Великий переход. Американо-советские отношения и конец Холодной войны [Raymond L. Garthoff] (fb2) читать онлайн

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

@importknig

 

 

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

 

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

 

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

 

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

 

Раймонд Л. Гартхофф «Великий переход. Американо-советские отношения и конец Холодной войны»

 

 

Оглавление

Предисловие

Введение

ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Вызов администрации Рейгана, 1981-82 гг.

Реакция брежневского режима, 1981-82 гг.

Возобновленный диалог приводит к новой напряженности, 1983 год

Новая риторика Рейгана

Новая разрядка

Горбачев, Рейган и Рейкьявикский саммит, 1986 год

Договор о INF и Вашингтонский саммит, 1987 г.

Курс Рейгана на отношения с Советским Союзом

Администрация Буша и Горбачев, 1989 год

Великий перелом. Окончание Холодной войны

Крах коммунистического правления и Советского Союза, 1991 год

Эволюция стратегических отношений: Военная мощь, контроль над вооружениями и безопасность

Европа и американо-советские отношения

Азия и американо-советские отношения

ВЫВОДЫ

Оглядываясь назад: Холодная война в ретроспективе

 

Предисловие

 

 

Окончание холодной войны привело к появлению нового мира, в котором мы все пытаемся сориентироваться. Многое изменилось; Советского Союза больше нет, его место заняла Россия и другие государства-преемники. Однако даже в этих сильно изменившихся условиях история продолжается. Американо-российские отношения - это новое явление, но они могут быть построены только на фундаменте предыдущего этапа отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Это одна из причин, почему по-прежнему важно понять американо-советские отношения в их последнее десятилетие, с 1981 по 1991 год.

Есть и другие причины. Неподдельный интерес представляет вопрос о том, почему и как возросшая напряженность возобновленной холодной войны в начале 1980-х годов могла перейти в новую, пусть и необъявленную разрядку во второй половине десятилетия. Еще важнее понять, как конец разделения Европы и мира, конец "холодной войны", мог наступить в 1989-90 годах, даже если Советский Союз продолжал существовать под управлением коммунистов. Наконец, из американского и советского опыта 1980-х годов можно извлечь уроки, которые могут быть актуальны для отношений между США и Россией и в целом для международной политики.

Автор этого исследования, Раймонд Л. Гартхофф, пришел в Брукингс в 1980 году после выхода на пенсию после долгой и выдающейся карьеры на государственной службе. Его первым крупным исследованием после возобновления научной карьеры стала книга "Разрядка и коронация: Американо-советские отношения от Никсона до Рейгана", опубликованное в 1985 году и теперь выходящее в пересмотренном и обновленном издании. Настоящий том, хотя и является самостоятельным, представляет собой продолжение предыдущего.

Период с 1981 по 1991 год охватывает нелегкую и значительную трансформацию американской политики при президенте Рональде Рейгане от конфронтации в его первый срок к новой разрядке во второй. Еще более неожиданным и далеко идущим по своим последствиям было появление нового советского лидера Михаила Горбачева, который стремился преобразовать советскую политику, Союз и его отношения с остальным миром. Он потерпел впечатляющую неудачу в попытке реструктуризации советской экономики и государства, хотя и покончил с монополией коммунистов на власть. Но он добился успеха, также впечатляющего, в попытке положить конец холодной войне.

Эта книга, как и ее предшественница, представляет собой информированный и понятный обзор отношений, как они развивались, как с американской, так и с советской точки зрения.

 

Введение

 

История - это плавная непрерывность, но в ней есть значительные поворотные моменты. Период, охватываемый данным исследованием, практически определяет сам себя. 1981 год ознаменовал приход к власти администрации Рейгана, последнего президентства в Соединенных Штатах в период холодной войны, и, что характерно, самого ярого антикоммуниста за последние два десятилетия. Позиция новой администрации также, казалось, подтвердила неохотному советскому руководству, не осознававшему своей собственной большой доли ответственности, что отход от разрядки, предпринятый годом ранее предшественником администрации Картера, действительно стал решительной двухпартийной политикой Соединенных Штатов.

Причина завершения этой книги в конце 1991 года вполне очевидна. Окончание холодной войны и распад      Советского Союза и коммунистического рнля знаменует собой естественный поворотный пункт, фактически исторический разрыв. Российско-американские отношения и отношения с другими государствами-преемниками СССР основываются на том, что происходило до этого, но наступила новая эра. Годы великого перехода, от возобновления холодной войны в начале 1980-х годов до замечательных изменений в течение десятилетия, приведших к окончанию холодной войны к началу 1990-х годов, являются темой этой книги. Этот поворотный момент стал историей, хотя и недавней. Эта история также является неизбежной основой для того, что происходит сейчас и будет развиваться в будущем.

В настоящем исследовании предпринята попытка представить достаточно подробный отчет о развитии отношений с 1981 по 1991 год, основанный на имеющихся документах, включая рассекреченные материалы и мемуары, дополненные беседами с американскими и советскими официальными лицами. Анализ, а в некоторых деталях даже отчет, еще не может быть окончательным. Будет появляться все больше информации, а время и ход последующих событий предоставят дополнительную историческую перспективу. Тем не менее, уже имеется достаточно информации, чтобы составить обоснованное представление о том, что происходило в динамичных американо-советских отношениях в этот замечательный период перехода от возобновленной холодной войны к постхолодному и постсоветскому миру.

На протяжении 1980-х годов Соединенные Штаты и Советский Союз искали замену разрядке 1970-х годов. Эти отношения, после первых обещаний, ослабли во второй половине 1970-х годов и разрушились после советской интервенции в Афганистан и американской реакции на это событие в конце десятилетия. В 1980-е годы напряженность и дипломатическая конфронтация в первые годы постепенно сменились новым ослаблением напряженности во второй половине десятилетия.

В США, при президенте Рональде Рейгане, сдвиг был поразительным. Ни сторонники, ни критики администрации, которые видели жесткую линию Рейгана на конфронтацию и изоляцию в 1981-83 годах, риторический туман в 1984-85 годах и новое стремление к переговорам на высшем уровне и контролю над вооружениями с конца 1985 по 1988 год, не могли предсказать перемен. Президент Джордж Буш в первый год своего правления придерживался более взвешенного среднего курса, поддерживая возобновленный диалог, но действуя более сдержанно в стремлении к сотрудничеству и контролю над вооружениями. Но к концу 1989 года этот курс уже изменился, и революционные изменения в Восточной Европе и все больше в самом Советском Союзе привели к радикальной трансформации американо-советских отношений и отношений между Востоком и Западом, произошедшей еще до революционных изменений в Советском Союзе, которые произошли с августа по декабрь 1991 года.

Сегодня, в 1990-е годы, уже трудно вспомнить совершенно иной исторический контекст и характер американо-советских отношений 1980-х годов. Трудно оценить, что заявления и действия обеих сторон, которые могут показаться обычными с точки зрения ретроспективы постсоветского мира после холодной войны, в свое время вызывали напряженность. Сегодня, когда самая резкая критика советской политики прошлого часто звучит в Москве, трудно представить себя в советском или американском сознании десятилетней давности. В то время как наше сегодняшнее понимание прошлого может выиграть от понимания того, к чему привела история, наше современное понимание политической динамики той прошлой эпохи воссоздать гораздо сложнее. Однако это необходимо для того, чтобы понять ожидания, цели и страхи политических лидеров того времени.

В Советском Союзе в первой половине 1980-х годов произошли три смены руководства - от Леонида Брежнева, Юрия Андропова и Константина Черненко, все они были больны, до энергичного преемника нового поколения Михаила Горбачева. Развитие событий после 1985 года в результате смены коллективной правящей группы под руководством Горбачева вывело советскую политику, как внутри страны, так и на мировой арене, на новые рубежи со свежими, в некоторых случаях радикально новыми подходами, которые позволили решить проблемы, ранее казавшиеся неразрешимыми. К концу десятилетия масштабы изменений в советской политике и их растущее влияние не вызывали сомнений. Но изменения в Советском Союзе включали также усиливающийся эко номический упадок и новые политические силы, не контролируемые руководством в Москве и не тянущие в каком-либо одном направлении. Отчаянная и безуспешная попытка консервативных сил остановить стремительную трансформацию Советского Союза привела лишь к его еще более быстрому распаду. Борис Ельцин, первый всенародно избранный президент России, пришел к власти в тот момент, когда авторитет Горбачева распался вместе с распадом советской власти. К концу 1991 года Советский Союз (СССР) прекратил свое существование, и эпоха "американо-советских отношений", в буквальном смысле слова, подошла к концу.

В первой половине 1980-х годов политическая позиция Рейгана была доминирующим фактором в отношениях между двумя странами. В течение большей части второй половины десятилетия инициативы Горбачева имели первостепенное значение.      значение. Однако к началу 1990-х годов отношения стали определяться событиями, а не выбором лидеров.

Новые отношения после холодной войны начали развиваться в начале 1990-х годов. Хотя пока еще рано предсказывать их дальнейший ход, и это выходит за рамки данной книги, возникновение новой эры неопровержимо. Возобновление конфронтации в начале 1980-х годов, а затем возрождение разрядки во второй половине 1980-х годов свидетельствовали об изменении сочетания элементов конфронтации и сотрудничества в американо-советских отношениях еще до распада Советского Союза. Важным вопросом был относительный вес того или иного элемента в этой смеси.

В годы горбачевского нового мышления Советский Союз вступил на значительный путь политики безопасности, основанной на сотрудничестве, что сыграло решающую роль в окончании холодной войны. Впервые после окончания Второй мировой войны, к началу 1990-х годов сотрудничество стало преобладать над соперничеством. Однако серьезные внутренние трудности внутри бывшего Советского Союза по мере распада старого союза и с тех пор, а также американская реакция на эти события создали осложнения. Даже в постсоветскую эпоху эти отношения остаются отношениями со смешанными позитивными и негативными элементами. Тем не менее, новая ситуация после холодной войны и постсоветского периода обещает не только более стабильное долгосрочное ослабление напряженности между Востоком и Западом (категории, которые больше не имеют большого значения), но даже движение за пределы разрядки к антанте между Соединенными Штатами и Россией.

События внутри двух стран всегда были важны для отношений между ними, но в 1990-е годы характер радикальных изменений в бывшем Советском Союзе имеет решающее значение. Трансформация всей советской системы через не полностью контролируемую цепную реакцию глубоких политических, социальных, экономических и идеологических изменений - исторический феномен, не имеющий аналогов. Взаимоотношения между Россией, Украиной, Беларусью, Казахстаном и другими правопреемниками бывшего Советского Союза еще не до конца урегулированы. Их ход будет иногда скалистым, могут возникнуть серьезные трудности, которые негативно отразятся на внешних отношениях, в том числе и на отношениях с Соединенными Штатами.

Необходимо уделять должное внимание взаимодействию политики двух держав друг с другом, с другими событиями в мире, и тому, как это влияет на изменение отношений между ними, что наглядно демонстрирует данное исследование и мое предыдущее.

Наконец, отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом (а с конца 1991 года - между Соединенными Штатами и Россией) и роль каждого из них в мире по-прежнему имеют особое значение для всей мировой политики. Тем не менее, господство двух держав и их соперника в течение более чем четырех десятилетий "холодной войны" уже прошло. Характер международных отношений изменился от биполярности политико-милитаристского идеологического противостояния к более сложным многополярным политико-экономическим отношениям.

Цель данного исследования - рассмотреть и описать с американской и советской точек зрения развитие американо-советских отношений с начала 1981 года до распада Советского Союза в конце 1991 года. Понимание, основанное на таком подходе, необходимо для того, чтобы в будущем Соединенные Штаты и Россия понимали друг друга и справлялись с конфликтами интересов, а также выявляли и развивали сферы общих интересов, включая совместную безопасность.

Ни один из этих пунктов      ни один из них не может поддерживать растущее сотрудничество; ни один из них не может привести обе державы обратно к конфронтации. Конкуренция между соперниками, по крайней мере, в какой-то мере останется; ее можно контролировать, но это потребует постоянных усилий. В настоящее время, после поворота к новым отношениям в последнем десятилетии ХХ века, кажется вероятным, что американо-российские отношения со временем перерастут в более прочно основанную новую эру взаимного уважения и согласия. Однако раздражители останутся, и, возможно, отношения могут вернуться к нестабильности и напряженности. Будущий курс будет зависеть не только от политических предпочтений, но, прежде всего, от внутриполитических событий и дипломатических способностей обеих стран. Таким образом, вызов стоит не только между державами, но и внутри них; каждая из них должна соответствовать своим внутренним императивам развития, а также найти пути международного согласия и совместной безопасности. Хотя вызов новой эпохи уникален, историческая обстановка снова представляет собой нормальные отношения между великими державами; это естественное состояние мировой политики после великого перехода от борьбы двух сверхдержав в мире холодной войны.

 

ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Вызов администрации Рейгана, 1981-82 гг.

 

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛД У. РЕЙГАН и его ключевые советники вступили в должность с уверенностью и оптимизмом. Видя грозный советский вызов, проявляющийся в различных формах по всему миру, они верили, что возрождение американской воли, восстановление американской мощи и подтверждение американского лидерства в свободном мире смогут ответить на этот вызов. Считалось, что не только демократическая администрация Джимми Картера, но и республиканские администрации Ричарда М. Никсона и Джеральда Р. Форда были на неверном пути во внешней политике, прежде всего, придя к соглашению с Советским Союзом в рамках разрядки в 1970-х годах.

Личная уверенность президента Рейгана имела еще один источник. Он долгое время считал, что американское президентство по сути является вдохновляющим, указывающим широкие общие направления политики, а не принимающим конкретные политические решения и проводящим политику в жизнь. Все современные президенты в той или иной степени рассматривали президентство как политическую сцену или арену, но только Рейган воспринимал роль президента как роль актера, актера, за которого другие отвечают не только за постановку, но и за сценарий. Рейган "играл" президентство в течение восьми лет.

 

Антидетенте и антикомниунизм

 

Первый комментарий президента Рейгана по поводу отношений с Советским Союзом прозвучал 29 января 1981 года в откровенном ответе на вопрос на его первой пресс-конференции. "Разрядка", - сказал он, - была "улицей с односторонним движением, которую Советский Союз использовал для достижения своих собственных целей".2 На вопрос о советских намерениях он ответил: "Мне не нужно придумывать ответ, каковы, по моему мнению, их намерения", потому что все советские лидеры со времен революции "не раз повторяли на различных коммунистических съездах, которые они проводили, свою решимость, что их целью должно быть продвижение мировой революции и единого мирового социалистического или коммунистического государства, в зависимости от того, какое слово вы хотите использовать". Более того, продолжил он, они "открыто и публично заявили, что единственная мораль, которую они признают, это та, которая будет способствовать их делу, то есть они признают за собой право совершать любые преступления, лгать, обманывать, чтобы достичь этой [цели]". В более поздних комментариях на критику этого заявления Рейган фактически подтвердил свои настроения и свою неосведомленность о дипломатических последствиях их открытого высказывания.

Во многих других отношениях новый президент и члены его администрации свободно выражали свое крайне негативное отношение к Советскому Союзу. Рейган, например, с характерным преувеличением заявил, что "Советский Союз сегодня является самым большим нарушителем прав человека во всем мире". В том же интервью он принял различие, разработанное его представителем в ООН Джин Дж. Киркпатрик, между "авторитарными" правительствами, которые "не отвечают всем нашим принципам того, что является правами человека", но являются прозападными и антикоммунистическими, с одной стороны, и "тоталитарными" коммунистическими государствами, с другой, "где нет никаких прав человека". И в примечательном упоминании в 1983 году, Рейган называл советских лидеров "средоточием зла в современном мире", а их владения - "империей зла". В этом же обращении Рейган с одобрением вспомнил слова своего друга из мира развлечений в Калифорнии, который несколькими годами ранее сказал: "Я бы предпочел, чтобы мои маленькие девочки умерли сейчас, все еще веря в Бога, чем чтобы они выросли при коммунизме и однажды умерли, уже не веря в Бога". Рейган также приравнял проповедь коммунистической идеологии к "господству государства", забыв о марксистском утверждении о конечном увядании государства, и более сродни собственной антипатии Рейгана к роли государства (большого правительства) в американской жизни, а также более применимо к реальности государственного господства над обществом в Советском Союзе, чем к его идеологии.

 

С точки зрения американо-советских отношений, актуальность настроений президента Рейгана и его отвращения к коммунизму, широко разделяемого на Западе и явно анафемского для советских лидеров, была двоякой: что это означало для целей и действий американской политики, и что советские лидеры видели в этом значение для американской политики? Рейган ясно дал понять, в чем он видит его политическую значимость: вслед за упоминанием советских лидеров как средоточия зла он отметил, что "если история чему-то и учит, так это тому, что простодушное умиротворение или принятие желаемого за действительное в отношении наших противников - это глупость", и призвал свою аудиторию "выступить против тех, кто хочет поставить Соединенные Штаты в положение военной и моральной неполноценности", и он особо осудил идею замораживания ядерного оружия как "очень опасный обман", который принесет "лишь иллюзию мира".Реальность, - сказал он, - такова, что мы должны найти мир через силу". Когда несколько месяцев спустя его спросили о его замечании о "средоточии зла", он, правда, сказал, что не будет его повторять, но он оправдывал свое заявление тем, что оно оказало сильное воздействие на советских лидеров, не выдержав их возмущения этим обвинением: "Они действительно должны были знать и понимать, что мы чувствовали, каковы были наши взгляды и почему мы считали необходимым укреплять нашу военную оборону ".

В моральном эквиваленте объявления Рейганом войны средоточию зла, помимо тревожно связанного с ним заявления о необходимости военной силы, был и второй элемент. Это был призыв к "крестовому походу за свободу", прозвучавший перед несколько ошеломленным британским парламентом в 1982 году. Опять же, в дополнение к нападению на коммунистический тоталитаризм, он отметил, что "даже без нашей поддержки происходили и будут происходить повторные взрывы против репрессий и диктатур". Рейган не только бросил вызов тому, что ни одно из коммунистических государств Восточной Европы не достигло "законности", но и сказал, что "сам Советский Союз не застрахован от этой реальности. Любая система, не имеющая мирных средств легитимации своих лидеров, по своей сути нестабильна". Не ограничиваясь вызовом мирному "соревнованию идей", Рейган также заявил, что "хотя мы должны быть осторожны в форсировании темпов перемен, мы должны без колебаний заявлять о наших конечных целях и предпринимать конкретные действия для продвижения к ним". . .. Поэтому давайте спросим себя: "К какому типу людей мы себя относим?".

Таким образом, он призывал к "глобальной кампании за демократию", "глобальной кампании за свободу... план и надежда на долгосрочную перспективу - марш свободы и демократии, который оставит марксизм-ленинизм на пепелище истории". Однако этот вдохновляющий призыв к мировому господству демократии не был прояснен, когда уже следующее предложение продолжало: "И именно поэтому мы должны продолжать наши усилия по укреплению НАТО [Организация Североатлантического договора]", а следующее за ним вновь утверждало, что "наша военная мощь является предпосылкой мира", даже несмотря на то, что "конечным определяющим фактором в борьбе, которая сейчас идет в мире, будут не бомбы и ракеты, а испытание воли и идей... силы добра в конечном итоге сплотятся и одержат победу над злом". "Давайте начнем .... крестовый поход за свободу".

Последний элемент личного мнения президента Рейгана заключался в том, что советская система была не только идеологически несостоятельной и потому уязвимой, но и до предела растянутой советскими военными усилиями и потому неспособной конкурировать в усилившейся гонке вооружений.Как он сказал в беседе с некоторыми редакторами: "Они не могут значительно увеличить свою военную производительность, потому что они уже посадили свой народ на голодную диету... Если мы покажем им, что у нас есть воля и решимость идти вперед в наращивании военной мощи... тогда они должны будут взвесить, хотят ли они реалистично встретиться с нами по программе разоружения или они хотят столкнуться с законной гонкой вооружений, в которой мы участвуем. Но до сих пор мы шли на односторонние уступки, позволяя ухудшать свои позиции, а они строили величайшую военную машину, которую когда-либо видел мир. Но теперь они столкнутся с тем, что мы можем продолжить гонку вооружений, а они не смогут за нами угнаться". Советская система действительно испытывала растущее напряжение, что становилось все более очевидным на протяжении 1980-х годов. Но большинство предпосылок, лежащих в основе точки зрения Рейгана, были весьма сомнительными: что Соединенные Штаты не были активны в соревновании вооружений и шли на односторонние уступки, что Советский Союз был не в состоянии адекватно ответить на дальнейшее наращивание американских вооружений, и что Советский Союз ответит на такое наращивание, приняв предложения по разоружению, которые Соединенные Штаты будут рассматривать как "реалистичные" (то есть, будут благоприятствовать Соединенным Штатам больше, чем Договор SALT II, который был разработан в рамках переговоров по ограничению стратегических вооружений [SALT], проводившихся тремя предыдущими администрациями, но не был ратифицирован). Но каковы бы ни были их достоинства, они отражали мышление нового президента и его администрации.

Некоторые из наиболее рьяных идеологов администрации Рейгана пошли дальше, даже слишком далеко. Ричард Пайпс, известный антисоветчик жесткой линии Академик, которого привели в Белый дом в качестве специалиста по делам СССР и Восточной Европы в штате Совета национальной безопасности (СНБ), был вынужден опровергнуть официальных представителей Белого дома и Государственного департамента, когда заявил, что "советским лидерам придется выбирать между мирным изменением своей коммунистической системы в направлении, которому следует Запад, и войной. Другой альтернативы нет, и это может произойти в любом случае". (Его не упрекнули за то, что он также сказал: "Разрядка мертва").

Сам президент Рейган четко определил общую линию восприятия Советского Союза и его лидеров, а также общие цели американской политики - продемонстрировать американскую волю и восстановить силу, чтобы агрессивно конкурировать с Советским Союзом и побудить его к переговорам о разоружении на американских условиях в собственных интересах Советского Союза. Однако он не разработал и не изложил стратегию политики для достижения этих общих целей. Общая позиция Рейгана также не исключала широкого спектра альтернативных политических курсов, которые могли подразумеваться. Если советские лидеры были недостойными лжецами и средоточием зла, почему Соединенные Штаты должны вести с ними переговоры? Или же Соединенные Штаты должны вести переговоры с настороженной подозрительностью, жесткими предложениями по проверке и давлением своих возобновленных программ вооружений, чтобы заставить советских лидеров принять американские условия? Обе точки зрения нашли свое выражение в администрации.

Президент Рейган был намерен занять решительную позицию в отношении Советского Союза. Он не только считал, что коммунизм - это зло, но и полагал, что "Советский Союз лежит в основе всех беспорядков, происходящих в мире". Он, похоже, считал, что главное, что нужно сделать, это просто отбросить представления Соединенных Штатов о том, что переговоры разрешат разногласия и что с Советским Союзом можно иметь дело как с нормальным партнером по переговорам - мнение, которое он считал наивным и которое он приписывал трем своим предшественникам. Отсюда его убежденность в необходимости занять открытую позицию в своей ранней резкой критике советской системы и руководителей.

У Рейгана также были необычные представления о том, как советские лидеры относятся к нему. Если говорить о политическом курсе, то основное внимание Рейган уделял внутренним делам, демонтируя деспотичное "большое правительство" в США. Следствием этого должно было стать высвобождение американских производительных сил, скованных правительственной бюрократией, и стимулирование экономического возрождения. Этот экономический всплеск также послужил бы важной внешнеполитической цели, позволив восстановить американскую военную мощь, которая, по его мнению, скатилась к неполноценности. Восстановленная американская военная мощь заставила бы советских лидеров отказаться от поддержки международного подрывного движения и экспансии. Такая мощь могла бы также позволить вести переговоры с позиции силы, но в первую очередь она должна была бы препятствовать советским геополитическим успехам, подобным тем, которые наблюдались во второй половине 1970-х годов. Разочарование Рейгана в разрядке и убежденность в том, что Соединенным Штатам необходимо восстановить силу и вновь утвердить волю против предполагаемого советского геополитического вызова, разделяли многие. Президент Джимми Картер занял практически такую же позицию в последний год своего пребывания на посту после Афганистана, но его, казалось, подтолкнули к этому, в то время как позиция Рональда Рейгана была естественной для его мировоззрения. Широкая общественная поддержка политики сдерживания после разрядки была очевидна в таких умеренных "мейнстримных" организациях, как Совет по международным отношениям и Ассоциация Объединенных Наций, каждая из которых в начале 1981 года выпустила доклады, предлагающие рамки политики в отношении Советского Союза в 1980-х годах с решительным одобрением сдерживания.

Взгляды Рейгана шли дальше. Он видел не только конкретные геополитические проблемы, он видел политическую лавину. Как он сказал в своей речи во время избирательной кампании: "По всему миру... Советы и их друзья наступают". Более того, многие, кто решительно поддерживал кампанию Рональда Рейгана, и многие, кто затем вошел в его администрацию, придерживались еще более сильных взглядов против разрядки и контроля над вооружениями, которые выходили далеко за рамки бдительного сдерживания. Например, около пятидесяти членов Комитета по существующей опасности были назначены на высокие посты в администрации Рейгана в первый год его работы, включая (помимо самого Рональда Рейгана) помощника по вопросам национальной безопасности Ричарда В. Аллена, директора ЦРУ Уильяма Дж. Кейси, посла ООН Джин Дж. Киркпатрик, министра ВМС Джона Ф. Лемана-младшего, Юджин В. Ростоу, заместитель министра обороны Фред К. Икл, заместитель государственного секретаря Джеймс Л. Бакли, помощник министра обороны Ричард Н. Перл, эксперт СНБ по советским делам Ричард Пайпс, переговорщик по вооружениям посол Пол Х. Нитце, председатель Совета по международному вещанию (курирующий радиостанцию "Свободное Евросоюз", RFE) Фрэнк Шекспир и представитель Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) посол Макс М. Кампельман.Некоторые из них позже ушли, но Ростоу сменил член комитета Кеннет Л. Адельман, а не входящего в комитет Александра М. Хейга на посту государственного секретаря сменил Джордж П. Шульц из комитета.

Направленность американской политики в отношении Советского Союза никогда не вызывала сомнений. Разработка политики и стратегии ее реализации, однако, подвергалась конкурирующим влияниям. Главным из них было сильное стремление государственного секретаря Александра М. Хейга-младшего стать "наместником" внешней политики и, более того, контролировать все поведение американских международных отношений.

6 января, в своей первой реальной беседе с избранным президентом Рейганом, Хейг изложил свои взгляды на то, что должен быть один руководитель или наместник, координирующий множество аспектов внешней политики и выступающий в качестве официального представителя администрации по вопросам внешней политики. Хейг указывает в своих мемуарах, что Рейган "кивал после каждого пункта и соглашался". Хейг считал, что на него была возложена исключительная ответственность за внешнюю политику и, учитывая

Учитывая отсутствие у Рейгана опыта или знакомства с этой сферой, он планировал активно использовать эту ответственность. Еще до инаугурации, фактически на второй день работы Хейга в качестве назначенного госсекретаря, он демонстративно пропустил переходную команду Рейгана, работавшую над Госдепартаментом.

В день инаугурации, в течение нескольких минут после церемонии, Хейг представил президенту (через своего советника Эдвина М. Миза III) проект предлагаемой директивы, National Security Decision Directive (NSD D )-1, назначающей обязанности в области национальной безопасности. Хейг, после консультаций с министром обороны Каспаром Уайнбергером, директором Центральной разведки Уильямом Кейси и советником по национальной безопасности Р. Алленом, довольно подробно разработал соответствующие обязанности каждого и структуру принятия внешнеполитических решений, подтверждающую его доминирующую роль. Однако она не была передана на утверждение президенту - Миз и его ближайшие помощники в аппарате Белого дома Джеймс А. Бейкер III и Майкл К. Дивер считали, что Хейг затеял "игру во власть", пытаясь подтолкнуть преждевременное решение нового президента, которое повлечет за собой предоставление слишком больших полномочий старшим руководителям кабинета за счет президента (и сотрудников Белого дома). Более того, нетерпеливая попытка Хейга добиться быстрого делегирования полномочий просочилась в прессу с пренебрежительным оттенком. Просочились и другие меморандумы Хейга президенту. Несколько недель спустя в ходе еще одной вспышки, основанной на недоразумении, вице-президент Джордж Буш, а не Хейг, был объявлен ответственным за "управление кризисами" - ключевой элемент ответственности за иностранные дела - после того, как Хейг решил, что сам президент заверил его, что слухи на этот счет неверны. NSDD-1 был выпущен только через год, и то в значительно измененной форме.

Хейг слишком усердно пытался получить четкий мандат на главную ответственность в области иностранных дел. Это вызвало недовольство со стороны подозрительных советников Белого дома. Стремление Хейга к личной власти явно было одним из элементов его мотивации.5 И, возможно, он почувствовал вероятный вакуум стратегического лидерства со стороны самого Рейгана. Но было и другое: Хейг, работая в Белом доме в администрациях Никсона и Форда, понял необходимость централизованного управления внешней политикой. Он был свидетелем успехов и неудач усилий Генри Киссинджера, которые часто существенно зависели от контроля над рычагами выработки или реализации политики. Он тщательно привлекал к процессу обычных потенциальных соперников госсекретаря - а именно согласно рассказу Хейга, его и Аллена сопровождали Уайнбергер и Кейси, когда они встречались с Мизом, Бейкером и Дивером в день инаугурации; Аллен заявил, что только Хейг и он встречались с Мизом и Бейкером, советником по национальной безопасности, министром обороны и, на худой конец, директором центральной разведки. Но он не понимал ключевой роли триумвирата советников Рейгана, которые должны были защищать и влиять на президента во внешней политике, а также во всех других областях - гораздо больше, чем Х. Р. Холдеман и Джон Эрлихман в Белом доме Никсона. Триумвират Белого дома Рейгана с особым подозрением относился к Александру Хейгу, бывшей тени Генри Киссинджера, а затем "исполняющему обязанности президента" в мрачные последние дни правления Никсона, "политическому" генералу, а в последнее время и самому кандидату в президенты. Миникризисы возникали постоянно.

Хейг был амбициозен и стремился к власти, но он также прекрасно понимал необходимость формирования и управления стратегией внешней политики. Он считал себя не только наиболее квалифицированным, но и единственным в администрации, способным сделать это. Он был полностью согласен с президентом Рейганом и другими, что необходимо наращивать американскую экономическую и военную мощь. Но он рассматривал эти шаги как средство, а не как самоцель. Он понимал, что позиция, даже "стоять во весь рост", не является политикой. Он понимал необходимость стратегии действий и, в конечном счете, взаимодействия с противником, чтобы использовать американскую мощь, применяя ее в ведении отношений и в переговорах. Он стремился быть практиком силы, каким был Киссинджер, но в рамках стратегии с большим упором на кнуты, чем на пряники, чтобы продолжить то, что президент Никсон начал называть "жесткой разрядкой ".

В своем обращении к Республиканскому национальному съезду в июле 1980 года Хейг повторил цель своего наставника Киссинджера, поставленную десятилетием ранее: "Задачей на это жизненно важное десятилетие, стоящее перед нами, будет управление глобальной советской мощью". Также в своем выступлении на съезде Хейг подчеркнул тему, которую ему предстояло повторять раз за разом в качестве государственного секретаря: в последней половине 1970-х годов советские лидеры воспользовались разрядкой - и американские администрации позволили им это сделать - в серии нападений на мировой порядок путем "незаконных интервенций", в основном по доверенности, и что необходимо остановить это наступление. Хейг поставил тему советского участия и расширения влияния в Третьем мире в центр американо-советских отношений. Он рассматривал советское стремление к силовому расширению своего влияния как направленное на обеспечение стратегических выгод для Советского Союза: "Мы также должны признать, что советские интервенции и вмешательство не случайны. Москва проявляет живой интерес к регионам, где есть стратегические ресурсы или маршруты, жизненно важные для экономического благополучия и политической независимости Запада. Когда Советский Союз использует местные условия в своих стратегических целях, проблема перестает быть локальной, а становится стратегической угрозой нашему выживанию. Мы не можем игнорировать эту угрозу". Следовательно, "незаконная советская интервенция ставит под вопрос весь спектр наших отношений с Москвой. Она нарушает сдержанность и взаимность, к которым мы стремимся в наших отношениях", а также делает "мировой порядок, регулируемый верховенством международного права, еще более труднодостижимым".

Когда в 1981 году администрация Рейгана вступила в должность, она унаследовала продолжающуюся программу тайной помощи повстанцам-моджахедам в Афганистане. Она продолжала и постепенно расширяла эту программу. Афганистан был назван тревожным звонком о советской угрозе. По словам посла ООН Джин Дж. Киркпатрик, "советское вторжение вызвало повсеместную переоценку ситуации в мире, основанную на новом и более трезвом понимании опасности, которую политика Советского Союза теперь представляет для глобальной стабильности и мира во всем мире". Кроме того, было сказано, что вторжение "стало переломным моментом в послевоенной эпохе, окончательно завершив период оптимизма в отношении эволюции советской политики и намерений". Кстати, в этой же речи в ноябре 1981 года посол Киркпатрик впервые назвал афганских моджахедов "борцами за свободу" - адаптация термина, впервые примененного к венгерским повстанцам в 1956 году и вскоре принятого президентом Рейганом.

Подчеркивая ключевую роль Советского Союза, Хейг и другие члены администрации подчеркивали использование Советом "прокси" и "суррогатных" сил. В своих выступлениях и других заявлениях в 1981 и 1982 годах, а также в своих более поздних мемуарах Хейг неоднократно называл Кубу, Ливию, Организацию освобождения Палестины (ООП), Вьетнам (часто все еще "Северный Вьетнам", анахроничное обозначение) и Никарагуа советскими "прокси", "суррогатами" или "клиентами". Такое объединение коммунистических союзников Советского Союза (кстати, имеющих свои собственные региональные интересы и цели), таких как Куба и Вьетнам, с некоммунистическими независимыми акторами на мировой арене, такими как Ливия и ООП, было вопиющей ошибкой33. Президент Рейган тоже не только назвал "Каддафи в Чаде, Кубу в Анголе, Кубу и восточных немцев в Эфиопии, в Южном Йемене и, конечно, теперь попытку здесь, в нашем собственном Западном полушарии" действиями с участием "суррогатов" Советского Союза, но он также говорил о Кубе, Ливии, ООП, "и других странах коммунистического блока" таким образом, что можно было предположить, что он не понимает, что Каддафи и ООП не были коммунистами.

Размыванию советских отношений поддержки различных стран третьего мира и вменяемого контроля над этими странами и руководства их действиями способствовала тенденция Хейга и Рейгана рассматривать национально-освободительную борьбу в различных странах только как средство для обслуживания советской геополитической и стратегической экспансии. Хейг осознавал, что в странах третьего мира существуют серьезные проблемы, которые могут привести и привели к возникновению революционных ситуаций. Но как только происходило советское, советско-союзническое или местное коммунистическое участие или перспективная выгода (даже если только за счет уменьшения влияния Запада), он видел, что ситуация превращается в советскую наступательную угрозу Соединенным Штатам, которой необходимо противостоять. Так, например, "Сальвадор, каким бы тяжелым ни было его положение, был не просто местной проблемой. Это была и региональная проблема, которая угрожала стабильности всей Центральной Америки, включая Панамский канал, Мексику и Гватемалу с их огромными запасами нефти. И это была глобальная проблема, потому что она представляла собой вторжение национально-освободительной войны в Западное полушарие". В другом полушарии стало возможным только потому, что Хейг (и Рейган) рассматривали все это явление как "советскую стратегию освободительных войн "36 , а не как советскую поддержку и эксплуатацию в собственных интересах конфликтов коренного населения.

Администрация пошла дальше, определив Советский Союз как (по словам Рейгана в июне 1980 года) источник "всех беспорядков, которые происходят" в мире. Хейг начал, буквально с первых дней пребывания администрации у власти, описывать Советский Союз как спонсора международного терроризма. В его концепции советская стратегия включала в себя две фазы: начальную фазу выбора "цели", где существуют условия для беспорядков, которые Советы используют путем "терроризма, подрывной и тайной деятельности", и более позднюю стадию, когда они перерастают в национально-освободительную войну, в которую они вмешиваются с помощью оружия и марионеточных сил или даже более прямых действий. Эта точка зрения представляла собой любопытно наивный образ мира, в котором Советский Союз выбирал, подрывал, а затем вмешивался сосвоей стратегией национального освобождения, в то время как народы вовлеченных стран были абсолютно пассивны. Хейг осознавал, что такая конструкция советской стратегии не полностью учитывает местные причины, даже если игнорировать местные инициативы, но она, по крайней мере, давала обоснование американской заинтересованности в преодолении любых местных интересов, которые могли бы совпасть с советскими действиями или получить от них помощь. "Если мы проигнорируем этот сложный [советский] подход и дадим им карт-бланш в так называемых освободительных войнах из-за оправданных социальных условий в стране-мишени, мы примем формулу катастрофы". По его мнению, возможная советская выгода перевешивала любые "оправданные местные условия" или даже региональные соображения в той мере, в какой это касалось Соединенных Штатов.

Советские вовлечения и интервенции в страны третьего мира в конце 1970-х годов, от Анголы до Афганистана, широко рассматривались в Соединенных Штатах как поведение, не соответствующее принципу разрядки. Администрация Рейгана не только разделяла эту точку зрения, но и рассматривала ее как вызов безопасности свободного мира, особенно американскому влиянию и безопасности. В частности, секретарь Хейг, а также президент Рейган и другие ведущие деятели администрации часто повторяли эту точку зрения и перечисляли до шести или восьми ситуаций, которые, по их мнению, представляли собой снежный ком из серии интервенций Советского Союза или его марионеток в Свободном мире (то есть в странах, не входящих в признанный советский блок).      и признанном советском блоке). Список Хейга, который он с небольшими изменениями перечислял более десятка раз в 1981 году, включал семь случаев прямой или косвенной агрессии со стороны СССР или при его поддержке в период с 1975 по 1979 год: Ангола (в 1975-76 годах, в основном через кубинское доверенное лицо), Эфиопия (в 1977-78 годах, в основном через кубинское доверенное лицо), Южный Йемен (местный коммунистический переворот в 1978 году), Северный Йемен (вторжение при поддержке Южного Йемена в 1979 году), Афганистан (местный коммунистический переворот в 1978 году), Кампучия (вьетнамское вторжение в конце 1978 года), и, наконец, Афганистан (прямое советское военное вмешательство в декабре 1979 года). Все эти случаи были рассмотрены, в большинстве своем довольно подробно, в предыдущем исследовании. На самом деле, список был смешанным, включая некоторые случаи местных действий, где советская роль не была продемонстрирована или даже вероятна (перевороты в Южном Йемене и Афганистане в 1978 году), другие случаи, где инициатива исходила от советских друзей, но по их собственной инициативе (наступление на Северный Йемен при поддержке Южного Йемена, вторжение Вьетнама в Кампучию, и даже первоначальная помощь Кубы МПЛА [Народное движение за освобождение Анголы] в Анголе). Единственными случаями явного советского участия были поддержка анго-ланского режима, признанного Организацией африканского единства (ОАЕ), помощь эфиопскому правительству, подвергшемуся нападению со стороны Сомали, и, конечно, совершенно иной случай Афганистана - единственный случай прямого советского военного вмешательства. Во второй половине 1970-х годов Советский Союз действительно увидел и использовал несколько возможностей для расширения своего влияния, но это не было скоординированным советским экспансионистским движением, набирающим обороты. Тем не менее, в Соединенных Штатах все чаще складывалось именно такое мнение. Это восприятие не сопровождалось признанием значительных усилий и успехов США в расширении своего геополитического влияния в 1970-х годах, в частности в отношениях с Китаем и Египтом.

Хейг был самым информированным в иностранных делах среди старших членов администрации Рейгана, но это относительный вопрос. Хейг демонстрировал чудовищное незнание случаев, которые он так уверенно цитировал, когда пытался сделать больше, чем просто перечислить их. Например, говоря о военном перевороте 1978 года в Афганистане, Хейг сказал, что это была советская интервенция, в ходе которой Советы "установили марионеточного лидера за год до фактического вторжения", и "шаг от этого, неоспоримого, до массового вмешательства советских сил год спустя - это очень маленький шаг". Важным моментом было то, что основное впечатление администрации (как и администрации Картера в последние годы его правления) и общественности заключалось в том, что Советский Союз и его партнеры были "в движении", и что это представляло угрожающую модель экспансии, не соответствующую разрядке. Хейг описал это как "растущую склонность [Советского Союза] поддерживать перемены - прямо или косвенно - путем силового правления, кровопролития, террора, так называемых освободительных войн".

Не ограничиваясь случаями конца 1970-х годов, Хейг в своих мемуарах вспоминал целый ряд исторических событий в искаженном виде: вспоминая Корейскую войну, вместо того, чтобы понять, что после того, как северокорейская армия была разбита и вытеснена из Южной Кореи, Соединенные Штаты решили расширить свои цели и попытаться оккупировать Северную Корею, что ускорило китайскую интервенцию, он вспоминал только то, что "мы уменьшили наши цели, установили ограничения на использование нашей силы и политизировали решение". (Haig, Caveat, p. 119.) Он считал уроком Вьетнама следующее: "Если цель стоит того, чтобы к ней стремиться, то к ней нужно стремиться с достаточными ресурсами, чтобы форсировать решение проблемы на ранней стадии". Это замечание сопровождалось советом о том, что Сальвадор имеет решающее значение, поскольку он является "симптомом опасных условий в Америке - кубинского авантюризма, советских стратэгических амбиций" (стр. 125). "Когда в 1965 году в Доминиканской Республике снова вспыхнула волна диверсий, - правильно заметил Хейг, - президент Джонсон ввел в страну 22 000 американских солдат". Но затем он добавил замечательный non sequitur. "Только тогда кубинцы и Советы дрогнули. Они оставались относительно спокойными до 1978 года" (стр. 125). На самом деле ни Советы, ни кубинцы не были вовлечены в события в Доминиканской Республике, а советские лидеры и кубинцы резко разошлись во взглядах на поддержку революционных групп в 1964-1968 годах.

Даже когда Хейг сам обладал или должен был обладать прямыми знаниями, его воспоминания грубо противоречили документам. Эпизод с базой подводных лодок в Сьенфуэгосе в 1970 году был искажен Хейгом, чтобы придать себе решающую роль в предъявлении "ультиматума", который Советы якобы выполнили.

Исторические ссылки президента Рейгана часто были еще более далеки от реальности. Приведем лишь один случай: по его представлению, во время апрельского переворота 1978 года в Афганистане "Советский Союз поставил своего человека на пост президента Афганистана. А потом их человек не сработал, и они пришли, избавились от него и привели другого человека, которого они готовили в Москве, и назначили его своим президентом". Отталкиваясь от этого слишком упрощенного и неверного, но узнаваемого прочтения ситуации в Афганистане в 1978 и 1979 годах, Рейган провел параллель с Сальвадором в 1980-х годах: "без фактического использования советских войск, по сути, Советы, можно сказать, пытаются сделать в Сальвадоре то же самое, что они сделали в Афганистане, но используя марионеточные войска через Кубу и партизан". Действительно ли Советы пытались сделать в Сальвадоре "то же самое", что и в Афганистане? Параллель между двумя ситуациями не вызывает доверия.

Пока "Москва продолжает поддерживать терроризм и войну по доверенности ..... Только Соединенные Штаты обладают решающей силой, чтобы убедить Советы и их посредников в том, что насилие не продвинет их дело". Американская сила и решимость заставит Советы "уважать взаимность".

Это мнение лежало в основе акцента, сделанного администрацией Рейгана, и прежде всего Хейгом, на дисциплинировании Советского Союза, чтобы заставить его уважать американскую концепцию "сдержанности и взаимности" в рамках существующих сфер интересов и гегемонии, сдерживая советские экспансионистские планы с помощью силы, локально и, как правило, косвенно, но в тени неустанного наращивания советского военного потенциала.

Хейг был искренне обеспокоен тем, что он считал советской экспансионистской угрозой уязвимым стратегическим районам Третьего мира. Он также считал наращивание военного потенциала США и воинственное сдерживание наиболее эффективным способом "дисциплинировать" Советы. Кроме того, Хейг осознавал, что некоторые элементы в администрации, а еще больше среди его избирателей и сторонников по всей стране, не разделяли его стремления к "жесткой разрядке", а предпочитали чистую, жесткую линию конфронтации и с подозрением относились к переговорам.Перейдя в наступление и, как надеялись, добившись первых успехов в политике противодействия советскому экспансионизму, Хейг стремился не только остановить Советы, но и создать себе репутацию жесткого и эффективного антикоммунистического стратега, чтобы впоследствии, по мере роста американской мощи и осознания Советским Союзом рисков стремления к унилатеральным завоеваниям, вести переговоры с позиции силы.

Одним из элементов инициативы Хейга было стремление соответствовать более воинственной и идеологической позиции других членов администрации, таких как Амбассадор Киркпатрик, путем захвата и использования некоторых тем, принятых неоконсервативными "холодными воинами", в частности, отождествления Советского Союза с международным терроризмом. Так, на своей первой пресс-конференции, как отмечалось ранее, секретарь Хейг провозгласил, что "международный терроризм займет место прав человека в нашей заботе, потому что он является высшим нарушением прав человека", и подчеркнул "советскую активность в плане подготовки, финансирования и оснащения международного терроризма".

 

Утверждение Израиля о том, что ООП является террористической организацией, а не национально-освободительным движением, некоторые элементы которого участвовали в террористических актах, способствовало формированию концепции, проповедуемой администрацией Рейгана, которая стирала различие между терроризмом и национально-освободительными движениями. Commen tan1 maga�ine и другие ведущие неоконсервативные группы стали подчеркивать связь СССР с терроризмом, как и такие институты, как Фонд "Наследие", Центр стратегических и международных исследований при Джорджтаунском университете и недавно созданный Институт исследований международного терроризма при Государственном университете Нью-Йорка.

Вскоре после заявления Хейга, в феврале 1981 года, был создан Подкомитет по безопасности и терроризму при Судебном комитете Сената, председателем которого стал сенатор Джеремайя Дентон, а членами - сенаторы Джон Ист и Оррин Хэтч, сторонники жесткой антисоветской линии. В первых слушаниях подкомитета по терроризму участвовали Арно де Борхграф, Майкл Ледин и Клэр Стерлинг (чья книга "Террористическая сеть" только что была опубликована издательством "Ридерз Дайджест"). Слушания были специально направлены на освещение "советской и суррогатной поддержки международного терроризма".

Идея о том, что Советский Союз внедряет некую бациллу зла в новый мир, также отвечала представлениям президента Рейгана о реальности. Он видел американский долг в том, чтобы помогать бороться "против импорта или распространения в Западном полушарии терроризма, дезорганизации". И это не только Сальвадор. В данный момент он является мишенью. Наша проблема - это все полушарие и недопущение подобного рода вещей".

 

Утверждения Хейга, хотя и были приятны Рейгану, не были поддержаны разведывательным сообществом в Вашингтоне, и этот факт быстро стал достоянием гласности. Фактически, сразу после заявления Хейга на пресс-конференции 28 января директор Бюро разведки и исследований Госдепартамента сообщил ему, что разведывательная информация не поддерживает его утверждения. Хейг был удивлен и прокомментировал, что только что прочитал книгу Стерлинга. Меня убедили запросить официальную национальную разведывательную оценку со стороны разведывательного сообщества, в которой была бы собрана вся имеющаяся информация.

Национальная разведывательная оценка советской поддержки международного терроризма, подготовленная Центральным разведывательным управлением (ЦРУ), не соответствовала утверждению Хейга. Директор Центральной разведки Уильям Кейси был обеспокоен этим выводом и отправил проект на доработку.

 

Помимо того, что выводы, содержащиеся в проекте оценки, не соответствовали убеждениям Хейга и Кейси (и, несомненно, многих других членов новой администрации, включая Рональда Рейгана), также утверждалось, что специалисты разведки слишком узко определили термин "террмизм", что его следует применять более широко к использованию насилия, как в национально-освободительных конфликтах. Некоторые аналитики в Разведывательном управлении Министерства обороны (DIA) с самого начала не соглашались с ЦРУ и Государственным департаментом, и DIA было поручено подготовить проект новой оценки. Однако проект ЦРУ был настолько экстремальным и плохо обоснованным, что его тоже отбросили, и новые разработчики в ЦРУ под руководством члена сенатского совета Линкольна Гордона, используя расширенный круг полномочий, подготовили текст, который, наконец, через восемь месяцев был признан приемлемым. В утвержденном варианте не говорилось, что Советский Союз непосредственно разжигает международный терроризм, но в нем говорилось, что "Советский Союз глубоко вовлечен в поддержку насилия по всему миру", и что в опухолях национальные повстанческие движения, которые Советский Союз "прямо или косвенно" поддерживал, часто "уходят".

 

Помимо повышенного внимания к терроризму, администрация Рейгана резко снизила внимание к вопросам прав человека в некоммунистическом (или, точнее, несоветском) мире. Но администрация продолжала терзать советское обращение с диссидентами. Самое главное, что ее общая жесткая линия против советской системы, а не конкретные злоупотребления, была приравнена к защите прав человека. Как выразился помощник госсекретаря по правам человека и гуманитарным вопросам Эллиотт Абрамс, "занимая твердую позицию в отношении Советского Союза, мы решаем проблему прав человека в целом, а не в розницу. Советский Союз - это центр коммунистической системы, которая является злейшим врагом прав человека". По словам Рейгана, Советский Союз представлял собой "единственную величайшую проблему для прав человека в современном мире".

Хейг стремился сделать нечто большее, чем просто словесно ответить на советский вызов. Появилась арена для раннего участия в противостоянии советской экспансии, и Хейг ухватился за нее: спонсируемое СССР, управляемое Кубой, снабжаемое Никарагуа, возглавляемое коммунистами террористическо-партизанское восстание в Сальвадоре. Отнюдь не все были согласны с таким описанием гражданской войны в Сальвадоре, но такая характеристика отражала восприятие Хейга и соответствовала его целям. Сальвадор находился на заднем дворе Америки и далеко от Советского Союза; должна была быть возможность с минимальным риском и затратами одержать победу, которая продемонстрировала бы всем - советским лидерам, союзникам США и другим странам мира, а также американскому народу - что американская воля и сила, подтвержденные вновь, эффективны в противодействии продолжающимся усилиям СССР по всему миру продвигаться вперед за счет Америки.

 

Действия администрации в отношении ситуации в Центральной Америке будут рассмотрены позже. На данный момент достаточно отметить, что помимо этих действий администрация, особенно Хейг, развернула масштабную кампанию по привлечению внимания к роли Советского Союза и Кубы. Государственный департамент выпустил наспех подготовленный и несовершенный "Белый документ" под названием "Коммунистическое вмешательство в Сальвадоре", в котором ситуация в этой стране называлась "хрестоматийным случаем косвенной вооруженной агрессии коммунистических держав через Кубу". Дипломатические "отряды правды" были направлены в Западную Европу, чтобы убедить союзников Америки в роли Советского Союза и других коммунистов - хотя и без заметного успеха. Хейг свидетельствовал на открытых слушаниях в Конгрессе, что Советский Союз несет "главную ответственность" за распространение международного терроризма и имеет "список целей" для "захвата Центральной Америки".

Тот факт, что сальвадорские повстанцы планировали новое наступление, был независимо известен в то время, и сообщение о советском решении не могло быть подтверждено или опровергнуто его появлением. Американское разведывательное сообщество не располагало информацией о подобном решении Политбюро о проверке американской решимости, и такая информация никогда не появлялась. Но помимо этого сомнительного разведывательного отчета, Хейг и многие члены будущей администрации (включая Ричарда Аллена), в любом случае, были восприимчивы к идее, что Советы будут проверять свою решимость, и были полны решимости "пройти" этот тест и начать проверку советской решимости.

 

Этот очаговый американский контрвызов в Центральной Америке также служил общему политическому подходу Илаига. В ряде выступлений и других заявлений в течение первого года администрации Рейгана Хейг разработал то, что он стал называть "четырьмя столпами" американской политики: развитие отношений Америки с Советским Союзом на основе "сдержанности и взаимности", укрепление американских альянсов, помощь в развитии третьего мира, наращивание американской экономической и военной мощи. Все это способствовало сдерживанию советской экспансии.

Более того, "мы должны действовать, чтобы сдерживать Советский Союз", потому что "именно советская опора на силу и угрозу силы для создания и использования беспорядков подрывает перспективы мира во всем мире сегодня". Хотя обычной формулой (также иногда используемой президентом Рейганом и другими) была "сдержанность и взаимность", в нескольких случаях Хейг более конкретно, хотя и менее дипломатично, дал понять, что он действительно имел в виду: "большая советская сдержанность и большая советская взаимность". Он сказал: "Наше стремление к большей советской сдержанности и взаимности должно опираться на несколько уроков, болезненно усвоенных за последнее десятилетие в отношениях с Советским Союзом".

 

Три других столпа американской политики рассматривались в конечном итоге как способствующие достижению этого столпа: "Восстанавливая нашу силу, укрепляя наши союзы и способствуя прогрессу через мирные изменения, мы создаем условия, которые делают сдержанность и взаимность наиболее реалистичными советскими вариантами".

Однако Хейг не видел задачу американской политики исключительно в создании условий для принуждения Советского Союза к тому, что американцы считали бы сдержанностью и взаимностью. В одном из последующих выступлений он ясно показал, в чем его подход отличается от подхода тех (некоторые в администрации Рейгана, а некоторые за ее пределами), кто выступал за безоговорочную конфронтацию с Советским Союзом. В апреле 1982 года, в одном из своих лучших (и последних) политических заявлений, Хейг сказал, что "нашей постоянной задачей является ... развитие и поддержание отношений с Советским Союзом, которые признают, что конкуренция продолжается, но сдерживают применение или угрозу применения силы". Он осудил две крайности, которые "исказили американскую внешнюю политику в послевоенный период: Во-первых, что проявления американской доброй воли и готовности к переговорам могут каким-то образом заменить американскую силу и перевести американо-советские отношения от конкуренции к сотрудничеству; во-вторых, что позиция конфронтации, отказ от переговоров каким-то образом приведут к капитуляции другой сверхдержавы". Первая из этих крайностей была соломенным человеком (ни один американский лидер, по крайней мере, со времен Генри Уоллеса, не верил, что одно лишь доброе намерение приведет к сотрудничеству и прекращению конкуренции). Хейг, конечно, прекрасно знал, что это не относится к Ричарду Никсону и Генри Киссинджеру, и вряд ли мог поверить в это в отношении Джимми Картера и К. Вэнса.      Вэнса. Но это заявление стало необходимым антиподом политики противостояния, которая все же имела своих сторонников в администрации. Более того, Хейг хотел дистанцироваться от термина "разрядка" даже тогда, когда предлагал переформулированный и ужесточенный подход, основанный, по сути, на стратегии разрядки, проводившейся на протяжении 1970-х годов.

Хейг проницательно представил десятилетие 1980-х годов как то, в котором Советский Союз будет переживать смену руководства и необходимость противостоять "более серьезным экономическим трудностям и растущей международной изоляции". Соответственно, "В этот чувствительный и опасный период изменения отношений между сверхдержавами Соединенные Штаты должны ясно дать понять Советскому Союзу, что существуют наказания за агрессию и стимулы для сдержанности". И "Мы будем продолжать изучать готовность Советского Союза к переговорам, направленным на достижение конкретных результатов".

 

Хейг ранее подчеркнул, что "должно быть сочетание стимулов и антистимулов - морковки и кнута, если хотите". Казалось, он неясно или, по крайней мере, не готов определить морковки; кнуты были гораздо более очевидны. Но в общих чертах он определил и стимулы: "более широкие взаимовыгодные отношения", включая "политические соглашения по разрешению нерешенных региональных конфликтов", "сбалансированные и поддающиеся проверке соглашения по контролю над вооружениями" и "потенциальные выгоды от расширения торговли между Востоком и Западом" - список, более чем смутно напоминающий стратегию разрядки Никсона и Киссинджера. (Риторика, окружавшая предложенную новую стратегию, конечно же, была совершенно иной - с сильным акцентом на соперничество и сдерживание и едва ли намеком на структуру мира).

Хейг не пытался разработать официальную хартию для политики в отношении Советского Союза. Более того, он противился таким попыткам, поскольку это потребовало бы консенсуса с теми в Белом доме и Пентагоне, кто выступал за более конфронтационную позицию. Только после его ухода в июне 1982 года Ричард Пайпс в аппарате СНБ активизировал усилия по выработке официального руководства по политике в отношении Советского Союза и Восточной Европы. Таким образом, администрация Рейгана не оформляла свою политику до конца 1982 года (как раз когда Пайпс уехал, чтобы вернуться в Гарвард). В документах NSDD-54 по Восточной Европе в августе и NSDD-75 по Советскому Союзу в январе 1983 года были сформулированы руководящие принципы политики. В руководстве по Восточной Европе подчеркивалась дифференциация, в пользу движения либо к внутренней либерализации, либо к большей независимости от Советского Союза во внешней политике, по сути, продолжая политику, проводившуюся в 1970-е годы. НСДД-75 по Советскому Союзу включил в себя, но также расширил и тем самым изменил политическую линию, взятую Хейгом.

Политика Хейга в отношении Советского Союза была геополитической: вести активную борьбу, направленную на сдерживание и противодействие прямой или косвенной советской экспансии за пределы советского блока в Восточной Европе, но не бросать вызов советской власти в Советском Союзе или блоке. Это продолжало линию, взятую Никсоном и Киссинджером, и в значительной степени, хотя и менее последовательно, Картером и Бжезинским. Большинство тех, кто поддерживал эту версию сдерживания, ставили перед собой цель не только предотвратить конкретные советские попытки расширить влияние и контроль, но и заставить советских лидеров переосмыслить всю свою стратегию, чтобы заставить их столкнуться с последствиями своих действий. Так, например, если бы советские лидеры сочли свои действия в Афганистане или поддержку революций в Центральной Америке слишком дорогостоящими в различных отношениях, они бы воздержались от подобных шагов в будущем и, возможно, отказались бы от некоторых нынешних действий.

Летом 1982 года президент Рейган санкционировал крупную программу тайных действий по поддержке подпольной "Солидарности" и дестабилизации коммунистического правительства в Польше. Гораздо менее навязчивые и масштабные усилия были также направлены на Чехословакию и Венгрию, но в Польше были предприняты значительные и далеко идущие усилия в тесной координации с Ватиканом. Теперь подтверждено, что президент Рейган и папа Иоанн Павел II на встрече 7 июня 1982 года договорились о тайном сотрудничестве в этой работе. ЦРУ сыграло главную роль, прямо и косвенно, через Национальный фонд в поддержку демократии и AFL-CIO. Президент Рейган и Папа, а также их доверенные эмиссары (включая бывшего заместителя директора ЦРУ Вернона Уолтерса и кардинала Лаги, представителя Ватикана в Вашингтоне) играли активную роль. Соединенные Штаты и Ватикан обменивались разведданными и контактами, и Соединенные Штаты прислушивались к советам Ватикана по многим вопросам.

Хотя эта программа тайных действий не привела к свержению коммунистического правления, она сохранила жизнь и процветание "Солидарности" в Польше и, таким образом, непосредственно способствовала необходимости польского правительства и советского руководства вернуть "Солидарность" в политический процесс в 1989 году, когда стали возможны революционные изменения в соответствии с новой политикой Горбачева в отношении Восточной Европы и всего мира. Другие члены администрации Рейгана, сотрудники СНБ и Пента

гона, хотели бросить еще более прямой вызов советским лидерам, так сказать, на их собственной территории. Они хотели еще более активно вести политическую и экономическую конкуренцию в Восточной Европе и в самом Советском Союзе, а также сдерживать советский экспансионизм; они хотели "откатить" коммунизм, а не просто сдерживать его. Они также были мало или даже отрицательно заинтересованы в переговорах; они считали, что Советский Союз должен быть изолирован, а не вовлечен в сеть взаимозависимых связей с Западом. И они были менее заинтересованы в переговорах по контролю над вооружениями, даже в переговорах с позиции силы; они хотели оказать давление на Советский Союз посредством интенсивной конкуренции вооружений и сохранить и использовать американскую свободу для расширения своих военных возможностей и вариантов с целью подтверждения американского превосходства.

Некоторые из тех, кто выступал за жесткую позицию в отношении Советского Союза и стремился к экономической, политической и идеологической войне против СССР, в то же время были очень осторожны в отношении даже косвенного использования американской военной мощи для сдерживания. Например, министр Каспар Вайнбергер и его помощники, такие как заместитель министра по вопросам политики Фред Икл и министр ВМС Джон Леман-младший, были очень осторожны в отношении любого использования или даже развертывания военной мощи США на Ближнем Востоке и в Карибском бассейне в тех формах, к которым призывал Хейг. (Такое отношение сохранялось, по крайней мере, до успешного вторжения в Гренаду в октябре 1983 года). Некоторые из жестких антисоветских специалистов в аппарате СНБ (такие как Ричард Пайпс и позднее Джон Ленчовски) также выступали за настойчивое ведение идеологической и экономической войны из-за беспокойства по поводу советской военной мощи.

 

Однако основная направленность директивы была прагматичной и геополитической. Она устанавливала три долгосрочные цели: сдерживание советской экспансии и умеренное поведение СССР на международной арене; поощрение, с помощью ограниченных средств, имеющихся в распоряжении Соединенных Штатов, изменения советской системы в сторону большего либерализма с течением времени; и ведение переговоров по соглашениям, отвечающим интересам Соединенных Штатов. Таким образом, он подтвердил сдерживание и обрисовал, хотя и не устранил, конфронтационный подход. Хотя цель поощрения изменений в советской системе была существенно ограничена, эта цель осталась. Переговоры были четко подтверждены, но решения о том, вести ли переговоры, когда и о чем, еще не были приняты.

Некоторая двусмысленность в директиве президента отражала двойственность Рейгана. Обычно его мог убедить занять геополитическую позицию кто-то вроде Хейга или Шульца, хотя его внутренние убеждения и склонности были идеологическими.7° Рейган не был склонен к конфронтационному курсу действий, связанному с риском прямого столкновения с Советским Союзом, как и любой из его главных советников, но он придерживался конфронтационной позиции, которая часто находила риторическое выражение и часто конкурировала с другими соображениями в бесконечном процессе выработки конкретных политических позиций.

 

 

Восстановление американской военной мощи

 

Новая администрация оперативно начала запрашивать дополнительные военные расходы, желая не только начать наращивать военную мощь, но и подчеркнуть приоритетность этой задачи. Менее чем через две недели после вступления в должность Рейган одобрил немедленное увеличение оборонного бюджета на 32,6 млрд. долларов по сравнению с 200,3 млрд. долларов, которые уже запросил Джимми Картер в последнюю неделю своего пребывания у власти. Запрос Картера представлял собой увеличение на 26,4 миллиарда долларов по сравнению с предыдущим годом. Таким образом, было запрошено значительное увеличение - и Конгресс одобрил его практически без изменений. Наиболее важным фактом в этом увеличении было то, что решение о нем было принято до получения запросов от военных служб - оно должно было продемонстрировать твердую решимость новой администрации наращивать ("восстанавливать") военную мощь, а также воспользоваться медовым месяцем с Конгрессом, чтобы установить высокий базовый уровень для будущих процентных увеличений. Военная программа "со стороны предложения" казалась порядком дня.

 

Первым важным шагом стало отстранение от работы в администрации и лишение значительного влияния наиболее яростного алармистского крыла критиков старого порядка. Министр обороны Каспар Уайнбергер вступил в конфликт с Уильямом Ван Кливом, профессором жесткой линии из Университета Южной Калифорнии и младшим чиновником по вопросам обороны администрации Никсона, который возглавлял переходную группу по вопросам обороны при Рейгане. Ван Клив и ряд других, похоже, действительно верили в идею опасного "окна уязвимости" для советского нападения, и они настаивали на нескольких дорогостоящих и разрушительных мерах по быстрому исправлению стратегического баланса. Они не добились успеха. Тем не менее, Вайн Бергер завербовал несколько более тонких и прочных сторонников жесткой линии, в основном, заместителя министра иностранных дел Джкла, министра ВМС Лемана и помощника министра по вопросам международной политики безопасности Ричарда Перла, бывшего многолетнего помощника сенатора Генри М. Джексона из Вашингтона и заклятого врага разрядки. (Перл был движущей силой поправки Джексона-Яника, которая подрывала экономическое сотрудничество с Советским Союзом, и поправки Джексона к резолюции, утверждающей SALT I, которая позже была использована для обсуждения SALT II). Все трое были активными членами Комитета по современной опасности.

Вступая в должность, Уайнбергер заявил, что его задачей является "перевооружение Америки". А Рейган заявил, что планирует увеличить долю военного бюджета в федеральных расходах с одной четверти до одной трети за три года. Особый упор был сделан на планы по расширению военно-морского флота США.

Уайнбергер, в своем первом крупном заявлении по оборонной политике, в марте 1981 года привел "явные доказательства агрессивной советской деятельности по всему миру - включая подготовку и поддержку террористов; использование военной помощи и посредников, как в случае с Сальвадором; скрытую угрозу прямого военного вмешательства; и, в Афганистане, фактическое вторжение". Он говорил об американском "спуске с позиции явного стратегического превосходства к нынешней опасной ситуации". В поддержку запланированного администрацией масштабного увеличения военных программ он утверждал, что "было бы опасно наивно ожидать, что Советский Союз, если он однажды достигнет явного военного превосходства, не попытается использовать свой военный потенциал еще более полно, чем он делает это сейчас". Он подкрепил этот вывод тем, что "не разумно и не осторожно рассматривать советское военное строительство как оборонительное по своей природе", и "необходимо предположить, что за огромным выделением Советским Союзом источников финансирования на военные нужды стоит какой-то смысл"."Помимо предотвращения достижения Советским Союзом стратегического превосходства, он также видел необходимость в так называемой "горизонтальной" эскалации: "Мы должны быть готовы, - заявил он в другой речи, - начать контрнаступление в других регионах и использовать слабости агрессора, где бы мы их ни нашли".

Таким образом, оборонная политика администрации Рейгана, как и внешняя политика, была ориентирована на предположение о продолжении советской стратегии геополитической экспансии с помощью терроризма, марионеток и косвенного или ограниченного применения советской силы. Однако в некоторых отношениях заявления по оборонной политике и внешнеполитические заявления министра обороны Уайнбергера были менее четко привязаны к национальной политике. Через две недели после вступления администрации в должность, Вайнбергер заявил (без разрешения), что Соединенные Штаты собираются продолжить развертывание нейтронной боеголовки. Европейские союзники были расстроены, а Хейг взбешен. Затем в апреле во время поездки в Европу он встревожил многих европейцев необоснованными нападками на политику разрядки, которой все еще придерживались в Европе. В ноябре между Хейгом и Уайнбергером произошел неприличный публичный спор по поводу того, включали ли планы действий НАТО в чрезвычайных обстоятельствах возможную демонстративную детонацию ядерного оружия. Помимо того, что ни один из них не был точно прав, явное публичное проявление неуверенности в таком вопросе нервировало.

Президент Рейган также внес свой вклад в европейские опасения, когда в октябре в своих импровизированных высказываниях он, похоже, представил себе возможную ядерную войну, ограниченную Европой.

 

2 октября президент Рейган обнародовал свою стратегическую военную программу. Он отказался от сложной мобильной системы межконтинентальных баллистических ракет (МБР) MX, разработанной при администрации Картера, и заменил ее развертыванием запланированных ста ракет в существующих шахтах (в конечном итоге Конгресс сократил их количество до ти). Он также воскресил бомбардировщик B-1 и объявил о планах строительства по меньшей мере ста усовершенствованных бомбардировщиков B-lB. Некоторые другие элементы плана, на которые в то время почти не обращали внимания, также были важны, включая решение о размещении на ударных подводных лодках крылатых ракет с ядерными боеголовками большой дальности. Но спорное решение по МХ привлекло наибольшее внимание, и действительно, продолжающиеся сомнения и возражения привели к тому, что план МХ был пересмотрен и находился в состоянии неопределенности еще восемнадцать месяцев, а затем оставался спорным в течение последующих лет.

В ноябре 1981 года Белый дом выпустил первые руководящие документы по оборонной политике новой администрации: НСДД-12 по командованию, управлению, связи и разведке (С31), продолжая основы президентской директивы (ПД) -53 администрации Картера; и НСДД-13 по применению ядерного оружия, в основном подтверждая доктрину, изложенную в ПД-59 и ПД-62 (и ранее в НСДМ-242 администрации Никсона). В марте 1982 года NSDD-26 по гражданской обороне расширил PD-41.

 

Наиболее важные военно-политические директивы администрации Рейгана были изданы весной 1982 года. Ключевым среди них было ежегодное "оборонное руководство", подготовленное в Министерстве обороны и утвержденное министром. Если промежуточное руководство было подготовлено в 1981 году, то сверхсекретное 136-страничное "Руководство по обороне на 1984-1988 финансовый год", утвержденное в марте 1982 года, представляло собой первый продуманный стратегический проект администрации Рейгана. Оно также стало основой для следующего президентского документа по стратегии, NSDD-32, выпущенного в середине мая.82 Несмотря на то, что это было самое авторитетное и строго секретное стратегическое руководство, содержание "Руководства по обороне на 1984-88 финансовый год", а со временем и весь документ были быстро утечены. Более того, подлинность Руководства по обороне и прямых цитат из него, появившихся в прессе, была даже поставлена под сомнение. Трудно отделаться от вывода, что кто-то очень высокопоставленный в Министерстве обороны хотел, чтобы суть Руководства по обороне стала общеизвестной.83 Оно давало уникальную авторитетную картину военной политики администрации Рейгана.

 

Ключевое изменение касалось требований к ведению затяжной ядерной или обычной войны с Советским Союзом на том основании, что эффективное сдерживание требует эффективных боевых возможностей. Годом ранее Уайнбергер заявил, что он считает "главной задачей Министерства обороны быть готовым к ведению войны". В новом руководстве по обороне была сформулирована цель общей ядерной войны: "Если сдерживание потерпит неудачу и начнется стратегическая ядерная война с СССР, Соединенные Штаты должны одержать верх и быть в состоянии заставить Советский Союз добиваться скорейшего прекращения военных действий на условиях, благоприятных для Соединенных Штатов". В нем говорилось о "ядерном обезглавливании" советского политического и военного руководства и линий связи. В дополнение к силам, "способным поддерживать контролируемые ядерные контратаки в течение длительного периода времени", руководство по обороне

заявила, что существует также потребность в "повторном анализе ядерных сил достаточным для защиты и принуждения после нападения".

Значительное внимание было уделено идее о том, что целью будет победа в случае войны, о чем также говорилось в нескольких авторитетных публичных выступлениях. Уайнбергер сказал, что это не означает, что администрация считает, что ядерную войну можно "выиграть", но он не объяснил разницу между преобладанием и победой.

Одной из новых концепций (или старых концепций, которым было уделено новое внимание) в Руководстве по обороне и ежегодных отчетах была "горизонтальная эскалация". Как сказал Уайнбергер, "мы не будем ограничиваться отражением агрессии на ее непосредственном фронте... мы должны быть готовы начать контрнаступления в других регионах и попытаться использовать слабости агрессора везде, где они существуют. Если агрессия превосходящих сил не может быть отменена там, где она происходит, мы не должны ограничиваться этой конкретной ареной". Белый дом изменил, но не отказался от этого подхода. Уильям Кларк в 1982 году подтвердил, что "способность к контрнаступлениям на других фронтах является существенным элементом нашей стратегии", хотя далее он сказал, что "это не заменяет адекватного военного потенциала для защиты наших жизненно важных интересов в той области, где они находятся под угрозой". Таким образом, цель стала дополнительной способностью стимулировать новые фронты для противодействия "агрессии". Хотя в докладе Уайнбергера Конгрессу в 1982 году это было сформулировано в общих чертах, в руководстве по обороне были названы конкретные потенциальные цели для конвенционального ответа на ограниченное обычное нападение: Куба, Вьетнам и Северная Корея. Как американское нападение на Северную Корею могло помочь в случае, например, советского наступления на Иран, было совершенно необъяснимо, не в последнюю очередь потому, что Северная Корея вряд ли была союзником Советского Союза, а также потому, что война в Корее стала бы серьезным бременем для США, особенно когда они были вовлечены в войну в Иране. Но наиболее зловещим было обсуждение в Руководстве по обороне не только политического курса действий по "развитию более эффективных связей с народами Восточной Европы, чтобы лишить Советский Союз уверенности в надежности своих союзников", но и подготовки военных сил "для использования политических, экономических и военных слабостей в Варшавском договоре", хотя такие специальные операции в Восточной Европе были упомянуты прямо только при обсуждении ответа на советскую агрессию в Западной Европе. Но в более широком и амбициозном смысле, "обычные силы Соединенных Штатов, совместно с силами наших союзников, должны быть способны поставить под угрозу советские интересы, включая советскую родину". Это, напомним, была британская и французская стратегия против России при проведении наступления в Крыму в 1854 году, наиболее запомнившаяся по злополучной атаке легкой бригады.

В то время на это меньше обращали внимание, но в "Руководстве по обороне" также рассматривались несколько связанных с ним текущих задач мирного времени. В частности, в нем говорилось, что Соединенные Штаты должны разработать оружие, которое "трудно будет противопоставить Советскому Союзу, которое потребует непропорционально больших затрат, которое откроет новые области крупной военной конкуренции и устареет от предыдущих советских инвестиций". Это представляло собой призыв к стимулированию гонки вооружений с упором на высокие технологии в новых областях конкуренции - таких, как космическое оружие. Действительно, в Руководстве по обороне содержался призыв к разработке "систем оружия космического базирования". Противоспутниковое оружие должно было получить оперативный статус к 1987 финансовому году. В Руководстве по обороне также говорилось, что не следует заключать никаких соглашений по контролю над вооружениями, которые помешали бы Соединенным Штатамразработать оружие космического базирования, которое "добавит новое измерение к нашим военным возможностям".

Внешнеполитическое применение "Руководства по обороне", имеющее определенное значение, заключалось в утверждении, что торговая политика Запада должна оказывать как можно большее давление на советскую экономику, уже сильно обремененную военными расходами. Этот и другие аспекты стратегии Министерства обороны окажутся втянутыми в продолжающиеся споры о национальной политике.

 

Наконец, еще одна военная потребность, указанная в Руководстве по обороне, которой в течение следующих трех лет будет уделяться все больше внимания, - это расширение и развитие "сил специального назначения" для тайных действий или борьбы с повстанцами. После первоначального толчка в 1981-82 годах был дан еще один импульс после углубления участия в Центральной Америке в 1983 году, включая поддержку Министерством обороны ЦРУ в его тайных операциях в Центральной Америке. Кроме того, в январе 1983 года Объединенная оперативная группа быстрого развертывания, созданная президентом Картером, была преобразована в Центральное командование США и получила ответственность за зону Юго-Западной Азии и Персидского залива. Наращивание обороноспособности продолжалось, но не без растущих сомнений в том. Пятилетняя программа на 1982-86 годы составляла 1,5 триллиона долларов. В марте 1983 года президенту Рейгану направили письмо шесть уважаемых консервативных политиков - пять из них бывшие министры финансов - с аргументами, что Соединенные Штаты не могут позволить себе такие большие военные расходы: Джон Б. Коннелли, Уильям Э. Саймон, У. Майкл Блюменталь, К. Дуглас Диллон, Генри Х. Фаулер и Питер Г. Петерсон.

Кроме ракеты MX (которую администрация окрестила ракетой "Миротворец"), лишь немногие конкретные системы вооружений были поставлены под сомнение. Но всеобщее беспокойство росло в связи с огромными расходами и неопределенными результатами.

Сага о MX была в некотором смысле парадоксальной. Как один из двух основных новых разрабатываемых видов оружия с наибольшим потенциалом противодействия (второй - баллистическая ракета подводных лодок "Трайдент II" или 0-5, БРПЛ), можно было ожидать, что администрация Рейгана примет и расширит программу администрации Картера по развертыванию 200 этих МБР, каждая из которых будет нести десять мощных и чрезвычайно точных боеголовок. Но возражения против планов Картера по созданию полумобильной системы многочисленных защитных укрытий, особенно местная политическая оппозиция и, следовательно, возражения некоторых ближайших сторонников президента Рейгана в штатах Невада и Юта.

 

 

Несколько комиссий и исследований привели к ряду предложений, включая предложение о строительстве новых сверхпрочных шахт в "плотной упаковке", идея, которая быстро умерла. Наконец, только в апреле 1983 года последняя и самая успешная консервативная двухпартийная группа, названная Комиссией Скоукрофта по имени ее председателя, генерал-лейтенанта в отставке Брента Скоукрофта, пришла к широкому компромиссному решению. Наиболее примечательным аспектом отчета Комиссии Скоукрофта было опровержение идеи "окна уязвимости".В нем также подчеркивалась необходимость перехода в будущем от крупных МБР с многочисленными, независимо нацеливаемыми реактивными двигателями (MIRV) - но в логическом порядке, тем не менее, было одобрено развертывание ста ракет MX в качестве временной меры при разработке новой малой мобильной МБР (Midgetman).8 Рейган одобрил выводы комиссии и запросил поддержку конгресса для развертывания ста ракет MX. Комиссия Скоукрофта была создана для мониторинга стратегической ситуации и поиска двухпартийной поддержки. Она использовала этот рычаг, особенно в докладе в марте 1984 года, чтобы оказать давление на администрацию США в вопросе контроля над аннами.

Противодействие Конгресса размещению ракет MX в любой форме, особенно в потенциально уязвимых шахтах, привело к длительной политической борьбе между Конгрессом и администрацией. Результатом этой длительной борьбы за MX стало компромиссное решение, принятое в мае 1985 года, разрешающее размещение пятидесяти ракет в шахтах Minuteman III.

Переоценка "угрозы" проводилась несколькими другими способами, которые не были последовательными по своим выводам и воздействию. Высокопоставленные члены администрации Рейгана в 1981 и начале 1982 года повторяли тему о том, что стратегическая военная мощь Соединенных Штатов и Советского Союза остается примерно равной или паритетной. "Неустанное" наращивание советских вооружений часто упоминалось как угроза этому балансу, но не как его нарушение. Как сказал министр Хейг в сентябре 1981 года: "Мы не потеряли стратегический баланс, существующий между Советским Союзом и нами. Мне нравится думать, что у нас все еще есть преимущество в этом вопросе".

на который мы обращаем внимание, это тот факт, что тенденции ... будут

становятся все более опасными... если мы не предпримем соответствующих мер".

Не осознавая, что он говорит что-то новое или спорное, президент Рейган радикально пересмотрел американскую оценку в своем неожиданном заявлении в марте 1982 года. Он сказал: "Правда в том, что, по большому счету, Советский Союз имеет определенное превосходство". (Он также сказал: "Как вы все знаете... [существует] окно уязвимости", что позже было прямо опровергнуто комиссией Скоукрофта). Даже такие ветераны, жесткие критики разрядки и алармисты в отношении военной ситуации, как сенатор Генри М. Джексон, бывший министр обороны Джеймс Р. Шлезингер и Збигнев Бжезинский, сказали

они не разделяли точку зрения Рейгана, и даже Уайнбергер до этого момента никогда не утверждали о советском превосходстве.

Гораздо более значительная переоценка произошла в 1983 году. Центральное разведывательное управление на обычных слушаниях в Конгрессе в сентябре 1983 г. без лишнего шума сообщило, что вопреки утверждениям министра Хейга и министра Уайнбергера (и двух предыдущих министров обороны) новые и более качественные разведданные позволили сделать вывод о том, что с 1976 по 1981 г. (позднее срок был продлен) советские расходы на оборону сократились с 4-5-процентного реального роста в год в начале 1970-х гг. до среднего 2-процентного роста, и что "закупки военной техники [оружия] - крупнейшей категории расходов на оборону - были почти неизменными в 1976-81 гг.... [и эта тенденция], похоже, сохранилась и в 1982, и в 1983 годах". "Разрыв в расходах", который подчеркивала администрация Рейгана, был сглажен ее собственными оценками разведки. Однако администрация умолчала об этом изменении и просто переключилась на другие аргументы в пользу продолжения наращивания военного потенциала.

Между тем, без прямой корреляции или измеримого влияния этих противоречивых указаний на относительную военную угрозу, американское общественное мнение претерпело значительные изменения. Во второй половине 1970-х годов опросы общественного мнения показали переломный момент, когда все большее число людей считало, что Соединенные Штаты тратят на оборону не слишком много, а слишком мало. К моменту выборов 1980 года общественные настроения решительно поддерживали увеличение американских оборонных усилий. Но в 1981-1982 годах произошел радикальный сдвиг. В 1981 году более половины опрошенных - 51 процент - считали, что США тратят на оборону слишком мало, а не слишком много. 22 процента считали, что расходы примерно соответствуют норме, и только 15 процентов полагали, что тратится слишком много. К 1982 году, в результате резкого разворота, только 19 процентов считали, что тратится слишком мало, 36 процентов считали, что слишком много, и еще 36 процентов считали, что тратится примерно столько же. В другом опросе 1982 года, после замечания президента Рейгана, 41 процент считал, что Советский Союз в военном отношении превосходит Соединенные Штаты, еще 41 процент считал эти две державы примерно равными, и только 7 процентов считали, что Соединенные Штаты превосходят. К 1984 году только 27 процентов считали, что Советский Союз превосходит США, 57 процентов считали, что эти две державы примерно равны, и только 10 процентов считали, что США впереди. Корреляция внешнеполитических суждений в таких опросах непоследовательна. В 1984 году две трети (67 процентов) считали, что Советский Союз использовал разрядку, чтобы усыпить бдительность Соединенных Штатов и нарастить свою военную мощь, и в то же время большинство тех же людей считали, что разрядка в период Никсона-Киссинджера была лучше, чем ситуация при Рейгане (49 процентов против 37 процентов несогласных).

В целом, американская общественность и Конгресс в 1981-82 годах продолжали поддерживать некоторое наращивание военной мощи, но в последующие годы они все чаще ставили под сомнение как предпосылки этой политики, так и ее результаты. Разоблачения о расточительных расходах Пентагона вызвали сомнения в политике.      определяемой скорее по расходам, чем по возможностям, обеспечиваемым этими расходами.

Как ни странно, показатели якобы снижающегося стратегического потенциала Америки, которые так часто приводились в обвинение прошлым администрациям, продолжали снижаться: количество стратегических средств доставки, боеголовок и мегатоннажа, по мере того как старые B-52 и ракеты "Титан" и "Пола1ис" выводились из состава вооруженных сил. Новые программы, включая те, которые были начаты еще до администрации Рейгана, конечно, постепенно приводили к увеличению реальных возможностей.

 

Открытие дипломатического диалога

 

Госсекретарь Хейг не только быстро установил свою власть в Вашингтоне, но и быстро открыл дипломатический диалог с советским лидером. Кроме того, он стремился установить американские позиции и предпринять другие действия, призванные косвенно способствовать такому диалогу, произведя на советских лидеров впечатление американской воли и силы.

На подход Хейга, да и в целом на подход администрации, сильно повлияла вера в то, что советские лидеры будут стремиться испытать их на прочность. Полагая, что советские лидеры имеют сильные экспансионистские наклонности, и что предыдущие американские администрации часто подвергались испытаниям и оказывались несостоятельными, они видели необходимость и возможность произвести впечатление на советских лидеров своей твердостью. Эти ожидания подкреплялись мыслью о том, что советские лидеры действительно намеревались "испытать" новую американскую администрацию. Эта вера не только еще больше укрепила решимость Хейга "победить" в Центральной Америке, но и жестко отстаивать требование советской сдержанности в третьем мире в качестве предварительного условия для развития любого реального дипломатического диалога с Советами.

Когда посол Анатолий Ф. Доб      прибыл в Государственный департамент 29 января 1981 года на свою первую встречу с новым госсекретарем, его машину остановили при въезде в подвал департамента и потребовали проехать к главному дипломатическому входу, где "взволнованный посол Советского Союза попал в чащу микрофонов и камер". За этим последовали другие жесты.

 

На следующий день газета "Пост" сообщила, что высокопоставленный сотрудник Госдепартамента сказал в объяснении: "Мы находимся под давлением со стороны Белого дома и должны напрягать мускулы при каждом удобном случае".

12 мая американские таможенники и агенты ФБР задержали вылетающий лайнер "Аэрофлота" и конфисковали его груз по подозрению в нарушении законов об экспортном контроле, но к своему стыду обнаружили, что груз электронного оборудования был законно и надлежащим образом лицензирован. Советский Союз осудил эту акцию, с горечью заявив, что "терроризм и электронное оборудование - это законная лицензия".      что "терроризм и бандитизм" были возведены в ранг официальной политики, а Белый дом ответил неискренне: "Это не связано с нашей внешней политикой. Это не было направлено Государственным департаментом".

Американские действия, сигнализирующие об основах ведения отношений с Советским Союзом, были, однако, непоследовательными. Пожалуй, самым важным по своей сути было решение о снятии существующих санкций. 24 апреля президент Рейган объявил о прекращении эмбарго на продажу зерна и фосфатов Советскому Союзу, наиболее экономически эффективной и мощной из санкций Картера, введенных после Афганистана. Этот односторонний шаг дал понять, что, несмотря на жесткую риторику и даже геополитическое сдерживание, новая администрация не готова принять реальные жертвы и внутриполитический дискомфорт от такой меры. Решение не было полностью неожиданным; Рейган не только осудил эту меру, когда она была принята, но и во время предвыборной кампании заявил, что отменит ее. Хейг, однако, боролся (против сильной оппозиции со стороны некоторых помощников Белого дома, особенно Миза, и министра сельского хозяйства Джона Блока) за отсрочку этого шага. Хейг рассматривал отмену эмбарго как большую "морковку", которую он надеялся получить (поскольку по политическим причинам президент был полон решимости прекратить эмбарго, и поскольку союзники США продавали больше зерна) только в обмен на хотя бы некоторые советские обязательства по сдержанности в отношении Польши, прежде всего, или по поддержке революционных сил в странах третьего мира. Но Хейг проиграл; президент не стал ждать такого дипломатического торга. Когда Хейг вызвал Доб      советский посол поинтересовался: "Есть ли вообще какие-либо ограничения?", и Хейг признался, что чуть не подавился, когда ему пришлось сказать, что их нет, неубедительно заявив лишь, что "на решение может повлиять любой неожиданный шаг со стороны вашего правительства". Даже это было больше, чем он имел право сказать. Хейг был настолько расстроен этим событием, что усугубил его неразумным поступком.

 

Опасения советской военной интервенции в Польшу в тот момент усиливались, поэтому на следующий день Хейг заявил прессе, что если Советский Союз вторгнется в Польшу, администрация наложит полный запрет на всю торговлю США с СССР, включая эмбарго на зерно. Поскольку заявленная основа возражений Рейгана против зернового эмбарго всегда заключалась в том, что оно преступно обрушивается на американских фермеров, это возражение, предположительно, станет спорным, если Соединенные Штаты когда-нибудь введут полный запрет на экспорт в Советский Союз. (На самом деле, поскольку зерно составляло львиную долю американского экспорта в СССР, реальный удар все равно пришелся бы в основном на фермеров). Хотя Хейг считал, что эта позиция отражает понимание, которое он имел с президентом Рейганом относительно действий в этой непредвиденной ситуации, очевидно, что Рейган, а также его помощники не приветствовали публикацию в американской прессе послания, адресованного Москве, но также сообщающего американским фермерам и бизнесменам, что запрет может быть восстановлен в еще более широком масштабе. В конце концов, главной целью президента было сделать что-то благоприятное для этого важного американского электората. Поэтому пресса сразу же сообщила "справочную информацию" Белого дома о том, что заявление Хейга не отражает взглядов президента, и слухи об отставке Хейга.

За довольно большим исключением отмены зернового эмбарго, основные дебаты в администрации по экономическим отношениям с Советским Союзом велись между "прагматиками", особенно Хейгом (и позже Шульцем), и "идеологическими" "холодными воинами", такими как Пайпс и другие в аппарате СНБ, Вайнбергер и Перл в Министерстве обороны. Хейг и прагматики хотели контролировать торговлю, но также использовать ее в качестве пряника для получения советских уступок, таких как сдержанность в третьем мире. Пайпс, \Вайнбергер и Перл хотели вести экономическую войну, чтобы напрячь советскую экономику и политику.

В целом, двусторонние отношения продвигались вперед на скромной основе до декабря 1981 года и введения военного положения в Польше. Переговоры о продаже зерна в июне привели к согласованной советской закупке 6 миллионов тонн к концу сентября, а затем в августе было достигнуто соглашение о продлении на один год действующего соглашения, которое в противном случае истекло бы в это время, до переговоров о новом долгосрочном соглашении. Также был продолжен ряд технических соглашений 1970-х годов, подлежащих продлению: соглашения о научно-техническом сотрудничестве в области охраны окружающей среды, изучения океана, атомной энергии, здравоохранения и разработки искусственного сердца. После введения военного положения в Польше переговоры по новому долгосрочному соглашению по зерну были приостановлены (хотя действующее соглашение оставалось в силе), были введены новые санкции на продажу газового и нефтеперерабатывающего оборудования, а оставшиеся технические соглашения, подлежавшие обновлению до середины 1982 года (по космосу), были продлены. Сотрудничество, энергетические исследования и общее соглашение по науке и технологиям) были оставлены без изменений.

Однако двусторонние отношения, включая контроль над вооружениями, не были в центре официального американского интереса. На их первой встрече в январе 1981 года и впоследствии Добынин постоянно возвращался к вопросу о том, как правительствам двух стран "начать развивать диалог"? И прежде всего, как можно возобновить переговоры по вооружениям? Ответ Хейга был таков: "Не может быть, чтобы все шло как обычно. Соединенные Штаты и СССР должны, прежде всего, договориться о стандартах международного поведения". В частности, "Москва должна контролировать своего клиента, Кубу, в этом полушарии". Администрация, - сказал он, - должна была увидеть некоторые доказательства советской сдержанности. Тогда мы могли бы начать думать о диалоге по контролю над вооружениями, торговым кредитам, передаче технологий".

Еще в феврале 1981 года Брежнев проявил интерес к возможной встрече на высшем уровне, а Рейган и Хейг проявили холодную заинтересованность, указав, что сначала потребуется советская сдержанность. В марте Брежнев начал переписку с президентом Рейганом. В течение месяца на него не отвечали. Когда Рейган все-таки написал письмо, это произошло в апреле по его собственной инициативе, пока он восстанавливался после покушения на его жизнь. Когда он сказал Хейгу, что думает написать личное письмо Брежневу (и фактически уже составил его), Хейг настоял на том, чтобы Госдепартамент составил его; президент принял некоторые предложения по составлению от департамента, но отклонил большинство. Письмо явно принадлежит Рейгану и содержит довольно благородную, хотя и наивную просьбу о расширении сотрудничества. Однако он сопроводил это личное письмо более формальным официальным письмом, в котором, среди прочего, ставилось под сомнение "неослабевающее и всеобъемлющее наращивание военной мощи СССР за последние пятнадцать лет, наращивание, которое, по нашему мнению, превышает чисто оборонительные потребности и несет в себе тревожные последствия поиска военного превосходства". Нет нужды говорить, что он получил, по его собственным словам, "ледяной ответ" от Брежнева. В своих мемуарах Рейган заметил: "Вот вам и моя первая попытка личной дипломатии", и переписка прекратилась, хотя скорее благодаря официальному письму, чем личной дипломатии Рейгана.

11

;

 

Добынин вскоре поднял вопрос о перспективе встречи Хейга и Громыко в Нью-Йорке в сентябре. "Разве мы не можем урегулировать наши разногласия?" - повторял он. Он подчеркивал важность возобновления прерванного диалога по ЗСТ (о котором Хейг упомянул в своих мемуарах лишь косвенно, сказав, что Добынин "предложил темы для переговоров, представляющие интерес для СССР"). Ответ Хейга остался прежним: "Главное - это незаконное вмешательство. Вы должны продемонстрировать добрую волю, если мы хотим обсуждать эти вопросы [такие как SALT]".

Таким образом, дипломатический диалог с Советским Союзом отражал постоянный акцент в публичной риторике новой администрации (особенно Хейга) на советской "сдержанности и взаимности" в третьем мире и в отношении Польши. Хейг организовал американскую сторону диалога так, что "каждый сотрудник Госдепартамента в каждом обмене мнениями с советским чиновником подчеркивал американскую решимость, что СССР и его клиенты - особенно Фидель Кастро и Каддафи - должны умерить свое интервенционистское поведение, и что Польша должна быть пощажена"."Наш сигнал Советам, - подчеркивал позже Хейг, - должен был быть ясным предупреждением о том, что время их неослабевающих авантюр в третьем мире закончилось, и что способность Америки терпеть злодеяния ставленников Москвы, Кубы и Ливии, превышена".Он был уверен, что советские лидеры увидят решимость администрации, встрепенутся и пройдут "тест", которому, по его мнению, Советы подвергали его.

Как позже охарактеризовал эти заявления о позиции администрации Рейгана сам Хейг: "На этой ранней стадии не о чем было говорить по существу, не о чем вести переговоры, пока СССР не начал демонстрировать свою готовность вести себя как ответственная держава. Это было основой нашей ранней политики в отношении Москвы".

Первый прямой контакт на высоком уровне произошел во время двух встреч Хейг-Громыко

встречи в сентябре 1981 года. Однако и эти встречи были, по сути, спаррингом, о чем свидетельствует обнародование накануне первой встречи письма президента Рейгана президенту Брежневу, направленного в тот же день, в котором он вновь оказывал давление на Советский Союз по вопросам Польши, Афганистана и Кампучии (Камбоджи), а также по поводу того, что характеризовалось как "неустанное и всеобъемлющее" наращивание советских вооруженных сил. Президент выразил желание иметь "стабильные и конструктивные отношения" с Советским Союзом, построенные на "сдержанности и взаимности".

Более того, Соединенные Штаты (под давлением своих европейских союзников) заявили о своей принципиальной готовности начать переговоры об ограничении ядерных сил театра военных действий средней дальности. Благодаря встречам Хейга с министром иностранных дел Андреем А. Громыко зародившийся дипломатический диалог не получил заметного развития. Это вряд ли удивительно, поскольку, по словам Хейга, "я не сказал Громыко в частном порядке ничего такого, чего президент Рейган и я не говорили русским публично". Единственным конкретным шагом было информирование Громыко о готовности США начать переговоры по ограничению ядерных сил средней дальности (INF) до конца года.

Незадолго до этой встречи с Громыко Хейг сказал: "Я думаю, что проблема не в общении. Проблема в том, что советскому руководству до сих пор не нравилось то, что оно слышало от этой администрации". Признавая заинтересованность в диалоге, Хейг добавил, что он может последовать только за "некоторым сдерживанием, некоторой сдержанностью, если хотите, того, что было в течение 6 лет неприемлемого международного поведения СССР".

Соединенные Штаты также не считали необходимым направлять нового посла в Москву в течение девяти месяцев; только 26 октября 1981 года посол Артур А. Хартман представил свои верительные грамоты. Будучи уважаемым профессионалом, Хартман не имел опыта работы в советских делах и не владел языком, как и все предыдущие карьерные офицеры дипломатической службы, направленные в Москву в качестве главы миссии.

Соединенные Штаты все еще выжидали время, надеясь произвести впечатление на советских лидеров своей решимостью, и в то же время настойчиво наращивали американские вооруженные силы. Через неделю после первой встречи Хейга и Громыко министерство обороны выпустило подробную брошюру под названием "Советская военная мощь", чтобы убедить американскую и европейскую общественность в масштабах неуклонно растущей советской военной угрозы. Чуть больше недели спустя после этого,

 

Государственный департамент опубликовал доклад о тайной советской политической и "дезинформационной" деятельности.

Хейг и другие американские официальные лица в течение 1981 года публично и на частных встречах с Добыниным и другими повторяли о серьезных негативных последствиях для американо-советских отношений, которые возникнут в случае военного вмешательства Советского Союза в Польшу. Было подчеркнуто, что проблемы в Польше должны решать поляки. Когда советского прямого вмешательства не произошло, а польское правительство само ввело военное положение, американская и западная позиция была, таким образом, несколько обезоружена. США ввели некоторые экономические санкции, но, как и в случае с Афганистаном, их европейские союзники не присоединились к большинству из них. Американо-советские двусторонние отношения в целом находились на таком низком уровне вовлеченности, что не представлялось возможным выразить недовольство какими-либо значимыми политическими действиями. Сокращать было нечего.

В январе 1982 года Хейг снова встретился с Громыко, хотя и сократил встречу до одного короткого сеанса из-за военного положения в Польше. Затем, на третьей и последней встрече в июне, единственным действительно новым элементом был раздраженный вопрос Громыко на второй день их встречи о том, почему Хейг не сказал ему накануне о санкциях против трубопровода, объявленных ночью. Громыко предположил, что Хейг либо утаил от него правду, либо не говорил от имени правительства США. Второй вариант, несомненно, был упомянут в качестве риторического приема, но Хейг вынужден был признаться: "Боюсь, что это последнее". Менее чем через неделю Рейган потребовал от Хейга отставки. И действительно, спорное решение о санкциях в отношении трубопровода, очевидно, было запланировано на заседание СНБ 18 июня, когда Хейг, который, как известно, выступал против него, не мог присутствовать.

 

Перезагрузка политики: "Сила и диалог"

 

Уход Хейга был вызван сохраняющимися психологическими и бюрократическими разногласиями между наместником и Белым домом, а также столкновениями в политике по вопросам европейских отношений и израильско-арабских отношений - но не по советским.

Несмотря на большое количество фактических данных, материал был тщательно отобран, чтобы создать максимальное впечатление о военной мощи СССР и принизить относительную мощь Америки и Запада.

Кодификация политики администрации в отношении Советского Союза после ухода Хейга и изменение акцентов с течением времени действительно ознаменовали существенное, хотя и постепенное изменение. Но изначально никаких изменений не было ни очевидным, ни предполагаемым. Схема встреч министров иностранных дел не изменилась со сменой американской власти. Государственный секретарь Джордж Шульц встречался с Громыко в конце сентября и начале октября в Нью-Йорке. Его целью было не продвижение к соглашениям, а изложение американских проблем. Список был в основном тот, который Хейг уже выдвигал на предыдущей встрече: "Я не хочу, чтобы у нас были проблемы.      встрече: Польша, Афганский Истан, Кампучия, Центральная Америка, но с большим акцентом на права человека. В силу того, что он был расширен за пределы концентрации Хейга на сдержанности в третьем мире и Польше, он стал еще более "отмытым" списком американских жалоб без реальных оснований.      список американских жалоб, без реальных приоритетов (первым пунктом было продолжающееся содержание под стражей еврейского диссидента Анатолия Щаранского).

В одном важном случае, однако, выражение американской озабоченности было более конкретным и воспринималось более серьезно. На встрече с Громыко 28 сентября Шульц ясно дал понять, что Соединенные Штаты не примут истребители-бомбардировщики МиГ в Никарагуа. Тот факт, что это требование было сделано в частном порядке, а не просочилось впоследствии в прессу, и что оно представляло собой достоверную озабоченность и достоверную подразумеваемую угрозу, заставил советских руководителей отнестись к нему серьезно и отложить планы по передаче таких самолетов в Никарагуа через Кубу. Советские лидеры предприняли эти действия, прежде всего, из благоразумия и уважения к американским стратегическим интересам в соседнем регионе, а также потому, что они считали, что это придаст убедительности их предупреждениям Соединенным Штатам против эскалации типов оружия, предоставляемого повстанцам в Никарагуа.

Переговоры по контролю над вооружениями возобновились без особого энтузиазма в Вашингтоне, но по настоянию Госдепартамента, чтобы Соединенные Штаты хотя бы прошли через эти переговоры. Рейган согласился на новые переговоры по ядерным вооружениям на театре военных действий (теперь они называются переговорами по ядерным силам средней дальности [INF]), начавшиеся в ноябре 1981 года в ответ на растущее движение за мир в стране.

 

После усиления общественного давления в самих Соединенных Штатах в июне 1982 года начались переговоры по стратегическим вооружениям (теперь переименованные в переговоры по сокращению стратегических вооружений [ST ART]). В то время как INF и START стали частью дипломатического диалога между Вашингтоном и Москвой, переговоры по конкретным вопросам были оставлены на усмотрение делегаций в Женеве. Ни отдельные секретные переговоры по SALT, проводившиеся Киссинджером в 1971-1976 годах, ни интегрированный второй трек переговоров на высоком уровне, который проводился К. Вэнсом в 1977-1979 годах, не были введены администрацией Рейгана в отношении INF и START.

Неожиданное предложение президента Рейгана от 15 октября 1982 года Советскому Союзу купить до 23 миллионов тонн зерна было широко признано предвыборной уловкой, чтобы порадовать избирателей Среднего Запада накануне промежуточных выборов. Советские лидеры решили не пользоваться этим предложением.

Когда первые два года администрации Рейгана подошли к концу, и по совпадению смерть Брежнева привела к появлению нового лидера и перестановкам в руководстве Москвы, основа американской политики в отношении Советского Союза оставалась довольно неясной. Хейг стремился проводить жесткий, прагматичный курс, подчеркивая сдержанность геополитического поведения СССР в третьем мире как главный ориентир американской политики. Однако президент переиграл его и уступил другим соображениям, рассматривая зерновое эмбарго (а затем и зерновую политику) не как кнут и не как пряник, а как производную американской внутренней политики. Аналогичным образом, введение санкций против советских газопроводов (опять же по возражению Хейга) в ущерб интересам европейских союзников США нанесло удар по усилиям по созданию более прочного консенсуса западного альянса. И в своих повторяющихся идеологических заявлениях, бросающих вызов советской легитимности, Рейган, как показалось многим (не только в Советском Союзе), призывал к конфронтации, а не к диалогу. Хотя переговоры по контролю над вооружениями возобновились, мотивирующим элементом, очевидно, было европейское и американское общественное мнение, а не какое-либо желание администрации вести переговоры или ожидание успеха. Несмотря на "нормальные" дипломатические контакты, как позже подтвердил Хейг, не было реальной американской заинтересованности в достижении договоренностей; скорее, целью в 1981 и 1982 годах было донести до советских лидеров, что переговоры возможны только на основе советской "сдержанности и взаимности" на международной арене - как это было определено в Вашингтоне. Во второй половине 1982 года, после того, как Джордж Шульц сменил Александра Хейга, отношения между Белым домом и Госдепартаментом стали несколько более ровными, но никаких заметных изменений в поведении американо-советских отношений не произошло.

Брежнев умер 10 ноября 1982 года. К моменту его смерти, которую давно ожидали, в Вашингтоне оставались неразрешенные дебаты о том, как Соединенные Штаты должны реагировать на непредвиденные обстоятельства. Некоторые в администрации занимали жесткую позицию - советское руководство будет слабым, а Соединенные Штаты - слабыми. США должны оказать на него давление. Другие считали, что Соединенные Штаты должны поощрять возможные более умеренные тенденции в руководстве, подтверждая американское желание улучшить отношения. Другие же считали, что лучшим вариантом было бы остаться в стороне, посмотреть, что произойдет в Москве, и предоставить Советам самим продемонстрировать готовность к улучшению отношений. Был выбран третий вариант.

Похороны Брежнева в середине ноября дали возможность вице-президенту Бушу и министру Шульцу кратко встретиться с новым советским лидером, генеральным секретарем Юрием В. Андроповым, но, конечно, не было возможности для реальной дискуссии. Не было и реального интереса с американской стороны.

Через несколько дней после смерти Брежнева президент Рейган заявил, что Соединенные Штаты ждут "действий, а не только слов" от советской стороны, чтобы продемонстрировать заинтересованность в улучшении отношений. "В течение 10 лет разрядка была основана на их словах и не подкреплялась никакими делами... Для танго нужны двое". Выступая через несколько дней после этого с речью об отмене санкций в отношении трубопроводов и объявлении (со значительным преувеличением) Вестемского консенсуса по проблемам торговли между Востоком и Западом, Рейган вновь подчеркнул необходимость наращивания американской военной мощи, а также недопущения помощи Запада советской экономической мощи. Отметив, что Соединенные Штаты "приступили к наращиванию наших оборонных сил", что "позволило нам предложить наиболее полный набор предложений по сокращению вооружений и контролю за более чем четверть века" (еще одно значительное преувеличение), он также подчеркнул, что "нам еще предстоит пройти долгий путь". Таким образом, "процесс восстановления надлежащего баланса в отношениях с Советским Союзом не закончен. Потребуется время, чтобы восполнить потери, понесенные в прошлые годы". Что касается нового руководства Советского Союза, то "если оно будет действовать ответственно, то встретит готовый и позитивный отклик на Западе". Шульц повторил это через несколько дней, заявив, что, хотя он и вице-президент Буш были вежливо приняты в Москве во время встречи с президентом США.

 

Это может быть истолковано некоторыми как благоприятный "сигнал", "то, что мы действительно ищем, после того, как все сигналы состоялись, - это суть изменений в поведении [Советского Союза] по важным вопросам". Соединенные Штаты требовали от Советского Союза действий, а не просто слов, и испытывали советских лидеров на прочность.

 

Реакция брежневского режима, 1981-82 гг.

 

СОВЕТСКАЯ ПОЛИТИКА в мире всегда была гораздо более реактивной и отзывчивой, чем это обычно признается на Западе. В 1970-е годы СССР также проявлял инициативу в достижении разрядки с США и в усилиях по расширению своего влияния и присутствия в странах третьего мира. Однако в первой половине 1980-х годов, по ряду причин, советская политика стала еще более реактивной. Одна из причин заключалась в характере изменений в американской политике и в мире. Отказ США от разрядки оставил Советскому Союзу мало выбора в отношениях с США, кроме как ответить на новый американский вызов, который воспринимался не только как усиление гонки вооружений и геополитическое сдерживание, но и как конфронтация и крестовый поход, направленный против самой легитимности и существования советской системы и коммунистического правления. В то же время, не только не было новых привлекательных возможностей в третьем мире, но Советский Союз был перенапряжен в Африке и Азии, особенно в Афганистане, и экономически на Кубе и во Вьетнаме. По меньшей мере, не менее важно, что в первой половине десятилетия Советский Союз столкнулся с внутренними вызовами стабильности советского блока, вызванными событиями в Польше, продолжающимися экономическими проблемами внутри страны, и, наконец, неустойчивым состоянием самого советского руководства. Советский лидер, Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев, серьезно болел с середины 1970-х годов, и к 1981-82 годам в возрасте 75 лет был едва способен функционировать даже в качестве номинального главы небольшой группы стареющих лидеров. Такая ситуация крайне негативно сказывалась на политике, подавляя любую возможность политической инициативы или даже эффективного реагирования. В эти упадочные годы правления Брежнева, при последующих переходных лидерах во главе с Ю.В. Андроповым и К.У. Черненко, а также в последние годы нового реформаторского руководства при М.С. Горбачеве внимание советской власти было поглощено внутриполитической ситуацией.

Реакционные тенденции усилились в 1980 году, когда рухнула разрядка 1970-х годов в отношениях с Соединенными Штатами. В то время как политика выжидания, чтобы увидеть, что в 1980 году в Москве, возможно, казалось уместным (как и курс наименьшего сопротивления), что в результате американских выборов может произойти что-то новое, но исход выборов, казалось, требовал нового ответа. По воле судьбы повод для нового авторитетного подтверждения или изменения генеральной линии советской политики появился именно в этот момент.

 

Одним из результатов успешных усилий брежневских лет по замене неопределенности и произвольных решений, ставших характерными для стиля политики первого секретаря Никиты Сергеевича Хрущева, стала регулярность проведения съездов Коммунистической партии Советского Союза с интервалом в пять лет. Такая регулярность этого номинально основополагающего партийного конклава должна была обеспечить ощущение участия в нем широких слоев членов партии, привить ощущение устойчивого и контролируемого движения партии вперед, обеспечить предсказуемую и регулярную основу для своевременного пересмотра политической линии и состава партийного руководства. Таким образом, двадцать шестой съезд должен был состояться весной 1981 года, и для изменения этого графика потребовалось бы серьезное политическое решение. Лидеры выбрали это время не потому, что были готовы к новым отклонениям в политике.

Двадцать шестой съезд партии открылся 23 февраля и завершился 3 марта. Доклад Центрального Комитета съезду о внутренней и внешней политике, представленный Генеральным секретарем Брежневым в первый день, стал центральным и авторитетным заявлением о политике.      По замыслу Брежнева, съезд должен был стать триумфальной кульминацией его пребывания на этом посту и центральной внешнеполитической линии, которую он провозгласил: разрядка с Западом, основанная на признанном паритете в статусе сверхдержавы с США.

cy

cy

Даже на предыдущем съезде в начале 1976 года Брежнев и другие высказывали сомнения по поводу разрядки - в частности, в отношениях с Соединенными Штатами. Теперь, когда разрядка 1970-х годов потерпела крах, задача Брежнева заключалась в спасении и неуверенной уверенности в будущем. Советские лидеры действительно столкнулись с серьезной политической дилеммой, которая лишь частично отразилась в их дилемме по поводу публичного формулирования политики. Предпосылки, лежащие в основе советской политики разрядки и мирного сосуществования с Западом при проведении конкурентной политики в третьем мире, нуждались в пересмотре. Хотя Брежнев и его коллеги, имея якобы "научную" основу для политики, никогда не могли публично признать ошибку и, без сомнения, затруднялись сделать это даже между собой, ход событий оказался не таким, как они предполагали. Более того, не только предпосылки их политической линии последних десяти лет по разрядке теперь были открыты для сомнений, но и они столкнулись с трудными практическими вопросами о том, как справиться с текущей ситуацией и будущим.

Изменение позиции и политики лидеров Соединенных Штатов было лишь одним из непредвиденных событий периода с начала 1970-х годов, но оно было одним из главных и, более того, именно оно позволило, даже пригласило советских лидеров возложить вину на американских лидеров. Поскольку дальнейшие события и разворачивание американской политики в начале 1980-х годов подтвердили отказ США от политики разрядки, советские лидеры неохотно согласились с необходимостью пересмотреть свои ожидания на будущее (и задним числом свои собственные оценки в прошлом). Однако в первые месяцы 1981 года они еще не пришли к выводу, что разрядка с Соединенными Штатами действительно мертва. Несмотря на некоторые шокирующие заявления президента Рональда Рейгана и членов его администрации, советские лидеры продолжали искать признаки того, что новая администрация будет искать modus vivendi. Некоторые академики и журналисты в частном порядке выражали надежду, даже ожидание, что Рейган окажется "еще одним Никсоном", консервативным республиканским политиком "жесткой линии", но тем, кто будет определять американскую политику в прагматических терминах, независимо от риторического антикоммунизма. Они ожидали жестких условий на переговорах по ограничению стратегических вооружений (SALT) и, возможно, более жестких позиций и жесткого торга по некоторым другим вопросам. Тем не менее, как выразился один советский чиновник, "Рейган может быть более консервативным и жестким, но [в отличие от Картера] мы, по крайней мере, будем знать, на какой позиции мы с ним стоим". Ожидалась последовательность и прагматизм, в отличие от идеологического морализаторства Картера и сдвигов в сторону политики разрядки и сдерживания. Действительно, в советских комментариях, написанных после выборов, победу Рейгана даже интерпретировали как отречение избирателей от антисоветской, милитаристской и антиразрядной политики Картера.

Сразу после американских выборов новый премьер-министр и член Политбюро Николай Александрович Тихонов, выступая с ежегодной речью по случаю годовщины большевистской революции, выразил "надежду, что новая администрация в Белом доме продемонстрирует конструктивный подход к отношениям между нашими двумя странами". Брежнев, несколько дней спустя, заявил, что "любые конструктивные шаги администрации Соединенных Штатов в сфересоветско-американских отношений и актуальных мировых проблем встретит положительный ответ с нашей стороны".

На момент проведения двадцать шестого съезда партии администрация Рейгана находилась у власти всего месяц. Брежнев в первую очередь отметил ухудшение отношений при администрации Картера. "К сожалению, предыдущая администрация в Вашингтоне делала ставку не на развитие отношений и взаимопонимания. Пытаясь оказать на нас давление, они стремились разрушить все то позитивное, что без особых усилий было создано в советско-американских отношениях за предыдущие годы. В результате наши двусторонние отношения в целом ряде аспектов были отброшены назад". В качестве примера он привел "замораживание вступления в силу Договора SALT II" и разрыв американцами ряда других переговоров по контролю над вооружениями, таких как ограничение поставок обычных вооружений в третьи страны. Советские лидеры, по сообщениям, также планировали повторить заявление Брежнева от 28 января, предлагая позитивный ответ на указание конструктивных шагов со стороны Соединенных Штатов.i Вместо этого, в ответ на такие заявления, как комментарий Рейгана на пресс-конференции о якобы готовности советских лидеров лгать и обманывать, и обвинения в советской поддержке международного терроризма со стороны государственного секретаря Александра М. Хейга-младшего, В докладе Брежнева конгрессу говорилось: "К сожалению, после смены руководства в Белом доме из Вашингтона продолжают раздаваться откровенно воинственные заявления и возгласы, как представляется, сознательно рассчитанные на то, чтобы отравить атмосферу отношений между нашими странами. Тем не менее, мы хотели бы надеяться, что те, кто сегодня определяет американскую политику, в конечном итоге смогут более реалистично смотреть на вещи". Между уверенной надеждой, выраженной в заявлении руководства от 7 ноября, и почти отчаянной надеждой вопреки всем имеющимся доказательствам в заявлении от 23 февраля была большая разница.

Несмотря на такую раннюю реакцию на первые заявления администрации Рейгана, советские лидеры признавали, как выразился Брежнев на съезде, что "международная ситуация в значительной степени зависит от политики Советского Союза и Соединенных Штатов", и (как он не нуждался или не хотел ясно выражаться), что советская политика в отношении Соединенных Штатов не могла не испытывать существенного влияния политики США в отношении Советского Союза. Поэтому он продолжил: "Состояние отношений между нами в настоящее время и острый характер международных проблем, требующих решения, по нашему мнению, диктуют необходимость диалога на всех уровнях, и более того - активного диалога. Мы готовы к диалогу. Опыт показывает, что решающим звеном являются встречи на высшем уровне. Это было верно вчера и остается верным сегодня. СССР хочет нормальных отношений с Соединенными Штатами". Этот призыв к встрече на высшем уровне стал первой инициативой советских лидеров по улучшению отношений. Прежде чем продолжить обзор развития советского мышления и

политики в отношении США в 1981 году, необходимо рассмотреть более общие изменения во внешней политике, отраженные на Двадцать шестом съезде партии. Полезно сравнить изменения в общем подходе, принятом на трех предыдущих партийных съездах: в 1971 году накануне разрядки, в 1976 году в период, ознаменовавший начало трудностей в разрядке, и в 1981 году после ее краха.

Сама структура обсуждения вопросов внешней политики в трех докладах поучительна. В 1976 и 1981 годах раздел, которого не было в 1971 году, был посвящен отношениям с капиталистическими странами. В 1981 году он был понижен с третьего на четвертое место по приоритетности по сравнению с 1976 годом и незначительно сокращен в других отношениях (в перечне 1976 года говорилось о "развитии отношений", а в 1981 году использовался более статичный термин "отношения"). В 1976 году "развитию внешнеэкономических связей" был посвящен отдельный раздел в обсуждении советских экономических вопросов, а в 1981 году он был исключен, и лишь в разделе об отношениях с капиталистическими государствами была кратко рассмотрена эта тема. В то же время, если относительная значимость развития связей с капиталистическими странами и особое внимание к экономическим связям были сокращены с 1976 по 1981 год, то необходимость разрядки и контроля над вооружениями была подчеркнута в 1981 году. Однако самым значительным сравнением остается резкое изменение с 1971 года по оба последующих конгресса. В 1971 году доклад содержал раздел "Империализм - враг народов и социального прогресса". В нем также говорилось об "отражении империалистической политики агрессии".

 

Произошли изменения и по другим аспектам советской внешней политики. Отношениям с другими социалистическими (коммунистическими) союзниками Советского Союза при перечислении всегда придавался наивысший приоритет. Упоминания об освободительной борьбе (в 1971 году) и мировом коммунистическом движении (в частности, только в 1981 году), а также об освободительных движениях и мировом революционном процессе (последнее - только в 1976 году) отражают меняющуюся мировую сцену и меняющиеся советские интересы. Аналогичным образом, в 1971 году не было раздела об освобожденных странах третьего мира, который был добавлен и получил высокий относительный статус как в отчете ЦК за 1981 год отмечалось, что "в международной сфере рассматриваемый период [с 1976 года] был сложным, бурным временем". Этот период характеризовался "напряженной борьбой двух тенденций в мировой политике", одна из которых была направлена на мир, разрядку, ограничение вооружений и свободу народов, а другая "подрывала разрядку, усиливала гонку вооружений, политику угроз и вмешательства в чужие дела". Подтверждая советскую поддержку разрядки, мира и ограничения вооружений, Соединенные Штаты, как считалось, следовали курсу "подрыва разрядки" и гонки вооружений. Геополитическое соперничество между двумя державами в третьем мире изображалось в идеологических терминах поддержки или противостояния национальному освобождению и прогрессу.

Таким образом, международная политика Коммунистической партии Советского Союза была подтверждена как "борьба за укрепление мира и углубление межнациональной разрядки", но в условиях, когда это уже не представляло собой политику сотрудничества с Соединенными Штатами, а являлось соперничеством и возможной конфронтацией - в связи с тем, что "в последнее время те [в США], кто выступает против разрядки, ограничения вооружений и улучшения отношений с Советским Союзом и другими странами социализма, заметно активизировали свою деятельность". Действительно, эта деятельность включала не только беспрецедентное наращивание военного потенциала, но и "военные доктрины, опасные для дела мира", включая доктрину ограниченной ядерной войны. Ядерный паритет, "военно-стратегический баланс", как утверждалось, преобладает между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а также между Варшавским договором и НАТО, что "объективно служит поддержанию мира во всем мире". Брежнев вновь заявил, что Советский Союз "не стремился и не стремится к военному превосходству. Но мы не допустим и установления такого превосходства над нами. Такие попытки, как и попытки разговаривать с нами с позиции силы, абсолютно бесполезны". (В этот момент стенографическая запись отметила "продолжительные аплодисменты"). Брежнев вновь заявил, что "пытаться победить друг друга в гонке вооружений и рассчитывать на победу в ядерной войне - опасное безумие".

 

Хотя съезд партии четко обозначил советскую позицию, не было сформулировано четкой политики в отношении вызова со стороны американской администрации, которая больше не поддерживала разрядку. Главная причина заключалась в том, что политика администрации Рейгана еще не была ясна. Был ли ее отказ от разрядки риторическим? Каковы были цели новой администрации в отношении Советского Союза? То, что элемент конкуренции будет высоким, было ясно, но было неясно, стремится ли новая администрация в Вашингтоне к сдерживанию, конфронтации или даже к "жесткой разрядке" без этого названия. Соответственно, советские лидеры с беспокойством приступили к зондированию, чтобы определить ответ.

В крайнем случае, очевидно, были те, по крайней мере, в советском разведывательном истеблишменте, кто придерживался мрачной точки зрения на американские намерения, не исключая раннего американского военного нападения на одного из союзников Советского Союза (в частности, на Кубу) или даже на сам Советский Союз. Основания для советской обеспокоенности, пусть и преувеличенной, по поводу возможного американского нападения на Кубу очевидны. Как мы видели, у советского беспокойства по поводу тайных политических действий США в Восточной Европе были реальные основания, но не для опасений по поводу военных действий. Прежде всего, идея о том, что новая американская администрация может действительно напасть на Советский Союз, кажется слишком далекой от реальности, чтобы ей можно было доверять. Тем не менее, старший офицер КГБ, работавший в то время в Великобритании (который дезертировал и был вывезен из Москвы в Англию в середине 1985 года), Олег Гордиевский, заявил, что в мае 1981 года лондонский отдел КГБ, а также, предположительно, отделы в Вашингтоне, Нью-Йорке и западных европейских столицах объявили чрезвычайную тревогу в связи с любыми признаками неизбежного американского нападения. Гордиевский предоставил важную, точную информацию по ряду других вопросов и продемонстрировал высокую надежность, поэтому его отчет нельзя просто отбросить. Гордиевский, который к моменту своей дезертирства в середине 1985 года был назначен начальником лондонского отделения КГБ, заявил, что эта специальная тревога продолжалась до конца 1984 года. Разведывательная тревога - это не то же самое, что военная тревога, и Советский Союз ни разу не приводил в боевую готовность свои вооруженные силы. Тем не менее, такое оповещение о возможных признаках подготовки к военным действиям является крайне редким и поэтому значимым. Причина объявления тревоги КГБ и ГРУ (военной разведкой) - по решению Политбюро - не была известна Гордиевскому, а офицеры КГБ на местах считали ее крайней и ненужной. Тем не менее, хотя она и не была озвучена, она подразумевала серьезную тревогу в некоторых кругах в Москве по поводу возможных чрезвычайных действий Америки.

 

Советский Союз, возможно, принял некоторые меры по повышению боеготовности вооруженных сил, хотя это и не боевая тревога. Есть признаки того, что в 1981 году, возможно, было принято решение о разработке в режиме ожидания планов быстрого экстренного перехода на систему управления военного времени с Верховным командованием (ВГК) и централизованным командным составом (Ставка), чего добивался маршал Николай Огарков, старший профессиональный военный и начальник Генерального штаба.      и начальник Генерального штаба маршал Николай Огарков.

Эти предостережения      разведывательные и военные      Однако эти меры не отражали дебаты по поводу американской политики и советской политики в отношении США, которые велись в московском политическом истеблишменте в эти годы.

Оценивая доверие к Гордиевскому, следует помнить, что Гордиевский предоставил информацию, позволившую англичанам выслать всю лондонскую станцию КГБ - тридцать одного дипломата и журналиста. Он также предоставил ценную информацию о советской политике и, в силу того, что занимался организацией визита Горбачева в Лондон в декабре 1984 года, имел необычную точку зрения для оценки нового советского лидера. Его репортажи, частично переданные британцами Центральному разведывательному управлению еще до его перебежки, были признаны достаточно интересными, так что один из докладов оказался в числе немногих информационных отчетов по советским делам, переданных президенту Рейгану сотрудниками его Совета национальной безопасности в 1982 году. В 1985 году после его перебежки, по рекомендации премьер-министра Тэтчер, доклады Гордиевского были предоставлены Соединенным Штатам, и директор ЦРУ Уильям Кейси отправился в Лондон для встречи с ним в октябре 1985 года, перед Женевским саммитом. Позднее, в феврале 1986 года, Гордиевский был доставлен в Вашингтон для беседы с избранной группой высокопоставленных представителей американской разведки и политики.

Однако отчет Гордиевского о разведывательной тревоге 1981-84 годов был предоставлен Соединенным Штатам только после его дезертирства в 1985 году. Очевидно, британцы сочли доклад неправдоподобным в то время, когда они не раскрыли американской разведке личность своего секретного источника, а его последствия могли быть восприняты американскими официальными лицами как косвенная пощечина конфронтационному стилю и политике администрации Рейгана.

 

Советское разведывательное сообщество не только придерживалось мрачной точки зрения на американские намерения, но и сообщало о более интенсивных военных конфронтационных действиях США. Например, журнал Министерства обороны, специализирующийся на зарубежных событиях, отмечал, что "активность всех форм разведывательных операций США особенно активизировалась с приходом новой администрации в Белый дом в январе 1981 года".

Маршал Николай Огарков и другие военные руководители были наиболее категоричны, и хотя они, несомненно, ссылались на западную военную угрозу как на оправдание своих собственных призывов к более активному использованию американских вооруженных сил, они, тем не менее, считали, что американская военная мощь - это не то, что нужно.

Более того, некоторые из килийских лидеров, выступавших против наращивания советских вооружений, выражали свою озабоченность американскими программами. Например, член Политбюро Константин Черненко в начале 1982 года заявил, что наращивание вооружений НАТО "превышает все разумные пределы" и сопровождается планами ядерной войны, включая первое применение ядерного оружия и (якобы) упреждающие удары. "Все это, - заключил он, - означает, что процесс милитаризации на Западе вступил в новую, гораздо более опасную фазу". Аналогичным образом, Андропов, ответственный за экстраординарную      в середине 1982 года публично предупредил, что "администрация в Вашингтоне пытается вывести все развитие международных отношений на опасный путь... ухудшая всю ситуацию и усиливая опасность войны". Некоторые высокопоставленные советские дипломаты, которые в частном порядке признали, что не разделяют столь экстремальную оценку, отметили, что, тем не менее, некоторые официальные лица в Москве действительно считают, что Соединенные Штаты готовятся к войне.

Советские официальные и академические советники и комментаторы демонстрировали как неопределенность, так и различия в своих оценках новой американской администрации и перспектив советско-американских отношений. Конечно, не было расхождений во взглядах на идеологическое предположение о том, что природа капиталистической системы склоняет империалистические державы, прежде всего Соединенные Штаты, к враждебной и агрессивной позиции по отношению к Советскому Союзу. Но, хотя такое предположение и было принято, оно не могло не вызывать разногласий.

 

Идеологические постулаты все еще не были прямо оспорены, анализ политики продвинулся далеко вперед в сторону более сложного понимания (не всегда правильного, но, по крайней мере, не исключающего более обоснованного анализа). Для аналитического сообщества в Москве существовала сильная тенденция к оптимистическому взгляду, особенно в начале правления новой американской администрации. Предвыборная риторика отвергалась как руководство к действительной политике новой администрации (в качестве негативного примера приводился "тот самый старый банкрот Картер", который пришел к власти как сторонник разрядки и разоружения, а стал "зачинщиком новой холодной войны и очередного витка гонки вооружений"). Еще до инаугурации, но уже после выбора нового кабинета, сотрудник Отдела международной информации ЦК прокомментировал, что в состав кабинета были выбраны "люди в основном умеренных взглядов", и хотя он считает, что новая администрация займет "жесткую" позицию, были признаки того, что она будет рассматривать улучшение отношений с СССР как "главный приоритет". "Однако, особенно после того, как Александр Хейг и Каспар Уайнбергер дали показания на слушаниях по выдвижению кандидатов, советские аналитики раскритиковали акцент кандидатов на наращивании военного потенциала и обвинили их в стремлении добиться стратегического превосходства над Советским Союзом, чтобы поставить Советский Союз в невыгодное положение на переговорах по стратегическим вооружениям.

Даже спустя несколько месяцев после вступления в должность администрации Рейгана некоторые видные советские комментаторы продолжали утверждать, по словам Георгия Арбатова, что "мало кто решится сделать вывод о будущей политике новой администрации США на основе первых заявлений президента и госсекретаря". Он отметил, что традиционно американцы отводят каждой новой администрации первые сто дней для определения курса, и добавил: "Более осторожные люди говорят о шести месяцах или даже годе. А скептики говорят о еще более длительном сроке". Аргумент Арбатова заключался не в том, что антисоветские настроения ведущих деятелей администрации Рейгана, отраженные в их первых заявлениях, были неясны - "Если им чего-то и не хватало, то скорее политического такта и вежливости, чем ясности". Причина, по которой Арбатов считал, что еще слишком рано оценивать политический курс новой администрации, заключалась "прежде всего в том, что их заявления еще ни в коей мере не преодолели разрыв между давно известными мнениями этих политиков и сегодняшними реалиями и конкретными условиями в нашем мире, в котором Соединенные Штаты занимают ведущее место".

 

Арбатов утверждал, что подтверждение Советским Союзом на съезде партии политики разрядки поставило американское правительство перед "необходимостью сделать выбор". Он также подчеркнул, что руководство не "позволило спровоцировать себя отдельными заявлениями некоторых американских лидеров", как полагали некоторые ("одни с сожалением, другие с надеждой"). "Другие, вероятно, стали жертвой собственной пропаганды, поверив в то, что Советский Союз изменил свой курс, отказался от разрядки и встал на путь "экспансии" и гонки за "военное превосходство"". Он отметил, что советское подтверждение программы углубления разрядки не должно было быть неожиданностью, и в частности то, что генеральный секретарь Брежнев подтвердил советскую позицию сразу после американских выборов как публично, так и в частном порядке (через сенатора Чарльза Перси, который посетил Москву в конце ноября и был новым республиканским председателем сенатского комитета по международным отношениям).

Тема советской сдержанности перед лицом ранних заявлений (таких как утверждение Рейгана о том, что советские лидеры стремятся к "мировой революции" и "оставляют за собой право совершать любые преступления, лгать, обманывать", и другие заявления Хейга, Уайнбергера и посла США Джин Киркпат Рик, приведенные в главе 1) была также процитирована другими.      Киркпат Рик, приведенные в главе 1), также цитировались другими. Виталий Кобыш назвал эти заявления "видных представителей новой вашингтонской администрации" "воинственными, если не истеричными" и сказал: "Нас обвиняют в грехах, в которых мы ни в коем случае не виновны". Тем не менее, "мы не поддались на провокацию", и в докладе ЦК был принят "твердый, уверенный, но в то же время спокойный и умеренный тон", который, "как мы полагаем, был [правильно] истолкован как признак не слабости, а чувства ответственности в слишком серьезном деле, чтобы позволить, чтобы в нем доминировали не разум и четкая линия, а риторика и семантика". В заключение Кобыш сделал удивительно откровенное заявление и обратился с мольбой к Соединенным Штатам: "КПСС и Советское правительство действительно считают, что в мире создалось опасное положение и что угроза слишком близка, чтобы в этих условиях искать для себя односторонние преимущества, не говоря уже о сведении счетов с кем-либо или ловле рыбы в мутной воде. Если все это правильно понять, если они [американские лидеры] приедут, чтобы встретиться с нами, будет создана возможность для решения серьезнейших проблем, которые кажутся неразрешимыми. В любом случае, мы уже высказались. Теперь дело за другой стороной - ответить".

Другой советский комментатор, убежденный сторонник разрядки, Александр Бовин, заметил, что если на Двадцать четвертом съезде партии (1971) была принята "программа возникновения разрядки", а на Двадцать пятом съезде (1976) - "углубления и развития разрядки", то задачей после Двадцать шестого съезда (1981) стала "программа сохранения разрядки". Однако уже через несколько недель Бовин пришел к весьма пессимистическим выводам относительно новой американской администрации. К концу марта он пришел к выводу, что "основные контуры нового внешнеполитического курса... теперь стали достаточно заметны. Это жесткая, консервативная, силовая политика, политика, краеугольным камнем которой являются крайне примитивные антикоммунистические концепции ..... Все, что [в мире] им не нравится, все, что противоречит интересам империализма, - все это результат коварных антикоммунистических концепций.      это все результат коварных действий Советского Союза .... Напрашивается простой вывод: время игры в разрядку прошло, нужно немедленно перевооружаться, нужно стремиться к военно-стратегическому превосходству над Советским Союзом и на этой основе навязывать волю Великой Америки всему миру".

Но Арбатов и некоторые другие продолжали утверждать, что хотя намерения администрации Рейгана были явно враждебными, ее способность проводить политику была неясна. Он утверждал, что в администрацию Рейгана входят представители от крайне правых до умеренных и что "пока невозможно сказать, кто возьмет верх". Но история США учит, что почти каждое американское правительство, независимо от того, возникло оно справа или слева, со временем движется к центру". И "нельзя судить о правительстве США по первым нескольким месяцам пребывания у власти". 4 мая Арбатов, после визита в США, в другой большой статье в "Правде", оценивая первые сто дней правления администрации, все еще выступал за то, чтобы воздержаться от окончательного суждения об администрации Рейгана. Он ссылался на расхождения в суждениях, говоря, что "одни могут надеяться", что американская политика еще не сформулирована, в то время как "другие могут думать иначе". Он верно отметил, что президент Рейган отдавал приоритет экономической политике и наблюдал "поразительно мало новых действий или предложений" во внешней политике. Он усомнился в том, что реторику можно считать политикой, хотя и признал, что декларируемые цели поиска военного превосходства и "желание перевести отношения с СССР и другими социалистическими странами на путь конфронтации и борьбы за власть" являются показателями политических взглядов и намерений администрации Рейгана. "Но, - продолжал он, - не менее реальным остается и другой факт - тот, что одних намерений и желаний недостаточно для формирования политики. Политика остается искусством возможного. А возможности, реалии современного мира, конечно, не оставляют места для имперских амбиций, которые сегодня с новой силой преследуют люди в Вашингтоне". Тем не менее, в заключение он предупредил, что "продолжение существующей ситуации само по себе будет представлять серьезную опасность, особенно попытки превратить напыщенные пропагандистские лозунги в практические предпосылки политики".

Эта оценка значительно отличалась от оценки Бовина, который, например, не только утверждал, что политика Рейгана была ясной, но и то, что новая администрация начала "разрушать" "довольно хорошо развитую структуру взаимных отношений, которая была сформулирована в десятках различных соглашений" в течение 1970-х годов. И Арбатов, и Бовин были убежденными сторонниками разрядки, и ранее оба предостерегали от оптимизма тех, кто приветствовал победу Рейгана на выборах и надеялся, что он окажется новым Никсоном. Разница заключалась в том, что Бовин не видел возможностей для Советского Союза повлиять на новый курс Рейгана, который, по его мнению, будет серьезно продолжен, а Арбатов видел больше возможностей для Советского Союза в своих собственных политических шагах воспользоваться объективными реалиями, повлиять на американскую политику и смягчить ее несомненную антисоветскую направленность и более широкие гегемонистские устремления.

Расхождение между публичными оценками советских комментаторов, имевших доступ к политикам, отражало аналогичную неопределенность и вариативность официального советского мышления и политического подхода.

У советских лидеров не было альтернативы или "запасного варианта", чтобы поддержать идею разрядки. Они продолжали надеяться, что американские лидеры в конце концов поймут, что мирному сосуществованию нет реальной альтернативы, а от конфронтации нет никаких преимуществ. Поэтому они продолжали ждать признаков запоздалого признания этого факта и со стороны администрации Рейгана. Советские государственные деятели продолжали повторять призыв Брежнева к диалогу, прозвучавший на съезде партии в 1981 году. Как отмечалось ранее, посол Анатолий Ф. Добрынин, начиная свои первые встречи с секретарем Хейгом, подчеркивал необходимость "диалога". Этой же теме были посвящены конфиденциальные письма Брежнева к Рейгану в марте и мае, в которых повторялось предложение о встрече на высшем уровне, впервые публично выдвинутое на съезде партии.

Чего советские лидеры надеялись достичь в ходе диалога? Их повестка дня была ясна, и во главе ее стояли "военная разрядка" и ограничение вооружений. Советские лидеры ожидали, что администрация Рейгана будет добиваться внесения поправок в Договор SALT II. Когда вместо этого она решила просто отвергнуть договор и не стала возобновлять переговоры по стратегическим вооружениям, Советы были разочарованы. Аналогичным образом, они предложили взаимный мораторий на развертывание ракет средней дальности в Европе и ожидали хотя бы западного предложения по ограничению вооружений ядерных сил средней дальности (INF) - которое не поступило, пока в ноябре 1981 года не было сделано заведомо необсуждаемое предложение о "нулевом варианте". Но советские лидеры все же попытались ответить на американскую повестку дня. Подчеркивание Хейгом "сдержанности и взаимности" в кодексе международного поведения, хотя с советской точки зрения и было сильно искажено и слепо односторонне, по крайней мере, определило область для диалога.

 

Большинство первоначальных советских комментариев на тему выработки нового международного "кодекса поведения" были негативными. Советскую точку зрения накануне смены американских администраций (и оптимистично выраженную надежду на то, что "улучшение советско-американских отношений придаст новый импульс процессу разрядки") выразил ведущий советский дипломат-ученый Влади мир Петровский, который заявил: "Нет необходимости искать какие-то новые правила поведения, так называемый кодекс разрядки. . .. У нас уже есть такой кодекс разрядки". Петровский имел в виду Хельсинкский заключительный акт и другие документы, такие как соглашение об основных принципах 1972 года с Соединенными Штатами. Его возражение против послеафганских предложений о таком кодексе поведения (со ссылкой на кодификации времен администрации Рейгана) заключалось не только в том, что они не нужны, но и в том, что авторы таких предложений хотят навязать двойной стандарт, оправдывающий американское вмешательство и предотвращающий советскую деятельность по всему миру.

Это же возражение, несомненно, относилось и к ранним комментариям Хейга по поводу кодекса поведения. Леонид Замятин, заведующий Отделом международной информации ЦК, 28 марта высказался резко в ответ на требования новой администрации к Советскому Союзу улучшить свое поведение на международной арене в качестве предварительного условия для дипломатического диалога: "Если говорить о правилах поведения, которые обсуждаются на встречах в США, то стандартами поведения для каждого государства, в том числе и для США, являются устав ООН и международные соглашения, подписанные государствами", а "во многих случаях США сейчас не соответствуют ни одному из них". За несколько дней до этого в статье Александрова в "Правде" также был сделан вывод о том, что Вашингтон грубо нарушает "нормы международного права", и был поставлен риторический вопрос: "Можно ли так строить межгосударственные отношения, не превратятся ли они в джунгли?". Но это было сказано как критика американского поведения, а не как аргумент в пользу необходимости или возможности новых норм.

Наиболее авторитетно в ежегодном обращении по случаю годовщины со дня рождения Ленина, 22 апреля, член Политбюро Константин У. Черненко заявил, что хотя "Советский Союз твердо выступает за соблюдение общепринятых международных норм. Он отвергает "кодекс поведения", который отбросил бы человечество в давно прошедшую эпоху, когда диктат императоров... безраздельно господствовал в международных отношениях".

 

Некоторые комментаторы, однако, были более открыты для возможности и даже возможной ценности и необходимости выработки уточненных "правил игры" с Соединенными Штатами. В тот же день, когда Черненко произнес свою авторскую речь, Александр Бовин в интервью японской прессе заявил, что Москве и Вашингтону, "возможно, придется выработать нечто вроде правил" конкуренции и "разработать средства" для ослабления напряженности в отношениях между ними. А 3 мая Бовин признал, что "какой-то кодекс поведения действительно необходим", и хотя Советский Союз не согласится отказаться от помощи национально-освободительным движениям и прогрессивным государствам, "действительно должны быть какие-то правила", чтобы предотвратить превращение мира в "арену для столкновений".

К моменту последнего комментария Бовина в официальной советской позиции произошли изменения. Всего через пять дней после выступления Черненко Брежнев напрямую затронул вопрос о кодексе поведения в третьем мире. Он отверг создание сфер влияния или "любого рода "правил", которые увековечили бы империалистический разбой". Он вновь подтвердил советскую поддержку "строгого и полного соблюдения принципа равенства и общепризнанных норм международного права в отношениях между всеми государствами", содержащихся в Уставе ООН, Хельсинском заключительном акте и "хорошо известных соглашениях 1970-х годов между СССР и США". Это - "кодекс поведения", который мы признаем и всегда готовы соблюдать", и Брежнев призвал Соединенные Штаты сделать то же самое. Он, однако, не предлагал провести переговоры по официальному соглашению.

Кодекс поведения Брежнева, строго говоря, не был предложением, и его обработка - даже выбранный повод - скорее предполагала пропагандистский ответ, чем дипломатическую увертюру к Соединенным Штатам. Оно не стало источником возобновления советско-американского диалога. Несмотря на нейтральные формулировки, он был призван оправдать советскую поддержку национально-освободительных движений и развития советских связей с новыми независимыми странами без оправдания американского вмешательства в эти события. Это была формулировка и подтверждение советского взгляда на кодекс поведения, уместного в условиях разрядки, вызов нападкам администрации Рейгана на советское поведение и контратака против американских действий в третьем мире.

В основных советских комментариях эти применения советского "кодекса" были изложены достаточно четко. Политический обозреватель газеты "Известия" утверждал, что предложенный американцами кодекс поведения является прикрытием американского вмешательства в дела Никарагуа, Сальвадора, Намибии и Южной Африки, а такие предложения "противоречат принципам внешней политики Советского Союза и поэтому абсолютно неприемлемы для него". Более того, предложенный Советским Союзом кодекс опирался на "Устав ООН, Хельсинкский Заключительный акт и соглашения между СССР и США 1970-х годов, которые сейчас попираются американскими властями, поскольку мешают им проводить политику гегемонизма". Политический обозреватель "Правды" высказал схожие соображения, но еще более жестко обосновал обвинения в адрес американского поведения и попыток США повлиять на советскую политику. Он утверждал: "Вашингтон пытается прикрепить ярлык "международный терроризм" к любому проявлению борьбы за национальное освобождение и социальный прогресс, пытается представить все мировые события и процессы, которые ему не нравятся, как результат "подрывной деятельности Москвы". Но и это еще не все. Эта надуманная схема используется для обоснования и закрепления резкого изменения американской политики - перехода от разрядки к конфронтации. Поскольку, дескать, во всех бедах виноват Советский Союз, то пока он не согласится вести себя иначе, пока не начнет соблюдать некие "правила поведения" в отношениях с молодыми государствами Африки, Азии и Латинской Америки ("правила", составленные, разумеется, в угоду империалистическим вкусам), не может быть и речи ни о мирном сосуществовании, ни о переговорах по проблемам сдерживания гонки вооружений". Он осудил это "повторное обращение к так называемой "увязке", то есть к выдвижению заведомо неприемлемых предварительных условий". Он также спросил: "Но что, если другая сторона прибегнет к этой логике? Представьте себе, если бы СССР сказал: Прежде чем начать переговоры об урегулировании каких-либо неотложных международных проблем, пусть западные державы изменят тот элемент своей политики, который определенно не устраивает Советский Союз.... Например, пусть Соединенные Штаты сначала выведут свои войска из той или иной страны, уберут те или иные военные базы за рубежом. И пусть они прекратят поддержку особенно диктаторских террористических режимов. Вряд ли кто-то воспримет такой подход к переговорам всерьез. Подобные соблазны игнорировать реальность лишь выставляют их инициаторов саботажниками международного сотрудничества и провокаторами напряженности".

 

Несмотря на этот мощный пропагандистский контрудар по американской пропагандистской кампании о советском вмешательстве в дела третьего мира, советские лидеры не исключали возможности работы над проблемой выработки "правил игры" в третьем мире путем тихой дипломатии в отношении проблемных зон. Но главный советский интерес по-прежнему заключался в "военной разрядке" - сдерживании конкуренции вооружений и риска ядерной войны. Во время первой встречи Громыко и Хейга, состоявшейся на двух заседаниях в сентябре 1981 года, Советы предложили разработать новый набор принципов, регулирующих отношения в области безопасности, включая подтверждение принципа паритета, равенства и равной безопасности, а также обязательство каждой стороны не искать военного преимущества над другой. Хотя практический эффект такого обязательства может быть поставлен под сомнение, предложение, очевидно, было серьезным. Оно не было предано огласке. Однако Соединенные Штаты его не подхватили.

Советские лидеры с растущим беспокойством наблюдали за усилиями Америки по увеличению военных расходов и уклонению от переговоров по ограничению вооружений. Со своей стороны, Советский Союз продолжал вести постоянную пропаганду на тему ограничения вооружений. Наибольшее внимание они уделяли попыткам остановить подготовку к размещению американских ядерных ракет средней дальности в Европе. Рост общественной оппозиции в Западной Европе, поддерживаемый и подпитываемый Советским Союзом, но ни в коем случае не возникший или контролируемый им, привел к тому, что в мае 1981 года США и НАТО приняли решение начать переговоры до конца года и продолжить переговоры об ограничении вооружений по ядерным силам средней дальности (INF), начатые в ноябре. Вопрос о размещении INF и переговоры по INF продолжали занимать центральное место в советском внимании вплоть до начала размещения и окончания переговоров в ноябре 1983 года. Но хотя переговоры по INF были крупным мероприятием, они носили исключительно состязательный характер, и их влияние на отношения в целом было только негативным. Аналогично, хотя Соединенные Штаты согласились возобновить переговоры по стратегическим вооружениям, переговоры по INF, начатые в ноябре 1983 г., были проведены в рамках программы по ограничению ядерных вооружений.

 

Советский Союз все же предпринял несколько односторонних инициатив по "военной разрядке". В марте 1982 года Брежнев объявил односторонний мораторий на дальнейшее развертывание ракет SS-20 в Европе, хотя это не оказало большого влияния на Запад.47 15 июня, в связи со второй специальной сессией Генеральной Ассамблеи ООН по разоружению, Брежнев объявил об одностороннем советском обещании не применять ядерное оружие первым. Хотя это еще больше стимулировало Запад пересмотреть вопрос о первом применении ядерного оружия, это также не имело широкого политического эффекта. И это привело не к диалогу между Востоком и Западом, а к обмену пропагандистскими обвинениями между двумя сторонами.

Советские усилия возобновить реальный диалог по вопросам безопасности и контроля над вооружениями, в общем, провалились. В главе 1 развитие двусторонних отношений в 1981-82 годах было рассмотрено с точки зрения эволюции американской политики в отношении Советского Союза. Советская политика фактически сводилась к реагированию на американскую политику. Внезапная замена секретаря Хейга в июне 1982 года вызвала новые вопросы в советских умах. Один высокопоставленный советский чиновник, который был оптимистичен в отношении того, что медленно улучшающийся дипломатический диалог приведет к встрече на высшем уровне в конце этого года, по сообщениям, сказал своему коллеге, что увольнение Хейга означает, что планы проведения саммита Брежнев-Рейган отменяются.49 Многие советские чиновники пришли к мнению, что, несмотря на жесткую линию Хейга в отношении терроризма и Центральной Америки, а также в целом в отношении участия стран третьего мира, он на самом деле представлял свою собственную позицию, и переговоры ни к чему не привели. По сообщениям, Громыко хотел занять более уступчивую позицию на переговорах по INF в 1981-82 годах, но Брежнев и консенсус Политбюро предпочли поддержать альтернативный курс, за который выступал Борис Пономарев, секретарь партии и глава Международного отдела ЦК. Пономарев считал, что политические действия в Западной Европе могут усилить давление в ключевых странах НАТО, чтобы остановить запланированное НАТО развертывание INF, без серьезных уступок со стороны СССР на переговорах по INF. Были предприняты активные открытые и тайные усилия советской пропаганды, но кампания политических действий полностью провалилась к концу 1983 года, когда развертывание началось.

То, что такое советское решение было принято, не вызывает сомнений. Моим источником информации о конкурирующих курсах, предложенных Громыко и Пономаревым, был высокопоставленный сотрудник ЦК, участвовавший в кампании. Одна из причин, по которой советский мораторий на SS-20 не имел большого эффекта, заключалась в том, что он был введен только после того, как Советский Союз развернул такое количество SS-20, что, казалось, он не представлял собой реального quid pro quo для западного моратория. Вторая причина (как обсуждалось в главе 1) заключалась в том, что Соединенные Штаты в последующие месяцы обвиняли Советский Союз в несоблюдении собственного моратория. Это обвинение, хотя и было широко принято на Западе, было основано на двусмысленностях, которыми воспользовались Соединенные Штаты, а не на несоблюдении Советским Союзом моратория. Эти действия Америки вызвали разочарование и недовольство советской стороны.

матический потенциальный преемник Никсона и Киссинджера в администрации Рейгана. Как видно из предыдущего, эта точка зрения не была полностью ошибочной. Однако отстранение Хейга не было связано с политикой в отношении Советского Союза, и его преемник Джордж П. Шульц в своей сдержанной манере более эффективно подхватил попытки создать основу для улучшения отношений. Однако это не сразу стало ясно советским наблюдателям, которые отметили не только введение жестких трубных санкций в отместку за польское военное положение (против которого выступал Хейг, понимая его негативное влияние на западный альянс), но и призыв президента Рейгана к крестовому походу против коммунизма (по совпадению, произошедший в том же месяце, когда Хейг был снят с должности).

Возможно, уход Хейга был лишь случайным совпадением, но к июню 1982 года президент Рейган и его ближайшие советники решили не проводить встречу на высшем уровне. Очень резкие нападки Рейгана на Советский Союз в его речи в ООН 17 июня послужили сигналом к переменам. Дипломатические обмены, постепенно развивавшиеся в течение 1981 года и первой половины 1982 года, которые, как считал Громыко к июню, вели к встрече на высшем уровне в октябре, внезапно охладели, отражая изменившуюся американскую точку зрения. Советское мнение о том, что "встреча на высшем уровне отменяется", хотя и не из-за ухода Хейга, было верным.

Советские отношения с остальным миром не зависели от тупика в отношениях с Соединенными Штатами и их стремления к сдерживанию и, по крайней мере, периодически, к конфронтации. Серьезная ситуация в Польше в 1981-82 годах представляла собой особую проблему, но такую, которую польский лидер генерал Войцех Ярузельский в конце концов взял под контроль, не потребовав прямого вмешательства Советского Союза. В других местах Советский Союз очень осторожно и спокойно отреагировал на израильское вторжение и оккупацию южного Ливана и столкновения с сирийскими войсками. В Центральной Америке, несмотря на американские обвинения, советская роль была незначительной и опять-таки осторожной. Действительно, начиная с 1980 года, не было никаких советских инициатив по оказаниюпомощи своим друзьям в странах третьего мира. Одного Афганистана было более чем достаточно. А Куба и Вьетнам были более чем достаточным источником оттока экономических ресурсов. Никарагуа призывали проявить благоразумие и восстановить отношения с Соединенными Штатами. Кубе, которой Соединенные Штаты смутно угрожали, было предоставлено значительное вооружение, чтобы помочь сдержать американское нападение и успокоить кубинцев, но она не получила гарантий более чем моральной поддержки со стороны Советского Союза в случае кризиса. Советско-американское взаимодействие по всему миру будет рассмотрено позже; на данный момент важно то, что Советский Союз не предпринял никаких новых инициатив, вовлекая себя в дальнейшие действия, хотя и не отказался от ранее принятых обязательств.

Ожидая положительного ответа Америки по вопросам стратегической безопасности, будучи начеку против возможных враждебных действий Америки и избегая новых вовлечений в мировые дела, советские лидеры были все больше заняты кризисом в Польше, решением внутренних экономических (и связанных с ними) проблем.

 

Конец эпохи Брежнева

 

Здоровье Брежнева пошатнулось с 1975 года, а после смерти Алексея Николаевича Косыгина и Михаила Алексеевича Суслова (в декабре 1980 года и январе 1982 года соответственно) перестановки в руководстве стали все больше привлекать внимание советских лидеров. Ключевым событием стало преемничество Ю.В. Андропова на посту секретаря партии после Суслова в мае 1982 года. По всем признакам, Андропов, министр иностранных дел Андрей А. Громыко и министр обороны Дмитрий Ф. Устинов, долгое время составлявшие группу "национальной безопасности" в Политбюро, образовали клику, которая влияла как на политику, так и на последующий выбор Андропова в качестве преемника Брежнева. Переход Андропова с поста председателя Комитета государственной безопасности (КГБ) обратно в партийный аппарат, а также в Секретариат ЦК и Политбюро позиционировал его как претендента на преемничество Брежнева. Фаворит самого Брежнева, Константин У. Черненко, был относительно недавним членом Политбюро (кандидат в члены в 1977 году и полноправный член в 1978 году), и его главной квалификацией были многие годы работы в качестве верного помощника Брежнева. В 1982 году бывший старший секретарь партии после смерти Суслова, Андрей Петрович Кириленко, которого долгое время считали вероятным преемником Брежнева, сохранял свою власть, пока не был выведен из состава Политбюро накануне смерти Брежнева.

В 1982 году в советской политике многое находилось под поверхностью, включая развивающуюся антикоррупционную кампанию, направленную против друзей семьи Брежнева. Но эти аспекты политической интриги, хотя и интересны, но отвлекают от политических вопросов, имеющих отношение к развитию советской политики в отношении Соединенных Штатов.

Самые острые вопросы были связаны с экономикой. Пленум ЦК в мае 1982 года был посвящен проблемам управления экономикой и повышения производительности труда, особенно в сфере производства продовольствия и агрокультуры. Но экономические вопросы были также тесно связаны, по крайней мере, с четырьмя основными проблемами внешней политики и национальной безопасности.

Двадцать шестой съезд партии заявил, что в мировой политике сейчас существуют две противоборствующие линии, и подтвердил политику, направленную на разрядку. Но съезд не предложил ни программы, ни даже прогноза того, как будут развиваться советские отношения с Западом. Политические и экономические отношения с Западом, прежде всего торговые, но косвенно и многое другое, не могли определяться односторонним решением Советского Союза. А после того, как в конце 1981 года после введения военного положения в Польше американцы прибегли к экономическим санкциям, неопределенность, вызванная ранее экономическими санкциями, введенными администрацией Картера после Афганистана, усилилась, и автаркические тенденции вновь активизировались.

Вторая внешнеполитическая проблема, имеющая экономические и политические аспекты, была связана с советским участием в странах третьего мира. Ни у кого в советском руководстве после 1979 года не было соблазна искать новые внешние связи. Но обязательства, унаследованные от прежних времен, сохранялись и требовали больших экономических затрат: Куба, Вьетнам и Афганистан были наиболее дорогостоящими, но наименее восприимчивыми к советскому вмешательству. Однако в первой половине 1980-х годов появились признаки дебатов о сохранении или сокращении экономической (и связанной с ней политической) поддержки других стран третьего мира, особенно Африки и Ближнего Востока.

Третья и четвертая области были связанными сторонами одной медали безопасности: военные расходы и возможные ограничения военных расходов в результате ограничения контроля над вооружениями. Переговоры по двусторонним ограничениям вооружений и сокращениям, которые устранили бы необходимость в некоторых односторонних программах, использующих экономические ресурсы, были лишь отчасти вопросом советского выбора. Решение в равной степени зависело от того, были ли Соединенные Штаты готовы к переговорам и согласию по ограничению вооружений. За этим вопросом вырисовывался более широкий вопрос о том, создают ли растущие американские военные программы угрозу для Советского Союза, требующую увеличения советских военных программ. Этот комплекс вопросов - воспринимаемая растущая американская военная угроза, дефицит экономических ресурсов и сомнительные перспективы контроля над вооружениями - стал центральным вопросом советской политики в течение следующих нескольких лет.

Внятные сторонники в советском военном истеблишменте, прежде всего маршал Николай Огарков, старший заместитель министра обороны Дмитрия Ф. Устинова и начальник Генерального штаба, представили убедительные аргументы в пользу увеличения инвестиций в советское военное ведомство. После того, как в 1980 году администрация Картера инициировала значительный подъем американских военных расходов и Договор SALT II был отложен в сторону, а также перед вступлением администрации Рейгана в должность, советский военный совет был вынужден приступить к выполнению своих обязанностей. Огарков начал утверждать, что Советский Союз не только должен делать больше для ответа на конкретные американские вызовы, но и что конечной целью империалистической политики является "изменение соотношения сил в пользу империализма" путем приобретения "подавляющего военного превосходства "54 ."Через несколько месяцев после прихода к власти администрации Рейгана, подтвердившей свое намерение наращивать американскую военную мощь, но до объявления долгосрочной программы или стратегической доктрины, Огарков подчеркнул необходимость срочной подготовки к мобилизации страны в военное время. Он подчеркнул прямую военную угрозу, представляемую империалистической армией. Он подчеркивал прямую военную угрозу, исходящую от наращивания американцами потенциала для нанесения первого удара, в то время как другие советские представители в большинстве своем рассматривали американские намерения как наращивание военной мощи для того, чтобы диктовать свою политическую волю в переговорах о вооружениях и другими способами, короче говоря, как серьезный американский политический военный вызов, а не прямую угрозу военного нападения. Действительно, разница между Огарковым и министром обороны Устиновым стала очевидной к середине 1981 года. Огарков продолжал подчеркивать угрозу и необходимость наращивания военной мощи.

 

Советский потенциал для обеспечения сдерживания и удовлетворения непременных требований военного времени в затяжной ядерной или неядерной войне, пока он не был внезапно освобожден от своей должности примерно три года спустя.

В период с лета 1981 года по начало 1983 года министр обороны маршал Д.Ф. Устинов и четыре его заместителя - маршал Н.Ф. Огарков, маршал С.Л. Соколов, маршал В.Г. Куликов и генерал армии А.А. Епишев - опубликовали по брошюре (в серии под рубрикой "Выполнение решений XXVI съезда КПСС"), выпущенной Военным издательством Министерства обороны тиражом 100 000 экземпляров каждая. Хотя названия и содержание отражали общие обязанности каждого из них, в целом они представляли собой крупный военный "шаг" для ответа на возросшую американскую военную угрозу.

В течение всего года военные руководители лояльно поддерживали продолжающиеся инициативы по контролю над вооружениями, включая спорное решение об одностороннем отказе от применения ядерного оружия первыми. Но было много признаков беспокойства по поводу продолжения реализации СССР военной программы в рамках одиннадцатого пятилетнего плана, который был составлен, когда советские руководители верили, что Договор SALT II обеспечит надежные параметры для сил двух сторон и что начнется серьезный процесс ограничения и сокращения стратегических вооружений.

Маршал Огарков и другие военные руководители прекрасно понимали, что существуют конкурирующие потребности в экономических инвестициях и ограничения на доступность ресурсов для удовлетворения ненасытных потребностей в хеджировании на случай возможных затяжных ядерных и неядерных войн. Тем не менее, точка зрения военных планировщиков должна была отличаться от точки зрения Брежнева и его коллег по Совету обороны и Политбюро, у которых было множество других экономических и политических соображений, не менее важных.

 

Некоторые военные руководители, в частности маршал Огарков, были обеспокоены не только наращиванием американского военного потенциала, но и отказом США от разрядки и переговоров по стратегическим вооружениям после того, как в 1970-х годах они заставили себя, а также советское военное ведомство и планирование принять военную разрядку и контроль над вооружениями. В начале 1980-х годов их еще больше беспокоила неготовность Брежнева, Устинова и советского руководства в целом к принятию новых мер по повышению военной готовности и наращиванию вооружений, которые они теперь считали необходимыми.

Разработка и обнародование в 1982 году нового американского руководства по обороне и других документов по стратегической политике, описанных в главе 1, усугубило проблему в Москве. Однако, по сути, реальная проблема для Советов заключалась в том, что, свернув в конце 1970-х годов с линии тренда своих собственных военных инвестиций, они теперь столкнулись с американским ростом военных расходов, сопровождаемым уверенными заявлениями Америки о намерениях вести переговоры и, что более туманно, но зловеще, действовать с позиций превосходящей силы.

Снова в годовщину победы в Европе во Второй мировой войне, в мае 1982 года, маршал Огарков занял более жесткую позицию, чем его начальник, министр обороны Устинов. Оба чиновника нападали на американскую цель завоевания военного превосходства, но Огарков снова выделил как "особо опасную тенденцию в действиях американского империализма" то, что он снова назвал "прямой материальной подготовкой к новой войне". И в заключение он вновь подчеркнул "необходимость" "сделать все для укрепления обороноспособности" Советского Союза. Устинов, однако, подчеркнул, что Советский Союз не позволит Соединенным Штатам добиться превосходства, что мощь советской обороны "сдерживает империалистических агрессоров" и что Коммунистическая партия "намерена и в будущем не ослаблять своей заботы о повышении обороноспособности нашей страны". Огарков был близок к тому, чтобы сказать, что существующая потребность в укреплении обороноспособности еще не удовлетворена; Устинов заверил своих читателей, что эта потребность была удовлетворена и будет удовлетворяться Коммунистической партией.

 

27 октября 1982 года, в свой последний крупный политический акт, Брежнев и другие члены Политбюро Совета обороны встретились в Кремле с беспрецедентным собранием нескольких сотен ведущих командных кадров советских вооруженных сил.62 Брежнев начал свое выступление со слов о том, что он принял приглашение Устинова на эту встречу, и в других частях речи особо благосклонно отозвался об Устинове, "нашем боевом товарище" (который, по его словам, "постоянно докладывает мне о состоянии наших вооруженных сил"). Он также подчеркнул свое собственное внимание к военным вопросам: "Что касается меня, то я тоже постоянно занят вопросами укрепления армии и флота, исполняя, так сказать, свой служебный долг, и знаю, как у вас идут дела "63.

В начале своего выступления Брежнев отметил, что прошло два года после Двадцать шестого съезда партии, и заявил, что "опыт подтвердил правильность оценок и выводов съезда, дальновидность принятых им решений", отметив при этом, что "появляются и новые вопросы, которые надо решать безотлагательно". Он повторил ранее прозвучавшую на съезде тему о столкновении двух линий в мире: линии углубления напряженности и поиска военного превосходства и линии разрядки. Он пошел дальше, определив первую как линию, проводимую "Соединенными Штатами и теми, кто идет с ними"; на конгрессе он говорил о "двух тенденциях" и, хотя подразумевал американскую поддержку первой, не называл так прямо американское руководство приверженцем этого курса. Затем он решительно подтвердил советскую позицию, несмотря на обострение конфликта. "Наша линия, - подчеркнул Брежнев, - на разрядку и укрепление международной безопасности.

Брежнев ясно дал понять, что продолжает делать ставку на разрядку и оборону. "Международная обстановка настоятельно требует от нас удвоения или утроения усилий в борьбе за сохранение мира, за уменьшение нависшей над человечеством опасности ядерной войны". В то же время, подчеркнул он, "мы также обязаны неустанно укреплять оборону страны и сохранять величайшую бдительность". Брежнев не преуменьшал характер угрозы. Он охарактеризовал американскую политику при администрации Рейгана, как ее оценил Центральный Комитет: "Правящие круги Соединенных Штатов Америки развернули политическое, идеологическое и экономическое наступление на социализм и довели интенсивность своих военных приготовлений до беспрецедентного уровня". Он видел последствия этой политики Рейгана как для советской дипломатии, так и для военной политики. Он отметил, что "авантюризм" и "эгоизм" американской политики вызвали озабоченность "во многих странах, в том числе и в союзных с США". В этой ситуации, - подчеркнул он, - очень важно, конечно, как складываются наши отношения с другими странами.      как складываются наши отношения с другими странами. Не менее значимыми являются наши отношения с Китаем". Но, будучи осторожным, он все же не терял надежды, говоря, что "мы не должны игнорировать новые моменты, которые появляются". Военные, и прежде всего маршал Огарков, напротив, подчеркивали возросшую военную угрозу, связанную с развитием тесных американо-китайских отношений.

Выступление Брежнева перед собравшимся военным руководством было важным в нескольких отношениях. Во-первых, хотя это, естественно, не предвиделось, это было его последнее крупное выступление. Кроме того, сам созыв этого необычного собрания советского военного командного состава и послания для них в выступлении Брежнева продемонстрировали растущее беспокойство в военном ведомстве по поводу того, что многие, очевидно, рассматривали как политику двусмысленности и дрейфа перед лицом военного вызова, брошенного администрацией Рейгана. Брежнев стремился ответить на это, прояснив для них и для всего советского народа (как речь тогда появилась в "Правде") обновленную советскую оценку и подтверждение линии ответа на американскую политику. Несомненно, подготовка к встрече потребовала от Совета обороны тщательного пересмотра своей военной политики и внешнеполитических курсов.

Обращаясь непосредственно к военным, озабоченным распределением ресурсов для удовлетворения своих потребностей, Брежнев успокоил их, напомнив, что военное ведомство также несет ответственность за максимальное использование предоставленных ему ресурсов. Он сказал: "Народ ничего не жалеет.

Мы оснащаем Вооруженные Силы самым современным вооружением и военной техникой. Центральный Комитет партии принимает меры, чтобы вы не оставались в нужде". Затем он добавил необычный контрапункт: "И Вооруженные силы должны быть всегда достойны этой заботы". Более того, он сместил акцент с предоставления вооружений военным на требование к военным максимально использовать то, что предоставляется. "Советская Армия должна быть на высоте во всех отношениях: оснащение, структура, методы обучения. Она должна соответствовать современным требованиям. И вы, товарищи, несете за это ответственность".

Точно так же, решая вопрос о "дальнейшем укреплении материальной базы Вооруженных Сил", он подчеркнул необходимость не отставать, но опять-таки возложил ответственность на других. "Мы рассчитываем, что наши ученые, конструкторы, инженеры и техники сделают все возможное для успешного решения всех задач в этой связи".

Хотя не все конкретные решения по советским военным программам, которые могли быть приняты в то время, известны, и Брежнев и коллективное руководство к концу 1982 года могли удовлетворить некоторые просьбы военного руководства о новых программах, в целом они этого не сделали. В целом, они продолжали временно откладывать и направлять такие решения на текущую подготовку двенадцатого пятилетнего плана, охватывающего период 1986-90 годов.

В речи Брежнева не затрагивался вопрос о возможности улучшения отношений с Соединенными Штатами, хотя ее суть, безусловно, сводилась к тому, что перспективы такого улучшения невелики. На протяжении 1981 и 1982 годов продолжались расхождения в оценках этой возможности. Ряд подобных заявлений, сделанных в первые месяцы правления Рейгана, уже приводился ранее. Незадолго до выступления Брежнева Леонид Замятин, заведующий Отделом международной информации ЦК, заявил, что двадцать месяцев правления администрации Рейгана "показали, что ее политика является более милитаристской и реакционной, чем политика любой другой послевоенной вашингтонской администрации". Было заявлено, что она "полностью порвала с разрядкой" и призвала к "крестовому походу" против СССР, направленному на "уничтожение социализма как мировой системы". Он цитировал Рейгана, который заявил, что "он считает, что Советский Союз и Соединенные Штаты находятся в состоянии войны". Другие советские комментаторы также говорили, что было бы нереалистично ожидать каких-либо резких изменений к лучшему. Но некоторые советские наблюдатели продолжали пытаться сохранить возможность улучшения отношений. Вадим Загладин в октябре в беседе с итальянским коммунистическим журналистом заявил, что Москва "убеждена в возможности улучшения или, по крайней мере, нормализации советско-американских отношений, и мы надеемся на это". Георгий Арбатов, глава Института США и Канады, также заявил, что советское руководство "не отказалось от Рейгана". Эти заявления, однако, были сделаны иностранным журналистам и, возможно, не отражали серьезного интереса или ожиданий руководства.

Наиболее ярким было заявление, сделанное всего через два дня членом Политбюро Константином Черненко, который заявил, что Советский Союз стремится к "нормализации и улучшению" советско-американских отношений и "готов к деловым и детальным переговорам, которые должны учитывать интересы обеих сторон. И мы уверены: если наши партнеры перестанут жить в мире иллюзий, перестанут тешить себя надеждами на превосходство, если они проявят высокую ответственность и политическую мудрость, тогда можно будет договориться по любому вопросу". С другой стороны, сказал Черненко, "Если \Vash ington окажется неспособным подняться над примитивным антикоммунизмом, если он будет продолжать политику угроз и диктата, что ж, мы достаточно сильны и можем подождать. Ни санкции, ни воинственная позиция нас не пугают". Черненко не ссылался на необходимость укрепления советской обороны (как и на речь Брежнева). Аналогичным образом, несколькими неделями ранее на Генеральной Ассамблее ООН министр иностранных дел Андрей А. Громыко заявил, что Советский Союз готов развивать хорошие отношения с Соединенными Штатами, ссылаясь на заявления, авторитетно сделанные на партийных съездах и в Верховном Совете.

Однако в ежегодном обращении по случаю годовщины большевистской революции 5 ноября 1982 года член Политбюро Виктор Гришин подчеркнул, что в то время как Советский Союз продолжает стремиться к мирному сосуществованию и разрядке, "правящие круги США взяли на себя ответственность отменить все то позитивное, что было достигнуто в 1970-х годах, похоронить разрядку и «возродить холодную войну». Он подчеркнул, что США стремятся к "военному превосходству и диктовке политических условий другим с позиции силы". Эта политика "ухудшает и усложняет международную ситуацию и создает опасность начала ядерной войны, что было бы катастрофой для человечества". Он перечислил советские инициативы и усилия по контролю над вооружениями, но не сказал ни слова об ожиданиях или даже надеждах на возвращение Америки к разрядке или контролю над вооружениями. Напротив, он подчеркнул, что "в условиях повышенной агрессивности империализма наша партия проявляет большую бдительность и делает все необходимое для укрепления обороноспособности страны". Он упомянул о недавней военной конференции с участием Брежнева "и других руководителей партии и государства". А 7 ноября в своей краткой речи на параде на Красной площади маршал Устинов, подтвердив "Программу мира на восьмидесятые годы", заложенную XXVI съездом партии, сказал только одно об отношениях с США: "Советский Союз учитывает, что агрессивные силы империализма, прежде всего США, подняли интенсивность своих военных приготовлений на небывалую высоту", а также "развернули политическое, идеологическое и экономическое наступление на социализм". В связи с этим партия проявляет "постоянную заботу об укреплении безопасности нашей страны", и он также назвал участие Брежнева и "точно определенные инструкции" с военной конференции "новым проявлением этой заботы".

Таким образом, оба эти направления советского мышления о возможности отношений с Соединенными Штатами сохранялись на протяжении первых двух лет администрации Рейгана, которые по совпадению стали последними двумя годами правления Брежнева. В Москве не было сомнений, что администрация Рейгана стремилась к военному превосходству и не хотела предоставлять военно-политический паритет. Но, как сказал Черненко в своей октябрьской речи, "мы верим, что рано или поздно - и чем раньше, тем лучше - разум восторжествует и военная угроза будет предотвращена". Здесь, однако, явно не было единодушного мнения. По крайней мере, военные лидеры, а возможно, и некоторые политические лидеры, были настроены менее оптимистично и были склонны видеть необходимость увеличения советских военных программ для ответа на военный вызов. Позиция Брежнева на встрече с представителями военного командования продемонстрировала понимание их озабоченности и некоторую - но не однозначную или неограниченную - готовность удовлетворить военные требования, которые они видели. Таким образом, после смерти Брежнева советская политика находилась на этапе принятия решения. В своем последнем заявлении, в кратком выступлении на кремлевском приеме по случаю годовщины Октябрьской революции, Брежнев сказал: "Мир сейчас переживает нелегкие времена. Широкое наступление

Но не в традициях нашей партии и нашего народа отступать перед трудностями". Он вновь подтвердил как оборону, так и разрядку: "Мы должны сделать все необходимое, чтобы ...потенциальный агрессор знал, что его неизбежно ждет сокрушительный ответный удар". Но, в то же время, "Советский Союз будет продолжать упорно бороться за разрядку, за разоружение. Мы активизируем наши усилия по предотвращению угрозы ядерной войны".i9 Он не рассматривал конкретно отношения с Соединенными Штатами и не определял приоритеты действий Советского Союза в рамках его двойного курса.

Наследием Брежнева в политике национальной безопасности была политика разрядки и контроля над вооружениями, которая потерпела неудачу, и политика обороны, от которой страдали военные. Более фундаментально, жизнеспособность всей структуры советского общества все больше подрывалась устареванием идеологии, не определявшей как внутреннюю, так и внешнюю политику, экономикой, которая все больше отставала от требований новых технологий, и государством, ориентированным на обслуживание только интересов центрального бюрократического класса, называемого "черносотенным". Но хотя многие аспекты этих неудач были более или менее признаны некоторыми членами руководства, полный масштаб провала системы еще не был оценен.

 

Возобновленный диалог приводит к новой напряженности, 1983 год

 

В своем кратком выступлении на специальном пленуме ЦК в ноябре 1982 года, на котором его избрали новым генеральным секретарем партии после Брежнева, Юрий Андропов уделил внимание военным проблемам. "Вам хорошо известно, - сказал он, - что мир с империалистами не напрашивается. Он может быть надежно защищен только при опоре на непобедимую мощь Советских Вооруженных Сил". Он похвалил Брежнева как "руководителя партии и государства, Председателя Совета обороны СССР" за то, что он обеспечил "соответствие обороноспособности страны современным требованиям". В то же время, этим самым он напомнил всем, что как новый руководитель партии и государства и Председатель Совета обороны он теперь несет главную ответственность за определение того, что необходимо для удовлетворения этих требований.

В совместном заявлении Центрального Комитета, Президиума Верховного Совета и Совета Министров, опубликованном после объявления о смерти Брежнева, перефразировано высказывание Брежнева от 7 ноября, в котором он обвинил в сложной международной ситуации "попытки агрессивных кругов империализма подорвать мирное сосуществование, толкнуть народы на путь вражды и военного противостояния. Но это не может поколебать нашу решимость защищать мир". Как и Брежнев, в заявлении подчеркивалось сдерживание путем сохранения потенциала для сокрушительного ответного удара и продолжение "борьбы за разрядку и разоружение".

 

В своем первом публичном выступлении на похоронах Брежнева, состоявшихся несколько дней спустя, Андропов склонил этот баланс в сторону дипломатии и разрядки. Двумя главными темами этого краткого панегирика были повышение благосостояния народа и мир. Помимо восхваления Брежнева, который "боролся за ослабление международной напряженности, за избавление человечества от угрозы ядерной войны", Андропов, заглядывая в будущее, подчеркнул: "Мы всегда будем верны делу борьбы за мир, за разрядку". Он также повторил близкую по смыслу формулу сдерживания, использованную совместным партийно-правительственным государственным ментом, а затем добавил: "Вы всегда готовы к честному, равноправному и взаимовыгодному сотрудничеству с любым государством, которое этого пожелает".

В своем первом крупном выступлении 22 ноября 1982 года на очередном пленуме ЦК Андропов изложил советскую политику в самом авторитетном общем заявлении со времен доклада Брежнева на съезде партии в феврале 1981 года. Это была его возможность подтвердить или изменить политическую линию, заложенную поздним Брежневым в феврале 1981 года.      линию, заложенную в поздние брежневские годы; он предпочел подчеркнуть преемственность. Сделав акцент на коллективной речи, он сказал: "Мы глубоко убеждены, что семидесятые годы, характеризующиеся разрядкой, не были, как утверждают сегодня некоторые империалистические фи      случайным эпизодом в трудной истории человечества. Нет, политика разрядки ни в коем случае не является пройденным этапом. Ей принадлежит будущее". Чтобы западные лидеры, особенно администрация Рейгана, не пытались воспользоваться этим нагнетаемым желанием разрядки, Андропов ясно дал понять, что Советский Союз по-прежнему отвергает попытки налаживания связей. "Все, - сказал он, - одинаково заинтересованы в сохранении мира и в разрядке. Поэтому заявления, в которых готовность к нормализации отношений увязывается с требованием, чтобы Советский Союз заплатил за это какими-то предварительными уступками в совершенно других областях, звучат, мягко говоря, несерьезно". Он напомнил своим слушателям, что Советский Союз, в конце концов, не вводил никаких санкций и не денонсировал уже подписанные договоры. Поэтому он подтвердил советскую заинтересованность в достижении соглашения, "но оно должно быть достигнуто на основе равноправия и взаимности".

Речь Андропова также представляла собой начало нового советского вызова Соединенным Штатам, чтобы они ответили "делами, а не словами", хотя в то время он не использовал это выражение. Позже, во время его краткого пребывания на посту президента, и при его преемнике, эта тема стала более явной.

Советские официальные лица говорили, что незадолго до своей смерти Брежнев планировал занять более жесткую линию и пропагандистское контрнаступление в ответ на политико-идеологический крестовый поход администрации Рейгана и (по мнению советской стороны) тактику затягивания переговоров по контролю над вооружениями, и что Андропов отложил эту идею.8 Независимо от того, были ли эти сообщения точными, ясно, что советская позиция стала менее оптимистичной к концу срока пребывания Брежнева у власти. Однако Андропов был настроен на то, чтобы лично убедиться в готовности администрации Рейгана к серьезным переговорам и стремлению снизить напряженность.

 

Преемственность Андропова

 

Смена руководства привела к новой оценке перспектив взаимоотношений с Соединенными Штатами, в которой вновь были высказаны различные точки зрения. По словам Георгия Арбатова, в середине ноября, незадолго до своей смерти, Брежнев сказал в своем выступлении на Торгово-экономическом совете США и СССР: "Мы сейчас находимся на перепутье, так сказать, и должны будем решить, куда идти", имея в виду вызов, стоящий перед обеими странами. Затем, после смены Андропова, возник шквал нового внимания к состоянию американо-советских отношений. Арбатов признал, что "в последние несколько дней у многих людей оживились надежды на перспективы советско-американских отношений". Драматизм момента, когда события побуждают задуматься над самыми серьезными проблемами, волнующими людей, возможно, даже в какой-то мере этому способствовал". Но, выражая надежду, Арбатов предупредил, что "мы должны быть реалистами".

Арбатов прокомментировал, что Советский Союз "положительно оценил" выражение Рейганом соболезнований в советском посольстве в Вашингтоне и тот факт, что вице-президент и госсекретарь США приехали в Москву на похороны. Затем он прокомментировал: "Вы внимательно следили за словами, сказанными в этой связи, и добрые слова мы встретили благосклонно. Но если бы меня спросили, могу ли я оценить эти факты как свидетельство отказа Соединенных Штатов от политики, которая в нашей стране - я должен быть с вами откровенен - рассматривается как политика "холодной войны" и как курс на стремительную гонку... Я честно скажу, что пока у меня нет ответа". В середине 1960-х годов этот вопрос, несомненно, задавался и ему. Поэтому его взгляды и публичные проявления его оценки представляли не только академический интерес. Он подчеркнул, что Советский Союз всегда выступал за "серьезное обсуждение существующих проблем". Не мы изменили свою линию. Не мы вводили торговые санкции, отменяли полеты, прекращали переговоры, отказывались от соглашений". "Давайте вернемся к разрядке". Он подтвердил, что будет продолжать внимательно следить за любыми признаками американской заинтересованности в улучшении отношений. "Мы, конечно, внимательно следим за каждым добрым словом и каждым добрым жестом со стороны Америки. И я хочу заверить вас, что это не будет напрасным, что это будет замечено и что лица, принимающие решения, обратят на это внимание. Но проблема заключается в следующем: Видите ли, когда страна, которая фактически объявила нам войну - торговую, экономическую, технико-логическую и политическую, ускорила гонку вооружений и так далее, когда эта страна хочет нормализовать отношения, она, конечно, не должна делать это, выдвигая предварительные условия и требуя от других, чтобы они сначала изменили свою политику ради нормализации. Тем более она не должна выдвигать ультиматумы, требующие нашей капитуляции на всех фронтах, требуя того, чего она не смогла добиться самым бессовестным давлением. Мы не сделаем этого, не должно быть никаких иллюзий [на этот счет]".

Несколько недель спустя, после выступления президента Рейгана 22 ноября, Арбатов вступил в оживленную и содержательную дискуссию на московском телевидении с Александром Бовиным. Арбатов отметил, что эта речь была обращена как к Советскому Союзу, так и к американскому народу, и стала первым крупным заявлением президента после того, как Андропов сменил Брежнева. В ней Рейган объявил о своем решении - после двух лет двусмысленности и неясности.

исследования по развертыванию 100 ракет МХ\ с 1000 боеголовками. Арбатов сделал вывод из выступления, что "президент Рейган еще раз подтвердил курс США

за военное превосходство". Он решительно опроверг утверждение Рейгана о том, что Соединенные Штаты никому не угрожали, когда после Второй мировой войны имели военное превосходство: "Вы хорошо помните холодную войну и ядерный шантаж, Карибский [Кубинский ракетный] кризис, когда мир оказался на грани войны, и все это было в те благодатные - с точки зрения американцев, некоторых американцев - дни американского военного превосходства". Он заявил, что "напротив, если история и показала что-то убедительное, так это то, что именно паритет ... обеспечил более стабильные условия и открыл возможность для успешных переговоров по разоружению". Что касается будущего, Арбатов с горечью сказал, что президент Рейган показал, что "политический экстремизм не остался в прошлом", не остался на политической окраине: "Он показал, что примитивный антикоммунизм и троглодитский антисоветизм - это тоже не то, что прячется где-то в подворотнях и лабиринтах политической жизни", а может быть "основой государственной политики".

Бовин, который по натуре своей был оптимистом, сказал, что "конечно, переговоры с американцами должны быть проведены... должны быть проведены; нужно искать компромиссы и что-то делать". Тем не менее, с начала 1981 года его пессимистические прогнозы относительно позиции администрации Рейгана углубились. Поэтому, несмотря на подтвержденную веру в необходимость совместной работы, он заключил, что "судя по тому, что происходит и судя по тому, что я вижу, что говорят и делают в Вашингтоне, я все же прихожу к выводу, что мы не сможем договориться о чем-либо серьезном с нынешней администрацией". Это был слишком сильный вывод для Арбатова, который, несмотря на весь свой растущий пессимизм, считал необходимым продолжать попытки. Он сказал: "Я не могу сказать, что для такого мнения нет оснований ..... Я считаю, что все же не стоит подходить к этой проблеме таким образом... Многое располагает к пессимизму. Однако я думаю, что та политика, которую мы наблюдали до сих пор - внимательно следить и искать малейшие изменения в поведении США, оставляя дверь постоянно открытой, и если какие-то изменения в позиции действительно произойдут, они никогда не обойдут это внимание и останутся без ответа - эта политика была, есть и останется, мне кажется, самой мудрой, поскольку мы говорим об очень серьезной вещи, о советско-американских отношениях, от которых...США, от которых... очень многое зависит в нашей сегодняшней политической жизни". Несколько недель спустя Арбатов заявил, что у него сложилось впечатление, что "здравый смысл, который является национальной чертой американцев, начинает проявляться в Соединенных Штатах". Он упомянул промежуточные выборы в Конгресс, которые были неудачей для Рейгана, и "некоторое движение в сторону реализма в Конгрессе". Он выразил надежду, что наступающий год станет "годом реализма и что в нем произойдет возвращение к нормальным международным отношениям, основанным на истинном восприятии собственных интересов". Он также подчеркнул важность ограничения вооружений, поскольку гонка вооружений - это "пустая трата денег без всякой цели". Советский Союз и Соединенные Штаты могли бы использовать средства, затраченные на вооружение, для решения своих проблем, а не тратить их впустую".

Обмен мнениями между Бовиным и Арутовым представляет интерес для сравнения взглядов этих двух важных комментаторов в конце 1982 года с теми, которые они высказывали в начале правления администрации Рейгана двумя годами ранее. Особый интерес представляет тот дополнительный факт, что оба они были в числе горстки партийных интеллектуалов, работавших в качестве "группы консультантов" в Секретариате ЦК в 1960-х годах при секретаре партии Юрии Андропове. После того, как Андропов вернулся в Секретариат, а затем сменил Брежнева, вес, придаваемый взглядам Бовина и Арбатова, предположительно, возрос.

встречу на высшем уровне, должным образом подготовился и высказался за "улучшение советско-американских отношений ... мы приветствуем все, что ведет к этой цели". Однако в советском истеблишменте были важные элементы, которые смотрели на состояние советско-американских отношений с гораздо меньшим спокойствием. Маршал Устинов на встрече в начале декабря с военачальниками для обсуждения задач, вытекающих из ноябрьского пленума ЦК, подчеркнул "все более опасный характер" международной обстановки, вызванной "агрессивной политикой США", их "военными приготовлениями, поднятыми на беспрецедентный уровень", и "военными доктринами, вытекающими из стратегии "прямой конфронтации", провозглашенной Уошингтоном, и направленными на достижение военного превосходства над Советским Союзом и установление мирового господства США". Эти военные доктрины были направлены в основном на "уничтожение социализма как социальной и политической системы", согласно директивам, обнародованным Вашингтоном" (ссылка на утечку информации из Руководства по обороне). "Наконец, новый "крестовый поход" против коммунизма, провозглашенный президентом этой страны, служит цели достижения мирового господства США. Это означает пагубную изоляцию и экономическое ослабление СССР и его друзья. С этой целью начато экономическое, политическое и идеологическое нападение на нашу страну      и других стран социалистического сообщества".

Излишне говорить, что в речи маршала Устинова не говорилось о "расточительности" военных      расходов. Он сослался на заявление Брежнева от 27 октября о том, что "уровень боеготовности армии и флота должен быть еще выше", и на выступление Андропова на пленуме ЦК, в котором говорилось, что "Политбюро считало и считает своим долгом обеспечить армию и флот всем необходимым, особенно в сложившейся международной обстановке". Однако в отношении того, что необходимо, и того, что уже имеется, он применил иную меру, чем та, которую использовал маршал Огарков, заявив, что "военная мощь Советского Союза достаточна". Он также подчеркнул, что "наша мощь подчинена исключительно целям обороны". И наша военная доктрина носит строго оборонительный характер". Маршал Устинов также выступил с подробным и продуманным опровержением заявления президента Рейгана на пресс-конференции 22 ноября о том, что Советский Союз имеет военное превосходство над Соединенными Штатами. Он сказал: "Подобные утверждения не соответствуют действительности. Они рассчитаны на то, чтобы обмануть общественность и имеют целью оправдать беспрецедентные американские военные программы и агрессивной доктрины США. Прискорбно, что подобные попытки убедить людей в существовании того, чего не существует, предпринимаются лидером великой державы, само положение которой предполагает реализм и ответственность в оценке действительности". И в терминах, напоминающих те, которые ранее использовал маршал Огарков, Устинов тоже теперь характеризует долгосрочное американское многоплановое стратегическое наращивание как более зловещее по цели. "Все это вместе взятое вряд ли можно рассматривать иначе, как программу подготовки к тотальной ядерной войне". Но он сказал, что хотя действия США и НАТО вынудили Советский Союз и его союзников "поддерживать нашу обороноспособность на необходимом уровне", все же "мы против того, чтобы мы были в состоянии войны".      уровне", все же "мы против военного соперничества", и в заключение он процитировал призыв Андропова к заключению соглашений, ограничивающих гонку вооружений.

Такие различия в фокусе и акцентах, в отношении оценок как американской политики, так и соответствующей советской политики, продолжались. Было бы чересчур рассматривать их как постоянную борьбу между действующими лицами, но и игнорировать их было бы ошибкой. Противоречивые советские взгляды, конечно же, подвергались влиянию американской риторики и действий.

 

Необычное событие, повлиявшее на американо-советские отношения, произошло как раз в тот момент, когда Андропов сменил Брежнева. Были выдвинуты обвинения в возможной "болгарской связи" - и, следовательно, советской ответственности - в деле о покушении на Папу Римского Иоанна Павла II в мае 1981 года. Впервые это обвинение было выдвинуто Клэр Стерлинг, американской журналисткой в Риме, написавшей книгу "Сеть террора", в статье, появившейся в "Ридерз Дайджест" в сентябре 1982 г. Затем в ноябре итальянские власти арестовали болгарского сотрудника гражданской авиакомпании и сообщили, что исполнитель покушения, Мехмет Али Агча, теперь взял на себя болгарскую ответственность за заговор. Тем не менее, несмотря на энтузиазм администрации, заявившей о связи СССР с международным терроризмом, в Вашингтоне последовала неожиданная реакция. Высокопоставленные представители разведки в Вашингтоне и Риме дали понять, что ЦРУ скептически относится к болгарско-советскойответственности за попытку папского убийства. Это привело к гневным обвинениям со стороны правых членов Конгресса. Но администрация сохраняла скептическое отстранение от обвинений. Лишь покинувший Совет национальной безопасности (СНБ) советник по советским делам Ричард Пайпс, придерживавшийся жесткой линии, заметил, что, по его мнению, "доказательства [были] очень вескими", и что если болгарский заговор существовал, то в нем наверняка участвовал советский КГБ и его тогдашний глава Андропов. Но Пайпс также признал, что это "большое "если"", потому что "болгарская связь не была прочно установлена, и это только предположение".

Почему администрация Рейгана заняла нехарактерно осторожную позицию и избегала комментариев по поводу возможной ответственности Болгарии и СССР - кроме справочного материала ЦРУ, подчеркивающего скептицизм? Консервативные критики полагали, что это было связано с растущей "мягкостью" в отношении разрядки и интересом к возможной встрече на высшем уровне встрече с Андроповым - что было бы не в тему, если бы выяснилось, что Андропов заказал убийство Папы. На самом деле, причина была совершенно иной, но администрация не могла раскрыть ее без ущерба для себя. Первоначальное утверждение Клэр Стерлинг о "болгарской связи" было основано в значительной степени на материалах, предоставленных Полом Хенце, бывшим начальником отделения ЦРУ в Турции. Последующие рассказы, раскрывающие предполагаемую болгарскую (и советскую) связь, включали книги и статьи Стерлинг, Хенце и Майкла Ледина, который также предоставил некоторые материалы, использованные в предыдущей книге Стерлинг до того, как стал специальным помощником госсекретаря Александра Хейга в начале 1981 года. Хотя в 1981 году Клэр Стерлинг была назначена на должность помощника госсекретаря Александра Хейга.

 

В книге 1981 года Стерлинг тщательно отрицает наличие у нее "какого-либо доступа к ЦРУ во время сбора материала для этой книги" , но на самом деле она использовалась как проводник "черной" (тайной) пропаганды и дезинформации ЦРУ о предполагаемых связях СССР с терроризмом, независимо от того, осознавала она этот факт или нет. Такая связь в прошлом, даже если не было никакого тайного стимулирования ЦРУ ее обвинений в "Ридерз Дайджест" о связи Болгарии с заговором по убийству папы, была тем, что заставляло ЦРУ очень настороженно относиться к тому, что теперь, казалось бы, поддерживает это обвинение. ЦРУ, по крайней мере, осознавало, что если утверждения журналиста, вызвавшие подозрения общественности о болгаро-советской связи, - это одно, то полноценное судебное разбирательство, скорее всего, выявит истину. И, насколько известно американской разведке, хотя Агча, вероятно, был связан со службой безопасности Болгарии (Даржавна Сигурность) через свои связи с "Серыми волками" (турецкая террористическая группа правого толка) и преступным миром, не было известно ни о какой болгарской (или советской) связи с папским заговором, и на самом деле было много причин полагать, что такой связи не было.30 Хуже всего то, что раскрытие реальной связи американской разведки с первоначальными обвинениями привело бы к дискредитации Соединенных Штатов и даже могло бы придать убедительность советским дезинформационным контробвинениям о тайных американских связях в самом заговоре. Поэтому на уровне СНБ были согласованы строгие инструкции о том, что американские официальные лица не должны давать никаких комментариев в поддержку обвинений в болгаро-советской связи. Аналогичным образом, ЦРУ стремилось путем сдержанного публичного раскрытия своего скептицизма дистанцироваться от любой связи с возникновением обвинений. В этом случае, если бы он не был заинтересован в том, чтобы отстраниться от этого вопроса, что является правдоподобной, но недоказанной возможностью, его заинтересованность была бы, очевидно, еще сильнее.

Неофициальные рассуждения бывших американских чиновников и других комментаторов о последствиях болгаро-советской связи (если она будет доказана) для американо-советских отношений, особенно после того, как бывший шеф КГБ Андропов стал советским лидером, конечно, не могли быть предотвращены. Генри Киссинджер, Збигнев Бжезинский и бывший посол Малкольм Тун были среди тех, кто комментировал эти последствия и склонялся к тому, чтобы принять болгаро-советское соединение.

Судебные разбирательства в Италии продолжались до тех пор, пока обвиняемые не были уволены за недостаточностью улик в марте 1986 года, и этот вопрос оставался на заднем плане, время от времени привлекая внимание общественности. Однако он не оказал сильного или продолжительного влияния на американо-советские отношения, поскольку обвинения остались недоказанными, и становилось все более очевидным, что Агка не был надежным источником. Тем не менее, это дело оставило осадок подозрительности и более сильных антисоветских настроений в умах многих американцев, и в то же время в советском руководстве возникло сильное подозрение, что Соединенные Штаты, несмотря на свою официальную сдержанность, несут ответственность за стимулирование всей этой проблемы в своей кампании политической войны против Советского Союза и коммунизма.

 

Американская политика      после промежуточных выборов 1982 года и смены ведущих кадров в Госдепартаменте и Белом доме американская политика, казалось, шла по неопределенному курсу. Президент Рейган продолжал колебаться между пламенными и конструктивными заявлениями.      и конструктивными заявлениями. Несколько раз в конце 1982 и начале 1983 года он подчеркивал стремление Америки к "конструктивным отношениям с Советским Союзом, основанным на взаимной сдержанности, ответственности и взаимности", одновременно критикуя нарушение Советским Союзом этих принципов в Афганистане, Польше и Кампучии (Карнбодии). В обращении к нации 8 января он вновь подчеркнул, что "мы должны извлечь уроки из истории". Мы все пережили взлет надежд, а затем разочарование 1970-х годов, когда советский ответ на нашу одностороннюю сдержанность заключался в ускоренном наращивании военного потенциала, разжигании насилия в развивающихся странах, вторжении в соседний Афганистан и поддержке репрессий в Польше. Урок неизбежен. Если мы хотим улучшения взаимных отношений, они должны быть результатом умеренности в поведении Советского Союза". Он отметил "стареющие слова" новых лидеров в Москве: "Но умеренные слова убедительны только тогда, когда они сопровождаются умеренным поведением". Со своей стороны, скептически настроенные и держащие порох в пороховницах, "мы готовы работать над решением всех остающихся проблем". Он также отразил одну из главных тем прагматиков, признав, что "мы не настаиваем на том, чтобы Советский Союз отказался от своего статуса сверхдержавы или своих законных национальных интересов", хотя с советской точки зрения он бросил вызов этим интересам, подтвердив американскую позицию по Афганистану, Польше, Кампучии и контролю над вооружениями.

В своем обращении "О положении дел в стране" в январе 1983 года президент Рейган даже воскресил фразу Никсона о стратегии мира и сказал, что "в основе нашей стратегии мира лежат наши отношения с Советским Союзом". Ссылаясь на смену руководства в Москве, он сказал: "Мы готовы к позитивным изменениям в советско-американских отношениях. Но Советский Союз должен не только на словах, но и на деле продемонстрировать искреннюю приверженность уважению прав и суверенитета семьи народов. Ответственные члены мирового сообщества не угрожают своим соседям и не вторгаются в их страны. И они удерживают своих союзников от агрессии".

В своей речи перед Американским легионом в феврале Рейган осудил поведение Америки в 1970-х годах как пассивное, реактивное и слабое, сказав, что "Америка просто перестала быть лидером в мире ..... Слишком долго наша внешняя политика была реакцией на кризис, реакцией на политические планы других, реакцией на наступательные действия тех, кто враждебен свободе и демократии. Слишком многие наши лидеры видели в Советах зеркальное отражение самих себя" и проводили политику, основанную на выдаче желаемого за действительное. Сейчас, когда Соединенные Штаты восстанавливают свою экономическую и военную мощь, они могут восстановить баланс. Продуктивные отношения с Советским Союзом были бы возможны на основе "сдержанности и взаимности".

Однако президент Рейган также вернулся к теме своего обращения к британскому парламенту в июне предыдущего года - "крестовый поход за свободу". Он подтвердил намерение вести активную идеологическую борьбу и заявил, что "мы заложили начало принципиально нового направления в американской внешней политике". И действительно, Соединенные Штаты начали новую усиленную идеологическую пропагандистскую кампанию. В середине января президент подписал Директиву о принятии решений по национальной безопасности (NSDD)-77, распоряжение о проведении скоординированной кампании по "управлению общественной дипломатией". Был создан специальный комитет по планированию и координации на уровне кабинета министров, председателем которого стал советник по национальной безопасности Уильям П. Кларк, а членами - секретари Джордж Шульц и Каспар Уайнбергер, директор Информационного агентства США Чарльз З. Вик и администратор Агентства международного развития Питер Макферсон.      Кроме того, администрация запросила у Конгресса 65 миллионов долларов на финансирование нового "Проекта Демократия" для поддержки свободных профсоюзов и политических партий за рубежом. Было запрошено значительное увеличение финансирования для "Голоса Америки" и "Радио Свободная Европа", а Конгресс снова попросили разрешить новое "Радио Марти" для вещания на Кубу.

Новая пропагандистская программа включала в себя активизацию усилий, направленных на Советский Союз и Восточную Европу. Почти годом ранее Хейг дал понять, что "так же, как Советский Союз оказывает активную поддержку марксистско-ленинским силам в странах Запада и Юга, мы должны оказывать энергичную поддержку демократическим силам, где бы они ни находились - включая страны, которые сейчас являются коммунистическими". Эта формулировка подразумевала, что те страны, которые "сейчас" являются коммунистическими, могут и не остаться таковыми. Он также придал зловещий оттенок идее усиления конкуренции (и "взаимности"), сказав далее: "\Вы хотите, чтобы соревнование демократии и коммунизма проходило в мирных и политических условиях, но мы предоставим другие средства, если Советский Союз будет настаивать на насильственных методах борьбы". Кроме того, хотя, конечно, это не было обнародовано, новая кампания по усилению пропаганды и политической войны также будет использовать "черные" средства, включая дезинформацию, не подлежащую распространению.

Учредив День Афганистана в марте 1982 года и новый ежегодный День свободы Балтии в июне 1982 года, президент Рейган теперь также объявил 16 февраля 1983 года Днем независимости Литвы, а 21 мая - Национальным днем Андрея Сахарова. В другой речи в феврале он также сказал: "В борьбе, которая сейчас идет за мир, мы не побоялись охарактеризовать наших противников такими, какие они есть. \Мы привлекли внимание мировой общественности к принудительному труду на советском трубопроводе и советским репрессиям в Польше и всех других странах, составляющих так называемый "четвертый мир" - тех, кто живет под тоталитарным правлением и жаждет свободы".

В марте 1983 года президент Рейган сделал два самых значительных заявления за время своего президентства с точки зрения их влияния на американо-советские отношения. Во-первых, 8 марта он выступил с речью перед Национальной ассоциацией евангелистов, в которой Рейган подтвердил морально-идеологическую основу политики по борьбе с Советским Союзом. Объявив советских лидеров "средоточием зла в современном мире", он также призвал американцев не "игнорировать факты истории и агрессивные импульсы империи зла... ... и тем самым устраняться от борьбы между правильным и неправильным, добром и злом". Таким образом, Рейган идентифицировал себя и дело антикоммунизма как средоточие добра в мире. Релятивизм, любое прочтение истории, которое не возлагало бы всю вину на советскую сторону, которое "навешивало бы ярлык одинаковой вины на обе стороны" (или даже неравной, но все же признающей вину обеих сторон) или "просто называло бы гонку вооружений гигантским недоразумением", не только отвергалось, но и фактически называлось аморальным. Правда, он также сказал, что "это не означает, что мы должны изолировать себя и отказываться от поисков. Но становилось все более очевидным, что любое согласие должно быть результатом продолжающихся усилий по наращиванию американской мощи и советского признания этой мощи.

В своей важной речи, призывающей поддержать оборонный бюджет (и выступая против актуального и популярного в то время предложения о замораживании ядерного оружия, как и 8 марта), Рейган предложил отказаться от всей концепции взаимного сдерживания через гарантированные возможности для отступления, которая, как он признал, предотвращала войну в течение почти сорока лет, и заменить ее эффективной стратегической обороной. Не рассматривая последствия этого нового шага, следует отметить, что угроза дестабилизирующего воздействия этой инициативы и открытие новой крупной области гонки вооружений, которая была спокойной со времен Договора по противоракетной обороне (ПРО) 1972 года, вызвали широкое беспокойство как на Западе, так и в Советском Союзе.46 Практические шаги, которые были предприняты, ознаменовали новый важный шаг в "делах", не просто словах, а действиях, усиливающих конкуренцию вооружений.

Хотя броское словосочетание "Звездные войны" было журналистским изобретением, этот вызов популярной футуристической "моральной сказки" тонко и непреднамеренно очень хорошо вписывался в рейгановский образ политической вселенной, сталкивая лучи смерти "силы" Добра в битве против "Империи зла". Основной причиной его внезапного и упорного увлечения этой идеей было сильное желание вырваться из рамок взаимного сдерживания и взаимной зависимости для выживания. Президент Рейган, опасаясь иметь дело с коммунистическими лидерами Советского Союза и испытывая беспокойство по поводу необходимости обеспечения взаимной безопасности, увлекся видением стратегической обороны, способной освободить Соединенные Штаты от необходимости полагаться на взаимное политическое согласие, контроль над вооружениями и взаимное военное сдерживание. И несмотря на широко распространенные опасения и первоначальные сомнения в Соединенных Штатах, что инициатива станет серьезной военной программой, она стала таковой.

По мнению информированных официальных лиц и наблюдателей, соблазн восстановления традиционной неуязвимости Соединенных Штатов в ракетно-ядерную эру оставался лишь видением, а не реалистичной перспективой в технологическом, стратегическом или политическом плане. Более того, четко предсказуемые последствия следования этой воле были не только негативными, но и опасными. И все же, поскольку по сути это было идеологическое видение, а не технологическое обещание или стратегический замысел, оно было невосприимчиво к аргументам, основанным на реалиях технологии и стратегии. Другое дело - стоимость, и в конечном итоге чрезвычайно высокая стоимость любой мыслимой программы практически исключает принятие решения (в любом случае будущей администрацией) о развертывании противоракетной системы.

Не все, кто следовал за резидентом Рейганом и поддерживал его в этом квиксотическом стремлении, разделяли иллюзии его видения; более того, немногие даже в его собственной администрации разделяли их. Но многие поддержали его по разным причинам: неуместная лояльность, культивирование влияния и власти, политическая дисциплина, поддержка любой военной программы, недоверие или неприязнь к контролю над вооружениями и любому улучшению американских отношений с Советским Союзом, научный вызов и прибыльная экономическая выгода. Многие стремились к стратегической обороне как к одному из элементов продолжающейся конкуренции вооружений путем защиты стратегических ракетных сил. Конечно, интерес к реальной национальной обороне населения проявляли и те, кто не осознавал ее недостижимость и пагубные последствия ее преследования.

В ходе описания наращивания советских вооруженных сил в своей речи 23 марта президент Рейган сказал, что Советы продолжали наращивать развертывание баллистической ракеты средней дальности SS-20, несмотря на то, что "год назад в этом месяце г-н Брежнев обещал ввести мораторий, или "замораживание", на развертывание SS-20". "Какой-то мораторий", - иронично добавил он. Три дня спустя Генеральный секретарь Андропов ответил, что Рейган "произнес заведомую неправду, утверждая, что Советский Союз не соблюдает свой собственный односторонний мораторий". На самом деле, хотя Рейган, несомненно, не говорил заведомой неправды, он был неправ: Советы действительно соблюдали свой мораторий. В течение всего периода моратория (с марта 1982 года до его окончания в декабре 1983 года, когда началось развертывание ракет "Першинг II") Советы фактически не добавили ни одной пусковой установки SS-20 к 243 существующим (действующим или строящимся), которые были направлены на Европу на дату начала моратория. Однако Советы не дали понять, что мораторий распространяется на любые новые дополнительные развертывания и что они не будут прекращать начатое строительство; более того, расплывчатость их заявлений по этому вопросу подразумевала прекращение развертывания и даже строительства прямо сейчас. Если бы представители Соединенных Штатов указали на то, что мораторий означал меньше, чем казалось, что он обещал, поскольку Советы продолжили завершение строительства 36 пусковых установок в Европейской части СССР (и 9 других, направленных против Западной Европы), это было бы одно дело. Но вместо этого администрация утверждала, что мораторий был "обманом", и (со ссылкой на факт продолжающегося развертывания в Азии) утверждала, что SS-20 продолжали развертываться, несмотря на мораторий - хотя Советы четко заявили, что мораторий распространяется только на развертывание SS-20 в Европе, а не в Азии. Соединенные Штаты, стремясь сохранить западноевропейскую поддержку развертывания ядерных сил средней дальности (INF), продолжали утверждать, что Советский Союз не проявляет сдержанности, в то время как Советы утверждали, что они это делают, и что Соединенные Штаты лгут, обвиняя Советский Союз в несоблюдении собственного моратория. Высшие руководители, Рейган и Андропов, фактически обвинили друг друга во лжи. Однако никто в правительствах двух стран публично не признал, на чем основаны расхождения во взглядах. Весь этот эпизод, сам по себе незначительный, иллюстрирует трудности диалога, когда приоритет отдается пропагандистским целям противника.

В третьей важной речи в марте, посвященной контролю над вооружениями, Рейган подчеркнул "неустанное наращивание военного потенциала", которое Советский Союз осуществлял в течение пятнадцати лет, "приобретая то, что можно считать только наступательным военным потенциалом". Обидно, но уже в следующем предложении он заявил, что "все моральные ценности, которыми дорожит эта страна... в корне оспариваются могущественным противником, который не желает, чтобы эти ценности выжили". Поэтому он подчеркнул "приверженность миру через силу".

Вскоре после этого Президентская комиссия по стратегическим силам (более известная как Комиссия Скоукрофта, по имени ее председателя Брента Скоукрофта, генерал-лейтенанта в отставке и преемника Киссинджера на посту советника по национальной безопасности при президенте Форде) представила свои выводы. Хотя комиссия была создана главным образом для того, чтобы укрепить двухпартийную поддержку развертывания ракеты MX, более значительным вкладом доклада комиссии было тихое похоронение затянувшегося тезиса о том, что Соединенные Штаты столкнулись с "окном уязвимости" в своих силах сдерживания, которое может открыть "окно возможностей" для советского нападения.

 

Тем временем дипломатический "диалог", который был атрофирован, был возобновлен. Госсекретарь Шульц предпринял тщательный внутренний обзор всех аспектов отношений США с Советским Союзом в качестве основы для пересмотра политики. Затем Шульц начал медленно, но целенаправленно двигаться к построению конструктивных отношений; по его собственным словам, он попытался повернуть эти отношения "в сторону от конфронтации и к реальному решению проблем". Он начал с краткого обращения к президенту Рейгану на новогодней вечеринке. Но он все еще чувствовал необходимость определить, готов ли Рейган искать более конструктивные отношения с Москвой. 19 января он направил президенту меморандум "Отношения США и СССР в 1983 году", в котором предложил "интенсифицировать диалог с Москвой" на различных уровнях, включая возможную встречу на высшем уровне, если того потребует война. В этом меморандуме он впервые обозначил повестку дня отношений из четырех частей, которая должна была стать руководством к действию на следующие пять лет: права человека, контроль над вооружениями, региональные конфликты и двусторонние отношения (включая торговлю). Эта повестка дня рассматривалась как альтернатива тому, чтобы позволить Советскому Союзу почти полностью сосредоточиться на контроле над аннсами. Шульц получил разрешение на открытие "осторожного диалога" с послом и провел первую встречу в конце января.

Сам Рейган впервые стал восприимчив к идее восстановления отношений с Советским Союзом. Он чувствовал большую уверенность в растущем восстановлении Америки под его администрацией. Более того, во время рождественских праздников 1982 года в Палм-Спрингс, посоветовавшись с несколькими близкими друзьями, он решил баллотироваться на второй срок в 1984 году. -Хотя до этого момента оставалось еще два года, он уже начал думать о предвыборной кампании. В субботу, 12 февраля, после необычайно сильного снегопада в Вашингтоне, Рейганы отменили планы провести выходные в Кэмп-Дэвиде и, недолго думая, пригласили Джорджа Шульца и его жену на ужин в семейные покои Белого дома. Рейган сказал, что был очарован телевизионными репортажами о поездке министра в Китай, и, побуждаемый Нэнси, спросил, не мог бы он организовать посещение Китая и России. Шульц осторожно ответил, что, по его мнению, такие визиты были бы "прекрасной идеей, если это произойдет правильным образом", то есть если это будет подготовлено значимым поэтапным улучшением отношений. Шульц также сказал президенту, что, по случайному совпадению, посол будет встречаться с ним в Госдепартаменте в следующий вторник, и если Рейган захочет, он может пригласить посла в Белый дом. Рейган был в восторге, но хотел сохранить встречу в тайне. та случайная непринужденная частная беседа между Рейганом и Шульцем помогла установить важное личное взаимопонимание. Возможно, самым важным было осознание Шульцем того, что, по его словам, "Рональд Рейган был гораздо более готов двигаться вперед в отношениях... чем я полагал ранее". Позже Шульц размышлял о том, что "если бы не снег, президент отправился бы в Кэмп-Дэвид, а меня не пригласили бы в Белый дом, чтобы получить понимание и возможность помочь ему напрямую взаимодействовать с Советами ".

15 февраля, когда посол пришел в Госдепартамент, ему сообщили о желании президента встретиться с ним, и они незаметно прошли в Белый дом через малоиспользуемые Восточные ворота. Это была первая встреча Рейгана в качестве президента с Добином      ин или любым советским официальным лицом (если не считать дипломатических функций и краткого визита Рейгана, чтобы подписать книгу соболезнований в советском посольстве после смерти Брежнева). В ходе двухчасовой встречи (недолгой для дипломатических встреч, но необычно долгой для президента Рейгана) президент заявил о своем желании улучшить отношения и затронул ряд тем. Больше всего его интересовала судьба семи русских христиан-пятидесятников, которые, стремясь эмигрировать в США, получили убежище в американском посольстве в Москве в середине 1978 года и до сих пор находятся там.

Советские лидеры не были убеждены в том, что Рейган действительно стремится к улучшению отношений, и они не будут убеждены в этом до конца года по причинам, которые станут очевидными. Тем не менее, это казалось достаточно маленьким жестом, чтобы удовлетворить личную просьбу президента, и в апреле пятидесятникам разрешили покинуть посольство, заверив, что их не арестуют, а к июню им и другим членам их расширенных семей разрешили покинуть страну.

В начале марта Шульц представил президенту новый меморандум "Американо-советские отношения: Где мы хотим быть и как нам туда попасть?". Он отметил, что у него было несколько встреч с Доб      в и увидел "несколько предварительных признаков советской готовности двигаться вперед по конкретным вопросам". Вероятно, ориентируясь на сторонников жесткой линии СНБ, а также на свое собственное мнение и мнение Рейгана, Шульц отметил в качестве минимальной цели дальнейшей экс-планации "дать понять, что мы полны решимости противостоять советским усилиям по использованию их растущей военной мощи способами, угрожающими нашей безопасности". Но он также утверждал, что существует "шанс выйти за рамки этой минимальной цели и добиться определенного прогресса в направлении более стабильных и конструктивных американо-советских отношений".

 

 

сотрудничества в течение следующих двух лет или около того". Он повторил повестку дня, состоящую из четырех частей. Встреча с президентом была назначена на 10 марта.

Шульц был удивлен, обнаружив, что встреча заполнена людьми, некоторых из которых (например, сотрудников жесткой линии Ричарда Пайпса и Джона Ленчовски) он даже не знал. Уильям Кларк организовал встречу, чтобы эти эксперты по жесткой линии могли высказаться против осторожных, но перспективных предложений Шульца по взаимодействию с Советами. Шульц дал волю своему гневу. На следующий день он в частном порядке сказал президенту, что ему нужны указания по советским отношениям, и Рейган сказал ему "действуйте". 16 марта Шульц представил Рейгану еще один меморандум "Следующие шаги в американо-советских отношениях", в котором предлагалась широкая серия постепенных шагов по улучшению отношений. На этот раз он встретился с президентом 25 марта один, без Кларка, и вспомнил их беседу во время февральской метели. Рейган ясно выразил свое желание продвигаться вперед в диалоге и поддержал предложение Шульца о том, что его выступление в сенатском комитете по международным отношениям (тогда запланированное на середину апреля, а позже отложенное до середины июня) будет лучшим средством для обнародования их нового диалога с Советским Союзом. Теперь Кларк понимал, что президент настроен серьезно.

Шульц считал эту встречу "критической" и дающей ему "зеленый свет для реализации моей политики - теперь политики президента - шаг за шагом, с потенциалом реального разворота американо-советских отношений". Я знал, что процесс будет медленным и трудоемким. Но, по крайней мере, теперь я был в состоянии начать серьезную работу над этими жизненно важными отношениями и всей повесткой дня стоящих перед нами вопросов".

Ряд встреч между Шульцем и послом      в течение первой половины года. Переговоры по INF были одним из предметов спора на этих переговорах. Но Шульц также поднял перед Добыниным вопрос о плане открытия консульств в Киеве и Нью-Йорке, который осуществлялся до тех пор, пока не был остановлен президентом Картером в качестве санкции после советской оккупации Афганистана, и о возобновлении культурного соглашения, которое также было разрешено Соединенными Штатами после Афганистана. Также были возобновлены переговоры по другим вопросам, включая пути решения региональных конфликтов в Африке и ситуацию в Афганистане. В апреле Шульц смог сообщить Доб      в, что Соединенные Штаты готовы к переговорам по долгосрочному зерновому соглашению.

С момента разработки НСДД-7,5 в начале года, но особенно в январских и мартовских меморандумах президенту и в беседах Шульца с президентом, а также в контактах с советскими дипломатами в Вашингтоне и Москве, Шульц и Госдепартамент стремились создать конструктивный процесс развития отношений. Вместо того чтобы работать над конкретными соглашениями, они стремились построить расширенную повестку дня, выходящую за рамки контроля над вооружениями, как более прочную основу для отношений, чем неудачная разрядка 1970-х годов, и больше полагаться на постепенные шаги, чем на драматические, но недолговечные встречи на высшем уровне, которые усиливали ожидания.

Однако были явные проблемы в координации и "сигнализации" политических заявлений, политики и действий. Речь Рейгана от 8 января была подготовлена в Госдепартаменте, а речи от 8 и 23 марта, очевидно, нет.

Приход в мае в штат СНБ Джека Мэтлока, сменившего идеологически жесткого Ричарда Пайпса, помог, но не повлиял на идеологический настрой команды авторов речей президента, возглавляемой Энтони Доланом. Как позже подтвердил Шульц, ни он, ни кто-либо другой в Госдепартаменте даже не знал об "Империи зла" и подобных высказываниях до выступления президента. Сам Рейган, похоже, не видел связи между подобными риторическими высказываниями и американской политикой в отношении Советского Союза и не замечал их негативного влияния на советское восприятие целей американской политики.

Помимо риторики, если некоторые шаги, предпринятые Соединенными Штатами, свидетельствовали о заинтересованности в нормализации отношений, то другие - нет. 4 апреля Рейган обратился к Конгрессу с просьбой ужесточить ограничения на экспорт (в то время, когда объем торговли США с СССР сократился примерно вдвое по сравнению с уровнем 1979 года). В апреле Соединенные Штаты также приняли новые, более строгие правила, контролирующие передвижение советских дипломатов в США. А в мае были введены более строгие визовые требования для граждан СССР и других коммунистических стран.

В течение весны и начала лета Рейган становился все более уверенным в том, что Соединенные Штаты продвигаются к экономическому восстановлению, растущий оборонный бюджет не подвергается сомнению, а на экономическом саммите Уильямс-Бург\Вестем в мае отношения между альянсами явно наладились (после снятия вредных санкций по трубопроводу). Он все чаще подавал признаки веры в то, что Соединенные Штаты теперь восстановили свою мощь настолько, что могут вести переговоры с Советским Союзом.

Шульц считал, что необходимо сделать новое всеобъемлющее заявление об американской политике в отношении Советского Союза, чтобы прояснить основы, на которых действуют Соединенные Штаты, и Рейган согласился. 15 июня Шульц выступил в Конгрессе с основным заявлением, в котором изложил американскую политику в наиболее полном изложении со времени выступления министра Хейга 11 августа 1981 года. Заявление было тщательно составленное в Госдепартаменте, с помощью Мэтлока в СНБ, на основе официальных политических указаний, достигнутых компромиссом в NSDD-75. Более того, Шульц лично согласовал текст с Рейганом. Заявление подтвердило жесткую линию администрации, требуя, чтобы Советский Союз изменил свое поведение внутри страны и в Восточной Европе и проявлял "сдержанность" во всем мире в качестве условия для улучшения отношений, но оно также подтвердило заинтересованность Америки в диалоге и переговорах. Такое сочетание жесткой позиции с утверждением заинтересованности в диалоге смутило многих. Заявление представляло собой, по сути, компромиссное решение. На самом деле, оно представляло собой компромисс, достигнутый в официальном политическом руководстве, но оно также отражало собственное мышление Рейгана и Шульца. Оно действительно представляло собой победу прагматиков Realpolitik над доктринерскими идеологами. Вполне можно представить себе Хейга, Киссинджера или Бжезинского, произносящих эту речь в 1983 году, но не жестких конфронтационистов в рейгановском Пентагоне или в штабе СНБ. В ней излагалась основная политика администрации Рейгана в отношениях с Советским Союзом в том виде, в каком она сложилась после первых двух с половиной лет работы администрации. Прежде всего, в заявлении Шульца признавалось, что "управление нашими отношениями с Советским Союзом имеет первостепенное значение. Эти отношения затрагивают практически все аспекты наших международных проблем и целей - политические, экономические и военные, а также во всех частях света ".

