Орден Змей [Евгений Ершов] (fb2) читать онлайн

Евгений Ершов Орден Змей

Глава 1 Ранний мертвяк

— Зомби! Зомби! — визжал радостный детский голосок моей, кажется, сестры. — Мама, мы же пойдем смотреть зомби?! А можно я их покормлю?! Ну пожа-а-алуйста!

А я сидел, пришибленный, вылупившись на эту картину маслом, и пытался сообразить, кто я такой. Мне снилось, что я ребенок, и что никакой сестры у меня нет, и что своих родителей я никогда не знал. И вот я в каком-то тренировочном лагере: подъем в пять утра, я просыпался на верхней полке двухэтажной грубо сколоченной кровати от криков нашего командира, и начинался бесконечный день упражнений, разминок, бега с препятствиями, драк с другими такими же злыми мальчишками — с оружием, без оружия, с помощью чего-то странного… Не знаю, как это назвать: волшебство?

— Ваня, вставай, зомби! — радостно кричала мне в ухо Маша. — Вставай, соня! Братик, как можно валяться в такой день?!

И начала тормошить меня, а я, не успевая вспомнить что-то важное из своего сна, уставился на нее сердитым взглядом.

— Ваня, зомби, мы идем кормить зомби! — не унималась эта пигалица.

Неделю, как мне снился странный сон, отчего я встаю разбитым и невыспавшимся. А сегодня вообще ни свет ни заря разбудили криками про этих треклятых зомби. Или это не один сон, а разные, просто в них происходит всё примерно одно и то же? Не знаю, всё время ускользает что-то. И почему он так привязался ко мне? Я рассказал маме про свои сны, и она стала на ночь мазать мне лоб святым маслом, но это как будто совсем не помогло.

У нас в Ломокне раз в год по весне вылавливают кучу зомби, когда наступает паводок и сквозь трескающийся лед на Смокве-реке начинают вылазить мертвяки. Детей тогда держат по домам, а мужики разбиваются на группы, берут дубинки, мечи, вилы, ружья — кто во что горазд — и неделю дежурят, сменяя друг друга. Я тоже рвался ловить зомби, но еще мал, видите ли — «вот будет тебе двенадцать, тогда пойдешь, но только смотреть, перенимать науку». Еще три года! Но я обязательно на следующий год вырвусь и хоть одним глазком издалеча посмотрю на это представление.

Зато я в этом году самым первым заметил раннего мертвяка. Было это ровно неделю назад.

Проснулся в холодном поту (так и узнал, что это выражение означает). Смотрел вокруг и не понимал, где я и что я. Комната, в комнате две кровати — на одной я сидел и глаза таращил, на другой какая-то девчушка спала, лет пяти. Сквозь тусклое стекло пробивался рассвет, а я не понимал, где длинный зал, где двухъярусные кровати, почему командир не разбудил на рассвете. И тут понял, что это был сон. Странный сон, такой яркий, будто и правда я там был… Понял, что девчонка на соседней кровати — моя сестра, а в другой комнате спят родители.

Встал, поправил одеяло у Машки, погрелся у остывающей печи — видать, батя ночью подтапливал, а то бы совсем холодная уже была, оделся и пошел куда глаза глядят. Когда подходил к торгу, там уже полно народа всякого было, сегодня четверток — день торговый на нашей Нижней площади. Крестьяне с окрестных деревень съехались на своих лошаденках, запряженных телегами с разным товаром. Сам не заметил, как дошел до Смокварецкого моста. Еще холодно, но робкое солнышко уже будто по-весеннему начинало пригревать. И новый запах, тоже будто весенний сквозь зимнюю стужу.

Пошел по льду, я легкий, меня выдержит. Разбежался, прокатился по белому покрывалу, упал. Как хорошо! И тут заметил, как в каком-то аршине от меня вспучивается и трещит лед. И всё так медленно, медленно, медленно, что я сам себе думаю — дай-ка гляну поближе — интересно же, что там такое. Ну и подошел поближе. Будто река дышит — то есть хруст, то нету, и лед то поднимается, то обратно опускается, будто и не было ничего. И совсем всё затихло — вот скука!

Добежал до берега, нашел палку побольше — и обратно. Уж я бил, ковырял, стучал в том месте, аж весь взмок, скинул с себя тулупчик. Опять начала речка дышать, и прямо в том месте, где я бил. Вот думаю — пошли дела кое-как, сейчас докопаюсь. Опять бил, стучал, как ломом размахивался. Опять умаялся, и встал, опершись на палку. И тут, безо всякого «вздыхания» рука сквозь лед пробилась и схватила меня за левую ногу.

Я заорал что есть мочи, и давай бить по этой руке, а она меня не отпускает, всё держит, да корябает, и пытается выше и выше схватить, к себе всё подтаскивает. А я бью палкой и ору, что есть мочи. И по руке этой, и по своей ноге — не разберешь. Всё тянет, не отпускает, я давай другой ногой ее сбивать, и вроде начало получаться — уже и до валенка сбил эту руку. А потом и вовсе рука дернулась и оставила меня без обувки, но я-то освободился!

Побежал со всей мочи оттуда, и ору: «Зомби! Мертвяки! Первенец народился!» — и всё палкой размахиваю. Всю Владимирскую улицу всполошил, что круто вверх от Смокварецкого моста поднимается, а потом и Нижнюю площадь переорал, пока не сорвал голос. И сам не заметил, что бежал без тулупа да без одного валенка. Торг весь как ураганом смело. Полиция побежала на речку, крестьяне, особенно из Рорбенево, что через Смоква-реку, быстрей ветра полетели со своими телегами, чтобы успеть домой вернуться. Ведь если первый мертвяк пошел, то всё — седмицу житья не будет. Местный народ по городу побежал весть разносить да в команды собираться.

Площадь уже пустеть начала, а я всё кричал, как оглашенный. От подзатыльника в себя пришел. Это наш батюшка Спиридон меня благословил.

— Что разорался, окаянный?! — и уставился на меня.

— Так ведь зомби! — отвечал я.

— И что — не видишь — уже все поняли. Или до глухих докричаться хочешь? Имеющие уши уже услышали.

— Так это… А вообще да, конечно, вы правы.

— Палка тебе зачем? Мертвяков бить? — с прищуром спросил поп.

— Уж я его поколотил! Обратно в Смоква-реку загнал! — ответил с гордостью.

— А это что такое?! — воскликнул священник и показал на мою ногу.

Только сейчас я заметил, что штанина на левой ноге у меня разодрана и окровавлена. Пришла боль. Видать, это от холода не так больно было. Но вот заметил — и тут же аж пошатнулся.

— Откуда рана? — спросил Спиридон, а сам в глаза мне смотрит.

— Так, пока бежал, об кусты…

Опять подзатыльник, да посильнее, чем прежде, так, что я на землю свалился. И так обидно стало, что слезы из глаз.

— А ну отвечай, поганец! — навис надо мной священник.

А я плачу, и сквозь слезы:

— Схватил он меня, падаль… Чуть под лед не уволок.

Что тут началось! Я еще больше заплакал от обиды, что расплакался на глазах у людей, а батюшка какую-то телегу остановил, меня туда как мешок закинул, сам тоже забрался, крестьянина, запоздавшего на площади, в оборот взял: «Гони на кладбище!»

На кладбище! Зачем на кладбище? Меня везут хоронить? Почему? Потому что я тоже теперь стану мертвяком? Черт, каким мертвяком — тем, что зомби, и буду ходить, пока меня лопатой по голове не огреют? или просто самым обычным мертвым? Обычным! Мертвым!

Я попытался вырваться, но отец Спиридон крепко держал меня, прижав со всей дури к каким-то мешкам, лежащим в телеге. Я истошно орал, священник подгонял крестьянина, крестьянин, тоже перепугавшись, нещадно нахлестывал лошадей, то и дело подбадривая их благим матом, бедные лошадки летели как орловские скакуны по Алексеевской улице, а ломокненский народ успевал только уворачиваться от бешено скользящей телеги, так и норовившей прокатиться по какому-нибудь зеваке.

С Алексеевской на Кузнецкую, поворот на Семеновскую, оттуда на Петропавловскую — и вот телега влетает полузакрытые ворота Петропавловского кладбища, снося их с петель. Крестьянин пытался изо всех сил тормозить, лошади шли вразнос, телегу занесло и она перевернулась на бок. Я выкатился из телеги, а когда остановился, перед моими глазами возник деревянный крест с надписью «Вечная память».

— А-а-а-а!

Новый подзатыльник привел меня в чувство, батюшка вздернул меня на ноги, но я упал — на ногу невозможно было ступить. Пока мы неслись через весь город, нога болела всё больше, и вот теперь я кричал, опершись на нее, и от падения спас Спиридон, подхватив меня на руки и таща в церковь. «Уф, не в могилу, — облегченно подумал я, изображая из себя мешок, — конечно, сначала отпевать». Попытался вырваться, но священник необычайно крепкий мужик, даром, что кадилом машет целыми днями.

Ворвавшись в церковь, отец Спиридон положил меня на лавку, крикнул кому то: «Баба Нюра, присмотри, чтоб не сбег», — и полетел в алтарь. Я немного выдохнул. Вроде бы не собирались меня прямо сейчас отпевать, ведь тогда бы в гроб положили и на центр храма, как положено.

И вот я на скамеечке разлегся, тупо уставившись вверх, глядя на роспись. Запах ладана, воска, полумрак, хруст, на фресках и иконах благообразные лики святых. На стене у входа, что в западной части — огромный змей извивался от врат адовых, неся на себе грешников. Узнал сребролюбцев, убийц, вампиров, прелюбодеев, мертвяков, славолюбцев, призраков, чертей — весь набор. А это еще кто?!

Иссушенное лицо древней старухи, такой древней, что я даже не мог представить себе, сколько ей лет — девяносто, сто девяносто? Она похожа на скелет, такая высушенная и хрустящая при каждом шаге. Так вот что за хруст отвлекал меня от разглядывания адских мук. Этот хруст напомнил мне то, что было час назад на реке, а горящий пронзительный взгляд старухи заставил цепенеть. Я даже забыл, как сильно болела у меня нога, и попытался отодвинуться от страшного зрелища и сбежать, но это существо протянуло мне руку:

— Баба Нюра, — и улыбнулось. Лучше бы она этого не делала. Видимо, лицо давным-давно позабыло, как надо улыбаться, и получается так, что становится страшно.

— Ваня. Ваня Назлов, — еле прошептал я.

— Ты, Ваня, не бойся, сейчас батюшка тебя обработает, — голос прошелестел как листья в разгар осени, когда разлетаются под порывами ветра.

Неуверенно кивнул, страшило слово «обработает».

— Ты у нас был тут? — продолжила старушка.

— Всего один раз. Мы тогда бабушку хоронили, — ответил я.

— Ну ты заходи почаще. Теперь это твой храм, — опять попыталась улыбаться старушка.

— Не знаю. Далеко мне. Мы в Архангельский ходим, — здесь мне совершенно не хотелось показываться.

— Вот, посмотри, — старуха указала на адскую фреску, — мертвяки, их еще зомбями кличут. За что они в ад шествуют?

Я перевел глаза на фреску, где всё также громадный змей увлекал в ад людей и нечисть. Странный вопрос.

— Потому что они нечисть, почему же еще? — но тут же вскрикнул от боли. — Ай! Нога!

Баба Нюра положила свою руку, похожую на руку скелета, мне на больную ногу, и стало немного легче.

— А потому, что говорят, в зомбей превращаются те, кто в воде топился, — шамкала губами старуха. — Самоубийцы, значит… За то их Вельзевул в облике змеином и привечает в своей обители.

— И что же, все, кто утопился, потом у нас в Ломокне всплывают? Или в других местах тоже есть такие? — мне стало интересно.

— Зачем же все? — ответила старушка. — Только те, которых не выловили. А Ломокна — город известный и знаменитый — тянет их сюда, как пчел на мед.

— Баба Нюра, ну что ты голову мальчишке всякими бреднями забиваешь-то? — неожиданный громогласный голос отца Спиридона разрушил звенящую атмосферу тайны. — Не слушай. Доподлинно про зомби этих поганых неизвестно ничего. Грешники — вот и всё, что можно сказать. Идти можешь?

Отрицательно замотал головой, и священник подхватил меня с лавки и понес в центр храма, посадил на заранее приготовленный стул, левую ногу положил на подставленную табуретку, срезал остатки толстой зимней штанины. Я увидел глубокую корябанную рану, на которую мне страшно было смотреть. Спиридон встал перед аналоем, открыл книжку и начал монотонным голосом что-то читать, а баба Нюра, опершись на спинку моего стула, тихо подпевала своим трескучим осенним голосом.

«…Защити от мановения вражескаго, от мертвячей длани, от укуса поганаго, от духа в домах заключеннаго, от бесовския прелести… Освяти воду сию для охранения, и спасения, и врачевания, и возрождения отрока сего…»

Мою ногу сначала окропили, а потом и полили святой водой, отчего рану сначала защипало, а потом начало так драть, что мне хотелось кричать. Баба Нюра на удивление крепко удерживала мою ногу, чтобы я не мог ее вырвать, а батюшка проливал тонкой струей все мои раны. Боль всё усиливалась и усиливалась — и наконец я провалился в спасительную темноту, напоследок замечая, как мое заваливающееся набок тельце подхватили чьи-то руки…

…И от удара по корпусу я свалился на землю, но сделал обратный кувырок и вновь вскочил на ноги, готовый к продолжению схватки. Оскалился, подпрыгнул и, зависая в воздухе, с разворота пробил ногой в голову своему оппоненту. Это такой же мальчишка моего возраста и роста, и он успел поставить блок, одновременно отклоняясь в сторону и отводя мой удар по касательной в бок. Но я достал его рукой, и вот уже он перекатился боком, и встал в боевую стойку.

— Палки! — кричит наставник.

Мы схватили приготовленные деревяшки и началась дуэль на палках: воин должен уметь сражаться как и чем угодно, от собственных кулаков до холодного оружия. Пока что мы не доросли до серьезного оружия, в девять лет оно еще не положено, но видели, как ребята на год и на два старше нас получали всё новые его виды. А уж в возрасте шестнадцати-семнадцати лет наши старшие товарищи являлись настоящими воинами, опорой человечества от орд нечисти. И наше желание показать свою доблесть и мастерство разгоралось, когда мы наблюдали схватки наших старших товарищей.

Мое тело в синяках, и после сегодняшних дуэлей на палках их станет еще больше. Но этот день приблизит меня к тому, чтобы стать на страже рубежей. Точно такие же мысли я читал в глазах Эйнара, мальчишки, с которым мы стояли друг напротив друга. Он кивнул мне, я в ответ ему, и начинался бой на палках.

Вокруг нас еще множество таких пацанов, разбившись по парам, отрабатывали свои навыки, слышался треск сталкивающихся палок, вскрики от пропущенных особо сильных ударов, ругань командиров, подбадривающие крики и советы от парней, которые уже закончили свои поединки, и теперь болеют за кого-то из оставшихся.

Меня зовут Ормар, мы с Эйнаром лучшие друзья и соперники, дубасили друг друга палками, и никто не хотел уступать. Каждый из нас нанес несколько ударов другому, сам пропустил, но никто не хотел сдаваться, битва поглотила нас, и вот я уже видел не своего друга, а будто сражался с вампиром, попадал ему по рукам, которыми тот держал свой боевой жезл. Я сражался с мертвяком, догоняющим меня, когда я отступаю, старался попасть ему по ногам, чтобы обездвижить его, а потом добить, поверженного, градом ударов в голову и сердце.

— Ормар, бейся с человеком! — закричал наставник.

И я заметил, что наш бой — последний на арене, вокруг нас образовался круг из кричащих мальчишек и внимательно наблюдающих командиров, а я сражался против своего друга, а не против вампира или зомби, и решил сменить тактику. Но тут Эйнар, уворачиваясь от моего удара в корпус, неожиданно упал плашмя на землю, чем привел меня в замешательство, и лежа, со всей дури с размаху ударил палкой мне по ноге, так, что палка сломалась пополам, а ногу разорвала боль…

…Я резко сел на кровати. Пытаясь прийти в себя, я оглянулся вокруг — какая-то комната, слабый запах ладана, в открытую дверь вижу кухню, там за столом сидели отец Спиридон, рядом с ним неизвестная мне женщина (попадья, наверное), и мои отец с матерью — вспомнил, что их зовут Назар и Ольга.

— Братик, ты победил зомби! — радостный визг Машки и она бросилась ко мне обниматься.

Глава 2 Вежливые гости

Кто не знает Ломокну? Чем она только ни знаменита! Тут тебе и знаменитая ломокненская пастила, и удивительное место Любвечко, на которое съезжаются все ищущие любви, потерявшие иную надежду, и ломокненские горшки, и расшитые золотом ломокненские шелковые ткани, и ломокненский калач. О ломокненской кухне вообще можно говорить долго, но лучше как-нибудь приехать в трактир на Спасской улице и испробовать блюда со знаменитым ломокненским чесноком. И еще немало чудес, что привлекают в город множество людей со всей России-матушки.

Но вот ломокненская Мертвая седмица — время совершенно особое. Не успел еще отец Спиридон на Нижней площади дать подзатыльник орущему Ваньке Назлову, не успели еще в городе оповестить всех мещан о мертвяке — «первенец народился» — так любовно ломокненцы называли первого зомби, вылезшего наружу, не успел еще служка Спасского монастыря подняться на колокольню и заиграть Мертвый перезвон…

А городской голова Ипат Велин уже телеграфировал в Москву генерал-губернатору Долгорукову о начале знаменитого зрелища — ловли мертвяков, вылезающих из реки на ломокненский берег около Смокварецкого моста — полверсты влево и полверсты вправо. И во всех постоялых дворах, гербергах первого нумера, гостиницах, да и в домах простых ломокненских граждан появились новые ценники для взыскательной столичной публики, которая уже к вечеру повалит в город, а на следующий день будет не протолкнуться от вездесущих господ, жаждущих взглянуть на живую мертвечинку.

Родители меня сильно не ругали за происшествие с зомби, так, пожурили только. Видать, выглядел я достаточно жалко, да и некогда им было. Отец теперь почти всё время пропадал на реке, а мать следила за нами с Машкой, да и за другими детьми, которых поселили на время седмицы к нам. Хоть это меня немного развлекало, а то со скуки с ума сойти можно.

Нога всё время болела, и хотел бы я сном забыться — а там у другого меня, Ормар который, та же самая беда, как назло. Так что и во сне приходилось сидеть сиднем, да учиться. Каждый раз я помнил всё больше из моих снов. Ормар не мог ходить и драться с другими мальчишками, так что его загрузили учебой. Как же он плевался, почти на стенку лез — «Зачем воину книги?». Но ученые наставники розгами быстро вправляли ему мозги. Заставляли учить хроники, пересказывать прочитанное, и ни мытьем, так катаньем, вбивали знания в голову.

— Ванька, хватит спать! — тряс меня Васька.

Он, как и еще несколько ребят, жили пока у нас. Их родители срочно освободили часть комнат для приезжих поглазеть на невиданное представление — нигде больше по всей России зомбаки из речек как-то не догадались вылазать, только в знаменитой Ломокне. Потом выручкой с моими родителями поделятся. А я лежал с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить, чему научился там — во сне — что были за книги и что за знания вбивали мне (или Орму?) в голову.

— Бу-у-у! — заорали мне на ухо, а чья-то лапа схватила за горло.

Видимо, на рефлексах, а может быть с испугу, вмазал по чьей-то физиономии. Только после этого открыл глаза и увидел обиженное лицо Ильи Шамонкина — огромного парня, который выше меня на голову, хоть мы и были одного с ним возраста.

— Ты чего дерешься? — пробубнил парень, потирая распухающий глаз.

— Говорил же, не трогай его! — Васька Старцев отодвинул обиженного великана. — Ты как, Зло? Опять снятся сны?

— Да, уже третий день, — я оглядел комнату, но кроме двух друзей больше никого не было. — А где все?

— Вера с твоей младшенькой нянчится, а Генка где-то лазает — ну ты его знаешь.

Генка Заморов был щуплым неугомонным мальчишкой из семьи булочников с Владимирской улицы, совсем рядом со Смокварецким мостом. Силком его привели к нам и наказали глаз не спускать с этого прощелыги, который грезил мертвяками, всё мечтал их половить, а потом провести над ними какие-нибудь опыты. Какие — он, наверное, даже сам не знал. Главное, получить живого зомби, а там уже дело за малым — куда его применить, фантазия всегда найдется.

— О! Ванька! Наконец-то ты проснулся! — Генка вбежал в комнату, будто за ним гналось стадо мертвяков по морозу. — Слушай, сколько у вас калиток в заборе?

— Привет, Генка. Чего ты опять задумал? Одна калитка, через нее ходим, — ответил я.

— Так, понятно, ходите через одну калитку. А сколько еще калиток есть? — не унимался Заморыш.

— Погоди, какие калитки? Что ты несешь? Все-таки сбежать решил на зомбей смотреть?

— Да ты им на один зуб! — засмеялся Шамон.

— Илья, не зли меня, а то вмажу! — начал закипать Генка.

Выглядело смешно, что щуплый Генка грозит огромному Шамону, так что мы, переглянувшись с Васькой и Ильей, захохотали. Генка взбеленился и набросился на меня и Шамона с кулаками, но мы легко отбивали все его нападения. Остальные тоже разошлись и стали подначивать Заморыша.

— Эй, личинка зомби, съешь меня, — Илья Шамон напялил на Генку какой-то мешок и шустро завязал его концы вокруг шеи несчастного Заморыша.

Васька тоже втянулся в игру, и вот уже по комнате бегал разозленный Генка с мешком на голове, пытаясь достать пихающих его мальчишек, а мы со смехом его отодвигали от себя.

— Зомби! В доме зомби!

— Спасайся, кто может!

Заморыш так разозлился, что из мешка доносились то крики «убью», то стоны раненого мертвяка, то просто сопение, когда пытаясь достать огромного Шамона, держащего его на вытянутой руке от себя, а Генка колотил по воздуху руками и ногами.

— Ой, чего это они? — послышался тоненький голос моей сестры Машки.

— Это, Маша, дураки, — важно ответила Вера Лобачева.

Фраза прозвучала так веско, что веселье остановилось, на секунду воцарилась тишина, а потом все расхохотались, катаясь по полу. Я очень сильно пожалел, что не могу пока толком ходить и кататься по полу, но оказалось, что на кровати тоже неплохо. Генка сначала пыхтел, но потом не выдержал и присоединился ко всеобщему веселью.

— Точно дураки, — констатировала Верка.

— Давай, я тебе помогу, — сестричка подбежала к Заморышу и помогла снять ему мешок с головы, — Бедненький, — она погладила его по голове, а Генка засмущался и попытался отодвинуть от навязчивой девчушки.

Отсмеявшись, я всё же решил узнать, про какие такие калитки спрашивал Генка. Все мы знали любопытство и башковитость Заморова: пока не разберется, всё равно не отстанет, так что проще было выложить, всё, что знаешь, чем потом целый день переживать доставания.

— Слушай, Генка, так что там с калитками?

— Да, что за странные вопросы? Какие еще калитки? — подхватил Старик, как мы называли Ваську Старцева.

Генка, увидев, что его действительно собираются слушать, глубоко вздохнул, взлохматил голову обеими руками и начал уже спокойно рассказывать.

— Вот смотрите. У нас на Владимирской улице дома в ряд стоят, вниз спускаются, а друг ко другу боками прижимаются, так что вроде как получается один длинный дом. Ну, это вы и так знаете. А со двора зато у каждого своя земля, и вот эта земля уже разделена на участки.

— Открыл Америку! — усмехнулся Илья Шамон, но к нему тут подбежала Машка и погрозила маленьким кулачком, отчего все снова отвлеклись от рассказа и рассмеялись. А сестрица вернулась к сидящему на полу Заморышу и погладила его по голове:

— Продолжай.

Генка только закатил глаза и попытался отодвинуться от навязчивой мелюзги, но не тут-то было. Снова глубоко вздохнув, он вновь взлохматил волосы, которые тут же начала разглаживать Машка. Вздохнув еще раз, он, наконец, продолжил:

— Так вот, между этими участками кое-где есть калитки. Ну, так-то дело обычное — если мы с соседями ладим, то можно и калитку сделать — мало ли надо будет в гости за солью зайти или на посиделки в саду. Но я как-то забрался на крышу к нам на второй этаж и смотрю — а где еще калитки есть. Сижу, смотрю — вот наш участок. У нас две калитки. Одна — слева к Соломанниковым, ближе к концу участка. Другая — на заднем конце, посередине, к соседям с другой стороны квартала — там Зимины живут.

— Еще раз открыл Америку! — вновь вставил Шамонкин, когда Генка набрал воздуха, чтобы продолжить рассказ.

— Сейчас ударю, — огрызнулся Заморыш.

— А я добавлю, — поддержала наша Барышня Вера. Илья поднял руки в защищающемся жесте и заулыбался во всю пасть.

— В общем, да, пока ничего необычного. Но третья калитка у нас на углу. То есть как калитка… В общем, я даже сначала не понял, что это может быть калиткой. Просто так странно: на самом углу, один край выходит к тем же Зиминым, другой направо — к Селивановым, будто кто-то хотел сделать калитку, но так и не определился, к кому из соседей из ее мастерить.

— А это кривое чудо как-то открывается? — спросил я.

— Нет, конечно. Хотя… — задумался Генка. — Я когда подошел, пригляделся. Всё заколочено вроде, но на углу даже петли есть, чтобы калитка могла складываться и раскладываться. Так что если отодрать там заколоченное, то пожалуй и можно открыть.

— О, пойдем сломаем, — Илья от предвкушения даже потер руки, а Вера на это показательно вздохнула.

— И что же из этого следует? — спросил Старик.

— Ну вот залез я обратно на крышу, и решил пройтись поверху, посмотреть на другие сады-огороды, вдруг еще чего необычного найду. И точно — смотрю — везде какие-то несуразные калитки. Я прикинул туда-сюда, взял бумагу и начертил весь наш квартал, — он торжественно достал мятую бумажку из-за пазухи и разложил на табурете, который пододвинули к моей кровати, а все собрали вокруг, нависая над самодельной картой.

— Смотрите. Это — Владимирская улица, вверху вот Няптицкие ворота, внизу Смокварецкий мост. Между ними почти посередке — наш дом с лавкой. Это участки, сады с огородами. Красным нарисовал калитки, — неожиданно завершил свое объяснение Заморыш и обвел всех торжествующим взглядом.

— И? — спросил Илья. — Молодец, чертить умеешь. Возьми с полки пирожок, что ли…

— Погоди, Шамон, — перебил его я, — дай сюда.

Я взял рисунок и стал его рассматривать, наклоняя из стороны в сторону.

— Эй, мелкая, неси карандаши цветные! — крикнул сестре.

— Сам ты мелкий, — Машка показала мне язык, но метнулась за карандашами.

Положил карту на табурет и стал соединять линией калитки.

— Так? — спросил Генку. Тот расплылся в улыбке и кивнул.

— Погоди, — Васька Старцев взял рисунок и тоже разглядел на него, — это похоже на карту… Будто это какие-то тропинки?

— Или дороги, — задумчиво добавил я.

— Да! — воскликнул гордый Заморыш, — это дороги, улицы.

— Да вы, друзья, с катушек съехали! — произнес большой человек Илья, но никто не обратил на него внимания.

— Та-а-к, — задумчиво протянул Старик, — ты же сюда прибежал как ошпаренный и про калитки у Ваньки спрашивал…

— Калитки, калитки… Так-то у нас одна калитка, на улицу, — протянул я.

— Ваня, Ваня! Помнишь, мы с тобой на яблоню летом залезали, прятались? На углу! — встряла сестрица.

— Точно, мы еще на забор глядели, — вспомнил я, — а там на одной стороне, что к Шепелевым, и рядом к соседям сзади — к Муриным — будто какие-то двери есть. Просто забор по цвету отличается, и будто из других досок сделан. Я еще подумал — зачем так?

— У нас в огороде, за кузней, то же самое, — добавил Васька с Кузнецкой улицы.

— И у нас, вроде бы, — неуверенно предположила Вера Барышня. Она жила недалеко от нас на Архангельской.

Мы все уставились на Илью, который в это время самозабвенно ковырялся в носу, но заметив, что все на него смотрят, вытер пальцы о портки и стал постепенно робеть под нашими взглядами.

— Ну?! — грозно тявкнула мелкая сестрица, глядя на засмущавшегося парня, топнув ножкой и скрестив руки.

— Так это… Нету, вроде. — неуверенно начал парень. — А может, и есть.

— Ладно, это сейчас неважно, — воскликнул Заморыш, и жестом фокусника перевернул свой рисунок, — глядите!

На рисунке тоже была карта, но уже другая. Всмотревшись, я понял, что в центре изображен наш дом с садом, соседние участки, и красным калитки, также хаотично разбросанные по карте. Значит, Генка успел слазить к нам на чердак, с него на крышу, и зарисовать видимый ему участок Ломокненской улицы. Не составило большого труда также соединить их линиями — и вот перед нами неизвестно откуда взявшиеся «дороги».

— Ничего себе! Ну, Заморыш, ты мозг! — Шамон потрепал Генку по голове, так что она начала болтаться из стороны в сторону.

— Но откуда эти дороги? — спросила Вера. — И для чего?

— Кто ж их знает? — пожал плечами вырвавшийся Генка. — Главное, что они есть. Были бы дороги, а куда по ним идти, уж найдем.

Тут послышался шум за дверью, и все повернулись в сторону прихожей.

— Мама пришла! — крикнула Машка и бросилась ко входу.

Ольга Назлова пошла утром по магазинам и лавкам, которые, несмотря на Мертвую седмицу, работали теперь почти круглосуточно, делая месячную выручку в день на приезжих туристах. Надо было закупить кучу провизии на ораву малышей. Васька, как самый рассудительный из компании, был оставлен старшим — следить, чтобы никто не разбежался из дома. А то народ в Ломокну всякий приезжал, бывали случаи.

— Заходи скорей! — слышался Машкин голосок из прихожей, и тут же. — Ой!

И Машка с испуганным лицом влетела обратно в комнату, забравшись ко мне на кровать и забившись в угол. А в комнату уже входили какие-то чужие люди — высокий господин с неприятными чертами лица и его спутница, небольшого роста, оба в одежде темных оттенков. Илья тут же вскочил на ноги и сделал шаг вперед, Генка, наоборот, затаился, где был, я попытался заслонить собой сестру, а Василий, опередив Шамона, сказал:

— Господа, у нас комнаты не сдаются. Всё занято.

— Какой хороший дом, ты не находишь? — усмехнувшись, обратился высокий господин к даме, внимательно разглядывая нас.

— И как много прекрасных детишек, — облизнулась женщина, расплывшись в гадкой улыбке, от которой меня передернуло.

— Уходите, тут вам нечего делать! — крикнул я.

— Не так быстро, пупсик, — вновь улыбнулась дама.

— А где же ваши родители? Охотятся на мертвячинку, видать? — осклабился мужчина.

— И охотятся! — с вызовом сказал Илья. — А вы тут чего забыли?

— Мама в подвале, — вдруг с пола подал голос Генка, а я удивлением на него посмотрел, — пошла за припасами.

— На вас не рассчитывали! — вновь влез Шамон.

— Ой, а что так? — скривился мужчина. — В дом пригласили, а теперь дорогим гостям не рады? — и коротко бросил своей спутнице. — Проверь.

Та развернулась и вышла из комнаты. Вход в подпол был у нас на кухне: надо было открыть тяжелый люк (я с трудом его поднимал), зажечь сальную свечу, и спуститься по крутым ступенькам на два аршина вниз. Взрослый человек мог стоять в подвале только согнувшись, а я пока что в полный рост.

Мужчина, между тем, снял верхнюю одежду, кинул ее на стул, не спуская с нас глаз, и остановился на мне. Перевел взгляд на больную ногу, перевязанную бинтами, скривился. Каждый день днем к нам приходил перевязывать меня отец Спиридон, при этом промывая рану святой водой. А вечером уже это делала мама, читая по молитвеннику положенный для этого текст.

Сзади послышался шум, вновь открылась дверь — кажется, еще кто-то пришел. Я увидел, что входит мама.

— Это вампир! — крикнул Генка, и с размаху бросил в мужчину табуретку, около которой всё это время сидел. Мужчина, обернувшись на шум в прихожей, не среагировал на табурет, и тот прилетел ему прямо в голову.

— Догадливый, сученок, — прошипел гость, вновь поворачиваясь к нам, и его облик стал меняться. Черты, прежде ничем себя не выдававшие, стали заостряться, губы посинели, глаза налились красным, волосы встали дыбом, на руках отрастали когти, а из уголков рта показались клыки. Мама уронила сумки и убежала, а вампир двинулся на нас.

Илья бросил в вампира стул, но тот уже легко его отбил, Старик дернул к себе Веру, и теперь загораживал ее собой, Машка визжала, Генка лихорадочно оглядывался, а я пытался достать до полки над кроватью — там была банка со святой водой, принесенная вчера батюшкой. Наконец, мне это удалось, и крикнув — «Васька, святая вода!» — я кинул банку ему.

Вампир в это время еще завершал свое преображение, и размахивая руками в отросшими когтями и выхватив трость, продвигался вперед. Васька открыл банку, и с размаху плеснул на вампира. Тот с нечеловеческой ловкостью сумел увернуться от основного потока воды, но часть жидкости попала ему в лицо, и он истошно заорал, вытирая руками-лапами свою пасть.

А дальше, как в замедленной съемке, я увидел вбегающую в комнату маму. Она не кричала, просто молча, с сосредоточенным взглядом, не тормозя, воткнула заостренную палку в спину вампира. Я увидел, как тело существа выгнулось, из пасти вырвался истошный крик, а из его груди вышел окровавленный конец палки. Тело завалилось вперед и упало. Шамон продолжал лупить стулом по голове чудовища, которое дергалось в предсмертных конвульсиях.

— Еще один, там, — закричала Вера, указывая на дверь, откуда уже показывалась вампирша.

Та кричала, если можно так назвать громкое шипение, бьющее по ушам, ее волосы стояли дыбом, а когти были гораздо больше, чем у ее поверженного кавалера. Она прыгнула вперед на мать, и загрызла бы ее, но тут Генка и Васька стали бить летящую нечисть связками чеснока, которые всегда висели у меня в изголовье кровати. Вера подобрала упавшую банку со святой водой, и плеснула остатки на чудовище.

Уже в полете, извернувшись, вампирша, шипя и размахивая когтями, уворачивалась и отбивалась то от чеснока, то от святой воды. Шамон, между тем, наконец прекратил разбивать мебель о бесчувственное тело вампира, выдернул из него кол, и пытался достать его спутницу.

Трудно сказать, чем бы всё это завершилось, несмотря на наше численное превосходство. Вампирша обезумела, видя бездыханное тело своего собрата (или возлюбленного — кто их там разберет), и решила достать нас, несмотря на святую воду, чеснок и осиновый кол. Но удар с размаху по макушке кадилом от отца Спиридона расставил все точки над «и». Ну или большой крест, вошедший нижним концом в грудь разбушевавшейся фурии снял все вопросы…

Деловито окропляя святой водой две фигуры вампиров, распластавшиеся на полу, батюшка обвел нас взглядом, тяжело дышащих и неверяще смотрящих друга — все живы — и медленно проговорил:

— Что ж, проповеди читать не буду. Но вот только ответьте мне всего на один вопрос: кто эту нечисть в дом пригласил?

Переглянувшись между собой, мы уставились на Машу, и сестрица еще глубже забилась в угол кровати, прячась за меня.

Глава 3 Неудачная шутка

В церковно-приходской школе меня обучили чтению и письму, и я помню, как нашел дома между книгами лист бумаги, исписанный аккуратным почерком канцелярского служителя. Это оказалось секретное предписание полицейским чинам Ломокненского полицейского управления прежнего городского головы — Карла Максимилиановича Бергути. Датировалось оно двадцатью годами до моего рождения, и я удивился, найдя такой старый документ у нас дома. Ясно дело, что возвращать постановление на место я не стал.

Мой отец — Назар — служил в городском управлении полиции, и порой притаскивал разные бумаги домой для разбора, видимо, он принес и этот лист. В том предписании указывалось, что нижние чины полиции города Ломокны должны наблюдать за тем, чтобы в каждом доме хранились связки чеснока, в прихожей стояли осиновые колья, и обязательно находилась банка со святой водой из церкви. Полицейским служителям предписывалось производить негласный надзор за теми жителями, кто намеренно и неоднократно игнорировали предписания начальства.

После произошедшей схватки с вампирами я сразу вспомнил странное постановление — ведь в нем не указывалось, для чего именно нужно было иметь в каждом ломокненском доме чеснок и колья. Теперь всё становилось ясно, и мне стало интересно, есть ли и сейчас такие постановления в нашем городе. Решил поделиться позже с друзьями, но пока что мы сидели на кухне и тихо разговаривали, а мама успокаивала младшую сестру. Из раздумий меня вывел голос Генки, который видимо отвечал на какой-то вопрос.

— Да я до конца и не был уверен, что это вампиры. Так, подозрение возникло, — рассказывал Заморов.

— То есть ты кинул в человека табуреткой, чтобы проверить, не вампир ли он? — уточнил отец Спиридон.

Заморыш на это лишь с довольной усмешкой пожал плечами.

— А как ты вообще догадался? — спросил Шамон.

— Ну, сначала я смотрю, что чужие они, и явно приезжие, не из наших, — Генка задумался, и продолжил, — На вопросы не отвечают, смотрят на нас, будто мы еда. И еще подумал, вот странно — сначала вежливо постучались, дождались приглашения, а потом стали вдруг вести себя как в мясной в лавке.

— Молодец, Геннадий, хвалю, — продолжал священник, — я давеча прочитал у одного писателя немецкого, Карла Маркса, что «практика — это критерий истины». Хорошо, что решил проверить, а то бы оставили эти кровососы дом, полный маленьких трупиков.

— Батюшка, ну что вы такое говорите! — всплеснула руками мама.

— Ничего, ничего, пусть знают, особенно эта маленькая, которая лезет куда не нужно, пусть запоминает, что сначала спрашивать нужно, а потом уже дверь отпирать, — возразил священник.

Сидящих рядком и обсуждающих фразу «Табурет — критерий истины», и застал нас вернувшийся с реки мой батя — Назар. Все, кроме Машки и Веры, замотанны в бинты, а во главе стола чинно восседает отец Спиридон. Когда Назару рассказали о произошедшем, он схватился за голову, но священник его успокоил, что повреждения у всех небольшие, только у Ольги руки были расцарапаны сильней других.

Мы же неслучайно сидели чинно — раны, которые наносила нечисть, закрывались быстро, но зато очень легко расходились от малейшего движения. Поэтому батюшка запретил всем напрягаться и выносить вампиров из комнаты. Да к тому же надо было дождаться отца семейства, а следом за ним, очевидно, и остальную полицию.

Назар быстро пришел в себя, убедившись, что все в относительном порядке, к тому же Спиридон вызвался побыть сиделкой у нас, пока всё не уляжется. Отец ушел, и вскоре вернулся с большой делегацией: полицейский пристав города Ломокны Яков Клоков с командой служителей и Арнольд Бумтергский со своим огромным фотографическим аппаратом. Недавно у нас в городе открылась его фотография, и Генка Заморов уже хвастался перед нами своим портретом.

Арнольд Борисович был стар, высок, размашист, строг и недоволен тем, что его оторвали от выгодного дела — фотографировать приезжих рядом с выловленными и доставленными в его фотомастерскую на Астраханской улице зомби. Ему пришлось оставить своего помощника и молиться всем лютеранским богам, чтобы тот ничего не сломал и не испортил.

Но увидев залитую кровью комнату с двумя трупами вампиров: порванная одежда, нечеловеческий лик, длинные когти, торчащие клыки, вспученные волосы, торчащие из одного вампира серебряный крест, а из другого осиновый кол (его воткнули на законное место от греха подальше) — Бумтергский просветлел и стал настраивать громоздкую аппаратуру. Пристав Клоков, начальник моего папы, опрашивал нас, помощники записывали показания. Вся кутерьма продолжалась пару часов, потом вампиров завернули в тряпье и куда-то унесли, соседи помогали очищать и отмывать комнату.

Следующие дни до конца Мертвой седмицы прошли для меня буднично — зомби не пытались меня схватить, и не пытались убить вампиры, Генка не задвигал новые теории про лишние калитки. Лишь зачастили гости, и каждый раз мы вздрагивали от стука в дверь, но каждый раз это были соседи, сначала ближние, а потом захаживали и с другого конца города, и все хотели посмотреть на малышей, в одиночку поборовших нежить.

Рапространению слухов не могли помешать ни полиция, ни кладбищенский священник Спиридон, строго-настрого запрещавший болтать про вампиров. Хотя, может быть, именно строгие запреты, рассказы мамы и наш потрепанный внешний вид в бинтах как раз и поспособствовали тому, что про ораву вампиров, ворвавшихся в дом, пять из которых лично разорвала в клочья пятилетняя Машка, знал весь город.

Ломокненцы массово закупали чеснок, чем изрядно обогатили торговцев овощного ряда с Нижней площади, строгали осину и бочками несли святую воду из церквей. Во всех храмах священники без устали служили водоствятные молебны и погружали серебряные кресты в огромные бадьи с водой. Носились слухи, что несколько приезжих поглазеть на мертвяков и остановившихся при трактирах и в частных домах, внезапно испарились из города, часто даже не забрав какие-то вещи и не потребовав назад плату за непрожитые дни.

