Камень утренней зари [Ксаниэль] (fb2) читать онлайн

Ксаниэль Камень утренней зари

Глава 1

В конце сентября, когда бабье лето безутратно уходит, забирая с собой последние теплые дни, а температура воздуха постепенно ото дня в день начинает снижаться, затеваются последние сборы дачного урожая и подготовительные работы к морозному зимнем периоду. Трава теряет последние остатки зеленоватых оттенков и покрывается осенней ржавчиной. Дни становятся хмурыми и ненастными, а серые свинцовые тучи нависают над городом, придавливая своей иллюзорной тяжестью городской муравейник со снующимися людьми. Ветер неутомимо подгонял разноцветный калейдоскоп листьев с деревьев и превращается из южного щедрого друга в жесткого сибирского скрягу. Асфальт затягивается по ночам изморозью, а самые маленькие лужи замерзают. Поутру дети, недовольно плетущиеся в сторону школы, скачут яркими резиновыми сапогами по тоненькой корочке и неизменно проваливаются сквозь едва заметную паутину льдинок. Природа вгоняет жизнь вокруг в апатичный период: медведи уходят в спячку, утки улетают в теплые края, а заяц постепенно сменяет шубку из грязно-коричневого оттенка, под стать цвету земляных норок, на белоснежные оттенки — настолько чистый, что по зиме, в лесу, не отличишь сугроб от мягкого пуха зайца, лишь розоватый нос торчит в белоснежной неге зимнего леса.

Поселок Красный при крупном градообразующем городе являлся местом отдыха городского населения от быстротечного темпа жизни. Летом было полно населения, нежащегося на горячих солнечных лучах вдоль прозрачного пруда и впитывающее капельки тепла, чтобы пронести их чрез всю зиму до нового летнего периода. Зимой же ветер одиноко гулял по улицам поселка, изредка встречая на своем пути одинокого посельчанина с вязанкой дров или науженной рыбы. К осеннему периоду часть городских жильцов покидали летние домики, не удерживающие тепла и выхолаживающиеся с приходом первых прохладных ветров. Те, кто имел дома с печкой, оставались до первых морозных деньков, после чего закрывали дом на консервацию и покидали поселок до теплой весенней поры.

В последние теплые осенние деньки печально и грустно видеть людей, забирающих с собой технику и животных, набивающих машину доверху и закрывающих дверь на засов до новых встреч. Машины вереницами выезжают из поселка, словно караваны верблюдов в песчаной пустыне с высокими золотистыми дюнами. На душе становится тоскливо от происходящей картины и пустой берег пруда не добавляет радости. Поселок пустеет за несколько часов, а громкий гай сменяется умиротворенной тишиной. Навстречу попадаются пустые дома с черными провалами глазниц вместо окон. Где-то там, в глубине печи дома еще теплится последний уголек, отдающий горячие капельки тепла, но тепло это никого более не греет и уголек потухнет; дом постепенно промерзнет и лишь по ночам будут скрипеть половицы, а в чердаке играть ветер пугая пауков своей вибрацией.

Прохаживаясь по поселку, заметишь оставленные стоги неубранной травы или окультуренных растений, не убранных хозяевами по неосмотрительности или, быть может, лени. Скорбно видеть сброшенные в кучу остатки мусора как пластика, так и различных материй, тряпок. В большинстве своем, городские приезжали сюда отдохнуть — пожарить шашлыка или колбасок — и в меньшей степени заниматься домом, огородом и благочестивым поддержанием аккуратности дачи. Дома с каждым годом все больше косились, огород порастали сорными травами, а деревья неуклонно разветвлялись. Больше половины домом поселка, используемых под дачи людьми из города, угасали с каждым годом и поселок терял свою природную красоту, превращаясь в один из десятков таких же мертвых обителей.

В этом году, несмотря на дождливые лето, полное необъяснимых штормовых ветров, нескольких трагичных случаев срыва крыш со зданий и десятка поваленных деревьев, осень стояла погожая и небывало теплая. Осенний лес играл мириадой оттенков от ярко-рыжих до пламенно алых и, опавшая частично листва, создавала удивительный ковер под ногами, в котором продолжали прятаться, несмотря на календарный конец сбора урожая, розоватые гордые сыроежки, желто-грязные маховики, а где-то можно было заметить диковинных для поселка рыжих подружек плутовки-лисы. Горожане покидали поселок нехотя, но числа были поздними, и уезжать приходилось. Многие желали остаться и понежится в последних лучах мягкого солнца, почувствовать теплый южный ветерок и погулять по осеннему лесу в поисках грибов. Но даты на календаре неустанно напоминали о себе и большинство летних жильцов покинуло поселок согласно привычным срокам.

Катерина Юрьевна, учительница начальных классов из города, осталась в поселке в этом году подольше. Благо погода позволяла не покидать дачу как это бывало ранее. Она с упоением наслаждалась прогулками вдоль берега, где ворчливо плавали чайки на волнах, собирала грибы под ворсистым одеялом леса; и ей даже удалось найти парочку белых грибов и полведра груздей, спрятавшихся под крупным грузным кустом. Торопиться на работу ей в этом году не стоило, она взяла дополнительный больничный и еще неделя была впереди для отдыха.

Глава 2

На последнюю неделю отдыха выпало её день рождения — 25 сентября. Муж, прикованный к инвалидному креслу долгие десять лет, исправно поздравлял жену, заранее прося брата заказать и привезти подарок. И этот год не стал исключением. С самого утра, когда Катерина легко и радостно порхала по кухне, муж преподнес ей подарок: кулинарный блокнот для записей, о котором долго мечтала именинница. И она прослезилась, нежно обняла мужа и продолжила наводить марафет на кухне, пока мужчина прогуливался по поселку.

В этот день всегда приезжал брат мужа — Дмитрий. Веселый и шебутной паренек двадцати пяти лет отроду с достаточно свободолюбивым характером по жизни, но позволившей ему достичь в свои годы должности руководителя в отделе снабжения на заводе. Несмотря на свою легкомысленность, к работе он относился серьезно и имел весомое место в своей среде. Будучи низкорослым, в отличии от своего брата, смуглым и полноватым — он был нарасхват у женщин за свою харизму и шутливость. Девушкам было интересно в компании Дмитрия, но пару себе, такую же низенькую девушку, он категорически отказывался рассматривать. Засматривался на высоких модельной внешности дам, от которых получал отказ как ухажер, но получал положительный ответ как приятель или друг. Что, конечно же, удручало парня, который до сих пор витал в облаках в плане отношений и семьи.

Жениться категорически отказывался: виной тому была ли первая безответная любовь или просто юношеский максимализм, до сих пор играющий в венах парня, — никто не знал. Катерина Юрьевна при каждой встрече напоминала деверю о необходимости осесть и обременить себя хоть какими-либо узами и обязанностями. В словах Катерины была лишь забота, парень в ответ называл её «наседкой», отчего она обижала, но всего на пару минут. Отходила от обиды и гнева Катерина быстро и без последствий.

Жизнь Катерины Юрьевной навряд ли можно было бы назвать счастливой или без бедственной — судьба без отвратимо подбрасывала испытания на долю хрупкой учительницы, но она справлялась со всем грузом на её плечах. В душе женщины давно поселилась обида, которая с каждым годом становилась тяжелей и злей. Ничто и никто не мог очистить её думы и мысли от черноты и это неименно сказывалось на поведении Катерины. Она была немного заносчивой.

Катерина была худосочной женщиной с тонкими длинными пальцами, украшенными тоненькими колечками, которые из года в год дарил муж на день свадьбы. Взгляд её был резким и тяжелым, будто грозовая туча смотрит на тебя из-под «жидких» ресничек. Долго выдержать немое противостояние с учительницей не мог никто из учеников, первым отводя глаза от пронзительно-жесткого прищура. Но, несмотря на свою худобу и достаточно высокий для женщины рост, она выделялась полноватым личиком, покрытым сеточкой алых капилляров, разбросанных по коже лица то тут, то там. Подкрадывающаяся взрослость едва-едва задела кожу Катерины Юрьевны и только-только начинался процесс старения и появление тоненьких борозд морщин на лбу и в уголках глаз. Женщина не любила выставлять свою фигуру на показ и часто пряталась за мешковатыми юбками и блузками, скрывая немного выпирающий скелет.

На самом деле, при долгом изучение внешности Катерины, можно было с уверенность сказать, что она была привлекательна, несмотря на свою худобу и ворох жиденьких прямых волос цвета жженой соломы. В ней было очарование и мудрость, которая отражалась во взгляде, лице и жестах женщины, вызывая в людях отдачу: к ней прислушивались как к матери, которая даст мудрый верный совет — большинство коллег относились к ней именно так. Как и ученики, для которых она была второй полноценной матерью, оберегающей и воспитывающей ребят.

В свой день рождения она сновала по кухне: легкие и воздушные шажки от плиты к раковине, от раковины к холодильнику, от холодильника к духовке — жар опалял мягкое румяное личико, покрытое ажурной сеточкой морщин. В свои годы Катерина не выглядела внешне на тот возраст, что числился в паспорте: иногда, покупая вино в магазине, приходилось показывать документы для определения возраста. Катерину всякий раз забавляла такая глупая ситуация и она покрывалась красными пятнышками от смущения и одновременно веселья.

Готовила Катерина на удивление хорошо и сытно: куриные крылышки в медовом соусе уплетали всегда за столом в мгновение, а если в руки девушки попадалась картошка, то из неё всегда получался шедевр кулинарии, от которого язык прирастал к небу. Когда они оставались в городе на день рождения Катерины Юрьевны, то обязательно на следующий день после маленького домашнего праздника, приходилось закатывать большой пир на тридцать персон. Семья мужа была большой и дружной, они непременно приходили гурьбой, несмотря на любые протесты, и накормить такую большую компанию всегда составлялось проблемой.

В семье с финансами было крайне туго. Зарплаты Катерины не особо хватало на шикование и жизнь на широкую ногу и даже те репетиторства, что давала дама вне рабочего времени, едва покрывали все необходимые траты на жизнь. Муж, инвалид, получал пенсию — частично это спасало положение. Они перебивались неплохо на все возможные средства, но, когда приходилось принимать гостей два раза в год — на день рождения мужа и её день рождения —, всегда приходилось затягивать пояса и с печалью смотреть как родственники уплетают последний кусок курицы за столом, попутно считая финансы.

