наконец, проговорила непривычно серьезная Дита, — Могу поклясться, что там, в тереме, нет никакой нечисти… Ни чертей, ни бесов — никого.

— Вернись в терем, — произнес Голос из дома, в котором никого не было. И снова — ни злости, ни просьбы, ни раздражения — никаких эмоций.

— Я войду внутрь, — сказал я, глядя на дверь.

— Викешенька, — Аглашка вцепилась в мой локоть, — Не ходи. Вдруг это ловушка? Войдешь — и оно тебя убьет?

— Мог убить, пока мы ходили внутри, — неуверенно произнес я, успокаивая не только ее, но и себя. Кто их знает, эти внезапные голоса. Может, ему, как Мурину, нужно время для того, чтобы подготовиться к убийству и, пока мы бродили по терему, времени ему не хватило?

Нафиг! Еще минута — и я точно никуда не пойду, потому что накручу себя до истерики!

Я быстро чмокнул в щечку зардевшуюся Аглашку — к поцелуям на людях она еще не привыкла — и, отбросив сомнения, шагнул к двери.

* * *

Ну? И? Я стоял посередине просторного помещения передних сеней. Резные двери, ведущие в помещения, резные квадратные столбы, узкие окна с цветными витражами, лавки вдоль стен…

И никого, кроме меня.

— Кто ты такой? — снова возник Голос. Я честно попытался уловить его источник, но так и не понял этого. Он доносился как будто сразу отовсюду. В голову полезли мысли насчет скрытых динамиков, скрытых голосников, Гудвина, Великого и Ужасного… Тьфу ты.

— Кто ты такой?

Ну и что здесь ответишь? На любой вариант ответа может последовать «Неправильно» и — хыдыщ! Ну или как там Голос убивает?

— Кто ты такой?

Ты смотри — а эмоций так и не появилось… Впрочем, как-то не хочется узнавать, на каком повторе Голос разозлится. Ладно. Как говорил мой отец, тот, что из другого мира: «Не знаешь, что сказать — говори правду».

— Боярин Викентий Георгиевич Осетровский.

Голос помолчал.

— Боярин? — наконец переспросил он.

— Да.

Опять молчание.

— Боярин из рода Осетровских?

— Да.

Голос снова задумался. По крайней мере, именно так я интерпретировал эти паузы.

— Такого рода нет, — наконец разродился он выводом. Здрасьте, приехали.

— Есть, — уперся я. В конце концов — это чистая правда. А Голос… А, ну да, все верно: род Сисеевых угас еще в прошлом веке, видимо, до того, как мой прадедушка Северьян нашел где-то в Сибири золотую статую Источника, так что Голос, который, видимо, с тех самых пор с окружающим миром и не контачил, просто не в курсе изменений в списке боярских родов.

— Ты боярин, — в голосе, кхм, Голоса не было вопроса, сомнений, или там размышлений. Голая констатация факта. То ли он обладает какой-то способностью к отличию бояр от обычных людей, то ли просто решил поверить мне на слово.

— Я не знаю твоего рода.

Опять пауза.

— А кто ты? — решил влезть со своим вопросом я. Ну правда — меня спрашивает, а сам (сама?) не представляется. Как говорила Ванда Максимофф: «Несправедливо».

Голос начихал на мой вопрос, тупо его проигнорировав:

— Ты боярин из рода, которого я не знаю, — снова начал он (она?) рассуждать вслух, — Твой род — не враг рода Сисеевых.

Алилуйя! Спасибо тебе, дедушка Северьян, что так долго бродил по тайге и эта невидимка про тебя не слышала! Кто ее знает, может, я бы сейчас тоже оказался записан во враги рода человеческого… в смысле, сисеевского. Потому что от вывода «я тебя не знаю, следовательно, ты мне не враг» легко можно перейти к «я тебя не знаю, следовательно, ты мне враг».

Кажется, какие-то проблески логики прослеживаются. Похоже, Сисеевы не сами по себе угасли, их, так сказать, потушили. И Голос — кем бы он не был… тьфу, она! Что-то я в родах запутался. Не в боярских, а в грамматических. Как же ее называть-то?

— Как тебя зовут? — спросил я.

Молчание. Я поймал самого себя на том, что, обращаясь к Голосу — Голосине? Нее, не пойдет… — невольно смотрю на потолок из широких деревянных плах.

— Ты пришел сюда с грамотой от царя.

Я подождал, но Голос, констатировав факт, замолчала. Да, «Голос замолчала» — это ерунда какая-то, но попробуйте сами придумать что-то более вменяемое, когда стоишь посреди пустого помещения и разговариваешь с невидимкой, которая может тебя убить в любой момент просто потому, что по ее ненормальной логике ты считаешься врагом рода.

— Ты новый владелец земли Сисеевых.

Викентий, ты ступил на очень тонкий лед… По моей спине пробежала струйка горячего пота. Да, мне страшно! Слава богу, что горячая струйка не побежала у меня где-то еще. Вот сейчас Голос скажет что-нибудь вроде «Узурпатор!» — и хана…

Голос молчал.

Я молчал.

Голос молчал.

Я молчал.

Пока до меня не дошло, что на последнюю фразу я, по мнению Голос, должен как-то отреагировать. Подтвердить то, что я новый владелец, что ли?

— Да, терем Сисеевых пожалован мне царем во владение, — осторожно произнес я. Мол, если что — я не я, я не виноват, это все царь государь, к нему все вопросы. Голос, неважно, нетипичный ли она призрак кого-то из Сиеевых, обретший разум дух места или кто-то еще, неизвестный, она явно ассоциирует себя с боярским родом. А бояре подчиняются повелениям царя.

Должны подчиняться.

Должны же, да.

— Я признаю тебя владельцем терема согласно повелению царя.

Уф! Слава тебе, Господи! Выйду отсюда — поставлю в церкви свечку в локоть высотой! Да, таких не бывает, но я закажу! Я только что пробежал по узкой грани между отказом от царского дара — пусть и с подвохом… с огромным таким подвохом!!! — и получением смертельного удара от Голос. В принципе, уже понятно, отчего умирали все остальные посетители терема: с простонародьем Голос в принципе не общалась, изначально считая их незваными гостями, а всех бояр, неважно, с царской грамотой или нет, они сразу же относила к врагам рода. Потому что «она их знает». А тут я нарисовался: вроде и боярин, но в то же самое время — и не враг. Вот она и решила со мной пообщаться, определить, так сказать, мою судьбу…

Похоже, мое появление здесь — это некий эксперимент царя-батюшки, мать его… достойная женщина, вне всяких сомнений. Мол, а давай-ка запустим сюда боярин из рода, который стопроцентно с Сисеевыми не ссорился. Вдруг на тереме какое-то проклятье, подействует оно на него или нет?

— Я признаю тебя владельцем терема согласно повелению царя при условии…

Так. Началось. Я снова напрягся. Господь, ты рискуешь остаться без свечки.

— Ты поможешь отомстить за погибший род.

— Отомстить… кому? — осторожно поинтересовался я, уже чувствуя, что ответ мне не понравится.

— Всем.

Ну, что я говорил?

— Ты уверена, что война сразу со всеми стоит того, чтобы обладать теремом… без всяких сомнений, замечательным, но всего лишь теремом?

Голос замолчала. Надеюсь, она задумалась, а не взводит фигуральный курок.

— Что ты хочешь получить еще?

Вертолет и миллион долларов мелкими купюрами, блин! Ладно, первый вопрос:

— Остались ли у Сисеевых земли, которые я могу получить в вотчину?

— Нет.

На этом вопросы можно и закончить. Собирать удочки и сматываться. Голос хочет мести «всем» — то есть, она попросту не знает, кто виноват в вымирании рода — и, если я не пообещаю отомстить, она не признает меня владельцем…

Стоп.

— Ты знаешь, кому конкретно ты хочешь отомстить?

— Всем.

Маньячка.

— «Всем» — это кому? Всем людям на Руси?

Молчание.

— Нет.

— Тогда кому?

Голос помолчала.

— Всем, кто виноват в гибели рода Сисеевых.

— А ты знаешь, кто это?

— Бояре.

— Что, все сразу?

Молчание.

— Я не знаю.

Так. Я мысленно потер ладони. Кажется, это задача для Аквамена… в смысле, подьячего Разбойного Приказа, пусть и бывшего.

— Как к тебе можно обращаться?

— Как хочешь.

— Можно называть тебя… — я мысленно хихикнул, — Алиса?

А что, смешно же — Алиса, хи-хи… Так. Стоп. Викентий, похоже, это уже истерика. Давай, возьми себя в руки, тряпка!

— Нет, — ответил голос.

— Почему? — не понял я.

— Мне ненравится имя Алиса.

Голос — точно женщина. Как у любой девушки: «Делай, что хочешь, мне все равно. Только вот это не делай, вот это, вот это и вот это. А также вон то, вон то и вон то. А то, что вот это вот нельзя делать, ты должен был и сам догадаться».

— Тогда как к тебе обращаться?

— Как хочешь.

— Можно называть тебя — Голос?

— Можно.

Мое лицо прям зачесалось от желания сделать фейспалм.

— Голос, предлагаю тебе сделку. Ты разрешаешь мне жить в тереме в течение года. Мне и тем, кого я приведу с собой… и тем, кого я приглашу в гости — тоже. За это я обещаю найти тех, кто виноват в гибели рода Сисеевых и отомстить им. Если в течение года у меня это не получится — тогда я уйду отсюда.

Если в течение года у меня не получится найти вотчину и свалить туда — то и терем Сисеевых мне не пригодится. Меня лишат боярского звания. А потом — и жизни. Зато в течение этого года у меня будет свое жилище, к тому же — надежно защищенное от проникновения всяких воров и прочих наемных убийц. Ну и в любом случае — я попытаюсь разобраться, что там произошло с родом Сисеевых сто лет назад. Кому-то, может, покажется странным — выполнять обещание, данное странной невидимке, но я все же предпочитаю вести дела честно. К тому же… Мне ее немножко жалко.

Правда, я не знаю, было бы мне жалко, если б это был мужской Голос.

* * *

После небольшого полумрака сеней терема яркий блеск снега резанул по глазам, аж чихнуть захотелось. Я сощурился…

И понял, что после договора с Голос мои неприятности на сегодня отнюдь не закончились.

Все мои мальчики и девочки собрались внизу, у подножия высокого крыльца терема — и ни один из них не смотрел на меня. Все смотрели на раскрытые ворота. Туда, где рядом с моими ямскими повозками стояли разукрашенные сани, окруженные вооруженными всадниками.

В санях сидела женщина. В шубе и меховой шапке, на вид — лет сорока с небольшим, невысокая, худощавая, на левой ягодице — две родинки в ряд… Этого я, конечно, отсюда не вижу, но про родинки знаю точно. Сам видел.

В санях ожидала моего возвращения из терема Сисеевых боярыня Морозова.

Глава 5

Боярыня увидела, что я вернулся из терема, и вышла из саней. Скорее даже — выпрыгнула, как молоденькая. Выдвинулась чуть вперед — за ее спиной встали полукольцом ее люди в оранжевых кафтанах — и остановилась, глядя в мою сторону. Отсюда, с крыльца, не очень видно, но, могу поспорить, она улыбается.

Весело так. Как акула при виде серфингиста.

Вспомнился дурацкий анекдот. Тот, где богатырь у дороги, перед ним — камень, все по классике, а на камне на том неклассически написано, что куда б ты не поехал — одинаково люлей получишь. Но нужно решить, куда ж тебе ехать. И побыстрее, а то прямо на месте люлей получишь.

Вот я сейчас в точно таком же положении. Как там оно в шахматах называется… шанцунг? Нет, цугцванг.

Сделать вид, что не заметил ее и вернуться в дом — значит, испугался. Потеряешь лицо, а за сохранением лица бояре следят ничуть не меньше самураев.

Пойти ей навстречу — значит, признать себя ниже статусом, тот, кто главнее, не идет сам, он ждет, пока подойдут к нему. Потеряешь лицо.

Стоять и думать — значит, глупец. Потеряешь лицо.

Куда не кинь — всюду клин. Вот, так правильнее сказать, по-русски, без всяких дурацких шанцунгов… тьфу, цугцвангов.

Что делать, что делать, что делать…

Ладно. Главное — начать, там само пойдет.

Я спустился с крыльца:

— Настя, Дита, Клава — со мной. Александр, Аглаша — остаетесь здесь. Мурин — тоже здесь, будь готов.

— А чего это я здесь? — попыталась было возбухнуть моя скоморошка.

— Потому что я так сказал, — отрезал я.

Нет, это я не «мужика» включил, мол, как я сказал, так и будет. Просто именно сейчас все должно выглядеть так, как будто у меня — не банда самостоятельных и независимых личностей, а команда. Иначе… вы правильно поняли, потеряешь лицо. Что это за боярин, если он своих людей построить не может?

Аглашка вполне ожидаемо надулась. Я вздохнул. Девушки… Что вы с нами, мужчинами, делаете… И лучше молчите насчет того, мужчина я или нет!

— Аглашенька…

— Чего? — обиженно подняла она глаза.

— Как ты думаешь, где должна быть женщина, когда ее мужчина ввязывается в опасное дело?

— За его спиной? Подавать ему заряженные ружья?

— Ну… И это тоже. Но еще лучше, и уж точно спокойнее для мужчины — если она будет находиться в безопасном месте. Чтобы он точно знал, что хотя бы с ней все будет в порядке.

— Там будет опасно?!

— Там МОЖЕТ быть опасно.

— Может?! У нее — стрельцы!

— А у нас — Мурин.

На самом деле — я был более чем уверен, что мне ничего не грозит. Марфа Васильевна не казалась дурой, а, значит, вот так, внаглую, против повеления царя не пойдет. А если я все же переоценил ее интеллект — то у Мурина приказ, класть всех, кто не я и не мои девочки. Да, и боярыню тоже. Если у нее нет тормозов — то лучше нейтрализовать опасность сразу.

Быстро чмокнув Аглашку в носик, я махнул остальным девочкам и двинулся к воротам. Сторож, про которого я, надо признать, просто забыл, дернулся было, но был тут же пойман за шиворот Муриным и затих.

* * *

— Почему мы? — тихо спросила меня Настя, когда мы шагали по растопленной Теплым Словом тропе к воротам, где стояла Морозова.

— Видишь вон тех двоих?

За спиной боярыни стояли двое. Вернее, стояла за ней целая толпа народа, но основная масса была стрельцами, но выделялись их этой массы именно двое.

Во-первых, они стояли ближе всего к Морозовой, практически у нее за плечами, как пресловутые ангел и демон. Правда, ничего ни ангельского ни демонического в их внешности не было: обычные русские люди, меховые колпаки, шубы, крытые расшитой тканью. Вот только… Они держались слишком независимо. Не как подчиненные, в вечном ожидании «Чего изволите?», скорее, как ценные и осознающие свою ценность специалисты. Эксперты. А зачем приглашать экспертов на встречу со мной?

— Дворяне-держальники, скорее всего, — задумчиво произнесла Настя, — А… зачем они ей?

— Вот именно для этого я вас и взял с собой. Ты — ведьмочка и сможешь понять, не колдуют ли они тайком. А Дита — бесовка, которая сможет опознать своих. У Морозовых была одна бесовка. А где одна — там и еще десяток.

— Непохожи… — с сомнением протянула Дита, но, кажется — я все же не оглядывался, шагая к Морозовой — все же подобралась, осознав, что ей поручена ответственная задача.

— А я? — пискнула Клава.

— А ты следи за тем, чтобы я не сказал чего-нибудь не того. Я ведь ненастоящий боярин, я маску на стройке нашел…

— А? — разумеется, Клава не знала этого древнего мема, он все же был не настолько древним, чтоб его знали на Руси семнадцатого века.

— Шучу. Идем вперед.

Мы вчетвером шагали, под подошвами сапог скрипел снежок, впереди нас ждала встреча с боярыней Морозовой.

* * *

Боярыня дождалась, пока я подойду ближе — да, она и вправду улыбалась, счастливо, как будто увидела давно потерянного сына — открыла было рот…

— Будь здорова, боярыня Морозова, — широко улыбнулся я в ответ, — Не ожидал, не ожидал. Как доехали из Мангазеи?

Тут я не соврал. Никак я не ожидал ее увидеть на Москве так рано. Мы, конечно, крюк через Архангельск делали, но все равно — нужно было почти сразу вслед за нами из Мангазеи рвануть, чтобы так быстро добраться.

— Будь здоров, боярин Осетровский.

Забавно. Обращение как к равному, сухое и деловое. Но — к равному. Морозова показывает, что считает меня настоящим боярином? Она быстро оглядела моих спутниц и снова посмотрела на меня с легчайшей такой улыбочкой превосходства. Понимаю — она влет опознала моих девочек, поняла, что я и в Москве все с теми же людьми, с которыми был и в Мангазее, а это означает… что? Что других людей у меня нет. Ну-ну. Я дал понять, что увидел эту улыбку и понял заложенный в ней смысл — а потом вернул ее обратно. Мол, ты видишь моих людей и думаешь, что других у меня нет, но я знал, что ты подумаешь, теперь задумайся — не показал ли я тебе тех, кого ты и так знаешь, чтобы остальные остались тебе неизвестными?

Боярыня Марфа на лету опознала все смыслы, в оду секунду промелькнувшие в нашей короткой дуэли улыбками. Я немножечко разозлилась:

— Да, как услышала, что род Осетровских возродился, так сразу и решила… почествовать.

Хех. Так вот почему так быстро — летела, чтобы успеть перехватить меня до того, как я к царю попаду. Не успела. И, знаете ли — как-то не хочется думать о том, что она могла сделать, если бы я не успел попасть под царскую защиту. Нет, она, конечно, обещала, что не причинит мне вреда — как-то так — но «непричинение вреда» может иметь очень широкие толкования. Скажем, запереть меня пожизненно в золотую клетку — может быть даже не в фигуральную — с ее точки зрения вредом не является. Нет, ну а что? В безопасности, сыт, одет, даже девок могут водить. Но ТАК проводить остаток жизни я, знаете ли, не согласен.

— А я вот свои новые владения осматривал, — широко улыбнулся я.

А что это у нас во взгляде мелькнуло? Уж не злорадство ли это? Хех, кони тяжело дышат, снег под ногами стрельцов совсем не утоптан… Так они только-только приехали! И Морозова не видела, что мы входили в терем и теперь думает, что меня ждет пренеприятный — а возможно даже и смертельный — сюрприз.

— Владения? — чувствуется, чувствуется небольшой намек на то, что один самоуверенный мальчишка скоро побежит отсюда, роняя кирпичи.

— Они самые. Царь государь был так добр к последнему представителю славного рода, что отдал мне во владение этот замечательный терем. Выглядит неплохо, я и решил, что прямо сегодня здесь и поселюсь. Вот, отправился свое имущество из повозок забрать, а тут — такая внезапная встреча.

Тут я, конечно, немного накосячил — нормальный боярин САМ никогда ни за какими вещами не пойдет. Но Морозова правильно поняла мои слова, мол, я вовсе и не к тебе шел, ты мне случайно на пути попалась. Тем более, я еще и намеренно встал так, как будто шел мимо — этак вполоборота к ней. В общем — не удалось боярыне заставить меня потерять лицо, наоборот — сама оказалась в довольно неприглядной роли случайной помехи на пути. В итоге в короткой и тщательно скрытой вспышке злости она пропустила мой косяк.

Два непонятных типа молчали, как рыбы об лед и на меня, кажется, даже и не смотрели… А, нет, точно не смотрели — оба смотрели вдаль, рассматривая… рассматривая… кого-то высматривая, в общем. А, может, на терем смотрели. Может, Морозова наняла каких-то «Гоуст бастерс!», чтобы оттягать его себе, а тут я перехватил. Кто знает.

— Ну что ж, — ласковым голоском произнесла Морозова, — рада, рада за последнего представителя славного рода. Надеюсь, в скором времени буду приглашена на званый пир…

Клава за моей спиной нервно переступила ногами. Не стала ничего говорить, не дернула меня за рукав, но я копчиком почувствовал, что этот вопросик — не просто так. Опять меня какая-то ловушка подстерегает. Только… Какая?

И что ответить?

Как говорит китайская мудрость: «Не знаешь, что сказать — скажи китайскую мудрость». То есть — произнеси нечто невразумительное, с типа глубоким и непонятным профанам смыслом. Пусть все думают, что это ты такой дофига умный, а не просто не знаешь, что ответить.

— Гостю почет, хозяину — честь.

И сама думай, что я имел в виду.

— Что ж… Хозяин весел — и гости радостны.

Блин. Похоже, она тоже знает ту китайскую мудрость…

— Еще увидимся, боярин Осетровский, — Морозова развернулась, только полы собольей шубы взметнулись, щелкнула пальцами — ее люди двинулись за ней, стрельцы попрыгали на коней…

Я смотрел в спину боярыне. Ну же. Давай. Предупреди меня о том, что в тереме Сисеевых может быть опасно. Ну!

Ни слова не сказала. Просто села в сани и уехала. Сучка.

— Ну, — я повернулся к моим девочкам, — Рассказывайте.

* * *

В общем, двое мутных типов предсказуемо не оказались ни бесами в человеческих телах, ни колдунами. Правда, Настя клялась, что один из них — чародейный холоп, но на чем основана эта ее уверенность, точно сказать не могла.

В общем, мутные остались мутными.

А вот со званым пиром я встрял.

Нет, то, что я напрямую не пригласил Морозову и не отказал ей — это хорошо. Отказать в приглашении на пир — грубое оскорбление. Просто не пригласить — не то, чтобы оскорбление, но явно показывает, что ты не хочешь иметь с человеком ничего общего. Также оскорбление — это не прийти на пир, если тебя уже позвали. Если ты прям сильно занят — обязательно должен отдариться подарками с глубочайшими извинениями.

Казалось бы, при чем здесь я… А при том, что все московские бояре и князья ожидают от меня приглашения на званый пир. Пир — это не просто веселая гулянка, это серьезное мероприятие по веским поводам, таким как свадьба, рождение ребенка, крестины, смерть… И да — возвращение из небытия боярского рода — это веский повод. Теперь, если я не пришлю приглашения — стану изгоем для всех бояр сразу. А если пришлю… Тут тоже есть две возможные ловушки. Мои недоброжелатели — Морозовы, Дашковы, Телятевские — могут попросту проигнорить приглашение, чем покажут всем остальным, что со мной дела лучше не иметь. То есть — тот самый изгой. И, сами понимаете — заставить прийти я их не могу. И второе — если гости придут, то я должен их достойно встретиь, достойно угостить… да там даже до угощения еще столько проблем! Начиная с тех же самых приглашений — почетных гостей я должен пригласить сам лично, а всем остальным допустимо разослать приглашения через доверенных дворян. И нет, отвезти сам приглашения всем я не могу, тем самым я ставлю на одну доску и уважаемый род Дашковых и каких-нибудь бояр Волчьехренских. Ну и где мне найти доверенного дворянина? Они, как бы, по улицам не бегают!

Глава 6

— Ой, а кто это бежит? — Аглашка с интересом выглянула в окно санной кареты, отодвинув шторку.

Да, я теперь только на карете передвигаюсь, я же боярин, а не хрен собачий. Мне иначе — не по чину. Нет, не купил, конечно. Во-первых — нет у меня таких денег, чтоб кареты покупать, мы ведь всей командой до сих пор проедаем клад покойного вора, а он, знаете ли, не бесконечный. А во-вторых — нет тут салонов, типа автомобильных, только каретамобильных. Нужна карета — закажи мастеру и жди, пока сделает. Ждать мне некогда, но мне повезло — терем Сисеевых мне передали «со всем имуществом», а в это самое имущество, кроме таинственного Голоса, входило много чего. В том числе и каретный сарай, то бишь — гараж для карет. Вот оттуда я карету и выкатил. Санную, понятное дело, зимой на колесной зверски неудобно. Правда, сами понимаете, карета эта выглядит… кхм… несколько старомодно, все-таки сто лет простояла. Это примерно как в наше время выкатить не в «бентли», а в… на чем там Шелби в «Острых козырьках» рассекали? Вот, не такой машинке. И пусть прогресс здесь не так быстро летит, как в двадцатом веке, но все равно — выгляжу я наверняка экстравагантненько. Ладно, если кто-то спросит — объясню, я целую речь придумал для обоснуя своей страсти к ретро. А если не спросят — мне тем более пофиг…

Что-то я отвлекся. Кто там бегает…?

Я чуть отодвинул скоморошку и посмотрел на улицу.

Ну да, вдоль мостовой бежал человек. Быстро, но не напрягаясь и с совершенно невозмутимым лицом, как будто он просто спортом занимается. Высокий, два аршина десять вершков, в возрасте, лет тридцати с копейками, волосы кудрявые, золотистые, с уклоном в рыжину, острая бородка. Ну и по мышцам видно, что если не спорту, то его здешнему аналогу в виде фехтования острыми пырялами он явно не чужд.

Как я рассмотрел его мускулатуру? Так этот бегун — абсолютно голый.

И Аглашка еще на него спокойно смотрит! Нет, я понимаю, что стесняется она только в определенных обстоятельствах, а в остальном на Руси к наготе относятся совершенно спокойно и с юмором, но…

— А ну кыш!

Я отодвинул ее от окна. Наша карета как раз поравнялась с голым бегуном, и я, не выдержав, открыл дверцу.

— Куда бежим?

Наш кучер, уловив момент, натянул поводья, сбавляя скорость.

Голый бегун, ритмично взмахивая правой рукой — левой он придерживал то, что определенно мешало бы бежать — покосился на меня и промолчал. Оно и понятно — и дыхание сбивать не хочется да и прохожие, хоть уже и редкие — дело-то к вечеру — но еще появляются, не забывая комментировать такое занимательное зрелище. И хоть бы кто подумал, кто на дворе — поздняя осень, снег, а он еще и босиком. Замерзнет же.

Эх, доброта моя…

— Запрыгивай.

Бегун не стал ломаться, и бодренько вскочил в карету. Аглашка, хихикая отвернулась. Наш гость при виде ее раздулся было, как павлин… потом посмотрел на меня и сдулся обратно. Ишь ты, герой-любовник, не успел отогреться, а уже свои заиндевевшие шары подкатывать собрался.

Я кинул ему шерстяную полсть — что-то типа толстого пледа — подождал, пока наш голый гость станет гостем прикрытым, после чего спросил:

— Кто такой, откуда бежишь?

Гость кинул на меня хитрый взгляд:

— А ты кто?

— Боярин я. Осетровский Викентий Георгиевич.

Гость неожиданно насторожился:

— А у тебя, боярин, жены, случайно, нет?

— Нет, — несколько растерялся я.

— А сестры?

— Тоже нет.

— А… а ты тогда точно боярин?

Нет, понятно, что боярин без жены и сестры, с учетом здешней многодетности — это большая редкость, но…

— А не обнаглел ли ты, часом? Сейчас выгоню тебя обратно…

Мимо кареты, судя по топоту, проскакало несколько всадников. Примерно в ту сторону, куда направлялся и наш наглый гость. Вернее, как уже понятно — оттуда, откуда она бежал.

— …как раз вон к тебя ребятам, у которых, я так понимаю… кто у них есть? Жены или сестры?

— Дочка, — опустил голову половой агрессор, — Ржевский я. Дворянин Александр Ржевский.

Я чуть не поперхнулся. Ржевский? Поручик Ржевский? Тот самый герой анекдотов, что ли? Хотя здесь звание поручика вроде бы еще не в моде, да и не похож он на Павла Деревянко, ну, того, что играл этого поручика в той дурацкой комедии… С этой острой бородкой он больше на царя Ивана Васильевича похож, того, что меняет конфессию… тьфу, профессию.

Предположительно поручик понял мое замешательство несколько по-своему:

— Нет, тем самым Ржевским я родня дальняя. Побочная ветвь, псковская, от князя Ярослава Владимировича идем, но его младшего сына. Ни Источника, ни земель, ничего.

Хм. Кто там плакался, что дворяне по улицам не бегают? Вот тебе пожалуйста — цельный поручик Ржевский пробегал, пойманный на чьей-то там дочке. Чуть не пойманный. Дворянин? Дворянин. Ушлый? Ушлый. Так почему бы и не взять его к себе на службу?

— Не хочешь ли ко мне на службу, поручик…

Тьфу ты! Ну какой еще поручик?!

— Выручил ты меня, Викентий Георгиевич, так что для тебя кем хочешь стану, хоть поручиком, хоть лебедем, хоть кем… — он на секунду задумался, — Хоть кем, кроме рака. Этим — нет.

Блин, ну в точности поручик Ржевский! С его страстью к женщинам, вину и пошлостям. Интересно, пьет ли он шампанское как настоящий гусар? И есть ли оно сейчас вообще на Руси?

— Алексашка, ты как к шампанскому относишься?

Ржевский осторожно отодвинулся от меня:

— Я к шампанским вообще не отношусь. Кто это такие вообще?

— Это вино такое. Игристое, французское, провинции Шампань.

— Нет, вино я не люблю. Кислое оно и никакого толку. Я б лучше медовухи выпил бочоночек… то есть чарочку…

Аглашка, давно уже давившаяся от смеха в углу кареты, все же не выдержала и заржала.

— Только запомни, поручик…

Тьфу, привязалось. Ладно, быть ему поручиком, вроде бы на Руси так порученцев называют, то есть, по сути он им и будет.

— …если кто-то из моих женщин, девушек… да хоть девочек на тебя пожалуется…

— На меня еще никто не жаловался!

— …или тебя поймаю лично я…

— Меня еще никто не… то есть, да, понял, Викентий Георгиевич. Не беспокойся, волк возле логова не охотится!

— Ну, смотри у меня… волк кроватный.

* * *

Потом, после того, как я приехал к дому и дал указание слугам разместить нового сотрудника, а также одеть и накормить… Слуги, понятное дело, не остались от Сисеевых, наняты временно на Москве. Поначалу я переживал, что Морозовы или кто-нибудь еще из бояр, может запугивать людей, чтобы не шли ко мне в услужение, но потом понял — а Клава мои рассуждения подтвердила — что для бояр ТАКИЕ пакости — слишком мелко. Все равно, что под дверь нагадить. Так что слуги мои — в безопасности. А вот если на терем нападут и они встанут на мою защиту — тогда будут законными целями.

Голос, когда я привел Ржевского, поинтересовалась — как мне показалось, с затаенной надеждой — гость ли это. В смысле — можно ли хотя бы его убить. Терпи, Голос, понимаю, ты тут привыкла в тишине и спокойствии, уже сто лет прожила, но теперь ты со мной связалась, скучно не будет. Тихо — уж точно.

О чем-то я хотел рассказать… Хм. О чем? А, ну да.

После того, как я привел в дом «поручика», у меня проснулась запоздалая паранойя. А не слишком ли я доверчиво впустил в свой дом неизвестно кого? И нет, я не того боюсь, что он окажется половым террористом и испортит мне тут всех, от Аглашки до Голоса — с моими девочками как свяжешься, так и развяжешься… если сможешь развязаться… Нет, дело в другом — не подстава ли это? Уж больно подозрительно выглядит: мне нужен дворянин для разновсяческих поручений — и тут прямо на улице я встречаю такого дворянина. Не подсунули ли мне шпиона? Нет, я, конечно, понимаю, что вероятность того, что я поеду именно по этой улице и захочу взять к себе в карету голого бегуна — исчезающее мала, но… Приходилось мне читать книги, где умные люди ухитрялись предусмотреть ВСЕ вероятности. Может, вне зависимости от того, где я проеду, меня ждал бы вот такой Ржевский?

Как его проверить, если отдела внутренней безопасности у меня, как не было, так и нет? Самолично его допросить, под Повелением? Выход, но… не выход. С тем же успехом мне могли подсунуть шпиона под видом одного из слуг. А всех проверять я задолбусь, да и времени нет, с этой внезапной подготовкой к званому пиру…

Так. Стоп. У меня же есть еще один человек со способностью к Повелению. Клава! Она же княжеская дочка!

* * *

— Нет у меня способности к Повелению, Викеша. У меня же доступа к Источнику нет.

Да. Облом. Я и забыл, что Повеление открывается только у того, кто к Источнику подключен. К отцовскому Источнику Клава доступа изначально не имела, а к моему… А к моему я ее подключить не могу, она в мой могучий род не входит.

Я посмотрел на мою пухляшку. Клава сидела за столом в круглых очках, до невозможности миленькая. Эти пухлые щечки! Нет, никаких эротических фантазий, просто констатация факта.

Так. О чем это я? Была сейчас какая-то важная мысль…

Клава, решив, видимо, что помочь мне не сможет, печально вздохнула и вернулась к своей книге, которую читала перед тем, как я ворвался в ее кабинет. Какой-то солидный том в кожаном переплете, один из тех, что лежат стопкой на ее столе. Умная девочка… правда, если быть честным, перед моим приходом она читала другое, для отдыха, видимо, вон ту тоненькую, подозрительно знакомую книжечку… Ба, да это же «Повесть о бесноватой жене Соломонии»! Шалунишка Клава, это же целый эротический триллер!

Так. Стоп. А это идея!

Нет, не триллер. Жене!

— Если бы ты стала моей женой — я бы мог дать тебе доступ к Источнику… — медленно проговорил я, пытаясь не потерять мысль.

Клава чуточку побледнела:

— Викеша, ты же не хотел… я же не хочу… мы же говорили…

— …но женой моей ты быть не хочешь… — я рассуждал вслух, не очень вслушиваясь в то, что она там шепчет.

— Не хочу, — отчаянно закивала Клава.

Я достал нож.

Клава осторожно отступила назад.

— Викеша… Если ты так сильно хочешь, то… Может, ты к своей тете сходишь? Она женщина взрослая опытная. А я девушка молодая, неумелая, тебе не понравится!

О чем она говорит вообще… тьфу ты!

— Клава! Ты что вообще подумала?!

— Ну…

— Братство я тебе предлагаю! Смешать кровь, стать братом и сестрой по крови! Ты тогда станешь моей родственницей и я смогу передать тебе доступ к Источнику!

Клава села:

— Ты меня напугал. Я решила, что ты с ума сошел. А нож зачем?

— Ладонь разрезать.

— А… а можно просто крестами обменяться? Будем крестовыми братом и сестрой.

Хм. Ну, можно и так. Я спрятал нож.

— Попробуем. Если не сработает — тогда кровь.

Как только узкий шелковый шнурок с изящным крестиком лег мне на шею… Нет, меня не пронзила молния, не ударил разряд тока, не потемнело в глазах. Никаких спецэффектов. Просто я неожиданно понял, что в моем роду только что прибавился новый член. Которому я могу дать доступ к Источнику.

Что я и сделал.

Как оказалось, для этого не надо пафосных заявлений или еще чего-то. Достаточно только моего желания.

— Источник… — прошептала Клава и ее глаза расширились чуть ли не больше очков, — Я чувствую Источник… Спасибо, Викеша!

Она в порыве чувств бросилась мне на шею и совершенно по-сестрински чмокнула меня в губы.

— Кхм, — произнесли у меня за спиной.

Я повернулся. Да, с все еще висящей у меня на шее счастливой Клавой.

— Аглашенька, это не то, что ты подумала!

Глава 7

Аглашка подняла свою соболиную бровь. Правую.

— То есть, Клава вовсе не благодарит тебя за то, что ты сделал ее своей крестовой сестрой и дал доступ к Источнику? Виешенька, у меня к тебе вопросики!

— Э… — я поначалу завис, пытаясь понять, как она смогла так точно определить, что тут у нас происходит. А потом понял, — И давно ты тут стоишь?

— С того мгновения, в котором ты с ножом в руке принуждаешь бедную девочку.

— Я сопротивлялась! — пискнула из-за моей спины Клава. Или хихикнула. Судя по очень-очень серьезному лицу, которое я увидел, когда оглянулся — хихикнула.

— Слышала я, как ты сопротивлялась! Предлагала моему Викешеньке сходить к тетке! Почему не ко мне?! Я, по-твоему, что — тоже неумелая? Да я такое умею!!!

Какое?!

— Какое? — с интересом спросила Клава.

— Такое! — Аглашка показала язык. То ли дразнясь, то ли намекая на что-то… — Только тебе такое знать еще рано, «молодая и неумелая девушка»! Пойдем, Викешенька!

И меня схватили за руку и потащили. Куда-то.

На пороге спальни я остановился и уперся.

— Аглашенька, ты… что?

— Внутрь! — меня с недевичьей силой втолкнули внутрь и закрыли дверь изнутри на засов. После чего Аглашка…

Разрыдалась.

Я подпрыгнул, как ужаленный:

— Что… что… что случилось, Аглашенька?

Она уткнула нос мне в грудь и зарыдала по-новой. Я гладил мою девушку по острым лопаткам, не понимая, что случилось, но чувствуя острую боль в груди — Аглаша плачет.

— Клава тебе правду сказала!!! — прогундосила она где-то между моим четвертым и пятым ребром.

— Какую правду? — насторожился я. Потому что Клава, вроде бы, ничего такого не говорила. В смысле — ничего такого, из-за чего стоит плакать. Вроде бы.

— Я — неумелая! — и слезы опять полились рекой.

Ну вот и что с ней делать? Нет, я знаю, что нужно делать с девушкой! У меня были девушки… а, ну да, я ведь уже признался, что не было… Но все равно — человек, у которого был доступ в Интернет, не может не иметь представления о том, что делают мужчины с женщинами, когда остаются наедине. Но познания эти — чисто теоретические.

Так. Это что получается — я тоже неумелый?

— Я не знаю, — продолжала каяться Аглашка, — как ублажить мужчину Я бесполезнаяааа!!!

— Аглаша, — строго сказал я, — ты что, считаешь, что нужна мне только для ублажения?

Скоморошка замерла. Задумалась.

— Ну… — наконец, решила она, — Для этого ведь тоже.

— Я тебя научу, — твердо пообещал я. Между прочим, обучение у нас потихонечку идет и без того, и Аглашка потихонечку раскрепощается…

Ну вот. Опять рыдания. Что опять не так?

— Я боюууусь!

Снова-здорово. Можно подумать, я не боюсь… в смысле, я готов терпеть и ждать, пока она достаточно доверится мне. И откроется. И отдастся… своим чувствам.

— Не бойся. Я всегда буду с тобой. Особенно в тот момент, когда ты перестанешь бояться.

Аглашка, наконец, подняла глаза и посмотрела на меня снизу вверх:

— Правда?

— Конечно. Я бы не хотел, чтобы в тот момент, когда ты перестанешь бояться, ты была с кем-то другим.

— Дурак, — меня ударили кулачком в грудь, — Викешенька…

— Что?

— Ты меня по спине гладишь.

— Ну да.

— Это уже не спина.

— Ой.

— Не убирай.

* * *

Казалось бы, что может быть сложного в том, чтобы собрать званый пир? Ответ — всё.

Во-первых — деньги. Нет, деньги у меня еще есть, и после пира они не покажут дно. Дно не покажут, но… Скажем так — придется переходить в режим экономии. Ведь других поступлений у меня пока нет и, до появления вотчины, источников доходов у меня и не появится. Правда, есть один вариантик…

У каждого боярского рода есть своя казна и своя сокровищница. Ну… у каждого, кроме Осетровских. Их казна разграблена давным-давно. Но! Сисеевы ведь тоже были боярами. И у них тоже была казна.

Смекаете?

А, вы уже подумали, что где-то здесь, в тереме, спрятаны сундуки с золотом и бриллиантами, да? И сейчас я свисну, и Голос расскажет мне, где они стоят… ага, щас. Сундуков здесь нет, просто потому, что этот терем — не вотчина Сисеевых. Их вотчина вообще на Волге, на севере, под Ярославлем. А здесь у них — так, загородный дом типа. И деньги, которые здесь спрятаны, вовсе не поражают суммой.

Да, деньги здесь есть. Где-то. «Где-то» — это потому что я не знаю, где именно. А Голос наотрез отказывается это говорить! Она мне вообще не подчиняется, у нас с ней взаимоотношения — на уровне соседей по общаге. Кто захочет — тот поможет другому. А не захочет… Получится как у нас с Голосом. Нет, она согласна с тем, что царь передал мне терем и все имущество в нем. Сопротивляться этому она не будет. Но и слушаться меня или как-то помогать — нет-нет-нет. Хотя бы согласилась не убивать меня и моих гостей — уже большой плюс.

Самое главное — она честно ответила, что в тереме есть казна. И согласилась, что я могу ею пользоваться, ведь казна — это тоже имущество. А вот говорить, где эта самая казна — не говорит! Просто игнорит все вопросы на эту тему, притворяясь глухой. То ли считает, что такие вопросы выходят за рамки ее компетенции, то ли просто глумится. По ее безэмоциональному голосу фиг поймешь!

Ладно, с деньгами пока ситуация не критична. А вот с остальным…

Во-вторых — сам пир. Сами понимаете, шведским столом тут не обойдешься, нужен богатый ассортимент блюд. Да еще и не простых. Потому что — что главное для боярина? Нет, не борода и эта высокая шапка. И даже не Источник. Главное для боярина — это понты. Если уже взялся угощать людей — будь готов удивить их блюдами. Иначе пацаны не поймут, скажут — треш какое-то подсунул.

Казалось бы — ты, мать его, пришел сюда из будущего, за прошедшие почти четыреста лет столько блюд придумали, ты что, не найдешь чем удивить каких-то там бояр?! А теперь попробуйте всерьез подумать — чем ты их удивишь? Фастфудом? Пиццей и суши? Пицца на Руси и своя есть, пироги-ветошники называется. А суши…

На дворе — семнадцатый век, здесь к непривычным вещам относятся с подозрением, и какие-то непонятные комочки риса с огурцами и рыбой есть не будут. Это не говоря уж о нори и соевом соусе, вернее, их полном отсутствии. Блин, да здесь для половины известных мне блюд просто нет ингредиентов! А вторая половина здесь известна и без меня! Вот как тут меню составлять?

Кстати, о высоких шапках. Называются они — горлатные, потому что делают их из самого нежного меха, того, что у куниц и соболей на горле. У бояр она — как фуражка у генерала. То есть — можно и без нее, но это неправильно. А раз я теперь боярин… Да, мне такая шапочка тоже край как нужна. Кстати, в гардеробе у Сисеевых такая шапка есть. И даже мне в пору. Вот только за сто лет какая-то меховая моль проела приличную плешь прямо в центре надо лбом. В такой траченной «фуражке» на люди не выйдешь.

Тоже проблема, кстати.

И в-третьих — части бояр передаст приглашения от моего имени Ржевский. Но для особо важных гостей приглашения должен доставить лично я. А проблема в том, что особо важные гости меня знают как Викешку-приказного…

* * *

Князь Дашков, набычась, смотрел на меня, изредка пофыркивая через ноздри, как разъяренный бык. Даже глаза медленно наливались кровью, как у тех самых быков в мультяшках.

— Ты?! Меня?!

На его лбу запульсировали красные крестики гнева.

— Зовешь?! К себе?!

Глаза вспыхнули яростными языками пламени. Дашков набрал воздуха в грудь и заорал:

— МЯАААУУУ!!!

Я подскочил на кровати, тяжело дыша. Господи, приснится же такое! Нет, разговор с Дашковым был тяжелым, но все же не таким. Однако мой мозг, похоже, все эти разговоры и приглашения не выдержал и переварил их вот в такой кошмар. Этот еще более или менее приличный. А вот если вспомнить тот, где была Марфа Васильевна…

— Мяаааау!!!

Да что тебя!

Я посмотрел на пол. Там сидел наш кот Мартин, недовольно глядящий на меня, как будто я ему денег должен. Чего он разорался?

— Чего тебе? — спросил я у кота, как будто тот мог ответить.

Мартин лизнул лапу и посмотрел на меня:

— Спросить тебя хочу.

Глава 8

Я подскочил на кровати еще раз. Нет, Мартин, конечно, кошак себе на уме — как и все кошки, в принципе — но до сих пор говорить не умел. Ну или хорошо это умение скрывал.

Впрочем, сон с меня слетел окончательно и я сообразил, наконец, что обращался ко мне не Мартин, хотя бы потому, что голос был женским.

— Что случилось, Голос?

— Люди, которые вошли в терем — твои гости?

Что еще за люди?

— Что еще за люди?

— Два человека, вошедших через окно поварни.

Так. Люди, которые входят через окна — гостями определенно не являются. По крайней мере — добрыми гостями. Хотя — возможны варианты… Может, это какие-нибудь ухажеры нашей поварихи… Я вспомнил повариху — огромную женщину, величиной с медведицу и примерно такой же доброты. Нее… Двое с такой не справятся.

— Это гости или нет? — нетерпеливо повторила вопрос Голос.

— Нет, — ответил я.

И поторопился. Очень сильно поторопился.

Откуда-то… ну да, со стороны кухни раздались два истошных вопля. Быстро оборвавшихся.

— Что ты с ними сделала?

— Убила.

Да едрит твою через Мадрид!

— Зачем? — спросил я, успев одеться и пробегая по коридорам в сторону происшествия.

— Они не были твоими гостями. Ты сам сказал.

По спине пробежал легкий холодок. Я как-то уже привык, что живу в тереме, в котором обитает что-то типа призрака. Ну обитает и обитает, иногда разговаривает. Такая себе древнерусская Алиса. А тут вдруг выясняется, что эта «Алиса» — существо, мягко говоря, недружелюбное и людей не любящее. Получается, что все, ВСЕ, кто сейчас живет в тереме Сисеевых — живет только потому, что я назвал их своими гостями. И кто его знает, когда и что щелкнет в голове — или чем там она думает — у Голос, и не решит ли она, что статус моего гостя больше не является причиной для того, чтобы никого не убивать.

Неприятненько…

В кухню я примчался первым, но, судя по поднимавшемся в тереме гулу сонных, еле различимых голосов — скоро здесь соберутся все обитатели. Нет, кто-то их них мог, наверное, подумать «Да не, показалось» и заснуть обратно, но… На Руси настолько беспечные люди не выживают, так что, скорее, стоит ожидать появления здесь классической толпы из фильмов про Франкенштейна, с факелами и вилами.

Но это потом, а сейчас — осмотр места происшествия… Надо же — во мне включился подьячий Разбойного приказа. И на секунду промелькнуло сожаление, печаль по той интересной и захватывающей, а еще такой простой жизни. И чего меня в бояре вообще потянуло…

Отставить сожаления. Осмотр.

Два тела. Лежат не под окном, как я подсознательно представил, что, впрочем, и понятно: пока Голос меня разбудила, пока я проснулся, пока сообразил, чего она хочет от меня — «гости», которые явно не ночной дожор залезли устроить, двинулись дальше и лежали у самой двери в кухню.

Мужчины. Молодые. Лежат так, как будто… хм. Как будто их кто-то сильный и безжалостный схватил за горло и очень быстро задушил. После чего уронил на пол. По крайней мере, искаженные лица и руки, протянутые к шеям — одинаковы у обоих. Точно так же, как и отсутствие следов удушения.

Снова холодок на спине.

И в этот момент резко распахнулась дверь!

Я подпрыгнул, но, к счастью, это оказалась всего лишь огромная тетка с мощными ручищами. Описывая такие часто говорят «Как моя нога!», так вот — ноги у меня все же потоньше.

Как вы, наверное, уже догадались — это моя повариха. Здесь, где на кухне нужно ворочать огромные котлы, не менее огромные сковородки, туши свиней, а то и целых коров — хрупким женщинам, а-ля Юлия Высоцкая, не место.

Если вы подумали, что в руках у моего боевого мамонта, работающего поварихой, была какая-нибудь сковородка, скалка или там нож — вы сильно ошиблись. Вся посуда хранится, внезапно, на кухне, и спать с ней поварихе никакой надобности нет. Так что вооружилась она подсвечником, здоровенной металлической стойкой, почти что ломом — против которого, как известно, приемов нет — но при ее габаритах он выглядел как небольшая палочка.

Юлия — зовут ее так, да — яростно сверкнула глазами, глядя на валяющиеся на полу трупы — меня она явно не опознала — набрала воздуха в грудь…

— Кто это? — встал я с колена.

На лице поварихи появилось выражение «Это же моя реплика!», но она удержала ее, узнав хозяина. Протопала к телам, задумчиво потолкала одного из них ногой.

— Не знаю. Тати какие-то, обокрасть нас хотели.

Воры, говоришь… Я опять присел у тел.

Видели когда-нибудь такую стереотипную картинку вора? Как его изображают? Полумаска, полосатая куртка зэка — иногда и с номером — в одной руке связка отмычек, в другой — мешок с деньгами. Масок воры — по крайней мере, на Руси — не носят, их задача — пробраться в дом так, чтобы их не увидели, смысл тут в каких-то масках? Про полосатые костюмы я и вовсе молчу. Что остается? Отмычки и мешок. И если отмычки вор на Руси мог и не взять — если он надеется вскрыть замки ножом или вовсе владеет Отпирающим Словом — то мешок возьмет с собой всегда. В чем ему, иначе, краденое уносить? В карманах? Так нет их здесь еще, разве что — у меня. В общем, стереотипы не всегда врут и вор без мешка здесь — как подьячий без печати.

Как вы, наверное, уже поняли — у обоих жертв маньячки-Голос мешков с собой не было. И отмычек — тоже. Одежда — простая, такую многие носят, кафтаны со скромной вышивкой, из ткани темного цвета, нечто среднее между серым и коричневым… бурый, что ли? Такие же штаны, мягкие сапоги — могу поспорить, где-то неподалеку спрятаны шубы и валенки, в которых ходить по холодным улицам удобно, а лазать по чужим окнам — нет. На головах — невысокие колпаки, забавно напоминающие вязаную шапку с картинки все того же стереотипного вора. А что у нас за пазухой?

Интересненько…

— Нож? — выглянула через мое плечо Аглашка. На кухню сбежалась уже половина населения терема.

— Ага, нож…

Два блина, а не нож. Изогнутая рукоятка, короткая гарда, и клинок, узкий, обоюдоострый, кончик, как игла… Не нож это. Кинжал. Оружие, предназначенное для того, чтобы исподтишка воткнуть в ничего не подозревающего человека, чтобы лезвие не застряло в одежде, по здешней моде толстой и многослойной, и без помех вонзилось в тело, дойдя до сердца.

Оружие убийцы.

На Руси, кстати, кинжалы не очень популярны и встречаются редко. Просто потому, что в бою предпочитали ножи, как более универсальный предмет, а наемные убийцы на Руси семнадцатого века предпочитали яды. Как, впрочем и убийцы Европы.

Оригинально. Кто-то меня так терпеть не может, что подослал ко мне убийц. С одной стороны — ничего удивительного, я тут многим ноги оттоптал. А с другой стороны — убивать меня вот прям сейчас — глупо. Невыгодно. Во-первых, есть риск наткнуться на гнев царя. А если вы думаете, что вычислить заказчика невозможно — вы никогда не были подьячим Разбойного приказа. Даже сейчас, при беглом осмотре тел, я успел заметить несколько интересных моментов, потянув за которые, как за ниточки, можно вычислить, кто это такие, а там и узнать, кто их нанял. Во-вторых же — если меня убить сейчас, то убивший ничего не получит. Где спрятан Изумрудный Венец — он не найдет, куда делся Тувалкаин — не узнает, мой Источник, который так был всем позарез нужен… Впрочем, есть подозрение, что Источник как раз станет ценнее после моей смерти — он не будет никому принадлежать. Но, опять-таки — где он, у мертвого меня узнать будет нельзя.

Хм. Не может же быть…

Единственная причина подсылать ко мне убийц, которая вот так, навскидку, приходит в голову — если убить меня, то не надо будет приходить ко мне на званый пир. Но это же глупо! Если ты прям не хочешь ко мне приходить — просто не приходи! Такой отказ твоего лица не уронит, только мое, мол, к этому выскочке приличные люди не ходят. Я до сих пор не уверен, что хоть кто-то придет, ведь…

Стоп.

Я не уверен, что хоть кто-то придет. Придет ко мне на званый пир. Ко мне. В мой терем. В бывший терем Сисеевых. В терем, известный тем, что в нем обитает что-то, убивающее людей.

Думаете, при таком раскладе точно никто не придет?

Наоборот.

Придут — все!

Ведь отказавшись от моего приглашения ты, тем самым, дашь возможность заподозрить тебя в трусости!

Получается… Получается, кто-то ОЧЕНЬ не хочет ко мне приходить.

Глава 9

Аккуратно смазываем бровь клеем… и, не менее аккуратно… приклеиваем поверх нее…

Другую бровь.

Не, ну а что? Женщинам можно выщипывать брови и рисовать поверх них другие — чем я хуже? А если серьезно, мои настоящие брови, узкие, черные, не подходят к облику, который я выбрал для вылазки в Москву.

Из овального, немного темноватого, зеркала на меня смотрел мужчина в возрасте, годков так сорока пяти. Короткий ежик седоватых волос, нос крючком, как у филина, рассыпь морщин, чуть набрякшие мешки под глазами, кустистые брови… Одна. Бровь.

Надо пройтись по знакомым людям, из тех людей, которых глупые чистоплюи презрительно называют «стукачами». Надо выяснить, кто ж это такие интересные ребята залезли давеча ко мне в дом. Надо узнать, кому ж я так поперек горла встал, что даже царский гнев этому торопыге не страшен. Надо, надо, надо… А больше всего надо выйти из терема неопознанным. Потому что если за ним не следят — я готов съесть собственнуюшляпу, а жевать меховой колпак, я вам скажу, удовольствия мало. И поэтому, чтобы не попасть прямиком в добрые лапки убийц — нужно сменить масть. Для чего я уже наложил грим, нацепил меховой кафтан небогатого купца с южных окраин Руси, Ржевский для этого мне даже сапоги на рынке нашел, тачанные на брянский манер. Осталось только вторую бровь приклеить и…

Всё!

Хотя, нет, последний штрих.

Я дотронулся до уголка глаза, произнес Четкое Слово — и на лицо в зеркале как будто фильтр наложили, исчезли легкие шероховатости, неаккуратные мазки грима, неровно прорисованные морщины.

Вот. Теперь всё. Теперь я — четкий пацанчик. Можно выходить в город.

— Викентий Тимофеевич, — в дверь кабинета заглянул Ржевский, — к вам человек пришел.

Я взвыл. Мысленно. Какой еще, посреди ночи, человек?! Ну ладно — посреди утра, один блин — накой он мне сдался?!

— Старик. Говорит — знаток часового ремесла…

Мать его за ногу. С одной стороны — плюнуть и отправиться по делам, но с другой — что-то мне подсказывает, что часовых дел мастер мне очень даже может пригодиться. Сказать, чтобы подождал…? Блин, теперь уже самому интересно, кто это пришел и зачем…

Я взвыл еще раз и начал снимать грим обратно.

* * *

Мда. Вот это старик. Древний, похоже, как сам Боян, скрючившийся чуть ли не в три погибели, стоит, опираясь узловатыми пальцами на длинный, такой же старый, как и его хозяин, посох, длинная седая борода чуть не касается пола.

— Часовщик, говоришь? — спросил я, откинувшись в кресле. Нет, не потому, что я такая чванливая свинья, заставляю стоять старика, когда сам сижу. Традиции здесь такие — тот, кто выше по положению, тот сидит, а тот, кто ниже, тот стоит, и хорошо еще, если не на коленях.

— Часовщик, — а голос, надо признать, у старика, совсем не дребезжащий от дряхлости, как можно было бы ожидать, вполне себе звучный. То ли он на досуге подрабатывает пением, то ли… Ну ладно, если на нем такой же грим, как — эх… — полчаса назад был на мне, то Клава его выведет на чистую воду.

— А зачем ты мне? У меня и часов-то нет.

— Будут, — уверенно качнул бородой старик.

— А зачем они мне?

Жизнь здесь вполне себе неторопливая, народу для отсчета времени солнышка хватает, нет никакой нужды на часы смотреть… да и нет здесь часов, которые можно с собой носить, ни наручных, ни карманных. Самые миниатюрные — это часы в виде башни, с гирями и маятником. Чтобы их с собой носить — еще два носильщика нужны.

Хм.

Я задумчиво посмотрел на уверенно глядящего на меня старика. Что главное для боярина? Правильно — понты. А что такое понты? То, что у тебя есть, а у других нет. Надо и мне уровень понта поднять…

— А сможешь ли ты, часовщик, часы сделать, чтобы их в кармане можно было носить?

Ты смотри — даже глазом не моргнул.

— Смогу, — твердо качнул бородой часовщик.

— Ну, тогда это проверкой для тебя будет. Сделаешь — возьму к себе на службу.

А не сделает… да и фиг с ним.

* * *

— Клава, ты обещала!

Нет, ну правда, тут есть повод разозлиться. Моя пухляшка, моя, между прочим, кровная сестренка уверила своего братика, что проверит всех наших слуг — и особенно Ржевского, насчет которого у меня подозрения еще не угасли — с помощью боярского Повеления на предмет возможного предательства и членовредительства… вернее… там какое-то другое слово должно быть… ну, когда во вред своему хозяину действуют… не помню… да и фиг с ним! Дело не в филологии! А в том, что, когда я пришел к Клаве, попросить, чтобы она опросила старого часовщика, выяснилось, что она ни слуг, ни Ржевского даже и не думала опрашивать!

— Ну как так-то?!

Клава задумчиво посмотрела на меня поверх очков, отложила перо, которым вырисовывала на листе бумаги какую-то сложную схему.

— Викеша, скажи, вот ты боярин?

Я вздохнул. Что-то я начинаю в этом сомневаться. Тут все как-то без меня все решают.

— Ну, вроде как боярин.

— У тебя есть Повеление?

— Есть.

— Как ты думаешь, те, кто могут отправить к тебе в дом подсыла — знают, что ты боярин и у тебя есть Повеление?

— Ну… да.

Кажется, я понимаю, куда Клава клонит…

— А теперь скажи — отправили бы они подсыла, если бы его можно было бы разоблачить, просто спросив: «Уж не человек ли ты Морозовых?»?

— Ну… нет.

— Значит, нужно задавать не простые вопросы. А такие, на которых можно понять — есть ли на человеке чужое Повеление или нет.

— Согласен. А какие это должны быть вопросы?

— А этого я еще не придумала. Потому что один торопыга меня отвлекает.

Наверное, я выглядел обиженным, потому что Клава выскользнула из-за стола и обняла сбоку, прижавшись к моему плечу:

— Ты самый лучший, братик! И я хочу тебе помочь! Но я хочу помочь — хорошо. Не дуйся.

И меня чмокнули в ухо. Так замечательно чмокнули, что в нем звенело даже тогда, когда я выходил из дома. Между прочим, с уже наложенным по второму разу гримом.

Я глянул искоса за спину… ну, что я говорил? Казалось бы — почти безлюдная дорога проходит мимо бывшего терема Сисеевых, но, стоило мне отойти от него, как позади тут же нарисовался «случайный» прохожий. Интересно, это каждого моего слугу так пасут или я в своем новом облике чем-то все же вызвал подозрения? Впрочем, опознать меня не должны, а этого хвоста я по дороге стряхну. Подьячий я Разбойного Приказа или девочка-гимназистка?

* * *

Николка-Переплут сидел за столом в углу корчмы, задумчиво глядя на пустую столешницу. Наверное, ждал, пока перед ним чудесным образом не появится чарка медовухи. И что бы вы думали? Она таки появилась!

Переплут озадаченно посмотрел на это чудо, потом поднял взгляд и уставился на дружелюбно улыбающегося меня. Поначалу — с недоумением, а потом в его глазах засветилось узнавание.

— Приказный?

Вот за это я и ценил этого человечка. За острый глаз, тонкий слух и хорошую память. Кто его знает, чем Переплут зарабатывал на жизнь и на чарку медовухи, казалось, он постоянно отирается в корчме, не в этой, так в другой, но этот невысокий, невзрачный, какой-то вытертый мужичок знал, пожалуй, всё. Нет, не все, что происходило в Москве — пусть здесь она и гораздо меньше, чем в двадцать первом веке, но все равно один человек всю ее обхватить не мог — но все новости, слухи и сплетни Гостиного Двора и окрестностей он всегда знал в таких подробностях, как будто лично участвовал во всех местных событиях, от драки двух ямщиков, до супружеской измены княгини Губастой.

— А говорили, что тебя больше нет…

— Врут.

— А еще говорили, что ты не один боярский род разгневал.

— Тоже врут.

— И еще сказывают, что ты княжескую дочку похитил.

— А вот это… тоже врут.

Как бы не тот человек Переплут, чтобы с ним откровенничать. С той же охотой, с которой он продаст информацию ТЕБЕ, он продаст ее и про ТЕБЯ.

— Так ты, значит…

— Да, все так же по следу хожу.

Переплут задумчиво посмотрел на меня, погрел чашку медовухи в руках, опять посмотрел на меня. Я чуть приподнял свою чарку и, не торопясь, осушил ее до дна.

У каждого профессионала есть своя маленькая причуда. Вот Переплут, например, никогда не начинал разговор, если ему не поставят чарку — и если ты не выпьешь с ним.

Ух, хороша медовушка, даже в голове зашумело! Впрочем, медвяный хмель — он весел и недолго.

— Что узнать хочешь, приказный?

— Два человека. Молодые, внешности…

Я описал своих ночных «гостей». Тех самых, которых Мурин еще по темноте оттащил в лесок за теремом, а там прочитал свое Земляное Слово — и ненужные тела утонули в промерзшей почве, как в воде. Точную глубину я не назову, но за десяток метров Мурин ручается.

— По некоторым признакам — татары.

По каким признакам? Ну… по некоторым. Я брезгливостью не страдаю и тела осматривал тщательно. Не евреи же, в конце концов.

— Не татары, — чуть покачал головой Переплут, — Не татары они.

Так. А вот это уже хороший признак. Мой источник определенно их знает.

В голове сама собой родилась довольно глупая шутка: «Что общего у бояр и у уголовного розыска? И тем и другим нужны источники».

— Они — турки.

Оп-па. Неожиданно. Нет, конечно, на типовых татар они не походили, но чтобы турки…

— Приехали две недели назад, жили на постоялом дворе Андрея-Переселенца…

Знаю такой. Недешевое место, для солидных людей.

— …хмельного не пили, женщин не водили, из покоев выходили редко…

Хм. Подозрительно. Может…

— … в содомском грехе не замечены…

А, ну ладно.

— …в гости к ним никто не приходил…

Ну еще бы. Если эта парочка — наемные убийцы, то нужно быть редкостным дураком, чтобы приносить заказы им на дом. Хотя — странно, странно… Две недели назад я только-только подъезжал к Москве и никто не знал, что я буду здесь. А ведь их нужно еще и вызвать из Турции, что, между прочим, путь не близкий. Какой отсюда вывод? Не на меня их в Москву пригласили, я — так, временная подработка. А вот на кого… и, самое главное — кто?

— …что с кем-то общались — тоже не замечено… — продолжал свой негромкий рассказ Переплут.

— Погоди-ка, Николка, — перебил я его, ухватив за хвост промелькнувшую было мысль. Пока не убежала, — У Андрея-Переселенца, говоришь, жили?

— Ну да, — судя по хитро блеснувшим глазкам, Переплут прекрасно понял, что мне нужно и просто тянул время, набивая себе цену.

— А Андрей просто так к себе людей не возьмет — кто-то просил за них. Кто?

— Никто, — снова мелькнули искорки в глазах Переплута.

Я встал:

— Спаси тебя Бог, Николка, помог ты мне.

Я этими словами я подвинул к нему по столешнице серебряную монету. После чего двинулся к выходу из корчмы.

Можно подумать, что ответ «никто» — никуда и не ведет. И ошибиться. Этот ответ чуть ли не впрямую называл того, кто стоял — ладно, мог стоять — за покушением на меня.