* * *

Всеобщая истерия не обошла и знаменитый трактир Героева на углу Астраханской и Спасской улиц, выходивший на верхнюю сторону Нижней площади, который пользовался дурной репутацией. Говорили, что там часто пропадают бедные пьянчушки, привлеченные дешевой выпивкой. О качестве горячего вина и ароматных водок ходили легенды.

Егор Героев, невысокий неопрятный пузатый трактирщик и владелец постоялого двора, располагавшегося в том же двухэтажном доме — комнаты сдавались на втором этаже, а во дворе находились стойла для лошадей и места для телег — старательно поддерживал распускаемые страшные слухи. Для местных пропойцев всё равно не было места лучше, а приезжие ценители старины, насмотревшиеся на все ломокненские знаменитости, часто отваживались посетить и дурнопахнущее в прямом и переносном смысли заведение.

Посетителей встречали подпитые половые — других по стандартам качества держать было не положено, приветствуя нерешительных туристов словами, что в Ломокне пьют много, очень много, но с патриотизмом — всё свое доморощенное. И проводили посетителя к свободному столику, накрытому несвежей скатертью, предлагая водки и настойки под именами великих россиян, обессмертивших себя сочинением этих питий наравне с изобретателями железных дорог и электрических телеграфов, и наливки разных цветов по теням ягод, начиная от янтарного до тёмно-фиолетового.

Янтарного цвета жидкость оказывалась изобретенной самим Рюриком, прибывшим с Янтарного края. Фиолетовую водку, настоянную на черной смородине, изобрел Иван Грозный, оплакивая несчастных жертв собственной расправы над врагами Отечества. Кутузов числился первооткрывателем малиновки, которую распивал со своими генералами во время совета в Филях. Самым смелым предлагалась настойка на коре знаменитой ломокненской березы с луга Любвечко. Мутноватая жидкость поджигалась и горела зеленым пламенем, и по легенде, восходила к самому Карлу Ломокке, основателю города, прибывшему из далекой страны Италии и первым открывшим необыкновенные свойства луга на высоком берегу Смоква-реки.

В другое время пропажу очередного пропойцы могли и не заметить, но в конце Мертвой седмицы вся Ломокна стояла на ушах, трактирщику Героеву не удалось скрыть тело несчастного. Временные жители постоялого двора заметили Егора Героева, тащившего через двор какой-тобольшой сверток, и подняли тревогу. Прибежавший на зов полицейский, которым оказался Назар Назлов, застал картину мордобития Героева с одновременным требованием бесплатной выпивки.

Остановив самосуд с далеко идущими алкогольным целями, Назар обнаружил лежащее на земле безжизненное тело в порезах и укусах, очень напоминавших порезы своей жены и мальчишек после происшествия в его доме. Позвали других полицейских, обыскали трактир и постоялый двор, и обнаружили запертую комнату. Вскрыв ее, нашли явно в суматохе покинутую комнату и распахнутое окно.

Подозрительного Героева, под напором недовольных постояльцев и пропойцев, заставили под внимательными остриями направленных на него осиновых кольев есть чеснок, запивая святой водой. Пришедший из близлежащей Иоанно-Богословской церкви священник окропил все уголки трактира и постоялого двора. Также чеснок был разложен по всему заведению, а Егор Героев, чтобы закрепить свое спасение от лютой смерти, обещал достать из закромов знаменитую чесночную настойку (изобретенную, как сказывают, Петром Великим во время подавления вампирского бунта), и поить ей сегодня всех желающих бесплатно. Став, таким образом, вновь всеобщим любимцем и героем, Героев был на руках внесен в трактир.

Эту историю рассказал нам вечером отец, и обсудив с друзьями всё случившееся, а также давнее постановление градоначальника Бергути, мы пришли к выводу, что он, несомненно, знал о вампирах. Но отец, когда я решил поделиться с ним открытием, обругал меня и забрал документ. Мне было интересно, что знает отец про Карла Бергути, но он лишь сказал, что это был древний дед, который умер десять лет назад, за год до моего рождения. Про то, кем был тот сбежавший из трактира вампир, Назар тоже не ответил, пожелав нам сидеть тихо и не отсвечивать. Больше от него ничего не удалось добиться, и мы с друзьями остались несолоно хлебавши.

* * *

А ночами мне продолжался снится другой я — Ормар. Длится это почти неделю, и я начал привыкать к такому положению дел. Трудно сказать, как и кем я ощущаю себя во сне. Я вроде бы понимаю, что Ормар — это я, но как это может быть? Я смотрю его глазами, воспринимаю себя как его. Но я лишь зритель, который со стороны наблюдает за действиями другого себя, без возможности как-то влиять на события.

На Масленицу, которая в этом году была незадолго до моего глупого похода на Смоква-реку и встречи с «первенцем», к нам в город приезжал раёшник. Важный мужик в красной шапке установил на Нижней площади аршинный во все стороны ящик с двумя увеличительными стеклами впереди. И сразу народу набежало! «По копейке с рыла!» — кричал мужик, а мы, заплатив и прильнув к ящику, глядели в стекла.

Раешник передвигал картинки и рассказывал присказки ко всему, что мы видели: «В сей космораме показывается всякий город и разные виды житейски, страны Халдейски, и город Париж, как въедешь, так от шуму угоришь. И страны Американски, откуда привозятся калоши дамски». И правда — перед глазами проносились халдеи в тюбетейках, важные парижские господа, и смерть Наполеона, виды Московского кремля, дамы в калошах — чего там только не было.

А во сне также, только еще лучше. Конечно, разнообразия мало, но вот видишь всё, будто в жизни. Снилось всё какими-то отрывками — то бежишь, то тренировку видишь и дерешься, то за партой сидишь, то просыпаешься в длинном зале на двухъярусной кровати. Вокруг в основном всё одногодки, но в замке — я уже понял, что всё это происходило в огромном замке с высокими стенами, за которые мы не выходили еще ни разу — то и дело мелькали лица мальчишек и младше нас, но в основном старше.

Вот те, кто постарше, уходили куда-то, а когда возвращались, мы смотрели на них — опять вернулись не все. И ненавистью загоралось сердце Ормара, других ребят, а наставники начинали гонять нас еще сильнее, еще беспощаднее, еще строже наказывали за проступки, лень и тупость.

Я понял, что один из лучших: меня наряду с Эйнаром часто ставили в пример другим, и я пытался во всем превзойти его, как и он меня. Наше соперничество было нешуточным. Тот случай, когда он вывел меня из строя на несколько дней, ударив палкой по ноге, оказывается, был продолжением давней вражды. Об этом мне не применул напомнить сам Эйнар, когда я, хромая на левую ногу, впервые появился на тренировочном полигоне нашей группы. Я делал упражнения в стороне ото всех, с ненависть поглядывая на основную группу, а мой соперник, улучив минуту, приблизился ко мне и глядя своими мелкими черными глазками, бросил гадко:

— Ну что, понравилось, змееныш?

— Я тебя придушу, — ответил я, испытывая желание тут же бросится на него, и даже дернулся вперед, но тут же скривился от боли.

— Посмотрим, — усмехнулся он, и унесся к остальным.

А я во сне впервые за всё время подумал — а чьи это эмоции, меня — Вани из города Ломокна середины девятнадцатого века от Рождества Христова, или этого Ормара из какого-то непонятного дремучего века и непонятно из какой страны? Как только я задал сам себе этот вопрос, я понял — это чувства Ормара. Эйнар не казался мне кем-то особенно ужасным, по крайней мере за время моих снов я не смог заподозрить его в чем-то, что сильно выбивалось бы из царящих тут жестоких нравов — ни излишней злостью, ни обманом, ни еще чем этот мальчишка себя не проявлял. Просто был лучшим, как и я.

За что же я так сильно его ненавижу? И тут — снова озарение, ведь попытавшись ответить на этот вопрос, я «вспомнил». Ормар и Эйнар были тогда на год младше и только начинали свое соперничество, часто подшучивали друг над другом. Вот только однажды шутки перестали быть безобидными. И когда я увидел глазами Ормара, что произошло, я всерьез усомнился в своем душевном здоровье. Когда я сейчас говорю «в своем», то имею Ивана Назлова. Вообще всё это я-Ваня и я-Ормар и так слегка (или даже не слегка) смахивает на раздвоение личности.

В общем, оказалось, что Ормар умеет подражать разным существам. Возможно, не всяким существам и не полностью… В общем, пока точно не знаю, но я увидел, как Ормар, собираясь подшутить над своим другом-соперником, оделся в какой-то мешок, измазался в грязи, и с другими ребятами, которые поддержали его шалость, пошел к душевым кабинам, где, как им сообщил еще один заговорщик, Эйнар остался один.

Глядя глазами Ормара и воспринимая его чувства, я видел его задумку глупого розыгрыша — напугать мальчишку, притворившись мертвяком. Я подошел к перегородке, где лилась вода. Сам чуть ли трясся от смеха, как и мои подельники. Желая сыграть убедительно, представил, что я и есть зомби, я двинулся к Эйнару, подражая дерганым движениям мертвяков и начиная кричать его голосом.

Мне казалось, что я и есть зомби, так я вжился в свою роль. Эйнар вскрикнул, повернулся на звук моего голоса, и до меня не сразу дошло, почему он трясется от страха, закрываясь от меня рукой, почему кричат мальчишки сзади меня, почему Эйнар забивается в угол, закрывая голову руками.

В недоумении Ормар остановился и понял, что из его рта, а теперь пасти вырывался страшный рык мертвяка, а тело корчилось как у зомби. Ормар замер, наваждение сошло, Эйнар поднял на меня заплаканное лицо — слезы продолжали литься по его щекам. Оборачиваясь к своим спутникам, увидел глазами двойника их растерянные лица. Я и сам был в полном замешательстве. Но случай такой заманчивый. Показал пальцем на Эйнара:

— Слюнтяй! Святые динозавры! И это воин, который собирается с мертвяками драться? Плачешь, как девчонка!

Он подорвался с места, и голый убежал под мой смех.

Потом я жалел, что сказал эти слова, но недолго. Началось наше противостояние, когда в ход шли любые средства, чтобы унизить противника и причинить ему боль. Я всей душой возненавидел Эйнара.

Глава 4 Бой до смерти

Во сне я возвратился из душевой в настоящее, и увидел себя на турнире нашей группы. Бои один на один голыми руками, палками, тренировочным холодным оружием — и вот в финале должны сойтись Ормар и Эйнар. Нас ждала площадка, напоминающая мне-Ване уменьшенную в несколько раз арену колизея, изображение которой я видел в книгах по истории Древнего Рима. Овальной формы яма с высокими, в полтора человеческих роста краями, а дальше несколько рядов трибун, где на нижнем ряду расположились три наставника, а выше — мальчишки из нашей и других групп.

По команде наставников началась схватка, сначала без оружия, в рукопашную. Мы хорошо изучили друг друга, и ни один не может подловить другого. Мы парировали удары друг друга, попадали в цель и пропускали удары, но всё это несущественно, настоящий бой будет позже, когда в ход пойдут дерево и металл. Пока не последует команда прекращать схватку, допустимы любые удары, уловки, подлые приемы, обманки, но не дай боги нанести хоть один удар, когда прозвучит «стоп».

Пытались ли командиры нас помирить или перевести соперничество в конструктивное русло? Скорее наоборот, что мне, Ване из Ломокны было странно, но Ормар не видел в этом ничего необычного. В каждом возрасте болью и кровью выковывались лучшие бойцы и лидеры для спасения людского племени от нечисти.

Обо всем этом я успевал думать, пока я-Ормар и его соперник хорошенько дубасили друг друга, но когда схватка ушла в партер, раздался крик «палки», и оба соперника рванули к своим концам арены, где лежало приготовленное оружие. И вновь мы сходились, и треск столкнувшегося оружия разносился над полем битвы. С удивлением заметил, что похоже, эти палки — осиновые колья — но тут же пришло понимание, что иначе и быть не могло. И гораздо чаще мы пытались нанести друг другу колющие раны — техника боя явно предназначалась для сражения не только с людьми, но скорее с нечистью.

Пропустил несколько чувствительных уколов, но и сопернику доставалось. Ормар неистово сражался, наседая на Эйнара, и тот пробовал повторить подлый прием, приведшей к моей травме неделю назад. Но я лишь изображал из себя ничего не соображающего берсерка, на самом деле ожидая как раз такого хода от врага. И когда тот, как подкошенный, рухнул на землю, я концом носка подхватил песок арены и швырнул в соперника, тут же подпрыгивая и уходя от размашистого удара палкой.

Песок попал Эйнару в лицо, и его слепые лихорадочные взмахи осиновым колом не причиняли мне никакого ущерба, чего не скажешь о моих — пару раз попал ему по рукам и корпусу, и замахнулся, чтобы острием пригвоздить соперника к арене. Но с сожалением остановил движение после крика командира «стоп». Кажется, что битва завершена, но прошла минута, в течение которой Эйнар восстановил способность видеть, и последовал крик «металл». Мы вновь сошлись, держа тренировочные мечи и защищаясь кожаными щитами, которые великоваты для девятилетних мальчишек, но так мы тренировали выносливость и силу. Обмен ударами ни к чему не приводил, лишь изматывал нас.

— Стоп, — прозвучала неожиданная команда. Мы замерли и с недоумением посмотрели вверх, на наставников и на недовольно гудящую толпу мальчишек.

— Бой до смерти одного из участников, — раздался новый приказ, — разрешено любое оружие на выбор и применение любых способностей.

Над ареной повисла звенящая тишина. Смотрю на Эйнара, и на его лице отразились те же мысли, что и у меня — не слишком ли это? И еще я думаю про применение способностей. Слух о том, что я будто превратился в зомби, быстро разошелся по замку и дошел, конечно, и до наставников. Тогда впервые я лицом к лицу столкнулся с магистром Кнутом, развивавшим способности учеников, у которых эти дары проявлялись. Раньше видел его только издалека и мельком.

— Ормар, что ты знаешь о способностях? — спросил меня тогда седой старик, сидя в высоком резном кресле в комнате в громадной северной башне. Я впервые входил в место, куда был запрещен вход всякому, кто не имел способностей к магии. Башня колдуна — так называли мы северную твердыню замка.

— Способности — это предрасположенность человека к одному из направлений магии. Они проявляются неожиданно, и чаще всего — в возрасте десяти лет, но могут вдруг появиться и гораздо позже — я легко отвечал, потому что несколько дней изучал в местной библиотеке труды по магии. — Способности бывают разными. Боевые, стихийные, дар целительства, дары маскировки, способности к превращению, дар подражания, к быстрому перемещению и другие. Если их правильно и вовремя не развивать, то они останутся на низком уровне.

— Совершенно верно, мальчик. Проверим твою способность. Покажи мне, — велел Кнут.

— Но я не знаю, как мне вызвать ее. Пробовал после того случая с Эйнаром, но у меня ничего не вышло, — в смущении отвечал Ормар.

— То была глупая и ненужна шутка, ты это понимаешь? — спросил магистр, и видя мой кивок, продолжал. — Но она проявила твою способность. Так что вспомни свои эмоции в тот вечер. Что ты хотел сделать и что чувствовал?

— Я хотел подшутить над ним, — медленно начал я, — и представлял, как он испугается, когда увидит меня, переодетого в зомби. Думал, как мы будем смеяться над ним, когда он закричит от страха.

— Хорошо, попробуй сейчас пошутить надо мной. Напугай меня.

Я посмотрел на одного из глав нашего замка, и не почувствовал никакого желания подшучивать над могущественным магом. А уж напугать — скорее, это он меня пугал одним своим видом: орлиный профиль, цепкий взгляд, вся обстановка кабинета, обстановка магии и власти, которая подавляла и заставляла преклоняться перед человеком, который являлся тут хозяином.

— Давай, пробуй. Представь, что тут не я, а Эйнар, и подшути над ним еще раз, повтори, что было тогда, — поторопил меня Кнут.

Честно попытавшись это сделать, я даже смог представить, что передо мной переодетый Эйнар, и даже представил ту злополучную душевую кабину. Полчаса мы пытались вызвать проявление способностей, но ничего так и не произошло. Мне вообще подумалось, что в тот вечер я просто очень хорошо сыграл роль зомби, и дело вовсе не в волшебных способностях. Это навело меня на мысль.

— Магистр, — обратился Ормар к колдуну, — я кое-что вспомнил. Когда напялил старый растрепанный мешок, когда вымазался грязью и посмотрелся в зеркало — я сам себе показался зомби. И вот, мы идем с ребятами к душевым, а я всё твержу — «я зомби, я мертвяк, я зомби, я мертвяк». Будто уже сам поверил, что не Ормар, а мертвяк и иду пожирать человека. Вспомнил еще…

— Продолжай, — подбодрил меня магистр.

— Помните, к нам за неделю до того приезжал театр, тогда еще показывали представление про славного короля Зигрида и Поле мертвых? — Кнут кивнул. — Ну и там скоморохи изображали зомби. Они были так похожи на настоящих, которых мы на арене видели, что мы потом все как зомби ходили, пугали друг друга. Я поэтому и друга решил напугать. Ну вот, я, как это сказать, так вжился в роль, что стою над Эйнаром, и не понимаю, кто я — Ормар и мертвяк.

— Отлично, пробуем так, — потер ладоши владетель Северной башни, всегда спокойный и величественный. Первый раз таким я его видел.

Вновь твердя про себя, что зомби, я стал представлять как меняется мое тело, как кожа приобретает землистый и зеленоватый оттенок, как появляются струпья, как обнажается череп, как не гнутся промерзшие суставы, как из моего тела вырывается крик, скрип, хрип мертвяка, как я хочу сожрать человека, сидящего напротив меня в резном деревянном кресле. А вот он вдруг встал, стал отступать от меня, и я начинал двигаться за добычей, хрипя своим мертвым голосом.

Человек отошел в угол, взял палку с металлическим наконечником, и резко ударил меня в плечо. Страшная боль пробрала меня, я еще больше разъярился, но последовал другой удар, в другое плечо — обе руки повисают, как плети, и я могу лишь рычать-хрипеть ему в лицо. В лицо магистру Кнуту, внимательно разглядывающему меня.

Это отрезвляет. Пришел в себя, сильно болели руки. Горло драло, будто я простудился. Распрямился и попытаюсь потянуться, это с трудом удалось.

— Прикоснись, — магистр вытянул палку с металлическим наконечником, которой бил меня, сделал это и вопросительно посмотрел на Кнута, — садись.

Магистр налил мне горячей жидкости из металлического чайника, всё это время греющегося под пламенем большой сальной свечи. Окончательно пришел в себя, и горло постепенно перестало болеть.

— Что же, хорошие новости. Это не дар подражания, как я решил поначалу. Это способность к превращению — ты стал на время зомби со всеми вытекающими последствиями. Маленький злобный зомби. Это серебро, — колдун показал на навершие палки. — Сейчас ты можешь спокойно касаться его, но когда я ударил тебя в облике зомби, то оно ожгло тебя, как любую нечисть. Редкий дар!

Прихлебывая горячий ароматный напиток, Ормар задумался. А я, который Ваня, неожиданно удивился не превращению, а тому, насколько же напиток напоминает сбитень, который пил недавно на Масленицу.

— Редкий и опасный дар, — продолжил магистр, — пока что опасный в первую очередь для тебя самого. Не вздумай превращаться без меня или других наставников-магов. А то заиграешься в зомби и не вернешься обратно. Ты же на какое-то время забыл, кто ты такой на самом деле и решил полакомиться мной? — захохотал Кнут.

Я лишь смущенно кивнул. Что тут сказать, если могут быть мысли в голове мертвяка, то они были приблизительно о том, какой большой и вкусный человек передо мной, и что надо только добраться до него.

— А раз так, то будем аккуратно развивать твои способности, чтобы не навредить. Обычно способности развивают с десяти лет, но до этого времени нельзя пускать всё на самотек.

С тех пор примерно раз в месяц или немного чаще я стал под руководством наставника-мага Олафа превращаться в зомби, пытаясь контролировать свое сознание, которое так и норовило ускользнуть от меня в моменты трансформаций. Получалось откровенно так себе, но меня успокоили, что сейчас важно просто сохранить способность, а настоящая работа начнется с десяти лет или чуть позже. О моей способности было запрещено распространяться, так что для всех я отлучался на дополнительные занятия с мастерами боя, как и другие ученики.

— Бой до смерти одного из участников, — раздалась над ареной команда, — разрешено любое оружие на выбор и применение любых способностей.

Эйнар отбросил свой щит и остался с мечом. Я же решил, что пока щит мне не помешает. Мы начали сближаться, внимательно глядя друг на друга, но тут ворота, одни из четырех на арену, со скрипом отворились. Краем глаза глядя на них, не забывая контролировать движения Эйнара, я понял, что это те ворота, из которых обычно на арену выходит нечисть. Вот и сейчас оттуда медленно выползал мертвяк, щурясь от яркого солнца. Медленно и тихо он поднялся на ноги, распрямился и издал глухой рык.

— Эйнар, надо объединиться! — закричал я, а зомби повернул голову на мой голос и начал двигаться в мою сторону. Мальчишка же бросил на меня презрительный взгляд.

— Конечно, Ормар, — произнес он, — бери серебро.

Я кивнул и побежал к оружию, которое лежало в трех саженях от меня — это совня или глефа — к древку около двух аршинов длиной прикреплялся длинный наконечник — заточенный с одной стороны нож, примерно в половину аршина или немного больше. От обуха наконечника отходит «острый палец» — шип, которым удобно делать отверстия в голове зомби при боковом ударе. Нож с шипом сделаны из серебра. Направляясь к совне и отслеживая мертвяка, который начинал постепенно ускоряться, оглянувшись через плечо, заметил, что Эйнар бежит за мной.

— Что ты… — начинал в изумлении говорить, но увидел замах его меча, и на рефлексах, разворачиваясь, подставил свой щит под сильнейший удар. Мне отсушило руку, я отступил назад, блокируя следующий удар мальчишки своим тренировочным мечом. При этом видел, как орущий и хрипящий зомби оказывался всё ближе и ближе.

— Ты сошел с ума! — закричал Эйнару.

— Нужна лишь смерть одного из участников, змееныш, — процедил сквозь зубы противник.

Продолжал отбиваться от обезумевшего Эйнара, а мертвяк уже приблизился к нам на расстояние вытянутой руки. Резко ушел перекатом назад, отбрасывая щит, и оказался перед сваленным на земле оружием. Не ожидавший этого Эйнар остался один на один с зомби, с тренировочным коротким мечом, рассчитанным под пацанов. Сражаться таким против зомби — надо быть либо очень тупым, либо очень искусным. Несмотря на всю силу Эйнара против девятилеток, было очевидно, что с зомби ему не справитсья. А после того, как мертвяк закусит мальчишкой, настанет мой черед, если, конечно, наставники не остановят бой.

На миг даже закралась идея, что раз было сказано — «до смерти одного из участников» — то и не стоит вмешиваться, а лишь подождать, как скушают тупого человечка. Но отбросил предательскую мысль — нас учили взаимовыручке, и перед лицом нечисти все мы — братья, и каждый должен быть готов отдать жизнь за своего товарища. Плевать, что он только что хотел заколоть меня ударом в спину — это всё равно человек и мой боевой товарищ, а против нас стоит тьма, порождение бездны. И значит, я должен ее уничтожить во что бы то ни стало.

Пока в моей голове проносились эти мысли, Эйнар, на котором сосредоточено всё внимание мертвяка, отбивался всё с большим трудом, из свежих ран на его теле текла кровь.

— Эйнар, беги! — крикнул ему и бросил свою совню в центр площадки, куда может прорваться Эйнар, если, конечно, он не собрался погибнуть здесь и сейчас. Чтобы отвлечь зомби, кинул в него свой меч и начал превращение.

Слава всем богам, мальчишка оказался не настолько туп и уперт. Всё же инстинкт самосохранения еще не совсем покинул его озлобленную на меня голову. Он даже применил свой излюбленный трюк с падением на землю и успел с размаху резануть мечом по ноге зомби, отчего меч в ней и застрял. После этого вскочил, увернувшись от лапы мертвяка, пробежал параллельно земле по стене арены и направился в центр площадки, где его ожидало брошенное мной серебро.

Собрал всё свое внимание, представляя, как покрывается струпьями моя кожа, как скрипят мои суставы, как хрипит мой голос — и из моего рта или уже пасти вырывается крик мертвяка. В это время зомби, хромая на ногу, в которой застрял меч Эйнара, почти добрался до меня. И я мог бы поклясться, что на лице мертвяка вдруг пронеслось удивление, когда вместо маленького вкусного человека перед ним оказался маленький собрат зомби, хрипящий ему в лицо. Мертвяк даже прекратил орать, протянул руку, видимо, чтобы убедиться, что ему не показалось.

И тут в его голову воткнулась совня, пройдя насквозь, с противным хрустом и хлюпаньем выйдя из правого глаза. Еще мгновение зомби, протянувший ко мне руку, недоуменно стоял, но потом рухнул вниз мне под ноги. Подняв глаза, я встретился с ненавидящим взглядом Эйнара, вырвавшего свое оружие из упавшего, теперь уже окончательно мертвого, тела.

Эйнар, казалось, пребывал в нерешительности. Перед ним находился еще один зомби, которого следовало уничтожить. Команды на прекращение поединка не было. Но бой должен был продолжаться до смерти одного из участников. Был ли полноценным участником зомби? или считаемся только Эйнар и Ормар? Я видел, как все эти мысли проносились у него в голове.

Сам я с трудом осознавал себя, разрываясь между своим сознанием и сознанием мертвяка. Заторможенно соображая, что же делать, с ужасом глядел на замершего парня и совню в его руках, направленную мне в лицо. Лицо Эйнара дернулось — похоже, он разглядел страх, отразившийся на лице зомби. А всем известно, что на мордах зомби можно разглядеть только ненависть и голод. Не знаю, о чем он думал дальше. Но руки его, держащие оружие, стали двигаться назад, совершая замах для удара.

— Стоп, — раздалось с трибун.

Эйнар вновь замер. Потом бросил оружие, отвернулся и пошел на выход с арены, не оглядываясь. Из его ран капала кровь, застывая на песке арены. Ормар возвращался в человеческий облик и думал, что вновь унизил своего товарища и врага, спася его от смерти и вынудив показать слабость на глазах у всего замка. Если всё же наставники хотели объединить нас и прекратить взаимную вражду, то очевидно, что этот план потерпел полный крах.

Глава 5 День мертвых

— Зомби! Зомби! — визжал радостный детский голосок моей, кажется, сестры. — Мама, мы же пойдем смотреть зомби?! А можно я их покормлю?! Ну пожа-а-алуйста!

А я сидел, пришибленный, и пытался сообразить, кто я такой. Опять эти сны из другого мира. Противостояние с Эйнаром, дар к превращению — и главное, всё такое реальное, яркое, сочное, такая настоящая боль и такой знакомый вкус напитка, напоминающего масленичный сбитень.

Быстро же сестра Машка отошла от потрясения, когда нас чуть не слопали два милых вампира. Интересно, они только кровь выпивают или действительно шинкуют на кусочки и кушают. Из снов про меня-Ормара я ничего не знал про вампиров, там с ними я не сталкивался, по крайней мере, лицом к лицу, и из занятий за партами тоже не помнил. Надо будет в следующий раз попробовать вспомнить, когда провалюсь в тот мир или в прошлое, не знаю, где я на самом деле оказываюсь. Тут на ум пришел рассказ отца об убийстве в трактире Егора Героева: там явно орудовал вампир, но труп был цел, только множество порезов и укусов отправило бедолагу в мир иной.

Последний день Мертвой седмицы подошел к концу, выловили последнего зомби, но гости города не спешили разъезжаться. Кульминацией был день сегодняшний — День мертвых. Все друзья, кто пострадал в схватке с вампирами, а также мама, поправились. Я тоже, хоть еще и не бегал, но уже достаточно уверенно ходил на своих двоих. Отец Спиридон, продолжавший посещать наш дом на Ломокненской улице, меняя повязки и обрабатывая раны святой водой, шутил, что в Ломокне не двенадцать, а тринадцать двунадесятых праздников. День мертвых — эдакий переходящий праздник незадолго до Пасхи — дня воскресения из мертвых.

— Батюшка, вот эти мертвяки, зомби то есть. Да и вампиры — они воскреснут из мертвых? — спросил накануне Илья Шамон священника.

— Конечно, Илья, — уверенно отвечал Спиридон, — Господь и Бог наш Иисус Христос пришел в мир, чтобы спасти всякую душу заблудшую, а они — такие вот души, потерявший свет истины, и ходящие во тьме и сени смертной.

— Получается, мы их убиваем, чтобы они потом могли воскреснуть? — сделал вывод Илья, чем сильно удивил всех. Парень не отличался башковитостью, а тут неожиданно показал признаки интеллекта.

— Правильно говорить «упокоиваем». Ведь они были когда-то людьми, потом умерли, но не до конца, видать, грехи их на земле держат, не дают уйти. И мы их окончательно отправляем в обитель смерти, откуда их в свое время Господь выведет.

— Это что же за грехи надо совершить, чтобы превратиться в таких вот чудовищ, — воскликнула Вера.

— Вот это нам неведомо. Болтают-то разное, но не знает никто, — отвечал священник, — только Сердцеведец то знать может.

— А как вы сами думаете, батюшка? — это уже Генка, внимательно слушающий разговор, вклинился.

— Сам я много, что думаю. Да от думок этих ничего путного. Если живешь себе по совести да по Божьим заповедям, людям зла не делаешь, то охранит Господь от темной участи, — со вздохом произнес священник.

А мне показалось, что батюшка просто уходит от ответа.

— Батюшка, почему же у нас, в Ломокне вся эта нечисть? И туристы съезжаются к нам? Чем Ломокна так провинилась? — озвучил я мучившую меня всю неделю мысль, которую не раз пытались мы обсуждать с друзьями.

— Так, всех обработал? — обвел глазами нас священник, игнорируя мой вопрос. — Отлично, ну тогда все здоровы, больше никому перевязки не нужны, а завтра увидимся на Дне Мертвых. Мир дому сему!

И пошел на выход, но уже в дверях, будто вспомнив о чем-то, обернулся и сказал:

— Ваня, у тебя завтра важный день. Будешь читать Последование на упокоение твоего знакомого мертвяка. Вот, — он вернулся и передал мне потрепанную церковную книгу, раскрыв ее на нужной странице. — Почитай, чтоб без ошибок было.

Я только кивнул и с любопытством заглянул в книгу: «Последование мертвенное на упокоение души мертвой». Мама провожала священника, остальные облепили меня с книгой.

— Братик, ну что там? Читай вслух! — канючила мелкая Машка.

— «Уготованному на упокоение кому от мертвых душ, устрояют дрова для костра и клеть для мертваго, в кою и помещают…» — начал я читать, пытаясь понять, что имеется ввиду.

Так, в разборе Последования и прошел завершающий день Мертвой седмицы. Оказалось, что Илья Шамонкин лучше всех читает по-церковнославянски, чем удивил всех еще раз. Вскоре вернулся отец и сообщил, что выловили последнего мертвяка, на реке оставили караулить немного людей, мало ли что, но в основном уже разошлись и стали готовиться к празднованию Дня мертвых. Украшалась Нижняя площадь, купцы готовили лучший товар к продаже, продавцы съестного готовили постную (Великий пост на дворе, все-таки), но самую изысканную, насколько это возможно, снедь.

На ужин в наш дом собрались родители всех детей, гостивших у нас. Назар рассказывал, как ловили мертвяков и спасали заподозренного в вампирстве трактирщика Героева. Отец Васьки Старцева хвалился, как самолично упокоил пятерых зомби, причем в течение вечера их число возросло до пятнадцати. Смущавшуюся от внимания Машку пытали, как она разделалась с пятью вампирами.

Стол ломился от яств: знаменитный ломокненский чесночный борщ, рыбное тельное, парная гречка, квашеная капуста, огурцы и редька в патоке, пироги с капустой, луком и грибами, левашники, пастила, мармелад. Даже настоящий китайский чай с маленьким кусочком сахара вприкуску. Генку просили держать себя в руках и не кидаться табуретами на вопрос «Что есть истина?».

Про вампиров взрослые говорили, что сами их и не видели никогда, а только по рассказам бабушек да дедушек знали о такой напасти. И всегда думали, что это не более, чем глупые россказни. Все сошлись на том, что теперь от вампиров не стоит ждать скорого визита: вся Ломокна превратилась в один большой зубчик чеснока, а осиновые колья и колышки, торчащие теперь из любого угла, не говоря уже о святой воде, надолго отвадят позабытую нечисть от города.

Мертвяки же, в отличие от пришлых вампиров, были своими, почти что родными, долгожданными и понятными. Иногда приключались несчастья, что мертвяк доставал и даже убивал кого-то, но это случалось крайне редко, и чаще всего тогда, когда очередной «витязь» шел на мертвяка под шафе. Вот и в этом году трое мещан отделались небольшими порезами и укусами, которые тут же залечили дежурившие на Смоква-реке священники.

Все ждали Мертвую неделю, чтобы похвалиться перед соседями силой молодецкой, да наварить барыши на приезжих. В Ломокне даже вошло в обиход иноземное слово «турист», произносившееся с известной глумливой интонацией и потиранием ладошек в предвкушении заработка. «Мертвая неделя год кормит», — говаривали в городе. Туристам вешали небылицы о знаменитых ломокненских… Да обо всем, что только в голову могло прийти. Особо отличался на выдумку один мужичок, в остальное время перебивающийся грязными подсобными работами — Герасим из Щемиловки, района города недалеко от Смокварецкого моста.

Герасим водил целые толпы туристов по городу. Он мог, например, подойти к первому подвернувшемуся забору, выдрать из него палку, и с упоением рассказывать о том, что это кость прадеда местного домохозяина, который воевал с французами, героически погиб при Бородино, был похоронен в братской могиле, но не пожелал оставаться вне родного города, выкопался из сырой земли, доковылял до ближайшей речки, водным путем добрался до Смоквы реки, на Мертвую неделю выбрался в виде зомби, и когда его внук хотел рассечь его бедовую головушку лопатой, человеческим голосом рассказал о своих треключениях, и завещал из костей своих сделать забор вокруг дома, дабы нашел упокоение у себя дома, а потомков своих защищал от стрелы, летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго.

Между пораженными туристами разыгрывались целые аукционные баталии за обладание берцовой костью бородинского ветерана. Деньжат перепадало и Герасиму, и хозяину дома, который тут же подтверждал кровное родство с доской из своего забора, и со слезами на глазах расставался с прадедушкой. Николай Заморов, отец Генки, как раз и был тем самым правнучком, заработавшим на берцовой кости своего героического предка.

Так прошел этот вечер, навсегда оставшийся в моей памяти. Мы смеялись вместе со взрослыми, подшучивали друг над другом, ели знаменитую причуковскую пастилу, запивая ароматным черным чаем. Казалось, посреди Великого поста вдруг наступила Пасха или день Тезоименитства его Императорского Величества Александра Николаевича, всегда с огромным размахом отмечавшийся в Ломокне.

— Ваня, вставай, зомби! — радостно кричала мне в ухо Маша. — Вставай, соня! Братик, как можно валяться в такой день?!

И правда, почти все уже были на ногах. Генка после вчерашнего ужина из маленького и щуплого превратился в маленький колобок и с трудом передвигался, Шамон продирал глаза, другие тоже подтягивались. Один за другим друзья вскоре разбежались: по городу можно было уже ходить, не опасаясь наткнуться на случайно прорвавшегося зомби. Наша семья Назловых тоже отправилась на Нижнюю площадь, где будет проходить празднование ломокненского Дня мертвых.

Я как-то пытался понять, где в городе находится Верхняя площадь, раз уж есть Нижняя, но никто не знал — ни наш умник Заморов, ни родители, ни Архангельский священник отец Максим, обучавший меня и Веру Лобанову грамоте. Многие объясняли непутевому мальчишке, что никакой Верхней площади и не было никогда, а Нижней площадь называется, потому что она не ровная, а спускается вниз, переходит во Владимирскую улицу, которая уже оканчивается Смокварецким мостом. Вроде бы логичное объяснение, но мне все-таки хотелось думать, что я когда-нибудь найду затерявшуюся Верхнюю площадь.

Мы вышли из своего дома, одноэтажного на каменном фундаменте, все вместе. Редко нам удавались такие совместные прогулки. Во время народных гуляний и праздников, когда на главной площади собирался чуть ли не весь город, отец, как полицейский служитель, с самого утра находился там, пресекая драки и другие происшествия. Сегодня же я был одним из главных героев праздника, поскольку первым увидел зомби-«первенца». Обычно первоглядцем становился кто-то из полицейских, поскольку именно они следили за появлением зомби из реки. Мой отец, Назар, по рассказам, тоже несколько раз был первым.

Теперь же его освободили от работы на Дне мертвых, поскольку героем стал его сын. Но на праздник полицейский служитель, помощник пристава, был наряжен по всей форме: черная шапка, кафтан темно-зеленого сукна, стоячий воротник, серо-синие шаровары, юфтовые черные сапоги, шашка драгунского образца, замшевые белые перчатки, офицерская серая шинель. Я с восхищением поглядывал на отца, представляя, как вырасту, и буду тоже носить эту великолепную форму, как буду важно вышагивать, такой же стройный, под руку с дамой.

Мама Ольга по случаю праздника была наряжена в теплый сарафан и шугай, на голове красовался огромный кокошник в виде лопаты, покрытый канаватным платком ломокненских шелковых фабрик. Сестричка же была маленькой копией мамы. И все мы важно, раскланиваясь со знакомыми и прохожими, шествуем по Ломокненской улице до Спасской, оттуда направо через два квартала, мимо Героевского трактира, и дальше на Нижнюю площадь.

Окруженный несколькими зеваками и стаей мальчишек, расхаживает Никитка — наш местный блаженный. В легкой серой рубахе и таких же штанах, заложив руки за спину, иконописный, рыжий, синеокий, ходит в веригах, наг и бос. Подходит к калашному ряду, а калашники не продают свой товар до тех пора, пока не подойдет Никитка. Вот проходит мимо юродивый, и берет у кого-нибудь калач — и тот купец, у которого был взят калач, считается счастливым, и покупатели рекомендуют его друг другу:

— Нельзя не взять калача, сам Никитушка взял — стало быть калачи хороши, да и продает их человек благочестивый, потому что к неблагочестивому Никитка не пойдет.

Блаженный жевал калач, дети дергали его за одежду. Оглянулся по сторонам, и тут нас увидел. Чуть не бегом к нам кинулся:

— Бедные вы, бедные! — сказал, и на родителей смотрит.

Потом на меня взгляд перевел и в глаза посмотрел, а я будто проваливаюсь в его взгляд. Распрямился, да как крикнет на всю площадь: «Всё не то, чем кажется!» И потом тихо мне на ухо: «И ты тоже». Развернулся, и как ни в чем не бывало по своим делам пошел, руки опять за спиной, чуть сгорбившись, босыми ногами по мерзлой земле.

— Ну, пойдем что ли, — задумчиво сказал отец, и мы дальше по Нижней площади через Гостиный двор и ряды лавок, магазинов, ренсковых погребов, колбасной торговли Варинского, рыбной Весшниковых, фруктового ряда — почти до самого конца.

Там, на широком пространстве, всегда являвшемся центром праздничной и торговой жизни Ломокны, уже возвышался высокий помост, вокруг которого начинал толпиться народ. Помост возвышался над землей на две сажени, к нему с противоположных сторон вели две лестницы, деревянный каркас по кругу был обернут плотной серой тканью, а площадка наверху огорожена перилами.

За помостом на отдалении сложен большой квадратный сруб — будущий костер — также огражденный круговым забором. Наверху костра — железная клетка, в которой метался зомби, то и дело издавая хрипы сквозь замотанную пасть. Ему предстоит сгореть в костре и окончательно отправиться в мир мертвых, упокоиться и больше не тревожить живых.

Я смотрел на него и думал — действительно ли это тот самый «первенец», который схватил меня за ногу и чуть не уволок под воду. Трудно было сказать, ведь кроме руки, я ничего не видел. Но по рассказам, в тот день из реки вышли только три мертвяка. Видать, своим вторжением, я разбудил их слишком рано, так что, вполне возможно, это и есть тот самый мой старый приятель.

Мы прошли к самому помосту, поскольку я должен был принимать участие в упокоении мертвяка. Вскоре в сопровождении поющего церковного хора стали подходить важные лица и подниматься наверх: сам митрополит Московский и Ломокненский Аристарх, наш знакомый отец Спиридон из кладбищенской церкви, городской голова Ипат Велин, председатель городской думы Иван Поликарпов, главы купеческого и мещанского обществ, уездный предводитель дворянства, полицейский исправник Яков Клоков. Рядом с этой компанией поставили и робевшего меня, а Арнольд Бумтергский сделал памятную фотографию.

Началось последование на упокоение души мертвой, которая от этого стала хрипеть еще громче. Я, сначала запинаясь, но потом всё уверенней читал текст последования, выдержки из псалмов и специальных молитв.

— И очисти огнем вещественным все грехи его, убереги от огня геенского и от служения дьявольского. Прими страдание огненное и освободи, спаси и помилуй… — раздавался старческий голос митрополита над притихшей площадью.

Мужчины оголили головы, женщины набожно крестились. Подошел момент, и исправник Клоков передал мне горящий факел, которым я должен поджечь огромный костер с закрепленной на нем железной клеткой. Под пение хора «Со святыми упокой» я начал спускаться с помоста, чтобы пройти к погребальному очищающему костру.

Чувствовал, как сотни глаз смотрят на меня, как чуть заметный снег белыми мелкими мухами падает вниз, чтобы встретиться с лысой головой какого-то мужика и тут же растаять, или падает на ступеньку, и я наступают на маленькую снежинку, как сквозь снег пахнет весной, ладаном, конским навозом, рыбой, сбитнем, предвкушением праздника, когда вся площадь будет громкими криками и подбрасыванием шапок приветствовать взметнувшееся вверх пламя.