Нет, семью мужа Катерина любила: добрые и отзывчивые люди с открытой душой и мягким сердцем, дружные и необычайно оптимистичные. На все праздники всегда приносили разные подарки: платья, чайные наборы, вазы и другие материальные богатства, но бюджет они не поправляли, а продать рука не поднималась. Поэтому, дважды в год Катерина экономила скудный бюджет для шикарного застолья. И тот момент, что в этом году они остались в поселке, а родственники отказались ехать вдаль, необычайно спас семью от лишних трат.

Катерина находилась в добродушном расположении духа и думы её витали в мечтах и фантазиях. Она аккуратно взбивала сливки в чашке: холодные, белесые они постепенно превращались в воздушную вату, напоминая маленькое облачко в чашке, нежно волнующееся от движения венчика. В духовке поджаривалась куриная грудка с овощным гарниром, а в кастрюле кипятился компот с сухофруктами, остатки которых неизменно застревали в зубных щелях.

В дверь позвонили, и Катерина Юрьевна вздрогнула от резкого звука. Аккуратно обтерла руки об заношенный передник и спустилась ко двору, где в щели ворот уже виднелась ярко синяя машина. Женщина выскочила со двора с радостной улыбкой и отворила ворота сестре — Елизавете. Они обнялись крепко-крепко, а после стали целовать друг друга в щеки. Небывалое счастье затопило сердце именинницы, и она пустила незаметную соленую слезу.

Сестры не виделись два года после внезапного решения Елизаветы — или ласково Лиззи, так называли девушку родные и близкие люди — покинуть страну и отправиться искать счастье в далеких песчаных барханах — Объединенных Арабских Эмиратах. Решение было столь неожиданным, что застало врасплох Катерину, и она толком не успела попрощаться с сестрой и пожелать ей удачи в поисках. А теперь сестра сама приехала в гости — и вновь без звонка и предупреждения.

В прочем, в этом был вся Лиззи: в отличии от старшей сестры и будучи младше на пять лет, девушка отличалась крайней эксцентричностью и необычайным виденьем мира, что, несомненно, оставляло свой отпечаток на характере и поведении сестры. В свои двадцать семь лет, она успела побывать в пятнадцати странах, поучиться зарубежом, бросить учебу и вернуться на родину, где выйти замуж за мужчину с достатком, но не сжилась с ролью куклы и развестись, оставшись после без копейки из-за брачного контракта. Но Елизавета не унывала и только отшучивалась на поучения Катерины и всем сердцем обожала старшую сестру.

Лиззи выделялась своей экстравагантностью и самодостаточностью. В отличии от старшей сестры она была на внешность подростком, полным беззаботности и веселья. От отца девушке достались белобрысые волосы и полнота, которая ни капли не смущала ни девушку, ни молодых людей — это была именно та полнота, которая вызывает в людях не отторжения, а восхищение. И Лиззи старательно выделяла свои округлые части тела, тем самым привлекая к себе внимание. Да, внимание девушка любила больше всего в своей жизни, что отражалось на пухлом нежном детском личике младшей. Чистый восторженный взгляд, нежное молочного цвета личико, губы бантиком и курносый нос — она была эталоном доброй маленькой девочки, которую хотелось взять на ручки.

Да, в отличии от взрослой мудрой старшей сестры, Лиззи была маленькой девочкой с достаточно хитрыми планами — они были совершенно разные во внешности и характерах, но любила друг друга несмотря ни на что. И этой любовью женщины дорожили как Золушка дорожит хрустальными туфельками.

Поэтому внезапный приезд для Катерины Юрьевны хоть и был неожиданным, но что-то такое от сестры можно было ожидать. И отрадно стало на душе у именинницы, что сестра готова разделить с ней приятный праздничный вечер.

Глава 3

— Катерина, ото дня в день ты все хорошеешь! Годы идут тебе к лицу, — ворковала Лиззи, ступая мелким шагом по дорожке дачи. — Мне вот с каждым годом становится печальней смотреть на своё лицо в зеркале. Вот, смотри, морщинки на лбу появились!

Катерина ласково коснулась лба сестры и аккуратно ущипнула за маленькую складочку кожи, которую предварительно оттопырила. Елизавета ойкнула и отодвинулась от сестры, но широко улыбалась.

— Ты себя накручиваешь, Лиззи, с каждым годом ты становишься красивей, а морщины от твоей дурацкой привычки хмурить лоб.

— И не поспоришь с тобой, Катерина. — Лиззи искусственно обиженно надула губки и демонстративно отвернулась, но через мгновение повернула голову обратно и весело защебетала: — Катерина, я такого мужчину в пустыне встретила, что голова от счастья кружится.

— Ты потому родину покинула так быстротечно?

— Не так уж и быстротечно, — махнула Лиззи и стала набирать букет цветов из клумбы, попутно рассказывая: — Я с ним на отдыхе познакомилась, а потом переехала. Мне так нравится жить там — пески, арабы, много блеска и роскоши, высокие билдинки и сумасшедшая жизнь.

— Ты не единственная жена у него?

— Нет, но меня это мало заботит. — Лиззи уткнулась носом в собранный букет из отцветающих красноватых фиалок и пестрых пышных астр и стала вдыхать запахи, пытаясь не расплакаться при сестре. — Но жизнь, что открыл мне мой муж, великолепна. Да и с другими женами я знакома: приятные женщины, относятся ко мне с уважением, обучают мусульманским традициям. Мать мужа приняла меня вполне сносно — остальное мало заботит.

— Отчего же не заботит иное?

— Для мужа моего главное — мама. А раз приняла, хоть и поскрипывая зубами, значит «зеленый свет» для меня есть. Вот и обручились с ним пару месяцев назад. Думаю, вполне смогу влиться в жизнь и традиции мужа, со временем, конечно.

— А родина?

— Какая родина? — непонимающе посмотрела Лиззи на Катерину.

— Дом наш, в котором мы родились и росли? — она обвела рукой вокруг себя и продолжила: — Так ли плоха здесь жизнь, что ты покинула родной дом ради куска песка?

— Не плоха и не хороша, Катерина. Не моё, я вот хочу всё и сразу, там это можно, а тут долгий труд.

— Странное ты поколение, Лиззи, никакое. Хочу сразу всего, но отдавать себя для этого не очень готов. Родину не ценишь, к природе равнодушна и привыкла все брать и сразу. — Катерина немного помолчала, потом махнула рукой и подытожила: — Ничего исправить нельзя, такие вот вы. Поучать бесполезно, а сами шишки бить не можете. Пусть что будет.

Лиззи нахмурила лоб и уставилась в одну точку, нервно теребя в руке сухой ствол василька, покрытый легких белесым оттенком. Взгляд её был тревожен, а губы отчего-то вытянулись в ровную тонкую полоску. Катерина нежно приобняла сестру и погладила по голове. Сразу же вспомнились их детские забавы, в которых Катерина Юрьевна выигрывала в девяти из десяти случаев, Елизавета оттого злилась и начинала плакать, и старшой приходилось успокаивать крокодильи слезы. Иногда Лиззи засыпала на плече у сестры, но сейчас были уже не те годы и не те они. Жизнь позволила насмехаться над ними обеими и выкатывать на их хрупкие девичьи плечи тяготы. Можно ли было оставаться светлой, если тебя окружает один мрак? Только в редких случаях человек проносил свет души свой через всю жизнь до последнего вздоха.

— Кто будет сегодня в гостях? — попыталась разбавить будничной темой тишину скорбного молчания Лиззи. — Вся семья твоего мужа?

— Нет, они решили остаться в городе и не пожелали ехать сюда, только брат мужа Дмитрий приедет. Наша тетка Агафья подтянуться должна и двоюродный дедушка Павел.

— Старый военный решился сам приехать в гости?

— Я была удивлена не меньше твоего сейчас, но да, наш полковник решил приехать ко мне сам. — Катерина замолчала, поправила прядку, выбившуюся из идеально уложенной прически сестры. В голове всплыл образ юной Лиззи с ярко-рыжими волосами, покрашенными на спор, и искусственно нарисованными веснушками. И Лиззи не постеснялась окрасить брови в такой же яркий цвет, чтобы было гармонично, как замечала она. — Наверное, это из-за смерти его жены Ольги. Он сильно сдал, а своих детей они не нажили, вот теперь решил направить свой взгляд на ближайших родственников.

— Очень жаль, что мы попали в круг ближайших родственников, — недовольно фыркнула Лиззи, закатывая глаза. — Поучительных историй из жизни мне хватило на годы вперед!

— Но ведь было же весело слушать его.

— Было бы, — утвердительно сказала Лиззи и продолжила: — но нам было слишком мало годиков и, о боже, слушать кто с кем спит в его казарме, нам было, как минимум, неприлично и рановато. Я уж умолчу о том, как он рассказывает все сплетни, с каким красочным описанием.

— Однако, родителям не пришлось тратить время на наше половое воспитание, — заметила Катерина, прикрывая глаза и подставляя лицо под теплое осеннее солнце.

— Да, не поспоришь, но травму детства я получить успела.

— Эта травма, как ты ее называешь, позволила тебе выбиться среди одноклассников. Кто как ни ты рассказывала всем мальчикам правила настоящего мужчины и что нужно делать с девочками кроме как дергать за косички.

Лиззи шутливо толкнула Катерину плечом. Они обе рассмеялись от воспоминаний их детских шебутных выходок, которыми больше промышляла Елизавета, и как родители заставляли закрывать их уши при рассказах добродушного Павла Юрьевича, совсем не стесняющегося двух пар детских ушей при очередном обсасывании сплетней его военной части.

Сестры поднялись со скамейки и направились в сторону дома. Путь их пролегал мимо уютно расположенного цветника с тяжело нависающей яблоней, налитой крупными желтыми яблоками, местами уже почерневшими от перепадов температур по ночам; Лиззи мирно рассказывала причуды иной страны и делилась впечатлением о населении. Разговор шел в спокойном семейном русле и вечер, по мнению Катерины, должен был пройти в доброжелательной обстановке.

