Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир [Вики Майрон] (fb2) читать онлайн

Вики Майрон Дьюи. Кот из библиотеки, которого полюбил весь мир

Бабушке, маме и Джоди – трем удивительным женщинам, любившим Дьюи не менее крепко, чем я

Vicki Myron

Dewey:

The Small-Town Library Cat Who Touched the World

Copyright © 2018 by Vicki Myron

© Яковлев Д.П., перевод на русский язык, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Введение Добро пожаловать в Айову!

В центре Соединенных Штатов на тысячу миль простирается равнина, ограниченная Миссисипи на востоке и пустынями – на западе. Пространство покрыто пологими холмами, но гор здесь вы не встретите. По равнине течет множество рек и ручьев, есть несколько больших озер. Веками ветры шлифовали скальные породы, превращая их сначала в пыль, потом в грязное месиво, а затем в грунт, который в конце концов стал прекрасной плодородной почвой. Здесь повсюду проложены прямые дороги, которые ровными линиями уходят за горизонт. На здешних дорогах почти нет резких поворотов, лишь иногда попадают на пути чуть приметные изгибы. Эта земля создана для фермерства, а дорожные изгибы подчеркивают широкий обзор. Примерно через каждую милю эти дороги пересекаются такими же ровными трассами. Между ними расположились фермерские хозяйства. Если объединить миллион таких квадратных миль, получится один из самых значительных сельскохозяйственных регионов в мире. Великие равнины, житница. Отечество. Или, по мнению многих, место, над которым обязательно пролетите, куда бы ни держал курс ваш самолет. Пусть в других штатах есть океаны и горы, пляжи и горнолыжные курорты. Всему этому я предпочту Айову.

Зимой в северо-западной части Айовы небо такое низкое, что оно словно лежит на крышах фермерских домов. Несущиеся над равниной темные облака в ненастный день, похоже, готовы вспахать землю. Весной окрестный пейзаж становится пустынным и плоским – коричневая грязь да увядшие стебли, ожидающие пахоты. Кажется, небо и земля сливаются в единой гармонии. Но если вы приедете сюда в конце лета, то увидите землю, словно устремленную в небеса. Кукурузные стебли возвышаются почти на девять футов [примерно 2,7 м. – Ред.], а их ярко-зеленые листья украшены золотистыми кисточками. Повсюду стеной простирается кукуруза, но стоит подняться на небольшой пригорок у дороги, и внизу откроется бесконечное море спелых початков, шелковые нити которых искрятся на солнце. Эти нити – органы размножения кукурузы; на протяжении месяца на них оседает переносящаяся по воздуху золотисто-желтая пыльца, а затем они медленно высыхают и темнеют под горячим летним солнцем.

Именно за это я и люблю северо-западную Айову – она постоянно меняется. Здесь не так, как в пригородах, где одна вереница ресторанов сменяет другую, и не так, как в городах, в которых здания теснятся, поднимаясь все выше. Здесь сельская местность; она кажется застывшей, однако в то же время постоянно продвигается вперед, не ускоряя плавного движения. Вдоль дорог вы не увидите вывески офисов компаний. Здесь нет мастерских, как нет и рынков сельхозпродукции. У дорог стоят лишь фермерские дома, которых с каждым годом становится все меньше. Неожиданно на пути возникает городок, о приближении к которому возвещает придорожный щит: «АЛМАЗ В КОРОНЕ АЙОВЫ» или «ЗОЛОТАЯ ПРЯЖКА В КУКУРУЗНОМ ПОЯСЕ», – и столь же быстро исчезнет из поля зрения. Пара минут – и его уже не видно. Промелькнет зерновой элеватор или перерабатывающий завод, а может, потом покажется полоса деловой части города с круглосуточным магазином – здесь всегда можно перекусить. Примерно через каждые десять миль [около 16 км. – Ред.] появляется придорожное кладбище со скромными неброскими надгробиями, огороженными каменным бордюром. Это следы пребывания первых поселенцев, которые обрели вечный покой на больших семейных участках, со временем превратившихся в городские кладбища. Никому не хотелось быть погребенным вдали от дома, и никто не хотел, чтобы под захоронения отводилось много земли. Пользуйся тем, чем владеешь – и просто, и рядом.

А затем, когда вы отъезжаете дальше, душа наполняется блаженством при виде рядов кукурузы, которые тянутся по другую сторону подъема. Но вот дорога расширяется, и вы проезжаете мимо ряда строений: «Мебель Матта», отель «Айрон Хорс», ресторан «Прайм Риб», а также «Уол-Март», «Макдоналдс» и мотель № 6. На светофоре поворачиваете на север – это первый поворот на протяжении пятидесяти миль [80,5 км. – Ред.], в каком бы направлении вы ни ехали, не говоря уже о том, что это встречный первый светофор, – и через минуту вы оставляете позади эти атрибуты городского комфорта и пересекаете красивый низкий мост через реку Литл-Сиукс, который ведет к самому сердцу Спенсера, городка в Айове, почти не изменившего своего облика с 1931 года.

Центральная, деловая, часть города – даунтаун – Спенсера напоминает красочную почтовую открытку с видом небольшого американского городка: ряды витрин магазинов, которые располагаются в двух- и трехэтажных зданиях, примыкающих одно к другому. Здесь же, на обочине дороги, люди оставляют свои машины, чтобы прогуляться. «Уайт Драг», мужская одежда от Эдди Квина и «Мебель» от Стиффена на протяжении десятилетий зарабатывали себе репутацию в бизнесе. В «Хен-Хаус» продаются декоративные безделушки для фермерских жен и случайных туристов, которые направляются в озерный край Айовы, лежащий в двадцати милях [32 км. – Ред.] к северу. Здесь имеется магазин товаров для досуга, специализирующийся на моделях аэропланов, и магазин карт, а также торговая компания, которая предлагает в аренду кислородные баллоны и инвалидные коляски. Магазин пылесосов. «Высокое искусство». Старенький кинотеатр по-прежнему работает, хотя здесь не бывает премьерных показов, потому что к югу от моста открылся синеплекс с семью залами.

В конце деловой части, в восьми кварталах от моста, есть «Отель». Именно «Отель». Он так и называется. В конце 1920-х годов он был известен как «Тагни» и считался лучшей гостиницей в округе – с гаражом для автобусов, железнодорожной станцией и единственным в городке рестораном. Но к концу Великой депрессии он превратился в ночлежку и, если верить легенде, городской бордель. Пятиэтажное здание из красного кирпича было реконструировано в 1970-х годах, однако сам центр переместился на пять кварталов вниз по Гранд-авеню, в сторону «Сестерс-Мейн-стрит кафе», где подают простые, без изысков, обеды за пластмассовыми столиками, имеется капельная кофеварка и места для курящих. Каждое утро тут собираются три возрастные категории людей: пожилые, старые и совсем древние. Именно они сообща управляют Спенсером на протяжении последних шестидесяти лет.

За углом этого кафе, напротив маленькой автостоянки, всего в полуквартале от Гранд-авеню, стоит низкое серое бетонное строение. Это Публичная библиотека Спенсера. Меня зовут Вики Майрон, и я работаю здесь уже двадцать пять лет, причем двадцать лет – директором. Я была свидетельницей появления первых компьютеров и пристройки читального зала. И видела, как дети растут и покидают библиотеку только затем, чтобы спустя десятилетие снова войти в эти же двери, но уже с собственными детьми. Публичную библиотеку Спенсера можно не заметить, по крайней мере с первого взгляда, тем не менее она – центр, средоточие, суть и смысл истории родины. Все, что я рассказываю вам о Спенсере, об окрестных фермах, озерах по соседству, о католической церкви в Хартли, школе «Монета», упаковочной фабрике и восхитительном старом белом чертовом колесе в Арнольд-парке – все так или иначе связано с этим небольшим серым строением и котом, который живет здесь уже больше девятнадцати лет.

Какие переживания выпали на долю животного? Сколько жизней у кошки? Как получилось, что несчастный котенок-подкидыш сделал маленькую библиотеку местом встречи местных жителей и центром притяжения для туристов, вдохнул жизнь в быт обычного американского городка и получил всемирную известность? Даже не пытайтесь найти ответы на эти вопросы, пока не узнаете историю о книгах, которые читал Дьюи, всеми обожаемый библиотечный кот из Спенсера, штат Айова.

Глава 1 Студеное утро

Восемнадцатого января 1988 года, в понедельник, в Айове стоял жуткий холод. Ночью температура упала до минус пятнадцати градусов – и это при ледяном ветре, который пронизывал сквозь пальто, пробирая до костей, и так обжигал, что было трудно дышать. Мы жили в равнинной местности, свойственной, как известно, Айове, и ничто не могло остановить разгул стужи. Ледяной шквал примчался из Канады, пересек Дакоту и ворвался прямо в Спенсер. Первый мост в Спенсере через Литл-Сиукс, построенный еще в конце 1800-х годов, был закрыт, потому что река настолько глубоко промерзла, что возникли опасения, выдержат ли опоры. В 1893 году сгорела городская водонапорная башня (вспыхнула солома, которой были утеплены трубы), и все пять пожарных гидрантов по соседству намертво промерзли, – льдина диаметром десять футов [около 3 м. – Ред.] и толщиной два фута [0,6 м. – Ред.] рухнула с верха цистерны, разгромила городской центр отдыха, а осколки льда разлетелись по всей Гранд-авеню. Теперь вы можете представить, какая зима в Спенсере.

Я никогда не была «жаворонком», тем более в темные и облачные январские дни, но всегда усердно относилась к своим обязанностям. До работы нужно было проехать десять кварталов. На пути встречалось лишь несколько машин, и, как обычно, моя оказалась первой на парковке. Складывалось впечатление, что Публичная библиотека Спенсера, расположенная по другую сторону дороги, мертва – ни огонька, ни малейшего движения или звука, до тех пор, пока я не щелкнула выключателем, и тогда она оживала. Отопление по ночам включалось автоматически, однако по утрам в библиотеке было как в холодильнике. Кому пришла в голову идея строить в северной Айове здание из стекла и бетона?

Я нуждалась в чашке кофе и тотчас прошла в служебную комнату – кухоньку с микроволновкой, раковиной и холодильником, в котором царил хаос, порожденный общими усилиями, с несколькими стульями и телефоном для личных разговоров, – повесила пальто и заварила кофе. Затем стала просматривать газету. Во многих местных изданиях нередко упоминается библиотека. Местная газета «Спенсер дейли репортер» не выходила по воскресеньям, а порой и по понедельникам, поэтому в номере старались сообщить обо всем, что произошло за уик-энд.

– Доброе утро, Вики, – сказала Джин Холлис Кларк, помощник директора библиотеки, разматывая шарф и стягивая перчатки. – На улице творится что-то ужасное.

– Доброе утро, Джин. – Я отложила газету.

У задней стены служебной комнаты стоял металлический ящик с откидной крышкой, размером четыре фута [около 1,2 м. – Ред.] шириной и два фута высотой, то есть размером с кухонный столик на две персоны, и если вы поджимали ноги, то возле него можно было устроиться. Из ящика в стену уходил металлический желоб. На другом конце, в аллее за зданием, он выходил широким отверстием, через которое можно было возвращать книги в библиотеку в нерабочие часы.

В таком библиотечном ящике можно найти все что угодно: мусор, камни, снежки, банки из-под тоника.

Библиотекари предпочитали не распространяться по этому поводу, чтобы не подкидывать хулиганам идеи, однако все библиотеки сталкивались с этой проблемой. Скорее всего, и видеомагазины тоже. Прорежь щель в стене – и неприятности обеспечены, особенно если, как в нашем случае, она выходит на улицу, а с противоположной ее стороны стоит городская средняя школа. Не раз в середине дня приходилось содрогаться от громких хлопков петарды, оказавшейся в ящике.

После уик-энда ящик возврата был наполнен книгами, поэтому каждый понедельник я выгружала их на одну из наших тележек, чтобы сотрудницы в течение дня могли расставить их по полкам. Когда в то обычное утро понедельника я вернулась с тележкой, Джин застыла посредине комнаты.

– Я слышала какой-то звук.

– Какой именно?

– Из ящика. Думаю, там какое-то животное.

– Что?

– Животное. Мне кажется, в ящике возврата лежит какое-то животное.

Тогда и я услышала тихие звуки, доносившиеся из металлического ящика. И напоминали они не столько животное, сколько покашливание пожилого человека. Но вряд ли там мог оказаться какой-то старик. Верхняя часть желоба была довольно узкой, и человеку невозможно протиснуться в это отверстие. Сомнений почти не осталось – внутри находится животное, но какое? Я встала на колени, приподняла крышку и приготовилась схватить бурундука.

Первое, что я почувствовала, порыв морозного воздуха. Кто-то, возвращая книгу, заклинил заслонку, и она оставалась открытой. В ящике было так же холодно, как и снаружи, поскольку он был обшит металлом. В нем можно было держать мясо, как в морозильнике. У меня перехватило дыхание, когда я увидела там котенка.

Он сжался в комочек в переднем левом углу ящика, опустив голову на лапки; бедняжка старался уменьшиться в размерах, чтобы согреться. Книги беспорядочно валялись посередине ящика, частично скрывая котенка. Я осторожно приподняла одну из них, чтобы рассмотреть его. Котенок издал печальный писк. Он не пытался ни царапаться, ни вырываться. Думаю, он даже не был напуган. Видимо, надеялся, что его спасут.

Знаю, что выражение «растаять» – расхожий штамп, но именно это со мной и случилось. Я не склонна к сентиментальности, но тут совершенно растаяла. Я мать-одиночка, и в моей жизни бывали трудные времена, но это было так… так неожиданно.

Я достала котенка из ящика. Он был так мал, что поместился у меня на ладони. Позже выяснилось, что ему не больше восьми недель. Он был такой худой, что я видела каждое его ребрышко, чувствовала, как бьется его сердце и работают легкие. Бедный котенок настолько ослаб, что едва мог приподнять голову, его била дрожь. Он открыл рот и спустя пару секунд издал слабый хриплый звук.

Как же продрог котенок! Это мне особенно запомнилось: трудно поверить, что живое существо может до такой степени окоченеть. Казалось, в нем не осталось ни капли тепла. И я прижала котенка к себе, прикрыв руками, чтобы согреть своим теплом. Он не сопротивлялся. Напротив, уткнулся мне в грудь и положил головку на сердце.

– Ну и ну! – сказала Джин. – Обалдеть!

– Бедный малыш. – Я плотнее прижала его.

– Очаровашка.

На какое-то время воцарилась тишина. Мы просто уставились на котенка. Наконец Джин спросила:

– Как, по-твоему, он оказался в ящике?

Я не подумала о проведенной им ночи. Эта мысль только сейчас пришла мне в голову. Было слишком рано, чтобы вызывать ветеринара, и он появится только через час. Но котенок совсем окоченел! Даже согревая его руками, я чувствовала, как он дрожит.

– Нам нужно что-то предпринять, – сказала я.

Джин схватила полотенце, и мы обернули им крохотного котенка, оставив открытым только носик.

– Давай сделаем ему горячую ванну, – предложила я. – Может, тогда он перестанет дрожать.

Я наполнила раковину горячей водой, попробовала температуру локтем и опустила котенка. Он плюхнулся в воду, как кусочек льда. Джин нашла в шкафчике немного шампуня, и я медленно и любовно, почти лаская, стала растирать тельце малыша. По мере того как вода становилась все грязнее, безудержная дрожь котенка сменилась тихим мурлыканьем. Я улыбнулась. Котенок был здоровым, но такой кроха! Огромные глаза и большие уши, маленькая головка и жалкое тельце. Мокрый, беспомощный, он тихо пищал, призывая свою мать.

Мы высушили его феном, который использовали, когда подклеивали книги. Через тридцать секунд у меня в руках покоился чудесный полосатый котенок с густой рыжей шерсткой. Котенок был таким грязным, что поначалу показался мне серым.

К тому времени пришли Дорис и Ким, и теперь над котенком ворковали мы вчетвером. Его одновременно гладили восемь рук.

– Откуда он взялся?

– Из ящика возврата книг.

– Не может быть!

– Это мальчик или девочка?

Я подняла глаза. Все смотрели на меня.

– Мальчик.

– Он просто красавец!

– А сколько ему?

– Как он попал в ящик?

Я не отвечала и не могла оторвать глаз от котенка.

– Как холодно.

– Ужасно холодно.

– Самое морозное утро в году.

Пауза, а затем:

– Должно быть, кто-то сунул его в ящик.

– Кошмар!

– Может, пытались спасти его от холода.

– Не знаю… он такой беспомощный.

– И такой маленький.

– Ну красавец! Ох, у меня просто сердце разрывается.

Я опустила котенка на стол. Бедняжка едва держался на лапках. Подушечки на всех четырех его лапках были обморожены, и на следующей неделе кожа подушечек побелела и сошла. Как бы то ни было, котенку удалось сделать нечто удивительное. Обретя почву, он стал медленно переводить взгляд с одного лица на другое. Когда кто-то гладил его, он подставлял головку под руку и мурлыкал. Он забыл все ужасные события своей маленькой жизни. Забыл жестоких мучителей, которые сунули его в приемный ящик библиотеки. Казалось, он хочет выразить свою благодарность всем, кто спас ему жизнь.

Прошло уже двадцать минут, как я вытащила его из ящика, и настал момент подумать о других вещах: как содержать котенка в библиотеке, где раздобыть мисочки, еду и песок. Котенок пригрелся у меня на груди, и по выражению его мордочки было видно, что он мне доверяет. Так что решение пришло само собой.

Кто-то наконец спросил:

– И как с ним быть?

– Что ж, – сказала я, словно эта мысль только что озарила меня, – может, мы сможем воспитать его.

Глава 2 Прекрасное дополнение

Возможно, кому-то это покажется удивительным, но котенок был счастлив в тот первый день. Он попал в незнакомую обстановку, его окружили непонятные чужие люди, каждый из них хотел потискать его, поласкать и посюсюкать с ним, – но при этом оставался совершенно спокойным. Сколько бы мы ни передавали его из рук в руки, в каком бы положении его ни держали, он не стремился вырваться и не волновался. Он никого не пытался укусить и не выпускал свои коготки. В чьих бы руках он ни оказался, он нежился и смотрел человеку прямо в глаза.

Он вовсе не притворялся, к тому же мы ни на секунду не оставляли его без присмотра. Если кто-то выпускал его, например сотрудницу ждала неотложная работа, тотчас к нему тянулись пять пар других рук, готовых подхватить его, держать и ласкать. В первый вечер, когда пришло время закрывать библиотеку, я опустила его на пол и минут пять наблюдала за ним, чтобы убедиться: он сможет добраться до своей миски с едой и ящика с подстилкой. Едва ли его бедные обмороженные лапки в тот день хоть раз коснулись пола.

На следующее утро Дорис Армстронг, наша всеобщая бабушка, матушка-наседка, принесла теплое розовое одеяльце. Мы все смотрели, как она, нагнувшись, почесала котенку шейку, а затем сложила одеяльце и положила на дно картонной коробки. Котенок осторожно залез в нее и устроился, подогнув под себя лапки, чтобы согреться. От блаженства он закрыл глазки, но наслаждаться ему пришлось лишь несколько секунд, так как кто-то вытащил его из коробки, чтобы подержать на руках. Несколько секунд, но ему вполне хватило. В библиотеке сложился дружный постоянный коллектив. И теперь все мы, как члены одной семьи, обустраивали жилье и быт котенка, который был счастлив найти в библиотеке свой дом.

Еще день спустя мы показали нашего малыша внештатному сотруднику библиотеки. Это была Мэри Хьюстон, историк Спенсера и член библиотечного совета. Сотрудники могли принять и полюбить котенка, но права принимать решение, оставить его в библиотеке или нет, у нас не было. Накануне я позвонила мэру Джонсону, который последний месяц проводил в своем кабинете. Как я и предполагала, эта проблема его не волновала. Он не был одним из наших читателей; даже не уверена, знал ли он вообще о существовании библиотеки в Спенсере. Следующий звонок предназначался юристу мэрии – тому не были известны правила, предписывающие изгонять животное из библиотеки, к тому же он не хотел тратить время на эту проблему. Такая ситуация меня вполне устраивала. Последнее слово осталось за библиотечным советом – группой назначенных мэром граждан, которые контролировали деятельность библиотеки. У них не было принципиальных возражений по поводу содержания кошки в библиотеке, но не могу сказать, что они восприняли эту идею с энтузиазмом. Их ответ был скорее такой: «Что ж, давайте попробуем», чем: «Конечно, мы поддерживаем вас на сто процентов!»

Вот почему встреча с Мэри, членом совета, была очень важна. Не возражать по поводу содержания животного в библиотеке – это одно, а принять конкретное живое существо – совсем иное дело. Вы не можете просто так содержать в библиотеке домашнего питомца. Если ему не свойственно дружелюбие, то у него могут появиться недруги. Если он слишком застенчив или пуглив, то никто не станет постоянно защищать его. Если он проявит нетерпение, ему придется огрызаться. Если у него резвый и неугомонный нрав, то следует ожидать беспорядка. И, кроме всего прочего, ему должно быть комфортно среди людей, и тогда в ответ он будет дарить людям свою любовь. Иными словами, он должен быть порядочным котом.

У меня не было никаких сомнений по поводу нашего мальчика. С того момента, когда в то первое утро он спокойно и уверенно посмотрел мне в глаза, появилась уверенность, что он приживется в библиотеке. У него не трепетало сердечко, когда я держала его в руках, а в глазах не было ни тени страха или паники. Он полностью доверял мне. Так же безоговорочно он доверял всем сотрудникам библиотеки. В этом и состоял его особый дар: полное и безграничное доверие. Разумеется, я тоже доверяла ему.

Тем не менее я испытывала некоторую обеспокоенность, пригласив Мэри в библиотеку. Когда я взяла котенка на руки и повернулась к ней, у меня сжалось сердце. Но стоило котенку посмотреть мне в глаза, как произошло чудо. Между нами возник контакт – он стал для меня больше, чем обычный кот. Прошел всего лишь день, но сама возможность остаться без кота казалась мне немыслимой.

– Вот он какой! – с улыбкой воскликнула Мэри.

Я немного плотнее прижала его к себе, когда она решила погладить его по головке, но Дьюи совершенно не напрягся. Напротив, он вытянул свою шейку и лизнул ладонь Мэри.

– О господи, – сказала Мэри. – Какой очаровательный!

«Очаровательный». В течение следующих нескольких дней снова и снова я слышала это слово, потому что оно точно передавало суть котенка. Он в самом деле был очаровательным котом. Его рыже-белая шубка блестела, и на этом фоне выделялись черные полоски. По мере того как котенок рос, они становились длиннее. У многих кошек бывает заостренный носик или слишком большой, чуть скошенный рот, но мордочка этого котенка отличалась пропорциональным строением. Одни огромные лучистые глаза чего стоят…

Однако его обаяние исходило не только от внешнего облика – кот был личностью. Конечно, если вы заботитесь о кошках, то просто обязаны временами уделять им внимание. Но в его мордочке было нечто совсем иное – его взгляд излучал любовь.

– Он любит, чтобы его баюкали, – сказала я, аккуратно передавая котенка в руки Мэри. – Нет, на спинке. Вот так. Как ребенка.

– Весит один фунт [около 450 г. – Ред.].

– Не думаю, что он весит даже столько.

Котенок вильнул хвостиком и свернулся в руках Мэри. Он инстинктивно доверял не только сотрудницам библиотеки; как оказалось, он проявляет доверие ко всем людям.

– Ох, Вики, – сказала Мэри. – Он прелесть. Как его зовут?

– Мы называем его Дьюи. В честь десятичной классификации Дьюи. Но на самом деле еще не выбрали ему имя.

– Привет, Дьюи. Тебе нравится в библиотеке? – Дьюи посмотрел Мэри в лицо и потерся головкой о ее руку. Мэри с улыбкой подняла глаза. – Я бы не расставалась с ним целый день.

Но, конечно, Мэри этого не сделала. Она вернула мне Дьюи, и я унесла его в другую комнату. Нас все ждали.

– Пока все прошло хорошо, – сказала я. – Один человек согласен, осталось еще десять тысяч.

Мы стали постепенно представлять Дьюи тем нашим постоянным посетителям, которые, как мы знали, любили кошек. Дьюи был ослаблен, поэтому передавали его им в руки. Марси Макки пришла в тот же день. И тут же надела перчатки. Майк Баер и его жена Пег сразу прониклись к котенку любовью.

– Это прекрасная идея, – сказала она, и эти слова ласкали слух, поскольку Майк входил в состав библиотечного совета.

Пэт Джонс и Джуди Джонсон сочли нашего Дьюи очаровательным. На самом деле в Спенсере живут четыре Джуди Джонсон. Две из них постоянно пользовались библиотекой, и обе стали поклонницами Дьюи. Велик ли город с населением в десять тысяч человек? Думаю, достаточно велик, чтобы иметь четырех Джуди Джонсон, три магазина мебели, две деловые улицы со светофорами и один особняк. Все так его и называли: Особняк. Типичная Айова – ничего личного, только факты.

Через неделю рассказ о Дьюи появился на первой полосе «Спенсер дейли репортер» под заголовком «В библиотеке Спенсера появилось мурлыкающее прибавление». В репортаже на полстраницы была описана история чудесного спасения Дьюи; статья сопровождалась цветной фотографией крохотного рыжего котенка, который скромно, но уверенно смотрел в камеру, сидя на старом ящике для каталожных карточек.

Публичность – вещь опасная. Целую неделю сотрудники библиотеки и несколько ее попечителей держали пребывание Дьюи в секрете. Если вы не посещали библиотеку, то не имели об этом понятия. Теперь же знал весь город. Большинство посетителей библиотеки, особенно постоянные читатели, не возражали по поводу Дьюи. Среди них были две группы – любители кошек и дети, восхищенные его появлением здесь. Детские улыбки, смех и восхищение котенком были достаточным основанием для меня, чтобы оставить Дьюи в библиотеке.

Правда, нашлись и недовольные. Вынуждена признаться: я была слегка разочарована, но вовсе не удивлена. Даже имея грин-карту^[1], выданную самим Господом, они нашли бы повод пожаловаться, в том числе и на самого Бога, и на грин-карту.

Особенно отличилась одна женщина. Она направила свое письмо всем членам городского совета. Оно извергало огонь, и от него разило серой. Она рисовала образы детей, которые слегли от внезапного приступа астмы, и беременных женщин, у которых могла возникнуть угроза выкидыша при виде кошачьих испражнений. В письме говорилось, что я – сумасбродная личность, убийца, несущая потенциальную угрозу не только здоровью каждого невинного ребенка города, рожденного или зачатого, но и подрывающая социальные основы общины. Животное!.. В библиотеке! Если мы позволим этому свершиться, тогда что помешает фермерам гонять коров по Гранд-авеню? По сути, она угрожала в ближайшее утро появиться в библиотеке с коровой на поводке. К счастью, никто не воспринял ее слова всерьез. У меня не было сомнений в том, что своим утрированным пафосом она метила и в других членов общины, но ее гневные тирады меня не тронули. Насколько я могла судить, никто из них ни разу не был в библиотеке.

Гораздо сильнее меня обеспокоил телефонный звонок: «У моего ребенка аллергия. Что мне делать? Он так любит библиотеку». Я была готова к тому, что последует подобное обвинение. Год назад Маффин, обожаемый кот из библиотеки в Путнем-Уоллей в северной части Нью-Йорка, был изгнан после того, как один из членов библиотечного совета получил осложнение из-за аллергии на кошек. В результате библиотека потеряла восемьдесят тысяч долларов обещанных пожертвований, в основном от местных граждан. И мне совершенно не хочется, чтобы нас постигла та же участь.

В Спенсере не было аллерголога, поэтому я обратилась за советом к двум практикующим врачам. Публичная библиотека Спенсера, отметили они, представляет собой большое открытое пространство, разделенное рядами книжных стеллажей. Комната для персонала, мой кабинет и технические помещения закрыты временной стенкой, не достигающей потолка на шесть футов [1,8 м. – Ред.]. В стене имеются два дверных проема, но, поскольку двери отсутствуют, они всегда открыты. Даже помещение для сотрудников представляет собой открытое пространство, в котором столы сдвинуты к стене или разделены книжными стеллажами.

Эта планировка не только позволяла Дьюи свободно укрываться и пребывать в безопасности в условиях библиотеки, но врачи заверили меня, что она также служила надежным заслоном против любой опасности, в том числе и кошачьей шерсти. Библиотека была прекрасно спланирована, чтобы предотвращать любую аллергию. Если бы среди сотрудниц был бы аллергик, это представляло бы собой проблему, но врачи согласились, что при нынешнем положении дел не о чем беспокоиться.

Я лично переговорила с каждым из обеспокоенных читателей, позвонивших нам, и сообщила им мнение врачей. Родители, конечно, прореагировали скептически, но большинство привели своих детей в библиотеку на пробное посещение. При каждом визите я держала Дьюи на руках. Я не только не знала, как поведут себя родители, но и сомневалась в том, как воспримет все это Дьюи, потому что дети, увидев котенка, могли прийти в восторг. Матери предупреждали их, что надо вести себя тихо и вежливо. Малыши подходили медленно, осторожно, шептали: «Привет, Дьюи», а потом взрывались восторженными воплями, пока матери решительно не пресекали их: «Хватит, хватит». Дьюи не обращал внимания на этот шум; он вообще был самым спокойным котенком, которого я когда-либо видела. Думаю, он догадывался, что этим детям запрещалось играть с ним.

Через несколько дней одна семья вернулась – на этот раз с камерой. И малыш-аллергик, тот самый, о котором так пеклась его мать, сидел рядом с Дьюи и гладил его, пока мать делала фотографии.

– У Джастина никогда не было домашних животных. Даже не представляла, насколько их ему не хватает. Он уже полюбил Дьюи.

Я тоже полюбила Дьюи. Как и все остальные. Как можно противиться его обаянию? Он был красивым, любящим и общительным – и продолжал ковылять на своих маленьких обмороженных лапках. Но даже я не могла представить, до какой степени Дьюи привязался к нам. Насколько спокойно и комфортно он чувствует себя среди незнакомых людей. Казалось, его отношение основано на убеждении: «Как можно не любить кошек?» Или, проще говоря: «Неужели кто-то сможет устоять перед моим обаянием?» Вскоре я поняла, что Дьюи не считает себя обычным котом. Он всегда воспринимал себя как одного из лучших представителей своего вида.

Глава 3 Дьюи Читатель Книг

Дьюи оказался счастливцем: он не только выжил в заледенелом библиотечном ящике, но и попал в заботливые руки сотрудников библиотеки. На этот счет двух мнений быть не может – у Дьюи была прекрасная жизнь. Но и со Спенсером ему тоже повезло – трудно найти лучшее время, чтобы завладеть нашими душами. Эта зима выдалась не просто чудовищно холодной. Она стала серьезнейшим испытанием в истории Спенсера.

Жители мегаполисов могут не помнить кризис фермерства 1980-х годов. Возможно, кому-то придет на память Вилли Нельсон и «Помощь фермерам». А кто-то припомнит, как читал о крахе семейного фермерства, о скачкé от небольших производителей к огромным фермам-фабрикам, ангары которых тянулись на мили, а по соседству с ними не было ни домика, ни даже рабочего. Для большинства людей это всего лишь факт истории, не затронувший их лично.

В Спенсере же это ощущалось повсюду: в воздухе, на земле, в каждом произнесенном слове. У нас была солидная производственная база, тем не менее мы оставались фермерским городком. Мы поддерживали фермеров и сами пользовались их поддержкой. А дела на фермах шли хуже некуда, просто все рушилось на глазах. Это были целые семьи, которые мы знали, живущие здесь не одно поколение и оказавшиеся в тяжелейших условиях. Сначала они перестали закупать новые запчасти и машины, ремонтируя старую технику подручными средствами. Затем запасы иссякли. Наконец, они не могли платить по закладным и надеялись, что хороший урожай изменит ситуацию и поможет им выкрутиться. Однако чуда не произошло, и банки лишили их права выкупа. В 1980-х годах почти половина ферм в северо-западной части Айовы оказались в таком бедственном положении. Большая часть угодий перешла к огромным сельскохозяйственным конгломератам, спекулянтам-чужакам или страховым компаниям.

Кризис фермеров не был вызван природным катаклизмом наподобие песчаных бурь 1930-х годов. В первую очередь это была финансовая катастрофа. В 1978 году земля в округе Клей продавалась по девятьсот долларов за акр. А потом цена взлетела. В 1982 году фермерскую землю продавали по две тысячи за акр. Год спустя она стоила уже четыре тысячи долларов за акр. Фермеры брали займы и скупали земли. Почему бы и нет, если цена постоянно растет и ты можешь неплохо заработать, каждый год перепродавая землю вместо того, чтобы ее обрабатывать?

Неожиданно экономика помчалась под откос. Цена на землю пошла вниз, и источник кредитов иссяк. Фермеры уже не могли брать деньги в кредит под залог своей земли, чтобы покупать новую технику или хотя бы семенное зерно для закладки нового сезона. Цены на зерно были умеренные, что не позволяло выплачивать проценты по старым займам, в которых ставки достигали более двадцати процентов в год. Потребовалось четыре или пять лет, чтобы дойти до самого дна. Казалось, что это дно обманчиво и еще жива надежда, но экономика упорно затягивала наших фермеров все глубже.

В 1985 году «Ленд-О-Лейкс», гигантская компания по производству маргарина, закрыла свой завод на северной окраине города. Вскоре безработица достигла десяти процентов: на первый взгляд не такой уж плохой показатель, однако нужно учесть, что всего за несколько лет население Спенсера уменьшилось с одиннадцати до восьми тысяч человек. В одночасье цены на дома упали на двадцать пять процентов. В поисках работы люди покидали округ и даже отправлялись за пределы штата Айова.

Цена на сельскохозяйственные угодья продолжала стремительно падать, вынуждая многих фермеров продавать свое имущество. Но деньги от продажи земли, полученные на аукционах, не могли покрыть платежи по займам; банки терпели убытки. Это были отраслевые фермерские банки, становой хребет маленьких городков. Они предоставляли займы местным фермерам, мужчинам и женщинам, которых хорошо знали и которым доверяли. Когда фермеры не смогли расплатиться вовремя, вся система рухнула. Банки лопались по всей Айове. Долги и займы в Спенсере выкупали пришлые люди по пенни за доллар, а новые владельцы не стремились брать новые кредиты. Экономика вошла в стагнацию. В конце 1989 года в Спенсере не было выдано ни одного разрешения на строительство нового дома. Ни одного! Никто не хотел вкладывать средства в умирающий город.

Каждое Рождество в Спенсере был Санта-Клаус. Торговцы спонсировали лотереи и предлагали путешествие на Гавайи. В 1979 году не было ни одной витрины, где бы Санта не предлагал подарки. В 1985 году в центре города насчитывалось двадцать пять пустых витрин, и никто не вспоминал о поездке на Гавайи. Санта обошел стороной наш город. Здесь ходила такая шутка: когда последний владелец магазина покинет Спенсер, пусть он не забудет потушить за собой свет.

Библиотека делала все что могла. Когда «Ленд-О-Лейкс» закрылась, мы организовали банк рабочих мест с описанием предлагаемой работы, требуемых навыков и необходимой технической подготовки. Мы предоставили в распоряжение местных жителей компьютер, чтобы они могли составлять резюме и рассылать их. Для многих мужчин и женщин это был первый компьютер, который они видели в жизни. Грустно было видеть, как много людей обращались к нашему банку данных. И если такие чувства возникали у работающих библиотекарей, можно представить, в каком тяжелом положении находились уволенные работники фабрики, обанкротившиеся владельцы малого бизнеса или сельчане, оставшиеся без дела.

И в это время у нас на коленях оказался Дьюи. Я не хочу слишком много распространяться о нашей жизни, потому что Дьюи не приносил еды на чей-то стол. Он не создавал рабочие места. Не укреплял нашу экономику. Но, пожалуй, самое худшее в эти тяжелые времена – это паралич мышления. Тяготы лишают вас энергии и занимают все ваши мысли. Все происходящее в жизни предстает в мрачном свете. Плохие вести так же ядовиты, как и заплесневелый хлеб. И Дьюи по крайней мере помогал отвлечься от них.

Но его роль оказалась куда важнее. История Дьюи распространилась среди жителей Спенсера. Мы имели к ней непосредственное отношение. Может, продемонстрировать наш библиотечный ящик банкам? Противопоставить его внешним экономическим силам? Остальной Америке, которая ест наш хлеб, но не заботится о людях, которые его выращивают?

Итак, был уличный котенок, кем-то брошенный умирать в обледенелом библиотечном ящике, испуганный, одинокий и отчаянно цепляющийся за жизнь. Там он просидел всю ночь, дрожа от холода, и вдруг эти ужасные испытания обернулись тем лучшим, что могла преподнести ему жизнь. Какими бы ни были обстоятельства его жизни, он не утратил доверия и ощущения радости бытия. Он был скромен. Может, скромность не совсем уместное слово – все же он был котом, – но в нем не было ни наглости, ни высокомерия. Только спокойная уверенность. Возможно, это была уверенность живого существа, которое заглянуло смерти в лицо и выжило; безмятежность, которую можно обрести, когда достигаешь предела и надежды уже не остается, но ты все равно возвращаешься. С того момента как мы нашли котенка, я знала: Дьюи никогда не сомневался, что все будет хорошо.

И когда он находился рядом, мы побуждали и других поверить в это. Ему потребовалось десять дней, чтобы окончательно прийти в себя и начать изучать библиотеку. Вскоре нам стало ясно, что кот не испытывает интереса ни к книгам, ни к полкам, ни к другим неодушевленным предметам. Его интересовали люди. Если в библиотеку заходил кто-то из ее попечителей, Дьюи тотчас направлялся к нему, медленно ступая поврежденными лапками, но уже не хромая, – и запрыгивал ему на колени. Нередко Дьюи спихивали с колен, но это никогда не огорчало и не отпугивало его. Он продолжал выискивать колени и руки, которые готовы ласкать его, – и постепенно все менялось.

Впервые я обратила на это внимание, заметив наших старых посетителей, которые зашли в библиотеку полистать журналы или посмотреть книги. Как только Дьюи начал коротать с ними время, они стали чаще наведываться в библиотеку и проводить здесь больше времени. Кое-кто стал более тщательно относиться к выбору своей одежды и уделять больше внимания своей внешности. Они всегда дружелюбно кивали сотрудницам или желали им доброго утра, но теперь заводили разговоры, которые обычно касались Дьюи. Могло показаться, они готовы слушать о нем вечность. И теперь люди не просто коротали время; они стали друзьями, которые наносили нам визиты.

Один пожилой мужчина приходил каждое утро в одно и то же время, неизменно садился в самое большое удобное кресло и читал газету. У него недавно умерла жена, и я знала, как ему одиноко. Даже не предполагала, что он может быть любителем кошек, но в первый же раз, когда Дьюи вскарабкался к нему на колени, он буквально светился. Внезапно выяснилось, что он читает газеты не в одиночестве. «Тебе тут хорошо, Дьюи?» – спрашивал он каждое утро, гладя своего нового друга. Дьюи закрывал глаза и засыпал.

Один мужчина зашел, чтобы поинтересоваться вакансиями. Лично я была не знакома с ним, но мне знаком этот тип людей: он знает себе цену, трудолюбив и горд, – и я понимала, как он страдает. Он был из Спенсера, как и большинство мужчин, просматривающих наш банк данных; из рабочих. Его повседневный костюм не отличался от рабочей одежды – джинсы и обычная рубашка. Он не умел пользоваться компьютером. Изучал подборку резюме, просматривал наш список рабочих мест и никогда не обращался за помощью. Тихий, спокойный и невозмутимый человек. Однако одна неделя сменялась другой, и я видела, как он сутулился под тяжестью испытаний, как все глубже проступали морщины на его неизменно бритом лице. Каждое утро Дьюи подходил к нему, но мужчина постоянно отстранял его. Но однажды наконец увидела, что Дьюи сидит у него на коленях и в первый раз за все эти недели мужчина улыбался. Он по-прежнему сутулился, и в его глазах застыла печаль, но теперь он улыбался. Может быть, Дьюи не многое было под силу, но зимой 1988 года он давал именно то, в чем нуждались жители Спенсера.

Таким образом я предоставила нашего котенка в распоряжение общины. Коллеги меня поняли. В действительности этот кот не был нашей собственностью. Он принадлежал всем посетителям Публичной библиотеки города Спенсера. Я поставила коробку у входа, рядом с тем местом, где просматривали список вакансий, и говорила людям: «Вы знаете котенка, который садится к вам на колени и помогает подготовить резюме? Того самого, кто вместе с вами читает газеты? Таскает губную помаду у вас из сумочек и помогает искать книги? Так вот – он ваш кот, и мне бы хотелось, чтобы вы помогли подобрать ему имя».

Я работала директором библиотеки всего шесть месяцев и увлекалась разными конкурсами. Каждые несколько недель мы выносили ящик в холл, делали объявление по местному радио, объявляли приз за самое лучшее предложение и одновременно сообщали последние библиотечные новости. Интересный конкурс и хороший приз могли принести до пятидесяти предложений. Если же приз был дорогим, например телевизор, то количество представленных предложений увеличивалось до семидесяти. Обычно же мы получали около двадцати пяти. На наш конкурс «Дай имя котенку», о котором не объявляло местное радио, потому что я хотела привлечь только постоянных читателей библиотеки, да и соблазнительных призов не было, поступило триста девяносто семь предложений. Триста девяносто семь! И тут меня осенило: библиотека нащупала нечто важное. Интерес общины к Дьюи превышал наши ожидания.

Любимая лазанья Гарфилда была невероятно популярна, поэтому стала самым массовым предложением. Девять голосов были отданы за имя Тигр, что обеспечило ему чуть меньшую популярность. После Девяти Жизней следующим по частоте упоминания было имя Моррис. Предлагали даже такие имена, как Альф (милая кукла из местного телешоу) и Спадс (в честь Спадса Маккензи, компанейского пса, который любит хмельное, из коммерческой рекламы пива). Поступило также несколько злобных предложений вроде Рассадник Блох и такие, что казались не то слишком заумными, не то странными, например: Кэтганг Амадеус Меласса (это что, сладость?), Леди-книга (странное имя для кота), Теплушка и Нукстер.

Однако большинство, не менее пятидесяти участников конкурса, выбрали имя Дьюи. Посетители библиотеки явно привыкли к этому котенку и ничего не хотели менять. Даже имя кота. Откровенно говоря, мы тоже этого не хотели. И тоже привыкли к Дьюи, такому, каким он был.

Тем не менее одной клички показалось недостаточно. Лучше всего, решили мы, дать ему фамилию. Мэри Уолк, заведующая нашим детским отделением, предложила фамилиюЧитатель. Реклама, напечатанная в субботнем утреннем издании – оно предназначалось для детей и выходило только по утрам в субботу, – как-то поместила рисунок котенка по имени О. Дж. Читатель, который советовал детям «читать книги и смотреть «телевизор», который спрятан в вашей голове». Уверена, что это имя происходит именно оттуда. Дьюи Читатель. Близко, но чего-то не хватает. И предложила дополнить фамилию – Читатель Книг.

Дьюи Читатель Книг. Одно имя для библиотекарей, которые имеют дело с десятичной системой Дьюи. Другое – для детей. И третье – для всех. Это имя, которое вызывает желание учиться. Всему городу придется много читать и узнавать новое.

Дьюи Читатель Книг. Три имени для нашего королевского высочества, уверенного в себе красивого кота. Полагаю, что нам стоило бы назвать его сэр Дьюи Читатель Книг, но как-то не задумывались об этом, ведь мы не только библиотекари – все мы жители Айовы. И не любим помпезности и всяких церемоний. И Дьюи они не по душе. Он с готовностью откликается на свое первое имя, а иногда и просто на Дью.

Глава 4 Один день в библиотеке

Кошкам присущи определенные привычки, и Дьюи не потребовалось много времени, чтобы выработать распорядок своей жизни. Когда я по утрам приходила в библиотеку, он поджидал меня у входа. Пока я снимала верхнюю одежду, он слегка перекусывал, а затем мы вместе обходили библиотеку, чтобы проверить, все ли в порядке, и по пути обсуждали минувший вечер. Дьюи предпочитал все обнюхивать, а не говорить, но для меня это не имело значения. Библиотека, обычно утром холодная и безлюдная, становилась живой и теплой.

После нашего обхода Дьюи направлялся в комнату для сотрудников. Если у какой-либо сотрудницы утро выдалось скверным, он уделял ей больше времени. Например, Джин Холлис Кларк недавно вышла замуж и тратила на дорогу сорок пять минут, чтобы добираться из Эстервилля до библиотеки. Вы можете подумать, что дорога утомляла ее, но Джин была самым спокойным человеком, которого я когда-либо встречала. Единственное, что ее огорчало, – это трения с парой коллег. Когда она пришла на работу, было заметно, как она напряжена, и Дьюи неизменно оказывался рядом, чтобы успокоить ее. Он невероятно чувствовал тех, кто нуждался в нем, и всегда охотно уделял время этому человеку. Но его внимание никогда не было особо продолжительным. Проходило от двух минут до девяти – и Дьюи бросал свое занятие и бежал к входным дверям.

Наш первый посетитель всегда ждал снаружи до девяти часов, когда мы открывали двери, и обычно входил с приветствием:

– Привет, Дьюи! Как началось утро?

«Привет, привет, – казалось, отвечал он, заняв позицию на своем посту слева от двери. – Почему бы тебе не погладить меня?»

Но ответа не последовало. Ранние посетители обычно приходят по делу, и у них нет времени на разговоры с кошкой.

«Не приласкаешь? Ладно. Здесь есть и другие люди – разные».

Дьюи без труда находил готовые принять его колени, и, поскольку читатель проводил тут не менее двух часов, ему хватало времени, чтобы подремать. Он настолько освоился в библиотеке, что легко засыпал в публичном месте. Кот предпочитал почивать на чьих-то коленях, но, если не оказывалось ничего подходящего, мог устроиться в ящике. Каталожные карточки хранились в небольших ящичках, размером с коробку для детской обуви. Дьюи нравилось залезать в них всеми четырьмя лапами и усаживаться, хотя его бока свисали по краям ящика. Если ящик оказывался чуть больше, он втискивал в него голову и хвост. И тогда единственное, что вы могли видеть, это большой клок шерсти на спине, возвышающийся над ящиком. Это напоминало сдобную булочку. Как-то раз утром я нашла Дьюи спящим возле набитого карточками каталожного ящика, в который он запустил одну лапу. Наверное, ему потребовалось не меньше двух часов, чтобы признать очевидное – места больше нет.

Однажды я наблюдала, как он неторопливо пытается забраться в полупустую коробку с бумажными салфетками. Он засунул две передние лапы в прорезь на крышке, а затем осторожно положил рядом и другие две. Медленно присев, покрутил попкой, пока та не втиснулась в щель коробки. Затем подогнул передние лапки и стал ввинчивать в отверстие переднюю часть туловища. На всю операцию потребовалось четыре-пять минут, но в итоге снаружи остались лишь голова, торчащая по одну сторону коробки, и хвост – по другую. Чуть прикрыв веки, он рассеянно смотрел вдаль, словно окружающего мира не существовало.

В эти дни в Айове были введены особые конверты для налоговых деклараций, и мы всегда держали наготове ящик с ними для наших посетителей. Половину своей первой зимы Дьюи, свернувшись клубочком, провел в этом ящике.

– Мне нужен конверт, – говорил раздраженный посетитель, – но не хотелось бы беспокоить Дьюи. Как быть?

– Не беспокойтесь. Он спит.

– Но разве мы его не разбудим? Он же лежит на конвертах.

– О нет. Дьюи спит как убитый.

Клиент осторожно отодвигал Дьюи в сторону и бережнее, чем требовалось, вытаскивал конверт. Он мог бы ловко выдернуть его, словно фокусник, который выдергивает скатерть из-под обеденной сервировки, но это ничего бы не изменило.

– К конверту прилип кошачий волосок, но ничего страшного.

Другое любимое местечко Дьюи находилось за копировальным аппаратом.

– Не тревожьтесь, – говорила я смущенному клиенту. – Вы ему не помешаете. Он выбрал это место потому, что здесь тепло. Чем больше копий вы сделаете, тем сильнее нагреется аппарат и кот будет просто счастлив.

Если клиент порой сомневался, как обращаться с Дьюи, то у нас таких колебаний не возникало. Одно из моих первых решений – не тратить на содержание Дьюи ни единого пенни из фондов, выделяемых на библиотеку. В задней комнате мы поставили коробку, куда любая сотрудница бросала накопившуюся мелочь для нужд Дьюи. Большинство из нас приносили из дома пустые банки из-под содовой. Утилизация жестяных банок стала совместным увлечением, а Синтия Берендс каждую неделю относила их в пункт приема вторичного сырья. Таким образом, все мы вносили «вклад в общее дело», чтобы содержать котенка.

В обмен на эту скромную услугу мы получали бессчетные часы удовольствия. Дьюи любил прятаться в ящиках, и он взял за привычку выскакивать из них, когда вы совершенно этого не ожидали. Если кто-то расставлял книги по полкам, он влезал на тележку и путешествовал по библиотеке. А когда секретарь библиотеки Ким Петерсон начинала печатать, все знали: сейчас начнется представление. Уловив первый стук клавиш, я тотчас откладывала свои дела в ожидании сигнала.

– Дьюи опять охотится на клавиши! – кричала Ким.

Я выбегала из своего кабинета, чтобы посмотреть, как Дьюи, встав на задние лапки, изгибается над белой пишущей машинкой Ким. Голова его металась из стороны в сторону вслед за движением каретки, которая двигалась справа налево и обратно, до тех пор, пока у него хватало сил, а потом он набрасывался на эти странные выпрыгивающие существа – не что иное, как рычаги с буквами. Все сотрудники собирались здесь, чтобы понаблюдать за Дьюи и от души посмеяться. Забавы Дьюи всегда притягивали зрителей.

Наш маленький коллектив существовал без каких-либо проблем. Все в библиотеке были настроены доброжелательно, но с годами сотрудники стали отдаляться друг от друга, разбиваться на группы. Только Дорис Армстронг, которая была старше остальных и, по-видимому, умнее, продолжала поддерживать контакты со всеми. В центре служебного помещения стоял большой стол, на котором она оборачивала каждую новую книгу пленкой, и ее добрый юмор сплачивал нас. Кроме того, она была горячей поклонницей кошек, и вскоре ее стол стал одним из любимейших мест Дьюи. По утрам он вытягивался здесь, нежился на больших листах пленки и создавал еще один центр притяжения для сотрудников. Здесь всем хватало места. Не менее важно, что Дьюи был другом всех наших детей (а в случае Дорис – внуков). Между сослуживцами не происходило ничего примечательного: порой кто-то не счел нужным извиниться или слишком безапелляционно судил о чем-то, но стоило появиться Дьюи, как напряженность моментально уходила. Мы смеялись и становились приветливее. Дьюи сплачивал нас.

Несмотря на готовность забавляться, Дьюи никогда не нарушал установленный порядок. Ровно в десять тридцать кот просовывал голову в комнату для персонала. Джин Холлис Кларк, сделав небольшой перерыв, ела йогурт и, когда он терся около нее, давала ему облизать крышечку. Джин была тихой и трудолюбивой, но всегда находила минутку для Дьюи. Если Дьюи хотелось отдохнуть от дел, он мог повиснуть вниз головой на левом плече Джин – неизменно на левом и никогда на правом, – пока она занималась бумагами. Спустя несколько месяцев Дьюи уже не позволял нам баюкать себя на руках (полагаю, он считал, что уже достаточно взрослый для таких нежностей), так что все мы переняли опыт Джин, когда Дьюи зависал на ее левом плече. Мы называли это «таскать Дьюи».

Дьюи и мне помогал расслабляться, устраивая коротенькие перерывы, что весьма меня устраивало, так как я привыкла напряженно работать. Я часами сидела, склонившись над столом, старательно вникая в показатели бюджета или составляя отчеты, и не обращала внимания на Дьюи до тех пор, пока он не запрыгивал мне на колени.