Во-вторых, Советский Союз рассматривался как "мощный ... противник", угрожающий как американским интересам, так и ценностям. Поэтому Соединенные Штаты считали своим долгом "противостоять советскому экспансионизму посредством устойчивого и эффективного противодействия".

 

Основным заявлением, сделанным в промежуточный период, была малозаметная речь заместителя министра по политическим вопросам Лоуренса Иглбургера, "Обзор отношений США с Советским Союзом", 1 февраля 1983 года, Бюллетень штатов, том 83 (март 1983 года), стр. 81-84.

 

Более того, в дополнение к "продолжающемуся стремлению СССР к военному превосходству" администрация видела "неконструктивное советское участие, прямое и косвенное, в нестабильных районах третьего мира", отмеченное в 1970-х годах новыми крупными формами военного вмешательства прямо или через суррогаты в Анголе, Эфиопии, Индокитае и Афганистане. Советский Союз также обвинялся в "неустанных попытках навязать чуждую советскую "модель" номинально независимым советским клиентам и союзникам", в частности, в Польше и других "сателлитах", а также в Афганистане. Кроме того, впервые администрация авторитетно обвинила советских лидеров в "постоянной практике растягивания ряда договоров и соглашений до грани нарушения и даже дальше" - в области прав человека, Заключительного акта Хельсинки и различных соглашений по контролю над вооружениями. Но хотя советских лидеров обвиняли в плохом поведении, их не называли злыми.

Администрация, по словам Шульца, "не считает неизбежной перспективу бесконечной, опасной конфронтации с Советским Союзом". Несмотря на идеологические различия, "мы не настолько детерминисты, чтобы верить, что геополитика и идеологическая конкуренция неизбежно приведут к постоянной и опасной конфронтации", и "не считаем взаимную враждебность с СССР неизменным фактом международной жизни".

Сдерживание, в классическом понимании доктрины Трумэна, по словам Шульца, было преодолено; "советские амбиции и возможности уже давно вышли за географические рамки, которые эта доктрина считала само собой разумеющимися". Конечно, заявил он, "мы должны ясно дать понять, что будем противостоять посягательствам на наши жизненно важные интересы и интересы наших союзников и друзей". Необходимо привить сдержанность. "Политика разрядки, конечно, представляла собой попытку побудить Советский Союз к сдержанности". Хотя Шульц признал, что "некоторые версии" разрядки понимали "необходимость противостоять советским геополитическим посягательствам", разрядка была основана на ожиданиях, что "предвкушение выгод от расширения экономических отношений и соглашений о контроле над вооружениями будет сдерживать советское поведение. К сожалению, опыт доказал обратное". Соответственно, новая американская политика после разрядки была "основана на ожидании, что, столкнувшись с демонстрацией новой решимости укрепить свою оборону, повысить политическую и экономическую сплоченность и противостоять авантюризму, Советский Союз будет рассматривать сдержанность как наиболее привлекательный или единственный вариант".

В попытке привлечь серьезное внимание Советского Союза, заявление Шульца также включало важное положение о том, что "мы будем уважать законные интересы советской безопасности и готовы вести переговоры о справедливых решениях нерешенных политических проблем". Хотя, несомненно, на практике большой разрыв был бы.

Оставаясь между суждениями в Вашингтоне и Москве о том, что именно представляет собой законные интересы советской безопасности, и справедливыми решениями, многие (и не только в Москве) задавались вопросом, признает ли администрация Рейгана существование каких-либо законных интересов советской безопасности.

Таким образом, "мир должен быть построен на силе". И, что должно было стать ключевым элементом заявления, Шульц заявил, что "начав восстанавливать нашу силу, мы теперь стремимся вовлечь советских лидеров в конструктивный диалог - диалог, посредством которого мы надеемся найти политические решения остающихся вопросов" ."Сила и реализм, - сказал он, - могут сдержать войну, но только прямой диалог и переговоры могут открыть путь к прочному миру".76 Бремя выбора было возложено на "преемников Брежнева", которые должны "взвесить возросшие затраты и риски неустанной конкуренции против преимуществ менее напряженной международной обстановки". В любом случае, "наше параллельное стремление к силе и переговорам готовит нас как к сопротивлению продолжающемуся советскому усилению, так и к признанию и реагированию на позитивные советские шаги". Впоследствии Шульц охарактеризовал суть своего заявления и американской политики двумя словами: "сила и дипломатия".

Советские лидеры (как мы вскоре увидим) по-прежнему весьма скептически относились к тому, что это заявление о политике означало какой-либо шаг вперед в поиске точек соприкосновения. По совпадению, уже на следующий день      Громыко в крупном заявлении о пересмотре политики резко критиковал американские позиции и политику. Тем не менее, обе стороны, хотя и настороженно, были готовы к продвижению диалога. Советы разрешили заместителю Шульца, Кеннету Даму, выступить с заявлением без цензуры. 26 июня, как уже отмечалось ранее, пятидесятникам, укрывшимся в американском посольстве в Москве пять лет назад, было разрешено эмигрировать.

В июне и Соединенные Штаты, и Советский Союз также изменили свои предложения на переговорах по сокращению стратегических вооружений (СНВ), сделав хотя бы небольшой шаг к возможному достижению соглашения. А в Мадриде, после почти трех лет ожесточенной обзорной конференции Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), в июле было достигнуто компромиссное соглашение. Его главным достижением стала договоренность о созыве конференции по мерам укрепления доверия и безопасности в Европе и разоружению в Стокгольме.

28 июля было согласовано новое пятилетнее долгосрочное соглашение по зерну на более высоком минимальном уровне в 9 млн. тонн в год, что давало гарантию от отмены в случае любого будущего политического эмбарго. В конце июля министр Шульц и министр торговли Малкольм Болдридж рекомендовали ослабить контроль над экспортом газа и нефти и оборудования для прокладки трубопроводов, первоначально введенный Картером после Афганистана. Несмотря на возражения министра обороны Уайнбергера, советника по национальной безопасности Кларка и некоторых советников СНБ, 20 августа Рейган одобрил рекомендованное ослабление контроля.

Продолжали происходить некоторые противоречивые события. Весной, а затем в августе и сентябре советские и американские дипломаты были высланы за шпионаж - первые такие случаи, обнародованные с 1978 года. 30 июля американский эсминец задержал и допросил, а затем проследил за советским торговым судном, приближавшимся к Никарагуа, что было законным, но сомнительным проявлением тщательного американского наблюдения.

Тем не менее, в июле в ходе конфиденциальных дипломатических дискуссий советские и американские стороны достигли принципиального соглашения о возобновлении переговоров об учреждении новых консульств и о новом соглашении о культурном обмене, прерванном после Афганистана, как Шульц предлагал Доб'Илину в марте. Об этом соглашении было публично объявлено 27 августа. В августе Советы договорились о встрече Шульца и Громыко в Мадриде 8 сентября (когда оба они будут присутствовать на заседании СБСЕ), а затем в Нью-Йорке, когда Громыко приедет на открытие Генеральной Ассамблеи ООН.

Андропов оживил президентскую переписку, направив 4 июля письмо Рейгану. Рейган снова хотел написать ответ от своего имени и сделал это (хотя Уильям Кларк убедил его исключить упоминание о переговорах по сокращению вооружений, которые могут привести к полной ликвидации ядерного оружия). В его письме содержался туманный призыв к конфиденциальному общению. Советы не знали, что делать с этим письмом, и ответили как сдержанным "официальным" письмом, так и кратким личным письмом Андропова, соглашаясь с возможной полезностью конфиденциальных сообщений. Вскоре после этого Шульц узнал, что ранее между Добыниным и Кларком был установлен конфиденциальный канал связи, о котором он не знал, а Кларк попытался расширить свою роль в июле, предложив президенту, что он, Кларк, может поехать в Москву для продолжения американо-советского диалога. Когда Шульц узнал об этом плане и о некоторых других вещах, о которых он не был информирован, таких как активизация тайных военизированных операций США против Никарагуа и секретный визит заместителя Кларка Роберта Макфарлейна на Ближний Восток, а также о спекуляциях прессы, преуменьшающих роль Шульца и преувеличивающих роль Кларка, Шульц взорвался и предложил свою отставку. Рейган отговорил его.

24 августа Рейган направил Андропову ответ, в котором снова предлагал активизировать диалог, но опять же без конкретных предложений. Эти изменения, произошедшие в июле и августе, не были обнародованы.

В основе всех этих шагов лежало маневрирование для возможной встречи на высшем уровне. Намеки на заинтересованность той или иной стороны появились почти с самого начала работы новой администрации в 1981 году. Ни одна из сторон не хотела выглядеть противником встречи, но обе укрывались в заявлениях о ценности "подготовленной" встречи на высшем уровне. К лету 1983 года эта возможность казалась более значительной, чем в любое другое время, хотя все ещеоставалась неопределенной. Сообщалось, что Кларк был против, но Джеймс Бейкер и Майкл Дивер считали, что проведение встречи на высшем уровне до выборов 1984 года будет способствовать Рейгану. Вайнбергер выступал против встречи на высшем уровне, отчасти потому, что подозревал, что она будет включать соглашение по контролю над вооружениями. Шульц спокойно поддерживал эту идею и пытался маневрировать курсом развития отношений в этом направлении, но открыто не настаивал на ней.

 

Растущее советское разочарование

 

В вышеприведенной дискуссии было рассмотрено развитие американо-советских отношений в первые восемь месяцев 1983 года с точки зрения США. Основные события с советской точки зрения часто имели другой аспект. Так, в глазах американцев Соединенные Штаты уделяли особое внимание постепенному процессу небольших шагов по улучшению отношений. С советской точки зрения, главным событием в 1983 году (как и в 1981 и 1982 годах) было постоянное продолжение наращивания американских вооруженных сил, в то время как Советский Союз продолжал предпринимать инициативы в области контроля над вооружениями, от которых он добивался и получал определенные пропагандистские преимущества: одностороннее обязательство не применять ядерное оружие первым, проекты договоров о запрещении противоспутникового оружия и других видов оружия в космосе (проект договора в августе 1981 года и пересмотренный вариант, в значительной степени отвечающий неофициальной американской критике, в августе 1983 года) и другие. Но советские лидеры также стремились вовлечь Соединенные Штаты в серьезный диалог и переговоры, и в этом они не преуспели.

Сдержанность, которую, по мнению новой администрации Андропова, она проявляла с ноября 1982 года, была встречена американским ударом в два счёта в марте 1983 года.Как отмечалось ранее, 8 марта президент Рейган объявил Советский Союз "империей зла", а на самом деле "средоточием всего зла". Две недели спустя, решительно заявляя о своей масштабной военной программе, он добавил новый элемент - призыв к созданию непробиваемой противоракетной обороны на основе новых экзотических технологий - свою речь о "Звездных войнах". Советские комментаторы отреагировали с негодованием и гневом на "звездные войны". А руководство страны отметило совпадение создания новой крупной пропагандистской программы для осуществления политического и идеологического "крестового похода" президента. Но главным камнем преткновения была военная программа администрации. В качестве общего вывода он сказал, что "нынешняя администрация США продолжает идти по крайне опасному пути. К вопросам мира и войны нельзя относиться так легкомысленно. Все попытки добиться военного превосходства над Советским Союзом тщетны. Советский Союз никогда не допустит этого. Пора прекратить придумывать один вариант за другим в поисках наилучшего способа развязать ядерную войну в надежде победить в ней. Делать это не просто безответственно, это безумие". Таким образом.

 

Андропов поставил под сомнение не только искренность намерений Рейгана, но и рациональность предпосылок и выводов его политики.

Что касается конкретной идеи создания защиты от баллистических ракет, он признал ее поверхностную привлекательность, но увидел реальную цель США в "намерении обеспечить потенциал с помощью ПРО для уничтожения соответствующих стратегических систем другой стороны, то есть лишить ее возможности нанести ответный удар, рассчитывая разоружить Советский Союз перед лицом американской ядерной угрозы".      удар, рассчитывая разоружить Советский Союз перед лицом американской ядерной угрозы". Месяц спустя Андропов вновь обвинил Соединенные Штаты в стремлении нанести первый удар и продемонстрировал растущее недовольство позициями, занятыми Соединенными Штатами на переговорах по СНВ и МНВ, а также вновь выразил обеспокоенность тем, что Соединенные Штаты расширяют гонку вооружений в космос..

Реакция Советов была более понятна американцам, чем их реакция на такие вещи, как крестовый поход против коммунизма или называние Советского Союза средоточием зла в мире. Тем не менее, не следует считать, что подобные вопросы относятся только к риторике. Риторика тоже оказывала влияние, несмотря на пренебрежительный (и защитный) комментарий Андропова о том, что советские лидеры были "достаточно реалистами, чтобы не обращать внимания на риторику". Проблема была не в риторике, а в восприятии целей и намерений политики. И в этом контексте оскорбительная риторика заголовков не только нивелировала иногда успокаивающую пропаганду диалога, но и рассматривалась как лежащая в основе и объясняющая то, что воспринималось как действия Америки. Более того, как сказал Андропов всего через несколько дней после отказа от риторики, говоря о призыве Рейгана к "крестовому походу против коммунизма", "Вашингтон не ограничивается одними словами". Он подчеркнул "планы по достижению военного      превосходство над СССР" и "наглое вмешательство в дела других стран". Более того, он приписал американскому руководству желание добиться "мирового господства" и сказал, что "это истинный корень зла, совершаемого в мире" из-за риска ядерной войны.

В противовес этому якобы (и якобы) американскому предположению о возможности войны, Андропов утверждал: "Мы исходим из того, что историческое соревнование двух общественных систем, борьба идей - это вполне естественное явление, вытекающее из факта существования социализма и капитализма. Но мы категорически против того, чтобы это историческое противостояние было направлено против мирного сотрудничества и тем более против перехода в плоскость ядерной войны". Таким образом, вопросы риторики, политической конкуренции и стимулирования гонки вооружений рассматривались как в конечном итоге объединенные. Хотя идеологическое соперничество и конкуренция будут продолжаться в условиях мирного сосуществования государств, ничто не оправдывает ядерную войну. "В условиях, когда всему человечеству угрожает ядерная катастрофа, долг всех, кто имеет дело с созданием

политических решений, чтобы поставить заботу о сохранении мира выше, чем даже все остальное".

Это замечание, конечно, не означало, что Советский Союз будет пассивен в соревновании, но оно отражало важный новый акцент в советской политико-идеологической стратегии, который Андропов озвучил в своей первой программной речи и который его преемники, прежде всего Горбачев, также возьмут на вооружение. Определяя роль Советского Союза в содействии идеологически ожидаемому прогрессивному революционному преобразованию мира, Андропов сказал: "Мы [Советский Союз] осуществляем свое главное влияние на мировой революционный процесс через нашу экономическую политику".

В беседе с американским гостем Авереллом Гарриманом Андропов также подчеркнул, что так же, как две страны были союзниками в войне против Гитлера, "у советского народа и американцев теперь есть общий враг - угроза войны .... осознание этой угрозы должно стать общим знаменателем, побуждающим государственных деятелей СССР и США проявлять взаимную сдержанность, и [должно] стать основой для совместных усилий по поиску взаимоприемлемых соглашений"."К сожалению, - продолжал он, - мы не видим со стороны нынешней американской администрации столь ответственного подхода. Политика, направленная на завоевание военного превосходства над Советским Союзом и диктат ему своих условий, не имеет будущего. Она лишь перечеркивает ранее достигнутые позитивные результаты в отношениях между СССР и США и подрывает основы доверия между ними. В результате сложилась ситуация, которая не может не вызывать тревоги".

По случаю годовщины со дня рождения Ленина, 23 апреля, восходящий молодой секретарь партии и новый член Политбюро Михаил Горбачев был выбран для выступления с ежегодным программным посланием руководства. Он подчеркнул не только то, что сейчас время "наиболее острого идеологического противостояния на международной арене", но и то, что "главной причиной ухудшения международной обстановки сегодня является авантюристический подход наиболее агрессивных сил империализма к важнейшему вопросу современности - вопросу войны или мира". В результате глубокого кризиса капиталистической системы, "партия войны, по выражению Ленина, взяла верх в правящих кругах" Соединенных Штатов. Он привел в пример крестовый поход администрации Рейгана против коммунизма, психологическую войну, экономические санкции, "вмешательство во внутренние дела".

дела социалистических государств, вплоть до создания контрреволюционной "пятой колонны" в Польше", и прежде всего безответственное ведение гонки вооружений. Тем не менее, по его словам, существуют "более реалистичные, трезвые тенденции, сторонники которых выступают за разрядку и сотрудничество", противостоящие "более агрессивным тенденциям правящих кругов". И он вновь подтвердил, что "СССР выступает за устранение напряженности в международной обстановке и за нормальные, добрые отношения со всеми государствами, включая Соединенные Штаты Америки". Но, конечно, речь не давала слушателям и читателям особых оснований надеяться на скорое улучшение ситуации, учитывая позицию, приписываемую нынешним "правящим кругам" США.

Майские      лозунги, всегда тщательно продумываемые партийным лидером, в 1983 году претерпели интересное изменение: впервые с 1967 года приоритет был отдан внешнеполитическим лозунгам над теми, которые касались внутренней политики.

Пленум ЦК в июне 1983 года стал поводом для нового подведения итогов советской политики во многих сферах. Лидерские позиции Андропова были закреплены назначением его председателем Президиума Верховного Совета, "президентом" СССР. Однако самым значительным из целого ряда кадровых изменений стал перевод члена Политбюро Григория Романова, шестидесятилетнего многолетнего руководителя ленинградской партийной машины и, как сообщалось, жесткого сторонника "военно-промышленного комплекса", на должность секретаря партии, что повышало вероятность его возможного прихода к руководству партией. Константин Черненко, обойденный при избрании Ан дропова генеральным секретарем, также вернулся на пленуме на видное второе место в иерархии. Основное внимание на пленуме было уделено идеологическим вопросам, а не экономике или иностранным делам, и включало в себя обсуждение подготовки новой партийной программы взамен той, которая была принята в 1961 году в период буйного оптимизма Хрущева.

На заседании Центрального комитета Андропов прямо заявил, что нынешний исторический период "отмечен невиданным за весь послевоенный период по своей интенсивности и остроте противостоянием двух диаметрально противоположных мировоззрений, двух политических курсов - социализма и империализма". Это замечание было все же короче заявления о том, что Советский Союз и Соединенные Штаты идут по пути столкновения, и было сформулировано в терминах идеологического конфликта. Тем не менее, это все равно было значительной эскалацией по сравнению с двумя противоборствующими "тенденциями", за и против разрядки, о которых говорилось в докладе Брежнева на двадцать шестом съезде партии в 1981 году и в первых заявлениях самого Андропова в ноябре 1982 года. Говоря об отношениях между государствами, Андропов продолжал

заявил, что мирное сосуществование является единственно возможным курсом. Он вновь подтвердил, что "военно-стратегический баланс" является необходимым условием мирного сосуществования и что советская военная мощь является "мощным сдерживающим фактором для агрессивных устремлений империалистической реакции". Но он также подчеркнул необходимость сокращения вооружений, что "будет большим благом для всех стран и народов".

Главное выступление министра Шульца об американо-советских отношениях совпало по времени с выступлением Андропова на пленуме ЦК. На следующий день, в обращении к Верховному Совету, Громыко выступил с контраргументом (было слишком рано, чтобы представить продуманный ответ). В марте Громыко был назначен первым заместителем председателя Совета министров и приобрел еще больший авторитет как главный член коллективного руководства в области международных отношений.

Громыко говорил о "противостоянии двух линий", одна из которых направлена на сохранение мира, а другая - на его подрыв, в сложной глобальной ситуации, "которую можно назвать бурной". Он подробно осудил американскую политику в области контроля над вооружениями, заключив: "Становится все более очевидным, что нынешняя американская администрация проводит курс не на достижение договоренностей, а на реализацию своих программ по наращиванию стратегических вооружений и размещению новых ракет средней дальности в Западной Европе". Тем не менее, он сказал, что "забота о мире должна быть превыше всего" и выступил за разрядку. Что касается отношений с Соединенными Штатами, Громыко сказал: "Вы хотите более ровных отношений с Соединенными Штатами, понимая, что это важно для предотвращения войны. Мы убеждены, что и Соединенные Штаты Америки должны исходить из объективной необходимости иметь нормальные отношения с Советским Союзом. Устранение угрозы ядерной катастрофы послужит общим интересам обеих стран". Заявив об этом как о советской политике, он не высказал прямого суждения о перспективах американского согласия, и тон его доклада вряд ли был оптимистичным.

Военные представители и многие другие комментаторы продолжали подчеркивать негативные моменты. Все советские лидеры с начала 1981 года выражали убеждение, что Соединенные Штаты стремятся к военному превосходству. Однако были различия в политических последствиях, вытекающих из этого заключения, как для советских оборонных программ, так и для внешнеполитических позиций. В течение 1983 года советские политические и военные лидеры все больше убеждались, как сказал Громыко, что администрация Рейгана не готова искать компромиссные соглашения по контролю над вооружениями или по другим вопросам.

Оптимисты все еще оставались. Федор Бурлацкий, давний сторонник разрядки, в июне 1983 года опубликовал статью, в которой утверждал, что несмотря на "напыщенную политическую риторику Белого дома, нынешний кризис в советско-американских отношениях в конечном итоге так или иначе "вернется к разрядке". Признавая "кризис разрядки", он утверждал, что фундаментальная предпосылка соглашений начала 1970-х годов о принципах советско-американских отношений "не была поколеблена ни в малейшей степени" - общая необходимость "предотвратить взаимное термоядерное уничтожение". Он утверждал, что "стратегия военного      превосходства, первого удара, ограниченной ядерной войны и космической обороны является нерациональной стратегией с точки зрения интересов самих США". Более того, "конфликт между нашими двумя странами был бы катастрофическим. Это означает, что война не нужна ни одной из сторон. Она не может быть частью рациональной военной стратегии ни Соединенных Штатов, ни Советского Союза".

g

ry

ry

9

ry

ry

ry

ry

a

ry

ry

ry

9

ry

Затем Бурлацкий перешел к редко затрагиваемому аспекту советско-американских отношений. Он заявил, что "между двумя странами есть, пожалуй, два основных, фундаментальных противоречия, одно из которых - главное. Это противоречие между социальной и политической системами. Но следует ли из этого, что мы обязательно должны быть врагами? Весь опыт прошлого опровергает это.... Второй источник противоречий может проистекать из того, что мы являемся двумя самыми могущественными державами мира.... Люди считают, что обе державы соперничают друг с другом за лидерство в мире.... В связи с этим возникает вопрос: диктует ли положение двух самых могущественных держав неизбежность военной      вражды между ними или неизбежность политического соперничества? Ответ однозначен: соперничество - да, военная      вражда нет .... Советский Союз неоднократно заявлял: он не хочет, чтобы соперничество      принимать форму конфронтации". Он также утверждал, что существует "обширное поле "интересов", где они могли бы действовать как партнеры". В заключение Бурлацкий заявил, что "ни при каких обстоятельствах не должны быть поколеблены фундаментальные принципы советско-американских отношений, сформировавшиеся в 1960-1970-х годах". Более того, в широком смысле он утверждал, что "что касается частичных, региональных и темпо-ра      В каждом случае они должны быть "капсулированы", т.е. ограничены и локализованы, как местная анестезия. Только местная анестезия, а не общий наркоз может сохранить живую ткань советско-американских отношений, взаимной безопасности и взаимного сотрудничества. Советско-американские отношения и в прошлом знали свои взлеты и падения, кульминации и кризисы".

Необычайно откровенное признание Бурлацкого о двустороннем соперничестве сверхдержав, а также его оптимизм в отношении перспектив расширения сотрудничества в качестве "партнеров", конечно, были необычными для 1983 года, но они показали диапазон мнений в советском истеблишменте.

 

Между тем, в советском руководстве вопрос о выделении военных источников продолжал оставаться одним из главных. 1983 год, хотя и пришелся на середину выполнения пятилетнего плана, утвержденного в 1980-81 годах, также ознаменовался началом серьезной разработки не только следующего пятилетнего плана на 1985-90 годы, но и генерального долгосрочного плана. Ближайшие проблемы были смягчены единовременным повышением производительности труда благодаря ужесточению Андроповым трудовой дисциплины и первому за четыре года достаточно хорошему урожаю. Но долгосрочные проблемы экономических инвестиций и распределения ресурсов, достаточно серьезные по другим причинам, усугублялись военным давлением, требующим новых программ, чтобы компенсировать американское наращивание.

Одним из признаков этого сохраняющегося вопроса о военных потребностях и распределении ресурсов, а также фактором, стимулирующим его, стал более тревожный характер американской военной угрозы, представленный теперь маршалом Устиновым, а также Огарковым и другими высокопоставленными военными, а также Андроповым, Громыко и другими лидерами.

Другие события в советско-американских отношениях усилили растущий советский пессимизм в отношении перспектив улучшения отношений. Как уже отмечалось, в 1983 году несколько советских дипломатов в США и американских дипломатов в Советском Союзе были высланы как шпионы. Кроме того, в течение 1983 года в Западной Европе и некоторых других странах мира прошла беспрецедентная волна арестов и высылок советских дипломатов и шпионов, всего 135 человек. Самой масштабной акцией стала высылка в апреле 47 советских официальных лиц Францией. Большинство остальных были высланы из других стран НАТО, а также несколько человек из Японии, Австралии, Таиланда, нейтральной Швейцарии и Ирана. Некоторые американские комментаторы предположили, что эти репрессии отражали активизацию деятельности советской разведки, в то время как Советы утверждали, что это была антисоветская кампания, организованная Соединенными Штатами. Хотя в некоторых случаях действия могли быть согласованными, в других случаях они могли быть снежным комом или случайностью. Безусловно, советский политический и промышленно-технологический шпионаж был широко распространен и, очевидно, более агрессивен, чем в предыдущие годы. Тем не менее, советские лидеры, вероятно, действительно видели американскую руку за волной действий и сопутствующими антисоветскими комментариями в прессе.

Летом 1983 года советская разведка сообщила, что неудача в переговорах под эгидой ООН по урегулированию афганского тупика, вызванная внезапной несговорчивостью Пакистана, была результатом американского влияния. Это сообщение вызвало серьезные сомнения в Москве относительно неоднократных заявлений Соединенных Штатов о своем желании урегулировать такие региональные конфликты.

 

Без сомнения, самым травматичным событием года, глубоко повлиявшим на ход советско-американских отношений, стали последствия советского перехвата и сбития вторгшегося в страну пассажирского самолета авиакомпании Korean Air Lines, KAL 007, в ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 года.

Утром первого сентября мир был потрясен заявлением государственного секретаря Шульца о том, что всего несколькими часами ранее самолет Boeing 747 компании Korean Air Lines, на борту которого находились 269 человек, был уничтожен ракетой, выпущенной с советского самолета. Шульц заявил, что Соединенные Штаты "не видят никакого объяснения тому, что они сбили безоружный коммерческий самолет, независимо от того, находится он в вашем воздушном пространстве или нет". Президент Рейган выразил "отвращение к этому ужасающему акту насилия", "этому ужасному и бессмысленному злодеянию" и использовал это событие, чтобы наглядно продемонстрировать "разительный контраст между советскими словами и делами". Что мы можем думать о режиме, который так широко трубит о своем видении мира и разоружения, но при этом так бессердечно и быстро совершает террористический акт, жертвуя жизнями невинных людей? Что можно сказать о советском доверии, когда они так нагло лгут о таком чудовищном акте? Каковы могут быть рамки законного и взаимного обсуждения с государством, чьи ценности допускают подобные зверства?" В обращении к нации по поводу этого инцидента два дня спустя Рейган назвал его "террористическим актом". Он обсудил ряд деталей инцидента и привел выдержки из записей перехваченных разговоров советского пилота; он заявил, что "пилот никак не мог принять этот самолет за что-то другое, кроме гражданского авиалайнера".

 

Заявление министра Шульца было сделано сразу же после того, как американская разведка убедилась в том, что самолет был сбит. К сожалению, многие утверждения о случившемся, сделанные им, президентом Рейганом и другими представителями администрации даже несколько дней спустя, были основаны на необоснованных предположениях или неверной информации. Позже стало ясно, что, вопреки уверенным обвинениям американцев, Советы не знали, что это был гражданский авиалайнер, и действительно считали (как показали другие записи перехвата, не воспроизведенные президентом), что это был американский военный самолет-разведчик. Более того, правительство США располагало информацию о реальной ситуации до того, как эти неточные обвинения были поспешно выдвинуты - хотя, по крайней мере, в некоторых случаях они не были известны тем, кто их выдвинул.

Таким образом, президент и другие высшие должностные лица подкрепили обвинения в бездушии и варварстве утверждениями о преднамеренных действиях СССР, не подтвержденными фактами. Как позже отметил один из комментаторов, во всем этом была "пугающая ирония: президент Соединенных Штатов, полагаясь на информацию, которая была совершенно неточной и вводящей в заблуждение, обвинял другую сторону во лжи, и [при этом] воспринимался как умеренный человек". А в первой американской речи в ООН после инцидента 2 сентября старший американский делегат (в отсутствие Джин Киркпатрик) начал резкую атаку на основе ряда неправдивых заявлений (например, утверждая, что советский пилот перехватчика "держал корейский 747-й в прицеле, четко идентифицированный как гражданский авиалайнер"), в полном неведении о том, что было (и не было) известно о фактах. Эта речь даже не была согласована ни с кем в Вашингтоне. Тем не менее, представитель Соединенных Штатов с триумфом заявила: "Давайте назовем преступление так, как оно есть: беспричинное, расчетливое, преднамеренное убийство". Факты не считались важными; важна была возможность ожесточить советских лидеров.

Даже те записи, которые были публично      впоследствии выяснилось, что они были неправильно прочитаны и выборочно отредактированы. Это была трагедия, и ответственность за нее нес Советский Союз. Если изменить аналогию, использованную официальными американскими представителями, это могло быть трагическое оправданное убийство в силу предполагаемой самообороны, или непредумышленное убийство в результате чрезмерного применения оборонительной силы. Но это не было преднамеренным убийством невинных гражданских лиц или многими другими вещами, о которых так быстро и горячо заявляли высокопоставленные американские официальные лица.

Советская реакция на инцидент после перехвата была крайне неудовлетворительной. По крайней мере, вначале это было вызвано замешательством и неуверенностью Москвы в фактах. Позже, после того, как факт советского перехвата стал очевиден, Советы продолжали более недели уклончиво говорить о своей ответственности за сам перехват, пока завершалось расследование. Одним из непреднамеренных последствий этого стало то, что Советы оказались виновны не только в перехвате, но и о более широком спектре обвинений, выдвинутых Соединенными Штатами. Последующие гораздо более полные объяснения, в частности маршала Огаркова 9 сентября, были слишком запоздалыми, чтобы повлиять на общие впечатления, уже сформировавшиеся в мировом общественном мнении. Таким образом, советская политическая ошибка, связанная с задержкой и упрямым нежеланием брать на себя какую-либо ответственность, усугубила их первоначальные военные промахи в самом перехвате и сделала советскую версию неубедительной.

Советские обвинения в том, что вторжение KAL глубоко в советское воздушное пространство (этот факт никогда не оспаривался, несмотря на неосторожную мимолетную ссылку Рейгана 5 сентября на "то, что они считают своим воздушным пространством") было провокацией, полетом американской военной разведки с использованием незадачливого авиалайнера, не оправдались. Однако советское командование ПВО считало, что самолет был американской разведкой, вторгшейся в стратегический район. Более того, всего за несколько месяцев до инцидента советская дипломатия заявила протест по поводу вторжения американской военной разведки в этот район, и этот факт, по крайней мере, свидетельствовал о советской уверенности, в данном случае обоснованной, что такие действия имели место.

Американская реакция, после того как страсть возмущения была израсходована на осуждение, была умеренной в плане действий, в основном приостановлением полетов Аэрофлота в Соединенные Штаты. Поэтому администрация считала, что проявила большую сдержанность. Она предприняла сознательные усилия, чтобы не опережать реакцию мировой общественности, и хотела показать, что действует не от внезапного разочарования, как президент Картер после Афганистана, а придерживается последовательного курса. Но скорость и интенсивность осуждения произвели глубоко негативное впечатление на советских лидеров и еще больше убедили их в американской враждебности, если не провокации, во всем инциденте. Как и впоследствии Рейган успешно использовал этот инцидент для лоббирования своих оборонных программ.

Реакция американцев, хотя она, несомненно, была основана на подлинном шоке и гневе, несомненно, также отражала бессознательное применение двойного стандарта. Например, она заметно контрастировала с реакцией на аналогичный случай, произошедший десятилетием ранее. В феврале 1973 года ливийский гражданский пассажирский самолет Boeing 727, который был четко идентифицирован как таковой, был сбит Армией обороны Израиля за нарушение стратегической зоны израильского воздушного пространства, в результате чего погибли 108 невинных людей. Израильтяне тоже сначала упирали на свою ответственность. Затем не было сказано ни слова американского упрека. Не вспомнили об этом инциденте и тогда, когда Рейган риторически спросил: "Это практика других стран мира? Ответ - нет".

Рейган и другие неоднократно отмечали, что "Советский Союз не в первый раз стреляет по гражданскому авиалайнеру и сбивает его, когда тот пролетает над его территорией".

 

Советское руководство было ошеломлено как инцидентом с КАЛ, так и мировой реакцией на него. По всем признакам, хотя штаб ПВО в Москве был проинформирован об обнаружении неопознанного, но, вероятно, американского военного разведчика и проинструктирован о действиях в соответствии с постоянными оперативными процедурами, никто в партийном и правительственном руководстве даже не знал о сбитом самолете до тех пор, пока это не произошло. Действительно, есть правдоподобные сведения, что члены Политбюро даже не знали об инциденте, пока секретарь Шульц не объявил о нем в Вашингтоне в своем резком обвинении. В любом случае, поскольку советские лидеры все еще изучали инцидент, они не знали, что он произошел.

 

В ответ на то, что именно произошло, они подверглись ожесточенной публичной атаке со стороны американской администрации. Это усилило их склонность ни в чем не признаваться и обвинять Соединенные Штаты в том, что они направили самолет в воздушное пространство своей суверенной территории с неблаговидными целями, а затем попытались переложить вину на них. Советская двусмысленность в течение шести дней относительно судьбы самолета (они сказали, что его отслеживали, пока он не исчез "в направлении Японского моря"), прежде чем признать, что он был сбит, не добавила доверия к их версии, хотя такая скрытность соответствовала другим прецедентам в решении неудобных инцидентов.

Хотя практически точно известно, что в момент сбития самолета его считали американским самолетом-разведчиком, менее точно, что после того, как стало известно, что самолет на самом деле был корейским Boeing 747, сбитым с курса, советские политические и военные лидеры продолжали верить, что самолет выполнял миссию по сбору разведданных. Впрочем, вполне вероятно, что большинство продолжало в это верить. Во-первых, до сих пор не существует убедительного другого объяснения глубокого отклонения от курса, хотя есть теории навигационной ошибки, одна из которых, вероятно, верна. Более того, Советы увидели убедительные косвенные доказательства в пользу своего утверждения. Это не означает, что такое дело было убедительным и что самолет выполнял разведывательную миссию. Но дело было достаточно убедительным, особенно для тех, кто был склонен принять этот вывод, и советские лидеры поверили в него. Это важно для оценки их реакции на американские обвинения в бессмысленном убийстве.

Сейчас обнародована стенограмма заседания Политбюро от 2 сентября под председательством Черненко в отсутствие Андропова. Это потрясающий документ, который ясно показывает, что члены Политбюро (в том числе Горбачев и Рыжков) были единодушны в том, что советские действия по сбитию самолета были полностью оправданы, и многие из них выразили свое мнение.

 

Подводя итог согласованному заключению, Черненко подхватил ранее высказанное Устиновым и Громыко мнение о том, что Соединенные Штаты используют этот инцидент, чтобы вызвать сомнения и отвлечь мировое мнение от конструктивных советских инициатив и мирной политики. По его словам, "мы должны твердо исходить из того, что это нарушение [советского воздушного пространства] является преднамеренной провокацией".

империалистических сил, направленных на отвлечение внимания мировой общественности от основных мирных инициатив, выдвинутых Советским Союзом".

Советские официальные заявления, комментарии для прессы и, в частности, дискуссии высокопоставленных военных появлялись в изобилии, но в течение четырех недель не последовало ни одного заявления от Ан Дропова или любого другого политического лидера. Вместо этого, поскольку считалось, что тема касается сбора данных американской военной разведки и советской оборонительной военной реакции, ответственность за основное изложение советской позиции была возложена на маршала Огаркова, что он и сделал очень компетентно в ходе брифинга и пресс-конференции для иностранных корреспондентов 9 сентября.

Хотя инцидент с КАЛ вызвал антисоветские настроения в Соединенных Штатах, он, по меньшей мере, в равной степени способствовал развязыванию антиамериканских настроений в советской прессе. Многие рассказы связывают этот инцидент с "крестовым походом" Рейгана и отмечают, что он использовал его для получения поддержки своей военной программы в Конгрессе.

Георгий Арбатов отверг аргумент о том, что инцидент с КАЛом испортил "начавшуюся оттепель в советско-американских отношениях". Что касается курса на постепенное улучшение отношений мелкими шагами, которого на самом деле придерживался госсекретарь Шульц, Арбатов отверг его, заявив, что "у администрации не было ничего на уме, кроме ряда уловок, которые, возможно, были ей необходимы в связи с предстоящей избирательной кампанией 1984 года". Арбатов рассматривал политику Рейгана как "милитаристский курс", который, по его словам, был "направлен на господство США в мире". Согласный с ним сотрудник ЦК добавил: "Когда Рейган объявляет социализм, и в первую очередь Советский Союз, средоточием зла, он не просто выплескивает свою ненависть к нам, советскому народу и социализму; он также провозглашает официальный курс своей администрации: линию, направленную на многогранное и масштабное противостояние систем". Арбатов считает, что администрация Рейгана предпринимает "попытку использовать один трагический инцидент для того, чтобы сделать ряд шагов на пути к гораздо большей трагедии", имея в виду риск ядерной войны.

Инцидент с КАЛ наглядно продемонстрировал, насколько глубоко упали отношения между двумя странами. Каждая из сторон была слишком готова предполагать худшее в отношении другой и поспешить не только с осуждением, но и с преждевременным обвинением. Соединенные Штаты (о чем свидетельствуют двухпартийные высказывания в Конгрессе, а также заявления администрации), казалось, почти приветствовали эту трагедию как возможность обвинить Советский Союз в поспешных обвинениях в диком варварстве. Советские лидеры, как в ответ, так и чтобы отбиться от обвинений, обвинили Соединенные Штаты не только в безрассудном безрассудстве в том, что, как они продолжали утверждать, было незаконным разведывательным вторжением, но и в политической провокации и враждебном использовании трагедии. В то время как американцы сосредоточили свое возмущение на последствиях советских военных действий, Советы сосредоточились на фактах глубокого проникновения в их суверенное воздушное пространство (предположительно) с целью шпионажа, а также на немедленном захвате инициативы США в использовании инцидента для резких атак на советскую систему. Таким образом, каждая сторона превратила свои готовые подозрения и худшие предположения о другой стороне в обвинения, которые нельзя было ни доказать, ни опровергнуть, но в которые, как правило, верила своя сторона и горько возмущалась другая. В итоге это привело к серьезному ухудшению американо-советских и советско-американских отношений.

Шульц и Громыко встретились 8 сентября в Мадриде на встрече на уровне министров в рамках закрытия обзорной конференции СБСЕ. Их встреча была задумана как начало нового продуктивного цикла двусторонних переговоров, который должен был завершиться встречей Громыко и Рейгана в Вашингтоне после обычной встречи Шульца и Громыко в Нью-Йорке в сентябре и привести к встрече на высшем уровне.      привести к встрече на высшем уровне. Вместо этого в Вашингтоне развернулась острая дискуссия о том, стоит ли Шульцу вообще встречаться с Громыко, а когда они встретились, между двумя мужчинами произошел обмен резкими упреками, каждый из которых считал себя и свою страну глубоко обиженным другим. Затем Соединенные Штаты отказались от встречи с Громыко. После этого в официальных контактах и отношениях наступило долгое затишье.

Президент Рейган, со своей стороны, казалось, наслаждался тем, что его снова освободили как крестоносца против империи зла. 10 сентября он с гордостью напомнил о широко критикуемом заявлении, которое он сделал на своей первой пресс-конференции в январе 1981 года, о том, что советские лидеры "оставляют за собой право совершать любые преступления, лгать, обманывать", и продолжил: "Я надеюсь, что недавнее заявление Советов, сделанное им в январе 1981 года, будет иметь для вас большое значение".

Внимание американцев вскоре было поглощено сначала трагической гибелью 241 американского морского пехотинца в Бейруте, а затем успехом американской оккупации Гренады. Через несколько дней после американского вторжения в Гренаду Рейган в своем выступлении в Фонде "Наследие" заявил, что сдерживания советской экспансии недостаточно: "Мы должны перейти в наступление с передовой стратегией свободы". Вспоминая свое обращение к британскому парламенту в 1982 году, он сказал: "Мы должны ... работать ради того дня, когда народы всех стран смогут наслаждаться благами свободы". Он опроверг манихейскую точку зрения: "Борьба, которая сейчас идет

в мире, по сути, является борьбой между ... тем, что правильно и тем, что неправильно". То, что позже стало называться доктриной Рейгана, было

в котором говорилось о возрождении политики "отката" от коммунистического правления. Взвешенная, хотя и жесткая, основа политики, направленная на диалог и переговоры, изложенная Шульцем в июне, казалось, исчезла.

Инцидент с КАЛом, и в особенности мощное наступление американской психологической войны, начатое на его основе, и инстинктивная оборонительная контратака советских лидеров, произошли как раз тогда, когда Андропов вступил в период резко ограниченной способности выполнять свою руководящую роль. Затем, на пятки ему наступала активизация американского "крестового похода" против социализма: вызов легитимности коммунистического правления в Восточной Европе и даже в самом Советском Союзе. За этим быстро последовало прямое американское военное нападение на самый слабый из претендующих на "социализм" режимов - Гренаду.

 

Первое из этих событий, произошедшее в сентябре 1983 года, почти не было замечено в Соединенных Штатах. Но оно оказало существенное и негативное влияние на Советский Союз. Вице-президент Джордж Буш, выступая в Вене, воспользовался случаем (к смущению своих нейтральных хозяев), чтобы разразиться тирадой против советской гегемонии в Восточной Европе. В целом изложив американскую политику в отношении этого региона, он заявил, что "нарушение советской стороной этих обязательств [Ялты] является основным корнем сегодняшней напряженности в отношениях между Востоком и Западом", что является значительным преувеличением в ядерный век. Буш также упомянул о "зверском убийстве" 269 жертв инцидента с КАЛ, которое он назвал не "цивилизованным" поведением в "европейской традиции". Он утверждал, что Россия на самом деле не является европейской страной - она не пережила Ренессанса, Реформации, Просвещения - и в то же время подчеркивал европейские корни Соединенных Штатов. В целом это был прямой и беспричинный вызов России и Советскому Союзу.

Советские лидеры (и другие; речь подверглась критике в западноевропейской прессе и в частном порядке дипломатами союзников) не могли знать, что речь не была взвешенным и продуманным политическим заявлением. Как подготовленная речь вице-президента Соединенных Штатов она, конечно, стала заявлением американской политики. Но она не была задумана как таковая. На самом деле, в речи, первоначально подготовленной в Государственном департаменте, даже не упоминался Советский Союз! Буш попросил своего собственного спичрайтера написать новую речь, потому что он хотел, чтобы она получила хороший резонанс в Соединенных Штатах, и в частности, чтобы она усилила жесткий образ, чтобы произвести благоприятное впечатление на консервативных политиков, которые считали Буша слишком умеренным. Результат был наполнен\v антисоветской (и антироссийской) риторикой. Сотрудники Госдепартамента, занимающиеся советскими и европейскими делами, были потрясены. Попытки убедить спичрайтера вице-президента внести значительные изменения увенчались лишь незначительным успехом. Наконец, помощник секретаря по европейским делам Ричард Берт организовал встречу с Бушем, чтобы потребовать пересмотра и внесения изменений. Некоторые из них были внесены, но, как было очевидно, суть речи и многие оскорбительные элементы остались. Таким образом, важное заявление о политике США было сделано на основе внутриполитических соображений вице-президентом и его спичрайтером вопреки рекомендациям Государственного департамента.

Буш напрямую связал инцидент с КАЛ с этой крестовой атакой на легитимность европейского культурного наследия России, а также на легитимность любой советской роли в Восточной Европе, и для убедительности утверждал - ошибочно - что советская "монополия на ядерные ракеты средней дальности" является "новым элементом" в балансе сил. Для советских лидеров администрация Рейгана воспринималась как выжимающая все возможное в согласованном стремлении на всех фронтах - политическом, пропагандистском и военном - продолжать военно-политическое наступление на Советский Союз.

Через месяц последовало американское вторжение на Гренаду и смена раздробленного социалистического режима проамериканским (избранным через год после американской интервенции). История Гренады рассматривается в главе 15 в контексте американо-советской конкуренции в третьем мире. В данном контексте достаточно отметить, что предупреждения Андропова о политической реальности риторики показались советским лидерам подтверждением американского нападения на Гренаду: крестовый поход против социализма не был просто риторикой, а готовность использовать военную силу сдерживалась только противодействующей военной силой. Американская политика и действия, а не только риторика, казалось, все больше нацеливались на конфронтацию.

28 сентября от имени советского руководства было опубликовано необычайно официальное заявление Андропова как главы государства и партии. Оно представляло собой первую окончательную иавторитетную общую оценку политики администрации Рейгана со стороны советского руководства. Хотя поводом для заявления послужил инцидент с КАЛом, представленная оценка копилась в течение длительного времени. Заявление открывалось следующими словами:

 

Советское руководство считает необходимым довести до сведения советского народа, других народов и всех, кто несет ответственность за определение политики государств, свою оценку курса, проводимого в международных делах нынешней администрацией США. Если говорить кратко, то это милитаристский курс, представляющий серьезную угрозу миру. Его суть заключается в попытке обеспечить доминирующее положение в мире для Соединенных Штатов Америки, не обращая внимания на интересы других государств и народов.

 

Самым показательным свидетельством изменения прежней позиции Андропова о предоставлении американской администрации еще немного времени для того, чтобы прийти к признанию реальности, стало замечательное заключение, сделанное почти как самокритика: "Если у кого-то и были какие-то иллюзии относительно возможности эволюции к лучшему в политике нынешней американской администрации, то последние события развеяли их раз и навсегда". Хотя это не означало, что советские лидеры отказываются от какого-либо ведения отношений с США, это означало, что отныне они еще менее склонны основывать свою политику на каких-либо ожиданиях возможности серьезных переговоров или соглашения с Соединенными Штатами.

В заявлении "изощренная провокация, организованная американскими спецслужбами с использованием южнокорейского самолета" была охарактеризована как "крайний авантюризм в политике". В нем отмечалось, что "советское руководство выразило сожаление по поводу гибели людей", но назвало ее "результатом этого беспрецедентного, преступного акта" и заявило, что это "на совести тех... кто задумал и осуществил эту провокацию, и кто буквально на следующий день поспешил провести через конгресс колоссальные военные ассигнования и теперь удовлетворенно потирает руки".

В заявлении Андропова критиковалась основная тенденция администрации Рейгана "перенести идеологические противоречия в сферу межгосударственных отношений", что, по его мнению, "недопустимо" в ядерный век. "Переход идейного противостояния в военную конфронтацию слишком дорого обойдется всему человечеству..... Начав с фальшивки о "советской военной угрозе", они дошли до объявления "крестового похода" против социализма как общественной системы.... Но желания и возможности - далеко не одно и то же. Никто не может повернуть ход истории вспять. СССР и другие социалистические страны будут продолжать жить и развиваться". В заявлении подчеркивается, что это не просто риторика, а эти идеи "проповедуются лидерами крупной державы и не просто провозглашаются на словах, но и реализуются на практике".

Возмущаясь риторикой - "неприличным зрелищем, когда лидеры такой страны, как США, прибегают к ... оскорблениям, смешанным с лицемерными проповедями о морали и гуманности", причем "тон задает сам президент США" - в заявлении руководства говорилось, что "конечно, злобные нападки на Советский Союз вызывают у нас естественное чувство возмущения, но у нас крепкие нервы, и мы не строим нашу политику на эмоциях. Это основано на здравом смысле, реализме и глубокой ответственности за судьбу мира".

Советская приверженность миру и сдерживанию гонки вооружений была противопоставлена "политике США, растущая милитаризация которой проявляется также в нежелании вести какие-либо серьезные переговоры и достигать соглашения .... наши партнеры на переговорах в Женеве, конечно, не для того, чтобы достичь соглашения". Целью американцев в Женеве было "оттянуть время, а затем начать развертывание баллистических ракет "Першинг II" и крылатых ракет большой дальности в западной части Ев". Но "если американские ядерные ракеты появятся на континенте Европы, это будет шаг фундаментального масштаба."

В заявлении также защищалось, что советское "желание достичь соглашения никем не должно восприниматься как признак слабости". А в контексте наращивания военного потенциала США в заявлении конкретно говорилось о беспокойстве внутри страны: "Советский народ может быть уверен, что обороноспособность нашей страны находится на таком уровне, что никому не придет в голову устраивать испытание силы". "Со своей стороны, - говорилось далее в заявлении, - мы не стремимся к такой проверке на прочность. У ответственных государственных деятелей есть один выход - сделать все, чтобы предотвратить ядерную катастрофу. Любая другая позиция недальновидна и, более того, самоубийственна".

Советская политика была подтверждена, несмотря на такую оценку американской политики. "Для советского руководства вопрос о том, какой линии придерживаться в международных делах, даже в нынешней напряженной ситуации не стоит. Наша политика, как и прежде, направлена на сохранение и укрепление мира, разрядку, сдерживание гонки вооружений, расширение и углубление сотрудничества между государствами".

В некоторых отношениях тот факт, что в течение почти трех лет советские лидеры не давали столь четкой и сильной негативной оценки политике администрации Рейгана и перспективам переговоров с ней, был примечателен. Это замечание было сделано с неожиданной стороны информированным наблюдателем. Бывший госсекретарь Хейг в 1984 году заметил, что советский переход к жесткой линии в отношении администрации Рейгана произошел "через три года после беспрецедентной критики со стороны Соединенных Штатов. Поверьте мне, это не было ответом "око за око". Советы оставались очень, очень умеренными, очень, очень ответственными в течение первых трех лет правления этой администрации. Я был поражен их терпением. Они искренне старались. Что они не осознавали, так это то, что на самом деле потребуется, чтобы убедить нас". Таким образом, он признал, что администрация несет "определенную ответственность" за то, что Советский Союз перешел к более жесткой линии, и что

Советские лидеры "пришли к выводу, что они собираются кормить огонь огнем".

Советские лидеры рассматривали последующие события как подтверждение своей жесткой оценки. В октябре Соединенные Штаты применили военную силу в Греции. Мощная американская пропагандистская кампания, обвинявшая Советский Союз в использовании Гренады в качестве марионеточной революционной базы, была настолько далека от реальности, что советские лидеры предположили, что она должна отражать американскую злонамеренность, а не невежество, и рассматривали ее как предлог для расширения американского влияния. Это впечатление укрепилось после яростной речи директора ЦРУ Уильяма Кейси 29 октября в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури, после действий на Гренаде. Вестминстер был местом проведения знаменитой речи Уинстона Черчилля о железном занавесе, которая ознаменовала начало холодной войны. Кейси призвал к более последовательной политике, включая военную помощь "нашим друзьям" в Третьем мире, заявив, что он станет "главным полем битвы между США и СССР на многие годы вперед".

Вице-президент СССР (первый заместитель председателя Президиума Верховного Совета) и кандидат в члены Политбюро Василий Кузнецов, вовлеченный в раздутую риторику, вскоре после американской оккупации Гренады заявил, но в более широких рамках, что американское руководство "воспитывает

бредовые планы мирового господства" и "проведение "политики без тормозов" в международных делах", и что такие действия "толкают человечество на грань катастрофы". Советская пресса сравнивала Рейгана с Гитлером.

В ноябре были отвергнуты последние глубокие уступки СССР по ракетам средней дальности - предложение сократить советские ракеты, направленные на Европу, до более низкого уровня пусковых установок и боеголовок, чем до начала развертывания SS-20, и началось американское развертывание.

Советская переоценка отношений и ужесточение линии, отраженные в заявлении Андропова от 28 сентября, не были основаны на продуманном пересмотре методов управления советско-американскими отношениями. Точные последствия и применение новой линии не были проработаны. Аналогичным образом, хотя было принято условное решение прервать переговоры по INF после начала развертывания американских ракет, не было принято окончательного решения о том, следует ли также прервать зашедшие в тупик переговоры по СНВ.

В ноябре Андропов, отдыхавший в санатории в Кисловодске, провел конференцию с рядом ключевых чиновников ЦК и МИДа, занимавшихся советско-американскими делами. Было подтверждено решение о выходе из переговоров по INF и СНВ после начала размещения американских ракет. Кроме того, было решено усилить давление на США и западноевропейские правительства. Новые советские компенсирующие развертывания также будут преданы огласке. Наконец, было решено указать на неудовлетворительный характер советско-американских отношений, сократив до минимума любые и все двусторонние контакты и бизнес.

Всего через несколько недель возникла необходимость пересмотреть этот подход, отчасти потому, что он начал оказываться контрпродуктивным на Западе, а также из-за ухудшающегося здоровья Андропова. Руководство хотело сохранить свои возможности более открытыми по мере приближения преемственности. В декабре Советы согласились возобновить как технические переговоры по модернизации "горячей линии", так и переговоры по делимитации советско-американской морской границы между Сибирью и Аляской. Но охлаждение в отношениях, хотя и смягченное, сохранялось.

Помимо свертывания дипломатических контактов, и разрыва переговоров о контроле над аннами, пострадали и другие аспекты советско-американских отношений. Например, комментарии советской прессы о Соединенных Штатах становились все более враждебными и язвительными. Один из редакторов "Правды" сказал мне, что общая "квота" благоприятных отзывов о Соединенных Штатах в этой важной газете, которая достигала 60 процентов в начале 1970-х годов и даже 80 процентов на пике в середине 1970-х годов, к тому времени (конец 1983 года) была почти "нулевой". Правильно ли это в буквальном смысле, но сдвиги такого общего масштаба, то вверх, то вниз, определенно имели место.

В течение нескольких лет периодически происходили преследования и отдельные террористические акты против советских представительств и персонала в США, особенно со стороны членов Еврейской лиги обороны. После инцидента с КАЛ было проведено несколько демонстраций и актов вандализма, направленных против советской миссии в Нью-Йорке. 12 декабря на территорию советского представительства ООН в Глен Коув, Нью-Йорк, была брошена бомба. Советские руководители не были убеждены в том, что подобные акты невозможно предотвратить.

Дебаты среди советских аналитиков и комментаторов продолжались. В октябрьской статье Александр Яковлев, недавно избранный на пост руководителя Института мировой экономики и международных отношений, сменив покойного Николая Льноземцева, выступил против "некоторых политических и общественных деятелей", которые "склонны рассматривать происходящее сегодня в международной политике США как случайность истории, иррациональный момент, обусловленный личными качествами президента Рейгана". Хотя этот образ был чем-то вроде соломенного человека, он послужил основой для его вывода о том, что хотя собственный вклад и ответственность Рейгана за "столь быстрое разрушение структуры международного сотрудничества" были велики, по сути, он представлял американское общество.

 

Другие, в том числе Георгий Арбатов, резко осуждая курс, проводимый администрацией Рейгана, продолжали подчеркивать цикличность американской внешней политики и осторожно допускали возможность того, что даже администрация Рейгана, как и администрация Джона Кеннеди, может увидеть ошибочность своей жесткой политики и измениться. А Александр Бовин, в резком противоречии с Яковлевым, рассматривал администрацию Рейгана как "противоречащую направлению исторического процесса", на смену которой должно прийти возрождение более "реалистичных" элементов в американском истеблишменте, которые вновь признают императивы и "реалии ракетно-ядерного века", необходимость сосуществования и признания "законных интересов Советского Союза".

Таково было состояние дебатов в октябре и ноябре, когда произошло последнее крупное столкновение года: американцы отвергли окончательные советские предложения по сокращению советских ракет средней дальности в обмен на неразмещение новых американских ракет в Европе, начало развертывания и выход СССР из переговоров. Советское решение о разрыве переговоров по INF было принято потому, что советские лидеры не видели лучшей альтернативы. Пригрозив предпринять эти действия, они не могли допустить, чтобы это оказалось блефом. Учитывая эволюцию советской точки зрения, даже в том виде, в котором она кратко показана в этом отчете, советское решение выйти из переговоров по стратегическим вооружениям INF и СНВ в Женеве в ноябре явно отражало советскую оценку того, что переговоры не имеют благоприятных перспектив, поскольку Соединенные Штаты не были серьезно настроены на достижение соглашения. Переговоры по INF находились в конце пути, не обещая никакого соглашения, которое могло бы удовлетворить поставленную цель - предотвратить развертывание НАТО, предложив сокращение советских сил. И в СНВ не было никаких существенных подвижек с американской стороны; более того, американский интерес к SDI поставил новый вопрос о целесообразности ограничений и сокращений стратегических вооружений. Никаких полезных результатов от продолжения переговоров не просматривалось. 25 ноября "Правда" опубликовала еще одно "заявление" Андропова, в котором он порицал США и НАТО за размещение ракет INF и зловеще говорил об "опасных последствиях этого курса".

 

Таким образом, провал переговоров по INF имел далеко идущие последствия для советско-американских отношений,150 хотя этот факт не был полностью осознан в Вашингтоне. В Москве решение о разрыве переговоров по вооружениям было принято не только потому, что переговоры считались зашедшими в тупик, но и в надежде, что это действие шокирует западное мнение и заставит изменить позицию США по контролю над вооружениями. Это был серьезный просчет. Вместо этого, это дало администрации в Вашингтоне возможность обвинить советских лидеров в том, что переговоры по вооружениям были прерваны, и отстоять свою позицию. По сути, тот факт, что советские лидеры так много внимания уделяли вопросу развертывания INF, теперь превозносит их неспособность предотвратить его. Таким образом, успешное начало развертывания INF в конце 1983 года стало крупным поражением советской дипломатии.

Советская политическая кампания против развертывания INF, которая велась с 1979 по 1983 год с нарастающей интенсивностью, имела важный побочный эффект, о котором не знала ни одна из сторон. Я уже отмечал растущую озабоченность советских лидеров по поводу американских политических намерений и действий, а также их растущее беспокойство с 1981 года по поводу возросшей опасности войны. Эта озабоченность также глубоко проникала в советское общество. Но правительственное сообщество в Вашингтоне, сосредоточенное, прежде всего, на споре с Москвой по поводу размещения ракет INF в Европе, было склонно отвергать все признаки советской тревоги по поводу растущей опасности войны как часть контролируемой советской пропагандистской кампании, направленной на повышение озабоченности Западной Европы и противодействие размещению ракет. Хотя такая пропагандистская кампания имела место, в Советском Союзе также существовала реальная обеспокоенность, вызванная не только вопросом размещения ракет, но и выраженная способами, далекими от влияния на западное мнение, как показано в данной главе. Однако эта реальность не была замечена в Вашингтоне, и именно этот факт усугублял разрыв во взаимопонимании.

5 ноября с ежегодным обращением по случаю годовщины большевистской революции выступил член Политбюро Григорий Романов. Анализ, представленный в его речи, которая как заявление от имени руководства была одобрена Политбюро, отражал акцент на возросшей напряженности и опасности войны. Романов процитировал сентябрьское заявление Андропова, назвав его "документом огромного политического значения", содержащим "глубокую и принципиальную оценку нынешней международной ситуации". В своих собственных словах он охарактеризовал эту ситуацию в тревожных выражениях. "Товарищи, - сказал он, - международная ситуация в настоящее время - это белая горячка, совершенно белая горячка". Более того, он сказал, что "пожалуй, никогда еще за все послевоенные десятилетия атмосфера в мире не была такой напряженной, как сейчас". Причиной этой опасной напряженности было то, что "империализм не отказался от надежд восстановить утраченные позиции". Подтверждением этому служит беспрецедентный рост агрессивности политики американского империализма повсюду на земном шаре". В частности, он подчеркнул размещение ракет в Европе. Но, добавил он, "вопрос о новых американских ракетах в Европе является важнейшим звеном, но все же только одним звеном, в антикоммунистической и антидемократической стратегии тех, кто сегодня правит в Белом доме и стремится править всем миром". Он также подчеркнул гонку вооружений, и особенно стремление распространить ее на космическое пространство, планы модернизации вооруженных сил НАТО, "подрывную деятельность" и "серьезное военное вмешательство" в Гренаде и в попытках свержения правительства в Никарагуа. "Крестовый поход", провозглашенный Рейганом, направлен не только против Советского Союза и других социалистических стран", хотя это, несомненно, центральная забота. "Циничная провокация с использованием южнокорейского авиалайнера и грязная шумиха, которую империалисты раздули вокруг этого, - добавил он, - в очередной раз показали, что американские реакционеры готовы пойти на любое, даже самое подлое преступление, чтобы нагнетать напряженность".

Каким был советский ответ? В выступлении Романова прозвучали две линии ответа. Во-первых, "развитие событий на мировой арене требует от нас высочайшей бдительности, самообладания, твердости, неослабного внимания к укреплению обороноспособности страны". В то же время "Советский Союз не намерен отступать от своей политики мира" и "пути разрядки, мирного сосуществования и разоружения".

Еще одно важное заявление в конце года сделал член Политбюро и министр обороны маршал Дмитрий Устинов. Выступая в декабре на необычном большом созыве советских ветеранов войны под эгидой Министерства обороны, Устинов подчеркнул попытку Соединенных Штатов нарушить "существующий приблизительный военно-стратегический баланс между США и СССР" и решимость СССР принять необходимые меры, "чтобы военный баланс не был нарушен". Он процитировал заявление Андропова как авторитетное описание международной ситуации. Он подчеркнул: "Провозглашенный президентом Рейганом "крестовый поход" против социализма как общественного строя на деле является выражением не только идеологии, но и реальной политики, проводимой ультрареакционными силами США и тех стран Запада, которые находятся в союзе с ними".

Он подчеркнул, что "советские люди хорошо помнят уроки последней войны и делают необходимые выводы". Наконец, он предсказуемо сделал вывод о необходимости не только сохранить, но и "укрепить обороноспособность страны".

Устинов, однако, затронул и другую тему. Он заявил: "Как видите, товарищи, ситуация в мире крайне напряженная. Но как бы ни была сложна военно-политическая ситуация, нет смысла ее перегружать". Далее он сказал: "Трезво оценивая всю серьезность нынешней ситуации, надо видеть, что империализм не всемогущ. И его угрозы нас не пугают. У советского народа крепкие нервы". И, продолжая редкую ссылку на разрыв поколений, "Мы, люди старшего поколения, пережили гораздо более тяжелые времена, чем эти. Мы найдем достаточно сил и средств, чтобы отстоять свои интересы и интересы наших народов.

Некоторые другие военачальники были менее готовы сделать вывод, что главная угроза заключалась в попытках американцев "запугать" их. Маршал Огарков, например, в необычной статье, появившейся как в военной газете "Красная звезда", так и в правительственном органе "Известия" незадолго до сентябрьского "Заявления" Андропова, подчеркнул "резко возросшую агрессивность международного империализма" во главе с США и сказал: "В последние годы их деятельность сильно напоминает фашизм 1930-х годов. Вооруженные грубой ложью и клеветой, США и их союзники ведут глобальное наступление против социализма на всех фронтах, развязывая против нас, как они открыто заявляют, новый "крестовый поход". Администрация в Вашингтоне вынашивает самые злобные планы". Он привел доказательства, включая "Руководство по обороне на 1984-1988 финансовый год", не только "официальный документ", но и "подготовленный по указанию президента США", "главной целью которого является "уничтожение социализма как социально-политической системы". Не больше и не меньше!" И самое зловещее: "Силы империализма и реакции во главе с Соединенными Штатами упорно ведут материальную подготовку к новой мировой войне. Они приступили непосредственно к созданию глобальной военной коалиции, направленной против Советского Союза и всего социалистического сообщества. Соединенные Штаты интенсивно наращивают свои стратегические ядерные силы с целью придания им способности нанести "обезоруживающий" ядерный удар по СССР". Назвав такие цели иллюзорными, он подчеркнул необходимость для Советского Союза сделать больше для того, чтобы они не могли быть успешными. Он процитировал июньский пленум ЦК 1983 года как "вполне обоснованно поставивший задачу сделать все необходимое для обеспечения безопасности страны" слова, которые, возможно, должны были подразумевать, что еще не все необходимое было сделано.

Эти заявления Андропова, Романова, Устинова и Огаркова отражали общую позицию или ряд позиций, занимаемых руководством страны по мере приближения к концу года. Между лидерами и политическим истеблишментом существовали явные разногласия по поводу того, какие действия необходимо предпринять Советскому Союзу. Например, Романов и Огарков, несомненно, были более воодушевлены в своих призывах к неослабному вниманию к укреплению обороны, в то время как некоторые, вероятно, были более решительно настроены на продолжение стратегии разрядки и разоружения. В данных обстоятельствах, учитывая американскую оппозицию, даже стратегия разрядки и разоружения, конечно же, будет направлена против правительства Соединенных Штатов. И даже после всех отмеченных выше замечаний, речь Романова также включала заявление о том, что "мы хотим жить как добрые соседи со всеми государствами, и в том числе с Соединенными Штатами". Если это окажется невозможным, то в качестве авторитета для политики "пусть американские капиталисты оставят нас в покое, а мы оставим их в покое" приводился Ленин. Но очевидно, что андроповское Политбюро пришло к выводу, что в настоящее время администрация Рейгана не стремится к modus vivendi. В этих условиях оставалось разрешить разногласия по поводу относительного веса, который следует придать различным аспектам советской политики, а также по поводу степени военной угрозы и масштабов продолжающихся советских военных приготовлений.

В начале ноября Соединенные Штаты и их союзники по НАТО провели необычайно масштабные военные учения высокого уровня под названием Able Archer 83, в ходе которых проверялись процедуры командования и связи для выпуска и применения ядерного оружия в случае войны. Хотя в подобных учениях нет ничего необычного, эта особо чувствительная операция была проведена в период повышенной напряженности и нервозности в высших разведывательных кругах в Москве. Более того, впервые в ней участвовали некоторые высшие политические лидеры; первоначально в ней должны были участвовать президент Рейган, вице-президент Буш и министр Вайнбергер, но их участие было отменено из-за того, что в Вашингтоне осознали напряженность советских настроений. Сам Рейган, получив информацию об учениях, отметил, что считает их "сценарием последовательности событий, которые могут привести к концу цивилизации, какой мы ее знаем".

Олег Гордиевский, в то время заместитель начальника КГБ в Лондоне, а также шпион Великобритании, вскоре после этого сообщил, что в разгар недельных учений 8-9 ноября московский "Центр" КГБ разослал срочные телеграммы с призывом срочно получить всю информацию, касающуюся возможных приготовлений США к неминуемому ядерному удару по Советскому Союзу. По его словам, многие ветераны КГБ не разделяли мнение в штаб-квартире КГБ о том, что такое нападение может вот-вот начаться, но тревога в Москве была реальной. Советская военная доктрина уже давно утверждала, что возможным планом для начала нападения является превращение имитирующего нападение учения в реальное нападение. Некоторые советские самолеты-перехватчики в Восточной Германии, по наблюдениям западной разведки, были приведены в состояние повышенной готовности, но в целом советская тревога, по-видимому, была доведена до высшего руководства разведки. Британская разведка передала отчеты Гордиевского в ЦРУ, и, очевидно, по крайней мере, еще один хорошо расположенный источник американской разведки в Восточной Европе также сообщил аналогичную информацию. Гордиевский также сообщил, что советская разведка, как выяснилось, ошибочно, сообщила о реальном передвижении войск НАТО во время операции Able Archer.

Первоначально Макфарлейн, представив эти доклады президенту Рейгану, счел их советской тактикой запугивания. Но в начале 1984 года более обширный обзор американской разведки пришел к выводу, что у советских лидеров, вероятно, была реальная и серьезная обеспокоенность. Сам Рейган был озадачен, но встревожен, узнав, что советские лидеры могли представить себе возможность американского нападения, и это способствовало его желанию вступить в личный контакт с советскими лидерами, как он сказал в своих мемуарах. Как мы увидим, это повлияло на его мышление в последующие недели и месяцы. Явный признак советской озабоченности проявился в заявлении министра обороны маршала Устинова всего через несколько дней после "Эйбл Арчера". 19 ноября, когда советская тревога уже улеглась, он сказал: "Обращает на себя внимание опасный характер военных учений, проводимых в последние годы США и НАТО. Они отличаются широким размахом, и их все труднее отличить от реальных учений.

 

В ноябре 1983 года исполнилось пятьдесят лет со дня установления американо-советских дипломатических отношений. Праздновать было особо нечего. В обмене короткими письмами Рейган сделал минимальный жест, выразив "надежду, что мы сможем [оба] вновь посвятить себя конструктивной работе над стоящими перед нами проблемами". Советское письмо, направленное Президиумом Верховного Совета СССР, выражало приверженность "развитию равноправных, взаимовыгодных отношений". Шульц и Доб ин также дважды встречались для возобновления некоторых контактов, но никаких существенных обменов не произошло.      в также дважды встречались для возобновления некоторых контактов, но никаких значительных обменов не произошло.

В конце года самой оптимистичной оценкой стало очень осторожное заявление Георгия Арбатова. После резкой критики американской политики он вновь подтвердил советское желание видеть улучшение отношений, но сказал, что от Соединенных Штатов зависит, будут ли они улучшены; можно поссориться, но для хороших отношений нужны двое. По его словам, улучшение отношений Соединенных Штатов с Советским Союзом будет зависеть главным образом от ограничений экономической и политической "реальности", от здравого смысла американского народа и от того, будут ли эти факты "достаточными для укрепления реалистического элемента".

в политике США". К концу 1983 года не все Советы по-прежнему признавали существование

"реалистичный элемент", даже потенциально способный влиять на политику США.

Наиболее авторитетное заявление советской позиции по отношениям с США появилось в официальном постановлении Верховного Совета "О международном положении и внешней политике Советского государства", принятом 29 декабря и опубликованном 30 декабря.

 

Особое внимание было уделено попыткам США добиться военного превосходства и лишить Советский Союз военного паритета, "какими бы ни были последствия", а также политике интервенции по всему миру в соответствии с доктриной Рейгана.

Пожалуй, наиболее показательным был комментарий ТАСС от 31 декабря, направленный на то, чтобы уколоть комментарий пресс-конференции Госдепартамента, в котором с надеждой сообщалось о предстоящей встрече госсекретаря Шульца с Громыко в Стокгольме на открытии многосторонней конференции по разоружению в Европе. ТАСС возразил, что "американские официальные круги распространяют оптимистические заявления, призванные, видимо, создать впечатление, что, несмотря на развертывание в Европе "Першингов II" и крылатых ракет, что является крайне опасным шагом против дела мира, все идет как по маслу".

Год закончился для американо-советских отношений крайне напряженно. Впервые за пятнадцать лет не велись переговоры по контролю над стратегическими вооружениями. Самое главное, что усилия по восстановлению диалога не только не увенчались успехом, но и доверие - особенно с советской стороны - достигло нового минимума. Кроме того, здоровье Андропова быстро ухудшалось, а возобновление процесса преемственности в Москве было в центре внимания. Отношения СССР с Соединенными Штатами могли стать одним из вопросов политического маневрирования в Москве.

 

В 1984 году началась кампания по переизбранию президента Рональда Рейгана, которая стала доминирующим элементом как во внешней, так и во внутренней политике. Поэтому сам Рейган и, что не менее важно, триумвират советников Белого дома - Эдвин Миз, Джеймс Бейкер и Майкл Дивер - были ответственны за то, что в середине декабря Джордж Шульц предложил выступить с важным обращением президента, в котором были бы изложены направления американской политики в отношении Советского Союза в том виде, в котором она будет проводиться в предстоящем году, включая избирательную кампанию. Инцидент с КАЛом, выход СССР из переговоров по контролю над вооружениями по ядерным силам средней дальности (INF) и сокращению стратегических вооружений (СНВ), а также фактический разрыв связи на высоком уровне с советскими лидерами были бы отброшены в сторону и перечеркнуты новым заявлением президента о готовности "встретиться с Советами на полпути"."Кроме того, Рейган был обеспокоен, если и не понимал, сообщениями разведки о серьезной тревоге на высоком уровне в Москве в конце 1983 года по поводу возможности американского нападения, и он хотел подтвердить американское сдерживание, чтобы уменьшить риск войны, оставаясь при этом сильным.

 

Новая риторика Рейгана

 

Речь Рейгана была произнесена 16 января 1984 года. Речь была подготовлена в основном в Государственном департаменте, в соответствии с требованиями национальной безопасности. Директива о принятии решений (NSDD)-75, но разрешила двусмысленности и противоречия в официальном руководстве в пользу акцента на переговорах, а не на конфронтации. Возросшее сотрудничество между Белым домом и Госдепартаментом (примером которого является подготовка речи) отчасти отражало тот факт, что карьерный сотрудник дипломатической службы со значительным опытом работы в Москве Джек Мэтлок с осени 1983 года отвечал за советские дела в аппарате Совета национальной безопасности (СНБ).

Рейган подчеркнул силу и волю Америки. "Я считаю, - сказал он, - что в 1984 году Соединенные Штаты находятся в самом сильном положении за последние годы для установления конструктивных и реалистичных рабочих отношений с Советским Союзом. Мы прошли долгий путь с десятилетия семидесятых, когда Соединенные Штаты, казалось, были полны сомнений и пренебрегали своей обороной, в то время как Советский Союз увеличивал свою военную мощь и стремился расширить свое влияние с помощью вооруженных сил и угроз". Он поставил в заслугу своей администрации то, что она "остановила упадок Америки", а также экономическое, военное и политическое восстановление. Он также представил новое объяснение недавней "резкой риторики Кремля", а именно: "Восстановление Америки, возможно, застало советских лидеров врасплох. Возможно, они рассчитывали на то, что мы продолжим ослаблять себя".

Одной из главных тем обращения было построение "надежного сдерживания". Определив цель восстановления американской военной мощи как сдерживание, Рейган подтвердил давнюю американскую политику более четко, чем это делала его администрация в некоторых других случаях. Более того, он подтвердил основную тему разрядки и мирного сосуществования (хотя, конечно, не в этих терминах), когда сказал, что "мы всегда должны помнить, что у нас [Соединенных Штатов и Советского Союза] есть общие интересы, и главный из них - избежать войны и снизить уровень вооружений. Нет никакой рациональной альтернативы, кроме как придерживаться курса, который я бы назвал надежным сдерживанием и мирной конкуренцией". Затем он добавил: "И если мы это сделаем, то, возможно, найдем области, в которых мы могли бы участвовать в конструктивном сотрудничестве". Позже в своей речи он действительно назвал американскую политику в отношении Советского Союза "политикой надежного сдерживания, мирной конкуренции и конструктивного сотрудничества", представляя вызов как для американцев, так и для Советов.

Подчеркнув, что "сдерживание необходимо", Рейган признал, что "сдерживание не является началом и концом нашей политики в отношении Советского Союза". Затем он решительно встал на прагматическую сторону продолжающихся внутренних дебатов в своей администрации, добавив: "Мы должны и будем вовлекать Советы в диалог, настолько серьезный и конструктивный, насколько это возможно, - диалог, который будет служить укреплению мира в неспокойных регионах мира, снижению уровня насилия в отношении СССР и, как следствие, укреплению мира в мире. Он подчеркнул необходимость "реализма, силы и диалога". "Реализм означает, что мы должны начать с ясного понимания мира, в котором мы живем. Мы должны осознать, что находимся в долгосрочной конкуренции. ... Сила и диалог, - сказал он, - идут рука об руку, и мы намерены решать наши разногласия мирным путем, через переговоры". Напомнив об идеологических различиях и соперничестве между двумя сторонами, он сказал: "Тот факт, что ни одной из нас не нравится другая система, не является причиной для отказа от переговоров"; более того, "жизнь в наш ядерный век делает необходимым, чтобы мы разговаривали".

Рейган поднял проблему конфликтов в третьем мире, но с заметным сдвигом по сравнению с первыми двумя годами его администрации. Кратко упомянув, что многие из этих конфликтов были "использованы Советским Союзом и его суррогатами", он признал, что "большинство этих конфликтов берут свое начало в местных проблемах". Более того, основное внимание в заявлении было уделено не советской экспансии, а "риску более крупных конфронтаций", развивающихся из таких локальных конфликтов, и поэтому основной акцент был сделан на "конкретных действиях, которые мы оба можем предпринять для снижения риска американо-советской конфронтации в этих районах". Более широкой целью был "поиск путей снижения, а в конечном итоге и устранения угрозы и применения силы при решении международных споров". Геополитический вызов, хотя и не отсутствовал, но был приглушен. Вместо этого было сказано: "Для достижения прочного мира нам обоим также необходимо найти пути разрядки напряженности и региональных конфликтов".

Вместо геополитической конфронтации и сдерживания, о которых говорил Хейг, основной упор в этом политическом заявлении был сделан на контроль над вооружениями, причем не только на сокращение ядерных вооружений (цель, о которой часто заявлял Рейган), но и на "снижение риска войны, и особенно ядерной войны", что, как было сказано, является "приоритетом номер один" не только в контроле над вооружениями, но и "в нашем подходе к переговорам".

Речь, однако, подняла новую серьезную проблему в этой области: вопросы о соблюдении и возможных нарушениях соглашений по контролю над вооружениями, достигнутых в прошлом. "В последние годы, - сказал Рейган, - у нас возникли серьезные сомнения относительно соблюдения советской стороной соглашений", и "появляется все больше доказательств того, что положения соглашений были нарушены и что были использованы неясности в наших соглашениях". Эта ссылка несла в себе зловещие потенциальные последствия для контроля над вооружениями и для всего хода диалога и переговоров.

 

Рейган заявил, что Соединенные Штаты "должны принимать во внимание советский послужной список, как при разработке нашей оборонной программы, так и в нашем подходе к контролю над вооружениями". Однако он не сказал, что это делает контроль над вооружениями невозможным, и заявил, что "в наших дискуссиях с Советским Союзом мы будем работать над устранением препятствий, которые угрожают подорвать существующие соглашения и более широкий процесс контроля над вооружениями".

За важным исключением того, что в речи Рейгана, произнесенной 16 января 1984 года, был затронут вопрос о соблюдении Советским Союзом соглашений о контроле над вооружениями, она ознаменовала собой довольно резкий сдвиг по сравнению с предыдущими политическими заявлениями, продвинувшись гораздо дальше в направлении, уже выбранном в речи министра Шульца в июне 1983 года.8 По замыслу, министр Шульц выступил с речью в Стокгольме на открытии Конференции по разоружению в Европе (КРЕ), являющейся детищем Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), на следующий же день.9 Если бы Рейган произнес такую же речь в январе 1981 или 1982 года, в январе 1983 года, она могла бы дать положительный импульс развитию американо-советских отношений. Если бы Рейган произнес ту же речь в январе 1981 или 1982 года, или даже в январе 1983 года, а не в январе 1984 года, она могла бы дать положительный импульс развитию американо-советских отношений. Главная проблема с ее эффектом в январе 1984 года заключалась не в содержании, а в контексте. Это станет яснее, когда будет прописано развитие советской перспективы.

Исключение из позитивной направленности речи не было случайностью. Принимая инициативу Госдепартамента и проект речи, Рейган и его советники стремились в то же время уравновесить этот шаг в сторону прагматиков хотя бы кивком в сторону консервативных идеологических антикоммунистов. Так, через неделю после речи, как и предвещалось в ней и в утечках в прессу, администрация выпустила "Доклад Конгрессу о несоблюдении Советским Союзом соглашений по контролю над вооружениями". Послание президента Конгрессу и несекретный фактологический бюллетень были обнародованы, а более подробный секретный отчет также был представлен Конгрессу. Хотя этот доклад был подготовлен в ответ на предыдущий запрос Конгресса, совпадение выхода доклада с речью о политике в отношении Советского Союза "прикрыло" президента, тех, кто стремился к улучшению отношений и переговорам, и тех, кто выступал против этих целей.

Советы, со своей стороны, повторили призыв самого президента к "делам, а не словам" в своей скептической реакции на январскую речь. В ответ на обвинения в советском несоблюдении и нарушении существующих соглашений Советы представили свой собственный список обвинений в американских нарушениях (смешав, как и в американском списке, старые и недавние, серьезные и несерьезные обвинения).

Секретарь Шульц и министр иностранных дел Андрей Громыко воспользовались случаем открытия конференции КДЕ в Стокгольме в январе 1984 года для личной встречи. Эта встреча восстановила общение между ними до уровня осторожной перепалки, которая была во время их первой встречи в сентябре 1982 года (единственной встречей за это время был крайне ожесточенный обмен мнениями в Мадриде после инцидента с КАЛ). В ходе пятичасовой встречи они обсудили широкий круг вопросов, и официальные лица позже назвали встречу "серьезной" и шагом вперед в диалоге. Хотя публичное выступление Громыко было жестким, в частном обмене мнениями он был более примирительным. Он предложил возобновить переговоры по взаимному и сбалансированному сокращению сил (MBFR) по обычным вооружениям 16 марта, тем самым показав, что приостановка INF и ST ART не является советской политикой бойкота всех переговоров по контролю над вооружениями, а Шульц предложил возобновить переговоры по сокращению обычных вооружений 16 марта.

Сам факт обмена продемонстрировал, что советский "большой холод" предыдущих четырех месяцев ослабевает. Кроме того, полезный обмен мнениями по Ближнему Востоку завершился соглашением о продолжении обсуждения этой проблемной области на уровне помощника секретаря (заместителя министра). Шульц и Громыко фактически начали в Стокгольме возобновлять процесс диалога, который был прерван в Мадриде инцидентом с КАЛ.13

Смерть Юрия Андропова 9 февраля 1984 года после длительной нетрудоспособности предоставила вице-президенту Джорджу Бушу мимолетную возможность познакомиться с еще одним новым советским лидером, когда он встретился с генеральным секретарем Константином У. Черненко на похоронах. Но активного продолжения нового "серьезного и конструктивного диалога", обещанного в январской речи президента, не последовало. Был, конечно, непубличный обмен президентской корреспонденцией: письма Черненко от 23 февраля и 19 марта и ответы Рейгана от 7 марта и 16 апреля. Затем последовал перерыв до июня. Наиболее продуктивным аспектом стало начало развития дискуссий между секретарем Шульцем и послом Анатолием Доб      в 7 марта, когда Шульц передал письмопрезидента. Хотя эти первые обмены мнениями не привели к каким-либо конкретным результатам, они представляли собой улучшение атмосферы по сравнению с холодом конца 1983 года.

Весной продолжались дипломатические переговоры по вопросу возобновления переговоров о заключении соглашения о культурном и научном обмене и об открытии консульств в Киеве и Нью-Йорке. Также как и спокойные дипломатические обсуждения региональных проблем на юге Африки, в Персидском заливе и на Ближнем Востоке. Эти переговоры начались в декабре 1983 года и включали встречи секретаря Шульца с послом Доб      и послом Артуром Хайтманом с министром иностранных дел Громыко. В то же время Государственный департамент решил упразднить свой отдел, занимающийся американо-советскими обменами, поскольку для него оставалось так мало работы.

Госсекретарь Шульц решил воспользоваться случаем смены советского руководства для проведения на высоком уровне обзора политики США в отношении Советского Союза.      политики США в отношении Советского Союза. Советник по национальной безопасности Роберт Макфарлейн поддержал этот шаг, и в служебной записке президенту 24 февраля он процитировал письмо, полученное от Черненко накануне, в котором содержался призыв к диалогу и предположение, что сейчас может появиться "возможность перевести наши отношения на более позитивный путь". Рейган был полон энтузиазма и хотел приступить к изучению возможного мита. Заседание СНБ 1 марта положило начало возобновлению усилий по налаживанию диалога.

Однако непродуманная попытка установить обратный канал связи с советским руководством провалилась. Генерал-лейтенант в отставке Брент Скоукрофт, советник президента Джеральда Форда по национальной безопасности и уважаемая фигура, 8 марта отправился в Москву в составе частной группы специалистов по внешней политике Дартмутской конференции для неофициального обмена мнениями с советскими коллегами. Макфарлейн и несколько других советников Белого дома (включая вице-президента Буша) решили обратиться к Черненко, новому советскому лидеру, через "черный канал". Они считали, что нужно "идти на самый верх", и некоторые хотели обойти министра иностранных дел Громыко, которого они рассматривали как сторонника жесткой линии. Поэтому Скоукрофт получил письмо от Рейгана для вручения Черненко. Советские лидеры, несомненно, особенно член Политбюро и первый заместитель премьер-министра Громыко, с подозрением отнеслись к этой необычной просьбе генерала Скоукрофта о встрече с генсеком Черненко и предложили ему встретиться с одним из заместителей Громыко, Виктором Комплектовым, чтобы передать письмо. Скоукрофт отказался. В итоге советские лидеры посчитали, что Соединенные Штаты пытаются посеять раздор в их среде, Рейган посчитал, что ему отказали в попытке улучшить отношения, а шаг, который должен был стать шагом вперед в отношениях, вместо этого стал источником новых подозрений и разочарований.

 

В американо-советских отношениях возникли и другие раздражители. В марте мины, установленные Соединенными Штатами у берегов Никарагуа, повредили советский танкер и привели к жертвам среди экипажа. Советский Союз выразил решительный протест по поводу этой акции, обвинив "наемников и террористов", вооруженных Соединенными Штатами. Соединенные Штаты выразили сожаление по поводу гибели людей, но отклонили протест и обвинили "советское поощрение конфликта в Центральной Америке и Карибском бассейне". Позже Соединенные Штаты публично признали в ходе дебатов в Конгрессе ответственность ЦРУ за минирование, которое действительно включало американское производство мин и их установку латиноамериканскими наемниками, нанятыми ЦРУ для поддержки никарагуанских контрреволюционеров, обученных и поддерживаемых Соединенными Штатами. Однако Соединенные Штаты не сделали такого признания Советскому Союзу. Примерно в то же время в Японском море столкнулись советская подводная лодка и американский авианосец, но ни одна из сторон не выразила протеста и не придала значения этому происшествию.

Другие мелкие происшествия, не связанные непосредственно с Советским Союзом, также способствовали повышению напряженности. В январе, недалеко от границы с Никарагуа, в Гондурасе был обстрелян и сбит американский вертолет, в результате чего погиб пилот. Шульц незамедлительно выступил по телевидению и заявил: "Неприемлемо стрелять из одной страны в другую и в итоге убивать людей", а пресс-секретарь Белого дома назвал эти действия "безрассудными и неспровоцированными". В досадной параллели с американскими обвинениями в инциденте с KAL, вскоре выяснилось, что вертолет, хотя и непреднамеренно, вторгся в воздушное пространство Никарагуа, что единственная стрельба из одной страны в другую велась вооруженными американцами контрас, что американские опознавательные знаки вертолета, возможно, намеренно, были скрыты грязью, и что враждебные действия контрас в этом районе спровоцировали акцию. А в апреле американский вертолет, по сообщениям, был обстрелян чешскими истребителями, когда он отлучился примерно на десять километров в Чехословакию.

Инциденты политического характера также начали нарушать отношения. В нескольких инцидентах, начавшихся в середине апреля и продолжавшихся в августе 1984 года, американские официальные лица и посетители в Ленинграде подвергались преследованиям со стороны советских "граждан" и полицейских. Елена Боннер, жена советского диссидента Андрея Сахарова, после встречи с сотрудниками посольства США и передачи им письма с просьбой предоставить ей убежище после того, как Сахаров начнет запланированную голодовку, была обвинена в "заговоре" с посольством с целью организации антисоветской кампании на Западе, которая использовала бы голодовку Сахарова. Беспокойство за здоровье (и даже жизнь) Сахарова и последующее воздержание Боннер от поездок вызвали резкую критику в Соединенных Штатах. В июне Национальная академия наук отменила запланированные переговоры по новому соглашению об обмене в знак беспокойства за Сахарова. Тем временем, 30 апреля уезжающий советский ученый Сергей М. Козлов, который находился в США по программе обмена, продемонстрировал неустойчивое поведение и неуверенность в том, хочет ли он вернуться в Советский Союз. Соединенные Штаты предприняли активные действия, чтобы убедиться, что он не уедет, если только он действительно этого не хочет; помощник государственного секретаря Ричард Берт лично поспешил в аэропорт. Через несколько недель (в течение которых стало ясно, что у россиянина проблемы с психическим здоровьем) Козлов в присутствии американских официальных лиц заявил, что хочет вернуться в Советский Союз, и ему разрешили вылететь.      Между тем, продление соглашения об образовательном обмене между Американским советом научных обществ и Академией наук СССР было задержано Советским Союзом до получения разрешения на вылет Козлова.

Делегация Академии наук СССР, приглашенная в США для неофициальных переговоров с американскими учеными в начале марта, по сообщениям, получила разрешение на приезд только после обсуждения в Политбюро и строгого запрета на любые встречи с официальными лицами США.

 

По имеющимся сведениям, делегация советской Академии наук, приглашенная в США для неофициальных переговоров с американскими учеными в начале марта, получила разрешение на приезд только после обсуждения и решения Политбюро и строгого запрета на любые встречи с американскими официальными лицами. Это было сделано для того, чтобы не вызвать доверия к американским заявлениям о том, что дела идут как обычно. Однако, одним из непредвиденных последствий этого стало то, что глава организации, заместитель председателя Академии наук Евгений Велихов, не смог принять приглашение госсекретаря Шульца встретиться и обсудить возможный контроль над вооружениями в области противоспутникового и космического оружия - тему, в которой Советы были очень заинтересованы.

 

Самым ярким и значительным событием стало объявленное 8 мая решение СССР не участвовать в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе. За Советским Союзом, нехотя, последовали его союзники по Варшавскому договору (кроме Румынии) и такие близкие союзники, как Куба и Вьетнам. Советские действия были оправданы якобы попустительством американских властей в широкомасштабной кампании по нагнетанию "антисоветской истерии" и организации провокационных мероприятий, направленных против советской олимпийской делегации, а американские действия, как утверждалось, опровергали заверения в обеспечении "безопасности" своего народа. Несомненно, общее низкое состояние американо-советских отношений способствовало принятию советского решения. Также, предположительно, это был элемент мести за американский бойкот Олимпиады 1980 года. Кроме того, некоторые западные наблюдатели предположили, что Советы могли думать, что эти действия негативно отразятся на президенте Рейгане, но этого не произошло. Советские официальные лица в то время, однако, в частном порядке признавали, что отзыв не послужит советским пропагандистским или политическим интересам в США, но он был предпринят, несмотря на это.

Хотя мы не знаем, какая совокупность соображений побудила советских руководителей, очевидно, только незадолго до объявления, принять решение, очевидно, что объявленная ими причина была одной из главных. В то время как они могли не беспокоиться о безопасности от угрожающих жизни террористических актов, они, по крайней мере, опасались антисоветских демонстраций и попыток подстрекательства к дезертирству. Советское обвинение в том, что "экстремистские организации" открыто стремились создать "невыносимые условия" для советской спортивной делегации, имело под собой большую долю правды. Значительную огласку получили планы по насыщению района антисоветской пропагандой, было объявлено, что будут предприняты активные усилия по побуждению к дезертирству, включая хвастовство о подготовленных "безопасных местах" для перебежчиков. Коалиция "Запретить Советы", состоящая из эмигрантских националистических и других групп, поклялась сделать жизнь Советов невыносимой. Коалиция предупредила, что советское участие может "привести к актам насилия против их спортсменов", что Советы расценили как едва завуалированную угрозу.

 

На непубличной встрече 2 апреля Госдепартамент заверил советское посольство в физической безопасности и предложил обсудить меры безопасности, но отклонил советские жалобы и отверг их опасения по поводу политических преследований.3 Более того, были публичные заявления американских официальных лиц, симпатизирующих кампании. А ежегодное провозглашение президентом "Плененных наций" было запланировано накануне Олимпийских игр. Как сказал мне в то время один советский чиновник, "каждый день, затмевая сами олимпийские состязания, появлялись бы новости и фотографии антисоветских демонстраций". Несомненно, они также опасались какого-нибудь широко разрекламированного дезертирства. В любом случае, советские руководители решили воздержаться от участия в Олимпиаде по ряду причин, связанных с состоянием советско-американских отношений, и это решение, таким образом, отразило и еще больше усугубило охлаждение отношений.

В течение всего предвыборного 1984 года администрация Рейгана пыталась парировать критику со стороны различных американских и других западных кругов о том, что она не пытается или не может поддерживать и улучшать отношения с Советским Союзом. В то время как администрация утверждала, что советская сторона отступила, она также должна была продемонстрировать признаки предстоящего американского подхода и утверждать, что дела идут как обычно. Этой смесью тем не всегда было легко управлять.

В начале апреля президент Рейган повторил основные темы своей январской речи: реализм, сила и диалог. Он вновь подтвердил, что наивысшей задачей является "снижение риска ядерной войны и сокращение уровня ядерных вооружений". Стремясь преодолеть создавшееся ранее в его администрации впечатление о склонности готовиться к непредвиденным обстоятельствам ведения войны, он подтвердил, что "ядерную войну нельзя выиграть и никогда нельзя вести". Конечно, он использовал этот вывод и дальнейшее замечание о том, что "просто быть против ядерной войны недостаточно для ее предотвращения", в качестве основы для решительного подтверждения необходимости поддержания военной мощи для сдерживания. Он также повторил идею сдерживания. Он также повторил идею сдерживания и необходимость построения "стабильности в неспокойных и стратегически чувствительных регионах" мира и заявил, что усиление советской поддержки терроризма, повстанцев и агрессии, в сочетании с восприятием ослабления силы и решимости США, значительно усугубило эти проблемы". Он перечислил Кампучию, Афганистан, Анголу, Эфиопию и Центральную Америку в качестве советских (и кубинских) действий, а также иранское удержание американских заложников и ливийское принуждение в Африке. Наконец, один новый элемент в своей речи - очевидно, в связи с выборами - он призвал "восстановить двухпартийный консенсус в поддержку внешней политики США" - имея в виду, конечно, поддержку политики его администрации.

Примерно в то же время министр Шульц выступил с речью "Сила и дипломатия в 1980-х годах", в которой он сделал сильный акцент на необходимости для Соединенных Штатов действовать с позиции военной силы, потому что "суровая реальность такова, что дипломатия, не подкрепленная силой, неэффективна". Более того, "по воле исторического случая роль мирового лидера досталась Соединенным Штатам", а поскольку США - "самая сильная свободная нация в мире... надежды на лучший мир в значительной степени неизбежно ложатся на наши плечи". Не совсем в двухпартийном духе, о котором говорил президент Рейган, он также вырвал из контекста и охарактеризовал мнение Картера о том, что "наш страх перед коммунизмом был "неумеренным"" как "совет беспомощности, который существенно недооценивает Соединенные Штаты и их способность влиять на события".

В сороковую годовщину высадки союзников в Нормандии министр обороны Каспар Уайнбергер, цитируя речь генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра в день высадки, удалил фрагмент, в котором Эйзенхауэр отдавал должное нашему доблестному русскому союзнику. Эта беспричинная ретроспективная цензура истории была не только излишне оскорбительной для Советов, но и не делала чести американской администрации.

В июне, после публичного призыва лидеров республиканского сената Хоу Арда Х. Бейкера-младшего и Чарльза Х. Перси провести встречу на высшем уровне, президент Рейган заявил о своей готовности "встретиться и поговорить в любое время" с Черненко. Рейган, который сам неоднократно настаивал на том, что любая встреча на высшем уровне должна быть хорошо подготовлена, теперь заявил, что именно Советы настаивают на "тщательно подготовленной повестке дня".

Во время поездки в Европу Рейган сделал все ставки. 2 июня в Ирландии он отошел от воспоминаний о своем ирландском наследии, чтобы подчеркнуть, что "свободный мир сталкивается с чрезвычайно мощным противником ... сильной и агрессивной военной машиной" - и что "мы стремимся к переговорам с Советским Союзом, но, к сожалению, сталкиваемся с пустым стулом". Два дня спустя, после продолжительных восхвалений усилий своей администрации по контролю над вооружениями, он предложил в качестве уступки Советскому Союзу подход вступить в дискуссию "о подтверждении принципа неприменения силы". Это было задумано как знак уступки для поощрения переговоров. Он также сказал: "Мы стремимся к укреплению доверия с Советами в областях, представляющих взаимный интерес", но заявил, что "советский ответ был разочаровывающим... самоизоляция".

В той же речи, однако, Рейган также напомнил о своем призыве двумя годами ранее к "крестовому походу за свободу". И сейчас он уже начался". Говоря о "борьбе между свободой и тоталитаризмом", он подробно остановился на американских усилиях в Центральной Америке, а также процитировал недавнее заявление диссидента Чехословацкой Хартии 77 и Леха Валсы, лидера польской "Солидарности", и предложил "фонвардскую стратегию свободы". В своем выступлении он отметил, что все четыре места борьбы, о которых он упомянул, были коммунистическими государствами: "Сегодня по всему миру - на верфях Гданьска, на холмах Никарагуа, на рисовых полях Кампучии, в горах Афганистана - снова звучит клич свободы". Многих это воодушевляет, возможно, вдохновляет, но "стратегия свободы" больше направлена на освобождение через конфронтацию, чем на сдерживание или переговоры.

16 июня Рейган подписал прокламацию о проведении ежегодной Недели агрессивных наций, как это было предписано Конгрессом двадцать пять лет назад. Он осудил "коммунистический тоталитаризм" Советского Союза как "самый большой вызов правам человека в современном мире" и выступил против того, что он назвал советским "неустанным стремлением завоевывать все новые и новые земли" в Азии и Центральной Америке. Он призвал американцев поддержать "борцов за свободу" в Афганистане и Никарагуа.

Неделю спустя министр Шульц, казалось, повторил ранние обвинения Хейга, заявив, что "Советский Союз и его клиенты" поддерживают террористов "по всему миру". Он признал официальное советское осуждение терроризма как инструмента государственной политики, но заявил о "большом разрыве между советскими словами и советскими действиями" и о том, что "Советы используют террористические группы в своих собственных целях". Шульц признал различие в ex'Pressing американской симпатии к "тем, кто стремится к свободе и демократии", но сказал, что Соединенные Штаты будут "выступать против партизанских войн там, где они угрожают распространением тоталитарного правления". Таким образом, речь Шульца превратила вновь возникшую озабоченность Запада борьбой с терроризмом (после смертельного обстрела посольства Ливии в Лондоне и других актов, таких как убийство группы высокопоставленных чиновников Южной Кореи в Бирме, в которых не участвовал Советский Союз) в еще один элемент американо-советской конфронтации.

В области экономических отношений администрация заявила: "Наша политика не является экономической войной против Советов. Мы не стремимся к "краху" экономики стран Варшавского договора". Но, подтвердив, что "администрация верит в торговлю между Западом и коммунистическими странами", было подтверждено довольно большое и неточное исключение: "Мы хотим избежать изменений в экономике, особенно передачи технологий, которые способствуют укреплению военного потенциала СССР и его союзников или субсидируют сильно милитаризованные страны".

советской экономики и тем самым облегчить их трудные решения по распределению ресурсов". Более того, это заявление представляло официальную политику администрации, сформулированную Государственным департаментом. Как видно из Руководства по обороне, выпущенного в 1982 году (и не измененного в 1984 году), Министерство обороны имело очень ограничительный взгляд на то, что не будет способствовать росту советского военного потенциала.

К 1984 году разногласия между взглядами администрации на технологический контроль в торговле между Востоком и Западом и взглядами стран Западной Европы, которые были закреплены в соглашении от ноября 1982 года, положившем конец санкциям в отношении трубопроводов, снова разгорелись. Так же, как и повторяющиеся конфликты внутри администрации в Вашингтоне. Приверженцы жесткой линии в Министерстве обороны, в основном Ричард Перл и Фред Икл, продолжали настаивать на ужесточении ограничений (и усилении роли Пентагона в решении вопросов контроля). Летом и осенью 1984 года между западными державами было достигнуто соглашение о руководящих принципах в особенно чувствительной и сложной области компьютерных технологий (и телефонной коммутации, важной для военного командования и управления) на период до 1988 года. Однако серьезные разногласия сохранились по вопросу об ограничениях после этой даты и по другим ограничениям. Соединенные Штаты продолжали устанавливать более жесткие меры контроля над американской торговлей, чем согласованные западные ограничения.

Советский Союз старался не поддаваться попыткам администрации Рейгана убедить американскую общественность в том, что отношения с Советским Союзом не имеют серьезных последствий. Приглашенные советские ученые и исследователи, многие из которых имели важные партийные или правительственные связи, в мае отказались от нескольких возможностей неофициально встретиться с официальными представителями администрации. Тем не менее, исключение было сделано на заседании Торгово-экономического совета США-СССР в конце мая под руководством заместителя министра внешней торговли Владимира Николаевича Сушкова.

К июню Советы начали восстанавливать нормальные двусторонние отношения. 6 июня Черненко письмом возобновил президентскую переписку, прерванную почти на два месяца. Вскоре после этого Доб      в сообщил Шульцу, что путь для возобновления шагов в двусторонних отношениях снова открыт - курс, который и он, и Шульц считали наиболее перспективным для возобновления реального диалога. В июне-июле делегация из одиннадцати советских журналистов и редакторов Союза журналистов посетила США на десять дней в качестве гостей Американского общества редакторов газет, а в августе-сентябре состоялся ответный визит дюжины американцев в Советский Союз. Это был всего лишь второй случай подобного обмена визитами, предыдущий был двадцатью годами ранее.

Президент Рейган продолжил свою кампанию по демонстрации заинтересованности и возможностей своей администрации в улучшении отношений с Советским Союзом. 27 июня в своем выступлении на неофициальной Американской конференции по советско-американским обменам Рейган упомянул не менее шестнадцати предложений о заключении соглашений о сотрудничестве в различных областях - большинство из них были возобновлением ранее заключенных соглашений, ряд из них уже продвинулись в обсуждении, а некоторые просто ссылались на недавнюю текущую деятельность. Таким образом, несмотря на некоторую раздутость, суть послания заключалась в создании образа администрации, настроенной на сотрудничество и активно стремящейся к улучшению отношений. По словам самого президента, "Итак, как вы видите, мы предложили всеобъемлющие и разумные предложения по улучшению американо-советского диалога и наших рабочих отношений". Он осторожно добавил: "Пока еще слишком рано судить о результатах", но его позиция заключалась в том, что Соединенные Штаты под руководством его администрации активно выполняют свою роль.

Среди упомянутых тем, одна из которых активно обсуждалась, - открытие новых генеральных консульств в Киеве и Нью-Йорке. Другой темой были переговоры о заключении нового соглашения о культурном обмене взамен того, срок действия которого истек в 1979 году. Ряд других соглашений был продлен или недавно продлен, включая сотрудничество в разработке мер по охране окружающей среды, по жилищным технологиям, в области здравоохранения, по сельскохозяйственным технологиям, по океанографическим исследованиям, а также широкое соглашение о содействии экономическому, промышленному и техническому сотрудничеству. В апреле было продлено соглашение о рыболовстве, а позднее (в июле) Соединенные Штаты отменили запрет, введенный после Афганистана, на советский рыбный промысел в американских водах. Аналогичным образом, переговоры об урегулировании разногласий по поводу демаркации морской границы между двумя странами в Беринговом море были завершены в июле.      между двумя странами в Беринговом море к западу от Аляски были возобновлены в июле. Военно-морские офицеры встретились в Москве в мае в рамках американо-советского соглашения об инцидентах на море, подписанного в Москве в 1972 году, и договорились о его продолжении. Планировались переговоры между Береговой охраной США и советскими морскими спасательными службами по вопросам экстренного поиска и спасения на море. Единственным действительно новым предложением, упомянутым впервые, были сопоставимые консультации по космическому спасению с совместной имитацией космической спасательной операции.

Рейган упомянул, что был достигнут прогресс на переговорах по модернизации прямой связи "горячей линии", и 17 июля было достигнуто соглашение. Два других предложения США не были признаны советской стороной необходимыми: модернизация технической связи наших посольств и совместная военная связь. Еще одно предложение, которое пока не привело к реальным переговорам, касалось консультаций в случае угрозы ядерного терроризма или инцидента.

Президент не упомянул о другом предложении, выдвинутом в частном порядке в начале года, об изучении возможности регулярных контактов между представителями оборонных ведомств двух стран для улучшения взаимопонимания. Этот потенциально полезный форум для диалога рассматривался советскими лидерами с осторожностью и как преждевременный, учитывая плохое общее состояние отношений.

Как и в своей речи в Яну и в большинстве подобных случаев, Рейган предпочел дополнить свое предложение руки в диалоге пощечиной другой рукой. "Когда советские действия угрожают миру, нарушают торжественное соглашение или попирают стандарты, основополагающие для цивилизованного мира, мы не можем и не имеем права молчать". Он упомянул нескольких ведущих диссидентов, включая Сахарова и находящегося в заключении Анатолия Щаранского, и обвинил Советский Союз в нарушении Хельсинкского Заключительного акта. "Народ Советского Союза, - сказал он, - платит тяжелую цену за действия своего правительства". И, косвенно признавая, что ряд предпринимаемых сейчас шагов отменяет санкции, введенные администрацией Картера в 1980 году, он защищался, утверждая, что эти действия "не являются сигналом о том, что мы забыли Афганистан". (Он не отметил, что некоторые из возобновленных переговоров также были на время прерваны им после инцидента с КАЛ в сентябре предыдущего года). Наконец, он также связал перспективы "улучшения диалога, сокращения вооружений и решения проблем" с осознанием советской стороной того, что "попытка распространить свое господство путем использования военной мощи как средства запугивания" была стратегией, которая не сработает.46

Через два дня после выступления президента Рейгана советские лидеры выдвинули предложение о переговорах "по предотвращению милитаризации космического пространства", включая "полный отказ от противоспутниковых систем" и взаимный мораторий на испытания "космического оружия". Они предложили начать переговоры в Вене в сентябре. Без сомнения, к удивлению советских лидеров (и почти всех в Вашингтоне), советник по национальной безопасности Роберт К. Макфарлейн поспешил с положительной (но загруженной) американской реакцией в тот же день, когда было представлено предложение.      предложение было представлено. Быстрый ответ США был попыткой перевести советское предложение в широкую дискуссию о возобновлении переговоров по стратегическим вооружениям и вооружениям средней дальности (СНВ и INF), а также обсудить "осуществимые подходы к переговорам, которые могли бы привести к проверяемым и эффективным ограничениям на противоспутниковое оружие". США были "готовы встретиться" в сентябре, но для обсуждения совершенно иной повестки дня - отказавшись от космического оружия, кроме противоспутникового (то есть, исключая стратегические системы ПРО "звездных войн"), и предложив лишь попытаться договориться об «ограничении», а не запрет на космические системы оружия, а также возобновление переговоров по INF и START, из которых Советский Союз вышел.

Спекуляции в то время о том, почему советские лидеры сделали это предложение, были лишены важного факта, что конфиденциальный обмен мнениями на эту тему шел с марта в сообщениях между Рейганом и Черненко и в течение нескольких недель между Шульцем и Добыниным. Рейган уполномочил Шульца (через Макфарлейна) принять участие в этих обсуждениях, но без уведомления министра обороны Уайнбергера. Советы, очевидно, пришли к выводу, что чем вести переговоры с партнером, чья позиция может быть подорвана в любой момент, лучше заставить Соединенные Штаты показать свою руку. Некоторые в Москве, несомненно, ожидали отказа, но некоторые, возможно, надеялись на согласие. Однако они явно не ожидали того ответа, который получили.

Переговоры продолжались еще около месяца, но хотя Соединенные Штаты несколько отступили от своих попыток использовать советскую инициативу, чтобы заставить их вернуться к СНВ и МНВ, они продолжали подчеркивать взаимосвязь между ограничениями оборонительных и наступательных вооружений. Более того, по двум другим пунктам разрыв оставался таким же большим, как и прежде: является ли целью предотвращение всех вооружений в космосе или только ограничение одного класса космического оружия? И следует ли ввести мораторий на противоспутниковые испытания? Опять же, в итоге, казалось, что это только подтвердит различия между двумя сторонами по этому вопросу, прервет переговоры и приведет к обвинениям каждой стороны в том, что она действительно хочет переговоров, а другая - нет. Тем не менее, дискуссии на эту тему свидетельствовали о реальной заинтересованности обеих сторон.

В целом, Конгресс продолжал сдержанно относиться к программам Рейгана. Ракету MX продолжали держать на коротком поводке, санкционируя и финансируя минимальное производство и развертывание, а сомнения по поводу стратегической оборонной инициативы Star vVars и противоспутниковых программ в отсутствие усилий по контролю над вооружениями росли. Национальный фонд в поддержку демократии, созданный в 1983 году как канал для ведения борьбы идей, вызвал дополнительные сомнения такими действиями, как предоставление средств польским политическим диссидентам и поддержка одного из кандидатов на выборах в Панаме. В августе новый запрос на финансирование фонда в размере 31,3 миллиона долларов был сокращен до 18,5 миллиона долларов, а запланированное распределение средств среди Республиканской и Демократической партий было запрещено.

Случайный инцидент, произошедший в августе, непринужденный подход и чувство юмора президента Рейгана вызвали новые опасения по поводу его глубинных взглядов. Проверяя микрофон перед радиопередачей 11 августа, он в шутку сказал: "Мои сограждане американцы, я рад сообщить вам, что я подписал закон о том, чтобы навсегда поставить Россию вне закона. Мы начнем бомбардировки через пять минут". Легкомыслие Рейгана в столь серьезном вопросе вызвало широкую критику, особенно в Западной Европе. В. Советский Союз возразил против "инвектив президента, беспрецедентно враждебных по отношению к СССР и опасных для дела мира", заявив: "Такое поведение несовместимо с высокой ответственностью, которую несут лидеры государств, особенно ядерных держав, за судьбы своих народов и всего человечества". Они также воспользовались случаем, чтобы попенять Соединенным Штатам за "доктрины ограниченных и затяжных ядерных войн" и "военно-политические планы по обеспечению мирового господства США". Но хотя Советы стремились использовать этот инцидент в пропагандистских целях, он также вызвал у них реальные опасения по поводу основного отношения и политики Рейгана. Вероятно, они действительно верили, когда говорили, что это "проявление того же образа мыслей, который уже был официально сформулирован в призывах к "cru sade". Инцидент вскоре сошел на нет, но он оставил еще один осадок на накопившемся в умах многих остатке сомнений в искренности Рейгана в его неоднократных призывах к "диалогу" и заявлениях о заинтересованности в улучшении отношений в год выборов.

По случаю сороковой годовщины Варшавского восстания против немецкой оккупации президент Рейган заявил, что Соединенные Штаты не будут пассивно мириться с "постоянным порабощением народов Восточной Европы". Он также отверг "любую интерпретацию Ялтинского соглашения [1945 года], которая предполагает согласие Америки на раздел Европы на сферы влияния". Наконец, он бросил вызов коммунистическому правлению в Восточной Европе и сказал, что "то, что произошло в Польше, является одним из признаков того, что ситуация меняется".

Несмотря на эти продолжающиеся заявления, несущие в себе политическую уверенность и пропаганду против Советского Союза, Рейган также продолжал свой новый подход к поиску диалога. 13 августа Шульц сообщил Рейгану, что Громыко приедет в Нью-Йорк на открытие Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре, и были неофициальные намеки на то, что он приедет в Нью-Йорк на открытие Генеральной Ассамблеи ООН.

Шульц осторожно заметил, что он не рекомендует такой шаг, а просто обращает внимание Рейгана на эту возможность, и что это позволит возобновить контакты, которые не поддерживались со времен Афганистана. Рейган немедленно отреагировал и сказал, что хотел бы провести такую встречу. Это решение было поддержано внутренней командой Белого дома в составе Бейкера и Дивера (и Нэнси Рейган).

Президент выбрал свое выступление на Генеральной Ассамблее ООН 24 сентября в качестве повода для кульминационного заявления своей новой политической линии. В речи, выдержанной в государственном тоне и наполненной примирением, не было ни одной прямой критики Советского Союза. Человек, который называл советских лидеров "средоточием зла в современном мире", теперь обратился к ним с призывом к тем же лидерам в скупых выражениях: "Во имя мира во всем мире... давайте подходить друг к другу с десятикратным доверием и тысячекратной привязанностью".

Самым важным фрагментом речи, хотя и не самым отмеченным в комментариях, было заявление Рейгана о том, что "Америка восстановила свою мощь.... Мы готовы к конструктивным переговорам с Советским Союзом". Это было самое категоричное заявление, сделанное им или другими высокопоставленными членами его администрации о том, что восстановление американской мощи, которое он считал необходимой основой для реальных переговоров, теперь завершено, и что поэтому можно смотреть в будущее и идти вперед на переговоры.

В ходе дискуссий в администрации с июня был достигнут консенсус (по крайней мере, среди президента Рейгана, секретаря Шульца и советника по национальной безопасности Макфарлейна), что Соединенные Штаты действительно восстановили свою мощь в достаточной степени, чтобы уверенно вступить в переговоры. Шульц и Макфарлейн фактически придерживались этой позиции с середины 1983 года. В течение всего этого времени Уайнбергер опасался влияния любого публичного признания силы США на поддержку Конгрессом продолжительного наращивания сил. Он также не симпатизирующих переговорам с Советским Союзом.

На самом деле, Соединенные Штаты не были настолько слабыми, как считали президент Рейган и другие члены его администрации в 1981 году, и не стали настолько сильнее к 1984 году. Тем не менее, если это было их восприятие или даже только их публично выраженное мнение, то оно давало обоснование для изменения позиции.

 

В своей речи Рейган привел Австрийский государственный договор 1955 года и Берлинское соглашение 1971 года в качестве примеров тех соглашений, которые он надеется увидеть в будущем. Хотя он подчеркнул важность контроля над вооружениями, Рейган, как ни странно, не привел в качестве примера ни одного из соглашений по контролю над вооружениями 1960-х или 1970-х годов. Вместо того чтобы повторять зашедшие в тупик переговоры по СНВ и МНВ 1981-83 годов, он предложил "расширить процесс контроля над вооружениями", создав "зонтик", под который можно было бы подвести различные переговоры и соглашения, "дорожную карту", которая направляла бы усилия в области контроля над вооружениями в течение следующих двадцати лет. Он также выразил готовность "обсудить широкий круг вопросов, волнующих обе стороны, таких как соотношение между оборонительными и наступательными силами и то, что называют милитаризацией космоса". Он также призвал к взаимной сдержанности. Это могло быть конструктивным шагом, хотя советские лидеры подозревали, что это означало лишь использование США своих программ в качестве рычага, чтобы попытаться навязать одностороннее советское сокращение стратегических наступательных сил.

Наиболее общее политическое предложение заключалось в институционализации регулярных встреч на уровне кабинета министров по широкой повестке дня проблем, стоящих перед странами, "включая проблему ненужных препятствий для взаимопонимания". Президент также предложил "периодические консультации на политическом уровне по региональным проблемам".

Речь, безусловно, была примирительной, но не мягкой. Она была принята президентом практически в том виде, в котором была подготовлена в Госдепартаменте. Главный вопрос в Вашингтоне, а еще больше в Москве, заключался в том, действительно ли речь представляла собой изменение взглядов президента или просто "музыку настроения" предвыборной кампании.

Во время короткой встречи с Громыко в Нью-Йорке 23 сентября президент Рейган сказал ему, что он хочет "ничего меньше, чем реалистичных, конструктивных, долгосрочных отношений с Советским Союзом". Он повторил практически то же самое послание, когда четыре дня спустя увидел Громыко наедине во время его первого визита в Белый дом с сентября 1978 года, во время которого они обменялись мнениями.

 

Громыко встретился с Шульцем и в своем выступлении на Генеральной Ассамблее 27 сентября довольно жестко, но прямолинейно изложил советскую позицию, самым важным элементом которой было повторение советского мнения о том, что "именно конкретные дела, а не словесные заверения могут привести к нормализации ситуации в наших отношениях с США".63 А речь президента представляла собой лишь словесные заверения.

Несколько других событий, возможно, неоправданно, ставили под сомнение искренность или непоколебимость поворота администрации Рейгана к диалогу и переговорам вместо конфронтации. Накануне выступления президента он провозгласил Национальный мир через силу - формальность, не имеющая реального значения, за исключением того, что она придала президентский ореол внутренней пропагандистской кампании, проводимой антиразрядной Коалицией за мир через силу и Американским советом безопасности.

Платформа Республиканской партии на выборах 1984 года, принятая незадолго до этого съездом, на котором полностью доминировал президент Рейган, также заявляла, что "глобалистская идеология Советского Союза и его руководство, одержимое военной мощью, делают его угрозой свободе и миру на всех континентах", и подразумевала, что советский экспансионизм несет ответственность практически за каждое нарушение мира во всем мире. Он отверг как "иллюзию" то, что советские лидеры могут разделить наши устремления. И несмотря на то, что президент Рейган ранее отказался от клятвенного обещания поставить цель военного превосходства, он обещал держать Соединенные Штаты "сильнее любого потенциального противника".

Еще до визита Громыко пресса сообщила, что Белый дом решил, что может "отравить атмосферу" переговоров, если обнародует доклад Генерального консультативного комитета по контролю над вооружениями и разоружению, в котором собрана большая подборка предполагаемых нарушений Советским Союзом соглашений о контроле над вооружениями с 1958 года. Поэтому Белый дом отложил публикацию. Однако вскоре, 10 октября, была опубликована несекретная версия доклада.

Наиболее странной была утечка среди консервативных обозревателей новостей содержания меморандума, написанного Гербертом Э. Мейером, заместителем председателя Национального совета по разведке ЦРУ и политическим назначенцем директора Уильяма Кейси, в котором говорилось, что советская империя "вступила в свою терминальную фазу".

 

Хотя в меморандуме цитировались исследования ЦРУ о многих внутренних проблемах в Советском Союзе, специалисты разведки старательно давали понять, что они не имеют никакого отношения к этому тревожному меморандуму. Его целью, по-видимому, было помочь Кейси подкрепить оппозицию администрации к любому экономическому или технологическому сотрудничеству или торговле с Советским Союзом, чтобы не поддерживать слабеющий режим, а заставить его лидеров направить свою энергию внутрь. Меморандум был написан несколькими месяцами ранее, и утечка была приурочена к тому, чтобы

тесно предшествовал визиту Громыко в Белый дом.

 

Он более полно изложил основы политики "реализма, силы и переговоров", изложенной в его показаниях в июне 1983 года и выступлениях президента Рейгана в январе и сентябре 1984 года. Он подтвердил три цели, изложенные в N SDD-75 (без ссылки на директиву), с акцентом на первую и последнюю - сдерживание и переговоры, а не на изменение советской системы. Таким образом, "мы должны быть способны сдерживать советскую экспансию в то же время, когда мы стремимся к переговорам о сферах сотрудничества и снижении уровня вооружений". Задача виделась в том, чтобы "убедить советских лидеров, что продолжающийся авантюризм и неуступчивость не сулят никаких выгод... и вместо этого выбрать политику большей сдержанности и взаимности".

В прошлом, утверждал Шульц, Соединенные Штаты делали ставку либо на силу, либо на переговоры. Отвергая одну из школ жесткой линии, он сказал, что "мы отвергаем мнение, что мы должны стать сильными, чтобы нам не нужно было вести переговоры". Мы также не согласны с мнением, что результаты переговоров могут только ослабить нашу силу". Скорее, "наша предпосылка заключается в том, что мы должны стать сильными, чтобы иметь возможность вести переговоры". Он также расширил цель переговоров за пределы общих интересов выживания: "Американо-советские переговоры имеют своими целями как предотвратить опасную конфронтацию и достичь соглашений, отвечающих нашим взаимным интересам", и его цель включала "в конечном итоге формирование более конструктивных отношений". Онвновь отверг "увязку".

Наконец, Шульц выразил оптимистичное мнение, что "путь к более устойчивому прогрессу в американо-советских отношениях, чем мы знали в прошлом, широко открыт", и сказал: "Наши обсуждения с г-ном Громыко привели меня к выводу, что Советы заинтересованы в продолжении нашего диалога и в изучении путей обогащения этого диалога и превращения его в конкретные результаты".

В конце октября и ноябре оживился дипломатический обмен мнениями о возможных новых переговорах по контролю над вооружениями. После серии встреч между секретарем Шульцем и послом Доб      в, министром иностранных дел Громыко и послом Хартманом, а также обмена письмами между президентом Рейганом и президентом Черненко, 22 ноября было объявлено, что Шульц и Громыко встретятся в Женеве 7 и 8 января 1985 года, чтобы выработать точный круг ведения для новых переговоров по ядерному и космическому оружию. Прорыв последовал за повторным частным выражением заинтересованности Рейгана после его переизбрания и советским решением проверить эту заинтересованность. Также 28 ноября американские и советские эксперты встретились в Москве, чтобы обсудить нераспространение ядерного оружия, которое давно является предметом признанного общего интереса.

В тот же день, когда Рейган написал Черненко частное письмо, 7 ноября, Госдепартамент публично заявил о "реальных возможностях" для улучшения отношений. 25 ноября советник по национальной безопасности Макфарл ан выступил с речью, в которой заявил, что Соединенные Штаты планируют быть "гибкими и конструктивными" в переговорах по вооружениям, но при этом сопроводил это замечание нелепым предположением, что Советский Союз вряд ли является подходящим партнером по переговорам. По его словам, из опыта 1970-х годов "Вы узнали, что

Советы нарушают договоры.

В других областях в американо-советских отношениях возникли или всплыли новые раздражители. В сентябре пять жителей Аляски на лодке зашли в советские территориальные воды. После нескольких дней задержания их отпустили и вернули обратно. Также в сентябре дезертировал советский ученый, находившийся в США по программе обмена; известный советский журналист Олег Битов, который годом ранее дезертировал в Италию, перебежал в Советский Союз; а в начале ноября СветланаАллилуева, дочь Сталина, вернулась в Советский Союз после семи подростковых лет, проведенных в США и Великобритании. В октябре впервые агенту ФБР было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Советского Союза.

Несколько большее влияние на ход американо-советских отношений оказала вспышка спекуляций на тему предполагаемой болгаро-советской связи в заговоре с целью убийства папы после того, как в октябре был опубликован отчет итальянского прокурора. В то время как правительство США придерживалось своей нейтральной позиции, некоторые видные бывшие чиновники были менее осторожны, и в прессе появились спекуляции о влиянии на отношения, если болгары будут признаны виновными. А с советской стороны пресса упорно намекала на причастность Америки к убийству премьер-министра Индии Индиры Ганди в конце октября, даже после того, как министр Шульц на похоронах отчитал премьер-министра Николая Тихонова.

В целом, состояние отношений - настороженно настороженное, но отмеченное постоянной разъедающей подозрительностью - было проиллюстрировано небольшим инцидентом в конце года. Незнакомец с русским акцентом передал на проходной Вашингтонской военно-морской верфи пакет, адресованный вице-адмиралу Джеймсу А. Лайонсу. Военные саперы, вызванные для расследования, увидели на рентгеновском снимке "две заполненные жидкостью канистры", и пакет был должным образом уничтожен небольшим взрывным устройством. Останки показали, что в нем находились две бутылки русской водки высшего сорта - подарок советского военно-морского атташе адмиралу Лайонсу, который в том году возглавлял делегацию ВМС США на ежегодном американо-советском совещании по предотвращению инцидентов на море.

Когда осенью 1984 года администрация Рейгана предстала перед избирателями, она заявила, что стремится к диалогу и переговорам по контролю над вооружениями и другим вопросам с твердой позиции возрождения военной мощи и политической и экономической силы. Неспособность достичь большего прогресса в отношениях с Советским Союзом изображалась исключительно как следствие советской неуступчивости. Претендент от демократов, Уолтер Ф. Мондейл, бывший вице-президент, обвинил администрацию Рейгана в том, что она не сделала достаточно для контроля над вооружениями, превратила проблемы стран третьего мира в противостояние между Востоком и Западом и не была эффективной в отношениях с Советским Союзом. Он отметил, что Рейган был первым президентом со времен Герберта Гувера, который не встречался со своим советским коллегой. Однако он не предложил четкой и последовательной альтернативной политики в отношении Советского Союза.

 

К моменту президентских выборов американский народ и советские лидеры были поставлены перед вопросом, насколько серьезен Рональд Рейган в своих заявлениях о стремлении к диалогу, переговорам и улучшению отношений с Советским Союзом. В то время как большинство американского народа было готово отдать ему должное, советские лидеры не были готовы. Тем не менее, у них не было другого выбора, кроме как ждать и смотреть, и они держали свои возможности открытыми.

Сам президент Рейган и большинство американцев видели, что сила Соединенных Штатов восстанавливается, гордились американской мощью, верили в "мир через силу" и видели успешное сдерживание советских экспансионистских тенденций, которые, по их мнению, были активны с 1975 по 1979 год, хотя неприятная ситуация в Центральной Америке оставалась нестабильной. Рейган также рассматривал свою политику как вызов Советскому Союзу в Восточной Европе и во всем мире, но мирный вызов в соответствии с мнением, что, как выразился Шульц, "ход истории с нами".76 Во время предвыборной кампании Рейган утверждал: "Мы ясно дали понять, что не собираемся менять их систему. Мы, конечно, не позволим им изменить нашу. Но мы должны жить в этом мире вместе". Это было, если признать его искренность, конечно, не то, что "стало ясно" в первые четыре года его администрации. Хотя в умах многих, возможно, большинства американцев существовали тревожные сомнения в том, действительно ли президент Рейган делает все возможное и необходимое для снижения напряженности в отношениях с Советским Союзом и поиска соглашений о контроле над вооружениями, другие соображения преобладали, и не было достаточных сомнений в общей направленности его внешней политики, чтобы помешать его переизбранию подавляющим большинством голосов.

 

 

По окончании первого срока президентства Рейгана оставалось ответить на несколько вопросов. Сможет ли Рейган предпринять реальные усилия для ведения переговоров, особенно по контролю над вооружениями, и если да, то будет ли его администрация сплоченной в этих усилиях? Смогут ли ее члены достаточно хорошо понять советскую точку зрения, чтобы эффективно вести переговоры? За этим грозным набором вопросов без ответов был и второй ряд. Готовы ли советские лидеры к переговорам, признают ли они и примут ли серьезный интерес Рейгана к диалогу и переговорам, и поймут ли они американскую точку зрения достаточно хорошо, чтобы эффективно вести переговоры? Ведь советская политика была изменчивой, она пыталась реагировать на неопределенную политику Вашингтона и служить советским интересам в условиях растущего внутреннего экономического и политического стресса и перемен.

 

Междуцарствие Черненко

 

9 февраля 1984 года умер Ю. В. Андропов. Четыре дня спустя Константин У. Черненко сменил его на посту генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза и руководителя коллективного руководства. Черненко, как и Андропов, решительно поддерживал политику разрядки с Западом, разработанную в брежневский период. Таким образом, Черненко унаследовал ситуацию несоответствия между политикой разрядки и реальностью конфронтации, как и Андропов, но с еще большим обострением напряженности и очень сильными сомнениями в Москве относительно возможности компромисса, учитывая позицию администрации Рейгана.

Черненко был партийным бюрократом, который продвинулся в верхние эшелоны руководства только благодаря покровительству Брежнева. Но после болезни и смерти Андропова, несмотря на то, что Черненко тоже старел и болел, он стал нейтральным выбором других лидеров, некоторые из которых имели амбиции, но еще не могли претендовать на высший пост. Человеком, которому ги Андропов отдавал предпочтение в качестве своего преемника и который в отсутствие Андропова в течение нескольких месяцев выполнял функции ведущего заседаний Политбюро, был гораздо более молодой Михаил Сергеевич Горбачев. Горбачеву была оказана честь выдвинуть кандидатуру Черненко, и он неофициально считался "вторым секретарем", но было ясно, что несколько других членов Политбюро со стажем (в частности, Виктор Гришин и Григорий Романов) хотели бы бросить ему вызов в борьбе за следующее преемничество.

Черненко не был политическим мыслителем или стратегом, но он был верным сторонником разрядки при Брежневе и поддерживал Андропова, чьему курсу он обещал следовать в своей речи. В то же время он был менее привержен, чем Андропов в последние месяцы своей жизни, жесткой линии в отношении США и был более готов проверить возможности возобновления диалога.

 

Начиная с речи Рейгана от 16 января 1984 года, как говорилось выше, Соединенные Штаты начали представлять более умеренный образ и выражать заинтересованность в улучшении отношений. Тень инцидента с КАЛ в Соединенных Штатах рассеялась быстрее, чем в Советском Союзе. Речь 16 января была описана, предположительно, хорошо настроенным источником в Советском Союзе - редакцией журнала USA - как повторение "прежнего намерения Вашингтона вести советско-американские переговоры с позиции силы", сопровождаемое "напыщенной риторикой", утверждающей заинтересованность в мире и сдерживании гонки вооружений.

В одном из своих последних актов Андропов (или, точнее, коллективное руководство его имени) дал первоначальную советскую реакцию на речь Рейгана. В интервью, опубликованном в газете "Правда", советский ответ гласил: "Нет необходимости убеждать нас в полезности и целесообразности диалога. Это наша политика. Но диалог должен вестись на равноправной основе, а не с позиции силы, как предлагал Рональд Рейган". Она заявила, что американский лидер-корабль не дал никаких признаков осознания необходимости изменить свой прежний "негативный подход", а его речь "не содержит ни одной новой идеи, ни одного нового предложения" по ограничению ракет в Европе или по любому другому вопросу. "Именно по практическим делам мы будем судить, есть ли у Соединенных Штатов серьезные намерения вести с нами диалог".

Черненко в своем первом обращении к Центральному Комитету в качестве нового генерального секретаря вновь заявил о приверженности СССР мирному сосуществованию и заинтересованности в "мирном, взаимовыгодном сотрудничестве с государствами всех континентов. Мы выступаем за мирное разрешение всех спорных международных проблем путем серьезных, равноправных и конструктивных переговоров. СССР будет всемерно сотрудничать со всеми государствами, готовыми практическими делами содействовать снижению международной напряженности и созданию атмосферы доверия в мире". Он также отказался от советской заинтересованности в военном превосходстве, сохраняя советскую обороноспособность на уровне "достаточном" для сдерживания, имея в виду "угрозу человечеству, создаваемую сегодня безрассудными, авантюристическими действиями агрессивных сил империализма". Подчеркивая необходимость "практических дел", Черненко подхватил тему январского интервью Андропова.

На следующий день, встречаясь с вице-президентом Бушем, который присутствовал на похоронах Андропова, Черненко заявил, что "советско-американские отношения должны строиться на основе равенства и равной безопасности, учета законных интересов друг друга и невмешательства во внутренние дела друг друга".

 

Проявление готовности американской стороны придерживаться этих принципов позволило бы улучшить отношения между двумя странами".

Черненко более полно изложил свои основные политические линии в своей предвыборной речи 2 марта, посвященной внутренней и внешней политике. Вся его дискуссия о внешней политике была сосредоточена на предотвращении ядерной войны, с сильным постоянным подчеркиванием важности контроля над вооружениями, но без оценки практических перспектив соглашений.

"Последние годы, - сказал Черненко, - как вы знаете, отмечены резкой эскалацией политики наиболее агрессивных сил американского империализма - политики неприкрытого милитаризма, претензий на мировое господство, сопротивления прогрессу".

В качестве примеров были приведены Сирия, оккупация Гренады, "необъявленная война против Никарагуа" и "превращение Западной Европы в стартовую площадку для американских ядерных ракет, нацеленных на СР США и ее союзников".

Из этого обвинения Черненко сделал два вывода. Первый - по обороне: "Все это заставляет нас обратить самое серьезное внимание на укрепление обороны нашей страны. Советский народ хочет не наращивания вооружений, а их сокращения с обеих сторон. Но мы обязаны обеспечить достаточный уровень безопасности нашей страны, наших друзей и союзников. Именно это и делается. Все должны знать, что никакие военные авантюры не смогут застать нас врасплох, что ни один потенциальный агрессор не может надеяться избежать сокрушительного ответного удара".

Черненко поспешил уравновесить эту аффинацию продолжающегося внимания к оборонному дефициту (который, по его утверждению, уже в руках) призывом к увеличению усилий по разрядке и контролю над вооружениями. "В то же время, сама сложность нынешней ситуации обязывает нас удвоить и утроить наши усилия в проведении политики мира и международного сотрудничества. Разрядка имеет глубокие корни .... Прекращение гонки ядерных вооружений, конечно, имеет решающее значение для мира и международной безопасности".

Черненко принял к сведению новую позицию администрации Рейгана в 1984 году, но с большими оговорками по поводу того, означает ли она какую-либо смену курса. "Администрация США в последнее время начала выступать с миролюбивыми заявлениями, призывая к "диалогу". Весь мир заметил резкие противоречия между этими заявлениями и всем тем, что нынешняя администрация США говорила, а главное, делала и продолжает делать в отношениях с Советским Союзом. Заверения в добрых намерениях могут восприниматься всерьез только в том случае, если они подкреплены реальными делами".

 

Затем Черненко назвал четыре вещи, по которым Соединенные Штаты могли бы предпринять конкретные действия: ратификация договоров о подземных испытаниях ядерного оружия и мирных взрывах, подписанных почти десять лет назад, и возобновление переговоров о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний, которые Соединенные Штаты прервали в 1980 году, соглашение об отказе от милитаризации космического пространства, взаимное замораживание американского и советского ядерного оружия и запрет на использование химического оружия.

Черненко также призвал ядерные державы договориться о предотвращении ситуаций, угрожающих ядерным конфликтом, отказаться от пропаганды ядерной войны, не применять первыми ядерное оружие, не применять ядерное оружие против неядерных стран, не имеющих ядерного оружия на своей территории, создать безъядерные зоны, предотвратить распространение ядерного оружия и сократить ядерное оружие с целью его окончательной ликвидации. Этот предложенный "кодекс поведения" для ядерных держав был заявлен как более общая цель и не был адресован конкретно Соединенным Штатам. Ни одно из этих предложений не было новым, а некоторые были явно направлены на советскую политическую пропаганду. Тем не менее, они также способствовали тому, что вопрос предотвращения ядерной войны занял центральное место во внешнеполитической платформе Черненко.

В течение года Черненко сделал ряд заявлений в том же общем ключе, иногда их повторяли другие лидеры. Например, несколько раз в апреле и мае Черненко призывал к "повороту от конфронтации к разрядке", подразумевая, а иногда и заявляя, что "развитие событий можно повернуть от конфронтации к разрядке" и говоря, что Советский Союз "готов к диалогу", при этом он искал признаки серьезности американской стороны не только на словах, но и на деле.

Упор Черненко на проведение политики разрядки не подвергался прямому сомнению. Тем не менее, были признаки того, что не все члены руководства разделяли его постоянную веру в то, что Соединенные Штаты могут прийти к серьезным отношениям с советскими лидерами, по крайней мере, при администрации во главе с президентом Рейганом. Также продолжались споры о "достаточности" советских военных программ для ответа на вызов, брошенный огромным наращиванием военного потенциала Соединенных Штатов.

Одна из разнонаправленных реакций была проиллюстрирована в статье Валентина Фалина. Проследив американскую политическую и военную политику за весь послевоенный период, он связал стремление Рейгана к военному превосходству с политикой и военным планированием времен холодной войны. Его аргумент был ясен: "Претензии [США] на "ведущую роль", основанные на превосходстве, - это не шутка".

 

Кстати, в зеркальном отражении параллели с аргументом, часто приводимым в США в отношении советской политики, Фалин сказал: "Военный фактор приобретает все большее значение в глазах Вашингтона по мере относительного снижения экономического и политического значения США в мире".

Фалин, как и многие советские комментаторы и официальные лица, считал, что "разрядка вступила в период кризиса в США" в результате "перспектив стабилизации международных отношений на основе военного паритета". Хотя он частично возлагал свои аргументы на алчность военно-промышленного комплекса, он также утверждал: "Военный паритет, несомненно, сжимает когти агрессивных доктрин ... и обесценивает политику конфронтации.... Бдительное око хранителей империалистических догм заметило "дезинтегрирующее" влияние ядерного паритета между СССР и США". Причиной отказа Америки от разрядки Фалин считал отказ американских правящих кругов принять военный паритет и отказаться от политики давления, основанной на позициях силы. Более того, он рассматривал это как продолжающуюся битву, в которой реалисты в Вашингтоне продолжали проигрывать.

 

Фалин и те в советском руководстве, кто разделял его точку зрения, пришли к следующему выводу: "Доктрина прямой конфронтации, принятая администрацией Рейгана, ориентирована на оказание давления на весь мир, на достижение "эскалационного доминирования" США путем развертывания оружия первого удара, на провоцирование и раздувание конфликтов для удовлетворения военно-политических целей Вашингтона". Директива президента NSDD-32 от мая 1982 года "потребовала от вооруженных сил подготовиться как для затяжной неядерной войны и победоносной ядерной войны". И самое критическое: "Империализм решил ограничить время и пространство для СССР и всего мирового социализма всего пятью минутами для размышлений в кризисной ситуации... угрожать и начать войну, если мечта Вайнбергера о достижении превосходства без применения оружия не будет достигнута".

Анализ Фалина был далеко не самым мрачным среди советских комментариев. Он неоднократно цитировался в качестве важной репрезентативной линии советского мышления того времени. Трудно было убедить тех, кто придерживался такой точки зрения, что империалистические правящие круги в Соединенных Штатах теперь готовы согласиться на паритет, контроль над вооружениями, снижение напряженности и по крайней мере сосуществование, если не разрядку.

Другой пример иллюстрирует озабоченность советских лидеров американским политическим и идеологическим наступлением. Леонид Замятин, заведующий отделом международной информации ЦК, ответил на выступление Рейгана в ирландском парламенте в июне 1984 года, выразив готовность начать переговоры с советскими лидерами. Он начал с того, что напомнил слова Рейгана, сказанные им в британском парламенте всего двумя годами ранее и провозгласившего "крестовый поход" против социализма. "Вашингтонские лидеры заявляют, что они за диалог. Но на самом деле они хотят не диалога, а разговоров о диалоге. На практике они исходят из концепции силы, ядерного превосходства". "Судя по реальным делам, а не по пропагандистской риторике, Вашингтон не хочет прекращения гонки вооружений, ограничения вооружений, перехода к военному балансу на все более низких уровнях и улучшения международной ситуации".

Действительно, заявления администрации Рейгана о желании улучшить отношения не только вызывали подозрения, но и часто воспринимались как опасные. "Такое сочетание откровенно милитаристской направленности многочисленных программ Пентагона и демагогических заявлений о готовности "улучшить отношения с СССР" не может не вызывать тревоги". "Авантюризм политики американской администрации является неотъемлемой частью глобальной идеологической войны против Советского Союза, других социалистических стран и национально-освободительных движений..... Идеологическая война против СССР и других стран социалистического сообщества никогда не прекращалась. Но теперь она приобрела статус государственной политики и ведется все более изощренными методами, с использованием всех форм дезинформации". Рассмотрев довольно подробно активизацию американских пропагандистских программ Информационным агентством США (USIA) и другие подобные мероприятия, Замятин связал эту деятельность непосредственно с подрывной работой в социалистических странах и "переносом идеологического противостояния в сферу межгосударственных отношений".

 

Воспринимая "мирную кампанию" администрации Рейгана 1984 года как попытку ввести в заблуждение общественное мнение, советские лидеры стремились разоблачить и опровергнуть ее заявления. Как отмечалось в главе "3", Советский Союз ввел общее замораживание двусторонних отношений в ноябре 1983 года и усилил его в мае 1984 года (в это время он также отказался от участия в Олимпийских играх). Менее чем через два месяца, в конце июня, он изменил эту позицию и возобновил переговоры по нескольким вопросам, представляющим взаимный интерес. Но Советы продолжали обвинять Соединенные Штаты в неспособности предпринять возможные более серьезные шаги.

Советы сделали себя уязвимыми для американских обвинений, прервав в конце 1983 года переговоры в Женеве по промежуточным (INF) и стратегическим (START) вооружениям. Попытки обвинить Соединенные Штаты в прекращении этих переговоров не могли быть убедительными для большинства людей в \Vest. Поэтому советские лидеры считали себя обиженными, но неспособными донести свою точку зрения. Действительно, вопреки советской цели, советский выход из INF и START и порицание новой мирной риторики Рейгана в значительной степени способствовали ослаблению давления на Вашингтон, чтобы он был более сговорчивым в поисках соглашений по контролю над вооружениями. Кроме того, заняв позицию, что Советский Союз не возобновит эти переговоры, пока американское развертывание INF в Европе продолжается (или даже остается), советские лидеры сделали свою позицию в значительной степени заложницей американского решения. Наконец, советская кампания, особенно в Европе, по разжиганию тревоги по поводу развертывания и новых советских контрразвертываний, которые, как утверждалось, должны были компенсировать новые американские ракеты, дала обратный эффект. Она не имела большого эффекта в Западной Европе и практически никакого в Соединенных Штатах, но неожиданно вызвала негативную реакцию и недовольство в Восточной Европе92 и тревогу в самом Советском Союзе. Но это была позиция, которую советские лидеры не могли, по их мнению, изменить, не потерпев еще большего поражения. И они не видели альтернативы. Более того, они рассматривали размещение ракет как увеличение риска войны в кризисной ситуации.

Советская пресса начала подчеркивать растущую опасность войны после интервью Андропова для прессы в марте 1983 года.

 

После официального заявления Андропова, сделанного в сентябре 1983 года, тревога по поводу войны среди советской общественности усилилась. Например, в редакцию различных журналов посыпались необычные письма от обеспокоенных советских граждан. К концу 1983 и началу 1984 года ряд руководителей сочли необходимым подчеркнуть, что ситуация серьезная, но не следует ее излишне драматизировать. Как отмечалось ранее, маршал Устинов, выступая на большом съезде ветеранов в декабре 1983 года, сказал: "Как видите, товарищи, ситуация в мире крайне напряженная. Но как бы ни была тяжела военно-политическая ситуация, нет смысла ее излишне драматизировать ..... Трезво оценивая всю серьезность нынешней ситуации, мы должны [увидеть], что империализм далеко не всемогущ".

Наиболее драматичным было разоблачение и публичное заверение Черненко. В своем публичном выступлении в апреле он упомянул, что в связи с "обострившейся международной обстановкой" Центральный Комитет получает много писем, в которых предлагалось продлить обычную пятидневную рабочую неделю и создать фонд для взносов на оборону страны. Он выразил искреннюю признательность, но заверил всех, что "наш экономический потенциал и новые технические средства, повышающие эффективность обороны, позволяют нам надежно обеспечить безопасность Советского государства и его союзников, не прибегая к таким мерам". Он также заверил: "Намеченные социально-экономические программы развития страны и повышения жизненного уровня советских людей также будут планомерно осуществляться".

Одной из новых задач, впервые поставленной при Брежневе на XXVI съезде партии в 1981 году и продолженной при его преемниках, был пересмотр программы Коммунистической партии. Эта программа в основном пересматривалась только дважды с тех пор, как первая была сформулирована во время основания большевистской фракции Российской социал-демократической партии в 1903 году. Вторая программа была принята в 1919 году, вскоре после того, как к власти в России пришла Коммунистическая партия, а страна все еще находилась в муках гражданской войны. Третья программа была принята в 1961 году при Никите Сергеевиче Хрущеве. Пересмотр в 1980-х годах планировался как пересмотренный вариант третьей программы, а не как совершенно новая программа, но ожидались обширные и значительные изменения, которые могли повлиять на советскую внешнюю политику и советско-американские отношения, а также на советскую идеологию и внутреннее развитие.

Черненко, который разделил ответственность за эту задачу с Андроповым еще до того, как сменил его, в апреле 1984 года сделал важное заявление перед редакционной группой ЦК, готовившей пересмотренный вариант. В этом выступлении он подчеркнул необходимость быть менее оптимистичным в отношении сроков окончательного краха капитализма.

 

Безусловно, Программа должна содержать характеристику хода исторического соревнования между социализмом и капитализмом. Мы нисколько не сомневаемся, что в конечном счете в этом соревновании победит социализм и что соотношение сил на международной арене будет неуклонно меняться в пользу социализма и мира. Это должно быть ясно выражено. Однако, подчеркивая историческую обреченность современного капиализма, мы должны учитывать, что даже в условиях общего кризиса он сохраняет значительные и далеко не исчерпаемые резервы для развития.

 

Затем он добавил очень интересное замечание: "Чрезвычайно важно, товарищи, не потерять того, что наука и практическая жизнь кратко определяют как "пропорцию". "Точно так же он призвал представить "общую картину процессов, изменяющих социальную структуру мира", но "крупными и выразительными мазками, без попыток предугадать детали будущего глобального развития". Единственный момент, на котором он решил сделать акцент, - это "стремление предотвратить ядерную катастрофу". И он отметил, что "проблемы мира и войны, да и вообще все глобальные проблемы, не существуют сами по себе", а неотделимы от классовой борьбы в мире. "Программа должна четко определить значение борьбы за мир в условиях возросшей угрозы войны".

Черненко не нужно было объяснять избранной аудитории, что он предлагает исключить предсказание о скором крахе капитализма и триумфе коммунизма в мире, которое "преждевременно" было включено в программу 1961 года. По сути, он отложил на неопределенное, отдаленное будущее все еще доктринально ожидаемый конечный триумф коммунизма и предложил сосредоточиться на более насущных проблемах внутреннего развития. Кроме того, в самом общем виде упомянув о "солидарности" с проявлениями революционного процесса по всему миру, он подчеркнул, как отмечалось выше, предотвращение ядерной войны.

Основные текущие проблемы внутренней политики, помимо политического маневра для следующей преемственности, касались экономических вопросов. Они, в свою очередь, рассматривались как тесно связанные с общим состоянием напряженности в отношениях с Соединенными Штатами и перспективами достижения соглашения по ограничению и сокращению вооружений. А перспективы эти казались плохими; переговоры больше не велись.

Сбивая ожидания в отношении контроля над вооружениями и подчеркивая отсутствие серьезного американского интереса, по крайней мере, некоторые советские лидеры, включая Черненко, все же надеялись на достижение некоторого прогресса. Особую озабоченность вызывало развитие американцами противоспутникового и противоракетного космического оружия. Советские предложения в 1981 и 1982 годах, еще до речи президента Рейгана о "звездных войнах", и в 1983 году после нее, были проигнорированы Соединенными Штатами. Однако весной 1984 года секретарь Шульц начал обсуждать эту тему с послом Добыниным. Советы могли знать или, по крайней мере, подозревать, что эта разведка велась с подачи Белого дома, но без ведома Пентагона и без официального правительственного мандата. Советские лидеры сильно подозревали, что Шульц может проводить предварительные линии соглашения и таким образом узнать советскую позицию и добиться уступок, в то время как позже администрация откажется от своей позиции. Это был один из аргументов в Москве в пользу публичного советского предложения о таких переговорах. Если американские обязательства по ним были настолько хрупкими, что не могли выдержать света дня, и если президент не был готов занять позицию и обеспечить ее выполнение, то лучше было узнать об этом раньше, чем позже.

Второй причиной, заставившей срочно поднять вопрос о запрете космического оружия, стала программа США по испытанию в космосе осенью новой противоспутниковой системы.

 

Если бы Рейган действительно почувствовал, что перед выборами появился стимул во внутриполитической сфере, это могло бы склонить его к согласию на переговоры.

Хотя некоторые надеялись на положительный ответ Америки, а некоторые в руководстве рассматривали его как, возможно, последний шанс предотвратить появление космического оружия, несомненно, другие - возможно, большинство - ожидали негативной реакции Америки. Но даже такой исход можно было использовать для демонстрации советской заинтересованности и американской незаинтересованности в контроле над вооружениями. Поэтому 29 июня посол Добынин предложил секретарю Шульцу провести встречу в Вене 18 сентября, чтобы "предотвратить милитаризацию космического пространства", запретив испытания или развертывание противоспутникового и другого оружия в космосе. Через несколько часов советское правительство обнародовало свое предложение. Также в течение нескольких часов Соединенные Штаты ответили согласием встретиться в Вене в сентябре. Но хотя Соединенные Штаты согласились обсудить "поддающиеся проверке и эффективные ограничения на противоспутниковое оружие", они также включили в повестку дня обсуждение путей возобновления зашедших в тупик переговоров по INF и СНВ. Советский Союз быстро отверг американский ответ как отказ, несмотря на то, что США охарактеризовали его как согласие. В течение четырех недель продолжались дальнейшие обсуждения, и в течение нескольких месяцев обе стороны делали отчаянные заявления, но переговоры не состоялись.

Хотя Советы, несомненно, были готовы к тому, что американцы примут или, что более вероятно, отвергнут их предложение, они, очевидно, не были готовы к американскому квази-принятию, связанному с вопросом о возобновлении переговоров по СНВ и МНВ. В ходе последующих обсуждений Соединенные Штаты смягчили свою позицию по возобновлению СНВ и МНВ, но настаивали на необходимости более широкой увязки ограничений наступательных и оборонительных вооружений. Были и другие вопросы.

 

Одним из них было советское предложение о введении моратория на испытания противоспутниковых ракет во время переговоров. Первоначально это не было представлено в качестве условия переговоров, но Советы упорно настаивали на этом. Последний вопрос заключался в том, что Советский Союз настаивал на том, чтобы целью переговоров было запрещение "целого класса вооружений - систем космического нападения, включая противоспутниковые и противобаллистические системы космического базирования, а также любые системы наземного, воздушного или морского базирования, предназначенные для поражения целей в космосе". Соединенные Штаты отказались рассматривать что-либо большее, чем ограничения (не запрет) на противоспутниковые системы. Инициатива "Звезда \Vars" не была предметом переговоров.

В целом, общее советское впечатление заключалось в том, что Соединенные Штаты пытались использовать слабый вариант своего запрета на космическое оружие в качестве рычага давления на другие спорные вопросы вооружений и таким образом помешали переговорам. Общее впечатление американцев заключалось в том, что Соединенные Штаты были отзывчивы, но Советский Союз не хотел принимать "да" за ответ; короче говоря, Советский Союз не был настроен серьезно. На официальном уровне многие в Вашингтоне считали, что хитроумная советская уловка была успешно обращена в американскую пользу, что позволило предотвратить переговоры. Даже те, кто выступал за переговоры, считали, что Советы стремились лишь к пропагандистскому результату или были слишком требовательны. Таким образом, переговоры по космическому оружию летом 1984 года стали не только не событием, но и дополнительным источником обострения ситуации. Тем не менее, этот эпизод заставил задуматься о проблеме в Вашингтоне, и американо-советские дискуссии, хотя и не привели к соглашению о переговорах, не были полностью бесплодными.

Черненко прокомментировал политику США и отношения с Соединенными Штатами в интервью "Правде" в начале сентября. Он отметил выступления на съезде Республиканской партии и принятую там платформу как источник того, "как нынешняя администрация США смотрит на мир и каковы ее намерения. Надо сказать, что впечатление, производимое всем этим, удручающее". В заключение он сказал: "Политические цели и, прежде всего, практические действия тех, кто определяет внешнеполитическую линию Соединенных Штатов.

 

Штаты явно нацелены на дальнейшее опасное разжигание международной напряженности ....Вашингтон с циничной откровенностью выставляет напоказ свои великодержавные амбиции и преувеличенные представления о роли и месте Америки в современном мире". Прежде всего, он увидел "одержимость силой" и повторил стандартную позицию: "Советский Союз сам не стремится к военному превосходству над другими, но не позволит никому другому добиться превосходства над собой".

Несмотря на эту мрачную оценку курса администрации Рейгана, Черненко, тем не менее, призвал "перейти к политике реализма, к общему делу, к деловому сотрудничеству в решении задач, стоящих перед человечеством". Более конкретно, Вашингтон должен был "признать тот факт, что наши нвосударства могут вести отношения только на равноправной основе, на основе учета законных интересов друг друга". И он подтвердил советскую "готовность к диалогу, к честным и серьезным переговорам".

Ежегодное заседание Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре стало поводом для важных выступлений президента Рейгана и министра иностранных дел Громыко, а также для первой встречи Громыко и Рейгана. Как отмечалось ранее, Громыко впервые побывал в Белом доме с сентября 1978 г. То, что было обычным явлением в 1970-х годах, теперь превратилось в частичную встречу на высшем уровне, поскольку Рейган максимально использовал шанс показать, что он способен иметь дело с Советами. Громыко, со своей стороны, и его коллеги по Политбюро считали, что эта акция подтвердила их позицию, что Соединенные Штаты должны иметь дело с советскими лидерами и принимать их как равных, хотя они также предполагали, что Рейган делает это в своих собственных внутриполитических целях. 0

Необычайно примирительная речь президента Рейгана на Генеральной Ассамблее ООН 24 сентября послужила фоном для событий, которые последовали одна за другой.

 

27 сентября, за день до встречи с Рейганом, Громыко выступил с речью на Генеральной Ассамблее.

Примирительная риторика президента не помешала Громыко донести до руководства и общественности США, всего мира и внутренней советской общественности то послание, которое стремилось донести советское руководство. Он заявил:

 

В утверждении, что международная ситуация напрямую зависит от состояния советско-американских отношений, есть большая доля истины. Сегодня, как никогда ранее, наша страна выступает за поддержание нормальных отношений с США. И именно так эти отношения складывались в целом до недавнего прошлого, хотя и не без взлетов и падений. А в годы Второй мировой войны они были фактически отношениями союзников.

В последние годы эти отношения были нарушены усилиями Вашингтона. Там не жалеют усилий, чтобы разрушить все достижения, достигнутые вместе, и подорвать доверие, которое было построено ранее. Более того, они фактически выставляют напоказ свое безразличие к репутации Соединенных Штатов.

Государства как партнер в международных делах ....

История начинается не в день прихода к власти той или иной американской администрации. Те периоды, когда две державы объединяли свои усилия для победы над фашизмом, остаются лучшими страницами в истории советско-американских отношений. И тем, кто определяет политику США сегодня, предстоит многое сделать, если можно доверять их словам и обязательствам, которые они берут на себя. Никакая попытка подменить изменения в фонне содержанием политики ... не может быть осмысленной. ... Советский Союз считает, что именно конкретные дела, а не словесные заверения, которые могут привести к нормализации ситуации в наших отношениях с Соединенными Штатами. СР США не будет найдена невостребованной.

 

Громыко также заявил, что Запад несет ответственность за начало "холодной войны", проводя "политику, основанную на "позиции силы" и "искусстве войны"". А когда позже "международные отношения были отмечены зарождающимся сотрудничеством между государствами с различными социальными системами, как в случае с периодом разрядки, не жалели усилий, чтобы подорвать эти позитивные отношения".

 

Затем Громыко сделал центральной темой своего выступления необходимость стремиться к "ключевой задаче" и "цели первостепенной важности" - "предотвращению ядерной катастрофы". Он подчеркнул, что оказалось возможным достичь импортных "антисоглашений", таких как Договор по ПРО и временное соглашение SALT I, "когда американская сторона проявила реализм и волю к соглашению на основе равенства и равной безопасности". Но в последующие годы "в перетягивании каната среди тех, кто определяет внешнюю политику США, победили милитаристские настроения".

 

Громыко подчеркнул: "Рассчитывать на то, что в современных условиях удастся вырваться вперед и добиться военного превосходства, бесполезно и безнадежно. Абсолютно иллюзорны надежды на вину ядерной войны, какой бы она ни была - глобальной или ограниченной, блицкрига или затяжной".

Громыко упомянул ядерный "кодекс поведения", предложенный Черненко в марте, а также ряд предложений по контролю над ядерным оружием, включая запрет на космическое оружие ("особую актуальность" которого он подчеркнул), и замораживание ядерного оружия. По поводу переговоров по INF и СНВ, приостановленных почти годом ранее, он заявил, что Вашингтон "сознательно намеревался" сорвать эти переговоры. Он утверждал: "Нам сказали: либо мы принимаем позицию США [по INF], либо никакого соглашения не будет. Так что никакого соглашения нет". Заглядывая в будущее, Громыко заявил, что советские лидеры отметили, что "на Западе, в том числе в США, есть реалистично мыслящие политические деятели и государственные деятели", поэтому шанс остается. И он сказал, что "чрезвычайно важно не упустить этот шанс".

 

Секретарь Шульц, который уговорил Рейгана выступить с примирительной речью, был особенно возмущен обвинениями в том, что Соединенные Штаты и НАТО несут ответственность за холодную войну, и в целом резкой критикой политики Соединенных Штатов. Хотя, возможно, и были основания возмущаться риторикой Громыко, более важным было скрытое послание о том, что Советский Союз хотел бы вернуться к лучшим отношениям с Соединенными Штатами (об этом свидетельствуют три упоминания о связях и сотрудничестве в рамках альянса времен Второй мировой войны), и чтосоветские лидеры заметили существование "реалистично мыслящих политических деятелей и государственных деятелей", которые могли бы признать, что они могут быть признаны.      политиков и государственных деятелей", которые могли бы признать необходимость выработки modus vivendi. (Он, однако, был намеренно двусмысленным в вопросе о том, можно ли найти такой реализм в нынешней администрации или повлиять на нее - двусмысленность могла отражать различные или неопределенные суждения в советском руководстве).

Выступление Громыко также представляло интерес из-за его ссылки на "период разрядки" в 1970-х годах как на период в прошлом. В советское время было принято говорить о разрядке как о живом, хотя и спящем, корабле отношений.

Встреча президента Рейгана и министра иностранных дел (и члена Политбюро) Громыко, состоявшаяся на следующий день после выступления Громыко, получила необычное внимание в Соединенных Штатах, поскольку ранее президент не встречался ни с Громыко, ни с каким-либо другим советским лидером. В своей основной беседе Рейган и Громыко проявили склонность к обсуждению общих принципов. По его собственному позднему рассказу, Громыко сдержался и опроверг упрощенное обвинение Рейгана в том, что Советский Союз стремится прежде всего разрушить капиталистическую систему в США и на Западе и, если его не остановит американская военная мощь, может напасть. Каждая сторона оправдывала и защищала свой политический курс. Американские участники полагали, что, по крайней мере, была достигнута конгениальная гармония в согласии по таким целям, как сокращение и, в конечном итоге, ликвидация ядерного оружия и важность американо-советского сотрудничества в снижении региональной и мировой напряженности. Громыко, однако, пришел к выводу, что американцы по-прежнему заинтересованы только в разговорах. Хотя никаких конкретных шагов или областей соглашения достигнуто не было, ничего подобного и не ожидалось, хотя Советы надеялись на возобновление переговоров по космосу.

После возвращения Громыко в Москву и доклада своим коллегам Политбюро выступило с осторожным формальным одобрением его доклада. "Состоялся обстоятельный обмен мнениями по ключевым вопросам советско-американских отношений и состоянию мировых дел", но он "не выявил никаких признаков, которые свидетельствовали бы о реальном намерении американской стороны скорректировать свой политический курс в сторону реализма и миролюбия". Заявления общего характера о пользе более конструктивных отношений с Советским Союзом, сделанные американской стороной, не подкреплены конкретными делами". Тем не менее, он подтвердил "готовность Советского Союза к серьезному, деловому диалогу с американской стороной".

В передаче по национальному телевидению в день выступления Громыко в ООН, перед встречей с Рейганом, Черненко сказал, что Советский Союз готов "на основе взаимности быть честным и доброжелательным партнером, готовым к развитию сотрудничества на основе равноправия и взаимной выгоды" с капиталистическими государствами. Но это было общее замечание (и сопровождалось менее обнадеживающими обещаниями, такими как "дальнейшее укрепление международных позиций Советского Союза и всего социалистического общества", а также "отпор замыслам агрессивных империалистических кругов").

 

16 октября, в разгар американской избирательной кампании и незадолго до запланированных внешнеполитических дебатов между Рейганом и Мондейлом, Черненко дал редкое интервью московскому корреспонденту газеты Washington Post. Он не только подтвердил стремление СССР к "хорошим отношениям с Соединенными Штатами", но и заявил, что "опыт показывает", что отношения могут быть хорошими, и что "нет никакой разумной альтернативы конструктивному развитию советско-американских отношений". Для этого необходимо "обоюдное желание строить отношения на равных". Но "В прошлом мы уже слышали слова о готовности администрации США к переговорам. Но они никогда не были подкреплены реальными делами". Тем не менее, "Если слова президента о готовности к переговорам не являются просто тактическим ходом, я хочу заявить, что Советский Союз \Viii не будет признан несостоятельным. Мы всегда были готовы к серьезным и деловым переговорам и неоднократно заявляли об этом".

Суть послания Черненко заключалась в том, что советско-американские отношения могут быть улучшены, если Соединенные Штаты продемонстрируют серьезную заинтересованность в достижении соглашения на равноправной основе "хотя бы по одному из существенных вопросов" в области контроля над вооружениями и снижения риска войны. Он повторил в основном тот же список предложений, который он впервые сделал 2 марта и 2 сентября, уточнив в октябре до следующих четырех: ратификация договоров о ядерных испытаниях и мирных ядерных взрывах, подписанных в 1974 и 1976 годах; широкое замораживание ядерного оружия; обещание не применять ядерное оружие первыми; и соглашение о предотвращении милитаризации космического пространства. Все это он назвал "практическими шагами", которые могут предпринять Соединенные Штаты. "Достижение соглашения по ним - или хотя бы по некоторым из них - означало бы реальный сдвиг как в советско-американских отношениях, так и в международной ситуации в целом".

Предложенное соглашение о запрете оружия в космосе, как уже отмечалось, было предметом многомесячного обсуждения, которое закончилось разногласиями, но это был важный вопрос, который Советы были намерены держать в центре внимания и по которому они ожидали переговоров в определенное время. Замораживание ядерного оружия, возможно, было включено, потому что это был вопрос внутренних американских дебатов, за который выступал Мондейл, но в то же время это было явно не то, на что согласился бы Рейган. Обещание не применять ядерное оружие первыми опять же не было тем, от чего можно было ожидать положительной реакции США. Другое дело - договоры о ядерных испытаниях. Для того чтобы администрация Рейгана добивалась ратификации договоров, подписанных президентами Никсоном, не потребовалось бы серьезного изменения позиции.

 

Но на основе предыдущих конфиденциальных обменов советские лидеры имели основания надеяться, что это предложение может быть принято.

Самым значительным, в некотором смысле, было то, что Черненко не включил. Он не упомянул о застопорившихся переговорах по СТ АРТ и INF, не связал ни одну из этих других проблем контроля над вооружениями с вопросом о продолжении размещения США ракет межгосударственной дальности в Европе.

Американская официальная реакция заключалась в том, чтобы приветствовать "конструктивный тон" замечаний Черненко, но не делать большего.

Ни предложения Черненко, ни вообще тема американо-советских отношений не фигурировали ни во внешнеполитических дебатах между Мондейлом и Рейганом, ни в кампании в целом. \Хотя некоторые американские комментаторы спекулировали на возможных советских попытках повлиять на американские выборы, на самом деле советскими лидерами, вероятно, двигало скорее стремление сохранить открытыми любые возможности для будущего развития отношений, чем соблазн тактического влияния на результат. Если внутренняя политика и сыграла какую-то роль в их решениях, то скорее всего это была советская внутренняя политика, чем американская.

Западные спекуляции о том, что Громыко был "товарищем холодного оружия" и жесткой линией, конкурирующей с Черненко за лидерство, были ошибочными. Громыко не посещал Вашингтон для игры за власть. И известность Черненко в серии выступлений и интервью в сентябре и октябре не была направлена на то, чтобы компенсировать Громыко, хотя это и послужило восстановлению политического авторитета Черненко.

В июле и августе Черненко был болен, и появились признаки усиления маневра среди советских лидеров, которые смотрели на четную и, возможно, недалекую преемственность. В частности, Михаил Горбачев, казалось, предпринимал шаги по укреплению своего положения. К сентябрю и октябрю Черненко вернулся к работе и стал укреплять свои позиции и подрезать паруса своему предполагаемому преемнику.

Поводом для его телевизионного выступления 28 сентября, о котором говорилось ранее, стало вручение ему двух высоких медалей. Презентацию провел Устинов. Особый интерес вызвал акцент Черненко на коллективном руководстве. Черненко, то ли из скромности, то ли по другим причинам, отметил, что видит в награде "оценку нашего совместного труда, противостояния и поддержки политического курса, коллективно выработанного партией", и подчеркнул, что лидеры "вооружены четкой и конкретной программой действий".

 

Он явно хотел, одобрив их, привлечь на свою сторону их вменяемое спонсорство - политики, которую он сейчас проводил, включая разрядку и взвешенную реакцию на давление, требующее увеличения расходов на оборону.

Хотя Устинов в данном случае был назван просто членом Политбюро, а не министром обороны, в своем выступлении он решил сделать акцент на оборонном вопросе и роли Черненко. Он подчеркнул "огромное внимание" Черненко к "национальной безопасности и поддержанию обороноспособности страны на должном уровне". Он также назвал его "лидером партии и государства, председателем Совета обороны и верховным главнокомандующим".

Всего за месяц до этого коллективное руководство предприняло еще одно действие, которое косвенно показало остроту сохраняющегося вопроса о выделении средств на оборону. 6 сентября по телевидению и в прессе появилось простое объявление о том, что маршал Николай Васильевич Огарков освобожден от должности первого заместителя министра обороны и начальника Генерального штаба Вооруженных Сил, его сменил старший заместитель маршал Сергей Федорович Ахромеев. Ахромеев. Решение было принято на очередном заседании Политбюро в тот же день и, судя по всему, было внезапным. Хотя причины внезапного смещения Огаркова не известны, не вызывает сомнений, что они касались вопросов распределения оборонных средств. Из других источников следует, что Огарков стал слишком самоуверенным в качестве высшего профессионального военного руководителя, и, вероятно, он был слишком напорист и настойчив в отстаивании своей позиции после того, как политическое руководство приняло решение против его рекомендаций. Неизвестно, какие именно аспекты увеличения ассигнований на оборону были затронуты Огарковым.

 

Огарков настаивал на оборонных усилиях. В майском интервью он подчеркнул необходимость уделять больше внимания передовым обычным вооружениям, в то же время предлагая достаточность стратегического ядерного оружия, но в различных работах он также подчеркивал военные и промышленные требования мобилизации в военное время, командование и контроль, а также широкую программу, соответствующую американскому наращиванию, включая новые футуристические вооружения. В целом, как отмечалось ранее, он был в первых рядах тех, кто изображал возросшую военную угрозу со стороны США и НАТО с 1980 года. Нет никаких указаний на то, что Огарков был вовлечен во фракционную политическую борьбу. Но вопрос о распределении оборонных ресурсов был постоянным крупным экономическим и политическим вопросом, имеющим важные внешнеполитические последствия.

Хотя распределение ресурсов было ограничено, руководство согласилось предпринять ряд новых шагов в русле структурных изменений в командовании.

 

Действительно, сам маршал Огарков был назначен главой нового командования западного театра военных действий, а два аналогичных новых региональных театральных командования были созданы для юго-запада (Балканы, турецкие проливы и Средиземноморье) и юга (Кавказ, обращенный к Турции и Ирану, Ближний Восток за его пределами, а также ирано-афгано-пакистанский сектор). Эти три новых суперрегиональных командования, созданные в сентябре-октябре 1984 года, дополнили одно, созданное на Дальнем Востоке в конце 1978 года после китайско-американского сближения.

В своем первом заявлении на посту руководителя Черненко подтвердил на пленуме ЦК в феврале 1984 года широкие направления оборонной политики, намеченные в брежневский период и поддерживаемые также Андроповым. "Нам не нужно военное превосходство, - сказал Черненко, - но мы не допустим нарушения военного баланса. И пусть ни у кого не будет ни малейшего сомнения: мы и в будущем будем заботиться об укреплении обороноспособности нашей страны, чтобы иметь достаточно средств для охлаждения горячих голов воинственных авантюристов". Это заявление впоследствии цитировалось многими военными и некоторыми другими официальными лицами, но, конечно, оно оставляло открытым вопрос "насколько достаточно" (или, насколько необходимо). И говоря об "укреплении" обороноспособности, Черненко не подразумевал никаких изменений по сравнению с прошлым, сказав: "Вы и в будущем будете следить за этим". Кстати, в выступлениях на Дне вооруженных сил вскоре после этого пленума, хотя несколько ведущих маршалов, включая Устинова, процитировали это заявление, министр обороны подчеркнул, что именно "Коммунистическая партия" "определяет основные направления укрепления обороноспособности страны", а командующие армиями являются "проводниками партийных решений". Маршал Огарков, напротив, выступая сказал: "Центральный Комитет КПСС и Советское правительство требуют, чтобы мы внимательно следили за развитием событий в области обороны. Мы настойчиво работаем над дальнейшим укреплением обороны страны".

 

К концу осени 1984 года советское руководство впервые за многие годы объявило об увеличении опубликованного оборонного бюджета почти на 12 процентов. По другим причинам западные аналитики считают, что некоторое скромное увеличение темпов советских военных расходов, устойчивое с 1976 года, началось в 1983 или 1984 году. Однако советское заявление, хотя, возможно, и отражающее фактическое увеличение, было в первую очередь политическим знаком для Запада и советского народа.

В то же время, когда руководство приняло решение о демонстративном увеличении заявленного оборонного бюджета, была предпринята попытка дать понять, что это не означает радикальных перемен. В одной из основных статей подчеркивалось, что одной из главных целей империалистов является навязывание Советскому Союзу гонки вооружений с целью "подорвать экономику Советского Союза и других социалистических государств". Кроме того, говорилось, что империалисты стремятся наращивать свои "материальные приготовления к агрессивным войнам", а также получать "миллиардные прибыли". Далее в статье утверждалось, что советская система не требует равных расходов для поддержания баланса сдерживания. Возможно, с учетом опыта Вьетнама, автор утверждал, что из-за агрессивного характера империалистической политики вооруженные силы США часто используются в отдаленных районах "с огромными затратами", и что в отличие от них "советская экономика не обременена такими расходами". Более того, "в капиталистическом обществе принципиально нерациональные военные расходы становятся иррациональностью в квадрате", поскольку "разработка и производство новых видов вооружений все чаще диктуются не реальными потребностями армии, а погоней за заказами и прибылями военно-промышленного комплекса". Что касается Советского Союза: "Конечно, Советский Союз вынужден принимать контрмеры для обеспечения своих вооруженных сил всем необходимым. Но наши усилия не выходят за рамки того, что необходимо для обеспечения нашей обороны, а наша экономическая система позволяет делать это более рационально [то есть экономически]". Наконец, "Военно-стратегический баланс как сдерживание американской агрессии достигается не только за счет средств, выделяемых из государственного бюджета Министерству обороны. Баланс в конечном счете обеспечивается реальными преимуществами, которыми обладает социализм".

 

И автор, подчеркивая готовность сделать все необходимое для сдерживания войны "ради сохранения жизни на земле и социализма как системы", привел слова Черненко об отклонении предложения в письмах от населения об увеличении рабочей недели как необязательного и далее заметил: "Советский Союз, обеспечивая необходимый уровень обороноспособности, за последние 10-15 лет не отменил и не отложил ни одного из намеченных мероприятий по повышению благосостояния граждан. Более того, даже в нынешних довольно напряженных условиях партия и правительство находили пути."

Таким образом, дебаты в советском истеблишменте продолжались, но администрация Черненко не пошла на более резкое увеличение военных программ, которого добивался не только Огарков, но и многие другие военные руководители.

Андрей Громыко был выбран для выступления с обращением руководства по случаю годовщины революции 6 ноября. Он вновь изложил советские цели в международной сфере в терминах "укрепления международных позиций мирового социализма" и в то же время "сделать все возможное для проверки и устранения угрозы войны" и "защиты безопасности СССР и повышения обороноспособности нашей страны". Он сделал акцент на "устранении ядерной опасности", что, по его словам, является "главным вопросом для всех". В то же время, отметил он, "международная ситуация во многом зависит от состояния отношений между США и СССР", которые, по его словам, "сейчас находятся в беспорядке" из-за того, что Вашингтон сделал, "чтобы разрушить все положительное, что было создано ранее взаимными усилиями" в рамках разрядки. Он отметил "недавние заявления американской стороны о желании иметь более конструктивные отношения с СССР" и спросил, представляют ли они "кратковременные соображения" (только что закончилась президентская избирательная кампания) или "нечто более существенное. Ответ на этот вопрос должны дать сами Соединенные Штаты своими практическими делами".

Громыко резко критиковал американскую политику, "упрямо проводящую милитаристский курс в международных делах", но он явно видел главную задачу скорее в политико-дипломатической, чем в военной плоскости. Конечно, он заявил, что Коммунистическая партия "уделяет неослабное внимание укреплению обороноспособности СССР и обеспечению его безопасности", но он также решительно указал, что то, что уже делается, отвечает потребностям: "Наша партия и народ делают все, чтобы доблестные советские вооруженные силы имели в своем распоряжении все необходимое. Так было, так есть и так будет и в будущем".

 

После встречи Громыко с президентом Рейганом в конце сентября, еще до американских выборов, советская линия, казалось, перешла к тому, чтобы дать все шансы возможности серьезных переговоров. Резкая критика, сравнивающая Рейгана с Гитлером, например, начавшаяся в конце 1983 года, прекратилась осенью 1984 года. И дипломатические поиски активизировались. 26 октября Шульц встретился с Доб      ин, а пять дней спустя Громыко встретился с послом Хартманом. (На похоронах Индиры Ганди Шульц в сопровождении сенаторов Говарда Бейкера и Патрика Мойнихана 4 ноября встретился в Нью-Дели с премьер-министром Николаем Тихоновым, но предметного обмена мнениями не произошло).

В Вашингтоне в середине ноября состоялись бюрократические дебаты по поводу возможного назначения специального посланника высокого уровня, но эта идея была отброшена после решительных возражений Шульца. 17 ноября советский лидер направил сообщение, которое, казалось, предлагало прорыв, - сообщение, которое "пересекалось" с сообщением Рейгана от 16 ноября, и это впечатление было усилено на еще одной встрече Громыко-Хартман два дня спустя. 22 ноября было объявлено о принципиальном согласии на новые переговоры по ядерным и космическим вооружениям, точный мандат которых должен быть выработан на встрече Шульца и Громыко в Женеве 7-8 января 1985 г.

Хотя "соглашение" ознаменовало собой шаг вперед, оно было важно главным образом как свидетельство того, что обе стороны хотят возобновить переговоры, а не как понимание основы для переговоров (соглашение появилось бы даже на переговорах Громыко-Шульц в январе только в очень двусмысленной формулировке, которая замазывала глубокие разногласия и на самом деле не была настоящим соглашением). Черненко выразил советскую готовность к поиску решений по всему комплексу международных проблем и сказал, что будущее покажет, готовы ли Соединенные Штаты к "конструктивным переговорам".

Советские комментарии после выборов в США были осторожными, но в то же время открытыми к возможности готовности американцев к серьезным переговорам. Такую позицию занял Черненко, и она нашла широкое отражение в СМИ. Сохранялись серьезные подозрения, что новая риторика Рейгана в 1984 году, призывавшая к переговорам и улучшению отношений, была уловкой в предвыборных целях. Некоторые комментаторы, однако, утверждали, что даже если этот новый тон был "просто ходом избирательной кампании", тем не менее, "соответствующие слова о мире были сказаны", и теперь, когда Рейган был переизбран, американская общественность ожидает продолжения этой политики и будет следить за тем, будут ли "практические дела в американской внешней политике" соответствовать риторике. "Здравый смысл необходимости - и, я бы сказал, настоятельной необходимости - реалистичных изменений в американской внешней политике и сдерживания гонки вооружений явно укоренился в Соединенных Штатах.

 

Не все советские комментаторы придерживались такой позиции. Леонид Замятин, начальник отдела международной информации ЦК, назвал кампанию Хейгана 1984 года, провозглашавшую готовность к переговорам и желание улучшить отношения, попыткой "промыть мозги международному общественному мнению в антисоветском, антикоммунистическом духе". Он сомневался, насколько серьезно можно относиться к этим заявлениям, произнесенным тем же президентом, который заявил, что Советский Союз - "враг, с которым мы находимся в состоянии войны", и преследовал "стратегическую цель администрации: ликвидацию социализма как общественно-политической системы". Аналогичным образом, комментатор газеты вооруженных сил "Красная звезда" подчеркнул, что стремление США к военному превосходству и дестабилизации стратегической ситуации основывается на "идеологическом принципе отказа от мирного сосуществования и ведения "крестового похода" против социализма. Такие принципы не могут не вызывать тревогу, как бы они ни были закамуфлированы в последнее время "миролюбивой" риторикой, звучащей из Белого дома ".

Различия в оценке перспектив плодотворных переговоров с Соединенными Штатами отчасти проистекали из несовпадения политических и политических позиций советского истеблишмента и руководства, а отчасти способствовали этому.

Черненко вернулся к работе в сентябре, но его здоровье продолжало ухудшаться, и борьба за преемственность продолжалась. В октябре появилось несколько признаков того, что положение Горбачева как потенциального преемника подвергается сомнению. 18 октября на церемонии награждения Громыко, впервые за время правления Черненко, рейтинг Горбачева опустился ниже рейтинга его соперника Григория Гоманова. Он также был отстранен от должности      ассчитан в пользу Дмитрия Устинова на церемонии награждения Черненко 27 сентября. Затем, 23 октября, Горбачев, который долгое время был членом Политбюро, отвечавшим за сельскохозяйственную политику, был полностью затмлен на пленуме ЦК по сельскому хозяйству. 15 ноября Горбачев безотчетно отсутствовал на ключевом заседании Политбюро по экономическому плану. А 6 и 7 ноября произошла подмена: Гоманов опередил Горбачева на шестом, а Горбачев - на седьмом.

 

На следующий день в опубликованных списках членов Политбюро, участвовавших в ежегодных церемониях по случаю годовщины революции, была восстановлена.

К декабрю, однако, Горбачев, очевидно, восстановил свой авторитет. 10 декабря он выступил с важной речью об идеологии. Значительное внимание было уделено его успешному визиту в Великобританию в середине декабря. Хотя смерть маршала Устинова (и его смена политически незначительным, стареющим маршалом Сергеем Соколовым) повысила роль Романова в Политбюро как выразителя мнения по вопросу о военных ресурсах, на похоронах Устинова 22 декабря Горбачев был указан на своем обычном третьем месте, предшествуя Романову. При выдвижении кандидатур в Верховный Совет в конце декабря Горбачев даже сравнялся с занимающим второе место лидером, премьер-министром Николаем Тихоновым, по наибольшему числу кандидатур после Черненко. Эти небольшие "кремленологические" признаки изменения статуса в последние три месяца 1984 года (а были и другие) свидетельствовали об усилении борьбы за власть.

Выступление Горбачева на партийной конференции по вопросам идеологии было важным не только потому, что оно расширило сферу его очевидной компетенции и авторитета и на данном этапе ознаменовало политический подъем, но прежде всего потому, что оно несло в себе семена далеко идущих изменений в идеологии и политике, которые Горбачев будет проводить в течение следующих нескольких лет. Например, хотя значение еще не было очевидным, в этой речи он ввел понятия "перестройка" (perestroika) и открытость (glasnost) - термины еще не знакомые, но вскоре ставшие таковыми.

Аналогично, хотя официальный визит Горбачева в Великобританию 15-21 декабря (прерванный, чтобы вернуться на похороны Устинова) не стал поводом для каких-либо революционных переговоров или достижений, он ознаменовал гораздо более заметную роль Горбачева на мировой арене, чем его предыдущий официальный визит в западную страну (Канада в 1983 году). В своей важной речи в Лондоне, посвященной внешней политике, Горбачев представил новую тему, которая впоследствии была разработана и применена к советской политике под его руководством, - идею о том, что Советский Союз и другие страны Восточной Европы и Западной Европы живут в "едином доме". Подчеркивая необходимость отказа от военной и конфронтационной системы координат, он сделал акцент на "общем доме... а не на театре военных действий".

 

Маргарет Тэтчер сообщила всему миру (и на встрече с ним вскоре после этого Рональду Рейгану), что Горбачев - это человек, с которым Запад может "вести дела".

Таким образом, советская политика была активной в последней половине 1984 года и обещала оставаться таковой, поскольку руководство страны ожидало следующего съезда партии и следующего пятилетнего плана, преемника больного Черненко, а также вопроса о том, произойдет ли смена линии во второй администрации Рейгана и появятся ли возможности для реальных переговоров, или возобновится усиление конфронтации.

 

 

Новая разрядка

 

В 1985 году произошли два важных события для американо-советских отношений: приход к власти Михаила Сергеевича Горбачева в марте и возобновление диалога на высшем уровне между Соединенными Штатами и Советским Союзом в ходе женевской встречи на высшем уровне между президентом Рейганом и генеральным секретарем Горбачевым в ноябре. Более двусмысленное значение имело возобновление переговоров по контролю над вооружениями. В начале года американо-советские отношения находились на пути неустойчивой, постепенной нормализации отношений, начатой в предыдущем году.

 

Постепенная номвлизация

 

В результате встречи в Женеве между госсекретарем Джорджем Шульцем и министром иностранных дел Андреем Громыко 7-8 января была согласована формула объема планируемых переговоров по контролю над ядерными и космическими вооружениями (КЯВ). Будут проведены три параллельных блока переговоров, посвященных сокращению стратегических наступательных вооружений (СНВ), ракетным войскам средней дальности (РВСН), а также стратегической обороне и космическим вооружениям. Эта формулировка была, в одном отношении, дипломатическим достижением, но в другом смысле - просто отсрочкой трудностей, поскольку она преодолевала непримиримые реальные и серьезные разногласия между сторонами. Только 27 января было достигнуто соглашение о начале переговоров в Женеве 12 марта.

Широко разрекламированная январская встреча должна была положить конец году, отмеченному отсутствием переговоров по контролю над вооружениями, и возобновить более широкий дипломатический диалог. В Вашингтоне шли интенсивные политические, а также внутренние бюрократические дебаты по поводу этого шага. Чтобы развеять подозрения, по рекомендации Шульца было решено отправить с ним не только советника по национальной безопасности Роберта Макфарлейна, но и всех ключевых представителей бюрократического аппарата.

 

Помощники министра обороны Ричард Перл и государственного секретаря Ричард Берт, а также директор Агентства по контролю над вооружениями и разоружению Кеннет Л. Адельман и специальные советники по контролю над вооружениями и генерал-лейтенант Эдвард Роуни, смещенные руководители недействующих предшествующих переговоров по INF и START. Такой антураж не способствовал интимному или далеко идущему обмену мнениями между министрами иностранных дел.

Стратегическая оборонная инициатива США и американские обвинения в возможном нарушении Советским Союзом других соглашений по вооружениям обсуждались вкратце. Основное внимание было уделено важному вопросу о масштабах переговоров, и речь шла о расхождениях во взглядах на запрет оружия в космосе. Шульц также затронул тему прав человека, как и во всех подобных встречах. Но реального обсуждения двусторонних или мировых проблем не было, а разработка формулировок для предстоящих переговоров по контролю над вооружениями заняла все свободное время.

Одновременно со встречей Шульца и Громыко заместитель министра торговли Лайонел Х. Олмер провел переговоры в Москве с 8 по 10 января со своим коллегой Владимиром Сушковым в рамках рабочей группы, готовящейся к встрече в мае министров торговли, торговли Малкольма Болдриджа и иностранных дел.

Министр торговли Николай С. Патоличев, образуя давно не действующую Объединенную

Коммерческая комиссия США и СССР (последняя встреча которой состоялась в 1978 году).

Ранее уже предпринимались шаги по возобновлению экономического сотрудничества. Переговоры о возобновлении обменов в области сельскохозяйственной науки и техники привели в декабре в США министра сельского хозяйства Валентина К. Месяца. Также в начале декабря в Москве состоялось заседание неофициального Торгово-экономического совета США и СССР, американский сопредседатель которого Дуэйн. Андреас был принят не только Патоличевым, но и премьер-министром Николаем А. Тихоновым и членом Политбюро Горбачевым.

Пока его заместитель вел переговоры по развитию американо-советской торговли, министр Болдридж в середине января написал письмо Шульцу, министру обороны Каспару Уайнбергеру, министру энергетики Дональду П. Ходелу, администратору НАСА Джеймсу М. Беггсу и советнику по национальной безопасности Макфарлейну с сообщением о массовой передаче Советскому Союзу несекретной и засекреченной информации правительства США. Факт этого письма от 16 января и его содержание просочились в прессу 21 февраля, после чего 4 марта Болдридж опубликовал статью на эту тему.

 

Ранее, в середине декабря 1984 года Комиссия по международной торговле США опубликовала доклад, в котором говорилось, что масштабы "рабского труда", используемого при производстве советской продукции, импортируемой в США, "незначительны", что, по крайней мере, на некоторое время сдержало неофициальный иск правых с целью заставить администрацию ввести запрет на импорт.

Однако внутри администрации министерства обороны и торговли более двух лет вели ожесточенные споры о том, кто из них должен принимать решения по экспорту высоких технологий в коммунистические страны. 4 января 1985 года Рейган принял решение на основании меморандума Макфарлейна, предоставив министерству обороны полномочия рассматривать компьютеры, научные приборы и другие высокотехнологичные материалы с возможным военным применением. В министерстве обороны помощник министра Перл выиграл внутреннюю битву за право решать этот вопрос в этом ведомстве.

Другой спор внутри администрации, в котором также был заинтересован Конгресс, поставил Госдепартамент против ФБР по вопросу о том, должны ли Соединенные Штаты настаивать на взаимности в уровнях комплектования посольств в Москве и Вашингтоне.

Среди других шагов в двусторонних отношениях, консультации и переговоры по ряду вопросов продолжались спокойно. Переговоры о возможном возобновлении соглашения о культурном обмене и об открытии дополнительных консульств возобновились в середине 1984 года и продолжались в новом году. В конце ноября в Москве состоялись американо-советские переговоры по нераспространению ядерного оружия. В январе начались переговоры между Береговой охраной и ее советской противоположностью. Что касается дипломатической стороны, то 19-20 февраля в Москве состоялся новый обмен мнениями по ближневосточной ситуации на уровне заместитель министра иностранных дел - помощник секретаря.

Наиболее заметным событием в двусторонних отношениях стал визит в США в начале марта советской парламентской делегации, которую впервые возглавил действительный член Политбюро Владимир Щербицкий.4 Это был первый визит в США любого члена советского Политбюро (кроме министра иностранных дел Громыко) с 1973 года. Визит включал встречу Щербицкого с президентом Рейганом 7 марта. Несмотря на то, что визит и встречи прошли без происшествий, все прошло хорошо. В их часовой беседе президент Рейган отметил некоторые из текущих переговоров по нормализации отношений. Он также попытался развеять советские подозрения, заявив, что у Соединенных Штатов нет враждебных намерений по отношению к Советскому Союзу, и в поддержку этого заявления он сказал, что

 

Соединенные Штаты воздержались от использования своей подавляющей мощи после Второй мировой войны для навязывания своей воли. (Этот аргумент, убедительный для большинства американцев, не был убедителен для советских лидеров, которые считали, что Соединенные Штаты действительно использовали свою силу, чтобы навязать весь международный порядок, благоприятный для американских интересов, одновременно "сдерживая" Советский Союз). Щербицкий подчеркнул сотрудничество Советского Союза и Соединенных Штатов во Второй мировой войне против общего врага и утверждал, что сегодня эти две державы должны сотрудничать против общего врага - ядерной войны.

В начале 1985 года отношения с Советским Союзом не были в центре внимания Вашингтона. Начало второй администрации Рейгана вызвало некоторые вопросы относительно того, изменятся ли приоритеты. Кроме того, произошли некоторые кадровые изменения. В частности, Джеймс А. Бейкер III перешел с поста руководителя аппарата Белого дома на должность министра финансов, поменявшись местами с предыдущим министром Дональдом Т. Риганом. Эдвин Миз III перешел в Министерство юстиции, так как судья Уильям Кларк покинул государственную службу. Илайл Дивер покинул Белый дом и правительственную службу. Джин Киркпатрик, ранее пытавшаяся стать советником по национальной безопасности и потерпевшая неудачу, покинула государственную службу и была заменена на посту представителя США в ООН отставным генералом Верноном А. Уолтерсом, который до этого служил в качестве бродячего специалиста по устранению неполадок. Ярый консерватор Патрик Дж. Бучанан пришел в Белый дом и стал главным автором речей и советником по коммуникациям президента Рейгана.

Администрация сделала основной упор на получение поддержки своего военного бюджета, столкнувшись с проблемами после четырех лет легкой жизни. Межконтинентальная баллистическая ракета �X (МБР) была на переднем крае дебатов. Стратегическая оборонная инициатива президента (SDI) также оставалась спорной, и было достаточно много интереса к феномену "ядерной зимы", хотя влияние на оборонные программы было неясным.

Президент Рейган на своей первой пресс-конференции в новом году, таким образом, затронул вопросы \X, SDI, продолжающихся ограничений нератифицированного договора об ограничении стратегических вооружений (SALT II), обвинений в нарушении Советским Союзом соглашений по контролю над вооружениями и помощи никарагуанским повстанцам. Он выразил надежду, что 1985 год "станет годом диалога и переговоров, годом, который приведет к улучшению отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом". И он приветствовал женевские соглашения о возобновлении переговоров по вооружениям. Но когда его спросили о возможной встрече на высшем уровне с Константином Черненко, он отверг эту идею: "Провести встречу, как я уже говорил, просто провести встречу, не значит никакого смысла"; не было бы "большого смысла просто ... проводить встречу, чтобы просто познакомиться".

В своей инаугурационной речи 21 января, в противовес своему бодрому посланию о возрождении веры в свободу в Соединенных Штатах и акценту на "восстановлении нашей обороноспособности", президент Рейган говорил о "тех в мире, кто презирает наше видение человеческого достоинства и свободы. Одна страна, Советский Союз, провела величайшее военное строительство в истории человечества, создав арсеналы потрясающего наступательного оружия". Это, по его мнению, требует не только общих американских военных усилий, но и его SDI, "щита безопасности" в космосе, который, как он утверждал, "поможет демилитаризировать арсеналы Земли. Это сделает ядерное оружие устаревшим".

1 февраля в Конгресс был направлен второй "Доклад президента Конгрессу о несоблюдении Советским Союзом соглашений о контроле над вооружениями". Несмотря на эти доклады, администрация, конечно же, возобновила переговоры о вооружениях. Администрация утверждала, что советские нарушения соглашений требуют, чтобы Соединенные Штаты были уверены в собственной военной мощи. Кроме того, министр Шульц утверждал, что военная мощь США "улучшает перспективы успешных переговоров". Он утверждал, что ракета MX, в частности, играет "ключевую роль в продвижении наших целей по контролю над вооружениями". Президент Рейган поставил в заслугу "нашу решимость поддерживать сильную оборону" за то, что она "повлияла на Советский Союз, чтобы он вернулся за стол переговоров ".

5 февраля президент выступил с заявлением по случаю сороковой годовщины Ялтинской конференции военного времени, упомянув о ней как об "эпизоде сотрудничества" с Советским Союзом, "но также напомнив о причинах, по которым это сотрудничество не могло продолжаться". Что касается настоящего, он утверждал, что "свобода [Восточной] Европы - это незавершенное дело ".

В обращении "О положении дел в стране" 6 февраля подчеркивалась сила и решимость Америки, в частности, SDI, и вновь подчеркивалась необходимость вести геополитическую борьбу через "поддержку борцов за свободу". Он обосновал это, объявив это "самообороной", и заявил, что это "полностью соответствует уставам ОАГ и ООН". Но его призыв был крестовым походом: "\,Ve не должны разрывать веру с теми, кто рискует жизнью на всех континентах, от Афганистана до Никарагуа, чтобы противостоять агрессии, поддерживаемой Советским Союзом". Это одобрение, поощрение и прямая поддержка переменных восстаний против коммунистических стран в третьем мире, как открытая, так и с дополнительной тайной помощью, стала называться "доктриной Рейгана". Ничего не было сказано об американо-советских отношениях.

Несмотря на эти конфронтационные элементы, неравномерная и непоследовательная политика постепенной нормализации отношений с Советским Союзом продолжалась и вызывала критику со стороны правых за то, что им казалось фактическим переходом к возобновлению разрядки.

В Советском Союзе первые месяцы 1985 года были сосредоточены, прежде всего, на явно ухудшающемся здоровье третьего советского лидера в течение чуть более двух лет. После 27 декабря 1984 года Черненко видели на публике всего один раз, когда он поднялся с больничной койки, чтобы 24 февраля проголосовать на выборах в Верховный Совет, настолько слабый, что его пришлось почти нести на руках. Он не смог присутствовать на похоронах своего коллеги Дмитрия Устинова в конце декабря, не смог произнести свою собственную предвыборную речь 22 февраля, а встречу руководителей стран Варшавского договора, запланированную на 15 января, пришлось отложить.

Визит Щербицкого в США в начале марта был лишь одной из целого ряда поездок различных членов Политбюро на Запад для расширения своего опыта и знакомства с миром. Горбачев посетил Великобританию в декабре, М.С. Соломенцев побывал в Париже на съезде Французской коммунистической партии, Динмухамед А. Кунаев - в Турции, Виталий И. Воротников - в Югославии, кандидат в члены Политбюро Владимир И. Долгих - в Юго-Восточной Азии, Петр Н. Демичев - в Алжире.

Первая годовщина смерти Андропова 9 февраля была отмечена волнующей статьей в "Правде", нарушившей шаблон молчания, окутывающий умерших лидеров. Эта статья была знаком активной роли андроповско-горбачевских политических сил против старых брежневских сил, ослабленных недееспособностью Черненко. Начиналась новая преемственность.

 

Присоединение Горбачева

 

В ретроспективе приход Горбачева к власти выглядел гладким и легким. Но в то время в верхах партии шла ожесточенная борьба за преемственность. Как мы видели, в конце 1984 года появились признаки взлетов и падений в политическом положении двух более молодых претендентов, Горбачева и Романова.17 Кроме того, в начале 1985 года появились слухи, что Виктор Гришин, старший член Политбюро в должности и партийный руководитель Москвы, был назначен преемником умирающего Черненко. Слух был не более чем пробным шаром (возможно, сторонниками Гришина, а возможно, Романова, который, по слухам, надеялся стать компромиссным вариантом, если Гришин и Горбачев окажутся в тупике). Но были явные признаки попыткипродвинуть кандидатуру Гришина. 22 февраля, когда Черненко не смог появиться на публике и произнести свою запланированную речь на выборах в Верховный Совет, именно Гришин объявил о невозможности присутствия лидера и сказал, что Черненко попросил его передать приветствие народу. Два дня спустя, когда Черненко едва смог появиться на публике настолько, чтобы его сфотографировали на советском телевидении голосующим, его сопровождал Гришин. Ни один другой член Политбюро не был показан голосующим, так что посланием снова стал заметно больной Черненко со своим ближайшим коллегой и предполагаемым наследником Гришиным. (В отличие от этого, Министерство иностранных дел, возглавляемое сторонником Горбачева Громыко, заранее предупредило корреспондентов о времени, когда они смогут наблюдать за голосованием Горбачева).

Когда Черненко умер вечером 10 марта, руководство страны быстро приняло решение о преемственности. Решение было принято на заседании Политбюро, а на следующий день его утвердил спешно созванный пленум ЦК. О "единогласном" избрании Горбачева было объявлено менее чем через двадцать четыре часа после смерти Черненко.

Хотя решение о преемственности было принято быстро, оно не было простым. Хотя во время выбора Черненко, возможно, существовало общее понимание, что Горбачев будет следующим в очереди после его смерти, вопрос оставался открытым. И у Романова, и у Гришина были амбиции стать преемниками Черненко. Они надеялись на поддержку Тихонова, Кунаева и Щербицкого (если бы он в то время был в Москве, а не в США).

 

Громыко взял на себя инициативу и выдвинул кандидатуру Горбачева. Оппозиция развалилась и присоединилась к единогласному выдвижению в ЦК.

Горбачев быстро идентифицировал себя с наследием Андропова, но он начал проявлять гораздо большую энергию, чем Андропов, чтобы заставить страну снова двигаться вперед. Горбачев быстро продвигался вперед, чтобы получить некоторых своих новых союзников из молодых лидеров, которые были в окружении бывших лидеров партии Ки1иленко и Суслова, а также Андропова, а затем двинулся к замене в основном старых консерваторов Брежнева и Черненко. В течение года были смещены Романов, Гдшин и Тихонов. Больше времени (до следующего года) потребовалось для смещения укоренившегося лидера казахской партии Кунаева, и еще больше (до 1989 года) для украинского лидера Щербицкого. Даже Гришина в Москве оказалось трудно сместить.

 

Однако Горбачев опасался покидать Советский Союз, когда здоровье Черненко так быстро ухудшалось, и он отказался, поэтому был направлен Щербицл.

Горбаче\' также сообщил, что успешно отложил возвращение Щербицкого из Вашингтона до окончания ключевой встречи в Москве.

 

Вряд ли можно сомневаться в том, что Политбюро, выбравшее Горбачева, не говоря уже о Центральном комитете, избравшем его Генеральным секретарем, ожидало, что он будет перспективной, активной, более молодой версией Андропова - реформатором в ограниченном смысле этого слова, а не тем, кто вскоре будет стремиться преобразовать партию и страну. У самого Горбачева были относительно скромные первоначальные представления о том, что потребуется, и он приглушил даже их в своих словах, отвечая на речь Громыко о выдвижении в Политбюро 11 марта. Он говорил о необходимости большего "динамизма" в экономике и во внешней политике. И мы знаем, что он понимал, что потребуются существенные изменения. Но он все еще верил в реформы и "ускорение" (его лозунг в первый год, пока его не сменила перестройка). Поэтому он успокоил своих старших, консервативных коллег, сказав (согласно секретной стенограмме Политбюро): "Нам не нужно менять политику. Она правильная и верная. Это настоящая ленинская политика. Вам нужно, однако, ускоряться, двигаться вперед, преодолевать их и реализовывать наше сияющее будущее".

Таким образом, главным приоритетом Горбачева в первый год его пребывания у власти стало укрепление его власти и власти его "дальновидных" союзников в новом руководстве. Тесно связанной с этим была подготовка к съезду партии, который был назначен на февраль-март 1986 г. Помимо отчета ЦК Горбачева перед съездом, с 1981 г. велась работа по пересмотру программы партии, неизменной с 1961 г. и остро нуждавшейся в пересмотре. Это давало уникальную возможность определить линию партии по основным идеологическим, а также политическим направлениям на промежуточную и долгосрочную перспективу. Таким образом, Горбачев и его коллеги в новом руководстве имели возможность сформировать рамки политики на годы вперед. Помимо этих основных направлений развития на первый год вперед, все более настоятельной становилась необходимость борьбы с нарастающим социальным недомоганием, экономическим застоем и технологическим отставанием. "Ускорение", а затем и "реформирование" (перестройка, более буквально - "реструктуризация") стали ключевыми словами нового политического подхода. Таким образом, внутренние вопросы неизбежно оказались в центре внимания нового руководства.

Однако внешнюю политику нельзя было игнорировать. Во-первых, многие из основных внутренних проблем были неотделимы от внешней политики: Каковы были возможности и опасности в расширении внешнеэкономических связей? Можно ли сократить продолжающиеся большие ассигнования на военные нужды (и особенно на научно-технические таланты) с помощью контроля над вооружениями и сокращения сил, или же их необходимо увеличить, чтобы противостоять угрозе? Может ли Советский Союз сократить свои обязательства по всему миру, или ему необходимо их расширить? Эти вопросы касались советских решений о возможных инициативах, а также о реакции и ответах в условиях все более взаимозависимого мира.

В своем первом кратком заявлении о внешней политике в день своего вступления в должность новый генсек повторил привычные общие рамки советской политики: укрепление социалистического сообщества (блок, возглавляемый СССР, и Китай), поддержка освобождения народов и прогрессивного развития (в Третий мир), и мирное сосуществование и разрядка с капиталистическими державами (США, Западная Европа и Япония).

Отношения СССР с Соединенными Штатами были оперативно урегулированы обоими правительствами. Начало новых переговоров по контролю над вооружениями ранее было запланировано на 12 марта. Соединенные Штаты предложили отложить начало переговоров из уважения к кончине Черненко, но советское руководство предпочло действовать без промедления. Президент Рейган решил не присутствовать на похоронах Черненко, но вице-президент Джордж Буш и госсекретарь Шульц представили США и также встретились с Горбачевым. Белый дом также сообщил, что Буш передавал приглашение Рейгана на встречу на высшем уровне. Хотя Горбачев не принял приглашение на месте (как он сделал это с аналогичным приглашением от президента Франции Франсуа Миттерана), Буш сказал, что он надеется и что "если когда-нибудь наступит время, когда мы сможем продвинуться вперед с учетом прогресса, достигнутого за последние несколько лет, я бы сказал, что это хорошее время".28 После их возвращения госсекретарь Шульц говорил о "возможности диалога на высоком уровне" и сказал, что президент считает это "потенциально важным моментом для американо-советских отношений ".

Президент Рейган продемонстрировал свою заинтересованность во встрече на высшем уровне в серии заявлений в марте. 14 марта, еще до возвращения Буша и Шульца, он заявил, что, по его мнению, советские лидеры "по-другому настроены" в отношении контроля над вооружениями и "действительно попытаются" заключить соглашение, хотя он объяснил эту готовность эффектом наращивания американского военного потенциала, и в том же выступлении он пролоббировал идею МХ.

 

Выступая с речью в Квебеке, Канада, несколькими днями позже он заявил: "Мы готовы работать с Советским Союзом для более конструктивных отношений", и добавил: "Мы все хотим надеяться, что смена руководства в Москве на прошлой неделе откроет новые возможности для этого". А еще через несколько дней он сказал, что считает, что "давно пора" провести саммит двух стран для улучшения отношений.

В то же время Рейган не только подтвердил напористые американские позиции и подчеркнул необходимость оборонных усилий, особенно ракеты MX, но и вновь выдвинул обвинения в нарушении Советским Союзом политических соглашений и соглашений по контролю над вооружениями в прошлом, начиная с Ялты и Хельсинкского соглашения и заканчивая SALT II и Договором по ПРО, заявив, что "советский опыт соблюдения прошлых соглашений был плохим". И в этом же обращении в Квебеке Рейган поднял знамя свободных движений в Афганистане, Камбодже, Анголе, Эфиопии и особенно Никарагуа. "Вес мир, - сказал он, - борется за то, чтобы уйти от унылых неудач коммунистического угнетения к теплому солнечному свету подлинной демократии и прав человека".

Вскоре после этого он все же сказал в импровизированном обмене мнениями, что встреча на высшем уровне была бы подходящим временем для обсуждения "взаимных подозрений" по поводу нарушений договоров о контроле над вооружениями, и признал, что явные нарушения иногда вызваны различиями в интерпретации. Но эти более взвешенные комментарии по вопросу о соблюдении контроля над вооружениями даже не были официально опубликованы, и в любом случае они появились слишком поздно, чтобы снять остроту с его резких публичных обвинений в Квебеке. "Правда" незамедлительно спросила: "Зачем президенту Соединенных Штатов понадобилось повторять такие злобные и абсолютно беспочвенные антисоветские измышления именно в этот момент? Ответ прост. Заявление американского президента - не просто беспричинный эмоциональный выпад, а продуманный ход, направленный на то, чтобы вызвать определенную политическую реакцию: например, бросить тень на ход женевских переговоров, заранее "обосновать" твердость позиции США, особенно в вопросе "о мире". Например, бросить тень на женевские переговоры и заранее "оправдать" твердость позиции США, рассчитанных на милитаризацию космоса; препятствовать достижению любых соглашений с Советским Союзом, которые могли бы улучшить международную атмосферу и послужить уменьшению ядерной угрозы; вдохнуть новую жизнь во враждебные Советскому Союзу круги; и, наконец, но не в последнюю очередь, подавить надежды как в Соединенных Штатах, так и во всем мире на нормализацию советско-американских отношений".

Тем не менее, на первом же заседании Политбюро после вступления Горбачева в должность, состоявшемся 21 марта, было заявлено о готовности СССР к разрядке в отношениях с западными странами, включая США. В тот же день министр иностранных дел Громыко принял американского посла Артура Хартмана, а советская торговая делегация прибыла в США. 24 марта Горбачев написал первое из многих частных писем президенту Рейгану, выразив заинтересованность во встрече на высшем уровне.

В этот момент произошел трагический инцидент, который привел к новому напряжению в американо-советских отношениях. 24 марта майор Артур Д. Николсон-младший, член Миссии военной связи США в Восточной Германии, был застрелен, когда тайно фотографировал советское военное имущество через окно танкового гаража на советском военном объекте. Юридический вопрос заключался в том, был ли этот объект размещен на территории с ограниченным доступом, как утверждали Советы, или нет, как утверждали американцы.39 Это был первый случай за многие годы, когда офицер военной связи был застрелен, но агрессивная, полуразрешенная военная разведывательная деятельность соответствующих советских, американских, британских и французских групп связи стала причиной многих инцидентов за эти годы. В некоторых случаях стреляли, машины таранили. В 1984 году французский наблюдатель погиб, когда его автомобиль был протаранен восточногерманским военным грузовиком. В 1982 году советский наблюдатель был тяжело ранен, когда его намеренно сбил американский автомобиль в Западной Германии.

Советский Союз незамедлительно опубликовал заявление, в котором выразил сожаление, но возложил ответственность на американскую сторону. Соединенные Штаты заявили, что советские действия были "абсолютно неоправданными". Помощник государственного секретаря США Ричард Берт, который способствовал поспешным обвинениям американцев в инциденте с КАЛ в 1983 году, снова заявил, что советские действия были равносильны убийству, а министр Вайнбергер немедленно сравнил этот инцидент с делом КАЛ, в то время как другие чиновники Госдепартамента заявили: "Мы пытаемся избежать превращения этого дела в еще одно дело КАЛ".40 На этот раз президент Рейган взял на себя инициативу по сдерживанию влияния возмущения на политику. Он сказал, что вместо того, чтобы сделать его нежелательным для встречи на высшем уровне с Горбачевым, этот инцидент заставил его "еще больше стремиться к ней". Он также написал Горбачеву частное письмо, осуждая инцидент с Николсоном, но явно подтверждая заинтересованность во встрече на высшем уровне.

30 марта секретарь Шульц обсудил этот вопрос с послом Анатолием Добыниным. Шульц предложил американскому и советскому военному командованию в Германии провести переговоры для выработки мер по предотвращению подобных инцидентов в будущем, и Советы согласились. 12 апреля генерал Гленн К. Отис и генерал Михаил М. Зайцев, советский командующий в Германии, встретились и договорились о некоторых руководящих принципах. 16 апреля Госдепартамент опубликовал совместное заявление, в котором говорилось о том, что американские и советские военачальники в Германии не смогут предотвратить подобные инциденты в будущем.

 

Заявление, разработанное в Вашингтоне, в котором говорилось, что советский генерал согласился, что Советы "не допустят применения силы или оружия против членов нашей американской военной миссии связи в будущем". Это отражало, но также и искажало советскую позицию и привело к тому, что советская общественность разъяснила, что хотя они действительно согласились не применять силу против членов миссий связи, они оставили за собой право применить силу в случае необходимости против "неизвестных нарушителей".

В отместку за этот инцидент Соединенные Штаты выслали советского военного атташе в Вашингтоне, отменили запланированный визит в Советский Союз представителей Национального военного колледжа, отменили официальное участие в праздновании сороковой годовщины соединения американской и советской армий в Торгау в Германии в 1945 году, проинструктировали посла Хартмана и атташе по вопросам обороны США в Москве не посещать военный парад в честь Дня Победы, а также решили не приглашать советских космонавтов на празднование десятой годовщины совместного космического полета 1975 года. Более того, госсекретарь Уайнбергер, который постоянно занимал гораздо более негативную позицию, чем другие руководители администрации, в июне сократил запланированную программу американо-российского военно-морского совещания по инцидентам на море, несмотря на сильную оппозицию со стороны ВМС США и Госдепартамента и без санкции Белого дома. В ответ Советский Союз отказался от участия, нарушив соглашение, которое было подписано во время блокады Ханоя Соединенными Штатами в 1972 году и ранее не прерывалось даже после инцидента с KAL.

Однако эти ответные меры были расценены как незначительные и недостаточные жесткими антисоветскими элементами, начиная от некоторых сотрудников Совета национальной безопасности (СНБ) и заканчивая консервативными сенаторами и обозревателями. Более того, как и в случае с KAL, практически никто из членов Конгресса не был склонен подвергать себя риску, проявляя "мягкость" по отношению к Советскому Союзу в инциденте, связанном с гибелью американцев. 28 апреля Палата представителей проголосовала 394-2 за осуждение советского "убийства" Николсона как несоответствующего соглашению 1947 года о миссиях по связи, а 9 апреля, в качестве меры (в очередном "переголосовании"), Палата представителей проголосовала за осуждение "убийства" Николсона Советским Союзом.      9 апреля палата представителей проголосовала 322-93 голосами за то, чтобы объявить советского посла в США персоной нон грата, если советское руководство не принесет официальных извинений за этот инцидент. Обе меры умерли в Сенате.

Министр иностранных дел США Вайнбергер прилагал все усилия, чтобы сохранить инцидент с Николсоном. Шесть месяцев спустя он все еще осуждал Советы за то, что они не смогли извиниться.

 

Две последующие аварии с участием советских и американских военных машин в июле и сентябре были ненадолго раздуты Уайнбергером, после чего были признаны простыми авариями.

Реакция на инцидент с Николсоном, как эмоциональная, так и обдуманная, иллюстрирует, насколько хрупким и непрочным стало состояние отношений между двумя странами.

 

Таким образом, в первые несколько недель после вступления Горбачева на пост лидера наблюдались неоднозначные признаки заинтересованности американской политики. Президент подал сигнал о заинтересованности в проведении саммита и остался при своем мнении после инцидента с Николсоном. Однако президент также лично возобновил крестоносную риторику, обвинения в ненадежности Советского Союза и подтверждение своей SDI (в нескольких выступлениях, в том числе в Квебеке). Более того, как в администрации, так и за ее пределами явно были элементы, которые с готовностью использовали случай с Николсоном и любой другой инцидент для аргументации против любого улучшения отношений.

В своей первой публичной реакции на предыдущие американские заявления о заинтересованности в проведении саммита Горбачев воспользовался возможностью интервью в "Правде", чтобы сообщить, что между ним и президентом велась переписка по этому вопросу и что "обе стороны" выразили "позитивное отношение". Соответственно, вопрос был не в том, будет ли, а в том, когда, и "время и место будут предметом последующей договоренности". Он также сообщил, что переписка касалась более широкого вопроса "поиска совместных путей улучшения отношений между СССР и США, придания им более стабильного и конструктивного характера". И он сказал, что "убежден в необходимости придать серьезный импульс советско-американским отношениям на высоком политическом уровне", не только путем проведения встреч, но и добиваясь того, чтобы "политика СССР и США была ориентирована не на вражду и конфронтацию, а на поиск взаимопонимания и мирного развития". "Конфронтация, - подчеркнул он, - не является врожденным дефектом наших отношений. Это, скорее, аномалия, и нет никакой неизбежности в том, что она сохранится". \Мы рассматриваем улучшение советско-американских отношений не только как крайне необходимое, но и как возможное".

Горбачев признал, что "отношения между СССР и США являются исключительно важным фактором международной политики", хотя и отметил, что "мы далеки от того, чтобы рассматривать мир только через призму этих отношений". Что касается текущих перспектив, он сказал, что "нет простого ответа. Некоторые вещи дают основания для надежды, но, как и прежде, есть и то немногое, что вызывает тревогу ..... В целом, отношения остаются напряженными". Он отметил возобновление переговоров по вооружениям как положительный момент, но подчеркнул, что еще предстоит выяснить, приведут ли они к соглашению.

Наконец, Горбачев использовал тот же случай, чтобы выдвинуть первую из длинной серии односторонних инициатив по контролю над вооружениями. Он объявил о введении одностороннего моратория на размещение ракет средней дальности в Европе сроком на шесть месяцев; если к нему присоединятся Соединенные Штаты, то мораторий станет постоянным. Это не было привлекательным предложением для США и НАТО, поскольку Советский Союз, вероятно, уже завершил свое собственное развертывание, в то время как НАТО все еще находилось на ранней стадии его развертывания. Десять дней спустя Горбачев предложил ввести мораторий на все испытания ядерного оружия, который Соединенные Штаты быстро отвергли.

10 апреля Горбачев принял делегацию Конгресса во главе с конгрессменом Томасом П. (Тип) О'Нилом, спикером Палаты представителей. О'Нил передал новое письмо и приглашение от Рейгана на встречу на высшем уровне. После четырехчасовой встречи Советы опубликовали частичный отчет о высказываниях Горбачева, включая заявление о том, что "ситуация в мире тревожная, даже опасная, и в отношениях между СССР и США (по крайней мере, до недавнего времени) наблюдается своего рода ледниковый период", но что реальные улучшения могут быть достигнуты, если обе стороны проявят настоящую "политическую волю", а советская сторона, со своей стороны, такую волю имеет48.

23 апреля Горбачев выступил на особо важном пленуме Центрального Комитета, впервые изложив свою программу советской внутренней и внешней политики. В течение нескольких лет после этого на "апрельский пленум" (не нужно было спрашивать, в каком году) будут ссылаться как на поворотный пункт и новую отправную точку для целого ряда новых направлений деятельности. Среди новых направлений политики, инициированных на пленуме (но не обнародованных), было решение о возобновлении широкого круга вопросов контроля над вооружениями и разоружения, решение сделать военную доктрину более оборонительной и ограничить вооруженные силы критериями достаточности, а также признание необходимости вывода советских вооруженных сил из Афганистана. Эти и другие изменения требовали дальнейшего изучения и принятия решений по их реализации, но на апрельском пленуме был принят новый подход к их решению.

Апрельский пленум также официально объявил о созыве в феврале следующего года предстоящего двадцать седьмого съезда партии, на котором впервые за четверть века будет принята новая пересмотренная партийная программа.

Горбачев вновь подтвердил основные направления внешней политики, например, мирное сосуществование и разрядку, но часто с новым поворотом - в этом случае с призывом к "цивилизованным отношениям" между государствами.49 Еще предстоит выяснить, предвещают ли такие риторические новшества изменения в политике и действиях, но они вызывали ожидания в Советском Союзе и в гораздо меньшей степени за рубежом.