Глава 4

Петр Ильич — муж Катерины — вернулся с прогулки около получаса назад и сейчас активно помогал сестрам накрывать беседку к приходу гостей. Он терпеливо переезжал через преграды в виде шлангов и удлинителей, маневрировал между камнями на дорожке и упорно выполнял необходимые работы. Лиззи щебетала что-то ему о своих новых увлечениях, делилась удивительными фактами из жизни арабов и пыталась развеселить зятя, вернувшегося печальным и понурым.

Катерина вспоминала их прогулки по ночному городу, когда они — еще молодые и полные энтузиазма — решились пройти весь город за ночь: им попались по пути товарищи с недобрыми намерениями и Петр отважно отбивал свою даму сердца, а Катерина босоножкой ловко добивала обидчиков и громкой кричала «Вот вам, негодяи!»; после они попали под утренний дождь, мокрые возвращались в трамвае и залили весь пол в вагоне, за что кондуктор их немного поругала. Как все было иначе до той страшной трагедии. Они мечтали о детях и строительстве своего собственного дома, в котором счастливо будут жить отведенные им Богом годы.

Муж Катерины был жгучим красавцем. Еще молодым, он вызвал в девичьих сердцах трепет и волнение — девушки бегали на матчи по бегу, в которых участвовал Петр. Высокий, жилистый с темноватой кожей — таким встретила его Катерина Юрьевна. Но будучи достаточно гордой, не поддалась на внешние чары Петра, чем поразила его в самое сердце. Долгие месяцы ухаживаний дали свой результат и со временем Катерина проявила благосклонность к нему. И даже трагедия не смогла сбить шарм мужчины, который очаровывал женщин, годы только добавили ему зрелости и небывалой серьезности. Они с Катериной была контрастной парой. Она высокая, худенькая, бледненькая и он смуглый, жилистый в инвалидном кресле — несовместимая пара, сведенная самой судьбой.

Из раздумий и воспоминаний Катерину выдернул звонок. На пороге стоял Дмитрий с огромным букетом розовых тюльпанов. Он нежно обнял именинницу, пожелал десятки добрых слов и даже зачитал стихотворение, выученной накануне ночью в полутьме его рабочей комнаты, а после расцеловал Катерину Юрьевну в обе щеки и немного подергал за уши забавы ради.

— Проходи, проходи, Дима, скоро еще гости подойдут, а пока иди, там Лиззи приехала ко мне!

Дмитрий как ветром сдуло, как только он услышал о приезде Елизаветы. Катерина Юрьевна вздохнула и потерла красные от игривой шутки Дмитрий уши. Сестра Катерины и Дмитрий когда-то встречались. В принципе, для брата Петра это была первая серьезная влюбленность, которая разбила его сердце на тысячи маленьких осколков, когда Лиззи решилась начать отношения с их общим довольно обеспеченным другом. Отходил парень долго и тяжело, но несмотря на все вышесказанное, с Лиззи остались добрыми друзьями и родственниками, радостно встречающими друг друга на праздниках.

Пока Дмитрий общался с Лиззи и слушал рассказы девушки в компании своего брата, к дому подъехало такси, из которого выкатилась их общая с Елизаветой тетка — Агафья. Чистокровная цыганка с черными пышными густыми волосами, смуглой кожей, настолько высохшей, что она походила на старый пергамент, и темно-карими глазами. Женщина была ярко накрашена и на солнце поблескивали золотые украшения, которыми были усеяны пальцы, уши и шея цыганки. Облаченная в традиционный наряд с двумя юбками и фартуком ярко-малинового цвета, она грузно выбиралась из машины. Агафья была полновата даже для своего табора, но никогда не считала проблемой для себя, а муж обожал её именно такой.

Из машины с Агафьей вышли две молодые девчонки лет пятнадцати — близняшки. С собой также женщина приволокла старшую племянницу двадцати лет с бледно-русыми волосами. На фоне своих родственников девушка выглядела странно и вряд ли в ней можно было признать цыганку, но она была чистокровной, унаследовавшей от дальнего родственника светлые волосы и голубые глаза.

— Деточки мои, Катерина, — Агафья потянулась обнять именинницу, но нелепо запнулась. От падения, женщину спасла племянница. — Спасибо, доча, спасибо. Ох, старею, Катенька, старею. А, тут еще и Лизонька!

— Здравствуйте, Агафья! — поздоровалась Лиззи, но недовольно фыркнула на такое обращение. Больше всего в жизни девушка не любила уменьшительную форму её имени. — По вам и не скажешь, что стареете. Ни одного седого волоса!

— А, по волосам мало что сказать можно, — махнула рукой Агафья и потянулась к руке Катерины, где что-то долго рассматривала и произнесла: — Что-то тебя интересное ждет, какая-то новость неожиданная, после которой твоя жизнь больше не будет прежней. Чернеет душа твоя, чернеет. Спасай её, пока не очернила совсем.

— А вы все ворожите, Агафья Иллиадоровна? — заметил Петр, подъезжая к воротам, где уже столпились все, кто был в доме.

— Полно тебе, Петя, полно. Мы цыгане не ворожим, а судьбу говорим. Ворожить это к тем, — женщина махнула рукой в правую сторону, где жил соседний табор, и плюнула себе под ноги. — Мы не из этих, с дьяволом не носимся, Господа Бога почитаем.

Тут к дому подъехала новая машина с гостями — это был Павел Юрьевич Ушаков, двоюродный дедушка сестер и знаменитый на весь город отставной полковник. К своим шестидесяти пяти годам он опустил себе хорошую седую бороду, которую регулярно остригал у одного единственного мастера, беспричинно хваля того любому знакомому. По доле службы, до выхода на пенсию, носить бороду ему возбранялось, потому, когда настал долгожданный час Х, он начал усиленно отращивать растительность. Павел Юрьевич был человеком опытным и бывал на передовых, а не отсиживался в штабе. Полковников, что просиживали штаны на пустом месте и даже боялись нос сунуть к солдатам, он на дух не переносил и позволял себе высказывать в их адрес язвительные и оскорбительные выражения, не боясь за свою голову. Сам по себе он был скрытным человеком, о себе говорил мало, сухие факты, но о других мог рассказывать часами без продыху. Верхушку генеральскую всегда отчитывал в своих рассуждения и редко соглашался с их решениями.

На самом деле, Павел Юрьевич был несчастным человеком. Служба и несколько конфликтов, которые он прошел, гордо вынеся вся тяготы и ужасы войны, забрали у него молодость слишком рано, взамен оставив ранения и шрамы. Правая щека, изуродованная на его первой военной вылазке, навсегда оставила рубец в его душе, а также забрала частично зрение с правого глаза. Кости, ближе к преклонному возрасту, стало неимоверно крутить, что без болеутоляющих нельзя было вынести и дня. Кожа ног, некогда взятая пару раз траншейной стопой от мокрых армейских портянок и долгих окопных отсидок, хоть и восстановилась с годами, но каждую осень и весну продолжала слазить. Ушаков никогда не надевал открытую обувь, которая показала бы масштаб потери.

И Павел Юрьевич никогда не изменял своим традициям, потому явился в парадной форме, которую носил триста шестьдесят дней в году, со звонко позвякивающими медалями и яркими планками, заменяющими часть наград. Ботинки его были начищены настолько ярко, что блеск от них мог выжечь кусочек бумаги. Ушаков в принципе не переносил не начищенную обувь и считал, что мужчина не имеет права носить грязную не полированную обувку.

С Павлом Юрьевичем была его не родная племянница — Светлана. Молодая особа достаточно зажиточных родителей, которые вкладывались в дочь с самого рождения. Она часто сопровождала полковника после смерти Ольги, жены Павла Юрьевича.

Ольга ушла из жизни всего полгода назад и смерть её была спокойной: муж с утра не смог разбудить жену, уснувшую и не проснувшееся — милосердная смерть. По информации от медиков, остановилось сердце, и она не мучилась. К сожалению, детей за всю жизнь они не заимели из-за Павла Юрьевича, который обморозился в окопе и не смог дать жизнь. Ольга не серчала на мужа, поддерживала его, так они и прожили душа в душу сорок лет три месяца и пятнадцать дней. Смерть жены стала большим ударом для Ушакова, и он сильно сдал по здоровью за прошедшие полгода, но старался бахвалиться. Единственной отрадой для него стали его ближайшие родственники: сестры Елизавета и Катерина, а также племянница Светлана — больше родственников под боком полковник, к сожалению, не имел.

— Катерина, душенька моя, солнышко мою ясное! — Павел Юрьевич стал целовать розовые щечки именинницы. — О, Лиззи ты тут! И Агафья Иллиадоровна! И Дмитрий! Батюшки, все самые порядочные и добродушные люди собрались. А я думал, будет большой семейный подряд и для компании взял с собой Светочку. Знал бы, знал бы — не стал беспокоить юную студентку, отпустил бы гулять.

— Что вы, Павел Юрьевич, мне не в тягость с вами, — отнекивалась Светлана, мило покраснев.

— Ой, не нужно, Светик. Знаю я вас, молодежь, вам еще гулять и гулять. — Ушаков потряс кулаком, будто поддерживая начинания молодежи.

— Все струняешь, поучаешь, не меняешь с годами.

— Агафочка, так я же не против. Наоборот, говорю, что нужно пробовать мир вокруг, пока это возможно и поддерживаю начинания. Да мои сослуживцы в их годы только и успевали сбегать с части да поближе к нежным дамам с соседнего села. Помню, как друг мой, Сашка Левый по осени решил немножко поразвлекаться.

— Хватит, хватит, — замахала руками Катерина Юрьевна, улыбаясь, показала в сторону беседки и продолжила: — давайте за стол, там нам все и расскажете.

— Это дело хорошо, это дело молодцо! — подтвердил Павел Юрьевич.

Они всей компанией направились к заранее накрытому столу.