– Как дела, малыш? – спрашивала я с улыбкой. – До чего приятно тебя видеть! – Несколько раз его поглаживала и вновь возвращалась к работе. Неудовлетворенный скромным вниманием, он влезал ко мне на стол и принимался урчать. – Ты решил устроиться на бумагах, с которыми я работаю? Разумеется, нечаянно. – Я опускала его на пол. Он снова запрыгивал. – Не сейчас, Дьюи. Я занята. – И снова опускала его, но кот в очередной раз оказывался на столе. Если я по-прежнему не уделяла ему внимания, он поддавал головой мой карандаш, а я отодвигала его в сторону.

«Прекрасно, – по-видимому, думал он, – тогда я сброшу все эти ручки на пол!»

И он приступал к осуществлению задуманного плана, скатывая со стола ручки, одну за другой, и с интересом наблюдая, как они падают. Его действия заставили меня рассмеяться.

– Хорошо, Дьюи, ты победил. – Я комкала бумагу и бросала ее на пол. Он догонял комок, обнюхивал и снова возвращался. Типичное поведение кота, который всегда готов играть, но ничего приносить не будет. Я подходила, подбирала бумагу и в очередной раз кидала ему. – Ну что с тобой поделаешь?

Но мы не только шутили и играли. Я была боссом, и на мне лежали обязанности, например купать кота. Во время первого купания Дьюи я не сомневалась, что все будет хорошо. Ведь ему понравилась ванна в то первое утро, верно? В тот раз Дьюи скользнул в раковину, словно кусок льда, брошенный в бочку с кипятком. Но сейчас он барахтался. И орал, цепляясь за край раковины и пытаясь выскочить через бортик. Мне пришлось держать его обеими руками. Через двадцать минут я была мокрой с головы до пят. Мои волосы вздыбились, словно я сунула язык в розетку. Все покатывались со смеху, в конце концов я тоже засмеялась.

Третье купание также далось нелегко. Мне удалось пройтись по Дьюи щеткой, но не хватило терпения вытереть и высушить его. Только не этого сумасшедшего котенка!

– Ну и ладно, – сказала я ему. – Если тебе это так не нравится, можешь идти.

Дьюи был тщеславен. Он провел не меньше часа, вылизывая себе мордочку, пока не привел ее в порядок. Особенно забавно было видеть, как он сжимал свои лапки, лизал их и засовывал себе в ушки, вычищая их до тех пор, пока они не стали блестящими. Но теперь, весь мокрый, он напоминал чихуа-хуа в парике. Это было и трогательно, и смешно. Все смеялись и фотографировали его, но Дьюи так искренне расстроился, что через несколько минут фотосессия закончилась.

– Не теряй чувства юмора, Дьюи, – подшучивала я. – Ты сам напросился.

Он устроился под книжным стеллажом и несколько часов не показывался. После этого мы с Дьюи пришли к соглашению, что двух ванн в год вполне достаточно. Кроме того, мы договорились впредь не подвергать его таким испытаниям.

– Ванна – это цветочки, – сказала я, заворачивая Дьюи в зеленое полотенце. К тому моменту он прожил у нас уже несколько месяцев. – Вот это тебе уж точно не понравится.

Дьюи никогда не переносили в клетке из опасений, что она напомнит ему о ночи, проведенной в том ужасном ящике. Когда бы я ни выносила его из здания библиотеки, всегда заворачивала в зеленое полотенце.

Пять минут спустя мы уже входили в кабинет доктора Эстерли, который находился на другом конце города. В Спенсере было несколько ветеринаров (надо понимать, что мы жили в местности, где случались трудные роды у коров, болели боровы и калечились собаки на небольших фермах), но я предпочитала посещать доктора Эстерли, спокойного скромного человека, который очень доброжелательно общался. Его низкий голос и неспешная речь напоминали течение спокойной реки. Он никогда не суетился, всегда выглядел опрятным. У этого здоровяка были спокойные и нежные руки. Ответственный человек и настоящий профессионал, он отлично справлялся со своими обязанностями и любил животных. А немногословность лишь добавляла ему авторитета.

– Привет, Дьюи, – сказал он, увидев кота.

– Вы думаете, что это необходимо, доктор? – спросила я.

– Котов нужно кастрировать, – твердо ответил он.

Я посмотрела на крохотные лапки Дьюи, которые наконец зажили. Между коготками торчали клочки шерсти.

– А вам не кажется, что в нем есть персидская кровь?

Доктор Эстерли оглядел Дьюи. Его королевскую осанку, великолепный воротник длинной ярко-рыжей шерсти на шее. Он выглядел настоящим львом.

– Нет. Он просто симпатичный уличный кот, – убежденно сказал доктор.

Его убежденность ни на секунду не поколебала моей веры.

– Дьюи – продукт выживания самых приспособленных особей, – продолжил доктор Эстерли. – Наверное, его предки из поколения в поколение жили на этой улице.

– Значит, он один из нас.

Доктор Эстерли улыбнулся:

– Пожалуй, соглашусь. – Он взял Дьюи на руки. Кот расслабился и замурлыкал. И прежде чем они исчезли за дверью, доктор Эстерли сказал: – Дьюи – прекрасный кот.

Конечно, такой он и есть. И мне уже его не хватает.

На следующее утро я пришла за Дьюи, и мое сердце содрогнулось. У него был отсутствующий взгляд и выбритый животик. Я взяла его на руки. Он уткнулся головой в мою руку и замурлыкал от счастья снова увидеть свою старую подругу Вики.

Когда я вернулась в библиотеку, все побросали свои дела. «Бедный мальчик. Бедный малыш!» Я передала Дьюи на их попечение (ведь он наш общий друг) и приступила к работе. Еще одна пара рук – и его просто затискают. Поход в ветеринарную клинику вымотал меня до предела, а меня ждала уйма работы. Я должна была себя клонировать, чтобы справиться с этим объемом, но город никогда за это не заплатит, так что мне пришлось справляться самой.

И все-таки я была не одна. Прошло около часа. Положив телефонную трубку, подняла глаза и увидела Дьюи, который пытался преодолеть порог моего кабинета. Я знала, что он получил море любви и внимания остальных сотрудников, но по его неуверенным, но настойчивым шажкам поняла, что ему не хватает чего-то большего.

Конечно, коты могут быть смешными и забавными, но мои отношения с Дьюи уже стали неоднозначными и интимными. Он был очень умен. И игрив. Хорошо относился к людям. У нас еще не успели созреть тесные связи, но сейчас я начинала по-настоящему привязываться к нему.

И Дьюи отвечал мне взаимностью. Да, он вообще всех любил, но в его отношении ко мне было нечто иное, особенное и глубокое. Взгляд, который он бросил на меня в это утро, явно имел какое-то значение. В самом деле. Никогда прежде не осознавала этого столь ясно, когда он решительно приблизился ко мне. Мне казалось, словно я слышу его слова: «Где ты была? Мне тебя не хватало».

Я нагнулась, схватила его и прижала к груди. Не знаю, говорила ли я вслух или про себя, какая разница. Дьюи уже мог чувствовать мое настроение, если не сказать, читать мысли: «Я твоя мама, понимаешь?»

Дьюи положил голову мне на плечо, прижался к шее и замурлыкал.

Глава 5 Мята и круглые резинки

Не возьму на себя смелость утверждать, что Дьюи не доставлял нам хлопот. Да, он был добрым и красивым, поразительно доверчивым и благородным, но все же это был котенок. Как сумасшедший он носился по рабочим помещениям. Увлекшись игрой, мог сбросить на пол вашу работу. Он был слишком юным, чтобы понимать, кто действительно нуждается в его внимании, и порой не реагировал, когда ему давали понять, что он тут лишний. В «час истории» его присутствие настраивало детей на шум и шалости, поэтому Мэри Уолк, наш детский библиотекарь, выгоняла его из комнаты. В нашем распоряжении был Марк, большая кукла с признаками мышечной дистрофии. Мы использовали ее как наглядное пособие, чтобы учить детей справляться с мышечным спазмом. Ноги Марка вскоре были так густо усыпаны кошачьей шерстью, что в конце концов нам пришлось прятать куклу в шкафу. Дьюи трудился всю ночь, пока не смекнул, как ему открыть дверцу шкафа и устроиться спать на ногах Марка. На следующий день нам пришлось купить замок для шкафа.

Но его поведение преображалось, когда он нюхал мяту. Дорис Армстронг всегда приносила Дьюи гостинцы – маленькие мячики или игрушечных мышек. У Дорис дома были кошки, и наша заботливая матушка-наседка всегда помнила о Дьюи, когда заходила в магазин для домашних животных. В один прекрасный день (в ту пору подходило к концу первое лето в жизни Дьюи) она без всякого умысла принесла мешочек со свежими листьями мяты. Дьюи пришел в такой экстаз от ее запаха, что я решила, будто он намерен вскарабкаться по ногам Дорис. Впервые в своей жизни Дьюи буквально умолял.

Когда Дорис положила на пол несколько листочков мяты, кот едва не помешался. Он так тщательно стал их обнюхивать, словно собирался втянуть в себя весь пол. Несколько раз фыркнул и начал чихать, но этим не ограничился. Затем принялся жевать листья и не мог остановиться: он фыркал и жевал, снова жевал и опять фыркал. Мышцы его стали пульсировать, и все туловище напряглось – от кончиков лап до спины. Когда мышечное возбуждение достигло хвоста, он упал на пол и стал перекатываться вперед и назад по листьям мяты. Он кувыркался с такой гибкостью, что казалось, в его теле не осталось ни одной косточки. Не в состоянии передвигаться на лапах, Дьюи ползал, проводя подбородком воображаемую черту на полу. По-моему, он совершенно опьянел. Наконец кот медленно выгнул спину и запрокинул на нее голову. Он выделывал зигзаги, дуги и петли. Готова поручиться, что передняя часть туловища двигалась автономно, словно не была связана с задней частью. Когда он случайно опрокинулся на живот, тотчас подполз к мяте и снова стал перекатываться по ней. Листья мяты застряли в его шерстке, и он продолжал урчать, фыркать и жевать зелень. Затем кот растянулся на спине и задними лапами стал колошматить себя по подбородку. Продолжалось это до тех пор, пока несколько слабых толчков не достигли цели, и тогда Дьюи отключился, лежа на оставшихся на полу листочках мяты. Мы с Дорис с изумлением переглянулись, а потом расхохотались. Господи, это было уморительно забавно!

Дьюи обожал мяту. Натыкаясь на старые засохшие листочки, он тихо урчал, но стоило принести в библиотеку свежую мяту, кот первым узнавал об этом. И каждый раз, как только он добирался до нее, все повторялось: он выгибал дугой спину, перекатывался и ползал, валялся на полу, судорожно дергая лапками, и наконец превращался в кота в коматозном состоянии. Мы называли это действо «Дьюи Мамбо».

Еще одним увлечением Дьюи, кроме кукол, каталожных ящиков, коробок, копиров, пишущих машинок и мяты, были круглые канцелярские резинки. Они вызывали у Дьюи фанатичный восторг. Ему даже не нужно было видеть эти колечки: он чуял их запах даже на другом конце библиотеки. Стоило поставить коробку с резинками себе на стол – он уже тут как тут.

– А вот и Дьюи, – обычно говорила я, открывая новую коробку. – Одна – для тебя и одна – для меня.

Он хватал зубами резинку и, счастливый, удалялся.

На следующее утро я обнаруживала ее… в кошачьем туалете; она напоминала торчащую голову червяка. «Так не годится», – подумала я.

Дьюи исправно посещал наши общие собрания, но, к счастью, тогда он еще не мог понимать наших разговоров. Пройдет несколько лет, и мы будем вести с этим котом долгие философские диспуты, но сейчас, завершая собрание, было достаточно напомнить: «Не давайте Дьюи круглые резинки, как бы он ни выпрашивал».

На следующий день в том же месте появилось еще больше резиновых червячков. И на следующий день. И в очередной раз. На ближайшем собрании я спросила напрямую:

– Кто-нибудь давал Дьюи резинки?

В ответ раздалось:

– Нет, нет, нет, нет, нет!

– Значит, он, по-видимому, их таскает. Отныне не оставляйте их на столах.

Но легко сказать. Значительно легче, чем сделать. Вы наверняка удивились бы, узнав, сколько круглых резинок имеется в библиотеке. Мы убрали их понадежнее, однако проблема осталась. Они просто начали расползаться, как червяки. Заползали под клавиатуру и ныряли в стаканы с карандашами, падали на пол и скрывались в проводах. Как-то вечером я застала Дьюи врасплох, когда он рылся в бумагах на рабочем столе. И каждый раз, сбрасывая лист бумаги, находил круглую резинку.

– Надо убирать все резинки, даже те, какие вам кажутся спрятанными, – предложила я на следующем собрании. – Проверьте свои столы и уберите резинки. Не забывайте: Дьюи чует запах резины.

И спустя несколько дней служебные помещения обрели чистоту, уже забытую за несколько лет.

Тогда Дьюи стал проводить рейды по поиску круглых резинок, оставленных посетителями на столах. Мы прятали их в ящики. Он находил их возле копира. Читателям приходилось просить их у нас. Я рассматривала это как небольшую плату за общение с котенком, который весь день забавляет их.

Скоро наши контрдействия стали приносить результат. Червячки еще попадались в кошачьем туалете, но это происходило значительно реже. А Дьюи пришлось прибегнуть к наглым выходкам. Всякий раз, когда я доставала круглые резинки, он не сводил с меня глаз.

– Кажется, ты претендуешь?

«Нет, нет, просто смотрю».

Стоило мне отложить резинки, как Дьюи запрыгивал на стол. Я отодвигала его, и он усаживался на столе, дожидаясь удобного момента.

– Ничего не выйдет, – говорила я с улыбкой. Нужно сознаться, что эта игра забавляла.

Дьюи стал действовать изощреннее. Он выжидал, пока ты отвернешься, и набрасывался на круглую резинку, невинно лежащую на столе. Она находилась там минут пять. Люди порой забывчивы. Но только не кошки! Дьюи запоминал любой ящик, который был неплотно закрыт, чтобы ночью вернуться к нему и протиснуться в щелку. Содержимое ящика он неизменно оставлял в порядке, но на следующее утро резинки бесследно пропадали.

Однажды днем я проходила мимо нашего большого, под потолок, шкафа, где хранилась всякая всячина. Я была на чем-то сосредоточена, скорее всего, обдумывала показатели бюджета, и боковым зрением заметила приоткрытую дверцу. «Неужели я увидела…»

Я направилась к шкафу. Ну разумеется, на полке, на уровне глаз, сидел Дьюи, и во рту он держал круглую резинку.

«Нет, ты не отнимешь ее у Дьюи! Я намерен наслаждаться этим всю неделю!»

Я не смогла сдержать смеха. Вообще-то Дьюи был самым воспитанным котенком, которого мне доводилось видеть. Он никогда не сбрасывал книги с полок. Если я просила его прекратить что-либо, он тотчас повиновался. Он был очень вежлив и с незнакомыми людьми, и с сотрудниками. В этом котенке удивляла его мягкость и нежность. Но когда дело касалось резинок, он становился неуправляем. Мог залезть куда угодно и натворить невесть что, ради того чтобы вцепиться зубами в резинку.

– Посиди тут, Дьюи, – сказала я ему, откладывая стопку бумаг. – Хочу сфотографировать тебя.

Но когда вернулась с камерой, кот исчез, а вместе с ним и резинка.

– Убедитесь, что все кабинеты и ящики плотно закрыты, – напоминала я сотрудникам.

Дьюи отличался незаурядной смекалкой. У него была привычка подкрадываться к закрытым дверям кабинетов или ящиков, а когда кто-то открывал их, он влетал внутрь. Мы не знали, что это – игра или просто случайность, но Дьюи выражал искреннее веселье.

Прошло несколько дней. Как-то раз утром я нашла на столе подозрительную пачку карточек – они не были перетянуты резинкой. Прежде Дьюи никогда не покушался на туго натянутую резинку, но теперь каждый вечер стал перекусывать колечки. Как всегда, он проявлял деликатность даже в своих проказах: карточки лежали в полном порядке, все находилось на месте. Теперь карточки приходилось прятать в ящики и плотно закрывать их.

Осенью 1988 года вы могли хоть весь день провести в Публичной библиотеке Спенсера, и вам ни разу не попалась бы на глаза круглая резинка. Нет, они по-прежнему находились здесь, но были надежно спрятаны от создания, которое могло заполучить их движением одного коготка. Последняя операция по наведению порядка была завершена. Библиотека выглядела безупречно, и мы могли гордиться своими достижениями. За исключением одной проблемы: Дьюи по-прежнему жевал резинки.

Я собрала команду опытных сыщиков. Нам понадобилась пара дней, чтобы отыскать последний оплот Дьюи; им оказалась кружка на столе Мэри Уолк.

– Мэри, – сказала я, помахивая блокнотом, подражая детективу в плохом телевизионном боевике, – у нас есть основания полагать, что источник резинок – твоя кружка.

– Этого не может быть. Я никогда не замечала Дьюи возле своего стола.

– Доказательства указывают на то, что подозреваемый сознательно обходил твой стол, чтобы запутать следы. Мы считаем, что он исследует твою чашку только по ночам.

– И какие у вас доказательства?

Я указала на огрызки жеваной резинки, валявшиеся на полу.

– Он жует их и выплевывает. Ест на завтрак. Думаю, тебе известны все его привычки.

Мэри содрогнулась при мысли о мусоре на полу, который попадает в желудок нашего котенка. Это казалось просто невероятным…

– Это кружка высотой шесть дюймов [около 15 см. – Ред.]. В ней полно скрепок, скобок, карандашей, ручек. Как он мог умудриться достать резинку, не вытащив все остальное?

– Было бы желание, а способ найдется. За восемь месяцев пребывания в библиотеке подозреваемый доказал неопровержимое наличие у него желания.

– Но вряд ли там найдется хотя бы одна резинка! Уверена, это далеко не единственный источник!

– Может, проведем следственный эксперимент? Оставь кружку в кабинете, а мы посмотрим, появятся ли рвотные кусочки резины около твоего стола.

– Эту кружку разрисовывали мои дети!

– Вот и отлично. Может, проще вынуть резинки из кружки?

Мэри решила прикрыть ее крышкой. На следующее утро крышка лежала на столе с подозрительными следами зубов по краю. Не оставалось никаких сомнений – источником резинок служила именно эта кружка. Теперь все резинки отправлялись в ящики. Ради общего блага пришлось пожертвовать удобством.

Нам так и не удалось до конца обуздать стремление Дьюи находить для себя лакомства. Прошло несколько месяцев, и ему наскучили эти поиски. В конце концов это стало скорее игрой, чем схваткой, проявлением ума и изобретательности. Если мы обладали умом, то Дьюи был наделен хитростью. И желанием. Его тяга к жеванию резинок перевешивала наши попытки остановить его. И, кроме того, у него был изощренный нюх, который безошибочно улавливал запах резины.

Однако не стоит придавать этому такого большого значения. Эти резинки для него – всего лишь хобби. Мята и ящики служили невинным развлечением. Подлинной страстью Дьюи были люди, и он был готов на все ради своих любимых друзей. Помню, однажды утром я стояла у круглого стола и разговаривала с Дорис, когда заметила маленькую девочку, которая едва держалась на ножках. Вероятно, она совсем недавно научилась ходить, поэтому с трудом удерживала равновесие, и ножки у нее заплетались. Ручки она прижала к груди, держа в своих объятиях Дьюи. Его задние лапы и хвост упирались ей в лицо, а голова почти достигала пола. Мы с Дорис умолкли и с изумлением наблюдали, как малышка медленно перебирает ножками. На личике у нее сияла широкая улыбка, а котенок в ее руках обреченно висел вниз головой.

– Потрясающе, – сказала Дорис.

– Нужно что-то сделать, – спохватилась я. Но остановилась, так как знала: в любом случае Дьюи полностью контролирует ситуацию. Он понимал, как ему действовать в любой ситуации, и мог самостоятельно позаботиться о себе.

Здание библиотеки было небольшим. Как можно было изо дня в день проводить целые дни в помещении площадью тринадцать тысяч квадратных футов [около 1208 кв. м. – Ред.] и не испытывать усталости от замкнутого пространства? Тем не менее для Дьюи Публичная библиотека Спенсера была огромным миром, с выдвижными ящиками, шкафами, книжными стеллажами, картинками, круглыми резинками, пишущими машинками, столами, стульями, сумками, кошельками – и множеством рук, которые тянулись к нему, чтобы погладить, и ног, о которые можно потереться, и ртов, которые пели для него песенки. И множество коленей. Библиотека всегда любезно и щедро предоставляла ему колени.

К осени 1988 года Дьюи уже был в состоянии понять все это.

Глава 6 Монета

Размер зависит от перспективы. Так, для насекомого кукурузный стебель или даже зернышко может стать целым миром. Дьюи наша библиотека представлялась лабиринтом, от которого кот приходил в восхищение – по крайней мере до тех пор, когда перестал проявлять интерес к тому, что скрывается снаружи входной двери. Для большинства жителей северо-западной части Айовы Спенсер – большой город. Люди, проживающие в девяти округах, устремляются сюда, в Спенсер, за развлечениями и покупками. Здесь есть магазины, различные мастерские, живая музыка, местный театр и, конечно же, ярмарка. Не так уж мало, верно? Если Гранд-авеню служила входом в остальной мир, то подавляющее большинство земляков не удостоили бы ее вниманием.

Помню, когда училась в младших классах, то опасалась девочек из Спенсера – не потому, что кто-то из них меня обидел, просто они были из большого города. Как и многие люди в моем окружении, я выросла на ферме. Моя тетя Луна стала моей первой школьной учительницей в округе Клей. Занятия проходили в комнатке торфяного домика. Тут, в прериях, деревья не росли, и поэтому обитатели этих мест строили из подручного материала: травы, корней, грунта и прочего. Мой прапрадедушка Норман Джипсон сумел расширить свои земли, чтобы наделить участком каждого из своих шестерых детей. В детстве, где бы ни оказывалась, я всегда находилась в окружении членов семьи моего отца. Большинство Джипсонов были убежденными баптистами, и женщины никогда не носили брюки. Штаны – только для мужчин. Так предписывала религия. Женщины облачались в платья. Никогда не доводилось видеть слаксы ни на одной родственнице по отцовской линии.

В свой черед землю унаследовал отец и стал упорно трудиться, чтобы поднять семейную ферму, но первым делом он научился танцевать. Для большинства баптистов танцы были под запретом, однако Вернон Джиппи Джипсон был на пятнадцать лет младше своих братьев, поэтому родители снисходительно смотрели на его увлечение. В юности Джиппи мог удрать и больше часа гнать грузовик до Руф-Гардена; там в искрометные 1920-е годы располагался курорт на берегу озера Окободжи, и по пятницам устраивали танцы на всю ночь. В Айове окрестности Окободжи принято считать заповедными. Западное Окободжи, центральное озеро в водной системе из пяти водоемов, отличается чистой голубой водой, которая разливается по весне; сюда приезжают из Небраски и даже Миннесоты, где с избытком хватает собственных озер, и поселяются в прибрежных отелях. В конце 1940-х годов Руф-Гарден был самым популярным местом во всей округе, а может, и во всем штате Айова. Здесь, сменяя друг друга, свинговали самые знаменитые группы, и иногда танцзал был настолько переполнен, что было невозможно даже пошевелиться. Закончилась Вторая мировая война, и казалось, такие вечеринки будут нескончаемыми. Снаружи, вдоль дощатой набережной, стояли «русские горки», колесо обозрения, здесь сверкали огни, царил шум и было много красивых девушек; все это заставляло вас забыть, что озеро Окободжи – всего лишь синяя точка на бесконечных просторах Великих американских равнин.

Именно здесь, в этом маленьком круге света, Джиппи Джипсон встретил Мари Майо. Они танцевали всю эту ночь напролет и другие ночи в течение полугода. Мой отец держал эти отношения в тайне, потому что знал – его семья никогда их не одобрит. Семья Майо ничем не походила на Джипсонов. Чистокровные французы, выходцы из Монреаля, люди темпераментные и страстные. Они умели усердно работать, отчаянно драться и крепко пить. И рьяно следовали церковным канонам строгого католицизма на этой сухой, выжженной солнцем земле Среднего Запада.

Семье Майо принадлежало кафе в Ройале, одном из городков Айовы, расположенном примерно в десяти милях [около 16 км. – Ред.] от фермы отца. Мой дед был замечательным человеком, дружелюбным, общительным, честным, добрым. И настоящим алкоголиком. Будучи ребенком, моя мама убегала из школы, чтобы на скорую руку приготовить обед, а потом снова мчалась в школу на несколько послеполуденных часов. Часто дед отключался в каком-нибудь кабачке, и маме приходилось тащить его до постели.

Это вовсе не означает, что семья Майо пользовалась дурной репутацией. В 1940-х годах десять миль – это большое расстояние для Айовы. Но проблема заключалась в другом: они были католиками. Так что мама и папа сбежали в Миннесоту, чтобы там пожениться. Рана, нанесенная этим побегом, затягивалась несколько лет, но в Айове всегда преобладала практичность. Коли дело уже сделано, надо жить дальше. Отец с матерью обустроились на семейной ферме, и скоро появились первые трое из шести детей, два мальчика (Дэвид и Майк) и девочка. Я была средним ребенком.

Семейная ферма. Представление о ней сильно романтизировано. На самом же деле семейное фермерство – тяжкий труд, такой, что спины не разогнуть, однако приносящий скудный доход. Ферма Джипсонов была именно такой. Холодная вода поступала в кухню из колонки, рукоять которой надо было интенсивно качать. В подвале стояла стиральная машина, но греть воду приходилось на плите наверху. После стирки белье приходилось отжимать, пропуская через ролики по одной вещи, а затем развешивать на веревках. В углу подвала был оборудован душ. Стены были бетонные, но полы выложены плиткой. Вот и вся наша роскошь.

Кондиционеры? Я даже не знала о существовании таких приборов. Мать проводила на кухне по шесть часов в день, даже если жара достигала ста градусов по Фаренгейту [около 38 градусов по Цельсию. – Ред.]. Дети спали наверху, но летние ночи бывали такими жаркими и душными, что мы брали свои подушки и укладывались на полу из линолеума в столовой. Здесь было самое прохладное место во всем доме.

Унитаз в доме? До десяти лет я пользовалась будкой во дворе с одной дырой. Когда яма заполнялась, просто выкапывали новую и переносили строение. Теперь в это трудно поверить, но так было.

У меня было хорошее детство, просто прекрасное. Я не променяла бы его на все деньги Де-Мойна^[2]. Стоило ли переживать из-за новых игрушек и нарядов? Ни у кого в нашем окружении этого не было. Мы донашивали старую одежду. Поскольку телевидение отсутствовало, мы общались. Нашим самым замечательным путешествием была ежегодная поездка в муниципальный плавательный бассейн в Спенсере. Каждое утро мы все вместе просыпались и вместе начинали работать.

Мне исполнилось десять лет, когда мама и папа произвели на свет вторую троицу – Стивена, Вал и Дуга. Мы с мамой растили их. Мы были Джипсоны. И горой стояли друг за друга. По ночам на ферме было темно, безлюдно и одиноко, но я знала: за стенами фермы в мире нет ничего такого, что могло причинить мне вред. У меня есть семья. А если уж дела шли совсем плохо, у меня оставалось кукурузное поле. Я всегда могла погрузиться в него и затеряться.

Конечно, в действительности мы были не одни. Каждая квадратная миля сельских земель, ограниченная со всех сторон безупречно ровными дорогами Айовы, называлась участком. В те дни большинство участков принадлежало четырем семейным фермам. На нашем участке три с половиной семьи были католиками (мы лишь наполовину католики), и в них насчитывалось семнадцать детей, поэтому мы вполне могли играть в бейсбол. Даже если появлялись четверо, то уже можно было начинать игру. Не могу припомнить никаких других игр. Я была тогда маленькой, но, когда мне исполнилось двенадцать лет, могла бросить мяч через канаву прямо в кукурузное поле. Каждый вечер мы собирались за семейным столом Джипсонов и благодарили господа за то, что он дал нам еще один день и мы не потеряли мяч в кукурузе.

В двух милях [около 3,2 км. – Ред.] от нашего восточного поля, в конце второго участка, находился город Монета. Спенсер и Монету разделяли всего двадцать миль, но они словно принадлежали к разным мирам. Кому-то эти двадцать миль пути могли показаться невыразительными, но если вам довелось проезжать в этих краях в сентябре, когда небо темнело от синих штормовых облаков, а ряды кукурузы отливали всеми оттенками коричневого, вам было бы трудно не проникнуться здешней красотой. Цветовым пятном, скорее всего, был выцветший щит, установленный при въезде в город Эверли в честь юношеского чемпионата по баскетболу штата Айова 1966 года. Я помню эту команду. Эверли обставил нас на одно очко в финале регионального матча, который проходил в Спенсере. Я расскажу вам об этой игре, но разглядывание щита заняло бы больше времени, чем поездка через весь Эверли, в котором проживали всего пятьсот человек.

Население Монеты никогда не достигало показателя в пятьсот жителей, но оно увеличивалось за счет фермеров вроде моей семьи, которые относили себя к этой прекрасной общине. В 1930-х годах Монета служила игорной столицей северо-западной части Айовы. В ресторане на Мейн-стрит продавали алкоголь, и в скрытой его части работал игорный зал, в который попадали через потайную дверь. Однако уже во времена моего детства эти легенды давно устарели: в нашем воображении на смену им пришли бейсбольное поле и пчелы. В каждой общине было нечто такое, что запечатлевалось в детской памяти. Приезжайте в Спенсер, когда вам будет за шестьдесят, и старожилы скажут: «У нас был кот. Он жил в библиотеке. Как его звали? Ах да, Дьюи». А в Монете достопримечательностью были пчелы. У одной местной семьи имелось шестьдесят ульев, и этот мед славился в четырех округах, которые казались целым миром.

Центром города считалось двухэтажное здание из красного кирпича, состоявшее из десяти комнат. Это школа Монеты. Она располагалась ниже по дороге, если идти в направлении от бейсбольного поля. Почти каждый житель Монеты посещал эту школу по крайней мере несколько лет. Моих ровесников было всего восемь человек, но это скромное количество компенсировалось другими благами и преимуществами. Две местные женщины готовили домашнюю еду для всей школы на целый день. Двум девочкам в классе, Джанет и мне, нередко разрешали отправляться утром на кухню, чтобы покрывать булочки глазурью. Если у тебя возникала какая-то проблема и нужно было обсудить ее с глазу на глаз, учитель мог пойти с тобой на полянку в рощице за школой. Если тебе хотелось уединиться или побыть с кем-то, тоже шли в рощицу. Там я впервые поцеловалась.

В конце каждого учебного года в школе устраивали праздник со множеством состязаний: бег в мешках, скачки на лошадях и, конечно, бейсбол. На пикнике собирался весь город. Приходили все жители. В середине лета, когда высокая кукуруза напоминала крепостные стены и окружала город, проходила встреча выпускников школы, на которую в 1950-х годах приезжали несколько тысяч человек. Все до одного.

А в 1959 году власти штата закрыли школу в Монете. Население в городе убывало, и штат больше не мог нести расходы на содержание школы. Монета всегда притягивала окрестных фермеров, но и само сельское хозяйство менялось. В начале 1950-х годов появились гигантские комбайны и сноповязалки, что позволяло фермерам вспахивать и засевать большие площади угодий. Некоторые фермеры обзавелись новыми машинами, затем прикупили земли соседей и удвоили свой урожай, а затем пустили в ход заработанные деньги, чтобы расширить владения за счет земли соседей. Сельские семьи, потерявшие свои наделы, стали перебираться в города, такие как Спенсер. А вместе с хозяевами исчезали и фермерские дома, приусадебные садики и ряды деревьев, которые первые поселенцы высаживали для защиты от летнего солнца и зимних ветров. Это были огромные, вековые деревья, по пяти футов в обхвате [около 1,5 м. – Ред.]. Когда на этих землях стали появляться крупные хозяйства, новые владельцы бульдозерами сносили все: деревья, строения – одним словом, все; сгребали в кучи и сжигали дотла. Зачем держать дом, в котором никто не живет, когда на его месте можно разбить поле? Земля вернулась, но не к природе. Ее засевали кукурузой.

На старых семейных фермах выращивали скот. Сажали сады. А зерно культивировали на отдельных небольших полях. На новых огромных фермах остались только кукуруза да соя. Каждый год Айова производила все больше кукурузы, но нам доставались лишь крохи. В основном она направлялась на корм скоту. Какую-то часть стали перерабатывать в этанол. Остальная собранная кукуруза пускалась на переработку. Вы когда-нибудь интересовались вопросом, откуда берется ксантан, природный полисахарид, используемый при производстве жевательных резинок? Это переработанная кукуруза, впрочем, как почти все, что входит в длинный список непонятных ингредиентов, указанных на упаковках с едой. Семьдесят процентов рациона среднестатистического американца – подумайте: семьдесят процентов! – связано с кукурузой.

Однако жизнь в сельскохозяйственном штате была нелегкой. Нескольким крупным фермам удалось сколотить себе состояние, но большинству фермеров, а также людям, которые на них трудились – работники, коммивояжеры, заготовители, местные торговцы, – деньги доставались тяжело; работа была изнурительной и часто с непредсказуемым результатом. То льют дожди, то приходит засуха; то слишком жарко, то слишком холодно, а если цены падают, когда поставляешь свой товар на рынок, ты бессилен что-то изменить. Жизнь на ферме сильно изменилась, совсем не то, что было когда-то: сорок акров да мул. Фермерам потребовались современные машины, чтобы обрабатывать огромные угодья, и им приходилось выкладывать за них по пятьсот тысяч долларов и больше. Семенное зерно, удобрения, расходы на жизнь – и фермерский долг легко может подскочить до миллиона. Если фермер со временем спотыкается или падает, то зачастую ему уже не подняться.

Все сказанное справедливо и длягородков в сельской местности. Ведь, кроме всего прочего, в них живут люди. Город зависит от людей, люди – от города. Это как пыльца и шелковистые нити кукурузы – они неотделимы одно от другого. Вот почему жители северо-западной части Айовы с такой гордостью относились к своим городам. Вот почему они вкладывали столько энергии в то, чтобы их города жили и работали. Они сажали деревья, закладывали парки, создавали общественные организации. Люди понимали, что, если город не будет обращен в будущее, он зачахнет, а потом и вовсе умрет.

Есть мнение, что город Монета пришел в полный упадок после пожара на большом элеваторе в 1930-х годах. Я же считаю, что причиной послужило закрытие школы. В 1959 году дети Джипсонов стали ездить на автобусе за десять миль в Хартли, и тогда отец потерял интерес к борьбе за ферму. Наша земля не отличалась плодородием, и отец не мог позволить себе купить новые мощные машины. Он занялся бизнесом по продаже говядины, а потом стал продавать страховки. Три поколения Джипсонов были связаны с сельским хозяйством, но через два года после закрытия школы в Монете отец продал ферму соседу и целиком сосредоточился на страховом бизнесе. Ему была ненавистна его работа и противна тактика запугивания, которую приходилось применять к обнищавшим семьям. Он перестал работать коммивояжером в семенной фирме Кроу. Сосед, купивший нашу землю, снес дом, выкорчевал наши деревья и превратил все сто шестьдесят акров [около 0,65 кв. км. – Ред.] в сельхозугодья. Он засыпал даже ручей. Часто, проезжая мимо, я не узнаю этих мест. Начальные четыре фута [1,2 м. – Ред.] нашей грунтовой дороги – вот и все, что сохранилось от времен моего детства.

Теперь, если отъехать на пятнадцать миль [24 км. – Ред.] к западу от Спенсера, на обочине дороги можно увидеть указатель – «Монета». Поворот налево. Еще две мили до конца дороги, а дальше лишь пыльная колея, которая пролегла между полями. Города больше нет. Осталось, возможно, домов пятнадцать, половина из которых брошены. Ни одного производственного или торгового здания вы не встретите. Почти все такие строения в старой, деловой, части города, которые я помнила с детства, исчезли, и на их месте разбили кукурузные поля. Может быть, вы стоите на том месте, где раньше был универсальный магазин Монеты; здесь дети, как завороженные, замирали перед огромной стойкой, заваленной леденцами и свистульками. Теперь перед вами предстанет другая картина: остроконечные ножи культиватора, горы удобрений, из-под которых вытекают ядовитые струйки, и скопление кузнечиков, кормящихся на безлюдных просторах. Сохранились танцевальный зал и старый кабачок, но и эти строения разваливаются. Наверное, через пару лет и от них ничего не останется.

Школа Монеты по-прежнему стоит за старой изгородью, но между кирпичной кладкой здания уже пробивается растительность. Бóльшая часть окон разбита. За минувшее десятилетие здание школы облюбовали козы. Они уродуют полы, объедают известку со стен, оставляя в них дыры, и козий запах чувствуется даже на расстоянии. Единственное, что сохранилось, – это встречи выпускников. Год спустя после закрытия школы в Монете ежегодные встречи по-прежнему собирали тысячу бывших школьников на том поле, где когда-то мы играли в бейсбол и в конце года устраивали пикники. Теперь на встречу приезжают около сотни бывших выпускников. В скором времени дорожный знак на шоссе 18 станет последней приметой города, которая указывает, что до дороги на Монету осталось всего две мили.

Глава 7 Гранд-авеню

Кризис 1980 года оказался очень тяжелым, но большинство жителей не верили, что Спенсер постигнет участь Монеты. Мы не верили, что город может сдаться, рассыпаться в тлен, исчезнуть, ведь всей своей историей он показывал стойкость и выносливость. Ни Спенсеру, ни его гражданам ничего не давалось даром. Все, что чем обладали, мы заработали.

Зарождению Спенсера способствовали мошеннические сделки. В 1850 году застройщик продал несколько крупных земельных участков у излучины реки Литл-Сиукс. Поселенцы надеялись увидеть здесь процветающий город, раскинувшийся в плодородной речной пойме, но этого не случилось. Здесь не оказалось ничего, кроме сонно текущей реки и единственной хижины, находившейся в четырех милях [около 6,4 км. – Ред.] отсюда. Город существовал лишь на бумаге.

Вопреки всему первые поселенцы решили здесь остаться. Вместо того чтобы перебраться в ближайший город, они создали общину на голом месте. Спенсер заявил о своем существовании в 1871 году; тогда община подала правительству петицию по поводу строительства железнодорожного вокзала; ждать пришлось без малого пятьдесят лет. В том же году Спенсер отвоевал место в законодательном собрании округа Клей у Петерсена, более крупного города, расположенного в тридцати милях [48 км. – Ред.] южнее. Спенсер был городом «синих воротничков»^[3]. Жители были не в претензии и знали, что именно здесь, на Великих Равнинах, надо расширяться, модернизироваться и расти.

В июне 1873 года на окрестности налетела саранча. Она уничтожила кукурузу на корню, после чего принялась за созревающее зерно. В мае 1874 года саранча вернулась. Она появилась вновь в июле 1876 года, когда зерно начало наливаться восковой спелостью и на початках созрели шелковистые нити. В отчете, посвященном столетию нашей общины, опубликованном в «Ежегоднике Спенсера», в частности говорилось: «Саранча съедала колосья и принималась за кукурузу, пока та не падала на землю под собственной тяжестью. Это была настоящая катастрофа».

Фермеры стали покидать эти земли. Горожане передавали свои дома и бизнес кредиторам и уезжали из округа. Те же, кто остался, объединились, чтобы поддержать друг друга и помочь пережить эту долгую голодную зиму. Весной они кое-как наскребли кредиты для покупки семенного зерна. Саранча, уничтожая все на своем пути, продвинулась от западной границы округа Клей примерно на сорок миль [около 64 км. – Ред.], но дальше не распространилась. Урожай 1887 года был рекордным для этого района. Саранча больше о себе не напоминала.

Когда поселенцы в первом поколении состарились и не могли больше работать на земле, они перебрались в Спенсер. К северу от реки они выстроили маленькие домики, в которых занимались ремеслом и торговлей. Когда наконец была проложена железная дорога, местным фермерам уже не приходилось запрягать лошадь в повозку, чтобы проделать пятьдесят миль [около 80 км. – Ред.] и попасть на рынок. Город отметил приобретение расширением дороги от реки до железнодорожного вокзала. Эти восемь кварталов, названные Гранд-авеню, стали главной торговой улицей города. Здесь располагались сберегательные кассы и кредитные учреждения, а также фабрика попкорна на северной стороне рядом с площадью для ярмарок, завод по производству цемента и кирпича и лесопилка. Однако Спенсер нельзя назвать промышленным городом. Здесь не было крупных предприятий. В этих краях так и не объявились увешанные драгоценностями финансовые магнаты, которые прикуривали от 20-долларовых купюр. Не появились особняки в викторианском стиле. Здесь простирались поля, жили фермеры, и имелось восемь деловых кварталов под невероятно синим небом Айовы.

И тут грянуло 27 июня 1931 года.

Стояла сорокаградусная жара. В 13:36 восьмилетний мальчик зажег бенгальский огонь возле аптеки Отто Бьорнстада, что находится на углу Мейн-стрит и 4-й Западной улицы. Кто-то закричал, и от неожиданности ребенок бросил бенгальский огонь в большую витрину с петардами. Они взорвались, и огонь, разносимый горячим ветром, распространился по улице. Через несколько минут пламя охватило обе стороны Гранд-авеню, и немногочисленная пожарная команда Спенсера была бессильна справиться с напором огня. Четырнадцать близлежащих городов направили команды и оборудование, но воду из реки пришлось качать насосами. Когда пламя достигло пика, пылала даже мостовая на Гранд-авеню. К концу дня сгорели тридцать шесть строений, в которых располагались семьдесят две коммерческие фирмы – это почти половина того, что имелось в городе.

Не могу представить, о чем думали эти люди, глядя как дым тянется над полями и тлеющими останками их родного города. В тот день жители северо-западной части Айовы должны были чувствовать себя одинокими и всеми покинутыми. Город умер. Деловая активность застыла, а люди покидали насиженные места. Уже три поколения основной массы семей в Спенсере с трудом зарабатывали себе на жизнь. И теперь, в преддверии Великой депрессии (она уже дала знать о себе на побережье, но до внутренних районов, таких как северо-западная часть Айовы, добралась лишь к середине 1930-х годов), сердце Спенсера лежало во прахе и пепле. Урон от бедствия составил более двух миллионов долларов по курсу того времени. Эта трагедия до сих пор остается самой масштабной рукотворной катастрофой в истории штата Айова.

Откуда все это мне известно? В Спенсере все об этом знают. Огонь стал нашим наследством. Он и определил нашу дальнейшую жизнь. Единственное, чего мы не знаем – это имени того мальчика, что устроил пожар. Разумеется, кому-то оно известно, но было принято решение не предавать огласке имя ребенка. Главное – мы остаемся городом. И мы едины. Так что давайте не будем ни на кого указывать пальцем. Лучше займемся своими проблемами. Мы назвали это прогрессивным подходом. Если спросить у кого-нибудь из жителей Спенсера о их городе, то вам ответят: «Он развивается». Это наша мантра. Если вы попросите пояснить, мы ответим: «У нас есть парки. Мы работаем добровольно. И стремимся к совершенствованию». Если вы копнете глубже, то на минуту мы задумаемся, а потом скажем: «Ну, здесь был пожар…»

Однако наши действия обусловлены вовсе не пожаром. Спустя несколько дней собралась комиссия, которая должна была предложить план по созданию нового делового центра, современного и максимально защищенного от несчастных случаев, даже если на первых порах магазинам придется торговать под открытым небом. Все согласились. Никто не сказал: «Давайте воссоздадим все как было». Лидеры нашей общины отправились в крупные города Среднего Запада, такие как Чикаго и Миннеаполис. Они познакомились с планировкой городов и изящным стилем таких мест, как Канзас-Сити. Через месяц был готов план деловой части города в стиле современного ар-деко, который присущ процветающим городам. У каждого сгоревшего здания имелся владелец, но в то же время каждое строение было частью городского ансамбля и формировало облик города. Владельцы одобрили план. Они понимали, что нужно жить, работать и существовать сообща.

Если вы сегодня посетите деловой центр Спенсера, вам не придет в голову даже сама мысль по поводу стиля ар-деко. Архитекторы были в основном из Де-Мойна и Сиукс-Сити, и они строили в стиле прерия-деко. Здания, преимущественно кирпичные, были малоэтажными. На некоторых красовались башенки, как на здании миссии в Аламо. Прерия-деко – стиль практичных людей. Спокойный и одновременно элегантный. Неброский и без всякой вычурности. Он ориентирован на нас. Нам нравится современный дух Спенсера, но мы не привыкли быть объектом внимания.

Когда вы отправляетесь в деловой центр, возможно, за кондитерскими изделиями в пекарню Кэролла или за покупками в «Хен-Хаус», то, скорее всего, не обратите внимания на удлиненные безупречные линии фронтонов. Вероятно, припаркуете машину где-нибудь на Гранд-авеню и пройдете под широким плоским навесом вдоль витрин магазинов. Вы увидите металлические фонарные столбы и узорную кирпичную кладку на мостовой, длинный ряд магазинов и подумаете про себя: «Здесь здорово! Этот город живет и трудится».

Наш деловой центр стал наследием пожара 1931 года и в то же время – отголоском фермерского кризиса 1980-х годов. Когда настают трудные времена, вы или сплачиваетесь, или разбегаетесь. Это справедливо применительно к семьям, городам и даже отдельным людям. В конце 1980-х годов Спенсер опять ощутил себя единым. И вновь преображение города началось изнутри, когда торговцы с Гранд-авеню, многие из которых были продолжателями семейного бизнеса с 1931 года, решили, что город нуждается в улучшении. Они наняли бизнес-менеджера для реконструкции розничных магазинов в центре города, усовершенствовали инфраструктуру и вложили средства в рекламу, даже в тех условиях, когда у них, казалось, уже не оставалось свободных средств.

Колеса прогресса начали медленно вращаться. Пара местных жителей купила и начала восстанавливать «Отель» – самое большое историческое здание в городе. Это полуразрушенное строение прежде было у нас как бельмо на глазу; оно служило немым укором, но теперь стало источником гордости, надеждой на лучшие дни. Владельцы магазинов на Гранд-авеню платили за лучшие витрины, за более удобные тротуары и за развлечения летними вечерами. Они искренне верили, что Спенсер ждут хорошие времена, и, когда публика стекалась в центр, чтобы послушать музыку или прогуляться по новым тротуарам, люди тоже верили в это. И если этого казалось мало, то в южной части делового центра, сразу за поворотом на 3-ю улицу, должно стоять чистое, гостеприимное, реконструированное здание городской библиотеки. По крайней мере, так мне это представлялось. И как только в 1987 году я стала директором библиотеки, немедленно принялась настойчиво искать деньги для перестройки библиотеки. В городе не было администрации, и даже мэр работал на полставки, выполняя в основном представительские функции. Все решения принимались городским советом. Вот туда я и ходила – снова, снова и снова. Городской совет Спенсера представлял собой классический образчик тесной компании, в которую входили давние приятели, политические воротила, встречавшиеся в «Сестерс-Мейн-стрит кафе». Оно находилось всего в двадцати футах [около 8 м. – Ред.] от здания библиотеки, но не думаю, чтобы кто-то из этой компании хотя бы раз переступил наш порог. Разумеется, я не относилась к завсегдатаям этого кафе, поэтому проблема казалась мне неразрешимой.

– Деньги на библиотеку? Чего ради? Нам надо работать, а не книжки читать.

– Библиотека – это не амбар и не склад, – возражала я совету. – Это важный центр общественной жизни. У нас есть база данных вакансий, помещения для проведения встреч, а также компьютеры.

– Компьютеры?! И сколько мы на них потратили?

В этом-то и заключалась опасность. Едва начнешь просить деньги на библиотеку, как кто-нибудь скажет: «Кстати, а зачем библиотеке нужны деньги? У вас и так достаточно книг».

Я объясняла им:

– Новые мощеные дороги – это прекрасно, но не они поднимают дух нашей общины. Другое дело теплая, гостеприимная библиотека, которая охотно принимает всех. Что может быть лучше для морального облика города, чем библиотека, которой можно гордиться?

– Скажу честно, – слышала я в ответ. – Не понимаю, в чем разница даже между самыми красивыми книгами.

Почти год все мои обращения оставались без ответа. Я едва сдерживала раздражение, но не сдавалась. И тут приключилась забавная вещь: мои аргументы получили весомость благодаря Дьюи. В конце лета 1988 года в Публичной библиотеке Спенсера произошли перемены, заслуживающие внимания. Количество посетителей заметно возросло. Люди больше времени стали проводить в библиотеке. Они уходили счастливыми и довольными и уносили с собой добрые чувства в семьи, школы и на рабочие места. И общались на эту тему.

– Побывал в библиотеке, – мог сказать прохожий, шагая вдоль новых сверкающих витрин на Гранд-авеню.

– Дьюи видел?

– Конечно.

– Он садился к тебе на колени? Он всегда устраивается на коленях у моей дочери.

– На самом деле я про кота забыл, а когда полез за книгой на высокую полку, то вместе с книгой в руке у меня оказался Дьюи. От удивления даже выронил книгу.

– И что Дьюи сделал?

– Он засмеялся.

– В самом деле?

– Во всяком случае, так мне показалось.

Должно быть, этот разговор продолжился и в «Сестерс-Мейн-стрит кафе», потому что члены совета наконец-то обратили взоры в нашу сторону. Их отношение начало постепенно меняться. Сначала они перестали посмеиваться надо мной, а потом стали прислушиваться.

– Вики, – однажды сказали в городском совете, – возможно, библиотека действительно нуждается в переменах. Сейчас, как вы знаете, финансовые затруднения и денег у нас нет, но если вы организуете какой-нибудь фонд, то мы окажем вам поддержку.

Должна признать, ожидала большего, тем не менее это был максимум того, что библиотека получила от города за многие, многие годы.

Глава 8 Лучшие друзья Дьюи

Легкий шепот, который в 1988 году раздавался в городском совете, не имел ко мне отношения. Это звучали голоса людей, к которым обычно не прислушивались: городские старожилы, матери и дети. Кое-кто из попечителей стал заходить в библиотеку, чтобы посмотреть книги, почитать газеты, полистать журналы. Другие их коллеги постоянно посещали библиотеку. Им нравилось проводить у нас время; здесь они отдыхали и набирались сил. Каждый месяц таких посетителей становилось все больше. Дьюи уже не был диковинкой; он стал неизменным атрибутом общины. Люди приходили в библиотеку, чтобы увидеться с ним.

Дьюи вовсе не относился к тем животным, которые ко всем без разбора льнут. Он вовсе не кидался навстречу всякому, кто появлялся в дверях. Он просто располагался недалеко от входа, и любой желающий мог пообщаться с ним; в противном случае человек обходил его и шел по своим делам. В этом заключалось тонкое различие между собаками и кошками, особенно такими, как Дьюи: кошка может нуждаться в вас, но она никогда не станет навязываться.

Если приходили постоянные посетители, а Дьюи их не встречал, они обычно отправлялись на поиски кота. Сначала они осматривали пол, полагая, что Дьюи укрылся где-то в уголке. Затем пробегали взглядом по верху книжных стеллажей.

– Вот ты где, Дьюи! А я не заметил тебя, – говорили они и протягивали руку, чтобы погладить его.

Дьюи вежливо подставлял им голову, но не следовал за ними. У посетителей был немного разочарованный вид.

Но стоило им забыть о его присутствии, Дьюи прыгал им на колени. Вот тогда я замечала, как человек расплывался в улыбке. И не потому, что Дьюи минут десять-пятнадцать посидел с ними, а потому, что уделял им особое внимание. К концу первого года пребывания кота в библиотеке множество посетителей говорили мне: «Знаю, Дьюи всех любит, но нас связывают особые отношения».

Я кивала и улыбалась в ответ: «Совершенно верно, Джуди», – считая, что и с ней, и со всеми остальными, кто приходит в библиотеку, у него ровные отношения.

Если Джуди Джонсон (или Марси Макки, или Пэт Джонс, или любой другой поклонник Дьюи) слишком долго искала его, то она, конечно, испытывала разочарование. Подобные разговоры я затевала множество раз. Через полчаса на лице моей собеседницы, которая уходила из библиотеки, появлялась улыбка при виде Дьюи, сидящего на коленях у кого-то из читателей.

– Ох, Дьюи, – говорила она с укоризной, – а я-то думала, что ты дружишь только со мной.