Вот последняя ступенька, и я ступил на промерзшую за зиму землю, на которую ложились снежинки, краем глаза заметил своих родителей и сестру, замерших неподалеку, шел под заунывное пение внутрь ограды упокоительного костра. От сруба с клеткой тянулась просмоленная веревка, которую мне нужно поджечь и тут же уходить обратно, чтобы жар костра не спалил мою бедную тушку.

Тут, где-то на самой границе восприятия заметил какое-то несообразие. Остановился, прислушался. Цокот копыт раздавался из соседней Няптицкой улицы, что проходит по краю Нижней площади, и слышался громогласный подгоняющий голос. Сообразил, что это ямщик гонит лошадей, видимо, везет запоздавших гостей города видеть ломокненский День мертвых. Понимая это, продолжил идти к веревке, до которой осталось сделать всего пару шагов.

Но тут с ужасом осознал, что ямщик даже не думает останавливаться и высаживать своих пассажиров. Более того, он несся теперь прямо на толпу, прямо на костер и помост, прямо на меня, а стоящие вокруг невысокой ограды люди, крича от ужаса, бросились во все стороны, пытаясь спрятаться от копыт тройки лошадей, запряженных в коляску. Послышались крики задавленных людей, с помоста спешили спуститься важные особы, а отец Спиридон что-то кричал мне, но я его не слышал. Зато громогласное «Боже, царя храни…» ямщика, продолжающего нахлестывать лошадей, перекрывало даже крики раздавленных мещан.

Глава 6 Боже, царя храни

«Сильный, державный, царствуй на славу…» Громогласное пение, будто исторгающееся из тысячи глоток, летело над Нижней площадью. Я в растерянности по инерции сделал оставшиеся два шага, наклонился и поджег веревку, и огонь начал бежать к сложенным в костер бревнам. Коляска петляла, меняя направление движения, обезумевшие лошади неслись теперь прямо на костер и стоящую сверху клетку с мертвяком. Видя это, я, так и не бросив факел, побежал обратно к помосту, сбоку от которого заметил своих родителей с сестрой, кого-то из друзей, кажется, это Васька Старцев со своими родителями.

«Царствуй на страх врагам…» Сруб начал гореть, и лошади в последний момент, испугавшись огня, попытались свернуть и пронестись мимо. Но на такой скорости крайняя из лошадей врезалась в горящий костер, разбила его, а коляска довершила разрушение. Оборачиваясь, краем глаза увидел всю картину, и от страха в отчаянном усилии прыгнул влево, чтобы уйти от продолжающей нестись прямо на меня повозки.

Сам не поверил, что пролетел такое расстояние, но мне удалось уйти с ее пути, и залетел под полог помоста. А лошади пронеслись мимо, почти задевая праздничный полог, прямо туда, где стояли мои родители и кто-то из друзей, но что там происходит — уже не успевал разглядеть, потом что костер окончательно обрушился. Железная клетка с зомби с грохотом упала и прокатилась прямо в сторону меня, выглядывающего из-под полога.

Клетка с зомби, до которого так и не добрался огонь, частично заехала под пологнавеса, где стол я с факелом. Ткань полога надорвалась. В углу клетки стоял и смотрел на меня ненавидящим алчным взглядом «первенец». Снаружи доносились крики боли раздавленных ломокненцев и как рефрен этого безумия всё повторялось «Боже, царя, царя храни…».

Время внутри погоста замерло. Мы смотрели друг на друга: я с испугом, а зомби с предвкушением. В каком-то отупении наблюдал, как зомби пытается разогнуть железные прутья клетки, погнувшиеся от падения с высоты. Похоже, что некоторые прутья не только согнулись, но и поломались.

Скрип разгибаемого железа, хриплый крик мертвяка, потерявшего закрывавшую пасть повязку — всё это привело меня в оцепенение. «Бой до смерти одного из участников» — пронеслись в голове слова наставника из другого мира, где, также замерев, Ормар и Эйнар стояли и смотрели, как скрипя, открывались ворота на арену, из которых медленно выходил зомби. Мертвяк, упираясь всем телом в остов клетки, постепенно разогнул прутья и уже образовался проход, в который я мог бы пролезть, но для мертвяка, величиной с обычного человека, он, возможно, еще мал. Мне не захотелось это проверять, и я, выйдя наконец из ступора, подошел и ткнул горящий факел в голову зомби.

Кажется, я попал в глаз, и страшный рев перекрыл шум, доносящийся снаружи. Резкий взмах рукой, или правильнее сказать, лапой мертвяка, и я был вынужден отбежать назад, чтобы не попасть под удар. При этом факел остался застрявшим в глазу зомби, но тот не умер, видимо, моему удару не хватило силы, чтобы пробить череп и добраться до мозга этого существа. Мертвяк выдрал факел из своей головы и отшвырнул его в сторону, стал кататься со страшным визгом-ревом по земле, а потом вновь поднял голову и уставился на меня с утроенной ненавистью единственным оставшимся глазом.

Я понял, что мне надо бежать, нужно спасаться, уносить ноги. Но стоял и смотрел на зомби, вновь схватившегося за прутья решетки. Если он вырвется наружу и набросится на так и пребывающую в панике толпу, то сколько еще человек погибнет сегодня. А там, на площади, мои родители и сестра, если, конечно, они еще живы, там мои друзья, там ломокненцы и куча приезжих. Все безоружные, ведь зачем брать на праздник оружие. Возможно, полиция сможет остановить мертвяка, но сколько до этого он задерет людей?

Перед моим мысленным взором возник магистр Кнут, потирающий руки в предвкушении: «Давай попробуем. Представь, что ты и есть зомби». И несмотря на всю абсурдность ситуации я начал твердить: «я зомби, я мертвяк», начал представлять свое превращение в это существо, как это делал Ормар. Но ничего не получалось. То ли здесь, в отличие от мира снов и того мальчишки, я не обладаю даром, то ли чего-то не хватает, чтобы превращение получилось. А зомби продолжал выгибать прутья, всё расширяя проход, пытался пролезть в образовавшуюся дыру, но пока не выходило.

«Я зомби, я мертвяк, я зомби, я мертвяк» — повторял, представляю свои руки, превращающиеся в покрытые струпьями конечности выходца из Смоква-реки. Опять ничего, а заключенный в клетке «первенец» продолжал с остервенением наваливаться на прутья клетки, и я понял, что рано или поздно ему удастся выбраться наружу, и тогда начнутся убийства. Еще раз попытался вспомнить, как же я превращался тогда, в мире Ормара.

В первый раз я хотел подшутить над Эйнаром и представлял себе, что пожираю его, во второй раз — с магистром — я также хотел полакомиться человечиной. То же было и во время тренировок по развитию способности с мастером Олафом. А в поединке я испытывал такие противоречивые чувства по отношению к пытавшемуся убить меня Эйнару, что наверняка хотел его одновременно и спасти от зомби, и полакомиться его сладкими мозгами. Тут же передо мной был только мертвяк, не отрывающий от меня свой жуткий взгляд.

— Так, кого бы я хотел съесть? — спросил вслух у самого себя. Как назло, в голову ничего не приходило. В городе было полно неприятных личностей, но чтобы съесть? Мне стало противно оттого, что я просто думаю над этим, и почувствовал, что завтрак от этого начинает просится наружу. И тут перед глазами у меня возникло лицо бабы Нюры из кладбищенской церкви Петра и Павла. Как же оно напугало меня поначалу.

— Да, надо съесть бабу Нюру, — продолжал негромко размышлять я, — к тому же она старая, ей поди лет триста, ничего страшного, невелика утрата для человечества. Прости меня, баба Нюра, так надо.

И вновь совершая мысленное усилие, подключил всю фантазию и смотря для верности на рвущегося ко мне приспешника зла, я представил, что хочу сожрать бабу Нюру, воображаю, как будут ломаться ее хрупкие старческие кости, рваться мясо, как добираюсь до сладкого мозга… Поначалу это вызвало у меня отвращение, но постепенно вошел во вкус, и вот баба Нюра больше не сухенькая старушка в разноцветном платочке с колким взглядом, а желанный завтрак, обед и ужин, доставляющий истинное гастрономическое удовольствие.

«Первенец», наконец, прорвался из клетки. Он, хрипя и скрипя, протянул свое тело в образовавшееся отверстие, нанося себе страшные раны острым железом, но не замечал этого, распрямился с хрустом и двинулся ко мне. Я увидел его взгляд, полный алкания и страданий, но вот он изменился, стал удивленным и недоумевающим. Зомби остановился, наклонил голову из стороны в сторону, протянул ко мне руку, будто еще не веря своему единственному оставшемуся глазу, в желании проверить, что сталось с его законной трапезой.

А я больше ни испытывал к собрату-зомби никаких негативных эмоций. Напротив, я радовался, что встретил такого большого и сильного члена стаи, ощущал бушующие человеческие эмоции за пологом, совсем рядом. Надо объединиться со своим собратом, и мы наконец утолим мучащую нас боль, вечный голод и холод, живущий в наших замерзших жилах, мы напоим горячей кровью человеческих существ наше переставшее биться сердце.

Рука собрата была протянута ко мне, я поднял свою навстречу, чтобы показать, что мы с ним из одного племени. Заметил, как слева от меня под полог пробирается какой-то мальчишка. В руках у него была шашка, почему-то смутно мне знакомая. Он, не раздумывая, разбежался и в прыжке воткнул оружие прямо в висок моего собрата, отчего тот издал крик боли и завалился на бок. А этот убийца, чуть выше меня ростом, что-то закричал мне, размахивая своей железякой перед лицом.

Я чувствовал угрозу, исходящую от этого теплого существа и от его холодного оружия, а еще я чувствовал боль по утраченному собрату и голод — пища совсем рядом. Заорал, оплакивая собрата, и бросился вперед. Промерзшее тело плохо слушалось, мальчишка отскочил, пытался меня достать, постоянно что-то крича. С другой стороны под полог влезла еще одна пища, чуть меньше той, что с шашкой. Эти существа выглядят гораздо привлекательнее и вкуснее, чем баба Нюра, их тела мягкие, и косточки тоже должны быть гораздо аппетитнее.

«Кто такая баба Нюра?» — пронеслось в голове. Я отвлекся от мальчишки и пропустил удар шашкой по правому плечу. Взревел и вновь бросился вперед, но пища шустрая. В голове возникло лицо бабы Нюры, склонившееся надо мной. Это вновь вывело меня из душевного равновесия, остановился, как вкопанный. А мальчишки начали драться между собой. Мелкий орет на того, что с оружием, набрасывается на него, несмотря разницу в габаритах.

— Вот дурак, тебе надо искать другую добычу, — проревел им это, но мальчишки только отбежали в сторону и там уже продолжали орать друг на друга.

— Это Ваня! — кричит мелкий.

— Это зомби, придурок! — отмахивается тот, что с шашкой.

— Посмотри на его рост, посмотри на одежду, — не унимался первый.

Крики, наконец, прекратились, они уставились на меня, а я на них.

— И он не нападает! — продолжает мелкий.

А я, действительно, замерев на месте, пытался понять, что делаю под каким-то пологом, почему эти двое мне знакомы и соображал, что же я собирался с ними сделать.

— Ваня! Зло! Ты понимаешь меня? — кричит мелкий, не решаясь подойти ближе.

Наклонил голову влево, потом вправо, сделал шаг вперед.

— Он опасен, его надо убить! — сказал второй. — Его заразил «первенец».

— Почему же он тогда больше не нападает? — спросил первый.

— Потому что сил нет, — отвечает тот, что с шашкой, и бросился вперед.

Но мелкий, похоже, ожидал чего-то подобного, ударил крупного в бок и поставил ему подножку. Тот упал почти мне под ноги. Я мог легко его достать, но зачем? Кажется, я хотел съесть хрустящую бабу Нюру и этих ребят тоже. Вот это аппетит у меня! И тут меня пробило узнавание.

— Васька? — хрипло спросил я, глядя на вставшего и вновь отбежавшего от меня парня и на мелкого, который стоял рядом. — Генка?

— Это уже ты? — спрашивает Заморыш. — Подойти можно? Не съешь?

Я лишь криво улыбнулся и опустился на землю — силы покинули меня, к тому же драло горло и сильно болело правое плечо. Из него текла кровь, и я зажал плечо здоровой рукой. Генка подбежал ко мне и начал помогать перевязать рану.

— Я за Спиридоном, — говорит отмерший Васька Старцев и собрался уйти из-под полога.

— Нет! Подожди, Старик, — Генка, не отрываясь от оказания первой помощи, произнес это так веско, что Васька остановился.

— Почему? — спросил он.

— Сначала надо решить, что мы скажем ему. Да и всем остальным, — ответил Заморыш.

— В смысле? — прохрипел я.

— Генка прав, Зло. Если мы расскажем, что ты, — Васька приглушил голос, — превратился в зомби и гонялся за нами, то что сделают с тобой?

— Верно, — Генка закончил возиться с моим плечом и встал, — в худшем случае тебя посадят в клетку и просто сожгут.

— Чтобы День мертвых удался! — сказал уже я, и меня начал душить смех. Я хохотал и не мог остановится. — Сжечь Зло! На костер его!

— Тихо! — Васька резко встряхнул меня за плечи, отчего меня прошибла сильнейшая боль в порубленном плече, и смех сам собой перешел в стон страдания.

— Теперь повязку поправлять! — возмутился Заморов, и отодвинул Старика. — Нельзя говорить про Ваню-мертвяка. Значит, нужно придумать, что мы будем рассказывать.

— Можно рассказать всё, как есть, но не упоминать про обращение, — предложил Васька.

— Хорошо. Но откуда тогда у меня эта рана? Васька, как оправдаешься, зачем меня рубил?

— Может, задел по касательной, когда мертвяка рубил? — предположил Васька.

— Можно сказать, что Ванька разодрался о прутья клетки, когда зомбак за ним гонялся, — предложил Генка.

На этом и порешили. Та какофония звуков, которая раздавалась во время наезда ямщика на толпу, стихла. Но всё равно из-за полога шатра слышались стоны и крики страдающих людей, какой-то неясный гомон, плач, команды полицейских, ржание лошадей, треск догорающего костра. Тут одна мысль поразила мой мозг. Я оглянулся и нашел глазами брошенную на землю шашку, подошел и поднял левой здоровой рукой.

Вдруг полог около клетки отодвинулся и внутрь заглянул обеспокоенный отец Спиридон. Его взгляд упал сначала на разорванную клетку, потом на лежащего мертвяка, потом на нас, стоящих поодаль, и на шашку в моих руках.

— Все живы, — констатировал священник и, указывая глазами на шашку в моих руках, спросил, — ты его прикончил?

— Нет, это Васька прибежал. Иначе бы этот сожрал меня, — хрипло ответил я, а друзья закивали, — а это я о клетку порезался, — указал на плечо.

— Слава Богу, — облегченно произнес батюшка и перекрестился, что повторили Васька с Генкой, а я лишь дернулся, чтобы тоже совершить крестное знамение, но правая рука болела, а левая была занята шашкой, к тому же я не знал, можно ли мне креститься левой.

— Пойдемте, — махнул нам нам священник, призывая выходить из-под навеса, — хотя… Лучше пока не надо. Там…

Мое сердце провалилось куда-то вниз. Я вспомнил, как лошади неслись прямо на толпу, в которой находились мои родители и сестра. А эта шашка — я понял, что это полицейская шашка отца, которая красовалась на его поясе, когда мы шли сегодня на площадь. Она болталась и позвякивала при каждом шаге, а я с гордостью видел, с какой завистью встречные пацаны смотрят и на шашку, и на всю парадную форму моего отца. Что с ним? Что с мамой? А сестра? При мысли о Машке, такой волшебной в праздничном наряде — «точно кукла ломокненская», умилялись мещанки — у меня защемило сердце.

Посмотрел еще раз на мрачного священника, на опустивших головы друзей, и всё понял. Из моих глаз полились непрошеные слезы. Где стоял, опустился на колени, прикоснулся головой к земле, а сжавшиеся кулаки, в одном из которых была шашка, стали долбить по земле, не чувствуя боли. Мой хриплый крик походил на рычание мертвяка, и сам я жалел, что не стал жертвой зомби или шашки от руки Васьки.

— Кто это был? — прорычал я.

— Ваня, тебе нужно встать, — подошедший священник попытался поднять меня.

— Кто этот ямщик? Как его зовут?

— Его уже схватили, он был пьян, — ответил Спиридон, — над ним будет суд. Его отправят на каторгу!

— Я хочу убить его! Прямо сейчас, — я резко встал, махнув рукой, забыв о все еще зажатой в ней шашке, и лишь чудом не достал посторонившегося священника. Не обращая внимания на начавших успокаивать меня друзей, я направился к клетке и выходу из-под полога. Мое сознание застилала безумная ярость, перед глазами стояло лицо ямщика, орущего «Боже, царя храни», направляющего взбесившихся лошадей на праздничную толпу, в которой стояли мои родители.

Я хотел убить это чудовище, проткнуть ему сердце, перерезать горло, я хотел уничтожить это пьяное отродье, я хотел отрезать ему язык, чтобы больше никогда не слышать «Царствуй на славу…», хотел выколоть ему глаза. Я жаждал сожрать его маленький тупой мозг, поглотить его сердце, выпить его душу, обгладать все кости его поганого тела. А потом взобраться на костер и сгореть в очищающем пламени Дня мертвых.

Хриплый крик вырывался из моей глотки, а руки сковывало льдом, лишая их подвижности, но наполняя силой. Я отбросил ненужную железяку, зачем-то зажатую в левой руке. Мне не нужно ничего, кроме собственной ненависти и жажды, чтобы покарать ублюдка, убившего мою семью. Но тут я почувствовал резкую боль в затылке от удара и свалился вперед, к такому желанному выходу наружу, а сознание покинуло меня.

Глава 7 Гробы и подземелья

Ормар понимал, что только вбитые на подкорку рефлексы Эйнара — беспрекословно следовать приказам наставников и командиров — спасли его от неминуемой гибели. Его способность к превращению, спасшая обоих мальчишек во время схватки с мертвяком на арене, тем не менее чуть не привела его самого к смерти. Если бы он просто сражался обычным оружием, во владении которым не уступал никому из своих сверстников, то всё могло пройти гораздо проще, без этих излишних рисков и прохождения по краю.

Наблюдая за Ормаром, проживая его-мои мысли и чувства, я соглашался с ним, и вспоминал собственное сражение с мертвяком, рвущимся из клетки. Надо было просто выйти из-под навеса, найти оружие или даже позвать любого полицейского, а на крайний случай пусть даже отца Спиридона, и с ними вместе быстро разделаться с первенцем-зомби. Вместо этого я решил, что сам со всем справлюсь, и что времени у меня нет. А тем временем мертвяк еще добрых несколько минут пытался разогнуть и сломать клетку, давая мне возможность превратиться в ему подобного и потерять разум, да еще и получить удар шашкой.

Со своими сомнениями Ормар обратился к мастеру Олафу — широченному мужику с повязкой на одном глазу и без левой руки. Когда-то он был воином со слабо выраженной способностью к ускорению, но его дар не дал ему преимуществ в бою с нечистью у Белой реки. Мертвяки смогли окружить его, и уже начали пожирать, отчаянно отбивающегося, когда подоспевшие братья-воины выручили его.

Небольшой отряд пробивался к своим, единственный целитель среди воинов был убит, поэтому руку и глаз не смогли восстановить: время было упущено. С тех пор Олаф был поставлен на первичное развитие и контроль способностей у младших учеников. Тут требовалось минимум знаний и мастерства, и максимум дисциплины, что старый воин умел обеспечить.

После утомительной тренировки по превращению, за которой я-Ваня, после превращения в Ломокне, наблюдал с утроенным любопытством, набрался смелости и задал Олафу мучавший меня вопрос:

— Мастер, можно спросить вас?

— Говори, Ормар, — отвечал одноглазый.

— Я не должен был превращаться на арене? Это было неправильно? Надо было сражаться обычным оружием? — озвучил я свои сомнения.

— Скажи, Ормар, какой у тебя был план? — внимательно посмотрел на меня Олаф.

Ормар пожал плечами.

— Не знаю, я просто должен был выручить Эйнара, которого зажал мертвяк, и мне не пришло ничего в голову, кроме как применить дар. Сейчас-то я понимаю, что проще было добежать до еще одной совни, ну или взять осиновый кол, но тогда я почему-то об этом не подумал, — рассуждал в слух.

— В итоге превращение сработало как надо, — констатировал Олаф, — а значит, план был правильный.

Видя мой недоуменный взгляд, мастер даров продолжал:

— Но сражение обычным оружием, возможно, позволило бы избежать тебе и твоему боевому товарищу ненужных рисков. И это тоже был бы правильный план. Верный план — это такой, который привел к победе. Так что твой порыв на сей раз оказался верным. Ты не потерял себя, не растворился полностью в сознании мертвяка, не набросился на Эйнара. К тому же ты впервые встретился лицом к лицу с настоящим зомби, в экстремальной ситуации проявил свой дар, что очень полезно для его развития.

— Я понял, мастер, спасибо, — мое лицо выражало довольство такой оценкой почтенного Олафа.

— И какой же урок ты извлек из моих слов, ученик? — огорошил меня вопросом невозмутимый воин, и я вновь задумался.

— Надо иметь запасной план? — предположил я.

— Святые динозавры! Надо думать мозгами, прежде чем действовать. Вот этим местом у тебя между ушами, — он постучал мне по голове. — Ты действовал на инстинктах, подчинился порыву, и всё получилось. Но загляни в себя еще раз и скажи мне, почему ты решил все-таки превратиться, а не использовать оружие?

Ормар задумался и вновь прокрутил в голове тот бой. Не хотелось признаваться себе в этих чувствах, но я произнес:

— Наверное, я хотел покрасоваться. Ни у кого еще нет даров, кроме меня. Вот и решил показаться, какой я особенный.

— Именно. Так что дело не в запасном плане, а в том, чтобы из нескольких вариантов хладнокровно и разумно выбрать наилучший. Ведь в следующий раз твой глупый порыв «покрасоваться» может привести и тебя, и твоих соратников к гибели. Или вот к этому, — он указал на свою отсутствующую руку и нахмурился.

— Думать головой, я понял. Спасибо, наставник, — поклонился я-Ормар. — А что случилось с вами?

— Иди уже, — зыркнул он недобро на меня своим единственным глазом.

А вот я-Ваня совершенно потерялся в сознании мертвяка, хотел сожрать всех подряд. И ладно уж бабу Нюру, это еще куда ни шло, но вот своих друзей — это уже слишком. Ямщика же следовало если не сожрать, то проткнуть ему сердце шашкой. Эти мысли проносились у меня в голове, когда я во сне в теле Ормара шел по длинной галерее, соединяющий корпус, в котором развивали способности, со столовой — в том далеком времени или мире наступало время ужина. Ведь только друзья спасли меня и от смерти, и смогли отбиться от мелкого недомертвяка, когда я ничего не соображал. Спасибо Генке, всегда умевшему замечать детали и делать верные выводы.

Интересно, это он стукнул меня по башке, когда я выходил из шатра? Я, кажется, начал превращаться в зомби, чтобы сожрать ямщика, который… Осознание того, чем провинился ямщик, резануло меня, будто лезвие остро наточенного ножа, которым мама нарезала продукты, готовя нам ужин. Мама! Отец! Его шашка! Мелкая…

Меня выдернуло из забытья, я резко поднялся на кровати, застонав от боли в правом в плече. Полумрак, занавешенные окна, сквозь которые пробивается слабый свет — вечер или уже утро? Комната мне незнакома. В углу большой киот со множеством икон, в центре которого — икона Воскресения с изображением ада, где длинный изгибающийся змей своими кольцами удерживает в мраке грешников. Теплится лампада, своим мягким светом бросая пляшущие тени на всё вокруг. Пахнет чем-то церковным, елейным и благообразным.

Резной шкаф, большой стол, покрытый зеленым сукном, заваленный книгами и бумагами, на противоположной стене — фарфоровые тарелки, расписанные красками. На самых больших по центру — герб Ломокны — на лазоревом поле длинная металлическая палка, лом, воткнутый в холм, наверху по сторонам две шестиконечные звезды, направленные двумя углами вверх и вниз. На втором — картина человека в древней нерусской одежде, узнал в нем Карла Ломокку, мифического основателя города.

Повернул голову дальше и увидел еще одну кровать — на ней кто-то лежит, но мне непонятно, кто это: ложе находится у самой стены, неясный свет от лампадки и сквозь задернутые вышитые занавески окна не дают возможности разглядеть. Надежда вспыхнула в моем сердце, и я решил подойти и посмотреть, кто же это.

Сделал движение, чтобы встать — и понял, что привязан за обе ноги и здоровую левую руку к кровати. Привязан не жестко, но могу только немного сдвинуться на кровати, могу сидеть — не более того. От неожиданности вскрикнул, а человек в дальнем углу комнаты проснулся и повернул ко мне голову.

— А-а-а, — я ожидал увидеть кого угодно, но только не бабу Нюру, которая деловито хрустнув костями, улыбнулась своей обворожительной (нет) улыбкой. Вспомнил, как решил ее съесть перед превращением, и мне стало неловко.

— Что, милок, кушать меня не будешь? — шамкает старуха. Она что, мысли читает, с ужасом подумал я, тупо таращась на ждущую ответа бабу Нюру.

— Не будешь, — решила она и подошла ко мне, — тогда давай отвяжу, а то ты своей одной рукой до вечера не управишься.

— До вечера? Сколько времени прошло? Где я? Что с родителями, с сестрой? — из меня вылетела череда вопросов, и прихватило горло.

— Так, погоди, погоди, — старуха, подошедшая к моей кровати, остановилась, и останавливающе помахала руками — Я, пожалуй, пока тебя не буду развязывать, от греха… Значит так, Ваня. Родители твои погибли.

Мое сердце провалилось вниз, кулаки сжались, а на глаза навернулись слезы.

— Но с Машей всё хорошо, — продолжила баба Нюра, а я облегченно вздохнул, ведь мысленно уже попрощался и с ней, — она тут, в соседней комнате, спит. Не будем пока ее трогать, скоро сама встанет.

Видя, что я мирно сижу, осмысляя страшные и радостные известия, старушка продолжила:

— Ну, вижу, что буянить не будешь, так что всё же развяжу.

Пока баба Нюра меня развязывала, бормоча что-то своим осенним шелестящим голосом, я, придавленный и разбитый, пытался осознать, что я больше никогда не увижу родителей, что больше никогда мне не просыпаться, разбуженным мамой, никогда не сходить с отцом на Смоква-реку наловить раков, никогда не идти рядом с ним, облаченным в парадную полицейскую форму, никогда не пробовать маминых блюд, никогда…

Никогда, никогда, никогда — это слово стучало у меня в голове, вбивая всю мою маленькую жизнь в грязь, уничтожая ее, развеивая в прах. Удары молотка по гвоздям в крышку гроба — никогда! никогда! никогда…

И маленькая Машка, сестрица, у меня на руках. У меня, который додумался долбить вздымающийся лед реки палкой, хотя знал о скорой Мертвой седмице. У меня, который не умеет и не знает ничего. У меня, который может превратиться в мертвяка и сожрать… того, кто будет рядом… ее.

Я встряхнул наваждение, и уставился на бабу Нюру. Она явно что-то закончила говорить и ждала от меня ответа. Я же пребывал в ступоре и просто смотрел на ее древнее лицо, отмечая множество глубоких морщин, впалые щеки, седые пряди, выбивающиеся из-под неизменного разноцветного платка. Ее сухие тонкие губы зашевелились. С трудом до меня доходили слова:

— …будем завтракать… та еще повариха, но уж чем богаты… к сестре.

Последнее слово меня зацепило и вывело из заморозки.

— Да, сестра, я хочу ее увидеть, — сказал я.

Баба Нюра покачала головой, и пошла по направлению к выходу из комнаты, а я за ней. Перешагнув порог, я оказался в другой комнате, где стояла одна кровать, а в ней мирно спала Машка. Я с удивлением смотрел на эту идиллическую картину, будто из уже очень далекого прошлого.

— Вы тут побудьте, а я пока… — старуха махнула рукой и прохрустела дальше, оставляя меня стоящим перед Машкой.

Я сел на кровать, погладил сестрицу по голове, поправил штопанное одеяло. От этого девочка проснулась, протерла маленькими ладошками свои огромные голубые глаза, увидела меня и бросилась обниматься.

— Братик, Ваня! А я уж думала, что ты совсем разболелся! Будила тебя, сидела рядом с тобой. Но батюшка Спиридон сказал, что не надо тебя трогать, что тебя чуть зомби не съел. А мама, — она всхлипнула, — и папа… Они…

Сестра разрыдалась, у меня тоже навернулись на глаза слезы. Так мы и сидели, обнявшись, и время проходило мимо нас, заливая утренним светом комнату. Наконец, Маша успокоилась. Сбивчиво и прерываясь на новые слезы, она рассказала, что случилось на площади, и в конце-концов у меня сложилась картина произошедшего. Всё было очень просто.

Когда лошади, от которых я смог отпрыгнуть и оказался под навесом, влетели в толпу, то единственное, что успел сделать отец, в отчаянной попытке спасти дочь — это швырнуть ее из всех сил в сторону. Пролетев пару саженей, Маша оказалась подхваченной кем-то из толпы, и так, целая и невредимая, оказалась потом под присмотром моей подруги Веры и ее родителей. А уже после того, как всё улеглось, бесчувственного меня и бедную сестру взял на попечение отец Спиридон. Теперь мы находились в его доме, где он попросил присмотреть за нами бабу Нюру, пока попадья — Наталья, занята своими пятью детьми.

Деревянный дом священника находился, как я помнил, на Петропавловской улице, рядом с одноименными церковью и кладбищем, и выглянув на улицу, я увидел знакомую ограду и ворота, которые неделю назад выбил испуганный крестьянин, подгоняемый Спиридоном. Теперь створки ворот висели на месте, и ничего не напоминало об устроенном тогда погроме.

Вскоре нас позвали трапезничать, где священник повелел мне креститься левой рукой, раз уж правая была замотана, при этом внимательно наблюдая, как я это делаю, одновременно произнося «Благослови ястие и питие рабом Твоим…». Также прочитал и молитву по родителям и другим погибшим вчера. Совершенно не чувствуя вкуса еды, я, под обхаживание попадьи, запихивал в себя что-то, жевал, когда мне напоминали жевать, глотал, когда говорили глотать. Машка была вялой, с красными от слез глазами, но вроде бы всё же более живая, чем я.

Когда уже допивали чай, пришли Васька с Генкой. Их усадили за общий стол, хоть они и отказывались. От ребят я узнал, что из наших в наезде ямщика и последующей давки серьезно пострадал только отец Старика — Павел. У него была сломана нога, и теперь он находился в недавно открытой в городе больнице Силковых и Решапова. О произошедшем вчера под пологом все молчали, только бросали на меня странные взгляды. Я тоже помалкивал.

С приходом друзей отупение ненадолго отступило, но потом вновь вернулось, и я сидел, уставившись на дно чашки с допитым чаем. Странная тишина отвлекала меня от пяления в чайную гущу. Подняв голову и оглядевшись, я понял, что за столом остались только священник, два моих друга и баба Нюра. Ни попадьи, ни детей Спиридона, ни моей сестры уже не было.

— Я хочу увидеть родителей, — бесцветным голосом произнес я.

— Ваня, думаю, тебе не стоит… — начал батюшка.

— Я должен их увидеть, — перебил я. Мне было всё равно, что я перебиваю священника.

— Хорошо, — вздохнув, ответил Спиридон.

Прочитав благодарственную молитву, мы пошли на кладбище и через него — к Петропавловской церкви в центре.

— Мы тут подождем, — смущенно сказал Генка за себя и Ваську.

Втроем со старухой и священником мы вошли в церковь. Солнце пробивалось сквозь окна, залитая светом церковь будто радовалось приходу людей. А в центре стояли гробы — одни простые сосновые, другие обтянутые тканью, богато украшенные. Раз, два, три… Я сосчитал шестнадцать гробов.

Спиридон повел меня к гробам, обтянутым фиолетовой тканью.

— Ваня, — начал он.

— Я должен их увидеть, — вновь повторил я.

Тогда мы подошли ближе и я увидел лица родителей. Комок подступил к горлу. Застывшие и неподвижные, они неуловимо изменились. Что-то ушло из них, что-то навсегда ушло. В моей голове снова билось «никогда, никогда, никогда»…

Не знаю, сколько я так стоял, ухватившись в обитый бархатом гроб. Мягкий фиолетовый бархат. Почувствовал, что мне на плечо опустилась чья-то ладонь.

— Пойдем, — тихо произнес священник, — позже еще зайдем. Отпевание и похороны завтра.

Я кивнул, но мои пальцы продолжали держаться за гроб. Спиридон мягко потянул меня, и я пошел на негнущихся ногах к выходу из храма. Потом мы шли через кладбище, потом еще куда-то, а я машинально отмечал знакомые места: Конная площадь, церковь Вознесения, ряды на Нижней площади, кремлевская стена.

В себя я пришел, только когда мы стали спускаться куда-то вниз по темной крутой круговой лестнице. Впереди с факелом шел священник, за ним Генка, потом я. Оглянувшись, я увидел Ваську, и дальше я с удивлением обнаружил бабу Нюру.

— Куда мы идем? — спросил я.

Мне никто не ответил, и скользкое подозрение коснулось моего сознания. Вновь, как и неделю назад, когда меня поцарапал первый мертвяк, мелькнула мысль, что меня ведут отпевать или упокаивать как нечисть. Но сейчас никакого испуга я не испытал, напротив, даже почувствовал некоторое облегчение. Только мысль о маленькой сестре не дала мне провалиться в пучину безразличия. Но рядом были друзья, и потому я решил довериться им, и просто посмотреть, что же будет дальше.

А дальше спуск закончился огромной дверью, обитой железом, с тяжелым навесным замком. Священник достал длинный двухвершковый ключ, тот со скрипом провернулся в замке, и тяжелая дверь бесшумно распахнулась. Свет факела озарил подземелье со сводчатым кирпичным потолком. На удивление, не было сырости. Дверь за спиной закрыли. Спиридон подходил к закрепленным по бокам длинного зала факелам и зажигал их один за другим.

Свет выхватывал все больше деталей: на стенах между горящими факелами было развешано оружие. Какое-то было мне хорошо знакомо из жизни и просмотренных книг: обычные и двуручные мечи, булавы, копья, щиты. Другое было причудливой формы и я видел его впервые. Неожиданно узнал совню из моего сна, подошел к ней и дотронулся, испытал чувство узнавания. Оружие просилось в руку, будто только и ждало этого момента. Я даже протянул руку, чтобы снять совню с креплений, но неожиданно резкий голос священника прервал меня:

— Иван Назлов! Отвечай, кто ты такой?!

Глава 8 Грязные ругательства

— Иван Назлов! Отвечай, кто ты такой?! — раздался громкий и резкий вопрос отца Спиридона за спиной, отразившийся от белокаменных стен пещеры.

Я отдернул руку от оружия, повернулся, оглядел всех собравшихся. Генка Заморыш в напряжении грыз ногти, Васька стоял, очень прямой, и внимательно смотрел на меня, баба Нюра, как ни в чем не бывало, поправляла неизменный цветной платок. Священник же, достав большой серебряный крест, которым давеча проткнул вампиршу, пытавшуюся закусить моей семьей, казалось, защищался этим крестом от раздавленного горем мальчишки. И я просто пожал плечами, равнодушно смотря на всю эту компанию разоблачителей. В другой раз, я, может быть, и испугался бы, но сейчас весь этот пафос подземелья, неведомо откуда взявшегося в уездной Ломокне, совсем не трогал меня. Но тишина затягивалась, и я произнес бесцветным голосом:

— Видимо, теперь я сирота, — и добавил, ощущая подступающий комок к горлу, — мы с сестрой сироты.

— Иван Назлов, не води меня за нос! — воскликнул священник. — Ты превращался в мертвяка, в нечисть!

Я вновь пожал плечами. Как и предполагал, всё же это произошло тогда, когда я хотел уничтожить ямщика, повинного в смерти родителей.

— Что же вы меня прям тогда этим крестом не закололи? — упрямо смотря на попа, ядовито поинтересовался я.

Священник от этого вопроса вдруг потерял боевой настрой и бросил взгляд на моих друзей. Хотя, друзья ли они мне теперь, я даже на знал. Стоят, молчат, участвуют в этом дурацком допросе в антураже пыточной. Видимо, что-то прочитав в моем взгляде, Генка сказал:

— Ваня, ты не злись, но это я тебя тогда вырубил. Ты уж в зомбяка стал превращаться, вот я и подумал…

— Ха-ха-ха. Опять табуретка? — меня вдруг накрыл смех, который, однако, никто не поддержал. — Опасный ты человек. Где ее нашел?

— Не, палка под руку попалась, — смущенно ответил Заморов, разводя руками.

— И мы не дали тебя добить, — твердо сказал Старик.

— Да, твои друзья убедили меня, что не стоит с тобой торопиться, — продолжил священник, а я благодарно кивнул друзьям, — рассказали, как все было на самом деле, и что ты не набросился на Василия, когда была возможность. Поэтому я решил подождать и всё выяснить. Но сейчас нам нужно понять, что с тобой происходит и что со всем этим делать.

Что мне говорить? О чем рассказывать? Про сны, в которых я превращаюсь в Ормара, знали мои друзья, но похоже, священнику ничего не говорили, он об этом не упоминал. Что будет делать батюшка, когда узнает? Или после моего обращения в зомби ничего хуже быть не может? Одни вопросы. Может, начнет бесов изгонять, раз не прибил на месте?

Я молчал, священник хмурился, мгновения тянулись, факелы отбрасывали пляшущие тени на стены подземелья. Эти тени то превращались в какие-то извивающиеся причудливые фигуры, в которым мне виделись зомби и вампиры, а то на мгновение вновь становились обычными человеческими силуэтами. Неожиданно ожила неподвижная старуха и прошелестела:

— Не бойся, Ваня. В тебе нет бесов. Пока ты спал, над тобой провели обряд изгнания поганых, пособоровали тоже, — пробормотала она, а отец Спиридон нехотя кивнул, подтверждая сказанное.

Я вообще до этого мгновения не задумывался, есть ли во мне бесы — было о чем другом подумать — но теперь вдруг как-то сразу стало легче. Представил, что а ведь действительно это могли быть бесы, обрадовался, что нет, и даже перекрестился здоровой левой рукой.

— Вань, хочешь, я расскажу про… — встрял Генка, видя мое замешательство.

— Хорошо, давай, — решился я.

И Заморыш рассказал про мои сны и Ормара, про обучение в каком-то странном мире, про проявившиеся способности, про замок, из которого опасно выходить. Он так всё разложил по полочкам и делал логичные выводы из тех обрывков, что я рассказывал своим друзьям, что я даже сам для себя узнал кое-что новое. Видимо, Генка успел хорошенько всё обдумать, пока я находился в отключке.

По рассказу Генки выходило, что я вижу всё глазами моего одногодки, некоего Ормара. Поэтому мне и кажется, что я — это и есть Ормар. На самом деле — это какой-то другой мальчик. Хотя тут у меня возникло сомнение — ведь у меня проявилась та же способность, что и у Ормара. Генка предположил, что замок, в котором всё происходит, находится где-то далеко — в Скандинавии, в Азии или даже в Америке, а может быть, на острове, окруженном водой. И на него наседает нечисть — мертвяки и зомби. Поэтому из замка детям нельзя выходить, и только обученные подростки во главе с опытными наставниками отваживаются воевать против поганых.

— Не знаю, почему он всё это стал видеть, но похоже, из-за этих снов он узнал, как превращаться в зомби. Судя по рассказам Вани, тот парнишка, Ормар, тоже сначала не умел контролировать себя в форме мертвяка, но постепенно учится, и у него получается всё лучше, — закончил Генка, по привычке теребя волосы.

— Черти что, прости Господи! — воскликнул священник. — И мы должны в это поверить?

— Ваня, а этого мальчика точно звали Ормар? — спросила баба Нюра.

— Да, это точно, я много раз слышал, чтобы к нему так обращались, — ответил я с удивлением.

— Тебе надо развивать этот дар… — продолжила старушка, но священник перебил.

— Это не дар, а проклятье! — отрезал он. — Нужно научиться держать себя в руках, избегать драк. С этого дня будешь ходить ко мне на исповедь и причастие каждую неделю!

— Но что, если он не уследит, превратиться и задерет кого-то? — спросил Старик.

— А если он будет уметь, как Ормар, оставаться в человеческом сознании даже в облике зомби, то будет гораздо меньше опасности, — подхватил Заморыш.

— Я согласно, отец Спиридон, — подтвердила старуха, — а на исповедь и причастие, конечно, пусть походит.

— Хорошо. Да будет так, — священник был вынужден признать правоту остальных.

После этого все заметно расслабились, а я задал мучивший меня вопрос:

— Что это за место?

— Это подвал моего дома, — вновь подала шелестящий голос баба Нюра, ставшая необычайно словоохотливой.

Удивленные возгласы наполнили подземелье:

— Это ваш дом?

— А откуда оружие?

— Ничего себе!

— Баба Нюра! Отвечайте, кто вы такая?! — последний вопрос, подражая священнику, задал уже я.

Старуха рассмеялась своим осенним смехом.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал священник, — заканчиваем балаган!

— Баба Нюр, а сколько вам лет? — всё же влез Генка.