Глава 5

Погода баловала гостей своей теплотой. Несмотря на позднее время — а часы уже перевалили за девять часов — ни комары, ни надоедливые мошки не тревожили праздничный ужин в открытой беседке. Изредка могла залететь оса на сладковатый аромат сочного сахарного арбуза, украшавшего стол в виде красиво порезанного цветка. Мастерство карвинга Катерина Юрьевна только начинала осваивать и, арбузная розочка, была первой серьезной работой именинницы. Но вышло вполне недурно и все, кто был за столом, высоко оценили увлечение Катерины, да так сильно хвалили, что она покрылась яркими пунцовыми пятнами, а щеки её горели. Беседа велась в мягком дружном тоне, никто не спорил, не ругался, не пытался навязать свое мнение. Нет, если начиналось какое-то зарождение конфликта, то оставшиеся участники за столом аккуратно переводили разговор в другое русло и до точки кипения не доходили. Катерина подумала о том, что желала бы каждый свой день рождения проводить в столь теплой обстановке.

Петр Ильич привез теплую шаль, которую аккуратно возложил на хрупкие плечи жены. Катерина Юрьевна немного поежилась, но быстро получила немного тепла и, взяв мужа ладонь в свою, нежно улыбнулась в знак благодарности. Гости продолжали увлеченно обсуждать бурную молодость Павла Юрьевича и его товарищей в полку. Агафья, как истинная цыганка, пыталась погадать полковнику на будущее, но он, человек далеко отрешенный от церкви и веры, категорически отказывался давать ладонь в руку. Лиззи перешучивалась со Светланой, молодая студентка после нескольких часов за столом чувствовала себя вальяжно, и они сошлись с сестрой Катерины. Дмитрий переключался с одной компании на другую, попутно пытаясь уловить нить разговора то там, то сям. Катерина же болтала с племянницей Агафьи, вполне интересной и образованной девушкой, с далеко идущими планами по жизни.

После сытной трапезы и долго разговора за столом, решено было поиграть в картейки. Вся женская половина, исключая Агафью Иллиадоровну, помогали имениннице с убором стола и дальнейшем расставлением чайного сервиза. Сервиз, рассчитанный на двенадцать персон, подарили им с Петром на свадьбу родители Катерины: фарфоровый черный сервиз, расписанный золотой хохломской росписью — он обошелся родителям дорого и был сделан на заказ. Катерина обожала его и выносила только на особо торжественный случай.

Когда все принадлежности расставили по столу, а в центр вогрузили красивый торт, который сделала Катерина заранее, со свежими ягодами черники и украшенный тончайшими яркими вафельными цветами, на столе разложили карты. Светлана разливала по чашкам горячий чай и помогала раскладывать сахар по кружкам, а Катерина раскладывала стабилизировавшийся за ночь и день торт по чайным блюдцам. Павел Юрьевич тасовал колоду долго и упорно. Решились играть в «Дурака», а дальше, как карта ляжет. Колоду взяли большую на пятьдесят четыре карты, но джокеров скинули из колоды сразу же.

Игра шла весело и азартно, у Дмитрия уже висели пара «погон» из шестерок и семерок от Агафьи, Катерине тоже досталось единожды примерить на себя погоны из шестерок, но ей, как имениннице, решили списать. Лиззи громко смеялась и азартно игралась с Павлом Юрьевичем, оказалось, что она была хорошим игроком в карты, и сейчас у них была ожесточенная бойня, пока остальные за столом аккуратно наблюдали со стороны и не вмешивались в добродушный бой.

Телефон Катерины завибрировал, она подумала, что кто-то из знакомых звонит поздравить её, потому вышла из-за стола и отошла подальше от громкой компании в тишину яблочной тени. Звонок светился как неопределенный, но Катерина Юрьевна все равно ответила, так как многие на работе учителя имели привычку менять номера без предупреждения. На том конце трубки прозвучал звучный молодой голос мужчины, который уточнил её данные и место проживания, после чего обещался подъехать для передачи подарка в ближайшие пятнадцать минут.

Время ожидания, что провела Катерина одна у ворот дома, показались ей вечностью. Но вот показалась белая машина с логотипом какой-то курьерской доставки. Молодой курьер передал ей коробочку ярко-красного цвета, попросил подписаться в накладной, поздравил с днем рождения и уехал. Все произошло так быстро, что Катерина не успела опомниться и расспросить курьера хоть о чем-то. Она удивленно взирала на красную корочку в её руках, обитую атласной тканью мягкой и гладкой на ощупь.

Зайдя в дом, Катерина решилась распечатать неизвестный подарок. Внутри оказался футляр, обитый бархатом серебристого цвета и выгравированной надписью черного цвета: «С Днем Рождения!» К футляру прилагалось письмо, запечатанное в стандартный почтовый конверт без марок и надписей. Сначала Катерина решилась посмотреть письмо, а уж потом определиться — открывать футляр или нет. Письмо было не написано от руки, а распечатано на принтере.

«Уважаемая Катерина Юрьевна!

Я Вас поздравляю с Днем Рождения!

В этот знаменательный для Вас день я вновь беспокою вашу душу своими излияния и письмами. Уже десять лет прошло с того жуткого страшного дня, когда Ваша и моя жизнь оборвались в конец. Когда молотилка судьбы перемолола нас с вами и заставила нести грех на своих плечах, несмотря на нашу юность и неопытность.

Я сожалею, что случилось десять лет назад. Неимоверно сожалею, Катерина Юрьевна, что обрек вас на жизнь с ужасом и трагедией, испортил вам с мужем ваше существование. Мне нет прощения! Я знаю это, знаю! НО не могу не писать Вам из года в год и не просить принять мои слова извинений. Я знаю, они не согреют вам душу, не излечат раны и не починят искалеченное сердце.

Прошло десять лет, Катерина Юрьевна, целых десять лет! Я помню какой вы молодой и легкой были с изящным и нежным личиком и полными горя глазами. Сейчас Вы мудрей и сильней, кожа ваша начинает покрываться мелкими морщинками, а на сердце зияет рубец, который иногда болит и кровоточит. Мои слова — это ничто перед вами. Я бы опустился бы к вам и стал целовать ноги, моля принять мои извинения. Но вы их отвергнете, я знаю. И вы будете правы это делать. ВЫ имеете на это основания.

Знаете, я решился больше вас не доставать. Более от меня к вам не придет ни одного письма. Нет, не потому что я решил закончить молить вас. Нет, что вы! Я больше не буду ВАМ их посылать, я буду отсылать их в никуда, ведь боль мою все равно не заглушит не ваше молчание, не ваши ответы. Проще не мешать вам и не заставлять переживать тот ужас, что произошел.

Вам на прощание я решился оставить подарок. Это крест с родонитом, который мать повесила на меня в мои три года при крещении, чтобы он защитил меня от злой судьбы. Но я был настолько глуп и без верен, отвергал её подарок и всегда хранил в шкафчике, чтобы он не терзал меня. А в итоге, именно он мог спасти меня, и вас от того случая. О, если бы я слушался матушку и поступил так, как она хотела! Но то дела минувших дней…

Я прошу Вас принять этот подарок! Крест сделан из серебра с платиной, смесь редкая настолько, что я пока не встречал нигде в жизни этой помеси. А в центре его, как третье око, вставлен камушек — это редкий прозрачный розовый родонит, ограненный искусным мастером при дворе Николая Второго в далекие годы. Прошу принять его, чтобы он оберегал вас и вашу семью от бед и напастей.

Не буду боле тревожить вашу душу.

Прошу простить меня, хоть когда-нибудь.

С уважением и благоговением к Вам,

Виновник вашего горя

Ю.А.К.»

Пока Катерина Юрьевна читала строки чужой мысли по щеке её катились слезы. Руки мелко дрожали, а из рта вырывались тихие всхлипы. Она не ждала этого письма, надеялась, что он больше не потревожит их семью, но он снова застал её врасплох. Да еще и когда! В день её рождения, не раньше, не позже.

Она аккуратно сложила записку обратно в конверт и присела на табуретку. Лицо своё Катерина Юрьевна спрятала в ладони и несколько минут плакала, не меняя своей позы. Автор письма был прав: он растревожил рубец, который вновь стал кровоточить. И боль с годами не уходила.

Посидев еще немного, она убрала подарок, не взглянув на украшение в футляре, и поправив внешний вид, решилась вернуться к гостям. Рассказывать мужу сейчас или после праздника — не определилась и решила действовать по ситуации.

Глава 6

С того самого дня, когда жизнь молодой Катерины изменилась в мгновение, прошло целых десять лет. Тогда стояла холодная и сырая осень, полная перепада температуры и резких ночных заморозков: переобуваться на зимние шины было рано, а на летних кататься опасно. Все службы предупредили жителей о введение особого положения и запрещали быструю езду и опасные обгоны.

Петр Ильич, тогда еще не прикованный к инвалидному креслу, возвращался с работы, куда его вызвали посреди дня по экстренной причине — взрыв газа в доме. Страшная была картина, как вспоминала Катерина, раскореженная пятиэтажка с выбитыми пустыми окнами и обугленными плитами пролетов — фото разлетелись по городу сразу же и вызвали бурный резонанс среди жителей. Молодой Петр мгновенно среагировал: поехал на место аварии и не стал дожидаться служебной машины, ведь счет шел на секунды.

Катерина сильно переживала, что Петр Ильич поехал на своей новой еще толком не обкатанной машине, которую родители подарили ему на день рождения. Но он успокоил свою впечатлительную Катеньку и обещал быть аккуратным на дороге, а к вечеру вернуться домой невредимым. С тяжелым сердцем отпустила его и спорить не стала. О, знала бы она, вцепилась бы в ноги и не пускала, пока не приехал бы служебный транспорт!

Часы пробили больше десяти часов, а Петр не возвращался, хотя больше часа назад набрал и предупредил, что выезжает домой и попросил Катерину поставить чайник. В сердце скребло, думы были жуткими и страшными, а руки беспощадно мандражило. Когда же раздался звонок мобильного, она подлетела как ужаленная и схватила трубку: звонок был от Петра. Но на том конце трубки уточнили с кем разговаривают, после чего сообщили, что мужчина попал в аварию, находится в тяжелом состоянии и его везут в больницу. Чайник выпал из рук и ошпарил ноги Катерины. В тот момент, боль от кипятка она даже не почувствовала.

А дальше долгий страшный сон длинной в месяц: реанимация, экстренный вертолет, сложная хирургическая операция, долгая кома и ужасный диагноз, влепивший молодой паре оплеуху сочно и сильно. Петр не мог больше ходить, позвоночник оказался поврежден, и двигательная функция сохранилась только у верхней части тела до пояса, ниже — полная атрофия. Для парня, только начинавшего строить жизнь, это оказалось большой трагедией. Пришлось работать с психологом в паре, чтобы вытащить Петра из глубокой замкнутости и отреченности от мира — они сменили семь психологов и только восьмой смог вытянуть пациента из травматического состояния.