Она смотрела на кота несколько секунд, но Дьюи не удосужился взглянуть на нее. В тот момент она улыбнулась. Я догадывалась, о чем думала Джуди: «Что ж, это его работа. Все равно он любит меня больше всех».

К нам приходили и дети. Чтобы понять роль Дьюи в жизни Спенсера, достаточно посмотреть на детей: их улыбки, когда они входили в библиотеку, радостные поиски кота и восторг, когда они находили своего любимца. Сопровождавшие их мамы тоже улыбались.

Я знаю семьи, в которых есть дети-инвалиды, и для многих из них времена были нелегкими. Родители никогда не обсуждали эти проблемы со мной или с кем-то из коллег. Полагаю, они не вели таких разговоров даже со своими близкими друзьями. Наша задача была иной, и мы стремились никого не нагружать своими личными делами, какими бы они ни были: хорошими, плохими или обычными. Тем не менее мы все понимали. Один мальчик носил старую куртку еще с прошлой зимы, а его мать перестала пользоваться косметикой и носить украшения. Мальчик любил Дьюи и относился к нему как к настоящему другу, и его мать всегда улыбалась, когда видела их рядом. Примерно в октябре мальчик и его мать перестали приходить в библиотеку. Как оказалось, эта семья покинула город.

Это был не единственный мальчик, который этой осенью носил старую куртку, и, разумеется, не он один любил Дьюи. Все они хотели его внимания, даже боролись за него в той мере, настолько позволяли приличия во время «часа истории», если поблизости находился Дьюи. Каждый вторник утром ребята перешептывались в Круглой комнате, где проходили занятия, которые прерывались внезапным криком: «Дьюи пришел!» И все сломя голову одновременно бросались навстречу Дьюи, чтобы погладить его.

– Если вы не успокоитесь, – говорила им наш детский библиотекарь Мэри Уолк, – Дьюи придется уйти.

Пока дети занимали свои места, в комнате воцарялась тишина, и они старались приструнить свое возбуждение. Когда все наконец успокаивались, Дьюи начинал прохаживаться, касаясь ноги каждого ребенка и вызывая хихиканье. Дети хватали его и шептали: «Посиди со мной, Дьюи. Посиди со мной».

– Дети, не заставляйте меня снова делать вам замечание! – строго предупреждала Мэри.

– Да, Мэри. – Дети всегда звали ее по имени. Она так и не смогла привыкнуть к обращению «мисс Уолк».

Дьюи, поняв, что маршрут прогулки закончен, прекращал свой обход и сворачивался на коленях у какого-нибудь счастливчика. Кот никому не позволял хватать себя и насильно втаскивать на колени; он предпочитал сам выбирать, с кем понежиться. И каждую неделю выбирал кого-нибудь другого.

Как только Дьюи облюбовал чьи-то колени, он обычно затихал, пока не начинался фильм. Тогда он запрыгивал на стол, ложился, поджимая под себя лапы, и внимательно смотрел на экран. Если сюжет ему не нравился, он начинал скучать и покидал стол. И прежде чем дети успевали спросить: «А где Дьюи?» – тот уже исчезал.

Был только один ребенок, которому Дьюи никогда не мог отказать. Этой девочке было всего четыре годика, когда Дьюи появился в библиотеке, и она каждую неделю приходила сюда в сопровождении матери и старшего брата. Ее брат любил Дьюи. А девочка боязливо жалась, стараясь не приближаться к коту. Ее мать однажды призналась мне, что девочка боится всех четвероногих животных, особенно кошек и собак.

Вот так возможность! Я знала, что Дьюи может сделать для этой девочки то, что уже делал для других детей с аллергией на кошек, и в конечном счете их родители заводили кошек. Я предложила осторожно познакомить ее с Дьюи; для начала она посмотрит на него через окно, а потом мы устроим им знакомство.

– Это идеальная работа для нашего доброго и ласкового Дьюи, – сказала я ее матери. Я с энтузиазмом подобрала для девочки самые лучшие книги, чтобы помочь ей преодолеть свой страх.

Но женщина не одобрила мой план, и я согласилась с ней. Когда девочка входила в двери и здоровалась, мы запирали Дьюи в моем кабинете. Кот терпеть не мог сидеть запертым, особенно тогда, когда в библиотеке находились читатели.

«Ты не должна так поступать! – слышалось в его завываниях. – Я знаю, кто она! Я к ней и близко не подойду!»

Мне была глубоко ненавистна необходимость запирать Дьюи, равно как и невозможность дать ему шанс сделать радостнее жизнь этой маленькой девочки. Что я могла поделать? «Не переживай, Вики, – подбадривала я себя. – Все наладится».

Мысленно я планировала скромно отметить первый день рождения Дьюи: пирожное из кошачьего корма для Дьюи и угощение для посетителей. Мы не знали точную дату его появления на свет, но доктор Эстерли прикинул, что, когда мы нашли его, ему было около восьми недель, поэтому мы отсчитали дни и остановились на 18 ноября. Ведь мы нашли Дьюи 18 января, в счастливый для него день.

За неделю до праздника мы разослали открытки с приглашениями. Через несколько дней их уже набралось более сотни. В следующий «час истории» дети рисовали картинки с пирожными ко дню рождения кота. За четыре дня до праздника мы развесили рисунки в зале. Затем эту историю напечатали в газете, и к нам стали поступать поздравительные открытки по почте. Я не могла поверить – люди по почте посылали поздравления коту!

Во время праздника дети плясали и прыгали от радости. Другой кот, без сомнения, испугался бы, но Дьюи воспринимал торжество с привычным спокойствием. Однако он не стал крутиться вокруг детей, а зорко следил за подарками: пирожное в виде мышки, покрытое толстым слоем жирного йогурта, которое приготовила Джин Холлис Кларк. (Диетические продукты Дьюи не любил.) Пока дети смеялись и прыгали, я смотрела на взрослых, обступивших ребят. Они сами радовались как дети. И в очередной раз я поняла, насколько необычен Дьюи. Мало какой кот сумел бы иметь столько поклонников. И еще кое-что стало мне понятным: Дьюи производил сильное впечатление на людей; его воспринимали как члена общины, и хотя я проводила с ним весь день, никогда не отдавала себе отчета в том, какие именно отношения у него складывались с ласкавшими его людьми. Дьюи не стремился к роли чьего-нибудь фаворита; он одинаково любил всех.

Впрочем, я не совсем точно выразилась. С отдельными персонами у Дьюи были особые отношения, и я хорошо запомнила его отношение к Кристел. На протяжении десятилетий в библиотеке проводился специальный час занятий для школьников младших и средних классов. До появления Дьюи дети вели себя скверно. В течение недели для них это была единственная возможность почувствовать свободу, и они приходили в крайнее возбуждение: шумели, галдели и прыгали. Но детям дали понять, и они уяснили: если будут слишком шумными и непослушными, Дьюи уйдет. И дети старались изо всех сил, чтобы Дьюи находился рядом с ними. Через несколько месяцев те же дети стали вести себя настолько спокойно, что в это трудно было поверить.

Дети не могли как следует приласкать Дьюи, потому что среди них было много инвалидов. Для Дьюи это не было помехой. Как только ребята успокаивались, Дьюи весь час проводил с ними. Он прохаживался по комнате, терся об их ноги и запрыгивал им на колени. Дети порой были так сильно поглощены котом, что больше ничего вокруг не замечали. Даже читай мы им телефонный справочник, они бы не обратили на это внимания.

Кристел, возможно, самая болезненная девочка в группе, была красивым ребенком одиннадцати лет, однако она не говорила и у нее были парализованы руки и ноги. Она сидела в инвалидной коляске, у которой спереди был закреплен деревянный пюпитр. Когда она появлялась в библиотеке, обычно ее голова была опущена, а взгляд был устремлен на этот пюпитр. Учительница снимала с нее пальто или расстегивала курточку, при этом она не шевелилась, как если бы ее здесь вовсе не было.

Дьюи сразу же обратил внимание на Кристел, но контакт между ними не сложился. Похоже, он не вызывал у нее интереса, к тому же вокруг было множество детей, которые всячески добивались внимания кота. Как-то раз Дьюи прыгнул на пюпитр, закрепленный на коляске Кристел. Девочка вскрикнула. Она годами посещала библиотеку, и я даже не подозревала, что она способна произносить звуки. Этот крик был первым звуком, который я услышала из ее уст.

Дьюи стал постоянно посещать Кристел. И каждый раз, когда он оказывался на пюпитре, Кристел вскрикивала от удовольствия. У нее был высокий и звонкий голос, однако Дьюи это не пугало. Кот понимал, что означает такая реакция. Он улавливал ее радость или, может быть, реагировал на ее мимику. При появлении Дьюи Кристел буквально светилась от радости. Прежде ее глаза всегда были безжизненными, а теперь они засияли.

Вскоре ей стало недостаточно просто наблюдать за Дьюи, когда он оказывался на пюпитре. Стоило учительнице ввезти коляску Кристел в библиотеку, девочка тотчас оживлялась, а увидев Дьюи, ожидающего ее у входа, начинала произносить невнятные звуки. Обычно голос у нее был высоким, но сейчас он звучал более низко и глубоко. Уверена, что она таким образом разговаривает с Дьюи. Должно быть, он тоже так считал: заслышав голос девочки, он направлялся к ней. Когда коляску останавливали, он запрыгивал на пюпитр, и Кристел вся светилась. Она стала что-то напевать, и вам трудно себе представить, какой широкой и радостной была ее улыбка в этот момент. У Кристел лучшая улыбка в мире.

Обычно учительница брала Кристел за руку и помогала гладить Дьюи. Эти прикосновения, когда она чувствовала его шерстку под своими пальцами, всегда вызывали громкие, радостные звуки. Готова поклясться, однажды она подняла глаза и наши взгляды встретились. Она была так переполнена чувствами, что ей хотелось с кем-то поделиться своей радостью, а ведь эта девочка годами упорно смотрела вниз. Как-то я сняла Дьюи с пюпитра и устроила его под курточкой Кристел. Она даже не вскрикнула, а просто в изумлении смотрела на него. И была очень счастлива! И Дьюи тоже был счастлив. Перед ним была грудь, к которой он мог прильнуть, ему было тепло, и рядом находилась та, кого он любил. Он даже не пытался выбраться наружу. Он оставался с Кристел минут двадцать, а может, и дольше. Остальные дети в это время рассматривали книги. Дьюи и Кристел вместе сидели перед столом. Автобус уже стоял возле библиотеки, и все дети уже заняли свои места, но Дьюи и Кристел продолжали сидеть на том же месте. Улыбка девочки в этот момент была дороже всех сокровищ мира.

Я не имела представления о том, как живет Кристел. Не знала, что она чувствует, оказываясь среди других людей, или чем занимается. Но уверена: когда Кристел попадала в нашу библиотеку, в обществе Дьюи она была счастлива. Думаю, такое безграничное счастье мало кто из нас испытал. И Дьюи знал об этом. Ему хотелось, чтобы она познала такое счастье, и любил ее за это. Разве не это качество должно присутствовать в каждом коте или человеке?

Ниже представлен список, который был написан на большом оранжевом листе бумаги и прикреплен над круглым столом Публичной библиотеки города Спенсера во время празднования первого дня рождения Дьюи 18 ноября 1988 года:

ЧТО ЛЮБИТ И ЧЕГО НЕ ЛЮБИТ ДЬЮИ

Глава 9 Дьюи и Джоди

Отношения между Кристел и Дьюи были важны не только потому, что он изменил ее жизнь. Эти отношения характеризовали как самого Дьюи, так и то воздействие, которое он оказывал на людей: его любовь к ним, понимание и безграничная забота. Взять хотя бы одного человека, о котором я всегда упоминаю, когда в тысячный раз рассказываю эту историю, – и вы начнете понимать истинное значение Дьюи для жителей Спенсера. Каждый раз это был очередной посетитель, каждому из которых Дьюи дарил свое сердце. И одним из этих людей был очень близкий мне человек, моя дочь Джоди.

Я мать-одиночка, и поэтому, когда Джоди была малышкой, мы с ней не разлучались. Вместе выгуливали нашу собаку по кличке Бренди, помесь пуделя с кокером. Вместе ходили в торговый центр, чтобы полюбоваться витринами. Вдвоем устраивали полуночные вечеринки в гостиной. Когда по телевизору шел фильм, который нам хотелось посмотреть, мы устраивали пикник на полу. «Волшебник страны Оз» показывали раз в год, это был наш любимый фильм. Когда Джоди исполнилось девять лет, если только позволяла погода, мы ежедневно бродили по окрестным лесным зарослям. И, кроме того, раз в неделю забирались на вершину скалы из известняка и сидели, разговаривая и глядя на реку.

В ту пору мы жили в Манкато, Миннесота, но немало времени проводили в доме моих родителей в Хартли, Айова. Там, где кукурузные поля Миннесоты сливались с полями Айовы, мы гуляли пару часов, напевая мелодии 1970-х годов – песни Джони Денвера и Барри Манилоу. И всегда играли в нашу игру. Я спрашивала: «Кто самый большой мужчина, которого ты знаешь?» Джоди отвечала, а потом спрашивала меня: «Какую ты знаешь самую сильную женщину?»

Мы задавали друг другу вопросы, пока, наконец, у меня не оставался последний, который мне не терпелось задать: «Кто самая умная женщина, которую ты знаешь?»

Джоди неизменно отвечала: «Ты, мамочка». Она даже не понимала, как я ждала этих слов.

Затем Джоди исполнилось десять лет, и она перестала играть в вопросы. Ее поведение стало типичным для девочек в этом возрасте, но я все равно ощущала разочарование.

В тринадцать лет, когда мы переехали в Спенсер, она перестала целовать меня на ночь.

– Я уже выросла, мама, – сказала она.

– Понимаю, – ответила я. – Ты уже взрослая девочка. – Но мое сердце разрывалось.

Наше бунгало с двумя спальнями площадью тысяча двести квадратных футов [111,5 кв. м. – Ред.] находилось всего в миле [1,6 км. – Ред.] от библиотеки. Половину Спенсера отделяло от библиотеки такое же расстояние. Я посмотрела из окна на аккуратные домики и ухоженные газоны. Как и остальные дороги в Айове, большинство улиц в Спенсере были безупречно прямыми. Почему в жизни все иначе?

Тихонько приблизилась Бренди и уткнулась носом мне в руку. Бренди была рядом еще в те времена, когда я вынашивала Джоди, и она прекрасно осознавала свой возраст. Иногда впадала в летаргию; впервые это случилось с ней на полу. Бедная Бренди. Я держалась, сколько возможно, но наконец отвела ее на прием к доктору Эверли, который обнаружил у нее запущенную почечную недостаточность.

– Ей уже четырнадцать лет. Этого следовало ожидать.

– Как же нам быть?

– Я могу подлечить ее, Вики, но надежды на выздоровление нет.

Я посмотрела на измученную бедолагу. Она всегда была рядом со мной и отдавала всю себя без остатка. Я положила ее голову себе на руки и почесала за ушами. «Многого обещать не могу, девочка, но сделаю все, что в моих силах».

Прошло несколько недель лечения. Однажды я сидела в гостиной с Бренди на коленях и вдруг почувствовала какое-то тепло. Затем поняла, что это влага. Бренди описала меня. Она была не просто смущена – она по-настоящему страдала.

– Ее время пришло, – сказал доктор Эстерли.

Я не сказала Джоди, во всяком случае сказала не все. В какой-то мере чтобы уберечь ее. Но отчасти потому, что сама гнала прочь дурные мысли. Казалось, Бренди была со мной всю жизнь. Я любила ее и нуждалась в ней. И была не готова решиться на это…

Я позвонила своей сестре Вал и ее мужу Дону:

– Пожалуйста, подъезжайте к моему дому и заберите ее. И не сообщайте мне, когда вы будете. Просто сделайте это.

Через несколько дней я зашла домой пообедать, и Бренди меня не встретила. Я поняла, что это означает, – ее больше нет. Я позвонила Вал, попросила ее встретить Джоди из школы и привезти к себе на ланч. Мне требовалось время, чтобы успокоиться. За обедом Джоди почувствовала что-то неладное. Вал не могла больше молчать и сказала, что Бренди усыпили.

В этой истории я наделала много ошибок. Запустила болезнь Бренди. Оставила ее умирать на руках моего зятя. Скрывала правду от Джоди. И поручила сестре сообщить моей дочери о смерти собаки, которую она так любила. Но самый серьезный свой промах я допустила, когда Джоди пришла домой. Я не плакала и не проявила никаких эмоций. И сказала себе: ради дочери нужно быть сильной. Мне не хотелось показывать ей свои страдания. Но когда на следующий день Джоди ушла в школу, я сдалась. И рыдала так, что почувствовала дурноту. Я была в таком состоянии, что смогла появиться на работе только днем. Но Джоди этого не видела. Для ее тринадцатилетнего восприятия я была женщиной, которая убила ее собаку и совсем не переживала.

Смерть Бренди стала поворотным моментом в наших отношениях. Хотя правильнее сказать, она обозначила трещину между нами, которая разрасталась. Джоди уже не была маленькой девочкой, но отчасти я продолжала относиться к ней именно так. В то же время она была подростком, считавшим себя взрослым и больше не нуждающимся во мне. В первый раз почувствовала отделявшую нас дистанцию. Со смертью Бренди мы еще больше отдалились друг от друга.

Когда появился Дьюи, Джоди было шестнадцать, и, подобно многим матерям девочек такого возраста, я чувствовала, что у каждого своя жизнь. В немалой степени это стало итогом моих ошибок. Я очень много работала, занималась планированием реконструкции библиотеки, которую наконец-то удалось пробить в городском совете, и у меня оставалось совсем мало времени для дома. В этом крылась и ее ошибка. Джоди проводила много времени вне дома со своими подругами или запиралась в своей комнате. Почти всю неделю мы общались лишь за обедом. И даже тогда нам почти не о чем было говорить.

Во всяком случае, до появления Дьюи. С появлением котенка я смогла рассказывать Джоди кое-что из того, что ей хотелось узнать. Я рассказывала ей, чем он занимается, кто приходит повидаться с ним, с кем он играет, что местная газета или радио сообщали о нем. По воскресеньям мои коллеги по очереди приходили, чтобы покормить Дьюи. Мне не удавалось вытащить Джоди из постели ради этих воскресных визитов, однако мы часто наведывались в библиотеку в воскресенье вечером, возвращаясь после обеда у моих родителей.

Вы не можете себе представить, в какой восторг приходил Дьюи, когда Джоди появлялась в библиотеке. Он прыгал и кувыркался. Взлетал на книжные стеллажи, стараясь произвести на нее впечатление. Пока я уединялась в служебной комнате, чтобы почистить кошачий лоток и наполнить миску едой, Дьюи и Джоди играли. Она была не просто человеком, который общался с ним. Дьюи буквально сходил с ума в присутствии Джоди.

Я рассказывала, что Дьюи никогда ни за кем не бегал, таков стиль его поведения – держать дистанцию, хотя бы какое-то время. Но это не распространялось на Джоди. Дьюи бегал за ней, как собачонка. Она была тем единственным человеком в целом мире, в чьей любви он по-настоящему нуждался. Даже когда Джоди заходила в библиотеку по делам, Дьюи мчался навстречу ей во всю прыть. Его не волновало внимание остальных – в обществе этой девочки он забывал о своей гордости. Стоило ей присесть, как Дьюи тотчас оказывался у нее на коленях.

По выходным и праздникам, когда библиотека закрывалась на несколько дней, я брала Дьюи домой. Он не любил ездить в машине. Ему всегда казалось, что мы направляемся к доктору Эстерли, поэтому первые пару минут он прятался на полу у заднего сиденья. Почувствовав, что мы сворачиваем с Гранд-авеню на 11-ю улицу, он вскакивал на сиденье и смотрел в окно. Стоило открыть дверь, и он пулей влетал в мой дом, чтобы как следует все обнюхать. Затем отправлялся в подвал. Он жил в одномерном пространстве библиотеки, поэтому от души наслаждался лестницами.

Отдав должное восхищение лестницам, Дьюи обычно устраивался рядом со мной на диване. Впрочем, он мог сесть на спинку дивана и смотреть в окно. Он поджидал Джоди. Когда она приходила, Дьюи мгновенно срывался с места и мчался к дверям. Стоило ей открыть двери, Дьюи превращался в настоящую липучку. Он не отходил от Джоди ни на шаг. И буквально путался у нее в ногах – такова была его радость. Когда Джоди принимала душ, он сидел в ванной, глядя на занавеску. Если она прикрывала дверь, он покорно ждал снаружи. Когда вода стихала, но она не спешила выйти, он почти рыдал от нетерпения. Стоило ей присесть, он оказывался у нее на коленях, и не важно, где это происходило – за обеденным столом или в туалете. Он запрыгивал на колени, тыкался ей в живот и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.

В комнате Джоди был жуткий кавардак. Что же касается ее внешнего облика, вид девочки был безупречным. Ни одного растрепавшегося волоска, на одежде ни пятнышка. Только представьте: она гладила свои носки. Можно ли поверить, что ее комната напоминала стоянку троллей. Только подросток может жить в комнате, где весь пол завален так, что невозможно закрыть дверь туалета, где пыльные пластинки или стаканы неделями покоятся под грудой грязной одежды. Я смирилась: не наводила там порядок и не ворчала на дочь из-за этого. Обычные отношения матери с дочерью. Сейчас, когда все позади, легко говорить об этом, но не тогда, когда ты живешь в таких условиях.

Однако для Дьюи все было проще простого. Неприбранная комната? Ворчливая мама? Ему зачем париться? «Там, внутри, Джоди, – словно говорил его взгляд, прежде чем вечером он исчезал за дверью ее комнаты. – Какое значение имеет все остальное?»

Иногда Джоди приглашала меня в свою комнату. Я видела Дьюи, который охранял подушку Джоди, как торбу с золотом. Я смотрела на него несколько секунд, а потом мы обе заливались смехом. В компании друзей Джоди обычно дурачилась и веселилась, но все годы, пока она училась в старших классах, со мной она держалась суховато. Дьюи был единственным существом, которое смягчало наши отношения, придавая им легкость и веселость. Когда Дьюи был с нами, мы вместе смеялись, почти как в детские годы Джоди.

Но Дьюи помогал не только нам с Джоди. Средняя школа Спенсера находилась через дорогу от библиотеки, и около пятидесяти учеников регулярно приходили к нам после школы. В те дни, когда они врывались в библиотеку подобно урагану, Дьюи порой избегал их, особенно самых шумных, но чаще вливался в толпу. У него было множество друзей среди школьников – и мальчиков, и девочек. Они ласкали его и играли с ним, высыпая карандаши из коробки на стол и глядя, как он удивляется, когда они исчезают. Одна девочка доставала ручку из рукава кофточки. Дьюи умудрился пролезть туда и, облюбовав это теплое укромное местечко, задремал.

Большинство ребят оставались и после пяти часов, когда их родители возвращались с работы. Кто-то засиживался у нас до восьми часов вечера. Жителям Спенсера были присущи общие проблемы – алкоголизм, пренебрежение своими родительскими обязанностями, грубость. Наши постоянные читатели были детьми рабочих, «синих воротничков». Они любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.

Родители школьников заходили к нам буквально на минутку, и им было не до Дьюи. Они работали целыми днями, и до отхода ко сну им нужно было приготовить еду и сделать домашние дела. А вот их дети часами могли возиться с Дьюи; он развлекал их и одаривал своей любовью. Мне и в голову не приходило, как много значит это общение и как глубоки эти узы, пока сама не увидела, как мать одного из наших мальчиков, наклонившись, прошептала: «Спасибо тебе, Дьюи», – и нежно погладила кота по голове.

Я поняла, она выражает свою благодарность за то, что кот проводит время с ее сыном, которое в ином случае могло стать для мальчика одиноким и тоскливым пребыванием в библиотеке.

Мать обняла сына. Когда они направились к выходу, я услышала, как она спросила у сына: «Ну как сегодня Дьюи?» – и внезапно осознала, что она чувствовала. Дьюи помогал пережить трудные времена; он стал символом возвращения к тому, что в ее жизни осталось в прошлом. Я не считала этого мальчика близким приятелем Дьюи, большую часть времени он шалил с друзьями или играл на компьютере. Тем не менее Дьюи, несомненно, влиял на жизнь ребенка и за стенами библиотеки. И не только этого ребенка. Чем больше наблюдала, тем сильнее убеждалась, что огонек, согревший моиотношения с Джоди, теплился в сердцах других людей. Подобно мне, родители Спенсера интересовались у своих детей, как дела у Дьюи.

Мои коллеги не видели главного. Они постоянно наблюдали, как общаются Джоди и Дьюи, и считали, что меня задевает его привязанность к кому-то другому, а не ко мне. Когда Джоди уходила, кто-нибудь говорил: «Как у вас похожи голоса. Поэтому он ее так любит».

Но я совершенно не испытывала ревности. У нас с Дьюи были неоднозначные взаимоотношения, которые помимо приятного общения включали купание, расчесывание, посещение ветеринара и другие малоприятные заботы. А вот отношения Дьюи с Джоди ничем не омрачались. Они беззаботно и весело проводили время. Я видела, что Дьюи понимает, как важна для меня Джоди, поэтому она была важна и для него. Я даже не исключала того, что Дьюи понимает важность тех минут, которые мы проводили втроем, и сознавал, как мне не хватает легкости в общении с дочерью, и был счастлив заполнять ту трещину, которая разделяла нас, и стать связующим мостиком между нами.

Однако дело не только в этом. Дьюи любил Джоди за то, что она была самой собой – теплая, дружелюбная, очаровательная. А я любила его за то, что он обожает мою дочь.

Глава 10 Долгий путь к себе

Когда мне было четырнадцать лет, моя семья переехала в Хартли, Айова. В ту пору я была прямолинейной и категоричной, считалась лучшей студенткой на библиотечном факультете и второй по уровню интеллекта в моей группе, после Карен Уоттс. Вики Джипсон получала высшие оценки по всем предметам, кроме машинописи, по которой мне поставили «С»^[4]. Но это не сказалось на моей репутации. Однажды вечером я поехала с родителями на танцы в Санборн, маленький городок, расположенный в девяти милях [около 14,5 км. – Ред.] от Хартли. В одиннадцать часов танцы закончились, и мы зашли в ближайший ресторан, где я сразу же по непонятной причине потеряла сознание. Папа вынес меня на свежий воздух, и я пришла в себя. На следующее утро в половине девятого позвонил мой дедушка и спросил: «Черт побери, что у вас там творится? Слышал, прошлым вечером Вики напилась в Санборне». Эта история не давала мне покоя, словно больной зуб, но и она не подмочила моей репутации даже в таком городке, как Хартли.

Надо заметить, что мой старший брат считался одним из самых способных ребят в выпускных классах школы в Хартли. Его звали «профессором». Дэвид окончил школу годом раньше меня и поступил в колледж в Манкато, Миннесота, что находится в ста милях от нас [около 161 км. – Ред.]. Я рассчитывала пойти по его стопам. Когда я поделилась своими планами со своим классным руководителем, он сказал: «Тебе не стоит беспокоиться по поводу колледжа. Выйдешь замуж, родишь детей, и пусть муж заботится о тебе». Шок! Оно и понятно: в сельской Айове 1966 года иного совета ждать не приходилось.

После окончания школы я была помолвлена с мальчиком, с которым в то время дружила. Мы встречались пару лет, и он меня обожал. Но мне хотелось выбраться из маленького городка Айовы, где жизнь каждого человека видна как под микроскопом, и начать новую жизнь. Так что я расторгла помолвку – пожалуй, это был самый трудный шаг в моей жизни – и уехала в Манкато к своей лучшей подруге Шарон.

Пока Дэвид учился в колледже на другом конце города, мы с Шарон работали в компании по упаковке товаров Манкато. Там упаковывали такие товары, как пульверизаторы, жидкость для мытья посуды и суп-концентрат из стручков бамии, который пользовался спросом в том сезоне. Я имела дело в основном с емкостями «Сажай и выращивай» – банки с удобрениями, в которых под крышкой были посеяны семена. Моя задача заключалась в том, чтобы снимать эти банки с ленты конвейера, закрывать пластиковой крышкой, укладывать в картонный рукав и ставить в коробку. Мы с Шарон работали бок о бок и постоянно распевали частушки про «Сажай и выращивай» на мелодии популярных песен, вызывая дружный смех коллег по конвейеру. Через три года мне уже доверили закладку в машину пустых пластмассовых емкостей. Тут я работала одна, поэтому перестала петь, но в конце концов меня стало тошнить от этого грунта.

Наш с Шарон быт напоминал рутину, царящую на конвейере. Закончив смену, на автобусе добирались до нашей квартиры, быстро перекусывали и затем бежали в танцклуб. А если я не танцевала, то проводила время с Дэвидом и его друзьями. Дэвид был для меня больше чем брат – это мой лучший друг. Когда вечерами я оставалась дома, что случалось довольно редко, то ставила пластинки и танцевала в одиночестве в своей спальне. Мне просто необходимы были танцы. Обожала танцевать.

С Уэлли Майроном я познакомилась в танцклубе. Он отличался от других ребят, с которыми я встречалась. Он сразил меня своим умом и начитанностью. Он был личностью! И всегда улыбался, вызывая улыбки окружающих. Он мог зайти в угловой магазин за молоком и два часа проболтать с продавцом. Уэлли мог поддержать разговор с кем угодно и на любую тему. В нем не было даже следа неприязненности. Я обратила на это внимание в тот первый день знакомства. Уэлли совершенно не способен сознательно оскорбить кого-то.

Мы встречались полтора года, прежде чем поженились в июле 1970 года. Мне было двадцать два, и я сразу же забеременела. Беременность протекала тяжело, с токсикозом по утрам, днем и по ночам. После работы Уэлли проводил время со своими друзьями, обычно гоняя на мотоциклах, но к половине восьмого всегда возвращался домой. Ему хотелось побыть рядом с женой, но приходилось мириться с ее недомоганием, вызванным предстоящими родами.

Порой одно решение может перевернуть всю вашу жизнь, хотя принимаете его вовсе не вы. Когда у меня начались схватки, доктор решил стимулировать роды двумя большими дозами питоцина. Как потом выяснилось, он спешил на вечеринку и хотел поскорее покончить с этой чертовой процедурой. Последние три сантиметра тельца не могли появиться на свет почти два часа. Выход плаценты прервал шок, в который я погрузилась, поэтому пришлось вернуть меня к родам, но плаценту полностью извлечь не удалось. Еще шесть недель после родов у меня не прекращалось кровотечение, и меня экстренно доставили в реанимацию.

Мне всегда хотелось назвать дочь Джоди Мари. Мечтала об этом с юных лет. И теперь у меня была дочь – Джоди Мари Майрон. Сердце мое разрывалось от желания находиться рядом с малышкой, обнимать ее, разговаривать с ней и смотреть ей в глаза. Но после операции мне пришлось все время лежать на спине. Моя гормональная система была нарушена, меня мучили головные боли, бессонница и потливость. Прошло два года. После шести перенесенных операций мое здоровье не улучшилось, и врач предложил эксплоративный метод^[5]. Проснувшись на больничной койке, я узнала, что у меня удалили оба яичника и матку. Осознание того, что больше я не смогу иметь детей, перекрыло даже сильную физическую боль. Я надеялась, что мне предстоит внутреннее обследование, и не была готова к такому исходу, к такой неожиданной и необратимой менопаузе. Мне едва исполнилось двадцать четыре года; живот был исполосован шрамами, в сердце поселилась печаль, и я не могла взять свою дочь на руки. Занавес опустился, и мир для меня погрузился во тьму.

Когда несколько месяцев спустя я стала понемногу приходить в себя, Уэлли уже, по сути, не было. Нет, он не ушел из семьи. Но именно тогда я заметила, что главным для Уэлли стала выпивка. Если он отправлялся на рыбалку, это означало пьянку. Если он уезжал поохотиться, это тоже была попойка. Даже езда на мотоцикле была связана с выпивкой. В последнее время он перестал появляться в обещанное время. Отсутствовал допоздна и никогда не звонил. Домой возвращался пьяным.

Я ему говорила:

– Что ты делаешь? У тебя же больная жена и двухлетний ребенок!

– Да мы просто рыбачили, – отвечал он. – Я немного перебрал, подумаешь, какое дело!

Когда я проснулась на следующее утро, он уже ушел на работу. На столе в кухне лежала записка: «Я люблю тебя. Но не хочу больше бороться. Прости». Уэлли мог не спать и всю ночь писать мне длинные письма. Он был талантлив и умел красиво излагать свои мысли. Каждое утро, читая эти письма, я проникалась к нему любовью.

Осознание того, что мой муж – горький пьяница, пришло внезапно, но, чтобы принять решение, потребовалось много времени. Все внутренние связи были сплетены в тугой узел, но сердце не хотело признавать этого. Я искала объяснения, а потом оправдания. И боялась телефонных звонков. А позднее пугало его молчание, когда он не звонил. Вместо объяснений я просто выливала пиво. И старалась не думать о таких вещах, как деньги. Не хотела жаловаться. Да и какой в этом смысл, если станет только хуже?

– Я все понимаю, – сказал он, когда однажды мне все же пришлось начать этот разговор. – Не проблема, я брошу. Ради тебя. Обещаю.

Но никто не верил в эти слова.

Мир сжимался день ото дня. Не хотелось открывать шкаф из опасений увидеть там неприятный сюрприз. Не хотелось выворачивать карманы его брюк. Никуда не хотелось выходить. Да и куда нам пойти, если там не будет выпивки?

Часто по утрам я находила пивные бутылки в камине. Джоди вытаскивала банки из-под пива из своего ящика с игрушками. Уэлли рано просыпался по утрам, и если я находила в себе силы выглянуть в окно, то видела, как он сидит в своем фургоне и потягивает пиво. Он даже не утруждал себя скрыться за углом.

Когда Джоди исполнилось три года, мы поехали в Хартли на свадьбу моего брата Майка. У Уэлли появилось свободное время. Он исчез и явился, когда все уже спали.

– Ты избегаешь нас? – спросила я его.

– Нет, я люблю вашу семью, и тебе это известно.

Как-то вечером, когда вся семья собралась у маминого кухонного стола, Уэлли, по обыкновению, куда-то пропал. У нас закончилось пиво, и мама пошла к шкафу, где хранила запас пива для друзей и родственников из города. Большая часть его исчезла.

– Кто, по-твоему, мог взять мамино пиво?

– Не знаю. Прости.

– Как ты думаешь, что я должна чувствовать? И что чувствует Джоди?

– Она ничего не понимает.

– Она достаточно взрослая, чтобы все понимать. Ты просто не знаешь ее.

Я боялась спросить. И не спрашивать было нельзя.

– Ты еще работаешь?

– Конечно, работаю. Ты же видела чеки, разве не так?

Отец Уэлли передал ему часть своего строительного бизнеса, а это означало, что Уэлли не получал регулярно зарплату. И не могла понять: то ли у компании приостановлены проекты, то ли весь мир рушится вокруг нас.

– Речь идет не только о деньгах, Уэлли.

– Понимаю. Буду больше времени проводить дома.

– Прекрати пить, ну хотя бы неделю.

– Зачем?

– Уэлли!

– Ну ладно, одну неделю. Я брошу.

И вновь его слова прозвучали для нас обоих как пустой звук. После свадьбы Майка я наконец призналась себе, что Уэлли создает проблему. Он все реже и реже приходил домой. Я почти никогда не видела его трезвым. Он не был алкоголиком, но не мог и взять себя в руки. Тем не менее он определял нашу жизнь. Он ездил на нашей единственной машине. А я должна была добираться автобусом или ехать с кем-нибудь из подруг, чтобы купить продукты. Он обналичивал чеки и сам оплачивал счета. Часто я так плохо чувствовала себя, что не могла отслеживать платежи по счетам, не говоря уже о том, чтобы без помощи заниматься ребенком. Я называла наш дом Синим Гробом, поскольку он был выкрашен в мрачный оттенок синего цвета, да и форма у него была соответствующая. Сначала это воспринималось как шутка – в действительности дом был хорошим, да и соседи – прекрасные люди. Однако через пару лет мне стало казаться, что это истинная правда. В этом доме мы с Джоди словно погребены заживо.

Мои родные иногда заходили ко мне. Они никогда не осуждали меня и не читали нотаций. У моих родителей денег не было, тем не менее они забирали Джоди к себе, иногда на пару недель, и ухаживали за ней как за собственной дочерью. Какой бы тяжелой ни была моя жизнь, они давали мне возможность перевести дух.

Кроме того, помогали и мои подруги. Если тот врач в приемном отделении изувечил мое тело, то другие незнакомки спасли мой мозг. Когда Джоди было шесть месяцев, в мою дверь постучала какая-то женщина. У нее в коляске была девочка, примерно того же возраста, что и Джоди.

– Я Фейт Ландвер, – представилась она. – Мой муж дружил с вашим еще со школы, давайте попьем кофе и познакомимся.

Слава богу, я согласилась.

Фейт ввела меня в новую среду. Один раз в месяц мы собирались, чтобы поиграть в карты. Я познакомилась с Труди во время наших постоянных игр в «пятьсот», а потом встретила Барб, Паули, Риту и Иделл. Вскоре мы стали собираться пару раз в неделю за чашечкой кофе дома у Труди. Все мы были молодые мамы, а дом Труди был вместительным, чтобы принять всех нас. Мы оставляли детей в огромной детской с играми, рассаживались на кухне за столом и изливали друг другу душу. Я призналась им в том, что Уэлли выпивает, и они выслушали мой рассказ с пониманием. Труди обошла вокруг стола и обняла меня.

Что мои подруги сделали для меня за эти годы? Почему они ко мне так относились? Когда я совершала ошибку, они помогали мне ее исправить. Если болела, то заботились обо мне. Когда мне нужно было оставить ненадолго Джоди, они забирали ее к себе. Я даже не помню, сколько раз кто-то из них приносил горячую еду именно в тот момент, когда я особенно нуждалась в этом.

– Я приготовила слишком много. Хочешь попробовать?

Однако спасли мою жизнь не семья и не подруги. Подлинный мотив, истинная причина, которые заставляли меня вставать каждое утро и не сдаваться, – это моя дочь Джоди. Она нуждалась в матери, и я учила ее жизни на собственном примере. У нас не было денег, но мы поддерживали друг друга. Когда я лежала, прикованная к постели, мы с Джоди говорили часы напролет. Если самочувствие позволяло мне выходить, мы гуляли по парку с верным третьим членом нашей семьи. Бренди и Джоди повсюду сопровождали меня; они любили меня без тени сомнений и каких-либо условий, одаривая меня обезоруживающей любовью, присущей только детям и собакам.

Каждый вечер, укладывая Джоди в кроватку, я целовала ее, и это прикосновение придавало мне сил.

– Я люблю тебя, мамочка!

– Я тоже люблю тебя. Спокойной ночи!

Моя любимая Шарлей Белл сказала, что у каждого есть свой порог боли, в диапазоне от нуля до десяти. Ничто не сдвинется с мертвой точки, пока боль не приблизится к десяти. Девяти мало. При девяти вас еще удерживает страх. Только отметка «десять» заставит вас действовать. Никто не в силах принять решение за вас.

Я словно увидела себя со стороны, наблюдая за одной из своих подруг. Она была беременна, но гнусный муж каждый день бил ее. Мы решили, что должны действовать, пока не стало слишком поздно, и уговорили ее уйти от мужа. Вместе с детьми мы поселили ее в трейлере. Родители навещали ее каждый день. У нее было все необходимое. А через две недели она вернулась к мужу. Тогда я поняла: нельзя заставить человека жить так, как кажется правильным вам. Он должен сам, своим умом прийти к этому пониманию. Слава богу, через год моя подруга окончательно рассталась со своим мужем. И на этот раз она уже не нуждалась в нашей помощи.

Ее пример послужил мне уроком, потому что наш брак постепенно разрушался. Может, дело было не в продолжительности, а в том постоянстве, которое просто убивало. Каждый день становилось чуть хуже, немного больше неопределенности, пока, наконец, ты не начинаешь совершать поступки, на которые, как тебе казалось, не способна. Как-то вечером я искала продукты на кухне и случайно наткнулась на чековую книжку. Это был тайный банковский счет, который Уэлли открыл на свое имя. В два часа ночи я включила газовую конфорку и, вырывая чеки один за другим, сожгла их. Уничтожая чеки, я подумала: «Нормальный человек не должен так жить».

Но все осталось по-прежнему. Я была на грани срыва и эмоционально опустошена. Моя былая вера в себя стала давать сбои. После перенесенных операций я сильно ослабла. И во мне поселился страх. Тем не менее я решилась на перемены.

Последний год стал худшим в совместной жизни. Было настолько плохо, что детали стерлись из памяти. Весь этот год стал черной полосой в моей жизни. Уэлли приходил домой глубокой ночью, около трех часов, и, поскольку мы спали в разных комнатах, я его вообще не видела. Утром он рано уходил из дома, и я даже не знала, куда он направляется. Его изгнали из семейного бизнеса, и наше финансовое положение из плохого перешло в разряд невыносимого. Мои родители высылали мне денег, сколько могли. Затем они обратились к нашим родственникам, и для меня собрали несколько сотен долларов. Когда эти деньги кончились, нам с Джоди не на что было купить продукты. Две недели мы жили на одной овсянке. Наконец я пошла к матери Уэлли, хотя знала, что она винит меня в пьянстве своего сына.

– Сделайте это не ради меня, – сказала я, – а ради своей внучки.

Она купила продукты, поставила пакет на кухонный стол и удалилась.

Несколько дней спустя явился Уэлли. Джоди уже спала. Я сидела в гостиной и читала «Большую книгу АА», библию анонимных алкоголиков – группы поддержки для людей, страдающих алкоголизмом. Я не стала ни кричать на него, ни махать руками – ничего подобного. Мы оба вели себя так, словно ничего не случилось. По существу, мы не виделись целый год, и меня поразило, как плохо он выглядит. У него был истощенный, болезненный вид. Складывалось впечатление, что он вообще не ест. От него пахло спиртным, и его била дрожь. Он молча сел в другом конце комнаты (а ведь когда-то этот человек мог часами говорить на любую тему) и стал наблюдать за мной, как я читаю. Наконец он задремал, поэтому я очень удивилась его вопросу:

– Чему ты улыбаешься?

– Ничему, – ответила я, но для меня ответ был очевидным. Я достигла последнего, десятого, уровня. Без взрывов и фейерверков. Под финал я не совершила ни одного опрометчивого поступка. Этот момент наступил тихо и незаметно, словно в дом пришел посторонний человек.

На следующий день я отправилась к юристу и начала бракоразводный процесс. Вот тогда-то и узнала, что у нас шестимесячный долг по кредиту за дом, полгода не оплачивалась аренда машины и еще по другим платежам накопилась задолженность в шесть тысяч долларов. Уэлли даже взял заем на перестройку дома, но, разумеется, это была только ширма. Синий Гроб окончательно рухнул.

Бабушка по материнской линии Стивенсон, которая развелась со своим мужем-алкоголиком, дала мне денег, чтобы спасти дом. Мы вернули банку машину. Отец наскреб денег и купил «шеви» выпуска 1962 года у одной пожилой дамы, которая в дождливую погоду не выезжала из дома. Никогда в жизни я не водила машину. В течение месяца брала уроки вождения и сдала экзамен на права. Тогда мне было двадцать восемь лет.

Первое место, куда я направилась, сидя за рулем этой машины, была контора социальной поддержки. На моем иждивении осталась шестилетняя дочь, у меня имелся диплом об окончании школы, история болезни, которую можно было назвать полной катастрофой, и куча долгов. И ни единого шанса! Я сказала им: «Мне нужна помощь, но я приму ее, только если вы дадите мне возможность посещать колледж».

Слава богу, в те дни социальная служба была совершенно иной. Они согласились. Я поехала прямо в Манкато и оформилась на ближайший семестр. Четыре года спустя получила диплом с отличием, как высшую свою награду, с высокими оценками по общей психологии и психологии женского поведения, а также по двум непрофильным предметам – антропологии и библиотековедению. Все расходы оплатила служба социальной помощи: обучение, содержание дома, бытовые нужды. Мои братья, Дэвид и Майк, бросили учебу, так и не окончив колледж, и таким образом в тридцать два года я стала первой из семейства Джипсонов, получившей диплом колледжа. Двенадцать лет спустя Джоди также окончит колледж.

Глава 11 Играем в прятки

Вскоре после окончания колледжа я поняла, что требуется нечто большее, чем наличие диплома, чтобы стать профессиональным психологом. Пытаясь свести концы с концами, я начала подрабатывать в качестве секретаря у Брайана, мужа моей подруги Труди. Но через неделю заявила ему: «Тебе не стоит тратиться на мое обучение. Я не намерена здесь оставаться». Мне не нравилось подшивать бумаги и печатать на машинке. Мне тридцать два года, и я устала выслушивать сплошные указания. Большую часть своей взрослой жизни старалась следовать тому, что мне предсказал классный руководитель в школе в Хартли. Мне долго пришлось идти по пути, проложенному для меня и большинства женщин моего возраста. Мне это порядком надоело!

Моя сестра Вал, которая жила в Спенсере, как-то обмолвилась, что в городе открывается библиотека. В тот момент я совершенно не хотела возвращаться домой. Несмотря на подготовку по специализации «библиотековедение», прежде не задумывалась о работе в библиотеке. Тем не менее успешно прошла собеседование, и мне понравились эти люди. Через неделю я уже возвращалась в северо-западную Айову – в должности помощника директора Публичной библиотеки города Спенсера.

Я даже представить не могла себе, что полюблю это дело. Как и большинство людей, полагала, что работа библиотекаря сводится к оформлению книг. Но на самом деле оказалось, что она гораздо разнообразнее. Через несколько месяцев я по уши погрузилась в проблемы маркетинга и графического дизайна. Разработала программу по обслуживанию читателей на дому, позволявшую доставлять книги людям, не способным самостоятельно посещать библиотеку, и стремилась привить молодежи любовь к чтению. Я разрабатывала программы для домов престарелых и школ, отвечала на вопросы радиослушателей, а также выступала в общественных клубах и общинных организациях. Вскоре стала заметной фигурой и начала понимать, как много полезного может сделать для общины хорошая библиотека. Затем меня привлекли к финансовым аспектам руководства библиотекой – составление бюджета и долгосрочное планирование. Судьба моя была решена: я осознала, что эту работу буду любить до конца своей жизни.

В 1987 году моя подруга и начальница Бонни Племер заняла место руководителя региональной библиотечной сети. Я конфиденциально переговорила с некоторыми членами библиотечного совета и призналась, что хотела бы стать новым директором. Не в пример другим соискателям, с которыми знакомились в библиотеке, я втайне прошла собеседование в доме одного из членов совета. После этого происшествия маленький городок из уютного гнездышка быстро превратился в заросли крапивы. Я осознала: «Ты уже выросла из коротких штанишек, дорогая!»

Большинство членов библиотечного совета хорошо относились ко мне, тем не менее они не скрывали своего скептицизма. Они постоянно спрашивали:

– А вы уверены, что справитесь с этой работой?

– Я пять лет работала заместителем директора, поэтому как никто иной знаю положение дел. Знаю всех сотрудников. Знаю общину. Мне понятны проблемы библиотеки. Последних трех директоров перевели на региональный уровень. Неужели вы действительно хотите, чтобы новый человек на этом месте воспринимал свое назначение как переходную ступень?

– Нет, а вы действительно хотите этим заниматься?

– Вы даже не представляете себе, насколько сильно хочу.

Жизнь – это путешествие. Дорога. После всего, через что я прошла, сама мысль, что не сделаю следующего шага или моя кандидатура – не самая подходящая, казалась дикостью. Я была старше предыдущих директоров. На моем иждивении находилась дочь. И я не собиралась с такой легкостью отказываться от этой возможности.

– Это мое место, – сказала я совету. – И больше нигде не хочу быть.

На следующий день они предложили мне занять эту должность.

Я не была высококвалифицированным специалистом, согласна, но обладала умом, опытом и трудолюбием. Тем не менее эта работа требовала магистерской степени по библиотековедению, а ее у меня не было. Совет согласился закрыть на это глаза при условии, что за два года я получу степень магистра. Это было более чем благородно с их стороны, и я приняла предложение.

Позднее я выяснила, что ближайшая Американская ассоциация библиотек, в которой была аккредитована программа магистратуры, находилась в пяти часах езды отсюда, в городе Айове. Я одна воспитывала ребенка, и у меня был полный рабочий день. Этот вариант мне не подходил.

Сегодня вы можете получить степень магистра по Интернету. Но в 1987 году я не могла найти программу обучения на приемлемом расстоянии. Можете мне поверить на слово, я искала. Наконец, под натиском настойчивых просьб моего регионального управляющего Джона Хулахена, университет в Эмпории, штат Канзас, подключился к поискам. Первая подобная программа была запущена осенью 1988 года в Сиукс-Сити, Айова. И я оказалась одной из первых студенток.

Мне нравилось слушать эти лекции. Речь шла вовсе не о составлении каталогов и проверке книжного фонда. Мы изучали демографию, психологию, бизнес-анализ и методологию информационных процессов. Мы постигали принципы функционирования общин. Потратили двенадцать изнурительных недель, вникая в суть общественных процессов, и учились искусству понимания ожиданий попечителей. Если судить по формальным признакам, анализ общины не представляет трудности. Например, в Спенсере мы не держали книг о лыжном спорте, но у нас всегда была последняя информация о рыбной ловле и лодочных походах, потому что озера находились всего в двадцати минутах езды от города.

Разумеется, хороший библиотекарь смотрит в корень. Что особенно ценится в вашей общине? В чем это выражается? Как и почему происходят изменения? И самое главное – в каком направлении она движется? У хорошего библиотекаря всегда на уровне подсознания работает фильтр, который улавливает и обрабатывает информацию. Нарастает кризис в сельском хозяйстве? Не предлагай пособий, как построить карьеру и составить резюме, – нужны руководства, как самому ремонтировать машины или как сэкономить. Больница расширяет штат медсестер? Значит, потребуются медицинские справочники. Начался учебный год? Установи контакт с местной школой и помоги ей воспользоваться библиотечными ресурсами. Много женщин работают вне дома? Организуй по вечерам второй «час общения», а днем продумывай создание центра, в котором дети могут проводить время днем.

Материал был сложным, а домашние задания – просто убийственные. Все студенты работали библиотекарями, и среди нас было несколько матерей-одиночек. Эта программа была нашим последним шансом, и мы хотели использовать ее по максимуму. В дополнение к лекциям, с половины шестого по пятницам до полудня по субботам – после двухчасовой поездки в Сиукс-Сити, мы проводили исследования и каждую неделю писали не менее двух работ, а порой и больше. Дома у меня не было пишущей машинки, не говоря уже о компьютере, поэтому я уходила с работы в пять, готовила обед для нас с Джоди, а затем возвращалась в библиотеку, где работала до полуночи, а зачастую и дольше.

В то же самое время я занялась реорганизацией библиотеки. Хотела завершить ее к лету 1989 года, и мне предстояли месяцы работы, прежде чем мы сможем приступить к этому плану. Изучила планирование пространства, расположение секций, подготовку читальных мест для инвалидов. Выбирала цвета интерьера, рисовала эскизы мебели и оборудования и прикидывала, хватит ли денег на новые столы и стулья (их не хватило, поэтому пришлось заново обтянуть старые стулья). Вместе с Джин Холлис Кларк мы изготовили точный макет старой библиотеки и проект новой и расположили их на круглом столе. Этого представления было недостаточно, чтобы приступить к реконструкции, но читатели получили исчерпывающую информацию и загорелись энтузиазмом. Дьюи вносил свой посильный вклад тем, что каждый день спал внутри одного из макетов.

Когда определились с дизайном, я сделала следующий шаг: спланировала, как вынести из здания более тридцати тысяч единиц хранения, а затем вернуть все по своим местам. Нашла просторный склад. Подготовила транспорт. Организовала и распределила по участкам добровольцев. Каждая деталь плана, каждый пенни – все должно было быть учтено и аргументированно представлено совету библиотеки.

Часы, проведенные мной на работе и за учебой, окончательно изнурили меня и физически, и морально, а оплата обучения серьезно сказывалась на нашем бюджете. Я с трудом поверила, когда узнала, что городской совет создал образовательный фонд для сотрудников. Если кто-то из городских служащих отправляется учиться, чтобы улучшить качество своей работы, город будет оплачивать его обучение. Донна Фишер, городской чиновник, получила заслуженную степень. Но когда на заседании городского совета я упомянула о программе моей подготовки, просьба не получила одобрения.