— Восемнадцать, — не раздумывая, ответила старушка, вновь рассмеявшись, и будто даже помолодела. Не до восемнадцати, конечно, но я бы больше не дал ей ни триста, ни сто девяносто, и может быть, даже не девяносто, как прикидывал раньше. Вспомнив, как решил сожрать милую, в общем-то, старушку, мне стало неловко.

Там же в подземелье мы попробовали превратить меня в зомби, предварительно заковав мои ноги в оказавшиеся тут же кандалы, но ничего не вышло. Наверное, слишком много потрясений выпало на мою долю за последние сутки, или же способность, неожиданно проявившись, так же внезапно ушла.

Дальнейшие события этого и следующего дня остались в моей памяти отдельными эпизодами, сплетенными между собой тянущей душевной болью, заплаканными глазами моей сестры, запахом ладана и восковых свечей, полумраком церкви, участливыми лицами ломокненцев, вбивавших в мою голову слово «сироты», тяжелым сном с выматывающими снами про Ормара, чтением неусыпающей Псалтыри по очереди с Ильей Шамоном и другими, плачем бабы Нюры.

Еще неделю назад я узнал, что старушка была при кладбищенской церкви постоянной плакальщицей, не пропускавшей ни одни похороны. Она плакала, рыдала, причитала над гробами уходивший в мир иной горожан. К ней присоединялись родственники усопших, и плач тянулся вверх, вместе с дымом кадила и заунывным пением «Со святыми упокой». Сегодня Ломокна хоронила шестнадцать погибших на Дне мертвых.

Немного встряхнувшись в подземелье, я вновь погрузился в тупую отрешенность, и сам не заметил, как к концу недели мы с сестрицей оказались у Заморовых. Родители Генки приняли нас в свой дом, вызвавшись быть нашими опекунами, что и было утверждено решением Ломокненского сиротского суда.

Как мне объяснили, наш дом на Ломокненской улице будет продан с аукциона, а деньги пойдут на наше содержание и образование. Из родительского дома в жилище булочников перевезли кое-какие личные вещи, но в основном вся обстановка и мебель осталась там, в моем счастливом и беззаботном детстве.

Я поймал себя на этой мысли, когда Николай Иванович Заморов и его жена Ефросиния пытались в очередной раз вывести меня из оцепенения. Не отставал от них и Генка, придумывавший кучу разных занятий, к которым я был совершенно равнодушен. Пыталась заговаривать со мной и его старшая сестра Александра, бывшая года на четыре старше нас с Заморышем. Почти взрослый брат Виктор постоянно пропадал в пекарне и булочной, и лишь похлопывал меня по плечу, приговаривая, чтобы я держался. Младший брат — Леша — возраста Машки, около пяти лет, занимал своими детскими играми сестру.

Мне стало стыдно, что столько чужих, в общем-то, людей, пытаются окружить меня заботой, а я принимаю это как должное, совершенно забыв про маленькую сестру, которой так нужна моя помощь. Поэтому, сделав над собой усилие, я постепенно стал втягиваться в жизнь в своем новом доме. Заставлял себя двигаться, разговаривать с окружающими, играл с сестрой…

В доме Заморовых на Владимирской улице нам с Машкой выделили комнату на втором этаже, до того бывшую кабинетом отца семейства. Но она мало использовалась по прямому назначению, как рассказывал Генка, только иногда отец запирался там и сводил дебет с кредитом. Так что теперь в комнате, выходившей на спускавшуюся к реке улицу, стояло две кровати, большой шкаф, на стенах висели полки, сейчас очищенные от хранившихся там бумаг. А перед окном остался стоять деревянный стол, похожий на тот, что был в доме отца Спиридона, такой же резной и с зеленым сукном. Сначала его хотели вынести: места в комнате оставалось мало, но потом решили, что мне скоро поступать в гимназию, и потому оставили для занятий.

Если выглянуть в окно и посмотреть направо, то можно было видеть Смоква-реку с живым мостом и пристанью, с множеством рыбаков на берегу, а за рекой вдалеке синим и золотым переливались купола церквей Рорбеневского монастыря. Напротив дома Заморовых, на противоположной стороне неширокой улицы, тянулся такой же ряд двухэтажных домов, спускавшихся к реке, а слева дома упирались в Няптицкую башню ломокненского кремля.

Сами стены кремля, как и некоторые башни, были уже разрушены, другие прямо на глазах обваливались сами по себе — никто не следил за древней постройкой, да и зачем? Из кремлевского кирпича можно было построить очень хорошие дома.

— Мой прапрадед этот дом из Свибловой башни построил, — хвалился передо мной Генка.

— Ничего себе! Весь дом целиком? — я окинул глазами двухэтажную постройку, с общими стенами с таким же домами справа и слева.

— Ну, не весь прям, — смутился парень, — а подвал и часть первого этажа точно из башни. Вот, смотри. Мне дед рассказывал, когда башню рушили, то много охотников до кирпича нашлось. Так что на половину первого и второй этаж пришлось материал закупать у кирпичников со Старо-Кирбатской улицы. Вот, смотри.

Мы стали изучать кирпичи дома. С дворовой стороны дом не был оштукатурен и, забравшись немного по лестнице, мы сравнивали кирпич. Вот в середине этажа одна кладка — кирпич там большой, широкий, длинный. А вот явная граница, переход — кирпич совсем другой, меньше, и не такой бордовый, гораздо светлее.

— А подвал тоже из крепостного кирпича?

— О, там не только кирпич, еще камень. Свиблова башня была круглой, снаружи кирпич, а внутри — белый камень. Пойдем, покажу.

Мы спустились в подвал. Вход в него был отдельный,снаружи, также с дворовой стороны дома. Поднималась широкая прямоугольная крышка и открывала спуск из каменных ступеней. Вспомнил наш подвал, в который надо было входить с кухни, подняв тяжелый люк, потом, зажегши свечу, спускаться по крутой лестнице. Быстро брать продукты, хранящиеся в холоде, и обратно. Долго внизу находиться было нельзя, иначе растает лед, который и создавал настоящий холод, в котором даже в самую летнюю жару можно было хранить любые скоропортящиеся продукты. Вновь накатила тоска, но я решительно скинул ее скользкую руку.

Как раз сейчас, когда весна начала входить в свои права после Дня мертвых, мы бы вынимали стали лед, выкидывая его прочь, и спускали большие куски свежего Смокварецкого льда, который прямо сейчас рубят на реке. В доме Заморовых постоянно теперь слышался треск и грохот с реки: вся Ломокна была занята обустройством своих холодильных подземелий. Зайдя с Генкой в подвал, я с удивлением увидел, как мало льда в их подвале. Да будь у нас так мало льда, то уже в июне всё бы растаяло, и продукты бы портились.

— И как вы продукты храните? — воскликнул я.

Генка непонимающие уставился на меня, а потом молча провел рукой, показывая, что на полках лежит много добра. И действительно, когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что все полки забиты мешками, банками, коробками. Подвал был больше нашего, но свободного места совершенно не было — всё забито разнообразной провизией. На крючьях висело даже несколько крупных туш мяса. Я прошел и прикоснулся к висящему мясу — холодное, аж пальцы сводят. Изо рта идет пар, я чувствовал, что замерзаю.

— Ничего себе! — восхитился я. — Так мало льда и так холодно. Как это у вас получается?

— Мало льда? Никогда бы не подумал. Всегда так было, — пожал плечами Заморыш, и я рассказал ему, как выглядит ледник у нас.

— Да, это странно, — задумчиво ответил он на мой рассказ, — надо будет у отца спросить. Пойдем, а то холодно.

Мне показалось, что в дальнем углу подвала я заметил какое-то движение. Генка пошел на выход, а меня что-то повлекло туда, в дальний темный угол. С каждым шагом становилось явственно холоднее. Пальцы начали коченеть. В углу будто опять сдвинулась какая-то тень.

Если бы меня в тот момент спросили, зачем, коченея, идти в неизвестность и таращиться на странные движения воздуха, то я вряд ли бы сразу нашелся, что ответить. Возможно, подумав, я бы сказал, что все эти события прошедших двух недель, сны про странный замок и меня — второго я, смерть родителей и превращение в зомби — выбили любые сдерживающие клинья.

— Эй, Зло, ты чего? — спросил от выхода Генка.

— Сейчас, погоди, — ответил я, продолжая медленно продвигаться вперед и всматриваясь в расплывающееся нечто, которое вдруг перестало расплываться, трепыхаться и болтаться из стороны в сторону.

— Ну что там забыл? — в раздражении опять подал голос Заморыш и похоже, пошел вслед за мной.

Неясная тень начала принимать какой-то человекообразный облик, а потом рванулась в мою сторону и столкнула с ближайшей полки, к которой я прижимался, обходя подвешенные туши, какой-то мешок. Он упал мне прямо передо мной и отдавил ногу. Похоже, это было мешок с зерном, так что особо больно не было.

— Ваня, что на тебя нашло? Не трогай мешки! — крикнул Генка.

— Я и не трогаю! — огрызнулся я. — Ты что, его не видишь?

— Кого? — опешил Заморов.

— Вот это, — я вытянул руку, ткнув пальцем прямо в сгущение воздуха, зависшее прямо передо мной.

Моя рука будто окунулась в холодную крещенскую купель, погрузившись в нее по локоть. Воздух от этого взбеленился и стал метаться из стороны в сторону, закидывая нас с как раз подошедшим Генкой содержимым верхних полок подвала.

— Бежим! — крикнул Заморыш, потянув меня как назло за правую руку, которая еще не до конца зажила от удара шашкой.

— А-а-а! — заорал я со всей мочи от боли и уворачиваясь от коробки, норовившей упасть мне на голову. Уже добежав до выхода и захлопывая дверь в подвал, я услышал оттуда будто бестелесный голос:

— Фильо ди путана!

Прислонившись к запертой двери в подвал и в ужасе взглянув на Генку, я встретился с таким же безумным взглядом и понял, что он тоже слышал странную фразу.

Глава 9 Поле мертвых

Когда мы с Генкой ворвались на кухню, за стол чинно рассаживались глава семейства Николай Заморов, старший сын Виктор и три работника пекарни, кое-где перепачканные мукой и пахнущие свежим хлебом. Мать — Ефросиния — доставала из печи на рогатине горшок с чем-то ароматным. Заморыш развил такую скорость, что я даже отстал от него. Вбегая на кухню и охватывая взглядом всю картину — работавшие с утра люди собираются обедать — я увидел, как Генка, согнувшись от быстрого бега, и переводя дыхание, кричит:

— Там… В подвале… Всё попадало… — Николай только недовольно нахмурился, и хотел открыть рот, чтобы обругать непутевого сынишку, но мой друг его опередил. — Там путана!

На мгновение настала гробовая тишина, в которой, будто в замедленной съемке, я увидел, как Ефросиния роняет горшок (с борщом — машинально отметил я, провожая его взглядом), как закашливается и краснеет отец, как начинают хохотать все остальные, за что Виктор тут же получает подзатыльник от бати, что еще больше веселит работников. А мы с Генкой недоуменно глядим друг на друга, не понимая, чем же вызван такой переполох.

Злой и красный Николай явно хотел сорваться и накричать на нас, но, видимо, вспомнил о моем положении сироты и новенького в их семье, сдержался и спросил:

— Иван, скажи по-человечески, что случилось в подвале? Какая еще… — он не договорил, видя, что работники вновь готовы зайтись в хохоте.

— Ну это — «филья ди путана», — повторяю я услышанную фразу, и вновь смех разносится на кухне, а Ефросиния хлопочет, спасая то, что еще можно спасти из неудавшегося обеда.

Через час, одетые, как на Северном полюсе, мы наводили порядок в подвале, а забежавший к нам на минуту Виктор, давясь смехом, шепотом рассказал, что, а вернее, кто такая «путана», и даже попытался искать эту самую путану в подвале, притворно сетуя, что нельзя быть такими единоличниками. Поняв, что устроили на кухне, мы с Генкой даже больше не обижались и лишь гадали, какое наказание нас ждет потом. В подвале же всё было тихо, только хаос, устроенный в наше предыдущее посещение, никуда не делся. Но в остальном всё было на удивление обыденно.

После этого Генку нагрузили работой по дому на весь оставшийся день. Меня же не трогали, видимо, потому что я теперь сирота. Это меня еще больше придавило, и я во всем помогал непутевому другу — так было и справедливо, да и мне легче. Тихо переговариваясь между собой, мы решили, что раз одно слово нам теперь известно, то надо спросить у кого-то, что означает «филья». В голову приходил только отец Спиридон или еще какой-нибудь священник, ведь их обучали в семинарии, и кажется, они должны были знать латынь и греческий. Боялись только попасться, как с этой путаной.

Неожиданно нас выручил Илья Шамонкин, пришедший к нам, и когда ему всё рассказали, то он поведал, что у него есть латинско-русский словарь — ведь скоро ему поступать в духовное училище. Мы были в шоке: представить себе огромного Шамона в рясе, размахивающего кадилом, а не кулаками, было невозможно.

— Хотя, погоди, повернись боком и выпяти пузо, — сказал я и Илья беспрекословно повиновался, — ну что, Генка, похож?

— На кого? — спросил Генка, но присмотревшись, захохотал. — Точно, вылитый отец Леонид из Никольской.

Видя, что мы над ним смеется, сравнивая с самым толстым священником Ломокны (тоже своего рода знаменитость) Шамон устроил шуточную потасовку и пригрозил не отпускать нам грехи.

Потом, уже дома у Ильи на Никольской улице, мы пролистали весь словарь, и в ходе жарких дебатов выяснили, что «фильо» означает либо дочь, либо сын.

— Сын шлюхи, — констатировал Заморыш.

— Сукин сын, — предложил вариант Илья.

— Да уж, — произнес я, — и откуда у вас в подвале призрачные латиняне? Или итальянцы?

— До тебя их не было, — резонно заметил Генка.

— Может, тебя еще раз покрестить стоит? — будто примеряясь, как будет кунать меня в купель, задумчиво произнес Шамон.

— Эй-эй, хватит из меня нечистую силу делать! Спиридон меня уже и соборовал, и бесов изгонял, и святой водой постоянно поливает, и на причастие водит. — запротестовал я.

— К тому же крестить второй раз нельзя, — добавил Заморов.

— Жалко, — разочарованно протянул Илья.

— Пойдем смотреть калитки! — вспомнил Генка, и как ужаленный, бросился к выходу.

Мы с Генкой решили проверить его теорию про неожиданные калитки, и посмотреть, как с ними обстоят дела у друзей. Выяснилось, что у Шамонкиных также есть странные калитки, которыми почти никогда не пользуются.

В середине сада, сейчас еще голого и невзрачного, находилась деревянная постройка — свечной завод для делания сальных свеч. Сейчас, в начале весны, он работал, и от постройки тянулся несильный, но неприятный запах вытапливаемого сала. Максим Шамонкин, высоченный и широченный мужчина, уже в летах, вместе с такими же крупными сыновьями — старшими братьями Ильи — работал не покладая рук. Я представил своего друга через несколько лет: колоритный будет поп.

— Генка, — обратился к Генке громогласный Максим Шамонкнин, — скажи отцу, пусть у меня свечи берут, а не у этих Русановых. Вот, бери, пусть испытают.

Он вручил Заморышу завернутый в упаковочную бумагу фунт граненых пятериковых сальных свеч. Русановы жили дальше по улице, в каменном двухэтажном доме прямо против церкви Николы-на-Посаде, также почему-то называемой Николы Мокрого. Семейство купцов Русановых отличалось крайней неуживчивостью и склочностью, но зато у них была каменная лавка в Гостином дворе на Нижней площади, и все знали русановские свечи. За жалобы на половину Ломокны одного из Русановых, кажется, деда нынешнего хозяина дома, даже сослали в Сибирь, где он и помер.

Ночью мне вновь снился я-Ормар. Некоторые сны я помнил в последнее время всё ярче, другие же оставляли в памяти лишь неясный след. Особенно это касалось тех снов, где я, вместе с другими сидел за какими-то партами и учился. Древний, совершенно седой и полуслепой наставник — Грегер, насколько я запомнил — пытался вдолбить какие-то знания в нас, жаждущих подвигов и битв. Возможно, именно поэтому я так плохо помнил эти уроки: Ормар всё пропускал мимо ушей, шутил с друзьями, кое-как отвечал на вопросы и частенько получал за это удары розгами и даже палками. А я проклинал этого неугомонного «змееныша», как обзывал его бывший друг, а теперь заклятый враг — Эйнар.

Сегодня же, кажется, мне впервые улыбнулась удача на этих уроках у Грегера. Он заставил Ормара читать книгу вслух, и я наконец-то мог следить за написанным. Я, кстати, всё больше сомневался, что Ормар — действительно я. Версия Генки, что я просто вижу всё глазами мальчишки и потому знаю и его мысли, не была лишена смысла. В книге же рассказывалось про короля Зигрида. В пятьсот пятом году от основания Твердыни славный правитель королевства Армир и владетель Пяти гор, собрав всех своих вассалов, решил дать бой нечисти под предводительством потомка Фрутана.

Король Зигрид был великим воином и мудрым правителем, вот уже двадцать лет неизменно отправлявший к праотцам всех претендентов на древний трон Армира. Королевство располагалось в западной части континента Таларос. Горный хребет Рура, пересекавший континент в его верхней трети с северо-запада на юго-восток, отделял королевство Армир и его соседа с востока — княжество Вермир — от Мерзлых земель. Формально этими землями к северу от хребта Рура поровну владели два государства, но на самом деле никто доподлинно не знал, что там — за высокими снежными горами.

Север был вечным источником опасности, и вблизи гор тянулась серия больших и малых, каменных и деревянных крепостей, на которых несли неусыпный дозор воины королевства и княжества. Отношения между странами были напряженными, то и дело возникали конфликты между приграничными графствами и баронствами за ту или иную несчастную деревеньку или за источники полезных ископаемых. Но в отношении Мерзлых земель, вечно порождавших из своих ледяных глубин орды нечисти, людские правители были едины.

В последние десятилетия перед битвой на Мертвом поле, как его стали называть после, от северных дозоров приходили всё более тревожные вести. Нечисти с гор Рура спускалось всё больше и больше, и всё кровопролитнее становились сражения. Волна за волной накатывались зомби и вампиры, проверяя на прочность защитников приграничья. Сильные воины оттачивали свое мастерство, от постоянных схваток росло магическое мастерство. Но молодые гибли, не успев набраться опыта.

Для того, чтобы бывалые воины и маги смогли передавать свою науку новичкам, было создано Северное братство. По главному городу — оплоту братства, расположенному чуть южнее приграничных крепостей на границе Рура — Ормбургу — братство также называли братством Орма, или, в переводе, братством Змей. Теперь я понял, почему Эйнар обзывал меня «змеенышем». В семьях жителей королевства Армир часто мальчишек называли Ормом или Ормаром, а крепость, где жил и обучался Ормар, похоже, была как-то связана с этим королевством.

Так вот, славный король Зигрид, видя, что Северное братство не справляется с угрозой нечисти, решил навестить свои земли за хребтом Рура, дабы уничтожить неприятеля на его территории, и надолго отвадить от посягательств на земли людей. С правителем Вермира — великим князем Витольдом — было заключен договор о взаимопомощи. Витольд обязался прислать пятнадцать тысяч своих воинов для совместного похода.

И вот, перейдя величайшим войском хребет Рура, и ступив на Мерзлые земли, почти не встретив сопротивления, пройдя десяток миль по хладной земле, армия Армира во главе со славным королем Зигридом была встречена бесчисленными ордами нечисти. Но среди темной тучи мертвяков и вампиров блестели на зимнем солнце яркие зеленые стяги великого княжества Вермир. Король Зигрид со своим войском был обречен.

— Пусть мы погибнем сегодня, — обратился Зигрид к воинам, — но пусть каждый из вас заберет с собой как можно больше нечисти и предателей людского рода. Никто из нас не уйдет отсюда живым и наши подвиги не воспоют в веках, но мы сможем защитить наших детей, оставшихся ждать нашего возвращения за хребтом Рура. Пусть мы поляжем здесь, но заберем с собой всю нечисть! Смерть ждет нас, братья! Вперед!

Слова короля стали пророческими, и поле битвы с тех пор звали Полем мертвых. Но часть его войска, во главе с костяком Ордена Змей смогла пробиться назад и донесла весть о павшем короле и о сговоре с нечистью князя Витольда.

Так закончился урок наставника Грегера и описание судьбы славного короля Зигрида. Впервые я узнал что-то осмысленное о мире Ормара, и в моей голове роились тысячи мыслей. Я лежал на кровати в доме Заморовых на Владимирской улице, с реки доносился неясный шум ломающихся льдин, и знаменитые ломокненские мертвяки, поглазеть на которых съезжались скучающие туристы, больше не казались такими уж простыми и понятными.

Если, столкнувшись с ними лицом к лицу, я начал понимать угрозу, которую они представляли, то теперь крепко задумался над тем, что случится, если, например, они будут вылезать из Смоква-реки не одну Мертвую седмицу, а, скажем, хотя бы месяц. Что случилось бы с городом и со всеми нами, если бы они появлялись беспрерывно, даже и думать не хотелось.

Сегодня был день, назначенный отцом Спиридоном для посещения подземелья бабы Нюры. Священник настаивал, чтобы больше никто, кроме уже посвященных, не знал о моем превращении и о подвале, и нам пришлось скрывать произошедшее от своих друзей — Ильи Шамона и нашей Барышни Веры. Они чувствовали, что им что-то не договаривают, и отдалялись от нас. Это огорчало всех, но это было необходимо.

Я так думал до сегодняшнего сна, в котором прочел про толпы нечисти, атакующей мир людей. Не знаю, кто этот Ормар, где та земля, в которой он живет, не знаю, кто я такой — до сих пор у меня не было ответа на вопрос Спиридона. Не знал я и того, имеет ли отношение угроза, на которую ополчился король Зигрид, к Ломокне и ко мне… Хотя, кого я обманываю. Я чувствовал, что всё это неспроста, что всё, что я узнаю из моих снов — очень важно, что эти знания, возможно, в будущем каким-то образом помогут нам.

Но кто эти «мы», если не мои друзья? Понятно, что батюшка боится распространения слухов — мало ли к чему это всё приведет. Но я верил своим друзьям, и с ними мне было бы гораздо легче учиться тому, что знал и умел Ормар. А у меня после событий с мертвяками и вампирами, которые напали на нас, да еще и с тем, что сбежал после убийства в трактире Егора Героева — не было сомнений, что рано или поздно мы вновь окажемся лицом к лицу. К тому же я потерял своих родителей, и терять еще хоть кого-то не собирался. Ни сейчас, если мы окончательно отдалимся друг от друга, ни после.

А потому, сказав Генке, что выйду раньше и договорившись встретиться уже у дома бабы Нюры на территории ломокненского кремля, я отправился к Илье Шамону, а потом, вместе с ним, и к Вере. Рассказал им вкратце, что случилось под пологом помоста на Дне мертвых, и про подземелье. Илья обрадованно воскликнул, что «так и знал» и «молодчик, ты настоящее Зло». Вера же восприняла известие недоверчиво, «слишком уж фантастично звучит». Экие выражения, — подумалось мне.

На улице уже вовсю вступила в свои права весна, щебетали птицы, распускались первые почки и в воздухе разносился свежий весенний запах. Так втроем мы и пришли к большому трехэтажному дому на Дворянской улице внутри ломокненской крепости. Столько раз проходил мимо этого дома — я и подумать не мог, что им владеет какая-то безвестная старушка-плакальщица из кладбищенской церкви. Подумать только — в церкви она за денежку «плачет и рыдает, егда помышляет смерть», а у самой — вон какие хоромы. Кто же все-таки эта баба Нюра?

Священник сначала возмутился, что я раскрыл тайну Шамону и Вере, но потом смирился. Остальные же были искренне рады нашему воссоединению. И вот мы вновь спускаемся по ступеням вниз, где меня ожидают кандалы и попытки опять обратиться в мертвяка, сохранив при этом человеческое сознание.

На этот раз у меня было время хорошенько оглядеться. Похоже, подземелье было по-настоящему огромным, и располагалось подо всем домом. Несколько простых, без украшательств, колонн, поддерживали своды. Факелы были на своих местах, как и оружие. Еще раз обойдя весь арсенал, я понял, что его не так много, как мне показалось в прошлый раз, но всё же коллекция внушала уважение.

Были тут и богато украшенные и, судя по всему, когда-то остро заточенные мечи, теперь же явно нуждающиеся в чистке. Были и простые, и тренировочные орудия убийства. Тогда не обратил внимания, но теперь увидел в дальнем темном углу стоящие мишени и манекены, видимо, для отработки ударов мечом. Вера и Илья также осматривали всё, не сдерживая возгласов удивления. Остальные просто околачивались около колонн.

— Что же, — нарушил гул голосов отец Спиридон, — давайте приступим к тому, для чего мы собрались.

И все взгляды обратились на меня.

Я долго думал о том, как мне обратиться в зомби и почему прошлый раз ничего не вышло. Баба Нюра больше не походила на того, кого я мог бы без зазрения совести и без тормозов слопать, так что размышлял над тем, кто же больше походит на жертву маленького, но жутко голодного зомби. Проходя сегодня с Шамоном по пути к дому Барышни мимо трактира Героева, я увидел его грузную фигуру, вышедшую прямо к нам с помойным ведром.

Осклабившись, трактирщик плеснул помои прямо нам под ноги, мы, крича и чертыхаясь, отбежали в сторону, чуть не попав под копыта экипажа.

— С дороги, мелочь, — крикнул ямщик, даже не попытавшись объехать нас или затормозить лошадей.

А Егор Героев со своими пропитыми половыми, дымящими папиросы неподалеку, гадко и дружно хохотали над незадачливыми мальчишками.

— Я готов! — сказал я, когда мы ноги оказались закованы в железные колодки, цепями прикрепленными к земле. — Отходите!

Все отошли, а я, представляя, как пожираю Героева, стал превращаться в мертвяка. Мое человеческое сознание стало резко растворяться в сознании зомби, и я лишь запомнил пару фраз от собравшейся благодарной публики:

— Ах! — воскликнула девчонка.

— Ишь ты, и впрямь настоящей зомбей, — прошелестел шершавый старушечий голос.

Глава 10 Орден Змей

Похоже, у меня входит в какую-то дурацкую привычку калечится. Буду теперь ходить и оглядываться. Самое обидное, что половину недавних травм мне нанесли мои друзья, а также лица духовного сана. Так что оглядываться придется практически постоянно. Недолго так и параноиком стать. Но приходится признать, что друзья калечат меня из благих побуждений.

Я почти потерялся в сознании зомби, представляя, как пожираю незадачливого трактирщика, а потом и собравшихся вокруг. Так много теплых людишек с их горячей кровью и сладкими мозгами. Когда я пришел в себя, мне показалось, что меня били все разом, ибо болело у меня решительно всё. Щипало кожу лица, болели руки, ноги и туловище.

— Ироды! Что ж вы делаете-то?! — в сердцах воскликнул я, но из горла вырвалось лишь подобие человеческой речи.

Горло рвало, глотнуть без боли было невозможно. «Конечно, еще и горло болит больше обычного», — подумал я про себя, потому что говорить было невозможно. Но никто не бежал извиняться, а только со смесью страха и облегчения глядели, молча, то и дело друг с другом переглядываясь.

— Таких лютых зомбей во всей Смоква-реке не сыскать, — проговорила задумчиво баба Нюра, когда молчание стало уж как-то слишком затягиваться.

— Что случилось? — прохрипел я, наплевав на последствия для горла.

— Так, сначала его надо подлечить, — распорядился отец Спиридон, — Илья, сбегай в аптеку Казимира Юхневича в дом Тыровых, купи что-то от горла.

Но я, вспомнив посиделки Ормара у магистра Кнута, отрицательно покачал головой.

— Сбитень, — вновь, раздирая горло, сказал я.

Мне начали возражать, говоря, что тут сбитнем не обойдешься, и я умоляюще глянул на Генку, надеясь, что он сообразит. И действительно, тот спросил:

— Ты знаешь из снов? — и, дождавшись моего кивка, продолжил. — Отлично, тогда я за сбитнем на площадь, а Илья за микстурой. И от синяков тоже купи!

Мальчишки убежали, а остальные наконец-то догадались меня расковать, и стали по мере своих сил и знаний оказывать мне первую медицинско-народную помощь. Попутно рассказывали, и оказалось, что я пробыл в облике мертвяка более часа, причем последние полчаса меня пытались вернуть в человеческое состояние.

Сначала слабо, потом всё сильнее меня принялись долбить подручными предметами, благо, что недостатка в боевом и тренировочном оружии в подземелье не было. Священник окроплял святой водой. Шамона, после того, как огромный для своих лет парень, немного не рассчитав, долбанув меня дубинкой по голове, отчего я пару минут валялся без сознания, но в облике зомби, отстранили от экзекуции.

Ситуацию неожиданно разрешила Барышня. Вера нашла валявшийся в углу ухват, которым обычно вынимают из печи горшок с едой, поймала меня за шею и прижала так к стене. Конечно, ей помогли другие, потому что я облике зомби я отличался недюжинной силой. Но так, с прижатым в угол и имеющем возможность только размахивать руками и рычать во всё горло, Барышня начала разговаривать, взывая к остаткам человечности. И это помогло.

Так что теперь, избитый и наскоро подлеченный, попивая принесенный сбитень и глотая микстуру от горла, я сидел на принесенной остальными кровати. Прошло уже несколько часов, и поскольку мы все тут задержались, а у меня не было сил никуда идти после произошедшего, то решили немного обустроить тайное подземелье бабы Нюры. Я сгорал от любопытства, когда остальные вносили в освещенную факелами пещеру предметы мебели и интерьера, более подходящие для какого-нибудь дворца или музея, чем для уездного города Ломокны.

В очередной раз я убедился, что баба Нюра не так проста, как кажется, и решил во что бы то ни стало разобраться с этой загадкой. Попытавшись вспомнить, что я знаю про нее, я понял, что ничего. Ни фамилия, ни возраст, ни то, чем она занималась раньше — решительно ничего не было мне известно. А судя по тому, что для обустройства подземелья она позволила разорить лишь одну свою комнату — в другие просто не пустила любопытным друзей — она скрывала интересные тайны.

После долгих обсуждений, когда всё было устроено, а мое горло более-менее восстановилось (чего не скажешь обо всем остальном), мы решили, что прежде чем дальше еще раз пробовать обращаться в зомби, я должен узнать из своих снов, как это делать безопасно. Ведь Ормар тоже поначалу не мог контролировать свое сознание, но дальше это получалось у него всё лучше и лучше, хоть пока и не до конца.

Вера была по-настоящему напугана моим превращением. Ее больше напугал не сам зомби — к мертвякам в Ломокне все были привычны с детства — а то, что обычный парнишка превращается в чудовище и исчадье ада. Одно дело практически по расписанию выбирающиеся из реки мертвяки, и другое — вот это. Еще она напугалась за меня, когда я долго не мог вернуться обратно.

Священнику и бабе Нюре нужно было уходить, и нас оставили в подземелье: меня приходить в себя, а друзей — чтобы не оставлять недозомби одного. Ваське Старцеву были вручены ключи от подземелья и калитки в заборе. Когда взрослые ушли, я почувствовал что-то важное и торжественное оттого, как мы здесь, в свете факелов расселись за круглым столом на старинных стульях с резными выгнутыми ножками с мягкими седушками.

— Чиппендейловские, — пояснила старуха, но понятней от этого не стало.

Мы попивали сбитень и обсуждали все произошедшие события. Для Шамона и Барышни я вновь рассказывал, с комментариями Генки, про свои сны. Это нужно было и мне самому, чтобы лучше уложить всё в голове. Рассказал и свой новый сон про славного короля Зигрида, сражение на Поле мертвых и всё остальное, что было в том сне. Оказалось, что запомнил я далеко на всё, особенно конкретные имена и названия. Решили, что мне нужно записывать сны сразу, как только я просыпаюсь.

Историю, особенно других стран, из нас никто особо не знал. Поэтому из обрывочных сведений про пятьсот пятый год и Основание Твердыни, Зигрида и его королевство Армир нам не удалось сделать каких-то однозначных выводов. И про войну с целыми полчищами нечисти тоже никто не слышал. Решили всем поискать учебники и книги по истории, чтобы разобраться со всем этим.

Обсуждали всё на свете, и я впервые после смерти ощутил себя в безопасности, несмотря на то, что чуть не погиб сегодня, растворившись в зомби. Нас и раньше связывала с друзьями дружба, но то было, казалось, в какой-то другой жизни. Это было в том, навсегда прошедшем мире, где были живы родители, где мы с сестрой жили в родном доме на Ломокненской улице, где не было «великой загадки калиток» (как шутливо обозвал ее Заморыш), где зомби выходили из реки во время Мертвой седмицы, а «первенца» сжигали на празднике, освобождая его душу из цепких лап дьявола.

Этого мира больше не было, но было это тайное подземелье с горящими факелами, старинной мебелью и оружием, со смеющимися над незамысловатыми шутками друзьями, с замотанным в бинты мной, попивающим горячий сбитень, и наблюдающим за сотаинниками. Мне чудилось, что тени, отбрасываемые в полумраке подвала, превращали сидящих друзей в легендарных героев кровопролитных битв, а наш скромный стол с пастилой, пирогами и сбитнем — в богатый пир. Я ощущал, что среди этих мальчишек и Барышни Веры обретаю то, чего у меня никогда не было, и что так было необходимо мне сейчас, когда мы с сестрой стали сиротами.

Похоже, не только мной овладело это странное настроение. Все стали говорить тише, а потом разговор и вовсе прекратился, но в молчании не было скуки или неловкости. В наступившей тишине, нарушаемой лишь потрескиванием факелов, Илья Шамонкин спросил:

— Как, ты говоришь, назывался тот орден, или что там было?

— Братство Орма, — ответил я, — также называется Северным братством или орденом.

— Орден Змей в переводе, вроде как, — добавил Генка.

— И того мальчишку тоже Ормом зовут, — задумчиво произнесла Вера.

— Ормаром, — поправил я.

— Как думаете, — обратился ко всем Васька Старик, — что если попросить пускать нас сюда, чтобы тренироваться с оружием?

— Раз уж пустили и даже одних оставили, то почему бы и нет, — заметил Генка.

— А кто нас будет учить? — задала важный вопрос Барышня.

Все уставились на меня.

— Я, конечно, вижу сны, как тренируют Ормара, но там этим занимаются опытные наставники. Вряд ли я смогу что-то правильно показывать и исправлять ошибки, — в сомнении рассуждал я.

— Ты прав, — ответил Старик, — нам нужен будет наставник, и мы будем его искать. Но пока что-то сможешь подсказать и ты.

С такой постановкой вопроса я был вынужден согласиться.

— Еще нам нужно это подземелье, чтобы было место обсуждать всё, что Ваня узнает из снов, — продолжил Заморыш.

— И хранить записи, — подхватил Шамон.

Еще долго мы обсуждали всё то, что было известно лишь собравшимся в этом подземелье, и отчасти — отцу Спиридону и бабе Нюре. Так, из витающей в воздухе атмосферы тайны и единства родился Орден Орма, или Орден Змей. Сначала хотели назваться братством, но присутствие Веры всё «портило». Потому сошлись на Ордене. Васька был торжественно объявлен Хранителем ключей, а я Главным Злом и источником знаний из мира Ормара.

Как ни отбивался от шутливого прозвища, но теперь оно, похоже, надолго ко мне прилипло. Великому и ужасному мне полагалось записывать в мельчайших подробностях сны про Ормара, особенно то, что касалось дара превращения и сохранения человеческого сознания. Пока я не получу этих знаний, предпринимать новые попытки обращения было нельзя.

Весна всё больше входила в свои права. Наступила и прошла Страстная седмица, а за ней и Пасха. Пошла весенняя распутица, и многие улицы Ломокны превратились в непроходимые болота. Замощенными были лишь некоторые улицы в кремле, а остальные, в том числе и торговая Нижняя площадь, утопали в грязи.

Каждую неделю по понедельникам и четвергам там собирался весь город, а также во множестве приезжали крестьяне из окрестных сел и деревень. Нижняя площадь, в обычные дни пустынная, сонная и унылая, превращалась в бурлящее месиво всевозможных товаров, зазывалок торгующих купцов, мещан и крестьян, вылезавших из своих нор нищих и блаженных, просителей подаяния всех мастей (от честных на чарку водки до странного вида якобы монахов, собиравших на благоукрашение очередного скита или лавры).

А сколько было самих покупателей — казалось, весь город, от городского головы до последнего канцеляриста, все ямщики, калачники, пастильщики, мыловары, кожевенники, гимназисты, столяры, корзинщики, текстильщики, монахини и монахи, проститутки, скоморохи и все балаганные деды, салотопники, учителя, кузнецы, каменщики, немногочисленные дворяне с прислугой — все были на торгу. Покупали, продавали, обманывали, заключали сделки, выпивали, весело проводили время, бранились, дрались, мирились…

Над городом разливался колокольный звон, почти три десятка церквей на наш небольшой купеческий город перекликались между собой переливами трезвона. Перед моими глазами проходила вереница покойников, которых я каждую неделю наблюдал в Петропавловской кладбищенской церкви.

Мне стало нравится вглядываться в эти навсегда замерзшие лица, что-то встретившие там, за гранью. Странно было думать о том, что сам я, каждый раз превращаясь в зомби в подземелье, по сути дела умираю, а потом возрождаюсь вновь. А в церкви мои губы уже сами собой произносили слова неусыпающей Псалтыри, когда в полумраке, держа свечу и засыпая на ходу, опершись на аналой с положенной на него книгой, всю ночь я готовил очередного усопшего к переходу в иной мир. То ли туда, где плач и скрежет зубовный, а то ли в место злачно, место покойно, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Получал свои копейки и, вместе с древней плакальщицей бабой Нюрой, с удовольствием пробовал все угощения скорбного застолья.

Наш самодельный Орден Змей крепко обосновался в ее подземелье, где мы собирались по несколько раз в неделю. Из снов про Ормара я начинал понимать, как контролировать свое сознание. Нужно было зацепиться за какое-то яркое воспоминание, событие или важного человека, и пытаться держать за него, пока одновременно представляешь, как пожираешь Егора Героева. Мне стало даже как-то жаль трактирщика — столько раз в своем воображении я хрустел его лысой черепушкой.

Теперь я-Ваня следовал в уроках превращения за мной-Ормаром. Он неизменно опережал меня, и тут мне сильно помогали записи, которые я делал в ученических тетрадях, то и дело ставя кляксы, спеша выплеснуть на бумагу всё, что было во снах. Моим якорем в мире живых стала, конечно, Машка. Сестрица пришла в себя, и уже называла Николая и Ефросинию Заморовых папой и мамой. Я же пока не мог заставить себя это делать, каждый раз вспоминая своих родителей.

А еще через несколько месяцев, в сентябре, для всех орденцев наступила новая жизнь. Мы с Генкой поступили в ломокненскую мужскую гимназию, находившуюся недалеко от Соборной площади кремля. Илья Шамонкин учился теперь рядом с нами в Духовном училище. В народе же по старой памяти училище часто называли Семинарией. В училище шли в основном дети из поповских семей, а такие, как Илья, были исключением.

Вера была отдана в женскую гимназию на Няптицкой улице, что тянулась, выходя из проезда Няптицких ворот. Лишь Васька Старцев не продолжил образование, ограничившись умением читать и писать, а также знанием четырех действий арифметики: у его родителей не было денег на образование своих отпрысков, к тому же было непонятно, зачем кузнецу образование.

Проснувшись однажды утром под перестук осеннего дождя за окном, и записав всё, что помнил из сна, не слишком ясного и важного, я взглянул на календарь, висевший справа от стола. Сегодняшнее число было обведено красным карандашом: прошло ровно полгода с Дня мертвых, когда погибли мои родители. После занятий в гимназии пошел в ставшую родную кладбищенскую церковь, и как всегда, нашел там бабу Нюру.

Прошел к месту на кладбище, где покоились все мои родные. Так случилось, что никого из них не осталось в живых, и потому мы оказались у Заморовых, а наш дом был продан Казимиру Юхневичу — дворянину и владельцу аптекарского магазина в доме Тыровых. Зачем богатому аристократу был нужен скромный дом на самой окраине города, было совершенно непонятно. За нашей Ломокненской была еще совсем маленькая Троицкая улица, названная по церкви Троицы-на-Репне, от которой начиналась Шикарская дорога.

Постояв над могилами и прочитав задолбленные за это время молитвы на упокоение, я прошелся по городу. Достигнув своего бывшего дома, с удивлением обнаружил, что вместо нашего скромного забора высится сплошной каменный, за которым видна только крыша дома. У меня защемило сердце, когда вспомнил, как всё было тут раньше. Захотелось заглянуть в окна и я полез по забору вверх, благо, он был украшен странными выпуклыми узорами: песочные часы, какие-то ножи или мечи, что-то еще.

Когда поднимался, услышал недовольный лай со двора. Достигнув вершины, перекинул согнутую руку через забор, подтягиваясь выше. И тут увидел, как огромный черный пес, разбежавшись, отталкивается от земли и прыгает, явно желая откусить мне руку. Со страху оттолкнулся от забора и полетел вниз. Успел лишь заметить, что сам дом нисколько не изменился, что было странно, учитывая, какой забор вырос взамен старого. Но, может, руки еще не дошли.

Сильно ударился, и под лай уже всех окрестных собак, побежал на Владимирскую домой к Заморовым. И только пролетев как угорелый несколько кварталов, вспомнил, что оставил внизу, у забора, свой гимназический портфель. Мое сердце провалилось. Там оставались учебники, тетради, письменные принадлежности, но самое главное — дневник с записями про Ормара.