Андрей-Переселенец, хозяин постоялого двора, приехал на Москву не так давно, из Польши, когда там в очередной раз начались гонения на православных. А иммигрантов не любят нигде, и Русь здесь исключением не является. Чтобы при таком жизненном пути не просто удачно устроиться, но еще и свое дело открыть — это нужно либо очень большое везение… Либо «крыша».

«Кровельными работами» на постоялом дворе Переселенца занимался Посольский Приказ. И если за турок-убийц просил «никто» — значит, Андрей пустил их по прямому распоряжению главы Посольского Приказа.

Боярина Романова.

С которым я в жизни никогда не пересекался.

Может, я все же ошибаюсь? Вернее, немного преувеличиваю: поселиться по распоряжению Посольского Приказа турки могли — мало ли зачем Романовым могли понадобиться наемные убийцы — а вот заказ на меня они могли взять и со стороны…

Вот так размышляя, я бодренько двигался по московским улочкам, иногда, для ускорения пути, сворачивая в совсем уже узкие проулки. Переплут — это хорошо, но, как говорил мой покойный учитель сыска, дьяк Алексей, из одного колодца не черпай.

Солнышко светит, небо голубеет, от свежих срубов пахнет древесиной, снежок под ногами скрипит…

Невпопад.

Я прыгнул вперед и за моей спиной свистнула сталь сабли.

Глава 10

«— Не понимаю, как они догадались, что я под допингом?

— Потому что это ТРОЙНОЙ прыжок, дебил! И девять метров нужно было прыгать в три приема! А не сразу!!!»

Если я и не дотянул по длине прыжка до героя анекдота, то совсем чуть-чуть. Приземляясь, я развернулся и, рухнув на доски покрытой утоптанным снегом мостовой в стиле Супермена — на одно колено и кулаком в землю… я не специально выпендрился, случайно получилось — наконец увидел, кто ж там чуть было не сделал меня всадником без головы. И без коня.

Забористая была медовуха у Переплута, какая чушня в голову лезет…

Итак, нападающие. Четыре человека, длинные разноцветные меховые кафтаны, богато расшитые, шапки лисьего меха, у одного — с пером, на вид фазаньим — длинные усы, у двоих в руках — обнаженные сабли.

Не похожи они на грабителей. Но и меня в гриме опознать не могли. И уж тем более не могли сообразить, куда я отправлюсь. Потому что я это никому не говорил. И Переплут сдать меня не мог. Нет, мог, конечно, но не так быстро.

А четверка, тем временем, спокойно шагает на меня и, судя по деловому виду, настроена довершить начатое. А я как-то против, знаете ли…

— Вы меня с кем-то спутали, — произнес я, выпрямляясь и прикидывая, куда бежать в случае чего. В смысле — если меня все же как-то вычислили.

— С кем можно спутать боярина Осетровского? — произнес один из четверки, самый низкий и какой-то пронырливый на вид. Знакомый какой-то выговор… Да и рожа его мне чем-то знакома…

Так. Стоп. Осетровского?!

— Я — не он.

Пронырливый постучал себя по виску, на секунду став похож на негра из мема:

— Зоркое Слово, боярин. Тебя видно не только через глупую краску, но даже через Слово.

Блин. Блин-блин-блин. Вот откуда я его знаю! Это он пас меня возле дома!

Что, Викешенька, почувствовал себя самым умным? Решил, что обведешь всех вокруг пальца? А вот тебе огородный овощ, именуемый — хрен! Вот так тебя и вычислили, вот так тебя и выследили.

— Стоять!

Четверка, которой осталось до меня несколько шагов, на секунду замерла от неожиданности, а я рванул в сторону ближайшего переулка.

* * *

Все же медовуха бьет по мозгам, иначе я не знаю, почему, вместо того, чтобы врубить Быстрое Слово и исчезнуть в любом удобном направлении, я просто побежал бегом. И почему у меня в голове в этот момент крутился стишок из мемасика, который я повторял шепотом на бегу под топот сапог за спиной:

— Если гонится за вами слишком много человек…

Топ-топ-топ-топ.

— …расспросите их подробно, чем он огорчены… Какого лешего вам надо?!

Топ-топ-топ-топ. Вроде бы Пронырливый что-то выкрикнул про какую-то корову, но коров у меня нет.

— …постарайтесь всех утешить, дайте каждому совет… Идите в пень!

Топ-топ-топ-топ.

— …но снижать при этом скорость совершенно ни к чему!

Последовав этому полезному совету я, наоборот, наддал и оторвавшись посильнее, резко развернулся.

Хорошее место. Узкий промежуток между высокими бревенчатыми заборами двух домов. Никто особенно не ходит, судя по почти нетронутому снегу, поэтому никто не помешает мне взять пленных…

Будущие пленные, увидев мой маневр, притормозили и снова потянули сабли из ножен, куда, видимо, забросили их, чтобы удобнее было гнаться. Обнажили клинки и снова двинулись ко мне. Осторожно, видимо, подозревая какой-то подвох.

Правильно подозревая. Помните, я все время сетовал, что при мне нет пистолета? Я сделал выводы.

— Стоять!

Да, их четверо, а пистолет у меня один, соответственно, и выстрел — только один. Один выстрел — один труп. Но кому захочется оказаться этим трупом?

Четверка при виде огнестрела даже в лице не изменилась. Они быстро и как-то слаженно, как будто ежедневно тренировались, перестроились: один из них, самый здоровенный, отступил правее, второй, похудее — влево, за его спиной спрятался Проныра, а последний, высокий и худой, как шест, шагнул чуть назад.

— Эй, парень… — заговорил Проныра… откуда мне знаком его выговор? — Не горячись. Когда человек спешит, дьявол радуется…

— Ага, — сказал я. И выстрелил.

Во лбу Высокого образовался третий глаз, и он рухнул плашмя. А нечего шевелить губами, пока твой дружок мне зубы заговаривает. Не знаю, какое Слово ты читал, но навряд ли — благословение.

Двое, что стояли по краям, ринулись было ко мне… и замерли, глядя в дуло пистолета. Что? Разряженного? Ну да — один разряженный, второй — заряженный… Что я, дурак, с одним-единственным стволом ходить?

К сожалению, замерли они буквально на секунду. Сразу видно — профессионалы, не растерялись, потеряв одного, а тут же перестроились снова. Теперь двое спрятались за спиной Здоровенного, а тот, наклонив голову, попер на меня, как бык. Ладно… Еще двое остается.

Выстрел!

Пуля ударила в грудь Здоровенного…

И с визгом отрикошетила в сторону, щелкнув по забору.

Видимо, кираса под кафтаном, отрешенно подумал я, опустив пистолет. Возможно, еще и усиленная Защитным Словом. Что-то мне начинает казаться, что идея с заманиванием тренированных убийц в засаду, была не особо удачной… На меня движется этот танк… причем не танк, как машина, а танк, как в игрушках. Вон тот, верткий, видимо, ДД, Проныра… хил или баффер, а тот, подстреленный — дистанционник, наверное… Кстати, чего это я задумался? Не пора ли валить?

Липкое Сл… что?

На ногах у меня что-то звякнуло — какие-то… кандалы? Мои ноги сцепило блестящей стальной цепочкой и я не то, что прыгнуть на стену — шаг сделать не могу. Что это еще за Оковы войны? И… что мне теперь делать? Что-то я как-то не вижу выхода… Медовушка, до сих пор играющая в моей крови, не давала испугаться, но ситуация по-прежнему выглядела безвыходной. Через несколько секунд они дойдут до меня и порубают ломтями, как Георгий Победоносец — змея на памятнике…

Так. Стоп. Я же, мать его, боярин! У меня есть Повеление!

— Стоять! — я вложил в приказ всю свою убежденность в том, что он подействует.

И, видимо, ее у меня оказалось критически мало. Потому что, несмотря на то, что я не просто выкрикнул, а именно Повелел — никто из убийц даже не вздрогнул. Конечно — кто выпустит против боярина убийц, которых тот может остановить простым приказом? Нет, это, конечно, дает понять, что приказал им — тоже боярин, что несколько сужает круг подозреваемых, но… сильно ли мне это знание пригодится?

Пистолеты разряжены, оружия у меня нет, Повеление на них не действует, сбежать я не могу… самое время появиться кавалерии из-за холмов. Одна проблема — нет тут холмов. И никто не знает, где я. Я же умный, я никому это не сказал.

Здоровяк приблизился ко мне и медленно, картинно замахнулся саблей.

Вот так сейчас и окончится история Викентия, одного подьячего, одного боярина, посчитавшего себя самым умным. Сейчас меня убьют.

Зажмуриться, что ли…

Глава 11

А в следующее мгновенье пышные усы Танка вспыхивают ярким пламенем.

Да, я до сих пор не выучил то Огненное Слово, которым владеют мои две очаровательные гаубицы, Клава и Настя. У меня есть только мое, самое распространенное Огненное Слово, которое не сильнее горящей спички. Но, знаете, даже пламя спички, воткнутой в лицо, доставляет мало удовольствия.

— Курва!!! — заорал Танк, пластая воздух саблей и хлопая себя по лицу.

Поляки?!

Обдумать эту мысль я не успеваю, потому что падаю на землю. Нет, не порубленный на куски — я уклоняюсь от лопастей этого бешеного вертолета. В падении изо всех сил пробиваю двумя ногами ему в колено. Эти треклятые кандалы на моих ногах — откуда они вообще взялись?! — не дают сойти с места, но не приколотили ноги к земле, я могу пинаться и даже подпрыгнуть.

Хруст, поляк с совершенно уже нечленораздельным воплем падает на спину, как рушащаяся башня, открывая обзор своим товарищам. ДД взмахивает своей саблей…

Но я успеваю закончить Бодрое Слово. Да, убежать я не смогу, но на несколько секунд объективного времени я стану очень быстрым. Мне должно хватить. Должно!

Взгляд ДД, не обнаружившего меня стоящим, медленно-медленно опускается вниз. Туда, где я, уже перевернувшись на живот, втыкаю нож в горло Танка. Магия, мать ее, волшебные слова, пистолеты, сабли, а как до дела доходит — никуда без обычного ножичка…

Минус один.

У тренированности есть и свои минусы — ДД не успевает понять, что я просто-напросто не могу до него дотянуться, прибитый к месту кандалами, он подскакивает ближе, целится рубануть саблей мне по голове… Быстрый, чертяка, даже под Бодрым Словом еле-еле успеваю увернуться, вижу, как мимо моего взгляда медленно, как в слоу-мо, пролетает бритвенно-острый клинок, отточенный, отполированный, с узким долом… А следом клинок моего ножа, совершенно некрасивый, из потемневший стали, грубоватой ковки какого-нибудь кузнеца, входит под нижнюю челюсть моего противника.

Минус два.

Остается один, Проныра. Самый безобидный, но я далек от мысли, что член отряда профессиональных убийц может быть белым и пушистым. Сейчас Бодрое Слово закончится, я упаду в откате — и меня зарежет даже девочка-первоклассница.

Я отгоняю от внутреннего взгляда совершенно неуместное зрелище маленькой девочки с двумя огромными белыми бантами, в школьном платьице, белом фартучке, белых колготочках — и кривым кинжалом в руке. Смотрю на Проныру.

Далеко. Не достать.

— Пся крев! — хриплю ему в лицо, третью известную мне польскую фразу. Ну, после «Пса попьердолило» и «Бобр курва!».

Глаза Проныры расширяются, то ли в недоумении, то ли в гневе… А потом в его левый глаз влетает брошенный мною нож и понять их выражение становится совершенно невозможно.

Минус всё.

Я падаю на снег, тяжело дыша. Рядом со мной три трупа, четвертый в отдалении. Воняет кровью и паленым волосом. Сердце отчаянно колотится, никак не желаю успокаиваться. Руки дрожат так, как будто я играю на невидимом пианино… что, блин за дурацкое сравнение…

Нет, меня колбасит не потому, что я кого-то там убил — не первые и, боюсь, не последние. Не от вида трупов — во время службы в Разбойном Приказе я видел вещи и похуже, чем обгорелое лицо.

Сегодня я разминулся со смертью. Буквально чудом. Это, знаете ли, несколько выбивает из колеи. Нет, у меня бывало подобное и раньше, но раньше у меня всегда был либо какой-то план, либо все происходило слишком быстро, когда попросту не успеваешь испугаться, когда бояться некогда — нужно действовать. А сейчас, когда меня приковало к месту кандалами — я успел почувствовать мерзкий вкус бессилия перед лицом приближающейся гибели.

Мне не понравилось.

И, кстати, о кандалах — как их вообще снять? Мне как-то неохота стоять тут столбом, мало ли кто может здесь появиться. И хорошо, если случайный прохожий — даже самый предвзятый приказный не подумает, что это я коварно напал с одним ножом на четверых… ладно, еще и с двумя пистолетами… да нет, все равно в убийстве меня обвинить не смогут. А вот если придет заказчик, посмотреть, чего это его наемники так долго возятся…

Как будто отвечая моим мыслям, кандалы щелкнули и раскрылись, упав с ног.

* * *

— Амулет, — выдал свой вердикт мой часовщик, проведя узловатыми пальцами по полированной стали кандалов, — Наложены Слова, которые не дают отойти от места, где наложены на человека… ага, закрываются сами, достаточно приложить их к человеку… или просто бросить в него. Сами соскальзывают к ногам и закрываются.

Надо же, а я и не заметил, кто из банды поляков-парикмахеров… блин, каких еще парикмахеров, откуда это вдруг всплыло?… кто из них метнул в меня кандалы. Ловкие ребята… были. Чудом от них ушел. Чудом.

— Держаться не более четверти часа, потом раскрывают и спадают. Повторное использование — не ранее чем, через сутки. Польской работы.

Старик-часовщик Козьма, прозванием Первак, похоже, для меня — выгодное приобретение. Не только в часах разбирается… Хм.

— Откуда такие познания, Козьма? Ты же, вроде бы, часовщик, а не амулетчик?

— Каждый часовщик, Викентий Георгиевич, немного амулетчик. Как и каждый амулетчик — немного часовщик…

Я с подозрением посмотрел на него. Какие-то знакомые интонации промелькнули… Тувалкаин?! Да нет, не может быть… Тот категорически отказался служить мне, а этот сам пришел. Да и Козьма сильно постарше Тувалкаина, тот, даже с учетом заключения в подвалах Дома выглядел помоложе… да просто иначе выглядел! И все же, все же…

— Тувалкаин? — напрямую спросил я в спину повернувшегося к столу старика.

Тот обернулся. Да нет, точно — не похож.

— Каждый умелец на свете был бы горд носить имя первого кузнеца. Но я не могу сказать, что достоин его.

Ладно. Похоже, мне уже мерещится.

— Разреши заняться твоей задачей? — Козьма указал на рабочий стол, на котором в сложном, понятном только самому мастеру, порядке лежали инструменты и детали. Ах, да, я же поручил ему сделать мне карманные тиктакалки. Хотя, после того, что он показал с кандалами — можно брать его на службу, не глядя. Таких мастеров еще поискать и не найти.

— Да, занимайся. На досуге — посмотри еще вот это, что это и к чему полезно.

Я протянул старику-часовщику мешочек с амулетами, собранными мною с тел убитых поляков. Что с боя взято — то свято.

* * *

— Викешенька! — в мою комнату влетела Аглашка, — Ты жив?!

Странный вопрос. Интересно, какой ответ на него можно дать: «Да нет, помер третьего дня»?

— Ну да.

— Куда ты сейчас собираешься?

— В домашнее переоденусь и поесть пойду.

— Постой здесь, подожди меня, я пока за топором сбегаю.

— Хорошо… за каким топором?!

Аглашка подошла ко мне вплотную и посмотрела прямо в глаза:

— За тем, которым я сама твою дурную голову отрублю!!! Ты зачем из дома ушел? Да еще и без охраны?!

Я обнял мою скоморошку, погладил по коротко стриженной голове. Так и не обрастает…

— Так ведь нет у меня охраны.

— Ну, сидел бы тогда дома. Знаешь же, что тебя убить хотят, — всхлипнула она мне в грудь, — Я знаешь, как испугалась, когда узнала!

Меня заколотили по груди кулачками:

— Обещай, что больше так не будешь! Пусть… вон, Ржевский по твоим делам отправляется!

— Так он и так вечно мотается туда-сюда. Да и не понимает он ничего в расследованиях.

— Настю отправь!

— Ее мне жалко…

— А меня тебе не жалко?!

Ну вот, снова лупят…

— Я знаешь, как испугалась?! Мне же, если с тобой что-то случится — только одна дорога!

— В монастырь? — пошутил я.

— Дааа!!! А я туда не хочу!!!

Так. Шутка про «мужской» тут явно неуместна. Аглашка вполне серьезна.

Я наклонился и поцеловал ее в щечку:

— Ты…

В носик.

— Мне…

В губки.

— Очень…

В шейку.

— Дорога…

— Викешень…ах…ка…

Знаете, что называют «душой» на Руси? Ну, помимо собственно души. Ямочку под шеей, между ключицами. А знаете, у кого это — очень эрогенная зона?

— Вике… ах… шень… ах… ка…

В общем — меня простили.

* * *

Чем мне не нравятся здешние вилки… Да, собственно, говоря — всем. Глядя на них, понимаешь, почему этот столовый прибор так медленно входил в обиход. Два зуба, да еще и прямых, так что взять ею, к примеру, салат — нечего и пытаться, а если наколоть на нее что-то мягкое, типа, к примеру, котлеты — сразу соскользнет. Наверное, именно поэтому котлет на Руси и нет — нечем их есть.

Я покрутил в руках серебряную вилку с костяной рукояткой, найденную в закромах терема, оставшуюся от Сисеевых, и попросту отломил от жареной курицы, которую мне принесли на обед, ножку с румяной корочкой. Отломил — и задумался.

Точно помню, как царь государь пообещал мне, что я, мол, под его защитой и кто, мол, меня тронет, тот будет иметь дело лично с ним. И что? Как оказалось, царское слово на Руси — типа пиратского кодекса в «Пиратах Карибского моря»: «Просто свод указаний, а не жесткий закон». На него поклали болт на сорок восемь и уже два раза пытались меня убить.

Я поднес ножку ко рту.

Так. Стоп. Вообще-то то, что знаю о нашем царе, говорит о том, что он — кто угодно, но только не образец всепрощения и милосердия. Одно его прозвище, которое лучше не упоминать, чего стоит… И на его слова просто так не плюют. Что это означает? Что тот, кто на меня покушался — твердо уверен, что сможет замести следы. Нет, есть еще два варианта, но не тот, ни другой мне не нравятся — уж больное смертельным холодом от обоих тянет. А я сегодня уже со смертью столкнулся. Значит, рассмотрим пока самый безобидный вариант.

Я взмахнул ножкой, которую так и держал в руке, размышляя.

Меня пытались убить иностранцы. Сначала — турки, потом — поляки. Простые наемники, от которых к тому, кто пытался меня убить, не перейдешь. Но, если подумать… Кому проще всего найти иностранных убийц? Тому, наверное, кто по долгу службы постоянно общается с иностранцами. То бишь — служит в Посольском Приказе. Похоже, не зря, не зря у меня в голове при общении с Переплутом мелькнула мысль о боярине Романове, главе этого самого приказа. Но, блин! Я в жизни с Романовым не пересекался! С чего бы ему так усердно пытаться меня прикончить? Или все проще — он входит в какую-нибудь коалицию с теми, кто уже имеет желание меня убить? А если вдруг кто-то на него выйдет — всегда можно, хе-хе, отбояриться тем, что это не он, потому что лично он ко мне претензий не имеет и вообще — вы ошиблись. Будем честными — ради меня на дыбу боярина по одному подозрению не потащат.

Я посмотрел на зажатую в руке куриную ножку, как будто она могла мне что-то подсказать.

А что, если… В конце концов — я не на Диком Западе, где закон висит на поясе и если тебе охота разбираться с теми, кто хочет тебя убить, то сам и напрягайся. Я — на Руси, где есть власть и государство, есть Разбойный Приказ, который, вообще-то и должен искать преступников, в частности — убийц. Точно, отправлюсь завтра к Дашкову. Передам ему приглашение на званый пир, все же мы лично знакомы, так что отправлять к нему Ржевского — некомильфо. Да заодно пожалуюсь на то, что меня тут пытаются кинжалами зарезать, да саблями зарубить, как будто я не боярин, а какой-то купец. Бояр так не убивают, это некрасиво, родной, бояр положено…

Я замер с раскрытым ртом, в который почти-почти положил куриную ножку.

Бояр положено травить.

Я медленно-медленно, как гранату с выдернутой чекой, положил ножку обратно на блюдо. Хотя, могу поспорить, отравленное мясо не взрывается. А как вообще узнать, отравленное оно или нет?

— Голос, ты можешь сказать, не подсыпали ли в эту курицу яд?

Голос промолчала. То ли не знала, то ли не хотела говорить, ее логику иногда фиг поймешь. Я осторожно понюхал курицу. Ну… не гриль и не КФС, обычный запах жареной курицы. Вроде бы с чесноком… Говорят, какие-то яды пахнут чесноком… Блин, да чесноком не только яды пахнут! Чеснок, внезапно — тоже!

— Голос, а есть здесь какие-нибудь способы определить, отравлено блюдо или нет?

Смутно припоминаю, что есть такие. Рог единорога, камень безоара… Еще что-то… Не знаю, правда, где на Руси ловили единорогов и кто такие безоары.

— Есть, — получил я неожиданный ответ.

— А где?

— Да вон, перед тобой.

Я с сомнением посмотрел на курицу. На блюдо, на котором она лежала. Перевел взгляд на вилку…

— Она?

— Да. Это амулет, из зачарованного серебра. Если им коснуться отравленной еды — серебро почернеет.

— А рукоятка — из рога единорога? — почему-то спросил я, разглядывая желтоватую кость рукоятки, действительно, завитую, как тот самый рог.

— Единорогов не бывает, — занудно заявила Голос. И на этом замолчала.

Ну ладно. Попробуем. Я ткнул вилкой в ту самую подозрительную ножку. Никакой реакции. Ничего. Либо ножка не отравлена, либо Голос так своеобразно пошутила.

Я потыкал вилкой в саму курицу. Ничего. Ткнул в кусочки морковки и репы, лежавшие в отдельной миске. Ничего. Пошевелил ею ломти хлеба. Ноль. И, совсем уже расслабившись, поболтал вилкой в кружке с брусничным морсом.

Из морса вилка вышла черная, как деготь.

Глава 12

Первым моим желанием было швырнуть ни в чем не виноватую вилку с размаху в стену. Что это такое происходит, Господи Боже?!!

Господь не ответил, узор досок потолка тоже ни на какие мысли не наводил, а выбрасывать единственный известный мне — и доступный в данный момент — предмет, позволяющий определять яды… Учитывая, что кто-то, так до сих пор и оставшийся неизвестным, хочет меня убить и его трудно упрекнуть в отсутствии старания… Такую вилку надо таскать с собой на шее рядом с нательным крестом и есть только ею! Всё, от мяса до борща!

Я осознал, что сижу, злобно глядя в потолок и при этом обдумываю, можно ли съесть борщ вилкой. В своих размышлениях я уже прошел тот этап, когда выловил этой самой вилкой все кусочки мяса и овощей и, под Бодрым Словом, бодро пытаюсь выхлебать вилкой юшку…

Тьфу ты.

Я мысленно плюнул и рванул к двери, собираясь учинять сыск и расправу. В конце концов — я из Разбойного Приказа или из Хлебного? Неужели ж не смогу вычислить ту падлу, которая подмешала мне в морс какую-то отраву?! Тут мне невольно вспомнилось, что на латыни «mors» означает «смерть», хмыкнул… Вернулся к столу и забрал жбан с отравленным напитком с собой, вылив в него содержимое кружки. НЕ стоит его без присмотра бросать, по закону всемирно подлости, стоит мне выйти, как тут же примчится, к примеру, Ржевский, и разгоряченный, отхлебнет глоток-другой брусничной «смерти». А, хотя я и несколько подозреваю его в шпионаже на кого-то неизвестного, все же смерти этому бабнику не хочу. Даже несмотря на взгляды, которые он иногда бросает на тетю Анфию…

— Будь здоров, Викеша! — у самой двери я чуть не столкнулся с входящей ко мне Клавой.

— Будешь тут здоров…

— А что случилось? — тут же насторожилась она.

— Да вот, — показал я ей жбан, — отравить меня пытались.

Клава подняла крышку, заглянула внутрь, осторожно понюхала…

— Повариха? — спросила она.

Я тоже заглянул в жбан, но в нем плескался только морс и никаких улик, указывающих именно на Юлию, там не плавало. Как…?

— Потому что, — ответила Клава на невысказанный вопрос, — она единственная из наших слуг, братик Викешенька, кто находится под Повелением.

* * *

— Ты же мне сказал, проверить всех слуг, — поясняла она мне, пока мы поспешали в помещение, куда я приказал Ржевскому привести повариху, — просто так не спросишь, потому что им могли Повелеть отвечать на подобные вопросы ПРАВИЛЬНО, так, чтобы не вызывало подозрений…

Ну, по сути — да. Бояре живут в мире, где существуют Слова и Повеления, уже сотни лет и давно должны были отработать методики противодействия тем, кто под Повелением и методики противодействия тем, кто знает предыдущие методики.

— Так что я долго думала, вычисляла, прикидывала… И у меня получилось.

— Получилось — что?

— Получилось придумать набор из пяти вопросов. Хитрость в том, что простой человек на первые три ответит «нет», а тот, кто под Повелением на первые скажет «нет», а на третий — «да».

— А еще два вопроса зачем?

— Для верности.

— И что это за вопросы такие хитрые?

— А это, — Клава лукаво посмотрела на меня искоса и пунькнула меня в нос, — моя тайна. Не бойся, Викешенька, твоя сестричка всегда будет тебя охранять.

* * *

— Викентий Георгиевич! Да я же… Да у меня же… Никогда! Никаких непорядков! Всегда, всегда моя еда всем нравилась!

Ржевский, которому я про отраву не сказал, естественно, ничего не сказал и поварихе о причине, по которой ее притащили в мой кабинет. Кстати, этим он мне импонирует — во, какое слово я вспомнил! — раз приказали, значит, надо сделать, а почему да зачем — тому, кто приказал, виднее. Так вот, повариха определенно не знала, из-за чего ее привели, более тог — не понимала этого. А, значит, либо подливала яд, будучи под Повелением… либо и вовсе ни при чем.

— А если вы про тот мешок пшена сарацинского, так это мыши!

— Мыши? — я действительно вспомнил — когда она о нем упомянула — про мешок риска, который, точно, был закуплен, в ожидании когда я дозрею до каких-нибудь кулинарных экспериментов, — Целый мешок сожрали?

— Да нет! Внутрь залезли и прописали его прям насквозь!

Русские мыши не оценили рис и решили, что это такой наполнитель для туалета. Я хмыкнул, но непрекращающаяся словесная болтовня нервничающей поварихи начала раздражать. Боярин я или кто?

— Сядь. Помолчи. Не нервничай.

Повариху тут же плюхнулась на лавку, замолчала и как-то задергалась… Тьфу ты. Она же не понимает, что означает «нервничать». А получить под Повелением приказ, который не можешь выполнить — это очень плохо. Человек и свихнуться может.

— Не психуй.

Тьфу ты, и «психуй» она не поймет. И «нервы» и «психи» — слова из латыни, которые стали популярны в России веке в девятнадцатом, если не в двадцатом. Точно не помню, у меня по русскому языку четверка была.

— Успокойся.

Повариха Юлька наконец-то расслабилась. Что, учитывая ее габариты, успокоило уже меня. Дергающаяся рядом с тобой тетка величиной с некрупного медведя нифига не придает спокойствия.

— Так, — Клава почесала кончик носика, — дай-ка подумать, как из нее вытянуть нужное…

— Может, просто Повелеть ей рассказать правду?

— Не получится. Повеление на Повеление — не Повеление.

А, ну да. Если новое Повеление, полученное от того же, кто дал старое, входит с ним в противоречие — старое Повеление отменяется. А если новое Повеление получено от другого человека, не того, кто дал старое — новое будет проигнорировано.

Так. Так-так-так.

Клава тоже тихонько постучала пальчиками по столу — мы с ней сидели за столом, как два следователя, типа добрый и злой, а повариха Юлия сидела на лавке перед нами.

Наконец, Клава что-то придумала и подняла взгляд. Даже меня пробрало. У моей Клавочки, с ее милыми пухлыми щечками и сияющими круглыми глазками, лицо приобрело выражение, которое без всяких слов и грамот говорило, что передо мной не просто девчонка, а КНЯЖНА. Та, чьи отцы, деды, прадеды веками повелевали людьми и знали, что их слов послушаются беспрекословно. Эх, надеюсь у меня в крови тоже есть умение так себя вести. У меня отец тоже был боярином. И дед. А прадед был каким-то авантюристом, бродящим по сибирским лесам, но то, что он смог добыть себе Источник и выгрызть боярство, говорит о том, что и у него в жилах текла кровь нужной крепости.

— Ты подливала отраву в еду Викентия Георгиевича?

— Нет, что вы, Клавдия Георгиевна…

Клава, вообще-то, Васильевна, но отец от нее отрекся, а я взял в сестры, так что повариха, можно сказать, и не ошиблась.

— …я никогда никому отравы не подливала…

Мое Повеление успокоиться еще действовало, так что свое оправдания Юлия произносила спокойным, даже чуть скучающим голосом. Всё лучше, чем истерика…

— Ты подливала что-нибудь в еду Викентия Геогиевича?

— Нет, Клавдия Георгиевна, да и зачем? Вот приправы — да, сыпала, соль, опять же…

— Ты подливала что-нибудь в питье Викентия Георгиевича?

— Нет.

— Ты подсыпала что-нибудь в питье Викентия Георгиевича?

— Нет, да и что туда можно подсыпать? Морс же, в него приправ никто ж не сыпет и не солят…

Клава резко повернулась ко мне.

— Заметил? — азартно спросила она.

Заметил — чт… а, ну да. Не сразу, но я сообразил. На все вопросы повариха отвечала в своем стиле, подробно и многословно. А на один вопрос — короткое «нет».

— Что ты подливала в питье?

— Ничего.

Снова короткий ответ.

— Врет? — повернулся я к Клаве.

— Не врет. Ей повелели так отвечать.

— Почему тогда она про отраву не так ответила?

Невразумительно, но Клава поняла:

— Потому что отравой она это не считает. Ей дали яд и сказали, что это — что-то безобидное. Под Повелением она и не засомневалась.

— Почему ей просто не повелели подлить отраву и обо всем забыть?

— Потому что, — лекторским тоном произнесла Клава, — в этом случае она и вправду бы забыла ВСЁ. Согласись, слишком подозрительно, когда после смерти хозяина его повар теряет память. Тут любой догадается, что дело нечисто.

— А приказать, чтобы она забыла только момент с подливанием? Или вообще — забыла о том, что ей что-то велели?

Клава хихикнула:

— Я один раз подслушала разговор отца. Он говорил, что вот это, повелеть забыть про Повеление — самая частая ошибка молодых бояричей. Если она забудет про Повеление — то забудет и то, что ей повелели забыть…

Понятно. Или впадет в рекурсию или просто продолжит все помнить. Блин, казалось бы — у тебя есть Повеление, просто скажи, чего хочешь, тебе подчиняться — и никаких проблем. А тут выясняется, что Повеление чем-то сродни программированию… ну, насколько я себе это представляю. Потому что, если честно, все, что я знаю о программировании — некоторые программисты любят носить полосатые чулки.

— Так что, — Клава азартно потерла ладони, — это точно она! А вот кто ей это повелел — вот это мы сейчас с тобой и узнаем!

* * *

— Клавочка! — я, на эмоциях, приобнял свою названную сестренку, — Ты молодец! Назначаю тебя главой моей личной контрразведки!

— Кем?! Что такое — «конт-разведка»? Что она разведывает?

— Не разведывает, а ловит тех, кто разведывает против тебя. «Контрразведка» — значит «против разведки».

— Это на каком языке?

— Э… На русско-латинском.

— Ты, Викешенька, после того, как с поляками столкнулся, на какой-то смеси языков заговорил.

Это да. Надо следить за речью. Так-то обычно я стараюсь не использовать слова из будущего, но последнее время я немного на нервах. Меня тут, вообще-то убить пытаются!

Но Клава, как не крути, молодец. Допрашивая повариху, ловя ее на неестественных ответах, недоговорках и обмолвках, она вытянула из нее почти все, что нам было нужно.

Кто-то, оставшийся неизвестным — его внешность, похоже, просто повелели забыть — остановил ее на рынке и завел в какое-то помещение. Кажется, просто-напросто пригрозив. А вот в том помещении уже находился человек, опять-таки с неизвестной внешностью, который одними словами успокоил ее, объяснил, что здесь ей не причинят никакого вреда, напротив — здесь друзья ее нового хозяина, которые хотят ему помочь. А для этого нужно сделать одно просто действие — вылить лекарство из вот этого пузырька в еду хозяину. И никому об этом не говорить, а то не подействует. Особенно самому хозяину.

Вот так-то вот.

И, что самое интересное — внешность тех, с кем она общалась, поварихе повелели забыть. Поэтому Клава, как не ходила своими вопросами вокруг да около, так и не смогла ее выяснит. Зато вытащила из поварихи, что одного из этих людей, того, что остановил ее на рынке, она видела раньше. Знаете, где? Нет? Никаких догадок? У ворот боярского терема, принадлежащего… Романовым! Та-дам!

И все-таки — что, блин, я такого им сделал? Кстати, и приглашение им на свой пир я тоже прислал. Неужели им до такой степени не хочется ко мне приходить? А отказаться почему-то не хотят. Хотя никто, даже Морозов и Телятевский, не отказывались, пусть и смотрели на меня волками… О! Кстати! Самых важных гостей на пир хозяин приглашает самолично, отчего мне и пришлось ехать к Морозовым и Телятевским лично. Но к Дашову я еще не ездил. А он, между прочим, мой бывший начальник. То есть — глава Разбойного Приказа. И это его дело — ловить всяких убийц. Ну, не лично, конечно, но суть вы уловили. Так что — завтра же, не откладывая в долгой ящик, еду к Дашкову, приглашаю его на пир и заодно пишу заяву на то, что меня пытались убить. Пусть Романовы, вместо того, чтобы на меня нападать,от Разбойного Приказа попробуют отбиться. Они с Дашковым в каких-то контрах были, если мне память не изменяет, так что он не упустит случая им палок в колеса понавставлять. Да еще и меня в возможные должники загнать.

Да, кому-то мое желание «написать заяву ментам» покажется западлом, мол, правильный пацан должен сам разбираться, а не стучать, но мне на АУЕшные понятия параллельно. «Стучать» можно только на своих, а те, кто пытается меня убить — мне однозначно не свои.

Глава 13

Кстати, знаете, откуда пошло выражение «убрать в долгий ящик»? У меня по истории четверка была, но я слышал, на одном из уроков, что, вроде бы, у царя Алексея Михайловича на воротах дворца был прибит ящик, в который складывали жалобы и челобитные. И, мол, был этот ящик длинный, а рассматривали эти челобитные долго, отчего и пошло выражение «положить в долгий ящик». Не знаю, мне еще на уроке эта версия странной казалась — во-первых, говорят все же не «положить», а «отложить в долгий ящик», а во-вторых — это выражение означает, что кто-то откладывает принесенное ЕМУ дело на неопределенный срок, а в истории с ящиком на воротах дворца получалось, что дело откладывает ТОТ, кто принес. В общем, я сейчас примерно в том же временном периоде, и нет здесь ни Алексея Михайловича, ни ящика на воротах. А выражение — есть. И пошло оно от нас, от приказных. Приносят к нам дела разные, одни из них — либо хорошо проплаченные, либо легкие, они стопочками на столе лежат, а другие — либо заковыристые, либо заплатили за них мало. Чтоб такие «глухари» место на столе не занимали — их откладывают в ящик, который в углу палаты стоит. Типа сундука, только без крышки. Занимаются ими только тогда, когда есть свободное время, желание или нужно новичка на чем-то поднатаскать. Сами понимаете — руки до таких дел доходят нескоро, отчего этот ящик у нас в Приказе в шутку и называют «долгим». Вовсе не потому, что он там какой-то особо длинный.

Вообще, в двадцать первом веке много таких случаев, когда простое и банальное для семнадцатого века выражение объясняют каким-то странновывернутым способом. Вот, например — «гол как сокол». Да это от сокольников пошло, которые линялых соколов частенько видят, а вовсе не от какого-то там гладко оструганного бревна, которым ворота таранили! А вот еще…

Так. Викентий, успокойся. Ты с Телятевским уже встречался, у которого дочку увел. И с Морозовым, у которого увел Венец. И свой Источник, на который у него были неизвестные мне планы. И с женой его я… это самое… Ну, в смысле — раздевал ее и лапал там за всякое… В общем — с Морозовым ты почему-то такого мандража не испытывал. А тут — Дашков, который тебя хорошо знает. С чего такой нервяк бьет?

Хм.

Я задумался над собственным состоянием. Похоже… Похоже, все дело в том, что от других мне ничего не надо было — пригласить на пир, откланяться и валить. Мне, собственно, по барабану — приедут они или нет. А Дашкову мне нужно рассказать про покушения и как-то убедить его этим вопросом заняться. И при этом — намекнуть, что моя благодарность будет иметь пределы. Как там говорится? «Моя благодарность будет безграничной в разумных пределах». Вот, главное — убедиться, что наши представления о разумности совпадают.

* * *

— На пир? — Дашков откинулся на спинку резного кресла, — В терем Сисеевых?

— В МОЙ терем, — выделил я ключевое слово.

Князь задумчиво посмотрел на меня. Лицо его ничего не выражало, но его сомнения я мог пересказать чуть ли не дословно. Во-первых — я для него выскочка и потомок выскочек, чьему роду и сотни лет нет. Принимать от меня приглашения… Не то, чтобы ущерб достоинству, но близко, близко к этому. Во-вторых — я его бывший подчиненный и он попросту не может воспринимать меня, как равного. Но, с другой стороны — за меня вступился сам царь государь, и что у него в голове — никто не знает. Не посчитает ли он игнор меня за оскорбление лично ему? И — терем Сисеевых. Место, известное чем-то неизвестным, но смертельно опасным. При этом — я там живу, и приглашаю туда и его. Если он откажется, а другие придут — не будет ли это выглядеть как его личная трусость?

— Кто еще приглашен? — спросил он, наконец, погладив бороду.

— Князь Телятевский… — неторопливо ответил я, остро жалея, что не могу вот так же внушительно погладить бороду. Не растет она у меня, что ее! Вернее, растет, но такая редкая, что выглядит как у козла. Вон, у Дашкова борода солидная. Солидная в том смысле, что густая и широкая — длинные бородищи, как на картинках в учебнике, здешние бояре не носят, спокойно их стригут, а при желании — и бреют.

Все равно — хочу бороду! Эх!

— Боярин Морозов…

Я бы, конечно, с большим удовольствием пригласил Марфу Васильевну, но увы. При всем здешнем отношении к женщинам, гораздо более свободном, чем в нашей версии истории, представлять род женщина могла, только если была незамужней или вдовой. С другой стороны — она все же могла его представлять…

— Боярин Романов…

Да, тот самый глава Посольского Приказа, которй почему-то решил меня прикончить.

— Боярин Полянский…

Руководитель Приказа тайных дел. Я долго сомневался, стоит ли его приглашать — с одной стороны решение не пригласить руководителя здешней спецслужбы может быть засчитано им как оскорбление, а с другой — он может принять за оскорбление само приглашение. В конце концов я решил действовать по принципу «Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть».

— Боярин Ровнин…

Глава Чародейного Приказа, начальник тех самых судных дьяков, которые гоняют бесов, ведьм и колдунов. Приглашен по тому же принципу.

Я назвал еще несколько фамилий, всего приглашено мною было с полтора десятка человек и, что характерно, это были бояре самых разных… ммм… как бы это выразиться… партий, что ли. То есть, я не принимал ничью сторону в боярских интригах и Дашков это прекрасно понял. Пригласи я. К примеру, только Морозовых и их сторонников — и он бы ни за что не согласился.

— Я принимаю твое приглашение, боярин Осетровский.

Я встал, чуть поклонился. По положению мы равны, в таком случае первым кланяется тот, кто моложе… блин, эта система с поклонами меня вымораживает! Как будто не на Руси, а в Японии!

— Прошу прощения, князь Дашков, но есть у меня к тебе и другое дело, менее приятное…

Князь поднял брови.

— Меня убить покушались. Три раза.

— Целых три?

— Ну да, денек вчера не задался. Наемных убийц подсылали.

Лицо Дашкова начало темнеть:

— Неужели ты МЕНЯ хочешь обвинить?

Тьфу ты, Викентий. Осторожнее со словами.

— Ты — глава Разбойного Приказа, твои дьяки и подьячие преступников ловят, татей и убийц всяких…

Он не выдержал и хмыкнул. Ну да — его же бывший подьячий рассказывает ему, чем его Приказ занимается.

— Вот, хочу жалобу подать.

Князь снова поладил бороду. Посмотрел на мои руки.

— Чуть позже, — правильно понял я его реакцию, — Мой поручик в Приказ привезет.

— Поручик… — буркнул Дашков, — Расскажи сейчас, что произошло.

Я изложил произошедшее со мной. Не упуская никаких подробностей, но не озвучивая своих выводов о том, что за покушениями стоят Романовы. Впрямую обвинять их без доказательств я не могу, а Дашков — не дурак, и сам догадается, что к чему. Судя по блеснувшим глазам — он все понял.

— Я понял суть твоей жалобы, боярин Осетровский… — произнес он, наконец. Продолжение «…что я с этого иметь буду?» не озвучивалось, но явственно повисло в воздухе. Это ж Разбойный Приказ, мы бесплатно не работаем. В смысле — они.

Князь посмотрел на мое безмятежное лицо. Я посмотрел на него. Называть цену первым я не могу и не буду. Не могу — потому что мне буквально нечего предложить ему. А не буду — потому что тогда окажусь в положении просителя. Сейчас мы еще на одном уровне, типа я прошу о дружеской услуге, а он мне, по дружбе, может помочь. После чего сам может попросить уже меня о такой же «дружеской» услуге. У меня, конечно, есть несколько версий — о какой…

Хотя — нет. Судя по вновь темнеющему лицу — князь опять что-то не то подумал.

— Боярин Осетровский, — он чуть ли не выплюнул мою фамилию, — Помнишь ли ты случай, когда жену Телятевского прямо в тереме убили?

Конечно, пом… А, вон оно в чем дело… Это ж тот случай, когда жену князя убил его же собственный сын. Чтобы она не рассказала о его, сына, невинных шалостях с купчихами всякими. За это Телятевский сына от Источника навсегда отлучил. И все это — прямо у меня на глазах произошло. Я ж тогда убийцу и определил, с помощью отпечатков пальцев. Вот только тогда меня еще считали простым человеком и приказали забыть, что произошло. Потому что этот случай — явно не то, что хочешь сделать известным общественности. Я, естественно, не забыл, на меня, как на боярского сына, Повеление не подействовало. И сейчас, когда этот факт стал известен — Дашков решил, что я собираюсь шантажировать их раскрытием этой информации.

— Нет, не помню.

Брови князя дернулись в нешуточном удивлении. Он посмотрел на меня. Глаза Дашкова медленно залила чернота, он явно собирался использовать на мне Повеление… Но не стал. Глаза так же медленно вернулись к своему естественному виду. Он понял.

Дашков внимательно оглядел меня, как будто видел в первый раз. Вот тут я не мог понять, о чем он думает. Надеюсь, не о том, что я лох, который не стал пользоваться удобным моментом.

— А про венец, украденный у купца Зубака, помнишь?

— А вот это — помню, — спокойно кивнул я.

— Так и не нашли ведь его.

— Не нашли.

— А для чего он нужен — знаешь?

— Знаю.

— А как думаешь, может ли его похититель вернуть венец?

— Может, отчего ж не может. Когда он ему больше не нужен будет.

— Сдается мне, что он не нужен больше похитителю.

— Похитителю, может, и не нужен. Но я надеюсь, что в ближайшее время венец к купцу не вернется.

— Почему?

— За Источник свой беспокоюсь.

— Другие-то не беспокоятся.

— У других вотчины есть.

Дашков пристально посмотрел на меня.

Что ж. Я сказал — меня услышали.

Глава 14

Мы уже больше недели готовимся к званому пиру. Составлены списки, разосланы приглашения, составлен план рассадки, а это, знаете ли, не такое уж и простое дело. На местничестве и всяком таком «ни за что не сяду ниже Петьки Грязного, его предки гусей пасли, когда мои в Думе сидели!» здешние бояре не так сильно сдвинуты, но «не так сильно» не означает «совсем не». Плюс есть еще старые терки между родами, отчего некоторых и вправду лучше не сажать рядом друг с другом — того и гляди за ножи схватятся. Составлено меню… кстати о меню.

Помните, я как-то упоминал, что есть всякие там суши и роллы бояре не будут? Чем их тогда удивлять? Так вот — до меня, как до той утки, дошло, что главное для боярина — что? Правильно — понты! То есть, суть блюд на пиру не в том, чтобы они были как-то божественно вкусны, а в том, что они должны круто выглядеть. Какие-нибудь невнятные кусочки мяса в соусе, с точки зрения бояр, курят невзатяг в сравнении с жареным лебедем, целиком поставленным на блюдо и украшенного перьями. Они того лебедя, может, и есть-то не будут, но на столе он быть обязан! Видимо, наша традиция наготавливать кучу всего на Новый год и потом страдать «Ешь, а то испортиться!» идет аж с боярских времен. Когда я все это осознал — стало проще. Потому что, может, я ничего не понимаю в кулинарии, но уж некоторое представление о том, как презентовать банальную котлету так, чтобы она воспринималась как чудо-блюдо, все же имею. А с учетом того, что по истории у меня все же была четверка — я могу припомнить пару-тройку фишечек, чтобы приколоть моих гостей.

Итак, подготовка шла целую неделю, все просчитано, все предусмотрено. Что может пойти не так в последние часы перед приходом гостей? Правильно — ВСЁ!

* * *

— Викентий Георгиевич, смотри, кого я привел!

Да вот мне, блин, сейчас самое время смотреть, кого там притащил мой неугомонный поручик! Тут с шапкой не знаешь, что делать!

До сего момента я, хоть и будучи боярином, продолжал рассекать в обычном русском колпаке, пусть и отороченным не какой-то там белкой или лисой, а самым настоящим соболем. Но сейчас, когда на мой пир придут самые знатные люди Руси — мне нужно соответствовать! А для этого мне нужна высокая меховая шапка, без которой боярину — как лондонскому денди без цилиндра. А у меня ее нет! Вернее — есть, от Сисеевых осталась, шапка просто отличная, из шкурок с соболиных горл, бояре, несомненно, бы ее оценили. Но, к сожалению, моль оценила ее раньше и выжрала здоровенную проплешину прямо в центре. Теперь и надеть стремно и выкинуть жалко.

— Представляешь, — Ржевский воспринял мое молчание, как согласие выслушать его историю, — иду я по улице. Подходит ко мне девочка, маленькая, глазки печальные и говорит мне: «Дяденька, дяденька…».

В этом месте я поперхнулся и уронил свою несчастную шапку. Уж очень этот зачин напоминал начало ОЧЕНЬ пошлого анекдота про того самого поручика Ржевского.

— …вот я и привел ее к вам, — Ржевский наклонился и подал мне откатившуюся шапку.

— Ага, понятно… А зачем?

— Так я же сказал!

Блин. Что-то я пропустил в этом рассказе…

Я посмотрел на ту самую девочку, робко прятавшуюся за спиной поручика. Действительно — маленькая, лет десяти от силы, худенькая, до такой степени, что не то что за удочкой — за леской не увидишь. Ручки тоненькие, ножки тоненькие, из большого у приблуды только глаза на пол-лица и уши, торчащие из волос. Ха, да она же Любаву из мультика напоминает, только та побойчее будет.

— Ну и зачем ты мне? — наклонился я к ней.

Девчоночка опустила глаза и что-то прошептала.

— Что? — у меня начало закрадываться нехорошее подозрение, что поручик, от широты души, решил подарить мне этакую лоли-любовницу.

— Я Слово знаю… — прошептала «лоли».

Фух. Ржевский все же оказался вменяемым.

— Какое… как тебя зовут вообще?

— Ав… Ав… Авдошка.

— И какое слово ты знаешь, Ав-ав-авдошка?

— Золотое…

Я поднял взгляд на Ржевского. Который сиял так, как будто принес мне мешок золота, а не эту Ав-ав.

— Золотое Слово! — восторженно произнес тот.

— Что за Слово-то?!

— Оно позволяет золото искать. Если ты, к примеру, монетку потерял или там кольцо — она Слово произнесет и сразу покажет, где пропажа.

Мда? Никогда о таком не слышал. Ну ладно, давай попробуем…

— Где здесь золото есть?

Девчонка тихонечко пробормотала что-то, потом подняла пальчик и робко указала… Прямо на мой карман. Про который в здешней бескарманной Москве никто и не знает. И в котором и вправду лежали монеты. Правда, серебряные.

— Я, когда Слово произношу, золото да серебро вижу, — прошептала Ав-ав, — Вот тут у вас серебро лежит. И вот это — она указала на крышку от чего-то, давно валяющуюся у меня на столе, — тоже серебро. Только золотом покрытое. А вон там…

Девчушка развернулась и указала на стену моего кабинета:

— Там золото лежит.

— Ну вот, — меланхолично произнесла Голос, которую никто, кроме меня, не слышал, — Я думала, никто не найдет. Кстати, она гостья?

— Гостья!

— Жаль…

— Значит, берем ее? — азартно потер ладони Ржевский.

— Что значит «берем»?! Это ж не котенок с улицы, ее, может, родственники ждут…

— Не ждут, — пискнула Ав-ав, — нет у меня никого. Кроме тетки. А она сказала «Иди, куда хочешь».

— Так она, может, не всерьез сказала?

— А потом кобеля спустила, чтобы я назад не вернулась, — девчонка поддернула рукав выгоревшего и драненького сарафанчика и показала здоровенный синяк, явный след от укуса.

Так. Возвращать девочку туда, где ее собаками травят, мы точно не будем. И вообще — чего это ее с таким редким и ценным талантом, из дома выгнали? Блин, что я вообще делаю! Мне на пир собраться нужно!

— Ржевский! Отведи ее… там, к кому-нибудь… к тете Анфии. Накорми, напои и спать ее уложи.

— Понял. А с девочкой что делать?

Я показал кулак и широко улыбающийся поручик свалил в туман. Нет, кулак — это несерьезно. Надо какой-нибудь посох завести, как у Ивана Грозного. Боярин без посоха — как английский джентльмен без трости… и без цилиндра. Блин, что мне с этой недоеденной молью шапкой делать?!

Так. А если…

Я взял со стола ту самую неизвестную крышечку. Примерно в ладонь величиной, позолоченное серебро, плоская, по краю идет растительный орнамент, а в центре… Я покрутил крышечку. Что-то непонятное, но похожее на рыбу. Несколько отдаленно, примерно как лошадь из картинок «Страдающее Средневековье» похожа на лошадь. Но это — определенно рыба. Возможно даже — осетр. Я прищурил глаз и поднес это подели к проплешине на шляпе… тьфу, шапке. Все время ассоциации с цилиндром всплывают.

Как здесь и была. Теперь, когда лысина была не видна, высокая шапка стала выглядеть дорого и солидно, а невнятная крышка стала походить на некую кокарду… с типа гербом моего рода. Правда, здесь не носят ни кокард, ни гербов… да и плевать!

Я — буду носить!

* * *

— Викеша, — поймала меня в очередном пробеге по коридорам Дита, — Ты кого пригласил?

— Бояр. Всяких. А что? — как это часто у меня бывает, идея с присобачиванием «типа кокарды» на боярскую шапку перестала мне нравится сразу же после воплощения. И начала казаться глупой и стремной. И Дита еще с какими-то загадками.

— И Ровнина пригласил?

Ровнина, Ровнина… А, глава Чародейного Приказа.

— Ну да, пригласил.

— Главу Чародейного Приказа.

— Да.

— Начальника судных дьяков.

— Ну да. И что, что?

— Тех самых, что колдунов и бесов выслеживают и ловят…

— Дита.

— …а также ведьм и бесовок.

Блин. Это да. Это я затупил. Притащил главу местной инквизиции в дом, в котором разгуливают природная ведьма и бесовка.

— Так. Дита. На время этого пира…

Который у меня уже в печенках сидит… кстати, там печенку уже готовят?

— …вы с Настей куда-нибудь спрячьтесь. В покоях своих, что ли, посидите…

— Это хорошо, что я краем уха услышала про то, что он придет. А то так бы и вышла навстречу…

Ага. В тихом омуте — я вожусь, здрасьте.

— Молодец, — я чмокнул неожиданно засмущавшуюся бесовку в носик и побежал дальше.

— Викентий Гергиевич…

Да блин!!! Я доберусь сегодня до места или нет?!

— Я выполнил ваше задание, — часовщик Козьма с поклоном протянул мне… что это, блин? А, я же давал задание — смастерить карманные часы. Это он очень вовремя, во всех смыслах, блин.

— Козьма, я потом скажу тебе свое мнение. Они хоть время показывают или только тикают?

— Разумеется.

— Отлично.

— Сейчас покажу…

Да блин!!!

* * *

Бояре не бегают. Они ходят, медленно и с достоинством. Да, пристукивая посохом. Посох нашелся в закромах Сисеевых… нет, не в том тайнике, который случайно обнаружила Ав-ав, до того я еще не добрался. Там вообще была целая посоховая кладовая, видимо, глава рода любил менять посохи и имел особый под каждый случай: один посох на утро один на вечер, один — ночью в туалет вставать, один — по городу ходить, один — по лесу…

Знатный посох я себе подобрал: костяной. Длинный стальной штырь, на который нанизаны резные костяные элементы. Между ними — медные вставки, в целом это все что-то, наверное, символизировало, но мне лично он напоминал длинный вытянутый позвоночник. Чувствую себя некромантом… Благо хоть, навершие посоха не в виде черепа, а, скорее, напоминает яйцо. В его верхней части — поясок из небольших красных самоцветов, а в нижней — из треугольных темно-синих, так, что с каждой стороны костяного яйца видны два красных шарика сверху и черный треугольник чуть ниже… блин. И вправду на череп похоже. Но менять посох уже поздно — сейчас начнут прибывать гости.

Я уже сидел в пиршественном зале своего терема. В высокой боярской шапке с кокардой, с некромантским посохом в руках, в расшитом золотом кафтане и красных сапогах, с высоким каблуком и загнутыми носками.

Чувствую себя идиотом.

— Боярин Головин!

Ну вот, началось…

Глава 15

Как всегда у меня, во время ответственных мероприятий, началась внутренняя паника.

А что, если больше никто не придет? Не слишком ли вы охренели, господин боярин Викентий, пригласив к себе не просто там каких-то бояр, а самую верхушку — князей, глав Приказов, членов Боярской Думы? По чину ли им принимать приглашения от непоймикого, вынырнувшего невесть откуда потомка скороспелого и давно уже сгинувшего рода? Буду тут сидеть вдвоем с Головиным… втроем, вон, еще кто-то идет… возле столов, забитых жратвой, на которую, между прочим, я бухнул очень большие деньги.

А что, если боярам тупо не понравится? Вот так — не понравится и все. Сейчас придут, посидят, на столы посмотрят, обязательную часть программы вежливости выполнят — и свалят. Или не понравится меню. Или то, как я выгляжу… зачем я вообще нацепил на шапку эту дурацкую кокарду? Никто не носит, зачем я выпендрился?

А что, если от всего этого пира не будет никакого толку? Ну, придут, ну посидят, ну выпьют-поедят… И всё. Между собой поболтают, а ко мне никто и подойти не подумает. Тогда — всё. Никто со мной никаких дел иметь не будет, а в таких условиях ни вотчину не найдешь, ни денег не заработаешь, а уж про Приказ Связи, о котором я раскатал губу — и мечтать нечего.

— Мяу!

Мартин, по примеру всех котов, которые искренне считают себя высшими существами, которым все дозволено, прошел вдоль палаты, за спинами рассаживавшихся бояр — кстати, приходят потихонечку, приходят! — и вспрыгнул мне на колени. Я машинально начала его поглаживать, чувствуя себя каким-то дешевым косплеером дона Корлеоне. Ага, дон, блин — в тереме, выделенном из жалости, в одежде вымершего рода — кольца, которые я нацепил на пальцы, и те не мои — и за спиной у меня четыре девчонки и два парня, весь мой могучий, мать его, боярский род. Дурак ты, Викентий, и дурость ты совершил, затеяв этот пир, и смотрят на тебя, как на шута. Ну, то есть, не Викентий, я только в теле Викентия, а зовут меня…

И тут я с ужасом понял, что не помню, как меня зовут на самом деле.

Я не помню, кто я.

Помните, я говорил, про панику? Так вот — настоящая паника началась только сейчас!

Кто я?! Я не Викентий, я — человек из другого мира, мира, в котором нет Слов и Повелений, нет Источников и боярских родов, мира, в котором Россия двадцать первого века, а не Русь семнадцатого! И здесь я оказался…

Помните, я только что говорил про настоящую панику? Так вот — она была еще не настоящая! А вот сейчас — ПАНИКА!

Я НЕ ПОМНЮ, как я здесь оказался!!!

Я не помню самого момента переноса, вообще не помню, никаких грузовиков-кун, ничего, ноль, зеро. Вот я учусь в институте, живу в общаге, хожу на пары — а вот я живу у тети, служу в Разбойном приказе, ловлю преступников. Но ведь, по логике, должен быть какой-то переход, первый момент в новом мире, осознание, гнев-торг-принятие, привыкание… Должен быть. Но я его не помню. Вообще.

Может, я вообще все это выдумал? Может, я на самом деле Викентий? Просто в какой-то момент сошедший с ума и выдумавший весь этот мир двадцать первого века?

Блин, самый удачный момент, чтобы вот это вот все о себе понять. Когда начинается званый пир, от которого многое зависит, и на котором мне нужно не просто сидеть с каменным лицом и гладить кота, а как-то вообще-то реагировать на происходящее.

Так. Викентий… ВИКЕНТИЙ, возьми себя в руки. Сумасшедший ты или нет, откуда взялись эти провалы в памяти, как ты здесь оказался — сейчас это все НЕВАЖНО. Сейчас ты должен сделать так, чтобы пир прошел на пять баллов. И не по стобалльной системе! Собрался! Взял себя в руки! Все рефлексии — потом!

Я набрал воздуха в грудь, медленно выдохнул и, наконец, вернулся из страны Вечной Паники в окружающую меня действительность.

В центре — я, за отдельным столиком, от которого отходят двумя буквами «Г» вправо и влево два стола для гостей.

Уф. По крайней мере, один страх оказался напрасным. Пришли почти все. Из шестнадцати мест, запланированных мною для гостей, заняты… так-так-так… одиннадцать… от двоих приглашенных пришли люди, сообщившие, что эти бояре прийти не смогут по причине их отсутствия на Москве. И нет, признать это за игнор нельзя, я изначально знал, что их может не быть. Я повел пальцем и слуги, бесшумно сновавшие по залу, шустро утащили два лишних стула.

Во избежание возможных споров, кто где сидит и кто перед кем выше, а также любимых на Руси выпендриваний в стиле «Я сяду в самый дальний угол стола, путь хозяин самолично приглашает меня сесть повыше», я провернул один трюк — на спинке каждого стула прикручена, вернее, прибита гвоздями — шурупы в здешние магазины стройматериалов почему-то не завезли — начищенная до блеска медная табличка с выгравированным именем боярина. Распорядитель — в роли распорядителя Ржевский — встречая каждого боярина у двери, с поклоном сообщал, что для него припасено особое, именное, место. Кстати, эта идея была еще одной из причин для внутренней паники, но, к счастью, боярам зашло. Никто не возмущался, все расселись и с любопытством разглядывали стол. Хотя частенько посматривали и на меня… а, нет, не на меня, на оставшиеся свободными места. Один из стульев в центре никого не интересовал, а вот два из тех, что стояли возле меня… Всем, чувствуется, было интересно, кого это там я посчитал выше их?

А еще — всем определенно некомфортно. Иногда то один боярин, то другой бросает быстрый взгляд куда-то вверх, как будто ожидая, что сейчас оттуда на него спикирует вампир. Ну да, ну да — одна из причин, по которой все приглашенные вообще пришли, это репутация терема Сисеевых. Места, где людям грозит внезапная и таинственная смерть. Никто не хотел показать, что он боится того, чего не боится этот мальчишка Осетровский. И, вроде бы, все безопасно… Но опасения никуда не делись.

— Боярин Романов…

О, а вот и последний.

— …сообщает, что не смог прибыть на пир к боярину Осетровскому и в знак своих извинений просит принять бочонок красного меда.

Оп-па. По боярам прошла волна реакции. Все явственно удивились тому, что Романов не побоялся того, что его обвинят в том, что он побоялся. Интересненько…

Я проводил взглядом вышеупомянутый бочонок. Мед, понятное дело, не пчелиный, вернее, не просто пчелиный, так называли хмельной напиток, который с медовухой соотносится примерно так, как пиво с шампанским. Да еще и красный, то есть, самый ценный, выдержанный в бочонке лет двадцать, а то и тридцать.

— Патриарх Филипп!

Слуги утащили лишний стул и вели к его месту престарелого патриарха. Старичку с длинной седой бородой было уже лет сто, наверное, так что в его случае это вот ведение под руки было не данью вежливости, а насущной необходимостью. И не побоялся же…

Так. Народ явно в недоумении — патриарха усадили слева от меня. Для кого же место справа? Кого я считаю для себя выше всех остальных гостей?

— Царевич Иван Васильевич!

Да, блин, вот так вот.

Все молча смотрели за тем, как ко мне подходит высокий юноша в кафтане царского сокольника. Прямо-таки слышался шорох шестеренок, лихорадочно заработавших у всех в головах. КАК? Как этот… Осетровский… набрался наглости пригласить самого царевича? И как тот согласился?! На лицах некоторых начинало проступать удовлетворение — бояре определенно понимали, что не зря приняли мое приглашение, раз уж даже сам царевич не побрезговал, то, выпендрившись и не придя, они могли круто промахнуться. Разве что боярин Полянский, глава местной спецслужбы, Приказа Тайных Дел, спокойно щурит глаза. Ну да — сокольники к этому Приказу приписаны, так что он мог и знать, что царевич здесь появится.

Все на месте. Пора начинать.

— Будьте здоровы, гости дорогие!

— Будь здоров, боярин Осетровский!

Я вынул из-за широкого, расшитого пояса круглое золотое яйцо на длинной цепочке. Щелкнул крышкой:

— На моих часах — два часа, а, значит, самое время начать наш пир.

Я прямо слышал, как на невидимом понтометре звякнуло табло, добавив на мой счет успешно кинутый понт. Карманных часов на Руси еще не существовало. Подозреваю — и в остальном мире тоже. Так что, могу поспорить, что всех заинтересовало то, что у меня они есть. Как минимум — желание узнать, где я их взял, зародилось у всех, а, значит, найдутся те, кто подойдут ко мне, чтобы спросить об этом. Игнора уже не будет. Можно еще чуть-чуть выдохнуть. Уф.

А на столы, тем временем, потекла река блюд.

Глава 16

Рождественский пост еще через несколько дней, так что мясо на пиру присутствовало.