Клебер Мейер, наш новый мэр, сидел напротив меня в конце стола. Клебер был образчиком тех воротил, кто собирался в «Сестерс-Мейн-стрит кафе»; он был выходцем из среды «синих воротничков», которых называют солью земли. Осилил только восемь классов школы, но обладал громким голосом, широкими плечами и уверенно держал руку на пульсе Спенсера. Ему принадлежала автозаправка, которой он руководил, но, если судить по его большим мозолистым рукам, он, по-видимому, вырос на ферме. На самом деле его детство прошло за пределами Монеты; они с моим отцом знали друг друга всю жизнь. Да, Клебер – это его настоящее имя. А его брата, как это ни покажется странным, звали Клетус.

При всей своей грубоватости Клебер Мейер был самым лучшим человеком, которого мне довелось знать. Он готов отдать вам свою рубашку (вместе с пятнами бензина), но не думаю, что это сильно его огорчило бы. Интересы Спенсера он всегда принимал близко к сердцу. Отличался упрямством, самоуверенностью и, следует признать, грубостью. Когда я заговорила о моей программе обучения, Клебер стукнул кулаком по столу и заревел:

– Да кем вы себя возомнили? Городским служащим?

Через несколько дней Дэвид Скотт, местный адвокат и член совета, при встрече сказал, что мои расходы будут возмещены. Ведь я и в самом деле была городским служащим.

– Не волнуйтесь, – сказала я ему. – Урон понесет только библиотека.

Мне пришлось работать с еще большей энергией. Долгие часы, проведенные за учебными заданиями – готовить работы, изучать, запоминать, а также разрабатывать дальнейший проект реконструкции: планирование, предварительная оценка, бюджетирование. А еще и повседневная работа в библиотеке, отнимавшая много сил. К сожалению, у меня оставалось все меньше времени для воспитания дочери.

Как-то раз, в воскресенье, раздался телефонный звонок; Вал застала меня, когда я выезжала из Сиукс-Сити:

– Привет, Вики. Мне неприятно говорить об этом, но прошлым вечером…

– Что случилось? Где Джоди?

– С Джоди все в порядке. Но ваш дом…

– Что?

– Понимаешь, Вики, Джоди с несколькими друзьями устроила вечеринку… и ситуация немного вышла из-под контроля. – Она помолчала. – Пока ты в дороге, представь все самое худшее, и тогда будешь счастлива, когда сама увидишь, что произошло.

Дома предстало кошмарное зрелище. Джоди со своими друзья все утро пытались навестим порядок, но по-прежнему оставались пятна на ковре… и на потолке. Дверь ванной была сорвана с петель. Ребята швыряли мои пластинки о стену и ломали их. Кто-то засунул пивные банки в кондиционер. Мои пилюли были рассыпаны. Один из парней, впав в депрессию, заперся в ванной и попытался принять смертельную дозу эстрогена. Как потом выяснилось, полицию вызывали дважды, но, поскольку в то же время футбольная команда веселилась после победоносно завершившегося сезона, они уехали. Хаос не испугал меня, но в очередной раз напомнил мне: Джоди требует моего внимания. Единственное, чем я не могла пренебречь, сколько бы работы на меня ни свалилось, – это отношения с дочерью.

По иронии судьбы именно Клебер Мейер понял, к чему это может привести. Однажды он заливал мне горючее на своей заправке (мэром он работал на полставки), и разговор зашел о Джоди.

– Не волнуйся, – сказал он мне. – Когда им по пятнадцать лет, ты становишься для них величайшим глупцом в мире. Но как только им стукнет двадцать два, ты снова умнеешь в их глазах.

Работа, школа, домашние хлопоты, мелочная суета местной политики… Я заставила себя сделать то, что обычно проделываю, сталкиваясь со стрессом: вдохнула поглубже, собралась с силами и приказала себе «держать спину». Я всю жизнь старалась не сутулиться, подтягивая себя за шнурки ботинок. В этой ситуации нет ничего критического, внушала я себе, с чем не смогла бы справиться. Наступил поздний вечер. Я сидела в библиотеке, оставшись наедине со своими мыслями, и тупо глядела на экран компьютера. В тот момент почувствовала, что все далеко не так непросто. Лишь тогда, в первые спокойные минуты уходящего дня, осознала: почва под ногами содрогнулась.

После закрытия в библиотеке становилось пустынно. В ней царила тишина, когда слышно биение собственного сердца, а в рядах стеллажей затаились темные и таинственные тени. Большинство знакомых библиотекарей стараются не задерживаться в служебном помещении после работы, особенно с наступлением темноты, но я никогда не нервничала по этому поводу и ничего не боялась. Я была достаточно сильной. И упрямой. И, самое главное, никогда не оставалась в полном одиночестве. Со мной был Дьюи. Каждый вечер, если я оставалась поработать, он усаживался за компьютером, с ленцой помахивая хвостом. Если я ощущала тупик из-за усталости или стресса, он запрыгивал мне на колени или на клавиатуру.

«Хватит работать, – говорил он мне. – Давай поиграем».

Дьюи обладал необыкновенным чувством времени.

– Ладно, Дьюи, – соглашалась я. – Начинай первым.

Всем играм Дьюи предпочитал прятки. Едва я соглашалась, как он прятался в книгохранилище. Я быстро находила хвостик пушистого рыжего кота. Для Дьюи прятаться означало засунуть голову на книжную полку, и, кажется, он совсем забывал, что у него имеются задние лапы и хвост.

– Интересно, куда запропастился этот Дьюи? – громко говорила я, подкрадываясь к нему. – Бу-у-у! – пугала я, и Дьюи быстро удирал.

Иногда ему удавалось хорошенько спрятаться. Я обходила несколько полок, а когда сворачивала за угол, довольный Дьюи устремлялся ко мне.

«Не нашла! Не нашла!»

– Так нечестно, Дьюи. Ты дал мне только двадцать секунд.

Иногда он сворачивался в плотный комочек и неподвижно застывал. Поиски продолжались минут пять, а потом я начинала звать его:

– Дьюи! Дьюи!

Окутанная темнотой библиотека казалась совсем пустой, когда я наклонялась к полкам или вглядывалась в просвет между ними; было ощущение, что Дьюи где-то здесь, совсем рядом, и про себя посмеивается надо мной.

– Ладно, Дьюи, хватит, ты выиграл!

Тишина. Где спрятался этот кот? Поворачиваюсь и вижу: он стоит в проходе и смотрит на меня.

– Ох, Дьюи, до чего ты умный мальчик. Теперь моя очередь.

Я укрывалась за книжным стеллажом. И стоило мне повернуться в своем укрытии – Дьюи тут как тут. Он шел за мной след в след.

«Я тебя нашел. Легко!»

У него была еще одна забава: он любил появляться с другой стороны стеллажа, пока я искала местечко, где спрятаться.

«Так вот куда ты хотела залезть, я сразу догадался».

Я смеялась и чесала его за ушками.

– Молодец, Дьюи. Давай немного побегаем.

И мы бегали между стеллажами, встречаясь в конце прохода, – никто не прятался, и никто никого не искал. Проходило каких-то пятнадцать минут, и я напрочь забывала про свои бумаги, и исследования, и последнее обсуждение бюджета реконструкции, и этот неприятный разговор о Джоди. Все, что угнетало меня, словно таяло. Как говорится, груз спадал с плеч.

– О'кей, Дьюи. Пора браться за работу.

Дьюи никогда не жаловался и не возмущался. Я садилась на свой стул, а он запрыгивал на компьютер и начинал помахивать хвостом перед монитором. В следующий раз, когда Дьюи был мне нужен, он всегда оказывался рядом.

Игры в прятки с Дьюи и проведенное с ним время придавали мне сил. И в этом утверждении нет никакого преувеличения. Об этом можно сказать иначе: Дьюи клал мне голову на колени и жалобно мурлыкал, когда я плакала, или своим язычком утирал мои слезы. Это было почти правдой. Временами, когда казалось, что меня вот-вот раздавит, я ловила себя на том, что тупо, вся в слезах, смотрю на колени, на которых сидел Дьюи – именно на том месте, где я и ожидала его увидеть.

Однако жизнь вовсе не так бережна и гармонична. Наши отношения не были замешаны на слезах. К тому же мне не свойственно лить слезы. По ночам всегда чувствовала, как он, свернувшись клубочком, лежит рядом. Дьюи подавал мне знаки своей любви, но не обременял своей привязанностью. И он точно знал, когда мне не хватало легкого прикосновения его носика или его тепла, а когда мне поможет нелепая игра в прятки. В чем бы я ни нуждалась, он приходил на выручку – мгновенно, бескорыстно, ни о чем не прося и не спрашивая. Это было нечто большее, чем обычная привязанность. Проявление уважения. Сочувствие. И то и другое отзывалось во мне. При встрече мы с Дьюи оба ощущали эту искорку, возникшую между нами. Мои одинокие вечера в библиотеке были согреты этим теплом.

Когда моя жизнь становилась запутанной и все происходящее в ней словно рассыпалось, меня мучило сомнение: смогу ли я выстоять. Думаю, мои отношения с Дьюи, такие незамысловатые и естественные, все возвращали на свои места.

Глава 12 Рождество

Рождество – этот праздник жители города Спенсера отмечают вместе. Для фермеров и рабочих наступает время отдыха, когда можно расслабиться и потратить отложенные деньги. Празднование начинается с променада по Гранд-авеню в первый декабрьский уик-энд. Вся главная улица ярко освещена фонарями, которые эффектно подчеркивают красивые очертания зданий. Звучит рождественская музыка; Санта-Клаусы принимают у детей записки с пожеланиями. А эльфы, сопровождающие Санта-Клаусов, звонят в колокольчики возле перекрестков и собирают деньги на благотворительность. Весь город гуляет; все вокруг смеются, разговаривают и дружески обнимаются. Магазины работают допоздна, привлекая покупателей подарками к Рождеству и предлагая горячий кофе и выпечку, чтобы согреться в сильный мороз.

Все витрины нарядно украшены. Мы называем их живыми окнами, потому что в каждом окне местные жители разыгрывают сценки на библейские сюжеты. Музей Паркера, в котором представлена коллекция экспонатов, рассказывающих об округе Клей, включая пожарную машину, участвовавшую в тушении пожара в 1931 году, каждый год воссоздавал картину празднования Рождества первыми поселенцами. А в других витринах можно было полюбоваться встречей Рождества в недалеком прошлом, во времена «Радио Флайерс» и фарфоровых кукол. Дальше витрины с игрушками – в них стоят трактора и машинки – так дети представляют себе утро Рождества. Невозможно рассматривать забавные или трогательные сценки в витринах, не думая о ста пятидесяти витринах, оставшихся за спиной, и еще о ста пятидесяти чудесах, которые ожидали впереди.

Фестиваль деревьев – соревнование по убранству рождественской елки – проходил на углу Первой авеню и Пятой улицы, где раньше был Центр конгрессов Спенсера, а теперь размещался «Игл», военизированный общественный клуб, который устраивал обеды и танцевальные вечера для сбора средств на благотворительные нужды. В 1988 году мы отметили первое Рождество Дьюи, поэтому библиотека оформила свою елку изображениями Дьюи. А чем иначе? Кроме того, на ней были игрушечные пушистые котята и гирлянды из красных лент. Подарки под елкой были под стать: книги «Кот на дереве» и «Кот в сапогах», аккуратно перевязанные красными бантиками. Гости прогуливались между деревьями, чтобы оставить скромную сумму на благотворительность. Никаких официальных конкурсов не проводилось, но, на мой взгляд, наше оформление елки без всякой натяжки можно назвать лучшим.

Рождественские праздники в библиотеке, как и торжества на Гранд-авеню, были тем временем, когда можно было отложить другие заботы, сосредоточившись на настоящем. После напряженного осеннего периода я была счастлива хоть ненадолго выкинуть из головы мысли об учебе и реконструкции библиотеки и сосредоточиться на украшении елки.

В понедельник после прогулки по главной улице мы стали снимать ящики с верхних полок складского помещения, чтобы подготовиться к празднику. В центре, рядом с круглым столом, стояла наша большая искусственная рождественская елка. В первый понедельник декабря мы с Синтией Берендс всегда приходим пораньше, чтобы собрать елку и нарядить ее. Синтия – самая старательная среди нас и с готовностью берется за любое дело. Но она не могла представить, какой сюрприз ее ожидает на этот раз. Когда мы сняли три длинные коробки с елкой с верхних полок, там уже сидел наш верный спутник.

– Этим утром Дьюи вне себя от восторга. Должно быть, ему понравится содержимое этих коробок.

– Или запах этого пластика.

Я видела, что нос котенка дергается со скоростью девяносто движений в минуту, и он напряженно размышляет: «Уж не сплю ли я? Неужели все это время мама прятала самую большую, самую красивую и самую вкусную резинку?»

Когда мы вытащили из ящика рождественскую елку, я заметила, как у Дьюи отвалилась челюсть.

«Это же не круглая резинка! Это… это… гораздо лучше!»

Когда мы вытаскивали ветку за веткой, Дьюи набрасывался на них. Ему хотелось обнюхать и пожевать каждый зеленый кусочек пластика, подергать каждую зеленую веточку. Он стащил с дерева несколько пластиковых иголок и стал пробовать их на вкус.

– Отдай мне их сейчас же, Дьюи! – пришлось мне потребовать у проказника.

Кашлянув, кот выплюнул на пол несколько кусков пластика. Затем рванулся вперед и засунул голову в ящик; именно в тот момент Синтия вытаскивала очередную ветку.

– Подвинься, Дьюи. – Синтия оттащила его, но через секунду Дьюи вернулся с зеленой иголкой, прилипшей к его влажному носу. Теперь уже вся голова по самые ушки скрылась в ящике. – Так не годится, Дьюи. Ты же хочешь, чтобы я вытащила остальные ветки?

Надо полагать, ответ был отрицательным, потому что Дьюи даже не шевельнулся.

– Дьюи, тебе надо вылезти. Не хочу выколоть тебе глаз. – Синтия не сердилась, она умирала со смеху.

Дьюи услышал ее и отскочил назад, но только для того, чтобы тут же зарыться в гору веток, лежащих на полу.

– Это никогда не кончится, – вздохнув, сказала Синтия.

– Надеюсь, что нет.

Как только Синтия достала оставшиеся ветки, я принялась собирать елку. Радостный Дьюи прыгал вокруг, наблюдая за каждым моим движением. Он обнюхивал ветки и пробовал их на вкус, а затем чуть отпрыгивал в сторону, чтобы увидеть их на расстоянии. У бедного кота был такой вид, словно он готов взорваться от восторга.

«Скорее, скорее! Я жду своей очереди!»

Таким счастливым прежде я его не видела.

– О нет, Дьюи, только не начинай все сначала.

Я успелазаметить, как Дьюи нырнул в коробку от рождественской елки, наверняка ему хотелось впитать в себя и выцарапывать все запахи, которыми пропах картон. Он с головой скрылся в коробке, а через несколько секунд она стала перемещаться по полу взад и вперед. Остановившись, он высунул голову и огляделся. Заметив наполовину собранную елку, выскочил из коробки, чтобы пожевать нижние ветки.

– По-моему, он нашел себе новую забаву.

– А по-моему, он нашел новую любовь, – сказала я, закрепляя верхние ветки. Наконец наша елка почти готова.

И правда, Дьюи искренне полюбил рождественскую елку. Ему нравился ее запах и настроение, которое она в нем вызывала. Вкус Рождества. Когда я поставила собранную елку на стол, кот поселился под ней.

«Теперь она моя, – словно говорил он, снова и снова прохаживаясь у основания елки. – Можете нас не беспокоить, благодарю вас».

– Прости, Дьюи, работа не закончена. Мы еще не украсили елку.

В ход пошли гирлянды, блестки, картинки и новогодние украшения: ангелы на пружинках, Санта-Клаусы, блестящие шары с позолотой. Дьюи совал свой нос в каждую коробку, но ткань, металл, шары да лампочки не вызвали у него особого интереса. Он ненадолго переключился на те украшения, что я сделала из кусков прошлогодней елки, однако старый пластик не шел ни в какое сравнение с новым и блестящим винилом. Они заняли свое место под елкой.

Мы начали развешивать украшения. Через мгновение Дьюи оказался около коробок и следил, что появится дальше, но спустя минуту уже вертелся у нас под ногами и играл со шнурками. Затем снова распластался под елкой, чтобы насладиться запахом пластика. А через несколько секунд кот исчез.

– Что это за странные шуршащие звуки?

Внезапно Дьюи налетел на нас. Он засунул голову в один из пластиковых мешков, в которых мы хранили игрушки. Он рванул в дальний конец библиотеки и пулей прилетел к нам.

– Лови его!

Дьюи подпрыгнул и снова дал стрекача. Синтия преградила ему путь к входным дверям, а я встала у стола. Дьюи промчался точно между нами. Я поняла, что он сильно перепуган и не знал, как стянуть с шеи пластиковый мешок. Единственная его мысль: «Бежать и бежать! Может, так я смогу отделаться от этого монстра».

Вскоре мы стали ловить его вчетвером или впятером, но он по-прежнему ускользал от нас и носился по залу. Мы все хохотали.

– Прости, Дьюи, но это очень смешно.

Наконец я загнала его в угол и, несмотря на отчаянное сопротивление, смогла снять пакет. Дьюи тотчас отправился к своему новому другу, рождественской елке, залез под ветки и там принялся старательно, с наслаждением вылизывать себя. Завершил он туалет, как обычно, запустив лапу в ухо. С тех пор Дьюи относился к пластиковым пакетам с нескрываемой ненавистью.

Тот первый день, когда в библиотеке появилась елка, был для нас одним из самых ярких. Сотрудники, как и Дьюи – ну конечно, пластиковый пакет не в счет, – весь день веселились и вручали друг другу сентиментальные романтические поздравления. Любовь Дьюи к елке осталась на всю жизнь. Каждый год, когда со шкафа доставали коробки, он прыгал от радости.

На Рождество сотрудники библиотеки обычно получали несколько подарков от благодарных читателей, но в этом году наш скромный набор шоколада и печенья был погребен под огромной горой сюрпризов для Дьюи – мячиков, лакомства и игрушечных мышек. Казалось, все жители города хотели показать Дьюи – да и нам тоже, – как много он для них значит. В этой груде подарков было немало удивительных вещиц, даже несколько домашних печений, но самым любимым в этот праздник стал моток красного шнура, который Дьюи отыскал в одной из коробок. Моток повсюду сопровождал его, и не только во время праздников, но и остальную часть года. Он носился с ним по всей библиотеке, пока несколько футов шнура не запутывались где-нибудь, и он, подпрыгивая, дергал его, пытаясь вызволить, но вскоре сам попадался в ловушку. Не раз я чуть не подскакивала на стуле, когда по служебному помещению проносился рыжий кот, держа во рту красный шнур и волоча за собой моток. Час спустя он уже лежал под рождественской елкой, всеми четырьмя лапами обнимая своего красного друга.

На время рождественских дней библиотека закрывалась, поэтому Дьюи жил у меня дома. Впрочем, большую часть времени он проводил в одиночку, поскольку встречать Рождество в Хартли было семейной традицией Джипсонов. Все съезжались в отчий дом, к папе и маме, и любого из нас сурово осудили бы, если кто-то нарушил бы эту традицию. Никому не позволялось скучать, а празднование было ярким: необычные блюда, зажигательные вечеринки, игры для детей, рождественские песнопения, десерты и сладости, забавы для взрослых; родственники привозили свои домашние блюда, рассказывали и пересказывали истории, приключившиеся за год. Всегда находились темы для разговоров в семейном кругу. Подарки не претендовали на оригинальность, но каждый из Джипсонов мог погостить неделю в окружении членов большой семьи, и это было лучшим подарком.

Наконец кто-нибудь говорил: «Давайте сыграем «Джонни должен идти».

Родители коллекционировали антикварные вещи, и несколько лет назад мы дали им вторую жизнь и создали «оркестр» семьи Джипсонов. Я играла на виолончели, которая представляла собой рукомойник с ручкой от метлы и натянутыми на ней струнами. Моя сестра – на гладильной доске. Папа и Джоди отбивали ритм ложками. Майк дудел на гребенке с бумагой. Дуг «играл» на кувшине из-под самогона. Кувшин, разумеется, тоже был старинным и не использовался в нашей семье по назначению. Маме нравилась старая маслобойка. Она перевернула ее – вот и барабан. Называлась наша песня «Джонни был хорошим». Но, когда Джоди была маленькой, она всегда говорила: «Сыграем «Джонни должен идти». Это название прижилось. Каждый год мы играли «Джонни должен идти» и пели старые песни времен рок-н-ролла. В ночи звучал наш импровизированный оркестр как знак уважения к исконной традиции, которой, вероятно, и вовсе не было в этой части Айовы. Мы постоянно подтрунивали друг над другом.

После полуночной мессы в канун Рождества мы с Джоди отправлялись домой к Дьюи, который томился от одиночества и скучал. Рождественское утро проводили в Спенсере, только мы втроем. Подарок Дьюи я так и не приготовила. Почему? У него и без того было всего предостаточно. И после совместно прожитого года нашим отношениям были уже не важны подарки и показное внимание. Нам не нужно было ничего доказывать друг другу. Единственное, чего Дьюи хотел от меня получить и чего действительно ждал, так это несколько ежедневных часов моего участия. Мне тоже этого хотелось. И, оставив Джоди в родительском доме, я мчалась к себе, чтобы посидеть с Дьюи на диване, без забот и разговоров – как два приятеля, бок о бок.

Глава 13 Великая библиотека

Великая библиотека совсем не обязательно должна быть большой или красивой. В ней может не оказаться современного оборудования, эрудированных сотрудников или множества читателей. Все это не так уж сложно обеспечить. Величие заключается в ином: библиотека участвует в жизни общины, поэтому становится незаменимой. Библиотеке никто не придает особого значения, ведь она всегда здесь, рядом, и в ней всегда найдется все самое необходимое.

Публичная библиотека Спенсера была основана в 1883 году. Сначала она располагалась в гостиной миссис Крэри, а в 1890 году библиотеку перевели в небольшое деревянное строение на Гранд-авеню. В 1902 году Эндрю Карнеги пожертвовал городу десять тысяч долларов на открытие новой библиотеки. Мистер Карнеги поднялся на волне индустриальной революции, которая превратила нацию фермеров в фабричных рабочих, нефтяников и сталеваров. Он был жестким и безжалостным капиталистом, который превратил свою сталеплавильную компанию US Steel в самое преуспевающее производство в стране. Кроме того, он вышел из среды баптистов. К 1902 году он мог себе позволить увлечение – выделять деньги на благие дела, в том числе выплату грантов библиотекам маленьких городков. Для такого города, как Спенсер, библиотека Карнеги стала символом того, что хотя до вершины еще далеко, но все же Хартли и Эвери мы обставили.

Публичная библиотека Спенсера открылась 6 марта 1905 года на 3-й Ист-авеню, что лежит в полуквартале от Гранд-авеню. Это была типичная библиотека в духе Карнеги, который ценил классику и симметрию линий. Фойе у входа украшали три витража – два с изображением цветов и один с надписью «Библиотека». Библиотекарь, работавший за центральной стойкой на возвышении, был окружен каталожными ящиками с карточками. Боковые помещения, где стояли книжные стеллажи под самый потолок, были маленькими и тесными. В те времена, когда публичные библиотеки были разделены по признаку пола, мужчины и женщины могли свободно заходить в любое помещение. В библиотеках Карнеги было введено новшество: посетителям разрешалось самостоятельно выбирать книги на полках, а не заказывать их через библиотекаря.

Некоторые историки считают библиотеки Карнеги примитивными, но это мнение справедливо только в сопоставлении с центральными библиотеками таких городов, как Нью-Йорк или Чикаго, где есть и резные фризы, и расписные плафоны, и хрустальные люстры. Если же сопоставить гостиную местной жительницы или фронтоны, украшающие магазины на Гранд-авеню, то библиотека Карнеги в Спенсере была удивительно хороша. Высокие потолки, просторные окна. В полуподвальном нижнем этаже располагалась детская библиотека – в те времена, когда дети часто сидели по домам, это был новаторский подход. Здесь они могли читать, сидя за круглыми столами, а окна выходили на зеленые лужайки. Полы во всем здании были выполнены из темного дерева, отполированы до блеска и имели широкие половицы. Когда вы на них ступали, они поскрипывали, и часто скрип был единственным звуком, раздававшимся в библиотеке. Почти музей. Здесь стояла такая же тишина, как в церкви. Или в монастыре. Это было святилище просвещения, а в 1902 году просвещение – это книги.

При мысли о библиотеке многие представляют себе именно библиотеку Карнеги. Книгохранилище из нашего детства. Тишина. Высокие потолки. Библиотечная стойка по центру с обязательным атрибутом – почтенной дамой-библиотекарем. Казалось, библиотеки созданы для того, чтобы дети растворялись в них и никто не мог отыскать тебя, – это и было особенно поразительным.

К тому времени, когда в 1982 году я устроилась сюда на работу, старая библиотека Карнеги уже отжила свой век. Она была красивой, но тесной. Она была явно мала для растущего города. Согласно земельному кодексу, город должен использовать участок под библиотеку или вернуть его законному владельцу. В 1971 году город снес старое здание Карнеги, чтобы построить большую, более современную и удобную библиотеку – без скрипучих половиц, тусклого освещения, высоченных полок и помещений, в которых легко заблудиться. Это была катастрофа.

При строительстве Спенсера поддерживалась сложившаяся традиция. Торговые здания были кирпичные, а дома вдоль 3-й улицы – двух- и трехэтажные каркасные строения пансионов и студенческих общежитий. Новую библиотеку построили из бетона, с высоким первым этажом, который на пересечении улиц напоминал бункер. Некогда широкая лужайка исчезла, а вместо нее заложили два небольших садика. Создававшая тень растительность вскоре уступила место камням. Стеклянные входные двери теперь не выходили на улицу, и здание утратило гостеприимный вид. Восточное крыло библиотеки, выходившее на среднюю школу, тоже было из сплошного бетона. В конце 1970-х годов Грейс Ренциг вошла в состав библиотечного совета, желая осуществить свой план: высадить вдоль глухой восточной стены виноградные лозы. Несколько лет спустя ее виноград потянулся по стене, однако она продолжала работать в библиотечном совете еще лет двадцать.

Новая Публичная библиотека Спенсера была современной, но вот комфортность работы оставляла желать лучшего. Здесь постоянно царил холод. Застекленные окна выходили на север, и из них открывался прекрасный вид на улицу. Но зимой тепло в тыльной части библиотеки не поддерживалось. Здание имело открытую планировку, в нем не было места для складских нужд и не предусматривались служебные помещения. Во всем здании было всего пять электрических розеток. Мебель работы местных ремесленников была красивой, но не отличалась практичностью. У столов были такие массивные ножки, что невозможно придвинуть дополнительные стулья, не говоря уже о том, что сами стулья, изготовленные из массива дуба, с черными ламинированными сиденьями, были просто неподъемными. Ковровое покрытие выкрашено в оранжевый цвет – настоящий кошмар на Хеллоуин.

Иными словами, здание не было приспособлено для такого города, как Спенсер. Библиотека всегда работала хорошо. Великолепная подборка книг, если учесть, что наш городок невелик, и руководители, которые всегда без проблем внедряли новые идеи и технологии. Энтузиазм, профессионализм и опыт были на высшем уровне. Но с возведением нового здания в 1971 году все эти преимущества втиснули в неподходящее здание. Внешний вид не вписывался в окружающий пейзаж. А внутреннее устройство здания было непрактичным и нерасполагающим. У вас не возникало желания расслабиться и задержаться здесь. Тут царил холод – в прямом и переносном смысле этого слова.

Мы начали реконструкцию – этот этап процесса можно назвать утеплением – в мае 1989 года. Именно в это время года северо-западная часть Айовы просыпается после зимы и окрашивается в зелень листвы. Газонам внезапно требуется стрижка, деревья на Гранд-авеню покрываются молодыми листочками. На фермерских землях пробиваются ростки, и вы наконец видите результаты подготовительного труда. Становится все теплее. Детям достают велосипеды. А библиотека после года планирования в конце концов была готова приступить к реконструкции.

Первым этапом реконструкции стала покраска голых бетонных стен. Мы решили оставить девятифутовые [около 274 см. – Ред.] стеллажи, привинченные к стенам, без изменений, поэтому Тони Джою, нашему маляру, чья жена Шарон работала у нас в библиотеке, оставалось просто набросить защитную пленку на полки и приставлять к ним свою стремянку. Но едва он это сделал, как по лесенке вскарабкался Дьюи.

– Ладно, Дьюи, давай-ка слезай.

Дьюи даже усом не повел. Он жил в библиотеке больше года, но никогда еще не разглядывал ее с такой высоты. Это стало настоящим открытием. Дьюи сошел с лесенки на верх пристенной полки и, сделав всего несколько шагов, оказался вне досягаемости.

Тони передвинул лестницу. Дьюи снова снялся с места. Тони вскарабкался по лестнице и смотрел на упрямого кота.

– Это плохая идея, Дьюи. Я собираюсь красить стену, а ты весь перепачкаешься. Вики увидит синего кота, и знаешь, что она сделает? Уволит меня. – Дьюи продолжал сверху разглядывать библиотеку. – Похоже, тебя это не волнует? Ладно, я тебя предупредил. Вики!

– Я здесь.

– Ты это видишь?

– Ты хорошо сделал, что предупредил. С тебя снимается всякая ответственность.

За Дьюи я не беспокоилась. Это был самый сознательный кот, какого я когда-либо знала. Он прыгал с полок и ни разу не оступался. Как-то раз он прошелся боком вдоль стендов, как обычно поступают кошки, и ни один из них не покачнулся. Я знала, что он способен не только прогуляться по полкам, не притронувшись к влажной краске, но и в состоянии на своих подушечках забраться по лестнице, не задев банку с краской наверху. Гораздо больше я волновалась за Тони. Не так-то легко делить лесенку с любимцем библиотеки!

– Я уверена, что вы договоритесь! – крикнула я ему.

– Задействую все возможности, – пошутил Тони.

Через несколько дней Тони и Дьюи уже были лучшими друзьями. Или, возможно, мне следует сказать Тони и Дьюкстер, потому что он всегда так называл кота. По мнению Тони, Дьюи – слишком детское имя для такого мужественного кота. Ему, вероятно, казалось, что местные уличные коты собираются по ночам у окон детской библиотеки и смеются над его именем. В общем, Тони решил, что настоящее имя Дьюи – Дюк, герцог, как у Джона Уэйна.

– Только самые близкие друзья могут называть его Дьюкстер, – объяснил Тони. Меня он всегда называл «мадам Президент».

– Что вы думаете об этом оттенке красного цвета, мадам Президент? – мог поинтересоваться он, когда видел, как я иду по библиотеке.

– Ну не знаю. Мне он кажется розовым.

Но розовый цвет вовсе не самый серьезный повод для беспокойства. Неожиданно выяснилось, что мы не можем прогнать с верха пристенных полок нашего вежливого, хорошо воспитанного кота. Однажды Тони осмотрел потолок библиотеки и увидел Дьюи на верху пристенных полок в самом дальнем конце библиотеки. К этому моменту Дьюи понял, какие изменения произошли в его жизни. Теперь он может карабкаться на самый верх стеллажей, стоит только ему захотеть. Кот обходил библиотеку под самым потолком, и складывалось впечатление, что недалек тот день, когда он вообще не захочет спускаться.

– Где Дьюи? – спрашивали члены генеалогического клуба, который собирался в первую субботу каждого месяца, как и все клубы, которые проводили свои встречи в библиотеке.

Наша Круглая комната была самой просторной площадкой для проведения собраний в городе, и обычно ее кто-то занимал. Члены клуба привыкли общаться с Дьюи. Все началось с того, что Дьюи запрыгивал на стол в начале каждого заседания. Он обводил взглядом всех участников встречи, а затем подходил к каждому человеку, сидящему за столом, нюхал его руку или смотрел ему в лицо. Закончив знакомство, он выбирал одного из присутствующих и устраивался у него на коленях. О чем бы ни шла речь на заседании, Дьюи никогда не отступал от заведенного им порядка. Единственный способ укротить кота – выставить его, плотно закрыв дверь.

В первое время поведение Дьюи не получало одобрения, особенно со стороны деловых и политических групп, которые часто заседали в Круглой комнате. Однако прошло несколько месяцев, и даже коммивояжеры стали считать Дьюи яркой личностью. Члены генеалогического клуба рассматривали его присутствие как игру, потому что каждый месяц Дьюи выбирал кого-то другого для своего отдыха. Члены клуба смеялись, и каждый уговаривал Дьюи перебраться к нему на колени, напоминая детей во время «часа истории».

– Сейчас Дьюи занят другими делами, – объяснила я им. – С тех пор как Тони стал красить библиотеку, Дьюи изменил своим привычкам. Но не сомневаюсь, как только он поймет, что вы здесь…

И, словно услышав мои слова, Дьюи показался в дверях, прыгнул на стол и приступил к обходу.

– Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится, – сказала я гостям, возвращаясь в главную часть библиотеки.

Ответа не последовало, так как все были заняты Дьюи.

– Это нечестно, Эстер, – услышала я голос одного из участников собрания, – у тебя, наверное, в кармане тунец.

Когда через три недели Тони закончил покраску, Дьюи стал другим. Может быть, он вообразил себя настоящим герцогом, потому что отказался от своей привычки сидеть у кого-то на коленях и дремать. Его манили исследования. И желание лазить. Но самое главное – искать новые места, где можно удовлетворить свое желание лазить. Мы назвали этот период его жизни периодом Эдмунда Хиллари в честь знаменитого покорителя гор. Дьюи не думал отказываться от восхождений, пока он не поднимется на пик своего Эвереста, которого он достиг месяц спустя.

– Видела Дьюи утром? – спросила я Одри Уиллер, которая работала на абонементе. – Он не пришел завтракать.

– Я его не видела.

– Дай знать, если он появится. Хочу убедиться, что он здоров.

Через пять минут я услышала изумленный крик Одри:

– О господи!

Она стояла посередине читального зала и смотрела вверх. А оттуда, сидя на штанге для светильников и свесив голову, смотрел Дьюи.

Когда Дьюи понял, что его засекли, он спрятал свою голову, став совершенно незаметным. Пока мы всматривались, голова Дьюи вынырнула в нескольких футах от прежнего места. Затем снова исчезла, чтобы вновь мелькнуть еще на несколько футов дальше. Полоса неоновых светильников тянулась футов на тридцать [более 9 м. – Ред.], и он, похоже, часами прогуливался здесь, наблюдая за нами сверху.

– Как нам его согнать оттуда?

– Может, стоит позвонить в город? – предложил кто-то. – Они пришлют человека с лестницей.

– Давайте просто подождем, – сказала я. – Наверху от него нет никакого вреда, к тому же рано или поздно он спустится, чтобы поесть.

Через час Дьюи легкой походкой явился в мой кабинет, облизываясь после позднего завтрака, и прыгнул ко мне на колени, чтобы я его поласкала. Он был явно в ударе от своей новой забавы. Я знала, что он умирает от желания спросить: «Ну и что ты обо всем этом думаешь?»

– Я даже не собираюсь обсуждать эту тему, Дьюи.

Он уткнулся в меня головой.

– Я серьезно, Дьюи.

«Ну и ладно. Я пока вздремну. Какое прекрасное утро!»

Я поинтересовалась у коллег, может, кто-то видел, как он спускался. Понадобилось несколько недель постоянного наблюдения, чтобы понять, каким образом он проделывает свой путь. Сначала Дьюи прыгал на пустой ящик в служебном помещении. Затем перебирался на шкаф с папками, а оттуда совершал длинный прыжок на верх временной стенки вокруг рабочего пространства, где можно было спрятаться за слоем подшивки истории города Спенсера. Отсюда совсем недалеко до арматуры освещения.

Конечно, можно было бы переставить мебель, однако она прочно прикрепилась к потолку, но мы понимали, что это не поможет отвадить Дьюи от гуляния по светильникам. Если кошки не знают о существовании чего-либо, их легко удерживать на расстоянии. Но стоит им проведать о чем-то, то это разжигает у них любопытство, и они начинают прикидывать, как удовлетворить свой интерес, остановить их практически невозможно. Кошки вовсе не ленивы: когда это касается дела, они могут обойти даже самые продуманные наши планы.

К тому же Дьюи просто обожал прогуливаться по светильникам. Ему нравилось вышагивать вдоль линии светильников, от одного конца до другого, пока его внимание не переключалось на что-нибудь достойное его внимания. Тогда он ложился, свешивая голову вниз, и наблюдал. Посетителям это тоже нравилось. Когда Дьюи фланировал наверху, было заметно, как они водят головой из стороны в сторону, провожая его взглядом. Они разговаривали с ним. А когда детям показывали, как Дьюи свешивает голову, они визжали от восторга. И задавали множество вопросов:

– Что он там делает?

– Как туда залез?

– А он не обожжется?

– Что, если он упадет? Он разобьется?

– А если он свалится на кого-то? Они погибнут?

Когда дети выясняли, что не могут присоединиться к нему, чтобы погулять под потолком, они просили его спуститься.

– Дьюи нравится быть наверху, – объясняли мы им. – Он так играет.

Наконец даже дети уяснили: пока Дьюи находится на светильниках, он спустится оттуда только тогда, когда сам этого пожелает. Так он отыскал наверху свое маленькое седьмое небо.

Официально реконструкция библиотеки началась в июле 1989 года, потому что июль – самый спокойный месяц. Закончился учебный год, а значит, не было внеклассных походов, а также отпадала необходимость неформального присмотра за детьми после школы. Местная налоговая фирма выделила нам свое складское помещение, расположенное на другой стороне улицы. В Публичной библиотеке города Спенсера имелось пятьдесят пять стеллажей, пятьдесят тысяч книг, шесть тысяч журналов, две тысячи газет, пять тысяч альбомов и кассет и тысяча генеалогических книг, не говоря уже о проекторах, киноэкранах, телевизорах, камерах (16- и 8-миллиметровых), пишущих машинках, столах, стульях, каталогах, шкафах с досье и офисном оборудовании. Каждому предмету был присвоен свой инвентарный номер. Он соответствовал ячейке на цветной схеме, на которой отмечалось место хранения предмета на складе и его новое размещение в библиотеке. На новом синем ковролине мы с Джин Холлис начертили мелом расположение каждого шкафа, стеллажа и стола. Если стеллаж отстоял от предназначенного ему места хотя бы на дюйм, рабочим придется передвигать его, так как ширина проходов была строго рассчитана в соответствии с Актом о потребностях инвалидов. Если стеллаж отстоит на дюйм, то следующий придется передвинуть уже на два. И коляска с инвалидом может застрять в углу.

С переездом помогала вся община. Ротари-клуб помог вынести книги, Голден Киванис способствовал их возвращению в библиотеку. Наш менеджер по развитию деловой части города Боб Роус расставлял стеллажи. Джерри, муж Дорис Армстронг, потратил больше недели, чтобы безропотно привинтить сто десять новых металлических пластинок к нашим стеллажам – по меньшей мере по шесть болтов на каждую пластинку. Все добровольно предложили нам свою помощь: генеалогический клуб, библиотечный совет, учителя, родители, девять членов общества друзей библиотеки Спенсера. Свою лепту внесли и торговцы из центральной части города, поэтому всем хватило бесплатных напитков и закуски.

Реконструкция проходила как по часам. Спустя три недели наш «кошмар на Хеллоуин» был заменен синим ковролином; мебель была обтянута цветным материалом. В детское отделение библиотеки мы поставили двухместные кресла-качалки, чтобы мамы могли, раскачиваясь, читать своим детям. В шкафу я нашла восемнадцать гравюр Гросенвора и семь старинных рисунков, выполненных чернилами. У библиотеки не хватало денег, чтобы вставить их в рамки, эти заботы взяли на себя члены общины. Книжные стеллажи, расставленные под углом, открывали обзор, и тысячи разноцветных переплетов приглашали посетителей выбрать их и читать.

Открытие новой библиотеки мы отметили чаепитием с пирожными под открытым небом. В этот день, кажется, никто не испытывал такого восторга, как Дьюи. Три недели он сидел у меня дома, а за это время весь его мир преобразился. Другими стали стены, изменилось ковровое покрытие, иначе расставили столы, стулья и книжные стеллажи. После путешествия на склад на другой стороне улицы даже книги стали пахнуть по-новому.

Но как только стали собираться люди, Дьюи тотчас занял свое место на столе, чтобы вновь оказаться в центре внимания. Да, библиотека изменилась, тем не менее после трех недель отсутствия ему больше всего не хватало людей и общения. Он ненавидел разлуку со своими друзьями и библиотекой. И им тоже его не хватало. Проходя за своими пирожными, все гости останавливались у стола, чтобы погладить Дьюи. Кое-кто сажал его себе на плечи, и они вместе обходили расставленные стеллажи. Другие просто смотрели на него, разговаривали с ним и улыбались. Библиотека могла преобразиться, но любимцем по-прежнему оставался Дьюи.

Между 1987 годом, когда Дьюи попал к нам в руки, и 1989-м, годом реконструкции, количество посещений выросло с шестидесяти трех тысяч в год до ста тысяч. Что-то явно изменилось. Люди стали иначе воспринимать свою библиотеку и гораздо больше ценить ее. И это относится не только к жителям Спенсера. В этом году двадцать процентов читателей приходилось на жителей сельского округа Клей. Еще восемнадцать процентов посетителей библиотеки приезжали из соседних округов. И глядя на эти данные, никто не мог опровергнуть неоспоримого факта: библиотека превратилась в региональный центр.

Несомненно, реконструкция способствовала этому. Повлияло также и оживление Гранд-авеню, и положение в экономике, где показатели развития пошли вверх, и энтузиазм коллег, и наши новые программы. Но главная роль в том, что облик библиотеки изменился, в нее потянулись новые люди и именно Публичная библиотека Спенсера стала признанным местом встреч, а не склад, как было раньше, – отводится Дьюи.

Глава 14 Большой побег Дьюи

Конец июля – самый лучший период года в Спенсере. Кукуруза, зеленая, с золотистыми переливами, поднялась на десяток футов [около 3 м. – Ред.]. В соответствии с предписаниями закона штата фермеры обязаны срезать ее вполовину на каждой миле, где дороги пересекаются под прямым углом. В сельской Айове перекрестки дорог не имеют стоп-сигналов, и здесь на помощь приходит подрезка стеблей кукурузы – по крайней мере, это позволит вам заметить приближающуюся машину, да и фермер не пострадает, поскольку початки вызревают в середине стеблей, а не в верхней части.

Летом в Айове все располагает к лености. Повсюду яркая зелень, теплое солнце, бескрайние поля. Через открытые окна доносится дурманящий аромат полей. Ланч проходит на берегу реки, а в свободные дни многие рыбачат у Тандер-Бриджа. Порой просто невозможно удержать себя в помещении.

– Это и есть царство небесное? – так и хотелось спросить из года в год.

«Нет, – отвечал внутренний голос. – Это Айова».

К началу августа 1989 года реконструкция библиотеки была завершена. Работа библиотеки восстановилась в полном объеме, и увеличился приток посетителей. Сотрудники были счастливы. Дьюи не просто приняли в общине. Он притягивал к себе людей и дарил им хорошее настроение. В сентябре недалеко от нас проходило важнейшее событие года – ярмарка округа Клей. Этот месяц у меня был свободен от учебы. Все складывалось замечательно, если не считать Дьюи. Наш прилежный малыш, герой нашей библиотеки, изменился: стал рассеянным и, хуже того, встревоженным.

Проблема состояла в том, что в течение трех недель, пока продолжалась реорганизация, Дьюи провел у меня в доме, глядя на окружающий мир через оконные проемы. Отсюда не были видны поля кукурузы, но слышалось пение птиц. Он чувствовал дуновения ветра. Он обонял все, что способны уловить коты, когда высовывают свой нос на улицу. И теперь эта связь с внешним миром исчезла. Разумеется, в библиотеке тоже были окна, но их не открывали. Дьюи мог учуять запах нового покрытия, но не ароматы весны. Он слышал шум грузовиков, но не птичий хор.

«Как ты могла, – будто стонал кот, – показать мне такую красоту, а потом отнять ее?»

Между двумя входными дверями библиотеки находился небольшой застекленный тамбур, который удерживал холодный воздух, не пуская его в помещение, так как одна дверь обычно была закрыта. В течение двух лет Дьюи недолюбливал этот тамбур, но, вернувшись в библиотеку после трех недель отсутствия, воспылал к нему любовью. Когда внешняя дверь открывалась, он ощущал порыв свежего воздуха. В течение нескольких дневных часов на порог попадал даже лучик солнечного света. Дьюи делал вид, что это предел его мечтаний: сидеть в потоке солнечного света и слушать голоса птиц. Но нас не проведешь! Просидев достаточно долгое время в тамбуре, Дьюи начал прикидывать, как ему улизнуть в большой мир через входную дверь.

– Дьюи, вернись! – каждый раз покрикивала дежурный библиотекарь, когда он выходил вслед за посетителем через первый ряд входных дверей.

У бедолаги не оставалось выбора. Абонементный стол располагался прямо перед тамбуром, и дежурная сразу же видела Дьюи. Он послушно останавливался, особенно если дежурила Джой Деуолл. Она была самой молодой сотрудницей и влилась в коллектив совсем недавно – единственная незамужняя женщина среди сотрудников. Она жила с родителями в арендованном доме, где не разрешалось держать домашних животных. Она всем сердцем любила Дьюи. Кот знал об этом и не подчинялся ни одному ее слову, поэтому Джой стала обращаться ко мне. Я была вроде голоса мамы. Дьюи всегда слушался меня, но при этом он так настырно сопротивлялся, что мне приходилось прибегать к угрозам.

– Дьюи, ты хочешь, чтобы я устроила тебе холодный душ?

Он уставился на меня.

Я достала из-за спины спринцовку, а другой рукой придерживала открытую дверь в библиотеку. Дьюи рванулся внутрь.

Через десять минут снова раздавалось:

– Вики, Дьюи опять сидит в тамбуре.

По три раза на дню я вскакивала, вылетала из своего кабинета, открывала тамбурную дверь и суровым маминым голосом рявкала:

– Немедленно вернитесь, юноша.

Молодой человек лет двадцати с небольшим едва не вылез из собственной кожи. Я не успела закончить фразу, как он влетел в библиотеку, схватил случайный журнал и спрятался за ним. Нужно ли говорить, каково было мое смущение. Я продолжала придерживать дверь, потрясенная поведением Дьюи, до тех пор, пока он не соизволил пройти через нее с таким невозмутимым видом, словно ничего не случилось. Я явно видела кривую ухмылку на его мордочке.

Через неделю Дьюи не пришел на завтрак. Я нигде не могла его отыскать. В этом не было ничего необычного: у Дьюи было множество мест, где он мог укрыться. Например, уютное местечко в углу за шкафом. А еще просторная коричневая качалка в помещении для детей, хотя обычно его выдавал свисавший хвост. Однажды днем Джой расставляла вестерны на нижней полке, и оттуда, совершенно неожиданно, выскочил Дьюи. Книги на полках были расставлены в два ряда. И между рядами был небольшой просвет, где Дьюи находил надежное неброское укрытие. Единственный способ найти кота – снимать книги с полки одну за другой, пока не столкнешься с ним нос к носу. Вроде бы дело нехитрое, если не принять во внимание, что Публичная библиотека Спенсера насчитывала более четырехсот полок с книгами. И между стеллажами с книгами тянутся бесконечные лабиринты, длинный узкий мир, в котором Дьюи был полноправным хозяином.

На наше счастье, обыкновенно он располагался на своем любимом местечке на нижней полке с вестернами. Но только не сегодня. Его не было ни в коричневом кресле-качалке, ни в уютной щели. Я не заметила, чтобы он прогуливался среди светильников. Даже заглянула в туалетную комнату, чтобы проверить, не заперт ли он изнутри. В это утро его там не оказалось.

– Кто-нибудь видел Дьюи?

Нет. Нет. Нет. Нет.

– Кто вечером закрывал двери?

– Я, – сказала Джой, – он точно был здесь.

Я знала, что Джой, уходя, обязательно проверит, где находится Дьюи. Лишь она, не считая меня, могла задержаться после работы, чтобы поиграть с ним в прятки.

– Хорошо. Значит, он где-то здесь. Похоже, нашел себе новый тайник.

Но когда я вернулась после ланча, Дьюи по-прежнему не появился. И даже не притронулся к своей еде. Вот тогда я заволновалась.

– Где Дьюи? – спросил посетитель.

Этот вопрос сегодня мы слышим в двадцатый раз, а был всего лишь полдень. Я обратилась к коллегам:

– Говорите им, что Дьюи неважно себя чувствует. Не стоит никого беспокоить. – Он появится. Я это знала.

Тем вечером я не отправилась домой, а полчаса бродила в окрестностях библиотеки. Я не рассчитывала увидеть пушистого рыжего кота, который прогуливается поблизости, но никогда нельзя знать заранее, что случится. Замелькали мысли: «А что, если он ранен? Вдруг ему нужна помощь, а я не могу его найти? Я потеряла его». Что-то подсказывало мне, что Дьюи не погиб, ведь он такой здоровый и крепкий. Хотелось верить, что он никуда не убежал, но тревожные мысли не давали мне покоя…

На следующий день Дьюи не встречал меня у входа в библиотеку. Я вошла внутрь, и все вокруг показалось мне мертвым. По спине пробежал холодок, хотя на улице была тридцатиградусная жара. Стало ясно: что-то случилось!

– Ищите его повсюду, – сказала я коллегам.

Мы обыскали каждый уголок. Открывали все шкафы и ящики. Ворошили книги на полках. Светили фонариком под полками. Некоторые стеллажи неплотно примыкали к стене. Дьюи мог во время своих прогулок свалиться в этот просвет и застрять там. Он был ловким и гибким, но мы допускали любую возможность.

Вечерняя уборщица! Эта мысль пронзила меня, как удар, и я бросилась к телефону:

– Привет, Вирджил, это Вики из библиотеки. Ты видела Дьюи прошлым вечером?

– Кого?

– Дьюи, нашего кота.

– Не-а. Я его не заметила.

– Есть у нас какое-то средство, какое он мог бы попробовать и ему стало плохо? Например, жидкость для чистки?

Она помолчала минуту.

– Не думаю.

Мне не хотелось об этом спрашивать, но я должна была задать этот вопрос:

– Ты оставляла открытой какую-нибудь наружную дверь?

Но этот раз она задумалась основательно.

– Я оставляла открытой заднюю дверь, когда выносила мусор.

– Как долго?

– Примерно минут пять.

– А два вечера назад ты ее открывала?

– И каждый вечер.

У меня сжалось сердце. Вот в чем разгадка! Обычно Дьюи никогда не выскакивал в открытую дверь, но если он несколько недель постоянно думал об этом, заглядывал за угол, нюхал воздух…

– Ты думаешь, что он выскочил?

– Да, Вирджил, думаю.

Я поделилась новостью с коллегами. Нам могла пригодиться любая информация. Мы разделились на смены, чтобы в библиотеке оставалось по два человека, пока остальные ищут Дьюи. Постоянные посетители видели: мы чем-то озабочены. Если поначалу вопрос: «Где Дьюи?» – звучал довольно невинно, то позже в нем стали слышаться тревожные нотки. Большинству посетителей мы говорили, что все в порядке, но постоянных читателей отводили в сторонку и сообщали об исчезновении Дьюи. Скоро к поискам подключились около десятка человек. «Посмотри на всех этих людей, – снова и снова говорила я себе. – Посмотри на их любовь. Теперь мы найдем его».

Но я ошибалась.

Свой обеденный перерыв я провела на улице, блуждая в поисках моего мальчика. Библиотека служила ему надежным укрытием. Он не был забиякой. Как ему выжить? Конечно, надо уповать на милость посторонних людей. Дьюи доверял людям. И он обязательно попросит о помощи.

Я зашла к мистеру Фонли в его цветочный магазин, черный ход которого выходил на улицу за библиотекой. Он не видел Дьюи. Как и Рик Кребсбах из фотостудии.

Обзвонила всех ветеринаров. В городе не было приюта для животных, поэтому его могли передать в ветеринарный кабинет. Если его, конечно, не узнают. Я обратилась к ветеринарам:

– Если кто-то принесет вам кота, который выглядит как Дьюи, скорее всего, это он и есть. Мы думаем, он удрал.