Катерине пришлось бросить мечты о переезде в крупный город, планы на обучение в крупном и престижном институте. Петр отговаривал любимую от жизни с ним, просил не портить судьбу и позабыть его, но она не бросила, осталась рядом на все оставшиеся годы. Закончила местный педагогический институт и стала преподавать в школе у начальных классов, попутно ухаживая за мужем и строя их совместную жизнь. Только спустя пять лет после трагедии, они наконец поженились, а после и повенчались — они оба поняли, что жизнь их теперь связана крепкой цепью, которую создала для них сама жизнь, пусть и через чудовищную трагедию.

Но было в их жизни еще одно — виновник аварии. Такой же молодой человек, как они, который не справился с управлением своей машины, выскочил на встречную полосу и по касательной задел машину Петра. Если бы не лед на дороге, быть может, все случилось не так трагично, но Петра Ильича занесло, повело по льду, а после отбросило в отбойник водительской стороной. Машина зажала его, переломала ему ноги и повредила позвоночник. Виновник аварии отделался переломом руки и шрамом на лице — Петр лишился полноценной жизни навсегда. Неравномерная цена между двумя совершенно незнакомыми людьми.

В суде его приговорили к условному сроку и выплате компенсации за причинённый ущерб. По нему было видно, как раскаивается виновник, но Катерина не приняла его просьбы о прощении. Она принципиально игнорировала его в ходе судебного заседания, лишь единожды бросила ему: «Я вас никогда не прощу, вы этого недостойны. Но если вы так хотите исправить ситуацию — убейте себя». Сказала она их с такой злобой, досадой и обидой, что виновник обескуражил и отпустил её руку, а она гордо ушла.

И он стал её самой большой обидой в жизни, самым большим грехом. Он —Юрий Александрович Кутилов. Сын директора единственного завода в городе и весьма уважаемого человека. Отец Кутилова покрыл все компенсации, которые назначил суд, и не тревожил семью, только пару раз являлся после аварии и уточнял: нужно ли что купить для Петра Ильича — Катерина отвечала строгим отказом и просила покинуть их, что он и сделал.

А потом стали приходить раз в год письма на почту от виновника трагедии со словами извинения, прощения и обещаниями замолить свой грех. Ровно раз в год, в день трагедии, он присылал письма и никогда не получал ответа. Катерина сначала не стала делиться с мужем этими странными действиями, но позже все-таки призналась. Петр Ильич пытался найти и поговорить с Кутиловым, но тот не выходил на связь, и они с Катериной Юрьевной бросили это дело. Последние три письма, до сегодняшнего дня, она убирала, не распечатав, в тайный ящик и хранила — сама не зная для чего.

Если бы не коробка и приезд курьера, то и это письмо бы полетело в спрятанный ящик, ведь раньше письма появлялись анонимно, а тут их передал сторонний человек и она почувствовала, что произошло нечто необычное и нужно прочитать. Осталось только рассказать мужу.

За столом велась бурная беседа: Лиззи отчаянно спорила с Дмитрием по поводу жизненных ценностей и выбранного пути. Катерина Юрьевна знала, что нельзя было оставлять гостей одних, иначе вспыхивали столкновения. Она быстро попыталась угомонить разбушевавшихся родственником и с горем пополам это удалось.

— Павел Юрьевич, — обратилась племянница Агафьи, белобрысая цыганка, — скажите, а война — это страшно?

— Конечно, — утвердительно кивнул отставной полковник и покрутил трубку с табачной набивкой в руках. А после, тихо вздохнув, продолжил: — страшно видать смерть, тем более чужую. Вот люди рядом с тобой веселятся, играют в партейки, меняют портянки, а вот они же лежат распластанные на поле боя с вывернутыми кишками или разорванными головами. Еще хуже, когда товарищ твой умирает не сразу, а долго и мучительно. Ты рядом с ним сидишь, придерживаешь рану, чтобы кровь так сильно не хлестала, а он рассказывает тебе о том, что ничего не чувствует, что это маленькая царапина и через пару дней он вернется в бой. После ему становится сонно, отшучиваясь, говорит о нехватке сна в окопе, желании выспаться, и закрывает глаза, а ты понимаешь, что больше он не откроет их. Теперь он и правда выспится. Иное же, когда рана сильная и мучительная, когда товарищ кричит от боли, кричит о том, что не хочет умирать, долго и протяжно воет лишь одну фразу: «Мама, мамочка, я не хочу». И чувствует, как его забирает бесчувственная старуха с косой под названием смерть. Многое происходит на поле боя, многих теряем мы и еще больней не умирать самому, а хоронить своих товарищей и возвращаться потом в мирскую жизнь, которую они отжить не успели. Тебе очень стыдно, что смерть не забрала тебя, а забрала их.

— И вам было стыдно, Павел Юрьевич?

— Мне до сих пор стыдно, Лиззи, что я дотянул до своих годков, а мои товарищи полегли, защищая меня.

— А разве нельзя без войны?

— Нет, Лиззи, дитя моё, нельзя. Война — она же приходит просто так с бухты барахты, от нечего делать страны и народы не воют. Но это дело сложное. Одно могу сказать: война всегда будет хоть сейчас, хоть через сто лет. А те, кто гибнут: пути Господни неисповедимы, мои родные. Принимайте судьбу такой, какая она есть.

— Павел Юрьевич, а вы злитесь на тех, кто воют против нас, например?

— Нет, Катерина, нет. Если положено нам воевать, значит положено, а злится нет смысла.

Все отчего-то задумчиво замолчали и стали играть в карты дальше. Звенели чашки о блюдца, постукивала ложка, которой помешивали чай, вдалеке куковала кукушка, а Катерина Юрьевна грустно смотрела в чашку. Дума её была тяжелой и душащей, что в груди щемило сильно и неприятно.

— Катенька, что с тобой? — уточнил Петр Ильич, аккуратно касаясь её холодной руки. — Ты вся холодна. Не заболела?

— Нет, Петь, нет. Мысли мои тревожны, а тело вполне здорово.

— Тебя долго не было, когда ты уходила отвечать на звонок, ничего не случилось ужасного?

— Нет. — Катерина немного прикрыла глаза и вдохнула аромат морозного воздуха, который постепенно опускался на поселок. — После. Когда все уйдут, я тебе скажу.

Катерина нежно посмотрела на мужа, аккуратно поцеловала его в лоб, а после стала собирать чашки со стола. Пора было уже заканчивать посиделки, тем более что Павел Юрьевич уже вызвал к себе шофера, а Агафью Иллиадоровну должен был подобрать знакомый цыган с табора. Разговор продолжался во время сборов. Темы были разнообразны, а мнения довольно полярны. В этот раз никто не спорил и, к моменту, когда подъехали машины, родственники разошлись вполне на доброй ноте: каждый при своём мнении, но при этом услышав чужое и приняв его. Катерина Юрьевна благодарила гостей за приятный вечер, выслушивала горы добрых слов и была целована в обе алые щеки.

Солнце уже спряталось за горизонт, сумерки захватили пространство вокруг. Девушки ежились от холодных порывов ветра, провожая гостей со двора. В доме осталась только Лиззи и Дмитрий.

Глава 7

Лиззи с Катериной Юрьевной вошли в дом. Он был построен по традиционному принципу русской избы: во главе дома печь, а вокруг него поставлены комнаты; когда растапливалась печь, то тепло поступало в комнаты и весь дом обогревался. Печь была хорошей, выложенной кирпичом и промазана глиной, а сверху побелена для аккуратного внешнего вида.

В доме было настолько жарко, что девушкам пришлось частично раздеться, чтобы не покрыться тридцать тремя слоями пота. В дальней комнате, где Петр оборудовал кабинет для своих нужд, восседали в креслах братья. Дмитрий был весел, в отличии от Петра, и попивал вино из бокала, энергично покачивая правой ногой.

Катерина Юрьевна забрала из тамбура коробочку и вместе с Лиззи вошла в комнату, попросив всех присесть. Зачитывала письмо медленно и тяжело, несколько раз пришлось промокнуть глаза салфеткой, чтобы слезы не мешали читать, а после передала письмо и коробочку Петру и присела на диванчик: она была вымотана и иссушена как колодец в далекой жаркой пустыне без единой капли тени. В кабинете стояла тишина. Коробочка и письмо переходили из рук в руки, слышалось периодически тихое шуршание бумажного листа и тихое щелканье замка футляра.

— Не знаю, Катерина, это какое-то безумие! — воскликнул Дмитрий. Он стал ходить из стороны в сторону, как загнанный дикий зверь перед лицом опасности. Шаг его был резок, каблук отчеканивал каждый ход, а руки сцеплены за спиной в тяжелом жесте. — Ему уже было сказано о нежелании видеть и слышать его! О том, что никто его не простит!

— Почему же он пишет тебе, Катерина, а не Петру Ильичу? — тихо уточнила Лиззи, глупо хлопая ресницами, а глаза её были красными, скорей всего от нахлынувших слёз.

— Это еще большая загадка! — яро проворчал Дмитрий, после присел в кресло и взялся перечитывать, иногда произнося вслух: — когда молотилка судьбы! Ба, молотилка судьбы. Да это он та самая молотилка, а не судьба виновата. Но я не могу не писать! Можешь, можешь не писать и не тревожить семью, которую обрек на такую жизнь. Ведь может, Петр, может не писать?

— Может, Дим, может.

— Вот и я о том!

Получив поддержку брата, Дмитрий разошелся сильнее в своих выражениях, не стесняясь оскорблять и опускать автора письма. Катерина Юрьевна погрузилась в себя, стараясь не замечать происходящего переполоха вокруг, в отличии от Лиззи, которая активно старалась ругаться с братом Петра. Крик, гам стояли в комнате от которых Катерина решилась скрыться.