Развернулся и понесся обратно, но конечно, портфеля уже не было на своем месте. Обыскав все окрестности и даже зайдя к соседям, хорошо помнящим меня, я обреченно был вынужден констатировать, что дневник Ордена Змей за высоким каменным забором моего бывшего дома. Набравшись духу, долго стучался в закрытые ворота, но ответом мне был только страшный лай огромного пса.

Глава 11 Аптекарь и дневник

Ломокну называют городом ворот. Ни в одном другом городе губернии нет столько высоких заборов и ворот. Каменные столбы и арки разной формы, украшенные деревянные створки. Каждый хозяин считал своим долгом соорудить большие ворота. Даже если они почти никогда не открывались, и не было при доме конюшни, чтобы через ворота проезжала бричка или хотя бы телега, запряженная лошадьми — но ворота должны были быть. Их украшали, поддерживали в целости.

Если дом был каменным, то ворота были продолжением дома, делались в том же стиле. Если же деревянным, то и столбы ворот, конечно, тоже делались из дерева, и ворота были продолжением наличников, объемными, вырезанными искусными мастерами своего дела.

Мы с друзьями смотрели издалека на мой бывший дом — деревянный на каменном фундаменте. Он был обнесен огромным каменным забором, с каменными же воротами, с дубовыми мощными створками. Выглядело это совершенно несуразно. Сначала всегда возводят дом, а уж когда он готов, то приступают к воротам. Здесь же дом, почти не видимый, окружало сооружение, больше подходящее какому-то замку, чем скромной Ломокненской улице.

Караулили дом уже несколько дней. Сначала пытались стучаться в ворота и калитку, но ответом нам был только басовый лай. Расспросили всех соседей, но те видели только, что ночью какие-то люди заходят в дом, а выходят ближе к утру. Иногда по много дней никого не было, или же просто они не замечали. Какие-то фигуры — но кто именно это был — совершенно неясно. Видимо, среди них был и сам дворянин Казимир Юхневич. Но больше соседи ничего сказать не могли.

Отчаявшись пробиться в мой бывший дом, отправились в аптеку Юхневича в дом Тыровых на Астраханской улице. Тыровы содержали в своем доме постоялый двор, сдавали помещения для пекарни и хлебной торговли, а также для аптеки. Аптека польского дворянина была самой дешевой, особенно на лечение детей делались большие скидки.

Несмотря на то, что Казимир был дворянином, часто он сам продавал лекарства, а уж в помещение аптекарской лаборатории, где смешивались препараты и составлялись микстуры, он редко кого допускал из своих аптекарских учеников. Вот и сейчас, зайдя в помещение аптеки, мы с друзьями увидели Юхневича за высокой деревянной стойкой. Внутри царил полумрак, в воздухе был разлит запах лекарств, на многочисленных полочках теснились прозрачные, коричневые и зеленоватые пузырьки разной формы с латинскими названиями лекарств.

Трудно было сказать, сколько лет Казимиру Юхневичу. В белом халате, о очками-пенсне на носу, он оглядывал нас с важным видом. Высокий, тонкий, как жердь. Его пальцы барабанили по стойке, волосы на голове подернуты сединой. Я мог бы дать ему и сорок, и шестьдесят лет.

— Здравствуйте, господа! Чего желаете? — важно спросил аптекарь.

— Казимир Казимирович, добрый день, — неуверенно начал я, — меня зовут Ваня Назлов. Дело в том, что…

— А, Иван Назлов, ну как же, как же! Гимназист первого года обучения мужской гимназии. Оценки средние, особое прилежание оказывает к гуманитарным наукам, — расплылся в улыбке Юхневич, а я опешил.

— Значит, его портфель все-таки у вас? — видя, что я молчу, спросил Генка Заморов.

— А вы, молодой человек, представитесь? — изогнув бровь, спросил Казимир.

Когда Генка представился, Юхневич расспросил его, где он учится и живет. То же самое он выпытал у остальных — Васьки, Шамона и Барышни.

— Значит, решили поддержать товарища. Молодцы! — воскликнул аптекарь. — Вы, видать, за портфелем ходили в дом на Ломокненской улице, но я там редко появляюсь, знаете ли. Вот только сегодня туда добрался, да мой управляющий мне портфель и передал.

С этими словами Юхневич нагнулся и вытащил из-за стойки портфель. Протянул мне, и я с замиранием сердца ухватил его. Но аптекарь, не выпуская портфель из рук, сказал, глядя мне в глаза:

— Нехорошо через чужие заборы лазать! Больше так не делай, пес у меня разговаривать не будет, сразу голову откусит. А от оторванной головы микстуру еще не придумали, ха-ха, — засмеявшись, он выпустил наконец портфель.

От этого ледяного смеха мне стало не по себе, и скомкано попрощавшись, мы вышли из аптеки. Я сжимал портфель в руках, а на меня будто всё также смотрел этот холодный взгляд. Еще было как-то противно на душе от всего этого разговора, больше похожего на допрос, а уж слова про «чужие заборы» сильно резанули меня по живому. Ведь совсем недавно, еще полгода назад это был мой дом, мой забор, хоть и перестроенный.

— Вань, хватит нестись, стой! — притормозил меня Васька Старик. — Что обнимаешься с портфелем? Проверь, всё ли на месте.

Точно, я так и шел в своих мыслях, прижимая к себе свой портфель. Открыв его, я стал искать дневник снов про Орма. Ничего не было. Тогда взял и перевернул сумку, из которой посыпались тетради, учебники, ручки, карандаши, промокашка, ластики, какие-то крошки. Дневника Ордена не было.

— Надо вернуться, спросить, — проговорил неуверенно Илья Шамонкин.

— Да, забрать у этого воришки дневник! — подхватила возмущенная Барышня.

— Не отдаст, — отрезал Генка.

— Не отдаст, — подтвердил Старик.

Я растерянно глядел на своих друзей. Сколько раз уже костерил себя на чем свет стоит за забывчивость и испуг. Надо же было побежать и оставить портфель с тайным дневником! Но что теперь. Я собирал вещи в портфель, думая, что теперь делать и что это всё значит, а Вера помогала мне. Благодарно кивнув ей, сказал:

— Надо собираться и думать, что делать. Еще вас всех втянул. Он ведь специально всё про вас выпытал!

— Ой, точно! — Барышня в испуге закрыла рот ладошкой.

* * *

Когда дети вышли из аптеки, Казимир Юхневич постоял немного, задумчиво глядя на закрывшуюся дверь со звякнувшим колокольчиком. Затем сходил в лабораторию, открыл сейф новейшей швейцарской системы, выписанный специально из-за границы, и достал оттуда странную тетрадь. «Дневник Ордена Змей (Ормара)» — гласило заглавие, умело написанное какой-то смесью церковнославянского иготического шрифта. Внутри же было заполнено около половины средней толщины тетради, и там почерк был совершенно ужасным.

Если бы не интригующее название, то вряд ли аптекарь стал бы даже пытаться разбираться. Кляксы, зачеркивания, исправления, сноски под цифрами, которые непонятно, куда вели, стрелки, обрывки предложений, знаки вопроса. Полный хаос и совершенная неряшливость, что было противно самой сути Казимира Казимировича. Его работа аптекарем, а лучше сказать — призвание — вопила о том, чтобы бросить эту гадость.

Но, заинтригованный названием, Юхневич попытался разобраться. К тому же, будучи аптекарем, он привык к неразборчивому почерку врачей, выписывавших рецепты больным, с которыми те приходили к нему. Вот и в этом случае он решил подойти к странным записям, будто разбирает очередной врачебный рецепт. Но сначала он перевернул дневник, открыл последнюю страницу, и аккуратным почерком скрупулезно записал все сведения о детях, дополнив их собственными комментариями.

«Позже надо будет добавить в картотеку. А, сейчас, вознеся мольбы о ниспослании терпения, продолжим», — усмехнулся про себя дворянин, перевернул дневник обратно, открыл заложенную страницу и, барабаня пальцами по стойке, продолжил разбирать пляшущий детский почерк.

«Мутный сон. Ормар опять ворон считает на уроках, но кое-что удалось запомнить. Выходит, что после битвы на Поле Мертвых и гибели славного короля Зигрида, Орден Змей возглавил сопротивление нечисти и предателю князю Витольду. Но силы были неравны. Жителям севера королевства Армир пришлось оставить свои дома и бежать на юг, побросав свои жилища и имущество. Но помогло то, что нечисть обратилась и против Витольда и его княжества Вермир. Годы не помню, но вроде бы продолжалось это всё долго. Орден Змей даже со временем вроде как объединил остатки королевства и княжества. Нечисть остановили, возвели новые укрепления.

О, вспомнил! С мастером Олафом думали про привязку к миру живых. Это когда в зомби превращаешься, надо одновременно хотеть слопать кого-то, и думать о чем-то самом хорошем в своей жизни. Ормар-я долго думал. Поедал он в мыслях всегда Эйнара. А вот хорошего у него было мало. Ничего лучше, чем вкус того напитка, что как сбитень, он не придумал. А еще ему нравилось резное кресло, в котором он сидел тогда в кабинете магистра Кнута в Северной башне. Даже стало жалко его — сбитень и кресло — вот его привязка. Не получилось в этот раз.

Опять столкновение с Эйнаром. Боюсь, как бы Ормар его действительно не убил, так его ненавижу. И он меня. Эйнар стал сколачивать вокруг себя банду. Еще у него дар прорезался — сильный удар, или резкий удар, как-то так, наверное. Без замаха теперь бьет так, что переломы или жуткие синяки, в лучшем случае, остаются. Так что опять лежал в больнице. Кстати, больница. Там целители. Не просто врачи, что как у нас в Ломокне, а настоящие чудеса. Рукой над тобой водят, и всё само срастается, только больно очень, кричать хочется и плакать. Но нельзя, засмеют. А потом уже обычные врачи долечивают.

Сбитень и кресло начинают работать. Сохраняю чувство — вкус сбитня и ощущение кресла. Сначала просто это чувство, и всё — думаю еще, зачем, почему? Сам зомби, мертвяк, а думаю то вкусных мозгах и горячей крови, а то о вкусном сбитне, красивом и удобном кресле. Это сбивает с толку. Вот так и возвращаюсь в человеческий облик. Но Олаф доволен, говорит, что дело идет».

У Казимира Юхневич потихоньку закипал мозг, все эти мертвяки, я — не я, сбитень, Олаф, Зигрид — казалось полным бредом. Но чтобы мальчишка выдумал всё это сам, что у него такая вот фантазия на фоне смерти родителей в День мертвых? Аптекарь был растерян и не знал, что думать. Но почему-то этот странный дневник снов про Ормара казался чем-то важным. Что-то не давало его просто забросить, выкинуть или вернуть.

Когда сегодня дворянин увидел целую делегацию во главе с Ваней Назловым, дом родителей которых он купил, Юхневич подумал, что всё неспроста. Сначала ребята пытались пробиться в дом на Ломокненской улице, теперь все вместе пришли в его аптеку. Им очень нужен был портфель, но скорее всего — именно этот странный дневник.

Особенно настораживало то, что описывалось про превращение в зомби и обратно. Если это правда, и некий Ормар («я-Ормар», как часто писал Ваня) может совершать превращение и учится его контролировать, то что, если кто-то и в Ломокне, и возможно, сам мальчишка Назлов, делает тоже самое. Звучало глупо и нереально, но было видно, что именно моменты про превращение Ормара записывались наиболее тщательно, содержали больше всего исправлений, пометок, сносок. К чему бы такое внимание?

Поняв, что сил разбирать почерк у него больше, Казимир спрятал дневник в сейф, позвал отдыхавшего аптекарского ученика за стойку, а сам вышел прогуляться и прочистить голову. На Нижней площади он купил горячего сбитня, так подходящего к прохладному осеннему дню. Проходящий мимо блаженный Никитка привычно сморщился, увидев Юхневича, и плюнул в его сторону, заложил руки за спину и поспешил удалиться. Аптекарь только усмехнулся на эту обычную выходку юродивого.

* * *

— Вот таким-то хоботом! — еще в начале лета, месяца за три до пропажи дневника, заключил я свой рассказ про Муху, наставника боевых искусств из снов про Ормара. Не знаю, что это за странное имя или прозвища — Муха — но так его все звали. Он порхал по площадке от одного мальчишки к другому, поправляя, давая наставления, щедро награждая тумаками.

Я тогда только начинал вести дневник, наш орден Змей начинал собираться в подземелье бабы Нюры. Встречались чуть ли не каждый день, никто еще не учился. Пытались махать оружием, стрелять из лука. Перед этим, правда, целую неделю начищали оружие, провисевшее на своих местах без дела, похоже, долгие годы. Как только не превратилось в сплошную ржавчину. То ли времени прошло не так много, то ли хорошая система вытяжки была в подвале.

Рассказал, как в мире Ормара проходили тренировки. Мы, кстати, решили, что это все же какой-то другой мир или то, что происходит прямо сейчас где-то на земле, на еще не открытом континенте. В любом случае, для нас это был какой-то совсем иной мир. Мы с Заморышем пролистали все учебники истории, которые нашли в гимназии, а также у его старшей сестры Саши. Опросили всех учителей.

Про короля Зигрида, Поле мертвых и прочее нигде ничего не было. Правда, была надежда, что речь идет о Зигфриде, герое «Песни о Нибелунгах», но там про зомби ничего не было. Впрочем, как возможный вариант мы не стали совсем уж отбрасывать неудачливого победителя драконов.

Глядя на своих друзей, которые, вдохновившись рассказами про подготовку в замке Ормара, беспорядочно махали тренировочными мечами, я только за голову хватался. Но и сам был не сильно лучше их. Нам нужен был наставник, который мог бы поправлять и направлять нас, да и просто уберечь от самих себя, когда мы входили в раж. По крайней мере, это было весело. Вера стреляла из лука, Илья ворочал огромной дубинкой, Васька что-то изображал с мечом, Генка орудовал совней, я же остервенело колол манекен осиновым колом, воображая, что это вампир.

— Смотреть противно! — громкий голос прервал нашу воинственную идиллию.

Вера, в это время целившаяся в мишень, резко дернулась, и стрела сорвалась с натянутой тетивы, устремившись в потолок, и отскочив оттуда, понеслась прямо на меня. Я, также обернулся на возглас, и потому успел отпрыгнуть от стрелы. Отец Спиридон, стоя в дверях подземелья, тяжело оглядел собравшихся.

— Все еще живы? — пробасил он недовольно. — Никто не покалечился? Чудеса, не иначе.

— Мы же аккуратно… — начал Старик, но стушевался под скептическим взглядом священника.

— Вижу, всё неймется, — произнес Спиридон, — сколько уже развлекаетесь?

— Мы тренируемся, — с обидой произнес Шамон.

— Полтора месяца, — отрапортовал Заморыш.

— И не надоело? — священник наклонил голову.

— Нет, дело-то нужное, — пожав плечами, ответил за всех Васька.

— И кому оно нужно? С кем сражаться собираетесь? — вновь спросил священник.

— С нечистью! — у меня был простой ответ на этот вопрос после происшествия с зомби и с нападением вампиров.

— Да и просто за себя постоять, — добавил Генка.

Священник оглядел нас и продолжил:

— Ну, с мальчишками всё понятно. А тебе, Вера, зачем это? Охотиться собираешься?

Барышня извиняюще посмотрела на меня, видимо, за то, что чуть не подстрелила, и ответила:

— Я тоже смогу помочь, если что.

— Если что, если что… Если да кабы… да во рту росли грибы, — задумчиво пробормотал священник.

— Вы же не выгоните нас отсюда? Где нам еще тренироваться? — озабоченно спросил Заморыш.

— Ну, положим, это не мой подвал. Так что у бабы Нюры спрашивай. — ответил Спиридон. — И чему же вы научились за полтора месяца научились?

Шамон довольно заулыбался и стал размахивать дубинкой. Мы смущенно переглянулись между собой, а Вера прикрыла лицо рукой, краснея. Священник неожиданно сделал несколько быстрых шагов к Илье, продолжавшему махать во все стороны оружием, каким-то неуловимы движением перехватил дубинку, вырвал ее из рук парня, сделал подсечку, отчего Шамон полетел кувырком, а вслед ему устремилась дубинка, догнавшая его по мягкой точке. Мы стояли, открыв рты.

— Нападай, — Спиридон обратился к Ваське, — с мечом.

Старик сначала неловко, но потом, после окрика, уверенно и в полную силу бросился с тренировочным мечом на безоружного священника. Ловко уворачиваясь от ударов меча, отец Спиридон сделал какой-то невообразимый прыжок, оказавшись сзади от парня. Тот начал разворачиваться, но уже был сбит с ног подсечкой, а меч оказался в руке священника. И вот Старик уже лежит на земле, а острие меча направлено ему в грудь.

Илья, одной рукой потирая зад, другой крестился, глядя на эту картину. Генка начал хлопать, воздавая должное боевому искусству. Вера с восхищением смотрела на священника. А у меня сама собой на лице расплылась улыбка: мы нашли наставника.

Глава 12 Точное попадание

Какими же наивными мы были. Как же рано мы порадовались, что нашли наставника! Я теперь со всей неотвратимостью понял Ормара. Не зря батюшка наш Спиридон сначала выжидал полтора месяца, а потом допрашивал нас, хотим ли мы тренироваться и зачем. Сами захотели — сами и получили. Приходилось теперь каждый день проливать пот на тренировках.

Бег с утра — тут священник начертил для нас карту города и маршрут, по которому мы должны были пробегать. Начинали и заканчивали мы бег на Конной площади — идти до нее было примерно одинаково всем. Пробежав весь город по кругу, мы шли по домам, завтракали, и дальше каждый отправлялся по своим делам, а с наступлением осени — на учебу. Погода значения не имела — каждый день неизменно начинался с бега.

Поначалу Спиридон контролировал нас — мог появиться в любом месте на маршруте и подбодрить парой ласковых церковнославянизмов. Иногда и с нами весь маршрут бегал, чем повергал в шок намоленных старушек.

— А ну, лежеумки, поднадбавь-ка! Мухоблуды, прибавь ходу! — кричал священник и со смехом свистел нам вслед.

— Принесла нечистая на наши головы, — сопел Шамон и крестился, — и откудова такой взялся?

— Из Петропавловской церкви, — отвечала со смехом Верка, — как раз сейчас пробегать будем.

— Да-да, оттуда его принесло, — смеясь, добавлял Старик.

Вообще, отец Спиридон, как начал нас гонять, сильно изменился, будто даже помолодел. Ему было уже, наверное, под пятьдесят, и раньше он не был замечен ни в особых издевательствах, ни в крепком словце, пусть даже он искусно и обходил собственно мат.

— Сквернословие — грех, — говаривал батюшка, — а ты попробуй без мата человека подбодрить. Вперед, трудопёрды! Бежим!

На самом деле, как тогда ошарашенным приемчиками и перелетами по воздуху, нам рассказал сам отец Спиридон, он происходил из казаков, с юга. Прошел большую школу — казачий бой, обращение со всеми видами оружия, участие в войнах. В Крымскую войну оборонял Севастополь, и в безвыходной ситуации, когда вражеские снаряды скашивали его ратных товарищей одного за другим, дал обет, что если выживет, то примет священный сан. Отучившись в семинарии, был отправлен в Ломокну, где обзавелся женой, а потом пятеркой ребятишек, мал мала меньше.

После таких откровений о жизни, казалось бы, совершенно обычного священника, мы совсем другими глазами стали на него смотреть. Авторитет его, поднятый перелетом через Ваську, теперь вознесся еще выше, и мы переносили все оскорбления от отца Спиридона. Ведь он действительно учил нас. Днем или по вечерам почти каждый день мы собирались в подземелье и тренировались с оружием. Сначала это были просто палки, но осенью постепенно стали брать и тренировочное металлическое оружие.

Батюшка каждый раз внимательно прочитывал мой дневник снов, задавал вопросы, и часто я что-то вспоминал из своих снов, какие-то детали. Это касалось, конечно, в первую очередь тренировок с оружием. Спиридону сразу стало понятно, что я сам не смог бы всё это выдумать — у меня просто не было знаний и опыта, чтобы продумать тренировочную систему.

Его вопросы всегда попадали в точку, его замечания заставляли меня вспомнить то, что, казалось, проходило мимо восприятия как неважное и несущественное. Я заметил, что батюшка постоянно использует те наработки, методы и приемы тренировок, которые я видел в своих снах. Он крайне серьезно относился к ним, что и меня теперь всегда заставляло идти вперед, быстрее бежать и усерднее тренироваться.

Как и застал нас тогда отец Спиридон с любимым оружием, так оно любимым и оставалось. Вера лучше всех стреляла из лука, Шамон махал тяжелыми предметами, Васька орудовал мечом, Заморыш полюбил совню. Я же, вслед за Ормаром и тренировками его мира, уделял равное внимание осиновым кольям, мечу и совне, особенно выделяя последнюю. Впрочем, я поменьше других занимался с оружием.

Всё чаще, как начало получаться удерживать человеческое сознание в форме мертвяка, я ненадолго превращался. Но каждый раз перед этим надежно фиксировал себя оковами. Это была тренировка внимания, его раздвоения и удержания. Нужно было фиксироваться одновременно на сознании зомби и на сознании человека. Такие превращения выматывали меня, но улучшения были видны невооруженным взглядом, что сильно радовало. Несколько раз я срывался, но побоями и разговорами, зафиксировав мою шею прихватом, меня возвращали назад в человеческий облик.

Васька Старцев в своей домашней кузнице стал придумывать для нас разное тренировочное оружие. В подземелье, хоть и было много различного колюще-режущего, но часто это были богато украшенные парадные или боевые экземпляры. Использовать их для тренировок детей было бы и глупо, и опасно для нас самих. А железяки, которые приносил Васька, можно было пускать в ход до бесконечности.

В таких тренировках прошло почти четыре месяца, когда я потерял портфель с дневником Ордена Ормара. Мы значительно окрепли, стали увереннее в себе, и когда стало ясно, что дневник остался у аптекаря Юхневича, то почти не сговариваясь и безо всяких сомнений решили, что его надо вернуть обратно.

— Украсть, — сказал Генка.

— Вернуть свое, — возмутился Шамон.

— Навестить Юхневича и вернуть свой дневник, — предложил я компромиссную формулировку.

— В любом случае, надо решить, как это сделать, — заметил Васька.

— У нас как минимум два места, где он может быть — аптека и бывший дом Вани, — добавила Вера.

Было непонятно, как именно следует поступить. Мой бывший дом охранял огромный пес, сталкиваться с которым совершенно не хотелось. А аптека Юхневича находилась на главной Астраханской улице, где всегда где-то поблизости дежурил кто-нибудь из полицейских. Простого и очевидного решения не было.

Еще несколько дней мы, выкраивая время, пытались незаметно следить за домом и аптекой Казимира Казимировича, однако, ничего нового не смогли обнаружить или придумать. Я в это время стал вести новый дневник снов, попытавшись восстановить всё то, что было в старом дневнике. Полностью, конечно, не удалось, при этом принесло неожиданные плоды. Я смог разложить по полочкам многое из того, что было в снах. С одной стороны тетради я выписывал всё, связанное с превращением, а с другой — про обычные тренировки.

При этом дневник я больше не брал с собой в гимназию. Только вдвоем с Заморышем мы забирали его, когда отправлялись в наше тайное подземелье. Чтение дневника, а точнее, мой рассказ с опорой на записанное по горячим следам, стало традицией. Мы следили за новостями из мира Ормара, как отец Генки следил по газетам за новостями в империи и мире. Мальчишка-сирота из большого замка, за пределы которого еще ни разу не выходил, стал для нас другом, за которого мы переживали, когда он в очередной раз оказывался в руках целителей, и радовались, когда он побеждал ненавистного Эйнара.

Я же казался сам себе журналистом, который описывает события, в которых при этом еще сам участвует. Так и не смог определиться до конца, что же это за сны, почему я вижу Ормара, что меня с ним связывает. Но было приятно, что я не один с интересом слежу за судьбой мальчишки и учусь у него. Все мы, орден Ормара, стали его последователями. Отец Спиридон постоянно применял методики тренировок из моих снов. И даже баба Нюра, хоть и нечасто нас посещавшая, была в курсе жизни «змееныша», как она ласково, в отличие от Эйнара, звала мальчишку.

И всё же, как ни старался, я так и не смог вспомнить всё из старого дневника, теперь хранившегося где-то у польского дворянина. Да и просто обидно было, что нас так вот, среди бела дня, обокрали. Потому, вдоволь насмотревшись на аптеку и на дом, мы решили начать с дома. Аптека требовала более серьезного подхода. Надо было каким-то образом или вскрыть парадную дверь, выходившую на главную улицу города, или же незамеченными пробраться во двор. Ага, незамеченными пройти через никогда не засыпавший постоялый двор и взломать дверь, ведущую во двор — легче не бывает.

Поэтому в промозглый октябрьский вечер мы отправились на Ломокненскую улицу. План был в том, чтобы перелезть через соседский забор, потом проникнуть в сад, и дальше зайти в дом сзади. Я знал, какие окна легко открываются, да и внутри родного дома я легко мог сориентироваться. Эта часть плана была на нас с Генкой, как на самых щуплых и проворных. А остальные должны были в это время отвлекать пса и, как выразился тогда Юхневич, управляющего, стучась в ворота и требуя вернуть дневник.

Сумерки встретили нас небольшим, но надоедливым дождиком, в городе была осенняя распутица, приходилось в темноте каждый раз выбирать место, куда ступить. Поеживаясь от холода и недовольно корчась на собак, лаявших на нас из-за проемов усадебных ворот, мы продвигались вверх по Спасской улице.

— Зачем ты лук с собой взяла? — в который раз пробубнил Шамон.

— На всякий случай, — в очередной раз невозмутимо отвечала Барышня.

Мы пытались ее отговаривать, но бесполезно, лук со стрелами Вера упрямо тащила с собой.

Справа от моего бывшего дома находился участок Шепелевых, который охраняла обычная дворняга, брехастая, но чрезвычайно добродушная. Вот и сейчас, когда я подошел к забору и позвал ее, она сначала пролаяла, но, узнав меня, тут же завиляла хвостом и стала прыгать за забором, стараясь добраться до меня и получить свою порцию внимания. На остальных ребят она даже не обращала внимания, видимо, сразу записав в друзья.

Я перелез через невысокий деревянный забор, и тут же был выпачкан грязными собачьими лапами. Чернавка, так звали собаку, пыталась лизнуть меня в лицо, и только обняв мокрую псину и прижав к себе, я смог ее немного успокоить. Но когда забор перелез Генка, то и на него обрушилась новая порция собачьего счастья. Немного успокоив «верного охранника», мы, пригибаясь, стали пробираться внутрь двора, направляясь к забору Юхневича, конечно, сопровождаемые радостной собакой, получившей немного внимания в такую непогожую погоду.

В это время мы услышали стук в ворота моего бывшего дома и тут же — громкий лай того громадного пса. «Демон» — так мы между собой обозвали черную, как ночь, зверюгу. Шамон и Васька стучали в ворота, и кричали, требуя открыть. Мое сердце забилось сильнее. Дальше нужно было перелезть через забор и надеяться, что наши друзья надежно завладели вниманием Демона, и он не решит проверить, что там происходит в глубине двора.

Забор к соседям Шепелевым оставался таким же, каким был, когда мы жили тут. Помогая друг другу, мы легко и бесшумно его перелезли, если, конечно, не считать обиженно пыхтящую Чернавку, оставленную в одиночестве. Она даже пыталась лаять, расстроенная нашим уходом, но на этот случай у нас было заготовлено лакомство, которое тут же, уже сквозь забор, было скормлено неугомонной псине.

Особых изменений в саду и огороде заметно не было, разве что бросалось в глаза некоторое запустение. У нас-то мама постоянно занималась огородом, а Юхневичу, видимо, это было не нужно. Хотя, в темноте я разглядел какой-то небольшой аккуратный участок с растущими растениями.

— Аптекарский огород, похоже, — прошептал Генка, а я кивнул.

Мы подходили к дому, и чем ближе мы были, тем страшнее было. Страшно попасться Демону или хозяевам, и страшно было увидеть внутри дома всё по-другому. Вроде бы и дом уже не мой, а все-таки хотелось еще раз взглянуть на нашу счастливую жизнь, где были мама с папой, а все вещи стоят на своих местах. Со стороны забора всё также раздавался шум — собачий лай перекрывал крики друзей и стук в ворота.

В окнах дома было темно, нигде не было хоть малейшего намека на свет свечи, а тем более лампы. Похоже, мы выбрали правильное время, и дом пустовал, только лохматый охранник был занят непрошеными гостями, ломившимися в ворота. Мы с Заморышем, тем временем, добрались до кухонного окна. Эта форточка часто была открыта у нас, даже в морозы во время готовки. Вот и сейчас она была распахнута настежь. Генка подсадил меня, и я с трудом пролез внутрь — всё-таки отъелся за прошедшие полгода, подрос.

Чудом не разбив ничего, я открыл окно полностью, и впустил Заморыша. Мы принесли с собой свечи и зажгли их. Теперь мы плохо слышали то, что происходило у ворот, лишь неясный шум продолжал доноситься. Причем казалось, что не спала уже вся улица — окрестные собаки тоже лаяли, кажется, доносились еще какие-то человеческие голоса — то ли соседи вышли, то ли кто-то из дома. На кухне с неясным светом от свеч я разглядел, что в основном всё осталось на своих местах — мебель была практически та же.

Отлично, похоже внутри мало что поменялось, а значит, я мог свободно ориентироваться. Мы зашерудили по комнатам, пытаясь найти мой дневник. Как и договаривались, разделились и стали перебирать многочисленные вещи. Если мебель почти вся была наша, то вот всё, что на ней… Дом напоминал какое-то сборище сумасшедшего библиофила. Книги, книги, книги.

Множество изданий по медицине, религии, истории, какие-то рукописи, то сшитые в целые книги, то просто сложенные в папки, а то и вовсе разложенные на столе — будто кто-то смотрел их прямо сейчас, но что-то его отвлекло… Мое сердце рухнуло куда-то вниз, когда всё значение этой мысли дошло до моего сознания. Я остановился и прислушался. С улицы доносился лай собак и человеческие голоса.

Я вышел из комнаты и, сделав пару шагов вперед, очутившись в прихожей, поняв, что входная дверь открыта. Неверяще глядя сквозь распахнутую дверь, я увидел, что и калитка на улицу открыта, а в проеме, чуть во дворе, стоит высокий мужчина. В левой руке он держал лампу, а правой с трудом удерживал заходящегося в лае Демона.

— Вон отсюда, — прокричал мужчина, — сейчас спущу Дружка!

— Отдавайте дневник, — испуганно, и от этого истошно кричал, кажется, Илья Шамонкин.

— Хорошо, — неожиданно пошел на попятную мужчина, — заходите, отдам ваш дневник. А то всю Ломокну разбудим. Заходите, не бойтесь, держу его.

Юхневич, а это точно был он, пятясь, сделал три шага назад. Шамон и Васька, настороженно глядя на Демона (на Дружка такими глазами не смотрят), зашли во двор. Аптекарь двинулся в сторону забора, и чтобы оказаться подальше от пса, мои друзья отошли в сторону от калитки, и Казимир закрыл ее.

— Вот теперь можем поговорить, сопляки! — осклабился Юхневич. — Взять их!

Демон уже давно ждал этой команды, и рванулся вперед. Тут произошло сразу несколько событий. Илья и Старик, не сговариваясь, рванули в разные стороны, отчего пес немного растерялся, выбирая, кем закусить сначала. Во внезапно наступившей тишине раздался знакомый свист, и я с ужасом увидел, как, вскрикнув, аптекарь роняет лампу и хватается за стрелу, торчащую у него из груди. Взглянув направо, я увидел сидящую на высоком заборе Веру с растерянным лицом.

Всё это пронеслось перед моим сознанием за считанные секунды, и я заорал во всю мочь, стуча ногами по полу:

— Эй, Демон, сюда! Я тут! Какой же из тебя охранник! Уже весь дом обчистили!

Могу поклясться, что я разглядел на морде пса промелькнувшее удивление и страх — страх наказания? Он, тут же забыв о других целях, огромными прыжками направился в мою сторону, и я еле успел закрыть прямо перед его мордой хлипкую деревянную дверь. Свечку я уже выронил и она затухла на полу, или я же и растоптал, когда пытался привлечь внимание собаки.

В наступившей тьме я нащупал засов и смог, благодаря тому, что отлично знал свой дом, примастырить его на место, надежно зафиксировав дверь. Сделал шаг назад — и очень вовремя. Бешено бившийся в дверь Демон пробил дыру и его лапа рассекла воздух в том месте, где секунду назад находился я. Завороженно глядя на расширяющуюся дыру, я замер на месте. Где-то рядом должны были находиться осиновые колья и топор. Попытался нащупать их, и действительно — топор был на месте.

Внезапно наступила тишина. Кажется, пес ушел, но я не стал проверять это, опасаясь получить удар лапой. Развернулся и пошел в глубину дома.

— Эй, что там? — раздался оттуда крик Заморыша. — Что за тишина? Всё в порядке?

— Генка, быстрее сюда! — я шел на голос друга, держа топор наготове.

Увидя свет свечи и озабоченное лицо друга, с облегчением выдохнул. Теперь надо было придумать, как отбиться от пса. Ни о каком дневнике и речи быть не могло. Уйти бы живыми.

— Что случилось? Почему без свечи? — не унимался Генка.

Только собравшись говорить, чтобы обрисовать умудрившемуся всё пропустить Заморышу, я так и замер с открытым ртом. Через распахнутое окно кухни в дом влетал Демон.

Глава 13 Битва и простуда

Огромный черный пес, сливаясь с темнотой сумерек, осклабившись, прыгнул в раскрытое окно. Я почти машинально передал топор Генке, и тот недоуменно принял вдруг показавшийся таким крошечным топор. «Что за проклятый дом! в сердцах подумал я. — Опять кто-то норовит тут нас слопать». Не успел я додумать эту, без сомнения, очень важную в сложившейся обстановке, мысль, как Заморыш потянул меня за рукав и мы побежали в нашу бывшую с Машкой комнату.

Демон же, приземлившись в кухне, по инерции продолжил движение вперед и влетел в стену напротив того места, где мы только что стояли. Забежав в комнату, мы закрыли дверь и, повернув щеколду, лихорадочно огляделись. Можно было выбраться через окно, но мы не успели даже добежать до него. Огромный пес с наскоку выбил дверь и оказался прямо перед нами. Генка принял боевую стойку и выдвинулся вперед, но смотрелось это несерьезно: мальчишка с топором против чудовища.

Я же не мог позволить псу разорвать нас на клочки. Мой час пришел. Несмотря на риск, я должен был попытаться. Желая порвать Демона, я запустил превращение, одновременно цепляясь за сестру Машку, как якорь в мире людей, которая не должна была остаться одна, и я не мог допустить, чтобы со мной или с друзьями что-то случилось. Мое сознание привычно поплыло, растворяясь в голове зомби.

Пес бросился на мальчишку впереди меня, но видимо, тренировки не прошли даром, и тот сумел увернуться от страшной лапы, при этом зацепив ее по касательной топором. Сам топор при этом вылетел из рук Генки, и он остался перед зверем беззащитным. Пес издал истошный вой, захромал, приземлившись на раненую лапу, и поднял на Заморыша красные, горящие злобой глаза.

Но внезапно он что-то почувствовал, его взгляд метнулся на меня, и Демон в нерешимости замер. А я, концентрируясь на звере и пытаясь освободиться от желания вцепиться в мальчишку, с трудом сделал шаг вперед. Из моей глотки также вырвался нечеловеческий рык. Пес, тем не менее, не спешил убегать. Возможно, его не впечатлили мои размеры, оставшиеся теми же, что и в человеческом облике. А вот Генка оказался умней — забился в самый дальний угол комнаты и не отсвечивал.

Мы со зверем одновременно прыгнули друг на друга. Моя сила и скорость многократно возросли, я не был больше слабым ребенком. Пес доставал меня своими лапами, а я калечил его отросшими когтями. Было темно, но в облике зомби я прекрасно всё различал. Возжелал добраться до теплой крови существа и съесть его тупые мозги. Зверь калечил меня, и я полностью растворился в сознании мертвяка.

Хотел только убить это чудовище, уничтожить его, разорвать на мелкие клочки. Не знаю, кто победил бы в итоге, но, как всегда помогли друзья. Генка, справившись со страхом, бил топором, прибежавшая Барышня посылала стрелы в тушу зверя, Илья с Васькой раздобыли какие-то деревяшки и колотили Демона. Моя злоба была направлена на собаку, но сильно отвлекали более желанные тушки моих друзей, особенно их сладенькие тепленькие мозги.

В какой-то момент я понял, что пес мертв и ничто наконец не мешает мне закусить мелкими человечишками. Алчно оглядев их, двинулся было вперед, но смутная неправильность происходящего заставила меня остановиться. Что-то было не так. Я оглядел комнату, почувствовав страх, настороженность, надежду, направленные на меня. Вспомнил какую-то мелкую девчушку, к которой нужно вернуться.

Из собравшихся в комнате откровенный страх исходил только от одного объекта, самого большого. Взглянул на него, державшего палку, отчего он попятился и свалился, зацепившись ногой за какой-то мусор. Мне стало смешно, и я засмеялся-захрипел, внезапно понимая, что этот увалень — Шамон. Остальные были моими друзьями, которых я также вдруг узнал. Посреди комнаты валялись кровавые ошметки Демона. Смотреть на них было противно, и особенно — осознавать, что это моих рук дело.

— Нужно срочно уходить! — воскликнул Васька Старик, когда стало понятно, что я пришел в себя.

— Бежим уже отсюда! — вторил Шамон.

— Только надо выдернуть стрелу из аптекаря, — прохрипел я. Горло несильно, но саднило. Как всегда после превращений, меня охватила слабость, так что Васька с Генкой поддерживали меня под руки.

Когда мы вышли из дома, на Ломокненской улице продолжал раздаваться лай собак, а во дворе было полно людей. Наша компания — Верка с луком и колчаном стрел, мальчишки с палками и я — остолбенели на пороге чужого дома. Мы попались. Изначально было глупо пытаться вот так с наскоку, без нормального плана пытаться выкрасть дневник, уже не казавшийся, после всего произошедшего, таким уж ценным. Но умная мысля, как говорится, приходит опосля.

Меня же больше всего поразил бледный вид Казимира Юхневича, стоявшего, опершись на ворота. Из него будто ушла вся кровь, и в свете фонарей он выглядел словно оживший покойник. Стрелы не было. Накинутый на плечи полицейский китель скрывал место раны. Аптекарь смотрел на нас, переводя взгляд пустых глаз с одного на другого, и остановился на Барышне. Медленно и будто воспоминание из давно позабытого прошлого, на его лицо наползла страшная улыбка. Краем глаза я увидел, как Вера прячется за спинами Васьки и Ильи.

— Так, кто у нас тут? Вся компания знаменитых ломокненских бегунов! Кто бы сомневался, — такими словами поприветствовал нас полицейский пристав Яков Клоков.

Мужчина был в рубашке, несмотря на холод и дождь. Видимо, именно его китель был сейчас на аптекаре. Глава городской полиции неприязненно осматривал нас, также остановившись на Вере, которая прятала за спиной лук и стрелы.

— Здравствуйте! Мы… — хотел было начать Генка, но был перебит.

— Ворвались в чужой дом, напали на хозяина, ранили его, стащили что-нибудь, судя по тому, что я не вижу пса, вы его убили. Всё перечислил? — грозно произнес полицейский.

— Мы не вор… — хотел сказать я, но удар локтем в бок от Заморыша прервал меня, и я с удивлением уставился на него.

— Мы хотели вернуть украденный Ванин дневник, но господин аптекарь не желал возвращать его, — сказал Васька.

Конечно, эти слова ни на что не повлияли. Мы были кругом неправы, и сознавали это. Было стыдно, особенно когда на Ломокненскую улицу привели родителей всех детей, когда все увидели разгром, учиненный в доме, когда нескольких человек вывернуло наизнанку от вида растерзанного Дружка. Я хотел провалиться сквозь землю, когда из портфеля Заморыша достали несколько книг и рукописей, которые он, оказывается, успел прихватить во время обхода дома.

Яков Клоков допрашивал нас, сидя на кухне, а мы с родителями стояли, не зная, куда деться от сжигающего стыда. Впрочем, не только стыд и страх наказания давил меня. Полицейский ничего не спрашивал о том, как мы ранили Юхневича — его будто это не интересовало. Наши слова о том, что аптекарь спустил на нас пса, желая убить, пристав просто обозвал наглой ложью — «все в городе знают добрый нрав Казимира Казимировича и его помощь бедным больным в отпуске бесплатных лекарств».

Также и слова про дневник не были восприняты всерьез. Впрочем, тут Яков Герасимович вполне резонно заметил: «почему же вы сразу, как получили портфель и обнаружили пропажу дневника, не вернулись за ним?» Ответить на это было особо нечего. Не пересказывать же наши рассуждения о том, что мы сразу записали Юхневича в законченного негодяя и решили, что дневник он не отдаст.

Мне было стыдно, что я подвел своих приемных родителей, а все мысли о странном поведении полицейского пока что топтались где-то в полуоформившемся виде, как смутные сомнения. Васька, судя по его виду, готов был понести любое наказание, но не сомневался в своей правоте. У Заморыша было упрямое выражение на лице, говорившее: «я всё равно докопаюсь до истины». Один Илья Шамонкин то и дело смахивал кулаком слезы. Вера, бледная и растерянная, казалось, была не здесь.