В то время как администрация Рейгана вступала в должность с высоким приоритетом, по крайней мере, в политической риторике, в отношении дисциплинирования советского глобального поведения, Горбачев теперь утверждал, что переход от минимального мирного сосуществования к сотрудничеству означает сдерживание доктрины Рейгана. Он утверждал, что "цивилизованные отношения" означают отношения, "основанные на подлинном уважении к нормам международного права". Кроме того, "должно быть абсолютно ясно, - сказал он, - что только если империализм откажется от попыток разрешить исторический спор между двумя социальными системами военными средствами, международные отношения могут быть успешно направлены в русло нормального сотрудничества". Он осудил "заявления Соединенных Штатов о "праве" вмешиваться повсюду", приведя в пример Гренаду и Никарагуа. Он также утверждал, что империалистическая подрывная деятельность против социалистических государств усилилась во всех сферах: политической, экономической, идеологической и военной.

"Сложность международной ситуации, острота ситуации требуют, чтобы мы продолжали уделять первостепенное внимание вопросам внешней политики".

Тем не менее, он сообщил, что Политбюро, подчеркнув, что делает заявление на основе консенсуса руководства, считает, что договоренности "периода разрядки" не потеряли своего значения и могут быть развиты. Говоря об отношениях с США, он утверждал, что "нет фатальной неизбежности конфронтации двух стран". Учитывая прошлые успехи и неудачи в отношениях между двумя державами, он пришел к выводу, что "наиболее рационально искать пути сглаживания отношений, строить мост сотрудничества, но строить его с обеих сторон".

Наконец, в разделе текущих дел он сообщил, что первый раунд новых переговоров по ядерным вооружениям в Женеве "дал основания сделать вывод, что Вашингтон не следует курсу, направленному на достижение соглашения", в частности, не рассматривая часть предыдущего мандата, касающуюся "предотвращения распространения гонки вооружений на космос". Он осторожно выразил надежду, что нынешняя американская позиция будет "исправлена", и подтвердил готовность СССР к достижению взаимоприемлемых соглашений.

В то время как новая команда советских руководителей во главе с Горбачевым начала утверждать свое положение и излагать политические позиции, администрация США находилась в некотором замешательстве относительно своей политики в отношении Советского Союза. Несмотря на то, что президент пригласил Горбачева принять участие во встрече на высшем уровне без каких-либо условий, 8 апреля представитель Госдепартамента заявил, что до такой встречи необходимо провести "большую серьезную работу", и что встреча на высшем уровне должна быть "тщательно подготовлена" - оговорка, которая в прошлом использовалась, чтобы отбить предложения о встрече на высшем уровне. Глава администрации Белого дома Дональд Риган заявил: "Мы всегда считали, что перед любой встречей лидеров необходимо провести большую подготовительную работу и определить повестку дня". На следующий день советник по национальной безопасности Роберт Макфарлейн попытался заявить, что в ходе встречи должен быть проведен серьезный объем работы и прояснить допущенную "двусмысленность" в позиции США, проводя различие между "встречей", которую президент будет приветствовать, и полноценной "встречей на высшем уровне", подготовка которой может занять больше времен.

В этот момент, в условиях явной неуверенности и очевидной дисгармонии, правительство США на серии встреч во второй половине апреля предприняло беспрецедентный общий пересмотр своей политики в отношении Советского Союза. Помимо попыток развеять беспорядок, к этому пересмотру привели смена руководства в Москве и изменение приоритетов в Белом доме. Точнее, оценка была призвана подготовить встречу министра Шульца с министром иностранных дел Громыко (назначенную на 14 мая в Вене), оценить первый раунд переговоров по вооружениям (который закончился 23 апреля без видимого прогресса), дать рекомендации для первого визита министра торговли Малкольма Болдриджа в Москву (21 мая, завершив семилетний перерыв в таких визитах), и прежде всего потому, что президент впервые серьезно задумался о встрече на высшем уровне в конце года.

Госсекретарь Шульц случайно опубликовал в журнале "Foreign Affairs" статью "Новые реалии и новые способы мышления", отражающую тот факт, что он уже более года стремился перевести отношения на более стабильный и продуктивный, хотя все еще жесткий и осторожный путь. Шульц предложил решительно противостоять любым советским посягательствам, но при этом держать открытой дверь для конструктивных возможностей. В формулировках, схожих с теми, что использовал Киссинджер в период расцвета разрядки, он утверждал, что Соединенные Штаты могут получить не только конструктивные отношения, но и рычаги влияния "за счет создания объективных реалий, которые дают Советам растущую заинтересованность в улучшении отношений с нами по всем направлениям" - но затем, вместо того чтобы делать упор на стимулы или сочетание кнута и пряника, как в 1970-е годы, он определил политическую, союзническую и военную силу как источник этих объективных реалий и рычагов влияния:

M      8 марта 1985 года исполнилось сорок лет со дня победы союзников над нацистской Германией. Она дала возможность (как и предполагал Горбачев в своей первой краткой речи в качестве нового лидера партии еще 11 марта) лидерам двух держав найти хотя бы историческое согласие, и Рейган с Горбачевым обменялись краткими посланиями, в которых вспоминали о сотрудничестве в военное время. Послу Хартману также было разрешено опубликовать статью по этому случаю. Как отмечалось ранее, Хартман, однако, не присутствовал на церемонии парада победы из-за инцидента, связанного со смертью майора Николсона (по той же причине американские официальные лица бойкотировали совместную советско-американскую церемонию в Торгау, Германия, двумя неделями ранее, посвященную встрече двух союзных армий в военное время).

 

Во время визита в Западную Европу президент Рейган напомнил о четырех более ранних предложениях по снижению напряженности: улучшение связи в кризисных ситуациях, встречи ведущих представителей оборонных ведомств, декларация о неприменении силы и обмен наблюдателями на военных учениях5.-5 Стало известно, что Шульц поднимет эти вопросы с Громыко на их встрече, но Рейган поднял их публично первым (по рекомендации советника по национальной безопасности Макфарлейна), чтобы дать президенту прямую заслугу за инициативу, которая, как надеялись, компенсирует односторонний мораторий Горбачева на развертывание ракет INF (7 апреля) и предложенный двусторонний мораторий на ядерные испытания (объявленный 7 апреля).

Что касается Советов, то повторение Рейганом периферийных мер по укреплению доверия было воспринято как попытка отвлечь внимание от американского марша на переговорах по стратегическим и космическим вооружениям. Более того, речь, в которой они были выдвинуты, перед Европейским парламентом в Страсбурге по случаю Дня Победы, не только содержала резкие нападки на Советский Союз и приписываемые ему действия, но и даже не упомянула Советский Союз как одного из союзников военного времени56.

Встреча Шульц-Громыко 14 мая была не очень успешной. Поводом для их встречи стала тридцатая годовщина подписания Австрийского государственного договора, одного из знаковых соглашений в период оттепели холодной войны, последовавшей за смертью Сталина. И Шульц, и Громыко черпали в этом предыдущем опыте надежду на достижение соглашения после долгих, терпеливых переговоров, но в их обмене мнениями мало что обнадеживало. Ни одна из сторон не уступила по вопросам контроля над вооружениями, прежде всего по космическому оружию (американская SDI). И ни одна из сторон не хотела показаться слишком энергичной в проявлении инициативы по закреплению встречи на высшем уровне. В самом деле, Громыко в течение нескольких часов вел переговоры в манере, с которой он был хорошо знаком, но которая его раздражала Шульца. (Что еще более важно, подход Громыко в старом стиле, возможно, также заставил Горбачева задуматься о возрождении советской дипломатии с новым министром).

В последний момент Макфарлейн перешел на сторону секретаря или любой равный Макфарлейну с советской стороны). Более поздняя информация показала, что если бы советская сторона объявила о согласии на предварительную или "собирательную" встречу на высшем уровне в Нью-Йорке осенью, американцы были готовы предложить некоторые скромные уступки по переговорам о вооружениях (но не по SDI). Советы, однако, стремились к предметным переговорам по космическому оружию и предметному саммиту. Так что встречи умов не получилось.

Тем не менее, были некоторые признаки улучшения отношений. Горбачев встретился с министром торговли Болдриджем, сказав, что "настало время разморозить потенциал советско-американского сотрудничества", и Болдридж описал свой визит не только как восстановление торговых контактов на высоком уровне (впервые после афганского стана), но и как "часть усилий президента Рейгана по поиску более конструктивных рабочих отношений с Советским Союзом". Никаких крупных новых соглашений достигнуто не было, но месяц спустя было подписано новое соглашение об обмене сельскохозяйственными исследованиями и технологиями, заменившее соглашение, начатое в 1973 году и утратившее силу в 1980 году после Афганистана.

Продолжались периодические переговоры по региональным вопросам на уровне заместителя министра - помощника секретаря. В феврале состоялись переговоры по Ближнему Востоку, а в мае - по южной части Африки. В июне возобновились переговоры по Афганистану (последний раз они проводились в конце 1982 года). Хотя никаких "прорывов" сделано не было, или предполагалось, продолжающийся спокойный политический диалог по региональным проблемам был признан полезным обеими сторонами. Возобновление этих встреч в это время произошло по советской инициативе, но ранее было предложено президентом Рейганом в его выступлении в ООН в сентябре предыдущего года.

 

В тот же день, когда Шульц и Громыко встретились, американский делегат на конференции в Оттаве, посвященной прогрессу в области прав человека в рамках Хельсинкского процесса СБСЕ (Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе), выступил с резким обвинением советского (а также чехословацкого и польского) соблюдения положений о правах человека Хельсинкского Заключительного акта и заявил, что "мы считаем, что деятельность в области прав человека неразрывно связана со всеми аспектами улучшения двусторонних отношений". По сути, это была публичная атака, параллельная частной позиции Шульца по отношению к Громыко. Но оттавский политический дель-гейт Ричард Шифтер пошел дальше. В том, что было воспринято как намек на переговоры по контролю над вооружениями, он добавил, что "наш народ имеет право задаться вопросом, будет ли страна, которая не держит свое слово в вопросах, не связанных с соображениями ее безопасности, делать это, когда ее безопасность будет поставлена на карту". Сотрудник Государственного департамента в Вашингтоне на вопрос о том, не ставят ли Соединенные Штаты новое условие для достижения прогресса в контроле над вооружениями, пояснил, что позиция, занятая американской делегацией на форуме в Оттаве, "не обязательно следует установленной политике".61 Американская политика, похоже, все еще находилась в некотором замешательстве.

Несколькими днями ранее американский астронавт в отставке Томас П. Стаффорд тихо позвонил послу Добрынину и пригласил его на церемонию Национальной академии наук в июле, посвященную десятой годовщине совместного американо-советского соединения в космосе. Но администрация Рейгана решила не разрешать присутствие на церемонии американских официальных лиц, за исключением представителей Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), из-за инцидента с Николсоном.

В июне президент Рейган проявил двусмысленность в вопросе о том, следует ли отказаться от нератифицированного, но соблюдаемого договора SALT II. В конце концов, 10 июня он объявил о шагах, которые оставят Соединенные Штаты в состоянии соблюдения (деактивация еще одной подводной лодки "Посейдон"), но с сильным намеком на то, что это не обязательно будет продолжаться. Макфарлейн открыто говорил о последующем рассмотрении "вариантов" будущего соблюдения договора.

В середине июня Рейган, вернувшись к крестоносной антикоммунистической риторике, выступил с интервью, транслируемым радиостанциями "Свобода" и "Свободная Европа" на народы Советского Союза и Восточной Европы. Он не только заявил, что Соединенные Штаты "продемонстрируют, что коммунизм не является волной будущего" и "предотвратят дальнейшее распространение тоталитаризма по всему миру", что давно является стандартной позицией, но он также заявил, что Америка "покажет плененным народам, что сопротивление тоталитаризму возможно". Он также отметил: "\Что народы Восточной Европы решат сделать для достижения своей свободы, конечно, это их собственное решение", но в целом он, казалось, по крайней мере, склонялся к тому, что "мы не должны быть в стороне от этого".

 

Долгое время американцы избегали подстрекательства к открытому сопротивлению коммунистическому правлению.

Некоторые другие руководители администрации также выступили с резкой антисоветской нотой. Директор ЦРУ Уильям Кейси в малозаметной пухлой речи в мае занял очень жесткую позицию в отношении советской глобальной угрозы, в частности, о необходимости уничтожения коммунистического (сандинистского) правления в Никарагуа. Не только Афганистан и Камходия, но и Никарагуа, Ангола и Эфиопия были названы "оккупированными территориями", ответственными за "холокост, сравнимый с тем, который устроила нацистская Германия". По стилю и содержанию это был винтажный "холодный" период: единственный курс и результат, который предусматривался - победить коммунистов где бы то ни было.

Даже заместитель государственного секретаря по политическим вопросам Майкл Х. Армакост, выступая за активизацию диалога, утверждал, что "ограничения на американо-советские отношения накладываются не только геополитическим соперничеством, но и природой советской системы".

В июне, реагируя на несколько дел о шпионаже (о которых речь пойдет ниже), Уошингтон призвал сократить число советских дипломатов в США. Отдельно Госдепартамент объявил о планах по сокращению числа советских граждан, работающих в американском посольстве в Москве.

 

Движение к вершине

 

На фоне этого менее чем благоприятного хода событий 3 июля в Вашингтоне и Москве было объявлено, что президент Рейган и генеральный секретарь Горбачев встретятся в Женеве 19-20 ноября.

 

После майской встречи министров иностранных дел Советы предложили встречу в Москве, американская сторона предложила Вашингтон, и в свое время было достигнуто соглашение о Женеве. Твердая повестка дня не была согласована, и именно на этом была сосредоточена запланированная встреча Шульца с новым советским министром иностранных дел Эдуардом А. Шеварднадзе, партийным чиновником, новичком в межгосударственных отношениях, назначенным 2 июля преемником Громыко (поскольку последний стал "президентом", председателем Президиума Верховного Совета СССР). Кстати, в тот же день, когда было объявлено о советско-американском саммите, Москва также объявила о запланированном советско-французском саммите во Франции в октябре, уступив по значимости объявлению о более позднем саммите с Рейганом.

Советское согласие на встречу на высшем уровне без гарантий прогресса в переговорах по контролю над вооружениями не было решением, которое легко было принять в Москве. В советском политическом истеблишменте продолжали высказываться различные оценки перспектив изменения американской политики и возможного улучшения американо-советских отношений. Например, по вопросу о продолжении наращивания американского военного потенциала Георгий Арбатов, директор Института США и Канады, и некоторые его коллеги утверждали, что дефицит и внутриполитические тенденции сдержат военные расходы администрации. Александр Н. Яковлев, директор конкурирующего Института мировой экономики и международных отношений, напротив, утверждал, что жесткий курс администрации и наращивание ее военного потенциала будут продолжаться. Оба были действительными членами ЦК.

Опять же в июне, в интересной трехсторонней дискуссии за круглым столом, Яковлев был крайне пессимистичен в вопросе какой-либо политической тенденции в Соединенных Штатах к более умеренному и реалистичному курсу, и он утверждал, что Соединенные Штаты и лидеры НАТО даже не рнли "развязывать войну против России".

 

Третий участник этой дискуссии, первый заместитель заведующего Международным отделом ЦК Вадим Загладин, не только утверждал, что здравый смысл американского народа возобладает, но и привел пример разрядки при консервативном президенте Ричарде Никсоне.

Эти расхождения во взглядах на перспективы американской готовности работать над улучшением отношений или над контролем гонки вооружений были основным компонентом советского решения о том, будет ли саммит полезным и оправданным. Самым важным вопросом был контроль над вооружениями, и, в частности, готовность Америки отказаться от стремления к военному превосходству за счет американского преимущества в высоких технологиях, обратившись к оружию в космосе под прикрытием "стратегической оборонной инициативы".

В целом, советские комментарии не были очень оптимистичны в отношении результатов, но руководствовались принципом, что "риск причинить себе вред, двигаясь вперед, меньше, чем риск бездействия".

4 июля Президиум Верховного Совета направил Соединенным Штатам поздравление с Днем независимости, а послу Хартману была предоставлена возможность выступить по советскому телевидению. 31 июля Шульц и Шеварднадзе встретились в Хельсинки по случаю десятой годовщины подписания Заключительного акта СБСЕ. Однако в позициях было мало подвижек. Более важной была советская инициатива накануне встречи - односторонний мораторий на ядерные испытания до конца года (позже дважды продленный до конца следующего года). Соединенные Штаты быстро отклонили предложение присоединиться к мораторию на ядерные испытания, но Советы развернули масштабную кампанию по этому вопросу.

Соединенные Штаты решили противопоставить набирающему обороты мирному наступлению Горбачева опровержение, а не конкуренцию или взаимодействие. 19 августа в редком выступлении советника по национальной безопасности Роберта Макфарлейна Белый дом попытался одновременно возложить вину за отсутствие успеха в переговорах по вооружениям и в целом по улучшению отношений на советскую систему и призвал советских лидеров измениться. Охарактеризовав нынешний момент как период "значительных колебаний и самоанализа в Кремле", Макфарлейн сказал, что советские лидеры "заслуживают того, чтобы знать, откуда мы пришли, если они хотят принимать последовательные решения. Возможно, высказав некоторые из наших разочарований, мы сможем сформировать их мышление. Такова моя цель сегодня". И это прямое обращение к советским лидерам действительно было намерением (хотя и основанным на предположении, что именно Советы должны измениться). Он признал, что Горбачев говорил о необходимости нового взгляда на недостатки, но сказал, что мы не можем знать, происходят ли реальные изменения. Затем он заявил, что Советский Союз несетответственность за разжигание конкуренции в нескольких областях, которые до этого были относительно спокойными: химическое оружие, ракеты средней дальности и даже стратегические оборонительные вооружения. Он отверг советские предложения по контролю над вооружениями и их сокращению в этих и других областях как нереалистичные. В одном из наименее противоречивых комментариев он затем с очевидной откровенностью сказал: "Короче говоря, у нас большие проблемы с установлением реального диалога". Подтвердив готовность США идти навстречу Советскому Союзу, он сказал далее, что "без некоторых изменений в советском подходе к вопросам безопасности, фактически в мышлении, которое лежит в его основе, я боюсь, что даже постепенных улучшений будет крайне трудно достичь". В качестве лакмусовой бумажки он поставил "практические меры", но ему не хватило точности или даже последовательности, когда он продолжил объяснять, что "советское руководство должно знать, что у нас на уме такие практические меры, как Афганский стан, Куба и Ливия". Он выразил американскую самоуверенность, добавив, что "не должно быть никаких сомнений в способности Соединенных Штатов справиться с этими трудностями, когда они встанут на нашем пути". Проблема в том, что "это делает улучшение в других областях более трудным". Затем он выступил за внутренние перемены в Советском Союзе. И в заключение он заявил

Американская готовность "делать маленькие шаги вперед", как ни странно, сочетается с ком

что "те, кто стремится лишь к небольшим улучшениям, в итоге не получают никаких". "Речь Макфарлейна была идиосинкразической и непрозрачной. Она была интерпретирована

в американской прессе как пессимистическое и рисующее "мрачную картину". Что имели в виду Советы, неясно. Но действия в последующие несколько дней привели к более резкой интерпретации в американской прессе: "Антисаммитский арсенал Рейгана", "Жесткая стратегия США", "Осень конфронтации", "США сигнализируют о жестком подходе к ноябрьским переговорам на высшем уровне".

 

На эту реакцию наложилось заявление Белого дома о том, что Соединенные Штаты планируют провести раннее испытание противоспутникового оружия (ПСС) в космосе, не считая одностороннего советского моратория на испытания ПСС (объявленного в августе 1983 года, но действовавшего с 1982 года). Соединенные Штаты не были заинтересованы в запрете ПСС.

На следующий день Государственный департамент объявил, что Советский Союз использовал невидимый химикат для отслеживания перемещений американских дипломатов в Москве, чтобы проверить их контакты с советскими гражданами, и что этот химикат может быть "потенциально вредным" для здоровья. "Шпионская пыль", как ее быстро окрестили, была новым интригующим фактом. Но американская реакция (на химический метод, о котором Соединенные Штаты знали уже десять лет, а возможная опасность для здоровья была неопределенной и позже окончательно опровергнутой) вскоре была названа "шпионской пылью на дороге Саммита", как выразилась редакционная статья в "Нью-Йорк Таймс".

Вскоре после эпизода со шпионской пылью неожиданно всплыл целый ряд дел о шпионаже, привлекая внимание к этой теневой конкурентной стороне советско-американских отношений. Несколько дел возникли ранее в этом году, поэтому эффект был скорее нарастающим крещендо, чем внезапным новым всплеском. В начале года стало известно, что Аркадий Н. Шевченко, высокопоставленный советский дипломат, перебежавший в США семь лет назад, до этого три года был американским шпионом. Но это было старое дело. В марте состоялся захватывающий суд над привлекательной русской эмигранткой из Калифорнии Светланой Огородниковой, которая соблазнила специального агента ФБР Ричарда Миллера, который стал первым агентом ФБР, обвиненным в шпионаже (и впоследствии осужденным). Более значительным был арест в Москве в июне и последующая казнь советского инженера Адольфа Г. Толкачева за шпионаж в пользу США, а также высылка второго секретаря американского посольства Пола К. Стомбо как агента ЦРУ, когда эти двое были пойманы с поличным. Все значение этого ареста стало известно только в сентябре после успешного бегства из США бывшего сотрудника ЦРУ Эдварда Л. Ховарда, который предоставил информацию, приведшую к аресту Толкачева и, вероятно, нескольких других американских шпионов в Советском Союзе, а также к раскрытию информации о персонале и методах ЦРУ в Москве. В то же время подробно освещалось дело о давней семейной шпионской группировке, возглавляемой бывшим военным моряком Джоном А. Уокером-младшим, арестованным в мае.

В сентябре Соединенные Штаты опубликовали обоснованное исследование разведки, в котором подробно описывался обширный советский технологический шпионаж на Западе. Министр Вайнбергер использовал этот случай, чтобы призвать к ужесточению ограничений на въезд, сокращению контактов с советскими гражданами и уменьшению числа советских дипломатов в Соединенных Штатах до уровня ниже американских дипломатов в Советском Союзе.

 

В сентябре были обнародованы еще два примечательных случая перехода на сторону \Vest важных советских разведчиков. Олег Гордиевский, шеф КГБ в Лондоне, дезертировал (и, фактически, был вывезен из Советского Союза) несколькими месяцами ранее, но о его дезертирстве стало известно, когда в сентябре Великобритания выслала из страны тридцать одного советского разведчика, включая весь отдел КГБ из двадцати пяти человек. Примерно в то же время Соединенные Штаты сообщили, что 1 августа заместитель начальника одного из ключевых управлений КГБ в Москве, Виталий С. Юрченко, дезертировал в США (во время поездки в Италию). Позже стало известно, что Юрченко сообщил Соединенным Штатам о Говарде (и об Уильяме Пелтоне, бывшем сотруднике Агентства национальной безопасности, арестованном в ноябре). Однако 2 ноября Юрченко ускользнул от сопровождения ЦРУ и передислоцировался в советское посольство в Вашингтоне. Возникли вопросы о том, не был ли он "подсадным" и оперативным сотрудником КГБ, симулировавшим дезертирство, хотя профессиональные суждения сводились к тому, что он был настоящим дезертиром, который запоздало одумался и решил вернуться.82 Не был предан огласке тот факт, что два офицера КГБ, служившие в то время в советском посольстве в Вашингтоне, тайно докладывали ФБР. Один из них, подполковник Валерий Мартынов, попал под подозрение и был возвращен в Москву вместе с Юрченко, а затем арестован по его прибытии.83 В целом 1985 год был активным годом для разоблачений в области разведки и шпионажа.

 

Разоблачения летом и осенью в американских СМИ и, в меньшей степени, в советской прессе о шпионской деятельности противников, как правило, усиливали взаимные подозрения и страх, даже если эта реакция не влияла непосредственно на девелопмент государственных отношений.

Также произошел ряд "нормализующих" событий. В конце августа Москву посетил министр сельского хозяйства Джон Блок. В следующем месяце Горбачев принял делегацию Конгресса, включавшую девять сенаторов во главе с Робертом К. Бердом и Стромом Турмондом, а Лев Николаевич Толкунов возглавил советскую парламентскую делегацию в США. В сентябре диапазон экспертно-дипломатических переговоров по региональным вопросам впервые расширился до встречи по Дальнему Востоку, а в октябре - и по Латинской Америке.

В начале сентября Горбачев изложил свои мысли о саммите и ходе советско-американских отношений в необычайно откровенном интервью журналу Time. Он подчеркнул необходимость "улучшения наших отношений, отношений между двумя великими странами на земле, странами, от которых зависит сама судьба цивилизации", и сказал: "Мы сделаем все возможное, чтобы встреча на высшем уровне способствовала улучшению отношений между Советским Союзом и США".

Горбачев, однако, был пессимистичен в своих оценках: "Отношения между нашими странами продолжают ухудшаться, гонка вооружений усиливается, угроза войны не ослабевает. В чем же дело?" Он выразил недоумение, "разочарование и озабоченность" по поводу того, почему Соединенные Штаты отвергают все предложения по контролю над вооружениями, и, прежде всего, казалось, что они намерены уклониться от переговоров, чтобы предотвратить расширение гонки вооружений в космос. Несомненно, он надеялся этим интервью повлиять на мнение американцев, но, очевидно, он также надеялся стимулировать размышления по этому вопросу и представить советскую точку зрения.

Вопрос о предотвращении размещения оружия в космосе (советское предложение) против SDI (стратегическая оборонная программа администрации Рейгана по космическим системам вооружений), очевидно, был ключевым вопросом для переговоров по стратегическим вооружениям и для саммита. 19 сентября после летнего перерыва возобновились женевские переговоры по вооружениям, сессия которых должна была продлиться до 6 ноября, непосредственно перед саммитом. В рамках подготовки к этому раунду переговоров 16 сентября Горбачев созвал необычное специальное совещание с участием членов Политбюро Громыко, Шеварднадзе, шефа КГБ Виктора М. Чебрикова и министра обороны маршала Сергея Л. Соколова. Соколовым, с тремя старшими советскими переговорщиками в Женеве. 13 сентября Рейган также провел заседание Совета национальной безопасности (СНБ), чтобы рассмотреть рекомендации, разработанные старшей межведомственной группой во главе с Макфарлейном. В Вашингтоне было принято решение не идти на уступки в вопросе защиты SDI. Вскоре после этого, 17 сентября, президент Рейган на общенациональной телеконференции категорически заявил, что он не будет сокращать SDI в обмен на советские сокращения наступательных ракет. Действительно, хотя администрация заявила, что программа исследований и разработок SDI будет проводиться в полном соответствии с Договором по ПРО, неназванный "старший чиновник" Белого дома (Макфарлейн) на брифинге два дня спустя заявил, что советское "наращивание вооружений" ставит "под большое сомнение" ценность Договора по ПРО и что "возможно, было бы разумно" изменить договор в будущем. Несколько недель спустя министр Вайнбергер сделал характерное более прямое заявление, подразумевающее, что Соединенные Штаты должны рассмотреть возможность разрыва Договора по ПРО.

Выступления секретаря Шульца и министра иностранных дел Шеварднадзе на Генеральной Ассамблее ООН отразили противостояние между нво сторонами. Шульц в морально-идеологических терминах изложил основы доктрины Рейгана, заявив, что "реальность демократической революции" была "продемонстрирована подъемом национально-освободительных движений против коммунистического колониализма: в Афганистане, Камбодже, Анголе и других странах, где, как и в Никарагуа, народ организовал сопротивление тирании". Шеварднадзе в свою очередь критиковал как "недопустимое, чтобы государства Азии, Африки и Латинской Америки рассматривались как чья-то сфера "жизненных" интересов, как арена для конфронтации социализма", и сказал: "Не вина Советского Союза в том, что в разных частях мира вспыхивают и бушуют локальные конфликты". Шеварднадзе более подробно и позитивно остановился на вопросах контроля над аннами и разоружения и предложил "позитивную" альтернативу сп,1цевому оружию, призвав к расширению мирного сотрудничества в космосе под лозунгом "Звездный мир". Шульц, выступая первым, отверг советские опасения по поводу SDI как "пропаганду" и сказал: "Так что давайте перейдем к реальным делам", подразумевая, что оружие в космосе не является серьезным делом. Оба говорили о предстоящем саммите как о важной возможности, и каждый обещал, что его страна сделает все возможное, чтобы встреча прошла успешно. Но мало что указывало на движение к встрече умов; это больше походило на пропагандистскую дуэль.

Секретарь Шульц и Шеварднадзе встретились 26 сентября и еще раз два дня спустя, до и после встречи с президентом Рейганом. Хотя обе стороны публично назвали переговоры "откровенными" и "полезными", ни одна из сторон не продвинулась в своих основных позициях. На встрече с Рейганом, однако, Шеварднадзе подчеркнул необходимость двигаться в направлении сокращения вооружений и представил письмо Горбачева Рейгану, которое шло дальше предыдущих советских предложений. Он предложил сокращение стратегических наступательных вооружений на 50 процентов, до уровня 6000 боеголовок, сопровождаемое соглашением не разрабатывать, не испытывать и не развертывать "оружие космического удара". Президент был категорически против отказа от SDI. И президент, и Шульц также подчеркнули три других пункта повестки дня саммита: права человека в Советском Союзе, региональные конфликты и двусторонние американо-советские отношения, но не выдвинули по ним никаких новых инициатив. Шеварднадзе также выдвинул несколько более периферийных предложений по контролю над вооружениями: обязательства не создавать, не производить и не развертывать оружие, основанное на новых физических принципах, эквивалентных ядерному оружию; не размещать ядерное оружие на территории любой страны, где оно еще не было размещено; не увеличивать военные бюджеты и расходы; и не увеличивать численность вооруженных сил, развернутых за пределами своих национальных территорий.

 

Шульц принял приглашение посетить Москву в начале ноября для дальнейшего обсуждения на высшем уровне. Тем временем в октябре советская делегация изложила свои новые предложения в конкретных формулировках. Горбачев, посетив Париж 3 октября, вновь привлек внимание к проблеме ракет средней дальности, предложив провести прямые переговоры с Францией и Великобританией по поводу их ядерных ракет, и объявив об одностороннем сокращении развернутых ракет СС-20 в европейской зоне до 243 единиц, то есть до числа, которое было в июне 1984 года до того, как Советы увеличили развертывание в связи с развертыванием НАТО.

Реакция американцев на предложенное 50-процентное сокращение стратегических наступательных вооружений в сочетании с запретом на космическое оружие была предсказуемой; в тот же день в той же газете Пол К. -Вамке опубликовал статью под заголовком "Это можно сделать", а Норман Подхоретц озаглавил свою статью "Прог ресс - это заблуждение"."Было много предположений о том, решит ли президент к саммиту достичь "большого компромисса", включающего значительное ограничение вооружений в космосе в обмен на глубокое сокращение советских наступательных ракет. Эта возможность уменьшилась, но не была полностью развеяна неоднократными заявлениями президента Рейгана и других членов администрации о том, что SDI не является "разменной монетой".

1 ноября, всего за несколько дней до встречи Шульца с Шеварднадзе, Соединенные Штаты объявили о новом предложении (на самом деле это было встречное предложение к 50-процентному плану сокращения Горбачева) по сокращению стратегических наступательных сил до ряда пределов, примерно сопоставимых по общему сокращению, но наиболее резко сокращающих и ограничивающих советские силы МБР.

Самым значительным событием, повлиявшим на перспективы контроля над вооружениями, не только на достижение новых соглашений, но даже на сохранение ключевого Договора по ПРО, стало одностороннее американское переосмысление ключевого положения этого договора. 2 октября шесть бывших министров обороны: Роберт С. Макнамара, Кларк М. Клиффорд, Мелвин Р. Лэрд, Эллиот Л. Ричардсон, Джеймс Р. Шлезингер и Гарольд Браун, обратились к Советскому Союзу и к США "избегать действий, которые могли бы подорвать Договор по ПРО". Парадоксально, но всего четыре дня спустя в телевизионном интервью "Meet the Press" советник по национальной безопасности Роберт Макфарлейн раскрыл новое толкование ключевого положения Договора по ПРО, которое разрешает разработку и испытания, но не развертывание, систем и компонентов ПРО космического базирования, которые до сих пор считались запрещенными договором.100 Это сенсационное переосмысление было немедленно оспорено участниками переговоров по договору и многими другими (включая канцлера Западной Германии Гельмута Коля и премьер-министра Великобритании Маргу Рет Тэтчер, которые направили личные письма). \В администрации секретарь Джордж Шульц решительно возражал, и, по некоторым данным, намекал на угрозу отставки из-за этого вопроса. В любом случае, через неделю президент Рейган принял компромиссное решение, которое отсрочило, но не сняло остроту вопроса: Шульц был уполномочен заявить, что администрация будет продолжать ограничивать испытания и разработку SDI в соответствии с традиционным "ограничительным" толкованием договора, даже если она решила, что "более широкое толкование" является "полностью оправданным". Хотя этот результат не удовлетворил ни одну из сторон, он успокоил непосредственную ситуацию. Однако администрация не взяла на себя никаких обязательств относительно того, как долго она будет продолжать придерживаться ограничительной интерпретации.

 

8 октября было достигнуто соглашение о повышении безопасности авиаперевозок в северной части Тихого океана с целью предотвращения дальнейших инцидентов, подобных инциденту с самолетом KAL. После этого Соединенные Штаты и Советский Союз немедленно начали переговоры о возобновлении двустороннего гражданского воздушного сообщения.

Аналогичным образом, в конце октября Советский Союз разрешил жене Андрея Сахарова, Елене Боннэр, выехать в США на лечение, а еврейской диссидентке Ирине Гривниной и ее семье - эмигрировать.

Возникли еще два случая, которые непосредственно касались двух стран. 24 октября молодой советский моряк Мирослав Медведь прыгнул в реку Миссисипи и был возвращен на свое судно портовой службой. Только после того, как он был доставлен на берег и заявил американским официальным лицам, что передумал и хочет вернуться в Советский Союз, кораблю и ему было разрешено отплыть. Несколько дней спустя молодой советский солдат пробрался на территорию американского посольства в Кабуле, Афганистан, но и он решил уйти после того, как советский посол заверил его в отсутствии наказания.

В военной сфере Соединенные Штаты, как казалось Советам, напрягали свои мускулы. Помимо рекордного военного бюджета, США досрочно развернули ракеты Pershing II, провели первое противоспутниковое испытание против объекта в космосе (13 сентября) и запустили программу производства бинарного химического оружия (включая преувеличенные заявления о советской программе химического оружия). Более того, одно американское военное движение, в частности, было расценено в Советском Союзе как намеренная провокация. Линкор USS Iowa совершил крейсерский поход в Балтийское море - беспрецедентный случай появления американского капитального военного корабля (вооруженного крылатыми ракетами большой дальности) в этом северном европейском море. Хотя это, несомненно, допустимо, Советы расценили эти действия как попытку оказать на них давление перед саммитом, выставив напоказ американскую военную мощь на своем заднем дворе. Тем не менее, в начале ноября было достигнуто соглашение о переносе ежегодных военно-морских переговоров по предотвращению инцидентов на море, которые были сорваны в июне из-за чрезмерной реакции министра Уайнбергера на инцидент с "Николсоном". Теперь они были назначены на середину ноября, накануне встречи на высшем уровне.

Были проведены первые испытания новых факсимильных передач по "горячей линии".

Как отмечалось ранее, между двумя странами произошла целая серия дел о шпионаже, в частности, эффектная перевербовка Виталия Юрченко накануне визита Шульца в Москву. Однако это не повлияло на политические отношения между двумя сторонами.

24 октября в своем обращении к Генеральной Ассамблее ООН Рейган объединил призыв к американо-советскому диалогу и разоружению с новой приверженностью "Доктрине Рейгана". Он призвал к новым вооружениям ограничениям, при этом вновь обвинив Советский Союз в нарушении прошлых договоренностей.

Шульц встретился с Шеварднадзе 25 октября в рамках подготовки к его визиту в Москву и предоставил проект коммюнике саммита. Этот проект был разработан офицерами Госдепартамента и согласован с сотрудниками КНШ Белого дома, но Вайнбергер и его помощники в министерстве обороны все еще не знали об этом проекте. Когда они узнали об этом через несколько дней, Вайнбергер возражал так настойчиво, что Рейган решил, что, возможно, будет лучше обойтись без какого-либо коммюнике, и поэтому призвал Шульца.

Когда Шульц прибыл в Москву, "Известия" напечатали текст интервью четырех ведущих советских журналистов с президентом Рейганом, состоявшегося несколькими днями ранее. Высказывания президента были опубликованы, несмотря на резкую критику Советского Союза; они сопровождались опровержениями журналистов.10. Появление в советских СМИ откровенных и критических американских взглядов, прежде всего президента, в определенной степени стало еще одним признаком новой "открытости" горбачевского руководства и его готовности аргументировать свои позиции, а не просто отстаивать их, утаивая информацию, по которой их можно было бы судить. (Аналогично, 9 ноября речь Рейгана, обращенная к советскому народу, хотя и не транслировалась по советскому радио или телевидению и не получила огласки, не была заглушена). Советские комментарии к интервью Рейгана "Известиям", хотя и повторяли опровержения его позиции, но в то же время вносили позитивную ноту: "В то же время было бы неправильно не отметить хорошие вещи, сказанные президентом, о том, что, несмотря на различия в наших системах, мы должны жить в мире, что в ядерной войне не может быть победителя, и что необходимо вести широкий диалог между СССР и США. \Мы ценим эти слова, потому что предполагаем, что они свидетельствуют об эволюции взглядов".

Встречи Шульца с Шеварднадзе, казалось, прошли гладко, но без каких-либо подвижек с обеих сторон. Шульц также был принят Горбачевым 5 ноября, и эта встреча была необычайно аргументированной. После четырнадцатичасовых встреч с двумя лидерами Шульц признал при отъезде, что им не удалось существенно уменьшить разногласия.

На самом деле, переговоры показали, насколько далеки друг от друга были обе стороны, не только в позициях, но даже в понимании друг друга. Шульц был ошеломлен искаженным акцентом Горбачева на "военно-промышленном комплексе", доминирующем в американской политике. Советские лидеры, в свою очередь, не видели явной заинтересованности США в достижении реального соглашения по вопросу стратегических вооружений, но видели, что Соединенные Штаты сосредоточены на вопросах, которые они считали второстепенными или даже несущественными, таких как советская практика в области прав человека и двустороннее соглашение по культуре. Шеварднадзе, что неудивительно, оспорил новое "широкое" толкование Договора по ПРО. Горбачев предложил быстрое сокращение 200-300 МБР с каждой стороны в качестве публичного знака серьезных намерений в сокращении вооружений, но это предложение не было подхвачено. Шульц, конечно, не имел полномочий согласиться на такое предложение, но и не был заинтересован в его изучении.

Мы не знаем, был ли Горбачев готов быть более откровенным, если бы Соединенные Штаты выступили с новыми предложениями. С американской стороны, Шульц был уполномочен Рейганом поднять вопрос о возможности крупномасштабного ($3,5 млрд.) совместного проекта по исследованию энергии термоядерного синтеза, если переговоры пройдут успешно. Эта идея была разработана между Белым домом и Министерством энергетики, а также Министерством обороны.      омимо Министерства обороны (решительное возражение Уайнбергера было правильно предвидено). Но Шульц не стал поднимать эту идею, как и Рейган позже на саммите.

Как уже отмечалось, Шульцу даже пришлось отказаться от предложенного им ранее проекта коммюнике, оставив открытым не только вопрос о том, будет ли совместное согласованное заявление, но и вопрос о том, хотят ли его Соединенные Штаты. Советы, без сомнения, расценили это как тактическое давление, не зная, что оно проистекает из внутренних разногласий в американской администрации и предпочтения Рейгана отложить эти разногласия в сторону, а не решать их.

 

В результате московского визита Шульца ожидания достижения соглашения в Женеве были снижены обеими сторонами. Тем не менее, обе стороны продолжали готовиться к встрече на высшем уровне с надеждой, хотя и с некоторым трепетом.

 

 

 

Женевский саммит

 

По мере приближения женевского саммита и Рейган, и Горбачев старались подготовиться к первой для каждого из них встрече на высшем уровне сверхдержав.

Президент Рейган и его сотрудники начали беспрецедентную подготовку к встрече. Белый дом организовал три группы для подготовки к Женеве: политическую группу под председательством советника по национальной безопасности Макфарлейна и руководителя аппарата Ригана, межведомственную группу по советским делам под руководством Джека Ф. Мэтлока-младшего, старшего советника СНБ по советским и европейским делам, и группу по публичной дипломатии под председательством заместителя Макфарлейна (и вскоре его преемника) вице-адмирала Джона М. Пойндекстера и заместителя Ригана Денниса Томаса. Было подготовлено около двадцати пяти базовых документов с изложением советской истории, политики и т.п.no Сам Рейган беседовал с бывшими президентами Никсоном и Фордом, с бывшими советниками по национальной безопасности Збигневом Бжезинским и Брентом Скоукрофтом, и в дополнение к брифингам с экспертами Госдепартамента и ЦРУ по советским вопросам, он также встречался с несколькими неправительственными специалистами по советским вопросам.

 

Американские эксперты по советским делам также были подготовлены для президента вместо встречи с ними.

Рейган также беседовал с Аркадием Н. Шевченко, бывшим советским дипломатом, который шпионил в пользу США, а затем дезертировал в 1978 году. Самым важным источником для специальных брифингов был бывший старший офицер КГБ Олег Гордиевский, с которым директор ЦРУ Уильям Кейси лично беседовал в Лондоне примерно за шесть недель до саммита; Кейси затем доложил Рейгану. Главное, что интересовало Рейгана и его сотрудников, - это сам Горбачев, а Гордиевский как заместитель начальника лондонского отделения КГБ во время визита Горбачева в Великобританию в декабре 1984 года имел с ним тесный контакт. Гордиевский в незначительной степени помог подготовить Горбачева к его первой встрече на высшем уровне с высокопоставленным \Vestem-лидером, а теперь косвенно он помог подготовить Рейгана к его встрече с Горбачевым.

Применив технику, которую он использовал в дебатах президентской кампании 1980 и 1984 годов, а также для официальных пресс-конференций и для Вильямсбургского саммита западных держав в мае 1983 года, Рейган провел репетицию в полном облачении (вместо Горбачева выступал эксперт по советским делам Джек Мэтлок). Рейган также изучил видеозаписи визитов Горбачева в Великобританию и Францию и различных выступлений, транслировавшихся в Советском Союзе (и записанных на пленку нашим московским посольством).

По мере того, как Рейган предвкушал встречу с Горбачевым, в его высказываниях об источнике и природе трудностей в американо-советских отношениях произошла ограниченная, но интересная трансформация.113 Как в беседах с советниками, так и в публичных заявлениях президент начал говорить о "недоразумениях" и советских неспособностях понять Америку, мирные намерения США и благотворную цель, которую он преследовал, выступая с инициативой стратегической обороны. По мере того, как росла возможность убедить Горбачева в прямом контакте, росла и уверенность Рейгана в том, что он может повлиять на него, а вместе с этим и его описание проблемы.

Рейган был прежде всего уверен в своих способностях "великого коммуникатора". В другой плоскости президент с таким же энтузиазмом говорил о возможностях реального влияния на советское мышление посредством значительно расширившихся контактов, включая обмены с участием тысяч студентов.

Официальная программа предусматривала лишь краткую, первоначальную пятнадцатиминутную встречу двух лидеров наедине, но Рейган, даже не сказав об этом большинству своих старших советников, незаметно разработал меры для более продолжительных частных встреч, включая подготовку камина для того, что позже стало известно как "встреча у камина".

Горбачев тоже был очень уверен в своих силах и стремился лично помериться силами с американским лидером. Хотя он, вероятно, не устраивал полной репетиции своей предстоящей драмы, высокопоставленный советский чиновник, сопровождавший Горбачева в Женеву, в частном порядке сказал, что советский лидер стремился предугадать аргументы Рейгана и выпрашивал лучшие аргументы, которые он мог бы использовать и которые могли бы быть эффективны в отношении Рейгана. Более того, Горбачев, в свете замечания, сделанного им в адрес Рейгана, сказал

Рейган, очевидно, просмотрел голливудский фильм 1942 года "Королевский ряд", по крайней мере, он был достаточно проинструктирован, чтобы быть знакомым с его сюжетом.

Были, конечно, и другие элементы подготовки к саммиту. Обе стороны рассматривали визит Шульца в Москву как проверку того, чего можно ожидать, и обе были разочарованы результатом. Горбачев правильно понял позицию Шульца, означавшую, что Соединенные Штаты не готовы двигаться в направлении СОИ и будут вести наступление на советское участие в Третьем мире. Выступление Рейгана в ООН 24 октября также было воспринято как знак продолжающейся атаки на Советский Союз, и это было смягчено лишь частично более предваряющим выступлением президента из Илауза накануне его отъезда на саммит.

Президент Рейган в своей речи, обращенной к американскому народу 14 ноября, сказал: "Моя миссия, если говорить просто, - это миссия мира... построить фундамент для прочного мира... в Женеве наша повестка дня - не просто избежать войны, а укрепить мир". Он озвучил свою новую тему о взаимном уменьшении недопонимания: "Мы должны стремиться уменьшить подозрения и недоверие, которые заставили нас приобрести горы стратегического оружия". Более того, он признал, что "ядерное оружие", а не злобный противник, "представляет собой самую большую угрозу в истории человечества для выживания человеческой расы" и подчеркнул, что "ядерную войну нельзя выиграть и никогда нельзя вести". Наконец, "хотя было бы наивно думать, что один саммит может установить постоянный мир, эта конференция может начать диалог о мире".

 

 

В отличие от своего выступления в ООН, где также провозглашалась цель мира, Рейган не стал вновь нападать на советскую политику, а подчеркнул необходимость расширения американо-советских контактов на всех уровнях. "Мы предлагаем самые широкие обмены между людьми за всю историю Америки.

Советские отношения, обмены в спорте и культуре, в средствах массовой информации, образовании и искусстве". Так, "люди обеих наших наций любят спорт. Если мы должны соревноваться, то пусть это будет на игровых полях, а не на полях сражений". И он считает, что такие контакты способствуют уменьшению недопонимания: "Если бы советская молодежь могла посещать американские школы и университеты, она могла бы из первых рук узнать... что мы не желаем советскому народу ничего плохого ..... Если бы американская молодежь могла делать то же самое, ... она бы узнала, что все мы - дети Бога, у нас много общего". Другими словами, Рейган и Горбачев должны найти modus vivendi; саммит "может стать исторической возможностью установить устойчивый, более конструктивный курс на 21 век ".

Накануне встречи на высшем уровне была внесена противоречивая нота преднамеренной утечкой письма министра обороны Уайнбергера президенту Рейгану, призванного предотвратить достижение соглашения о любом ограничении программ SDI. Уайнбергер потерпел неудачу в попытке войти в состав женевской делегации - его усилия заставили руководителя аппарата Белого дома Дона Ригана, Роберта Макфарлейна и Шульца выработать договоренности, исключающие участие Уайнбер-гера, и президент согласился.

Уайнбергер использовал более раннюю директиву Белого дома от 10 июня, призывающую, в соответствии с резолюцией Конгресса, провести анализ любых советских нарушений договоров по контролю над вооружениями и их последствий для оборонных программ США, в качестве трамплина для своего письма. Госдепартамент не хотел выпускать президентский доклад Конгрессу о предполагаемых советских нарушениях до саммита. Но Уайнбергер не только представил свой доклад 13 ноября, но и сделал это под прикрытием несекретного письма президенту, в котором он подчеркнул возможность для президента подчеркнуть озабоченность США строгим соблюдением договоров. Но в этом несекретном письме Уайнбергер также предупредил, что в Женеве на президента будет оказано "сильное давление", чтобы он согласился продолжать соблюдать договоры.

Ограничения SALT II, согласиться на ограничительную интерпретацию ограничений Договора по ПРО и тем самым ограничить исследования и испытания SDI, а также принять формулировку, ссылающуюся на важность, которую обе стороны придают соблюдению Договора - что, по его мнению, косвенно подразумевало бы согласие США с тем, что Советы действительно уважают соблюдение Договора.

 

Письмо явно было попыткой "саботировать" саммит, как заявил прессе Макфарл (анонимно, как высокопоставленный чиновник Белого дома). Это была явная попытка предотвратить любое соглашение, которое могло бы хотя бы периферийно ограничить SDI, но это также подрывало обоснование любого соглашения по контролю над вооружениями. Это не было благоприятным началом саммита.

Когда два лидера встретились в Женеве, общественность проявила большое любопытство и интерес к тому, как они будут взаимодействовать и кто "победит" в спорных вопросах. Рейган и Горбачев разделяли это видение индивидуального поединка двух знаменосцев. Каждый из них был уверен в своих силах и своей краткой информации, и каждый надеялся, что сможет не только удержать свои позиции, но и убедить другого. Хотя каждый из них был намерен твердо придерживаться принципиальных позиций, он также надеялся, что сможет частично преодолеть разрыв между двумя сторонами. Наконец, не уступая по основным вопросам, оба были полны решимости добиться успеха саммита в глазах всего мира (и, в частности, в глазах своих собственных избирателей).

Отход от запланированной организации серии официальных встреч с участием множества официальных лиц и переход к полудюжине личных встреч двух лидеров, которые составили пять часов частных бесед, сыграл решающую роль в судьбе саммита.

Во второй половине первого дня Рейган также неохотно отменил свое прежнее решение и согласился на совместное заявление, разработка которого заняла большую часть усилий делегаций до самого конца. Один вопрос, к которому официальные лица обеих сторон относились с осторожностью, был решен двумя лидерами за минуту: Рейган пригласил Горбачева в США, Горбачев сразу же принял приглашение и пригласил Рейгана на ответную встречу в Москве, которую Рейган также быстро принял. Хотя в то время все ожидали, что эти последующие встречи на высшем уровне состоятся в 1986 и 1987 годах соответственно, на самом деле сроки были оставлены открытыми для последующего решения по дипломатическим каналам.

С точки зрения общественного "оценочного листа", Горбачев хотел, чтобы саммит сосредоточился на контроле над вооружениями, особенно на ограничении SD I и сохранении SALT II, а также на новых сокращениях, в то время как Рейган хотел, чтобы повестка дня не ограничивалась контролем над вооружениями, а охватывала три другие области: двусторонние отношения, региональные проблемные точки по всему миру и права человека в Советском Союзе. Совместное заявление и конкретные достигнутые договоренности касались в основном контроля над вооружениями и двусторонних отношений, но содержали краткие, но содержательные заявления и по двум другим направлениям. В своей оценочной таблице Рейган одержал победу: хотя большая часть дискуссии была посвящена контролю над вооружениями, он ничего не уступил по спорным вопросам, и его повестка дня из четырех частей была выполнена.

 

 

Несмотря на то, что сторонники жесткой линии были обеспокоены и недовольны началом нового диалога с Советским Союзом. Даже выраженные опасения Вайнбергера были удовлетворены, хотя его реальное желание, чтобы Соединенные Штаты вообще не занимались контролем над вооружениями, не было удовлетворено. Американская пресса отразила единодушное мнение, что "Рейган победил" в этой встрече на высшем уровне.

Особенно важно, что сам Рейган был полон оптимизма в связи с тем, что ему удалось успешно пресечь настойчивые попытки Горбачева посягнуть на СОИ, а также в связи с тем, что ему удалось установить прямой контакт и начать диалог без уступок. Его уверенность в себе была подтверждена. И теперь он воспринимал своего противника-партнера не как абстракцию из Империи зла, а как живого политика. Теперь Рейган был уверен в продвижении вперед в отношениях с Советским Союзом.

Горбачев пошел на больший риск, согласившись на саммит без предварительного согласования каких-либо мер по контролю над вооружениями, которых добивалась советская сторона. В Женеве он также не получил удовлетворения по основным из них: СОИ и сокращению стратегических вооружений. Некоторые представители советского истеблишмента и руководства были настроены скептически, а после Женевы некоторые другие, кто надеялся, были разочарованы. Тем не менее, несмотря на отсутствие успеха по конкретным вопросам, Горбачеву удалось восстановить диалог. Его цели в этом направлении совпали с предварительной новой линией взаимодействия, которую Рейган периодически пытался проводить в жизнь в 1984-85 годах и которую Шульц упорно продвигал с 1983 года.

Оглядываясь назад, становится ясно, что обе стороны выиграли от решимости Горбачева обойти конфронтацию и возобновить диалог, значительно снизив напряженность и опасность 1981-83 годов. Была заложена основа для последующих саммитов, договора INF и новой разрядки (хотя и не так обозначенной). Это был первый саммит за шесть лет, и только второй за десять. Никто не мог ожидать, что за время правления Рейгана будет еще четыре саммита. Рейган оказался более пророком, чем он сам предполагал, когда в конце встречи на высшем уровне сказал: "Настоящий отчет о Женеве появится только через несколько месяцев или даже лет ".

Помимо оценки друг друга, саммит (и подготовка к нему) был образовательным для обоих президентов в плане изучения страны и системы другой стороны. Горбачев больше никогда не выступал против военно-промышленного комплекса, управляющего Соединенными Штатами, как в начале ноября в Москве перед Шульцем. Он узнал, что взгляды Рейгана на SDI были, действительно, взглядами самого Рейгана, которых он упорно придерживался.

 

В конкретном плане был подтвержден январский мандат переговоров по стратегическим вооружениям: "предотвратить гонку вооружений в космосе и прекратить ее на эавтра, ограничить и сократить ядерные вооружения и укрепить стратегическую стабильность". Было достигнуто соглашение о "принципе сокращения стратегических ядерных вооружений на 50 процентов", а также о новой идее отдельного "промежуточного" соглашения по INF. Лидеры вновь подтвердили намерение работать над нераспространением ядерного оружия и запрещением химического оружия. Зашедшие в тупик переговоры по взаимному и сбалансированному сокращению сил (MBFR) в области венчурных вооружений были завершены одним предложением, подтверждающим их "готовность работать для достижения позитивных результатов", но они дали гораздо более позитивное одобрение переговорам CDE (Конференция по разоружению в Европе) по мерам укрепления доверия и безопасности. Они согласились, в качестве нового шага, "изучить" возможные центры снижения риска на уровне экспертов, чтобы дополнить недавно модернизированную "горячую линию".

Помимо этих шагов в области контроля над вооружениями, в совместное заявление был включен еще один элемент под рубрикой "безопасность". Обе стороны "согласились, что ядерная война не может быть выиграна и никогда не должна вестись". Более того, "признавая, что любой конфликт между СССР и США может иметь катастрофические последствия, они подчеркнули важность предотвращения любой войны между СССР и США".

их, будь то ядерные или обычные". Наконец, было достигнуто соглашение о том, что две стороны "не будут стремиться к достижению военного превосходства".

Этому совместному заявлению о целях военной политики в США уделялось гораздо меньше внимания, чем в Советском Союзе. Инициатива такого заявления исходила от Горбачева. Действительно, считается, что он первым поднял этот вопрос в своем письме Рейгану, переданном Шеварднадзе в Вашингтоне 27 сентября. Основанием для первого пункта послужило заявление самого Рейгана о том, что в ядерной войне не будет победителей, сделанное им в телеобращении к американскому народу 14 ноября. Необходимость предотвращения любой войны была советским предложением, как и обязательство не стремиться к военному превосходству. Хотя платформа Республиканской партии 1980 года призывала к восстановлению военного превосходства, Рейган как президент к 1984 году однозначно принял стандарт всех других президентов, начиная с Никсона, - поддерживать паритет, а не стремиться к превосходству. Но кроме мимолетного освещения в прессе, этому элементу совместного договора не было уделено никакого внимания со стороны США.

 

Горбачев в своем выступлении после саммита в Женеве перед представителями прессы подчеркнул, что "вопросы войны и мира, вопросы выживания [находятся] в центре мировой политики", и "я хотел понять, какова позиция нынешней администрации США по этому кардинальному вопросу - вопросу войны и мира". В конце концов,прошло всего два года с тех пор, как "белая горячка" напряженности заставила предшественника и наставника Горбачева Андропова заявить, что тот, кто считает, что сможет работать с этой самой американской администрацией, питает "иллюзии".

"Доверие не восстанавливается сразу. Это трудный процесс", - сказал Горбачев. "Мы прислушались к заверениям президента США о том, что Соединенные Штаты не стремятся к превосходству и не хотят ядерной войны. \Мы искренне хотим, чтобы эти заявления были подтверждены делами". И совместное заявление по этим вопросам "имеет огромное значение, если оно будет последовательно реализовано в практических шагах".

Советы считали эти декларативные позиции по предотвращению войны и отказу от стремления к превосходству важными сами по себе, но также полагали, что они должны быть выражены в ограничении и сокращении вооружений. Горбачев подчеркнул Верховному Совету по возвращении, что с первой личной встречи с президентом Рейганом он подчеркнул, что высшим советским приоритетом при поездке в Женеву было решение самой острой проблемы - "предотвращение ядерной войны и сдерживание гонки вооружений", и что согласованное понимание того, что ядерная война не может быть выиграна и никогда не должна быть развязана, было одним из "самых важных" достижений саммита.

Верховный Совет СССР в своем постановлении об оценке саммита счел "принципиально важным" признание обеими сторонами важности предотвращения войны и отказа от стремления к военному превосходству. Эта тема была повторена в многочисленных комментариях советских СМИ, включая военную прессу. Даже консервативный член Политбюро Владимир Щербицкий, подчеркивавший воинственность Америки, утверждал, что заниженные темпы развития событий, которые были достигнуты в ходе саммита, не имеют никакого значения.

Принятие совместного заявления имело "принципиальное значение". Единственную публично высказанную оговорку сделал начальник Генерального штаба маршал Сергей Ахромеев. Он кисло заметил собравшимся депутатам: "Мы прекрасно понимаем, что другая сторона отнюдь не стремилась сделать проблему международной безопасности, ядерных и космических вооружений главной проблемой для обсуждения". И после ожесточенной критики позиции США в отношении стратегических вооружений и особенно СОИ, он предупредил: "Обязательство, взятое Соединенными Штатами на Женевской встрече, не стремиться к военному превосходству над Советским Союзом, пока остается только словами". Этот скептицизм, однако, был направлен на продолжающиеся военные программы США и позицию по ограничению вооружений, а не на вывод о неизбежности ядерной войны. В частной беседе с высокопоставленным американским генералом в отставке, состоявшейся почти в то же время, маршал Ахромеев сказал, что единственным реальным достижением Женевского саммита было согласие президента Рейгана с тем, что в ядерной войне не может быть победителя.

Горбачев вышел далеко за рамки совместно согласованных формулировок, запрещающих стремиться к военному превосходству. Как он сообщил на своей пресс-конференции в Женеве по завершении саммита, Горбачев также выразил мнение, что получение стратегического преимущества было бы даже контрпродуктивным. Он сказал, что "не раз, с глазу на глаз и на пленарных заседаниях, я пытался выразить наше глубокое убеждение, что более низкий уровень безопасности Соединенных Штатов по сравнению с Советским Союзом нам не выгоден, поскольку это приведет к недоверию и породит нестабильность". Он добавил, что они "рассчитывают" на аналогичный подход со стороны Соединенных Штатов, но в любом случае он также сказал президенту, что "ни в коем случае мы не позволим Соединенным Штатам получить военное превосходство над нами". Это, по его словам, показалось ему "логичным способом постановки вопроса". Обе стороны должны привыкнуть к мысли о стратегическом паритете как естественном состоянии советско-американских отношений".

Это не была позиция, предназначенная для иностранного потребления. Горбачев подтвердил то же самое в Верховном Совете. "В основе нашей политики [в отношении Соединенных Штатов] не лежит желание посягнуть на национальные интересы США. Скажу больше: мы не хотели бы, например, изменения стратегического баланса в нашу пользу. Мы не хотели бы этого, потому что такая ситуация усилила бы подозрения в отношении другой стороны и увеличила бы нестабильность общей ситуации". И он снова заявил: "Ситуация сложилась таким образом, что обеим нашим странам придется привыкнуть к стратегическому паритету как к естественному состоянию". Он также использовал тогда незнакомую, но впоследствии важную формулировку, связав этот преобладающий естественный паритет с оборонительным достатком. "Необходимо прийти к общему пониманию того, какой уровень вооружений с каждой стороны можно считать относительно достаточным с точки зрения надежной обороны. \Мы убеждены, что такой уровень достаточности гораздо ниже того, которым сейчас обладают СССР и США".

Горбачев был заинтересован в получении американского обязательства не стремиться к военному превосходству и отказаться от любой возможности развязать или выиграть ядерную войну не только из-за его возможного эффекта в сдерживании поведения США, но и в качестве основы для своих собственных новых определений безопасности, стратегической стабильности и оборонной достаточности - тем, которые он впервые отметил на подобном форуме в Верховном Совете в ноябре, но которые он озвучит на более важном предстоящем съезде партии в феврале 1986 года. Эти взгляды также легли в основу новой кампании по ядерному и другим видам разоружения, которую он начнет в январе.

В Женеве Горбачев и Рейган, как уже отмечалось, договорились о сокращении стратегических вооружений на 50% ("в принципе") и о временном соглашении по INF (еще не согласованном). Они резко разошлись во мнениях по вопросам стратегической обороны и космического оружия. Рейган предложил договориться о проведении исследований в области стратегической обороны "в соответствии с Договором по ПРО и в полном соответствии с ним" - но уклоняясь от новых разногласий в толковании договора - и о "совместном переходе" к развертыванию стратегической обороны. Горбачев по-прежнему категорически выступал против любых исследований в области стратегической обороны и, прежде всего, против любых работ по созданию оружия в космосе.

Горбачев, к удивлению американской стороны, не стал настаивать на возобновлении соблюдения так и не ратифицированного договора SALT II, не призвал к восстановлению традиционной интерпретации Договора по ПРО и не предложил запретить противоспутниковую деятельность. Он хотел сконцентрировать внимание на СОИ.

Основные аргументы Горбачева против СОИ заключались в том, что они отражают или могут породить стратегию первого удара, а также в том, что они выведут оружие в космос и откроют возможность применения оружия космического удара против противника. Он повторил эти темы на своей пресс-конференции после саммита. Сначала Горбачев считал Рейгана сторонником СОИ из-за стратегических расчетов и замыслов военно-промышленного комплекса США и общих "правящих кругов": подготовиться к возможному нападению на Советский Союз, оказать давление на Советы или заставить их потратить тернсеки на банкротство. В Женеве он понял, что преданность Рейгана идее SDI была стойкой, потому что он в нее верил.

Рейган не смог убедить Г. Бачева в пользе SDI, но понял, что Горбачев был искренне обеспокоен "оружием космического удара", несмотря на заверения Рейгана, что ему нужен щит, а не оружие.

 

Впоследствии Рейган пытался заставить свою администрацию найти способ разубедить Советы в этой озабоченности. Это могло бы стать важным шагом. Позже бюрократия перебирала возможные аргументы для Женевских переговоров по вооружениям, но не желала каким-либо образом ограничивать программу исследований и разработок SDI и, следовательно, не была готова ограничить развитие технологий, адаптируемых к наступательным системам вооружений.

Рейгану не помогли его сотрудники, посоветовав ему в Женеве попытаться добиться успеха (или даже заработать очки для дебатов), доказывая Горбачеву, что "советская военная доктрина всегда подчеркивала ценность оборонительных систем" и что советские ученые исследовали технологии СОИ в течение пятнадцати лет. Он процитировал заявления о стратегической обороне бывшего премьер-министра Алексея Косыгина и бывшего министра иностранных дел Андрея Громыко, сделанные в середине 1960-х годов. Горбачев и его коллеги были возмущены этими корыстными попытками присвоить советские взгляды на основе политических и доктринальных позиций, от которых они отказались шестнадцатью годами ранее, когда начались переговоры по SALT. Они также возражали против попыток США приравнять советские исследования, соответствующие Договору по ПРО, к целям SDI, которые таковыми не являются. Американский подход был бесполезным, основанным на плохом понимании советниками в администрации, которая уже давно утратила привычку обосновывать заявления, прежде чем делать их, при президенте, печально известном отсутствием интереса к фактической обоснованности своих заявлений.

В своем первом еженедельном радиоэфире после возвращения из Женевы президент Рейган с триумфом заверил всех, что Горбачеву не удалось достичь своей "главной цели" в Женеве - "заставить нас отказаться от SDl". Это, конечно, было правдой, за исключением того, что это преуменьшало значение для обеих сторон другой главной цели Горбачева, которую разделял Рейган - возобновить американо-советский диалог на высоком уровне.

Как отмечалось ранее, саммит в Женеве также привел к соглашению об изучении возможности создания "центров снижения риска" в двух столицах и совместной работе по укреплению ядерного нераспространения, запрета на химические вещества. Контроль над вооружениями не вошел в число достижений саммита, но он оставался в центре диалога. Особенно это касалось стороны Сми. На партийном съезде три месяца спустя, несмотря на отсутствие прогресса по космическим и стратегическим вооружениям, Горбачев оправдывал возобновление продолжающегося диалога на высшем уровне перед советским политическим истеблишментом тем, что это даст "практические результаты по наиболее важным направлениям в ограничении и сокращении вооружений". Это утверждение преувеличивало перспективы достижения соглашения и должно было усилить давление на Горбачева, поскольку женевские переговоры по вооружениям не смогли набрать обороты в последующие месяцы. Оно обеспечило ответную схватку по этому вопросу на следующей встрече на высшем уровне.

Было обсуждено достаточно, чтобы Рейган мог заявить, что три других пункта повестки дня, на которых он настаивал, были рассмотрены. Меньше всего стороны договорились по вопросу прав человека, формально признав лишь "важность решения гуманитарных вопросов в духе сотрудничества". Однако Советский Союз впервые согласился с любым заявлением, подразумевающим, что эта тема подходит для американо-советского обсуждения, хотя и как вопрос "гуманитарный", а не "прав человека".

Что касается региональных вопросов, Рейган повторил жалобы на продолжающееся советское вмешательство, прямое в Афганистане и косвенное через посредников в некоторых других областях. Горбачев не согласился с такой характеристикой, но не стал вступать в конфронтацию. Он не стал поднимать тему Ближнего Востока, как ожидал Рейган. Он не отреагировал на властное предупреждение Рейгана о том, что если Советский Союз увеличит свою поддержку и создаст реальную угрозу Соединенным Штатам в Никарагуа, то Соединенные Штаты раздавят его. Спокойные обсуждения важных региональных вопросов на уровне помощников секретаря (заместителя министра иностранных дел), которые велись с 1982 года, были полностью одобрены двумя лидерами в их совместном заявлении: "Признавая, что обмен мнениями по региональным вопросам на уровне помощников министров оказался полезным, они договорились продолжать такие обмены на регулярной основе".

Наиболее значимым, хотя и не упоминаемым публично, было то, что Горбачев ответил на рутинно воинственный вызов Рейгана по Афганистану не обычной защитой советских действий или контратакой на американскую поддержку моджахедов или контрас, а фактическим заявлением об озабоченности и о его желание конструктивно работать над решением афганской проблемы и вывести советские войска. Хотя Рейган не отреагировал, некоторые его сторонники, включая Шульца, хотя и насторожились и ждали конкретных доказательств нового подхода СССР к Афганистану, были воодушевлены этой позицией.

Соглашения в области двусторонних отношений, четвертая категория, были скромными и в основном ограничивались соглашением о расширении образовательных и научных изменений и открытии генеральных консульств в Киеве и Нью-Йорке. Большинство из них были возобновлением планов или программ, прерванных в 1980 году после войны в Афганистане. Соглашение по культуре, действовавшее с продлением в течение двух десятилетий, было разрешено прекратить в конце 1979 года. Теперь министр Шульц и министр иностранных дел Шеварднадзе подписали новое. Реанимация консульств была также соглашением о восстановлении ситуации, сложившейся в начале 1980 года, когда передовые сотрудники двух консульств, уже имевшихся в стране, были отозваны. Несколькими днями ранее в Женеве было обнародовано новое трехстороннее соглашение о безопасности полетов в северной части Тихого океана, третьим членом которого стала Япония. Этот пакт был разработан для предотвращения таких инцидентов, как трагическая ошибка и падение самолета KAL 007 в 1983 году. Были проведены двусторонние американо-советские переговоры по авиации, и 23 ноября было объявлено о достижении соглашения. Также должны были начаться консультации по охране окружающей среды.

По сути, Рейган сказал Горбачеву, что если Советский Союз уступит в вопросе о СОИ, но согласится на стратегические сокращения, а также отступит в региональных конфликтах и приведет себя в порядок в вопросах прав человека, то Соединенные Штаты могут быть готовы не нализировать отношения, но даже в этом случае не было никаких обещаний о восстановлении статуса наиболее благоприятствуемой нации (НБН) в торговле или доступа к кредитам. В своих выступлениях по окончании конференции на высшем уровне Рейган и Горбачев выразили удовлетворение и осторожный оптимизм в отношении будущего развития отношений и договорились о будущем обмене встречами на высшем уровне. Однако оба лидера также осторожно заявили, что для этого потребуются "дела" ("конкретные меры"), а не просто "слова".

 

Женевский саммит еще не стал началом новой разрядки. Президент Рейган в своем обращении к Конгрессу по поводу этой встречи сообщил, что "Соединенные Штаты не могут позволить себе иллюзий относительно природы СССР. Мы не можем предположить, что их идеология и цели изменятся. Это подразумевает постоянную конкуренцию. Наша задача - обеспечить, чтобы эта конкуренция оставалась мирной". И он попытался оправдать свои пять лет как время, потраченное на "укрепление нашей экономики, восстановление нашей национальной воли, восстановление нашей обороны и союзников", в результате чего "Америка снова стала сильной, и наша сила дала нам возможность говорить с уверенностью". Однако он рассматривал саммит как

"новый старт", и в результате этого он и Горбачев "лучше понимают друг друга". "Я стал лучше видеть перспективу; я чувствую, что он тоже".

Женевский саммит впервые полностью и централизованно включил Рейгана в стратегию Шульца по дипломатическому возобновлению отношений с Советским Союзом, начатую им в 1983 году и возобновленную в 1984-85 годах. Таким образом, он придал значительный импульс продолжению реализации этого подхода.

Отчет Горбачева перед Верховным Советом через несколько дней был, что характерно, помещен между обсуждением экономических планов Советского Союза и более общим обзором советской внешней политики во всем мире. У него было мало достижений, о которых он мог бы сообщить, кроме того, что встреча состоялась и диалог на высшем уровне возобновился. Горбачев процитировал оценку, данную Политбюро несколькими днями ранее, назвав саммит "важным событием не только в наших двусторонних отношениях, но и в мировой политике в целом". И добавил, что "путь к женевскому диалогу был долгим и трудным по многим причинам". Действительно, за шесть с половиной лет, прошедших с момента встречи Брежнева с президентом Картером в Вене, эта последняя встреча показалась давней. И Женева, хотя и стала в некотором смысле прорывом, лишь вернула отношения к их беспокойному и неспокойному состоянию до афганского стана, в лучшем случае став отправной точкой для развития улучшенных отношений.

Для Горбачева, конечно, это было признание со стороны лидера другой сверхдержавы, который не соизволил встретиться ни с одним из трех предыдущих советских лидеров, и это была первая возможность для Горбачева встретиться с американским президентом. Это действительно восстановило полезный диалог, что подтвердит будущее. Но в то время этот результат был менее очевиден для некоторых в Советском Союзе, и успех Горбачева в Женеве в возобновлении диалога не привел к более серьезным последствиям.

Месяц спустя, выступая в конце года перед послами дипломатического корпуса в Москве, Горбачев отметил, что женевский саммит привел к "некоторому оздоровлению международного климата", но подчеркнул, что возобновление переговоров по ядерным и космическим вооружениям определит, оправдает ли новый год надежды на сдерживание гонки вооружений и покажет, достигнут ли подлинный переломный момент.

Женевская встреча на высшем уровне была должным образом оценена союзниками Соединенных Штатов по НАТО и союзниками Советского Союза по Варшавскому договору, а также в целом международным сообществом. Рейган лично отчитался перед союзниками по НАТО на встрече в Брюсселе по пути домой, а Горбачев аналогичным образом встретился с союзниками по Варшавскому договору в Праге. Большинство европейских лидеров, как западных, так и восточных, были довольны тем, что Рейган теперь, казалось, лично стремился к улучшению отношений между Востоком и Западом. А западные, по крайней мере, были рады, что Рейган так умело держался в отношениях с Горбачевым, и что Горбачев справился с этой задачей. Генеральный секретарь НАТО лорд Каррингтон подчеркнул, что "Женева - это не конец процесса, а, мы надеемся, начало нового и более конструктивного этапа".

Теперь внимание переключилось на то, что последует за этим новым и, как надеялись, более конструктивным этапом.

 

Постсаммитский штиль

 

По мере того, как бешеная дипломатическая активность и массовое внимание СМИ к встрече на высшем уровне угасали, угасал и импульс для развития американо-советских отношений. В некоторых, в основном второстепенных, областях двусторонних отношений были предприняты дальнейшие действия по выполнению согласованных вопросов. На рабочем уровне (заместитель помощника государственного секретаря и заместитель руководителя миссии при посольстве СССР в Вашингтоне) было урегулировано около тридцати случаев воссоединения разделенных семей. Продолжалось обсуждение огромного количества деталей, связанных с созданием консульств. Началась кропотливая работа по реализации общих положений соглашения о культурном обмене, подписанного в Женеве Шульцем и Шеварднадзе. Несмотря на то, что соглашение было предметом постоянных переговоров с августа 1984 года, большинство действий по его реализации все еще требовали проработки. Только сейчас началась работа по разработке совместной программы исследования рака, для которой еще не был заложен профессиональный фундамент.

5 декабря американские и советские академические представители (из Американского совета научных обществ и Академии наук СССР) подписали новое соглашение о научном обмене. Хотя оно не было связано непосредственно к соглашениям на высшем уровне, это соглашение соответствовало духу нового зарождающегося сотрудничества. 15 января 1986 года директор Информационного агентства США Чарльз З. Вик прибыл в Москву для переговоров с руководителем отдела культуры Петром Демичевым.

В ноябре, вскоре после саммита, было парафировано соглашение о гражданской авиации с намерением восстановить прямые линии между двумя странами авиакомпаниями Pan American и Аэрофлот. А 10 декабря было объявлено о создании прямого канала гражданского воздушного сообщения между Хабаровском и Анкориджем, Аляска, в рамках трехстороннего Северо-Тихоокеанского соглашения.

Торгово-экономический совет США и СССР собрался в Москве 9-11 декабря, причем американскую делегацию возглавлял министр торговли Малкольм Болдридж, впервые на таком уровне после Афганистана. Встреча прошла хорошо, Горбачев принял Болдриджа и произнес речь, призывающую к расширению советско-американской торговли. Но правительство США не предприняло никаких шагов для нормализации торговых отношений, ни по статусу НБН, ни по кредитам. Экспорт США в Советский Союз по-прежнему составлял лишь около 10 процентов советского импорта из несоциалистических стран, а экспорт Советского Союза в США составлял лишь 2 процента от его экспорта в несоциалистические страны - наравне с советским экспортом в Берег Слоновой Кости, как отметил Горбачев в своей речи. Единственным значительным событием в неправительственной деятельности стал синдицированный кредит четырех крупнейших американских (и одного канадского) банков, предоставивших СССР 400 миллионов долларов под низкие проценты - первый такой синдицированный кредит со времен Афганистана. В целом, некоторые шаги были предприняты, но, как правильно подчеркнул Горбачев, правительство США должно было сделать больше, чтобы экономические связи процветали.

Широкая огласка саммита у костра (как назвал его Рейган) и энтузиазм Рейгана по поводу встречи с Горбачевым и ее результатов помогли развеять конфронтационную атмосферу в американо-советских отношениях - атмосферу, которую Рейган так много сделал для создания своими призывами к "крестовому походу" против "империи зла". Но не все приветствовали эти перемены или были готовы принять их. 24 ноября в Нью-Йорке состоялась конференция антишмитских неоконсерваторов (включая Ирвинга Кристала, Ричарда Пайпса и Эллиота Абрамса, двое из которых были выходцами из первой администрации Рейгана). Называя себя Комитетом за свободный мир, они явно хотели сохранить крестоносное знамя, утверждая, что саммит не внес никаких фундаментальных изменений в американо-советские отношения, и явно стремясь оставить все как есть.146 Что еще более важно, в это же время официальный форум по культурным вопросам Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе завершил шестинедельную дискуссию гневным несогласием.

 

Сам президент Рейган в своей ежегодной речи в День прав человека (10 декабря) подверг критике Советский Союз по нескольким пунктам, особенно за войну в Афганистане. Но его речь была менее резкой и менее подробной, чем в прошлом. Однако он подтвердил, что "права человека будут продолжать оказывать глубокое влияние на отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом в целом".

Администрация Рейгана не увидела резкого изменения своей позиции, которое заметили большинство наблюдателей: одни приветствовали его, другие ворчали по этому поводу. Сам президент Рейган считал, что Советский Союз при Горбачеве одумался благодаря его политике силы и конфронтации. Советник по национальной безопасности Роберт Макфарлейн подчеркнул это в своей речи 9 декабря. То, что было достигнуто в Женеве в прошлом месяце, - сказал он, - было бы просто невозможно без прочного фундамента его внешней политики в целом, заложенного за последние пять лет. Сейчас перед нами открываются новые возможности не потому, что президент меняет свой подход, а как раз потому, что он его не меняет". Макфарлейн даже пытался увидеть в заявлении Горбачева о том, что мир стал более безопасным в результате саммита, "признание, которого не было у советского руководства всего год или два назад, что Запад не будет сбит с курса угрозами. Таков был урок Женевы".149 Помимо того, что это заявление выдавало чувство уязвимости, оно ясно указывало на то, что саммит не развеял все заблуждения, если это был тот "урок", который администрация Рейгана извлекла из Женевы.

В области контроля над вооружениями саммит не выявил никакого продвижения к согласию, разве что прояснил основу и силу расхождений в позициях по космическому оружию и стратегической обороне. Переговоры по СНВ должны были возобновиться в середине января 1986 года. Между тем, несколько первых шагов в целом в области контроля над вооружениями, казалось, отражали неясную перспективу.

В начале декабря США запустили спутник для испытаний ПСС, но 19 декабря Конгресс запретил дальнейшие испытания ПСС до тех пор, пока Советский Союз продолжает соблюдать односторонний мораторий.

Горбачев предложил, сначала в частном письме Рейгану 5 декабря, а через две недели публично, провести инспекцию ядерных полигонов на месте для подтверждения моратория на ядерные испытания. Правительство США не было заинтересовано в этом.

Самым важным и наиболее противоречивым было опубликование 23 декабря 1985 года третьего президентского доклада Конгрессу "Советское несоблюдение соглашений о контроле над вооружениями". Хотя суть различных обвинений была весьма различной, жесткий тон и включение многих сомнительных обвинений вызвали в Москве серьезные вопросы о степени реальной заинтересованности США в контроле над вооружениями. Это укрепило сомнения и руку тех, кто был убежден, что Соединенные Штаты не заинтересованы всерьез в ограничении и сокращении вооружений. И Горбачеву не удалось в Женеве добиться от Америки какого-либо движения в сторону разрешения разногласий, прежде всего по космическому оружию и СОИ.

В месяцы после женевской встречи администрация Рейгана, удовлетворенная тем, что Горбачев, похоже, пришел в себя, не видела причин для новых инициатив и тем более для компромиссов в своей позиции.

Горбачев, хотя отнюдь не был удовлетворен состоянием отношений, не видел рычагов воздействия на Рейгана. Он решил попытаться расширить повестку дня в области контроля над вооружениями с помощью новой смелой и масштабной инициативы. Но его основное внимание было обращено на предстоящий съезд партии и необходимость настаивать на далеко идущих новых подходах в своей собственной стране во внешней политике и во внутренних делах. Советско-американские отношения сошли на нет не потому, что они не сохраняли своего значения в долгосрочной перспективе, а потому, что не было очевидных возможностей, а другие потребности в краткосрочной перспективе были более насущными.

 

Горбачев, Рейган и Рейкьявикский саммит, 1986 год

 

Ключевыми в 1986 года стали партийный съезд в Москве в начале года, который закрепил и еще больше определил политическую линию нового руководства под руководством Михаила Горбачева, и вторая встреча на высшем уровне Горбачева и Рейгана. Безуспешное стремление советских лидеров к ограничению и сокращению вооружений и активное стремление администрации Рейгана к региональному геополитическому соперничеству, которому уделялось первостепенное внимание, доминировали в непростом развитии отношений между этими двумя событиями и привели к неопределенности в течение нескольких месяцев относительно того, состоится ли вторая встреча на высшем уровне в 1986 году и сохранится ли диалог, начатый на саммите в Женеве.

Когда новая встреча на высшем уровне все же состоялась, в Рейкьявике в октябре, она потерпела впечатляющий провал в ближайшей перспективе, но она сломала плесень и открыла новые возможности в области контроля над вооружениями. В то время как Горбачев начал демонстрировать "новое мышление" и новую гибкость во внутренней и внешней политике, позиции Рейгана и его контроль над событиями в Вашингтоне пошатнулись в конце года из-за разоблачений в скандале "Фран-контра" о двуличном и неудачном управлении внешней политикой. Оглядываясь назад, становится ясно, что этот год ознаменовал собой переход от доминирования Рейгана в отношениях к его разделению, по крайней мере, равной роли с Горбачевым и его новыми подходами.

Первым значительным событием в новом году стала инициатива Горбачева по реанимации сферы контроля над вооружениями и разоружения. В крупной официальной "декларации" он предложил всеобъемлющую программу ликвидации всего ядерного оружия к 2000 году, но при этом предусмотрел гибкость в достижении более ограниченных соглашений. Первоначальная реакция большинства американцев и других стран Запада была направлена на драматический призыв к ликвидации ядерного оружия и рассматривалась как речь как преимущественно пропагандистскую. Не было никаких изменений в явной увязке сокращения стратегических межконтинентальных вооружений с запретом на создание, испытание и развертывание оружия космического удара, то есть отказа США от стратегической оборонной инициативы (СОИ). Это привело к осторожной и настороженной реакции Америки. На самом деле, однако, инициатива Горбачева была задумана как серьезное открытие для базового улучшения отношений путем укрепления доверия, основанного на постепенном ограничении и сокращении вооружений. Я заявил, что проверка больше не будет препятствием для заключения соглашений по вооружениям. Более того, Советский Союз впервые предложил двустороннюю ликвидацию ракет средней дальности в Европе между США и СССР, заложив основу для переговоров по ядерным силам средней дальности (INF), которые к концу следующего года привели к заключению Договора INF.

Горбачев, возможно, был готов продвигать свою широкую программу разоружения в Женеве, если бы Рейган был более восприимчив. Представив ее в январе 1986 года, накануне возобновления женевских переговоров по ядерным вооружениям, он стремился оживить и расширить повестку дня в области контроля над вооружениями. (Он также предложил всеобъемлющий запрет на ядерные испытания и запрет на химическое оружие, а также сокращение INF и стратегических вооружений). Возможно, Горбачев также надеялся на более благоприятную реакцию Америки, о которой он мог бы объявить на предстоящем съезде партии.

 

Двадцать седьмой съезд партии

 

Проводимые раз в пять лет съезды Коммунистической партии Союза с 1950-х по 1980-е годы выполняли некоторые функции четырехгодичных президентских выборов в Америке. Даже если не было выборов всего населения и смены высшего руководителя, партийный съезд фокусировал внимание руководства всех уровней и страны в целом на переоценке и подтверждении или изменении того, что в Советском Союзе долгое время называлось "генеральной линией" внутренней и внешней политики. Если рассматривать события с советской стороны, то период, охватываемый данным исследованием, начинается с Двадцать шестого съезда партии в 1981 году, который оказался последним подобным конклавом брежневской эпохи, а также первой попыткой поиска новой политики в отношениях с Соединенными Штатами в период после краха разрядки 1970-х годов. После длительного переходного процесса, описанного в последующих главах, кульминацией которого стало вступление в должность Горбачева в начале 1985 года, случайное назначение очередного съезда на начало 1986 года предоставило новому руководству подходящую возможность укрепить свой контроль и наметить собственную политическую линию (включая окончательную подготовку нового пересмотра партийной программы, принятой четверть века назад). Таким образом, это событие стало необычайно важным и дает полезное представление о советском анализе ситуации в мире и политических ориентирах, которые лежали в основе дальнейшего развития советской внешней политики, включая отношения с Соединенными Штатами, во второй половине 1980-х годов. Как мы увидим, когда в 1990 году центр реальной власти переместился от коммунистической партии к институтам государства, очередной партийный съезд и сам институт стали менее значимыми.

Двадцать седьмой съезд партии открылся 25 февраля 1986 года и завершился девять дней спустя. Лидерство Горбачева было консервативным и неоспоримым, хотя и далеко не абсолютным, а в партийном руководстве остались более консервативные элементы, которые не были лишены влияния. Горбачев продолжал демонстрировать полную уверенность в своем положении в качестве лидера.

 

Хотя Горбачев обычно выступал с несколько более короткими речами, чем его предшественники, традиция очень длинного программного доклада была сохранена. Наиболее очевидным отличием от предыдущего съезда было то, что после небольшого перерыва в середине съезда энергичное выступление Горбачева продолжалось пять часов. Больной Брежнев в 1981 году прочитал только первые шесть и последние семь минут из аналогичного пятичасового выступления, остальное заполнил неизвестный читатель. Этот небольшой, но очевидный контраст иллюстрировал переход от сверхсрочного и медленного руководства к гораздо более энергичному.

В настоящее время я сосредоточился на советской внешней политике, особенно на отношениях с Соединенными Штатами. Однако прежде чем перейти к этой конкретной теме, необходимо отметить более широкое видение международных отношений, представленное в докладе Горбачева.

В ходе обсуждения предыдущего съезда партии, состоявшегося в 1981 году, сравнение доклада Центрального Комитета с докладами на съездах 1971 и 1976 годов показало интересные вариации и изменения в акцентах и политических интересах, но в рамках установленной общей схемы. Структура мысли и организации, а также содержание доклада Горбачева на новом съезде ознаменовали радикальное изменение предыдущей схемы. В докладе 1981 года был представлен главный раздел "О международной политике Коммунистической партии Советского Союза", состоящий из последовательности подпунктов, посвященных отношениям с мировой социалистической системой, недавно освобожденными странами и другими странами.

 

Поразительным контрастом является то, что доклад 1986 года открывался крупным разделом "Современная ситуация в мире".

porary World: Basic Trends and Cgntradic!ions". Хотя различные элементы предыдущих докладов были, по крайней мере, отмечены, вся структура, а также содержание были радикально пересмотрены. Например, в 1981 году был выделен отдельный раздел, посвященный отношениям СССР с национально-освободительными движениями и новыми независимыми государствами.

Нации третьего мира" состоял из тридцати параграфов, в которых упоминалось более десятка стран и подробно обсуждались отношения с некоторыми из них. Завершался он обещанием последовательного курса Советского Союза "на укрепление союза мирового социализма и национально-освободительного движения". В 1986 году этот раздел отсутствовал, а в длинных рассуждениях о современном мире было всего три предложения с мимолетным упоминанием "антиколониальных революций и национально-освободительного движения", причем ни одна страна даже не была названа и не было обещания поддержки. Даже упоминания о мировой социалистической системе были минимальными. (В более позднем разделе были упомянуты пакт Таршоу и Совет экономической взаимопомощи, но ни одна отдельная страна, кроме Китая, не была названа - за исключением дискуссий 1981 года, в которых упоминались все страны Восточной Европы, Куба, Вьетнам, Монголия и Северная Корея). Аналогичным образом, ссылки на мировое коммунистическое движение были сокращены с длинного раздела до трех коротких перфунциональных параграфов.

Что заняло место этих идеологически определенных разделов мира? Что представляла собой природа современного мира в качестве основы для внимания советской политики?

По-прежнему уделялось внимание отношениям СССР с западными капиталистическими государствами, и прежде всего с Соединенными Штатами. Большая часть этих дискуссий, конечно, была резкой критикой недостатков, противоречий и агрессивного характера, приписываемого империализму. Но когда речь шла об отношениях СССР с империалистическими державами капиталистического мира, акцент делался на возможности и необходимости мирного сосуществования и мирной конкуренции.

 

Новым элементом, который доминировал в докладе при обсуждении современного мира и советской политики, была глобальная взаимозависимость и необходимость стабильной и взаимной международной безопасности. Структура дискуссии, как и ее содержание, отражала это изменение в мышлении. Вместо того чтобы отражать сталинский образ столкновения двух миров или даже обсуждать отдельно социалистические, развивающиеся страны и западный капиталистический мир, дискуссия шла об одном мире. И Горбачев говорил о проблемах "глобального масштаба, затрагивающих саму основу существования цивилизации". Помимо важнейшей необходимости предотвращения ядерной войны, он отметил загрязнение окружающей среды и истощение природных ресурсов. Самое главное: "Эти глобальные проблемы, затрагивающие все человечество, невозможно решить усилиями одного государства или группы государств. Для этого необходимо сотрудничество в глобальном масштабе, тесное конструктивное взаимодействие большинства стран".

Горбачев процитировал высказывание президента Рейгана в Женеве о том, что Советский Союз и Соединенные Штаты быстро найдут общий язык, если Земле будет угрожать прилет внеземных существ. "Но, - возразил Горбачев, - разве ядерная катастрофа не является более реальной опасностью, чем приземление неизвестных инопланетян? Разве экологическая угроза не является достаточно большой угрозой? Разве все страны не заинтересованы в том, чтобы найти разумный и справедливый подход к проблемам развивающихся государств и народов?". Действительно, он заключил, что "ход истории, общественного прогресса все настойчивее требует установления конструктивного, творческого взаимодействия между государствами и народами в масштабах всего мира.... Такое взаимодействие необходимо для того, чтобы предотвратить ядерную катастрофу, чтобы цивилизация выжила. Оно необходимо для того, чтобы другие мировые проблемы, которые становятся все острее, могли быть решены совместно в интересах всех заинтересованных сторон".

А как насчет продолжающегося столкновения и соревнования социалистического (коммунистического) и капиталистического (империалистического) миров? Горбачев утверждал, что "жизненность марксистско-ленинского учения убедительно подтверждена", но он также отметил, что "любые попытки превратить теорию, которой мы руководствуемся, в набор набивших оскомину схем и предписаний, действующих везде и при всех обстоятельствах, безусловно, противоречат сути и духу ленинизма". "Мы, - сказал он, - реалисты и прекрасно понимаем, что два мира разделены многими вещами, и разделены глубоко. Но мы также ясно видим, что необходимость решения самых жизненных проблем, затрагивающих все человечество, должна побудить их к совместным действиям, пробудить невиданные доселе силы самосохранения человечества".

 

Главный вывод из этой дилеммы заключался в том, что хотя политическое и идеологическое соперничество двух сторон будет продолжаться, его не только необходимо сдерживать в рамках, не допускающих войны, но и сочетать с требованиями взаимозависимости. По словам самого Горбачева: "Реалистическая диалектика современного развития состоит в сочетании конкуренции [состязательности] и противостояния [противоборства] двух систем с растущей тенденцией к взаимозависимости государств мирового сообщества". И далее он говорил о "противоречивом, но взаимозависимом и во многом целостном мире, который формируется". Это беспрецедентное рассуждение о становлении глобальной взаимозависимости и целостного мира, напомним, было включено в основной раздел доклада ЦК об основных тенденциях современного мира, который был введен заявлением о том, что "проводить правильную, научно обоснованную политику можно только при ясном понимании основных тенденций современной действительности".

В докладе Горбачева также был большой раздел, посвященный "Основным целям и направлениям внешнеполитической стратегии партии". С самого начала "главная цель" советской внешней политики была сформулирована как "обеспечение советскому народу возможности трудиться в условиях стабильного мира и свободы". На протяжении всей работы над докладом упор на безопасность преобладал над всеми другими целями.

В кратких упоминаниях о "прогрессивных" переменах в мире, и прямо о мировом коммунистическом движении, "Коммунистическая партия Советского Союза считает своим главным международным долгом успешное продвижение нашей страны по пути, открытому и проложенному [Октябрьской] революцией". Таким образом, советские лидеры видели свой главный "интернациональный долг" как коммунистов не в содействии установлению коммунистического правления во всем мире, а в развитии Советского Союза. Были ли они действительно так уверены в силе примера собственных успехов, точно сказать нельзя, но очевидно, что советские лидеры нашли идеологическое оправдание тому, чтобы не рисковать безопасностью Советского Союза в погоне за революционными изменениями в мире. Они также нашли идеологическое обоснование, вспомнив, что Ленин отвергал "теорию революционной войны", которую отстаивали некоторые большевистские лидеры, стремившиеся перенести социализм из Советской России в другие страны. Горбачев упомянул об этом в докладе и добавил: "Сегодня мы также твердо убеждены, что разжигание революций извне, а тем более военными средствами, бесперспективно и нецелесообразно".

Единственной страной третьего мира, упомянутой по имени в докладеГорбачева, был Афганистан. И он был упомянут не как пример революционного прогресса, а как пример контрреволюционного вызова, поддерживаемого империалистами. Более того, Горбачев рассматривал ситуацию не с точки зрения ее значения для революционных изменений в третьем мире, а как угрозу для "третьего мира".

 

Наконец, он характеризовал Афганистан как "кровоточащую рану" и оправдывал прямое советское участие (прежде всего, перед своей основной аудиторией, членами Коммунистической партии и советским народом) не как советскую жертву мировому революционному прогрессу (хотя и направленную "по просьбе афганского] правительства"), а из-за "наших жизненно важных национальных интересов" в мирных соседях и "безопасности наших границ" .

доказательства того, что эта цель была главенствующей мотивацией советских лидеров

при принятии решения об интервенции в 1979 году. Упоминание об этих прошлых, прямых, односторонних действиях по удовлетворению императива советской безопасности было, однако, исключением из основной направленности доклада.

Центральное место и тема всего обсуждения целей советской внешней политики не только была посвящена безопасности, но и была сформулирована беспрецедентным образом. Хотя предотвращение ядерной войны, достижение прогресса в разоружении и содействие мирному сосуществованию были видными советскими целями, выдвинутыми также в докладах на трех предыдущих съездах партии, теперь они были названы "главным направлением деятельности партии на мировой арене" и получили новый контекст. Горбачев подчеркнул новый императив, сказав, что "мир стал слишком мал и хрупок для войн и политики силы [силовая политика]". Сердцем аргументации Горбачева был вывод о том, что никакая нация больше не может найти безопасность в военной мощи, ни в обороне, ни в сдерживании. "Характер современного оружия, - по словам Горбачева, - не оставляет ни одному государству надежды защитить себя только военно-техническими средствами, например, путем создания даже самой мощной обороны". И, хотя взаимное сдерживание было более эффективным, чем оборона, "безопасность не может бесконечно основываться на страхе возмездия, то есть на доктринах "сдерживания" или "устрашения". Скорее, "задача обеспечения безопасности все больше становится политической задачей и может быть решена только политическими средствами". Более того, безопасность может быть только взаимной \в отношении безопасности Советского Союза и Соединенных Штатов, а "если рассматривать международные отношения в целом, то она может быть только универсальной". И, основываясь на предыдущем обсуждении глобальной взаимозависимости, он завершил свое обсуждение внешней политики призывом к "созданию всеобъемлющей системы международной безопасности" - военная, политическая, экономическая и гуманитарная.

Что касается отношений с Соединенными Штатами, Горбачев, казалось, немного защищался по поводу того, что им уделяется большое внимание. Он сказал: "Мир, конечно, гораздо больше, чем Соединенные Штаты. . .. И в мировой политике нельзя замыкаться только на отношениях с какой-то одной страной, пусть даже особенно важной. Это, как показывает опыт, только поощряет презумпцию силы. Но, естественно, мы придаем важное значение состоянию и характеру отношений Советского Союза и Соединенных Штатов". У наших стран не мало общих интересов, есть объективный императив - жить в мире друг с другом, конкурировать на равных и взаимовыгодных условиях - но только на равных и взаимовыгодных".

Выступая за улучшение отношений с Соединенными Штатами и Западом в целом, Горбачев подчеркнул, что для этого, конечно, необходима готовность обеих сторон. "Мы прекрасно понимаем, что отнюдь не все зависит от нас, что многое будет зависеть от Запада, от способности его лидеров не потерять трезвый рассудок на важном историческом перекрестке". Перспективы были омрачены событиями в Соединенных Штатах. "Правящие круги США явно потеряли реалистическую ориентацию в этот сложный период истории". В результате того, что "пришедшая к власти в США правая группировка и их главные соратники по НАТО резко перешли от разрядки к политике военной силы", "никогда еще за последние десятилетия [то есть в период холодной войны] ситуация в мире не была столь взрывоопасной, а следовательно, сложной и неблагоприятной, как в первой половине 1980-х годов". Следовательно, главный вопрос заключался в следующем: "Могут ли правящие центры капитализма вступить на путь трезвой, конструктивной оценки происходящего? Проще всего было бы ответить: может быть, да, а может быть, и нет. Но история не дает нам права на такую перспективу. Мы не можем ответить "нет" на вопрос, будет или не будет человечество".

 

Несмотря на негативную оценку позиции администрации Рейгана на сегодняшний день, Горбачев все же отразил сдержанный оптимизм, основанный, в частности, на недавней встрече на высшем уровне в Женеве. Соответственно, он сказал, что "в советско-американских отношениях наметились признаки перемен к лучшему", хотя и предупредил, что "резкое охлаждение климата в первой половине 1980-х годов вновь напомнило нам, что ничто не приходит само по себе". Действительно, в поздней вставке в доклад Горбачев отметил, что советское руководство двумя днями ранее получило отрицательный ответ от президента Рейгана на свои последние предложения. И он подчеркнул - тема, которая будет повторяться в течение года, - что значение следующей встречи на высшем уровне, договоренность о которой была достигнута в Женеве, заключается в ожидании, что она даст "практические результаты по наиболее важным направлениям ограничения и сокращения вооружений". Не только "нет смысла вести пустые разговоры", но и советско-американские переговоры не должны использоваться как прикрытие для продолжения гонки вооружений. В то же время, ранее в докладе он оправдывал курс на улучшение отношений, говоря, что "необходимо искать, находить и использовать даже самый маленький шанс, пока еще не поздно, чтобы сломать тенденцию растущей военной опасности".

В этом заключалась дилемма советского руководства: как добиться даже маловероятного шанса на прорыв в ограничении вооружений с Соединенными Штатами, не став участником переговорного процесса, который американские лидеры могли бы использовать для продолжения конкуренции вооружений, а не для достижения соглашения об ограничениях и сокращениях. И они не нашли ответа на эту дилемму.

Новое мышление", как его стали называть, столь четко отраженное в докладе Горбачева на съезде партии, конечно, возникло не сразу. Советские ученые и чиновники разрабатывали этот новый подход в течение многих лет. Действительно, некоторые элементы уходят корнями в хрущевскую послесталинскую оттепель, хотя новое мышление выходило далеко за рамки тех ранних проявлений. В 1970-х годах, по мере развития разрядки между Востоком и Западом, росли и представления о перестройке (перестройке) международных отношений. В начале 1980-х годов, когда разрядка уступила место возобновлению конфронтации, росло понимание того, что жесткость советского мышления была важным фактором, а также такие действия СССР, как интервенция в Афганистан и развертывание ракет SS-20, направленных на Европу. Это зарождающееся новое мышление возникло не только в академических институтах, но и в Академии общественных наук Коммунистической партии, в аппарате Центрального Комитета и в Министерстве иностранных дел.33 Новое мышление не ограничивалось лишь московской интеллигенции и внешнеполитического сообщества. Эдуард Шеварднадзе рассказывал, как он и Михаил Горбачев, будучи региональными партийными лидерами в конце 1970-х годов, говорили о необходимости радикальных изменений в мышлении и действиях партии как во внутренних, так и во внешних делах.

Вскоре после смерти Леонида Брежнева Юрий Андропов тихо поручил провести большое количество исследований о возможных новых подходах, с которыми ознакомился, в частности, младший член Политбюро Горбачев.35 Аналогичным образом, работа над пересмотренной партийной программой, начатая при Брежневе в 1981 году, была продолжена более серьезно при Андропове и Черненко. Даже Черненко в 1984 году в опубликованном руководстве по составлению программы дал понять, что предсказание о скором крахе капитализма и победе коммунизма, которое "преждевременно" было включено в предыдущую (1961 года) программу, будет исключено. А во внешней политике он подчеркнул необходимость предотвращения ядерной войны.36 Новая пересмотренная программа, принятая на двадцать седьмом съезде партии, воплотила в себе многие темы нового мышления, хотя, как документ, находившийся на рассмотрении и анализе в течение нескольких лет, менее полно, чем Политический отчет ЦК Горбачева.

 

Шеварднадзе очень лаконично описал внешнеполитическую программу, лежащую в основе и применении этих широких предложений. Он написал это на основе доклада съезду партии,

 

Наши установки были четкими: прекратить подготовку к ядерной войне; перевести советско-американские отношения на рельсы нормального, цивилизованного диалога; отказаться от мертвых, жестких позиций в пользу разумных, взаимоприемлемых компромиссов; перевести наши дела на баланс интересов; стремиться к ограничению военного потенциала до уровня разумной достаточности; подтвердить принцип всеобъемлющего контроля и проверки; искать пути прекращения ядерных испытаний и демонтажа американских и советских ракет средней дальности в Европе; вывести советские войска из Афганистана; создать систему безопасности в Европе на основе Хельсинкского процесса, радикально сократив ядерные и обычные вооружения; разрядить региональные конфликты, нормализовать отношения с Китаем; строить отношения с соседями на основе уважения их интересов и принципов невмешательства в их внутренние дела; заниматься глобальными проблемами.

Все это должно было быть воплощено в практической политике38.

 

Сам Горбачев, выступая на закрытом заседании перед ведущими деятелями Министерства иностранных дел три месяца спустя, назвал доклад съезду "глубоким анализом мирового развития и основных тенденций внешнеполитической деятельности Советского государства" и призвал членов съезда к "более реалистичному подходу", основанному на "более трезвой и широкой эволюции конкретных фактов, а не рассматривать все только с точки зрения собственных [то есть советских] интересов".

Новое мышление, в новых подходах и лежащем в их основе понимании, было гораздо менее развито в отношении внутренних событий. Глубина проблем и масштаб необходимых изменений, столь поразительные в области национальной и международной безопасности, были менее понятны в отношении внутренних эко номических и политических реформ, включая надвигающуюся проблему гражданства. В какой-то степени неспособность оценить степень внутренней советской слабости способствовала более радикальному подходу к безопасности и внешним делам. Например, накануне своего прихода к власти Горбачев в декабре 1984 года в речи на партийной конференции по идеологии повторил тему, также озвученную Андроповым в ноябре 1982 года, о том, что социализм (и Советский Союз) "оказывает свое основное влияние на мировое развитие благодаря своей экономической политике и успехам в социально-экономической сфере".

Пересмотренная программа партии... хотя и не противоречила сдвигу в сторону нового мышления, была менее масштабной, чем доклад Горбачева. Она отражала не только длительный процесс совместного редактирования, но и то, что в новом коллективном руководстве сохранились сильные консервативные тенденции. Были и другие признаки этого факта.

Несмотря на значительные успехи в отставке консервативных оппонентов, Горбачев и его новая команда столкнулись и с некоторыми неудачами. В частности, в феврале провалилась попытка сместить члена Политбюро Динмухамеда А. Кунаева с его региональной партийной базы в качестве первого секретаря Коммунистической партии Казахстана. В ходе подготовки к республиканскому съезду партии, предшествующему общенациональному, один из казахстанских партийных чиновников, действуя как представитель центрального секретариата партии, подверг Кунаева резкой критике. Для того чтобы донести сигнал до общества, это выступление и критика были опубликованы в "Правде". Несмотря на это, казахская партийная машина, члены которой знали, что они будут вычищены вместе со своим лидером, демонстративно оставила его в партии. Вместо этого чиновник, критиковавший Кунаева, был снят! Критика Кунаева, опубликованная в "Правде", стала первой подобной прямой критикой члена Политбюро, который затем не был немедленно снят с должности, начиная с 1920-х годов. Этот эпизод показал, что власть даже генерального секретаря и его секретариата в Москве имеет пределы, и показал, что даже внутри Политбюро существует осторожность против слишком решительных действий. Горбачев и его коллеги не хотели форсировать события и предпочитали потратить больше времени на подготовку. Другому укоренившемуся консервативному партийному руководителю республики, Владимиру Щербицкому из Украины, в это время даже не был брошен вызов.

Отношения СССР с Соединенными Штатами не были центральным вопросом на внутрисоветской политической арене, хотя во многом они имели косвенное значение. Горбачев не хотел делать себя политически уязвимым, создавая впечатление, что он уступает американским тенденциям в отношениях, не отстаивая при этом советские интересы. Даже если его новое мышление и начинающиеся внутренние реформы будут двигаться в направлениях, которые Соединенные Штаты будут приветствовать, он не хотел, чтобы казалось, что его шаги отвечают американским, а не переоцененным советским целям. Прежде всего, он не мог создать впечатление, что его новая пропаганда просвещенной общей безопасности осуществляется за счет предполагаемых интересов советской безопасности. И в отношении самой большой предполагаемой угрозы безопасности - американской СОИ и ее потенциала, не только блокирующего сокращение вооружений, но и увеличивающего риск ядерной войны, - ему не удалось убедить президента Рейгана в Женеве. Таким образом, эта проблема оставалась в центре его повестки дня в отношениях с Соединенными Штатами.

 

Курс Рейгана

 

Президент Рейган был очень доволен своим выступлением на саммите в Ге-неве и политическим курсом, который приветствовал диалог и улучшение отношений с Советским Союзом при условии, что это может быть достигнуто за счет советских уступок и продвижения к американским позициям. Некоторые члены его команды, в частности министр обороны Каспар Вайнбергер, были недовольны даже ограниченным сближением и снижением напряженности на этой основе. Другие, в частности, госсекретарь Джордж Шульц, рассматривали новый курс как подтверждение постепенного улучшения отношений, которого он добивался с 1983 года. Но никто не видел необходимости менять политику США.

Главная инициатива Горбачева от 15 января по расширению и приданию импульса разоружению была отвергнута скептиками и в лучшем случае осторожно встречена некоторыми. Она <не привела ни к какой переоценке, а тем более к пересмотру американских позиций в области стратегических вооружений.

Еще до выступления Горбачева, в начале января, госсекретарь Шульц через посла Доб      в начале января госсекретарь Шульц через посла Доба выяснял у советского лидера возможность проведения следующей встречи на высшем уровне в Вашингтоне в июне. Однако Советский Союз не хотел соглашаться на проведение встречи до того, как появятся признаки прогресса в выходе из тупика в вопросе контроля над стратегическими вооружениями. На встрече с посетившим его сенатором Эдвардом М. Кеннеди в начале февраля Горбачев ясно дал понять, что он не намерен назначать дату саммита до тех пор, пока не получит ответ от президента Рейгана, свидетельствующий о том, что прогресс в переговорах по вооружениям оправдывает встречу.44 Горбачев возобновил прямой обмен письмами с Рейганом в ответе от 11 января на письмо Рейгана от 7 декабря, касающемся ряда региональных, гуманитарных и двусторонних вопросов, но не саммита. Аналогичным образом, 15 января он уведомил Рейгана в письме о своей предстоящей публичной инициативе по запрещению ядерного оружия.

Рейган возобновил диалог по контролю над вооружениями, пытаясь расчистить путь для встречи на высшем уровне в двух февральских письмах, в первом из которых (от 6 февраля) он ответил на декабрьское письмо Горбачева, а во втором (от 22 февраля) выдвинул ряд новых предложений.46 Его предложения, однако, не продвигали инициативы Горбачева по ядерным испытаниям и, что самое важное, не сигнализировали о каких-либо изменениях в отношении СОИ. Горбачев отметил это в письме от 2 апреля, усиленном комментариями, устно переданными послом Добыниным. Хотя полные тексты писем и устных бесед недоступны, из опубликованных выдержек кажется, что Горбачев, возможно, сигнализировал, что даже если вопрос о космическом оружии (SDI) не может быть решен в то время, крупный шаг вперед в направлении запрещения ядерных испытаний мог бы быть достаточным для оправдания встречи на высшем уровне. Но такого прорыва не произошло.

Частный обмен мнениями в переписке между двумя лидерами также частично отражался в публичных заявлениях и утечках в СМИ. Заявление Горбачева на съезде партии 25 февраля о том, что проведение саммита зависит от реального прогресса в области разоружения, "практических результатов" и что "нет смысла вести пустые разговоры",48 вызвало раздражение Белого дома, который отверг такую "увязку". Еще до этого представители администрации Рейгана жаловались прессе, что, по их словам, "Москва, похоже, пытается добиться уступок по контролю над вооружениями в обмен на согласие с датой" проведения саммита. 6 марта президент Рейган сам сказал журналистам на встрече с журналистами, что он не может не согласиться на проведение саммита.

 

Похороны убитого премьер-министра Швеции Олафа Пальме предоставили возможность секретарю Шульцу встретиться в Стокгольме 15 марта с советским премьер-министром Николаем Рыжковым. Встреча, которую Шульц назвал "очень откровенной", не привела к сближению сторон. Рыжков подчеркнул необходимость решения проблемы ядерных испытаний, отметив заявление Горбачева, сделанное всего двумя днями ранее, о продолжении моратория на ядерные испытания до тех пор, пока Соединенные Штаты также воздерживаются от испытаний. Соединенные Штаты незамедлительно отвергли это предложение и 22 марта подчеркнули это, проведя еще одно ядерное испытание. Не успокоившись, Горбачев 29 марта предложил провести встречу на высшем уровне, чтобы договориться о запрете ядерных испытаний, и снова продлил советский мораторий, несмотря на американское испытание. Соединенные Штаты сразу же отвергли эту идею. Вскоре после этого Шульц публично выразил свою тревогу по поводу недавней модели публичных советских и американских заявлений и надежду, что частная дипломатия может снова стать обычной процедурой; в противном случае, сказал он, "мы никуда не пойдем".

Незадолго до своего отъезда для вступления в новую должность члена партийного руководства в Москве посол 8 апреля встретился с президентом Рейганом (в это время он передал письмо Горбачева от 2 апреля). Хотя существенного соглашения достигнуто не было, была достигнута договоренность о том, что 14-16 апреля министр иностранных дел Шеварднадзе встретится в Вашингтоне с госсекретарем Шульцем для подготовки саммита.      14-16 апреля министр иностранных дел Шеварднадзе встретится в Вашингтоне с секретарем Шульцем для подготовки к саммиту - с обязательством обеих сторон продолжать усилия. В тот же день, 8 апреля, Горбачев заявил, что он не ставит перед собой никаких задач.

"предварительные условия" на саммите, который может состояться, если "дух Женевы" будет "возрожден". Поскольку перспективы проведения второго саммита колебались, были предприняты дальнейшие шаги по направлениям сотрудничества, согласованным в Женеве. Были проведены встречи региональных экспертов (на уровне помощника госсекретаря - заместителя министра иностранных дел): 6 марта - по югу Африки, 10-11 июня - по Восточной и Юго-Восточной Азии, 26-27 июня - по Ближнему Востоку, 2-3 сентября - по Афганистану, 2--28 августа - по региональным вопросам в целом. Совещания экспертов по запрещению химического оружия прошли в Берне 5-6 марта и 5 сентября, и предварительные переговоры по центрам снижения ядерных рисков прошли в Женеве 5-6 мая и 25 августа.

Встречи директора USIA Чарльза Вика в Москве в январе привели к дальнейшим переговорам и заключению в августе соглашения о тринадцати образовательных, научных и культурных обменах. Они включали первый обмен учениками средних школ (по десять человек с каждой стороны) и преподавателями иностранных языков; проблемы здравоохранения, общие для Аляски и Сибири; разработку совместных учебников для изучения языков; применение компьютеров в начальном и среднем образовании; а также обмен открытыми визитами и выставками картин. Советские предложения о внесении изменений в исследования по термоядерной энергии, выдвинутые перед саммитом и согласованные в Женеве, были отклонены из-за возражений Министерства обороны, которое предложило заменить сотрудничество по безопасности АЭС с обычным термоядерным синтезом, о чем было достигнуто соглашение в августе.

Соглашение о гражданской авиации привело к возобновлению регулярного воздушного сообщения между Соединенными Штатами и Советским Союзом 29 апреля. В марте начались переговоры по майскому времени. Самым новым и потенциально полезным шагом стало приглашение министра обороны Каспара Уайнбергера советскому министру обороны посетить Соединенные Штаты. Хотя такие переговоры фактически состоялись лишь два года спустя, приглашение стало началом.

Прогресс в развитии экономических отношений был очень незначительным. В начале года лицензирование нефтегазовых технологий было поставлено на индивидуальную основу, но Соединенные Штаты очень медленно продвигались в ослаблении Западного координационного комитета по экспортному контролю (КОКОМ) и односторонних американских мер контроля. Соединенные Штаты крайне негативно отреагировали на советское выражение заинтересованности в участии в многосторонних торговых переговорах в рамках Генерального соглашения по тарифам и торговле (CATT). Единственным исключением из холодной американской позиции в торговле стало спорное в администрации Рейгана решение о субсидировании продаж американского зерна в Советский Союз. Первоначально спонсированное сенатором Робертом Дж. Доулом и шестнадцатью другими сенаторами Среднего Запада и поддержанное советниками по внутренним делам в кабинете министров, предложение о субсидировании закупок советского зерна встретило решительный отпор со стороны секретарей Шульца и Уайнбергера. Тем не менее, президент Рейган вновь, как и в 1981 году, когда он прекратил зерновое эмбарго, несмотря на возражения Хейга, решил в августе предложить Советскому Союзу почти 4 млн. метрических тонн субсидированной пшеницы для выполнения его квоты по долгосрочному двустороннему зерновому соглашению, подписанному в 1983 году. Администрация была поставлена в неловкое положение, когда Советский Союз, воспользовавшись перенасыщением мирового предложения зерна, не воспользовался этим предложением.

В то время как дипломатия на высшем уровне и переговоры по вооружениям оставались в тупике, а экономические и другие контакты медленно и неравномерно продвигались к нормализации, другие события и действия двух держав двигались в неблагоприятном потоке.

7 марта США беспрецедентным шагом приказали Советскому Союзу сократить штат своей дипломатической миссии при ООН в Нью-Йорке с 275 до 170 человек, поэтапно в течение следующих двух лет. В качестве причины была указана безопасность против шпионажа, хотя последнее публичное обвинение против сотрудника SO\iet ООН было выдвинуто тремя годами ранее. Помимо решительного дипломатического протеста, Советы воспользовались первой же возможностью, всего три дня спустя, чтобы арестовать и выслать из страны сотрудника посольства США в Москве Майкла Селлерса, пойманного на тайной встрече с советским источником. Два месяца спустя другой сотрудник американского посольства, Эрик Сайтс, также был арестован и объявлен персоной нон грата.55 20 июня наступила очередь Соединенных Штатов; об аресте полковника Владимира Измайлова, советского воздушного атташе в Вашингтоне, было объявлено ФБР на широко разрекламированной пресс-конференции. Дальнейшие инциденты, а также более важная и иная ситуация, связанная с обвинениями в шпионаже, должны были произойти через несколько месяцев, о чем будет сказано ниже.

Между тем, более серьезный инцидент возник в результате настойчивого политического использования американцами военной мощи, имеющего вспомогательный разведывательный аспект. 13 марта крейсер USS Yorktown, вооруженный ядерными ракетами, и эсминец USS Caron, специально спроектированный и оснащенный для сбора разведывательной информации, намеренно вошли в советские территориальные воды в пределах шести миль от южного побережья Крыма, несмотря на советские предупреждения и сигналы об отходе. Заход двух американских военных кораблей в Черное море (обычно два раза в год) для демонстрации флага и подтверждения своего права на это был обычным делом. Эти же два корабля были там во время последнего похода в декабре 1965 года. Что не было обычной практикой, более того, не было прецедента, так это вхождение таких кораблей в советские территориальные воды. Как только через три дня Советский Союз публично выразил протест против этой акции, назвав ее "демонстративной, вызывающей и преследующей явно провокационные цели", представители администрации настаивали на том, что эта акция была "просто осуществлением права мирного прохода". Это объяснение было оспорено многими американскими экспертами, которые не считали уместным осуществление невинного "прохода" через несудоходные морские пути, поскольку корабли должны были выйти за пределы своих границ, чтобы войти в эти воды. Более того, проход не был "невинным", поскольку USS Caron, очевидно, собирал разведывательную информацию. Договор по морскому праву, хотя Соединенные Штаты и не подписали его, был принят администрацией в 1983 году как воплощение обычного международного права во всех отношениях, кроме прав на исследование морского дна. В этом договоре (раздел 3) говорится, что "любое действие, направленное на сбор информации в ущерб обороне или безопасности прибрежного государства", не соответствует мирному проходу.

 

Представители Пентагона с готовностью подтвердили репортерам, что одной целью проникновения в советские территориальные воды был сбор разведданных, а другой - утверждение своего права на мирный проход. Они также заявили, что запланированные учения в заливе Сидра у берегов Ливии, которые должны состояться через несколько дней, будут преследовать те же цели, а также поддержат право на плавание в международных водах. Обе акции были одобрены Объединенным комитетом начальников штабов.

Штаб и министр обороны. По словам болтливых чиновников, оба действия были призваны подкрепить призыв президента к Конгрессу об увеличении военных расходов, что можно было ожидать после инцидентов, когда Соединенные Штаты "напрягали свои военные мускулы".

Когда 24 марта "аналогичные" военно-морские учения в заливе Сидра привели к запуску ливийских зенитных ракет SA-5 и ответным воздушным ударам США по этим объектам SA-5 и нескольким ливийским патрульным судам, Советы были еще больше обескуражены заявлениями США о том, что единственной целью недавнего эпизода в Черном море было невинное осуществление невинного прохода.8 Более того, когда всего несколько недель спустя, 14 апреля, Соединенные Штаты начали бомбардировку нескольких объектов в Триполи и Бенгази в отместку за террористический акт в Берлине, ответственность за который была возложена на ливийцев, впечатление запугивания, созданное мартовскими действиями в Сидре и в Черном море за месяц до этого, усилилось.

Действия против Ливии, казалось, вписывались в зловещую картину нового разгибания мускулов американских военных в поддержку доктрины Рейгана. Хотя Советский Союз не был непосредственной целью доктрины Рейгана, но советские лидеры правильно понимали, что Соединенные Штаты стремятся не только сдержать, но и сократить советское влияние во всем мире. Правильно или преувеличенно, они рассматривали такие действия, как провокационные американские военно-морские маневры вблизи советских берегов, и не только в Черном море, как запугивание с целью предотвращения советского противодействия американскому использованию военной мощи в третьем мире.

Как отмечалось в главе 5, доктрина Рейгана, или, по крайней мере, ее предвестие, была очевидна в Карибском бассейне с первых дней правления Рейгана, а также все чаще и в других странах. Она получила новый акцент во второй администрации Рейгана, несмотря на новую готовность иметь дело с Советским Союзом. Так, в своем обращении "О положении дел в стране" в начале февраля президент Рейган провозгласил: "Вы не одиноки, борцы за свободу. Америка поддержит вас моральной и материальной помощью... чтобы завоевать свободу в Афганистане, в Анголе, в Камбодже и в Никарагуа". И в своем официальном послании Конгрессу по этому поводу Рейган ясно дал понять, что новые отношения с Советским Союзом, основанные на "реализме", означали советский реализм в достижении американской цели "расширения", а не просто защиты "семьи свободных наций"."Советская концепция разрядки и сосуществования в советско-американских отношениях в 1970-х годах фактически была основана на согласии Америки на прогрессивные революционные изменения в сторону коммунизма при подталкивании со стороны Советского Союза. Рейгановская доктрина сосуществования в 1980-х годах была основана на точно противоположных ролях, с еще более активной американской позицией.

роль в содействии революционным изменениям в отходе от коммунизма.

14 марта Рейган направил в Конгресс необычное послание, посвященное теме региональных конфликтов в мире. Этот документ, по сути, представлял собой устав доктрины Рейгана. Признавая, что "не каждый региональный конфликт следует рассматривать как часть конфликта между Востоком и Западом", он утверждал, что "в 1970-х годах вызов региональной безопасности стал - в большей степени, чем раньше - вызовом советской экспансии". Соответственно, он подчеркнул, что "для Соединенных Штатов эти конфликты не могут рассматриваться как периферийные по отношению к другим вопросам глобальной повестки дня... и являются фундаментальной частью общих американо-советских отношений". Более того, "продолжающийся советский авантюризм в развивающемся мире вредит глобальной безопасности и является препятствием для фундаментального улучшения советско-американских отношений". Американская цель заключалась в том, чтобы изменить реальную ситуацию в странах третьего мира и "убедить Советский Союз в том, что политика, которую он начал проводить в 70-е годы, не может работать".

Не было и намека на признание того, что практически одновременно с этой разработкой доктрины Рейгана Горбачев на съезде партии только что представил радикально новый советский взгляд на мир, который предусматривал ту самую переоценку и изменение курса советской политики, к которым призывал Рейган. Администрация Рейгана не осознавала, что она, по сути, собирает силы, чтобы выбить открытую дверь.

Чтобы заручиться поддержкой общественности и конгресса для вооружения "борцов за свободу" по всему миру, Рейган драматизировал роль и вызов Советского Союза. Например, он пытался заручиться поддержкой рекордного военного бюджета в 320 миллиардов долларов, ссылаясь на "долгую историю советской жестокости по отношению к тем, кто слабее". Он утверждал, что в отличие от 1970-х годов, когда, по его словам, "одна стратегическая страна за другой попадала под господство Советского Союза", "за эти последние 5 лет не было потеряно ни одного квадратного километра территории, а Гренада была освобождена". В течение марта президент Рейган также произнес ряд речей в поддержку запрашиваемой Конгрессом суммы в 100 миллионов долларов на финансирование никарагуанских контрас, наполненных резкими антисоветскими заявлениями и преувеличенной риторикой о коварных замыслах СССР в Америке64.

Подобные заявления не были риторикой только президента Рейгана. Другие заявления и действия администрации были не менее решительными и боевыми. 21 марта Рейган описал "продолжающийся ужас советской попытки поработить Афганистан", игнорируя ведущиеся переговоры по урегулированию конфликта и выводу советских войск, публично провозгласил афганский стан Даф5 и в частном порядке санкционировал выделение еще 300 с лишним миллионов долларов на "тайную" военную помощь (в соответствии с выводами разведки от апреля 1985 года, публично обнародованными в июне 1986 года). 26 марта генеральный прокурор Эдвин Миз 3-й на Хайберском перевале был увлечен до такой степени, что обвинил Советский Союз в "пытках, изнасилованиях и отравляющих газах, голоде, выжженной земле и геноциде" как "части стремления к господству над всем миром". Четыре дня спустя стало известно, что повстанцам в Афганистане будут поставляться зенитные ракеты "Стингер". Примерно в то же время впервые публично было признано, что Соединенные Штаты после десятилетнего периода невмешательства, навязанного Конгрессом, возобновляют военную помощь повстанцам УНИТА в Анголе, включая поставку им ракет "Стингер".

 

Стали появляться признаки искажающего воздействия "доктрины Рейгана" на другие цели США. Например, США уже были вынуждены в рамках своей тайной программы поддержки никарагуанских контрас участвовать в незаконных террористических акциях, таких как минирование гражданских портов, а когда это не удалось, отступить от давней традиции американской поддержки международных институтов, отозвав признание США юрисдикции Международного суда по этому делу и отказавшись участвовать в разбирательстве. 27 июня Суд вынес окончательное решение в пользу Никарагуа и осудил США за вооружение и отправку контрас в Никарагуа, за минирование никарагуанских гаваней и за поощрение "действий, противоречащих общим принципам гуманитарного права" при подготовке для контрас небезызвестного руководства по убийствам. Он отверг утверждение США о коллективной самообороне в качестве оправдания своей поддержки мнтр.

Несмотря на попытки администрации сначала замять, а затем преуменьшить эти факты, обнаружилось все больше доказательств широкого участия поддерживаемых США афганских повстанцев в торговле наркотиками. В феврале Государственный департамент сообщил Конгрессу, что Афганистан и приграничные племенные районы Пакистана, где собирались афганские "борцы за свободу", стали "ведущим в мире источником незаконного экспорта героина в Соединенные Штаты и Европу". "Соединенные Штаты настолько увлеклись пакистанскими связями в поддержке афганских повстанцев, что поставили под угрозу свою собственную политику ядерного нераспространения, закрыв глаза на активные действия Пакистана по реализации программы создания ядерного оружия (и не обратив внимания на требование Конгресса подтвердить, что Пакистан еще не "обладает" ядерным оружием). В июне и июле эти действия непосредственно повлияли на американо-советские отношения. Когда Советский Союз, проводя параллельную политику борьбы с распространением, предупредил Пакистан о его ядерной деятельности, Соединенные Штаты вступили в частный контакт с Москвой, чтобы предупредить Советы держать руки подальше от Пакистана.

Некоторые предположительно случайные события также заставили американские действия показаться советскому руководству зловещими. Как раз во время беспрецедентного вторжения США в советские территориальные воды у южного побережья Крыма Горбачев отдыхал на своей близлежащей даче в Ливадии.

 

Таким образом, это казалось прямой пощечиной Горбачеву за то, что он удержался от встречи на высшем уровне на американских условиях, и, кроме того, в советских кругах возникли вопросы о том, не слишком ли Горбачев поддался обаянию Рейгарфа. Второе событие также было воспринято некоторыми как прямая американская пощечина Горбачеву. Девятого марта Горбачев возобновил мораторий на ядерные испытания, если Соединенные Штаты последуют его примеру. 8 апреля, когда посол Добынин сделал прощальный звонок президенту Рейгану, он передал письмо Горбачева от 2 апреля, в котором содержалась новая просьба о прекращении ядерных испытаний. Два дня спустя Соединенные Штаты провели новое испытание ядерного оружия.

Я не сомневаюсь, что присутствие Горбачева на крымской прибрежной даче 13 марта не было известно американским военным планировщикам, когда они организовывали вторжение. Возобновление ядерных испытаний сразу после советского предложения было явным совпадением.75 Тем не менее, советское прочтение событий не было неверным, если увидеть, что Соединенные Штаты не считали такое беспрецедентное военно-морское вторжение несовместимым с духом Женевы, и что Америка не только не намеревалась сдерживать СОИ, но и не планировала сокращать ядерные испытания. Более того, новая американская разрядка не включала в себя сдерживание напористой реализации рейгановской доктрины "неоглобализма" путем наращивания военной мощи США.

15 апреля, сразу после американского бомбового налета на Ливию, Советский Союз отменил запланированную на 14-16 мая встречу министра иностранных дел Шеварднадзе и министра Шульца. Советские действия были, отчасти, минимальным шагом в поддержку Муаммара Каддафи (и единственным, который они предприняли). Но более значимым было свидетельство того, что Москва переоценивает перспективы сотрудничества с Соединенными Штатами, которые казались столь многообещающими в Женеве. В официальном "Заявлении советского правительства" осуждался американский "неоглобализм" и дипломатия на пушечном выстреле и утверждалось, что "последние действия Соединенных Штатов убеждают даже тех немногихна Западе, кто еще питал иллюзии относительно истинных намерений Белого дома, что его нынешний курс - это политика агрессии и провоцирования региональных конфликтов, политика увековечения конфронтации и балансирования на грани войны".

 

В секретном постановлении ЦК от 31 июля (среди авторов которого были Шеварднадзе, Добрынин и Яковлев) подчеркивалось, что хотя "непосредственным объектом политики "неоглобализма" сейчас являются главным образом страны третьего мира", на самом деле она была направлена прежде всего против Советского Союза и мирового социализма в целом. Она стремилась "не только остановить дальнейшее распространение и укрепление позиций социализма во всем мире, но и "истощить" СССР и его союзников, сорвать политику ускорения социально-экономического развития социализма как путем всеобщей гонки вооружений, так и изматывая его в конфликтах в различных регионах мира".

Картина выглядела безрадостной, но советское руководство не отказывалось от перспектив развития отношений. Горбачев в своей речи в Восточном Берлине 21 апреля вновь обрушился на американский неоглобализм в Никарагуа, Анголе, Афганистане и Камбодже и назвал действия против Ливии "пиратством". Но в нескольких выступлениях в апреле он уравновесил необходимость создания "новой международной атмосферы" и вновь подчеркнул необходимость прогресса в контроле над вооружениями.

18 апреля в речи, которой тогда не было уделено должного внимания, Горбачев сделал, как он выразился, "серьезное предложение о переговорах" о "существенном сокращении" обычных вооруженных сил в Европе, которое могло бы быть проверено инспекцией на месте и охватывало бы всю территорию "от Атлантического океана до Урала". "За этим последовало официальное предложение Варшавского договора на следующей встрече в Будапеште 11 июня, где было предложено создать новый форум - Конференцию по разоружению в Европе (КРЕ) в рамках Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), вместо более узконаправленных и давно назревших переговоров о взаимном и сбалансированном сокращении вооруженных сил (ВССВ). С помощью предложения о проверенном существенном сокращении обычных вооруженных сил Варшавский договор предложил провести переговоры о взаимном и сбалансированном сокращении вооруженных сил.

 

Для того чтобы это предложение было убедительным, ему не хватало только одного элемента (который был представлен два года спустя): асимметричного сокращения непропорционально больших (или\Варшавского пакта и Советского Союза. Это предложение представляло собой, так сказать, падение "другого ботинка", предлагаемое серьезное сокращение обычных вооружений в дополнение к ликвидации ядерных вооружений, предложенной в январе, хотя в то время на Западе это не получило общего признания. Наконец, важное развитие, все еще находящееся на стадии разработки в советской военной доктрине, было pa1tly раскрыто в упоминании Варшавского договора, призывавшем основывать военные доктрины и концепции союзов на "оборонительных принципах" и поддерживать "баланс военных сил на минимально возможных уровнях, сокращение военных потенциалов до пределов, необходимых для обороны." Конечно, это все еще могло быть просто риторикой, но через несколько лет было бы продемонстрировано, что это имело очень большое значение.

Катастрофическая авария на советской атомной электростанции в Чернобыле на Украине 26 апреля, не признанная сразу и без оперативного оповещения советского населения и близлежащих стран, имела как международные политические, так и радиоактивные последствия. Советское руководство, поначалу сильно дезинформированное местными чиновниками, которыепытались преуменьшить опасность и скрыть масштабы катастрофы, долгое время хранило молчание. Не только зарождающаяся гласность (открытость) была поставлена под угрозу, но и международная взаимозависимость, о которой так красноречиво говорил Горбачев на съезде партии, теперь проявила себя с новой силой - и с первоначально неуверенной реакцией Советского Союза. Советская медлительность в выполнении своих обязательств по информированию других была отчасти следствием внутреннего замешательства и недостатка информации в Москве. Политбюро впервые собралось по этому вопросу только через два месяца после аварии, примерно в то же время, когда были получены первые запросы из Швеции (и встречено честным заявлением Министерства иностранных дел, что они ничего не знают о ядерной аварии).

В соседних странах, особенно в Скандинавии (и, менее громко, в Восточной Европе), звучали обоснованные жалобы на запоздалое оповещение и отрывочную информацию. Даже когда советское руководство отчаянно пыталось выяснить истинные масштабы катастрофы и ее последствия, принять решение о контрмерах и о том, как проконсультировать другие страны, западные СМИ начали распространять всевозможные непроверенные слухи. В то время как Советский Союз правильно сообщил о двух погибших в результате аварии, UPI (и многие газеты, ссылающиеся на него) сообщили о 2 000 погибших. Другие издания (New York Post) утверждали, что погибло до 15 000 человек. Что еще хуже, Радио Свобода и Радио Свободная Европа начали сообщать о большом количестве погибших в Белоруссии, Украине, По земле и Венгрии, способствуя росту беспокойства и даже локальной панике там. В какой-то степени скудность официальной советской информации, особенно в первые дни, способствовала возникновению спекуляций. Но Советы разглядели заговор Запада, чтобы использовать это происшествие против них.

Несколько ведущих американских деятелей внесли свой вклад в советские подозрения. Как сообщила газета Washington Post, "президент Рейган и другие высшие должностные лица США пытались вчера мобилизовать мировое мнение против Советского Союза за то, что президент назвал его "упрямым отказом" предоставить полный отчет". Рейган фактически обвинил Советский Союз в том, что "его отношение к этому инциденту свидетельствует о пренебрежении к законной озабоченности людей во всем мире". Однако советский отчет, хотя и был еще очень неполным, стал началом того, что в конечном итоге превратилось в беспрецедентное советское раскрытие всей ситуации. Американские лидеры, казалось, были полны решимости дискредитировать все, что бы ни сказали Советы. Секретарь Шульц отверг советское объяснение и сказал, что он "готов держать пари", что погибло более двух человек". Руководитель аппарата Белого дома Дональд Риган назвал действия Москвы в связи с аварией "возмутительными", выходящими далеко "за рамки того, что должны делать цивилизованные страны". Директор по контролю над вооружениями Кеннет Л. Адельман высмеял официальное число погибших и придал полуофициальный оттенок необоснованным предположениям СМИ, предложив свою собственную оценку, согласно которой число погибших должно исчисляться тысячами. Казалось, почти повторилось стремление администрации Рейгана думать о Советах самое плохое и стрелять от бедра, пытаясь извлечь из этого выгоду, как в случае с трагедией KAL двумя с половиной годами ранее.

Горбачев, когда можно было с уверенностью заверить советскую общественность в том, что худшее позади, и дать обоснованный отчет, выступил 14 мая с большой телевизионной речью. В нем он попытался заверить население, что советское руководство сделало все возможное, но признало ошибки. Он резко осудил развязывание Западом, и особенно США, "безудержной антисоветской кампании" с "бесчестной и злонамеренной ложью" о "тысячах жертв и тому подобном" и (без конкретной ссылки на передачи радиостанции "Свободная Европа") попытки "посеять новые семена недоверия и подозрительности по отношению к социалистическим странам". Затем он попытался использовать трагедию в созидательных целях, подчеркнув уроки трагедии для "нового мышления", международного сотрудничества и безопасности, а также контроля над ядерным и другими видами вооружений. Он выступил за расширение сотрудничества в Международном агентстве по атомной энергии (МАГАТЭ) в случае ядерных аварий и позже подкрепил это предложение конкретными действиями, которые привели к заключению нового соглашения с МАГАТЭ. Иль также подчеркнул урок необходимости предотвращения ядерной войны и воспользовался случаем, чтобы подтвердить еще одно предложение о запрете ядерных испытаний - снова продлевая односторонний советский мораторий и предлагая провести саммит с президентом Рейганом, возможно, в Хиросиме (или любом европейском государстве), чтобы договориться о запрете. Многие советские источники свидетельствуют о том, что Чернобыльская трагедия произвела шоковый эффект на советский истеблишмент, подчеркнув факт межнациональной взаимозависимости, экологическое измерение безопасности и необходимость гласности, а также контроля над всеми аспектами ядерной угрозы.

В Соединенных Штатах развернулась дискуссия о том, следует ли продолжать соблюдать так и не ратифицированные ограничения Договора SALT II. Не было никаких серьезных военных причин не делать этого. Сторонники контроля над вооружениями рассматривали его как полезное взаимное ограничение, соблюдаемое обеими сторонами, в то время как сторонники любого контроля над вооружениями утверждали, что Советский Союз нарушил соглашение, и утверждали, что Соединенные Штаты в любом случае должны отказаться от "фатально ошибочного" договора. 27 мая президент Рейган объявил о планах по выводу из эксплуатации старых подводных лодок с ракетами, что позволит Соединенным Штатам еще несколько месяцев соответствовать уровню SALT II, но он также подчеркнул, что делает это по практическим причинам, а не для соблюдения ограничений SALT II, которые больше не будут считаться обязательными. Он также, по-видимому, сказал, что Соединенные Штаты могут по-прежнему придерживаться ограничений по ДЗОТ II в зависимости от того, что будут делать Советы. Сначала его заявление интерпретировали по-разному, но две недели спустя Рейган подтвердил мнение министра (и советской стороны): договор SALT II "мертв".

В середине июня Горбачев выступил перед Центральным комитетом партии с важным заявлением о советском внутреннем развитии. Он включил относительно краткий, но важный раздел о международных делах, точнее, о контроле над вооружениями и разоружении. Он обратил внимание на предложения\Варшавского пакта о сокращении вооружений в Европе, но не стал их подробно рассматривать. Но он сосредоточился на проблемах зашедших в тупик женевских переговоров с США по ядерной и космической тематике. Не имея возможности указать на какие-либо шаги Запада вперед, он искусно доказывал, что стояния на месте будут служить именно целям тех на Западе, кто не желает реального прогресса, и поэтому, по его словам, неуступчивость США требует новых советских подходов, "чтобы расчистить дорогу к сокращению ядерных вооружений". Он выступил с предложениями, которые уже были выдвинуты в частном порядке, и продолжил их. Он предложил соглашение не выходить из Договора по ПРО в течение пятнадцати лет, а работы по ПРО в рамках стратегической оборонной инициативы (СОИ) ограничить "лабораторными исследованиями" (не просто фундаментальными исследованиями). Что касается стратегических вооружений, он впервые предложил урегулировать системы средней дальности (INF) отдельно от межконтинентальных систем (МБР, БРПЛ и тяжелые бомбардировщики), на нулевом уровне в Европе для США и Советского Союза, не включая французские и британские силы INF (за исключением того, что их численность не должна быть увеличена), и он согласился заморозить численность советских ракетных сил INF в Азии. Он также вновь выступил с призывом прекратить ядерные испытания.

Президент Рейган отреагировал быстро и положительно. В своей речи в Глассборо, штат Нью-Джерси, где в 1967 году состоялась встреча президента Линдона Б. Джонсона с советским премьер-министром Алексеем Николаевичем Косыгиным, он признал, что в Ге-неве и в речи Горбачева Советы предприняли "серьезные усилия" в области контроля над стратегическими вооружениями, которые даже могут стать "поворотным пунктом". В то же время он продолжал выступать за создание стратегического оборонного "щита" в космосе и не подавал никаких признаков готовности к компромиссу по SD I.

23 июня посол Юрий В. Дубинин, новый советский посланник в Вашингтоне, впервые обратился к президенту и представил не только свои верительные грамоты, но и письмо Горбачева, требующее прогресса в области контроля и сокращения вооружений, чтобы оправдать проведение саммита.

Тем временем американская инициатива пришла из необычного источника: Министр обороны Уайнбергер в июне выступил с радикальным предложением ликвидировать все баллистические ракеты. Он рассматривал его как альтернативу радикальному предложению Горбачева о ликвидации всего ядерного оружия, а не как предложение для переговоров, учитывая сильную зависимость Советского Союза от баллистических ракет и американские преимущества в бомбардировщиках и крылатых ракетах. Но это предложение понравилось Рональду Рейгану. Шульц тоже приветствовал предложение Вайнбергера, особенно как способ "открыть" зашедшие в тупик переговоры. Идея была проработана в глубокой тайне от большинства вашингтонской бюрократии. Однако к тому времени, когда она была доработана (и переработана), она уже мало походила на первоначальную простую идею, столь привлекательную для Рейгана. Тем не менее, в сочетании с защитным предложением по SDI, она была включена в письмо, отправленное Рейганом Горбачеву 25 июля.

 

Горбачев и его коллеги расценили это предложение как шаг назад. Положение о СОИ требовало подтверждения Договора по ПРО, соглашения с неограниченным сроком действия, всего на пять лет. В течение этого времени, если бы не было достигнуто соглашение о плане совместного использования стратегических оборонительных средств и ликвидации всех баллистических ракет, каждая сторона могла бы свободно развернуть ПРО. Горбачев поручил министерству Шеварднадзе подготовить пакет новых предложений, но с концентрацией на простом 50-процентном сокращении баллистических ракет. Он получил эти предложения, находясь в отпуске в Крыму в августе. Но он был полон решимости найти способ представить эти идеи Рейгану напрямую, а не, как он сказал одному из помощников, "чтобы [советский переговорщик] Карпов хорошо жил в Женеве в течение трех лет".

Эксперты высокого уровня встретились в Москве 11-12 августа и Вашингтоне 5-6 сентября для работы над вопросами ядерных и космических вооружений, но безрезультатно. Позиции были слишком далеки друг от друга не только по конкретным вопросам, но и по целям. Единственным новым шагом стало принятие 13 августа американским Конгрессом, при решительном возражении администрации, резолюции, предписывающей Соединенным Штатам удерживать свои реальные вооруженные силы в рамках SALT II до тех пор, пока это будет делать Советский Союз.

Широкий спектр двусторонних контактов все же продолжался, в соответствии с американской заинтересованностью в том, чтобы саммит не был сосредоточен на одном вопросе контроля над вооружениями, и советской заинтересованностью в сохранении новой <летанты>. Администрация Рейгана хотела развить то, что она считала своим успехом в Женеве, надавив на региональные конфликты, права человека и различные двусторонние вопросы. Как отмечалось ранее, была проведена серия встреч по региональным конфликтам, а также по различным вопросам контроля над вооружениями, помимо переговоров по ядерному оружию (химическое оружие; центры снижения ядерных рисков; Постоянная консультативная комиссия; ядерные испытания), и двусторонним вопросам (торговля, культурные отношения, космическое сотрудничество). В Вашингтоне 25-28 июля была проведена важная серия встреч на уровне экспертов, во время которых была принята предложенная Советским Союзом "рабочая программа" для саммита, чтобы облегчить подготовку по всем аспектам запланированной встречи, кроме центральных вопросов контроля над ядерным оружием. По итогам этих встреч Соединенные Штаты согласились принять Шеварднадзе для переговоров с Шульцем (и встречи с президентом Рейганом) 19-20 сентября, в преддверии саммита.

 

Эти предложения были разработаны в National Security Decision Directive (NSDD)-233 от 31 июля (хотя распространены они были только 16 августа), которая теперь рассекречена. Несмотря на позднюю дату распространения этой директивы, она призывала к консультациям с Конгрессом и союзниками к 23 июля, и фактически письмо президента Рейгана Горбачеву было отправлено к 25 июля - задолго до того, как о нем узнали все, кроме нескольких заинтересованных правительственных чиновников. См. меморандум Пойндекстера для вице-президента, госсекретаря, министра обороны и других от 16 августа и сам документ TSDD-233, озаглавленный "Консультации по ответу генсеку Горбачеву", от 31 июля 1986 года, 6 стр., оба секретные (рассекречены 27 ноября 1992 года).

Но между этим соглашением в конце июля и фактическим визитом Шеварднадзе, помимо ожидавшихся дальнейших подготовительных встреч (в частности, по предложению СССР, общего обсуждения вопросов регионального конфликта в Вашингтоне 2-28 августа и встречи по Афганистану в Москве 2-3 сентября), возник совершенно неожиданный инцидент, омрачивший перспективы саммита и советско-американских отношений в целом.

23 августа ФБР арестовало Геннадия Ф. Захарова, советского научного сотрудника Секретариата ООН, на платформе нью-йоркского метро по обвинению в шпионаже.00 Иле был пойман с поличным с секретными документами, только что переданными ему гайанским машинистом, которого он три года готовил в качестве источника информации. Захаров, не имевший дипломатического иммунитета, собирался вернуться в Советский Союз после четырехлетней командировки. Арест помог подкрепить утверждения США о шпионаже со стороны советских сотрудников ООН.

Арест был подстроен, это была операция "жало". Захаров имел связи в советской разведке, но был кооптированным "наблюдателем", который искал и обрабатывал студентов и других перспективных кандидатов на долгосрочную вербовку для получения информации об американских технологиях. Затем другие профессиональные разведчики под дипломатической защитой занимались реальными шпионскими операциями - стандартная советская (и американская) практика. Гайанец по имени Лих Бхоге никогда ранее не передавал Захарову никакой секретной информации (и при тщательном обыске квартиры Захарова секретная информация не была обнаружена ни из одного источника), а три секретных документа, которые он передал Захарову непосредственно перед наступлением ФБР, были предоставлены ему для этой цели ФБР, с которым он сотрудничал. Судья, перед которым предстал Захаров, отказал ему в освобождении под залог, что является отступлением от стандартной практики, согласно которой советских сотрудников, арестованных за шпионаж, отпускали под залог под опеку советского посла.

В Москве время ареста и заманивание в ловушку выглядели подозрительно провокационными. Горбачев и советское руководство, несомненно, полагали, что эта акция была благословлена высокопоставленными лицами в американской администрации, возможно, включая президента. На самом деле, арест был согласован, но на уровне заместителей министра; Рейган и Шульц ничего не знали о нем до того, как он произошел. Тогда советское руководство уполномочило КГБ подставить и арестовать неофициального американца в Советском Союзе, чтобы уравновесить чашу весов. У КГБ был подходящий кандидат: Николас Данилофф, американец русского происхождения, московский корреспондент газеты "Ю.С. Ньюс энд варлд рипорт", который заканчивал пятилетнее турне по Советскому Союзу.

 

Когда они встретились, Миша передал Данилову конверт с информацией по теме, которой Данилов интересовался ранее: советские военные действия в Афганистане. Данилов был немедленно арестован; материалы включали карту и бумаги с грифом "секретно". Данилову также сообщили о других уликах, уличающих его в шпионаже. Ему быстро разрешили звонить своей жене и принимать посетителей, но не отпустили в американское посольство.

В Соединенных Штатах было большое возмущение по поводу ареста невинного американского журналиста, прозрачно связанного с арестом советского шпиона в США. Эти общие элементы - включая заманивание в ловушку и тот факт, что ни Захаров, ни Данилов не ожидали, что им выдадут секретные документы, - остались незамеченными. 5 сентября президент Рейган, основываясь на заверениях директора ЦРУ Уилуама Кейси, написал письмо Горбачеву, в котором заверил его, что Данилов не был американским шпионом. Два дня спустя советник по национальной безопасности Джон Пойндекстер убедил президента Рейгана отправить жесткое сообщение по "горячей линии" - злоупотребление этим дипломатическим каналом.91 8 сентября статья в "Известиях" предоставила информацию о других тайных контактах разведки в Москве с участием Данилова. 12 сентября, на основании советского предложения, Захаров и Данилов были освобождены из тюрьмы и переданы под опеку соответствующих послов. 18 сентября Горбачев в интервью "не по делу" заявил, что Данилов был шпионом, пойманным на месте преступления. Это заявление сильно разозлило Рейгана после его личных заверений, что Данилов не был агентом ЦРУ.

Визит Шеварднадзе в Вашингтон не остался без внимания. 19 сентября он встретился с министром Шульцем, а затем с президентом Рейганом. Осведомленные официальные лица сообщили, что Шеварднадзе изложил Шульцу сильные аргументы, которые Советский Союз был готов выдвинуть против Данилова в суде, если потребуется. К тому времени Шульц постепенно узнал много разоблачительных признаний из ЦРУ и других американских источников.

Хотя Данилов не был сотрудником американской разведки, он был пойман в сети шпионских интриг задолго до своего ареста. В январе 1985 года священник-диссидент по имени отец Роман Потемкин передал ему запечатанное письмо для передачи американскому послу, и (вопреки совету жены) он передал его высокопоставленному сотруднику американского посольства. В нем находился внутренний конверт, адресованный директору ЦРУ Уильяму Кейси, и некоторые материалы, представляющие интерес для отделения ЦРУ. Во время второй встречи в посольстве он дал начальнику отделения ЦРУ Мурату Натбирову номер телефона отца Романа. После ареста Данилову было предъявлено письмо от офицера ЦРУ Пола Стомбо отцу Роману, который представился другом "Николая" (Николая) и заверил его, что письмо, переданное им "журналисту" 24 января [1985 года], дошло "до того, кому вы его адресовали", то есть до директора ЦРУ Кейси. Связь Николая Данилова с ЦРУ задолго до инцидента с Мишей была, даже если ее значение было искажено, вполне реальной. Как писал об этом случае другой бывший американский корреспондент в Мос кове: "По сути, ЦРУ подарило КГБ настолько уличающие доказательства, что даже американский суд присяжных вполне мог прийти к выводу, что Данилов был связан с этим ведомством".

Шульц был проинформирован о связи Данилова с ЦРУ, а также, как сообщается, ему была показана видеозапись КГБ, на которой Данилов скрытно маневрирует, пригибаясь за большим кустом, чтобы попросить и получить от Миши пакет с разоблачениями. Эта схема, конечно же, была подкреплена более ранними контактами Данилова с московским отделением ЦРУ и его (пусть и частично) посредничеством.

Шульц и другие, включая, прежде всего, ЦРУ, не хотели, чтобы судебное дело, получившее широкую огласку, могло даже заставить Данилова казаться более виновным, чем Захаров.95 Несмотря на то, что Рейган ранее поклялся никогда не обменивать советского шпиона на невиновного американца, была заключена сделка, согласно которой Данилов был освобожден 29 сентября, \v без суда, а Захаров был освобожден 30 сентября после признания своей вины.96 Это позволило в течение одного дня освещать освобождение Данилова без видимой связи. В тот же день, 30 сентября, было объявлено, что советский диссидент Юрий Орлов и его жена освобождаются для эмиграции.

Также 30 сентября, когда инцидент Захаров-Данилов был исчерпан, было объявлено, что президент Рейган и Горбачев проведут промежуточную встречу в Рейкьявике, Исландия, 11-12 октября, чтобы подготовиться к последующему полноценному саммиту. Это стало результатом предложения Горбачева, направленного Рейгану Шеварднадзе 19 сентября. Предложение было принято быстро, но при условии разрешения "дела Данилова".

 

Интенсивное сотрудничество между Шульцем и Шеварднадзе в решении проблемы Захарова-Данилова и расчистке пути для саммита было очень важным для развития как личного взаимного доверия, так и убежденности в том, что многие проблемы могут быть решены только двумя министрами иностранных дел. Была даже немедленная отдача: в результате успешного поворота переговоров 9-20 сентября по инциденту Захаров-Данилофф и запланированному саммиту Шеварднадзе смог дать зеленый свет на подписание важного соглашения о мерах укрепления доверия и безопасности.

Переговоры Конференции по разоружению в Европе (КРЕ) в Стокгольме в рамках процесса СБСЕ получили относительно мало внимания в Соединенных Штатах. Начавшись в январе 1984 года, они получили толчок в 1986 году, когда Советский Союз, предприняв ряд шагов, неохотно согласился отложить военно-морскую и воздушную деятельность и, прежде всего, принять далеко идущие положения о проверке, включая инспекцию на месте. 22 сентября был подписан Стокгольмский документ о мерах укрепления доверия и безопасности.

Еще одним свидетельством растущего контакта и оживленного обмена мнениями стала международная конференция "Чаутаука", состоявшаяся в Юрмале, Латвия, 15-18 сентября. Как и более официальное и важное Стокгольмское соглашение, она тоже была оттеснена на второй план общественным вниманием из-за дела Захарова-Данилова.

Даже после разрешения инцидента Захаров-Данилов и после саммита в Рейкьявике (о котором мы еще поговорим), вопросы шпионажа и безопасности продолжали осложнять отношения еще некоторое время. 2 сентября экстремистская Еврейская лига обороны, не удовлетворившись пикетированием выступления в рамках программы культурного обмена танцоров Моисеева в нью-йоркском оперном театре Metropol itm1, взорвала гранату со слезоточивым газом в зрительном зале. Директор Информационного агентства США Чарльз З. Вик впоследствии извинился, но в советских глазах эта акция плохо отразилась если не на американской заинтересованности в развитии культурных связей, то, по крайней мере, на американской способности их разрушать.

6 октября Госдепартамент объявил о создании Управления по анализу и реагированию на дезинформацию для изучения советских "активных мер" по дезинформации и американских мер противодействия.

В сентябре американские следователи по вопросам безопасности обнаружили, что новая канцелярия посольства США, строящаяся в Москве, была напичкана необнаруженными ранее прослушивающими устройствами. Доклад Сената, опубликованный в середине октября, подтвердил серьезность этой ситуации и раскритиковал небрежность Государственного департамента в надзоре за строительством. Тем временем, в разгар "дела Захарова-Данилова", 17 сентября, администрация ужесточила меры по сокращению численности советского дипломатического персонала и персонала ООН, приказав выслать из страны двадцать пять названных офицеров советской миссии ООН. В ответ Советский Союз в середине октября выслал из СССР пять американских дипломатов. В ответ Соединенные Штаты выслали пять советских дипломатов и еще пятьдесят, чтобы сократить число советских дипломатических работников до 251.100 Советский Союз выслал еще пять американских дипломатов и отозвал всех 260 советских сотрудников посольства США в Москве, включая персонал резидентуры, а также клерков, водителей и всех остальных. В этот момент, 23 октября, обе стороны объявили о прекращении взаимных изнурительных учений.

Дело Захарова-Данилова и другие вспышки шпионажа и проблем безопасности не помешали движению к новому саммиту, сосредоточенному на контроле над вооружениями. Как позже сказал президент Рейган в своих мемуарах: "Я не думаю, что кризис, связанный с захватом Данилова, когда-либо приближал кого-либо из нас к отмене саммита в Рейкьявике. Я думаю, что и Горбачев, и я чувствовали, что ставки были слишком высоки, и действовали осторожно, чтобы заранее не торпедировать любые перспективы успеха в Исландии".

 

Саммит в Рейкьявике

 

Саммит в Рейкьявике, осторожно продвигаемый как "промежуточный саммит" или предварительная встреча перед "настоящим" саммитом в Вашингтоне, предусмотренным в Ге-неве, рассматривался как настолько рутинная рабочая сессия, что Нэнси Рейган даже не сопровождала своего мужа в поездке. Тем не менее, двухдневные встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике стали поразительным и далеко идущим исследованием возможностей радикального сокращения или даже ликвидации ядерного оружия. Попытка, несмотря на значительные усилия обеих сторон и достигнутые соглашения по многим аспектам проблемы, провалилась из-за вопроса о стратегической обороне. Некоторые расценили результаты как впечатляющую упущенную возможность; другие - как опасную, близкую к катастрофе. К лучшему или худшему, встреча стала историческим промахом.

Горбачев не имел �консенсуса в советском руководстве, который позволил бы ему поехать в Вашингтон на очередную встречу на высшем уровне, на которую он с готовностью согласился в Женеве. Он ожидал, что американская сторона хотя бы немного продвинется вперед в вопросе сокращения вооружений. Но по мере того, как шли месяцы и приближалась годовщина Женевы, становилось ясно, что хотя Рейган был готов вести переговоры на своих условиях, он не был настроен на поиск реального компромисса. А Горбачев не мог позволить себе второй саммит, тем более поездку в Вашингтон, без какого-либо существенного соглашения. Рейган, однако, мог спокойно ждать, пока Советский Союз перейдет на его условия. Он был готов к саммиту с соглашением о вооружениях или без него, и он выиграл бы внутри страны, показав, что Советы приняли его позицию или не приняли и что он будет твердо стоять до тех пор, пока они не примут ее. В то же время Горбачеву был необходим как саммит, так и соглашение о вооружениях, чтобы оправдать изменения в советской внешней политике и политике безопасности, которые он считал необходимыми. Рейган не планировал никаких изменений в политике и не нуждался в саммите; он мог спокойно положиться на свое открытое приглашение и обвинить советскую непокорность в отсутствии такового.

Горбачев предложил провести рабочий саммит в Рейкьявике, потому что его риски и затраты были для него менее рискованными, чем церемониальный визит в Соединенные Штаты, но он все равно шел на определенную авантюру. Ему все еще нужно было выйти из тупика и начать новое движение в переговорах по вооружениям, и он правильно понимал, что единственный способ сделать это - лично привлечь президента Рейгана. По мнению Горбачева и его советников, Рейкьявик должен был стать промежуточным саммитом, на котором они представили бы пакет с достаточным количеством условных уступок и новых подходов, чтобы заинтересовать Рейгана. Горбачев не ожидал, что в Рейкьявике он будет обсуждать с Рейганом условия соглашения, а тем более подписывать его, но его целью было достижение согласия двух лидеров по существенным совместным руководящим принципам для их переговорщиков, которые могли бы возобновить процесс. Чтобы привлечь личное внимание президента и, как надеялись, получить более благоприятное слушание, Горбачев планировал выдвинуть свой новый пакет предложений на самой встрече. По этой причине советская сторона не стала следовать обычной процедуре предварительного оглашения новых предложений. Однако они сделали акцент на вопросах ядерного оружия.

Президент Рейган спокойно относился к предстоящей встрече. Он ожидал некоторого продвижения советской стороны к своим позициям. У американской стороны не было новых предложений для продвижения. Американцы ожидали новой советской позиции по ракетам средней дальности, и подготовка была сосредоточена на этой области. Советская сторона на переговорах по вооружениям в последнее время обсуждала "символическое" развертывание INF с обеих сторон в Европе и замораживание существующих советских развертываний в Азии. Предложение США, подготовленное для Рейкьявика, предусматривало размещение 200 боеголовок ракет INF для каждой стороны: по 100 в Европе и по 100 в неевропейских странах СССР и США.

В связи с предложениями правительства о проведении переговоров по всеобъемлющему запрету на испытания, администрация готовилась представить на ратификацию два соглашения об ограниченных испытаниях 1974 и 1976 годов с усиленной проверкой. По ключевому вопросу о стратегических наступательных и оборонительных вооружениях президент намеревался стоять на месте и посмотреть, что предложит Горбачев. Ответ США будет выработан позже в Вашингтоне.

Эти различия в целях и ожиданиях проявились в составе делегаций. Горбачева сопровождала не только Раиса, которую не смущала перспектива проведения рабочего саммита в ветреной Исландии, но и большая фаланга политических и военных советников. К полному удивлению американской стороны, главным советским переговорщиком оказался маршал Сергей Ахромеев, начальник Генерального штаба и первый заместитель министра обороны. У Соединенных Штатов была гораздо более ограниченная делегация, в которой не было ни одного высокопоставленного военного представителя.

На первой встрече (первоначально Горбачев и Рейган были вдвоем, позже к ним присоединились Шеварднадзе и Шульц) Горбачев взял на себя инициативу и изложил свой пакет: всеобъемлющий набор предложений по стратегическим вооружениям, ракетам средней дальности и космическому оружию. Он также призвал запретить ядерные испытания. Хотя в основе пакета лежали привычные советские позиции, каждая его часть содержала некоторые новые уступки. По стратегическим ракетам Горбачев согласился на равное 50-процентное сокращение центральных систем, МБР, БРПЛ и тяжелых бомбардировщиков, и впервые согласился включить в сокращения советские тяжелые ракеты (SS-18). (Этой ночью маршал Ахромеев пошел на дальнейшую уступку, применив полное 50-процентное сокращение к этим тяжелым МБР). Советская сторона также неохотно согласилась исключить из числа "стратегических сил", подлежащих подсчету и ограничению, все американские системы передового базирования меньшей дальности, способные нанести удар по Советскому Союзу.

В отношении космических и оборонительных систем Ахромеев сократил предлагаемое обязательство о невыходе из Договора по ПРО с пятнадцати до десяти лет (вдвое меньше, чем семь с половиной лет, предложенные в письме Рейгана от 25 июля). Он отказался от советского требования запретить исследования в области СОИ, хотя и настоял на том, чтобы такие исследования были ограничены лабораторными исследованиями (что гораздо ближе к традиционной узкой интерпретации Договора по ПРО). В отношении INF он отказался от требования заморозить британские и французские вооружения на существующих уровнях, предложил нулевой уровень INF США и СССР в Европе и согласился вести переговоры об ограничении INF в советской Азии и США. Он также отказался от прежнего советского призыва к немедленному прекращению ядерных испытаний, призвав к переговорам о всеобъемлющем запрете.

Хотя Рейган настороженно относился к ограничениям на СОИ, Шульц (и некоторые другие, включая Пола Нитце) были впечатлены уступками Горбачева.

 

Презентация Рейгана была по сравнению с этим слабой, а Горбачев разоблачал "поношенный товар", старые позиции. Обсуждались и другие темы, но ни одна из них не имела реального значения. Было решено, что эксперты встретятся этой ночью.

Марафонская встреча, с некоторыми перерывами для получения новых инструкций, продолжалась всю ночь. Маршал Ахромеев, возглавлявший советскую группу, полностью командовал своей делегацией. Пол Нитце, с американской стороны, был скорее председателем коллективной делегации. Обе экспертные группы добились значительного прогресса по сокращению стратегических вооружений в основном потому, что Ахромеев был готов принимать решения и идти на уступки. По космическому оружию реального прогресса достигнуто не было.

На следующее утро Рейган и Горбачев продолжили переговоры и договорились о нулевом количестве ракет INF в Европе и по 100 боеголовок INF в Советской Азии и США. SDI, или вопрос об испытаниях космического оружия, оставался неразрешимым. Американская делегация была готова рассмотреть десятилетний период выхода из Договора по ПРО, но хотела получить компенсацию в виде соглашения о том, что по истечении этого срока каждая сторона будет иметь право развернуть ПРО. Советы были непреклонны; в конце концов, Договор по ПРО имеет неограниченный срок действия; они рассматривали цель десятилетнего обязательства как укрепление, а не как льготный период перед выходом. Была достигнута договоренность о 50-процентном сокращении наступательных вооружений в течение пятилетнего периода.

Во время обеда Шульц, Шеварднадзе и члены двух делегаций встретились для продолжения работы. В этот период (посредством записей и шепотных консультаций) американская делегация пришла к идее, которую Шульц выдвинул на личной основе: представить в этом новом контексте идею ликвидации всех баллистических ракет во второй пятилетке, после 50-процентных сокращений. Но никаких изменений по космическому оружию не было. Рейган был вполне готов принять идею ликвидации всех баллистических ракет (МБР и БРПЛ) через десять лет. Перл из отдела обороны поддержал эту идею; представитель Объединенного комитета начальников штабов генерал-лейтенант Джон Мёллеринг не был настроен решительно. Горбачев, когда они встретились, был готов "увидеть и повысить" ставку. Он предложил ликвидировать все стратегическое ядерное оружие в десятилетний период. Рейган согласился, заявив, что готов ликвидировать все ядерное оружие за десять лет; Горбачев сразу же согласился.

Однако предложенная сделка потерпела крах из-за условий соблюдения ПВБ. Договора. Горбачев, явно находясь на грани своих полномочий из Москвы, продолжал настаивать на ограничении исследований ПРО лабораторными исследованиями, а Рейган не соглашался, по сути, на сокращение SDI. В конце концов Рейган буквально сорвал встречу по этому вопросу, оставив в воздухе вопрос о том, какие элементы Договора по ПРО, если таковые вообще имеются, будут приняты.

 

Встреча в Рейкьявике была напряженной, и немедленная неудача вызвала разочарование и гнев, которые были очевидны для двух тысяч ожидавших представителей СМИ. Тем не менее, уже через несколько часов обе стороны говорили не только о разочаровании, но и о больших шагах вперед. Отчасти это мог быть психологический отскок; отчасти, с американской стороны, это был оборонительный маневр, чтобы не свалить вину за неудачу и упущение великого дела на американцев.

 

Через два дня после саммита Рейган заявил: "Поверьте мне, значение этой встречи в Рейкьявике не в том, что мы в итоге не подписали соглашения; значение в том, что мы подошли так близко, как подошли. Прогресс, которого мы добились, был бы немыслим всего несколько месяцев назад".

Почти достигнутое в Рекьявике соглашение о ликвидации всего ядерного оружия (или всего стратегического ядерного оружия, если отбросить непринужденное согласие Рейгана с более широкой целью) или даже всех баллистических ракет - предложение США, подтвержденное после встречи, - стало большой неожиданностью для всех и шоком для многих. В частности, союзники США были ошеломлены очевидной готовностью американского президента отказаться от ядерного сдерживания без предварительного согласования. (Объединенный комитет начальников штабов разделял эту тревогу.) До этого окончательного шага было еще некоторое сближение позиций союзников, но они разделились во мнениях относительно готовности США согласиться на ликвидацию всех ракет INF в Европе (особенно потому, что в ходе предварительных консультаций представители США заявили о намерении сохранить уровень в 100 единиц как более предпочтительный, чем нулевой). Но союзники не хотели показаться противниками прогресса в сокращении вооружений, и в итоге никаких соглашений достигнуто не было. Тем не менее, это пошатнуло авторитет президента Рейгана как стойкого защитника интересов альянса и усилило более ранние признаки того, что он отдает приоритет действиям в одностороннем порядке на основе своего представления об интересах США.

Горбачев был глубоко расстроен тем, что ему не удалось поколебать Рейгана по вопросу Договора по ПРО. В то же время члены советской делегации говорили, что на него произвела впечатление готовность Рейгана согласиться на нулевое количество ракет INF в Европе и даже рассмотреть идею ликвидации всего ядерного оружия. Тактически, хотя Горбачев дал волю своему разочарованию и неспособности американской стороны подготовиться к уступкам, которые он предлагал, он, как и Рейган, был заинтересован в том, чтобы не показалось, что встреча была неудачной. Пытаясь понять то, что казалось ему непоследовательностью Рейгана между реальным стремлением к ядерному разоружению и упорным настаиванием на СОИ, Горбачев на своей спонтанной пресс-конференции в Рейкджвике вернулся к своему мнению, что Рейган "находится в плену у этого [военно-промышленного] комплекса" и поэтому "не может свободно принять такое решение" об укреплении Договора по ПРО за счет СОИ.105 Он сказал, что получил такое впечатление от изменений в позиции Рейгана после перерывов для консультаций. Это впечатление, несомненно, усилилось после встречи, когда американская администрация впервые попыталась отрицать, что Рейган когда-либо имел дело с Договором по ПРО.

 

Горбачев, перед отъездом из Рейкьявика, на этой же первой пресс-конференции подчеркнул, что нельзя допустить провала встречи на высшем уровне между Вашингтоном и Советским Союзом. Что, - риторически спросил он, - подумают люди в Советском Союзе, в Соединенных Штатах и во всем мире? Что за политические лидеры возглавляют эти две великие страны, от которых так сильно зависит судьба всего мира? Они ...провели уже третью встречу, но не могут ни о чем договориться. Я думаю, что это был бы просто скандальный исход с непредсказуемыми последствиями". Горбачев повторил свое суждение о контролирующем влиянии американского военно-промышленного комплекса в крупном телевизионном обращении к советскому народу после возвращения в Москву.

1

Политбюро собралось 14 октября и опубликовало заявление, в котором одобрило позиции Горбачева и указало на непреклонную позицию США по Договору по ПРО как на "единственную причину" неудачи в достижении соглашения. Тем не менее, встреча в Рейкьявике была названа "важным событием в международной жизни". Политбюро подтвердило, что "переговоры должны продолжаться" и что "было бы роковым шагом упустить исторический шанс для кардинального решения проблем войны и мира. Необходимо сделать все, чтобы использовать этот шанс "108.

Хотя во многих комментариях по-прежнему подчеркивалась неготовность американцев к достижению судьбоносных соглашений, позже саммит стал рассматриваться как важный шаг вперед. Действительно, восемь месяцев спустя - еще до нового прорыва - один из ведущих представителей зашел так далеко, что назвал Рейкьявик "вехой в развитии мира".

 

 

Афтеннат

 

Каковы бы ни были последующие оценки саммита в Рейкьявике, сразу после него американо-советские отношения и перспективы согласия не улучшились. Как уже отмечалось, вскоре после саммита Соединенные Штаты возобновили конфронтацию по поводу шпионажа, выслав пятьдесят пять советских дипломатических работников. Это действие заставило Горбачева выступить с третьим телевизионным обращением по Рейкьявику и его последствия. Горбачев 22 октября сослался на свои прежние выражения надежды, что после размышлений о незавершенных делах Рейкьявика президент Рейган возобновит конструктивный диалог. Но, признал он, "произошло нечто совершенно иное. Помимо искажения всей картины переговоров в Рейкьявике ... в последнее время были предприняты действия [55 высылок], которые, с нормальной человеческой точки зрения, выглядят просто дико после столь важной встречи на уровне высшего руководства двух стран". Он продолжил, обращаясь к Соединенным Штатам:

 

Что это за правительство, чего можно ожидать от него по другим вопросам на международной арене, какой степени непредсказуемости достигнут его действия? Оказывается, что у него не только нет конструктивных предложений по ключевым вопросам разоружения, но даже нет желания поддерживать атмосферу, необходимую для нормального продолжения диалога ..... Каждый раз, когда появляется луч света в отношении к важнейшим вопросам советско-американских отношений, к решению вопросов, затрагивающих

интересы всего человечества, происходит провокация, рассчитанная на то, чтобы разрушить

возможность положительного решения и отравить атмосферу.

 

Эта сильная риторическая позиция сопровождалась ужесточением условий "пакета" уступок, предложенных Горбачевым в Рейкьявике. Это преследовало две цели: защититься от обвинений в Москве в том, что Горбачев отдал слишком много, ничего не получив взамен, и восстановить некоторые рычаги торга с Соединенными Штатами, пока советская сторона определяла, на какой меньший пакет готовы согласиться Соединенные Штаты.

Шульц и Шеварднадзевстретились в Вене 5-6 ноября, чтобы попытаться собрать осколки незавершенных переговоров по вооружениям. В резком контрасте с Рейкьявиком, в Вену приехало все высшее звено военно-политической команды США, в то время как небольшую советскую группу экспертов возглавлял заместитель министра иностранных дел Виктор Карпов. Ни маршала Ахромеева, ни других высокопоставленных военных там не было. Возникли ожесточенные разногласия по поводу того, что именно было предварительно согласовано в Рейкьявике, а также по поводу условий "услуга за услугу" для различных уступок с той или иной стороны. К тому времени не только Советы решили ужесточить условия своего пакетного подхода, но и Соединенные Штаты попытались прикарманить советские уступки, сделанные в Рейкьявике, и, более того, отступили от своего собственного предложения по запрещению баллистических ракет. В то же время Соединенные Штаты продолжали настаивать на таких требованиях, как предельные ограничения на стратегические силы. В результате встреча оказалась совершенно неудачной.

Поводом для встречи министра Шульца и министра иностранных дел Шеварднадзе стало заседание на уровне министров иностранных дел СБСЕ. Хотя оба человека затронули вопрос о переговорах по вооружениям (в довольно конфронтационной манере) как на открытом заседании СБСЕ, так и в частных беседах, Соединенные Штаты также подвергли жесткой критике действия Советского Союза.

 

Шеварднадзе ответил нападками на американскую высылку советских дипломатов, заявив, что "аморально начинать "битву высылок" в угоду своей избирательной стратегии или для успокоения "ястребиных" друзей". Он также заявил, что Советский Союз поддерживает права человека, включая право на труд и бесплатное образование, медицинское обслуживание и социальное обеспечение, и предложил провести заседание СБСЕ по правам человека в Москве.

К моменту встречи Шульца и Шеварднадзе, хотя после Рейкьявика прошло всего три недели, два события начали ослаблять и отвлекать американскую сторону. 4 ноября республиканцы потеряли контроль над Сенатом в результате промежуточных выборов, что предвещало, что республиканская администрация, работающая в режиме "бездействия", сосредоточится на следующих президентских выборах. За день до этого, что гораздо важнее для ослабления администрации Рейгана, в одном из бейрнтских еженедельников появилась статья, раскрывающая тайные американские сделки по поставке оружия Ирану в обмен на освобождение американских заложников, удерживаемых в Ливане. Эта история вскоре была подтверждена, и также стало известно, что часть финансовых поступлений от этих сделок была затем незаконно использована для поддержки никарагуанских контрас.

История с "Иран-контра" не требует подробного рассмотрения, но она стала важной для американской политики и политики в нескольких отношениях, которые оказали важное влияние на американо-советские отношения. Прежде всего, она приковала к себе внимание администрации Рейгана. Это стало непрерывной драмой, которая будет продолжаться до конца его президентского срока. По мере развития скандала он вскоре привел к отставкам и перестановкам в руководящем составе Белого дома. Только за первый месяц популярность президента Рейгана упала в опросах с 67% до 46%, при этом широко распространилось мнение о сокрытии информации и потере доверия к президенту, а также к членам его администрации.

В запутанную историю официальных и полуофициальных сделок США с израильскими, иранскими, саудовскими, американскими и другими торговцами оружием, агентами разведки и международными "операторами" были вовлечены многие высокопоставленные чиновники. Среди тех, кто был непосредственно причастен к этому, были бывшие советники по национальной безопасности Роберт К. Макфарлейн и вице-адмирал Джон М. Пойндекстер (уволенный 24 ноября вместе со своим соратником по Совету национальной безопасности (СНБ) подполковником Оливером Нортом), а также директор ЦРУ Уильям Кейси и другие. Госсекретарь Шульц и министр обороны Эйнбергер, напротив, были уволены.

 

Первоначально речь шла о торговле оружием Ирану, несмотря на нарушение американского законодательства и политики, с целью освобождения американцев, находившихся в заложниках в Ливане. Хотя эта история была быстро отслежена до 1985 года, ее корни уходят в 1980-81 годы, когда новая администрация и некоторые ее члены тайно одобрили или потворствовали поставкам израильского оружия в Иран (еще до инаугурации).

Всего за месяц до того, как стало известно о сделке с иранским оружием, 5 октября над Никарагуа был сбит самолет поддержки контрас, а член экипажа попал в плен. Широкая неправомерная роль старших сотрудников СНБ и некоторых сотрудников ЦРУ в этих поставках оружия контрас в нарушение закона начала раскрываться, когда стало известно, что часть незаконно полученных доходов от продажи оружия Ирану перекачивалась и направлялась на эту незаконную поддержку контрас (и, на короткое время, смешивалась с секретным счетом в швейцарском банке для американской и саудовской помощи афганским моджахедам, которая также была тайной, но не противоречила американскому закону).

Самой серьезной жертвой этого кровотечения от раскрытия секретной и иногда незаконной деятельности стало падение доверия к администрации со стороны американского народа. Авторитет Соединенных Штатов, и в частности администрации Рейгана, пострадал и в мире. Союзники, которые были поражены американской односторонностью в вопросах вооружений и стратегии, как это было показано в "Звездных войнах" SDI и в Рейкьявике, подвергались обманчивым американским двойным стандартам. Громко читая им лекции о необходимости соблюдения строгого эмбарго на поставки оружия террористическим государствам, таким как Иран, Соединенные Штаты в то же время спокойно углублялись в подобные сделки. Не усилился и мнимый идеализм крестового похода за свободный мир, хотя президент Рейган продолжал расширять этот призыв, заявив в своей речи 18 ноября, что мы, американцы, "верны нашему наследию помогать протягивать руку свободы" и что "в наших интересах стоять с теми, кто хочет взять в руки оружие против моря тьмы". Хотя эта риторика прозвучала с большим подъемом, да еще и в речи перед Центром этики и общественной политики, для многих она показалась пустой в свете разоблачений тайной продажи американцами оружия Ирану для использования против собственного народа, а также Ираку, а на вырученные деньги тайно закупать оружие для снабжения повстанцев против признанных правительств Никарагуа и Афганистана.

Советские лидеры были менее удивлены и шокированы разоблачениями "Иран-контра", чем многие другие. Отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами не были прямо или обязательно затронуты. Однако, с их точки зрения, в этом деле были некоторые тревожные аспекты. Прежде всего, оно усилило опасения по поводу ведения бизнеса с администрацией Рейгана. Представители советского МИДа подчеркнули "двуличность" и заявили, что это дело "еще раз показывает, что нынешняя администрация [США] является крайне ненадежным партнером в международных делах". В целом, хотя Советский Союз и использовал этот вопрос в пропагандистских целях, он не придал ему большого значения. Более того, вновь процитируем представителя МИДа, существовали опасения, что администрация США "может прибегнуть к любым рискованным действиям с целью отвлечь внимание от расследования скандала". И, по словам пресс-секретаря, "мы надеемся, что американская сторона не предпримет никаких необдуманных действий, которые осложнили бы и без того острую международную ситуацию", ссылаясь на возможные прямые действия США против Никарагуа или Сирии.

У Советского Союза было и другое, невысказанное беспокойство. Один высокопоставленный советский чиновник позже сказал мне, что речь президента Рейгана от 18 ноября, приведенная выше, была воспринята в Москве как зловещая, предвещающая возможное новое направление доктрины Рейгана против социалистического содружества в Восточной Европе. Никто на Западе не давал ей такой интерпретации, включая ее составителей (как они меня уверяли). Но если перечитать речь внимательными советскими глазами, то можно легко увидеть причину советского беспокойства, пусть и необоснованного. Рейган снова сослался на "три десятилетия советского авантюризма по всему миру", но он сделал это, поставив вопрос о том, была ли правильной реакция Запада на отказ помочь венгерской революции за тридцать лет до этого "оружием". "Может ли кто-нибудь действительно сказать, - спросил он, - что в наших интересах было стоять, сложив руки, на закате света в Венгрии?" Хотя затем он поставил и ответил отрицательно на этот вопрос в отношении Афганистана, Анголы и Никарагуа, он изначально и нетипично поставил вопрос в отношении Восточной Европы.

 

И он сказал: "У нас нет выбора относительно природы конфликта, есть только выбор, признаем ли мы его природу или нет", представляя свою ссылку на Венгрию.m Несомненно, он имел в виду, что эта ссылка была похвальной и риторической, но она вызвала беспокойство в Москве.

Соединенные Штаты в некоторых других отношениях ужесточили свою позицию по отношению к Советскому Союзу. 21 ноября министр финансов Джеймс А. Бейкер III ответил от имени администрации на вопрос, заданный ранее консервативным представителем Джеком Кемпом, впервые заявив, что Соединенные Штаты будут активно выступать против любой заявки Советского Союза на членство во Всемирном банке или Международном валютном фонде.119 До тех пор, пока на администрацию не надавили, чтобы она заняла четкую позицию, администрация, хотя и не была готова поддержать вступление СССР в то время, фактически предпочитала держать свои варианты открытыми.

Некоторые американские действия по сотрудничеству продолжались, включая рутинные консультации по возможному научному и другому обмену с Советским Союзом. Другие действия, однако, были направлены против Советского Союза, включая продолжение реализации доктрины Рейгана (первые "Стингеры" сбили советский самолет над Афганистаном в октябре) и напористые военные учения. В сентябре - в разгар Даниловского кризиса - боевая группа американских ВМС, в состав которой впервые вошел вооруженный ядерными ракетами линкор USS New jersey, прошла через Курильские острова в Охотское море для проведения учений, имитирующих нападение на советские базы.

Тем временем Советский Союз продолжал развивать отношения с другими державами. В частности, Советский Союз стремился активизировать отношения со странами Азии. В июле Горбачев посетил советский Дальний Восток и выступил во Владивостоке с большой речью, обращенной к Азии и Тихоокеанскому региону, особенно к Китаю. Он также безуспешно пытался заинтересовать азиатские страны в создании соглашения по безопасности, более или менее аналогичного европейскому процессу СБСЕ. В отличие от призыва Брежнева четырьмя годами ранее к созданию азиатского соглашения по безопасности, прозрачно направленного против Китая, США и их азиатских союзов, Горбачев призвал включить в него и Китай, и США. Горбачев также сигнализировал о первых шагах по устранению всех трех препятствий на пути к улучшению отношений, указанных Китаем ранее. В январе Шеварднадзе посетил Японию, а в ноябре Горбачев посетил Индию.

Советский Союз также предпринял шаги по выводу войск из Афганистана, хотя большинство наблюдателей в \'est в то время сохраняли скептицизм. Подобное выведение войск из Афганистана - это не совсем то, что нужно.

 

В соответствии с обещанием, данным Горбачевым во Владивостоке в июле, осенью шесть советских полков были выведены из Афганистана. Однако были признаки того, что советские военные манипулировали перемещением сил в обход цели; в Соединенных Штатах это подрывало политический сигнал, который Горбачев хотел получить, и даже вызвало скептицизм в отношении его более широких намерений.

С прицелом на Ближний Восток Советский Союз сделал первый шаг к восстановлению консульских отношений с Израилем, а министр иностранных дел Шеварднадзе встретился с премьер-министром Израиля Шимоном Пересом в сентябре, когда оба находились в Нью-Йорке на Генеральной Ассамблее ООН.

Хотя в отношении Европы не было предпринято никаких серьезных шагов, Советский Союз готовился улучшить отношения со странами Западной Европы и, что наиболее важно для долгосрочной перспективы, установить новые отношения с социалистическими странами Восточной Европы.

После плановой встречи руководителей правительств стран-членов Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) в Бухаресте, Горбачев неожиданно созвал незапланированную встречу партийных лидеров этих стран в Москве 10-11 ноября. Горбачев использовал этот повод, чтобы сообщить коммунистическим лидерам Восточной Европы, что они должны предпринять шаги по реструктуризации своего правления и завоеванию легитимности, и что Советский Союз больше не может рассчитывать на их сохранение у власти. \Не употребляя, конечно, этого термина (никогда официально не признанного), он сказал им, что брежневская доктрина умерла. Хотя основное изменение в советской политике не станет очевидным для всего мира в течение трех лет, это было фундаментальное изменение. К концу десятилетия это привело бы к концу коммунистического правления в Восточной Европе, Варшавского договора, раздела Европы и холодной войны.

11 декабря министры иностранных дел стран НАТО, собравшиеся в Брюсселе, опубликовали свой ответ на июньское Будапештское воззвание и призвали к проведению двух комплексов переговоров: один - новое продолжение Стокгольмского соглашения о дальнейших мерах по укреплению доверия и безопасности, другой - переговоры между членами альянсов НАТО и Варшавского договора об устранении различий в основных обычных вооружениях от Атлантики до Урала и установлении стабильности обычных сил на более низких уровнях. Это привело к тому, что в начале следующего года начались новые переговоры.

Внутренние события в Советском Союзе стали преддверием этнических беспорядков, которые через несколько лет превратятся в основную внутриполитическую проблему.

 

Афганистан в течение полутора-двух лет. что будет зависеть от результатов переговоров под эгидой ООН.

 

Вынужденная отставка члена Политбюро Динмухамеда Кунаева с поста главы партии в Казахстане в декабре и его замена Геннадием Колбиным, партийным функционером из России, а не из Казахстана, вызвали беспорядки с этническим подтекстом (а также подстрекательство и использование всего этого дела местными партийными консерваторами). Неустойчивая смесь традиционных и реформистских политических соображений, центральной и республиканской власти и этнических трений, подпитываемая растущими экономическими проблемами, впоследствии стала мощным фактором политической нестабильности в Советском Союзе. Однако в то время это не было признано, и возможный сигнал тревоги не был должным образом оценен в Москве.123 В конце 1986 года политическая власть в СССР была стабильной, и новое руководство во главе с Горбачевым укрепляло свои позиции. Внутренние проблемы Рейгана в то время казались более серьезными.

Советские внутренние социальные изменения в 1986 году, как и в 1985 году, были сосредоточены на экономической дисциплине, "ускорении" (ключевое слово в этот период) и первых упоминаниях более широкой концепции "перестройки" (перестройки). Помимо возвращения в феврале таких ведущих диссидентов и еврейских эмигрантов, как Анатолий Щаранский и Юрий Орлов (по делу Данилова) в сентябре, и разрешения им выехать за границу, в декабре был сделан важный шаг - освобождение академика Андрея Сахарова из внутренней ссылки в Горьком. Однако серьезные изменения во внутриполитической жизни оставались в ближайшем будущем.

Американо-советские отношения в конце года оставались на спаде, в который они попали после провала саммита в Рейкьявике и последующих попыток каждой стороны возобновить переговоры о вооружениях на своих условиях. В декабре Джек Мэтлок, кадровый дипломат, специализировавшийся на советских делах (а с 1983 года служивший советским экспертом в штабе СНБ), сменил Артура Хартмана, который после семи лет работы американским послом в Москве уходил в отставку. Однако это не предвещало и не отражало никаких изменений в политике.

 

Когда американская администрация предложила провести обмен телеприветствиями между Рейганом и Горбачевым, как это было сделано годом ранее, это предложение было отвергнуто как не оправданное состоянием отношений. "Зачем, - спросил представитель Министерства иностранных дел СССР Геннадий Герасимов, - создавать иллюзии относительно наших отношений?" На этой кислой ноте закончился год.

 

Договор о INF и Вашингтонский саммит, 1987 г.

 

В начале 1987 года и Горбачев, и Рейган сохраняли сильную заинтересованность в достижении соглашения о сокращении вооружений, но их ожидания были сдержаны неудачей в Рейкьявике и в последующие недели преодолеть серьезные разногласия по поводу разработки оружия космического базирования. К концу года, несмотря на продолжающуюся неудачу в преодолении этого препятствия, основной договор о сокращении вооружений был заключен и отпразднован на полномасштабном саммите в Вашингтоне. Это достижение стало главной особенностью американо-советских отношений в течение года, и оно помогло вывести отношения в целом на путь снижения напряженности и укрепления взаимопонимания.

В более долгосрочной перспективе другие события, привлекшие внимание двух лидеров, также должны были оказать важное влияние на отношения, особенно процесс внутренних изменений в Советском Союзе. Внутренние события в Соединенных Штатах, прежде всего затянувшаяся борьба с "Иран-контрас", сначала помогли отвлечь и поглотить внимание американской администрации, но затем повысили привлекательность для нее дипломатии на высшем уровне. В течение всего года позиции Горбачева на родине продолжали укрепляться вопреки мощному сопротивлению, в то время как позиции Рейгана оставались ослабленными, если не под угрозой, из-за скандала с "Иран-контрас" и других внутренних трудностей (включая октябрьский обвал фондового рынка, самый сильный с 1929 года). Успешный саммит в Вашингтоне в декабре придал мощный импульс лидерам НВО, а также американо-советским отношениям. В частности, вырос авторитет Горбачева. В конце года Горбачев был выбран журналом Time человеком года.

 

Горбачев на два фронта

 

В конце 1986 и начале 1987 года Горбачев продолжал искать пути привлечения Соединенных Штатов к контролю над стратегическими вооружениями, но его основное внимание было сосредоточено на вопросах внутреннего развития Советского Союза. Первоначальная попытка Илиса в 1985-86 годах заключалась в том, чтобы возродить "андроповизм", повысить трудовую дисциплину и эффективность, "ускорить" экономику, а также увеличить поддержку населения путем привнесения большей открытости и участия общественности в традиционную советскую общественно-политическую жизнь. К осени 1986 года Горбачев все больше понимал, что этого подхода недостаточно. В 1986 году лозунг "ускорения" (ускорения) был заменен гораздо более далеко идущей (хотя все еще двусмысленной) "перестройкой" (перестройкой), которую лучше перевести как "преобразование", даже "перефондирование" - не только экономики, но и общества. Поощрялась гласность, открытость через более широкую общественную информацию и самовыражение. К началу 1987 года эта политика включала в себя открытие советской (в основном коммунистической партийной) истории, повышенное внимание к русской культуре и истории, а также более свободное самовыражение. Одним из важных первых признаков такого смягчения стало освобождение большинства диссидентов. За освобождением и возвращением в Москву Андрея Сахарова, уважаемого академика, в декабре 1986 года в начале 1987 года последовало освобождение большинства политических диссидентов - около 140 в первые несколько недель года и еще больше позднее. Большинство из них были осуждены по статье 70, ныне отмененной, по обвинению в агитации и пропаганде против советского режима. Новая политика предоставления большей религиозной свободы расширила свободу выражения мнений. Большое количество евреев и других лиц, которым было отказано в выезде, начали разрешать эмигрировать. Книга Бориса Пастернака "Доктор Живаго" и многие другие литературные произведения советских и эмигрантских русских писателей, чьи произведения были запрещены, теперь были разрешены к публикации.

Важным случаем негромкой, но открытой публикации стала реабилитация журналиста-расследователя Виктора Б. Берхина, который после публикации статей о местной коррупции был арестован еще в июле 1986 года по приказу местных чиновников партии и КГБ на Украине. Более того, шеф КГБ Виктор Чебриков лично подписал статью в "Правде", в которой уволил местного начальника КГБ, ответственного за неправомерный арест Берхина.4Гфосносность этого дела должна была воодушевить общественность и донести до силовых структур, что КГБ больше не стоит над законом. Менее чем через месяц генерал-лейтенант Юрий Чурбанов, зять Леонида Брежнева и бывший высокопоставленный сотрудник милиции, был арестован за коррупцию.

Ответственность каждого, а не только силовиков, была подчеркнута публичностью ряда судебных процессов: в марте над морскими офицерами, ответственными за трагическое затопление большого круизного судна "Адмирал Нахинвв" в августе предыдущего года; в июне над бывшим заместителем министра внешней торговли Владимиром Сушковым за взяточничество; в июле над местными офицерами, ответственными за трагическую аварию на атомной электростанции в Чернобыле; в августе над теми, кто стал причиной серьезного крушения поезда.

В сентябре 1986 года, выступая с речью в южнороссийском городе Краснодаре, Горбачев впервые сказал о "демократизации" (демократизации) "советского общества и всех сфер нашей жизни" в качестве приоритетной задачи. В то время было принято считать, что он имел в виду большую гласность и более активную роль общественности, но не реальную демократическую выборность.6 Но он сказал, что "многое зависит от того, как быстро произойдет перестройка в самой КПСС, во всех ее звеньях от первичных партийных организаций до ЦК и Политбюро". Позже стало известно, что вскоре после этого заявления, в конце осени 1986 года, Горбачев пытался назначить пленум ЦК по вопросам политической демократизации и не смог убедить большинство своих коллег в руководстве. Несколько раз (четыре, по данным московского корреспондента итальянской коммунистической газеты "Л'Унита") этот пленум откладывался, пока наконец не состоялся 27-28 января 1987 года.

 

Январский пленум 1987 года ознаменовал начало крупной политической реформы Горбачева. Перестройка, изначально ориентированная на экономические реформы, теперь имела не менее важное политическое измерение. Горбачев выступил в беспрецедентно откровенных выражениях с резкой критикой прошлого партийного и государственного руководства. "В какой-то момент страна стала терять темп, стали накапливаться трудности и нерешенные проблемы, появились элементы застоя... явно назрела необходимость перемен в экономике и в других областях... Центральный Комитет и руководство страны не сумели вовремя и в полной мере увидеть необходимость перемен и опасность усиления кризисных явлений в обществе".

Пленум был важен, поскольку он обеспечил клин для введения демократических процедур, но, несмотря на усилия Горбачева, он так и не решился на это. Он призвал к тайным выборам и выдвижению нескольких кандидатур на всех партийных уровнях от местных районов до союзных республик, а также местных органов власти и предприятий. Однако Центральный Комитет встретил сильное сопротивление, и в его резолюции появилась лишь пустая и двусмысленная формулировка о "совершенствовании" механизма партийных выборов. В резолюции также ничего не говорилось о выборах в местные органы власти, хотя там, по крайней мере, упоминалось "большее число кандидатов". Реальные шаги предпринимались постепенно в последующие месяцы.

Горбачеву также удалось продвинуть одного из своих сторонников (Александра Яковлева) до статуса кандидата в члены Политбюро и ввести одного (Анатолия Лукьянова) в состав Секретариата, но ни один не стал полноправным членом Политбюро.

В течение двух лет должны были состояться свободные выборы в национальные, республиканские и местные законодательные органы, а также в Коммунистическую партию. Но в 1987 году Горбачев все еще сталкивался с очень сильной оппозицией и сопротивлением любым далеко идущим политическим или экономическим реформам. Не желая ждать обычного срока до следующего съезда партии (в 1991 году), Горбачев на январском пленуме предложил провести партийную конференцию в следующем году (и хотя решение об этом было принято лишь позднее, такая конференция состоится в июне 1988 года).

Ряд этих шагов во внутренней политике в то время воспринимался в "Вестях" с некоторым подозрением, как косметические или периферийные поправки, направленные на то, чтобы Советский Союз лучше выглядел за рубежом. В некоторых случаях время и даже характер таких действий действительно включали соображения о влиянии на внешний мир, но эти изменения были направлены, прежде всего, на внутреннюю трансформацию советского общества и советской государственности. Даже некоторые шаги, которые, возможно, в первую очередь были направлены на воздействие на внешние взгляды, часто имели важный внутренний аспект. Например, в мае Советский Союз прекратил глушить русскоязычные передачи "Голоса Америки" (которые также не глушились во время разрядки в период 1970-х годов, но затем глушилось с 1980 года). Это было частью общего процесса нормализации внешних отношений (глушение Би-би-си, Радио Пекин и Радио Тирана прекратилось еще раньше, а за этим последовал доступ к "Коль Исраэль", "Немецкой волне", а затем и к Радио Либети). Но такое ослабление ограничений было также частью модели растущей внутренней гласности, которая создавала основу для демократизации.

Однако, оглядываясь назад, Горбачев явно не признал два жизненно важных аспекта необходимой политической реформы: новое определение разделения полномочий между республиками и центром Союза, и необходимость справиться с ростом этнических и национальных устремлений и трений.

На внешнем фронте, в отсутствие каких-либо подвижек со стороны администрации Рейгана, Горбачев стремился стимулировать западное общественное мнение. Например, он принял высокопоставленную неофициальную американскую делегацию из Совета по международным отношениям (включая бывших госсекретарей Генри Киссинджера и Сайруса Вэнса) для откровенной беседы, в ходе которой они сочли Горбачева "впечатляющим" и искренним в его стремлении осуществить крупные перемены.

Самой амбициозной инициативой Горбачева в области общественной дипломатии стал созыв в Москве международного форума "За безъядерный мир, за выживание человечества", на котором он лично выступил в Кремле 16 февраля. Было предпринято усилие, чтобы собрать не только закоренелых оптимистов и искателей мира, но и людей, отражающих широкий спектр взглядов, включая скептиков и критиков, культурную и политическую интеллигенцию, - всего около 1000 человек. В своем выступлении Горбачев впервые охарактеризовал происходящие в Советском Союзе события как "по существу революционные изменения ... огромного значения для нашего общества, для социализма в целом и для всего мира". Он подчеркнул необходимость прочного мира, чтобы "сосредоточиться на конструктивных усилиях по улучшению нашей страны". Признавая существование ядерного сдерживания, он критиковал дальнейшую опору на него, поскольку оно придает чрезмерное значение военным средствам, постоянной конфронтации и не обеспечивает гарантии против случайной или непреднамеренной войны. Он заявил, что Советский Союз готов отказаться от статуса ядерной (сверхдержавы) и полагаться на взаимную международную безопасность, сократить другие вооружения до "минимальной разумной достаточности" в рамках чисто оборонительной военной доктрины. Все вооружения, подчеркнул он, лежат на столе переговоров о сокращении. Он также подчеркнул необходимость урегулирования региональных конфликтов и борьбы с терроризмом. В своем выступлении он говорил о нарастающей спирали гонки вооружений и об обострении региональных и глобальных проблем (ранее он нападал на стратегическую оборонную инициативу [SDI] и новую стратегическую динамику обороны-нападения). И он призвал своих слушателей "не тратить время на попытки переиграть друг друга и получить односторонние преимущества. Ставки в этой игре слишком высоки - выживание человечества".

К концу февраля Горбачев решил, что президент Рейган не собирается ограничивать СОИ или продвигать какой-либо новый подход к сокращению стратегических вооружений, и что он должен взять инициативу в свои руки. Он сделал это 28 февраля, выступив с речью, в которой предложил ликвидировать все советские и американские ядерные силы средней дальности (INF) в Европе, без каких-либо условий - ни в отношении стратегических вооружений, ни СОИ, ни даже британских и французских сил средней дальности. Он явно имел в виду, что ставки слишком высоки, когда он выступил на международном форуме, "тратя время на то, чтобы переиграть друг друга". Он явно имел это в виду двумя неделями ранее, когда заявил на международном форуме, что ставки слишком высоки, чтобы "тратить время на попытки переиграть друг друга" в традиционной дипломатии контроля над вооружениями.

В традиционном понимании Горбачев капитулировал перед попытками Рейгана со времени Женевского саммита 1985 года (а в более широком смысле - со времени его предложения нулевого варианта в INF в 1981 году) договориться о ликвидации американских и советских ракет INF в Европе. Рейган, едва ли осмеливаясь поверить в это, проявил инициативу три глины спустя на своей первой пресс-конференции в Белом доме после скандала с "Иран-контра", разразившегося четырьмя месяцами ранее. Он не поверил, что изменения произошли не благодаря новому мышлению Горбачева, а благодаря неуступчивости Запада. И он поспешил "поздравить наших союзников за их твердость в отношении этого вопроса", заверив их, что "нет ничего более важного для дела мира, чем доверие к нашей приверженности НАТ0".

Переговоры по ядерным вооружениям, по крайней мере, по элементу INF вернулись в нужное русло, хотя переговоры займут большую часть оставшегося года. Соглашение по INF будет иметь как благоприятные, так и неблагоприятные аспекты в отношении советского оружия.

 

С негативной стороны, Советскому Союзу пришлось бы отказаться от гораздо большего количества ракет и пусковых установок, чем Соединенным Штатам. Многие системы НАТО, кроме ракет наземного базирования, не были бы сокращены: крылатые ракеты морского базирования (КРМБ), британские и французские баллистические ракеты морского базирования (БРМБ) (и небольшие французские наземные силы ракет средней дальности). С положительной стороны, ракеты средней дальности НАТО, особенно "Першинг II", рассматривались как серьезная военная угроза советским ракетным и другим центрам управления в Европе, в том числе в Подмосковье (несмотря на заявления американцев о том, что радиус действия не включает Москву). Если бы эти системы НАТО были удалены, автоматизм эскалации до тотальной ядерной войны был бы значительно снижен. Горбачев должен был взвесить эти и другие "за" и "против", но он также видел то, что считал гораздо более важной целью достижения договора INF: восстановление контроля над вооружениями и придание ему нового импульса. Если бы президент Рейган, враг SALT II (и, если на то пошло, Договора по ПРО), чья администрация выпустила серию докладов, в которых обвиняла Советский Союз в несоблюдении практически всех существующих соглашений о контроле над вооружениями, подписал новое соглашение о контроле над вооружениями с Советским Союзом, этот процесс был бы низведен до минимума.

Тем временем советская военная доктрина пересматривалась, делая упор на предотвращение войны и оборонительную доктрину, если война все же начнется. Горбачев в нескольких выступлениях кратко подтвердил руководящие принципы "разумной достаточности" в качестве критерия для сил и новый оборонительный акцент в доктрине и стратегии, впервые авторитетно заявленные в его докладе на съезде партии в 1986 году. Помимо выступления на международном форуме в феврале, он повторил эти темы перед отечественной и зарубежной аудиторией. Например, всего через несколько дней после выступления на форуме он заверил отечественную аудиторию, что, "делая все необходимое для надежной гарантии нашей безопасности... мы ни на шаг не превысим требования и запросы разумной, достаточной обороны".

Наиболее значительным был официальный пересмотр и заявление о военной доктрине, опубликованные \Варшавским пактом 30 мая 1987 года. Это заявление включало в себя как новое определение военной доктрины, включающее приоритет предотвращения войны, так и новый акцент на оборонительной доктрине и стратегии. Оно представляло собой плоды ранней инициативы Горбачева вскоре после его прихода к власти двумя годами ранее, и в дальнейшем стало основой советской (а также пакта) доктрины.

Почти одновременно с официальным заявлением о военном док-трине, но без связи с ним, случайное происшествие дало Горбачеву возможность заменить стареющего министра обороны маршала Сергея Соколова на более молодого и, как надеялись, более "перестроечно настроенного" генерала, генерала армии Дмитрия Язова - выбор был сделан путем перепрыгивания через по меньшей мере дюжину более высокопоставленных генералов. Событием, ускорившим отставку Соколова (и увольнение заместителя министра, командовавшего войсками ПВО, главного маршала авиации Александра Колдунова), стал необычный полет 28 мая легкого одномоторного самолета, которым управлял молодой западный немец из Финляндии, беспрепятственно приземлившийся на Красной площади прямо перед Кремлем. Замена старых военных руководителей происходила с 1985 года и будет продолжаться.

Военные соображения, однако, не были полностью преодолены. 26 февраля были возобновлены ядерные испытания, положив конец одностороннему советскому мораторию на ядерные испытания, действовавшему с июля 1985 года, в течение которого Соединенные Штаты продолжали активную программу модернизации оружия и провели двадцать шесть испытаний.

На очередном пленуме ЦК 25-26 июня Горбачев еще больше укрепил свои политические позиции, продвинув трех своих сторонников в члены Политбюро (секретарей партии Александра Яковлева, Виктора Никонова и Николая Слюнькова) и уменьшив роль своего главного соперника Егора Лигачева. (Генерал Язов, который при назначении на пост министра обороны был лишь кандидатом в члены ЦК, теперь стал кандидатом в члены Политбюро, как и его предшественник). Но хотя авторитет Горбачева был повышен, его власть в смысле способности заставить что-то делать оставалась ограниченной. Проблемы радиотехнической трансформации огромной советской экономики, общества и государства казались ему непосильными, и, как он впервые открыто признал на январском пленуме, эти проблемы привели к настоящему кризису.

На фоне нарастающего кризиса внутри страны Горбачеву пришлось маневрировать, чтобы склонить Соединенные Штаты к соглашению о контроле над наркотиками и, таким образом, добиться политического прорыва к улучшению отношений. И эта задача тоже была непростой.

 

Рейган на два фронта

 

Несмотря на существенные различия в их ситуациях и целях, Рейган и Горбачев столкнулись с проблемами на внутреннем и внешнеполитическом фронтах.

Скандал с "Иран-контрас" продолжал разворачиваться и заставлял Рейгана выглядеть либо обманщиком, либо доверчивым, манипулятором или манипулируемым, сговорившимся или некомпетентным. Его личная популярность, всегда высокая, страдала. Изменения в его руководящем составе, хотя обычно и к лучшему, требовали новых корректировок, от которых лично Рейган оставался в стороне. В конце 1986 года советник по национальной безопасности вице-адмирал Джон Пойндекстер был заменен на Фрэнка Карлуччи, а в феврале 1987 года Дональд Риган сменил его на посту начальника управления по вопросам безопасности. Уильям Кейси, глубоко замешанный не только в "Иран-контре", но и в более широкой неконтролируемой тайной деятельности, был смертельно болен раком мозга и в начале марта был заменен на посту директора Центральной разведки директором ФБР Уильямом Вебстером. Патрик Бьюкенен присоединился к растущему потоку правых консерваторов-"рейгановцев", покидающих администрацию. В июне жестко настроенный Ричард Перл ушел из Министерства обороны в частную жизнь.

В январе Белый дом опубликовал документ на сорока одной странице под названием "Стратегия национальной безопасности США". Пронизанное мировоззрением холодной войны, обсуждение советской угрозы и целей советской политики могло быть написано в 1950-х годах, в самый разгар отношений. В этом докладе не было и намека на признание нового мышления Горбачева: "Москва стремится изменить существующую международную систему и установить советскую глобальную гегемонию. Эти долгосрочные советские цели составляют общую концептуальную основу советской внешней и оборонной политики". Отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом были названы "по существу враждебными". Советский Союз предпринял "беспрецедентное наращивание военного потенциала, представляющее постоянную угрозу для США и наших союзников", "для осуществления своей экспансионистской политики СССР увековечил внутриполитическую систему централизованного тоталитарного контроля" и занимался такими видами деятельности, как торговля с Западом.

"для получения экономических рычагов, технологий и иностранной валюты". Вопреки ранним усилиям разведывательного сообщества быть дискриминационным и точным, документ утверждал, что "доказательства связи между Советским Союзом и мировым терроризмом теперь убедительны", даже несмотря на то, что "Советы пытаются замаскировать такую поддержку, используя посредников" "Кубу, Северную Корею, Никарагуа, Сирию и Ливию, которые напрямую работают с радикальными террористами и повстанцами". Единственное изменение, приписываемое советской политике, заключается в том, что "Советский Союз в последние годы стал гораздо более изощренным в использовании инструментов национальной власти, таких как торговля, и в использовании "активных мер", такие как дезинформация. В целом, угроза была представлена таким образом, что создавалось впечатление, что Горбачев обманул президента Рейгана. Документ не оказал большого влияния на политику, но он, безусловно, продемонстрировал сохраняющееся влияние ультраконсервативных сил в администрации Рейгана.

Министр обороны США решил начать в январе и феврале новую кампанию по развертыванию SDI и "активизации" новой интерпретации Договора по ПРО, предложенной в октябре 1985 года. Одна из целей, возможно, заключалась в том, чтобы упреждающими действиями предотвратить крупное рассмотрение в Сенате нового толкования Договора по ПРО. На заседании Совета национальной безопасности (СНБ) 3 февраля Уайнбергер добивался немедленного принятия президентского решения о развертывании системы ПРО, частично обоснованного широким толкованием договора. Не только министр Шульц, но и адмирал Уильям Дж. Кроу, председатель Объединенного комитета начальников штабов, решительно возражали против этого. Эта идея была окончательно отложена после возмущения общественности и Конгресса и возражений со стороны европейских союзников, включая премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, канцлера Западной Германии Гельмута Коля, генерального секретаря НАТО лорда Питера Каррингтона и других союзников, включая Японию и Канаду. Тем не менее, хотя попытка применить широкое толкование и принять решение о развертывании не удалась, тревожная склонность президента Рейгана к этим шагам была раскрыта благодаря публикации утечки стенограммы заседания СНБ в правую газету Washington Times.

Стенограмма заседания СНБ показывает, что президент Рейган отмахнулся от вопроса о Договоре по ПРО и советской реакции. После того, как Шульц заметил: "Трудно сказать, что сделают Советы... некоторые испытания требуют широкого толкования Договора по ПРО", Уайнбергер возразил: "Вам не следует обсуждать с Советами, что может быть запрещено, а что нет". Шульц утверждал: "следует посмотреть, что мы можем выяснить... а затем вести переговоры с Советским Союзом". В этот момент президент Рейган продемонстрировал свое нетерпение по поводу хитросплетений договорных ограничений и переговоров, препятствующих его SDI. Согласно просочившейся стенограмме, он сказал: "Почему бы нам просто не идти вперед, полагая, что это то, что мы делаем, и это правильно. ... Не спрашивайте Советы. Скажите им". Хотя Рейган отложил принятие решения о развертывании, хрупкость Договора по ПРО и контроль над вооружениями в целом были очевидны. Более фундаментально, этот эпизод показал, насколько непрочной была идея общей безопасности в США при администрации Рейгана, в отличие от отстаивания этой идеи Горбачевым и его растущей готовности действовать в соответствии с ней.

Хотя американская восприимчивость к предложению Горбачева о заключении соглашения по INF вернула некоторую перспективу соглашения о контроле над вооружениями, возникла другая проблема, которая быстро заняла главное место в американском внимании. Морской охранник, ранее работавший в посольстве США в Москве, сержант Клейтон Лонетри, признавший нарушения правил, был обвинен в шпионаже. Скандал, о котором стало известно в январе, быстро разросся; в марте был арестован еще одинморпех, капрал Арнольд Брэйси, а в марте "Хво" обвинили в том, что он допускал советских агентов КГБ в посольство по ночам. Вскоре весь контингент из 78 морских пехотинцев в Москве был заменен. Возобновилось внимание к обвинениям, впервые выдвинутым в 1985 году, о прослушивании советскими спецслужбами нового здания посольства, которое еще только строилось.

Хотя стало ясно, что несколько морских пехотинцев нарушили инструкции о запрете братания с советскими женщинами, а Лонетри раскрыл некоторую конфиденциальную информацию, в конечном итоге было также установлено, что он и Брейси не допускали советских агентов в помещение, что недействительные "признания" были получены недопустимыми средствами, и что впечатление о массовом нарушении безопасности было несостоятельным. Но дело не утихало до реальных размеров в течение нескольких месяцев. Тем временем, произошел широкий общественный и конгрессный резонанс.22 Резолюция Сената, принятая семьюдесятью голосами, призвала Шульца не ехать в Москву на запланированную встречу с Шеварднадзе в апреле. Он все же поехал, пообещав энергично протестовать против советских действий. В Москве Шеварднадзе и сам Горбачев авторитетно отрицали, что советские агенты проникли в посольство - как, собственно, и полное американское расследование, проведенное позже.

 

23 Но с марта по май беспокойство по поводу советского шпионажа доминировало над отношениями в глазах американской общественности.

Советские лидеры сильно подозревали, что незначительная оплошность в постоянном соперничестве разведывательных служб была намеренно раздута до визита Шульца, чтобы помешать улучшению отношений. Были и другие тревожащие советские глаза действия американцев. В феврале по телевидению ABC был показан фильм "Америка", изображающий Соединенные Штаты под советской оккупацией. (Горбачев лично жаловался на это приглашенным в Совет по международным отношениям видным деятелям). 5 марта заместитель государственного секретаря Джон Уайтхед заявил, что Соединенные Штаты выступают против членства СССР в основных международных экономических институтах - Генеральном соглашении по тарифам и торговле (GAIT), Всемирном банке и Межнациональном валютном фонде. 9 марта Государственный департамент отказал советским профсоюзным деятелям в визах для участия в конференции, на которую они были приглашены, поскольку были коммунистами. Это был не новый вопрос, AFL-CIO выступала против любых отступлений от старого закона, но в этом и заключалась загвоздка - это был обычный бизнес времен холодной войны. 7 июля Госдепартамент заблокировал советское предложение о продаже услуг по запуску космических аппаратов. Тем временем, в инциденте, не похожем на вторжение в Черное море в марте 1986 года, атомный крейсер USS Arkansas намеренно (17 и 21 мая) вошел в советские территориальные воды у берегов Камчатки в Тихом океане, недалеко от главной советской военно-морской базы в Петропавловске.

Президент Рейган также продолжал постоянные нападки на советскую политику в Афганистане и Никарагуа и вновь выдвинул обвинения в несоблюдении Советским Союзом прошлых соглашений по контролю над вооружениями.

Хотя Горбачев, Шеварднадзе и другие члены советского руководства обиделись на эту жесткую линию и, возможно, увидели более враждебный характер таких событий, чем предполагалось, они правильно поняли, что президент Рейган не отказывается от политики продолжения переговоров и развития отношений. Сам президент Рейган в своей речи о состоянии отношений с Советским Союзом в апреле дал это понять. Хотя он почти вскользь критиковал "недавние разоблачения советского шпионажа против посольства Соединенных Штатов" и то, что он по-прежнему считал угрозой от советской политики "глобального экспансионизма", проявившейся в Афганистане, Никарагуа, Анголе, Эфиопии и Камбодже, эти действия теперь изображались как уменьшающаяся угроза. "Если бы мне пришлось охарактеризовать американо-советские отношения одним словом, - сказал он, - это было бы продолжение. Нет больших поводов для волнения, нет больших поводов для тревоги. И, возможно, именно так следует характеризовать отношения со своими противниками".

Рейган призвал Советский Союз продвигаться вперед в достижении соглашения по INF, отметив, что проблема "систем меньшей дальности INF [SRINF] должна быть решена таким образом, чтобы защитить интересы безопасности союзников". В тот же день, по совпадению, Горбачев в Праге предложил решить проблему SRINF путем замораживания, а затем сокращения таких систем.

Когда Шульц встречался с Шеварднадзе, а затем с Горбачевым 13 и 14 апреля, он передал сообщение о том, что Соединенные Штаты должны иметь "право" сравняться с Советами в СРИНФ - категории, в которой Советский Союз имел около 160 оперативно развернутых ракетных пусковых установок. У Соединенных Штатов не было ни одной. Горбачев не хотел договора, который повлечет за собой более значительное сокращение советских систем INF и одновременно санкционирует наращивание американских ракет SRINF. Но в соответствии с целью максимального сокращения всех ядерных систем, которую он четко обозначил в своей речи в январе 1986 года, Горбачев теперь предложил решение - хорошо, Соединенные Штаты могут сравняться с Советским Союзом, но Советский Союз сведется к нулю по СРИНФ - то есть, еще один ноль по ракетам в Европе, "двойной ноль", INF и СРИНФ. Шульц не мог согласиться на это, казалось бы, очень щедрое предложение из-за чувствительности союзников к таким системам, но он также вряд ли мог возразить против этого предложения, и он остался в незавидном положении, повторяя, что Соединенные Штаты должны иметь право наращивать свои силы, чтобы сравняться с советским уровнем.

По другим вопросам контроля над вооружениями Соединенные Штаты пошли на попятную. Шульцу было поручено предложить только семилетний период невыхода из Договора по ПРО вместо десяти лет, согласованных в Рейкьявике. Несмотря на присутствие маршала Ахромеева и советскую готовность к компромиссу, дискуссии по интерпретации ограничений Договора по ПРО на испытания не принесли результатов, поскольку у Шульца не было полномочий, а Вайнбергер решительно возражал бы против всего, что приблизило бы достижение соглашения по этому вопросу. Шульц обратился за полномочиями для обсуждения этих вопросов, но президент Рейган принял решение против.

 

Горбачев ясно дал понять, что заинтересован во встрече на высшем уровне для заключения договора по INF и согласования "ключевых положений" по стратегическим ядерным вооружениям, космическому оружию и ядерным испытаниям. Но по этим вопросам не было достигнуто никакого прогресса, и Горбачев не определил, что он имел в виду под ключевыми положениями. Очевидно, он надеялся сохранить давление на дальнейшие переговоры в этих областях, не ставя при этом саммит в зависимость от полного согласия по чему-либо, помимо договора INF. Горбачев также настаивал на ограничении ядерных испытаний.

Шульц продолжал вдалбливать вопросы прав человека в Советском Союзе (то есть, бедственное положение евреев, стремящихся эмигрировать) и региональных конфликтов (прежде всего, Афганистана). Как отмечалось ранее, он также поднял тему предполагаемого советского подкупа морских пехотинцев и проникновения в посольство США, что Советы решительно отрицали28.

Было подписано одно конкретное соглашение - соглашение о возобновлении сотрудничества в мирном освоении космоса, которое действовало с 1972 по 1982 год, но в качестве санкции против советского давления на Польшу не было затем продлено. Значение визита Шульца заключалось в шагах в направлении контроля над вооружениями, в частности, в направлении соглашения по INF.

После визита Шульца высокопоставленная двухпартийная делегация Конгресса под председательством спикера Палаты представителей Джима Райта из Техаса провела несколько дней в Москве, и ей была предоставлена красная ковровая дорожка. Горбачев и ряд других советских лидеров выступили в поддержку подхода "двойного нуля" INF и за ограничение ядерных испытаний (среди советских лидеров были консерваторы Егор Лигачев и Владимир Щербицкий, чтобы продемонстрировать "двухпартийную" советскую поддержку контроля над вооружениями). На конгрессменов это произвело благоприятное впечатление.

Среди лидеров НАТО велись жаркие дебаты по поводу предложения о двойном нуле, причем канцлер Гельмут Коль выступал за, а премьер-министр Маргарет Тэтчер - против. В ходе обсуждения этого вопроса на встрече "западного экономического саммита" в Венеции в июне Рейган принял сторону Коля. (Кстати, президент Рейган явно не играл командную роль). 12 июня на полугодовом совещании министров НАТО окончательно одобрила эту идею.

Между тем, Министерство обороны отреагировало на перспективу "двойного нуля" по-другому. Оно предложило Соединенным Штатам оставить за собой право переоборудовать свои ракеты "Першинг II" в ракеты меньшей дальности SRINF (новой модели, Pe-IB) и передать их немцам - и в конце июня. Эта цель стала предложением США в Женеве. Советы не только категорически возражали, но и настаивали на том, чтобы Соединенные Штаты демонтировали свои ядерные боеголовки для семидесяти двух существующих немецких Pe-IA. Кроме того, возник спор о том, где Соединенные Штаты могут разместить свои сто ракет INF, которые должны были соответствовать сохранению Советским Союзом ракет INF со ста боеголовками, размещенными в Азии. Хотя было понятно, что 100 американских ракет INF будут размещены в США, а не в Европе, когда американские официальные лица начали обсуждать их размещение на Аляске, Советы выступили против. Это было бы новое размещение, позволяющее американским ракетам поражать цели в СССР, в отличие от советского сокращения до тридцати трех SS-20 (с девяносто девятью боеголовками) существующих советских размещений в Азии, не способных поражать Соединенные Штаты.