На столах уже стояли холодные закуски: икра лососевая соленая, грузди под хреном, икра осетровая свежая, щука свежесоленая, икра осетровая, вареная в молоке, заливное из стерляди, икра белужья, рыжики с луком и маслом, балыки осетровые, головы щучьи с чесноком, схаб белужий, вареный на пару — плоская часть рыбы между брюшком и спинкой, из которой тщательно извлечены все косточки, цыплята в рассоле, капуста квашеная серая — то есть, из внешних, зеленых листьев кочана, капуста квашеная белая — из внутренних, белых листьев, огурцы соленые с дубовой корой, чтобы хрустели на зубах, сливы соленые — не знаю, зачем, но здесь такие любят, печень налима, вязига — рыбный хрящ, тоже не понимаю, но здесь любят, горох-зобанец, вареный прямо в стручках — слишком простое блюдо для пира, но, по слухам, его любит патриарх, порадуем старика, солонина с хреном, ветчина копченая.

Между ними — миски со зварами, так здесь называют соусы. Только, в отличие от соусов, зварами готовое блюдо не поливают и в салаты не добавляют, каждый сам макает в выбранный звар кусочек мяса или там рыбы. Тут я вообще не знаю, из чего они — их готовит отдельный мастер-зварщик. В каких-то из них есть чеснок, где-то лук, добавляются и другие пряности, от перца до шафрана, но где, в каких и что — не ко мне. Потом попробую сам, может, пойму.

Ну, раз все расселись — пора и выносить горячее. По регламенту каждое блюдо проносят, торжественно объявляя его, а потом ставят на отдельный стол в углу — хочешь кусочек, скажи слуге — тот отрежет и принесет.

— Гуси бескостные!

На блюдах поплыли расставившие крылья гуси, покрытые перьями. Нет, их не запекают «прям так» — как минимум, перья бы обгорели — тут сложная технология, когда с гуся снимают шкуру целиком, а из того, что осталось, полностью ынимают все кости, запекают, а шкуру натягивают обратно. И нет, лебедей, которые шаблонно изображаются на боярских пирах, у меня не будет. В здешней Руси лебедь — царское блюдо и кроме царских пиров его позволено использовать только на свадебных. А так как я еще ни на ком не женюсь, то выносить царского лебедя для меня — слишком нагло.

— Свинья троянская!

Ага, так и называется. Запеченная свинья, внутри которой — молодой барашек, внутри барашка — гусь, внутри гуся — курица, внутри курицы — перепелка, внутри перепелки — жаворонок, внутри жаворонка — крохотное яичко. Такая вот матрешка. Еще здесь есть популярное на пирах блюдо, свинья вареная с одного боку и жареная — с другого. Но как ее делать — мои повара не знают.

— Белуга, запеченная в дракона!

А вот это — моя фишечка. Нет, здесь любят, к примеру, запечь рыбу, присобачив к ней крылья, но вот полностью изобразить из нее дракона, с крыльями, гривой и лапами до меня никто не додумался. Судя по легкому гулу — понравилось. Уф.

— Заяц в лапше!

Ну, это, в принципе, ничего необычного. Заяц, вокруг него — лапша.

— Курица рафленая!

Курица, как по названию понятно, фаршированная рисом с изюмом.

— Перепела рожновые!

Слышали когда-нибудь про запекание курицы на бутылке? Вот, та же технология, только вместо бутылки — рожон, острый колышек, торчащий вверх.

— Гуси шестные в гречневой крупе!

Шестные — это не с шестью лапами или там головами. Это гуси, вяленые на шестах, а-ля хамон. Получаются они жесткие, как дерево, поэтому, вместо того, чтобы нарезать их тоненькими листочками, как тот хамон, иначе не прожуешь, их варят вместе с гарниром.

— Вепрь запеченный!

Самый натуральный кабан, запеченный целиком, прошел на блюде в окружении картошки… а, нет, репа это.

— Слон запеченный!

Самый натуральный слон, ну, если судить по размерам — слоненок, с ушами, хоботом и даже с короткими бивнями. Бояре несколько поразились… обидно, что всего лишь «несколько» — знаете, как трудно было послать экспедицию в Африку, притащить слона, запечь его… ладно, шучу. Вы, наверное, тоже, как и я полагали, что на Руси мясных блюд сложнее «кинуть на сковородку и зажарить» не делали? Не делали, все верно, вот только одно маленькое замечание — так не делали при приготовлении обычных блюд, ежедневных. А вот на пирах повара зачастую, ради все тех же понтов, заморачивались так, что куда там тем китайцам. Специально из обычного мяса, баранины там или свинины, готовили фальшивого зайца или тетерева, так, что по вкусу и не отличишь. Не оттого, что зайца сложно было достать — от выпендрежа. Вот так и мой «слон» сделан, на слонятину он, конечно, не похож, но повара поклялись, что никто не поймет, из чего он там.

— Курица в щах!

Супы всякие на пирах подают в самом конце, так что если кто-то представил котелок с торчащей из него курячьей лапой — тот ошибся. Такую курицу варили, вынимали, а на отваре потом тушили капусту, на горке из которой она теперь и возлегает.

— Пупочки куриные верченые!

Небольшие шашлыки из куриных потрошков, на тонких вертелах. Собственно, «верченые» и означает, что блюдо готовилось на вертеле на углях, как шашлык.

— Каша куриная с шафраном!

Вот зачем добавлять тот самый шафран, если каша пшенная, то есть, по определению — желтая? Ну, наверное, только для понта, мол, потому что могу. А «куриная» она, кстати, потому что с курицей. В пропорции один к одному.

— Петух жареный!

Хорошо, что здесь уголовные понятия еще и не думали зарождаться, а то от такого названия блюда могло и поплохеть.

— Тетерева надергованные!

Ну, то есть — нашпигованные салом.

— Судаки паровые!

У меня была мыслишка изобразить паровых сундуков, то бишь — вареных на пару. в виде паровозов, но, боюсь, шутку не поняли бы.

— Тетерева окрошеванные!

Обложенные для украшения теми самыми солеными сливами.

— Косуля запеченная!

Да, как и кабан — целиком.

— Голова свиная!

Голова, глядящая на гостей солеными сливами вместо глаз, заняла свое место на столе.

— Перепела рыбные!

Фарша здесь не знают, по причине отсутствия мясорубок, но это никого не обламывает — рыбу режут мелкими кусочками и толкут в ступе до однородной массы, такое рыбное тесто получается. После чего добавляют соль, приправы, укладывают в специальные формочки — и запекают типа таких котлеток в форме, вон, перепелов.

— Осетр мясной!

А вот с мясом такое почему-то не практикуется. «Почему?» — подумал я и вот — результат, здоровенный типа осетр из толченого мяса.

— Чай горячий!

Бояре удивленно обернулись — напитки и так стояли на столе в многочисленных кувшинах, как хмельные, вроде тех же медов, так и безалкогольные, квасы, морсы и взвары. Чай на пирах обычно не пили, просто потому, что пили его горячим, чуть ли не кипятком, а пиры продолжались долго. Ха! Смотрите!

Что входит в стереотипы о Матушке-России? Водка, балалайка, ушанка, самовар. Поняли уже, да? Совершенно верно — на столах появились начищенные до блеска, пузатые самовары, исходящие паром, с краниками и заварочными чайниками сверху. Стереотип, так стереотип. Где я их взял, если самоваров на Руси нет? Самоваров — нет, а медники — есть. Правда, получилось только три новинки, потому что, как не торопились, но больше сделать не успели. Надеюсь, хватит, иначе придется подливать кипяток, что уже не то.

Так. После мясных блюд должны пойти супы — да, они на Руси не первое блюдо, а третье, после закусок и мяса-рыбы. Там тоже не одно наименование.

Уха черная из живых щук. Нет, щук живьем не варили, это означает, что на уху пошла свежая рыба… нет, альтернатива — не тухлая! Если не свежая — значит, соленая! А черная — значит, с приправами, перцем, корицей и гвоздикой.

Уха желтая куриная. Здесь в уху положили перец — без него уха не уха, а также пшено и… правильно, шафран!

Уха белая налимья. Ну, вот здесь из приправ только перец.

Тавранчук бараний. Типа супа, только в горшочке, где смешаны рыба, мясо, грибы. Густое получается — у моего отца иногда тушеная капуста жиже получалась.

Щи белые с соком. «Белые», значит, из белой квашеной капусты, а «сок» — это, внезапно маковое молочко. Нет, наркоманов тут нет — мак, что растет на Руси, опиум если и содержит, т в следовых количествах. Но мне, ребенку двадцать первого века, напуганного наркотой, есть такое все равно стремно.

Щи борщевые со снетками. Борщей здесь нет, а борщевые щи — есть. Это щи со свеклой. То ли борщом здесь свеклу называют, то ли что — не знаю, не выяснял. Мне этот вопрос не близок.

Уха с осетровыми огнёвами. Огнёвы — это мясо вокруг плавника, считающееся самым смаком.

Калья с солеными огурцами. Типа рассольника, хотя на вкус похоже и на солянку.

За супами ждут своего часа пироги и сладкое.

Пироги подовые. Подовые — значит, печеные в печи на противне, потому что «под» — это пол русской печи. И каждый пирог — не просто так, а в виде барашка, если с бараниной, в виде рыбы — если с рыбой, ну или просто круглые, если, скажем, с творогом или яйцами.

Пироги пряженые. «Пряженые» — это уже жареные в масле, и там с формой не выделывались, просто уложены аккуратными горками.

Редька в патоке. Очень популярна.

Рогули пряженые. Калачи с торчащими углами-рогами, жареные в масле.

Хворосты пряженые. Почти такой же хворост, как готовят в наше время бабушки, только заплетен гораздо более прихотливо, чуть ли не кружево вывязано.

Перепечи. Тестяные шарики, уложенные пирамидкой и политые медом. Похоже на чак-чак немного.

Орешки медовые. Знаете такие орешки, со сгущенкой? Вот, я хотел подкинуть эту идею, но выяснилось, что их тут и без меня знают, только вместо сгущенки — ее не знают, но как ее делать не знаю и я — кладут мед.

Яблоки, печеные в меду.

Яблоки свежие, украшенные вырезанными узорами. Тоже моя фишечка, здесь фрукты, как в турецких отелях, не украшают.

Яблоки золотые. Целиком и полностью мое изобретение — сахарные шарики, величиной с некрупный мандарин, собственно, из сахара — только тонкая корка, а внутри у ей — варенье. Как на мой вкус — слишком сладко, но для местных сахар — это уже дорого-богато, а для пущего выпендрежа я предложил покрыть эти «фрукты» сусальным золотом. Может, есть это бояре и постремаются, но понт будет засчитан.

Ну и, по русской традиции, гостям перед уходом раздают «разгонные пряники». Я и тут выпендрился, и на каждом прянике отпечатано имя-фамилия того, кому он достанется.

Так. Что-то я опять ушел в собственные мысли, как бы мои гости не заскучали. Да и есть теперь захотелось по-страшному.

Глава 17

До того, как оказаться в Руси семнадцатого века — как, мать его, это произошло?! — я в грибах вообще не ориентировался. Ну, шампиньоны, ну, лисички… Трюфеля еще. И мухоморы, их все знают. Сейчас же я навскидку могу назвать с пару десятков грибных сортов и даже назвать некоторые, любимые лично мною.

Я наколол на вилку небольшой рыжик. Натурально — рыжий, похожий на небольшую воронку, где-то с пятирублевую монету. Соленый. Много разных способов засола грибов есть, и с укропом и с чесноком, и с листьями дуба, но я люблю вот такие — только рыжики и соль. В таком виде они, на мой взгляд, гораздо вкуснее.

Кстати, если вы подумали, что вилка, на которой красуется оранжевый грибок — ам, в смысле, красовался — это та самая, которая чернеет при контакте с ядами, то блина с два вы угадали. Просто вилка, самая обычная. С той самой вилкой мой начальник контрразведки, то есть Клавочка, стояла у двери, проверяя каждое блюдо. А то, знаете ли, если траванут не меня, а моих гостей, или, упаси Боже — царевича, то мне можно сразу пихать в рот то, что не доел отравленный…

Тут мне пришла в голову неприятная мысль, что какой-нибудь ловкач мог подкинуть отраву уже ПОСЛЕ того, как еду проверила Клава. Например, кто-нибудь из слуг на раздаче мог оказаться тварью вербованной. От этих размышлений аппетит совершенно пропал, и даже проглоченный рыжик как-то неприятно шевельнулся в желудке… Так. Викентий, отставить панику! Я на сто процентов уверен, что за всеми попытками убийства меня стояли Романовы, которым отчего-то — хотя есть у меня версия… — не хотелось приходить на мой званый пир, вот они и пытались отменить его. Вместе со мной. А раз пир уже идет, то и травить меня смысла нет.

Но бочонок с красным медом от Романовых я, на всякий случай, все же разливать не велел.

— Неужели и вправду слон? — запросто обратился ко мне царевич. Он с интересом рассматривал кусок «хобота», отрезанный от запеченного «слона». На самом деле сделанного из отбитой говядины, с добавкой свинины, сала и специй.

— Да, — кивнул я — Сибирский.

Царевич Иван — хех, только сейчас понял, что он натурально Иван-царевич — усмехнулся краем рта, явно вспомнив мою мангазейскую легенду «английского охотника на сибирских слонов». Потом перестал улыбаться, с сомнением посмотрел на меня. Потом на мясо в своей миске.

Сидевший сбоку от меня патриарх Филипп, аккуратно лущивший стручки с вареным горохом-зобанцом, причмокнул, доедая горошины, вытер руки о скатерть — это не патриарх свинья, это традиции здесь такие, салфеток нет, поэтому к краю скатерти пришивают длинную полосу полотна, специально для вытирания рук — и непринужденно обратился ко мне:

— Что это ты, боярин Викентий, такое на шапку прицепил?

— Знак моего рода, — веско ответил я, предчувствовавший такой вопрос и успевший мысленно отрепетировать ответ.

— Что-то не похож он на осетра, — проскрипел старик-патриарх, — На крокодила похож. Только без лап. Выдумываете вы, юнцы, всякое, чего от роду на Руси не велось. Знаки всякие на шапки цепляете, часы, вон, за поясом носите… Часы должны на башне быть, а не за поясом. Не чтит молодежь нынешняя старину, совсем не чтит… И кафтан у тебя по-новомодному сшит, не так, как отцы и деды носили…

В этом месте я чуть не подавился. Потому что кафтан на мне, как вы помните, был извлечен из кладовых рода Сисевых и, значит, было ему никак не меньше ста лет. Видимо, патриарх, за старостью, начал забывать, что там его отец носил. Не говоря уж о деде. Впрочем, такие разговоры — это любимое занятие стариков во все времена, мол, в мою молодость и трава была зеленее и девки мокрее и вода кра… то есть, наоборот — вода мокрее, а девки — красивее.

— …а вот, бояринВикентий, знаешь, что тебе нужно?

Я внезапно осознал, что вопрос не риторический и Филипп натурально ждет ответа, глядя выцветшими глазами из-под седых бровей. Эм… ну, мне много чего нужно. Только что из этого «много чего» имеет в виду патриарх?

— Священник тебе нужен! — ткнул он в меня узловатым пальцем.

На… в смысле — зачем?!

— Зачем Осетровскому священник? — хмыкнул из-за моего плеча царевич, — Для любых надобностей рановато, ни жениться, ни креститься, ни отпевать не надо.

— А вот понадобись ему кого-то отпеть или жениться — и куда он без священника? — скрипнул из-за другого плеча Филипп, — Что это за род боярский без своего священника? Но ничего, боярин… — патриарх хлопнул меня по плечу. Наверное, он думал, что изо всех сил, но сил у него уже маловато осталось. Так, легкий хлопок получился, — …я тебе вскорости пришлю. Есть у меня один на примете…

Ну вот, проблема решена, скоро у меня будет свой родовой священник… нафига мне он?!

Патриарх удовлетворенно вернулся к гороху — не забывая отпивать из кубка — царевич куда-то свинтил, я поддел вилкой кусок чего-то мясного с тарелки, макнул с чесночный звар и, жуя, обвел взглядом палату.

Бояре уже приняли на грудь, расслабились, уже не ждали, что на их головы вотпрямщас упадет внезапная смерть, начались застольные разговоры, отчего в палате стоял гул голосом. А я, наоборот, снова начал напрягаться. По сравнении с любым среднестатистическим боярином я выглядел несколько бледно. Все бояре были здоровенными амбалами, ростом под два метра, широкоплечие, не смешные пузаны, а накачанные здоровяки, с солидными — пусть и не до пупа — бородами, в кафтанах, на которых под золотом и самоцветами и ткани-то не видно. Они с рождения привыкли быть над всеми остальными, повелевать и Повелевать… а я? Куда я влез?

А я — боярин Осетровский! И мне плевать, что я моложе любого боярина вдвое, что я ростом ниже — правда, ненамного — а в плечах уже в два раза, что кафтан на мне одолженный, а боярином я стал пару месяцев назад. Плевать!

Хотя напряг, конечно, сохраняется…

Чтобы не грузить себя мыслями о собственной неполноценности, я приосанился, отпил из кубка — а хороший мед, кстати — и тихонько прошептал Долгое Слово. Чтобы прислушаться к тому, что там бояре говорят.

Правда, тут же выяснилось, что бояре таких слухачей, как я, видали… в голове пронесся ряд вариантов того, где они таких, как я, видели, один неприятнее другого. Видели, в общем, и давным-давно придумали способы противодействия. Вон, к примеру, два боярина отошли к стене и разговаривают между собой. Вроде и губы шевелятся, и руками один из них водит, явно что-то показывая — а ни звука не слышно. Наверняка, какое-то Тихое Слово, позволяющее говорить хоть в толпе, не боясь, что тебя подслушают. А вон — еще два. Положили между собой на стол пластину, не пластинку, иконку, не иконку — и теперь и соседи, и я с Долгими Словами, слышу только невразумительное лопотание, и ни одного членораздельного слова. Амулет какой-то, явно.

Но некоторые то ли не считали свои разговоры секретными, то ли не заморачивались.

— «Тарские казаки доносят, что из Омского острога давно вестей нет». «Так отправить туда разведчиков, пусть посмотрят, что случилось — джунгары ли безобразят или джунгары подошли». «Так отправляли». «И что?» «Никто не вернулся. Кто до острога доходил, говорил — стоит и все в окрестностях спокойно. А кто в сам острог уходил — уже его не покидал»…

— «С Алтая джунгары ушли, кузнецких татар от дани освободили. От царя же никого там еще нет, остроги не поставлены. А места благодатные, что дли пашни, что для пастбищ, пушнина в лесах опять же…»

— «На Волге разбойник Степашка появился. На Хвалынском море персов пограбил, так теперь за русских купцов взялся». «Вот негодяй. Собрать полки, да разогнать, пока силу не набрал»…

— А подайте-ка мне кусок вон того осетра! Очень я осетров люблю! Когда они запечены до корочки!

Так, а это уже не Долгое Слово. Голос любителя осетров разнесся по палате и без него. Понятно — Морозов. И также понятно — на кого намек. Ну-ну, отведай. Нет на столах ничего осетрового, кроме икры, а тот, от которого ты кусочек жаждешь — из мясного фарша сделан. Мог бы и догадаться, но… Это же Морозов. У него извилин в мозгу много, да все они — в голове его жены.

— Морозов… — произнес голос сбоку.

Я неторопливо обернулся. Потому что я — боярин и я не могу подпрыгивать от неожиданности и взвизгивать, как школьница. Даже если очень хочется!

— Буд здоров, боярин Викентий, — коротко поклонился Дашков, когда я встал со своего стула.

— Будь здоров, князь Дашков, — поклонился я в ответ. Еле удержался от того, чтобы в пояс по привычке не поклониться. Уронил бы лицо, как пить дать. Проклятый русский этикет, прямо как у японцев…

— Что это ты на шапку нацепил? — с интересом спросил глава Разбойного Приказа.

— Знак моего рода.

— Что-то не похож он на осетра. На крокодила похож. Только без лап. Впрочем, тебе виднее. Что про Морозова думаешь?

Дашков кивнул в сторону стола, за которым упомянутый Морозов недовольно жевал «осетра». Вот так-то — думаешь отхватить себе кусочек осетра, а получаешь не то, что ожидал. Хоть и вкусно, но не то, не то, что хотел. Вкусно и грустно.

— Не думаю я про него. Я, если мне придет желание про Морозовых подумать, лучше о его жене подумаю.

— Это да, жена у него — дай Бог каждому… Каждому, кому нужна такая жена. Помню, упоминал ты, боярин Викентий, что-то про вотчину, которой у тебя вроде как нет.

— Да, было такое.

— Есть у меня земля. Которую я могу тебе в вотчину передать.

Глава 18

Внезапно. Нет, я ожидал, что Дашков, для того, чтобы получить Изумрудный Венец, постарается помочь мне с решением моей «маленькой» проблемы. Но я не думал, что он обернется так быстро. Да и…

— Насколько я знаю, — начал я, — вотчины не делятся и не отчуждаются…

— Это не моя вотчина и не часть ее, — нетерпеливо произнес князь, — Это земли у меня во владении, которые я могу передать тебе, а ты объявишь своей вотчиной.

Так. Я неожиданно обнаружил у себя пробел в знаниях. Я понятия не имею, как, собственно, оформляется переход земли в вотчину. Маловероятно, что для этого достаточно выйти в чисто поле, взмахнуть рукой и сказать: «Все, что по правую сторону — мое! А все, что по левую… Тоже мое!». Наверняка там есть специальная процедура. И не менее наверняка — она завязана на Источнике. То есть, бросаться на первое же предложение, как собака на кость, все же не стоит. Скорее всего — отказаться от неосмотрительно полученной вотчины просто так не получится.

А еще у меня нет сомнений в том, что Дашков хочет меня как-то напарить. Просто так, в качестве небольшой мсти.

— Где эти земли расположены?

— Неподалеку от Смоленска. Осиновские земли.

— Большие?

Не уверен, что пары квадратных метров достаточно для вотчины. Хватит ли…

— Шесть тысяч десятин.

Десятина, насколько я помню, это примерно гектар… Шестьдесят квадратных километров?! Нехилый кусочек… Ощущение, что меня хотят обмануть, только усилилось. В чем, интересно, подвох?

— Люди, деревни?

— Есть и люди, и деревни.

Ну да, откуда б взяться безлюдному куску земли в… Тааак…

Я мысленно представил карту. Рядом со Смоленском, говоришь…

— В какую сторону от Смоленска?

— На западе.

На западе… По географии у меня была четверка, но я отчетливо помню, что к западу от Смоленска — Белоруссия. Это в наше время, в двадцать первом веке. А в мое нынешнее время, в семнадцатом веке, там проходит граница с Польшей. Большим и совершенно не мирным государством. То есть мне предлагают приграничные земли, которые в любой момент могут оказаться за границей. Если эта сама граница вдруг переползет восточнее. Или окажутся зоной военных действий.

— А не окажется ли так, что МОИ земли перейдут под Польшу? — хмыкнул я, намекая, что просек подвох.

Князь улыбнулся:

— В таких случаях ты можешь или в польское подданство перейти…

Сразу нет.

— …или прийти к царю государю, он выделяет новые земли под вотчину тем, кто от поляков своих земель лишился.

Хреновый вариант. Сейчас я хоть выбирать могу, а там — что царь даст, то и бери. Получу какие-нибудь неудобья на Чукотке и буду пасти оленей за тридевять земель… С другой стороны — глупо харчами перебирать. Так у меня будет вотчина, подтвержденный статус боярина, а откажись — нужно что-то самому искать. И царь тут как раз не поможет и от щедрот земельки не выделит.

— Село Дубровно рядом, можешь там себе терем выстроить, — продолжал соблазнять меня Дашков, — Можешь — терем, можешь — завод какой-нибудь. Часовой, например, будут ремесленники часы делать, как вон те, что у тебя есть. Откуда такие?

— Мой часовщик сделал, — машинально ответил я.

— Амулетчик.

— Нет, просто часовщик.

Даже не знаю, как я умудрился сохранить такой же спокойный и скучающий тон, как и в первой фразе. Только после нарочито безразличного «Амулетчик?» до меня дошло, что Дашков, как и Морозовы, подозревает меня в том, что я укрывают Тувалкаина. И этим вопросиком он меня осторожно прощупал.

Чтобы скрыть легкую дрожь пальцев и показать, что я ничего не скрываю, я достал часы и щелкнул крышкой.

На самом деле — это не часы. Нет, на вид, конечно, они как настоящие — круглые, с циферблатом и стрелкой, даже тикают. Но в часах, как вы понимаете, стрелки и тиктаканье — не главное. Главное, чтобы стрелка двигалась по кругу и указывала на нужные цифры и при этом, что характерно, в нужное время. То есть, в два часа дня она должна указывать на двойку. А не тройку или там семерку. И вот это, как раз, у моего старика-часовщика и не получилось. Он все же привык работать с большими механизмами и добиться надежной точности от маленьких колесиков… Нет, рано или поздно добился бы, но время поджимало. Поэтому я, если честно, попросту сжульничал и перед пиром подвел свои тиктакалки на нужное время.

А так — да, как настоящие.

Князь с откровенным любопытством осмотрел их, приложил к уху — благо я успел цепочку отстегнуть — одобрительно покивал головой. Я уж думал, попросит себе такие же, но не угадал.

— Так что, боярин Викентий, мы договорились? Я тебе — Осиновские земли, ты мне — Венец. По рукам?

Я посмотрел на широченную ладонь, протянутую мне. Мозоли, надо признать, знатные. С саблей князь тренируется, не шутя.

— Нет, не договорились.

— Против слова своего идешь, боярин, — голос Дашкова понизился чуть ли не до шипения, — Ты обещал, что отдашь Венец, если я тебе земли найду под вотчину…

— Нет, не обещал.

Верно, не обещал. Слово боярина — тверже гороху, так что я, в разговоре с Дашковым, тщательно следил за своим языком, чтобы и вправду не пообещать лишнего.

По скулам князя прокатились тяжелые желваки.

— Значит, не договорились…

— Тоже неверно.

На секунду мне показалось, что князь сейчас плюнет на все и прибьет меня.

— Я, — примиряющее поднял я ладонь, — время на раздумье беру. Если сам найду что-то подходящее — тогда твои земли мне, князь, не надо. А если не найду — тогда уж к тебе приду.

— Если ты мои земли себе берешь — Венец мой. А если ты сам себе земли найдешь…

— Венец тоже твой.

Не нужна мне эта игрушка. Честно. Свой Источник я уже нашел, а за чужими охотиться не собираюсь. Сейчас мне Венец только и нужен для того, чтобы за него что-то выгадать. Земли под вотчину — как вариант.

Князь непонятно хмыкнул и протянул руку еще раз:

— Уговор.

— Уговор.

Он подкинул на ладони левой руки амулет, вырезанный из розового турмалина — а вы думали, мы так просто болтаем о серьезных вещах, чтобы любой мог подслушать? — и отправился на свое место, явно собираясь плотно подзакусить.

* * *

Ох-хо-хо…

Чувствую себя питоном. Питоном, который съел слона… кстати, моего фальшивого слона умяли целиком, только бивни из березы оставили. Всем было интересно, что ж это за слон такой. Но и другим блюдам бояре тоже воздали должное. А так как хозяин пира отставать от гостей никак не мог — мне приходилось мести со стола все, что на нем находилось, на равных. Иначе получалось, что я не вместе со всеми остальными боярами участвую в пиру, а как бы кормлю их. А так как кормит их царь, то… то мне вести себя по-царски не полагается. Иначе царь государь может решить, что я мечу на его место — и всё. Был боярин Осетровский и… где боярин Осетровский? Кто такой боярин Осетровский? Никто не знает, никто не слышал, никто не помнит. Если следующим оказаться не хочет.

Сколько ж я съел-то? Кстати, странно, но я чувствую себя объевшимся, но не переевшим. Нет такого, знаете, болезненного ощущения, что живот сейчас лопнет или меня просто стошнит. Особенности боярской физиологии, что ли?

— Будь здоров, боярин Викентий.

— Будь здоров, князь Василий.

Телятевский. Подошел ко мне, вроде как поздороваться, но смотрит что-то недобро, как собака на блоху.

— Что это ты на шапку нацепил?

— Знак моего рода.

— Что-то не похож он на осетра. На крокодила похож. Только без лап.

Дался вам этот несчастный рыб! Я и сам знаю, что он на осетра не похож!

— Я хотел сказать тебе, боярин Викентий, — сразу же взял быка за рога Телятевский, — что от дочери отрекся. Нет у меня больше дочери Клавдии.

— Я знаю.

Клава что-то такое упоминала.

— Поэтому, если на Москве заговорят, что моя Клавдия в твоем тереме живет…

— Не живет.

Брови Телятевского взлетели.

— Нет в моем тереме твоей дочери.

— Как нет?

— Так ведь и дочери Клавдии у тебя, князь Василий, нет. Сам только что сказал. А что до той Клавдии, что у меня живет, так то не дочь твоя, а сестра моя, Клавочка.

— Сестра? — ошарашено переспросил князь.

— Сестра.

Вдаваться в подробности я не стал. Умный, сам догадается, что к чему. Ну а не догадается — я не виноват.

Телятевский, глубоко о чем-то задумавшийся, отошел в сторону. Я же вернулся на свой стул и вздохнул. Вон, уже разгонные пряники разносят, и сыту разливают, воду с медом, чтобы на ход ноги размочить набитое в желудки.

Пир заканчивается.

— Будь здоров, боярин Викентий.

— Будь здоров, царевич Иван.

Мы оба подняли бокалы с медом. Я посмотрел на развеселившихся к концу пира бояр, некоторые из них поглядывали на меня вполне дружелюбно. Даже глава Приказа тайных дел, хотя лично меня дружелюбие спецслужбиста, скорее, напрягало. Интересно, что бояре обо мне думают? Кто б мне сказал… Хотя…

— Царевич Иван, не знаешь ли ты, что обо мне на Москве говорят?

Царевич посмотрел на меня своим фирменным взглядом каменнолицего василиска:

— Говорят, что тебя какой-то боярский род двадцать лет скрывал, а сейчас на свет выпустил, чтобы…

— Чтобы? — спросил я, не дождавшись продолжения.

— А вот для чего — этого никто не знает. И даже предположений ни у кого нет. Но все сходятся на том, что ты, боярин Викентий, человек непонятный и опасный. Уж в очень многие важные дела ты влез. И не просто влез, а еще и с прибытком из них вышел.

Хех. Даже не знаешь, радоваться ли такой вот репутации или расстраиваться. Не ощущаю я себя как-то опасным человеком, а образ, который не соответствует твоему внутреннему самоощущению, таскать тяжело. Все равно, что айфон в кредит брать, чтоб все думали, что ты богатый.

— Кстати, боярин Викентий, раз уж я на твой вопрос ответил — ответь и ты на мой.

Я напрягся.

— На какой?

— Что это ты на шапку нацепил?

Рррр! Мне вспомнился анекдот про человека, который пой мал краба, засушил, покрыл лаком и вез жене в подарок.

— Это — знак моего рода.

— Что-то не похож он на осетра. На крокодила похож. Только без лап.

Да блин!

* * *

Я вышел из опустевшей палаты и, отдуваясь, привалился к стене. Алилуйф, все закончилось. Нет, так-то пир прошел неплохо — я отметился среди московских бояр как свой пацан, проставился за назначение, так сказать, приход их ко мне показал всем что я — свой, я получил лишнее подтверждение, что за покушениями на меня стоят Романовы, я получил предложение взять земли в вотчину, так что можно не рвать когти и не бояться, что истечет выделенный мне царем срок — правда, и расслаблять булки тоже рано — я получил много ценной информации, которую еще надо переварить и обдумать… И остался один вопрос, который мучил меня все время, что шел пир.

Я сорвал шапку и со злостью уставился на кокарду.

Да не похож он на крокодила!!!

Глава 19

Нет, физиология у бояр, наверное, все же альтернативная. Ладно, остальные — можно предположить, что они привыкли в таких объемах пировать. Но я-то точно не привык. А при этом, кроме полнейшей сытости, никаких негативных признаков переедания не испытывал. У меня даже мелькнула мыслишка, что это — влияние Источника, мол, он силу из своего хозяина потихонечку тянет, вот и надо ее восстанавливать. Но нет, не пройдет — я б тогда постоянно голодный ходил, я же так, как вчера, питаюсь все же редко. Чудеса, в общем.

И спал я этой ночью спокойно, как младенец. Не в смысле — писался и плакал, а в смысле — как вечером глаза закрыл, так только утром и открыл, выспавшийся и бодрый.

Интересно, сколько сейчас времени?

Машинальным, еще из прошлого мира, движением, я протянул руку туда, где всегда лежал смартфон на тумбочке. И поначалу даже не удивился, нащупав металлическую поверхность.

А, это мои тиктакалки, вчера отстегнул и положил. Так, сколько там на моих соломенных…? Десять часов утра. Интересно, а на самом деле сколько? Я же говорил, что точность часовщик не обеспечивал.

Как будто специально, чтобы развеять сомнения, донесся отдаленный бой напольных часов. Один… два… восемь… девять… десять… Десять. Надо же, не врут…

Я еще раз посмотрел на часы, прислущался к их мерному тиканью, хмыкнул, и откинул одеяло.

* * *

Основная причина, по которой я так здорово отоспался и отдохнул — полнейшее отсутствие нервотрепки. Закончилась гонка с приготовлением к пиру, закончился сам пир, я получил наводку на возможное место под вотчину, меня больше никто не хочет убить… вернее, не пытается убить. Хотят-то, наверняка, многие, как в той шутке про няшного мышонка с подписью «Не всё в Австралии хочет тебя убить». А шутка — в комментарии — «Если он не может — не значит, что не хочет». Вот и со мной так — убить меня не могут, потому что царь государь запретил, а вот что хотят — несомненно. Но можно ожидать, что сначала все же попытаются договориться. В общем — на сегодняшний день неоконченных дел у меня нет и можно устроить себе отпуск. Дня на два, а то и — гулять так гулять — на целых три.

— К тебе пришли люди. Это гости?

Ну, или на пять минут.

Во-первых, я забыл, что обещал Голос найти виновных в гибели рода Сисеевых. А обманывать таинственных невидимок, имеющих возможность прикончить тебя в мгновение ока — очень, очень плохая идея.

А во-вторых — что еще нахрен за люди?

— Кто они такие?

— Я не знаю.

— Как они представились?

— Они не представились.

Не понял.

— Вошли и не представились?

— Они не вошли еще.

— В смысле?

— Идут к дому.

Так. Не понял. Что еще за народ ко мне идет?

— Сколько их?

— Десять.

— Далеко от дома?

— Шагов за двадцать.

Что-то мне этот диалог напомнил, но не могу вспомнить, что… Не время играть в ассоциации!

Я уже оделся в темпе ошпаренной кошки, чуть не запутавшись, в одежде, выскочил из спальни и рванул по коридору.

— Они вооружены?

— Да.

М-мать! Нападение!

— Какое вооружение?

Молчание.

— Голос, вооружение какое?

— Я не знаю, как оно называется.

Голос, блондинко ты призрачное!

— Холодное, огнестрельное?

— Да.

Аааа!!!

— Что да?!

— Холодное и огнестрельное. Это гости?

Ага, гости. С оружием пришли, наверное, подарить хотят… Стоп.

Я затормозил, аж каблуки сапог по половицам прочертили. Викентий, ты ничего не забыл? Ну, кроме своего настоящего имени. Это — Голос. Она — не твой помощник, она вообще непонятно кто и ее цели в жизни — или что там у нее — тоже непонятны и неизвестны. Зато известно, что она имеет нездоровую страсть к убийствам, янгире невидимое. И вот это ее настойчивое уточнение насчет гостей…Скажи я «нет» — и она нападающих просто убьет. А ведь далеко не факт, что они — именно нападающие.

— Гости? — повторно переспросила Голос.

— Пока не знаю.

— Тогда сам с ними разбирайся.

— Голос.

Молчание.

— Голос?

Молчание. Блин. Мой секретный козырь обиделся и ушел. Успокаивает пока то, что за время нашего разговора нападающие должны были успеть добежать до терема и начать ломать двери. В общем — издавать хоть какой-то шум. А я ничего не слышу.

— Викеша… — мне навстречу выскочила встревоженная Аглашка, — Там — люди.

— Что за люди?

— Не знаю. Они стоят под крыльцом и боярина Осетровского просят.

— Именно просят?

— Да. Выглядят так, как будто поговорито хотят.

— Ты их знаешь?

— Нет.

Блин. Да кто там?

Я подошел к входной двери, возле которой уже замерли встревоженные обитатели терема. Не считая Мурина. Нет, он тоже здесь был, но спокойный, как танк. Хотя, он и есть мой танк. Вернее — система залпового огня. РСЗО «Мурин». И рядом — две хорошенькие пушечки, САУ «Клава» и САУ «Настя».

Осознав всю мощь своего арсенала, я устыдился собственного малодушия и шагнул к двери…

— Куда без одежды?! — зашипела Клава.

В смысле — без одежды? Я одет!

— Шубы нет, шапки нет, перстней нет! Принесите быстро, чтобы выглядел, как боярин!

А, ну да, нарушение формы одежды…

Наряженный, наконец, и одобренный Клавой, я вышел на крыль…

Голос, с-стерлядь!!!

Когда она сказала, что «нападающие» вооружены холодняком и огнестрелом, я представил… ну, сабли. И, скажем, несколько пистолетов за поясом. Названия она не знает… Пищали это! У каждого! В руках!

— Будьте здоровы! — от некоторого опасения за свою жизнь — сейчас пальнут залпом и через меня даже макароны нельзя будет откинуть, и вовсе не потому, что здесь нет макарон — я поприветствовал пришедших в таких интонациях, что больше подошло бы «Хрен ли вы приперлись?».

Припершиеся, действительно, десяток крепких мужиков, разномастно одетых, дружно поклонились, так же дружно рявкнули «Будь здоров, Викентий Георгиевич!».

Стоявший впереди всех, сухой старик, годов так пятидесяти-шестидесяти, с дубленой всеми ветрами кожей лица, внимательно наблюдал, как я неторопливо спускаюсь с крыльца, после чего опустился на колени, опустил голову и протянул мне свой мушкет:

— Я, Нафанька Минин, прозванием Охотник, прошу главу рода Осетровских, принять меня и этих людей на службу роду, клянемся служить верой и правдою, и порукою в том будут наши кровь и память наших предков.

Однако. Неожиданно. И… что делать-то?!

Главное — не тормозить!

— Я, боярин Викентий Георгиевич, глава рода Осетровских, принимаю тебя, Нафанька и этих людей, к себе на службу.

— Буду служить тебе, как до этого твоим предкам служил, — старик поднялся на ноги и склонил голову.

Так. Стоп. Служил предкам… Нафанька? То есть — Нафаня. Имя редкое, и мне встречалось только два раза. В том мире — так домового звали, и в этом — так звали помощника моего прадедушки Северьяна. Это что же получается… Сколько ему лет, этому Охотнику?!

* * *

Лет ему, как оказалось, было всего-то шестьдесят пять, но к тому, северьяновому, Нафане он имел непосредственное отношение, поскольку был его родным внуком. Служившим и моему делу и отцу и вот теперь пришедший на службу ко мне.

Собственно, и все остальные люди, припершиеся ко мне сегодня, были такими же осколками слуг Осетровских — либо лично служившие им, либо родившиеся в семье бывших слуг и сохранившие верность истребленному роду. Не самураи, конечно, косплеить 47 ронинов никто не собирался, но, узнав о том, что объявился внезапный потомок рода, не раздумывали не секунды.

— Нет, не все, конечно, — Нафаня отпил чаю и задумчиво посмотрел на блюдо с пирожками, решая, какой из них выбрать, — Кто-то из стрельцов рода к другим стрельцам ушел, кто — к казакам, кто и погиб уже, потомства не оставив. Некоторые не хотят на службу к тебе приходить, но это из молодых, что клятву роду не приносили…

В отличие от ряда или там холопской печати, клятва в служении роду, внезапно, никаких обязательств на слуг не накладывала. Видимо, еще в древности бояре решили, что преданность — не покупается и не выбивается принуждением.

— …но все остальные, кому я клич кинул, пришли. Кто позже придет, они в сибирских лесах сейчас промышляют…

Бывшие стрельцы Осетровских, из тех, что быть стрельцами другого рода не захотели, занимались в основном охотой на пушного зверя. Оно, с учетом того, что вотчина рода находилась, как бы и логично.

— …да Мишка-Филин в холопы уходит…

Так. Стоп. Не понял.

— Почему это мой слуга в холопы к кому-то другому уходит?

Кажется, грозно сверкнуть глазами у меня получилось. По крайней мере, остальные охотники, которых я угощал, перестали жевать и тихо отставили чайные чашки.

Спокойным остался только Нафаня:

— Да то дело его, Викентий Георгиевич. Сам по дурости влез, сам пусть и вылеза…

— РАССКАЗЫВАЙ.

Выбесил меня этот охотничек, видимо, считающий, что раз он еще моего деда помнит, то и может за меня решать, что делать, а что нет. Вот честное слово, если сейчас не ответил — приложу Повелением. Потому что спускать такое нельзя, а то на шею сядут. И историю с этим… Мишкой-Филином — тоже. Сегодня моего слугу холопом сделают, а завтра об меня самого ноги вытрут. И пусть тот, кто его холопит, знать не знает, что этот Мишка — мой слуга. Потом-то узнает. И я сильно сомневаюсь, что он мне его вернет с поклонами.

Так что — надо действовать.

Если я не защищаю своих людей — мои люди не станут защищать меня.

Глава 20

Сделать человека холопом насильно нельзя. Не в том смысле, что запрещено — кто бы там следил за боярами и реагировал на каждый случай незаконного охолопливания, Общество по правам человека? Нет, нельзя — в смысле «не получится». При согласии человека перейти в холопы составляется холопный ряд — документ, и, как на каждом документе, ставится подпись и печать. С одной стороны — его теперь не нарушишь, и у сбежавшего холопа на лбу будет сиять оттиск печати. А с другой — подпись на любом документе, поставленная под принуждением, на нем не задержится и стечет на пол чернильной капелькой. Так что приставить нож к горлу, неважно, самому человеку, его родным или постороннему заложнику и сказать «Иди в холопы, сука!» — бессмысленно. И нет, боярское Повеление тут не сработает, оно точно так же считается принуждением, иначе, я думаю, свободных людей на Руси просто не осталось бы, были бы бояре да холопы.

Но все вышесказанное не означает, что, при желании, нельзя сделать холопом того, кого захочешь. Человека всегда можно обмануть… нет, речь не о том, чтобы под видом другого документа подсунуть ему холопский ряд, это опять-таки не сработает, как и подсунуть его пьяному до изумления. Если подписывающий не понимает, что он подписывает — подписи точно так же стекут. Зато всегда можно наобещать золотые горы, молочные реки и кисельные берега НА СЛОВАХ и «забыть» внести их в текст договора. Девиз «Внимательно читайте, что подписываете!» — актуален во все времена и во всех мирах.

Ну или можно встрять так, как тот самый Мишка-Филин, выручать которого мы сейчас едем.

* * *

Мишка влип, как муха в мёд, в самую банальную ловушку, известную, наверное, со времен Адама и Евы.

Он влюбился.

И всем хороша девица: коса длинная, губки алые, брови соболиные, попка… кхм. Красавица, в общем. Да вот беда — не свободна она. Холопка бояр Морозовых. А боярин разрешения на брак не дает. А Мишке не хочется со своей любовью просто так, блудным делом, пупками тереться — он семью хочет. И упаси бог — боярин ни словом не говорил о том, что, мол, переходи в мои холопы — сразу же повенчаетесь. Нет, это могло засчитаться, как принуждение. Морозов же, судя по всему такого холопа, как наш — мой! — Филин, терять не хотел. По рассказу Нафани этот Мишка не мог считаться первым стрелком среди охотников только потому, что им был сам Нафаня, которого никому не переплюнуть. Но уж второе место за Филиным застолблено твердо. Он на охоте нешуточно белке в глаз попадал, чтоб шкурку не портить. И это из здешних карамультуков, из которых я, с более или менее приличного расстояния, не в каждый сарай бы попал. Понятное дело, там и пули заговореннные и ружье такое же, и Слова наверняка читаются, Точные или там Зоркие, но сам факт. Эти Слова еще знать надо. Понятное дело, что Морозовым такого ценного кадра терять неохота, он столько соболей может добыть — про «белку в глаз» я для красного словца добавил, белки здесь дешевы, а порох со свинцом дороги — что даже боярам прибыток маленьким не покажется. Вот и вцепились в него, как клещ в собаку.

Могу поспорить, сразу же, как только на бумагу холопского ряда ляжет подпись, тут же выяснится, что любовь прошла, завяли мухоморы — помидоры на Русь еще не завезли — так что ты, милый Мишенька, похолопствуй тут, а я пойду, следующего дурачка окучивать. Что? Ты жениться на мне хотел? И даже в договоре написано, что согласен стать холопом, если на мне женится сможешь? А вот, видишь тут маленькую приписочку «…буде оная девица согласна»? А я не согласна, так что чао, пупсик, целую в носик.

Женщины — они коварные.

* * *

Ситуация, когда помощь прибывает в самую последнюю секунду, когда на таймере бомбы уже «00:01», затаскана в книгах и фильмах до такой степени, что уже даже стеб над ней всем надоел. Однако жизнь — не фильм, она быть правдоподобной не обязана и в ней маловероятные события происходят сплошь и рядом.

Да, вы угадали — когда я распахнул калитку во двор морозовского управляющего, молодой парень, очевидно, тот самый Мишка-Филин, уже обмакивал перо в чернильницу, чтобы поставить подпись. Да, прямо во дворе — кто бы потрудился к будущему холопу домой идти или, тем более, в терем приглашать?

— Это — Филин? — спросил я у Нафани, не оборачиваясь. Очевидность очевидностью, но всегда лучше спросить, чем попасть в глупую ситуацию.

Во дворе, у крыльца, стоял небольшой столик, у которого столпились Мишка, высокая девушка, заламывающая руки, надо признать, красивая — та самая подставщица, видимо — пропитого вида мужичок, одетый как площадной подьячий, еще один мужик, худой как Кощей, судя по расшитой шубе — управляющий, рядом с ним — еще один в расшитой одежде, молодой, видимо, сын, и несколько оранжевых стрельцов.

Стрельцы насторожились первыми — их можно понять, во двор вломились вооруженные люди, одетые как откровенные разбойники, ну, кроме меня, но я на их фоне несколько терялся. Надо будет моим бойцам единообразную форму пошить… интересно, какого цвета были кафтаны у стрельцов рода Осетровых? Осетрового? А это какой?

— Кто такие? — рявкнул недовольным голосом… почему-то не управляющий, а его сын…

Упс.

Это сын, всё верно, только не управляющего, а боярина Морозова. Викентий, когда ты уже боярскую шубу от просто шуб отличать начнешь?! Да еще и не просто сын, а тот самый, средний, с которым мы еще в Мангазее сталкивались. Видимо, с мамой приехал.

— Боярин Осетровский.

— Осетровский? — выпятил нижнюю губу сынок, меня, очевидно, не признавший, — Не знаю таких. Ты…

— У отца своего спроси, — перебил я сыночка, прежде чем тот вякнет что-нибудь вроде «Ты из какой подворотни выполз?». Чем, несомненно выставит себя дураком, но при этом нанесет мне оскорбление. Которое прощать нельзя, иначе счетчик на моем понтометре сбросится до нуля. А прямо сейчас разборки клеить мне неохота, — Он вчера у меня на пиру был, не спрашивал, кто я такой.

Морозов-средний злобно сощурился, но промолчал. Продолжать сомневаться в том, что я тот, за кого себя выдаю — выглядеть дураком, а попытаться принизить меня — влезть в разборки с кем-то неизвестным и непонятно, какими возможностями обладающии и заодно оскорбить своего собственного отца, который, в таком случае, принимает приглашения на пир от кого попало. Лучше уж язык втянуть. Тоже минус в карму, но совсем маленький.

— Что тебе здесь нужно, Осетровский?

— Узнал я, что МОЙ слуга, без МОЕГО разрешения, хочет стать ЧУЖИМ холопом. Пришел забрать его.

— Я тебе не слуга! — завопил Мишка, совсем молодой парнишка, моего возраста, без бороды еще. Хотя на его месте я бы бороду и не носил — с таким острым подбородком она явно на козлиную бы походила.

— Мишка, лучше молчи! — зашипел Нафаня из-за моей спины.

— А он говорит, что не твой слуга, — криво ухмыльнулся Морозов.

— Да кто там слушает, что слуги лопочут… Молчи. Иди сюда.

А. так как это были не просто слова, а мое Повеление, влюбленный пингвин заткнулся и зашагал в мою сторону.

— И ничьих Повелений, кроме моего, не слушай, — добавил я.

Морозов-средний злобно ощерился. Он явно собирался Повелеть что-то свое, но мне играть в перетягивание Мишки не хотелось. Ситуация и так немножко не в мою пользу — вот так нагрянуть на двор и забрать человека — граничит с хамством и оскорблением. И чем дольше я в ней участвую, тем больше вероятность, что дежурным принесением извинений Морозову я не отделаюсь. И так извиняться придется в любом случае.

— Уходим, — я развернулся…

И на секунду замер. Что-то не так. Какие-то неправильные выражения мелькнули на лицах.

У моих бойцов — глубоко скрытое… осуждение? Они считают, что я поступаю неправильно?

У той девицы… радость? Она радуется, что ее жертву забирают и он не станет холопом? Она что — вправду его любит?

Кажется, я неправильно оценил ситуацию…

Глава 21

— Если он сейчас уйдет, знаешь, что я с Аглашкой сделаю?

Я развернулся так, что полы тяжелой шубы взлетели крыльями, как у легкого плаща. И тут же понял, что это падло имело в виду не мою Аглашеньку — боярич указывал на холопку, которую, похоже, звали так же, как мою любимую скоморошку.

— Не знаю и знать не хочу.

— Я ее…

Дальше последовало описание, которое заняло бы достойное место на сайте порнорассказов. Хотя нет — там всё же фантазии побольше… не спрашивайте, откуда я это знаю.

За моей спиной глухо застонали и, кажется, заскрипели зубами — Мишка был еще под Повелением, и не мог ни броситься к любимой, ни заорать, но не отреагировать на такие обещания он тоже не мог.

Чувствую себя, как будто попал в сказку о двух влюбленных, которых хотят разлучить злодеи. И один из этих злодеев… хм, я.

Так. Похоже, девчонку надо выручать.

— Она твоя холопка, ты в своем праве, — безразлично отмахнулся я и развернулся обратно. Взгляд, которым на меня Мишка смотрел… бррр. Не дай бог такое приснится еще.

— Идем.

Мы двинулись к калитке. Не торопясь так… Позади озадаченно молчали — Морозов не понимал, что делать. Будущий почти холоп сорвался с крючка и уходит, а как его вернуть — непонятно.

— Если хочешь, — кинул я через плечо, не останавливаясь, — могу ее купить.

Долгая пауза… Я почти дошел до калитки…

— Купи, — услышал я, наконец.

Алилуйя. Я лениво повернулся и приподнял бровь:

— Сколько просишь?

— Сто золотых монет.

И щерится, сучонок.

Сто золотых монет — это много. Это, мать его, просто дохерища! На такую сумму можно не то, что холопку — пол-Москвы купить. Ясно, что он просто издевается, просек, гаденыш, что мне эта холопка все же нужна, но, может, поторгуемся?

— Не стоит она таких денег, — отмахнулся я, — Рубль дам, не больше.

И опять к калитке поворачиваю.

— Сто золотых или ничего!

Я чуть не споткнулся. Даже крестьянин на рынке…

Повернулся обратно:

— Сто золотых или ничего? За такую цену отдаешь?

— Да, — лыбится Морозов-средний.

— Согласен. Уговор, — говорю я.

Да уж, удивил так удивил. У всех, кто на дворе присутствовал, чуть глаза не повыпадали. Кроме дворого пса на цепи — тому пофиг.

— Согласен?! — не может поверить своих ушам боярич.

— Мы, Осетровские, два раза не повторяем, — я кивнул подьячему, — Пиши купчую.

* * *

«…отдает боярину Осетровскому Викентию Георгиевичу за оговоренную цену холопку Аглашку дочь Вавилову, прозванием Куница…»

Я не заржал только потому, что диктовал купчую, а это дело серьезное. Знаете, что на Руси «куницей» называют? Нет? Ну ладно. Тогда вы юмора не поймете.

— Всё?

— Э…! — вдруг попытался влезть управляющий.

— Молчи! — бросил Повеление боярич, — Иди отсюда, не мешай.

Управляющий зашагал механическим шагом, Морозов, не читая, подписал купчую, аж перо в руках тряслось, следом — я и, наконец, шлепнул печать подьячий.

— Ну, когда я свои деньги увижу? — а ручонки-то трясутся.

— Оговоренную цену? — переспросил я, — да хоть сейчас.

И протянул вперед руку.

Морозов машинально вытянул свою, принимая, а потом уставился на то, что получил. На свою пустую ладонь.

— Что это?! — возопил он.

— Как что? То, что просил. Ничего.

* * *

Даже крестьянин на рынке не попадется на такой тупой развод. Все знают, что на рынке полно мошенников, правда, называют их плутами, мошенник на Руси — как у нас карманник. Так вот, все знают, что на рынке полно мошенников, обманщиков, плутов, и если незнакомец предлагает тебе купить на грош пятаков — самым правильным будет не соглашаться. Особенно — особенно! — если этот договор купли-продажи будет закреплен письменно. После этого вообще ничего не докажешь. Но даже за устными договоренностямя нужно следить в два глаза и четыре уха. Иначе плуты оплетут словами так, что продать корову за «рубль или ничего» — это еще простенькая схема. А вот купить кошку по цене коровы, да так, что сам, почесывая в затылке, признаешь, что вроде все честно. Или купить суходойную, не дающую молока, корову, потому что продавец заверил, что молока от нее «столько, что за день не выдоишь».

Даже крестьянин на рынке не попадется на такой тупой развод. Но тут же не какой-то там крестьянин — тут целый боярский сын! А то, что титул отца не заменяет сыну ни опыта, ни житейской сметки, ни мозгов — этого Морозов-средний еще не понял. Подозреваю, даже после сегодняшнего случая не поймет.

* * *

— Вот тебе холопка! Вот тебе холопка! — боярич с рычанием разорвал купчую на мелкие клочки и бросил их мне в лицо. Ну, вернее — попытался. До меня было метра три, а добросить на такое расстояние горсть бумажек не удавалось еще никому.

Обрывки купчей взлетели белыми снежинками… и собрались обратно в целый и нетронутый бумажный лист. Который спланировал по воздуху в мою сторону, да еще извернулся так, что я подхватил его, просто протянув руку. Вышло это случайно, но выглядело до невозможности круто.

С невозмутимым лицом, типа «Так и было задумано», я свернул купчую и передал ее Нафане. Морозов-средний, пыхтя, что твой бык, смотрел на меня исподлобья, но молчал. Он и сам понял, что раз купчую не удается уничтожить, значит, всё честно, цена «ничего за холопку» принята, и теперь, если он попытается отбить у меня мою покупку — получит оттиск печати на лоб. А для боярича это не просто позор, а, как в той рекламе, позорище.

Судя по вскользь брошенному взгляду, Морозов рассматривал возможность нападения на меня. Но, видимо, после сегодняшней неудачи у него начала прорезаться первая извилина, и он понял, что четыре стрельца против десятка охотников — так себе расклад.

— Иди сюда, — махнул я рукой холопке. Девушка, настороженно покосившись на бывшего хозяина и, не менее настороженно — на нынешнего, мол, не меняю ли я хрен на редьку, подбежала к своему разлюбезному Мишке и осторожно взяла его за руку.

Мы вышли за ворота и двинулись к моей карете. Мои люди попрыгали на лошадей — «мои люди», приятно звучит — только Мишка со своей любимой остался стоять, глядя на меня с забавной смесью испуга и вызова.

— Куда нам теперь…

— Викентий Георгиевич, — тихо прошептал Нафаня.

— …Викентий Георгиевич?

— Ко мне, во владение. Ты мой слуга…

— А…

— Кто ты?

Мишка с некоторым трудом выговорил;

— Я ваш слуга.

— А раз так — должен в моем доме жить.

— А Аглаше… Аглаша моя?

— Жена с мужем должна жить.

Смысл этой моей фразы Мишка-Филин понял не сразу, а когда все же понял — расплылся в улыбке. Анимешной такой, когда глаза почти закрываются, превращаются в две полукруглые щелочки.

— И замуж ей разрешишь?

— Да кто ж вольной женщине запретит?

Эту фразу молодожены переваривали еще дольше. Зато как переварили… Будущая бывшая холопка радостно завизжала — а потом завизжала еще раз, когда Мишка подхватил ее и подкинул в воздух. Здоров, чертяка, она же на полголовы его выше.

Подъехал на коне Нафаня, во взгляде которого определенно присутствовало уважение. Старый охотник снял шапку:

— Где же вы таким уловкам научились, Викентий Георгиевич?

Я открыл дверь в карету:

— В Разбойном Приказе.

Глава 22

— Купи мне ветошник.

Я высунулся из кареты и бросил одному из своих охотников монетку. Я сорвался на выручку Филину и его зазнобе даже не позавтракав — сначала визит моих охотников, потом сразу поехали к Морозовым — а сейчас уже и полдень прошел. Желудок тактично — пока тактично — намекает, что пора бы чего-нибудь в него забросить. Перед моим мысленным взором плыли пирожки, гамбургеры, блины, пиццы… Вот именно пиццы мне и захотелось. Понятно, что здесь ее нет — потому что нет помидоров и, как следствие, кетчупа — но зато есть пирожки-ветошники, которые с успехом эту самую пиццу заменяют.

— Держи Викентий Георгиевич.

Правда, если быть совсем честным — эти открытые пирожки, в начинку которых клались всякие обрезки и остатки, больше напоминали не настоящую пиццу, то есть — итальянскую, а ту пиццу, которую нам продавали в школьном буфете: небольшая лепешка из толстого теста с начинкой, залитой майонезом. Здесь, правда, майонеза не было, но, в отличие от всех прочих разов не пожалели сыра.

Ммм… мясо, соленые грибы, огурцы… Мням, вкуснятина!

Надо будет потом спросить, у кого из уличных торговцев купили и взять у него еще на пробу.

* * *

Не скажу, что мои охотники сразу прониклись ко мне уважением. Все же, чтобы молодому парню заслужить уважение у старых, повидавших и прошедших всё, мужиков, нужно что-то повесомее, чем обвести вокруг пальца возомнившего о себе дурачка-боярича. Но определенное уважение в их взглядах присутствовало. Вернее, не то, чтобы уважение, скорее, этакая толика гордости, каковая присутствует у подчиненных, если им досталсяначальник, которым можно похвастаться. Или хотя бы прихвастнуть. В общем, из категории «Ну, этот… новый» я перешел в категорию «Наш-то…». Не знаю, что послужило причиной этого перехода — может, то, что я без слов рванулся выручать молодого Филина, может, то, что я не оставил Морозовым его девушку, может, то, как я смог выцарапать ее у Морозова-среднего… А может — все сразу, включая мою прежнюю службу в Разбойном Приказе. Возможно, охотники и сами не смогли бы сформулировать причину своего уважения ко мне — если оно, конечно, мне не примерещилось. Вероятно, с уважением точно так же, как с любовью: «Если ты подробно и аргументировано можешь объяснить, за что ты любишь человека — значит, ты его не любишь».

У нас в институте преподаватели у студентов тоже делились на категории: от «ну этот…» до «Иван Петрович». Хотя нет — особым признаком уважения были прозвища. Которые были у самых уважаемых преподавателей, и которые переходили от курса к курсу, от поколения студентов, к поколению. Забавно: прозвища были у тех, кого студенты уважали — и у тех, кого терпеть не могли. Впрочем, отличить одного от другого было нетрудно — понятно, что человека с прозвищем «Железный Граф» уважают немножко побольше, чем того, кого между собой называют «Свистком». Или вот был у нас один преподаватель…

На этом месте размышлений мы доехали до терема и нить рассуждений прервалась.

Вышедшему навстречу Ржевскому я приказал обеспечить новоприбывших охотников местом и едой, а сам зашагал вперед, выпрямив спину и постукивая посохом по половицам. Сами понимаете — для боярина посох просто необходим. Правда, когда мы приехали к Морозовым, я его забыл в карете, возможно, еще и поэтому боярич так наглел — не признал во мне равного. А, может, он просто дурак.

— Викеша…

— Потом, Клава, потом.

— Викентий Ге…

— Потом, Мурин, потом.

Мне нужно было. Мне нужно было дойти до…

Она на месте.

Скрипнула, закрываясь, дверь, и я привалился к ней спиной. Чувствуя себя так, как будто, мой позвоночник, до этого натянутый в струну, резко ослаб.

Из разжавшихся пальцев выпал посох, с грохотом упавший на пол и покатившийся.

Аглашка обернулась:

— Викешенька!

Знаете, вот этого сияния влюбленных глаз, мне было достаточно для того, чтобы вновь вернулись исчезнувшие было силы и энергия.

А вы что подумали, что я из-за стычки с Морозовым так разнервничался, что еле до комнаты Аглашки дошел? Да ехал бы он лесом — я с взрослыми и влиятельными боярами разговаривал на самые серьезные темы и не боялся. Просто этот су… впрочем, не будем оскорблять его маму… сам того не зная, умудрился угодить в самое мое больное место.

В мою любимую скоморошку.

Да, перечисляя всю ту грязь, которую он собирается сотворить с девицей Мишки-Филина, он вовсе не имел в виду мою Аглашку. Но зовут-то их одинаково! А фантазия у меня чересчур хорошая, и, как выяснилось сегодня, это не всегда в плюс — я сразу представлял себе то, что он выплевывает… или слово «выблевывает» было бы правильнее?… и мою душу заливала чернота беспомощности и страха. Только не за себя. За Аглашку, за ту, которая мне дорога. Я начала страшно бояться того, что однажды ей будет грозить вот это вот все — мало ли мерзавцев на свете — а я… Я не смогу ей помочь.

Но вот, стоило мне ее увидеть — и вся эта чернота тут же испарилась.

— Аглашенька!

Я не плачу, нет! И даже не собираюсь! Как же она мне дорога!

— Викешенька!

Острые плечи под тонкой тканью домашнего сарафана… Пальцы ерошат короткие волосы моей девчонки…

— Викешенька…

— Аглашенька…

Губы скользят по лицу, беспорядочно целуя всё… всё… всё… И уже непонятно, кто кого целует, кто кого обнимает…

Посреди комнаты стоят два человека. Два человека, которые любят друг друга. И только стук двух сердец слышен.

Тук-тук-тук…

Тук-тук-тук…

Тук-тук-тук!

Да кто там в эту, трижды забытую богами, дверь долбится!

Я с сожалением оторвался от Аглашеньки, она, с по-прежнему закрытыми глазами, тянулась губами к моему лицу, целуя там, где доставала, и… Я быстро чмокнул ее в обнаженное плечико… когда это мы успели?… и двинулся к содрогавшейся от стука двери. За моей спиной раздался тяжелый вздох. Такой сладкий… что я чуть было не развернулся. Нет, под этот стук я не могу…! Ну, в смысле — целоваться. Мы ничего больше не собирались делать. Не собирались. Наверное.

За дверью обнаружился Мурин, мое оружие массового поражения. И, честно говоря, у меня было сильное желание поразить его посохом по лбу. Ну что там за суперсрочное дело такое?!

— Викентий Георгиевич, Дита пропала.

Все-таки чернота страха за своих близких никуда не исчезла. Она просто спряталась в глубинных и темных отнорках моей души, чтобы всплывать вот в таких ситуациях.