«Все знают Дьюи, – сказала я себе. – Все его любят. Если кто-то найдет его, то вернет в библиотеку».

Мне не хотелось создавать ненужный ажиотаж вокруг пропажи кота. Множество детей любили Дьюи, не говоря уже о том, как он был нужен ученикам. О господи, а как же Кристел? Не нужно никого пугать. Дьюи вернется. Я знаю.

Когда и на третье утро Дьюи не встретил меня у дверей, мое нутро и сердце словно налились свинцовой тяжестью. В глубине души я надеялась увидеть его сидящим на своем обычном месте. Обнаружив пустоту, я просто растерялась. Он мог погибнуть. Наверное, он решил не возвращаться. Я знала, как важен для меня Дьюи, но лишь сейчас осознала, какую рану он оставил в моем сердце. Для города Спенсера Дьюи стал олицетворением библиотеки. Как дальше жить без него?

Когда Джоди было три года, она потерялась в гипермаркете Манкато. Посмотрела вниз, а ее нет. У меня сердце подскочило к горлу. Чуть с ума не сошла. Мой ребенок. Мое дитя. Я не могла сосредоточиться. Единственное, на что была способна, – это срывать одежду с вешалок и метаться по проходам. Наконец я заметила ее в круглой корзине с одеждой, где она сидела и смеялась. Там она и находилась все это время. Но, господи, я едва не умерла, когда подумала, что она пропала.

Нечто похожее я испытывала и сейчас. Именно в эти дни осознала: Дьюи – не просто библиотечный кот. Я переживала не из-за города Спенсера или библиотеки, и даже не из-за наших детей. Эта скорбь касалась лично меня. Дьюи мог жить в библиотеке, но это был мой кот! Я любила его. Это не банальные слова. И любила я его не за какие-то заслуги. Я любила его самого. Но мой ребенок, мой мальчик Дьюи исчез.

Настроение у всех в библиотеке было мрачнее тучи. Еще вчера теплилась надежда. Мы были убеждены, что Дьюи найдется, – это всего лишь вопрос времени. Но теперь сомнений не оставалось – он пропал. Мы продолжали искать, заглядывая в каждую щель. Ничего иного нам не оставалось. Я сидела и думала, что скажу общине. Я могу обратиться на радио, которое постоянно передавало все новости Спенсера. Они немедленно дадут объявление. Они расскажут о рыжем коте, не упоминая его имени. Взрослые поймут и, может, с помощью детей сократят время поисков.

– Вики!

Затем газета. Конечно, публикация появится уже завтра. Может, кто-то приютил его.

– Вики!

А может, расклеить объявления? Предложить вознаграждение?

– Вики!

Господи, кого я обманываю? Он исчез. Будь он здесь, мы бы нашли…

– Вики! Угадай, кто пришел?!

Я высунула голову из кабинета – и вот он здесь, мой большой рыжий друг, которого в эту минуту обнимала Джин Холлис Кларк. Я кинулась к ней и тесно прижала его. Он положил мне голову на грудь. Прямо в круглой корзинке с одеждой, у меня под носом снова сидит мой ребенок!

– О, мальчик мой, мальчик мой. Никогда больше так не делай!

Дьюи все понимал и без моих увещеваний. Я сразу заметила, что ему не до шуток. Дьюи мурлыкал так, как в наше первое утро. Он был безмерно счастлив видеть меня и благодарен, что снова попал в мои руки. И казался счастливым. Но я слишком хорошо его знала. Глубоко внутри его била дрожь.

– Я нашла его под машиной на Гранд-авеню, – рассказала Джин. – Шла в аптеку и краем глаза увидела что-то рыжее.

Я не слышала ее голоса. Потом я не раз выслушаю эту историю, но сейчас не сводила глаз с Дьюи и видела и слышала только его.

– Он сидел, прижавшись к заднему колесу машины. Я позвала его, но он не откликнулся. У него был такой вид, словно он хотел удрать, но был сильно напуган. Должно быть, он все это время там и просидел. Можешь ли ты в это поверить? Все искали его, а он был совсем рядом.

Нас окружили все мои коллеги. Видно было, что они хотели подержать его, поласкать, но я не могла расстаться с ним.

– Он хочет есть, – сказала я им.

Кто-то принес банку со свежим кормом, и мы все наблюдали, как Дьюи заглотил ее содержимое. Похоже, он голодал все эти дни.

Когда он закончил все свои дела – поел, попил, сходил в лоток, – я дала коллегам подержать его. Он переходил из рук в руки – ну чем не герой на параде. Когда все поздравили Дьюи с возвращением домой, мы вынесли его, чтобы показать посетителям. Многие не знали о пропаже кота, но у кого-то заблестели глаза. Дьюи, наш блудный сын, сбежал, но теперь вернулся.

В тот же день я устроила Дьюи ванну, которую он перенес легче, чем в то давнее холодное январское утро. Он был перепачкан машинным маслом, и прошло несколько месяцев, прежде чем его длинная шерстка окончательно очистилась. Один глаз у него слезился, и на носу появилась царапина. Я осторожно и заботливо промыла порез. Что это было – другой кот? Кусок проволоки? Машина? Я протерла Дьюи уши, и он даже не дернулся. «Так что же с тобой случилось?» – хотелось мне спросить. Но мы уже пришли к взаимопониманию. Больше об этом инциденте мы никогда не упоминали.

Спустя несколько лет после этих событий у меня появилась привычка открывать боковую дверь во время собраний библиотечного совета. Кэти Грейнер, председатель совета, каждый раз спрашивала меня:

– А ты не боишься, что Дьюи может выскочить?

Я посмотрела на Дьюи, который, как всегда, посещал наши заседания, а он снизу вверх взглянул на меня. И в этом взгляде, словно кот осенилсебя крестом, читалось заверение, что он не собирается никуда убегать. Почему остальные этого не понимают?

– Никуда он не денется, – сказала я ей. – Дьюи предан библиотеке.

На самом деле так оно и было. В течение следующих шестнадцати лет Дьюи ни разу не выходил в тамбур. Он мог лежать, развалившись, у входа в библиотеку, но расстался с привычкой провожать посетителей. Если в открытые двери доносился шум проезжавшего грузовика, он пулей мчался в служебное помещение. Ему хотелось скрыться подальше. Дьюи окончательно принял свое отношение к открытым дверям.

Глава 15 Любимый кот Спенсера

Спустя месяц после побега Дьюи Джоди уехала из Спенсера. Я сомневалась, стоит ли отпускать ее учиться в колледж, но она не желала оставаться дома. Джоди мечтала о путешествиях и нашла работу няни в Калифорнии, чтобы заработать денег на учебу. Я была уверена, что разлука со мной пойдет ей на пользу.

Накануне отъезда дочери, в уик-энд, я принесла Дьюи домой. Как и всегда, он не отходил от нее ни на шаг. Думаю, ему особенно нравились ночные часы, когда она безраздельно принадлежала ему. Стоило Джоди сбросить с себя одеяло, как Дьюи уже оказывался в ее постели. Когда она заканчивала чистить зубы, он сидел у нее на подушке, готовый свернуться комочком поблизости. Джоди ложилась, и он нежился прямо у нее на лице, мешая ей дышать. Она засовывала его под одеяло, но Дьюи возвращался на исходную позицию. Прыжок. Он снова у нее на лице. Еще прыжок. И кот устраивался на шее.

– Подвинься, Дьюи.

Наконец он милостиво соглашался выполнить ее просьбу и укладывался спать рядом, возле ее бедер. Теперь Джоди дышалось свободно, но она не могла повернуться. Догадывается ли кот, что наша девочка уезжает за своим будущим? Когда Дьюи спал со мной, он всю ночь вылезал из кровати: то на минуту что-то привлечет его внимание, то пристраивался в уголке. Джоди он никогда не покидал. Правда, иногда он сползал к изножью и начинал заигрывать с ее ногами под одеялом.

В следующий раз Дьюи гостил у меня в доме, когда Джоди уже уехала. Несмотря на это, он нашел способ побыть с ней и заночевал в ее комнате, устроившись на полу возле обогревателя. Наверняка ему снились те теплые летние ночи, что он спал рядом с Джоди.

– Я понимаю тебя, Дьюи, – говорила я ему, – понимаю.

Через месяц я отнесла Дьюи, чтобы заказать его первое официальное фото. На самом деле я оказалась во власти сентиментальности. Теперь мой мир изменился, и мне хотелось запечатлеть тот момент, когда Дьюи стал олицетворять собой нечто важное, о чем никто прежде не помышлял. А поводом послужила скидка по купону. Рик Кребсбах, городской фотограф, предлагал фотографировать домашних питомцев за десять долларов.

Дьюи был таким добродушным, что я была уверена: сделать его портрет в профессиональной фотостудии не составит труда. Но Дьюи студия пришлась не по вкусу. Едва мы вошли, он стал крутить головой по сторонам, вытаращив глаза. Стоило мне усадить его в кресло, как он тотчас спрыгнул. Я поймала его и снова усадила на место. Однако, как только я отступила на шаг, Дьюи скрылся.

– Кот нервничает. Он редко покидает библиотеку, – пояснила я, наблюдая, как Дьюи обнюхивает студию.

– Ничего страшного, – успокоил меня Рик.

– Трудно работать с домашними животными?

– Словами не выразить, до чего трудно! – вздохнул он, глядя на Дьюи, который засунул голову под подушку. – Один пес хотел съесть мою камеру. Другой умудрился сжевать мои искусственные цветы. А теперь, надо полагать, он разорвет мою подушку.

Я быстро подхватила Дьюи, но мое прикосновение не успокоило его. Он продолжал озираться, демонстрируя скорее волнение, чем интерес к окружающим предметам.

– К сожалению, бывало и такое, что животные оставляли лужицу. Я, конечно, выкинул подстилку и все продезинфицировал, но Дьюи, наверное, чует здесь запах зоопарка.

– Он не привык к обществу других животных, – сказала я, понимая, что это не совсем точное утверждение. Дьюи никогда не волновали другие животные. Он неизменно игнорировал пса по кличке Зоркий Глаз, когда собака заходила в библиотеку. Не обращал внимания даже на далматина. Не из-за страха, а от смущения. – Он знает, чего можно ожидать в библиотеке, но это место ему незнакомо.

– Не торопите его. Дайте ему осмотреться.

Я задумалась.

– Можно, я покажу Дьюи вашу камеру?

– Ну… Если вы думаете, что это поможет…

В библиотеке Дьюи постоянно позировал посетителям, но у них были маленькие фотоаппараты. А такой камеры, как у Рика – большой, квадратной, профессиональной, – Дьюи прежде не видел. Он быстро все схватывал.

– Вот это камера, Дьюи. Камера. И мы здесь для того, чтобы сфотографировать тебя.

Дьюи обнюхал объектив. Отстранился, посмотрел на него и снова обнюхал. Я чувствовала, как спадает его напряженность, и, кажется, кот все понял.

– Кресло, – показала я. – Садись в кресло.

Я опустила его на пол. Кот фыркнул, размял лапки и примерился к высоте сиденья. Затем прыгнул на него и уставился прямо в камеру. Рик поспешил к камере и сделал шесть снимков.

– Невероятно, – сказал он, когда Дьюи спрыгнул с кресла.

Я не стала объяснять Рику, что это нормальное поведение кота. Между мной и Дьюи возникла связь, истинный смысл которой был непостижим даже для меня. Похоже, кот всегда знал, чего я хочу, но, к сожалению, не всегда был послушным. Мне даже не нужно было произносить слово «подметать» или «купаться», достаточно было лишь подумать об этом, и Дьюи уходил. Помню, как-то днем я прошла мимо него. Он взглянул на меня, как обычно, с выражением неги с ленцой.

«Привет, как дела?»

Я про себя отметила: «У него в двух местах на шее шерсть свалялась. Надо срезать колтуны ножницами». Как только эта мысль сложилась – вуаля! – след Дьюи простыл.

После побега Дьюи старался использовать свои способности в благих целях. Он не только предвосхищал мои намерения, но и исполнял их. Разумеется, это касалось не только подметания или ванны, но и затрагивало профессиональные дела. В этом была одна из причин того, что он позволял себя фотографировать. Ему хотелось чувствовать свою полезность библиотеке.

– Он знает, что это на пользу делу, – сказала я Рику и поняла, что он мне не поверил. Господи, с какой стати кот начнет радеть о библиотеке? И какая связь между библиотекой и фотостудией, расположенной в квартале от его дома? Но я-то знала, что это чистая правда.

Взяв Дьюи на руки, я погладила его любимое местечко – между ушками.

– Он знает, что такое камера. И не боится ее.

– Он раньше позировал?

– Как минимум два-три раза в неделю, для посетителей, и ему это нравится.

– Вообще-то котам несвойственно такое поведение.

Я хотела объяснить Рику, что Дьюи не обычный кот, но остановилась: Рик фотографировал домашних животных едва ли не каждую неделю и с большой вероятностью сотни раз слышал подобные фразы.

Если бы вам довелось увидеть официальные фото Дьюи, отснятые Риком, думаю, вы согласились бы, что Дьюи – не обычный кот. Да, он был красавцем, но при этом сохранял спокойствие и расслабленность. Он не боялся камеры, и его не смущало происходящее вокруг. Большие и ясные глаза. Аккуратно расчесанная шерстка. Он уже не напоминал котенка, но и не тянул на вид зрелого кота. Его можно сравнить с молодым человеком, который пришел сделать фото после окончания колледжа, или моряком, который хочет сделать фото с надписью: «Помни обо мне», чтобы отправить его своей девушке перед первым выходом в море. Он сидел ровно, вскинув голову и спокойно глядя в объектив камеры. Каждый раз при виде этого фото я улыбалась: вид у кота был серьезным. Похоже, он изо всех сил старался показать себя мужественным красавцем, но в его облике проскальзывало желание поиграть.

Прошло несколько дней. Фотографии уже были готовы, и однажды я заметила в витрине местного магазина «Шопко», принадлежащего крупной торговой сети, большую фотографию домашнего питомца с призывом жертвовать деньги на благотворительность. Вы голосовали своим долларом, и ваши деньги помогали бороться с мышечной дистрофией. Это было довольно типично для Спенсера, где всегда собирали деньги на благотворительность, и местные жители активно участвовали в подобных акциях. Наше местное радио KCID поддерживало эти усилия. В газетах нередко печатали какую-нибудь историю, и результат всегда превосходил ожидания. У нас в Спенсере не было богачей, но если кому-то требовалась помощь, на выручку приходили все жители.

И однажды меня осенило: а что, если для этой цели использовать Дьюи. Ведь его фото способствовало рекламе библиотеки, так почему бы не воспользоваться столь прекрасной возможностью. Через несколько недель в центральной витрине «Шопко» появились фотографии кошек и собак. Жители выбирали лучших питомцев, и Дьюи одержал победу с весомым перевесом. Горожане отдали ему восемьдесят процентов голосов – это в семь раз больше, чем получил его основной соперник. Когда из магазина позвонили, чтобы сообщить результат, я чуть не потеряла дар речи.

Отчасти эта убедительная победа Дьюи объяснялась мастерством фотографа. Дьюи смотрел вам прямо в глаза и словно ждал ответного взгляда. Между вами устанавливалась личная связь, хотя в его позе ощущалась некоторая статичность.

Мне кажется, причина успеха таилась во взгляде Дьюи. Импозантный и сдержанный, он был просто неотразим, и его нельзя было не полюбить.

Другая причина заключалась в самой личности Дьюи. Большинство кошек на фотографиях кажутся смертельно напуганными, некоторым отчаянно хочется обнюхать камеру, а порой случается, что процесс съемки неприятен животным. Обычно срабатывают все три фактора. Собаки тоже выглядят не лучшим образом: кажется, они вот-вот свихнутся, устроят в студии погром, перегрызут провода, а потом сожрут фотокамеру. Дьюи же предстал на фото как воплощение спокойствия.

Как бы то ни было, Дьюи одержал безоговорочную победу в основном их-за поддержки горожан. Не только постоянные посетители библиотеки голосовали за него, но и все горожане. Я недооценивала этот фактор, поскольку была занята учебой, реконструкцией библиотеки и Джоди, а Дьюи тем временем использовал свое обаяние на полную катушку. Истории его жизни и взаимоотношений с людьми расходились по городу и обретали собственную жизнь. Отныне он перестал был обыкновенным библиотечным котом. Теперь это кот города Спенсер. Всеобщий любимец, спаситель, даривший нам вдохновение. Он был одним из нас и в то же время был частью общины.

Был ли он нашим талисманом? Нет. Повлиял ли он на восприятие людей их родного города? Несомненно. Не на всех, разумеется, но таких людей находилось предостаточно. Дьюи снова и снова напоминал нам об особом статусе родного города. Мы заботились друг о друге. И ценили даже самые скромные достоинства каждого, понимая, что важно не количество, а качество. Дьюи стал еще одним поводом для любви к этому мужественному маленькому городку, затерявшемуся на просторах Айовы. Любовь к Спенсеру и любовь к Дьюи тесно сплелась в сознании горожан.

Глава 16 Знаменитый кот из библиотеки штата Айова

Теперь, по прошествии времени, я понимаю, что побег Дьюи стал узловым моментом, последним посланием уходящей юности. Он смирился со своим жизненным призванием – быть котом Публичной библиотеки города Спенсера, всеобщим другом, доверенным лицом и посланцем доброй воли. Он с невиданным энтузиазмом встречал людей. И отлично смотрелся в центре отдела специальной литературы для взрослых, здесь он был виден из любой точки библиотеки, и при этом оставалось достаточно места, чтобы, проходя мимо Дьюи, не наступить на него. Если его одолевал задумчивый философский настрой, он ложился на живот, подняв голову и небрежно сложив перед собой передние лапы. Поза Будды – так мы называли это состояние кота. Дьюи мог пребывать в этом положении не меньше часа, немного смахивая на маленького крепыша, живущего в гармонии и покое. А еще ему нравилось распластаться на спине, широко раскинув лапы в стороны. Он пребывал в полной релаксации, отчего казалось, будто лапы болтаются отдельно от туловища.

Поразительно: стоило прекратить суету и расслабиться, как мир возвращался к тебе. Ну если не весь мир, то по крайней мере Айова. После победы в конкурсе «Шопко» Дьюи стал героем колонки «Для мальчиков Айовы» Чака Оффенбургера в «Де-мойн регистер». В этих колонках сообщалось нечто вроде: «Это была самая невероятная новость с той поры, когда несколько лет назад я выяснил, что Публичная библиотека Клегхорна, расположенная ниже по дороге, раздает своим посетителям формочки для кексов». Я знаю в Айове минимум десять библиотек с замечательными коллекциями формочек. Они развешаны вдоль стен, и если вы хотите испечь какой-нибудь необычный кекс на день рождения ребенка, например в форме Винни-Пуха, то направляетесь в библиотеку. Есть еще библиотекари, готовые послужить своей общине!

Я прочитала эту статью и подумала: «Ну, Дьюи ничем не уступает». Одно дело, когда город признал кота. Но еще лучше, когда его принимает весь регион, как северо-западная часть Айовы приняла Дьюи. Каждый день в библиотеку приходили посетители, жители маленьких окрестных городков и ферм. Летом обитатели озерного округа Айовы приезжали повидать его, а затем рассказывали о Дьюи своим соседям и гостям, которые посещали нас на следующей неделе. Его фотография часто мелькала на страницах местных газет в соседних городках. Но «Де-мойн регистер»! Это была ежедневная газета столицы штата, население которой составляло полмиллиона, и «Де-мойн регистер» читали во всем штате. И теперь не менее полумиллиона человек узнали о Дьюи. Читателей было гораздо больше, чем посетителей ярмарки округа Клей!

Вскоре Дьюи стал регулярно появляться в передачах местного телевидения, которое вещало из Сиукс-Сити, Айова, и Сиукс-Фоллс, Южная Дакота. Затем его начали приглашать и телевещательные сети других соседних городов и штатов. Каждая передача по обыкновению начиналась голосом диктора: «Однажды морозным январским утром в библиотеке Спенсера не ожидали найти в ящике возврата ничего, кроме книг…» Как бы этот эпизод ни освещался, суть была одна и та же. Бедный крохотный котенок, продрогший до полусмерти, молил о помощи. История появления Дьюи в библиотеке была просто неподражаема. Впрочем, как и его личность. Большинство новостных бригад не привыкли снимать кошек (в северо-западной части Айовы, несомненно, жили тысячи представителей рода кошачьих, но никто из них не оказывался перед объективом камеры), они всегда начинали свой репортаж с того, что казалось им хорошей идеей:

– Давайте сделаем так, чтобы он почувствовал себя естественно.

– Что ж, вот он, прямо перед вами: спит в ящике, хвост висит снаружи, живот перевешивается через край. Он чувствует себя совершенно естественно.

Пять секунд спустя:

– А он может выпрыгнуть или выкинуть что-нибудь этакое…

Дьюи всегда делал то, чего от него ожидали. Стрелой проносился над камерой. Легко проходил между стендами, чтобы продемонстрировать свои ловкость и мастерство. Взлетал на стеллаж и спрыгивал с него. Играл с детьми. Развлекался со своим красным клубком. Замирал на компьютере, глядя прямо в объектив камеры, – ни дать ни взять предмет интерьера. Он ничего не изображал. Позирование перед камерой было частью его работы в качестве общественного директора библиотеки, и он с энтузиазмом делал свое дело.

Появление Дьюи в «Жизни Айовы», цикле передач на Общественном канале телевидения штата, посвященном событиям и людям Айовы, было вполне традиционным. Съемочная группа встретила меня у библиотеки в половине восьмого утра. Дьюи был готов. Он поприветствовал гостей. Сделал круг почета. Попрыгал между полок. Прошелся, сунув нос в камеру. И потерся о ноги нашей гостьи, красивой молодой женщины, чем очаровал ее.

– Можно его подержать? – спросила она.

Я показала ей позу Дьюи – перекинутый через левое плечо, он задними лапами опирается на сгиб вашей руки, а голову кладет вам на спину. Если вы хотите пообщаться с ним какое-то время, то надо использовать позу Дьюи.

– Он это сделал! – восхищенно прошептала гостья, когда Дьюи повис у нее на плече.

Дьюи вскинул голову: «О чем речь?»

– Как мне успокоить его?

– Просто погладьте.

Она погладила Дьюи по спине. Кот положил голову ей на плечо и, подобно воротнику, растянулся вокруг шеи.

– Он это сделал! В самом деле! Я слышу его мурлыканье. – Она улыбнулась своему оператору: – Снял?

Мне захотелось сказать ей: «Конечно, он это сделал. Как сделал бы для любого человека». Но стоит ли портить приятное впечатление?

Сюжет с Дьюи показали через несколько месяцев. Репортаж назывался «Повесть о двух котятах». (Видимо, здесь был намек на произведение Чарльза Диккенса^[6].) Другим котенком был Том, который жил в магазине «Инструменты Кибби» в Конраде, маленьком городке, расположенном в центре штата. Как и Дьюи, Том был найден в самую холодную ночь в году. Владелец магазина Ральф Кибби отнес продрогшего котенка к ветеринару. «Они потребовали за уколы шестьдесят долларов, – поведал он в программе, – и сказали, что, если он протянет до утра, у него есть шанс выжить». После просмотра передачи я поняла, почему наша гостья была так счастлива тем утром. Съемка Дьюи, лежащего у нее на плече, заняла не менее тридцати секунд; от Тома же она смогла добиться лишь того, что он нехотя обнюхал ее палец.

Дьюи был вовсе не единственным в своем стремлении расширить собственный горизонт. Я стала активно участвовать в работе библиотечного сообщества штата и была избрана председателем Ассоциации малых библиотек штата Айова, группы поддержки библиотек в городах с населением менее десяти тысяч человек. Поддержку, по крайней мере на тот момент, когда я возглавила ассоциацию, можно назвать условной. Все участники испытывали комплекс неполноценности. «Мы такие маленькие, – полагали они. – Кому до нас есть дело? Давайте ограничимся кофе с молоком и пирожными да невинными сплетнями. А что еще мы можем?!»

В первую очередь я решила: маленький – не значит мелкий, и воодушевилась этой мыслью.

– Задумываетесь ли вы о проблемах маленьких городов? – спрашивала я их. – Вам не кажется, что ваша библиотека может идти в ногу со временем? Посмотрите на Дьюи. Каждый библиотекарь в штате знает «Круг чтения Дьюи». Он дважды появлялся на обложке библиотечного журнала Айовы и дважды – в газете Национального общества библиотечных котов. Ему пишут поклонники из Англии и Бельгии. Его фото напечатано в библиотечной газете… Иллинойса! Мне каждую неделю звонят библиотекари, которые спрашивают, как убедить совет обзавестись котом. Неужели все это кажется вам незначительным?

– То есть теперь мы все должны обзавестись кошками?

– Нет. Вы должны поверить в себя.

И они поверили! Через два года Ассоциация малых библиотек Айовы стала одной из самых влиятельных и уважаемых групп поддержки в штате.

Тем не менее прорыв, осуществленный Дьюи, произошел не вследствие моих усилий, а благодаря почте. Однажды в библиотеку прислали бандероль с двадцатью экземплярами общенационального журнала «Страна» за июнь-июль 1990 года. Издание имело тираж более пяти миллионов. В самом факте такой посылки не было ничего необычного; издатели рассчитывали с нашей помощью привлечь новых подписчиков… Но зачем двадцать экземпляров? Я никогда не читала «Страну», однако мне понравилась миссия журнала: «Для тех, кто живет в этой стране или мечтает о ней». Я решила полистать его. И вот на 57-й странице увидела цветной разворот, посвященный Дьюи из Публичной библиотеки Спенсера. Фотографии сделала какая-то местная жительница, с которой я не была знакома, но ее дочь часто приходила к нам в библиотеку. Конечно, дома она рассказывала матери о Дьюи.

Статья была сравнительно небольшой по объему, но публикация вызвала настоящий фурор. На протяжении нескольких лет посетители рассказывали мне, как эта статья воодушевила их. Журналисты, собиравшие материалы для других репортажей о Дьюи, часто ее цитировали. Однажды, спустя десяток лет, я открыла свой почтовый ящик и обнаружила прекрасно сохранившуюся копию этой статьи, аккуратно вырезанную из журнала. Эта женщина хотела мне напомнить о ней и дать понять, как много история Дьюи значила для нее.

Жители Спенсера, которые не знали о существовании Дьюи или не проявляли к нему интереса, обратили внимание на статью. Даже компания, собиравшаяся в «Сестерс-Мейн-стрит кафе». Самый тяжелый период фермерского кризиса остался в прошлом, и наши лидеры уже искали точки приложения сил в новых условиях. Дьюи получил такую общенациональную известность, о которой они могли только мечтать, и, конечно, эту известность можно использовать для города, чтобы поднять его статус. Разумеется, никто не собирался строить завод из-за кота, но в то же время никто не стал бы строить предприятие в городе, о котором никогда не слышал. И Дьюи снова сыграл свою роль, на этот раз не только в жизни Спенсера, но вышел далеко за пределы кукурузных полей Айовы.

Конечно, больше всего возросла гордость. Друзья Дьюи гордились им и тем, что он живет в их городе. Один мужчина, возвращаясь после встречи выпускников колледжа, заглянул в библиотеку, чтобы полистать подшивку газет за год своего выпуска. Дьюи, разумеется, сразу же привлек его внимание. Но когда он услышал о друзьях Дьюи и увидел публикации о нем, был искренне удивлен. Позже он прислал нам благодарственное письмо, в котором написал, что рассказал всем знакомым в Нью-Йорке о своем милом родном городе и о необыкновенном библиотечном коте.

И это не единичный пример. В библиотеку в течение недели приходили три-четыре человека только для того, чтобы посмотреть на Дьюи.

– Мы хотим увидеть этого знаменитого кота, – сказал пожилой мужчина, подходя к столу.

– Он спит в служебном помещении. Я принесу его.

– Спасибо. – И, повернувшись к молодой женщине, к которой прижималась светловолосая малышка, сказал: – Хочу, чтобы моя внучка Лидия увидела его. Она приехала к нам из Кентукки.

Увидев Дьюи, Лидия широко улыбнулась и снизу вверх посмотрела на дедушку, как будто просила разрешения.

– Давай, радость моя, Дьюи не кусается.

Девочка осторожно протянула руку к Дьюи, а через пару минут она уже устроилась на полу и гладила кота.

– Видишь? – сказал дедушка, обращаясь к матери девочки. – Я же тебе говорил, что стоит съездить.

Можно было предположить, что речь шла о Дьюи или библиотеке, но, похоже, он имел в виду нечто более значимое.

Немного позже, пока мать и малышка играли с Дьюи, дедушка подошел ко мне и сказал:

– Большое спасибо за то, что вы приютили Дьюи.

Похоже, он хотел придать своим словам нечто большее, но, полагаю, мы оба поняли смысл сказанного. Через полчаса, когда они уходили, я услышала, как молодая женщина говорит отцу:

– Ты был прав, папа. Это замечательно. Нам надо было раньше приехать сюда.

– Не волнуйся, мама, – сказала девочка. – Мы с ним и в будущем году встретимся.

Гордость. Доверие. Убежденность, что в этом коте, этой библиотеке, а может быть, даже в городе действительно есть нечто неподражаемое. После статьи, напечатанной в журнале «Страна», Дьюи не стал красивее или свободнее. Слава не изменила его. Все, что в чем по-настоящему нуждался Дьюи, – это теплое местечко, где можно вздремнуть, миска со свежим кормом, любовь и внимание со стороны каждого посетителя библиотеки Спенсера. Но в то же время Дьюи все-таки стал немного другим, потому что теперь люди смотрели на него по-другому.

Нужны доказательства? До появления статьи в «Стране» никто не брал на себя ответственность за свой поступок, сунув беднягу Дьюи в наш ящик для возврата книг. Эта история у всех на слуху, однако никто не сознался. Но как только Дьюи стал знаменитым, ко мне приходили одиннадцать человек и конфиденциально признались (даже поклялись могилой матери), что это именно они засунули Дьюи в щель книгоприемника. Они не осуждали свой поступок, напротив, искали себе оправдания. «Я знал, что все хорошо кончится», – говорили они.

Одиннадцать человек! Вы можете в это поверить? Должно быть, существовала целая уличная компания, которая занималась спасением котов.

РАСПОРЯДОК ДНЯ ДЬЮИ

7:30. ПРИХОДИТ МАМА. Потребовать еду, но не торопиться. Понаблюдать за тем, что она делает. Ходить за ней по пятам. Сделать так, чтобы у нее было хорошее настроение.

8:00. ПРИХОДЯТ СОТРУДНИКИ. Потратить час, чтобы никого не обделить вниманием. Выяснить, у кого утро выдалось нелегким, и оказать им честь ласкать меня столько, сколько им захочется.

8:58. ВРЕМЯ ПОДГОТОВКИ. Занять исходную позицию у входа и приготовиться встретить первого посетителя. Предупредить рассеянных сотрудников, что пора открывать библиотеку. Терпеть не могу, когда двери открывают с опозданием.

9:00–10:30. ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ. Встречаю посетителей. Провожаю самого симпатичного, не отвлекаясь на остальных гостей, но всем даю шанс начать счастливый день, уделяя мне внимание. Гладить меня – это вознаграждение за посещение библиотеки.

10:30. НАХОЖУ КОЛЕНИ, ЧТОБЫ ВЗДРЕМНУТЬ. На коленях нужно дремать, а не играть. Последнее свойственно только котятам.

11:30–11:45. БЕЗЗАБОТНОЕ МИРОСОЗЕРЦАНИЕ. Середина зала технической литературы. Голова поднята, лапы скрещены перед собой. Люди называют это позой Будды. Я же называю это Львом, Акуной Мататой. Нет, я не знаю, что это означает, – так говорят дети.

11:45–12:15. Когда голова устает возвышаться над туловищем, я потягиваюсь на спине, раскинув лапы в стороны. В этой позе внимание и ласки гарантированны. Но я не сплю. Стоит заснуть, и кому-нибудь непременно захочется почесать мой животик. Не люблю фамильярность!

12:15–12:30. ЛАНЧ В СЛУЖЕБНОМ ПОМЕЩЕНИИ. Все едят йогурт? Нет? Ладно, меня и это устраивает.

12:30–13:00. ПОЕЗДКИ НА ТЕЛЕЖКЕ. Когда дневной дежурный расставляет книги на полки, я запрыгиваю на тележку с книгами и объезжаю библиотеку. Как же я люблю непринужденно поваляться, просунув лапы между прутьями тележки.

13:00–13:55. СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ. Оцениваю, как проходит день. Можно пройтись по галерее со светильниками или еще немного подремать. А можно отправиться встречать дневных посетителей. Побыть десять минут с мамой. По желанию можно заняться своим туалетом, но это не обязательно. Не забыть отыскать удобную коробку, чтобы поспать.

15:55. ОБЕД. Они должны научиться понимать, что обеденное время наступает в четыре часа. Если сидеть перед ними достаточно долго, то до них это наконец дойдет.

16:55. МАМА УХОДИТ. Попрыгать вокруг мамы, чтобы она вспомнила: со мной нужно поиграть. С разбегу запрыгнуть на книжную полку, сделать сальто – главное, действовать без промедления.

17:30. ИГРА. Для меня нет лучшего развлечения, чем гонять круглую игрушку. Мой красный шнур не в счет. Ему принадлежит моя любовь. И пусть кто-нибудь только попробует отнять его у меня!

20:55. УХОДИТ ПОСЛЕДНЯЯ СМЕНА. Все повторяется, как в 16:55, но не стоит ожидать такого же результата. Впрочем, Джой останется в вечернюю смену. У Джой всегда найдется минутка, чтобы делать бумажные комочки и бросать их через комнату. Надо стараться догнать их – в остальном они мне неинтересны.

21:00–7:30. Это личное время, и нечего посторонним совать в него нос.

Глава 17 Дьюи и современный мир

Я вовсе не наивный человек. И знаю, что далеко не все в Спенсере в восторге от Дьюи. Например, одна женщина до сих пор пишет мне письма с угрозами, обещая пригнать своих коров в деловой центр, если город не остановит чудовищную несправедливость – пребывание кота в публичной библиотеке. Она самая скандальная, но, конечно, отнюдь не единственная, кто не хочет считаться с особым положением Дьюи.

– Что нашли в этом коте? – задавались они вопросом, сидя за чашкой кофе в «Сестерс-Мейн-стрит кафе». – Он не выходит за пределы библиотеки. Много спит. И ничего не делает.

По их мнению, Дьюи был бездельником. Материалы о нем регулярно печатались в журналах и газетах, ему были посвящены радиопередачи по всей стране. Разумеется, он не возделывал наш муниципальный парк. Не строил дороги. И не создавал новые рабочие места. Пик фермерского кризиса остался в прошлом; настроение у всех было приподнятое. Для Спенсера пришло время расправить крылья и привлекать новую рабочую силу в наш симпатичный городок Среднего Запада, который был удален от проторенных дорог.

Комиссия по экономическому развитию города Спенсера отметила свой первый триумф в 1922 году, когда «Монфорт», крупная мясоперерабатывающая компания со штаб-квартирой в Колорадо, решила арендовать бойню на северной оконечности города. В 1952 году, когда местный бизнесмен возглавил этот бизнес, компания слыла гордостью Спенсера. Она находилась в собственности у местной власти, управляющие были местными, и здесь трудились местные рабочие, получавшие приличные деньги. В 1974 году зарплата составляла пятнадцать долларов в час – такой ставки ни у кого в городе не было. Поток грузовиков, ожидавших очереди на погрузку, растягивался на милю. Отдельные виды продукции компания начала выпускать под маркой «Спенсер-фуд». Она была источником гордости, особенно когда вы приезжали в Сиукс-Фоллс или даже в Де-Мойн и видели название города Спенсера в универсамах.

В 1968 году объем продаж стали падать. Производственные линии наладили в соседних городках, где появились современные предприятия и была доступна более дешевая рабочая сила. Собственники бизнеса пытались выпускать продукцию под новыми торговыми марками и модернизировать свое производство, но ситуацию переломить не удалось. В начале 1970-х годов Спенсерская упаковочная фабрика была продана. Когда рабочие отказались получать не согласованную с профсоюзом заработную плату из расчета пять долларов пятьдесят центов за час, компания закрыла предприятие и возобновила свою деятельность в Скайларе, штат Небраска. Здесь же обосновался и «Ленд-О-Лейкс», производитель знаменитого масла и маргарина. В середине 1980-х началась рецессия, и компания закрылась. У этих бизнесменов не сложились тесные связи с общиной, да и не было экономической целесообразности поддерживать производство в Спенсере.

Десять лет спустя компания «Монфорт» подписала договор на аренду производственных зданий. Компании требовались производственные мощности, чтобы предприятие могло расширяться и развиваться. В маленьких городках началась безработица, и все отчаянно искали возможности для заработка. Если в 1974 году «Монфорт» предлагала рабочим пятнадцать долларов в час, то теперь платили всего пять долларов в час без всяких премиальных выплат. А работа на бойне была физически и психологически тяжелой, это жестокий и отупляющий труд в условиях зловония, грязи и шума. Местные жители не стремились на это предприятие, и большинство тех, кто устраивался сюда на работу, были испаноговорящие иммигранты. На долю окрестных городков возле Спенсера, где располагались бойни, например Сторм-Лейк, приходилось около двадцати пяти процентов таких иммигрантов.

Тем не менее «Монфорт», не тратя попусту время, закрепляла свои позиции в десятках городков, и управляющая компания не проявляла интереса к нашим проблемам и тем более к поиску их разрешения. Руководство таких предприятий заручалось поддержкой лидеров городских общин. С какой стати им беспокоиться о горожанах? Городской совет предложил собрать обычный общественный форум, чтобы обсудить намеченное перемещение производства в черту города. Обычно собрание проходило в небольшом помещении, где присутствовали пять человек. Но на этот раз страсти так накалились, что дебаты решили провести в самом большом помещении города – в спортивном зале школы. И в тот вечер здесь собрались три тысячи человек – более четверти городского населения. Учитывая важность обсуждаемой проблемы, это было не так уж много.

– Бойни загрязняют город! Что они собираются делать с отходами?

– Бойни очень шумные. А это предприятие всего в миле от центра города.

– Даже не хочется говорить о вони!

– А как насчет грузовиков со свиньями? Они что, будут ездить прямо по Гранд-авеню? Кто-нибудь задумался о движении транспорта?

– Что дадут эти рабочие места нашему городу?

Кроме совета по экономическому развитию и членов городского совета, в этом зале не набралось бы даже сотни горожан, готовых поддержать создание бойни. На следующий день компания получила отказ.

Кое-кто (в основном это сторонники «Монфорта» в городе и члены советов по экономическому развитию в соседних городках) намекал на то, что это решение продиктовано расовыми соображениями. «Лилейно-белый Спенсер, – говорили они с издевкой, – не желает видеть среди своих жителей мексиканцев».

Это полная чушь! Спенсер никогда не был расистским городом. Например, в 1970-х годах мы приняли сотню семей беженцев из Лаоса. Да, мы действительно видели перемены в таких городах, как Сторм-Лейк и Уортингтон, и нам это не нравилось, но проблема заключалась в бойнях, а не в национальности рабочих. В тот день Спенсер выступил не против иммигрантов, а против загрязнений, пробок на дорогах и катастрофы для окружающей среды. Мы не намерены менять свой образ жизни ради создания двухсот рабочих мест, самых плохих в стране. Решиться на этот шаг – значит не извлечь урока из печального опыта наших соседей. Возможно, как предлагали некоторые жители, нам надо отказаться от экономического прогресса ради сохранения облика города, который основали местные торговцы, фермеры и мелкие производители. Но в таком случае им не выжить в современной Америке. Я понимала одно: Спенсер потеряет свое лицо, если первое, что вы увидите (а также услышите и почувствуете) при въезде в город с севера, – это бойня, и считала, что нам лучше обойтись без нее.

Спенсер не был настроен против бизнеса. Через год старая бойня была переоборудована в хладохранилище. На этом предприятии было меньше рабочих мест, но зарплаты были выше, а кроме того, отсутствовали загрязнения и шум. Присутствие хранилища в городе практически не ощущалось.

Через пару лет, в 1994 году, Спенсер с распростертыми объятиями принял целый квартал «Уол-Марта», который многие считали самым крупным и довольно неудачным конгломератом. Торговцы в деловом центре были настроены против присоединения, особенно против открытия в городе огромного супермаркета, и наняли консультанта, чтобы принять решение. Местные торговцы по сути содержали этот город – и почему они должны бросить все свои активы и уступить место конкуренту национального масштаба?

– «Уол-Март» будет лучшим приобретением для деловой жизни Спенсера, – сказал им консультант. – Если попытаетесь противостоять ему, то проиграете. Но если найдете собственную нишу, которая не входит в сферу их влияния, например поставка специализированных продуктов или оказание услуг, служба доставки, вы только выиграете. Почему? Потому что «Уол-Март» обеспечит приток в город множества новых потребителей. Все довольно просто.

Консультант оказался прав. Конечно, были и проигравшие, главным образом компания «Шопко», которая покинула город. После появления «Уол-Марта» в деловой части города бизнес заметно пошел в гору. «Уол-Март» сыграл в жизни города ту же роль, что несколько десятилетий назад открытие железнодорожного вокзала: статус Спенсера возрос в региональном масштабе.

Тогда же, в 1994 году, в Публичной библиотеке Спенсера началась новая эра. Ушла в прошлое устаревшая система учета книг с помощью карточек, штемпелевания, каталожных шкафов, ярлыков, сложной системы стеллажей и, конечно, с многими десятками ящичков. На смену им пришла современная автоматизированная система учета, дополненная восемью компьютерами. Коробки для карточек, в которых Дьюи любил понежиться, заменили компьютеры для абонементов. Древняя пишущая машинка Ким, с которой Дьюи любил играть, будучи котенком, уступила место бесшумному компьютеру. Мы собрались всем коллективом, достали все ящики с каталожными карточками, высыпали тысячи их на пол и поставили доступный для посетителей компьютер, который заменил бумажные носители информации. Три шкафа, с сотней маленьких ящичков, были проданы на аукционе. Один купила я для своего дома. Я держала его в подвальном помещении вместе с исцарапанным столом 1950-х годов из школы Монеты. Здесь хранились мои инструменты, а в столе лежали бумаги Джоди и ее рисунки из начальной школы, которые я бережно сохраняла тридцать лет.

После внедрения новых технологий в 1994 году возможности библиотеки расширились. До появления компьютеров, если студент интересовался каким-то вопросом, библиотекарю приходилось просматривать всю имеющуюся подборку литературы по данной теме. Сейчас она включала компьютер и в режиме онлайн видела на мониторе все наличные книги. С 1994 по 2006 год приток посетителей значительно вырос, но массовым спросом пользовалась примерно треть книг. В 1988 году, когда появился Дьюи, было обычным делом, если книгу просто бросали в кучу без сортировки. Лет десять у нас не было функционального ящика для возврата книг. Самой большой популярностью пользовались классические фильмы на DVD, так как местный видеомагазин не держал их, и видеоигры. У нас было девятнадцать компьютеров для общественного использования и шестнадцать – с доступом в Интернет. И хотя библиотека наша была невелика, мы оказались на десятом месте по количеству компьютеров для посетителей во всей библиотечной системе штата Айова.

Работа библиотекаря теперь включала в себя ответы на самые различные запросы. В нашем распоряжении были умные компьютеры с базами данных. Чтобы собирать сведения о читателях библиотеки, дежурная за абонементным столом делала отметку на листе бумаги каждый раз, когда в дверях появлялся очередной посетитель. Можете представить себе, какова точность этой системы, особенно в те часы, когда библиотека переполнялась людьми, а дежурная отвечала на вопросы посетителей. Теперь же у нас был электронный счетчик, который отмечал каждого посетителя библиотеки. Электронные материалы позволяли нам точно определить, сколько книг, фильмов и игр выдано и принято, какие из них пользуются наибольшим спросом, а какие – не востребованы годами.

Однако, несмотря на все эти технические нововведения, библиотека Спенсера в главном оставалась неизменной. Заменили ковровое покрытие. Окна, выходившие на улицу, были заложены, оштукатурены и закрыты книжными стеллажами. Стало меньше ящичков и больше электроники. Но группы детей по-прежнему смеялись, с интересом слушая истории. Ученики старших классов также убивали тут свое время. Люди постарше просматривали газеты. Бизнесмены читали журналы. Библиотека Карнеги никогда не была безмолвным храмом знаний и продолжала оставаться тем местом, где можно было с удовольствием расслабиться.

Входя в библиотеку, первым делом вы замечали книги: стеллажи с рядами книг. Обложки могли быть более броскими, иллюстрации – более выразительными, шрифт – более современным, но в целом вид книг мало отличался от того, каким он был в 1982 году, и в 1962-м, и в 1942-м. Книги не менялись. Они пережили телевидение, радио, голосовые открытки, рекламные проспекты (в ранних журналах), оперативные сообщения (в ранних газетах), шоу Панча и Джуди и пьесы Шекспира. Они пережили Вторую мировую войну, Столетнюю войну, Черную смерть^[7] и падение Римской империи. Они пережили даже темные века, когда почти никто не умел читать и книги были рукописными. И они не собирались сдаваться на милость Интернета.

Как и сама библиотека, коллектив не мог оставаться тихим хранителем книг. Мы служили общине и делали это намного эффективнее. Наши связи с миром значительно расширились. Мы могли в любое время заказать любую книгу одним нажатием клавиши, а выпуски электронных бюллетеней помогали нам поддерживать связи с фондами других библиотек. Оперативно получаемая информация существенно ускорила нашу работу; появился доступ к сотням газет и журналов, и эта услуга обходилась в меньшую сумму, чем стоимость подписки на дюжину изданий десять лет назад. Поток посетителей, приходящих в Публичную библиотеку Спенсера, продолжал расти. И разве это важно, искали ли они книги, брали фильмы, играли в видеоигры или навещали нашего кота?

Конечно, эти перемены не волновали Дьюи. Он всегда был занят тем, что происходило здесь и сейчас. И любил обновленную библиотеку. Разумеется, он лишился любимых ящичков, но в библиотеке всегда имелись ящики с книгами повседневного спроса. Компьютеры могли показаться холодными машинами по сравнению со старым оборудованием, когда руки имели дело с деревом, бумагой и чернилами, но для Дьюи они были теплыми. В буквальном смысле слова. Он любил сидеть на компьютере и наслаждаться выделяемым теплом. Я сделала его фото, запечатлевшее Дьюи за этим занятием, и оно стала символом нашей новой компьютеризированной системы. IT-компании оно понравилось. И каждый раз, приезжая на съезд библиотекарей, я видела огромный баннер с изображением Дьюи, украшающий стенды компании.

Не менее удачным, по крайней мере с позиции Дьюи, был новый сенсорный пост, установленный у входной двери, который пищал, если вы пытались уйти, не сдав библиотечный материал. Новое любимое место Дьюи теперь находилось у левого поста. (Точно так же, как левое плечо, на котором он любил висеть. Может, Дьюи был левша?) В начале каждого дня он занимал свою исходную позицию, внимательно наблюдая, как стрелка приближается к девяти часам. Турникет у входа для посетителей почти не оставлял места для Дьюи. Даже раньше было трудно не обратить внимание на Дьюи, когда он приветствовал посетителей у входа, то теперь, с введением новых сенсоров, это стало просто невозможно.

ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ КОТОВ, ИМЕЮЩИХ В СВОЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ БИБЛИОТЕКУ

Разработаны на основе Книги Дьюи.

Впервые опубликовано в бюллетене Общества библиотечных котов и потом несчетное количество раз тиражировалось по всему миру.

1. СОТРУДНИКИ. Если вы особенно остро чувствуете одиночество и желаете привлечь к себе внимание сотрудников, сядьте на любые документы, проекты или на компьютер, который в настоящее время работает; повернитесь спиной к данному человеку и всем своим видом выражайте полное равнодушие, давая понять: не очень-то и надо. Кроме того, обязательно продолжайте тереться о ноги сотрудников, которые носят темно-коричневую, синюю или черную форму.

2. ПОСЕТИТЕЛИ. Не важно, как долго посетитель намерен оставаться в библиотеке. Влезьте на его портфель или рюкзак и погрузитесь в продолжительный сладкий сон до тех пор, пока ему на выходе из библиотеки не придется переложить вас на стол.

3. ЛЕСТНИЦЫ. Никогда не упускайте возможности подняться по лестнице. Не имеет значения, что находится на ней. Важно только то, что вы доберетесь до самого верха.

4. ВРЕМЯ ЗАКРЫТИЯ.Дождитесь, когда до закрытия останется десять минут, и лишь тогда просыпайтесь. Когда сотрудники уже будут готовы погасить свет и закрыть двери, пустите в ход свои самые лучшие трюки, чтобы заставить их остаться и поиграть с вами. (Правда, это срабатывает нечасто, но иногда они не прочь немного поиграть с вами в прятки.)

5. ЯЩИКИ. Похоже, что вы, люди, считаете: все ящики, имеющиеся в библиотеке, принадлежат вам. Не важно, каков он: большой или маленький, полный или пустой – он ваш! Если вы не можете уложить в ящик все ваше тело, то используйте любую его часть – так вы заявите о своем праве поспать в этом ящике. (Я лично использую для этих целей одну или две лапы, голову и даже хвост, чтобы забраться в него и крепко выспаться.)

6. ВСТРЕЧИ. Не имеет значения состав группы, время или тема встречи. Если встреча проходит в комнате собраний, вы обязаны посетить ее. Если они выставляют вас, жалобно орите под дверью, пока вас не впустят или кто-то не откроет дверь, чтобы посетить туалет или попить воды. Когда вы получите допуск, первым делом совершите обход и поприветствуйте каждого участника. Если показывают фильм или демонстрируют слайды, влезьте на любую поверхность ближе к экрану, устройтесь поудобнее и наслаждайтесь просмотром. При заключительных кадрах изобразите страшную скуку и покиньте место встречи прежде, чем она завершится.

И, наконец, золотое правило библиотечного кота на все времена…

Никогда не забывайте сами и не позволяйте забывать людям, что это место принадлежит вам!

Глава 18 «Кошечка среди книг»

Изменения в жизни Дьюи не ограничились появлением компьютеров. Кристел, подруга Дьюи из класса коррекционного обучения, окончила его и начала жизнь, подробности которой мне неизвестны. Могу лишь молиться, чтобы она была счастлива. Малышка, которая прежде побаивалась Дьюи, преодолела свой страх перед кошками. Она продолжала заходить в библиотеку и иногда в шутку просила нас запереть Дьюи. Как и любой десятилетний подросток, она любила, когда взрослые исполняют ее просьбы. Сверстники девочки, с которыми Дьюи в первый год своей жизни проводил «час истории», тоже выросли. Ребята из старших классов, которые катали с ним карандаши, окончили школу. Дьюи прожил в библиотеке уже шесть лет, и многие дети, которых он знал, уехали или перестали посещать библиотеку.

Джин Холлис Кларк, моя заместительница, перешла на другую работу. На этом посту ее сменила Кей Ларсон, которую я знала много лет. Кей была неторопливой и практичной, истинная дочь фермы из Айовы. По образованию она была инженером-химиком и работала на нефтеперерабатывающем заводе в Заливе. Потом вышла замуж за фермера и вернулась в Айову. Работы по специальности для инженера здесь не нашлось, и некоторое время она работала на бойне, прежде чем получила главное место в маленькой библиотеке в Петерсене, расположенном примерно в тридцати милях [около 48 км. – Ред.] от Спенсера. Возможно, нужно уточнить – главное место, поскольку в библиотеке Петерсена в штате был всего один сотрудник.

Я пригласила Кей, потому что она хорошо разбиралась в компьютерах, и нам требовался сотрудник, умеющий работать с новой техникой. А кроме того, мне известно, что она кошатница. В сарае у нее жили двадцать кошек и еще две – в доме. «Типичный сорванец», – сказала она, познакомившись с Дьюи. Она понимала, что Дьюи был сообразителен и красив, но не видела в нем особых талантов.