23 июля Горбачев вновь взял на себя инициативу по выходу из тупика, предложив глобальный двойной ноль, ликвидировав все INF и SRINF в Азии (и Америке), а также в Европе.32 Хотя это не затрагивало напрямую немецкие Pe-IA, это придало импульс общему запрету (и советские переговорщики ясно дали понять, что никакая конверсия американских INF в немецкие SRINF - ни наземные крылатые ракеты [GLCMs] в крылатые ракеты воздушного базирования [ALCMs] - не будет приемлемой).

26 августа Коль объявил о готовности Германии уничтожить свои Pe-IA после ликвидации американских и советских ракет INF и SRINF. Президент Рейган публично приветствовал этот шаг и позже рассказал в своих мемуарах, что он в частном порядке предложил Колю добровольно ликвидировать ракеты в интересах разоружения. Продолжался спор по поводу обязательства США демонтировать семьдесят две боеголовки для этих ракет, но в конце концов он был разрешен американским согласием сделать это, когда ракеты будут демонтированы.

В то время как с апреля по сентябрь шли переговоры по договору по INF, более широкое развитие американо-советских отношений не продвигалось, в основном из-за продолжающегося диссонанса в целях, стратегии и рычагах влияния двух лидеров. Президент Рейган продолжал выражать свою готовность к переговорам, встрече на высшем уровне и развитию отношений. В то же время он резко критиковал Советский Союз и призывал его изменить многие практики не только по всему миру, в региональных конфликтах и в Восточной Европе, но и у себя дома. Когда Горбачев начал вносить все больше изменений в эти практики (почти всегда потому, что он тоже видел необходимость перемен, а не из-за давления Рейгана), а также делать большинство уступок на переговорах, Рейган не отвечал взаимностью, а требовал большего. Прежде всего, в тех немногих областях, в которых Горбачев добивался изменений со стороны Соединенных Штатов, особенно в области космического оружия и СОИ, а также в региональных конфликтах, Рейган был непреклонен. А у Советского Союза было очень мало рычагов влияния.

Таким образом, Рейган в своих многочисленных выступлениях продолжал призывать Советский Союз отказаться от поддержки Никарагуа, Афганистана, Анголы, Камбоджи, Эфиопии, а также Восточной Европы.

12 июня в Берлине он нехотя и осторожно сказал, что "теперь сами Советы, возможно, в какой-то мере начинают понимать важность свободы". Но хотя он признал, что "мы много слышим из Москвы о новой политике реформ и открытости", он также спросил: "Это начало глубоких перемен в советском государстве? Или это символические жесты, призванные вызвать ложные надежды у \Vest или укрепить советскую систему, не меняя ее?". Он призвал Горбачева сделать один "безошибочный" знак: "Если вы стремитесь к миру, если вы стремитесь к процветанию Советского Союза и Восточной Европы, если вы стремитесь к либерализации... Господин Горбачев, снесите эту стену!".

Вызов Рейгана был расширен в речи на конференции "Пленные нации" в Украинском католическом национальном святилище в Иллинойсе, где он призвал к отказу от доктрины Брежнева "от стран Балтии до Бул-гарии, от Вьетнама до Эфиопии" (и, конечно, Афганистана, Анголы и Никарагуа). А в своей ежегодной прокламации по случаю недели пленных народов, говоря о "народах, порабощенных советским империализмом", он заявил, что "борьба, начавшаяся на Украине 70 лет назад, идет по всей советской империи", причем в прошлом году не только в Восточной Европе, но и в "Казахстане, Латвии, Молдавии и среди крымских татар".

Месяц спустя Рейган сформулировал свои общие стратегические цели как стремление "выйти из тупика холодной войны ... рассеять, а не жить с двумя великими мрачными тучами послевоенной эпохи: опасностью ядерного холокоста и расширением тоталитарного правления". Эти довольно грандиозные цели должны были преследоваться двумя великими доктринами Рейгана (этот термин он не использовал): "новая политика помощи демократическим повстанцам в их борьбе за самоопределение и права человека в их собственных странах".

 

Он также поставил перед Горбачевым новую задачу: не только обеспечить проверку соглашений по контролю над вооружениями, но и снизить уровень военной секретности." Пришло время проявить гласность в ваших военных делах. Во-первых, опубликуйте достоверный бюджет ваших военных расходов, как это делаем мы. Во-вторых, открыть советскому народу и всему миру численность и состав советских вооруженных сил. В-третьих, откройте для обсуждения в вашем Верховном Совете крупные вопросы военной политики и вооружений, как это делаем мы "38.

Помимо внутриполитических дивидендов, которые можно было ожидать от риторики "пленных наций", эти и многие другие заявления были предназначены для вызова Горбачеву, хотя Рейган и не ожидал, что они будут приняты. Что касается внутреннего фронта, то это послание было повторением послания Рейгана предыдущих лет: "Масштабное наращивание советского потенциала в 1970-х годах было встречено бездействием Соединенных Штатов". Тем временем в третьем мире советский авантюризм дошел до таких стран, как Афганистан,

Камбоджа, Ангола и Никарагуа. Сегодня многое изменилось. Мы нарастили свои вооруженные силы, а Советы ответили на нашу новую мощь новой силой.

готовность серьезно говорить о сокращении вооружений".39 Хотя это резюме и искажает его суть, оно, вероятно, отражает реальные исторические впечатления, которых придерживался сам Рональд Рейган и многие другие в стране.

Постоянное публичное подтверждение доктрины Рейгана усугубило проблему, с которой столкнулся Горбачев, отвечая на этот вызов. Хотя западные наблюдатели склонны не принимать во внимание подобную "риторику" об американской политике, советские лидеры воспринимали ее очень серьезно. Во-первых, они хорошо понимали свою внутреннюю слабость и уязвимость. С другой стороны, Горбачев и его коллеги были чувствительны к вмешательству Запада в их деликатный процесс внутреннего преобразования страны в рамках политики перестройки. Наконец, Горбачев и реформаторский элемент в руководстве (наиболее ярким примером которого в то время был Борис Ельцин, новый московский партийный лидер) были лично, вместе со своей политикой, политически уязвимы из-за обвинений в потворстве или капитуляции перед давлением и требованиями Запада. Горбачев намеревался выйти из Афганистана и других советских обязательств в странах третьего мира, но он стремился к урегулированию путем переговоров. Он намеревался поставить отношения со странами Восточной Европы на новую консенсусную основу, опирающуюся на независимость. Он намеревался трансформировать сам Советский Союз. Но не по призыву Рейгана.

Хотя они избегали непродуктивных риторических контрударов, советские лидеры все же протестовали против некоторых американских действий.

 

Чтобы устранить препятствие для контроля над вооружениями, создаваемое советским радаром в Красноярске, построенным под руководством Брежнева в нарушение основного положения Договора по ПРО, Советы в официальном протесте 25 июля попытались привлечь внимание к возможно параллельному нарушению со стороны США при строительстве нового аналогичного радара раннего предупреждения в Туле. Но когда Соединенные Штаты отмахнулись от этого вопроса, Советский Союз ничего не смог с этим поделать. Аналогичным образом, хотя риторика Рейгана не была затронута, 30 июля Советский Союз выразил дипломатический протест по поводу присутствия сотрудника посольства США на публичной демонстрации в поддержку крымских татар. Хотя обвинение в "подстрекательстве" американцев к протесту не было обоснованным, Советы стремились привлечь внимание к внешнему вмешательству во внутренние дела. Аналогичным образом 24 августа были опротестованы передачи радиостанций "Свободная Европа" и "Свобода", обвиненных в нагнетании обстановки в странах Балтии. На что Советы не обращали внимания публично, но что их очень беспокоило, так это растущее число случаев проникновения эмигрантов с Запада, многие из которых принадлежали к группам, связанным с американской разведкой.

Кроме барабанной дроби критики советских действий по отношению к собственным гражданам и продолжающейся вовлеченности в дела стран третьего мира, Соединенные Штаты мало против чего протестовали. В сентябре был выражен протест в связи с испытательными посадками советских ракет в Тихом океане недалеко от Гавайских островов. Во время инцидента в Восточной Германии в середине сентября был ранен американский солдат, но, в отличие от случая с Николсоном двумя годами ранее, Советы взяли на себя часть ответственности и быстро извинились.

Действительно, Советский Союз продолжал делать много шагов к сотрудничеству. 12 июня Горбачев выразил готовность к совместным калибровочным испытаниям для ну-левых испытаний, которые могли бы подтвердить запрет практически на все испытания, вплоть до одной килотонны. 8 сентября делегация Конгресса США, включая экспертов, предоставили доступ к радару в Красноярске. Выводы делегации сгладили зловещие намеки и обвинения администрации Рейгана о возможном радаре боевого управления ПРО, но не сняли обвинения в нарушении положения договора о размещении радаров раннего предупреждения. В начале октября американские и другие западные эксперты были приглашены посетить советский центр химического оружия в Шиханах. Очевидно, что Горбачев стремился к гласности в военных вопросах, хотя и не в ответ на вызов Рейгана от 26 августа.

Другие действия, также необъявленные и публично незамеченные, отражали односторонние усилия СССР по смягчению давних элементов конфронтации. Осенью было прекращено патрулирование советских подводных лодок с баллистическими ракетами у побережья США. И впервые за десятилетие не было советского военно-морского визита в Карибский бассейн (что стало новой закономерностью). Общая военно-морская активность СССР за пределами советских вод по всему миру второй год снижается.

Американо-советские двусторонние дипломатические консультации, начатые на системной основе после саммита в Женеве, стали рутинными, хотя их результаты еще не были существенными. 17 марта заместитель государственного секретаря США Майкл Армакост и первый заместитель министра иностранных дел Юлий Воронцов встретились в Москве для обсуждения региональных конфликтов. 2 июня директор Информационного агентства США Чарльз Вик вновь посетил Москву для обсуждения коммуникационных обменов. 2 июля заместитель министра иностранных дел Владимир Петровский и посол США в ООН Вернон Уолтерс обсудили в Москве дела ООН и ирано-иракский конфликт в Персидском заливе. 6-7 июля помощник секретаря Ричард Мерфи и посол Владимир Поляков обсудили вопросы Ближнего Востока. 23-25 августа помощник секретаря Ричард Шифтер обсудил в Москве вопросы прав человека. 10-11 сентября в Москве прошли переговоры по Дальнему Востоку и Юго-Восточной Азии, а 11 сентября аналогичные переговоры по Афганистану состоялись в Женеве. 14 ноября заместитель государственного секретаря Джон Уайтхед встретился с заместителем министра иностранных дел Анатолием Адамишиным по вопросам прав человека, а 17-18 ноября заместитель министра Армакост вновь встретился с первым заместителем министра Воронцовым по вопросам региональных конфликтов. Конечно, постоянно проводились и другие встречи по многим аспектам контроля над вооружениями.

 

На пути к саммиту

 

15 сентября министр иностранных дел Шеварднадзе с письмом от Горбачева для президента Рейгана прибыл в Вашингтон для трехдневных интенсивных переговоров. Теперь, когда соглашение по INF стало очевидной перспективой, Горбачев выступил с еще одной страстной просьбой о "реальном сближении наших позиций" по другому вопросу, "еще более важному для безопасности СССР и США": "стратегические наступательные вооружения в космосе". Этот вопрос, по его словам, имел "ключевое значение для американо-советских стратегических отношений, а значит, и для всего хода военно-стратегического развития в мире". Он больше не просил ограничить исследования в области ПРО лабораторными, но лишь "обеспечить строгое соблюдение договора по ПРО". Более того, его ссылка на "стратегические наступательные вооружения в космосе", тему, "с которой мы с вами разобрались после Рейкьявика", также предлагала способ поиска ограничений на такие вооружения, к которым, по настоянию Рейгана, Соединенные Штаты не стремились, по крайней мере, в той степени, в какой это совместимо с допустимым развитием стратегической обороны. И, писал он, Шеварднадзе имел "все необходимые полномочия" для детального обсуждения этого вопроса.41 Но Рейган не хотел или не мог видеть таких различий. Он описал свою реакцию и ответ: "Я еще раз сказал Шеварднадзе, чтобы он передал Горбачеву, что мы не собираемся уступать по SDI". Рейган не только упорно защищал SDI, но и считал, что Горбачев думал, что он "прогнется под его требования по SDI" из-за его проблем с делом "Иран-контра" На самом деле, готовясь к визиту Шеварднадзе, Рейган согласился с настоятельной просьбой Каспара Вайнбергера не идти ни на какие компромиссы по вопросам стратегических вооружений: ни по СНВ, ни по космическому оружию и стратегической обороне. Это решение стало утешительной наградой, уравновесившей его отказ в последнюю минуту от новых попыток добиться исключения из договора неядерных ракет INF и использовать некоторые ракеты INF в качестве ускорителей при испытаниях SDI вместо того, чтобы уничтожить их, как того требовал проект соглашения INF.

Главное достижение встречи, о котором было объявлено с некоторой помпой, было антиклимактерическим: осторожное "принципиальное согласие заключить договор" о глобальной ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Другой главный вопрос был также перспективным, но безрезультатным: соглашение о встрече на высшем уровне между Рейганом и Горбачевым, которая должна состояться осенью 1987 года в сроки, которые будут определены во время визита секретаря Шульца в Москву в октябре.

Было также решено, что до декабря начнутся "полномасштабные, поэтапные переговоры" по ядерным испытаниям, направленные, в первую очередь, на согласование дальнейших мер проверки с целью ратификации Договора о запрещении пороговых испытаний, подписанного в 1974 году, и Договора о мирных ядерных взрывах 1976 года. Хотя этот шаг давно назрел, он, по крайней мере, положил начало новым усилиям в переговорах по ядерным испытаниям, которым ранее упорно сопротивлялась администрация Рейгана.

Наконец, Шульц и Шеварднадзе подписали первое соглашение по "контролю над вооружениями", заключенное администрацией Рейгана - соглашение о создании Центров по снижению ядерных рисков в Вашингтоне и Москве для обмена информацией и уведомлениями, требуемыми различными соглашениями по вооружениям, чтобы снизить риск просчетов или недопонимания (но не заменить "Горячую линию" прямой связи, зарезервированную для глав правительств, и не служить для управления кризисами).

Были сделаны небольшие шаги вперед в переговорах по стратегическим вооружениям, и на INF Соединенные Штаты, наконец, согласились вывести ядерные боеголовки для семидесяти двух немецких ракет Pe-IA, когда эти ракеты были выведены из строя - небольшой пункт, но достаточно обеспокоенный в Москве, чтобы Горбачев обратился с просьбой в своем письме.

Газета Neu: Йорк Таймс" в редакционной статье по поводу объявленного принципиального соглашения по договору "ноль-1;F" заявила, что Рейган и Горбачев "демонстрируют признаки попытки поставить советско-американские отношения на устойчивый курс". Устойчивость, возможно, звучит не очень убедительно. Но это был критически важный недостающий ингредиент в самых важных отношениях в мире".

Устойчивость, которую увидела газета "Neu; York Times", на самом деле еще не достигнута. Одна из иллюстраций сохраняющегося разрыва была очевидна, когда министр иностранных дел США выбрал заключительный день визита Шеварднадзе, чтобы объявить о своем одобрении демонстрационных и проверочных испытаний космической системы оружия для SDI.4b Другим признаком было продолжающееся нежелание Горбачева согласиться на саммит и подписание договора INF без продвижения к соглашению о сокращении стратегических наступательных вооружений в сочетании с сохранением Договора AB�l.

В письме Горбачева и в частной беседе Шеварднадзе с Шульцем были затронуты несколько важных вопросов, помимо переговоров о вооружениях. Горбачев ясно дал понять, что Советский Союз выступает за разрешение региональных конфликтов, в частности, путем "национального примирения", то есть компромисса, а не победы одной из сторон. Шеварднадзе наедине доверительно сообщил Шульцу, что принято твердое политическое решение покинуть Афганистан и что вывод войск, вероятно, произойдет до конца срока полномочий администрации Рейгана. Шеварднадзе просил американцев помочь ему сделать так, чтобы советский уход не способствовал захвату власти в Афганистане исламскими фундаменталистами. Шульц не ответил на это, отметив лишь, что Америка заинтересована в нейтральном, неприсоединившемся Афганистане.

 

Шеварднадзе также просил, и Шульц дал ему заверения в том, что наращивание американского военного присутствия в Персидском заливе связано с кризисом и не будет постоянным. Наконец, Шеварднадзе также указал, что Советский Союз теперь готов быть более откровенным в гуманитарных вопросах и вопросах прав человека. После многолетних споров по поводу удовлетворения американских запросов по отдельным делам, Шеварднадзе теперь взял инициативу в свои руки: "Дайте мне ваши списки".

Всего через несколько дней после визита Шеварднадзе президент Рейган выступил на Генеральной Ассамблее ООН. Помимо утверждения, что "СОИ значительно расширила перспективы реального сокращения вооружений", Рейган долго бичевал Советский Союз за "продолжающуюся советскую оккупацию Афганистана.... Нет никакого оправдания для продления жестокой войны или поддержки режима, дни которого явно сочтены". Он напомнил, что призывал Советы назначить дату вывода войск, и дал "обещание", что как только Советский Союз продемонстрирует готовность к подлинному политическому урегулированию, Соединенные Штаты "будут готовы помочь".

Это публичное давление на Горбачева по Афганистану, хотя, конечно, и соответствовало давней американской политике, могло быть воспринято в Москве только как удар ниже пояса. За пять дней до этого Шеварднадзе конфиденциально сообщил Шульцу о решении Советского Союза вывести все свои войска из Афганистана. Шульц уважал это доверие, держа информацию в секрете, но он, конечно, сообщил ее президенту Рейгану. Теперь в Москве казалось, что Рейган без необходимости пинает Советский Союз на пути к отступлению и ставит себе в заслугу его решение.

Советский Союз сотрудничал в принятии резолюции 598 Генеральной Ассамблеи ООН по урегулированию ирано-иракской войны, но публично критиковал участие американского флота в Персидском заливе, что президент Рейган с раздражением отметил в своем выступлении в ООН.

Американские и советские правительственные чиновники уже некоторое время обсуждали между собой идею встречи министров обороны соответствующих стран, чтобы вновь подхватить идею, впервые опробованную в ходе параллельной встречи на саммите в Вене в 1979 году. 22 сентября министр обороны Вайнбергер направил письмо министру обороны Дмитрию Язову с приглашением посетить Вашингтон для обсуждения "широкого круга вопросов". Генерал Язов ответил 30 сентября предложением встретиться в Женеве на запланированной сессии совместной Постоянной консультативной комиссии по вопросам договора о контроле над вооружениями. Вайнбергеру не понравился ни форум, ни идея быть втянутым в обсуждение интерпретации Договора по ПРО, поэтому в то время из этой общей идеи ничего не вышло, хотя вскоре он вернулся. Вскоре после этого Вайнбергер решил уйти на пенсию, и его заменил Фрэнк Карлуччи.

В другой сфере Советский Союз опередил Соединенные Штаты в демонстрации поддержки Организации Объединенных Наций, пообещав 15 октября, отменив многолетнюю практику, выплатить всю задолженность в размере 197 миллионов долларов, включая поддержку миротворческих действий, которые он не поддерживал. Соединенные Штаты остались главным отстающим в выплате причитающихся им средств организации ООН.

Госсекретарь Шульц в сопровождении советника по национальной безопасности Карлуччи (к тому времени назначенного министром обороны, но этот факт еще не был обнародован) прибыл в Москву вечером 21 октября для двух переговоров, которые должны были завершить подготовку к саммиту. Его сопровождала большая делегация экспертов, и было создано восемь рабочих групп для рассмотрения широкого круга вопросов, которые планировалось включить в повестку дня саммита. Советская сторона стремилась не только продвинуться вперед в работе над почти завершенным проектом договора INF и менее завершенным договором СНВ о сокращении стратегических вооружений, но и договориться о дальнейшем ограничении испытаний ядерного оружия. В первый день переговоры с Шеварднадзе прошли довольно гладко, но когда 23 октября Шульц встретился с Горбачевым, он столкнулся с неожиданным препятствием.

Горбачев вернулся к теме, что стратегические наступательные вооружения и оружие в космосе являются центральной проблемой, коренной проблемой, стоящей перед Советским Союзом и Соединенными Штатами. Он вновь попытался увязать десятилетний период строгого соблюдения Договора по ПРО, "как мы его толковали и соблюдали до 1983 года", с сокращением стратегических сил, с подпотолками, как того добивались Соединенные Штаты. Несмотря на несколько меньшие ограничения в отношении испытаний ПРО, чем формула Рейкьявика, по сути, предложение было таким же. Таким же был и ответ США, как быстро стало ясно Шульцу. Горбачев был готов отступить на шаг: вместо того, чтобы настаивать на полном соглашении по стратегическим и космическим вооружениям до саммита, он предложил, чтобы соглашение по крайней мере по "ключевым положениям" по стратегическим и космическим вооружениям было завершено к моменту подписания Рейганом и им самим на саммите.

Шульц не мог согласиться с этим, и впервые, предполагая, что встреча на высшем уровне может не состояться, он отметил, что практически завершенный Договор о INF, конечно, может быть подписан не двумя президентами, а другими. Затем Горбачев отступил на достаточное расстояние, чтобы отметить, что он не говорил, что не поедет в Вашингтон, а только сказал, что должен быть достаточный прогресс, чтобы оправдать встречу. Он намекнул, что только Договор о INF не является достаточным основанием, поскольку он не предложил дату встречи на высшем уровне. В заключение он сказал: "Обеим сторонам необходимо подумать. Прояснить, что нужно сделать". Он также отметил, что будет отчитываться перед советским руководством, а Шульц должен отчитываться перед президентом.

 

В ходе их разногласий по поводу взаимосвязи между сокращением стратегических вооружений и соблюдением Договора по ПРО, ограничивающего СОИ, Горбачев неожиданно выступил с резкой жалобой по совершенно новому, не связанному с этим вопросу: Американские обвинения в советских подрывных "активных мерах" и дезинформации. Он размахивал копией недавно опубликованного доклада Госдепартамента, которого Шульц никогда не видел. Не будучи знакомым с докладом, Шульц защищал его в общих чертах, но он перешел в наступление с другими своими обвинениями, в частности, жалуясь на инцидент с КАЛ 1983 года, а также на советскую кампанию дезинформации, утверждающую, что США несут ответственность за разработку и распространение вируса СПИДа (о чем говорилось в докладе). В целом, этот ожесточенный обмен мнениями не принес пользы ни одной из сторон. Только позже стало ясно, почему Горбачев был так сильно взвинчен и находился в таком боевом настроении.

Шульц вернулся в Вашингтон (с остановкой по пути в НАТО в Брюсселе) с нерешенным вопросом о будущем саммита и состоянием корабля отношений в беспорядке. Шульц постарался как можно лучше изобразить "конструктивный" характер обмена мнениями и свои надежды на необходимый дальнейший прогресс, но оставалось ясно, что неожиданная вспышка по старому вопросу о космическом оружии помешала ожидаемому соглашению о дате саммита.

Только через неделю стало известно, что накануне визита Шульца, 21 октября, на пленуме ЦК произошел серьезный политический конфликт. Хотя самому Горбачеву не было брошено прямого вызова, возглавляемое им коллективное руководство разлетелось на части. Самый ярый бывший, полезный Горбачеву как разведчик и наводчик, Борис Ельцин, начал яростную атаку на ведущего консерватора второго ранга в Политбюро Егора Лигачева. Единственным кадровым изменением на пленуме стала отставка консерватора Гейдара Алиева, но очевидно, что дни Ельцина были сочтены. Горбачев, хотел он того или нет (и после 21 октября, что было уже неясно), пришлось резко наказать его. 11 ноября Ельцин был снят с поста московского партийного руководителя, а 18 февраля 1988 года он был исключен из числа кандидатов в члены Политбюро. Горбачев потерял Ельцина "слева" и, следовательно, потерял свое предпочтительное положение в центре, балансируя между либералами и консерваторами. Теперь Горбачев столкнулся с консе1ваторами, и они ставили под сомнение его неоднократные уступки и компромиссы ради соглашений с американцами, которые в опухоли игнорировали советские интересы.

С момента первой встречи на высшем уровне в Женеве Горбачев пытался преодолеть упорную фиксацию Рейгана на инициативе стратегической обороны с непредсказуемым оружием в космосе, которая угрожала подорвать не только любое соглашение о сокращении стратегических вооружений, но даже стратегическое равновесие и взаимное сдерживание. В течение нескольких месяцев после того, как он признал необходимость проведения переговоров по отдельному соглашению по INF, он также пытался получить хотя бы ключевые положения по стратегическим вооружениям и космическому оружию. Но даже это оказалось не под силу.

Рейган отреагировал с предсказуемой невозмутимостью. Хотя, вероятно, в какой-то степени он был возмущен или, по крайней мере, раздражен, он занял позицию, что он готов к встрече на высшем уровне, если Горбачев будет готов, но сказал: "Встреча на высшем уровне не является предварительным условием для достижения прогресса по текущей повестке дня".

Реакцией Запада на фиаско в Москве было всеобщее разочарование, причем вина возлагалась не на Рейгана, а на Горбачева за то, что он перегнул палку, тем более что несколькими месяцами ранее он уступил в заключении отдельного соглашения по INF. Более того, Горбачев видел ценность не только в соглашении по INF как легитимации контроля над вооружениями, но и во встрече на высшем уровне с Рейганом, где они могли бы еще раз попробовать обсудить космическое оружие и попытаться продвинуть отношения вперед другими способами. Очевидно, ему удалось убедить своих коллег в руководстве

по крайней мере, идти вперед, как планировалось ранее. Спустя всего три дня после отказа от назначения даты саммита, Горбачев уступил и отправил Шеварднадзе в Вашингтон.

Шеварднадзе прибыл в Вашингтон 30 октября с письмом от Горбачева и согласием назначить саммит на 7 декабря. Горбачев по-прежнему добивался ключевых положений по космосу и стратегическим вооружениям, но теперь он рассматривал их как предмет для обсуждения на саммите, а не как необходимое условие.

Переговоры по проверке пределов ядерных испытаний начались 9 ноября, а переговоры по соглашению о INF продолжались. 23-24 ноября Шульц и Шеварднадзе встретились в Женеве и решили большинство оставшихся вопросов по Договору о INF, хотя последние детали (например, могут ли американские инспекторы попасть в Восточную Германию не через Восточный Берлин) были решены только 5 декабря. Более значительный, реальный прогресс был достигнут по соглашению о стратегических наступательных вооружениях (СНВ) - чему способствовало то, что

 

Уайнбергер подал в отставку. (Министр Карлуччи также уволил нескольких сторонников жесткой линии в Министерстве обороны, в частности Фрэнка Гаффни, избранного Ричардом Перлом преемника). На посту советника по национальной безопасности Карлуччи сменил прагматичный генерал-лейтенант Колин Пауэлл. Также ушел в отставку Кеннет Адельман, жестко настроенный директор Агентства по контролю над вооружениями и разоружению. Чтобы донести свою новую позицию по СНВ, включая некоторые уступки, Советы возобновили работу специального конфиденциального канала через советского посла (начатого ранее при тогдашнем посланнике Доб      в), названный CALYPS0.

Президент Рейган продолжал в выступлениях перед американской общественностью, а также в обращениях к своим консерваторам (в частности, в речи перед Фондом "Наследие" 30 ноября) отстаивать свою позицию на высшем уровне и Договор о INF. В то же время он бросил Горбачеву серьезный вызов в отношении советских внутренних дел (таких как религиозные свободы) и военных программ, а также советского участия в конфликтах в третьем мире.

О растущем перекрестном общении между двумя странами свидетельствует публикация 3 ноября издательством Harper and Row перевода книги Горбачева "Перестройка и новое мышление для нашей страны и мира". Кроме того, 30 ноября телекомпания NBC показала интервью с Горбачевым, а четыре дня спустя "Известия" опубликовали интервью с Рейганом.

 

Вашингтонский саммит

 

Когда Рейган и Горбачев позировали фотографам перед своей первой встречей, старший хозяин предложил им обращаться друг к другу по именам: "Тм Рон", на что его гость ответил: "Тм Михаил". С этого момента они стали называться Рон и Михаил. Несмотря на всю напряженность первой встречи, состоявшейся двумя годами ранее, и гневный разлад, завершивший второй саммит в Рейкьявике, когда они встретились в последний раз, эти два человека чувствовали, что стали лучше понимать друг друга, и хотели развивать это понимание.

Вашингтонская американо-советская встреча на высшем уровне 7-10 декабря была первой в американской столице за четырнадцать лет и только третьей в истории (Брежнев приезжал в Вашингтон в июне 1973 года, а Никита Хрущев - в сентябре 1959 года). Они с готовностью согласились встретиться в Москве до середины 1988 года, независимо от того, будет ли к тому времени достигнуто соглашение по СТРТ (оно не будет достигнуто, но они встретятся). Семьдесят шесть часов Вашингтонской встречи.

Тон саммита был насыщен событиями, помимо центрального, которым стало торжественное подписание Договора о INF.

Саммит охватил четыре части повестки дня, которые администрация Рейгана сделала обязательной основой для американо-советских отношений. Помимо контроля над вооружениями, который был сферой сотрудничества (и который неявно и правильно рассматривался как представляющий особый интерес для Советского Союза), эти пункты составили две области американского вызова: права человека и региональные конфликты (все больше представляющие интерес и для Советов). Наконец, обе стороны рассмотрели общие вопросы двусторонних отношений, включая культурные и другие обмены, научное и другое сотрудничество, экономические и торговые отношения.60 Горбачев провел краткую беседу с директором Информационного агентства США Чарльзом З. Виком по проблеме дезинформации и враждебной пропаганды, продолжив фронтальную дискуссию между Горбачевым и Шульцем в октябре. На этот раз Горбачев, более полно проинформированный, пообещал "больше никакой дезинформации" и подписал своего соратника по Политбюро (и заведующего отделом пропаганды ЦК) Александра Яковлева работать с Виком над пресечением дезинформации и усилением позитивного информационного обмена. Эти усилия привели к нескольким продуктивным встречам в течение следующих двух лет и резкому сокращению дезинформационной деятельности, такой как распространение пропаганды СПИДа и фальшивок. Тем не менее, на встречах доминировал Договор о INF и другие вопросыконтроля над вооружениями.

По указанию президента Договор INF был подписан 8 декабря ровно в 13:45 по вашингтонскому времени. Хотя его условия и механизмы проверки были сложными и подробными (договор и приложения к нему насчитывают 127 страниц), общие положения были простыми: каждая сторона в течение следующих трех лет уничтожит все свои ракеты средней и меньшей дальности наземного базирования и их пусковые установки. Как часто подчеркивали Рейган и Горбачев, по словам их совместного заявления, договор был "историческим", поскольку впервые он повлечет за собой "полную ликвидацию целого класса американских и советских ядерных вооружений".

 

Критики пытались преуменьшить значение соглашения, указывая на то, что это действие затронуло лишь около 5 процентов ядерных арсеналов обеих сторон (примерно 50 000 боеголовок). И в Советском Союзе некоторые критики также жаловались (публично, в печати - беспрецедентный случай в советском опыте) на то, что Советскому Союзу пришлось уничтожить гораздо больше ракет, чем Соединенным Штатам. Но такие критики не оценили психологического, политического и военно-стратегического значения соглашения. Соглашение означало не только сокращение, но и уничтожение совсем недавних и нынешних вооружений. Оно ликвидировало не только целый класс вооружений, но и те, которые с наибольшей вероятностью могут подстегнуть эскалацию до всеобщей ядерной войны из любых локальных военных действий, которые могут вспыхнуть. Хотя такое оружие могло усилить сдерживание любого преднамеренного решения о нападении (логика, лежащая в основе решения НАТО о развертывании), оно также могло угрожать ключевым командным центрам в Советском Союзе (хотя и не в Соединенных Штатах) и, таким образом, усилить давление в пользу упреждения при отсутствии намерения или желания напасть. Эта стратегическая озабоченность советской стороны была достаточной, чтобы обеспечить поддержку советского военного руководства и позволить Горбачеву проявить гибкость и пойти на уступки, чтобы добиться согласия.

Второй важной особенностью Договора о INF, который правильно назван "его торическим", были его удивительно обширные и интрузивные механизмы инспекции и мониторинга. Это стало настоящим прорывом после десятилетий отказа СССР терпеть навязчивое независимое присутствие на своей территории и уступить столько военной тайны. Масштабы прорыва стали ясны еще в начале года. В марте Соединенные Штаты предложили не только проводить инспекции на месте уничтожения ракет, контролировать периметр объявленных объектов по производству ракет с частичной инспекцией самих ракет, но и проводить инспекции по вызову в любое время и в любом месте. К удивлению большинства наблюдателей, Советский Союз согласился и даже предложил инспекцию стартовых площадок на территории других государств и инспекцию внутренних помещений объектов по производству ракет. Соединенные Штаты передумали и частично отменили свое собственное предложение "в любое время в любом месте". К августу Соединенные Штаты, в некоторой степени находясь в обороне по вопросу проверки, предложили сократить масштаб инспекций. Окончательно согласованные положения были обширными и дорогостоящими. Оценочная стоимость только для Соединенных Штатов составила около 1 миллиарда долларов (некоторые из положений должны были действовать до тринадцати лет).

Договор по INF стал большим успехом лично для президента Рейгана, поскольку только он один мог поверить в свое предложение о нулевом варианте для INF в 1981 году. Тогда оно было нереалистичным.

 

По возможности, при настойчивой поддержке двух лидеров, был заключен Договор о INF.

Договор также имел большой успех fm:. Горбачева. Он показал Западу, что Советский Союз теперь серьезно относится к сокращению вооружений, особенно к ликвидации ядерного оружия, и готов применить гласность к военной безопасности (через раскрытие информации и проверку). Прежде всего, это показало, что новое мышление о безопасности было реальным. И он показал сомневающимся дома, в Советском Союзе, что Соединенные Штаты могут договориться о крупном соглашении о сокращении.

Договор о РСМД также способствовал легитимизации контроля над вооружениями, даже при консервативной республиканской администрации при президенте, который всего несколькими годами ранее выступал против Империи зла. Заглядывая в будущее, Горбачев стремился закрепить сокращение стратегических ядерных вооружений с администрацией Рейгана в максимальной степени, совместимой с сохранением советской безопасности перед лицом непредсказуемых последствий программы СОИ. Поэтому он также стремился получить от Рейгана как можно больше гарантий сохранения Договора по ПРО, с тем чтобы потом, при смене администрации, опираться на эти основы. Наконец, как подчеркивали Горбачев и другие члены его окружения, они надеялись, что Договор о РСМД и Вашингтонский саммит придадут импульс не только контролю над вооружениями в будущем, но и изменению политических отношений между двумя странами. Они стремились развеять сложившийся в Соединенных Штатах образ Советского Союза как "врага" и продемонстрировать свою реальную заинтересованность в мире.

В результате интенсивных переговоров между переговорными группами, возглавляемыми, как и в Рейкьявике, послом Полом Нитце и маршалом Сергеем Ахромеевым, переговоры по существу Договора СНВ достигли некоторых успехов. Они договорились, например, что "найдут взаимоприемлемое решение вопроса об ограничении развертывания КРМБ с ядерным вооружением большой дальности" - американская уступка, но с оговоркой, что КРМБ не будут включены в согласованные потолки стратегических сил, и что ограничены будут только КРМБ с ядерным вооружением. Было согласовано несколько процедур проверки, опираясь на прорыв, достигнутый в рамках INF. Было достигнуто соглашение об общем потолке в 4 900 баллистических ракет в рамках согласованного потолка в 6 000 средств доставки.

Однако ключевой вопрос о стратегических вооружениях, хотя и снова стал предметом интенсивного обсуждения, не был приближен к согласию: Договор по ПРО. Почти в последний момент старшие эксперты согласовали формулировку, согласно которой лидеры двух стран "поручили своим делегациям в Женеве разработать соглашение, которое обяжет стороны соблюдать Договор по ПРО, подписанный в 1972 году, при проведении необходимых исследований, разработок и испытаний, которые предусмотрены Договором по ПРО, и не выходить из Договора по ПРО в течение определенного периода времени".

 

Изначально Рейган интерпретировал эту формулировку слишком поспешно, считая, что эта формулировка "разрешила" спор и означает, что "мы договорились, что будем продолжать все, что необходимо, в исследованиях и разработках [СОИ] без какой-либо связи с интерпретацией ПРО". Стало необходимо исправить это неверное впечатление, как для прессы, так и для президента. То, что произошло, лучше всего отражает банальное, но меткое замечание женевского переговорщика Макса Кампельмана: "Они отбросили банку на задворки". Вопрос был просто отложен в очередной раз.

Неспособность достичь какой-либо встречи умов двух лидеров по стратегической обороне и космическому оружию, хотя и не удивительная, была разочарованием для Горбачева и постоянным препятствием для его гибкости в переговорах по соглашению по СНВ. Единственным смягчающим элементом был внутренний американский политический процесс. Накануне саммита, 4 декабря, Рейган был вынужден неохотно подписать закон, согласно которому Конгресс обязался продолжать применять традиционно строгое толкование Договора по ПРО (а также сократить бюджетный запрос на SDI на одну треть). Но он был вынужден не брать на себя никаких подобных обязательств перед Горбачевым.67

Два лидера "приветствовали" открытие переговоров по ядерным испытаниям месяцем ранее в соответствии с договоренностью, достигнутой 17 сентября во время визита Шеварднадзе в Вашингтон. Хотя эти переговоры были сосредоточены на усилении проверки с целью ратификации порога испытаний, согласованного в 1974 году, который оба на практике соблюдали, в совместном заявлении на саммите было упомянуто сентябрьское соглашение о последующих "переговорах о дальнейших промежуточных ограничениях ядерных испытаний, ведущих к конечной цели полного прекращения ядерных испытаний как части эффективного процесса разоружения". Это, безусловно, был шаг вперед по сравнению с предыдущим принципиальным отказом Рейгана от переговоров по ядерным испытаниям. Но это было не столь значительное изменение, как могло показаться. "Конечные цели", прежде всего в области разоружения, обычно переносятся в неопределенное будущее, и в данном случае американская сторона донесла эту мысль, добавив формулировку, которая увязывала прекращение ядерных испытаний с окончательной ликвидацией ядерного оружия.

Обсуждение других вопросов контроля над вооружениями было ограниченным и часто формальным, за исключением того, что Горбачев стремился донести серьезность своей стороны в сокращении обычных вооруженных сил, особенно в Европе. Он ясно дал это понять в своем телеобращении к советскому народу по возвращении в Москву он подчеркнул необходимость "сесть за стол переговоров и искать решения .... [и] выложить карты на стол". [Когда Горбачев делал подобные комментарии Рейгану, это чрезвычайно важное открытие не было сделано, потому что позиция США и НАТО еще не была сформирована. Но поскольку Горбачев тогда, в декабре 1987 года, не представил конкретных предложений, его искренняя просьба о переговорах не была оценена по достоинству.

Помимо активного руководства советской группой по контролю над вооружениями на переговорах на высшем уровне, маршал Ахромеев принял приглашение адмирала Кроу посетить Объединенный комитет начальников штабов в Пентагоне (и отдельно встретился с министром обороны Карлуччи). Ахромеев проявил интерес к развитию таких контактов между военными, которые впервые кратко обсуждались Рейганом и Горбачевым в Рейкьявике. После неудачных попыток, предпринятых в сентябре Уайнбергером и Язовым, визит Ахромеева вернул активное рассмотрение таких обменов визитами, что вскоре станет очевидным.

Помимо контроля над вооружениями, хотя в программе Рейгана, состоящей из четырех частей, были затронуты все основы, наиболее важным было обсуждение региональных конфликтов в Афганистане и Никарагуа. Эта тема получила лишь краткое и загадочное упоминание в совместном заявлении и в последующих выступлениях Горбачева. Рейган в своем обращении к нации, хотя и не рассказал о дискуссиях, все же сказал, что прогресс в разрешении этих конфликтов "необходим для длительного улучшения наших отношений". Однако дискуссии на саммите не были очень успешными. По поводу Никарагуа Рейган заявил в своих мемуарах, что в кратком разговоре, сопровождаемый только переводчиками, он сказал Горбачеву, что это "значительно улучшит американо-советские отношения", если он прекратит поставки оружия в Никарагуа, и Горбачев ответил, что сделает это. Однако, когда эта тема была поднята на рабочей встрече, ответ Горбачева сильно отличался от воспоминаний Рейгана. Горбачев предложил обеим сторонам поддержать Контадорские соглашения, разработанные правительствами стран Центральной Америки, и в ходе их реализации прекратить поставки оружия, за исключением легкого оружия полицейского типа в Никарагуа. В ходе последующих обсуждений советская позиция была четко сформулирована: по соглашению обе стороны прекратят поставки оружия в этот регион, причем не только Советский Союз - никарагуанскому правительству, но и Соединенные Штаты - никарагуанским контрас и правительствам других стран Центральной Америки. Когда 15 декабря Рейган неосмотрительно обнародовал свою версию, представитель советского МИДа быстро опроверг ее и раскрыл условия, на которые Горбачев намекал во время официальной встречи. Кроме того, Рейган не смог донести до Горбачева утверждения высокопоставленного сандинистского перебежчика о том, что Советский Союз планирует крупное наращивание вооружений. Несмотря на то, что, возможно, никарагуанские военные планировали максимальные масштабы, обсуждавшиеся с Советами, предполагаемое наращивание вооружений, конечно, не было запланировано. Но по какой-то причине сразу после саммита перебежчику было разрешено рассказать о своих утверждениях прессе, что вызвало необоснованное подозрение в отношении Советов в США и подозрение в отношении мотивов американской администрации в Москве. Наращивания сил не произошло, и в конце следующего года Советский Союз в одностороннем порядке прекратил поставки оружия в Никарагуа.

Обсуждение Афганистана было еще более запутанным. Рейган в своем обращении к нации сказал: "Я откровенно говорил с господином Горбачевым по вопросам Афганистана, Ирана, Камбоджи, Анголы и Никарагуа". Фактически, он повторил свой призыв к Советам прекратить помощь правительствам этих стран. Но обсуждение было недостаточным даже для прояснения позиций. Советы уже ясно заявили о своем намерении вывести войска из Афганистана и сделать это в течение двенадцати месяцев, но они продолжали переговоры под эгидой ООН об условиях урегулирования, предусматривающего вывод войск. В ходе этих переговоров Соединенные Штаты обязались с декабря 1985 года прекратить американскую военную помощь повстанцам, когда Москва выведет свои войска. Однако накануне саммита, когда эта идея была упомянута одним из новостных корреспондентов, Рейган, казалось, услышал ее впервые и отверг ее. Официальный представитель Госдепартамента публично подтвердил эту позицию, но она так и не была обсуждена на саммите, хотя Рейган, по сообщениям, повторил свою точку зрения - возможно, потому, что советская сторона и Госдепартамент хотели получить возможность сначала объяснить ему весь комплекс обязательств различных сторон, который был выстроен за пять лет переговоров, частью которого были обязательства США. В конечном итоге, конечно, решающий голос оказался за президентом Рейганом, и в январе 1988 года Соединенные Штаты отказались от позиции, занятой ими на переговорах в ООН. Горбачев, вместо того чтобы получить большую помощь США в содействии выводу советских войск, как он надеялся, остался с гораздо менее благоприятной позицией США, чем раньше. Неблагоприятная опухоль не была следствием саммита, но возросшее взаимное "понимание" на саммите явно не включало Афганистан.

В области прав человека тоже был скорее спор, чем диалог. Рейган критиковал Советы за то, что они не разрешают больше эмиграции советских евреев, на что Горбачев сердито ответил, что если Соединенные Штаты так заинтересованы в свободном передвижении народов, то почему они не пускают мексиканцев вооруженными патрулями.

Эти колкие обмены мнениями не позволили саммиту стать полноценной встречей умов. Кроме того, было много признаков того, что Горбачев и Рейган не очень хорошо понимали системы друг друга. Горбачев все еще считал Рейгана марионеткой, или, говоря проще, популярным политическим представителем американского военно-промышленного комплекса и консервативных групп, таких как Heritage Founda tion. Рейган по-прежнему считал Горбачева человеком, который извлекает выгоду из слабой позиции, а не новым мыслителем. Эти суждения, хотя и не лишенные некоторого основания, были ошибочными. Аналогичным образом, Рейган считал, что договор INF является доказательством того, что его политика силы в сочетании с переговорами принесла свои плоды. Однако если бы Горбачев не верил в новую концепцию безопасности, он мог бы и просто не согласиться на этот договор.

Несмотря на эти недостатки во взаимопонимании, диалог между двумя лидерами и между двумя странами развивался довольно быстро. Частые шутки Рейгана о советской жизни, часто в плохом вкусе и иногда нарушающие серьезный разговор, были менее важны, чем его подлинный хороший юмор и личное обаяние. Точно так же искренность Горбачева была важна.

 

По возвращении Горбачев представил Политбюро весьма положительный отчет о встрече, как о первом реальном контакте и взаимопонимании.

Личная популярность Горбачева в Соединенных Штатах необычайно возросла. Первый послесаммитный опрос показал, что феноменальные 65 процентов опрошенных американцев имеют благоприятное впечатление о Горбачеве - даже больше, чем 61 процент Рейгана. Около 77 процентов одобрили то, как Рейган вел отношения с Советским Союзом, что на 11 процентов больше, чем в предсаммитском опросе, и является самым высоким показателем за все время его президентства. Общий рейтинг одобрения работы Рейгана вырос с 50 до 58 процентов, что стало лучшим показателем со времен иранской контры.

Успешная атмосфера саммита, включая растущее личное взаимопонимание между Роном и Михаилом (если не между Раисой и Нэнси!), была также перенесена в той степени, в какой это было возможно, благодаря тому, что Горбачев использовал имеющиеся возможности для встречи и приветствия как можно большего числа американцев, включая импровизированную остановку посреди трафика в центре Вашингтона (к смущению сотрудников службы безопасности).

Одна встреча с американцем была особенно важной. Горбачев ранее встречался с вице-президентом Джорджем Бушем только в трех случаях государственных похорон своих предшественников - Брежнева в 1982 году, Андропова в 1984 году и Черненко в 1985 году. В этот раз они встретились за завтраком (не наедине, но без омрачающего присутствия президента), и кандидат Буш (который включил во встречу менеджера своей кампании Джона Сунуну) использовал факт этой встречи в своей кампании.

 

Горбачев заявил о своем желании в случае избрания президентом продолжить работу над улучшением американо-советских отношений, что впоследствии стало важным заверением.

Рассматривался вопрос о возможности встречи Горбачева на совместном заседании Конгресса, но администрация отказалась от этой идеи, когда некоторые консервативные члены Конгресса выступили против.

Горбачев выступал перед народом при любой возможности. И его увлекательная манера была очень эффективной. Интервью с людьми с улицы выявили широкий спектр мнений. Некоторые люди все еще с подозрением относились к русским или коммунистам, но многие были очарованы Горбачевым и удивлены тем, что он (или "русские") был "таким же, как мы". Самым удивительным было то, что даже очень консервативные члены Конгресса были среди тех, кто выразил свое приятное удивление тем, что Горбачев оказался гибким, открытым и прагматичным. Как сказал один конгрессмен: "Он один из нас - политическое животное". Была эйфория и "горб      ания" в Вашингтоне и в стране.

Не все были очарованы. Некоторые консерваторы жесткой линии были очень разочарованы в Рейгане, а также подозрительно и враждебно относились к Горбачеву. Они не только боялись эйфории, но некоторые считали, что Рейган был захвачен "умиротворяющими" прагматиками, такими как Говард Бейкер, Джордж Шульц и Фрэнк Карлуччи, а также Горбачевым. Прежде всего, они рассматривали совершенно новое направление политики Рейгана как означающее, что "консервативная политика была полностью оставлена". И, по мнению одного видного архиконсерватора, Договор INF "отдает военное и политическое господство в Западной Европе нашему врагу". Представители умеренных взглядов, включая Генри Киссинджера и Брента Скоукрофта, были обеспокоены политическими последствиями Договора INF в отсутствие сокращения советского превосходства в обычных силах в Европе. И довольно многие умеренные были обеспокоены возможным преходящим характером эйфории. Но жестких противников улучшения отношений было мало, и их голоса были пронзительными, потому что они были изолированной крайностью.

Администрация, однако, не была сбита с ног. Госсекретарь Шульц, несмотря на все свои решительные усилия с 1983 года по улучшению отношений и признание того, что советское новое мышление имеет "потенциальную важность", по-прежнему заявил, что "в "новом политическом мышлении" на сегодняшний день нет ничего, что позволило бы предположить, что конец враждебной борьбы близок", риторически спросил, что это означает для Восточной Европы и Афганистана, и с сомнением спросил, будет ли Советский Союз играть конструктивную роль в урегулировании региональных конфликтов. Секретное политическое руководство президента Рейгана для саммита, ныне рассекреченное, гласило: "Добиваясь конкретных соглашений по сокращению вооружений, которые служат нашим национальным интересам, мы не должны питать ложных иллюзий относительно состояния американо-советских отношений" и "Наше поведение на саммите и формулирование его результатов ни в коем случае не должны осложнять наши усилия по сохранению сильного оборонного бюджета и ключевых программ, таких как СОИ; они должны помочь нам сохранить поддержку Контрас.Советские отношения", и "Наше поведение на саммите и оформление его результатов ни в коем случае не должны осложнять наши усилия по поддержанию сильного оборонного бюджета и ключевых программ, таких как SDI; они должны помочь нам сохранить поддержку Контрас, Моджахедов, UNITA и демократического сопротивления в Камбодже; и они должны укрепить единство Альянса". Отдавая приоритет наращиванию оборонного потенциала и "Доктрине Рейгана", администрация демонстрировала то ограниченное место, которое она все еще была готова отвести улучшению отношений с Советским Союзом, переговорам по вооружению и урегулированию региональных конфликтов. В заключительных словах рейгановского руководства по целям: "Саммит должен стремиться одновременно зафиксировать прогресс в американо-советских отношениях, подготовить почву для будущего прогресса и прояснить, где остаются фундаментальные разногласия, блокирующие прогресс".

Публично подводя итоги Вашингтонской встречи и заглядывая в будущее, президент Рейган в своем прощальном слове отметил необходимость "реалистичного понимания намерений и целей друг друга, процесса решения разногласий практическим и прямым путем". ... В результате этого саммита была укреплена основа для построения таких отношений". Горбачев аналогичным образом подчеркнул, что они поставили "диалог между нашими двумя странами на более предсказуемую основу", что было "несомненно конструктивным", но он также отметил, что "впереди еще много работы, и мы должны приступить к ней без промедления".

Хотя Горбачев имел в виду крупные новые начинания, оказалось, что еще предстоит работа по "очистке" достигнутых соглашений, а также по уходу за запущенными областями (особенно экономическими отношениями).

Договор INF был подготовлен так поспешно, что несколько мелких проблем возникли в последний момент - и даже после подписания на высшем уровне. За день до подписания Советский Союз не предоставил глянцевую фотографию, на которой были изображены ракета SS-20 вне ее обычного контейнера. За шесть часов до подписания они смогли поставить одну ракету (переданную по телеграфу из Москвы). Но первоначальная неспособность получить ее заставила нескольких сторонников жесткой линии говорить о "нарушении" договора еще до его подписания. Более качественная фотография была, наконец, предоставлена через две недели. Когда обе стороны готовили договор и сопутствующие документы для обнародования, выяснилось, что Министерство обороны хотело сохранить в тайне подробный Меморандум о взаимопонимании, в котором места развертывания были указаны поименно и с точными географическими координатами. Только когда Советы сообщили, что планируют опубликовать русскоязычную версию, представители Министерства обороны с американской стороны сдались.

Кроме того, первоначально возникло некоторое беспокойство, когда количество ракет SS-20, заявленных Советским Союзом, оказалось меньше, чем по оценке Разведывательного управления Министерства обороны, хотя тонкий диапазон, оцененный Центральным разведывательным управлением. Количество советских крылатых ракет и пусковых установок, однако, было выше. В конечном итоге был сделан вывод, а последующие инспекции подтвердили, что советские декларации были правильными. К смущению американских официальных лиц, официальное заявление США об общем запасе Pershing II

ракеты оказались неточными.

Публикация пятого "Доклада о советском несоблюдении", представленного президентом Конгрессу накануне саммита, была, по меньшей мере, несвоевременной. Более того, помимо конкретных обвинений, некоторые из которых были вполне обоснованы, а другие весьма сомнительны, доклад, как и в прошлом, содержал обвинительные намеки. В частности, "Правительство США подтверждает суждение, содержащееся в мартовском докладе 1987 года, о том, что совокупность действий Советского Союза в области ПРО и связанных с ПРО... ... позволяет предположить, что СССР, возможно, готовит ПРО для защиты своей национальной территории". Помимо непрочной и, более того, слишком растяжимой основы для такого утверждения, это обвинение было довольно очевидно корыстным, исходящим от администрации, которая открыто стремилась с помощью своей СОИ создать именно ПРО для защиты своей национальной территории. Перечисление обвинений отчасти было наследием недавно ушедшей из Министерства обороны команды из Уайнбергер, Перл и Гаффни. Признавая, что администрация подписывает новое крупное соглашение о контроле над вооружениями с Советским Союзом в рамках Договора INF, в отчете была спокойно опущена фраза, которая фигурировала в предыдущих отчетах, о том, что все прошлые нарушения должны быть устранены до подписания любых новых соглашений.

Ни саммит в Вашингтоне, ни другие события в течение года не оказали большого влияния на американо-советские экономические отношения. Вопреки ожиданиям многих в 1970-х годах, в 1980-х годах экономические связи были скорее локомотивом, чем двигателем разрядки.90 Год открылся отменой эмбарго на поставки оборудования для бурения нефтяных и газовых скважин (введенного девятью годами ранее в отместку за заключение в тюрьму двух советских диссидентов, освобожденных в 1979 и 1986 годах). Но с этого момента движение было в основном ретроградным. В конце года Конгресс рассматривал законодательство, которое скорее накладывало новые ограничения на торговлю с Советским Союзом, чем ослабляло существующие. Перспектив предоставления Советскому Союзу недискриминационного режима наибольшего благоприятствования (НБН) не было.

Тем не менее, климат в общественном мнении явно потеплел, и визит Горбачева придал ему импульс. В конце года журнал Time выбрал Горбачева человеком года. А Bulletin of the Atomic Scientists перевел часы конца света на своей обложке с трех на шесть минут до двенадцати (с более страшного времени, установленного в начале 1984 года), в знак признания снижения напряженности и опасности войны. Вряд ли кто-то в Вашингтоне или Москве мог предположить, когда Рональд Рейган был приведен к присяге в качестве президента в январе 1981 года, что к моменту ухода с поста президента восемь лет спустя он установит рекорд по количеству пяти встреч на высшем уровне с советским лидером Михаилом Горбачевым и доведет сближение с Москвой до такого уровня, который был достигнут при любой предыдущей попытке разрядки. Конечно, к моменту вашингтонского саммита в декабре 1987 года это развитие было уже далеко продвинуто, и последний год администрации Рейгана не ознаменовался никакими новыми крупными достижениями. Тем не менее, даже в начале этого года мало кто мог предположить, что Рональд Рейган в Москве откажется от всякой обоснованности своего прежнего утверждения о том, что Советский Союз является империей зла.

К 1988 году инициатива в американо-советских отношениях в значительной степени перешла от Рейгана к Горбачеву. Даже договор по INF на саммите в Вашингтоне был результатом того, что Горбачев принял вызов, брошенный ранее Рейганом. Администрация Рейгана, по сути, дожила до своего последнего года, как во внутренней, так и во внешней политике. Горбачев, напротив, хотя и стремился сохранить определенный импульс во внешней политике, был подавлен и озабочен своими усилиями по продвижению внутренних политических и экономических реформ. Однако в конце года он выступил со смелой инициативой в отношении вооружений в Европе, которая оживила его внешнюю политику.

 

Курс Рейгана на отношения с Советским Союзом

 

Президент Рейган показал, что он готов иметь дело с Горбачевым и готов улучшить отношения с Советским Союзом на его условиях. Прогресс в отношениях происходил только в тех областях и в той степени, в которой советская сторона была готова принять позиции США. Сближение, которое развивалось с 1985 по 1988 год, было обусловлено тем, что Горбачев был готов изменить советские позиции и принять американские. Это, в свою очередь, создавало для Горбачева внутриполитическую проблему среди тех, кто рассматривал начинающуюся разрядку с Соединенными Штатами как основанную не на взаимном признании интересов, а на советской капитуляции. Помимо многих других задач во внутренних делах, Горбачев столкнулся с необходимостью оправдать свою внешнюю политику и политику безопасности и продемонстрировать, что они служат советским интересам. Эта необходимость усиливала другие причины, побудившие его добиваться гласности и нового мышления в публичном советском дискурсе. Это также требовало от него д      амичной и гибкой внешней политики.

Рейган мог, и фактически так и сделал, стоять на месте и ждать, пока Горбачев придет к нему в тех областях, где такое движение соответствовало пересмотренной и все еще меняющейся советской политике. Рейган объяснял советские перемены в основном американской силой и твердостью. Хотя это и не совсем неверно, такое обоснование было далеко от реальной мотивации нового мышления Горбачева.

В январе 1988 года Рейган опубликовал второй программный документ "Стратегия национальной безопасности США". Хотя он был более умеренным и сбалансированным, чем первый документ, выпущенный годом ранее, он также был пронизан взглядами времен холодной войны. В нем говорилось, что "в Советском Союзе мы слышим разговоры о "новом мышлении" и об основных изменениях в советской политике внутри страны и за рубежом. Мы, злодеи, приветствуем реальные перемены, но мы пока не видим ни ослабления роста советской военной мощи, ни отказа от экспансионистских устремлений". Политика Рейгана признавала, что "в результате изменений в стиле руководства Советскому Союзу удалось создать более благоприятный международный имидж", но, говоря об изменениях только в "стиле", она, похоже, отрицала изменения по существу, а говоря об "имидже", она ставила под сомнение реальность улучшений. Действительно, несмотря на то, что в вопросе о характере изменений он проявил непредвзятость, новый стиль советской политики, как было сказано, представляет собой "новый, продолжающийся и более изощренный вызов политик". Но "являются ли последние изменения реальной возможностью для более фундаментальных улучшений в отношениях с Советским Союзом, еще предстоит выяснить". И акцент был сделан на сохранении бдительности.

Роберт Гейтс, заместитель директора Центральной разведки, в своем публичном выступлении примерно в то же время был еще более категоричен. С минимальным преклонением перед политикой администрации по улучшению отношений, он заявил, что "хотя происходящие изменения открывают возможности для Соединенных Штатов и ослабления напряженности, Горбачев намерен улучшить советские экономические показатели, повысить политическую жизнеспособность внутри страны и сделать СССР более конкурентоспособным и сильным противником". Он продолжил: "Мы не должны вводить себя в заблуждение или позволять, чтобы нас вводили в заблуждение, считая иначе". Более того, даже в долгосрочной перспективе, опустив возможность того, что более фундаментальные изменения "еще предстоит увидеть", Гейтс сказал: "Мы не должны вводить себя в заблуждение, если мы считаем иначе".

 

Даже государственный секретарь Джордж Шульц, который с 1983 года настойчиво пытался улучшить отношения с Советским Союзом, в своей ключевой речи в феврале 1988 года, представляя то, что он считал "реалистичной оценкой природы советского общества и его политики", рассматривал "конечную цель" Советского Союза, готового иметь дело с другими странами и собственным народом "путем диалога, а не запугивания", как "отдаленную", а не "в обозримом будущем". Поэтому, сказал он, "мне трудно поверить, что наши отношения с Советским Союзом когда-либо станут "нормальными" в том смысле, в каком у нас нормальные отношения с большинством других стран". Поэтому "представляется маловероятным, что американо-советские отношения когда-либо утратят тот элемент, который всегда был и сегодня является сильно настороженным и временами враждебным".

В отличие от предыдущего года, 1988 год открылся обменом телевизионными новогодними поздравлениями Рейгана "гражданам СССР" и Горбачева "американскому народу", в которых главным конкретным элементом была цель - добиваться в течение года заключения договора СНВ о сокращении стратегических вооружений. (Послание Горбачева избегало каких-либо спорных вопросов; послание Рейгана стремилось оправдать стратегическую оборонную инициативу (СОИ) и призывало к разрешению региональных конфликтов). Но уже 25 февраля в беседе с редакторами газеты "Вашингтон пост" Рейган заявил, что времени слишком мало, чтобы достичь соглашения по СНВ до запланированного московского саммита в конце весны.

 

Три важных переговорных сессии между Шульцем и Шеварднадзе подготовили запланированный саммит и вынесли на себе основную тяжесть наиболее серьезных переговоров по другим вопросам: первая - 21-23 февраля, вторая - 21-23 марта и третья - 21-24 апреля. Шульц (в сопровождении генерал-лейтенанта Колина Пауэлла, советника по национальной безопасности) отправился в Москву на первое заседание, которое включало встречу Шульца с Горбачевым и обсуждение экономики между Шульцем и премьер-министром Николаем Рыжковым. Обсуждались вопросы СНВ,\в центре внимания была проверка. Но прогресс был скромным. Советы безуспешно пытались добиться усиления обязательства соблюдать Договор по ПРО, подписанный в 1972 году. Стороны договорились разработать дополнительные протоколы проверки к подписанным, но еще не подписанным соглашениям 1974 и 1976 годов об ограничении ядерных испытаний. Горбачев пытался вызвать интерес к переговорам по обычным вооружениям, но Шульц не смог ничего сделать, кроме как согласиться на активизацию переговоров по мандату, проходивших в то время в Женеве. Горбачев также безуспешно пытался оспорить планы НАТО по новым военным программам, оправдываемым как "компенсация" за уничтожение ракет ядерных сил средней дальности (INF). Но хотя Шульц назвал вопросы СНВ "центральными", вопросы контроля над вооружениями не были самыми важными.

 

Афганистан вызывал большую озабоченность у обеих сторон, особенно у Советского Союза. Женевские переговоры под эгидой ООН продолжались, и Советский Союз согласился на относительно короткий период вывода своих войск, но после саммита в Вашингтоне возникла новая проблема - Соединенные Штаты изменили свою прежнюю позицию, согласившись прекратить поддержку моджахедов оружием в обмен на вывод советских войск. Эту измененную позицию занял сам президент Рейган, который не знал о предыдущем соглашении США (заключенном в декабре 1985 года). Советские усилия после саммита добиться разъяснения позиции США и, как надеялись, восстановления прежней позиции, вызвали неоднозначный и, в конечном счете, отрицательный ответ. Шеварднадзе, споривший допоздна в первую ночь их переговоров, а затем Горбачев не смогли переубедить Шульца, который, конечно, был связан позицией Рейгана (подкрепленной консервативными сенаторами-республиканцами). Тем не менее, Горбачев настоял на том, чтобы Шульц донес его точку зрения до президента Рейгана. Естественно, он был обеспокоен этой американской переменой после того, как Советский Союз уже взял на себя обязательства по выводу войск, как внутри страны, так и в Женеве.

 

Стороны обсудили и другие региональные вопросы, включая ирано-иракскую войну, Анголу, Кампучию, Центральную Америку, Корею и Ближний Восток. Шульц отметил на пресс-конференции по окончании переговоров, что "я не думаю, что у нас раньше было такое подробное обсуждение" этих региональных вопросов, и что оно было "ценным".

Они также обсудили вопросы прав человека, или, как Советы предпочитали называть этот вопрос, гуманитарные вопросы, с некоторыми сильными разногласиями, но с большей уверенностью и готовностью Советов к обсуждению этой темы, чем в прошлом. И Шульц встретился с академиком Андреем Сахаровым, чтобы выразить ему свое почтение.

Шульц и Шеварднадзе подписали соглашение о рыболовстве в северной части Тихого океана, которое открыло воды в советской 200-мильной зоне для американских рыбаков. Это соглашение присоединилось к другим достигнутым нормализующим соглашениям, включая подписанное в середине января более широкое соглашение, охватывающее ряд областей научного сотрудничества, подписанное соответствующими национальными академиями наук.

Также был достигнут прогресс в снижении ограничений на торговлю с Советским Союзом, введенных Координационным комитетом. В феврале персональные компьютеры были исключены из списка запрещенных товаров. Позже весной Соединенные Штаты еще больше ослабили некоторые из своих собственных более строгих мер контроля.

Последующие встречи Шульца и Шеварднадзе были запланированы на середину марта и середину апреля для подготовки к саммиту. Теперь обе стороны договорились, что встреча на высшем уровне состоится независимо от того, будет ли достигнуто соглашение по СНВ или нет.

Продолжались консультации на уровне помощника госсекретаря и заместителя министра иностранных дел, которые иногда перерастали в встречи на более высоком уровне. Так, в марте Шеварднадзе принял помощника госсекретаря Ричарда Мерфи для обсуждения вопросов Ближнего Востока. В середине апреля заместитель министра Игорь Рогачев и помощник секретаря Гастон Сигур обсудили вопросы Восточной Азии и Тихого океана. Также в середине апреля помощник секретаря Ричард Шифтер обсудил в Москве вопросы прав человека. В мае помощник секретаря Честер Крокер провел две серии встреч с заместителем министра Анатолием Адамишиным по вопросам Африки, особенно Анголы и Намибии.

Самым важным и новым событием стала встреча министра обороны Фрэнка Карлуччи с министром обороны Дмитрием Язовым в Берне, Швейцария, 16-17 марта. Это была первая подобная встреча, не считая краткой параллельной встречи предшественников на саммите в Вене в 1979 году, и по тенденции она положила начало подобным встречам как между министрами обороны, так и, отдельно, начальниками военных штабов. Они обсудили военную доктрину и политику, а также в общих чертах сокращение обычных сил; оба выразили удовлетворение от встречи и обязались продолжать контакты на различных уровнях.

 

Также значительно увеличилось число визитов представителей конгресса в Советский Союз и неофициальное сотрудничество, включая испытания оборудования для обнаружения ядерных испытаний в январе на Невадском и Семипалатинском ядерных полигонах. Новые контакты между людьми включали беспрецедентный гражданский авиационный визит восьмидесяти семи человек из Нома, Аляска, через Берингов пролив в Провидения на Чукотском полуострове.

Несмотря на эти многочисленные нити развивающихся контактов и сотрудничества, не только сохранились многие разногласия, но и возникли новые трения. 12 февраля, всего за девять дней до визита министра Шульца в Москву, американский крейсер "Йорктаун" и эсминец разведки "Кэрон" вновь вторглись в советские территориальные воды у берегов Крыма, как те же два корабля сделали это в марте 1986 года и как крейсер "Арканзас" сделал это у Камчатки в мае 1987 года. И снова Советский Союз выразил энергичный дипломатический протест в связи с "провокационной миссией" и риском "опасного инцидента". Генерал Язов рассказал об этих инцидентах Карлуччи во время их встречи. Советы также обострили свою реакцию, организовав случайный незначительный контакт меньших советских кораблей с обоими американскими военными кораблями, тем самым предоставив основание для жалобы на опасность таких действий. Официальное утверждение США о том, что военные корабли пользуются правом мирного прохода через территориальные воды, не поддерживается большинством правовых мнений, если такой проход не является необходимым для нормального судоходства, и особенно если он используется для получения электронных или других разведывательных данных.

Вскоре после февральского визита Шульца Советский Союз также выразил протест против того, что он назвал "резко усилившимся подрывным характером" передач "Голоса Америки" на Советский Союз. Некоторые передачи (и другие действия американцев) действительно могли послужить причиной этой и других советских жалоб на вмешательство США.

 

Язов воспользовался случаем (после подсказки американской стороны), чтобы выразить сожаление по поводу смерти майора Николсона в 1985 году и готовность обсудить пути предотвращения подобных инцидентов в будущем. Как отмечается ниже, у советской стороны также были некоторые инциденты, которые необходимо было поднять активность к вспышкам этнического и националистического насилия, включая особенно кровавую резню нескольких десятков армян в Азербайджане в конце февраля и рост мирной националистической агитации в странах Балтии и других регионах. Все еще было принято, а также успокаивающе, находить внешние причины внутренних стрессов.

Шеварднадзе посетил Вашингтон 21-23 марта для переговоров с Шульцем, а 23 марта - с Рейганом. По окончании переговоров были объявлены даты предстоящего саммита: 29 мая - 2 июня. Однако, несмотря на то, что вновь обсуждался тот же круг вопросов,реального прогресса по сравнению с предыдущей встречей за месяц до этого не произошло. Были достигнуты некоторые процедурные соглашения по СТРТ, но никаких прорывов.

Советская сторона надеялась, что ее настоятельные призывы по Афганистану заставят Рейгана пересмотреть свое решение, но Соединенные Штаты были непреклонны и заявили, что не прекратят поставки оружия моджахедам, если Советский Союз не прекратит снабжать правительство Кабула. Аналогичное противостояние сохранялось и по вопросу о поставках советского оружия в Никарагуа и американского оружия другим государствам Центральной Америки и контрас.

Советской стороне также не удалось добиться от Соединенных Штатов большего, чем продолжение переговоров о новом мандате на сокращение обычных вооружений в Европе. Американские официальные лица были склонны вспоминать длительные разногласия по поводу данных в ходе затянувшихся переговоров о взаимном и сбалансированном сокращении сил (ВССС) и пока не были уверены, что Горбачев действительно имел в виду полное раскрытие данных и готовность к "сбалансированным" (то есть более значительным советским) сокращениям. Эта американская осторожность сохранялась, несмотря на призывы Конгресса к сокращению обычных вооружений в дополнение к сокращению ядерных вооружений по INF. По окончании переговоров Шеварднадзе отметил на своей пресс-конференции: "Позвольте мне сказать, что, честно говоря, мы были поражены реакцией наших американских партнеров. Они, мягко говоря, не проявили большого энтузиазма в обсуждении этого вопроса".

Шульц и Шеварднадзе официально открыли Вашингтонский центр по снижению ядерных рисков (расположенный в Государственном департаменте) 23 марта, одновременно с аналогичной акцией в Москве, тем самым активизировав соглашение, которое они подписали 15 сентября 1987 года. Но новых соглашений не было.

Торговые отношения занимали низкое место в списке вопросов, обсуждаемых на этих встречах министров иностранных дел, и будут продолжать обсуждаться на последующих встречах и на самом саммите. Тем не менее, в апреле Соединенные Штаты предприняли шаги по содействию и расширению торговли. Новый министр торговли, К. Уильям Верити настаивал на расширении торговли с Советским Союзом (как он, собственно, и делал до назначения на эту должность), и его поддержали министр Шульц и министр финансов Джеймс А. Бейкер III, преодолев некоторое остающееся нежелание со стороны Министерства обороны. В результате Рейган одобрил некоторые скромные шаги вперед.

С 12 по 15 апреля в Москве проходило заседание Торгово-экономического совета США и СССР. Совет представлял собой смешанную правительственно-частную группу (члены правительства по совпадению также заседали в качестве Объединенной коммерческой комиссии США и СССР, созданной в более раннюю эпоху разрядки в 1973 году). Делегация секретаря Верити состояла примерно из 550 американских бизнесменов, а советская делегация (на территории принимающей стороны) была примерно вдвое больше. Их чествовали на банкете, где Горбачев сделал содержательное заявление по торговой политике, предусмотрев "окно надежды" для советско-американских отношений и призвав к увеличению американской торговли и инвестиций.

В попытке стимулировать долгосрочную торговлю были созданы два торговых консорциума. Американский торговый консорциум объединил шесть крупных фирм: Eastman Kodak, RJR Nabisco, Archer Daniels Midland, Chevron, Johnson and Johnson и Ford Motor Company (к ним присоединилась небольшая фирма Mercator Corpora tion, специализирующаяся на торговле с Советским Союзом). Все шестеро были заинтересованы в создании совместных предприятий и инвестициях в Советском Союзе. Кроме того, отдельно компания Occidental Petroleum объявила о создании совместного предприятия по строительству двух нефтехимических заводов в Украине. Кроме того, были созданы совместные рабочие группы для изучения возможностей сбыта американского оборудования для медицинской, строительной, пищевой, нефтегазовой промышленности и производства товаров народного потребления. Наконец, обсуждались и планировались дальнейшие контакты для ознакомления советских агентств с юридическими аспектами инвестиций и такими сопутствующими аспектами, как страхование. Советские участники проявили живой интерес и были почти ошеломлены, узнав, например, что частные американские предприятия потратили 109 миллиардов долларов на рекламу в предыдущем (1987) году.

14 апреля в Женеве был подписан ряд соглашений по Афганистану. Афганистан и Пакистан подписали два двусторонних соглашения о взаимоотношениях и репатриации беженцев, а также центральное Соглашение о взаимоотношениях по урегулированию ситуации, связанной с Афганистаном. Последнее соглашение было также подписано Соединенными Штатами и Советским Союзом (Шульцем и Шеварднадзе) в качестве "свидетелей", и две державы также подписали двустороннюю Декларацию о международных гарантиях. Соглашения стали кульминацией активных усилий ООН, которые с начала 1982 года возглавлял заместитель Генерального секретаря по специальным политическим вопросам Диего Кордовес. Они имели значительный успех в одном важном отношении: содействие советским военным в рамках политического урегулирования внешнего вмешательства в Афганистане. Однако, несмотря на очевидные намерения и условия, они не привели к прекращению или даже сокращению внешней поддержки противоборствующих афганских сторон, а тем более к разрешению конфликта между афганцами. -Сознательно понимая и даже артикулируя позиции, противоречащие условиям соглашений, Пакистан и США (среди прочих) продолжали принимать, вооружать, снабжать и иным образом помогать афганским моджахедам, а Советский Союз продолжал вооружать, снабжать и поддерживать кабульский режим.

Таким образом, афганские соглашения были успехом для Горбачева в обеспечении прикрытия для вывода войск (объявленного к завершению в течение десяти месяцев, к 14 февраля 1989 года), но неудачей в получении согласия Соединенных Штатов прекратить поддержку повстанцев. Когда Шульц встретился с Шеварднадзе и Горбачевым 21-24 апреля в Москве, на пути приближающегося саммита не было препятствий, но не было и прорывов.18 Теперь было не только очевидно, что переговоры по СНВ не приведут к соглашению к моменту встречи лидеров, но и сомнительно, что они смогут на самой встрече устранить какие-либо серьезные препятствия. Афганистан больше не стоял на повестке дня, как и другие региональные конфликты. Шульц и Горбачев провели оживленный обмен мнениями о правах человека в двух странах. Неожиданно для Шульца, Горбачев в самом начале выступил с резкой критикой недавних речей президента Рейгана о Советском Союзе, особенно речи, произнесенной накануне (21 апреля) в Спрингфилде, штат Массачусетс, которую Шульц даже не видел.19 В Вашингтоне также не сочли, что она бросает особый вызов Советскому Союзу. На самом деле, в ней косвенно обсуждалось улучшение отношений, но на том основании, что американская сила и решимость окупились и что Советский Союз теперь лучше осознает ограниченность собственной силы. Это послание было особенно чувствительным для Горбачева из-за внутренней оппозиции, с которой он столкнулся (об этом будет сказано далее). Рейган также злорадствовал по поводу поражения СССР в Афганистане и втирал, что Соединенные Штаты собираются продолжать вооружать повстанцев. Горбачев был особенно обеспокоен тем, что Рейган мог планировать озвучить подобные темы во время своего приезда в Москву, и его решительный протест, несомненно, был направлен на то, чтобы отговорить Рейгана от этого.

 

В сообщении ТАСС о встрече был указан протест Горбачева, так что, очевидно, имелась в виду и внутренняя советская аудитория.

После переговоров в Москве Шульц совершил краткие визиты в Украину и Грузию, что стало новым шагом, отражающим растущее значение этнических и республиканских политических факторов в Советском Союзе.

В последующие дни были подписаны два американо-советских соглашения о научном сотрудничестве. 26 апреля Комиссия по ядерному регулированию и Советский государственный комитет по использованию атомной энергии подписали протокол о сотрудничестве в области безопасности гражданских ядерных реакторов. 3 мая Национальное агентство по аэронавтике и исследованию космического пространства подписало соглашение с Советским институтом космических исследований о создании совместной рабочей группы по космической астрономии и астрофизике, а также по физике Солнца.

Шульц и Шеварднадзе встретились в Женеве 11-12 мая для проведения заключительных переговоров на высшем уровне. Они также подписали соглашение, уточняющее, что Договор INF охватывает аналогичные категории оружия средней дальности, основанные на других физических принципах, устраняя пробел в сфере действия Договора INF. Перед этой встречей 4 мая Рейган выступил с гораздо более примирительной речью, хотя все еще продолжал оказывать давление по вопросу прав человека. Горбачев, должно быть, лишь отчасти был спокоен за намерения Рейгана в отношении публичной дипломатии в Москве.

 

 

 

Горбачев в борьбе за перестройку

 

За первые два-три года своего правления Горбачев успешно устранил тех коллег, которые выступали против его прихода к власти, и даже тех из старого состава Политбюро, кто его поддерживал. Он также произвел масштабные кадровые изменения в партийной и правительственной бюрократии. Тем не менее, по мере того как его изменения в конкретной политике и даже в основных программах становились все более масштабными, многие из его собственной когорты и кадрового отбора становились консерваторами, представляя собой завуалированную оппозицию. Даже его второй помощник в руководстве партии, Егор Лигачев, призванный в центральное руководство самим Горбачевым, к 1988 году стал лидером мощного консервативного электората в руководстве. Если 1987 год начался с пленума ЦК, провозгласившего дерукратизацию и гласность, то февральский (17-18) пленум 1988 года представил гораздо более консервативную консолидирующую линию. Лигачев был на высоте и выступил с основным докладом перед ЦК - впервые это сделал не сам Горбачев. Лигачев предпринял язвительную атаку на эксцессы гласности, осуждая пагубное влияние рок-музыки, очернение советской истории и проявления местного национализма в странах Балтии, Закавказья и Средней Азии. Горбачев тоже выступил с большой речью на второй день пленума, решительно защищая перестройку и гласность, но он явно находился в обороне, и также считал необходимым занять среднюю позицию, призывая к балансу в историографии и утверждая "советский патриотизм" вместо местного национализма.

Февральский пленум также .исключил? Бориса Ельцина из числа кандидатов в члены Политбюро и назвал двух новых членов-кандидатов – Георгия Разумовского, либерала, и Юрия Маслюкова, нового главу Госплана. Хотя Маслюкова в то время многие считали "человеком Горбачева", он и Олег Бакланов, выросший до секретаря партии, были в основном представителями консервативных промышленных кругов.

Более консервативная линия в отношении гласности проистекала из опасений, что в некоторых кругах говорили о том, что выпустили джинна бесконтрольной свободы слова из бутылки. Генерал Дмитрий Язов на встрече с писателями в середине декабря 1987 года и в телевизионном интервью в середине января резко высказался по поводу статей (особенно в популярном журнале "Огонек"), которые считались порочащими честь советских военных.

Руководители партий в прибалтийских республиках и Молдавии жаловались на ослабление политической дисциплины и опасность экстремистского национализма в этих республиках в результате гласности. Первые крупные протесты по поводу населенного армянами Нгомо-Карабахского анклава в Азербайджане произошли всего за неделю до этого (11 февраля), а десять дней спустя они привели к резне армян в Сумгаите, Азербайджан. И Лигачев, и глава КГБ Виктор Чебриков уже несколько месяцев публично предупреждали об опасности этнического национализма. На февральской встрече Горбачев впервые созвал специальный пленум по национальному вопросу.

Наиболее тревожным, хотя бы из-за последствий для запланированной партийной конференции, является то, что целая серия региональных партийных пленумов, проведенных с ноября 1987 года по январь 1988 года, призванных поддержать перестройку и демократизацию, на самом деле не дала такого эффекта, а наоборот, усилила власть партийных консерваторов.

Пленум в середине февраля не привел к поражению Горбачева, но он ясно указал на силу оппозиции, выступающей против проведения перестройки дальше той точки, где она останется под надежным контролем партийной машины. Горбачев выбрал средний курс отчасти потому, что его тоже беспокоили эксцессы, а отчасти по тактическим соображениям. Он продолжал настаивать на необходимости гласности и демократизации, а также экономических реформ для перестройки.

Оппозиция внутри руководства также продолжала вести борьбу. 13 марта в "Советской" был опубликован необычайно реакционный трактат "Я не могу поступаться принципами" и приписываемая неизвестной ленинградской учительнице химии Нине Андреевой, она не только язвительно и горько нападала на перестройку, гласность и демократизацию, но и защищала коммунистическую ортодоксию и даже Сталина. Очевидно, что кто-то из высокопоставленных политических деятелей спонсировал публикацию этой антиформальной диатрибы. Она появилась как раз в тот момент, когда Горбачев уезжал с пятидневным государственным визитом в Югославию, а член Политбюро Александр Яковлев - на встречу идеологических руководителей коммунистической партии в Монголии. В течение двадцати дней партийные пропагандисты и многие местные газеты перепечатывали и использовали эту статью для сплочения консервативных сил, не встречая практически никакого реального противодействия. После возвращения Горбачева и Яковлева и только после двух, как сообщалось, бурных заседаний Политбюро 31 марта и 4 апреля (первое, по крайней мере, пока Лигачев был в отъезде из Мос кова), "Правда" 5 апреля напечатала авторитетную редакционную статью на целую полосу, в которой статья Андреевой была названа "идеологической платформой и манифестом антиперестроечных сил". Затем была развязана массированная кампания лагеря реформ.

В итоге консерваторы, особенно Лигачев, получили сильный отпор. Но этот эпизод показал, что в руководстве существовали сильные противоречивые взгляды, и паралич реформаторов в течение трех недель был тревожным знаком.

Расхождения в позициях продолжали появляться. 13 апреля, не критикуя гласность напрямую, Чебриков обрушился на подрывное вмешательство иностранных разведок в советские дела как на виновника разжигания националистических волнений и вражды. 7 мая около ста либералов, включая Сергея Григорьянца, в прошлом диссидента, а ныне редактора нового неавторизованного журнала "Гласность", создали новую политическую партию под названием "Демократический союз". Через два дня, когда группа еще собиралась, полиция нагрянула с обыском и арестовала четырнадцать человек, включая Григорьянца. Он был освобожден после недельного заключения, но всего через несколько дней его печатное оборудование было конфисковано. Горбачев продолжал настаивать на более энергичных реформах. Ельцин, теперь выбывший из руководства (хотя и остававшийся членом ЦК), выступил в поддержку горбачевских реформ. Ельцин присутствовал на первомайском параде на Красной площади (который в 1988 году не включал в себя военный парад), но уже не был среди лидеров на трибуне над мавзолеем Ленина.

На конференции высших руководителей партии с представителями СМИ и культуры 7 мая, о которой "Правда" сообщила лишь четыре дня спустя, Горбачев несколько отступил от антиконсервативной кампании, начатой 5 апреля. Решительно подтверждая необходимость продвижения вперед перестройки - цели, которая не оспаривалась напрямую Лигачевым и другими консервативными членами партийного руководства, - Горбачев также призывал к единству и отрицал, что перестройка угрожает "ценностям социализма". В то же время он упорно, но с небольшим успехом, добивался более широкого представительства либеральных реформаторов в качестве делегатов предстоящей партийной конференции. На заседании Политбюро 19 мая (о котором не сообщалось) и затем 23 мая на пленарном заседании ЦК были утверждены "Тезисы" для предстоящей партийной конференции (и опубликованы в "Правде" 27 мая). Лигачев публично похвалил тезисы по телевидению в тот же вечер, и стало ясно, что они были выработаны в соответствии с либерально-консервативным компромиссом. Вскоре стало ясно, что Горбачев дал заверения в том, что партийная конференция не будет использована для избрания нового Центрального комитета и чистки консервативных партийных чиновников. Как часть более широкого обещания, Горбачев также дал заверения в том, что партийная конференция не будет использована для избрания нового Центрального комитета и чистки консервативных партийных чиновников.

Между тем, в публичное обсуждение внешней политики вошел новый градус гласности, вызванный, в частности, статьей историка Вячеслава Дашичева от 18 мая. Он не только подверг критике ряд прошлых внешнеполитических шагов СССР, но и проявил беспрецедентную беспристрастность в возложении вины за холодную войну. Он подверг критике советский "гегемонизм" в отношениях со странами Восточной Европы и Китаем. И он обвинил Брежнева в возобновлении гонки вооружений в 1970-х годах вместо того, чтобы добиться реального успеха в разрядке с Соединенными Штатами. На теоретическом уровне он отражал традиционный "западный" подход к балансу сил вместо стандартной коммунистической концепции соотношения сил между двумя идеологически определенными лагерями.30 Позднее события показали, что это был первый залп в новой серьезной дискуссии. Вскоре последовали другие статьи, в которых критиковались такие недавние действия Советского Союза, как решения 1970-х годов о размещении ракет SS-20 и военном вмешательстве в Афганистане.

Главным внешнеполитическим шагом в этот период, предшествовавший партийной конференции, стала встреча Горбачева на высшем уровне с президентом Рейганом.

 

Московский саммит

 

Встреча на высшем уровне в Москве с 29 мая по 2 июня была медийной феерией, высоким театром. Сам президент Рейган, который часто ориентируется в подобных терминах, в какой-то момент заявил, что чувствует себя так, словно его бросили в спектакль. Действительно, в данном случае одной из главных американских целей - в подтверждение личных склонностей президента Рейгана - была встреча и обращение к советскому народу в максимально возможной степени, чтобы озвучить послание и создать имидж. В то время как основным интересом Горбачева были переговоры, Рейган не ставил перед собой никаких серьезных переговорных целей.

Советское руководство стремилось соперничать с Соединенными Штатами в проявлении гостеприимства на саммите. С некоторой болью оно уступило желанию Рейгана встретиться с группой диссидентов, нанести визит Патриарху Алексию II в недавно восстановленный Данилов монастырь и выступить перед студентами Московского университета. Масштаб всего предприятия был впечатляющим - и это естественно, поскольку американская делегация и пресса насчитывали около 700 человек (что превосходило рекордную делегацию из 500 человек, прибывшую в Вашингтон из Москвы шестью месяцами ранее).

Целью Рейгана, помимо искреннего личного интереса увидеть Советский Союз и встретиться с людьми, было мягко подтолкнуть Горбачева, восхваляя то, что он уже сделал в области реформ, и одновременно убеждая его в необходимости сделать больше, особенно в области личных свобод и прав человека. Это привело к определенной защитной реакции со стороны Горбачева и советской бюрократии (например, сокращению освещения в СМИ таких вопросов, как встреча Рейгана с диссидентами и даже его обращение к студентам Московского университета). Тем не менее, с американской точки зрения, этот важный аспект саммита был вполне успешным.

Речь Рейгана перед студентами была особенно хороша, хорошо составлена и отражала широкое понимание русской культуры, которое опиралось как на опыт внешних организаций, так и на опыт Государственного департамента, а также на спичрайтеров Белого дома, подготовленных к этому случаю. Еще более впечатляющим и неожиданным было то, как Рейган умело отвечал на вопросы и импровизированные замечания в этом и других случаях. Он был расслаблен, приветлив и человечен - качества, которые особенно не ожидались советской аудиторией и поэтому оказали еще более благоприятное воздействие.

На самого Рейгана, в свою очередь, повлиял этот опыт. Если для большинства россиян это был первый раз, когда они видели американского президента, то для него это была также первая возможность увидеть больше, чем горстку советских лидеров и дипломатов. И он тоже обнаружил, что они были людьми и вызывали симпатию. Когда в Москве Рейгана спросили, считает ли он Советский Союз Империей Зла, он ответил не двусмысленно: "Нет. Я говорил о другом времени, другой эпохе". Горбачев был настолько доволен этим замечанием, что сослался на него в своих публичных прощальных комментариях.

Возникает вопрос, могло ли обращение Рейгана к вере в дружественные отношения произойти раньше, если бы он посетил Москву раньше. На самом деле это невозможно сказать. Во-первых, в первые годы своего правления он действительно считал, что Соединенные Штаты слабее, и только примерно с 1984 года он стал выглядеть достаточно уверенным, чтобы стремиться к улучшению отношений. Другим фактором было то, что в первые годы его окружали фанатики жесткой линии, которых во второй срок сменили консервативные прагматики.

Что касается текущих дел, Соединенные Штаты продолжили свою стандартную повестку дня, состоящую из четырех частей, делая акцент на правах человека, но также включая региональные конфликты, контроль над вооружениями и двусторонние отношения. Самым заметным, хотя и церемониальным актом стало подписание лидерами двух стран протокола об обмене ратификационными грамотами по договору INF, который они заключили в Вашингтоне. Определенный прогресс был достигнут и в переговорах по стратегическим вооружениям СНВ, особенно по мобильным межконтинентальным ракетам и крылатым ракетам воздушного базирования. Но этого прогресса было недостаточно, чтобы дать уверенность в том, что соглашение может быть достигнуто позднее в этом году при той же американской администрации. Шульц и Шеварднадзе подписали второстепенные соглашения о заблаговременном уведомлении об испытательных запусках МБР (через недавно созданные Центры снижения ядерного риска в двух столицах) и о совместных экспериментах по мониторингу ограничений подземных ядерных испытаний.

Было подписано несколько двусторонних мер сотрудничества и других двусторонних соглашений, ни одно из которых не имело большого значения, но все они были полезны и способствовали росту сотрудничества. Были заключены соглашения о правах на рыболовство, сотрудничестве в поиске и спасении на море, оперативной координации в дальней радионавигации в северной части Тихого океана, продлении соглашения 1973 года об использовании ядерной энергии в мирных целях, сотрудничестве в области транспортных технологий, расширении гражданского космического сотрудничества и продлении общего соглашения о культурном обмене со значительным расширением обмена студентами и преподавателями. В некоторых областях Советы были готовы пойти дальше американцев, например, в стремлении к совместной программе освоения Марса.

Стратегия небольших, постепенных шагов по укреплению отношений между двумя странами проводилась министром Шульцем с самого начала его пребывания в должности. Этого же подхода придерживался посол Анатолий Добрынинрынин      в, который рекомендовал его Горбачеву. Во многих отношениях московский саммит стал кульминацией этого подхода, хотя именно резкий переход Горбачева к принятию нулевого варианта INF послужил толчком к проведению саммитов в Вашингтоне и Москве в 1987 и 1988 годах, после того как Рейган не смог преодолеть препятствие в виде СОИ на пути к далеко идущему соглашению по СНВ. На московском саммите один из представителей администрации назвал этот подход "строительством кораллов", т.е. очень медленным, но неуклонным наращиванием небольших новых элементов соглашения, в конечном итоге создающих "Коралловое строительство" удовлетворяло интересы Рейгана, но не Горбачева. Как мы увидим, после безуспешных попыток склонить американскую сторону к более драматическим шагам на саммите, Горбачев перешел к драматическим унилатеральным действиям.

Хотя по региональным вопросам в совместном заявлении о встрече отмечался лишь обмен мнениями (включая "удовлетворение" по поводу Женевских афганских соглашений), обе стороны достигли соглашения по одному важному вопросу: поддержать решение конфликта в Анголе и Намибии, предусматривающее вывод всех иностранных (то есть кубинских) сил из Анголы в течение следующих двенадцати месяцев. Это соглашение отражало уступку советской стороны (и отсутствующего кубинского и ангольского правительства), и наряду с продолжающимся выводом советских войск из Афганистана еще больше продемонстрировало искренность возобновленного интереса СССР к разрешению подобных региональных конфликтов путем "национального примирения".

Помимо американского тестирования пределов в нажиме на вопрос о правах человека и советской неуверенности и периодических вспышек по этому вопросу, и, конечно, продолжающихся разногласий по ряду вопросов СНВ, только две темы были действительно спорными. Одной из них была советская попытка опережающего сокращения обычных вооруженных сил в Европе, к чему Горбачев попытался прибегнуть в первый день, а затем и в последующие. А затем призвать к какому-то драматическому шагу, например, к соглашению о сокращении на 500 000 человек с каждой стороны. Американская делегация не была готова к такому подходу и с подозрением относилась к любым шагам, кроме тех, которые были предприняты в ходе рутинных многосторонних "переговоров по обычной стабильности", проходивших в то время в Женеве и готовивших мандат.      в Женеве, которые готовили мандат для новых переговоров по обычным силам в Европе. Советы, однако, упорно продолжали предлагать программу, состоящую из трех частей. Во-первых, это обмен и проверка данных о силах и вооружениях; во-вторых, устранение асимметричных преимуществ с каждой стороны; и, наконец, сокращение на полмиллиона человек с каждой стороны. Но американцы были настороже и предпочли оставить этот вопрос в стороне, к явному разочарованию Горбачева. Причины упорных, хотя и безуспешных усилий Горбачева в этом вопросе обсуждаются ниже.

Наиболее спорный вопрос возник, когда советская сторона представила краткое заявление о намерениях по неприменению силы и невмешательству во внутренние дела других государств для включения в запланированное совместное заявление. Работа над этим коммюнике была начата в самом начале встреч высокопоставленными официальными лицами (заместителем министра иностранных дел Александром Бессмертных и помощником государственного секретаря Розанной Риджуэй). Советы хотели получить много подобных заявлений о принципах или намерениях, как это было в Вашингтоне в декабре. И снова американская сторона отклонила большинство из них, включая только что упомянутое. Но по этому вопросу Горбачев лично передал Рейгану предложенную формулировку на их первой встрече 29 мая, и снова настаивал на этом вопросе с Рейганом на последнем крупном заседании 1 июня. Горбачев утверждал, что теперь они должны выйти за рамки отказа от ядерной войны и военного превосходства, согласованный в Женеве в 1985 году и подтвержденный в Вашингтоне. (В Вашингтоне он также сделал такое заявление, безуспешно отстаивая заявление о неприменении силы для вмешательства в дела стран третьего мира в качестве основы для тогда еще предстоящего заявления СССР о выводе своих войск из Афганистана).

 

Предложенное Горбачевым заявление гласило:

Исходя из своего понимания реалий, сложившихся в современном мире, лидеры двух стран считают, что ни одна спорная проблема не может и не должна решаться военными средствами. Они считают мирное сосуществование универсальным принципом международных отношений. Равенство всех государств, невмешательство во внутренние дела и свобода общественно-политического выбора должны быть признаны неотъемлемыми и обязательными стандартами международных отношений.

 

Когда Горбачев впервые передал этот параграф Рейгану, президент сказал, что он ему понравился, но он хотел бы, чтобы его советники посмотрели его. Им он категорически не понравился, и когда вопрос был поднят снова, Рейган сказал Горбачеву, что, хотя ему "понравился его тон, его советники возражали против некоторых "двусмысленностей"". Затем делегации разошлись, чтобы провести совещание по этому вопросу, и Рейган вернулся, чтобы отвергнуть формулировку, несмотря на резкие, даже презрительные комментарии Горбачева. В конце концов Горбачев сдался, и советники-эксперты составили проект формулировки, еще раз перефразировав женевскую формулировку и опустив все три новых пункта советского проекта.

Горбачеву действительно было трудно понять, почему американцы (советники Рейгана, если не сам Рейган) были так категоричны против заявления, отвергающего использование военных средств для разрешения споров, утверждающего мирное сосуществование как универсальный принцип международных отношений, призывающего к свободе выбора и воздерживающегося от вмешательства во внутренние дела любого государства.

Одна из причин сильных возражений США, несомненно, объясненная Горбачеву, но, вероятно, не впечатлившая его, заключалась в том, что американцы рассматривали "мирное сосуществование" как давний советский лозунг, и более того, в

взгляд и память многих американских чиновников, один с негативным отношением к "холодной войне".

Американцы считали, что общий запрет на любое использование "военных средств" для разрешения споров исключал бы не только агрессивные действия, но и необходимое оборонительное применение силы (и мог бы подорвать поддержку необходимых оборонных бюджетов). Одно из возражений, которое Горбачев, вероятно, хорошо понимал, но не мог с ним согласиться, заключалось в том, что Советы, безусловно, будут использовать слово "невмешательство" для нападок на американскую поддержку "борцов за свободу" в рамках доктрины Рейгана. Наконец, весь параграф, и в особенности ссылка на "мирное сосуществование", звучал для американцев слишком похоже на Основные принципы взаимных отношений, подписанные в 1972 году и связанные с разрядкой Киссинджера-НЛксона 1970-х годов, которую администрация Рейгана продолжала высмеивать, несмотря на собственную зарождающуюся необъявленную разрядку. Эти возражения не кажутся мне достаточным основанием для того, чтобы американцы отвергли заявление об отказе от использования военных средств для разрешения споров. Не имея точного согласованного определения мирного сосуществования, было бы неразумно возражать против его квалификации как "универсального принципа международных отношений"; тем не менее, Соединенные Штаты считали, что мирное сосуществование необходимо. Излишне неловко возражать против утверждения свободы выбора и невмешательства во внутренние дела других стран. Иногда обвинение во вмешательстве может быть несправедливым; иногда действия являются вмешательством и не должны предприниматься. Но этот принцип был принят в общем международном праве и в Уставе Организации Объединенных Наций, и он действительно служил основой для американских возражений против советских и кубинских действий во многих случаях. Однако администрация была больше озабочена защитой своей собственной деятельности и свободы действий в рамках реализации доктрины Рейгана.

Горбачев вернулся к этому вопросу в своем заключительном заявлении на пресс-конференции, и очевидно, что он придавал большое значение получению косвенного одобрения американцами его "нового мышления" в области политики безопасности, чтобы легче продвигаться вперед в перестройке советской внешней политики. Он подчеркнул выводы о том, что "мировые проблемы не должны решаться военными средствами", а "должны решаться политическими средствами, на основе баланса интересов, на основе уважения социального выбора". Он выразил глубокое разочарование тем, что "возможность сделать большой шаг в формировании цивилизованных международных отношений была упущена".34 Далее он выразил сожаление по поводу того, что не удалось продвинуться вперед в деле сокращения обычных вооружений в Европе. Американцы были озадачены настойчивостью Горбачева и интенсивностью его реакции по обоим пунктам - и не поняли, что они были связаны в его сознании и в его политической стратегии.

Американцы также недооценили советскую готовность к сотрудничеству в разрешении региональных конфликтов в странах третьего мира. Успех в достижении соглашения на переговорах по Анголе приветствовался, но даже с учетом принятого ранее советского решения о выводе войск из Афганистана, это соглашение не заставило Рейгана и Шульца в полной мере оценить призывы Горбачева к более активному американо-советскому сотрудничеству в урегулировании других региональных конфликтов путем компромисса на основе баланса интересов сторон.

Обе стороны высоко оценили развитие непрерывного диалога, что проявилось в деловом обсуждении вопросов и, собственно, в самой встрече. Как подытожил Горбачев в своем напутственном слове, "у нас обоих есть все основания рассматривать эту встречу и Ваш визит как полезный вклад в развитие диалога между Советским Союзом и Соединенными Штатами".

 

Президент Рейган и он имели дело друг с другом в течение трех лет, он заметил, что "мы прошли долгий путь".

Рейган, в свою очередь, в личных выражениях сказал, что он и Нэнси хотели бы, чтобы Горбачевы "знали, что мы считаем вас друзьями", и попросил Горбачева "передать народу Советского Союза о глубоких чувствах дружбы, которые испытываем мы и народ нашей страны по отношению к ним". Он говорил о "надежде на новую эру в истории человечества, эру мира", и (ссылаясь на более ранний комментарий в Георгиевском зале Кремля о св. Георгия, истребителя драконов) он сказал: "Я хотел бы думать, что наши усилия в течение этих последних нескольких дней убили несколько драконов и продвинули борьбу против зла, угрожающего человечеству - угрозы миру и свободе". В каком-то смысле это, возможно, было правдой, не в последнюю очередь в его собственном замечании, отрицающем характеристику нынешнего Советского Союза как Империи зла. И не в последнюю очередь в изменении системы координат самого Рейгана. В своих мемуарах бывший президент вспоминает об этом событии и раскрывает свое собственное мировоззрение, когда говорит: "Я знал, что мир меняется, когда мы стояли с Горбачевыми в нашей ложе [в Большом театре], с советским флагом с одной стороны и нашим с другой, и играло "Звездно-полосатое знамя"".

Однако Горбачев не стал в ответ называть Рейгана своим другом, ссылаться на успехи в уничтожении драконов или приветствовать новую эру в истории человечества. Он был уважителен и сердечен, но его представление об их достижениях было несколько иным. Он начал с благодарности президенту Рейгану и его кол-лигам за их "сотрудничество, откровенность и деловой подход к переговорам". Сказав, что "мы прошли долгий путь", он продолжил: "Наш диалог не был легким, но мы проявили достаточно реализма и политической воли, чтобы преодолеть препятствия и перевести поезд советско-американских отношений с опасного пути на более безопасный". И далее он добавил: "Тем не менее, пока что он движется гораздо медленнее, чем того требует реальная ситуация как в наших странах, так и в мире". Со своей стороны могу заверить вас, что мы сделаем все возможное для дальнейшего продвижения вперед".

Так закончился московский саммит. По дороге домой Рейган выступил с важной речью в лондонском Гилдхолле, которая разительно отличалась от сложной речи в Хельсинки по пути в Москву (и, тем более, от его последней речи в Лондоне в 1982 году, в которой он решительно призывал к новому крестовому походу против коммунизма). На этот раз Рейган говорил о Горбачеве как о "серьезном человеке, стремящемуся к серьезным реформам", а также о гласности и перестройке, его последних русских словах. И он снова вернулся к образам драмы, в которой он только что играл. "Представьте себе президента Соединенных Штатов и генерального секретаря Советского Союза, идущих вместе по Красной площади; говорящих о растущей личной дружбе, и встречающихся вместе рядовых граждан, понимающих, как много общего у наших народов. Это был особый момент в неделе особых событий". Рейган также отметил, с осторожным оптимизмом (и отдавая должное политике Запада), что "вполне возможно, мы начинаем разрушать барьеры послевоенной эпохи; вполне возможно, мы вступаем в новую эру истории, время длительных перемен в Советском Союзе". Нам предстоит увидеть".

 

Новая внешнеполитическая инициатива Горбачева

 

После встречи на высшем уровне в Москве с президентом Рейганом Горбачев утвердился в своем выводе, что в ближайший год или более нельзя ожидать нового существенного продвижения вперед в отношениях с Западом без какой-либо новой важной советской инициативы. Отношения развивались неплохо, но он стремился к гораздо большему, чем простое продолжение необъявленной разрядки. Горбачев стремился к радикальной трансформации отношений между Советским Союзом и внешним миром, а также к радикальной трансформации самого Советского Союза. Более того, эти два направления были неразрывно связаны между собой.

Горбачев наиболее остро столкнулся с необходимостью более прочно закрепиться в руководстве страны, активизировать политическую демократизацию и экономические реформы, то есть превратить перестройку из лозунга в реальную программу с реальными результатами. Он также стремился перестроить отношения с социалистическими странами Восточной Европы, демонтировать, казалось бы, устоявшуюся, но хрупкую конструкцию "социалистического содружества", Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), и создать более жизнеспособную структуру, основанную на реальном согласии и реальных интересах этих стран, а не на искусственном единстве, навязанном Советским Союзом, и дисциплине потенциального применения советской силы. И, наконец, он стремился ликвидировать разделение Европы на два противоположных военных союза, основанных на взаимном сдерживании военной мощи для ответа на предполагаемые взаимные угрозы.

 

К середине 1988 года стало ясно, что простое провозглашение цели перестройки не приведет к необходимым изменениям в убеждениях и восприятии других сторон - необходимых партнеров - для осуществления любой из этих трех великих трансформаций: внутри страны, в Восточной Европе или в отношениях с Соединенными Штатами и Западной Европой. Ключом должен стать смелый односторонний шаг Москвы, достаточный для того, чтобы побудить людей к действию и начать изменения, которые затем будут подхвачены и продолжены через новую политику внутри страны, а также изменения как в странах Восточной Европы, так и в переговорах с Западом. Крупное одностороннее советское сокращение обычных вооружений, особенно в Центральной Европе, начало бы процесс смещения внутренних советских приоритетов от милитаризованной экономики, продемонстрировало бы, что отношения с Восточной Европой будут основаны на сотрудничестве, а не на принуждении, и, поколебав западные предположения о потенциальной советской военной угрозе Западу и пообещав серьезные переговоры, могло бы продвинуть процесс демилитаризации отношений между Востоком и Западом намного дальше.

Жалоба Горбачева в конце московского саммита на то, что "можно было бы достичь большего", как отмечалось, включала разочарование тем, что "не удалось достичь соглашения по вопросу переговоров об обычных вооружениях в Европе". Шеварднадзе пытался привлечь Шульца к этому вопросу в Женеве в мае, а Горбачев попытался снова на саммите, но безрезультатно. Проблема заключалась не в том, что Соединенные Штаты выступали против прогресса в этой области, а в том, что оставались сомнения и подозрения относительно того, что имели в виду советские лидеры, а также в том, что в альянсе НАТО еще не было никакого рассмотрения и принятия решения на высоком уровне. Таким образом, Рейган и Шульц не были готовы пойти дальше согласия с тем, что многосторонние переговоры, ведущиеся в обычном режиме, должны быть продолжены. Горбачев в своем заявлении от 2 июня выразил сожаление о том, что он пытался сделать: "Американцы не приняли наш смелый и вполне реалистичный план, состоящий из трех этапов и неотъемлемых частей, направленных на ликвидацию асимметрии и дисбаланса в Европе и решительный переход к созданию на континенте ситуации ненаступательной структуры вооружений и вооруженных сил на значительно сокращенном уровне. Я считаю, что упущена хорошая возможность сдвинуть дело с мертвой точки, уменьшить опасность конфронтации между двумя самыми мощными альянсами и тем самым укрепить международную безопасность".

Горбачев ранее просил Министерство обороны и Генеральный штаб изучить вопрос о сокращениях и путях реализации новой оборонной доктрины, принятой в 1987 году, и призвал внешние научные институты изучить эту тему. В июле, после провала саммита и после партийной конференции, Горбачев поручил Генеральному штабу разработать конкретные планы для еще большего последующего сокращения сил и вооружений на основе взаимных переговоров.

Однако прежде чем сделатьэто, Горбачеву пришлось заняться на Девятнадцатой партийной конференции более широкой и базисной внутриполитической реформой. Как заявил Горбачев в своей вступительной речи на конференции, "реформа нашей политической системы" была ключевым вопросом. У Горбачева было несколько целей, большинство из которых не поддерживались консервативным большинством делегатов, и для достижения большинства из них потребовалось значительное мастерство и определенный компромисс. Поскольку в апреле и мае он проигрывал большинство сражений при отборе делегатов, Горбачев пошел на две принципиальные уступки, чтобы получить необходимую поддержку своих основных реформаторских мер. Одна из них заключалась в том, чтобы не использовать конференцию для кадровых перестановок, как он изначально планировал сделать. Другая уступка заключалась в том, чтобы согласиться с тем, что местные партийные вожди должны стать также председателями соответствующих местных органов власти, как цена реформы, которая перекладывала ответственность за большинство местных органов власти с партийной бюрократии на выборные советы местного самоуправления (Советы). Многие либеральные реформаторы были очень расстроены этим шагом, и в результате беспрецедентного с 1920-х годов шага 209 (из 4991) делегатов демонстративно проголосовали против этой меры.

Тем не менее, Горбачев одержал на конференции значительную победу. Он смог ослабить как партийную бюрократию, так и бюрократию правительства, и установить хотя бы некоторый народный контроль над усиленными местными органами власти, которые теперь должны были избираться всенародно в качестве председателей местных советов. Одной из причин его согласия на этот компромисс было то, что он сам планировал именно такой шаг - стать председателем Верховного Совета СССР (президентом СССР) с расширенными полномочиями для этой должности, оставаясь при этом генеральным секретарем Коммунистической партии. И хотя власть действующих местных, региональных и республиканских партийных начальников будет усилена, этот шаг ослабит их противодействие переходу власти от партийной машины к избранным Советам на всех уровнях. Местные и региональные партийные отделы, занимающиеся вопросами экономики, будут упразднены.

В дополнение к тайному голосованию и выдвижению нескольких кандидатов в депутаты Советов всех уровней (и новому Съезду народных депутатов на вершине Верховного Совета) даже партийные выборы теперь могли быть состязательными, а партийные лидеры всех уровней имели ограничение в два пятилетних срока.

Были намечены более широкие политические цели, включая создание "социалистического правового государства", а также демократические выборы. В целом, Горбачеву удалось продвинуть политическую реформу. На пленуме ЦК, состоявшемся сразу после конференции, было объявлено, что вскоре начнутся партийные выборы на местном и региональном уровнях, а реорганизация и сокращение партийного аппарата произойдут в последние месяцы этого года. Также в марте 1989 года состоятся выборы нового Съезда народных депутатов, а на его первой сессии в мае будет избран новый Верховный Совет. Также будут проведены реформы, направленные на установление независимости судебной власти.

Возможно, самое важное, что публичность открытых дебатов (в которых снова участвовали Лигачев и Ельцин), а также принятые меры стали свидетельствовать о зарождении новой политической культуры. Эти действия также вновь показали, что Горбачев - мастер политического маневра, отождествляющий себя с политическим центром и одновременно продвигающий радикальную реформу.

Партийная конференция лишь вскользь коснулась международных вопросов и вопросов безопасности, в основном в докладе самого Горбачева. Однако позднее Горбачев и особенно Шеварднадзе использовали, казалось бы, обычные заявления конференции об одобрении внешнеполитических линий для дальнейшего расширения нового мышления в области внешних отношений.

25-28 июля Министерство иностранных дел провело "научно-практическую" конференцию по внешней политике и дипломатии, которая значительно продвинула "новое мышление" в области международных отношений. Это была самая важная конференция такого рода со времени конференции, проведенной в мае 1986 года вскоре после двадцать седьмого съезда партии, на которой выступил сам Горбачев. Но тогда это была закрытая конференция внутри министерства. В этой конференции приняли широкое участие официальные и научные деятели, а также представители Министерства иностранных дел, и ее материалы были впоследствии опубликованы. Это было наступление на перестройку и новое мышление в отношениях с внешним миром.

Шеварднадзе значительно расширил многие темы, выдвинутые Горбачевым на Девятнадцатой партийной конференции (большинство из которых мало обсуждались на конференции и лишь бегло отмечены в резолюциях, принятых на его завершении). Он и ряд его заместителей в своих выступлениях и докладах по итогам съезда подробно остановились на новой концепции безопасности и опоре прежде всего на политические средства обеспечения безопасности; на свободе выбора (самоопределения) народов; на приоритете общечеловеческих интересов над классовыми; на необходимости строить внешние отношения на взаимной выгоде и согласовывать национальные интересы государств через "баланс интересов". Одна тема, в частности, должна была стать предметом споров в руководстве страны: решительный отказ от давно укоренившегося советского мнения о том, что "мирное сосуществование" является формой классовой борьбы. Шеварднадзе отметил, что эта точка зрения помогла подорвать разрядку 1970-х годов и что "вообще приравнивание межгосударственных отношений к классовой борьбе трудно совместить с признанием реальной возможности и неизбежности мирного сосуществования как высшего универсального принципа".48 Не заметив этого, он, несомненно, имел в виду недавний отказ американцев включить этот пункт в коммюнике саммита из-за запятнанного прошлого советского использования мирного сосуществования как "формы классовой борьбы".

Выступление Шеварднадзе на конференции министерства и его помощников ясно показало более активную роль Министерства иностранных дел в вопросах советской безопасности и обороны. Несомненно, имея в виду проблемы, возникшие в связи с переговорами и даже соблюдением соглашений по контролю над вооружениями, он утверждал: "Крупные нововведения в области оборонного программирования должны проходить через Министерство иностранных дел для проверки их юридического соответствия существующим международным соглашениям и заявленным политическим позициям".

Шеварднадзе также затронул вопрос, который, как он правильно заметил, "очень редко попадает в поле зрения исследователей", а именно "имидж государства как важный аспект его существования в международном сообществе, в современном цивилизованном мире". Далее он еще более прямо сказал о "репутации страны как немаловажном элементе внешней политики, как составляющей государственных интересов и национальной безопасности".

Конференция министерства стала выдающимся событием в том, что политическое руководство и МИД ввели гласность в область истории и текущей политики и дали понять, что такие вопросы больше не являются предметом обсуждения сохранения коммунистической Партит. Как и следовало ожидать, последовала реакция.

5 августа, когда Горбачев отсутствовал в Москве во время своего ежегодного отпуска в Крыму, Егор Лигачев воспользовался случаем для выступления перед региональной партийной группой в Горьком (Нижний Новгород), чтобы бросить вызов Шеварднадзе (и неявно Горбачеву) по поводу нового курса во внешней политике. Он решил впервые бросить вызов в области внешней политики, подтвердив традиционную точку зрения, что советская внешняя политика основана на "классовой природе международных отношений", предупредив, что "любая другая постановка вопроса только вносит путаницу в мышление советских людей и наших друзей за рубежом". Он также конкретно одобрил поддержку "национально-освободительной борьбы", но ничего не сказал об отношениях с США или Западом.

Лигачев был быстро опровергнут Александром Яковлевым, который подтвердил, что "тезис о приоритете общечеловеческих ценностей правомерен именно потому, что отражает объективную тенденцию" мирового развития, прежде всего, необходимость сосуществования в ядерный век. А в годовщину большевистской революции, когда член Политбюро Николай Слюньков выступил с ежегодным обращением руководства, он придал авторитетное (хотя и ревизионистское) идеологическое звучание новому мышлению, назвав "приоритет общечеловеческих ценностей" "ленинской мыслью".

Оппозиция Лигачева была резко сокращена после пленума ЦК 30 сентября, когда он был, так сказать, "выведен на пастбище", отброшен в сторону в качестве секретаря партии, ответственного за сельское хозяйство. Одновременно были освобождены от должностей члены Политбюро Андрей Громыко и Михаил Соломенцев, а на посту председателя КГБ Виктора Чебрикова сменил профессиональный разведчик Владимир Кючков. Таким образом, та самая группа членов и кандидатов в члены Политбюро, которой Горбачев был обязан своим приходом к власти в 1985 году (Громыко, Чебриков, Соломенцев, Лигачев), в 1988 году была отправлена в отставку или снята с ключевых постов, став новым консервативным крылом.

В то же время центральный партийный аппарат был перетряхнут резким сокращением числа отделов Секретариата ЦК и созданием шести "комиссий" для контроля за функциональными областями. Яковлев был назначен главой комитета по международным делам, а Лигачев и Чебриков были переведены на номинальные должности, курирующие сельское хозяйство и правовые вопросы. Либеральный секретарь партии Вадим Медведев был возведен в действительные члены Политбюро и вместо Лигачева стал отвечать за идеологию, а близкий соратник Горбачева Георгий Разумовский занялся кадровыми назначениями. Штат партийного аппарата был резко сокращен.

Некоторые из "новых людей", выдвинутых в руководство в 1988 году и считавшихся более податливыми, впоследствии стали лидерами неудавшегося переворота 1991 года: Борис Пуго, назначенный председателем Контрольной комиссии партии вместо Соломенцева; Владимир Кючков, сменивший Чебрикова на посту главы КГБ; и Анатолий Лукьянов, выдвинутый кандидатом в члены Политбюро.

Эта крупная перестановка в руководстве партии и реорганизация центрального партийного аппарата были проведены на пленарном заседании 30 сентября менее чем за час, без обсуждения. Горбачев публично заявил о необходимости начать перестройку в своей речи 25 сентября, и он разработал изменения на двух заседаниях Политбюро 26 и 27 сентября (кстати, в отсутствие Лигачева).

Формальности смены правительственных постов были улажены на оперативно созванном 1 октября заседании Верховного Совета, в частности, Горбачев был избран президентом (председателем президиума Верховного Совета), сменив Громыко. Позже избирательная и конституционная реформы, включая новые процедуры выборов, создание Съезда народных депутатов и расширение полномочий президента (в качестве председателя Верховного Совета, а не только его президиума), были официально предложены и проведены через Верховный Совет 1 декабря.

Хотя лидеры консервативных партий проявляли некоторое беспокойство по поводу демократических реформ, и они, и Горбачев придерживались компромисса, согласованного на Девятнадцатой партийной конференции. По различным конкретным вопросам в результате дебатов и обсуждений в октябре и ноябре были сделаны некоторые изменения и компромиссы. Наиболее спорным, очевидно, не вполне ожидаемым, стал вопрос об относительной власти союза и республик, ставший ключевым на ближайшие три года. Основные возражения исходили от руководителей партий и правительств балтийских республик, что отражало растущее давление населения в пользу большей независимости. Хотя эти разногласия не были полностью разрешены, они были частично скомпрометированы, а частично отложены до последующей конституционной реформы. Лидеры и представители большинства республик (кроме Грузии и Армении) решительно выступили против усилий прибалтийских представителей. Будучи членами консервативной партийной машины, они понимали потенциальную возможность возникновения разрушительных националистических движений в их собственных республиках, если будут открыты шлюзы. Но до поры до времени этот вопрос замалчивался и откладывался.

После того, как политическая реформа была частично реализована и продвигалась вперед, Горбачев смог приступить к запланированной им крупной международной инициативе.

Горбачев, очевидно, решил, что после успешной чистки Центрального комитета 30 сентября он выступит на Генеральной Ассамблее ООН как на лучшем форуме для своей двуствольной глобальной инициативы.56 Кстати, теперь он мог сделать это как президент СССР, а не как лидер партии. Это было первое выступление советского лидера в ООН со времен грубой речи Никиты Хрущева в 1960 году, когда Хрущев снял ботинок и стукнул им по столу. Большего контраста и быть не могло.

В обращении Горбачева повторялись многие темы, которые он впервые систематически изложил на съезде партии почти три года назад, но теперь он обращался к мировой аудитории, которая могла видеть накапливающиеся свидетельства того, что советская политика преломляет эти новые оценки. Он повторил необходимость новой структуры международных отношений и новой концепции безопасности.      Он вновь заявил о необходимости новой структуры международных отношений и новой концепции безопасности во взаимозависимом мире. В качестве примера конструктивного политического диалога он привел изменения в советско-американских отношениях: "Посмотрите, как изменились наши отношения". Он отметил необходимость "деидеологизации" межгосударственных отношений и многозначительно сказал о "непреложной необходимости принципа свободы выбора" - "универсального принципа, из которого не должно быть исключений". Весь смысл этого решительного утверждения станет ясен год спустя в Восточной Европе. Он также подтвердил необходимость урегулирования международных разногласий путем "баланса интересов" и избегания насилия.

Соответствуя не только форуму, но и новому мышлению в области международных отношений, Горбачев подчеркнул возрастающую роль организации ООН. Он заявил о необходимости усиления "обязательного характера международного права для всех государств", опирающегося "не на принуждение, а на нормы, отражающие баланс интересов государств". Он отметил предпринимаемые в СССР усилия по "построению социалистического государства, основанного на верховенстве права". И он предложил сделать юрисдикцию суда в области прав человека обязательной для всех государств.59 Горбачев также заявил, что в соответствии с "Хельсинкским процессом [СБСЕ]" Советский Союз "рассматривает вопрос о прекращении глушения всех иностранных радиопередач на Советский Союз".

Несмотря на то, что речь Горбачева была сильной, ее важное общее послание о перспективах и подходах советской политики не получило того внимания, которое должно было быть. Влияние было ослаблено большим вниманием мировой общественности ко второму, более ощутимому элементу его речи: объявлению об одностороннем сокращении советских вооруженных сил на 500 000 человек в течение следующих двух лет, с особым вниманием к выводу и сокращению основных сил и вооружений из Восточной Европы. Реальное значение сокращения вооруженных сил на полмиллиона человек не сразу стало очевидным, поскольку общий уровень вооруженных сил не был назван, а численное сокращение личного состава могло быть произведено и без прямого уменьшения потенциала, стоящего перед Европой. Но конкретное включение Горбачевым вывода и расформирования шести танковых дивизий из Центральной Европы, включая 50 000 человек и 5000 танков, было значимым в военном отношении. Фактически, это было одностороннее сокращение примерно такого размера, которое, по мнению сенатора Сэма Нанна и некоторых других в США, было бы достойным сокращением, которого следовало бы добиваться в ходе двусторонних переговоров о сокращении. Кроме того, Горбачев отметил, что в целом советские силы в Европе будут сокращены на 10 000 танков, 8500 артиллерийских орудий и 800 боевых самолетов. Он отметил, что сокращения будут проведены и в Азии, включая вывод крупных контингентов из Монголии, которая давно является больным местом в отношениях с китайцами.

Потребуется некоторое время, чтобы Запад убедился, что эти обещанные сокращения были сделаны и действительно стали стимулом для серьезных переговоров до еще более глубоких сокращений. Но даже в то время было общее признание того, что Советский Союз теперь говорит "делами, а не словами" и настроен серьезно. Инициатива Горбачева была гораздо более масштабной, чем кто-либо в

Запад тогда оценил. Он шел не только к сокращению вооружений, но и к уменьшению роли военной силы, не только к устранению воспринимаемой советской угрозы в глазах Запада, но и к перестройке советских отношений со странами Восточной Европы, и не только к уменьшению военной конфронтации в Европе, но и к разрушению политического раскола Европы. Действительно, даже не все другие члены советского руководства поддерживали новую внешнюю политику Горбачева. Лигачев позже жаловался, что речь Горбачева в ООН не была "очищена" и даже не обсуждалась в Политбюро. Тем не менее, 28 декабря Политбюро публично выразило свое благословение его речи в ООН.

Советское военное руководство также приняло сокращение сил и параллельное решение согласиться на предстоящих переговорах по обычным вооружениям с глубокими сокращениями, как с советской стороны, так и со стороны Варшавского договора. Уход маршала Сергея Ахромеева с поста начальника Генерального штаба, о котором стало известно, когда Горбачев был в Нью-Йорке, был широко, но ошибочно воспринят как знак недовольства сокращениями. Но военные не стали спорить по этому вопросу и даже согласились на сокращение 600 000 человек.

 

Выступление Горбачева в ООН и его инициатива по сокращению вооружений в Европе должны были сформировать повестку дня на следующий год. Горбачев также стремился воспользоваться случаем своего визита в Нью-Йорк, чтобы отметить отношения с президентом Рейганом, когда тот покидал сцену, и активизировать новые отношения с избранным президентом Бушем, по поводу которых у него были некоторые опасения.

 

 

 

Пятый саммит: Конец эры Рейгана-Горбачева

 

В тот же день, когда Горбачев выступил на Генеральной Ассамблее ООН, он встретился с президентом Рейганом и избранным президентом Бушем. Но прежде чем обсуждать эту заключительную краткую встречу президентов, уместно проанализировать ход американо-советских отношений за полгода между московской и нью-йоркской встречами. События в отношениях были в основном незаметными, и это, пожалуй, самое важное, что следует отметить. Переговоры по сокращению стратегических вооружений продолжались, но ни ожиданий, ни достижения серьезного прогресса не было. Также продолжались переговоры по запрещению химического оружия. Также продолжались политические консультации по различным двусторонним и региональным вопросам. В середине июля посол Джек Мэтлок передал письмо Шульца Шеварднадзе и обсудил с последним региональные конфликты в ирано-иракской войне и в Кампучии. С 31 августа по 2 сентября в Москве состоялись переговоры экспертов высокого уровня по ряду региональных конфликтов, в ходе которых заместитель государственного секретаря Майкл Армакост встретился с целым рядом заместителей министров иностранных дел - Юлием Воронцовым, Анатолием Адамишиным, Александром Бессмертных, Виктором Комплектовым и Игорем Рогачевым. В середине октября помощник секретаря Эллиот Абрамс встретился с советским экспертом по латиноамериканским делам Юрием Павловым по вопросам Центральной Америки. В середине ноября американо-советские консультации предшествовали началу переговоров четырех держав по Анголе и Юго-Западной Африке. В конце ноября вопросы Восточной Азии, в частности Кампучии (Камбоджи), вновь обсуждались на уровне помощника секретаря Гастона Сигура и заместителя министра иностранных дел Игоря Рогачева.

Также продолжались двусторонние переговоры по другим вопросам. В сентябре Чарльз Вик, директор Информационного агентства США, встретился в Москве с Александром Яковлевым по поводу программ обмена, а в начале ноября Шеварднадзе принял руководителя отдела планирования политики Госдепартамента Ричарда Соломона. В ноябре также состоялись успешные переговоры между экспертами по сотрудничеству в области освоения космоса.

Главным новым направлением двусторонних консультаций стала серия встреч высших военных руководителей. 6-11 июля маршал Ахромеев посетил США в качестве гостя председателя Объединенного комитета начальников штабов адмирала Уильяма Кроу.

 

Через несколько недель, 1-4 августа, министр обороны Фрэнк Карлуччи посетил генерала Язова в Москве. (Во время последнего визита Горбачев также принял Карлуччи и призвал к более активным действиям по сокращению обычных вооружений). Обе стороны остались довольны этими визитами и консультациями и договорились о более широком спектре постоянных контактов между оборонными ведомствами. Во время визита Карлуччи в Москву один советский радиокомментатор заметил: "Здесь идет болезненный процесс переоценки общественных ценностей, зарубежных обязательств, приоритетов внутренней и внешней политики. Наши военные не являются исключением .... Соединенные Штаты имеют дело с другим Советским Союзом. В свою очередь, мы имеем дело с другой Америкой: менее жестокой, непокорной и непреклонной. Или так кажется".

Единственный контакт на высоком уровне в этот период состоялся, когда Горбачев направил Шеварднадзе в Вашингтон в сентябре, чтобы укрепить диалог для перехода к следующей администрации. Шеварднадзе встретился с президентом Рейганом, вице-президентом Бушем и министром Шульцем. Как признал Шеварднадзе на пресс-конференции после встречи с вице-президентом Бушем, "на встрече преобладал обмен мнениями о том, как "сохранить достигнутый уровень советско-американских отношений и обеспечить их дальнейшую стабильность"".66 В письме, которое Горбачев передал Шеварднадзе для передачи Рейгану, он назвал основой улучшения отношений с 1985 года "реализм, более четкое осознание сути наших разногласий и нацеленность на активный поиск возможных областей, где наши национальные интересы могут совпасть. Таким образом, мы бросили себе серьезный интеллектуальный вызов - рассматривать наши разногласия и различия не как повод для постоянной конфронтации, а как мотивацию для интенсивного диалога, взаимного признания и обогащения". И он заключил, что "в целом нам удалось достичь довольно хороших результатов, начать переход от конфронтации к политике [взаимного] приспособления". И он заметил, что "главное, что сделало нашу общую новую политику успешной, - это, прежде всего, тот факт, что она отражает постепенно формирующийся баланс национальных интересов ".

Не все события развивались гладко и благоприятно. Когда 3 июля крейсер USS Vincennes, опасаясь иранского нападения, сбил иранский гражданский авиалайнер над Ормузским проливом, в результате чего погибли все 290 пассажиров и членов экипажа, советская пресса присоединилась к резкой критике со многих сторон. Однако, в отличие от американской реакции на сбитый пятью годами ранее корейский авиалайнер, советская официальная реакция была сдержанной.

 

Прошлые и текущие вопросы проверки и соблюдения контроля над вооружениями также создали проблемы. Еще до июньского саммита спор о процедурах проверки задержал согласие Сената США на ратификацию Договора о РСМД. Позже возникли новые проблемы. 17 июля американские представители были пойманы при попытке тайком вывезти образцы ядерных пород и инструменты с советского ядерного полигона.69 В качестве очевидной мести, пять дней спустя Соединенные Штаты запретили въезд восьми советским инспекторам (которые, вероятно, были сотрудниками разведки). 11 августа Советский Союз вновь официально заявил протест против новых американских больших радаров с фазированной антенной решеткой, построенных в Туле, Гренландия, и Файлингдейлс-Мур, Англия, как против нарушения Договора по ПРО - очевидно, в ответ на возобновленные обвинения США в том, что Красноярский радар является нарушением. Этот вопрос также был предметом конфиденциального обмена мнениями, включая даже обмен письмами между Горбачевым и Рейганом.

16 сентября, выступая в Красноярске, Горбачев предложил спорный радар для международных космических исследований, предложение не было принято, но было расширено и повторено в выступлении Горбачева в ООН 7 декабря. Тем временем, 27 октября Советский Союз, оспаривая обвинения США в нарушении, согласился уничтожить два других небольших радара, расположенных в Гоме и Москве, вновь призывая США прекратить нарушения в Туле и Файлингдейлс-Мур. Ответ президента Рейгана, вставленный в речь на следующий день, был снова посвящен красноярскому радару. 2 декабря президент представил Конгрессу свой ежегодный доклад о "несоблюдении" советских соглашений по контролю над вооружениями, сделав акцент на проблеме красноярского радара.

 

Короче говоря, советская сторона предприняла некоторые шаги, чтобы устранить источники беспокойства США по поводу предполагаемых нарушений в области вооружений, в то же время безуспешно пытаясь добиться от Америки ответных действий. Проблемы с соблюдением требований не остановили движение вперед в области контроля над вооружениями, но сделали его более трудным.

Среди небольших событий, которые иногда привлекают внимание американской общественности больше, чем споры о заумных деталях соглашений по вооружениям, была продолжавшаяся несколько дней в конце октября сага о двух китах, захваченных льдами у берегов Аляски и в конечном итоге спасенных советскими ледоколами.

Встреча на Губернаторском острове между президентами Рейганом и Горбачевым была признана скорее церемониальной или встречей вежливости, чем серьезным обсуждением. Определенный интерес вызвал тот факт, что вице-президент (и избранный президент) Буш также будет там присутствовать, но он был осторожен, чтобы остаться на заднем плане в качестве вице-президента, не желая ни подгонять Рейгана, ни вовлекаться в предметные переговоры с Горбачевым. Он постарался не включать в свой обед с Горбачевым назначенного им госсекретаря (Джеймса Бейкера) или советника по национальной безопасности (Брента Скоукрофта). Горбачев довольствовался тем, что подчеркнул преемственность как свое желание и ожидание. Внимание к этой встрече затмили комментарии к объявлению Горбачева об одностороннем сокращении обычных вооружений.

В своем последнем радиообращении, посвященном отношениям с Советским Союзом, всего через два дня после отъезда Горбачева, президент Рейган обсудил пятую встречу на высшем уровне в целом в оптимистичных тонах. Он признал, что "это был период важных перемен внутри Советского Союза", и приветствовал "видение" Горбачева в его выступлении в ООН. Однако Рейган все же уравновешивал такие отзывы осторожностью. Одобрив "обещанное" сокращение сил, он тем не менее отметил, что даже после завершения этих "передислокаций" "Варшавский договор по-прежнему будет иметь большое преимущество в обычных вооружениях". И, явно не ожидая скорых перемен, он вновь подтвердил "надежду увидеть день, когда все страны Восточной Европы будут пользоваться свободой, демократией и самостоятельностью, которых так долго ждали их народы".

Горбачев был вынужден прервать свой визит на следующий день после встречи с Рейганом и вернуться в Советский Союз в связи с землетрясением, произошедшим в стране.

 

Одно неожиданное действие показало, насколько далеко друг от друга все еще находятся обе стороны в попытках перейти от конфронтации к сотрудничеству. В день выступления Горбачева в ООН и его встречи с Рейганом и Бушем Генеральная Ассамблея проголосовала за резолюцию, призывающую к международному диалогу "на всеобъемлющей основе" для укрепления "системы безопасности, заложенной в Уставе ООН". Эта резолюция была тем, что осталось от поддержанного Советским Союзом призыва к Секретариату ООН подготовить всеобъемлющую систему международного мира и безопасности, призыва, поддержанного в резолюциях 1986 и 1987 годов, первоначально вытекавшего из советского предложения, основанного на призыве Горбачева в его речи на съезде партии о разработке всеобъемлющей системы безопасности. Тем не менее, даже эта      версия была о      одобряли две страны: США и Израиль. Девяносто семь стран проголосовали "за", а сорок пять (включая другие страны НАТО) воздержались. Более того, несмотря на то, что документ прошел подавляющим большинством голосов, тот факт, что он был выпотрошен, вызвал ликование в американских и некоторых других западных кругах. По словам репортажа New York Times, ...западные дипломаты заявили о победе над Советским Союзом здесь и сейчас. После трехлетней борьбы они лишили главную советскую инициативу практического значения". Новое мышление еще не успело войти в американскую политику.

В последние недели правления администрации Рейгана несколько заключительных событий были несколько более обнадеживающими.

22 декабря были достигнуты соглашения между Анголой, Кубой и Южной Африкой (при поддержке США и Советского Союза) о выборах в Намибии, выводе южноафриканских войск оттуда и из Анголы и выводе кубинских войск из Анголы. Госсекретарь Шульц использовал этот случай, чтобы подчеркнуть важность американо-советского сотрудничества.

В начале января 1989 года состоялась тридцатая и последняя встреча Шульца и Шеварднадзе, когда они присутствовали на конференции в Париже по запрещению химического оружия. 17 января Шульц в Вене подписал Венскую декларацию СБСЕ, завершив этот этап встреч СБСЕ, и договорился, что Мос кова может стать местом проведения конференции по правам человека в 1991 году. На этой радостной ноте закончилась эра Рейгана-Горбачева в американо-советских отношениях.

 

ОКОНЧАНИЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

 

Администрация Буша и Горбачев, 1989 год

 

Через три дня после инаугурации, 23 января 1989 года, президент Джордж Буш позвонил по телефону президенту СССР Михаилу Горбачеву, чтобы поблагодарить его за обычное поздравление и заверить, что новая администрация будет и дальше стремиться к расширению сотрудничества и углублению взаимопонимания. Возможно, Горбачев не так сильно нуждался в заверениях тогда, как несколько месяцев спустя, не из-за каких-либо неблагоприятных изменений в американской политике, а из-за довольно длительного периода сдерживания от каких-либо новых шагов в направлении развития отношений. Буш не был против улучшения отношений. Но он и некоторые из его ближайших советников (в частности, советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт и его заместитель Роберт Гейтс) считали, что президент Рональд Рейган, который изначально был слишком воинственным, в последний год своего правления стал слишком увлеченным новыми отношениями с Горбачевым. Они предпочли охладить пыл и темп, переоценив ситуацию.

Джордж Буш был одним из самых опытных президентов последнего времени в области иностранных дел, занимая различные посты - члена Конгресса, представителя США в ООН, главы миссии США в Китае, директора Центрального разведывательного управления и, конечно же, вице-президента Рейгана в течение восьми лет.3 Его выбор на пост государственного секретаря, Джеймс А. Бейкер III, хотя и не был столь опытен в иностранных делах, был хорошо знаком с внутренней политикой и разработкой политики и пользовался личным доверием Буша в течение долгих лет тесного сотрудничества. Оба они были консерваторами, но прагматиками, менее привязанными к идеологическим предубеждениям, чем Рейган и большинство его окружения (за исключением Джорджа Шульца), но также менее склонными к сентиментальным авантюрам или, по предательской фразе Буша, "к видению вещей". Они были готовы принять очевидные возможности для улучшения отношений с Советским Союзом, но не были чрезмерно предрасположены ожидать или искать их.

Хотя Буш и его старшие советники изначально хотели пойти на слмв по развитию отношений с Советским Союзом, они не преминули признать важность американо-советских отношений. 15 февраля Буш издал "Обзор национальной безопасности" (NSR)-3, директиву, призывающую к всестороннему пересмотру политики США в отношении Советского Союза, который должен быть завершен в течение одного месяца. Он хотел получить нечто, заглядывающее далеко в будущее, в те отношения, к которым Соединенные Штаты могли бы стремиться и которые они могли бы иметь к концу десятилетия. Многие профессиональные ветераны из предыдущей администрации, уже удивленные тем, что новая администрация стремится отличиться от своего предшественника-республиканца, с подозрением отнеслись к тому, что призыв к тщательному обзору может означать резкое изменение политики и свести на нет прогресс в улучшении отношений, постепенно достигнутый с 1984 года. Посол Джек Мэтлок, например, в конце февраля представил три длинные телеграммы из Москвы.

 

3 марта в Вашингтоне на двадцатиминутной встрече с президентом Бушем у него была возможность привести свои доводы в пользу более активного политического и экономического участия, чтобы иметь больше рычагов и влияния. Он также призвал к скорейшей встрече на высшем уровне. Но Буш в то время не проявил решимости. Буш, однако, также пытался заниматься самообразованием, в том числе организовал в середине февраля семинар с участием полудюжины академических специалистов по советским делам. Отчет N SR-3, представленный 14 марта, был осторожен в своем анализе и рекомендациях. В нем содержался вывод о том, что перестройка Горбачева отвечала интересам США, но главным образом потому, что она давала Соединенным Штатам рычаги влияния, чтобы помочь продвинуть Советский Союз в нужном Соединенным Штатам направлении. Однако обзор предупреждал, что советские лидеры по-прежнему стремятся стать "более конкурентоспособной сверхдержавой", и даже считал стремление Горбачева к "менее конфронтационным" отношениям "обоюдоострым", поскольку оно может расколоть западногерманский альянс. Политические рекомендации не были ни смелыми, ни конкретными. Хотя во многих отношениях обзор политики, казалось, повторял то, что говорили сами Буш, Скоукрофт и Бейкер, он не удовлетворил их. Сотрудники Скоукрофта приступили к подготовке менее банальной политической директивы. Результатом стала Директива национальной безопасности (NSD)-23, написанная в марте, но официально подписанная только в марте.

Сентябрь.В нем, по крайней мере, содержалась одна идея, осторожно выдвинутая, которая будет принята: "Сдерживание никогда не было самоцелью ... [Возможно, сейчас наступает новая эра. Возможно, мы сможем перейти от сдерживания к новой политике США, которая будет активно способствовать интеграции Советского Союза в международную систему".

27 марта министр Бейкер в необычайно откровенном интервью корреспонденту "Нью-Йорк Таймс" сообщил, что Генри Киссинджер предложил провести переговоры с Советским Союзом о соглашении в отношении Восточной Европы - советское соглашение ослабить контроль над Восточной Европой и позволить большую либерализацию, в обмен на соглашение Запада не использовать преимущества такой либерализации в ущерб законным советским интересам безопасности. Охарактеризовав эту идею как "заслуживающую рассмотрения", Бейкер также отметил, что она не была принята, главным образом потому, что Восточная Европа либерализуется без участия Соединенных Штатов в каких-либо договоренностях, которые могли бы привести к нормализации постоянного статуса Советского Союза. Идея таких переговоров вызвала бурю протеста со стороны Западной и Восточной Европы.

 

По сообщениям, Киссинджер был взбешен этим разоблачением и саботажем его предложения. Одной из целей публичного обнародования Бейкером этой идеи, по сути, было разрушить предположения о том, что Киссинджер может стать влиятельной фигурой за кулисами внешней политики новой администрации.5 В первые месяцы 1989 года Горбачев начал процесс демократизации со свободными выборами в Советском Союзе и стремлением к "единому европейскому дому", который к середине года включал визиты на высшем уровне в Великобританию, Францию и Германию. Но первая серьезная американо-советская дискуссия между министрами иностранных дел состоялась только после того, как 10-11 мая в Москву отправился государственный секретарь Джеймс А. Бейкер III. К тому времени даже бывший президент Рейган присоединился ко многим наблюдателям (не в последнюю очередь в Москве), обеспокоенным тем, когда - и даже собирается ли - президент Буш поднять балДж.i Советы уже давно дали понять, что хотят двигаться вперед.

Хотя Буш и Бейкер хотели возобновить диалог с советским руководством, они еще не были готовы взять на себя инициативу в какой-либо смелой форме. Действительно, они все еще стремились "проверить" Горбачева. Поэтому Бейкер, помимо знакомства с Шеварднадзе, планировал сосредоточиться на решении вопроса о советской помощи Никарагуа, одновременно парируя предполагаемые возражения СССР против продолжения военной помощи США афганским повстанцам теперь, когда советские войска (15 февраля, по графику) завершили свой мирный вывод из Афганистана. В феврале Горбачев обратился к Бушу в конфиденциальном письме с просьбой присоединиться к спонсированию международной конференции по прекращению военных действий в Афганистане, но Буш отказался. 27 марта Буш написал Горбачеву письмо, как раз накануне визита Горбачева к Фиделю Кастро на Кубу.

 

Буш нанес сильный удар по тому, что он считал несоответствием между советской и кубинской помощью Никарагуа и исповедуемым Горбачевым желанием сотрудничать в разрешении региональных конфликтов. Накануне отъезда Бейкера Буш получил письмо от Горбачева с неожиданным и долгожданным сообщением о том, что Советский Союз прекращает поставки оружия в Никарагуа в конце года. Бейкер призвал Советский Союз оказать давление на сандинистов, чтобы они провели свободные и честные выборы в Никарагуа, и сказал, что если они будут проведены, Соединенные Штаты примут результат, даже если это будет победа сандинистов. В то время как Советский Союз не взял на себя обязательства, Горбачев и Шеварднадзе позже все же убедили сандинистов. В результате, конечно, сандинистское правительство потерпело поражение и мирно ушло от власти.

Бейкер также затронул тему отношений со странами Восточной Европы, заверив советских лидеров, что объявленный в июле визит президента Буша в Польшу и Венгрию не будет использован против Советского Союза. Горбачев, который виделся с Бейкером 11 мая, подробно обсудил прогресс в отношениях со странами Восточной Европы.

Он также вновь подчеркнул важность продвижения вперед в новых переговорах по сокращению обычных сил в Европе до равных уровней для двух альянсов, попытался также продвинуть идею сокращения тактического ядерного оружия (не включенного в согласованную повестку дня) и раскрыл планы объявить об унилатеральном выводе 500 единиц советского тактического ядерного оружия из Восточной Европы. Бейкер попросил и получил разрешение раскрыть некоторые детали своим коллегам из Организации Североатлантического договора (НАТО), с которыми он встречался на следующий день. Он так и сделал, и это привлекло значительное внимание прессы. Сам Горбачев быстро обнародовал свои предложения, и Бейкер почувствовал, что его "подставили" и использовали.

В ходе майских дискуссий Бейкера с Шеварднадзе и Горбачевым было также решено (после предложения Бейкера), что с этого момента транснациональные проблемы, такие как глобальные экологические проблемы, торговля наркотиками и другие вопросы международного правопорядка, должны быть добавлены к традиционной повестке дня американо-советских дискуссий на высоком уровне, состоящей из четырех элементов: контроль над вооружениями, региональные проблемы, права человека и двусторонние отношения.

Шеварднадзе также пригласил Бейкера к себе домой на непринужденный ужин, во время которого между ними завязались теплые личные отношения, основанные на взаимном уважении. Это было только начало, но неплохое.

 

Буш осторожно переходит "за пределы сдерживания

 

12 мая, выступая в Техасском университете A&M, Буш, наконец, не завуалировал результаты четырехмесячного обзора политики своей администрации в отношении Советского Союза. Несмотря на то, что пересмотр давно известных американских целей не вызвал возражений, а в ретроспективе оказался более прозорливым, чем предполагали даже его авторы ("мы приближаемся к завершению исторической послевоенной борьбы между двумя видениями"), он был все еще неловко скуден на инициативы или даже на повестку дня для американо-советских отношений. Его наиболее конкретным предложением было "Открытое небо", то есть взаимные пролеты воздушной разведки, что было пылью и возрождением предложения, которое было более значимым, когда впервые было сделано президентом Дуайтом Эйзенхауэром в 1955 году. Даже это предложение было сформулировано как вызов Москве ("показать свою приверженность переменам"), как и другие его призывы к односторонним советским изменениям - "разрушить железный занавес", "сократить советские силы", "открыть эмиграцию, открытые дебаты, открытый эфир" и "принять Советский Союз обратно в мировой порядок". За поразительно короткий промежуток времени в несколько лет все это и многоедругое будет сделано, но не благодаря какой-либо программе, обозначенной в речи или проводимой в политике США. Наиболее успешной новой общественной темой, представленной речью и адресованной в основном Соединенным Штатам, был призыв выйти "за рамки сдерживания", вклад НСР-23. Но эта идея пока оставалась лишь артикуляцией стремления.

Вскоре после этого выступления Буш выступил с двумя другими, посвященными политике альянса и безопасности. В Бостонском университете он был все еще осторожен, подчеркивая "обязанность сдерживать оптимизм осторожностью" и призывая НАТО "оставаться начеку". Приветствуя шаги Горбачева по преобразованию Советского Союза, Буш заявил: "Очевидно, что советское "новое мышление" еще не полностью преодолело старое". Очевидно, что и его собственное новое мышление в отношениях с Советским Союзом не полностью преодолело старое. На церемонии вручения дипломов в Академии береговой охраны он пошел дальше, развивая идею выхода за рамки сдерживания и прямо одобрив перестройку (реструктуризацию) в Советском Союзе. Он заявил, что "наша политика заключается в том, чтобы использовать каждую - я имею в виду каждую – возможность построить лучшие, более стабильные отношения с Советским Союзом", хотя он всегда был благоразумен - он уравновесил это заявление повторным подтверждением в том же предложении: "Так же, как наша политика заключается в защите американских интересов в свете непреходящей реальности советской военной мощи".

Даже некоторые чиновники администрации характеризовали новую политику как "статус-кво плюс", и хотя это было лучше, чем статус-кво минус первых четырех месяцев, этого было явно недостаточно. Сам Буш, к этому времени недовольный однообразными результатами грандиозного пересмотра политики своей администрации и зная, что Горбачев планирует выступить с новыми предложениями, ускорил тщательно проводимую подготовку представленной 29 мая в Брюсселе инициативы по сокращению военных сил в Европе. Быстро протолкнутая, она заменила осторожный подход, основанный на бюрократическом рассмотрении НАТО, который предшествовал объявлению Горбачева в декабре 1988 года о значительном одностороннем сокращении обычных вооруженных сил и еще более значительных предложениях о согласованном асимметричном сокращении вооружений Варшавского договора до паритета с силами НАТО. Буш предложил 15-процентное сокращение обычных вооружений НАТО и Варшавского договора и 20-процентное сокращение американского и советского военного персонала в Европе.15 Эта инициатива, первая в истории администрации Буша, была хорошо воспринята внутри страны.

В июле Буш посетил Польшу и Венгрию, и эта поездка помогла ему лучше понять исторические изменения, происходящие там при попустительстве и даже поощрении Горбачева. Теперь Буш и Бейкер понимали, что ключ к политической и экономической либерализации для стран Восточной Европы - в поощрении этого процесса вместе с Москвой, а не против нее, и они осознали, что сам Горбачев, по крайней мере, кажется, готов содействовать переменам. Даже в том случае, если бы Горбачев был готов к переменам.

 

Еще не вернувшись в Вашингтон, Буш решил, что пришло время организовать встречу на высшем уровне с Горбачевым, и написал Горбачеву письмо с предложением о встрече. (Некоторые из его советников, в частности, Скоукрофт, выступали против встречи на высшем уровне). Бейкер согласовал условия встречи на высшем уровне в ходе серии встреч с советским министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе (и его первым заместителем, а позднее преемником, Александром Бессмертных) с конца июля по сентябрь, положив начало дипломатическому контакту все большей интенсивности. В общей сложности Бейкер встретится с Шеварднадзе шесть раз в 1989 году и девятнадцать в 1990 году. Но летом 1989 года этот процесс был еще предварительным.

Между тем, другие аспекты отношений продолжали развиваться, хотя и неровно. Соединенные Штаты приостановили переговоры по стратегическим вооружениям, и только во время первого визита Бейкера в Москву в мае было решено возобновить переговоры по СНВ в Женеве в середине июня. На двенадцатом ежегодном заседании Торгово-экономического совета США-СССР в Вашингтоне в середине мая было принято пять новых документов о сотрудничестве, но реального продвижения вперед не произошло. Президент Буш в своей речи в Техасском университете 12 мая согласился работать над "временным отказом" от ограничений Джексона-Вэника в торговле, если Советский Союз "кодифицирует" свою политику более свободной эмиграции. Хотя это было скромное продвижение вперед по сравнению с предыдущим общим замечанием Бейкера о том, что Советский Союз должен сделать "больше", прежде чем можно будет ослабить ограничения, оно последовало лишь за публичными рекомендациями об отмене ограничений со стороны бывшего конгрессмена Чарльза А. Яника и бывшего сенатора Адлая Э. Стивенсона (автора другого главного ограничения, поправки Стивенсона, резко ограничивающей кредит), а также ряда еврейских организаций, приветствовавших более значительную эмиграцию евреев. Торговля расширялась, но медленно.

Продолжались встречи высокопоставленных дипломатов по региональным проблемам на Ближнем Востоке (11 апреля), в Африке (3 июня), Азиатско-Тихоокеанском регионе (27-28 июня), Афганистане (2 августа) и арабо-израильскому конфликту (17 ноября). Успешно продолжались и военные визиты: 21 июня Горбачев принял председателя Объединенного комитета начальников штабов адмирала Уильяма Дж. провел десять дней в Советском Союзе в качестве гостя своего коллеги генерала армии Михаила Алексеевича Моисеева. Маршал Ахромеев, ныне советник президента Горбачева, вновь посетил Соединенные Штаты в июле, был принят президентом Бушем и госсекретарем Чейни и выступил перед комитетом Конгресса. Когда генерал армии Дмитрий Т. Язов посетил Соединенные Штаты 2-7 октября, это был первый в истории визит советского министра обороны. Наиболее значительным в долгосрочной перспективе, хотя в то время он рассматривался почти как забавное побочное шоу, был неофициальный визит в США народного депутата и бывшего члена Политбюро Бориса Ельцина в сентябре.

В повестку дня двусторонних консультаций были включены два новых пункта. 28 апреля в Москве состоялись обсуждения деятельности ООН и других международных организаций, а в конце июня американские и советские официальные лица обсудили сотрудничество в борьбе с международным терроризмом.

Несмотря на благоприятную направленность некоторых выступлений Буша, были и контрапункты, причем не только в его собственных предостережениях и оговорках, но и в других выступлениях администрации. Так, если в мае Буш приветствовал и выражал поддержку горбачевской перестройке, то 16 мая его пресс-секретарь Марлин Фицуотер отреагировал на важный и позитивный советский шаг - заявление Горбачева о том, что Советский Союз больше не будет поставлять оружие в Никарагуа, - предположив, что это был лишь жест "ковбоя из аптеки". Вице-президент Дж. Дэнфорт Куэйл незамедлительно (19 мая) поддержал комментарий Фицуотера, сказав, что в предложениях Горбачева есть "некоторая фальшь", и назвав их "пиаровскими гамбитами". Министр обороны Дик Чейни 29 апреля публично предсказал, что Горбачев потерпит неудачу со своей реформой. Заместитель государственного секретаря Лоуренс Иглбургер 13 сентября заявил, что обеспечение успеха горбачевских реформ не является "задачей американской внешней политики". И несмотря на инициативу Буша и ведущиеся переговоры, 13 сентября высокопоставленный чиновник Белого дома ответил на вопросы о возможном саммите, заявив, что спешить со встречей не стоит. 18 сентября сам Буш заявил, что он "не торопится" с проведением саммита.

Президент Буш, тем не менее, серьезно относился к отношениям с Вьетнамским Союзом. Он принял Шеварднадзе в Белом доме 21 сентября, и Шеварднадзе передал письмо от Горбачева. Однако ключевыми были переговоры с Бейкером (четвертым в их серии) в течение двух дней до начала встречи. Бейкер пригласил Шеварднадзе в живописное место рядом со своим ранчо в Вайоминге, в Джексон Хоул в Больших Тетонах. Эта встреча, и особенно долгий перелет на самолете из Вашингтона, дали Бейкеру и Шеварднадзе возможность для продолжительной беседы, которая, вероятно, была решающей в убеждении Бейкера, что Шеварднадзе и Горбачев "на самом деле", и что это было в США.

 

В результате встречи в Вайоминге было предпринято несколько конкретных шагов по продвижению вперед в переговорах по существу по СТРТ и ядерным испытаниям, советское обязательство демонтировать Красноярский радар (построенный в месте, не соответствующем Договору по ПРО), и, прежде всего, согласие объявить о предстоящей встрече на высшем уровне в Вашингтоне в мае-июне 1990 года.

Горбачев и Шеварднадзе надеялись добиться прорыва в вопросе СНВ путем крупной уступки: Советский Союз был бы готов подписать договор СНВ без согласованного ограничения космических систем обороны. Шеварднадзе сделал эту уступку в одностороннем порядке, а затем попросил американцев о гораздо менее далеко идущем шаге (к которому, более того, призывали многие американцы, включая посла Пола Нитце): согласие на проведение отдельных переговоров для уточнения точных ограничений, налагаемых Договором по ПРО, и, следовательно, для определения соответствующих ограничений на испытания стратегической оборонной инициативы (СОИ). Было ли это приемлемо в качестве "услуга за услугу" за советскую уступку по СТ АРТ, неизвестно, но в любом случае, поскольку советская просьба не была связана с этой уступкой, Бейкер быстро отклонил ее. Шеварднадзе был разочарован.

В Белом доме Шеварднадзе сделал вторую уступку, заявив, что было принято "политическое решение" демонтировать советский большой радар раннего предупреждения с фазированной антенной решеткой под Красноярском в Сибири, который Соединенные Штаты давно обвиняли в нарушении Договора по ПРО. Месяц спустя, когда он объявил об этом решении Верховному Совету, он прямо признал, что это было нарушением. Хотя размещение этого радара во внутренних районах Советского Союза было нарушением сопутствующего ограничения Договора по ПРО, ограничивающего будущее размещение таких радаров периферией национальной территории, и поэтому его демонтаж не был "уступкой", советские военные пытались решить вопрос о будущем этого радара в связи с тем, что, по их мнению, было сопоставимым американским нарушением того же положения. Соединенные Штаты построили аналогичные новые радары раннего предупреждения с фазированной антенной решеткой в Туле, Гренландия, и Файлингдейлс-Мур в Англии - не на периферии национальной территории США. Горбачев предложил такую связь в 1987 году. Шеварднадзе отбросил эту связь и все рычаги, которые она могла предоставить, чтобы изменить размещение американских радаров или позволить Красноярску также стать исключением. Он даже не стал добиваться согласия на уточнение Договора по ПРО, который регулировал как советские, так и американские радары, о которых идет речь. Шеварднадзе, конечно, рассматривал этот вопрос как серьезное препятствие для достижения гораздо более важных политических целей (Сенат США ясно дал понять, что ратификация СНВ потребует предварительного решения вопроса о нарушении режима работы красноярского радара). Но он, очевидно, запустил процесс согласования с Москвой и действовал самостоятельно, получив согласие Горбачева на эту дальнейшую уступку по красноярской РЛС.

И по третьему вопросу СНВ-АРТ Шеварднадзе также пошел на одностороннюю советскую уступку, согласившись отказаться от настойчивого требования включить в договор СНВ-АРТ ограничения на крылатые ракеты морского базирования (КРМБ). Опять же, как и в случае с увязкой СНВ и ПРО, Шеварднадзе добивался от США ответной меньшей уступки, но не получил ее. Он предложил отдельное соглашение, ограничивающее КРМБ, но Бейкер, чувствительный к возражениям Пентагона, не согласился. (Этот вопрос был решен позднее путем согласования отдельного "политически обязательного" недоговорного лимита, объявленного каждой из сторон и установленного намного выше запланированного наращивания США или СССР).

Таким образом, с точки зрения американцев и позиции Бейкера в Вашингтоне, встречи в Вайоминге имели большой успех. С точки зрения Шеварднадзе      он устранил некоторые препятствия на пути к соглашению, но не получил от Соединенных Штатов ничего взамен трех существенных уступок. Недовольство советских военных переговорами Шеварднадзе быстро росло.

Бейкер сделал неожиданную уступку США по другому вопросу контроля над вооружениями, менее центральному, чем СНВ, но, тем не менее, являющемуся еще одним элементом повестки дня в области вооружений. Бейкер сказал Шеварднадзе, что Соединенные Штаты готовы договориться с Советским Союзом об отдельном двустороннем соглашении о сокращении соответствующих запасов химического оружия (ХО) на 80 процентов, в то время как на многостороннем форуме продолжались переговоры о всеобъемлющем договоре о запрещении ХО. Шеварднадзе быстро согласился. Буш сам ранее выступал с предложением США о запрещении ХО, и теперь его администрация была более заинтересована в этом вопросе, чем просто в завершении переговоров по СНВ, которые вел Рейган. Через два дня Буш представил новое (и теперь еще более далеко идущее) предложение о 98-процентном сокращении американских и советских арсеналов ХО, не дожидаясь заключения всеобъемлющего многостороннего договора о запрещении всего оружия. А Шеварднадзе на следующий день выразил готовность даже к ликвидации запасов ХО двух стран. Как будет отмечено, соглашение о крупных двусторонних сокращениях запасов ХО было достигнуто к майскому саммиту 1990 года.

Встреча министров в Вайоминге, во многом благодаря крупным советским уступкам, подготовила почву для предстоящего саммита.

Госсекретарь Бейкер, убежденный в серьезных намерениях Горбачева и Шеварднадзе "перестроить" отношения с Соединенными Штатами и Советским Союзом.

 

Внешняя политика в целом, а также поиск подлинных и далеко идущих экономических и политических реформ внутри страны, начали менять направление американской политики, чтобы встретить и поддержать это проистекающее советское развитие. В практически незамеченных показаниях в финансовом комитете Сената 4 октября Бейкер представил редкий анализ и обсуждение советских реформ. В отличие от многих предыдущих сомнений членов администрации Рейгана и Буша, он приписал Горбачеву то, что он теперь называл "экстраординарными усилиями по внутренней реформе" с самого начала, с 1985 года, и признал, что, как сказал Горбачев, это была "настоящая "революция", охватывающая политическую и юридическую, а также экономическую сферы, внешнюю политику, а также внутреннюю политику". Его подготовленное заявление было кратким в отношении американской политики, но очевидно, что его подробный отчет о советском референдуме был призван заложить основу для политических действий США. Он подчеркнул, что "Администрация желает успеха перестройке", и что, хотя основные усилия должен приложить Советский Союз, Соединенные Штаты, преследуя свои интересы, заинтересованы в результате и, следовательно, должны помочь: "наши собственные национальные интересы... не существуют в отрыве от событий, происходящих в Советском Союзе". В своем заключительном пункте он сослался на недавнюю министерскую встречу в Вайоминге как на пример практической реализации политики перестройки.

преследуя цель "поиска точек взаимной выгоды".

16 октября Бейкер выступил с важным публичным обращением на эту тему: "Точки взаимного преимущества: Перестройка и американская внешняя политика". И снова он отметил тот факт, что "отношения с Советским Союзом значительно улучшились с 1985 года, когда Михаил Горбачев начал то, что он назвал перестройкой - полную перестройку советского общества, включая советскую внешнюю и оборонную политику". Хотя он все еще критиковал остатки советской политики в некоторых аспектах, включая некоторые области региональных конфликтов, он подчеркнул благоприятные изменения.И он заявил, что президент и он сам пришли к выводу, что они хотят успеха политики Горбачева, "не потому, что в наши задачи входит реформирование советского общества или сохранение у власти конкретного советского лидера - мы не можем сделать ни того, ни другого, - но потому, что перестройка обещает советские действия, более выгодные для наших интересов". И сотрудничество может быть построено на взаимной выгоде.

 

"Сейчас, - сказал он, - у нас есть историческая возможность в отношениях с Советским Союзом. У нас есть шанс оставить позади послевоенный период со взлетами и падениями холодной войны. Мы можем выйти за рамки сдерживания, чтобы сделать изменения в сторону улучшения отношений между сверхдержавами более надежными и менее обратимыми. Наша задача - найти прочные точки взаимного преимущества, отвечающие интересам как Соединенных Штатов, так и Советского Союза."

Отметив, что в ходе этого поиска "мы не должны преждевременно поддаваться ложному оптимизму", он заявил, что было бы "столь же большой ошибкой", если бы Соединенные Штаты были настолько подозрительны и разобщены, что не смогли бы "проверить на практике обещания перестройки".

В конце своей речи Бейкер сказал: "Мы готовы предоставить техническую помощь в определенных областях советской экономической реформы". Хотя этот момент был второстепенным и не получил развития, это первое указание на готовность США предоставить какую-либо материальную помощь доминировало в реакции американской прессы. (В Советском Союзе, напротив, все основные сообщения начинались со ссылки на "историческую возможность").

В справочных материалах и репортажах отмечалось, что это действительно представляет собой существенное изменение по сравнению со сдержанной позицией первых нескольких месяцев администрации Буша. Многие статьи отмечали контраст с ранее цитируемыми заявлениями, сделанными всего за месяц до этого заместителем госсекретаря Лоуренсом Иглбургером, а также более ранними заявлениями пресс-секретаря Белого дома Марлина Фицуотера, вице-президента Куэйла, секретаря Чейни и других. Но сдвиг был, по сути, настолько неожиданным, что плохая координация (как и реальные разногласия) привела к новому почти одновременному противоречию. Выступая в Сан-Франциско на следующий день после речи Бейкера и не видя ее, вице-президент Куэйл отверг идею помощи США советским реформам и сказал: "Пусть они реформируют себя сами". Куэйл назвал наращивание советских вооруженных сил и политику в Афганистане, Никарагуа и других странах "темной стороной советской внешней политики" и "столь же реальной, столь же значимой, как и перестройка". "Советский Союз", - сказал вице-президент, - "является нашим потенциальным противником". Похоже, он не видел никаких точек взаимного преимущества. Пресса спросила: "Чей голос является официальным?". Президент Буш попытался отмахнуться от любых различий, но вопрос, конечно, не прояснился, когда пресс-секретарь Марлин Фицуотер сказал: "Все мы поем с одного листа, но есть несколько куплетов". Были высказаны предположения, что президент либо не контролирует ситуацию, либо цинично играет во внутреннюю политику с вопросом серьезной политики.

 

Пыль еще не успела осесть, как просочилась информация о том, что Бейкер заблокировал выступление заместителя советника по национальной безопасности Роберта Гейтса, который планировал произнести речь о том, что Горбачев в любом случае не добьется успеха, тем самым, похоже, поставив под сомнение любую политику сотрудничества.30 Пресса снова спросила, где был президент Буш и на чем он остановился. Только несколько дней спустя вице-президент Куэйл снова заявил, что он по-прежнему считает Горбачева сталинистом и "не уверен, что [его] намерения сильно изменились". И президент Буш снова замялся, отказавшись опровергнуть комментарии Куэйла.

Между тем, в своем крупном докладе о советской внешней политике в Верховном Совете Шеварднадзе заявил, что "советско-американский диалог достиг новых высот в плане открытости, деловой интенсивности, спектра поднимаемых вопросов и степени взаимопонимания и дружелюбия".33 Особый интерес для американской (и советской) аудитории представляло то, что он также заявил, что советская военная интервенция в Афганистан в 1979 году "нарушила нормы международного права". Что еще более поразительно, он также впервые признал, что строительство большого радара раннего предупреждения под Красноярском было "откровенно говоря, нарушением Договора AB�l" и заявил, что он будет демонтирован. Советское руководство явно двигалось к тому, чтобы устранить прошлые нарушения, которые все еще препятствовали развитию отношений с Соединенными Штатами.

Как уже отмечалось ранее, весной начались переговоры по проблемам ООН и других международных организаций. Это отражало добавление новой, пятой категории к традиционным четырем областям диалога: транснациональные мировые проблемы (такие как глобальная экология, терроризм и т.п.). В августе, переломив тенденцию американской политики при Рейгане, Соединенные Штаты и Советский Союз согласились принять обязательный арбитраж Международного суда в спорах по интерпретации ряда договоров, касающихся терроризма, угона самолетов, контрабанды наркотиков и тому подобного. В ноябре это соглашение было продолжено первым в истории американо-советским соавторством резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, призывающей все страны укреплять Организацию Объединенных Наций в деле защиты мира и прав человека.

Хотя диапазон сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом был все еще ограничен, он расширялся.

 

Триумфы и испытания перестройки

 

Горбачев был полон решимости продвигать вперед внешние отношения, особенно с Соединенными Штатами, но в 1989 году он был вынужден отдать приоритет внутренним делам. Отчасти это было его собственное предпочтение, прежде всего в том, чтобы продвигаться вперед с неполной программой демократизации и институционализации перехода к гражданскому обществу, которую он наметил на двадцать седьмом съезде партии в марте 1986 года и запустил на пленуме ЦК в январе 1987 года. Процесс изменения партийной машины был лишь частично реализован на Девятнадцатой партийной конференции в июне 1988 года. Он был намерен продолжить этот процесс в 1989 году путем проведения первого всенародно избранного национального съезда народных депутатов и нового постоянного законодательного органа, воссозданного Верховного Совета СССР. Не менее важным элементом его программы фундаментальной социальной перестройки, которой, однако, он не смог уделить должного внимания и приложить столько же усилий, был неудачный экономический переворот, начатый в 1987 и 1988 годах. Наконец, третьей областью растущей важности, значение которой Горбачев не признал, был быстрый рост этнических трений, национальных чувств, а в некоторых случаях и сепаратистских настроений независимости.

 

Все эти отдельные, но взаимосвязанные области внутренних дел, требующие политических решений и действий, подкреплялись растущим общественным недомоганием и неудовлетворенностью. Осторожный и скептический интерес к новому руководству и к тому, что оно будет означать для широкой общественности, к 1987 и 1988 годам привел к росту ожиданий. Но если интеллектуальные круги продолжали наслаждаться все более широкими возможностями для свободы мысли и самовыражения, то к 1989 году широкая общественность разочаровалась в несбывшихся ожиданиях. Даже рост политических свобод компенсировался ухудшением экономической ситуации и возрождением скептицизма. В то время как гласность принесла много новых доказательств провала обещаний прошлых лидеров, она не принесла признаков выполнения обещаний горбачевского руководства. Успехи во внешней политике также не рассматривались как противоположность неудачам внутри страны.

Горбачев начал год с решения, которое косвенно отражало его понимание растущего народного разочарования. На пленуме Центрального комитета 10 января были выбраны кандидаты от Коммунистической партии на предстоящий съезд народов. (Одна треть мест была зарезервирована для выдвижения кандидатами от Коммунистической партии и некоторых других "общественных" организаций). В соответствии с прошлым, Горбачев, конечно же, возглавил список партии. Но этим поступком Горбачев лишился возможности (а также риска) выдвинуть свою кандидатуру на всенародных выборах. Он предпочел благоразумие политической авантюре, которую, по мнению большинства московских наблюдателей, он бы выиграл.

Борис Ельцин, напротив, не имел никакого поэтического будущего, кроме как в качестве всенародно избранного кандидата, и его избавили от такого выбора. Однако у него был выбор из тринадцати "безопасных" мест в Москве, Свердловске и других городах, и он решил баллотироваться на одно из мест в Москве, что дало ему возможность продемонстрировать свою растущую популярность. Он победил, набрав почти 90 процентов голосов, чуть более 5 миллионов москвичей - впечатляющая победа по любым стандартам.

Консервативная бюрократия пыталась (безуспешно в случае Академии наук, успешно в некоторых других случаях) сдерживать выдвижение либералов на "организационные" места в отличие от всенародно избранных кандидатов. Но в целом выборы были свободными и проходили без споров.

На выборах, состоявшихся 26 марта, около 80 процентов кандидатов от Коммунистической партии победили, но в то же время 20 процентов, большинство из которых не имели оппозиционных кандидатов, проиграли. Например, Юрий Федорович Соловьев, ленинградский начальник партии и кандидат в члены Политбюро, не имея ни одного кандидата-оппонента, проиграл. (Избиратели имели право вычеркнуть фамилию единственного кандидата из списка и проголосовать против него; 130 000 проголосовали против Соловьева и только 110 000 - за него).

 

Отбросив вопрос о двух- (или более) партийной системе, они, тем не менее, приветствуют действия общества, выражающего свою волю даже при отклонении некоторых кандидатов от Коммунистической партии.

Съезд народных депутатов, новый сверхзаконодательный орган, который должен был собираться только два раза в год на несколько дней, состоял из 2250 членов, причем все они (даже та треть, которая была выдвинута партией и другими официальными организациями) подлежали избранию, в общей сложности 170 миллионами избирателей. Две трети его состава, кстати, составляли "белые воротнички", в основном административный и управленческий персонал всех уровней. Съезд собрался 25 мая, и его действия, а также выборы означали для всех новый опыт демократии. Перед окончанием сессии 9 июня съезд избрал первый постоянно действующий законодательный орган, новый Верховный Совет из 542 членов, а также его председателя, "президента" страны. Горбачев победил, набрав 95 процентов голосов (против нескольких ультраконсервативных пустых бюллетеней и смелого самовыдвижения альтернативного кандидата) - более демократичный результат, чем предыдущие автоматические 100-процентные голосования старого Верховного Совета, но снова долгий шаг в сторону от всенародного голосования и мандата. Опять же, Горбачев не хотел рисковать низким большинством или даже проигрышем в народном голосовании за президентское кресло, несмотря на советы некоторых своих помощников. Заседания Народного Конгресса, а вначале и Верховного Совета, транслировались по телевидению. Однако в конце июня эта практика была прекращена из-за массового отвлечения заинтересованных граждан от работы - по сообщениям, за несколько недель ежедневного телевизионного вещания на 200 миллионов зрителей по всей стране производительность труда снизилась на 20 процентов!

На съезде, кстати, прозвучала беспрецедентная прямая и публичная критика Горбачева, Коммунистической партии и других священных институтов (включая даже некогда страшный КГБ). Съезд сначала не дал Ельцину места в Верховном Совете, но при содействии Горбачева, перед лицом демонстраций общественности, парламентский маневр обеспечил ему благоприятное голосование. Многие либералы не смогли получить места. Интересно, что представители провинций и республик жаловались на то, что московские дельцы забирают больше, чем положено, времени для дебатов.

К июлю неформальная фракция либеральных реформаторов в Верховном Совете, включая Ельцина, сформировалась как Межрегиональная группа депутатов. К октябрю была сформирована менее многочисленная, но активная консервативная или даже реакционная группа "Россия". Парламентская политика процветала.

24 октября Верховный Совет принял новый закон о выборах, отменяющий квоту в одну треть мест, зарезервированных для выдвижения от Коммунистической партии и других организаций, и делающий все места открытыми для конкурсных выборов в будущем. Демократическая политика также процветала.

По мере того, как Горбачев начинал этот важный шаг в демократизации политической жизни страны и косвенно, но сознательно снижал роль партийного аппарата, ему также приходилось продолжать работу со старыми политическими институтами и через них. Как уже говорилось ранее, во второй половине 1988 года он пошел на то, чтобы приглушить роль Секретариата партии и других центральных органов власти. Он пошел гораздо дальше. 25 апреля на внезапно созванном пленуме ЦК он организовал массовую отставку старых и более консервативных членов ЦК. Всего в отставку ушли семьдесят четыре действительных члена и двадцать четыре кандидата в члены ЦК, а также двенадцать членов Центральной ревизионной комиссии третьего уровня. Только двадцать четыре члена-кандидата были повышены до полноправных членов, поэтому численность Центрального комитета сократилась до самого низкого уровня за почти два десятилетия. (Понятно, что Горбачев хотел бы ввести в состав комитета больше своих руководителей, но по правилам пленум между партийными съездами мог повышать до действительных членов только кандидатов, а он нашел только двадцать четыре человека, которых хотел повысить). В результате ухода четверти действительных членов ЦК десять бывших членов Политбюро и Секретариата, в том числе Андрей Громыко, Гейдар Алиев, Борис Пономарев и Николай Тихонов. (Впрочем, некоторые старые члены, находящиеся сейчас на других должностях, отказались уходить в отставку и остались членами комитета). Таким образом, Горбачев смог в апреле 1989 года произвести многие из тех изменений, которые он не смог сделать предыдущим летом, когда он был вынужден отказаться от кадровых перестановок на партийной конференции или на сентябрьском пленуме 1988 года. Следует отметить, что хотя Горбачеву удалось заменить около 40 процентов старого брежневского состава ЦК на двадцать седьмом съезде партии в 1986 году, многие остались. Более того, многие союзники Горбачева в 1985-86 годах к 1989 году стали выступать против проводимых им далеко идущих реформ, в первую очередь Егор Лигачев, который вначале занимался кадровыми вопросами для Горбачева.

В конце откровенного обмена мнениями на пленуме Горбачев преподнес еще один сюрприз. Он неожиданно предложил опубликовать полную стенограмму заседаний, чего не делалось уже несколько десятилетий, и чего, конечно, не ожидалось, когда выступали члены Совета.37 Его предложение было принято.

18 июля на конференции ЦК первых секретарей республиканских и краевых (областных) партийных комитетов Горбачев принял вызов роли партии, стремясь "вывести" ее из "осадного положения" путем ослабления демократического централизма и партийной дисциплины в целях поощрения демократизации, что было прямо противоположно тому, чего хотело консервативное партийное бюро. Даже из неполного опубликованного отчета о заседаниях ясно, что на них велись острые дебаты, причем Лигачев открыто возглавлял оппозицию Горбачеву.

Если Горбачев говорил, что партия должна измениться, чтобы остаться в эпоху реформ и демократизации, то Лигачев фактически утверждал, что демократические реформы должны быть ограничены, чтобы обеспечить жизнеспособность партии. Лигачев был самым откровенным консерватором Политбюро, но и другие выступали за восстановление авторитета партийной машины. Многие региональные партийные руководители заняли резко консервативную позицию.

На пленуме ЦК 19-20 сентября, созванном с другой целью, Горбачев вновь провел чистку консервативных членов высшего руководства, более масштабную, чем в сентябре предыдущего года или когда-либо ранее. Три действительных члена Политбюро - Виктор Чебриков, Владимир Щербицкий и Виктор Никонов - и два кандидата в члены (один из них - Юрий Соловьев, покойный ленинградец) были исключены. Лигачев остался, но теперь уже в виртуальной изоляции. Два новых действительных члена (Владимир К      преемник Чебрикова в КГБ и Юрий Масл      ков), два кандидата и четыре секретаря партии. Все они были склонны поддерживать реформы, хотя некоторые из них впоследствии стали новыми жесткими консерваторами, поскольку темпы перестройки становились все более революционными.

На очередном пленуме ЦК 9 декабря в высшее руководство были введены еще два реформатора. Однако консерваторы все еще были сильны, включая нового ленинградского партийного руководителя Бориса Гидаспова, которого Горбачев привел всего пять месяцев назад. Было также создано Российское бюро Коммунистической партии, чтобы удовлетворить одно из требований, выдвинутых консерваторами на сентябрьском пленуме. Горбачев, который отнесся к этой идее с неохотой, решил сам возглавить бюро, чтобы оно не превратилось в конкурирующий консервативный форум.

В ходе серьезной проверки политической силы нового Съезда народных депутатов, открывшего свою вторую сессию в декабре, политические реформаторы предложили обсудить вопрос об исключении статьи 6 Конституции СССР, предусматривающей в основном уставе советского государства, что "ведущая роль" принадлежит коммунистической партии. Хотя Горбачев ранее высказывался против идеи создания более чем одной партии, некоторые из его ближайших советников высказались в пользу этой идеи, и Горбачев показал себя гораздо более открытым в этом вопросе, чем большинство его коллег в руководстве. Он не поддержал предложение о проведении дебатов по такой конституционной поправке, но и не был категорически против такой возможности. Предложение было отклонено 12 декабря скромным большинством голосов (1 138 против 839, при 56 воздержавшихся), что не обнадежило реформаторов на будущее и не обнадежило традиционалистов в том, что битва еще не выиграна.

Между тем, продолжая осуществлять программу политической демократизации и преодолевая сопротивление консервативной партии, Горбачев не проявил такой же ловкости в продвижении экономических преобразований. Год начался с решения Политбюро от 5 января о сохранении централизованного контроля над ценами, отложив запланированную децентрализацию и послабления из-за опасений по поводу социальных последствий. Пленум ЦК по сельскому хозяйству в марте отложил центральный вопрос о собственности на землю. Общественное доверие продолжало падать. В июле этого года сто тысяч добытчиков песка объявили забастовку, выдвигая требования по заработной плате и условиям труда и дальнейших политических реформ. По первому пункту были быстро сделаны уступки. Когда эти обещания были плохо выполнены, в октябре вспыхнули новые забастовки. Менее драматичным, но более распространенным было замедление экономического роста, более значительное, чем годом ранее. Большой дефицит государственного бюджета, впервые признанный в октябре 1988 года, в 1989 году вырос до огромных размеров. К ноябрю проект закона о собственности был вынесен на общественное обсуждение, но законодательные действия были отложены. Только 16 декабря премьер-министр Николай Рыжков предложил пакет экологических реформ, который был подвергнут резкой критике со стороны реформаторов как неадекватный.

Горбачев хорошо понимал необходимость проведения далеко идущих экономических реформ, хотя и не осознавал в достаточной мере растущую срочность и весь масштаб необходимых преобразований. Он был готов предпринять серьезные шаги, но считал необходимым сначала создать и функционировать демократическую политическую структуру, чтобы обеспечить общественную поддержку лишений, которые повлечет за собой экономическая реформа. Возможно, это была серьезная, даже фатальная ошибка per estroika, но не ошибка, основанная на доктринальных слепках или на неприятии глубоких экономических изменений, как иногда описывают его позицию. Он серьезно недооценил последствия промедления и дальнейшего бездействия, включая растущий дефицит, падение производительности и снижение общественного доверия.

Четвертой тенденцией внутреннего развития, стимулируемой и влияющей на благоприятные политические и неблагоприятные экономические тенденции, был рост региональных и национальных настроений, прежде всего сепаратистских настроений в западных республиках, в частности в трех балтийских странах, Молдавии и трех закавказских государствах, а также этнических трений там и в других местах.

Горбачев и руководство страны в целом сильно недооценивали революционный потенциал национального вопроса, но в той мере, в какой они признавали существование того, что считали растущей проблемой, консерваторы хотели подавить проявления, а Горбачев хотел пойти им навстречу и, по его мнению, тем самым предотвратить более серьезный вызов. Однако в некоторых вопросах Горбачев был непреклонен. Во время своего визита в пострадавшую от землетрясения Армению в декабре 1988 года он был взбешен демонстрациями за контроль Армении над Нагомо-Карабахом. Возможно, он сам принял решение об аресте карабахского комитета. 14 января в Москве был назначен специальный комитет для управления спорной территорией в Азербайджане (и делал это до ноября, когда она вернулась под управление Азербайджана).

9 апреля демонстрации в Тбилиси, столице Грузии, были подавлены с чрезмерным насилием полицией и солдатами с применением омоновского газа и заточенных траншейных лопат, что привело к двадцати смертям и мощному всплеску настроений за независимость Грузии. В мае беспорядки вспыхнули в Туркменистане, а в начале июня - в Узбекистане, что привело к гибели людей. Конфликт в Узбекистане возник на почве этнических противоречий между коренными узбеками и турками-месхетинцами, переселенными туда за много лет до этого. Всего несколько дней спустя в Западном Казахстане вспыхнули беспорядки между казахами и представителями нескольких национальностей из Кавказа, которые ранее были привезены туда в качестве дополнительной рабочей силы. В июле в Грузии произошли серьезные беспорядки и погибло по меньшей мере двадцать два человека в результате столкновений между абхазами и грузинами.

Но гораздо более серьезными были ненасильственные, но политические шаги, предпринятые странами Балтии. В 1989 году в балтийских республиках - Литве, Латвии и Эстонии - начали быстро нарастать более ранние волнения за независимость. Литовский народный фронт "Саюдис" начал призывать к большей (если еще не полной) независимости. В результате выборов в марте некоммунистические "народные фронты", выступающие за независимость, получили большинство в законодательных органах всех трех балтийских республик. Выступление Горбачева в ООН в декабре 1988 года с призывом к свободному выбору, призванному открыть перспективы реальной независимости в Восточной Европе, было процитировано в Литве. 18 мая Литва и Эстония, а 29 июля Латвия приняли законы, провозглашающие их "суверенитет" - шаг, не имеющий непосредственного оперативного значения, но ясно указывающий на то, что события развиваются стремительно.

Руководство страны билось над "вопросом национальностей" с партийной конференции в середине 1988 года и дважды назначало специальные пленарные заседания Центрального Комитета, но откладывало их. 1 июля Горбачев выступил с речью по этому вопросу, но, кроме признания растущей проблемы, он не предложил никакого решения, которое могло бы успокоить политически активные национальные группы.3 В основе проблемы лежала базовая несовместимость идеи отделения и независимости с широко укоренившимся признанием неделимости Советского Союза. Но только меньшинство, даже в балтийских республиках, призывало к полной независимости. Поэтому вопрос о компромиссных решениях оставался открытым и в той или иной степени привлекал Горбачева и многих других членов руководства. Некоторые, однако, очень настороженно относились к любым компромиссам. Среди лидеров, активно занимавшихся этим вопросом, наиболее непреклонным был член Политбюро и секретарь партии Виктор Чебриков. Николай Рыжков, помимо должности премьер-министра, был председателем комиссии Политбюро по этому вопросу и придерживался более центристских взглядов. Секретарь партии Вадим Медведев, отвечавший за идеологию, был относительно либерален. Но никто из лидеров не был склонен думать о независимости прибалтийских республик, не говоря уже о других республиках. Более того, существовало реальное беспокойство по поводу "подрывных" контактов с Западом.

 

Горбачев стремился удовлетворить требования населения прибалтийских республик, предложив им значительную экономическую автономию. Впервые одобренная в принципе Верховным Советом в июле, такая автономия была предоставлена официальным указом Верховного Совета 27 ноября. Но хотя экономические соображения сыграли свою роль (особенно в кооптации большей части этнического русского населения Латвии и Эстонии), и три республики начали принимать законы, направленные на предоставление экономической автономии, предположение Горбачева о том, что большая экономическая независимость будет отвечать целям большинства населения балтийских республик, было ошибочным с самого начала; этого было слишком мало, атакже слишком поздно.

14 июля Политбюро утвердило "проект плана" по национальной политике для предстоящего (но вновь отложенного) пленума. Проект был окончательно опубликован в виде проекта для обсуждения 17 августа.-'° Проект стремился сбалансировать свой компромисс, призывая к усилению республик - и усилению центрального правительства. Центральный комитет собрался по этому вопросу 19-20 сентября. Проект платформы и решения пленума были слишком осторожными и ограниченными, чтобы соответствовать растущей волне настроений независимости в западных республиках. К осени, помимо трех небольших прибалтийских республик, которые, конечно же, были независимыми с 1918-19 по 1940 год, Молдавия (восстановленная в 1940 году) и, что наиболее важно, Украина начали проявлять сильные признаки народного интереса к некоторой степени большей независимости41.

20 ноября Верховный Совет СССР отклонил предложения партии о предоставлении республикам ограниченных прав (211 против 149) на том основании, что необходимы более значительные уступки. (Как отмечалось ранее, неделей позже он все же одобрил широкую экономическую автономию для трех прибалтийских республик). Но год закончился самым резким разрывом в самой Коммунистической партии. 7 декабря при поддержке Коммунистической партии Литвы была принята статья 6 Литовского парламента.

 

Самым явным свидетельством высокого уровня озабоченности является ранее совершенно секретный, а теперь дедассированный внутренний отчет ЦК, утвержденный Политбюро. Датированный 14 января 1989 года и одобренный Горбачевым, Якодцвым и Шеварднадзе, а также более консервативными лидерами, он был подготовлен высокопоставленными чиновниками ЦК и призывал КГБ не позволять общественным организациям "использовать свои международные контакты в ущерб интересам страны и целям перестройки". В нем приводились многочисленные конкретные случаи, начиная с конца 1988 года, о контактах советских граждан из прибалтийских республик с американскими эмигрантскими организациями. Радио "Свободная Европа" и другие цели противостояния Совету и коммунистическому правлению. Полный текст, подлинность которого подтверждена, см. в статье "Секреты Политбюро. Каждый шаг независимых общественных организаций Прибалтики освещается Центральным Комитетом", Российские новости. 5 июня 1992 года "ведущая роль" Коммунистической партии Литвы была отменена. Тринадцать дней спустя, 20 декабря, Коммунистическая партия Литвы бросила вызов Москве и объявила о независимости от Коммунистической партии Советского Союза. Более того, руководство литовской партии провозгласило цели "суверенной" Литвы и "восстановления литовской государственности". Оценив глубину настроений за независимость, литовская партия под руководством Альгирдаса Бразаускаса решила, что ее единственный шанс на будущее - сравняться с Саюдисом в стремлении к политической независимости. Пленум ЦК в Москве 25-26 декабря осудил разрыв Литовской коммунистической партии, но был бессилен его предотвратить.

Горбачевское руководство в Москве не смогло оценить глубину и серьезность вызова национализма в странах Балтии и, возможно, в других странах. Компромиссы и уступки были сделаны, но никогда не были достаточными. Остается без ответа вопрос, могло ли признание уникального статуса трех бывших независимых балтийских государств и разрешение их отделения смягчить проблему, прежде чем она привела бы к полному распаду Советского Союза всего два года спустя. Само по себе это не имело бы решающего значения, но в сочетании с другими изменениями в политике это могло бы нейтрализовать Прибалтику, а не сделать ее двигателем национальных устремлений в других Западных областях, которые никогда не были независимыми, таких как Западная Украина, Западная Белоруссия и Молдавия. Но это не было сделано, и пятидесятая годовщина пакта Сталина-Гитлера 1939 года стала поводом для массовых демонстраций за новое дело, а не поводом для освобождения трех республик от союза. Конечно, задним числом легче увидеть такие возможности, но эта идея широко обсуждалась и в 1989 году. В ретроспективе также гораздо яснее, что Горбачеву следовало в 1988 или 1989 году, пока национальное движение не окрепло, подготовить и провести новую конституцию или "союзный договор" с большими полномочиями для республик.

Справедливости ради следует отметить, что Горбачев столкнулся с многогранным политическим вызовом. Не случайно, что даже те скромные уступки, которые он предлагал по вопросу о национальности, были сделаны только после того, как на пленуме 19-20 сентября он провел очередную чистку консервативно-партийной машины. Затем последовало отстранение Владимира Щербицкого от руководства Коммунистической партией Украины и замена его Владимиром Ивашко на пленуме в Киеве под личным председательством Горбачева 28 сентября. Но Горбачев верил в "советского человека", в интегрированное существование среди наций и народов. Он верил в уважение к самобытной национальной культуре и истории, экономическую самостоятельность и недискриминацию по национальному признаку в "реструктурированном" Советском Союзе - и он верил, что большинство людей, даже в балтийских республиках, разделяют эту цель.

Хотя эти внутренние события имели лишь косвенное отношение к советско-американским отношениям, они стали решающими для эволюции всей советской системы. В настоящее время они были важнейшими элементами политической среды Горбачева. Политика в отношении Соединенных Штатов не была вопросом. Съезд народных депутатов в своем первом руководстве по внешней политике в резолюции "Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР" в июне просто поручил советскому правительству "добиваться дальнейшего улучшения советско-американских отношений", которые он рассматривал как "ключ к прекращению гонки вооружений и укреплению мира во всем мире".

Хотя внутренняя советская политика была достаточно нестабильной, другие события в Восточной Европе в 1989 году, прежде всего в последние два месяца года, имели серьезные последствия как для внутренней политики и развития СССР, так и для отношений между Востоком и Западом, включая отношения между СССР и США.

 

От тревог к потрясениям в Восточной Европе

 

Горбачев с момента своего прихода к власти, хотя сначала осторожно и постепенно, двигался к тому, чтобы снять тяжелую мертвую руку советского гегемонистского контроля над странами Восточной Европы. Как и в Советском Союзе, он верил, что настоящие реформы приведут просвещенных свободных граждан к подтверждению "социалистического выбора". В своей речи в Организации Объединенных Наций в декабре Горбачев подтвердил свою приверженность "свободе выбора" для всех народов, без "каких-либо исключений". События в Восточной Европе в 1989 году должны были подвергнуть это обязательство испытанию.

К апрелю 1989 года президент Польши Войцех Ярузельский начал переговоры за круглым столом с оппозицией и снова легализовал "Солидарность" (после семилетнего запрета). На свободных выборах в польский Сенат "Солидарность" получила 99 из 100 мест, и даже в нижней палате парламента, где преобладание коммунистов предполагалось благодаря ограниченным кандидатурам, избиратели отвергли тридцать три из тридцати пяти лидеров партий и правительств, вычеркнув имена кандидатов без оппозиции и лишив их большинства. В критический момент последующих переговоров о создании коалиционного правительства в Варшаве Горбачев дал понять главе польской коммунистической партии Мечиславу Раковскому.

 

Было сформировано коалиционное правительство под руководством "Солидарности", и Советский Союз согласился на мирное отстранение коммунистического правительства в самой важной стране Восточной Европы.

Следующей была Венгрия. Венгерская социалистическая \Vorkers (коммунистическая) партия отказалась от ленинизма, сменила название на Венгерскую социалистическую партию и изменила название страны со стандартного для советского блока термина "народная республика" на просто "Венгерская Республика". И снова никаких возражений со стороны Москвы не последовало. Но критический случай произошел в Восточной Германии, вскоре после визита Горбачева в начале октября на празднование сороковой (и, как должно было случиться, последней) годовщины Германской Демократической Республики. Престарелый диктаторский лидер Эрих Хонеккер был смещен собственным Политбюро, когда он попытался применить силу для подавления нарастающих народных выступлений. Его преемник, Эгон Кренц, посоветовавшись с Горбачевым, наконец, 9 ноября уступил требованиям общественности и открыл печально известную Берлинскую стену. В тот же день, когда глава болгарской партии Тодор Живков попытался уволить своего более умеренного министра иностранных дел Петара Младенова, сам Живков был смещен. Неделю спустя был смещен глава чехословацкой партии Милош Якеш. Домино восточноевропейского блока быстро падало; последним, и единственным, закончившимся кровопролитием, было смещение Николае Чаушеску в Румынии в декабре.

Хотя либералы в окружении Горбачева были воодушевлены внезапным быстрым крахом консервативных лидеров старой гвардии в Восточной Европе, существовала обеспокоенность по поводу дальнейшего хода событий в этих странах и влияния на сам Советский Союз. Три балтийские республики в мае-июле объявили о своем "суверенитете" и все больше продвигались к прекращению руководства коммунистической Пати и установлению национальной независимости. Более того, в разгар этих событий произошли массовые народные демонстрации и жестокое подавление на площади Тяньаньмэнь в Пекине, совпавшие по времени с новаторским визитом Горбачева в Китай.

Горбачев, и в большей степени некоторые другие члены советского руководства, также были обеспокоены тем, не попытаются ли Соединенные Штаты воспользоваться этим временем уязвимости и колебаний в социалистическом лагере. Президент Буш впервые заявил о своем интересе к странам Восточной Европы 17 апреля - по совпадению, в тот самый день, когда в Варшаве были оформлены формальности по легализации "Солидарности". А затем он посетил Польшу и Венгрию.

 

В июле (и в Варшаве, цитируя выступление Горбачева в ООН о свободе выбора). Буш и Бейкер решили, что существуют благоприятные перспективы для либерализации и даже демократии в Восточной Европе, но при попустительстве советского руководства, а не через прямой вызов ему. Поэтому Буш был достаточно осмотрителен в своих заявлениях во время пребывания в Польше и Венгрии. А министр Бейкер, встретившись с Шеварднадзе в Париже две недели спустя (29 июля на конференции по Камбодже), предупредил о неблагоприятных последствиях применения силы в Восточной Европе, но при этом заверил советского лидера, что Соединенные Штаты не будут пытаться воспользоваться ситуацией в ущерб безопасности Советского Союза. Шеварднадзе в ответ заверил Бейкера, что Советский Союз не прибегнет к силе - как, собственно, и не прибегал49.

На протяжении всего этого процесса Горбачев продолжал подтверждать принятие свободы выбора для восточноевропейских народов, даже если это означало бы конец коммунистического правления. В Сорбонне во время визита во Францию 5 июля, после падения польского коммунистического правительства, он снова связал свободу выбора со своей концепцией общего "европейского дома", объединяющего Восточную и Западную Европу. Он повторил эту позицию в ноябре в Риме после падения Берлинской стены, снова отстаивая не только общий европейский дом, но и "общую цивилизацию, в которой господствуют общечеловеческие ценности и свобода выбора".

Переориентация советской политики и действий в Европе была, конечно, частью более широких изменений в мировоззрении и политике. Сейчас доступен замечательный документ "О стратегической линии СССР в отношении ООН и других международных организаций", утвержденный Политбюро 28 августа 1989 года. Подготовленный по случаю предстоящей сорок четвертой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, этот секретный документ на двадцати четырех страницах устанавливал новую генеральную линию общей политики в отношении деятельности всех международных организаций.

 

Советские институты (с координирующей ролью, делегированной Министерству иностранных дел). Документ, который имеет все признаки подготовки дипломатической командой Шеварднадзе, был, по сути, кодификацией нового мышления в отношении ООН и международного сотрудничества в преследовании общих человеческих интересов в разительном контрасте с конфронтационным подходом времен холодной войны, существовавшим в течение предыдущих сорока четырех лет.

В документе отмечается, что Устав ООН был основан на кооперативном стремлении к общечеловеческим ценностям. "Однако конфронтация периода "холодной войны" надолго парализовала деятельность ООН и, по сути, превратила ее в форум для обмена полемической риторикой". Таким образом, сформировавшийся в те годы советский подход рассматривал ООН "почти исключительно как пропагандистскую трибуну". Даже после того, как в конце 1960-х годов в мире начали развиваться благоприятные тенденции, Советский Союз, по общему признанию, не смог распознать новый потенциал ООН. Апрельскому пленуму ЦК 1985 года (в советских терминах означающему приход к власти горбачевского руководства) приписывается роль решающего поворотного пункта. "Коренное изменение внешнеполитического курса Советского Союза, связанное с новым мышлением и признанием реальности целостного взаимозависимого мира современности, позволяет по-новому оценить значение и перспективы деятельности ООН и других инструментов международного сотрудничества государств, начать решительную перестройку нашей [политической] линии по отношению к ним". Исходя из этого, Советский Союз работал над укреплением роли Организации Объединенных Наций.

Согласно документу, "укрепляется признание необходимости рассматривать национальную безопасность как составную часть международной безопасности". Более того, "в условиях постепенного снижения роли военного фактора в мировой политике возрастает значение политических средств решения наиболее важных международных вопросов с опорой на авторитет и возможности ООН". Считается, что вывод советских войск из Афганистана дал толчок усилиям ООН по разрешению других региональных конфликтов, и в целом способствовал растущему отказу от применения силы и все большей опоре на политические средства разрешения конфликтов. Также предполагалось, что Организация Объединенных Наций сможет играть все большую роль в содействии разоружению и соглашениям об укреплении доверия, а также в активных операциях по поддержанию мира.

Проникнутое идеализмом, отраженным в новом мышлении, решение Политбюро о новой активной поддержке ООН и других международные организации также основывалась на жестком преследовании советских национальных интересов. Как ясно сказано в документе, эта новая стратегическая линия была задумана как "отвечающая нашим долгосрочным государственным интересам". Во-первых, Организация Объединенных Наций рассматривалась как ценный форум для реализации крупных советских инициатив. Кроме того, статус СССР как одного из постоянных членов Совета Безопасности ООН "открывает широкие возможности для повышения роли и влияния СССР в мировых делах путем активного участия в поиске путей разрешения кризисных ситуаций в различных регионах с меньшими затратами". Конечно, поддержка миротворческой деятельности ООН, например, может повлечь за собой увеличение финансовых расходов, но, как было отмечено, "несравнимо меньшее, чем помощь в той или иной форме сторонам конфликта", и такая экономия должна быть перенесена на покрытие этих новых расходов. Действительно, в целом расходы на поддержку международных организаций должны рассматриваться, согласно документу, как "вклад в укрепление нашей безопасности". Кроме того, поскольку расширение международного сотрудничества будет способствовать интеграции в мировую экономику, такие расходы также будут представлять собой "инвестиции в наш социально-экономический и научно-технический прогресс".

Были отражены и другие важные аспекты нового курса внешней политики, включая "деидеологизацию" международной политики и переход от конфронтации к поиску "баланса интересов" между странами. Известные цели внутренней и международной политики включали разоружение, меры по укреплению доверия, неприменение силы, конверсию военной промышленности, снижение военных расходов путем применения критерия "разумной достаточности" и преодоление "синдрома секретности".

В продолжении новой усиленной опоры на сотрудничество в международных организациях ключевая роль отводилась "долгосрочной стратегии укрепления и расширения конструктивного сотрудничества с Соединенными Штатами и его воплощения в многосторонние меры, без которых было бы нереально рассчитывать на практическое повышение эффективности международных организаций и реализацию их решений". Разумеется, было отмечено, что Советский Союз должен "активно поддерживать и развивать интерес к сотрудничеству с нами в международных организациях, проявляемый большинством стран Западной Европы, Канадой и Японией, не давая оснований обвинять СССР в том, что он ставит их в оппозицию к США и в то же время использует их как дополнительный рычаг давления на американцев". Для стран третьего мира была предложена активная политика поддержки "в духе нового политического мышления", культивирование многостороннего международного сотрудничества и отказ от практики автоматического голосования в его поддержку. Ни слова не говорится о братской поддержке революционных или "прогрессивных" стран. Напротив, говорилось, что "наши собственные [советские] государственные интересы" являются главным ориентиром в отношениях с этими странами.

Приоритет "укрепления солидарности стран социалистического сообщества" все еще был включен в это политическое руководство в августе 1989 года, но можно было почувствовать, что этот приоритет был скорее традиционным, чем убежденным. Однако это не просто инерция. Единство блока было даже описано как "все меньше и меньше синоним идентичности" и будет "реализовано через плюрализм интересов и подходов к конкретным вопросам международной повестки дня". Также было отмечено, что Румыния, Восточная Германия и Куба отстают в "деидеологизации и демократизации политики". В другой категории все, что было сказано о другой крупной коммунистической державе, - это лаконичная короткая фраза, призывающая "расширить сферу взаимопонимания с Китайской Народной Республикой".

В совершенно другой категории, отражающей попытку контролируемой внутренней децентрализации в стремлении к новому союзному договору, внимание было уделено также расширению международной роли республик, входящих в состав СССР. В документе ставилась задача не только усилить роль Украинской Советской Социалистической Республики и Белорусской Советской Социалистической Республики, уже являющихся членами Организации Объединенных Наций и некоторых других организаций, но и добиться принятия других союзных республик СССР в различные международные организации, где их членство может быть обосновано. Если этого не сделать, то необходимо более широкое участие представителей республик в делегациях Советского Союза. В то время как отчасти целью, несомненно, было усиление советского влияния, еще в большей степени это была попытка согласовать новую внутреннюю роль республик, входящих в состав Союза.

Многие аспекты меняющейся советской внешней политики и ведения отношений с Советским Союзом претерпевали изменения. Решения, подобные тем, о которых идет речь в данном документе, должны были решаться не только с точки зрения руководящих принципов и целей, но и в многочисленных конкретных решениях, многие из которых вызывали большие споры в советском политическом истеблишменте. Например, существовали экономические, политические, идеологические и военные группы, выступавшие за и против изменения советских отношений, скажем, с Кубой на новой основе, основанной на советских "национальных интересах". Или, если привести еще один пример другого рода, между МИДом и КГБ продолжалось перетягивание каната по вопросу о том, в какой степени советские сотрудники, работающие в международных организациях и в советских делегациях при них, должны быть профессиональными дипломатами или офицерами разведки. Решение Политбюро от августа 1989 года косвенно коснулось этого вопроса и сослалось на более раннее решение, призывающее "полностью, без исключений, выполнить букву и дух указания ЦК от 14 апреля 1988 года, как в количественном, так и в качественном отношении при подготовке и направлении квалифицированных специалистов для работы в ООН и других организациях. Отношения с международной гражданской службой должны быть поставлены на уровень нового политического мышления и осуществляться в соответствии с общепринятой международной практикой". Неясно, было ли американское давление по таким вопросам более ранним давлением с целью сокращения числа советских сотрудников в ООН.

 

ООН и высылка советских разведчиков Соединенными Штатами и другими странами помогли новым мыслителям, таким как Шеварднадзе. В целом, возможно, так оно и было.

 

Саммит на Мальте

 

Еще до объявления в сентябре о встрече на высшем уровне, запланированной на середину 1990 года, неизвестные всем, кроме нескольких близких помощников, Буш и Бейкер уже вели переговоры с Шеварднадзе о возможности более ранней, менее формальной, "промежуточной" встречи на высшем уровне. Дополнительный импульс этой идее придал стремительный ход перемен в Восточной Европе летом и осенью 1989 года. 31 октября в Вашингтоне и Москве было объявлено, что Буш и Горбачев встретятся на военных кораблях двух стран в Средиземном море 2 и 3 декабря 1989 года. Описанная Бушем в то время как "неофициальная встреча в промежуточный период перед реальным саммитом в июне [1990 года]", встреча на Мальте стала важным шагом в развитии более тесных американо-советских отношений.

За несколько недель, прошедших между объявлением о "промежуточном саммите" и его фактическим проведением, революционные изменения в Восточной Европе резко сместили старый порядок, а вместе с ним и большую часть привычных рамок американо-советских отношений времен холодной войны. Посредственно осознать всю важность этих перемен было непросто, но было очевидно, что произошло нечто исторически значимое.

Президент Буш поначалу реагировал на события в Восточной Европе с удивительной сдержанностью. Действительно, он казался почти слишком сдержанным, реагируя на драматическое открытие Берлинской стены, зримого символа разделения Европы, а также Германии. Но он не хотел усугублять травму, нанесенную этим событием Москве. Самое главное, он признавал, что изменения в Европе теперь требовали реального продвижения "сдерживания", а не только в риторике, и он взялся за подготовку конкретной программы и инициатив по выходу за рамки сдерживания в отношениях с Советским Союзом. Опять же, небольшая группа избранных помощников Совета национальной безопасности (СНБ) и Госдепартамента Белого дома подготовила эту работу в тайне от бюрократии.

Как и его предшественник, хотя и с большим усердием, Буш готовился к своему первому президентскому саммиту\ с помощью брифингов, встреч и сводного документального фильма о Горбачеве, а также проверял работу своих советников по подготовке инициативы в области двусторонних отношений, а не в привычной сфере контроля над вооружениями. Бейкер и Скоукрофт также пытались разработать новую крупную инициативу в области двусторонних отношений, а не в обычной сфере контроля над вооружениями.

 

Инициатива по сокращению вооружений была сосредоточена на избавлении от МБР с разделяющимися головными частями, но из-за противодействия министра обороны Чейни и Объединенного комитета начальников штабов эта идея и любая новая инициатива по сокращению вооружений для Мальты была отменена;

Таким образом, конкретные дела на саммите на Мальте были в основном "сворачиванием" дел, которые велись до восточноевропейских потрясений, и лишь постепенным шагом в развитии двусторонних отношений. Но он также ознаменовал начало нового этапа в американо-советских отношениях.

Большинство политических лидеров испытывают потребность в прямом личном контакте, и многие считают, что они сами являются лучшими выразителями своих убеждений. Безусловно, это было верно и для Рейгана, и для Горбачева, и экстраординарная трансформация американской внешней политики в отношении Советского Союза от первой ко второй администрации Рейгана не произошла бы без встреч на высшем уровне с 1985 по 1988 год. Буш, хотя и менее зависимый, чем Рейган, от подобного опыта, к концу июля, когда началось планирование промежуточной встречи, прежде всего, хотел лучше понять Горбачева и наладить с ним контакт.

Горбачев, со своей стороны, был нетерпелив, а некоторые из его советников обеспокоены прохладными первыми месяцами администрации Буша. Горбачев хотел как можно скорее возобновить диалог на саммите. Хотя сам факт встречи мог бы подтвердить правильность его политики и быть политически полезным внутри страны, его главной целью с его точки зрения было личное участие Буша и восстановление динамики процесса нормализации и улучшения отношений с Соединенными Штатами. В более конкретных терминах, он стремился продвинуть повестку дня по контролю над вооружениями, заручиться американской поддержкой перестройки путем прекращения дискриминационных торговых ограничений и облегчения советской интеграции в мировую экономическую систему, а также заверить себя и других членов советского руководства, что Соединенные Штаты не будут пытаться использовать быстро меняющуюся ситуацию в Восточной Европе для ущемления интересов советской безопасности.

Встреча явно была успешной как для Буша, так и для Горбачева. Авторитет каждого из них дома и в мире был повышен. Более того, лидеры поставили американо-советские отношения на более ровный и устойчивый курс, чем они были в течение долгого времени. В то же время, не заходя слишком далеко, неспособность лидеров двух сверхдержав контролировать или даже предвидеть бушующие ветры и моря, которые заставили их тактически изменить планы встречи на борту корабля, символизировала пределы их власти в борьбе с элементраными политическими изменениями, такими как те, что охватили Восточную, Центральную и, менее драматично, Западную Европу.

 

Мальтийская встреча в исторической перспективе может быть удостоена чести символически представлять конец послевоенного мира и холодной войны. Ее можно даже рассматривать как первую встречу, которая позволила заглянуть в будущее, в новые отношения между Востоком и Западом, в новую Европу, а в некоторых отношениях и в новый мир. Хотя сам саммит на Мальте, конечно же, не положил конец холодной войне, он состоялся в то время, когда долго назревавший процесс перемен внезапно рванул вперед и достиг точки, где перспективы будущего сотрудничества могли перевесить продолжающуюся конкуренцию, хотя элементы и того, и другого сохранялись.

Как сказал президент Буш в Брюсселе, характеризуя свое впечатление от понимания Горбачева: "Теперь он видит, что мы хотим иметь с Советским Союзом отношения сотрудничества, ориентированные на будущее".56 Важно было, чтобы и сам Буш так охарактеризовал американскую политику, и чтобы Горбачев так ее увидел. И, судя по всему, так оно и было. Хотя в каждой из двух стран оставались сомнения в долгосрочных намерениях другой стороны, основанные на благоразумной осторожности и остаточных подозрениях, росло осознание реальных перемен и новых перспектив нормализации и даже сотрудничества в отношениях. Хотя некоторые в Вашингтоне, да и в Москве тоже, могли все еще содрогаться от этой перспективы, два лидера и два народа выглядели все более уверенными, и эта уверенность была основана на новых реалиях. Как сказал Горбачев Бушу на Мальте: "Мы больше не считаем вас врагом",

Самые насущные проблемы с обеих сторон, хотя и не являлись вопросом между двумя лидерами, были смягчены подтверждением того, что к тому времени было очевидным: доктрина Брежнева о внешней социалистической интервенции умерла, как и доктрина Даллеса о внешнем антикоммунистическом откате в Европе.

При всем своем потенциальном и символическом значении, Мальта в некоторых других отношениях была "промежуточной встречей", о которой первоначально говорил Буш. Не было заключено никаких соглашений или даже проведены переговоры. Тем не менее, встреча позволила не только провести полезный обмен мнениями, но и выразить совместную решимость продолжать переговоры по сокращению стратегических вооружений (СНВ), достичь промежуточного американо-советского соглашения о сокращении арсеналов химического оружия, и, конечно, достичь соглашения о сокращении обычных вооруженных сил в Европе (ДОВСЕ)58.

Президент Буш использовал этот случай, чтобы продвинуть двусторонние экономические отношения "за пределы сдерживания". Он похвально проявил инициативу, предложив шаги по нормализации торговых отношений путем перспективного предоставления статуса наиболее благоприятствуемой нации (РНБ), что позволит устранить дискриминационные торговые ограничения. Он также пообещал добиваться устранения законодательных барьеров для кредитов. В более широком смысле Буш пообещал поддержать статус советского наблюдателя в Генеральном соглашении по тарифам и торговле, помогая тем самым ввести Советский Союз в мировую экономическую структуру по мере проведения экономических реформ. По словам Горбачева, их беседа дала "политический импульс, которого не хватало, чтобы наше экономическое сотрудничество набрало обороты". Он был явно доволен и подтвердил советские усилия "резко изменить нашу экономику в сторону сотрудничества с другими странами, чтобы она стала неотъемлемой частью мировой экономической системы". Эти инициативы Буша не требовали финансирования со стороны Конгресса, хотя снятие законодательных ограничений на экспортные кредиты и статус РНБ требовало согласия Конгресса.

Наиболее противоречивой областью обсуждения была тема региональных конфликтов, особенно вопрос об оружии, отправленном из Никарагуа повстанцам в Сальвадоре. Но разница во взглядах, хотя и реальная, была ограниченной. Горбачев согласился с Бушем по поводу свободных выборов в Никарагуа, противодействия передаче оружия сальвадорским повстанцам и решения конфликтов в регионе политическими средствами. Горбачев объяснил, что никарагуанцы дали Советам заверения в том, что они не будут посылать оружие. Буш с полным основанием настаивал на том, что Никарагуа по-прежнему посылает оружие, но он принял рассказ Горбачева и обвинил Даниэля Ортегу во лжи Горбачеву. Два месяца спустя, когда сандинисты проиграли выборы в Никарагуа, Советский Союз поддержал переходный период.

В целом, для промежуточного саммита было сделано немало. Но самым важным прямым следствием стало установление уверенного диалога между двумя мужчинами. Их взаимопонимание стало очевидным, когда они совместно отвечали на вопросы на беспрецедентной (хотя и незапланированной) совместной пресс-конференции по завершении встреч. Саммит на Мальте сделал для Буша и Горбачева то же, что авиаперелет в Вайоминг сделал для Бейкера и Шеварднадзе: установил подлинное взаимное уважение и доверие.

Один показательный пример нового понимания произошел после того, как Горбачев в частном порядке пожаловался на неоднократные ссылки Буша на развитие событий в Восточной Европе как на триумф демократических ценностей; Горбачев сказал, что это общие универсальные ценности, которые сейчас утверждает Советский Союз. Буш не задумался над этим различием и не понял, что его формулировка несет в себе непреднамеренный оскорбительный и политически опасный оттенок с советской точки зрения.

В своем выступлении в Брюсселе по пути домой с саммита, где он встречался с союзниками по НАТО, президент Буш там упомянул о необходимости положить конец разделению Европы и Германии в соответствии с "ценностями, которые являются общепризнанными". И в своем новогоднем поздравлении советскому народу несколькими неделями позже он снова сослался на демократические и человеческие ценности. В Брюсселе он также подчеркнул, что реакция Горбачева на ситуацию в Восточной Европе, его принятие мирных перемен и его готовность принять непропорционально большие сокращения обычных вооружений в Европе "заслуживают" и даже "требуют" нового мышления, как и мы.

Наступала новая эра. Как выразился Горбачев на Мальте, "мир покидает одну эпоху, "холодная война ", и вступает в новую".

Две недели спустя Шеварднадзе нанес визит в штаб-квартиру НАТО в Брюсселе - символический шаг, который в начале года показался бы немыслимым. Очевидно, что холодная война быстро угасала.

Всего несколько недель спустя, 24 декабря, в необычной иллюстрации того, как быстро и насколько сильно меняющаяся ситуация в Восточной Европе повлияла на американское мышление и политику США в отношении Советского Союза, государственный секретарь Джеймс Бейкер заявил, что Соединенные Штаты будут возражать, если Советский Союз и его союзники по Варшавскому договору "сочтут необходимым вмешаться [военной силой Государственный секретарь Джеймс Бейкер заявил, что Соединенные Штаты не будут возражать, если Советский Союз и его союзники по Варшавскому договору "сочтут необходимым вмешаться [военной силой] от имени оппозиции" свергнутому режиму Чаушеску в Романии, чтобы предотвратить широкомасштабное кровопролитие или поражение противников. Достоинства такого приглашения к вмешательству были сомнительны, и оно не было востребовано или оценено в Москве, но это было замечательным отражением основного сдвига в мировоззрении в сторону восприятия Советского Союза как силы, способствующей позитивным изменениям в мире, вместо того, чтобы считать его постоянным источником дестабилизации и угрозы. Трудно было бы найти более яркий пример, отражающий американское признание окончания холодной войны.

Также 24 декабря, на исходе 1980-х годов, журнал Time, который двумя годами ранее выбрал Горбачева Человеком года, выбрал его для еще более значительной сигнальной чести Человека десятилетия.

 

Великий перелом. Окончание Холодной войны

 

В 1990 году политика США в отношении Советского Союза сместила акцент с задачи "сдерживания" на задачу выхода "за пределы холодного мира". После революции 89-го года в Центральной и Восточной Европе на первый план вышли задачи воссоединения Германии и переопределения европейской безопасности. Растущие проблемы внутри Советского Союза также все больше влияли на советскую и американскую политику и перспективы на будущее.

Президенты Буш и Горбачев открыли год обменом новогодними поздравлениями в обращениях к народам других стран. Буш подвел итоги встречи на Мальте, подтвердив, что Соединенные Штаты приветствуют и поддерживают"      амический процесс реформ в Советском Союзе", заверив своих слушателей, что "Запад не ищет никаких преимуществ от внеординарных изменений, происходящих на Востоке". Он упомянул о "разделении демократических ценностей" между Востоком и Западом и приветствовал президента Михаила Горбачева как "хорошего партнера по миру". Горбачев в туме отметил, что два президента согласились, что "необходимо уйти от холодной войны" и что будущее может открыть перед нами "период подлинного сотрудничества". Он призвал посвятить новое десятилетие "сближению Соединенных Штатов и Советского Союза на основе общечеловеческих ценностей и баланса интересов ".

Под этой высокой плоскостью политических устремлений, какими бы искренними они ни были, в обеих странах оставались люди, которые не были уверены, означает ли это начинающееся сотрудничество конец конкурентного соперничества или просто перерыв перед конфронтацией. В Советском Союзе была запоздалая шоковая реакция на внезапную утрату советской гегемонии в Восточной Европе и военного паритета в европейских альянсах. Но даже в Соединенных Штатах, где окончание холодной войны, безусловно, означало резкое снижение угрозы, некоторые люди все еще были настороже и подозревали, что изменившаяся ситуация было слишком хорошой, чтобы быть правдой.

Два комментария в начале года очень точно обозначили диапазон реакций. Строуб Тэлботт, вашингтонский редактор журнала Time, в своем первом номере за год представил проницательную переоценку новой ситуации и вдумчивый анализ того, насколько сильно Соединенные Штаты преувеличивали советскую угрозу во времена холодной войны. "Появляется новый консенсус, - писал он, - что советская угроза уже не та, что раньше. Однако на самом деле дело в том, что ее никогда не было". Другое эссе отражало упорное цепляние за образ врага, не только в плане возможных угроз со стороны авторитарной националистической альтернативы в случае неудачи Горбачева, но и изображая новое мышление (и новые действия) самого Горбачева как скрывающее неизменную решимость довести большевистский конфликт до конца, "ожидая, что в конечном итоге вновь возникнут условия, в которых предполагаемые преимущества в управлении конфликтом ...дадут коммунистическим партиям решающее преимущество в борьбе с потенциально раздробленным миром". Автором второй точки зрения был Пол Нитце, и в то время как Тэлботт предполагал, что Соединенные Штаты преувеличивали опасность советского коммунизма в течение сорока лет, Нитце с гордостью вернулся к фундаментальной директиве Совета национальной безопасности (СНБ)-68 от 1950 года (одним из основных авторов которой он был) и не только предположил, что ее предписания были актуальны в течение последних сорока лет, но и подразумевал, что они будут актуальны и в течение следующих сорока лет.