* * *

Мою бесовку, которую я, с недавних пор, воспринимал не как девушку, а как бестолковую и шебутную младшую сестренку, никто не видел со вчерашнего дня. Как ушла в свою комнату, так и всё. Мурин, запереживавший, когда она не появилась даже к обеду — что для этой суматохи нехарактерно — не постеснялся войти в ее комнату…

На этом моменте сбивчивого рассказа я посмотрел на него. И этот громила неожиданно застеснялся, замолчал, и отвел глаза. Мда. Бывший типа священник, пусть, строго говоря, и не настоящий — и бесовка. Неожиданная пара. А я ведь замечал, что у них искорка проскакивает…

— Рассказывай дальше, — велел я, пока моя чернота страха опять не поднялась в душе. Уж очень подробно я представил себя на месте Мурина и понял, что он чувствует. Пусть и не показывает.

В общем-то, дальше рассказывать было нечего — в комнате Диты не было. И, как я понял, уйти куда-то гулять и при этом не сказать ни слова Мурину — она не могла.

Я задумался, чувствуя себя полицейским, к которому пришли с заявлением о пропажи дочери. С одной стороны — с девчонкой что-то случилось, и чем быстрее начнутся поиски, тем больше шансов найти ее живой и здоровой. С другой — времени с момента пропажи прошло слишком мало и велики шансы, что она просто загуляла где-то. И бросившись ее искать — будешь выглядеть дураком.

Только я — не полицейский. Это — моя Дита и я буду ее искать. Даже если потом буду выглядеть дураком.

Но если она просто решила погулять… Ее заднице не поздоровиться. Не поленюсь самолично ее выпороть.

Я решительно встал… И сел. Следом за мной сел Мурин, не понимающий, что происходит. Просто я, наконец, сумел выловить мысль, которая крутилась у меня в голове с самого момента размышлений о пропаже Диты.

Ее не видели с момента, как она «ушла в свою комнату». А почему она туда ушла? Потому что на мой пир был приглашен глава Чародейного Приказа. А она — бесовка, то есть — та, за кем, собственно, охотится Чародейный Приказ. И теперь, после ухода боярина Ровнина — Дита исчезла. Совпадение? Не думаю.

Кажется, концы нужно искать в Чародейном Приказе.

Я решительно встал… И сел. Мурин, судя по лицу, мысленно сплюнул и остался стоять, ему надоело приседать туда-сюда, пока один боярин определиться не может. Мол, что тут думать — бежать надо!

Надо, согласен. А куда? Ведь здание Чародейного Приказа зачаровано и найти его, если тебя туда не приглашали, не может никто.

Глава 23

— Ржевский, не зли меня.

— Да клянусь вам, Викентий Георгиевич, не передавал я ему приглашение!

Для пущей убедительности Ржевский перекрестился. Я еще успел отметить, что двумя пальцами — ну да, патриарха Никона здесь не было и раскола тоже — как Ржевский, чуть призадумавшись, перекрестился еще и тремя пальцами. А потом еще раз — слева направо.

Так. Интересно. Нет, не потуги Ржевского в религию, и так понятно, что он не особо привержен христианским традициям. Интересно здесь то, что Ржевский главе Чародейного Приказа приглашение не передавал. И я не передавал. Собирался, да, но потом решил, что это сделал Ржевский. Как же тогда боярин Ровнин оказался на пиру? Три варианта:

— Ржевский врет;

— у меня провалы в памяти;

— Ровнин узнал о том, что я хочу его пригласить каким-то своим способом (самая неприятная версия).

— Ржевский…

Мой поручик дернулся и замер. Да, Повеление применять к нему не хотелось, но другие способы его расспросить слишком длинны и неубедительны. А под чужим Повелением он сейчас не находится, Клава его проверила. Значит, соврать не сможет.

— Отвечай: почему ты не передал приглашение боярину Ровнину?

— Я хотел. А потом вспомнил, что не знаю, где Чародейный Приказ находится. И никто не знает — он же зачарован. Вот я и решил, что вы сами его пригласите.

Б-блин. Ну и как мне теперь Диту искать? Где она сейчас томится, в каких застенках Чародейного Приказа? Или просто гуляет по Москве, потому что… вот потому что ей просто стрельнуло в голову прогуляться. Это же Дита! Хоть бы записку оставила! Вот так вот приедешь в Чародейный Приказ — допустим, я его все же смогу найти — начнешь наезжать, мол, отдайте мне мою ручную бесовку, а судные дьяки такие: «Знать не знаем, ведать не ведаем, никого не похищали… стоп, что ты там про бесовку сказал?». И ведь не поймешь — камер видеонаблюдения у меня нет…

Стоп.

Есть у меня камеры видеонаблюдения.

* * *

— Голос!

У меня же тут целая охранная система. Забыл напрочь за всей этой суматохой.

— Голос!

— Чего?

— Ты видела, куда делась Дита.

— Нет, не видела.

Вот тебе и охранная система…

— В смысле — не видела?

— Я что, должна за всеми твоими гостями следить?

— Голос, ты и так за всеми следишь. Я уже боюсь в баню сходить.

— Не бойся, не буду я на тебя в бане смотреть. Все равно ничего любопытного.

И хихикает еще.

— Голос, я не шучу. Мне очень нужна твоя помощь. Дита в опасности.

Голос — кем бы она не была — мне действительно не подчиняется и на все происходящее имеет свой собственный взгляд. Очень близкий к «Убить всех человеков». Так что нужно ее как-то убедить мне помочь. Мне и Дите.

Кажется, Голос прониклась серьезностью ситуации. Ну, по крайней мере, хихикать перестала.

— Да чем я могу помочь? Сижу тут в тереме, безвылазно…

Нет, не прониклась. Опять хихикнула.

— Голос, ты должна знать, куда делась Дита.

— Ну знаю. И что?

Охранная система, говоришь? Охранная проблема, блин!

— Голос, расскажи мне об этом.

— А что мне за это будет?

— А что ты за это хочешь? — перекинул я мяч обратно.

Была у меня одна девушка… не в том смысле «была»! Просто мы дружили. И мы с ней часто вот так перекидывались: «Что мне за это будет?», «А что ты за это хочешь?», «А что ты за это можешь предложить?»… До пятой ступени придумали, потом я сдался. А потом мы дружить перестали. Сложно дружить с девушкой, когда она — в институте, а ты — в Разбойном Приказе.

Голос явно с этой игрой знакома не была, потому что зависла уже на втором вопросе. А, может, реально задумалась, что ей, в нее непонятно-бестелесном облике может быть нужно.

— Хочу, чтобы ты нашел тех, кто мой род уничтожил, — наконец разродилась она.

— Так я и так их ищу.

И, с большой долей вероятности, знаю, кто это. Романовы. Не зря они так на пир не хотели приходить, боялись. Не меня, а вот ее, Голос. Вернее — того, кто всех приходящих в терем убивает. В отличие от остальных бояр, у Романовых была веская причина бояться терема Сисеевых.

Вот только вероятность — не доказательство. Да и до сих пор непонятно — зачем Романовым вдруг Сисеевы понадобились. Так что — да, пока ищу.

— Ладно, — Голос то ли удовлетворилась моим ответом, то ли ей просто надоело вредничать, — расскажу.

* * *

Диту похитили. Несколько человек, из тех, что приехали вместе с боярами — с кем именно они приехали, Голос не могла сказать, она все же не всемогуща и всеведуща — просто прошли по коридорам к ее комнате и вошли внутрь. После чего чем-то усыпили, так, что моя бесовочка и «мяу» сказать не успела, завернули в мешковину и преспокойно вынесли со двора.

Надо, блин, охрану налаживать, а то так самого вынесут, не успеешь то самое «мяу» сказать. А то я чересчур в этом вопросе на Голос понадеялся, а она тоже со своими захмычками. Знаете, почему она мне ни слова не сказала о том, что Диту крадут и никак не отреагировала на это безобразие? Потому что я сказал, что все, кто приедут — гости! Типа, раз это мои гости — то и все что они творят, это мои проблемы. Не ее. Стерва невидимая.

Итак, Диту похитили. Это установлено точно. И мы возвращаемся к началу — как найти Чародейный Приказ?

* * *

Я вспрыгнул на коня, тот послушно двинулся вперед, переходя с шага на рысь. Боярину, конечно, не по чину верхом ездить, только в карете, но у меня сегодня особая ситуация. Мне нужен именно конь.

Как найти то, что мало того не знаешь, где находится, так еще и скрыто от чужих глаз? Только случайно, верно? А для этого нужно отрешиться от попыток искать дорогу и позволить коню самому идти вперед — он тебя к нужному месту и приведет.

Согласен, довольно шаткое построение, но другого у меня нет. Зато есть мысль, которая, собственно, и греет, и обнадеживает — глава Чародейного Приказа как-то узнал, что я хочу пригласить его на пир. Это при том, что про это желание знали только я да Ржевский. Так что, возможно, у него есть какая-то волшебная способность узнать, что его ищут. А если она есть — то и сейчас он может узнать, что я его ищу, и откроет мне путь к своему Приказу.

Надеюсь.

Было и второе соображение, совсем уже хлипкое — во время моих блужданий по московским улицам я могу встретить судных дьяков и просто попросить отвести меня к Приказу.

Пока не работает. Ни то, ни другое.

Никаких неизвестных мне зданий не попадается на глаза, и судные дьяки тоже как вымерли. Хотя нельзя сказать, что они постоянно мозолят глаза.

Копыта коня мерно топали по доскам мостовой, я ехал, погруженный в размышления, вокруг меня, обтекая меня, проходила московская жизнь. Мы с конем забрели севернее Кремля, в Сретенскую слободу. С одной стороны проходили паломники, с другой — звенела медь мастерских, покрикивали торговцы печатных картинок, в воздухе стояли запахи печеного теста, просфор, сухарей. С неба слетали редкие снежинки.

— Будь здоров, боярин Викентий.

Конь остановился. Потому что перед ним стоял боярин Ровнин. В длинном черном кафтане.

— Будь здоров, боярин Георгий.

Я спрыгнул с коня и встал напротив главы Чародейного Приказа. Похоже, сработало. Я его нашел.

Или он меня.

— Слышал я, что ты ищешь меня?

Интересно, откуда б он мог это услышать? Прямо холодок по спине пробежал — возможности судных дьяков откровенно пугали.

— Ищу, не обманули тебя.

— Меня не обманывают.

От этих слов не то, что холодок пробежал — айсберги поползли.

— Идем со мной, боярин Викентий, я у тебя в гостях побывал, теперь к себе в гости приглашаю.

Я проглотил рвущиеся с языка слова «А я смогу из этих гостей вернуться?» и зашагал следом за ним. Мы шли по узкому и короткому переулку, который упирался в широкие раскрытые ворота. За воротами виднелся терем, желтевший бревнами сруба, по здешнему обыкновению, невысокий, этажа в два, не больше.

* * *

— С чем чай будешь, боярин Викентий?

Небольшое помещение, в котором, собственно, и помещался только стол, два стула, да пара сундуков. Мы с Ровниным сидим друг напротив друга, а перед нами дымятся кружки с чаем, да миски с различными сладостями.

— С…

Я протянул было руку к миске с красными шариками — малиновой смоквой. Пальцы уже нависли над ней, как миска отъехала в сторону. Сама. Ровнин кашлянул и хмуро посмотрел на нее. Миска упрямо вздрогнула, но не пошевелилась.

— С баранками, — определился я, старательно делая вид, что ничего не замечаю.

Чай в Чародейном Приказе был волшебный. В переносном смысле этого слова. Надеюсь. Ароматный, черный чай с легкими добавками каких-то травок, горячий именно до той температуры, когда язык он уже не обжигает, но еще не превратился в мочу молодого ослика.

— Помню, на пиру у тебя выносили эти медные кувшины с носиками…

Я не сразу сообразил, что боярин имеет в виду.

— Самовары.

— Да, они. С чаем которые. Откуда взял такие?

— Медники по моему заказу сделали.

— Хорошая вещь. Чай постоянно горячий, да и вообще — удобно.

— Пришлю один тебе… кхм.

— Я за ним своего человека отправлю, — глава Чародейного Приказа, спрятанного от человеческих глаз, понял мое затруднение, — Чтоб тебе опять не пришлось меня искать. Кстати, зачем ты меня искал-то?

Я посмотрел в спокойные глаза боярина. Которые яснее ясного говорили, что он прекрасно знает, зачем я здесь.

— Девушка у меня пропала. Прямо из терема.

— Думаешь, здесь бесы замешаны или какое другое черное колдовство?

Издевается, гад.

— Да нет, вроде бы обычные люди ее украли. Из тех, что с боярами ко мне на пир приехали.

— Если бесы или колдуны тут ни при чем — зачем ты меня-то искал, боярин Викентий? Или ты моих людей обвинить хочешь?

Спокойный такой голос. Ровный. Отчего еще страшнее. Потому что именно их я и собирался обвинить. Вот только этот «ровный» голос как бы подсказывал, что это — плохая идея. Очень плохая.

— Да, боярин Георгий, именно это я и хочу сделать.

Кто сказал, что я всегда поступаю правильно?

Ровнин задумчиво посмотрел на меня, откинулся на спинку стула и отпил чаю. Невысокий, лицо чуть округлое, неприметное, я бы сказал, гладко выбритое. Глова тоже по здешней моде выбрита — а, может, просто от возраста полысела — и накрыта плоской расшитой шапочкой-скуфейкой. Почему-то к этому образу просились очки, такие, обычные, круглые, в тонкой стальной оправе. Но очков Ровнин не носил.

— Про меня, конечно, всякие слухи ходят, мол, езжу я по ночам по Москве в черной карете, запряженной черными рысаками с огненными глазами, да похищаю девиц с улиц, для того, чтобы потом надругаться над ними самым бесстыжим и развратным образом. Не слышал такого?

— Не слышал, — покачал головой я. Хотя та часть про огненные глаза меня впечатлила, — Только на правду это не очень похоже. Что ж это за девицы, которые по ночам по улицам бродят? А если и попадется такая — это ж сколько надо на карете улиц прочесать, прежде чем наткнешься?

Боярин коротко хохотнул и тут же посерьезнел:

— Так почему ты именно ко мне пришел?

Я отпил чаю и поставил кружку на стол:

— Потому что не простая это девица была. Бесовка в человеческом теле. А кому бесовок хватать и тащить, как не Чародейному Приказу?

Ровнин чуть помолчал:

— И не боишься вот так просто в связи с силами из-за Грани признаваться? Наш царь государь страшно не любит такого, тут и боярский чин не спасет. Тем более, что и боярин ты, Осетровский, весьма скороспелый. Хотя и, надо признать, занимательный. Это ж надо — прийти ко мне в Приказ, да потребовать бесовку вернуть.

— Не потребовать. И не вернуть. А сказать — у вас она или нет.

— А если и у нас?

— Тогда и разговор в другую сторону пойдет.

— Неужели грозить мне станешь? Или выкупить ее попробуешь?

— Зависит от ответа, боярин Георгий.

Складывалось у меня стойкое осчусчение, что Ровнин, во-первых, прекрасно знал, что Дита — бесовка, еще до того, как я это сказал, а, может, и до того, как ко мне на пир пришел… А во-вторых — нет ее у него.

— Нет ее у меня, — тут же подтвердил мою догадку глава Чародейного Приказа, — Людям она вреда не причиняет, козни не строит, даже тело себе и то без вреда для человека забрала. Так зачем ее за Грань изгонять?

Так. Интересно. И кто же еще мог Диту похитить? Здесь, все же Москва шестидесятых годов семнадцатого века, а не девяностых двадцатого, здесь людей ради выкупа еще не похищают и заложников не берут. Вернее, берут, но по взаимной договоренности между двумя государствами. А я — не государство и ни с кем договоров не заключал.

— А с другой стороны — она все же бесовка… — продолжал рассуждать Ровнин, — И царь государь, как я уже сказал, свободных бесов терпеть не станет. Так что мне делать тогда?

— Ну, — я развел руками, — Раз нет у тебя моей пропажи, боярин Георгий, то и рассуждать о том, чего нет, не стоит. Надо мне в других местах ее искать. Благодарю за чай, за угощение, как придет твой человек за самоваром — отдам…

Мне в руку застенчиво ткнулась миска со смоквой. Я машинально взял липкий розовый шарик.

— …а мне пора идти.

Ровнин покачал головой, как будто удивляясь моей наглости. А, может, и вправду удивляясь.

— Что, боярин Викентий, неужели даже не спросишь, где она?

— Нет, боярин Георгий, не спрошу.

Не спрошу, хотя, возможно — и даже скорее всего — он знает, кто похитил Диту. Если уж он в курсе, как она тело получила — а было это, между прочим, аж в Мангазее — то наверняка и похитителей знает. Вот только не хочется мне за помощью к сему многомудрому типу обращаться. Что-то подсказывает мне, что его помощь мне может дорого обойтись. Тут одним самоваром не расплатишься.

— Своими силами обойдусь. Будь здоров.

Уже выехав из переулка, я не выдержал и оглянулся. Неужели ж все так просто и Чародейный Приказ находится просто-напросто в Сретенской слободе? Оглянулся — и понял, что черта с два я еще раз свяжусь с этими мутными ребятами.

Не было у меня за спиной никакого переулка.

* * *

— Викеша! — меня у самого порога терема встретила Клава. Непривычно серьезная, глаза широко распахнуты.

— Что еще случилось?

— Человек пришел. Говорит, что его послали, рассказать нам, где Дита, и на каких условиях ее вернут.

Не берут заложников, говоришь?

Глава 24

Как я представлял себе этого переговорщика? Как-то смутно. Ну… такой тип, в темном костюме, который сидит, развалившись, и через губу цедит: «Если наши требования не будут выполнены — мы пришлем тебе ее палец». Вообще-то, конечно, такое озвучивают по телефону, но на Руси сейчас телефонная связь не очень развита. Дальше в моей голове всплыли письма из букв, вырезанных из газет, отрывки из каких-то просмотренных фильмов, с переговорщиками и выкриками из-за угла, мем «Я не буду…!»…

А потом я увидел «переговорщика» и все мои невнятные мысли рухнули.

Сообщение от похитителей Диты принес ребенок.

Ну, не совсем маленький, конечно. На вид этому пацану было лет двенадцать-тринадцать, ну четырнадцать — от силы. Маленький, тощий, в простеньком грязном кафтане и меховом колпаке не по размеру, он сидел, съежившись, на лавке, затравленно оглядывая окруживших его людей.

— Это кто? — спросил я, усаживаясь на стул, который пододвинул ко мне кто-то из слуг.

— Называет себя Оськой-Драником, говорит, в прачечной, что на Москве-реке, работает. Мол, подошел к нему на улице незнакомый человек, дал копейку и велел заучить, что «боярину Осетровскому» рассказать.

— И что он велел рассказать? — я бросил быстрый взгляд на пацана.

Не нравился он мне. Вроде и ничего такого — обычный мальчишка, каких десятки на Москве бегает, и которые за копейку — большие деньги по нынешним временам — готовы выполнить не такое уж и сложное задание.

— Велел сказать, — пацанчик шмыгнул носом, вытер его кулаком, и зачастил, — Если боярин Осетровский хочет свою ведьму увидеть, то пусть вернет то, что украл, тогда и мы ему ее вернем. Если согласен — пусть возьмет украденное, отнесет к Москворецким воротам, там подойдет к берегу. У берега лодка будет стоять. В лодку с берега спустить на веревке и уходить, не оглядываясь. Если все сделаешь, как велено — вернут тебе твою ведьму. А если нет — сожгут ее и пепел с горелыми костями тебе на двор подкинут. Лодка будет ждать до вечера завтрашнего дня. Если до заката украденное не вернется — значит, ведьму больше не увидишь. И еще велели добавить, что без ведьмы краденое тебе все равно не нужно.

Пацан выпалил все это, перевел дух и добавил:

— Вот.

Так. Это нужно обдумать. Сначала я знатно ох… это… удивился, когда услышал, что у меня ведьму украли. Да, ведьма у меня есть и я испугался, что, кроме Диты еще и Настя пропала. Но нет — вон она сидит, тоже крайне удивленная. Значит, похитители почему-то принимают Диту за мою природную ведьму. И, значит, краденое, о котором речь идет — это Изумрудный Венец. Он действительно мне без ведьмы бесполезен. И, значит, похитители — это… Да ничего это не значит! Амулет, позволяющий чужие Источники искать — вещь очень ценная, любому боярскому роду нужная, а о том, что она у меня уже, похоже, последняя собака на Москве знает.

Это первое. И второе…

Не нравится мне этот пацан. Вот хоть что хотите со мной делайте — не нравится. Что-то в нем не так, что-то, что не вызывает в нем доверия… А что — понять не могу.

— Клава, — тихо шепнул я. Названная сестренка наклонилась к моему плечу из-за спины.

— Ты его проверила?

— Да, — так же тихо произнесла она, — Он не под Повелением. Я Повелела ему говорить правду — повторил все точь-в-точь.

Точь-в-точь? Хм. Еще мой учитель покойный, дьяк Алексей, царствие ему небесное, говаривал, что если человек свои показания в точности повторяет — значит, врет. Но врать под Повелением…

Я еще раз посмотрел на пацана. Интересненько… Испуганный, а уши навострил и явно пытался подслушать, что мне там Клава шепчет. Увидел, что я на него смотрю — и быстренько опять испуганным прикинулся. Не боится он. Притворяется. А это, согласитесь — неестественно для просто мальчишки. И да, я понял, что меня царапнуло изначально — он повторял слова незнакомца, в том числе — те, что про ведьму, а на лице — никакого удивления. Как будто он ведьм каждый день встречает, или как будто знает, о какой ведьме речь идет.

Я встал и, постукивая посохом, подошел к этому мутному поцыку. Наклонился к нему:

— Кем, говоришь, работаешь?

— На прачечных… На Москве… Белье в реке полощу…

Я протянул руку, взял его ладонь и перевернул. Пацан дернулся, как будто хотел выдернуть ее из моих пальцев, но чего уж там — поздно. Руки у него были грязные, да, но совершенно не похожие на руки того, кто постоянно в холодной воде полощется. И вот эта характерная реакция, реакция того, кто понял, что спалился…

Сам я, понятное дело, этого не видел, но знал, что сейчас мои глаза наливаются темнотой Повеления:

— Отвечай правду — кем ты работаешь?

— На прачечных. На Москве. Белье в реке… помогаю полоскать.

— Кукарекни.

— Чт… Кукареку!

Поздно. Я выпрямился:

— На него не действует Повеление.

Тот, кто подпал под Повеление — не удивляется никаким, даже самым глупым и странным приказам. А вот тот, кто ИЗОБРАЖАЕТ, что подпал под Повеление… Значит, этот «помощник прачки» и «испуганный мальчишка» либо сын боярина, либо…

Пацан дернулся, но его тут же прижали к лавке старый охотник Нафаня и один из моих новых стрелков. Я дернул завязки на его вороте и резко оттянул одежду вниз, обнажая тощую грудь — и стараясь не думать о том, что я похож на какого-то насильника.

Ну вот. Что и требовалось доказать.

— На нем нет креста, — громко произнес я, — Это колдун.

Пацан злобно зашипел.

* * *

На Руси семнадцатого века крещение младенца и ношение креста — не вопрос свободного выбора свободной личности. Это в нашем мире можно рассуждать: «Нельзя принуждать ребенка к выбору религии! Вырастет — сам решит, кем ему быть!». Повторю — в нашем мире. Мире, где нет волшебства и нет тварей из-за Грани. Для которых некрещеный ребенок или человек, не носящий креста — все равно, что приглашение: «Свободная хата! Добро пожаловать!». Поэтому крест на младенца вешают сразу, еще на мокрого, никто из родителей в здравом уме не станет рисковать душой и здоровьем собственного ребенка.

Впрочем, в нашем мире есть антиваксеры.

* * *

— Посмотри, Викентий Георгиевич, на нем где-то амулет должен быть, который ему внешность меняет.

Это верно. Если он — колдун не природный, то к тому возрасту, на который он выглядит, этот «Мишка» не успел бы сотворить все то, что нужно для становления колдуном. И природные колдуны — вещь редкая…

— Есть еще Личные Слова… — задумчиво произнес я, рассматривая дергающегося «мальчика».

— Они редко бывают, — хмыкнул Нафаня.

Я тоже хмыкнул. За мной хмыкнул и Мурин. Редко, да… Впрочем, мне кажется, этот конкретный тип таким Словом все же не пользовался. Я протянул руку и сдернул с его тощей и грязной шеи амулет, висевший вместо креста — грубая поковка из темного железа, в виде паука с поджатыми лапами.

Едрит твою!

Я даже отпрыгнул, хорошо еще — мои стрелки оказались ребятами покрепче, а, может, встречались с чем-то подобным.

«Мальчик» затрясся, все сильнее и сильнее, уже даже можно сказать — не трясся, а вибрировал, расплылся в туманное облако и…

Кто-то из девочек, кажется, Настя, охнул — на месте испуганного мальчишки сидел и злобно щерился мужичок лет тридцати, не меньше. Мелкий, тощий, с грязными рыжими волосами, свисавшими сальными патлами, со свалявшимися сосульками рыжих усов.

— Клава, знаешь, кто это? — если это личный колдун Морозовых, то…

— Нет, не знаю.

Жаль. Хорошая была идея. С другой стороны — понятно, что колдунов никто с остальными боярами не знакомит. Нет, он мог, конечно, присутствовать при тех же Морозовых на какой-нибудь должности ключаря или конюха, но, либо это настолько мелкая должность, что Клава его не запомнила, либо те, кто этого колдуна ко мне подослал, знакомство с ним не светили.

— Ну, Мишка-Драник, рассказывай, кто ты такой и кому служишь.

— А не скажу! — прошипел колдун, — И что ты со мной сделаешь?

Да, согласен, проблемка… Повеление на него не действует, а пытать… Я, к примеру, просто не умею. Не настолько это простое дело, пытки, как кажется дилетантам, я, после года в Разбойном Приказе, это точно знаю.

— Жаль, что у нас нет своего палача… — задумчиво произнес я.

— Почему? — спокойно спросила Клава, — У нас есть палач.

* * *

Я смотрел на своего — своего! — штатного палача, и думал о том, кто у меня еще есть, о ком я не знаю. В моем тереме и без того развелось столько народу: слуги, стрелки, часовщик, Ржевский, та девочка, которую он притащил… кстати, где она?… теперь у меня еще и палач есть, оказывается. Надо дать Клаве задание, пусть хотя бы список составит, кто тут обитает вообще.

— Христофор сын Степанов, прозванием Паромщик. Раньше у нас в Приказе служил, — тихо пояснила мне Настя, — потом от старости уже не выдерживал, ушел. А я вот уговорила к тебе перейти.

Внешне этот последователь Харона походил… Ну вот на палача он точно не походил. Обычный такой типок, среднего роста, средней внешности, не здоровенный детина и добренький старикашка. Ну, за исключением того, что он и вправду стар, годов так хорошо за шестьдесят, и носит черную повязку через глаз, отчего несколько смахивает на Биг-Босса из Metal Gear.

— Вот этот, значит, ничего говорить не хочет…

И голос у моего палача Христофора был такой, средний, не громкий, не тихий, не добренький, сюсюкающий, не грубый, злобный.

— Ничего ты мне не сделаешь! Не боюсь я тебя и пыток я не боюсь! Я вообще ничего не боюсь!

— Ну, это ты зря… — все так же спокойно произнес палач, — Все чего-то боятся, одни того, другие другого… Но боятся — все. А вот чего боишься ТЫ — мы сейчас и узнаем.

Одноглазый поставил на пол брякнувшую чем-то сумку и поддел повязку, сдвигая ее в сторону. Блин. Даже я вздрогнул.

Под повязкой был глаз. Но не обычный — окруженный багровым кольцом шрамов, он походил на белый шар, далеко выпученный вперед. Почти как глаз у Грюма из «Гарри Поттера», только не вращался и был полностью белый.

— Мой глазок всё видит, все страхи, всё, чего человек боится. И не просто боится, а так, чтобы до ужаса, до мокрых штанов…

Палач приблизил свой жуткий глаз к замершему колдуну:

— Что тут у нас? Не боль, не огонь… Что-то неприятное, что-то жгучее… Жгучее, жжжгучее… Жжжжж… Жжжж…

— Нет, — побелел колдун, — Нет. Сейчас снег! Морозы! Неоткуда им взяться!

— А у меня с собой, — «успокоил» его палач, и раскрыл сумку, — Где тут она, наша полосатая красавица…

— НЕТ!

— А, вот она… Ну, вылезай, помоги одному мальчику рассказать, всё, что он знает…

И в руке палача, извлеченной из сумки, дрожала и еле слышно жужжала… оса. Или даже шершень — здоровенная тварь, которая даже меня пугала.

— НЕЕЕЕТ!!! Я все расскажу, всё, всё! Только уберите ее от меня! УБЕРИТЕ!

* * *

В общем, колдун, который, как оказалось, до одури боялся ос, пчел и даже, наверное, шмелей — что уж говорить о шершнях — выложил все, как на духу.

Многого он, правда, не знал, потому что был начинающим колдуном, неопытным — опытного на такое не послали бы, верно? — но, по крайней мере, он точно знал, кто его ко мне послал.

Морозовы, конечно.

Теперь понятно, почему они решили, что именно Дита — моя ведьма. Все остальные девочки прибыли со мной в Мангазею — и, как можно реконструировать рассуждения Морозовых, я еще некоторое время не знал, где Источник рода Осетровских, отчего тупо лез в Дом, где его, очевидно, не было. А потом появилась Дита — вы же помните, что изначально она была невидимкой и получила тело только в Мангазее, что, для незнающих, как раз и выглядело как «появилась в городе» — и я тут же быстренько обнаружил Источник, спер его и свалил. Логично предположить, что эта незнакомка — и есть природная ведьма, без которой Венец не работал.

Держали Диту в подвалах терема Морозовых, колдун даже смог начертить схему трясущимися руками, так что ее точное местоположение мне теперь было известно.

Дело за малым — прийти и освободить мою бесовку.

* * *

Ночь опустилась на Москву. Погасли уличные фонари — что им, всю ночь масло жечь, что ли? — опустели улицы. Только звезды и узкий серпик нарождающейся луны освещают снежные сугробы.

Бесшумно — что ж это за охотник, под ногами которого скрипит снег? — скользят тени к замершему в тревожном ожидании терему Морозовых. Взлетают и цепляются за край высокого забора обмотанные тряпьем кошки и по веревкам взлетают вверх мои верные стрелки.

Щелкают тетивы выкрашенных в черное арбалетов, падают, хрипя, часовые, и мои бойцы бросаются вперед.

Гремит взрыв — Огненное Слово Клавы разносит двери терема и моя армия устремляется вперед, сверкая клинками сабель, рубя и коля всех, кто встает у нее на пути. Гремят выстрелы мушкетов и пистолетов, свистят пули, коридоры терема заволакивает синий пороховой дым, мы продвигаемся вперед, и я, запрокинув голову, громко хохочу, представляя скорый разгром моих врагов и освобождение моей Диты.

И так будет с каждым, кто встанет на пути Осетровских!

Я вздохнул и открыл глаза. Помечтали и хватит.

Моя армия состоит все лишь из десятка старых охотников, нескольких девчонок и Мурина. Этого немножечко маловато для того, чтобы штурмовать боярский терем посреди Москвы. Особенно если учесть, что к такому ходу с моей стороны Морозовы наверняка готовы и нападающих встретят во всеоружии. Одних стрельцов у них — не одна сотня, да даже если одна — хватит за глаза.

Значит, силой действовать не получится. Нужно придумать что-то другое.

Я поискал глазами мою природную ведьмочку:

— Настенька, собирайся, нам с тобой сегодня ночью нужно поработать.

Глава 25

После того, как колдуна утащили в тюремные подвалы… да, у меня есть собственная тюрьма. В подвалах. Блин, чего я еще о себе не знаю?! Так вот, после того, как колдуна утащили, одноглазый палач вздохнул — и отковырнул свой жуткий глаз. Подкинул нашлепку на ладони, а на ее месте обнаружился вполне себе живой и здоровый глаз, ничем не отличающийся от второго.

Наверное, лицо у меня было очень характерное, потому что оказавшийся двуглазым палач пожал плечами и сказал:

— Так убедительнее.

— Амулет такой, что ли?

— Да нет, не амулет, просто так поделка.

— Погоди… э… Христофорка — а как ты тогда понял, что колдун ос боится?

— Для этого у меня Страшное Слово есть.

— Так Страшное ж Слово просто пугает.

— Это другое. Мое мне показывает, чего человек боится. Так боится, чтоб вот прям до одури. А уж у меня в суме всяких страхов на каждого хватит. Вон, шершень сушеный, например, для тех, кто ос боится…

Полезное для палача Слово… Погоди-ка…

— Погоди. Сушеный? Он же шевелился и жужжал. Вроде бы.

Христофор усмехнулся — и зажужжал. Противным таким звуком, от которого даже шея зачесалась. В которую меня в детстве оса укусила.

— А шевелил я его пальцами, со страху-то не каждый заметит.

Ага, понятно… Так. Стоп. Непонятно.

— Как же тебя с таким Словом из Приказа отпустили?

— А я Дашкову сказал, чего он боится, вот и выгнали.

— И чего ж он такого боится?

Палач серьезно посмотрел на меня:

— А вот этого он велел никому не говорить. Если я не хочу из Приказа сразу под землю переселиться. А мне под землей не нравится — там холодно.

Господи… Я посмотрел вверх, на доски потолка, но Господь ожидаемо промолчал. И все ж таки, Господи — ты зачем мне посылаешь в команду ненормальных? Ведь ни одного ж обычного человека. Все с каким-то прибабахом.

Я еще раз посмотрел на доски, но повторно спрашивать не стал. Во-первых, нечего докучать Господу глупыми вопросами, а во-вторых — я подозревал, что ответ «Какой босс, такие и подчиненные» мне не понравится. Нет, я и сам что-то такое подозреваю, но в глубине-то души надеюсь, что все же нет.

* * *

Или вот взять, скажем, Ржевского. Нет, плохого про своего поручика я сказать не могу — исполнительный и толковый. Но, блин, он же адреналиновый наркоман! Я уверен, он соблазнял именно замужних женщин — или там дочек чьих-нибудь — не от сластолюбия, а просто от того, что ему было нужно ощущение риска.

Есть такая сказка, про колдуна, который завел себе бесов-помощников. Сначала нарадоваться не мог, мол, какие работящие, а потом оказалось, что они работящие до такой степени, что без работы буквально не могут. И если хозяин им работы не найдет — могут его и задушить. Причем работящие бесы опять-таки настолько, что золушкино задание — перебрать мешок смеси бобов и фасоли — для них плевое дело. Вот и Ржевский такой — если ему не придумать какое-нибудь заковыристое задание — он начнет скучать. А скучающий Ржевский — хуже атомной бомбы. Потому что бомба может только взорваться — и все, а что придумает от скуки Ржевский — не знает даже он сам. Это не мое сравнение — это я в одной сказке прочитал. И даже хуже тех самых работящих бесов. Потому что бесам, в конце концов, дали задание, которое их заняло надолго — свить веревку из песка, а с Ржевским такое не сработает — ему нужно задание ИНТЕРЕСНОЕ.

К чему я про Ржевского вообще вспомнил? К тому, что у меня он скучать, как я смотрю, не успевает, отчего доволен как слон. Вот, например, последнее задание — передать приглашение на встречу от меня некой Марфе Васильевне — помните такую? — причем так, чтобы об этом приглашении не знали ее муж и сыновья. Это и в нашем времени было бы задание не из простых, а уж здесь, на Руси, где боярские жены не имеют обыкновения шляться по улицам от нечего делать… Благо еще, что здесь у меня все же Русь волшебная, а не та, что была у нас в прошлом. Когда положение православных женщин от положения мусульманских женщин отличалось только тем, что они лица не закрывали — а вот волосы, например, прятали — и черные одежды не носили. Кстати, из-за этого кому-то в интернете пришла в голову очередная теория из серии «Власти скрывают!» — мол, до Петра Первого на Руси все были мусульманами, а православие только при Петре и пришло. Видимо, у автора теории по истории были не четверки с минусом, как у меня, а сразу минус четверки.

Так вот, здесь положение женщин все же помягче — и намного — но передать послание от меня боярыне Морозовой все-таки было сложно. Но Ржевский, мать его адреналиновую, справился и сейчас сияет, как начищенный пятак, пока мы ждем ту самую Марфу Васильевну.

Ждем мы ее, кстати, на высоком берегу над Москвой-рекой, чуть к северу от Москвы-города, отчего я сам себя ощущаю каким-то бандитским авторитетом из девяностых, приехавшим на разборку. Если бы те, конечно, ездили на разборки в длинных шубах, высоких горлатных шапках, с посохами и золотыми цепями на шее. Я, правда, не знаю, в чем они там ездили — я криминальные сериалы не смотрел — но все же думаю, что одевались они как-то иначе.

А вот, кстати, и Марфа.

Да, она, конечно, подъехала роскошнее, чем я — в крытых расписных санях, запряженных тройкой белых коней — у меня в голове даже какая-то мелодия заиграла — со свитой из пары десятков стрельцов в оранжевых кафтанах… Нет, конечно, Мурин одним своим Мертвым Словом мог положить их всех, так же, как в мангазейском соборе… Именно поэтому я его с собой и не взял. Не потому что пожалел стрельцов, а потому, что у каждого Слова есть откат. И у Мертвого Слова он особенно неприятен — с определенной долей вероятности, и чем больше народу ты этим Словом накрываешь, тем эта вероятность выше, после произнесения Слова ты сам упадешь мертвым. В общем, такая себе игра в русскую рулетку. И, самое главное — этот гад еще и пытался скрыть от меня последствия! А когда я все же их выпытал и выматерил его за риск — развел руками и сказал, что ради своего боярина готов и умереть. Мол, все равно когда-то предстоит, так какая разница — когда. Самурай-фаталист хренов!

В общем, по сравнению с боярыней я откровенно не смотрелся: сижу на каком-то табуретике, а вся моя свита — Ржевский, да три охотника из отряда Нафани, Александр, Дорофей и Ефрем. Что? Македонский всех солдат своей армии по имени знал, а у меня их всего-то двенадцать — утром еще двое охотников пришли. Стыдно не запомнить. Еще, конечно, стыдно, что одеты они как охотники, то есть слегка смахивают на бомжей — вооруженных, правда, но бомжей. Надо все же восстанавливать стрелецкий полк Осетровских и пошить им форменные кафтаны. Кстати, знаете, какого цвета у моих стрельцов должны быть кафтаны? Осетрового, естественно! Я сначала почему-то решил, что это такой, нежно-розовый, но потом выяснилось, что нежно-розовый — это лососевый. а осетровый — темно-серый с прозеленью. Ничего такой цвет, строгий.

— Будь здоров, боярин Викентий.

— И ты будь здорова, боярыня Марфа, — я, кряхтя и опираясь на посох, поднялся. Блин, ветром с реки спину продуло…

— Получила я твое приглашение и вот, с раннего утра прилетела к тебе, как ласточка, — неожиданно игривым тоном произнесла боярыня. Эй, надеюсь, она не решила, что я влюбился в нее и позвал на свидание?!

Впрочем, эта мысль тут же пропала, стоило посмотреть в ее глаза. Алые губы улыбаются — блин, она их что, накрасила? — а глаза холодные, ледяные. Все она прекрасно поняла, не дура… в отличие от своего сына, и, как я понимаю,мужа.

— Пожаловаться тебе хочу, боярыня Марфа. Девица у меня пропала.

— Горе-то какое, — совершенно не сочувствующим голосом ответила Морозова, — Хотя с девицами такое бывает — влюбилась в кого, да и убежала с милым. А меня-то ты зачем позвал? Неужели хочешь мне то же самое предложить? Так я не девица — женщина замужняя, мать троих сыновей, мне такое и не к лицу. Или ты мне предложить хочешь что-то важное?

Она прямо посмотрела мне в глаза. Ах ты ж, м-мать… троих сыновей… Идея с похищением Диты явно не ее — слишком грубо, наверняка муж сработал — но она точно про нее знает, и, похоже, решила, что я капитулирую и привез ей Изумрудный Венец. А почему именно вот так, а не по договоренности, переданной колдуном — возможно, она думает, что мне нравится, вот я и хочу ей в руки отдать.

Взгляд Морозовой, подтверждая мои мысли, оббежал снег вокруг меня, пробежал вдоль берега, на секунду задержался на снеговике, торчащем у самой реки метрах в десяти от нас — и вернулся опять ко мне.

Ничего похожего на ларец, в котором хранился Венец, нигде не было.

— Петьку-Крысу смог раскрыть, — боярыня не спрашивала, она утверждала. Логично — тот, в изначальном послании, которое передавал в облике мальчишки, не говорил, кем послан, а, раз я знаю, что Диту украли именно Морозовы — значит, колдун раскрыт. Крыса, хех…

— У меня хорошие палачи, — заявил я, не вдаваясь подробности, что палачи у меня — в единственном числе… надеюсь.

Боярыня глянула на меня с некоторым уважением:

— И где колдунишка сейчас?

— Там, откуда не возвращаются.

Да, как бы мне не хотелось этого делать — убивать? Беззащитного? — но утром я приказал его прикончить. Не отпускать же, в самом-то деле? И, хотя логически я понимаю всю необходимость такого поступка — на душе все же неспокойно. От этого, а еще от нервов, от вчерашнего напряженного дня, от сегодняшней беспокойной ночи — я, наверное, и выгляжу суровым и грозным. Наверное. А, может, просто усталым и несчастным.

— Так в чем же предложение твое, боярин Викентий?

— Предложение мое такое — вы мне отдаете мое девицу, а Венец остается у меня. Договор?

Морозовой понадобилось несколько секунд, чтобы переварить такое «щедрое» предложение. И еще несколько — чтобы справиться с гневом.

— Говорят, что договор — это когда оба что-то получают. А что же здесь получаю я?

Я пожал плечами:

— Источник.

По лицу Марфы пробежала целая череда эмоций: непонимание, недоумение, радость, сомнение…

— Ты хочешь передать мне свой Источник?

Ну да — Морозовым зачем-то позарез нужен чужой Источник — лучше мой, но в идеале — любой, но поверить в такое счастье она все же не готова.

— Нет, я хочу передать тебе ТВОЙ Источник.

Боярыня даже отшатнулась:

— Ты не мог… У тебя его нет. Никто не знает, где Источник нашего рода!

Я безразлично пожал плечами. Шагнул вперед, чуть наклонился к самому лицу Морозовой — а у нее морщинки в уголках глаз! — и тихо прошептал:

— Тоже мне, загадка… В подвалах под банями.

Глава 26

Ради этой информации мы с Настей всю ночь ползали вокруг терема Морозовых, пытаясь обнаружить, где те прячут Источник. Был, конечно, риск, что те оставили его в вотчине, до которой скачи — не успеешь, но я понадеялся на то, что, чем дальше от Источника — тем меньше сила боярина. А на Москве намечается очень серьезная заварушка — пусть я пока и не понимаю, в чем ее смысл — и каждая капля силы лишней не будет. И не ошибся.

Кстати, Морозовы спрятали свой Источник по-хитрому — мало того, что он под банями, то есть там, куда, не вызывая подозрений, могут ходить все члены семьи — на Руси, как я говорил, к наготе относятся спокойно и вся семья может мыться вместе — так они еще и сделали ложную цель. В другом углу имения торчит небольшое строение, выстроенное из бревен буквально в три обхвата. На это строение наложено столько Слов, что оно чуть ли не черное, да плюс — перед ним всегда стоит стража из стрельцов. Нападающий враг — или тайком проникший вор — подумает, что Источник именно там, полезет именно туда — и ошибется. Вот как я ошибся — мы с Настей до-олго вокруг этого обманного зданьица кружили, полночи, не меньше, прежде чем пришли к выводу, что мы не можем рассмотреть под ним Источника просто потому, что его там нет.

Вся эта ночная операция была в одно мгновенье искуплена дикой паникой, плеснувшейся в глазах боярыни. Нет большего страха для бояр, чем потерять Источник. Лишился Источника — лишился жизни. Без вариантов.

— Ты, — прошептала-просипела она, — ты не мог… Ведь твоя…

Я улыбнулся. Марфа решила, что, раз моя природная ведьма у меня — я Венцом воспользоваться не могу. И ошиблась. Впрочем, она быстро пришла в себя — боярыня же, среди них глупые и пугливые долго не живут — и поняла довольно простую вещь:

— Ты не мог за ночь похитить Источник. Даже зная, где он. Он на месте. А ты не сможешь его захватить. Не с твоими силами.

И замолчала. Потому что по мере того, как мое лицо медленно расплывалось в улыбке, ее глаза опять наполнялись страхом.

— Я — не смогу.

Страх перешел в обреченность. Боярыня же. Поэтому быстро сообразила, к чему я клоню. Да, моих людей — даже если я соберу всех слуг, поварят и приблудную сиротку — не хватит для захвата Источника. Но что мешает мне передать информацию о его местонахождении тому, у кого сил — хватит? Не только Морозовым нужен лишний Источник, тот же Дашков или Телятевский не откажется одним ударом лишить сил своих врагов.

— Если ты, — заговорил я, добивая Морозову, — думаешь, что можешь вот прямо сейчас схватить меня, наплевав на веление царя государя…

Что-то в лице боярыни говорило, что она близка к подобному решению.

— …то знай — на Москве, в одном из постоялых дворов, сейчас сидит мой человек. А перед ним — лежат бумаги, в каждой из которых написано, где находится Источник Морозовых. И если к концу сегодняшнего дня моя… девица…

Блин, забыл, какое мы там имя Дите придумали. Кристина, что ли?

— …не окажется дома, целая и невредимая — то эти бумаги отправятся к каждому боярину Москвы.

Тут я, если честно, немного соврал. Таких людей у меня не один, а два. На случай, если одного следящие за моим домом все же смогут вычислить.

— А, — продолжил я, — если ты захочешь меня убить вот прямо здесь и сейчас, то знай — упади я мертвым, с тобой случится то же, что вот с этим снеговиком.

И достав платок из-за пояса, взмахнул им в сторону упомянутого снеговика.

Все заворожено повернули голову в его направлении. Снеговик спокойно стоял, чуть покосившись, и совершенно не иллюстрируя мою мысль.

Твою мать!

Тут, когда я чуть было не получил инфаркт, на другом берегу реки сухо хлопнуло и голова снеговика разлетелась в стороны.

Нафаня, блин!

Бледная — видимо, у нее хорошо с воображением и она представила, как точно так же разлетается ЕЕ голова — Морозова опять повернулась ко мне.

— Нафаня? — спросила она. Сообразительная, сучка…

— Он самый.

Марфа постояла, чуть покачиваясь, наконец, глубоко вздохнула:

— Договор, боярин Викентий. Твоя девица вернется к тебе в дом еще до того, как ты доберешься до него отсюда. Целая и невредимая.

Она повернулась было, чтобы уходить.

— Марфа… — произнес я ей в спину. Ну, или в плечо — она не настолько успела повернуться.

— Что? — судя по лицу, боярыня ждала от меня еще какой-то гадости.

— Вправь ума своему среднему сыну. Ну не дело это, когда боярский сын в глупые жульнические ловушки попадается.

Марфа закатила глаза:

— Дети… учить надо, пока поперек лавки помещаются, а сейчас уже и поздно, что выросло, то и выросло.

— И все ж таки — найди, что ли, лавку пошире. Ведь позорит тебя.

Боярыня удивленно приподняла бровь:

— Вправду, что ли, за меня переживаешь?

— Почему нет?

На самом деле — почему нет? Марфа в этой семейке — самая умная и самая опасная, но и самая договороспособная. Почему я и вызвал сюда именно ее. А умного противника надо уважать.

— Может, — усмехнулась она, — еще и подарок мне подаришь? Слышала я, на пиру тебя какие-то чайники были особые…

— Пришлю тебе, — кивнул я. Блин, уже второй самовар надо заказывать. Поставить их производство на поток, что ли? Надо ж начинать прогрессорствовать, что ли…

— Не понимаю я тебя, Викентий, — пожаловалась она мне с улыбкой, — Я ж у тебя девицу украла, Венец получить хотела, а ты мне за это подарки даришь. Ну как так-то, а?

— Девицу мою не ты украла. Это муж твой либо сын старший придумали, ты бы, верю, умнее все бы сделала. А подарки… Сама же сказала, договор — это когда оба что-то получают. А тут — я получаю девицу и Венец, а ты — только Источник. Несправедливо, — не вольно скосплеил я Алую Ведьму, — Да и… Могу я подарить что-то красивой женщине просто так?

Марфа улыбнулась и неожиданно подмигнула мне:

— Спасибо, Викеша.

Развернулась и, взмахнув рукой, зашагала к саням. Закрылась дверца, щелкнул кнут и кони, взрывая сугробы, понеслись к Москве.

Я подождал, пока они скроются окончательно, после чего достал из кармана зеркальце в чехле. Раскрыл его, активировал и подождал, пока в стекле, вместо моего отражения — глаза, блин, как у вампира… — появится встревоженное лицо Насти.

— Настенька, сообщи охотникам, что за теремом Морозовых следят — пусть посмотрят, куда нашу Диту повезут после того, как боярыня домой вернется.

Мало ли, какие мысли сейчас у Марфы по дороге родятся. Может, решит, что успеет до вечера перепрятать Источник. Она, конечно, умная, и сообразит, что я смогу его так же легко найти второй раз, раз уж с ведьмой они лоханулись, но даже умные люди делают глупые вещи.

Закрыл зеркальце и спрятал обратно в потайной карман за пазухой. Удобная штука. Не буду я никакой Приказ Связи оборудовать. Сам буду пользоваться.

Глава 27

Боярское слово — как договор со злобным джинном. Вроде все дословно выполнено, как сказано, но какую-то пакость непременно надо подсунуть. Вот и сейчас — Марфа пообещала, что вернет Диту целой и невредимой, целой и невредимой и вернула, пальцем не тронули. Но про одежду-то разговора не было, верно? В итоге двое «оранжевых кафтанов» доставили ее к моему терему раздетой до нитки. Разве что, видимо, чтобы не заморозить — завернутой в какую-то дерюгу и перевязанной веревками, как будто мастер по шибари развлекался.

Пошутила так боярыня, ага. Или решила так отомстить мне за все те случаи, когда сама передо мной голенькой оказывалась — не знаю. В конечном итоге — еще неизвестно, кто от этой «шутки» больше пострадал. Дита, как-никак — бесовка, то, что ее какие-то посторонние мужики обнаженной увидели, для нее ни холодно, ни жарко, она в принципе-то одежду носит только потому, что без нее холодно и возникает какое-то нездоровое оживление у прохожих. Как говорится, мода — это компромисс между нормами морали и желанием женщин ходить голыми. А вот то, что с нее одежду срывают насильно — ей не понравилось. Особенно если учесть, что слуги Морозовых цель своих действий не уточнили, и то, что ей самой никакого вреда не причинят — не сказали. А вы пробовали когда-нибудь снять одежду с женщины, не причиняя ей вреда, если упомянутая женщина при этом подозревает, что с ней хотят сотворить что-то нехорошее — про хорошее в такой ситуации точно не подумаешь — и активно сопротивляется? Я так понимаю, теперь эти ребята выглядят так, как будто сражались со стаей диких кошек.

Стрельцы Морозовых, притащившие Диту, похоже, тоже были в курсе о том, что произошло, поэтому, вместо того, чтобы вытряхнуть ее из ткани и оставить посреди комнаты, как задумывала боярыня, просто оставили сверток с Дитой стоять и откланялись.

— Мррфмммррр! — произнесла бесовка, подпрыгивая на месте. Да, рот ей тоже завязали. Так что непонятно, что она имела в виду: «Привет, ребята, как я рада вас видеть!» или «Развяжите меня, или я за себя не отвечаю!».

Я смотрел на Диту, улыбаясь, чем, подозреваю, раздражал ее еще больше. Но я же не потому, что она забавно выглядит, перемотанная веревками, взлохмаченная и с завязанным ртом. Просто я рад тому, что ситуация наконец-то разрешилась, все дома, все хорошо…

Хотя выглядит она смешно, этого не отнимешь.

— МРРФРММ!!!

Развяжем, развяжем…

* * *

В конце концов, Диту развязали, выслушали всё, что у нее накопилось за время вынужденного молчания — а накопилось у нее много, Аглашка даже предлагала завязать ей рот обратно — одели и покормили… Нет, все же хорошо, что Морозовым Дита попалась. Не знаю, как другая какая девчонка перенесла бы такое похищение, возможно, осталась бы с психологической травмой. А с бесовки же, как с гуся вода.

Потом я нарезал задач: обеспечить охрану терема, чтобы никто не мог в него войти незаметным и выйти безнаказанным, Голос со своими заморочками с этой задачей справлялась не до конца, заказать кафтаны моим новоиспеченным стрельцам, осетрового, мать его, цвета, разузнать, что там за вотчину мне подгоняет князь, заказать самовары для главы Чародейного Приказа и боярыни Марфы — мое слово тверже гороху, сказал, что подарю, значит, подарю — приготовить чего-нибудь поесть, отследить возможные пакости со стороны Морозовых — это я должен мстить, мою же девчонку похитили, но Морозовы явно полагают, что мстить должны они, шалость же не удалась… Всякие пакостники крайне обижаются, когда задуманная ими гадость не получается.

Уф… Что-то я устал…

Я откинулся на спинку своего резного кресла и вздохнул. Теперь понимаю, почему бояре с собой посохи таскают. Если у них часто происходит что-то подобное — без посоха и на ноги-то не встанешь.

— Вот, Викеша, отпей квасу.

Я с благодарностью принял глиняную кружку из рук моей тети Анфии, которая, вообще-то, как-то так само собой получилось, отвечала за все мое не в меру разросшееся хозяйство.

Эх, хорош квасок! Квас на Руси и сам-то по себе бодрит и освежает, а тут явно с какими-то травами, остёр и ядрён. После первого же глотка жить захотелось.

— Тетя, а вели-ка мне баню затопить.

— Так давно уже, — подмигнула она мне, — Иди, Викешенька, попарься. Баня, она сил прибавляет. А тебе сейчас силы ой как пригодятся.

* * *

Русской бане можно петь гимны и хвалебные песни. Это я понял еще в первые дни после своего переселения сюда. Как-то так получилось, что до этого я за всю свою жизнь в бане не был ни разу. Только на картинках и в видеороликах видел, отчего искренне не понимал, что в этом такого находят — сидишь, обмотанный простыней на каких-то деревянных лавках и пиво пьешь, что в этом такого замечательного? Ну еще иногда тебя поливают водой, хлещут ветками, после чего ты выскакиваешь и прыгаешь в ближайший сугроб. Так что рекламируемое удовольствие от бани я относил к разряду развесистой клюквы.

А вот когда оказался здесь…

Баня — это не просто помывочная. Это целый ритуал, в ходе которого возникает ощущение, что тебя разобрали на части, промыли каждую косточку, промяли каждую мышчинку, каждую жилочку, собрали обратно — и ты становишься бодрым и закаленным, как стальной клинок. Да, наверное, сравнение с клинком будет самым точным — сначала тебя разогревают докрасна, потом бьют-куют вениками, потом окунают в холодную воду пока не зашипишь — и ты готов горы свернуть и вверх ногами перевернуть. А то чё они тут стоят?

Я лежал, расслабившись, на банном полке, скорее даже — растекшись по нему, как та рыба-капля, только более довольный жизнью. Жар, идущий от печи, проникал в самую глубину моего тела, буквально ощущалось, как раскрылись все поры моей кожи и сквозь них из меня вытекают, как грязь, все проблемы, трудности, неприятности…

Дверь открылась бесшумно, в полутемное помещение скользнула белая фигура.

— Викешенька, — пальчики Аглашки, моей скоморошки, прошлись вдоль моей спины, — Я с веником пришла, попарить тебя…

— Не надо, я себя хорошо вел, — пошутил я, — Ай!

Первый удар достался именно по тому месту, которому всегда достается, если ты себя плохо вел — я на животе лежал — а потом… А потом веничек пошел по моей спине, шлепая и выбивая из меня остатки всякой гадости, которая накопилась внутри.

— Хорошо ли тебе, Викешенька, хорошо ли тебе, миленький?

— Ой, хорошо…

— А хочешь — еще лучше станет?

Я, прижавшись щекой к горячей липовой доске полка, покосился на нее. Моя девочка была мокрая и красная, как ягодка, и что-то мне подсказывало, вовсе не от банного жара. Аглашенька…?

— Перевернись… — прошептала она мне на ухо. И, отвернулась. Я заколебался. Сами понимаете — хоть я и был совершенно расслаблен, но в такой ситуации расслаблен я оказался все же не весь. Скорее — местами я напряжен до предела. И, как-то вот так показываться… Тут моя Аглашенька принялась стягивать через голову длинную рубашку и я, заворожено глядя на нее, перевернулся…

— Ого, — сказала Голос.

— Голос! — тихо прошипел я, — У тебя совесть есть?

— Неа, — безмятежно ответили мне.

Рубашка упала на пол, и я внезапно почувствовал, что предел, о котором я упоминал выше — не предел вовсе. Вот сейчас — предел. Мне уже пофиг, наблюдает ли за нами Голос — да пусть хоть попкорн ест! — есть только я и моя скоморошка, такая прекрасная, такая желанная, такая…

Приближающаяся ко мне.

— Аглашенька…

— Викешенька…

Дверь раскрылась.

— Ой, — сказала заглянувшая внутрь Дита. И покраснела.

— Ой, — сказала Аглашка. И тоже покраснела. Да, еще больше.

— Ой, — сказал я и прикрылся веником.

— Ой, — сказала Голос, судя по всему, просто так.

На мгновенье у меня появилось малодушное сожаление о том, что мы спасли Диту. Сидела б дальше в подвале у Морозовых, зато НЕ МЕШАЛА БЫ!

— Викеша, там… К тебе приехали…

— Блина им горелого… — пробормотал я.

Кого там еще принесло в такой неудачный момент?! Эх… Хочешь, не хочешь — а идти надо. Я встал и пошел к двери.

А потом веник упал.

* * *

У сенях терема меня ожидал человек, при виде которого у меня екнуло сердце.

Невысокий, даже пониже меня ростом, при этом в плечах широк — два меня получится. Лет сорока с небольшим, с короткой темной бородой, местами побитой сединой. Одет в дорожный кафтан, крапивно-зеленого цвета, с волчьим мехом.

Внимательные и строгие глаза цвета стали и зимнего неба осмотрели меня.

— Ну, будь здоров, боярин Викентий, — произнес гость с непонятной интонацией.

Я вздохнул:

— Будь здоров… отец.

Глава 28

Понятное дело, это был не настоящий отец Викентия, боярин Георгий Осетровский. Тот погиб двадцать лет назад, защищая свой род, и похоронен глубоко под собором. И не мой отец, тот, что остался в двадцать первом веке — неоткуда ему тут взяться. Хотя, если честно, его появлению я бы удивился меньше, чем прибытию боярина Георгия. Такой уж у меня папа, от него чего угодно можно ожидать…

Нет, передо мной стоял и смотрел, чуть прищурившись, на своего приемного сына тот, кого Викентий всю свою жизнь считал родным отцом.

Псковский губной староста, Тимофей Степанов, прозванием Лыкас.

Я медленно шагнул к нему навстречу… Он, так же медленно, двинулся вперед, ко мне… Мои люди, отошедшие к стене, замерев, наблюдали за этим сближением, очевидно, не очень понимая, что происходит и как реагировать. Хотя Нафаня, как я заметил краем глаза, подобрался, как тигр перед броском.

Еще один шаг…

— Сын!

— Отец!

Мы крепко обнялись. Да, я никогда не видел викентьевого отца до сих пор — я осознал себя уже на Москве — но, то ли чувства прежнего Викентия еще жили внутри меня, то ли что-то еще — не знаю, однако я чувствовал себя так, как будто это и вправду мой родной отец. Такое, знаете ли, чувство… защищенности, что ли. Мол, что бы ни случилось — придет папа и поможет. И вот папа пришел.

— Ну, Викешка, рассказывай, что ты тут успел натворить, пока меня рядом не было.

* * *

Мы с отцом — я как-то сразу даже мысленно начал называть Тимофея отцом — сидели и разговаривали долго. За чаем — отец с интересом посматривал на самовар — за разнообразной еще горячей выпечкой, которую притаскивали слуги с кухни… Будь дело в нашем времени, мы бы, наверное, сидели за пивком или там водочкой, но здесь, на Руси, еще не было традиции вести серьезные разговоры под хмельком. Да и несерьезные, пожалуй, тоже.

Я, если честно, собирался ограничиться короткой выжимкой из всех моих приключений: нашел, пошли, нашли, вернулись, вот. Ага, размечтался. Отец показал, что не зря стал погибельным старостой — вроде и не заставляя меня рассказывать, вроде бы даже и особо не интересуясь, он исподволь, наводящими вопросами, вытянул из меня таким подробности, которые я не т, что не собирался рассказывать, а вообще думал, что забыл.

— Мда… — задумчиво произнес Тимофей, — Повзрослел ты, сын, повзрослел…

А потом протянул руку и — ай! — закатил такого щелбана!

— Эй! — возмутился я.

— Повзрослеть, повзрослел — а как был дураком, так дураком и остался. Вот зачем ты в это боярство полез?

— Ну…

Да, честно говоря, и сам не знаю. Просто… Кто в молодости не был уверен, что достоин большего, гораздо большего, кто никогда не мечтал стать миллионером, знаменитым актером, президентом — тот, наверное, просто никогда не был молодым.

— Вот тебе и ну. Понятное дело — когда ты в эту смуту с Венцом влез, тут уж, как говорится, попала собака в колесо — так пищи, но беги. И в Мангазее ты все правильно сделал. А вот потом… Зачем сразу Осетровским назвался? Сначала бы вотчину себе подыскал, людей нашел, а вот потом бы и объявился. А сейчас? Вотчины — нет, людей — нет, земли — нет, денег — нет. Всего прибытка — один Источник, да старый терем, от царских щедрот пожалованный…

— Ничего он не старый, — в голосе, кхм, Голос, обычно бесстрастном явственно слышалась обида.

— Вотчину я уже почти нашел… ай!

Да от этих щелбанов у меня скоро череп треснет! Как он умудряется так болюче их щелкать?!

— Ты про ту, что тебе Дашков посулил?

— Ну да…

Оп-па! От следующего щелбана я увернулся… чтобы тут же получить его с другой руки. Блин!

— Осиновские земли, что под Смоленском? Ты бы хоть сначала узнал, что там за земли такие!

— Так я еще ни на что и не согласился!

— Вот тут — молодец, — неожиданно похвалил меня отец и отхлебнул чаю. Хрустнул сушкой, — Потому что Дашков хочет тебе за золотой червонец — медный грош подсунуть, только начищенный до блеска.

— А в чем подвох с этими землями?

— В том, Викешка, что как раз земель там и нет. Болото это. Осиновское болото.

— В шесть тысяч десятин?! — не поверил я.

— Да, это большое болото. Оно на границе с Польшей потому и осталось, что никому и даром не нужно. Толку от него никакого.

— Погоди, отец. Дашков же говорил, там деревни с людьми…

— Не знаю, что там за деревни. В три дома, наверное, в которых охотники на дичь живут. С такой вотчины сильно не разжиреешь.

Вот Дашков… жучара. И, самое ж главное — ни словом не соврал. А я чуть было и вправду Венец на болота не обменял. Нет, конечно, даже такая вотчина — в два раза лучше, чем ничего, только ноль, сколько не умножай, нулем и останется. Да и Осетровский, а не Лягушатский. Хрен ему, а не Венец! Хотя… Блин. Я успел пообещать, что, вне зависимости от того, приму я его «подарочек», или найду вотчину сам — Венец его. А я, как бы боярин, и боярское слово — тверже гороха. С другой стороны… Я как бы боярин. И, как подсказывает история с возвращением Диты — в любом, самом раствердом обещании можно найти лазейку. Так что — об этом мы еще подумаем…

Я поднял взгляд на отца. Хм, и вправду — даже мысленно я продолжаю считать Тимофея-Лыкаса — отцом. Надо же — если подумать, у меня целых три отца. Мой отец из двадцать первого века, Георгий Осетровский, настоящий отец Викентия — и Тимофей, который для него был, пожалуй, даже более настоящим, чем Георгий.