Дьюи никогда не испытывал недостатка в друзьях. Тони, наш маляр, всегда гладил Дьюи, когда приходил навестить свою жену Шарон в рабочее время. Она ждала их третьего ребенка. Беременность была незапланированной, но оба были счастливы. В тот день, когда Шарон родила, она позвонила из больницы. «У Эмми синдром Дауна», – сказала она. Беременность протекала без осложнений, и эта новость потрясла ее. Несколько месяцев Шарон не заходила в библиотеку, но, когда вернулась к работе, была полностью поглощена любовью к Эмми.

Дорис Армстронг, старая подруга Дьюи, по-прежнему приносила ему маленькие гостинцы и любила махать у него перед носом любимым красным рождественским шнуром, а кот прыгал от удовольствия. Она неизменно была такой же общительной и обаятельной, но после реконструкции библиотеки ее стали мучить приступы головокружения. Врачи не могли установить причины и предположили, что приступы вызваны повышенной возбудимостью. Затем у нее стали дрожать руки, и из-за тремора она с трудом могла поставить книгу на полку. Она считала, что теперь не вправе ласкать Дьюи, но он не обращал на это внимания. Чем сильнее проявлялся у нее тремор, тем настойчивее он напрашивался к ней на руки и лежал на ее столе, чтобы подбодрить ее.

Как-то утром Дьюи зашел в мой кабинет с жалобным мяуканьем. Это выглядело довольно странно. Он поманил меня к своей миске с кормом, и я решила, что он проголодался. Вместо этого я увидела в служебной комнате лежащую на полу Дорис. У нее случился сильный приступ головокружения, поэтому она не могла устоять на ногах и упала. Прошло несколько дней. У Дорис пропал аппетит, и она неважно себя чувствовала. Когда я снова обнаружила ее лежащей на полу, она жаловалась не только на головокружение, но и на боли в сердце. Через несколько месяцев Дорис нашла маленького черного котенка. Она принесла его в библиотеку и трясущимися руками дала его мне подержать. Я чувствовала, как у него бьется маленькое сердечко и судорожно работают легкие. Котенок был ослаблен, испуган и болен.

– Что мне делать? – спросила она меня. Я не знала, что ей ответить.

На следующий день Дорис пришла в слезах. Она взяла котенка домой, и ночью он умер. Случается, что кошка становится чем-то большим, чем просто животное, и ее утрата вызывает глубокую скорбь, хотя внешне это может не проявляться. Весь день Дьюи не отходил от Дорис, и временами она даже пыталась погладить его, но даже общество Дьюи не могло ее утешить. Вскоре Дорис уволилась и перебралась жить в Миннесоту, поближе к своей семье.

Несмотря на перемены, жизнь Дьюи шла своим чередом. Дети вырастали, на смену им приходили новые четырехлетние детишки. Даже наш скудный бюджет позволял нам нанимать новых работников. У Дьюи, наверное, больше не будет такой подруги, как Кристел, но он по-прежнему каждую неделю встречал в дверях класс коррекционного обучения. Он даже установил отношения с таким посетителем, как Марк Кэри, владельцем магазина электронного оборудования на углу улицы. Дьюи знал, что Марк не в восторге от кошек, и испытывал ехидное удовольствие, когда прыгал к нему на стол или утаскивал у него пейджер. Марк же, в свою очередь, с удовольствием прогонял Дьюи с любого стула, даже если в библиотеке все стулья были пустые.

Однажды утром я заметила бизнесмена. Он был в деловом костюме, сидел за столом и читал «Уолл-стрит джэрнл». Похоже, он зашел, чтобы скоротать время перед встречей, но я совсем не ожидала увидеть рядом с ним пушистый рыжий хвост. Присмотревшись, обнаружила, что кот разлегся на страницах его газеты. «Ну, Дьюи, – подумала я, – ох и достанется тебе сейчас». И вдруг заметила, что мужчина держит газету правой рукой, а левой – гладит Дьюи. Один из них мурлыкал, а другой – улыбался. Вот тогда-то я и поняла: жизнь Дьюи и жизнь горожан в равной мере комфортны, и наши жизненные перспективы стабильны, по крайней мере на ближайшие несколько лет.

Может, именно поэтому однажды утром, придя в библиотеку, я поразилась, увидев, что Дьюи нервно расхаживает взад и вперед. Не помню, чтобы он так волновался; даже мое присутствие не успокоило его. Я открыла двери, он сделал несколько шагов и остановился, проверяя, последую ли я за ним.

– Ты хочешь в ванную, Дьюи? Ты же знаешь, что можешь не ждать меня.

Причина была не в этом; он потерял интерес даже к завтраку. Продолжал расхаживать вперед и назад и, мяукая, звал меня. Дьюи никогда не плакал, если не испытывал боли, но я-то знала, что он здоров.

Я проверила его миску с едой. Все в порядке. Убедилась, не свалялась ли шерсть. Из-за колтунов он бесился. Потрогала нос – нет ли температуры? Посмотрела уши – не подхватил ли он инфекцию? Ничего.

– Давай-ка осмотрим тебя, Дью.

Как и у всех кошек, у него иногда сваливалась шерсть. Когда такое случалось, наш до педантичности опрятный кот испытывал неловкость. Он никогда не вел себя так необычно, поэтому я перестала играть роль заботливой мамаши и проверила все отделы, заглядывая в каждый уголок. Но ничего не обнаружила.

– Прости, Дьюи. Не понимаю, что тебя беспокоит.

Когда пришли коллеги, я попросила их присмотреть за Дьюи. Меня ждало множество дел, и я не могла все утро посвятить играм в шарады, которые мне задавал кот. Если в ближайшие несколько часов Дьюи не успокоится, нужно показать его доктору Эстерли.

Через две минуты после открытия библиотеки ко мне в кабинет вошла Джекки Шугар:

– Вы не поверите, Вики, но Дьюи только что написал прямо на карточки.

Я вскочила:

– Не может быть!

Автоматизация библиотеки еще не была завершена в полном объеме. Для проверки книг мы печатали по два формуляра. Один был на руках у читателя, другой хранился в большой емкости вместе с сотнями других формуляров. Когда книгу возвращали, мы вкладывали этот формуляр и ставили книгу на полку. На самом деле тут были два ящика, по обеим сторонам стола. Дьюи помочился в передний правый угол одного из ящиков.

Я не сердилась на Дьюи, скорее это вызвало у меня беспокойство. Кот годами жил в библиотеке и никогда не делал ничего подобного. Это совершенно не укладывалось в его поведение. Но у меня не было времени на осмысление этой ситуации, потому что пришел один из наших постоянных посетителей и шепнул мне на ухо: «Вам лучше спуститься, Вики. В детском отделении висит летучая мышь».

В самом деле, зацепившись когтями за потолочные стропила, там зависла летучая мышь. И по пятам за мной шел Дьюи.

«Я пытался рассказать тебе. Пытался. А теперь посмотри, что из этого вышло. Вы позволили посетителю найти это. Мы должны были позаботиться об этом заранее. А теперь в библиотеке дети. Я думал, ты защитишь их».

Вам когда-нибудь доводилось выслушивать замечание от кота? Не самое приятное занятие. Особенно когда он прав. И тем более когда приходится сталкиваться с летучей мышью. Ненавижу их. Трудно даже представить, что одна из них проникнет в библиотеку. А коту пришлось провести всю ночь наедине с этой летающей тварью. Бедный Дьюи.

– Не волнуйся, Дьюи. Днем летучие мыши спят. Она никому не причинит вреда.

Похоже, мои слова не убедили Дьюи, но сейчас мне было не до этого. Чтобы не напугать посетителей, особенно детей, я тихо связалась со смотрителем здания и сказала ему:

– Немедленно приходи в библиотеку. И неси свою лестницу.

Он поднялся по лестнице и подтвердил:

– Да, все верно, это летучая мышь.

– Тсс. Говори тише.

Он спустился.

– У вас есть пылесос?

Я поежилась:

– Может, обойдемся без пылесоса?

– А как насчет пластикового контейнера? Что-нибудь с крышкой.

Я лишь молча посмотрела на него. Это было ужасно. Кто-то сказал:

– У нас есть пустая банка из-под кофе. С крышкой.

Порядок был восстановлен за пару секунд. Слава богу. Теперь стало очевидным, что произошло с карточками.

– Это мое упущение, – сказала я Джекки, которая продолжала восседать за абонементным столом.

– Знаю. – У Джекки было своеобразное чувство юмора.

– Дьюи пытался предупредить нас. Порядок восстановлен.

– Так я и думала.

Я вытащила примерно двадцать карточек. Под ними была приличная кучка помета летучей мыши. Дьюи не только пытался привлечь мое внимание, но и использовал свои пахучие железы, чтобы перебить запах агрессора.

– Ох, Дьюи, ты, наверное, считаешь меня глупой!

На следующее утро кот приступил к досмотру. Каждое утро он обнюхивал клапаны подачи теплого воздуха: один – в моем кабинете, другой – у входных дверей и еще один – в детском отделении библиотеки. После ланча он снова принялся обнюхивать их поочередно. Он понимал, что трубы ведут куда-то и тем самым открывают доступ в библиотеку. При помощи своего прекрасного носа он защищал нас, словно та канарейка, какую шахтеры берут с собой, спускаясь в шахту. Он оценивал происходящее примерно так: «Если вы не можете догадаться, как в библиотеку попала летучая мышь, как вы будете заботиться обо всех этих людях?»

Было что-то забавное в поведении этого бдительного кота. Что Дьюи так беспокоило: неужели на Публичную библиотеку Спенсера напали террористы?

Можете считать меня сентиментальной, но я находила это очень трогательным. Однажды Дьюи попытался расширить свой мир, покинув здание библиотеки. Теперь, когда его история прогремела на всю страну, он стремился не покидать библиотеку и защищать своих друзей. Разве можно не любить такого кота, согласны?

А мир недвусмысленно заявлял о себе, поскольку известность Дьюи продолжала расти. О нем рассказывали все журналы о кошках – «Кэт», «Кэт фанси», «Кэтс энд киттенс». Если в журнале появлялся заголовок со словом кот, то, с большой вероятностью, речь шла о Дьюи. О нем писали даже в британской прессе, посвященной кошачьим. Марти Аттун, молодой журналист-фрилансер, приехал в Спенсер вместе с фотографом. Его статья появилась в еженедельном издании, публикации которого перепечатывали тысячи газет. Летом 1996 года в Спенсер заглянул режиссер-документалист из Бостона, вооруженный камерой и готовый приступить к съемкам первого фильма о Дьюи. Гэри Рома проехал по стране от Восточного побережья до Северной Дакоты, чтобы создать документальную ленту о библиотечных котах. Приехав к нам, он рассчитывал использовать тот объем пленки, какой требовался в других библиотеках: коты стремительно прячутся за полками, убегают, спят и вообще делают все от них зависящее, чтобы улизнуть от объектива камеры. Дьюи демонстрировал иное отношение. Он не переигрывал, а занимался своими обычными делами и слушался указаний режиссера. Гэри приехал ранним утром, чтобы застать Дьюи в тот момент, когда он поджидает меня у входа. Он заснял, как Дьюи встречает посетителей, лежит в своей позе Будды, играет со своими любимыми игрушками – Микки-Маусом и красным шнуром. Как восседает на плечах посетителей и спит в ящике.

– Пока это лучшая съемка из всех, что я делал, – сказал Гэри. – Если вы не возражаете, я приду и после ланча.

После обеденного перерыва мне пришлось давать интервью. Задав несколько вступительных вопросов, Гэри спросил:

– В чем смысл существования Дьюи?

– Дьюи стал частью библиотеки и очень важен для нее. Он снимает стрессы. Помогает людям чувствовать себя непринужденно, как дома. Люди любят его, особенно дети.

– Это понятно, но в чем его глубинный смысл?

– Мы не ищем глубинного смысла. Всем нравится общаться с Дьюи. Он делает нас счастливыми. Он один из нас. Чего еще желать от жизни?

Гэри продолжал настаивать – смысл, смысл, смысл! Первый его фильм назывался «На полу и на стенах: стражник дверей», и я представила, как он вымучивал ответ у своих собеседников:

– Что этот стражник у дверей значит для вас?

– Он придерживает дверь, чтобы она не ударилась о стенку.

– Но в чем глубинный смысл?

– Ну, его можно использовать как затвор, чтобы дверь была открытой.

– Еще глубже.

– Гмм… ну тогда будет сквозняк.

Прошло около полугода после съемок зимой 1997 года, и мы устроили вечеринку в честь торжественного показа фильма «Кошечка среди книг». Библиотека была переполнена. Фильм начался с общего плана Дьюи, который сидит на полу в библиотеке Спенсера, вальяжно помахивая хвостом. Когда камера показала его под столом, на полках и, наконец, путешествующим на своей любимой тележке, за кадром раздался мой голос: «Однажды утром мы пришли на работу и, открыв ящик для возврата книг, нашли в нем крохотного жалобного котенка. Он был погребен под грудой книг. Когда приходили посетители, они выслушивали историю спасения Дьюи и говорили: «О, бедняжка! Тебя сунули в ящик с книгами». Я же скажу так: «Да, бедняжка. Но это был самый счастливый день в жизни этого малыша, потому что сейчас он тут король и знает об этом».

Когда прозвучали эти последние слова, Дьюи уставился в камеру и, честное слово, все убедились в правоте моих слов. Он в самом деле был король.

К тому времени я уже привыкла к самым неожиданным звонкам по поводу Дьюи. В неделю библиотека получала пару запросов на интервью, а статьи о нашем знаменитом коте появлялись в нашей корреспонденции почти каждую неделю. Официальная фотография Дьюи, сделанная Риком Кребсбахом после отъезда Джоди из Спенсера, публиковалась в журналах, газетах и книгах – от Миннеаполиса и Миннесоты до Иерусалима в Израиле. Даже в кошачьем календаре, где Дьюи предстал мистером Январем. И все же я была удивлена, получив звонок из местного офиса национальной компании, производящей корм для животных.

– Мы посмотрели на Дьюи, – сказали они, – и он произвел на нас впечатление.

А как могло быть иначе?

– Он явно экстраординарный кот. И вне всякого сомнения, люди любят его.

Ну об этом можно было бы и не говорить!

– Мы хотели бы использовать его изображение в рекламной кампании. Гонорар предложить мы не можем, но обеспечим его питанием на всю жизнь.

Должна признать, что стояла перед выбором, поскольку в еде Дьюи был разборчив. Мы каждый день убирали подальше тарелки с нашей едой, потому что ему не нравились запахи. Весь год доброхоты приносили нам сотни банок с кошачьим кормом. Поскольку кампания «Покормите котенка» плюс мелочь, вырученная от сданных банок, не покрывали расходов – а я поклялась не тратить на Дьюи ни пенни из городских фондов, выделяемых на содержание библиотеки, – то большая часть денег шла из моего кармана. Я лично финансировала пропитание немалой части котов в Спенсере.

– Я поговорю с библиотечным советом.

– Мы пришлем вам образцы продукции.

Ко времени очередной встречи библиотечного совета решение уже было принято. Не мной или советом, а самим Дьюи: мистер Гурман решительно отверг бесплатные образцы.

«Ты меня дурачишь? – возмущенно фыркнул он. – Даже не притронусь к этой гадости».

– Прошу меня простить, – сказала я производителям, – но Дьюи предпочитает «Фенси фист».

Глава 19 Худший едок в мире

Такая разборчивость в еде вовсе не была чертой нрава Дьюи. Он был болен. Это правда. Состояние пищеварительной системы кота было не в лучшей форме.

Обычно Дьюи не нравилось, когда его гладили по животику. Чешите ему спину, теребите уши, даже таскайте за хвост, но никогда не гладьте по животу. Я не обращала на это внимания, пока доктор Эстерли не решил прочистить ему анальные железы. Дьюи было два года.

– Это займет полминуты, – сказал доктор.

Кажется, обычная процедура. Я держала Дьюи, пока доктор Эстерли готовил инвентарь, состоящий из пары перчаток и бумажного полотенца.

– Ничего страшного, Дьюи, – шептала я. – Ты и понять ничего не успеешь, как все будет кончено.

Но как только доктор Эстерли приступил к делу, Дьюи завопил. Это была не просто жалоба. Это был настоящий вопль, полный ужаса, который исторгала его плоть. Тело кота содрогнулось в конвульсии, словно в него ударила молния, и он отчаянно дергал лапами, а затем вцепился зубами мне в палец. Укусил, и сильно.

Доктор Эстерли осмотрел палец.

– Он не должен был так делать.

Я потерла ранку:

– Не проблема.

– Нет, это существенно. Кот не должен так кусаться.

Я не волновалась по этому поводу. Это несвойственно Дьюи. Прекрасно знала, что кот не был агрессивным. И вдруг заметила панику в глазах несчастного животного. Он вообще перестал что-либо видеть: просто таращил глаза. Боль словно ослепила его.

После этой процедуры Дьюи возненавидел доктора Эстерли. Ему была ненавистна даже сама мысль оказаться в машине, потому что она могла привезти его к доктору. Как только мы заезжали на стоянку возле ветеринарной клиники, его начинала бить дрожь. От запаха лекарств в приемной врача у кота случался непроизвольный тремор. Он прятал голову мне под мышку, словно умоляя: «Спаси меня».

Многие коты не любят ветеринаров и их кабинеты, но вне клиники относятся к ним вполне дружелюбно. Но только не Дьюи. Он смертельно боялся доктора Эстерли. Стоило ему услышать его голос в библиотеке, Дьюи с воплем мчался в другой конец читального зала. Если доктор пытался приблизиться к Дьюи, чтобы осмотреть, кот дергался, вырывался, озирался и в панике удирал. Думаю, он узнавал запах доктора. И его рука была для Дьюи рукой смерти. Он считал его своим заклятым врагом, а на самом деле врач был милейшим человеком.

После инцидента с чисткой анальных желез прошло несколько спокойных лет. Дьюи снова стал интересоваться круглыми резинками. Когда он был котенком, забавы ради он жевал их, но спустя время с легкостью оставил эту затею. Когда ему исполнилось пять лет, Дьюи стал серьезнее. А потом снова едва ли не каждое утро я находила на полу остатки резинок. И на его лотке были не только резиновые червячки, но иногда появлялись сгустки крови. Бывало, Дьюи вылетал из комнаты с таким видом, словно кто-то сунул петарду ему под хвост.

Доктор Эстерли диагностировал у Дьюи запор, вызванный засорением желудка. Причем в острой форме.

– Какую пищу ест Дьюи?

Я закатила глаза. Дьюи уверенно приближался к званию худшего едока в мире.

– Он очень разборчив и требователен. У него прекрасное обоняние, и он сразу может определить, когда корм старый или не подходит ему. Вы же знаете: кошачий корм не отличается высоким качеством, так что не стоит осуждать Дьюи.

Доктор Эстерли посмотрел на меня, как воспитатель детского сада смотрит на родителя, который пытается объяснить плохое поведение своего ребенка.

– Он всегда ест консервированный корм?

– Да.

– Хорошо. Сколько он пьет воды?

– Вообще не пьет.

– Никогда?

– Кот сторонится миски с водой, словно там яд.

– Давайте ему больше пить, – наставлял меня доктор Эстерли. – Это решит проблему.

Спасибо, док, но ваши слова ничего не значат. Вы когда-нибудь пытались напоить кота против его желания?

Я начала с ласковых уговоров. Дьюи с отвращением отвернулся.

Затем попыталась приструнить его:

– Никакой еды, пока ты не выпьешь немного воды. И не смотри на меня так. Я могу смотреть на тебя гораздо дольше.

Пока Дьюи ел, я начала поглаживать его. Поглаживание постепенно перешло в подталкивание. «Если смогу пригнуть его голову к миске с водой, – подумала я, – ему придется попить». В общем, этот план не удался.

Может, дело было в воде. Мы пробовали давать теплую воду, холодную. Пытались каждые пять минут наливать свежую. Из разных кранов. В середине 1990-х годов таких вещей, как бутилированная вода, еще в помине не было, по крайней мере в Спенсере. Пытались добавлять лед в плошку с водой. Ведь многим нравится вода со льдом, не так ли? И действительно, лед подействовал на кота. Дьюи лизнул его. И все. Как животное может выжить без воды?

Несколько недель спустя я зашла в ванную для персонала и застала там Дьюи; он по самые уши опустил голову в унитаз. Я видела лишь его заднюю часть, торчавшую почти вертикально. Вода в туалете! Ах ты, хитрый пройдоха!

«Ну, – подумала я, – по крайней мере он не умрет от обезвоживания».

Дверь ванной обычно оставалась открытой, когда в ней никого не было, поэтому она служила Дьюи основным источником воды. Но, кроме того, он любил посещать и женскую ванную в передней части библиотеки. Джой Деуолл большую часть рабочего времени расставляла книги по полкам. Дьюи наблюдал за тем, как она укладывала книги, и, когда тележка наполнялась, запрыгивал на нее. Пока тележка катилась мимо книжных стеллажей, кот рассматривал их и, стоило ему заметить нечто привлекательное, подавал знак Джой, что требуется остановка, словно ехал в троллейбусе для кошек. Она была добрым и мягким человеком, и Дьюи всегда просил ее пустить его в ванную. Попадая в это священное место, он запрыгивал на раковину и просил, чтобы открыли воду. Он не пил ее – просто смотрел. Струйка воды вызывала у него восхищение. Он мог целый час наблюдать за водопадом, лишь изредка трогая струю лапой.

Но его пищеварению это не помогало, так же как и посещения фаянсовых емкостей. Смотрел ли Дьюи на воду или пил ее, ему не удавалось избавиться от запора. Когда Дьюи становилось по-настоящему плохо, он предпочитал где-нибудь укрыться. Как-то раз утром бедняжка Шарон Джой полезла в верхний ящик рабочего стола за бумажной салфеткой, а вместо этого вытащила клок шерсти. Она буквально подскочила в кресле.

«Как он здесь оказался?» – подумала она, глядя на Дьюи. Его голова и хвост целиком укрылись в ящике.

Хороший вопрос. Все утро ящик оставался закрытым, поэтому Дьюи мог проникнуть в него только ночью. Я заглянула под стол. Ну, конечно, за ящиком имелась небольшая щель. Впрочем, это был верхний ящик, на высоте больше трех футов [0,9 м. – Ред.] от пола. Мистер Гуттаперчевая Спина вскарабкался, пролез через щель в темный угол и свернулся клубочком в тесном пространстве.

Я попыталась поднять его, но Дьюи не шелохнулся. Это так не похоже на него – с котом явно что-то неладное. Как я и подозревала, Дьюи страдал запором. И очень запущенным. На этот раз доктор Эстерли провел тщательный осмотр, прощупав болезненный живот Дьюи. На кота было просто жалко смотреть. На этот раз отношения кот-врач подошли к своему логическому завершению.

– У Дьюи заметное расширение толстой кишки.

– Вы хотите в деталях посвятить меня во все это, доктор?

– Толстая кишка у Дьюи раздута. Может случиться, что ее фекалии попадут в полость живота.

Молчание.

– И эта деформация прогрессирует. Таким образом, в кишке накапливаются отходы. Дьюи пытается избавиться от них, но анус слишком мал.

– А немного дополнительной воды не поможет решить проблему, да?

– Боюсь, это не поможет. Ситуация довольно редкая.

По сути, врачи даже не были уверены в причине болезни. Расширение толстой кишки у кошачьих обошло стороной внимание исследователей.

– Будь Дьюи уличным котом, это заболевание резко сократило бы продолжительность его жизни. Можно предположить, что в условиях библиотеки у него периодически будут случаться сильные запоры, связанные с избирательностью в пище. Когда скопившаяся масса нарастает, кошки становятся особенно разборчивыми в еде. Понимаете, я рассказываю вам о причинах его заболевания.

Доктор Эстерли предложил дорогой специализированный корм для кошек, который можно было купить только у ветеринаров. Я забыла, как он назывался, что-то вроде «Лаборатория диеты». Счет явно не вписывался в мой бюджет. Я была не готова выбрасывать тридцать долларов на то, что наверняка не поможет.

– Дьюи очень привередлив в еде, – сказала я доктору Эстерли. – Он не будет этого есть.

– Положите корм в мисочку. И больше ничего ему не давайте. Тогда он начнет есть. Ни одна кошка не доведет себя до голодной смерти. – Когда я собралась уходить, он добавил, скорее для себя, чем для меня: – Нам придется как следует позаботиться о Дьюи. Если с ним что-то случится, десять тысяч человек испытают большое горе.

– Даже больше, доктор Эстерли. Гораздо больше.

Новый деликатес я положила в мисочку. Дьюи даже не притронулся: понюхал и отошел.

«Это питание никуда не годится. Будь добра, дай мне обычную еду».

На следующий день он изменил свою тактику. Вместо того чтобы понюхать и отойти, кот уселся возле мисочки и начал жалобно мяукать.

«По-о-о-чему? Чем я заслужил такое отношение?»

– Прости, Дьюи. Это указание доктора.

Через два дня кот ослаб, но по-прежнему стоял на своем. Он даже лапой не трогал корм. Вот тогда-то я поняла, насколько Дьюи упрям. Ужасно упертый кот. У него мягкий и покладистый нрав. Но когда дело затрагивало такие важные вопросы, как еда, в отличие от собаки, кот категорически отказывался подчиняться.

Как и я. Мама тоже может быть упрямой.

Дьюи за моей спиной пришлось искать сочувствия у остальных сотрудников. Сначала он нацелился на Шарон, прыгнув на стол и погладив ей руку. Сидя на столе Шарон, кот смотрел, как она ест свой ланч, с таким видом, словно желал ей приятного аппетита.

Когда это не сработало, он попытался разжалобить свою старую подругу Джой. А затем переключился на Одри, Синтию, Паулу – одним словом, на всех. Он предпринял попытку подлизаться к Кей, хотя знал, что это человек практичный и на жалость не падкий. Кей не могла тратить время на такие нежности. Но даже в ней я заметила некоторое колебание. Она пыталась сохранять невозмутимость, но в глубине души сочувствовала Дьюи.

Я должна была выиграть этот раунд. Мое сердце буквально разрывалось, но в конце концов Дьюи скажет спасибо. Кроме того, я была мамой и от своих решений не отступала!

На четвертый день даже посетители говорили мне:

– Да покормите вы его, Вики! Он же голодный!

Для своих поклонников Дьюи без всякой застенчивости изображал голодные муки, и это, конечно, срабатывало.

На пятый день я не выдержала и дала Дьюи баночку его любимого «Фенси фист». Он мгновенно проглотил еду, даже не переведя дыхания.

«Вот это то, что надо». Устроившись в углу, длинным языком он облизал мордочку и прочистил уши.

«Теперь все мы чувствуем себя гораздо лучше, не так ли?»

Тем же вечером я купила ему целую кучу баночек. Я не видела смысла в сопротивлении. Лучше живой кот с запором, чем мертвый, подумала я.

Два месяца Дьюи был счастлив. И я вместе с ним. Но однажды Дьюи решил, что «Фенси фист», кусочки с куриным запахом, ему разонравились. Даже не предлагайте. Ни кусочка! Спасибо вам большое! Я приобрела еду с другим наполнителем, по виду шарики в желе. Дьюи понюхал и ушел.

«Нет, только не это».

– Ты будешь есть это, молодой человек, иначе не получишь десерта.

В конце дня еда оставалась нетронутой, высохшая и неаппетитная. Как быть? Кот явно болен! Я перебрала пять вариантов и наконец нашла то, что пришлось ему по вкусу. Это продолжалось несколько недель. А затем Дьюи потребовал что-нибудь новенькое. Ну, знаете… Я не просто покинула поле боя – я вчистую проиграла эту битву.

К 1997 году ситуация превратилась в полный абсурд. Да и как можно было не потешаться, видя книжную полку, забитую банками с кошачьим кормом? Я ничуть не преувеличиваю. Вещи Дьюи мы хранили на двух полках в служебном помещении, и одна из них полностью была заполнена его кормом. В любой день мы могли предложить пять разных блюд. Вкус Дьюи соответствовал пищевым традициям Среднего Запада. Его любимыми блюдами были говядина, куски курятины, говяжья печенка и индейка, но вы никогда наверняка не знали, какому блюду он отдаст предпочтение. Дьюи не любил морепродукты, но обожал креветки. Целую неделю. А потом не притрагивался к ним.

К сожалению, Дьюи продолжал мучиться запорами, поэтому по совету доктора Эстерли я повесила на стену страничку календаря. Каждый раз, когда кто-то находил «сюрприз» в лотке Дьюи, он отмечал дату. Календарь получил название «График какашек Дьюи».

Мне оставалось лишь предполагать, что по этому поводу думает, например, Шарон. Она была весельчаком и любила Дьюи, но отличалась брезгливостью. А теперь мы постоянно обсуждали экскременты Дьюи. Должно быть, она решила, что я не в своем уме, однако без всяких претензий постоянно делала пометки в графике. Дьюи использовал лоток раз в неделю, поэтому мы точно не перетруждались.

Когда Дьюи три дня не навещал свой лоток, мы закрыли его в заднем чулане для романтического свидания с подстилкой. Дьюи не нравилось сидеть взаперти, особенно в темноте. Мне тоже было ненавистно такое решение, как и Дьюи, особенно зимой, так как чулан не отапливался.

– Это для твоего же блага, Дьюи.

Через полчаса я его выпустила. В лотке не было никаких признаков его стараний. Я дала ему еще час погулять по библиотеке и снова заперла на полчаса. С тем же результатом. Трех испытаний достаточно. У него действительно ничего не получалось.

Эта тактика потерпела фиаско. Скоро Дьюи так избаловался, что отказывался пользоваться ванной, пока кто-то не относил его к лотку. Он совсем перестал прогуливаться по ночам. Это означало, что утром первым делом должна я была относить его – да, именно относить – к его лотку с песком. Вот что значит быть королем!

Знаю, знаю. Я непозволительно раскисла. Носила Дьюи на руках. Но что мне оставалось делать? Я понимала, как ему плохо. Понимала не только в силу нашей внутренней связи, но и потому, что по собственному опыту знала, каково жить с неизлечимой болезнью. Мне пришлось провести в больницах больше времени, чем некоторым врачам. Меня дважды экстренно госпитализировали в Сиукс-Фоллс. В клинике Майо меня лечили от тяжелых кишечных симптомов, гиперфункции щитовидной железы, болезненных приступов мигрени и, кроме того, базедовой болезни. Два года меня мучила крапивница на ноге. Выяснилось, что у меня аллергия на коленопреклоненное положение в церкви. Через год внезапно начались ознобы, из-за которых я полчаса не могла пошевелить конечностями. Коллеги были вынуждены перенести меня в машину, доставить домой и уложить в постель. Рука, в которой я держала вилку, останавливалась на полпути, и я не могла ее опустить. Мне не подчинялся язык, и я не могла говорить. Слава богу, рядом находилась моя подруга Фейт. Ситуация усугублялась резким падением артериального давления, вызванным одним из принимаемых мной лекарств.

Но гораздо большую опасность представляли уплотнения в молочных железах – мне даже неловко говорить об этом. Я мало кому рассказывала об этих проблемах, и, признаюсь, нарушить молчание страшновато. Не хочу, чтобы меня жалели – я просто обыкновенная женщина.

Из всех испытаний, выпавших на мою жизнь – пьющий муж, бедность, неожиданное удаление матки, – самым тяжелым стала ампутация молочных желез. Страшна была не сама операция, хотя такой сильной физической боли раньше я не испытывала. Но тяжелее всего мне далось само решение. Я мучилась больше года. Ездила на консультации в Сиукс-Сити, Сиукс-Фоллс и в Омаху – это больше трех часов в пути, но так и не могла решиться на операцию.

Мать и отец убеждали меня пройти через это испытание.

– Ты должна это сделать, – говорили они. – На кону твоя жизнь.

Я советовалась с подругами, которые помогали мне, когда мой брак трещал по швам. У меня было множество проблем, но впервые они не стали меня отговаривать. Позже они признались, что просто не могли это сделать. Рак груди мог распространиться и на костную ткань.

Я нуждалась в хирургическом вмешательстве. И это знала. Если не решусь, то лишь отсрочу время, когда услышу приговор: рак. Я была одинокой женщиной. И довольно регулярно встречалась с мужчинами, правда, без особых перспектив. Мы с подругой Бонни посмеивались над Ковбоем, которого я встретила на танцах в Окободжи. Из Сиукс-Сити он привез меня в одно из тех сельских местечек, где пол был посыпан опилками. Чем там потчевали, сказать не могу, потому что завязалась драка, кто-то вытащил нож, и я провела двадцать минут, спрятавшись в женском туалете. Ковбой великодушно отвез меня к себе домой и показал мне – чистая правда, – как варить бобы. Обратный путь он проделал через скотный двор, видимо, счел это романтичным.

Тем не менее, несмотря на осечки, я все еще надеялась найти порядочного человека. И мне бы не хотелось, чтобы эта надежда угасла. Но кто полюбит женщину без грудей? Я потеряю женственность, перестану чувствовать себя женщиной. Мои родители этого не понимали; мои подруги были слишком испуганы, чтобы помогать. Что мне оставалось делать?

Однажды в дверь моего кабинета постучались. На пороге стояла незнакомка. Она вошла, закрыв за собой дверь, и сказала: «Мы незнакомы, я пациентка доктора Коллеграфа. Он прислал меня увидеться с вами. Пять лет назад я перенесла двойную мастэктомию»^[8].

Мы проговорили два часа. Не помню, как ее звали. С тех пор мы больше не виделись (она жила не в Спенсере), но помню каждое ее слово. Мы говорили обо всем: о болях, о ходе операции, выздоровлении, но главным образом о своих переживаниях. Продолжает ли она чувствовать себя женщиной? Такой, как раньше? Что она чувствует, когда смотрит в зеркало?

Когда она ушла, я не только знала правильное решение, но и внутренне созрела для его принятия.

Двойная ампутация груди – это многоступенчатый процесс. В первую очередь у меня удалили молочные железы. Затем поставили временный имплантат – эспандер. Под мышками у меня были вставлены трубки, по которым каждые две недели поступал солевой раствор, чтобы сохранить размер грудной клетки и поддерживать прилегание кожи. К сожалению, во время первой недели реабилитации после операции в новостях сообщили об опасности использования силиконовых имплантатов, и новые имплантаты временно оказались под запретом. Кончилось тем, что я носила временные эспандеры в течение восьми месяцев вместо положенных четырех. Под мышками у меня было столько шрамов, что достаточно скачка давления, как у меня возникали боли в боку. Джой, видя, как я мрачнела, спрашивала:

– Вики, что, пойдет дождь?

– Да, – говорила я, – но минут через тридцать.

По степени болевых ощущений я могла предсказывать дождь с точностью до десяти минут. Едва начинало ныть в боку, дождь на заставлял себя ждать. Мы с Джой смеялись, потому что в своих прогнозах я никогда не ошибалась, но на самом деле мне хотелось поплакать.

О моих страданиях никто не знал: ни мои родители, ни подруги, ни коллеги. Разрезав мое тело, хирург вычистил всю плоть груди. Ощущение этой внутренней пустоты и печаль никогда не покидали меня – ни на минуту, но иногда внезапный приступ боли мог так скрутить меня, что я падала на пол. Большую часть года мне приходилось то покидать библиотеку, то снова возвращаться в нее. Нередко я справлялась с болью, сидя за своим письменным столом и понимая, что мне не стоит находиться здесь. Кей могла бы возглавить библиотеку, и она справилась бы без меня, но вряд ли я проживу без библиотеки. Привычный порядок дел. Общение. Чувство выполненного долга. Но главное – Дьюи.

Прежде, когда бы я ни нуждалась в нем, Дьюи всегда оказывался рядом. Он сидел на моем компьютере, когда я думала, что жизненные испытания доконают меня, и усаживался рядом со мной на диване, ожидая Джоди, чтобы вместе скоротать время. Теперь он не хотел сидеть возле меня, а цеплялся лапами и перебирался ко мне на колени. Он перестал прогуливаться рядом и стал настойчиво взбираться ко мне на руки. Это могло показаться мелочью, но только не для меня: понимаете, мне некого было гладить. Между мной и остальным миром существовала определенная дистанция, и не было никого, кто мог бы обнять меня и сказать, что все образуется. Речь идет не только об операции. Те два года, пока я мучительно принимала решение, скорбела о своих потерях и терпела физическую боль, Дьюи каждый день прикасался ко мне. Он сидел у меня на коленях. Или лежал, свернувшись клубочком, у меня на руках. Когда испытания остались позади и я вернулась к образу жизни, который можно назвать нормальным существованием, кот по привычке стал сидеть рядом со мной. Никто не мог понять, через что мне пришлось пройти за эти два года. Никто, кроме Дьюи. Кажется, он понимал: любовь не умирает, но когда в ней особенно нуждаешься, она способна возрождать.

Каждое утро, с первой недели своего пребывания в библиотеке, Дьюи ждал меня у входа. Он наблюдал, как я приближалась, а когда открывала дверь, поворачивался и бежал к своей миске с кормом. Как-то раз, в один из тяжелейших дней этих ужасных двух лет, встречая меня утром, он заколебался. Да, именно так. Остановившись, я взглянула на него. Он тоже остановился и, глядя на меня, стал топтаться на месте.

Это повторилось и на следующее утро. И последующее. И еще одно, пока, наконец, я не поняла: таков наш новый распорядок. Весь остаток своей жизни, едва Дьюи замечал мою машину, въезжающую на стоянку, он правой лапой начинал скрести дверь и продолжал делать это, пока я переходила улицу и приближалась к дверям. Он не мяукал и не метался с места на место. Он сидел спокойно и кивал мне, желая поприветствовать меня и напомнить о себе. Словно я могла забыть о его существовании. Каждое утро Дьюи встречал меня, и рядом с ним мне становилось немного лучше – это касалось и работы, и жизни, да и лично меня. Если Дьюи крутился вокруг, все было хорошо.

– Доброе утро, Дьюи, – говорила я.

Мое сердце оттаивало, и библиотека начинала кипеть жизнью, даже в самые темные и холодные дни. Я смотрела на него и улыбалась. Он терся о мои щиколотки. Мой приятель. Мой мальчик. Затем брала его на руки и несла к его лотку. Как я могла отказать ему в такой малости?

Глава 20 Новые друзья Дьюи

Седьмого июня 1999 года раздался телефонный звонок. Звонил один из поклонников Дьюи.

– Вики, включи скорее радио. Ты не поверишь собственным ушам…

Я включила и услышала:

«А теперь вы узнаете… окончание этой истории».

Любой слушатель узнает эти слова. «Окончание истории» Пола Харви – одна из самых популярных передач в истории радиовещания. В каждом выпуске была история из жизни известной персоны, но ее имя держалось в тайне. Суть состояла в том, что вы не знали, о ком рассказывает Пол Харви, пока он не произносил свои знаменитые слова.

«И этот малыш, – мог сказать он, – который так хотел нарвать вишен, вырос и стал не кем иным, как Джорджем Вашингтоном, отцом-основателем нашей страны. Вот теперь вы знаете окончание этой истории».

Теперь Пол Харви рассказывал историю о коте, который вдохновил весь город и обрел всемирную известность… А все началось с библиотечного ящика для возврата книг холодным январским утром в маленьком городке штата Айова. И теперь вы знаете…

Кого волнует, что никто, кроме сотрудников Пола Харви, не может проверить эти факты? Кому есть дело до того, что они не знают и десятой доли дальнейшей истории, продолжения его жизни, сделавшей Дьюи таким популярным? Я дослушала передачу до конца и подумала: «Так оно и есть. Дьюи и вправду сделал это». И затем, поскольку уже привыкла к сюрпризам со стороны Дьюи, я попыталась развить тему и представить, что может произойти дальше.

Все эти годы я привычно приходила в редакцию газеты и на радио, где рассказывала последние новости о Дьюи. После передач Пола Харви я решила отказаться от этого. У Дьюи не было недостатка в поклонниках. Посетители каждый день расспрашивали меня, как дела у Дьюи. Дети, сияя улыбками, забегали в библиотеку, чтобы повидаться со своим другом. Но складывалось впечатление, что новости о Дьюи больше не волнуют остальных жителей города. У меня закралось сомнение, что они могут даже оттолкнуть кое-кого. И осознавала: о Дьюи слишком много говорят, он всегда на виду.

Но так было только в Спенсере. Остальному миру его явно не хватало. В дополнение к тому, что была избрана членом нескольких советов штата, я стала одним из шести инструкторов по обучению в библиотечной системе Айовы. Я проводила телеконференции через коммуникационную сетьАйовы, которая связывала библиотеки, военные городки, больницы и школы по всему штату. И каждый раз, занимая свое место перед микрофоном, чтобы начать или продолжить очередной курс, первым вопросом было:

– А где Дьюи?

– Да, – тоненьким голоском спрашивала другая сотрудница библиотеки, – мы можем его увидеть?

К счастью, Дьюи присутствовал на всех телеконференциях. Он мог общаться с реальными людьми, из плоти и крови, но общение с удаленными собеседниками не исключалось. Я ставила Дьюи на стол и нажимала кнопку камеры, чтобы его изображение появилось на экранах по всему штату. Возможно, вы могли бы услышать восхищенный вздох даже в Небраске.

– Какой он милый.

– Как вы думаете, стоит ли завести кота в моей библиотеке?

– Только если это правильный кот, – неизменно отвечала я. – Вы не можете просто взять и завести кота. Он должен быть особенным.

– Особенным?

– Спокойным, терпеливым, умным, с чувством собственного достоинства и, кроме всего прочего, дружелюбным. Библиотечный кот должен любить людей. Ну и яркая внешность и какая-нибудь связанная с ним вдохновенная история точно не помешают. – Мне не хотелось говорить о том, что в сердце библиотечного кота должна жить любовь. – О'кей, – наконец говорила я им. – Хватит отвлекаться. Вернемся к вопросам цензурирования и расширения аудитории…

– Нет, еще минутку. Пожалуйста. Я хочу, чтобы мои сотрудники увидели Дьюи.

Я посмотрела на своего большого рыжего друга, который привычно растянулся на столе, своем любимом месте.

– Тебе это нравится, не так ли?

Он невинным взором посмотрел на меня.

«Кому, мне? Я просто делаю свою работу».

Дьюи любили не только библиотекари. Однажды утром я работала в своем кабинете, когда Кей попросила меня подойти к абонементному столу. Рядом стояла семья из четырех человек: молодые родители и их дети.

– Эта симпатичная семья, – сказала Кей, с трудом скрывая свое удивление, – из Род-Айленда. Они приехали, чтобы повидаться с Дьюи.

Отец протянул руку:

– Мы были в Миннеаполисе, поэтому решили взять машину и приехать. Дети просто обожают Дьюи.

Он что, ненормальный? Миннеаполис находится в четырех с половиной часах езды.

– Невероятно, – сказала я, пожимая им руки. – Как вы узнали о Дьюи?

– Прочитали о нем в журнале «Кэтс». Мы любим кошек.

Все ясно.

– Что ж, – сказала я, не зная, что еще сказать. – Давайте познакомимся с ним.

Слава богу, Дьюи был любезен, как всегда. Он поиграл с детьми. Согласился сфотографироваться. Я показала маленькой девочке, как надо держать Дьюи, и она обошла всю библиотеку, положив кота на левое плечо (всегда только на левое!). Не знаю, стоило ли ради этого провести в машине девять часов, но семья попрощалась с нами, сияя от счастья.

– Странно все это выглядит, – сказала Кей, когда семья ушла.

– Конечно. Готова держать пари, что такого больше не повторится.

Повторилось! И еще раз. И снова. И опять. Приезжали из Юты, Вашингтона, Миссисипи, Калифорнии и других уголков, которые только можно было найти на карте. Пожилые пары, молодежь, целые семьи. Многие путешествовали по стране и специально делали крюк в сто, а то и двести миль, чтобы на один день заехать в Спенсер. Лица многих гостей я помню, а вот из имен припоминаю только Гарри и Риту Фейн из Нью-Йорка. После встречи с Дьюи они каждый год присылали ему подарки на Рождество и в день рождения – двадцать пять долларов на еду и развлечения. Мне хотелось бы вспомнить и написать обо всех остальных, но поначалу меня тревожили опасения, что желающих может оказаться слишком много. Впрочем, разве это повод для беспокойства? К тому времени, когда мы осознали мощь обаяния Дьюи, гости стали настолько обычным явлением, что больше не казались нам чем-то удивительным.

Как все эти люди узнавали о Дьюи? Понятия не имею. Библиотека никогда не распространяла публикаций и не занималась пиаром Дьюи. Мы не поддерживали контактов с газетами, за исключением «Спенсер дейли репортер». Мы не нанимали рекламных агентов или менеджеров по маркетингу. Мы были всего лишь справочной службой, готовой ответить на вопросы о Дьюи. Мы снимали телефонную трубку, и на другом конце провода оказывался еще один журнал, еще одна телевизионная программа или радиостанция, которые хотели договориться об интервью. Или, разбирая почту, находили статью о Дьюи в журнале, о котором никогда не слышали, или в газете национального масштаба. И неделю спустя в библиотеке появилась очередная семья.

Что все эти паломники ожидали найти в нашей библиотеке? Конечно, чудесного кота! Но такие же чудесные коты находятся в приютах по всей Америке. Почему все стремятся сюда? Что их привлекает: любовь, покой, доброта, простые радости бытия? Или им хочется побыть в обществе знаменитости?

Или они надеются увидеть кота, библиотеку, город, искренние эмоции, которые будут контрастировать с их обыденной жизнью, но будут близки и знакомы? Не этим ли славится Айова? Может, сердце страны – не просто географическая точка на просторах страны; может, это то, что живет в вашей груди.

Чем бы ни были вызваны визиты гостей, Дьюи никого не обделял своим вниманием. Статьи в журналах и передачи о нем трогали людей. Мы постоянно получали письма, которые начинались так: «Я никогда раньше не писал незнакомым людям, но услышал историю Дьюи и…» Его гости, все до единого, уходили растроганные и влюбленные в него. Я знаю это не только из их собственных признаний, красноречивее слов говорили их глаза и улыбки. А возвращаясь домой, они рассказывали людям эту историю. Показывали фотографии. На первых порах они писали своим родственникам и друзьям. Позднее, с развитием информационных технологий, отправляли электронные письма, в которых были увеличенные изображения мордочки Дьюи и рассказ о его истории. На имя Дьюи приходили письма с Тайваня, из Голландии, Южной Африки, Норвегии, Австралии. У него были друзья по переписке из десятка стран. А центр этих расходящихся «кругов по воде» находился в маленьком городке в северо-западной части Айовы, откуда эта сеть взаимоотношений простиралась по всему миру.

Когда я думаю о популярности Дьюи, то вспоминаю Джека Мандерса. Джек сейчас на пенсии, но во времена появления Дьюи работал учителем средней школы и возглавлял наш библиотечный совет. Несколько лет спустя, когда его дочь поступила в Хоуп-колледж в Холланде, штат Мичиган, Джек побывал на приеме, организованном для родителей первокурсников. Потягивая мартини в мичиганском ночном клубе, он разговорился с одной парой из Нью-Йорка. Они поинтересовались, откуда он.

– Из маленького городка в Айове, о котором вы даже не слышали.

– Не рядом ли со Спенсером?

– Именно так, – удивленно ответил он. – Из Спенсера.

Пара оживилась:

– Вы бываете в библиотеке?

– Регулярно. Я вхожу в ее совет.

Очаровательная, хорошо одетая женщина повернулась к своему мужу и по-детски воскликнула:

– Это же папа Дьюи!

Схожая история случилась с другим членом совета, Майком Баером, во время его круиза по Тихому океану. В ходе общения Майк и его жена выяснили, что многие из их попутчиков никогда не слышали об Айове. В то же время они выяснили, что в круизе существует традиционная иерархия, основанная на количестве совершенных круизов. Для пары это был первый круиз, и их статус был весьма скромным. Незнакомая женщина подошла к ним и сказала:

– Я слышала, вы из Айовы. Вы знаете Дьюи, библиотечного кота?

Вот это да! Майк и Пег сразу выросли в глазах путешественников, и весь круиз центральной темой разговора был Дьюи.

Не стоит преувеличивать, будто все поголовно знали Дьюи. Каким бы знаменитым и популярным ни стал кот, всегда находился человек, не имевший ни малейшего представления о том, что в Публичной библиотеке Спенсера живет кот. Повидаться с Дьюи приезжали семьи даже из Небраски. Они привозили ему подарки, играли с ним, делали фотографии, беседовали с сотрудниками. Спустя десять минут после ухода гостей в библиотеке появлялся новый посетитель, который подходил к столу и шепотом сообщал:

– Не хочу вас беспокоить, но только что я видел кота в помещении.

– Да, – шептали мы в ответ. – Он здесь живет. Он – самый известный в мире библиотечный кот.

– Ах вот как, – отвечал читатель, улыбаясь, – я так и думал, что вы знаете о нем.

Меня искренне тронула и особо запомнилась одна молодая пара из Техаса и их шестилетняя дочь. Едва они переступили порог библиотеки, как стало ясно, что семья специально приехала сюда. Больна девочка? Перенесла какую-то травму? Я не знала, в чем дело, но чувствовала, что родители исполняли ее желание. Девочка хотела повидаться с Дьюи. И я заметила, что она принесла подарок.

– Это игрушечная мышка, – сказал мне ее отец. Он улыбался, но я чувствовала его волнение. Это не было похоже на обычный визит, когда заходят на минутку.

Я улыбнулась ему в ответ, но в голову закралась мысль: «Надеюсь, эта игрушечная мышка хоть немного пахнет мятой». У Дьюи случались периоды, когда он терял интерес к любым игрушкам, если в ней не ощущался запах мяты. Увы, сейчас он пребывал в одном из таких состояний.

– Пойду принесу Дьюи, – только и осталось сказать мне.

Дьюи спал в своей новой кроватке из искусственного меха, которую мы поставили у дверей моего кабинета возле обогревателя. Разбудив Дьюи, я попыталась мысленно внушить ему: «Пожалуйста, Дьюи, прошу тебя. Это очень важно». Он устал и с трудом открыл глаза.

Сначала девочка, как и многие дети, сторонилась кота, поэтому ее мама первой погладила Дьюи. Он равнодушно валялся перед ними, как мешок с картошкой. Наконец девочка протянула руку, чтобы погладить его, и Дьюи сразу прижался к ее руке. Отец девочки сел и пристроил у себя на коленях и дочку, и Дьюи. Он тотчас свернулся клубочком возле девочки.

Они сидели пару минут. Наконец девочка показала Дьюи свой подарок, перевязанный ленточкой с бантиком. Кот встрепенулся, но я-то видела, какой он сонный, и знала, что он предпочел бы все утро подремать на коленях. «Давай, Дьюи, – подумала я. – Спрыгивай!» Девочка развернула подарок. Это была обыкновенная игрушечная мышка, без намека на мятный запах. У меня упало сердце. Это катастрофа.

Девочка покачала мышкой перед осоловелыми глазами Дьюи, чтобы он обратил на нее внимание. Затем осторожно отвела игрушку немного в сторону. Едва только мышка оказалась на полу, Дьюи прыгнул на нее. Он гонял игрушку, подбрасывал ее в воздух, шлепал лапами. Девочка вскрикивала от удовольствия. Дьюи больше никогда не играл с этой мышкой, но, пока ребенок находился рядом, всем своим видом он показывал, как нравится ему эта игрушка. Он щедро делился с девочкой остатками своих сил. Малышка не просто сияла – она буквально светилась. Она проделала сотни миль, чтобы увидеть кота, – и не разочаровалась в нем. Почему я беспокоилась за Дьюи? Он всегда справлялся с задачей.

ПЕРЕЧЕНЬ ЗАНЯТИЙ ДЬЮИ

(Отвечаем на вопрос: «Какие обязанности у Дьюи?» – который часто задают наши посетители, когда узнают, что Дьюи, как и другие сотрудники библиотеки, пользуется 15-процентной скидкой при посещении доктора Эстерли.)

1. Снимать стресс у всех людей, которые уделяют ему внимание.

2. Каждое утро в 9:00 встречать у входа всех посетителей библиотеки.

3. Проводить обследование всех поступающих в библиотеку ящиков для выявления степени безопасности и уровня их комфорта.

4. Посещать все собрания, проводимые в Круглой комнате, в качестве официального представителя библиотеки.

5. Устраивать забавные пятиминутки для релаксации сотрудников и посетителей библиотеки.

6. Взбираться на сумки с книгами и папки, пока читатели изучают или пытаются отыскать нужные бумаги.