В рамках этих двух крайностей политические дебаты сосредоточились на двух противоположных определениях того, что является благоразумным и реалистичным. Администрация Буша четко решила, что холодная война и конфронтация в Европе, по сути, закончились. Как сказал один из помощников Бейкера, "если он [Горбачев] - человек с подвижной нижней границей, то наша политика должна заключаться в том, чтобы помочь ему двигаться туда, куда мы хотим". На самом деле администрация двигалась осторожно и, по мнению многих, слишком медленно. Однако сложная точка зрения заключалась в том, что администрация была слишком склонна принимать новое мышление и реформы Горбачева и не была достаточно обеспокоена сохраняющейся угрозой.

 

Советский Союз как сверхдержава неизбежно будет представлять опасность. Это мнение высказывали и Генри Киссинджер, и Александр Хейг.

Даже в администрации Буша существовали некоторые расхождения. С одной стороны, министр обороны Ричард Б. Чейни и Объединенный комитет начальников штабов, признавая уменьшение угрозы в Европе, все же утверждали, что "фундаментальные советские цели в третьем мире, похоже, не изменились", и считали, что конфликт все еще может перерасти в глобальную войну. Директор Центральной разведки, с другой стороны, как и государственный секретарь Джеймс Бейкер, придерживались совершенно иного мнения. Вебстер заявил, что "изменения, вероятно, уже необратимы в нескольких критических аспектах", что теперь "мало шансов на восстановление советской гегемонии в Восточной Европе", и что даже если жесткий режим придет на смену Горбачеву, у него "будет мало стимулов для участия в крупных столкновениях с Соединенными Штатами", и даже "вряд ли он будет потворствовать крупному наращиванию военного потенциала".

В течение года эти дебаты будут решаться в пользу администрации, а следующие два года будут решающими для позиции \Vebster Baker внутри нее.

 

Европейская безопасность после холодной войны

 

Буш и Горбачев не рассмотрели на Мальте главный надвигающийся вопрос европейской безопасности в мире после холодной войны. Буш на Мальте даже был осторожен и уклончив в отношении предложения, которое Горбачев выдвинул в Риме несколькими днями ранее для встречи на высшем уровне глав правительств тридцати пяти членов Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). Горбачев в туме по-прежнему говорил о "реальности" существования двух немецких государств как о "решении истории", хотя он также сказал в настоящем времени, что "сама история решает" судьбу Европы и немецких государств. Он подчеркнул необходимость избегать "любого искусственного ускорения" процесса, но не сказал, что перемены невозможны.8 Буш последовал этому примеру в Брюсселе на следующий день, ответив на вопрос о том, как быстро может произойти воссоединение Германии, комментарием о "нежелании ускорять этот процесс".

Для Буша и Бейкера, еще недавно неоднозначно относившихся к внезапным всплескам интереса Германии к объединению, ключом к будущей безопасности и развитию отношений между Востоком и Западом стало достижение воссоединения Германии с сохранением ее членства в НАТО при попустительстве СССР. С началом 1990 года достижение этой цели отнюдь не было гарантировано. Растущий интерес Германии к воссоединению мог оказаться сильнее, чем связи Германии с НАТО, если бы Советский Союз сделал выход Германии из НАТО ценой за советское молчаливое согласие и выход. В Советском Союзе возникло сильное течение беспокойства по поводу отхода Восточной Европы от социалистического лагеря, впервые создав политическую оппозицию внешней политике Горбачева, основанной на "новом мышлении". Быстро вырисовывающаяся перспектива поглощения Восточной Германии Федеративной Республикой Германия была достаточно зловещей в политическом и экономическом плане. Если бы Германия также осталась в НАТО, весьстратегический баланс между Востоком и Западом был бы нарушен. А сопутствующее ослабление и возможный распад Варшавского договора усилили бы угрозу советской безопасности. Если бы Горбачев рассматривал ситуацию в таком свете, или если бы советское руководство навязывало эту точку зрения и при необходимости заменило Горбачева, неопределенность и опасность для Восточной Европы и, следовательно, для общей европейской и американской безопасности были бы очень велики.

 

 

 

В своем обращении "О положении дел в стране" президент Буш предложил провести существенное сокращение американских и советских войск в Европе в дополнение к сокращениям основных категорий обычных вооружений, которые обсуждаются на многосторонних переговорах по обычным вооруженным силам в Европе (ОВСЕ). Предложение Буша предусматривало сокращение сил в центральном регионе Европы до равного уровня в 195 000 военнослужащих, хотя Соединенным Штатам было бы разрешено сохранить 30 000 дополнительных военнослужащих, развернутых в других регионах Европы.ID Для центрального региона Соединенным Штатам пришлось бы сократить только около 60 000 военнослужащих, в то время как Советскому Союзу пришлось бы сократить около 370 000. Что касается остальной Европы, то Соединенные Штаты сократят около 20 000 военнослужащих, а Советский Союз - ни одного, поскольку у него не было сил, кроме как в центральном регионе. Однако у Соединенных Штатов оставалось бы 30 000 военнослужащих, а у Советского Союза их не было бы в районах за пределами центрального региона. Советский Союз уже вел переговоры о выводе своих войск из Чехословакии и Венгрии и в одностороннем порядке сокращал свои силы в Германии и, несомненно, мог провести существенные сокращения. Гораздо более значительное сокращение советских войск и сохраняющееся преимущество американцев в Европе в целом за пределами советских границ не представляли для Москвы проблемы, имеющей реальное военное значение. Однако это расхождение привлекло внимание и обострило серьезную политическую проблему внутри страны, связанную с объяснением того, что выглядело как одностороннее отступление советских войск.

Буш позвонил Горбачеву тридцать первого числа, незадолго до своего выступления, чтобы рассказать ему о предложении, кратко обсудить общую ситуацию в Европе и выразить надежду на прогресс в переговорах по стратегическим вооружениям.

Бейкер посетил Москву 7-9 февраля 1990 года и из первых уст услышал заявление Горбачева о его озабоченности по поводу воссоединения Германии и, прежде всего, по поводу воссоединенной Германии в НАТО. Признавая законную озабоченность советской безопасности и ясно давая понять намерение США не использовать ситуацию в ущерб интересам советской безопасности, Бейкер четко объяснил, почему Соединенные Штаты не считают, что СБСЕ способно служить главной основой европейской безопасности и почему воссоединенная Германия должна оставаться в системе коллективной безопасности НАТО. Он также провел полезное различие между аспектами проблемы, которые должны решаться только народом Германии, и другими аспектами, которые должны решаться четырьмя оставшимися союзными державами времен Второй мировой войны. Уже переговорив в частном порядке с британскими, французскими и западногерманскими лидерами, он подготовил почву для возможных параллельных переговоров "2+4" между Восточной и Западной Германией, США, СССР, Великобританией, Францией и Германией.

 

Канцлер Германии Гельмут Коль встретился с Горбачевым всего через день после Бейкера, и в результате их переговоров Горбачев публично признал, что "вопрос о единстве немецкого народа должен решаться самими немцами", с учетом большой заинтересованности международного сообщества в том, чтобы позитивное движение в отношениях между Востоком и Западом не пострадало и не нарушило "европейский баланс "14. На многостороннем саммите Восток-Запад в Оттаве (по предложению Буша "Открытое небо") неделю спустя, 13 февраля, было официально достигнуто соглашение о рамочной программе "2+4" для решения вопроса о воссоединении Германии.

Соглашение о рамочной программе, конечно, не решило основные вопросы, но облегчило их решение. Обе Германии быстро продвигались к объединению после того, как подавляющее большинство проголосовало за объединение в

Восточная Германия 18 марта. По мере того, как летом Германия продвигалась к экономическому и последующему политическому воссоединению, параллельно шли переговоры о внешней роли объединенной Германии.

Горбачев 9 февраля на встрече с Бейкером предложил принять либо 195 000, либо 225 000 равных сил для Соединенных Штатов и Советского Союза, но не предложенные Бушем равные уровни в 195 000 в центральном регионе с 30 000 дополнительных войск для Соединенных Штатов в остальной Европе. Бейкер согласился представить это контрпредложение в Вашингтон. Горбачеву, однако, нужно было завершить сделку. Всего четыре дня спустя, в Оттаве, Шеварднадзе объявил о согласии СССР с предложенным США сокращением численности личного состава, предоставив Соединенным Штатам дополнительные 30 000 военнослужащих за пределами центрального региона Европы.

 

На февральских встречах Бейкер и Шеварднадзе также достигли соглашения о двустороннем глубоком сокращении химического оружия, которое будет оформлено на саммите. Переговоры по сокращению стратегических вооружений, которые будут обсуждаться в ближайшее время, показали некоторый прогресс, но без прорыва. Попытка найти новую формулу урегулирования продолжающейся гражданской войны в Афганистане провалилась.

28 февраля Буш снова позвонил Горбачеву и дал понять, что и он, и канцлер Коль (который только что посетил Вашингтон) считают, что воссоединенная Германия должна остаться в НАТО. Горбачев снова выразил свою озабоченность таким исходом. Они также обсудили ситуацию в Никарагуа, где правительство сандинистов только что провело свободные выборы и проиграло их, и Буш выразил свою признательность за публичное обещание Горбачева оказать поддержку вновь избранному никарагуанскому правительству16.

Развитие экономических отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом, тем временем, двигалось по двум разным путям. Двусторонние переговоры высокопоставленных экспертов двух стран о нормализации торговых отношений начались 12 февраля и к концу мая достигли соглашения на техническом уровне. Однако возникли политические вопросы, которые не позволили достичь соглашения на саммите.

Параллельно с этим, встречи, проведенные Западным координационным комитетом по многостороннему экспортному контролю (COCOM), состоявшимся в феврале и июне, привели к ослаблению контроля над рядом технологий. Это ограниченное ослабление было отчасти результатом внутренней переоценки США в свете меняющейся картины в Восточной Европе и Советском Союзе, а отчасти - результатом жалоб и давления со стороны западноевропейских стран.

На третьем направлении Соединенные Штаты были менее сговорчивы. Когда создавался новый Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР) для оказания помощи странам Восточной Европы, Соединенные Штаты (в марте) наложили вето на кредитование ЕБРР Советского Союза, за что выступало большинство стран Западной Европы. А в июне Буш отклонил предложение канцлера Гельмута Коля присоединиться к оказанию экономической помощи Советскому Союзу, заявив, что Соединенные Штаты не будут возражать, если другие страны захотят оказать такую помощь, но сами не будут этого делать до тех пор, пока не будут "проведены экономические реформы".

 

 

Бейкер и Шеварднадзе встретились в Вашингтоне 4-6 апреля, чтобы приступить к формированию повестки дня саммита. Наиболее конкретным результатом встречи стало

публичное объявление о том, что саммит запланирован на 30 мая - 3 июня в Вашингтоне. Это было более раннее время, чем было предсказано на Мальте и откликнулся на просьбу Горбачева о том, чтобы она предшествовала запланированному им съезду Коммунистической партии. Обсуждение сокращения стратегических вооружений не было обнадеживающим, так что перспектива достижения соглашения к моменту саммита казалась туманной. Назначение даты саммита было важным, поскольку означало новое обязательство президента Буша встретиться с Горбачевым, несмотря на новые опасения, возникшие в Соединенных Штатах в связи с напряженностью в Советском Союзе по поводу стремления Литвы к независимости.

На заключительную подготовительную встречу к предстоящему саммиту в Вашингтоне Бейкер отправился в Москву для переговоров 16-19 мая. И снова дискуссии о сокращении стратегических вооружений (которые будут обсуждаться) оказались разочаровывающими. Было подтверждено несколько полезных, но второстепенных соглашений для саммита. Но не было сделано ни одного серьезного шага вперед ни в двусторонних переговорах, ни по одному главному остающемуся вопросу: условиям воссоединения Германии. Бейкер безуспешно пытался привести несколько аргументов в поддержку американской позиции, согласно которой воссоединенная Германия должна остаться в НАТО, утверждая, что это послужит стабильности и советским, а также западным интересам безопасности.

Обе стороны продолжали работать над устранением разногласий, чтобы достичь соглашения по договору о стратегических вооружениях и успешно провести саммит. На

В то же время у каждого из них были и другие важные интересы, которые не всегда совпадали. Если рост напряженности в балтийских республиках создавал внутриполитическую проблему для президента Буша, то для Горбачева он создавал гораздо более серьезную политическую проблему

и советским руководством. Так, утвержденные Политбюро инструкции для встречи Шеварднадзе с президентом Бушем в Вашингтоне в апреле призывали к "упреждающему" советскому демаршу по этому вопросу, чтобы "заставить Вашингтон воздержаться от возможных намерений более открыто поощрять сепаратистские силы в странах Балтии". Горбачев действительно встречался с премьер-министром Литвы.

 

Казимера Прунскиене за день до встречи с Бейкером 18 мая, открыв тем самым переговоры на высоком уровне. Буш принял Пнмскене на скромной встрече в Вашингтоне 3 мая.

Неспособность на этих встречах продвинуться вперед по условиям объединения Германии объясняется также тем, что в утвержденных Политбюро инструкциях для переговоров Горбачева и других с Бейкером в мае было прямо заявлено, что включение объединенной Германии в НАТО "неприемлемо для нас" - еще более сильное заявление, чем апрельские инструкции для визита Шеварднадзе в Вашингтон, что "мы не можем согласиться" на включение объединенной Германии в НАТ0.

 

Прежде чем перейти к середине года Вашингтонскому саммиту, необходимо рассмотреть ход внутрисоветских политических событий. Они были не только ключевыми факторами, влияющими на прогресс в развитии американо-советских отношений, но и должны были стать решающими для будущего Советского Союза.

 

Внутренние советские события и американо-советские отношения

 

 

Каждый год горбачевской перестройки был в определенном смысле решающим, и каждый становился все более трудным. К концу 1991 года внутренняя напряженность и конфликты захлестнули не только Горбачева, но и сам Советский Союз, однако на протяжении 1990 года, хотя опасность была осознана, исход еще никому не был ясен.

Оглядываясь назад, можно выделить растущие внутренние противоречия в виде трех проблем, каждая из которых имела решающее значение, и все они были взаимосвязаны. Первой, и всегда самой непосредственной, была знакомая политическая борьба в верхах руководства Коммунистической партии и партийной машины. Во-вторых, это новый и незнакомый широкий политический процесс, развязанный гласностью и демокати:,ацией, который привел к появлению новых мощных политических сил, часто непредвиденных, неконтролируемых и не всегда конструктивных. В-третьих, все более насущной была необходимость экономической реформы, необходимость которой хорошо осознается, но которую по своей сути очень трудно осуществить, тем более учитывая мощную оппозицию в политическом истеблишменте и новые мощные растущие требования, находящие разнообразное выражение в широком политическом горниле.

Горбачев был хорошо осведомлен о борьбе за политическое лидерство, которую он продолжал успешно вести и в 1990 году. Он придал сознательный импульс общим политическим реформам, включая демократизацию и движение к гражданскому обществу, но он не понял, как этот процесс может осложнить и даже стеснить управление политическими и экономическими реформами. Он также не осознал потенциал центробежных тенденций, особенно в республиках, которые часто сочетаются с возрождающимся национализмом. Наконец, хотя экологическая реформа становилась все более неотложной, ее также становилось все труднее разрабатывать, принимать решения и осуществлять в условиях политического раскола и политической нестабильности. Между тем, в 1990 году советская экономика сильно просела от низких темпов роста в конце 1980-х годов до отрицательного роста по всем ключевым показателям.

 

Более того, временные меры по проведению промежуточных реформ способствовали спаду. Кроме того, экономический спад стимулировал политический региональный изм и давал боеприпасы политическим противникам перестройки, которые могли искать в народе неискушенную поддержку возврата к старым добрым временам.

Год начался с серии локальных региональных кризисов. 3 января советские войска были вынуждены вмешаться для подавления беспорядков на азербайджано-иранской границе. К 19-20 января после гибели нескольких десятков человек в ходе беспорядков в Баку советские войска были вынуждены вмешаться в силовое восстановление порядка, что стоило еще нескольких десятков жизней1 11 февраля в Душанбе, столице Таджикистана, вспыхнули беспорядки из-за ложных слухов о том, что дефицитные квартиры отдаются армянским беженцам из Азербайджана. 28 мая два десятка анненцев были убиты в столкновениях\ с полицией в Ереване. В начале июня около 150 человек были убиты во время беспорядков в Киргизии, что снова потребовало вмешательства войск.

Менее насильственные, но гораздо более значительные шаги продолжали предприниматься в направлении независимости стран Балтии. 11-13 января Горбачев посетил Вильнюс и был потрясен решимостью и народной поддержкой независимости, выраженной в демонстрации 250 000 литовцев. Находясь в Литве, он неохотно признал теоретическую возможность отделения, хотя и выступал за либерализацию в рамках продолжающегося союза. На республиканских выборах в феврале и марте национальный фронт Саюдиса в Литве одержал оглушительную победу, получив 90 из 141 места, аналогичные фронты в Латвии получили незначительное большинство, а в Эстонии - почти большинство, в Верховных Советах этих республик.

11 марта Литва провозгласила свою независимость и избрала президентом некоммунистического националиста Витаутаса Ландсбергиса. Ненасильственная демонстрация советской военной силы в Вильнюсе не дала результатов. 18 апреля Москва прекратила поставки нефти в Литву, которые были отменены после того, как 30 июня Литва согласилась приостановить на сто дней (но не отозвать) свою декларацию о независимости. Тем временем, 4 мая Латвия заявила о своем намерении стать независимой.

 

Националистические настроения все чаще звучали и в других регионах. В январе толпы людей в Молдавии провели демонстрацию за воссоединение с Румынией. 11 января Армения начала следовать примеру прибалтийских стран, не провозглашая независимость, но утверждая право вето на советские законы. 9 марта Верховный Совет Грузии признал оккупацию страны в 1921 году и ее последующее насильственное включение в состав Советского Союза. Самое значительное, что на мартовских выборах украинский националистический Рух показал ожидаемую силу не только в Западной Украине, аннексированной только в 1939 году, но и в городских центрах в сердце Украины. В нескольких городах советский флаг заменили традиционным украинским, а украинцы провели демонстрации в поддержку провозглашения независимости Литвы. Кстати, в 1990 году литовцы (а также некоторые жители Лавии и Эстонии) начали согласованную лоббистскую кампанию по политическому просвещению за независимость Украины, Белоруссии и Молдавии, полагая, что это окажет большее давление на Москву с целью предоставления независимости странам Балтии.

В то время как на географических и политических перифериях разгорались проблемы, главное внимание Горбачева должно было оставаться в центре. 5-7 февраля состоялся очень важный пленум ЦК. Накануне заседания в Москве состоялся беспрецедентный народный митинг с участием около 250 000 человек, выступавших за демократию. На этом заседании Горбачеву, под огнем даже некоторых радикальных реформаторов (в частности, Ельцина), но в большей степени консерваторов (особенно Лигачева), удалось добиться одобрения реформистского проекта "партийной платформы" (по сути, временной партийной программы) для принятия на предстоящем съезде партии, и еще раз сдвинуть сроки проведения съезда на июнь-июль (который только в сентябре был перенесен с февраля 1991 года на октябрь 1990 года). Наиболее показательным в плане ускорения темпов политических изменений стало успешное согласование Горбачевым исключения 6-й статьи Конституции СССР, юридически закрепляющей "руководящую роль" Коммунистической партии. В декабре, напомним, Горбачев отклонил предложение радикальных реформаторов на Съезде народных депутатов об исключении статьи 6, что могло вызвать столкновение между законодательной властью и Коммунистической партией. Однако это был тактический шаг, и теперь он успешно продвигался к тому, чтобы партия сама приняла решение отказаться от конституционного положения, облегчив тем самым путь для законодательного органа, который сделает это позже. В платформе была пересмотрена цель партии: от скорейшего достижения "коммунизма" к установлению "демократического социализма".

 

Горбачеву удалось добиться одобрения партией более сильного председательства страны. Он также призвал к существенным изменениям в ведущих партийных органах, чтобы уменьшить размер Центрального комитета и изменить характер Политбюро, но эти изменения были оставлены для съезда партии.

На пленуме обсуждались вопросы внешней политики. Лигачев и Влади мир И. Бровиков, партийный "аппаратчик", служивший послом в Польше, возглавили нападки на новое мышление и такие события, как потеря Восточной Европы и надвигающаяся "опасность" (как выразился Лигачев) воссоединения Германии. Эти нападки парировали Шеварднадзе и Яковлев, но вопрос был поставлен публично, так как все выступления были быстро опубликованы.

Шеварднадзе, кстати, был вынужден покинуть заседания пленума 7 февраля для встречи с Бейкером. (Сразу после пленума Горбачев встретился сначала с Бейкером 9 февраля, а затем с канцлером Колем 10 февраля, как отмечалось ранее).

Мартовские выборы (многие из которых потребовали проведения второго тура, поскольку в первом туре не было победителей среди нескольких кандидатов) привели к победе кандидатов от реформ во многих населенных пунктах, включая Москву, Ленинград и Киев. 13 марта Съезд народных депутатов согласился (1 771 против 24) исключить статью 6 Конституции СССР, закрепляющую ведущую роль Коммунистической партии, и одобрил предложенное усиление президентства. Два дня спустя съезд избрал Горбачева президентом на пятилетний срок (1 329 против 495). Он также одобрил его предложение о создании Президентского совета, которому Горбачев намеревался передать многие полномочия старой партии.

 

Политбюро и Совет Федерации, в котором заседали главы всех пятнадцати республик, входящих в состав СССР.

9 апреля Горбачев заявил, что он будет использовать свои расширенные президентские полномочия для проведения далеко идущих экономических реформ, и продолжил кампанию по созданию общественной поддержки рыночной экономической реформы. По этому случаю его экономический советник Леонид Абалтин изложил план экономических реформ, предусматривающий широкомасштабную приватизацию, банковские и налоговые изменения. Тем не менее, Горбачев опасался действовать слишком быстро. В первый майский день Горбачев и другие лидеры на Красной площади были встречены насмешками реформаторски настроенных демонстрантов, когда публике было разрешено присоединиться к официальному первомайскому параду. Когда 23 мая была запущена официальная программа экономических реформ, премьер-министр Рыжков, по глупости или в результате преднамеренного саботажа, перечеркнул свою собственную программу, объявив о запланированном на 1 июля крупном повышении цен, включая трехкратное увеличение цен на хлеб. Предсказуемым результатом стала волна панических покупок и дефицита. Выступая четыре дня спустя, Горбачев безуспешно пытался сдержать народную тревогу. Верховный Совет 15 июня отклонил экономическую программу и повышение цен и призвал разработать новый план, оставив экономический рефонд в подвешенном состоянии.

Между тем, зарождение политических партий можно было наблюдать в развитии в первой половине года двух групп, обе из которых изначально были фракциями Коммунистической партии (хотя и не назывались так, поскольку фракции были запрещены). На либеральном фланге была Демократическая платформа, созданная в январе, а на консервативном - Российская коммунистическая партия, официально учрежденная в июне.

29 мая, накануне отъезда Горбачева на саммит с Бушем в Вашингтон, Борис Ельцин победил в напряженной борьбе за пост председателя Президиума Верховного Совета Российской Федерации - фактически президента России.

Внутренние события в Советском Союзе также становились все более важными для развития американо-советских отношений по нескольким причинам. Во-первых, они влияли и иногда ограничивали свободу действий Горбачева в определении советской политики. Очевидно, что у него и Шеварднадзе были собственные опасения по поводу изменения ситуации в Восточной Европе и влияния объединения Германии, но они также были вынуждены принимать во внимание еще более серьезные опасения, которые высказывались и разжигались другими представителями советского политического истеблишмента и общественного мнения. Только после того, как Горбачев успешно усмирил консервативный бунт в партии на Двадцать восьмом съезде КПСС в июле, он смог согласиться на условия воссоединения Германии и ДОВСЕ.

Консервативные опасения военного истеблишмента явно ограничивали свободу действий на переговорах по СНВ. После года безрезультатных переговоров в начале года были предприняты новые усилия, чтобы попытаться достичь соглашения по американо-советскому договору о сокращении стратегических вооружений (СНВ).

Советская сторона согласилась с американской позицией по ограничению количества бомбардировщиков, на которых будут размещаться крылатые ракеты воздушного базирования (КРВБ), разрешив не пересчитывать фактическую нагрузку КРВБ по номинальному количеству для каждого класса бомбардировщиков, и советская сторона согласилась на исключение бомбардировщиков, не несущих КРВБ, из любого ограничения по КРВБ и вообще из любого ограничения, кроме номинального количества - одна бомба на самолет. В отношении крылатых ракет морского базирования (КРМБ) Советы согласились с давним американским упорством не ограничивать такое оружие в самом договоре. Однако каждая сторона должна была ежегодно заявлять в непроверенных декларациях о количестве КРМБ, которые она намеревалась развернуть. Эти компромиссы были, по сути, капитуляцией перед американской позицией, выгодной Соединенным Штатам. Очевидно, что Горбачев и Шеварднадзе хотели достичь соглашения даже ценой несбалансированных уступок, и Ахромеев неохотно был готов пойти на это.

Однако с декабря 1988 года маршал Ахромеев больше не был первым заместителем министра обороны и начальником Генштаба. Он был советником президента Горбачева, но больше не мог говорить от имени советских военных, а в февральских уступках он явно этого не делал. Военные энергично возражали, и, как следствие, Горбачев счел необходимым предоставить Генеральному штабу право прямого голоса не только в решении подобных вопросов, но и в участии в самих переговорах. Соответственно, когда Шеварднадзе приехал в Вашингтон в начале апреля, советская позиция включала несколько новых условий и частичный отход от февральских договоренностей по крылатым ракетам. Последовавшая через две недели встреча в Вашингтоне заместителя Шеварднадзе по контролю над вооружениями Виктора Карпова в сопровождении заместителя начальника Генерального штаба генерала-полковника Бронислава Омеличева не смогла вывести ситуацию из тупика. Тогда Бейкер получил полномочия на скромные американские компромиссные шаги, чтобы удовлетворить некоторые возражения советских военных. Он конфиденциально передал эти предложения Шеварднадзе, когда они встретились на встрече 2+4 в Бонне 5 мая. Когда Бейкер встретился с Горбачевым в Москве 18 мая, он официально выдвинул новые предложения США. Горбачева сопровождали Шеварднадзе, Ахромеев, Омеличев и новый советник Горбачева по внешней политике Евгений Примаков. Горбачеву удалось договориться с Бейкером и решить большинство вопросов по крылатым ракетам. Советской стороне пришлось пойти на все основные уступки при достижении компромисса. Несмотря на это, Горбачев и Шеварднадзе находились под давлением и не могли просто пойти на щедрые уступки по всем вопросам, чтобы достичь соглашения по СНВ. И действительно, множество других вопросов оставались нерешенными, и к маю стало ясно, что они не могут быть решены к предстоящему саммиту, а значит, вероятно, и в 1990 году.

 

Внутренние события в Советском Союзе не только ограничили советскую политику, но и начали влиять на гибкость американской политики и даже на ее цели. Начиная с провозглашения независимости Литвы 11 марта 1990 года и ограниченных советских экономических "санкций в ответ (прекращение поставок нефти), активные элементы американского общественного мнения начали призывать Соединенные Штаты ввести санкции того или иного рода против Советского Союза в качестве ответной меры. В частности, от нормализации экономических отношений и экономических стимулов, обещанных Бушем на Мальте, пришлось частично воздержаться, хотя Буш воздержался от того, чтобы открыто связать такие меры с ситуацией в странах Балтии. 24 апреля 1990 года, к удивлению многих, он отказался от экономических санкций США против Советского Союза в ответ на советские экологические меры против Литвы. Торговое соглашение и просьба о предоставлении статуса наибольшего благоприятствования (РНБ) были, однако, отложены до тех пор, пока советское законодательство не обеспечит продолжение эмиграции (хотя эмиграция из Советского Союза была настолько велика, что США ввели некоторые ограничения на иммиграцию).

 

 

В период с февраля по май в ходе переговоров о количестве КРМБ, стремясь пойти навстречу Соединенным Штатам, советская сторона предложила ограничение в 760 (заявленная цель американской программы составляла 758 единиц, хотя на практике планы были сокращены до 637 единиц, и только 399 были профинансированы). Вместо того, чтобы изящно принять щедрое советское предложение, американские переговорщики, с одобрения Вашингтона, в бюрократической традиции непримиримого торга, настояли на разделении разницы между новым советским предложением в 760 единиц и последним американским предложением в 1000 единиц (произвольное число, выдвинутое в то время, когда Союз призывал к нулевым ядерным КРМБ). Таким образом, был установлен бессмысленный предел в 880 единиц, и советские переговорщики, которым было поручено урегулировать этот вопрос, не могли сделать ничего, кроме как капитулировать.

Это стало одним из многих пунктов, на которые советские военные и консервативные политические оппоненты позже ожесточенно напирали как на пример односторонних советских уступок в Договоре СНВ. Так оно и было. В сентябре 1991 года президент Буш, стремясь к смелым инициативам, обнаружил, что Пентагон вполне готов согласиться даже на односторонний отказ от развертывания всех КРМБ с ядерным оружием - на этот шаг быстро отреагировал Горбачев. Почему же тогда та же администрация так упорно отказывалась до февраля 1990 года даже рассмотреть вопрос об ограничениях на КРМБ, а в мае 1990 года настаивала на введении абсурдно высокого потолка в 880 единиц?

Соединенные Штаты также настаивали на аналогичной односторонней уступке по крылатым ракетам воздушного базирования (КРВБ), чтобы исключить американские, что по другим внутренним советским причинам произошло только в середине следующего года.

Растущая тенденция к независимости в некоторых советских республиках создала проблему для американских политиков. С одной стороны, Соединенные Штаты всегда выступали за национальное самоопределение и народное демо-кратическое выражение свободы выбора. С другой стороны, последствия бессистемной политической дезинтеграции могут привести к насилию, нестабильности и экономическим кризисам. Более того, пылкий местный национализм не всегда демократичен или уважает права меньшинств. Поэтому в 1989-91 годах администрация Буша отказалась поощрять или поддерживать дезинтегрирующий национальный сепаратизм в многонациональных государствах, таких как Советский Союз и Югославия, призывая к мирному разрешению национальных этнических и других разногласий. Страны Балтии - Литва, Латвия и Эсония - были особым случаем по историческим причинам (подкрепленным влиятельными настроениями значительной части американского населения литовского происхождения). Соединенные Штаты так и не смирились с их насильственной интеграцией в Советский Союз в 1940 году. Тем не менее, администрация Буша заняла на удивление сдержанную позицию и призвала к мирным переговорам этих республик с Москвой, чтобы добиться их независимости. Она также активно выступала за кулисами, убеждая в необходимости такого курса советских и прибалтийских лидеров.

 

Вашингтонский саммит

 

 

Вашингтонский саммит (31 мая - 3 июня 1990 года) проходил в мире, сильно отличающемся от того, который существовал, когда о нем только было объявлено, примерно за восемь месяцев до этого. Было заключено около пятнадцати соглашений, охватывающих широкий круг вопросов. Наиболее важным для укрепления отношений было решение Буша, принятое во время саммита, вопреки его первоначальному намерению, присоединиться к просьбам Горбачева подписать торговое соглашение, даже если оно будет представлено на рассмотрение.

 

Утверждение конгресса будет отложено до тех пор, пока не будет принято советское законодательство, разрешающее эмиграцию. Соглашения включали некоторые скромные и давно назревшие договоренности по контролю над вооружениями о двусторонних испытаниях ядерного оружия (протоколы о проверке, позволяющие ратифицировать ограничения на испытания, согласованные и подписанные в 1974 и 1976 годах) и ранее анонсированное соглашение о двустороннем сокращении химического оружия (80 процентов арсеналов обеих сторон, не дожидаясь всеобъемлющего запрета, обсуждаемого на многостороннем форуме). Другие соглашения были более рутинными: расширение обмена студентами, создание культурных центров, сотрудничество таможенных служб в борьбе с наркотиками, совместные графические исследования океана, сотрудничество в области мирного использования ядерной энергии, соглашение о морской границе в Беринговом море и о парковой зоне в Беринговом проливе, расширение соглашений о гражданской авиации и новое долгосрочное соглашение по зерну. Привычные темы региональных конфликтов (смягченные никарагуанскими выборами) и прав человека (смягченные в то время до более поздних балтийских репрессий) сопровождали соглашения по контролю над вооружениями и эти соглашения по многим аспектам двусторонних отношений. Эти традиционные четыре области обсуждения на саммите, как отмечалось, были расширены и добавлена пятая: транснациональные мировые проблемы, включая экологию, терроризм, мировые экономические проблемы, наркотики, здравоохранение, а также растущее внимание к межнациональным организациям и поддержанию мира.

В целом, несмотря на разочаровывающие результаты по СНВ, Вашингтонский саммит 1990 года показал, что американо-советские отношения в основном нормализовались и развивают новые области сотрудничества, а также служат для регулирования или урегулирования областей разногласий. К 1990 году американо-советские отношения, можно сказать, вернулись, по крайней мере, к высшей точке разрядки 1972-73 годов, с перспективой - хотя и не уверенностью - стать более постоянными и более кооперативными.

Одним из самых впечатляющих аспектов саммита стал его вклад, не очевидный в то время, в решение главного оставшегося вопроса между Востоком и Западом: соглашение об условиях воссоединения Германии. Буш вновь выдвинул аргументы в поддержку позиции, согласно которой воссоединенная Германия должна остаться в НАТО, подчеркнув необходимость и преимущества такой ситуации. Он также повторил девять пунктов заверений, что членство Германии в НАТО не будет противоречить советской безопасности и другим интересам. Хотя большинство (если не все) из этих пунктов были ранее заявлены Западной Германией, НАТО или США, некоторые из них требовали дальнейшего уточнения. Упаковка их в девять пунктов с одобрением США оказала большее влияние. Поскольку большинство обязательств предполагало германское или многостороннее соглашение, они были сформулированы в терминах американской поддержки и одобрения. Несколько пунктов касались новых или возобновленных обязательств Германии: (1) не разрабатывать и не обладать ядерным, химическим или биологическим оружием; (2) принять нынешнюю границу Германии (то есть не претендовать на бывшие немецкие территории к востоку от границы Восточной Германии); (3) оказать финансовую поддержку для содержания советских войск в восточной Германии в течение нескольких лет и оплатить новое жилье для советских военных и их семей после их возвращения в Советский Союз. Некоторые другие предусматривали соглашение Германии и НАТО: (4) согласиться с продолжающимся присутствием советских войск в восточной Германии в течение переходного периода в несколько лет; (5) договориться о том, что войска НАТО не будут размещены в восточной Германии; (6) и предоставить потолки по уровню военных сил Германии и других стран в центральной Европе в развитие ДОВСЕ. НАТО также обязалось бы (7) пересмотреть и пересмотреть свою стратегию в соответствии с новыми реалиями в Европе после холодной войны; (8) ускорить переговоры по ядерному оружию малой дальности в Европе после заключения ДОВСЕ; и (9) договориться о модернизации организации СБСЕ для повышения ее ответственности и эффективности. Хотя Горбачев прямо не согласился с тем, что воссоединенная Германия должна быть в НАТО, он неожиданно откликнулся на аргумент, что каждая страна должна иметь право принимать такие решения самостоятельно - применение его собственного часто повторяемого принципа "свободы выбора". Действительно, хотя очевидно, что несколько членов делегации Горбачева были недовольны этой формулой, Горбачев не возражал, когда ему заранее показали заключительное заявление Буша на пресс-конференции, в котором, отметив, что Горбачев не согласен с тем, что объединенная Германия должна быть членом НАТО, он также сказал, что он и Горбачев "полностью согласны с тем, что вопрос о членстве в альянсе ...должен решаться немцами". Пресса в то время не обратила внимания на эту крупную подразумеваемую уступку и писала о продолжающемся "тупике" в вопросе о членстве Германии в НАТО. Но для администрации Буша, и с меньшим энтузиазмом для некоторых из окружения самого Горбачева, надпись была на стене.

К середине 1990 года многие люди в США и Европе стали испытывать беспокойство по поводу постоянно подтверждаемого приоритета, отдаваемого администрацией Буша укреплению НАТО, в отличие от не более чем слабого интереса к развитию СБСЕ или других общеевропейских механизмов безопасности, которые включали бы Советский Союз и другие страны Варшавского договора. Были опасения, что Соединенные Штаты, отдавая приоритет НАТО, в которой американский голос очень силен, подрывают перспективы скорейшего воссоединения Германии и развития общеевропейских механизмов безопасности, охватывающих Восточную Европу и Советский Союз.

Впоследствии, на встрече СБСЕ в Копенгагене 5 июня и встрече 2+4 в Восточном Берлине 22 июня, Шеварднадзе пытался донести до Бейкера важность позитивных публичных шагов НАТО на предстоящем саммите в Лондоне в поддержку СБСЕ и европейских договоренностей по безопасности. Они должны были включать в себя обязательство о ненападении и согласие Западной Германии на ограничение численности вооруженных сил в воссоединенной Германии (а также не противоречивое, но важное обязательство отказаться от ядерного оружия). Эти вопросы были охвачены в "девяти пунктах заверений" и не являлись расхождениями между советской и американской позициями, но их еще предстояло перевести из "американского одобрения" в союзное решение и объявление.

 

Восемьдесят восьмой (и последний) съезд партии

 

Верховный Совет 12 июня утвердил отчет Горбачева о Вашингтонском саммите 329 голосами против 2 (при одном воздержавшемся). Однако по более активному внешнеполитическому вопросу об объединении Германии единодушие было далеко не единодушным. Лигачев недавно рассказал, что в апреле 1990 года он направил Горбачеву записку с призывом обсудить германский вопрос на Политбюро. Позже, "идя на крайние меры", он обратился с письмом непосредственно к другим членам ЦК с предложением созвать специальный пленум для рассмотрения событий в Восточной Европе. Такой пленум так и не состоялся, но очевидно, что съезд партии в июле поставит точку в этом вопросе.

В течение месяца между саммитом в Вашингтоне и съездом партии произошли два важных политических события. Одним из них стало создание отдельной российской коммунистической партии. Все остальные республики имели свои собственные аффилированные коммунистические партии (в прошлой практике - местные отделения КПСС), но из-за обширности и центральной роли России дублирующая российская партия казалась излишней. Теперь, когда в партии расцвел политический плюрализм, консерваторы, проигравшие в центральном аппарате, контролируемом Горбачевым, попытались выкрутиться, создав российскую партию, которую они надеялись контролировать. Либералы сопротивлялись. На учредительном съезде 22 июня ключевое голосование выиграл кандидат от консерваторов Иван Полозков у кандидата от Ельцина Олега Лобова со счетом 1396 голосов против 1066. (Горбачев лишь наполовину пытался оспорить результаты, и два его предпочтительных центристских кандидата были вытеснены либералами и консерваторами).

 

Лигачев возглавил атаку на внешнюю политику Горбачева, но менее ожидаемой была резкая атака высокопоставленного военного, генерал-полковника Альберта Факашова, командующего Приволжско-Уральским военным округом. Макашов обрушился на либералов, которые "щебечут о том, что никто не собирается на нас нападать", и обвинил "Центральный Комитет, Политбюро и правительство" в недостаточной поддержке вооруженных сил, например, в неоправданном одностороннем сокращении сил. Более того, "Красная звезда", официальная военная газета, решила напечатать речь Макашова полностью.

В связи с этим тревожным событием, даже некоторые положительные голоса в окружении Горбачева начали публично высказывать критические и предостерегающие сигналы. 12 июня Олег Бакланов, партийный секретарь, ответственный за оборонную промышленность, предположил, что Советский Союз "забегает вперед" в своих разоруженческих и других инициативах и не получает "положительного ответа", которая стремится использовать ситуацию в своих целях.32 Две недели спустя министр обороны маршал Дмитрий Язов, хотя и не столь прямо критикуя политику Горбачева, явно выразил свое недовольство и обеспокоенность тем, что Запад по-прежнему рассматривает Советский Союз как "врага" и стремится разоружить его. Хотя Яковлев, Зайков и Шеварднадзе опровергли эти обвинения, тревогу вызывало то, что даже в самой администрации Горбачева были открытые разногласия.

Хотя эти признаки показывали, что старая политика все еще жива и активна, самым значительным событием стала новая инициатива Ельцина в наступлении на Горбачева и центральное руководство, изгнавшее его на периферию власти. После своего избрания на пост президента (председателя Верховного Совета) Российской республики он в течение нескольких дней демонстративно встретился с президентом Литвы Ландсбергисом, пока Горбачев находился в Вашингтоне. Затем, 12 июня, Верховный Совет России бросил перчатку, приняв декларацию о суверенитете. Одно дело, если бы одна или даже все маленькие, периферийные прибалтийские или закавказские республики заявили о суверенитете или даже попытались отделиться; совсем другое дело, когда Россия объявила о верховенстве своего правительства над территорией и ресурсами большей части страны, бросив прямой вызов легитимности советского центрального правительства и государства. Более того, действия России запустили целую цепь аналогичных действий.

 

Декларации других республик - Узбекистана 20 июня, Молдавии (переименованной в Молдову) 23 июня, более важной Украины 16 июля и Белоруссии (вскоре переименованной в Беларусь) 27 июля. Затем последовали закавказские и среднеазиатские республики, последней 12декабря была Киргизия.

 

Это вскоре привело ко второму этапу деклараций о верховенстве республиканских законов над законами Советского Союза - Россия 24 октября, Украина в тот же день, а Белоруссия двумя днями позже. Это вскоре привело к тому, что стало называться "войной законов", в результате чего население и советские предприятия (а также иностранные инвесторы) оказались в неопределенности относительно того, каким законам подчиняться, поскольку новые республиканские законы стали расходиться и противоречить союзному законодательству. Эта акция также имела каскадный эффект внутри республик, поскольку в течение лета и осени многие суборитарные "автономные республики" и области начали поочередно объявлять о своем суверенитете. Карелия на северо-западе России была первой 10 августа, более значительными были Татария (Татарстан), Башкирия (Башкортостан), Бурятия в августе и октябре, и многие другие. Процесс также включал субъекты в составе других союзных республик, начиная с Абхазии в Грузии в августе.

Этот процесс, начатый ельцинской Россией в июне, не только нарушил статус-кво, но и подорвал усилия по политической реформе отношений между центром и республиками, начатые весной этого года с работы над новым "Союзным договором". 30 июля проект Союзного договора, обсуждавшийся в Верховном Совете, стал предметом прямых переговоров, в которых приняли участие все республики, кроме Прибалтики и Грузии. 23 ноября был опубликован еще предварительный проект Союзного договора о новом "СССР" - Союзе суверенных (уже не социалистических) советских республик. Ожидалось, что окончательное решение будет принято (но с неожиданным результатом) в 1991 году.

2 июля открылся Двадцать восьмой съезд Коммунистической партии Советского Союза. Хотя в то время никто не мог знать, что это будет последний съезд партии, было ясно, что он станет последним для действительно правящей партии. Ходили слухи, что Горбачев откажется от поста генерального секретаря, и, вероятно, он действительно рассматривал такую возможность. Если так, то он должен был решить, что это было бы слишком рискованно позволить партийной машине выбрать кого-то другого на этот пост - он вполне мог достаться консерватору, который мог бы использовать эту должность для борьбы с президентом Горбачевым внутри партии и за ее пределами. Но организационные изменения в высшей партийной структуре, в дополнение ко многим другим признакам, ясно показывают намерение Горбачева сместить партию с центральной роли в принятии национальных решений. Политбюро было исключено и ослаблено. Из двадцати четырех его членов только Горбачев также занимал должность в руководстве государства или правительства. Все ключевые руководители правительства, традиционно входившие в состав Политбюро, были исключены. В уходящем Политбюро, насчитывавшем девятнадцать членов (включая не имеющих права голоса "кандидатов" - традиционная категория, теперь исключенная), было девять центральных государственных лидеров (например, премьер-министр, глава КГБ, министр обороны, министр иностранных дел) и только три региональных партийных руководителя. В новый состав вместо этого вошли все республиканские и другие главные региональные партийные руководители (помимо всего прочего, в результате чего стало нецелесообразно собираться на еженедельные заседания, как это было раньше).

Состоялись ожесточенные дебаты по вопросам внешней и внутренней политики и состязательные выборы партийного руководства. Иван Полозков, лидер консервативной российской партии, зная, что не сможет победить, заранее снял себя с выборов. Никто из значимых лидеров не бросил Горбачеву прямой вызов, но конкурс состоялся; Горбачев победил с тремя четвертями голосов (3 411 против 1 116), а его претендент, Теймураз Аваляни, получил только 501 голос при 4 020 против. Лигачев баллотировался на новый пост заместителя генерального секретаря против выбранного Горбачевым Владимира Ивашко из Украины. Ивашко уверенно победил Лигачева (3 109 против 776) в голосовании, которое было более однобоким, чем другие, где консервативные позиции получили больше поддержки. Ходили слухи, что была достигнута договоренность о том, что Лигачев и либерал Александр Яковлев будут исключены из руководства, и они были исключены - не только из Политбюро, но даже из нового, более узкого Центрального комитета. В Центральный комитет, как и в Политбюро, больше не входило большинство руководителей правительства и других национальных лидеров. Партия явно отодвигалась на второй план.

Чтобы заменить роль Политбюро, Горбачев вскоре представил расширенный Президентский совет. Он уже перевел своего руководителя аппарата Валерия Болдина с должности начальника старого Главного управления ЦК на должность главы нового Секретариата Президентского совета.

Ельцин не играл заметной роли на съезде. Он должен был остаться членом Центрального комитета, но перед окончанием съезда он неожиданно объявил о своем решении выйти из Коммунистической партии. Его поступок вскоре побудил нескольких других либералов, включая мэров Москвы (Гаврила Попов) и Ленинграда (Анатолий Сочак), сделать то же самое. Другие, включая Яковлева, хотя уже не принимали активного участия в руководстве партии, тем не менее, оставались ее членами.

Во время дебатов на партийном съезде Лигачев и другие снова нападали на Горбачева и его администрацию за потерю Восточной Европы, за опасность воссоединения Германии, за слабость в вопросах обороны и чрезмерные уступки Соединенным Штатам в переговорах по контролю над вооружениями. Горбачев находился в обороне по этим вопросам в том смысле, что советская позиция теперь широко рассматривалась как неблагоприятная во всех этих отношениях, но он решительно стоял на своем. Он убедил других членов руководства взять на себя основную тяжесть обороны, и они это сделали. Например, по вопросу об уступках в области контроля над вооружениями не только Шеварднадзе, но и Язов, Зайков (старший секретарь партии по вопросам обороны) и генерал армии Михаил Моисеев твердо защищали линию и действия администрации Горбачева.36 По вопросам Восточной Европы и Германии Шеварднадзе и Яковлев твердо защищали действия администрации. Лондонская декларация АН ТО, опубликованная случайно на четвертый день работы конгресса, помогла отвести обвинения в том, что НАТО использует события в Восточной Европе в своих интересах.

 

Воссоединение Генуи и ДОВСЕ

 

На саммите НАТО 6 июля в Лондонской декларации были подхвачены и одобрены пункты о заверении Советского Союза, которые Горбачев и Шеварднадзе подчеркивали Бейкеру и Бушу. Встреча НАТО даже пригласила президента Горбачева выступить в Североатлантическом совете и попросила страны Варшавского договора установить дипломатическую связь с НАТО. Она предложила членам Варшавского договора присоединиться к взаимным обязательствам о ненападении и неприменении силы и согласиться с тем, что "мы больше не противники". Лондонская декларация также обязалась сократить силы ядерного сдерживания, ликвидировать ядерную артиллерию и "уменьшить ... зависимость от ядерного оружия" - и "в преобразованной Европе" "принять новую стратегию НАТО, делающую ядерные силы действительно оружием последнего средства". Она одобрила переговоры о мерах по укреплению доверия и сокращению сил в Европе, а также саммит СБСЕ, который состоится в конце года в Париже. Лондонская декларация призвала к подписанию ДОВСЕ и определению путей укрепления институтов СБСЕ путем, среди нескольких предложений, создание секретариата и Центра по предотвращению конфликтов.

Лондонская декларация сразу же получила высокую оценку Шеварднадзе, а затем и Горбачева, которые назвали ее "реалистичной и конструктивной", придали "исключительно большое значение" обещанию о ненападении, приветствовали приглашение к прямым контактам и подчеркнули объявление о планах пересмотра "стратегических планов и концепций" НАТО38.

Президент Буш позже рассказал, что он был главным архитектором Лондонской декларации. Несомненно, союзники по НАТО приветствовали американскую роль как в определении точек, представляющих особый интерес для Советского Союза, так и в продвижении вперед по сравнению с прежней, более сдержанной позицией США по созданию нового режима безопасности в Европе.

Всего через три дня после успешного завершения партийного съезда, 16 июля, Горбачев встретился с канцлером Колем и сделал последнюю уступку в вопросе о принятии воссоединенной Германии в АН ТО, если таков будет выбор генсеков, в обмен на несколько уступок со стороны Коля, которые, хотя и не являлись крупной немецкой или западной жертвой, в значительной степени сдерживали советские опасения. Германия сократит свои вооруженные силы до 370 000 человек; немецкие силы НАТО и любые негерманские силы НАТО будут исключены из Восточной Германии (явно, пока там остаются советские войска, но по сильным намекам и после этого); Германия примет и будет оказывать финансовую поддержку советским войскам в Восточной Геннании в течение трех-пяти лет и поможет оплатить их переселение в Советский Союз; и, наконец, воссоединенная Германия подтвердит свои обязательства не приобретать ядерное, химическое или биологическое оружие. Все девять заверений были подтверждены.

К 12 сентября переговоры "2+4" завершились соглашением, оглашенным в совместной декларации Бейкера и Шеварднадзе, об отказе от оккупации.

 

Саммит СБСЕ в Париже 19-21 ноября стал кульминационным актом воссоединения Европы после революции 89-го года в Восточной Европе. Самым важным достижением стало подписание соглашения ДОВСЕ о сокращении обычных вооружений стран НАТО и Варшавского договора в Европе от Атлантики до Урала. Хотя первоначальная цель сокращения советской военной концентрации в Центральной Европе и рамки уравновешивания сил двух альянсов в значительной степени отошли на второй план, ДОВСЕ, тем не менее, имеет важное, даже историческое значение. Кроме того, все государства-члены НАТО и Варшавского союза подписали совместную декларацию, в которой приветствовали "исторические изменения в Европе", "конец эпохи разделения и конфронтации" и торжественно заявили, что они "больше не являются противниками", а будут "строить новые партнерские отношения и протягивать друг другу руку дружбы", признавая, что "безопасность неделима".

Президенты Буш и Горбачев, которые также использовали это событие для дальнейшего широкого обмена мнениями, по праву гордились своей ролью.

В то время как многосторонняя дипломатия быстро сворачивала противостояние холодной войны в Европе, американо-советские отношения расширялись в сторону двусторонних интересов и нового "партнерства" в разрешении конфликтов по всему миру.

Помимо частных встреч параллельно со встречами 2+4 по Германии, госсекретарь Бейкер и Шеварднадзе встречались каждые несколько недель. На встрече в Иркутске 1-2 августа, помимо сокращения стратегических вооружений, внимание было уделено всему спектру региональных конфликтов по всему миру - Афганистану, Камбодже, Центральной Америке, Южной Африке, Африканскому Рогу, спору между Индией и Пакистаном и разделенной Корее. Но не менее важным, чем масштаб повестки дня, было беспрецедентное совпадение интересов. Два человека согласились, что настало время работать как "партнеры" в сотрудничестве для разрешения этих конфликтов.

Пока они завершали эти переговоры, Ирак вторгся в Кувейт, и Бейкер и Шеварднадзе снова встретились в московском аэропорту Внуково 3 августа, чтобы обсудить и быстро согласовать совместное заявление для прессы, осуждающее иракскую агрессию. Советская позиция была особенно значимой, поскольку Советский Союз имел тесные связи с Ираком. Всего месяц спустя, на быстром рабочем саммите в Хельсинки 9 сентября, Буш и Горбачев выпустили еще более далеко идущее совместное заявление, в котором поддержали все резолюции ООН и признали возможную необходимость дополнительных действий.

Большое значение имело раннее согласие между Бейкером и Шеварднадзе, а затем между Бушем и Горбачевым о необходимости свернуть агрессию Саддама Хусейна. Горбачев, очевидно, возлагал большие надежды на то, что это удастся сделать дипломатическим путем, и явно не хотел, чтобы прибегали к военной силе, но, тем не менее, он был готов поддержать Соединенные Штаты и консенсус ООН в использовании любых средств, которые окажутся необходимыми. Это было отражением желания Горбачева, как и Буша, эффективно ответить на эту первую после холодной войны военную агрессию не только по существу, но и как шаг в формировании "нового мирового порядка", о котором часто говорили оба президента. Шеварднадзе не только разделял эту цель, но и, похоже, приветствовал идею о том, что советско-американское партнерство может быть смело закреплено успешной военной кампанией. Некоторые другие советники Горбачева, в частности Евгений Примаков, не хотели, чтобы Америка прибегала к силе или чтобы Советский Союз оказывал ей поддержку из-за опасений (как оказалось, преувеличенных) по поводу возможных негативных последствий в арабском мире. Горбачев позволил самому Примакову сыграть важную, хотя и неудачную, дипломатическую роль в посещении Багдада, но когда Саддама не удалось убедить, Горбачев поддержал действия Америки.

 

Сотрудник Министерства иностранных дел СССР Павел Палажченко, служивший переводчиком Горбачева (и Шеварднадзе) на английский язык, сообщил, что в то время КГБ предоставил Горбачеву ошибочное сообщение о том, что Соединенные Штаты собираются в ближайшее время нанести удар по Ираку. Палажченко считает, что это была преднамеренная дезинформация, призванная отговорить Горбачева от согласия на совместное заявление (из еще не опубликованных мемуаров Палажченко).

В одном важном отношении совместное заявление, очевидно, вышло за рамки того, что Шеварднадзе был уполномочен согласовать. Совместный призыв к эмбарго на поставки оружия в Ирак не был принят другими ключевыми членами Президентского совета.

 

9 сентября Буш и Горбачев встретились в Хельсинки для короткой встречи, посвященной кризису в Персидском заливе. Встреча была организована в кратчайшие сроки по инициативе президента Буша (и недалеко от Москвы для удобства президента Горбачева), чтобы выразить солидарность двух стран - и подтвердить, что она будет продолжаться. Американо-советское сотрудничество в поисках выхода из кризиса продвинулось в двух важных аспектах. Во-первых, Соединенным Штатам удалось добиться принятия Советским Союзом формулировки в совместном заявлении, подтверждающей поддержку всех резолюций Совета Безопасности ООН и гласящей: "Ничто, кроме полного выполнения резолюций Совета Безопасности ООН, не является приемлемым". В нем выражалось "предпочтение" "мирному разрешению кризиса", но подтверждалось, что обе страны будут "едины против агрессии Ирака, пока существует кризис", и если нынешние шаги не принесут успеха, рассмотреть дальнейшие шаги, чтобы "продемонстрировать вне всякого сомнения, что агрессия не может и не будет оплачена". Горбачев принял это твердое обязательство, несмотря на попытки Примакова и некоторых других смягчить его.

Вторым новым элементом совместного заявления в Хельсинки стало соглашение о том, что после достижения целей резолюций, а не в рамках урегулирования этой проблемы, две страны будут "активно работать над разрешением всех оставшихся конфликтов на Ближнем Востоке". По сути, Буш отменял всю политику холодной войны, направленную на то, чтобы не допустить Советский Союз на Ближний Восток, и соглашался с тем, что страны Хво должны работать вместе в поисках урегулирования арабо-израильско-палестинского конфликта и других конфликтов в регионе. Хотя "международная конференция" прямо не упоминалась, она явно не исключалась (и в частных беседах было решено добиваться возрождения международной конференции). Развивалось американо-советское политическое партнерство.

Дополнительные встречи Бейкера и Шеварднадзе проходили несколько раз в Нью-Йорке 26 сентября - 0 октября, Москве 7-8 ноября, Париже 18-21 ноября, Нью-Йорке 28 ноября, Вашингтоне и Хаус-тоне 9-12 декабря и касались переговоров по стратегическим аннам и кризиса в Персидском заливе. На последней встрече вновь рассматривался ряд других региональных конфликтов и новый вопрос о чрезвычайной экономической помощи Советскому Союзу.

Тем временем продолжали развиваться другие контакты на высоком уровне. С военной стороны в марте Советский Союз посетил адмирал Уильям Кроу, бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов. Генерал Михаил Моисеев, начальник советского Генерального штаба, приехал в Соединенные Штаты в октябре. Также в октябре Советский Союз посетил министр обороны США Дик Чейни, который имел возможность выступить в Верховном Совете (а также был принят Горбачевым). В ноябре впервые Верховный союзник НАТО

 

Командующий европейскими силами генерал Джон Гэлвин посетил ВМС США в качестве гостя министра обороны Язова. Американские и советские военно-морские визиты также были взаимными в Сан-Диего в июле и во Владивостоке в сентябре.

В экономической сфере Горбачев, хотя и медленно, но все же встретился с министром торговли Робертом А. Мосбахером (и Бейкером) и пятнадцатью ведущими американскими бизнесменами в сентябре. (Находясь в США на июньском саммите, Горбачев также организовал встречу с лидерами американского бизнеса, а также с лидерами Конгресса, чтобы лоббировать увеличение торговли и инвестиций). В декабре Советский Союз также посетила делегация гостей из Школы бизнеса Колумбийского университета, что способствовало дальнейшему развитию контактов по вопросам управления бизнесом. И, наконец, хотя переговоры в Хьюстоне 9-12 декабря о возможной прямой экономической помощи Советскому Союзу со стороны Запада все еще носили ознакомительный характер, в конце года президент Буш объявил 12 декабря, что он отменит поправку Джексона-Вэника, чтобы Советский Союз получил право на гарантии экспортных кредитов. 29 декабря он подписал указ об этом и предоставил кредитные гарантии на сумму Sl млрд. для экспорта зерна. Он также предложил создать специальную ассоциацию Советского Союза с Международным валютным фондом и Всемирным банком, смягчив тем самым прежние возражения администрации против членства СССР в этих органах.

 

 

 

Нарастающий кризис в Советском Союзе

 

Наиболее серьезные испытания американо-советских отношений в этот период были вызваны переходом Горбачева на более консервативную позицию в отношении внутренних экономических и политических реформ, а также периодическими локальными репрессиями в странах Балтии и более широкими усилиями по поддержанию порядка с осени 1990 года по весну 1991 года. Многие американцы, но не администрация Буша, восприняли такие признаки, как отставка Шеварднадзе в декабре 1990 года и жестокие местные репрессии в Вильнюсе, Литва, и Риге, Латвия, в начале 1991 года, в дополнение к отступлению Горбачева от амбициозного предложения о 500-дневной экономической реформе осенью 1990 года, как признаки отказа Горбачева от реформ. Это была поспешная и неверная оценка, как показали последующие события, но она учитывала взлеты и падения очень трудной глубокой трансформации советского общества, экономики и государства.

После победы, одержанной им в июле на Двадцать восьмом съезде Коммунистической партии, помимо реорганизации руководства и переноса центра тяжести власти с партии на государство, а также принятия мер по объединению Германии и Европы, Горбачев вновь обратился к масштабной задаче проведения фундаментальной экономической реформы без развязывания социального и политического бунта. 1 августа Горбачев встретился с Бмисом Ельциным, и они договорились о подходе к экономической реформе. Была оперативно создана рабочая группа экономистов, которую возглавил президентский советник Станислав Шаталин. В конце того же месяца Горбачев и Ельцин встретились снова, чтобы обсудить разрабатываемый "план Шаталина" для проведения экономических реформ в течение концентрированного 500-дневного периода. Они также обсудили отношения между центральными властями и республиками в ходе неконфронтационного, если не конгруэнтного обмена идеями.

Сентябрь и октябрь были отмечены интенсивными дебатами и маневрированием по поводу экономической реформы. Премьер-министр Николай Рыжков, автор гораздо более скромного и ограниченного плана реформ, принятого в декабре прошлого года, атаковал план Шаталина, как и Лигачев и многие другие консерваторы. Горбачев семь раз подтвердил свою приверженность реальным реформам и целям плана Шаталина, даже после нападок Рыжкова. Но он также выразил свою большую озабоченность по поводу дезинтегрирующих социальных и политических усилий быстрого осуществления радикальной реформы. Затем он выступил автором третьего компромиссного плана, объединив элементы подходов Шаталина и Рыжкова в "Аганбегянское предложение по реформе", которое Верховный Совет одобрил в принципе, вместе с расширением полномочий Горбачева по чрезвычайным указам 24 сентября. Однако принятие пакета экономических реформ было отложено до середины октября. 8-9 октября был проведен пленум ЦК, на котором присутствовала все еще мощная партийная машина. А 1,3 октября Горбачев встретился с лидерами одиннадцати республик (три прибалтийские страны и Грузия отказались от участия) для обсуждения новейшего плана экономических реформ. Но консенсуса не было. 16 октября Горбачев представил новую компромиссную реформу в Верховный Совет. В нем не только не было предусмотрено 500 дней, но и не удалось ликвидировать отрасли центральной экономики и развалить колхозы, была менее масштабной в плане приватизации и хеджировалась в отношении реформы цен. Но это был план перехода со временем к менее контролируемой рыночной системе. Он был вяло одобрен Рыжковым и Шаталиным (а также Аганбегяном и Абалкиным), но не одобрен некоторыми другими экономистами-реформаторами, включая главного соратника Шаталина Григория Явлинского, который подал заявление об отставке. 19 октября Верховный Совет принял план экономической реформы 356 голосами против 12 (при 26 воздержавшихся).

Несмотря на сомнения некоторых реформаторов в экономической эффективности более осторожного подхода к реформам и нежелание многих в структуре управления экономикой, компромиссный план Горбачева по перестройке экономики мог сработать. Некоторые западные экономисты, хорошо осведомленные о Советском Союзе, действительно считали, что это была разумная программа для сложившейся ситуации. Тем не менее, несмотря на значительное (если не сказать восторженное) большинство в Верховном Совете и нейтрализацию Центрального Комитета партии, план был обречен на провал с самого начала. Альянс Горбачев-Ельцин, существовавший с начала августа, рухнул. Ельцин      16 октября отверг план и поклялся осуществить в России беспрекословный 500-дневный план Шаталина. Как можно было осуществить союзную реформу без России или как Россия в одиночку могла осуществить 500-дневный план в условиях все еще единой и взаимозависимой эко номической и политической системы?

В той же речи Ельцин поставил параллельный политический вопрос, призвав, по сути, к массовой передаче власти из центра в республики.

24 октября Верховный Совет СССР подтвердил верховенство законов Советского Союза над законами отдельных республик. В тот же день Верховные Советы России и Украины (а двумя днями позже - Белоруссии) провозгласили верховенство законов своих республик над законами Союза. В "войну законов", как уже отмечалось, вступили как экономические, так и политические реформы.

Тем временем в обществе росло беспокойство по поводу возможного военного или жесткого переворота. В то время как Верховный Совет собрался на свою полную сессию 10 сентября, начали распространяться слухи о необычных перемещениях войск вокруг Москвы. Были подняты два полка 106-й гвардейской воздушно-десантной дивизии в Туле, и командир воздушно-десантных войск сказал, что один полк тренировался для парада 7 ноября, а другой (хотя и в боевой форме) собирал картофель - работа, на которую советские войска часто отвлекались. 19 сентября в телевизионном выступлении маршал Язов сам подтвердил переброску войск и назвал эти две причины. До сих пор неясно, кто отдал приказ о переброске; возможно, что сам Горбачев согласился с рекомендацией Язова держать часть войск поблизости на случай общественных беспорядков во время заседания Верховного Совета. Судя по всему, никакой подготовки к попытке переворота не было.

В начале ноября, во время военных передвижений, которые, по слухам (и, вероятно, не без оснований), тренировались для парада 7 ноября, снова появились слухи о возможном военном перевороте.

11 ноября Горбачев и Ельцин встретились снова, впервые за месяц, чтобы попытаться сгладить свои разногласия по экономической реформе, но к этому времени разрыв был намного больше, чем можно было преодолеть. Затем, 13 ноября, Горбачев провел поразительную и нервную встречу с примерно 1100 военными депутатами различных законодательных органов (включая Советы СССР и России, а также советы на местном уровне), на которой до него довели растущую озабоченность и гнев офицерского корпуса по поводу ухудшающегося состояния страны, а также военных.

16 ноября Горбачев представил Верховному Совету, в ответ на его запрос, оценку состояния Союза. Выступление было неэффективным, слишком шаблонным и слишком оборонительным, даже мелочным, и было плохо воспринято. Более того, в отличие от него, Ельцин выступил с более государственнической речью. В зале звучали призывы к Горбачеву и Ельцину собраться вместе и урегулировать разногласия, но к этому моменту они были заперты в борьбе за власть.

 

Горбачев вернулся в Верховный Совет на следующий день с речью, которая изобиловала предложениями о действиях - даже если она была посвящена реорганизации центральных политических институтов. Он предложил упразднить Президентский совет, созданный всего несколькими месяцами ранее, создать новый Совет Безопасности и превратить Совет Федерации (состоящий из председателей Верховных Советов всех республик) из консультативного в директивный орган. План также предусматривал переход к президентской форме правления и создание "президентских префектов", которые должны были представлять президента в национальных регионах (по сути, обеспечивать выполнение решений центра). Несмотря на то, что эти предложения носили организационный характер, тот факт, что они "что-то делали" (и более отзывчивая манера изложения Горбачева), привел к тому, что речь была принята хорошо.

23 ноября Горбачев представил проект Союзного договора, значительно увеличивающий полномочия республик, а также формально включающий их лидеров в центральный Совет Федерации. Все одиннадцать республик (за вычетом трех прибалтийских и Грузии) согласились представить проект, но ни одна из них не приняла окончательного решения (а Украина отложила свое решение до принятия новой украинской Конституции). Несколько республик оставили за собой "право" на создание вооруженных сил (Россия, Украина, Белоруссия, Армения), и все оставили за собой неопределенную "независимость" для ведения внешних отношений (в дополнение к тому, что Украина, Белоруссия и Молдова выбрали "нейтралитет", а Украина и Белоруссия - безъядерный статус). Таким образом, Союзный договор был официально запущен, с большим консенсусом, чем многие считали возможным, но все еще с неопределенным будущим. Эта неопределенность подчеркивалась действиями России и Украины, подписавших двусторонний договор четырьмя днями ранее, 19 ноября, в демонстративной общей позиции против горбачевского центра. Ельцин прибыл в Киев для подписания договора. Договор не содержал сепаратистских пунктов, но в нем также не было никаких ссылок ни на Конституцию СССР, ни на будущий Союзный договор.

Горбачев, тем временем, оставался под огнем с обеих сторон политического спектра. 18 ноября двадцать три ведущих либерала (в том числе Олег Богомолов, Юрий Рыжов, Галина Старовойтова и Юрий Афанасьев), по сути, призвали Горбачева к реформам или отставке. 19 декабря пятьдесят три ведущих консерватора (в том числе секретарь партии Олег Бакланов, глава Ленинградского отделения партии Балис Гидаспов, маршал в отставке Маршал Виктор Куликов, начальник Генерального штаба генерал Михаил Моисеев, главком ВМФ адмирал Владимир Чернавин, главком сухопутных войск генерал Валентин Варенников, командующий внутренними войсками генерал Юрий Шаталин, ряд ведущих членов Академии наук и - в списке, но позже возразил, что не подписал Патриарх Русской православной церкви Алексий II) обратились к Горбачеву с призывом сохранить порядок.

В кратком обращении к Верховному Совету 23 ноября Горбачев предупредил о "параличе власти" и нарушении общественного порядка и сказал, что "время такое и ситуация в стране такая, что надо что-то делать". На пресс-конференции, состоявшейся позднее в тот же день, он попытался стабилизировать все более нестабильную ситуацию предупреждением и призывом к порядку. Он подтвердил приверженность перестройке и реформам, но в свете ухудшающейся ситуации сделал акцент на опасности того, что ситуация может выйти из-под контроля и привести к кровопролитию. Он также подчеркнул свою решимость использовать свою новую усиленную исполнительную власть не только для продвижения реформ, но и для обеспечения соблюдения закона страны, законов Советского Союза.so

В контексте этой ситуации Горбачев начал склоняться вправо, чтобы подчеркнуть "закон и порядок". 27 ноября маршал Язов в телевизионном выступлении сообщил, что Горбачев разрешил применить силу в случае необходимости для защиты правительственных объектов, памятников (некоторые из которых были испорчены или свергнуты в Прибалтике) и для защиты военнослужащих (некоторые из которых подвергались открытому преследованию). 23 ноября Верховный Совет принял постановление о борьбе с экономическим саботажем (возрождая термин, широко использовавшийся в сталинские времена), а в конце января указом президента КГБ был наделен широкими полномочиями по охране экономики. 2 декабря либерал Вадим Бакатин был заменен на посту министра внутренних дел бывшим шефом КГБ (а затем партии) Латвии Борисом Пугой, а его заместителем стал герой афганской войны генерал-полковник Борис Громов.

17 декабря вновь собрался Съезд народных депутатов. Во вступительном слове Горбачев предостерег от "темных сил" национализма и потребовал проведения всенародных референдумов в каждой республике по новому Союзному договору, будучи уверенным, что подавляющее большинство в большинстве, если не во всех республиках, хотят сохранить союз. Он также сказал, что стране необходимо от двенадцати до восемнадцати месяцев твердого правления исполнительной власти, чтобы предотвратить ее распад.

 

20 декабря съезд (и, очевидно, Горбачев) был потрясен неожиданной отставкой с поста министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе, который предупреждал об опасности диктатуры. N9 Несмотря на давнюю дружбу и тесные политические связи между Шеварднадзе и Горбачевым, Шеварднадзе был обеспокоен готовностью Горбачева, пусть и неохотно, дать большую свободу действий консерваторам в администрации - и не защищать его более энергично против нападок консерваторов на их общую внешнюю политику: 2 В противоположность этому, шеф КГБ Владимир Кючков в телевизионном выступлении II декабря и на съезде 22 декабря возложил вину за растущие трудности на "антикоммунистов" как внутри страны, так и за рубежом.

25 декабря съезд утвердил новые исполнительные полномочия президента Горбачева и реорганизацию его исполнительной власти. Он также распорядился провести национальный референдум по новому Союзному договору.

27 декабря Горбачев протолкнул своего кандидата на новый пост вице-президента, Геннадия Янаева, консервативное ничтожество, который был первоначально отвергнут и окончательно утвержден (1 237 против 563) только после настояния Горбачева.

В конце года произошел успешный переход от беспорядков в Восточной Европе к новой объединенной Европе. Но внутренние проблемы Советского Союза нарастали, и перспективы на следующий год были в лучшем случае неоднозначными и неопределенными. 31 декабря в новогоднем обращении Горбачев назвал 1990 год "одним из самых трудных в нашей истории" и заявил, что "нет более святого дела, чем сохранение и обновление Союза".

Горбачев успешно вел советскую внешнюю политику к историческому сближению с Западом и реинтеграции единого мира. Он вполне заслужил Нобелевскую премию мира, присужденную ему 15 октября. Он также успешно преодолел сильную оппозицию в советском руководстве, начав политическую демократизацию в стране, и нейтрализовал Коммунистическую партию как потенциальную силу, блокирующую политические и экономические реформы и новый курс во внешней политике.

Однако Горбачев не смог контролировать, направлять или даже предвидеть последствия гласности и демократии. Он не смог полностью или своевременно оценить сильное давление на республиканские и региональные власти и растущий национальный сепаратизм в нескольких республиках. И он временно отложил экономическую реформу, приняв менее чем половинчатые меры, которые на самом деле имели отрицательный эффект. Наконец, к концу года он столкнулся с растущим политическим напряжением между реформаторами и консерваторами, которое могло принять непредсказуемые формы.

К концу года Горбачев по тактическим соображениям отклонился вправо, хотя он по-прежнему был полон решимости продолжать перестройку. Опасения заставили его все больше и больше уступать консервативным элементам в своей администрации, чтобы предотвратить насилие как в стремлении к переменам, так и в их блокировании. Он считал, что они, как и он, все еще привержены мирным переменам и реформам и все еще находятся под его контролем. Оба предположения оказались необоснованными в предстоящем роковом году.

Отношения Горбачева с президентом Бушем теперь были хорошо налажены, и он с нетерпением ожидал встречи с Бушем на московском саммите в 1991 году, который ознаменовался подписанием договора СНВ о сокращении стратегических вооружений. В то же время на этом горизонте появились тучи. В частности, советские военные, с их относительным подъемом, особенно после ухода Шеварднадзе, начали интерпретировать ДОВСЕ таким образом, что на периферии советские обязательства по сокращению вооружений будут снижены, что вызовет растущую озабоченность в "гнезде" и потребует определенных усилий для их сдерживания в ближайшие месяцы. Тем не менее, в целом, советско-американские и советско-восточные отношения были на более прочном фундаменте, чем за многие годы.

За первые два с половиной года своего срока президент Буш перешел от осторожной осмотрительности к новой степени вовлеченности и уверенности. Это проявилось в отказе Буша отказаться от отношений, когда внутренние проблемы в Советском Союзе вызвали сомнения у общественности США в конце 1990 и начале 1991 года. Это также было очень заметно в сотрудничестве, которое обе стороны проявили при урегулировании иракско-кувейтского кризиса и войны в Персидском заливе в 1990-91 годах. Хотя некоторые круги в обеих странах продолжали высказывать подозрения относительно мотивов другой стороны в кризисе и войне в Персидском заливе, на самом деле правительства двух стран были согласны с основным курсом, и опыт кризиса в Персидском заливе помог укрепить взаимное доверие и перспективы будущего сотрудничества. Так же, как и совместные американские и советские подходы к решению многих других конфликтов в Третьем мире.

Венцом 1990 года стало решительное прекращение военной конфронтации между Востоком и Западом в Европе и воссоединение Германии и Европы. Это был конец холодной войны. Однако в конечном итоге отношения Москвы с Соединенными Штатами и остальным миром будут зависеть от исхода нарастающего внутреннего кризиса в Советском Союзе.

 

Крах коммунистического правления и Советского Союза, 1991 год

 

В начале 1991 года никто ни в Москве, ни в Вашингтоне, ни где-либо еще не мог предположить, что этот год станет свидетелем не только конца коммунистического правления в Советском Союзе, но и распада самого государства. Год обещал быть новым даже без таких катаклизмов. Это был первый год эпохи после холодной войны, если считать окончанием старой эры противостояния не падение коммунистического правления и советской гегемонии в Восточной Европе в конце 1989 года, а формальное завершение раздела Германии и Европы в 1990 году. Однако этот год стал бы последним годом существования советского государства, а значит, и последним годом советских отношений с Соединенными Штатами (да и со всеми государствами).

В начале года президенты Буш и Горбачев обменялись ставшими уже обычными ежегодными новогодними поздравлениями с Новым годом. В поздравлении Горбачева прямо отмечалось, что холодной войны больше нет, и оба лидера выразили уверенность в будущих отношениях. Конечно, в обеих странах существовали опасения и сомнения относительно хода и даже судьбы горбачевской перестройки в Советском Союзе. И внутренние события в этой стране были в центре внимания и влияния на советско-американские отношения, наряду с одним большим пунктом незавершенного дела - восстановлением согласованного глобального баланса стратегических вооружений на более низких уровнях сил, чтобы дополнить и подкрепить демонтаж военной конфронтации в Евросоюзе, согласованный в 1990 году.

Президент Буш также позвонил Горбачеву в день Нового года, и они обсудили переговоры по стратегическим вооружениям и ситуацию в Персидском заливе.

 

Государственный секретарь Джеймс Бейкер 4 января направил послание по вопросам стратегических вооружений министру иностранных дел Эдуарду Шеварднадзе (все еще находящемуся на своем посту в последние дни). Эти два вопроса, один из которых касался двустороннего контроля над вооружениями, а другой - двусторонних консультаций и сотрудничества в горячем кризисе в Персидском заливе, были доминирующими в текущей внешней политике. Но внутренние события в Советском Союзе вскоре добавили еще один элемент, который грозил затмить оба: применение советскими властями смертоносной силы в Вильнюсе, Литва, 13 января, и в Риге, Латвия, неделю спустя. Восемнадцать гражданских лиц (и двое из сил безопасности) погибли в этих двух инцидентах.

В своем первом комментарии Буш охарактеризовал "ход событий" в Литве как "глубоко тревожный". Он отметил, что "перемены в Советском Союзе помогли создать основу для беспрецедентного сотрудничества и партнерства между Соединенными Штатами и Советским Союзом. События, которые мы наблюдаем сейчас, совершенно не соответствуют этому курсу". Он заявил, что "мы осуждаем эти действия, которые не могут не повлиять на наши отношения", но он также мудро пожелал лучше понять ситуацию, прежде чем реагировать. Обе палаты Конгресса приняли резолюции, решительно осуждающие действия СССР в балтийских республиках и рекомендующие президенту рассмотреть вопрос об эко номических санкциях. Но, несмотря на аналогичную рекомендацию его собственного межведомственного комитета заместителей (под председательством Роберта Гейтса), Буш не ввел даже символических санкций.

26 января министр иностранных дел Александр Бессмертных, недавно вступивший в должность, вылетел в Вашингтон. После встречи с президентом 28 января прессе сообщили, что в связи с ситуацией в Персидском заливе запланированная встреча на высшем уровне переносится с середины февраля на середину года. Это объяснение было правдой, но не всей правдой - очевидно, что пока ситуация в Прибалтике не прояснится, встреча на высшем уровне нецелесообразна. Помимо заверений в намерении не применять силу в Прибалтике, Бессмертных подчеркнул преемственность со своим предшественником в политике и неизменную поддержку Горбачевым мирных реформ внутри страны и сотрудничества с США в построении нового мирового порядка. Он также согласился на публикацию важного совместного заявления, подтверждающего приверженность СССР и США резолюциям ООН и усилиям коалиции по прекращению иракской оккупации Кувейта.

 

На следующий день президент Буш выступил с обращением "О положении дел в стране" к Конгрессу и американскому народу. Он назвал окончание холодной войны победой всего человечества. Отметив, что лидерство Америки сыграло важную роль в создании "целостной и свободной Европы", он также подчеркнул, что "наши отношения с Советским Союзом важны не только для нас, но и для всего мира. Эти отношения помогли сформировать эти и другие исторические изменения". Заявив, что Соединенные Штаты "глубоко обеспокоены насилием в Прибалтике" и довели эту обеспокоенность до сведения советского руководства, американские лидеры получили заверения, что ситуация в Прибалтике изменится. Поэтому "Мы будем внимательно следить за развитием ситуации. И мы будем поддерживать наши контакты с советским руководством, чтобы поощрять дальнейшее стремление к демократизации и реформам. Если это возможно, - сказал он в заключение, - я хочу продолжать создавать лазурную основу для американо-советского сотрудничества". Трудно представить себе больший контраст с поспешным отпихиванием от губ реакции администрации Рейгана на сбитый КАЛ-007 восемью годами ранее.

Неделю спустя Буш вновь отметил, что "когда мы видим репрессии в Прибалтике, очень трудно вести бизнес как обычно", и "мы должны убедиться, что против этих стран Балтии больше не будет применяться сила, и что эти вопросы могут быть решены мирным путем". В противном случае, - сказал он, - не только наши торговые отношения будут отброшены назад... но и остальные нашиотношения в целом могут стать проблемными. Я этого не хочу". И он привел несколько конкретных примеров, первым из которых было то, что советское руководство "неизменно поддерживало наши цели в Персидском заливе". И это, - подчеркнул он, - очень, очень важно". Он также отметил ограничение поставок оружия в Западное полушарие, сотрудничество в прекращении конфликта в Анголе и "многие вещи", в которых "в наших интересах тесно сотрудничать с Советами". На следующий день, давая показания в сенатском комитете по международным отношениям, Бейкер ясно дал понять, что одним из них является соглашение о сокращении стратегических вооружений (СНВ), как можно скорее, "в наших национальных интересах".

 

Горбачев продолжал свои усилия, чтобы убедить Саддама Хусейна вывести войска из Кувейта, но 21 февраля он позвонил президенту Бушу и сообщил ему, что его последние усилия не увенчались успехом. Когда 23 февраля коалиция во главе с США начала военные действия, Советский Союз поддержал "Бурю в пустыне".

Ключом к продолжению американо-советского сближения оставались, однако, советские внутренние события. К середине марта стало ясно, что Горбачев не собирается вводить президентское правление или применять силу для принуждения к покорности непокорных балтийских правительств, и что, по словам Буша, короткое трагическое применение силы в середине января действительно оказалось "аномалией, а не новым образом жизни". Вашингтон, однако, оставался все более обеспокоенным внутренней ситуацией в Советском Союзе.

14-17 марта Бейкер находился в Москве для обсуждения с Бессмертных (и встречи с Горбачевым 15 марта) всего спектра вопросов - Персидского залива и Ближнего Востока, региональных конфликтов, спора, возникшего по поводу условий Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), и вопросов СНВ. К моменту второго раунда переговоров Бейкера и Бессмертных в Кисловодске, хотя некоторые вопросы ДОВСЕ и СНВ остались нерешенными, было достигнуто соглашение о созыве совещания по Ближнему Востоку. К моменту проведения второго раунда переговоров Бейкера и Бессмертных в Кисловодске 24-25 апреля, хотя некоторые вопросы ДОВСЕ и СНВ остались нерешенными, было достигнуто соглашение о созыве осенью этого года мирной конференции по Ближнему Востоку.

Хотя в первые три месяца года многие в Конгрессе проявляли политическую осторожность в продвижении отношений с Советским Союзом из-за отголосков первых репрессивных актов в балтийских республиках, призывы некоторых правых к возобновлению антисоветской позиции не получили широкой поддержки. Страна не была готова оставить эти акты без наказания, но она была готова последовать за готовностью администрации проявить терпение в оценке курса советской политики. Поскольку в последующие месяцы советская политика и действия все яснее возвращались на путь реформ, а также демонстрировали дальнейшее сотрудничество в мировых делах, американо-советские отношения вновь пошли на сближение.

Даже в эти месяцы переоценки было много признаков новых развивающихся нормальных отношений в мире после холодной войны. Помимо теперь уже рутинных торговых и других контактов, стоит отметить два. Один из них был досадным примером тяжести бюрократической инерции времен холодной войны, липкости бюрократии. В январе советский прототип компактного ядерного реактора для космических двигателей под названием "Топаз II" был привезен и выставлен на научном симпозиуме в Альбукерке, штат Нью-Мексико. На самом деле в Соединенных Штатах был интерес к возможной покупке такого реактора, который не был доступен в США, а в Москве был интерес к продаже технологии. На этом этапе демонстрация модели была просто обнадеживающей, поскольку свидетельствовала об ослаблении жестких ограничений со стороны Советского Союза. Но когда в апреле пришло время отправлять модель обратно в Москву, Комиссия по ядерному регулированию (NRC) неожиданно постановила, что американские законы запрещают "экспорт" такого устройства в Советский Союз - несмотря на то, что оно было советского производства, принадлежало Советскому Союзу, являлось моделью, а не рабочим реактором. Прошел целый месяц, прежде чем эта абсурдная и неловкая ситуация была разрешена путем нового решения NRC (под давлением администрации), и реактор был вновь запущен.

Второй инцидент был более обнадеживающим как отражение новых политических отношений. В Сомали, где Соединенные Штаты и Советский Союз в течение двадцати лет соперничали за честь поставлять оружие мелкому диктатору и базировать корабли в его гавани, с началом года гражданская война перешла в хаос. 5 января вся советская дипломатическая колония в Могадишо (39 человек) была быстро укрыта в большом комплексе посольства США, а в последующие два дня эта группа была эвакуирована на вертолете под прикрытием американского "Илларина" вместе с 242 американскими и другими дипломатами на корабль ВМС США "Гуам" для доставки в безопасное место. Это был яркий пример тесного сотрудничества в области безопасности в условиях регионального конфликта.

Жалобы на новые отношения исходили в основном от определенных кругов советской стороны.

 

Горбачев склоняется вправо

 

В последние два-три месяца 1990 года Горбачев был очень обеспокоен признаками постепенного разрушения закона и конституционного порядка, которые угрожали единству страны, а также его курсу на эстроизацию. Поэтому, пытаясь стабилизировать ситуацию, он сознательно пошел на "правый фланг" и предоставил дополнительные полномочия силам безопасности и обороны. Этот тактический перелом продолжался в течение первых трех месяцев 1991 года. Он привел к дальнейшей поляризации политических сил и интенсивному маневрированию с целью повлиять на Горбачева и политический курс. В странах Балтии это также привело к трагедии и значительному росту напряженности.

I января Эдуард Шеварднадзе выступил с новым предупреждением, заявив, что одной из причин его отставки было опасение, что будет подавление с применением силы. 2 января недавно созданный ОМОН, известный как "черные береты", захватил главную типографию в Риге, Латвия, чтобы защитить собственность коммунистической партии. Пять дней спустя Министерство обороны объявило по национальному телевидению об отправке десантных войск для обеспечения соблюдения закона о воинской повинности в прибалтийских республиках, Армения, Грузия, Молдавия и западные области Украины - места, где сепаратистские националистические настроения были наиболее сильны и привели к масштабному уклонению от призыва. Обнародованные сейчас секретные документы показывают, что 7 января лояльная Москве Литовская коммунистическая партия также обратилась к Горбачеву с призывом распустить республиканский Верховный Совет и ввести в Литве прямое президентское правление. Из секретных документов известно, что 8 января и еще восемь раз в течение этого месяца личный административный руководитель Горбачева Валерий Болдин встречался с литовским партийным руководителем-лоялистом Миколасом Бурочавичусом, партийными секретарями Олегом Шениным и Олегом Баклановым, министром внутренних дел Борисом Пугой (сам латыш, ранее возглавлявший КГБ, а затем партийный руководитель в Латвии), председателем КГБ Владимиром К      чков, и министр обороны маршал Дмитрий Язов. Нет никаких указаний на то, что Горбачев знал об этих встречах, хотя их можно было бы назвать совещаниями по планированию действий в чрезвычайных обстоятельствах. На самом деле это были заседания по оперативному планированию.

10 января Горбачев направил послание, в котором предупредил правительство Литвы о необходимости "восстановить в полном объеме действие Конституции СССР и Конституции Литовской ССР", о том, что "народ требует восстановления конституционного порядка, надежных гарантий безопасности и нормальных условий жизни", а в их отсутствие "требует введения президентского правления". Это была не очень завуалированная угроза возможного обращения к такому прямому правлению. Из многих признаков, прежде всего из того, что произошло впоследствии, становится ясно, что Горбачев крайне не хотел ни пропустить (и, возможно, арестовать) избранные балтийские парламенты и установить свое прямое президентское правление, ни допустить применение силы, которое было бы связано с этим и могло бы последовать. Его предупреждение, возможно, сдержало некоторые дальнейшие действия прибалтов. Но оно также ободрило промосковских непримиримых балтийцев.

 

11 января Комитет национального спасения Литвы объявил, что восстановит в полном объеме Конституции СССР и Литовской ССР и фактически попытается взять власть в республике в свои руки.

Тем временем советские войска заняли несколько зданий, на которые претендовала Коммунистическая партия Литвы, включая типографию, аэропорт и железнодорожный вокзал. 9 января они заняли, но затем вывели из здания телецентр.

13 января трагическая кульминация наступила в результате силового захвата телерадиоцентра войсками с танками, в ходе которого погибло пятнадцать гражданских лиц. Комитет национального спасения объявил, что берет власть в свои руки. Горбачев отрицал предвидение этой акции или санкцию на применение оружия. Хотя некоторые сомневались, это было правдой. Министр внутренних дел Пуго и министр обороны Язов менее правдоподобно и менее честно отказались от ответственности. Язов попытался оправдать действия, заявив, что Комитет национального спасения попросил о помощи, но он не смог даже определить состав комитета или привести какие-либо основания для его легитимности. Местный военный командир, генерал-майор Владимир Усхопчик, также сославшись в качестве политического авторитета только на Комитет национального спасения, остался в стороне.      Но его не осудили, не сняли с должности и даже не сделали выговора.

Теперь от близкого соратника Горбачева и помощника президента по прессе Виталия Игнатенко известно, что его консервативные советники по безопасности - Болдин, Пуго, Крючков и Язов (а также местные партийные руководители Литвы и Латвии) - постоянно снабжали Горбачева ложной и искаженной информацией о событиях и общественном мнении. Он подтвердил, что 13 января, в выходной день, Горбачеву даже не сообщили о происходящих там событиях (как и о телефонном звонке Ландсбергиса). Лишь много позже потрясенный Горбачев узнал, что в "беспорядках", о которых ему с запозданием сообщили, участвовали танки и было пятнадцать убитых. 14 января оставшиеся либеральные советники Горбачева (Яковлев, Бакатин, Примаков, Черняев и Игнатенко) встретились и разработали план, по которому Горбачев должен был на следующий день отправиться в Вильнюс и признать несправедливость.      в Вильнюс, признать несправедливость и даже принять независимость Литвы.      даже признать независимость Литвы. Горбачев сначала был настроен благожелательно, но затем решил отказаться, так как руководители службы безопасности были против, якобы на том основании, что они не могли гарантировать безопасность президента, если бы он поехал туда в то время.16 Горбачев не только не поехал в Вильнюс, он не отмежевался от ситуации и не дал понять неприемлемость самосудных комитетов спасения или милитаристских действий.      

Это был серьезный моральный и политический провал с его стороны, который способствовал созданию впечатления, что он, по меньшей мере, не осознает растущую опасность от действий правых, если он действительно не является их частью. Ельцин, напротив, прилетел в Таллин 13 января и занял политически смелую, хотя и риторическую позицию, призвав российских солдат не стрелять по гражданам.

Но и на этом все не закончилось. 19 января аналогичный Комитет национального спасения был создан в Риге, Латвия, а на следующий день ОМОН силой захватил МВД Латвии, в результате чего погибли пять человек. В Москве прошли публичные демонстрации с участием 100 000 граждан, протестовавших против применения силы в Прибалтике.

23 января Горбачев с запозданием выразил "самые искренние соболезнования" и сказал, что он "глубоко тронут трагической развязкой противостояния" в Вильнюсе и Риге. Он призвал к тщательному расследованию обстоятельств, связанных с применением оружия, и осудил эту акцию - она не была выражением политики президента. Он осудил "безответственное поведение" и "незаконные действия, попирающие саму Конституцию" (балтийских) экстремистов, вызвавших конфронтацию. Но он также решительно подчеркнул, что любые "комитеты" должны "стремиться к власти только конституционным путем, без применения насилия", и заявил, что "любые попытки апеллировать к вооруженным силам в политической борьбе недопустимы". За день до этого он встретился с латвийским лидером Анатолием Горбуновым, пытаясь разрядить ситуацию.

Применение силы в ходе репрессий1 было явно исключено. К 30 января Пуго объявил, что дополнительные войска, направленные в прибалтийские республики, выводятся. А Горбачев решительно отказался от роспуска избранного руководства республик и перехода к прямой президентской власти. 1 февраля он назначил делегации для переговоров с тремя прибалтийскими республиками.

9 февраля Литва подавляющим большинством проголосовала за независимость (90 процентов из 85 процентов проголосовавших). 3 марта Латвия и Эстония также проголосовали за независимость (74 и 78 процентов, соответственно). Хотя Горбачев не принял эти голоса как обязательные (всесоюзное голосование было назначено на середину марта), он разрешил провести плебисциты и продолжил переговоры с правительствами балтийских республик.

Жесткая консервативная клика в советском правительстве не смогла убедить Горбачева или спровоцировать ситуацию таким образом, чтобы заставить его пойти на репрессии в Прибалтике. Однако эта группа осталась у власти и фактически укрепилась за счет оттока либералов и реформаторов из администрации. 14 января Валентин Павлов, консервативный бывший министр финансов, был утвержден в качестве нового премьер-министра. Члены Президентского совета Александр Яковлев, Евгений Примаков и Юрий Осипян подали в отставку, также как и экономисты.

 

Павлов не переназначил реформаторов Станислава Шаталина и Николая Петракова, а также вице-премьеров Леонида Абалкина и Степана Ситаряна.

31 января состоялся пленум ЦК, на котором обсуждался кризис в Прибалтике и ситуация в целом. Незадолго до этого ленинградский партийный лидер Борис Гидаспов опубликовал в "Правде" сильное антиреформаторское интервью и фактически призвал к откату от демократизации и возврату к ранней перестройке экономического "ускорения", курсу 1985-86 годов. Он также косвенно нападал на Горбачева за снижение роли Коммунистической партии. На пленуме к нему присоединились назначенный Горбачевым заместитель генерального секретаря Владимир Ивашко и главный партийный идеолог Александр Дзасохов, призывая вернуться к более активной роли партии в идеологии, экологической реформе и внутреннем центральном партийном контроле - все то, что Горбачев сознательно и успешно сворачивал. Критика также переместилась во внешнюю политику, оспаривая, не злоупотребляли ли Соединенные Штаты мандатом ООН в масштабах своих военных действий в Ираке. Горбачев был вынужден обороняться.

Горбачев продолжал поддерживать некоторые решительные меры по поддержанию правопорядка. 26 января стало известно, что новые совместные патрули армии и милиции усилят обычную милицию (приказ, подписанный Язовым и Пуго 29 декабря, но не получивший тогда зеленого света от Горбачева). А 26 января Горбачев подписал приказ, предоставляющий КГБ широкие полномочия по проведению обысков для выявления коррупции и "экономического саботажа", включая обыски на совместных предприятиях или в офисах иностранных компаний в Советском Союзе.

Экономический рефонд проводился путано. 22 января все банковские счета были заморожены, а все старые пятидесяти- и сторублевые купюры были призваны к замене, в пределах потолка, который мог уничтожить некоторые личные сбережения, хотя целью было пресечение черного маркетинга. В конечном итоге валютная "реформа" была проведена таким образом, что не причинила вреда многим людям, но она еще больше снизила доверие населения к правительству и не была эффективной в своей цели. Месяц спустя было объявлено о более существенном шаге с о ликвидации Госплана, центрального планового органа, и планы по ликвидации большинства промышленных министерств, однако фактический контроль над предприятиями не был затронут. К середине февраля Ельцин начал прямую атаку на Горбачева, обвинив его в стремлении к личной диктатуре, а 19 февраля потребовал его отставки. Четыре дня спустя 40 000 человек вышли на митинг "Демократической России" в Москве. Горбачев, находясь с визитом в Беларуси в конце февраля, предупредил о возможной гражданской войне. 1 марта началась серия забастовок шахтеров.

распространилась и к 19 марта достигла 300 000 шахтеров.

Горбачев сделал большую ставку на всенародный референдум о возобновлении союза, назначенный на 17 марта. Он был уверен в подавляющей народной поддержке союза практически во всех республиках (кроме Прибалтики). Ему удалось достичь согласия по пересмотренному проекту Союзного договора (все еще в виде проекта, подлежащего утверждению Верховными Советами всех республик), и новый проект был опубликован 7 марта, перед референдумом. Он сделал значительные уступки республикам, разделив с ними решения по вопросам национальной безопасности, обороны, внешней политики и государственного бюджета - все, что в ноябрьском проекте 1990 года оставалось за союзным правительством.

В тот же день Горбачев обратился в Верховный Совет с просьбой утвердить девять членов нового Совета Безопасности СССР: Янаева, Павлова, Болдина, Пуго, Крючкова, Язова, Бакатина, Примакова и Бессмертных (все, кроме Болдина, были утверждены, после чего Горбачев просто оставил Болдина своим начальником штаба). Этот список уравновешивал либералов Бакатина и Примакова с консерваторами Янаев и Павлов, а также трио консервативных силовиков Пуго, Крючкова и Язова с либеральным министром иностранных дел Бессмертных. Ельцину тем временем удалось провести параллель с горбачевским референдумом.

дум с голосованием в Российской Федерации по всенародным выборам президента. Он также усилил свои нападки на Горбачева, заявив 9 марта на московском митинге: "Давайте объявим войну руководству страны, которое завело нас в трясину". Толпа, по разным оценкам от 100 000 до 300 000 человек, провела демонстрацию в поддержку Ельцина и против Горбачева. Ельцин не стал конкретно осуждать референдум по союзу, но он отказался от явной поддержки, в результате чего в главных городах России число голосов "за" значительно сократилось, хотя и не настолько, чтобы победить одобрение союза. Ельцин, похоже, хотел, чтобы голосование за его предложение о всенародных выборах президента России прошло с большим перевесом, чем предложение Горбачева о союзе, но чтобы голосование за союз все же прошло.

На референдуме 17 марта в целом по стране за возобновление союза проголосовало 76 процентов. Эта цифра, несомненно, была бы гораздо выше, если бы не двусмысленная позиция Ельцина: в Москве и Ленинграде "за" проголосовало чуть больше половины избирателей, а на базе Ельцина в Свердловске - 70 процентов, хотя реальной оппозиции союзу в этих городах явно не было. В целом по России за союз проголосовал 71 процент, в Украине - 70 процентов, в Беларуси - 83 процента, а в Казахстане, республиках Средней Азии и Азербайджане положительное голосование составило от 93 до 98 процентов. Местные органы власти и подавляющее большинство населения трех балтийских республик, Грузии, Армении и Молдовы бойкотировали голосование на референдуме, продемонстрировав лишь очаги проунионной поддержки. В Украине дополнительный вопрос о поддержке украинского "суверенитета" получил 80 процентов поддержки, в то время как обновленный союз получил 70 процентов - очевидно, что большинство украинцев тогда не считали эти два вопроса несовместимыми. Предложение Ельцина о выборах президента России получило несколько

70 процентов голосов, примерно столько же, сколько за Горбачева, но в Москве и многих городах благоприятный процент был выше. И он, и Горбачев заявили о своей победе. Этот результат, вероятно, способствовал их решению сотрудничать в ближайшие месяцы как по экономической реформе, так и по Союзному договору. Одним из первых результатов стало поражение попытки правых сместить Ельцина в Верховном Совете России.

2 апреля лидер Иван Полозков отказался от таких усилий, а два дня спустя законодательное собрание даже предоставило Ельцину расширенные полномочия, которых он добивался.

Однако еще до победы Ельцина между Горбачевым и Ельциным возникли трения, когда 25 марта Горбачев запретил на три недели публичные митинги и демонстрации в столице и передал московскую милицию под контроль центрального Министерства внутренних дел. Хотя основной причиной действий Горбачева, вероятно, была его озабоченность спорным введением резкого повышения цен в период с 26 марта по 15 апреля, Ельцин и его сторонники увидели в этом ограничение лучшего способа оказать поддержку Ельцину накануне противостояния в Верховном Совете, вызванного попытками правых заставить Ельцина уйти в отставку. Поэтому про-ельцинская оппозиция отказалась подчиниться запрету. В конце концов Горбачев разрешил митинги, а оппозиция уступила в вопросе их проведения в центре возле Кремля. Таким образом, компромисс был достигнут, но не без милицейских баррикад и значительного напряжения из-за надвигающейся возможной конфронтации. Опять же, 28 марта более 100 000 человек вышли на марш и скандировали слова поддержки Ельцину, причем осуждали они не сторонников жесткой линии в Верховном Совете России, а Горбачева. Как отмечалось выше, Ельцин выиграл свой конкурс в Верховном Совете, даже не поставив этот вопрос на голосование.

Однако сторонники жесткой линии не отказались от противодействия Союзному договору как отдаче центральной власти, и 20-21 апреля "съезд" фракции "Союз" осудил договор (и Горбачева) и призвал к объявлению чрезвычайного положения в стране. Горбачев, между тем, сразу после референдума вновь перешел к экономическим реформам (19 марта он принял постановление о повышении розничных цен и транспортных сборов), а также, особенно во время своей поездки в Москву, провел реформу в области экономики.

Японии в середине апреля, он решительно выступил в защиту нового мышления во внешней политике и стремления к новому мировому порядку.

22 апреля, в годовщину рождения Ленина (как и 21 января, в годовщину его смерти), Горбачев и другие лидеры возложили традиционный венок к мавзолею Ленина - в последний раз, как распорядились события. Но это преклонение перед старым порядком, хотя и было аномальным и подчеркивало, что Горбачев все еще сохраняет ошеломляющую позу, было незначительным по сравнению с новыми реальными шагами вперед.

 

Горбачев возобновляет движение за реформу

 

На следующий день, 23 апреля, "9+1", Горбачев и лидеры девяти республик (трех славянских и шести мусульманских), встретившись на даче Горбачева в Ново-Огарево, опубликовали совместное заявление о своем согласии ускорить утверждение Союзного договора. Ельцин, а также все более влиятельный Нурсултан Назарбаев из Казахстана теперь были решительными сторонниками пересмотренного Союзного договора. Ельцин был в некотором смысле лидером "девятки", но не в том смысле, что он мог контролировать их позиции.

В тот же день Верховный Совет оперативно утвердил "антикризисную программу" премьер-министра Павлова, сочетавшую в себе экономические реформы, финансовую стабилизацию, закон и порядок (запрет на забастовки) и "палку", объявившую, что те республики, которые не присоединятся к обновленному союзу, должны будут торговать с ним по ценам мирового рынка.

24-25 апреля состоялся пленум ЦК, на котором были удовлетворены требования лидеров и организаций консервативных партий (в частности, Гидаспова в Ленинграде, С.И. Гуренко на Украине и А.А. Малофеева в Белоруссии). Горбачев отложил проведение пленарного заседания пати до окончания подписания Союзного договора по схеме "9+1". Он также укрепил свои позиции, заручившись поддержкой Политбюро в день открытия пленума. Но, как он и ожидал, на пленум хлынул поток жалоб и возражений против рыночных реформ, ухудшения экономических и политических условий, а также вопросов внешней политики. Среди последних вопросов были советская политика в кризисе в Персидском заливе, которую считали слишком благосклонной к США; ДОВСЕ, слишком односторонний в уступках \Vest; сохранение угрозы со стороны НАТО, не получившей должного признания со стороны администрации Горбачева; и даже критика рутинного договора с США о демаркации Берингова пролива. Суть вопроса заключалась в снижении роли патии, а также ее доктрины и политики, подкрепленных угрозой ослабления центральной власти над республиками.

 

Горбачев гневно защищал свои позиции и драматически (если не впервые) угрожал уйти в отставку, если не получит вотум доверия. Как и прежде, он победил.23 Многие партийные лидеры в республиках и областях, а также в руководящей команде Горбачева, должно быть, все больше приходили к пониманию того, что партия не может поколебать решимость Горбачева; только события и необходимые ответные действия могли заставить Горбачева свернуть или изменить курс. В то же время, многие (хотя и не все) реформаторы с удовлетворением восприняли возвращение Горбачева к четкому курсу реформ.

К 11 мая Ельцин публично провозгласил Горбачева союзником сторонников демократии и сторонником реформ. Позже в том же месяце Горбачев посетил Казахстан и похвалил Назарбаева. С другой стороны, 25 мая в Кишиневе (Кишинев), Молдова, состоялась встреча шести сторонников сепаратистского союза, чтобы согласовать свою оппозицию - трех балтийских республик, Молдовы, Армении и Грузии. В Российской Федерации 12 мая все автономные республики, кроме одной - Татарстана, поддержали Союзный договор. К концу мая борьбу в Коммунистической партии Украины выиграл Леонид Кравчук, сторонник Союзного договора, у убежденных консерваторов.

Самым важным событием стало всенародное избрание Ельцина президентом России 12 июня 57 процентами голосов (что подтвердили 60 процентов Попова в Москве и 70 процентов Собчака в Ленинграде, жители которого также отдали предпочтение восстановлению названия Санкт-Петербург).

Однако общественное недовольство экономической ситуацией сохранялось. Также как и беспокойство и недовольство в руководстве нового союза реформ Горбачева-Ельцина. 17 июня премьер-министр Павлов выступил с беспрецедентной инициативой, по собственной инициативе обратившись в Верховный Совет с просьбой наделить его кабинет чрезвычайными полномочиями по инициированию законов и изданию указов. Его аргументом было то, что президент (Горбачев) не может справиться со всеми возложенными на него обязанностями - прозрачный предлог для захвата власти. В своей речи он также напал на предложения по экономической реформе, недавно выдвинутые Григорием Явлинским и группой Гарвардского университета, призывающей к "большой сделке". (В интервью он в более общем плане нападал на политику обращения за экономической помощью к Западу). Павлова поддержал триумвират по вопросам безопасности - Пуго, К учков и Язов - и консервативные депутаты от "Союза". Горбачев выступил против плана и атаковал лидеров фракции "Союз", но не Павлова. Верховный Совет 21 июня решительно отклонил просьбу Павлова, но Павлов остался на своем посту, а Горбачев даже замял раскол, заявив, что просьба была "в рамках перестройки ".      чков выступил с жесткой речью в поддержку Павлова на закрытом заседании 18 июня, но через несколько дней в СМИ был опубликован длинный отрывок, в котором Запад (включая ЦРУ) обвинялся в попытке подорвать Советский Союз, притворяясь, что предлагает поддержку перестройке.

26 июня ОМОН совершил налет на Вильнюсский телефонный центр. Пострадавших не было, но акция явно была попыткой вновь повысить напряженность и вбить клин между крылом демократических реформ и администрацией Горбачева.

1 июля группа      из девяти ведущих умеренных реформаторов призвала все демократические и реформистские силы объединиться: Шеварднадзе, Яковлев, Александр Руцкой (избранный вице-президент Ельцина), премьер-министр России Иван Силаев, промышленник Аркадий Вольский, мэр Москвы Попов, мэр Ленинграда Собчак, экономические реформаторы Шаталин и Петраков. Они объявили о планах созвать в сентябре конференцию, чтобы основать новое Движение за демократические реформы и решить вопрос о создании новой политической партии. Пресс-секретарь президента Игнатенко сказал, что Горбачев считает это действие "позитивным шагом", а Ельцин одобрил его и призвал сторонников движения стать новой политической партией. Через несколько дней, 4 июля, Шеварднадзе вышел из состава Коммунистической партии. За день до этого "Правда" сообщила, что Горбачев сказал, что консерваторы рискуют "саморазрушением".

подрыв" Коммунистической партии изнутри, и партия может "потерять все

политических битв и всех выборов", с которыми она столкнулась. Яковлев вышел из Коммунистической партии 16 августа.

5 июля Верховный Совет России одобрил проект Союзного договора, а 12 июля это сделал и Верховный Совет СССР.

 

Законодательные собрания республик одобрили его, за исключением Украины, которая отложила принятие решения до голосования по вопросу о независимости, назначенного на декабрь l. Кравчук продолжал поддерживать союз в принципе, но он становился все более уклончивым в отношении его условий и не принимал обязательств по проекту из-за оппозиции со стороны националистического Хуха и своей избирательной кампании за президентское кресло, голосование по которому также должно было состояться в декабре. 23 июля одобренный проект был опубликован как Союзный договор, а 2 августа было объявлено, что подписание запланировано на 20 августа (за исключением Украины и других стран, которые еще не были готовы к подписанию в этот день). Косвенно, проект подразумевал фактическое признание отделения тремя странами Балтии и любыми другими странами, которые решили не присоединяться, предположительно Молдовой, Арменией и Грузией.

Продолжалась и экономическая реформа (хотя и продолжался экономический спад). На голосовании 5 июля Верховный Совет СССР 303 голосами против 14 предпринял важные шаги по разгосударствлению трех четвертей советской промышленности. 8 июля девять славянских и мусульманских республик, которые должны были войти в новый союз, одобрили всеобъемлющий компромиссный план экономических реформ (Ельцин и Назарбаев согласились, хотя и выступали за более радикальные реформы). Это позволило Горбачеву объявить о поддержке девятью участниками программы, которую он представит западной "Группе семи" в Лондоне 17 июля. Накануне этой встречи Советский Союз также подал заявку на полноправное членство в Международном валютном фонде (МВФ), Международном банке реконструкции и развития (МБРР, Всемирный банк), Международной ассоциации развития (МАР) и Международной финансовой корпорации (МФК). На встрече Горбачеву пришлось довольствоваться обещанием особого ассоциированного членства в МВФ и Всемирном банке, но, по крайней мере, Советский Союз вступал в международное экономическое сообщество, а также с запозданием приступил к реальным внутренним экономическим реформам.

Политическая реформа, помимо ключевого Союзного договора, также продолжалась. Пленум ЦК 25-26 июля утвердил предложенный Горбачевым проект новой реформистской программы Коммунистической партии, что стало еще одним важным шагом на пути к социал-демократической партии, прямо назвав ленинско-сталинско-брежневскую прошлую "модель социализма" "несостоятельной". Горбачев заявил, что "социализм и рынок не только связаны, они неразделимы" - ересь для ортодоксальных коммунистов, которые все еще считали их несовместимыми. Он призвал провести в конце года съезд партии для принятия пересмотренной партийной программы. Он также упомянул о планах создания демократической Российской коммунистической партии в качестве альтернативы существующей консервативной партии. И он отметил, что Коммунистическая партия Советского Союза (КПСС) потеряла более четырех миллионов членов за предыдущие полтора года. Хотя в стране существовала

 

В ходе жаркой дискуссии стало ясно, что Горбачев теперь плохо контролирует ЦК КПСС.

Ельцин, тем временем, 20 июля запретил любую политическую деятельность на российских государственных предприятиях и приказал им "игнорировать" любые распоряжения КПСС. Хотя Политбюро и Секретариат КПСС выпустили государственный документ, осуждающий указ Ельцина, сам Горбачев промолчал, а его пресс-секретарь Игнатенко сказал журналистам лишь, что Горбачев обеспокоен тем, что указ "вносит элементы напряженности и конфронтации".

29 июля в двустороннем договоре с Литвой, аналогичном тем, которые Россия подписывала с другими "суверенными" республиками Союза, была признана мартовская декларация о независимости, что означало признание Россией независимости Литвы.

Союз" Ельцина с Горбачевым не означал, что программные и политические разногласия не сохранились, несмотря на согласие по Союзному договору и общей программе экономических реформ. Горбачев и Ельцин договорились о четырех ключевых задачах: политическая демократизация, экономическая реформа, сохранение Союза и новое мышление и действия во внешней политике. Тем не менее, оба лидера оставались сильными политическими соперниками, а многие в их окружении были еще более ожесточенными противниками, некоторые из них выступали против даже взаимовыгодного союза для достижения общих целей. В результате между союзными властями Горбачева и российскими властями Ельцина сохранялись напряженность и конкуренция, но не потому, что последние выступали против союза, а потому, что они выступали против "центра", который многие видели олицетворением Горбачева, коммунистической партии и правительства СССР.

 

Московский саммит и Договор СНВ

 

Задача радикальной экономической реформы и политическая реформа и стабильность вновь казались более устойчивыми, возросли в срочности и приоритетности. Тем не менее, политические перспективы внутри Советского Союза оставались до боли неопределенными, и консолидация политических достижений в Европе нуждалась в дополнительной поддержке со стороны контроля над вооружениями. Договор о сокращении обычных вооруженных сил в Европе (ДОВСЕ) начал разваливаться почти сразу после подписания в Париже, и прежде чем он мог быть ратифицирован и вступить в силу, необходимо было устранить разногласия в его интерпретации. Хотя этот договор был многосторонним и требовал многостороннего согласия, основное бремя новых переговоров с Москвой по спорным вопросам легло на Соединенные Штаты. Кроме того, в более широком контексте Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ) между Советским Союзом и Соединенными Штатами оставался незавершенным, несмотря на успехи в достижении соглашения. Таким образом, контроль над вооружениями вновь оказался в центре внимания переговорщиков как по своим собственным соображениям, так и для оправдания очередной американо-советской встречи на высшем уровне.

Как отмечалось ранее, разногласия по ДОВСЕ, вызванные, в основном, попытками СССР использовать или создать лазейки, чтобы смягчить более тяжелое бремя сокращений, которое договор наложит на советские силы, стали предметом повторного обсуждения Бейкера и Бессмертных на их встречах в середине марта и середине апреля. В начале апреля Горбачев также направил Бушу письмо по проблеме ДОВСЕ, и Буш ответил на него до встречи министров иностранных дел двух стран 24-25 апреля. Но основные разногласия остались и после этой встречи, и после другой встречи в Каире 12-13 мая (где на повестке дня также стояли ближневосточные вопросы и проблемы СНВ). Но главный шаг вперед был сделан 20-21 мая, когда генерал армии Михаил Моисеев, начальник Генерального штаба, прибыл в Вашингтон с конструктивным предложением. Хотя оно еще не разрешило всех разногласий, оно показало готовность советских военных к решению вопроса и заложило основу для окончательного решения.

Президент Буш позвонил Горбачеву 27 мая, чтобы обсудить проблему ДОВСЕ (а также СНВ и экономические отношения). Ключевое соглашение было достигнуто 1 июня в Лиссабоне, когда Бейкер и Бессмертных были вместе на подписании соглашений, положивших конец долгой гражданской войне в Анголе. 14 июня на официальном заседании сторон, подписавших ДОВСЕ в Вене, вопросы были окончательно решены односторонним заявлением Советского Союза о принятии определенных обязательств "вне рамок" ДОВСЕ, как они его интерпретировали, но уступая по существу сокращениям, которые соответствовали интерпретации, принятой другими двадцатью одним участниками договора. Советская сторона сохранила "лицо", но за исключением символических корректировок, в целом она приняла на себя обязательства по дополнительным сокращениям, по существу компенсирующим лазейки. В принципе, Советский Союз (или, что более важно, Генеральный штаб) не уступил, но в целом, по существу, уступил.

 

Советское стремление разрешить оставшиеся разногласия по Договору СНВ было очевидным, когда две делегации возобновили переговоры 19 апреля. В отличие от неспособности обеих сторон продвинуться вперед, когда Бейкер и Бессмертных в последний раз серьезно обсуждали СНВ в середине марта, сейчас Советы попытались возобновить переговоры. Однако Соединенные Штаты хотели решить спор по ДОВСЕ, прежде чем приступать к вопросам СНВ. СНВ был среди тем, которые обсуждались Бейкером и Бессмертных на встрече в Каире в середине мая, Бушем в телефонном разговоре с Горбачевым 27 мая, и снова Бейкером и Бессмертных 1 июня в Ллсбоне, 7 июня в Женеве и 20 июня в Берлине. Но в конце июня оставались те же три основных вопроса, что и в начале года: как запретить шифрование телеметрии ракетных испытаний, как считать боеголовки ракет (особенно при "загрузке" действующих ракет MIRV, чтобы они несли меньше максимального количества боеголовок, с которыми данный тип ракет был испытан), и как определить параметры "новых" типов ракет.

Прорыв по этим последним вопросам произошел только в середине июля, прежде всего в ходе визита в Вашингтон 11-14 июля Бессмертных - снова в сопровождении генерала Моисеева, ключевого человека для принятия этих решений. Первые два вопроса были решены на встрече 11-14 июля. Последний вопрос был решен 17 июля на встрече Буша и Горбачева, которые встречались в Лондоне на экономическом саммите Группы семи. И снова советские военные были привлечены напрямую, чтобы они не могли критиковать или "перетолковывать" принятые решения.

 

США за отказ от поправки Джексона-Яника, запрещающей гарантии экспортных кредитов. На очередное заседание полуофициального торгово-экономического совета США-СССР в Нью-Йорке 29-31 мая прибыла огромная советская делегация - 500 человек вместо обычных десятков. В это же время высокопоставленные эмиссары Горбачева, член Президентского совета Евгений Примаков и первый вице-премьер Владимир Щербаков, приехали в Вашингтон и встретились с Бушем и Бейкером, а также с руководителями Всемирного банка и МВФ. 3 июня Буш объявил, что продлит действие исключения Джексона-Яника на целый год (официально это было сделано 2 августа). 4 июня выдающийся бизнесмен и политический деятель Роберт С. Страус был назначен преемником карьерного дипломата Джека Мэтлока на посту американского посла в Москве.

На протяжении всего этого периода Буш и большинство его советников, желая оказать знаки поддержки Горбачеву в экономической сфере, не были убеждены, что любая крупная финансовая помощь будет эффективно использована для продвижения реформ. Визит в Вашингтон Примакова, Щербакова и Явлинского в конце мая не развеял этих опасений.

14 июня частная американская исследовательская группа в Гарварде предложила крупную программу экономической помощи США, связанную с осуществлением радикальной рыночной реформы советской экономики, под названием "Большая сделка". Администрация, однако, оставалась гораздо более осторожной. 11 июня Буш объявил о предоставлении кредита в размере 1,5 миллиарда долларов на закупку сельскохозяйственной продукции. А 18 июня Бейкер в своей речи в Берлине осторожно изложил ограниченные планы экономической помощи реформам в Советском Союзе. Но поначалу Буш даже противился выраженному Горбачевым желанию посетить экономический саммит Группы семи в Лондоне.

В телефонном разговоре 21 июня Буш сообщил Горбачеву о визите президента России Бориса Ельцина 18-21 июня, во время которого, в отличие от предыдущего визита Ельцина в 1989 году, Буш открыто принял его в Белом доме.

17-18 июля Группа семи в Лондоне провела специальную встречу 7 + 1 с Горбачевым, которая, по крайней мере, удовлетворила желание последнего лично выступить за экономическую помощь. Накануне встречи Советский Союз подал заявку на полноправное членство в МВФ (вопреки советам американцев). Но никакого объявления о пакете помощи, даже в общих чертах, на встрече не было.

В конце встречи МВФ предложил лишь специальное членство в качестве ассоциированного члена.

Буш и Горбачев объявили в Лондоне 17 июля, после личной встречи, завершившей подписание Договора СНВ, что они проведут полноценную встречу на высшем уровне в Москве 30-31 июля.

Тем временем противостояние Восток-Запад в Европе продолжало угасать. В феврале члены Варшавского договора договорились о роспуске военной структуры альянса, и 1 июля Организация Варшавского договора была распущена консенсусом еечленов. К этому времени был завершен вывод советских войск из Чехословакии и Венгрии, а также начался вывод войск из Германии и Польши. В Азии продолжалось постепенное улучшение китайско-советских отношений.      Маршал Язов посетил Китай с первым в истории визитом советского министра обороны. Полным ходом шел вывод советских войск из Монголии.

Политико-экономическая карта менялась вместе с военно-политической. 1 января торговля между странами Восточной Европы и Советским Союзом была переведена на цены мирового рынка, а через несколько дней члены Совета экономической взаимопомощи (СЭВ, также известного как КОМЕКОН) решили распустить эту организацию; восточный экономический блок пошел по тому же пути, что и военно-политические организации. Советский Союз, как и страны Восточной Европы, смотрел на Запад.

К моменту московского саммита изменение отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом было очевидным. Трения значительно уменьшились. Холодная война была закончена. Хотя это еще не было очевидным, эта встреча должна была стать последней из встреч на высшем уровне сверхдержав. Хотя эта встреча была важной для Горбачева и полезной для Буша и закрепила большие успехи в отношениях двух держав, контекст изменений в мире сделал ее неизбежно переходной. Кроме того, этот саммит, конечно же, станет последним советским саммитом в силу непредвиденного внезапного распада Советского Союза38.

Венцом московского саммита стало подписание Договора СНВ-1. Однако даже это, как правило, рассматривалось как завершение старых дел, а не как представление будущей повестки дня. Действительно, никто не предвидел, что менее чем через год соглашение о сокращении стратегических вооружений, которое было достигнуто с таким трудом будет отменено соглашением о дальнейшем, гораздо более глубоком сокращении.

Договор СНВ предусматривает сокращение примерно на 25 процентов для Соединенных Штатов и на 35 процентов для Советского Союза (из-за правил дифференцированного и номинального подсчета для некоторых типов вооружений), что примерно соответствует тому уровню, который был на момент начала переговоров по СНВ в 1982 году. Сокращение баллистических ракет быстрого реагирования в рамках общих сумм, однако, было гораздо более значительным. Что еще более важно, согласованные и сокращенные потолки обеспечили большую уверенность и предсказуемость и позволили провести значительные сокращения в рамках односторонних решений по бюджетному программированию. В то время предполагалось, что семь лет, отведенные на реализацию этих сокращений, хотя и не исключали более раннего согласования дальнейших сокращений, отражали ожидание того, что переговоры о дальнейших шагах будут отложенными и длительными. По крайней мере, таковы были ожидания американцев.

Обе стороны без шумихи договорились возобновить консультации в октябре в Москве по дальнейшим переговорам о контроле над стратегическими ядерными и космическими вооружениями и мерах по укреплению стратегической стабильности. Советская сторона подтвердила увязку сокращений СНВ с дальнейшим соблюдением Договора по ПРО в том виде, как он трактовался в 1972 году, однако американская сторона избегала этого скрытого вопроса. Советская сторона также пыталась договориться о дате начала переговоров по сокращению тактического ядерного оружия в Европе, но получила отпор со стороны США. Наконец, Горбачев настоял на назначении даты возобновления переговоров о дальнейших ограничениях на подземные ядерные испытания, но Соединенные Штаты не были готовы пойти на это.

Когда впоследствии изменившаяся военно-политическая ситуация привела к началу новых переговоров о гораздо более глубоких сокращениях, Договор СНВ-1 1991 года стал важнейшей основой для Договора СНВ-2, подписанного в январе 1993 года и предусматривающего кумулятивные сокращения примерно на две трети от уровня 1991 года. Но, несмотря на эту неожиданную возможность для дальнейшего сокращения стратегических вооружений, в 1991 году было совершенно очевидно, что контроль над вооружениями и сокращение вооружений не сохранят того значения, которое они имели в течение предыдущих двух десятилетий. Опасность войны отступила, гонка вооружений потеряла свое обоснование, а повестка дня политических консультаций и экономических вопросов стала более важной для мира после холодной войны.

Новым центром тяжести стала экономическая и политическая ситуация в Советском Союзе и роль внешней экономической поддержки внутренних реформ. И для этого нового вызова, хотя роль Соединенных Штатов была, безусловно, важной, она не была доминирующей. В этом важном отношении двусторонний саммит в Москве был лишь продолжением встречи Горбачева с "Большой семеркой" в Лондоне двумя неделями ранее. \Хотя президент Буш и объявил в Москве, что Соединенные Штаты собираются ратифицировать двустороннее торговое соглашение и предоставить статус наиболее благоприятствуемой нации (РНБ), как он сам заметил, это было всего лишь заявлением.

 

Американская роль в этих новых грандиозных усилиях оставалась скромной, и Буш проявлял заметную осторожность в отношении любых новых шагов, помимо намерения предоставить статус недискриминационной торговли, обещанный еще за год до этого, но осуществленный лишь год спустя. Пакет реальной экономической помощи от Запада, с долей американского лидерства, также появился только в следующем году. Один проницательный комментатор, отметив осторожность американской реакции на помощь советским экономическим реформам, метко заметил в то время: "Администрация Буша, спустя почти три года, установила последовательную модель реагирования на изменения в [бывшем] Восточном блоке: она редко ловит первый поезд, но редко пропускает последний".

На саммите Горбачев настаивал на ослаблении западного экспортного контроля COCO M, отметив, что соображения безопасности, которые были их обоснованием, теперь потеряли смысл. Несколько месяцев спустя контроль над КОКОМ был ослаблен, но хотя на саммите Буш согласился рассмотреть этот вопрос, он не взял на себя никаких конкретных обязательств. (КОКОМ был расформирован в 1994 году).

Московский саммит продолжил реализацию ряда двусторонних программ сотрудничества, в частности, в области технического экономического сотрудничества и мер по стимулированию жилищного строительства.42 Были достигнуты договоренности по авиационной безопасности против угона самолетов и по оказанию помощи в случае стихийных бедствий. Наиболее важным, хотя бы символически, было возрождение перспектив совместного освоения космоса. Однако двусторонняя повестка дня была, по сути, нормализована.

В области глобальных геополитических проблем привычная словесная перепалка по поводу региональных конфликтов, в которых две державы ассоциировались с местными противниками, практически ушла в прошлое. Исключение составлял лишь все еще не полностью решен вопрос о военной помощи обеим сторонам в гражданской войне в Афганистане. Буш также по-прежнему подталкивал Горбачева к дальнейшему отказу Советского Союза от поддержки Кубы Кастро. Он не добивался конкретного ответа на вопрос о продолжении советской военной помощи Кубе, но он напомнил Горбачеву, что это остается раздражителем в американо-советских отношениях. Он также сделал это публично в своем выступлении в Московском государственном институте международных отношений.

Наиболее значимым и важным действием на саммите в этой области было совместное спонсорство созыва в октябре международной конференции по Ближнему Востоку для содействия урегулированию израильско-арабо-палестинского конфликта. Горбачев решительно поддержал эту инициативу и постарался переломить Буша после первоначальных колебаний, вызванных осторожной и неопределенной позицией Израиля. Соединенные Штаты больше не стремились исключить Советский Союз из участия в ближневосточном мирном процессе, и Шеварднадзе и Бейкер уже некоторое время двигались в этом направлении. И Буш, и Горбачев с гордостью говорили о своих совместных усилиях по успешному пресечению агрессии Ирака и оккупации Кувейта. Как подчеркнул Буш, "в каждый ключевой момент кризиса Соединенные Штаты и Советский Союз работали вместе". Вскоре после саммита и Бессрнертных, и Бейкер отправились в поездки по странам Ближнего Востока.

Буш отметил, что сотрудничество между двумя странами уже принесло мир и свободные выборы в Намибии, Анголе и Никарагуа, и усилило надежды на разрешение конфликтов в Камбодже и Афганистане, а также на Ближнем Востоке. Лидеры двух стран также призвали к урегулированию кризиса в Югославии путем переговоров.45 Министры иностранных дел двух стран, Бейкер и Шеварднадзе, также опубликовали совместное заявление, в котором приветствовали прогресс в разрешении споров в Никарагуа, Сальвадоре и Гватемале.

В отличие от этих шагов вперед в совместной работе по разрешению острых региональных конфликтов, Буш довольно неожиданно добавил одну новую точку расхождения в американо-советский диалог, публично подтолкнув Советы к "требованию Японии - которое мы поддерживаем - о возвращении северных территорий".Советский диалог, публично подтолкнув Советы к "требованию Японии - которое мы поддерживаем - о возвращении Северных территорий", отметив, что "этот спор может помешать вашей интеграции в мировую экономику [из-за политики Японии по отказу от экономической помощи в качестве рычага в этом вопросе], и мы хотим сделать все возможное, чтобы помочь обеим сторонам разрешить его". На самом деле, было сомнительно, что беспрецедентное публичное президентское заявление, сделанное в ходе президентского визита в Россию, будет иметь место.

 

Поддержка США японской позиции по спорному вопросу была либо полезной, либо мудрой. Соединенные Штаты почти сорок лет поддерживали японцев, своего союзника, против Советского Союза, когда тот был противником, отчасти потому, что Соединенные Штаты видели выгоду в сохранении напряженности между Японией и Советским Союзом. Теперь, когда Соединенные Штаты хотели бы видеть разрешение спора и хорошие отношения между этими двумя странами, занятие такой позиции не было способом "помочь обеим сторонам разрешить его". Буш, очевидно, считал, что советская позиция представляет собой всего лишь остатки "старого мышления", и он явно не знал о масштабах российской общественной оппозиции к передаче островов, не говоря уже о том, что по существу вопрос был отнюдь не только на стороне Японии. Более правильным было бы просто призвать обе стороны разрешить территориальный спор путем переговоров...

Помимо вопросов помощи Кубе и спора с Японией по поводу островов, Буш упомянул еще три "препятствия", остающиеся на пути к "новому партнерству" с Советским Союзом, и все они касались внутренней советской политики. Самым заметным и наиболее чувствительным было будущее стран Балтии. 25 июня Буш представил Конгрессу требуемый доклад, в котором одобрил независимость Латвии, Литвы и Эстонии путем переговоров, но сделал это тихо. Этот вопрос вновь вспыхнул накануне его визита, когда 28 и 29 июля ОМОН провел рейд на нескольких таможенных постах Литвы и Латвии, что смутило как Горбачева, так и Буша. 30 июля, когда Буш находился в Москве, неизвестные вооруженные люди устроили жестокую провокацию, убив шесть литовских пограничных инспекторов. Горбачев сразу же осудил это преступление, Пуго отрицал, что это была акция ОМОНа, и до сих пор не установлено, было ли это (как предполагают Байтс и многие другие) тайной операцией советских спецслужб или акцией других (местных русских или местных прибалтийских экстремистов), стремившихся разжечь конфликт. Но еще до этого акта Буш частным образом и публично призывал советские "добросовестные переговоры с балтийскими правительствами" и "четкую и безоговорочную приверженность [СССР] мирным переменам".

Вторым аспектом советской внутренней политики, который затронул Буш, были военные расходы. "Пора, - сказал он, - вашему военному ведомству переходить на мирные рельсы. Пришло время сократить расходы". И он предложил "помощь в конвертации вашей военно-промышленной мощи в продуктивные, мирные цели". 0 Горбачев уже двигался в этом направлении, особенно в 1990-91 годах, но Буш хотел подтолкнуть процесс.

Наконец, в своем выступлении в поддержку перестройки Буш сказал: "Ключевым вызовом - единственным наиболее важным фактором в формировании нового партнерства между нашими странами - остаются результаты эксперимента, который сейчас перестраивает советскую экономику - [и] советское общество". Он смело говорил о том, что "моя страна готова оказать помощь в этой новой советской революции", но он также подчеркнул, что, хотя "реальная реформа" экономики необходима, "формирование должно идти изнутри".

Ключевым шагом во внутренней трансформации Советского Союза, происходившей на момент проведения саммита, было продвижение к новому Союзному договору. В тот самый момент, когда президент Буш прибыл в Москву поздним вечером 29 июля, Горбачев, Ельцин и президент Казахстана Нурсултан Назарбаев пытались найти решение последнего серьезного разногласия по договору - разделения полномочий между центром и республиками по налогообложению. Они достигли соглашения около трех часов ночи, за несколько часов до начала встречи Буша с Горбачевым. Однако, когда Горбачев попытался закрепить свое достижение, пригласив в последнюю минуту Ельцина и Назарбаева присоединиться к нему на одной из встреч с президентом Бушем, Ельцин отказался. Буш все же встретился с Ельциным во второй половине дня в его кремлевском офисе - встреча была организована ранее в качестве жеста в сторону растущего международного авторитета республик. В целом, Буш успешно выбрал средний курс, который не оттолкнул ни Горбачева, ни Ельцина.

 

По завершении двухдневного рабочего саммита в Москве президент Буш сделал еще один жест в сторону пробуждающихся республик, посетив по пути домой столицу Украины Киев. Он был очень тепло принят, что свидетельствует о гордости украинцев тем, что их считают суверенным образованием, и об ожиданиях поддержки со стороны Соединенных Штатов. Перед президентом Бушем стояла деликатная и сложная задача - стремиться поощрять демократию, экономические реформы и свободу, не подвергая себя опасности вмешательства во внутренние дела Советского Союза. Если Буш и ошибся (как считали некоторые в то время, а многие - и в ретроспективе), то только в том, что придал слишком большое значение пропаганде преемственности центрального советского государства и слишком мало приветствовал народные настроения за независимость. Его послание было здравым, хотя и не всеми принятым: "свобода - это не то же самое, что независимость", и "американцы не будут поддерживать тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить далекую тиранию местным деспотизмом" или "тех, кто продвигает самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти". По его словам, для Соединенных Штатов "выбор между поддержкой президента Горбачева и поддержкой лидеров, настроенных на независимость по всему СССР", является "ложным выбором". Он из кожи вон лез, чтобы похвалить "поразительные" достижения Горбачева и одобрить Союзный договор 9+1. В целом, было ясно, что он поддерживает демократию и большую роль республик в рамках продолжающегося союза.

Критики в США быстро окрестили заявление Буша его речью "Цыпленок по-киевски". В Киеве ее не приветствовали, но Буш на самом деле занял смелую позицию. Оглядываясь назад, можно сказать, что эта речь была слишком решительной поддержкой спорного Союзного договора и недостаточно соответствовала тому, что оказалось народной поддержкой независимости Украины. Но в то время перспективы Союзного договора улучшались, и никто не ожидал конвульсий, которые приведут к концу Советского Союза через четыре месяца. Оглядываясь назад, можно сказать, что для Буша было бы лучше не совершать визит в Киев в то время.

Московский саммит в июле 1991 года, почти через двадцать лет после первой американо-советской встречи на высшем уровне президента Ричарда Никсона и генерального секретаря Леонида Брежнева, как ни парадоксально, был менее эйфоричным, несмотря на гораздо большее совпадение позиций и более спокойное сотрудничество. В 1972 году и в gоследующие встречи, по крайней мере до Мальтийского и Вашингтонского саммитов в 1989-90 годах, даже успешный саммит отмечен атмосферой достижения, несмотря на преобладание конкуренции над сотрудничеством. В периоды разрядки в начале-середине 1970-х и во второй половине 1980-х годов саммиты были посвящены созданию безопасных границ для соперничества. Ко времени Мальтийского и Вашингтонского саммитов с окончанием "холодной войны"\Var встречи были отмечены определением рамок для взаимного сотрудничества. К 1991 году, поскольку реальные отношения были намного лучше, даже согласие на саммите стало обычным делом. 397 советским и 2 059 иностранным журналистам было о чем писать. (Даже приятный и непринужденный осмотр достопримечательностей Барбарой Буш и Раисой Горбачевой не дал почвы для сплетен, которые раньше вызывали встречи Нэнси Рейган и Раисы). Успех, казалось, угрожал саммиту      скукой.

Ослабленная позиция Горбачева внутри страны и слабая мощь Советского Союза были очевидны на саммите, что вызвало внутреннюю критику со стороны Советского Союза, которая была представлена как властные американские "лекции" о международном поведении и внутренних реформах, советские поклоны на Ближнем Востоке и в Югославии, а также чрезмерные советские уступки в СНВ и других соглашениях - несмотря на то, что зачастую это были политические предпочтения Горбачева, а не результат американского давления.55 Тем не менее, в целом, саммит и его результаты были положительно оценены в Советском Союзе и Западе. Саммит, конечно, не ослабил Горбачева; однако он не смог укрепить его в критической внутренней борьбе, которая приближалась к кульминации.

Возможно, самый реалистичный и постоянный комментарий сделал бывший министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе: "Сейчас нет никаких проблем, и отношения идут хорошо. Я думаю, что это естественный ход. Я думаю, что если и будет какое-то влияние на отношения, то оно будет исходить от внутренних волнений в Советском Союзе. Если Советский Союз не сможет стабилизировать экономическую и политическую обстановку, это станет фактором, который повредит отношениям. Я думаю, что это единственное, что может помешать американо-советским отношениям. Это единственное, что препятствует развитию отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом".

Хотя последующие внутренние события в СССР не повредили бы американо-советским отношениям, они, безусловно, сыграли бы центральную роль в их изменении. Но в начале августа 1991 года после саммита, когда долго откладывавшееся подписание Союзного договора было назначено на конец того же месяца, казалось, что тучи внутренних беспорядков рассеиваются, а курс советской внешней политики и американо-советских отношений проясняется.

 

Переворот и контрпереворот

 

В середине августа Горбачев отправился на две недели отдохнуть в свой любимый дом отдыха в Форосе в Крыму, одну из дач, содержащихся для руководства страны. Он должен был вернуться в Москву 19 августа, чтобы присутствовать на подписании нового Союзного договора 20 августа. На первый взгляд, политическая сцена была спокойной. Но во второй половине дня в воскресенье 18 августа к Горбачеву неожиданно прибыла делегация: Секретарь партии и заместитель Горбачева в Совете обороны Олег Бакланов, секретарь партии Олег Шенин, заместитель министра обороны генерал Валентин Варенников и доверенный начальник личного штаба Горбачева Валерий Болдин. Делегация сообщила Горбачеву, что другие члены руководства согласились с необходимостью введения чрезвычайного положения в стране, и призвала его одобрить и подписать такую директиву или уйти в отставку и передать свои полномочия вице-президенту Янаеву. Горбачев категорически отказался, и они уехали. Горбачев, отрезанный от связи с внешним миром, оставался под домашним арестом в течение трех дней.

Мир узнал, что что-то произошло, когда в 6:00 утра 19 августа радио Москвы и ТАСС объявили, что президент Горбачев из-за "плохого самочувствия" не может исполнять свои обязанности и что, согласно статье 127(7) Конституции СССР, вице-президент Геннадий И. Янаев принимал на себя "обязанности президента СССР". Янаев выступил с публичным обращением, в котором объявил чрезвычайное положение и передал всю власть новому Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР. Янаев возглавил комитет в качестве исполняющего обязанности президента, а остальные семь членов были в основном высокопоставленными членами правительства Горбачева: Премьер-министр Валентин Павлов, председатель КГБ Владимир Крючков, министр внутренних дел Борис Пуга, министр обороны маршал Дмитрий Язов и заместитель председателя Совета обороны Олег Бакланов, а также два менее известных члена, представлявших промышленный и сельскохозяйственный секторы, Александр Тизяков и Василий Стародубцев, соответственно. Пять старших членов представляли большинство горбачевского Совета безопасности (в количестве восьми человек). Руководство Коммунистической партии как таковое, включая заместителя генерального секретаря Владимира Ивашко, не было включено, хотя лидеры переворота, конечно, были членами партийного руководства.

Большинство, если не все, эти люди уже некоторое время призывали Горбачева ввести чрезвычайное положение. Некоторые из них были организаторами репрессий в странах Балтии в январе и июле, а также попыток сдержать публичные демонстрации в Москве в марте, пытаясь создать ситуацию, при которой, как они надеялись, Горбачеву придется пойти на жесткие меры. Они поддержали открытую заявку Павлова на получение большей власти в Верховном Совете в июне. Они выступали против уступок власти республикам в Союзном договоре, и время их нынешнего шага было вызвано отчаянной попыткой предотвратить подписание договора. Хотя Председатель Верховного Совета Анатолий Лукьянов действовал осторожно и не стал входить в состав коммисии, 19 августа он выступил с заявлением, в котором критиковал проект Союзного договора и призывал к его пересмотру. Заговорщики надеялись, что Горбачев примет их ультиматум и санкционирует введение чрезвычайного положения, но если нет, они были готовы действовать самостоятельно, без него и против него. (Возможно, они надеялись, что даже в этом случае он позже примет свершившийся факт, и тогда его здоровье может измениться к лучшему, а если нет, то его можно будет держать в заключении или сказать, что его здоровье ухудшится). Как Горбачев серьезно недооценил силу консервативных убеждений и готовность этих соратников действовать самостоятельно, так и они недооценили его решимость не поддаваться такому давлению. Более поздние попытки некоторых заговорщиков (и других) обвинить Горбачева в заговоре были абсурдными. Горбачев, конечно, санкционировал планирование на случай возможного чрезвычайного положения, и эти планы сейчас частично реализованы. Но как в предыдущих случаях, так и в этом, он решительно отверг любой предлог для введения чрезвычайного положения.

 

Заговорщики пытались прикрыть свои действия конституционной законностью, но они были непоследовательны и совершили большую ошибку, создав и действуя под руководством нового и, вероятно, неконституционного "чрезвычайного комитета". Этот факт лишил Ельцина, как законного президента России, и других военных возможности заручиться поддержкой или, по крайней мере, нейтрализовать многих, кто, хотя и очень неохотно не подчинялся приказам начальства, был склонен остаться в стороне и не подчиняться приказам мутного самосозданного комитета, тем более что вскоре стало совершенно ясно, что Горбачев не болен, а находится в недобровольном заключении.

Общая реакция по всей стране заключалась в том, чтобы продолжать жить повседневной жизнью и посмотреть, что принесут новые события. Некоторые, на всех уровнях, с подозрением отнеслись к заявлению о болезни Горбачева, и это подозрение росло. Некоторые были напуганы и расстроены таким поворотом событий; другие были рады увидеть признаки подавления закона и порядка и, возможно, более предсказуемой и менее инновационной политики. Но большинство людей просто смирились и ждали. На высоком уровне политические лидеры, занимающие посты в республиканских и региональных органах власти и в Коммунистической партии, также были склонны ждать и смотреть.

Наиболее очевидным и важным исключением была активная оппозиция лидеров России, Казахстана, Кыргызстана - Ельцина, Назарбаева и Акаева, а также лидеров Латвии, Литвы, Эстонии и Молдовы. Наиболее заметными в активной поддержке были другие лидеры Центральной Азии и Азербайджана, реакционный лидер отделившейся "Республики Днестр" в Молдове Игорь Смирнов и лидер Коммунистической партии Латвии Альфред Рубикс. Но, опять же, большинство, включая лидеров Украины, Беларуси, Узбекистана, Армении, Грузии и большинства регионов России, перешли от апатичной поддержки (основанной в основном на ожидании успеха переворота) к апатичной оппозиции с изменением хода событий.

Большинство региональных организаций Коммунистической партии заявили о своей поддержке переворота, но многие колебались, а некоторые выступили против. Некоторые из колеблющихся или поддерживающих республиканских лидеров были вынуждены вскоре покинуть сцену, но многие остались и выжили в качестве лидеров новых независимых республик, особенно в Центральной Азии и на Кавказе.

Среди гражданских лидеров либеральные мэры Москвы и Ленинграда были в авангарде поддержки Ельцина и Горбачева. Также в поддержку советской Конституции и Горбачева выступил патриарх Русской православной церкви Алексей II, хотя некоторые из его священнослужителей рано проявили симпатии к перевороту.

Здесь не место пересказывать историю о промахах заговорщиков переворота или храбрости тех, кто противостоял их попыткам навязать свое правление. Неспособность заговорщиков нейтрализовать президента Ельцина имела решающее значение, как и отказ ключевых военных и сотрудников КГБ выполнять приказы комитета, даже если они были переданы по их собственным законным каналам. Во многом благодаря открытости и законности, которые Горбачев насаждал в течение нескольких предыдущих лет, многие люди на ключевых постах преодолели традиционную тенденцию просто подчиняться приказам. Например, высшее военное командование раскололось, несмотря на то, что министр обороны маршал Язов был ведущим соучастником заговора как член Государственного комитета по чрезвычайному положению, особенно активную роль в заговоре играл генерал Варенников, Заместитель министра и командующий сухопутными войсками, генерал-полковник Лаклислав Ачалов, бывший командующий воздушно-десантными войсками, который в декабре был назначен на новую должность заместителя министра по чрезвычайным ситуациям (например, вспышки насилия на Кавказе). Несколько ведущих фигур в Генеральном штабе также были непосредственно вовлечены в поддержку переворота, в частности, начальник Главного оперативного управления генерал-полковник Владимир Денисов, а после его возвращения в Москву - начальник Генерального штаба генерал Михаил Моисеев. Активную преданность комитету выразил также заместитель министра, командующий войсками ПВО, генерал Иван Третьяк, а устные послания поддержки были направлены несколькими полевыми командирами, в частности ультраконсервативным генерал-полковником Альбертом Макашовым, командующим Приволжско-Уральским военным округом. Командующий Московским военным округом генерал-полковник Николай Калинин подчинился приказу и взял на себя руководство военными действиями в Московской области (хотя он не смог отдать приказ о начале действий некоторых ключевых сил из-за отказа их командиров). Единственным военно-полевым командованием, кроме Московского и Ленинградского военных округов, которому был отдан приказ о начале действий, был Прибалтийский военный округ под командованием генерал-полковника Федора Кузьмина, который подчинился приказу и занял ключевые пункты в Риге, Вильнюсе и Таллине.

Еще более значительным и удивительным был широкий размах все более активного отказа от сотрудничества со стороны высшего военного руководства. Среди заместителей министров противниками переворота оставались главком ВВС СССР маршал авиации Евгений Шапошников, главком ВМФ СССР адмирал флота Владимир Чернавин, командующий РВСН генерал Юрий Максирнов, командующий ВДВ СССР генерал-лейтенант Павел Грачев. Некоторые из них, особенно генерал Грачев, первоначально выполняли приказы о предварительной переброске войск, как и генерал-полковник Калинин в Москве и генерал-полковник Виктор Самсонов, командующий Ленинградским военным округом. Но Шапошников, Грачев, заместитель министра внутренних дел генерал-полковник Борис Громов и ключевые командиры спецподразделений КГБ отказались выполнять приказы о переброске своих сил.

 

Аналогичным образом, генерал Самсонов согласился на просьбу мэра Анатолия Собчака не вводить свои войска в Ленинград, несмотря на приказ сделать это. Генерал Грачев даже направил одного из своих офицеров ВДВ, генерал-майора Александра Лебедя, чтобы успокоить защитников Белого дома (здания российского парламента), где Ельцин и многие другие демонстративно держались.

На третий день переворота, 21 августа, маршал Язов столкнулся с требованиями коллегии Министерства обороны (состоящей из дюжины его заместителей) о выводе всех войск из Москвы и его собственном выходе из комитета переворота. Он заявил, что, взяв на себя обязательства, не может теперь покинуть комитет, но согласился с приказом о выводе войск. Попытка переворота быстро проваливалась.

Приказ заговорщиков о нападении на Дом правительства, где Ельцин бросал им вызов и сплачивал сопротивление, был сорван отказом спецназа КГБ, МВД (элитная дивизия внутренних войск имени Дзержинского) и армии (воздушно-десантная и гвардейская дивизии в Москве) нанести удар. Учитывая неразбериху и напряженность, было почти чудом, что в отдельных инцидентах погибло всего пять человек: трое молодых людей в Москве, когда экипаж танка запаниковал после того, как их машина была "ослеплена", один человек от винтовочного огня в Вильнюсе и еще один в Латвии от удара военной машины. Более широкая опасность гражданской войны, если бы произошло нападение на Белый дом, к счастью, не развязалась. Также существовала теоретическая опасность для мира от разделения власти над ядерным оружием. Но в целом, сдержанность, проявленная всеми сторонами в чрезвычайно сложной путанице власти и лояльности, была примечательной.

Утром 22 августа Верховный Совет России направил делегацию, чтобы сопроводить Горбачева обратно в Москву. Ее возглавлял вице-президент Ельцина Александр Руцкой, полковник советских ВВС и герой афганской войны, а также сотрудники российского КГБ и другие "мускулы", если потребуется. Другая делегация, состоящая из лидеров переворота, включая маршала Язова, также пыталась попасть к Горбачеву, чтобы договориться о помиловании в обмен на его возвращение, но их не приняли, а вместо этого арестовали и вернули в Москву. Попытка переворота полностью провалилась.

Президент Горбачев и советская Конституция были спасены, но перестройка Советского Союза - нет. Политическая и экономическая реформа, конечно, получила новую жизнь и активизировалась, но в условиях более радикальных политических изменений, чем предусматривалось даже при далеко идущей "реструктуризации". Более того, отголоски спасения конституционного порядка парадоксальным образом привели к концу этого конституционного порядка в течение нескольких месяцев. Участники переворота, пытаясь предотвратить контролируемые изменения, развязали перемены, неконтролируемые центральными властями. Крах переворота не восстановил статус-кво, как поначалу не понял Горбачев; он разрушил ту самую основу центральной власти, которую заговорщики так отчаянно пытались сохранить и укрепить.

Наиболее заметным немедленным шагом стало запрещение Коммунистической партии Советского Союза (и коммунистических партий большинства республик, включая Россию и Украину). Это сопровождалось поспешным заполнением пустоты, как Ельциным в России, так и местным руководством других республик, в большинстве случаев коммунистическими лидерами, сбросившими партийную принадлежность.

Каким бы драматичным ни был крах Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) после семидесяти четырех лет пребывания у власти, еще более фундаментальным и важным было постепенное, но неумолимое затмение Союзного договора и распад самого Советского Союза в течение четырех месяцев с 19 августа по 25 декабря. Однако этот фундаментальный сдвиг, воспринимаемый как должное с момента его наступления, в то время не был понятен. Конечно, с 20 по 30 августа произошел всплеск деклараций о независимости нескольких республик. Но только в странах Балтии это привело к раннему фактическому отделению.

Эстония еще до краха переворота (20 августа) и Латвия сразу после него (21 августа) поспешили присоединиться к Литве в отстаивании независимости. Прибалтийские страны, которые были независимыми до их принудительного вхождения в состав Советского Союза в 1940 году, рассматривались как особый случай. Ельцин быстро распространил признание Россией независимости этих двух государств 24 августа (ранее признав независимость Литвы). И, несмотря на жалобу Горбачева на "слишком поспешные" действия, страны Европейского сообщества 27 августа распространили признание на три балтийские страны (как к тому времени уже сделали Исландия, Швеция и некоторые другие). Даже советское признание их отделения было явно неминуемым.

Менее ожидаемый, но наиболее значительный, Леонид Кравчук возглавил (или последовал за) консенсусом в Киеве, провозгласив 24 августа независимость Украины, которая должна быть подтверждена общенациональным голосованием 1 декабря. Консервативные лидеры Беларуси, хотя им и не противостояло активное движение за независимость, решили последовать его примеру 25 августа, чтобы сохранить власть в своих руках. К концу месяца Молдова, три закавказских государства - Грузия, Армения (с возможностью проведения референдума) и Азербайджан, а также Узбекистан в Центральной Азии - все объявили о независимости или намерении добиваться независимости. (Казахстан, Кыргызстан, Туркменистан, Таджикистан и Россия удержались).

Несмотря на эту волну деклараций, в этих республиках было мало движений, чтобы следовать им, и никакого признания со стороны СССР, России или внешнего мира, за исключением стран Балтии. Более того, продолжались активные переговоры по договору о возобновленном, хотя теперь еще более размытом, союзе. Ельцин, например, 25 августа подтвердил, что Союзный договор должен быть подписан, хотя и всеми девятью членами одновременно (в отличие от запланированного 20 августа), и поэтому должен дождаться согласия Украины. Он также подчеркнул, что, по его мнению, это должна быть федерация, а не просто конфедерация. Горбачев призвал к скорейшему подписанию, а 27 августа он вновь пригрозил уйти в отставку, если Союзный договор не будет принят.

Хотя судьба союза будет зависеть от позиции, которую займут республики (особенно Украина после голосования 1 декабря), она также в решающей степени зависит от тесно связанной с этим продолжающейся политической борьбы между Горбачевым и Ельциным. С тех пор как Ельцин инициировал "парад суверенитетов" в июне 1990 года и утверждение верховенства республиканских законов в октябре, Украина и другие республики последовали примеру России. Хотя Ельцин не провозгласил независимость России после неудавшегося переворота, он захватил многие полномочия, атрибуты, институты и активы центрального советского режима, и этот путь он продолжил после того, как необходимость упреждать потенциальных узурпаторов власти давно отпала. Он утверждал и осуществлял российскую власть таким образом, что приглашал и побуждал другие республики последовать его примеру. 28 августа Горбачев, признавая чрезвычайную необходимость указов Ельцина о принятии на себя общих полномочий (например, над вооруженными силами, КГБ и МВД на территории России) во время переворота, стремился обуздать и вновь разделить российские и общесоюзные советские дела. Однако в тот же день Ельцин в одностороннем порядке взял под контроль Государственный банк, Министерство финансов и Банк внешнеэкономических связей СССР.

Ельцин, действительно, не только сыграл центральную политическую роль в поражении переворота, но и фактически использовал эту возможность для проведения контрпереворота, узурпировав полномочия президента Союза и других центральных союзных институтов. Хотя лидеры переворота действовали незаконно, ограничивая Горбачева и соблазняя его чрезвычайными полномочиями, они не бросали вызов институтам центральной власти, и одной из их главных целей было укрепление существующей структуры. Ельцин, напротив, разрушил всю существующую конституционную структуру. И многие из действий Ельцина были не более законными и конституционными, чем действия путчистов. Именно контрпереворот Ельцина, в гораздо большей степени, чем сам неумелый переворот, подорвал усилия Горбачева по рестабилизации статус-кво контролируемых изменений в рамках перестройки и легитимации обновленного союза.

В первые дни после провала переворота Ельцин намеренно подрывал и даже унижал Горбачева, в частности, сорвав выступление Горбачева по телевидению в Верховном Совете России 23 августа, на следующий день после его возвращения с Фароса. Ельцин воспользовался тем, что Горбачев еще не смог полностью проинформировать себя о случившемся, и публично размахивал перед его лицом документами, уличающими бывших соратников президента, с которыми Горбачев еще не имел возможности ознакомиться, недвусмысленно приказывая ему прочитать их на месте. Затем Ельцин отмахнулся от неэффективных протестов и в присутствии Горбачева и миллионов телезрителей подписал указ о приостановлении деятельности Коммунистической партии России.      -

Сам Горбачев медленно осознавал характер и масштабы изменений в стране, вызванных попыткой переворота, драматической защитой Белого дома и контрпереворотом Ельцина против пошатнувшихся центральных институтов. Первое телевизионное обращение Горбачева сразу после возвращения, 22 августа, было досадно не синхронизировано с событиями. Возможно, это и понятно, учитывая тяжелое личное испытание, которое он и его семья только что пережили, но с политической точки зрения Горбачев излишне зациклился на этом личном опыте и не воспользовался возможностью выступить с новым посвящением будущим изменениям в обществе.63 \Вопреки всему, отвечая на вопросы, он пытался спасти то, что он все еще видел как реструктурированное здоровое ядро коммунистической партии и наследие Октябрьской революции. Только нво <л      Позже, 24 августа (под руководством Ал ексанла Яковлева), Горбачев подал в отставку с поста генерального секретаря и призвал Центральный Комитет КПСС к самороспуску.

Ельцин тем временем уже (23 августа) запретил деятельность организаций КПСС, в том числе приостановил издание "Правды" и пяти других партийных газет. 24 августа Ельцин взял под контроль архивы КПСС и КГБ (чтобы не допустить их уничтожения). На следующий день он конфисковал имущество и другие активы КПСС, отметив роспуск ее Центрального комитета, и приостановил деятельность Коммунистической партии России. 6 ноября он приостановил любую деятельность самой КПСС и распустил все организационные структуры, фактически запретив партию.

В других республиках местное руководство - почти во всех случаях состоящее из бывших коммунистических лидеров - последовало примеру и запретило или приостановило деятельность республиканских коммунистических партий (например, в Украине 30 августа). Еще до приостановления деятельности КПСС и республиканских коммунистических партий и с более четкой юридической точки зрения, Ельцин 22 августа (за ним последовали другие республиканские лидеры) издал указы "о лепартизации" и деполитизации всех государственных органов, запретив партийные ячейки в вооруженных силах, КГБ, МВД и других министерствах, а также на предприятиях Российской Республики.

По большинству вопросов, где власть Горбачева еще действовала, Горбачев и Ельцин действовали согласованно, иногда также с казахским лидером Назарбаевым. Еще 22 августа Горбачев назначил несколько временных замен арестованным заговорщикам переворота. Однако на следующий день он отправил в отставку все правительство и заменил даже некоторых из только что названных министров, в нескольких случаях явно согласившись с кандидатурами Ельцина. Он также заменил институт Кабинета министров временным комитетом во главе с премьер-министром России Иваном Силаевым - в соответствии с неразумным предложением Ельцина, что еще больше подтвердило небезосновательные подозрения многих руководителей других республик о том, что Ельцин и Россия захватывают центральное правительство.

В качестве одного из первых шагов Горбачев попытался восстановить процесс принятия Союзного договора, созвав 22 августа встречу "9+" на следующий день. Но вскоре стало ясно, что для принятия нового Союзного договора (и союза) потребуются повторные переговоры и еще большие уступки полномочий республикам. 27 августа Ельцин, Назарбаев и президент Кыргызстана Аскар Акаев присоединились к Горбачеву в выражении новой поддержки Союзного договора. Однако оставалось неясным, что можно сделать до украинского референдума 1 декабря, поскольку украинцы не хотели обсуждать политические вопросы до этого голосования.

Леонид Кравчук, который совсем недавно завоевал лидерствов Коммунистической партии и правительстве Украины, был решительно настроен на то, чтобы его не обошли националисты. Голосование 1 декабря было не только народным референдумом о независимости (четко не определенной), но и всенародными выборами президента Украины, и он столкнулся с несколькими соперниками. Кроме того, Кравчук глубоко переживал слабость своего положения, когда 19 августа к нему явился заместитель министра обороны генерал Варенников в сопровождении генералов, командующих тремя военными округами Украины, и потребовал поддержки комитета по перевороту. Этот опыт усилил другие причины, побудившие его действовать быстро, чтобы установить украинский центральный контроль над вооруженными силами на своей территории, как только Украина станет независимой. Но Кравчук также признавал тесные экономические и другие связи между Украиной и Россией, в частности, и другими республиками, и он не возражал против продолжения ассоциации, совместимой с независимостью Украины.

Переговоры между Горбачевым и лидерами республик увенчались успехом, и 2 сентября было объявлено о достижении соглашения о разработке и подписании нового договора о союзе - Союза суверенных государств (ССГ). Соглашение, хотя и было лишь обязательством разработать новый договор, тем не менее, было подписано Горбачевым и лидерами десяти республик (всех, кроме трех стран Балтии, Молдовы и Грузии).

Новое соглашение было обнародовано перед ошеломленным открытием сессии Съезда народных депутатов: Ельцин сидел на помосте рядом с Горбачевым, а Назарбаев зачитывал совместное заявление от имени его подписантов. Более того, в заявлении содержался призыв к радикальному изменению центральных органов власти, чтобы заменить съезд и различные исполнительные органы (кроме президентства) тремя временными советами: Государственным советом (в составе "10+1", Горбачева и лидеров десяти республик), Советом представителей народных депутатов (позднее преобразованным в обновленный Верховный Совет) и Межреспубликанским экономическим советом (объединяющим представителей центра и республик). Горбачев взял на себя трудную задачу убедить все еще консервативный Конгресс отказаться от своих полномочий (в качестве компромисса члены Конгресса должны были сохранить некоторые из своих личных привилегий). В одном из последних проявлений своей замечательной способности протаранить неохотно поддерживающий консенсус, Горбачев подал в суд. 5 сентября Съезд СССР фактически проголосовал за собственную гибель и передал исполнительную и законодательную власть в Советском Союзе трем советам, в которых преобладающий голос принадлежит республикам. Голосование прошло с перевесом в 1 683 голоса против 43.

В течение следующих трех месяцев работало это временное правительство. Одним из его первых актов стало признание 6 сентября независимости трех балтийских государств - Латвии, Литвы и Эстонии. В течение этих трех месяцев был выработан новый Союзный договор, который, казалось, предлагал основу для конфедерации десяти суверенных государств (за вычетом Молдовы и Грузии) - хотя и с учетом позиции, которую займет новое (или обновленное) руководство Украины после всенародного референдума в декабре.

Параллельно с усилиями по заключению нового договора о политическом союзе шли новые переговоры об экономическом союзе. Уже 29 августа Россия и Украина заявили о необходимости тесных экономических связей между двумя "суверенными государствами" - все еще двусмысленных, несмотря на упоминание "бывшего союза". На следующий день Россия и Казахстан призвали к переговорам об экономическом союзе. К 11 сентября был опубликован проект экономического союза. 1 октября в коммюнике, опубликованном в Алма-Ате, представители всех двенадцати республик, включая Украину, подтвердили свои намерения сформировать экосообщество. А 10 октября десять из оставшихся двенадцати республик согласовали текст (отсутствовали Грузия и Азербайджан). Горбачев перегнул палку в своем выступлении по телевидению 12 октября, когда связал этот экологический договор с обновленным договором о политическом союзе, который все еще находился на стадии переговоров, и заявил, что Украина является "незаменимым" членом этого союза. Хотя уже 15 октября Украина подписала еще одно заявление о готовности подписать соглашение с другими республиками, когда 18 октября был подписан новый договор об экономическом сотрудничестве (уже не "экономическом союзе"), в число восьми республик, подписавших его, Украина не вошла. Однако 6 ноября Украина (и Молдова) все же подписали договор, восстановив десятку.

25 ноября уверенность в согласии по новому проекту Союзного договора, за вычетом Украины, ожидающей голосования, была настолько высока, что был организован фуршет с шампанским для парафирования. Но в последний момент Ельцин выступил против, добиваясь дополнительных полномочий для России за счет центра и настаивая на том, чтобы союз был конфедерацией государств, а не конфедеративным государством. В проекте, например, по-прежнему предусматривался президент союза, избираемый народами всех государств-участников. Поэтому семь государств, которые, как ожидалось, должны были парафировать соглашение - Россия, Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Туркменистан и Таджикистан - просто передали текст в свои парламенты. Это решение Ельцина не позволило поставить Украину перед четким выбором: входить в союз или нет - вместо этого будущее союза фактически стало зависеть от решения Украины.

Между тем, реальная власть все больше оказывалась в руках России и Ельцина, а не остаточного союза и Горбачева. К 30 ноября у правительства СССР не было ни средств, ни источников дохода, и Горбачев согласился на соглашение, согласно которому операционные бюджеты и ресурсы России и центрального правительства СССР были объединены. Было объявлено, что многие министерства будут упразднены. По сути, Россия теперь платила зарплату советским чиновникам - поразительный знак и ключевой сдвиг в реальной власти.

 

От Горбачева и Союза к Ельцину и Содружеству

 

Апогей поддержки нового Союзного договора пришелся на 4 декабря, когда Верховный Совет одобрил последний проект и рекомендовал республикам подписать его. Но это, казалось бы, звездное достижение представляло собой мертвый вариант, как яркое свечение уже погасшей звезды. Еще до этого президент Украины Леонид Кравчук (избранный 1 декабря вместо нескольких других кандидатов, набрав 61 процент голосов) объявил, что Украина, которая на 90 процентов проголосовала за независимость, не намерена участвовать ни в каком обновленном союзе. Горбачев по-прежнему призывал всех, включая Украину, подписать соглашение. По крайней мере, семь республик - Россия, Беларусь, Казахстан и четыре небольших государства Центральной Азии - заявили, что готовы подписать последний проект. Ельцин и Назарбаев поддержали усилия Горбачева по обеспечению присоединения Украины.

Внезапно, в выходные 7-8 декабря, Ельцин, а затем Кравчук прибыли в Минск, чтобы вместе с председателем Верховного Совета Беларуси Станиславом Шушкевичем провести встречи в уединенном месте под названием Беловежский лес. Прибыв в Минск на встречу, Ельцин сказал: "Мы должны очень серьезно обсудить, в каком Союзе участвовать и какой договор подписывать. Я считаю, что мы должны обязательно выработать такую точку зрения, которая не допустит раскола наших трех славянских государств, что бы ни случилось". Пресс-секретарь Горбачева, Андрей Грачев, позже сказал, что когда Ельцин встречался с Горбачевым незадолго до поездки в Минск, не было никакого упоминания о соглашении о "содружестве" между тремя государствами. Но он сообщил, что Ельцин сказал Горбачеву, что "если им [Ельцину и Шушкевичу] не удастся втянуть Украину в предложенный Союз, им придется "подумать о чем-то другом". Именно это и произошло.

Ельцин сосредоточился на том, чтобы ослабить власть Горбачева и власть центральных союзных властей в проекте Союзного договора. Но он не только хотел союза, но и отчаянно стремился сохранить значительные связи с Украиной (а также Беларусью и Казахстаном, но это не было проблемой, потому что они были сговорчивы). Для Горбачева и лидеров других республик (особенно Назарбаева из Казахстана) стало большой неожиданностью и шоком, когда 8 декабря три лидера в Минске обнародовали совместную декларацию, в которой они пришли к выводу, что "переговоры по разработке нового Союзного договора зашли в тупик" и что "объективный процесс выхода республик из СССР и образования независимых государств стал реальностью". Они объявили о создании "содружества [или сообщества, содружества] независимых государств", состоящего из Беларуси, России и Украины, но "открытого для присоединения всех государств-членов СССР" и даже "других государств, разделяющих цели и принципы" соглашения. Они дали "гарантию выполнения международных обязательств и соглашений бывшего СССР", а также "обеспечения единого контроля над ядерным оружием и его нераспространением". Но полномочия и даже характер "содружества" были крайне неопределенными.

Горбачев понимал, что Ельцин попытается убедить Кравчука подписать Союзный договор или, по крайней мере, узнать, какие еще поправки может потребовать Кравчук. Он обвинил Ельцина, после того как три республики объявили о создании содружества, в отказе и саботаже Союзного договора. Ельцин несет большую часть ответственности за окончательный провал усилий по заключению Союзного договора в 1990-91 годах из-за своей неустанной кампании по укреплению собственной базы власти, Российской Республики, и ослаблению базы власти Горбачева, Советского Союза. Но на Беловежской встрече очевидно, что Ельцин и Шушкевич, не сумев сдвинуть Кравчука ни по одному варианту "союзного договора", сами стремились достичь согласия по любому варианту, который оказался бы общим де-номинатором и сохранил бы Украину в той или иной форме ассоциации с Россией. Для них это было важнее и предпочтительнее, чем союз, объединяющий Россию и Беларусь - только мусульманским республикам юга. Горькое разочарование Горбачева понятно, но его оценка того, что можно было сделать, была менее реалистичной, чем у Ельцина.

Горбачев был не единственным, кого потрясла перспектива замены Советского Союза свободным сообществом трех славянских республик. Назарбаев и Акаев, наиболее настроенные на реформы и объединение, и другие лидеры Центральной Азии, обеспокоенные, прежде всего, тем, что их лишат российских экономических связей и помощи, также были встревожены. Ельцин попытался успокоить Горбачева и Назарбаева и принял их совместное предложение о том, чтобы Верховный Совет передал Беловежское соглашение, а также проект Союзного договора другим республикам. 13 декабря Казахстан и четыре мусульманские республики Центральной Азии встретились в Ашкабаде (ныне Ашхабад) и согласовали позицию, приветствующую "желание" трех славянских республик создать содружество, но утверждающую, что ему должна быть придана "юридическая форма". Они выразили свою поддержку, если все члены (то есть их пять республик) присоединятся "в качестве равноправных соучредителей Содружества Независимых Государств". Они назначили следующую встречу в Алма-Ате (ныне Алматы), Казахстан, на 21 декабря.69 Республики решили, что они хотят быть включенными и что Союзный договор мертв. Ельцин исключил альтернативу Союзного договора, связывающего их с Россией и позволяющего Украине идти своим путем.

Казахстан сыграл особенно важную роль не только из-за своих размеров и ресурсов, но и потому, что он более тесно связан с Россией географическими, историческими и этническими узами, чем другие четыре республики Центральной Азии. До 1936 года Казахстан (и Кыргызстан) входили в состав России как самостоятельные республики в составе Российской Федерации, так же как сегодня Татарстан и Башкортостан (Башкирия). Более того, сегодня доля русского населения (38 процентов) почти такая же большая, как казахского (40 процентов), а доля славянского (плюс 8 процентов немецкого) населения составляет более половины всего населения. Назарбаев хотел сохранить многонациональную республику и тесные связи с Россией, потому что вероятной альтернативой был бы раскол между северной (славянской) и южной (казахской) частями страны. Если бы четыре среднеазиатские республики на юге отделились, то произошло бы гравитационное разделение двух частей Казахстана. Поэтому Назарбаев стремился к продолжению союза, а если это невозможно, то хотя бы к содружеству, охватывающему Россию и мусульманские республики Центральной Азии.

Другим главным действующим лицом, потрясенным содружеством и предполагаемым отказом как от старого союза, так и от нового, были военные. 10 декабря Горбачев встретился со специальной конференцией старших военных со всего СССР (встреча, которая первоначально планировалась как чисто военная ежегодная обзорная конференция). Он был принят прохладно и не смог убедить свои аудитории, что его упорное стремление к заключению нового Союзного договора увенчается успехом. Ельцин встретился с этой же конференцией на следующее утро, также встретив прохладный первоначальный прием, но с большим успехом убеждая офицеров в том, что содружество - это единственный путь, и что он будет стремиться сохранить единство армии (их главная забота и цель). Он также подчеркнул свой контроль над кошельком, пообещав удвоить зарплату офицеров в следующем году и удовлетворить другие потребности, такие как жилье.70 Хотя Горбачев с самого начала ясно дал понять, что спор о преобразовании Советского Союза в новый союз или содружество может быть решен только путем мирного политического урегулирования, и хотя ни он, ни Ельцин открыто не "просили" прямой военной поддержки, они оба признали важность военного электората. Своими необычными встречами в сложившихся обстоятельствах они помогли убедиться в том, что военные согласятся на политическое решение проблемы.

21 декабря в Алма-Ате было создано Содружество Независимых Государств. К нему присоединились не только восемь славянских и среднеазиатских республик, но и Армения, Азербайджан и Молдова. Только Грузия (погрязшая во внутреннем конфликте) осталась в стороне. Более того, в официальной декларации одиннадцати государств-преемников прямо говорилось, что "с образованием Содружества Независимых Государств Союз Советских Социалистических Республик прекращает свое существование". Они также составили совместное послание Горбачеву, в котором поблагодарили его "за большой, позитивный вклад" и "проинформировали" его о прекращении существования Советского Союза и его президентства.

Был создан ряд институтов (в виде межгосударственных министерских комитетов), достигнута принципиальная договоренность о совместном контроле над ядерным оружием, а "до решения вопроса о реформировании Вооруженных сил командование Вооруженными силами возлагается на маршала Е.И. Шапошникова". И. Шапошникова". Восемь республик также договорились "поддерживать Россию в продолжении членства СССР в ООН", включая членство в Совете Безопасности ООН. 73 Само содружество не было определено, как и его функции, но было четкое заявление, что оно "не является ни государством, ни сверхгосударственной структурой".

25 декабря Горбачев подал в отставку с поста президента СССР (при этом контроль над ядерным оружием был передан Ельцину). На следующий день, Верховный Совет СССР собрался в последний раз и самораспустился. Над Кремлем и над страной в последний раз был спущен советский красный флаг с золотыми серпом и молотом.76

30 декабря в Минске состоялась первая встреча лидеров содружества на высшем уровне, на которой началось решение огромного количества практических проблем, с которыми они столкнулись. Хотя несколько вопросов были согласованы в принципе, было ясно, что впереди очень сложный путь.

 

Американо-советские отношения, заключительная фаза

 

Президент Буш быстро и решительно отреагировал на переворот. 19 августа он выступил с заявлением: "Мы глубоко встревожены событиями последних часов в Советском Союзе и осуждаем неконституционное применение силы", и заявил о поддержке призыва Ельцина к восстановлению Горбачева у власти. Единственным прямым рычагом, который он мог использовать, было заявление о том, что Соединенные Штаты не будут предоставлять обещанную экономическую помощь до тех пор, пока будет продолжаться внеконституционное правление. Этот шаг был поддержан Европейским сообществом, которое прекратило ранее обещанную помощь в размере 1 миллиарда долларов до восстановления Горбачева. На следующий день Буш все же направил в Москву назначенного посла Роберта Штрауса, но только для того, чтобы доложить о ситуации, а не для вручения верительных грамот режиму переворота.

Только позже стало известно, что Буш предупредил Горбачева о возможной попытке переворота 20 июня через посла Джека Мэтлока, через секретаря Бейкера министру иностранных дел Бессмертных и непосредственно в телефонном разговоре, который велся под охраной. Это было во время открытой попытки премьер-министра Павлова получить более широкую власть, и хотя Горбачев выразил признательность за предупреждение.

 

21 августа Буш говорил с Ельциным по телефону (а также с президентом Франции Франсуа Миттераном, премьер-министром Великобритании Джоном Мейджором и канцлером Германии Гельмутом Колем, среди прочих). Около полудня ему, наконец, удалось связаться и с президентом Горбачевым, внешняя связь с которым из Фороса в Крыму только что была восстановлена. К тому времени кризис переворота был завершен.

Буш воздержался от раннего признания независимости стран Балтии, несмотря на некоторую критику внутри страны, чтобы не опираться на Горбачева в критический момент и дать время для предварительного признания со стороны советского правительства. В конце концов, он официально признал эти три государства 2 сентября, в тот же день, когда Горбачев объявил о своем намерении сделать это, и за три дня до того, как новый Государственный совет СССР сделал это официально. Таким образом, Соединенные Штаты стали тридцать седьмой страной, признавшей независимость этих государств, вместо того чтобы взять на себя инициативу. Сдержанность Буша, хотя и кратковременная и мягко говоря непопулярная дома (и в странах Балтии), была, вероятно, мудрой.

Третья конференция СБСЕ по правам человека собралась в Москве 10 сентября, и Советский Союз теперь играет активную роль в поддержке прав человека.

Конференция СБСЕ дала секретарю Бейкеру возможность увидеться с Горбачевым и Ельциным. Помимо поздравлений по поводу победы над искушенным переворотом, с каждым из них были проведены переговоры по ряду вопросов, представляющих новый интерес, таких как новый союз (который тогда ожидался), и в частности контроль над ядерным оружием и конверсия оборонной промышленности. Они также смогли возобновить обсуждение повестки дня после московского саммита по сохраняющимся вопросам внешней политики, включая Афганистан, ближневосточный мирный процесс, советские отношения с Кубой и японские претензии на "северные территории".

Было два непосредственных важных результата этих консультаций, и другие, о которых стало известно только позже. Первым было заявление Горбачева на совместной пресс-конференции с Бейкером 11 сентября о том, что Советский Союз намерен вывести "учебную" бригаду численностью 2800 человек, которую он держал на Кубе с 1962 года. Он сказал, что Советский Союз намерен преобразовать отношения с Кубой в нормальные "взаимовыгодные" торговые связи и "устранить другие элементы этих отношений", которые "родились в другое время, в другую эпоху". Хотя он указал, что вскоре состоятся "дискуссии с кубинским руководством", он ясно дал понять, что Советский Союз намерен вывести символические войска. С кубинцами не было проведено никаких консультаций, и они были очень рассержены этим проявлением, особенно потому, что хотели использовать любой вывод советской бригады в качестве разменной монеты, чтобы заставить Соединенные Штаты вывести войска с базы в заливе Гуантанамо. Последующие советские (позже российские) переговоры с кубинцами были затяжными и безрезультатными, и русские начали постепенное поэтапное сокращение бригады с целью ее окончательного расформирования. К преждевременному публичному заявлению Горбачева подтолкнули два фактора: во-первых, Бейкер поднял этот вопрос, а во-вторых, во время совместного выступления с Ельциным на американском спутниковом телевидении (ABC) всего за пять дней до этого Ельцин ответил на вопрос, сказав, что бригада будет возвращена домой, и Горбачев счел необходимым согласиться с ним, а не позволить искусственному вопросу разделить их.

Вторым немедленным шагом стало совместное заявление секретаря Бейкера и министра иностранных дел Бориса Д. Панкина (который сменил Бессмертных после попытки переворота) 13 сентября о том, что обе страны прекращают поставки наркотиков противоборствующим сторонам в Афганистане с 1 января 1992 года и поддерживают переговоры генерального секретаря ООН о переходном коалиционном правлении. Хотя усилия ООН в конечном итоге не увенчались успехом, действия США и Со Вьетнама привели к падению режима президента Наджибуллы семь месяцев спустя и, по крайней мере, к прекращению международных аспектов гражданской войны в Афганистане. Эта гражданская война, разумеется, началась задолго до советского вмешательства и продолжалась после падения поддерживаемого СССР режима. Сентябрьское американо-советское соглашение также привело к прямым контактам СССР с моджахедами, что способствовало последующей нормализации отношений между Россией и Афганистаном после падения Наджибуллы.

Еще одним признаком продолжающегося развития более тесных американо-советских связей и мышления стало прибытие 9 сентября двадцати двух советских генералов и адмиралов и шести полковников для участия в двухнедельном курсе по американской системе принятия решений в области национальной безопасности в Школе Джона Кеннеди в Гарварде.

Новые расширенные контакты Америки с лидерами ключевых республик также были налицо. 16 сентября госсекретарь Бейкер отправился в Алма-Ату, чтобы посетить казахского лидера Назарбаева. Девять дней спустя Кравчук был принят президентом Бушем в Белом доме. А месяц спустя (26 октября) Буш, который впервые позвонил Ельцину во время переворота, снова позвонил Ельцину, чтобы обсудить экономические инвестиции.

 

Заместитель госсекретаря Роберт Зеллик, близкий советник госсекретаря Бейкера, выступил с длинным и продуманным заявлением в показаниях перед подкомитетом Палаты представителей по иностранным делам 2 октября, основная суть которого заключалась в необходимости проведения американской политики активного взаимодействия как с Советским Союзом, так и с республиками, входящими в его состав81. Хотя можно отметить, особенно легко в ретроспективе, что этот подход не продержится дольше нескольких месяцев, пока существует Советский Союз, он был подходящим подходом для того времени и правильно отражал новую реальность Союза и республик как субъектов, с которыми Соединенные Штаты могли и даже обязаны были иметь дело.

Президент Буш выступил со значительной односторонней инициативой по продвижению контроля над вооружениями. 27 сентября в крупном телеобращении из Овального кабинета Буш объявил о нескольких односторонних шагах по передислокации и сокращению американских ядерных сил и прекращению боевого дежурства стратегических бомбардировщиков и некоторых ракет, призвал Советский Союз сделать то же самое и предложил дальнейшие меры для обсуждения и возможного достижения соглашения о взаимных сокращениях. Масштабное сокращение ядерных сил было вызвано непосредственно событиями в Советском Союзе, которые заставили Буша и других членов администрации переосмыслить стратегические требования и, прежде всего, стремиться к "быстрому пути" взаимных действий, а не к затяжным переговорам по контролю над вооружениями. Он отметил, что "новые лидеры в Кремле и республиках теперь сомневаются в необходимости своего огромного ядерного арсенала", и его, очевидно, побудили сделать то же самое. "В результате, - сказал он, - у нас появилась беспрецедентная возможность изменить ядерную позицию как Соединенных Штатов, так и Советского Союза". Он отметил "консультации" с лидерами союзников премьер-министром Джоном Мейджором, президентом Франсуа Миттераном и канцлером Гельмутом Колем (он позвонил им тем утром, чтобы сообщить о мерах). Хотя он не отметил это публично, он также позвонил Горбачеву и Ельцину, и каждый из них отреагировал положительно, хотя, конечно, еще не был привержен конкретным аспектам. То, что он позвонил Ельцину, а также Горбачеву, было показательным признаком меняющейся ситуации.

 

Ключевыми односторонними действиями, объявленными в обращении Буша, были ликвидация всего оставшегося тактического ядерного оружия наземных сил США; снятие со всех кораблей и подводных лодок ВМС США, включая авианосцы, за исключением подводных лодок со стратегическими баллистическими ракетами, всего ядерного оружия, многие из которого будут уничтожены, а остальное будет храниться в централизованных защищенных хранилищах; снятие с боевого дежурства всех стратегических бомбардировщиков США и тех ракет, около 600 МБР и БРПЛ, которые планируется деактивировать в соответствии с Договором СНВ; объединение оперативного командования всеми стратегическими ядерными силами США, бомбардировщиками и БРПЛ. стратегических бомбардировщиков и тех ракет, около 600 МБР и БРПЛ, которые были запланированы к деактивации в соответствии с Договором СНВ; объединение оперативного командования всеми стратегическими ядерными силами США, бомбардировщиками, межконтинентальными баллистическими ракетами (МБР) и ракетными подводными лодками в единое Стратегическое командование США; и отмена программ по созданию мобильных МБР и новых ударных ракет-бомбардировщиков малой дальности (SRAM). Во всех случаях Советский Союз "призывали" последовать примеру и предпринять аналогичные шаги, но действия США не зависели от реакции Советского Союза. Кроме того, Буш предложил два основных шага для достижения соглашения: ликвидировать все МБР наземного базирования с несколькими боеголовками (MIRV) и "присоединиться к нам в принятии немедленных конкретных шагов для разрешения ограниченного развертывания неядерных средств обороны для защиты от ограниченных ударов баллистических ракет, независимо от их источника, без подрыва доверия к существующим силам сдерживания". Он также предложил провести совместные обсуждения для обеспечения безопасного обращения и демонтажа советского ядерного оружия.

Это была смелая, но не безрассудная инициатива, и она получила широкое одобрение. Два аспекта предложенных двусторонних соглашений вызвали споры. Одним из них было предложение об изменении или отказе от Договора по ПРО (о чем Буш не упомянул), чтобы позволить развертывание системы ПРО, которую многие (в США, Европе и Советском Союзе) не считали ни стратегически необходимой, ни стабилизирующей. Другим предложением было предложение о ликвидации всех ракет наземного базирования MIRV, которые составляли основную часть советских стратегических ядерных сил, но не ракет MIRV с подводных лодок, которые составляли основную часть стратегических сил США. Особенно в Советском Союзе это рассматривалось как несбалансированное, несправедливое и стратегически невыгодное для советской безопасности положение.

5 октября Горбачев поддержал инициативу Буша и пошел дальше. Казалось, он наслаждался "гонкой вооружений вниз по склону" в обратном направлении. Он объявил, что Советский Союз также уничтожит все тактическое ядерное оружие сухопутных войск и снимет все военно-морское тактическое ядерное оружие с кораблей и наземной морской авиации, уничтожив часть и централизованно храня оставшееся.85 Он предложил на взаимной основе уничтожить все военно-морское тактическое ядерное оружие. Он также заявил, что СССР выведет из состава вооруженных сил все ядерные боеголовки ПВО на централизованное хранение (категория, которую Соединенные Штаты больше не развертывают). Затем он предложил на взаимной основе убрать все тактическое ядерное оружие воздушного базирования на центральное хранение, чего Буш намеренно не предусмотрел.

Горхачев также ответил взаимностью на действия США по снятию с боевого дежурства всех стратегических бомбардировщиков, прекращению новых проектов мобильных ракет и объявлению о том, что не будет увеличения существующей железнодорожно-мобильной системы SS-24, которая будет возвращена на хранение. Иле объявил о снятии с боевого дежурства 503 МБР, включая 134 ракеты с разделяющимися головными частями, и сообщил, что 92 ракеты подводных лодок выводятся из состава действующих сил, что совпадает с действиями США. Он также заявил, что Советский Союз в одностороннем порядке еще больше сократит свои боеголовки, ограниченные СНВ, с 6000 до 5000, и отметил, что ответный шаг Соединенных Штатов будет приветствоваться. Он также предложил провести немедленные переговоры о сокращении стратегических наступательных вооружений сверх уровня СНВ примерно наполовину.

По поводу предложения по ПРО он сказал: "Мы готовы обсуждать предложения США по неядерным противоракетным системам" и далее сделал более конкретное предложение: "Мы предлагаем изучить возможность создания совместных систем перехвата ракетно-ядерных атак с компонентами наземного и космического базирования".

Горбачев принял предложение начать переговоры по ядерной безопасности. Но он пошел гораздо дальше, предложив также контролируемое прекращение производства всех расщепляющихся материалов для оружия и объявив однолетний односторонний мораторий на ядерные испытания (надеясь при этом договориться о постоянном запрете).

Наконец, в то время как Буш упомянул о планах США сократить свои вооруженные силы на 500 000 человек, Горбачев объявил о дальнейшем сокращении советских вооруженных сил на 700 000 человек.

Горбачев проигнорировал идею запрета МБР наземного базирования МИГВ, оставив на предлагаемых переговорах по дальнейшим стратегическим сокращениям задачу выработки справедливого сокращения стратегических ракетных систем наземного и морского базирования.

Радикальное сокращение тактического ядерного оружия на суше и на море обеими странами означало ликвидацию большого количества ядерного оружия даже без дальнейших переговоров. Это стало возможным отчасти в результате пересмотра технических и стратегических "решений", но также в значительной степени благодаря окончанию глобальной и европейской конфронтации времен холодной войны. Это было особенно своевременно, поскольку дало толчок советской передислокации в российские центры тысяч единиц ядерного оружия в уходящих республиках и тем самым снизило риски инцидентов и распространения ядерного оружия, поскольку республики Советского Союза стали независимыми и в некоторых случаях претендовали на бывшие советские вооруженные силы и оружие.

 

Таким образом, сентябрьско-октябрьские инициативы Буша и Горбачева по контролю и сокращению вооружений стали крупным шагом за пределы фундамента, заложенного Договором СНВ, и способствовали заключению более глубокого соглашения по стратегическим вооружениям между США и Россией, которое будет согласовано в следующем году.

Также были предприняты важные шаги по продвижению инициатив в области контроля над вооружениями и мира в нескольких регионах земного шара. 17-18 октября в Лондоне пять постоянных членов Совета Безопасности ООН начали переговоры по ограничению продажи оружия на Ближний Восток, хотя и с неопределенными перспективами на успех. Бейкер и Панкин использовали этот случай, чтобы объявить, что Соединенные Штаты и Советский Союз совместно созовут ближневосточную арабо-израильскую мирную конференцию (а Советский Союз объявил о дипломатическом признании Израиля). 30 октября в Мадриде открылась ближневосточная мирная конференция.

Между тем, 23 октября США и Советский Союз присоединились к Китаю и другим государствам-спонсорам в заключении мирного урегулирования в Камбодже. 2 декабря Соединенные Штаты и Советский Союз совместно призвали стороны к урегулированию в Сальвадоре, и последующее соглашение дополнило предыдущее никарагуанское урегулирование (и охлаждение и "нормализацию" советско-кубинских отношений) в отношении Карибского региона.

Созыв ближневосточных мирных переговоров в Мадриде предоставил возможность для очередной встречи президентов Буша и Горбачева 29 октября. Однако главной темой их беседы были не ближневосточные или другие внешнеполитические вопросы, хотя они обсуждались (включая ухудшение ситуации в Югославии). Естественно, одним из пунктов повестки дня был контроль над вооружениями, и было решено создать рабочие группы, в том числе по стратегической стабильности. Но главным предметом обсуждения стала меняющаяся ситуация в Советском Союзе, включая заверения в будущем централизованном контроле над ядерным оружием. Также обсуждалась экономическая реформа и экономическая помощь.

Соединенные Штаты медленно продвигались вперед по пути экономической нормализации. 12 ноября Управление по кредитованию частных инвестиций (OPIC) предоставило страховые гарантии для торговли с Советским Союзом, преодолев нежелание американских банков финансировать зерновые кредиты даже при гарантированной основной сумме долга. (1 октября Буш также выделил дополнительные 585 миллионов долларов на зерновые кредиты, чтобы покрыть маржу, которую банки не были готовы нести). 20 ноября Буш одобрил выделение еще 1,25 миллиарда долларов в виде зерновых кредитов и символических 12 миллионов долларов в виде гуманитарной помощи.

С сентября Конгресс, особенно несколько демократических лидеров, но при двухпартийной поддержке, призывал перераспределить средства из ассигнований Министерства обороны на оказание экономической помощи Советскому Союзу и республикам. Хотя первоначально была широкая поддержка перевода до 1 миллиарда долларов, как предлагали сенатор Сэм Нанн и представитель Лес Аспин, к началу ноября из-за отсутствия поддержки Белого дома и растущих опасений по поводу состояния американской экономики, казалось, что эта мера может быть отменена. Но после возобновления поддержки также от сенаторов-республиканцев Ричарда Лугара и Роберта Доула, законопроект о переводе 500 миллионов долларов, из которых 400 миллионов долларов будут направлены на помощь в ликвидации ядерного и химического оружия, был принят 25 ноября.

Тем временем, 7-8 ноября на встрече НАТО в Риме была принята новая стратегическая концепция альянса, которая добавила "сотрудничество" к двум столпам - обороне и разрядке, принятым в 1967 году. 20-21 ноября в Вашингтоне состоялось первое заседание рабочей группы США и СССР по стратегической стабильности.

Соединенные Штаты начали проводить свою политику готовности иметь дело как с республиками, так и с центральным руководством Советского Союза. Например, чрезвычайная гуманитарная помощь направлялась в соответствии с договоренностями, заключенными непосредственно с несколькими республиками, хотя и координировалась также с Москвой. В качестве другого примера можно привести тот факт, что когда 25 ноября Соединенные Штаты ратифицировали ДОВСЕ о сокращении ядерного оружия в Европе, они уведомили об этом не только советских официальных лиц, но и официальных лиц российских и украинских республик.

По мере приближения голосования по вопросу о независимости Украины 1 декабря президент Буш отреагировал на критику внутри страны его проуниональной речи в Киеве 1 августа, решив сделать жест в сторону украинско-американского электората. Он согласился принять группу из примерно пятнадцати лидеров этой общины в Белом доме 27 ноября. Затем, готовясь к этой встрече, он решил разделить разницу между противоречивыми рекомендациями госсекретаря Бейкера и министра обороны Чейни. Бейкер призвал президента не только дождаться результатов голосования Украины, но и подождать дискуссий, чтобы убедиться в готовности Украины подтвердить свой статус неядерной державы до признания. Чейни, в соответствии с давними предпочтениями Пентагона в отношении ослабления советской мощи, выступал за скорейшее признание независимости Украины (как он безуспешно требовал и для стран Балтии). Буш намеревался найти золотую середину, заверив украинских аме1иканцев, что он "продвинется вперед" в вопросе признания после голосования, не называя при этом ни сроков, ни условий. Но в прессе прозвучало, что Соединенные Штаты "ускорят признание" и "незамедлительно" отдадут честь украинской независимости.89 Более того, два дня спустя, все еще находясь на голосовании в Украине, Буш заверил украинцев, что "продвинется вперед в вопросе признания после голосования".      Более того, два дня спустя, еще до голосования в Украине, Белый дом объявил, что после голосования о независимости он направит в Украину специального эмиссара.

Действия Буша были поспешными и непродуманными, что печально контрастирует с его терпеливой позицией по вопросу признания стран Балтии. Пресс-секретарь Горбачева выступил с заявлением, в котором ясно дал понять, что позиция американского президента, особенно в преддверии голосования, была преждевременной и нежелательной и удивительной "с учетом нынешнего уровня отношений между двумя странами и многочисленных официальных заявлений о том, что США не будут занимать позицию по таким внутренним делам СССР, пока республики не примут окончательного решения".90 Хотя он не комментировал это публично, Ельцин тоже был недоволен; его министр иностранных дел Андрей Козырев в частном порядке просил, чтобы США не торопились с немедленным признанием Украины, поскольку это могло бы разжечь российских националистов.

Официальные лица в Лондоне, Париже и Бонне дали понять, что до заявления Буша с ними не консультировались и их не предупреждали, и что они не будут действовать столь же поспешно в вопросе признания.

Только после шумихи в СМИ по поводу новой американской позиции Буш запоздало позвонил Горбачеву 30 ноября, чтобы пересмотреть заявление, которое он планировал выпустить после голосования, и заверить его, что Соединенные Штаты не будут рассматривать украинское голосование как "разрыв союза". На следующий день после голосования за независимость Украины Белый дом в своем заявлении "приветствовал" проявление демократии в ходе голосования (и избрание президента Кравчука), и в неуместной попытке создать баланс, также связал голосование с "данью уважения поражению переворота, в котором Борис Ельцин сыграл такую ключевую роль". В заявлении говорится, что, развивая отношения с Украиной, "мы также намерены продолжать сотрудничество с президентом Горбачевым и его правительством и укреплять наши расширяющиеся связи с президентом Ельциным и российским правительством, а также другими республиками". В заявлении было объявлено о направлении помощника секретаря Томаса Найлса для проведения первых переговоров, за которыми в конце месяца последует визит секретаря Бейкера в Киев, а также в Москву. В заявлении отмечалось, что эмиссар и Бейкер обсудят способы, которыми Соединенные Штаты могут поддержать Украину в ее приверженности международным обязательствам, уважению границ и соблюдению норм Хельсинкского СБСЕ, а также помочь украинским лидерам "реализовать их желание добиться безъядерного статуса и обеспечить ответственные планы безопасности".

Общий подход был здравым, но вызывает сожаление, что президент Буш не дождался голосования на Украине и не отменил встречу с украинскими американцами, что вызвало поспешные, преждевременные и фрагментарные публичные заявления по этому чувствительному вопросу.

8 декабря в интервью телеканалу CBS министр Бейкер заявил, что "Советского Союза в том виде, в котором мы его знали, больше не существует", хотя он и сказал, что "Советский Союз в том виде, в котором мы его знали, больше не существует".

 

К тому времени, когда комментарий Бейкера попал в газеты на следующий день, другое заявление, опубликованное в Минске через два часа после выступления Бейкера, ставило вопрос гораздо более жестко.

Минская декларация Ельцина, Кравчука и Шушкевича от 8 декабря, объявляющая о создании содружества, которое должно прийти на смену Советскому Союзу, еще не была получена Бейкером, когда он делал свои замечания. Но Ельцин оперативно позвонил Бушу, чтобы сообщить ему о содружестве, еще до того, как тот позвонил Горбачеву! На этот раз Вашингтону понадобилось несколько дней, чтобы оценить ситуацию, прежде чем делать новые заявления.

12 декабря, незадолго до отъезда в Советский Союз, Россию, Украину, Беларусь, Казахстан и Кыргызстан, Бейкер выступил в своей альма-матер, Принстонском университете, с речью под названием "Америка и распад советской империи: Что нужно сделать". Бейкер выступал в то время, когда в Советском Союзе существовали деликатные и все еще не решенные вопросы о характере его трансформации. Хотя казалось, что Советский Союз находится на последнем издыхании, что вскоре и подтвердится, на момент выступления Бейкера ситуация еще не была таковой. Хотя он мог говорить о "распаде советской империи", он еще не был уверен, останется ли наряду с республиками конфедерация, содружество или какое-то другое ассоциативное образование. Бейкер отметил как "наиболее яркую характеристику обстановки после переворота" "резкое смещение власти от центра к республикам". В нескольких отрывках он назвал новых партнеров Соединенных Штатов "республиками и любым общим образованием", которое может быть создано, что является недолговечным и целесообразным обозначением на те две недели, пока на смену Советскому Союзу не придет содружество государств-преемников.96 Центральная мысль Бейкеразаключалась в том, что Соединенные Штаты "будут работать с теми республиками и любым общим образованием, которые обязуются проводить ответственную политику безопасности, демократическую политическую практику и свободную рыночную экономику". Он отметил, что некоторые республики более подготовлены к такому курсу, чем другие, назвав пять: Россия, Украина, Казахстан, Армения и Кыргызстан. На эти усилия по проведению политики дифференциации на основе результатов деятельности накладывались вторая группа стран, отличающихся наличием на их территории ядерного оружия: Россия, Украина, Казахстан и Беламс. Оба критерия, которые в значительной степени совпадают на практике, были применены при выборе пяти стран, которые были включены в маршрут Бейкера.

Бейкер подчеркнул необходимость оказания помощи и поощрения ядерного нераспространения, включая не более одного центрального ядерного органа в веселом Советском Союзе. Он впервые объявил о намерении администрации использовать выделенные Конгрессом 400 миллионов долларов для оказания помощи в уничтожении советского оружия массового поражения.

Большая часть внимания Бейкера была также посвящена необходимости внешней экономической помощи, особенно гуманитарной помощи зимой, в период сложного экономического и политического перехода. Хотя он описал несколько существующих, новых и планируемых американских программ, все они были краткосрочными паллиативами на случай чрезвычайных ситуаций или технической помощью, полезной, но второстепенной. Он призвал провести в январе международную конференцию передовых стран Запада для координации помощи, но опять же сосредоточился на краткосрочной гуманитарной помощи, которая в то время казалась критически важной.

На следующий день после выступления Бейкера, 13 декабря, Ельцин позвонил Бушу и сообщил, что другие республики намерены присоединиться к содружеству. Буш уравновесил это звонком Горбачеву, чтобы узнать его оценку внутренней ситуации. (Накануне они также говорили о ядерном оружии). На следующий день Бейкер вылетел для консультаций и наблюдения на месте за ситуацией в ключевых республиках и "любом общем образовании", которое все еще возглавляет Горбачев.

В Москве Бейкер встретил просьбу России о дипломатическом признании ее независимости (а также независимости Украины и Беларуси) и фактически о поддержке их содружества. Бейкер, естественно, не взял на себя обязательств ни перед собой, ни перед Соединенными Штатами.

Весьма необычным шагом, совпадающим по времени с визитом Бейкера, но не связанным с ним, было то, что после переворота глава бывшего КГБ Вадим Бакатин вызвал к себе посла Штрауса и, признав наличие тщательно продуманной советской прослушки в строящемся здании канцелярии посольства Аме1ики, представил послу чертежи и образцы устройств, позволяющих устранить некоторые повреждения, прежде всего, чтобы подчеркнуть новое стремление к взаимному сотрудничеству. Это была замечательная заключительная страница в истории разведывательных и контрразведывательных дуэлей между двумя державами.

Даже когда Бейкер прибыл в Москву, Ельцин еще больше изолировал Горбачева, издав указы, фактически упраздняющие Министерство иностранных дел и Министерство внутренних дел СССР, среди немногих оставшихся. Бейкер увидел Шеварднадзе, вновь ненадолго вернувшегося на пост министра иностранных дел Горбачева с 19 ноября, когда тот готовился к поездке в Брюссель для участия в первом заседании нового Совета североатлантического сотрудничества (ССАС), "внешнего" органа НАТО, создаваемого для обеспечения форума, включающего в себя министров иностранных дел стран бывшего Варшавского договора. Встреча состоялась, как и было запланировано, 20 декабря с Бейкером, но без Шеварднадзе, которому Ельцин сказал не ехать. -

Когда Ельцин принимал Бейкера 16 декабря. 16 декабря он был в Екатерининском зале Кремля, где Бейкер ранее встречался с президентом Горбачевым. Кроме того, на встрече присутствовал маршал Шапошников, что подчеркивало, что министр обороны СССР находится рядом с ним. Они обсудили политическую и экономическую ситуацию и согласились с необходимостью обеспечить централизованный контроль над ядерным оружием. \Когда Бейкер впоследствии встретился с Горбачевым, это была меланхоличная атмосфера, поскольку советский президент был явно уже не в состоянии управлять ходом событий.

21 декабря образование содружества, включающего одиннадцать из двенадцати республик Советского Союза, сделало очевидным неизбежный распад этого образования. В течение нескольких дней Соединенные Штаты, по-прежнему стремясь проводить политику дифференциации, решили, что признают и установят официальные дипломатические отношения с шестью из двенадцати республик: Россией, Украиной, Беларусь, Казахстан, Кыргызстан и Анния признали независимость, но отказались от установления отношений с остальными шестью странами. Хотя в этой позиции была своя логика, но у нее были и недостатки. Во-первых, казалось, что она придавала слишком большой вес четырем странам, имеющим ядерное оружие на своих территориях, что, возможно, поощряло их желание удержать такой дипломатический актив и влияло на других, стремящихся приобрести такое преимущество. С другой стороны, демократические стандарты трудно измерить: действительно ли Казахстан более демократичен, чем Узбекистан? Любой американский дипломатический рычаг в урегулировании нагорно-карабахского конфликта был скомпрометирован выбором Армении, а не Азербайджана для установления благоприятных отношений. И, что еще более важно, большинство исключенных республик были мусульманскими, хотя не это было причиной их исключения. Поэтому в течение нескольких недель от этой политики отказались и установили дипломатические отношения со всеми республиками (за исключением Грузии, которая некоторое время находилась в авторитарной и изоляционистской фазе).

Отставка Горхачева 25 декабря была воспринята как фактический конец Советского Союза, и президент Буш вернулся с Рождества в Кэмп-Дэвиде, чтобы выступить с официальным обращением из Овального кабинета, в котором он высоко оценил достижения Михаила Горбачева и "неизменную приверженность миру во всем мире". Он также сказал, что "политика Горбачева позволила народам России и других республик отбросить десятилетия угнетения и заложить основы свободы. Его наследие гарантирует ему почетное место в истории и дает Соединенным Штатам прочную основу для столь же конструктивной работы с его преемниками".

Буш приветствовал появление "Содружества независимых государств" и "свободной, независимой и демократической России под руководством ее мужественного президента Бориса Ельцина". Он воспользовался случаем, чтобы официально признать и объявить о намерении установить дипломатические отношения с Россией и 5 республик, которым отдали предпочтение, и объявить о простом признании в качестве самостоятельных государств остальных шести.

В отдельном заявлении Буш еще больше отметил вклад Горбачева, особенно в прекращение глобальной конфронтации и холодной войны.98 Бывший президент Рональд Рейган также выступил с заявлением, что Горбачев "навсегда войдет в историю".

Таким образом, даже когда внутренняя политика СССР была парализована борьбой между Горбачевым и Ельциным и дезинтеграцией центрального (советского) контроля в течение нескольких месяцев после переворота и контрпереворота, Горбачев при сильной помощи США все же смог предпринять важные внешнеполитические шаги по дальнейшей нормализации и улучшению двусторонних отношений, добиться разрешения конфликтов и напряженности в Афганистане, Камбодже, на Ближнем Востоке и в Карибском бассейне, и не в последнюю очередь организовать значительное параллельное одностороннее сокращение ядерного оружия. Эти ядерные сокращения, важные сами по себе, также в значительной степени способствовали разрядке потенциальной проблемы широкого распространения ядерного оружия после распада Советского Союза.

Заявление президента Буша по случаю отставки президента Горбачева и распада Советского Союза можно рассматривать как последний официальный акт в истории американо-советских отношений. Два небольших, но, возможно, показательных события последних дней года также заслуживают внимания. Одно из них - рождественский прием в советском посольстве в Вашингтоне 19 декабря, первый в истории официальный советский рождественский прием - и в то же время последний прием в советском посольстве в Вашингтоне. Другим событием, также случайно связанным с праздником, стало празднование Нового года с рождественско-новогодней елкой, проведенное в Кремле 29 декабря для более чем ста президентов крупных американских компаний, приглашенных в Москву в попытке стимулировать торговлю и инвестиции советским правительством, которое к моменту их приезда уже не существовало. На этой ноте завершился последний этап американо-советских отношений.

 

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ НА ГЛОБАЛЬНОЙ АРЕНЕ

 

Эволюция стратегических отношений: Военная мощь, контроль над вооружениями и безопасность

 

Стратегические отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом в военной сфере были одним из главных факторов, влиявших на политику на протяжении всей холодной войны. В первые несколько лет 1980-х годов его значимость была выше, чем обычно. Однако к концу 1980-х годов она значительно уменьшилась, а в 1989-91 годах быстро отошла на второй план. Стратегические соображения повлияли на трансформацию политических отношений в этот период, но в конечном итоге политические изменения доминировали и трансформировали стратегические отношения.

В начале 1980-х годов оценка угроз стала важным политическим моментом, и с обеих сторон возникла серьезная озабоченность не только возможностями противника, но и его намерениями. Переговоры по контролю над вооружениями, паллиатив амелио-рейтинга 1970-х годов, были отодвинуты администрацией Рейгана на второстепенный план. Политическая напряженность подпитывала и, в свою очередь, порождала военные усилия и опасения. Тем не менее, к концу 1980-х годов политические, военные инициативы Горбачева и инициативы по контролю над вооружениями снизили воспринимаемые угрозы и привели к взаимным договоренностям по безопасности, включая, но не ограничиваясь традиционными мерами по контролю над вооружениями, как на двусторонней основе с Соединенными Штатами, так и на многосторонней основе, что значительно облегчило проблемы безопасности даже до того, как "холодная война" подошла к концу в конце десятилетия.

Стратегические отношения были одним из важных направлений общего американо-советского взаимодействия, прослеженного достаточно подробно в предыдущих главах. Нет необходимости повторять все эти события. Однако, возможно, будет полезно рассмотреть мотивирующие факторы и роль стратегического военного аспекта и аспекта безопасности в этих отношениях. Это можно сделать наиболее оперативно и полезно, разделив тему не на такие сегменты, как "военная доктрина", "военные программы" и "контроль над вооружениями", а на три последовательных периода: первый - боевое одностороннее стремление к безопасности, доминировавшее по инициативе Рейгана, с 1981 по 1985 год; второй - период перехода к более интерактивной разрядке в военно-стратегических отношениях с 1986 по 1989 год в ответ на инициативы Рейгана.

 

Стратегическая автаркия и конфронтация: 1981-85

 

Когда президент Рейган вступил в должность в 1981 году, его основное внимание во внешней и внутренней политике было направлено на то, чтобы Америка снова "встала во весь рост". Одной из главных целей его администрации было восстановление истощенного и ослабевающего военного потенциала до прочной и уважаемой силы. Действительно, одним из первых решений администрации было резкое увеличение расходов на оборону - решение, принятое еще до того, как были определены военные потребности, и до того, как кто-либо узнал, на что будут использованы увеличенные расходы.

Преувеличенная советская военная угроза вскоре была развита и подчеркнута в заявлениях высших членов администрации, а министр обороны Каспар Вайнбергер выпустил ужасно подробную несекретную оценку, богато иллюстрированную, под названием "Советская военная мощь". Она представляла зловещую картину массированного наращивания советских вооруженных сил, но без каких-либо указаний на противодействующие американские или другие военные силы или программы, а данные были отобраны и приукрашены, чтобы усилить впечатление угрозы. Целью было вызвать общественную поддержку американского наращивания.

Программа "восстановления" американской военной мощи и преувеличение советской военной угрозы имели несколько причин и целей. Во-первых, для Рейгана, в частности, она отражала убежденность в том, что Соединенные Штаты придерживались неверного курса с тех пор, как Никсон добивался разрядки, и Рейган возводил не только такие вещи, как советская интервенция в Афганистан, но и унизительное годичное заключение Ираном заложников из американского посольства, к неспособности США поддерживать военную мощь.

 

Военное наращивание было призвано исправить такое положение дел, но оно также должно было стать сигналом для советских лидеров, союзников США и американского народа о том, что новая администрация не собирается позволять пинать себя.

Рейган и министр обороны несколько раз говорили о "десятилетии пренебрежения" американской военной мощью, явно охватывая администрации Никсона и Форда, а также демократа Картера.� Одной из причин этого предполагаемого и кажущегося пренебрежения считалась политика разрядки и переговоров по вооружениям. Новый подход был "конфронтационным" не потому, что он создавал непосредственные угрозы для Советского Союза, а потому, что он радикально переориентировал американскую безопасность. Он был разработан для того, чтобы отдать приоритет автаркической опоре на американскую военную мощь (подкрепленную возрожденным альянсом НАТО), а не переговорам, контролю над вооружениями и сотрудничеству в сфере безопасности с Советским Союзом.

В течение четырех лет своей первой администрации Рейган успешно и в полной мере форсировал наращивание военной мощи - или, если быть более точным, значительное увеличение военных расходов. К 1985 году темпы роста уже нельзя было поддерживать, но Рейган, казалось, был удовлетворен тем, что сила восстановлена. Высокие расходы продолжались, в общей сложности более 2 триллионов долларов за восемь лет, хотя пик был пройден после 1984 года. Однако Соединенные Штаты не увеличили свое преимущество в ракетных боеголовках и в итоге развернули лишь четверть от числа ракет MX, запланированных администрацией Картера. Правда, Рейган построил 100 бомбардировщиков B-1, отмененных Картером, но этот самолет так и не оправдал надежд своих сторонников. Было произведено значительное и, как оказалось, временное увеличение численности ВМС США (включая вывод из консервации четырех линкоров времен Второй мировой войны и их модернизацию ракетами, после чего они были возвращены в консервацию). Но страшное "окно уязвимости", изображенное в 1980 году, было закрыто не благодаря усилению американских оборонных возможностей или уменьшению советских, а благодаря трезвому реализму комиссии Скоукрофта в 1983 году. Реальные военные отношения оставались стабильными. Соединенные Штаты были не настолько слабы в 1980 году, как это изображалось, и не настолько сильны к 1984 или 1988 году; изменилась лишь официальная риторика и общественное впечатление.

Наращивание военной мощи имело и другие последствия. Во-первых, оно значительно увеличило гору национального долга - в два раза больше, чем было накоплено всеми тридцатью девятью предшественниками президента Рейгана, а также Соединенными Штатами.

 

Штаты впервые с 1917 года стали страной-должником. Еще одним нежелательным эффектом наращивания военного потенциала и сопутствующих разговоров о военном превосходстве, наряду с политически.провокационной риторикой конфронтации, было его воздействие на Москву. Советские лидеры не изменили свои военные усилия, чтобы соответствовать этому; более того, они продолжали наращивать военные силы на более низком уровне, который, как показала переоценка данных разведки в 1983 г., начался в 1975-76 гг.6 В период с 1985 по 1988 гг. произошел скромный рост (по данным DIA, он начался в 1983 г.), но это отражало программы закупок, принятые ранее (и рост оставался намного ниже советских темпов наращивания до 1976 г. - и намного ниже темпов американского наращивания с 1980 г.). Американское наращивание могло вызвать некоторую задержку в начале сокращения Горбачевым советских военных расходов и закупок, которое всерьез началось в 1989 году, но Советский Союз не изменил своих планов и не стал подражать американскому наращиванию.

В Москве также были элементы, особенно в разведывательных и военных учреждениях, которые были очень встревожены очевидными американскими военными намерениями. Еще в 1981 году Юрий Андропов (тогдашний глава КГБ) инициировал специальную разведывательную тревогу для отслеживания признаков возможной подготовки США к ядерному нападению на Советский Союз. Эта тревога усилилась в 1983 году и прекратилась только в 1984 году. Маршал Николай Огарков, начальник Генерального штаба, возглавил кампанию по более интенсивному наращиванию советских вооруженных сил, пока в сентябре 1984 года его не сняли с ключевого поста в Москве.

 

Однако руководство страны не хотело нагнетать конфронтацию, и, к счастью, в те годы не возникло кризиса, который мог бы представлять гораздо большую опасность.

Советское восприятие американской угрозы, даже если оно было ошибочным, подкреплялось официальными американскими преувеличениями советской угрозы. Они считали, что Соединенные Штаты используют "миф о советской угрозе" для оправдания наращивания американских вооруженных сил. Эта точка зрения, не совсем неточная, была, конечно, корыстной, поскольку оправдывала советский вклад в гонку вооружений. Но она также затрудняла признание советскими лидерами роли их собственных действий в стимулировании действий противника. Каждая сторона была склонна предполагать и видеть худшую мотивацию другой стороны, оправдывать свои собственные действия и отрицать любое оправдание другой стороны, а также сбрасывать со счетов и не верить выражениям обеспокоенности другой стороны. Более того, большая часть инфляции угрозы с обеих сторон была неосознанной, а часть ее проистекала из осторожных, неполных или ошибочных разведданных. Эта проблема была характерна для всей холодной войны, но она усугубилась в результате эскалации администрацией Рейгана заявлений на высоком уровне (и связанной с этим публичной кампании), преувеличивающих советскую угрозу, и советской реакции.

 

Акцент Рейгана на одностороннем стремлении Америки к безопасности не включал в себя инновационную военную стратегию. Доктрины стратегического нацеливания, принятые в администрации Картера, были продолжены.11 В соответствии с общим подходом Рейгана к снижению уязвимости Америки, гражданская оборона получила значительный импульс в 1982 году, но вскоре вернулась к своему обычному низкому профилю. Возможно, самым важным усилием такой стратегической проработки было стимулирование тревоги в советском военном руководстве. Кроме того, как в общем наращивании, так и в некоторых специфических аспектах и стратегических концепциях, включая наращивание военно-морского флота и "морскую стратегию", имелся определенный замысел; этот замысел заключался в попытке заставить или даже вынудить Советский Союз потратить себя впустую. По словам засекреченного (но просочившегося в сеть) Руководства по обороне 1982 года, Соединенные Штаты должны разработать оружие, которое "Советскому Союзу будет трудно противостоять, которое потребует непропорционально больших затрат, откроет новые области военной конкуренции и устареет от предыдущих советских инвестиций"."Этот призыв стимулировать гонку вооружений с упором на высокие технологии в новых областях конкуренции, где Соединенные Штаты имели преимущество, уже в 1982 году включал разработку "систем оружия космического базирования", включая противоспутниковое (ASAT) оружие, а после 1983 года - системы противобаллистических ракет космического базирования (ПРО).

К середине 1980-х годов растущие затраты США на общее наращивание военного потенциала привели к его сокращению. Тем не менее, идея направить гонку вооружений в области американских преимуществ сохранялась, и в 1990 году она была развита в так называемую концепцию "конкурентных стратегий" для максимизации сдерживания и обеспечения того, чтобы американские "устойчивые сильные стороны были направлены против устойчивых советских слабостей".

А как насчет контроля над вооружениями? Ограничение стратегических вооружений во многом было ключевым элементом в развитии разрядки в 1969-1972 годах, и судьба обеих сторон оставалась тесно связанной до 1979 года. И контроль над вооружениями, и разрядка были приостановлены Соединенными Штатами в 1980 году.

Отношение президента Рейгана к международному контролю над вооружениями в 1981 году не сильно отличалось от его негативного отношения к контролю над оружием внутри страны. Даже его отношение к переговорам по контролю над вооружениями было крайне настороженным. Если коммунистическим лидерам Советского Союза нельзя доверять, они обязательно обманут, а договоры рассматриваются как кусок корочки, который можно сломать, зачем вообще вести с ними переговоры? Более того, он был воспитан в распространенном на Среднем Западе представлении о том, что американцы слишком доверчивы в отношениях с европейцами, не говоря уже о хитрых коммунистах, поэтому Соединенные Штаты, вероятно, потеряют свои футболки "сделано в США". Он считал, что президенты Никсон, Форд и Картер поддались на уговоры Москвы ценой американской безопасности.

В начале своей администрации Рейган решил не ратифицировать то, что он ранее назвал "фатально ошибочным" договором SALT II, подписанным президентом Картером в июне 1979 года. Но он пошел гораздо дальше. Он также не попытался внести в него поправки и был откровенно не заинтересован в возобновлении переговоров по ДЗОТ. Высокопоставленные члены его администрации ясно дали понять, что приоритет будет отдан наращиванию американской военной мощи, а затем, возможно, переговорам об ограничении вооружений с позиции силы.

Советские лидеры ожидали, что администрация Рейгана займет жесткую позицию в отношении SALT II. Они готовились к ожидаемым требованиям о пересмотре договора. Сначала они пытались отбить ожидаемые попытки внести изменения в договор, подчеркивая, что он уже является результатом сбалансированных компромиссов обеих сторон и что, как торжественно подписанный договор, он не подлежит пересмотру. Затем они стали подчеркивать ценность договора, не исключая возможности внесения в него некоторых дополнений или изменений. Но у них не было ответа на отсутствие интереса к какому-либо договору о СОЛТ со стороны новой администрации, хотя первоначально она решила пока не предпринимать никаких действий, противоречащих нератифицированному договору (и утратившему силу Временному соглашению о СОЛТ 1972 года).

На протяжении большей части 1981 года посол Анатолий Добрынинынин на частных встречах с госсекретарем Хейгом продолжал настаивать на возобновлении переговоров по стратегическим вооружениям. Хейг лишь повторял, что в первую очередь необходима советская сдержанность в третьем мире (и в Польше). Когда, наконец, Соединенные Штаты проявили интерес к переговорам, то сначала это было только в области ядерных сил средней дальности (INF), и причиной этого американского интереса была растущая общественная оппозиция в Западной Европе против планируемого размещения американских ракет. Только создавая хотя бы видимость работы по ограничению вооружений на переговорном "треке", можно было сохранить общественную поддержку на Западе, чтобы НАТО могла продвигаться по второму, треку развертывания, установленному решением альянса НАТО 1979 года. И когда Соединенные Штаты были готовы возобновить переговоры по стратегическим вооружениям (переименованные в переговоры по сокращению стратегических вооружений, или СНВ, чтобы подчеркнуть сокращение и избавиться от старой аббревиатуры), было снова очевидно, что они пытаются предотвратить растущую поддержку американской общественностью замораживания развертывания всех ядерных вооружений.

 

Не только постоянная бюрократическая борьба, но и общая политическая линия администрации Рейгана и ее стиль руководства гарантировали, что американская позиция исключала возможность достижения согласия.