Всегда подбешивал этот сюжетный ход: живет мальчик там или девочка в семье все хорошо, все замечательно — и вдруг узнает, что он приемный. И тут же бросает все и несется, волосы назад, разыскивать свою «настоящую» семью. А вот эта, те, кого ты мамой и папой называл, они что — искусственные?

Тем более что сразу видно — Тимофей Викентия любит. Такой суровой, не дающей поблажек — но любовью.

— Отец, а ты знал, что я не твой сын?

— Да, знаешь, когда я впервые увидел твою маму — я как-то сразу догадался, что этот младенец у нее на руках — не мой сын.

Тимофей коротко хохотнул.

— Ну так что, боярин свежеиспеченный да недопеченный, что делать будешь?

Я задумался.

— Отец. А что ты посоветуешь?

— Вот они, нынешние бояре! Ничего без отца не могут! — Тимофей тут же посерьезнел, — Чего тебе не надо было делать, я уже сказал. Но толку жалеть об уже сбывшемся не никакого: жалей, не жалей, ничего не изменится. Сейчас же…

Он задумчиво сдвинул на лоб плоскую шапочку-скуфейку:

— Сейчас, сын, тебе нужно из Москвы уходить, чтоб целым остаться. И чем далее — тем целее. А вот куда…

Отец задумался. Я тоже задумался. Вариант с болотами Дашкова отпадает сразу…

— Осиновские болота были бы неплохи, — смог удивить меня отец, — если б не булькали на границе с Польшей. Нет, в них, конечно, можно спрятаться так, что тебя не то, что поляки, сам Господь не найдет. Вот только царь-государь тебе прятаться не даст. Прикажет выставить войско и поляков бить. А я так понимаю, у тебя всего войска — вон те горлохваты, что в сенях на меня косились? Особенно тот, седой, что примерялся, куда в меня стрелять будет. Маловато их будет, сгинут без пользы. По той же причине и Псков тебе не подходит. Нащокин, конечно, какой-нибудь кусок земли тебе бы под вотчину отрезал, да вот беда — те же поляки под боком. На севере — шведы, на юге — турки, все мечтают себе Крым вернуть, в общем, куда не смотри, а одна у тебя, сын, в поисках вотчины дорога — в Сибирь.

Мрачненько. Но логично.

— Да к тому ж у тебя бойцы, я погляжу — охотники? Из старых осетровских стрельцов? Их учить в строю воевать поздно, да и смысла нет. А вот в Сибири они уже и так привыкли. Найди себе земли, соболем или еще каким зверем богатые — да и объяви своей вотчиной. Поселение поставишь, имение, да хоть острог с городом — твои люди будут зверя бить, да шкуры на Русь отправлять. Золото потечет рекой. Да и от московских интриг подальше.

В словах отца была какая-то логика. Да что значит «какая-то» — железная! Чем больше я эту мысль обдумывал — тем больше она мне нравилась. Сырая, конечно, еще не проработанная, но определенно верная.

Эх, как жаль, что не получится у меня к отцу за советом обращаться. Псков он не бросит, со мной в Сибирь не сорвется, а интернета тут не, переписываться. Не факт, что мы вообще еще хоть раз увидимся…

Увидимся…

— Отец! — я вскочил и низко поклонился, — Спаси тебя бог за все, что ты для меня сделал, и за твое сегодняшнее поучение. Позволишь иногда к тебе за отцовским наказом обращаться?

— Как же ты собираешься из Сибири ко мне за советом ездить? На ковре-самолете или в сапогах-скороходах?

— Через серебряное блюдечко с наливным яблочком.

Тимофей рассмеялся — и тут увидел, как я достал из сундука сверток и развернул ткань. Блеснуло стекло.

Александр, мой зеркальный мастер, приехав в Москву, чуть окончательно крышей не поехал на теме зеркал. Он этих переговорных зеркалец наклепал уже столько… да что там — этот маньяк собирался в тереме открыть мастерскую по производству зеркал! Благо, я хотя бы в этот раз узнал об этом не постфактум и успел остановить этого Безумного Шляпника. Зеркала в данное время делают из ртути, а ртутные пары — это не то, что бы мне хотелось дышать. К частью, на возмущенный бубнеж, мол, подумаешь, ртуть, делов-то, из чего теперь зеркала делать, я ляпнул, что можно — из серебра. И теперь Александр, заинтересованный этой мыслью, прикидывает, как ее воплотить в реальность.

— Правда, что ли? Как в сказке?

— Почти. Как в сказке — только работает. Я потом тебе объясню, как им пользоваться — тогда сможем хоть каждый день разговаривать. И даже видеться.

Тимофей покрутил зеркальце в медном окладе:

— Ну, Викешка… Всегда знал, что ты голова у тебя работает. Странными путями, конечно, но работает. Еще когда ты в детстве уговорил соседскую дочку тебе кое-что показать.

— Ну отец… — смутился я, хотя это были и викентьевы подвиги, а не мои.

* * *

Золото!

Я подскочил на кровати.

Отец заночевал у меня в тереме — он вообще приехал в Москву не меня проведать, а по своим делам, но пожить у меня не отказался — и, честно говоря, мне давно уже не было так спокойно. Наверное, я все же еще не до конца вырос и в глубине души мне хочется, чтобы рядом был кто-то большой, сильный, умный, тот, кто всегда поможет, защитит и выручит.

К сожалению, так получилось, что теперь этот большой, сильный и умный — это я. Взрослая жизнь — отстой.

Тьфу. Не об этом! Мне во сне пришла в голову какая-то мысль… Что-то про золото… Золото, золото, золото, золото… Тьфу еще раз. Это не мысль, это какая-то гномская народная песня получается. А была — мысль.

О, вспомнил!

Менделеву, говорят, периодическая таблица приснилась, а мне — моя будущая вотчина. Сон явно был навеян словами отца о том, что, мол, езжай в Сибирь, бей пушного зверя, продавай за золото. Хороший план. Но у него есть два минуса. Во-первых — в Сибири все же холодновато, мне бы куда южнее. А во-вторых — везти золото в Сибирь, это все равно что в Тулу со своим пряником ехать. Самовары там еще не делают. Зачем мне эта сложная схема с обменом шкур на золото, если я могу просто само золото добывать? Да хотя бы серебро! Если я смогу их найти — кто мне вообще мешает открыть свой собственный монетный двор? Тайком от всех, конечно, государство в этом плане конкурентов не любит, но, если не баловаться примесям и выдерживать необходимую чистоту металла — кто меня вообще сможет поймать? Вон, Демидов в свое время серебряные рубли чеканил и не парился…

Стоп. Демидов. Чеканил монеты. Из серебра. Которое добывал в своем руднике. А находился этот рудник…

На Алтае.

Алтай. Место, где есть серебро, оно достаточно на юге и достаточно далеко от Москвы.

Кажется, я знаю, где будет моя вотчина.

Глава 29

Как это обычно и бывает — идеальная идея, придуманная перед сном, утром уже не кажется такой замечательной.

Отправиться на Алтай? А что там, на Алтае? Нет, я примерно помню, где он находится, знаю, что в России двадцать первого века он разделен на Алтайский край и Республику Алтай — у меня четверка по географии была — а вот чем эти два Алтая друг от друга отличаются, уже не помню — у меня по географии была четверка. Помню, что там есть — ну или будет — Барнаул, в основном по мемасу «Барнаул! Алтайский край!». Еще есть алтайский мед и алтайская соль… хотя нет, соль — адыгейская. А Адыгея даже не рядом с Алтаем… кажется.

Мое незнание — это минус. Но это — не повод отказываться от путешествия на Алтай, совершенно не повод. Все-таки Алтай — очень уж хороший вариант: он достаточно далеко от Москвы и недостаточно далеко, чтобы быть совсем уж глухим местом. Та же Колыма, например — в ней тоже есть золото, но она на том конце России, который еще не стал Россией, и пока что дотуда доходят лишь редкие экспедиции казаков. А вот Алтай находится в пределах досягаемости, на самой границе этих самых пределах, но все же.

Так. Стоп. А откуда я это знаю?

Я задумался. Я слышал по Алтай… Нет, не вообще, а конкретно здесь, на Руси, уже после того, как стал Викентием. Причем — совсем недавно. Вот только где… А! О! На пиру!

Кто-то упоминал об Алтае: «С Алтая джунгары ушли, кузнецких татар от дани освободили. От царя же никого там еще нет, остроги не поставлены. А места благодатные, что для пашни, что для пастбищ, пушнина в лесах опять же». Ну вот — отличное место, буквально — ничье. Царь туда еще не пришел, загадочные джунгары уже ушли, места отличные — самое то для меня…

Тут подняла голову подружка-паранойя. А не СЛИШКОМ ли замечательно это описание? Если там все так замечательно — почему эти земли никто не занял? Отчего оттуда ушли те самые джунгары? И ушли ли они вообще? Может, этот рассказ на пиру был специально заведен для того, чтобы я его услышал, попался на приманку и поскакал на тот Алтай, где и сложил свою буйную голову? Да нет, бред какой-то: слишком ненадежный план. Я мог про Алтай и не услышать, а услышав — не обратить внимания, а даже если и обращу внимание — мог не заинтересоваться. Слишком много допущений, а, как сказал великий Непомнюкто: «Если твой план предусматривает больше одного допущения — это фигня, а не план».

В общем: Алтай — место хорошее, но ломиться туда, ничего не зная о ситуации — не вариант. Не собираются ли джунгары туда вернуться? И кто такие джунгары вообще? Что еще за кузнецкие татары там живут, чем занимаются, как относятся к русским, как относятся к пришлым вообще и не они ли — причина того, что джунгары собрали вещички? Нет ли там чего-то такого, рядом с чем невозможно жить: проклятые места, дикие твари, монстры, гнездо вампиров, тайная база инопланетян?

Какой следует вывод из всего вышеперечисленного? Правильно: если у тебя нет информации — ее нужно получить. Для чего необходимо отправиться на тот самый Алтай… да вот фиг. Не могу я сейчас туда мчать. Слишком много у меня дел здесь, на Москве, я и так не уверен, что смогу их все разгрести.

Избавиться от Изумрудного Венца, при этом, желательно — не прогадать. Одновременно — не разозлить Дашкова, зачем злить того, кто к тебе более или менее неплохо относится.

Найти, кто же там в свое время перебил род Сисеевых. Я же Голос обещал, а обещания надо выполнять. Еще и потому, что иначе я останусь вот без этого терема.

Заказать как минимум три самовара — отцу я тоже его пообещал — а еще лучше, организовать производство самоваров на постоянной основе. А то неправильная какая-то Русь — ни водки, ни матрешке, ни балалаек, пусть хоть самовары будут.

Проконтролировать, что там Александр мутит с зеркалами. Да, у нас уже есть приличное количество зеркал для связи, одно из них я вручил отцу. Как для того, чтобы общаться с ним и обращаться, в случае чего, за советом, так и для определения, насколько хватит у зеркала дальности. Хотя… От Москвы до Пскова — это не дальность.

Вообще контролировать своих людей. А то энергии у них много, идей — через край, не успеешь оглянуться, как у меня не только персональный палач заведется, а персональный оркестр балалаечников. Вместе с ансамблем народной пляски «Сударушка».

Ансамбль мне без надобности, а вот разыскать надежного фальшивомонетчика — нужно. Хотя, конечно, «надежный фальшивомонетчик» звучит как оксюморон, но здесь, на Руси, даже разбойники держат слово. Пусть не все, но большинство.

Сделать так, чтобы у всех моих людей на одежде был знак моего рода, тот самый «осетр, который на крокодила похож». Да, я б, конечно, более пафосный герб выбрал, но так уж получилось, что я — Осетровский, а не Драконовский или там Волкобратанский-Ауф. Особого смысла в этом нет, кроме понтов, но понты для боярина — это всё.

Собрать всех бойцов рода Осетровских, которые подтягиваются понемножку — в моем отряде уже двадцать человек — потому что без вооруженного отряда по Руси и в соседний город не всегда безопасно съездить. Обеспечить этот отряд формой, оружием и боеприпасами. Ах, да — оформить их как мой стрелецкий полк, иначе никто не позволит им бродить вооруженными. Вернее, хочешь ходить по Москве с оружием — ходи. Но — один. Вооруженным отрядам по Москве ходить запрещено, если это не стрельцы. А отряд здесь считается от двух человек включительно.

Найти людей, которые будут жить в моей будущей вотчине… жить и работать на земле. Работать, снабжать меня продуктами, и платить оброк. Крестьян, то бишь. А бесхозные крестьяне тут не ходят табунами, каждый прикреплен к земельному участку, как к поликлинике, и уехать может только раз в год, в Юрьев день — вернее, в период в восемнадцать дней, за девять дней до Юрьева дня и за девять дней — после. К этому моменту крестьянин выплачивает все причитающиеся подати и оброки и может быть свободен. Проблема в том, что в этом году Юрьев день уже начался и я физически не успею собрать необходимое мне количество крестьян, согласных все бросить и уехать пес знает куда. Да, к тому же — для этого переселения народов мне нужны деньги. В количестве, которого у меня нет.

Замкнутый круг: чтобы получить алтайское серебро — нужно основать там вотчину. Чтобы основать там вотчину — нужно переселить крестьян. Чтобы переселить крестьян — нужны деньги. А чтобы получить деньги — нужно алтайское серебро.

Да и вообще — дофига всего нужно.

Нужны люди, которые смогут найти то самое серебро, я, к примеру, совершенно не помню, где там Демидов его добывал. Нужны люди, которые сумеют его выплавить. Люди, которые сумеют сделать из него монеты. Люди, которые будут охранять все это предприятие от любителей поживиться за чужой счет. Люди которые будут делать оружие для охранников. Люди, которые будут кормить всю эту ораву, хотя бы — охотники. Люди, которые будут строить жилье для всех вышеперечисленных. Портные, прачки, горшени, сапожники, кожемяки, кузнецы, лекари… аааа!!! Это уже не вотчина получается, это целый, мать его, город! Точно — построю город, назову его Омск, и фиг кто оттуда уедет…

Я неожиданно понял, что в моей фантазии уже предстает целый город, с бревенчатыми крепостными стенами, широкими улицами, золотистыми деревянными теремами, моим персональным теремом на главной площади, мастерскими, пороховыми мельницами, церквями, банями и вытянувшимися вверх деревянными, а как же, шпилями Академии Магии. Ага — и строить все это будут богатыри, как в мультфильме «Три богатыря и ход конем». Жаль, только что у меня богатырей нет, и нифига не получится. И из Киева их тоже не выпишешь. Потому что и в Киеве богатырей нет нифига, и потому, что Киев сейчас под Польшей. А так как ложиться под Польшу он в свое время не хотел ни в какую, то и осталось от когда-то богатого города… не очень много. Даже Киево-Печерскую Лавру сожгли. Какие уж там богатыри…

Нет, город — это не вариант. Пока. Вот отправить отряд, который тайком добудет серебра… Куда вот только его отправить? Алтай большой, надо знать, где копать, а человека, который сквозь землю видит, у меня нет…

Стоп! ЕСТЬ! Есть такой человек! Девчонка, та, которую Ржевский притащил! Она же владеет этим, Золотым Словом! Эта, как ее… Гав-Гав, нет Ав-Ав-Авдошка! Она мне золото да серебро в земле и найдет. Нет, все одно к одному, решено — моя вотчина будет на Алтае!

Я вскочил с кресла и от избытка чувств ударил посохом об пол. Как будто ожидая этого удара, распахнулась дверь в мой кабинет и влетел Ржевский.

— Викентий Георгиевич! — поклонился он, — Там к тебе боярин пришел, так вот — это все неправда!

— Что именно неправда? — насторожился я, уже чувствуя причину, по которой этот пока безымянный боярин сюда приперся.

— Всё и неправда! Не верьте ему!

Так. Будем разбираться. Я надел цилиндр горлатной шапки — с «осетром», а как же — одернул расшитый золотом кафтан — достаточно официально, сойдет — и отправиля смотреть на боярина, который «все врет».

В сенях меня действительно ожидал боярин, тоже в высокой шапке, но, хе-хе, без герба. Да и кафтан на мне побогаче будет, пусть и у покойных Сисеевых одолженный.

Не один боярин прибыл, конечно, в одиночку бояре только в туалет ходят — и то не факт — со свитой человек из десяти.

— Боярин Викентий Георгиевич Осетровский. Будь здоров, боярин.

— Будь здоров, боярин Викентий. Боярин Антон Михайлович Пронский.

Пронский, Пронский… Ну, если не считать слова «прон» — никаких ассоциаций. Какой-то, видимо, не самый крупный боярский род, вроде… кхм, вроде моего. Только в отличие от меня — во всякий блудняк не встревающий. Хотя вроде бы что-то такое я слышал, вертится в памяти…

Тем временем Пронский, лет сорока, крупный, как и все бояре, с аккуратно подстриженной бородой — хипстер, блин — ударил посохом о пол:

— Боярин Викентий, отдавай мне своего человека!

— Какого и с каких таких щей? — не понял я. Нет, какого — понял. А вот с чего я должен его выдавать…

— Вот этого! — боярин ткнул посохом в сторону Ржевского. Ну естественно…

— Он мою дочку обесчестил!

Я вздохнул и повернулся к виновнику торжества, отгоняя вставшие перед глазами непрошенные картинки с проном:

— Ржевский? — мол, как ты это пояснишь?

— А еще, — возопил Пронский, — он сына моего чести лишил!

— Ржевский?!

Глава 30

— Да это совсем неправда! — взвыл за моей спиной Ржевский.

Пронский на секунду замер. А потом осознал, ЧТО он сказал, и побагровел так, как будто сейчас взорвется:

— Не так!!!

Я поднял ладонь:

— Давайте все же разберемся…

— Нечего тут разбираться! Отдавай этого мерзавца или я к царю пойду!

У меня в голове тихонько звякнул звоночек.

— Никого я отдавать не буду.

— Тогда…

— Я сам его накажу, — я грозно сверкнул глазами в сторону Ржевского. Ну… надеюсь, что сверкнул, и что это получилось достаточно грозно.

— Как накажешь? — осекся Пронский, набравший было воздуха в грудь.

— По вине и наказание будет, — я ударил посохом о пол. Не для того, чтобы придать веса своим словам, просто в этот момент я встал с кресла — блин, всё же сидеть на деревянном неудобно… — но вышло достаточно внушительно.

— Теперь рассказывайте, что натворил мой человек.

* * *

Мой Ржевский был, в качестве поручика, практически идеален: серьезный, толковый, исполнительный. Настолько хорош, что я как-то подзабыл, что познакомился с ним, когда Ржевский бежал голышом по улице.

У меня он начал скучать.

Я думал, что скучать ему особо и некогда, но адреналиновая наркомания Ржевского думала иначе. Пару раз поймав себя на мыслях о том, чтобы сотворить что-нибудь этакое… занимательное…

* * *

— Что именно занимательное? — уточнил я у него.

Вы же не думали, что Ржевский прямо в гостиной, на глазах совершенно постороннего и уж точно недружественного боярина мне всё это рассказывает? Нет, подробности он мне выложил уже потом, за чаем. Я предлагал — медовуху, но при одном упоминании о ней, поручика передернуло. Сегодня приключений ему уже хватило.

— Ну, к вашей… сестре… начал присматриваться…

Я даже не возмутился. Понятное дело, что Клава, если ей такие знаки внимания не понравятся, скрутила бы Ржевского одним Словом. Напоминать ему об этом и вовсе излишне — риск только придал бы дополнительную остроту.

— Лучше б ты к моей тетке присмотрелся, — буркнул я,понимаю, что вот эту натуру уже не переделаешь.

Взгляд моего поручика вильнул. Ах ты ж… тетя! Нашла с кем связаться!

— Но это, с твоей сестрой — это неправильно, Викентий Георгиевич. Предательство по отношению к тебе, ведь ты мне поверил. Вот я и…

* * *

Короче — мой поручик решил ненадолго уйти в отрыв. Чтобы насытить свою залихватскую натуру на стороне, без риска для обитателей терема. Ничего сверхъестественного — выпивка, девки, драки, нормальная культурная программа. В общем, мой Ржевский был достоин славы своего тезки из нашего мира.

План был хорош и, как любой хороший план, он не сработал. Медовуха из корчмы, в которой засел мой поручик, ударила ему в голову, рикошетом задев зрение и некоторые другие части тела, после чего Ржевский решил, что все девушки — вернее, девки — доступные ему для обозрения, какие-то скучные и неинтересные. И ему край как нужно отправиться поискать какую-нибудь более другую, поинтереснее.

И тут он вспомнил о дочке Пронского, Настеньке.

Сложно сказать, почему медовуха, временно заменившая Ржевскому мозги, решила, что Настенька это что-то «поинтереснее». Все равно, что захотеть добыть себе мяса охотой — и пойти в супермаркет за стейками. Ее отец сильно опоздал с беспокойством за честь дочери. Лет так на пять. Хотя, с ее маленьким ростом, внешностью, невинно-голубыми глазками, ангельски-блондинистыми волосами и тоненьким голоском… В общем, отца можно понять. Подозреваю, каждый из ее любовников искренне верил, что он у нее второй. А особо лоховатые — и в то, что он первый. Ржевского писклявым голоском не обманешь, он в первый же… кхм… заход понял, с кем связался и неоднократно с ней развлекался к обоюдному удовольствию. Единственное, с чем могли бы возникнуть трудности — это попасть в терем Пронских, который все же охранялся. Видимо, именно из-за этого хмельному и ищушему приключений Ржевскому Настенька и показалась идеальным вариантом.

Подумано — сделано, люфт между мыслью и действием и у трезвого-то Ржевского был минимальным.

Проникнув внутрь владений Пронских — и планируя проникнуть в комнату Настеньки, а потом дальше — мой поручик обнаружил, что его цель, в сопровождении немногочисленных служанок, движется по двору с явным намерением попариться в бане.

Картинка, вставшая перед глазами Ржевского, придала ему сил и энергии, и он, выждав время, проскользнул в банное окошко.

Красная девица Настенька, томно лежащая на скамье и имевшая из одежды только березовый листик и тот — на левой половинке, испуганно пискнула. Но потом опознала вторженца и радостно встретила его с распростертыми ногами.

* * *

— Ржевский, может — объятьями?

— А, ну да — объятьями. Это я так, оговорился.

* * *

В общем, в жаркой и влажной бане стало еще жарче, а писки перестали быть испуганными. Служанок, попытавшихся было сунуться внутрь, чтобы узнать, всё ли в порядке у их госпожи и отчего она так охает, как будто ее жарят, Настенька успокоила, объяснив, что ей и без них хорошо. А потом отослала. Ржевскому тоже хорошо было, единственное, что его слегка расстраивало — это отсутствие медовухи. Впрочем, обезвоживание организма им не грозило, периодически любовники отпивали кваса с травами из бадейки. Квас, вообще-то предназначался для того, чтобы поддавать на раскаленные булыжники каменки, но и для утоления жажды сгодился. А еще для того, чтобы Настенька, якобы нечаянно, проливала его на себя и капельки медленно сбегали вниз по ее шелковой коже, в конце концов исчезая под губами Ржевского.

И вот, в тот момент, когда Ржевский особенно увлекся ловлей капель — дверь в баню распахнулась.

* * *

Может, Олег Пронский, брат Настеньки, решил, что раз служанки разбежались, то в бане никого нет и можно омыть усталые члены. По крайней мере, увидеть там свою голую сестру он никак не ожидал. А может и ожидал, кто этого Джейме знает, но уж точно не рассчитывал обнаружить с ней еще и голого мужика, да к тому же — в позиции, категорически отвергающей предположение, что они играют, скажем, в тавлеи.

— Олег!!! — завизжала Настенька, прикрываясь руками.

— Ты что с ней делаешь?! — возопил незванный гость, бросаясь вперед.

— В тавлеи играем, не видишь, что ли, — брякнул Ржевский, отпрыгивая в угол. Хорошо хоть, у противника нет сабли — кто ж с оружием в баню ходит? — но он хотя бы одет!

Опять-таки, неизвестно, по какой логике принимал решение мой поручик — и присутствовала ли там логика вообще — но он решил воспользоваться Словом из своего небогатого арсенала. Зачем он вообще когда-то выучил Слово, срывающее с человека одежду — скорее всего, для прикола — но именно это Голое Слово он и выкрикнул.

Дальнейшее заняло буквально секунду.

Одежда Олега Пронского упала на раскаленные камни.

Сам Олег, лишившись одежды до нитки, не удержал равновесие, качнулся — и налетел… кхм… спиной на печь.

Одежда вспыхнула, повалил дым.

Испуганная Настенька решила покинуть ставшее негостеприимным помещение и зачем-то прыгнула в окно. В котором и засела, как пробка в бутылке.

— Братик! Помоги, я застряла! — завизжала она на весь двор. Верхняя-то половина снаружи.

Братик, бросив сестру на произвол судьбы и поругание, рванул к выходу из бани, потирая покрасневшее место ожога.

Ржевский, решив, что больше ему здесь ничего не обломится, впрыгнул в штаны и, на ходу накидывая кафтан, помчался следом. Потому что второй выход из бани плотно перекрыт круглой, аппетитной, но, к сожалению, совершенно неуместной попкой.

В итоге: из окна бани торчит голая боярышня, истошно вопящая и размахивающая всем, чем только можно — а у нее есть чем поразмахивать — по двору бежит голый боярич, держась за зад, а за ним несется, одеваясь на ходу, Ржевский. И всё это на глазах у слуг, дворян, родственников… И отца, который, к тому же, прекрасно знает Ржевского, ибо уже ловил его, фигурально выражаясь, на дочке — а если быть конкретным, то за — отчего разозлился еще больше.

Да, Пронского можно понять — если это не позор, то я уж и не знаю, что такое позор.

— Отдаешь своего человека? — боярин ткнул посохом в сторону Ржевского.

— Я уже сказал, что нет. За такой ущерб боярской чести я своего человека сам накажу.

— Выпорешь? — с надеждой подался вперед Пронский. Ржевский побледнел. При всех своих захмычках он — из знатного рода и порка для него — страшнейшее унижение.

— Выпороть? — удивился я, — За такое и всего лишь порка?

Выражение лица Пронского было какое-то… трудноописуемое. Как будто разговор пошел не просто не по плану, а куда-то совсем не по плану.

— Я сошлю его, — я торжественно выпрямился и указал рукой вперед, — в Сибирь!

— Викентий Георгиевич… — прошептал из-за плеча Ржевский, — Сибирь в другой стороне.

— А там что?

— Крым.

— Нет, — громко заявил я, — Ссылка в Крым — это не наказание вовсе! Только Сибирь!

Я указал рукой откорректированное направление ссылки.

— Ну, примерно в сторону Сибири. Далеко-далеко от Москвы, в общем.

В глазах Пронского даже мелькнуло что-то похожее на уважение. Сибирь, для некоторых и в двадцать первом-то веке представляется лесной глушью, где по улицам ходят медведи, а в туалете ты сидишь, отгоняя палкой волков. А уж сейчас-то и вовсе — дикие земли, населенные псоглавцами и антропофагами.

Хуже наказания доя Ржевского и не придумаешь.

— А мне его так-таки не отдашь? — вяло попытался дернуться Пронский.

— А ты его строже накажешь?

Боярин сник. Строже — только казнь, а это на Руси только по приговору. Ну или по желанию царя.

— В обшем, куда я сказал, туда Ржевский и отправится. В том моё боярское слово!

И я ударил посохом о пол. Предварительно глянув, чтобы никому по ноге не угодить. Эффект смажется.

* * *

— Викентий Георгиевич… — осторожно поинтересовался Ржевский, отпив чаю, — А насчет Сибири… Вы пошутили?

Особой надежды в его голосе не было. Боярское слово — тверже гороха, и если уж я пообещал отправить Ржевского в сторону Сибири…

— В саму Сибирь ты, конечно, не поедешь.

— А…

— Правильно — А. Алтай тебя ждет.

— Алтай?!

— Да.

В лице Ржевского было столько горя и порушенного доверия, что я решил дальше не глумиться:

— Ржевский, ты кто?

Все же он был умным человеком, поэтому замешкался с ответом всего на секунду:

— Твой поручик.

— Что это означает?

Глаза вспыхнули радостью:

— Это не ссылка? Ты меня с поручением отправляешь!?

— Конечно. Я думаю присмотреть себе в тех краях вотчину, но сначала нужно разузнать, что там и как. Вот ты это и разузнаешь. Докладывать будешь ежедневно.

Ржевский удивленно открыл рот — и закрыл его. Да, он был умным. И про зеркала Александра он знал

Глава 31

Прошло несколько дней. Ржевский отправился в «ссылку», в сопровождении двух «конвоиров», сиречь — моих стрельцов.

Да, стрельцов. Бывшие бойцы рода Осетровских продолжали стягиваться в Москву, приводили своих детей, некоторые — и внуков, так что моя личная армия уже состояла из сотни с небольшим человек. Поэтому я смог подать в Стрелецкий приказ прошение о включении мои ребят в списки полков, так что теперь я гордый владелец стрелецкого полка Осетровских — кафтаны черно-зеленое, «осетрового цвета», колпак и сапоги — зеленые. Стяг моего полка — а у каждого стрелецкого полка было свое знамя, а как же — корреспондировал — надеюсь, я правильно употребляю это слово, у меня по русскому четверка была — с формой: черный поле, белый крест, зеленая кайма. Для пущего понта я заказал вышить им на шапках знак рода, того самого осетра, который на крокодила похож.

Не просто бойцы — орлы! Нафаня, свежеиспеченный сотник, выстроил мое воинство во дворе терема — кафтаны, как шинели, колпаки не такие высокие и остроконечные, как здесь привыкли, скорее, похожи на отороченные мехом вязаные шапочки, ну, те, что в нашем времени носят несколько неприличное название. У каждого — мушкет, через плечо — перевязь, на которой висит сабля, на груди свисают с этой перевязи деревянные футлярчики-берендейки, смахивающие на китайские бамбуковые колокольчики ветра.

Орлы!

Блин, на это орлиное оперенье ушли остатки моих денег и большая часть той нычки, которая была припрятана у Сисеевых и которую нашла своим Золотым Словом девочка Ав-Ав… блин еще раз — надо прекратить ее так называть, а то забудусь и в лицо к ней так и обращусь. Конечно, боярин может обращаться к своим людям, как захочет, хоть «Навоза кусок!», но, если ты хочешь чтобы тебе служили не за страх, а за совесть — лучше так не делать.

Была у меня мысль отправить ее с Ржевским, мол, пусть там сразу золотые россыпи поищет. Но потом подумал, что отсылать маленькую девочку зимой неизвестно куда, чтобы там, в этой неизвестно куде, бродить о лесам и горам в описках золота, попутно отбиваясь от волков и… и кто там еще на Алтае живет. Нет, пусть Ржевский сначала все разведает, от кого конкретно придется отбиваться — тогда уж всем скопом и поедем. А деньги… Есть у меня одна мыслишка, если прокатит — как говорил один гном-любитель пива: «Батистовые портянки будем носить, крем „Марго“ кушать». Кстати, этот крем меня еще в прошлой жизни заинтересовал, я погуглил — это такая разновидность мороженого, украшенное взбитыми сливками, фисташковым сиропом и виноградом.

Но это — если прокатит. А пока катит только мой верный поручик. Уже даже успел сообщить с помощью волшебного зеркала о том, что все в порядке, добрался до переправы через реку в какой-то Гусской волости. Да, я два раза переспросил — так и называется. Таки Гусская, так сказать. Все у Ржевского было в порядке, свою культурную программу, то бишь «вино, женщины и мордобой» он не устраивал, правда, чуть помявшись, он признался, что на постоялом дворе сыграл в кости. Я успел мысленно представить, как Ржевский бредет пешком по заснеженной дороге, таща на себе седло — все, что у него осталось после проигрыша, но, как оказалось, свое реноме он блюл и у заезжих купцов выиграл. В этот раз я представил, как разъяренные купцы гонятся за ним, размахивая канделябрами и обзывая шулером и костарем. И опять обломился — выигрыш был не настолько большой, игроки расстались довольные друг другом и проведенным временем.

Словом — у Ржевского все было настолько хорошо, что это даже настораживало.

Вот у меня все было не настолько радужно.

Нет, так-то — все тихо и спокойно, но…

Меня настораживала та история с Пронскими. На первый взгляд — забавная, практически комедийная ситуация, но, если присмотреться…

Бояре не требуют у других бояр выдачи их людей для наказания. Просто потому, что ни один боярин своего человека не отдаст. Сам накажет, если посчитает нужным, но не отдаст никогда. Спрашивается в задаче — с чего тогда Пронский этого требовал? Да еще угрожая обратиться к царю, если я его требования не выполню? По сути, я попадал в вилку — или я отдаю Ржевского, чем роняю свою репутацию в ноль и лишаюсь возможности обратиться за помощью к кому бы то ни был, потому что выдать своего человека, это зашквар, либо не отдаю и тогда отвечаю за действия своего поручика перед царем. А там ситуация такая, что оправдаться было бы крайне сложно. И царь-государь вполне мог недвусмысленно сверкнуть глазами и лишить меня своего расположения, после чего жить мне останется примерно… ну, сколько там понадобится отряду стрельцов, чтобы доскакать до моего терема? Ну, плюс еще с полчаса жизни, пока бояре решают, кто именно меня прикончит.

Сначала я решил было, что это была хитро подстроенная ловушка, но потом, поразмыслив, решил, что — нет. Не совсем. Во-первых, в боярских стычках бить по чужим людям — дурной тон он же вышеупомянутый зашквар. Во-вторых же — слишком велика цепь случайностей, приведших Ржевского в баню Пронских. Он мог и не решить напиться, пойти в любой другой кабак, клюнуть на первую попавшуюся девку или отправиться к любой другой, не заметить, что Настенька идет в баню… Нет, отказаться от мысли добраться до нее, потому что слишком сложно — Ржевский как раз не мог. Да и если бы сыночек не приперся не вовремя — опять-таки ничего бы не было. Скорее, это не ловушка, а импровизация на скорую руку, прокатит — не прокатит. Хотя… Нет, теоретически, можно было бы постоянно следить за домом, ожидая, пока мой поручик из него выйдет, потом поймать его на Повелении, сделать так, чтобы он напился, потом отправился к Пронским, а там уже Настенька на изготовке и сыночка Олежек — там же. Теоретически — так могло быть. Практически — нет. Здесь наоборот — слишком серьезный план, тот, кто такие планы составляет, не допустит, чтобы все провалилось только потому, что я решил наказать Ржевского сам. Да и Настенька, насколько я знаю об этой боярышне — не та личность, которую можно задействовать в такой схеме. Не те актерские способности и не то умение держать язычок за зубами.

Однако — пришло в голову одному, придет в голову и кому-нибудь посообразительнее. Надо быть готовым к тому, что бояре, не найдя способ достать меня грубой силой, пойдут путем интриг и морем крови… нет, море крови — не из этой песни. Путем интриг и подстав, скажем так.

Блин. Или это все же и была — ловушка? Жаль, что Ржевский уже уехал, нельзя его проверить на то, под Повелением он или нет. А через зеркало Повеление не действует… или действует? Блин, а ведь мы этого ни разу не пробовали! Интересно…

Я вскочил, потирая руки и охваченный жаждой деятельности, и в этот момент в мой кабинет вошел Нафаня:

— Викентий Георгиевич! Там… за вами пришли.

Кого там еще на блинной сковородке принесло? Я шагнул к двери…

Так. Стоп.

— Ко мне?

— Нет, — лицо моего сотника было встревоженным, — За вами. Из Приказа тайных дел.

За каким блином я мог понадобиться этому Приказу? Не то, чтобы встревоженный, но озадаченный, я вышел к гостям.

И понял, что не гости это ни разу.

Вдоль стен сеней стояли мои стрельцы, человек двадцать. Без мушкетов, но каждый держит руку на сабельной рукояти. В центре помещения — боярин, в высокой шапке, золотом форменном кафтане — значит, как официальное лицо явился — и здоровенные мужики в серо-голубых, сизых, кафтанах.

Царские псари. Суровые ребята, которые отвечают за охотничьих псов царской псарни, а там такие зверюги, которые могут медведя заломать. Сворой, не в одиночку, но все же. А еще эти суровые ребята, наверняка под одеждой обвешанные защитными амулетами, как кольчугой, выступали в роли этакой группы захвата, когда Приказу тайных дел нужно было арестовать какого-нибудь боярина за измену.

Я, вроде бы, ни в чем таком замечен не был…

— Боярин Викентий Георгиевич Осетровский, ты обвиняешься в измене царю государю всей Руси Василию Федоровичу. Пройди в карету.

Глава 32

Сижу за решеткой, в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой…

Вообще, конечно, стишки, при всем уважении к Александру Сергеевичу, мою ситуацию описывают неверно. Во-первых — сижу я, конечно, в темнице, но вовсе не за решеткой — за обитой сталью дверью. Во-вторых — темница моя вовсе не сырая, вполне себе комфортная темница — стол, табурет, кровать, с периной, между прочим, и свежим бельем, на столе — подсвечник на три свечи и Библия, в дальнем углу — отгороженный закуток туалета. Прямо не тюремная камера, а гостиничный номер, декорированный под Средневековье. Оно и понятно — держат здесь явно бояр, чья вина еще не доказана точно, поэтому и смысла издеваться над ними нет. А бояр, чья вина точно доказана, в застенках тоже не держат — сразу на кол.

Что-то там у меня еще «в-третьих было»… А, ну да. Это стихотворение школьники у нас неправильно понимают, как человек, учивший его в школе наизусть, могу вас заверить. Всем кажется, что «вскормленный в неволе орел молодой» — это узник так фигурально про себя говорит. Мол, я, молодой орел, сижу за решеткой в неволе и грущу о свободе. На самом деле там после слова «…сырой» — точка идет. Герой стихотворения сидит за решеткой. Точка. А потом уже речь о том, что молодой орел, не фигуральный, а самый натуральный, с крыльями и перьями, под окном клюет что-то там кровавое, мясо, надо полагать. Причем орел этот — вскормленный в неволе, то есть птенцом где-то подобранный и прирученный. Вот герой и говорит ему, мол, братан, мы птицы вольные, пора валить отсюда, это место не для нас…

Я лег на кровати и посмотрел на бревенчатый потолок камеры. Чего только в голову не придет, когда сидишь в одиночке.

Единственное, что мне точно не приходило в голову — это испугаться. Я даже не стал перебирать в голове свои возможные прегрешения, по старой пословице: «У нас любого человека можно, ни говоря ни слова, сажать в тюрьму и никто не задумается, за что. Каждый будет думать, на чем он спалился». Но Полянский, глава Приказа тайных дел, не удержался и обвинил меня в измене. А, хотя «измена государю» сейчас на Руси — обвинение ОЧЕНЬ серьезное и закончится оно может вышеупомянутым колом, страха у меня все равно нет. Потому что про Приказ тайных дел я слышал очень многое — и некоторые вещи были довольно… пугающими… — но никто и никогда не слышал, чтобы Приказ шил липу. Не потому, что здесь работали настолько честные и принципиальные люди — люди как люди — сколько потому, что обвинить боярина в том, чего он не совершал, а это — обман царя. О котором он обязательно узнает. Тут самому можно на колу оказаться. Я же, как вы помните, никакой измены за собой не помню, а, значит — и обвинить меня не в чем. Разборки же между боярскими родами — изменой не считаются.

Поэтому я спокоен, как валун на дороге. Только скучно.

Бесшумно открылась дверь — петли и засовы и у нас, в Разбойном Приказе смазывали регулярно, а уж здесь-то скрипучие петли прям позором были бы — я еще успел подумать, что надо бы подсказать… кому-нибудь… что в двери не мешало бы глазок сделать, а вдруг я стою за углом с табуреткой в руке… Самое неуместное прогрессорство в истории прогрессорства.

— Выходи, боярин. На допрос.

Тюремщики в коротких темных кафтанах, здоровенные, плечистые ребята, крайне похожие на стереотипных средневековых палачей, тоже в масках, вели меня широким коридором, вдоль рядов одинаковых дверей, обитые железом. Наверняка все они — под Повелением лично Полянского, чтобы я не смог приказать им вывести меня на свободу. Да и на шее и под одеждой — не одна связка амулетов, защищающих от… да, пожалуй, почти от любого Слова. Я здесь — далеко не первый боярин, так что система должна быть продумана и отработана.

— Проходи.

* * *

Пыточная. Глупо и странно, но при виде нее я испытал какое-то подобие ностальгии — точно такая же была у нас в подвалах Разбойного Приказа. Просторное помещение с высокими потолками — чтобы, если пытуемый вдруг решит разбушеваться, тюремщики не мешали друг другу, скручивая его. В одном углу горит очаг, радом — груда вухих веников, в другом огромной буквой «П» возвышается рама для подвешивания, рядом, на длинном столе, раскладывает инструмент, повернувшись ко мне спиной, палач, сухощавый мужичок, чуть поодаль — небольшой столик для подьячего, записывающего показания, пока пустой, два широких деревянных кресла, тоже пустуют.

Тюремщики замерли у дверей, уперев в пол алебарды.

— Раздевайся до пояса, боярин, — не оборачиваясь, проговорил палач. Он продолжал перекладывать инструменты, тихо бормоча под нос, какой из них — для выдавливания пальцев из суставов, а какой — вырывания ногтей. Как будто забыл, для чего они.

Знакомая манера, подумал я, сбрасывая кафтан на пол и стягивая рубаху. У нас в Приказе так же делали — перед пытуемым раскладывали инструменты, рассказывая, какой из них для чего. Медленно, не торопясь, пусть его собственная фантазия против него работает. Часто еще до начала собственно пытки допрашиваемый уже доходил до нужной кондиции и был готов рассказать все.

Кстати, калечащие пытки — это не для первого допроса. Они применяются тогда, когда вина допрашиваемого уже установлена точно, но он упорствует и в преступлении не признается. Отсюда и пословица: «Не сказал правду подлинную, скажешь подноготную». Да, вы все верно поняли — «подноготная», от игл, загоняемых под ногти. Вон, тех самых, до которых сейчас палач добрался. Правда, в свое время мне в интернете попадались утверждения, что и слово «подлинная» — тоже от названия пытки. Мол, человека били длинными палками, «подлинниками», поэтому правда, которую он рассказал, называлась «подлинная», мол, полученная под длинными палками. Ерунда, конечно, нет такого выражения «подлинная правда», подлинный — это значит, оригинал, в отличие от копии, и никакими длинными палками в ходе пыток не бьют. Короткими удобнее.

Палач развернулся ко мне, тоже в маске, ага. В конце концов, не каждый пытуемый проникнется к своим мучителям христианской любовью, а шансы выйти на свободу есть у каждого. Выйти — и случайно встретить своего палача на улице. Понятное дело, что последствия такой встречи никому не надо — ни палачу, ни будущему обвиняемому в избиении, ни даже Разбойному приказу.

— Давай руки, боярин.

Мне обвязали запястья веревкой, перекинули ее через верхнюю поперечину рамы и я встал навытяжку. Подтянул палач меня, кстати, не так уж и сильно — не вишу и даже не на цыпочках стою. У нас в Разбойном каждого молодого подьячего и то жестче подтягивали. Ну, чтобы имел представление о том, что такое пытка, на собственной шкуре.

— Приступим? — посмотрел на меня сквозь прорези в маске палач. Знакомые глаза, однако… То-то и голос мне знакомым показался, и Разбойный Приказ все время вспоминается…

— Никодим?

Палач вздрогнул, приблизил свое лицо поближе к моему:

— Викентий?!

Никодим-Железник! Точно! Раньше он палачом у нас в Приказе был, а потом куда-то делся. А он — вот он, в Приказе тайных дел подвизается.

— Что ж ты, Викентий, — обиженно буркнул Никодим, — Сразу не признался? Я б тогда представление с приспособами и не устраивал бы…

Ну да — на того, кто знает, в чем суть, этот психологический прием не подействует.

— Придется сразу к делу переходить…

Так. Стоп. Палач не может пытать того, кого знает. Во-первых, чтобы исключить риск мести, во-вторых — чтобы палачу не мешали чувства во время работы. Никодим должен доложить начальству, что я его знаю и его должны заменить! Какое еще «приступим»?!

И — стоп номер два. Пытки не проводятся одним палачом! Должен быть подьячий для записи показаний, должен быть тот, кто ведет допрос. Где они?

Вот тут я, до сих пор спокойный, почувствовал страх. Не так пугают пытки, как непонятность, а я реально перестал понимать, что здесь затевается.

— Кнут да батоги мы, пожалуй, сразу отставим… Федуська!

— А? — отозвался один из тюремщиков.

— Сбегай, пусть дочек моих позовут.

Тот коротко кивнул и скрылся за дверью. Я висел, пытаясь не дергаться, но, от непонимания происходящего определенно начал напрягаться. Все неправильно, пытки неправильные, еще и дочки какие-то. Воображение представило этаких доминатрикс, в кожаных корсетах и чулках, тоже кожаных, ага, которые сейчас начнут охаживать меня плетками. А меня БДСМ, знаете ли, как-то никогда не привлекал. Меня побои не возбуждают, а только злят.

Дверь раскрылась, и в нее вошли…

Дочки.

Две маленькие девочки-близняшки, лет восьми-девяти, в голубых платочках и голубых же сарафанчиках. Лобастенькие, глазастые, ерьезные, как… как маленькие восьмилетние девочки. Я давно заметил, что маленькие девочки выглядят серьезнее и умнее маленьких мальчиков.

— Знакомься, Викентий, это дочки мои, Язва и Баля.

Язва и Баля?! Что это за имена вообще?!

Так. Стоп. Может, это специальная такая психологическая подготовка для тех, кто знает, как проводятся пытки? Для таких как я, в общем. Раскачать меня непонятками, вывести из равновесия, с таким уже проще работать…

Я не успел додумать мысль. Дочки начали РАБОТАТЬ.

Одна из них подошла ко мне и положила руку на мой бок, на ребра. Я успел почувствовать прикосновение тонких прохладных пальчиков…

Вас когда-нибудь било током? Нет, не то легкое дерганье, когда вы случайно дотронетесь пальцами до оголенных контактов в розетке, а такой, серьезный удар током, после которого вам кажется, что вас выкрутило, как тряпку, а позвоночник, пардон, осыпался в трусы? Меня вот ТАК током никогда не било, но, сдается мне, ощущения от легкого прикосновения маленькой девочки были очень, очень схожими.

Я пришел в себя только через несколько секунд, дрожащий и покрытый крупными каплями пота. Мышцы еще конвульсивно подергивались, правый бок горел, как будто его прижгли клеймом. И тут вторая дочка палача дотронулась до левого бока.

Непроизвольно дернувшись, я осознал, что от этого прикосновения никаких неприятных ощущений не было. Наоборот — сразу, резко, как будто ее выключили, исчезла боль в боку, мышцы мгновенно вошли в тонус, я на мгновенье почувствовал себя бодрым и полным сил.

На мгновенье — потому что через секунду до меня дотронулась первая девочка. И меня опять ударило болью.

А потом — исцелением.

И снова — боль.

И опять — исцеление.

И снова — боль.

И снова…

И снова…

И снова…

* * *

Кажется, я кричал. Впрочем, в этом я не уверен. Зато, с дурацкой гордостью могу сказать, что мои штаны остались сухими.

Девочки, эти маленькие твари, наконец отошли от меня в сторону. Никогда в жизни я не бил девочек. И в этот раз такого желания тоже не возникло. Не бить. Убить. Уничтожить.

Я висел на веревках, больно врезавшихся в запястья, ноги меня не держали, я трясся, как в лихорадке. И при всем при том — у меня на теле не осталось ни единого следа.

— Ну что, Никодимка, готов ли наш «боярин» к разговору? — в пыточную быстрым шагом вошел Полянский. Кавычки в его словах прямо ощущались.

В руках у главы Приказа была пачка разнокалиберных бумаг. И это — еще одна неправильность. Не должен боярин сам таскать какие-то бумаги, не по чину ему. А больше никого в камере и не появилось.

— Готов, Григорий Дорофеевич, готов, — согнулся в поклоне палач, — Дочки мои постарались на славу.

Полянский положил бумаги на стол и подошел ко мне. Я поднял голову. С трудом, по ощущениям — на мою голову кто-то надел пудовую шапку из свинца.

— Готов ли признаться, Осетровский?

— Признаться в чем? — прохрипел я. Из уголка рта по подбородку потекла теплая капля. Кровь. Прикусил щеку изнутри.

— В измене, Осетровский, в измене государю. В том, как ты англичанам сведения о сибирских слонах продал.

Глава 33

В первый момент я решил… да ничего я не решил. Мне вообще показалось, что я брежу. Ведь согласитесь — какой-то бред творится, девочки-близняшки из этого… старого фильма, где «А вот и Джеки!», обвинение в измене, сибирские слоны…

Потом я вспомнил о своем прикрытии в Мангазее — и вот тут я да, решил. Решил было, что случайно угадал и где-то в Сибири действительно живут последние мамонты. Царь их охраняет, само существование их держит в секрете, а я так беспалева рассказывал о них всем, направо и налево, в том числе и тем самым англичанам.

Но тут мой бедный мозг, пусть и взболтанный, как яйцо в шейкере, все же заработал. И подсказал мне, что это — чушь и бред. Даже не потому, что никаких мамонтов в Сибири нет. Когда я отыгрывал роль эксцентричного англичанина, спрашивающего о слонах всех встречных и поперечных — я ведь спрашивал всерьез. В том смысле, что задавал вопросы и анализировал ответы так, как учили в Разбойном приказе. Не специально — я просто по другому не умею, за год службы эта манера успела въесться в подкорку. Так вот — я разговаривал со многими людьми, слышал от них многое, в том числе и истории о якобы виданных слонах, прячущихся за кедрами. Но я могу поклясться — все эти истории были пустым враньем. Никто из тех, с кем я разговаривал, не видели мамонтов, и не слышали о них. Ну, кроме как от меня. Значит — в Сибири мамонтов нет.

— Не знаю ни про каких слонов… — прошептал я. Почему у меня голос так хрипит? Я же не кричал… не кричал же, верно?

— Не знаешь… — Полянский улыбнулся, сощурив глаза. Отошел к столу и положил руку на пачку бумаг, — А вот видоки говорят иное…

Глава Приказа тайных дел взял одну из бумаг, отодвинул ее от себя на вытянутой руке и зачитал:

— «…означенный Викешка назывался английским дворянином Варфоломеем Кравучем, очень хорошо по-английски говорил, отчего его даже коренные англичане за своего принимали. Может, и не Викешка он вовсе, а и вправду английский подсыл?…»

Вторая бумажка:

— «…хвастался, что видел в Сибири самых настоящих слонов, на каковых собирается охоту открыть для добычи слоновой кости. А ту кость беспошлинно в Англию вывозить, царя государя о том в известность не ставя…»

Третья:

— «…показывал фигурку, из кости сибирского слона сделанную, говоря, что саморучно того слона добыл…».

Четвертая:

— «…прибыл в Архангельск на английском корабле, что говорит о том, что и вправду англичанам служит…».

И было тех бумажек еще много… В них излагались показания неизвестных мне свидетелей, которые искусно мешали мои реальные слова и поступки — сделанные от имени, мать его, моей маски, англичанина Барти Крауча! — так и откровенные выдумки, ложащиеся в каменную стену обвинения меня в государственной измене, как влитые.

Если все эти бумажки взять и отнести царю — против меня уже можно применять калечащие пытки. И если проводить их будет Никодим под контролем Полянского, который по каким-то причинам твердо уверен как в том, что где-то в Сибири и впрямь живут мамонты, так и в том, что я виноват в том, что с изменническими целями рассказал о них англичанам.

Так. Стоп. Не так. Неправильно.

Но вот что именно тут неправильно — мозг сообразить никак не мог.

— Ну так что, «боярин», — опять эти кавычки, — Викентий? Вот здесь, — перед моим лицом появилась еще одна бумажка, исписанная витиеватым почерком, — твое чистосердечное признание в том, что на англичан ты работал. Вот здесь подпишешь — и закончатся твои мучения.

Полянский кивнул на девочек, отошедших в уголок и, кажется, занявшихся игрой в куклы. Девочки синхронно посмотрели в нашу сторону и покладисто кивнули.

Меня передернуло.

Вот оно. Вот что неправильно. Глава Приказа тайных дел ведет себя так, как будто следствие по моему делу уже закончено, остался сущий пустяк — подпись от меня получить и можно на суд царю отправляться. А так не делается. СНАЧАЛА эти бумаги должны были царю попасть, потом меня к царю привести — измена среди бояр не такой частый случай, каждый из них царем предварительно рассматривается, и только ПОТОМ начинается следствие и пытки. Полянский жестко нарушает процедуру и, когда эти бумажки попадут царю…

Если. Если попадут.

Не может он к царю с моим признанием пойти, как минимум — в немилость впадет, что через голову царя действовал. Как максимум — сам в измене может быть обвинен. Что это означает?

Я поднял взгляд над бумагой:

— Что тебе от меня нужно?

— Подпись… — начал, улыбаясь, Полянский.

— Не то. Что тебе от меня на самом деле нужно?

Глава Приказа тайных дел перестал улыбаться, коротко оглянулся и, наклонившись ко мне, тихо произнес:

— Изумрудный венец, Осетровский. Отдай его мне — и будешь свободным.

Вот оно что…

Вот почему палача не поменяли — нет у Полянского других верных палачей, которых можно в свой план посвятить. И подьячего поэтому нет, и сам порядок допроса нарушен.

Весь этот компромат собран исключительно для того, чтобы выбить из меня Венец. Неизвестно, да, по сути, и неинтересно, на кого в данном случае работает Полянский — на Морозовых, на Дашковых-Телятевских, на кого-то третьего или просто на самого себя. Главное — кто бы из бояр не хотел получить Венец, он не может просто так схватить меня и пытать. Царь-батюшка, дай ему Бог, долгих лет и здоровья, недвусмысленно запретил. Зато можно обвинить меня в измене, привести сюда, выбить признание, а потом поставить перед фактом…

— Не отдашь — я бумаги царю отдам. А тогда мимо плахи с топором тебе никак не проскочить будет.

— Так я же… — прохрипел я, — Не признался…

— Скоро признаешься.

У меня фантомно зажгло в правом боку.

— Не признаюсь, — с уверенностью, которой не испытывал, заверил я его, — Продержусь долго, а там и о том, что меня не по закону схватили, царь государь узнает.

— Да кто ж ему расскажет? — расхохотался Полянский, — Вокруг сисеевского терема все моими людьми окружено, мышь не пролетит, птица не пробежит…

Тут он запнулся, видимо, осознав, что запутался в метафорах. А ты, Григорий Дорофеевич, тоже нервничаешь. По офигенно тонкому льду ходишь, как говорил Кирпич. Если я продержусь еще хотя бы сутки — царь о твоем самоуправстве и так узнает. У него везде свои люди. Царские соколы везде летают и, хотя формально они к твоему Приказу относятся — подчиняются вовсе не тебе. Если продержусь сутки…

Только не продержусь я. Не смогу. Не выдержу.

Полянский не выдержал первым.

— Ладно, — сказал он, наконец, — Раз ты такой смелый да стойкий, посмотрим, как ты запоешь, когда рядом с тобой твою се… твою подружку вздернут да начнут горящим веником парить. А то и вовсе на кобылу посадят. Сейчас за ней людей и отправлю.

Глава Приказа тайных дел резко развернулся и выскочил из пыточной.

Я сжал кулаки. А что мне еще оставалось делать?

* * *

Я лежал в своей уже привычной камере, накрывшись полой кафтана — а смысл одеваться, если скоро потащат обратно? — когда ко мне ворвался Полянский.

— Как?! — зарычал он, бледный, как смерть, — Как ты это сделал?

— Не делал я ничего, — ответил я, поднимаясь и чувствуя, как внутри меня медленно разжимается пружина, до этого стискивающая сердце. Потому что кроме Полянского в камере никого не было. Ни Аглашки, ни Клавы, ни Насти — никого. А это значит…

— Как ты с проклятьем договорился?! Десять человек погибли, с места не сойдя, десять!

Пружина лопнула с никому, кроме меня, не слышимым звоном. Сработало! Сработало!

* * *

— Голос… — тихо пробормотал я, идя к ожидающим меня конвоирам, который сейчас вывезут меня из терема. Голос промолчала, и я уже облился потом, но тут эта бестелесная стервочка все же соизволила откликнуться.

— Слушаю тебя.

— Все, кто придет сюда и станет здесь командовать или на живущих здесь нападать — не гости.

— Ну ладно, — лениво протянула она.

* * *

Как я уже говорил — на Голос никакой надежды, она своенравная и несговорчивая. Спокойно могла проигнорить мою просьбу. Но нет, умничка моя бестелесная, все сделала правильно, спасла моих девочек, молодчинка.

— Как ты с проклятьем договорился?! — Полянский навис надо мной как стервятник над падалью… Блин, не самое удачное сравнение…

— Да никак, — пожал я плечами, — Оно мне не подчиняется.

Не соврал, кстати, чистейшая правда.

— Мы думали, раз ты там спокойно живешь — нет больше сисеевского проклятья, снято… А оно есть!

— Ну есть. Я тут при чем?

Спасибо тебе еще раз, Голос. Обязательно какой-нибудь подарочек тебе придумаю. Правда, не знаю, какой. Что может быть нужно бестелесной девушке? Пряников она не ест, платьев-украшений не носит… А, ну да. Она узнать хочет, кто род Сисеевых уничтожил. Ну вот — в благодарность я ей это и расскажу. Вернее, кто именно уничтожил, я догадываюсь. Романовы. Осталось выяснить зачем — и можно идти, порадовать Голос…

Мою некоторую отстраненность — а вас бы током били целый час, вы бы себя как, нормально ощущали? — Полянский принял за спокойствие, отчего окончательно озверел. Схватил меня за грудки… Озадаченно посмотрел на оставшийся в его руках кафтан — я ж его не надел, только накрылся, помните? — с рычанием отбросил его в сторону и попытался ухватить меня за бороду. Ну, потому что полуголого человека больше особо и не за что схватить. Да и с бородой у него не получилось, короткая она у меня выросла, никак не ухватишь.

Полянский не выдержал, закатал мне оглушительную пощечину и заорал:

— А ну вставай, холоп!!! Сейчас будем тебя под Язвенным Словом держать, пока все бумаги не подпишешь! А как подпишешь — к царю пойду, и тогда с его повелением мы твой терем по бревнышкам раскатаем, хоть с проклятьем, хоть без! И Венец достанем, и Источник, все получим! Только ты этого с отрубленной головой уже не увидишь! А послушался бы, отдал Венец — царь ничего и не узнал бы…

— О чем не узнал бы?

Лицо Полянского стало белым как полотно. Ну, так говорят — сам я здесь никогда не видел настолько белого полотна, как то, каким стало лицо главы Приказа. Потому что вопрос ему задал не я.

Вопрос задал царь.

Царь государь, Василий Федорович, преспокойно стоял в дверях моей камеры, опираясь на посох. И ему было глубоко плевать, что он никак не мог здесь оказаться.

— Не приказывай казнить, государь! — бросился ему в ноги Полянский. Следом на коленях оказался я. Во-первых — потому что как-то некрасиво валяться на кровати, когда царь стоит перед тобой. Некрасиво, да и для жизни опасно. А во-вторых — глаза царя сверкнули, как будто в них на секунду вспыхнули две яркие лучистые звездочки, и меня как будто какая-то неведомая сила сдернула с постели.

Это что, так царское Повеление выглядит?

— Кого не надо казнить, Гришка?

— Меня, царь государь, меня не надо казнить!

— А кого надо? — лениво поинтересовался царя.

За его спиной белели кафтаны рынд, готовых хоть сей момент казнить кого там царь укажет.

Полянский замер. Медленно выпрямился, крупно дрожа:

— Никого… Никого не надо… — пролепетал он.

— Ну как же — никого, — деланно удивился царь, — Я вон, явную измену вижу. За нее кому-то точно голову снести нужно. Велел ведь — не трогать молодого Осетровского, а он — вот он, в подземелье сидит.

— Так изменник он, царь государь, изменник! У меня всё записано! С англичанами он сговорился!

— Изменник, значит… С англичанами, значит… — при этом смотрел царь вовсе не на «изменника-англичанина», а на распростертого на полу Полянского. Я, хотя и стоял на коленях, глядя в пол, но краем глаза все же подсматривал.

— А напомни-ка мне, Гришка, что я велел?

— Не злоумышлять против Викешки Осетровского, ни словом, ни делом, пальцем его не трогать.

— Вот и скажи мне, Гришка, где в этих словах ты услышал: «…но если измена за ним — то можно»?

Полянский дрожал:

— Но… Ведь…

— А если и впрямь за ним какая измена — то МНЕ о том сообщить, и Я его судьбу решать буду. Или ты выше меня себя посчитал, Гришка? Может, ты сам хочешь царем стать? А меня с престола сапогами спихнуть? Если так — то не стесняйся, говори в полный голос. И мне любопытно будет о таких твоих жизненных устремлениях послушать, и людям моим, и вон, палачу в уголку.

— Неправда это, царь государь! — Полянский прямо взревел, — Неправда! Я всегда тебе служил! Верой и правдой!

— Что всегда служил — это хорошо. А вот то, что сейчас перестал… В застенок его… да вот в этот же. Только Викешку оттуда вытащить не забудьте. Вот за ним как раз никакой измены не числится.

Глава 34

Появление царя, как я узнал потом, счастливой случайностью не было. Мол, болтался царь-батюшка по Приказу тайных дел от нечего делать, да и забрел в подвалы, посмотреть, не пытают ли там одного его знакомого молодого боярина. Нет, не так все было.

Мне помогли мои девочки.

Когда меня увезли и прошел первый шок — то есть, через пять минут — в тереме уже был собран девичий совет на тему: «Что это творится, как жить дальше и куды бечь?». В то, что я творил какую-то измену, естественно, ни она из них не поверила — в конце концов, я постоянно был у них на глазах не у одной, так у другой — а, значит, меня, скорее всего, оклеветали. Мысль насчет того, что глава приказа решил злоупотребить своим влиянием им в головы не пришла. Ну, раз оклеветали — значит, надо обратиться к кому-то, кто разберется, невиновных отпустит, виноватых накажет. Сами понимаете, такой вышестоящей инстанцией у нас на Руси испокон веков был только царь. Опять-таки, сами понимаете, что каждую слезницу царю разбирать недосуг — точно не знаю, но уверен, что в его царской канцелярии есть свой долгий ящик. Поэтому кого попало к царю и не пропустят.

Кого попало — нет. А сестру боярина — да.

Если вы думаете, что Клава, моя названная сестренка, вот так сразу собралась и побежала к царю — то зря вы так думаете. Она у меня девочка умная, да и другие мои девочки — тоже умные. Может, не всегда серьезные — но умные точно.

Девичий совет сразу же понял, что терем окружен людьми Приказа тайных дел, и выбрать из негопросто так не получится. Поэтому они из терема выбираться и не стали. До самой темноты.

Как только стемнело — а в конце ноября темнеет уже быстро — гикнуло, свистнуло и из ворот конюшни вылетели крытые сани, запряженные тройкой лихих коней. Каковые и понесли сани вперед, только снег по все стороны.