Домой мы вернулись уже под утро. Ругали нас не сильно, но было очевидно, что это до поры, до времени. Так и оказалось. В ближайшую неделю жизнь наша превратилась в некую версию жизни Ормара из моих снов, но только в ухудшенную версию. Если мой сонный друг и был занят двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, но он хотя бы знал, для чего всё это. Нас же с Заморышем заняли всем тем, отчего хотелось лезть на стенку: бесконечные и бесполезные занятия по дому и огороду, пекарне и хлебной торговле.

Надо ли говорить, что что-то подобное проходили все неустрашимые участники славного и знаменитого Ордена Змей. Мы могли пересечься друг с другом буквально на несколько минут только после учебы, и то не все. Шамон почему-то сторонился нас, только раз за всё время мы смоги выцепить его, придя к самой семинарии. Что-либо обсуждать с нами он не захотел, сказав, что ему срочно надо домой. Ваську вообще не видели, похоже, теперь пропадает целыми днями в кузнице.

Заморовы, Шамонкины, Старцевы и Лобановы теперь сообща выплачивали компенсацию аптекарю Юхневичу, назначенную Яковом Клоковым. Моим приемным родителям платить приходилось за двоих межеумков. Впрочем, Николай Заморов прямо мне объявил, что мою часть он будет отдавать из нашего с Машкой наследства — «чтобы научился ценить деньги». Как по мне, вполне справедливо.

Во всем этом был единственный плюс. Я с Генкой по много раз проговорил все те сомнения, которые копошились уже тогда, в ту памятную ночь. Мы сошлись на том, что нам все эти странности не показались. Заморыш еще заметил, что не случайно Юхневич был укутан в китель полицейского пристава и скрывал рану от стрелы.

Вере было очень тяжело вспоминать ее неудачный пуск стрелы. Она хотела поразить пса, но из-за дождя тетива лука потеряла свои свойства, сам лук и стрелы тоже намокли, да и стрелять, пытаясь удержаться на заборе, было непросто. В итоге стрела угодила в грудь Юхневича. Барышня рассказывала и плакала, а мы как могли утешали ее, убеждая в том, что верим ей. Нам с ней обоим показалось, что стрела угодила прямо в сердце аптекарю, но похоже, это было не так.

— В любом случае — как бы он мог без медицинской помощи так быстро прийти в себя? — вопрошал Генка.

— Действительно, ведь врачей там не было, — задумчиво подтвердил я, — если было пробито легкое…

Заморыш вновь ткнул меня в бок, кивая головой на стремительно бледнеющую Веру. В тот день мы проводили ее до дома, пытаясь развлечь всякой чепухой, и это, кажется, даже получилось. От родителей, конечно, получили нагоняй и усиленные трудовые подвиги. В общем, чем больше вдумывались в происходящее, тем больше нестыковок и сомнений было видно.

Генка, слава богу, не оказался помешанным клептоманом. Он действительно хотел утащить пару книг, листов и рукописей, но только потому что они показались ему очень странными. В этих бумагах он увидел те же странные символы, что были на заборе Юхневича — песочные часы и прочее, в других были слова типа «ритуал», «жизнь и смерть», «орден», «захват времени». Всё это добавило уверенности Заморышу, что что-то не так с этим известным «своим добрым нравом» аптекарем.

От постоянных размышлений про Юхневича, который, видимо, икал теперь день и ночь не переставая, нас отвлекло происшествие, вновь живо напомнившее мне про родителей. Сначала мы услышали об этом на семейном ужине, а на следующий день разузнали подробности в гимназии. Вновь пьяный ямщик с пением гимна Российской империи наехал на толпу ломокненцев. Как итог — семь погибших и полтора десятка покалеченных людей.

Всё было как тогда, на День мертвых. Пьяный ямщик гнал лошадей, что есть мочи, и влетел в толпу людей, собравшихся на четверговый торг на Нижней площади. Зачем и куда он гнал, с чего так напился, кого вез — на все эти вопросы чуть не растерзанный толпой ямщик не мог дать вразумительного ответа.

Учитель истории в гимназии, Загорский, с которым мы уже были знакомы, благодаря поискам Зигрида (так-то история начиналась позже, с третьего класса) посетовал, что вот уже не в первый раз такое случается в Ломокне. «Два-три раза в год, а бывает, и чаще. Уж сколько не проверяли ямщиков, сколько не пытались предотвратить — ничего не помогает». Задумавшись, мы с Генкой поняли, что учитель прав. Действительно, такие наезды случались и раньше, просто как-то проходили мимо сознания. Раньше, до родителей…

И вот в воскресенье похороны. Снова Петропавловская кладбищенская церковь, действительно ставшая, как и предрекала баба Нюра, «моим храмом». Снова ряд богато и бедно украшенных гробов. Плачущие родственники, профессиональная плакальщица задает тон. Я читаю неусыпающую Псалтырь, дьякон кадит, отец Спиридон совершает отпевание. Всё тоже самое, всё, как и всегда.

А потом заболела Машка. Обычное дело. Все вокруг болели, осень с ее дождями и промозглым ветром принесла в город простуды. Почти всё семейство Заморовых слегло, я тоже шмыгал носом, но держался. У сестрицы поднялась температура, и сбить ее не получалось. Вызвали городового врача Золовского. Это был невысокого роста мужчина, полный, с толстыми проворными пальцами.

Видно было, что он вымотан множеством вызовов к больным. И хоть народ в городе предпочитал лечиться в основном народными средствами, всё равно врачей явно не хватало. Модест Александрович долго осматривал сначала младшего Заморова — Лешку, а потом и сестру Машу. Качал головой, выписывая рецепты.

Золовский пах лекарствами и дождем. С удовольствием угостился горячим чаем, да и от стопки водки не отказался. Его шприцы, трубочки, порошки и микстуры, какие-то странные железяки вызывали у меня подспудный страх. Генка же, заодно со всеми подвергнувшийся осмотру, хоть и был почти здоров, чуть не довел врача до инфаркта, пытаясь схватить всё это и осмотреть со всех сторон, беспрестанно задавая вопросы — «а что это? а это зачем?» Лишь пригрозив Заморышу душеспасительной клизмой, Модест Александрович смог освободиться от него.

Рецепт для младших детей был выписан в аптеку Юхневича в доме Тыровых.

— У него скидки на лекарства для детей, — заметил Золовский.

— Да как-то неудобно… после происшествия, — начала Ефросиния, но врач перебил ее.

— Слышал, слышал, хе-хе. Но вы не сомневайтесь. Идите к нему, здоровье детей важнее. У него всё качественное, — разубедил доктор мать семейства.

Заплатив Модесту Александровичу и долго благодарив его, Ефросиния сама сбегала за лекарствами для младшеньких. Как она рассказала нам, прилипшим с допросом, аптекарь сначала довольно холодно встретил ее, но потом, когда узнал, для кого лекарства, переменился. «Дети — это самое важное!» — горячо воскликнул Юхневич и стал собирать лекарства, удалившись в лабораторию. И действительно сделал большую скидку — почти на треть дешевле продав пилюли и микстуры.

На следующий день детям немного полегчало, но потом началось ухудшение. Вновь был вызван Золовский, удивлялся, что лекарства не помогают, выписал новые, но больным становилось всё хуже и хуже. Приходил отец Спиридон и соборовал Лешку с Машей. И родители, и мы не знали, как себе найти место. Температура не спадала, лекарства не помогали, у детей начался жар, они бредили.

Машка всё звала маму, папу и меня. Я сбегал в ближайшую церковь и молился, в остальное время не отходил от сестры и от Лешки, которого уже воспринимал, как младшего брата. Учеба и всё остальное было заброшено. Каждое мгновение я боялся, что сестра может умереть. Не мог представить себе, как переживу это. Ефросиния, похоже, вообще не спала несколько дней. Николай выглядел ненамного лучше. В эти дни я начал называть их мамой и папой вместо «тети» и «дяди».

Целый день сестру бросало то в жар, то ее охватывал озноб. Вновь пришло время давать лекарства. Я сидел на кровати и держал сестру за руку. Мои мысли еле ворочались, наступило какое-то отупение. Видел, как Ефросиния читает рецепт городового врача, как наводит микстуру, разводит теплую воду, чтобы запить микстуру, как с надеждой смотрит на градусник и грустнеет, как садится на стул рядом с кроватью, как наливает микстуру в чайную ложку, как одной рукой приподнимает голову Машки, а другой подносит ложку с лекарством к ее рту.

Что-то перемкнуло внутри меня. Еще до конца не понимая, что я делаю, я закричал:«Нет!», и выбил ложку с микстурой из руки Ефросинии. Она в шоке посмотрела на меня. С соседней кровати вскочил сидящий с младшим братом Генка.

— Ты что делаешь, Зло? — выпучив глаза, сказал Заморыш.

— Это… не лекарство… Не надо его давать… это Юхневич, Золовский… надо промыть желудок, — я бессвязно бормотал, не зная, за что схватиться, — надо вызвать другого врача, пусть сделает промывание желудка!

Ефросиния сидела на стуле, не в силах пошевелиться и только смотрела на мечущегося меня. Я же выхватил у нее воду и попытался напоить Машку. Она вдруг пришла в себя, прошептала: «братик, ты пришел».

— Надо выпить, давай, Машка, давай, — я, почти плача, пытался напоить ее.

Мама наконец очнулась от ступора и убежала. Генка тоже стал поить теплой водой своего брата. Наконец, пришел какой-то человек в белом халате, наскоро осмотрел детей, и поставил обоим клизмы, выписал новые лекарства. На следующий день детям стало лучше и они постепенно пошли на поправку.

Глава 14 Смородина

Стоя за клиросом в кладбищенской церкви, облаченный в желтый стихарь, я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать или наоборот, начать ругаться и всё крушить. Глядя на череду маленьких гробиков, я представлял, что, не выбей я тогда лекарство из рук мамы Ефросинии и не вызови другого врача, мы сейчас отпевали бы сестру и младшего Заморова.

Плачущие родители, плакальщица баба Нюра, тяжелое лицо священника, хоть и привычного к своей профессии, но всё же, всё же… Такое даже тут я видел в первый раз. Конечно, детей в кладбищенской Петропавловской церкви то и дело отправляли в последний путь. Многие умирали в первые пару месяцев после рождения, другие в возрасте до пяти-шести лет. Но сейчас их было очень много.

Я был уверен, что во всём виновата банда Юхневича и Золовского. Возможно, и полицейский пристав Яков Клоков, уж больно подозрительно он вел себя тогда в моем бывшем доме на Ломокненской улице. Конечно, какие-то дети, пожалуй, умерли и сами по себе, от болезни, но далеко не все, не так много.

Мою злобу и желание бежать и крушить останавливал только печальный опыт с попыткой выкрасть дневник. Надо было сначала всё хорошенько обдумать, а уж потом… Поэтому я стоял за аналоем, и читал книгу Псалтырь. «…настави мя правдою Твоею, враг моих ради исправи пред Тобою путь мой». А еще надо было становится сильнее. Мы с трудом справились пусть и с огромным, но всё же совершенно обычном псом. Если бы не друзья, то не факт, что я победил бы, а если бы всё же и порвал Дружка, то какой ценой?

Когда всё улеглось и Машка с Лёшей окончательно выздоровели, само собой прошло и наказание. Никто о нем больше не вспоминал, болезнь всё перекрыла. Мы с Генкой решили, что пора бы опять начать бегать по утрам. По традиции, пришли на Конную площадь ранним утречком, свет еще только пробивался. С радостью увидели после долгого перерыва Ваську, он был как отрезанный ломоть от нашей ученой компании — один трудился в семейной кузнице по мере своих сил.

Оказалось, Васька один только и продолжал уже целую неделю посещать наше подземелье и тренироваться. Обменялись новостями, и решили сегодня же найти остальных. Илья Шамонкин обнаружился в семинарии и поведал нам, что до сих пор наказан, и что ему запретили водиться с нашей компанией. Парень краснел, когда это говорил, и мы все вместе сходили поговорить с его отцом на Никольскую улицу. Всё оказалось не так страшно, и Шамон был теперь опять с нами.

Хуже оказалось с Верой. Ее мы обнаружили больную дома на Архангельской. Правда, чем она болела, была непонятно. Лежала на боку и смотрела в стену. С трудом уговорили сходить с нами в подземелье. Ее родители с благодарностью смотрели нам вслед, надеясь, что растормошим захандрившую подругу. Оказалось, что она пару раз сходила в гимназию, когда и встретилась с нами, а потом уже ни разу не выходила на улицу. Теперь же шла, постоянно оглядываясь, будто опасалась нападения.

Оказалось, что Барышня боялась Юхневича. Когда случайно подстрелила его, то она была уверенна, что он мертв. И казался живым мертвецом, когда стоял в полицейском кителе, уставившись на нее ненавидящим взглядом. Теперь вот в таком ужасном виде он снился ей почти каждую ночь. Она думала, что, стоит ей где-то показаться на улице одной, как ее тут же прикончит аптекарь. Единодушно решили, что будем встречаться на бег у дома Лобановых, и всюду сопровождать Веру по городу.

Вновь собравшись в полном составе в подземелье бабы Нюры, и рассевшись за круглым столом под светом факелов, мы сначала долго молчали. Надо было, наконец, обсудить случившееся в доме Казимира Юхневича, но кто-то должен был начать.

— Это было глупо, — наконец произнес Старик.

Все переглянулись между собой. Я молчал, потому что мне было интересно, что же скажут другие.

— Нет. Это было очень глупо, — сказал Генка, взлохматив волосы обеими руками, — но могло сработать.

— А вы ведь отговаривали меня брать лук, — всхлипнула Барышня.

— Да мы все хороши, — добавил Шамон, — зачем вообще в это ввязались?

— Да, мы все сделали невообразимую глупость, и особенно это касается меня, — сказал я, и не дав никому меня перебить, продолжил, — ведь все согласились, что раз я хорошо знаю свой бывший дом, то всё и пройдет как по маслу. И весь план строился на этом.

— А мы все согласились, — сказал Васька, — и значит, что все и виноваты, все сотворили глупость, и нечего себя одного накручивать. Ты, Вера, правильно сделала, что взяла лук. Пусть и промахнулась, но что было, если бы аптекарь оставался на ногах? Вышли бы мы оттуда живыми? Так что, Зло, не перетягивай одеяло на себя. Все бывали у тебя дома, сто раз его обошли, и все согласились с планом.

— Кстати, с боевым крещением тебя! — усмехнулся Заморыш.

— Да, ты-зомби хорошо Демона отделал! — добавил Старик.

— Всех спас, — слабо улыбнувшись, произнесла Вера.

— Без вас бы не справился, — довольный похвалой, ответил я. Мне действительно было приятно, что друзья оценили мои действия в виде мертвяка.

— Признайся, Вань, ты же меня тогда съесть хотел? — исподлобья спросил Илья.

— Ха-ха, — засмеялся Генка, — конечно, ты же самый большой и вкусный.

Но тут же получил подзатыльник от Барышни.

— Да было немного, — ответил я, — уже не в первый раз замечаю, что в виде зомби я хорошо различаю человеческие эмоции. И это, не обижайся, Шамон, но ты больше всех меня боялся. Остальные тоже, конечно, но ты больше других. Поэтому, наверное, я как врага тебя и воспринимал. Да, хотел съесть, но, как видишь, уже почти умею держать себя в руках.

— В лапах, — опять засмеялся Заморыш.

— Кстати, когда мы еще были с Генкой вдвоем против Дружка, то он меня очень сбивал, хотел его слопать. А пса — так, не сильно, — продолжил я.

— Ну ты сам прям как собака, — буркнул недовольный Илья, — они тоже всё лают на тех, кто их боится.

— Выходит, если не бояться зомби, то они не тронут? — спросил Старик.

— Не знаю. Я бы не надеялся, — задумчиво произнес я, — просто на тех, кто сильнее боится, хочется наброситься в первую очередь.

— Будем Илью тренировать, чтобы не боялся, — предложила Барышня.

— Эй, ты чего?! — возмутился Шамон.

— Точно, будем оставлять наедине с нашим маленьким Злом, — Генка опять веселился.

— Ну, кроме шуток, что-то такое надо будет пробовать, — сказал я и, перебивая опять пытающегося возмутиться Шамона, продолжил, — со всеми вами. Чтобы не сбивали своими страхами. А то вместо того, чтобы бороться с врагом, я думаю, как бы не съесть моих друзей.

— Верно. И кстати, о врагах, — подхватил Васька, — что будем со всем этим делать?

— С чем именно? — уточнил Заморыш.

Мы стали обсуждать все странности, которые открылись нам за прошедший год, так сблизивший нас.

— Зомби, вампиры, врачебная шайка Юхневича и Золовского, ямщики с «Боже, царя храни», калитки, — огласил Генка весь перечень.

— Похоже, прав блаженный Никитка: «Всё не то, чем кажется», — подвел я итог перечислению странностей.

— Еще баба Нюра и ее дом, — задумчиво протянула Барышня.

— Точно. Ну и Ванька Зло, — кивнув, сказал Васька, а все уставились на меня.

— Ну да, я тоже, — вынужден был согласиться я.

К чему-то конкретному, что со всеми этими несуразицами делать, мы так и не пришли тогда. Понятно было, что нужно продолжать тренироваться, чем мы с удвоенной энергией и занялись в последующие месяцы. Веру никогда не оставляли одну, провожая ее до гимназии и до дома. Проведя с нами душеспасительную беседу, и не одну, отец Спиридон возобновил тренировки с «дождевыми червяками».

Жизнь неожиданно вошла в обыденное русло. То ли мы стали осмотрительней, то ли всё на самом деле успокоилось, но следующие месяцы было тихо, если не считать каких-то мелких происшествий. Тоже совершенно обычных, если так уж подумать. Синяки и ссадины, болезни, плохие оценки, драки с «училищными» или «семинаристами», как мы их звали. Даже День мертвых на следующий год прошел совершенно обыденно, лишь врезался в сердце новой болью — почти год назад всё началось…

Вновь были наезды ямщиков, смерти детей, казавшиеся нам подозрительными, но кто же послушает детей, да еще таких неблагонадежных? Всё в Ломокне шло своим чередом. Город то застывал в дреме обыденности, то вновь оживал для торга по понедельникам и четвергам, или для празднования Святок, Масленицы, Пасхи, дня Тезоименитства Его Императорского Величества.

Мы со своим ежеутренним бегом тоже стали еще одной достопримечательностью Ломокны. Чтобы не было скучно, мы теперь выбирали разные дороги по городу и знали практически весь город, как свои пять пальцев. Сначала, конечно, было тяжело, поскольку нельзя было вот так безнаказанно появляться, где тебе вздумается. Везде были свои порядки. Но авторитет Спиридона — батюшка порой пробегался с нами — да и наше всё возраставшее боевое искусство постепенно отвадили всех хулиганов от нашей компании.

Всё лучше и лучше я контролировал себя в облике зомби, не отставая от Ормара, а вернее, всё также идя шаг за шагом следом за ним. Я даже стал порой превращаться в подвале без сковывания себя кандалами. Жажда уничтожения всего живого, и в данном случае, мои вкусных друзей, никуда не делась, но я мог ее достаточно спокойно контролировать. Друзья тоже боялись меня меньше, даже Илья Шамонкин понимал, что от меня не стоит теперь стоит ожидать неожиданного укуса. Да и сами превращения отнимали всё меньше сил.

Сны окончательно стали моей привычной реальностью. Я ложился спать в предвкушении новой порции знаний и путешествия по другому миру, пусть всё также и ограниченному одним большим замком. Ормар продолжал кое-как относится к предметам, не связанным с даром или боевыми искусствами. Но всё же мне постепенно стало понятно, что после отступления остатков людей к югу от хребта Рура и после захвата нечистью соседнего княжества Вермир, остатки живых объединились в одно государство под руководством Братства Орма.

Северное братство ставило своей перед собой одну-единственную цель. Да и не могло в тех условиях быть другой — выживание человечества. Потому была построена строгая милитаризованная (да, я нахватался разных умных слов из того мира) структура. Главенство в ней принадлежало военным и магам. Военачальники выбивались наверх благодаря умению эффективно управлять, а волшебники — благодаря личной силе.

Из-за постоянных сражений с нечистью, в которых гибли взрослые, в стране всегда оставалось много сирот, из которых и составлялся костяк будущего воинства. Обученные с ранних лет воевать, подчиняться и приказывать, в жестоких условиях взаимной конкуренции, где побеждал сильнейший, армии людей стали грозной силой. Людям постепенно даже удалось наладить относительно нормальную жизнь.

Северному братству удалось отодвинуть нечисть немного назад, создать своеобразную ничейную землю перед миром мертвых. Коридор шириной от пятидесяти до двухсот саженей тянулся теперь через весь континент. Маги земли выкопали глубокий ров, а другие колдуны наполнили ров магическими ловушками и печатями.

Еще через сто лет на востоке, на землях бывшего княжества Вермир, людям удалось вывести ров к северным вулканам хребта Рура, и заполнить его горящей лавой. Многие вулканы были полностью разрушены, лава из них теперь наполняла ров. Она горела, поддерживаемая силами множества печатей, которые ставились на протяжении века по всему рву. Теперь эти печати поддерживали маги огня. Ров называли теперь Огненным или рекой Смородиной.

Если у кого-то из детей обнаруживался талант к огню, то его сразу же отправляли в столицу. Столица была перенесена на самый юг человеческих земель, но переняла название Ормбурга — крепости на севере, бывшей резиденции Братства змей, захваченной нечистью. Каждый ребенок с огненным даром был на вес золота. Несмотря на то, что огонь можно было использовать в бою, этого не делали. Поддержание печатей Огненной реки требовало совместных усилий всех людских магов.

Как я запомнил из уроков учителя за партами Грегера, с момента битвы на Поле мертвых за северными горами прошло примерно два столетия. Сейчас в мире Ормара (местные называли свой мир или континент просто Миром людей) шел семьсот седьмой год от Основания Твердыни. Что это за Твердыня, я так до сих пор и не выяснил.

Несмотря на то, что реку Смородину охраняли, всё равно то и дело случались локальные прорывы, и группы нечисти бродили по миру, сея ужас и смерть. Поэтому нас и не выпускали наружу, за пределы замка Золт, в котором я-Ормар обитал. Но уже с тринадцати лет нам предстояло периодически выходить в большой мир, сопровождая купеческие и почтовые караваны, охраняя крестьянские поля и небольшие деревушки.

Старшие ученики с пятнадцати лет уже привлекались на короткие сроки к охране Смородины. Все понимали, что любой выход за пределы замка мог стать для ученика последним. Поэтому с юными воинами и магами всегда выходили их опытные наставники. Но всего невозможно было предусмотреть. Нечисть могла затаиться и ударить со спины в любой момент.

Из соучеников Ормара двое оказались магами огня и были отправлены для дальнейшего обучения в Ормбург. Примерно две трети учеников оказались с дарами, и теперь, как и я, получали дополнительные уроки по своим направлениям. Большинство детей обладали даром стихий — огня, воздуха, земли, воды. У многих, как у ненавистного Эйнара, прорезались боевые способности. Мой дар превращения, как выяснилось, был уникальным.

Магистр Кнут из Северной башни замка, начальствующий над всеми магами и обеспечивающий магическое развитие учеников, примерно раз в месяц занимался с Ормаром. Оказалось, что верховный маг лишь по древним книгам был знаком с моим даром превращения, потому и принял его сначала за дар подражания, более распространенный.

Магия подражания позволяла человеку притвориться кем-то другим. Такой дар было легче контролировать, быстрее ему обучиться, но и возможностей он давал гораздо меньше. Можно было подражать любому существу, будь то человеку, нечисти или животному. Тут всё зависело от усердия и таланта. Высшие подражатели, по рассказам магистра, могли на короткое время получить нюх как у собаки или глаз, как у орла, обрести какие-то возможности нечисти, например, чувство живых существ зомби. В вылазках на сражениях с нечистью подражатели могли передавать приказы между отрядами, подражая крику птиц.

А вот про тех, кто мог превращаться, известно было лишь из книг. Что же было в тех книгах правдой, что ложью — «будем проверять», — потирая ладони, говаривал Кнут, и Ормару становилось не по себе. Он уже научился хорошо контролировать себя в облике зомби. Теперь надо было переходить к превращениям в других существ.

— Думаю, главная опасность для тебя та же самая. Растворишься в сознании существа, и не сможешь вернуться обратно. Я не знаю, что сложнее — превратиться в зомби или, например, в пса. — рассуждал магистр, теребя бороду. — С одной стороны, зомби — это мертвяк, но это это мертвый человек, или бывший человек, как мы полагаем. А пес, хоть он и живой, но не человеческого рода, и что там у него в голове творится, вряд ли возможно узнать. Пока не попробуем!

С этими словами Кнут мне подмигнул, потом позвонил в колокольчик, и слуга принес Ормару маленький комочек шерсти. Мальчишка с восторгом смотрел на щенка, а тот — на Ормара.

— Это не обычная дворняга, — произнес магистр, — северный дозорный. Порода, выведенная в Ордене специально для охраны хребта Рура. Теперь же — незаменимы при охране Огненной реки, да и при любых вылазках. Прекрасно чуют нечисть, никогда ее не пропустят. В общем, этот твой пес. Воспитывай его, и сам учись у него.

— Чему учиться? — я оторвался, наконец, от разглядывания и тискания белоснежного щенка.

— Всему, — пожал плечами Кнут, — когда хорошенько изучишь своего питомца, будем пробовать превращаться в северного дозорного. Но без меня ни в коем случае не пробуй. Можешь не вернуться.

Глава 15 Предводитель мертвых

Своего пса Ормар назвал, как полагается северному дозорному, грозным именем. Клык был теперь отдушиной для мальчишки. Всё свое невеликое свободное время Ормар проводил со щенком, который стремительно рос, привыкал находиться рядом с хозяином во время тренировок и учебы.

Тогда же познакомился со стариком Игнатом, который заведовал псарней замка, где обитал и Клык. Казалось, старик, носивший титул «Псарь», знает всё о собаках, да и не только о них. Невысокий, морщинистый, сухой старичок со шрамом на щеке готов был разговаривать с Ормаром бесконечно, а тот готов был слушать. Вот только времени на это совершенно не было. Учеба, тренировки, магия, участие в хозяйственных работах замка — времени ни на что не оставалось.

Игнат обладал даром понимать животных. Мальчишки болтали, что он знает язык зверей, ну или по крайней мере собак. Ормар первым же делом спросил псаря об этом, на что тот только расхохотался. А затем рассказал, как работает дар понимания. Всё происходило на уровне чувств. Обладающий даром мог точно сказать, что чувствует то или иное животное, а сам, давая ему команду, посылал эмоциональный толчок животному.

Особо опытные понимающие могли дать такую команду, совершенно понятную животному, просто глядя тому в глаза, не произнося слов. Понятно дело, это было особо ценным при вылазках на нечисть, когда отряду нужно было соблюдать тишину. С устными же командами было проще. Эмоциональный толчок передавался и голосом, и взглядом, и движением руки.

Что касалось разных животных, то всё упиралось в практику. Чаще всего понимающие занимались или собаками, или птицами — голубями, воронами и соколами. Причина проста — практическая польза этих представителей животного рода. Собаки сами были по своей природе настроены служить людям и всегда смотрели в глаза, голуби и вороны использовались в качестве почтовых, а соколы — для разведки.

Впрочем, и собаки тоже часто привлекались к высматриванию противников. Животное могло передавать своему хозяину, с которым у него сильная связь, некие мыслеобразы. Не знаю, как это на самом деле было, но со слов Игната выходило, что он видел будто размытую картинку того, что до этого высмотрел пес. Сложность такой работы и обуславливала то, что чаще всего понимающие занимались лишь одним видом животных.

Игнат очень сильно помогал Ормару обращаться с Клыком, прекрасно считывая благодаря своему опыту и дару всё, что творилось в маленькой собачьей голове. Сам же не подавал щенку никаких сигналов, общаясь с ним только без использования дара, чтобы не разрушить связь между мной как хозяином и питомцем.

— Эх, хороший растет пес, — вздыхал главный псарь, — жаль, что нельзя его к нашему следопытному делу пристроить. Но такая уж у тебя судьба, дружок.

Клык же, хоть и благоволил Игнату, но хозяином признавал только меня-Ормара. Однажды на тренировке, когда мы сошлись в очередной беспощадной схватке с вечным противником Эйнаром, и мне хорошенько досталось от его растущего дара резкого удара, Клык, не выдержав избиения своего патрона, набросился на мальчишку. Конечно, щенок ничего не смог бы ему сделать, и уже мне пришлось защищать питомца от Эйнара.

Но время шло, пес вырастал всё больше, а Ормар учился у него. Внимательно следил за его поведением. Порой казалось, что я знаю всё о собачьем бытии, но магистр Кнут останавливал меня.

— Ты слишком ценен, чтобы рисковать, хоть руки и чешутся взглянуть на это, — говаривал он, — нет, всё же еще подождем.

Животные, как известно, страшно бояться зомби. Чтобы приучить их к тому, чтобы спокойно переносить присутствие нечисти, в псарне в клетке всегда находилось несколько мертвяков. Можно сказать, что животные замка Золт рождались, росли и умирали рядом с зомби. При этом всё равно, чтобы подойти к нечисти ближе, требовалось много времени и дрессировки.

Ормар уже хорошо умел контролировать свое сознание в облике мертвяка. А Клыка приучали к тому, что его хозяин, приходя с превращений от мастера Олафа или магистра Кнута, пахнет зомби.

— Ой, что твориться у него в голове! — воскликнул Игнат, когда я в первый раз пришел после превращения.

Да мне и самому глазами Ормара это было прекрасно видно. Тут не надо было быть мастером понимания, чтобы не увидеть, как щенок одновременно машет хвостом, скалиться, рычит, скулит, то припадает на пузо, а то отбегает. Успокоили, и постепенно щенок привык. Клыка держали всё ближе во время моих превращений. Игнат рассказывал, как пес сначала впадал в панику, когда на месте меня появлялся мертвячный запах, а потом стал понимать, что всё нормально — хозяин скоро вернется.

Где-то через год после появления питомца решили, наконец, провести превращение прямо при Клыке, и последовала та же реакция, что когда я первый раз вернулся после обращения в зомби. Но постепенно дошло до того, что пес воспринимал Ормара как хозяина и в облике мертвяка. По совету Игната жестом особой похвалы для пса стало легкое постукивание по его голове. В облике зомби трудно, знаете ли, ласково гладить.

И вот когда зомби в первый раз постучал Клыка по голове этим привычным жестом, тот ощерился и замер от неожиданности. Но не отбежал. Игнат с Кнутом были вне себя от радости. Первый оттого, что Клык, несмотря на всю жестокую борьбу в его душе, наконец признал меня и в мертвом облике. А второй восхищался моим контролем в облике зомби.

— Скоро будем пробовать, — решил магистр Кнут, — готовься превращаться в собаку!

Надо сказать, что примерно в это время у Ормара появился и второй питомец — кот, а потом еще и ястреб. Похоже, Кнут предполагал, что мальчишка со временем сможет превращаться в кого угодно.

Но перед превращением в пса произошло еще одно значимое событие: Ормар впервые вышел за стены замка. Ему было уже тринадцать лет, и настала пора детям очутиться вне заботливых стен Золта, где они жили, хоть и в спартанских условиях, но на всем готовом. Вместе с ребятами из замка выходили несколько пятнадцатилеток, а также мастера-наставники Муха и Олаф.

Нужно было сопроводить до соседнего замка Тора купеческий караван, а также ватагу скоморохов, игравших музыку на празднике Фрутана — родоначальника канувшей в лету королевской династии. Также игрался спектакль по легенде, гласившей, что однажды появится его потомок, Венценосный Армир, и положит конец всевластию нечисти на людских землях.

И вот, перед нашим вооруженным отрядом в тридцать человек, купцами и скоморохами поднялась решетка Главных ворот Золта. Мы прошли в чрево огромной башни Белого волка, и решетка позади нас медленно опустилась. Затем поднялась решетка на выход, и наконец опустились огромные ворота. Мы прошли по ним через ров и оказались на просторе.

Раньше Ормар лишь со стен сверху, когда нес караул вместе основным гарнизоном крепости, наблюдал такое близкое и такое недосягаемое пространство за стенами. Теперь он своими ногами убедился, что этот мир действительно существует. Казалось, дышалось легче, ступалось легче. «Стены не давят», — с удивлением подумал Ормар, никогда раньше, в общем-то, не ощущавший давления стен.

Бывший тут же Клык, уже взрослый огромный белоснежный пес, похоже испытывал те же самые чувства. Да и другие парни и животные, которые шли с ними, ощущали то же самое. Как оказывается важен этот простор, которого лишила людей нечисть, загнав за высокие стены городов-замков или деревень. Как тяжело жить в постоянном страхе. Наставники и более старшие ребята только усмехались, глядя на вдохнувших впервые воздух свободы.

Очищенное пространство вокруг Золта — поля, сады, огороды — сменилось лесами и перелесками, холмами и речушками. Ормар смотрел и не мог насмотреться. Хотелось впитывать, поглощать зелень деревьев и синеву воды, хотелось обнимать траву, хотелось выпить всю воду в ручьях, хотелось раствориться в этом буйстве красок, изгибов, спусков и подъемов, запахов.

«Запахов… — додумал про себя мысль Ормар. — Какой-то странный запах». Он глянул на Клыка, на окружающих. Его одногодки, в основном, пребывали также в полнейшем шоке от обрушившегося на них буйства природы. А вот пес был сейчас насторожен и активно втягивал ноздрями воздух. Старшие товарищи и наставники также оглядывались вокруг.

Их отряд спускался по наезженной дороге с пологого холма, поросшего редкими деревьями. Дальше дорога проходила по низине, окруженной лесом, и далеко впереди вновь поднималась на холм. Солнце начиналось клониться к закату. Мы прошли и проехали с одной остановкой целый день. Мастер Муха подал знак рукой, означающий остановку и внимание. Все тут же собрались и сбросили оцепенение.

В то же мгновение со всех сторон на караван набросилась нечисть. Как мы их пропустили — Ормар не понимал, всё же с нами шли опытные наставники, но думать об этом было некогда. Я шел ближе к концу нашего отряда слева от замыкающей скоморошьей кибитки. С другой стороны находился однорукий мастер Олаф. Когда на нас накинулась, стало не до слаженности действий и не до общих команд, но всё же в замке мы много раз отрабатывали подобную ситуацию.

Поэтому в сгущающихся сумерках я стал орудовать совней, а мальчишки рядом со мной разили мертвяков мечами и кольями. В первые мгновения страх сковал меня, но он же и заставил двигаться. Клык также не остался в стороне, впиваясь своей пастью в ноги и шеи зомби. Со всех сторон слышались звуки боя, перекрываемые криками людей и хриплыми стонами нечисти. Впереди, кажется, были еще и вампиры, что было плохой новостью. Они являлись по-настоящему разумными существами и легко мимикрировали под обычных людей, но теперь, похоже, руководили всем нападением.

На уроках Ормару рассказывали разные теории о том, как вампиры руководят зомби, или что в среде самих зомби есть более разумные особи, которые действуют не только на инстинктах. Сейчас же это было неважно — надо было спастись самим и защитить купцов. Впрочем, они тоже повыхватывали оружие и старались помочь в схватке — в таком мире, где в любой момент ты можешь встретиться с нечистью, владеть оружием учили с пеленок.

Зомби были сильны и проворны — не сравнить с теми, на которых мы тренировались в лагере. Видимо, они теряют свою силу, когда попадают к людям. Тут же мы с трудом отбивались, а на место павших мертвяков из-за деревьев выступали всё новые, так что приходилось всё ближе отступать к повозкам. Вдруг за спиной послышались звуки музыки и скоморохи запели. Если бы у меня было время высказать всё, что я думаю по поводу веселья в столь неподходящее время, я бы не стеснялся в выражениях.

Но оказалось, музыканты играли не просто так. Раньше о скоморошьей магии Ормар не слышал, ну или же пропустил мимо ушей на уроках. Внезапно от ритмичных звуков он почувствовал воодушевление, будто открылось второе дыхание. А зомбаки, напротив, стали двигаться медленнее и заторможеннее. На нашем участке инициатива вновь перешла к нам. Даже пес, казалось, прыгает дальше, и легче перегрызает глотки.

Вдруг что-то мелькнуло справа от меня, а музыка затихла. Оглянувшись, я увидел, что скоморох с чем-то похожим на скрипку пришпилен, как бабочка, к каркасу повозки. Копье или просто заостренная палка, брошенная с нечеловеческой силой, пробила ему голову. Тут же накатила усталость, остальные скоморохи вскоре заиграли вновь, но того воодушевляющего эффекта в полной мере уже не было.

Ормар понял, что мы проигрываем, и что нужно превращаться. Мы обсуждали это с магистром Кнутом на самый крайний случай, и похоже, он наступил. Люди устали и двигались уже не столь ловко и быстро. Зомби, хоть и были сильны, но действовали тупо по прямой, поэтому обученный воин, пусть даже ему было всего тринадцать, мог легко победить его один на один. Но мертвяков было слишком много.

— Превращаюсь, — крикнул Ормар, предупреждая остальных, чтобы те случайно не зарубили новенького зомби.

Стремительно произошла трансформация в мертвяка. Надежно закрепившись за мир — живым якорем теперь был Клык — Ормар взревел и осторожно двинулся навстречу мертвякам. Пес находился рядом, не обрадованный таким превращением хозяина, но уже достаточно привычный к этому.

Меня захлеснула волна эмоций и противоречивых устремлений, никогда ранее мной не испытываемая. От скоморошьей музыки жгло и подавляло, теплые тела людишек влекли к себе, приглашая на ужин, жажда мертвяков гнала обратиться против людей. И еще что-то. Было еще что-то. Вокруг Ормара будто образовалась зона отчуждения. Мальчишки сражались с зомби, которые сражались с мальчишками. Ормар был никому не нужен, даже пес, оглянувшись на преобразившегося и замершего хозяина, бросился на ближайших зомби.

«Что это такое? Что не так?» — не понимал мертвяк Ормар. Это веяло из леса. Он прислушался к себе и понял, что оттуда будто кто-то подгоняет и руководит зомби. Постояв еще полминуты, я понял, что действительно. Прямо сейчас сильнейшим эмоциональным приказом Ормара гонят на повозки, на людей — убить, уничтожить, убить, уничтожить. И мертвяки вокруг, окрыленные этим зовом, с новыми и новыми силами бросаются на живых.

Ормар пошел вглубь леса. Если не разобраться с источником этого рева-приказа, то люди будут обречены. Он спокойно огибал зомби, которые не обращали на него никакого внимания, поглощенные жаждой убийства людей с их теплыми мозгами и такой горячей-горячей кровью, такими вкусными телами и хрустящими косточками. Ормар остановился и начал разворачиваться, но на глаза попался большой белый пес, и я вспомнил, что это Клык, а моя задача — разобраться с источником приказа.

Пройдя еще несколько шагов, я-Ормар увидел его — обычного зомби. Почти. Да, совершенно нормально роста мертвяк, в прошлом мужчина. Вот только он был одет в щегольски подобранную одежду. «По последней мертвячей моде», — усмехнулся я-Ваня, глядя на несуразную путаницу вещей, натянутых на странного мертвяка, снятых, очевидно, с разных тел. Штаны были явно малы, зато рубашка и камзол, напротив, были слишком велики. На голове красовалась широкополая шляпа.

Предводитель мертвяков стоял, разинув рот, из которого не доносилось никакого звука, но зато я-Ормар чувствовал, как, с каждым шагом, всё сильнее действует на меня приказ идти и убивать теплых людишек. Останавливал только рычащий пес, упрямо идущий рядом.

Внезапно мертвяк закрыл рот и наваждение приказа тут же спало. Сзади, у повозок, послышались воодушевленные крики людей — похоже, без воздействия предводителя эффективность остальных зомби сильно просела. А предводитель невероятно быстрым для зомби движением схватили стоящее рядом «копье» и пырнул в меня, и Ормар с трудом увернулся. Началась пляска: мертвяк орудовал копьем, а я-Ормар отпрыгивал в сторону, пытаясь перехватить оружие, но не выходило.

Отступая под постоянными тычками палкой, Ормар наткнулся спиной на дерево, и тут предводитель достиг своей цели — копье пробило плечо насквозь, воткнувшись в дерево. Взревев от боли и понимая, что если мертвяк вырвет копье из плеча, то от следующего удара будет уже не увернуться, я изо всех сил схватился обоими руками за палку. Предводитель также двумя руками ухватился со своей стороны.

И потому пропустил прыгнувшего сзади Клыка и вцепившегося в шею мертвеца. Мертвая хватка северного дозорного сжалась, а потом послышался хруст, и голова мертвяка безвольно свесилась в бок. Пес продолжал терзать упавшего, но еще «живого» зомби, пока не отгрыз голову. Я же, обессиленный, мог лишь смотреть, как мой верный питомец получает порезы от зомби. Сил выдернуть копье из плеча уже не осталось.

Началось обратное превращение. Клык ходил вокруг меня, сам истерзанный, и скулил, глядя, как корчусь я и истекаю кровью. Наконец он рванул в сторону повозок, и вскоре привел мастера Олафа и других людей. Я вздохнул с облегчением — мы победили. И хотел бы потерять сознание, но нет — пришлось переносить боль, ощущая всё до малейших подробностей.

Глава 16 Пес Ормар

Впрочем, благодаря наличию в отряде сильного целителя из наставников, всё прошло хоть и болезненно, но довольно быстро. После был разбор полетов с Олафом, Мухой и другими мастерами, где выходка Ормара с превращением была признана слишком рискованной, но оправданной и даже единственно верной в этой ситуации. Жалели, что не удалось взять предводителя мертвых в плен, но тут уж все вопросы были к Клыку.