На переговорах по INF администрация Рейгана выбрала пропагандистскую позицию, предложив "нулевой вариант" для ракет средней дальности. Хотя это предложение укрепило политическую поддержку в странах НАТО для продолжения подготовки к развертыванию, что было главной целью администрации, оно также убило перспективу серьезных переговоров и достижения соглашения. Хотя на первый взгляд предложение было справедливым и достойным восхищения (направленным на "ликвидацию целого класса вооружений"), оно было сильно перегружено в ущерб Советскому Союзу. Хотя это означало, что НАТО не будет продолжать недавно запланированное размещение 572 американских ракет в Европе, это означало бы не только ликвидацию Советом всех недавно развернутых ракет SS-20, но и откат на 20 лет назад в стратегической истории и демонтаж сотен старых советских ракет средней дальности, развернутых с конца 1950-х годов. Он также ограничивал бы только ракеты наземного базирования, исключая все ракеты морского базирования и самолеты, так что Соединенные Штаты сохранили бы возможность неограниченного увеличения числа систем, способных нанести удар по Советскому Союзу. Кроме того, ограничив предлагаемые ограничения американскими и советскими системами, все британские и французские ядерные ударные системы были исключены. Существующие ракетные и бомбардировочные системы не только не будут затронуты, но их будущее расширение будет неограниченным, а объявленные планы Великобритании и Франции по развертыванию боеголовок с несколькими независимо нацеленными ракетами-носителями (MIRV) сделают их силы более крупными по количеству боеголовок, чем советские ракетные силы INF, и дадут им более чем вдвое большее количество запланированных боеголовок американских ракет. Наконец, предложение США и НАТО предусматривало ограничение всех советских ракет средней дальности наземного базирования, где бы они ни были развернуты, а не только тех, которые направлены на Европу. Короче говоря, по всем пунктам предложение было нагружено в пользу Запада и в ущерб Советскому Союзу, и оно явно не являлось основой для переговоров, направленных на достижение соглашения.

Американское политическое сообщество (за возможным значительным исключением самого президента Рейгана) прекрасно понимало, что нулевой вариант не подлежит обсуждению, когда он был предложен. Действительно, некоторые гражданские лидеры в Пентагоне и сторонники жесткой линии в Белом доме успешно настаивали на его принятии именно по этой причине.

 

Причины провала переговоров по INF, однако, лежат глубже, чем американская позиция, разработанная таким образом, чтобы быть неприемлемой для Советского Союза. Основной интерес НАТО в американском развертывании INF в первую очередь заключался в обеспечении сопряжения обычных и тактических ядерных сил США в Европе с межконтинентальными ядерными силами США. Для этого необходимо было развернуть некоторые американские силы. Конечно, нулевой вариант сам по себе нарушал эту предпосылку, и этот факт вызывал беспокойство у некоторых стратегических аналитиков НАТО. Но поскольку реальной целью и единственным реалистичным результатом продвижения нулевого варианта было исключение соглашения и обеспечение развертывания, эта теоретическая непоследовательность мало кого беспокоила. Но советская цель в INF состояла в том, чтобы предотвратить любое развертывание американских ракет средней дальности в Европе, поскольку они представляли бы собой стратегическое оружие против целей в самом Советском Союзе. Таким образом, цели двух сторон были непримиримы, даже если были выдвинуты умеренные позиции. Советы предлагали все более существенные сокращения своих ракетных сил в обмен на отказ от развертывания американских ракет, в конце концов предложив сократить число SS-20, стоящих перед Европой, почти наполовину и уменьшить общее число пусковых установок ракет до менее чем одной четвертой того, что было или было до развертывания новых SS-20. Это позволило бы сократить количество боеголовок до менее чем половины их нынешнего количества, что опять же было бы ниже, чем до начала развертывания SS-20. Но к 1983 году Соединенные Штаты были заинтересованы только в продолжении развертывания, а не в сокращении советских сил, даже если бы это привело к более благоприятному общему балансу.

Когда в ноябре 1983 года началось развертывание НАТО, Советский Союз прервал переговоры. Советские и американские (а также британские и французские) ядерные силы по-прежнему должны были учитываться в односторонних решениях и в возможных будущих переговорах.

В этот период СНВ тоже было суждено потерпеть неудачу. Хотя каждая сторона изначально заняла позицию, выгодную для себя, это могло быть отражением тактики ведения переговоров. В целях двух сторон не было фундаментальной несовместимости, сравнимой с той, что была на переговорах по INF, хотя были и другие серьезные препятствия для успешного ведения переговоров. Во-первых, существовало наследие SALT II. Формируя позицию по контролю над вооружениями, администрация Рейгана намеренно игнорировала ограничения SALT II и стремилась сделать лучше для Соединенных Штатов.

 

Поскольку положения SALT II представляли собой результат семилетнего упорного торга, было маловероятно, что Советский Союз пойдет на значительно большие уступки. Тем не менее, Соединенные Штаты предложили более глубокие сокращения, причем с таким перекосом, чтобы уничтожить сердце советских стратегических сил, что привело бы к сокращению на две трети советских больших ракет. Хотя общие равные уровни номинально были бы справедливыми, более детальные подпотолки гораздо сильнее ударили бы по советским силам. Еще важнее то, что ни одно из запланированных крупных усовершенствований стратегических сил США - большая межконтинентальная баллистическая ракета MX (МБР) с несколькими независимо запускаемыми ракетами-носителями (MIRV), бомбардировщик B-1, баллистические ракеты подводного старта (БРПЛ) "Трайдент" и подводные силы - не были бы запрещены или даже сокращены. В то время как Советскому Союзу предлагалось отказаться от большей части своих лучших сил, Соединенные Штаты могли модернизировать свои лучшие силы и отказаться от старых систем, запланированных к списанию в любом случае.

Советский подход, хотя и с уклоном в свою пользу, пытался сохранить и развить фундамент SALT II. По сути, Советский Союз склонял к переговорам по ДЗЯО III, предлагая значительные сокращения по сравнению с потолком ДЗЯО II. (Базовый предел в 1800 стратегических средств доставки ядерного оружия был близок к уровню 1800-2000, предложенному администрацией Картера в марте 1977 года, и уровню 1900, предложенному администрацией Никсона в августе 1970 года, хотя другие условия предложения отличались).

СНВ начался только в середине 1982 года. К лету 1983 года обе стороны внесли некоторые изменения в свои позиции, но разрыв оставался очень большим.18 В частности, Соединенные Штаты не были готовы согласиться на сокращение своего наращивания контрсилового потенциала, сопоставимое с радикальным сокращением советского контрсилового потенциала. Хотя предложения США были номинально равными, они применялись бы неравнозначно. Например, предложенный предел в 5 000 ракетных боеголовок для каждой стороны означал бы значительное и справедливое сокращение арсеналов обеих сторон примерно на одну треть. Но ограничение в 2500 боеголовок на ракетах наземного базирования и дальнейшее ограничение в 210 боеголовок на МБР размера �X (например, советские SS-18 и SS-19 и американские MX) и в llO на очень больших МБР (советская SS-18) означало бы сокращение более чем наполовину боеголовок советских МБР и на две трети боеголовок SS-18 и SS-19, в то время как Соединенные Штаты могли развернуть дополнительные боеголовки МБР, включая запланированные тогда 100 ракет MX. Более того, все другие программы стратегической модернизации США могли быть продолжены: БРПЛ "Трайдент II", КРВБ бомбардировочного базирования, крылатые ракеты морского базирования на подводных лодках, а также баллистические ракеты средней дальности (БРСД) "Першинг II" и крылатые ракеты наземного базирования (КРНБ) европейского базирования. В целом, хотя это предложение уменьшило бы уязвимость американских межконтинентальных ракет наземного базирования, оно значительно увеличило бы уязвимость советских ракет наземного базирования. Как заметил мне один советский генерал в 1983 году: "Вы [США] хотите решить свою проблему уязвимости, сделав уязвимыми наши силы". И он был прав.

Естественный консерватизм с обеих сторон, проявлявшийся на протяжении всех переговоров по ДЗОЛТ 1970-х годов, сохранялся. Обе стороны пытались добиться максимального сокращения сил другой стороны, но без готовности пойти на сопоставимые жертвы в своих собственных силах и возможностях. Обе стороны опасались ограничивать будущие возможности. В прошлом это противоречие разрешалось путем достижения соглашений, которые не приводили к серьезному сокращению стратегических сил ни одной из сторон. Критики Временного соглашения SALT I и Договора SALT II были правы, говоря, что они не сделали достаточно для сдерживания улучшений или сокращения военных сил. Попытки США навязать радикальные изменения советским военным силам, сохранив при этом свои собственные в неизменном и усиленном виде, были явно неприемлемы для Советского Союза. А советские попытки сделать то же самое с Соединенными Штатами, или, если это не удастся, снова пойти на относительно большие, но все равно неэффективные сокращения с обеих сторон, в основном для косметического эффекта, чтобы достичь соглашения, были неприемлемы для администрации Рейгана (хотя они, вероятно, были бы приемлемы для любого из трех ее предшественников).

Действительно, интерес администрации Рейгана в целом (а она была рентабельной из-за разногласий между ее главными компонентами) к ограничению стратегических вооружений оставался весьма неопределенным. Продолжал выдвигаться аргумент, и, возможно, некоторые (включая президента Рейгана) даже верили в него, что только по мере того, как если бы американская военная мощь была "восстановлена" (то есть, расширена и усилена), у Советов появился бы стимул к серьезным переговорам (то есть, к принятию американских условий). Такой подход был либо наивным, либо безрассудным.

Когда в конце 1983 года советские лидеры решили прервать переговоры по INF, они также приостановили переговоры по СНВ. Причиной была убежденность в том, что после полутора лет незапуска СНВ Соединенные Штаты не были серьезно заинтересованы в переговорах по взаимоприемлемому соглашению. Они также полагали, что шок на Западе от прекращения двух переговоров вызовет переоценку и может заставить Соединенные Штаты предпринять более серьезные усилия по ведению переговоров. Вместо этого, администрация Рейгана смогла заявить, что она по-прежнему заинтересована в ограничении вооружений, как и прежде, и что в срыве, вызванном их уходом, виноваты исключительно Советы. Несмотря на обоснованность обвинений, позиция США казалась на Западе более оправданной, поскольку Советский Союз вышел из переговоров.

 

В другой важной области контроля над вооружениями - контроле над испытаниями ядерного оружия - общественное мнение на Западе было более равнодушным, и администрация Рейгана проигнорировала ограничения, предусмотренные Договором о запрещении пороговых испытаний (ограничение испытаний до 150 килотонн), подписанным в 1974 году, и Договором о мирных ядерных взрывах, подписанным в 1976 году, и не представила их на ратификацию. (Президент Картер также не сделал этого, поскольку надеялся договориться о всеобъемлющем запрете испытаний, ДВЗЯИ). Рейган отверг советские попытки возобновить переговоры по ДВЗЯИ, приостановленные в 1980 году, и в июле 1982 года принял твердое решение - впервые со времен администрации Эйзенхауэра - выступить против ДВЗЯИ.

В 1983 году появился новый важный элемент, который бросит длинную тень на все последующие переговоры о стратегических вооружениях и возможных ограничениях. Президент Рейган, драматично и неожиданно приняв концепцию стратегической противоракетной обороны в своей речи в марте 1983 года, исправил целый дополнительный аспект гонки вооружений. Хотя обе стороны продолжали проводить исследования и разработки систем ПРО, Договор по ПРО 1972 года, заключенный на неопределенный срок, в течение десятилетия успешно устранял неопределенности, связанные со стратегической обороной, из уравнения взаимного сдерживания. И вдруг все вернулось. Хотя технология была неопределенной и далекой, сама идея "звездных войн", как быстро окрестили идею президента, привлекла широкое внимание общественности. Она также вызвала значительное беспокойство. Первоначальная идея президента заключалась в том, чтобы заменить гарантированную оборону сдерживания гарантированным возмездием. Позднее обсуждение его концепции, официально названной инициативой стратегической обороны (SDI), размыло эту цель и вместо этого стало подчеркивать приоритетность исследований и разработок экзотических систем защиты от баллистических ракет, которые могли бы дополнить, а не заменить стратегические наступательные силы, предназначенные для сдерживания. Концепция и конкретные технические схемы, предусмотренные ею, оставались неопределенными. Тем не менее, вскоре (в 1984 году) Соединенные Штаты запустили пятилетнюю программу исследований и разработок SDI стоимостью 26 миллиардов долларов.

Многие в Соединенных Штатах (и в Западной Европе) сомневались в целесообразности, а также в технических перспективах создания стратегической обороны. Сама идея ставила под сомнение основы взаимного сдерживания, которые были фундаментом политики США и НАТО задолго до заключения договора о стратегической обороне.

 

Никто не может оспаривать, что заявленная цель SDI - найти эффективные средства противоракетной обороны, развертывание которых (и, по крайней мере, некоторые испытания) потребуют изменения или отмены Договора по ПРО.

Советская реакция была резко отрицательной. Советский лидер, Юрий Ан дропов, лично ответил на речь Star \Vars громким осуждением возобновления вопроса об обороне баллистических ракет и подтверждением взаимного сдерживания и Договора по ПРО. Советские ученые, как и большинство американских, не видели перспектив создания действительно эффективной защиты от первого удара противника, как описал свою цель президент Рейган. Зато они видели возможность и американскую инициативу в разработке частично эффективной защиты, которая, не будучи защитой от полной силы первого удара противника, что являлось ее заявленной целью, могла бы считаться адекватной против ухудшенного повторного удара. Таким образом, SDI подозрительно хорошо дополняла то, что они уже рассматривали как согласованный долгосрочный американский план по развитию способности нанести первый удар.

Таким образом, SDI рассматривалась как зловещая альтернатива контролю над вооружениями, основанный на отмене наиболее эффективного из существующих соглашений об ограничении вооружений Договора по ПРО и предрешая перспективы ограничения стратегических наступательных вооружений. Это также способствовало решению СССР отказаться от шарады СНВ в ноябре 1983 года.

 

Почему президент Рейган, приняв необычайно личное решение, выступил с инициативой стратегической обороны? В некоторых кругах Пентагона существовал интерес к реанимации противоракетной обороны, противоспутникового оружия и даже оружия космического базирования. Однако импульс к принятию решения Рейгана исходил от небольшой группы ученых военно-промышленного комплекса, наиболее известным из которых был Эдвард Теллер. Но самым важным было видение самого Рональда Рейгана.

Идея высвобождения американского технологического гения для обеспечения тотальной обороны страны отвечала ностальгическому, даже атавистическому, глубоко укоренившемуся желанию Рейгана увидеть Америку вновь неуязвимой, самодостаточной, освобожденной от оков взаимозависимости, с ее судьбой, больше не связанной с взаимной безопасностью, с взаимной уязвимостью через взаимное сдерживание. Мечта президента Рейгана действительно заключалась в том, как он провозглашал в самом начале и часто впоследствии, даже когда только он еще верил в это, что его SDI сделает ядерное оружие "импотентным и устаревшим". Его приверженность была основана не на науке, а на вере, поэтому научно-технические и военно-технические аргументы (не говоря уже о военно-политических) не имели значения, а его видение было неизменным. Видение оказалось миражом. Но оно оказало значительное влияние.

SDI встревожила советских политических и военных лидеров, поскольку угрожала обратить вспять тенденцию к сокращению военных расходов и свертыванию гонки вооружений. Тем не менее, они не ответили на это принятием новых программ, включающих значительное увеличение военных расходов, и не отказались от переговоров о сокращении вооружений. Хотя они изучали возможные контрмеры в отношении SDI, американская программа так и не была реализована настолько близко, чтобы даже определить характерсистемы стратегической обороны, которой необходимо было бы противостоять, так что фактические советские военные расходы были мало затронуты. Исследования советских ученых также привели к выводу не пытаться имитировать программу SDI за пределами существующих исследований. Решение продолжить переговоры по СНВ и договориться о сокращении стратегических вооружений было трудным, но оно было принято. Ожидания некоторых американских сторонников SDI о том, что эта инициатива приведет к обескровливанию советской экономики, не оправдались. Тем не менее, она усугубила растущую напряженность, усилила подозрения советской стороны в отношении американских целей и сделала более трудным процесс контроля над вооружениями и нормализации отношений.

Одновременно со стремлением к SD I и растущей склонностью к отказу от неподписанных, но соблюдаемых ограничений на стратегические вооружения SALT II нарастала кампания, обвиняющая Советский Союз в нарушении нескольких соглашений по контролю над вооружениями. Впервые безуспешно отстаиваемая сторонниками жесткой линии, временно возглавившими Агентство по контролю над вооружениями и разоружению (ACDA) в 1981 году, автономный Генеральный консультативный комитет по контролю над вооружениями и разоружению (GAC), в котором также доминировали сторонники жесткой линии, имевшие доступ к секретной информации, подготовил массивный сборник обвинений под названием "Четверть века советской практики соблюдения обязательств по контролю над вооружениями: 1958-1983", представленный президенту 2 декабря 1983 года. Правые сенаторы и комментаторы в прессе несколько месяцев добивались его обнародования, и Конгресс, наконец, добился успеха, внеся поправку в Закон об ассигнованиях на оборону, принятый в октябре 1984 года, призвав президента обнародовать отчет GAC, по крайней мере, в "смягченной" несекретной версии, что он и сделал в том же месяце. Это была мешанина обвинений, некоторые из которых были серьезными, многие неоднозначными, и не мало легкомысленных или ложных. Но еще раньше сенаторы Джесси Хелмс и Джеймс МакКлюр после инцидента с самолетом KAL-007 добились внесения в декабре 1983 года поправок в закон о полномочиях ACDA, требующих от президента представления "отчета о соблюдении или несоблюдении" Советским Союзом существующих соглашений о контроле над вооружениями, участником которых он является. Отчет президента Конгрессу о несоблюдении Советским Союзом соглашений по контролю над вооружениями" был представлен 23 января 1984 года. Хотя он был гораздо более скромным, чем доклад ГАК, в нем было приведено семь случаев "серьезной озабоченности" по поводу соблюдения советских обязательств (помимо того, что он был незаслуженно назван докладом о советском "несоблюдении").

Закон о полномочиях в области обороны (на 1985 финансовый год), принятый в октябре 1984 года, помимо положения о публикации отчета GAC, предусматривал еще один президентский отчет, который был представлен 1 февраля 1985 года. Следующий закон о полномочиях в области обороны, принятый в ноябре, предписывал ежегодные доклады от президента о соблюдении советских обязательств началось в декабре 1985 года, так что впоследствии эта практика была институционализирована. (Все эти президентские доклады до 1991 года продолжали носить предвзятое название... доклады о "советском несоблюдении"). В докладе от февраля 1985 года были повторены семь обвинений 1984 года и добавлены еще шесть, хотя многие из них, по общему признанию, были "двусмысленными", "предполагающими" возможные намерения нарушить, или информация была "недостаточной для оценки соблюдения". Но общее воздействие, как и предполагалось, заключалось в том, чтобы вызвать сомнения в советской благонадежности.

Не последнюю роль в пагубном влиянии этих отчетов о невыполнении обязательств сыграло превращение серьезного вопроса в политизированное упражнение в полемике на тему "холодной войны". Например, одним из вопросов, поднятых в 1985 году и в последующие годы, было предполагаемое нарушение Советским Союзом Договора об ограниченном запрещении ядерных испытаний 1963 года. В результате некоторых советских подземных ядерных испытаний в течение многих лет в атмосферу выбрасывались радиоактивные вещества, которые были обнаружены за границей советского воздушного пространства. Хотя технически это было нарушением договора 1963 года, при его согласовании было четко признано, что некоторые непреднамеренные выбросы вполне могут иметь место. Никто не спорит, что Советский Союз никогда не проводил испытаний в атмосфере, что было бы прямым и преднамеренным нарушением, за более чем двадцать лет действия договора. Более того, в то время как Соединенные Штаты (с помощью воздушных датчиков, значительно усовершенствованных с 1963 года) обнаружили радиоактивные вещества за пределами советских воздушных границ, советские воздушные датчики могли этого не делать, поэтому советские отрицания во многих случаях могли быть подлинными, даже если американские обвинения также были таковыми. Наконец, Соединенные Штаты также непреднамеренно выбрасывали радиоактивные вещества в атмосферу, которые в некоторых случаях были обнаружены за границами воздушного пространства США; более того, они были первой страной, сделавшей это (в 1964 году). Таким образом, если Советский Союз технически нарушил договор о ядерных испытаниях, то и Соединенные Штаты тоже. Однако ни одно из этих соображений даже не упоминалось в докладах президента о несоблюдении договора Советским Союзом.

Одним из печальных последствий "топорной работы" администрации в отношении советского несоблюдения стало то, что несколько сознательных советских нарушений смешались с двусмысленными и надуманными обвинениями в нарушении, а попытки разобраться с ними были сведены на нет девальвацией процесса оценки соблюдения, переговоров по прояснению вопросов и поощрения отказа от любых действий, несовместимых с соглашениями.

Наиболее явным случаем нарушения был Красноярский радар, большой радар с фазированной антенной решеткой, обнаруженный в процессе строительства под Красноярском в центральной Сибири на снимках американского разведывательного спутника в июле 1983 года. Красноярский радар, хотя и не являлся радаром ПРО, был радаром раннего предупреждения, на который распространялось дополнительное ограничение Договора по ПРО, ограничивающее размещение таких радаров местами на периферии национальной территории и ориентированными наружу. Очевидно, заполняя пробел в советском покрытии раннего предупреждения на северо-востоке, его расположение далеко вглубь Сибири не соответствовало требованиям Договора по ПРО. Советский ответ, однако, состоял в утверждении, что радар предназначен для космического слежения, разрешенного договором в любом месте. Хотя советская позиция и не была убедительной, ее также нельзя было убедительно опровергнуть. Более того, некоторые в американской администрации утверждали, что радар был частью "схемы" подготовки к возможному выходу СССР из Договора по ПРО, и даже что это был радар ПРО. С очередными отчетами о невыполнении советских обязательств этот последний аргумент был усилен с прозрачной целью подготовить почву для возможного отказа Америки от Договора по ПРО. Советское решение разместить радар раннего предупреждения под Красноярском было принято скорее из соображений стоимости, чем для подготовки к выходу из Договора по ПРО, но это было преднамеренное нарушение.

Вопрос о соблюдении требований вызывал понятные опасения в ситуации, когда безопасность зависела от соглашений о контроле над вооружениями между недоверчивыми и недостижимыми противниками даже в скромной степени. Тем не менее, проблемы возникли в 1960-х и 1970-х годах и были адекватно решены. Было несколько явных нарушений с обеих сторон, и большее количество случаев двусмысленности и использования двусмысленностей и лазеек, что подпитывало обеспокоенность с обеих сторон. Однако в администрации Рейгана обеспокоенность усилилась из-за сочетания негативного отношения к контролю над вооружениями и к существующим ограничениям в области контроля над вооружениями (особенно к Договору по ПРО после 1983 года) и конфронтационной позиции по отношению к Советскому Союзу. Эта конфронтационная позиция и обвинения в нарушениях были взаимными со стороны советского руководства в первой половине 1980-х годов.

 

Осенью 1984 года, отчасти в ответ на советскую инициативу начать переговоры о запрете космического оружия, администрация выдвинула идею "зонтичных переговоров", чтобы охватить гибкую комбинацию ограничений на различные стратегические наступательные и оборонительные вооружения. Советская реакция, к удивлению многих в Вашингтоне, была благоприятной, хотя и осторожной. Новый подход обеспечил новый способ не только возобновить переговоры по стратегическим вооружениям и INF без необходимости отступления одной из сторон по вопросам, которые завели в тупик INF и START в 1981-1983 годах, но и путь к решению проблем SDI и ASAT. На встрече в начале января между госсекретарем Джорджем Шульцем и министром иностранных дел Андреем Громыко было достигнуто соглашение о возобновлении переговоров в марте 1985 года. Тем не менее, переговоры по ядерным и космическим вооружениям, как они официально назывались, с самого начала упирались в проблему стратегической обороны и космических вооружений: Советский Союз настаивал на сохранении Договора по ПРО и упорно добивался запрета на все оружие в космосе, а Соединенные Штаты категорически выступали против всего, что могло бы ограничить SDI. Тупик был подтвержден на встрече на высшем уровне между Рейганом и Горбачевым в Женеве в ноябре 1985 года.

Возобновление переговоров по вооружениям в 1985 году также активизировало усилия тех, кто выступал против сохранения существующих соглашений и достижения новых. Наиболее серьезным примером стало утверждение администрацией Рейгана нового "широкого толкования" Договора по ПРО, которое позволило бы расширить свободу действий для SDI без принятия на себя внутренней борьбы и международного бремени, связанного с отменой договора. Несмотря на прямое положение текста договора, статьи V(l), о том, что "каждая сторона обязуется не разрабатывать, не испытывать и не развертывать системы или компоненты ПРО морского, воздушного, космического или мобильного наземного базирования", согласно "широкому толкованию", сторонам будет разрешено разрабатывать и испытывать такие системы ПРО, если они будут основаны на новых физических принципах. Эта своекорыстная интерпретация не была тщательно изучена или согласована в администрации до того, как она была преждевременно публично озвучена в телевизионном выступлении советника по национальной безопасности Роберта Макфарлейна 6 октября 1985 года. Макфарлейн, в отличие от Уайнбергера и его помощника секретаря Ричарда Перла, пытался не разорвать Договор по ПРО, а предоставить президенту рычаг для ведения переговоров. Все это привело к обратным результатам. В конце концов, администрация настояла на обоснованности нового широкого толкования, но объявила о своем намерении (которое вскоре стало обязательным из-за встревоженного Сената) придерживаться традиционного толкования в программе SDI.

Среди прочего, не было предпринято никаких попыток обсудить это соглашение с другим партнером по договору, Советским Союзом, чьи лидеры решительно отвергли широкую интерпретацию и подтвердили традиционную. Весь этот вопрос возник всего за несколько недель до первого саммита Рейган-Горбачев.

Так же, как и "просочившееся" письмо министра иностранных дел США Вайнбергера Рейгану, предупреждающее его не соглашаться на саммите на любое советское предложение подтвердить традиционную интерпретацию Договора по ПРО или согласиться продолжать соблюдать Договор SALT II, который никогда не был ратифицирован, но на практике соблюдался обеими странами с 1979 года. На саммите в Женеве президент Рейган не обозначил никаких "уступок" по этим вопросам. Он по-прежнему выступал за переговоры о заключении договора о сокращении стратегических вооружений, но не проявил никакого интереса к контролю над вооружениями и не проявил желания каким-либо образом сократить СОИ.

В самом начале этот период стратегической конфронтации с 1981 по 1985 год был описан как период, в котором доминировала инициатива президента Рейгана по отказу от ограниченного стремления к кооперативной безопасности и опоре на односторонние средства обеспечения безопасности. В целом, советское руководство не справилось с этим вызовом. Учитывая позицию администрации Рейгана, упорные попытки Брежнева и последующих советских лидеров в эти годы придерживаться общего инкременталистского подхода к контролю над вооружениями, которого обе стороны придерживались в 1970-х годах, потерпели крах. Не только модель SALT оказалась неудачной на переговорах по СНВ и INF, но и попытки реанимировать переговоры в других областях, таких как противоспутниковые переговоры и переговоры по ядерным испытаниям, не увенчались успехом. Также как и попытки выдвинуть новые предложения. Примечательно, что в 1981 и 1982 годах - до инициативы Рейгана по SDI - Советский Союз внес на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН предложения о запрете космического оружия. В 1984 году даже неубедительный Констанин Черненко попытался начать переговоры о "кодексе поведения" ядерных держав для борьбы с опасностью ядерной войны (о котором, кстати, Леонид Брежнев, Юрий Андропов и Черненко прямо говорили, что это было бы "безумием" и не могло иметь победителя, задолго до того, как Горбачев и Рейган включили это заявление в коммюнике на саммите в Женеве в ноябре 1985 года).

Не увенчались успехом и эпизодические попытки СССР стимулировать контроль над вооружениями односторонними шагами. В июне 1982 года Брежнев объявил об одностороннем советском обязательстве не применять ядерное оружие первым, но это действие было осуждено на Западе, и в любом случае "неприменение первыми" продолжало отвергаться как политика НАТО.29 С 1981 по 1986 год несколько советских односторонних мораториев и предложений о совместном моратории на развертывание INF, которые заморозили бы ситуацию в пользу СССР, были, что неудивительно, отвергнуты или проигнорированы. Но когда в августе 1985 года Горбачев ввел односторонний мораторий на ядерные испытания (впоследствии четырежды продлевавшийся до начала 1987 года) с призывом к Соединенным Штатам присоединиться к мораторию и переговорам о запрете испытаний, в условиях, в которых ни одна из сторон не получила бы преимущества, не было и положительного ответа Америки.

 

Укрощение стратегических отношений: 1986-89

 

Хотя Горбачев приветствовал возобновление диалога на высшем уровне на саммите в Женеве после более чем пятилетнего перерыва после предыдущего саммита, он был разочарован непреклонностью Рейгана в отношении СОИ, что ограничило его возможности по сокращению стратегических и ядерных вооружений. Более того, СОИ не только сделала контроль над вооружениями гораздо более трудным, но и вновь привлекла внимание к военному фактору и враждебному измерению советско-американских отношений и мировой политики в целом. Горбачев был полон решимости не только снизить напряженность, но и демилитаризировать международную обстановку, прежде всего отношения между Востоком и Западом (и внутреннюю советскую экономическую и политическую систему), и перейти к большей опоре на совместное обеспечение общей безопасности. Поэтому он начал предпринимать ряд шагов, некоторые из которых были внутренними и односторонними, а другие - предложениями о внешних и обязательно двусторонних или многосторонних действиях. Его постепенный успех в этом начинании стал доминирующим элементом в резком изменении стратегических отношений в период с 1986 по 1989 год.

Первым шагом Горбачева стала речь 15 января 1986 года, в которой он предложил всеобъемлющие рамки для сокращения вооружений с целью ликвидации всего ядерного оружия к 2000 году. Эта цель была широко расценена как нереалистичная и, вероятно, пропагандистская, что способствовало общему непризнанию того, что Горбачев заложил всеобъемлющую основу, которая также предусматривала более ограниченные меры, включая отдельное соглашение по INF, более реалистичные глубокие стратегические сокращения (которые в конечном итоге были согласованы в СНВ I и II), сокращения обычных сил в Европе (ДОВСЕ) и всеобъемлющий запрет на ядерные испытания30.

Одним из стандартных возражений против почти любого советского предложения по контролю над ядерными вооружениями был перевес СССР и Варшавского договора в обычных вооружениях в Европе. Это был один из аргументов, помимо непрактичности, выдвинутых после январской инициативы Горбачева. Но 18 апреля Горбачев, а 11 июня формально Варшавский договор, предложили новые подходы к сокращению обычных вооружений. Однако реакция была следующей. Пока Горбачев боролся с проблемой возобновления движения к сокращению стратегических вооружений в контексте американской погони за СОИ, Рейган 27 мая 1986 года выдернул еще одну ногу из-под шаткой структуры контроля над стратегическими вооружениями, заявив, что "в будущем Соединенные Штаты должны основывать решения относительно структуры своих стратегических сил на характере и величине угрозы, исходящей от советских стратегических сил, а не на стандартах, содержащихся в структуре SALT, которая была подорвана советским несоблюдением."Хотя эта формулировка и общий баланс его высказываний были достаточно двусмысленными, чтобы вызвать противоречивые комментарии в прессе и в правительстве, это означало, что политика отказа от ограничений нератифицированного Договора SALT II, принятого с 1981 года его администрацией, будет отменена, когда это будет сочтено целесообразным. Рейган ясно дал понять, что его "приоритет" - это "приоритет". Рейган ясно дал понять, что его "приоритетом" было выполнение программы модернизации стратегических сил (включая вторые 50 МБР MX Peacekeeper, которые он тогда лоббировал), а не любые ограничения в области контроля над вооружениями, хотя было бы возможно вписать запланированную программу в рамки соглашения SALT II.

 

Рейган пытался обвинить в этих изменениях то, что он назвал советской "моделью несоблюдения" существующих соглашений о контроле над вооружениями (хотя и не утверждая, что они превысили уровни SALT II, чего не было). Хотя он утверждал, что советское несоблюдение "все больше затрагивает нашу национальную безопасность" (что большинство серверов оспорили бы, учитывая незначительные последствия советских нарушений, фактических и предполагаемых), он пошел дальше и заявил, что советская система несоблюдения "вызывает фундаментальные опасения относительно целостности самого процесса контроля над вооружениями". Это было сомнительно, но его утверждение на этот счет, безусловно, вызвало дальнейшие сомнения относительно будущего процесса контроля над вооружениями.

На специальном заседании Постоянной консультативной комиссии (ПКК), которой было поручено следить за выполнением соглашения SALT, состоявшемся в июле в ответ на советский запрос, Соединенные Штаты заявили о своем намерении прекратить дальнейшее обсуждение на нем Временного соглашения SALT I, срок действия которого к тому времени давно истек, и нератифицированного Договора SALT II, оставив для контроля в будущем только Договор по ПРО. В следующем ежегодном докладе президента о несоблюдении советских обязательств в марте 1987 года администрация получила и то, и другое: она посвятила несколько страниц обоснованию своего отказа от сдерживания в отношении SALT II и повторению целого ряда обвинений в нарушении соглашений SALT I и SALT II, а затем заявила, что они больше не будут рассматриваться в полном тексте доклада.

Нет необходимости повторять рассказ о медленно продвигающихся переговорах по стратегическим вооружениям и внезапном всплеске обещаний на саммите в Рейкьявике в октябре 1986 года, пока СОИ снова не помешала достижению соглашения. После встреч на высшем уровне в Женеве и Рейкьявике Генеральный секретарь Михаил Горбачев признал это личное вступление президента в контакт с SDI, но он не мог избавиться от ее очарования. Это стало жестокой иронией судьбы: желание президента Рейгана изгнать ядерный призрак, с одной стороны, открыло перспективы ядерного разоружения, а с другой - закрыло их благодаря упорной преданности квиксотическому преследованию своей иллюзии SDI. Настойчивость Рейгана на переговорах о сокращении ядерных вооружений, а не просто об их ограничении - циничный лозунг его соратников в начале 1980-х годов - неожиданно ожила в его личной встрече другого рода в Рейкьявике. Хотя перспектива соглашения о ликвидации всех стратегических ядерных вооружений или даже всего ядерного оружия оказалась в Рейкьявике в пределах досягаемости, она не могла быть ухвачена, потому что он все еще крепко держался за манящий образ самодостаточной стратегической независимости через SDl.

Вскоре после этого президент Рейган вновь подтвердил свои приоритеты, воинственно защищая свое решение о встрече в Рейкьявике. "Мы можем делать ставку либо на американские технологии, которые обеспечат нам безопасность, либо на советские обещания. И у каждого из них свой послужной список", - сказал Рейган. Я ставлю на американскую технологию в любое время". В той же речи (на предвыборной кампании перед промежуточными выборами в Конгресс) он похвастался, что "сегодня мы имеем дело с Советским Союзом с позиции силы".

\Горбачеву было ясно, что Советский Союз должен взять на себя бремя выхода из тупика. Однако это не могло быть сделано легко или быстро. Тем не менее, к концу 1987 года в результате далеко идущих уступок Советского Союза был подписан Договор INF, и контроль над стратегическими вооружениями обрел новую жизнь.

Хотя окончательное заключение многостороннего соглашения о сокращении основных обычных вооружений в Европе не было достигнуто до 1990 года, ключевыми шагами к нему стали объявление Горбачева в декабре 1988 года о существенном одностороннем сокращении советских вооружений, а также предложения и соглашения в 1989 году о пропорциональном сокращении советских сил и сил Варшавского договора. Это позволило бы установить баланс между советскими и западными силами на более низком уровне.

Аналогичным образом, переговоры в 1987 и 1989 годах привели к прорыву в вопросе запрещения химического оружия. Опять же, важное двустороннее советско-американское соглашение о глубоких сокращениях было подписано в июне 1990 года как промежуточный этап к всемирному запрету, подписанному в январе 1993 года, первоначально 137 странами. Но толчком послужили советские уступки в конце 1980-х годов, начиная с объявления СССР в апреле 1987 года об одностороннем прекращении производства химического оружия и ограничении использования всего химического оружия на советской территории.

Советские призывы к всеобъемлющему запрету ядерных испытаний продолжали получать отпор со стороны Соединенных Штатов на протяжении всего этого периода, но Советский Союз был готов согласиться на любые шаги в этом направлении, и Шульц и Шеварднадзе в сентябре 1987 года договорились о возобновлении переговоров о мерах по усилению проверки частичных соглашений, подписанных в 1974 и 1976 годах, но так и не ратифицированных. Советские официальные лица утверждали, что в дополнительной проверке нет необходимости, но они присоединились к американской позиции. В результате этих переговоров в конце 1980-х годов в июне 1990 года были подписаны и вскоре после этого ратифицированы дополнительные протоколы о мерах проверки.

Также был достигнут более значительный прогресс в области мер укрепления доверия и безопасности (МДБ). Самые первые шаги были предприняты в июле 1984 года, когда Соединенные Штаты и Советский Союз договорились о модернизации кризисной связи между двумя президентами по "горячей линии", которой исполнился двадцать один год. Аналогичным образом, в июне 1985 года Постоянная консультативная комиссия - наиболее игнорируемая в начале 1980-х годов (В. Эйнберг предложил ее упразднить) - была использована для подписания соглашения об "общем понимании" процедур уведомления в случае ядерной аварии или "несанкционированного" ядерного взрыва. Удивительно, но, учитывая отношение американской администрации к Договору по ПРО, техническое "общее понимание" по интерпретации ограничений этого договора на использование радаров ПВО на полигонах ПРО также было подписано на встрече в июне 1985 г.

В 1984 году сенаторы Сэм Нанн и Джон Уорнер оказали двухпартийную поддержку предложению, одобренному Сенатом, о создании Центров по снижению ядерных рисков в Вашингтоне и Москве. Сначала администрация отнеслась к этой идее прохладно. После пяти месяцев межведомственных обсуждений администрация официально одобрила идею, хотя и с двумя важными изменениями, которые снизили ценность предлагаемых центров. Первоначальное предложение предусматривало совместное американо-советское комплектование таких центров как в Вашингтоне, так и в Москве. По настоянию Министерства обороны администрация одобрила только национальное комплектование; в центре в Вашингтоне будет работать только американский персонал, а в московском центре - только советский. Кроме того, было отменено планирование на случай непредвиденных обстоятельств, связанных с возможным применением ядерного оружия "неавторизованными сторонами", то есть международными террористическими группами.

В сентябре 1985 года Нанн и Варнер посетили Москву и обсудили эту идею с Горбачевым, что стало необычным проявлением дипломатии Конгресса. Горбачев положительно отреагировал на эту идею. На саммите в Женеве в ноябре Рейган и Горбачев согласились начать официальные переговоры по этому вопросу. В мае 1986 года в Женеве начались переговоры, и к маю 1987 года было достигнуто согласие по проекту соглашения.38 Наконец, 15 сентября 1987 года госсекретарь Шульц и министр иностранных дел Шеварднадзе подписали соглашение о создании центров по снижению ядерного риска.

 

В некоторых отношениях еще более интересное двустороннее соглашение было достигнуто в июне 1989 года после девяти месяцев переговоров между делегациями Объединенного комитета начальников штабов США и советского Генерального штаба. Названное Соглашением о предотвращении опасной военной деятельности, оно касалось четырех видов инцидентов: непреднамеренное проникновение на национальную территорию другой стороны; деятельность, где одна из сторон обозначила зону "особой осторожности" (как в Персидском заливе); опасное использование лазерных устройств; и помехи командным и контрольным коммуникациям в мирное время. Соглашение отразило беспокойство и недовольство военных обеих стран инцидентами, произошедшими в начале и середине 1980-х годов, и стало результатом обсуждений на первых встречах начальников штабов США и СССР (адмирала Уильяма Кроу-младшего, председателя Объединенного комитета начальников штабов, и маршала Сергея Ахромеева, начальника Генерального штаба) в Вашингтоне в декабре 1987 года и министра обороны Фрэнка Карлуччи с министром обороны маршалом Дмитрием Язовым в Берне в марте 1988 года. Соглашение было подписано адмиралом Кроу и генералом Михаилом Моисеевым (преемником Ахромеева).

Двусторонние переговоры по контролю над вооружениями между Советским Союзом и Соединенными Штатами в этот период увенчались заключением Договора о INF в декабре 1987 года, а также продолжающимся прогрессом по СНВ (и проформам переговоров по стратегической обороне и космосу). В конце 1980-х годов прогресс на многосторонних переговорах по обычным вооружениям в Европе (MBFR) оставался неуловимым, хотя переговоры в рамках Конференции по разоружению в Европе (COE) по мерам укрепления доверия и безопасности были более успешными, чем ожидалось в целом. Этот успех был обусловлен гораздо большей готовностью советской стороны принять обязательства по предоставлению информации и проверке на месте. (Щедрые ограничения на размер учений и настойчивое требование исключить воздушную и военно-морскую деятельность были вызваны не советским, а западным нежеланием брать на себя более далеко идущие обязательства). К сентябрю 1986 года ИПК успешно заключил важное соглашение.

В марте 1989 года начались новые переговоры по обычным вооруженным силам в Европе (ОВСЕ), которые пришли на смену бездействующим переговорам по ДОВСЕ. ДОВСЕ отличался от MBFR по многим параметрам, включая более широкое участие (все страны-члены НАТО и Варшавского договора, имеющие войска в Европе) и геополитическую зону (Европа от Атлантики до Урала). Самым важным был новый настрой и подход, очевидный с самого начала. В 1989 году эти переговоры достигли больших успехов на пути к соглашению, достигнутому в следующем году. Таким образом, к концу десятилетия обычные вооруженные силы, а также стратегические ядерные силы и химическое оружие стали предметом многообещающих переговоров.

Таким образом, произошел значительный скачок от отсутствия реальных переговоров по контролю над вооружениями в 1984 году к нескольким крупным соглашениям и многообещающему прогрессу по другим к 1989 году. Единственным наиболее значимым фактором, лежащим в основе этого важного сдвига, была решимость советского лидера Михаила Горбачева преодолеть военную конфронтацию между Востоком и Западом. Политические соглашения, снижающие риск войны или уменьшающие бремя эскалации вооружений, были важными средствами для осуществления этих изменений. Такие соглашения, достигнутые в ходе международных переговоров, требовали внутренних обсуждений и решений в столицах. Эти решения требовали концепций безопасности и военных требований для обеспечения безопасности, совместимых с согласованными ограничениями. Хотя такие решения являются политическими, они в значительной степени зависят от военно-политических решений, в которых военная точка зрения имеет большое значение, будь то в Москве, Вашингтоне или других столицах. В рассматриваемый нами период, с 1986 по 1989 год и далее, решающие решения должны были приниматься в Москве, поскольку там были сделаны наиболее значительные изменения и уступки, сделавшие возможным укрощение стратегических отношений.

Как уже говорилось ранее, Горбачев был ответственен за инициирование и продолжение далеко идущих изменений советских концепций безопасности и военной доктрины в этот период. Он публично заявил в авторитетном Политическом докладе Двадцать седьмому съезду Коммунистической партии Советского Союза в феврале 1986 года, что вся концепция безопасности должна быть изменена. В основе аргументации Горбачева лежал вывод о том, что ни одна страна больше не может найти безопасность в военной мощи, ни в обороне, ни в сдерживании. "Характер современного оружия, - сказал он, - не оставляет ни одному государству надежды защитить себя только военно-техническими средствами, для экзамена создав даже самую мощную оборону". И, хотя взаимное сдерживание более эффективно, чем оборона, "безопасность не может бесконечно основываться на страхе возмездия, то есть на доктринах "сдерживания" или "устрашения"". Скорее, "задача обеспечения безопасности все больше становится политической задачей и может быть решена только политическими средствами". Более того, безопасность не может быть абсолютной ни для одной страны и может быть только взаимной, в частности, для Советского Союза и Соединенных Штатов, а "если брать международные отношения в целом, то она может быть только универсальной." Наконец, основываясь на обсуждении глобальной взаимозависимости, он завершил свое выступление призывом к "созданию всеобъемлющей системы международной безопасности" - военной, политической, экономической и гуманитарной.

Одним из важных элементов нового понимания Горбачевым безопасности было то, что, особенно в отношениях между крупными державами, ее нельзя укреплять за счет безопасности другой державы. Как уже отмечалось ранее, на своей первой встрече на высшем уровне во время встречи с президентом Рейганом в Женеве он сказал, что Советский Союз не хочет видеть Соединенные Штаты в невыгодном положении, поскольку это приведет к недоверию и нестабильности, и он повторил эту мысль публично на своей пресс-конференции. Он также высказывал эту точку зрения в других случаях Рейгану и Шульцу, но хотя в частном порядке ему говорили, что американцы согласны, ни один американский лидер никогда не отвечал взаимностью и публично не заявлял, что Соединенные Штаты хотят, чтобы Советский Союз пользовался не меньшей безопасностью, чем Соединенные Штаты.

Хотя эти изменения во многом повлияли на внешнюю политику и политику контроля над вооружениями, они также глубоко затронули военную политику, военную доктрину и стратегию. Горбачев поощрял применение своего "нового мышления" к военной доктрине, он открыл эту тему для публичного обсуждения и участия гражданских экспертов в этой области, стимулируя военных также предлагать новые подходы.

Покойный маршал Сергей Ахромеев, в то время начальник Генерального штаба, позже писал, что военное руководство поняло, что руководящая военная доктрина Советского Союза не соответствовала новому политическому мышлению, и начало ее менять. Осенью 1986 года он лично изложил основные элементы новой доктрины, разработанной совместно с ведущими генералами Генерального штаба, на специальном собрании преподавателей Академии Генерального штаба. К концу 1986 года новая доктрина была официально утверждена Советом обороны.

 

Самым поразительным изменением стало включение в военную доктрину, а не только во внешнюю политику, цели предотвращения войны. Ранее в военной доктрине рассматривались только способы ведения войны, если она начнется. Новая доктрина также изменила цель с победы над противником, если война начнется, на предотвращение его победы и прекращение конфликта. Это имело значительные последствия для военной стратегии и структуры сил. Это означало отказ от давних планов даже в оборонительной войне принять на себя наступательные действия и гнать \Vest до Ла-Манша; новая оборонительная доктрина предусматривала три недели оборонительных боевых действий вдоль границы, после чего будет вестись поиск политического решения. Нет нужды говорить, что столь радикальные изменения дались нелегко. Это изменение в стратегии также позволило резко сократить наступательный потенциал, что в свою очередь сделало возможным односторонний шаг Горбачева в декабре 1988 года и последующее глубокое сокращение советских сил и сил Варшавского договора по ДОВСЕ.

Первое официальное представление новой военной доктрины и стратегии было сделано в заявлении Варшавского договора в мае 1987 года. Это заявление также включало предложение о совместных консультациях по военной доктрине двух альянсов - конструктивное предложение, хотя вначале к нему отнеслись прохладно и с большой осторожностью.

Хотя в советской политике безопасности, военной доктрине и стратегии происходили эти судьбоносные изменения, в доктрине США и КАТО не было параллельных или ответных изменений. Не было, конечно, и соответствующей стратегии НАТО по проведению крупных наступательных операций в случае войны, хотя некоторые шаги в этом направлении в альянсе НАТО уже предпринимались. Так, например, американская концепция "воздушно-наземного боя" привела к принятию НАТО в ноябре 1984 года концепции быстрых глубоких ударов по последующим силам Варшавского договора (FOFA). Армия США в 1982 году приняла новое руководство по основным операциям (FM 100-5 "Операции"), которое, казалось, было зеркальным отражением советской доктрины того периода - в нем акцентировалась роль наступления, уничтожения боевых сил противника, а целью была победа. Большинство этих изменений в доктрине НАТО и США произошли в 1982-84 годах, но в период 1985-89 годов они не последовали.

 

Общие стратегические отношения между Востоком и Западом, стратегический военный баланс между США и Советским Союзом, а также баланс на европейском театре военных действий между НАТО и Варшавским договором оставались в основном стабильными на протяжении 1980-х годов. Изменились лишь стратегические доктрины: ужесточение на Западе в первой половине десятилетия, чтобы больше соответствовать давнему подходу Советского Союза и Пакта, 'действия Запада, переоцененные в настороженных советских оценках, и "смягчение" на Востоке во второй половине десятилетия, во многом недооцененное в западных оценках. Таким образом, помимо значительных концептуальных изменений, особенно в Советском Союзе в 1986-87 годах и в последующий период, с обеих сторон происходили более вялые и осторожные изменения восприятия, отражающие давно укоренившиеся подозрения и многие ошибочные представления.

Ежегодные доклады министра обороны президенту и Конгрессу представляли собой, пожалуй, самые "авторитетные" заявления, хотя и одни из самых мрачных. Примерно в то время, когда Горбачев пришел к власти, министр обороны Каспар Уайнбергер продемонстрировал свою неспособность к сочувствию, отвергнув как "совершенно невероятную" "теорию" об озабоченности советских лидеров собственной безопасностью в качестве источника их военной доктрины, просто на том предположительном основании, что "их военное строительство было непрерывным, независимо от того, сталкивались ли они с какими-либо условиями, которые можно было бы назвать угрозой". Он добавил, что "независимо от того, что лежало в основе советского военного строительства, послевоенная история демонстрирует готовность СССР воспользоваться любыми видимыми слабостями в глобальном военно-политическом балансе". Разумная американская оборонная политика не может опираться на недоказанные и едва ли заслуживающие доверия теории относительно доброкачественных советских мотивов". Год спустя, как ни парадоксально, в том же месяце, когда Горбачев на съезде партии провозглашал свой новый подход к общей безопасности, Уайнбергер призывал продолжать наращивание американских вооруженных сил, которое, по его мнению, "пересматривает условия американо-советских отношений", поскольку "Соединенные Штаты теперь начинают действовать с позиции силы". Тем не менее, он утверждал - без каких-либо доказательств - что этого может быть недостаточно для создания сил, которые Соединенные Штаты будут считать достаточными для сдерживания - "все имеющиеся у нас доказательства говорят о том, что подготовка к сдерживанию нападения только собрав силы, достаточные для сдерживания нас в аналогичных условиях, можно обеспечить слишком мало для сдерживания Советов". Итог был прост: "Мы можем купить силы, необходимые для обеспечения ... свободы и мира" - "или мы можем подло заключить, что это слишком большие усилия, потерпеть неудачу и таким образом уступить силам тоталитаризма и тирании".

Год спустя, после принятия новой советской военной доктрины и незадолго до ее официального объявления, госсекретарь Уайнбергер в своем последнем докладе Конгрессу просто проигнорировал растущие свидетельства значительных изменений. Действительно, он назвал наращивание советских сил "тем более зловещим", что оно сопровождалось "военными документами, которые продолжают отражать их веру в то, что СССР может одержать победу в ядерной войне" и "советскую веру в то, что ядерная война может, при определенных условиях, вестись и быть выигранной". Однако Соединенные Штаты имели доступ к секретным советским документам, а также к открытым документам, которые опровергали это утверждение. И игнорируя часто повторяемое мнение Горбачева, которое он выразил совместно с президентом Рейганом в Женеве в ноябре 1985 года, что ядерная война не может быть и никогда не должна быть развязана, \Veinberger предпочел вместо этого сослаться на Ленина как автора "открытой советской политики" продвижения мировой коммунистической революции. И снова, для убедительности, он отметил, что хотя "ученые" (но, очевидно, не правительственные аналитики) "продолжают спорить о советских мотивах и целях, ... благоразумная американская оборонная политика не может опираться на теории советской мотивации, но должна реагировать на факты советской политики и военного потенциала". И все же он был бессовестно избирателен в отношении "фактов" - например, утверждение, все более не соответствующее действительности, что в Советском Союзе "нет общественного мнения, которое могло бы наложить какие-либо ограничения", и что поскольку Советский Союз применил военную силу для вторжения в Афганистан, существует доказанная склонность, "готовность использовать военную силу для вторжения и принуждения других стран", которая "может быть применена и в других местах".

К началу 1988 года, когда новое мышление Горбачева становилось все более четким руководством для советской политики, министр обороны Фрэнк Карлуччи все еще подписывал отчет, в котором утверждалось, что в прошлом году "советская кампания по связям с общественностью активизировалась, чтобы якобы изобразить новую советскую приверженность миру". Более того, "несмотря на этот "новый облик", Москва продолжает наращивать вооружения и расширять свое политическое и военное влияние везде и всегда, где только представится возможность". Где? Когда? «Хотя трудно найти недостатки в риторике Горбачева», - продолжает Карлуччи. Это, надо заметить, было написано после таких поддерживающих действий, как заключение договора INF и объявление о выводе советских войск из Афганистана. Хотя Карлуччи, по крайней мере, отбросил спекулятивное утверждение Вайнбергера о том, что советская военная доктрина продолжает заявлять о победоносности ядерной войны, он сделал это с запозданием: "Недавние советские декларативные заявления, похоже, отвергают ранее принятые ими концепции ведения ядерной войны, отказываясь от упреждающей ядерной стратегии", но он утверждал, что Соединенные Штаты "не видели, однако, соответствующих изменений в советской военной позиции". Более того, было сказано, что это изменение "соответствует их новому "мирному наступлению"" - с пренебрежительным намеком на то, что его следует если не игнорировать, то сбрасывать со счетов. "Независимо отзаявленных намерений Горбачева", - заключил он, - американские "политические решения должны приниматься в свете этих растущих [советских военных] возможностей. Намерения могут быстро измениться". Даже к 1989 году, когда Советский Союз объявил об одностороннем сокращении сил в целом и в Восточной Европе, выводе войск из Афганистана и других шагах, министр Карлуччи все еще подчеркивал "осторожность" и утверждал, что "нет никаких доказательств того, что Горбачев и его союзники откажутся от коммунизма или стремления расширить советское влияние", и говорил, что "мы должны руководствоваться реализмом, а не принимать желаемое за действительное". Подготовка к обеспечению безопасности должна основываться не на декларациях Кремля, а на реальных военных возможностях СССР".

Первый из новой ежегодной серии несекретных публикаций Joint Military Net Assessments (заменившей прежнюю ежегодную публикацию Объединенного комитета начальников штабов (ОКНШ) "Военное положение США"), дополняющий ежегодные отчеты министра обороны, выпущенный в июне 1989 года, был прямолинеен в том, что "последние тенденции в советской риторике подразумевают постепенное, но фундаментальное изменение в доктрине и стратегии, переход от позиции, требующей подавляющего военного превосходства, к позиции, подчеркивающей оборонительную достаточность". Тем не менее, JMNA отметила, что требуется больше времени, "прежде чем делать окончательные выводы о советских намерениях", и повторила давно ставшее стандартным утверждение о том, что Советский Союз располагает "силами, значительно превышающими те, которые могут потребоваться для обороны".

 

Документы по связям с общественностью также постепенно претерпели осторожные изменения. Советская военная мощь" с 1986 по 1989 год продолжала делать сильный акцент на "угрозе". Лишь в сентябре-ноябре 1989 года номер этого года отказался от подзаголовка "Оценка угрозы" и заменил его "Перспективы перемен". Обсуждение советской военной доктрины серьезно отставало и просто игнорировало и косвенно отрицало происходящие важные изменения. Кстати, советское Министерство обороны прекратило параллельную публикацию "Откуда исходит угроза миру" после выхода ее в 1987 году.

Таким образом, к концу 1989 года стратегические отношения претерпели важную, но постепенную трансформацию. Межконтинентальный стратегический баланс был очень стабильным, и как недавние американские опасения по поводу "окна уязвимости", открытого советскими МБР, так и советские опасения по поводу нового "окна уязвимости", созданного американской СОИ, отступили. Стратегические силы обеих сторон были слишком велики и имели характеристики, склоняющие к поддержанию гонки качественных вооружений, но переговоры по СНВ обещали, по крайней мере, ограничить и смягчить конкуренцию стратегических вооружений. На европейском театре военных действий силы СССР и Варшавского договора сокращались, а новые переговоры по ДОВСЕ были на пути к созданию баланса сил между двумя альянсами, который эффективно устранил бы существовавшую ранее в \Варшавском договоре предрасположенность и способность к быстрому наступлению на запад в случае войны.

Таким образом, стратегические отношения "приручались". В более общем плане, по крайней мере, появились признаки постепенного движения к созданию некоторых элементов общего режима безопасности, в частности, нескольких двусторонних американо-советских стратэгических и многосторонних европейских мер по укреплению доверия и безопасности. Более того, прогресс во всех этих областях был достигнут благодаря действиям, предпринятым по инициативе Горбачева.

Затем произошла внезапная революция 89-го года в Восточной Европе. Хотя она и обнадеживала на будущее, ее непосредственным следствием стало разрушение основ тщательно рассчитанного баланса союзов в Европе.

 

Рассматривает ли Союз последствия революционных изменений в Восточной Европе как подрывающие его стремление к общей безопасности?

 

На пути к общей безопасности: 1990-91 гг.

 

Михаил Горбачев больше не контролировал ситуацию, и в 1990-91 годах он, как и Запад, скорее реагировал на события, чем управлял ими. Тем не менее, хотя Горбачев пришел к выводу, что ему придется пойти на тактические уступки растущей внутренней оппозиции в ходе внутренней экономической и политической перестройки, он продолжал добиваться новых стратегических отношений с Западом.

Самым непосредственным решением в конце 1989 года было не сопротивляться свержению коммунистических правительств в Восточной Европе. Следующим шагом стало удовлетворение желания Чехословакии и Венгрии о выводе всех советских войск из этих стран, что было быстро согласовано в феврале и марте 1990 года и должно было быть завершено к концу июня 1991 года. Польша позже - после воссоединения Германии с подтверждением существующих восточных границ - решила, что она также желает, чтобы советские войска ушли, и соглашение в октябре 1991 года привело к выводу войск к октябрю 1992 года. Восточная Германия формально вышла из Варшавского договора в 1990 году накануне своего слияния с Федеративной Республикой, и было решено, что советские войска в восточной Германии будут выведены к концу 1994 года. После некоторых частичных шагов, сам Варшавский договор был распущен 1 июля 1991 года.

Одним из последствий быстрой эрозии и распада Варшавского пакта в 1990-91 годах стало то, что уровни сил отдельных стран, уже установленные в ходе переговоров по ДОВСЕ, больше не представляли собой баланс равных сил между НАТО и противостоящим альянсом. Москва, которая контролировала до двух третей обычных вооружений в Европе, теперь будет контролировать не половину, как предполагалось в 1989 году, а лишь около трети военных сил между Атлантикой и Уралом. Однако Горбачеву и Шеварднадзе удалось удержать переговоры, которые привели не только к ДОВСЕ (и дополнительным МДБ, включая создание Центра по предотвращению конфликтов в Вене), но и к согласию на воссоединение Германии в составе НАТО.

К концу 1991 года по инициативе НАТО был создан Совет североатлантического сотрудничества (ССАС), который объединил с НС ТО всех бывших членов "Арсавского пакта", включая Советский Союз (и отдельно три балтийские республики, к тому времени уже независимые).

Горбачев поставил перед собой цель ликвидировать противостояние военных союзников в Европе, разделение Европы и холодную войну - и ему это удалось.

Стратегические силы Советского Союза и Соединенных Штатов, наконец, были вновь поставлены под ограничение на более низком уровне в Договоре СНВ-1, подписанном в году.

Москва в июле 1991 года. Дальнейшие взаимные односторонние сокращения ядерных вооружений (особенно тактических наземных сил и военно-морских вооружений) в сентябре 1991 года по инициативе президента Буша и по инициативе Горбачева, который приветствовал и ответил взаимностью, еще больше уменьшили арсеналы и напряженность в стратегических отношениях.

Продолжались изменения в советской военной доктрине, а также сокращение военного производства и сил. Призыв Варшавского договора в мае 1987 года к обсуждению военной доктрины привел, с некоторым запозданием из-за осторожности Запада и нового геополитического контекста, к международным семинарам по военной доктрине в январе-феврале 1990 года и октябре 1991 года. В эти годы участились двусторонние визиты и другие контакты военных лидеров и представителей различных стран, что еще больше разрушило враждебную изоляцию эпохи «холодной Войны».

Тем временем, Советский Союз в течение этих двух лет продолжал сокращать, а в большинстве случаев и прекращать военные соглашения и поставки оружия на Кубу, в Северную Корею, Вьетнам и другие страны (а также завершил вывод советских войск из Монголии и кубинских войск из Анголы). Советский флот покинул бухту Камрань во Вьетнаме, а символическая советская бригада на Кубе начала возвращаться домой.

Соединенные Штаты и НАТО, сначала медленно и осторожно, также отреагировали на изменившиеся стратегические отношения. Соединенные Штаты взяли на себя инициативу и помогли НАТО начать пересмотр своей стратегической концепции и перспектив на Лондонском саммите НАТО в июле 1990 года, а затем продолжили эту работу в Риме в ноябре, когда был создан НАКК. После этого американские войска в Европе и большинство европейских национальных вооруженных сил начали сокращение.

Соединенные Штаты даже начали корректировать свои планы применения стратегических сил. Стратегический план войны, Единый интегрированный оперативный план (SIOP), был изменен в октябре 1990 года и еще раз в середине 1991 года, хотя и очень осторожно (только в середине 1991 года из списков целей были исключены руководители стран Восточной Европы и Балтии). В июле 1990 года ВВС США прекратили постоянные полеты воздушных резервных команд, известные как "Looking Glass". Начиная с февраля 1961 года, такие полеты с генеральным офицером Стратегического воздушного командования (SAC) на борту постоянно осуществлялись с целью обеспечения командного пункта, который мог бы начать ответное уничтожение Советского Союза, даже если бы президент (и Соединенные Штаты) были уничтожены.

 

Наименее отзывчивыми и наиболее вялыми были американские публичные заявления руководителей Министерства обороны. Министр Дик Чейни в январе 1990 года лишь признал, что падение коммунистического домино в Восточной Европе "может уменьшить раскол Европы и в долгосрочной перспективе принести свободу". Он утверждал: "Даже если советская угроза окончательно отступит - а она явно еще не отступила - американская мощь все равно будет необходима". Конечно, он признал, что "отношения между США иСоветский Союз и отношения между Востоком и Западом значительно улучшились с начала 1980-х годов" и что "аспекты сотрудничества в отношениях США с Советским Союзом растут", но он все же предупредил, что "Соединенные Штаты должны быть готовы оставаться в долгосрочной конкуренции с Советским Союзом". К январю 1991 года Чейни был готов сказать, что "за последние два года произошли драматические изменения в среде безопасности, особенно в Советском Союзе и Восточной Европе" и что "постоянная угроза холодной войны - массированное вторжение в Западную Европу" - "стала маловероятной". К февралю 1992 года Чейни заявил о победе в холодной войне, среди прочих причин, по причине "нашего отказа быть запуганными огромным наращиванием советской военной мощи" и "нашей готовности соответствовать этому наращиванию". И в утверждении, которое было бы трудно подтвердить документально, он задним числом заявил о своей прозорливости: "Задолго до распада Советского Союза, Соединенные Штаты уже начали формировать свое военное планирование на основе предположения о резком снижении советской угрозы".

Совместная оценка военной сети, проведенная JCS в 1990 году, медленно осознавала (или, по крайней мере, озвучивала) меняющуюся стратегическую ситуацию. Изменения в Советском Союзе и Варшавском договоре рассматривались как представляющие "как возможности, так и проблемы". Например, "Восприятие уменьшения советской угрозы ... вызовет требования о сокращении военных расходов", но "реструктурированные вооруженные силы Советского Союза будут грозными" и "несмотря на текущие проблемы [в марте 1990 года], Советы вряд ли значительно ослабят свои стратегические позиции". К марту 1991 года ОКБ было готово признать "конец холодной войны", "фундаментальный сдвиг в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом" и то, что "сорок лет противостояния между холодной и холодной войнами уступили место новому мировому порядку". Тем не менее, несмотря на признание необходимости "переоценки и фундаментального пересмотра параметров, которые определяли национальную военную стратегию США", первые результаты не впечатлили: "Советский Союз остается единственной страной в мире, способной уничтожить Соединенные Штаты одним разрушительным ударом", даже если "обоснование для такого удара трудно истолковать". И "Как бы ни выглядело будущее советское государство, в нем по-прежнему будут миллионы хорошо вооруженных людей в форме", и при всем общем сокращении советских войск и свертывании их не более чем символического военного присутствия по всему миру, "Соединенные Штаты, как лидер свободного мира, должны сохранять конвенциональный потенциал для глобального противодействия мощи огромных конвенциональных сил Советского Союза совместно с нашими союзниками." JMNA 1992 года - вероятно, последний в этой серии - хотя и самый толстый из всех, отказался от своего прежнего центрального документа - чистой оценки глобальной войны между НАТО и Советским Союзом (Варшавским договором); вместо этого он рассматривал крупный региональный кризис и другие непредвиденные обстоятельства.

В издании "Советская военная мощь" за 1990 год, впервые выпущенном без презентации для прессы министром обороны, была предпринята попытка определить средний курс между "теми, кто твердо убежден, что Советы больше не угрожают интересам Запада" и "теми, кто считает советскую угрозу в значительной степени неизменной". Признавая "неоднозначность угрозы", СМП, тем не менее, утверждал, что "благоразумие требует, чтобы мы сосредоточились на самом опасном вызове нашей национальной безопасности", и, очевидно, став жертвой собственной пропаганды, настаивавшей на том, что угрозы основаны на "возможностях", а не на сочетании с намерениями, он не мог сделать ничего, кроме как повторить, что "военная мощь Советского Союза бесконечна" и еще менее прозорливо, что "все свидетельствует о том, что этот факт не изменится".69 Но это должно было быть последнее издание "Советской военной мощи". К 1991 году проект нового издания был отброшен, за исключением более или менее фактологического отчета под названием "Военные силы в переходный период". И это было последнее издание такого рода.

В данном обзоре меняющихся стратегических отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом с 1981 по 1991 год основное внимание уделяется восприятию и изображению этих отношений, поскольку эти образы и их распространение имели большое значение. Фактический стратегический баланс был не только стабильным, но и имел удивительно малое влияние на развитие событий. Даже более изменчивые мнения о возможных изменениях в этом балансе, хотя и имели гораздо большее влияние, были значимы в большей степени из-за того, что их использовали для достижения различных внутриполитических целей (и в меньшей степени внешнеполитических), чем из-за какого-либо реального ожидаемого влияния на баланс.

Успешное заключение Договора СНВ-1 в июле 1991 года заполнило пробел, образовавшийся после отказа от Договора SALT II.

 

Договоры INF и ДОВСЕ, он дополнил Договор по ПРО (который едва пережил свое избиение в годы СОИ) в создании широкого режима контроля над вооружениями и основы для более глубоких сокращений - как показал Договор СНВ-2, подписанный в 1993 году. Однако, несмотря на все его достоинства, хваленые сокращения по СНВ-1 не смогли бы полностью вернуть фактические уровни стратегических сил к тем, которые существовали в 1981 году.

Восстановление согласованного режима контроля над вооружениями также стало приятным событием после ущерба, нанесенного резкими действиями, использованием двусмысленностей и несколькими прямыми нарушениями соглашений о контроле над вооружениями (с обеих сторон, наиболее вопиющим образом со стороны Советского Союза), а также чрезмерным, полемическим обострением вопроса (которым занимались Соединенные Штаты и в меньшей степени Советский Союз) в этот период.

Аналогичным образом, стратегия и тактика жестких переговоров ослабляли процесс контроля над вооружениями и его результаты, в этот период наиболее успешно практикуемые Соединенными Штатами, поскольку Советский Союз после 1985 года был более заинтересован в достижении соглашений и даже готов был уступить больше своей доли для их достижения. Например, после успешной защиты огромного американского (и западного) превосходства в военно-морских силах от советских попыток включить контроль над военно-морскими вооружениями в ДРСМД и другие МДБ, в ДОВСЕ и в СНВ, Соединенные Штаты вдруг показали, что они сдерживались без реальных стратегических причин, когда в сентябре 1991 года президент Буш в одностороннем порядке снял все ядерное оружие с кораблей ВМС США (кроме подводных лодок со стратегическими баллистическими ракетами). Это был государственный поступок, и, конечно, холодная война закончилась. Но менее чем за два года до этого на Мальте, когда Горбачев объявил об окончании холодной войны, не было никаких веских причин для того, чтобы Буш грубо отверг тогдашнее предложение Горбачева о ликвидации всего военно-морского тактического ядерного оружия. И уже в мае 1990 года Соединенные Штаты настаивали на сохранении права на развертывание 880 КРМБ с ядерным вооружением (когда у США было 350 КРМБ, а цели программы КРМБ уже были сокращены до 758) просто потому, что советские переговорщики оказались в затруднительном положении, а 880 было математической медианой между произвольной цифрой США в 1000 и советским предложением уложиться в заявленную американскую программу в 758 единиц, установив потолок в 760 единиц. Это тоже, конечно, было отменено в сентябре 1991 года, когда все КРМБ с ядерным вооружением были сняты.

Хотя контроль над вооружениями, включая расширенные меры по укреплению доверия и безопасности, играл важную роль, изменения в политическом устройстве (и даже суверенитете) и развертывании вооруженных сил и возможностей сыграли еще более важную роль в создании новой среды безопасности. Новая среда безопасности в Европе и в мире ни в коем случае не исключала новых опасностей и проблем. Действительно, отказ от противовеса альянсов времен Холодной Войны позволил некоторым старым конфликтам вернуться на круги своя и возникновению новых, в частности, гражданских войн в бывшей Югославии и агрессии Ирака против Кувейта и реакции ООН. Тот факт, что международные силы, возглавляемые США, которые победили Ирак, имели поддержку, включая поддержку Советского Союза, бывшего союзника и поставщика оружия для Ирака, является впечатляющим свидетельством революционных изменений в глобальных стратегических отношениях.

К последним дням американо-советских стратегических отношений общая безопасность стала не просто лозунгом. Горбачев еще в 1986 году заявил о новом подходе к определению и достижению безопасности. С 1987 по 1991 год он предпринял множество односторонних и согласованных мер, чтобы помочь внедрить новый подход к безопасности на основе сотрудничества. Хотя его параллельные усилия по трансформации внутренней советской системы не увенчались успехом, он предпринял ключевые шаги по созданию нового международного порядка, который можно назвать "интеракционистским", в отличие от конфронтационного, и который был направлен на обеспечение совместной и комбинированной безопасности. Договоры INF, START I и ДОВСЕ, а также важный паралельный ответный односторонний отказ СССР и США от развертывания всех наземных и морских тактических ядерных вооружений осенью 1991 года были крупными шагами. Решительная защита Советским Союзом Договора по ПРО на протяжении всего периода попыток администрации Рейгана, настроенной на SDI, уклониться от его выполнения или разорвать его. Была заложена основа для сокращения СНВ-2, согласованного в январе 1993 года, и моратория на испытания ядерного оружия (и предполагаемого запрета, поскольку эта книга пишется в 1994 году). Контроль над вооружениями, который был близок к смерти на протяжении большей части 1980-х годов, ожил как никогда ранее в конце десятилетия, когда кооперативная безопасность начала становиться реальностью.

Однако в новом подходе к безопасности было гораздо больше, чем контроль над вооружениями и их сокращение. Важные изменения в советской военной доктрине и стратегии, направленные на предотвращение или прекращение войны, а не на попытку выиграть войну, были одним из важных элементов. Наиболее важным было установление новых военно-политических отношений СССР с Соединенными Штатами и Европой (Восточной и Западной), менее драматично с Китаем, а также изменения, осуществленные путем ретрансляции и отстранения от всего третьего мира.

Россия - главный преемник Советского Союза, но среди существенных различий между ними - принципиально новая и иная геостратегическая ситуация. Россия в ее новых границах больше всего похожа географически не на дореволюционную Россию эпохи Холодной войны, а на Россию семь десятых века. Стратегическая разница менее разительна, но тоже значительна. Существует не только нейтральный и независимый пояс государств в старой "Восточной Европе", но и в новой "другой восточной" Европе - Украине, Беларуси, Молдове и странах Балтии. Существует также новый пояс независимых государств в Закавказье и Центральной Азии. Эти новые независимые государства, ранее входившие в состав Советского Союза (а ранее - Российской империи), теперь в России называются "ближним зарубежьем" и рассматриваются как сфера, имеющая особое стратегическое значение для России. Московский военный округ стал Западным пограничным округом. На данный момент остается неизвестным, откажется ли новое соседнее государство Украина от всех стремлений превратиться в ядерную державу. Россия сама испытывает трудности с поддержанием вооруженных сил, численность которых в два раза меньше, чем в Советском Союзе.

В этих условиях даже такие важные и устоявшиеся элементы военной доктрины, как неприменение ядерного оружия первыми, оказались под угрозой, но не со стороны сторонников экспансии, а со стороны тех, кто опасался, что Россия не сможет обеспечить неядерную оборону и сдерживание. Российская военная доктрина и стратегия не вернутся к прежним советским понятиям, но теперь они должны соответствовать новому положению России. Новое внимание, например, уделяется миротворческим функциям Российской армии в ее собственных окрестностях и за рубежом. Все эти вопросы были поставлены, но окончательно не решены в новом документе "Основные положения военной доктрины Российской Федерации", утвержденном в ноябре 1993 года. Будущие российские, совместные российско-американские и мировые механизмы обеспечения безопасности выходят за рамки настоящего обсуждения, но следует отметить, что возникли новые вызовы, выходящие за рамки совместной безопасности, действовавшей в горбачевском Советском Союзе в 1988-1991 годах.

 

Европа и американо-советские отношения

 

Европа была центральной ареной возникновения "холодной войны" в конце 1940-х годов и оставалась центральным очагом противостояния, даже когда в конфликт оказались втянуты периферийные регионы по всему миру. Европа также была ведущим элементом разрядки 1970-х годов.1 После возобновления американо-советской напряженности в начале 1980-х годов Европа вновь стала важной зоной конфликта в сложной форме. Однако к последним годам десятилетия быстро развивались новые процессы, которые привели не только к новой разрядке, но и к внезапному окончанию конфронтационного разделения Европы и холодной войны. Как это произошло?

 

Западная дивергенция вместо разрядки

 

В первые годы 1980-х годов усилилось расхождение между крахом аметикано-советской разрядки и продолжением разрядки между Востоком и Западом в Европе. Первые последствия были ощутимы в 1980 году, после советской военной интервенции в Афганистан, когда Соединенные Штаты отказались от разрядки, а Европа - нет. В 1981-82 годах аналогичное расхождение наблюдалось в реакции Соединенных Штатов и Западной Европы на поддержку Польшей движения "Солидарность" в декабре 1981 года и в последующие годы.

Хотя это было не так четко и драматично, непростой компромисс также был необходим в политических заявлениях НАТО и при согласовании позиций стран НАТО на Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) в Мадриде (1981-83), Конференция по разоружению в Европе (КРЕ) в Стокгольме (1984-86) и другие встречи по итогам СБСЕ. Самым главным и политически важным вопросом, напрягавшим американо-западноевропейские отношения с 1981 по 1983 год, были внутренние дебаты о размещении американских ракет средней дальности в Европе и связанные с этим опасения по поводу ведения переговоров по вооружениям INF. Потенциально еще более важным было растущее расхождение по поводу контроля над вооружениями в целом, как меры по снижению напряженности и риска войны между Востоком и Западом. Западные европейцы относились к контролю над вооружениями гораздо более решительно и позитивно, чем администрация Рейгана. Этот разрыв, хотя и незначительный, породил в Европе сомнения в приверженности США контролю над вооружениями и беспокойство по поводу предпочтения США одностороннего наращивания вооружений, включая стратегическую оборонную инициативу. Для европейцев SDI угрожала Договору по ПРО и всему процессу контроля над вооружениями в Восточной Европе, а также вызывала опасения по поводу американского стратегического разделения и изоляционизма. В то же время, в Америке росли настроения, что европейцы не выполняют свою часть работы по несению общего оборонного бремени и слишком легко склоняются к мягкой позиции разрядки и слишком стремятся к контролю над вооружениями.

Наконец, в основе всех этих проблем и разногласий лежало растущее отчуждение по поводу того, какими должны быть задачи, если не цели, альянса. Альянс НАТО выдержал и пережил множество внутренних "кризисов" на протяжении нескольких десятилетий холодной войны. Он достаточно успешно преодолел конкретные проблемы начала 1980-х годов. Тем не менее, если бы Соединенные Штаты продолжали придерживаться курса на конфронтационное сдерживание, в то время как 'Западная Европа стремилась к разрядке в отношениях с Советским Союзом и советским блоком в Восточной Европе на протяжении 1980-х годов, последствия для альянса могли бы стать серьезными. Однако во второй половине десятилетия Соединенные Штаты вернулись к политике разрядки (хотя и отреклись от этого слова).

Европейские союзники, конечно, были недовольны тем, что Соединенные Штаты в одностороннем порядке предприняли некоторые шаги по разрядке и ограничению вооружений с Советским Союзом в 1970-х годах. Однако это чувство было ничто по сравнению с их недовольством и беспокойством по поводу одностороннего курса США на квазиконфронтацию в первой половине 1980-х годов. Резкая риторика, исходившая от высших должностных лиц администрации Рейгана в начале 1980-х годов, включая враждебные высказывания о советской системе самого президента Рейгана, которые, казалось, ставили под вопрос саму возможность иметь дело с Советским Союзом, обеспокоила многих европейцев. Особое беспокойство вызвали ремарки, критикующие саму разрядку, на которую НАТО, включая Соединенные Штаты, торжественно подписались с декабря 1967 года. Например, европейцы сочли шокирующим заявление министра обороны Каспара Вайнбергера, сделанное им в 1981 году на встрече с группой министров обороны JATO, где широко освещалась в европейской прессе: "Если движение от холодной войны к разрядке - это прогресс, то позвольте мне сказать, что мы не можем позволить себе еще большего прогресса". Встреча министров иностранных дел стран НАТО в мае 1981 года стала первым случаем при новой администрации США, когда потребовалось официальное заявление о политике альянса. При подготовке и согласовании министерского коммюнике (процесс, который, по традиции, предшествовал самой встрече) представители США попытались опустить любое упоминание о разрядке, но европейцы воспротивились. Все они смогли договориться о критике Советского Союза, особенно за оккупацию Афганистана. Но европейские союзники настаивали на подтверждении цели разрядки. В конце концов, Соединенные Штаты неохотно согласились с формулировкой, которая подтверждала цель "более тесных отношений между Востоком и Западом" и заявляла, что союзники будут "поддерживать диалог с Советским Союзом и будут работать вместе для подлинной разрядки и развития отношений между Востоком и Западом, если поведение Советского Союза сделает это возможным". Они также согласились "поощрять советскую сдержанность и ответственность".

Снова в мае 1982 года на встрече после введения военного положения в Польше Соединенные Штаты пытались добиться отмены цели разрядки. И снова союзники (во главе с западногерманцами) настаивали на ее сохранении. Таким образом, в М      1982 года вновь подтвердило цели "подлинной разрядки" и "более конструктивных отношений между Востоком и Западом", которые должны быть достигнуты путем "диалога и переговоров". Более того, "контроль над аннсами и дезанрнумент, а также сдерживание и оборона" были признаны "неотъемлемыми элементами политики безопасности Альянса". Эти темы были повторены в последующих коммюнике Альянса, включая специальную декларацию Альянса в мае 1984 года, которая подтвердила доклад Хаммела 1967 года.

 

Хотя официальные заявления НАТО, таким образом, замалчивали различия в оценках и подходах, эти расхождения во взглядах продолжали появляться в заявлениях лидеров. Президент Рейган ошеломил союзных лидеров в импровизированном заявлении по окончании официальной встречи НАТО на высшем уровне в Бонне в июне 1982 года, когда он сказал, что Советский Союз "находится в состоянии войны с нами".

Напротив, министр иностранных дел Ганс-Дитих Геншер из Западной Германии, в статье в Foreign Affairs в 1982 году, энергично подтвердил "европейскую точку зрения", что "политика баланса сил должна продолжать дополняться разрядкой" и политикой альянса, изложенной в докладе Хармеля. Позже Геншер даже призвал к возрождению американо-советской разрядки, установленной на саммите Никсона-Брежнева в 1972 году.

Эти расхождения в амейских и западноевропейских взглядах на разрядку и подходы к отношениям между Востоком и Западом всплыли и нашли свое выражение в 1980-х годах, когда Соединенные Штаты и Европа имели дело с опасными событиями. Например, европейская озабоченность рейгановской доктриной жесткой конкуренции в третьем мире нашла свое отражение в страданиях президента Федеративной Республики Германия, выступавшего на церемонии вручения дипломов в университете Иарварда в 1987 году. Говоря о третьем мире, он сказал: "Разве мы снова и снова не истолковывали социальную борьбу этих народов, прежде всего, как проблему нашей собственной безопасности? Как долго мы будем искать и поддерживать там военные решения? Когда Восток и Запад покончат с жалкой "игрой с нулевой суммой" своих прокси-войн на территории третьих стран?

 

Польский кризис, 1981-83 гг.

 

По мере вступления администрации Рейгана в должность потенциальный кризис в связи с советским военным вмешательством в Польше, которого опасались в декабре 1980 года, рассеивался. Однако внутриполитический кризис в Польше продолжался и усиливался. В течение 1981 года администрация Рейгана и союзники по НАТО продолжали выступать с предупреждениями против советского военного вмешательства. Как говорилось в министерском коммюнике НАТО в мае 1981 года, "Польша должна быть свободна в решении своих собственных проблем". Затем, 13 декабря 1981 года, генерал Войцех Ярузельский и Милитарный комитет национального спасения захватили власть у коммунистической партии и правительства в результате того, что фактически было военным переворотом, и действительно действовали, введя военное положение. Ярузельский действовал в условиях распада политической власти, более того, в ситуации, когда Советский Союз мог в какой-то момент вмешаться своими вооруженными силами, если бы польское руководство не сделало этого.

 

Когда поляки начали действовать, без прямого вмешательства Советского Союза или военного вмешательства, западные державы внезапно обнаружили, что они сдерживали не ту ситуацию.

 

Соединенные Штаты пошли дальше своих европейских союзников в своих демонстративных карательных жестах, запретив спонсируемые правительством США поставки сельскохозяйственной продукции, лишив поляков права ловить рыбу в американских водах и приостановив права на посадку польской национальной авиакомпании. Торговый статус наибольшего благоприятствования (НБН) для Польши был приостановлен десять месяцев спустя, и Соединенные Штаты также заблокировали Польше получение помощи от Международного валютного фонда (до конца 1984 года).

Соединенные Штаты также ввели экономические санкции против Советского Союза, к которым не присоединились европейские союзники. В этом шаге Америки был ироничный элемент. Соединенные Штаты пригрозили карательными мерами, если Советская Армия двинется в Польшу. Затем, когда она этого не сделала, Соединенные Штаты все равно ввели санкции. Некоторые из односторонних действий были явно демонстративными, например, отказ советской авиакомпании "Аэрофлот" в праве на посадку и отказ от соглашения о научном обмене. Другие были более конкретными экономическими мерами: была закрыта Камская закупочная комиссия (которая закупала детали для огромного завода грузовиков, построенного в начале 1970-х годов); были приостановлены переговоры по новому морскому соглашению; были отложены переговоры по новому соглашению о продаже зерна. Наиболее значительным было то, что Соединенные Штаты приостановили продажу нефтегазовых технологий и подтверждение экспортных лицензий на высокие технологии.

Хотя эти действия были санкционированы президентом как ответ на советское давление на Польшу, сторонники жесткого конфронтационного подхода в администрации призывали к таким же мерам на протяжении всего времени.

 

Хейг отмечал, что некоторые члены Совета национальной безопасности (СНБ) рассматривали действия Польши как "возможность нанести смертельный политический, экономический и пропагандистский ущерб США", а также "контролировать поведение СССР в отношении Польши" и даже применить экономические санкции, которые могли бы поставить Советский Союз "на колени". ln Как отмечал Хейг, было весьма сомнительно, что такой курс может быть успешным. Кроме того, такой подход рисковал спровоцировать польское восстание, которому Соединенные Штаты не могли оказать помощь.

Шесть месяцев спустя, в июне, администрация - вопреки возражениям секретаря Хейга - расширила экономические санкции, запретив продажу американского оборудования и технологий для строительства советского газопровода в Западную Европу. \Что еще хуже, этот запрет включал американские технологии, изготовленные европейскими фирмами по американской лицензии. Более того, эти действия последовали всего через несколько дней после встречи на высшем уровне в Версале, на которой союзники поняли, что Соединенные Штаты не будут пытаться наложить подобные экстерриториальные ограничения на торговлю, а вместо этого примут общее соглашение об ужесточении условий кредитования Советского Союза.

Европейцы были в ярости и недовольстве и по другим причинам, не последней из которых была незаконность действий, по их мнению (и по мнению практически всех международных юристов). Они также не видели никакой связи между шагами США и тем, что произошло в Польше или какими-либо другими действиями СССР, и не могли предвидеть никаких благоприятных последствий. Кроме того, запрет косвенно представлял собой карательную санкцию против стран Запада.ts Наконец, чтобы усугубить ситуацию, всего месяц спустя Соединенные Штаты в одностороннем порядке решили подписать новое соглашение о продаже зерна с Советским Союзом. Это выглядело так, как будто Соединенные Штаты хотели, чтобы их европейские союзники несли бремя политики экономической войны, которую они не принимали, в то время как Соединенные Штаты сохранили бы свою прибыльную торговлю зерном. Опять же, как и в случае с санкциями против Ирана в 1979 году и против Советского Союза в 1980 году после Афганистана, Соединенные Штаты приобрели репутацию нарушителя контрактов и ненадежного экономического партнера.

 

Главным аргументом США в стремлении предотвратить строительство газопровода была защита европейцев от возможного советского давления в виде потенциальной будущей угрозы отказаться от газа, как только европейцы станут (незначительно) зависимыми от него. Тем не менее, Соединенные Штаты оказывали реальное экономическое давление на своих западных союзников. Более того, западные европейские державы были уверены, что смогут понять и защитить свои интересы против русских - или, если понадобится, против американцев.

Некоторые европейцы пришли к выводу, что администрация Рейгана так яростно отстаивала газопровод не потому, что была обеспокоена уязвимостью Западной Европы, как она утверждала, и даже не потому, что хотела оказать экономическое давление на Советский Союз. Скорее, газопровод представлял собой крупную экономическую связь между Востоком и Западом, которая поддерживала европейскую разрядку, не разделяемую Соединенными Штатами, и, таким образом, уменьшал рычаги влияния США на Западную Европу в вопросах политики в отношении Советского Союза.

Наконец, пять мучительных месяцев спустя, расширенные торговые санкции, введенные в июне 1982 года, были сняты. Союзники приняли расплывчатое соглашение о бдительности в торговле между Востоком и Западом, чтобы она была экономически обоснованной и не была односторонней в пользу СССР. В Соединенных Штатах администрация оправдывала выход из тупика, в который зашли союзники из-за санкций, тем, что он представлял собой новый консенсус в отношении более жесткой общей торговой политики в отношении Советского Союза, но это было не так. Таким образом, в конечном итоге торговые санкции, вместо того чтобы изменить поведение Советского Союза или Западной Европы, создали проблему, которая была решена только путем изменения позиции США.

В середине 1980-х годов не возникло новых серьезных проблем в координации экономических отношений Запада с Советским Союзом или Восточной Европой, но сохранялось расхождение, отмеченное более ограничительной американской практикой и продолжающимся давлением США на своих союзников. Более того, это совпало\ с сохраняющимися американо-европейскими трениями по поводу Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГСТТ) и других торговых отношений с 1982 по 1986 год.

Что касается санкций в отношении Польши, то умеренность польского режима, прекращение им военного положения и освобождение политических заключенных постепенно привели к частичному ослаблению амеиканских санкций в 1984 году. Однако даже когда в 1982 году Соединенные Штаты добивались жестких экономических санкций против Советского Союза из-за Польши, они не приостановили только что начавшиеся переговоры по INF. Переговоры по СНВ о сокращении стратегических вооружений, хотя и с задержкой на три месяца, также начались в середине 1982 года.

 

Борьба за INF, 1981-83 гг.

 

Решение о размещении новых американских ракет средней дальности в Европе, принятое НАТО в декабре 1979 года, всегда пользовалось лишь слабой поддержкой западной общественности. В новом контексте растущей американо-советской конфронтации, усугубленной беспокойством Европы по поводу позиции администрации Рейгана, развертывание ядерных сил на театре военных действий, получившее название ядерных сил средней дальности (INF), стало спорным вопросом в начале 1980-х годов.

Согласие США открыть переговоры по ограничению вооружений по INF, о котором было объявлено союзникам на министерской встрече НАТО в мае 1981 года, предотвратило то, что в противном случае могло бы стать серьезным расколом по поводу размещения ракет INF, подрывающим доверие между Соединенными Штатами и их союзниками. Предложение "глобального нуля", хотя и вызвало поначалу одобрение европейцев, все больше стало рассматриваться как пропагандистская платформа, не подлежащая обсуждению. В то же время Запад, как правило, считал непреклонный советский протест против любого размещения американских ракет столь же непримиримым и неприемлемым. Таким образом, несмотря на растущее недовольство провалом переговоров по INF в течение двух лет (ноябрь 1981 - ноябрь 1983), Советский Союз, прервав переговоры, взял на себя львиную долю вины в глазах западной общественности. Один эпизод все же вызвал вспышку беспокойства в альянсе, но не утих. Когда в июле 1982 года американский переговорщик, посол Пол Нитце, в ходе неофициальной "прогулки в лесу" без разрешения Вашингтона разработал со своим советским коллегой, послом Юлием Квицинским, возможное компромиссное соглашение, предложенный компромисс был отклонен как Вашингтоном, так и Москвой. Когда об этом стало известно, американская администрация подверглась критике в некоторых кругах Европы за отказ от этой попытки. Серьезного раскола внутри альянса удалось избежать только благодаря параллельному отказу СССР. -Какая сторона первой отказалась от компромисса, так и не было выяснено.

Переговоры по INF не привели к соглашению; более того, они стимулировали дополнительные советские развертывания в качестве заведомой контрмеры. Тем не менее, они были успешными в другом отношении. Один только факт их проведения был достаточен для того, чтобы снизить до политически управляемого уровня популярное сопротивление в Европе развертыванию НАТО. Оно началось по графику в декабре 1983 года.

 

Процесс развертывания не был серьезно затруднен остаточной общественной оппозицией.

Несмотря на искренние смитовские соображения по поводу военных последствий, в частности, ракет "Першинг II", развертывание INF не получило сильной поддержки в Вашингтоне или в НАТО из-за своей военной ценности. Скорее, первоначально по обе стороны Атлантики и в Вашингтоне администрациями Каутера и Рейгана оно рассматривалось как шаг к укреплению единства альянса. Он также рассматривался, особенно в Европе, как шаг к усилению сдерживания путем "соединения" американских обычных и стратегических сил. Настоящейзаботой Европы было укрепление американских обязательств, а настоящей заботой США была демонстрация этих обязательств. Тем не менее, мера, которая была предназначена для укрепления единства, стала источником трений и раскола, особенно в Европе. Развертывание INF НАТО стало проблемой, а не решением.

Широко распространенная народная оппозиция развертыванию INF в начале 1980-х годов часто приобретала более широкий антиядерный, антиамериканский и антисоюзнический подтекст. Это заставило Социал-демократическую партию Германии, особенно после того, как она проиграла выборы в марте 1983 года, выступить против развертывания INF, которое в значительной степени было вдохновлено ее лидером Гельмутом Шмидтом. На низовом уровне все три партии в Германии были затронуты сдвигом в общественном мнении против развертывания INF, несмотря на то, что правительства обеих партий продолжали поддерживать развертывание. В Великобритании оппозиционная лейбористская партия также перешла к отказу от размещения в стране любого ядерного оружия, как американского, так и британского. Хотя после начала развертывания и окончания переговоров по INF общественная оппозиция пошла на спад, она не умерла.

Правительства стран НАТО поддержали идею продолжения переговоров и развертывания, как они договорились в 1979 году. Однако более сильный американский интерес к развёртыванию и растущий европейский интерес к ограничению анн, в ответ на давление общественности, вызвали трения. Более того, к 1983 году правительство США превратило меру, изначально предназначенную для того, чтобы учесть желания Европы, в тест на лояльность альянсу, проводимый Вашингтоном. В администрации Рейгана с самого начала преобладало мнение, что переговоры по INF были, по сути, вопросом не контроля над вооружениями, а "управления альянсом". Для многих европейцев такой подход выглядел как манипулирование альянсом со стороны Вашингтона. Более того, целью стало не удовлетворение предпочтений европейцев, а успех в развертывании, несмотря на переговоры по вооружениям, недовольство европейской общественности и, в частности, советскую оппозицию.

Советские лидеры, как отмечалось ранее, развернули масштабную кампанию по оказанию влияния на общественное мнение Запада против развертывания. Они выдвинули проблему на политический передний план и сделали ее гораздо более решающим политико-милитарным фактором, чем она была по своей сути. Тем самым они только усилили значимость проблемы.

Превратив поддержку развертывания INF в критерий политических намерений и разрядки, они нанесли ущерб политическим отношениям между Востоком и Западной Германией (особенно с ключевой страной - Западной Германией). Советский Союз пытался оказать влияние на выборы в Западной Германии в 1983 году, и его усилия не увенчались успехом. В целом, развертывание стало для Советского Союза поражением более крупного политического масштаба, чем оно могло бы быть в противном случае.

В то же время, развертывание INF было не столь очевидной победой США и НАТО. Развертывание не было самоцелью или просто победой в преодолении советского сопротивления, хотя и то, и другое стало преобладать в качестве целей в Вашингтоне. Целью развертывания было усиление сдерживания, успокоение союзников и укрепление единства союзников в долгосрочной перспективе. Все эти цели в той или иной степени пострадали. Победа НАТО в 1983 году была пирровой.

 

Переговоры по стратегическим вопросам: SDI, INF и START, 1983-91 гг.

 

Американская инициатива по стратегической противоракетной обороне, инициатива по стратегической обороне (SDI) или, в народе, "звездные войны", выдвинутая в марте 1983 года, обеспокоила многих европейцев по нескольким причинам. Во-первых, это было внезапное, одностороннее заявление Соединенных Штатов по вопросу, давно имевшему центральное значение для альянса, по которому выраженный консенсус альянса был диаметрально противоположен позиции президента. Во-вторых, он представлял собой прямой долгосрочный вызов Договору по ПРО, который был решительно одобрен альянсом по существу и в целом признан самым значительным соглашением по ограничению вооружений на сегодняшний день. В-третьих, это создавало серьезные потенциальные проблемы, как в случае предоставления оборонных технологий Европе (что создавало проблемы стратегии, а также стоимости), так и в случае отказа от них. Идея такой стратегической обороны, похоже, применима только к Соединенным Штатам. Если бы это было так, то SDI потенциально отделила бы безопасность Соединенных Штатов от безопасности Западной Европы. Более того, она грозила вызвать гонку вооружений, которая подорвала бы британские и французские силы ядерного сдерживания. Наконец, но далеко не в последнюю очередь, он представлял собой отказ США от контроля над вооружениями и снижения напряженности на Востоке и Западе в пользу одностороннего стремления США к новой военно-технологической воле с изоляционистскими намерениями. Отсутствие консультаций только усилило это впечатление.

За несколько лет, прошедших с момента речи президента Рейгана о запуске SDI, европейские взгляды на SDI стали более умеренными по нескольким причинам. Поскольку стало ясно, что Соединенные Штаты, по крайней мере, на протяжении администрация Рейгана серьезно займется разработкой ИСЗ, западноевропейские правительства предпочли воздержаться от прямого противостояния с американским правительством. Когда Соединенные Штаты заманивали явно привлекательные возможности для европейской выгоды от участия в исследованиях SDI, основные западноевропейские союзники (и Япония) присоединились к прямой поддержке. В то же время, хотя и приглушая свою прямую критику всей идеи СОИ и даже участвуя в исследованиях по ней, они по-прежнему скептически относились к достижимости заявленной цели, сомневались в ее стратегических достоинствах и были обеспокоены ее влиянием на контроль над вооружениями и политическую разрядку между Востоком и Западом. Они приветствовали возобновление переговоров, когда в марте 1985 года начались новые Ядерные и космические переговоры (ЯКП), и надеялись, что компромиссное соглашение восстановит шаткий режим ограничения стратегических вооружений, установленный SALT. Наконец, американская дедиктатура в отношении SDI со временем смягчилась, и характер программы постепенно, но существенно изменился.

Согласованная формулировка цели НСТ "предотвращение гонки вооружений в космосе", однако, была интерпретирована советской стороной как означающая, что никакое оружие в космосе не должно быть разработано или развернуто, в то время как Соединенные Штаты стремились получить согласие СССР на космическое оружие для ПРО. Проблема обострилась, и перспектива любого компромисса была серьезно отброшена назад, когда в октябре 1985 года американская администрация выдвинула весьма сомнительную новую интерпретацию Договора по ПРО, которая разрешала испытания систем ПРО в космосе. Решительные возражения союзников по НАТО способствовали быстрому временному отступлению администрации к позиции, что она будет продолжать основывать свою фактическую программу SDI на традиционной более ограничительной интерпретации. Однако она не отказалась от новой интерпретации и оставила за собой возможность вернуться к ней в любое будущее время по своему выбору.

Женевская встреча на высшем уровне Рейгана и Горбачева в ноябре 1985 года вновь замазала сохраняющийся разрыв между двумя сторонами по вопросу о СОИ, но призвала к возобновлению усилий и поставила цель 50-процентного сокращения стратегических наступательных вооружений. И снова женевский НСТ не продвинулся в течение следующего года.

Между тем, в мае 1986 года американская администрация решила объявить, что Соединенные Штаты больше не будут считать себя связанными обязательствами по непрерывному соблюдению так и не ратифицированного Договора SALT JI и истекшего Временного соглашения SALT I. Реакция Европы (и неожиданно широкая реакция Америки) была резко отрицательной. Тот факт, что ограничения на запланированные американские военные программы были незначительными, и что Советский Союз демонтировал гораздо большее количество старых стратегических вооружений, чем Соединенные Штаты, чтобы сохранить ограничения по ДЗОТ, указывал на беспричинный политический характер американского отказа от существующих соглашений.

 

Односторонний отказ от наступательных соглашений по СОЛТ в сочетании с попыткой навязать одностороннее толкование, выхолащивающее юридически обязательный Договор по ПРО, убедил многих в Европе, что Соединенные Штаты, а не Советский Союз, представляют наибольшую угрозу не только для дальнейшего прогресса в области контроля над вооружениями, но и для самого выживания.

Западноевропейская поддержка контроля над вооружениями Восток\Вест, и особенно американо-советских ограничений стратегических вооружений, была сильной, но не лишенной некоторых опасений. Когда американо-советские переговоры по контролю над стратегическими вооружениями впервые за пятнадцать лет сорвались в ноябре 1983 года, первой заботой европейцев было возобновление переговоров, по крайней мере, для того, чтобы конфронтация не монополизировала отношения. Когда переговоры возобновились в 1985 году, появилась надежда на постепенный прогресс в сокращении вооружений и, по крайней мере, на сохранение ограничений на стратегические вооружения - опять же, прежде всего, для предотвращения беспрепятственной политической конфронтации и гонки вооружений. Только когда неожиданно на саммите в Рейкьявике в октябре 1986 года появилась возможность внезапного далеко идущего шага к ликвидации ядерного оружия, противоречивые импульсы в европейском мышлении вступили в игру.

С одной стороны, западноевропейцы были разочарованы тем, что соглашение об ограничении стратегических вооружений не было достигнуто, и что проблемы ракет INF, ограничений по договору SALT II и SDI сохраняются. С другой стороны, они были потрясены тем, что президент Рейган, пусть даже предварительно и условно, согласился на ликвидацию всех стратегических ядерных вооружений в течение десяти лет, и лишь немногим менее обеспокоены тем, что он предложил - и подтвердил после Рейкьявика - ликвидацию всех баллистических ракет в течение десяти лет. С союзниками не проводились консультации по этому предложению, и существовала большая озабоченность по поводу влияния любого такого внезапного изменения в стратегическом балансе на сдерживание. Таким образом, хотя союзники и не были сторонниками неограниченного стремления к SD I, они были благодарны за то, что в Рейкьявике тупиковая ситуация с испытанием оружия в космосе, по крайней мере, предотвратила соглашение о широком ядерном разоружении, в то время как советские обычные вооружения оставались неограниченными. Несмотря на то, что соглашение не было достигнуто, Западные европейцы были обеспокоены тем, что американский президент без их предварительного ведома, а тем более совета или согласия, занял такую позицию по жизненно важному для них вопросу. И снова европейские интересы показались американскому президенту пренебрежительными. Тот факт, что президент действовал частично под влиянием импульса, а частично на основании решения, от которого были отстранены не только они, но и профессиональные военные руководители Соединенных Штатов, вызывал глубокую тревогу. Это снижение доверия сохранялось даже несмотря на то, что никакого соглашения или сокращения вооружений не было сделано. В то же время, европейцы (и аме- риканцы) впервые осознали необходимость продумать свои собственные интересы в глубоком сокращении вооружений и возможной ликвидации ядерного оружия, как серьезные возможности. \\\\Что повлияет на сдерживание? И есть ли альтернатива сдерживанию как средству обеспечения безопасности - конечной цели? Это были центральные вопросы для альянса в целом, и после Рейкьявика все больше и больше людей в Западной Европе и в Соединенных Штатах видели необходимость тщательно и совместно рассмотреть эти вопросы. Наконец, несмотря на маловероятность скорейшего достижения соглашения, вопрос приобрел некоторую актуальность, так как он оставался в центре внимания      и имел значение не только с точки зрения переосмысления целей контроля над вооружениями и оборонной политики, но и как ключевой вопрос, влияющий на отношения между Востоком и Западом.

В последние месяцы 1986 года Соединенные Штаты стремились продвинуться вперед в тех областях, где Советский Союз пошел на уступки в Рейкьявике, но при этом твердо стояли на том, чтобы не ограничивать ПРО и не увязывать МНВ с сокращением стратегических сил. В ответ советская сторона вновь увязала МНВ со стратегическими силами, а стратегические наступательные силы - с ограничениями по ПРО и космическому оружию, подчеркнув, что все уступки в Рейкьявике были сделаны как часть пакета. 28 февраля 1987 года Горбачев вышел из тупика, согласившись приступить к переговорам по отдельному INF-соглашению, основанному на нулевых уровнях Рейкьявика для США и СССР в Европе, и по сто боеголовок INF на каждого за пределами Европы, в США и СССР соответственно.

Переговоры по отдельным стратегическим и космическим вооружениям продолжались с постепенным прогрессом, но в течение всего 1987 года внимание и усилия обеих сторон были сосредоточены главным образом на переговорах по INF. Горбачев пришел к выводу, что только соглашение по INF является осуществимым, и он был полон решимости восстановить двусторонний процесс контроля над вооружениями через успешные переговоры и соглашение. \То, что осталось от режима контроля над стратегическими вооружениями, установленного в 1970-х годах, - Договор по ПРО - находилось под угрозой, а Соединенные Штаты в 1986 году отказались от ранее соблюдавшихся на двусторонней основе ограничений, предусмотренных истекшим Договором по СНВ-1 и нератифицированным СНВ-2. К середине апреля Горбачев, сначала в беседе с госсекретарем Шульцем в Москве, а затем в публичном выступлении, выразил готовность пойти навстречу новой западноевропейской озабоченности по поводу ракет "меньшей дальности INF", или SRINF (с дальностью 500-1000 км в дополнение к ракетам большей дальности INF, или LRINF (с дальностью 1000-5500 км), которые ранее были единственным предметом переговоров по INF. Несмотря на то, что у Соединенных Штатов не было развернутых вооружений категории СРИНФ, в то время как у Советского Союза они были, Горбачев был готов к переговорам о ликвидации этих систем. Таким образом, Горбачев принял то, что стало называться "дубль-нулевым вариантом" для ракет в Европе, ноль LRINF и ноль SRINF. Реакция Европы была двойственной: она приветствовала советские сокращения, но испытывала некоторую тревогу по поводу быстрых шагов по сокращению ядерных вооружений в Европе без сопоставимого движения по сокращению обычных вооружений, в которых Восток имел численный перевес.

23 июля Горбачев пошел еще дальше, согласившись на глобальное обнуление ракет ЛРИНФ и СРИНФ, отказавшись от всех советских ракет INF, размещенных в Азии и Европе. Это упростило проверку и было положительно воспринято в Китае и Японии.

Хотя в переговорах было задействовано несколько других вопросов, единственный, представляющий особый интерес для Европы, возник, когда Советский Союз, который пошел почти на все уступки, настоял на ликвидации также семидесяти двух SRINF "Першинг" IA, имевшихся у Германии, с ядерными боеголовками, предоставленными Соединенными Штатами. Спустя всего несколько недель, под растущим давлением общественности и при поддержке своего собственного министра иностранных дел Ганса-Дитриха Геншера, канцлер Гельмут Коль 26 августа объявил, что Германия ликвидирует свои SRINF, когда это сделают Соединенные Штаты и Советский Союз. Оставались американские боеголовки для этой системы, очевидно, уже неактуальные, но на которых Советский Союз настаивал, чтобы они были удалены в соответствии с соглашением. Первоначально Соединенные Штаты возражали, но через несколько недель присоединились.

Несмотря на некоторое беспокойство в военно-политической бюрократии НАТО, европейские страны приветствовали успех переговоров, когда 8 декабря 1987 года президент Рейган и генсек Горбачев подписали Договор о INF.

В 1988 году переговоры о сокращении стратегических вооружений продолжали продвигаться, но не приблизились к соглашению. Однако после заключения Договора о INF и в преддверии скорого заключения американо-советского соглашения о стратегических вооружениях некоторые европейцы начали выражать обеспокоенность по поводу сохраняющегося неравенства в обычных силах и вооружениях в Европе. Почти ровно через год после подписания Договора о INF, Горбачев снова взял на себя инициативу, в своей речи в ООН 7 декабря 1988 года объявив о значительном одностороннем сокращении советских сил, особенно наступательных танковых сил в Восточной Европе, и о большом общем сокращении советских обычных сил. -Когда за этим последовали успешные переговоры по Договору об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), подписанному в ноябре 1990 года и предусматривающему асимметричные сокращения сил НАТО и пакта "War saw", что повлекло за собой гораздо большие сокращения на восточной стороне, американо-советское сокращение стратегических вооружений не вызывало никаких опасений, кроме пожеланий скорейшего успешного завершения.

Как уже отмечалось, снижение американского интереса и, соответственно, советского интереса к SDI также не позволило сохранить высокий интерес к ней в Европе.

Договор СНВ-1, содержащий скромные сокращения и обширную модернизацию, был, наконец, завершен и подписан 31 июля 1991 года. Это скромный шаг, но шаг в правильном направлении.

Но к тому времени, после окончания Варшавского договора и холодной войны, военно-политическая ситуация в Европе резко изменилась.

 

Восточная Европа в американской и советской политике в 1980-е годы

 

Политика в отношении коммунистических стран Восточной Европы была малоинтересна и приоритетна для администрации Рейгана в 1981 году, за исключением беспокойства по поводу возможного советского вмешательства в Польше. Отношения с этими странами, напротив, всегда занимали очень высокое место в приоритетах Советского Союза.

В 1980-81 годах Польша имела критическое значение для Советского Союза, и советские лидеры помогли создать условия, при которых режим генерала Войцеха Ярузельского смог в декабре 1981 года ввести военное положение и сдержать ухудшение состояния коммунистического правления в Польше без прямого советского вмешательства.

Помимо углубляющегося польского внутриполитического кризиса, временно разрешенного военным положением и роспуском "Солидарности", в 1981-82 годах по всей Восточной Европе наблюдались широко распространенные экономические трудности. Самым ярким и критическим случаем была Польша с долгом в твердой валюте (в основном западной) около 25 миллиардов долларов в 1980 году и резким падением производительности и производства в 1980-82 годах. Но это был лишь самый драматичный случай. Румыния, Восточная Германия, Чехословакия и Венгрия пострадали от сокращения кредитов и торговли в Восточной Европе. Эти экономические проблемы заставили страны Восточной Европы больше склониться в сторону Советского Союза, но и он столкнулся с трудностями. Поэтому Советский Союз не смог воспользоваться проблемным состоянием торговли между Востоком и Западом, чтобы теснее привязать к себе страны Восточной Европы. Ему пришлось сократить экспорт энергоносителей в Восточную Европу на 10 процентов. Тем не менее, ему пришлось увеличить скрытые субсидии другим странам Восточной Европы, чтобы предотвратить возникновение политической нестабильности и предоставить достаточную прямую экономическую помощь Польше, чтобы предотвратить экономический и политический коллапс.

Советская политика была ясна: обеспечить продолжение коммунистического правления в странах Варшавского договора, способствовать экономической жизнеспособности и интеграции, а также укрепить политическое единство в поддержку политики Москвы. Это была традиционная политика традиционного руководства при Брежневе.

Некоторое более открытое сотрудничество СССР со своими восточноевропейскими коммунистическими союзниками по вопросам отношений с Западом началось в период разрядки в середине и конце 1970-х годов, продолжалось некоторое время, но в начале 1980-х годов сошло на нет. В конце 1970-х - начале 1980-х годов советские и восточноевропейские академические эксперты проводили конфиденциальные совместные исследования по вопросам восточноевропейского сотрудничества в рамках программы под руководством академика Олега Богомолова под кодовым названием "Звезда". Параллельную программу по нормализации советско-американских отношений в контексте их отношений со странами Восточной Европы под кодовым названием "Момент" возглавлял академик Георгий Арбатов из Института США и Канады. Однако многие рекомендации этих групп не были приняты советским и восточноевропейским правительствами, а авторы некоторых исследований были даже заклеймены как "ревизионисты" и подвергнуты дисциплинарному взысканию. Эти усилия были прекращены. Тем не менее, они заложили основу для многого, что появилось позже.

В 1981-82 годах Советский Союз и страны Восточной Европы справлялись со своими экономическими проблемами и медленно стабилизировали ситуацию в Польше. Как уже говорилось ранее, администрация Рейгана сначала сосредоточилась на возможном военном вмешательстве в Польшу, а затем безуспешно пыталась после введения военного положения в Польше заставить своих западноевропейских союзников вступить в карательную экономическую войну. Этот курс действий был продолжен без продуманной политики. Политика в отношении Восточной Европы была принята только через двадцать месяцев после начала первого срока администрации.

Среди разрозненных элементов в администрации Рейгана были сторонники жесткой линии в Белом доме и Пентагоне, которые были склонны рассматривать страны Восточной Европы и Советский Союз в целом как "коммунистического врага", находящегося под властью Москвы. С этой точки зрения, не было никакой необходимости в американской политике или более чем номинальных отношениях с любой из стран-"сателлитов" советского блока. Другие, особенно в Государственном департаменте, считали, что для эффективной политики, будь то разрядка или конфронтация, необходимо продолжать политику "дифференциации" между коммунистическими странами. Единственным политическим заявлением этих первых полутора лет было выступление тогдашнего помощника госсекретаря по европейским делам Лоуренса Иглбургера, который давал показания подкомитету Хонсе в июне 1981 года. Он подтвердил подход, согласно которому американские отношения с каждой страной и в отношении восточноевропейских государств с СССР должны строиться на основе двух критериев: степени, в которой страны Восточной Европы являются лидерами в отношениях с США.

 

Этот подход, с вариациями в интерпретации и адаптации, был политикой США на протяжении почти двух десятилетий.29 После этих показаний в штабе Белого дома зашевелились перья, поскольку они не были согласованы и не представляли собой согласованную позицию администрации.10 Вопрос, однако, считался достаточно теоретическим, поэтому заявление не было опровергнуто или опровергнуто, хотя дх-ергентские взгляды сохранялись.

Только в августе 1982 года в NSDD-54 было официально сформулировано новое политическое руководство, и оно ознаменовало, по крайней мере, частичную победу прагматиков из Госдепартамента над идеологами с недифференцированной враждебностью: "дифференциация" была восстановлена. Однако оставалась возможность для возникновения вопросов о степени "фонвардовской направленности" американских усилий по сокращению советской гегемонии в Восточной Европе и поощрению политического плюрализма.

Первая публичная формулировка новой политики прозвучала в речи вице-президента Джорджа Буша в Вене в сентябре 1983 года, после посещения Венгрии, Румынии и Югославии. Буш откровенно сказал: "Наша политика - это политика дифференциации; то есть, мы смотрим, в какой степени страны [Восточной Европы] проводят автономную внешнюю политику, независимую от указаний Москвы, и в какой степени они способствуют внутренней либерализации - политической, экономической и в отношении соблюдения прав человека". Он уточнил, что "Соединенные Штаты вовлечены в более тесные политические, экономические и культурные отношения с теми странами, такими как Венгрия и Румыния, которые утверждают большую открытость или независимость. Мы будем укреплять наш диалог и сотрудничество с такими странами". И, продолжал он, "Мы не будем, однако, поощрять закрытые общества и воинственные иностранные государства. Такие страны, как Болгария и Чехословакия, которые продолжают грубо нарушать самые фундаментальные права человека, и такие страны, как Восточная Германия и, опять же, Болгария, которые действуют как посредники Советов в подготовке, финансировании и вооружении террористов и которые поставляют советников, военную и техническую помощь вооруженным движениям, стремящимся дестабилизировать правительства в развивающихся странах". Буш подвел черту, хотя и двусмысленно, когда далее сказал: "Соединенные Штаты не стремятся дестабилизировать или подорвать какое-либо правительство, но ... мы поддерживаем и будем поощрять любое движение в сторону социальных, гуманитарных и демократических идеалов", даже не сказав, что само такое "движение" должно быть мирным. Наконец, Буш дал понять, что Соединенные Штаты не считают Ялтинское соглашение военного времени разделом Европы на сферы влияния, и сказал, что в этом соглашении Советский Союз "обязался предоставить полную независимость" странам Восточной Европы, и что "нарушение Советским Союзом этих обязательств является основной причиной сегодняшней напряженности между Востоком и Западом".

Конфронтационный тон американских заявлений высокого уровня по Восточной Европе сохранился и в 1984 году.В январе 1984 года, участвуя в открытии Конференции по разоружению в Европе (CDE) в Стокгольме, секретарь Шульц подчеркнул: "Позвольте мне быть предельно ясным: Соединенные Штаты не признают легитимность искусственно навязанного разделения Европы. Это разделение является сутью проблемы безопасности и прав человека в Европе, и мы все это знаем".

В августе президент Рейган в речи, обращенной к американцам польского происхождения по случаю сороковой годовщины Варшавского восстания, заявил, что "пассивное принятие постоянного порабощения народов Восточной Европы не... приемлемо" и что Соединенные Штаты не приемлют "разделения Европы на сферы влияния". Он также говорил о странах Восточной Европы как о "плененных нациях". Наконец, он сказал, что то, что произошло в Польше с возникновением "Солидарности", было признаком того, что "ситуация меняется". Секретарь Шульц повторил эту тему несколько дней спустя в своем обращении к ветеранам иностранных войн. Он не только считал, что прилив и отлив в его стране повернулся против советского господства в Восточной Европе, но и повернулся в сторону Соединенных Штатов в результате крестоносную американскую политику. "Наша политика работает", - сказал он. "Постепенно, но неизбежно, коммунистический гнет проигрывает соревнование" в Центральной Америке и во всем мире. "Прилив истории с нами. Ценности, которыми дорожат американцы - демократическая свобода, мир и надежда на процветание - укореняются по всему миру". Название и тема обращения Шульца - "Дипломатия и сила", и в зависимости от "нашей готовности действовать решительно в моменты кризиса", мы можем помочь остановить этот "прилив свободы". Он особо пообещал, что хотя "мы можем не увидеть свободу в Восточной Европе при нашей жизни", "когда-нибудь это произойдет". И он вспомнил Чехословакию в 1968 году, Венгрию в 1956 году и Восточную Германию в 1953 году, а также Польшу в начале 1980-х годов.

Формулирование и формулирование американской политики, а также риторическая поддержка крестоносного духа, похоже, не нашли своего выражения в эти годы, кроме некоторого усиления пропагандистских усилий. После подавления "Солидарности" и потраченных усилий по экономическому возмездию Восточная Европа отошла от видного места в Вашингтоне.

Однако с советской точки зрения эти признаки американского крестоносного рвения воспринимались гораздо более зловеще. Во-первых, все, что могло повлиять на Восточную Европу, имело первостепенное значение. Кроме того, в Москве придавали гораздо большее значение пропаганде. И, наконец, обязанности нового комитета Белого дома по "народной дипломатии", учрежденного НСДД-77 в январе 1983 года, понимались как то, что Советы называют "активными мерами", выходящими за рамки пропаганды и включающими широкий спектр тайных действий. Начальник отдела международной информации ЦК Леонид Замятин в 1984 году подчеркнул, что, несмотря на признаки американской заинтересованности в диалоге. Усиленная кампания политической войны теперь была возведена в "статус государственной политики" и, как никогда ранее, контролировалась Белым домом. Он описал эту кампанию как сочетание "стратегии глобального нападения на социализм как социальную систему с тактикой дифференцированного подхода к отдельным социалистическим странам" с целью "ослабить и разделить их". Кроме того, было сказано, что кампания будет вести эту "идеологическую войну" не только с помощью пропаганды

пропаганды, но и "шантажа, дезинформации, провокаций и террора". Поэтому советские лидеры направили особые усилия на укрепление сплоченности возглавляемого СССР блока в Восточной Европе.

С середины 1983 года советские лидеры начали кампанию, направленную на повышение идеологической дисциплины и конформизма в блоке. Эта кампания была связана не только с растущим чувством напряженности и повышенной опасности, ощущаемой в Москве, и предполагаемым американским крестоносным нападением на страны Восточной Европы, но и с внутренними дебатами в советском политическом аппарате. С 1983 по 1986 год в Восточной Европе и Советском Союзе развернулась удивительная серия повторяющихся транснациональных идейно-политических дебатов. Не рассматривая эти дебаты всесторонне, полезно проиллюстрировать их масштаб.

В апреле 1983 года "Правда" дважды ввязалась во вражду внутри Финской коммунистической партии, в которую Москва избегала вступать в течение многих лет. Теперь она поддержала фракцию консерваторов-догматиков против шагов "еврокоммунистического" большинства по вытеснению "сталинистов" (как их называла группа большинства). Это произошло после личного визита консервативного члена Политбюро Григория Романова в Хельсинки, где он фактически поддержал консервативных финских товарищей. Несколько недель спустя советская статья подвергла резкой критике относительно либерального заместителя премьер-министра Польши Л\лицьслава Раковского, фактически за то, что он был слишком мягко относится к "Солидарности". Еще одна статья критиковала Думитру Попеску, члена правящего Политисполкома Румынской коммунистической партии, за искажение марксистско-ленинской теории, усиливая обвинения, выдвинутые в апреле против менее известного румынского писателя. И поляки, и румыны отреагировали на эту критику, упорно защищая свои позиции и отвергая советские обвинения.

 

В своей речи в июне 1983 года Генеральный секретарь Юрий Андропов указал на нетерпимость к идеологическим или политическим <левациям> в Восточной Европе, подчеркнув необходимость "укрепления сотрудничества и сплоченности" в блоке. Заявление Андропова, названное в последующей редакционной статье "Правды" "тезисами" пленума ЦК, было повторено в других авторитетных советских заявлениях. Этот акцент на сплоченности был также очевиден во время визита в Москву в июле венгерского лидера Яноша Кадара. Несмотря на неоднократные осторожные ссылки Кадара на автономию, Андропов (и их совместное коммюнике) отверг эту идею. .J&

В течение всего этого периода происходило значительное маневрирование по поводу все еще не состоявшегося заседания Совета экономической взаимопомощи. Кроме того, в этот период Советы созвали в Москве специальное совещание "ведущих партийных и государственных деятелей" - по сути, лидеров Варшавского пакта, но по причинам, которые никогда не раскрывались, не назывались таковыми. На этом совещании обсуждались меры противодействия

все более надвигающейся инициативы НАТО по оперативному развертыванию ракет INF. На этой встрече Советам не удалось заручиться поддержкой Восточной Европы в отношении собственной жесткой позиции или контрмер, включая переброску некоторых советских ракет в Восточную Европу.

В этот период китайцы активно возобновляли контакты с восточноевропейцами и стремились к расширению отношений. Восточная Германия казалась особенно восприимчивы и стремятся к налаживанию связей. На шестом Всекитайском собрании народных представителей в Пекине в июне премьер Чжао Цзыян говорил о "социалистическом" характер восточноевропейских режимов - признание, которое китайцы еще не сделали Советскому Союзу.

В сентябре 1983 года в Москве под председательством второго по рангу члена Политбюро и секретаря партии Константина Черненко было созвано чрезвычайное совещание партийных секретарей, отвечающих за идеологические вопросы. Оно было использовано Советами не только для того, чтобы добиваться идеологического соответствия, но и для того, чтобы поднять некоторые другие вопросы. Одним из них были контрмеры против развертывания НАТО INF, по которым июньская встреча на высшем уровне не была полностью успешной, и в этом случае попытка не увенчалась успехом. Была также явная косвенная ссылка на американскую эксплуатацию проблемы КАЛ ("последние события" показывают, что американские круги "без колебаний будут использовать провокационные действия, чтобы еще больше отравить международную атмосферу", в отчете "Известий" о встрече). Это было направлено на Румынию, которая была нейтральной в своем кратком отношении к проблеме КАЛ, и Венгрию, которая оказала лишь вялую поддержку советской позиции (возможно, потому, что вице-президент Буш в то время должен был посетить обе страны).

Провокационная венская речь Буша была произнесена на следующий день после московской встречи секретарей советских и восточноевропейских партий.

На фоне растущей политической напряженности между Востоком и Западом, и в меньшей степени внутри Восточного блока, наблюдалось явное улучшение экономического положения Восточной Европы. В 1983 году наметился переход от понижательной тенденции к улучшению, а 1984 год должен был стать если не бумом, то, по крайней мере, временем экономического подъема (более медленного, хотя и постепенного, даже в Польше). Тем не менее, сохранялась экономическая напряженность.

 

Премьер-министры стран СЭВ встретились в середине октября 1983 года в Восточном Берлине. Советский премьер-министр Николай Тихонов был достаточно прямолинеен, угрожая прекратить поставки топлива и сырья из стран, которые не поддержат советскую позицию, но важные разногласия остались. В основном это были экономические вопросы; Советы особенно настойчиво требовали повышения качества товаров, поставляемых из стран Восточной Европы в Советский Союз. Однако некоторые вопросы напрямую касались отношений между Востоком и Западом. Несмотря на предварительные предложения о расширении (а также улучшении) связей внутри СЭВ.

 

В последние три месяца 1983 года в центре внимания СССР, а также восточноевропейских стран, находилось предстоящее развертывание ракет. Хотя страны Восточной Европы искренне поддерживали позицию SO\iet, призывающую к переговорам по ограничению развертывания ракет INF в 1979-83 годах, когда эта политика потерпела неудачу к концу 1983 года, они с гораздо большей неохотой поддержали новую линию на карательные ограничения в отношениях между Востоком и Америкой, которая была особенно направлена против Германии, как главного предполагаемого сторонника США и центрального хозяина новых ракетных развертываний. Они также очень не хотели, чтобы новые советские ракеты были размещены в Восточной Европе.

27 октября Советский Союз в одностороннем порядке объявил (в авторитетном интервью Андропова изданию "Пракда") о предполагаемых ответных мерах СССР, если развертывание ракет будет осуществляться по плану НАТО. Предложив дальнейшее сокращение советских ракет SS-20, направленных на Европу, с 243 до "примерно 140", если будет достигнуто соглашение не проводить развертывание, Андропов теперь угрожал прервать переговоры по вооружения, если развертывание все же состоится. Кроме того, двумя днями ранее Министерство обороны объявило о подготовке к размещению "оперативно-тактических" ракет меньшей дальности в Чехословакии и Восточной Германии в рамках необходимых "мер противодействия". Затем, 24 ноября, от имени Андропова было опубликовано заявление, в котором говорилось, что с началом развертывания I\:ATO Советский Союз выходит из переговоров и осуществляет запланированные контрмеры.

Реакция Восточной Европы показала степень беспорядка в коммунистическом лагере. Румыны на следующий день опубликовали официальное заявление партийно-государственного руководства с критикой Соединенных Штатов и Советского Союза и обратились к лидерам с призывом "пересмотреть" свои решения о контрмерах. Венгрия, без энтузиазма поддержав советскую позицию, также выступила с заявлением.

 

Хотя Болгария одобрила позицию Смита, и хотя планов размещения советских ракет в Болгарии не было, несколько недель спустя Тодор Живков решил подтвердить предложение о создании балканской безъядерной зоны. Возможно, он хотел застраховаться от того, что его попросят принять советское развертывание, в любом случае, его действия прозвучали резкой нотой, поскольку Советский Союз предпринимал новые развертывания ракет с ядерными боеголовками. Наиболее поразительной была реакция Восточной Германии. И Восточная Германия, и Чехословакия ранее сообщали о признаках недовольства населения перспективой развертывания новых советских ракет. Но теперь глава партии Эрих Хонеккер публично заявил, что новое развертывание в его стране "не повод для ликования" и выразил намерение "максимально ограничить ущерб" в отношениях между Востоком и Западом. Хотя восточные немцы не были в состоянии предотвратить советское развертывание, эти заявления были удивительно не в ладах с советской позицией. Премьер-министр Чехословакии Любомфр Строугал, как сообщалось, сказал, что в его стране "никто не прыгал от радости" по поводу ввода советских ракет в контрразвертывание.

Всего через несколько дней, в начале декабря, в Софии состоялась ежегодная встреча министров обороны стран-участниц Варшавского договора. На встрече Советский Союз настаивал на увеличении военных усилий всех коммунистических стран Восточной Европы. Маршал Устинов публично повторил этот призыв в своей речи через два дня после встречи, заявив, что все члены Варшавского договора "должны усилить" свою обороноспособность в свете наращивания НАТО. Румыны, по крайней мере, возражали против советского плана, и позже демонстративно не увеличили свой оборонный бюджет. Министры обороны стран-участниц Варшавского договора также не одобрили заявление Андропова о контрмерах, что нанесло удар по усилиям оказать давление на европейские страны НАТО.

 

Целевая встреча секретарей партий по идеологическим вопросам состоялась в Москве всего через два дня после встречи министров обороны. В результате беспрецедентной акции Румыния бойкотировала встречу. Хотя это был серьезный удар по единству блока, отсутствие румын, по крайней мере, позволило советским лидерам, наконец, сделать следующее сжать косвенное одобрение советской позиции со стороны остальных. Однако даже без румын сессия была охарактеризована как "деловая" (термин, обычно используемый для описания переговоров с противниками), и, хотя

присутствующие придали "большое значение" заявлениям Андропова от 24 ноября и 28 сентября, но не одобрили их напрямую.

В заявлении Андропова от 24 ноября было сказано о поддержке развертывания советских ракет или других контрмер, упомянутых в заявлении Андропова.

Вторая половина 1983 года и начало 1984 года ознаменовались пиком напряженности между Востоком и Западом и появлением лишь тонко завуалированной напряженности внутри Восточного блока. В этот период произошел переход советского руководства от Андропова к Черненко. Более примирительный тон стал звучать и в американских политических заявлениях, направленных на Советский Союз, но не на Восточную Европу. 1984 год стал переходным в отношениях между Востоком и Западом, но прошел без драматических событий. Разногласия в восточном лагере по политическим, идеологическим, экономическим и военным вопросам хотя и не обострились, но сохранились.

Советские попытки сократить разрядку между Востоком и Западом и создать карательные меры в Восточном блоке в определенной степени увенчались успехом, но неожиданной и чрезмерной ценой трений в Восточном блоке. Недовольство по поводу военных контрмер в конце 1983 года со временем угасло, но возникло новое недовольство по поводу продолжающихся политических контрмер. Организованный Советским Союзом бойкот Олимпиады в Лос-Анджелесе в мае принесла неохотное соответствие со стороны восточноевропейских стран (за исключением новаторской Румынии), но вызвала значительный негатив среди населения.

ларную реакцию. Советские попытки заставить Восточную Европу применить политические санкции против Германии увенчались успехом, затормозив несколько хорошо разрекламированных запланированных событий - в частности, вынудив в сентябре отложить на неопределенный срок запланированные и объявленныевизиты в Германию лидера Восточной Германии Эриха Хонеккера и лидера Болгарии Тодора Живкова.ro Но в более широком смысле советская кампания провалилась. Восточная Германия не только не приостановила диалог и взаимодействие с Германией, но продолжала его развивать. Например, разрешенная эмиграция на Запад, несмотря на явное советское неодобрение, была увеличена в начале 1984 года (и достигла 33 000 человек, что в четыре раза превышает уровень 1983 года). В июле было заключено соглашение о крупном займе Восточной Германии в размере 683 млн. долларов, несмотря на известные возражения Советского Союза.

В июне 1984 года в Москве состоялся саммит СЭВ, первый с 1969 года. Хотя он ни в коей мере не решил многочисленные проблемы в производственных и торговых отношениях СЭВ, он помог сохранить усилия по их решению. Кроме того, впервые лидеры СЭВ заявили о готовности заключить соглашения со своим западноевропейским партнером, Европейским сообществом (ЕС). Саммит СЭВ ознаменовал квалифицированный успех советских усилий по установлению большей эмномической и общей сплоченности в Восточном блоке, он ничего не сделал, чтобы сдержать растущие разногласия по ряду политических и идеологических вопросов.

На саммите, например, Советы призвали к "сближению" членов блока, но восточноевропейцы практически все подчеркивали различия и необходимость учитывать различия. Черненко в своем заявлении, комментируя саммит, назвал обмен мнениями на встрече "откровенным", а также плодотворным, что является кодовым словом для обозначения разногласий.

Фактически, возникли новые идеологические и политические вопросы. Венгрия, например, поддержала позицию Восточной Германии по продолжению развития связей между двумя немецкими государствами (включая перепечатку ключевых восточногерманских статей даже после нападок на них со стороны "Правды"). Но Венгрия пошла гораздо дальше. Матьяш Сийрос, партийный секретарь по международным отношениям, в январе опубликовал статью, в которой подтвердил роль малых стран в преодолении напряженности между Востоком и Западом и предположил, что интересы членов Варшавского договора уже не всегда совпадают.rn Консервативные чехи немедленно подвергли резкой критике этот "ревизионный изм", но восточные немцы с одобрением перепечатали следующее интервью Сийроса, в котором он повторил свою позицию. Старший заместитель начальника советского отдела ЦК по связям с партиями социалистических стран Олег Рахманин под установленным псевдонимом (О. В. Борисов) подверг резкой критике позиции, занятые венграми. Но венгры не отказались и продолжали придерживаться своей позиции. Заместитель министра иностранных дел Венгрии, ответственный за отношения с блоком, заявил в опубликованном интервью в начале 1985 года, что "государства-члены [Варшавского договора] являются независимыми и суверенными странами, которые без исключения соблюдают принцип невмешательства во внутренние дела друг друга". И снова Восточная Германия незамедлительно опубликовала это интервью в своей прессе.

Очень жесткая советская атака последовала через три месяца в "Правде", снова от сотрудника ЦК hm-d-line Рахманина (под установленным матерью псевдонимом 0. Владимиров). Статья в "Правде" предостерегала от попыток пересмотра блоковых отношений, подчеркивала сплоченность, атаковала концепцию отдельной роли малых государств и подчеркивала, что "главным критерием являются интересы социума", а не интересы какого-либо отдельного государства. Он выступил против "скрытой и даже открытой русофобии и антисоветизма". Статья была перепечатана на следующий день чехословацкими и болгарскими партийными газетами.

Тем не менее, "дебаты" продолжались. Не менее важно и то, что параллельные внутренние советские дебаты по этим же вопросам продолжались и даже усиливались. Предположительно, одной из причин того, что партийные и правительственные чиновники и представители в Восточной Европе чувствовали себя способными высказывать свои взгляды, несмотря на сильную советскую критику, было осознание того, что советское мышление и внутриполитическое равновесие в Советском Союзе находились в постоянном движении. Например, в то время как в 1984 году генеральный секретарь Константин Черненко, премьер-министр Николай Тихонов, министр обороны Дмитрий Устинов и сотрудник ЦК Олег Рахманин подчеркивали западногерманский реваншизм и пытались организовать восточноевропейское "холодное плечо" в отношениях с Западом, другие сотрудники ЦК, такие как Николай Шишлин и Виталий Кобыш, l:.Политический обозреватель "Вестей" Александр Бовина и политический обозреватель "Литературной газеты" Федор Бурлацкий, при неявной поддержке на более высоком уровне, настаивали на разрядке с Западной Европой и игнорировали предполагаемую реваншистскую опасность.

Под руководством Горбачева в 1985-86 годах дебаты продолжались. Однако в ряде других советских статей мнение Рахманина было быстро опровергнуто. Олег Богомолов, директор Института экономики мировой социалистической системы, согласился с восточноевропейским акцентом на национальных различиях в статье в главном политико-теоретическом журнале партии "Коммунист". Бовин защищал роль малых государств, а чиновники ЦК Николай Шишлин, Георгий Шахназаров и другие выступали против позиции Владимирова. Наиболее масштабным был публичный призыв Юрия Новопашина из института Богомолова отказаться от "великодержавных амбиций" и "гегемонистских претензий".

Горбачев сам заявил в своей первой речи на посту генсека, что его "первой заповедью" является укрепление "братской дружбы" "стран великого социалистического содружества". Более того, он подкрепил это делом. В отличие от игнорирования Андроповым восточноевропейских лидеров после его прихода к власти и рутинных встреч Черненко с каждым из них, Горбачев созвал встречу глав партий социалистического лагеря 13 марта, когда они еще находились в Москве на похоронах Черненко. На этой встрече, как теперь известно, Горбачев в не опубликованных впоследствии высказываниях сказал восточноевропейским лидерам, что они должны действовать индивидуально на равных. Хотя это послание поначалу было встречено с одобрением, позже эти лидеры поняли, что с большей свободой приходит и большая ответственность: они не могли рассчитывать на поддержку Москвы. Поначалу, однако, они не понимали, что Горбачев действительно имел в виду то, что говорил.

 

Первым важным событием стала официальная встреча лидеров партий Варшавского договора в Варшаве в апреле, на которой было объявлено о согласии продлить Пакт еще на двадцать лет. Были намеки, особенно со стороны румын, что, возможно, десятилетнего продления было бы достаточно, но советские лидеры были настроены на двадцатилетнее продление и дали понять, что не допустят никаких изменений в Пакте.83 Были признаки того, что лидеры в Москве согласились предоставить Румынии больше нефти в качестве "подсластителя". Чаушеску также в частном порядке добивался приглашения в Соединенные Штаты, возможно, для того, чтобы увеличить свою силу на переговорах, но не потому, что он считал, что у него есть альтернатива продолжению членства в Пакте. Однако Соединенные Штаты отказались пригласить президента Чаушеску посетить страну.

В декабре 1985 года СЭВ принял Комплексную программу научно-технического прогресса. В ноябре 1986 года, после очередного заседания СЭВ, в Москве состоялась еще одна встреча на высшем уровне, направленная на дальнейшее усиление экономической "интеграции" экономик стран-членов, особенно в области высоких технологий. Но эти усилия не устранили расхождения интересов и не уменьшили заинтересованность Восточной Европы в дальнейшем развитии экономических связей с Западом.

К моменту проведения съезда пати в начале 1986 года Горбачев перешел к позиции, более приемлемой для восточноевропейцев. Горбачев в политическом отчете Центрального Комитета съезду призвал к единству блока, но сказал, что "единство не имеет ничего общего с конформизмом", формулировка, предоставляющая большую свободу для выражения национальных различий. Но были признаки того, что в советской политической системе все еще сохранялись серьезные разногласия.

 

Например, хотя Горбачев в Политическом отчете ЦК ни разу не упомянул освященный лозунг консерваторов "социалистический интернационализм", в программе партии, утвержденной в то же время, этот термин упоминался. Осенью 1986 года жесткий Олег Рахманин (Борисов и Владимиров) был снят со своего поста в ЦК и заменен на посту первого заместителя заведующего отделом ЦК по связям с социалистическими странами гораздо более либеральным Георгием Шахназаровым. Тем не менее, различия во взглядах были очевидны в течение всего 1986 года в Москве и с восточноевропейцами (которые, как отмечалось ранее, придерживались совершенно разных взглядов).

Важные изменения в советской политике произошли в конце 1986 года. Несколько советских источников в последующие годы ссылались на ключевое заседание Политбюро, на котором был одобрен меморандум, представленный Горбачевым, призывающий к "переструктурированию" советской политики в отношении Восточной Европы.

Первая из них - важная секретная беседа лидеров восточноевропейских партий в Москве 10-11 ноября 1986 года, после рутинной и широко разрекламированной встречи лидеров правительств СЭВ в Бухаресте. Горбачев теперь сказал восточноевропейским лидерам, что они должны "перестроить" свое правление и добиться легитимности, и что Советский Союз больше не может рассчитывать на то, что они останутся у власти.

Новая линия советской политики вскоре нашла отражение в публичных заявлениях. Горбачев, воспользовавшись случаем визита в Прагу в апреле 1987 года, заявил, что "вся система политических отношений между странами социализма может и должна неуклонно строиться на основе равноправия и взаимной ответственности. Независимость каждой партии, ее ответственность перед своим народом, суверенное право решать вопросы развития страны - все это для нас безусловные принципы". Две недели спустя в Будапеште консервативный секретарь второго ранга Егор Лигачев ясно выразил свое одобрение изменившейся политической линии, подчеркнув, что "каждая страна ищет решения самостоятельно, а не как в прошлом. Это неправда, что дирижерская палочка Москвы или рука Москвы во всем... каждый народ имеет право на свой собственный путь".

Хотя Горбачев и его коллеги подчеркивали независимость каждой из стран Восточной Европы, они предполагали и верили, что они (как Советский Союз) будут продолжать придерживаться социалистической системы. Однако они также признавали необходимость перестройки не только в Советском Союзе, но и в каждой из стран Восточной Европы. Ведь без необходимых реформ возникли бы риски. Они были, однако, убеждены, что демократическая политическая реформа, начатая в Советском Союзе на пленумах ЦК в январе и июне 1987 года, будет принята и в странах Восточной Европы, и там также поможет продвижению необходимой экономической реформы. Действительно, они ожидали и надеялись на взаимные преимущества. Как сказал Горбачев в мае в Бухаресте: "Разрабатывая перестройку, КПСС, естественно, исходит из конкретных условий Советского Союза, с учетом нужд и воли советского народа. В то же время мы с большим интересом изучаем опыт друзей, их испытания в области теории и практики социалистического строительства, стремимся широко использовать все, что соответствует нашим условиям", и наоборот. Несколько месяцев спустя один из чиновников ЦК сказал мне, что в рамках новых отношений социалистические страны теперь рассматриваются как "многочисленные лаборатории экономических реформ".

Возможно, наиболее показательным было замечание пресс-секретаря Министерства иностранных дел СССР Геннадия Герасимова, который на вопрос западного корреспондента в апреле 1987 года о том, какая разница между "Пражской весной" 1968 года, устроенной Дубчеком, и горбачевской перестройкой 1987 года, ответил: "19 лет" (и снова, когда его спросили об этом замечании в августе 1988 года, он сказал: "Сейчас я это исправлю. Разница составляет 20 лет").

Таким образом, к 1987 году Советский Союз взял новый курс на "реструктуризацию" своих отношений со странами Восточной Европы и попытался заставить эти страны перестроиться самостоятельно. В этих странах под поверхностью лежал огромный потенциал для перемен, гораздо больший, чем понимали Горбачев и московское руководство, но было и большое сопротивление со стороны руководства стран Восточной Европы - в основном старшего поколения, менее склонного к переменам и обоснованно опасавшегося их последствий. Лидер Восточной Германии Илонеккер смог совершить свой визит в Западную Германию в сентябре 1987 года, спустя три года после того, как он был вынужден отложить его. В декабре 1987 года Густав Гусак был заменен в Праге на чуть менее жесткого Милоша Якеша, а в мае 1988 года в Будапеште слабый Янош Кадар был заменен на К,'ироли Гроша. В августе 1987 года Войцех Ярузельский (на основе договоренности с Горбачевым, достигнутой в апреле) публично вновь поднял вопрос о Катынском расстреле 1940 года и осудил советские депортации и репрессии в Мировой войне. Однако большинство восточноевропейских лидеров использовали свою новую свободу, чтобы отгородиться от советского стиля перестройки, гласности и демократизации, а не подражать ей. И не все изменения в руководстве или политике были реформистскими. Летом 1988 года Тодор Живков уволил своего преемника, более реформаторски настроенного Чудомира Александрова, вскоре после того, как Александров посетил Горбачева в Москве, а несколько месяцев спустя Джейкс вынудил уйти в отставку премьер-министра Любомира Строугала, наиболее реформаторски настроенного из чехословацких лидеров. Тем не менее, процесс реформ и перемен был запущен, и поскольку большинство стран Восточной Европы не успевали за переменами в Советском Союзе, их руководство становилось еще более изолированным и слабым, вместо того чтобы противостоять неизбежным переменам. Самым драматичным признаком народной поддержки перестройки и давления снизу стали скандирования молодых восточных немцев, вступивших в столкновения с полицией в Восточном Берлине в середине 1987 года со словами "Стена должна уйти! Горбачев!''

По мере того, как горбачевская перестройка в Советском Союзе все больше и больше отходила от ортодоксальных марксистско-ленинских постулатов и практики, консервативные восточноевропейские лидеры все больше беспокоились о побочных эффектах и давлении перемен в своих странах. Разрыв между ними стал еще более заметным после того, как Горбачев стал все больше утверждать общечеловеческие ценности над классовыми, начиная с его выступления на семидесятую годовщину Октябрьской революции в начале ноября 1987 год. По иронии судьбы, Горбачев по-прежнему был уверен, что народы Восточной Европы и Советского Союза приняли "социалистический выбор" и нуждаются лишь в просвещенном руководстве и возможности свободного выражения своих взглядов.

 

Закаленные восточноевропейские коммунистические лидеры старой линии более реалистично осознавали угрозу, присущую им и их коммунистическим партиям.

В отличие от тесного и активного участия СССР в решении вопроса об отношениях с Восточной Европой в середине 1980-х годов, роль США была в целом неактивной. За формальным определением политики новой администрацией в 1982 году в 1983 и 1984 годах последовали эпизодические риторические повторения американской приверженности свободе Восточной Европы, включая венскую речь вице-президента Буша и визит Буша в Венгрию и Румынию, а также Югославию в 1983 году. Но эти политические декларации казались больше направленными на американские уши, чем на то, чтобы повлиять на ситуацию в Восточной Европе. Только советские лидеры были склонны преувеличивать масштабы американских тайных усилий в угоду довольно провокационным публичным призывам к свободе. Когда дело дошло до конкретных политических шагов, возобладали другие соображения. Например, хотя Буш и Шульц восхваляли Венгрию, и хотя Венгрия была вовлечена в борьбу внутри советского блока за скромную роль в отношениях между Востоком и Западом, Соединенные Штаты в КОКОМ отказались разрешить венграм заключить соглашение с ITT о модернизации телефонной системы страны (на том основании, что технология может быть применена и к военной связи). Вся концепция, не говоря уже о наглядной реальности, расхождений во взглядах между коммунистическими лидерами и коммунистическими странами обычно не проникала выше уровня аналитиков посольств и разведки, чтобы повлиять на решения американских политиков.

После встречи на высшем уровне Рейган-Горбачев в Женеве администрация все же решила возобновить свой видимый интерес к Восточной Европе еще одним визитом на высоком уровне, на этот раз госсекретаря Шульца - первым визитом госсекретаря после визита госсекретаря С. Вэнса в 1978 году. На пресс-конференции в Вашингтоне перед своим отъездом в декабре 1985 года Шульц заявил, что "разделение Европы является искусственным, неестественным и незаконным", а в Западном Берлине он назвал этот город символом "неестественного и бесчеловечного" разделения Европы, и сказал, что Соединенные Штаты "не принимают включение Восточной Европы ... в советскую сферу влияния". Это были его самые провокационные высказывания, и в целом Шульц был гораздо менее воинственным, чем Буш. В Будапеште он отметил возможность более широких и продуктивных связей с Восточной Европой, если серия встреч Рейган-Горбачев окажется плодотворной - впервые связав перспективы улучшения американских связей с Восточной Европой с отношениями США с Москвой. Возможно, это произошло в результате того, что Кадар подчеркнул ценность улучшения американско-советских отношений для предоставления восточноевропейцам большего пространства для маневра, чего Шульц, возможно, ранее не осознавал.

В Западной Европе была выражена некоторая признательность за то, что заявления Шульфца в целом были менее провокационными, и надежда на то, что Соединенные Штаты начнут проявлять более активный интерес к отношениям со странами Восточной Европы. Однако идентичности взглядов не было. Западные европейцы продолжали рассматривать страны Восточной Европы как самостоятельные, если не полностью независимые государства, и не рассматривать их только с точки зрения их отношений с Москвой. Европейцы также были менее враждебны к правительству Польши и более критичны к правительству жестко авторитарной Румынии, чем Соединенные Штаты.

После поездки Шульца Соединенные Штаты снова были поглощены другими делами, и американские отношения с Восточной Европой снова ушли со сцены. Однако Шульц видел необходимость в более гибком взаимодействии США с восточноевропейцами, стремящимися к переменам. Поэтому летом 1986 года он поручил общий надзор за отношениями с Восточной Европой заместителю министра Джону Уайтхеду.

В ноябре Уайтхед посетил Венгрию и Югославию, в первой из шести поездок в страны Восточной Европы в 1986-88 годах, посетив каждую из стран Варшавского договора как минимум дважды. В январе 1987 года, после польской амнистии многих заключенных членов "Солидарности", Уайтхед посетил Польшу (и несколько других стран Восточной Европы), а в феврале Рейган отменил оставшиеся санкции, введенные против Польши в 1981 году (некоторые были сняты в январе 1984 года). По возвращении Уайтхед сказал Шульцу, что в Восточной Европе "все меняется". 104 В ноябре 1987 года Уайтхед стал самым высокопоставленным американским официальным лицом, когда-либо посещавшим Восточную Германию.

В сентябре 1987 года вице-президент Джордж Буш посетил Польшу. Сначала, помня о нежелательных дипломатических последствиях высказываний Буша в 1983 году после его последнего визита в Восточную Европу, Госдепартамент попытался дипломатически сорвать интерес вице-президента к поездке туда. Збигнев Бжезинский был использован в качестве посредника, чтобы выяснить, будет ли реальным визит к "польскому народу", и он пришел к выводу, что да. Это заключение устранило номинальную причину Госдепартамента сомневаться в предложенном визите, и он состоялся. К счастью, Буш был умерен и осторожен в своих высказываниях.

В 1988 году заместитель министра иностранных дел США Уайтхед продолжил уделять повышенное внимание Восточной Европе. Помимо личных визитов в страны региона в феврале и октябре, он изложил американскую политику в своей речи в январе. Он повторил политику дифференциации, связав развитие американских связей с соответствующими отношениями с каждой страной, уделяя наибольшее внимание торговле. Отражая точку зрения Вашингтона, он описал советскую политику в осторожных выражениях, отметив, что "истинные мотивы Советов" в Восточной Европе остаются предметом "обсуждения", но, забыв о происходящих серьезных изменениях, он предупредил: "Давайте будем ясны, долгосрочный советский интерес в сохранении гегемонистских отношений с Восточной Европой не изменился". В своей речи Уайтхед утверждал, что появилась новая "возможность помочь осуществить реальные изменения в направлении, благоприятном для наших интересов", и что Соединенные Штаты не должны упустить ее, но правительство не стало действовать в соответствии с этой предпосылкой, оставаясь более верным несколько тоскливому признанию Уайтхеда, что "у нас в Соединенных Штатах была тенденция уделять внимание Восточной Европе только во время кризиса". И несмотря на энергичное личное участие Уайтхеда, не было никакого нового или активного подхода к американской политике.

Однако с советской точки зрения, как уже отмечалось ранее, Соединенные Штаты вели не только открытую и скрытую пропаганду, но и политическую и военную подготовку к дестабилизации и, в конечном итоге, вмешательству в дела Восточной Европы и даже самого Советского Союза с целью свертывания коммунистического правления.

Хотя пропаганда Советского Союза и, вероятно, в значительной степени даже его собственные оценки были сильно преувеличены, они не были полностью вымышленными. Например, американские программы общественной дипломатии и "Проект демократии" включали контрабанду портативных радио- и видеопередатчиков для "Солидарности" в стране По через Институт свободных профсоюзов AFL-CIO. Радио "Свободная Европа" использовалось не только для передачи пропаганды американского происхождения, но и как канал для воспроизведения в Польше и других коммунистических странах материалов, передаваемых из этих стран по официальным американским и другим каналам. Финансировались польские эрнигровские группы. Около 10 000 воздушных шаров с контейнерами антисоветских и просолидарных пропагандистских листовок были повторно выпущены с острова Борнхольм, Дания, чтобы с помощью преобладающих ветров попасть в Польшу.

Деятельность в поддержку "Солидарности" осуществлялась в рамках совместной программы действий США и Ватикана с 1982 года.

Хотя в США такие действия считались оправданными ограничениями коммунистических обществ, советские и восточноевропейские правительства небезосновательно рассматривали их как подрывные. Подобная деятельность рассматривалась в Москве в зловещей связи с заявлениями президента Рейгана и других высокопоставленных чиновников, начиная с 1981 года. Речь Рейгана в ноябре 1986 года, не получившая особого внимания в США, имела особое значение.

Поводом послужила тридцатая годовщина II болгарской революции 1956 года, и Рейган отдал дань уважения борцам за свободу, но он пошел дальше: он, казалось, сказал, что Соединенные Штаты совершили ошибку, не вмешавшись в 1956 году, и что они не совершат эту ошибку снова. По его словам, "оглядываясь назад, на три десятилетия советского авантюризма по всему миру, может ли кто-нибудь сказать, что в наших интересах было стоять в стороне, сложив руки, во время гибели света в Венгрии? И будет ли сегодня в наших интересах стоять и смотреть на умирание света в Афганистане? Я говорю "нет". Ни тогда, ни сейчас. Никогда. Да, в наших интересах стоять вместе с теми, кто берет в руки оружие против моря тьмы". Большинство американцев поняли бы это как эмоциональную или красноречивую риторику, но не как политическое обязательство. Но в руководящих кругах Москвы эта речь была воспринята как опасный призыв к распространению доктрины Рейгана, ранее применявшейся только в третьем мире, на Восточную Европу.

Помимо риторики американских политических лидеров, были и более зловещие заявления менее высокопоставленных, но официальных лиц, которым уделялось серьезное внимание на Востоке. Например, чиновник американского министерства обороны в 1983 году заявил: "Администрация Рейгана рассматривает постоянный рост советской военной мощи за последнее десятилетие и более как самую большую угрозу... надеждам на восстановление свободы в странах Балтии и других покоренных национальностей нынешней советской империи". Таким образом, он подразумевал, что даже оборонительная военная мощь СССР для защиты существующих границ была нелегитимной, и что сам Советский Союз был лишь "нынешней", но не обязательно прочной страной. Более того, он продолжил: "Нашей [американцев] целью должно быть ослабление советской власти в Восточной Европе и странах Балтии". И он связал это с американской политикой дифференциации в замечательных выражениях: "дифференциация в пользу тех, кто пытается быть свободным". Такого рода заявление сделало более угрожающим повторное заявление президента Рейгана и других лидеров американской оговорки о включении в 1940 году трех балтийских стран (Латвии, Литвы и Эстонии) в состав Советского Союза.

Он спросил: "Должны ли мы заверить советских планировщиков, что им не нужно беспокоиться о контрвторжении?".

Это советское беспокойство проистекало из первых зловещих оценок политики администрации Рейгана еще в 1981-82 годах. Так, в просочившемся в сеть совершенно секретном руководстве по обороне 1982 года не только провозглашалась цель подорвать поддержку коммунистических сил в советской сфере в Восточной Европе, но и содержался призыв к наращиванию специального военного потенциала, чтобы в военное время "для использования политических, экономических и военных слабостей в рамках Варшавского договора и для срыва тыловых операций противника силы специальных операций проводили операции в Восточной Европе".

В одном случае прямой контакт американских военных со страной Варшавского договора вызвал серьезное беспокойство в Москве.

На фоне их собственных подозрений такие признаки американской заинтересованности в освобождении народов Восточной Европы и частей Советского Союза могли даже заставить американское безразличие к улучшению отношений с существующими правительствами в Восточной Европе казаться скорее продуманным и зловещим, чем небрежным или малоприоритетным. Кроме того, некоторые американские шаги были регрессивными. Например, в течение 1970-х годов США постепенно заключали соглашения с каждой из стран Восточной Европы, отменяя взаимные дискриминационные ограничения на поездки дипломатов, введенные в годы холодной войны. Затем в декабре 1985 года США вновь ввели ограничения на поездки в Болгарию, Чехословакию, Польшу и Восточную Германию с января 1986 года (и, руководствуясь принципом дифференциации, просто предупредили венгров и румын о недопустимости шпионажа, не применяя при этом дискриминационные ограничения в отношении дипломатов.

 

Через несколько месяцев те страны, которых это коснулось, ответили аналогичными ограничениями. Этот вопрос не был значительным, но символически он, казалось, воскресил практику "холодной войны".

В то время как американские отношения с Восточной Европой в 1980-х годах развивались по низкой и ухабистой дороге, западноевропейские связи с Востоком продолжали развиваться. Западноевропейцы продолжали возмущаться и обижаться на американские усилия, направленные не только на жесткое применение стратегического торгового контроля КОКОМ к их торговле с Восточной Европой (в то же время настаивая на исключениях для военной торговли США с Китаем), но и потому, что европейцы рассматривали торговлю как важный инструмент для улучшения отношений, для разрядки, и этой цели они продолжали придерживаться. Однако Соединенные Штаты стремились ограничить торговлю не только по стратегическим, но и по политическим причинам, связанным с желанием стимулировать экологические и политические трудности на Востоке, чего не разделяли европейцы. К августу 1984 года раздраженный министр экономики Западной Германии Мартин Бангеманн заявил на пресс-конференции в Бонне, что правительство Западной Германии "не потерпит" дальнейшего ужесточения контроля над торговлей с Востоком.

Министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер в своем комментарии, косвенно направленном против США, призвал западные страны проводить политику, "свободную от внутриполитических взлетов и падений", и он прямо призвал США возродить соглашение, достигнутое Никсоном и Брежневым в 1972 г.120 Это заявление, сделанное в августе 1984 г., стало параллелью сопротивления Восточной Германии советскому давлению с целью свернуть торговые и другие отношения с Западом. В официальном заявлении Геншера, сделанном в августе 1984 года, прозвучал почти тот же язык, что и у венгров (поддержанных восточными немцами и, более сдержанно, болгарами) на Востоке: "Средние и малые государства, которые составляют подавляющее большинство сообщества наций, могут общими усилиями помочь обеспечить, чтобы соперничество между сверхдержавами не разрывает систему международных отношения с петель".

Встреча на высшем уровне Рейган-Горбачев в Женеве в ноябре 1985 года приветствовалась европейскими государствами Востока и Запада за надежду на восстановление лучших отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом, особенно за возможность, которую она дала им для расширения и улучшения связей между Востоком и Западом.

Отношения между двумя немецкими государствами оставались одновременно и "звонкой монетой", и самыми важными отношениями между Востоком и Западом.

Восточной Европы. Германия также была главным западным торговым партнером Советского Союза. А из-за центральной роли Германии в согласии на размещение американских ракет INF, эта страна была главной мишенью советского гнева и давления до 1985 года. Поворотным пунктом к улучшению отношений стала встреча Геншера и Горбачева в Москве в июле 1986 года. Хотя были признаны важные разногласия, включая разногласия по ракетам INF, было достигнуто согласие и по ряду других вопросов, включая поддержку договоров SALT II и ПРО.      Последовал явный сдвиг в советской политике, и отношения между Востоком и Западом в целом были в значительной степени освобождены от советского давления 1983-85 годов, вызванного реакцией на развертывание INF.

В июле 1986 года президент Франции Франсуа Миттеран также посетил Мос кову. Горбачев, возложив вину за создание недавней напряженности на Соединенные Штаты, заметил: "Европейцы устали от нервной конфронтации и напряженности. Им нужен воздух разрядки". А Миттеран, вместо того чтобы защищать Соединенные Штаты, согласился: "Европа должна снова стать хозяином своей судьбы". Горбачев отметил, что визит состоялся почти ровно через двадцать лет после "исторического визита" президента Шарля де Голля; а Миттеран в свою очередь отметил, что франко-российские отношения насчитывают десять веков, а их будущее должны "дополнять друг друга".

Особенно важным с точки зрения все еще непредвиденных событий, которые вскоре должны были произойти, был визит канцлера Гельмута Коля в Москву в октябре 1988 года, который снял последний холодок с прохладных советско-германских отношений.

Улучшение советских отношений с Западной Европой преследовалось, прежде всего, по собственным соображениям. Советские лидеры, конечно, также стремились косвенно повлиять на Соединенные Штаты через этот процесс. Распространенное на Западе мнение о том, что Советский Союз стремится разделить Западную Европу и Соединенные Штаты, было, однако, ошибочным. Оно было наиболее убедительным для тех американцев (и западноевропейцев), которые не хотели видеть улучшения связей между Востоком и Западной Европой, потому что они подрывали политику изоляции, ослабления и противостояния империи зла на Востоке. Но советские лидеры видели свою цель совершенно иначе: они предпочли бы видеть Западную Европу и Соединенные Штаты вместе, а не разделенными, проводя политику разрядки между Востоком и Западом.

Советский политический обозреватель Александр Бовин в интервью одному из восточноевропейских журналов. "Мы прекрасно понимаем, - сказал он, - что, несмотря на все противоречия, мы не в состоянии разорвать те многочисленные тесные узы, которые связывают Западную Европу и США. Мы никогда не ставили перед собой нереальных целей. И мы стремимся именно к решению реальных вопросов. Поскольку Западная Европа и США являются союзниками, а элементы здравого смысла в европейской политике, на наш взгляд, сильнее, мы пытаемся заставить Западную Европу влиять на Соединенные Штаты, чтобы американская политика стала более трезвой, в большей степени отражающей современную реальность. Разрядка отвечает интересам не только СССР, но и Западной Европы и, конечно, всего мира".

Важно отметить, что многосторонние переговоры между Востоком и Западом, особенно в рамках СБСЕ, позволили восточноевропейским странам принять активное участие в переговорах между Востоком и Западом и немного "расправить крылья". Восточноевропейские официальные лица часто отмечали это преимущество. Действительно, процесс СБСЕ придал легитимность восточноевропейскому стремлению к "европейским" целям и расширил контакты между Востоком и Западом, дал восточноевропейцам большую дипломатическую роль и усилил акцент восточноевропейской и даже советской политики 1980-х годов на европейскую безопасность.

Политика Горбачева в отношении Восточной и Западной Европы все больше сближалась. С самого начала его общее мировоззрение и рамки нового мышления были основаны на переоценке процессов во взаимозависимом мире. Это ясно проявилось в первых заявлениях и наиболее полно в его докладе на Двадцать седьмом съезде партии в начале 1986 года. Хотя Горбачев оставался убежденным социалистом (коммунистом, по его собственному мнению), он отверг ленинско-сталинское разделение мира на два противоборствующих лагеря, обреченных на неумолимый конфликт, пока один из них, прогрессивный социалистический мир, не победит другой, усталый капиталистический мир, который останется на свалке истории. И этот идеологический ревизионизм (который он считал обновлением) имел важные политические последствия. Прежде всего, "мирное сосуществование" между государствами двух систем, которое уже давно превратилось из временной тактики относительно слабого советского государства при Ленине и Сталине в императив ядерного века на неопределенное будущее при Хрущеве и Брежневе, было недостаточным. Горбачев видел необходимость интеграции Советского Союза и социалистического мира с удивительно жизнестойким и успешным новым капиталистическим миром. Во-вторых, для Европы это означало прекращение противостояния двух политических и военных союзов и создание единой Европы, общего места обитания европейцев на Западе и Востоке (простирающегося не только от Атлантики до Урала, но и от Владивостока через всю Европу до Сан-Франциско). В-третьих, для Восточной Европы это также означало переход к свободному развитию каждым государством своих собственных институтов и политики, в сочетании со слиянием Востока и Запада, и прекращение советской гегемонии и дисциплины (в крайнем случае, военного вмешательства).

В высказываниях Горбачева с 1985 по 1989 год не только все более четко прослеживалось изложение этих взглядов и политических позиций, но и намечались контуры дальнейшего развития его мышления. Он все чаще рассматривал как неизбежно связанные, даже как грани одной сущности, такие атрибуты, как "цивилизованный", "европейский" (даже иногда "западный"), "эффективный" и "социалистический" социализм, взятый как система, направленная на повышение благосостояния народа, без особого внимания к традиционному догматическому определению этого термина.

Внутри Советского Союза он стремился "реструктурировать" (на самом деле, перестроить) радикально обновленную коммунистическую партию, возглавляемую теми, кто видел новые реалии и императивы так же, как и он (такие люди, как Шеварднадзе, Яковлев, Ельцин, пока он не стал слишком нетерпеливым и амбициозным, Лигачев, пока он не стал слишком привязан к прошлому). Но в дополнение к этому, а также для того, чтобы помочь оживлению коммунистической партии (по крайней мере, до 1990 года, когда он окончательно отчаялся в том, что партия когда-либо реформирует себя), Горбачев стремился привнести участие народа в политический процесс через гласность и демократизацию.

Горбачев также держал дискуссии внутри руководства сосредоточенными на сочетании широких общих положений и очень конкретных шагов, а не на промежуточном стратегическом уровне, где дебаты могли бы быть наиболее расколотыми. Таким образом, он избегал поднимать такие вопросы, как будущее Варшавского договора до 1990 года. Маршал Ахромеев в своих посмертных мемуарах отметил, что он как начальник Генерального штаба и маршалы Соколов и Язов как сменявшие друг друга министры обороны к 1987 году были озабочены будущим Варшавского договора и возможный крах системы безопасности в Восточной Европе. Летом 1987 года Язов и он сам представили Горбачеву документ на эту тему с планом, в котором говорилось, что хотя Горбачев рассмотрел документ, он сделал это без присутствия военных руководителей и без обсуждения этого вопроса с ними. На мировой и европейской арене Горбачев должен был убедить западные державы в том, что прекращение холодной войны и раздела Европы отвечает их интересам, и что теперь это возможно, потому что Советский Союз тоже стремится к такому исходу. В Восточной Европе он должен был убедить твердолобых лидеров из старой коммунистической школы уйти, новые горбачевские лидеры должны прийти на смену, а народы этих стран должны забыть ошибки и эксцессы прошлого коммунистического правления и приветствовать и поддержать перестройку и новый социалистический путь.

Горбачев стремился достучаться до западных и восточных европейцев с помощью лозунга "европейского общего дома" (одновременно уверяя американцев и западных европейцев, что это не означает исключение Соединенных Штатов). Во время официального визита в Великобританию в декабре 1984 года, за три месяца до того, как стать генеральным секретарем, Горбачев, неожиданно почти для всех серверов, быстро завоевал доверие нелегко очарованной премьер-министра Маргарет Тэтчер. ("Горбачев, - сказала она прессе, а позже президенту Рейгану, - это человек, с которым мы можем вести дела"). Он также придумал выражение, которое в то время не привлекло особого внимания, но которое впоследствии стало его главной темой. "Европа, - сказал он, - это наш общий дом. Дом, а не "театр военных действий". " Он использовал это выражение еще раз незадолго до того, как стал лидером партии, в своей речи внутри страны и осенью 1985 года накануне визита во Францию. Он изложил эту идею несколько более полно в своей ранее упомянутой речи в Праге в апреле 1987 года (он выбрал Прагу, потому что она находится почти точно в географическом центре Европы). Но наиболее полно он изложил ее, что вполне соответствует месту и времени, на заседании Совета Европы в Страсбурге в июле 1989 года. Как он тогда отметил, "холодная война уходит в историю". Он связал концепцию общего европейского дома с заменой баланса сил на баланс интересов, а сдерживания (сдерживания других) - на самоограничение. Наконец, он подчеркнул как свободу выбора каждой страны, так и недопустимость любого вмешательства в дела других стран.

Как отмечалось ранее, параллельной концепцией, имеющей центральное значение для советских восточноевропейских отношений, был переход от социалистической солидарности (пролетарского интернационализма) к свободе выбора каждой страной своей основной политической и экономической системы, своих лидеров и своей политики. Эта тема получила авторитетное идеологическое звучание в докладе Горбачева на девятнадцатой партийной конференции в июне 1988 года. Он определил один из атрибутов "социализма" как систему не только "укрепления сотрудничества и взаимовыручки с братскими социалистическими странами", но и "управление нормальными цивилизованными отношениями между всеми народами и государствами на основе демократических принципов равноправия, невмешательства в дела друг друга,...признание суверенного права народов определять свою судьбу". В своем выступлении в ООН 7 декабря Горбачев вновь подчеркнул то, что он назвал "убедительной необходимостью принципа свободы выбора ... универсальный принцип, из которого не должно быть исключений". В Киеве в феврале 1989 года он говорил конкретно о свободе выбора для всех социалистических государств, а в июне в Западной Германии он говорил о "свободе выбора" определять свою судьбу и о "самоопределении" народов. В июле в Страсбурге он снова говорил о свободе выбора для всех стран.

Параллельно с этими подтверждениями прав других решать свою судьбу было дополнительное признание "беспринципности вмешательства во внутренние дела независимо от предлога", как выразился Горбачев в важной декларации в Белграде в марте 1988 года. Это было лишь самое авторитетное из ряда советских отречений в 1987-89 годах от так называемой доктрины Брежнева, использованной для оправдания интервенции под руководством СССР в Чехословакию в 1968 году. Как уже отмечалось ранее, контекст этого резкого изменения советской политики в отношении Восточной Европы, плоды которого станут очевидны в 1989 и 1990 годах, включал попытку стимулировать перестройку внутри коммунистических стран Восточной Европы параллельно с внутренней трансформацией советского общества, атакже осуществить перестройку отношений между Советским Союзом и этими странами.

Изменения распространялись на концепцию и работу по реинтеграции Восточной Европы, включая Советский Союз, с \Vest. Изменение советской политики также нашло отражение в небольших, но показательных организационных изменениях. Например, в марте 1988 года был создан новый академический Институт Европы - не Западной или Восточной Европы. В октябре 1988 года отдел ЦК по связям с социалистическими странами был упразднен и объединен в Международный отдел.

В развитии отношений с Западом были предприняты и некоторые другие шаги. Двусторонним отношениям с западными державами, как отмечалось ранее, было уделено дополнительное внимание. В июне 1988 года были установлены официальные связи между Советом по взаимным экономическим отношениям и Европейским сообществом, возможно, более важные в политическом, чем в экономическом плане (поскольку торговые и другие экономические отношения оставались на двусторонней коммерческой основе).

Движение к реальной реинтеграции Европы предполагало снятие военной конфронтации в центре Европы, что уже было твердым намерением СССР в 1986-88 годах, хотя публичные подтверждения советского желания не были восприняты \Vest по достоинству до переговоров по ДОВСЕ в 1989-90 годах. Реальное начало западного признания произошло только после того, как Горбачев объявил о значительном одностороннем сокращении советских сил в Восточной Европе в своей речи в ООН 7 декабря 1988 года.

 

Таким образом, изменения советской политики в отношении Восточной Европы, хотя и считались необходимыми сами по себе и для поддержки перестройки в самом Советском Союзе, были также неотъемлемой частью тех изменений, к которым стремились в отношениях между Востоком и Западом, особенно в области европейской безопасности, укрепления доверия и сокращения вооружений, которые уже предпринимались, но нуждались в активизации.

 

Европейская безопасность, укрепление доверия и сокращение контингента войск (CFE)

 

Развитие отношений в 1980-х годах происходило под влиянием многих проблем в американо-советских отношениях, в мире и в самой Европе, которые были рассмотрены выше. В десятилетие после Хельсинкского соглашения разрядка не процветала. Американо-советские отношения резко ухудшились. Тем не менее, в Европе сохранилось то, что еще можно назвать разрядкой.

В первой половине 1980-х годов развитие официальной безопасности и контроля над вооружениями шло вяло. Более широкое развитие рамок "европейской безопасности и сотрудничества", которые были установлены в Хельсинки в 1975 году, застопорилось. К середине 1980-х годов, однако, произошли изменения, и процесс возобновился и даже оживился.

На обзорной конференции СБСЕ в Белграде в 1977-78 годах доминировали язвительные дискуссии по вопросу о правах человека, но они были мягкими по сравнению с сильными дискуссиями на следующей обзорной конференции в Мадриде. Созванная в ноябре 1980 года, эта встреча продолжалась до сентября 1983 года - на год дольше, чем первоначальные переговоры СБСЕ 1973-1975 годов. Ее главным достижением стало соглашение о проведении Конференции по мерам укрепления доверия и безопасности и разоружению в Европе (КМДБДР, обычно сокращенно - КСЕ).

Хотя ИПК проводился в соответствии с соглашением, достигнутым на �фадридской конференции СБСЕ, его истоки лежат в нескольких независимых инициативах. Президент Франции Жискар д'Эстен впервые предложил провести ИПК на специальной сессии по разоружению в мае 1978 года. Министры иностранных дел стран-участниц Варшавского договора выступили с аналогичным предложением в мае и в декабре 1979 года. Между тем, министры иностранных дел стран ЕС одобрили эту идею в ноябре 1979 года, а министры иностранных дел стран АТО осторожно одобрили ее в декабре 1979 года, как возможность для рассмотрения на предстоящей мадридской встрече СБСЕ. Соединенные Штаты первоначально отнеслись к этой идее довольно прохладно, и даже несмотря на то, что они участвовали в ограниченном одобрении со стороны НАТО и в совместной разработке в НАТО пакета возможных "мер укрепления доверия и безопасности" (МДБ) в 1979-80 годах, когда в ноябре 1980 года началась встреча в Ладриде, Соединенные Штаты все еще сдержанно относились к этой идее.

К концу 1980 года администрация Кейтера решила поддержать ИПК и согласилась на введение натовского пакета МДБ в Мадриде, но это было не так.

 

16 февраля 1981 года, в одном из своих первых внешнеполитических решений, хотя в то время оно считалось рутинным, президент Рейган согласился на КДЕ при условии, что она будет неотъемлемой частью процесса СБСЕ, не будет противоречить переговорам по ФМБР и позволит разработать "значимые в военном отношении", "политически обязательные" и "проверяемые" МДБ, охватывающие всю Европу.

Хотя Советский Союз и Варшавский договор предлагали провести конференцию по разоружению в Европе, их концепция была довольно различной. Они подчеркивали "военную разрядку" посредством политических деклараций и обязательств (таких как неприменение силы и неприменение ядерного оружия первыми), а не военно-технических и проверочных договоренностей. Тем не менее, уже через несколько дней после решения Рейгана советское руководство (генсек Брежнев в своем докладе на двадцать шестом съезде партии 23 февраля) публично согласилось с применением таких мер ко всей Европе, включая СССР до Урала. А в Мадриде в июле 1983 года и Советский Союз, и Соединенные Штаты приняли компромиссный мандат для ИПК, предложенный фракцией нейтральных и неприсоединившихся государств. По инициативе министра иностранных дел ФРГ Геншера, поддержанной несколькими европейскими странами, обеспокоенными углубляющимся похолоданием в отношениях между Востоком и СССР и США зимой того года, Стокгольмская конференция открылась в январе 1984 года встречей министров иностранных дел. Встреча Громыко и Шульца была прохладной, хотя это и было улучшением по сравнению с их жарким обменом мнениями в Мадриде в сентябре. Речь Громыко была резкой, а речь Шульца советские и восточноевропейские министры сочли жесткой. Тем не менее, по стечению обстоятельств накануне встречи президент Рейган выступил 16 января с речью, в которой предложил "конструктивное сотрудничество" с Советским Союзом. Хотя его слова не были адресованы ИСП, этот форум в некотором смысле стал возможной проверкой способности двух сверхдержав и их союзников возобновить конструктивное сотрудничество.

CDE открылся в Стокгольме в январе 1984 года. Его первоначальный мандат заключался в том, чтобы развивать и расширять скромные меры по укреплению доверия, предусмотренные Хельсинским Заключительным актом 1975 года. (Также предусматривался возможный более поздний этап КРДЭ для рассмотрения более далеко идущих мер, включая разоружение). Основные вопросы и проблемы, которые быстро возникли, были предсказуемы. Советский Союз и его союзники по Варшавскому договору (за редким исключением Румынии, которая часто действовала самостоятельно) подчеркивали политические и декларативные обязательства.

Западные державы подчеркивали конкретные меры, предоставляя информацию о силах, ежегодные прогнозы будущих военных учений, уведомления об учениях и передислокации сил, возможности для наблюдателей за военными учениями и меры проверки, включая инспекции на местах при подозрении на несоблюдение. \Когда Варшавский пакт перешел к представлению своих военно-технических МДБ, он сделал большую ставку на ограничение учений и меньшую - на другие аспекты. Пакт Арсава также продолжал настаивать на неприменении силы, неприменении ядерного оружия первым, неприменении химического оружия, создании безъядерных зон в Северной и Центральной Европе и на Балканах, а также на сокращении военных расходов. Нейтральные и неприсоединившиеся страны совместно предложили компромиссный набор предложений и сыграли очень полезную роль в достижении компромиссных соглашений. Нет необходимости рассматривать ход последовавших за этим переговоров.

с января 1984 года по сентябрь 1986 года, когда был единогласно согласован документ с довольно далеко идущими МДБ. В целом, хотя обе стороны (или, в некоторых случаях, более точно "все стороны") внесли свой вклад в компромисс, Советский Союз и Варшавский договор продвинулись дальше в удовлетворении позиций Запада. Советские лидеры даже согласились с тем, что большая территория СССР будет включена, несмотря на то, что территория Соединенных Штатов была исключена. Советы также согласились на далеко идущую проверку, включая инспекцию на месте.

Хотя Соединенные Штаты и НАТО стремились к более обширной информации о военных учениях и наблюдению за ними, а также к проверке, как только Советский Союз и страны Варшавского договора перешли к военным мерам укрепления доверия, они стремились к большим ограничениям, чем НАТО. Например, они хотели ограничить полевые учения не более чем 40 000 военнослужащих и включить независимые воздушные и военно-морские учения в европейском регионе, в то время как Запад выступал против этих ограничений. Большинство разногласий были просто урегулированы путем взаимных компромиссов; например, НАТО первоначально требовало сорока пяти дней предварительного уведомления об учениях, в то время как Варшавский договор предлагал тридцать дней - компромисс составил сорок два дня; разница между 6 000 или 20 000 военнослужащих, участвующих на уровне, требующем предварительного уведомления, стала компромиссом в 13 000. Одним из наиболее важных Западных компромиссов было соглашение о включении повторного подтверждения обязательства о неприменении силы, впервые предвещенного в речи президента Рейгана в ирландском парламенте в июне 1984 года. В октябре 1985 года, незадолго до встречи с Рейганом на высшем уровне в Женеве, Горбачев объявил о принятии Советским Союзом предложения Запада о заблаговременном ежегодном прогнозировании планируемых учений. Также в этот момент Восток согласился перейти к более эффективной "рабочей фазе" переговоров. Позже, в январе и июле 1986 года, Горбачев согласился отказаться от военно-морских и воздушных учений. В конце концов, Советы согласились на далеко идущие проверки.

Запад пошел на этот компромисс, согласившись на сокращение числа таких инспекций и на использование самолетов принимающей страны в качестве части инспекционного процесса.

Как показывает это краткое резюме основных моментов переговоров, обе стороны пошли на компромисс, причем Восток в несколько большей степени. Еще одной особенностью процесса была непосредственная роль президента Рейгана и генсека Горбачева в публичном обозначении крупных уступок. Так же, как и связь с прогрессом в развитии советско-американских отношений. На встрече на высшем уровне в Женеве КДЕ был единственным текущим переговорным процессом, на который лидеры двух стран могли указать как на свидетельство прогресса. И КДЕ был успешно завершен в сентябре 1986 года не только к заседанию СБСЕ в Вене, но и непосредственно перед саммитом в Рейкьявике.

Успешные переговоры по КДЕ не только придали дополнительный импульс улучшению отношений между Востоком и Западом, но и дали больше права голоса и некоторую уверенность восточноевропейцам, которые внесли свой независимый вклад. Согласованные уведомления и ограничения на военные учения значительно ограничили возможное использование Советским Союзом таких учений для оказания политического давления на любую страну Восточной Европы, а также увеличили политические издержки любого будущего советского военного вмешательства.

КДЕ стал самым успешным новым предприятием СБСЕ со времени принятия Хельсинкского Заключительного акта в июле 1975 года. Если несколько менее важных коротких встреч (называемых форумами, встречами экспертов или семинарами) по вопросам культуры (в Будапеште, октябрь-ноябрь 1985 года), мирного урегулирования споров (Монтрё в 1978 году и Афины в 1984 году), науки (Гамбург в 1980 году) и Средиземноморья (Валлетта в 1980 году и Венеция в 1984 году) были скромно успешными, то встречи по гуманитарным вопросам оставались самыми спорными. Встреча по правам человека в Оттаве в середине 1985 года не смогла приблизиться к согласию. Встреча по "расширению человеческих контактов" в Берне весной 1986 года была, если и самой успешной из всех других встреч, то все же не в полной мере.

Соединенные Штаты больше всех настаивали на проведении встречи в Берне. На шестинедельной сессии в апреле-мае 1986 года впервые был достигнут значительный реальный прогресс по таким проблемам, как воссоединение семей и расширение контактов и обменов (в дополнение к обмену обвинениями в несоблюдении прав человека, которыми были отмечены все последующие встречи в Хельсинки). И снова обе стороны пошли на компромисс, и в итоге появился проект документа с обещаниями нейтральных и неприсоединившихся стран, который почти всеми был воспринят как хороший шаг вперед. Все тридцать пять государств, кроме одного, поддержали Бернский документ, но из-за правила СБСЕ о единогласии непринятие его одной страной означало, что проект документа не мог быть принят. Одиноким сторонником были Соединенные Штаты.

Отказ Вашингтона одобрить Бернский документ, вопреки рекомендации американской делегации, был основан на слабом основании, что он слишком "скромен" и "слаб", и что "реальная проблема остается проблемой соблюдения существующих документов", а не разработки новых. Прозвучавший в последний день шести недель, в течение которых Соединенные Штаты добивались принятия нового документа и внесли в него свой вклад, этот аргумент был крайне неадекватным. Зпадные европейцы и неприсоединившиеся страны были разочарованы и разгневаны американскими действиями. Министр иностранных дел Германии Ценшер лично обратился к министру Шульцу. Но Белый дом был больше тронут шумом справа в консервативных кругах США, которые боялись, что любое соглашение с Советским Союзом в области прав человека разбавит и дезориентирует конфронтационную позицию в этом вопросе, направленную против Советского Союза.

Советский Союз выступил с критикой Соединенных Штатов. Праула мог понтировать, что "история Хельсинкских форумов не знает другого случая, когда бы и Запад, и Восток просили Соединенные Штаты все обдумать, принять компромисс и не разрушать соглашение, которое было достигнуто с таким трудом". Американская позиция, казалось, оправдывала советские обвинения в том, что Соединенные Штаты заинтересованы только в антисоветской (и антивосточноевропейской) пропаганде прав человека.

Однако самым пагубным аспектом решения Белого дома не присоединяться к консенсусному документу было его воздействие на европейцев. Позволить всем остальным участникам, НАТО, нейтральным и восточным, достичь консенсуса, а затем в последний день выдернуть ковер из-под их ног было дипломатически некомпетентно. Кроме того, не только советские, но и восточные подозрения в заинтересованности Америки в эксплуатации проблемы прав человека, а не в поддержке постепенного реального прогресса в улучшении ситуации, казались слишком обоснованными. Наконец, президент продемонстрировал, что он больше заинтересован в удовлетворении экстремистских американских настроений, в американо-советской политической войне, или в том и другом вместе, чем в учете интересов европейских стран, даже своих европейских союзников, тем более на европейском форуме по безопасности и сотрудничеству. Американские и западноевропейские интересы не только расходились, но и считалось, что европейские интересы занимают низкое место в американских приоритетах и могут быть легко принесены в жертву. Кульминацией процесса СБСЕ в середине 1980-х годов стала третья общая конференция, на которой рассматривались события, произошедшие после принятия Хельсинкского Заключительного акта. Министры иностранных дел тридцати пяти членов (все европейские государства, кроме Албании, а также США и Канада) встретились в Вене 4 ноября 1986 года на новом раунде переговоров, которые продолжались до 19 января 1989 года. Как и в Белграде в 1977-78 годах и Мадриде в 1980-83 годах, на повестке дня стояли все аспекты Заключительного акта СБСЕ и других развивающихся переговоров, включая вопрос о расширении мандата для возобновления переговоров по мерам укрепления доверия и безопасности и разоружению в Европе. Советский Союз в самом начале проявил новую уверенность в себе, предложив провести в Москве конференцию по правам человека.

Заметным начинанием в области европейской безопасности в начале 1980-х годов вне рамок СБСЕ, более того, вне рамок официального участия, была Комиссия Пальме. Названная по имени своего председателя, бывшего премьер-министра Швеции Олафа Пальме, Независимая комиссия по вопросам разоружения и безопасности была сформирована в 1980 году. В ее состав вошли видные общественные деятели и бывшие политические лидеры, в том числе бывший государственный секретарь США Сайрус Вэнс и академик Георгий Арбатов из Советского Союза. В то время как Комиссия Пальме имела глобальное представительство и интересы, она уделяла особое внимание вопросам европейской безопасности. Доклад под названием "Общая безопасность: Программа разоружения" был опубликован в 1982 году. Он привлек значительное внимание в Европе и косвенно повлиял на политическое мышление в Советском Союзе, но в США ему уделили мало внимания. Новые меры укрепления доверия и безопасности должны были быть разработаны для снижения риска военной конфронтации и конфликтов, и они должны были распространяться на "всю Европу" от Атлантики до Урала.

Переговоры о взаимном и сбалансированном сокращении сил (MBFR), которые велись в Вене с 1973 года, продолжались с незначительными изменениями позиций обеих сторон. Советский выход из переговоров по СНВ, а также по INF в конце 1983 года не был перенесен на переговоры по MBFR, хотя прогресс в MBFR продолжал оставаться труднодостижимым. В 1985 и 1986 годах обе стороны пошли на незначительные уступки, но основной тупик оставался, в основном, из-за расхождений в утверждениях о численности советских (и польских) войск. В феврале 1986 года страны-участницы Аршавского пакта представили проект договора об ОМСБр. В то время как было достигнуто соглашение о достижении общего потолка сил на уровне 900 000 военнослужащих, включая 700 000 военнослужащих сухопутных войск, с каждой стороны в Центрально-Европейской зоне ФМБР (Восточная и Восточная Германия, Польша и Чехословакия). Обе стороны предлагали лишь незначительное, символическое сокращение американских и советских сил (5 000 против 6 500 американских и 11 500 советских) в качестве первого шага. А в предложении Запада это незначительное сокращение должно было сопровождаться далеко идущими мерами проверки, включая инспекции на местах.

Однако, независимо от переговоров по ФМСР, Пакт предложил масштабные сокращения обычных сил и вооружений по всей Европе от Атлантики до Урала. Горбачев впервые предложил такие сокращения в общих чертах в своей речи в Восточном Берлине 18 апреля 1986 года. Когда лидеры Варшавского договора встретились в июне того же года в Будапеште, они окончательно предложили сократить в течение следующего года от 100 000 до 150 000 военнослужащих с каждой стороны, а затем сократить примерно одну четвертую часть сил, которые каждый союз держал в Европе, около 500 000 с каждой стороны. НАТО ответила шесть месяцев спустя, в "Брюссельской декларации по контролю над обычными вооружениями" в декабре 1986 года, согласившись провести переговоры по новому мандату для европейского контроля над обычными вооружениями. Таким образом, к концу 1986 года казалось очевидным, что будут проведены общеевропейские переговоры по контролю над вооружениями, которые придут на смену успешному КДЕ и вытеснят неудачный ФМВР. Переговоры по новому мандату на переговоры по сокращению вооружений начались 17 февраля 1987 года и были полностью завершены 10 января 1989 года.

К моменту окончания Венской конференции СБСЕ 19 января 1989 года было достигнуто соглашение о мандате на новые переговоры по контролю над обычными вооружениями в Европе, которые вскоре были названы "Обычные вооруженные силы в Европе" (ОВСЕ), и на возобновленные переговоры по мерам укрепления доверия и безопасности (МДБ). Как и прежде, в переговорах по МДБНК участвовали все тридцать пять членов СБСЕ; в новых переговорах по ДОВСЕ должны были участвовать все двадцать три государства, которые были членами НАТО и Варшавского пакта, хотя и как индивидуальные члены, а не как альянсы. 6 марта министры иностранных дел СБСЕ вновь собрались в Вене, чтобы торжественно открыть два новых форума, которые открылись 9 марта 1989 года. К моменту открытия новых переговоров стало ясно, что перспектива достижения соглашения по сокращению обычных вооружений была хорошей. Несмотря на немаловажные разногласия, которые предстояло преодолеть, министр иностранных дел Шеварднадзе в своей речи 6 марта ясно дал понять, что Советский Союз готов согласиться на асимметричные сокращения, то есть на непропорционально большие сокращения Советского Союза и Варшавского договора, чтобы достичь равных уровней сил в категориях основных обычных вооружений. Это подразумевалось в нескольких выступлениях Горбачева и других в

1987 и 1988 годов, но Вестемские правительства с подозрением отнеслись к такой щедрости. К 23 мая конкретные предложения на переговорах предлагали резкие сокращения по \Varsaw Pact. Переговоры продолжали продвигаться в течение 1989 года, что давало надежду на достижение соглашения, возможно, уже в конце 1990 года.

Однако наиболее фундаментальная линия развития отношений между Востоком и Западом в Европе не была сосредоточена на формальных обязательствах по безопасности или многонациональных предприятиях. Европейские отношения, и даже восточноевропейская разрядка, продолжались через развитие органической сети связей через торговлю, путешествия и двусторонние контакты всех видов между странами и народами Восточной, Западной и нейтральной Европы. Эти связи оказались более прочными и значимыми, чем более драматичные политические замыслы разрядки. И, как отмечалось, они способствовали расхождению между Соединенными Штатами и их западноевропейскими союзниками в начале 1980-х годов, которое позже было устранено.

Разрядка в Европе на протяжении 1980-х годов также продолжала в определенной степени ослаблять зависимость восточноевропейских стран от Советского Союза. Не только факт советского военного превосходства и военно-политические обязательства Варшавского договора, но и значительная экономическая зависимость восточноевропейских стран способствовали сохранению гегемонистской роли Советского Союза в социалистическом сообществе. Тем не менее, область самостоятельных решений и развитие европейских отношений, выходящих за рамки идеологического и политического разделения двух лагерей, продолжали развиваться на протяжении 1980-х годов.

К концу 1983 и 1984 годов этот феномен сближения между Востоком и Западом европейских стран, неровно стоящих между Советским Союзом и Соединенными Штатами, принял неожиданные формы, о чем уже говорилось. Восточная Европа неохотно присоединилась к советской кампании по нагнетанию напряженности между Востоком и Западом. Особым камнем преткновения стало сворачивание связей с Германией и согласие на размещение советских ракет в Восточной Европе. Первоначально советские лидеры настойчиво добивались разрядки между Востоком и Западом, в частности, сближения между Восточной и Западной Германией, чтобы повлиять на политику Запада. К 1984 году, после того как Москва решила охладить этот подход, стало ясно, что даже такие непоколебимые и близкие союзники, как Восточная Германия и Булгария, выработали сильное желание сохранить свои связи по разрядке. При политике горбачевского руководства в Москве после 1985 года советско-восточноевропейское согласование в поддержку "оттепели" между Востоком и Западом преодолело эти разногласия.

Все чаще альянс НАТО и Варшавский договор становились менее чем главным фокусом в отношениях Востока. Таким образом, когда Соединенные Штаты заняли более конфронтационную позицию по отношению к Советскому Союзу после Афганистана, особенно при администрации Хейгана, и когда Советский Союз в 1983-84 годах попытался усилить напряженность в ответ на развертывание НАТО INF, страны Европы - восточной и юго-восточной - продолжали проводить общую политику разрядки.

Хотя европейская разрядка сохранилась, она была серьезно ограничена продолжающимся напряжением между сверхдержавами. Соединенные Штаты продолжали настаивать на ограничении кономических отношений своих восточноевропейских союзников против стран Востока; Советский Союз налагал ограничения на политические отношения своих восточноевропейских союзников с Россией. Как сказал один высокопоставленный немецкий чиновник: "До тех пор, пока обе сверхдержавы не улучшат свои отношения, у европейцев на Востоке и на Западе есть лишь очень небольшое поле [для] сотрудничества". Этот комментарий, кстати, отражает тенденцию рассматривать позицию европейцев как единую - когда они говорили о "нашей возможности для маневра", они имели в виду всех европейцев, восточных и восточных.

Еще более фундаментальными и в конечном счете решающими для будущего отношений между Востоком и Западом в Европе были революционные внутренние изменения, происходившие в Восточном блоке, прежде всего в самом Советском Союзе. Эти изменения должны были привести в быстрой последовательности к двум революциям, положившим конец разделению Европы: одна в Восточной Европе в 1989-90 годах, когда Советский Союз позволил ей идти своим путем, и вскоре после этого в самом Советском Союзе, что привело к концу 1991 года к распаду этого государства.

 

Революции 89-го и 91-го годов и новая Европа 1990-х годов

 

В предыдущих главах событиям в Европе в 1989-90 гг. было отведено центральное место, и нет необходимости их подробно рассматривать. Однако полезно рассмотреть, каким образом эти события отразились, повлияли и в конечном итоге глубоко изменили американо-советские отношения друг с другом и с Европой.

События 1989 года показали, что "перестройка" советских отношений со странами Восточной Европы и социалистическими странами Восточной Европы была реальной. На одном уровне, Советский Союз контролировал и направлял усилия через комбинацию односторонних мер и, в основном, многосторонних переговоров, чтобы разрушить конфронтацию между Востоком и Западом. Одностороннее сокращение сил в Восточной Европе, о котором Горбач объявил в ООН в декабре 988 года, сопровождалось другими шагами в течение 1989 года. Как отмечалось ранее, в январе Венская конференция СБСЕ завершилась соглашением о продолжении новых переговоров, а в марте начались новые параллельные переговоры: переговоры по обычным вооруженным силам в Европе (ОВСЕ) между двадцатью тремя государствами-членами. Эти переговоры увенчались успехом менее чем за два года и привели к достижению основных соглашений, подписанных в Париже в ноябре 1990 года. \Не рассматривая здесь их ход, следует отметить, что с самого начала обе стороны работали активно и шли на компромиссы, но ключевыми шагами стали первые шаги Советского Союза. В январе 1989 года Варшавский договор в одностороннем порядке представил новые и, по сути, точные данные о своих вооружениях, преодолев главную преграду, которая долгие годы мешала старым переговорам по МДБ. В мае Шеварднадзе объявил о согласии СССР на равные уровни вооружений для двух союзов в Европе до Урала, что означало огромную асимметрию в сокращениях за счет Советского Союза и Варшавского договора. В мае 1989 года Горбачев согласился на сокращения до равных уровней на 10% ниже существующего нижнего уровня (НАТО) и национальных потолков, что повлекло за собой глубокие сокращения со стороны Советского Союза (несмотря на некоторую более позднюю передачу советских вооружений в Азию), в обмен на ограничение теоретического увеличения со стороны Западной Германии. Эти первые признаки свидетельствовали о том, что новые переговоры обещали реальные достижения в свертывании гонки вооружений и развенчании представлений о конвенциональной угрозе со стороны Запада. Переговоры также способствовали постепенному признанию Западом того, что Горбачев действительно серьезно настроен на ликвидацию военного противостояния между Востоком и Западом. Этот процесс достиг своей кульминации в Париже.

Хартия, ДОВСЕ и другие соглашения, подписанные в ноябре 1990 года. Эти шаги были важны для разрядки и снижения военной напряженности.

Источники и отражения напряженности, еще более значительными были политические изменения, стимулированные новой советской политикой. Прежде всего, головокружительная череда изменений в странах Восточной Европы в 1989 году, закончившаяся крахом коммунистического правления во всех восточноевропейских странах Варшавского договора, фактически ознаменовала конец политической конфронтации между Востоком и Западом. Революция 89-го года привела к воссоединению Германии и формальным общеевропейским соглашениям 1990 года, которые закрепили окончание холодной войны.

В совокупности эти события ознаменовали конец эпохи и зарождение новых отношений между странами Европы, восточной и западной, Россией и другими государствами-преемниками бывшего Советского Союза, а также Соединенными Штатами.

Несколько ключевых аспектов этих судьбоносных перемен требуют более пристального внимания. Во-первых, это степень и характер поощрения и благожелательного невмешательства Смитом внутренних изменений в восточноевропейских странах в 1989 году, приведших к революции 89-го года. Как уже отмечалось, с 1985 года Горбачев готовил почву для смены политической власти в Восточной Европе от старых авторитарных бюрократических лидеров к новым реформирующимся социалистическим лидерам, реагирующим на народное согласие. Перспектива продолжения социалистической ориентации уменьшилась.

 

В феврале 1989 года польское руководство начало переговоры за круглым столом с лидерами ранее объявленной вне закона "Солидарности". К апрелю они договорились о свободных выборах 35% депутатов СЖМ (нижней палаты парламента) и всего Сената. К июню выборы 100 членов почетного Сената в Польше принесли "Солидарности" поразительные 99 побед, а в Сейме "Солидарность" получила 161 свободное место. 22 августа, в критический момент, когда польские лидеры принимали решение о разделении власти, Горбачев сообщил лидеру польского пайты Лечиславу Раковскому, что национальное примирение - это действительно единственный путь. Подтвердив советскую поддержку польской партии, он дал понять, что Раковский не должен блокировать передачу власти коалиционному правительству во главе с "Солидарностью". Это ознаменовало первое мирное отстранение от власти правящего коммунистического правительства, к тому же произошедшее в самой важной стране Восточной Европы.

Тем временем в мае в Венгрии реформистское коммунистическое руководство буквально и символически начало разрушать "железный занавес", убрав заграждения из колючей проволоки на границе с Австрией. В июне Имре Надь, жертва подавления революции 1956 года, был с почестями перезахоронен, а три недели спустя умер его преемник Янош Кадар, ныне находящийся на пенсии. В сентябре, под давлением конфликта, Венгрия открыла свою границу с Австрией для тысяч восточных немцев, направлявшихся на родину, что углубило растущий кризис в Восточной Германии. А в октябре Венгрия официально стала просто "республикой", а не "народной республикой" советского образца, а коммунистическая партия, стремясь сбросить груз своего прошлого, переименовала себя из Социалистической рабочей партии в Венгерскую социалистическую партию.

Горбачев и советское руководство не только допускали, но и поощряли эту либерализацию и движение к народному правлению. До сих пор не совсем ясно, увидел ли Горбачев вероятность того, что реформистские, ориентированные на перестройку коммунистические лидеры потерпят крах и их сменят некоммунистические правительства, и когда это произошло, но эта перспектива становилась все более очевидной. Генерал-лейтенант Леонид Викторович Шебаршин, назначенный главой управления КГБ по иностранным делам, был назначен на должность начальника управления КГБ по иностранным делам.

По словам Горбачева, первой серьезной оценкой, которую он сделал, заняв этот пост, была оценка того, что "шансы на выживание режимов союзников по [Варшавскому договору] были невелики". Хотя Горбачев, возможно, надеялся, что режимы в Восточной Европе смогут трансформироваться или, по крайней мере, уступить место "социалистическим" преемникам, он знал, что существует значительный риск того, что этот процесс выйдет из-под контроля. Тем не менее, он считал альтернативу жесткой линии репрессий обреченной на долгосрочную перспективу и несовместимой с его целями по либерализации внутри страны и прекращению холодной войны в Европе. И даже консерваторы в руководстве, в частности Егор Лигачев, уже в 1986-87 годах согласились с тем, что Советский Союз не должен прибегать к силе в попытке контролировать ситуацию. Какими бы неопределенными ни были перспективы, только курс, направленный на укрепление народной поддержки, имел хоть какую-то возможность на успех, и Горбачев устоял.

Решение Горбачева продвигать политическую либерализацию в странах Восточной Европы не было отменено даже тогда, когда в то же время серьезные этнические, националистические и зарождающиеся сепаратистские тенденции вызвали волну трудностей в Советском Союзе. Проводя твердую линию против любого выхода из состава Советского Союза даже бывших независимых балтийских государств, Горбачев рассматривал это как другую проблему.

 

9 апреля 1989 года беспорядки в Тбилиси, Грузия, были жестоко подавлены, двадцать человек погибли. В мае и июне беспорядки вспыхнули в нескольких местах в Центральной Азии. В июле в Грузии вновь произошли насильственные действия со стороны абхазов. Наибольшее недоумение у Горбачева вызвал постоянный рост настроений независимости в странах Балтии, в результате чего Литва и Эстония в мае, а Латвия в июле объявили о своем "суверенитете". В августе впечатляющая явка примерно 1 миллиона прибалтов создала "живую цепь", протянувшуюся от Вильнюса на 430 миль через Ригу до Таллина, протестуя против пятидесятой годовщины соглашения Молотова-Риббентропа о включении Прибалтики в советскую сферу влияния и заложив основу для принуждения Сталиным вхождения трех республик в состав СССР в июне 1940 года. На пленуме ЦК 19-20 сентября руководство по-прежнему считало, что проблема заключается в нахождении правильного баланса внутри союза.

Горбачев посетил Восточную Германию в начале октября и, как сообщается, еще раз сказал Хонеккеру о необходимости реформ, предупредив его: "Тех, кто опоздал, накажет сама жизнь". Публично Горбачев уклонился от каких-либо признаков поддержки Хонеккера и призвал к перестройке. Когда два дня спустя толпы в Лейпциге выросли до неуправляемых размеров, силы безопасности не двинулись против них; руководители службы безопасности и военные - в частности, Эгон Кренц - отказались стрелять в людей. К 17 октября Хонеккер был смещен своим собственным Политбюро и заменен Кренцем. (Кренц позже рассказал, что восточногерманский лидер посоветовался с Горбачевым за два дня до смещения Хонеккера). 9 ноября новое восточногерманское руководство (по сообщениям, после звонка Горбачеву) открыло ворота и разрешило снести Берлинскую стену. Главного символа железного занавеса, разделявшего Европу, больше не было.

На следующий день после падения Берлинской стены пал и ветеран коммунистического руководства с самым долгим сроком пребывания у власти, Тодор Живков из Болгарии, отстраненный от власти своими коллегами. Его преемник, многолетний министр иностранных дел Петр Младенов, всего несколькими днями ранее останавливался в Москве по пути в Пекин и обратно, вернувшись в Софию только 9 ноября. Возможно, Живков просто боялся, что его смещение было спланировано в Москве и, пытаясь предотвратить это, привел к этому.

До конца месяца, 24 ноября, Милош Якеш, лидер жесткой линии в Чехословакии, подал в отставку, через неделю после того, как начальник чешской пропаганды Ян Фойтфк был вызван в Москву и сообщил, что Советский Союз, в свою очередь, заявил о том, что он не может быть отменен. Союз откажется от вторжения в Чехословакию в 1968 году, тем самым устранив любой фундамент для режима.

В декабре, сразу после встречи на высшем уровне с Бушем на Мальте, Горбачев созвал в Москве встречу лидеров \Varsaw Pact. Все они, за исключением, конечно, самого Горбачева и румынского лидера Николае Чаушеску, были новыми после последней встречи на высшем уровне Варшавский договор в Бухаресте пятью месяцами ранее. Горбачев рассказал о своей встрече с Бушем и о дальнейшем улучшении отношений. Он сказал, что Соединенные Штаты больше не являются врагом, хотя Варшавский пакт по-прежнему необходим для противостояния тем, кто все еще выступает за конфронтацию. Он спросил мнение остальных, но никто не захотел высказаться, кроме Чаушеску, который произнес одинокую и противоречивую ноту, утверждая, что НАТО становится сильнее, и что Варшавский договор тоже должен стать сильнее и противостоять антикоммунистической политике Запада. Горбачев повторил необходимость ликвидации наследия холодной войны. Все присутствующие, кроме Чаушеску, также согласились осудить вторжение в Чехословакию в 1968 году и подтвердить принципы суверенитета, невмешательства и разрешения всех споров исключительно политическими средствами. Доктрина Брежнева была формально похоронена.

В Румынии последний из старых коммунистических режимов столкнулся с началом народного восстания после того, как в середине декабря войска открыли огонь по демонстрантам, и 22 декабря Николае Чаушеску был свергнут, бежал и был схвачен. Иле был предан военно-полевому суду, и 25 декабря было объявлено о его казни. Были сообщения о том, что некоторые из тех, кто сверг и сменил Чаанышеску, и кто давно готовил заговор, поддерживали связь с Горбачевым и ожидали советской поддержки. В данном случае нет четких доказательств того, что Горбачев знал об этом заранее.158 Однако во время своего последнего визита в Румынию он ясно дал понять, что верит в перестройку для всех стран Восточной Европы. Чаушеску, однако, понимал, насколько хрупкой была его собственная власть, и опасался предпринимать какие-либо изменения. В августе, встревоженный быстрым отступлением коммунистического руководства в Польше (и не зная о том, что Горбачев поощрял этот процесс), Чаушеску в частном порядке призвал к военному вмешательству в Польшу в рамках Варшавского договора, но, разумеется, не получил поддержки ни в Москве, ни в других странах.

На протяжении всего этого года, завершившегося революцией 89-го, Горбачев продолжал подтверждать принцип свободы выбора каждого народа. Как уже говорилось ранее, он подтвердил этот идеал в Сорбонне и Страсбурге в июле, а также в Риме в конце ноября (по пути на Мальту для встречи с президентом Бушем). Встреча на высшем уровне Варшавского пакта в начале декабря подтвердила, что "история подтвердила" необходимость "строго соблюдать принципы суверенитета, независимости и невмешательства". А военная интервенция в Чехословакию 1968 года была отвергнута и осуждена.

Горбачев и его политика действительно подверглись обстрелу со стороны консе1вативных критиков в советском партийном руководстве, особенно на пленуме ЦК в феврале 1990 года. Даже Лигачев согласился с тем, что советского военного вмешательства быть не должно_llil В этих условиях самое большее, что могли сделать советские лидеры, это плыть по течению событий 1989 года.

Соединенные Штаты были еще более склонны плыть по течению событий. Когда в начале 1989 года администрация Буша вступила в должность, как отмечалось в предыдущей главе, президент решил пересмотреть и пересмотреть политику в отношении Советского Союза, и этот процесс продолжался несколько месяцев. Аналогичный пересмотр и задержка ознаменовали политику в отношении Восточной Европы. Хотя этот пересмотр не привел к каким-либо значительным изменениям, он помог предотвратить то, что могло стать серьезной ошибкой.

Еще до вступления новой администрации в должность Генри Киссинджер обратился к Бушу (18 декабря 1988 года) с предложением о секретном дипломатическом подходе к советскому руководству с целью заключения сделки, основанной на балансе сил: если Советский Союз предоставит большую свободу действий и либерализацию в Восточной Европе, Соединенные Штаты обязуются не использовать эту ситуацию для действий против законных интересов безопасности Советского Союза в этом регионе. Буш, которого сопровождал только Брент Скоукрофт (его выбор на пост советника по национальной безопасности, который он занимал при президенте Форде в 1975-77 годах, после того как в 1977-75 годах был заместителем советника при Киссинджере), был заинтригован этой идеей. Он уполномочил Киссинджера, который собирался посетить Москву в составе делегации Совета по международным отношениям, передать письмо от него Горбачеву. В письме не было предложенной сделки, а скорее подтверждение Бушем намерения развивать отношения, но только после оценки отношений и политических решений - в общем, минимальное и даже осторожное обязательство. Однако письмо Буша придало определенный авторитет роли Киссинджера и его устному посланию, в котором предлагалось провести конфиденциальный обмен мнениями и переговоры по "управлению" ситуацией в Восточной Европе таким образом, чтобы удовлетворить интересы Советского Союза и Соединенных Штатов. Советники Горбачева (и, вероятно, сам Горбачев) отнеслись к предложению Киссинджера двояко, но Горбачев, по крайней мере, сохранил возможность даже воскресить старые отношения между Киссинджером и Добом в конфиденциальном "обратном канале".      в конфиденциальном"обратном канале". 28 января Киссинджер доложил Бушу (теперь в сопровождении Бейкера, а также Скоукрофта). В то время никакого решения принято не было, поскольку обзор политики Буша имел тенденцию откладывать этот вопрос. Профессиональные дипломаты в Госдепартаменте указывали на риск легитимации ускользающей роли Сми в Восточной Европе в обмен на уже идущие процессы и на вероятность резко негативной реакции стран Европы, как Восточной, так и Западной, на любые американо-советские переговоры за их спинами о будущем Европы.

28 марта Бейкер раскрыл эту идею в откровенной беседе с корреспондентом газеты "Нью-Йорк Таймс", назвав ее идеей с некоторыми возможными преимуществами, но и недостатками. Разоблачение, будь то пробный шар или приманка для привлечения внимания, вызвало резкие протесты и возражения со стороны восточных и \Yestem европейцев, как и предсказывали эксперты Госдепартамента. Идея дипломатической игры в духе Киссинджера была мертва.

В основе предложения лежала разумная основная идея: Соединенные Штаты и Советский Союз должны вести себя так, чтобы не нарушать развитие событий в Восточной Европе. То, что две державы должны проконсультироваться по поводу ситуации, - это совсем другое дело, чем тайное соглашение. Консультативный подход был принят и оказался успешным.

Буш обнародовал скудные результаты обзора своей политики в отношениях с Восточной Европой 17 апреля (в речи перед американским городом Хамтрамк, штат Мичиган, населенным преимущественно поляками), по совпадению в тот же день, когда произошла официальная легализация "Солидарности" в Польше.163 Однако он был осторожен и скромен в своих предложениях по оказанию помощи новым шагам либерализации в Восточной Европе.      Он, однако, был осторожен и скромен в предложениях о помощи новым шагам либерализации в Восточной Европе, первоначально предложив только $12,5 млн. на три года. Конгресс, реагируя на происходящие события, увеличил эту цифру до 938 миллионов долларов к тому времени, когда он санкционировал расходы (в ноябре).

Буш был сдержан в своих последующих выступлениях. В июне в Германии он все же рето1ически призвал: "Пусть Европа будет целостной и свободной". В июле Буш посетил Польшу и Венгрию, но он был сдержан в своих заявлениях (в резком контрасте с его подстрекательскими высказываниями, когда он в качестве вице-президента посетил этот регион шестью годами ранее). Я говорил о желании Соединенных Штатов к постоянному сотрудничеству с восточноевропейскими странами, проводящими реформы, и давал общие указания на помощь для них.

В результате этой поездки Бейкер предложил, а Буш согласился добиваться более ранней "промежуточной" встречи на высшем уровне с Горбачевым. 18 июля на обратном пути в Вашингтон Буш написал Горбачеву письмо с предложением о такой встрече. Так возникла встреча на высшем уровне на Мальте в начале декабря.

Несколько раз в течение года, особенно 29 июля, когда Бейкер встретился с Шеварднадзе в Паисе, Соединенные Штаты сопровождали предупреждения о негативных последствиях для аме1иканско-советских отношений, если Москва прибегнет к силе для предотвращения перемен в Восточной Европе, заверениями в том, что Соединенные Штаты (и, следовательно, Запад) не будут пытаться воспользоваться ситуацией в ущерб интересам безопасности Советского Союза. Советы, в данном случае Шеварднадзе, заверили, что Советский Союз не будет прибегать к силе.167 Эти обмены мнениями и американские заверения были полезны Горбачеву и Шеварднадзе не только для преодоления их собственных опасений, но и для аргументации их позиции перед другими членами руководства (хотя сторонников жесткой линии не успокоила бы никакая американская риторика). Эти взаимные заверения были вновь высказаны на саммите на Мальте, когда революция 89-го года завершала свою первоначальную зачистку Восточной Европы.

В качестве символического свидетельства изменения отношений между двумя альянсами, всего через три недели после Мальты Шеварднадзе посетил штаб-квартиру НАТО в Брюсселе, где он высказал мнение, что НАТО (и Варшавский договор) "на этом решающем этапе европейского процесса может сыграть важную роль в стабилизации Европы".

В 1990 году произошли пять событий, непосредственно касающихся Евросоюза и американо-советских отношений: закрепление перехода к некоммунистическому рнл в странах Восточной Европы; изменения в отношениях этих стран с Советским Союзом и фактическая нейтрализация Варшавского пакта и СЭВ; воссоединение Германии; кодификация договора о взаимопонимании между Россией и США, воссоединение Европы, ознаменованное Парижским саммитом СБСЕ; и соглашение о значительном сокращении обычных вооружений, особенно Советского Союза. Все эти события были в той или иной степени взаимосвязаны. Все вместе они ознаменовали решительный отход от конфигурации Европы времен холодной войны, хотя в большинстве случаев они положили начало процессам, для полного развития которых потребуется время.

1991 год продолжил процесс быстро развивающихся перемен тремя майскими событиями: дальнейший сдвиг в отношениях между Советским Союзом и странами Восточной Европы, отмеченный окончанием действия\Варшавского пакта (и СЭВ) и крупным выводом советских войск (полностью из Чехословакии и Венгрии, частично и -продолжая - из Генмии и Польши); в сочетании с распространением отношений НАТО на членов бывшего Варшавского пакта, включая Советский Союз; и, наконец, борьба внутри Советского Союза.В течение года, кульминацией которого стало свержение младокоммунистической партии после семидесяти четырех лет правления, а к концу года - распад и ликвидация самого Советского Союза. Следует также упомянуть два других события: во-первых, распад и начало гражданской войны в фоннерной Югославии, что стало примером крупного европейского кризиса, не связанного с холодным фронтом, но не контролируемого ни одним из институтов вновь объединенной Европы; и, во-вторых, неспособность Европы оправдать свои собственные надежды на воссоединение. Вместо этого региону пришлось решать новые задачи по переопределению своих давних отношений с восточной и южной частями воссоединенной Европы, которые теперь простираются до Владивостока и не охватывают большую часть Центральной Азии.

Соединенные Штаты и Советский Союз теперь все чаще выступали на одной стороне, а не находились во враждебном конфликте. Конечно, все еще существовала необходимость заново согласовывать различные интересы, но даже при наличии разногласий проявлялось явное стремление к их разрешению. В какой-то степени это было лишь дальнейшим развитием тенденций, уже наметившихся, но еще не завершившихся в 1990 и 1991 годах. Тем не менее, сотрудничество становилось отличительной чертой американо-шмиетских отношений.

Буш и Бейкер, как они и обещали, не стремились использовать имевшиеся возможности, чтобы воспользоваться крахом гегемонии Сми в Восточной Европе, ни продвигая НАТО вперед к советским границам, ни пытаясь использовать расширяющиеся трещины внутри. Лишь в относительно незначительной степени Соединенные Штаты воспользовались советской слабостью, например, получив незначительные преимущества в переговорах по оставшимся разногласиям по Договору СНВ-1, подписанному в середине 1991 года.

По самому критическому вопросу, воссоединению Германии, хотя позиции двух стран изначально существенно различались (прежде всего, по вопросу о том, чтобы объединенная Германия осталась в НАТО), они совместно работали над решением этой проблемы, разработав ряд положений, чтобы заверить советское руководство и общественность в том, что их безопасность не будет поставлена под угрозу.

Хотя Горбачев и другие советские лидеры были готовы отказаться от контроля над Восточной Европой и даже с неохотой восприняли вытеснение реформаторских коммунистических правительств некоммунистическими, они не были готовы к тому, что Восточная Германия будет поглощена Западной Германией.

 

Горбачев был встревожен этой перспективой. 10 ноября, в день, когда в Берлине взорвался вал, Горбачев отправил довольно тревожное послание президенту Бушу (а также министру иностранных дел Маргарет Тэтчер и президенту Франсуа Миттерану), подчеркивая, что "история распорядилась", чтобы существовало два немецких государства (это замечание он также сделал ранее президенту Германии Рихарду фон \Veizsacker, в то время, когда вопрос был гораздо менее активным). Горбачев был действительно обеспокоен тем, что события могут выйти из-под контроля, и хотя он не думал об использовании крупных советских вооруженных сил в Восточной Германии, он опасался, что своим присутствием они могут быть вовлечены, например, в ответ на неконтролируемые действия гражданского населения против них. Это также затруднило бы общий переход к новому европейскому и международному порядку. Советские лидеры, некоторые из которых были гораздо более встревожены, чем Горбачев и Шеварднадзе, также были сильно обеспокоены тем, как воссоединенная Германия может в будущем бросить свой вес. Наконец, внезапное появление возрождающейся воссоединенной Германии в сочетании с распадом всего социалистического лагеря вызвало в Советском Союзе \vide общественное беспокойство, гораздо более сильное, чем опасения по поводу смены режимов в странах Восточной Европы.

Уверенность в том, что интересы безопасности и огни Советского Союза и трех других послевоенных оккупационных держав будут учтены при воссоединении Германии, была получена в ходе переговоров "2+4" (два немецких государства и четыре победителя военного времени) в 1990 году. Признание восточных границ Германии, подтверждение статуса неядерного оружия, сокращение и ограничение численности вооруженных сил Германии, а также отказ от расширения других сил НАТО на восток! Германия внесла большой вклад в снятие советских опасений, как и параллельные шаги по укреплению общеевропейских механизмов безопасности через дальнейшие соглашения о сокращении вооружений СБСЕ и ДОВСЕ, заключенные в ноябре 1990 года.

Внезапная смена руководства и правительства в Восточной Европе в конце 1989 года поставила перед Советским Союзом ряд проблем и задач. На заседании Политбюро 2 января 1990 года было принято решение поручить Министерству иностранных дел, Министерству обороны, КГБ и Международному отделу

Центрального Комитета проанализировать и подготовить рекомендации Политбюро по трем вопросам: вопросы контроля над вооружениями и безопасности (в свете изменившейся ситуации); позицию, которую Советский Союз должен занять "в отношении сотрудничества и установления контактов с руководством новых структур власти" в странах Восточной Европы "с учетом происходящих там процессов"; и "линию КПСС и меры по поддержке коммунистических и рабочих партий в странах Восточной Европы". В архиве ЦК стал доступен и меморандум, подготовленный по третьему пункту и позднее принятый Политбюро. В нем излагалось плачевное состояние коммунистических партий, большинство из которых, по его собственным словам, находились "в состоянии глубокого идеологического кризиса и организационного беспорядка". Не рассматривая подробно этот фашистский документ, стоит отметить, что в нем приписывается падение власти, потерю членства и другие катастрофические последствия, связанные с их неспособностью раньше сменить старую "административно-командную модель социализма". Он отметил, что все они, за исключением, возможно, Булрианской партии, теперь будут оппозиционными партиями, а также то, что все они в той или иной степени стали левыми социалистическими или социал-демократическими партиями и отказались от коммунистических позиций. Рекомендуемый курс для Советского Союза заключался, по сути, в том, чтобы принять новую реальность, сохранив контакт с партиями, не бросая их и даже оказывая некоторую материальную поддержку косвенно, чтобы помочь им выжить. Но Советский Союз больше не мог выступать в одном ряду с бывшими коммунистическими партиями или против других партий. На деле советских руководителей также призвали не медлить с установлением контактов и с другими новыми партиями и силами, такими как "Солидарность" в Польше, Гражданский форум в Чехословакии и Фронт национального спасения в Румынии. Прежде всего, не следовало предпринимать никаких попыток вернуть к власти бывшие коммунистические партии.

ga

Документальная информация о большинстве других решений, принятых в 1990 году по политической адаптации к новой ситуации, отсутствует. Известно, что помимо согласования условий воссоединения Германии путем поглощения Восточной Геннании в Федеративную Республику, Советский Союз пошел на аккомодацию политических изменений в других бывших коммунистических странах Восточной Европы. Встречи Варшавского пакта продолжались (при этом Восточная Германия официально вышла из него до его распада в результате слияния), как и встречи СЭВ в 1990 и 1991 годах, хотя было ясно, что характер каждого из них изменится, и стало ясно, что оба они вскоре будут свернуты.