Она вышла из дома и присела на скамейке, что была поставлена под яблоней в цветнике, и стала вдыхать аромат ночного воздуха. В тишине поселка различалось потрескивание сверчков в траве, вдали покрякивали утки, прерывая иногда слаженную симфонию стрекотания. Воздух морозил и руки, не облаченные в перчатки, немного холодило, но на фоне переживаний, Катерина не чувствовала физические чувства. Вся она была обращена внутрь себя и своих мыслей, что жужжали у неё в голове и не давали сконцентрироваться на хоть одной внятной.

К ней подсела Лиззи, она ощутило её тепло и аромат цветочных духов, которыми с самого подросткового возраста пользовалась младшая сестра. Катерина обняла сестру и нежно прижалась к плечу лбом, по щекам её текли слезы, полные безотрадного горя и боли.

— Катерина, — позвала Лиззи, аккуратно убирая прилипшие волосы с лица сестры. — Ну что ты, что ты! Полно плакать, итак, столько слез вытекло из тебя за все годы, откуда только здесь столько жидкости?

— Не смешно, Лиззи, не смешно.

— А я и не смеюсь. Я тебе серьезно — для чего плакать, если все уже давно случилось? Почему ты не можешь принять?

— Принять и простить? — горько усмехнулась Катерина, отворачиваясь от сестры.

— Да. Катенька, что ты потеряла от всего, что произошло?

— Да как ты можешь, Лиззи! — вскрикнула Катерина, отшатываясь от сестры. Взгляд её был полон искреннего удивления и шока, который обуял женщину. — Он жизнь мою разрушил! Все мои мечты!

— Вот именно, Катерина, твои! — вспыхнула Лиззи от гнева, что был направлен в сторону старшей сестры и продолжила: — были бы с Петром, если бы не авария? Была бы ты в счастливом браке с человеком, который будет с тобой до гробовой доски? А твоя профессия? Ты ведь так любишь возиться с детьми из школы, но ты не пошла бы на эту учебу! Ты желал стать коммерсантом! И счастлива была бы от этой профессии к которой ты не подходишь вообще? Катерина, опомнись. Да, этот человек сделал большое горе, но Катерина, он же не специально. Даже суд это признал, что его выбросило на полосу от резкого торможения впереди идущей фуры. Хотел он преднамеренно разрушить твою жизнь? Да никогда, Катерина, никогда! Он страдает все это время не меньше твоего, но знает, что прощения ты ему не дашь. Именно ты не дашь, потому Петр давно простил его!

— Что?!

— Да, Катерина, Петр давно простил его, только твою душу отравляет злоба и обида.

Катерина замотала головой, не веря в слова сестры. Её Петр не мог простить этого человека, не мог принять свою участь. Она не верила, сестра обманывала, чтобы защитить этого ужасного человека. Но в глазах Лиззи читалась правдивость оттого, что слова были искренними и настоящими. И Катерина не могла осознать — как. Как Петр мог отпустить случившиеся? Как мог забыть то, что произошло?

— Катенька, хватит. Отпусти свою боль, прими, что не случись аварии, жизнь могла быть не такой радостной и счастливой для тебя. Ведь дом вы построили на деньги с компенсации, он не единожды помогал вам после аварии.

Она ушла, а Лиззи продолжала попрекать сестру, как думала Катерина. Продолжала выворачивать ситуацию наизнанку. Катерина Юрьевна не могла поверить в такую бесчувственность сестры по отношению к ней. Она почувствовала пропасть между ней и сестрой, и мужем, которые приняли извинения виновника и продолжили жить без оглядки назад. Показалось, что они стали для неё чужими людьми и сердце затопила печаль от потери некогда близких людей. А в доме куранты отсчитывали двенадцать ударов. День рождения закончился и печальней дня для Катерины не было.

Глава 8

Через несколько дней Дмитрий заявился в их дом с визитом. На тот момент Катерина с мужем не общалась, так как он подтвердил слова Лиззи о прощении. Женщина не могла принять поступок мужа и между ними пробежал холодок, который отстранил близких людей друг от друга. Мысли Катерины крутились в цикличном круге того дня и разговора с сестрой, но она четко для себя выставила позицию о том, что прощать не собирается. И атмосфера в доме была сильно накалена.

Брат мужа пришел с информацией. От своих знакомых он узнал откуда отправлялось письмо и все необходимые контактные данные, так как Дмитрий был категорически настроен против подаренного украшения и всенепременно требовал вернуть его законному владельцу. Петр нехотя согласился с позицией брата и обещался поехать вместе, если того требует ситуация. Ситуация потребовала присутствия Петра Ильича.

Они вместе отправились в город. На одной из центральных улиц проживал отправитель письма и, немного исхитрись, Дмитрию удалось узнать и номер дома, и номер квартиры. Потому, как только нужная информация была добыта, брат настоял Петру на экстренной поездке, которая не требовала отлагательства. Катерина провожала родственников с тяжелым сердцем. Ей хотелось поехать с ними, но мужчины запретили ездить с ними — душа Катерины Юрьевны эти дни была нестабильной и резкие стрессы ей не добавили бы здоровья.

Мужчины подъехали к дому около пяти часов вечера, когда солнце еще светило в небе достаточно ярко, бледная луна уже была различима на небе и сумерки начинали подкрадываться. Ветер сегодня дул резкими и сильными порывами, разнося коричнево-охровый вихрь листвы по городским улицам. Мокрые и грязные, они упорно прилипали к машинам и создавали общую угрюмую атмосферу вокруг. Лишь солнечные лучи позволяли разбавить осеннюю печальную картину своими поблескиваниями на влажных листьях.

— Дим, я туда подняться не смогу. Может ты один пойдешь?

— Нет, мы тут подождем. Он, наверное, скоро должен будет вернуться домой.

— С чего ты взял?

— Доверься мне.

Петр Ильич спорить с братом не хотел, если Дмитрий вбивал себе в голову какую-либо мысль, то остановить его мог или готовый результат этот мысли, или смерть его самого — ни больше, ни меньше. Потому ссориться из-за такой мелочи было бы верхом абсурдного поведения и глупости, которая не свойственна Петру по жизни. Он и с Катериной ругаться не желал, но жена сама полезла на рожон и поссорилась, фактически, сама с собой по своему желанию. На самом деле, это был первый раз, чтобы они так крупно поругались с женой, но этого стоило ожидать. Хоть она и не была человеком злопамятным, но простить Юрия — виновника аварии — не могла несмотря на прошедшие десять лет. Сам Петр принял то, что случилось, пять лет назад и отпустил обиду — фактически, он сам был немного виноват, так как растерялся и не вырулил, а ведь мог. За что винить человека, если сам дурак? Не за что, но принять этого Катерина Юрьевна не могла. Оставалось лишь ждать, когда она перерастет этот день и отпустит горе, что гложет её долгие годы.

— Вы кого-то ждете, мужчины? — уточнила девушка, которая сидела на скамейке около подъезда всё то время, что Петр с братом ожидали.

— Немного не ваше де…

— Да, нам нужен Юрий Кутилов, должен тут проживать, — перебил брата Петр, зная вспыльчивость Дмитрия и не желавший устраивать конфликт на пустом месте.

— Нет его. Я сестра его, что вы хотели?

— Так мы и будем рассказывать чужому человеку!

— Не фырчите на меня, — обратилась девушка к Дмитрию в пренебрежительном тоне, после повернулась к Петру и продолжила: — я знаю кто вы! Тот мужчина, что пострадал в аварии. Меня Аврора зовут, я младшая сестра Юрия. Навряд ли вы обо мне знаете, маленькой было тогда я.

— Петр Ильич, — подъехал Петр и протянул руку в знак знакомства.

— Дмитрий.

— Приятно познакомиться, — вежливо пожала руку Аврора. — Для чего брат мой вам?

— Хотели бы попросить, вашего многоуважаемого брата, перестать писать письма и тревожить семью. В частности, душевное здоровье Катерины Юрьевны, жены Петра Ильича. А также вернуть вот это. — Дмитрий выудил из внутреннего кармана пиджака футляр, обитый бархатом. — Письмо уж мы оставили при себе.

— Она смотрела, что внутри? — уточнила Аврора, не торопясь забирать из рук Дмитрия футляр.

— Нет, Катерина Юрьевна отказалась смотреть чуждый подарок и принимать его тоже.

— Вы торопитесь? — Аврора посмотрела на Петра Ильича каким-то странным взглядом в котором проблескивался огонек печали, где-то там, далеко спрятанной внутри.

— Да, нам еще нужно по делам.

— Я вас не спрашиваю, Дмитрий. Петр?

— Если вам есть что мне сказать, то говорите, я подожду.

Аврора кивнула в ответ Петру, поднялась с места и попросила подождать немного её возвращения. Дмитрий неодобрительно смотрел в спину удаляющаяся девушки, а после того, как она скрылась за дверь подъезда, звучно цокнул и недовольно посмотрел на брата, но Петр Ильич не стал ничего говорить, лишь развел руки в стороны в неоднозначном жесте. Каждый погрузился в свои мысли и стал дожидаться возвращения молодой особы. И она долго себя не заставила ждать, резко вылетела с подъезда держа в руках какую-то папку черного цвета. Лицо её отражало скорбь и едва заметную эмоцию сожаления.

— Вот!

Она протянула Петру в руки папку, которую он принял аккуратно. На первой стране в файл было вставлено свидетельство о смерти на имя Кутилова Юрия Александровича выданное около трех лет назад.

Петр с непониманием посмотрел сначала на Аврору, потом на Дмитрия — во взгляде его читался неподдельный шок и ужас, который окропил его сердце и вскипятил кровь. Его бросило в жар, руки резко похолодели, щеки покрылись багрецом. Дмитрий забрал из рук брата папку, после чего, успев пробежать по документу, с непониманием посмотрел на Аврору и произнес:

— А кто тогда слал письма? И этот подарок?

— Я. — Девушка ткнула себя в грудь указательным пальцем уверенно, гордо и объяснила: — такова была воля брата перед кончиной.

— Он, — начал было говорить Дмитрий, но запнулся на полуслове, пытаясь усвоить полученную информацию, после взял себя в руки и уточнил: — как он погиб?

— Повесился, три года назад. Я его нашла прям тут — в квартире.