Информация о «способе управления» зомби была для людей подтверждением одной из теорий, которые выдвигали мудрецы о том, как и кто именно управляет нечистью. Теперь же можно было считать доказанным, что существуют «высшие мертвяки», которые и руководят своими менее мозговитыми собратьями. Вот только откуда они берутся — оставалось загадкой.

После осмотра поля битвы и прилегающего леса, стало понятно, как отряд, состоящий в том числе из опытных воинов, пропустил засаду. Оказалось, что мертвяки неизвестно сколько пролежали в выкопанных ими же ямах, накрывшись дерном. А за дорогой следили вампиры, которых было всего трое. Причем в своей человеческой форме кровопийцы почти неотличимы от людей. Их заметили в самый последний момент, когда весь отряд остановился, и тогда вампиры дали сигнал зомби на атаку.

Какая существовала иерархия или союз между разными видами нечисти и на чем она строилась, было доподлинно неизвестно. Конечно, за столетия войны вампиры попадали в плен к людям, но именно этот вопрос до конца был неясен. Сейчас же удалось захватить одного из вампиров, по виду — подростка чуть старше Ормара, но сколько ему было на самом деле лет, было решительно непонятно. Он отказывался что-либо говорить, но в замке были специалисты по работе с этими существами.

В нашем отряде было несколько убитых и множество раненых. План нечисти мог бы удастся и они уничтожили бы всех, если бы не ликвидация Ормаром и Клыком Предводителя мертвых. Впрочем, даже в случае успеха для нечисти это была бы пиррова победа: да, люди были бы уничтожены, но и почти все мертвяки и вампиры тоже. Особо отличился Эйнар, воевавший впереди, убивший одного из вампиров и множество мертвяков.

Дальнейшая дорога до небольшого замка Тора, обеспечивающего жильем и защитой крестьян округи, прошел благополучно. Как и путь обратно, сопровождая другой купеческий караван уже в наш замок Золт. К концу дороги я-Ормар уже мог спокойно идти наравне с остальными мальчишками. Другими глазами все смотрели на такие привычные стены замка. Они казались теперь надежным прибежищем, куда стоит возвращаться после трудных походов. Но не сидеть здесь взаперти всё время.

Еще раз во всех подробностях опросив Ормара в замке о высшем мертсяке, в присутствии всей верхушки, куда входили магистры Кнут и псарь Игнат, было решено пробовать превращение в пса. Библиотекарь и хранитель мудрости Гудмунд вновь перерыл все библиотечные книги, в которых встречались упоминания о людях с даром превращения. И наконец, этот день наступил.

На тренировочной площадке собралась вся верхушка Ордена, управлявшая замком Золт. Ормар стоял в центре площадки и тужился. Однако, ничего не выходило. «Я пес, я пес, я пес», — повторял мальчишка, стараясь представить, как трансформируется его тело.

— Все-таки требуется какое-то действие, — заметил Кнут, — мертвяк хотел сожрать людей. Ормар, добавляй желание!

Я-Ормар кивнул, и стал перебирать собачьи желания одно за другим. Проблема была в том, что у зомби была одна, но пламенная страсть, а пес, хоть и не был таким сложным, как человек, но всё же у него было гораздо больше одной потребности в этой жизни. Игнат не раз перечислял основные, да и сам я хорошо видел их у Клыка: еда, игра, служба хозяину, выслеживание добычи — это только самые основные. Но опять ничего не вышло.

Тогда на площадку привели моего пса. Подождали, пока он обвыкнется среди незнакомых людей, а потом все отошли в сторону.

— Представь, что нас тут нет. Посиди с псом, поиграй с ним, почувствуй, чего он хочет, и попробуй сделать это вместе с ним, — посоветовал Игнат, а магистр Кнут одобрительно кивнул.

Трудно было забыть, что за тобой не наблюдают. В одной набедренной повязке я стоял с псом внутри площадки — логично было предположить, что при превращении одежда порвется — и попробовал освободиться от мешающих делу мыслей и чувств. Настроился на пса и стал с ним играть. Пес сначала тоже отвлекался на людей, но потом позабыл про них, ведь угрозы от них не исходило. Бегал наперегонки с Клыком, бросал ему палку.

И в какой-то момент я понял, что раззадоренный пес хочет устроить драку. Клык притворно порыкивал, теребил палку у меня в руках. И сам я-Ормар стал отвечать ему тем же, продолжая как рефрен, повторять про себя — «я пес, я пес». Рычал, передвигался на четвереньках. Краем сознания заметил, как началась трансформация в собаку, но, чтобы не остановится, отбросил эту мысль, вживаясь в роль пса.

Это было больно. Не так, конечно, как при ранении и дальнейшем лечении, но если при превращении в зомби я почти не ощущал чего-то неприятно, то здесь мои кости выкручивало, превращая человеческое тело в собачье. Но я не останавливался — этот вопрос мы неоднократно обговаривали с магистром Кнутом. Если началось, то надо доводить до конца, иначе непонятно было, что произойдет, если застрять в промежуточном состоянии.

Видимо, я окончательно превратился. Клык, увлеченной шуточной дуэлью, не сразу понял, что с его хозяином что-то не то, а когда увидел перед собой большого черного пса, то замер на месте, как вкопанный. Я воспользовался этим и с размаху наскочил на собаку, отчего тот прокатился по земле, переворачиваясь. Ощущая сначала недоумение, теперь я почувствовал азарт и злобу, исходящую от пса.

Он набросился на меня, и началась игра, где мы прикусывали друг друга, гонялись, бодались, били лапами. Утомленные, мы высунули языки и улеглись на песок. Но солнце жгло и хотелось пить. Пошли в тенек, где были какие-то люди. Белый пес попросил пить, и я повторил за ним. Нам вынесли две миски с водой. Каким наслаждением было глотать прохладную жидкость.

Казалось, что этот пес напротив мне хорошо знаком, хотя я и не помнил, откуда. Отбросив эту мысль, вслед за псом улегся в тенечке и закрыл глаза. Но поспать мне не дали. На меня напало какое-то беспокойство. Открыв глаза и подняв голову, увидел рядом человека. От него исходило что-то странное. Посмотрев на белого пса, как тот спокойно спит, я положил морду обратно на лапы и вновь заснул.

Меня растормошил белый пес. Он беспокоился о чем-то. Обнюхивал меня, ходил вокруг. А мне захотелось пробежаться, что я и сделал. Навязчивая псина не отставала, мешая размяться после сна. Мне опять хотелось играть. Белый пес же играть не был настроен. Он обежал меня и преградил путь. Зарычал. «Чего это он?» — пронеслось у меня в голове.

Подошел опять тот человек, и вновь попытался передать какой-то образ. Всё это было странно — зачем мне мешают делать то, что я хочу? Я залаял на человека, но тот не отставал. Пес тоже залаял на меня, обвиняя в чем-то.

— Сидеть, — скомандовал человек, и я непроизвольно сел, с удивлением глядя на свои задние лапы. Белый пес тоже сел, кстати говоря. Я вопросительно поглядел на человека. Он передал мне какой образ мальчишки, что ни о чем мне не сказало. Я послал ему в ответ недоумение. Тут меня оставили в покое, но ненадолго.

Вскоре привели какого-то мальчишку, при виде которой у меня шерсть встала дыбом и я захотел на него броситься, чтобы искусать. Другой пес тоже был настроен к нему недружелюбно. Не знаю, чем мне не угодил мальчишка, но я знал — он плохой. Предупредительно залаял, показывая, что сейчас брошусь в атаку.

Мальчишке дали палку, и у нас завязалась драка. Белый пес хотел помочь мне, но его отвели в сторону. Мальчишка бил меня палкой, очень больно. Он был очень резкий и точный, я так и не смог его ни разу укусить. Только однажды схватил палку. Он еще бил и бил меня. Но вскоре мальчишку остановили и вывели с площадки.

Другой пес грустно смотрел на меня, что-то хотел от меня, но я не понял. Ответил ему, чтобы обращался к людям. Белый пес на это только вздохнул. Потом мы снова играли, пес был мне другом, я это знал. Хотелось есть, но нам не давали. Я подошел к тому человеку, который пытался со мной разговаривать и потребовал у него еды.

Нам выставили миски, но там была какая-то вонючая жидкость. Белый пес даже не стал подходить, но мне запах почему-то показался знакомым. Подошел, попробовал и плевался потом — что же за гадость! Залаял в раздражении на человека. Были тут и другие люди, но они с нами не общались, занимались своими делами. Вынесли все-таки воды. Опять поспал, и белый пес рядом, но вскоре его увели, а я почувствовал себя одиноким.

Осмотрел всю площадку, выхода наружу не было. Хотелось есть и пить. Вновь потребовал накормить себя. Вынесли опять тут вонючую жидкость. Полаял, но мне сказали, чтобы пил.

— Зачем? — пролаял я.

— Это нужно для здоровья, — как-то так ответил мне человек.

Вздохнув, я еще раз попробовал подойти к миске. Попробовал — всё та же гадость. Но запах какой-то знакомый. И вкус. Будто я когда-то это уже пил и мне нравилось. В недоумении сел у миски.

— Вспоминай, — требовал человек.

Я посмотрел на него и вновь, через отвращение, попробовал выпить. Опять это чувство узнавания. Как я мог пить такую гадость? Как это могло мне доставлять удовольствие? Очень странно. Попробовал еще.

— Кто ты? — спрашивал мужчина.

Вновь взглянул на него и опять мне показалось, что он хорошо мне знаком. Подошел другой человек, тоже смутно знакомый. С ним как-то был связан и вкус напитка. Да, это с ним мы пили эту гадость, а он еще сидел в большом резном черном кресле в высокой башне. Да, а яеще держал в руке кубок с напитком. В руке? Я недоуменно смотрел на свои лапы, на миску, на обоих людей. Еще раз хлебнул — уже не так противно.

А потом мое сознание пробила мысль, что я — это Ормар, человек, и мое тело стало выкручивать, превращая обратно в мальчишку тринадцати лет, только что лакавшего сбитень из собачьей миски. Кости и мышцы страшно ломило, во многих местах болело, как от ударов. Это был Эйнар — понял я. Из груди вырывался хрип. Я-Ормар так и остался лежать на песке, превратившись обратно в человека. Сил двинуться не было.

— Ну и упрямый же ты пес! — смеясь, воскликнул магистр Кнут, стоя надо мной. — С возвращением!

Тут же главный целитель замка Лан, начал проводить надо мной какие-то манипуляции. Стало чуть лучше, кости и места ударов теперь болели не так сильно, но сил не прибавилось. Меня перенесли в отдельную комнату, а не в общий зал, где мы продолжали обитать с одногодками. Сутки я то спал, то просыпался, и меня понемногу кормили и поили. Силы возвращались, я смог понемногу вставать с постели и ходить до туалета и обратно.

Маленькая комнатка была рассчитана на одного человека. Каменные стены, простая деревянная кровать, стол и стул, окно, через неясное стекло которого пробивался свет. Клык не отходил от меня, то и дело приближаясь и внимательно смотря мне в глаза. Похоже, говорил что-то по-собачьему, но я его не понимал.

Наконец, до Ормара снизошел Кнут. Начальник над волшебниками замка был задумчив, но настроение у него, похоже, было отличным.

— Блохи не беспокоят? — смеясь, спросил он, и продолжил уже серьезно. — Скажи, Ормар, какая у тебя привязка в мире живых? Хм, или теперь правильнее говорить, в мире людей. В общем, ты понял.

— Да, магистр. Это мой пес Клык, — ответил я.

Такого отборного мата, что выдавал на протяжении пяти минут магистр, я в жизни не слышал — ни Ормар, ни Ваня Назлов. Кнут костерил меня на чем свет стоит, и если опустить непереводимую игру слов с использованием местных идиоматических выражений, то смысл претензий магистра сводился к тому, что Ормар — конченый тупица, а он — магистр — тоже дурак, ибо в свои-то годы не осознал еще, сколько широка и глубока человеческая глупость.

Впрочем, не только в этом. Моим якорем в мире живых сначала были сбитень и резное кресло магистра. Но потом я, привязавшись к псу, изменил якорь, не поставив об этом в известность Кнута. Превращение в зомби и возвращение обратно происходило всё лучше, и тот не спрашивал, а Ормар тоже не подумал, что есть какая-то опасность.

Когда же я превратился в пса, то моя привязка на питомца перестала работать. Мы и так находились с ним в одном мире — собачьем — и конечно, возвращаться никуда мне не хотелось. Я провел в облике собаки полдня — громадный срок. Так долго я никогда не был зомби. Рисковали превращаться не более чем на час-полтора. Псарь Игнат взывал ко мне в собачьем виде, но я отвечал лишь как обычный пес, не более того.

Специально привели Эйнара, чтобы это зацепило меня. И действительно меня сильно цепануло, но никак не повлекло воспоминаний из мира людей. Лишь старая привязка — сбитень — смог вытащить Ормара, и то не с первого раза. Клык с подачи Игната как-то понял, что я — не самый обыкновенный пес, и тоже пытался меня вывести. Но лишь удалив питомца, я смог сосредоточиться на вкусе сбитня, и это меня, наконец, проняло. Старая зацепка сработала.

Когда я всё это осознал, то захотел провалиться сквозь землю. Из-за собственной глупости чуть было не растворился в собачьем сознании окончательно.

— Вижу, что понял, — мрачно сказал магистр, и неожиданно хлопнул в ладоши, улыбнувшись во весь рот, — но! Зато у нас все-таки получилось! А значит, дальше пойдет проще.

Я не был так оптимистичен, как Кнут, и лишь слабо улыбнулся в ответ. Еще два дня Ормар пролежал в кровати, вновь и вновь рассказывая всё, что видел, чувствовал, хотел, ощущал, чего боялся в облике пса. Разные собеседники выслушивали рассказ, а писарь каждый раз всё полностью записывал.

Потом жизнь Ормара постепенно вернулась в обычное русло. Новым были лишь превращения в большого черного пса и возвращения в человеческий облик. Оно давалось тяжелее, чем в зомби, как и переход обратно. Но при этом контролировать сознание пса оказалось значительно легче, ведь у него не было такого всепоглощающего желания закусить людишками, как у зомби.

Ормар учился общаться с Игнатом особой речью из картинок — в облике собаки это давалось относительно легко. Также нетрудно было наладить контакт с Клыком. Когда пес осознал, что перед ним в облике сородича находиться его хозяин, то его восторгу просто не было предела. Клык транслировал чувства любви и преданности, желание всегда видеть хозяина в виде пса, расстраивался, что это невозможно. Постепенно между Ормаром в превращенном виде и Клыком стал выстраиваться настоящий диалог.

В облике человека я-Ормар стал более активно учить пса жестовым командам, которые дублировали речевые. При этом жесты должны были быть такие, чтобы их мог повторить Ормар в виде черного пса. Выглядело это со стороны, надо думать, фантасмагорично — один пес отдает команду другому, а потом за хорошее выполнение постукивает его по голове.

Оказалось, что при превращении в пса рост Ормара не соответствует размерам мальчишки. Он немного меньше, такой, как у Клыка. Вообще, черный пес в исполнении обитателя замка Золт оказался тем же самым северным дозорным, что его питомец, только не с белой, а с черной шерстью. Видимо, сыграли роль темные волосы Ормара. Можно было надеяться, что и при превращении в кота или сокола их размер будет таким же, что и обычных зверей.

Так в мире Ормара прошел еще один год, мальчишке стукнуло четырнадцать. Стало очевидным, что он отстает от Эйнара в искусстве боя — тот занимался только этим, а Ормару приходилось теперь свое основное внимание уделять превращению в зомби и пса, а также готовиться к трансформации в кошку. Клык и кот, которого звали просто Рыжий, отлично подружились. Рыжий тоже был не простым котом, а из крупной породы изначально диких кошек, а теперь грозы крыс и мышей.

С Эйнаром то и дело случались постоянные стычки. Лучший среди своих одногодок в боевке, он страшно завидовал дару Ормара, благодаря которому с ним постоянно возились Кнут, Игнат и другие далеко не последние в замке лица. Ормар теперь всё время был начеку, ожидая любой подлости от Эйнара и даже всерьез опасался за свою жизнь.

Глава 17 Итальянские птички

За прошедшие три года, а мне было уже четырнадцать лет, в Ломокне мало что поменялось. И в то же время изменилось всё. Жизнь вошла в привычное русло, чему я сильно радовался поначалу, даже не веря, что всё может идти вот так просто: день сменяется днем, неделя неделей, месяц месяцем. И ничего не происходит. Вслед за Ормаром я завел питомца — огромного пса, которого я назвал Митрофаном, а сокращенно Митрой. Потом, также по примеру моего друга из снов, большого кота Тимофея.

Сны давно стали привычкой и обыденностью, но они были в то же время для меня ежедневным, а вернее, еженощным напоминанием о том, что зомби и прочая нечисть — несомненная реальность. День за днем это толкало меня на утренние пробежки, занятия в подвале бабы Нюры, на превращения в зомби, а потом и в пса. Учтя все ошибки и обойдя все грабли, на которые наступил Ормар в далеком замке Золт, у меня всё прошло гораздо проще. Митра вел себя подобно Клыку, и также постепенно привыкал к тому, что его хозяин может вдруг оказаться мертвяком или псом.

Заморовы никак не хотели соглашаться заводить огромного пса в дополнение к уже имеющейся обязательной в каждом ломокненском доме дворняги. Мне пришлось выдумать, где взять денег на корм псине. Первое свое коммерческое предприятие я начал с того, что взял кулек и отправился с ним по берегу реки собирать битый хрусталь и фарфор. Отнес его в посудную лавку и предложил купить. Мне заплатили за него три копейки: это мне понравилось.

Я начал еще усерднее собирать фарфор, и за него мне продолжали платить каждый раз по три копейки. Тогда я решил расширить это выгодное предприятие. Для этого взял другой кулек, поболее, наполнил его хрусталем и фарфором и, согнувшись в дугу, понес свою тяжелую ношу в посудную лавку, где мне за нее заплатили пять копеек. С тех пор я носил в лавку только большие кульки. Вырученные деньги шли на содержание Митрофана.

Изыскивая дальнейшие средства для приобретения денег, я пустил в ход экономию. Она заключалась в следующем. Меня посылали за деньгами купить один фунт мыла за восемь копеек или фунта сахару за четырнадцать копеек. Я приходил в лавку и просил отпустить мне мыла «около фунта» на семь копеек, или сахару тоже «около фунта» на тринадцать копеек, и мне отпускали.

Экономические копейки я, приходя домой на Владимирскую улицу, закапывал в землю во дворе, а потом прибавлял к вырученным за продажу фарфора. Впрочем, скоро мне стало совестно обманывать новых родителей, и я прекратил «экономить». К тому же я стал помогать в приготовлении хлеба или же в хлебной лавке Заморовых, стоя за прилавком, где меня всему обучала старшая сестра Саша, которой было уже семнадцать и она превратилась в писанную красавицу. Ее знали в городе под именем «маленькой купчихи», потому что она частенько торговала хлебом, привлекая в семейную лавку множество молодых людей, внезапно подсевших на свежий ароматный хлеб.

Свои копейки приносили и покойники в Петропавловской церкви. Мы с бабой Нюрой являли теперь слаженную пару профессиональных провожатаев в мир иной. Шутя, я сравнивал себя с Хароном — перевозчиком через реку мертвых, а старушку-плакальщицу — с Нюктой, богиней ночи. Богатые новопреставленные легко обеспечивали ежедневный рацион Митрофана с Тимофеем, да еще и на свои нужды оставалось.

А вот Орден Змей потихоньку сдулся. После происшествия с Юхневичем мы сначала с новыми силами бегали и тренировались, но рутина обыденности, оказывается, действует не хуже ржавчины на оружие в подвале бабы Нюры. Илья Шамонкин всё больше превращался в бурсака и семинариста, окопавшись в своем духовном училище. Вера, похоже, просто старалась держаться подальше от нас и где-то через год стала вновь ходить по городу одна.

Генке было откровенно скучно. Он постоянно пропускал бег и тренировки, зато составлял карту таинственных калиток Ломокны и мастерил всякие штуки. Теперь угол подземелья Ордена Змей напоминал то ли мастерскую сумасшедшего ученого, то ли лавку средневекового алхимика, о которой рассказывал нам гимназический учитель истории Загорский.

Чуть ли каждую неделю мы испытывали всё новые виды оружия, которые делал Заморыш. «Технологический журнал или Собрание сочинений и известий, относящихся до технологии и приложения учиненных в науках открытий к практическому употреблению» — было любимым чтением Генки. Его отец выписывал множество журналов и прочитывал их все. Я же выбирал из них те, что рассказывали об истории или о современных событиях, описаниях стран света.

Лишь один Васька вместе со мной продолжал поддерживать в полной мере все тренировки Ордена Змей. Старик работал в кузнице, и для него вырваться к друзьям было отдушиной. Однажды он попросил меня принести учебники из гимназии. Я пожал плечами и притащил. С тех пор Васька стал заниматься еще и своим образованием. Каждый из нас, когда был в подземелье, помогал ему осваивать программу гимназии, а также духовного училища и женской гимназии, когда Вера и Илья все-таки снисходили до логова ломокненских бегунов. Так что, можно сказать, Васька, не обучаясь в школах, был в чем-то даже более образованным, чем каждый из нас.

А по Генкиному заказу Старик мастерил в кузнице детали для арбалетов, старинных и просто фантастических видов колюще-режущего оружия, самодельного парового движителя. Подземелье было украшено выкованной эмблемой Ордена Змей — в круге раскрытая книга, на ее фоне извивающаяся змея с короной, а по бокам красовались меч и совня. Отец Спиридон всё также обучал поредевших змеенышей бою с различными видами оружия.

* * *

Проснувшись весенним утром и лежа в кровати, я прогонял в голове приснившийся сон. Рутина, особо записать нечего. Тренировки, уроки, превращения. Как и у меня в Ломокне. Скучно. На соседней кровати спала заметно подросшая Машка. Она с сентября учится в женской гимназии, где и Барышня Вера.

Вдруг снизу послышались встревоженные голоса, шум, топанье, беготня. Я лениво приподнялся на кровати — опять, похоже. С конца прошлого года, со Святок, стало неспокойно в доме Заморовых, и всё из-за старшой сестры Саши, маленькой купчихи. Дверь с шумом отворилась и в комнату вбежал запыхавшийся Генка.

— Надо чаще тренироваться, Заморыш, а то так заморышем и помрешь, — не дал я ему ничего сказать.

— Да иди ты, Зло, в пекло! — привычно отмахнулся Генка. — Побежали цыганенка бить!

Тут надо начать немножко или даже множко издалека.

Однажды в детстве отец рассказал Саше Заморовой, что она названа в честь мученицы Александры Римской — ее память как раз приходилась на день рождения дочери. Саша узнала, что Александра была царицей в Риме, и видя страдания Георгия Победоносца, открыто объявила себя христианкой, за что и была жестоко убита своим мужем — злым императором Диоклетианом.

— А Рим — это далеко? — спросила Саша.

Николай Иванович ухмыльнулся и достал географический атлас. Он любил узнавать всё новое, и когда освобождался от дел, его порой можно было увидеть в будущей комнате Назловых с книгой или журналом, сидящим в высоком кресле-качалке и с удовольствием читающим новое издание. Губы его беззвучно шевелились во время чтения, а Саша с интересом разглядывала своего папеньку, которого все же привыкла больше видеть в белом от муки фартуке с закатанными рукавами.

— Вот Москва, а мы совсем рядом, — отец указал на карту, — а здесь — Рим, до него очень далеко ехать.

— А на чем ехать? — спросила Саша.

— Ну, сначала нужно на ямщиках добраться до Москвы, потом на пароходе до Царьграда, а дальше, как душе угодно — хочешь, опять плыви по морю, а хочешь, сначала по железной дороге, а потом все равно на пароходе, — Николай водил пальцем по карте, а дочка следила за его движениями.

— Далеко… — вздохнула Саша.

— Зато Италия похожа на сапог! — засмеялся отец.

— Как это?

— Ну-ка, тащи мои сапоги! — дочь тут же полетела вниз в прихожую. — Только сначала почисть их хорошенько! — крикнул вдогонку отец.

Потом они долго сравнивали отцовский сапог с сапогом Италии, отец рассказывал дочери, как из этого самого Рима на Русь приехал Карл Ломокка и основал город Ломокну, и в честь него теперь у города на гербе изображен лом, как итальянцы строили ломокненский кремль, а до этого воевали с Карфагеном и покоряли другие страны…

В итоге маленькая Саша прямо-таки заболела Италией, и теперь, в честь пятого дня рождения, мама Ефросиния вылепила ей из теста в подарок итальянский сладкий сапог. По форме он, конечно, больше походил на сапог Николая Ивановича, но Сашиным восторгам не было предела.

После того, как она научилась сносно читать, то изучила все книги про Италию, до которых только могла дотянуться. Журнал «Всемирная иллюстрация», выписываемый Заморовыми, был зачитан и засмотрен до дыр, а статьи, посвященные «Итальянскому полуострову», аккуратно вырезались и подклеивались в особую тетрадку. Туда же отправилась тщательно переписанная табличка, висевшая в столовой родительского дома на почетном месте. Она гласила:

«Ломокна сей город, некоторых летописцев по уверению, построен вышедшим из Италии знатным человеком, нарицаемым Карлом Ломоккою, около тысяча сто сорок седьмого года».

В гимназии Сашу преподаватель истории Загорский поправил, что город на самом деле основан на тридцать лет позже, и к тому же к итальянцу Ломокке не имеет ровным счетом никакого отношения. Александра согласилась, что датировка, быть может, и не совпадает, и что тридцать лет погоды не сделают. А вот за Ломокку билась до последнего, за что ей был выставлен низший балл (после этого и дома получила нагоняй от отца с матерью, но осталась при своем мнении).

— Купчиха-глупчиха! — рассмеялась одна из гимназисток, а другие подхватили ее издевку.

Одним из самых ярких впечатлений детства для Саши остались летние события, когда в Ломокну на два месяца приехал самый настоящий итальянский цирк. Для него специально расчищали огромное пространство на Нижней площади. Расчистка и установка цирка продолжалась целую неделю и весь город специально приходил посмотреть на невиданное зрелище. Тогда Саша впервые вживую увидела итальянцев.

— Ну вот твои итальяшки! Любуйся! — ворчливо проговорил отец, обращаясь к Саше.

Утром любимая дочь и сестра замучила всё семейство, рассказывая, как познакомится с итальянцем, выйдет за него замуж и уедет в Италию.

— Погоди, кочерга, — смеялась Ефросиния, — подрасти сначала, замуж она собралась!

— И подожду! А он за мной вернется и мы все равно уедем! — с обидой отвечала Саша.

— Скорей бы, — пробурчал старший брат Виктор.

И вот, глядя на чумазых итальянцев, которые устанавливали на главной торговой площади города свой цирк, Саша не смогла сдержать слез. Она знала славных сынов Апеннинского полуострова по мудрым и строгим портретам Джузеппе Гарибальди, Леонардо да Винчи, Данте Алигьери. А тут были какие-то…

— Какие-то цыгане! — сквозь слезы пробормотала Саша.

— А что, и правда похожи, — засмеялся Николай Иванович.

Но разочарование сменилось восторгом, когда цирк все-таки заработал и начал давать представления. В первый же день вместе со старшим и младшими братьями туда попала и Саша. Пульчинелла, арлекины, мимы, клоуны, ходуны на веревках и ходулях, и конечно-же — пятнадцать дрессированных лошадей. Восторгу ломокненцев не было предела, цирк давал представления четыре дня в неделю на протяжении почти двух месяцев.

Саше за это время удалось всего пять раз сходить на представления, всё же для большой семьи было довольно накладно покупать билеты чаще. Девочка мечтала о том, что вырастет, разбогатеет, станет купчихой первой гильдии, и будет ходить в такой цирк каждый день, и может быть, не по одному разу.

Но время шло, пришла пора первых влюбленностей, и манящий образ Италии померк, растворился, затерся об окружающую действительность уездного города, о привычные, тысячи раз виденные улицы и дома, тысячи раз слышанные выкрики торговцев на Нижней площади, скрип телег и ржанье лошадей, запах свежего хлеба и выпечки, близкой реки. И даже кремль, по преданию построенный итальянцами, становился лишь частью обыденного, уютного и серого.

* * *

У Франческо Демарко, уже два года путешествующего по миру, защемило сердце. Стоя перед ломокненским кремлем, ему казалось, что он вернулся домой в северную Италию, и путешествует не по холодной далекой стране, а находится перед городскими стенами Монтаньяны. Но в декабре месяце много не настоишься на морозе, и наваждение быстро прошло. К тому же время странствий и лишений научило Франческо, что никогда не стоит расслабляться, и что в первую очередь дело, а уж потом все остальное.

Уже вполне освоив русский язык, хоть и говоря, конечно, с так смешившим местных жителей акцентом, Демарко расспросил, как ему пройти в Ломокненское полицейское управление. Там молодой итальянец был крайне удивлен тем обстоятельством, как дешевы в городе взятки в сравнении с московскими тарифами и тому, как быстро могут делаться дела. Уже через час он шел по улицам города, вооружившись предписанием ломокненского полицейского пристава Якова Клокова. Оно гласило:

«Итальянскому подданному Франческо Демарко мною сего числа выдано свидетельство в том, что разрешается ему в городе Ломокне на Молочной площади на время Святочной недели поставить шкапчик, из коего птички вынимают пакетики со стихами и фотографическими карточками».

Наступили Святки. В течение недели проходил сумасшедший итальянский карнавал — так казалось Франческо. Проносились тройки лошадей, вино лилось рекой, согревал горячий сбитень, тут и там слышались выкрики балаганщиков, зазывавших народ. Основное веселье проходило, конечно, на Нижней площади, а не там, куда определили Демарко — на Молочную, еще одну торговую площадь, но гораздо меньшую по размерам. Как только начались праздничные дни, итальянец сразу сообразил, почему ему так «повезло» с небольшой взяткой и быстрым получением разрешения. Но грех было жаловаться, и обосновавшись на Молочной площади, он все равно был в центре внимания публики.

Птички Демарко привлекали народ. Еще бы — сам Франческо стоял, нарядившись в утепленный костюм арлекина и валенки, «шкапчик» в разложенном виде оказался выше человеческого роста, дрессированные кенары за звонкую монету доставали из него предсказания. Кому-то доставалась фотография Москвы, Рима или Берлина — это означало, что вскоре ему предстоит туда отправиться.

Кто-то получал предсказание в стихах: строчки из известных поэтов, которые можно было толковать по своему усмотрению, или же за отдельную плату этим занимался сам итальянец. Так, строки «мой дядя самых честных правил…» превращались в предсказание близкой болезни у родственников, а «умножайте шум и радость, пойте песни в добрый час» — в скорое радостное событие.

Про каждый город у Демарко тоже была своя присказка или примета: фотокарточка Астрахани, например, означала торговые дела с иностранцами (если клиент походил на богатого купца) или то, что человек натерпится страху, ведь название «Астрахань» происходит от слова «страх» (так он сказал мне, потратившему на предсказание свои копейки). Ну а что означал, скажем, Верхнеудинск, сами догадайтесь в меру своей благовоспитанности.

Народ покатывался со смеху, кенары получали награду за усердную работу, денежки копились в карманах Демарко, предсказательный шкапчик радовал итальянским пейзажем, и Саша Заморова также решилась испытать судьбу. Под вечер подружки потащили ее на Молочную площадь, прознав про дрессированных итальянских птичек. Она сразу приглянулась Демарко и он взял с нее плату в два раза меньше тарифа.

Хитро ей подмигнув, арлекин запустил канарейку в шкапчик, но та дольше обычного не показывался, так что пришлось постучать по ящику и отпустить по этому поводу шутку, что, мол, ищет истинную судьбу. Кенар вернулся, держа в клюве фотокарточку.

— «Алессандрия», — прочитала Саша по слогам написанное латиницей слово.

Франческо, уже в клюве птицы узнавший фото родного города, остолбенел, и смог «предсказать» только то, что барышня будет много путешествовать. Это фото было подарено ему матушкой, когда она давала свое последнее благословение в дорогу. Фотокарточка всегда лежала у Демарко за пазухой, ближе к сердцу, и согревала его в русскую зиму. Как она могла оказаться в шкапчике с другими фотографиями, он совершенно не понимал. По инерции предсказав судьбу еще нескольким гулякам, Франческо понял, что не может думать ни о чем, кроме барышни и фотокарточки итальянской родины.

Быстро свернув свою предсказательскую деятельность, он откатил шкапчик, оставив его на сохранение у торговца сбитнем, с которым уже успел свести близкое знакомство. И побежал догонять молодую барышню с фотографией его родного города. Пытался спрашивать про нее у гуляющей публики, но только усложнял себе поиски: каждый норовил увидеть от него представление, ведь шутовской костюм он так и позабыл снять. Несколько часов прошло в бесплодных поисках, к тому же то и дело мысли возвращались к шкапчику, утерянной выгоде и голодным, поди, кенарам.

А Саша тоже была ошарашена внезапной встречей с уже померкшей в ее глазах Италией и странной реакцией на нее Балтассаре Амброзио, если, конечно, надпись на шкапчике не врала и это было настоящее имя итальянца. Она вернулась домой и только к вечеру вновь пошла прогуляться по Нижней площади. Там, замерзший и растерянный, обретался и господин предсказатель.

Глава 18 Собранье пестрых глав

Что дальше — предсказать несложно. Франческо Демарко задержался в Ломокне гораздо дольше, чем планировал. Уже давно прошли Святки, а итальянец все гостил в небольшом уездном центре с огромным кремлем, выстроенным его соотечественниками. Дабы быть благонадежным и не вызывающим подозрений в глазах полиции, он устроился работать в колесную мастерскую.

А по особому разрешению полицейского исправника по воскресеньям выкатывал свой шкапчик на Нижнюю площадь (если, конечно, в это время не было постов), да к тому же вспомнил всё, что видел во время странствий по ярмаркам и уличным площадям: жонглировал, ходил на ходулях, разыгрывал Петрушку-Пульчинеллу.

Старший брат Виктор Заморов вместе с нами ходили бить «цыганенка», чтобы он отстал от бедной сестрицы. «Маленькая купчиха» Саша, как называл ее теперь вслед за ломокненцами, Франческо, была на седьмом небе от счастья, мать проливала слезы над непутевой дочерью, отец хмурился и неоднократно имел серьезные, но безрезультатные разговоры с «итальянским подданным» Демарко.

«Хоть какое-то развлечение», — подумал я, со вздохом поднимаясь и отправляясь вновь бить Франческо. Ему было больше двадцати лет, но против нас, даже один на один, он проигрывал — сказывалась наша подготовка. Цыганенок прятался сбоку от ворот нашего дома на Владимирской: ушлый Генка высмотрел его с крыши. Выскочив из калитки, взяли незадачливого ухажера в клещи.

— Ага, попался! — воинственно заорал Заморыш.

— Санта Мария! — закатил глаза итальянец. — Да что вам от меня надо?!

— А ну — отстань от сестры! — кричал Генка, а меня это всё просто смешило.

— Дурак малолетний! — коверкая слова, не остался в долгу «цыганенок».

— Ну всё, ты напросился! — мой друг воинственно двинулся на итальянца.

Началась потасовка. Мне даже хотелось, чтобы Генка получил хорошую встряску и вернулся бы к тренировкам. Но, к сожалению, этому не суждено было случится. Франческо, непривычный к холоду и укутанный в десять одежек, был совершенно неповоротлив. Быстрый Заморыш легко надавал ему лещей, повалил на землю и стал бить ногами, так что мне пришлось даже его останавливать, дабы горящий благородным гневом друг не отправил незадачливого ухажера к его итальянским богам.

Я зря переживал: как только Генка прекратил экзекуцию, Демарко вскочил на ноги и вновь бросился драться.

— Надо охладить его пыл, — мне пришла в голову идея, — кинем в подвал!

— Точно, — глаза Генки загорелись.

Вдвоем мы подхватили бодающегося парня, и потащили в подвал, куда тот и был благополучно препровожден. Дверь со скрипом закрылась, оставляя итальянца наедине с темнотой и съестными припасами семьи Заморовых и Назловых, если уж вспомнить про нас с сестрицей Машкой. Вслед нам неслись длинные ругательства, требования выпустить на волю и стук в закрытую дверь.

— Засеки час, — сказал я Генке, указывая на его наручные часы. Друг обожал любые механизмы, и даже порой помогал часовщику Вульфу Поллеру в его работе.

— Может, два? — предположил Заморыш, отмечая, сколько сейчас времени.

— Не, лучше не рисковать. Кто его знает, этого теплокровного, замерзнет еще насмерть, — возразил я.

— Так и быть, — сморщившись, неохотно согласился друг.

Поднявшись по ступенькам вверх, мы закрыли большой откидной люк.

— О! Почти не слышно, — довольно сказал Генка.

Сегодня была суббота, и уроки в гимназии отменили из-за болезни учителя. Потому я позволил себе поспать подольше, и отправился на пробежку с Васькой. Она как раз занимала около часа, так что к моменту вызволения пленного я должен был вернуться. Но, прибежав домой, Генку я не обнаружил.

— Ваня! — на пороге меня встретила встревоженная «купчиха» Саша, чему я страшно удивился, ведь она с нами не разговаривала из-за итальянца. — Ваш Илья Шамонкин пропал. Пришла Вера и они с Генкой убежали его искать.

— Когда? Куда?

— На кудыкину гору, — ответила Саша, недовольно скрестив руки на груди, — в семинарию для начала, конечно. Минут десять назад.

На разговор вышла сестра.

— Машка, беги к Васькиному дому на Кузнецкую, скажи ему, — попросил я, — только Лёшку возьми.

— Хорошо, братик, — согласилась озабоченная Машка.

Захватив с собой своего пса Митрофана, сломя голову я побежал на Соборную площадь, где в Ново-Логутвенском монастыре располагалось духовное училище. Там Генка бил какого-то семинариста, а Вера и соученики избиваемого стояли рядом. Будущий поп был старше и больше щуплого Заморыша, но наш малыш избивал его, видимо, наверстывал пропущенные тренировки. «Если так дело продолжится, то к вечеру Генка побьет полгорода», — усмехнулся про себя я.

А испуганная Вера рассказала мне, что стряслось. Я-то первым делом подумал на аптекаря Юхневича, но оказалось, что он ни при чем, по крайней мере так пока казалось. Барышня поведала, смущаясь, что Шамон каждое утро заходил за ней и они вместе отправлялись на учебу. Илья доводил Веру в Женскую гимназию, а сам бежал на площадь в Училище.

Вот только сегодня он за ней не зашел, и она, почувствовав неладное, побежала на Никольскую улицу к Шамонкиным, но выяснилось, что Илья пропал еще вчера вечером, а полиция уже искала пропавшего мальчишку. После этого Барышня и прибежала к Заморовым, а Генка потащил ее в семинарию. Там щуплый Генка пригрозил собравшимся во дворе ученикам арбалетом, и они быстренько сдали виновного.

— Генка, погоди, остановись, — попытался я образумить разошедшегося друга.

— Ублюдок, — Заморыш еще раз зарядил по лежащему телу, и наконец прекратил экзекуцию.

— Расскажи еще раз, — обратился я к ученику и помог его встать.

— Демоны проклятые! — начал было незадачливый ученик, но Генка навел на него арбалет, и тот с истинно христианским смирением продолжил. — В общем, вчера мы с Шамоном захотели выпить. Ну то есть я его развел, чтобы он пошел и попробовал купить водки или вина. Он вон какой лоб огромный. Ну и пошли мы в ренсковый погреб к Нерестову.

— И? — недоуменно поднял я бровь.

— Что и? Всё, он оттуда и не вышел. Я его подождал еще сколько-то, ну и пошел домой.

— Ты нормальный вообще? почему никому не сказал? — кулаки зачесались уже у меня, но чудом сдержался. — Погреб на Астраханской?

— Да, Нерестов Сергей Ферапонтович, любитель Пушкина, — сжавшись под моим взглядом, отрапортовал парень, видать, меня он больше испугался. Я в последнее время пошел в рост, в отличие от Генки, но отставал от Васьки Старика.

— Надо идти туда, скорее! — воскликнула Вера.

— Я с тобой еще не закончил, — пригрозил, уходя, воинственный Генка поповичу.

На выходе из семинарии столкнулись с запыхавшимся Васькой и уже по дороге обрисовали ему ситуацию.

— Придется вламываться, — недовольно скривился Старик.

— А что еще делать-то?! — бросил Генка, бежавший впереди.

— Почему он «любитель Пушкина»? — спросила Барышня.

— Да говорят, вечно цитирует Александра Сергеевича, еще у него в лавке портрет его висит, — ответил я.

— И стихи на стенах развешаны, будто в избе-читальне, — добавил Старик.

— Вы-то откуда знаете? — подозрительно глядя на нас, ну, насколько это можно сделать на бегу, спросила Вера.

— Да это всем известно, — пожал плечами Васька.

— Лимонад у него, и бакалея — чай, сахар, кофе, — сказал я.

«Ренсковый погреб и бакалейная торговля Нерестова», гласила выцветшая вывеска над заведением Сергея Ферапотновича. На открытых створках деревянных дверей красовались по центру портреты Пушкина, выше и ниже которых — бутылки, пачки с чаем, сахарные головы. В окне, богато украшенном, можно было убедиться, что всё это и многое другое действительно присутствует. Был даже и Пушкин, вернее, его бюст.

Митра остался на улице, а стеклянная дверь отворилась, звякнув колокольчиками, и с широкой улыбкой за стойкой материализовался сам хозяин, мужчина средних лет, изысканный и свежий.

— как заправский декламатор начал Нерестов.