Советские лидеры столкнулись с внутренними трудностями, включая побочный эффект от Восточной Европы в балтийских республиках, когда они решали, как поступить с внезапно изменившимися отношениями в Восточной Европе. Тем не менее, они приняли основное решение, даже не ставя его перед собой: они приспособятся к революции 89-го года, а не будут пытаться отменить или подорвать ее. Это мгновенное изменение произошло гораздо более внезапно и стремительно, чем они надеялись, отбросив и отбросив более постепенные изменения. Отбросив более постепенные преобразования и изменения под просвещенным социалистическо-коммунистическим руководством, к которым стремились советские лидеры. Однако эти революционные изменения произошли мирно и без прямой конфронтации с Советским Союзом или полумиллионом советских войск, размещенных в большинстве стран Восточной Европы. Советские лидеры были уверены, что "объективные" факторы (такие как географическое положение и обширные эко номические связи) приведут к тому, что любые правительства этих стран будут нуждаться в тесных связях с Советским Союзом и поддерживать их. Предусматривались также общие интересы безопасности, включая тот факт, что эти страны оставались вне единого Европейского сообщества. Некоторые также хотели получить гарантии против возрождающейся и воссоединяющейся Германии. Такие суждения были отчасти обоснованными, хотя существовала тенденция преувеличивать их и недооценивать негативное бремя, которое прошлая советская гегемония накладывала на любую продолжающуюся институциональную ассоциацию и фактическую зависимость от Советского Союза.

Наконец, Горбачев и некоторые другие лидеры Смиэта, хотя и далеко не все, хотя и были потрясены внезапным и резким характером сдвига, все же рассматривали его как завершение создания "общего европейского дома" и конец противостоящих военных союзов, к которым они стремились.

 

Институциональные связи поддерживали процесс считывания и нормализации, а не привели к разрыву отношений.

В то же время, как говорилось в предыдущей главе, советские лидеры с ноября 1989 года по июнь 1990 года (формально до середины июля) стремились растянуть процесс воссоединения Германии. Прежде всего, они хотели помешать воссоединенной Германии стать членом НАТО. По последнему пункту они потерпели неудачу, но им удалось добиться согласия Запада на введение нескольких важных ограничений на будущую военную мощь Германии (общий уровень сил и сохранение неядерного статуса) и переходного периода для вывода советских войск из Германии без ввода войск НАТО.

Проблемы воссоединения Германии на условиях, отвечающих минимуму советской безопасности, и постепенного разделения институтов Восточного альянса привели к тому, что к началу 1991 года в Москве были сформулированы две конкурирующие точки зрения. Одна, исходящая из Международного отдела ЦК и одобренная Секретариатом партии, подчеркивала наличие угроз советским интересам и необходимость энергичного использования советских рычагов для обеспечения дальнейшего советского влияния в регионе. Другая, озвученная Министерством иностранных дел, была более удовлетворена результатами и видела в новой ситуации больше преимуществ и даже достижений, а также гораздо меньше угроз советским интересам.

Один или два ключевых примера могут проиллюстрировать различия в перспективах и направлении политики. "Изменения в Европе и новые подходы к обеспечению безопасности: Построение "общего европейского дома"", - так показательно называется одна из глав обзора Министерства иностранных дел. В ней говорится, что "опыт 1990 года показал своевременность и практическую значимость концепции "общего европейского дома", выдвинутой Советским Союзом". Во вступительном предложении говорится, что "в отчетном году [фактически с ноября 1989 года по декабрь 1990 года] произошел прорыв в сфере политических путей и средств обеспечения национальной безопасности СССР на европейском направлении в контексте формирования фундаментально новой модели безопасности на континенте". Ответственными за это развитие считались три ключевых фактора: во-первых, "исторический, поистине революционный переход Советского Союза к новой концепции национальной безопасности, к обеспечению прав человека и демократии, к рыночным [экономическим] отношениям, основанным на равенстве всех форм собственности, и к правительству, основанному на законе". Во-вторых, "радикальные изменения в Европе основаны на демонтаже старых структур в странах Центральной и Восточной Европы... в условиях свободного выбора народами своего пути, их стремления к независимости и включая возможную трансформацию социально-экономической системы". И в-третьих, "переход в отношениях между СССР и США от конфронтации к партнерству и сотрудничеству, а также сближение СССР и стран Восточной Европы с государствами Западной Европы. Меморандум, подготовленный международным отделом, напротив, подчеркивал потенциальные опасности и риски для советской безопасности в связи с изменением ситуации в Восточной Европе и необходимость жесткого использования Советским Союзом имеющихся у него ограниченных рычагов влияния (включая экономическую зависимость стран Восточной Европы от Советского Союза) для осуществления своего влияния. Она не стремилась отменить революцию 89-го года, но изображала ее последствия как уменьшающие, а не усиливающие советскую безопасность. Разница во взглядах была также проиллюстрирована следующим заявлением: "Для обеспечения интересов СССР в Восточной Европе существующие и потенциальные межпартийные связи КПСС имеют большое значение". В документе говорилось не только о связях с бывшими коммунистическими партиями, но и утверждалось, что "целесообразно поставить на систематическую основу связи с другими партиями демократического спектра, учитывая их роль и вес в общественно-политической жизни". Эта точка зрения и рекомендация об активной роли Коммунистической партии в развитии таких связей, как

Новые связи полностью отсутствовали в анализе Министерства иностранных дел. Однако в анализе Международного департамента была поставлена задача развития "хороших, дружественных связей".

Прежде всего, в документе утверждалось, что руководящим принципом советской политики должно быть то, что "ни при каких обстоятельствах восточноевропейский регион не должен представлять реальную или потенциальную угрозу военной безопасности Советского Союза. При любом развитии событий страны региона должны оставаться свободными от иностранных баз и вооруженных сил". Дальнейшая цель - служить этим заботам, и ближе к мнению МИДа - предотвращение конфликтов в регионе и его развитие как зоны стабильности и сотрудничества "в качестве необходимого условия для создания единого европейского пространства с участием Советского Союза в этом пространстве".

В определенном смысле это были совместимые и взаимодополняющие подходы, хотя и с разительно отличающимися взглядами и акцентами. Оба они представляли собой элементы гибридного горбачевского руководства. Отчасти они также были признаками и инструментами продолжающейся борьбы за влияние. Меморандум Международного департамента, вероятно, представлял собой попытку вернуть часть "территории", которая переходила в ведение Министерства иностранных дел, в то время, когда консерваторы в партийной машине, возможно, надеялись вернуть часть своего уходящего влияния после отставки Эдуарда Шеварднадзе в декабре 1990 года.

Одним из важнейших способов, с помощью которого Советский Союз мог сохранить или восстановить позитивное влияние в Восточной Европе и доверие к себе как к партнеру на будущее, было принятие революционных изменений и жизнь с ними. Этот курс также требовал аналогичной готовности новых правительств восточноевропейских стран содействовать многочисленным и зачастую трудным перестройкам.

В общем и целом, обе стороны согласились на такой процесс взаимного приспособления к изменениям.

С точки зрения институциональных изменений, наиболее заметными и основными событиями стал постепенный демонтаж политических, экономических и ритуальных связей бывшего блока.

На встрече глав правительств стран СЭВ в Софии в январе 1990 года премьер-министр Николай Рыжков, более осведомленный, чем некоторые из его новых восточноевропейских коллег, о том, что Советский Союз в течение нескольких лет субсидировал другие страны, объявил, что с января 1991 года вся советская торговля с другими странами должна быть переведена на основу мирового рынка (в твердой валюте). Последовали двусторонние переговоры по экономическим отношениям, и 28 июня 1991 года по общему согласию был ликвидирован СЭВ. С 1991 года советская торговля с Восточной Европой сократилась примерно на 60 процентов. Процесс перенастройки потребовал бы многих лет.

Варшавский пакт как инструмент советского гегемонистского контроля над своим политическим, идеологическим, военным и экономическим блоком в Восточной Европе был разрушен Революцией 89-го года. Единственный вопрос заключался в том, сможет ли он продолжать и как долго служить в качестве механизма координации советской и восточноевропейской политики и действий в различных сферах внешней политики и политики безопасности. Например, министры иностранных дел стран Варшавского договора на встрече в Праге в марте 1990 года согласились поддержать предложение Чехословакии о создании общеевропейской Комиссии по безопасности в Европе, которая бы опиралась на СБСЕ. Согласившись с этой инициативой, все остальные отказались поддержать советское предложение о совместном заявлении против вступления в НАТО воссоединенной Германии. Накануне воссоединения Германии, несколько месяцев спустя, Восточная Германия в одном из своих последних актов официально вышла из Варшавского пакта.

Вопрос заключался лишь в том, сочтут ли восточноевропейские члены Пакта достаточно полезным в качестве временного нового консенсусного органа по координации безопасности, или же он настолько отягощен своей прошлой ролью инструмента советского господства, что его следует рассматривать как обязательство, от которого необходимо избавиться как можно скорее. В течение 1990 года этот вопрос оставался открытым, но к началу 1991 года стало ясно, что Пакт больше не рассматривается как бремя. После приличного промежутка времени постепенной ликвидации функций, 1 июля 1991 года Пакт был официально распущен.

На протяжении 1990 и 1991 годов в советском руководстве существовал консенсус по каждому шагу роспуска Пакта. По словам тогдашнего министра иностранных дел Бессмертных, маршал Язов, министр обороны и другие члены Политбюро не возражали и не пытались помешать или затруднить процесс разъединения, и сотрудничали в разработке договоренностей.

Советские лидеры даже спросили поляков в начале 1990 года, не желают ли они тоже вести переговоры о выводе советских войск, но в то время, когда вопрос о воссоединении Генны и возвращении к принятию восточных границ Генны был нерешен, не только генерал Южельский, но и премьер-министр "Солидарности" Тадеуш Мазовецкий не хотели, чтобы советские войска уходили. В сентябре польские лидеры изменили свое мнение, и только после очень трудных переговоров о сроках с ноября 1990 года по октябрь 1991 года было достигнуто соглашение о том, что все советские войска в Польше уйдут к октябрю 1992 года (за исключением 6 000 человек материально-технического персонала для помощи в продолжении вывода войск из Геннани, которые могли остаться до 1994 года).

Хотя в Москве не было разногласий по поводу согласия на вывод советских войск из Восточной Европы, включая самый крупный контингент - около 350 000 военнослужащих в Восточной Германии на момент воссоединения, политическое давление, вынуждавшее принять график быстрого вывода войск из ряда стран одновременно, вызвало серьезные проблемы с материально-техническим обеспечением и другие проблемы для советских вооруженных сил. Необходимость перемещения и передислокации в Советский Союз около 1 миллиона военнослужащих, иждивенцев и гражданских служащих всего за несколько лет вызвала серьезные проблемы и значительное беспокойство и недовольство в вооруженных силах.1R5 Детальные переговоры по поводу претензий, предъявляемых к Советским вооруженным силам, привели к серьезным проблемам.

 

Без шума советское ядерное оружие было вывезено из Чехословакии, Венгрии и Польши в начале 1990 года, а из Восточной Германии - в 1990-91 годах.

Помимо сокращения советских вооруженных сил, советские спецслужбы также были вынуждены свернуть свои прежние тесные связи со странами Восточной Европы. Чехословакия, Венгрия и Восточная Германия в начале 1990 года сократили свои связи до таких вопросов, как координация действий по борьбе с терроризмом и контроль за оборотом наркотиков. На заседании Секретариата ЦК в марте 1990 года был утвержден меморандум "Об изменении порядка работы представителей КГБ СССР с органами безопасности НРБ (Народной Республики Болгарии), ВР (Венгерской Республики), МНР (Монгольской Народной Республики), ПР (Польской Республики) и ЧССР (Чехословацкой Социалистической Республики)". Даже возобновление связей с Восточной Германией и Румынией не предусматривалось.186 К марту 1991 года представительство КГБ и официальные связи с польской разведкой прекратились, а позднее в 1991 году были прекращены и связи КГБ с чехословацкой разведкой.

5 апреля 1991 года Горбачев и президент Румынии Ион Илиеску подписали Договор о сотрудничестве, добрососедстве и дружбе, заменивший "брежневский" договор 1970 года. Хотя по замыслу советских лидеров этот договор должен был стать первым в новой серии двусторонних договоров, вместо этого он затянулся и так и не был подписан.

Болгария, Польша, Венгрия и Чехословакия отказались подписать аналогичные предложенные договоры из-за опасений, что текст, обязывающий стороны не вступать ни в какие союзы с третьими сторонами против другой подписавшей стороны, может быть использован не только для предотвращения, например, их вступления в НАТО в определенное время, но даже для удержания их от вступления в Европейское сообщество или любую другую группу, которую будущее советское правительство может счесть направленной против его интересов.

Неудача с заключением подобных договоров о дружбе с Восточной Европой показала ограниченность подхода Международного департамента. На самом деле, новые простые двусторонние договоры должны были быть подписаны в 1992 году - первый, с Венгрией, уже был завершен в декабре 1991 года, но конец Советского Союза означал, что Россия (а также Украина и некоторые другие республики-преемники) в свое время заключили такие договоры в течение 1992 года. Тем временем Советский Союз продолжал поддерживать нормальные двусторонние дипломатические отношения со своими бывшими союзниками.

В то время как Советский Союз приспосабливался к новым реалиям Восточной Европы с болезненными и далеко идущими изменениями, Соединенные Штаты и их партнеры по НАТО также столкнулись с неопределенностью и необходимостью изменить свои индивидуальные и коллективные отношения Запада с новым режимом в Восточной Европе. Госсекретарь Бейкер совершил поездку по Восточной Европе в феврале 1990 года и изложил политику США в своей речи в Праге. Он повторил американскую точку зрения, которую он выразил в Берлине в декабре 1989 года: новая архитектура безопасности для Европы должна быть основана как на расширении роли СБСЕ и ДОВСЕ по обычным вооружениям, о котором тогда велись переговоры, так и на сохранении ключевой роли НАТО. Однако он не объяснил, как НАТО, западный альянс, может служить средством обеспечения безопасности стран Восточной Европы. Другими главными темами его выступления были необходимость развития в странах Восточной Европы демократических политических институтов и свободной рыночной экономики. Американская и другая западная экономическая помощь была одобрена, но без предложения каких-либо крупных новых программ.188 Она звучала как уместная нота ободрения и все еще туманное обещание оказать помощь.

К середине 1990 года заместитель государственного секретаря Лоуренс Иглбургер был назначен "координатором помощи США Восточной Европе", и Соединенные Штаты начали переводить восемьдесят дипломатов с постов в других странах мира, чтобы дополнить скромное традиционное американское официальное присутствие в Восточной Европе. Хотя Советский Союз привык иметь дело с дружественными, но очень бывшими союзниками, Соединенные Штаты столкнулись с жаждущими помощи учениками, а не с союзниками противника. Хотя Соединенные Штаты и организовали скромные двусторонние программы политической и экономической помощи, включая программы Корпуса мира, Информационного агентства США и Национального фонда поддержки демократии, основные усилия были направлены на участие в многосторонних программах экономической помощи и на создание многосторонних механизмов безопасности, которые могли бы охватить общеевропейское СБСЕ и Западный альянс НАТО.

В июле 1989 года была создана так называемая "Группа 24" из 24 передовых стран Восточной Азии, а также Западной Европы и Северной Америки для координации помощи Похмелью и Венгрии, которые уже начали экономический переворот. В декабре Группа 24 приняла принципиальное решение рассмотреть возможность расширения своей помощи другим странам Восточной Европы, а в июле 1990 года официально включила в нее Чехословакию, Болгарию, Югославию и Восточную Геннанию (последняя существовала лишь в течение короткого времени). Румыния еще не была включена из-за недавних репрессий против политических демонстраций, но позже она была добавлена. Югославия была включена в середине 1990 года из-за политических перестроек в некоторых республиках, входящих в состав ЕС, и раннего экономического подъема, прежде чем внутренние противоречия разрушили страну. В ноябре 1991 года были включены новые независимые Латвия, Литва и Эстония, а также новая "демократическая" Албания.

В мае 1990 года странами Европейского сообщества, Японией и США был создан Европейский банк реконструкции и развития (EBRO) (с первоначальным капиталом в размере 2 млрд. долларов) для кредитования в основном частных или приватизированных предприятий в Восточной Европе и для помощи в очистке окружающей среды.

Второй важной областью, вызывавшей беспокойство Восточной Европы, а также американские и западные усилия по обеспечению уверенности, было стремление к новым соглашениям в области безопасности. На саммите НАТО в Лондоне в июле 1990 года альянс, помимо объявления новых стратегических руководящих принципов, призвал восточноевропейские страны и Советский Союз установить регулярную дипломатическую связь с АТО для взаимных консультаций и прекратить военные контакты. На саммите СБСЕ в Париже в ноябре страны НАТО и Варшавского договора опубликовали совместное заявление о том, что они "больше не являются противниками", а будут "строить новые партнерские отношения и протягивать друг другу руку дружбы".

Парижский саммит СБСЕ также одобрил новые переговоры по мерам укрепления доверия и безопасности и создание Центра по предотвращению конфликтов. ЦПК был создан в Вене в 1991 году, первоначально со скромными полномочиями (реализация согласованных МДБ), но с перспективой более широкого использования. Советский Союз настоял на его создании и стремился к расширению его роли.

На новом заседании Североатлантического совета в Копенгагене в июне 1991 года, накануне уже объявленного роспуска Варшавского договора, страны НАТО говорили об "интенсификации" дипломатических и военных контактов и обменов, о расширении контактов парламентариев стран Восточной Европы с государствами-членами НАТО.

Еще один реальный шаг был сделан на саммите НАТО в Риме в начале ноября 1991 года, когда было объявлено о создании нового института на министерском и других уровнях - Совета североатлантического сотрудничества (NACC). 20 декабря 1991 года, всего за несколько дней до распада СССР, министры иностранных дел всех бывших стран-членов НАТО и пакта (включая три новые независимые страны Балтии) собрались в Брюсселе на инаугурационное заседание НАСС. Они приняли Заявление Совета Североатлантического сотрудничества о диалоге, партнерстве и сотрудничестве и договорились о ежегодных встречах на уровне министров. 10 марта 1992 года состоялось специальное заседание, на котором были приняты Россия и другие десять бывших советских республик Содружества Независимых Государств (оставшаяся Грузия также была принята вскоре после этого) вместо ныне не существующего Советского Союза. 5 июня 1992 года в Осло состоялась первая встреча на уровне министров тридцати семи членов КСДА (включая Албанию и Финляндию в качестве наблюдателя).

Интересным событием, параллельным с XACC, стало проведение министерской встречи Западноевропейского союза (WEU) в Бонне всего через несколько дней (19 июня 1992 года), на которой присутствовали министры иностранных дел и обороны всех восточноевропейских (и трех балтийских) государств, но не включая Россию и остальные одиннадцать республик бывшего Советского Союза. ЕС иногда пытался представить себя в качестве возможной альтернативы АТО как орган безопасности европейского сообщества. Соединенные Штаты, не являющиеся членом ЕС, отнеслись к такому подходу настороженно. Однако восточноевропейские государства явно отдавали предпочтение НАКК с участием США (и России).

Понятно, что большинство восточноевропейских членов �ACC предпочли бы полное членство в НАТО, но это не было предложено (и не было предложено в 1994 году, когда был поставлен вопрос), и вряд ли будет предложено, по крайней мере, в течение некоторого времени. Очевидно, что было желательно включить Россию, а значит, и по крайней мере Украину и другие европейские республики бывшего Советского Союза, в состав NACC. В конце концов, все бывшие республики СССР были включены. Результат в некотором смысле почти дублирует общеевропейское членство в СБСЕ и делает организацию скорее формальной и почетной, чем эффективной как группа действий. Хельсинкский саммит СБСЕ, состоявшийся 10 июля. 199:2, одобрил НАКК как "соответствующую целям СБСЕ".

Между тем, несколько государств Восточной (Центральной) Европы также стремились к более тесной координации своего сотрудничества друг с другом, но не в качестве альянса.

В середине февраля 1991 года президент Польши Лех Валенса, президент Чехословакии Вацлав Гавел и премьер-министр Венгрии Йжеф Анталл встретились на встрече "треугольника" (как их стали называть) в Вишегреле, Венгрия, и договорились продолжать встречи на различных уровнях для координации и лоббирования общих интересов. На второй встрече, в октябре, они приветствовали предложение Геншера-Бейкера о создании того, что стало НАКК. Но они продолжали встречаться для координации своих дипломатических усилий (после 1993 года они стали "Четырехугольником", включающим Чешскую Республику и Республику Словакия после раскола Чехословакии). Но они не рассматривали свою группу как замену СБСЕ, НАКК или более тесных будущих связей с НАТО.

Таким образом, либерализация в Восточной Европе, спонсируемая Горбачевым во второй половине 1980-х годов, в конечном итоге привела к освобождению стран Восточной Европы от коммунистического правления и от насильственных объятий Москвы. Соединенные Штаты поощряли и всячески приветствовали эти события, но вместо того, чтобы пытаться подтолкнуть этот процесс, они мудро отошли в сторону и позволили Горбачеву привести его в действие. А в последние два года перехода к миру после холодной войны в 1990-91 годах и Соединенные Штаты, и Советский Союз проявили большую осмотрительность в смягчении резкого выхода Восточной Европы из бывшего блока в новую расширенную "Европу, свободную и цельную", которую президент Буш только предполагал накануне революции 89-го года. Наконец, после революции 91-го года Россия, Украина, Беларусь и другие преемники бывшего Советского Союза также были включены в формирующуюся структуру новой Европы.

В отличие от этого, параллельный распад бывшей Югославской Федерации и неспособность различных многосторонних европейских организаций эффективно справиться с ним, был лишь самым драматичным из многих признаков, показывающих, что новый порядок будет трудно построить. Новая Европа будет подвержена многим сложным и трудным новым стрессам, несмотря на отсутствие дисциплины противостояния Восток\\\ в Европе во время холодного периода, а возможно, в некоторых случаях и благодаря этому.

 

Азия и американо-советские отношения

 

Азия, особенно Китай (и все больше Япония), также сохраняла свое значение в 1980-е годы. Однако значение трехсторонних отношений между Соединенными Штатами, Советским Союзом и Китаем в 1980-е годы было гораздо менее значительным, чем в 1970-е годы. Обзор хода событий с 1981 по 1991 год показывает, почему это так. Кроме того, возросло общее влияние Японии и других стран Восточной Азии, а изменения в советской и американской политике изменили общую картину участия и конкуренции двух держав. Сейчас, конечно, Россия является преемницей Советского Союза в Азии после холодной войны, и развиваются новые отношения, хотя и построенные на фундаменте прошлого.

Трехсторонняя дипломатия между Соединенными Штатами, Советским Союзом и Китаем вступила в новую фазу, отмеченную тесным китайско-американским сближением и полным крахом американо-советской разрядки. В 1981-82 гг. на трехъярусные отношения больше повлияло продолжающееся ухудшение американо-советских отношений, неясности в американо-китайских отношениях, а также пробуждение советского интереса к налаживанию отношений с Китаем. Но прежде чем рассматривать китайско-американские и китайско-советские отношения, полезно взглянуть на поворот в политике Китая в этот период, который повлиял на оба отношения.

 

Политика Китая

 

В 1981 году Дэн Сяопин, ключевой китайский лидер, несмотря на скромный пост вице-премьера, и движущая сила сближения с США с 1978 года, укрепил свои позиции. На ключевом партийном пленуме в июне 1981 года он организовал замену главы партии Хуа Гофэна на Ху Яобана. Тем не менее, влиятельные элементы, опасающиеся поворота в сторону Соединенных Штатов, оставались влиятельными в китайской политической системе. На протяжении 1980-х годов под чутким руководством Дэнга продолжались изменения на всех уровнях партийного, государственного, управленческого и военного руководства, в результате которых на руководящие посты постепенно выдвигались более дальновидные и менее доктринерские кадры. Развивались "четыре модернизации", и прежде всего рыночная экономическая реформа в широких масштабах. Тем не менее, консервативные взгляды по многим вопросам внутренней и внешней политики сохранялись, включая оговорки в отношении политики в отношении США.

Китай начал изменение внешней политики в сторону большей независимости и подтверждения своей позиции, в том числе в областях, которые расходились с позицией США или противоречили ей. Несколько заявлений сигнализировали об этом сдвиге. В июне 1981 года в одной из известных резолюций была возрождена теория "трех миров", в которой Китай, проводящий "независимую и самостоятельную" внешнюю политику, также отождествлял себя с Третьим миром в отличие от западного и советского миров и в значительной степени в оппозиции к ним. Вскоре после этого другая статья продолжила эту тему, прямо нападая на политику США в отношении Третьего мира, особенно на поддержку администрацией Рейгана Израиля, Южной Африки, Южной Кореи и Тайваня.

В 1981 году Китай голосовал вместе с Соединенными Штатами лишь в 10 процентах голосов на Генеральной Ассамблее ООН (по сравнению с 33 процентами в 1979 году), а с Советским Союзом - в 76 процентах. Как правильно утверждали китайцы, это не отражало поворот к просоветской ориентации, а отражало позицию более третьего мира.

В 1980 году Китай занимал схожую с Соединенными Штатами позицию, предупреждая, что Советский Союз и Куба пытаются использовать ситуацию в Сальвадоре для усиления своего влияния. Но уже в марте 1981 года Китай перешел к поддержке позиции сальвадорских партизан (и в течение всего времени поддерживал Никарагуа) против того, что он рассматривал как усилия Соединенных Штатов по использованию ситуации в Сальвадоре для продвижения своего влияния.

 

Китай решительно поддерживал \Жикарагуа (,-er bally) и критиковал поддержку США контрас. Аналогичным образом, Китай решительно выступил против оккупации США Гренады в 1983 году.

В целом, по крайней мере риторически, китайцы поддерживали национально-освободительные движения стран третьего мира (включая ООП). Они также поддерживали недавно освободившиеся страны, такие как Ангола и Мозамбик, против повстанческих движений, которые считались поддерживаемыми из-за рубежа. В двухслучаях китайцы решительно выступали против правительств коренных народов, считавшихся иностранными марионетками, и активно помогали противостоящим им повстанцам: в Афганистане и Кампучии (Камбодже).

Китай также стремился идентифицировать себя в поддержке стран третьего мира другими способами. Например, в декабре 1982 – январе 1983 года премьер Чжао Цзыян посетил десять стран Африки - первая поездка туда китайского лидера его ранга со времен Чжоу Эньлая, посетившего многие из тех же стран в 1963-64 годах. На Генеральной Ассамблее ООН Китай стремился поддержать экономическое положение стран третьего мира и противопоставил расточительное стремление США и Сми к гонке вооружений.

Китай не поддержал движение "Солидарность" в Польше. Китайская озабоченность неконтролируемыми спонтанными политическими движениями в коммунистических странах преобладала над удовлетворением от того, что Советскому Союзу приходится еще тяжелее. И когда Соединенные Штаты ввели санкции против Польши и Советского Союза после того, как поляки ввели военное положение и подавили "Солидарность" в 1981 году, Китай не только не присоединился к ним, но, напротив, увеличил свою торговлю с Польшей.      наоборот, он увеличил объемы торговли с Польшей. Китайцы не считали генерала Войцеха Ярузельского советской марионеткой и стремились помочь ему сохранить власть.

Расхождения с Соединенными Штатами в мировой политике не ограничивались странами третьего мира. Действительно, американская политика в отношении Китая по-прежнему воспринималась с некоторым подозрением. В феврале 1982 года тогдашний вице-премьер (а позже президент) Ли Сяньнянь сказал в интервью, что "Соединенные Штаты не являются дружественной страной". Обычно китайцы просто подчеркивали гегемонистское соперничество двух сверхдержав и не придавали значения тому, что Китай - гегемонистский соперник.      двух сверхдержав и не отождествляли Китай ни с одной из них, а скорее с Третьим миром. В августе министр иностранных дел Хуан Хуа заявил: "Китай никогда не будет держаться за какую-либо сверхдержаву. Китай никогда не будет разыгрывать "карту США" против Советского Союза и "карту СССР" против Соединенных Штатов. Мы также не позволим никому разыгрывать      китайскую карту". А на Двенадцатом национальном съезде Коммунистической партии Китая 1 сентября 1982 года генеральный секретарь Ху Яобанг подчеркнул, что Китай "никогда не примыкает к какой-либо крупной державе или группы держав, и никогда не поддается давлению со стороны какой-либо крупной державы" - Он также весьма критически относился как к Соединенным Штатам, так и к Советскому Союзу.

Очевидно, что к моменту проведения Двенадцатого съезда партии китайский лидерский корабль решил перейти на обособленную независимую позицию между Соединенные Штаты и Советский Союз. Теоретически, китайцы останутся равноудаленными от этих двух держав. На практике они, вероятно, продолжат быть ближе к Соединенным Штатам или, по крайней мере, более ва      Советского Союза. Но связи с Советским Союзом вскоре будут восстановлены. Китайцы также решили дистанцироваться от США в большей степени, чем в период с 1978 по 1980 год; прежде всего, они хотели избежать зависимого положения в коалиции под руководством США.

В период с 1971 по 1979 гг. их главной целью было предотвратить советско-американскую коалицию против Советского Союза. В результате краха советско-американской разрядки Китай теперь мог позволить себе независимость.

В начале 1980-х годов правительство переборщило с конфронтацией с Советским Союзом, так же как, по их мнению, Соединенные Штаты переборщили с разрядкой в 1970-х годах.

Помимо изменений в американо-советских отношениях, произошло изменение китайского восприятия баланса сил между двумя сверхдержавами. Во второй половине 1970-х годов китайцы увидели тенденцию к усилению советского влияния.

В первой половине 1980-х годов, по их мнению, Соединенные Штаты снова стали сильнее. Они также пришли к выводу, что, несмотря на такие сдвиги, существует в целом стабильный баланс между ними. Эта точка зрения также обеспечивает Китаю лучшую базу для маневрирования без необходимости склоняться в ту или иную сторону, чтобы помочь обеспечить баланс.

Китайский сдвиг мог также отражать разногласия в руководстве страны. Ху Яобанг, чье влияние росло, возможно, отводил Соединенным Штатам менее центральную роль в своей концепции сбалансированной политики Китая, чем Дэн Сяопин. Однако трудно сказать, поскольку позиция Дэнга в отношении триангулярной дипломатии к началу 1980-х годов определенно изменилась по сравнению с тем, что было в конце 1970-х годов.

Как отмечалось ранее, одна из основных областей расхождений и конфликтов в китайской и американской политике после 1980 года касалась третьего мира. Более того, по мере того, как китайцы восстанавливали нормальные отношения с Советским Союзом и стремились установить более тесную идентификацию с Третьим миром, они излагали свою позицию в терминах, призванных сделать их политику ясной. На саммите в Канкуне в 1981 году премьер Чжао Цзыян объединил две сверхдержавы и сказал, что в своем соперничестве они обе представляют угрозу.

Международная безопасность. В статье, опубликованной в октябре 1982 года, вскоре после партийного съезда, прямо отмечалось, что Китай выступал вместе с Соединенными Штатами против Советского Союза по вопросам Афганистана и Кампучии, в то время как он выступал вместе с Советским Союзом против США по вопросам израильской агрессии и южноафриканского апартеида. Однако, - говорится в заключении статьи, - это не означает, что Китай "вступает в союз" с Соединенными Штатами при одних обстоятельствах или становится советским партнером при других. Это как раз доказывает, что ... Китай независим от всех [обеих] сверхдержав". В своих выступлениях на Генеральной Ассамблее ООН в сентябре 1983 года и снова в сентябре 1984 года министр иностранных дел У Сюэцянь критиковал Соединенные Штаты и Советский Союз с одинаковой резкостью, в 1984 году нападая на Советский Союз по Афганистану и на Соединенные Штаты по Гренаде.

В рамках попытки продемонстрировать солидарность с народами мира Китай вновь подчеркнул свою версию мирного сосуществования. В тридцатую годовщину формулирования пяти принципов мирного сосуществования премьер Чжао Цзыян заявил, что эти принципы, впервые одобренные Бандунгской конференции в 1955 году, "фактически были приняты международным сообществом как основной ориентир в международных отношениях".

Китай также укрепил свои связи с мировым сообществом. Он решительно поддержал дальнейшее развитие международного права, например, Конвенцию по морскому праву в 1982 году (вместе с Советским Союзом и большинством стран мира, за исключением США). В 1980 году Китай присоединился к Комитету по разоружению в Женеве, заняв место Китая, остававшееся вакантным с момента создания комитета в 1962 году. В 1980 году Китай вступил в Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк (заменив Китайскую Республику на Тайване). В 1982 году Китай объявил о добровольном увеличении своей бюджетной доли в ООН. В 1983 году он вступил в Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ).

В 1980-е годы Китай продолжал концентрироваться на внутренних делах, а не на обширных внешних отношениях, и сосредотачиваться на внутреннем экономическом развитии, сдерживая периодически возникающее давление в сторону усиления внутриполитического давления.

Политическое инакомыслие и отдельные открытые демонстрации были подавлены; репрессии на площади Тяньаньмэнь были лишь самым крупным случаем. Смена политического руководства, в течение всего этого периода под руководством Дэн Сяопина (несмотря на его номинальную "отставку" из Центрального комитета партии в сентябре 1987 года), была, тем не менее, постоянным балансированием между несколькими авторитетными старшими партийными (часто военными) лидерами и более молодыми политическими и экологическими лидерами. В сентябре 1985 года Дэн организовал масштабную отставку старых консервативных партийных и военных лидеров (включая десять из двадцати четырех членов Политбюро). Но в январе 1987 года его "либеральный" наследник Ху Яобан был смещен и заменен Чжао Цзыяном. Однако после массового и кровавого подавления демонстраций на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года Чжао тоже был смещен. Но на протяжении всего этого периода Дэн придерживался консервативного курса в отношении осуществления политической власти, хотя он последовательно настаивал на проведении существенных экономических реформ.

Независимый внешнеполитический курс, намеченный на II съезде партии в 1982 году, был подтвержден на XIII съезде партии в октябре-ноябре 1987 года. Это означало развитие отношений не только с США и СССР, но и с Японией, странами Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕА.Н) и даже с Южной Кореей. В 1997 году (и после него) были завершены переговоры с Великобританией о передаче Гонконга, хотя к концу 1980-х годов Гонконг уже был самым важным торговым партнером Китая (даже опережая Японию), а также каналом для инвестиций и торговли с Тайванем (и для обхода прямых китайских торговых квот, например, с США). Иностранные экономические инвестиции, особенно в ряд специальных экономических зон в городах вдоль побережья, приветствовались. Общим элементом в этих расширенных связях была их прямая поддержка главной цели - внутреннего экономического развития под жестким политическим контролем.

После Тяньаньмэнь китайская политика в оставшуюся часть 1989 года была сосредоточена почти исключительно на управлении кризисом в Китае. В 1990 году и первые восемь месяцев 1991 года внимание сместилось на усилия по восстановлению авторитета Китая в мире. После неудачного консервативного переворота и успешного антикоммунистического контрпереворота в Москве, с августа 1991 по 1992 год китайские лидеры обратили свое внимание на обсуждение причин советского коллапса и определение путей обеспечения того, чтобы их не постигла подобная участь.

Тем не менее, несмотря на основное внимание к внутреннему развитию, в 1980-х годах были предприняты важные шаги в отношениях Китая с Соединенными Штатами и Советским Союзом.

Китайская перестройка внешней политики в сторону более активной независимой роли имела более широкие последствия, но она включала в себя перестройку отношений с другими членами стратегического треугольника: Соединенными Штатами и Советским Союзом.

 

Американо-китайские отношения

 

 

Подход администрации Рейгана к Китаю, когда она вступила в должность в 1981 году, демонстрировал резкое противоречие. С одной стороны, новая администрация выступала за продолжение, даже усиление, усилий по построению американо-китайских отношений на основе стратегического геополитического выравнивания, направленного против Советского Союза. Этот курс был, по сути, продолжением политики, которую Збигнев Бжезинский, советник президента Картера по национальной безопасности, проводил с 1978 по 1980 год. Его энергично проводил государственный секретарь Александр М. Хейг-младший. Она также отвечала антисоветским настроениям президента Рейгана и других членов его администрации. С другой стороны, он вступал в конфликт со вторым курсом, основанным на другом настроении, которого сильно придерживался Рейган и ряд его коллег: сильная симпатия к Китайской Республике на Тайване и неприятие тесных связей с коммунистической Китайской Народной Республикой, особенно за счет Тайваня. Рейган и многие правые консерваторы подвергали администрацию Картера резкой критике по этому поводу. На Рейгана оказывал давление его советник по национальной безопасности Ричард Аллен, чтобы он придерживался этой позиции. Крайними были те, кто испытывал идеологическое неприятие тесного сотрудничества с любой коммунистической страной, даже для того, чтобы использовать одну страну против другой.

Политика в отношении Китая не была первоочередной задачей новой администрации. Хейг, однако, решил упредить этот вопрос. Еще на слушаниях в Конгрессе перед инаугурацией Хейг подчеркнул "совместимость и ... совпадение" американских и китайских "стратегических" интересов. 6 февраля он заставил представителя Государственного департамента заявить о намерении администрации основывать свою политику на американо-китайском нормализационном коммюнике от 15 декабря 1978 года. Этот неожиданный и не проясненный шаг заставил Белый дом сделать справочные комментарии, подчеркивающие контрапункт - намерение президента действовать в строгом соответствии с Законом об отношениях с Тайванем. Эта модель публичного противоречия часто повторялась в последующие месяцы.

 

Вступив в должность, администрация Рейгана стремилась узнать о масштабах и степени развития америко-китайских отношений, особенно о тайном сотрудничестве в области разведки.1, Динамика развития отношений проявилась в увеличении числа контактов. В 1981 году 80 000 американцев посетили Китай, а 16 000 китайцев посетили США; к середине 1982 года 8 000 китайских студентов учились в американских университетах, а 1 500 американцев проживали в Китае.

Вскоре возникла серьезная проблема, которая и в дальнейшем будет беспокоить американо-китайские отношения. Тайвань, желая определить, изменит ли администрация Рейгана свой курс, с первых же дней работы новой администрации потребовал поставки новых современных боевых самолетов. Хотя администрация некоторое время не занималась этой проблемой, она была очевидна. И Тайвань, и Китай хотели узнать, в каком положении они находятся при новой администрации.

Хейг, при некоторой поддержке вице-президента Джорджа Буша, который в 1973-75 годах был представителем США в Пекине, убедил Рейгана разрешить ему посетить Китай. В середине июня 1981 года Хейг отправился в Пекин, чтобы твердо определить курс американской политики и укрепить американо-китайские связи как оружие в маневрировании с Советским Союзом. Он также надеялся преодолеть сомнения китайцев и успокоить тайваньский вопрос.

Визит Хейга в Пекин в целом рассматривался как шаг к улучшению отношений и выходу за рамки ранних трений по поводу статуса Тайваня, который должен быть предоставлен Соединенными Штатами. Хейг, естественно, оценил поездку как успешную. И в одном косвенном отношении так оно и было. Как сказал Хейг в своих мемуарах: "Поездка дала возможность подтолкнуть бюрократию и администрацию к политике, которую я изо всех сил пытался выработать". Заблаговременно до визита Хейгу удалось добиться от президента одобрения изменения торгового статуса Китая: он был переведен в категорию дружественных, но не союзных стран. Это изменение позволяло передавать несколько более передовые технологии и товары двойного назначения, имеющие как военное, так и гражданское применение, а также позволяло Китаю запрашивать закупку товаров из списка боеприпасов, включая оборонительное оружие, из коммерческих источников США. (В 1980 году министр обороны Bro,rn допускал возможность получения такого статуса, а министр национальной обороны Geng Biao представил список желаемых товаров, но никаких действий по этим запросам предпринято не было).

В Пекине Хейг с большим энтузиазмом объявил о готовности США продать Китаю оборонительное оружие. Его заявление раздражило как китайцев, так и лидеров Белого дома и Пентагона. Хейг был уполномочен сообщить китайцам о принятом решении, но не объявлять о нем публично. Со своей стороны, Дэн и другие китайские лидеры не хотели, чтобы создавалось впечатление, что они согласились на стратегические отношения с Соединенными Штатами, в то время как вопрос Тайваня оставался нерешенным. Это впечатление и недовольство китайцев усилились, когда Хейг также объявил о предстоящем визите генерала Лю Хуацина, заместителя начальника штаба китайской армии, для обсуждения закупок оружия. Опять же, это объявление не было санкционировано китайцами, а когда они подтвердили планируемый визит, они старательно опустили любое упоминание о возможных закупках оружия.3 Хейг не отметил недовольство китайцев в своих мемуарах. Когда он жаловался на реакцию Белого дома, включая обещание президента Ри Гана выполнить Закон об отношениях с Тайванем, сделанное на пресс-конференции в последний день визита госсекретаря, Хейг не отметил, что заявление президента было вызвано публичным чрезмерным увлечением Хейга продажей оружия Китаю. Рейган, как и Дэн, не хотел, чтобы внутренний электорат думал, что нерешенный вопрос Тайваня был отброшен в сторону.

Во время визита Хейга в Китай состоялся обмен разведданными о ситуации в Кампучии (Камбодже) и Афганистане, продолживший в более ограниченном виде обмен (или, точнее, более ранние американские разоблачения) Генри Киссинджера и Збигнева Бжезинского. По окончании визита в прессу просочилась информация о том, что США и Китай ранее создали разведывательные объекты в Синьцзяне для мониторинга советских стратегических военных испытаний.-5 Китайцы, напротив, сохраняли сдержанность в отношении всего этого аспекта отношений (например, присутствие Чжан Чжунци, начальника военной разведки, в составе китайской делегации не упоминалось Синьхуа, Новым китайским информационным агентством).

Тем не менее, в целом, визит Хейга был неудачным. Он разыграл главную карту - продажу оружия - в неподходящее время. Китайцы, вместо того, чтобы быть впечатленными, увидели, что Соединенные Штаты пытаются привязать их к антисоветской линии под американским руководством и на американских условиях, включая вопрос Тайваня. Дэн Сяопин был вынужден публично заявить: "Соединенные Штаты думают, что Китай добивается их благосклонности. На самом деле, Китай не ищет благосклонности какой-либо страны". Выражая надежду на то, что китайско-американские отношения улучшатся, он даже счел нужным сказать: "Если наступит худшее и отношения вернутся к тем, что были до 1972 года, Китай не рухнет ..... Китайский народ... никогда не будет кланяться, карабкаться и умолять о помощи".)

Когда государственный деятель Александр Хейг приехал в Китай, я сказал ему то же самое .... Китай и Соединенные Штаты должны сотрудничать на равных".

Хейг полагал, что китайцы будут настолько соблазнены перспективой продажи американского оружия и стратегического сотрудничества против Советского Союза, что согласятся на продажу американского оружия Тайваню. Он ошибался, о чем должен был догадаться по данным, полученным во время визита бывшего президента Форда в Китай в марте, и по реакции китайцев на спекуляции в американской прессе после утечки информации о том, что Соединенные Штаты намерены разрешить продажу оружия.

Советские лидеры наблюдали за американскими усилиями по укреплению стратегического сотрудничества с Китаем и растущей сдержанностью Китая. Они сделали выводы для советской политики по обоим вопросам.

В течение следующего года американские отношения с Китаем продолжали оставаться напряженными из-за тайваньского вопроса. Это стало ясно, когда вице-президент Буш посетил Китай в мае 1982 года, надеясь, но не сумев использовать свою личную связь для более тесных отношений. Вместо этого китайцы пытались использовать этот визит для давления на Буша с целью добиться изменения позиции США по Тайваню. Главным вопросом стал вопрос о том, будут ли Соединенные Штаты поставлять Тайваню современный истребитель-бомбардировщик FX, но FX также служил символом более широких проблем.9 Китайцы отложили на неопределенное время запланированный визит генерала Лю Хуацина. Даже после того, как в январе 1982 года США приняли решение отказаться от поставок F-5G, они подтвердили продолжение совместного производства F-5E и поставку некоторых подержанных F-104G. Лишь 17 августа 1982 года было достигнуто соглашение на совместном американо-китайском совещании по кукурузе.

К тому времени государственный секретарь И. Ифртиг, который изо всех сил старался продвинуть отношения США с Китаем, стремясь к объединению против Советского Союза, покинул сцену. После почти двух лет правления администрации Рейгана Соединенные Штаты в своих отношениях с Китаем более или менее вернулись к той же точке, на которой они находились, когда администрация только вступила в должность. Ифртиг придавал большое значение роли Китая в мировой расстановке политических сил, особенно в сдерживании советской экспансии. Однако ему не удалось выстроить амеликанскую политику в отношении Китая в соответствии с тем направлением, к которому он стремился, хотя он и помог предотвратить дальнейшее ухудшение амеликано-китайских отношений.

В сентябре 1982 года бывший президент Ричард Никсон посетил Китай, где его приняли с большими почестями, а в октябре Генри Киссинджер также посетил Пекин. Китайцы передали через них администрации Рейгана, что Китай заинтересован в улучшении отношений.

В 1983 и 1984 годах амеликанская политика и дипломатическое общение с Китаем развивались более регулярно, несмотря на то, что сменивший Хейга государственный секретарь Джордж Шульц придавал меньший приоритет отношениям с Китаем и отвергал идеи "китайской карты" и геополитического "тлианга". Несколько визитов на высоком уровне продолжались. Шульц посетил Пекин в феврале 1983 года; министр иностранных дел США торговли Малкольм Болдридж в мае, советник президента по науке Джордж Кестоун в мае и министр обороны Каспар Эйнбергер в сентябре 1983 г. Министр иностранных дел Ву Сюэцян посетил США в октябре 1983 г., а министр национальной обороны Чжан Айпин в июне 1984 г. Наиболее важными политическими визитами были визиты премьер-министра Чжао Цзыяна в Вашингтон в январе и президента Рейгана в Пекин в апреле 1984 года.

Хотя за эти годы не возникло ни одного серьезного вопроса, сравнимого с вопросом о продаже оружия Тайваню, последствия этих разногласий сохранялись, и возникали менее значительные новые раздражители. Например, в первые три месяца 1983 года возник конфликт интересов по поводу торговли, особенно по поводу американских ограничений на импорт текстиля, что стало важным вопросом во время визита Шульца в Пекин в феврале.:i Вскоре после этого, в апреле 1983 года, китайская звезда тенниса перебежала в США, что привело к резкому сокращению культурных контактов Китая примерно на год.36 В мае редактор гонконгской коммунистической газеты был приговорен к десяти годам тюремного заключения как американский шпион.

Тем не менее, некоторые шаги в этом направлении были сделаны. В мае 1983 года Соединенные Штаты еще больше ослабили ограничения на передачу технологий. Китай был переведен в ту же общую категорию (категория V), что и страны Западной Европы, Австралия, Япония и Индия. Каждая продажа по-прежнему должна была рассматриваться в каждом конкретном случае, но символическое значение было значительным, и это изменение позволило расширить свободу действий.

Визит министра обороны в сентябре 1983 года и ответный визит министра обороны Чжана Айпина в июне 1984 года восстановили сдержанные отношения в сфере военной безопасности (несмотря на безответные усилия Уайнбергера по разжиганию более воинственной антисоветской позиции). В августе 1984 года министр ВМС Джон Леман посетил Китай и попытался установить контакты между двумя военно-морскими флотами. Новые отношения, пожалуй, лучше всего назвать выборочным стратегическим сотрудничеством: обмен военными визитами, ограниченные встречи по вопросам разведки и планирования политики, но никаких крупных продаж оружия и сдержанное отношение к определению областей совпадения стратегических интересов. Кроме того, без публичного обсуждения, не было и речи об установлении отношений с Китаем. Конечно, цели в Китае были исключены из плана ядерных военных ударов США (SIOP) в конце 1982 года.

Одной из областей, в которой стратегический интерес сохранялся и сотрудничество процветало до 1989 года, были тайные поставки оружия антисоветским моджахедам, воюющим в Афганистане. К 1983 году из-за слабой координации через Пакистан после 1980 года Соединенные Штаты закупали оружие советской разработки, произведенное в Китае, которое затем передавалось моджахедам.

И США, и Китай предприняли некоторые усилия и пошли на компромиссы для улучшения отношений в 1983-84 годах.

Визит премьера Чжао Цзыяна в США в январе 1984 года был самым важным после визита Дэн Сяопина пятью годами ранее. В китайских комментариях этот визит был назван "важным событием в истории отношений между Китаем и США", поскольку он состоялся в "критический момент" этих отношений. Хотя были отмечены существенные разногласия, особенно по вопросу Тайваня, было сказано, что визит прояснил соответствующие позиции, был "плодотворным" и "позитивным" и "заложил хорошую основу для дальнейшего развития отношений".

Особое значение имел визит президента Рейгана в Китай. Казалось, он был потрясен открытием, что Китай - это многоцветный гобелен, а не просто красное море. Действительно, по возвращении президент Рейган, который более тридцати лет выражал яростную враждебность к "Красному Китаю", с восторгом рассказывал о своем опыте пребывания в "так называемом коммунистическом Китае" (и выражал оптимизм по поводу того, что китайцы в своих экономических реформах придерживаются капиталистических принципов). Ил также, казалось, не заметил, что его усилия по созданию антисоветского альянса, который, как он (и его ближайшие советники) предполагал, будет прочным, на самом деле были отвергнуты, а его антисоветские заявления подверглись цензуре со стороны китайцев. Главным достижением, поспешным для визита на саммит, стало соглашение о сотрудничестве в области мирного использования ядерной энергии, которое включало американскую помощь в разработке китайских ядерных энергетических реакторов. При ближайшем рассмотрении и после дальнейших обсуждений после встречи на высшем уровне оказалось, что соглашение не обеспечивало минимально необходимых гарантий против распространения ядерного оружия среди третьих держав, а оппозиция была настолько сильной, что оно не могло быть представлено на рассмотрение Конгресса до тех пор, пока не прошло более года других обсуждений. Тем не менее, Рейган обратился к Никсону по поводу его встреч на высшем уровне с коммунистическими державами, назвал развивающиеся отношения между Китаем и США "одним из главных событий послевоенной дипломатии" и выразил надежду, что "эта наша важная, новая дружба будет зреть и процветать".

Таким образом, американо-китайские отношения к 1983-84 гг. вернулись на путь нормального развития, хотя все еще страдали от периодических вспышек в основном неурегулированных разногласий по поводу Тайваня. Однако они не вернулись к ситуации, которая преобладала с 1978 по 1980 гг. Во-первых, начиная с 1981 года Китай не занимал такого центрального места в мышлении американских лидеров (за исключением Хейга в период его пребывания в должности, но и он был разочарован в своих попытках определить политику). Киссинджер, с его образом гибкого трехстороннего баланса сил, и Бжезинский, с его целью более активного американо-китайского сотрудничества против Советского Союза, в разных отношениях отводили Китаю более значительную роль, чем администрация Рейгана. Запоздалый энтузиазм Рейгана после его визита весной 1984 года и интерес Шульца, также в значительной степени вызванный его собственным визитом, не были основаны на геополитической концепции мировой политики и ни в коей мере не имели такого значения, как энтузиазм Никсона и Картера. Более того, администрация Рейгана (включая Хейга) неявно предполагала, что Китай больше заинтересован в улучшении отношений, чем Соединенные Штаты, и что поэтому Соединенные Штаты могут размахивать перспективой продажи оружия, но при этом игнорировать китайские интересы, включая Тайвань.

Одним из признаков изменения американского взгляда на роль Китая стало заявление министра Шульца через месяц после его визита. В нем он приписал Китаю скорее региональную, чем глобальную роль, а также роль в "сопротивлении советской агрессии". Китайцам не понравилась ни та, ни другая характеристика, особенно потому, что в той же речи Шульц четко указал на гораздо более важную роль Японии в американском мышлении (как и президент Рейган), а также повторил комментарий президента, сказав, что "прогресс в американо-китайских отношене должно происходить за счет отношений с другими нашими друзьями... включая... народ Тайваня".

В ответ китайцы ухудшили свои отношения с Соединенными Штатами. И некоторые элементы ранних общих интересов ослабли. В частности, успехи Китая в повышении внутреннего производства зерна резко сократили потребность в импорте зерна. В результате такого сочетания политических и экономических обстоятельств китайцы к концу 1984 года не выполнили условия четырехлетнего соглашения с США по зерну (недозакупив зерна на сумму около 475 миллионов долларов, 3,8 миллиона метрических тонн из 6 миллионов в год, предусмотренных соглашением). После этого соглашение было признано недействительным.

В начале 1984 года были арестованы два китайца, пытавшиеся вывезти из США запрещенные к экспорту высокие технологии. Гораздо более серьезным, хотя и не повлиявшим непосредственно на развитие отношений, был арест в ноябре 1985 года ветерана-аналитика ЦРУ китайского происхождения Ларри Ву-Тай Чина, который служил китайским шпионом с 1952 года.

В 1985-88 годах отношения продолжали развиваться в основном в том же русле, что и в 1983-84 годах. В июле 1985 года президент Ли Сяньнянь посетил Соединенные Штаты, и соглашение о сотрудничестве в области мирного ядерного оружия, преждевременно объявленное более года назад по случаю визита президента Рейгана в Китай, было наконец подписано. В октябре 1985 года вице-президент Буш вновь посетил Китай, а в мае 1986 года в США приехал вице-премьер Яо Илин. Как отмечается в последующем обсуждении, эти обмены параллельны аналогичным взаимным визитам на высоком уровне между СССР и Китаем в середине 1980-х годов.

Продолжались также американские и китайские военные визиты, не имеющие аналогов в китайско-советских отношениях. В январе 1985 года Китай посетил генерал Джон В. Весси-младший, председатель Объединенного комитета начальников штабов. Было достигнуто предварительное соглашение о визите эсминцев ВМС США в Шанхай.

 

Запланированный заход американских ВМС в порт сел на мель из-за отказа США подтвердить, что на борту кораблей нет ядерного оружия. Генеральный секретарь Ху Яобанг сам заявил, что на кораблях не будет ядерного оружия, и Соединенные Штаты оказались в затруднительном положении, тем более что в это время они были втянуты в серьезный спор с Новой Зеландией из-за новой политики этой страны, запрещающей заход в порт кораблям с ядерным оружием, что противоречило давней американской политике отказа подтвердить или опровергнуть наличие ядерного оружия на любом корабле... Вопрос затянулся на месяцы; корабли посетили Китай только в ноябре 1986 года. Китайцы представили визит Весси как шаг в развитии китайско-американских двусторонних отношений, а не как расширение стратегического сотрудничества.

Во время повторного визита начальника Генерального штаба Ян Дэчжи в США в мае 1986 года был проведен аналогичный ряд посещений военных объектов и дальнейшее обсуждение возможных продаж военной техники. Обсуждалась возможность проведения в будущем совместных учений вооруженных сил.51 Ян Дэчжи также посетил штаб-квартиру главнокомандующего Тихоокеанским флотом США адмирала Рональда Хейса на Гавайях.

Американский интерес к продаже таких технологий, как радары и авионика, уже изменил обычную ситуацию в КОКОМ, в настоящее время Соединенные Штаты добиваются большинства исключений из запретов на продажу в коммунистические страны. В октябре 1985 года, к моменту объявления вице-президента Буша во время его визита в Китай, Соединенные Штаты получили согласие своих союзников на ускорение такого утверждения. Тем не менее, продажа военных технологий продвигалась медленно.

В октябре 1986 года министр обороны Уайнбергер вновь посетил Китай. Никакого серьезного развития отношений не произошло, но был достигнут дальнейший "медленный, но устойчивый прогресс" (по словам Уайнбергера) в продаже военных технологий. К этому времени основной продажей стало передовое оборудование авионики для китайского истребителя F-8, которое не включало в себя американскую передовую электронику, но стало большим толчком для китайцев, и при оценке в 500 миллионов долларов стало крупнейшей продажей военного оборудования. Месяцем позже состоялся визит американского флота Nmy в Циндао - первый такой визит с 1949 года (когда американские корабли Nvy ушли со стоянки в этом же порту, тогда известном на английском языке как Цинтао). Эйнбергер торжественно объявил о визите корабля в Пекине (хотя он был опережен, намеренно или нет, предыдущим тихим китайским объявлением).

 

Однако политические и стратегические аспекты американо-китайских отношений не вернулись к максимуму 1978-80 годов. Единственной областью, в которой наблюдался постоянный рост, была торговля. К середине 1980-х годов китайско-американская торговля стала гораздо более важной, чем торговля с Советским Союзом. В 1985 году американо-китайский товарооборот достиг более 87,7 миллиарда, что в четыре раза превышало объем торговли СССР с Китаем (Sl,9 миллиарда) и более чем в два с половиной раза - объем торговли США с Советским Союзом (82,9 миллиарда).

В речи, подытоживающей политику США в отношении Китая в декабре 1986 года, помощник секретаря по делам Восточной Азии и Тихого океана Гастон      Сигур-младший стремился подчеркнуть "консенсус" (которого явно не хватало в 1981 году), "согласованность" (также отсутствовавшую в 1981 году) и "стабильность" (применяемую как к политике США, так и к ее цели в Китае - "политически стабильный, модернизирующийся Китай находится в лучшем положении, чтобы противостоять внешнему [советскому] давлению и запугиванию и с меньшей вероятностью станет разрушительным фактором в Азии"): Самым впечатляющим элементом в замечаниях секретаря Сигура было подтверждение общей американской и китайской обеспокоенности по поводу "советских действий, угрожающих международному миру и безопасности". Хотя он не указал конкретные действия, он продолжил обсуждение речи Горбачева во Владивостоке как угрожающего развития событий - "Мы считаем, - сказал он, подразумевая консенсус, - что эта речь - "только начало нового раунда советской активности в Азии". Москва может попытаться усилить свое влияние в регионе с помощью тонкой тактики, призванной преодолеть подозрения большинства азиатов относительно советских намерений". Но он выразил уверенность в том, что "наши друзья и союзники в регионе не впечатлены пустой риторикой.... Они будут судить о Москве по ее действиям, а не по словам". Затем он взял на вооружение три обозначенных Китаем препятствия на пути к улучшению отношений: вывод советских войск из Афганистана, вывод вьетнамских войск из Кампучии и сворачивание советского военного строительства вдоль китайских границ с 1960-х годов. Он также призвал к сокращению развертывания SS-20 в Азии и уменьшению военной поддержки Северной Кореи и заключил: "Я не испытываю оптимизма по поводу того, что Советский Союз предпримет какой-либо из этих шагов". Это был очень плохой прогноз, поскольку Советский Союз в течение следующих трех лет предпринял все эти шаги. "В отличие от этого, - по его словам, - Соединенные Штаты вели тесный и позитивный диалог с друзьями и союзниками во всем регионе", включая Китай.4 И снова "контраст" выдавал остаточные жесткие предположения о советской политике, которые уже устарели. Несколько месяцев спустя Сигур все еще перечислял в качестве основного элемента американского "консенсуса", что "наши долгосрочные внешнеполитические цели в Восточной Азии требуют от нас ответа на советский стратегический и геополитический вызов, и "что для этого мы должны сохранять единство интересов с крупными азиатскими государствами, такими как Китай".

Американская политика, однако, уже менялась. \\В марте 1987 года министр иностранных дел Шульц посетил Китай на шесть дней, а в июле 1988 года он еще раз подчеркнул важность китайской экономической реформы и американо-китайских экономических отношений. Обсуждались китайско-советские отношения, но, несмотря на общий скептицизм в отношении того, насколько далеко Советский Союз готов пойти в реализации своего нового мышления, главным было согласие американцев с тем, что улучшение китайско-советских отношений отвечает интересам всех. К середине 1988 года заместитель министра по политическим вопросам Майкл Х. Армакост, отметив, что "китайско-советские отношения уже улучшаются", предсказал дальнейшую нормализацию и согласился с тем, что это отвечает интересам обеих стран, а также Соединенных Штатов. А в Пекине в июле 1988 года секретарь Шульц высоко оценил тот факт, что "успех нашего опыта нмв отражается в параллельных усилиях наших двух стран по снижению напряженности в отношениях с Советским Союзом".

К середине и концу 1980-х годов как позитивные, так и негативные изменения в китайско-американских отношениях основывались на других соображениях, нежели исчезающая трехсторонняя геополитика. Один позитивный элемент - продажа американского оружия Китаю - действительно имел корни в старой общей антисоветской политике. Но все большее значение приобретали трения из-за возражений США против продажи Китаем оружия другим странам, прежде всего ракет Ирану (а также Пакистану и Саудовской Аравии). В октябре 1987 года этот вопрос привел к мягким санкциям на шесть месяцев ("временное ограничение на дальнейшую либерализацию контроля КОКОМ" в торговле с Китаем) и, в свою очередь, к тому, что Китай стал раздражать американский "политический шантаж" и "гегемонизм", представляя "угрозу стабильным китайско-американским отношениям".

Помимо двусторонних трений (несмотря на успехи) в торговле, американская критика китайских нарушений прав человека также стала более заметным вопросом. Беспорядки в Тибете, особенно после широко разрекламированного визита изгнанного Далай-ламы в США осенью 1987 года, были направлены против США китайскими лидерами, а последующее подавление тибетцев, в свою очередь, возмутило американцев. (Конгресс был более склонен к реакции, чем администрация; Сенат единогласно проголосовал за решительное осуждение осенью 1987 года, но администрация не сделала ничего, кроме как "подтвердила нашу твердую приверженность уважению прав человека в Тибете, как и во всем мире" (риторика, а не дела, чтобы применить различие Сигура в менее удобном контексте).

Еще одним элементом трений стала возросшая осведомленность американцев, если не сказать возросшая активность Китая, в отношении шпионажа в США. Два китайских дипломата в Вашингтоне были арестованы и объявлены персонами нон грата в декабре 1987 года. Ряд других случаев китайского шпионажа в конце 1980-х годов не были преданы огласке Соединенными Штатами, чтобы еще больше не испортить американо-китайские отношения.

С другой стороны отношений, на слушаниях в комитете по безопасности в США пришлось раскрыть секретное руководство по безопасности Министерства обороны, в котором Китай (наряду с Советским Союзом, Вьетнамом, Кубой и другими странами) был включен в список враждебных стран. Учитывая все публичные заявления о дружбе, этот секретный список вызвал некоторое замешательство в Китае (даже если для руководства страны это не стало настоящим сюрпризом). Министерство иностранных дел отметило, что такой список "противоречит многочисленным официальным заявлениям американского правительства".

Тем не менее, американо-китайские отношения продолжали идти по пути нормального развития до середины 1989 года. Новая администрация Буша, если можно так сказать, придала импульс отношениям. Одной из первых зарубежных поездок президента Буша была поездка в Китай в феврале 1989 года. Иль опирался на свою предыдущую службу там в начале 1970-х годов и с оптимизмом оценивал состояние американо-китайских отношений. Однако никаких новых инициатив не последовало. Более того, визит был омрачен тем, что Китай предотвратил встречу с диссидентом, что подчеркнуло проблему прав человека. Тем не менее, весной 1989 года в стране сохранялось широко распространенное чувство, что в США в отношении Китая все еще граничит с эйфорией, хотя и в меньшей степени, чем в середине 1980-х годов.

Переломным моментом в отношениях для Соединенных Штатов стало жестокое подавление мирных демонстрантов на площади Тяньаньмэнь 3-4 июня 1989 года, в результате которого погибли сотни людей. Эйфория сошла на нет. Тем не менее, президент Буш проявил сдержанность, не пойдя дальше риторических возражений, несмотря на возмущение широкой общественности и Конгресса. Дальнейшие военные контакты были быстро приостановлены, а две недели спустя (20 июня) было объявлено, что все обмены высокопоставленными представителями правительства США с Китаем приостанавливаются. Эта санкция, однако, была быстро отменена секретной отправкой советника по национальной безопасности Брента Скоукрофта и заместителя государственного секретаря Лоуренса Иглбургера в Пекин всего две недели спустя - хотя об этом визите стало известно только через полгода. В октябре бывший президент Ричард Никсон растопил лед визитом в Пекин, а в ноябре его посетил Генри Киссинджер. Дэн Сяопин предположил Никсону, что Соединенные Штаты причастны к разжиганию беспорядков в Китае, и сказал ему, что улучшение отношений зависит от Соединенных Штатов.69 Затем, в качестве неожиданного шага, Скоукрофт и Игл Бюргер посетили Пекин в начале декабря, что все еще считалось первым нарушением шестимесячного запрета на официальные контакты на высоком уровне. Это было воспринято и описано как "рискованная авантюра" и вызвало много споров, спровоцировав волну критики в Конгрессе. Затем, в разгар этих дебатов, появилось потрясающее раскрытие (основанное на китайской утечке) того, что два официальных лица также ездили в Пекин в начале июля, что стало насмешкой над публичным запретом наофициальные контакты.

Когда китайцы отменили военное положение в Пекине в январе 1990 года, Соединенные Штаты сняли свою главную санкцию - запрет на предоставление Китаю кредитов Всемирного банка. Но общественные дебаты продолжались, включая жаркие споры по поводу продления торгового статуса наибольшего благоприятствования в мае, хотя администрация одержала верх в его предоставлении. В ноябре министр иностранных дел Цянь Цичэнь был принят в Вашингтоне для переговоров с Бейкером и даже на короткое время с президентом Бушем, но без видимых результатов.

В течение 1991 года отношения продолжали колебаться, то взлетая, то падая. Сохранялись одни и те же проблемы: продажа Китаем военных технологий странам Ближнего Востока; вопросы прав человека, включая экспорт продукции, произведенной заключенными ("рабский труд"); нарушения в торговле, такие как нарушение Китаем авторских прав и компьютерного программного обеспечения; высокий профицит торгового баланса Китая с Соединенными Штатами, сокращающий импорт и стимулирующий экспорт текстиля. В апреле Соединенные Штаты вновь посетил Далай-лама, и его принял президент Буш. В 1990-91 годах Китай также сократил академические обмены. В ноябре министр Бейкер посетил Пекин, что было признано авантюрой и оказалось проигрышным. Он получил лишь туманные заверения в ограничении экспорта военных технологий. Но не так уж много было потеряно в результате этих усилий (в отличие от двух провальных миссий "Скоукрнфт - Иглхургер").

Китай, однако, объявил, что будет придерживаться Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Согласие Китая также сделало возможной поддержку Советом Безопасности ООН войны в Персидском заливе против Ирака. В целом, отношения с июня 1989 года до конца 1991 года (и далее) были отмечены новой напряженностью и неоднозначными отношениями между Китаем и США, но практически не имели никакого отношения к отношениям обеих держав с Советским Союзом (или, после конца 1991 года, с Россией). Треугольника больше не было.

В целом, после начала 1980-х годов американо-китайские отношения приобрели гораздо более рутинный характер, чем в быстро меняющиеся 1970-е годы, и тому было несколько причин. Во-первых, американская политика способствовала резкому изменению трехсторонних геополитических отношений в 1980-х годах. Вторым важным новым элементом, способствовавшим возникновению такой ситуации в 1980-х годах, было, как уже говорилось ранее, изменение политики Китая. В-третьих, изменились китайско-советские отношения, что стало результатом переоценки китайской стороной трехсторонних отношений и советской переоценки и желания снизить напряженность и улучшить отношения.

 

Китайско-советские отношения

 

В 1981-82 годах китайцы решили возобновить прямые переговоры с Советским Союзом, чтобы усилить позиции Китая в трехсторонней дипломатии, сохранив при этом независимость. В 1970-х годах китайцы хотели более конфронтационных отношений между США и Советским Союзом и поэтому выступали против разрядки между ними. Одной из важных причин такой позиции было желание уменьшить способность Советского Союза оказывать давление на Китай. Другой причиной было увеличение возможности для Китая играть более активную роль в трехсторонней дипломатии, а это требовало улучшения отношений как с Советским Союзом, так и с Соединенными Штатами, чтобы получить больше рычагов влияния на обе сверхдержавы. Наконец, этот изменившийся треугольник позволил бы Китаю проводить свою более независимую политику в мире, особенно в странах третьего мира.

Намерения Китая стали предельно ясны, когда он призвал к возобновлению китайско-советских пограничных переговоров в течение трех дней после завершения визита госсекретаря Хейга в Китай в июне 1981 г. Китайцы, однако, как уже отмечалось, ранее наметили три "препятствия" или условия для любого серьезного улучшения отношений с Советским Союзом: вывод советских войск из Афганистана, вывод вьетнамских войск из Кампучии и сворачивание советского военного строительства вдоль китайских границ с конца 1960-х годов (включая вывод советских войск из Монголии). Это были жесткие условия, и Советы изначально рассматривали их как препятствующие реальному улучшению ситуации, если китайцы на практике не изменят свою позицию. В конечном итоге, однако, Советский Союз должен был уступить по всем трем пунктам.

Советская политика в отношении Китая также была подвижной. В 1981 и 1982 годах Советский Союз несколько раз брал на себя инициативу в попытках возобновить китайско-советский диалог, прерванный Китаем в начале 1980 года (вскоре после его начала) в ответ на советскую интервенцию в Афганистан. На двадцать первом съезде партии 23 февраля 1981 года Брежнев выразил желание улучшить отношения с Китаем и предложил выработать меры по укреплению доверия; китайцы быстро отвергли эту идею. 25 сентября 1981 года в непубличном послании Советы предложили провести приостановленные пограничные переговоры. Китайцы не отвечали в течение трех месяцев, что говорит о длительном разрыве отношений.

В феврале 1982 года премьер-министр Николай Тихонов воинственно заявил, что Советский Союз не откажется "от конкретных шагов, направленных на улучшение отношений", если переговоры будут вестись "на основе равенства и в духе взаимопонимания", но он подчеркнул, что "этот процесс не должен быть односторонним"."В следующем месяце в Ташкенте Брежнев пошел гораздо дальше в примирительном направлении, заявив: "Вы никогда не считали нормальным состояние вражды и отчуждения между нашими странами" и "Вы готовы без предварительных условий выработать взаимоприемлемые меры по улучшению советско-китайских отношений на основе взаимного уважения интересов друг друга". Брежнев также заявил, что Советы не "отрицают существование социалистического государства".

В своей речи в Баку в сентябре Брежнев повторил советскую заинтересованность в улучшении отношений с Китаем, как и на встрече с военными лидерами в Москве в октябре незадолго до своей смерти. Важно отметить, что в этом последнем случае он связал советский интерес к улучшению отношений с Китаем с ухудшением советских отношений с Соединенными Штатами.

Двенадцатый съезд партии в сентябре 1982 года снял прежний тезис о том, что Советский Союз является "главным источником опасности новой мировой войны", и сопутствующее предложение о необходимости создания глобального единого фронта (то есть, вместе с Соединенными Штатами) против "советского гегемонизма". Тем не менее, Москва по-прежнему рассматривалась как "серьезная угроза" безопасности Китая, которую необходимо устранить до полной нормализации отношений. Более конкретно, Ху Яобан сослался на три препятствия и заявил, что нормализация отношений с Советским Союзом зависит от того, предпримут ли Советы "практические шаги по устранению угрозы безопасности нашей страны". Но китайцы, сохранив три препятствия (или условия) в принципе, вскоре отбросили их на практике, согласившись проводить раз в полгода "консультации" по нормализации отношений заместителями министров (так называемыми "специальными представителями"). Эти переговоры начались в Москве в октябре 1982 года между заместителями министров иностранных дел Леонидом Ф. Ильичевым и Цянь Цичэнем. В ходе переговоров, когда китайцы подняли вопрос о трех условиях, Советы отказались обсуждать их на том основании, что они касаются третьих стран. Тем не менее, диалог был возобновлен".

Эти шаги Китая по улучшению отношений с Советским Союзом сопровождали шаги, предпринятые им для улучшения напряженных отношений с Соединенными Штатами (коммюнике о тайваньском оружии, напомним, было подписано 16 августа 1982 года). Китай не переключился с Соединенных Штатов на Советский Союз. Он применял стратегию Никсона-Киссинджера, направленную на завоевание рычаги в трехсторонней дипломатии путем улучшения отношений с обеими другими державами.

Советская политика в 1982 году также перешла от преимущественно антагонистической линии по отношению к Китаю, которая периодически сопровождалась призывами к улучшению отношений, к позиции, направленной преимущественно на сближение. Этот сдвиг отразился в прекращении в 1982 году советской публикации серийного сборника полемики и критических комментариев по китайской политике под названием "Опасный курс". Впервые опубликованный в 1969 г., он состоял из одиннадцати томов, последний из которых был подписан в печать 30 декабря 1981 г. и вышел в начале 1982 г. Аналогичным образом, полемические статьи с нападками на китайскую военную политику, которые были характерны для советской военно-профессиональной литературы, прекратились в 1982 г.

Преемники Брежнева призывали к улучшению отношений. Министр иностранных дел Хуан Хуа был ненадолго принят Андроповым и провел девяносто минут с Громыко по случаю похорон Брежнева в ноябре 1982 года. Андропов в своем первом важном выступлении в качестве нового лидера партии сослался на речи своего предшественника в Ташкенте и Баку и, как бы опровергая домыслы о разногласиях в Москве, подчеркнул "убежденность всей нашей партии, ее стремление смотреть вперед" в поисках улучшения отношений. Он также отметил: "Мы внимательно следим за каждым положительным ответом на это с китайской стороны". В августе 1983 года Андропов заявил, что "в последнее время в наших отношениях наметились определенные положительные тенденции", хотя "нынешний уровень двусторонних отношений еще далек от того уровня, который, по нашему убеждению, должен существовать между такими крупными и тем более соседними державами".

Фактический ход китайско-советских отношений в 1983-84 годах оставался на более нормальной основе, чем это было до 1982 года, но все еще включал в себя не более чем полугодовые консультации заместителей министров иностранных дел и скромное улучшение торговли. Раздражители продолжали существовать.

Китайские претензии на советскую территорию появились в прессе в январе 1983 года, подстегнутые советской статьей. Более важным, хотя и не ставшим проблемой, препятствующей развитию отношений, было растущее внимание Китая к развертыванию советских баллистических ракет SS-20 в Азии в пределах досягаемости Китая (108 были развернуты к 1983 году; в конечном итоге 171 были развернуты к 1985-86 годам, прежде чем все силы были расформированы в соответствии с Договором INF 1987 года).

В начале и середине 1980-х годов Советский Союз и Китай не предпринимали никаких действий, чтобы ослабить предполагаемые угрозы другой стороны. Советский Союз, например, сократил частоту военных учений вдоль китайской границы. А китайцы, в рамках начавшегося в 1985 году радикального сокращения и модернизации китайской армии, сократили силы, развернутые вдоль китайско-советской границы.

Советы пытались удержать отношения как с Китаем, так и с США от ухудшения, отчасти для того, чтобы предотвратить возврат к более тесным китайско-американским связям. Они также стремились не допустить успеха Китая в его попытках занять место на вершине треугольника, или в равновесии, но у них было мало рычагов влияния. Одним из небольших признаков их тандемного подхода к двум другим державам может служить тот факт, что старшие специалисты по Китаю и США в Министерстве иностранных дел в Москве были одновременно повышены до ранга заместителя министра.

Полугодовые раунды переговоров заместителей министров продолжались, но без существенных достижений. В марте 1983 года Советы предложили заключить пакт о ненападении, но китайцы отклонили эту идею. В августе 1983 года Андропов снова предложил меры по укреплению доверия, но китайцы не отреагировали. Визит первого заместителя премьер-министра СССР Ивана Архипова, запланированный на май 1984 года, был отложен Советами из-за возобновившихся вьетнамо-китайских пограничных боев в апреле - и, возможно, из-за раздражения по поводу визита президента Рейгана в Пекин. Министры иностранных дел Китая и СССР, все же встретились в течение шести часов в Нью-Йорке в сентябре 1984 года, чтобы продолжить диалог.

Две страны также договорились о расширении торговли. В апреле 1983 года в одном из регионов была открыта китайско-советская граница.

В последующие несколько лет последовали другие подобные соглашения о местной торговле. С 1983 по 1984 год объем торговли увеличился, достигнув 1,2 млрд. сингапурских долларов (примерно одна четвертая часть китайско-американской торговли). Одной из причин такого роста было осознание китайцами того, что их промышленные предприятия и система экономического планирования по-прежнему в значительной степени ориентированы на советскую систему. Но китайцы также продолжали обращаться за новыми технологиями к Японии и Западу, в то время как сми сдерживали продажу передовых технологий, ожидая улучшения общих отношений.

В начале и середине 1980-х годов китайцы продолжали улучшать контакты со странами Восточной Европы. Прорывом стал визит Флу Яобана в Румынию и Югославию в мае 1983 г. "Реакция Советов была гораздо менее тревожной, чем на предыдущие шаги по развитию контактов в конце 1970-х годов, особенно на визит Хуа Гофэна в Восточную Европу в 1978 году. Такие визиты стали нормой, а к июню 1987 года привели к визиту самого высокого уровня за последние три десятилетия, когда лидер партии Чжао Цзыян посетил Польшу, Восточную Германию, Чехословакию, Венгрию и Болгарию.

К концу 1984 года китайско-советские отношения начали двигаться вперед со скромного плато, достигнутого в 1982-84 годах. В сентябре состоялась встреча министров иностранных дел Громыко и Архипова в Нью-Йорке, о которой и в Москве, и в Пекине отзывались исключительно положительно. В декабре 1984 года Архипов посетил Пекин, что стало самым высокопоставленным визитом со времен встречи Алексея Косыгина с Чжоу Эньлаем в пекинском аэропорту в 1969 году. Он был хорошо принят и во время своего восьмидневного пребывания посетил несколько экономических объектов и встретился с несколькими ведущими китайскими руководителями. Были достигнуты соглашения об экономическом, научном и технологическом сотрудничестве, и было решено создать китайско-советскую комиссию по экономическому, торговому, научному и технологическому сотрудничеству. Особо следует отметить, что вице-премьер Яо Илин обратился к советскому посланнику как к "товарищу" Архипову - политически значимое изменение по сравнению с практикой четвертьвекового отчуждения. Тем не менее, ему также напомнили о трех препятствиях для полноценного развития отношений.

Незадолго до смерти Черненко, в марте 1985 года, Москву посетила первая китайская парламентская делегация. По случаю выбора Горбачева в качестве преемника Черненко генеральный секретарь Ху Яобан направил поздравление Коммунистической партии Китая, и это послание и ответ составили первый обмен приветствиями между двумя коммунистическими партиями с первых хмщевских лет. Член Политбюро Пэн Чжэнь, посетив советское посольство в Пекине, чтобы выразить соболезнования в связи со смертью Черненко, назвал его преемника товарищем Горбачевым, повторив использование братского партийного обращения, которое впервые было дано Архипову четырьмя месяцами ранее. Затем вице-премьер Ли Пэн, представлявший на похоронах Китай, назвал Советский Союз социалистической страной (впервые повторив обращение Брежнева к социалистическому Китаю тремя годами ранее). Горбачев в своей первой речи в качестве нового партийного лидера призвал к "серьезному улучшению" отношений с Китаем, которое, "при взаимности", по его мнению, вполне возможно. Пекин ответил, ссылаясь на "позитивный подход" Горбачева. Горбачев также приветливо принял Ли Пэна и его делегацию - в отличие от того, как Черненко вообще не принял вице-премьера, когда тот присутствовал на похоронах Андропова годом ранее.

Горбачев действительно стремился улучшить отношения с Китаем. В одной из первых внешнеполитических инициатив, которая также преследовала более широкие цели, он попытался в мае 1985 года (во время визита премьер-министра Индии Раджива Ганди) возродить предложения Брежнева десятилетней давности по созданию азиатского механизма коллективной безопасности, но с существенным отличием: Китай (наряду с Индией) был предложен в качестве ключевого члена, а не как неназванный объект предыдущего предложения. Похоже, он имел в виду паназиатский договор и постоянный форум, подобный хельсинкскому процессу СБСЕ в Европе. Эта инициатива не принесла никаких первых результатов, но помогла заложить основу для последующего улучшения. Примерно в то же время, по негативному стечению обстоятельств (незапланированному разве что Вьетнамом), на вьетнамо-китайской границе вновь вспыхнули локальные столкновения.

В июле 1985 года вице-премьер Яо Илинь, приехавший в Москву с ответным визитом Архипова, подписал новый пятилетний торговый пакт, как и предполагалось на декабрьских переговорах в Пекине, предусматривающий дальнейшее значительное увеличение торговли. Советские технические специалисты также вновь появились в Китае впервые с 1960 года для оказания помощи в модернизации семнадцати заводов, первоначально поставленных Советским Союзом в 1950-х годах, а также семи новых.

27 июля 1985 года Советский Союз без огласки закрыл подпольное антикитайское радио КНР на китайском языке (Ba Yi; "август l", день китайской армии), транслировавшееся на Китай более двух десятилетий. Это устранило главный раздражитель для китайцев.

Ближе к концу года произошло еще несколько событий, которые оставили тенденцию развития отношений неопределенной. В декабре заместитель министра иностранных дел Михаил Капица, посетивший Пекин, получил предварительное согласие Китая на обмен визитами между министрами иностранных дел в течение корпоративного года. Советы неразумно просочили эту новость в прессу, в результате чего китайцы сочли необходимым заявить, что такие визиты должны ожидать прогресса в решении трех препятствий, что сделало перспективу встреч гораздо менее вероятной. И в �fos cow, хотя Горбачев принял вице-премьера Ли Пэна, официальные лица Смиэта заявили, что встреча была не очень успешной. Горбачев, как сообщается, получил отпор, когда он добивался возобновления межпартийных контактов и призывал китайцев принять участие в предстоящем съезде советской партии.

Также в декабре был угнан советский коммерческий реактивный авиалайнер в Китай. Однако самолет и экипаж были быстро возвращены, и китайцы судили угонщика (второй пилот, советский гражданин среднеазиатского происхождения).

Китайцы не прислали делегацию на двадцать седьмой съезд партии в Москве в феврале-марте 1986 года. На съезде Горбачев уделил Китаю необычное внимание (это была единственная социалистическая страна, упомянутая по имени, и он посвятил ей два абзаца). В теплых выражениях он сказал: "Можно с удовлетворением говорить об определенном улучшении отношений Советского Союза с его великим соседом - социалистическим Китаем".

В марте Архипов снова посетил Пекин и встретился с премьером Чжао Цзыяном, хотя прием ему был оказан более прохладный, чем пятнадцатью месяцами ранее. В апреле в Пекин был направлен новый, более высокопоставленный советский посол Олег Трояновский, и был произведен ряд других важных кадровых перестановок.

Помимо отказа от советских усилий по развитию партийных отношений, китайцы отклонили и ряд других предложений. В январе 1986 года они снова отклонили советское предложение о заключении пакта о ненападении. В апреле они отклонили предложение министра иностранных дел Шеварднадзе о встрече на высшем уровне, заявив, что оно "нереально". (Это советское предложение, возможно, возникло из китайского предложения о встрече на высшем уровне, которое, по сообщениям, было передано Горбачеву в декабре, и которое, однако, было бы обусловлено прогрессом в преодолении трех препятствий).

Кажется очевидным, что к 1985 году китайские лидеры решили, что Советский Союз хочет улучшить отношения, но не уступить по трем препятствиям. Хотя китайцы были готовы к нормализации государственных отношений с Советским Союзом и взаимовыгодной торговле, они пришли к выводу, что если они хотят иметь рычаги влияния, чтобы добиться какого-либо движения. В связи с этим им придется сдерживать дальнейшие шаги по развитию отношений до тех пор, пока не произойдет какое-то движение со стороны Советского Союза.

Советские лидеры, в свою очередь, явно хотели улучшить отношения с Китаем, но сначала они не были готовы пожертвовать интересами безопасности, которым, по их мнению, служили их союз с Вьетнамом, постоянное военное присутствие в Афганистане (хотя уже в 198.5 г. они пересматривали это обязательство) и развертывание вооруженных сил на Дальнем Востоке, в том числе вдоль китайской границы.

В своей большой речи о советской политике в Азиатско-Тихоокеанском регионе во Владивостоке в середине 1986 года Горбачев отметил "заметное улучшение" отношений с Китаем "за последние годы" и сказал: "Я хотел бы подтвердить, что Советский Союз готов в любое время и на любом уровне самым серьезным образом обсудить с Китаем вопросы дополнительных мер по созданию атмосферы добрососедства"."Он сообщил о достигнутых или ожидаемых соглашениях о сотрудничестве в освоении бассейна реки Амур и о строительстве железнодорожного сообщения между Синьцзяном и Казахстаном (по просьбе Китая), а также высказался за сотрудничество в освоении космоса, включая подготовку китайских астронавтов. Самое важное, не ссылаясь на китайские "три условия", он сделал жесты по двум из них. Во-первых, он объявил о символическом сокращении шести полков, около 10 000 человек, из 108 000-рангового советского контингента в Афганистане, и подтвердил советскую заинтересованность в урегулировании путем переговоров, которое позволило бы полностью вывести советские вооруженные силы.94 Он также сообщил, что Советский Союз и Монголия рассматривают возможность вывода "значительного количества советских войск из Монголии". Наконец, он заявил, что Советский Союз готов обсудить с Китаем "конкретные шаги, направленные на сбалансированное сокращение уровня сухопутных войск" двух стран вдоль их границы на Дальнем Востоке. По Кампучии он смог сказать немногое, кроме замечания, что проблема "зависит от нормализации китайско-иетнарнских отношений" и что "мы можем только выразить нашу заинтересованность в том, чтобы граница между этими социалистическими государствами снова стала границей мира и добрососедских отношений", и возобновление товарищеского диалога с устранением ненужных подозрений и недоверия. Момент для этого сейчас кажется благоприятным".

Китайская реакция на предложение Горбачева была сдержанной и подчеркивала необходимость разобраться с вьетнамской оккупацией Кампучии (Камбоджи).

Советы продолжали стремиться к улучшению отношений. Заместитель премьер-министра Архипов без огласки, якобы для лечения иглоукалыванием, прибыл в Пекин незадолго до выступления Горбачева. Он оставался там две недели. Заместитель премьер-министра Николай Талызин, глава Каспия, посетил Пекин в сентябре, в основном для обсуждения экономических отношений. Иле предложил несколько направлений сотрудничества, включая реконструкцию объектов, построенных ранее при советской помощи, и новое строительство, в том числе мирных атомных электростанций.

В течение 1986 года Советский Союз также расширил сферу консультаций с Китаем, особенно в рамках двусторонних встреч по вопросам, возникающим в советско-китайских отношениях.

Американские переговоры по контролю над вооружениями. (Соединенные Штаты проводили консультации с Китаем периодически с начала 1970-х годов, а систематически - с 1984 года). На полугодовой встрече министров иностранных дел, состоявшейся в октябре.

В 1986 году заместитель министра иностранных дел Игорь Рогачев, все-таки добился согласия Китая на возобновление пограничных переговоров, прерванных после советской интервенции в Афганистан за семь лет до этого. Однако в ответ он подвергся энергичному китайскому натиску по вопросу о Карнпучии.

Время от времени продолжали возникать неожиданные и непредвиденные трудности. 12 июля в результате пограничного инцидента погиб один китайский охранник, но обе страны постарались разыграть этот инцидент. Ни одна из стран не опубликовала этот факт, а когда через месяц он просочился в японскую прессу, официальные лица как Китая, так и Советы назвали это "отдельным инцидентом" и случайной встречей. В сентябре советская баллистическая ракета, запущенная с подводной лодки, отклонилась от курса и, по всей видимости, упала в Маньчжурии.

В октябре 1986 года Советский Союз впервые за двадцать лет прекратил глушить радиопередачи на русском языке, транслируемые Радио Пекина на Советский Союз. (Китай перестал глушить передачи "Советского Союза" на китайском языке в 1982 г.) Вскоре после этого Советский Союз прекратил пропагандистские передачи на Китай собственного "Радио мира и прогресса" и закрыл последнее оставшееся подпольное радиовещание на Китай.

В феврале 1987 года начались переговоры по спорным пограничным территориям, возобновив переговоры, которые были приостановлены с 1969 года. Принципиальное согласие Рогачева, вероятно, было получено после советских заявлений о готовности пойти на уступки по этому вопросу, а в январе Горбачев (одновременно с объявлением о выводе одной дивизии из Монголии) публично заявил, что Советский Союз примет принцип пограничного ди,изиона по Талвегу (срединному каналу), что означает, что большинство спорных речных островов отойдет к Китаю. В целом, однако, инициативы Горбачева были медленными.

чтобы быть подхваченным Китаем (и другими азиатскими государствами). В первую годовщину своей речи Горбачев попытался возобновить дискуссию, особенно о контроле над аннами и мерах укрепления доверия, дав широко разрекламированное интервью индонезийской газете "Мердека". Наиболее важной новой позицией, которую выдвинул Горбачев, была важная односторонняя уступка Советского Союза: он согласился ликвидировать все ракеты средней дальности Советов в Азии в рамках Договора о промежуточном ракетном вооружении.

Договор о дальнобойных ядерных силах (INF), переговоры по которому ведутся с Соединенными Штатами. Ранее в ходе переговоров, сосредоточенных на Европе, Соединенные Штаты согласились, что Советский Союз может сохранить сто ракетных боеголовок в Азии. Договор, ликвидирующий все ракеты средней дальности, был подписан в декабре 1987 года, а ракеты впоследствии были уничтожены.

К концу года Горбачев снова выдвинул идею проведения китайско-вьетнамского саммита, но получил отказ. Китайцы хотели увидеть больше подвижек в преодолении трех препятствий.

Горбачев начал испытывать некоторое беспокойство со стороны консервативных партийных лидеров в Советском Союзе в связи с его щедрыми уступками по различным межнациональным вопросам. К 1988 году многие в советском руководстве считали, что китайско-советские отношения в достаточной степени нормализовались, и односторонние уступки по трем препятствиям были неоправданны. Однако у Горбачева были очень веские, даже вынужденные причины для продвижения по всем трем направлениям, даже если бы Китай не выдвигал их в качестве условий дальнейшего улучшения двусторонних отношений.

В феврале 1988 года Горбачев объявил о цели вывести все советские войска из Афганистана в течение одного года. В апреле успешные международные переговоры по Афганистану подтвердили такой вывод к февралю 1989 года, и к этой дате последние советские войска покинули страну. Это препятствие было, по сути, устранено.

Еще в октябре 1986 года в ходе полугодовых консультаций смитовская сторона впервые согласилась обсудить вопрос о вьетнамских войсках в Кампучии среди "региональных вопросов". Китайцы подчеркивали вьетнамско-кампучийский вопрос как "ключевое" препятствие на протяжении всего 1987 и в 1988 годах. Советы согласились на прямое обсуждение на специальной встрече в конце августа 1988 года, и хотя никаких соглашений достигнуто не было, китайцы были настолько впечатлены серьезностью советской стороны, что согласились на следующий шаг к саммиту - визит министра иностранных дел Цянь Цичэня в Москву в декабре.

В мае 1988 года Ханой объявил о выводе из Кампучии к концу года 50 000 военнослужащих, примерно половины их общей численности, с последующими обещанными сокращениями.

Горбачев возобновил полномасштабные усилия по продвижению азиатских, в том числе китайских, отношений во второй большой речи по азиатским делам в Красноварске в центральной Сибири 16 сентября 1988 года. Он снова выразил готовность продвигаться к встрече на высшем уровне с Китаем. Также, как и в предыдущей речи во Владивостоке в 1986 году и в намерениях в Йлердеке в 1987 году, Горбачев наметил широкие области для сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе, включая региональные экономические меры и меры безопасности. Повторив в более общих чертах свой предыдущий призыв к сотрудничеству в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

 

Он предложил начать с трехсторонних дискуссий Советского Союза, Китая и Соединенных Штатов.

В начале декабря 1988 года в своем выступлении на Генеральной Ассамблее ООН Горбачев объявил о крупной двухлетней односторонней программе сокращения вооружений и войск. Хотя в основном она была сосредоточена на Европе, она также включала значительное сокращение двенадцати армейских дивизий и 200 000 человек в Азии, включая сокращения вдоль китайской границы.

Советско-китайские отношения не направлены против третьих стран и не ущемляют интересы третьих стран", - этот тезис повторили обе стороны (и ранее обе стороны передали его Соединенным Штатам). Обе страны также отказались от каких-либо амбиций или претензий на "гегемонию" в Азиатско-Тихоокеанском регионе или где-либо в мире.

Не упомянутая в официальном коммюнике, но отмеченная в выступлениях и комментариях прессы, параллельная нормализация отношений между коммунистическими партиями двух стран. Каждая страна и партия с интересом и некоторой озабоченностью наблюдали за программой реформ, проводимых в другой стране (а также за теми, которые осуществлялись в Восточной Европе). Они включили в коммюнике комментарий о том, что "стороны считают полезным для двух стран обмен информацией и опытом в области строительства социализма, перестройки и реформ, а также мнениями по представляющим взаимный интерес вопросам, касающимся двусторонних отношений и международной ситуации". И, признавая различия, они отметили, что "разногласия по этим или другим вопросам не должны препятствовать развитию отношений между двумя сторонами".

В международной сфере не было новых соглашений или шагов, но были подтверждены текущие двусторонние усилия по решению пограничных вопросов, сокращению вооруженных сил вдоль границы, развитию экономических и других связей. Также были подтверждены усилия по урегулированию региональных конфликтов, особенно в Камбодже, и несколько неожиданное согласие Китая с советским предложением призвать ООН играть более активную роль в вопросах безопасности, таких как урегулирование региональных конфликтов, и чтобы ООН и другие международные организации занимались "решением глобальных экономических, социальных, демографических и экологических проблем, имеющих решающее значение для сохранения и развития мировой цивилизации и качества жизни". "Тем не менее, в целом наблюдалось общее расхождение в восприятии мира; новое мышление Горбачева не нашло аналогов в китайской политике.

Самым драматичным и, конечно, неожиданным и нежелательным аспектом саммита, укравшим часть его грома, стало присутствие миллиона молодых китайцев на улицах, протестующих против внутренней политики Китая. Горбачев, естественно, избегал прямых контактов с демонстрантами и минимизировал комментарии по этому поводу, но в своих публичных заявлениях он подтвердил необходимость демократического участия, посоветовав при этом проявлять терпение и дисциплину. Китайским лидерам пришлось несколько изменить программу мероприятий саммита, и они ждали до следующего дня после отъезда Горбачева из страны, прежде чем объявить военное положение.

За массовым и кровавым подавлением последовала бойня на площади Тяньаньмэнь 3-4 июня.

Горбачевский саммит в ретроспективе стал высшей точкой китайско-советских отношений, закрепив крупное достижение прошлого. Однако он не стал предполагаемой основой для новых достижений, выходящих за рамки нормализации отношений. Это было неизбежно, несмотря на сдержанное официальное молчание Москвы по поводу репрессий и несмотря на продолжающиеся контакты и переговоры. Растущий китайский интерес к советским реформам был сдержан и привел к китайской кампании против "мирной эволюции" и возврату к акценту на большей самодостаточности и жесткой политической ортодоксии (мирная эволюция означала не только \Вестемские концепции гра<люального перехода к рыночной экономике, но и политику перестройки). Тем не менее, китайские экономические реформы продолжались. Эта новая китайская линия приглушила энтузиазм в отношении любого значительного увеличения контактов между людьми. После того, как в ноябре произошел полный крах коммунистического правления в Восточной Европе, разочарование китайцев в провале коммунистической реформы и растущие внутренние трудности в Советском Союзе в 1989-91 годах привели к возникновению новых барьеров на пути как народных, так и партийных связей, хотя государственные отношения продолжали развиваться нормально.

Таким образом, период с мая 1989 года по август 1991 года ознаменовал новый этап в отношениях, хотя и не совсем такой, как ожидалось. После некоторого перерыва официальные отношения возобновились после визита премьер-министра Ли Пэна в Москву в апреле 1990 года (опять же, впервые за двадцать шесть лет). В ходе визита Ли Пэна было подписано широкое десятилетнее соглашение об экономическом, научном и техническом сотрудничестве, а также первое соглашение о сотрудничестве в области космических исследований. Также было подписано соглашение (очевидно, слабое по конкретным обязательствам) о сокращении войск вдоль границы. За месяц до этого Советский Союз и Монголия договорились, что все советские войска будут выведены из страны к концу 1992 года.

Генерал Сюй Синь, заместитель начальника Генерального штаба, сопровождал Ли в Москву и в ходе встреч с советскими военными руководителями договорился о начале регулярного обмена визитами военных руководителей. Первая независимая военная делегация в

тридцати лет была одна, возглавляемая советским контр-адмиралом Владимиром Хужоковым, посетившим

Пекин в июне. В июле Китай посетила делегация советских военных - ветеранов миссий военной помощи в Китае в 1930-х годах, службы в Маньчжурии в 194,5 годах и военных советников в 1940-х и 1950-х годах. Затем последовали другие взаимные визиты, которые привели к визитам в 1991 году начальников соответствующих штабов, генерала Михаила Моисеева и генерала Чи Хаотяня. Маршал Дмитрий Язов стал первым (и последним) советским министром обороны, когда-либо посещавшим Китай, в мае 1991 года.

 

Не менее важными были встречи и визиты в 1990 и 1991 годах высокопоставленных военных и военно-промышленных специалистов, которые преследовали ne\v интерес Китая к приобретению советского оружия, в частности, современных истребителей.

К 1991 году отношения стабилизировались на уровне, который привел к встрече на высшем уровне в Москве в ответ на визит Горбачева двумя годами ранее. В рамках подготовки к встрече заместитель Генерального секретаря КПСС Владимир Ивашко посетил Пекин в феврале, а министр иностранных дел Александр Бессмертных - в апреле. Затем 15-19 мая 1991 года Москву посетил генеральный секретарь Цзян Цзэминь - со времени последнего визита китайского лидера Мао Цзэдуна в 1957 году прошло тридцать четыре года.

В официальном коммюнике о встрече она названа "продолжением

встреча на высшем уровне между М. С. Горбачевым и Дэн Сяопином в мае 1989 г." (исключая любое упоминание о Чжао Цзыяне).113 Как говорилось в коммюнике, обе стороны "высоко оценили важное значение нормализации советско-китайских отношений" и "выразили удовлетворение тем, что в отношениях между ними открывается новая страница". Помимо подтверждения обычного спектра политических, экономических, технических и военных контактов и связей, они согласились, что, несмотря на различия в их внутреннем развитии, "не существует универсальных моделей проведения реформ и осуществления перестройки". Они также согласились, что реформы "необходимы для раскрытия потенциала социализма", но что важным условием реформ является "поддержание стабильности в государстве и обществе", и, конечно, что "каждый народ имеет право решать дела своей страны в соответствии со своими специфическими условиями".

В международных делах два государства также обещали "продолжать содействовать процессу нормализации ситуации в мире", особенно "прилагать усилия вместе со всеми государствами мира для установления нового мирового порядка".

 

Конкретных соглашений было немного, самым важным было соглашение о большей части восточного участка китайско-советского, 4300 километров от монгольской границы до корейской границы, подписанное министрами иностранных дел 16 мая_- Но "фокус" был именно на укреплении и дальнейшем развитии общей нормализации, достигнутой в 1989 году. Горбачев в своей речи за ужином подчеркнул, что основа отношений является внутренней, но также и то, что хорошие отношения способствуют международной стабильности, и в отказе от трехсторонней дипломатии он сказал, что китайско-советские отношения "не являются какой-то картой в геополитической игре. Нет!"

Вызов новой нормализации в конце 1980-х годов исходил не от новых геополитических маневров ни одной из стран, ни от какой-либо другой. Три месяца спустя произошла августовская попытка государственного переворота в Москве, а к концу года - распад Советского Союза. Есть много свидетельств того, что китайские лидеры приветствовали бы успех переворота, но они избежали преждевременных обязательств, и отношения не пострадали напрямую. Стремительный крах Коммунистической партии Советского Союза, а вскоре и самого Советского Союза, стал серьезным потрясением. Китайские лидеры были более чем когда-либо убеждены в том, что они были правы, сочетая экономические реформы с продолжающимся жестким контролем над политической ортодоксией, а также в том, что они действовали правильно, подавляя анархию на площади Тяньаньмэнь.

Внутренние китайские документы, включая протокол заседания Политбюро от 28 августа, опубликованный в Гонконге, содержат другие признаки сильной критики политики Горбачева, сожаления по поводу провала переворота, враждебности к Борису Ельцину и решимости защититься от опасных внутренних китайских тенденций и влияния со стороны Советского Союза (а позже - России и других государств-преемников).

27 декабря 1991 года Китай незамедлительно признал Россию и остальные одиннадцать государств-преемников Советского Союза. Для большинства целей Россия как продолжающая соседствовать великая держава является правопреемником, и межгосударственные отношения продолжаются на нормальной основе (межпартийных отношений, конечно, больше нет). Соглашение о границе, подписанное в мае 1991 года советским правительством, было ратифицировано в феврале 1992 года российским правительством. Новым послом Хуссии в Китае был назначен заместитель министра иностранных дел СССР Игорь Рогачев, который был хорошо принят. В марте 1992 года министр иностранных дел России Андрей Козырев посетил Пекин в рамках первого из серии визитов на высоком уровне, а в декабре 1992 года его посетил президент Борис Ельцин.

В то же время Китай был обеспокоен появлением независимых государств в Казахстане и Кыргызстане, которые могут оказаться мощным притягательным фактором для родственников, проживающих в соседней китайской провинции Синьцзян., Переговоры с Советским Союзом о сокращении вооруженных сил в приграничных районах, последняя встреча которых состоялась в ноябре-декабре 1991 года, вновь собрались в марте-апреле 1992 года с российской делегацией, но к следующей сессии в июле-августе 1992 года и впоследствии Китай столкнулся с объединенной делегацией представителей России, Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана; все они имели общую наследственную границу с Китаем, и они решили предоставить единую совместную делегацию. К концу 1992 года было достигнуто общее соглашение. Тем не менее, остаются нерешенные территориальные споры на границах Кыргызстана и Таджикистана с китайской провинцией Синьцзян.

Несмотря на новые сложности в Центральной Азии и новые идеологические различия между коммунистическим Китаем и некоммунистической Россией, с конца 1991 года Россия сменила Советский Союз на фундаменте отношений, которые были установлены с Китаем. И после трех беспокойных десятилетий Советский Союз и Китай к 1991 году нормализовали свои отношения, поскольку оба пришли к пониманию того, что их отношения представляют собой сочетание общих и конкурирующих двусторонних интересов, без более широких рамок союза или вражды. Ход отношений в будущем, конечно, будет зависеть от развития событий в обеих странах, а также между ними и в более широкой геополитической обстановке, прежде всего в северной части Азиатско-Тихоокеанского региона.

 

Япония и Восточная Азия

 

Все чаще отношения между Соединенными Штатами, Советским Союзом и Китаем становились частью действий на более широкой азиатско-тихоокеанской арене, а не геополитическим треугольником. Наиболее важным дополнительным актором стала Япония. Хотя американо-японские отношения оставались близкими, Япония развивала свои отношения с Китаем после 1978 года, а советско-японские отношения были разморожены при Горбачеве, хотя полной нормализациидостигнуто не было.

В 1982 году, когда Китай начал проводить независимую внешнюю политику в рамках стратегического треугольника и за его пределами, одним из направлений ее развития стала Япония. В ноябре 1983 года китайско-японские отношения вышли на новый уровень после визита генерального секретаря Ху Яобана в Японию, за которым последовал ответный визит в Китай премьер-министра Ясухиро Накасонэ в марте 198-го. Во время визита Ху Яобанга обсуждался вопрос о размещении в Азии советских ракет SS-20, угрожающих обеим странам.

 

Советские лидеры в начале J980-х годов сделали несколько попыток улучшить отношения с Японией, в частности, во время Двадцать шестого съезда партии в феврале 1981 года и в речи Брежнева в Ташкенте в марте 1982 года - оба эти события больше запомнились параллельными подходами к Китаю. Но Япония присоединилась к Соединенным Штатам в экономических санкциях против СССР после Афганистана и Польши в 1980-82 годах и не ответила на туманные советские предложения. Советский Союз не проявлял готовности иметь дело с единственным предметом интереса японцев - спорными островами к северу от Японии.

В Дели по случаю похорон премьер-министра Индии Индиры Ганди в ноябре 1984 года состоялась краткая встреча премьер-министров Тихонова и Накасоне. Более значительной была встреча при аналогичных обстоятельствах между Горбачевым в Москве в марте 1985 года. Хотя Советы продолжали жестко критиковать Японию (в 1985 году в связи с сороковой годовщиной начала Второй мировой войны было больше, чем обычно, комментариев) и особенно критиковать военные связи с США, к концу года было достигнуто соглашение об обмене визитами министров иностранных дел в будущем году.

Визит министра иностранных дел Шеварднадзе в Японию в середине января 1986 года был первым на этом уровне за последнее десятилетие.      Хотя этот визит был признан взаимополезным, он не проложил какую-либо новую содержательную основу в отношениях. Однако, возможно, горбачевское руководство расценило его как рекогносцировку возможностей на будущее, а также как шаг к общему улучшению отношений. Горбачев в своем главном обращении о советской политике в отношении Азиатско-Тихоокеанского региона в июле 1986 года назвал Японию "державой первостепенной важности". Он сказал, что в отношениях с Японией наметились "признаки перемен к лучшему", и он не только сослался на визиты министров иностранных дел (министр иностранных дел Японии Синтаро Абэ посетил Москву в мае 1986 года, ответив взаимностью на визит), но и на то, что, по его словам, в отношениях с Японией наметился прогресс.

 

Однако советско-японские отношения в 1980-е годы (и далее) оставались затрудненными из-за сложного спора о четырех островах к северу от Хоккайдо, которые японцы считали своими "северными территориями" (каковыми они были до 1945 года), а Советский Союз - частью Курильских островов, полученных по военному соглашению с США и оккупирована Советским Союзом в августе-сентябре 1945 года. Более того, Япония отказалась от претензий на земли Ку1ил-Ис в Сан-Францисском мирном договоре 1951 года (хотя Советский Союз не подписал этот договор). Советский Союз рассматривал эти территории прежде всего как стратегически важные для своего военно-морского бастиона в Охотском море, как экономический актив (рыболовство и полезные ископаемые) и как политически важный элемент общего "окончательного" территориального урегулирования в Азии и Европе после 11-й мировой войны.

Не рассматривая здесь достоинства советской и японской позиций, следует отметить, что у каждой из них есть аргументы в свете истории, справедливости и международного права - хотя окончательное решение вопроса, несомненно, должно быть связано с политическим урегулированием. Японское руководство начало ужесточать свою позицию, добиваясь ранее апатичной реакции общественности в Японии с помощью нарастающей кампании в 1970-х и 1980-х годах, включая инаугурацию первого ежегодного Дня Северных территорий 7 февраля 1981 года, в разгар противостояния между Востоком и Западом.

Первым признаком некоторого потепления отношений стала речь Горбачева "Владивос ток", вскоре после которой в августе 1986 года, впервые за десятилетие, некоторым японцам было разрешено посетить семейные захоронения на спорных островах (тщательно сбалансированное надуманным посещением россиянами могил некоторых умерших российских гостей в Японии). В июле Москва также направила в Токио нового и способного посланника, посла Николая Сольмеева.

Путь к улучшению отношений оставался сложным, возникали новые проблемы. Летом 1987 года, когда Япония согласилась принять участие в исследованиях под эгидой аме1иканской программы SDI, Советский Союз выразил протест, и образ американо-японского военного партнерства против советских интересов был оживлен. В августе два японца (дипломат и бизнесмен) в Москве были уличены в шпионаже и высланы. Японцы ответили добром. В декабре был обстрелян советский разведывательный бомбардировщик.

 

Горбачев продолжил свои попытки улучшить отношения, в частности, в своей красноярской речи в сентябре 1988 года (хотя и с оговорками, критикуя "упорное наращивание" военного сотрудничества с США). В декабре 1988 года Шеварднадзе вновь посетил Японию, и по этому случаю он впервые признал территориальный спор, а обе стороны договорились создать рабочую группу по мирному договору (и еще одну - по обсуждению Камбоджи и других региональных конфликтов). Когда министр иностранных дел Сосукэ Уно нанес ответный визит в Москву в мае 1989 года, Шеварднадзе вычитал, что он не признает территориальный спор.      1989 года Шеварднадзе тонко намекнул, что американо-японский договор о безопасности больше не рассматривается как препятствие для улучшения отношений. В ноябре Александр Яковлев посетил Японию в рамках предварительного зондажа для визита Горбачева. Он туманно говорил о поисках некоего компромисса "третьей стороны" по островам.

Новый и осложняющий элемент появился после визита Бориса Ельцина в Японию в январе 1990 года, во время которого он предложил долгосрочное (пятнадцать-двадцать лет) пятиэтапное постепенное решение вопроса об отчужденных островах путем "компромисса", хотя на самом деле он имел в виду перспективу постепенных российских уступок. После этого он посетил южные Курилы в августе, и к тому времени этот вопрос вызывал горячие споры в советских общественных дебатах.

Некоторые трения остались. Например, помимо частых задержаний и штрафования советской береговой охраной японских рыболовецких браконьеров вблизи островов (которые являются особенно богатым рыболовным районом), захват советской стороной в мае 1990 года флотилии океанских северокорейских рыболовецких судов, незаконно промышлявших в советских водах дальше на север, привел к обнаружению того, что некоторые из них были японскими судами и экипажами, которые по сговору ходили под северокорейским флагом. Тем не менее министр иностранных дел Таро Накама заявил в парламенте, что советская угроза (о которой долгое время говорило японское правительство) "отступает". А в сентябре в ежегодной Белой книге по обороне, подготовленной Японским оборонным агентством, была отменена стандартная характеристика советской военной активности как "угрозы". В сентябре 1990 года Шеварднадзе в третий раз посетил Токио, чтобы подготовить почву для встречи на высшем уровне. В декабре первый японский космонавт вышел в открытый космос в качестве пассажира советского космического полета.

Встреча Горбачева на высшем уровне в Токио наконец состоялась в середине апреля 1991 года, почти через пять лет после того, как он начал добиваться ее проведения. Это был успех, хотя бы потому, что добродетель коррумпированности. Но это не было большим успехом и не привело к решительному улучшению отношений, что привело к сохранению тупиковой ситуации вокруг спорных островов. В Японии очень немногие голоса, которые пытались изменить японскую позицию, были приведены в соответствие. Япония твердо стояла на том, чтобы вновь приобрести все спорные острова, и хотя в начале 1991 года японцы проявили некоторую готовность быть гибкими в отношении сроков возвращения островов, они не проявили никакой гибкости в требовании советского признания японского суверенитета над ними. Кроме того, к тому времени, когда в 1990-91 годах встал вопрос о международной экономической помощи Советскому Союзу, Япония определила твердую политику: никакой экономической помощи или инвестиций, пока вопрос о "северных территориях" не будет решен на ее условиях.

Тем временем в Советском Союзе шли дебаты по поводу позиции Японии. Одних привлекала перспектива получить японское экономическое вознаграждение за "несколько камней в океане", другие в патриотических тонах принципиально осуждали любую "распродажу" российского достояния и земли за японское золото и критиковали готовность отказаться от постоянного сокровища и наследия ради в лучшем случае эфемерной краткосрочной выгоды (они также сомневались, что обещанные вознаграждения действительно материализуются). В начале 1991 года распространились слухи о том, что Горбачев уже подписал соглашение о передаче островов за 200 миллиардов долларов. Эти беспочвенные слухи были опровергнуты, но они помогли отравить атмосферу, когда в марте лидер правящей Либерально-демократической партии Итиро Одзава посетил Москву и обсудил экономическую помощь, которую можно было ожидать в случае разрешения островного спора. Были напечатаны (и опровергнуты) слухи о том, что он предложил 26-28 миллиардов долларов (цифры были взяты из исследования Либерально-демократической партии о том, какие инвестиции могут быть предприняты).

Общенациональный референдум в марте 1991 года о сохранении союза сопровождался голосованием на территории спорных островов по вопросу их передачи Японии. В округе, включающем все спорные острова, кроме Итурнпа, 68,8% проголосовали против, 21,5% - за и 7,8% - "другое мнение".127 (В округе, включающем северные Курилы и Итурнп, 87% проголосовали против). Это голосование, хотя и не имело юридической силы (как оказалось, и общенациональное голосование по союзу), показало неудивительную оппозицию большинства населения, а также более удивительный факт, что более одной пятой населения в этом экономически депрессивном районе было готово рискнуть японским гнётом, и эта доля значительно увеличилась в последующие несколько лет.

В результате растущего внутреннего напряжения и повышения голоса Российской республики Горбачев и Шеварднадзе не только решили не двигаться дальше в вопросе об островах, но и включить в состав официальной делегации саммита политических лидеров Российской республики и местного Дальнего Востока. Среди них были министр иностранных дел России Андрей Козырев и губернатор Сахалина (и Курил) Валентин Петрович Федоров.

Таким образом, долгожданный саммит Горбачева ознаменовал собой лишь очень ограниченный шаг к нормализации отношений. И фактически он закрыл книгу японо-советских отношений. Никаких новых шагов предпринято не было, хотя дебаты в Советском Союзе продолжались до самого его распада. После этого вопрос и трудная задача поиска решения перешли к России. Президент Ельцин, отменив запланированный визит в Токио в сентябре 1992 года, столкнулся с той же дилеммой, что и Горбачев. У него не было "Ельцина" за плечами, но был широкий круг политических критиков внутри страны, а также бескомпромиссная Япония.

В 1987-89 годах японцы не спешили увидеть возможности, открывшиеся благодаря новому мышлению Горбачева. К тому времени, когда они <опустились>, они были слишком осторожны и самоуверенны. Хотя они точно видели советский (и позже российский) экономический упадок и уязвимость, а также растущую потребность в японской экономической помощи, они не увидели предсказуемо большие трудности для любого лидера в Москве сделать шаг, который будет политически рискованным и дорогостоящим, поскольку общественное мнение растет во все более демократической среде.

Американское геополитическое "старое мышление". В течение многих лет Соединенные Штаты поддерживали японцев как союзника США против советского противника и, в то же время, помогали сохранить источник напряженности между Японией и Советским Союзом, который сохранял зависимость Японии от Соединенных Штатов. В новом мировом порядке американские интересы заключались в разрешении спора и установлении хороших отношений между Японией и Россией. Усиление властной позиции Японии и давление на слабое, но гордое советское (российское) руководство, стремящееся к компромиссу, не было способом решения проблемы. Тем не менее, администрация Буша, а затем и Клинтона продолжали поддерживать японскую позицию.

В отличие от них, Великобритания, Франция и Германия избегали отождествления с японской позицией по спорным островам и отклонили неоднократные попытки Японии получить поддержку своей позиции со стороны Европейского сообщества и Группы 7. Самое большее, чего смогла добиться Япония, это поддержки мирного решения вопроса путем переговоров, что, конечно же, было и советской (позже российской) позицией.

Об американо-японских отношениях можно сказать лишь то, что политический и военный союз оставался очень крепким, в то время как растущая экономическая конкуренция приводила к новым трениям на протяжении всего периода. Это также привело к определенным последствиям для сотрудничества в области безопасности, особенно когда Конгресс попытался наложить резкие ограничения на сотрудничество в области обмена американскими военными технологиями в I989 году. Также, несмотря на американскую попытку поддержать Японию в споре с Советским Союзом по поводу островов, возникли разногласия по поводу усилий Запада по оказанию помощи Советскому Союзу, России и другим республикам в их трудном переходе от централизованного социализма к рыночной экономике и политической демократии. В отличие от усилий Соединенных Штатов и западноевропейских держав, Япония вела себя отстраненно и не была готова взять на себя свою долю бремени в поддержку общей цели. Она отдала приоритет своему партикуляристскому интересу в приобретении островов.

Помимо новых отношений между Советским Союзом, Китаем, США и Японией, эти четыре державы по-новому взаимодействовали со своими соседями в Восточной Азии, особенно с Северной и Южной Кореей, Вьетнамом, и в более периферийной степени с Монголией и странами Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН).

 

В течение многих лет Северная Корея была ближе к Китаю, чем к Советскому Союзу, хотя и была вполне независимой. Но в 1978-80 гг. она с беспокойством наблюдала за сближением Китая с Соединенными Штатами и Японией и с большей сатисфакцией смотрела на противоположное развитие советских отношений с США. Решение США в 1981 году поставить Южной Корее истребители-бомбардировщики F-16 подтолкнуло северокорейцев к поиску более современных самолетов, чем устаревшие МиГ-2, что стимулировало конкуренцию между Советским Союзом и Китаем в поставках вооружений. Советский Союз не захотел поставлять более современные самолеты, а китайцы предложили свои F-7 (китайская версия МиГ-2лс). В июне 1983 года наследник Новой Кореи, Ким Чен II, посетил Китай с большим энтузиазмом.

Затем Советский Союз предпринял шаги, чтобы предотвратить более тесные северокорейско-китайские связи. В мае-июле 1984 года ветеран северокорейского руководства, Ким II Сен, впервые за двадцать три года посетил Москву. Вскоре после этого, в обмен на советские права пролета (для разведки и полетов во Вьетнам), Советский Союз согласился предоставить две эскадрильи самолетов МиГ-23. К этому времени Советский Союз был крупнейшим торговым партнером Ноийской Кореи. В октябре 1986 года Ким снова посетил Москву.

Ким 11 Сен вскоре - впервые за пять лет - также посетил Пекин, в мае 1987 года. Китайско-советская конкуренция за влияние продолжалась, но обе державы были не склонны оказывать Северной Корее более чем минимальную поддержку.

Однако и Советский Союз, и Китай впервые уравновесили свои отношения с Северной Кореей с растущими связями с Южной Кореей. Китай участвовал в Азиатских играх в Сеуле в 1986 году, несмотря на противодействие Северной Кореи. Китайская торговля с Южной Кореей также начала расширяться. Советский Союз тоже увеличивал свою торговлю с югом и в апреле 1989 года открыл торговое представительство в Сеуле. Советские историки впервые начали признавать, что Северная Корея вторглась в Южную Корею в 1950 году.

В июне 1990 года, во время своего визита в США, Горбачев встретился с президентом Южной Кореи Ро Тхэ У, а три месяца спустя, в сентябре, Советский Союз и Республика Корея установили дипломатические отношения. Китай, вместо того чтобы стремиться теснее привязать к себе Северную Корею, пошел по тому же пути, что и Советский Союз, и в августе 1992 года также установил дипломатические отношения с Южной Кореей.

В сентябре 1990 года прерывистые контакты между Северной Кореей и Южной Кореей переросли в серию встреч премьер-министров. В сентябре 1991 года обе Кореи вступили в Организацию Объединенных Наций - шаг, ранее заблокированный Северной Кореей и ее советскими и китайскими союзниками. Наконец, встречи на высоком уровне Северной и Южной Кореи привели в декабре 1991 года к подписанию Договора о примирении, ненападении и сотрудничестве и совместной декларации о запрещении ядерного оружия на Корейском полуострове. Последнее соглашение было особенно важным, поскольку серия разоблачений в начале 1991 года усилила озабоченность мировой общественности по поводу масштабных секретных разработок Северной Кореей ядерного оружия.

Хотя совместная декларация не сняла эту озабоченность, она привела к заключению соглашения о гарантиях МАГАТЭ и контролю со стороны внешних экспертов. Оказалось, что Северная Корея действительно приступила к реализации секретной программы создания ядерного оружия, но (хотя и не признавая этого факта) стремится закрыть программу. Однако последующее отступление Северной Кореи от вопроса об инспекциях МАГАТЭ сохранило актуальность этой проблемы.

Соединенные Штаты, тесно связанные с Южной Кореей и не имеющие отношений с Северной Кореей, практически не имели прямого влияния на эти разработки, хотя и стремились поощрять контакты между Северной и Южной Кореей. Соединенные Штаты также настаивали на поддающихся проверке обязательствах Северной Кореи не стремиться к созданию ядерного оружия. В этой связи полезным шагом стало изъятие американцами ядерного оружия из Южной Кореи в конце 1991 года.

Северная Корея была важна как коммунистическая страна, географически и политически находящаяся между Китаем и Советским Союзом. К началу 1990-х годов ей пришлось изменить свою политическую позицию, перейдя от позиции бенефициара китайско-советской конкуренции к позиции изоляции. После некоторых многообещающих первых шагов по конструктивной корректировке своей политики, Северная Корея вновь стала непримиримой и продолжала представлять опасность для безопасности и мира в регионе.

Вторая, менее важная коммунистическая страна, Народная Республика Монголия, также находилась между двумя великими коммунистическими державами. тесно связана с Советским Союзом, она также была постоянным фактором в китайских расчетах. В 1983 году появились признаки необычного монгольского беспокойства на фоне улучшения китайско-советских отношений. Хотя Монголия с начала 1920-х годов находилась в зависимости от Советского Союза, у нее были свои собственные интересы. Весной 1983 года, очевидно, по собственной инициативе и, возможно, с целью осложнить советско-китайские отношения, монголы выслали из страны около 8000 человек, долгое время проживавших в Китае. К середине 1984 года два, вероятно, связанных между собой события повернули события в другую сторону. В июле было подписано соглашение о делимитации китайско-монгольской границы, а в августе ветеран монгольской партии, Юмжаагийн Цеденбал, был заменен более молодым и гибким Джамбын Батмонхом.

Как отмечалось ранее, советское военное присутствие в Монголии было одним из трех препятствий, созданных Китаем в начале 1980-х годов для улучшения отношений с Советским Союзом. И, как также отмечалось, Горбачев постепенно сокращал, а затем в марте 1991 года перешел к ликвидации этого присутствия к 1992 году. Начиная с декабря 1988 года, был запущен монгольский вариант перестройки.

В марте 1989 года министр иностранных дел Церенпилин Гомбосурэн совершил первый официальный визит министра иностранных дел в Пекин за сорок лет с момента установления дипломатических отношений. Затем последовали другие визиты на высоком уровне, и мон-гольско-китайские отношения были нормализованы.

В мае состоялся первый визит министра иностранных дел Японии в Монголию, а затем последовали японские инвестиции. Соединенные Штаты, которые в 1960-х и 1970-х годах несколько раз рассматривали возможность установления связей с Монголией, каждый раз отступали, не желая враждовать сначала с Китайской Республикой на Тайване, а затем с Китайской Народной Республикой. В изменившихся условиях последних 1980-х годов, в январе 1987 года Соединенные Штаты все же установили отношения, хотя до конца 1991 года с минимальным присутствием и без посла-резидента.

По пятам за революционными изменениями в Восточной Европе последовала Монголия. Крупные народные митинги в январе 1990 года призывали к демократии и референдуму. К марту лидер партии и монгольское Политбюро призвали к прекращению монополии на власть собственной партии. Был избран новый лидер партии, Гомбожавын Очирбат, а Батмонх вскоре уступил свой второй пост президента Пунсалмаагийну Очирбату. В июле, на первых в истории свободных выборах, победила обновленная Коммунистическая партия, но она пригласила оппозицию в правительство и способствовала созданию коалиционного правительства. Буддизм быстро восстановил свои позиции.

В августе 1990 года, а затем в июле 1991 года секретарь Бейкер посетил Уль-Анбаатар. Был направлен контингент Корпуса мира для обучения английскому языку и пользованию компьютерами. Президент Пунсалмаагийн Очирбат посетил Вашингтон в январе 1991 года, что стало первым визитом главы монгольского государства в США, и было подписано соглашение о научно-техническом сотрудничестве.

Хотя Советский Союз и западные державы, включая Японию, приветствовали изменения в Монголии, в Китае настроения были неоднозначными.В то время как уход не только советского военного присутствия, но и практически советского присутствия и влияния любого рода, соответствовал одним китайским интересам, рождение действительно независимой Монголии и неконформной "коммунистической" и некоммунистической коалиции в ее руководстве представляло собой потенциальный вызов другим китайским интересам. Монголия теперь могла стать привлекательной альтернативой монголам прилегающей китайской провинции Внутренняя Монголия. Это же соображение стало влиять и на мышление хусинов, поскольку некоторые монголы неофициально стали говорить о "Великой Монголии", охватывающей не только свободную республику и Внутреннюю Монголию, но и Туву, Бурятию и Алтай в Сибири.

Гораздо более сложной была корректировка советских, китайских и американских интересов в Индокитае. Вьетнамцы использовали свой союз с Советским Союзом, заключенный в ноябре 1978 года, для противостояния китайцам, но в то же время для ограничения советского влияния в Лаосе и Кампучии (Камбодже). В декабре 1981 года вьетнамцы заменили первого лидера кампучийской партии Пен Сована, который пытался получить некоторую свободу действий за счет установления более тесных связей с Советами, на Хенг Самрина, который возглавлял марионеточное правительство с самого начала в 1979 году. Тем не менее, советско-вьетнамские отношения и советская экономическая и военная помощь Вьетнаму оставалась важной для обеих сторон, по крайней мере, до середины 1980-х годов. Продолжающийся напряженный вьетнамо-китайский конфликт, в который внесли свой вклад и те, и другие, также означал, что советское улучшение отношений с Китаем было ограниченным, пока Москва поддерживала Вьетнам.

Когда Советский Союз начал осторожно стремиться к улучшению отношений с Китаем, начиная с 1982 года, вьетнамцы прямо или косвенно пытались сорвать этот проект. \Не перечисляя многочисленных примеров, одним из важных примеров было успешное давление Вьетнама с целью отложить запланированный на середину 1984 года визит первого заместителя премьер-министра Архипова в Китай, а затем инжиниринг советской связи с антикитайской атакой. Но Горбачев был более настойчив, хотя долгое время не был готов перечить Вьетнаму в вопросе Камбоджи. Одной из причин этого были выгоды, которые Москва видела в сохранении советского военного присутствия во Вьетнаме.

Установление американцами дипломатических отношений с Китаем в 1978 году и другие шаги по сближению и даже некоторое прямое поощрение явно способствовали военному нападению Китая на Вьетнам в 1979 году. Это привело к большей зависимости Вьетнама от Советского Союза, а также к передаче Вьетнамом Советскому Союзу крупной военно-морской базы в заливе Карн Рань (которая была крупным военно-морским объектом США во время войны во Вьетнаме). Соединенные Штаты, а также АСЕАН и Китай отказались признать режим Хенг Самрина, установленный в Кампучии в 1979 году при поддержке Вьетнама. В 1981 году, на "геополитической фазе Хейга" политики новой администрации, появились намеки на более прямое сотрудничество с Китаем для оказания военного давления на Вьетнам, но они сошли на нет. Тем не менее, Соединенные Штаты постепенно увеличивали помощь антивьетнамским кампучийским повстанцам негласно в течение 1980-х годов и открыто после 1985 года.

На протяжении первой половины 1980-х годов Советский Союз неуклонно наращивал свое военное присутствие во Вьетнаме. В 1979 году, после нападения Китая на эту страну, вьетнамские лидеры согласились на использование советскими военными баз, которые они отвергли, когда об этом просили ранее (сначала в 1975 году, а затем в 1978 году). Только после того, как потребность Вьетнама в советской поддержке стала настолько очевидной, это решение было принято неохотно. После посещения военно-морского порта в начале 1979 года, в 1980 году началось расширение и усиление постоянного советского присутствия. К середине 1980-х годов Советский Союз создал штаб-квартиру в бухте Камрань, основные средства перехвата разведывательной информации, военно-морскую флотилию, обычно состоящую из двадцати пяти кораблей, несколько десятков разведывательных Ту-95 "Медведь" и противолодочных Ту-142 "Медведь".

 

морские боевые самолеты и средние бомбардировщики Ту-16 Badger, а также эскадрилья из двадцати истребителей для местной противовоздушной обороны. Эти самолеты также использовались на базе Да �анг. Хотя американские базы и силы на Филиппинах не могли сравниться с американскими, Союз SO\iet нарушил монополию Америки на военное присутствие сверхдержавы в Юго-Восточной Азии.

Главным фактором постепенного, но значительного изменения советского отношения и политики в отношении Вьетнама стало применение "нового мышления" к определению советской политики после 1986 года. С одной стороны, улучшение отношений с Китаем все больше рассматривалось как более важное, чем продолжение отдавать приоритет вьетнамским предпочтениям. С другой стороны, Вьетнам дорого стоил советским ресурсам, и, более того (как жаловались Советы), многое было потрачено впустую или неправильно. Наконец, конфронтация с Соединенными Штатами и связанные с ней военно-стратегические соображения сначала снизились, а затем стали негативным фактором. Военная база в заливе Камрань стала гораздо менее полезной.

В своей речи в Красноярске в сентябре 1988 года Горбачев предложил в качестве сбалансированных мер вывод США с военно-морской базы на Филиппинах и вывод советских войск с базы в Камрань. Соединенные Штаты не были заинтересованы в таком обмене и рассматривали это предложение в основном как попытку осложнить продолжающиеся американо-филиппинские переговоры о продлении прав на базу в Субике. Горбачев не ожидал, что предложение будет принято. Тем не менее, оно было значимо как признак того, что Москва готовилась отказаться от базы в Кам Ранхе, и, по крайней мере, некоторые советские официальные лица хотели попытаться получить какие-то дивиденды от этого шага. Советские источники впоследствии выяснили, что это предложение не было предварительно согласовано с вьетнамцами, которые были возмущены односторонними советскими действиями. В 1989 и 1990 годах Советский Союз пошел на резкое сокращение своего военного присутствия в Камрань. Одновременно с этим Советский Союз сократил, а затем и прекратил военную помощь Вьетнаму и пресек попытки Вьетнама получить военную помощь в качестве "арендной платы" за базу, которую он освобождал.

В течение 1988 года в регионе произошло еще несколько важных событий, которые повлияли на него. После неудачного начала, когда в марте произошло новое вьетнамско-китайское морское столкновение из-за спорных островов Спратли, в середине 1988 года вьетнамцы сделали первые попытки улучшить отношения с Китаем, что привело к официальным двусторонним переговорам в Пекине в январе 1989 года, впервые за десять лет. В середине 1988 года Вьетнам также попытался начать переговоры с Соединенными Штатами, предлагая помощь в розыске американцев, пропавших без вести во время войны во Вьетнаме. В конце концов, как уже отмечалось, в мае 1988 года Вьетнам объявил о выводе 50 000 военнослужащих из Кампучии в том же году. В апреле 1989 года Ханой пообещал вывести оставшиеся войска (еще 50 000) к сентябрю 1989 года, что и было сделано.

Китайско-советские переговоры по Камбодже (переименованной в Кампучию в апреле 1989 года) также начались летом 1988 года, как и впервые прямые переговоры по Камбодже. Переговоры по Камбодже продолжались с периодическим прогрессом и откатами в течение следующих трех лет. Все три великие державы внесли свой вклад. Советский Союз настоятельно требовал вывода вьетнамских войск, а затем (на время) взял на себя бремя помощи камбоджийскому правительству. Начиная с 1988 года Соединенные Штаты стали пытаться убедить Китай уменьшить свою поддержку "красных кхмеров". Наконец, в середине 1990 года Соединенные Штаты резко изменили свою позицию, отказавшись от исключительной поддержки печально известной трехпартийной оппозиционной коалиции, в которой доминировали красные кхмеры, и согласившись иметь дело также с правительством в Пномпене.

В сентябре 1990 года произошел прорыв в переговорах между камбоджийскими фракциями, вскоре после того, как Совет Безопасности ООН, включая, разумеется, Китай, а также Советский Союз и Соединенные Штаты, согласовал наброски плана по прекращению гражданской войны в Камбодже. В сентябре также состоялась первая американо-вьетнамская встреча на высоком уровне с 1973 года, когда госсекретарь Бейкер встретился с министром иностранных дел Нгуен Ко Тхачем. В том же месяце состоялись первые секретные вьетнамско-китайские переговоры на высоком уровне между высшими партийными и государственными руководителями, включая Цзян Цзэминя и Нгуен Ван Линя.

Все эти пути к нормализации отношений и урегулированию камбоджийского конфликта нашли свое воплощение в 1991 году. Дальнейшие секретные китайско-вьетнамские встречи привели к официальному саммиту в Пекине в ноябре 1991 года между лидерами партий Цзян Цзэминем и До Муоем, а также премьер-министрами Ли Пэном и Во Ван Кьетом, которые договорились о полной нормализации китайско-вьетнамских отношений. Хотя американо-вьетнамские переговоры не привели к полной нормализации отношений, в октябре 1991 года Бейкер встретился с министром иностранных дел Вьетнама Нгуен Мань Камом и выразил готовность работать в этом направлении. Поводом для встречи послужило успешное завершение мирных переговоров в Камбодже, приведшее к соглашению всех сторон в Париже 23 октября 1991 года. Несколькими днями ранее Камбоджа отказалась от власти Коммунистической партии и приняла многопартийную политическую систему и рыночную экономическую систему. Одновременно с Парижским соглашением Соединенные Штаты отменили свое эмбарго на торговлю с Камбоджей. Соединенные Штаты недавно открыли посольство и направили поверенного в делах в Лаос, а теперь были готовы направить его и в Камбоджу.

Таким образом, к концу 1991 года, несмотря на то, что поглощение все еще вооруженной фракции "красных кхмеров" было еще не завершено, Камбоджа больше не была ареной нескольких пересекающихся международных конфликтов.

Эпоха перестала быть ареной американо-советского, китайско-советского, китайско-вьетнамского и других противостояний, хотя американо-вьетнамские отношения не были полностью урегулированы, и, конечно, сохранялись некоторые конфликты интересов между различными сторонами. К моменту истечения срока действия договора Советский Союз в основном ушел из региона.

Параллельно со смягчением китайско-советских и китайско-вьетнамских отношений и разрешением камбоджийского конфликта нормализовались отношения Советского Союза и Китая с другими странами Юго-Восточной Азии, в частности с шестью членами АСЕАН. Министр иностранных дел Шеварднадзе проиллюстрировал и передал новый советский подход, совершив в марте 1987 года беспрецедентное турне по странам Юго-Восточной Азии, включая Таиланд, Индонезию и Австралию, а также коммунистические государства Индокитая. Этот процесс продолжался. На юбилейной встрече АСЕАН в Маниле в июле 1992 года, посвященной 25-й годовщине ее создания, Вьетнам и Лаос были приняты в члены организации (позднее ожидалось включение Камбоджи), а наряду с министрами иностранных дел США, Японии, Австралии и Новой Зеландии в качестве приглашенных наблюдателей присутствовали также министры иностранных дел России и Китая. Американские и советские базы в Субик-Бей и Кам-Рань-Бей находились на последних стадиях постепенного свертывания. Во многих отношениях эта встреча в Маниле представляла собой те новые отношения сотрудничества и демилитаризации между странами Азиатско-Тихоокеанского региона, к которым Горбачев призывал в 1986 и 1988 годах.

В течение нескольких лет Советский Союз спокойно и постепенно развивал торговые и дипломатические отношения с несколькими малыми государствами Тихого океана и Юго-Восточной Азии. Некоторые из этих инициатив не увенчались успехом, как, например, когда Советы неверно оценили силу президента Фердинанда Маркоса на Филиппинах и выступили с заявлениями в его поддержку и против "вмешательства" США в последние дни его пребывания у власти. В целом, однако, Советский Союз смог, не пытаясь сделать слишком много, извлечь выгоду из раздражения нескольких небольших тихоокеанских государств, которые рассматривали американскую роль как властную.

В конце 1986 года Советский Союз подал заявку на членство в Тихоокеанской конференции экономического сотрудничества, а в начале 1987 года подал заявку на вступление в Азиатский банк развития.

Советский Союз также расширил свои коммерческие, и особенно рыболовные, интересы в регионе Тихого океана. Уже в августе 1985 года Советский Союз приобрел годичные права на рыболовство в водах Кирибати (бывшие острова Гилберта), что привело к тому, что Соединенные Штаты перебили цену и приобрели те же права на рыболовство в следующем году. Но Советский Союз упорствовал, достигнув в 1987 году соглашения о правах на рыболовство вокруг Вануату (бывшие Новые Гебриды).

Советский Союз также установил дипломатические отношения с Фиджи, Вануату и Кирибати в конце 1980-х годов.

В сентябре 1990 года Советский Союз принимал у себя международную конференцию по Азиатско-Тихоокеанскому региону, на которой Шеварднадзе подтвердил заинтересованность СССР в дальнейшей нормализации отношений и развитии экономического и других направлений сотрудничества. Однако к этому времени советские ресурсы были ограничены, и средств для конкретных инициатив было мало.

 

Азия в американо-советских отношениях

 

В первой половине 1980-х годов влияние геополитического баланса между Советским Союзом, Соединенными Штатами и Китаем играло значительную, но уменьшающуюся роль. С 1986 года на сцену все больше выходят другие сложные взаимоотношения между этими тремя державами и другими странами, и к началу 1990-х годов американо-советские (а затем американо-российские) отношения, а также роль Китая, Японии и других стран полностью изменились в результате исчезновения линий противостояния времен холодной войны.

Советские лидеры приветствовали трения в американо-китайских отношениях в 1981-82 годах, поскольку это ослабило антисоветский альянс, развитие которого они наблюдали в 1978-80 годах. В целом, они спокойно восприняли постепенное улучшение китайско-американских отношений после 1983 года, хотя явно надеялись поставить свои отношения с Китаем по крайней мере на один уровень с американскими. Они даже были готовы пойти на радикальные меры, которых добивался Китай, чтобы преодолеть все три препятствия, которые он называл необходимыми для реального улучшения отношений. Советские аналитики как американских, так и китайских дел продолжали в своих оценках в 1980-х годах подчеркивать основные долгосрочные стрессы в китайско-американских отношениях,140 хотя другие советские наблюдатели варьировали свои суждения. С точки зрения советско-американских отношений, китайский фактор продолжал беспокоить советских лидеров, но гораздо меньше после 1981 года, чем в конце 1970-х годов. В советской озабоченности также произошла интересная перемена. В период 1978-80 годов советские аналитики и официальные лица в беседах и в опубликованных статьях предупреждали американцев о ненадежности построения отношений с Китаем и об издержках для американо-советских отношений. К 1983-84 годам они предупреждали китайцев об опасности превращения в придаток США и принесения в жертву китайских отношений с Советским Союзом.

Соединенные Штаты стремились поддерживать хорошие отношения с Китаем, но не были готовы удовлетворить китайскую позицию по Тайваню. Хотя в 1980-х годах Соединенные Штаты видели выгоду в скрытой китайско-советской взаимной подозрительности.

Государства не стремились усугублять эти разногласия или препятствовать улучшению советско-китайских отношений.

Общим итогом сдвига в трехсторонней дипломатии с 1970-х по 1980-е годы стала потеря Аме1икой своей позиции в качестве балансирующего элемента. Никсон и Киссинджер улучшили отношения США с обеими другими державами и получили рычаги влияния на них. Картер и Бжезинский потеряли большую часть этого влияния, вступив в союз с Китаем. В 1981-82 годах Рейган обострил отношения с обеими державами и потерял рычаги влияния на них (несмотря на усилия Хейга по поддержанию подхода Бжезинского). К 1983 году Соединенные Штаты стремились улучшить отношения с Китаем, а после 1985 года, в некоторой степени, и с Советским Союзом. Но в 1980-х годах расцвет трехсторонней дипломатии прошел.

Советские давние "национальные, государственные интересы" в Азиатско-Тихоокеанском регионе в целом были ярко подчеркнуты в ключевой речи Горбачева во Владивостоке в июле 1986 года. Помимо широких увертюр в адрес Китая и более ограниченных в адрес ряда других государств, он подчеркнул, что "наш подход к этой части мира основан на признании и понимании существующих там реалий", но заявил, что Советский Союз "выступает за построение новых и равноправных отношений с Азиатско-Тихоокеанским регионом". С этой целью он предложил (более полно, чем в предшествующем заявлении на Двадцать седьмом съезде партии в феврале 1986 года) следующее конференции по типу Хельсинкской конференции (СБСЕ), в которой должны были принять участие "все страны, тяготеющие к Тихому океану". Это предложение не прошло, тем не менее, вначале эта идея встретила благоприятный отклик. Даже азиатские страны, находившиеся в хороших отношениях с Советским Союзом, в частности Индия, отнеслись к этой идее прохладно.

Горбачев подверг резкой критике прошлые действия Америки на Дальнем Востоке, а также наращивание военного потенциала с середины 1970-х годов, которое, по его словам, превращало Тихий океан в "арену военно-политического противостояния "uz. Тем не менее, он признал, что США являются крупной тихоокеанской державой и что "без их участия невозможно решить проблему безопасности и сотрудничества в районе Тихого океана". Он также заявил, что для развития "взаимовыгодного сотрудничества" с Соединенными Штатами есть "немало возможностей как на Дальнем Востоке, так и в Тихом океане".

В Красноярске два года спустя, разочарованный отсутствием реальных подвижек в отношениях в Азиатско-Тихоокеанском регионе, особенно с Соединенными Штатами,

 

Горбачев повторил: "Мы усиленно ищем точки соприкосновения по проблемам Азиатско-Тихоокеанского региона с Соединенными Штатами. И часто спрашиваем: почему здесь, в отличие от других важных сфер мировой политики, у нас нет взаимопонимания? Наши государственные интересы не сталкиваются... . Так в чем же проблема?"

Проблема заключалась в том, что Соединенные Штаты пока не видели преимущества или необходимости вовлекать Советский Союз в этот регион, в отличие от Европы. В Европе на протяжении холодной войны существовала более четкая линия противостояния, которая разделила континент, и к концу 1980-х годов появилась возможность устранить этот раскол, и она была использована. В Азии многочисленные политические разногласия были гораздо менее слитными, не было общего движения или драматической развязки, как в Европе в 1989-90 годах. Тем не менее, в 1988-91 годах ситуация в Азии, как и в Европе, существенно изменилась, и к концу советского периода Азиатско-Тихоокеанский регион также в определенной степени стал зоной расширенного сотрудничества. Затянувшийся нерешенный спор между Советским Союзом, а затем Россией и Японией по поводуспорных островов оставался препятствием, но не прямо в американо-советских отношениях, а косвенно, поскольку препятствовал полной российско-японской нормализации. Однако в начале 1990-х годов трудно было найти другие области, в которых сохранялись значительные расхождения.

Тем не менее, сохраняются новые проблемы, которые могут бросить вызов как обеим странам, так и другим державам в регионе. Нежелание Северной Кореи прекратить свою программу по созданию ядерного оружия или, по крайней мере, предоставить возможность эффективного международного контроля создает потенциально расколотую и опасную ситуацию. Хотя Россия и США заинтересованы в предотвращении приобретения Северной Кореей потенциала ядерного оружия и работают в сотрудничестве, сложная цепь событий, включающая непредсказуемую реакцию Южной Кореи и Японии на ядерную аннексию Северной Кореи, может создать новые проблемы и вызвать расхождения в ответах Америки и России. Любая не ожидаемая в настоящее время, но не немыслимая напряженность между Россией и Японией или Китаем может создать проблемы для американской политики.

Самым большим сдерживающим фактором для более активной советской (затем российской) роли в Азии к началу 1990-х годов было не блокирующее действие или даже неразрешенный конфликт интересов, а то, что распад Советского Союза заставил эту страну, и Россию как ее преемницу, направить свое внимание и ресурсы вовнутрь для решения грозных проблем экономического и социального перехода и восстановления. Несмотря на освобождение от ограничивающего мышления и порождаемых конфликтов бывшего советского политического мировоззрения, политика Горбачева к 1990-91 гг. и его преемника была просто ограничена отсутствием средств для использования экономических и других возможностей в Азиатско-Тихоокеанском регионе, а также в других частях мира. Такая ситуация, вероятно, сохранится еще некоторое время. Но не навсегда.

 

Конкуренция в странах третьего мира

 

A.: APP A RENT s HARPE NIN G соперничество между сверхдержавами в третьем мире во второй половине 1970-х годов стало одним из важнейших факторов краха разрядки.1 Советский Союз не без оснований считал, что Америка продолжает играть очень активную роль в этом соперничестве. Но более значительным по своему влиянию на их отношения было американское восприятие, также не лишенное оснований, все более активной и экспансионистской политики Советского Союза. Однако обеспокоенность США вызвала преувеличенную реакцию. В 1980-х годах присутствие СоЕ заметно уменьшилось, а роль США возросла. Сейчас уместно более пристально взглянуть на восприятие двух сторон и реалии их соперничества в Третьем регионе в 1980-х годах.

 

Доктрина Хейга, 1981-82 гг.

 

Президент Рейган вступил в должность с убеждением, что "Советский Союз лежит в основе всех беспорядков, которые происходят" в мире. Госсекретарь Хейг, будучи гораздо более сведущим в мировой политике, также имел упрощенное и увеличенное представление об использовании Советским Союзом обстоятельств и ситуаций во всем мире в своих интересах. Более того, и по другим причинам, Хейг поставил тему советского участия и расширения влияния в Третьем мире в центр американо-советских отношений.

 

Первым регионом, который привлек американскую озабоченность и обвинения в советском экспансионизме, стала Центральная Америка и Карибский бассейн. В действительности, на протяжении 1970-х годов Советский Союз и, в меньшей степени, даже Куба проявляли большую сдержанность в поддержке левых революционных движений в Карибском бассейне и Латинской Америке. И Москва, и Гавана в основном обеспечивали скрытую подготовку, включая военизированную подготовку на Кубе и в Советском Союзе, для некоторых латиноамериканских (а также арабских и африканских) революционеров. Неизменной оставалась лишь их словесная поддержка, причем политическая поддержка, которая не подразумевала никаких обязательств. Учитывая твердую декларативную позицию Советского Союза и Кубы в поддержку национального освобождения и прогрессивных перемен, эта поддержка не вызывает опасений, за исключением того, что она была столь ограниченной.

После свержения правительства Альенде в Чили в 1973 году и подавления местных террористов в Аргентине и Уругвае большая часть Латинской Америки стала относительно стабилизированной, как правило, при авторитарных режимах, пока оппозиция репрессивным праворадикальным диктатурам в ряде стран Центральной Америки и Карибского бассейна не вылилась в вооруженную борьбу в конце десятилетия. Наиболее значительной была лево-умеренно-либеральная оппозиционная коалиция под руководством Сандинистов, которая в конечном итоге свергла режим Сомосы в Никарагуа в июле 1979 года. Но даже там внешняя поддержка со стороны таких некоммунистических стран, как Панама, Коста-Рика, Венесуэла и Мексика, была более значительной, чем со стороны Советского Союза и Кубы. Советский Союз оставался очень осторожным в своей поддержке даже после победы сандинистов.3 Более того, сообщалось, что сам Кастро советовал сандинистам не принимать слишком радикальный курс и не отталкивать американскую поддержку, как это сделал он сам. Действительно, режим Кастро на Кубе сильно зависел от советской поддержки, которая к концу десятилетия составляла около 8 миллионов долларов в день (что стало до боли ясно, когда в начале 1990-х годов эта прямая и косвенная экономическая субсидия прекратилась). Москва в начале 1980-х годов не хотела субсидировать Никарагуа в дополнение к Кубе (и Вьетнаму).

Следующий поворот к насилию в Сальвадоре привел к реформистскому государственному перевороту в октябре 1979 года. Однако уже через несколько месяцев правые военные элементы в правящей хунте приобрели преобладающую роль, а большинство либеральных и умеренных политических элементов покинули правительство, некоторые в итоге присоединились к партизанской оппозиции за неимением альтернативы. В 1970-х годах небольшая Коммунистическая партия Сальвадора по совету советской стороны отказалась присоединиться к другим партиям.

 

Только в 1980 году она начала принимать участие, и даже тогда она оставалась одним из самых незначительных компонентов. Соединенные Штаты продолжали поддерживать хунту и поощрять экономические реформы, хотя насилие со стороны крайних правых и левых привело к усилению поляризации, которая объединила умеренную оппозицию с радикальными левыми.

Накануне смены американских администраций в январе 1981 года Советский Союз и Куба изменили курс и начали поставлять оружие сальвадорским революционерам в более значительных масштабах. Это изменение произошло не потому, что советские лидеры решили отказаться от разрядки; они пытались в то же время, хотя, вероятно, без больших надежд, восстановить разрядку в отношениях с приходящей американской администрацией. Одной из причин этого сдвига было то, что советские лидеры считали прогрессивные революции морально правильными и исторически неизбежными в условиях растущего народного недовольства репрессивным авторитарным правлением и экономической эксплуатацией. Учитывая, что такая точка зрения существовала и ранее, она не могла стать причиной изменения политики. Тем не менее, эта точка зрения, хотя и должна быть очевидной, редко признается. Вторая причина заключается в том, что советские лидеры считали, что перспективы успеха революции в Сальвадоре, пусть и не очень значительного, росли. Москва (и Гавана) хотели, чтобы потенциальные революционеры повсюду, и особенно в ближайшем регионе, видели в Москве готовность поддержать прогрессивные перемены, в отличие от Соединенных Штатов. Это было важным фактором в сложившейся ситуации: Американская политика была явно направлена на поддержку существующих авторитарных режимов в Центральной Америке. Направляя оружие через Никарагуа в Сальвадор, Советы и кубинцы, вероятно, могли обеспечить идентификацию Америки с усилиями по насильственным репрессиям в Сальвадоре, а также, возможно, подтолкнуть США к развитию более тесных связей с авторитарными режимами в Гватемале и Гондурасе. Такие действия США оттолкнут многих сторонников прогрессивных перемен в таких странах, как Мексика и Коста-Рика, а также в Западной Европе. Соединенные Штаты, демонстративно отбросив в 1981 году знамя прав человека, снова оказались бы в роли внешнего янки-полицейского в регионе с давней историей недовольства американским вмешательством. Между тем, советская и кубинская роль была косвенной и ее можно было даже отрицать. В революционных силах не было ни советских, ни даже кубинских солдат, в то время как американские военнослужащие прошли в Сальвадоре инструктаж по внутренней военной полиции и операциям по подавлению.

Сальвадорское партизанское "последнее наступление" в январе 1981 года провалилось. Вскоре после этого советские лидеры начали возвращаться к своему скептицизму относительно наличия революционной ситуации в Центральной Америке. Это мнение усилило их осторожность и способствовало тому, что их участие в регионе в дальнейшем оставалось малозаметным.

Возможно, советское решение оказать косвенную помощь революционерам в Центральной Америке имело и более тонкий смысл. Советские лидеры, возможно, хотели продемонстрировать Вашингтону, как Соединенные Штаты и их друзья, такие как Египет, спокойно поставляли оружие (включая оружие советского происхождения) сопротивлению в Афганистане на заднем дворе Советского Союза, так и Советский Союз и его друзья, такие как Куба, могли спокойно поставлять оружие (включая американские винтовки vl-16, приобретенные во Вьетнаме) революционерам в Сальвадоре. Это действие, помимо других целей, отмеченных ранее, как минимум, показало бы Вашингтону, что двое могут играть в одну игру. Это может даже привести к молчаливому соглашению обеих держав о сокращении или прекращении подобных действий. Это была бы сделка, на которую Москва была бы готова пойти. Ввиду своей позиции принципиальной поддержки дела прогрессивных революционных перемен в Центральной Америке, она не могла бы признать такую сделку публично, но это было бы и не нужно, поскольку она не признавала поставки оружия в первую очередь.

Советы также надеялись, что избранное левое правительство на Ямайке является признаком прогрессивного прогресса в странах с демократическими процессами. Левый переворот в Гренаде в 1979 году, совершенный псевдомарксистским движением "Новая драгоценность" Мориса Бишопа, также приветствовался, хотя и с опаской. Советы лишь осторожно поддержали усилия Кастро по введению Гренады во внешний круг советских прогрессивных государств и тщательно воздерживались от тесной идентификации или обязательств. Вопреки последующим заявлениям США, полученные данные о контактах гренадцев с Советским Союзом показывают, как мало поддержки Советский Союз оказывал Гренаде (и как мало доверия было у него к ее лидерам). Как будет показано далее, Москва не пыталась использовать Гренаду в качестве базы для расширения коммунистического правления в этом регионе. Точно так же Советы с опаской встретили левый поворот подполковника Дези Бутереза, диктатора Суринама, пришедшего к власти в результате переворота в 1980 году, и держали его на расстоянии вытянутой руки.

Соединенные Штаты, параллельно с поддержкой правительства Сальвадора, занимали все более враждебную позицию по отношению к Никарагуа. 1 апреля 1981 года США прекратили помощь Никарагуа. С августа по ноябрь помощник государственного секретаря Томас Эндерс вел переговоры с никарагуанцами об условиях прекращения поддержки Никарагуа партизан в Сальвадоре. Но все больше администрация меняла свою цель, оказывая давление на сандинистов, чтобы заставить их разделить власть в Никарагуа и сократить их связи с Кубой и Советским Союзом.

Еще 9 марта 1981 года президент Рейган издал секретное "Президентское заключение по Центральной Америке", которое предусматривало тайные действия по пресечению поставок оружия через Никарагуа партизанам в Сальвадоре. После ключевого заседания Совета национальной безопасности (СНБ) 16 ноября он издал NSDD-17, санкционировав значительное расширение поддержки военизированных никарагуанских сил (в народе называемых "контрас", уменьшительное от contrarevolutionarios) и выделив первоначально 19 миллионов долларов. ЦРУ вооружало, обучало и поддерживало силы контрас, которые выросли с нескольких сотен человек в середине 1981 года до примерно 15 000 военнослужащих на местах к середине 1980-х годов. Они действовали в Никарагуа в основном с баз в Лондурасе и в меньшей степени из Коста-Рики.

В документе СНБ от апреля 1982 года, который позже стал достоянием общественности, были определены американские цели для этих тайных операций и гораздо более широкого спектра политических, экономических и других действий. Цели были гораздо шире, чем пресечение поставок оружия в Сальвадор - первоначальное публичное обоснование, и в разной степени относились ко всей Центральной Америке. В основном, не афишируемая цель США заключалась в "устранении кубинского/советского влияния в регионе". Более того, эта цель должна была быть достигнута "в краткосрочной перспективе". В более долгосрочной перспективе целью было "создание политически стабильных правительств, способных противостоять такому влиянию". Эта программа действий основывалась на выводе о том, что Соединенные Штаты "жизненно заинтересованы в том, чтобы не допустить распространения в регионе государств по образцу Кубы "4.

В 1982 году администрация объявила о Карибской инициативе, которая должна была стать экономическим пряником для привлечения стран региона к американской политике, а также для повышения их жизнеспособности и сопротивления левым революциям. В 1983 году администрация назначила престижную комиссию под председательством бывшего госсекретаря Генри Киссинджера, главным образом для того, чтобы заручиться поддержкой американской общественности в отношении политики противодействия коммунистическому вторжению в регион. Ни один из этих методов не был особенно успешным в отвлечении внимания от внутреннего конфликта в Сальвадоре и вторжения в Никарагуа.

Хотя Сальвадор, а со временем и Никарагуа были основным фокусом действий в регионе, главным объектом американского беспокойства с самого начала была Куба. Все члены администрации Рейгана разделяли враждебное отношение к Кубе Кастро. Более того, Куба рассматривалась не только как инструмент успешного расширения советского влияния в Африке, но и как потенциальный источник расширения коммунистического влияния в Западном полушарии, особенно в Карибском бассейне. И Рейган, и Хейг часто называли Кубу советским прокси.

Хейг в начале работы администрации рекомендовал президенту Рейгану, чтобы, по его собственным словам, президент "поставил точку в вопросе о Кубе". Когда президент этого не сделал, это сделал Хейг. Несколько раз в феврале он, как уже отмечалось, говорил о необходимости решать проблему внешней помощи партизанам в Сальвадоре "у истоков" - и "очевидно, что это Куба". Не только жесткая позиция Хейга встревожила кубинцев и вызвала беспокойство Москвы, но и министр обороны Уайнбергер и Объединенный комитет начальников штабов также не хотели без нужды ввязываться в войну с Кубой. Предложение Хейга рассмотреть возможность морской блокады любых поставок оружия с Кубы было отклонено президентом после решительных возражений Пентагона. Как позже сказал Хейг, он был "практически одинок" в администрации по этому вопросу.

Прибывшая администрация Рейгана с удивлением узнала о секретном дипломатическом канале связи, который администрация Картера установила с Кастро. В феврале кубинцы тихо попытались продолжить его, но им было отказано. Однако к ноябрю 1981 года Хейг воспользовался предложением мексиканского правительства и встретился с кубинским вице-президентом Карлосом Рафаэлем Родригесом. За этим контактом последовал секретный визит в Гавану генерала Вернона Уолтерса, бывшего заместителя начальника ЦРУ, а ныне специального посла, который встретился с Кастро. Однако эти встречи не привели к улучшению отношений. Администрация Рейгана даже отменила значительную кубинскую инициативу. Вскоре после встречи с Хейгом, в декабре кубинцы сообщили начальнику отдела американских дипломатических интересов в Гаване, что они прекратили поставки оружия в Никарагуа - и это подтвердила американская разведка. Но администрация проигнорировала этот шаг и в апреле ужесточила экономические санкции.

Кубинская помощь Никарагуа, включая опять же военную помощь, оставалась на уровне, который раздражал Вашингтон, не провоцируя его. Тем не менее, в администрации существовала озабоченность и недовольство, постоянно выражаемые публично, по поводу увеличения советских поставок оружия на Кубу. В 1981 году общий объем вооружения стал существенно джисе, и в начале 1982 года в состав вооружений вошла вторая эскадрилья истребителей. Это вновь подняло вопрос о возможном нарушении амеииканско-советского соглашения, достигнутого после Кубинского ракетного кризиса 1962 года, как и поставка первой эскадрильи в 19i8 году.10 Директор ЦРУ Уильям Кейси в 1982 году и президент Рейган в 1983 году вскользь (и необоснованно) обвинили Советский Союз в нарушении договоренностей 1962 года путем поставки этих вооружений на Кубу. Однако это были лишь отдельные заявления, отражающие общую склонность предполагать нарушение Советским Союзом, а не обоснованные обвинения, и они не получили продолжения.

Хейг заявил, что количество оружия на Кубе "намного превышает" то, что необходимо Кубе для защиты от "любой потенциальной угрозы, исходящей из этого полушария". Это утверждение могло быть верным только в том случае, если он имел в виду, что Соединенные Штаты никогда не вступят в войну против Кубы, что он и сделал. Как для Москвы, так и для Гаваны, наращивание вооружений на Кубе действительно усиливало сдерживание возможного американского нападения. Более того, советские лидеры не были готовы пойти на то, чтобы прийти на помощь Кубе в случае нападения, и они считали, что поставки оружия были политически полезным заверением для Кастро, а также способом уменьшить вероятность такого крайнего события.

Вскоре после прихода к власти администрации Хейгана, согласно более поздним кубинским откровениям, Фидель Кастро направил своего брата, министра обороны Рауля Кастро, в Москву, где тот встретился с генеральным секретарем Леонидом Брежневым, министром обороны Дмитрием Устиновым и секретарем партии Борисом Пономаревым (отвечавшим за отношения с социалистическими странами). Рауль проинформировал советских лидеров о большой озабоченности Гаваны опасностью американского нападения или других действий против них, но, по словам Хаула (раскрывшего свою миссию более десяти лет спустя, уже после распада Советского Союза), Леонид Брежнев прямо ответил: "Мы не можем воевать на Кубе, потому что она находится на расстоянии 11 000 километров. Если мы туда поедем, нам разобьют головы". Рауль сказал, что он и Фидель сочли этот советский ответ "тяжелым для молчания", но на публике они продолжали говорить об "укреплении уз дружбы", чтобы "дезориентировать врага".

Комментируя решение Рейгана в начале своего срока, "несмотря на некоторые настроения среди его советников поступить иначе", "строго придерживаться договоренностей по статусу Кубы, достигнутых США и СССР после кубинского ракетного кризиса", Хейг серьезно исказил их суть. В своих мемуарах он сказал, что "эти договоренности не включали в себя право Москвы и Гаваны вдохновлять, обучать, снаряжать и вооружать повстанцев в Центральной Америке или где-либо еще в мире". Разумеется, они не включали и такого права для Соединенных Штатов. Эти договоренности также не накладывали никаких согласованных ограничений на такое право ни одной из сторон. Однако американская политика была четко направлена на то, чтобы вызвать максимальное беспокойство, а значит, и сдержанность, во всех звеньях цепи - Москве, Гаване и Манагуа. Поэтому Хейг воспользовался случаем во время ранней встречи с никарагуанским послом, чтобы ответить на выражение уверенности в том, что никаких изменений в отношениях не произойдет, заявив, что Соединенные Штаты готовы не только прекратить экономическую помощь (что они и сделали через несколько недель после прихода к власти), но и "сделать другие вещи", что они вскоре и начали делать, вооружая и поддерживая антисандинистских контрреволюционных повстанцев, "контрас".

Американская невралгия по поводу Кубы, и особенно советского военного присутствия на Кубе, получила еще один кратковременный толчок другого рода в марте 1982 года, когда Брежнев, казалось, угрожал разместить советские ядерные ракеты на Кубе. Выступая против плана НАТО по размещению новых американских ракет средней дальности в Западной Европе, Брежнев заявил, что это создаст "реальную дополнительную угрозу для нашей страны" и "заставит нас предпринять ответные шаги, которые поставят другую сторону, включая сами Соединенные Штаты, их территорию, в аналогичное положение". Другие советские представители ранее пытались вызвать у Запада понимание их озабоченности по поводу "нестратегических" ракет, базирующихся в пределах досягаемости стратегических целей в Советском Союзе, отмечая озабоченность Америки в 1962 году по поводу аналогичных советских ракет на Кубе. Брежнев явно хотел сделать то же самое. Но он не упомянул Кубу, и он мог с такой же легкостью предположить, что речь идет о каком-то другом размещении, например, советских ракет морского базирования, способных поражать цели в Соединенных Штатах. Через несколько дней "Правда" опровергла заявление министра обороны Уайнбергера, поспешно приписавшего на основании речи Брежнева советское "намерение" развернуть стратегические ракеты на территории СССР.

Советский Союз, следуя логике Вайнбергера, должен отреагировать на попытки американцев разместить в непосредственной близости от советского Союза аналогичные ядерные ракеты? Советская цель явно заключалась не в том, чтобы прощупать возможность размещения своих ракет на Кубе, а в том, чтобы попытаться отговорить американцев от размещения ракет в Европе.

Хотя Сальвадор и Куба были в центре внимания в 1981 году, администрация также уделяла большое внимание другому известному предполагаемому советскому марионеточнику - Ливии Каддафи. В мае Соединенные Штаты закрыли ливийскую миссию в Вашингтоне из-за связей с предполагаемым терроризмом. В июле в результате утечки информации стало известно, что администрация предложила три тайные операции в Африке, включая Ливию, но Комитет по разведке Палаты представителей отклонил это предложение. Тем не менее, кампания дезинформации и попыток запугать Каддафи была предпринята. В августе Шестой флот вошел в залив Сидра (на прибрежные воды которого претендовала Ливия), что совпало с египетскими военными учениями вблизи ливийской границы. 19 августа два патрульных истребителя F-14 ВМС США сбили два ливийских истребителя Су-22, которые неосмотрительно атаковали их над заливом Сидра. Президент Рейган с триумфом заявил: "Пусть и друг, и враг знают, что у Америки есть сила, чтобы подкрепить свои слова". Также в августе и в октябре появились сообщения о плане США по "дестабилизации" власти Каддафи в Ливии. В ноябре и декабре 1981 года в стране возникла тревога, вызванная сообщениями о том, что Каддафи послал группу киллеров для убийства президента Рейгана или другого высокопоставленного американского лидера. Никаких подтверждений этим сообщениям найдено не было.

В начале 1981 года США также предоставили тайное финансирование Хиссену Хабре, который бросил вызов поддерживаемому Ливией президенту Чада Гукуни Уэддею. В июне 1982 года он победил его. Хотя Советский Союз не участвовал в этом, Каддафи считался советским доверенным лицом, а Гукуни - доверенным лицом Каддафи.

Администрация Рейгана также напрямую обращалась к Советам со своей озабоченностью по поводу того, что она считала советскими прокси. Хейг постоянно поднимал эту тему с Доб      в первые месяцы 1981 года, добиваясь от СССР принятия "сдержанности и взаимности" в третьем мире. Как отмечает Хейг в своих мемуарах, Доб      сказал ему: "Все, что я когда-либо слышал от вас... это Куба, Куба, Куба!" Хейг стремился убедиться, что советские лидеры получат послание о серьезности намерений США, следя за тем, чтобы "каждый чиновник Государственного департамента в каждом обмене мнениями с советским чиновником подчеркивал американскую решимость, что СССР и его клиенты - особенно Фидель Кастро и Каддафи - должны умерить свое интервенционистское поведение".      В отношении Каддафи, как отметил Хейг, "Добнин дал понять, что Ливия - это американская проблема", а не советская ответственность.

Усилия Хейга по внушению американской озабоченности Советам возымели эффект. Хейг признал, что Соединенные Штаты "начали получать ответные сигналы... что Советы говорили своим друзьям замедлить поддержку повстанческих движений и призывали к сдержанности в отношениях с Соединенными Штатами". Хотя Хейг не назвал друзей, он имел в виду Никарагуа. Но хотя такие сигналы действительно посылались, по какой-то причине в своих мемуарах Хейг назвал эти сведения "слухами, которым я не совсем поверил". Он не хотел признавать эту сдержанность, так как она не соответствовала его продолжающейся и яростной кампании о советской угрозе для Центральной Америки и Карибского региона.

В одном случае Советский Союз рассматривался не как манипулятор прокси, а как прямой агрессор: Афганистан. В Афганистане, единственном государстве третьего мира, охваченном гражданской войной и непосредственно примыкающем к самому Советскому Союзу, советские лидеры нехотя решили      охваченном гражданской войной и непосредственно примыкающем к самому Советскому Союзу, советские лидеры неохотно приняли решение о прямом вмешательстве с помощью советских вооруженных сил. Президент Джим Картер отреагировал на это заявлениями, которые были направлены в адрес Советского Союза.       Президент Джимми Картер отреагировал на это жесткой риторикой и широким спектром санкций, включая тайные поставки оружия повстанцам, известным как моджахеды. Администрация Рейгана продолжила и постепенно увеличила эту тайную помощь. В марте 1982 года и периодически после этого Соединенные Штаты также обвиняли Советский Союз в применении смертоносного микогенного оружия.

Советская оккупация Аф гаистана продолжала подниматься во внутренней риторике, на международных форумах и в двусторонних дискуссиях с советским руководством. Однако, в относительном выражении, ей уделялось меньше внимания в таком диалоге из-за нового акцента на регионе Центральной Америки и Карибского бассейна. Когда Организация Объединенных Наций, после двух лет челночной дипломатии, открывшей путь, созвала в июне 1982 года переговоры по урегулированию конфликта в Афганистане, Соединенные Штаты проявили минимальный интерес.

Начиная с бесед Хейга в 1981 году, но особенно в 1982-83 годах, с переговоров на уровне помощника государственного секретаря, состоялось несколько раундов непубличных американо-советских дипломатических обменов, которые касались региональных проблем и потенциальных кризисов на юге Африки, Ближнем Востоке (в частности, ирано-иракской войны) и в Афганистане. Эти тихие дипломатические дискуссии, продолжавшиеся на протяжении всего десятилетия, были одним из наиболее успешных аспектов американской дипломатии в отношениях с Советским Союзом в 1980-х годах. Одной из главных причин была их конфиденциальность. Другой причиной был интерес обеих сторон к прагматическому поиску "правил взаимодействия" в региональном геополитическом соревновании. Приведем пример: и Соединенные Штаты, и Советский Союз не только предупреждали друг друга не использовать ирано-иракскую войну, но и использовали эту возможность для объяснения некоторых своих собственных действий в регионе (включая подготовку американских военных к непредвиденным действиям для обеспечения мирового доступа к Персидскому заливу), поскольку эти действия могли быть неправильно истолкованы другой стороной.

Обмен мнениями на более высоком уровне по ключевым региональным вопросам иногда служил той же цели. Горячая линия" была использована в ситуации с Ливаном, чтобы помочь предотвратить неправильное толкование. Самое важное, что в сентябре 1982 года государственный секретарь Джордж Шульц конфиденциально предупредил министра иностранных дел Андрея Громыко о серьезных негативных последствиях в случае поставки самолетов МиГ в Никарагуа.

Такой шаг был бы "неприемлемым" для Соединенных Штатов. Несмотря на многочисленные ранние признаки того, что советский блок намеревался предоставить такие самолеты, они не были отправлены. Соединенные Штаты также предприняли действия, например, некоторые американские программы в Центральной Америке и Карибском бассейне, которые не были напрямую связаны с Советским Союзом, но которые способствовали бы продвижению американского влияния, в то время как сворачивание деятельности Советского Союза. Другой главной зоной внимания был Ближний Восток.

Эта нереальная схема была основана на том, что все были друзьями Америки и все разделяли желание не допустить расширения советского влияния в регионе. Пока все хорошо. Но эта концепция игнорировала разногласия по палестинскому вопросу и необходимость внутренних и внешних отношений и императивов стран. Предложение рухнуло под собственным весом, но не раньше, чем возникли трудности, включая ожесточенную борьбу в Конгрессе по поводу продажи Саудовской Аравии авиационной системы предупреждения о ракетном нападении (AWACS) и других систем ПВО. Этот вопрос также негативно сказался на американо-израильских отношениях. Так же, как и израильская бомбардировка иракского ядерного реактора в июне 1981 года.

Израильское вторжение в Ливан в июне 1982 года под очень тонким предлогом возмездия за террористическую акцию в Лондоне (совершенную, как вскоре выяснилось, арабской отколовшейся группой Антипалестинской организации освобождения) открыло целый ряд новых проблем для Израиля, Сирии, ООП, Ливана, США и Советского Союза. Госсекретарь Хейг, коварно или нет, дал, как считали израильтяне, зеленый свет для осуществления их плана. Но, по стечению обстоятельств, он был снят с должности почти сразу после начала израильского вторжения, а администрация заняла все более негативную позицию по отношению к глубокому израильскому натиску вплоть до Бейрута.

Соединенные Штаты высадили морскую пехоту, чтобы помочь организовать эвакуацию ООП из Бейрута в августе, после того как было заключено соглашение о прекращении огня, а затем вывели ее. Но после того, как ливанская правая христианская "Фаланга" в сентябре на контролируемой Израилем территории совершила массовое убийство палестинских беженцев в лагерях Шатила и Сабра, и очевидной неспособности Израиля обеспечить безопасность вопреки письменному американскому обещанию ООП, основанному на твердых заверениях Израиля Соединенным Штатам, американские морские пехотинцы (вместе с французскими и итальянскими континентами) были введены в страну. Однако, в отличие от европейских контингентов, Соединенные Штаты начали бессистемно участвовать в гражданской войне в Ливане, используя морскую артиллерию и авиацию в интересах местной безопасности.

Советский Союз предоставил Сирии большое количество оружия для восполнения потерь, понесенных в сирийско-израильских боях в Ливане, но дал понять Сирии, что их обязательства не включают никаких прямых советских действий по оказанию помощи сирийцам за пределами Сирии. Хотя Советский Союз потерял авторитет, не оказав никакой помощи ООП, он избегал прямого участия в этом даже после вмешательства Соединенных Штатов. Однако, по сообщениям, в 1982 году он использовал "Горячую линию", чтобы предупредить о последствиях вмешательства США в Ливане.

В 1982 году советские лидеры были весьма обеспокоены военным вмешательством США в Ливане, поскольку, по их мнению, это означало то, что оно означало. Они не могли представить себе, что Соединенные Штаты направят туда американских морских пехотинцев, если только Вашингтон не решит применить силу в случае необходимости для достижения более широкой американской цели, которая, по их мнению, должна заключаться в создании американской сатрапии в Ливане. Поздний вывод войск через четыре месяца после трагической и унизительной гибели 241 американского морского пехотинца в результате взрыва грузовика террористами в октябре 1983 года был вызван не американской доброй волей или даже благоразумием, а неблагоприятными внутренними последствиями в США.

В Южной Афоке Соединенные Штаты начали в 1981 году проводить новую политику под названием "конструктивное взаимодействие" (с Южно-Африканской Республикой), направленную на то, чтобы убедить южноафриканцев предоставить Намибии независимость и использовать рычаги "скрытого" военного давления ЮАР в Южной Анголе для достижения компромиссного урегулирования гражданской войны в Анголе. Как раз в момент вступления в должность администрации Рейгана конференция по Намибии (Юго-Западная Африка) в соответствии с резолюцией 435/78 Генеральной Ассамблеи ООН провалилась, но многие считали, что новая администрация слишком поспешно решила, что согласованный в 1978 году западный план, который приняли южноафриканцы, необходимо пересмотреть, чтобы сделать его более приемлемым для них.

 

Десятилетие спустя это "конструктивное взаимодействие" должно было увенчаться успехом, но связь с Рейганом, похоже, задержала урегулирование обоих вопросов.

Вторым шагом новой администрации в отношении Африки стало обращение в Конгресс в 1981 году с просьбой отменить поправку Кларка от 1976 года, которая запрещала тайную военную помощь США повстанцам в Анголе. Оппозиционная группа УНИТА (Национальный союз за полную независимость Анголы), возглавляемая Жонасом Савимби, со времен гражданской войны 1975-76 годов при военной помощи ЮАР восставала против марксистского режима в Луанде. Хотя это отдельный вопрос, любое возобновление американской помощи Савимби стало бы в некотором смысле еще одной формой "конструктивного взаимодействия" США с Южной Африкой, а также вызовом ангольскому правительству, поддерживаемому СССР и Кубой. Конгресс (Палата представителей, а не Сенат), однако, отказался снять ограничение, наложенное поправкой Кларка, хотя администрация утверждала, что она всего лишь хотела снять то, что Хейг назвал "препятствующим ограничением" для исполнительной власти.

На самом деле, Уильям Кейси уже в 1981 году начал работать над поддержкой тайных операций через третьи стороны, и одним из первых случаев было побуждение Саудовской Аравии тайно финансировать ангольских повстанцев (и моджахедов в Афганистане), частично в качестве квипрокво за продажу американцами A WACS Саудовской Аравии.

Кроме эпизодических ритуальных ссылок на советское "вмешательство" в Эфиопии, Анголе и Мозамбике, администрация в первые годы не пыталась напрямую противодействовать советской деятельности в этих странах. Однако Соединенные Штаты не проводили серьезных консультаций с советскими лидерами по большинству африканских вопросов, хотя в 1982 году помощник министра Честер А. Крокер провел предварительные переговоры со своим советским коллегой по ситуации на юге Африки.

В те годы Соединенные Штаты провели несколько тайных операций, не связанных с поддержкой вооруженных повстанцев. Одной из них был успешный разгром подпольной коммунистической партии "Тудех" в Иране в 1983 году.

По информации, полученной от перебежчика из КГБ Владимира А. Кузичкина, Соединенные Штаты предоставили иранцам подробную информацию, которую те проверили и использовали для уничтожения "Тудех" и советской разведывательной сети в Иране. Это была необычная активная мера по снижению потенциального советского влияния даже в той области, где Соединенные Штаты были исключены из сферы влияния.

 

Доктрина Рейгана, 1983-88 гг.

 

В период с 1983 по 1985 годы в американской политике в отношении конкуренции в странах третьего мира появилось новое важное измерение. Это изменение не было внезапным или единичным заявлением или действием, которое привело к переменам, основанным на американской поддержке контрас и моджахедов в 1981-82 гг. Символично, что американская оккупация Гренады в октябре 1983 г., вместе со значительным увеличением помощи повстанцам в Никарагуа и Афганистане, ознаменовали эти изменения. В 1985 году она была сформулирована более полно и расширена по масштабам.

В своем обращении к консервативному фонду "Наследие" в начале октября 1983 года президент Рейган применил крестовый поход против коммунизма, о котором он объявил в британском парламенте в июне 1982 года, к глобальному геополитическому соревнованию. Заявив, что надежды на разрядку в конце 1970-х годов "закончились советским экспансионизмом на трех континентах" и оккупацией Афганистана, он поставил вопрос во всеохватывающих идейно-моральных терминах: "борьба, которая сейчас идет в мире, по сути, является борьбой между свободой и тоталитаризмом, между тем, что правильно, и тем, что неправильно". Предложенная в таких манихейских терминах, политическое предписание было ясным: "Цель свободного мира больше не должна формулироваться в негативном ключе, то есть как сопротивление советскому экспансионизму. Вместо этого цель свободного мира должна быть сформулирована в утвердительной форме. Мы должны перейти в наступление с передовой стратегией свободы". А тех, кто брал в руки оружие против коммунистического правления, называли "борцами за свободу", заслуживающими поддержки со стороны Запада.

Во второй срок администрация приложила новые усилия для разработки политики и "доктрины". В своем обращении "О положении дел в стране" в 1985 году президент Рейган провозгласил: "Мы не должны разрывать веру с теми, кто рискует жизнью на всех континентах, от Афганистана до Никарагуа, чтобы противостоять советской агрессии".-1 Вскоре за этим последовала большая речь министра Шульца "Америка и борьба за свободу", в которой он более подробно изложил то, что вскоре было названо (хотя никогда не было официально) "доктриной Рейгана".

Цель "Доктрины Рейгана" заключалась в обеспечении последовательной концептуальной основы для объяснения американской политики, для объединения высоких моральных целей поддержки свободы, демократии и прав человека с более конкретными военно-политическими целями свертывания поддерживаемых СССР "марксистских" режимов в Афганистане, Никарагуа, Анголе, Эфиопии и Камбодже (если перечислить те, которые часто упоминались в середине 1980-х годов, все они упоминались в речи Шульца). Она была основана на суждении, что баланс сил изменился в пользу Америки (и "свободного мира") и в пользу СССР. В этом и других выступлениях Шульц прямо ссылался на советскую концепцию "соотношения сил" и отмечал, что если в конце 1970-х годов соотношение сил могло благоприятствовать коммунистам, то теперь это не так. "Сегодня, - сказал он, - советская империя слабеет под тяжестью собственных внутренних проблем и внешних пут". Это действительно так. Шульц также поставил в заслугу перемены в американской силе и воле "противостоять распространению советского влияния и защищать свободу". Он явно видел, что свободный мир, при активном американском руководстве, теперь способен переломить ход событий и "бросить вызов доктрине Брежнева", которая гласила, что после установления коммунистического правления нельзя допускать его отката. Наконец, было также признано, что "исход этой борьбы повлияет не только на будущее мира и демократии", но и на "наши собственные жизненные интересы". Таким образом, высокая мораль рассматривалась как служение американским интересам, что является политически выигрышной комбинацией для внутреннего консенсуса и поддержки. Когда Соединенные Штаты поддерживают тех, кто сопротивляется тоталитаризму, мы делаем это не только из нашей исторической симпатии к демократии и свободе, но и, во многих случаях, в интересах национальной безопасности...". Во многих частях мира у нас нет иного выбора, кроме как действовать, как по моральным, так и по стратегическим соображениям".

 

Хотя представители администрации Рейгана время от времени заявляли, что их заслуга в том, что они остановили советский экспансионизм, разумеется, после Афганистана в самом конце 1970-х годов не было случаев прихода к власти режимов, поддерживаемых Советским Союзом, а тем более прямых или косвенных советских интервенций, и не было никаких признаков того, что они будут иметь место - независимо от того, какой была арне1иканская администрация или политика. Несмотря на то, что Шульц все еще приписывал себе некоторые заслуги в увеличении американской мощи и злодеяний, актуальным изменением было то, что Шульц справедливо отметил как "новое явление, которое мы наблюдаем во всем мире - народные восстания против коммунистического господства".

Суть "доктрины Рейгана", как сказал президент Рейган два года спустя (когда он также впервые признал ее "доктриной"), заключалась в "помощи демократическим повстанцам в их борьбе за самоопределение и права человека в их собственных странах" - доктрина для ведения "региональных конфликтов" в странах третьего мира. И он упомянул о ее применении в Афганистане, Никарагуа, а затем в Анголе ("самое последнее расширение этой политики"). И все же он по-прежнему называл ее более широко, не только как попытку выйти за рамки "сдерживания", но и как стремление к "перспективной стратегии мировой свободы". Как он сказал в другой речи, его администрация "объявила главной целью американской внешней политики не только предотвращение войны, но и расширение свободного господства...". И именно поэтому мы [оказываем] помощь борцам за свободу, которые сопротивляются навязыванию тоталитарного правления в Афганистане, Никарагуа, Анголе,Камбодже и других странах".

Еще одной новой чертой доктрины Рейгана стало обоснование косвенного или даже прямого американского военного вмешательства в региональные (или гражданские войны) конфликты в странах третьего мира на основании "неотъемлемого права на индивидуальную и коллективную самооборону против агрессии - агрессии, подобной той, которую совершили Советы в Афганистане, Джикарагуа в Центральной Америке и Вьетнам в Камбодже". Джикарагуа в Центральной Америке и Вьетнамом в Камбодже". Этот аргумент был сомнительным и был отвергнут Международным судом в деле о минировании американцами портов Никарагуа в 1984 году, но его продолжали утверждать.

Доктрина Рейгана в теории была шире, чем на практике. Правые идеологи подчеркивали это, призывая оказывать американскую помощь оружием не только "борцам за свободу" в Никарагуа, Афганистане и (с 1986 года) Анголе, но и в Мозамбике и Эфиопии. Однако администрация ограничила серьезную поддержку Афганистаном, Никарагуа и Анголой. Даже в Камбодже помощь была мудро ограничена ввиду слабости неком...

 

Мунистические повстанческие силы и их союз с жестокими "красными кхмерами"; помощь Камбодже (тогда называвшейся Кампучией) была инициативой Конгресса, а не администрации. Определенно, не было никакой склонности предоставлять помощь в рамках "перспективной стратегии мировой свободы" оппозиции против какой-либо из правых диктатур, которые поддерживали нормальные или даже благоприятные отношения с Соединенными Штатами.

В одном важном случае, на Кубе, доктрина Рейгана хранила молчание, а политика отрицательно относилась к любым попыткам вновь разжечь повстанческое движение (как это было сделано в начале 1960-х годов). Это было поразительное изменение, по крайней мере, риторики по сравнению с доктриной Хейга.

Два аспекта глобализма доктрины Рейгана в том виде, в котором она была заявлена, вызвали беспокойство в Москве. Во-первых, это возможное применение доктрины и американской тайной поддержки оружием повстанцев в Восточной Европе. Хотя этот вариант действий никогда серьезно не рассматривался, и никаких повстанцев не было, советские (и некоторые восточноевропейские коммунистические) лидеры были обеспокоены. В конце концов, Рейган и Шульц ссылались на доктрину в глобальных терминах - поддержка США сил, борющихся за свободу "везде", "на всех континентах" - и никогда не уточняли условия, при которых Соединенные Штаты считали вооруженные действия законными. Самое зловещее, что Восточная Европа и даже сам Советский Союз не были исключены из цели повсеместной свободы; более того, в ключевой речи Шульца, запускающей доктрину Рейгана, например, они даже были включены: "Мы должны поддерживать силы свободы в коммунистических тоталитарных государствах" - "так же, как мы хотим свободы для людей в любом другом месте". Более того, он подчеркнул, что "Соединенные Штаты никогда не примут искусственного разделения Европы на свободную и несвободную". Конечно, большинство, хотя и не все, другие признаки указывали на то, что Соединенные Штаты не собирались идти дальше политических средств во "втором мире". Сегодня кажется непримечательным, за исключением того, что они были прозорливы, занять принципиальную позицию в отношении свободы стран Восточной Европы. В середине 1980-х годов, в сочетании с двусмысленным определением американского понятия коллективной самообороны как оправдания тайных поставок оружия повстанцам против правительств, признанных Соединенными Штатами (таких как Никарагуа), такие аме1иканские политические заявления, скорее, не способствовали достижению провозглашенной цели, чем затрудняли работу советского лидера, стремящегося предоставить свободу выбора в Восточной Европе, как это делал Михаил Горбачев в последней половине 1980-х годов.

Горбачев и советское руководство на самом деле не верили, что Соединенные Штаты намеревались попытаться разжечь вооруженные мятежи в Советском Союзе и Восточной Европе. Но их второе опасение было верным: они действительно рассматривали доктрину Рейгана (или американскую политику "неоглобализма", как они обычно ее называли) как направленную не только против режимов в Афганистане, Никарагуа, Анголе, Эфиопии и Камбодже, но и против Советского Союза. Можно было бы привести множество опубликованных источников о реакции Советского Союза, но сейчас доступен гораздо более авторитетный секретный документ ЦК от середины 1986 года

способным из архивов.

Неоглобализм" сейчас - это в основном страны третьего мира, аховее всех тех, где существуют прогрессивные режимы, его острие на практике направлено против Советского Союза и социализма в целом". Доктрина Рейгана рассматривалась как имеющая своей реальной целью "не только остановить распространение и укрепление позиций социализма в мире, но и "истощить" СССР и его союзников, измотав его в конфликтах в различных регионах мира".

Большинство действий, предпринятых Соединенными Штатами в рамках доктрины Рейгана, за исключением упоминаний о ней в речах, были, по крайней мере, первоначально, а в некоторых случаях и в значительной степени, тайными. Позже действия Конгресса (особенно в отношении поддержки никарагуанских контрас) стали предметом широких общественных дебатов. Но многие действия держались в секрете, хотя в конечном итоге многое просочилось. Большинство этих мероприятий включало в себя тайное финансирование и поставки оружия, оборудования и обучения. Однако оставалась некоторая неопределенность относительно возможного прямого американского военного участия - хотя на самом деле его не было. В то время, однако, это было менее ясно, как, например, когда министр обороны США в 1986 году выступал на военной конференции США по войне низкой интенсивности, подробно рассказывая о повстанческих и противоповстанческих действиях и роли американских "сил специальных операций". Помимо того, что Соединенные Штаты "должны решить, оправдывают ли наши интересы вмешательство" в каждом конкретном случае, он также неоднозначно высказался о том, как будут определяться американские интересы. Например, "Мы должны решить, является ли существующее руководство лучше или хуже для своего народа и наших интересов, чем возможные альтернативы". Ранее, в 1982 году, Уайнбергер также выдвинул концепцию "горизонтальной эскалации", в соответствии с которой Соединенные Штаты могут отреагировать на вызов в одном месте путем силового инициирования контрдействий в другом месте. А в 1983 году Уайнбергер возвел ориентированную на Третий мир Объединенную оперативную группу быстрого развертывания (созданную в 1980 году в соответствии с доктриной Картера) в ранг Центрального командования США, по крайней мере, номинально равного Европейскому, Атлантическому и Тихоокеанскому командованиям, и повысил его командующего до аналогичного четырехзвездного статуса. Итак, общая тема Вайнбергера - озвученная с типичной гиперболой в его вступительных предложениях - заключалась в том, что война окружает нас повсюду, и "практически в каждом случае за маской скрывается Советский Союз и те, кто выполняет его приказы". Более того, "если правильно и справедливо, что мы должны помогать тем, кто стремится оставаться свободными, то мы вряд ли можем отмахнуться от тех, кто потерял свою свободу и хочет ее вернуть. Совершенно очевидно, что мы не можем сосуществовать с так называемой "брежневской доктриной"".

Какие бы намеренные или ненамеренные двусмысленности ни окружали американские намерения в отношении реализации доктрины Рейгана, существовало еще более широкое размывание ответственности. Значительное число американских и международных частных компаний занимались обсуждением, организацией, а в некоторых случаях и участием в военизированной деятельности по всему миру. Например, в июне 1985 года, еще до отмены Конгрессом поправки Кларка, запрещающей помощь США повстанцам в Анголе, глобальный "альянс" антикоммунистических повстанцев, называющих себя Вооруженными движениями, борющимися против советского экспансионизма, собрался в Джамбе, Ангола, оплоте повстанцев Савимби. В ней приняли участие партизанские лидеры из Афганистана, Никарагуа, Анголы и Лаоса. Конференцию спонсировала частная вашингтонская организация "Граждане за Америку", консервативная лоббистская группа, возглавляемая Левисом Лерманом. Джонас Савимби объявил, что первой целью альянса (которая, как можно было предположить, будет заключаться в координации и нагнетании усилий) будет "заставить народ Соединенных Штатов понять суть борьбы". Но была и еще более необычная особенность этого дела: Президент Рейган направил послание поддержки конференции, заявив, что цели повстанцев "являются нашими целями" - поспешное моральное обязательство, а также непродуманное политическое действие. Три месяца спустя, когда Всемирная антикоммунистическая лига проводила свой восемнадцатый ежегодный съезд в Далласе, Президент Рейган снова направил приветствие и послание, в котором говорилось следующее: "Я благодарю всех вас за участие в этом благородном деле. Наши совместные усилия двигают ход истории к мировой свободе". Прежде чем похвалить "всех", Рейгану не мешало бы узнать, что среди участников конференции были люди, тесно связанные с правыми эскадронами смерти в Гондурасе, Гватемале и Сальвадоре, алчные повстанцы в Мозамбике, представители журнала Soldier of Fortune и другие, не все преданные "благородному делу", которое Рейган имел в виду.

 

Доктрина Рейгана особенно понравилась идеологическим антикоммунистам в администрации и идеологическим настроениям Рейгана, но она также была полезна тем, кто преследовал более конкретные политические и стратегические цели, например, секретарю Шульцу, который стремился заставить Советский Союз прекратить поддержку марксистских режимов, а также работать над разрешением региональных конфликтов. Он также был принят такими людьми, как Уильям Кейси и другие, которые хотели усилить тайные операции, а также секретарем Уайнбергером и другими, которые выступали против переговоров с Советским Союзом и хотели сохранить атмосферу угрозы, что способствовало бы выделению больших средств на оборону.

Формулировка "доктрины" и политики как борьбы между силами Добра и Зла несла в себе семена серьезных трудностей. Прежде всего, она не отражала реальность. Правительства Никарагуа, Анголы, Афганистана, Камбоджи, Эфиопии и Мозамбика возглавлялись самозваными марксистами, и все они были в той или иной степени авторитарными, но сильно различались по своим недостаткам и достоинствам. Более того, все они были режимами коренного населения. Повстанцы также представляли собой разнообразную смесь (некоторые из них, особенно в Эфиопии и Камбодже, и, возможно, в Анголе, также были марксистами). Определяя всех повстанцев как антикоммунистов и определяя антикоммунистов как сторонников демократии, правительство США считало фундаменталистских моджахедов, контрас и воинов ангольских племен "свободными борцами", борющимися за демократию и права человека, хотя это было совсем не так. И все же президент Рейган даже назвал контрас "морально равными нашим отцам-основателям". Очень часто самым важным отличительным признаком этих бойцов была борьба за власть, против традиционных врагов или опыт лишений, а не про- или антидемократические ценности. -Через несколько лет те же правительства в Афганистане, Анголе, Камбодже и Мозамбике отказались от марксизма. В Никарагуа и Камбодже они отказались от власти, в Никарагуа после проведения и проигрыша свободных выборов в 1990 году. В Анголе после свободных выборов в 1993 году проигравший - наш "борец за свободу" Савимби, якобы преданный демократии, - был тем, кто возобновил войну. В Афганистане победившие после 1992 года "демократические" моджахеды воевали друг против друга с не меньшим энтузиазмом, чем против предыдущего режима. Права человека (в частности, женщин) зачастую соблюдались хуже.

Вторым недостатком доктрины было культивирование двойных стандартов в американском мышлении. Министр Шульц скривился, когда репортеры попросили его определить разницу между террористом и борцом за свободу - для него эта разница была существенной. Но борцы за свободу контрас сражались очень похоже на сальвадорских повстанцев или любой другой сельский партизанский отряд. США сами обучали контрас закладке взрывчатки, саботажу, методам бесшумного убийства и другим приемам, неотличимым от террористической деятельности, то они не смогли провести различие. Соединенные Штаты использовали Рамона Медину для подготовки контрас и вообще в качестве эксперта по "борьбе с терроризмом" в Центральной Америке; откуда у него такие знания? Как Луис Посада Каррилес, его настоящее имя, он был террористом, который до сих пор разыскивается Венесуэлой за установку бомбы, которая взорвала авиалайнер компании Cubana de Aviaci6n ciil в октябре 1976 года, убив семьдесят три человека. Возможно, Соединенные Штаты не считали это террористическим актом, потому что это была, в конце концов, антикастровская акция; в любом случае его не только не выдали Венесуэле, но и включили в американскую платежную ведомость. К сожалению, таких примеров можно привести множество.

Третьим, связанным с этим недостатком манихейской структуры доктрины Рейгана был логический барьер для переговоров и компромисса. Ангелы не идут на компромисс с дьяволом. На практике, с некоторыми трудностями, Соединенные Штаты (и другие стороны) все же вели переговоры и урегулировали многие из этих конфликтов. В некоторых случаях материальная поддержка повстанцев могла способствовать более благоприятному исходу. Но ни в одном случае подход "добро против зла" не способствовал чему-либо конструктивному.

Четвертый серьезный недостаток доктрины Рейгана заключался в том, что она отдавала приоритет одной цели - ослаблению советских правительств, не взвешивая цену другим американским интересам и целям. Например, это означало отказ от американских усилий по оказанию давления на Пакистан с целью заставить его отказаться от программы создания ядерного оружия; поскольку Соединенные Штаты нуждались в Пакистане для прекращения поставок оружия моджахедам, нельзя было угрожать санкциями (даже теми, которые требовались в соответствии с действующим законодательством США). Это означало поставить под угрозу не только усилия, но и принципы в области прав человека в нескольких странах: Сальвадоре, Паистане, Южной Африке, Заире (использовался как транзит для снабжения УНИТА в Анголе) и других. Это означало игнорирование глубокого участия в торговле наркотиками американских "прокси", моджахедов и других лиц, участвовавших в поставках контрас. Наконец, это означало неправильное направление экономической помощи, предоставление непропорционально большой помощи (реальной помощи, а также эвфемистических, но все равно дорогостоящих искажений местной экономики для создания военной инфраструктуры) таким странам, как Пакистан, Китай, Хондурас и Сальвадор. В те годы выросла и доля американцев в международной торговле оружием.

В-пятых, эти тайные операции подразумевали политические ассоциации и политические долги, которые были дискредитирующими, а впоследствии иногда позорными и невыгодными. Например, одной из первых ассоциаций при вербовке и подготовке контрас в 1981-82 годах (до войны на Фолклендских островах) были аргентинские генералы, чье репрессивное правление в Аргентине осталось незамеченным. Позже одним из каналов поддержки контрас стал генерал Мануэль Норьега из Панамы, который некоторое время находился на содержании ЦРУ. Аналогичным образом, в Афганистане американское оружие в основном шло исламским фундаменталистам, многие из которых воевали против докоммунистических афганских правительств и теперь вносят свой вклад в посткоммунистические гражданские беспорядки. Более того, некоторые из международных моджахедов из Аравии и других стран, воевавших в Афганистане и вооруженных (Пакистаном) американским оружием, в течение нескольких лет даже воевали в Боснии и постсоветских Азербайджане и Таджикистане, а также в посткоммунистическом Афганистане.

И наконец, рамки доктрины Рейгана, подчиняющие все остальное "борьбе за свободу", повлекли за собой обширные и глубоко изнурительные последствия широко распространенных нарушений закона - американского и международного. Ни в одном из изложений доктрины Рейгана не поднимался вопрос о законности пропагандируемых и предпринимаемых действий, и на то была веская причина.63 Эти действия не могли быть оправданы. Нет необходимости напоминать о многочисленных случаях, раскрытых только в скандале с "Иран-контра", а их было гораздо больше, чем раскрытых.

Программа пропаганды и активных мер "общественной дипломатии", запущенная администрацией США в 1983 году и управляемая из СНБ, была частично сосредоточена на странах третьего мира. Государственный департамент создал Управление общественной дипломатии для Латинской Америки и Карибского бассейна, в основном для того, чтобы влиять на общественное мнение в США в поддержку контрас. Управление стремилось обойти запрет на подобную деятельность со стороны Информационного агентства США (USIA), хотя в его штат были включены офицеры USIA. Его деятельность была прекращена в конце 1986 года после скандала с "Иран-контрас", а год спустя Главное бухгалтерское управление признало его нарушившим закон, запрещающий рекламную и пропагандистскую деятельность в США. В Министерстве обороны аналогичная деятельность осуществлялась в Управлении программ общественной поддержки под руководством заместителя заместителя министра по вопросам политики.

 

Доктрина Рейгана характеризовала американскую политику в отношении ключевых региональных (в основном гражданских войн) конфликтов в странах третьего мира, которые стали главным предметом разногласий между США и Советским Союзом в оставшиеся годы правления администрации Рейгана.

Развивающаяся программа тайных действий США и поддержка антигосударственных повстанцев, направленная в Никарагуа в начале 1980-х годов, постепенно становилась достоянием общественности и вызывала споры. Президент Рейган на протяжении всего времени решительно защищал поддержку контрас, но поддержка конгресса то ослабевала, то ослабевала. Администрация, или, по крайней мере, ее часть, пыталась поддерживать активную дипломатическую линию, надеясь, что давление контрас заставит сандинистов пойти на компромисс, отказавшись от поддержки сальвадорских повстанцев и ослабив свои военные связи с Кубой и Советским Союзом. Секретарь Шульц и его сменявшие друг друга помощники по делам Латинской Америки Томас Эндерс и Лэнгхорн А. Мотли работали с центральноамериканскими государствами в рамках процесса Контадора и непосредственно с гуанами, но им на каждом шагу противостояли Кейси из ЦРУ, Уильям Кларк и сотрудники СНБ в Белом доме. Между тем, на протяжении 1983 и 1984 годов аномалия широко разрекламированной и открыто обсуждаемой и финансируемой "тайной" операции по свержению признанного правительства страны, с которой Соединенные Штаты не находились в состоянии войны, стала еще более странной. Поворотным моментом, приведшим в октябре 1984 года к прекращению финансирования со стороны Конгресса, стало минирование агентами ЦРУ - с санкции Белого дома - портов Никарагуа с гибелью людей и повреждением судов других стран.0R Сенат проголосовал 84 против 12 за осуждение минирования, и Палата представителей вскоре последовала за ним, 281 против 281.

 

Хотя это решение не было обязательным для администрации, Конгресс также вскоре принял решение о прекращении финансирования тайной поддержки контрас. Окончательный удар был нанесен разоблачением того, что ЦРУ подготовило для контрас руководство по проведению операций, которое включало лишь тонко завуалированные формулировки об избирательном терроризме и убийствах. Контрас продолжали свои операции, используя другие источники поддержки, включая крупные суммы из неофициальных американских источников, и деньги, внесенные другими странами по официальному запросу Америки, иногда в нарушение американского законодательства. В конечном итоге на эту поддержку были направлены незаконные доходы от продажи оружия Ирану, что, будучи раскрытым в ноябре 1986 года, стало скандалом "Иран-контра".

При всей эскалации американской поддержки контрас, повстанцы не смогли серьезно продвинуться в Никарагуа или создать безопасную базовую зону, не говоря уже о том, чтобы бросить вызов правительству. Однако американская поддержка и гондурасское убежище удерживали их в действии, и сандинистская армия не могла их уничтожить. Возникла тупиковая ситуация.

В Сальвадоре, хотя партизаны потерпели крупное поражение в своем преждевременном наступлении накануне прихода к власти администрации Рейгана, они имели достаточно широкую поддержку населения для продолжения восстания. Несмотря на то, что планы Илаига по скорейшей победе также провалились, постоянная поддержка и военная помощь США позволили правительству Сальвадора сохранить контроль над ситуацией. Как и в Никарагуа, в течение десятилетия в Сальвадоре сложилась военная патовая ситуация: ни правительство, ни партизаны не могли победить друг друга.

Правительство США продолжало возлагать ответственность за гражданскую войну в Сальвадоре на советских, кубинских и никарагуанских подстрекателей.

Американское вторжение в Гренаду в октябре 1983 года представляло собой редкий случай готовности США использовать собственную военную мощь непосредственно для устранения коммунистического режима при необычных обстоятельствах, когда это можно было сделать быстро. Хотя такое прямое и открытое использование американской военной мощи не было типичным, операция на Гренаде (под кодовым названием "Срочная ярость") вполне соответствовала целям доктрины Рейгана: она свернула коммунистический режим.

Президент Рейган в нескольких предыдущих выступлениях отметил строительство 10 000-футовой взлетно-посадочной полосы аэродрома в Гренаде, которая, по его мнению, может быть использована для поддержки советских или кубинских военных самолетов. "Гренада, - отметил он, - даже не имеет военно-воздушных сил. Для чего же она предназначена?". Вывод Илиса заключался в том, что "советско-кубинская милитаризация Гренады, короче говоря, может рассматриваться только как проекция силы в регионе". Хотя такой аэродром мог бы иногда использоваться советскими военными самолетами, причина, по которой Гренаде нужен был долговременный скоростной аэропорт, заключалась в том, чтобы конкурировать с другими близлежащими островами за иностранных томичей, способных приземляться на Боингах-747.

Американское решение о военной операции на Гренаде было внезапным, когда внутренний конфликт в гренадском режиме вызвал некоторую обеспокоенность по поводу безопасности большого количества американских студентов, находящихся там, и возможной более радикальной опухоли, угрожающей соседним островным государствам, особенно после того, как 19 октября 1983 года во время переворота были убиты министр иностранных дел Морис Бишоп и несколько других лидеров. Американские силы вторжения численностью около 7000 человек, дополненные символическими силами из нескольких островных государств восточной части Карибского бассейна, внезапно высадились 25 октября и вскоре разгромили гренадскую армию численностью 600 человек.

"'Когда президент Рейган объявил о вторжении 25 октября, он сказал, что эта акция предпринимается по трем причинам: "Во-первых, и это имеет первостепенное значение, чтобы защитить жизни невинных людей, включая до тысячи американцев, чья личная безопасность, конечно, является моей первостепенной заботой. Во-вторых, чтобы предотвратить дальнейший хаос. И, в-третьих, оказать помощь в восстановлении законности и порядка" (позднее перефразированное выражение - восстановление демократических институтов) в Гренаде.76 Эти же цели были указаны в письме, направленном руководителям обеих палат Конгресса в соответствии с уведомлением о развертывании вооруженных сил, предусмотренным Законом о полномочиях.77 Он также подчеркнул просьбу о помощи со стороны Организации восточно-карибских государств (ОВКГ). Председатель ОВКГ, премьер-министр Доминики Евгения Чарльз, присутствовала при его заявлении. Позже администрация привела обращение генерал-губернатора Гренады сэра Пола Скуна, которое, как было сказано, не могло быть приведено 25 октября, поскольку его безопасность еще не была обеспечена. В первых заявлениях ничего не говорилось о кубинской или советской угрозе или даже связи с событиями в Гренаде, и США проинформировали Москву и Гавану, что действия не направлены против них. Секретарь Шульц посоветовал представителю Госдепартамента, что это "не конфронтация между Востоком и Западом" и что "мы должны держать наши заявления в соответствии с нашей правовой позицией: наша акция была предпринята по просьбе Организации восточнокарибских государств, и ее главной целью было спасение американских студентов".

Эти обоснования действий были слабыми по существу и сомнительными по легитимации действий, какими бы ни были их моральные и политические достоинства и благоприятные последствия.

Американские студенты не подвергались опасности, но если бы они или правительство США из благоразумия пожелали эвакуировать их, они легко могли бы это сделать. Аргументы администрации в значительной степени опираются на утверждение о том, что аэропорт был "закрыт для общих коммерческих перевозок". Это утверждение вводит в заблуждение; аэропорт был открыт. Четыре коммерческих чартерных самолета вылетели за день до вторжения, включая один, зафрахтованный Канадой для эвакуации 79 канадцев, пожелавших уехать. Плановое авиасообщение прекратилось не из-за вмешательства властей Гренады, а потому что ОВКГ - которые только что попросили США вмешаться - запретили все полеты в Гренаду через свои аэропорты, прекратив их. Администрация также утверждала, что ночной комендантский час "стрелять на поражение" препятствовал передвижению студентов. Однако комендантский час был отменен за день до вторжения, а о том, что он будет отменен, было объявлено 21 октября, еще до принятия решения о вторжении.

Ключевым элементом в обосновании администрации было обращение ОВКГ. Однако, согласно договору ОВКГ, решения его членов должны быть единогласными, а в заседании участвовали только пять из семи сторон - одной из отсутствующих, конечно же, была Гренада. Даже если бы требование ОВКГ (а точнее, пяти его членов) было юридически обоснованным, возникает серьезный вопрос о том, имели ли Соединенные Штаты (а также Ямайка и Барбадос) право присоединиться к ним, поскольку устав Организации американских государств (ОАГ), не говоря уже об Уставе ООН, запрещает вмешательство.

Более позднее дополнительное обоснование, обращение генерал-губернатора Скуна, было направлено не в Соединенные Штаты, а в ОВКГ; более того, оно было устным и передано через посредника (24 октября, \во время после решения США о вторжении). США 27 октября получили письмо, "датированное 24 октября", но, очевидно, подписанное позднее Скуном. В любом случае, хотя генерал-губернатор представлял собой элемент легитимности, он был представителем английской королевы, а первый министр королевы, Маргарет Тэтчер, категорически возражала против предложенного вторжения в Гренаду, страну Содружества.

Позднее в политико-правовых кругах некоторое время шли безрезультатные дебаты, но администрация не столкнулась с политическими проблемами внутри страны. Немногие американцы даже знали, что Совет Безопасности ООН проголосовал 11 против 1 против действий США (Великобритания воздержалась, Франция выступила против), что потребовало редкого применения Америкой права вето. Также не было известно, что большинство союзников США в НАТО и ОАГ критиковали действия США. Военная кампания была короткой, в ней приняли участие только 18 американцев.

 

27 октября президент Рейган выступил с воодушевляющим обращением к нации, посвященным как трагической террористической атаке, в результате которой погиб 241 американец в Бейруте, так и успешной военной операции в Гренаде. Предостережения министра Шульца были отброшены на ветер. Те же цели, что и в Гренаде, были подтверждены и даже детализированы. Например, подтверждая "обязанность правительства прийти на помощь своим гражданам, если их право на жизнь и свободу находится под угрозой", Рейган продолжил: "Кошмар с нашими заложниками в Иране никогда не должен повториться". Несомненно, президент Рейган беспокоился о безопасности американских студентов и был обеспокоен возможной ситуацией с заложниками. Он также подробно остановился на необходимости восстановления закона и порядка, сказав, "В действительности, хотя новые лидеры Гренады были безжалостны в обращении со своим бывшим лидером и его сторонниками, а недовольство населения было широко распространено (что послужило причиной введения комендантского часа), с 19 октября практически не было беспорядков и кровопролития. Генерал Хадсон Остин, министр обороны и новый силовик, не был главой "самопровозглашенной банды", а правительство, возглавляемое сейчас заместителем премьер-министра Бернаром Коардом, хотя и не обладало достаточной легитимностью, было не более нелегитимным или неэффективным, чем ряд других государств, в которые США не вторгались.

То же самое обоснование интервенции также продолжало выдвигаться. Но был также представлен новый и совершенно иной вид политического и геополитического обоснования, более соответствующий реальной причине вмешательства.

Новой темой обращения Рейгана стала косая атака на Советский Союз и Кубу и попытка оправдать американские действия как необходимую контрмеру. Связав это оправдание с военной операцией по "восстановлению демократии" на Гренаде, доктрина Рейгана проявилась в резкой форме, даже в большей степени, чем более типичные случаи ее применения для поддержки марионеточных повстанцев против тех, кого изображали как марионеточные режимы советского блока.

По словам Рейгана, кубинцы, работавшие на аэродроме, оказались более многочисленными и "военной силой", что, по его словам, "дает понять, что планировалась кубинская оккупация острова". Американские войска действительно обнаружили большие запасы стрелкового оружия и других видов вооружений, чем те, которые они имели в наличии, и секретные документы (семнадцать тонн документов были конфискованы и изучены) показали планы на 10 000 винтовок, 4,500 автоматов и пулеметов, 80 артиллерийских и 48 зенитных орудий, ни одного танка и два транспортных самолета. Документы показали, что Гренада планировала иметь в своем распоряжении 7 200 человек, из которых три четверти были резервистами.86 Но президент Рейган назвал склады оружия "достаточными для снабжения тысяч террмистов". Гренада, сказал Рейган, "была советско-кубинской колонией, которую готовили в качестве крупного военного бастиона для экспорта террора и подрыва демократии". Мы прибыли туда как раз вовремя".

И в любопытном сопоставлении Рейган подорвал доверие к своим заявлениям по Гренаде, беспричинно связав их с ситуацией в Ливане, несхожей практически по всем параметрам, включая тот, который он выдвинул. "События в Ливане и Гренаде, хотя их разделяют океаны, - сказал он, - явно связаны между собой. Москва не только помогала и поощряла насилие в обеих странах, но и оказывает прямую поддержку через нехвост суррогатов и террористов. Не случайно, когда бандиты пытались установить контроль над Гренадой, на острове находились 30 советских советников и сотни кубинских военных и военизированных формирований". Этот тезис о связи частично опирался на веру Рейгана в то, что новые лидеры были "более радикальными", чем Бишоп, что было правдой, и "более преданными Кубе Кастро", что не так. s8 Рейган также ссылался на аэропорт, который гренадцы "утверждали, что он предназначен для туристической торговли, но который выглядел подозрительно подходящим для военных самолетов, включая советские самолеты дальнего радиуса действия". Но сердцевина версии Рейгана против Советского Союза была даже не косвенной; она была мифической и идеологической.

Например, Госдепартамент в нескольких публикациях сообщил, что американские силы вторжения обнаружили "почти 900 кубинских, советских, северокорейских, ливийских, восточногерманских и болгарских сотрудников, включая "постоянных" военных советников". Звучит впечатляюще, зловещая фаланга коммунистов и радикалов (Ливия). Кто же они были? Это были 49 советских военнослужащих, 17 ливийцев, 10 северокорейцев, 10 восточных немцев и 3 болгарина - почти все.

 

Из 784 кубинцев 636 были строителями аэродромов, 19 дипломатическими работниками, 29 работниками здравоохранения и образования, 43 военными и различными другими категориями. Что же такого зловещего в этих "более 900" человек из шести стран? Что касается "постоянных" военных советников, то это относилось к некоторым из 43 кубинцев, отличавшихся от других, которые находились на двух-четырехмесячной временной ротации, не более того.

Обвинение в "террористических" целях и подрывном экспорте революции не имело под собой никаких оснований. Никаких. Секретные документы показывают, что все вооружения были предоставлены только для обороны Гренады и действительно включали пункты, запрещающие передачу любой третьей стороне. Все они были совместимы с обороной острова, ни одно из них не имело особого применения для использования против других стран (без морского или воздушного транспорта), а многие явно не были полезны для таких целей (например, зенитные орудия и 50 сирен предупреждения). В области безопасности гренадцы запросили у Советского Союза подготовку трех офицеров контрразведки и одного офицера разведки.

Наиболее часто цитируемой ссылкой, единственной, которая может быть принята за советскую заинтересованность в расширении коммунизма, было замечание маршала Николая Огаркова своему коллеге, майору Эйнштейну Луизону, начальнику штаба армии Гренады. Из меморандума Луисона о встрече (в марте 1983 года) Огарков заметил, что "более двух десятилетий назад в Латинской Америке была только Куба [как прогрессивная страна], сегодня есть Никарагуа, Гренада и идет серьезная борьба в Сальвадоре". Он отметил американские попытки "помешать прогрессу, но у империализма нет перспектив повернуть историю вспять." Иле предупредил, что Гренада, находясь так близко от США, должна быть "бдительной", и что Советский Союз будет "способствовать повышению боеготовности и готовности вооруженных сил Гренады", но он был немногословен, когда Луисон спросил о готовящемся запросе на топливо, запасные части, униформу и тому подобное. Он давал Луизону ободряющую речь, а не задание нести революцию дальше Гренады. Более того, он даже опустил майора Луисона; как отметил сам Луисон в своем меморандуме, "маршал Огарков ответил довольно шутливо [на просьбу о снабжении], что студенты должны заниматься учебой" - Луисон заканчивал шестимесячные курсы в Москве в качестве тактического пехотного офицера.

Правда, гренадцы пришли к выводу, что для того, чтобы привлечь внимание Москвы, они должны стремиться быть полезными Советскому Союзу. Например, Гренада и Куба (но не Никарагуа) проголосовали против резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, осуждающей советское вторжение в Афганистан.

Джейкобс в июле 1983 года включил свое замечание о том, что "сама по себе удаленность Гренады от СШГ и ее небольшие размеры означают, что мы будем играть очень незначительную роль в глобальных связях СССР ..... Чтобы Гренада могла занять все более важное положение, мы должны быть замечены в том, что влияем на региональные события. Мы должны ... быть спонсором революционной деятельности и прогрессивного развития, по крайней мере, в этом регионе". Но это не означает экспорт подрывной деятельности и революции. "В то же время, мы должны развивать и поддерживать нормальные государственные отношения с нашими соседями". Его конкретная рекомендация заключалась в том, чтобы попытаться направить Суринам в советско-кубинское русло: "Если мы сможем оказать подавляющее влияние на международное поведение Суринама, то наше значение в советской схеме вещей значительно возрастет". Соединенные Штаты стремились развернуть большую работу по связям с общественностью или пропаганде.

пропагандистская кампания, основанная на захваченных документах, но она не имела большого успеха, несмотря на несколько книг и множество статей, с энтузиазмом следовавших линии администрации, поскольку любой, кто знакомился с материалами, вскоре обнаруживал, что объективно они не поддерживают утверждения администрации. Один из самых слабых аргументов, выдвигаемых в качестве аргумента, что оружие, поставленное в Гренаду, превышало потребности обороны, был абсурден на первый взгляд - оно только что доказало свою неадекватность.

Советский Союз и Куба, само собой разумеется, осудили американское вторжение, но не проявили никакой другой реакции. Кстати, 26 октября, когда Госдепартамент вел переговоры с Гаваной о возможной сдаче и возвращении кубинцев на Гренаду, директор ЦРУ Уильям Кейси позвонил заместителю секретаря Кеннету Даму и сообщил ему, что он, Кейси, договорился с генералом Мануэлем Норьегой о перелете из Панамы в Гавану и готов выступить в качестве представителя США. Секретарь Шульц, по понятным причинам раздраженный этим несанкционированным и нежелательным действием, передал Кейси слова "забудьте об этом".