7. Обеспечивать национальную и всемирную известность Публичной библиотеке города Спенсера. (Это сопряжено с необходимостью неподвижно сидеть перед фотографами, улыбаться в камеру и демонстрировать окружающим свой добрый нрав.)

8. Отстаивать свой статус самого разборчивого кота в мире и отказываться от любых подношений, кроме кошачьих деликатесов.

Глава 21 Что делает нас особенными

Я навсегда запомнила бывшего менеджера из городской администрации. Всякий раз при встрече он спрашивал с улыбкой: «Ну, что, девочки из библиотеки, по-прежнему воркуете со своим любимцем?» Может, у него такой своеобразный юмор, но я чувствовала себя уязвленной. Девочки! Это могло быть сказано в шутку, тем не менее ощущалось, что он таким образом хочет указать мне на мое место и выражает мнение немалой части городской мэрии, которую не заботят такие глупости, как книги, библиотеки и коты. Вот в чем был истинный смысл слова девочки.

А нужен ли городу кот? На дворе XXI век, и Спенсер процветает. В конце 1990-х годов Христианская ассоциация молодежи потратила два миллиона долларов на обновление города. Окружную больницу Спенсера реконструировали, в два раза увеличив ее площадь. Благодаря ста семидесяти тысячам пожертвованных долларов и помощи двухсот пятидесяти добровольцев скромная игровая площадка, запланированная в Ист-Линч-парке, превратилась в игровое поле площадью тридцать тысяч квадратных футов [2787 кв. м. – Ред.], которую окрестили чудом на 4-й Южной улице. Почему бы не сделать следующий шаг и не организовать… казино?

Когда в 2003 году Айова решила выдать несколько лицензий на деятельность казино, кое-кто из лидеров общины увидел в этом возможность прославить Спенсер, создав ему репутацию самого известного небольшого городка в Америке. Они наняли проектировщиков, даже выделили место у реки на юго-западной окраине города и подготовили планы. Для многих из нас казино в 2003 году напоминало бойню 1993-го – это был шанс накачать экономические мускулы, но плата была непомерно высокой. Конечно, казино могло обеспечить много привлекательных рабочих мест, да и на благотворительность перечислялось бы в год не менее миллиона долларов. Но сохранит ли наш город свое лицо? Не потеряем ли мы свою самобытность, не станем ли в собственных глазах и в глазах окружающих городом-казино? Споры то вспыхивали, то угасали, но в конце концов проект по запуску казино постигла та же участь, что и завод Монфорта: община проголосовала против. Казино открыли в округе Пало-Альто; его построили в Эмметсбурге, что в двадцати пяти милях [около 40 км. – Ред.] к востоку от нас.

Возможно, голосуя против открытия казино в нашем городе, мы снова хотели повернуться спиной к будущему. Может, не оправдали ту историю города, которая не чужда прогрессу. А может, проявили недальновидность. Но мы верили, что Спенсер будет таким, каким его хотят видеть жители.

У нас проходила ярмарка округа Клей, одна из лучших сельских ярмарок в Соединенных Штатах, имеющая вековую традицию. Население округа Клей составляло менее двадцати тысяч жителей, но ярмарка привлекала свыше трехсот тысяч человек, которых ожидали скачки, состязания, пиршества и развлечения на протяжении девяти дней. У нас имелась настоящая трасса для гонок и состязаний на тракторах, отдельный манеж для лошадей и длинные ряды металлических прилавков, на которых было все – от цыплят до пончо из меха ламы. Фургоны доставляли посетителей ярмарки от места парковки (прямо на травянистом поле) до самого входа. Мы даже возвели канатную дорогу, чтобы доставлять людей с одного конца ярмарки на другой. Примерно в десяти милях [около 16 км. – Ред.] к югу от Спенсера на главной дороге весь год был виден щит, на котором велся отсчет времени до открытия ярмарки. Плакат был закреплен на стене кирпичного здания, которое находилось на самой высокой точке в округе.

У нас также имелась Гранд-авеню, историческая реликвия, капитально отремонтированная в 1931 году и пережившая второе рождение в 1987-м. В конце 1990-х архитектор нашего города Кирби Шмидт потратил два года на разработку плана развития деловой части города. Кирби был одним из местных уроженцев, который едва не покинул Спенсер во время кризиса 1980-х годов. Его брат переехал на Восточное побережье, а сестра – на Западное. А Кирби собрал на совет за кухонным столом свою молодую семью, и они решили держаться. Экономическая ситуация улучшилась, и Кирби получил работу от администрации города. Через несколько лет я вручила ему ключ от библиотеки, и он каждое утро приходил к шести часам, чтобы изучать микрофильмы, подшивки старых газет и знакомиться с историей своего города. Во время столь ранних визитов Дьюи, как правило, спал; по утрам он просыпался к моему приходу.

В 1999 году участок Гранд-авеню, расположенный между 3-й улицей и 8-й улицей, был внесен в Национальный реестр исторических мест. Архитектуру этого района рассматривали как блестящий образчик стиля прерия-деко, где сохранились образцы городского планирования эпохи Великой депрессии. Обычно требовалось два или три запроса, чтобы получить одобрение и войти в реестр, но благодаря усилиям Кирби Шмидту Гранд-авеню единодушно была внесена в реестр по первому запросу. В это же время сестра Кирби вместе с семьей вернулась в Спенсер. Она хотела растить своих детей, как и в былые годы, здесь, в Айове.

Другая достопримечательность Айовы – это ее жители. Мы порядочные, спокойные, трудолюбивые обитатели Среднего Запада. Люди гордые, но скромные. Мы не любим хвастовства. У нас людей ценят за то, с каким уважением относятся к ним соседи, и мы не ищем ничего иного, как жить рядом с этими соседями в Спенсере, штат Айова. Жители привязаны не только к этой земле, на которой работали поколения наших предков, но и друг к другу. И одна из ярких блестящих нитей в этом общем гобелене связана с Дьюи. В нашей общине считали: чтобы получить признание, нужно себя проявить. Мы думали, что знаменитый город должен пережить цунами или лесной пожар, стать родиной президента или раскрыть какое-то чудовищное преступление. А кот может стать знаменитым, если спасет ребенка из горящего здания, найдет дорогу домой, проделав путь через всю страну, или промяукает гимн Соединенных Штатов. Но кот может не обладать особыми талантами и героизмом, а просто привлекать к себе внимание прессы, имея хорошего пресс-секретаря – в противном случае он никогда не попал бы на шоу «Тудей»^[9].

Ничего подобного в Дьюи не было и в помине. Он не совершал героических подвигов. Никто не продвигал его успех. Мы не хотели, чтобы его образ раздували, поскольку для нас он оставался любимым библиотечным котом из Спенсера, штат Айова. Да и он сам хотел этого. Лишь один раз он убежал, удалившись на пару кварталов, но и этого опыта ему хватило с лихвой.

Дьюи не был особенным, потому что не совершал ничего экстраординарного. Он просто был таким по своей сути. Его можно сравнить с обыкновенным на вид человеком, но стоит его узнать получше, и он сразу же выделялся из массы. Такие люди ни дня не проводили в безделье, никогда не жаловались и никогда не просили больше, чем им причиталось. Как те немногие библиотекари, продавцы машин и официантки, которые работали на совесть и относились к своим обязанностям с полной самоотдачей. Они знали свое предназначение в жизни и профессионально его исполняли. Кое-кто получал награды, а у кого-то заводились деньги; большинство же довольствовалось благодарностями. Продавцы в магазинах. Банковские служащие. Автомеханики. Обычные матери. Миру свойственно превозносить уникальных и шумных, богатых и самовлюбленных, а вовсе не тех, кто достойно делает свое дело. Начало жизни Дьюи было убогим и сирым (на улице Айовы); он пережил трагедию (в студеном ящике) и нашел свое место (в библиотеке маленького городка). Может, в этом и кроется ответ. Он нашел свое место. И каким бы маленьким оно ни казалось, привязанность Дьюи к нему, цель его существования и сделали библиотеку лучшим местом.

Мне вовсе не хочется умалять достоинства кота, который, выскочив из машины хозяев, на протяжении пяти месяцев – через снежные бураны и палящую жару – добирался до дому. Им двигало чувство воодушевления: никогда не сдаваться и всегда помнить, как важен дом. Несмотря на свое скромное существование, Дьюи усвоил эти уроки. Он выстоял во время той бесконечной ночи в насквозь промерзшем ящике и был предан библиотеке, которая стала его домом. Дьюи не совершал никакого подвига – просто героически вел себя каждый день. Своим отношением к людям он изменял мировосприятие обитателей Спенсера, каждый раз устраиваясь на чьих-то новых коленях.

Вам наверняка бросились бы в глаза созревающие молодые початки. Они обвиты шелковистыми нитями. Каждая из них крепилась к определенному черенку, и из него вырастал початок, если пыльца оплодотворяла эту нить. Початки были как на подбор, оплодотворенные шелковистые нити выполнили свою задачу. Это можно сравнить с поведением Дьюи. День за днем он завоевывал сердца все новых посетителей библиотеки. И никогда не пренебрегал вниманием к себе, но и ни к кому не ластился, чтобы получить желаемое. Если вы были открыты и отзывчивы, кот шел вам навстречу. А если были замкнуты, старался поднять настроение. Дьюи был личностью – энергичный, честный, прелестный, яркий, сравнительно скромный (для кота), и к тому же он был всеобщим другом. Привлекал не только его яркий окрас. И с ним не была связана какая-то громкая история. Дьюи обладал харизмой, как Элвис Пресли или другие легендарные личности, которых мы всегда будем помнить. В Соединенных Штатах насчитываются десятки котов, живущих в библиотеке, но никто из них даже не приблизился к достижениям Дьюи. Его не воспринимали как обычного кота, которого можно погладить. Любой постоянный посетитель библиотеки – все до единого! – чувствовал, что его и Дьюи связывают особенные отношения. Кот вызывал такие чувства у всех поголовно.

Шарон часто приводила свою дочку Эмми, у которой был синдром Дауна, повидаться с Дьюи. Обычно это происходило в воскресенье, когда наступала ее очередь кормить кота. В субботу утром Эмми спрашивала свою мать: «Завтра день Дьюи?» Первое, что делала Эмми в «день Дьюи», – бросалась на поиски кота. Когда он был юным, то обычно поджидал у дверей, а повзрослев, часто нежился на солнце у окна, где и находила его Эмми. Она хватала кота и тащила его к маме, чтобы они вместе могли его приласкать. «Привет, Дьюи. Люблю тебя», – мягко и нежно говорила Эмми, таким голосом с ней общалась мама. Для Эмми это был голос любви. Шарон опасалась, что Эмми будет слишком сильно тискать Дьюи, но она с ним дружила и понимала его так же хорошо, как любого из нас. Девочка всегда испытывала к нему удивительную нежность.

Ивонн Берри, одинокая женщина лет сорока, посещала библиотеку три-четыре раза в неделю. Каждый раз Дьюи отыскивал ее и минут пятнадцать проводил у нее на коленях. Затем хитрец жестом попросил ее открыть дверь ванной, чтобы он мог поиграть с водой. Это был их ритуал. Но в тот день, когда Ивонн пришлось усыпить собственного кота, Дьюи провел с ней больше двух часов. Он не знал, что случилось, но понимал – у Ивонн беда. Спустя много лет она рассказала мне эту историю, я видела, как важна она для нее до сих пор.

Век подходил к концу, жизнь менялась, а Дьюи взрослел. Теперь он проводил больше времени в своей кроватке, подвижные игры сменились спокойными поездками на книжной тележке в сопровождении Джой. Вместо того чтобы запрыгивать на тележку, он мяукал, чтобы Джой посадила его, и отправлялся в путешествие, как капитан в рубке своего корабля. Он перестал прыгать на осветительную арматуру: думаю, это не связано с физическими ограничениями, просто забава ему надоела. Кот не сторонился грубоватых проявлений симпатии, но предпочитал мягкость в обращении, как у одного бездомного, ставшего одним из лучших его друзей. Он каждый день появлялся в библиотеке, небритый, непричесанный и неумытый. Он ни с кем не говорил и ни на кого не обращал внимания. Ему был нужен только Дьюи. Он подхватывал кота и перекидывал себе через плечо. Дьюи, мурлыча, зависал в такой позе минут двадцать, пока этот человек делился с ним сокровенным.

Когда Дьюи перестал прогуливаться по верху книжных полок, Кей принесла из дому старую кошачью колыбельку и поставила ее поверх полочки на своем рабочем столе. Дьюи сворачивался в колыбельке и наблюдал за работой Кей. Она была внимательна к коту: клала свежую еду, расчесывала свалявшуюся шерсть, помогала мне купать его. Она не отличалась терпеливостью или мягкостью, но даже категоричное обращение с Дьюи завершалось ласковым поглаживанием его по голове. Однажды он прыгнул в свою лежанку, и полочка упала. Кот, растопырив все четыре лапы, упал в одну сторону, а блокноты и скрепки полетели в другую. Содержимое полки не успело осесть на пол, как Дьюи принялся оценивать последствия крушения полки.

– Похоже, тебя мало что пугает в этой библиотеке, да? – пошутила Кей, и ее улыбка ямочками заиграла на щеках. Думаю, эта улыбка всегда жила у нее в сердце.

«Только ванна и щетка», – мог бы признаться Дьюи, если говорить начистоту. Чем старше он становился, тем больше ненавидел расчесывание.

Кроме того, ему стало докучать общение с малышами, которые таскали и тискали кота. Он весь напрягался, показывая своим видом, что ему не нравится такое обращение. Однако никогда не обижал малышей и редко от них убегал. Когда какой-то ребенок начинал действовать ему на нервы, он просто отползал и прятался.

Малыши – это отдельная тема. Однажды я стала свидетельницей того, как Дьюи прыгал рядом с девчушкой в ходунках, которая с трудом переставляла ножки. Мне часто доводилось видеть, как он обращается с малышами, поэтому ни о чем не волновалась. Но с малышами надо обращаться деликатно, не говоря уж о молодых мамочках. К ним требовался особый подход! Дьюи сидел со скучающим видом и на отдаленном расстоянии посылал мне немой вопрос: «Ты, кажется, уже ходишь?» Затем, решив, что я не смотрю в его сторону, он ползком придвинулся чуть ближе. «Там нет ничего интересного, – словно говорил он, – зацени мое поведение». Через минуту он повторил свой маневр. И еще раз. Медленно, дюйм за дюймом, он продвигался, пока не достиг ходунков. А затем просунул голову поверх ходунков, желая убедиться, что ребенок внутри, и лег, положив голову на лапы. Малышка протянула ручку и схватила кота за ухо. Дьюи повернул голову, чтобы ей было удобнее. Она засмеялась, затопала ножками и потянула его за ухо. Кот не шелохнулся и казался довольным.

В 2002 году мы приняли на работу Донну Стенфорд, нового помощника детского библиотекаря. Донна поездила по миру как волонтер Корпуса мира и недавно вернулась в Айову, чтобы ухаживать за матерью, у которой была болезнь Альцгеймера. Донна – спокойный и добросовестный человек, и я поначалу решила, что именно поэтому Дьюи проводит с ней много времени в детском отделении. Мне понадобилось немало времени, чтобы разобраться: Донна никого не знала в городе, кроме своей матери, и даже такое место, как Спенсер – а может быть, особенно такое место, как Спенсер, где все тесно связаны между собой, – могло показаться человеку со стороны холодным и замкнутым. Единственным здешним обитателем, кто привязался к Донне, был Дьюи. Он любил кататься, сидя у нее на плече, когда она в своем кресле на колесах направлялась к полкам, чтобы подобрать книги. Когда ему наскучило это положение, он опускался к ней на колени, чтобы Донна могла погладить его. Иногда она читала ему детские книги. Однажды я застала такую картину: Дьюи отдыхал, закрыв глаза, а Донна о чем-то сосредоточенно думала. По-видимому, что-то вызвало у нее удивление.

– Не волнуйся, – сказала я ей. – Это часть твоей канцелярской работы – иметь дело с этим котенком.

Затем появился Скотт, бойфренд Джоди. Бедный Скотт во время своего первого приезда в Спенсер окунулся в нашу жизнь, как говорится, с головой: мои родители отмечали золотую свадьбу. Это был не просто семейный праздник. Торжество проходило в Конвент-центре Спенсера, в котором насчитывалось четыреста пятьдесят посадочных мест. Но даже этот зал не мог вместить всех желающих. Когда дети Джипсонов поднялись на сцену, чтобы исполнить «Ты мой солнечный свет» на стихи, посвященные семье, а затем послушать соло моего брата Дуга «Посмотри на нас» Винса Джилла, вдоль стен стояло больше сотни людей, ожидавших своей очереди, чтобы поздравить папу и маму. Всю свою жизнь они воспринимали мир как единую семью.

Стоило Джоди покинуть дом, как наши отношения заметно улучшились. Мы понимали, что можем быть скверными соседями и отличными друзьями на расстоянии. Но, посмеиваясь над настоящим, мы старались не ворошить прошлое. Может, матерям и дочерям вообще не стоит этого делать. Но это не значит, что нельзя попытаться…

– Знаю, у нас с тобой был нелегкий период, Джоди.

– Что ты имеешь в виду, мама?

С чего начать? Мое здоровье. Мои отлучки. Беспорядок в ее комнате. Бренди.

– В Манкато. Помнишь? Мы проходили мимо магазина, и ты сказала: «Я так хочу эту рубашку, мама, но знаю, у нас нет денег, так что обойдусь». Ты не просто ее хотела, она была тебе необходима, но ты никогда не доставляла мне хлопот. – Я вздохнула: – Тебе было всего пять лет.

– Ох, мама, это просто жизнь.

И я поняла, насколько она права! И хорошее, и плохое – это просто жизнь. И пусть она продолжается. Не стоит переживать из-за прошлого. Вопрос в другом: с кем тебе придется делить завтрашний день?

Этим же вечером мы с Джоди позвали Скотта в библиотеку, чтобы он встретился с Дьюи. Вот тогда-то я и заметила, что у молодых людей серьезные отношения. Раньше Джоди никогда не знакомила своих бойфрендов с Дьюи, и, насколько могу судить, никого из них кот не интересовал. Увидев Джоди, Дьюи был на седьмом небе от радости. Она всегда была его любимицей. Скотт не мешал им побыть вместе, а потом осторожно взял Дьюи и погладил его. Не по животу, чего Дьюи совершенно не выносил, а по спинке. Положив Дьюи на плечо, он прошелся с ним по безлюдной библиотеке. Вытащил камеру и сделал несколько снимков для своей матери. Она слышала рассказы про Дьюи и была его большой поклонницей. У меня стало тепло на душе, когда увидела их вместе. Скотт казался нежным и любящим парнем. И как я могла не принять сердцем молодого человека, у которого хватило ума сделать фотографии для своей матери?

Мне как-то не пришло в голову, что в этом есть нечто необычное: молодая женщина приглашает своего бойфренда в библиотеку, чтобы познакомить с котом своей матери. Дьюи был членом нашей семьи, и его мнение тоже имело значение. Да и как кто-либо мог рассчитывать влиться в нашу семью, не познакомившись с котом? Я доверяла Дьюи и знала, что он способен почувствовать дурное; он был моим стражником и всегда защищал тех, кого любил. Наблюдая, как общаются Скотт с Дьюи и Дьюи со Скоттом, я увидела все, что хотела.

В эту минуту Дьюи не был для меня библиотечным котом – это был мой Дьюи. Я стала тем человеком, к которому он пришел за любовью и уютом. И дала ему и любовь, и уют. Он заменял мне близких, мужа или ребенка, хотя не считала себя одинокой и у меня хватало друзей. И не страдала от безделья и любила свою работу. Не стремилась найти в нем нечто особенное. Мы виделись не каждый день и жили врозь. Я могла весь день провести в библиотеке и не встретиться с котом. Но, даже не видя его, всегда помнила о его существовании. Мы нашли друг друга, чтобы делиться своей жизнью, и не только завтра, но и всегда.

Я считала Дьюи уникальным по сравнению с любым животным, которое мне довелось знать. Даже представить себе не могла, что животное может обладать такими качествами. Однако это ничего не меняло в главном: это был мой кот, принадлежавший библиотеке. Его место было среди читателей. День-два Дьюи с удовольствием проводил в моем доме, но стоило нам сесть в машину и отправиться в центр города, в библиотеку, он ставил передние лапы на приборную панель и, взволнованный, смотрел в окно. Поворачивать мне приходилось с осторожностью, чтобы он не упал. Когда до Дьюи доносились ароматы из «Сестерс-Мейн-стрит кафе», он понимал, что мы уже рядом, всего в нескольких кварталах. И в этот момент он по-настоящему приходил в возбуждение, сдвигался к подлокотнику и упирался лапами в боковое стекло, с нетерпением ожидая, когда дверца наконец откроется. «Мы здесь! Мы на месте!» Когда мы въезжали в аллею, он начинал неистово мяукать. Едва только открывалась дверца, он запрыгивал мне на руки, и я переносила его через порог. А затем…

Больше всего Дьюи любил свой дом.

Глава 22 Дьюи отправляется в Японию

В начале 2003 года по электронной почте пришло письмо из Японии. Точнее говоря, его отправили из Вашингтона, округ Колумбия, по просьбе одного жителя Токио. Томоко Кавасуми представлял Общественный канал японского телевидения и хотел снять фильм о Дьюи. Компания специализировалась на съемках документального кино в формате HD и стремилась расширить свою аудиторию. Сначала они планировали цикл документальных фильмов о животных, но потом решили сосредочить внимание на кошачьих. О существовании Дьюи они узнали из публикации в японском журнале «Некобийори». Не будем ли мы возражать, если съемочная группа на день приедет в Спенсер?

Смешно сказать, но мы даже не представляли, что о Дьюи напишут в японском журнале.

Через несколько месяцев, в мае, в Публичную библиотеку Спенсера приехала группа из шести человек из Токио. Они прилетели в Де-Мойн, арендовали фургон и отправились в Спенсер. В мае Айова очень красива. Кукуруза поднялась на три-четыре фута, прямо на уровне глаз, и было видно, как во все стороны простираются поля. От Де-Мойна до Спенсера двести миль [около 322 км. – Ред.], и весь путь, миля за милей, тянулся однообразный пейзаж. О чем думала съемочная группа из Токио, когда три с половиной часа ехала по Айове среди зарослей кукурузы? Нам стоило поинтересоваться у них, по-видимому, они были единственными людьми из Токио, которые предприняли такую поездку.

В распоряжении группы был только один съемочный день, поэтому они попросили меня прийти в библиотеку пораньше. Выдалось на редкость дождливое утро. Переводчица, единственная женщина в составе группы, попросила меня открыть наружные двери, чтобы они могли установить в холле свои камеры. Они готовили технику, когда из-за угла показался Дьюи. Он еще не совсем проснулся и потягивал, разминая, задние лапы, как это обычно делают кошки спросонья. Увидев меня, он приблизился и кивнул мне.

«Ах, это ты. Что ты здесь делаешь в такую рань? Я ожидал тебя увидеть через двадцать минут».

По этому коту можно было проверять часы.

Как только группа установила свои камеры, переводчица сказала:

– Мы бы хотели, чтобы он снова поздоровался.

Ребята, искренне попыталась объяснить я, Дьюи здоровается только один раз, когда встречает меня утром. Мистер Хоши, режиссер, даже не стал слушать. Он привык не только отдавать указания, но и требовал беспрекословного подчинения. Сейчас он хотел еще раз увидеть кивок Дьюи.

Пришлось мне вернуться к своей машине и снова войти в библиотеку, сделав вид, что утром меня тут не было. Дьюи вытаращил глаза.

«Что это значит? Пять минут назад ты была здесь».

Я вошла в библиотеку, включила свет, а потом, выключив его, вернулась к машине, подождала пять минут и снова появилась на пороге библиотеки. Мистер Хоши рассчитывал таким образом перехитрить Дьюи, заставив его думать, что уже наступил следующий день.

Не сработало.

Мы около часа старались запечатлеть на пленке приветствие Дьюи. Наконец я сказала:

– Послушайте, все это время бедный кот сидит и ждет, когда его накормят. Я должна дать ему поесть.

Мистер Хоши согласился. Я подхватила Дьюи и побежала к его лотку. Меньше всего мне хотелось, чтобы японцы засняли его в приватной обстановке, как он тужится. Дьюи облегчился и неспешно приступил к завтраку. Когда он с ним покончил, съемочная группа уже расположилась внутри помещения. Они проехали полмира и действовали без церемоний.

Но они получили свою порцию внимания. Дьюи было почти пятнадцать лет, и он стал заторможенным, однако не утратил ни былого энтузиазма, ни интереса к новым людям. Особенно его привлекали незнакомцы с камерами. Он подошел к каждому члену группы и по очереди поздоровался со всеми, потершись о ногу. Они ласкали Дьюи, прыгали вокруг него, а один из операторов даже лег на пол, чтобы снимать кота с нижнего ракурса. Переводчица вежливо попросила меня посадить Дьюи на книжную полку. Он уселся и позволил себя немного поснимать, а потом стал прыгать с полки на полку.

Переводчица сказала:

– Заставьте его пройти по полке между книгами и в конце – спрыгнуть.

Я была озадачена.

– Секундочку. Это библиотечный, а не цирковой кот. Довольно своеобразное требование. Надеюсь, что вы проделали свой путь не ради того, чтобы снять шоу, потому что он не захочет прогуляться по полке, пройтись между книгами и по команде спрыгнуть.

Все же я подошла к дальнему концу полки и позвала кота:

– Иди сюда, Дьюи. Иди сюда.

Дьюи прошелся по полке, словно заправский слаломист, скользнул между книгами и спрыгнул к моим ногам.

Пять часов мистер Хоши отдавал приказы, а Дьюи безропотно подчинялся. Он сидел на компьютере. На столе. Позировал на полу со скрещенными лапами, глядя в камеру. В изнеможении он ездил на своей любимой тележке для книг, просунув свисающие лапы через прутья металлического ограждения. Никаких перерывов для отдыха – работать, работать и работать. В фильме согласились принять участие трехлетняя девочка и ее мать, поэтому я посадила Дьюи в кресло-качалку вместе с ними. Девочка волновалась и все время тискала Дьюи. Кот на нее не реагировал. Он сидел спокойно пять минут, любезно не забывая смотреть в камеру.

Я все утро рассказывала переводчице о том, как люди приезжают со всех Соединенных Штатов, чтобы познакомиться с Дьюи. Полагаю, мистер Хоши вряд ли поверил моим словам. И неожиданно после ланча объявилась семья из Нью-Хэмпшира. Вот и не верьте после этого в совпадения! Семья приехала на свадьбу в Де-Мойн и решила, арендовав машину, съездить к Дьюи. Стоит ли мне напоминать, что эта поездка занимает три с половиной часа?

Мистер Хоши полностью сосредоточился на гостях. Он задал им множество вопросов. Он заснял момент, как члены семьи сами снимают Дьюи на свою видеокамеру (с большой вероятностью сделанную в Японии). Я показала девочке, которой было лет пять-шесть, как выглядит переноска Дьюи и как нужно нежно покачивать его, пока он не свесит голову ей на спину и не закроет глаза. Семья провела у нас не меньше часа, а вскоре уехала и японская группа. Как только они ушли, Дьюи отправился поспать и не показывал носа до конца дня.

Мы получили две копии DVD. После шестнадцати лет нашего общения мне не очень хотелось распространяться о Дьюи, но в данном случае был особый повод. Я позвонила в газету. В магазине электроники, расположенном на углу улицы, мы одолжили огромный телевизор и установили его в библиотеке. К тому времени вести о Дьюи докатились до Канады и Новой Зеландии. Материалы о нем публиковались в газетах и журналах многих стран. Его фотографии мелькали по всему миру. Но это совсем иное дело. Премьера на телевидении!

Я слегка нервничала. Выяснилось, что цикл этих документальных фильмов должен стать путешествием в мир кошек. Было отснято двадцать шесть сюжетов, посвященных кошкам, по одному на каждую букву алфавита^[10].

– В этой ленте участвовали и другие коты, – обратилась я к аудитории. – Кадры с Дьюи будут ближе к концу, так что давайте проголосуем: прокрутим до Дьюи или будем смотреть все целиком?

– Целиком! Будем смотреть все!

Через десять минут собравшиеся потребовали:

– Прокрутите вперед! Прокрутите!

Надо признаться, было довольно утомительно смотреть на прыгающих котов и слушать комментарии на японском языке. Мы останавливали прокрутку, если появлялся какой-нибудь симпатичный кот или на экране показывали американский персонаж, – по этой причине мы останавливались дважды, но, как выяснилось, одна из кошек была из Великобритании. Большая часть ленты посвящалась японцам и их питомцам.

Когда настало время нужного фрагмента, в зале раздался гул, который разбудил задремавших зрителей. Это наш Дьюи, фрагмент под названием «Кот-трудяга» на английском и японском. Вот я вхожу в библиотеку, а в это время за кадром звучит голос японского диктора. Мы поняли только три слова: «Америка, Айова, Спенсер». Снова раздались громкие возгласы. И через несколько секунд мы слышим: «Дьюи Читатель Книг».

Вот он, наш Дьюи, сидит у входных дверей (следует отдать ему должное: поклон сделан безупречно), а дальше он восседает на книжном шкафу, прогуливается между книжными полками, сидит и опять сидит; а вот его гладит маленький мальчик под столом, и… Дьюи снова сидит. Полторы минуты фильма – и все. Ни маленькой девочки с Дьюи на коленях. Ни прогулки на чьих-то плечах. Ни поездки на тележке для книг. Ни семьи из Нью-Хэмпшира. Не были использованы даже кадры, на которых Дьюи прогуливается по верху книжных полок, проскальзывая между книгами, и спрыгивает на конце полки. Съемочная группа пересекла полмира ради полутора минут кошачьего сидения.

Тишина. Удивленное молчание.

И вдруг взрыв веселья. Наш Дьюи стал звездой мировой величины. Вот оно, доказательство. Хотя мы не поняли ни слова из речи диктора – ну и что? Пусть Дьюи задержался на экране чуть дольше, чем обычно транслируется коммерческая реклама – какая разница? Это была наша библиотека. Наши библиотекари. И наш Дьюи. Диктор четко произнес: «Америка, Айова-сан, Спенсер».

У нас имелись две копии этой японской документальной киноленты для просмотра в библиотеке, но фильм не пользовался спросом. «Кошечка среди книг» была гораздо популярнее. Но сам факт приезда съемочной группы из Токио в Спенсер незабываем. Местные радиостанция и газета освещали это событие, и посетители библиотеки еще долгие месяцы возвращались к этой теме:

– Что это была за группа?

– Чем занимались?

– Что они увидели в городе?

– Что еще снимали?

– Можно ли поверить, что это было?

Съемка для японского телевидения сделала Дьюи главным предметом обсуждения. Даже сегодня, когда местные рассуждают о Дьюи, неизменно говорят: «А помнишь, как японцы приезжали сюда, в Спенсер, его снимать?» Что тут еще сказать?

Этот документальный фильм запомнился не только жителям Спенсера. После показа фильма по телевидению мы получили несколько писем из Японии и сорок обращений с просьбой прислать фото Дьюи. Наш библиотечный веб-сайт фиксировал географию нашей переписки. С лета 2004 года Япония стала второй страной после Соединенных Штатов, где люди проявляли интерес к Дьюи, – за три года свыше ста пятидесяти тысяч посетителей. Думаю, их интересовали вовсе не наши книги.

Но приезд японской съемочной группы – не единственное значимое событие лета 2004 года, во всяком случае для меня. В прошлом году, в канун Рождества, в доме моих родителей Скотт сделал предложение Джоди. Она попросила меня заняться цветами и украшениями к свадьбе, поскольку и тои другое было моим хобби.

Но кое-что не давало мне покоя. Моя сестра Вал была подружкой невесты, и я знала, что они вдвоем обсуждали свадебное платье. В свое время у меня не было возможности выбрать себе свадебное платье. Одна девочка в Хартли в последний момент отменила свадьбу, и мама купила у нее платье. Больше всего мне хотелось помочь Джоди выбрать свадебное платье. Я мечтала, чтобы оно было неповторимым, и мне не терпелось принять участие в этом деле. Я позвонила Джоди и сказала:

– Я всю жизнь мечтала помочь тебе выбрать свадебное платье. У Вал две дочери и ей еще представится такая возможность.

– С удовольствием займусь этим с тобой, мама.

Мне показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Дрожащий голос Джоди выдавал ее волнение. Мы обе были сентиментальными дурочками.

Как бы то ни было, я была к тому же практичной дамой и предложила дочери:

– Когда ты отложишь полдюжины понравившихся моделей, я приеду и помогу тебе сделать окончательный выбор.

Джоди никогда не ломала себе голову по поводу того, что надеть. Большинство ее нарядов так и лежали не распакованными, потому что она часто их возвращала. Джоди жила в Омахе, штат Небраска, расположенной примерно в трех часах езды от Спенсера, и я не собиралась загонять себя в могилу, совершая такие поездки в ближайшие полгода каждый уик-энд.

Джоди отобрала платья вместе со своими подругами. Через несколько недель я приехала в Омаху, чтобы помочь ей определиться с выбором. Но мы так и не смогли решить, на какой модели остановиться. И вдруг заметили одно платье, которое она еще не примеряла. Как только я увидела его, все стало понятно. Мы с Джоди стояли в примерочной и плакали.

Через несколько месяцев мы вместе отправились за покупками, и дочь выбрала для меня прекрасное платье. Вскоре Джоди позвонила мне и сказала:

– Я только что купила платье для бабушки.

– Забавно, – сказала я ей. – Я была в Де-Мойне по делам библиотеки и тоже купила ей платье.

Когда встретились, мы выяснили: в один и тот же день, в одно и то же время обе купили моей маме одинаковые платья. Мы от души посмеялись.

Бракосочетание состоялось в июне; церемония проходила в кафедральной церкви Святого Иосифа в Милфорде, Айова. Джоди готовилась к свадьбе в Омахе; я взяла на себя основные хлопоты. Труди, Барб, Фейт и Иделл, мои давние подруги из Манкато, приехали за несколько дней до церемонии, чтобы помочь подготовить торжество. Мы с Джоди были приверженцами безупречного порядка; каждый цветок должен лежать на своем месте. Труди и Барб были на нервах и совершенно выбились из сил, когда украшали для предстоящего торжества гараж родителей, но справились со своей задачей замечательно. Когда они закончили работу, гараж стал неузнаваемым. На следующий день мы украсили церковь, а затем оформили ресторан, где должен был состояться обед.

На свадьбу пригласили тридцать семь гостей – только члены семьи и близкие друзья. Мои подруги не присутствовали на церемонии; они в задней комнате отогревали бабочек. Предполагалось, что бабочек «законсервируют» во льду, а потом их согреют и «разбудят» за пятнадцать минут до того, как отпустить в полет. Фейт назвала себя ББББ – Большая Большегрудая Бабушка Бабочек, но отнеслась к выполнению своих обязанностей совершенно серьезно. Она так волновалась из-за бабочек, что в ночь перед свадьбой взяла их с собой в дом Труди в Уортингтоне, Миннесота, который находился в часе езды, и держала возле своей постели.

Когда гости вышли после свадебной церемонии, родители Скотта вручили каждому из них по конверту. Мой брат Майк, который стоял рядом с невестой, искренне удивился:

– Неужели они живые?

Джоди бросила на него взгляд:

– Ну, во всяком случае, были.

Я читала легенду о бабочках. Почувствовав свободу, они летели на Небеса и шептали Богу наши пожелания.

Когда гости открыли свои конверты, бабочки всех размеров и цветов взлетели в прекрасное синее небо, чтобы донести свой шепот до Господа. Многие из них исчезли в порывах ветра. Три опустились на платье Джоди. А одна бабочка просидела на ее свадебном букете больше часа.

После фотографирования гости заняли свои места в автобусе. Пока мои подруги все убирали, приглашенные отправились к Западному Окободжи, чтобы совершить круиз по озерам на теплоходе «Куин II», самом известном в округе туристическом судне. После этого Джоди и Скотт решили прокатиться на колесе обозрения в Арнольд-парке – том самом колесе, которое сверкало огнями в ночи, когда много десятилетий назад мама с папой полюбили друг друга под звуки песен Томми Дорси в Саду на Крыше. Все мы наблюдали, как колесо поднимает Джоди и Скотта вместе с шафером и девочкой с цветами – все выше, выше, выше, в чистое голубое небо, куда взметнулись наши бабочки из конвертов.

В письме, которое Джоди прислала мне после медового месяца, она написала: «Спасибо тебе, мама. Прекрасная свадьба». Никакие иные пять слов не могли бы принести мне большего счастья.

Если бы только жизнь была такой же беззаботной. Если бы только Дьюи, Джоди и вся семья Джипсон могли раз и навсегда остаться в том лете 2003 года. Несмотря на то что колесо обозрения поднималось все выше, а Дьюи стал телезвездой в Японии, кое-что омрачало эту идиллию. Всего несколько месяцев спустя у мамы обнаружили лейкемию – последней в долгом перечне болезней, которые пытались доконать ее. Говорят, что рак, как и удача, может преследовать семью. К сожалению, рак пустил глубокие корни в роду Джипсонов.

Глава 23 Воспоминания о маме

В 1976 году моему брату Стивену поставили диагноз: неходжкинская лимфома^[11] в четвертой стадии – последняя стадия смертельного рака. Доктор сказал, что у брата в запасе два месяца жизни. Стивену было девятнадцать лет. Он боролся с болезнью и держался с таким достоинством, о котором мне не приходилось даже слышать. Он не просто сражался с раком – брат продолжал жить и никогда не терял чувства собственного достоинства. Однако победить рак было невозможно. Болезнь убивала его, но он снова возвращался к жизни. Терапия была болезненной, и она пожирала почки Стивена. Мой брат Майк, лучший друг Стивена, предложил ему одну из своих почек, но Стивен сказал: «Не стоит. Я просто разрушу ее».

Пока я вела свою борьбу, чтобы оформить развод и встать на ноги, Стивен сражался с раком. К 1979 году он прожил дольше, чем кто-либо из больных в Айове с четвертой стадией этой формы лимфомы. Врачи подвергли его такой химиотерапии, что в его венах почти не осталось крови. Поскольку все надежды, связанные с терапией, уже были исчерпаны, Стивен записался в Центр экспериментальной терапии в Хьюстоне. Приступить к лечению планировалось в январе, но до отъезда ему хотелось побыть на настоящем Рождестве семейства Джипсонов. Попробовать густую похлебку из моллюсков, которую отец всегда готовил под Рождество. Попросил меня сделать его любимый попкорн с карамелью. Он сидел под одеялом, улыбаясь, пока мы играли на доморощенных инструментах в семейном оркестре Джипсонов. В канун Рождества стоял мороз – минус восемнадцать градусов. Стивен так ослаб, что с трудом мог стоять на ногах, тем не менее он настоял, чтобы все отправились на полуночную мессу. В свою последнюю ночь пребывания в отчем доме он заставил меня в два часа ночи отвезти его к тете Марлен, чтобы попрощаться с ней. А затем попросил, чтобы я посмотрела вместе с ним фильм «Песнь Брайана», посвященный футболисту, больному раком.

– Нет, спасибо, Стиви. Я его уже видела.

Но он настаивал, и я осталась. В первые пять минут фильма он заснул.

Неделю спустя, 6 января, Стивен в пять утра разбудил свою жену и попросил ее помочь спуститься по лестнице. Когда через несколько часов она наведалась к нему, то не смогла разбудить. Лишь позже мы узнали, что он не записывался в Центр экспериментальной терапии в Хьюстоне. За день до Рождества врачи сказали ему, что все возможности лечения исчерпаны. Он ни слова не сказал об этом – хотел, чтобы последнее для него семейное Рождество Джипсонов прошло без слез и причитаний.

Мои родители тяжело перенесли смерть Стивена. Смерть может развести двух людей, но маму с папой горе сблизило. Они вместе плакали и разговаривали. Оба нуждались друг в друге. Отец обратился в католицизм, религию матери, и впервые за всю свою зрелую жизнь стал регулярно посещать церковь.

И они завели кота.

Три недели спустя после смерти Стивена отец подарил матери голубого перса, которого назвал Максом. Для них наступили ужасные дни, просто чудовищные, но Макс оказался поистине святым котом; в нем присутствовало чувство собственного достоинства, и он не был взбалмошным. Ему понравилась раковина в ванной, которая стала его любимым местом в доме, где он спал, за исключением тех случаев, когда кот пристраивался рядом с мамой. Если какой-то кот и мог повлиять на отношения в супружеской паре, то это Макс. Он поддерживал моих родителей, поднимая им настроение. Заставлял их смеяться. Составлял им компанию в опустевшем доме. Дети любили Макса как яркую личность, но мы особенно ценили его за заботу о родителях.

На старшего брата Дэвида, моего дорогого друга и вдохновителя, смерть Стивена тоже сильно подействовала. Дэвид оставил учебу в колледже за шесть недель до окончания учебного заведения и после нескольких неудачных попыток все же закончил курс обучения в Мейсон-Сити, Айова, примерно в ста милях [около 161 км. – Ред.] к востоку от Спенсера. Должна признаться: думая о Дэвиде, я вспоминала Манкато, Миннесота. В Манкато мы с ним очень сблизились. Мы замечательно проводили время вместе – просто восхитительно. Однажды ночью, незадолго до того как он бросил учебу и уехал, Дэвид постучался ко мне. На улице было десять градусов мороза, и он протопал десять миль [около 16 км. – Ред.].

– Со мной творится что-то неладное, Вики, – сказал он. – Голова не в порядке. Думаю, что-то нарушилось. Не говори маме и папе. Обещай мне, что ты никогда не проговоришься.

Мне было девятнадцать, и я была юной и глупой и пообещала брату. Я никогда никому не рассказывала об этой ночи, но теперь-то знаю, что душевное заболевание часто поражает молодых людей, особенно ярких и талантливых, когда они разменивают свой третий десяток. Я поняла: Дэвид болен. Болен, как и Стивен, хотя это не было так заметно. Если не начать лечения, то его состояние ухудшится и жизнь покатится под откос. Через несколько лет он изменился до неузнаваемости. Он ничем не мог заниматься. Перестал шутить, даже со мной. Начал принимать лекарства, в основном антидепрессанты, чтобы справиться с депрессией. Он усыновил ребенка своей жены. В первое время брат звонил мне каждые несколько месяцев, и мы говорили часами, но с годами я слышала его голос все реже и реже.

Когда в январе 1980 года умер Стивен, Дэвид пристрастился к наркотикам. Он сказал, что не может без них обходиться. Его дочери Маккензи было четыре года, и мать ребенка пресекла любые контакты Дэвида с девочкой, пока он не откажется от своего пристрастия. Через восемь месяцев после смерти Стивена Дэвид позвонил мне среди ночи и сказал, что потерял свою дочь.

– Ты не потерял Маккензи, – объяснила я ему. – Если ты чистый, то можешь навещать ее. А если ты под кайфом, то нет. Все просто.

Он не мог видеться с дочерью. В ту ночь мы обсудили миллион вариантов, но все, что я предлагала, было неосуществимо. Он оказался перед глухой стеной и не видел для себя никакого будущего. Этот тупик смертельно пугал его, но он поклялся мне, что ничего не предпримет, пока мы не поговорим снова. И заверил меня, что любит свою дочь и никогда ее не оставит. В конце той ночи или под утро мой брат Дэвид, друг моих детских лет, взял дробовик и спустил курок.

Моя подруга Труди отвезла меня в Хартли уже ночью. Я с трудом дышала и не могла сесть за руль. Мои родители были не в лучшем состоянии. Никто из нас не думал, что Дэвид так скоро последует за Стивеном, но это случилось независимо от нашей воли. Через несколько дней после похорон хозяин съемной квартиры Дэвида стал названивать моим родителям и докучать им. Он требовал забрать вещи Дэвида и привести квартиру в порядок, чтобы он снова мог сдавать ее. Это было еще одним напоминанием, что Дэвид жил далеко не в самом лучшем районе и имел дело не с самыми приятными людьми.

Мы отправились в Мейсон на двух машинах. Отец, мои братья Майк и Дуг, а также двое старых друзей Дэвида ехали впереди. Моя мать, Вал и я следовали за ними в пикапе. Когда мы подъехали, у обочины стоял хозяин квартиры.

– Не входите туда, – сказал папа. – Ждите здесь. Мы все вынесем.

Пока отец не открыл двери, мы этого не знали, но после смерти Дэвида в квартире ничего не было тронуто. Повсюду царил оставленный Дэвидом беспорядок. Отцу, Майку и Дугу пришлось все протереть, прежде чем вынести и уложить в пикап вещи. Все же я могла разглядеть пятна. У Дэвида были скудные пожитки, однако, чтобы разобрать все вещи, нам потребовался целый день. Папа, Майк и Дуг никогда не говорили об этом дне. Когда я сказала папе, что написала книгу, он попросил меня не упоминать о Дэвиде. Это не было вызвано чувством стыда или стремлением сохранить все в тайне. В его глазах стояли слезы. Даже по прошествии времени ему по-прежнему больно говорить об этом.

Через две недели после смерти Дэвида нужно было кастрировать Макса. Ветеринар дал ему анестезию и вышел на десять минут, пока препарат не подействует. К сожалению, он не убрал из клетки миску с водой. В ней было немного воды, но Макс упал мордочкой в миску и захлебнулся.

Мне довелось стать свидетелем трагедии. Ветеринар знал мою семью и то, через какие потрясения пришлось пройти моим родителям. Теперь же должен был сообщить им, что убил их кота. Мы все, потеряв дар речи, несколько секунд смотрели на него.

– Я всей душой любил этого кота, – спокойно, но твердо произнес папа. – Ты сукин сын.

Затем он повернулся и пошел наверх. Он не мог заставить себя говорить с этим парнем, даже смотреть на него. Отцу стало плохо после этой вспышки гнева, но смерть Макса – это явный перебор. Это слишком.

Весной 2003 года маме поставили диагноз лейкемия, и они с отцом взяли котенка. На протяжении двадцати лет после смерти Макса у мамы не было перса. Но, вместо того чтобы взять перса, как они намеревались, родители вернулись к гималайской породе – помесь перса и сиамской кошки. Это был серый красавец с бархатными голубыми глазками, поразительно похожий на Макса, независимого и обаятельного. Они назвали его Макс II.

Макс II стал первым признаком того, что смерть мамы приближается. Но только не для папы. Моя мать всегда была сильной женщиной. Папа верил, что ей все по плечу. Но мама все понимала. И знала, что именно эта болезнь унесет ее жизнь, и не хотела, чтобы папа оставался в одиночестве.

Мама была сильной личностью. Подозреваю, что ее становление началось очень рано, когда ей было лет пять. В ее жизни были и отец-алкоголик, и долгие часы работы в семейном ресторане в раннем детстве. Когда моя бабушка развелась, они с мамой устроились на работу в магазин женской одежды. Такова была ее жизнь, и маячило такое будущее, пока она не встретила моего отца.

После встречи с Верноном Джипсоном Мари Майо резко изменилась, и теперь каждый момент ее бытия был наполнен новой жизнью. Мои родители испытывали глубокую взаимную любовь. Их чувство было столь велико, что о нем невозможно рассказать ни в этой, ни в любой другой книжке. Они любили своих детей. Любили петь и танцевать. Любили своих друзей, свой город, свой образ жизни. И обожали праздники. Любое событие, каждая памятная дата побуждала их устраивать вечеринки. Мама вставала пораньше, чтобы заняться приготовлением угощения, и оставалась на ногах до трех часов утра, пока не уходил последний гость. А в шесть утра она уже принималась за уборку. К восьми часам дом уже сиял чистотой. В доме мамы всегда царил безупречный порядок.

В начале 1970-х годов у мамы диагностировали рак груди. Врачи подписали ей смертный приговор, но она обманула их прогнозы. И не единожды, а пять раз – дважды, когда опухоль обнаружили в одной груди, и трижды – в другой. Мы с моей подругой Бонни называли маму «католик номер два в мире». Когда Джоди было восемь лет, мы с ней на велосипедах отправлялись в Хартли и проезжали мимо небольшого строения, где размещалась католическая церковь Святого Иосифа. Мама вошла в состав комитета по строительству нового здания и сама посадила перед новым зданием церкви два дерева – в память о Стивене и Дэвиде. Джоди посмотрела на старое деревянное строение и спросила:

– Мам, а во времена твоего детства бабушка так же относилась к церкви, как и сейчас?

– Да, – ответила я, – можешь не сомневаться.

Если мамина вера подпитывалась церковью, то свою внутреннюю силу она черпала из глубин характера. Она просто не могла позволить себе проявить слабину и сдаться – ни боли, ни усталости, ни горю. Когда маме в третий раз пришлось бороться с раком груди, ее мачеха Люсиль на протяжении восьми недель возила маму в Сиукс-Сити – ежедневно по четыре часа в оба конца. В те времена лечение облучением имело больше побочных эффектов, чем сейчас. По существу, терапия взрывала твое тело, пока оно не теряло своей восприимчивости. Следы от ожогов покрывались коркой. Под мышками у нее были незаживающие раны, и отцу становилось дурно, когда он менял ей повязки. После двадцати с лишним лет жизни в Хартли мои родители ушли на покой и поселились в домике у озера. Папа предпочел на время отложить переезд, но мать даже слышать об этом не хотела. Каждый вечер, приезжая из Сиукс-Сити, она готовила, убиралась, затем собирала вещи в ящики, пока смертельная усталость не валила ее с ног. В середине сеансов терапии она устроила аукцион, чтобы распродать большую часть вещей, накопленных за годы совместной жизни. Аукцион продолжался пару дней, и мама в эти дни не покидала дом, чтобы попрощаться с каждой последней ложкой. Она воспитала во мне такую же силу характера. Знала, что жизнь бывает суровой. Даже когда дела шли хорошо, все давалось нелегко. Мать вырастила шестерых детей, и, пока не появился пятый ребенок, моя сестра Вал, в доме не было ни ванной, ни водопровода. Ее энергия была неиссякаемой, но ей вечно не хватало времени. На ней держался весь дом, полный детей, ее бизнес по выращиванию цыплят и продаже яиц и орда местных детишек, которые относились к ней как собственной матери. Она никогда никого не прогоняла. Если какой-то ребенок хотел есть, то он садился с нами за общий стол. Если какой-то семье приходилось туго, а мама знала, что их малыши любят ореховое масло, то из нашего комода исчезал кувшин с ореховым маслом. В сердце у нее было место для всех и каждого, что не оставляло много времени для кого-то конкретного. Большая часть того времени, что я провела рядом с мамой, прошла в трудах. Я стала ее вторым «я», ее половинкой, что было и счастьем, и тяжелым бременем одновременно. После смерти Стивена в отчий дом приехала Вал, и родители вышли ее обнять и поплакать вместе. Когда я приехала, папа обнял меня со слезами. А мама, прижимая меня, сказала: «Хоть ты не плачь. Тебе нужно быть сильной». Мама понимала: если я буду сильной, то и она тоже окрепнет. Знала, чего они ждали от меня.

Мама призналась, что всегда любила меня. Я никогда не сомневалась в этом. Папа был сентиментальным человеком; а мама проявляла свою любовь через гордость. Она заплакала, когда я окончила колледж и показала ей мой диплом с отличием. Мама гордилась мной: я сбросила все путы, встала и пошла вперед. Вот перед ней стоит ее взрослая дочь, и она рядом с ней. Колледж окончен. С отличием.

Из-за работы отец не смог приехать на мой выпускной вечер, поэтому родители устроили в Хартли вечеринку на двести человек по случаю получения диплома. Папа трудился целый месяц, чтобы преподнести мне передник из стодолларовых купюр. Сто долларов – это большая сумма для моих родителей. В те дни вы могли считать себя богатым, если в кармане похрустывали две пятидолларовые банкноты.

Мне нравился этот передник. Он стал отражением любви и гордости отца, как и мамины слезы. Но я жила в такой бедности, что всего через неделю растратила деньги.

Когда мать справилась с лейкемией, никто даже не удивился. Ведь она пять раз побеждала рак молочных желез и вообще была из породы борцов. Она годами лечилась облучением, но это не сломило ее дух. Когда облучение перестало помогать, она прошла курс внутривенных инъекций для повышения иммунитета. Временами ей становилось полегче, но настал момент, когда было ясно: на сей раз ей не победить болезнь. Ей было почти восемьдесят лет, и силы ее таяли.