Тайноприказные стрельцы — ребята не пальцем деланные, не первого боярина в застенки тащат, поэтому так просто через их заслон было не прорваться. Вернее — прорваться-то как раз удалось. Пока они там на коней вскочили, да вслед пустились… А вот далеко отъехать — не получилось. Одно выкрикнутое Слово — и тройка коней затормозила так, что будь у них вместо подков покрышки, точно раздался бы визг. Стрельцы подскакали к замершим у поворота саням — чуть-чуть не доехали, чуть-чуть… — и вежливо попросили вернуться обратно. Потому что у них — распоряжение начальства и никакого желания от этого самого начальства выговора получать. А везти красивую девушки в подвалы и застенки — желания еще меньше. Означенная красивая девушка поулыбалась, построила им глазки, пожала плечами — и поехала к дому. Стрельцы — понятное дело, за ней.

А когда они отъехали достаточно далеко — белый ком, отвалившийся от дна саней и лежащий в темноте на дороге, встал и побежал, скрываясь за поворотом.

Как потом призналась Клава — идея уцепиться под днищем саней была хороша всем. Кроме того, что расстояние между днищем и дорогой было чересчур маленьким и она практически волоклась по снегу. Который, помимо прочего, еще и залепил ее всю так, что пошитый из белой простыни маскировочный балахон — и придумали же! — практически не пригодился.

Обычно на Руси ночь наступает с темнотой — потому что нечего свечи жечь, спать пора! — но у царя государя дел много, поэтому спать он ложится… Честно говоря, понятия не имею, когда он спать ложится. Иногда такое чувство, что никогда — в Кремле вечно окна светят. Может, днем отсыпается, не знаю… В общем, к моменту, когда Клава добралась до царского дворца — тот еще не спал. И был крайне удивлен и раздосадован тем, что его бояр обвиняют в измене, а он не в курсе. «Удивлен и раздосадован» — это если очень мягко описать его реакцию. Как тихонечко сообщила мне Клава — она изо всех сил притворялась пятном на стене и с трудом удержалась от того, чтобы не опозориться прямо на месте. В обморок не упасть, а вы о чем подумали?

Ну а что было дальше — я вроде бы рассказал. А, хотя нет — ведь уже глухой ночью люди Полянского приперлись в терем, чтобы схватить и утащить. Ну да, как же. Стоило командиру отряда рявкнуть на первую, кто попался ему на глаза: «Эй ты, девка, с нами поедешь!» — как отряд тут же и кончился. Весь. Хотя нет, не весь — один из бойцов остался в живых. Голос, несколько неожиданно для меня, включила мозг — или чем там она думает — и сообразила, что если помрут прям все, то выглядеть со стороны это будет очень нехорошо. И обитателям терема от того, что они каким-то злобноковарным образом убили государевых служащих прям до смерти, будет очень трудно оправдаться. Правда, потом этому выжившему пришлось в одиночку выносить тела и тащить их до саней, но это уже мы не виноваты — просто его товарищи наотрез отказались входить в «этот проклятый терем». А ты, мол, там уже был, выжил, значит, для тебя безопасно.

Вот, теперь все.

* * *

— Ну что ж, Викешка, — сказал царь-батюшка, — как наградить тебя, за то, что самоуправство Гришкино вскрыл, да за обвинение ложное? Это ж надо было придумать — слоны в Сибири! Кому только и в голову пришло, какому дураку…

Я скромно потупился, а перед моим мысленным взглядом возник лист бумаги, на котором сами собой возникли строки списка того, что мне крайне нужно. А рядом — второй лист, со списком того, чего ни в коем случае у царя просить не стоит.

Списки практически совпали.

Вольно царю обещать всё, что захочешь. А как до дела дойдет… Нет, так-то он вознаградит, конечно, царское слово тверже гороху. Только потом твою жадность, наглость, и далее по списку — обязательно припомнит. Да так, что ты остаток жизни «царскую милость» отрабатывать будешь. Просить что-то у царей — все равно что брать в долг у мафии. Меняешь множество проблем на одну — ты теперь должен мафии.

Но и отказываться не стоит. А то получится, что брезгуешь царским расположением.

В общем — два стула. Просить нельзя и не просить нельзя.

И долго думать тоже нельзя.

В общем, все, что мне успело прийти в голову — что просьба должна быть необременительной, чтобы царь не пожалел о своей щедрости, но и не мелкой.

— Служить тебе, царь государь, для меня само по себе награда. Но, если можно, ответь мне на один вопрос.

Самое безопасное — попросить какую-то информацию. А из информации мне сейчас интересна только одно…

— Что ж за вопрос-то такой? — с искренним любопытством поинтересовался царь-батюшка.

— Расскажи мне, отчего род Сисеевых вымер.

Мне ведь Голос за помощь отблагодарить как-то надо… Про то, что для меня мои девочки сделали — я тогда еще не знал.

Если вы не помните — разговор у нас проходил в коридоре подвалов Приказа тайных дел. Передо мной — царь, а я — на коленях. Да не у царя на коленях, блин! На полу стою, в пол смотрю! Так вот — почти сразу после своего вопроса я вдруг понял, что задавать его не стоило.

Какая-то неведомая сила дернула меня за подбородок, так, что мое лицо повернулось к царю. Тот склонился надо мной и очень-очень спокойным голосом спросил:

— Зачем тебе это знать, Викешка?

Не стоило, ой не стоило этого спрашивать… Но уже поздно.

— Отвечай.

И побыстрее. Пока царю не надоело и он просто не Повелел тебе. Тогда выложишь все — и про Голос и про Венец и про все-все-все…

— Чтобы понять, отчего в тереме убивающее проклятье завелось и почему оно на меня не действует. А на других — продолжает действовать.

Царь секунду помолчал, глядя на меня сверху вниз. А потом в его глаза сверкнули звезды Царского Повеления:

— Ни у кого больше про это не спрашивай. И ни одному человеку не рассказывай о том, что успел про Сисеевых узнать.

Мой рот захлопнулся сам собой, со щелчком. Нет, не от Повеления. Просто я понял, что челюсть у меня отвисла. От того, что я только что понял.

Если мне запрещает узнавать о Сисеевых сам царь, и не только узнавать, но и рассказывать кому-то о том, что я уже узнал…

Значит, этот род перебили по приказу царя. Не Василия Федоровича, конечно, дело все же сто лет назад было, но его предка — точно.

Что ж там за дрянь сто лет назад произошла?

* * *

— Викешенька!!!

На мне повисли с двух сторон Аглашка и Дита, а сбоку подскочили еще и Клава с Настей. Благо, что они, как более спокойные, вешаться на меня не стали, иначе я бы точно рухнул, прямо тут, в сенях.

— Ой, тебя же, наверное, пытали? — зажала рот Аглашка, — А мы тебя… Покажи, где раны!

И она, нимало не смущаясь, начала расстегивать на мне кафтан.

— Вы хоть до спальни подождите, — съехидничала Настя, отчего Аглашка тут же залилась краской и растерянно принялась расстегивать-застегивать одну и ту же пуговицу.

— Спаси тебя бог, Аглашенька, — приобнял я ее, — За то, что выручила меня из застенков.

И я чмокнул ее в горячую щечку. Отчего щечка стала еще горячее.

— Я, значит, ночью к царю ходила… — демонстративно сложила руки на груди Клава, — а целуют не меня.

— Иди сюда, я и тебя поцелую!

Под хихиканье Аглашки я подхватил Клаву за талию и попытался чмокнуть ее в щеку. Клава со смехом попыталась вырваться, в итоге обе попытки оказались неуспешными — я ее все-таки звонко чмокнул, но не в щечку, а в ушко.

— Ай-я-яй! — запрыгала Клава со смехом, зажимая ухо, — Звенит-то теперь как!

— А меня! А меня! — запрыгала за моей спиной Дита.

— А тебя за что? — улыбнулся я.

— А меня… А меня… За то, что я такая хорошая!

Я со смехом расцеловал всех: и Диту, и Настю, которая на поцелуи и не претендовала, и тетю Анфию, которая просто стояла рядом и улыбалась, глядя на нашу возню.

Господи, как же хорошо-то! Когда не нужно ломать голову над тем, что за интриги крутятся вокруг тебя, как стальные шестеренки и как сделать так, чтобы тебя в эти самые шестеренки не замотало.

Вон, взять хотя бы Изумрудный Венец. Когда царь-батюшка подошел к камере, где меня держали — он наверняка услышал, что именно Полянский от меня требует. Не мог не услышать. А спросил он у меня про то, что это за Венец такой? Нет. Какой отсюда следует вывод? Нехороший. Царь прекрасно знает о том, что это за Венец такой, но по каким-то своим царским соображениям забрать его у меня не хочет. То ли держит меня, как приманку, то ли… То ли не знаю что. Все-таки в этих политических раскладах я — как слепой котенок. Ну ладно — как котенок, у которого глаза только-только открылись. Вроде вижу, но не соображаю, что вижу.

Нужно от Венца избавляться. Срочно. Самое простое, конечно — отдать его царю. Но от этого, как бы, никакого прибытка, а у меня уже одна комбинация выстроилась…

* * *

Потом, когда мы все уже и наелись и напились и насмеялись и рассказали друг другу о том, что происходило, и когда дело уже клонилось к вечеру — Аглашка, которая сидела, практически не отходя от меня и держа за руку, как будто боясь, что я могу куда-то исчезнуть… Так вот — моя любимая скоморошка прильнула ко мне и тихонечко прошептала на ушко:

— Там баня вытопилась. Иди туда. Там тебя подарок ждет.

И так мило покраснела, опустив ресницы.

Не может быть.

Мы до такого в наших отношениях еще не дошли и ее природную стеснительность не побороли. Кажется.

Я прогнал из головы тут же всплывшие в ней фантазии… Нет, такого точно не будет. И такого — тоже. И ВОТ ТАК она делать определенно не станет. Викентий! Прекрати! Аглашенька — девочка приличная!

Фантазия не унималась.

— Иди, — подтолкнула меня в бок Аглашка, — Иди, я скоро приду.

* * *

Помните тот огромный чан, в котором я застал боярыню Морозову голышом? Вот, в моей бане тоже такой был. Даже не один. Баня была по размерам приличная, поэтому в помещении выстроилось таких чанов, наполненных парящей горячей водой, целых пять.

Две девушки-банщицы, в длинных рубахах, надежно скрывающих все самое интересное — а то я чуть было не подумал, что они и есть тот самый обещанный сюрприз — тихонечко хихикая, подлили мне горячей воды, пахнущей травами, в чан, скромно отвернулись, пока я снимал порты и залезал внутрь, после чего ускакали.

Я сел в горячую воду, скрывшей меня до плеч, откинулся на стенку чана и прикрыл глаза, расслабляясь. Хорошо! Правда, на русскую баню не похоже, а похоже на японскую фурако. Или, если учесть, что таких чанов тут не один — прямо-таки горячие источники. Даже если весь подарок Аглашки заключался только в том, чтобы я расслабился в бане — а не в том, что я там себе навоображал — я ей искренне благодарен. Хорошо-то как… Главное — не заснуть.

Дверь, что ли, стукнула?

Я лениво приоткрыл глаза. И подпрыгнул. Даже вода выплеснулась за край.

Передо мной стояла Аглашка. В длинной белой рубашке.

И Клава. В длинной белой рубашке.

И Настя. И Дита. И тетя Анфия.

— Мы к тебе, — тихо произнесла Аглашка и ее рубашка соскользнула на пол.

А следом рубашки всех остальных.

Глава 35

Я ущипнул себя за бок.

Больно.

Потом еще раз ущипнул.

Больно.

Потом ущипнул с вывертом… ауч!!! Точно синяк останется!

Больно.

И ничего не изменилось — ко мне по прежнему неторопливо приближались мои девочки. Все пять. И одежды на них не было ни нитки. Только очки на Насте.

Я что, получается — не сплю?!

Они приближались, чуть покачиваясь, голые, обнаженные, совершенно неприкрытые, сверкая белой кожей, уже розовеющей от банного жара и покрывающейся капельками влаги.

Они приближались ко мне. Все десять.

Я задергался, расплескивая воду, попытался поднять взгляд чуть выше… Да какое там — мои глаза, кажется, намертво приклеились к зрелищу, и поднять взгляд хотя бы до подбородка было выше моих сил. А опустить ниже…

Нет! Не вариант!

Пока я паниковал — мои девочки подошли к моему чану и наклонились к его краю. И теперь, куда бы я не посмотрел — были обнаженные груди. Маленькие, острые — Аглашкины, побольше и поокруглее, похожие на грушки — Дитины, аккуратные мячики Клавы и Насти, круглые, даже на вид мягкие — тетины…

Зловредная тетка Анфия — наверняка специально! — придвинулась ко мне чуточку поближе и моего плеча коснулась…

Блин, как будто током ударило!

Я резко — наверное, чересчур резко и даже нервно — сдвинулся в сторону… И теперь к моему плечу прижималось упругая, горячая…

Аглашина.

— Мы, — чарующим голоском проворковала Дита, б-бесовка! — хотим помочь тебе помыться. Викешенька…

И острым ноготком дотронулась до моей груди.

Что, все пять сразу?!

«А можно не надо?» — пролепетал внутри меня кто-то маленький и испуганный.

Нет, я, конечно, мечтал в свое время о гареме… Нет, а кто не мечтал?! Нет, вы мне скажите — кто? Любой, кто смотрел гаремники — мечтал, это точно! Чтобы вокруг тебя вились озорная генки, тихая меганэкко в очках — Настя надела очки! В баню! — взрослая и опытная наставница, непредсказуемая цундере, опасная, как бритва, яндере, игривая кошкодевочка с некомими, пугливая и неопытная лоли… хотя нет, вот лоли мне никогда не нравились… и вот, вся эта мечта анимешника собралась вкруг меня… во всей своей нагой красоте… и они меня гладят…

Это пугает.

Их слишком много. Они слишком активные. Я с таким не сталкивался. Мне страшно! Хорошо еще, что они не притащили ту лоли-золотоискательницу, как там ее… Ав-Ав… Не притащили же, верно?!

Кто-то куснул меня за ухо!

Вода в чане оставалась горячей, но я начал дрожать. Только не от холода. От… от… от переизбытка нюдоты!

По моей груди скользили уже целых три руки… и еще одна зашла сбоку…

Кто-то маленький и испуганный внутри меня плакал, сжавшись в комочек. Ив этот момент кто-то другой, хмурый и стиснувший зубы, со скрежетом дернул рубильник: «Я не лузер!».

* * *

Был в моей жизни, в той, прошлой еще, один случай. Мы группой решили устроить отмечание не помню чего, то ли окончания сессии, то ли начала сессии, но не суть. Посидели в кафешке, подергались немного под музычку, и девчонки начали намекать, что неплохо было бы включить медлячок. И вот кто-то пошел договариваться насчет музыки, я развернулся на стуле, высматривая, кого я приглашу… И тут вдруг мне вспомнилась одна прочитанная в интернете вещь.

Кто-то, не помню кто, разбирал книгу, не помню какую. Но смысл разбора был в следующем: человека, молодого ученого-историка, отправили в прошлое, в Средневековье… или в другой мир, похожий на Средневековье, не помню. И там этот историк должен изображать знатного аристократа, дуэлянта и бабника. Вот как раз с бабами у него ничего и не получалось — для него они все были какие-то слишком средневековые, немытые и некультурные. Даже аристократки, даже те, кого местные считали красотками. Приходилось платить за то, чтобы рассказывали о его любовных подвигах. Только вот в конце концов этот историк-аристократ влюбился в одну местную девчонку. И суть разбора была как раз в том, что, если присмотреться к тексту романа, то выяснялось, что историк на аристократа совершенно не тянет — можно надеть на себя богатые одежды, научиться фехтовать на мечах, но свою натуру, неуверенного в себе лузера, ты никуда не денешь. И все отмазки насчет немытости и некультурности местных женщин — просто самооправдание для того, чтобы не выбрать себе такую, за которую придется конкурировать. Потому что в глубине души аристократ-историк просто-напросто боится мужской конкуренции. И девчонка, которую он, в конце концов, выбрал — понравилась ему просто потому, что по тамошним меркам никого не могла заинтересовать. Чем-то непривлекательна ее внешность была для местных, не помню. Выбор лузера — та, на кого никто не польстится.

К чему мне тогда вспомнилась эта история? А к тому, что я поймал себя на том, что именно ТАК и выбираю ту, с кем буду танцевать — какую-нибудь поневзрачнее, серую мышку, к которой точно никто не подойдет… Вот тогда внутри меня первый раз включился этот рубильник.

Как только заиграла музыка — я подошел к Олесе Анкиной, самой красивой девчонке группы. Ну, если не брать в расчет Алису Богданову и Наташку Курякину, но там силикон и стервозность смешаны в равных пропорциях.

Мы потом даже некоторое время встречались с Олесей, но я так и не набрался смелости, чтобы перейти от близкой дружбы к дружеской близости.

И вот сейчас я опять почувствовал то неприятное ощущение внутреннего лузерства.

* * *

Откинувшись на стенку чана, я, уже спокойно оглядел раздетых чаровниц. Внешне — спокойно, внутри-то нервы дрожали, как натянутая девчонка… то есть — тетива! Я хотел сказать — тетива!

— Что, все впятером будете меня… мыть?

— Можем и впятером… — горячо прошептали мне на ухо, — Можешь выбрать одну…

— Тогда я выбираю… — я встал.

— На меня показываешь? — восхищено пискнула, посмотрев, Дита.

Я сел, только вода плеснулась. Потом снова встал. Все равно они меня уже видели, чего теперь стесняться?

Внутри меня кто-то хмурый и сосредоточенный сосредоточенно пинал ногами маленького и испуганного.

— Я выбираю… — я обвел взглядом все моих пятерых девчонок. До чего же они прекрасны! — Я выбираю… Тебя!

И, резко повернувшись, схватил за худые бока и закинул в свой чан…

Аглашку, конечно. Кого же еще?

Та счастливо завизжала и обняла меня, обвившись вокруг моего тела не хуже какой-нибудь древесной кобры. Если такие, конечно, существуют.

От отвергнутых девчонок раздался ничуть не огорченный визг и нас двоих начали тормошить в восемь рук. Уже совершенно не соблазнительно, но очень весело.

Как же я вас всех люблю, девочки!

* * *

Чуть позже, когда все остальные проказницы попрыгали в свои чаны с горячей водой, Аглашка, так и оставшаяся со мной, прижалась своим телом, похожим на батарею отопления — такая же горячая и такая же ребристая — и шепнула на ухо:

— Почему именно я?

— Потому что ты — самая лучшая, — я тихонько поцеловал ее в шейку.

— Я же… такая… ну…

— Скоморошка?

— Нет!

— Вредина?

— Нет!

— А какая тогда?

— Такая… такая… — Аглашка зажмурила глаза, — Такая некрасивая. Вот. Сказала.

— В каких местах ты, боюсь спросить, некрасивая?

Нет, я искренне не понял, с чего она так решила. Как по мне — просто красавица, стройная, гибкая, чернявая, ясноглазая. Из-за коротких волос, что ли, переживает?

Она потыкала себя в бока:

— Я же тощая, как щепка. Ты на других посмотри — вот они настоящие красавицы. А я — так…

Я послушно посмотрел на других. На тетю Анфию, блаженно откинувшую голову назад, так что над водой всплыли два объемистых буйка. На Настю и Клаву, весело плескавших друг в дружку водой. На Диту, которая встала в чане и наклонилась в их сторону…

— Ты чего на них смотришь?!

— Ты же сама сказала…

— А теперь говорю — не смотри! Посмотрел? — тут же «логично» спросила моя скоморошка.

— Ну да.

— Кто красивее?

Вот оно что… Не у одного меня тут комплексы. Я-то смотрю на Аглашку с точки зрения двадцать первого века. Когда каноны красоты — на любой вкус. И вот именно такие, как она, мне всегда и нравились. Вот в этот раз я могу это с уверенностью заявить. Та же Олеся, другие девчонки, с которыми я встречался, они все были вот такого скоморошкиного типажа — стройные, гибкие, темноволосые, с небольшой грудью. Но Аглашка-то живет на Руси. Где красивыми считаются вот такие, как Клава или Настя — в теле. Не до бодипозитивного ужаса, конечно, но такие, чтобы и груди были большие и бедра широкие, и жирок присутствовал, и попа колыхалась. По сравнению с ними Аглашка действительно — не смотрится.

Я что, прям как тот герой книги — выбрал себе третий-сорт-не-брак, отход, на который никто не позарится? Да вот вам фиг! Любого, кто позарится на мою Аглашку — я в землю закопаю по самые уши! А тому, кто посмеет сказать, что она некрасивая — те самые уши отрежу!!!

— Ты, — я еще раз поцеловал ее. В межключичную ямочку. Такая уж она у нее приманчивая.

— Врешь? — вздохнуло мое скопление комплексов.

— Твоя ладошка уже пять минут чувствует, что не вру.

Да, при всей своей неуверенности в себе, Аглашка никогда не упускала случая немного пошалить… Дразнилка, что ж ты творишь…

— А может — это ты на других смотришь?

— Предлагаешь их выгнать?

Аглашка посмотрела мне прямо в глаза и быстро поцеловала в губы:

— Предлагаю пойти туда, где кроме нас никого нет.

Я замер:

— Аглашенька…

— Да. Давай быстрее, пока я не боюсь!

* * *

— Ты знаешь, что делать?

— Примерно.

— И я так же.

— Что будем делать?

— Будем пробовать.

* * *

— Ой. А разве… аах… так… можно?

— Можно.

— Точно…? Аах…

— Мне перестать?

— Я тебе перестану!

* * *

— Викешенька! Викешенька! Ви! Ке! Шень! КаааАААА!!!

* * *

— Теперь моя очередь.

— Но…

— Молчи. А то испугаюсь.

— Но…

— Молчи!

* * *

— Это я тебе плечо прокусила?

— Ты еще спину не видела.

— Ой. Мне стыдно. Даже смотреть страшно. Покажи!

* * *

— Аглашенька! Аглашенька! Аг! Ла!.. Осторожно!

— Давай!!!

* * *

— Мне хорошо. Мне так хорошо, что даже плохо. Мне говорили, что это хорошо, но не говорили, что ВОТ ТАК хорошо!

— Мне… тоже… У нас есть попить? В горле пересохло.

— Вон там, квас на столике. Сейчас подам… Ай!

— Аглашенька…

— Мммм…

* * *

— У меня ноги трясутся.

— А у меня… у меня — руки.

— Викешенька, я, правда, красивая?

— Самая-пресамая. Прекрасная.

— Как Василиса?

— Василиса по сравнению с тобой — лягушка пупырчатая.

— А о чем ты сейчас думаешь?

Интересно, у этого извечного женского вопроса, оказывается, многовековая история. Правда, я раньше в такой ситуации не оказывался — как вы помните — но правильный ответ знаю.

— О тебе.

— А что ты обо мне думаешь?

— О том, что ты самая лучшая.

— Я еще неопытная.

— Страшно представить, что ты будешь творить, когда опыта наберешься… ай! Не шиплись!

— А когда я буду опыта набираться?

— Сначала сил — потом опыта.

Моя любимая скоморошка свернулась клубочком и прижалась к моему боку. А я смотрел в потолок и думал… Да о чем попало, мысли просто скользили по поверхности мозга, не углубляясь.

Вот, например — говорят, что мужчиной человек становится не тогда, когда переспал с женщиной, а тогда, когда убил своего первого противника. Или когда сам стоял на краю смерти и выжил. Или тогда, когда пережил смерть близкого человека. Много разного говорят… Но, знаете что?

Я убивал. Я выживал. Я переживал смерть близких. Но мужчиной, настоящим мужчиной, я почувствовал себя только сейчас.

Я — мужчина. Мужчина! МУЖЧИНА!!!

Глава 36

Помню, в прошлой жизни видел я в Интернете ролик под названием «Уровень спокойствия, к которому я стремлюсь». В нем видеорегистратор фиксирует, как автомобиль, несущийся по шоссе, не вписывается в поворот и слетает с дороги, перепрыгивая через кювет, и дальше летит по полю, уворачиваясь от пасущихся на нем коров. Вот примерно такие же ощущения у меня последние дни — что все полетело куда-то совсем не туда и все, что я успеваю — это лихорадочно крутить рулем и молиться, чтобы не влететь в очередную буренку. Правда, в том ролике — его название помните? — водитель спокойно комментирует происходящее в стиле «Оп, кювет…», а потом и вовсе начинает что-то напевать. К сожалению, до такого буддистского хладнокровия мне далеко, отчего мне постоянно хочется отреагировать на происходящее подобно герою другого ролика — сурку, истошно орущему в горах.

* * *

В наш терем забрался вор. А может — и не вор, может, очередной убийца, после того, как его заметила Голос, допрашивать было некого, а записки с перечнем дел на сегодня: «Отнести белье в прачечную. Зарезать Осетровского. Вынести мусор» — при нем не нашлось.

С ним, правда, были сообщники, но они ждали подельника за оградой и, услышав его истошный вопль — Голос почему-то прикончила его не сразу — они ломанулись прочь так, что и на коне не догонишь. О подельниках рассказала та же самая Голос, а вот мой вопрос, почему нельзя было прикончить вторженца тихо — она проигнорила.

* * *

Кстати, о ворах. Последствием вышеуказанного вторжения стала моя попытка отправиться в Москву, чтобы там поднять свои старые контакты в криминальной среде, среди московских татей, мошенников и разбойников, пусть понюхают, кто это ко мне приполз.

Попыткой — потому что меня… не выпустили из дома. Мол, если это был убийца — то не стоит облегчать задачу тем, кто захочет последовать по его стопам. А если не убийца — то это не означает, что убийцы не ходят хороводом вокруг нашего дома, ожидая, когда жертва высунет нос из норки. Фигурально выражаясь. Я про хороводы. Нет, мои любимые — и любящие и искренне беспокоящиеся обо мне — девочки, не предлагали хранить меня в сухом и прохладном месте, не выпуская на улицу. Просто — если мне выходить наружу, то с надежной охраной. Что резко снижает шансы спокойно поговорить с моими источниками, тем же Переплутом.

Я честно попытался объяснить, что информация о происходящем на Москве мне жизненно необходима… и это привело к тому что мне напомнили, что связи в криминальном мире здесь есть не только у меня. Аглашку я наотрез отказался отпускать от себя, но, как выяснилось, имели в виду и не ее. Помимо меня, в тереме ведь обитал еще один бывший подьячий Разбойного приказа.

Настя.

Моя природная ведьмочка, судя по всему, заскучала без работы и вызвалась провести разведку с радостью. Я… согласился. Почти сразу же. Во-первых — в возможностях Насти, как сыскаря, я уверен, а во-вторых — контрразведка в лице Клавы и ее отставного палача Христофора у меня уже есть, а разведки — нет.

Правда, таковое мое решение привело к тому, что с Настей отправился и мой мастер-зеркальщик, Александр, который, как и я, не собирался отпускать свою возлюбленную на рисковое и опасное дело. Одну. К сожалению, о том, что чуть было не лишился мастера я узнал только постфактум, когда его принесли с подбитым глазом. Непривычен Александр к стилю общения в дешевых московских забегаловках для простонародья, отчего полез в драку, решив, что Настю оскорбили. Так как драться он не умел, то отгреб в глаз — а потом его еще и напоили, когда недоразумение разрешилось и оказалось, что присутствующим понравилась его воля к победе.

* * *

Кстати, о пьянках. Мой поручик по пути к Алтаю, в очередной раз заскучал и решил напиться. О чем честно признался мне на очередном сеансе зеркальной связи. И я чуть было не простил его за это — в конце концов, он жив и более или менее здоров — но меня как-то насторожило его чересчур смущенное выражение лица и чересчур ехидные лица его охранников-конвоиров. Я затребовал подробности, и к концу рассказа у меня лицо горело от фейспалмов.

Ржевский не смог просто выпить и пойти спать — иначе я бы всерьез заподозрил, что его подменили — поэтому, накачавшись спиртным, он двинулся на поиски доступного женского пола. Причем выпито было столько, что поручика не смущали ни семейный статус будущей жертвы его любвеобильности, ни внешность, ни возраст… Ни, как оказалось, пол.

Мой пьяный поручик ухитрился принять за девушку молодого парня, мирно ужинавшего в обеденном зале постоялого двора.

Вот в этом момента рассказа я напрягся. Потому что, раз Ржевский жив, то, скорее всего, где-то спрятано тело того самого юноши. Потому что к содомскому греху на Руси относятся без всякого понимания и такая выходка могла привести только к шумному скандалу и драке с применением холодного оружия. А что там за парнишка был и насколько влип мой поручик…

Как оказалось — нинасколько. Мальчик оказался с юмором и мало того, что не оскорбился, так еще и подыграл поручику, изобразив скромную девицу и раскрутив того на выпивку. А потом, в лучших традициях клуба «Динамо» — еще и исчезнув, когда разгоряченный Ржевский решил отвести «барышню» на второй этаж, в номера.

* * *

Кстати, о грехах. Угадайте, кто ко мне пришел? Ну? Какие версии?

— Викентий Георгиевич, к тебе пришли, — заглянул в мой кабинет Мишка-Филин, который, после отъезда соблазнителя невинных девушек и юношей, выполнял роль этакого квазипоручика.

— Кто?

— Ну…

Мне стало интересно, что там за такое непонятное «Ну…» пришло, и я махнул рукой, мол, введите.

«Ну», приведенное моими охранниками, имело облик молодого человека, с каким-то сплюснутым по бокам лицом, как будто он когда-то попытался протиснуться в узкую щель и у него получилось. К лицу прилагалась тонкая рыжеватая бородка, высокий лоб, а также черный кафтан священника и серебряный наперсный крест.

В здешней Руси священники рясы не носили, обходясь кафтанами, несколько смахивающими на одежду протестанских пасторов, только без дурацкого белого ошейника… блин, о чем я думаю?!

— Кто ты, добрый человек?

— Отец Савватий.

Священник с некоторым недоумением разглядывал Нафаню, сидевшего в кресле в углу и как бы невзначай держащего мушкет.

— Что привело меня к тебе, отче? Тьфу, в смысле — тебя ко мне.

— Служение Господу…

— А поподробнее?

— …и повеление патриарха Филиппа.

У меня закралось подозрение… Я вспомнил одно обещание престарелого патриарха, давным-давно мною забытое… Мною, но не им.

— Он отправил меня к тебе, боярин, чтобы я служил священником твоему роду. Обряды свершал, таинства… Где у тебя церковь родовая, Викентий Георгиевич?

— Нету… — несколько растерялся я от такого делового подхода. Думаете, священника это смутило?

— Где ты хочешь, чтобы она стояла?

* * *

Кстати, о церквях. Построить церковь — как и любую другую постройку — дело недешевое, а мой золотой запас уже начинает кончаться, но даже и не думает начинать начинаться. Князь Дашков, моя надежда на пополнение бюджета, куда-то слинял из Москвы, ловить какого-то Степашку, озорничающего на Волге. Что там творил этот заяц из «Спокойной ночи» — не знаю, но, раз туда отправился аж целый глава приказа… Блин! Надо, надо владеть информацией!

* * *

Кстати, об информации. Я наконец-то добил дневник основателя рода Осетровских, Северьяна. Честно говоря, я надеялся узнать, как тот обзавелся Источником, да вот фиг тебе — самое интересное прадедушка не упомянул. В итоге шли они с отрядом по тайге, шли-шли, шли-шли… И вот уже опять идут, но уже назад и с Источником. А как они его нашли и какими силами отбили — скипнуто. А прежние хозяева Источника явно добром его не отдавали, потому что после его появления из повествования исчезла Сусанна, молодая жена прадедушки, а стиль изложения сменился на печально-меланхолический.

Я закрыл книгу и задумчиво погладил пальцами стальную голову волка на обложке. Жаль, очень жаль… Если бы прадедушка рассказал, как находят и получают Источники, то, возможно, стало бы понятнее, для чего мой Источник нужен всем, от Морозовых до Телятевских. Поначалу я думал, что роды просто хотят усилиться с его помощью — два Источника круче, чем один, верно? — но потом, прикинув ресурсы, затраченные на получение Источника… Не стоит усиление рода таких трудов, тут какая-то цель покруче… Но вот — какая?

Аглашка что-то тихо пробормотала во сне и, повернувшись, закинула на меня свою ножку. Вот кто все это время не доставлял мне ни малейших проблем — это моя Аглашенька, моя скоморошенька… Устраивавшая со мной ночные марафоны, как будто откинув все преграды и препоны, но при это послушно ложащаяся спать, если видела, что сегодня мне ни до чего, прошедший день выпил все силы и вымотал все нервы. Да и днем она не боярскую жену изображает, а помогает мне по мере сил и возможностей. Повезло мне с ней, как дедушке Северьяну с его погибшей Сусанной…

Спасибо тебе, мое солнышко.

Я повернулся и чмокнул мою девочку в щечку.

Хорошо, что мне не нужно бродить по тайге в поисках Источника, он у меня уже есть…

Я погладил голую коленку, лежащую на моем животе.

— Боярин Викентий, — произнесла Голос.

Блин. Я отдернул руку. Как-то все время забывал о том, что в тереме есть вот эта вездесущая и всевидящая неизвестно кто. Даже вроде как стыдно стало — это ж, получается, она видела все, что мы, с Аглашкой…

— Да, Голос.

— Поговори со мной, пожалуйста.

Эм… Что?

— Поговорить?

— Ну да.

— Зачем?

— Мне скучно.

Ну капец, блин. Я должен развлекать эту невидимую маньячку. Хотя… С другой стороны — она, хотя и очень-очень странная и непонятная, но ведет себя как человек. И ей реально может быть скучно, в конце концов, я — чуть ли не единственный человек за сто лет, с которым она общается. А я тут рожу кривлю…

— О чем поговорим, Голос?

— Не знаю. О чем-нибудь.

Настоящая девочка, блин. Я положил на столик у кровати дневник прадеда и, видимо, отблеск света свечей на стальной волчьей морде навел меня на мысль, которая почему-то не приходила мне в голову раньше:

— Голос, а где сейчас Источник Сисеевых?

Глава 37

И вот тут Голос меня поразила. Я думал, что она откажется отвечать — зажала же она казну рода — или что-то съязвит или просто проигнорит вопрос. Но она…

— Ис… — сказала Голос.

— Что? — не понял я.

— Ис… Ис… Ис…

— Голос…

— Ис… Ис… Ис…

— Голос!

Я испугался. Честно. При всей ее абсолютной непонятности, неадекватности и легкой маньячности, Голос воспринималась мною как… ну, как близкий человек. И то, что мой вопрос ее, похоже, СЛОМАЛ…

— Ис… Ис… — повторяла она, как зависшая, — Ис… Ист… И…

Замолчала. Это хорошо… Или плохо?! Она же не НАВСЕГДА замолчала?!

— Голос!

Аглашка дернулась, прошептала что-то, не открывая глаз, и прижалась ко мне посильнее. Как ребенок к плюшевому мишке. Любимому плюшевому мишке.

— Чего ты кричишь? — проворчала Голос, — Подружку свою разбудишь.

— Голос, ты жива!

— Не совсем, — фыркнула она.

— Что случилось?

Все-таки сломалась?!

— Вот этого я не помню. Как появилась тут сто лет назад, так и обитаю. А вот КАК я появилась — не помню. Сам понимаешь — живые столько не живут.

Тьфу. Язва.

— Я не про это. Вот сейчас ты зави… закли… зае…

— Что?!

— Заикалась, — подобрал я, наконец, понятный ей аналог.

— Не заикалась я, — отрезала Голос.

— Заикалась.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Ну вот сейчас: ты предложила поговорить.

— Да. Это было.

— А потом я тебя спросил про… Вопрос задал.

— Нет. Не задавал.

— А что я, по-твоему делал?

— Кричать начал. Голос, Голос… Я тебя и с первого раза услышала, незачем так вопить.

Не услышала ты меня, Голос, с первого раза, в том-то и дело… Вся часть про Источник и последующий клин напрочь выпала из памяти моей призрачной собеседницы. Если она, конечно, не врет. Но что-то мне подсказывает — не врет. Что-то неладное произошло… Хотя, возможен вариант. На Голос наложено какое-то Слово, которое запрещает ей рассказывать об Источнике рода. Может, даже, изначально она должна была просто пропускать вопрос мимо ушей — или что там у нее? — но за сто лет влияние ослабло, и она может попытаться рассказать о нем. Ключевое слово — «попытаться».

— Боярин Викентий…

— Голос, — перебил я ее, — Мы друг другу все же люди не чужие. Можно даже сказать — близкие…

— Не близкие мы, — тут уже она перебила, — Я женщина приличная, мужу никогда…

И замолчала.

— У тебя есть муж? — ляпнул я, не успев сообразить.

— Нет… — медленно сказала она, — Нет у меня мужа… Но мне почему-то кажется, что — был…

Так. Интересно. Похоже, небольшая ниточка к тайне личности Голос появилась. Мужья только у живых женщин бывают, так что с большой долей вероятности она — призрак. Призрак какой-то женщины рода, продолжающей после смерти защищать его имущество. Или…

По моей спине пробежал холодок. Не хотелось о подобном думать, но ходили слухи о ритуале создания Хранителя, древнем, еще дохристианском. В результате этого ритуала появлялся Хранитель рода, который вел себя вот примерно так, как Голос — защищал род и его имущество. Только вот для создания такого охранника требовалась жертва. Человеческая. Неприятно думать о том, что где-то под этим теремом закопан скелет женщины…

— И вообще — ты зачем про близость заговорил?

— А?

А правда — зачем? Блин, сбила меня с мысли… во, вспомнил!

— Просто хотел предложить тебе кое-что.

— У тебя подружка есть. Ей своё кое-что предлагай.

— Да блин! Голос! Я хотел предложить Викентием меня называть!

Голос помолчала.

— А Викешей можно? — осторожно спросила она.

— Можно, — махнул рукой я.

— Это значит… Я для тебя… Семья?

— Ну да. А разве не так?

У меня в моей безумной семейке уже есть скоморошка, ведьма, княжна, бесовка… Еще и призрак — женского рода, ну конечно! — вполне органично впишется в эту компанию.

Голос, кажется, всхлипнула.

— Спаси тебя бог, Ви… Викеша… Мне так одиноко было, все это время… Когда мою семью перебили… Ты нашел кто это сделал? — деловито и «логично» поменяла она тему разговора.

Упс. Вот тут — проблема…

— Не нашел. И не найду уже. Запретили мне.

— Ктооо? — полупрошептала-полупрошипела Голос.

— Царь, — коротко сказал я.

Голос замолчала. Я напрягся. Кто ее знает, как она отреагирует…

— Ну, раз царь… — наконец сказала она, — Против царской воли не пойдешь. Если он запретил — не обойдешь. А узнать хоть что-то успел?

— Успел, — решил я закрыть этот вопрос сразу, — Точно, вот так чтобы совсем точно — не узнал, но, скорее всего — Романовы это были.

— Романовы… — Голос задумчиво покатала на языке — или что там у нее? — фамилию, — Романовы. Ро-ма-но-вы… Не помню…

— Их род сто лет назад уже был, — удивился я.

— Род был… Только зачем ему мой род уничтожать? Не ссорились мы никогда. Не дружили да, но и не ссорились. Не понимаю. Не понимаю.

«А не хотели ли они Источник Сисеевых забрать?» — хотел спросить я. Но не спросил. Нет, вовсе не потому, что вспомнил о том, как Голос зависла на предыдущем вопросе об Источнике — к моему стыду я об этом напрочь забыл. Что?! Ночь на дворе, я полусонный! Так вот — я не спросил не потому, что что-то вспомнил, а потому, что не смог.

Физически.

Жутко это — когда хочешь что-то сказать и не можешь. Вместо слов изо рта — только выдох. Даже не мычание, как у немых, или хрип. Ничего. Абсолютно.

— Голос… — произнес я, только для того, чтобы что-то сказать. Фух. Получилось. Я не онемел. Тогда что это за приступ, блин блинный через блин блином?!

— Чего? — тут же отреагировала она.

Ничего. Опять ничего. Я попытался повторить вопрос — и опять не смог. На Источник Сисеевых что, какое-то заклятье наложено, что про него никто говорить не может?

Тьфу ты. Викентий! Ты тормоз!

Это не какое-то там таинственное заклятье на Источнике — ага, проклятье на должность преподавателя ЗОТИ, блин — это царское Повеление! Вот так оно и выглядит, ага. Что там Василий Федорович тебе сказал? «Ни с кем насчет исчезновения Сисеевых не разговаривать»? Ну вот — ты разговаривать и не можешь. Царь запретил, все правильно.

Стоп. Нет. Неправильно. Я же только что Голос рассказал о Романовых. И никакой внезапной немоты не было. Что-то в моих рассуждениях не так…

А, нет. Не в них. В памяти.

Что царь государь дословно сказал? «Ни у кого не спрашивать — и одному человеку не рассказывать». Вот тут-то и получилась лазейка в его Повелении — не спрашивать он Повелел «ни у кого», а не рассказывать — «человеку». Но Голос-то — не человек! Поэтому мне ей рассказать и получилось. А вот расспросить ее — уже не могу.

Блин. Вот что, оказывается, человек под Повелением ощущает. Мерзкое чувство собственного бессилия.

Так. Стоп. Если к гибели рода Сисеевых причастен тогдашний царя — а я в этом практически уверен, только не понимаю, зачем ему это — тогда понятно, почему нынешний мне запретил в этом копаться, не хочет, чтобы я доставал какой-то грязный секрет. В принципе — оно и правильно. От таких секретов чем дальше — тем целее. Мне бы с моими собственными разобраться…

Блин!

Если причастен тогдашний царь — он мог Повелеть Голос, когда та еще была жива, никому не рассказывать об Источнике. Вот она рассказать и не может. А, возможно, тогдашний царь и призракам мог Повелеть. И что тогда получается?

Гибель Сисеевых как-то связана с их Источником? Его хотел забрать себе тогдашний царь? А сейчас — уничтожен род Осетровских и причина — опять-таки Источник. Не понимаю, зачем, но эти два события, столетней и двадцатилетней давности как-то связаны. Но вот — как?

Не понимаю… Не понимаю…

Ладно. Эту мысль я еще обдумаю, а пока попробую расспросить Голос еще немного.

— Голос, а ты знаешь, где в тереме спрятан МОЙ Источник?

— Ис… Ис…

Да что ж это такое?! Все мои построения насмарку?! Голос на вопросе о любых Источниках клинит? Да что с ней не так?!

— Ис… Ис… Не знаю.

Фух. В этот раз ее быстрее отпустило. И даже вопрос запомнила.

— Не знаешь, где мой Источник?

— Не знаю, что такое Ис… Ис… Источник.

Да как так-то, а?!

— Голос, Источник — это, хм, источник влияния боярского рода.

Молчание.

— Голос?

— Что?

— Что я сейчас сказал?

— Ты сказал «Голос?».

— А до этого?

— Спросил у меня, что такое… Не помню, о чем спросил…

В голосе Голос явственно слышалась паника.

— Не спрашивай меня больше об этом… Я боюсь… Я боюсь… Я боюсь, что ты меня бросишь.

— Куда я тебя брошу?

— Ну так ты же меня в свою семью взял. А я забываю. Ты меня обратно выгонишь. А я не хочууу!

Господи, вот только психотерапевтом у призрака я еще не был.

— Голос.

— Не бросай меня, пожалуйстааааа!

— Голос!

— Что?

— Я тебя не брошу.

— Правда?

— Правда.

— Викешенька!!! Я тебя люблю! Я бы тебя поцеловала, если бы могла!

Ну, что я говорил? В моей безумной команде пополнение.

И все-таки — почему Голос не может говорить об Источниках?

Глава 38

Над золотой-серебрянной Москвой — золотилась она бревнами домов и чешуей кровель, серебрилась снегом и инеем — плыл перезвон колоколов и запахи пирогов. Не вся Москва поголовно, конечно, разве что все москвичи дружно вдруг кинулись бы к печам, но, так как кортеж боярина Осетровского проезжал сейчас через торговые ряды,что перед Красной площадью, а что ж это за рынок, без горячего фастфуда, который наперебой предлагают продавцам, покупателям, праздным зевакам, случайным проходим и вообще всем, кто не смог убежать горластые разносчики. Вот и стелется над шумными рядами рынка запахи печеного, жареного, пряженого теста.

В другое время тут бы еще и жареным мясом пахло, которое бодро крутили бы на вертелах в дощатых лавках те же разносчики. Да уже давно начался Филиппов поста, так что про мясо забудьте до самого Рождества. Нет, дома-то мяско кушают, наверное, все — под крышей Бог не увидит — но вот так внаглую нарушать требование поста прямо посреди улицы не каждый осмелится. Так что — нет в пирожках мяса. Грибы да капуста, яблок да варенье, рыба да каши, горох да репа, черемуха да вязига…

Блин. Есть захотел.

Блинами, кстати, тоже пахло. Хоть ты останавливай кортеж да покупай себе порцию ноздреватых поджаристых кругляков.

Я прогнал из головы вызванные невесть откуда приблудившимся словом «кортеж» ассоциации с синими мигалками. И без них мой кор… выезд, блин! — выглядит достаточно солидно.

Крытые сани, с резными стенками и зашторенными окошками, запряженные тройкой коней, а следом за санями — десяток стрельцов верхом. В одинаковых черно-зеленых, «осетрового» цвета, кафтанах, с одинаковыми кокардами на шапках. Я все же добился того, чтобы мастер-чеканщик сделал моего осетра на гербе похожим именно на осетра. А не на крокодила! И вот по образцу этого самого герба отчеканили медные кокарды для моего воинства. А пусть все знают, что это люди боярина Осетровского!

Понты — наше все.

Даже кони под стрельцами были одной масти. Каурой, то есть темно-рыжей, с коричневыми гривами и хвостом и широкой полосой-«ремнем» вдоль хребта. Конечно, набрать вещих каурок на всех моих бойцов было бы сложно, но тут мне помогла…

Моя Аглашенька, моя скоморошка.

Как оказалось — у скоморохов существовали свои секретные способы перекраски лошадей в любую существующую масть, от вороной до фиалковой… или фиалковой не существует? Неважно — скоморохи и в нее перекрасили бы. А будь у лошадей номера — еще и номера перебили бы. Да, о причинах такой перекраски и об источниках добычи лошадей скоморохами вы правильно догадались.

В общем, я купил просто лошадей разномастных, а уж Аглашка что-то над ними поколдовала — фигурально выражаясь, чем-то их намазала на ночь — отчего теперь от всего моего «автопарка» припахивало чем-то жженым — и теперь мой выезд радует глаз своей однообразностью.

Единственное, что выбивается из общего ряда и меня несколько напрягает — это шапки. Вернее — мех, которым они подбиты. По поводу меха мы с Нафаней и остальными стрельцами не смогли прийти к общему знаменателю, поэтому стрельцы красуются, кто во что горазд. Даже мех какой-то неизвестной мне зверюги по имени харза присутствует.

Зазвенели, отбивая время, часы на Фроловской башне. Я достал из-за пояса свои тиктакалки и сверился. Верно идут, не отстают, не спешат. А ведь я их ни разу не подводил. Что-то у меня все больше и больше вопросов к моему часовщику…

Ах, да — я ведь забыл сказать, куда это мы так бодро чешем, заставляя прохожих чесать в затылках, мол, что это за подразделение в незнакомом обмундировании скачет? Не знают на Москве еще боярина Осетровского, не знает… Пока еще.

Еду же я — в свой родной Разбойный Приказ. И нет, я вовсе не решил вернуться на службу, чтобы снова гонять татей и разбойников. У меня, так сказать, деловая встреча.

Князь Дашков вернулся.

Стрельцы в «крапивных» кафтанах, стерегущие вход в Приказ, явственно меня узнали — и поклонились в пояс. Не мне лично, конечно, а моему званию боярина. На Руси — как в Японии, хочешь, не хочешь, а кланяйся, как положено. Даже если ты еще недавно вот этого вот боярина палкой гонял, за то, что тот никак саблей орудовать не научится.

* * *

После взаимных раскланиваний с Дашковым — тут уже я должен чуть ниже поклониться, хоть мы оба и бояре, но я моложе — и вежливого вступления в стиле «Как жена, как дети?»… фигурально выражаясь, все же разговор о семье на Руси с посторонними не то, чтобы табу, но и не особо приветствуется. На самом деле князь рассказал о результатах своей охоты на неуловимого разбойника Степашку.

Разбойник тот был не так и прост, по слухам — колдуном он был могучим, отчего вместе с Дашковым на его поимку отправились и судные дьяки Чародейного приказа, злые до невозможности. Злые — потому что до этого они туда своих людей без Дашкова отправили. До сих пор не знают, куда пропали…

Да и с Дашковым дело не было простым и легким. Разбойник тот, по прозвищу «Дурман» успел «одурманить» множество крестьян, что жили вдоль Волги, на предмет того, что, мол, поднимайся, угнетенный люд, иду царя-кровопийцу свергать. Отчего получилась уже не банальная ловля разбойничьей шайки, хоть и разросшейся до невероятных размеров, а подавление самого настоящего восстания.

Вот тут и пожалеешь о том, что здесь Интернета нет. В наше время ты о ходе любой войны, хоть за тридевять земель, узнавал чуть ли не в режиме онлайн, а тут — чуть было свержение царской власти не пропустил.

— И что с ним теперь будет? — Степашку все же изловили и держали в знакомых мне подвалах Приказа тайных дел.

— Что еще с вором делать? — пожал плечами князь, — Конями разорвут на четыре части, сожгут и прах развеют.

Мда. Не стоило разбойнику царское прозвище публично озвучивать. Не любит наш царь-батюшка этого…

— Так что — народишко замирили, можно теперь дела спокойно вести, — подытожил, наконец, свой рассказ Дашков, — Ты, боярин Викентий, ко мне по нашему уговору пришел? Я свои земли тебе в вотчину готов хоть сегодня передать.

И с намеком посмотрел на мои пустые руки, мол — а где?

— По уговору, все верно, — не стал спорить я, — Только так уж получилось, что болота мне без всякой надобности.

Лицо Дашкова не изменилось, но, могу поспорить, в голове он мысленно вычеркнул строчку «Прокатило». Мол, не прокатило.

— Тогда о чем же разговор будет? Или ты другую землю себе под вотчину подыскал?

— Подыскал, — не стал спорить я.

Князь посветлел лицом:

— Неужели ж ты мне и Венец отдашь? Уговор-то был — если ты сам себе вотчину найдешь, то Венец все равно — мой.

— Отдам, — снова согласился я, — Уговор есть уговор. Венец твой. За десять тысяч рублей.

* * *

Это в наше время обесценивания всего и вся десять тысяч рублей — пФ, смешная сумма. Хорошая зимняя куртка столько стоит. А вот сейчас на Руси — десять тысяч рублей… Даже не знаю, с чем сравнить, с какой современной суммой. Сейчас на Руси десять тысяч рублей — это полный доход с хорошей боярской вотчины за ГОД.

* * *

Дашков медленно встал. Я тоже поднялся со стула. Во-первых — сидеть, когда твой собеседник стоит, как минимум, невежливо. А во-вторых — меня напрягает, когда на меня сверху вниз смотрят.

Правда, то, что я встал, не сильно помогло — Дашков был выше меня, шире в плечах и гораздо массивнее. Блин, когда я уже вырасту до такого размера?! Поговаривают, такие крупные размеры у бояр — не только от хорошего питания, но и от воздействия Источника.

— Не шути так, боярин, — тихо произнес князь, нависая надо мной.

— Кто ж я деньгами шутит, князь Петр…

— Уговор был, что ты Венец отдаешь…

— Был. А вот уговора, что я его БЕСПЛАТНО отдаю — не было.

Нет, поначалу-то я реально собирался Венец просто так отдать. Уж больно токсичный актив мне достался, пусть уж лучше Дашковы-Телятевские отбиваются от желающих его заполучить. Но потом я вспомнил слова одного чело… селезня, который кое-что понимал в деньгах: «Никогда не отдавай бесплатно то, что можно продать». Ну или как-то так дядюшка Скрудж выразился, я уже точно не помню. Суть не в этом — есть Венец, есть люди, которые хотят его заполучить… вернее — таких людей много, но договороспособных я знаю только Дашкова. Так почему бы мне не срубить с них денежку малую? Мне, в конце концов, еще целую вотчину на Алтае отстраивать! В общем, я подумал, повспоминал хорошенько, что именно я Дашкову обещал — и решил потребовать денег.

Правда, когда ты хочешь продать что-то ценное влиятельным людям, то самое главное — чтобы они не решили, что закопать тебя в лесу будет дешевле, чем платить… Вот поэтому сейчас по моей спине одновременно бегут вниз капли горячего пота и ледяные мурашки.

— Но не десять же тысяч! — взревел князь, уже, похоже, по привычке чернея глазами.

— А сколько? — надеюсь, я сказал это достаточно спокойно?

— Я — князь! А не торговец! — прорычал мне в лицо Дашков.

После чего разжал пальцы на рукояти своей сабли — я сглотнул — и сел в кресло:

— Не больше трех.

* * *

Я достал золотые тиктакалки и взглянул на циферблат. Практически час прошел с момента начала «неторговли» с «неторговцем», и за это время мы пришли к консенсусу, что Изумрудный Венец, конечно, вещь цены не имеющая в принципе, но ему она достанется за семь тысяч рублей.

Честно говоря, результатами торга… ах, простите, «неторга»… остались недовольны мы оба. Князь рассчитывал, что обойдется гораздо меньшей суммой, я же успел примерно прикинуть, на что потрачу полученные деньги, и теперь с сожалением констатировал, что с постройкой Академии магии придется повременить.

Понятное дело, что на это еще ничего не закончилось. И Венец я с собой не привез, и перевести сумму мне на счет князь тоже не мог. Потому что и Интернет еще не провели, и счета у меня нет. Да что там счета — тут и банков-то нет. И из-за жадности князя — еще долго не появятся. Вместе с магической Академией. А наличкой таких денег у князя нет. И я подозреваю — не только наличкой, а и вообще. Нет, если он как следует поскребет по кубышкам — деньги найдутся, и семь тысяч, и десять. Только, во-первых, вот это поскребение — тоже процесс не быстрый, да и к тому же князь не для одного себя Венец хочет получить, так что он должен будет еще и партнеров уговорить заплатить наглому мальчишке. А рекомые партнеры могут захотеть сэкономить. Воров можно не опасаться — Голос доходчив всем объяснила, почему в терем Сисеевых лезть не стоит, а вот налета на кортеж… блин, привязалось же! в тот момент, когда я повезу Венец — ожидать можно. Тут желание сэкономить может даже царский указ «Не трогать Осетровского!» пересилить. И даже пример бывшего главы Приказа тайных дел ничему не научит… А что до того, что мы с Дашковым договорились, а уговор есть уговор… Так ведь с Телятевским, к примеру, мы ни о чем не договаривались.

В общем, пока я эти деньги получу — придется попотеть и понервничать.

* * *

Аглашка скользнула своим горячим телом по моему и вынырнула из-под одеяла. Легла на меня сверху и задумчиво посмотрела в глаза, проводя острым пальчиком по коже моей груди…

Господи, что она со мной делает… Во мне же каждое такое движение ноготка… ох… сладкой дрожью отдается…

— Викешенька, — наконец заговорила моя скоморошенька, — Мне нужно от тебя уехать.

В первый моментдаже не понял, о чем она говорит — а вы бы смогли, в такой ситуации?! А потом… Все равно не понял. Только сердце болезненно сжалось, как будто от него собираются оторвать кровоточащий кусок.

— Ты… хочешь… меня… покинуть? — осторожно, как будто ступая по черному весеннему льду, проговорил я, — Зачем? Почему?

Глава 39

Сначала меня треснули по голове подушкой. Не современной, синтепоновой, легкой как пух, а настоящей пуховой, тяжелой, как мешок с…

С чем именно мешок — я додумать не успел, потому что вслед за подушкой в меня кинули свечкой, к счастью, не горящей, ложкой, к счастью деревянной, и кружкой, к несчастью, тоже деревянной. Но от кружки я увернуться не успел.

Потирая пострадавший лоб, я подпрыгнул на кровати, но разъяренная Аглашка уже выскользнула из-под одеяла и развернулась в поисках следующих боеприпасов.

Прекрасная в своей наготе…

— Ах, ты…!

В этот момент Аглашенька сообразила, что из одежды ее скрывают только волосы, а, так как они отросли максимум до уровня каре — они совершенно ничего не прятали. Моя скоморошка взвизгнула и смущенно прикрылась ладошками. И затопталась по полу босыми ножками. Хоть в покоях и натоплено, но босиком всё же холодновато.

— Ныряй сюда, — я откинул одеяло… И, покраснев, вернул его обратно. Уж слишком недвусмысленно выглядело предложение. У меня волосы намного короче…

— Ты вообще с чего взял, что я хочу с тобой расстаться?!

— Кха, — сказал я. Трудно ответить что-то другое, когда твое горло сжимают тонкие — но очень сильные — пальчики.

— Кха… Ты же… кха… сама сказала, что хочешь меня покинуть… Кха.

— Уехать!!! Уехать от тебя!!! Не покинуть, а уехать! Дурак!

Меня опять треснули по голове. Ложкой.

— А какая разница?

— «Покинуть» — это насовсем. А «уехать» — чтобы вернуться! Когда все дела будут сделаны!

Ай! Я отнял ложку, скрутил хохочущую и сопротивляющуюся Аглашку и шлепнул ее пару раз ложкой по попке. Подумал и добавил третий шлепок.

— И куда ж ты собралась по делам? — спросил я белые округлости.

— В Новгородскую землю, — ответили мне с другого конца.

Зачем?!

— Зачем?!

Скоморошка вывернулась и села мне на живот, обмотав бедра одеялом. Прямо как в фильмах. Всегда считал это глупым штампом, а вот подишь ты…

— Помнишь, что тебе отец говорил? Тебе люди нужны. А искать их лучше всего в новгородских землях, там крестьяне к суровой жизни привычны. Значит, надо кому-то уже сейчас, к зиме ближе, по этим землям проехать и ряды составить с теми, кто… Хватит на них смотреть! Они маленькие!

Ну, пока я доказывал, что они мне нравятся, пока то да се… В общем, если не описывать все подробности, то Аглашка собралась присоединиться к одним знакомым скоморохам, которые как раз сейчас на Москве гастролят, и с ними на север двинуться. Чтобы провести агитационную работу среди крестьян и уговорить их сменить хозяина на меня и отправиться на Алтай.

— Почему именно ты?

— А кто? У тебя дела здесь, Клава занята, Настя занята… Диту?

— Ха-ха.

— Ну вот. Значит, остаюсь только я. Не переживай, я волшебное зеркальце возьму и будем каждый вечер разговаривать. Только… — она шмыгнула носом и упала мне на грудь, — я все равно буду скучааааать!!!

Я гладил острые лопатки и молчал.

Я тоже, Аглашенька… Я тоже…

* * *

Увы, переубедить мою скоморошку, если уж она что-то решила — особенно если это не каприз, а реально нужное дело — задача безнадежная, ее с намеченного пути ни пестом ни крестом не своротишь. Так что, прошло несколько дней, а она уже собралась и исчезла в звоне скоморошьих бубенчиков, визге скрипок и гудков и писке петрушечьего голоса.

Я бы сказал, что я без нее скучал, но как раз скучать мне и не дали. Уехала Аглашенька утром, а уже днем прискакал гонец от Дашкова, чтобы сообщить, что князь ждет меня завтра в Приказе, чтобы обменять обещанное на обещанное.

И до завтрашнего утра мне нужно еще кое-что провернуть.

* * *

— Мишка, позови ко мне сестру мою и помощницу, Анастасию.

Мишка-Филин, врио Ржевского, кивнул и исчез за дверью. Я подошел к деревянному бочонку, стоящему в углу моего кабинета на тяжелых дубовых козлах. С торца, прямо под выжженым гербом рода Осетровских, блестел желтой медью кран, как у самовара. Я открыл его, налил в серебряную чарку меда и отпил глоток.

Хорош медок. Но сам бочонок — лучше.

Бочонок заказан совсем недавно, у моего собственного бондаря — у меня есть собственный бондарь, боже… — и в торце с обратной стороны в нем сделана потайная дверца. Размером как раз с небольшую статую обнаженной девушки.

Да, вы правильно поняли — я собираюсь прятать в нем Источник.

Вообще, сейчас мой Источник, в полногабаритном виде, стоит в тайнике в подвале. И стоять бы ему там и дальше, тайник там оборудован хороший, там сразу и не найдешь… Если у тебя нет Изумрудного Венца, конечно. А тут так получается, что я собираюсь этот самый Венец отдавать. Да еще и людям, которые не отказались бы мой Источник отжать себе. И, хотя в надежности Голос, как охранной системы, я уверен — все же есть опасения, что и ее можно обойти. Как-нибудь. Что тогда помешает Дашкову отправить природную ведьму темной ночкой к ограде терема, чтобы та разнюхала, где и в каком месте сияет Источник зловредного Осетровского. А там и послать вора под каким-нибудь Незримым Словом… правда, такое Слово мне неизвестно, но мало ли оно все же существует.

А вот можно ли увидеть Источник в свернутом виде — сейчас мы с Настей и выясним. Правда, тут есть одна проблема… Источник в свернутом виде — не работает. И Повелением пользоваться будет нельзя. Ладно я, мне оно пока не особо и нужно, а вот Клава активно его юзает в своей контрразведывательной работе. Да хотя бы тому же самому бондарю Повелеть забыть про тайник в бочонке, чтобы информация случайно не утекла. Вот я девчонок и позвал, чтобы обсудить ситуацию… кстати, где они ходят?

Ну вот, легки на помине: Клава — в красном сарафане, Настя — в зеленом, и Дита — в голубом… Диту-то они зачем притащили, на ночь глядя? Ладно, не суть.

— Вот что мне от вас нужно, мои девочки… — начал я.

И меня тут же перебили.

— Я не могу, — решительно сказала Клава, — Я твоя сестра названная!

— И я не могу, — вступила Настя, — у меня жених есть!

— А я могу… — потупилась Дита, — Только неправильно это!

Я завис. Потому что реально не понял, о чем они вообще.

— Вы о чем вообще?!

Девчонки переглянулись:

— А ты нас разве не затем позвал… — осторожно поинтересовалась Клава.

— Затем — зачем? — уточнил я, когда понял, что на этом она и остановилась.

Девчонки снова переглянулись:

— Чтобы выбрать, кто из нас тебе постель будет греть, пока Аглаша в отъезде, — решилась Дита.

Что?!!

— Что?!!! — взвыл я.

* * *

— Да как вам это вообще в голову пришло?! — я расхаживал вдоль вытянувшись в струнку девиц, как сержант перед строем, — КАК?!

— Ну а что мы могли подумать? — округлила глаза Клава, — Аглаша уехала, ты зовешь нас, к себе, ночью, в спальню…

— Это. Не. СПАЛЬНЯ!

— Так твоя спальня через стену.

Ну… Так-то — да. И все равно — ну как можно было додуматься?!

— Женихов вам надо, — буркнул я, остывая.

Настя смущенно опустила ресницы, Клава отвела взгляд влево, Дита — вправо.

— Так. Понятно, — ничего не понял я, — Ладно. Теперь, когда мы разобрались в этом НЕДОРАЗУМЕНИИ — вот ЗАЧЕМ я вас позвал…

* * *

В общем, совещание с этими озабочками — нет, ну надо ж додуматься! — прошло успешно. Клава согласилась обойтись какое-то время без Источника — а если будет край как нужно, всегда можно достать его из тайника, ненадолго развернуть и потом свернуть обратно. Не будет же ведьма Дашкова в режиме 24 на 7 мониторить наш терем. Настя надела Венец и подтвердила, что Источник в свернутом состоянии в Венце не виден. Тут мне в голову пришла одна мысль…

Посмотреть есть ли в тереме ДРУГОЙ Источник.

Сисеевский.

Мысль была проверена тут же — и оказалось, что никакого Источника здесь нет. И нет, свернутым он храниться не может — Источник самостоятельно разворачивается уже через месяц, и в тереме Сисеевых обратно свернуть ему было некому.