Глава 9

Петр с братом вернулись поздно вечером, когда уже сумерки спустились на поселок. Катерина к тому времени уже собрала все дачные вещи, осушила баню и короба с водой, закрыла на замки погреба и сараи, промыла беседку и опустошила печь от золы. Подготовка к консервации дома на зиму почти закончилась, осталось накрыть всю мебель и технику в доме пленкой, чтобы не скапливалась пыль, и можно было с чистым сердцем покидать дачу, перебираясь на жизнь в город и начинать новый учебный сезон.

Мужчины зашли в дом хмурые и мрачные. Дмитрий быстро откланялся и покинул их, напоследок посмотрев на Катерину странным взглядом, выражавшим неясную досаду. Её насторожило поведение родственников, тем более мужа, который молчал, когда приехал, а после закрылся в кабинете. На душе стало тревожно, неясно отчего, но что-то страшное произошло — она четко почувствовала своим внутренним чутьем.

До двенадцати ночи Катерина просидела за столом с книгой в руках. Внешне она делала вид, что увлечена чтением, но мысль её витала около поведения мужа и уверенного мнения о том, что произошло нечто ужасное. Сердце ныло, томилось, в голову лезли все возможные идеи и предположения. Но пока Петр Ильич не вышел из комнаты, знать истинную причину своей тревоги она не могла.

— Катерина, подойди, пожалуйста.

Голос мужа был тихим и печальным, полный ломанного сожаления и острой боли. Катерина Юрьевна вся вздрогнула от неясного страха, поплелась в кабинет к мужу. Он сидела за столом, голова его была понурена, а тело выражало скорбь. От этой картины ей стало плохо, но она упорно стояла в дверном косяке.

— Катерина, Юрий. — Петр Ильич остановился, отчего-то вздохнул, поднял голову и посмотрел на жену тяжелым взглядом. — Он ведь писал тебе все это время? Каждый год?

Она колебалась — не знала, стоит ли подтверждать или отрицать его слова. После решилась признаться, скрывать было уже нечего, раз Петр заговорил об этом, то он знает, а значит ложь не сыграет ей на руку, лишь оттолкнет от себя. Врала Катерина плохо и не умеючи, так что не стоило портить отношения. В ответ Петру она кивнула.

— Что же ты наделала, Катерина?

— Петр, но я даже не смотрела их! — яро высказалась Катерина Юрьевна на слова мужа, пытаясь оправдать себя, даже не зная за что. — Бросила в ящик и забыла!

— Почему не сказала, Катя? Почему не открыла?

— Зачем? Зачем мне открывать письма от того, кого я не собираюсь прощать. И тебя тревожить я не хотела.

— Екатерина, — обратился к жене полным именем Петр Ильич, никогда так не делавший в жизни, называя её только ласковыми сокращениями: — ты сделала такую глупость. Его больше нет, того Юрия больше нет, потому он не смог жить с тем, что его не простили. Нужно было всего лишь ответить на письмо, не больше. Отпустить этого человека из жизни и убрать из своего сердца обиду. А ты в ней живешь. Гордыня — вот твой главный грех! Ты возомнила, что ты вправе решать кто прав, кто виноват. Тебя там не было, ты не знаешь, как оно было. И не ты пострадала от той аварии! Катерина, ты возомнила себе, что он тебе разрушил жизнь, но это не так. Ты могла сделать выбор и отпустить меня, начать новую правильную жизнь с полноценным человеком, но ты выбрала меня и винишь в своём выборе Юрия.

— Петр, что ты говоришь?!

— Молчи, Катерина, молчи! Своей гордыней ты уничтожила человека, его судьбу! Обрекла человека на страдания похуже моих. Нет у меня ног, но я живу, слышишь, живу. А он нет — не живет! — Петр кричал, не стесняясь своих криков, не сдерживая себя, не желая подавлять эмоции, которые захватили его душу, после всего, что он узнал. — Уйди, уйди с глаз моих!

Он отвернулся от жены. Сейчас его разум и душа не готовы были принять, что от бездействия Катерины и её гордыни погиб человек. О, если он знал, если бы знал! Мог спасти, мог отговорить, принять извинения за жену. Но внутри Петр знал, что Юрию необходимы были извинения именно Катерины Юрьевны. Почему? Об этом больше никогда никто не узнает. И скорбь, отвращение к себе поглотили его, заставили отгородиться от жены.

Катерина в безумном панике выбежала из кабинета мужа и скрылась в спальне, гонимая неясным беспокойством и страхом. Сердце её билось как сумасшедшее, щеки опалял жар! Она кинулась на кровать и заревела, сама не зная причины. Может быть, потому что впервые увидела мужа таким яростным и скорбным? Потому что почувствовала ту стену, что выросла между ними? Или потому, что услышала от мужа те слова о ней, которые она всегда страшилась признать?

Когда слезы кончились, а кровь отхлынула от головы и мозг стал более-менее ясно осознавать ситуацию, Катерина решилась достать злополучные письма, которые тайно прятала в своем секретном ящичке. Вот они, три письма, аккуратно сложенные и немного пожелтевшие от времени, ни разу не читанные. Начинала Катерина с письма, которое прислал три года назад.

«Уважаемая Катерина Юрьевна!

Я пишу Вам снова, как и год назад. Но не просто просить прощения, не просто унижаться словами перед вашей душой, не просто писать свои глупые строчки. Нет. Я помню ваши слова о том, что если я хочу прощения, то должен умереть сам. Помню!

Я долго анализировал вашу фразу, смотреть на неё под разным углом. У меня было достаточно времени для этого — две тысячи пятьсот пятьдесят семь ночей и дней, которые сменяли друг друга на протяжении этих лет. Я думал каждый день, прокручивал каждый час, вспоминал каждую минуту. И я пришел к выводу.

Моя жизнь, после аварии, больше не жизнь, а одно сплошное страдание. Никто и ничто не может помочь мне забыть мой поступок, мою ошибку. И выхода из всего этого два: или вы принимаете мои извинения и отпускаете мой грех, или я заканчиваю ваше страдание тем, что исчезаю с этого света, принимая наказание.

Если Вы готовы простить меня, то я жду ответа вашего в течение трех месяцев.

Если Вы считаете, что единственный шанс искупить мой грех — моя смерть, то не отвечайте. Я сам приму этот выбор, не очерняйте свою светлую душу таким страшным решением, я сделаю это за вас — сам себе подпишу приговор и сам же его исполню.

Какой бы Вы выбор ни сделали, я приму его.

Ваш Ю.А.К.»

Катерина откинуло письмо от себя, закрыв рот в беззвучном крике, который вырвался из неё. Она не ответила, и он решил…

— Нет, нет, нет! — прошептала Катерина себе под нос, не осознавая до конца, что все происходящее реально, а не страшный сон, приснившийся ей на фоне переживаний.

Катерина Юрьевна выбежала из комнаты: растрёпанная, с красными сосудистыми глазами и опухшим лицом. В кабинете Петр видел в той же позе, смотря в одну точку и не реагируя на вбежавшую жену.

— Он покончил с собой? Петр! Ответь мне! Он покончил с собой?!

Петр Ильич тяжело кивнул Катерине, после чего она осела на пол и схватилась за голову. Слезы градом полились по щекам, окропляя ткань ковра большими мокрыми лужами. В душе Катерины поселилось отвращение к себе и жалость от сделанных поступков. Она никогда не смогла бы простить себя.

Глава 10

Катерина вышла на ближайшей остановке общественного транспорта. Она была одета в черное платье, глаза её выражали скорбь настолько сильную, что люди оборачивались на неё, смотря вслед странной женщине в прикиде смерти. Но Катерину Юрьевну не заботило мнение окружающих, лишь одна цель маячила перед лицом.

Дом Юрия Кутикова она нашла сразу: пятиэтажка уныло серого цвета с неработающим домофон и грязной, оттого что её не мыли, лестницей. Последний этаж и вот она темно-шоколадного цвета дверь с бронзовыми ручками. Катерина постучалась. Сначала ей не открывали, но потом она услышала слабое шуршание за дверью, тяжелые шаги и звук щелчка замочной скважины. На пороге стояла молодая девушка.

Аврора, муж подсказал имя девушки заранее, была невероятно похожа на своего брата. Брюнетка невысокого роста с уточненной фигурой — она была похожа на модель из какого-нибудь серьёзного столичного агентства. Взгляд карих глаз отражал искреннюю тоску и тревогу, но купал в своей теплоте и нежности — взгляд человека, потерявшего все в своей жизни, но продолжающего теплить надежду в своем сердце. Тонкие аккуратные черты лица подчеркивали тот свет, что излучала девушка. Именно таким был Юрий в воспоминаниях Катерины и такой же была Аврора.

— Я Екатерина Юрьевна.

— Чистая?

— Что? — Катерина посмотрела на Аврору удивленным взглядом, не понимая вопроса, а потом осознала и ответила: — да, моё имя переводится как читая, непорочная.

— Проходи.

Аврора отошла от двери, тем самым позволяя Катерины войти внутрь. Женщина разделась и прошлась взглядом по квартире: светло-коричневые оттенки, современный стиль и много деревянных вставок. Квартира вызывала тепло в сердце, но в то же время отталкивала от себя своей чуждостью и тоской.

Катерина Юрьевна вошла в единственную комнату. Высокие потолки, стены цвета томленого молока и скудная обстановка: стол, стул, кровать, шкаф и белый высокошёрстный коврик. Стена над кроватью вся увешена грамотами— Катерина насчитала больше тридцати рамок. На столе компьютер и порядка двадцати разных золотых кубков.

Женщина аккуратно присела на принесенный табурет и выжидающе посмотрела на Аврору. Они обе не готовы были начать разговор, пришлось Катерине сделать первый шаг.

— Вы посылали мне письма?

— Да.

— Почему?

— Потому что брат так завещал мне сделать.

— Он все подготовил заранее? — задала вопрос Катерина Юрьевна, но не стала дожидаться ответа Авроры и перебила: — не надо, не отвечайте. Вопрос глупый.

Катерина Юрьевна встала и прошлась по комнате, аккуратно трогая покрытую пылью мебель и технику. Всё здесь говорило о том, что владелец был в глубоком горе и вел аскетичный образ жизни на фоне своих страданий. «Может быть, — рассуждала Катерина в мыслях, — Юрий мог стать великим человеком, если бы не моё эгоистичное поведение? А может быть, он бы потратил всю жизнь на глупые скитания?» В душе женщины бушевал шторм эмоций от презрения к себе и своим поступкам до горделивого мнения о глупости самоубийства Юрия — эти чувства схлестывались в тяжелом бою.