Мама решила пригласить множество гостей на юбилей свадьбы, который должен отмечаться через несколько месяцев. Юбилеи родителей обычно сопровождались большим количеством народа. Четверо оставшихся детей стали размышлять и прикидывать, как все обустроить. Мы не думали, что мама захочет отмечать юбилей – в ее состоянии это было просто немыслимым. И решили организовать скромную вечеринку для членов семьи и нескольких близких друзей, чтобы отметить семьдесят девятый день рождения мамы, а через три дня – восьмидесятилетие папы. Семейный оркестр Джипсонов еще раз собрался и сыграл «Джонни должен идти». Все дети написали стихи в честь наших родителей. Стихотворчество стало семейной традицией Джипсонов. Папа писал стихи едва ли не по любому поводу. Мы посмеивались над ним, но развешивали его украшенные рамками стихи у нас по стенам.

Дети согласились, что стихи могут быть шутливыми. Вот мои стихи, написанные для папы. Речь идет о пути, пройденном мной после окончания школы.

Разумеется, я не могла написать маме такие ернические стихи. Она слишком много сделала для меня, и слишком многое мне хотелось сказать ей. Да и представится ли другая возможность? Я поднатужилась и написала неуклюжие сентиментальные стихи.

Через два дня после вечеринки мама среди ночи разбудила отца и попросила его отвезти ее в больницу. Она больше не могла терпеть боль. Через несколько дней ее состояние стабилизировалось, и ее отправили в Сиукс-Сити на анализы. Выяснилось, что у нее рак прямой кишки. Единственный шанс продлить ей жизнь, без всякой гарантии на успех, заключался в удалении толстого кишечника. Весь остаток дней ей придется носить мешочек калоприемника.

Мать понимала, как серьезно она больна. Уже позже мы узнали, что она больше года пила слабительное и пользовалась свечами. Она не хотела, чтобы кто-то знал об этом. Впервые в жизни мама не захотела повергнуть своего врага. Она сказала: «Не хочу больше операций. Я устала сопротивляться». Моя сестра страшно расстроилась. Я сказала ей: «Вал, это мама. Ей нужно время».

Действительно, прошло пять дней, и мама сказала: «Давайте сделаем операцию».

Мама перенесла ее и прожила еще восемь месяцев. Это было нелегкое время. Мы привезли маму домой, и папа с Вал не отходили от нее. Вал была единственной, кто умел менять мешочек; даже у медсестры это получалось не так ловко. Я приходила каждый вечер и готовила еду. Это был тяжелый период, но, возможно, едва ли не самые лучшие дни в моей жизни. Мы с мамой говорили обо всем. Между нами не осталось ничего недосказанного. И по любому поводу пытались шутить. К концу своей жизни мама впадала в забытье, но даже тогда я знала, что она меня слышит. Она слышала нас всех и никогда не отдалялась от нас. Она умерла, как и жила, – в назначенный ею самой срок, в кругу семьи.

Летом 2006 года, через несколько месяцев после ее кончины, в честь своей матери я поставила маленькую статую под окном детского отделения библиотеки. Она предстала в облике женщины с книгой, которую читала окружившим ее детям. Для меня эта статуя – воплощение самой сути мамы. Она всегда стремилась что-то дать другим.

Глава 24 Дьюи на диете

Папа сказал, что Макс II, обожаемый им гималайский кот, переживет его. Эта убежденность служит ему утешением. Тем не менее большинству из тех, кто живет вместе с животными, надо понимать, что когда-нибудь придется оплакивать смерть своих любимцев. Животные – не дети, и им редко удается пережить своих хозяев.

Когда Дьюи исполнилось четырнадцать лет, я мысленно подготовилась к его скорой смерти. По словам доктора Эстерли, состояние его кишечника таково, что вряд ли он протянет больше двенадцати лет. Дьюи обладал редким сочетанием генетических свойств и характера. Когда ему исполнилось семнадцать лет, то я почти перестала думать о его смерти. Я воспринимала ее не как нечто неотвратимое, а как очередной придорожный столб на пути, ведущем вниз. Поскольку я не знала ни его координат, ни каким он предстанет, когда мы его увидим, к чему тратить время на пустые опасения? Я просто радовалась дням, проведенным вместе, а во время наших вечеров не загадывала дальше следующего утра.

Когда Дьюи перестал реагировать на слово «ванна», мне стало ясно, что он теряет слух. На протяжении многих лет это слово вызывало одну и ту же реакцию – кот убегал в панике. Раньше, если кто-то из нас говорил: «Прошлым вечером мне пришлось чистить ванну», – Дьюи мгновенно исчезал. Всякий раз.

– Да это не про тебя, Дьюи!

Но он уже не слушал. Стоило произнести слово «ванна», или «щетка», или «расческа», или «ножницы», или «доктор», или «ветеринар» – Дьюи тотчас скрывался. В особенности если это ужасное слово исходило из моих уст или Кей. Когда я отлучалась из библиотеки по служебным делам или болела, забота о Дьюи возлагалась именно на Кей. Если кот в чем-то нуждался или ему не хватало любви, а меня не было поблизости, он направлялся к ней. Сначала она проявляла сдержанность, но по прошествии многих лет стала ему второй мамой; она любила его, но не поощряла его дурных привычек. Если мы с Кей стояли рядом и кто-то из нас произносил слово «вода», Дьюи убегал.

И вот однажды кто-то сказал «ванна», а кот не убежал. Он по-прежнему удирал, стоило мне подумать о ванне, но на звучащее слово уже не реагировал. Я стала пристально наблюдать за ним. Действительно, он перестал каждый раз прятаться, когда по улице, находящейся за библиотекой, с грохотом проезжал грузовик. Прежде при звуке открывающейся задней двери он мчался туда, чтобы обнюхать ящики, а теперь даже не шелохнулся. Он перестал подпрыгивать от внезапных резких звуков, например если кто-то ронял на пол увесистый том словаря, и реже подходил к посетителям, когда те его звали.

Возможно, это не имело прямого отношения к слуху. Когда приходит старость, выясняется, что самые простые вещи вовсе не так просты. Сказываются проявления артрита, не работают мышцы. Ты худеешь и становишься неуклюжим. У котов, как и у людей, кожа теряет эластичность, появляются сухость и зуд, которые плохо поддаются лечению. И в этом вопросе нет мелочей, ведь работа кота заключается в том, чтобы позволять себя ласкать.

Дьюи по-прежнему встречал всех посетителей у входа. Он все так же ценил возможность подремать на коленях, правда, на собственных условиях. Его заднее левое бедро страдало от артрита, и, если его пристраивали в неудобном положении или поднимали неправильно, он испытывал боль и уходил, прихрамывая. Все чаще и чаще по утрам он устраивался на абонементном столе, где чувствовал себя под защитой. Он был убежден в своей красоте и популярности и знал, что посетители сами будут подходить к нему. И выглядел по-королевски: лев, озирающий свои владения. Даже его поза напоминала повадки львов: скрещенные перед туловищем передние лапы и поджатые задние, – являя пример достоинства и изящества.

Сотрудники стали тихонько предупреждать посетителей, чтобы те бережно обращались с Дьюи и заботились о его удобстве. Джой большую часть времени проводила среди посетителей и строго оберегала его покой. Она часто приводила своих племянниц и племянников, чтобы они могли повидаться с Дьюи, даже в свои свободные дни, и по собственному опыту знала, какими неловкими порой бывают люди.

– Дьюи предпочитает, чтобы его осторожно гладили по голове, – предупреждала она посетителей.

Это понимали даже школьники начальных классов. Дьюи теперь стал старым, и они проявляли свою заботу. Подрастало уже второе поколение детей в семьях тех, кого Дьюи знал еще котенком, поэтому родители следили за хорошим поведением детей в библиотеке. Когда они нежно гладили Дьюи, он устраивался у их ног или, если они сидели на полу, садился к ним на колени. Теперь он старался быть осторожнее, поэтому громкий звук или неловкое прикосновение заставляли его сторониться посетителей.

После многих лет методом проб и ошибок мы наконец-то нашли для нашего разборчивого кота подходящее спальное место. Оно было небольшим; стенки изнутри были отделаны белым искусственным мехом, а снизу имелся подогрев. Мы поместили его ложе перед радиаторами отопления рядом с дверями моего кабинета. Больше всего Дьюи любил дремать в своей кроватке, чувствуя себя в полной безопасности и ощущая теплую негу, когда обогреватель был включен на полную мощность. Зимой, когда работало отопление, Дьюи становилось жарко, тогда он свешивался через край и катался по полу. Шерсть его так нагревалась, что прикосновение к ней отдавало жаром. Чтобы охладиться, кот минут десять лежал на полу, раскинув лапы в стороны. Если бы коты могли потеть, то Дьюи стал бы мокрым. Когда шерстка остывала, он забирался в кроватку, и весь процесс повторялся.

Тяга к теплу вовсе не единственная слабость Дьюи. Я нередко потворствовала его капризам, но Донна, наша ассистентка в детском отделении библиотеки, баловала его гораздо больше. Если Дьюи сразу же не съедал свою порцию и оставлял корм, она для него подогревала еду в микроволновке. Если он отказывался от подогретого блюда, она выбрасывала заветренный корм и открывала новую баночку. Донна не доверяла обычным кормам для кошек. С какой стати Дьюи должен есть птичьи потроха? Она ездила за пятнадцать миль [около 24 км. – Ред.] в Милфорд, там в одном маленьком магазинчике продавали экзотические корма для кошек. Например, помню консервы из утки. Целую неделю Дьюи был счастлив. Она покупала даже баранье мясо, но и оно, как прочие изыски, оставалось в меню ненадолго. Донна предлагала одно новое блюдо за другим, банку за банкой. Ох, она просто души не чаяла в этом коте!

Вопреки всем нашим усилиям Дьюи продолжал терять вес, и во время очередного осмотра у доктора Эстерли коту выписали несколько лекарств, чтобы он поправился. Надо сказать, что, несмотря на проблемы со здоровьем, Дьюи пережил своего давнего врага, доктора Эстерли, который вышел на пенсию в конце 2002 года и передал свою практику группе по защите животных.

Вместе с пилюлями доктор Эстерли вручил мне шприц для введения лекарства. Теоретически шприц должен был «выстреливать» пилюли так глубоко в горло Дьюи, что он не мог их выплюнуть. Но Дьюи был слишком хитер. Он безропотно принимал пилюли, и я подумала: «Господи, мы с этим справились. Все получилось без шприца». А затем он прятался куда-нибудь за шкаф и выплевывал их. Я находила маленькие белые пилюльки по всей библиотеке.

Я не настаивала, чтобы Дьюи принимал лекарства. Ему было восемнадцать лет; он не любил лекарства и не хотел их глотать. Вместо пилюль я купила ему банку йогурта и каждый день давала полизать. Кей предлагала ему холодные ломтики ветчины из своих сэндвичей. Вскоре Дьюи стал бегать за Кей на кухню, как только замечал, что она выходит с пакетом в руках. Однажды Шарон развернула свой сэндвич и оставила его на своем столе, отлучившись на минуту. Когда она вернулась, верхний ломоть был аккуратно перевернут и отодвинут в сторону, а нижний ломоть остался нетронутым и лежал на своем месте. Однако вся мясная начинка исчезла.

После Рождества 2005 года выяснилось, что Дьюи нравится индейка, и сотрудники стали приносить ему остатки с праздничного стола. Мы замораживали мясо, но он безошибочно мог определить, когда индейка была оттаявшей. Дьюи никогда не терял своего острого обоняния. По этой причине я лишь посмеялась, когда Шарон предложила Дьюи кусочек цыпленка с чесноком, подогретый в микроволновке.

– Дьюи ни за что не будет есть чеснок, – уверяла я.

Он съел все без остатка. Ну что за кот? До восемнадцати лет Дьюи не ел ничего, кроме любимых брендов и сортов кошачьего корма. А теперь, похоже, ел все подряд.

«Если Дьюи сможет поправиться на нашей еде, – подумала я, – почему бы и нет? Все лучше, чем пилюли».

Я купила ему брауншвейгскую колбасу и печеночные оладьи, которые многие в этих местах считали деликатесом. В брауншвейгской колбасе содержится около восьмидесяти процентов жира. Если Дьюи поправится от чего-нибудь, то это будет жирная колбаса. Но кот даже не притронулся к лакомствам.

То, что Дьюи реально любил, мы выяснили совершенно случайно. Это были сэндвичи с говядиной и сыром чеддер. Он с жадностью поглощал их. Буквально втягивал в себя: даже не пытался разжевать говядину, а заглатывал кусок в один прием. Уж не знаю, что было такого в этих сэндвичах, но как только Дьюи перешел на новое питание, его пищеварение улучшилось. Запор прекратился сам собой. Он стал съедать в день по две банки корма, а поскольку тот был немного солоноват, то выхлебывал полную миску воды. Он даже сам стал пользоваться лотком.

Но у Дьюи была не пара владельцев, а сотни, и многие посетители не имели возможности убедиться в улучшении его здоровья. Они лишь видели, что их любимый кот буквально тает. Дьюи нравилось привлекать внимание к состоянию своего здоровья. Кот садился на абонементный стол и, кто бы ни подошел к нему, чтобы погладить, начинал жалобно мяукать. На этот трюк все покупались.

– В чем дело, Дьюи?

Он вел их к входу в служебное помещение, где стояла его миска. И с тоской во взоре смотрел на корм, переводил взгляд на посетителя и опускал голову с выразительными печальными глазами.

– Вики! Дьюи голоден!

– У него в миске полно корма.

– Но он ему не нравится.

– Это уже вторая смена блюда за утро. Первую я выбросила час назад.

– Но он плачет. Посмотри на него. Он только что шлепнулся на пол.

– Мы не можем каждый день менять ему банки с кормом.

– А как насчет чего-нибудь другого?

– Этим утром он съел весь сэндвич с говядиной.

– Да вы посмотрите на него. Он такой худой. Вам надо получше кормить его.

– Мы заботимся о нем как следует.

– Тем не менее он такой худой. Вы не можете дать ему что-нибудь ради меня?

Разумеется, могла, если не считать того, что вчера Дьюи устроил такой же спектакль. И позавчера. И пару дней назад. Вы уже пятый человек, который сегодня попадается на удочку «голодающего» кота.

Но стоило ли посетителю объяснять всю нашу кухню? И я по обыкновению сдавалась, что, конечно, только подхлестывало дурные наклонности кота. Думаю, Дьюи нравился запах свежей еды, особенно когда он знал, что я не намерена кормить его. Что ж, назовем это запахом победы.

Глава 25 Совещание

Любовь посетителей Публичной библиотеки Спенсера к Дьюи становилась особенно заметной с наступлением старости кота. Друзья и гости относились к нему с нескрываемой нежностью. Они больше общались с ним и внимательно относились к его нуждам, словно это пожилой родственник на семейной встрече. Временами кто-то замечал, что он выглядит слабым, или худым, или неухоженным, но я-то понимала, что их озабоченность – это отражение любви к Дьюи.

– Что случилось с его шерстью? – пожалуй, самый задаваемый вопрос.

– Ничего особенного, – отвечала я им. – Просто он состарился.

Действительно, шерстка Дьюи утратила свой былой блеск. Она больше не отливала золотом, а скорее напоминала цвет потускневшей меди. Кроме того, она была в колтунах – настолько спутанной, что ее было невозможно расчесать. Я отвезла Дьюи к доктору Франк, которая осмотрела его и сказала, что когда коты стареют, у них сглаживаются бороздки и сосочки на языке, и даже если они регулярно вылизывают себя, то не в состоянии расчесать свою шерсть. Спутанная шерсть – это еще один признак пожилого возраста у котов.

– Что же до этого, – сказала доктор Франк, осматривая подшерсток под хвостом Дьюи, – тут нужны радикальные меры. Думаю, лучше его побрить.

Что мы и проделали, оставив Дьюи косматым с одной стороны и выбритым – с другой.

Бедный Дьюи выглядел так, словно надел меховое манто, но при этом забыл про штаны. Несколько моих коллег прыснули со смеху, увидев его, – настолько уморительным был вид кота, но веселье быстро стихло, так как на мордочке Дьюи застыло выражение унижения. Он не мог примириться со своим теперешним состоянием. Оно было ему ненавистно. Кот быстро попятился и сел, стараясь скрыть оголенный зад. Затем поднялся, быстро переместился и снова сел. Встал – сел. Встал – сел. Наконец он добрался до постельки, закрыл голову лапами и свернулся под своей любимой игрушкой, Микки-Маусом. Несколько дней мы наблюдали за его перемещениями по проходу, когда он пытался скрывать свой голый зад.

Состояние здоровья Дьюи не давало повода для веселья. Мои коллеги не говорили об этом вслух, но мне было известно об их обеспокоенности. Они боялись, что однажды утром, придя на работу, найдут Дьюи лежащим на полу мертвым. Я понимала, что их тревожила не столько смерть как таковая, сколько мысль, что им придется пройти через это испытание. Или, что еще хуже, принимать решение о его судьбе, когда здоровье достигнет критического состояния. Учитывая проблемы с моим собственным здоровьем и частые командировки в Де-Мойн по служебным делам, я нередко отсутствовала в библиотеке. Дьюи был моим котом – это знали все. Последнее, что бы им хотелось, чтобы Дьюи испустил дух прямо у них на руках.

– Не волнуйтесь, – сказала я им. – Просто делайте то, что считаете наилучшим для Дьюи. Вы ничем ему не повредите.

Я не могла обещать коллегам, что ничего не произойдет, пока я буду в отъезде, тем не менее сказала им:

– Я знаю этого кота. Знаю, когда он здоров, когда ему нездоровится и когда он серьезно болен. В таком случае, можете мне поверить, он тут же будет отправлен к ветеринару. Я сделаю все, что нужно.

Но надо сказать, что Дьюи не производил впечатления больного кота. Он по-прежнему запрыгивал на абонементный стол, и я видела, что артрит не сильно его беспокоит. А пищеварение у него стало даже лучше, чем раньше. И он все так же любил общество посетителей. Однако забота о постаревшем коте требовала терпения, и, должна сказать, далеко не все сотрудники считали, что это входит в их служебные обязанности. Постепенно, по мере того как Дьюи дряхлел, ему уделяли все меньше внимания: сначала те, у кого было много дел в городе; потом любители спокойного отдыха; затем посетители, которые предпочитали общаться с жизнерадостным и привлекательным котом; и, наконец, мои коллеги, которым было в тягость бремя забот о стареющем животном.

Осознание истинного положения дел вовсе не означает, что я предвидела, как будет проходить заседание библиотечного совета в октябре 2006 года. Полагала, что состоится обычная дискуссия по вопросам работы библиотеки, но заседание превратилось в форум, посвященный Дьюи. Было отмечено, что его внешний вид оставляет желать лучшего. Совет предложил оказать ему медицинскую помощь.

– При последнем осмотре, – сказала я, – доктор Франк выявила гиперфункцию щитовидной железы. Это очередной возрастной симптом, не более того, как и его артрит, сухая кожа, пигментные пятна на губах и нёбе. Доктор Франк прописала лекарства, которые, слава богу, не надо принимать орально. Я втираю их ему в уши. Дьюи стал немного бодрее. И не беспокойтесь, – напомнила я им, – мы отплачиваем лекарства на пожертвования и мои собственные средства. Из городского бюджета на Дьюи не потрачено ни цента.

– А гиперфункция… это серьезно?

– Да, но это лечится.

– Это лекарство поможет восстановить его шерсть?

– Тусклый вид шерсти – не болезнь, а проявление возраста, как седые волосы у людей. – Это они должны понять. На совещании не было ни одного человека, у которого не было бы хотя бы нескольких седых волос.

– А что с его весом?

Я подробно рассказала о его диете и пищевых пристрастиях, из-за которых мы с Донной заменили кошачий корм на сэндвичи с чеддером.

– Но выглядит он не слишком хорошо.

Они опять вернулись к этой теме. Дьюи плохо выглядит. Своим видом он портит облик библиотеки. Я понимала, что у них нет дурных мыслей, они заинтересованы в поиске наилучшего решения для всех, но не могла понять, к чему они клонят. Никто не спорит: Дьюи утратил былую привлекательность. Все подвержены старости. Восьмидесятилетний не выглядит как двадцатилетний, да и не должен так выглядеть. Я понимала, что мы живем в эпоху одноразового пользования, которая игнорирует стариков и закрывает глаза на них. Да, у них морщины. И пигментные пятна. Они тяжело передвигаются, у них дрожат руки, слезятся глаза, они не отличаются аккуратностью за столом и «рыгают себе в штаны» (так однажды выразилась Джоди, когда ей было два года). Мы не желаем видеть ничего подобного. Избавьте нас от лицезрения стариков и необходимости думать о них. Но, как знать, возможно, пожилые люди и старый кот могут чему-то нас научить?

– Почему бы вам не взять Дьюидомой, чтобы он жил с вами? Ведь он гостит у вас по выходным.

Я думала об этом, но давно отвергла эту мысль. Дьюи почувствует себя несчастным, если постоянно будет жить в моем доме. К тому же я часто отсутствую – работа, деловые встречи. А он ненавидит одиночество, потому что он – публичный кот. Он нуждается в обществе людей, а для счастья ему необходима атмосфера библиотеки.

– Неужели вы не понимаете, Вики, что к нам поступают жалобы? Ваша работа – это общение с жителями города.

Казалось, совет был готов признать, что город больше не нуждается в Дьюи. Я знала, что это нелепость, поскольку каждый день воочию видела примеры того, с какой любовью община относится к Дьюи. И не сомневалась, что в совет поступило несколько жалоб, но жалобы эти были всегда. Просто теперь, когда Дьюи неважно выглядел, они становились все настойчивее. Но это вовсе не означало, что город отвернулся от Дьюи. За все эти годы я осознала одну вещь: те люди, которые действительно любили Дьюи и нуждались в нем, не обладали весомыми голосами. Часто они предпочитали вообще помалкивать.

Если бы такой совет состоялся двадцать лет назад, мы бы не смогли приютить Дьюи. «Слава богу, – подумала я. – Слава богу, что тот совет уже канул в Лету».

Но даже если допустить, что позиция совета на самом деле такова, предположим, большинство горожан отвернулись от Дьюи, но разве мы не обязаны защищать Дьюи? Даже если все готовы бросить его на произвол судьбы, факт остается фактом: Дьюи любил Спенсер. И всегда любил. Он нуждался в нас. Мы не могли просто взять и вышвырнуть Дьюи на том основании, что вид старого и слабеющего кота больше не позволяет им гордиться.

Совет высказался определенно, и эти слова прозвучали громко и ясно: Дьюи – не ваша собственность. Он принадлежит городу. И мы говорим от имени города, наше решение таково.

На это заявление мне нечем ответить. Дьюи был котом Спенсера, и это – истинная правда. Но он был и моим котом. Наконец, Дьюи был просто котом. И на этом собрании я осознала, что в представлении многих людей Дьюи из животного из плоти и крови превратился в символ, метафору, объект поклонения, который надо было холить и лелеять. Члены библиотечного совета любили Дьюи как кота; Кэти Гейнер, председатель совета, всегда приносила угощение для него, но они так и не могли отделить жизнь животного от того, что стало частью наследия города.

Должна признаться, у меня мелькнула в голове другая мысль: «А ведь я тоже не молодею. Мое здоровье также оставляет желать лучшего. Неужели эти люди и меня когда-нибудь выставят?»

– Я знаю, что очень близка Дьюи, – сказала я совету. – Знаю, что на мою долю выпал тяжелый год, когда умерла моя мать, пошатнулось мое здоровье и вы пытались поддержать меня. Но я не нуждаюсь в поддержке. – Я замолчала. Мне хотелось сказать вовсе не это. – Может, вы думаете, что я слишком люблю Дьюи, – заявила я. – Возможно, думаете, что эта любовь замутила мой разум. Но, поверьте, я буду знать, когда придет время. У меня всегда жили животные. Я хоронила их. Это было тяжело, но я справлялась. И последнее, чего бы мне хотелось, самое последнее – чтобы Дьюи не страдал.

Это собрание напоминало мне грузовой состав, который способен отшвырнуть меня в сторону, словно корову, оказавшуюся на рельсах. Кто-то сказал, что совету необходимо принять решение о судьбе Дьюи. Знала, что члены совета не желали ничего плохого. Знала об их серьезном отношении к выполнению своих обязанностей и понимала, что они примут решение, которое сочтут наилучшим. Но я не могла этого допустить. Во мне все противилось этому.

Совет принялся обсуждать, сколько человек назначить в состав комиссии по организации похорон Дьюи, когда один из членов совета, Сью Хитчкок, взяла слово.

– Это просто нелепо, – сказала она. – Не могу поверить, что мы вообще обсуждаем это. Вики работает в библиотеке четверть века. Девятнадцать лет из них она рядом с Дьюи. Она знает, что делает. И мы все должны доверять мнению Вики.

Да благословит Господь Сью Хитчкок! После ее слов состав сошел с рельсов, и совет отступил.

– Да, да, – стали бормотать они. – Вы правы… мы слишком торопимся… вот если его состояние ухудшится…

Я была подавлена. И до глубины души возмущена тем, что эти люди предлагали лишить меня Дьюи. Но они могли это сделать, власти у них предостаточно, но все-таки остановились. Мы одержали победу – ради Дьюи, ради библиотеки, ради города. И ради меня.

Глава 26 Любовь Дьюи

Я навсегда запомню Рождество 2005 года. Ровно за год до того ужасного совещания, когда Дьюи исполнилось восемнадцать лет. Джоди и Скотт остановились у меня. У них родились близнецы Натан и Ханна. Мама еще была жива, и во время отдыха она с удовольствием наблюдала за близнецами, которые разворачивали подарки. Дьюи растянулся на диване, прижавшись к бедру Джоди. Это было время завершения одного периода и начало следующего. В рождественскую неделю все мы были вместе.

Любовь Дьюи к Джоди никогда не ослабевала. Моя дочь продолжала оставаться его большой романтической любовью. В то Рождество при первом удобном случае он пристраивался рядышком. Но сейчас в доме было много людей, особенно детей, и кот предпочитал находиться на расстоянии и наблюдать. Он хорошо отнесся к Скотту, не проявляя ревности, и полюбил близнецов. Когда появились внуки, я передвинула стеклянный журнальный столик и оттоманку, и почти всю рождественскую неделю Дьюи сидел на этом диване. Натан и Ханна топтались возле кота и ласкали его с головы до лап. Дьюи относился к малышам бережно. В библиотеке он осторожно ускользал из детских рук, когда они слишком увлекались игрой. Но в обществе близнецов вел себя покорно, позволяя им тискать себя и ерошить шерсть. Ханна целовала его сотню раз на дню, а Натан случайно ударил кота по голове. А когда Ханна хотела погладить кота, нечаянно ткнула пальцем в мордочку. Дьюи даже усом не повел. Это были мои внуки, дети Джоди. Дьюи любил нас, и поэтому он полюбил и Ханну.

В том году Дьюи был удивительно спокойным. Это было самое заметное изменение в повадках постаревшего Дьюи. Он знал, как надо избегать неприятностей. И по-прежнему посещал встречи и совещания, уже наученный опытом, что может себе позволить и чьи колени выбрать. В сентябре 2006 года, всего за несколько недель до описанного совещания совета, на обсуждение программы по развитию библиотеки собрались около сотни человек. Я предположила, что Дьюи уединится в служебном помещении, но он, как обычно, крутился возле людей. Он словно тень скользил между ними. Часто на него не обращали внимания, но посетители нередко протягивали руку, чтобы погладить его. В движениях кота присутствовал некий ритм, который казался таким естественным и прекрасным.

После обсуждения программы Дьюи залез в свою кроватку над столом Кей; было заметно, что он утомился. Кей подошла к коту и слегка почесала ему спинку. Я понимала значение этого прикосновения и спокойного взгляда. В них выражалась благодарность, которую испытываешь к старому другу или супружеской паре, когда видишь их в переполненной комнате и осознаешь: как здорово, что они есть, и как вам повезло, что они вошли в вашу жизнь. Казалось, что она вот-вот скажет: «Все в порядке, котик, все хорошо», подобно фермеру из фильма «Бейб», но Кей промолчала.

Два месяца спустя, в начале ноября, у Дьюи появилась неустойчивая походка, он часто мочился, порой не попадая на бумагу возле своего лотка, – раньше подобного с ним не случалось. Но он не пытался спрятаться. Так же запрыгивал на абонементный стол и спрыгивал с него. По-прежнему общался с посетителями. Видимо, Дьюи не испытывал особой боли. Я позвонила доктору Франк, и она посоветовала мне пока не привозить Дьюи, а внимательно наблюдать за ним.

Однажды утром, в конце месяца, Дьюи не вышел, чтобы поздороваться со мной. За все эти годы мне хватило бы пальцев одной руки, чтобы подсчитать случаи, когда Дьюи не ласкался при встрече утром. Он просто стоял у входа, ожидая меня. Я перенесла его в лоток для утреннего туалета и открыла баночку с кошачьим кормом. Он проглотил несколько кусочков и отправился со мной в наш обычный обход. Я была занята подготовкой поездки во Флориду: Натали, дочь моего брата Майка, выходила замуж, и там соберется вся семья, поэтому я оставила Дьюи на попечение коллег. Как обычно, пока я работала, он заглянул в мой кабинет, понюхал радиатор, желая проверить, что я в безопасности. Чем старше он становился, тем старательнее оберегал тех, кого любил.

В половине десятого я ненадолго вышла, чтобы купить Дьюи завтрак – бекон, яйцо и сырный бисквит. А когда вернулась, он не выбежал навстречу. Решила, что наш глуховатый старина не услышал хлопанье дверей. Я нашла спящего Дьюи на стуле возле абонементного стола и помахала пакетом перед ним, чтобы он почуял запах яиц. Сорвавшись со стула, он направился в мой кабинет. В бумажной тарелочке я приготовила ему смесь из бисквита и яиц, и он три или четыре раза пригубил еду, прежде чем свернуться на моих коленях.

В десять тридцать Дьюи побывал на «часе истории». Как обычно, он поздоровался с каждым ребенком. Восьмилетняя девочка сидела на полу, скрестив перед собой ноги, эту позу мы называли «позой йога». Дьюи пристроился у нее в ногах и задремал. Она поглаживала его, и все остальные дети выстроились в очередь, чтобы тоже приласкать его. Все были счастливы. После окончания «часа истории» Дьюи залез в свое меховое ложе возле радиатора, который работал на полную мощность. Здесь я его и застала, когда в полдень ушла из библиотеки. Я зашла домой пообедать, а затем посадила отца в машину и мы тронулись в Омаху, откуда должна была улетать завтра утром.

Через десять минут после моего возвращения домой зазвонил телефон. Это была Джейн, одна из наших сотрудниц:

– Дьюи странно ведет себя…

– Что ты имеешь в виду под словом «странно»?

– Он мяукает и как-то странно передвигается. И еще пытается спрятаться в комоде.

– Сейчас приеду.

Дьюи прятался под креслом. Я вытащила кота; его била дрожь, как утром, когда нашла его на стуле. Глаза у него округлились, и его явно мучила боль. Я позвонила ветеринару. Доктора Франк не было, но ее муж, доктор Билл, оказался на месте.

– Немедленно приходите, – сказал он.

Я закутала Дьюи в его полотенце. Был холодный день конца ноября, и Дьюи тотчас прижался ко мне.

Пока мы ехали к ветеринару, Дьюи лежал возле обогревателя на полу моей машины и дрожал от страха. Я взяла его на руки, прижав к груди. И вдруг заметила, как он тужится.

Боже, какое облегчение! Это не страшно. У него запор.

Я изложила доктору суть проблемы. Он отнес Дьюи в процедурную, чтобы прочистить ему кишечник. Он также помыл кота, и тот был мокрым и озябшим. Он прыгнул на мои руки и умоляюще посмотрел на меня: «Помоги мне». Я видела: что-то беспокоило кота.

– Я нащупал какое-то уплотнение, – сказал доктор. – И это не фекалии.

– А что же это?

– Надо сделать рентген.

Через десять минут врач вернулся и сообщил результат: в желудке Дьюи обнаружена большая опухоль, которая сдавливала почки и кишечник. Вот почему он часто мочился и, скорее всего, по этой причине и промахивался.

– В сентябре этого не было, – сказал доктор Билл. – Похоже, рак прогрессирует. Придется сделать анализ, чтобы поставить окончательный диагноз.

Мы стояли, молча глядя на Дьюи. Мне не приходило в голову, что у него может быть опухоль. Никогда. Я знала о Дьюи все – его мысли и чувства, но это он скрывал от меня.

– У него боли?

– Да, подозреваю, что так. Опухоль быстро разрастается, и дальше будет только хуже.

– Вы можете дать ему обезболивающее?

– По сути, нет.

Я покачивала Дьюи, словно ребенка. В шестнадцать лет он не позволял мне так с собой обращаться. А теперь даже не делал поползновений сопротивляться. Он просто смотрел на меня.

– Как вы думаете, он постоянно испытывает боль?

– Вряд ли возможно что-то иное.

Этот разговор раздавил меня и уничтожил. Я чувствовала себя измотанной, беспомощной и усталой. Разум отказывался верить в приговор врача. Казалось, Дьюи будет жить вечно.

Я позвонила в библиотеку и сообщила, что Дьюи не вернется домой. Кей не было в городе. У Джой – выходной. За ней побежали в магазин «Сирс», но опоздали. Пришли несколько других сотрудников, чтобы попрощаться. Вместо того чтобы направиться к Дьюи, Шарон подошла ко мне и крепко обняла. Спасибо, Шарон. Мне так нужна поддержка! Затем я обняла Донну и поблагодарила ее за то, что она так любила Дьюи. Донна попрощалась с ним последней.

Кто-то сказал:

– Не знаю, хочу ли находиться здесь, когда его усыпят.

– Правильно, – сказала я. – Я побуду с ним наедине.

Доктор Билл отнес Дьюи в процедурную, чтобы приготовить инъекцию, затем принес его в свежем одеяльце и положил мне на руки. Я поговорила с Дьюи несколько минут. Рассказала, как любила его, как много он для меня значил и что мне не хочется, чтобы он страдал. Объяснила ему, что произошло и почему. Бережно закутала его в одеяло. Что я еще могла для него сделать? Я качала его на руках, покачиваясь в такт вперед и назад, – эта привычка появилась еще в те времена, когда он был котенком. Доктор Билл сделал ему первый укол и сразу – второй.

– Я проверю сердцебиение, – сказал он.

– Не стоит, – возразила я. – Я все пойму по его глазам.

Дьюи не стало.

Глава 27 Любить Дьюи

Восемь дней я провела во Флориде. Не читала газет. Не смотрела телевизор. Не отвечала на телефонные звонки. Это был лучший способ отдалиться от мира, потому что тяжело переживала смерть Дьюи. Очень тяжело. Я села на рейс, вылетающий из Омахи, и проплакала всю дорогу до Хьюстона. Во Флориде я постоянно думала о Дьюи, молчаливо и в одиночестве, но меня окружала семья, которая всегда готова протянуть руку помощи.

Я понятия не имела, с какой скоростью распространилось известие о смерти Дьюи. На следующее утро, пока я в слезах сидела в самолете, летевшем в Хьюстон, местная радиостанция посвятила утреннюю передачу памяти Дьюи. Журнал в Сиукс-Сити напечатал некролог и длинную статью о нем. Через несколько часов известие о смерти Дьюи прозвучало в дневной сводке новостей на Си-би-эс. В библиотеку начали поступать звонки. Если бы я находилась в библиотеке, мне целый день пришлось бы отвечать на вопросы репортеров, потому что никто из моих коллег не чувствовал себя в праве общаться со СМИ. Ким, секретарь библиотеки, сделала короткое заявление, которое заканчивалось словами, которые сейчас я воспринимаю как прощание общества с Дьюи, – и все. Этого было вполне достаточно. В течение следующих нескольких дней некролог был опубликован в более чем двухстах семидесяти изданиях.

Реакция отдельных людей, которых потрясла смерть Дьюи, была ошеломляющей. Горожанам звонили друзья и родственники со всей страны, узнав о смерти Дьюи из местных газет или сообщений по местному радио. Одна местная пара находилась в отъезде и узнала новость от друзей из Сан-Франциско, которые прочитали о смерти Дьюи в «Сан-Франциско кроникл». Поклонники Дьюи несли дежурство в памятном карауле в библиотеке. Местные бизнесмены прислали цветы и памятные подарки. Эмми, дочь Шарон и Тони, подарила мне рисунок с портретом Дьюи: в центре листа два зеленых круга с полосками во все стороны. Это было прекрасно. Эмми просияла, когда я прикрепила ее рисунок к двери своего кабинета. Он был лучшим напоминанием о Дьюи.

Гэри Рома, режиссер документальной ленты о библиотечных котах, прислал мне длинное письмо. В частности, он писал: «Не знаю, говорил ли вам, но из множества библиотечных котов, которых мне довелось встретить по всей стране, моим любимцем стал Дьюи. Его красота, очарование и игривость были уникальными».

Томоко, представитель Общественного канала телевидения Японии, рассказал нам в письме, что о смерти Дьюи было объявлено по всей Японии, и многие опечалились, узнав о его кончине.

Марти Аттун, автор статьи в журнале, написала нам, что история Дьюи продолжает оставаться ее любимой. С тех пор прошли годы, и сейчас Марти – ответственный редактор. Казалось невероятным, что после сотен написанных статей Марти будет помнить о коте и тем более говорить о нем с такой любовью. Но Дьюи оставался верен себе. Он умел глубоко тронуть человека.

К тому времени, когда я вернулась к делам, на моем столе выросла гора писем и карточек высотой более метра. В ящике входящих сообщений меня ожидало свыше шестисот электронных писем. Многие послания пришли от людей, которые лишь однажды виделись с ним, но так и не смогли забыть. Сотни других писем были от людей, лично не знавших Дьюи. Спустя месяц после его смерти я получила более тысячи электронных писем со всего мира. До нас дошла весть о солдате в Ираке, который был глубоко опечален смертью Дьюи, несмотря на то что он каждый день сталкивался со смертью, а, может, именно потому. Мы получили письмо от четы из Коннектикута, сыну которых исполнилось одиннадцать лет; в свой день рождения мальчик попросил запустить воздушный шар в честь Дьюи. Мы получили множество подарков и пожертвований. Например, библиотекарь из Музея военно-морской истории преподнесла в дар четыре книги в память о нем. Она была знакома с историей Дьюи по публикациям и прочитала некролог о нем в «Вашингтон пост».

Многие горожане хотели, чтобы мы организовали панихиду. Я со своими коллегами не была сторонницей панихиды, но нам что-то следовало предпринять. В середине декабря, холодным субботним утром, все любившие Дьюи собрались в библиотеке, чтобы почтить память в последний раз, по крайней мере официально, их друга, который оказал такое влияние на их жизнь. Все мы стремились сделать эту встречу светлой. Я рассказала историю с летучей мышью, Одри – про прогулки Дьюи по светильникам, Джой припомнила поездки на тележке с книгами, а Шарон рассказала, как Дьюи вытащил мясо из ее сэндвича. Но вопреки нашим усилиям у многих на глазах стояли слезы. Две женщины плакали.

Эту встречу засняли несколько местных телевизионных станций. Мысль неплохая, но операторы явно были здесь лишними. Между нашими друзьями шли приватные разговоры: нам не хотелось изливать свою скорбь всему миру. А кроме того, собравшись вместе, мы понимали бессилие слов передать наши чувства к Дьюи. Было совсем непросто рассказать об этом необыкновенном коте. Мы застыли в молчании в окружении камер, и, казалось, замер весь мир. Это говорило красноречивее любых слов. Наконец местная школьная учительница нарушила молчание: «Людям может показаться: подумаешь, большое дело, это был всего лишь кот. Но именно в этом они не правы. Дьюи значил для нас гораздо больше». И все однозначно поняли, что она хотела этим сказать.

Мои воспоминания о Дьюи носили более личный характер. Коллеги помыли его мисочки и пожертвовали оставшийся после него корм, но я должна была забрать его игрушки. Мне пришлось убрать все с его полки: вазелин для свалявшейся шерсти, щетку, моток красного шнура, с которым он играл всю жизнь. Каждое утро я ставила машину на стоянке и направлялась в библиотеку, но Дьюи больше не поджидал меня у входа. Когда сотрудники вернулись в библиотеку, в последний раз навестив Дьюи, радиатор, перед которым он лежал каждый день, не работал. Каждое утро Дьюи устраивался поблизости, и он исправно служил. А сейчас, со смертью Дьюи, казалось, будто у радиатора отпала необходимость работать. Неужели неработающее устройство способно разбить вам сердце? Лишь спустя шесть недель я подумала, что надо починить радиатор.

Я решила кремировать Дьюи вместе с одной из его игрушек, Микки-Маусом, чтобы он не был одинок. Крематорий бесплатно предложил урну красного дерева с бронзовой пластинкой, но я отказалась. Дьюи вернулся в библиотеку в обычной пластиковой урне, внутри которой был синий бархатный мешочек. Я поставила урну на полку в своем кабинете и вернулась к работе.

Через неделю после поминальной службы я вышла из кабинета за полчаса до открытия библиотеки, задолго до появления первого посетителя, и сказала Кей:

– Время пришло.

Стоял декабрь, наступил очередной убийственно холодный день Айовы. Как тогда, в то первое утро и другие последующие. Приближался самый короткий день в году, и солнце еще не встало. Над головой темно-синее небо с пурпурными всполохами, на дорогах не было машин. Завывал студеный ветер, который налетал с канадских равнин, продувал насквозь улицы и уносился в сторону убранных кукурузных полей.

Мы перевернули несколько камней в маленьком садике перед библиотекой, пытаясь отыскать места, где земля еще не окончательно промерзла, но она вся была льдистой, и Кей понадобилось время, чтобы выкопать ямку. Над зданиями возле парковки уже взошло солнце, отбрасывая первые тени. Я положила в землю останки своего друга и сказала простые слова: «Ты всегда с нами, Дьюи. Это твой дом». Затем Кей бросила первую лопату земли, которая навечно погребла пепел Дьюи под окном детского отделения библиотеки, у подножия прекрасной статуи матери, читающей книгу своим детям. Когда Кей вернула камень на место вечного приюта Дьюи, я подняла глаза и увидела, что все сотрудники библиотеки стояли у окна и молча глядели на нас.

Эпилог Прощальные слова из Айовы

После кончины Дьюи жизнь в северо-западной Айове была небогата на события. С появлением этанола на земле оставалось больше кукурузы, чем раньше, но требовалось меньше рабочих рук, чтобы выращивать ее. Появилось больше машин, и стали внедряться новые технологии. И, конечно, стало больше земли.

Больница в Спенсере обзавелась первым пластическим хирургом. Клеберу Мейеру исполнилось восемьдесят лет, он покинул офис мэрии и вернулся на свою бензоколонку. Новым мэром стал муж Ким Петерсон, секретаря библиотеки, но он был таким же невзыскательным читателем, как и Клебер. Завод на окраине города, который выпускал запасные части к машинам, перенесли в мексиканский Хуарес. Город лишился ста двадцати рабочих мест. Но Спенсер сможет пережить это. Как всегда.

Библиотека по-прежнему работала. Впервые с момента избрания Рейгана президентом страны у нас не было кота. После смерти Дьюи мы получили около сотни предложений. Они поступали даже из Техаса, с оплаченной доставкой. Коты были очень милые, а история спасения многих из них – довольно трогательной, но ни один кот не вызвал энтузиазма, чтобы взять его. Совет библиотеки мудро ввел двухлетний мораторий на приобретение котов. Необходимо время, сказали они, чтобы все обдумать. Мы поняли: прошлое не вернуть.

Но я ничуть не сомневалась в том, что память о Дьюи будет жить. Может быть, в библиотеке, где его портрет висел у входа над бронзовой пластиной с историей его жизни – подарок одного из многочисленных друзей Дьюи. А может, в детях, которые знали его и десятилетиями будут рассказывать о нем, приводя своих детей и внуков в библиотеку. Может, в этой книге. Ведь ради этого я и пишу ее. Во имя Дьюи.

В 2000 году, когда Гранд-авеню включили в Национальный реестр, Спенсер заказал общественную художественную инсталляцию. Она должна была служить напоминанием о наших ценностях и одновременно стать воротами в наш исторический деловой центр. Два специалиста по созданию мозаичных картин из Чикаго, Нина Смут-Кайн и Джон Питман Вебер, провели в наших местах год. Они общались с нами, изучали нашу историю и наблюдали за местными нравами. Более семисот пятидесяти обитателей города всех возрастов – от детей до стариков – давали советы художникам. В результате появилась мозаичная скульптура под названием «Созидание: Времена, Земли, Люди».

«Созидание» состояло из четырех декоративных колонн и трех живописных стен. Южная стена называлась «История Земли». Она представляла собой бытовую сцену из жизни фермеров: спелая кукуруза; выпас свиней; женщина, развешивающая одежду на веревке; мчащийся мимо поезд. Северная стена называлась «История парков». Главной темой были Ист-Линч- и Вест-Линч-парки, главное место отдыха муниципалитета; игровые площадки на северо-западной окраине города. Озера. Западная стена отражала «Историю Спенсера». На мозаике запечатлено три поколения, собиравшихся в доме бабушки; пожар в городе и женщина-гончар, символизирующая творцов будущего. Чуть левее центра, в верхней части полотна, изображен рыжий кот, сидящий перед раскрытой книгой. Этот образ создан по мотивам детских рисунков.

Это история Спенсера. А Дьюи – часть ее, и тогда, и сейчас – навсегда. Уверена, он надолго останется в коллективной памяти города. Когда Дьюи было четырнадцать лет, я сказала Джоди: «Не знаю, захочу ли остаться работать в библиотеке после смерти Дьюи». Это было всего лишь предчувствие, но теперь понимаю его истинный смысл. Сколько могу помнить, каждое утро, открывая библиотеку, я чувствовала в ней жизнь: Дьюи с надеждой и любовью встречал меня у входа. Теперь она стала для меня мертвым зданием. Меня до костей пробирала дрожь даже летом. Случалось, утром одолевала хандра, но стоило включить свет, и библиотека оживала. Приходили сотрудники. За ними являлись посетители: люди средних лет приходили за книгами, бизнесмены – за журналами, подростки садились за компьютеры; дети появлялись здесь ради историй, а пожилые – в поисках поддержки. Библиотека жила своей жизнью, и снова я чувствовала, что занимаюсь лучшей работой на свете; по крайней мере пока готова уходить вечерами, хотя никто больше не просит меня поиграть в прятки.

Через год после смерти Дьюи мое здоровье резко ухудшилось. Пришло время менять свою жизнь, поняла я. Без Дьюи библиотека стала совсем другой, и я не хотела кончать свои дни, ощущая вокруг пустоту, тишину, а временами и одиночество. Когда я видела, как мимо проезжает тележка с книгами, в которой Дьюи любил кататься, у меня сжималось сердце. Мне так не хватало его – не временами, а каждый день. Я решила уйти на покой. Пробил этот час. Более ста двадцати пяти человек пришли на мою прощальную вечеринку, включая тех, кто жил в пригородах и с кем я годами не виделась. Папа прочел одну из своих поэм; мои внуки сидели рядом со мной, приветствуя тех, кто желал мне всех благ; в «Спенсер дейли репортер» появились две статьи с благодарностью за четверть века работы. Как и Дьюи, я была счастлива. Я уходила, и это было моим решением.

Найти свое место. Радоваться тому, что имеешь. Хорошо относиться ко всем. Прожить достойную жизнь. Речь вовсе не о материальной ее стороне, а о любви. Ее невозможно предвидеть заранее.

Все это я вынесла, разумеется, из общения с Дьюи, но, как часто бывает, эти ответы оказались слишком простыми. Все, кроме того, что я любила Дьюи всем сердцем и он отвечал мне взаимностью, казалось банальным. Но я попытаюсь…

Когда мне было три года, отец купил трактор «Джон Дир». У трактора спереди был культиватор, который представлял собой длинный ряд лопатообразных лезвий, по шесть с каждой стороны. Лезвия были чуть приподняты над землей, и, чтобы опустить их на землю, нужно было подать рукоять вперед. Культиватор врезался в землю, отбрасывая свежие пласты к рядам кукурузы. Однажды я играла рядом с передним колесом трактора, когда брат мамы вышел после ланча, повернул ключ и тронулся с места. Папа увидел происходящее из окна и с криками бросился к трактору, но брат мамы не слышал его. Колесо сбило меня с ног, и я оказалась под лезвиями. Меня перекидывало с одного лезвия на другое, пока брат матери не повернул колесо. Внутренние лезвия вышвырнули меня через проем в середине культиватора, и я лежала лицом вниз позади трактора. Папа рывком подхватил меня и побежал к крыльцу. Он, потрясенный случившимся, осмотрел меня и весь день не спускал с рук, покачиваясь вместе со мной в нашем старом кресле-качалке. Он плакал и приговаривал: «С тобой все в порядке, все хорошо».

Я посмотрела на него и наконец сказала: «Я порезала палец». И показала ему кровь. Я была вся в синяках, но этот крохотный порез остался единственным шрамом.

Такова наша жизнь. Все мы то и дело проходим через лезвия культиватора. С синяками и порезами. Порой лезвия оставляют глубокие раны. Счастливчики отделываются несколькими царапинами, парой капель крови – но это не самое главное. Самое главное – иметь кого-то рядом, кто поднимет вас, поддержит и скажет: все в порядке.

Годами мне казалось, что именно это я и делала для Дьюи. Я подумала, что мне стоит рассказать мою историю. Так я и поступила. Когда Дьюи было плохо, когда он замерзал и плакал, я оказалась рядом. Взяла его на руки. И успокоила: все в порядке.

Но это только полуправда. Истина же заключена в том, что все эти годы – и в тяжелые дни, и в добрые времена, и в прочие моменты, не оставшиеся в памяти, из которых складывались страницы подлинной книги наших жизней, – Дьюи поддерживал меня.

Он и сейчас это делает. Спасибо тебе, Дьюи! Спасибо. Где бы ты ни был…

Примечания

1

  Грин-карта – неофициальное название удостоверения личности, подтверждающее вид на жительство у человека, не являющегося гражданином США, но постоянно проживающего на территории США. – Здесь и далее примеч. ред.

(обратно)

2

  Город в центральной части штата Айова.

(обратно)

3

  «Синий воротничок» – понятие, обозначающее принадлежность работника к рабочему классу, представители которого, как правило, заняты физическим трудом с почасовой оплатой.

(обратно)

4

  Соответствует оценке «удовлетворительно».

(обратно)

5

  Речь идет об операции с целью диагностики.

(обратно)

6

  По-видимому, речь идет о произведении под названием «Повесть о двух городах».

(обратно)

7

  Пандемия чумы в середине XIV в.

(обратно)

8

  Мастэктомия – операция по удалению молочных желез и жировой клетчатки, в которой содержатся лимфатические узлы.

(обратно)

9

  «Today» – утреннее ежедневное телешоу на канале NBC.

(обратно)

10

  Речь идет об английском алфавите, в котором 26 букв.

(обратно)

11

  Неходжкинская лимфома – рак лимфатической системы.

(обратно)

Оглавление

Введение Добро пожаловать в Айову!

Глава 1 Студеное утро

Глава 2 Прекрасное дополнение

Глава 3 Дьюи Читатель Книг

Глава 4 Один день в библиотеке

Глава 5 Мята и круглые резинки

Глава 6 Монета

Глава 7 Гранд-авеню

Глава 8 Лучшие друзья Дьюи

Глава 9 Дьюи и Джоди

Глава 10 Долгий путь к себе

Глава 11 Играем в прятки

Глава 12 Рождество

Глава 13 Великая библиотека

Глава 14 Большой побег Дьюи

Глава 15 Любимый кот Спенсера

Глава 16 Знаменитый кот из библиотеки штата Айова

Глава 17 Дьюи и современный мир

Глава 18 «Кошечка среди книг»

Глава 19 Худший едок в мире

Глава 20 Новые друзья Дьюи

Глава 21 Что делает нас особенными

Глава 22 Дьюи отправляется в Японию

Глава 23 Воспоминания о маме

На память папе

На память маме

Глава 24 Дьюи на диете

Глава 25 Совещание

Глава 26 Любовь Дьюи

Глава 27 Любить Дьюи

Эпилог Прощальные слова из Айовы

*** Примечания ***