Гренадская операция, как уже отмечалось ранее, была успешной с политической точки зрения в США и, по крайней мере, в то время в Гренаде. Американские войска были выведены в течение двух месяцев, хотя 250-300 военных полицейских оставались еще полтора года. Эффект на американо-кубинские отношения был негативным, но это не изменило ситуацию. Было несколько "бонусных" эффектов для Соединенных Штатов. Подполковник Дези Бутерезе в Суринаме быстро (26 октября) приказал послу Кубы и примерно 100 кубинским сотрудникам покинуть страну и приостановил действие всех соглашений с Кубой. Никара Гуа проявил значительную озабоченность, что было положительно воспринято вашингтонскими политиками. Кастро счел необходимым отметить, что Куба не сможет прийти на помощь Никарагуа, если та подвергнется нападению. Кубинцы тоже вскоре отозвали из Никарагуа около 1000 человек персонала (а позже, когда это потребовалось в ходе продолжающихся мирных переговоров в Центральной Америке, отозвали всех кубинских военных советников из Никарагуа). Они не хотели давать Соединенным Штатам никакого предлога для вмешательства. Вскоре после операции в Гренаде французы передали сирийцам опасения по поводу возможного американского нападения, на что секретарь Шульц сказал французам, что этого не произойдет, но не стоит говорить об этом сирийцам - пусть они сами разбираются.

Более сложно определить баланс советско-американских отношений. С одной стороны, применение американцами оружия в Гренаде усилило сдерживающие факторы против советской поддержки "клиентских" государств в третьем мире. С другой стороны, трудно представить, как это могло бы изменить ситуацию, учитывая существующую осторожность. Как американская военная акция, пробившая "доктрину Брежнева", вторжение вряд ли установило бы новую модель поведения, и оно действительно оставалось уникальным. Но в Москве оно было воспринято как опасное свидетельство того, что Соединенные Штаты непредсказуемы и склонны к применению военной силы. А осень 1983 года, напомним, была временем наибольшей советской тревоги и советско-американской напряженности за последние два десятилетия.

Другие случаи прямого использования американской военной мощи были немногочисленными, хотя и гораздо более частыми, чем подобные действия Советского Союза или любой другой крупной державы. Следующий инцидент, имевший последствия, произошел три года спустя в знакомой обстановке вспышки конфликта: Ливии. В середине 1980-х годов Соединенные Штаты были вовлечены в локальные войны с Ливией, в которых участвовали Чад и Судан (и косвенно Египет). В марте 1986 года, повторяя американо-ливийское столкновение 1981 года, Соединенные Штаты вновь провели военно-морские учения в заливе Сидра. Предсказуемо, американские самолеты были обстреляны, на этот раз зенитными ракетами SA-5 большой дальности, недавно приобретенными у Смиетского Союза. Соединенные Штаты предусмотрели этот случай и быстро атаковали радары SA-5, а для пущей убедительности потопили три ливийских патрульных корабля. Ливия неразумно объявила "состояние войны".

14 апреля Соединенные Штаты нанесли бомбовые удары (с британских баз, а также с авианосцев) по объектам террористов и боевикам в Ливии, в том числе по "штабам" террористических акций, которые подозрительно походили на попытку убить Каддафи (и действительно убили его маленькую приемную дочь).

Советский Союз не считал Ливию союзником и был обеспокоен неустойчивым поведением Каддафи. "Тем не менее, Советский Союз был давним поставщиком оружия (а Ливия была платным клиентом) и традиционно поддерживал "антиимпериалистические" режимы. После мартовских терактов Советский Союз отложил запланированную встречу Шеварднадзе с Шульцем в Вашингтоне и подверг резкой критике аме1иканские мо\е, но больше ничего не сделал.

Второй крупный региональный конфликт с участием американо-советских сил в Афганистане, как и в Центральной Америке, превратился в военную тупиковую ситуацию. Ограниченный контингент советских войск", как советское правительство называло свои силы в Афганистане, был увеличен с 75 000 до 108 000 человек в 1981-82 годах, но больше не увеличивался, несмотря на то, что советские силы такого размера, поддерживающие афганскую армию, явно не могли победить моджахедов с их операционными базами в Пакистане (и в гораздо меньшей степени в Иране). В то же время повстанцы-моджахеды были не в состоянии победить афганское правительство и советские войска. Этот тупик сохранялся, несмотря на массированные поставки оружия обеимсторонам. Только Соединенные Штаты в 1980-х годах выделили более 2 миллиардов долларов на материальную поддержку повстанцев, а Саудовская Аравия - сотни миллионов. Советский Союз поставлял оружие и боеприпасы в еще больших масштабах.

Администрация Рейгана постепенно усиливала свою поддержку, особенно после 1985 года. В марте 1985 года президент Рейган подписал документ о принятии решений по национальной безопасности (\'SDD)-166, в котором была поставлена цель вытеснить советские войска из Афганистана "всеми доступными средствами", что повысило цель по сравнению с предыдущим руководством, содержащимся в "выводах" разведки, сделанных президентом Картером в 1980 году и призывавшим оказывать такую поддержку повстанцам только для "преследования" советских войск в Афганистане. Госсекретарь Шульц поддержал директора ЦРУ Кейси, добиваясь повышения цели и увеличения финансирования. Он хотел продолжать давление на Москву как для ведения переговоров, так и для вывода войск.

Поддержка моджахедов под руководством США была многонациональной акцией. Пакистан играл ключевую роль, являясь базой для повстанцев и каналом связи. Пакистанское межведомственное разведывательное управление (ISi) занималось организацией поставок и всеми отношениями с различными повстанческими группами. ISi оказывало предпочтение и предоставляло преференции и львиную долю оружия исламским радикалам, таким как Гульбуддин Хекматьяр, едва ли самый перспективный борец за свободу. Помимо Пакистана, Египет был ранним и постоянным источником советского оружия и финансовой помощи. Еще одним поставщиком был Китай, хотя к середине 1980-х годов Соединенные Штаты платили Китаю около 100 миллионов долларов в год за советское оружие для афганцев.

В марте 1986 года Соединенные Штаты после долгих раздумий решили пойти на риск и модернизировать поставляемое оружие, включив в него самую современную ручную зенитную ракету "Стингер". Эти ракеты вступили в строй в сентябре и сбили множество советских и афганских самолетов и вертолетов (в том числе, по крайней мере, один гражданский пассажирский самолет). Они также были незаконно переправлены в другие страны: Иран приобрел некоторые из них у афганских повстанцев, а Китай - у Пакистана. К началу 1990-х годов ЦРУ пыталось выкупить "Стингеры" по завышенным ценам у различных афганских группировок. Несколько штук было использовано в 1992 году против узбекских (номинально таджикских) самолетов в ходе распространения исламского восстания из Афганистана на новую независимую бывшую советскую республику Таджикистан.

Соединенные Штаты также предоставили финансирование для обучения антикоммунистических афганцев пропаганде "связей с общественностью" на Западе, а также предоставили передатчик для Радио Свободный Афганистан ("Голос свободного Афганистана"), которое тайно вещало из Пакистана после октября 1985 года. И, как часть военной поддержки, помимо вооружения и обучения современным видам оружия, таким как "Стингеры", ЦРУ также сотрудничало с ИСИ в обучении афганцев диверсионно-террористическим операциям в городах и поставляло снайперское оружие и пластиковую взрывчатку.

Самым опасным американским действием, предпринятым, по-видимому, по собственной инициативе в октябре 1984 года (еще до появления NSDD-166), было поощрение афганских повстанцев к совершению рейдов на советскую территорию с целью военного преследования, саботажа и подрывной пропаганды (включая распространение Корана) в Узбекистане и Таджикистане. После того, как об этой программе стало известно в Вашингтоне, она была свернута. Афганские повстанцы сами иногда совершали рейды на советскую территорию.

Соединенные Штаты также участвовали, без особого внимания или интереса на высоком уровне, в переговорах между Афганистаном и Пакистаном, проводимых под эгидой ООН в Женеве с 1982 по 1988 год. На протяжении всего этого периода, за исключением нескольких высокопоставленных чиновников в 1987-88 годах, не было никаких надежд на то, что Советский Союз когда-либо согласится уйти. Более того, многие в Вашингтоне предпочитали, чтобы они остались и "пускали кровь". Все внимание было сосредоточено на ведении войны в Афганистане, чтобы измотать Советский Союз. Такое невнимание к переговорам на высоком уровне впоследствии привело к определенным трудностям на заключительных переговорах в 1988 году.

Наряду с усилением американской военной поддержки моджахедов в Афганистане после 1985 года в рамках доктрины Рейгана, в июле 1985 года было наконец получено одобрение Конгресса на отмену поправки Кларка, разрешающей возобновление поставок оружия повстанцам в Анголе. Вопрос о том, стоит ли это делать, обсуждался несколько месяцев, но администрации удалось получить разрешение на это, о чем было объявлено в январе 1986 года, когда Савимби посетил Вашингтон и был принят президентом Рейганом, который с гордостью назвал бывшего маоистского партизана "борцом за свободу".104 Хотя военная помощь была оказана в гораздо более ограниченном масштабе, чем афганским повстанцам, решение о поставке зенитных ракет "Стингер" повстанцам в обеих странах было принято одновременно (март 1986 года).

Как уже отмечалось ранее, на практике "Доктрина Рейгана" была гораздо более узконаправленной, чем предполагали ее широкие моральные, идеологические и геополитические термины. Никарагуа была первой ключевой целью во времени и оставалась важной в основном из-за внутриполитического резонанса доктрины Монро в сочетании с двухпартийной политической невралгией по поводу кубинского влияния кастроитов. Но он также становился все более раскольническим, противоречивым и в конечном итоге - даже до "Иран-контра" - политическим обязательством. Афганистан оставался наиболее политически поддерживаемой заявкой, причем Конгресс выделил даже больше средств, чем запрашивала администрация. Обоснование было в основном антисоветским, частично (особенно в первые годы) подпитываемым страхами перед дальнейшей советской экспансией в регионе, а частично (особенно в более поздние годы) - тем, что Афганистан представлялся хорошей возможностью навязать тяжелое бремя.

Ангола сочетает в себе антикубинские и антисоветские мотивы с особым давлением со стороны политической элиты, которая приветствует общий фронт с Южной Америкой.

Напротив, несмотря на логику и протесты правых, в Мозамбике (где не было советских или кубинских войск, хотя эти страны оказывали определенную экономическую и военную поддержку, включая советников) администрация продолжала придерживаться дипломатического курса, призывая к урегулированию путем переговоров. Американская стратегия, по словам Шульца, заключалась в том, чтобы "подружиться с Саморой Машелом (тогдашним президентом Мозамбика) и переманить его из советского лагеря". В марте 1984 года ЮАР и Мозамбик подписали соглашение, согласно которому повстанческое Мозамбикское национальное сопротивление (РЕНАМО) будет ассимилировано, а ЮАР прекратит оказывать ему помощь, но на практике это соглашение распалось. Как подтвердил госсекретарь Шульц, Уильям Кейси в эти годы проводил противоположную политику, поощряя Южную Африку продолжать оказывать тайную помощь РЕН АМО, несмотря на дипломатические соглашения. Иногда в администрации возникали острые споры, особенно в 1985 году, когда Рейган неохотно встретился с Машелом - пока не был очарован его симпатией и не подтвердил политику отхода Мозамбика от Советов, после того как Машел осыпал Рейгана антисоветскими шутками и уничижительными анекдотами о коммунизме. В 1987 году в Соединенных Штатах вновь усилилось давление со стороны кломатических правых сил, требующих применения доктрины Рейгана в Мозамбике, но администрация продолжала давать им отпор.

Эфиопия казалась бы подходящей целью для доктрины Рейгана, с советским оружием, военными советниками и кубинскими войсками (до 17 000 на пике, в 1978 году). Тем не менее, администрация не решилась ввязаться в это дело. В отсутствие американской поддержки повстанцев кубинцы в одностороннем порядке вывели три четверти своих войск в 1984-85 годах, оставив только одну бригаду численностью 2500 человек и около 500 солдат. (Кроме того, там находилось около 1500 советских военных советников, несколько сотен восточногерманских сотрудников службы безопасности и несколько сотен израильских военизированных сотрудников). Это заметно контрастировало со значительным увеличением численности кубинских войск в Анголе в 198-88 гг. в соответствии с американской военной помощью повстанцам УНИТА, показывая, что, по крайней мере, в краткосрочной перспективе американские действия не приведут к сокращению кубинского присутствия.

В некоторых других случаях США либо прекращали военную помощь (как в Сомали в 1987-88 годах, благодаря решению Конгресса), либо вмешивались клановым образом в тайные политические действия (как, по сообщениям, в Маврикии и Маклагаскаре). Но эти события не были прямо связаны с доктриной Рейгана.

В Камбодже (называвшейся в 1980-х годах Кампучией) открытая американская помощь началась в небольших масштабах в 1985 году в качестве конгрессной, а не адрнинистративной.

Хотя помощь направлялась только небольшим некоммунистическим силам сопротивления, те объединились в коалицию с печально известными "красными кхмерами" против поддерживаемого Вьетнамом (и СССР) правительства в Пномпене. Однако, согласно постоянным сообщениям, ЦРУ тайно финансировало некоммунистические группы с 1982 года, так что американская поддержка могла быть просто более открытой. Эта помощь продолжалась в течение 1980-х годов и соответствовала политике наших союзников по Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), но это было сомнительное предприятие, поскольку вероятным преемником в случае победы повстанцев стали бы одиозные красные кхмеры. В 1980-х годах Советский Союз не принимал непосредственного участия в этом процессе, но поддерживал своего союзника Вьетнам, который разместил в Камбодже крупные силы для сдерживания повстанческого движения.

Доктрина Рейгана (и ее предшественница доктрина Хейга) доминировала в основных региональных конфликтах третьего мира в 1980-х годах, особенно в тех, в которых были заинтересованы Советский Союз и Соединенные Штаты. Конечно, было много других конфликтов, в которых эти две державы не участвовали (или в которых только одна или другая была вовлечена по касательной), например, сахарская война Полисарио с Марокко, гражданские столкновения в Индии, Шри-Ланке (бывший Кейлон), Мьянме (бывшая Бирма), Индонезии в Восточном Тиморе и других странах. Даже без вмешательства Советского Союза и Соединенных Штатов, конфликты, безусловно, имели бы место в Афганистане, Центральной Америке, Арике, Южной Америке и других странах.

Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Тем не менее, советско-американское соперничество и дуэль за влияние наложили свой отпечаток на те конфликты, в которых участвовали сверхдержавы.

и на двусторонние отношения. Этот процесс не был новым, но поворот, который он принял в 1980-х годах, был американским вызовом Советскому Союзу и тем режимам, которые были связаны с ним или соподчинены ему.

Скандал с "Иран-контрас" в США, продолжавшийся с ноября 1986 по 1987 год и в некоторой степени до конца президентства Рейгана в 1988 году, уменьшил блеск доктрины Рейгана. Хотя оружие продолжало поставляться повстанцам в Афганистане и Анголе, упадок доктрины Рейгана в последние годы администрации Рейгана сопровождался ростом влияния советских инициатив под руководством Горбачева. К 1988 году последние стали доминирующими, и наступил новый этап в аспектах отношений США и Совет в третьем мире.

 

Советская роль: В обороне, 1980-87 гг.

 

С советской точки зрения, в первой половине 1980-х годов Соединенные Штаты перешли к широкой политике более активного использования контрреволюционных повстанческих сил в своей попытке откатить историю назад.

Администрация Картера в 1980 году, после советской оккупации Афганистана. Затем, начиная с 1981 года, администрация Рейгана усилила помощь США повстанцам в Афганистане, стимулировала новое восстание в Никарагуа и косвенно поддержала другие реакционные державы в оказании помощи повстанцам в Камбодже, Анголе, Мозамбике и Эфиопии. Короче говоря, практически все успехи, достигнутые революционными силами во второй половине 1970-х годов, подверглись активной контратаке в первой половине 1980-х годов. Более того, Советский Союз был перенапряжен и не находился в благоприятном положении для оказания помощи этим режимам (за исключением Афганистана, где Советский Союз играл непосредственную и доминирующую роль, хотя и не смог подавить повстанческое движение). По мере того как во второй половине 1970-х годов СССР приобретал все больше союзников, клиентов, друзей и участников в странах третьего мира, он все больше заботился о статус-кво, а когда в 1980-х годах в этих шести союзных СССР странах "социалистической ориентации" вспыхнули повстанческие движения, Советский Союз превратился в противоповстанческую державу.

Советская оценка моральной и исторической роли правительств в этих странах была субъективной. Но его оценка к началу 1980-х годов, что колесо фортуны повернулось против этих движений, как только они оказались у власти, была объективно обоснованной. Таким же было восприятие роли США, хотя и с некоторым преувеличением в оценках самих Советов, особенно в их пропаганде. В начале этого периода руководство Сми предприняло попытку справиться с "американской угрозой" для стран третьего мира путем дипломатической инициативы, но она оказалась мертворожденной и имела лишь мимолетный пропагандистский эффект. В попытке подтвердить подход разрядки или, по крайней мере, сделать его более политически затратным для Соединенных Штатов, Брежнев в апреле 1981 года предложил "кодекс поведения" в отношении стран третьего мира по образцу обещаний о невмешательстве, содержащихся в Хельсинкском заключительном акте и применяемых к Европе. Но он был проигнорирован Соединенными Штатами.

Отсутствие советской поддержки новых прогрессивных революций в других странах после 1979 года было обусловлено, прежде всего, резким сокращением новых революционных ситуаций в постколониальном третьем мире. Советский Союз был перенапряжен в результате своих обязательств в Афганистане и прямой поддержки Вьетнама, Кубы и, в гораздо меньшей степени, Эфиопии (и еще меньше в Никарагуа и Анголе, где более прямую поддержку оказывала Куба, и в Мозамбике). Советская озабоченность сначала Польшей, затем вопросом размещения в Европе ядерных ракет средней дальности (INF), углубление внутренних экономических проблем и се1иальные перемены в самом советском руководстве еще больше уменьшили всякую склонность к более широкому вовлечению в геополитическую конкуренцию в третьем мире, э,-ен до того, как ГорбачеЙ привнес совершенно новую оценку и взгляд на мир в советскую политику после 19S5 года.

Прежде всего, многие в советском истеблишменте с 1980 года запоздало признали, что советская поддержка антиимпериалистических прогрессивных революций в третьем мире во второй половине 1970-х годов сыграла важную роль в том, что многие в других странах, в том числе и в США, отвергли разрядку. Эта точка зрения была открыто озвучена только после 1987 года, но после 1985 года ей придавался все больший вес новым советским руководством. Она стала мощным противовесом идеологическим замечаниям, хотя в течение некоторого времени она обычно находила выражение в пересмотре идеологических оценок, а не в прямом и открытом преобладании идеологических соображений.

Хотя в целом западные оценки завышены, лидеры в Москве действительно имели стратегические политические, военные и геополитические интересы. Куба и, в 1980-х годах, Никарагуа были важны для разрушения американского монопольного господства над всем Западным полушарием и обеспечения политического входа в Советский Союз. Желчный стратегический интерес был ограничен благоразумием и советско-американскими соглашениями 1962 и 1970 годов, ограничивающими советское военное присутствие и деятельность на Кубе (и, соответственно, в Никарагуа и в целом в этом регионе), Куба все еще предоставляла ценный разведывательный пункт (для перехвата сообщений) и скромные возможности для морской и воздушной разведки. Аналогичным образом, ограниченное региональное военно-морское и воздушное разведывательное присутствие было установлено во Вьетнаме (особенно в заливе Карн Рань), Эфиопии (сначала в Массауа, затем на островах Дахлак в Красном море), Йемене (Аден) и Анголе (порт и аэропорт Луанда). Наряду с заходами на пмт в дружественные страны, такие как Индия, Сирия, Мозамбик и Маврикий, эта тонкая сеть объектов помогала поддерживать политически полезное (хотя и стратегически ограниченное) военное присутствие и претензии на роль мировой державы.

Другой группой советских интересов были экономические. Хотя две страны, получившие основную часть экономической помощи (Куха и Вьетнам), были значительной чистой утечкой, они все же предоставляли некоторое полезное сырье (никель и сахар из Кухи). Но в целом Советский Союз был ограничен и, за некоторыми исключениями, такими как эти, никогда не был источником более чем скромной экономической помощи. Советский Союз вел нормальную коммерческую торговлю с большинством стран третьего мира, особенно на Ближнем Востоке и в Южной Азии, особенно там, где можно было заключить выгодные сделки, включая продажу оружия. Экспорт вооружений был значительным, намного больше, чем экономическая помощь. Там, где это было возможно, Советский Союз получал за оружие твердую валюту или ее эквивалент (как, например, в случае с Ливией), но чаще ему приходилось довольствоваться встречной торговлей. Наконец, большая часть экспорта оружия осуществлялась в кредит, особенно новым радикальным марксистским режимам в Африке и на Ближнем Востоке, и предназначалась в основном для покупки политического влияния, а вероятность возврата долга была крайне мала.

Страны третьего мира в свою очередь делятся на несколько отдельных категорий: смиалисты (Куба, Вьетнам), дружественные крупные региональные державы (Индия), радикальные неприсоединившиеся друзья (Сирия, Ираг, Южный Йемен, Ливия), новые радикальные режимы (Никарагуа, Ангола, Эфиопия, Мозамбик), и менее радикальные государства, отстаивающие лишь идеологический "антиимпериализм" (Гренада, Суринам, Конго, Гвинея-Бисау, Экваториальная Африка, Бенин и т.п.).

Куба и Вьетнам, как независимые государства, проводили свою собственную политику, несмотря на тесные отношения с Советским Союзом. Ни одному из них не угрожали внутренние повстанцы или внешние враги (за исключением Вьетнама со стороны Китая в конце 1970-х и начале 1980-х годов). Однако Куба была обеспокоена тем, что она рассматривала как возможную серьезную угрозу со стороны США в начале 1980-х годов. Обе страны непосредственно участвовали своими вооруженными силами в гражданских войнах за рубежом, Куба - в Эфиопии и Анголе, а Вьетнам - в Камбодже, и поэтому обязательно должны были участвовать в урегулировании конфликтов в этих трех странах. К середине 1980-х годов Советский Союз посоветовал Кубе и Вьетнаму вывести свои вооруженные силы, а правительствам Эфиопии, Анголы и Камбоджи (Кампучии), а также Афганистана - провести переговоры о политическом урегулировании со своими повстанческими противниками путем "национального примирения".

В других аспектах своих отношений Куба и Советский Союз с 1984 года все больше отдалялись друг от друга. В апреле 1986 года, вскоре после начала реформ Горбачева, Кастро начал свою собственную "реформу" под названием "ректификация", которая была противоположна советской перестройке. Вместо постепенной либерализации системы, ректификация Кастро означала ужесточение мер против любой политической либерализации и еще большую автаркическую изоляцию от внешнего мира. В течение следующих четырех лет гласность в Советском Союзе приводила к все более острой неофициальной, а иногда и более осторожной официальной критике больших скрытых советских субсидий Кубе и того, что рассматривалось как их растрата Кубой, включая неоправданно большие военные расходы. Кубинцы отреагировали гневно, даже с ответной критикой вице-президента Карлоса Рафаэля Родригеса в "Нью Таймс" на несколько появившихся там статей. В это же время, в 1986-87 годах, Советский Союз начал сокращать поставки нефти и снижать цену выше мировой, которую он платил за кубинский сахар; в декабре 1986 года Кастро был вынужден объявить о программе жесткой экономии, которая в последующие годы стала гораздо более суровой. Это советское сокращение не было санкцией против Кубы; оно было неизбежным побочным продуктом усилий Советского Союза, направленных на то, чтобы сделать свою деятельность экономически эффективной и сбалансировать свои счета. Однако в Гаване правильно расценили эти меры как отражение снижения приоритета Кубы в политике Содета.

К 1988 году советско-кубинская торговля сократилась на 12 процентов - первое реальное сокращение за двадцать лет. Обе стороны все чаще не выполняли обязательства, когда могли продать товар по более высокой цене на мировом рынке (советская нефть и кубинский никель), и ссорились в Совете экономической взаимопомощи (СЭВ) социалистического блока. Советский Союз, правда, неохотно, продолжал финансировать и строить ядерный реактор, который мог бы облегчить кубинские энергетические потребности. Кубинско-советские расхождения по важным международным вопросам также значительно увеличились, особенно по мере того, как Советский Союз продвигался к сближению с Соединенными Штатами в ходе встреч на высшем уровне с 1985 по 1988 год. На одной из табличек, подготовленных к запланированному визиту Горбачева в Гавану в декабре 1988 года (отложенному из-за землетрясения в Армении и раннего возвращения Горбачева из Нью-Йорка), было написано: "Куба - последний бастион социализма". После этого отношения продолжали ухудшаться.

Советские отношения с Вьетнамом, обсуждаемые в другом разделе, также демонстрировали нарастающие трения по мере того, как в 1980-х годах уменьшались советский интерес и материальная поддержка Вьетнама, а также советские советы по реформированию экономики.

Сиия иногда опасно противопоставлялась Израилю (особенно когда оба находились в Ливане). Ливия была вовлечена в интриги и конфликты в нескольких соседних странах и потенциально с Египтом и США. Ирак с 1980 по 1987 год находился в состоянии войны с Ираном; несмотря на советский Договор о дружбе и сотрудничестве с Ираком 1972 года, Советский Союз занял нейтральную позицию в этой войне.

В начале и середине 1980-х годов советские руководители стремились стабилизировать ситуацию, удерживая противников и соратников от действий, которые могли бы вызвать американское или иное (например, израильское, в случае с Сирией и ООП) вооруженное нападение. Как уже отмечалось, советские лидеры ясно дали понять Кубе, что советские вооруженные силы не смогут защитить островное государство. Они также дали это понять Никарагуа, и границы советской помощи стали еще более очевидными, когда в 1983 году Советский Союз отменил свое прежнее решение отправить в эту страну истребители МиГ-21, получив американскую угрозу уничтожить их в случае отправки. Аналогичным образом, в 1984 году, после инцидентов с арне1иканскими шахтерами, Куба попросила Советский Союз направить военно-морскую флотилию в воды вблизи Никарагуа только для того, чтобы показать советскую поддержку никарагуанцам. Москва отказала, еще раз указав Кубе и Никарагуа на резкие ограничения советской поддержки. Советский Союз, конечно, продолжал поставлять оружие на Кубу, включая вторую эскадру самолетов.

МиГ-23 в 1982 году и третью эскадрилью позже. Они оставались ниже уровня, установленного американским ограничением на поставки вооружений на Кубу.

С середины 1980-х годов Советский Союз поддерживал различные региональные предложения Контадоры и Центральной Америки (Ариас) по урегулированию никарагуанского и сальвадорского конфликтов путем переговоров. Советский Союз, а с 1984 года и Куба, призывали сальвадорских партизан быть более гибкими и вести переговоры с правительством и советовали никарагуанскому правительству поддержать региональные инициативы по урегулированию путем переговоров.

Советская роль была неизбежно ограничена и осторожна в консультировании независимых радикальных государств, таких как Сирия и Ливия, которые могли вступить в прямой конфликт с Соединенными Штатами. Как отмечалось ранее, в 1982 году (и в последующие годы) Советы ясно дали понять Сирии, что они не придут на защиту Сирии в любом конфликте в Ливане, подтвердив позицию, которую они занимали в 1967 и 1973 годах, только в случае угрозы самому Дамаску они могли бы вмешаться в конфликт. Советская поддержка ООП была еще более сдержанной. Как показала реакция СССР на американские военные действия против Ливии в 1981 и 1986 годах и оккупацию Гренады в 1983 году, Советский Союз не был готов оказать странам третьего мира, подвергшимся нападению Запада, больше, чем моральную и риторическую поддержку.

В целом, снижение советского интереса к Третьему миру проявилось в уменьшении внимания к "прогрессивным" революционным группировкам в регионе в докладе Леонида Брежнева на двадцать шестом съезде партии в 1981 году, и еще более резком снижении внимания к Третьему миру в целом Михаилом Горбачевым на двадцать седьмом съезде партии в феврале 1986 года.113 Даже в начале 1980-х годов было ясно, что общий интерес и участие в Третьем мире снижается, не считая усиления ограничений, вызванных более воинственной позицией американцев.

С 1980 года и до второй половины десятилетия основной советской деятельностью была попытка - в целом закончившаяся неудачей - закрепить успехи радикальных (обычно марксистских) режимов, пришедших к власти в середине-конце 1970-х годов. Прямое советское участие было сведено к минимуму, и были предприняты усилия по содействию урегулированию на выгодных для своих протеже условиях гражданских войн в связанных с СССР государствах или государствах-клиентах: Никарагуа, Ангола, Эфиопия, Мозамбик, Камбоджа и, прежде всего, Афганистан. Особенно после 1985 года Москва все чаще советовала своим ставленникам искать "национального примирения", то есть политического компромисса с их противниками и политического урегулирования их конфликтов.

Только в Афганистане, на границе SO\iet Union и непосредственно затрагивающем его безопасность, военные силы Сми были непосредственно задействованы. И даже там, несмотря на всю важность ситуации, военные силы Совета составляли 108 000 человек - одну пятую часть от численности американских войск, участвующих в войне в Афганистане.

Хотя были предприняты усилия по разгрому повстанцев, главной целью оставалась более скромная цель - предотвратить их победу над поддерживаемым Советским Союзом афганским правительством в Кабуле и его контроль над крупными городами и линиями коммуникаций. Первоначальные надежды на то, что в декабре 19i9 года, когда было принято решение о вмешательстве, само присутствие советских войск в гарнизоне укрепит новое афганское правительство и армию, чтобы они смогли быстро победить повстанцев, оказались ошибочными. Советские лидеры действительно пытались содействовать компромиссному урегулированию конфликта, даже в середине 1980-х годов, но до принятия решения о выводе войск в 1985-86 годах советская военно-политическая стратегия на практике сводилась к продолжению войны, которую ни одна из сторон не могла выиграть (по крайней мере, в рамках ограничений на применение сил, установленных советским руководством). Поскольку они изначально не видели устойчивости повстанцев и слабой народной базы правительства, советские лидеры не предвидели затяжной войны, в которой внешняя военная помощь могла бы сыграть значительную роль в поддержании жизни повстанцев. С 1980 года советские лидеры понимали, что застряли в этой ситуации, но не знали, как с ней справиться. Они не хотели выводить войска, поскольку это было бы явным политическим поражением и повлекло бы за собой новые риски американского вмешательства, но они также сохраняли решимость не влезать еще глубже.

Хотя этот факт мало кто признает, Советы побудили афганское правительство начать поиск путей урегулирования путем переговоров с Пакистаном и Ираном еще в начале марта 1980 года, а затем они обратились к Организации Объединенных Наций.      1980 года, а затем они обратились к Организации Объединенных Наций. В феврале 1981 года Генеральный секретарь Курт Вальдхайм назначил специального переговорщика Хавьера Переса де Куэльяра, который начал челночную дипломатию. Вскоре Перес де Куэльяр стал новым генеральным секретарем, и это назначение перешло к Диего Кордовесу, другому уважаемому высокопоставленному латиноамериканскому дипломату. Переговоры начались в Женеве в июне 1982 года и продолжались непрерывно, пока в апреле 1988 года не было достигнуто соглашение. Советский Союз добивался урегулирования, которое позволило бы ему уйти из страны, и политического урегулирования, примиряющего кабульское правительство с другими афганскими политическими силами, включая повстанцев-нуджахедов, при поддержке Пакистана и США, а также Советского Союза.

Внешняя поддержка различных повстанцев-моджахедов, оказываемая в основном через Пакистан Соединенными Штатами, Саудовской Аравией, Египтом и Китаем, а также Ираном, безусловно, способствовала их способности сорвать советские усилия по достижению военной победы, хотя неясно, удалось ли бы их уничтожить. Внешней помощи было недостаточно, чтобы принести им победу, даже когда было предоставлено достаточно современное оружие, такое как зенитные ракеты "Стингер". В ретроспективе из советских источников, включая доступные сейчас архивы, становится ясно, что советская цель заключалась в почетном уходе и выходе из дружественного внеблокового Афганистана, а не во включении Афганистана или какой-либо части страны в состав Советского Союза и не в использовании его в качестве постоянной советской военной базы и плацдарма для дальнейшей экспансии, как это изображалось в американских официальных заявлениях и общих обсуждениях с декабря 1979 года по 1980-е годы.

Как отмечалось ранее, Соединенные Штаты развернули масштабную "тайную" деятельность по снабжению афганских повстанцев военной техникой на общую сумму около 2 миллиардов долларов в 1980-х годах, а в 1985-87 годах она усилилась, включая некоторые нападения на советскую территорию и проникновение подрывной пропаганды в Таджикистан и Узбекистан. Это вызвало в Москве новое серьезное беспокойство по поводу общих американских намерений в отношении Советского Союза. Это также укрепило в Москве вывод о невозможности военной победы в Афганистане, хотя этот вывод, вероятно, был сделан еще в 1980-81 годах, до того, как американская и другая внешняя военная помощь стала основным фактором. Советское руководство в целом, несмотря на неразумный оптимизм небольшой группы лидеров, которые в конце 1979 года приняли решение об интервенции, рано осознало отсутствие в Афганистане фундамента политической поддержки кабульского правительства. Большинство советских лидеров также понимали, что введение чужеродных советских военных сил скорее ослабило, чем усилило поддержку и еще больше снизило легитимность коммунистического режима.

С 1980 по 1986 год советские усилия по решению афганской дилеммы включали три направления: во-первых, военные обязательства, достаточные для удержания основных городов, в сочетании с попытками ослабить повстанцев в других местах; во-вторых, политические усилия по укреплению режима путем перекупа некоторых племен и стремления расширить базу поддержки правительства за счет привлечения более широких некоммунистических национальных групп и лидеров и преуменьшения коммунистических социальных программ; и, в-третьих, усилия по международному урегулированию путем переговоров. Их целью был вывод советских вооруженных сил, но на условиях, которые позволили бы оставить невраждебный, неприсоединившийся и нейтральный Афганистан. Время от времени, в зависимости от изменений внутренней афганской и международной ситуации, а также от изменений в оценках советского руководства, акценты смещались. В 1983 Андропов хотел решить этот вопрос, но он знал, что это будет долгий и трудный процесс. Ему не хватало эффективной политики или политической основы для чего-либо, кроме продолжения тех же самых усилий.m Время от времени предпринимались усилия по продвижению новых военных тактик, особенно более агрессивного использования небольших элитных спецподразделений, лучше подготовленных для борьбы с повстанцами после 1984 года, в попытке укрепить переговорную позицию афганского правительства.

Захватывающее окно в мышление Андропова и работу Политбюро по этому вопросу теперь доступно в совершенно секретном протоколе заседания Политбюро от 10 марта 1983 года. Громыко докладывал от имени Комиссии Политбюро по Афганистану - группы руководителей МИДа, Минобороны, КГБ и Международного отдела ЦК, созданной в 1980 году, которую он возглавлял. Он отметил, как медленно афганское правительство стабилизирует ситуацию, и попросил выделить 300 миллионов рублей на дальнейшую помощь. Он также отметил, что поскольку переговоры с Пакистаном в Женеве под эгидой ООН идут так медленно, "мы должны сделать все возможное, чтобы найти взаимоприемлемые варианты политического урегулирования", хотя это будет длительный процесс. Андропов, однако, не был склонен санкционировать более уступчивую позицию на переговорах или, с другой стороны, такие большие расходы. Он попросил переработать рекомендации комиссии и сделать их более "политическим документом", под которым он ясно дал понять, что имел в виду, что "он должен быть изложен гораздо более гибко". Громыко и Борис Пономарев сразу же сказали, что документ будет переработан. Андропов также предложил провести скорую встречу с Бабраком Кармой! Василий Кузнецов, Николай Тихонов и Михаил Горбачев дружно ответили: "Правильно". Такова была глубина Политбюро.

С поправками, внесенными Андроповым, заключение комиссии было, как обычно, одобрено, но никакого реального решения принято не было, кроме как делать больше того же самого.

Однако мысли Андропова хорошо отражали основу подхода Политбюро в первой половине 1980-х годов. Прежде всего, он говорил о том, "с какими трудностями и с какой осторожностью" принималось решение об отправке войск в Афганистан в 1979 году (который он, как один из четырех ответственных лиц, представил в 1983 году в явно "пересмотренном" виде). Далее он продолжил: "При решении афганской проблемы мы должны исходить из существующих реалий". "Чего вы хотите? Это феодальная страна, где племена всегда правили на своей территории, а центральная власть далеко не всегда распространялась на каждую деревню. Суть вопроса не в положении Пакистана. Американский империализм дает нам здесь бой, прекрасно понимая, что на этом участке мировой политики он потерял свои позиции. Поэтому мы не можем отступать. Чудес на земле не бывает. Иногда мы сердимся на афганцев за то, что они не действуют последовательно и работают медленно. Но давайте вспомним нашу борьбу с бандитами [басмачеством] в Средней Азии. Ведь тогда в Средней Азии была сосредоточена практически вся армия Катуни, и борьба с басмачами была очень сложной.

продолжалась до середины 30-х годов. Поэтому в отношении Афганистана необходимы и требовательность, и понимание". Очевидно, что афганская проблема не была решена при советских лидерах старой школы, таких как Брежнев и Андропов. Ключевой поворотный момент, как теперь известно, наступил в начале правления Горбачева,

в 1985-86 годах, хотя это не стало очевидным до публичного заявления Горбачева в феврале 1988 года о конкретном плане в течение года в случае успеха Женевских переговоров. Горбачев позже рассказал, что вскоре после апрельского пленума ЦК 1985 года Политбюро провело

"жесткий, беспристрастный анализ ситуации [в Афганистане] и уже в то время начал искать выход из ситуации". Он подчеркнул, насколько сложной оказалась задача, и заявил о необходимости более гибкого "подлинно национального" руководства в Афганистане и международных переговоров, чтобы обеспечить превращение Афганистана в "независимое, нейтральное и неприсоединившееся государство", которое "отвечало бы интересам Афганистана", а также "нашим государственным интересам". Об этом периоде теперь больше известно от бывших советских официальных лиц. В марте 1985 года, сразу после своего утверждения на посту генсека и перед знаменитым апрельским пленумом, Горбачев обсуждал с Анатолием Черняевым и Георгием Арбатовым приоритетные вопросы политики, которыми он должен заниматься. Афганистан был в списке седьмым или восьмым; когда Арбатов предложил переместить его на первое место, Горбачев согласился. На нескольких первых заседаниях Политбюро, когда Афганистан стоял на повестке дня, Горбачев обратил внимание своих коллег на влияние войны на внутреннюю ситуацию, зачитывая вслух некоторые из многочисленных писем от солдат или их семей с вопросами: "Зачем мы здесь?" и "Мы здесь выполняем интернациональный долг, а мы убиваем людей". Еще раньше Горбачев побудил маршала Ахромеева после посещения им Афганистана весной 1984 года высказать Политбюро свои откровенные суждения о том, что война ведется против народа Афганистана и ее невозможно выиграть, и что Кармаль и даже Наджибулла оказались неспособными сплотить афганский народ.

Переговорщик от ООН Диего Кордовес сказал, что "с момента прихода Горба-шева все начало меняться. Это было немедленно и очень существенно".

В мае [когда переговоры возобновились], всего через два месяца после его вступления в должность, они выдвинули ряд идей о том, как должны продвигаться переговоры".126 В

В июне 1985 года, после трехлетнего перерыва, Советский Союз возобновил советско-американские переговоры по региональной безопасности в Афганистане на уровне заместителей министров иностранных дел. В августе первый заместитель министра иностранных дел Георгий Комиенко взял на себя новую активную роль в двусторонних дискуссиях с министром иностранных дел Пакистана Якубом Ханом.

Некоторые аналитики предположили или сделали вывод из продолжающихся активных советских военных операций в Афганистане и значительных поставок оружия афганским правительственным силам в период с 1985 по 1988 годы, что советское руководство под руководством Горбачева все еще пыталось одержать военную победу. Как отмечалось ранее, большинство советских военных и чиновников внешнеполитического ведомства задолго до 1985 года пришли к выводу, что военное решение не представляется возможным.

Возможно, что весной 1985 года Горбачев был готов позволить тем, кто считал, что военные действия могут привести к победе или, по крайней мере, к улучшению позиции для ведения переговоров с позиции силы, сделать все возможное в течение следующих шести-восьми месяцев. Однако увеличения численности советских войск не произошло.

17 октября 1985 года Политбюро обсудило проблему советской политики в отношении Афганистана и приняло принципиальное решение вывести советские войска как можно скорее, оставив у власти дружественное правительство. Это решение не сильно отличалось от результата, с которым согласился бы любой советский лидер, по крайней мере, с 1982 года, но что отличалось, так это готовность признать необходимость решения вопроса и решение предпринять действия для этого. На двадцать седьмом съезде партии в феврале 1986 года Горбачев публично назвал ситуацию в Афганистане "кровоточащей раной" и заявил о желании СССР вывести свои войска "в ближайшее время", открыв общественную дискуссию и подготовив почву для вывода войск.

Другие информированные советские источники также ссылались на принятое в 1985 году решение о выводе войск из Афганистана, и оно нашло отражение во многих шагах, которые были предприняты в последующие три года, несмотря на продолжение войны. В отчете Министерства иностранных дел в 1989 году говорилось, что решение о выводе войск из Афганистана было принято в декабре 1985 года; возможно, это более позднее подтверждение Политбюро более раннего решения или дата какого-то внутреннего применения министерством решения Политбюро от октября 1985 года.

Перед заседанием Политбюро в октябре 1985 года Горбачев тайно встретился с Бабраком Кармалем и прямо сказал ему, чтобы он сформировал свое правительство, потому что "мы должны вместе подумать о выводе советских войск из Афганского Истана". Лицо Кармаля потемнело, и он сказал, что если Советский Союз выведет войска, то "в следующий раз вам придется ввести миллион солдат". Это описание встречи было дано позже Наджибуллой, преемником Кармаля, который присутствовал на заседании. Наджибулла утверждал, что после заседания сказал своим коллегам, что реакция Кармаля была неправильной. Хотя, возможно, это была самообманная выдумка Наджибуллы, наблюдатель из SO\iet, присутствовавший на заседании, внимательно изучил реакцию афганских официальных лиц и сообщил, что только Наджибулла, похоже, согласился с этой идеей, и что сам Наджибулла, вероятно, пришел к выводу, что ситуация может быть урегулирована только после ухода всех иностранных войск. Несколько месяцев спустя, в мае 1986 года, Наджибулла вновь назначил Бабрака Кармала генеральным секретарем партии, хотя последний остался на посту президента.

Советское руководство впервые раскрыло свое намерение вывести войска американскому руководству на встрече на высшем уровне в Женеве в ноябре 1985 года. Гор Бачев поднял тему Афганистана в ходе обсуждения на саммите и говорил о выводе войск "как части общего политического урегулирования между нами". Рейган, однако, проигнорировал этот комментарий, который не был предусмотрен в его сценарии, и просто сделал запланированное ранее заявление, в котором Афганистан, наряду с Никарагуа и Камбоджей, был назван примером советских проблем. Госсекретарь Шульц сказал другим членам американской делегации, чтоон почувствовал, что Москва, возможно, пересматривает свою позицию по Афганистану.

В течение следующего года дипломатические переговоры продвигались очень медленно, а Соединенные Штаты увеличили масштаб и эффективность поставок оружия афганским повстанцам. Бабрак Каннал также проявлял осторожность в продвижении к "национальному примирению", интерпретируя эту согласованную цель гораздо более ограниченно, чем Горбачев. В ноябре 1986 года на очередном ключевом заседании Политбюро было принято несколько важных решений по Афганистану. Горбачев жаловался, что за год, прошедший с их встречи в октябре 1985 года, не было достигнуто никакого прогресса в решении этого вопроса. Иле заявил, что Советский Союз должен закончить войну за один или, самое большее, за два года, и позже предложил вывести половину советских войск в 1987 году, а другую половину - в 1988 году. Он также призвал к "расширению политической базы режима с учетом реального распределения власти". Наджибулла должен был заменить Каннала, который стал совершенно неэффективным. Наджибулла должен быть приглашен в Москву в следующем месяце. Наконец, Горбачев также подчеркнул необходимость начать прямые переговоры с Пакистаном и гарантировать, что за выводом советских войск не последует приход американцев в Афганистан.

 

Этот протокол заседания Политбюро представляет особую ценность, поскольку является неприукрашенной стенограммой, а не просто документом о принятии решения по итогам заседания. Среди откровенных моментов, касающихся советско-американских отношений, можно отметить высказывание Андрея Громыко: "Что касается американцев, то они не заинтересованы в урегулировании ситуации в Афганистане. Наоборот, им выгодно, чтобы война затягивалась", на что Горбачев ответил: "Совершенно верно". Когда Горбачев выразил озабоченность тем, чтобы американцы не вводили войска в Афганистан после вывода советских войск, маршал Ахромеев сказал: "Они не войдут в Афганистан с вооруженными силами", а Анатолий Добрынинынин добавил: "Об этом мы можем договориться с американцами". Было полное согласие с тем, что "стратегической целью", как подчеркнул Громыко, является "завершение войны" и возвращение советских войск домой. В середине их беседы Шеварднадзе заметил: "Сейчас мы пожинаем плоды непродуманных в прошлом решений ".

В Соединенных Штатах советское решение о выводе войск, публично объявленное Горбачевым в феврале 1988 года, часто связывали с американскими поставками оружия, особенно зенитной ракеты "Стингер" (решение о поставках было принято в марте 1986 года, а первые успешные стрельбы в Афганистане - в сентябре 1986 года). Но в этом обсуждении в Политбюро в ноябре 1986 года не было никакого упоминания о "Стингере" или вообще о поставках американского оружия. Там обсуждались вопросы численности афганской армии и сил безопасности, а также повторялся вывод, сделанный за несколько лет до этого, о том, что военное решение не представляется возможным; как заметил Виктор Чебриков: "Военный путь не дал решения за последние шесть лет". И, как подчеркнул Горбачев: "Мы наметили линию на решение афганской проблемы на заседании Политбюро в октябре прошлого года". Нужно было энергичнее продвигаться вперед, в соответствии с этой линией.

И они сделали это. Бабрак Карма! был смещен с поста президента через неделю, 20 ноября. 12 декабря президент Наджибулла посетил Москву, где Горбачев сказал ему прямо: Советские войска будут выведены через полтора-два года, и ему лучше укрепить свое положение реальным "национальным примирением" в течение этого времени.

Между тем, Комиссия Политбюро по Афганистану под председательством Шеварднадзе, с Язовым, Чебриковым и Яковлевым. Советская дипломатия удвоила усилия, особенно в отношении Пакистана и переговоров в ООН. Советам было трудно привлечь Соединенные Штаты, хотя американцы продолжали выступать за нейтральный, независимый Афганистан, который Советы также стремились использовать в качестве барьера на пути американского вторжения. Разумеется, существовали различные желания и ожидания относительно характера будущего афганского правительства.

В середине сентября 1987 года Шеварднадзе, наконец, доверительно сообщил Шульцу то, что они сказали Наджибулле девятью месяцами ранее: Советский Союз был полон решимости вывести свои войска из Афганистана, возможно, менее чем через год, по всей вероятности, до конца правления администрации Рейгана, и он хотел получить американскую помощь в международных переговорах, чтобы облегчить вывод войск и предотвратить создание радикального фундаменталистского исламского режима. Горбачев сказал Шульцу в апреле, когда министр был в Москве, что Советы хотят вывести войска, и еще раньше советские официальные лица говорили об этом послу Артуру Хартману. Но Шеварднадзе теперь говорил, что решение твердое. Оборонительная "удерживающая" роль в Афганистане уступала место активным шагам по решению проблемы вывода советских войск и, по возможности, гражданской войны.

В Африке советские лидеры в первой половине 1980-х годов просто пытались поддержать режимы в Эфиопии, Анголе и Мозамбике. Это включало советских военных советников, в том числе прямую консультативную помощь в ведении войн в Эфиопии и Анголе, хотя в Анголе кубинцы играли более центральную роль. В Эфиопии кубинцы с самого начала дистанцировались от эфиопской кампании против эритрейцев (с которыми кубинцы ранее симпатизировали, когда те боролись против старого режима в Аддис-Абебе). В 1984-85 годах, как отмечалось ранее, кубинцы вывели три четверти своего военного персонала (отчасти также потому, что ни эфиопы, ни Советы не стали бы оплачивать их содержание).

 

Помимо отказа от каких-либо новых обязательств в Африке, Советский Союз сократил прежние связи. Например, с 1983 по 1988 год Советский Союз сократил число африканских государств, получавших военную помощь (в основном незначительную), с двадцати двух до семи. Более того, увеличив военную помощь Анголе в 1987-88 годах после того, как США начали поставлять оружие Савимби, и сохраняя поддержку Менгисту в Эфиопии, как уже отмечалось ранее, советские лидеры с 1985 года призывали своих друзей идти на компромисс, добиваться "национального примирения" с другими группами и пытаться разрешить свои споры политическими средствами. Это было советское послание Эфиопии, Анголе, Мозамбику, Организации народов Юго-Западной Африки (СВАПО) в Намибии и Африканскому национальному конгрессу (АНК) в ЮАР. Для тех, кто находился у власти и противостоял повстанцам (Эфиопия, Ангола и Мозамбик), это означало отказ от части власти, которой они обладали. И для них, и для Советского Союза это означало размывание "прогрессивного", социалистического характера этих стран. Но это также могло означать выживание и в любом случае казалось единственным реалистичным курсом. Для Советского Союза это освободило бы руководство от дорогостоящего экономического и политического бремени.

На Ближнем Востоке Советский Союз ослабил связи с несколькими радикальными государствами, с которыми он был связан, стремясь построить новые связи с другими. Например, Советский Союз уравновесил свой Договор о дружбе и сотрудничестве 1979 года с Народной Демократической Республикой Йемен (Южный Йемен) заключением аналогичного договора с Йеменской Арабской Республикой (Северный Йемен) в октябре 1984 года. В июле 1984 года Советский Союз возобновил дипломатические отношения с Египтом. В сентябре и ноябре 1985 года Советский Союз впервые установил дипломатические отношения с Оманом и Объединенными Арабскими Эмиратами. В 1984 году шейхство Кувейт и Королевство Иордания совершили первые закупки оружия у Советского Союза. Все эти шаги способствовали возможному расширению советского влияния и, конечно, расширению советских контактов, размывая советское отношение к радикальным арабским государствам. Когда в январе 1986 года произошел переворот в руководстве Южного Йемена, в Вашингтоне активно высказывались подозрения, что Москва организовала приход к власти более уступчивого лидера. На самом деле советские лидеры были удивлены не меньше других, и советский, а также западный персонал был быстро эвакуирован (на кораблях "Смит" и британских судах). Соединенные Штаты, для пущей убедительности, предупредили Советы не вмешиваться в ситуацию, а те в свою очередь призвали Соединенные Штаты не вмешиваться. Ни одна из сторон не вмешалась (и никогда не намеревалась этого делать).

В 1985 и 1986 годах Советский Союз расширил свои контакты на Ближнем Востоке еще одним, особенно важным способом. Они начали тихие дипломатические переговоры с Израилем, рассчитывая на окончательное возобновление дипломатических отношений (разорванных с 1967 года).

В 1987 году попытка израильтян и иорданцев начать арабо-израильские переговоры о мире в Палестине, поощряемая Соединенными Штатами, провалилась. Тем не менее, она включала идею совместного спонсирования США и СССР возобновления международной конференции ООН в качестве рамочной основы.

Это не похоже на то, что произошло позже. Но в 1987 году Соединенные Штаты решили пойти на такую процедуру, которая обязательно вовлечет Советский Союз в мирный процесс и, таким образом, потребует от Америки уверенности в том, что Советский Союз будет действовать конструктивно. Шульц и Шеварднадзе провели консультации в апреле 1987 года и достигли соглашения. Хотя инициатива провалилась по другим причинам, она показала готовность и заинтересованность как американского, так и советского правительств в совместных действиях, чтобы попытаться помочь урегулированию давнего арабо-израильского конфликта.

В целом, советское руководство стремилось сохранить или расширить свою роль в странах третьего мира, в частности в Южной и Юго-Западной Азии, не за счет обязательств перед радикальными режимами, а за счет более широких контактов. Например, в феврале 1986 года первый заместитель министра иностранных дел Георгий Комиенко посетил Иран, и были подписаны соглашения о возобновлении гражданских авиаперелетов и создании совместной экономической комиссии по эксплуатации природного газа, важные как признаки восстановления некоторой степени нормальной жизни и советского балансирования между Ираком и Ираном. (Соединенные Штаты безуспешно пытались сделать то же самое посредством тайной дипломатии и обмена разведданными с Ираком и поставок оружия в Иран).

В мае 1985 года Москву посетил премьер-министр Раджив Ганди, а в ноябре 1986 года Горбачев посетил Индию, поддерживая традиционно тесные связи. Визит Горбачева в Индию был его первым визитом в любую азиатскую страну или страну третьего мира, и во время визита он подписал совместную "Делийскую декларацию", воплощающую кодекс нового мышления о мирном сосуществовании для стран третьего мира. Она была почти не замечена в Соединенных Штатах, но получила широкую огласку в этой части мира. Горбачев подтвердил эти позиции во время второго визита, состоявшегося hvo лет спустя. В заметном отклонении от советской политики Горбачев поощрял Индию к улучшению отношений с Пакистаном и Китаем и не пытался привлечь Индию к полублокаде против Запада.

Примерно в это же время Советский Союз начал предпринимать малозаметные усилия по улучшению отношений с другими устоявшимися средними державами третьего мира, которыми он пренебрегал, уделяя внимание "прогрессивным", но менее стабильным и более бедным радикальным государствам.

Таким образом, практическим политическим и экономическим соображениям стал придаваться больший вес, а идеологическим - меньший, что отражало новый взгляд на мир, прозвучавший в докладе Горбачева на съезде партии в феврале 1986 года. Советский Союз меньше оборонялся и переходил к нормальным отношениям, основанным на взаимных интересах, или, как выражались советские представители, на "балансе интересов", а не на балансе сил или общей идеологии. Однако все еще оставалась необходимость ликвидации региональных конфликтов и гражданских войн, в которые Советский Союз ранее втянулся или ввязался.

 

Когда этот переходный период еще не начался, возникла новая вспышка конфликта, которая помогла указать путь к сотрудничеству, а не к конфронтации с Западом в преодолении подобных кризисов. Ирано-иракская война была необычным случаем конфликта, в котором и Советский Союз, и Соединенные Штаты избегали прямого участия и не рассматривали его как конфликт между Востоком и Западом. В конце 1986 года международное судоходство через Персидский залив в нейтральный Кувейт стало подвергаться атакам со стороны Ирана. Кувейт, у которого были хорошие отношения с Соединенными Штатами, а втайне и с Советским Союзом, вместе с другими членами Совета сотрудничества стран Персидского залива поднял вопрос о том, чтобы обратиться к сверхдержаве за защитой судоходства в Персидском заливе. В начале 1987 года члены Совета обратились к Соединенным Штатам и Советскому Союзу, предложив "рефлагирование" - номинальную регистрацию кувейтских судов под американским или советским флагом, чтобы подчеркнуть приверженность двум державам к их защите. Советский Союз, видя возможность развивать сотрудничество в сфере безопасности вместе с Соединенными Штатами, согласился. Перед американскими политиками встал вопрос не только о том, брать ли на себя обязательства по военной защите, но и о том, соглашаться ли на роль СССР. Многие, включая некоторых представителей администрации, выступали против этого. Тем не менее, операция была проведена, и прошла успешно, способствуя принятию резолюции ООН 598, поддержанной как Советским Союзом, так и Соединенными Штатами, и к августу 1988 года признанию Ираном и Ираком прекращения огня. Операция была успешной не только по своим конкретным условиям и способствовала прекращению восьмилетней войны, но и, как позже отметил министр Шульц, "Соединенные Штаты и Советский Союз впервые с начала холодной войны оказались на одной стороне в вопросе безопасности".

 

Доктрина Горбачева", от конкуренции к сотрудничеству, 1988-91 гг.

 

В течение первых трех лет своего руководства Горбачев постепенно сглаживал региональные конфликты, в которые был вовлечен Советский Союз или на которые он мог повлиять, но он не отстранялся от участия в них и не прекращал их. Тем не менее, с самого начала он начал формулировать свою позицию.

подход, который можно назвать доктриной Горбачева, хотя он никогда не использовал этот термин. В своей речи на Двадцать седьмом съезде партии в феврале 1986 года он подчеркнул необходимость мирного политического разрешения споров и развития всеобъемлющей международной системы общей безопасности. Он подчеркнул свободу выбора каждой нации, в основном в контексте Европы, но применимо везде.

17 сентября 1987 года в большой статье, приуроченной к открытию ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, Горбачев вновь подчеркнул необходимость создания всеобъемлющей системы международной безопасности, включая необходимость урегулирования региональных конфликтов, и прежде всего призвал использовать ООН и другие международные дипломатические средства. Он призвал к наращиванию усилий по урегулированию конфликтов, использованию миротворческих сил ООН, активизации международного сотрудничества в борьбе с терроризмом, организации "горячей линии" штаб-квартиры ООН со столицами постоянных членов Совета Безопасности ООН и обеспечению прав человека. Более того, Советский Союз начал делать то, что наполняло содержанием этот подход, например, признал и начал оплачивать миротворческие операции ООН, которые ранее осуждал. (Советское сотрудничество в сопровождении кувейтских судов уже отмечалось).

В экономической сфере Советский Союз начал переориентировать все свои отношения с Третьим миром, резко сократив идеологические и даже властные соображения (за некоторыми исключениями) и увеличив важность экономических критериев. Примерно через два года после начала этого процесса Горбачев оформил его в июле 1990 года указом, в котором говорилось, что советские экономические отношения с развивающимися странами третьего мира будут основываться "на принципах взаимной выгоды и взаимных интересов, руководствуясь международными стандартами и практикой", что означает, прежде всего, равную экономическую выгоду для Советского Союза от торговли. Эти отношения также должны были соответствовать "реальным возможностям", то есть экономическим ограничениям для Советского Союза. Помимо сокращения субсидий Вьетнаму и Кубе, Советский Союз пересмотрел условия египетского долга. Советский Союз также начал искать свою роль в Генеральном

Советский Союз также принял меры по нормализации отношений с другими странами. Подпольные радиопередачи на Иран и Китай были прекращены (в сентябре и ноябре 1986 года, соответственно). Многие из этих шагов, конечно, были направлены на восстановление связей и влияния, но они также свидетельствовали о признании Советским Союзом того, что безопасность действительно является всеобъемлющей, а не только военной, и лучше обеспечивается сотрудничеством, а не конфронтацией.

В какой-то степени новый кооперативный интернационализм, выдвинутый Горбачевым, отражал осознание ограниченности советской способности влиять на ход событий, но он не ограничивался этим. Горбачев рассматривал мировой политический процесс как сложный, выходящий далеко за рамки традиционного советского представления о простой игре с нулевой суммой двух лагерей, соперничающих за мировое господство. Он был первым советским лидером, который смотрел на мир в постленинских терминах.

Доктрина Горбачева была не просто благоразумным отказом от чрезмерных обязательств, но имела целью внести вклад в новый мировой порядок, всеобъемлющую систему международной безопасности. Горбачев стремился не просто избежать новых обязательств и сократить потери от прежних советских вовлечений, а попытаться заново разрешить региональные конфликты. Таким образом, в последние четыре года его правления Советский Союз стремился добиться международного (а в гражданских войнах и национального) сотрудничества в разрешении конфликтов на основе баланса интересов. Советский Союз отказался от военной оккупации в Афганистане. Он призывал кубинцев вывести свои войска из Эфиопии и Анголы, вьетнамцев - вывести войска из Камбоджи, никарагуанцев - провести свободные выборы и заключить мир, сальвадорских инсургентов - сложить оружие и присоединиться к политическому процессу, а камбоджийские группировки - урегулировать свой конфликт. Она помогла возобновить мирный процесс на Ближнем Востоке и присоединилась к усилиям ООН по свертыванию иракской оккупации Кувейта. Эти и другие мероприятия в странах третьего мира проходили параллельно с шагами в Европе, приведшими к окончанию разделения Европы и холодной войны.

Главным и самым приоритетным был Афганистан. 8 февраля 1988 года Горбачев объявил о согласии Советского Союза вывести все советские войска из Афганистана в течение десяти месяцев с момента подписания соглашений, находившихся в то время на стадии переговоров в Женеве.147 Он наконец-то "укусил пулю", и, несмотря на ссылку на переговоры, он поставил вывод советских войск на безвозвратный курс. Горбачев публично отдал должное афганскому руководству.

 

Он утверждал, что создание совместного правительства является "чисто внутренним афганским вопросом", но женевские переговоры могут помочь процессу мирного национального примирения Афганистана. Более того, отражая свою уверенность в ранее принятых на себя обязательствах внешних держав, он отметил: "Женевские обязательства закроют каналы внешней помощи тем, кто надеется навязать свою волю всему народу с помощью вооруженной силы". Наконец, "когда афганский узел будет развязан, это окажет самое глубокое влияние и на другие региональные конфликты" - на Ближнем Востоке, ирано-иракскую войну, на юге Африки, в Кампучии (Камбодже) и в Центральной Америке.

В ходе интенсивных переговоров были выработаны конкретные договоренности: два двусторонних соглашения между Афганистаном и Пакистаном, еще два, которые Советский Союз и Соединенные Штаты должны были подписать в качестве "свидетелей", и, наконец, Декларация о международных гарантиях, которую должны были подписать Соединенные Штаты и Советский Союз. 14 апреля 1988 года этот пакет документов был подписан.

были подписаны так называемые "Женевские соглашения", которые должны были вступить в силу 15 марта 1989 года.

Но главный вопрос касался продолжения поставок оружия внешними державами афганским повстанцам и правительству.

В тот самый момент, когда Советский Союз решительно и открыто начал выводить войска, Соединенные Штаты отказались от своего ключевого обязательства. В декабре 1985 года Соединенные Штаты договорились, что после вывода всех советских войск стороны (включая Пакистан и Соединенные Штаты) прекратят поставки оружия повстанцам. Однако, когда Шеварднадзе публично заявил об этом в январе 1988 года, Шульц не стал возражать; только в марте, после публичного заявления Горбачева о выводе войск, Москве стало ясно, что Соединенные Штаты изменили свою позицию; теперь вывода советских войск недостаточно, должна быть "симметрия" в отношении поставок оружия: если Советский Союз может продолжать поставлять оружие афганскому правительству, то Соединенные Штаты должны иметь право поставлять оружие повстанцам. Хотя с моей точки зрения такая позиция не была неразумной, было неразумно переходить к ней во время завершения сделки.

Дело в том, что в 1985 году никто в Вашингтоне не верил, что Советский Союз всерьез намерен вывести свои войска, и, как признал Шульц, в начале 1988 года, "когда возможность вывода советских войск стала все более реальной", позиция, на которую ранее согласились Соединенные Штаты, казалась менее выгодной. Более того, президенту Рейгану, ранее не знавшему о позиции, занятой его администрацией, не понравилась идея о том, что Соединенные Штаты прекратят помощь "борцам за свободу" до того, как коммунистическое афганское правительство окажется на вершине власти. Предложенное соглашение также подверглось общественной критике в Соединенных Штатах. И это было верное суждение Шульца, на которое он намекает в своих мемуарах, что советские лидеры к началу 1988 года были настроены на вывод войск и были просто не в состоянии противостоять требованию США о симметрии в поставках оружия. Горбачев чувствовал себя "преданным", как сказал Добынин послу Джеку Мэтлоку, но он действительно был не в состоянии сделать что-либо, кроме как принять результат. Результатом стала шарада, в которой соглашения гласили, что Пакистан не будет поставлять оружие повстанцам, а Соединенные Штаты гарантировали выполнение соглашений, но с "пониманием" на стороне, что поставки оружия будут продолжаться.

Это было далеко не идеально - "церемония" подписания Женевских соглашений была удивительно холодной и формальной, не было даже обычных рукопожатий. Тем не менее, вывод советских войск действительно имел формальное, хотя и тонкое международное прикрытие. Половина советских войск была выведена в первые три месяца, а последний вывод состоялся по графику 15 февраля 1989 года. Вопреки ожиданиям большинства американских официальных лиц и, вероятно, большинства советских официальных лиц, афганское правительство Наджибуллы успешно отражало атаки моджахедов в течение еще трех лет.154 В течение большей части этого времени Советский Союз продолжал посылать крупные поставки оружия. В сентябре 1991 года Соединенные Штаты и Советский Союз договорились с 31 декабря прекратить любую помощь оружием всем афганцам, наконец-то реализовав "негативную симметрию". В апреле 1992 года правительство Наджибуллы пало, хотя среди преемников продолжали существовать меняющиеся альянсы и межпалаточные вооруженные конфликты.

За советской инициативой по Афганистану в феврале 1988 года последовали другие, касающиеся других региональных (и гражданских) конфликтов. Практически все они касались сложных многосторонних переговоров, а также трудные усилия по убеждению и постепенному отказу от существующих советских обязательств. Тем не менее, в течение четырех лет до 1991 года наблюдалась впечатляющая динамика.

Вторым крупным региональным конфликтом, обернувшимся гражданской войной, которая привела к советско-американской прокси-конфронтации, была Ангола. И здесь, с началом 1988 года, советская и кубинская стороны продвинулись к разрешению конфликта. 29 января Куба согласилась, в обмен на место за столом переговоров, вывести все свои войска из Анголы в рамках процесса мирного урегулирования. Когда Шульц поднял тему Анголы в апреле, находясь в Москве, он нашел Горбачева и Шеварднадзе обескураженными, но заинтересованными в прогрессе в решении этого вопроса. На московском саммите, состоявшемся четыре недели спустя, Шульц и Шеварднадзе договорились поставить целью достижение соглашения по Анголе и Намибии к сентябрю, десятой годовщине принятия резолюции ООН 435.

Советские лидеры пытались убедить кубинцев и ангольцев договориться о выводе войск Кубы и "национальном примирении" с Савимби. Хотя они и договорились о полном выводе кубинских войск, сроки и график вывода были другими вопросами. Обе стороны создали крупные силы, а южноафриканцы активно действовали в регионе Савимби. После провала наступления ангольского правительства в 1987 году, УНИТА продвинулась вперед и осадила Куито-Куанавале, что продолжалось в течение первых трех месяцев 1988 года. В это время, в марте, помощник секретаря Крокер встретился с министром иностранных дел ЮАР Рулофом (Пиком) Ботой в попытке заручиться сотрудничеством ЮАР в урегулировании, но просьба была отклонена. Советы призвали кубинцев отказаться от Куито-Куанавале и, по сути, от юга Анголы, но кубинцы отказались. Контрнаступление под руководством Кубы освободило город и заставило УНИТА отступить. В июне кубинцы и ангольцы атаковали южноафриканские силы на плотине Калуеке, давно уступленной им. Эти поражения и недовольство южноафриканской общественности своими потерями заставили южноафриканцев быть более готовыми к компромиссу на переговорах. 20 июля были подготовлены основные пункты общего соглашения по Намибии и выводу иностранных войск из Анголы, а в августе было заключено перемирие. К концу августа южноафриканцы завершили вывод войск из Анголы, а к концу сентября был принципиально согласован двухлетний вывод войск Кубы. 13 декабря 1988 года соглашение было окончательно подписано в присутствии помощника министра иностранных дел США Крокера и заместителя министра иностранных дел СССР Анатолия Адамишина. Неделю спустя, 22 декабря, министры иностранных дел подписали соглашение о создании Намибии (которая затем

возникло как независимое государство в марте 1990 г.), а трехсторонний анголо-южноафриканско-кубинский договор содержал взаимные обязательства, включая график полного вывода кубинских вооруженных сил к середине 1991 г.159.

Декабрьские соглашения 1988 года фактически свели ангольский конфликт из "регионального конфликта" с внешними партнерами к гражданской войне, хотя военные действия продолжались (с периодическими новыми кратковременными прекращениями огня), с продолжающимися поставками анголов со стороны внешних держав, еще два с половиной года.rn° Соединенные Штаты, Советский Союз и Португалия (в качестве официального посредника) сотрудничали в попытках склонить правительство в Луанде к соглашению о передаче власти или "национальном примирении". К концу мая 1991 года все кубинские войска были выведены. Наконец, 31 мая 1991 года было подписано мирное соглашение, а Соединенные Штаты и Советский Союз согласились прекратить поставки оружия. Правительство и УНИТА договорились о значительном сокращении и слиянии своих вооруженных сил. Вскоре после этого МПЛА отказалась от марксизма-ленинизма и перешла к социал-демократии. В Анголе, по крайней мере, был кламсизм.

Следующий продолжающийся конфликт в Африке произошел в Эфиопии. Горбачев сказал полковнику Менгисту Хайле Мариаму, когда тот посетил Москву в июле 1988 года, что он должен работать над урегулированием путем переговоров с негритянами и эфиопскими повстанцами. Менгисту не очень хорошо воспринял этот совет, который был повторен в более резкой форме членом Политбюро Виктором Чебриковым в Аддис-Абебе в январе 1989 года. После окончания эфиопско-сомалийской войны в апреле 1988 года и при советской поддержке кубинцы в 1989-90 годах вывели свою единственную оставшуюся бригаду, а затем и своих военных советников. К началу 1990 года Советский Союз вывел своих военных советников из районов боевых действий и сократил их число. Поставки вооружений продолжались в 1989-90 годах в соответствии с действующим соглашением о военной помощи (хотя решением Политбюро от ноября 1989 года обещанные поставки тяжелых вооружений были приостановлены), а когда срок действия военного соглашения истек в 1990 году, оно не было возобновлено.

Помимо призыва к Менгисту выработать политическое урегулирование на основе "национального примирения", Советский Союз, в отличие от нескольких лет ранее, также рекомендовал ему стремиться к улучшению отношений с США и другими западными странами. В 1988-89 годах возобновились американо-эфиопские контакты, но реальных изменений в отношениях не произошло. Эфиопия восстановила дипломатические отношения с Израилем (который уже предоставлял военных советников), но это не привело, как надеялся Менгисту, к улучшению отношений с США.

В мае 1991 года Менгисту бежал, Советский Союз эвакуировал базу на островах, а Соединенные Штаты сыграли свою роль в переговорах о захвате власти повстанческими группами. Соединенные Штаты, которые прекратили поставки оружия в Сомали и Судан в 1989 году, не стали восстанавливать военные отношения с Эфиопией.

Третья страна в Африке, раздираемая гражданской войной, Мозамбик, не стала региональным конфликтом с участием советских и американских прокси, хотя там были советские (и некоторые кубинские и восточногерманские) военные советники, и тайная поддержка повстанцев со стороны ЮАР. В июне 1989 года Советский Союз сообщил мозамбикцам, что он будет постепенно выводить своих военных советников в течение оставшихся полутора лет действия существующего соглашения о военном сотрудничестве, а затем прекратит военную помощь (большинство советников были выведены в течение 1989 года, хотя некоторая военная помощь продолжалась в этот период). Советский Союз продолжал настаивать на заключении нового соглашения Мозамбика с Южной Африкой и призывал Соединенные Штаты сделать то же самое. [В середине 1989 года Южная Африка заявила, что не оказывает никакой помощи повстанцам. В декабре 1990 года Советский Союз и Соединенные Штаты присоединились к нескольким другим странам, согласившись предоставить наблюдателей для контроля за соблюдением соглашения о прекращении огня. Переговоры между правительством и повстанцами продолжались с 1990 года до октября 1992 года, когда было достигнуто соглашение. Прекращение огня было введено в действие, хотя политическая ситуация оставалась неспокойной и неопределенной.

Третьим крупным региональным конфликтом, который беспокоил советско-американские отношения, была Никарагуа. Советская роль была косвенной, но продолжала действовать по схеме. В течение нескольких лет советские лидеры призывали сандинистов сотрудничать с Контадорой и центральноамериканскими мирными усилиями и добиваться национального примирения с контрас и недовольными элементами населения. Прекращение огня в марте 1988 года стало результатом давно предпринимавшихся усилий, в частности, президентов стран Центральной Америки, сотрудничавших как с Соединенными Штатами, так и с Никарагуа.

Когда администрация Буша пришла к власти в январе 1989 года, одним из ее первых важных внешнеполитических шагов стал отказ от попыток сохранить американское финансирование военных операций контрас в Никарагуа. Это было сделано в знак признания важных успехов миротворческих усилий и последующего прекращения политической поддержки в США любого дальнейшего финансирования контрас. Санклинисты, в свою очередь, согласились на свободные выборы через год, в феврале 1990 года, в обмен на демобилизацию контрас.

В мае 1989 года Горбачев в конфиденциальной переписке сообщил президенту Бушу, что с конца предыдущего года Советский Союз прекратил поставки оружия Никарагуа.164 Вскоре после этого на встрече в Москве с министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе государственный секретарь Джеймс Бейкер заявил, что в настоящее время Советский Союз прекратил поставки оружия Никарагуа.

Советы, в свою очередь, приложили значительные усилия, чтобы убедить сандинистов в необходимости свободных выборов. Советский Союз и лидеры сандинистов считали, что оппозиция покажет хорошие результаты, но победят сандинисты. Когда оппозиция победила на выборах, Советский Союз и сандинисты приняли этот результат. Через неделю госсекретарь Бейкер был в Москве, готовясь к предстоящему московскому саммиту, и в совместном коммюнике по итогам этой встречи Шеварднадзе присоединился к обещанию уважать результаты выборов (а в частном порядке Советы подтвердили, что не будут поставлять оружие сандинистам). На внутреннем обсуждении в Политбюро два месяца спустя советские лидеры решили поддерживать политический диалог с новым правительством, разработать план экономического сотрудничества, ограничить военное сотрудничество помощью в обслуживании и ремонте, и поддерживать "дружественные" партийные отношения между Коммунистической партией Советского Союза (КПСС) и сандинистами. Они также решили сотрудничать с Соединенными Штатами в решении проблемы ассимиляции контрас (считая это главной политической задачей). Наконец, они увидели первые признаки продвижения партии к серьезным переговорам в Сальвадоре, которые следует поддержать, и согласились попытаться привлечь кубинцев к новому подходу к Никарагуа и Сальвадору.

Процесс переговоров по урегулированию между сторонами в Сальвадоре был очень трудным и долгим, но не по причине отсутствия поддержки в урегулировании с Советским Союзом. Как показало обсуждение в Политбюро в апреле 1990 года, советские лидеры стремились использовать любое влияние, которое они имели на кубинцев, а также непосредственно на сальвадорских повстанцев. В конце концов, в январе 1992 года было достигнуто соглашение.

На данном этапе, возможно, уместно кратко рассмотреть развитие советско-кубинских отношений. В целом, отношения в период 198-87 гг. были хорошими, но возникли некоторые трения, поскольку Советы стремились перевести экономические отношения на экономически эффективную основу, то есть сократить свои скрытые субсидии Кубе. Горбачев посетил Кубу в апреле 1989 года, но обеим сторонам стало ясно, что между их взглядами на внутреннюю политику и на внешнюю политику существует большой разрыв. Кубинские лидеры продолжали видеть угрозу со стороны США, в то время как Горбачев убеждал Кастро улучшить отношения с Соединенными Штатами.169 Хотя нет никаких записей о дискуссиях Горбачева с Кастро, известно, что они стали ожесточенными. Имеется информация о более позднем обсуждении этих вопросов между Кастро и советским послом Ю. В. Петровым.

В июне 1990 года посол Петров встретился с Кастро, чтобы проинформировать его о советско-американской встрече на высшем уровне и последних заявлениях Горбачева. Кастро сказал, что хочет "цивилизованных отношений" с Соединенными Штатами, но американское правительство не готово к хорошим отношениям. По его словам, Соединенные Штаты стремятся зажать Кубу, и в этом им помогают советские ограничения в экономических отношениях с Кубой. Кастро также сообщил советскому послу, что за четыре месяца Куба не отправила ни одного оружия сальвадорским повстанцам, но он не хотел публично заявлять об этом, как того желали американцы.

Новое экономическое соглашение между Советским Союзом и Кубой, подписанное в декабре 1990 года, резко сократило советское субсидирование торговли, например, снизив цену на сахар примерно до уровня цены мирового рынка. К этому времени число советских экономических советников было сокращено с более чем 3 000 в 1989 году до примерно 1 000 в начале 1991 года.

В сентябре 1991 года Горбачев заявил секретарю Бейкеру, что советское военное присутствие на Кубе будет свернуто - заявление, сделанное американцам и обнародованное публично - даже до того, как этот вопрос был поднят с Кастро. Кубинцы не были рады видеть символическую советскую бригаду. Но они были в ярости от одностороннего советского решения и публичного объявления без каких-либо консультаций. Кубинцы затянули последующие переговоры и график поэтапного вывода бригады численностью 2800 человек. Вывод начался в конце 1991 года и был завершен к июню 1993 года. К моменту распада Советского Союза в конце 1991 года на Кубе оставалось лишь несколько сотен гражданских советников.

Последним региональным конфликтом, в котором Соединенные Штаты применили доктрину Рейгана, была гражданская война в Камбодже. Летом 1988 года и в последующие годы проходили многосторонние переговоры по Камбодже (подкрепленные началом примерно в то же время двусторонних переговоров между Советским Союзом и Китаем, Вьетнамом и Китаем, Соединенными Штатами и Вьетнамом). В мае 1988 года, после значительных настояний Советского Союза, Вьетнам объявил о выводе 50 000 войск (около половины от общего числа) из Камбоджи в этом году. В апреле 1989 года Вьетнам также пообещал вывести все свои войска к сентябрю. По всей видимости, это было сделано, хотя некоторые подразделения впоследствии были вновь введены в Камбоджу в 1990 году без официального признания для проведения коротких кампаний в поддержку правительства.

В 1989 году Советский Союз свернул программу военной помощи Вьетнаму и начал выводить свои войска с базы в бухте Камрань. Советский Союз также предложил ввести мораторий на любые поставки оружия камбоджийцам, но США и Китай не согласились.

Камбоджийская мирная конференция открылась в Париже в июле 1989 года, но просуществовала всего несколько недель из-за резких разногласий между несколькими камбоджийскими фракциями.

В июле 1990 года Соединенные Штаты отказались от поддержки партизан-коммунистов и поддержали коалицию всех партий, включая правительство в Пномпене, которое они ранее пытались исключить. В августе произошел "прорыв" в том, что касается согласия внешних держав (США, Советского Союза, Китая и Вьетнама) на коалицию, но потребовалось больше года, чтобы камбоджийские стороны пришли к соглашению в октябре 1991 года. Соглашения октября 1991 года фактически положили конец "региональному" конфликту, хотя гражданская война еще не была по-настоящему урегулирована. Это был пример того, что после прекращения эксплуатации и спонсорства холодной войны местное соперничество продолжается. После подписания мирных соглашений в Камбодже Соединенные Штаты начали переговоры с Вьетнамом.

 

Американские и советские лидеры продолжали время от времени проводить консультации по затянувшейся камбоджийской проблеме, но уже в рамках сотрудничества, а не противостояния.

Ближний Восток оставался ареной нескольких старых и новых конфликтов и предметом постоянных консультаций между Советским Союзом и Соединенными Штатами, но марионеточных конфликтов, требующих разрешения, не было. Державы продолжали пытаться начать израильско-арабские мирные переговоры. В феврале 1989 года министр иностранных дел Шеварднадзе посетил Пакистан и совершил обширную двухнедельную поездку по Ирану и странам Персидского залива - первый подобный визит советского министра иностранных дел за последние девять лет. Характер советского подхода к региону менялся. Хотя Советский Союз не разорвал связи с радикальными государствами (Сирия, Ирак, Ливия, Южный Йемен и ООП), он сократил поставки оружия и в 1989-90 годах начал выводить военных советников из Йемена. Самое главное, он начал улучшать отношения с другими государствами региона. Были предприняты шаги по улучшению отношений с Египтом, Иорданией, Саудовской Аравией и странами Персидского залива. В 1989 году также были предприняты усилия по улучшению отношений с Ираном, уравновешивая это сохранением связей с Ираком. Основываясь на установлении дипломатических отношений с Оманом и Объединенными Арабскими Эмиратами в 1985 году, Советский Союз теперь установил отношения с Катаром (1988) и Бахрейном (1990) и открыл посольства по взаимному согласию с Саудовской Аравией (1990). Советский Союз приветствовал объединение Хво Йемен в 1990 году. В то же время, в соответствии с заявлением Горбачева в 1987 году о том, что отсутствие связей с Израилем (с 1967 года) "не может считаться нормальным", в октябре 1991 года отношения переросли в полное дипломатическое признание.

В 1986 году Советский Союз согласился оплатить свою долю финансирования международных сил ООН в Ливане (UNIFIL), поддержал ирано-иракское прекращение огня в 1988 году, поддержал резолюцию Совета Безопасности ООН 658 от 1990 года о референдуме по разрешению конфликта, а в сентябре 1991 года поддержал отмену ООН резолюции 1975 года, приравнивающей сионизм к расизму.

После оккупации Ираком Кувейта Советский Союз присоединился к консенсусу ООН, осудив Ирак, введя санкции и к январю 1991 года (в резолюции 678 Совета Безопасности ООН) санкционировав "все необходимые средства", то есть военные операции, чтобы заставить иракцев покинуть Кувейт.

Наконец, в октябре 1991 года, в одном из последних крупных дипломатических актов Советского Союза, президент Горбачев присоединился к президенту Бушу в созыве ближневосточной мирной конференции в Мадриде.

На южноазиатском субконтиненте Советский Союз также ослабил свою прежнюю безоговорочную поддержку Индии в интересах укрепления международной стабильности. Несмотря на продление в августе 1991 года на двадцать лет советско-индийского Договора о мире, дружбе и сотрудничестве 1971 года, в ноябре 1991 года Советский Союз поддержалпредложение Пакистана в Генеральной Ассамблее ООН о создании безъядерной зоны в Южной Азии, несмотря на возражения Индии.

К 1991 году и позже "движение неприсоединения", которое когда-то было политическим фактором, с которым приходилось считаться, фактически прекратило свое существование. Без биполярного противостояния двух миров - Востока и Запада - Третьему миру больше не с чем было не солидаризироваться.

В целом, в третьем мире Советский Союз энергично продвигался в односторонней дипломатической деятельности, в разрешении конфликтов и в совместных мерах по обеспечению безопасности, включая, в частности, "большую коалицию", предоставившую мандат ООН в войне в Персидском заливе для изгнания Ирака из Кувейта.

Было бы ошибкой рассматривать более эффектные советские шаги, такие как уход из Афганистана, как просто советское отступление, отказ от дорогостоящего и бесперспективного участия в Афганистане, Никарагуа, Анголе, Эфиопии и Мозамбике. Это был один из элементов картины, но только один. Существовал гораздо более широкий и глубокий переход от идеологически мотивированной привязанности к нескольким странам к широкой нормализации экономических и политических отношений по всему миру, в странах третьего мира, в Восточной Азии, в Восточной Европе и в Западной Европе. Еще более значительным был параллельный и перекрывающийся переход от геополитических и геостратегических привязанностей, сделанных в рамках стратегии конфронтации с Западом, к нормализации отношений, основанных на желании сотрудничать с Соединенными Штатами и другими бывшими противниками времен холодной войны.

Американская роль по отношению к советской переориентации и широкой перенастройке своей роли в третьем мире была в основном реактивной. Меры, предпринятые в рамках доктрины Рейгана в целом, были продолжены и увенчались успехом: уход советских войск из Афганистана, уход вьетнамцев из Камбоджи, уход кубинцев из Анголы и Эфиопии, что в конечном итоге в ряде случаев привело к падению этих правительств (в Афганистане и Эфиопии), или их объединению в коалиции (Камбоджа), или поражению на выборах (Никарагуа). Но повстанцы не приходили к власти, за исключением Афганистана, где разгорелась новая гражданская война между победителями. Избрание лидера ярой оппозиции в Никарагуа привело не к победе контрас, а к "национальному примирению" с сандинистами и контрас. Режим в Анголе отказался от своего марксизма-ленинизма, но после свободных выборов остался у власти, хотя и столкнулся с вооруженным повстанческим движением. Доктрина Рейгана была направлена на намеченную цель - советскую политику экспансии в Третьем мире, но этой цели больше не было. Брежневская политика избирательного оппортунистического экспансионизма была отменена еще до прихода Рейгана к власти. Остаточное советское участие было отвергнуто и ликвидировано в рамках доктрины Горбачева - и, более того, почти наверняка было бы ликвидировано, даже если бы доктрина Бигана никогда не была принята.

Американский ответ на горбачевскую переориентацию советской политики был реактивным, осторожно ободряющим, но настороженным. Секретарь Шульц, а позже президент Буш и секретарь Бейкер, в конце концов, признали и приветствовали революцию в политике Горбачева в отношении стран третьего мира (и мира в целом). Но это была постепенная и осторожная реакция, не всеми приветствуемая в Вашингтоне. Невероятно, но уже в 1990 году внутреннее руководство по обороне администрации Буша не признавало никаких изменений в советских "фундаментальных целях" в Третьем мире. Конечно, другие члены администрации (директор ЦРУ Уильям Вебстер и секретарь Джеймс Бейкер) не разделяли упрямой приверженности министра обороны Ричарда Чейни и заместителя советника СНБ Роберта Гейтса "советской угрозе". Но администрация медлила полностью принять характер горбачевской революции, повлиявшей на внешнюю политику в мире, а также на советско-американские отношения. Советская поддержка возглавляемой американцами войны в Персидском заливе против Ирака в 1991 году стала последним доказательством.

Таким образом, можно сказать, что если доктрина Рейгана, в ее собственных терминах, победила, то доктрина Горбачева не менее победоносна, с более далеко идущими последствиями: не просто расчистка некоторых полей сражений холодной войны, а окончание холодной войны. Доктрина Горбачева представляла собой изменение политики и результатов деятельности, по собственному выбору отказавшись от глобальной конфронтации с Соединенными Штатами, в пользу политики, основанной на безопасности на основе сотрудничества и нормализации отношений с другими странами. К концу горбачевской (и советской) эпохи Советский Союз и Соединенные Штаты действительно стали глобальными партнерами в такой степени, которая была немыслима всего несколько лет назад.

 

ВЫВОДЫ

 

Оглядываясь назад: Холодная война в ретроспективе

 

Фундаментальной основополагающей причиной холодной войны было убеждение как Советского Союза, так и Соединенных Штатов в неизбежности конфронтации, навязанной историей. Советские лидеры верили, что коммунизм в конечном итоге восторжествует в мире и что Советский Союз является авангардным социалистическо-коммунистическим государством. Они также считали, что "империалистические" державы исторически обязаны проводить враждебный курс против них. Со своей стороны, американские и другие лидеры \Vestem полагали, что Советский Союз намерен укреплять свою мощь и проводить экспансионистскую политику всеми доступными средствами, чтобы добиться коммунистического мира под руководством Совета. Каждая сторона считала, что существование другой стороны вынуждает ее вступать в конкуренцию с нулевой суммой, и каждая рассматривала разворачивающуюся историю "холодной войны" как подтверждение своих взглядов.

Преобладающая точка зрения была ошибочной в приписывании Кремлю генерального плана, в убеждении, что коммунистическая идеология побуждает советских лидеров расширять свою власть, в преувеличении возможностей коммунистов по подрыву Свободной империи, и в том, что советские официальные лица рассматривали военную силу в качестве конечного средства. Но Запад не ошибался, полагая, что советские лидеры были привержены исторически обусловленной борьбе между двумя мирами, пока, в конце концов, их мир не восторжествует. Конечно, другие мотивы и интересы, включая национальные цели, институциональные интересы и даже личные психологические соображения, играли свою роль. Однако эти влияния, скорее, усиливали идеологическую основу, чем ослабляли ее. Более того, действия каждой стороны в достаточной степени соответствовали идеологическим ожиданиям другой стороны, чтобы поддерживать их соответствующие мировоззрения в течение многих лет.

В рамках идеологического конфликта американцы и Советы вели холодную войну как геополитическую борьбу, более реалистично основанную на традиционной политике баланса сил, чем на борьбе мировых классов или глобальной теории сдерживания и устрашения. Если идеология была единственным, что двигало сверхдержавами в холодной войне, то почему конфликт рассматривается как возникший из пепла мировой войны Jl, а не как проистекающий из Октябрьской революции 1917 года? Ответ очевиден. В 1917 году и в течение последующих двадцати пяти лет Советский Союз был относительно слаб и являлся лишь одной из нескольких великих держав в многополярном мире. Однако к концу Второй мировой войны Германия и Япония были разгромлены, Британия, Франция и Китай ослаблены, а огромный Советский Союз, хотя и намного слабее Соединенных Штатов, представлял беспрецедентную угрозу благодаря своим огромным армиям и их присутствию в Центральной Европе. В этих условиях утверждение Иосифом Сталиным в 1946 и 1947 годах разделения мира на два противоборствующих лагеря выглядело более реальным и угрожающим, чем когда-либо прежде.

Таким образом, Холодная война имела существенные идеологические и геополитические измерения. Манихейское коммунистическое мировоззрение породило манихейское антикоммунистическое мировоззрение. Каждая сторона приписывала другой неограниченные цели, в конечном счете, мировое господство. Каждая сторона рассчитывала на реализацию своих амбиций (или своей исторической судьбы) в долгосрочной перспективе и, таким образом, представляла себе неопределенный период конфликта. Но даже если обе стороны представляли себе конфликт неопределенной продолжительности, и даже если политические решения были прагматичными и основывались на расчете риска, затрат и выгоды, опасность просчета всегда существовала. И это может быть смертельно опасно, учитывая историческое совпадение холодной войны и первого полувека ядерной эры. Ядерное оружие, угрожая существованию мировой цивилизации, значительно усилило напряженность эпохи; ставки были совершенно беспрецедентными и непостижимыми.

Ядерное оружие также помогло сохранить холодную войну, чтобы предотвратить третью мировую войну в двадцатом веке. Тем не менее, в конечном счете, несмотря на свою потрясающую мощь, ядерное оружие не вызвало, не предотвратило и не закончило холодную войну, которая продолжалась бы, даже если бы такого оружия не существовало. Гонка вооружений и другие аспекты соперничества сверхдержав были, однако, частично определялись идеологическими предположениями. В результате, хотя холодная война и гонка ядерных вооружений могли быть ослаблены, когда возможности или ограничения приводили обе стороны к ослаблению напряженности, ни то, ни другое не могло быть прекращено, пока не были освобождены идеологические основы конфронтации. Это произошло под руководством Михаила Горбачева, при котором в Москве произошла фундаментальная переоценка процессов, происходящих в реальном мире, базовая переоценка угроз и, наконец, глубокий пересмотр целей и политических задач. Соединенные Штаты и Запад в целом были осторожны, но в конце концов признали эти фундаментальные изменения и ответили взаимностью.

Запад не выиграл холодную войну, как это принято считать, путем геополитического сдерживания и военного сдерживания. И уж тем более холодная война не была выиграна благодаря наращиванию военного потенциала и доктрине Рейгана, как полагают некоторые. Вместо этого, "победа" пришла, когда новое поколение советских лидеров осознало, насколько провалилась их система внутри страны и их политика за рубежом. Что сдерживание действительно сделало, так это успешно предотвратило любые искушения Москвы продвигать советскую гегемонию военными средствами. Сомнительно, что послевоенное советское руководство сознательно прибегло бы к войне. Однако многим в то время это было не так ясно. Сдерживание, возможно, было излишним, но, по крайней мере, оно было очень успешным в обеспечении уверенности для народов Западной Европы. На протяжении более четырех десятилетий оно выполняло историческую функцию сдерживания советской мощи или готовности сделать это, пока внутренние семена деструкции в Советском Союзе и его империи не созреют. Однако в этот момент Михаил Горбачев и трансформация советской политики положили конец "холодной войне".

Несмотря на существенные различия между ними, все советские лидеры от Ленина до Горбачева разделяли веру в неизбежный конфликт между социализмом и капитализмом. Хотя Горбачев оставался социалистом, а в своих собственных терминах даже коммунистом, он отказался от марксистско-ленинско-сталинской идеи неизбежного мирового конфликта. Его открытое признание взаимозависимости мира, приоритета общечеловеческих ценностей над классовыми и неделимости общей безопасности ознаменовало собой революционное идеологическое изменение. Эти перемены, о которых Горбачев публично заявил еще в феврале 1986 года (хотя тогда это было недостаточно отмечено), в течение следующих пяти лет проявлялись во многих аспектах, как на деле, так и на словах, включая политику, отражающую резко сниженное восприятие советской угрозы Западом и действия, направленные на снижение восприятия советской угрозы Западом.

В 1986 году, например, Горбачев четко заявил о своей готовности запретить все ядерное оружие. В 1987 году он подписал Договор INF, ликвидировав не только советские и американские ракеты, развернутые с конца 1970-х годов, но и все советские стратегические ракетные силы театра военных действий, которые в течение трех десятилетий стояли перед Европой и Азией. В 1988 году Горбачев предложил ком-ментарное сокращение вооружений в Европе по плану, который бы отказался от превосходства Союза, а также начал существенное одностороннее сокращение вооружений.

В 1988-89 годах он вывел все советские войска из Афганистана. Примерно в то же время он способствовал смещению старого коммунистического руководства в Восточной Европе и согласился на переход бывших союзных СССР государств в некоммунистические нейтральные государства. К 1990 году Горбачев подписал ДОВСЕ, приняв уровни советских обычных вооружений в Европе до Урала, которые были намного ниже уровней НАТО. К тому времени он не только согласился на воссоединение Германии, но и на членство объединенной Германии в НАТО. Еще через год он отказался от Варшавского договора и социалистического блока и согласился в СНВ-1 на проверенные глубокие сокращения стратегических ядерных сил.

Хотя Горбачев не ожидал полного краха коммунизма (и советского влияния) в Восточной Европе, который произошел в 1989 и 1990 годах, он еще в феврале 1986 года дал понять Двадцать седьмому съезду Коммунистической партии Советского Союза, что новая концепция безопасности должна заменить предыдущую и что конфронтация холодной войны должна закончиться. Не говоря больше в ленинских терминах о противостоянии социализма и капитализма, Горбачев говорил о едином мире, "взаимозависимом и во многом целостном мире". Он отрицал, что какая-либо страна может найти безопасность в военной мощи, будь то оборона или сдерживание. Безопасность, по его словам, может быть достигнута только политическими средствами и только на взаимной основе. Целью, утверждал он, должно быть "создание всеобъемлющей системы международной безопасности", включающей экономические, экологические и гуманитарные, а также политические и военные элементы. Отсюда советское решение оказать новую поддержку Организации Объединенных Наций, включая коллективное поддержание мира, и присоединиться к мировой экологической системе. Отсюда и совместные усилия СССР по урегулированию региональных конфликтов в Центральной Америке, Южной Афоке, Африканском континенте, Камбодже, Афганистане и на Ближнем Востоке, не говоря уже о поддержке Советским Союзом коллективной акции против Ирака в 1991 году. Отсюда и нежелание Москвы мириться с распадом восточноевропейского альянса и социалистического содружества, которые были созданы для удовлетворения требований безопасности и идеологических императивов, от которых теперь отказались. Все эти шаги были предвосхищены новым подходом, который Горбачев изложил в начале 1986 года.

В конечном счете, только советский лидер мог положить конец холодной войне, потому что она основывалась на марксистско-ленинском предположении о борьбе двух социально-экономических и политических систем - капиталистического мира и социалистического (коммунистического) мира. Горбачев намеренно поставил перед собой цель положить конец холодной войне. Хотя предыдущие советские лидеры понимали недопустимость войны в ядерный век, Горбачев был первым, кто признал, что взаимное политическое приспособление, а не военная мощь для сдерживания или "контрсдерживания", является определяющим ядром отношений Советского Союза со всем остальным миром. Он принял идею построения отношений на основе "баланса интересов" между странами, а не стремления к максимизации мощи одного государства или блока на основе "соотношения сил", баланса сил. Выводы, которые Горбачев сделал из этого признания, и последующее советские действия, в конце концов, позволили демонтировать "железный занавес" и положить конец глобальной конфронтации "холодной войны".

Горбачев, безусловно, серьезно недооценил задачу изменения Советского Союза, и это привело к ошибкам в политике, которые способствовали провалу его программы трансформации советского общества и государства. Его видение возрожденного социализма, построенного на фундаменте успешной перестройки и демократии, так и не стало реальной возможностью. Он знал, что необходимы глубокие экономические реформы, и он пытался, но не нашел решения. Возрожденный советский политический союз, возможно, также не был реализован. Причины неудачи Горбачева были прежде всего объективными, а не субъективными, то есть это были реальные препятствия, которые он не смог преодолеть - внутренняя оппозиция, мощная инерция, неразрешимые проблемы экономических преобразований, политически острая проблема пересмотра демократических отношений между традиционным имперским центром и остальной частью страны, а не нежелание или неспособность отказаться или изменить свои идеологические предпосылки и предрасположенности.

Однако на внешней политической арене Горбачев понял и успешно проложил курс, который привел к окончанию "холодной войны", хотя и в этой сфере он поначалу преувеличенно рассчитывал на способность коммунистических правительств Восточной Европы к реформам.

Как следует из предыдущего обсуждения, американская роль в прекращении "холодной войны" была необходимой, но не главной. Есть несколько причин для такого вывода, но основная заключается в том, что американское мировоззрение было производным от коммунистического мировоззрения. Сдерживание было пустым без экспансионистской державы, которую нужно было сдерживать. В этом смысле, именно советская угроза, частично реальная и частично воображаемая, породила американскую приверженность к ведению холодной войны, независимо от того, что говорят американские историки-ревизионисты. Эти историки указывают на атомную дипломатию Вашингтона и его различные открытые и тайные политические, экономические, военизированные и военные кампании. Они утверждают, что эти инициативы, якобы разработанные для противодействия советской угрозе, на самом деле были направлены на расширение американского влияния и господства.

Ревизионистская интерпретация ошибается, приписывая американской дипломатии инициативу и замысел, но она не совсем неверна. Американские политики были виновны в том, что при создании антикоммунистического антипода слишком много приняли от коммунистического мировоззрения и были слишком готовы бороться с огнем с помощью огня. Действительно, как только «Холодная война» стала доминирующим фактором в мировой политике (и прежде всего в американском и советском восприятии), каждая сторона рассматривала каждое событие в мире с точки зрения его отношения к этой великой борьбе, и каждая была склонна действовать в соответствии с самоисполняющимся пророчеством. Американцы, например, часто рассматривали местные и региональные конфликты индийского происхождения как битвы и действовали в соответствии с этим предположением. Как и Советы, они не доверяли нейтральным и неприсоединившимся странам и всегда чувствовали себя более комфортно, когда страны мира были либо их союзниками, либо сателлитами и суррогатами другой стороны. Таким образом, многие традиционные дипломатические отношения, по сути не связанные со сверхдержавой, были втянуты в водоворот Холодной войны, по крайней мере, в глазах главных героев - а на самом деле в результате их действий.

Следует отметить, что холодный период в некоторых случаях привел к активным американским инвестициям. План Маршалла является ярким примером, не говоря уже о львиной американской поддержке некоторых демократических политических движений, а также Конгресса за свободу культуры. Но другие явные и тайные импульсы чаще всего были менее конструктивными, а зачастую и более суверенными реального либерализма и демократии. Помимо потери жизней и сокровищ аме1иканцев в таких неуместных авантюрах, как вьетнамская война и огромные инвестиции в оружие, одним из худших последствий принуждения всех мировых событий к прокрустову ложу холодной войны стало искажение понимания и ценностей Америки. Разделив мир на коммунистическую Империю Зла, контролируемую Москвой, и Свободный мир, возглавляемый Ашингтоном, американские политики продвигали многочисленные антидемократические режимы в члены Свободного мира, если только они были антикоммунистическими (или риторически антикоммунистическими). Вшингтон также использовал потребности холодной войны для оправдания планов убийств, для заключения сделок с военными, наркобаронами и террористами, а также для превращения антикоммунистических повстанцев, будь то коррумпированных или антидемократических, в "борцов за свободу". Связям с альянсами, базированию военных сил и поддержке повстанцев регулярно отдавался приоритет перед такими другими американскими целями, как содействие нераспространению ядерного оружия, экономическому развитию, правам человека и демократии.

Параллельные грехи SO\iet были по меньшей мере столь же велики. Хотя советская внешняя помощь социалистическим и "прогрессивным" странам иногда была конструктивной (строительство Асуанского канала, например, или экономическая помощь Индии), она также была искажена идеологическими ожиданиями продвижения мира к коммунизму и ожиданиями геополитических преимуществ Советского Союза в холодной войне. Часто диктаторские режимы, "марксистские" или "социалистические" только в соответствии с заявлениями их лидеров, обеспечивали основу для советской поддержки, как, например, Сиад Барре в Сомали или Ленгисту в Эфиопии. Советский Союз также участвовал во многих политических операциях и оказывал поддержку национально-освободительным движениям (некоторые из них были самостоятельными, другие - менее), которые иногда включали элементы, занимавшиеся терроризмом. Таким образом, с обеих сторон идеологические убеждения сочетались с геополитическими соображениями, разжигая холодную борьбу, которая оставила после себя множество жертв.

Хотя решающим фактором в развязке "холодной войны" было изменение этих убеждений, стоит повторить, что советские лидеры смогли отказаться от давно укоренившейся и привычной идеологии только благодаря мощной трансформации в восприятии реальности Горбачевым и некоторыми его коллегами, а также потому, что они были готовы адаптировать внутреннюю и внешнюю политику к новому восприятию. Со временем масштабы и глубина этих изменений стали неизбежными, а их действительность - убедительной. В предыдущих разделах были отмечены некоторые кумулятивные изменения в советском обществе.

Важнейшим кульминационным событием стала революция 89-го года.

Год между разрушением Берлинской стены в ноябре 1989 года и Европейской конференцией в Париже в ноябре 1990 года ознаменовался устранением самого важного конкретного проявления "холодной войны" - разделения Геннадии и Европы. Разделение Европы символизировало глобальную борьбу между двумя идеологическими и геополитическими лагерями в годы сразу после Второй мировой войны. Когда этот раздел завершился, последствия для международного баланса сил были настолько значительными, что даже самые закоренелые "холодные войны" на Западе были вынуждены признать, что "холодная война" закончилась - даже до краха коммунистического режима в Советском Союзе или самого Советского Союза. Более того, революция 89-го года в Восточной Европе сыграла решающую роль не только в демонстрации того, что идеологические основы холодной войны были устранены, но и в изменении фактического баланса сил. Устранение советской военной мощи из Восточной Европы устранило угрозу для Европы, а также вернуло воссоединенную Европу в центр мировой политической сцены. Россия и даже Соединенные Штаты, хотя и по-прежнему тесно связаны с Европой, теперь стали менее центральными.

 

Оглядываясь назад: Последние годы холодной войны

 

Смена руководства Соединенных Штатов и Советского Союза в начале 1980-х годов произошла в то время, когда обеим странам срочно требовалось пересмотреть свои отношения после краха разрядки 1970-х годов. Конкретная комбинация была неблагоприятной. Новый американский президент в январе 1981 года был энергичным и идеологическим, обладал четким авторитетом, верил в необходимость более активной позиции и был очень мало осведомлен о международной политике. Советское руководство, напротив, было старым и слабым. (Косыгин и Сусло умерли, Брежнев умирал, когда новое руководство вступало в должность в Вашингтоне, а Андропов и Черненко пробыли в должности чуть больше года, прежде чем скончались). И только после вступления в должность Михаила Горбачева в марте 1985 года смутная преемственность была действительно завершена. Более того, в первой половине 1980-х годов это руководство было не только переходным, но и бюрократически ограниченным, идеологически закостеневшим и закостеневшим в своих взглядах на международную политику. Хотя может показаться, что такое сочетание дало Соединенным Штатам преимущество, этот вывод сомнителен. Его главным эффектом было исключение возможности вести переговоры и сотрудничать. Более того, хотя позиция администрации Рейгана с 198 по 1983 год была конфронтационной, и не только в риторике, ее политика была более локальной и фрагментированной. Кроме того, она была плохо подготовлена к конструктивным переговорам и сотрудничеству.

Действия США с 1981 по 1983 год не были достаточно агрессивными, чтобы их можно было назвать политикой конфронтации (что не означает, что результаты были бы желательными, если бы это было так). Тем не менее, политика Рейгана была слишком беспричинно враждебной, чтобы служить эффективным соперничеством. Это не была политика сочетания кнута и пряника, как в начале и середине 1990-х годов, и даже не политика применения кнута при наличии пряника, как в конце 1970-х годов (как это пытался сделать Хейг). Скорее, это было провокационное размахивание кнутом, которого было достаточно, чтобы раздражать и тревожить советского медведя, но недостаточно, чтобы загнать его в клетку. Соединенные Штаты также не предлагали никаких позитивных стимулов советским лидерам, что бы они ни делали. Политика администрации Рейгана была в основном односторонним подходом, сосредоточенным на американских сомнениях в себе и на наращивании американской военной мощи для устранения предполагаемой, но в значительной степени несуществующей слабости.

Однако политика Рейгана после 1984 года, хотя и вела "реалистичные" переговоры по контролю над вооружениями (то есть "переговоры с позиции силы" на основе позиций, консервативно благоприятствующих американским интересам) и даже пыталась вовлечь Москву в более широкий диалог, не смогла устоять перед повторяющимися конфронтационными ритуалами и эскалацией применения доктрины Рейгана, направленной на свертывание леворадикального и коммунистического правления в ряде стран третьего мира.

Даже исходя из своих очевидных целей, администрация Рейгана растратила многие из своих преимуществ, особенно в первый срок. Она потеряла большую часть консенсуса американской общественности в отношении необходимости наращивания обороны, бездумно расходуя средства. Администрация скорее снизила, чем восстановила доверие союзников. Разрыв между США и Западной Европой увеличился, несмотря на консервативный поворот в Западной Германии и Великобритании (и в политике Франции), а также успешное решение вопросов, связанных с размещением ядерных ракет средней дальности (INF), а затем их ликвидацией.

Хотя администрация Рейгана действительно начала проводить политику США, и особенно политику в отношении Советского Союза, по новому пути, она также многое позаимствовала из других подходов. Даже лозунги (которые неожиданно часто оказывались лучшим руководством к действию) были во многом заимствованы. "Мир через силу" - термин, к которому обратился Форд после того, как отбросил слово "разрядка" (во время своего первичного соревнования с Рейганом). "Взаимность" была заимствована у Картера и Бжезинского, "переговоры" и "диалог" - у Никсона и Киссинджера. Речь о конфронтации была наиболее оригинальной, хотя многое ("крестовый поход", переговоры с "позиции силы") было винтажным 1950-х годов. Он также был наименее полезен для каких-либо целей, кроме удовлетворения внутренних политико-психологических див и успокоения сторонников жесткой линии. Он создал новый барьер, который мог быть развеян только постепенным отказом от него после 1984 года.

Большинство внешнеполитических успехов администрации были связаны с последующей нейтрализацией проблем, порожденных самой администрацией. Китайская политика, например, вернулась в нужное русло к 1983-84 годам после неудач.

в 1980-81 гг. из-за возбуждения администрацией Рейгана тайваньского вопроса. Отношения с европейцами были восстановлены в 1983-84 гг. после того, как в 1981-82 гг. они ухудшились в результате нападок США на европейскую разрядку и экономические интересы. В начале 1984 года Соединенные Штаты отсоединились и вывели своих оставшихся в живых морских пехотинцев из Ливана после того, как в 1982 году они сами попали туда. Углубление вовлеченности в Центральную Америку с 1981 по 1985 год медленно перешло на путь урегулирования во второй половине 1980-х годов только потому, что Конгресс удержал администрацию от чрезмерных обязательств по ведению тайной войны. Но в течение 1985-88 годов Соединенные Штаты все же взяли на себя гораздо более активную роль в стремлении нарушить коммунистическое правление в Никарагуа, Афганистане, Анголе и Камбодже (Кампучии) в соответствии с доктриной Рейгана.

Чтобы понять политику администрации Рейгана в отношении Советского Союза, необходимо сначала понять характер администрации, особенно роль Рейгана. Рейган был необычайно отстранен и дистанцирован от ежедневного осуществления (и формулирования) политики, хотя в конечном итоге он определял ее направление. Хейг, не сумев понять эту схему, перешел из администрации Никсона, а не стал "наместником" Рейгана в вопросах внешней политики и вскоре оказался на обочине. Шульц понял это и спокойно продолжал проводить сдержанную политику вовлечения. Рейган во многом был похож на церемониального монарха, полностью зависящего от своих визирей и советников в своих ограниченных знаниях о том, что происходит во внешнем мире - и даже в его собственных владениях и при дворе. Например, он не поверил, когда репортер на пресс-конференции сообщил ему, что Соединенные Штаты при его администрации стали самой большой в мире страной-должником. Точно так же невежество и отсутствие интереса к знанию фактов, а не преднамеренный замысел со стороны Рейгана и многих из его окружения привели к беспрецедентной безответственности в отношении многих обвинений в адрес Советского Союза. Послание и "сценарий", основанные на его предположениях, были для него важнее фактов. Однако это безразличие к реальности не только мешало пониманию, но и подрывало взаимопонимание между ним и советскими лидерами. Например, Рейган не мог понять, почему Горбачев не поверил ему, когда Рейган предложил поделиться плодами своей стратегической оборонной инициативы (СОИ) - не зная, что ни один из членов его собственного кабинета министров, членов Конгресса или союзных правительств также не верил в это.

На двадцать шестом съезде партии в марте 1981 года при Брежневе Советский Союз риторически подтвердил политику разрядки 1970-х годов, хотя она была явно мертва. Она подтверждалась его преемниками до тех пор, пока Горбачев на двадцать седьмом съезде партии в феврале 1986 года не начал внедрять новый подход. В ответ на действия первой администрации Рейгана в 1981-1984 годах советские лидеры изменили свои ожидания, причем все в одном общем негативном направлении, хотя по конкретным вопросам между ними возникли разногласия. Изменение мировой обстановки также привело к некоторой модификации взглядов, и к середине 1980-х годов возникли разногласия внутри руководства и более широкого политического истеблишмента. В целом, начиная с Двадцать шестого съезда Партии в 1981 году до двадцать седьмого года в 1986 году советские руководители и наблюдатели реже говорили о благоприятном изменении соотношения сил в мире. В 1980-е годы события в мире развивались для Советского Союза менее благоприятно, чем в 1970-е годы, и одним из главных и центральных примеров были отношения с Соединенными Штатами. Но не было никакой фундаментальной переоценки, пока Горбачев не начал ее в 1985-86 годах.

Оценивая американскую политику в первой половине 1980-х годов, Советы пришли к выводу, что поворотным моментом в том, что они рассматривали как продолжающийся с 1976 года процесс перемен в Соединенных Штатах, стало не начало правления администрации Рейгана в январе 1981 года, а резкая смена президента Картера в январе 1980 года. С точки зрения советских лидеров, сначала Картер, а затем Рейган опрокинули карточный стол, хотя все, что они делали (по их мнению), это играли в игру, а тем более шулерство. Они были возмущены и озадачены. Они, естественно, склонны были видеть темный замысел американских лидеров - поворот к милитаризму.

Когда советские лидеры описывали изменения как переход к "милитаризму", этот термин был не просто эпитетом, а представлял собой общий элемент того, что они рассматривали как взаимодополняющие изменения в четырех важнейших аспектах американской политики в отношении Советского Союза и пятом - в отношении советских интересов в третьем мире.

Во-первых, считалось, что политическая линия США после нескольких лет ростовых настроений решительно изменилась в сторону отказа от разрядки. Повсеместная реакция президента Картера на советскую интервенцию в Афганистане была признана не вызванной этим событием, а в лучшем случае ускоренной им (большинство советских аналитиков называли Афганистан лишь предлогом). Картер отказался от разрядки на практике в январе 1980 года; Рейган отказался от разрядки прямо. Но затем Рейган заменил стремление к политическому сотрудничеству в сочетании со сдерживанием крестовым походом против коммунистической системы. По мнению советской стороны, главной причиной отказа США от разрядки было стремление нагнетать более воинственную антисоветскую атмосферу, чтобы заручиться поддержкой общественности и конгресса для масштабного наращивания военной мощи и утверждения глобальной американской гегемонии.

Во-вторых, это военная программа США, начатая президентом Картером в 1980 году и вновь усиленная Рейганом. Фактически, наращивание военной мощи США и НАТО прослеживалось с 1978 года, но только после решения о размещении промежуточных ракет в декабре 1979 года и значительного увеличения военного бюджета США в 1980 году оно действительно началось. В расходах, если не в потенциале, то в возможностях, он значительно вырос до середины 1980-х годов. И это оказало давление на напряженную советскую экономику в ее попытке обеспечить сохранение паритета.

В-третьих, произошло зловещее изменение в военной доктрине США, которая отказалась от взаимного сдерживания на основе паритета и заменила его стремлением к превосходству в потенциале ведения войны, чтобы обеспечить эскалационное доминирование на всех уровнях ядерного и неядерного взаимодействия. Президентская директива (ПД )-59, принятая Картером в 1980 году, стала отправной точкой.

Доктрина Шлезингера в 1974 году. Опять же, решение о размещении ракет НАТО рассматривалось как связанное с возможностями ведения войны, которые стремились реализовать PD-.59. Более того, американский поворот к поиску превосходства в ведении войны произошел после явного изменения советской военной доктрины и отказа от превосходства и возможности выиграть войну в ядерный век. Администрация Рейгана добавила стратегическую оборонную инициативу (СОИ), которая рассматривалась как попытка нейтрализовать сдерживающий фактор Смита и дать Соединенным Штатам командное превосходство.

Первым, завершающим три других, был отказ США от контроля над вооружениями с откладыванием Картером в январе 1980 года договора SALT TI, подтвержденный Рейганом в 1981 году. Тот факт, что администрация Картера столкнулась с серьезными трудностями при ратификации договора еще до Афганистана, рассматривался как в значительной степени обусловленный ее собственными действиями (в частности, раздуванием бури вокруг небольшого советского военного контингента на Кубе после многих лет игнорирования его присутствия). Более того, администрация Картера была готова (даже подозрительно готова) заплатить за ратификацию серьезным увеличением военных расходов. Наконец, администрация Картера, как считалось, намеревалась обойти цели договора своей программой развертывания MX и межконтинентальными ракетами НАТО в Европе, которые номинально должны были соответствовать советским ракетам SS-20, но на самом деле рассматривались как элемент, предшествующий всестороннему наращиванию контрсилового военного потенциала. Еще до Афганистана администрация Кмтера пошла на попятную и в переговорах о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний, и в переговорах по контролю над противоспутниковыми вооружениями.

Администрация Рейгана отказалась от всех усилий по контролю над вооружениями, ограничившись лишь переговорами по INF и СНВ в 1982-83 годах, чтобы удовлетворить западное общественное мнение в достаточной степени, чтобы сохранить поддержку для развертывания INF в Европе и для массивных военных программ внутри страны. В 1983 году возникла проблема технологического завершения SDI. К 1985 году Соединенные Штаты демонстративно отказались от фактического принятия уровней сил по SALT II и попытались подорвать Договор по ПРО путем надуманного переосмысления. И снова, после того как Советский Союз проявил серьезный интерес к переговорам по ограничению стратегических вооружений в рамках процесса SALT, Соединенные Штаты вышли из него.

Пятое изменение было связано с применением США военной силы в регионе для блокирования или сворачивания того, что Советы считали прогрессивными революционными изменениями. Доктрина Картера рассматривалась как первый шаг в усилении зависимости США от военных средств для обеспечения того, что называлось "итальянскими интересами", но, казалось, распространялась на любую область, даже там, где интересы США ранее были минимальными. Это было отречение от доктрины Никсона и отражало конец "вьетнамского синдрома" и сдержанности. А "Доктрина Кейтера" была решительным вызовом, направленным на то, чтобы свести на нет тот скромный, поддающийся коррекции сдвиг в соотношении сил, который советские лидеры наблюдали на этой арене.

Администрация Рейгана приняла это наследие сдвига в американской политике и донесла его до дома. Сам Рейган, а также весь американский народ рассматривали администрацию Рейгана с 1 по 1985 год как политику мира через силу, сдерживания экспансии.

восстановление" угасшей военной мощи, мирное утверждение демократических ценностей в идеологическом вызове, готовность к переговорам (с сильной позиции). Но из Москвы следовало, что администрация Рейгана стремилась приобрести военное превосходство, чтобы откатить назад меняющееся соотношение сил в мире, вести переговоры, оказывая давление, для политико-эколого-идеологического наступления на социализм и СССР под сенью растущей военной мощи, и таким образом попытаться восстановить американское господство в мире против Советского Союза. Наконец, Советский Союз был обвинен в том, что он является средоточием зла и Империей Зла - другими словами, легитимность самого существования советской власти и социалистической системы была поставлена под сомнение.

Даже когда администрация Рейгана стала менее жесткой в своей риторике и более готовой к переговорам, она также сформулировала доктрину Рейгана о ре\-перспективности социалистических революций и стала поощрять (и даже подстрекать) повстанческие движения, направленные на свержение режимов стран третьего мира, союзных Советскому Союзу, и призывать к созданию демократического (некоммунистического) правительства в самом социалистическом содружестве (советском блоке). Так, в 1982-88 гг. американская помощь группам, стремящимся свергнуть режимы в Никарагуа и Афганистане, стала более открытой и масштабной, и США начали играть более прямую роль в поддержке аналогичных усилий в Анголе и Кампучии.

Администрация Картера после колебаний, а затем администрация Рейгана, с нескрываемым энтузиазмом, как видно, выбрали конфронтацию вместо разрядки и стремление к военному превосходству вместо взаимного ограничения вооружений.

Оценивая возможности улучшения или даже стабилизации отношений с Соединенными Штатами, которые все еще оставались советской целью, советские лидеры, таким образом, сохраняли скептицизм. Один элемент, который они рассматривали как потенциально наиболее значимый, но все еще весьма неопределенный, заключался в том, что политические реалии в Соединенных Штатах и мире могут привести к тому, что "реалисты" в правящих кругах США вернутся к политике, схожей с тем, что Киксон назвал "жесткой разрядкой", наиболее близко представленной позициями, которых придерживались сначала Хейг, затем Шульц, и, по крайней мере, риторически Рейган после 1984 года. Советы прекрасно осознавали свою весьма ограниченную способность влиять на американские реалии, но некоторые из них видели, по крайней мере, возможность того, что внутренние американские экономические и политические ограничения и то, что, по их мнению, оставалось долгосрочными тенденциями мирового исторического процесса, заставят реалистов в Вашингтоне увидеть, как это сделали Никсон и Киссинджер, лучшую перспективу в том, чтобы идти в ногу с исторической тенденцией, чем пытаться изменить ее. В то же время, они более трезво и менее оптимистично оценивали темпы изменений в глобальном соотношении сил, и поэтому не ожидали скорых илидалеко идущих изменений в американской политике. Более того, сторонники более конфронтационной политики продолжали играть определенную роль в администрации и иметь мощный, хотя и уменьшающийся голос в американской политике на протяжении всего периода правления Рейгана.

Альянс НАТО пережил как развертывание американских ракет (и демонстративное контрразвертывание), так и неразумных экономических санкций. Наконец, президент Рейган был переизбран в 1984 году, не особенно благодаря популярности его политики в отношении Советского Союза, но, по крайней мере, не ослабленный ею. Признаки того, что в 1984 году администрация Рейгана была заинтересована в улучшении отношений с Советским Союзом, еще предстоит проверить.

Возросшая готовность Америки прибегнуть к использованию военной силы по всему миру наблюдалась в Сальвадоре, Никарагуа, Ливане, Ливии и Гренаде (а затем и в Панаме). Применение американской военной силы было непрямым в Центральной Америке и неэффективным в Ливане. Тем не менее, этот возврат к дипломатии канонерских лодок до Вьетнама (примером которого в какой-то мере стало возвращение четырех старинных линкоров 1945 года, а в буквальном смысле - артиллерийский обстрел "Нью-Джерси" шиитов и Дрозе в Ливане в 1983 году) отражал большую зависимость Америки от военных средств. В большинстве случаев Советы считали, что такое империалистическое применение силы на местном уровне в странах третьего мира в политическом плане восстает против Запада. В то же время, такие действия подрывали советское влияние, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, и наносили ущерб аргументам советского политического истеблишмента о том, что продолжающаяся советская пропаганда великодержавной разрядки способствует или даже совместима с прогрессивными революционными изменениями в мире. У Советов тоже были причины желать "сдержанности и взаимности" в поведении сверхдержав в третьем мире.

 

Советские лидеры были готовы иметь дело с Соединенными Штатами по геополитическим вопросам в соперничестве в Третьем мире. Их взгляды на проблемы, как на американскую роль, так и на свою собственную, значительно отличались от тех, которых придерживались в Вашингтоне. Эти различия в восприятии, а также столкновения интересов и борьба за влияние не позволяли достичь согласия ни легко, ни стабильно. Но некоторые моменты можно было согласовать или, чаще всего, прояснить и сгладить путем менее формального, но авторитетного и конкретного диалога. Так, например, Советский Союз не предоставил Никарагуа истребители МиГ, несмотря на явные признаки того, что в 1981-82 годах он планировал это сделать. Аналогичным образом, хотя США и несколько мусульманских стран поставляли оружие антикоммунистическим партизанам в Афганистане через Пакистан, количество и типы оружия (хотя с 1986 года поставлялись зенитные ракеты Stinger) не превышали порога, который мог бы спровоцировать советские ответные меры или междоусобные атаки в Пакистане.

Один кардинальный момент выделялся и, по мнению советских лидеров, требовал серьезного внимания со стороны как Соединенных Штатов, так и Советского Союза, независимо от колебаний в соотношении сил: сдерживание рисков ядерной войны. Даже если перспектива разрядки в более широком смысле была отложена, сосуществование в его фундаментальном значении было поставлено на карту. Хотя советские лидеры не ожидали, что Соединенные Штаты решат прибегнуть к войне, они все же видели возросшую опасность выхода ситуации из-под контроля. По этой причине, а также из-за экономического давления и ограниченности ресурсов, руководители Сми, начиная с Брежнева, были серьезно заинтересованы в ограничении и сокращении вооружений путем переговоров. Но они также были полны решимости не принимать неравные ограничения, под давлением Соединенных Штатов, которые, по их мнению, намеревались получить и использовать военное преимущество именно для того, чтобы вынудить Советский Союз признать свою неполноценность. Лидеры SO\iet, хотя и добивались ограничения вооружений на тех условиях, которые они считали равными, были также полны решимости не соглашаться на меньшее. Потребовался Горбачев, чтобы подняться над этими соображениями.

В первой половине 1980-х годов дебаты о контроле над вооружениями уже не сводились, как в 1960-х и начале 1970-х годов, к вопросу о том, отвечает ли контроль над вооружениями и взаимное ограничение вооружений ее интересам. Эта борьба была решена в начале 1970-х годов в пользу контроля над вооружениями. В начале и середине 1980-х годов вопрос в Москве заключался в том, существует ли реальная перспектива заинтересованности США в ограничении вооружений на взаимовыгодной основе. Серьезные сомнения вызывала не целесообразность контроля над вооружениями, а его достижимость с учетом американской позиции.

Учитывая неопределенность перспектив эффективного ограничения вооружений, вопрос о военных потребностях в условиях обострения конкуренции вооружений приобрел особое значение. Решения, принятые в ходе одиннадцатого пятилетнего плана, охватывающего период 1981-85 годов, внесли изменения в первоначальный план, разработанный в конце 1970-х годов, исходя из надежд на продолжение процесса SALT и продолжение поэтапных ограничений, выходящих за рамки Договора SALT II. Но это были специальные корректировки, и многие вопросы остались нерешенными. Более того, шаткими были не только оставшиеся ограничения Временного соглашения по ДЗОЛТ I и Договора по ДЗОЛТ II, но и Договор по ПРО и вся перспектива взаимного контроля над вооружениями. Принятые в 198.5 году решения по двенадцатому пятилетнему плану на 1986-91 годы и в конце 1980-х годов по запланированному тринадцатому на 1991-96 годы, таким образом, вызвали интенсивное рассмотрение и дебаты, повлияв на сочетание экономических, военных, внешнеполитических и внутриполитических интересов и конкурирующих требований.

Несмотря на огромное наращивание военного потенциала Рейгана в первой половине 1980-х годов и угрозу американской СОИ, советские расходы на оборону с 1985 по 1988 год оставались примерно постоянными как доля советского валового национального продукта (ВНП). С 1989 по 1991 год, когда у Горбачева появилась политическая возможность сделать это, советские военные расходы и закупки были резко сокращены. Американский импульс к гонке вооружений и еще большее внутреннее влияние советского военно-промышленного комплекса удержали советские расходы от более раннего сокращения, но не привели к соответствующему увеличению. Когда советские лидеры в середине 1980-х годов обдумывали возможные требования к будущему развертыванию американской стратегической противоракетной обороны, они приняли решение об асимметричном, а не соответствующем ответе. Но даже это должно было произойти только в случае фактического развертывания американской ПРО. Характер контрмер будет зависеть от точного характера американской программы развертывания. Но по мере продвижения 1980-х годов SDI все меньше и меньше казалась способной создать развертываемую систему обороны.

 

Если в 1980-е годы руководители США искренне опасались возникновения ситуации, в которой им пришлось бы увеличить расходы на противодействие американской стратегической противоракетной обороне, то теперь эта перспектива и эта обеспокоенность уменьшились. Более того, условный будущий характер любого ответа, а также его асимметричный характер нейтрализовали и предотвратили тяжелое бремя для советского оборонного бюджета и экономики, которого ожидали и к которому стремились Соединенные Штаты.

В ретроспективе очевидно, что Соединенные Штаты слишком полагались на сдерживание и запугивание в контроле над вооружениями. Советское руководство не рассматривало никаких действий, которые сдерживало наращивание американских вооружений. Советские лидеры в первой половине 1980-х годов также не были запуганы до каких-либо политических, военных уступок или уступок в области контроля над вооружениями из-за американской политики переговоров с позиции силы. То, что таково было намерение американского руководства, не было секретом. Например, в речи, в которой он представил SDI, президент Рейган хвастался, что будет вести переговоры о сокращении стратегических вооружений с "позиции силы", основанной на усилении стратегических сил. Аналогично, государственный секретарь Джордж Шульц говорил о том, что он и президент Рейган были "полны решимости заставить американскую силу служить делу серьезных переговоров от имени американских интересов".

Конечно, в конце 1980-х годов советское руководство при Горбачеве действительно пошло на уступки многим жестким американским позициям на переговорах по сокращению вооружений: оно согласилось не более чем на одностороннее подтверждение Договора по ПРО в его ограничительной интерпретации, уступило по многим пунктам на переговорах по сокращению стратегических вооружений (СНВ), чтобы добиться согласия, и приняло односторонний нулевой вариант Договора по ядерным силам средней дальности (ЯСМД). Эти примеры часто приводились как примеры советской капитуляции перед американской твердостью в переговорах и переговорах с позиции силы, основанной на наращивании военного потенциала, с которым Советский Союз не мог сравниться. Однако если лидеры Савьета не хотели такого исхода, они не были вынуждены его принимать; они могли просто обойтись без этих соглашений о контроле над вооружениями. Более того, они не просто уступили жесткой американской позиции. Горбачев неоднократно брал на себя инициативу пойти дальше американских позиций, пойти на большие жертвы советских военных преимуществ, чем те, к которым призывали Соединенные Штаты, как в односторонних действиях, так и подталкивая Соединенные Штаты пойти дальше в переговорах. Он использовал раннюю пропагандистскую позицию Рейгана о нулевом уровне ракет INF, а не уступил ей (и добавил второй ноль для ракет INF меньшей дальности, хотя и там Советский Союз должен был уничтожить гораздо большее количество оружия). Горбачев был готов принять и даже добиваться уменьшения веса СССР в балансе военных сил, потому что он не отстаивал более широкие политические и даже исторические выгоды от преодоления гонки вооружений "действие-реакция", независимо от того, преследовало ли соревнование вооружений стратегические преимущества .или просто обеспечивало стратегический баланс сдерживания. Он стремился не к взаимному сдерживанию, а к взаимным гарантиям. Целью Илиса было прекращение гонки вооружений и породившей ее холодной войны, а не просто стабилизация вечного баланса сдерживания (и тем более не стремление к призрачному стратегическому превосходству).

Наконец, поскольку советские лидеры рассматривали американскую политику как направленную на оспаривание легитимности советской системы и подрыв советского правления внутри страны и гегемонии в социалистическом содружестве (советском блоке), они были склонны занять твердую и жесткую линию в ответ. Москва считала, что именно это и было целью администрации Рейгана. Однако в советском истеблишменте существовали разногласия по поводу способности администрации Рейгана эффективно проводить этот курс.

Несмотря на свои долгосрочные идеологические ожидания, советские лидеры в 1980-х годах не стремились к созданию новой волны перемен в мире. Тем более они не хотели посвящать свои собственные ресурсы, престиж и безопасность подобным начинаниям. Таким образом, советские лидеры в значительной степени оставались в реактивной и оборонительной позиции в отношениях с Соединенными Штатами, хотя они стремились представить себя - и даже увидеть себя - держащими инициативу и ожидающими, пока Соединенные Штаты придут в себя. Эта реактивная позиция характеризовала советское, а в данном случае и американское, взаимодействие по всему миру в 1980-х годах, когда две державы боролись за влияние в третьем мире, в Европе и в отношениях с Китаем.

1984 и 1985 годы были переходными от возобновленной конфронтации 1980-83 годов к возобновлению взаимодействия и переговоров. 1984 год стал последним годом дрейфующей советской политики и годом фактического перерыва в советско-американских отношениях. Рейган резко, хотя и не полностью и не последовательно, перешел от конфронтационной позиции к, по крайней мере, ретивой позиции, стремящейся к возобновлению взаимодействия. Но ни у него, ни у каботажного советского лидера не было ни видения, ни средств, чтобы сделать нечто большее, чем признать и отступить от опасности безоговорочной конфронтации, которая стала острой к концу 1983 года.

198.5 год также был переходным, поскольку новый советский лидер из более молодого поколения набирался сил и готовился к резким изменениям в советской политике, внешней и внутренней. Администрация Рейгана проводила смешанную политику, характеризующуюся возобновлением конкуренции в третьем мире и возобновлением переговоров по вопросам контроля над вооружениями, хотя администрация действовала без четкой цели или стратегии, не ограничиваясь откатом от коммунистического влияния и пытаясь снизить напряженность в отношениях с Москвой. Американская политика, хотя она не была так описана или даже признана, представляла собой именно то, что американские критики разрядки обвиняли (с некоторым основанием, но сильно преувеличивая) в злоупотреблении разрядкой со стороны СССР в 1970-х годах: косметические переговоры по контролю над вооружениями в сочетании с крупным наращиванием военного потенциала и активной напористой политикой, направленной на снижение влияния другой стороны во всем мире.

Женевский саммит в конце 198 5 года и саммит в Рейкьявике в 1986 году стали наиболее значительными шагами и признаками изменения отношений, которые к 1987 и 1988 годам под руководством Горбачева привели к тому, что справедливо можно было бы назвать (хотя по политическим причинам это не так) успешной возобновленной разрядкой.

Переходные годы были в некотором смысле отражением как успеха, так и тупика первоначальной политики Рейгана. К 1984 году Советский Союз потерпел поражение в своих попытках предотвратить развертывание INF НАТО и вынужден был взять на себя бремя прерывания на целый год всех двусторонних переговоров по контролю над вооружениями с Соединенными Штатами (впервые с момента начала SALT в 1969 году). \Когда переговоры возобновились в 1985 году, Советский Союз не смог продвинуться ни в удовлетворении своих интересов безопасности, ни в продвижении к какому-либо соглашению, кроме как на односторонних американских условиях. Для того чтобы выйти из тупика, потребовались бы уступчивые советские инициативы.

В своей предыдущей работе "Разрядка и конфронтация", анализируя рост и падение разрядки в американо-советских отношениях в 1970-х годах, я перенял у других политологов классификацию трех школ мысли в американских подходах к отношениям с Советским Союзом (с аналогами в советской политике).

Представителей первой политической школы, доминировавшей в американской политике в начале 1980-х годов впервые со времен становления стратегии сдерживания холодной войны в 1950-х годах, называли эссенциалистами. Рональд Рейган был первым президентом, который пришел к власти как классический эссенциалист, то есть он рассматривал Советский Союз, по его словам, как "империю зла", возглавляемую лидерами, приверженными идеологии, санкционирующей любые средства для достижения своих неизменных целей, включая абсолютную власть и коммунистический мир. Советская система рассматривалась как тоталитарная, чрезвычайно мощная и опасная. Такой подход не мог предусматривать ничего, кроме затяжного конфликта, без возможности реального приспособления и с минимальными, если вообще с какими-либо положительными результатами переговоров. Поэтому подходящей американской политикой была конфронтация с Советским Союзом, наращивание американской военной мощи и сплочение под американским руководством Северо-Восточного альянса и всего свободного мира для противостояния глобальной коммунистической угрозе.

Вторая школа сосредоточилась на поведении СССР, а не на сути советской системы и ее идеологии. Считая Советский Союз противником, сторонники этого подхода воспринимали советскую угрозу прежде всего как геополитическую.

В то же время они считали Советский Союз благоразумным и оппортунистическим, чутко реагирующим на стимулы, риски и затраты. Следовательно, скептически относясь к аккомодации, сторонники этого подхода, которых можно назвать меха-нистами или прагматиками, видели возможности использования политики США для манипулирования американской властью и переговоров с целью влияния и даже "управления" советским внешнеполитическим поведением.

Сторонники третьего, или интеракционистского, подхода видели источники советско-американского конфликта не только в противоречивых целях и амбициях, причем в геополитическом, а не идеологическом плане, как механисты, но и в динамике самого соперничества. Конфликт был обусловлен взаимными восприятиями и заблуждениями, а также конфликтами интересов. Как и в случае с механистами, конфликт рассматривался скорее в геополитических, чем в идеологических терминах. Приверженцы этого подхода варьировали в оценках советских намерений и возможностей, но, как правило, находили важный реактивный элемент в советской политике и интерактивный элемент в советско-аме1иканских отношениях. Как и прагматики, интеракционисты соглашались с механистами в том, что советское поведение подвержено внешнему влиянию, но видели гораздо более широкие возможности для перемен и американского влияния. Они были склонны находить большее разнообразие во внутренней советской политике и, следовательно, больший потенциал для эволюции советской системы. Они также считали, что во внешних отношениях существует больший процесс обучения и обратная связь, а также большее взаимодействие между действиями и политикой двух сторон. В то время как механисты полагались на связь и рычаги воздействия с помощью кнута и пряника (стимулов и наказаний), организованных Соединенными Штатами для управления советским поведением, сторонники взаимодействия видели меньшую эффективность в попытках Соединенных Штатов манипулировать советской политикой и большую необходимость иметь дело с Советами напрямую на основе баланса соответствующих интересов. Советская политика рассматривалась не только как преследующая советские цели и задачи, но и как реалистичная, реактивная и подверженная влиянию опыта. Интеракционисты видели возможности и необходимость в переговорах об общих ограничениях, контроле над вооружениями, правилах игры или кодексе поведения для сдерживания геополитической конкуренции. Они также видели меньше возможностей и больше рисков в односторонних американских действиях по наложению ограничений на Советский Союз с позиции силы.

Хотя на практике в рамках этих подходов существовало множество вариаций, очевидно, что политика разрядки Никсона и Киссинджера, разбавленная политика разрядки Бжезинского и политика пост-разрядки, отстаиваемая Хейгом, затем Шульцем, а позже Бейкером и Бушем, относятся к механистической школе. В администрации Картера политические разногласия возникали из-за противоречий между механистическим геополитическим подходом Бжезинского и интеракционистским подходом Вэнса. В администрации Рейгана Рейган задал конфронтационный тон своими эссенциалистскими заявлениями о советской системе как средоточии зла, хотя на практике он оказался менее последовательным, и напряжение в его администрации перешло в перетягивание каната между механистами и эссенциалистами. Хейг и Шульц были главными выразителями механистического подхода, а Уильям П. Кларк, Ричард Пайпс, Уильям Кейси, Дональд Риган, Каспар Уайнбергер, Ричард Перл.

 

Киркпатрик были одними из самых видных эссенциалистов. Но главным был сам Рейган, а он из эссенциалиста в 1981-83 годах превратился в механиста после 1985 года, а в конечном итоге даже во взаимодействующего. Джордж Буш, а также Джеймс Бейкер, с первоначальной механистической позиции, когда они вошли в должность в 1989 году, спустя почти год, с запозданием, начали действовать как интеракционисты, хотя все еще с механистическими тенденциями, в 1990 и 1991 годах.

Леонид Брежнев, Юрий Андропов, Константин Черненко и их коллеги, включая долговечного Андрея Громыко, хотя и были отягощены эссенциалистскими идеологическими взглядами, тем не менее, на практике были механистами. В отличие от них, Михаил Горбачев и некоторые его ближайшие коллеги, включая Эдуарда Шеварднадзе и Александра Яковлева, были интеракционистами.

Хотя Рональд Рейган олицетворял и доминировал в годы фронды, с 1981 по 1983 год, Михаил Горбачев доминировал в годы взаимодействия советско-американских отношений с 1986 по 1991 год. Более того, Советский Союз при Горбачеве перешел от слабой реактивной позиции в 1981-84 годах к инициативе в 1987-1989 годах. К 1990-91 годам, в то время как политика США оставалась в основном реактивной, руководство Горбачева тоже - но теперь обе державы реагировали на события в Восточной Европе и Советском Союзе, над которыми Горбачев терял контроль, что подрывало его способность сохранять инициативу в отношениях с Соединенными Штатами.

В постхолодные годы, при президенте России Борисе Ельцине, президенте Буше в 1992 году и впоследствии президенте Билле Клинтоне, американо-российские отношения продолжали основываться на интеракционистской модели.

Оглядываясь назад, становится ясно, что единственным наиболее значительным фактором, не только повернувшим американо-советские отношения от конфронтации к разрядке и даже дальше в течение десятилетия 1980-х годов, было влияние Михаила Горбачева. Учитывая политику, проводимую Рейганом, а затем Бушем, без Горбачева американо-советские отношения на протяжении 1980-х и в 1990-е годы почти наверняка продолжали бы идти тем же основным курсом, что и в 1984-85 годах, с небольшими вариациями в модели продолжающейся конкуренции. Разница заключалась в решимости Горбачева изменить все отношения СССР с миром, войти во взаимозависимый реальный мир, а не продолжать конфликт между "двумя мирами", социализмом и капитализмом. Горбачев был не просто сторонником возобновления разрядки. Разрядка, в конце концов, было ослабление холодной напряженности между противниками. Горбачев не просто хотел снизить напряженность; он поставил перед собой цель покончить с холодным оружием, создать "общий европейский дом", решительно свернуть гонку вооружений и демилитаризировать отношения между Востоком и Западом, а также отказаться от советского участия в геополитико-идеологической борьбе в третьем мире. Для этого он должен был пожертвовать советской политической гегемонией и военным превосходством в Восточной Европе, пойти на непропорционально большие уступки в области контроля над вооружениями, вывести советские войска из Афганистана и советскую поддержку кубинских войск в Анголе и Эфиопии и вьетнамских войск в Камбодже, добиваться разрешения региональных конфликтов и расширения международного сотрудничества в ООН и через нее, а также многими другими способами, и заставить "социалистические" режимы повсюду стоять или падать на основе свершившегося менталитета и народного мандата. Он также был полон решимости добиваться радикальной перестройки всей советской общественно-политико-экономической системы. Он выступал за шаги, соответствующие его изменившемуся международному курсу: сокращение вооруженных сил и численности личного состава, снижение секретности и контроля. Вооруженных сил и контингентов, снижение секретности и контроля, соблюдение международных стандартов в области прав человека и реформирование советской экономики с тем, чтобы она могла войти в международную экономическую систему.

Не все из этих далеко идущих изменений были полностью проработаны в концептуальном или политическом плане, когда Горбачев только пришел к власти, но общее направление и даже многие конкретные проявления были, и за ними последовали другие. Застой" брежневских лет стал важным импульсом для перемен, но требовалось гораздо большее, прежде всего признание неспособности советской системы и советских лидеров понять мир за пределами своих границ. Андропов, которому помогло многолетнее знакомство с относительно неприукрашенной внутренней отчетностью КГБ, понимал углубляющуюся стагнацию советской системы и, по крайней мере, некоторые ее недостатки. Он был готов, но был слишком болен и слишком недолговечен, чтобы сделать больше, чем скромное начало внутреннего обновления. Но Андропов не понимал глубины системного провала советской системы, как не понимал он и огромных ошибок советского восприятия внешнего мира. Здесь его работа в КГБ была обоюдоострой; хотя в некотором смысле она могла придать ему большую утонченность (как он проявил еще раньше, в 1960-х годах в аппарате ЦК), она также способствовала его неверной оценке намерений Запада, особенно Америки. Он был среди тех, на кого наиболее негативно повлияла конфронтационная позиция Рейгана в 1981-83 годах, особенно к концу его жизни. Он продолжал верить в столкновение двух миров (постоянно присутствующее в сфере разведки), и он не верил, что переговоры и компромисс с нынешними лидерами США возможны.

Константин Черненко не был подготовлен ни умом, ни опытом к пониманию внутренней или внешней ситуации иначе, чем это было принято у его покровителя Леонида Брежнева. Черненко не был готов к каким-либо серьезным изменениям во внутренней или внешней политике, хотя его предыдущий опыт поддержки брежневской политики разрядки в 1970-х годах помог ему, по крайней мере, подготовиться к возобновлению советско-американских переговоров, особенно по контролю над вооружениями. Во время своего пребывания на посту главы правительства он сломал лед глубокой заморозки, которую Андропов наложил на отношения в конце 1983 года.

Михаил Горбачев, по всем признакам, вступил в должность в марте 1985 года с большой уверенностью в себе, а также с осознанием того, что стоящие перед ним задачи были грозными. Он лучше Андропова, хотя и не до конца, понимал необходимость глубокой трансформации, фактически реформирования, советской системы и социализма (то, что стало называться перестройкой). Он также понял то, чего не понимал никто из его предшественников, - что все их представления о внешнем мире были архаичными и искаженными и фактически способствовали их межнациональной изоляции и снижали их безопасность. Хотя его взгляды на эти внутренние и внешние задачи не были полностью сформированы и, более того, все еще страдали от серьезных недостатков, он обладал открытостью к переменам, редкой для любого политического лидера, а особенно для воспитанного в советской системе.

Первоначально, действительно с 1985 по 1988 год и в некоторой степени до конца (1991 год), Горбачев считал возможным реформировать и возродить идеологию социализма, советскую социально-экономическую и политическую систему, Коммунистическую партию и Союз Советских Социалистических Республик. Но так как некоторые из его первоначальных предпосылок оказались несостоятельными, он изменил их и был готов изменить свою позицию. Он не плыл по течению, хотя иногда (особенно с октября 1990 года по апрель 1991 года) он шел на тактические уступки в отношении темпов реформ. Он оставался сторонником "социализма" и демократии, которые он считал взаимодополняющими. Но со временем он пришел к выводу, что Коммунистическая партия Советского Союза не в состоянии реформировать себя сама. Сначала он рассчитывал на то, что реформированная партия возглавит перестройку; позже он успешно нейтрализовал партию как потенциальное препятствие, организовал потерю ею монополии на власть и отбросил ее на обочину в 1990 году. Он не был, как иногда утверждают, преданным коммунистической партии или социализму в его марксистско-ленинской форме. Горбачев в конечном итоге оказался в тупике не из-за ограниченности своего видения или готовности пересмотреть свое понимание и программы, а из-за оппозиции и, в конечном счете, из-за неспособности контролировать силы, высвободившиеся в результате разрушения старого порядка. Поэтому, в конце концов, советская социалистическая система, сам Советский Союз и Горбачев пали".

Несмотря на конечный провал попытки Горбачева реформировать советскую систему, не следует забывать о масштабах его достижений. Он принял важнейшие решения по замене правления монопольной партийной политической линии демократически избранными лидерами - президент России Борис Ельцин, в конце концов, был избран под руководством Горбачева (и даже вопреки предпочтениям Горбачева, что стало убедительным свидетельством политической революции, которую совершил Горбачев). Горбачев потерпел два решающих поражения: затянул и провалил экономическую реформу и не смог вовремя распознать и приспособить центробежные региональные и национально-этнические тенденции. Прежде всего, он так и не смог найти способ демонтировать командную экономику и дать свободу рынку без социального хаоса. Кроме того, хотя он смог нейтрализовать и отодвинуть на второй план коммунистическую партию в центре, а также проводить национальную и международную политику, он не смог преодолеть укоренившиеся интересы партийно-административно-хозяйственной бюрократии или осуществить политико-экономическую рернлюцию по всей стране. Во-вторых, он не сразу осознал силу растущих национальных и этнических политических настроений, а вместе с ними и тенденцию к восстанию против дальнейшего господства даже реформируемого московского "центра", например, в регионах, где не было этнонационального фактора. Был ли еще возможен конфедеративный союз в августе 1991 года, неясно, но это спорный вопрос; очевидно, что после провала попытки августовского переворота и успеха ельцинского контрпереворота против Горбачева и центрального (советского) правительства, Украину нельзя было удержать в союзе, а значит, его не будет.

Главным достижением Горбачева во внутренней сфере стал постепенный роспуск правящей тоталитарной коммунистической партии и создание вместо нее основ гражданского общества.

Еще более значительным было историческое достижение Горбачева в том, что он положил конец холодной войне. Этот успех не помог справиться с внутренним кризисом; более того, он несколько ослабил позиции Горбачева на внутреннем уровне. Но в долгосрочной перспективе можно считать, что это было более тесно связано, чем e\ident. Горбачев часто характеризовал свои усилия во внешних отношениях как стремление сделать СО\ветский Союз частью "цивилизованного мира", что требовало прекращения холодного противостояния. В то же время, он также стремился, с большим успехом, чем обычно признается, преобразовать свою страну в "цивилизованное общество". Такие важные шаги, как демилитаризация внешних отношений и внутренней экономической и социальной системы, способствовали достижению обеих целей. Отказ от "образа врага" - представления о внешней угрозе, основанного на идеологических основаниях и использовавшегося для оправдания внутренней репрессии и секретности, а также милитаризации и внешней враждебности.

Внутренние и внешние достижения Горбачева оказали непосредственное влияние на американо-советские отношения и заложили основу для последующих американо-российских отношений.

Важно уделить больше внимания, чем в то время уделяли Соединенные Штаты, концептуальному изложению "нового мышления" при Горбачеве с 198.5 по 1988 год. Эта переоценка мировых процессов (параллельно с переоценкой внутренних процессов) и переоценка угроз, возможностей и реальных интересов в мире лежала в основе значительных шагов по внедрению нового мышления с конца 1987 по I 991 год. Эти поздние шаги были более очевидны для Запада, но их основой было новое мышление, которое зарождалось в течение многих лет, но впервые стало утверждаться руководством при Горбачеве, вскоре после того, как он стал лидером. Впервые это новое мышление было изложено в докладе Горбачева на двадцать седьмом съезде партии в начале 1986 года.

Новое мышление" при Горбачеве, хотя и было эволюционным по своим источникам и истокам, было революционным по своим целям и воздействию. Оно сочетало идеалистические предположения о международном порядке с прагматическими подходами к решению конкретных проблем, что хорошо показала политика Горбачева в области контроля над вооружениями. Она также отражала и способствовала процессу обучения, поскольку прошлые неудачи побуждали к переосмыслению и новым подходам. Транснациональное влияние также было очевидным, например, в воздействии опыта международных контактов и дискуссий через Комиссию Пальме, встреч неофициальных движений и других интеллектуальных перекрестных процессов, начатых ранее и продолженных в 1980-е годы.

Особенно важно признать два важных аспекта принятия нового мышления Горбачевым и несколькими его близкими соратниками. Во-первых, принятие нового мышления и его применение в политике и действиях ни в коем случае не было единственным курсом, которому можно было следовать - более того, он был далеко не самым вероятным. Наряду с укоренившейся осторожностью и бюрократическим отставанием, эта непредсказуемость нового мышления, прежде всего в идеологически долго скрываемом Советском Союзе, была одной из причин медленной готовности Запада принять его как реальность. Второй, связанной с этим, важной особенностью нового мышления была его добровольная природа. Горбачев и его близкие соратники (прежде всего Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе) решили перейти от конкуренции к сотрудничеству, покончить с холодным оружием и сделать ставку на кооперативную безопасность, перейти от конфликта враждующих лагерей к построению более совершенной структуры единого взаимозависимого мира. Отчасти этот сдвиг представлял собой запоздалое признание реальности, но он не ограничился этим, а решил проводить либеральную внешнюю политику, основанную на идеалистических предположениях, несмотря на медленный и тяжелый ответ Западу, и особенно США.

Приспосабливаясь к советской слабости и возрождающейся американской силе, как считали Рейган и многие американцы, он бы сократил свои потери там, где они были чрезмерными, возможно, включая Афганистан и в некоторой степени другие страны третьего мира, но он бы "окопался" и отстоял свои позиции, как он, несомненно, мог бы сделать в Восточной Европе, в соревновании вооружений и во многих других областях. Берлинская стена, Варшавский договор, советские ракеты средней дальности SS-20 - и СО\ьетский Союз - все еще были бы на месте. Новое мышление охватывало как внешнюю, так и внутреннюю политику. Хотя реструктуризация СССР не удалась, реструктуризация международных отношений удалась. Но, конечно, для этого требовалось взаимодействие, прежде всего с Соединенными Штатами, а это давалось нелегко.

В данном исследовании представлены многочисленные доказательства такого влияния. Подводя итоги, полезно отметить и рассмотреть некоторые из наиболее важных. В целом, как уже отмечалось ранее, инициатива в основном принадлежала Рейгану с 1981 по 1985 год, а затем перешла к Горбачеву. Вкратце, действия и риторика Рейгана в эти годы заставили советских лидеров углубиться в конфронтационную линию и вызвали в Москве серьезные сомнения в том, возможны ли вообще какие-либо другие отношения с Соединенными Штатами. Диалог и переговоры сошли на нет, поддерживаемые лишь дипломатами с обеих сторон (включая госсекретаря Шульца), которые сохраняли скромные надежды.

Горбачев не собирался обновлять свою дипломатию, особенно в отношении Соединенных Штатов, на основе каких-либо ожиданий или иллюзий в отношении американской позиции. Как интеракционист, он (и его коллега Эдуард Шеварднадзе, которого он вскоре назначил министром иностранных дел вместо слишком опытного Андрея Громыко) стремились занять позицию и "создавать факты", на которые Соединенные Штаты должны были реагировать. Если для этого требовались далеко идущие предложения и даже далеко идущие и односторонние уступки на переговорах или односторонние действия для изменения ситуации, Горбачев был готов действовать соответственно. И он это сделал.

Некоторые американские наблюдатели, особенно те, кто придерживается эссенциалистской точки зрения или заинтересован в администрации Рейгана и ее репутации, склоняются к тому, что удивительная уступчивость Горбачева была ответом и оправданием жесткой линии администрации Рейгана в предыдущие четыре или пять лет. Горбачев уступил, приняв заведомо односторонний нулевой вариант администрации Рейгана (который такой сторонник жесткой линии, как министр Алекс Хейг, считал "легкомысленным пропагандистским упражнением или даже хуже"). Было признано, что Брежнев, Андропов и Черненко не ответили на конфронтационную линию Рейгана и наращивание военного потенциала, но уступки Горбачева рассматривались как запоздалая реакция на них. Однако крестоносная линия Рейгана, жесткая позиция по контролю над вооружениями, наступление на права человека, SDI и другие военные программы сделали движение СССР к согласию скорее затруднительным, чем вероятным. Линия Рейгана давала боеприпасы советским сторонникам жесткой линии, а не тем, кто искал компромиссы на основе баланса интересов.

Горбачев продолжал свои односторонние действия и уступчивые переговоры не благодаря жесткой линии Рейгана и наращиванию военного потенциала, а вопреки ей. Он был полон решимости изменить название игры. Хотя верно, что наращивание Рейганом военной мощи и стремление к SDI бросили военный вызов, на который Советскому Союзу было экономически и технологически трудно ответить, ответом Горбачева не было временное соперничество или благоразумное приспособление. Вместо этого он упорно продолжал успешную в конечном итоге кампанию, которую он в любом случае продолжал бы, чтобы лишить гонку вооружений политической основы и резко обесценить военный фактор в советско-американских и восточно-западных отношениях. Горбачев понимал, что Советский Союз не может позволить себе сравняться или превзойти Соединенные Штаты в военном отношении, но, что более важно, он понимал, что в этом нет необходимости. Он понимал, что обеим странам и всему миру будет лучше без военной конфронтации времен холодной войны и постоянной гонки вооружений. Он не проиграл гонку вооружений, а прекратил ее. Действительно, наращивание военного потенциала Рейганом рассматривалось в горбачевской Москве как убедительное доказательство того, что не только Советский Союз не может выиграть от такого соревнования, но даже Соединенные Штаты не могут, и что продолжающееся соревнование является бесплодным и ненужным.

Жесткая переговорная позиция Соединенных Штатов при Рейгане и Буше с марта 1985 года до подписания Договора СНВ-1 в июле 1991 года потребовала от Горбачева львиной доли уступок. Первым крупным конкретным шагом стали более значительные сокращения в рамках INF, включая сворачивание не только наращивания SS-20 в конце 1970-х и начале 1980-х годов, но и крупных развертываний SS-4 и SS-5 в конце 1950-х и 1960-х годов, причем как в Азии, так и в Европе. Но хотя сокращения были болезненными для многих военных руководителей и других людей, которым не нравилось видеть несбалансированные советские сокращения, у Горбачева были более широкие цели. Прежде всего, он подтвердил важность контроля над вооружениями, который пострадал не только от пренебрежения и злоупотреблений со стороны Рейгана в отношении Договора SALT II и незаконного одностороннего "нового толкования" Договора по ПРО, но и от барабанного боя обвинений в советском жульничестве, в основном необоснованных, выдвинутых администрацией Рейгана. Эти обвинения поставили под серьезный вопрос не только соблюдение советской стороной договора в прошлом, но и ценность любых соглашений по контролю и сокращению вооружений. Когда та же администрация подписала новое крупное соглашение по вооружениям, Договор INF, весь процесс контроля над вооружениями был восстановлен, как и рассчитывал Горбачев. Кроме того, Горбачев стремился ликвидировать всю военную конфронтацию между Востоком и Западом, и Договор о запрещении ядерного оружия снял озабоченность Запада. lnitiallv, конечно, в Западной Европе оставалась озабоченность по поводу баланса основных сил, точнее, дисбаланса в пользу СССР и Варшавского договора. Но Горбачев ответил на эти опасения односторонними действиями.

Сокращение вооружений и занятие переговорных позиций, в результате которых было отказано от огромного превосходства в обычных вооружениях на всем протяжении до Уральских гор. И снова были сделаны односторонние военные уступки, потому что целью Горбача был демонтаж военной конфронтации в Европе и вместе с политическими изменениями в Восточной Европе, как он говорил еще в 1984 году, превращение Европы в "общий дом", а не в "театр военных действий".

Продолжение жесткого торга Рейгана и Буша в устаревшем режиме переговоров с нулевой суммой осложнило задачу Горбачева, не все коллеги которого были новыми мыслителями. Но он успешно продолжал упорствовать. Не только Договор СНВ-1 был подписан в июле 1991 года, но Горбачев был готов в любое время, начиная с 1986 года, достичь еще более глубокого сокращения стратегических вооружений, чем то, которое в итоге было достигнуто Бушем и Ельциным в Договоре СНВ-2 в январе 1993 года. Но он был разочарован американской администрацией не только в отношении глубоких сокращений стратегических вооружений, но и в отношении прекращения ядерных испытаний, тактического и нм ядерного оружия (до запоздалого рассвета нового мышления Буша в сентябре 1991 года), а также в отношении обеспечения Договора по АБЯ и предотвращения гонки вооружений в космическом пространстве.

Администрация Рейгана и в целом администрация Буша также продолжали в 1980-е годы "жестко держаться" и заставлять Горбачева делать практически все уступки не только на переговорах по вооружениям, но и в других областях, например, по условиям вывода войск из Афганистана. Вместо того, чтобы облегчить Горбачевусотрудничество, администрации Рейгана и Буша такой тактикой усложнили задачу, а затем, в конце концов, получили результат, которого хотели, но так мало сделали для его достижения.

Было одно заметное исключение. Если администрация Рейгана публично призывала к переменам в Восточной Европе (и подкрепляла их тайными действиями), то администрация Буша в 1989-90 гг. в критической "эндшпиле" сознательно воздерживалась от продвижения процесса перемен таким образом, что Горбачеву было бы труднее принять процесс, приведший к революции 89-го года. "Захваченные нации" Восточной Европы были освобождены не под американским политическим и пропагандистским давлением в течение нескольких десятилетий, и даже не благодаря упорству местных патриотов. Буш и Бейкер сделали все возможное, чтобы облегчить эти столь важные перемены, не пытаясь ускорить их темпы и не борясь за их достижение.

Неудача и крах системы Смиет также ставит вопрос о том, как повлияли обвинения в адрес этой системы, которые были американскими лидерами, особенно в администрации Рейгана.

В ретроспективе, как цитаты и даже как предсказания, такие заявления кажутся оправданными историческими результатами. Однако было бы серьезной ошибкой оценивать их эффективность и уместность в то время по этому стандарту. Никто в то время, в начале и середине 1980-х годов, не ожидал и не предвидел, что в течение десятилетия "холодная война", коммунистическое правление и сам Советский Союз закончатся. На самом деле, американские администрации, хотя и бичуя недостатки и фундаментальные слабости советской системы, делали больший акцент на ее мощи и сохраняющейся долгосрочной угрозе для мира. Даже в период формирования горбачевского транса в Вашингтоне раздавались голоса, предупреждавшие, что даже успешная перестройка лишь сделает Советский Союз более грозным противником. Крестоносная позиция, проявленная американскими лидерами и их обвинителями, не могла не вызывать тревоги.

менты советской системы в значительной степени не имели значения для результата, даже несмотря на то, что американская кампания отражала некоторые истины о фундаментальных недостатках Советского Союза. Главный дипломатический и политический эффект американской кампании был негативным; она помогла поддержать конфронтацию, основанную в основном на взаимных страхах. Когда в советской системе начались исторические преобразования, влияние западного (прежде всего американского) вызова было более сложным, но все же преимущественно негативным. Западная критика сыграла определенную положительную роль, показав, что если Советский Союз хочет стать уважаемым членом мирового сообщества, ему придется принять определенные стандарты как в своем внутреннем, так и в международном поведении. И Горбачев придавал первостепенное значение тому, чтобы соответствовать тому, что он неоднократно называл цивилизованными, общечеловеческими ценностями. Неприятельские атаки, однако, затрудняли либерализацию советского внутреннего и международного поведения, поскольку мощные внутренние консервативные силы, с которыми он постоянно боролся, возражали, что он уступает американскому давлению, жертвует советскими интересами и поддакивает Запад. Он все равно продолжал действовать, но его задача была сложнее. Запад сдерживал Советский Союз, хотя советские экспансионистские амбиции были гораздо менее очевидны в реальности, чем предполагали его собственные идеологические замыслы или западные опасения. Советская система в конечном итоге была разрушена из-за присущих ей недостатков и, в конечном счете, из-за горбачевского пересмотра всех отношений СССР с внешним миром - радикального пересмотра, предпринятого не в ответ на действия Рейгана, а в ответ на признание того, что мир не был отлит по марксистско-ленинскому лекалу. Во внешней политике, как и в политике внутри страны, революция Горбачева была прежде всего сознательной попыткой вырваться из провалившейся системы. Горбачев преуспел в разрушении внутреннего господства старой советской системы над народом, но он потерпел неудачу в попытке создать новую экономическую и политическую систему вовремя, чтобы предотвратить распад Советского Союза до того, как он мог быть преобразован в обновленный союз (за вычетом некоторых периферийных республик), и эта неудача также отстранила его от политического руководства. Но прежде чем это произошло, ему удалось отстранить Советский Союз от поддержки левых режимов в третьем мире, а также устранить насильственную советскую гегемонию над Восточной Европой и разделение Европы.

Прежде всего, Горбачеву удалось, вне всякого воображения, положить конец "холодной войне". Возможно, я сделал это не в одиночку, но то, что произошло, не произошло бы без него; этого нельзя сказать ни о ком другом.

 

Взгляд в будущее: Американо-российские отношения в постсоветскую эпоху

 

Американо-российские отношения в новую эпоху остаются неоднозначными, хотя в них больше сотрудничества и особенно меньше конкуренции, чем это было характерно для американо-советских отношений во время холодной войны. Возможно, что отношения, которые уже вышли далеко за рамки разрядки, перейдут к антанте, хотя этот результат будет зависеть от нескольких вещей, которые пока нельзя предсказать с уверенностью, особенно от будущих внутренних событий в России.

Если политические решения США в период холодной войны о том, как лучше ответить на предполагаемые советские вызовы в условиях конкуренции, были сложными и порой противоречивыми, то новые решения о том, как лучше служить американским интересам в контексте укрепления сотрудничества с Россией, порой не менее сложны и противоречивы. Так же, как и решения России о своих интересах и политике.

На заключительном этапе горбачевского периода советско-американские отношения демонстрировали гораздо больше сотрудничества, чем соперничества. Война в Персидском заливе была самым ярким и значительным, но далеко не единственным примером. Сотрудничество помогло разрешить целый ряд региональных конфликтов (Никарагуа, Сальвадор, Эфиопия) или, по крайней мере, устранить международную конкуренцию из тех, где гражданские войны продолжались или разгорались вновь (Афганистан, Ангола, Камбоджа). США и Советский Союз далеко продвинулись в двустороннем контроле и сокращении стратегических вооружений (СНВ и взаимные односторонние сокращения), а также в многостороннем контроле над вооружениями (ДОВСЕ, запрещение химического оружия и предотвращение дальнейшего ядерного нераспространения).

Холодная война закончилась. На заключительной американо-советской встрече на высшем уровне в июле 1991 года не было практически никаких противоречий. Несомненно, если бы перестроившийся Советский Союз сохранился, то со временем возникли бы некоторые разногласия. Но такие примеры, как Галф\Вар, продемонстрировали не только отсутствие конфликтов, но и позитивное сотрудничество в построении нового мирового порядка, о котором часто говорили президенты Буш и Горбачев.

Внезапный и быстрый распад Советского Союза и появление России и одиннадцати других государств-преемников, слабо связанных компактными узами в Содружество Независимых Государств (СНГ), был легким переходом для Соединенных Штатов и остального мира, несмотря на многие неопределенности. Россия и другие государства-преемники быстро заверили мировое сообщество в том, что они примут обязательства и обещания Советского Союза - ООН, СБСЕ, все соглашения по контролю над вооружениями и экономические обязательства. Существовало беспокойство по поводу того, Украина, Казахстан и Беларусь согласится ли на сохранение центральной власти над ядерным оружием и обязательства по его демонтажу, предусмотренные Договором СНВ. Однако первоначальное принятие всеми централизованного контроля Содружества над всем ядерным оружием и раннее соглашение в Лиссабоне о подписании протокола о присоединении к Договору СНВ и присоединении к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в качестве государств, не обладающих ядерным оружием, казалось, решило эту проблему. Позже Украина раздумывала над идеей стать ядерной державой. К 1994 году проблема казалась успешно решенной, при условии, что Украина не нарушит договоренности на полпути.

Россия была главным преемником Советского Союза не только по размеру, численности населения и контролю над основными ресурсами Союза, но и как член Совета Безопасности ООН и как единственное государство-преемник ядерного оружия в рамках ДНЯО. Новое российское правительство также поглотило большинство фоннерных активов (и обязательств) Советского Союза, за исключением тех элементов, которые физически находились в других новых независимых республиках. Москва, Кремль, огромная Россия, охватывающая одиннадцать временных эпох - все было знакомо.

Наконец, хотя российское правительство стремилось отличить себя от своего советского предшественника, оно делало это, пытаясь окрасить своего советского предшественника в темные тона, чтобы подорвать образ нового мышления Горбачева за рубежом и перестройки внутри страны. Ельцин, конечно, два года шел к власти на платформе либерализма, реформ и избавления от всех остатков коммунистических институтов и идей. Новая Россия стремилась быть если не другой, то еще более прозападной, про-сотруднической и более последовательной в своем "новом мышлении", чем была политика Горбачева. Эта новая позиция была отчасти самооправданием роли Ельцина в развале реформируемого Горбачевым Советского Союза, отчасти проявлением реального желания идти новым путем, а отчасти подчеркивала необходимость убедить Запад в том, что он должен оказать новой России крайне необходимую экономическую помощь.

Новая российская позиция демонстративного сотрудничества - позиция, которую лучше всего назвать вкрадчивым приспособленчеством, - просуществовала от года до полутора лет. Это совпало с последним годом правления Буша в США и началом правления Клинтона, но первоначально она была принята, а затем смещена - в основном по причине меняющейся политической ситуации в России. В одном отношении, однако, американо-российские (и более широко - западно-российские) отношения действительно изменились к лучшему. Было много дебатов, обещаний, но почти не было оказано экономической помощи России со стороны Запада. Ультракооперативная, вкрадчивая политика России в отношении Запада не принесла ожидаемой экономической помощи (была ли она реальной - другой вопрос). Обещание экономической помощи было связано с осуществлением далеко идущих российских экономических реформ, которые, по мнению россиян, они не могли провести без масштабной помощи, что привело к круговому процессу, в котором мало что было сделано.

В Соединенных Штатах в течение первых полутора лет (с I 992 по rnid-1993 гг.) практически единственным вопросом, поднимавшимся по поводу отношений с Россией, был вопрос об экономической помощи: должна ли она быть, в каком объеме, как, когда и на что. По всем другим международным вопросам Россия либо отстранялась, либо следовала за американцами, продолжая, по сути, политику последнего года горбачевской советской эпохи. Американская политика в отношении России не была партийным вопросом; она не фигурировала в избирательной кампании 1992 года, и хотя администрация Клинтона была несколько более сговорчивой в вопросах помощи, чем администрация Буша, не ясно, что обновленная администрация Буша не продолжила бы медленное движение в том же направлении. Был двухпартийный интерес к поощрению демократических политических реформ, экологических реформ рыночной экономики и продолжению сокращения ядерных вооружений в России и других государствах-преемниках. Но была и двухпартийная осторожность в отношении очевидной щедрости экономической помощи кому бы то ни было, когда американская экономика все еще находилась на стадии восстановления, а также осторожность в отношении предоставления помощи, которая может быть просто потреблена, а не способствовать структурному обновлению. В результате фактическая экономическая помощь США была сосредоточена в основном в двух областях: поддержка американского бизнеса в роли помощника и поддержка ядерного разоружения, с небольшим дополнительным вкладом в прямую поддержку де\элопмента свободного предпринимательства в России. Но основная экономическая поддержка направлялась через крупные многосторонние экономические и банковские институты и была сдержана в ожидании доказательств проведения структурных экономических реформ.

Президент Ельцин и многие в его администрации и в унаследованном законодательном органе - периодически действующем Съезде народных депутатов и постоянном Верховном Совете - выступали за экономические реформы. За спадом советской экономики, который серьезно начался в 1990 году и усугубился в 1991 году, последовало еще более стремительное падение в 1992 году в России и других республиках. Все проблемы советской экономики были унаследованы, но усугублялись новыми стрессами, вызванными распадом политической, а значит, и управленческой инфраструктуры и каналов снабжения ранее интегрированной экономики Вьетнама.

Но если было всеобщее признание того, что нужно что-то делать, и широкое признание того, что необходима какая-то "реформа", то не было консенсуса относительно того, какой должна быть эта реформа. Советы Запада, как со стороны отдельных экспертов, так и со стороны МВФ, были сосредоточены на резких макроэкономических изменениях - дозировании отраслей, шахт, предприятий, которые не были экономически эффективными, подгонке реформ под желаемые экономические результаты. Российское политическое, а также экономическое руководство имело различные взгляды на то, что было экономически желательно, но было широко распространено мнение о том, что было невыполнимо: делать то, что советовали экономисты, внезапно выкинув миллионы россиян на улицу, не имея ни сети социального обеспечения, ни инфраструктуры для переобучения, расселения, жилья или повторного трудоустройства. Лидеры России смотрели не только на ожидаемый конечный экономический результат, но и на неизбежные непосредственные и промежуточные социальные и политические издержки, если не хаос, попыток добраться отсюда туда. Между тем, экономика продолжала падать. Были предприняты шаги, особенно в области приватизации и освобождения валюты. Но каждый сделанный или не сделанный шаг вызывал споры.

Внутренняя политическая жизнь стала очень активной. Хотя институты, такие как политические партии по \-западному образцу, развивались медленно, широко раздробленная политическая конкуренция процветала. Экономические противоречия порождали политические разногласия, а личные политические соперничества и меняющиеся расстановки сил делали политическую конкуренцию изменчивой и, в конечном счете, опасной. Возросла напряженность между несколько авторитарной администрацией Ельцина и все более независимой законодательной властью. Напряженность также нарастала между 89 республиками и областями, входящими в состав Российской Федерации, и московским центром. Между тем, конституция по-прежнему оставалась устаревшей советской конституцией 1977 года, дополненной многочисленными поправками, но без согласованности.

Обострение политической борьбы заставило Ельцина все чаще прибегать к методам управления, которые можно назвать "внеконституционными", поскольку он стремился защитить путь к демократии автократическими мерами. Политический конфликт в конечном итоге привел к тому, что Ельцин разогнал законодательную власть и применил силу против нее в октябре 1993 года, когда некоторые ее члены попытались спровоцировать восстание. За этим последовало возобновление правления по указу Ельцина, затем принятие предложенной им новой конституции и выборы нового законодательного органа в декабре 1993 года. Выборы показали сильную общественную поддержку консервативных и жестких националистов, прежде всего экстремиста Владимира Жириновского.

На фоне обострения внутриполитического конфликта в 1993 году российская внешняя политика претерпела значительные изменения, имевшие важные последствия для российско-американских отношений.

Изменения в российской внешней политике в период с 1992-93 по 1993-94 годы можно наиболее кратко описать как поворот от более сдержанной и пассивной роли, стремящейся войти в международное сообщество, к более активному преследованию национальных интересов. Отчасти это могло быть результатом постепенной необходимости уделять больше внимания внешнему миру после первоначальной императивной концентрации на внутренних проблемах. Частично это, вероятно, отражало тактическую мм-му Ельцина, чтобы отбиться от все более эффективных обвинений со стороны политических оппонентов справа и слева в том, что он поддакивает "эстетам", продает российские интересы за экономическую помощь, которую, к тому же, Россия не получает. В свою очередь, это представляло собой постепенную деритификацию и определение национальной идентичности Хусии, ранее погруженной под воду не только в течение почти семидесяти шести лет правления Онунунистов, но и нескольких столетий Российской империи, которая вместила в себя большинство других, теперь уже новых независимых прилегающих государств, составляющих то, что в Хусии стало называться "ближним зарубежьем". Наконец, изменение российской политики было также результатом процесса обучения на собственном опыте.

Как уже отмечалось, в первый год своего существования Россия стремилась проводить политику, основанную на "новом мышлении" Горбача. Она хотела отличаться от его политики тем, что стремилась применять новое мышление более последовательно и более тщательно, чем это делал он.

Горбачев перевел Советский Союз с позиции сверхдержавы, возглавляющей один из двух противоборствующих лагерей мира, на позицию распада этого лагеря и замены его позицией партнерства с другой сверхдержавой в создании нового мирового порядка в том, что теперь рассматривалось как единый и единственный взаимозависимый мир.

Ельцин никогда не проявлял интереса к новому мышлению и видению мира Горбачева, не одобряя и не критикуя его. Время от времени он пытался занять позицию, идущую дальше Горбачева, по некоторым вопросам (например, урегулирование территориального спора с Японией по Курильским островам или вывод символической советской бригады "Энни", размещенной на Кубе), но он не называл эти позиции новым мышлением. Министр иностранных дел Илиса, Андрей Козырев, был протеже одного из ведущих родоначальников нового мышления 1970-х годов, бывшего заместителя министра иностранных дел СССР Владимира Петровского. Затем Козырев был важным представителем нового мышления в коллегии советского МИДа при Эдуарде Ше\ардна<лзе, после чего ушел и стал первым министром иностранных дел России при Ельцине в 1990 году (в советских республиках, входивших в состав СССР, долгое время существовали номинальные министерства иностранных дел).

Внешняя политика не была сильной стороной Ельцина. Она не была центральной в его политическом росте или интересах (в отличие от президента Клинтона). Он также (как и президент Буш) не был силен в том, что Буш называл "самым важным" для мира после холодной войны. Внутренняя политическая борьба в России и насущные потребности предотвращения внутреннего кризиса были для него самыми приоритетными. Поэтому Ельцин позволил Козыреву аитикулировать новые российские позиции "более" нового мышления в 1992 году. На практике можно было найти немного ситуаций, когда новая российская внешняя политика могла бы быть изменена в сторону более основательного нового мышления. (А некоторые попытки, например, попытка подхватить старое американское предложение о разработке совместной стратегической системы противобаллистических ракет, потерпели фиаско. Русские узнали, что Соединенные Штаты никогда не собирались делиться такой системой и, более того, быстро отказались от идеи такой системы вообще. Проект был сокращен до изучения идеи координации в обмене информацией о раннем предупреждении в качестве меры укрепления доверия и безопасности).

Через год или около того России нечем было похвастаться за свой идеалистический интернационализм. Никаких дивидендов новое мышление не принесло и в виде экономической помощи со стороны Запада. Более того, Россия не получила доли в мировом экономическом или политическом управлении. Она отказалась от клиентов по продаже оружия и потеряла большую часть своей доли в одной из немногих потенциальных статей дохода в твердой валюте - вооружениях. Аналогичная проблема возникла, когда в 1992 году Соединенные Штаты выступили против продажи на мировом рынке уранового топлива по заниженным ценам, которые Соединенные Штаты назвали "демпингом". Эта проблема была в основном решена, когда в феврале 1993 года было достигнуто соглашение о закупке США 500 метрических тонн высокообогащенного урана в течение двадцати лет по рыночной цене (общая сумма сделки составила около 2 млрд. долларов). Соглашение было обусловлено тем, что Россия поделится с Украиной, Казахстаном и Беларусью "справедливой" долей от расщепляющихся материалов в ядерных боеголовках, вывезенных с их территории.

В другом случае, получившем широкую огласку в России, Соединенные Штаты, похоже, оказали сильное давление, вынудив Россию в 1993 году отказаться от продажи Индии технологии гражданских космических ускорителей. Лишь неохотно Соединенные Штаты в декабре 1993 года согласились предоставить России долю в совместной (хотя и с преобладанием США) мирной космической программе.

Если Советский Союз был досадно очевидным младшим партнером в войне в Персидском заливе с Ираком и в спонсировании арабо-израильских мирных переговоров, то Россия стала практически игнорируемым непартнером в последующих решениях американцев о возможных санкциях против Сербии или боснийских сербов. Некоторые из этих вещей вызывали недовольство в ельцинской администрации (которая никогда не была очень сплоченной или устоявшейся группой). Что более важно, они стали источником сильных нападок со стороны различных кругов российского политического спектра.

Таким образом, то, что некоторые россияне сейчас называют "романтическим периодом" в российско-американских отношениях в 1992 году, в 1993-94 годах уступило место более сбалансированному синтезу нового глобалистского мышления с напористой защитой национальных интересов. Такой синтез стал очевиден при пересмотре "концепции внешней политики", впервые разработанной Министерством иностранных дел в 1992 году, но измененной после замечаний и критики со стороны депутатов парламента и других членов правительства. Опубликованная в январе 1993 года "Концепция внешней политики Российской Федерации" определила ориентиры для всего спектра внешней политики. Хотя в этом документе на первом месте стояли отношения со странами Содружества Независимых Государств (СНГ), среди других стран и регионов мира отношениям с Соединенными Штатами был отдан наивысший приоритет. "В обозримой перспективе отношения с Соединенными Штатами сохранят заметное место в шкале внешнеполитических приоритетов России, соответствующее положению и весу США в мировых делах". Более того, "Россия будет стремиться к стабильному развитию отношений с США, с перспективой стратегического партнерства, а в будущем и союзничества". В то же время "отсутствие антагонистических противоречий в наших отношениях с США не означает полного отсутствия конфликтов. Однако возможные разногласия не приведут к конфронтации, если обе страны будут исходить из общности своих долгосрочных национальных интересов и следовать реалистичным курсом". Соответственно, "расширение взаимодействия и развитие партнерства не только не должно подрывать самостоятельную роль России или наносить ущерб ее интересам, но и должно основываться на строгом учете наших интересов". Оборонительность этой формулировки отражала широкую внутреннюю критику в России прежнего откровенно интернационалистского и проаме1иканского политического курса Ельцина и Козырева в 1992 году. Также как и дальнейшее предписание противостоять любым попыткам Америки превратить Соединенные Штаты в "единственную сверхдержаву", фактически низводя российского партнера до уровня сателлита.

В Советском Союзе уже в 1988-91 годах, а в России в 1992-93 годах, возникла значительная реакция против того, что многие считали "проамериканской" внешней политикой, недостаточно учитывающей интересы России. Хотя это мнение было преувеличено (иногда явно, но чаще нет), оно имело под собой основание. Хотя это обвинение было выдвинуто политическими противниками против Михаила Горбачева (и его помощников Эдуарда Шеварднадзе и Александра Яковлева), а затем против Бориса Ельцина (и его министра иностранных дел Андрея Козырева), оно имело более широкий резонанс.

Многие хусиане считают, что Соединенные Штаты стремились развалить Советский Союз и преуспели в этом. Многие считают, что Соединенные Штаты жаждут российских ресурсов и стремятся поддержать приватизацию, американские инвестиции и расширение торговли не для того, чтобы помочь России или даже для взаимной выгоды, а чтобы использовать американскую мощь и слабость и беды России. Многие считают, что Соединенные Штаты относятся к России как к побежденному врагу и хотят сохранить ее слабой. Некоторые, кто сначала верил, что Запад, прежде всего Соединенные Штаты, обещали больше помощи и могли бы сделать больше, чтобы помочь России встать на ноги, теперь разочарованы.

Это мнение в принципе неверно, но, тем не менее, оно имеет своих приверженцев. Более того, многие американцы склонны считать Россию побежденной в холодной войне и полагать, что она готова или должна быть готова сейчас принять опеку США и покорно следовать за американским лидером или, по крайней мере, согласиться на младшую роль в партнерстве.

Даже российские либералы пришли к выводу, что мир стал менее идеалистичным, что новое мышление не только должно быть умеренным из-за внутриполитической критики, но и должно быть пропитано большей защитой российских национальных интересов. Те, кто когда-то хотел показать, что может сделать больше, чем Горбачев, теперь критикуют его за излишнюю сговорчивость.

Одной из областей изменений стала советская военная доктрина. Российское военное ведомство, отчаянно пытавшееся сохранить менее половины прежней советской военной структуры, изо всех сил старалось выжить. Несмотря на это, талантливый руководящий состав, хорошо разбирающийся в стратегической доктрине и теории, работал над разработкой новой военной доктрины, отвечающей радикально изменившимся требованиям, ресурсам и ограничениям новой России. Не обсуждая здесь эту проблему, необходимо отметить, что формулировка пересмотренной военной доктрины, окончательно утвержденной в ноябре 1993 года, имела важные последствия для российской политики, относящиеся к повестке дня российско-американских отношений. В горбачевский период в советской стратегии произошли серьезные изменения, которые были слишком мало оценены на Западе. Традиционная, долгое время существовавшая стратегия контингентов предусматривала наступление Варшавского договора против НATO в случае начала войны (в советских сценариях только в случае нападения Запада или провокации) в рамках "наступательной обороны".

В 1986-87 годах концепция была изменена на "оборонительную оборону" вдоль разделительной линии в Центральной Европе до политического урегулирования и прекращения любого конфликта. Новая позиция сбалансированных сил двух альянсов, предусмотренная при первых переговорах по ДОВСЕ, была значительно ослаблена в 1990-91 годах, когда распался Варшавский договор. Тем не менее, особенно учитывая окончание "холодной войны" и еще более отдаленную возможность войны в Европе, Советский Союз все еще мог занять "оборонительную оборону" вдоль своих западных границ (как в 1939-41 гг.). Распад Советского Союза изменил эту ситуацию. Хотя перспектива войны с НАТО оставалась крайне маловероятной, возникли новые неопределенности в отношении всего созвездия политических и военных сил в расширенной Восточной Европе к западу от российских границ. Московский военный округ впервые за более чем триста лет стал пограничным округом.

В этих резко изменившихся и все еще изменчивых военно-политических условиях российские военные стратеги отказались от "оборонительной обороны" горбачевского нового мышления в пользу "гибкого реагирования", с любой комбинацией оборонительных и наступательных действий против любого противника, который может быть востребован (и осуществим). Аналогичным образом, нововведение позднего брежневского периода "раннего нового мышления" - неприменение ядерного оружия первыми - было отменено. Обычная оборона, при значительно сократившихся российских силах, больше не была гарантирована, и против превосходящих обычных сил вторжения (если использовать пример, часто устно приводимый российскими военными - Китай) может потребоваться оборонительный ответ ядерным оружием.

Таким образом, к 1993-94 годам Россия изменила свою военную доктрину, сделав ее похожей на доктрину НАТО - гибкое реагирование с возможным первым применением ядерного оружия, если это необходимо для отражения превосходящего обычного нападения. Это изменение вызвало некоторую реакцию на Западе, но довольно слабую (потому что, как ни парадоксально, более ранние советские доктринальные изменения в сторону оборонительной обороны и неприменения ядерного оружия первыми не получили того доверия, которого они заслуживали). Изменения не были оминусами; они отражали перенастройку реализма на новую ситуацию, в которой "новое мышление" горбачевского периода уже не было применимо.

Что касается стратегических вооружений, то между российскими и американскими интересами практически нет различий и противоречий. Договор СНВ-2 еще не ратифицирован, но, вероятно, будет принят в качестве следующего шага в битериальном сокращении стратегических вооружений. В обеих странах растет интерес, и некоторые шаги уже предприняты, к тому, чтобы вывести стратегические ядерные силы с высоких уровней прошлого на позиции, менее подверженные риску аварии и менее склонные к возможным решениям под давлением кризиса для раннего, даже упреждающего, применения.

Обе державы сейчас больше обеспокоены возможностью попадания ядерного оружия в руки других стран, чем арсеналами друг друга, и ядерное и ракетное нераспространение является приоритетом для обеих стран. Соглашение о глобальном всеобъемлющем запрете на испытания ядерного оружия и прекращении дальнейшего использования расщепляющихся материалов для оружия теперь является заявленной целью обеих стран и практической перспективой.

В одном случае новая военная ситуация в России поставила перед США и другими странами проблему, вытекающую из существующего соглашения о контроле над вооружениями, достигнутого при других обстоятельствах. ДОВСЕ устанавливал не только потолки на основные обычные вооружения, но и региональные субпотолки на "фланговые" районы. Перестав быть фланговым районом, дополняющим театр военных действий Варшавского договора (или даже советский) NАТО, район Северного Кавказа теперь рассматривается из Москвы как новый потенциально угрожающий фронт. Но Россия (и Украина, у которой есть параллельное ограничение и параллельный интерес в его смягчении) теперь хочет изменить ограничения на количественные уровни танков, бронетранспортеров и артиллерии в этом регионе. (Фактические ограничения охватывают как южный, так и северный фланги вместе взятые, но проблема возникает из-за ситуации на юге). На сегодняшний день Соединенные Штаты и большинство участников ДОВСЕ решительно выступают против внесения каких-либо поправок или перетолкования ДОВСЕ не только из-за сомнений в том, что России и Украине необходимо наращивать свои силы в этом районе, но и потому, что существует сильная озабоченность по поводу возобновления действия многостороннего договора. Тем не менее, проблему, возможно, придется решать, и следует учитывать изменившуюся геополитическую и геостратегическую ситуацию.

Большинство россиян, естественно, рассматривают Россию как великую державу, имеющую интересы безопасности по соседству. Неспособность СНГ развиваться как реальное сообщество в первый год, и в частности неспособность поддерживать общую военную структуру и систему безопасности, способствовала выводу, что Россия должна обеспечивать свою безопасность, в том числе посредством соглашений, предусматривающих размещение некоторых российских сил в других республиках. Однако идея использования военной мощи России для восстановления Российской империи практически не находит поддержки.

Сдвиг российской политики в 1993-94 годах не был ни правым, ни восстановлением империи. Отчасти это была коррекция несколько наивных ожиданий американских объятий и партнерства на основе нового мышления. Утверждение о наличии у России интересов безопасности в ближнем зарубежье вполне понятно. Признание такого интереса не означает и не должно означать предоставление России свободы действий, чтобы делать там все, что ей заблагорассудится. Но пока что ситуация выглядит более обнадеживающей, чем некоторые думают.

Роль российской армии в "ближнем зарубежье" стала вопросом в американском мышлении о России, если еще не вопросом в американо-российских отношениях. В течение первых полутора лет главным и наиболее политически чувствительным вопросом в США было присутствие российских (ранее советских) войск в странах Балтии. Процесс переговоров между Россией и странами Балтии был длительным и трудным, но соглашение было достигнуто, что привело к выводу всех российских военных сил из Литвы к августу 1993 года, а из Латвии и Эстонии - к августу 1994 года. Среди вопросов, поднятых Россией, были права отставных бывших советских военных в Латвии и Эстонии как резидентов (в Литве такой проблемы не было, поскольку всем там был предоставлен выбор не только дальнейшего проживания, но и гражданства). Хотя Россия использовала вывод войск для получения рычагов влияния на переговоры по этому вопросу, а также по ряду других связанных с ним вопросов, таких как отказ от претензий на военную инфраструктуру, построенную советскими войсками, в сравнении с прошлым экологическим ущербом от советского военного присутствия, она не пыталась использовать свое военное присутствие для подрыва или даже для влияния на внутренние политические дела балтийских стран. Затянувшиеся переговоры и постепенный вывод войск были также отчасти обусловлены необходимостью найти жилье для 140 000 военнослужащих и их семей в России (эта проблема усугублялась совпадающим по времени выводом войск из Германии и Германии).

 

Лишь в одном исключительном случае вопрос о сохранении советского военного присутствия в странах Балтии стал реальной проблемой - установка радара раннего предупреждения в Скрунде в Латвии. В этом случае Соединенные Штаты, которые были настроены на сотрудничество с Россией по взаимным стратегическим системам раннего предупреждения, а также стремились помочь организовать вывод войск из Прибалтики, помогли принять компромиссное решение, согласно которому Советский Союз мог продолжать эксплуатацию станции в течение четырех лет после вывода своих войск.

В 1992 году большая часть бывших советских вооруженных сил в "ближнем зарубежье" была передана в состав армий новых независимых республик (все, кроме Черноморского флота на Украине, и большинство сил в Беларуси, Казахстане, Кыргызстане и Туркменистане). Остальные были приняты в состав новых российских вооруженных сил, созданных в мае 1992 года (после отказа от планов создания единых вооруженных сил СНГ): силы в Германии и Польше, странах Балтии, Закавказья, Таджикистане и часть сил в других государствах Центральной Азии. Вывод этих сил в 1992-93 годах был завершен в Польше, Литве и Азербайджане и продолжался в Латвии, Эстонии, Армении и Беларуси.

Локальные сепаратистские или гражданские войны развивались в пяти местах: Нагомо-Карабах, армянский анклав в Азербайджане; Южная Осетия в Грузии; Абхазия в Грузии; Приднестровье (Днестровская Республика) в Молдове; и Таджикистан. Ни в одном из этих случаев бывшие советские вооруженные силы не начинали боевых действий, хотя в конечном итоге они стали хотя бы косвенно вовлечены в них. В ситуации с Нагомо-Карабахом и Азербайджан, и Армения получили часть вооружений бывших советских войск, расположенных в этих республиках. В Грузии правительство получило часть оружия из расформированных российских частей, а различные стороны гражданской войны получили часть бывшего советского оружия, в основном путем налетов на гарнизоны. В Южной Осетии по соглашению сторон небольшие совместные российско-грузино-осетинские миротворческие силы эффективно поддерживали перемирие после прекращения огня. В Абхазии абхазы при неофициальной или замаскированной российской помощи (и помощи антироссийски настроенных горных племенных иррегуляров) разгромили грузин в 1993 году. Грузия попросила российскую военную помощь для стабилизации собственной ситуации и согласилась оставить в Грузии около 20 000 российских военных (включая две небольшие дивизии, которые оставались вдоль турецкой границы). В Таджикистане, после первоначального нейтралитета в гражданской войне в Таджикистане, одна дивизия российской армии и пограничники стали ядром миротворческих сил СНГ (вместе с узбекскими, казахскими и киргизскими подразделениями). В Молдове российские части на левом берегу были выведены, часть вооружений передана Молдове, но штаб и одна малочисленная дивизия российской (бывшей советской) 14-й армии остались в отделившейся самопровозглашенной Приднестровской республике и оказывали ей косвенную, а иногда и прямую поддержку. Это был самый вопиющий случай вмешательства во внутренние дела другой страны (при том, что Россия признала Молдову в границах 1991 года, и даже если местный российский командир действовал в основном по своей воле).

Политические интересы России в ближнем зарубежье не привели бы к отправке вооруженных сил за ее пределы, но их присутствие там способствовало если не местной напряженности, то беспокойству. Однако главный интерес России в ближнем зарубежье - не экспансионистский, а приспособление к последствиям внезапного распада Советского Союза и российской империи. Экономические связи остаются, и они даже более важны для других республик, чем для России, хотя это связи взаимозависимости. Внезапно были разорваны связи между людьми, имевшими одну национальную историю, иногда на протяжении многих поколений. Около 25 миллионов россиян живут за пределами Российской Федерации (и большое количество украинцев и других людей также живут за пределами своих республик). Хотя это не дает России права претендовать на территории, где они живут, или права на вмешательство, для нового российского государства, определяющего свою идентичность, естественно желать, чтобы его соотечественники за рубежом не подвергались дискриминации.

Многочисленные человеческие, а также экономические и другие связи между всеми государствами бывшего Советского Союза способствовали большей жизнеспособности СНГ, чем ожидалось. Национализм подорвал самые первые надежды Ельцина и многих других, особенно в России (вспомним, например, выставление на Олимпиаде 1992 года не российской и других национальных команд, а "объединенной команды"). Несмотря на ранние прогнозы о том, что СНГ будет служить лишь временным механизмом для цивилизованного развода и постепенного разрыва связей, и несмотря на неудачу в создании единого стратегического ядерного командования, оно восстановилось благодаря новому признанию (иногда неохотно) сохраняющихся общих интересов.

Продолжающиеся связи национальных интересов в последнее время привели к тому, что СНГ получило новую жизнь как в области безопасности, так и в экономической сфере. Все четыре государства, ранее отделявшиеся от Содружества или покинувшие его - Молдова, Грузия, Армения и Азербайджан - вернулись в него. Отчасти, конечно, это может быть результатом российского давления, но это не произошло бы без наличия существенных общих интересов и взаимозависимости. Например, одной из сфер общих интересов является охрана внешних границ бывшего Советского Союза, особенно на юге, перед Афганистаном, Ираном и Турцией. Россия по соглашению продолжает играть главную роль в охране этих границ (за исключением только Азербайджана, но также включая границы Центральной Азии с Китаем).

К началу 1994 года, хотя американское общественное мнение не было по-настоящему возбуждено, политические комментарии начали фокусироваться на предполагаемом российском "неоимпериализме" в ближнем зарубежье как части зарождающейся политической дискуссии между администрацией Клинтона, поддерживающей правительство Ельцина (как и администрация Буша), и теми, кто утверждал, что Россия стремится к экспансии на территории бывших Российской и Советской империй в ближнем зарубежье. Как отмечалось выше, российская армия участвовала в нескольких случаях, но только потому, что там уже находились войска. Россия ни в одном случае не использовала политические и военные возможности для расширения за счет принятия прилегающих территорий, которые пытались отделиться от других республик - Южной Осетии, Абхазии или (не примыкающей непосредственно) Приднестровской республики. Россия, например, также не использовала свое военное присутствие для приобретения или даже для притязаний на северо-западную часть страны, населенную русскими.      не использовала свое военное присутствие, чтобы приобрести или даже претендовать на населенный русскими северо-восточный район Эстонии. Наконец, российское правительство не призывало населенный русскими и настроенный сепаратистски Крым выйти из состава Украины.

Российские миротворческиесилы в Молдове-Днестре, введенные с неохотного согласия Молдовы, поддерживают прекращение огня с августа 1992 года. Перемирие в Южной Осетии держится с июня 1992 года. Первое перемирие в Абхазии было нарушено грузинами, второе - абхазами, но третье, заключенное с помощью России, держится с октября 1993 года. В отсутствие альтернатив - ООН, СБСЕ и НАТО отказались предоставить миротворческие силы - роль России и СНГ была конструктивной. Хотя было бы предпочтительнее предоставить более широкие и политически обособленные миротворческие силы, на сегодняшний день таковых не имеется. (Все наблюдения в этом параграфе приведены по состоянию на середину 1994 года).

Отчасти проблемой американской реакции стал более напористый тон российских политических заявлений в отношении ближнего зарубежья. Сильная поддержка консерваторов, бывших коммунистов и жестких российских националистов в ходе протестного голосования на выборах в декабре 1993 года имела усиливающий двойной эффект. Во-первых, это усилило беспокойство в США (а также в Восточной Европе и новых государствах бывшего Советского Союза) по поводу возможной будущей политики России. Усугубляющим фактором стал поворот к более решительным заявлениям о защите российских национальных интересов в регионе, особенно в ближнем зарубежье.

Тот факт, что политика России мало изменилась, лишь побудил к еще более жесткой риторике, которая, в свою очередь, вызвала тревогу в Восточной Европе и на Западе. В частности, это дало боеприпасы тем в США, кто искал, чем бы напасть на администрацию Клинтона, а ее российская политика рассматривалась на американской политической арене как один из возможных уязвимых элементов.

Таким образом, в то время как Россия в 1993-94 гг. перешла к более твердому, а иногда и жесткому отстаиванию интересов национальной безопасности России, в Соединенных Штатах возникли вопросы о том, сохранится ли столь тесное совпадение российских и американских интересов, как предполагалось ранее. Раннее российское почтение к американскому лидерству при Ельцине в 1992 году (начатое при Горбачеве в 1991 году), конечно, никогда не было жизнеспособной моделью отношений или основой для реального партнерства. Но к 1993 году это начало производить впечатление на американцев.

Возрождающаяся аме1иканская озабоченность по поводу явного или потенциального российского неоимпериализма в ближнем зарубежье также сопровождалась независимой российской политической и дипломатической позицией по Боснии и Сербии. В отличие от предыдущей войны в Персидском заливе и арабо-израильских переговоров, где российская и американская политика совпадали, и США играли ведущую роль, в боснийском кризисе Россия заняла собственную позицию. Она также стремилась к урегулированию путем переговоров, и как внешняя сила, обладающая наибольшим потенциалом влияния на сербов, чтобы склонить их к сотрудничеству, она сыграла конструктивную роль, но по собственной инициативе и на другом направлении. В феврале 1994 года дело шпиона Эймса вызвало необычайный шквал внимания в американской прессе и Конгрессе. Хотя то, что доверенный американский ветеран ЦРУ Олдрич Эймс стал советским (и остался российским) шпионом, было подло, кратковременная вспышка призывов к пересмотру американских отношений с Россией, и особенно экономической помощи ей, была абсурдной. В конце концов, Эймс выдал не секреты американской политики, а секреты об американских шпионах в России. Было абсурдно предполагать, что Соединенные Штаты имеют право вербовать русских для передачи им российских секретов, но плохой формой для русских было защищать себя, вербуя американца, чтобы узнать об этих шпионах Соединенных Штатов в России. То, что такие волнения могли произойти, показало хрупкость американских отношений с Россией.

 

В то время как изменение американских взглядов на Россию было отчасти реакцией на предполагаемые изменения в российской политике или, по крайней мере, изменения в риторике, оно также в значительной степени было вызвано тем, что многие американские политические деятели увидели новую возможность занять позиции, которые не были популярны в романтический период 1992-93 годов (или даже с 1990 года). Существовало три категории критиков американской политики в отношении России: "холодные воины", геополитики и политики. Жесткие "холодные войны" не хотели отказываться от врага и после окончания холодной войны искали нового противника, на которого можно было бы ополчиться. Геополитики не хотели отказываться от игры. Некоторые, включая Збигнева Бжезинского и иногда Генри Киссинджера, предлагали создать противовес России в Украине и других пограничных государствах, проверяя, по сути, "ближнее зарубежье", с помощью перспективной стратегии неоконсервации. Политики просто хотели ударить по Клинтону и считали политику Клинтона в отношении России, которая в 1993 году была самопровозглашенным успехом администрации, уязвимой после выборов в декабре 1993 года и неудачных экономических реформ для возможного провала и прихода на смену более воинственного российского националистического правительства.

В дополнение к этим негативным американским реакциям на изменение российской политики, существует более здоровое запоздалое признание другими людьми в правительстве и вне его того, что Россия является независимой страной и великой державой со своими собственными национальными интересами. Хотя некоторые критики считают, что Россия является скорее соперником, чем партнером, некоторые представители администрации Клинтона, в частности министр обороны Уильям Перри, назвали эти отношения "прагматичным партнерством", и, как он отметил, "Россия может быть и нашим партнером, и нашим соперником, и тем, и другим одновременно", и "у новой России есть интересы, отличные от наших интересов". Даже с такими союзниками, как Франция и Япония, у нас есть соперничество и конкуренция наряду с партнерством, и так будет с Россией".

Новый российский реализм полностью совместим с развитием хороших отношений между двумя странами. Задача обеих стран - построить реальное партнерство, отвечающее национальным интересам обеих стран, сотрудничать в преследовании совпадающих и общих интересов, учитывать различия, когда интересы или цели расходятся, и примирять или нейтрализовать конфликтующие интересы. Если объективные различия в силе и глобальных интересах делают невозможным партнерство равных, то возможным и необходимым является партнерство равных.

Важно также понимать, что хотя американо-российские отношения остаются смесью сотрудничества и конкуренции, как и американо-советские отношения во времена холодной войны, основные рамки существенно отличаются. Две державы больше не участвуют в соревновании с нулевой суммой, и больше нет страха перед войной.

Россия хочет, чтобы ее не воспринимали как должное и признали как одну из великих держав мира, имеющую свои национальные интересы, хотя и не являющуюся больше ни глобальной сверхдержавой, ни глобальными идеологическими претензиями. Соединенные Штаты могут и должны принять такой подход, и должны помочь России полностью войти в международное сообщество на равных и достойно. Такое принятие роли России, конечно же, повлечет за собой как обязанности, так и привилегии для России, например, в отношении проведения миротворческих операций и контроля над экспортом технологий для оружия массового уничтожения.

Соединенные Штаты при администрациях Буша и Клинтона стремились продвигать процессы демократизации и развития рыночной экономики в России. Поддержка в достижении этих целей является обоснованной, но Соединенные Штаты (и другие внешние структуры, такие как Группа 7 и МВФ) не в состоянии настаивать (или даже знать с достаточной уверенностью), что является наиболее эффективным и подходящим курсом политических и экономических реформ. Российский народ и его избранное руководство должны сделать свой собственный выбор и принять свои собственные решения, даже если это включает в себя собственные ошибки. Соединенные Штаты также должны признать, что, как бы ни были желательны эти цели реформ, внутренняя стабильность российского общества и российского государства также является приоритетной целью. Американские реформы не должны быть главным показателем в определении даже американской политики в отношении России, а тем более критерием для оценки американских отношений с Россией.

Россия должна признать свою международную ответственность и соответствующие ограничения на преследование своих интересов. Соединенные Штаты, со своей стороны, должны с большим пониманием относиться к преследованию Россией своих национальных интересов. Американские отношения с Россией требуют признания того, что каждая страна стремится продвигать свои собственные национальные интересы, и что эти интересы не всегда совпадают. Более того, примирение расходящихся интересов является задачей обеих стран. Соединенные Штаты не должны, например, пытаться или даже создавать впечатление, что они вытесняют Россию из законной конкуренции в мировой торговле в тех немногих областях, где она способна конкурировать (например, в мирном использовании космоса). Помощь России в получении справедливой доли доступа на рынок может быть более важной, чем прямая экономическая и финансовая помощь.

Соединенные Штаты должны признать центральную роль России в СНГ, а также то, что Россия имеет .жизненно важные интересы в "ближнем зарубежье", помогая при этом России и другим странам бывшего Со.риетского Союза развиваться на основе независимости новых государств.

Соединенные Штаты и другие западноевропейские державы должны продолжать поощрять общеевропейские механизмы обеспечения безопасности через СБСЕ и Партнерство НАТО во имя мира. Было бы серьезной ошибкой даже непреднамеренно изолировать Россию от этого процесса, например, приняв в полноправные члены НАТО страны бывшего Варшавского договора (не говоря уже о бывших республиках Смриетского союза) без равных возможностей для России. Не следует пытаться строить антироссийское сдерживание через создание Украины или других приграничных государств в качестве противовеса России.

Соединенные Штаты должны не только развивать новые отношения с Россией, но и уделять должное внимание другим государствам-преемникам, особенно Украине и Казахстану (не только, хотя и очень важно, обеспечить их согласие на продолжение демонтажа стратегического ядерного оружия на их территории). Россия является наиболее важным преемником Советского Союза, и ее неотъемлемое значение должно требовать большего внимания. Успешное построение демократических институтов, процветающей экономики и стабильности в России также является лучшей гарантией безопасности ее соседей. Другие государства-преемники имеют разное внутреннее значение, но им следует уделять должное внимание, в том числе с учетом их собственных достоинств и индивидуальных качеств. Соединенные Штаты разделяют с ними всеми заинтересованность в сохранении мира и стабильности в центральном евразийском регионе.

Как американец, пишущий в первую очередь для американской аудитории, я сделал акцент на американской политике в отношении России, обсуждая при этом и советские политические интересы. Глубокие преобразования, происходящие в России, являются еще одной, объективной, причиной для того, чтобы сосредоточиться на событиях, происходящих в России и касающихся ее, при оценке американо-российских отношений. Однако важно также учитывать, что менее очевидная и менее разрушительная трансформация происходит и в адаптации американской политики. Соединенные Штаты, с их сильной традицией видеть в мире миссионерскую демократическую роль, тенденцией, усиленной окончанием холодной войны и крахом коммунизма и, по крайней мере, в настоящее время новой ролью единственной сверхдержавы, могут стремиться доминировать в американо-российских отношениях больше, чем следовало бы. Администрации Буша и Клинтона продемонстрировали сочетание "реалистических" и "идеалистических" тенденций, объединенных, но сосредоточенных на центральной роли США (и отнюдь не только по отношению к России). Соединенные Штаты должны не только учитывать российские (и другие) интересы и роли в мире, но и взвешивать свою собственную роль с учетом других.

Отношения между Соединенными Штатами и Россией будут продолжать занимать важное место в международной политике. Тем не менее, они будут относительно менее важными, чем отношения между США и СССР, прежде всего, из-за растущего значения Европы и Японии и многосторонних проблем, решений и соглашений во всех сферах, включая вооружения и контроль над вооружениями, а также политические и экономические вопросы. Осознание этой реальности отражается в решениях и действиях США и России в их собственных отношениях, а также в их соответствующих более широких политических программах.

 

Международные отношения в постхолодную эпоху

 

История, в том числе история международных отношений, неумолимо движется вперед. Холодная война была важным эпизодом, но она уходит корнями в более раннюю историю и имеет последствия, которые продолжают влиять на постхолодную историю.

Мир возвращается к многополярности в системе великих и малых держав. Это развитие связано с переходом к более широким проблемам безопасности и, следовательно, к изменению элементов мировой власти. Военная сила отнюдь не лишена постоянного, и в самом зловещем смысле, окончательного влияния. Ее использование также не прекратилось. Но военная сила как средство регистрации и влияния на власть уменьшилась, в то время как другие факторы - прежде всего, экономические - стали более важными. Одним из следствий этого является увеличение относительного веса Японии и Европейского Союза (особенно с объединенной Германией) и уменьшение относительного веса Соединенных Штатов, а также России. Возникает новая модель взаимоотношений между этими странами и остальным миром (до недавнего времени называвшимся Третьим миром, хотя рассматривавшимся в основном как арена соперничества между двумя мирами, возглавляемыми сверхдержавами). Некоторые обозреватели ожидают, что экономическая и социально-политическая напряженность между Севером и Югом придет на смену идеологической и военно-политической конфронтации между Востоком и Западом времен "холодной войны".

Экономические отношения меняются и приобретают все большую значимость. В той степени, в которой они были связаны с политическими отношениями, сформировавшимися в горниле холодной войны, они требуют переопределения. Основополагающие экономические тенденции также значительно сократили послевоенное доминирование США и привели к значительному увеличению экономической роли Японии, Германии, четырех малых держав Восточной Азии (Южная Корея, Гонконг, Тайвань и Сингапур), а в последнее время и Китая. Европейская интеграция замедлилась, но Общий рынок поглощает большинство стран Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ). Распад советского политического и экономического блока, включая Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), заставил бывшие коммунистические страны Восточной Европы стремиться не только к реформированию и возрождению собственной экономики, но и ориентироваться на \Vest и пытаться интегрироваться с ним. То же самое можно сказать и о многих новых государствах, бывших республиками Советского Союза, включая саму Россию, Украину, Беларусь и страны Балтии.

Россия стремится стать восьмым членом конференции восточных экономических лидеров, составляющих Группу 7, и хотя для такой роли больше нет никаких политических препятствий, российская экономика все еще глубоко разрушена и нуждается в реформах и реанимации.

В последнее время ведутся споры о том, действительно ли Соединенные Штаты остаются единственной мировой сверхдержавой (и, если да, то как долго она будет ею оставаться). Определение "великих держав" или другая дифференциация среди тех государств, которые действительно обладают большей силой и влиянием, чем большинство государств, нелегко определить. Однако практически при любом определении Россия почти наверняка остается в категории великих держав, несмотря на свою нынешнюю экономическую слабость и шаткий политический статус. Украина, имеющая население, территорию и вооруженные силы, сопоставимые по размерам с Францией или Великобританией (и все еще мучающаяся из-за отказа от претензий на ядерные ракеты на своей территории), также стремится быть признанной великой державой, хотя перспектива этого в лучшем случае отдаленная, даже если экономический кризис и политические разногласия будут преодолены.

Военная сила будет играть менее заметную роль в мировой политике, но останется фактором и в отдельных случаях будет использоваться. Война в Персидском заливе, развязанная против Ирака в 1991 году коалицией во главе с США и при поддержке Советского Союза, была первым знаковым случаем, хотя, вероятно, нетипичным. Этот опыт проиллюстрировал огромные изменения в отношениях между бывшим Советским Союзом и Западом.

Возможное распространение ядерного и другого оружия массового поражения и меры по борьбе с этой опасностью являются важными элементами новой политической повестки дня - опять же, в отличие от ядерной конфронтации между Востоком и Западом во время холодной войны. Потенциальное воздействие опасности распространения ядерного оружия значительно. Хотя на мировой арене произошли благоприятные события (в отношении Аргентины, Бразилии и Южной Африки, а также присоединения Франции и Китая к Договору о нераспространении ядерного оружия [ДНЯО]), появились и новые вызовы (Ирак, Северная Корея и, возможно, Иран). Случай с Северной Кореей потенциально опасен не только из-за все еще напряженных отношений между Северной и Южной Кореей, но и потому, что он может стимулировать изменение политики в отношении приобретения ядерного оружия Южной Кореей и Японией. Также остается аномальным статус необъявленных ядерных держав: Израиля, Индии и Пакистана.

После распада Советского Союза возникла новая проблема возможных попыток Украины (и первоначально Казахстана) стать мгновенно крупными ядерными державами путем установления и сохранения контроля над стратегическими системами ядерного оружия бывшего Советского Союза, расположенными на их территории. Если Украина возьмет под полный контроль и заявит о своем статусе ядерной державы, это приведет к значительному ухудшению украинско-российских отношений, даже если, возможно, не будет прямых вооруженных столкновений. Такой шаг Украины также стал бы серьезным вызовом для Соединенных Штатов, которые заключили с Украиной соглашение об отказе от всего ядерного оружия, и для других западных держав. Это может иметь негативные последствия для стабильности в Восточной Европе и способствовать возобновлению в Германии вопроса о ее безъядерном статусе. В целом, это ослабит поддержку Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), который должен быть обновлен в 1995 году. К счастью, Украина движется (с начала 1994 года) к разрешению вывезти все ядерное оружие на своей территории в Россию для демонтажа в обмен на компенсацию за ядерные материалы в боеголовках, а также гарантии безопасности со стороны ядерных держав.

Менее драматичная и острая, но также не менее важная область сдерживания распространения ядерных и ракетных технологий доставки требует эффективного воздействия не только на Россию, но и на Украину и некоторые другие республики бывшего Советского Союза. Конечно, это проблема мирового масштаба, и она касается также Китая, Израиля и других потенциальных поставщиков соответствующих технологий.

Прежде всего, произойдет возврат к более традиционной модели меняющихся сочетаний сотрудничества и конкуренции между всеми странами, включая как бывших союзников по "холодной войне", так и бывших противников. Страны будут преследовать свои собственные интересы в более открытом внутригосударственном контексте. Мир вернется к модели политических отношений, свободной от биполярных сверхдержав и соперничающих коалиций. Нации могут надеяться на новый, более стабильный и спокойный мировой порядок и стремиться к его созданию, но он не возникнет легко.

Многочисленные локальные и региональные конфликты, которые были в значительной степени поглощены глобальной конфронтацией холодной войны, теперь занимают свое собственное место в мировом порядке или беспорядке, и будут возникать новые. Как уже отмечалось ранее, новые источники потенциальных конфликтов находятся на территории бывшей, ныне разрушенной советской империи. Распад бывшей Югославии вызвал серьезные междоусобные конфликты, в частности, в Боснии и Герцеговине. Другие примеры постоянной, хотя и менее острой напряженности сохраняются в Восточной Европе. И, конечно, конфликты в других частях мира продолжаются, теперь уже в отсутствие участия сверхдержав времен холодной войны, например, в Афганистане, Анголе и Камбодже. Возникнут и другие. Таким образом, перед мировым сообществом стоит новая задача по развитию потенциала для более широкого обеспечения безопасности на основе сотрудничества.

Американо-советские консультации и сотрудничество позволили ООН договориться о решении первого крупного вооруженного конфликта после холодной войны - вторжения Ирака в Кувейт и последующей войны в Персидском заливе с поражением Ирака в 1990-91 годах. Российско-американские консультации, хотя и не всегда согласованные, также были одним из элементов сложной дипломатической накладки на еще более сложную внутреннюю войну в Боснии. Во многих, хотя и не во всех, будущих случаях региональных конфликтов будут задействованы как американские, так и российские интересы, обычно, но не всегда в сотрудничестве. Россия продолжает играть      роль за пределами своей периферии, как, например, в коспонсорстве с Соединенными Штатами в арабо-израильском мирном процессе. Однако в будущем Россия не будет принимать значительного участия в жизни большинства стран третьего мира. Вопрос о том, какую роль будут играть Соединенные Штаты в тех или иных ситуациях, остается за американскими политиками.

Международные организации, в частности Организация Объединенных Наций и ее многочисленные аффилированные структуры, несомненно, будут играть более значительную роль. Это уже видно по более активной роли ООН в войне в Персидском заливе, в содействии урегулированию многих региональных конфликтов (включая Афганистан, юг Африки, Камбоджу) и гуманитарных интервенций (Сомали, Босния). Ее роль в обеспечении безопасности больше не ограничивается правом вето в Совете Безопасности со стороны антагонистов "холодной войны". Тем не менее, ООН и другие международные организации не обладают высшей властью; они являются инструментами сообщества суверенных государств. По этой причине было бы ошибкой просто прогнозировать прямолинейный рост влияния.

Поэтому Организация Объединенных Наций, и особенно Совет Безопасности по вопросам безопасности, должны отражать необходимый политический консенсус соответствующих государств, и все больше это означает, что он должен отражать реальное распределение сил в мире. В Совет Безопасности должны войти Япония и Германия; для достижения необходимого широкого консенсуса большинства государств, вероятно, также потребуется каким-то образом обеспечить адекватное представительство Южной и Юго-Восточной Азии, Африки и Южной Америки, не делая Совет неработоспособно большим.

В большинстве случаев обсуждения касаются прогнозирования и экстраполяции нынешней ситуации. Это подходящая, действительно необходимая отправная точка, но ее одной недостаточно. Почти полвека назад Вторая мировая война четко закрыла одну главу в современной истории, и будущая эпоха, ставшая холодной войной, вскоре обрела четкие очертания (хотя ее продолжительность и то, останется ли она "холодной", тогда не было известно). Сегодня, напротив, еще не ясно, что станет доминирующим, определяющим элементом наступившей эпохи. Тем не менее, необходимо задуматься о возможном курсе мировой политики на ближайшие полвека.

Необходимо также переосмыслить теорию международных отношений в свете завершения холодной войны, а также того, что можно предположить о нынешней эпохе. Окончание холодной войны в одном отношении представляло собой триумф идеализма "нового мышления" над механистическим реализмом. Этот успех был в то же время размыт упадком и распадом советской империи по другим, внутренним, причинам. Был ли советский отказ от холодной войны просто отступлением и поражением из-за ослабления потенциала, или это была победа просвещенного мышления? Данные приводят к выводу, что это был скорее выбор, чем необходимость. Тем не менее, он также был обусловлен реалистическими ограничениями. Как уже отмечалось, изначально российская политика стремилась применять идеалистическое международное "новое мышление" даже более последовательно, чем Горбачев. Однако уже через год Ельцин обнаружил, что потребности внутренней политики и общественного мнения, а также мировой политики требуют усиления реалистического внимания к национальным интересам и синтеза или сочетания интернационалистских и националистических, моралистских и реалистических соображений.

Соединенные Штаты, со своей стороны, праздновали победу в холодной войне, не осознавая необходимости пересмотра собственных политических предпосылок, за исключением мысли о том, чтобы взять на себя ведущую роль в усилиях по установлению нового мирового порядка после холодной войны. В значительной степени ее идеалистическое самовосприятие было, если можно так выразиться, подтверждено результатом. Первые успехи американского руководства в войне в Персидском заливе изначально поддерживали оптимизм по поводу зарождения "нового мирового порядка". Боснийская, сомалийская и гаитянская катастрофы, а также разочарование по поводу северокорейской программы ядерного оружия вскоре напомнили о сложностях нового мира.

На характер нового глобального порядка будет влиять политика США и России, но в то же время на политику этих двух держав будет влиять эволюция мирового порядка. Международная политическая система и международная обстановка будут отражать изменения в соотношении сил между многими государствами.

История и природные ресурсы не являются действительно постоянными, о чем свидетельствует распад Советского Союза и необходимость для России и ее других преемников установить свою идентичность и определить свои интересы. Аналогичным образом, восприятие угроз и возможностей как Соединенными Штатами, так и Россией, и каждой из них по отношению к другим государствам, а также друг к другу, будет зависеть от многих факторов.

В будущем международные отношения будут развиваться на основе внутриполитической эволюции государств, особенно крупных государств, а также на основе эволюции международной системы.

Хотя характер будущей международной системы еще не может быть четко определен, мир, безусловно, должен выйти из рамок холодной войны. История предшествующих периодов, до Первой мировой войны и периода интенварианта, а также сама холодная война должны быть пересмотрены.

Холодная война - это не только самый последний этап истории, она также является фундаментом для будущего, а окончание холодной войны - это ступенька к тому, что будет дальше. Моей целью в этом томе и в его предшественнике (сейчас он пересмотрен с учетом размышлений об окончании холодной войны) было внести вклад в понимание этого недавнего прошлого.