— Вы тут живете? — уточнила Катерина Юрьевна, продолжая сметать пыль с кубков.

— Нет. У меня своя квартира. Была. Но когда брат умер, я не смогла продать или сдать квартиру. Посчитала это неуважением к брату. — Аврора немного помолчала, Катерина продолжала стирать пыль с кубков. — Я не протираю их, не трогаю тут ничего, только на кухне и ванной комнате прибираюсь раз в месяц. А так: прихожу, сажусь на стул и сижу. Иногда час, иногда два, а иногда целый день — потом ухожу.

— Почему не протираете?

— Хочу, чтобы всё в этой комнате хранило память о хозяине. Тут каждый сантиметр пропитан братом.

— Разве пыль не мешает? — удивленно уточнила Катерина.

— Пыль показывает, что человек, который тут жил, остался в памяти других. Как пыль ложится на вещи, так идут годы и сохраняется память.

Катерина не поняла смысл сказанных слов. Она продолжала неосознанно протирать кубки, словно сдирая застарелую кожу с тела, оголяя внутреннюю суть этих вещей, обнажая красоту их сияния.

— Какой он был? — уточнила Катерина, разглядывая один из кубков. — До аварии, какой он, Юрий?

— Веселый. Целеустремленный. Умный. Невероятно талантливый. Вокруг него крутилось много таких же талантливых ребят. Он уже с восьмого класса открыл в школе, по согласованию с директором, кружок для таких, как он.

— Был в центре внимания?

— Да. Но не любил этого. Хотел, чтобы люди видели не его внешность, а его труды.

— Чем он занимался?

— Учился на биоинженера. Новая неизведанная профессия, к которой он кипел всем сердцем. Он мечтал.

— О чём? — уточнила Катерина, когда девушка не досказала фразу.

— Мечтал стать тем, кто разберется в причинах появления рака и сможет предотвратить его развитие. Большая светлая мечта — глупая, отчасти.

Катерина Юрьевна посмотрела на Аврору. Перед ней возник образ Юрия: печальные понурые глаза с коричнево-золотистой радужкой, похожей на осенние листки; взъерошенные черные волосы, будто на них гнездо сотворили птицы; сильные крепкие руки и телосложение; звонкий бархатный голос. И его слова: «Прошу, Катерина Юрьевна, простите меня. Простите меня, ради Бога!»

Не простила, не приняла, не отпустила обиду спустя годы. Горделивая, заносчивая и жестокая женщина — вот кем была она. И он — светлый, талантливый парнишка, который не смог себя простить. «Насколько он был светел, что сделанное действие для него стало каторгой и наказанием?» — подумала Катерина.

— Катерина…

— Екатерина, — перебила Аврору женщина, и пояснила: — называйте меня Екатерина, а не Катерина.

— Почему же?

— Потому что Катерина умерла в своем горделивой желчи, а Екатерина, понимающая и прощающая, только родилась на этот свет.

Из квартиры Катерина выходила задумчивая и печальная. После встречи с сестрой погибшего и их долгого разговора о произошедшем из неё были выжаты все соки. Казалось, пустили её душу через мясорубку и достали перемолотый фарш, лишенный положительных эмоций.

Она брела по городскому бульвару, украшенному яркими кованными светильниками, привлекающими к себе мотыльков и иную мелкую живность. Ногами загребала кучки листвы, уже частично спревшей и оставляющей на носках туфель влажные прозрачные капли, подобно слезам. Руки неотвратимо холодило, пришлось натянуть перчатки на ледяные пальцы.

Не осознавая пути своего, Катерина добрела до церкви, что возвышалась в уединенном уголке парка, отдаленная от мирской реальности. «Откуда она тут взялась?» — удивленно подумала Катерина, рассматривая светлый уголок парка. Она никогда не замечала эту церковь, хоть не единожды гуляла по парку, и только сейчас, когда её взор на мир вокруг открылся, заметила необычное строение.

Бревенчатый сруб маленькой церквушки был покрыт влажными каплями дождя, между брусьями пролеживался мох, который задерживал в себе серебристые капельки, аккуратно покачивающиеся на ветру. Мокрое дерево источало необычайный аромат, застилающий всё вокруг. Небесные капли разбивались об асфальт и хаотично разлетались в стороны. С крыши в несогласованном такте падали дождинки, окропляя траву.

Окна церквушки излучали неясный свет. Они были запотевшие и белесые, но сквозь туман выскальзывал необычайно теплое сияние. Казалось, что за окнами скрывается сам рай, который ждет грешную душу Катерины и готов отворить для неё дальний мир. «Она любила и страдала и рай открылся для нее» — вдруг всплыли строчки из поэмы в голове женщины.

Высокие кованные двери с тяжелыми металлическими узорами и замками вызывали в ней трепет. Ей казалось, что этой райские двери, за которыми будет ждать суд божественный. И ей стало страшно, ведь душа была не готова отправиться на великое действо. Но крик ворона отвлек Екатерину, помог опомниться и встрепенуться всем телом — оторваться от созерцания и остолбенения.

Дверь оказалась открытой, но небывало тяжелой. Казалось, что она открывает не дверь, а поднимает тяжелый мешок с мукой или углем.

Она прошла притвору, аккуратно поднявшись по ступеньки вверх, прошла зал, где происходит богослужение, и направилась прямиком к алтарю, ведомая внутренним неясным чувством.

Дойти она не успела. Из дальней ниши вышел мужчина с длинной бородой — удивительно светлой. Не седой, а белесой, как ангельское крыло или лебединая шейка. Строгий взгляд голубых глаз, под стать небесной летней синеве, рассматривал её: зашуганную, печальную, страждущую. В этом взгляде ощущалась отеческая забота и всепонимание. Впервые Катерина почувствовала себя не той горделивой мудрой женщиной, а маленькой провинившейся девочкой перед серьезным взглядом папы.

— Ваше Высокопреподобие, простите за вторжение! — вырвалось у Катерины.

— Ничего, дитя господне, ничего. Просто ль так заглянула али с просьбой какой?

Он выжидающе смотрел на Катерину. Она не могла пошевелиться, а еще боле не могла решиться на судьбоносное решение. Сердце драли кошки, душа была вымучена и выжата как половая тряпка.

— Да, Ваше Высокопреподобие, — обратилась Катерина, пытаясь подобрать слова и вымученно их произнести: — примите мою исповедь. Прошу.

— Приму, дитя, приму коли искренне эта исповедь. В чем каешься, дитя Господа нашего?

— Я совершила тяжкий грех!

— Какой же?

Екатерина замялась, не зная куда деть свои трясущиеся руки, взгляд беспорядочно бегал по ликам святых, в свете свечи кажущимися проницательно глядящими и вглядывающимися в темные уголки души; по образу Богоматери, обнимающей дитя и грустно взирающей на мир вокруг, видя в нем то зло, что несет и растит в себе человек; по образу Спасителя, сурово глядящего, из-под хмуренных бровей; а сверху на неё взирала божественная троица: сын, отец и святой дух. От запаха ладана и горения свечей, у Катерины разболелась голова, она вмиг побелела, но устояла на ногах. «Либо сейчас, либо никогда!» — сама себе сказала она и четко произнесла:

— Я убила человека.

— Вы раскаиваетесь?

— Да. Всей душой!

— Прочти, — протоирей протянул Екатерине книжечку с заложенной закладкой, после чего объяснил: — прочти это пять раз тут и дома каждый день на протяжении того времени, что ты посчитаешь нужным для очищения своей души от греха.

Екатерина приняла книжечку из рук протоирея, после чего он покинул её. Она долго читала текст молитвы, запоминала каждое слово. Когда она получила отклик от души своей, когда строчки перестали расплываться перед глазами, а дрожащие руки маленько успокоились, то стала читать вслух. И слова её разлетались по зале и оседали на окружающий мир, как пыль ложиться на мебель.

— Как слабому и вовсе безсильному самому по себе на дела благия, смиренно со слезами молю Тебя, Господи, Спасителю мой, помози мне утвердиться в моем намерении: жить прочее время жизни для Тебя, возлюбленнаго Бога моего, богоугодно, а прошедшия согрешения моя прости милосердием Своим и разреши от всех моих, сказанных пред Тобою, грехов, яко благий Человеколюбец. Также смиренно молю Тебя, Пресвятая Богородице, и вас, небесные силы и все угодники Божии, помогите мне исправить мою жизнь.

По щекам Екатерины стекали слезы, она крепко сжимала в руках крест, что оставил на прощание Юрий. Руки её жгло от холода металла, а кровь пульсировала в венах. Родонит жег кожу, отливался кровавым оттенком, испытывал на прочность — не просто крест, настоящее испытание души.

«Он знал! Знал, что я приду к этому, что узнаю и буду обвинять себя. Видел во мне хорошее, чего не видела ни я, ни другие. Знал, что моя горделивость пройдет и светлая часть души поборет черноту сердца и мысли. Родонит! Камень утренней зари, камень прощения и смирения. О боже, как я не додумалась сразу. Его смерть ненапрасная, он спас мою душу от гиены огненной! Он дал мне шанс на спасение ценой своей жизни и своего затмения перед небесами» — думала в мыслях Екатерина Юрьевна.

В тот момент, она поняла, что отпускает Юрия из жизни и из её вен медленно утекает чернота и обида на парня. Она его простит, уверенно заверяла саму себя. Но простит ли она себя? Этого сказать Екатерина не могла — ей предстояло ни одну ночь молить о прощении, пока в один день она не встанет и не скажет себе, что груз вины пал с плеч. Но это было всё потом — спустя года.

А сейчас она была уверена, что жизнь только началась. Что она будет молиться за всех тех, кому она принесла боль своей дурнотой. Леность Петра, уныние Авроры, алчность Лиззи, гневливость Дмитрия, тщеславие Павла Юрьевича, чревоугодие Агафьи Иллиадоровны, за собственную гордыню — за избавления душ от грехов она будет молиться день и ночь, не щадя живота своего. Юрий отдал свою душу за их спасение. И Екатерина понимала цену этого поступка.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10