Странно, странно, очень странно… Либо Сисеевы спрятали его где-то еще — что маловероятно, перед гибелью рода они все жили здесь, либо… Либо род все-таки уничтожили ради Источника. Только — нахрена он понадобился царю?! Не понимаю… Не понимаю…

* * *

Вести Венец Дашкову было стремно. По дороге можно было угодить в засаду, подстроенную людьми Дашкова, Телятевского, Морозовых, черта в ступе…

Я перекрестился. «Да воскреснет Бог и расточатся врази его…». Упоминать созданий из-за Грани в такой ситуации не самый умный поступок.

Но, как не странно, дорога до Приказа прошла тихо и мирно. Похоже, Дашков все же сумел удержать факт передачи Венца в секрете.

— Это он? — с порога спросил князь, глядя на ларец в моих руках.

— Да, — я поставил его на стол.

Дашков осторожно откинул крышку и медленно достал Венец. Изумруды сверкнули в солнечных лучах, упавших из открытых створок окна. Князь, как будто не веря своим глазам, повернул украшение, за которое погибло столько народа.

— Это он… Настоящий…

— Поддельный я бы не успел сделать, — хмыкнул я.

Дашков криво усмехнулся, все еще держа Венец в пальцах. На секунду мне показалось, что он хочет его надеть, но князь удержался от порыва и осторожно положил его на стол.

— Твои деньги, боярин Викентий, — рядом с Венцом на столешницу опустился тяжелый кожаный мешок.

Блин. Я и забыл, сколько должна весить такая сумма в условиях Руси. Это в двадцать первом веке семь тысяч рублей — это три бумажки, а здесь — весомая груда монет.

— Что в нем? — спросил я.

— То, что ты просил. Семь тысяч рублей. Золотом.

Ну, тогда можно не пересчитывать. Боярское слово — тверже гороха. Вот если б князь сказал что-нибудь вроде «То, что тебе причитается» — я бы напрягся. Мало ли, что по его мнению, мне причитается. Может — клубок гадюк?

Я положил руку на мешок:

— Уговор исполнен.

— Уговор исполнен, — повторил Дашков и, не удержавшись, коснулся пальцами изумрудов.

И в этот момент его голова взорвалась.

Глава 40

За моей спинойчто-то ударило в стену.

Капли крови Дашкова забрызгали мое лицо.

Безголовое тело князя медленно начало заваливаться набок.

С небольшим опозданием из раскрытого окна донесся грохот выстрела.

Стреляют!

Никогда не был под обстрелом, но, как мне кажется, любой, кто смотрел фильмы, хотя бы примерно представляет, что надо делать в этом случае.

Я рухнул на пол и откатился в сторону.

Над головой свистнуло и в противоположной стене образовалось еще одно расщепленное отверстие диаметром с… да, наверное, с мою голову.

Хорошо, что меня в окно не видно, а сквозь стену…

Грохнуло! Бревно стены под окном взорвалось облаком щепок, одна из которых впилась мне в щеку. В стене осталась дырка, сквозь которую пробился дневной свет.

Да из какого гранатомета по мне садят?!

Хотя… Если наложить на пулю и ружье правильные Слова… Можно получить и вот такой эффект. Хорошо хоть, что стрелок сквозь стены все же не видит и пальнул наугад… Я вжался в пол, тихо молясь, чтобы не сглазить и чтобы этот снайпер действительно не видел сквозь стены. В конце концов — первый раз он выстрелил все же через окно…

Ничего.

Я выдернул щепку — больно, блин — и принял решение валить отсюда. Вот только… На столе остались лежать Изумрудный Венец и деньги. Деньги — мои. А что с Венцом делать? Оставить здесь? Так мало ли что — сопрут и гадай, у кого он окажется. С собой забрать? Так вроде как бы неправильно — он уже не мой, продан… Ладно. Если у Дашкова найдутся наследники — отдам им. А сейчас — надо валить.

Я на брюхе подполз к столу — я ящерица, ящерица, я вовсе не мишень… — не поднимаясь, протянул руку, схватил Венец, другой рукой ухватился за мешок…

Грохот!

ТВОЮ МАААААААТЬ!!!

Забыл, ворона ты боярская, сколько весят семь тысяч золотом? Вот и получай — с первой попытки схватить мешок не получилось, пальцы соскользнули с кожи, а когда ухватил его посильнее — выяснилось, что потратил на мешок уже несколько секунд и гребаному снайперу этого хватило.

Мне пулей руку перебило! Господи, больно-то как, ааааАААА!

Так. Отставить панику, сссука… Что там с рукой?

Хреново с рукой — кость все же вроде бы не задета, пуля прошла вскользь, но, с учетом ее мощности, даже этого «скользя» хватило на то, чтобы разнести в клочья рукав кафтана — «клифт фартовый покоцали», всплыла в голове фраза из какого-то веб-комикса — и оставить рану, из которой толчками выплескивалась кровь.

«Артериальное кровотечение» — всплыла в голове мысль, затверженная на уроках ОБЖ. Господи, благослови нашу Зинаиду Александрову, которая вбивала в нас знания, а мы, дураки, ее не слушали. «Зачем нам это дурацкое ОБЖ?». Вот за вот этим!

Наложить жгут. Я сорвал пояс и накинул его петлей на руку. Сделано.

На место выше раны. На плечо, выше бицепса, чтобы нерв не пережать. Сделано.

На одежду или прокладку. Сделано.

Закручивать, пока кровь не перестанет идти. Крутанул пояс пару раз. Руку пережало, кровь затихла. Сделано.

Зафиксировать жгут. Сделано.

Держать его не больше получаса. Ну, за полчаса я найду лекаря, который остановит кровь. Я, в конце концов, не посреди леса, а посреди Москвы…

Кстати, а ведь верно — я посреди Москвы, в Разбойном Приказе, в пяти минутах от Кремля. Где? Где реакция? Тут стреляют, убивают главу приказа — и ничего. Хотя бы кто в кабинет зашел. Где, в конце концов, хотя бы мои собственные стрельцы, они за дверью, ждут меня в коридоре… Где они?

Тут я осознал, что тишина — она только здесь, в кабинете главы приказа. А за той самой дверью слышны приглушенные крики и лязг металла.

Нападение на приказ!

Я, все так же лежа, дернулся к своему имуществу… И понял, что забрать его не получится. Левая рука горит огнем, пальцы не слушаются, так что я временно однорукий. А взять в одну руку одновременно и Венец и мешок — не могу, мешок слишком тяжелый. Что-то надо оставить…

Все той же ящерицей я прополз в угол кабинета, туда, где стоял сундук. Поднялся, прижимаясь к стене, и с натугой откинул крышку.

Бумаги.

Понятно — это князев «долгий ящик». Место, куда и он сам-то заглядывал раз в год по завету. Разворошив листы и свитки, я положил Венец на самое дно сундука и замаскировал его бумажками. Теперь, при поверхностном осмотре, его не найдут. А вот мешок — нашли бы, он объемнее…

Ухватив поудобнее тот самый мешок, и зашипев от боли в раненой руке — даже сердце забилось и мушки перед глазами замелькали — я шагнул к двери, толкнул ее плечом…

Почти сразу под дверью лежало тело одного из моих стрельцов. Суки!

Одна из вышеназванных сук в данный момент рубилась на саблях с Мишкой-Филином. Какой-то незнакомый мне мужик, в темно-синем распахнутом кафтане, с короткой рыжей бородой и кривым шрамом через левый глаз, из-за чего смахивал на пирата. Блин, а у меня из оружия — ничего… опять пистолет забыл!

Впрочем, сильно пожалеть о его отсутствии я не успел — уже через секунду после моего появления Мишка рубанул «пирата» поперек груди и тот с хрипом опрокинулся на спину.

— Мишка!

— Викентий Георгиевич!

Блин, надо себе какой-то позывной покороче придумать, «шеф» или «босс», а то пока мое имя-отчество выговоришь… Да блин, о чем я думаю?!

— Что происходит?

— Казаки напали! — Филин тяжело дышал, — Фому каким-то Словом убило, а за саблю…

Казаки?!

— Какие еще казаки?!

— Так разбойные, Степашки-Дурмана люди.

— Откуда они тут взялись?!

— Вот этого не знаю.

— А про казаков откуда инфа?

— Кто?

— Откуда знаешь, что это казаки?

— Так вон тот, которого я зарубил — Сережка-Кривой, помощник Степашки.

Так. Кажись, разбойнички нагрянули своего атамана выручать… Правда, непонятно, на что они надеются — тут же через пять минут будет половина стрельцов Москвы. Ладно, что нам делать? Ждать подмоги или пробиваться наружу? Хрен его знает — вдруг снаружи никто не знает о нападении, думают, что у нас тут кавказско-русская свадьба, со стрельбой и драками.

Ладно. Там внизу еще мои люди — надо им помочь… хоть чем-то… блин, ни оружия, ни какого-нибудь мощного Слова… Повеление — и то не сработает, Источник уже в тайнике!

А, похер.

— Вперед! Нашим помогать!

Мишка подхватил лежащий на полу мушкет, бросил саблю в ножны и двинулся за мной.

Я планировал спуститься по лестнице к выходу в приказные сени и уже там выглянуть, определить расклад. Но, человек предполагает, а Бог располагает — только подошел к лестнице, как увидел, что снизу бежит кто-то мне неизвестный, с саблей в одной руке и пистолетом в другой. Увидев меня, неизвестный оскалился и поднял ствол, целясь в меня.

А у меня из оружия — только мешок с деньгами.

Этот самый мешок в нападающего и полетел.

Тот распахнул руки, то ли пытаясь поймать летящий предмет, то ли не знаю что. Десятикилограммовое ядро, летящее сверху вниз, да еще и пущенное изо всех сил, врезалось разбойнику в грудь и снесло его, как кеглю. А дальше уже сверху прыгнул я и перерезал горло ножом.

Да, я сказал, что у меня никакого оружия. Но нож — это не оружие, его все русские носят. На всякий случай — тортик порезать, колбаску порезать, разбойника порезать… Не знаю, почему мы в будущем отказались от такого полезного обычая.

Уф… Чего-то мне нехорошо. На пот пробило, голова кружится и во рту сухо, как в пустыне Сахара. Да, вот от сахара я бы не отказался… Я сел прямо на ступеньки, рядом с булькающим разбойником. Надо отдохнуть немножко…

Мишка, быстро наклонившись и убедившись, что со мной все в порядке, пробежал дальше по лестнице и осторожно выглянул из-за косяка.

— Степашка… — тихо произнес он.

Ладно, давайте посмотрим на этого зайчика…

Я, с трудом поднявшись, шагнул вперед и выглянул из-за его плеча.

Сени были усыпаны телами, среди которых я со злостью увидел и зеленые, «крапивные», кафтаны и серые, «осетровые». Впрочем, и кафтанов невнятной расцветки тоже было достаточно.

Если судить по тем, кто остался на ногах — наши, тяжелой ценой, но побеждали. Большая часть разбойников связана рубкой во всех углах, часть из них убегает, скрываясь в коридорах и на лестницах. Но однозначно сказать, что все кончено в нашу пользу — было затруднительно.

Прямо посреди сеней крутился волчком огромный мужик, просто гигант, с шапкой кудрявых каштановых волос и длинной кучерявой бородой. Гигант, одетый в черный долгополый кафтан, накинутый прямо на голое тело, размахивал самым настоящим мечом, не подпуская к себе никого из наседавших стрельцов и приказных, отчего выглядел медведем, которого травят сворой собак.

Вот он, что-то выкрикнув, крутанул вокруг себя мечом, аж воздух загудел — и нападавшие на гиганта отлетели в стороны, как отброшенные взрывом. Как я успел заметить, даже те, кого меч не коснулся.

— Это он?

— Ага…

Нифига себе Степашка… тут целый Степан.

— Двери, двери откройте! — закричал кто-то из тех, кто опять накинулся на атамана Дурмана, — На приказе Тихое Слово наложено!

Твою мать, так вот почему подмога еще не пришла. Мы бросились было вперед… Но как раз тут пришла подмога.

Двери распахнулись, и битва в сенях приказа остановилась. Одни поняли, что теперь точно проиграли, другие — что наконец-то выиграли.

Гигант ощерился:

— Судные дьяки…

Кстати, да — не знаю, кого я ожидал, но явление боярина Ровнина с чернокафтанными дьяками Чародейного Приказа было все же несколько неожиданным.

— А я говорил Дашкову, что ты с бесами связался, — спокойно произнес Ровнин, — Не послушался он меня…

Степашка-Дурман бросил меч на пол. Снял с пояса плоскую флягу и, громко глотая, напился, остальное как-то демонстративно вылил на пол. На его голой груди, вместо привычного креста, висел на черном шнурке сухой лесной орех.

— Что, приказные, думали, что взяли меня? — весело произнес он, — Да вот вам дрын!

Он ударил кулаком правой руки по сгибу левой и сделал шаг вперед.

Дьяки Чародейного Приказа рванулись — но не успел.

Степашка-Дурман наступил прямо в середину лужи, оставшейся на полу после того, как он вылил ее из фляги, и провалился вниз, тут же исчезнув.

Глава 41

— …а это означает, что Степашка этот — самый настоящий колдун. Скушай еще кусочек, Викешенька.

Ам, блин. В смысле, как раз блинов мне и не давали, хотя мне, не пойми по какой причине, именно блинов и хотелось, свернутых с начинкой и поджаренных в масле до хрустящей корочки, ммм… Но приходилось давиться печенкой в сметане. Шучу — хотя никогда жареную печенку и не любил, черные куски, напоминающие подметку, что по виду, что по твердости… возможно и по вкусу — подметок не пробовал, но печенка от тетушки Анфии — выше всяких похвал. Нежная, сочная, ням-ням-ням. Особенно из рук красивой девушки, в моем случаи — Насти.

Я запил печенку отваром, поморщился — гадость целебная — и уточнил:

— А кроме колдунов никто так сделать не сможет?

— Нет, — замотала блондинистыми волосами Дита, тоже окружившая мою постель, — через любую блестящую поверхность, хоть через лужу, хоть через зеркало, можно пройти и выйти там, где тебе нужно. Но этот проход — всегда по-за Гранью идет, и без проводника тебя сожрут и косточек не оставят. А проводник за Гранью — всегда бес. А тот, кто с бесом связался — всегда колдун. По-другому не бывает.

— Даже я, — добавила Настя, — вот так пройти не смогу. Я — ведьма природная, силу из-за Грани могу получать, а вот своего беса у меня нет. И слава Богу.

Она размашисто перекрестилась.

Хорошо иметь одновременно ведьму и бесовку… эй, вы о чем подумали?! В помощниках иметь, в помощниках! Так, чтобы всегда могли выручить, если у тебя встанет… появится, появится вопрос!

Блин, Аглашка совсем недавно уехала, а у меня без нее уже крышу срывает… Мой личный сорт героина уехал в турне по Новгородской земле.

Так. О чем это я? А, да.

* * *

То, как атаман Степашка ухитрился нырнуть в лужу на полу и исчезнуть — было, собственно, последним, что я видел в Разбойном Приказе. Все же навыка накладывания жгута у меня особого не было, уроки ОБЖ навыки не заменяют, поэтому зафиксировал я его коряво и во время моих кульбитов жгут ослаб, и кровь опять потекла. Я и не обратил внимания — ну дергает болью рану и дергает — пока не рухнул в обморок, прямо там, где стоял, прямо в натекшую лужу крови.

Что спасло меня от допросов судных дьяков, злобно возбудившихся от упущенного колдуна-атамана, и перешерстивших всех, кто был в приказе. В том числе — и моих собственных стрельцов, из которых трое все же погибли. Из того, что спрашивали стрельцов и из того, что потом узнала Настя у допрошенных бывших коллег по сыску, я сложил примерно следующую картину.

Покойный Дашков притащил с собой с Волги плененного Степашку и его подручных, после чего запер их в подвалах приказа. Почему Разбойного, а не Чародейного? Потому что судные дьяки, участвовавшие в пленении, клялись и божились, что никакой связи с сущностями из-за Грани ни у Степашки, ни у его разбойников — нет.

Как же он тогда смог сотворить то, что сотворил в приказе? Воооот… Вопрос…

Разбойный приказ слегка лихорадило — в конце концов, и руководство погибло и многих дьяков положили вырвавшиеся разбойники — но следствие по делу о гибели князя Дашкова все равно вели. И выяснили следующее…

Стрелок, убивший Дашкова и стрелявший в меня, прятался на чердаке одного из складов, которые торчали за зданиями приказов. Там нашли следы двух человек и признаки того, что здесь перезаряжали ружья. Я несколько удивился, что не были найдены сами ружья, но потом понял, что здесь вам не девяностые годы двадцатого века, а шестидесятые семнадцатого — или семидесятые семьдесят второго, если по здешнему счету — возможности идентифицировать ствол и привязать его к убийству здесь еще нет, так что и сбрасывать его смысла никакого нет тоже. Что их было двое — понятно, один стрелял, второй перезаряжал. Меня спас, в некотором роде, ошибочный опыт двадцать первого века — я забыл о могучей «скорострельности» здешнего оружия и скрылся так, как будто в меня сейчас полетит ливень пуль. Стрелок на это не забился, не думал, что я настолько быстро отреагирую, возможно, вообще полагал, что я кинусь к окну, посмотреть, кто стрелял… ну нету у местных понимания, как действовать при снайперском обстреле, нету! У них и снайперов не должно быть, по идее…

В общем, стрелок шмальнул по мне еще пару раз, после чего у него, видимо, кончились пули. Вернее, пуль у него могло остаться хоть цельный вагон, но стрелял он особыми, заговоренными, каковых у него было не больше четыре-пяти, вот, отстреляв их, он решил, что больше ловить нечего и исчез.

А в это самое время происходило следующее…

На здание Приказа кто-то наложил Тихое Слово, чтобы из него ни один звук не вырывался. Звуки и не вырывались. Вырвались разбойники. Да не просто вырвались, а еще и снабженные бесом, превратившим обычного, пусть и очень опытного и харизматичного разбойного атамана — в колдуна.

— Кто-то передал Степашке, — объяснила мне Дита, — какую-то закрытую емкость, шкатулку, кувшинчик, бутылочку…

Лампу, как у Аладдина, ага…

— Фляга у него на поясе была, с водой, — вспомнил я.

— Нет, фляга — это не то. Что-то пустое…

— Орех!

— Орех можно, да.

— Да нет! На шее у него орех висел, вместо креста, я еще удивился.

Настя и Дита, сидевшие у моей постели, переглянулись.

— Колдун и должен крест снять, — сказала Настя, — А в орехи бесов часто прячут. Все верно.

Значит, кто-то передал атаману орех со скрытым в нем бесом, да еще и научил, как правильно с этим бесом связаться, чтобы он тебе силу из-за Грани передал. Не знаю, что там при этом думал о себе сам Степашка-Дурман, возможно, полагал, что его выручают из застенков, просто потому, что он такой офигенный, но по факту — вся эта кровавая суматоха нужна была только для одного.

Скрыть убийство Дашкова и меня и забрать Венец.

Не зря правая рука атамана, Косой… или Кривой? Не помню… рвался к кабинету князя. Знал, что тот уже мертв, Венец хотел забрать. Не окажись там меня, вернее, будем честными — моих стрельцов, в конечном варианте ситуация выглядела бы следующим образом: разбойники вырвались на свободу, поубивали кучу народа, а заодно и князя застрелили насмерть в голову, после чего разбежались. Ищите пропавший Венец где хотите. Хотя, нет — тогда бы подождали, пока я уйду из Приказа. Так что, хочешь или не хочешь — а надо признать, что охотились и на меня тоже. Кто-то неизвестный. Кто-то, кто имеет доступ к силам из-за Грани, кто-то, кто тоже вступил в охоту за Венцом, кто-то…

Пес его знает, кто это. Были у меня какие-то смутные мысли на эту тему, какие-то, скорее, тени мыслей, обрывки воспоминаний… Но в общую картину они пока не складывались.

В данной ситуации радует одно — Венца у меня больше нет, а, значит, и охотиться за мной больше нет смысла.

Хотя…

Сдается мне, что есть у меня кое-что еще, за чем идет охота…

Я приподнялся было на постели, зашипев от боли в раненой руке, на которую неосторожно оперся, как вдруг услышал звон стеклянных колокольчиков.

* * *

Александр, мой неугомонный зеркальщик, все продолжал и продолжал усовершенствовать волшебные зеркала. Он уже сделал так, чтобы через них не только изображение, но и голос передавался — полноценная такая видеосвязь получилась — добавил вот этот вот звук вызова, планировал вообще сделать из зеркал целый портал, чтобы можно было что-то передавать, а через большие зеркала — еще и проходить. Вот только его невеста, Настенька, по совместительству — природная ведьмочка — треснула его за такие идеи по голове и рассказала то, что потом повторила мне: проход через отражающие поверхности ВСЕГДА проходит за Гранью. То есть, войти в такой портал ты сможешь, а вот выйти — далеко не факт. Вернее, стопроцентный факт что нет. А если кто оттуда и выйдет — то будет это бес в твоем обличье.

В этом месте я знатно пере… насторожился, в общем. И поинтересовался, нет ли риска приманить бесов, просто переговариваясь через зеркала. К счастью, Настя меня успокоила, сказав, что отражение, пока не открыт проход, пропустить бесов не сможет. Если, конечно, их, в данном случае, специально не позвать, но там сложная схема призыва и случайно это не получится.

В общем, с порталами я обломился, мне путешествия через Варп без всякой надобности, у меня с псайкерами-навигаторами напряженка, но, по крайней мере, осталась возможность дальней связи.

И вот сейчас нежно звонит зеркало, которое связано с зеркальцем моей любимой скоморошки… По которой я успел соскучиться… Сильно…

Я дотронулся до рамки зеркала, оно побежало рябью и в глубине стеклянного овала, вместо моего отражения появилась…

Морда беса.

С рогами, клыками и черными провалами глаз.

Глава 42

В первую секунду у меня, уже накрученного размышлениями об опасности отражающих поверхностей, всё упало. Мне показалось, что кто-то что-то где-то напутал и бесы все же могут прорваться через зеркало.

Во вторую секунду у меня упало сердце.

В третью до меня дошло, что эта страшная рожа — всего лишь маска, не очень-то и реалистичная. По крайней мере — для меня, как для человека двадцать первого века, избалованного цифровой графикой.

Ну и потом маска исчезла, открыв мне смеющееся лицо моей любимой скоморошки.

— Аа, испугался!

— Вовсе и нет, — незаметно перевел дух я, — Как твои дела? Что делаешь?

Следующим типовым вопросом сетевого пикапера должно было быть «Что на тебе сейчас?», но я, во-первых, пикапером и не был, это, между прочим, моя девушка, а во-вторых — мы не переписывались, а… даже не знаю, как это назвать? Перезеркаливались? В общем, я и так прекрасно видел, что на Аглашке сейчас только длинная белая рубашка, что для нынешней Руси — считай, что нижнее белье.

— С тобой разговариваю, — моя девочка хихикнула и, все так же лежа на животе, заболтала босыми ногами. Потом подняла их вверх, пошевелила ступнями — и я не смогу удержать от улыбки, розовые ступни торчали из-за ее головы как заячьи ушки, ми-ми-ми…

— …ты меня вообще слушаешь? — донеслось до меня сквозь розовый туман няшности.

— Слушаю! — я быстро-быстро заморгал глазами.

— Что я сейчас сказала?

— Ты спросила, слушаю ли я тебя. Вот, видишь, слушаю же!

— А до этого? — Аглашка сощурилась, как дьяк на допросе.

— Э…

— Никакого «э» я не говорила!

— Ну… я на тебя засмотрелся.

— Что там смотреть, ты меня уже сто раз видел… — она засмущалась и положила подбородок на сцепленные пальцы.

— Я тебя уже давно не видел.

— Вчера видел!

— Это не то!

— Ах, не то! Тогда я больше тебе ничего не покажу!

Почти после первого же сеанса зеркальной связи мы обнаружили, что можем прекрасно дразнить друг друга… ну… всяким…

— Жестокая Аглая!

— Да! И мое имя означает «жестокая»!

— Ты же говорила — «красивая»!

— Раз ты не хочешь на меня смотреть, значит, не красивая! Тогда я буду жестокая! И покажу тебе только… вот!

«Жестокая Аглая» приспустила рубашку, обнажив круглое белое плечико. Моему сердцу хватило, чтобы застучать чаще.

— Будешь меня слушать? — строго спросила она.

— Буду, буду, рассказывай!

— Ну, тогда не отвлекайся, — а плечо не прикрыла, жестокая!

* * *

Моя Аглашка, хотя ибыла вредной, проказливой, жестокой и дразнильной, все равно была внутренне намного взрослее, чем большинство знакомых мне в прошлой жизни девушек ее возраста… да что там — чем большинство моих знакомых в принципе. Она мысленно уже примерила на себя роль хозяйки боярского рода, и, в отличие от вышеупомянутого большинства, осознала, что хозяйка — это не та, что ходит в коже и с плеткой… воображение, прекрати! Прекрати, я сказал! Фу! Лежать!

Так. О чем это я? А, ну да.

Для большинства звание хозяйки — это одни привилегии. Мол, можешь сидеть в кресле и, щелкая плеткой… фу, я сказал!.. раздавать указания слугам и холопам. Никому не приходит в голову, что для того, чтобы раздавать указания слугам, нужно, во-вторых — знать, что именно приказывать, чтобы все не пошло по бороде, а вот во-первых — иметь тех самых холопов и слуг. Каковые — вот ведь удивительно — не заводятся просто так, от сырости и твоего желания покомандовать.

Аглашка сразу уловила основную проблему рода Осетровских — полнейшее отсутствие тех самых холопов, крестьян, которые будут работать на моей земле, преумножая богатства рода. Вернее, основная проблема сейчас — это отсутствие вотчины, той самой земли, но моя скоморошка знает, что ее уже решаю я, а вот сразу за ней придется что-то думать насчет крестьян и прочего люда. И она сейчас эту проблему решает по мере своих сил и возможностей.

Ватага скоморохов, к которым она села на хвост, медленно ползет по северо-западу Руси, новгородским землям, останавливаясь в деревнях, селах и городах. И в каждом из них Аглашка ищет тех, кто готов бросить все и уехать хоть куда, лишь бы подальше отсюда.

Почему крестьяне, даже если они недовольны жизнью под рукой какого-либо боярина, не горят желанием уйти от него, хотя раз в год, на Юрьев день, и имеют такую возможность? Да потому что уйти-то можно, только вот — куда? Ты — крестьянин, ты живешь с земли и ты не сможешь ее сложить в мешки и утащить за собой. Тем более что и земля-то, на которой ты живешь, тебе не принадлежит, боярская она. И тут вот приходит к тебе девчонка-скоморошка и говорит, что есть другой боярин, который готов выделить тебе землю, при условии, что ты перейдешь под его руку… Нет, большинство крестьян — никуда не пойдет. Просто потому, что здесь вроде как все привычно, а там, в том далеком Алтае — бог весть, что творится. Но, во-первых, новгородцы, они по своей натуре более привычны к переезду на новые, неосвоенные земли, потому что вся история Новгородской земли, собственно, состоит из двух частей — «новгородцы двигаются осваивать новые земли» и «новгородцы отгоняют от освоенной земли тех, кто считает, что ее у них как-то несправедливо много и надо бы поделиться». Во-вторых же — всегда найдется тот, кто готов сорваться с места, движимый тем, что по-научному называется «shilus in popus». И в-третьих — если предыдущая категория может отправиться в мою будущую вотчину только через год, в следующий Юрьев день, когда выплатит все причитающиеся за год подати и налоги, то мне нужны люди, готовые уехать вотпрямщас. Кто это? Да сыновья, третьи-пятые-седьмые, те, в семье уже не столько трудовое подспорье, сколько помеха, те, кто отгребает и от отца — а то и от деда, и от старших братовьев и кто готов уехать хоть на край света, лишь бы почувствовать себя полноправных хозяином самому себе.

Вот среди таких вот людей Аглашка и вела свою агитацию. И каждый вечер отчитывалась мне, сколько людей ее выслушали, и со сколькими удалось заключить ряд, договор о намерениях, так сказать. Ну, чтобы потом не выяснилось, что они подумали и передумали.

А после этой отчетности от моего выездного хэдхантера, мы еще немножко… поболтали… Потом моя скоморошенька натянула рубашку обратно, чмокнула стекло зеркала и мы разошлись спать. В общем, намечающийся у меня разговор я отложил на завтра.

* * *

Завтрашнее утро началось с нежданного визита.

— Викешенька! — влетела в мою спальню Клава, — Там… Там…

Я, быстро, накрывшись одеялом — никакого представления о личном пространстве! — и смущенно покосившись на зеркало — хотя это и не смартфон и картинки в нем не сохраняются… а жаль… — сел на кровати.

— Кто там-там?

— Мой отец.

Князь Телятевский? Какого рожна ему надо? Кстати, если вы вдруг не в курсе, «рожон» на Руси — это длинная острая палка, так что сами понимаете, эвфемизмом чего это слово является.

— Клава, он что, тебя забрать хочет?

— Вот еще! — гордо задрала она свой носик, — Я теперь — Осетровская, не может он меня никуда забрать, сам отказался! Только вот — зачем он приехал, не говорит, но при этом страшно злой и недовольный.

Так. Интересно. Непонятно. Надо разбираться.

* * *

Телятевский, ожидающий меня в сенях, ходил туда-сюда, как тигр в клетке, или, вернее, если учесть его габариты — как медведь. Хотя настолько раззолоченных медведей я никогда не встречал. Тигров, впрочем, тоже.

Увидев меня, Телятевский вскинул голову с высокой горлатной шапкой и пристукнул о пол посохом:

— Будь здоров, боярин Викентий! — рявкнул он, хотя по тону больше подошло бы «Чтоб ты сдох, падла!».

— Будь здоров, князь Василий, — вежливо наклонил голову я. И тоже стукнул посохом, только не так грозно, — С чем пожаловал? С добром или с худом?

— Неправильно ты поступил, боярин! — тут же набычился князь, — Уговор был, сговоренное ты получил, а уговоренное не отдал.

А?

Честно говоря, я не очень понял, о чем Телятевский толкует. А потом понял. Вернее, понял я не то, о чем идет речь, а то, почему он не скажет прямо. В сенях стояли мои люди из стрельцов, и с самим князем свита прибыла — слишком много ушей, прямо он говорить не хочет. Русские бояре, при всем своем отношении к слугам, как к низшим существам — никогда не забывали, что те тоже люди, у них тоже есть уши, которыми можно услышать то, что должно храниться в секрете, и язык, которым можно рассказать то, что услышали уши.

— Не откажи, боярин Василий, пройди в мои покои, там и обсудим.

* * *

— Где Венец изумрудный, боярин? — навис надо мной Телятевский, стоило нам сесть за стол в моем кабинете. Да, даже сидячий умудрился нависнуть, — Мы тебе деньги отдали, где Венец?!

Тьфу ты. Мог бы и сообразить. То, что Дашкова убили — не означает, что все закончилось. Он не сам для себя его искал, для своей стаи товарищей, вот, один из этой стаи и пришел ко мне, «уговоренное» требовать.

— Как с покойным князем Дашковым и уговаривались…

Мы с Телятевским синхронно перекрестились.

— …я ему Венец передал.

— А теперь он где?! У князя его не было!

У меня упало. В этот раз — сначала сердце. Как — не было?!

Глава 43

Так. Стоп. Без паники.

— А вы где искали?

«Вы», в данном случае — это не вежливое обращение, а множественное число. Иначе получится, что я впрямую говорю боярину, что он самолично рылся в вещах покойного, как какой-то холоп. Впрочем, Телятевский все равно оскорбился:

— В покое Дашкова, конечно!

Да я уж догадался, что не в спальне его жены.

— А где именно?

— Осетровский, ты меня дураком считаешь?! Везде поискали!

Ну-ну. Я-то Венец затолкал в довольно неочевидное место, куда сунулись — если вообще сунулись — в последнюю очередь. Могли просто посмотреть сверху на бумаги, поворошить их, а искомое так и не заметить.

Я встал, пристукнув посохом:

— Поехали в Приказ, боярин Василий. Вместе поищем.

* * *

Телятевский рыпнулся было отвезти меня на своих санях, но я вежливо отказался.

Во-первых — не по чину мне, как боярину, на чужих санях раскатывать. Да и потом, когда Венец будет найдет — и особенно если, тьфу-тьфу-тьфу, найден не будет — сомневаюсь, что князь благородно отвезет меня домой. Бросит в том же Приказе и укатит. И что мне прикажете делать? Такси ловить? Так до них еще ого-го сколько…

Ну и во-вторых — не хотелось мне выслушивать стенания Телятевского на тему, что я мог бы просто сказать, где Венец лежит, а уж они-то заберут. Что заберут — даже и не сомневаюсь. А вот что потом мне об этом расскажут — сомневаюсь очень даже. Скажет князь, мол, не было никакого Венца, куда-то делся, волки съели, мыши сточили, моль посекла, в общем — уговор не выполнен, гони бабло назад. Уговор-то у меня с Дашковым был, так что обвести глупого молодого боярина для Телятевского — чуть ли не необходимость. Иначе пацаны не поймут.

В общем, в Приказ мы прибыли вместе и дружной толпой — про стрельцов не забыли же? — зашагали в кабинет Дашкова.

Особо прибраться тут не успели, максимум — заткнули тряпками дыры в стенах от выстрелов, чтобы с улицы не сквозило. А вот кровь оттереть не успели, отчего выглядел кабинет как скотобойня — повсюду кровища. Вот эти потеки на стене — это то, что от Дашкова осталось, вот эта черная лужица — это с меня натекло, ну и так, по мелочи набрызгано.

Я сразу же шагнул к долгому ящику. Ага… Открывал я его здоровой рукой — а вы попробуйте простреленной рукой не то, что сундук открыть, пошевелить ею! — поэтому следов крови на нем и не осталось… вот таких, как возле двери, где я чуть оперся на стену и оставил симпатичный кровавый отпечаток, прямо как в фильме ужасов. Видимо, поэтому долгий ящик к себе внимание ищущих и не привлек.

Вообще, как бывший подьячий Разбойного приказа, то есть — розыскник и сыскарь, могу вас заверить, то, что говорят люди и то, что было на самом деле — две огромные разницы… в смысле — разница между этими вещами огромна. Сколько раз я стакивался с тем, что фраза типа «Мы обыскали ВСЁ!» означала «…все места, где по нашему мнению могла лежать нужная вещь». Ведь что такое Изумрудный Венец? ОЧЕНЬ ценная штука. И храниться она должна там, где хранят Очень Ценные Штуки. Поэтому сундук, набитый старыми бумагами, как место хранения вышеуказанной ОЦШ, никто и не рассматривал, и в него не заглядывал.

Я с натугой откинул крышку… Ну, что я и говорил — бумаги продолжили лежать так, как лежали, никто их не трогал. «Везде» они искали, блин…

Выпрямившись, я повернулся к Телятевскому, держа в руке Венец. Выражение лица князя было трудноописуемым. Впрочем, ошарашенным он был буквально секунду — в следующее же мгновение Телятевский резко крутанулся на каблуках сапог и врезал посохом по спине одного из своих сопровождающих:

— Везде искали, значит?! Везде смотрели?! Каждую щелку обнюхали?!

— Не вели казнить, Василий Павлович! — рухнул тот на колени. После чего отгреб еще пару раз.

— Казнить тебя — много чести! Кнута ему!

Телятевский пнул провинившегося ногой и развернулся ко мне. Протянул руку и молча забрал Венец. Посмотрел на него, осторожно коснулся изумрудов пальцами… Честно говоря, я напрягся, невольно ожидая еще одного выстрела. Но то ли хозяин предыдущего стрелка не успел его отправить, то ли у Телятевского контрразведка была поставлена лучше чем у Дашкова и информация о месте передачи Венца не смогла утечь… В общем — выстрела не было.

Князь посмотрел на меня с неким непонятным выражением. То ли уважительным, мол, отдал Венец, а ведь мог себе забрать, то ли — озадаченным, мол, что за лох, отдал Венец, а мог бы себе забрать. Потом перевел взгляд на Венец. Я решил было, что он никак на него налюбоваться не может, но у Телятевского была более сложная проблема.

— Как его вынести, чтобы никто не догадался? — пробормотал он, скорее рассуждая вслух, чем реально кого-то спрашивая. Ну, судя по тому, что все его люди помолчали, и никто не кинулся с советами. Я тоже не кинулся, но, когда Телятевскому пришла в голову умная мысль, и он скинул свою высокую шапку, чтобы пристроить Венец на голову, все же не выдержал:

— Завернуть во что-то надо. А то он зрение поменяет, трудно идти будет. Если просто так надеть.

Князь зыркнул на меня, но теперь уже с явным уважением. После чего обернул Венец широким узорчатым платком, поместил на свою расшитую скуфейку, а сверху натянул цилиндр горлатной шапки. Как и нет ничего. Со стороны тот, кто не знает, и не догадается, что Венец все же найден.

Осталось выяснить, зачем он так всем нужен. И, кажется, я знаю, кто мне на этот вопрос ответит.

— Спаси тебя Бог, боярин Викентий, — Телятевский вздернул голову и зашагал к выходу из кабинета. Следом за ним потянулись его люди.

А про свою дочку так и не спросил.

* * *

Ощущение, что после передачи Венца события могут рвануть вскачь и тот, кто не понимает, что происходит, тот может оказаться затоптанным этими самыми событиями, никак меня не покидало. Поэтому сразу после возвращения в терем я двинулся за ответами.

Мой личный часовщик, старик по имени Козьма-Первак, нашелся в одном из помещений терема, которое ему отвели под мастерскую. Сидел, склонившись над столом, и что-то там подтачивал маленькой пилочкой. Наверное.

— Будь здоров, Викентий Георгиевич, — увидев меня, он бодро вскочил с табурета и поклонился.

Я чуть помедлил, глядя на его седые лохмы, перетянутые вышитой налобной повязкой.

— Ну, и ты будь здоров… Тувалкаин.

Глава 44

Мастер-хитромастер даже не дернулся. Он медленно, неторопливо, поднял голову и отвел в сторону упавшие на глаза седые волосы.

— Оковы? — спокойно спросил он меня.

— Нет, — покачал я головой, — Когда ты так быстро понял, что это за амулет такой на меня поляки набросили — я засомневался было. Но внешне ты на Тувалкаина нисколько не походил, так что я решил, что ошибся. Мало ли часовщики и вправду настолько хорош разбираются в амулетах. Я, в конце концов, ни с одним из них не знаком. Но потом…

Я прошел вперед и сел на табурет, сбоку от рабочего стола моего «часовщика». На столе, кстати, лежали, помимо мелких инструментов, кусочки проволоки, металлические и деревянные фигурки, кусочки кости, покрытые резьбой, ограненные камни, в том числе — гранитные, веревочки и кожаные шнурки… Словом — все, кроме зубчатых колесиков и пружинок, того, что в первую очередь ожидаешь увидеть на столе часовщика.

— Вот эти тиктакалки тебя выдали.

Я вынул из-за пояса и положил на стол свои карманные часы. Правда, носил я их, как сами видите, не в кармане, но названия для запоясных часов еще не придумали.

«Часовщик» понимающе покачал головой. Присел на свой рабочий табурет и коснулся часов. Крышка щелкнула и открылась.

— Я побоялся, что, если не смогу их сделать — вы меня выгоните. Вот и…

Вот и сделал мой «часовщик» вместо часов — амулет. «Часы», которые тикали, ходили, показывали время… и это при том, что я их постоянно забывал заводить. А последнее время, когда заподозрил их в амулетности — и вовсе перестал. И время они всегда показывали верное, не убегая и не отставая ни на минуту. Подозреваю, открой я корпус — внутри, вместо шестеренок обнаружил бы какую-нибудь россыпь граненых камней и волчий зуб, левый коренной. Но хитрый мастер корпус «часов» запаял наглухо. Видимо, Тувалкаин либо вовсе не умеет делать часов, либо сделать амулет ему показалось проще. В конце концов каждый идет к цели привычным ему путем. Когда в руке молоток — все вокруг кажется гвоздями.

— Но внешность меня все еще смущала. А потом мы поймали морозовского колдуна, с амулетом, меняющим внешность. И я понял, что, если такой амулет есть у какого-то колдунишки — то у великого искусника он не просто может, должен быть.

«Часовщик» молча развел руками, признавая мою правоту.

— Правда, — продолжил я, — я не увидел на тебе этого амулета, но…

Я хотел добавить, что амулет этот Тувалкаин, скорее всего, прячет под одеждой, но не успел.

— Верно, — покивал он, — что ж это за прячущий амулет, если этот самый амулет остается на виду? По нему самому можно догадаться, кто перед тобой.

Ну да, ну да… В фильмах и аниме у такого метаморфа обязательно оставляют какую-то деталь неизменной, просто для того, чтобы зрители понимали, кто перед ними, ну а в жизни такое — зачем? Впрочем, у морозовского колдуна Мишки амулет остался на виду, но и умом этот колдун определенно не блистал. Был бы умнее — не стал бы колдуном. Еще, говорят, что водяного в человеческом облике можно узнать по тому, что у него с полы одежды все время капает вода. Хотя водяной даже здесь — существо мифологическое, так что можно отнести его к той же категории, что и персонажей аниме.

Пока я размышлял о проблемах метаморфов, старик протянул руку к собственному уху, щелкнуло — и в этой самой руке прямо из воздуха появилась крупная серебряная серьга, сложносоставная, похожая на какого-то трилобита. А по облику самого часовщика пробежала волна, сверху вниз, и из-под личины «часовщика Козьмы» появился уже знакомый мне образ Тувалкаина. Тоже старика, но выглядевшего совершенно иначе.

* * *

— …внешность мне этот амулет поменял, но — только внешность. Превратись я в молодого парня или вообще женщину — кто-то удивился бы, почему молодой парень хрипит, как старик, а женщина ходит, кряхтя и хватаясь за спину.

Объясняя мне свою мотивацию, Тувалкаин прошел к двери и задвинул широкий засов. Я напрягся было, но тут же расслабился. Если бы мастер-амулетчик хотел мне что-то сделать — давно бы уже сделал. А если посчитать, что он боится разоблачения — так если бы боялся, то мог бы просто не напрашиваться ко мне. Кстати…

— Почему именно ко мне? Ведь Морозовы, скажем, подозревают, что именно я тебя скрываю, так что и искать будут именно у меня.

— Искать они все равно будут и рано или поздно найдут. Есть у них какой-то способ, которого я не знаю, но который позволяет меня найти. А сюда, в терем, угрожающий врагам Осетровских, — старик склонил голову в мою сторону, — они могут и не сунуться. Да и помочь врагу моих врагов — благое дело. Ну и, наконец…

Тувалкаин сел за стол и налил себе из кувшина в серебряную чарку немного медовухи.

— Морозовы, — продолжил он, — держали меня в плену годами. Люди, с которыми я был знаком, кто умер, кто не заслуживает доверия. Родственников у меня нет, ученик… был один, так именно он меня Морозовым и предал. Ты, боярин Викентий — единственный известный мне человек, который, зная, кто я такой, не захотел ни холопить меня, ни принуждать. Просто отпустил.

— Так может я — просто дурак?

— Тогда и я дурак, Викентий Георгиевич. А таким дуракам, как мы, лучше держаться вместе.

Он отпил еще немного. Я не выдержал и налил себе. У меня на глазах медовуху хлещут, а я с сухим горлом сидеть буду?

— Расскажи мне… кстати, как твое имя? Не Тувалкаин же?

— Называй меня Козьма, Викентий Георгиевич. Я уже и привык вроде.

— Тогда расскажи, Козьма, для чего Морозовы тебя травят, как зайца по полям и зачем в клетке держали, как волка?

Мастер посмотрел на меня, молча взял чарку, сжал ее обеими, чуть дрогнувшими руками.

— Они хотели, — наконец решился он, — чтобы я повторил изделие учителя моего учителя, Второго Тувалкаина.

А первый кто… а, ну да. Тот, библейский.

— А ты не хотел?

— Не хотел. Не к добру оно, много горя и крови принесет на Русь, если его повторить.

— Что ж он такого опасного сделал?

— Не опасного… ну, по крайней мере — не особо. Просто такие вещи в единственном числе должны быть, и вторым не бывать.

— Да что ж это такое-то?!

Тувалкаин снова посмотрел на меня. Вздохнул.

— Царский Венец.

* * *

Сначала я вспомнил корону, которая была на голове у царя государя, Василия свет Федоровича. Жемчужный венец с золотым крестом и рубином посередине.

Потом до меня, наконец, дошло, что царский венец в мире, где есть Слова и амулеты — попросту не может оказаться обычной ювелирной поделкой. Да даже очень дорогой — не может!

Царский Венец — это амулет.

Амулет, который… ну, наверное, что-то делал полезное. И который мой Тувалкаин категорически не хотел повторять. В принципе, копия короны — само по себе плохая идея, ведь с ее помощью можно объявить себя настоящим царем, а того, который сейчас на троне сидит — так, самозванцем…

И все-таки — если Царский Венец это амулет, то что он делает?

Недолго думая, я спросил об этом у Тувалкаина.

Зачем-то. Может, если не спросил бы — крепче бы спал…

* * *

— Ты знаешь, Викентий Георгиевич, как на Руси цари появились?

Я замялся. Я это и из школьной истории-то плохо помнил — даже не был уверен, был ли Иван Грозный первым царем или просто самым известным — а как они здесь появились… Вообще, по внутренним ощущениям, цари — это такие ребята, которые были… ну… всегда?

— До них, — принялся рассказывать Тувалкаин, сообразив, что историей родной страны я не очень интересовался, — на Руси всем управлял великий князь. Знаешь ли ты, Викентий Георгиевич, чем великий князь от обычного князя отличается?

— Ну… он самый главный?

— Нет. Правильный ответ — ничем не отличается. Великий князь — это тот же самый князь или даже просто боярин, с обычным Источником. Он стал главным, либо силой принудив всех остальных бояр ему подчиниться — что выльется в постоянные склоки, козни и попытки его согнать и самому на престол сесть, как на Руси в шестьдесят девятом веке было, либо же просто по договоренности между князьями да боярами, когда они выбирают того, кто всех устраивает. Что случается очень редко. Царь же — это уже другая ступень власти. У царя есть Царское Повеление и ему подчиняются потому, что, выступив против царя, можно очень быстро оказаться без Источника, без власти, а потом — и без головы.

— Так. А как же цари это самое Царское Повеление получают? — у меня забрезжили некие догадки, но я решил, что проще сразу спросить у знающего человека, чем самому догадываться. Меня так отец учил.

— Царское Повеление цари получают с Царским Источником.

— А Царский Источник они получают…

— А Царский Источник, в отличие от боярских, который является неким природным явлением и находится чуть ли не случайно — это амулет.

У меня в горле резко пересохло.

— Ты хочешь сказать…

— Да. Царский Венец — и есть Источник силы царя.

Здрасьте, приехали.

Теперь понятно, почему Тувалкаин так упирался. Два Царских Источника — это два царя. Причем они оба — настоящие. А это — смута, когда одни поддерживают одного «настоящего» царя, другие — другого, гражданская война, мятежи, разгул разбойников, иностранная интервенция, голод, нищета, смерти… В общем — историю Смуты я хорошо помнил. Я по ней реферат писал.

— Значит… — медленно произнес я, — Ты можешь Царский Венец сделать…

— Могу. Только не знаю — как. Этой тайны мой учитель мне не передал.

— Не понял. Тогда почему Морозовы…

— А вот Морозовы — знают, как. Где-то они эту тайну добыли, украли, купили — не знаю. В конце концов — не только на Руси ее знают. Английские, французские, польские короли — они тоже Царским Повелением обладают и у них свои короны есть. Только сами Морозовы сделать Царский Венец не могут — нет у их умельцев нужной…

Тувалкаин пошевелил в воздухе пальцами, пытаясь подобрать слово.

— Нужной силы, что ли… Только у меня.

— А у ученика твоего? Ну, того, что тебя предал.

— И у него нет. Не успел я его научить всему, что сам знаю. Нет, он, конечно, попробовал, но зазнайства в нем было больше, чем умения. Морозовы тоже не глупцы, не сразу ему Царский Венец поручили, на Изумрудном решили его проверить. А он камни испортил, да ничего не смог.

Старик снова отпил медовухи:

— Его за это Морозовы живьем в землю закопали. Где-то под Москвой.

Мда.

— Значит, как Царский Венец делают — ты не знаешь.

— Нет, не знаю. Так что, если ты, Викентий Георгиевич, хочешь с моей помощью царем стать…

— Не хочу. Ни с твоей, ни без нее. Меня нынешний царь вполне устраивает.

Даже с учетом его прозвища.

— И меня, — медленно выдохнул Тувалкаин и перестал крутить в руках какую-то гнутую железку, — Сто лет Рюриковичи на царском престоле сидят и плохого от них немного видели.

В моей голове что-то щелкнуло.

— Сколько?

— Сто лет, — недоуменно взглянул на меня Тувалкаин, — Сто лет назад Второй Тувалкаин Царский Венец сделал.

Эти слова как будто стали последней шестеренкой, которой не хватало механизму моего понимания ситуации, чтобы закрутиться.

* * *

Сто лет назад…

…великий мастер Тувалкаин сделал Царский Венец, позволивший тогдашнему великому князю стать царем.

Сто лет назад…

…Романовы вырезали весь род бояр Сисеевых, причем по явному приказу будущего царя.

Сто лет назад…

…исчез Источник Сисеевых, да так, что Голос, то ли призрак, то ли Хранитель рода, даже не может заговорить об этом.

Какой отсюда следует вывод?

Царский Венец, Царский Источник — делают из обычного Источника.

Не в буквальном смысле, конечно, скорее всего — мастер Тувалкаин при изготовлении Царского Венца каким-то образом выкачал из сисеевского Источника силу. Вот он и исчез. Правда, у будущего царя был свой Источник — наверняка был — но, возможно, свой Источник для такого рукоделия не подходит. Или, проще всего — нужны два Источника. А то и три.

А теперь перенесемся в наше время.

Морозовы, у которых секрет изготовления Царских Венцов и есть — был — мастер, который может их делать, вырезают весь — почти — род Осетровских, для чего?

Чтобы забрать их Источник.

Им противостоит альянс Дашковы-Телятевские, которые хотят себе Изумрудный Венец, который позволяет… что?

Находить чужие Источники.

Есть ли у Телятевского секрет изготовления Царских Источников, и есть ли у него подходящий мастер — я не знаю, но что-то мне подсказывает — есть.

Я думал, боярские рода хотят просто отжать мой Источник для того, чтобы чуточку усилиться, а на самом деле игра на Руси идет по-крупному.

На кону — царский трон.

Глава 45

Аглашка медленно двигается по кровати в мою сторону. На ней — облегающий костюм кошечки, нисколько не развратный, но чертовски фансервисный. Как у Уэнсдей Аддамс в сериале, в той серии, когда они с соседкой участвуют в гребле. Ага-ага, и с забавными кошачьими ушками — тоже. Только Уэнсдей от носика и усиков отказалась, а на моей милой скоморошке они нарисованы.

— Я прошла всю Новгородскую землю, мой дорогой, — шепчет она, подползая все ближе и ближе, — Я завербовала в наш отряд сотни крестьян. Обычные землепашцы, конюхи, плотники, печники, охотники, рыбаки, мясники, кузнецы, ювелиры, сапожники, портные, кучера, повара, горничные, садовники, водители, трактористы, мотористы, танкисты, каратисты, ниндзя, покемоны…

С этими словами она, наконец, добралась до меня… и лизнула в щеку шершавым, как наждачка, языком!

Я заорал, подпрыгнул на кровати… и проснулся.

С подушки метнулась в сторону темная тень.

— Мартин, мать твою кошиную! — я бросил в кота подушку, — Падла шерстняная… тьфу, шерстяная!

Кот неторопливо подошел к упавшей на пол подушке, сел на нее, презрительно мяукнул — прозвучало как «Спасибо за подгон, лошара» — и принялся вылизываться.

Я устало откинулся на поду… и треснулся головой о спинку кровати. Блин, сам же подушку выбросил! И как только этот гад ухитрился в спальню пробраться?! То днями его не видно, а тут нате-здрасьте, нарисовался. Конечно, до марта еще далеко, но хорошему коту, как говорится, и в декабре март. А уж Мартин вообще ведет себя так, как будто решил перепробовать как можно больше московских кисок, а потом еще и увеличил самому себе план.

И вот так вот у нас всё. Пока все спокойно — все вроде нормально, никому ничего не надо. А как только начинается форс-мажор — так все как с ума сходят, как будто специально выжидали момента, когда я отдам приказ как можно быстрее собраться в поход — после чего тут же вытащить из закромов все когда-то отложенные дела и приступить к исполнению.

* * *

Мурин, мой верный человек и мое оружие массового поражения… решил от меня уйти. Да, вот так вот просто. Его отец двадцать лет меня ждал, чтобы мне служить, он двадцать лет меня ждал, а когда я явился — он уходит.

На самом деле — я Мурина понимаю. Все-таки столько лет священника изображать — это непременно скажется. Вот и на нем сказалось — Мурин все-таки считает, что неправильно поступил, притворяясь священником, когда по факту он — не он. Да и столько народу перебить своим Мертвым Словом — это тоже не каждая психика выдержит, пусть здесь народ в этом плане и позакаленнее будет, про ПТСР никто и не слышал.

В общем, посидел Мурин, повспоминал все то, что он натворил в жизни — и решил грехи замаливать.

Уйти в монастырь.

Правда, он сейчас — не сам по себе Мурин, а мой человек, мне клятву верности давший, так что без моего разрешения никуда он не уйдет. Поэтому я…

Дал такое разрешение.

Нет, кто-то может подумать, что я поступаю очень глупо, когда, перед дальней и наверняка очень трудной дорогой отпускаю от себя это смертельное оружие. Но, понимаете ли… На это у меня есть свои причины. Целых три.

Во-первых — насколько сильно мне нужен человек, который терзается всякими мыслями нехорошими? Терзается, терзается и кто знает до чего додумается. Я, в конце концов, не психоаналитик. А вот монахи — народ такой, они любого психоаналитика за пояс заткнут, как пару рукавиц. Может, они ему мозги прочистят.

Во-вторых — да, Мурин солидное подспорье в случае нападения. Но ведь у каждого Слова есть свой откат. А у его Мертвого Слова он особенно неприятен — любое произнесение этого Слова это рандом, потому что ты всегда можешь сам последовать за своими жертвами. Вот и подумайте — могу ли я насильно удерживать человека, зная, что он, в том случае, если мне понадобится, может погибнуть? Нет, стрельцы, конечно, тоже могут, но их то я не удерживаю, они добровольцы.

Ну и в-третьих — уж очень интересный монастырь выбрал для себя Мурин, мне прям любопытно стало, что из него там получится, в монастыре на острове Буяне.

* * *

Настя, моя ведьмочка природная и, по совместительству — мой начальник разведки, потому что опыт Разбойного Приказа не пропьешь, а она к тому же и не пьет… Ну, как вы думаете, что задумал начальник моего личного ЦРУ? Ни за что не догадаетесь…

Она собралась замуж!

И как бы все понятно — и жених у нее есть, мой зеркальщик Александр, да и сколько можно им тайком друг к другу в спальни по ночам прокрадываться… Но, блин, нашли время! Благо, у меня хоть свой личный священник есть, отец Савватий, которого мне патриарх Филипп подогнал. Как в воду глядел, старый хрыч, мол, понадобится кого обвенчать, а у тебя и священника нет… Может, не было бы священника, так и свадьбу бы они не затеяли!

А так — и священник есть, и церковь, все под рукой!

Да, даже церковь! Этот деловой батюшка добился от меня указания на место, где я хочу родовую церковь увидеть — и вы не поверите, именно на том самом месте я ее и увидел! На следующий день! Оказывается, есть на Руси такой обычай — строить деревянную церковь за один день. Обычно не просто так, а в знак благодарности Богу за что-то, за избавление от смерти, к примеру, но мои люди решили, что возрождение рода Осетровских в моем лице — тоже сойдет. Пришлось делать вид, что я не удивлен, а доволен. Зачем людей расстраивать.

Понятное дело, при таких условиях церквушка получилась маленькая, но, так как нам все равно скоро отсюда сниматься — оно и к лучшему. Правда, отец Савватий намекал, что ее можно разобрать и перевезти, но я сразу сказал — нет! Нам только передвижных церквей не хватало, в нашем обозе!

Когда я соглашался на этот брак — я как-то несколько подзабыл, в какое время живу. И в какой стране. Мне почему-то представилось что-то вроде записи в ЗАГСе — пришли, расписались, священник благословил — все, муж и жена. Ха-ха. На Руси живем, здесь свадьба меньше, чем за два дня, не проводится! И если вы думаете, что в семнадцатом веке не было тамад, выкупа невесты и всяких конкурсов — то лучше б уж были! Там и торжественные шествия со свидетелями… тьфу, дружками и подружками… и стол, и мытье в бане, и торжественное наряжание, и торжественное раздевание, вплоть до снятия чулок с невесты всей толпой, и чуть ли не под дверью стоять нужно, советы молодоженам подавать, а то вдруг они не в курсе, что в первую брачную ночь делать надо. И это все еще по сокращенной форме, так как родителей ни у жениха ни у невесты нет, а то бы и дольше растянулось.

А в дорогу собираться кто будет, а?!

Глава 46

Кстати, а я не сказал в какую дорогу? Так в дальнюю, понятное дело. На Алтай. Вотчину под себя забирать.

Как оказалось, получить вотчину боярину одновременно просто и сложно.

Просто — потому что для этого нужен только боярин и Источник. И свободная земля. Становишься в центре этой самой земли, обращаешься к своему Источнику и говоришь, мол, отныне и навеки эта земля — моя. Всё.

А сложно это — потому что если земля эта уже кому-то из бояр принадлежит — то шиш ты получишь, а не вотчину. Уйдет твоя просьба в песок, так сказать. И если слишком близко к границе чужих владений подойдешь — опять-таки ничего путного не выйдет. Дойдет твоя сила только до этих самых границ, а дальше и не пойдет. И будет твоя вотчина втиснута между чужими, как пакля в щель… блин, даже сравнения у меня уже здешние… А, да, кстати: если земля царю принадлежит — тоже считается. Так что оттягать у царя-батюшки земельку не получится, или от него официально землю в вотчину получай, или иди, ищи свободные земли.

Ну и, наконец, даже если ты найдешь свободную землю, где-нибудь в Сибири или, хе-хе, на Алтае — своя засада. Источник, когда ты к нему обращаешься, свое ограничение имеет. Как мне примерно Клава описала — она сама точно не в курсе была — после твоего торжественного объявления, мол, моя земля и точка, от тебя как бы волна идет, никому не видимая, но явная. Там, где она прокатится — там твоя вотчина. А там, где остановится — там граница твоей вотчины. Только волна эта тоже не до горизонта идет, свое ограничение имеет. А вот какое и в чем — этого Клава не знает. И я не знаю. И кто знает — тоже не в курсе. Как бы у меня, с моим везением, не получилось так, что в моей вотчине земли будет столько… что когда спать будешь ложиться, придется ноги поджимать, чтобы границу не нарушить.

Чего это мы так срочно на Алтай собрались? А я опять не сказал? Так все просто.

Бежать мне надо. Пока не началось.

Сами понимаете — от места, где скоро драка за царский трон начнется, чем далее, тем целее. А времени, я так понимаю, и не осталось вовсе.

Казалось бы — для того, чтобы эту драку начать, нужно сначала Источник раздобыть, потом — рецепт изготовления Царского Венца, потом — мастера Тувалкаина, который этот самый Венец Царский сделает… А пока Тувалкаин у меня прячется — ничего ни у кого не получится. Так?

Так, да не так.

Это Морозовы мастера ищут, с ног сбились, столько лет в подземелье его держали — а Дашковы-Телятевские что-то только Изумрудным Венцом, считай — поиском лишнего Источника — озабочены. Что это может говорить? Что у них уже ЕСТЬ мастер. Тувалкаин, конечно — великий, но все же, я думаю, не единственный. Так что, может, в подвалах терема рода Телятевских сейчас какой-нибудь Варфоломей-Золотые руки, Вольфганг-Гольденхэнд или Джованни-Голдо Хэндо, как раз последнюю жемчужину ко второму Царскому Венцу приставляет…

И это если не учитывать версию, что двумя игроками поле не ограничивается. Дворцовые интриги — это вам не шахматы, тут и трое могут влезть, и семеро. Может, втихарька какие-нибудь Милославские или Новосельцевы уже и Источник припасли и рецепт Царского Венца нашли и мастера наняли… То, что я этого не знаю, не означает, что их, этих дополнительных игроков, нет. Может, Дашков что-то такое прознал, отчего и задергался…

В общем — валить из Москвы надо и поскорее.

Нет, можно, конечно, на аудиенцию к царю государю пойти. Кинуться в ножки, мол, царь-батюшка, слово и дело, измена! И я тогда — молодец, царскими милостями усыпан, чуть ли не лепший царский кореш… Ага. А фигулю под носулю не желаете, боярин Осетровский? Первое, что царь спросит — я бы точно спросил, а он меня не дурнее — откуда тебе, боярин Викешка, стало об этой самой измене известно? И что я ему скажу? А я, царь государь, сам одному из этих изменников Изумрудный Венец вручил, ну, чтоб им было удобнее Источник найти, да второй Царский Венец сделать. Вон, прям как у тебя. После такого откровения как бы рядом с Телятевским на одной плахе голов не лишиться. Здесь вам не там, добровольное признание срок не сокращает. Тем более что царь Василий Федорович за свою голубиную кротость вовсе не Тишайшим прозван. А как прозван — про то лучше и не вспоминать…

И соврать или там умолчать — не получится. Сверкнет царь глазами, запустит свое Царское Повеление — и расскажешь все, как на духу.

Вот и решил я, что лучше отъехать от Москвы подальше. Мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю, разбирайтесь тут без меня, кто тут царь и у кого Венец царе…

Да, посреди зимы. Да, почти без подготовки. Да, без людей. А что делать? Думаете, мне на колу теплее будет?

Понятное дело, что в лихорадочном темпе собираться не получится — подозрительно, да и фигня, как при любой спешке, получится. Расползаются мои люди тихонечко по Москве, покупают то тут то там припасы, инструменты, оружие, людей нужных сманивают… И оставляют. Чтоб, когда я отмашку дам — все это собрать, схватить, и уехать. А пока…

Кто там ко мне пришел?

В дверь, коротко постучав, заглянул Мишка-Филин:

— Викентий Георгиевич, к тебе дьяк приехал.

* * *

Вот, честно говоря, бесит это длиннющее обращение. «Викентий Георгиевич, там у тебя баня горит!». Пока договоришь — уже и сгореть успеет. Заменить бы на какое короткое, типа «шеф» или «босс» — да нельзя. Не поймут. «Босса» — так в особенности. Чего это боярин — и вдруг бос? Куда обувь дел?

— Что за дьяк, откуда?

— Так судный, из Чародейного Приказа.

Чет у меня ёкнуло… Вроде, по тамошней линии я нигде не накосячил, кроме Диты, но про нее они и так знают. А раз не накосячил — чего приперлись? Не так тревожно, как приедь этот самый дьяк из Приказа тайных дел, но все равно — приятного мало…

— Давай его, чего уж там…

— Будь здоров, Викентий Георгиевич, — поклонился мне судный дьяк, молодой, в черном кафтане, с острыми глазами, — Дьяк Федот, по поручению главы приказа нашего, Георгия Афанасьевича…

Ровнин. И что ему от меня надобно.

— …приехал обещанный подарок забрать. Чайник самоварный.

Тьфу ты, блин-блин-блин и стопка блинов! Тут надумаешь фиг знает чего, а он просто за обещанным самоваром приехал! Кстати, три самовара так и стоят в кладовых. Морозовой забыл отправить подарок и отцу, во Псков. Ну, хоть Ровнин напомнил, и на том спасибо.

* * *

Уехал судный дьяк, увез блестящий самовар, с отчеканенным на сияющем боку осетром — знай наших — вернулся я в свой кабинет…

— Викентий Георгиевич, к тебе дьяк приехал.

Блин.

— Этот-то откуда?

— Говорит… — Мишка понизил голос, — из Тайных дел.

Блин-блин-блин! Вокруг все из дерева а, когда про них вспомнил — забыл постучать! Я прямо почувствовал, как у меня лицо от нервов загорелось. Всегда у меня так — в нервной ситуации краснею, как девица.

— Зови, чё…

— Будь здоров, Викентий Георгиевич.

Ну, по имени-отчеству — уже хороший признак…

— С чем пожаловал?

Тут дьяк меня удивил — достал из поясного кожаного тубуса свиток, развернул его и зачитал.

— Царь Василий Федорович, божьей милостью государь всей Руси, великий князь земель Московских и прочих приглашает боярина Осетровского Викентия Георгиевича на царский пир.

Ишь ты. С каких это пор приглашения на царский пир дьяки Тайного приказа развозят? Что-то у меня подозрения какие-то закрадываются…

— По какому случаю пир? — спросил я, уже понимая, что ехать придется. От царского приглашения просто так не отказываются.

— По случаю назначения царского сына, царевича Ивана, главой Приказа тайных дел!

Ах вот оно что… То-то и дьяк оттуда и пыжится он вот как, мол, теперь наш глава — не просто князь, а бери выше — царский сын! Погоди-ка…

А ведь это несколько меняет ситуацию!

Глава Приказа тайных дел — этот тот самый человек, который и должен всякую измену хватать и не пущать. Пока она, эта измена, на плахе не окажется. И если к другому главе приказа я бы не пошел — фиг его знает, может он один из заговорщиков — то вот царевич, во-первых, кровно заинтересован в том, чтобы династия не менялась — а захоти он засидевшегося на троне папу сковырнуть, так ему второй Венец не нужен, его и первый признает — а во-вторых, ему такие вещи безопаснее рассказывать, чем царю лично. Можно даже попросить, чтобы мое участие никак не разглашалось, мол, боюсь мести злобных заговорщиков. А ведь царевич когда-нибудь непременно царем станет — и царь, который благодарен лично мне за помощь, это уже хорошо…

И все равно лучше свалить на Алтай. Мало ли как кости выпадут — могут и заговорщики победить. Тогда они мне многое припомнят… Кто бы не победил.

Я отпустил дьяка и задумался. Все равно — подозрительно. Не помню я как-то в истории случаев, чтобы царевичи глава приказов становились. Да и удостоверение я у дьяка не спросил. Потому как нет здесь еще их, удостоверений этих. Конечно, и самоубийц, приказными дьяками притворяющимися, тут тоже немного, но я ведь притворялся, в Мангазее, верно? Значит, и кто-то еще осмелеть мог. Может — это все хитрая ловушка, чтобы выманить меня из терема, из-под надежного купола смертоносной Голос?

— Мишка, позови боярышню Клавдию!

— Нет ее, Викентий Георгиевич, на Москву уехала! — выглянула голова в дверях.

Блин. Как не вовремя-то… А, хотя, чего это я, у меня же волшебное зеркальце есть!

Связавшись с названной сестренкой, я попросил у нее разузнать, правда ли, что царевич Иван главой Приказа тайных дел стал и будет ли по этому поводу пир в Кремле? После чего остался сидеть в кабинете и грызть ногти, в сомнениях.

Клава отзвонилась через зеркальце, когда время начало уже поджимать, и подтвердила, что да, все так и есть, гонец не соврал. Ладно, в кои-то веки моя паранойя промахнулась…

Убрав зеркальце, я встал и приказал запрягать коней, готовить сани и выездной отряд стрельцов, чтобы охранять меня от возможного нападения по дороге. Потому что параноики живут нервнее, чем пофигисты, зато дольше.

* * *

Эх, хороша ночная Москва! Горят фонари на улицах — ну, по крайней мере, на тех, через которые мы проезжаем — светят вывески лавок и корчем, горят разноцветные стекла в окнах домов и теремов, раскрашивая белые сугробы цветными пятнами, желтеют бревенчатые стены…

Да что там, блин?!

Что-то загрохотало впереди, заржали кони, мои сани резко затормозили. Я осторожно отодвинул шторку на дверце — снайпера-то того гребаного так и не поймали — выглянул узнать,что там произошло.

Мои стрельцы не подвели: кто вскинул мушкет — да знаю я, что это называется пищаль! Мне это слово не нравится! — кто обнажил саблю, в общем, ребятам тоже это показалось похожим на ловушку какую-то.

Какая-то неуклюжая каракатица уронила штабель бочек, уложенных вдоль забора, вот они и раскатились, прямо под ноги коням. Слышу, Нафаня орет, а та самая каракатица неразборчиво оправдывается.

Нет, вроде все тихо, никто не рвется к моим саням, с холодным огнестрельным железом наперевес, никто не пытается меня заколоть и нарубить, только какой-то нищий, закутавшийся в лохмотья, сидит у стены, что-то бормоча себе под нос. Но он не дергается и явно безобиден.

Я опять спрятался за шторкой, откинулся на подушки…

И, подпрыгнув, распахнул дверцу ногой, выскакивая на улицу.

Бормоча?

Бормоча?!

Глава 47

Не успел.

Это была первая мысль, которая пришла ко мне в голову, когда я открыл глаза.

Нет, то, что я их в принципе открыл — уже радует. Когда… вчера?… позавчера?… в общем — перед тем, как свалиться в беспамятстве, я, выскочив из саней, сломя голову бежал к треклятому нищему, я думал, что если не добегу, то на этом история моей жизни и закончится.

Не успел.

И ведь уже один раз на это попадался! В Мангазее, когда Джозеф, мать его, Фокс вместо того, чтобы громко выкрикнуть Немое Слово, указывая пальцем — пробормотал его вполголоса. Точно так же, как и тот нищий — сидел тихонечко, якобы вообще не обращая на меня внимания, а сам произносил какое-то длинное Слово. Мне тогда показалось — Мертвое, такое, как у Мурина. Но нет — я же жив. Значит, либо Сонное, либо… Ну, скорее всего — Сонное и было. И, скорее всего, било оно по площадям, АОЕ, так сказать. Ну, потому что усыплять меня одного — никакого смысла. Ну, упаду я спящим — мои стрельцы от этого никуда не денутся. Значит, накрыло и их тоже. А пока мы все валялись — меня утащили…

Вот сюда.

Кстати, а где я?

Ну, для начала — в полной темноте. Темно, что называется, хоть глаз коли. В том смысле, что хоть с глазами, хоть без глаз — разницы никакой. Подо мной хрустит охапка сена, собственно, на ней я и лежу. На этом пока все. Но моя интуиция мне подсказывает, что вокруг меня, в темноте — небольшая камера, в которой я заперт как пленник… неизвестно кого.

Все же то приглашение на пир оказалось ловушкой. Либо меня никто на пир приглашать не собирался и гонец был поддельным, либо кто-то слил кому-то инфу о том, что я приглашен и вот этот второй кто-то подготовил засаду с бочками и нищим.

Так. Какой отсюда следует вывод? А такой, что пока этот самый кто-то не появится — неизвестно, что делать. Судя по отсутствию хоть каких-то удобств, той же мебели — меня явно не в гости пригласили. В стрррашных подвалах Приказа тайных дел — и то комфортнее было. А судя по сену — люди все ж таки богатые. Победнее бы не сено, а солому бы кинули. А сено домашним животным скормили.

Я полежал немного на сене, но никто не приходил. Мне стало скучно и я встал знакомиться с помещением хотя бы на ощупь…

Викентий, ты придурок. У тебя же Кошачье Слово есть!

Ну вот — другое дело.

Да, камерка, конечно, не из люксовых… Шага четыре в длину, столько же — в ширину. В одном углу — мое сено, в другом — дверь. Хорошая дверь, знатная, железом окованная. Замочных скважин не видно, но и открываться она не думает. Даже не колыхнулась. Засов снаружи, значит… Жаль, что у меня нет никаких Слов, чтобы его открыть… Я все как-то больше по тому, чтобы взломщиков ловить, а не самому замки ломать. Тем более и нет их, замков.

Судя по полной, давящей на уши тишине — я в подвале. Ну, Холмс, подключай интуицию — похититель богат, у бедных таких подвалов не найдешь, значит… Значит, меня украли бояре. Не побоялись царского гнева, похоже, ситуация пошла вразнос. И тут кто первый успеет — тот и победил.

Как будто опровергая мой тезис о полной тишине, из-за двери глухо донеслась песня. Кто-то пел, или, точнее — ревел дурным басом, не вытягивая, не попадая в ноты и вообще, похоже, понятия не имея, что за ноты такие:

— …ой! налетали ветры буйны!

Ой! Со восточной стороны!

Ой! Сорывали черну шапку!

Ой! С моей буйной головы!

«Ой» «певец» выкрикивал с особенным чувством.

Я немного послушал — голос каким-то немного знакомым казался — а потом услышал за дверью негромкий разговор. Судя по всему, «певца» уговаривали заткнуться, наконец. Пока не дождался аплодисментов по физиономии. В ответ «певец» послал недовольных его вокалом далеко и пешком. И голоса пошли. Только не туда, куда послали, а к моей камере.

Ну, давайте, посмотрим, кто вы там такие…

* * *

Дверь распахнулась внезапно и из-за нее на меня посмотрели черные глаза пистолетов. Я быстренько мысленно помолился, покаялся в грехах и даже в том, что в детстве не ел кашу. Но, как оказалось, меня не собирались застрелить прямо тут, а просто страховались на случай, если я как выскочу, как выпрыгну…

Зря только про кашу вспомнил.

— Выходи!

Я вышел, что мне, сказать «Не беспокоить!» и дверь закрыть. Так вытащат же — вон, у одного из пришедших за мной в руках мэнкетчер — ухват с шипами по внутренней стороне. На шею такой накинут — и особо не порыпаешься, пойдешь, куда поведут. У нас в Приказе такие тоже были. Только мы их так «ухватами» и называли. А мэнкетчер — это английское название, из прошлой жизни вспомнилось. Вискарь такой был.

В Приказе такие ухваты были. Только я не в приказе. Во-первых, тамошние камеры я помню, они иначе выглядели. А во-вторых — пришли за мной вовсе не приказные. Кафтаны не крапивные, разномастные какие-то, да и ни одной знакомой рожи не видно. Не так уж нас и много в Приказе-то было…

В таких размышлениях я побрел, куда вели.

Вели меня, впрочем, недолго — буквально через несколько метров втолкнули в низкую, такую же окованную дверцу, за которой располагалась…

Ну, пыточная, конечно, что же еще. Не ресторан же.

Не давая слишком осмотреться, с меня сноровисто содрали шубу, скинули высокую шапку, оставили только в длинном кафтане — почему его не сняли, кстати? — развязали и сдернули пояс, а потом связали руки и подтянули вверх, на крюк.

Прямо как в Приказе тайных дел.

Вишу я, значит, как свиная туша — если бы свиная туша стояла сапогами на земле — раскрывается дверь и входит…

* * *

Боярин.

В расшитом кафтане, шитой самоцветами шапочке-скуфейке, красных сапогах на высоком каблуке.

Нет, здесь, конечно, высокий каблук на мужской обуви в моде, просто потому, что он не дает ноге в стремени застрять, когда верхом едешь. Но, сдается мне, эти конкретные каблуки несколько великоваты. Похоже, у кого-то комплексы по поводу роста.

На вид — годков так к пятидесяти, здоров, как все бояре, широкоплеч, бородат, хотя борода и подстрижена по здешней моде, броваст, носат и немного смахивает на гнома из Властелина Колец, Торина.

Вслед за «Торином» вошел еще один человек. Если бы на нем висела табличка «Палач» — и то она меньше говорила бы о том, кто он такой, чем его внешность. Огромная лысая голова, маленькие глазки, кожаная жилетка на голое тело, из-под которой выпирает солидное брюхо. В руках — кнут. Палач.

«Торин» сел напротив висящего меня, на подставленное кресло, закинул ногу на ногу, выставил вперед острый загнутый носок сапога:

— Ну что, попался, наконец, щенок.

— И ты будь здоров, незнакомец, — вежливо ответил я.

За что тут же получил по лицу от лысого палача. Кажется, губу рассек…

— Свой рот поганый будешь открывать, когда я тебе скажу, понял, Викешка?!

— Боярин Викентий, — я уже понял, что получу еще оплеуху, но не удержался.

— Боярин?! — взвился «Торин», даже подпрыгнув на стуле, — Боярин?! Да когда мой предок Михаил от святого князя Александра Невского за верную службу Источник получил, твои предки в навозе копались!

— А твои, до получения Источника, в чем копались? — снова не удержался я.

Ну вот, что я говорил… Опять оплеуха. Теперь точно губу рассек.

— А ну, Афонька, покажи ему, где его место!

За моей спиной щелкнуло, потом свистнуло…

А потом на мою спину обрушился обжигающий удар кнута.

Больно!!!

Хорошо еще, я успел сообразить, что щелчок — это размотанный кнут на пол упал, и прикусил воротник. А то точно зубы бы…

Больно!!! Еще один удар

…зубы бы точно выкрошились…

Больно!!!

Больно!!!

Больно!!!

Мазохисты, которые считают, что порка — это возбуждающе…

Больно!!!

…явно никогда не получали настоящим кнутом…

Больно!!!

Больно!!!

Больно!!!

Кажется, я потерял сознание. По крайней мере — я очнулся, когда мне в лиц оплеснули водой.

— Понял, кто ты и перед кем ты стоишь? — донеслось до моего слуха сквозь гул в ушах.

Висю, вообще-то…

— Нет, не понял… — прохрипел я и выплюнул кровь, — ты кто такой вообще?

От расплывчатого цветного пятна, которое плавало перед моими глазами, донеслись хрипы возмущения. Похоже, боярин и не подумал, что его можно не узнать. Хе-хе… тьфу… Узнал, конечно. Ты ж у меня на пиру был, осетра моего мясного жевал.

— Я — боярин Морозов! Для тебя — Антон Павлович!!! Понял, Викешка?!

Ага, точно, он самый. Морозов. Видимо, не выдержала душа боярина ожидания, решил самолично за меня взяться. Что ж тебе от меня надобно-то? Венец я отдал… или ты не в курсе?

И тут в мою, пусть и слегка ушибленную, голову наконец пришло понимание. Лучше, конечно, поздно, чем никогда, но, боюсь, сейчас как раз тот случай, когда — поздно…

Кто спланировал атаку на Разбойный Приказ? Тот, кто передал разбойнику Степашке орех с запечатанным бесом. А кто это мог сделать? Кто у нас с бесами якшается? У кого бесовка была… ну, кроме меня?

У Морозовых.

Кто видел, как можно выстрелом издалека голову прострелить, пусть и снежную, и мог взять себе в арсенал этот прием — снайперскую стрельбу по конкурентам, здесь совершенно неиспользуемую?

Морозовы. Которым я, получается, невольно подсказал.

Значит, это они своих конкурентов отслеживали, знали, что да как и когда в нужный срок — подготовили нападение. Мол, вот тебе, Степашка, бес ручной, чтобы ты из подвалов мог убежать, а за это — принеси мне цветочек аленький… в смысле — венец зелененький… Но разбойнички облажались. Так что — Морозов думает, что Венец до сих пор у меня?

— Вот что я тебе скажу, Викешка, — боярин внезапно успокоился, и даже заговорил ровным голосом, — что не выйдешь ты отсюда никогда больше. Ни живым, ни мертвым. Убью я тебя и здесь же, в подвале, и закопаю.

— И не страшно жить будет? — булькнул я шепотом, — С покойником-то под полом?

— А я в своем тереме жить больше не буду. Я в Кремль переду. Царем стану.

Перед моими глазами появился Шариков из мема, раскинувшийся с довольной роже на диване.

— А для этого — мне Тувалкаин нужен. Которого ты у меня украл и спрятал! Отдашь его — умрешь быстро. А не отдашь — с тебя Афонька шкуру неделю спускать будет, по кусочкам, пока не загниешь, пока по твоей поганой спине черви не поползут, пока ты выть от боли не начнешь, пока ума не лишишься…

Неприятная перспектива, согласен…

— А подумать можно?

— Можно, — неожиданно согласился Морозов, — До завтра тебе срок. Уведите его.

* * *

Кормить меня, естественно, никто и не подумал, мол, чего продукты на смертника переводить. Ну, хоть воды дали от души, целое ведро. Я хоть лоскуты кафтана и рубашки, что в раны на спине забились, кое-как отмочил и отклеил, и те раны промыл. Нет, конечно, это не лечение, фигня какая-то, и так можно и до воспалений всяких нехороших доиграться, до того самого загниения, о котором добрый дядя Морозов упоминал. Но мне сейчас, верите — пофиг. Мне до этих воспалений еще дожить надо. А если доживу — там меня уже Настя подлечит, ведьмочка моя замужняя…

Угораздило же Александра ведьму в жены взять…

Вспомнив Настю, я попытался вспомнить и Целебное Слово, которому она меня как-то учила, как раз на лечение ран. Надо же, получилось, по крайней мере, мне по спине в штаны перестала стекать кровь и боль поутихла.

Дверь в камеру раскрылась, помещение осветилось фонарем.

Я со стоном повернулся, трамбуя снятый кафтан себе под бок. Боль поутихла, но совсем не прекратилась-то…

Человек. Один. Одна. Боярыня Морозова.

— Будь здоров, Викеша, — тихо прошептала она.

— И ты будь здорова, боярыня Марфа, — просипел я.

Морозова подошла поближе и присела на охапку сена рядом со мной. Потрогала мой лоб.

— Жар у тебя скоро начнется, Викеша. Знаю я мужа своего, зверь он беспощадный. Убьет он тебя, и никто не поможет. Ведь никто, никто не знает, где ты…

Я промолчал. Что тут скажешь…

Боярыня опять потрогала мой лоб. Или просто погладила?

— Бежать тебе надо, Викеша, — неожиданно сказала она.

— Зачем? — криво усмехнулся я разбитыми губами, — Покои уютные, хозяева гостеприимные… Уж такие гостеприимные, что не уйдешь. Неужели так из-за самовара обиделась?

Она растерялась:

— Из-за какого самовара…? А, тот, что ты мне подарить обещал. Прощу я тебе твою забывчивость, Викеша… Отдай нам Тувалкаина — и уходи. Викеша, он у тебя скрывается, я знаю, — Марфа пылко схватила меня за руки и сжала, — Зачем он тебе, ведь ты же умный, тебе вся эта борьба за престол ни к чему! Деньги у тебя есть, боярское звание ты получил, отдай старика — и живи дальше! Я мужа уговорю, замки тебе открою, тебе же еще жить и жить, ты же еще совсем молодой, Викеша!

— Нет у меня вашего Тувалкаина, нету. Я как в Мангазее его из ваших подвалов освободил, так больше и не видел.

— Не лги, Викеша, не лги мне, — мои пальцы стиснули чуть сильнее, — Есть у нас способы, как его найти, есть. Долгие, правда, иначе уже давно его поймали б, только верные. Черет именно на твой терем указал. Кто он, Викеша? Кем Тувалкаин притворился? Кем? Тем стариком-охотником? Девочкой? Кем? Скажи, мы его вызовем, заберем, а ты свободен будешь, Викеша!

В запале боярыня прижала свои руки к груди. Своей, естественно. А так как мои она при этом не отпускала — то и мои ладони оказались прижаты туда же. Прямо между.

— Я подумаю, — повторил я то же, что и ее мужу.

— Только долго не думай, Викеша! Прошу тебя!

— Что ж ты так за меня переживаешь, боярыня Марфа?

Она погладила мои пальцы, хихикнула:

— Ты меня в таких видах видел, что можно сказать, что и близок мне стал.

Марфа достала платочек, аккуратно и даже нежно протерла мои губы от засохшей крови, наклонилась…

И поцеловала.

Хорошо так поцеловала. Горячо.

— У меня вообще-то невеста есть… — прошептал я, глядя на Марфу.

Боярыня вздохнула и встала:

— Бедная девочка, — сказала она, — Потому что если не отдашь Тувалкаина, она тебя больше не увидит. Никогда.

Глава 48

Ушла, наконец-то. Чуть не спалился.

Я подождал еще немного — на случай, если хитро-коварная боярыня стоит, притаившись, под дверь, чтобы внезапно ворваться с криком «Ага! Никто не ждет русскую боярыню!!!» — и тихонько достал из-под скомканного кафтана…

Свое волшебное зеркальце.

Слава богу, что мне в моих приключениях встретился Александр, изобретатель этих зеркал! Иначе я бы не имел возможности связаться со своими.

Слава богу, что я на каждой своей одежде распорядился нашить привычные мне — и неожиданные для местных — карманы! Меня обыскали, выгребли все из-за пояса — и часы умыкнули, ворье… — а вот карманы осмотреть не догадались.

Слава богу, что перед отъездом я разговаривал через зеркальце с Клавой и машинально убрал его в карман, а не бросил в тереме!

Слава богу, что кнутом не попало по карману, в котором оно лежало! Обидно было бы, согласитесь? Зеркала Александра — это вам не подарок крестного Сириуса, через осколки не работают.

В общем — мне повезло. А Морозовым — нет.

Спустя несколько томительных и нервомотательных минут стекло наконец-осветилось и в овальном проеме показалось встревоженное лицо Клавы. За которой маячили остальные мои девчонки и мальчишки. Включая Нафаню и тетю Анфию.

— Что случилось, Викешенька?!

— Да так… приходили ко мне…

— Кто?

— Добрый полицейский.

— Кто?!

Возможно, боярыня Марфа достаточно умна, чтобы самой придумать комбинацию «злой полицейской — добрый полицейский». Возможно, здесь, в семьдесят первом веке она и сработала бы. Но я-то из двадцать первого! У нас про этот трюк даже дети знают!

— Боярыня Морозова приходила. Уговаривала отдать… кое-что…

Своим я доверяю, но про Тувалкаина я им не рассказывал. Это, в конце концов — не только мой секрет.

— Вот…

Клава, милая пухлощекая девочка с ясными глазками, охарактеризовала боярыню такими словами, половину из которых в моем времени уже и забыли. Хотя я сильно сомневаюсь, что Марфе когда-нибудь приходилось что-нибудь подобно делать… и вот такое — тоже…

Интересно, а она вправду меня жалела или это была просто такая игра? Вроде бы она не настолько жестока… хотя… если вспомнить ее мангазейскую холопку, которую она приказала запороть… Да и вообще — не считает она тебя ровней, Викентий свет Георгиевич. Вспомни-ка — она тебя Викешей, мол, ты для меня почти как родной, ты ее в ответ — боярыней Марфой, строгое, официальное обращения, а она? Даже не дернулась, даже не предложила, мол, зови по-простому, ну, не Марфушей, но хотя бы Марфой. Нет, не предложила. Притворялась.

Правильно все же Клава ее…

— Викеша, так где ты? В прошлый раз не успел сказать?

— В подвалах морозовского терема.

Теоретически, утащить меня могли в любое место на Москве. Скажет Клава царю, мол, Морозовы похитили моего брата названного, боярина Осетровского, скажи, пусть отдадут. Ворвутся царские стрельцы в терем, обыщут подвалы и чердаки — а там нет меня. И как мне это поможет? Вот и пришлось у Морозова тихонечко, исподволь, выспросить, мол, где я, да где мое тело, если что, закопают? Думал еще у боярыни перепроверить, но не стал. Она — не муж, она умнее, могла бы что-то заподозрить…

Неужели Марфа рвет жилы для того, чтобы этого наполеончика на трон возвести? Или… На Руси здесь и сейчас предубеждения против женщин-правителей нет, они и главами боярских родов могут быть. Так что… Не получится ли так, что сразу после того, как сменится династия, боярин Морозов, Антон, с-све его, Павлович, отравится колбасой и на трон сядет царица Марфа?

Очень может быть.

— Так что, Клава, отправляй людей к царю государю, пусть…

Так. Стоп. Что-то мне взгляд моей сестренки не нравится, как-то нехорошо она глаза отводит…

— Клава?

* * *

Что произошло после того, как я упал посреди улицы в снег?

Попадали и мои стрельцы, Сонное Слово фальшивого нищего ударило по значительной площади. Но не по всей. Часть стрельцов, в основном те, кто спешился раскидать бочечный завал. И вот эти оставшиеся стрельцы видели, как из щели между домами выскочили люди, подхватили меня и утащили. Выстрелив несколько раз в сторону моих для острастки.

Те, естественно, зевать не стали и пальнули в ответ. И одного из нападавших таки завалили.

Остальные нападавшие своего убитого забирать не стали, что, в принципе, логично — им не перестрелку устроить нужно, а меня похитить. Поэтому тело застреленного притащили к моему терему.

Тело стрельца. В оранжевом кафтане.

Меня украли морозовские стрельцы.

Клава, как оставшийся единственный представитель рода Осетровских, велела тело бросить в повозку и поехала к царю, требовать справедливости и наказания. И заодно — извиниться за то, что боярин Осетровский на пир не прибудет.

Царь-батюшка, недолго думая, призвал перед свои очи боярина Морозова, сверкнул очами и велел — ну а точнее Повелел — рассказать чистую правду, зачем его, Морозова, стрельцы, посреди Москвы бояр похищают и не охренел ли он, Морозов, в атаке?

На что этот самый Морозов, на глазах у царя и Клавы, ответил чистую правду. Под Царским Повелением, напоминаю.

Что он никому не приказывал похищать боярина Осетровского.

Что он понятия не имеет, кто там этого самого Осетровского похитил.

Что он знать не знает, где этот Осетровский находится в данный момент.

Что его стрельцы к этому похищению никакого отношения не имеют.

И что вон то тело, которое лежит в повозке — к его стрельцам тоже никакого отношения не имеет. И кафтан на нем только похож на стрелецкий. И вообще — он, Морозов, подозревает, что здесь кто-то хочет его подставить.

Впрямую обвинять Клаву — и опосредованно меня — он не стал, даже намеком, потому что наш царь в серьезных вещах шуток не любит, но от этого было уже не легче. Царь Василий ударил посохом о пол, приказал Разбойному Приказу все бросить и сыскать пропавшего боярина Викентия хоть из-под земли, а всем остальным — приступать к пиру. Еда приготовлена, не пропадать же добру.

* * *

Я, услышав эту историю от Клавы, знатно охренел. Я же сам, своими собственными глазами, видел Морозова! Который самолично приказал меня пытать и, сука, прекрасно знает, где я и что я!

Как это такое возможно вообще?! Врать под Царским Повелением!

Это же… прям попрание всех основ! Боярское Повеление не действует на других бояр, колдунов и ведьм, но Царское-то, оно действует вообще НА ВСЕХ!

А потом до меня дошло.

Морозов — он все же не дурак. Ну, не совсем идиот. К тому же — у него есть мозговой центр, в лице жены. И они оба прекрасно знали, что подозрение может пасть и на них тоже. И поэтому вся эта их операция изначально строилась на том, чтобы честно ответить на вопросы царя.

Приказывал ли ты, боярин Морозов, похитить Викентия Осетровского? Нет, не приказывал (моя жена приказала).

Знаешь ли ты, боярин Морозов, кто похитил Осетровского? Нет, не знаю (понятия не имею, кого моя жена наняла для похищения).

Знаешь ли ты, боярин Морозов, где сейчас похищенный? Нет, не знаю (моя жена его куда-то запихала).

Имеют ли какое-то отношение твои стрельцы к похищению? Нет, не имеют (это наемники, только одетые в оранжевые кафтаны).

Допрос окончен — Морозов отмазался.

Если сейчас Клава прибежит к царю и ОПЯТЬ обвинит Морозова — это будет равносильно тому, что сказать, мол, царь государь, ты — лох чилийский и тебя вокруг пальца обвели. А еще это будет выглядеть, как настырная и неумная клевета в адрес тех самых Морозовых. Которые, замечу, не кто попало, а царские любимчики, приближенные к трону, так сказать. А это, между прочим, уже дает им большую свободу в действиях.

Вон, бывшего главу Приказа тайных дел за мое похищение — казнили, а Романовых, верных слуг царского рода, за попытки убийства меня — даже не пожурили. Впрочем, может, и пожурили, но больше не наказали никак. Нет, там, конечно, все дело было не в личных тараканах Романовых, а в попытке сохранит тайну Царского Источника, но все равно.

В общем — дело швах. Не прискачет кавалерия из-за холмов и не спасет меня в последний момент. И в предпоследний — тоже не спасет.

Что остается?

Спасаться самому.

Как? Я пока не придумал, но…

— В общем, Клава, действуем так…

* * *

За дверями опять завыл все тот же певец, но теперь я узнал голос.

— Эй! Дурман! Степан-Дурман!

Голос замолчал.

— Кто говорит? — прокричали мне в ответ.

А кто я?

— Человек!

— Ясно, что не зверь дикий! Тоже боярами заперт?

— Ага!

— Откуда меня знаешь? Не из моих людей! Голос незнаком!

— В Разбойном Приказе тебя видел!

— Приказной, что ли?

— Да!

Почти и не соврал.

— Везучий ты! А здесь что делаешь!

— Морозовы притащили!

— Зачем?

— Нужен я им!

Неожиданно с шорохом отодвинулся засов моей двери и она распахнулась. На пороге, в сером свете Кошачьего Слова, стоял черный силуэт.

— А от меня тебе чего надо? — спросил силуэт голосом разбойного атамана.

А? Э? Как это… как это у него получилось? Он что, не запертый сидел?!

— Да хотел помощи твоей попросить… — растерялся я.

Мой план освобождения во многом строился на допущениях и импровизации… ну, то есть, если быть честным, держался на соплях… И вот сейчас, когда оказалось, что Степашка может свободно разгуливать по подвалу, план в моей голове торопливо корректировался.

— Как ты вообще из своей темницы выбрался?

— А я Слово особое знаю, Липкое…

Я тоже его знаю, только умение по стенам лазать мне не пригодилось.

— …к пальцам любое железо липнет. Даже через дверь…

Аа, понятно. Не Липкое оно у тебя, а Магнитное. Степашка своим Словом засов, как магнитом, отодвинул, да и вышел спокойно.

— А что ж ты тогда еще не убежал?

— Убежал бы, да на выходе стрельцы стоят. И решетка на замке.

Разбойник пошарил руками, нащупал сено и сел рядом со мной.

— У тебя ж бес был, неужто воды не дают?

— Был бес, — вздохнул Степашка, — Морозовы его дали, Морозовы и отняли. Из приказного подвала — в боярский попал… Дай хоть гляну на тебя, товарищ по заключению.

Тут он произнес незнакомое мне Слово — и из глаз атамана ударили лучи света. Как два тусклых фонарика зажглись. И он перевел эти лучи на меня.

Подслеповато моргающего.

В дорогом расшитом кафтане.

— Да ты сам боярин!!! — взревел Дурман.

Вскочил и вышел из моей камеры. И на засов ее закрыл.

Глава 49

Я тупо посмотрел на запертую дверь. Да как так-то, а?!

Обозлившись, я выкрикнул Огненное Слово. Ну то самое, которому меня безуспешно учила Клава, бросающее огромный файерболл. Даже представил, четко так визуализировал, как этот самый огненный шар рождается у меня в руке, летит в дверь и разносит ее на щепки.

И…

Опять ничего не вышло.

Тьфу.

Я подскочил к двери и со злостью пнул ее ногой:

— Дурман, мать твою, открывай!!!

Вообще-то я не ожидал, что он прям-таки кинется выполнять мой приказ, поэтому несколько удивился, когда дверь и впрямь распахнулась.

Атаман наклонился ко мне, светя в глаза своими фонариками:

— Не смей говорить о моей матери!!! — прорычал он, — Ты ее не знаешь!

И, схватив меня за грудки, поднял над полом.

— АААА!!! — заорал я.

Не от страха, нет — больно же!!! Натянувшийся кафтан врезался мне в еле-еле зажившие раны.

Степашка дернулся и отпустил меня. Я шлепнулся на задницу и закрутился, пытаясь наложить Целебное Слово на спину, чтобы боль хоть как-то утихомирить.

— Ты чего это? — растерянно пробубнил разбойник и повернул меня, чтобы взглянуть на мою спину, — Это что это? Бояр же кнутами не порют…

— Морозову это расскажи, — буркнул я. Отошел в сторону и растянулся на животе на своей охапке сена.

Глаза Степашки погасли. Действие Слова закончилось:

— А ты из каких бояр? — спросил он из темноты. Мое Кошачье Слово тоже кончилось, наступил откат.

— Из Осетровских.

— Из Осетровских? Они ж вроде как лет двадцать, как кончились.

— Ага, кончились. Один я остался.

— Это как?

Я коротко рассказал историю своего боярства, не вдаваясь в подробности. Все равно сейчас, пока из-за отката слеп, ничего больше не сделаешь.

— Ишь ты… А до боярства своего ты кем был?

— Подьячим Разбойного Приказа.

— А, значит, не соврал, что приказный, — хохотнул Дурман, — Ладно. Человек ты, смотрю, неплохой, настоящим боярином еще стать не успел… Предлагаю дружбу.

В бок мне ткнулась широкая ладонь. Я пожал ее.

— Степан, а ты хочешь отсюда выбраться?

— Хочу, конечно. Ты, я думаю, тоже не хочешь Морозовым такого удовольствия доставить, как последнего Осетровского заморить. Только знал бы как — давно б отсюда на Волгу ухандырился.

* * *

Мда. Решетка, конечно, которая закрывала подвал, знатная была. Кованые железные прутья, толщиной чуть ли не в руку. С обратной стороны — висячий замок, прямо калач, а не замок. А чуть дальше, так, что сквозь решетку ни рукой, ни копьем не дотянешься, стоят два стрельца. Сабли, алебарды, два пистолета у каждого. А за ними в неверном свете настенных фонарей виднеются ступени лестницы наверх.

Мда еще раз. Теперь понятно, почему Степашка, хоть и может открыть засов, все еще не сбежал.

Я отодвинулся обратно за угол, из-за которого выглядывал.

— Ну, видел, что там? — Кошачье Слово Степашки было слишком демаскирующим, поэтому он не стал им пользоваться.

— Да, все, как ты и говорил — решетка, замок, стража, лестница… А за лестницей что?

— Выход там. Только проходами пройти — и черный ход во двор. А там уже через забор — и в воскарь.

Да. Хороший план. Чем бы этот «воскарь» не был.

— Только, — продолжил разбойник, — стражу нам не пройти, мигом крик поднимут.

— Нам и решетку не пройти.

— Ну, — хмыкнул Степашка, — как раз решетка меня не остановит.

Я с сомнением посмотрел на него. Нет, атаман выглядел, конечно, здоровым, но уж никак не походил на человека, который смог бы разломать металлические прутья голыми руками. Или хотя бы разогнуть. Хотя…

— Слово такое знаешь?

— Ага, Слово… Что со стражей делать будем, приказный?

Стража… Стражу мы отвлечем…

* * *

В ожидании мы со Степашкой прошлись по остальным помещениям коридора, в котором находились наши камеры. Но ничего интересного не нашли. Они были закрыты засовами — пустовали. Даже сена не было. Была еще пыточная, но там и совсем ничего не было. Разве что разбойник присмотрел себе кочергу. Хлопнул ею себе по ладони, удовлетворенно хмыкнул и закинул ее на плечо:

— Ну, приказный, долго еще?

— Ты услышишь.

— Странный ты человек, приказный, — Дурман сел на деревянный стул, на котором ранее восседал Морозов, — Вроде боярин — а приказным служил, с разбойником вон якшаешся, дружбу завел, с кем-то невидимым разговариваешь, тайны у тебя какие-то…

Окончательный план действий мы с моими людьми составили через зеркало, которое я светить перед разбойником не стал, отчего попросил того оставить меня на время одного в камере. Тот послушался, но, похоже, подслушивал, и, видимо, решил, что я вызвал каких-то бесов. Хотя Диту я и не звал.

— У всех есть тайны. Вот у тебя, Степан, их нет, что ли?

— Да какие там тайны… Обычный человек я.

Разбойник по прозвищу Дурман поведал мне свою нехитрую историю. Из крестьян, когда жизнь в деревне дошла до того, что собрались всем миром в холопы к боярину идти — решил пойти в другое место. Ушел на Волгу, охранял купеческие суда, когда налетели разбойники — перешел к ним, разбойничал, собрал свою ватагу, та становилась все больше и больше, ну и, как-то само собой все пошло…

— …но про царя-батюшку я плохого слова не говорил, это на меня поклеп возвели. Только бояр собирался развешать на деревьях вдоль Волги. Но ты, приказный, не переживай — для тебя я, случись так, самый лучший дуб подыщу…

Хохотнув — юморист, блин — Степашка поднял было руку, чтобы хлопнуть меня по плечу… еще больному, между прочим! Я злобно на него зыркнул…

Терем содрогнулся.

— Это что? — взлетели брови Степашки, — Это ты, что ли?

— Это — началось. Я ж говорил — ты услышишь.

* * *

Спрашивается в задаче — как выйти из заключения, если, помимо решеток и замков, присутствуют стражники, которые будут несколько против твоего желания удалиться? Ответ: нужно сделать так, чтобы стражникам было, чем заняться.

Например…

Я, конечно, не видел, что там происходит сверху, но мог примерно представить, в конце концов — я этот план согласовывал.

В ворота морозовской усадьбы, в бревна ограды, в стены терема — полетели огненные шары.

Взрывы, грохот, во все стороны летят щепки и обломки, бегут стрельцы, бегут боевые и чародейные холопы — ясно же, что нападение со Слов началось. Вот уже и выстрелы гремят. Только зря — Клавы там уже нет. Моя названная сестренка уже вспрыгнула в седло и уходит галопом с места обстрела.

Временно все затихает. Буквально на пять минут. А потом огонь полетел с другого направления. У меня ведь две огнестрельные девочки.

А потом ударили мои стрельцы.

Изначально план был именно такой — штурм.

Резкий, внезапный удар, отбросить защищающих терем и прорваться внутрь, чтобы вытащить меня из подвала. Пока не успело подтянуться подкрепление или, паче чаяния — царские войска. Войны между боярскими родами царь не запрещал и, я подозреваю, негласно поощрял, по принципу «Пусть между собой грызутся, а ко мне не лезут». Так что мне за такое действо ничего не грозит, но, если не успеем — то царские стрельцы нас просто разгонят. Потому что с ними воевать — уже измена.

Если б вы только знали, как я не хотел на него соглашаться… Потому что любой бой — это потери. А для меня потери — это не циферки в статистическом отчете. Это люди, ребята, с которыми мы еще недавно встречались, разговаривали, которые жили… А теперь мне приходится посылать их на смерть.

Это — тяжело. Очень тяжело.

С каким же облегчением я, узнав, в заварушке могу просто-напросто сбежать, сменил план. Теперь нужно не напасть, а только имитировать нападение, чтобы под шумок я — ну и Дурман, конечно — мог сбежать. Как только свалю — сообщить, что все прошло, сказать, где меня забрать — и можно сворачивать «войну».

* * *

Шум, крики, топот!

Я напрягся. Вариант, что Морозовы поймут, кто и из-за кого напал и соберутся решить вопрос кардинально, просто прикончив меня, я как-то не рассматривал…

Хотя…

Затихло. Похоже, приходили не за мной, а за стражей, мол, тревога, общий сбор.

— Степан, впере…!

— Приказный, впере…!

Мы выкрикнули это хором и посмотрели друг на друга.

— Я приказываю, — решил Степашка.

Я не стал спорить. Командовать должен кто-то один.

— Алга…

Мы рванули по коридору к выходу.

— Глянь, что там…

Я осторожно выглянул из-за угла. Пусто. Пусто!

— Стражи нет!

— Вперед!

Честно говоря, мне было интересно, что там за Слово такое у Дурмана, которое решетки позволяет ломать. А этот… юморист… достал откуда-то из своей одежды гнутую железяку и принялся сквозь решетку ковырять замок!

Блин! Знал бы…

— Это немецкий замок, его очень трудно…

Замок щелкнул и открылся.

— Не устоит немецкий замок против русского гвоздя, — хохотнул Степашка, — Торопись, приказный, торопись.

Ступеньки, ступень, ступеньки… дверь!

Эту дверь разбойник вынес одним ударом ноги, мы вырвались в узкий темный коридор. Дурман взмахнул светильником, сорванным со стены:

— Приказный, там — выход, давай туда, а я…

— Аааа! — завизжала вывернувшая из-за угла девчонка, увидев нас, — Ст…!

Больше она ничего не успела крикнуть — быстрый, неуловимый взмах кулаком и девчонка рухнула на пол, раскинув в стороны босые ноги, торчащие из-под сарафана.

— Чуть стражу не вызвала, сикалка… Приказный, торопись, а то могут набежать.

— А ты?

— Я — туда.

— Зачем?

— Там мой бесенок лежит. Забрать хочу.

— Да откуда ты знаешь, где он?!

— Чувствую. Пока он у меня был, мы с ним… это…

— Да ладно?!

— Да нет! Подружились! Я за ним, а ты беги, приказный, беги!

Тьфу ты. Степашка скрылся в темных поворотах коридоров, а я, перепрыгнув через девчонку — дышит, все в порядке — рванул вперед.

Коридоры…

Коридоры…

Коридоры…

Кухня…

Кухня?

Здесь должны быть, во-первых — выход во двор, не через весь же терем туши таскать, а во-вторых — ножи. Мой-то отняли, а без ножа я себя голым чувствую.

На Руси без ножа не ходят.

Подхватив подходящий тесак, я подбежал к широким двустворчатым дверям. Если это не выход во двор — то я испанский летчик. Заперты, конечно, но изнутри.

Сбросив на пол грохнувший брус засова, я распахнул дверь…

И налетел на палача.

БЛИН!

Любой другой человек в тереме меня просто не узнал бы — ну бежит кто-то, так тут все бегают — но эта лысая падла…

— Стой! Это… кх… бллл…

Я выдернул нож из груди и тело бывшего палача рухнуло вперед… открывая мне вид на бегущих по помосту в мою сторону стрельцов в оранжевых кафтанах.

Глава 50

Быстрое Слово!

Мне не крутость и героизм показать нужно, а просто свалить отсюда как можно быстрее. Поэтому мне проще проскользнуть на ускорении между стрельцами и добежать до забора. А там — Липкое Слово и только вы меня и видели. Только…

Только ничего не получается.

Не сработало Быстрое Слово.

Я, торопясь, произнес его еще раз. Фигу. Сила на Слово уходит, а само Слово — не срабатывает.

Надо что-то другое придумывать, а то, вон, стрельцы успели понять, что я им не друг — труп палача им подсказал, что ли… — и… Кстати, у них тоже, кажется, что-то со Словами, судя по несколько растерянным возгласам.

Что случилось, интересно?

Так я подумал, быстро разворачиваясь, чтобы рвануть обратно в терем. Потому стрельцы долго размышлять над загадками мироздания не стали. Не работают Слова? Рубани супостата саблей, потом разберешься. А я, конечно, учился саблей владеть, только против нескольких бойцов, которые учились тому же несколько подольше — я не выдюжу. Это уж не говоря о том, что и сабли у меня нет.

Я ударился о дверь, как Финист-Ясный Пингвин в сказке — о землю. Только не так успешно. Финист, он в пинг… тьфу, в сокола превращался. А я превратился разве что в Викентия табака, распластавшись по двери. Тьфу, она же на меня открывается!

Я дернул ручку.

Фигу.

Дверь даже не дернулась.

Блин, Степашка ее что, запер, что ли, за мной, падла?!

Поздно материться. Сзади стрельцы набигают, пора что придумывать, а то из меня сейчас сделают не табака, а бефстроганов. То есть — настрогают саблями в мелкую лапшу. Бефморозов, так сказать.

В первого, кто подбежал ко мне, полетела сковородка. Удачно так — сковороду я метнул ребром, как фрисби, и его, похоже, вырубило.

На это мои успехи закончились.

Потому что больше ничего настолько убойного мне под руку не попадалось, а град горшков, морковки, тарелок, картошки — картошки?! — капусты и ложек стрельцов замедлял, но не останавливал.

Профессионалы, чо…

Моя больная спина прижалась к теплой стенке печи.

Ну вот и все. Хана тебе, Церетели…

Рядом с лязгом упал ухват.

Ухват?

Тело, которому хотелось жить и не хотелось становиться новинкой кулинарии, среагировало быстрее мозга — я еще и подумать ничего не успел, а первый же, кто бросился ко мне, получил тычок ухватом в лицо и откатился назад, чуть не сбив с ног товарищей.

Похоже, огнестрела у них с собой не было, а рубануть саблей мешал ухват, которым я, от отчаяния, размахивал, как какой-нибудь буддийский монах — боевым посохом. Сон Гоку, блин, древнерусский, Змейгорынычев Жемчуг…

Ситуация застыла в хрупком равновесии — стрельцы не могли до меня добраться, я не мог вырваться, прижатый к печке. Вот только для меня ситуация была проигрышной — рано или поздно либо стрельцы меня все же достанут, либо к ним явится подкрепление.

А шансы на прорыв…

Ашшш!!!

Вот и первая рана, сабля дотянулась до плеча.

Я, отбив второй взмах, крутанул ухватом — аж воздух загудел — прыгнул вперед, мысленно перекрестился — Господи, помоги! — яростно заорал в усатое лицо стрельца…

— АААА!!!

И, как будто отброшенные этим криком, стрельцы… разлетелись в стороны. Можно подумать, что их ураганом откинуло или каким-нибудь Воздушным Кулаком из аниме…

Как это у меня получилось?

Меня хлопнули по плечу:

— Что это ты тут, приказный, развлекаешься?

Атаман Дурман, даже не отреагировав на мой автоматический удар локтем в живот — как будто в накачанную покрышку ткнул — взмахнул шнурком, на котором болтался уже знакомый мне орех.

— Уходим!

Я ошарашено посмотрел на него, на раскрытую дверь, из которой он вышел — не той, в которую ломился один идиот! — и рванул вслед за Степашкой к выходу.

Успел перепрыгнуть труп лысого палача, успел заметить осколки какого-то кувшина исходящие подозрительным черным дымком…

А потом мои глаза накрыла слепота.

Откат от Кошачьего Слова пришел.

— Степан… — жалобно… то есть — сурово и решительно позвал я.

— Ты чего это, приказный? — услышал я из темноты.

— Кошачье Слово кончилось…

— Ох… Грешил я, конечно, но, вроде бы не до такой степени, чтоб мне такое наказание присылать…

Меня вскинули на плечо и я понял, что чувствовала та блондиночка, когда ее тащил скачками Кинг-Конг.

* * *

— Все, отпустило, — хлопнул я по широкой спине, как только перед глазами вместо черноты и цветных пятен появились серые доски мостовой, — Дальше я сам смогу.

— А дальше, приказный, наши пути и так расходятся. Мне ребят нужно искать, да на Волгу, а тебе — в хоромы, пировать, да девок тискать.

Он скинул меня с плеча и поставил на землю, прислонив к бревенчатой стене. Кажется, мой организм выгреб весь адреналин без остатка… Кажется, что если сейчас из-за угла выйдет какой-нибудь Серый Волк и скажет: «Беги, а то съем!», я смогу только сказать «Ешь меня, Волк…». Ну, может, упасть еще…

Даже Бодрым Словом страшно пользоваться. В этом состоянии меня может так откатом накрыть, что я просто помру.

Что делать?

Шаги Степашки стихли за поворотом, где-то в отдалении грохотали выстрелы… Выстрелы?

Так. Стоп. Зеркальце.

Я достал искомый предмет из кармана, дрожащими пальцами активировал вызов. Теперь надо подождать…

Подождать…

Подождать…

Блин, да почему так долго-то, а?!

Стекло осветилось, в нем показалось встревоженное личико Клавочки, моей любимой названной сестренки…

— Братик? Братик? Ты выбрался? Ты где?

— Да… — с трудом проговорил я, — Отзывай людей… Хватит… Я…

А где я вообще? В каком-то переулке…

— За двором Морозовых… В переулке, что на церковь строящуюся выходит…

— Семена Столпника? Викешенька, Семена Столпника?

— Да…

Я сполз по стене, чувствуя, как исполосованная спина трется по гладким бревнам, но не чувствуя боли. И нет, я не отрубился.

Я держался, я продержался до того момента, как послышался топот подков и ко мне бросились люди в черных одеждах, среди которых я увидел Клаву.

Только после этого я все же потерял сознание.

Глава 51

«…при державе царского величества… Русским государством завладеть… самому государем быть… Антошку сына Павлова, вышедшего из рода Морозовых… смертною казнью… отсечение головы…».

Хрясь!

Голова бывшего боярина Морозова, бывшего царского фаворита, бывшего человека, со стуком упала с плахи на помост, но палач, подхватив ее за волосы, поднял высоко вверх и показал взревевшей толпе. Для того чтобы все, кто пришел на Лобное место, могли самолично убедиться — казнили именно Морозова и никого другого. А потом бросил в корзину.

Любит народ, когда бояр казнят.

* * *

Если вы считаете, что после того, как я вырвался из морозовских подвалов, я пришел в себя в мягкой постельке, напоенный лекарствами и поцелованный в носик — то черта с двавы угадали… прости меня, Господи, за упоминание нечисти…

Я перекрестился.

Я пришел в себя буквально через несколько минут, когда меня растирали снегом, чтобы побыстрее привести в чувство. Не успел я очухаться, как мне по-быстрому набросали на спину лечебных Слов, всунули в рот горлышко бутылки с целебными зельями — хорошо иметь свою собственную ведьму, верно? — накинули на плечи шубу, нахлобучили колпак — шапка у меня была одна — и потащили вперед, туда, где уже скакали кони царских стрельцов.

Все ж таки ту перестрелку, что мы устроили, слышала вся Москва и просто так ее спускать никто не станет.

Морозов, злой как волк, стучал посохом о мостовую, что-то доказывая прибывшему главе Приказа тайных дел, царевичу Ивану, злому, как целая стая волков. Его можно понять — только-только вступил в должность, только-только пришел в себя после царского пира, а тут такая подстава. И самое главное — неизвестно, кого хватать. Морозова — так вроде не за что, это на него напали…

И тут появился я.

Боярин, увидав меня, тут же понял, кто это ему напакостил. По-другому произошедшее и не назовешь — никто не был убит, да даже не ранили никого, а постройки почти и не пострадали, по большей части они были защищены Словами и не загорелись, да даже и не закоптились, сколько мои девчонки ни забрасывали их файерболами.

Понять он успел. Что-то сделать — нет.

Я, не дожидаясь реакции, спрыгнул с коня и тут же наехал на Морозова, обвиняя его во всех смертных грехах сразу, от моего похищения до измены государю. На последнее царевич никак не мог не отреагировать, отчего тут же повернулся к боярину и потребовал объяснений. Морозов заверещал, что это все клевета и наветы и никаких доказательств у меня нет.

Наивный.

* * *

«…царского величества… Русским государством… государем быть… Петрушку сына Антонова, вышедшего из рода Морозовых… казнью… отсечение головы…».

Хрясь!

Голова старшего сына отправилась туда же, куда и голова его отца.

* * *

Нет, отправься я домой лечиться, Морозовы наверняка бы успели все возможные улики прибрать — к вопросу о том, зачем я так сразу рванул, так сказать, в бой — и ничего доказать я бы не смог. Наверное, надо было бы где-то в укромном месте камеры оставить надпись на стене, типа «Викентий Осетровский мотал здесь срок»… интересно, когда уголовники в камерах нечто подобное пишут — они от скуки маются или тоже на случай, если вдруг понадобится доказать, что они здесь сидели, а не грабили пивную на улице Колтушкина?

Надписи от меня не осталось. А вот одежда в пыточной — осталась. Шапка моя горлатная валялась смятая в углу. Причем то, что она именно моя — неопровержимо доказывала моя собственная эмблема. Сбледнувший Морозов вякнул что-то в стиле «Не мое, подкинули враги!», но я, сбросив кафтан, показал свою исполосованную спину, а потом — кнут, которым меня секли. Добавив, что секли меня для того, чтобы я выдал нечто, необходимое Морозовым для того, чтобы царя извести.

Царевич Иван быстро притащил откуда-то эксперта, который поколдовал над кнутом и сообщил, что кровь на нем действительно моя — эй, а почему у нас в Разбойном так никто не умеет?! — и тут Морозовым окончательно поплохело.

* * *

«…царского величества… Русским государством… Алешку сына Антонова, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».

Хрясь!

— За маму… — прошептала Настя, сжав мне руку, — За маму…

По ее щекам текли слезы. Она ничего не забыла и ничего не простила. И сейчас ее горе наконец-то ее отпускает.

* * *

А дальше был сыск, продолжавшийся несколько недель, почти до самого Нового года… ну, до нашего Нового года, здесь он уже прошел первого сентября. Я просто еще не переключился.

Измена Морозовых была подтверждена и доказана — а попробуйте отказаться под Царским Повелением? — и вот сегодня царь-батющка, в непредставимой милости своей, приказал казнить всех причастных путем отсечения головы.

А мог бы и на колы рассадить, с него сталось бы.

Род Морозовых, кстати, вовсе и не пресекся — остался сын старшего сына, ну, то есть, внук, к которому и перешло главенство в роду. Правда сыну тому — два годика, но тут уже точно не моя проблема, как там он будет родом управлять.

* * *

Бирич-глашатай достал из сумки очередной сверток. Царь государь, сидевший тут же на помосте в кресле с высокой спинкой, почти на троне, оживился и обвел притихшую толпу суровым взглядом.

«…царского величества… Русским государством… Марфушку дочь Васильеву, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».

А вы как думали? Если женщины могут служить в приказе, быть главами боярских родов — значит и казнены они могут быть точно так же, наравне с мужчинами, без всяких поблажек. Равенство — оно такое, о двух концах.

И все равно сердце как-то сжалось…

Боярыня, судя по всему из-за крушения всех надежд, шагала к плахе как заводная игрушка, дергаными шагами, без всякого выражения на лице. Босиком в длинной простой рубахе. Споткнулась о плаху, опустилась на нее…

Хрясь!

Даже на отрубленной голове ее лицо нисколько не изменилось…

— Вот и все! — Аглашка толкнула меня острым локтем в бок и довольно улыбнулась. Все ж таки, видимо, какая-то нотка ревности к боярыне у нее проскальзывала, мол, ты ее голой раньше меня увидал… А теперь повод исчез. В корзине на помосте.

Да, Аглашка. Она, узнав о том, что мы собираемся валить из Москвы, и так рванула к нам поскорее, так еще и сколько времени прошло, пока следствие продолжалось. Так что мы уже давно вместе.

Правда, сам отъезд из столицы никто не отменял.

* * *

А вы как думали — за раскрытие коварного заговора царь-батюшка меня вознаградит по-царски? Денег отсыплет, земельки прирежет, шубу со своего плеча? Ага, щас.

Как у царей бывает — не казнил, считай, наградил.

А казнить меня, оказывается, было за что.

Буквально на следующий день после своего похищения-освобождения я был вызван в царские палаты, где, стоя на коленях перед троном, узнал, что я, Викешка Осетровский, как только узнал о готовящемся заговоре — тут же должен был бежать к нему, царю, и немедля обо всем доложить. Да, даже несмотря на то, что речь шла о его любимчиках, да, даже несмотря на то, что я немножечко сидел в плену. У русских, как известно, даже смерть не является уважительной причиной, а тут всего-то какой-то плен. Смог свою орду собрать — смог бы и до царя весточку донести.

А посему — плюс на минус дали… не плюс вовсе, это царская воля, а не математика. Ноль они дали. Вернее — минус, но маленький. Мне милостиво сохранили жизнь — а то я во время этого, скажем так, разговора, чувствовал то приближение лезвия топора к шее, то неструганой деревяшки к другому, более чувствительному месту — однако царь выразил свой гнев тем, что велел мне убираться из Москвы и не попадаться ему на глаза, пока он меня не простит. Куда убираться — ему глубоко по барабану, но он, царь государь, напоминает, что я еще должен себе вотчину найти.

В общем — как собирались валить из Москвы, так и собрались. Встречай нас, батюшка Алтай. Тем более что Ржевский уже добрался дотуда, и даже подготовил нам всем некий плацдарм. Ну не прям на Алтае, до того еще Русь не дотянулась, возле Омского острога. Надеюсь, нам удастся его покинуть…

У меня, правда, закрадывается подозрение, что царь-батюшка меня таким образом не наказывает, а — защищает. Морозовы ведь не сами по себе были, кто-то за ними стоял, да и помимо Морозовых тут есть еще партии, тот же Телятевский, который, кстати, отмазался тем, что Изумрудный Венец не для себя забирал а для того, чтобы в руки супостатам не достался. Может, царь вообще обо всем этом знал заранее, просто ему был нужен подходящий повод для того, чтобы своих немножечко зарвавшихся фаворитов наказать, а остальным — намек дать. Вот я этот повод и предоставил. Может, так все и было. Я не знаю, да и кто бы мне рассказал. Езжай, мол, Викеша, на свой Алтай и не путайся у больших дяденек под ногами. Да, кстати, и Тувалкаина тоже отдай, ни к чему тебе он больше.

Вот так-то.

В итоге сегодня — последний день боярина Осетровского и его людей в Москве. Вещи собраны, кони запряжены, все только и ждут отмашки, чтобы выдвигаться.

Кстати, насчет «езжай на свой Алтай» — это я приврал. Никто не знает, куда мы отправляемся, даже сам царь. Он не спрашивал, а я никому и не рассказывал. Потому как — не надо этого никому знать, совершенно лишняя информация. Только засад на пути мне и не хватало.

Думаете, что выезд целого каравана саней — у меня одних стрельцов под сотню, а еще сколько людей, а сколько припасов… — трудно не заметить? Так КАРАВАН и не поедет. Большая часть моих людей уже потихоньку выехала из Москвы, по одному, по два. С тем, чтобы потом, в оговоренных местах — собраться вместе и двигаться дальше, к Омскому острогу. Точно так же и мой выезд, стоит только нам выехать за пределы Москвы — растворится, как сахар в кипятке, а потом кристаллизуется обратно.

Все вещи собраны, терем Сисеевых опустел — да, и от некоторых вещей тоже, нам нужнее — осталось только забрать кое-что еще.

Кое-КОГО.

* * *

— Заходишь в кладовую, — инструктировала меня Голос, пока я, при свете фонаря, покачивающегося в руке, двигался по узким проходам сисеевских подвалов, — ни на что не смотришь, понял? Ни на что! Зашел, быстро забрал, спрятал в мешок и ушел.

Да, я ведь обещал это призрачной маньячке прихватит ее с собой. А обещания нужно выполнять. Мне мстительный призрак без всякой надобности. Да и… Жалко ее. Одна ведь останется. Только и развлечений — случайных воров убивать.

Тоска.

— Что там такого страшного?

Ну, в принципе, я догадывался, что меня ждет в потайном месте, где хранится, скажем, так, вещественное воплощение Голос. Если вспомнить легенды и предания — там лежит череп той женщины, которая когда-то была убита, чтобы стать Хранителем дома. Согласен, приятного мало…

— Вовсе не страшного! — обиделась Голос, — Очень даже… В общем — не смотри!

— Может, мне еще и глаза закрыть?

— Точно! Закрой!

Я вздохнул:

— Долго еще?

— Здесь!

Интересно, «здесь» — это где? Мы — я, то бишь ну и Голос бесплотно — стояли на перекрестке двух коридоров. Нет тут нифига!

— Угол видишь?

— Этот?

— Нет, вон тот… ага. Нажми на него… сильнее!

Я надавил на то место, где сходились стенки двух коридоров. Угол щелкнул и с двух сторон, чуть ниже того места, где я нажал, открылись два крохотных окошка.

— Теперь берись за них и раскрывай двери, — командовала Голос.

— А тут кровь не нужна? — я с натугой раздвинул стенки угла, как двустворчатые двери, — Ну, мол, только тот, кто по крови к роду Сисеевых относится…

— Нужна, — подтвердила Голос, — была. Только рода больше нет, нет и крови. Любой может зайти… Закрой глаза, ты обещал!

Не успел. Дверцы, скрывающие потайную кладовую, поначалу открывались с трудом, заржавели, видимо, за сто лет, а потом как открылись…

За ними — небольшая комнатка. Посредине — невысокий постамент.

На постаменте — статуя. Девушки. Обнаженной.

— Голос, это… это ты, что ли?

— Отвернись, не видишь, что я голая, что ли?!

Ладно, ладно… Я закрыл глаза.

Эта статуя мне кое-что очень сильно напоминала. Мой собственный родовой Источник.

Голос — Источник рода Сисеевых?

Но мой Источник со мной не разговаривает… и выглядит несколько иначе.

Если мой Источник — золотая статуя, то эта — из темного металла, как будто бы свинцовая… Стоп. Все верно. Мой Источник — действующий, а всю силу Источника Сисеевых — забрали для изготовления Царского Венца. Поэтому он… она… такая… погасшая.

Выгоревшая.

— Ты долго будешь стоять? Забирай, прячь и пошли!

И как я должен тащить свинцовую статую? Она сворачивается в маленькую, как нормальный Источник? Не попробуешь — не узнаешь, верно?

Я протянул руку, по-прежнему не открывая глаз, и коснулся холодного металла.

— Хватит мою задницу трогать! Давай уже!

Раз — и вот мою руку оттягивает тяжесть небольшой статуэтки.

— Все, Голос, я тебя забираю… Голос? Голос?

Молчание.

Она что, когда статуя уменьшается — замолкает? Или вообще засыпает? Надеюсь, не исчезла навсегда, мне она понравилась…

Я убрал темную статуэтку в мешок и закрыл опустевшую кладовую.

* * *

Санный возок катился по дороге, чуть покачиваясь на поворотах или в тех местах, где снег слежался неровными кучами.

На моем плече дремала Аглаша, крепко вцепившись в мою руку и неразборчиво бормоча во сне. С другой стороны ко мне прижалась мягкая и теплая Клава.

Девчонки спят, а мне не до сна. И до намеченного места ночлега еще, пожалуй, с час езды. Зимой быстро темнеет.

Жаль, что в дорогу книг не взял, усмехнулся я. Хотя…

Протянув руку и прошептав Огненное Слово, я зажег фонарь, болтающийся под потолком возка, и достал книгу, в кожаном переплете, со стальными уголками и накладкой в виде оскалившегося волка.

Дневник моего прадедушки Северьяна.

Он прочитан от корки до корки, но ничего интересного я там не обнаружил. Даже историю о том, как был найден Источник, прадедушка скипнул. Но и сам по себе его дневник читается интересно, как приключенческий роман.

Я раскрыл дневник, машинально провел пальцами по металлической волчьей голове на обложке. Возок качнулся…

Ай!

Кажется, укололся об острый клык. Волк укусил, так сказать. До крови, надеюсь, у меня не начнется какой-нибудь столбняк…

Или галлюцинации.

Ровные строчки дневника явственно поплыли у меня перед глазами, извиваясь и изменяясь на другие.

«Подлинная история Северьяна, боярина Осетровского, кровью рода запертая и для моих потомков предназначенная».

Кровью рода, значит… Я закрыл дневник, посмотрел на «укусившего» меня волка, и опять раскрыл дневник, обнаруживший свою истинную натуру.

Посмотрим, что там прадедушка спрятал…

Возок скользил по заснеженной дороге, уезжая от Москвы в сторону далекого Алтая.

КОНЕЦ.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51