Говоря это, хозяин светился от удовольствия. Я заткнул рот попытавшемуся крикнуть что-то резкое Генке, а Васька вежливо спросил.

— И вам здравствуйте, Сергей Ферапонтович. У нас тут друг пропал, Илья Шамонкин. Говорят, он к вам вчера вечером заходил. Не видели его? Крупный такой.

— Знаю, знаю. Тот еще богатырь. Как же там было… — он задумался.

От восторга он чуть не подпрыгивал и захлопал в ладоши. Выглядело это очень странно. Нерестова я знал, покупая порой у него бакалейные товары для Заморовых, и он всегда был эксцентричным, но сейчас будто был не в себе. Генка вырвался из моих рук, и начал, не стесняясь в выражениях, обвинять Нерестова в пропаже Шамона. Тот лишь отсмеивался в ответ, каждый раз цитируя что-нибудь подходящее из Пушкина.

Я огляделся. Справа на стене привычно висела цитата из «Евгения Онегина», вырезанная на дереве по заказу, вместе с таким же профилем поэта:

Васька тоже вмешался в спор, пытаясь перевести его в более спокойное русло. Вера также растерянно оглядывалась, не зная, что же теперь предпринять. Потянув меня за рукав, она кивком указала на противоположную сторону лавки. На полу были следы разлитой жидкости, наклонившись, я увидел осколки стекла и какие-то крошки, еще дальше, в самом углу — наскоро заметенные осколки, чай, опять крошки.

Остальные были сильно увлечены спором, и Нерестов цитировал уже что-то воинственное («Враги мои, покамест я ни слова… И, кажется, мой быстрый гнев угас…»). Пододвинув к стойке один из ящиков, я встал на него и перегнулся через стойку — там, невидимый для посетителей, царил полный бардак. Похоже, руки до уборки не дошли.

Я еле увернулся от бутылки, которой с размаху пытался меня огреть бакалейщик. При этом он кричал:

Я свалился на пол, Васька с Генкой бросились на Нерестова, а Вера впустила лаявшего Митрофана. Всё произошло настолько быстро, что, когда я поднялся на ноги, мне пришлось только остановить пса, чтобы он не разорвал хозяина ренскового погреба. Друзья надежно удерживали мужчину, который не унимался:

— Заткните его кто-нибудь, — крикнул я, имея ввиду, что надо вставить Нерестову кляп в рот.

Но Генка понял по-своему и, пока никто не успел и глазом моргнуть, разбил бутылку вина о голову хозяина.

— Остановите уже этого садиста! — взмолился я. — Васька, входная дверь!

Дверь закрыли и оставили сторожить Митру.

— Вроде дышит, — Генка, как заправский врач, проверил пульс у Нерестова.

— Добивать не надо, — схватил Старик его руку, — Заморыш, правда, остановись уже.

— Что я, сумасшедший что ли? — возмутился тот.

— Дверь в погреб, — сказал я, попытавшись ее открыть, — закрыто.

— Ключи должны быть у стихоплета, — Старик по-хозяйски обшарил мужчину и действительно, на поясе висела солидная связка ключей.

Попытавшись открыть дверь, Васька перебирал ключ за ключом, но они не подходили.

— Дай сюда, — Заморыш выхватил ключи, осмотрел их, и с первой же попытки открыл дверь.

Внутри было темно и, найдя чудом уцелевшую в побоище лампу, я стал спускаться вниз, молясь, чтобы застать Шамона живым. У Нерестова явно поехала крыша, и что он сделал с нашим другом, оставалось только гадать. Впрочем, недолгий спуск окончился, потом следовали стеллажи с бутылками, а за ними… Когда я огляделся вокруг, то с трудом удержал в руках лампу, а вчерашний ужин — в животе. А вот Вере так не повезло, ее вывернуло наизнанку.

В дальнем краю ренскового погреба стояли полки и стеллажи, на которых рядком были сложены человеческие черепа и смотрели нас пустыми глазницами. Желтых и светлых оттенков, расставленные по размеру… В самом углу я заметил окровавленное тело и бросился к нему — это был Илья. В нерешительности остановился, но меня отодвинул Заморыш и тем же профессиональны движением приложил пальцы к шее. Мы замерли, ожидая самого худшего.

— Живой, — хрипло проговорил Генка, оглянувшись на нас и сжимая кулаки.

— Так, Зло, давай за врачом, ты быстрее всех бегаешь, — сказал Васька и перевел глаза на Барышню, — Вера, ищи любого полицейского и веди сюда. А я прослежу, чтобы Генка не убил Нерестова. Заморыш, сможешь помочь Шамону?

Мы стояли, глядя на Генку. Он сжимал и разжимал кулаки, потом глянул на раненого друга и проговорил:

— Да, я постараюсь.

Мы с Верой убежали. Когда на извозчике я привез городового врача Богдановича, оторвав его от помощи в больнице Силковых и Решаповых, около ренскового погреба уже толпились полицейские. Нас пропустили. Прошли мимо связанного Нерестова. «Собранье пестрых глав», — взгляд на мгновение остановился на цитате из Пушкина. Внизу лежал Шамон в окружении людей и черепов, уже в сознании, горели масляные лампы. Врач отогнал всех от истерзанного тела, лишь Генка остался рядом, помогая доктору.

Я смотрел на стонущего от боли Илью и на глаза наворачивались слезы. Порезы покрывали всё его тело. Часть из них были обработаны. Похоже, что Генка использовал водку из погреба для промывания ран. Полицейские во главе с Яковом Клоковым хотели вывести нас наружу, но мы не дались. В голове проносились мысли о том, что у Шамона теперь на всю жизнь останутся шрамы — на лице, на руках, везде.

Невольно вспомнились сны про мир Ормара, где целители могли бы справится с этими ранами за несколько минут, да и со шрамами тоже. Но то был другой, сказочный мир снов, где почти у всех людей мог проявиться тот или иной дар. Дар исцеления был преимущественно женский, но были также и целители-мужчины. Он возникал, когда человек получал какие-то раны. Все знали, что в этот момент можно попробовать представить, как происходит самоисцеление.

Если предрасположенность к дару исцеления у человека была, то именно на себе эта магия и проявлялась впервые. Зажегшись несуразной идеей, что вдруг у Ильи тоже есть такой дар, я еле дождался, пока врач закончит с другом. Богданович поднялся только через час, уставший, взмокший, и сказал, что Илью нужно вести в больницу, но жизни ничего не угрожает.

— Пожалуйста, на пять минут! — обратился к доктору и полицейским. — Мне нужно сказать что-то очень важное другу!

То ли мой тон был каким-то особенным, то ли все тоже хотели выдохнуть, прежде чем выносить стонущего больного наверх и допрашивать любителя Пушкина, но нашу компанию оставили с Шамоном. Я же зашептал ему в самое ухо, когда мы смогли, наконец, произнести слова утешения:

— Илья, слушай, помнишь, в мире Ормара есть целители. Для них такие раны — пустяки. Но я не о том. Вот как становятся целителем, — и я рассказал в подробностях всё, что знал про процесс инициации, — тебе всё равно терять нечего. Попробуй исцелиться, иначе шрамы останутся у тебя на всю жизнь.

Не знаю, слушал ли меня Илья и главное — прислушался ли ко мне, но я сделал то, что, как мне казалось тогда, был должен.

Когда Илью увезли в больницу, мы стояли перед Ренсковым погребом Нерестова и отходили от шока.

— Зло, зачем обнадежил его? — спросил Васька, а Генка с Барышней укоризненно посмотрели на меня.

— Я и сам точно не знаю, — ответил я, — просто показалось, что так хоть какой-то шанс есть. Может, совсем ничтожный, но всё же…

— неожиданно проговорила Вера, задумчиво качая головой.

— Чур меня! — выдвинул руки вперед Заморыш, но вдруг изменился в лице и испуганно посмотрел на меня. — Цыганенок в подвале!

Глава 19 Сложности общения

С Заморышем и псом Митрофаном мы помчались в наш дом на Владимирскую, сбивая с ног прохожих и налетая на лавки торговцев на Нижней площади. Блаженный Никитка, который, несмотря на зиму, был наг и бос, бросил в нас калачом, а Митра сумел его поймать и на ходу схарчить. Притормозив только у дома, мы переглянулись и чинно отворили калитку арочных ворот.

Пройдя сквозь арку во двор, подошли к люку. Тихо. Подняли крышку, с замиранием сердца спустились по заледеневшим ступенькам. Тихо. Вновь переглянулись, и на лице Генки я увидел беспокойство и страх — вдруг наш итальянский друг совсем замерз. Митра, не отстававший от нас, внезапно ощерился и залаял на дверь, при этом поднялся по ступенькам, отодвигаясь от подвала. Приложив ухо к двери, я услышал какой-то неясный голос.

— Вроде живой, — с надеждой сказал я, — давай, открывай.

Пес залаял еще громче, и теперь уже к нему присоединилась дворняга Заморовых. Генка повернул ключ в большом амбарном замке, снял его и положил на ступеньку. Собаки не унимались. Я стал открывать дверь, и тут ее дернули изо всех сил, так что я завалился вперед.

— А-ха-ха-ха, — раздался сумасшедший смех Демарко, — ну теперь вы у нас попляшете! Не всё вам над бедными итальянцами измываться! Ха-ха-ха!

— Ты что, напился? — подозрительно спросил Заморыш, а я, вскочив, увидел, что Франческо держит откупоренную бутылку.

— Фильо ди путана! — ответил на это итальянец. — Вот бы тебя так, а? Не понравится? Чего молчишь? Mille cazzi nel tuo culo!

— Ну хоть не замерз, — глядя на пьяного пульчинеллу, обратился я к другу, — и то хорошо. Можно его выпроводить, и всё.

— Ав-ав-ав! — итальянец сталдразнить собак, которые всё продолжали лаять, но не приближались, стоя где-то в районе верхних ступенек. — Culone! Ублюдок, мать твою, а ну иди сюда говно собачье, решил ко мне лезть? Ты, засранец вонючий, мать твою, а? Ну иди сюда, попробуй меня трахнуть, я тебя сам трахну ублюдок, онанист чертов, будь ты проклят, иди идиот, трахать тебя и всю семью, говно собачье, жлоб вонючий, дерьмо, сука, падла, иди сюда, мерзавец, негодяй, гад, иди сюда ты — говно, жопа!

От такого эпичного монолога, произносимого на одном дыхании, причем Франческо обращался по очереди к нам с Генкой и к собакам, тыча в нас пальцами, мне стало не по себе.

— Похоже, он того, с ума сошел, — перекрывая поток ругательств, запиваемый вином, я покрутил пальцем у виска.

— Раньше таким говорливым не был, — растерянно проговорил Заморыш.

Пока всё это говорилось и тыкалось, так получилось, что мы сделали пару шагов внутрь подвала. А Демарко вдруг остановился, выпрямился и торжественным голосом проговорил, будто находился на ярмарочной площади:

— Дамы и господа! Спешите увидеть! Только здесь и сейчас! Великолепный Балтассаре Амброссио представляет новое зрелище! Никакого обмана! Устраивайтесь поудобнее, занимайте лучшие места! — тут он указал на выставленные ящики, накрытые мешковиной, и мы, пожав плечами, потерянные, уселись.

Что делать, было решительно не понятно. Итальянец явно сошел с ума, сначала ругаясь, будто проходил курсы по русским ругательствам, а теперь, очевидно, представляя себя на Нижней площади. Оглянувшись вокруг, я увидел за спиной связки с луком. Какое-никакое оружие. Передал одну связку Заморышу, а другую взял себе.

— Ну а теперь — представление! — Демарко театрально прыгнул к входной двери и с размаху захлопнул ее, погрузив подвал в темноту.

Мы тут же вскочили и закричали на итальянца, готовясь обороняться. Темнота стояла — хоть глаз выколи. И тут я почувствовал, как замерзаю, будто разом очутился на северном полюсе. Или, что вернее, будто я окунулся зимой в Смоква-реку, и теперь, выбравшись, стою на льду, а меня обдувает ледяной ветер.

— А-а-а, — закричал Генка, — холодно.

— Никакого обмана! Только настоящие русские морозы! — продолжил декламировать итальянский ухажер. — Только настоящий свет итальянского возрождения среди русской тьмы!

И тут же подвал залил синеватый холодный свет, а мы стояли, ошарашенные и промерзшие до костей, не в силах пошевелиться и сойти с места. Фигура итальянского арлекина с воздетой рукой, будто он указывал на еще одного действующего персонажа этой странной пьесы, от которой у меня стучали зубы.

Воздух в том месте, на которое указывал Франческо, стал сгущаться и приобретать очертания человеческой фигуры. «Как тогда», — вспомнил я случай в этом же подвале несколько лет назад. Но если в тот момент мы с Генкой сразу побежали, то теперь от холода было невозможно сдвинуться с места. А воздух, сгустившись, превратился в фигуру мужчины в щеголеватом костюме, подобным тому, что я видел как-то в учебнике Саши по Всеобщей истории.

— Как же я вас ненавижу, — произнес бестелесный безэмоциональный голос из сгущения воздуха, и от этого отсутствия ненависти в тоне становилось еще страшнее, а температура в подвале будто еще понизилась на несколько градусов, хотя куда уж больше.

С трудом переведя взгляд на Демарко — кажется, я замерзал изнутри — увидел, что ему вполне комфортно и он стоит, расслабленно глядя на свершающуюся заморозку и прихлебывая из бутылки. Я попытался обратиться к нему, но из горло донеслось лишь какое-то шипение и свист.

— Сегодня начнется возмездие, — вновь заговорил призрак, и я понял, что если что-то не предпринять, тут же нам и настанет конец, а голос продолжал, — сегодня ненавистный город начнет погружаться в холод и забвение, где ему и место. Possa venire la punizione!

Мое превращение в мертвяка произошло молниеносно, просто одним скачком. Размышляя об этом потом, решил, что дело было в холоде — ведь зомби и сами были сотканы из него. А также в том, что я был уже почти что мертв, и обращение в мертвяка не отняло никаких сил и времени. Удерживаясь якорем за сестру Машку, схватил чуть живого Генку, открыл дверь и выкинул его наружу. Сам же захлопнул дверь и, скалясь и хрипя, повернулся к итальянцам — живому и не очень.

С удовлетворением увидел непонимание и животный страх на лице вкусного Демарко, пятившегося и забивающегося в угол. С трудом, ведь хотелось впиться в мозги этого театрального деятеля, перевел взгляд на сгущеного призрака. Там было такое же непонимание, и еще разочарование. Призрак что-то говорил по-итальянски. С трудом воспринимая даже русскую речь в облике зомби, я лишь по жестикуляции — призрак топтал свою шляпу и рвал на себе волосы — понял, что он крайне чем-то недоволен.

Двинулся в сторону призрака. Холод больше не причинял неудобств, а был практически моей родной стихией. Призрак же перестал изображать сцену порушенных надежд, надел шляпу и выставил руки вперед, что-то говоря. Сосредоточившись на словах, стал понимать, что он говорит.

— …поговорим. К такому меня жизнь не готовила. Эй, ты меня понимаешь?

Я кивнул и остановился, протянул руку к нему, чтобы потыкать в сгусток воздуха, но призрак, похоже, понял мое движение по-своему. Он протянул свою руку и пожал мне ладонь. Почувствовал холодное прикосновение — ладонь призрака, будто туман или даже самая натуральная вода, обхватила ладонь мертвяка.

Прислушался к своим чувствам в виде зомби и не обнаружил в них никакой злобы по отношению к существу, только что чуть не заморозившему меня с Генкой заживо. Кстати, как он там? Зато отвлекали мысли о вкусном и теплом человеке, делавшем вид, что его тут нет и что он посто тюк на полке. От моего взгляда человек поежился и казалось, по цвету слился с прохладным синеватым свечением, продолжавшим исходить из призрака.

— Можешь держать себя, хм, в руках? — вновь привлек он мое внимание и сильнее сжал мою ладонь, а другой рукой помахал у меня перед лицом.

Я кивнул, и призрак продолжил:

— Давай, превращайся обратно, тогда поговорим.

Отрицательно покачал головой и вырвал руку из невесомого пожатия призрака. Тот закатил глаза и произнес:

— Послушай, не буду я тебя больше морозить. Теперь мне это больше ни к чему, ты мне в таком виде интересен.

Я в недоумении пожал плечами и вновь покрутил головой из стороны в сторону и подумал, что надо бы язык жестов, что ли, выучить, следом за Ормом, а то только «да», «нет» и «не знаю».

— Хорошо, раз не веришь, поступим так. Я пообещаю не трогать тебя, если ты отстанешь от Франческо. Пойдет? — спросил призрак.

Подумав, я указал рукой-лапой на дверь, а потом наверх, надеясь, что этот бестелесный поймет.

— Да-да, не буду трогать и этого мальчишку, и всех, кто в доме. Теперь всё? — закатив глаза, произнес призрак.

Я еще раз показал на дверь и помахал рукой из стороны в сторону.

— Да сдались мне эти собаки! — возмущенный до глубины души, или что там у призраков, воскликнул щеголь.

А я жестом пригласил его давать обещание, хоть и не очень понимал, как это поможет мне начать ему доверять. Призрак же весь собрался, втянул в себя свет и стал будто телесным, горящим синевато-черным пламенем, снял шляпу, приложил руку к левой стороны груди и торжественно произнес:

— Я, Рикардо Вилла, торжественно клянусь не причинять вреда никому из обитателей этого дома, будь то люди или животные, — и вспыхнул синевой, которая прокатилась по подвалу, ослепив меня в виде мертвяка.

Сумев вновь видеть, я обнаружил призрака опять в прежнем виде, освещающего помещение. Тот висел в воздухе и ожидал. Когда волна прошла через меня, было странное чувство, и я понял, что это было нечто нерушимое. Додумать и дочувствовать странное ощущение не дал мне вновь призрак.

— Ну и что ты теперь стоишь как чурбан, а? Ты что, в первый раз видишь клятву призрака? О! Санта Мария! — он воздел руки к небу. — Какая необразованная страна!

Разглагольствования прервал скрип открывающейся двери. Оглянувшись, я увидел, что в подвал заглядывает Заморыш, прицеливаясь из самодельного арбалета. Я замахал руками, показывая, что не надо ни в кого стрелять, и вытолкнул его обратно, захлопнув дверь, чтобы не мешал разбираться. Генка пытался открыть дверь, но я просто подпер ее ногой, и он был бессилен против меня в облике зомби.

А призрак в нетерпении расхаживал по воздуху, приговаривая:

— Да, конечно, Рикардо Вилла просидел сотни лет в этих кирпичах, будь они неладны, он и еще подождет, как глупый зомби соизволит превратиться. Да уж, конечно, пусть мертвяк еще попугает несчастного итальянца Демарко, которого сначала закинули в эту мерзлую темницу.

Он еще что-то говорил, и я, постояв еще минуту, прислушиваясь к своим ощущениям, всё же решил, что, если чувства меня не обманывают, то призрак и правда теперь безопасен для нас. Вздохнув, я обратился обратно, и почувствовал дикий холод, сковывающий меня. Вилла, заметив это, метнул в меня, как казалось, волну теплого воздуха, и мне стало гораздо легче.

— Погоди, сейчас с Генкой вернемся, — стуча зубами, обратился я к призраку, который лишь кивнул, внимательно меня разглядывая, а потом к Демарко, — Франческо, подождешь тут еще несколько минут?

Итальянец, еще испуганный и вжавшийся в стену, неуверенно кивнул, косясь на призрака.

— Иди, иди, — сказал призрак и махнул мне рукой, — а с соотечественником сейчас пообщаюсь, введу его в курс дела.

Выйдя на улицу и отведя в сторону Генку, кратко обрисовал ему всю картину, насколько позволяли стучащие до сих пор зубы и саднящее немного горло после превращения. Друг ни за что не желал возвращаться хоть когда-нибудь в подвал, но я его убедил, что больше нам ничего не грозит. Согревшись у печки на кухне и забрав с собой только что вскипяченный сбитенник и кружки, мы вернулись в подвал.

— Не прошло и года! — безэмоционально возмутился призрак.

Видимо, он вполне осознавал, что голос не передает никаких эмоций, и компенсировал это избыточной жестикуляцией. Франческо больше не вжимался в стену, а сидел на ящиках. Впрочем, при нашем появлении он встал, всё еще опасливо косясь на меня. Заметив это, призрак выдал итальянцу леща.

— Ай, холодно, — вскрикнул он.

— Говорю тебе, больше нечего бояться, — поучительно произнес воздушный Рикардо, — мы с господином зомби договорились. Ведь так?

Я кивнул, и вновь протянул руку призраку.

— Иван Назлов, ученик ломокненской мужской гимназии. Рад познакомиться, — усмехнулся, а призрак вновь пожал руку, и я почувствовал, будто ледяная крещенская купель охватывает мою ладонь.

— Рикардо Вилла, итальянский зодчий и строитель ломокненского кремля, — вновь важно представился призрак, и перевел взгляд на моего друга.

— Я, это… Генка, — неуверенно начал Заморыш, взлохматил голову руками, и продолжил уже более уверенно, — Геннадий Заморов, тоже из гимназии, и это мой подвал.

Рикардо расхохотался своим безэмоциональным смехом, но всё же пожал руку и ответил:

— Позволю себе не согласиться, молодой сударь. Это не только ваш, но и мой подвал. Надеюсь, с этим вы не будете спорить.

Генка, который не решался вырвать ладонь из обжигающего холода, быстро закивал, и призрак освободил ладонь.

— А теперь, господа, вам нужно разрешить недопонимание с моим соотечественником, — указал Вилла на комедианта, который исподлобья смотрел на нас.

— Ну, для начала я предлагаю согреться, — сказал я и указал на сбитенник и стаканы.

Генка разлил горячий пряный напиток, не переводившийся в доме, особенно в холодное время года. Ведь я объяснил своим новым родителям, что жить без сбитня не могу и он напоминает мне о родном доме. На самом же деле, как и сейчас, я частенько лечил сбитнем разодранное превращениями в мертвяка горло.

Призрак погрустнел, когда мы пили горячий напиток, усевшись на ящики. Он также сидел на ящике и даже попросил налить ему тоже. Ему удалось удержать стакан со сбитнем, и он, вздыхая, смотрел на него.

— Франческо, извини, совсем забыли про тебя в подвале, — обратился я к сестриному ухажеру, — там беда с нашим другом приключилось.

Рассказав на пару с Генкой, что произошло в ренсковом погребе Нерестова с Ильей, я подумал, что надо бы еще успеть сходить навестить его в больнице. Демарко, сначала настроенный резко против нас, по ходу рассказа всплескивал руками и восклицал что-то на итальянском, в конце уже не был обижен и мы все вместе еще раз пожали друг другу руки, в том числе и призрак. Сбитень уходил на ура, только покрылся ледяной коркой в стакане у Рикардо.

— Я даже теперь вам сильно благодарен! — горячо воскликнул Франческо. — Кто бы мог подумать, что здесь, в Ломокне, в каком-то самом обычном подвале я встречу итальянца! Хоть и не живого…

— Но и не мертвого, — весело, судя по жестикуляции, улыбке на синем лице и подмигиванию, ответил упомянутый «неживой».

— Да-да, конечно, — немедленно заверил его Демарко, — правда, сначала я чуть не обделался. Долблюсь в дверь, ору, и тут чувствую, что сзади какое-то синее сияние разливается. Меня всего холод охватывает, и голос…

— «Кто посмел нарушить мой покой», ха-ха-ха, — расхохотался призрак, стуча себя по коленкам, — «ты умрешь, ничтожный человечишка!»

— Именно! Только по-итальянски, конечно, ну и еще страшные ругательства, не знаю, как на русский переводить. Ну я и закричал что-то, тоже со страху на своем родном языке…

— «Не убивайте, я так молод, я так хочу жить, как же Саша без меня», ха-ха-ха, — вновь перебил призрак, судя по всему, цитируя испуганного Франческо, — а я, как услышал родную речь, только исковерканную, забыл, что и сделать хотел. Ведь несколько веков родного слова не слышал. Что же за город такой?! Основал итальянец, кремль строили опять итальянцы — а сотни лет ни одного словечка на родном языке не слышал.

Призрак продолжал возмущаться, произнося фразы, будто пономарь, без выражения, при этом по заламыванию рук, выпячиванию глаз, разрыванию шляпы всё буйство эмоций нашего нового удивительного знакомого прекрасно считывалось. Переглянувшись с Генкой, а затем и с Демарко, я понял, что нам предстоит разговор, полный открытий.

Глава 20 Ломокненский кремль

Волны Адриатики омывали борт отплывающего корабля. Зодчий Рикардо Вилла не отрываясь смотрел на удаляющиеся берега родной Италии. Ласковое солнце заливало своим светом площадь с собравшимися людьми, среди которых были его родители и невеста. Позади поднимались черепичные крыши домов, а еще дальше тянулись виноградники и оливковые рощи. Легкий ветерок теребил волосы итальянца и смахивал непрошеные слезы с глаз. Он так и стоял, обратившись к берегу, где прошли его детство и юность, пока они не исчезли из вида. Такой же яркой и родной эта картина вставала в сознании Рикардо и через год, и через десять, и более, чем через триста лет.

— Не унывай, друг, — еще один зодчий похлопал Виллу по плечу, — через пять лет вернемся обратно богатыми! Лучше пойдем выпьем вина!

Всего на корабле отплывало в далекую Московию больше сотни специалистов: архитекторы, разделявшиеся на старших, учеников и подмастерьев, каменщики, также со своей иерархией, и другие мастера, потребные при строительстве ломокненского кремля. Не в первый раз итальянцы строили в России укрепления. За пятьдесят лет до этого знаменитый Аристотель Фиорованти строил московский кремль, а вслед за ним в далекую страну устремились и другие итальянцы, мечтавшие разбогатеть и увидеть творения своего разума запечатленными в камне.

Каждый из них возвратился домой богатым человеком с обширной архитекторской практикой. Теперь же московский деспот Василий Иванович задумал построить несколько крепостей, дабы усилить оборону своего княжества от непрекращающихся набегов степных кочевников, доходивший порой и до столицы. А про Ломокну поговаривали, что город этот, такой же древний, что и Москва, избран князем Василием как центр борьбы с нечистью.

Про нечисть в далекой северной стране ходили легенды. Конечно, жители Апеннинского полуострова и сами не понаслышке знали про зомби, приведений и даже вампиров, но никакой существенной угрозы вышеперечисленные представители мертвого мира не представляли. Попадались они крайне редко, и чтобы встретиться с кем-то из них, надо было быть совсем уж несчастливым человеком без защиты Божьей Матери. Ну или слишком храбрым и глупым, чтобы шляться в непонятных античных развалинах в поисках несметных проклятых сокровищ.

Несколько месяцев занял путь у итальянских зодчих, и вот, наконец, они оказались в Ломокне. Деревянный город на берегу рек Смоквы и Ломокненки встретил их страшными морозами, от которых спасали лишь огонь в печи, горячее вино и сбитень. Полгода итальянцы вместе с приставленными к ним московитами учили русский язык, дабы руководить рабочими, осматривали местность, намечали контуры будущей крепости, составляли чертежи, налаживали технологию изготовления кирпича и раствора, дивились белому камню из Ростропопово, села недалеко от города, который должен был пойти для внутреннего наполнения стен и башен кремля.

Все итальянцы ходили с большой охраной из русских воинов, которые должны были следить, чтобы с ними не заговаривали посторонние — великий князь боялся, что иностранцы узнают какие-нибудь тайны его государства. Те же воины защищали несмышленых архитекторов и каменщиков от нападений нечисти, которые периодически случались: то мертвяк выскочит, а то и вампир захочет отведать кровушки.

Зима сменилась весной, а за ней пришло лето. Морозы прошли, быт наладили, щедрое жалованье правитель страны выплачивал вовремя, чертежи были готовы и утверждены самим государем. Василий Иванович пожелал, дабы ломокненский кремль был лишь немного меньше, чем московский. Рикардо Вилла предвкушал начало строительства грандиозного сооружения и мечтал о том, что через несколько лет увидит плоды своих рук воплощенными. Тогда он зарисует кремль во всех подробностях и на родной земле будет хвалиться постройкой, достойной развалин Рима цезарей.

При первых же осмотрах Ломокны Виллу и остальных зодчих поразило, помимо ужасающего холода, от которого некуда было деться, что оказывается, они должны были строить стены крепости на заранее определенных местах, а именно — каменные укрепления должны были пролегать ровно там, где сейчас проходил небольшой деревянный забор. Местные гордо называли его крепостной стеной, что вызывало лишь смех у итальянцев.

В границах этого забора находился небольшой деревянный кремль, занимавший не более одной трети его пространства. После постройки каменной крепости этот детинец, как именовали его русские, предполагалось снести. Итальянцы возмутились, что им нужно строить точно по забору, на что русские отвечали, что если они не хотят этого делать, то могут отправляться восвояси, естественно, без копейки в кармане. Делать было нечего, и зодчие стали работать с тем, что есть.

Но после того, как через несколько дней разобрались с местностью и прохождением деревянного забора, выяснилось, что укрепления проходят по наилучшему маршруту. Возможно, стоило в некоторых местах несколько поменять траекторию будущей крепости, но это было совершенно несущественно. Тут явно работал какой-то архитектор, производивший по всей науке оценку местности, причем с прицелом как раз на строительство в будущем каменных укреплений.

Работавшие с итальянцами русские, по их словам, знать не знали, кто проектировал и строил деревянный забор, чему приезжие зодчие ни разу не поверили. Впрочем, такая ситуация лишь упростила для архитекторов работу. Было спроектировано семнадцать башен, четверо из которых были проездными воротами. В пряслах стен было еще двое небольших ворот.

В торжественный день закладки ломокненской крепости в город прибыл сам великий князь Василий Иванович. Рикардо Вилла вместе с другими итальянцами, зодчими и каменщиками находился в первых рядах сразу после приближенных деспота. С пением церковных гимнов, предводительствуемая митрополитом Московским, торжественная процессия обошла в течение нескольких часов весь периметр стен.

К приезду князя работы уже начались. Были вырыты рвы на месте пролетов стен и котлованы для закладки башен, свезен первый камень и кирпич. По всему пути процессии — на месте башен, ворот и посередине между ними — стояли клетки с нечистью, в которых томились зомби и вампиры, предназначенные в жертву. Начав от места будущих Ивановских ворот кремля, Василий Иванович начал двигаться противосолонь вдоль будущей крепости.

— Кровь Рюрикова потомка запечатает нечисть в крепости сей, — провозгласил великий князь и резанул себя кривым ножом по ладони.

Он стоял на помосте над центром будущих ворот. Капли крови упали на дно котлована. Туда же следом за кровью полетели связанные вампиры и зомби. Сверху на них обрушился белый камень, заживо погребая нечисть под собой.

— Кровь Рюрикова потомка запечатает нечисть в крепости сей, — вновь и вновь, обходя место строительства, провозглашал правитель и резал свою руку, тут же после этого куная ее в сосуд с жидкостью, отчего рана затягивалась, оставляя лишь шрам.

Вновь и вновь всё новая нечисть отправлялась в основание ломокненского кремля. Рикардо Вилла, как и остальные иностранцы, были поражены происходящим. Тридцать четыре раза князь Василий разрезал и исцелял свою ладонь, и тридцать четыре раза зомби и вампиры были заваливаемы камнями.

Обойдя по кругу крепость, наконец через несколько часов процессия вернулась на место Ивановских ворот, и государь перестал калечить себе руку, уже не заживавшую до конца, и передал инициативу церковникам. Те провели торжественный обряд водворения зуба Иоанна Крестителя на место башни. К этому времени рабочие подготовили площадку над местом упокоение нечисти, где в золотом ковчежце и была оставлена драгоценная святыня.

На следующий день после церемонии началось полноценное строительство. Сотня итальянцев поделила между собой башни и стены, чтобы каждый из архитекторов мог получить необходимый опыт в искусстве строительства. При этом кремль возводился постепенно, башня за башней и пролет стены за пролетом. На долгие зимние месяцы приходилось прерываться, и итальянцы коротали бесконечные холодные и темные дни кто как мог.

Рикардо Вилла вместе с остальными пил и гулял, катался с гор, знакомился с местными красавицами, обследовал город — всегда в сопровождении кого-то из русской стражи. От нечего делать начертил план города, множество раз обойдя его вдоль и поперек. Праздновал вместе с православными Рождество и Пасху, отмечал Масленицу, или, как еще называли ее русские — Сырную неделю, так напоминавшую ему безудержный итальянский карнавал.

Плясал вместе со скоморохами, катался с ледяных гор на Нижней площади. Прыгал через костер на Верхней площади…

— Какой-какой площади? — перебил я приведение. — Верхней?

— Ну да, Верхняя площадь, — показывая недовольство жестами, ответил Рикардо.

— Ха! Я так и знал, что есть еще Верхняя площадь! — победно вскинул я руки.

— Ее что, нет сейчас? — удивленно спросил зодчий.

— В том-то и дело! Нижняя есть, а Верхней нет! Кстати, где она находилась? — меня разжигало любопытство.

— Да прямо за Ивановскими воротами, и тянется до Ломокненской башни, где же еще? — пожал плечами Вилла.

— А Ивановские ворота… — начал было я, но Генка меня перебил.

— Разрушены. Это недалеко от Ямской башни, а еще церковь Иоанна Богослова рядом.

— Слушай, получается, что сейчас там Рубненский монастырь, — прикинул я в уме расположение площади.

— Выходит, что так, — подтвердил Заморыш.

— Вот же глупость! — возмутился призрак. — Оставили в городе Нижнюю площадь, а Верхнюю застроили. А какое было место, эх.

На Верхней площади всегда горел костер, под высоким навесом. Зачем-то его поддерживали круглый год. Великий князь сам подходил к костру, бросал туда ветки. Чтобы подойти к просторному центру Верхней площади, где горел костер, надо было пройти по дорожкам, которые извивались, и будто составляли какой-то узор. Дорожки же были окружены кустами, всегда ухоженными.

Рикардо Вилла от нечего делать зарисовал и этот узор. Извивы пересекали всю площадь и в конце концов заканчивались выходом к костру. Здесь на Масленицу, Святки и Иванов день разжигали небольшие костры, через которые прыгали ломокненцы. На этом же костре сжигали первенца.

— Первенца?! — воскликнули мы с Генкой в один голос.

— Так называли первого зомби, которого вылавливали в Смоква-реке… — начал объяснять призрак.

— Который появляется из реки раз в год в начале весны, — закончил Генка.

— Хватит перебивать, — Рикардо недовольно сложил руки на груди, — почему же раз в год? Было четыре первенца, по временам года. Один действительно в начале весны, когда лед собирался двигаться. Другой летом, приблизительно в самый длинный день. Еще один в дни осеннего равноденствия, и последний на Святки.

— Целых четыре раза! — удивленно воскликнул я. — Сейчас только один раз, по весне… Скажи, Рикардо, а что происходило потом, после первого мертвяка? и сколько это длилось?

— Да что же могло происходить? Потом лезли следующие зомби из этой речки проклятой, толпами валили. Ну и могли когда три дня, когда неделю лезть, а когда и пару недель не прекращали, — отвечал призрак.

— А не знаешь ли ты, — задумчиво начал Заморыш, — такие вот зомби только в Ломокне появлялись, или еще где вылазили?

— Ну зачем же только в Ломокне? — удивился Вилла. — Точно уже не припомню, но знаю, что в Москве-граде были мертвяки. Говорили, кажется, что и еще где-то они были, но сейчас могу и соврать, времени-то много прошло. А как сейчас?

— А сейчас — только у нас и только один раз в году, и ровно семь дней. Мы это время называем Мертвой седмицей, — ответил я.

— Мир-то изменился, пока я сидел, — произнес также бесстрастно Рикардо, — но продолжу мой рассказ, а потом и вы мне расскажите, что в мире творится.

Строительство кремля продолжалось шесть лет. Наступило последнее лето. Ни одна башня или пролет стены не были закончены полностью. Специально оставлялись недостроенные участки, которые, как объяснили итальянцам русские, нужны были для совершения заключительного ритуала, который также должен был провести великий князь. После этого в течение пары недель предполагалось закончить постройку, заделав оставленные участки.

И вот настал ясный августовский день, когда Василий Иванович приехал в Ломокну для завершения крепости. Как объяснили итальянцам, им следует встать на всем протяжении стен и башен кремля, за которые они отвечали, чтобы проходящий мимо правитель в сопровождении свиты при совершении ритуала наградил иностранных зодчих и каменщиков, под руководством которых была совершена столь грандиозная постройка.

Рикардо Вилла в своей парадной одежде ожидал князя и награду наверху Свибловой многоугольной, а потому казавшей круглой, башни. Это была его гордость. Окруженный привычной охраной из русских воинов, он смотрел на величественный вид, открывавшийся сверху. Извивающаяся лента Смоквы-реки, живой Рорбеневский мост, поля, село Рорбенево с его монастырем — и дальше бесконечные поля, леса и перелески. Он полюбил этот край за шесть лет, и теперь в нем боролись противоположные чувства — хотелось насладиться делом рук своих, но всё также неотвратимо тянуло на родину.

Вот наконец люди вокруг засуетились, а зодчий оторвался от созерцания просторов. На башню, наверху которой в центре зиял провал, нужный для ритуала, всходил Василий Иванович Рюрикович. Когда все немногочисленные сопровождающие поднялись и заняли свои места, князь обратился к итальянцу:

— Выполнил ли ты свою работу?

— Да, княже, — отвечал, как его научили, Рикардо.

— Доволен ли ты платой и кровом? — продолжил спрашивать князь.

— Да, княже.

— Желаешь ли ты получить награду?

— Да, княже.

— Достоин ли ты награды?

— Да, княже.

— Готов ли ты к награде? — вновь спросил Василий Иванович.

— Да, княже.

И тут Рикардо почувствовал, как его хватают, а рот опоясывает повязка, словно он скаковая лошадь. Страх пронзил итальянца, он пытался что-то крикнуть и бежать, но повязка не давала произнести ни звука, а крепкие руки уже связывали его. Посмотрев на несчастного человека ничего не выражающим взглядом, великий князь стал произносить ритуальные слова:

— Добровольно награду и честь на себя приявший, человек сей определяется волей и кровью потомка Рюрикова к вечному охранению и защищению града сего, и запечатывает крепость сию и град сей. Да пребудет человек сей вечно в граде сем, пока стоит он и пока крепость его нерушима пребывает. И будет сей человек служить потомкам Рюрика вечно, пока не освободит его Рюрикович кровью своею, посчитав службу исполненной.

Князь резанул тем же ножом себе руку, начертав окровавленным пальцем некий знак на лбу скованного ужасом Рикардо, и пролив несколько капель в провал башни. Потом Василий Иванович кивнул державшим итальянца, и те столкнули его в пропасть. Дикая боль пронзила зодчего, когда он упал вниз, ударившись спиной. Он смотрел наверх, где безучастные лица с интересом наблюдали за ним. Один из них бросил вниз широкополую шляпу Рикардо, и она, медленно планируя, опустилась ему на лицо, закрыв обзор.

Мучаясь от невыносимой боли, Вилла еще услышал, как сверху раздаются приказы, а потом на него посыпались огромные белые камни, и он умер. Казалось, в то же мгновение он пришел в себя в толще камня, и двинулся наверх. Как-то легко пришло осознание, что он превратился в призрака, и желание отомстить князю, убившему его. Он взлетел вверх, но уперся в верхнюю площадку башни, не в силах ее преодолеть.

Взглянув наверх, он как сквозь мутное стекло или воду увидел, что башня пуста. Лихорадочно перемещаясь по башне, он понял, что не может выйти за ее пределы. Свиблова башня ломокненского кремля, творение рук его, стала для Рикардо Виллы его же тюрьмой.

Глава 21 Призрачные сомнения

На время в подвале воцарилось молчание. Призрак, казалось, вспоминал и вновь переживал события последнего дня своей человеческой жизни, а мы — я, Генка и Франческо — были просто в шоке от судьбы нечисти, сидевшей с нами на ящиках с провизией, держащей в руке стакан со сбитнем, окончательно превратившимся в лед.

«Кто тут еще нечисть, — подумалось мне, — этот несчастный архитектор, построивший прекрасную ломокненскую крепость, или князь Василий, безжалостно убивших сотню итальянцев, когда они стали не нужны?»

Становилось холодно. Сбитень давно остыл, да и очень хотелось есть. Я собирался объявить перерыв, но меня опередил молчавший почти всё время Демарко.

— Надо уезжать отсюда, покуда не поздно!

— Сидеть! — приказал Рикардо, и положил ледяную руку на голову своего соотечественника, который послушно опустился обратно, после чего призрак продолжил. — Иван, ты обещал отстать от Франческо, верно?

— Да, было такое, — скривившись, ответил я, а Генка, которого я не посвятил в эту деталь, возмущенно уставился на меня.

— А я не обещал отстать от этого цыганенка… — начал было Генка, но призрак схватил его за шею, но тут же сам, вскрикнув, отшатнулся.

— Чёртова клятва, забыл, как бьется, — причитал Рикардо Вилла.

После горячего обсуждения и взаимных упреков, в первую очередь, между Заморышем и Демарко, было решено временно заключить мировую. Генка никак не хотел отпускать Сашу в Италию «непонятно с кем». Призрак же убеждал Франческо остаться в Ломокне на время, говоря, что не готов потерять единственного человека, с которым впервые за сотни лет может говорить по-итальянски. К тому же в этом подвале, по уверению призрака, комедианту ничего не грозило: «в своих кирпичах мне никто не соперник».

Мне же пришлось пообещать, что я тоже буду учить итальянский язык, беря уроки у ухажера Саши, да и у самого Рикардо Виллы. Генка же пытался задать призраку миллион уточняющих вопросов, но тот отказался отвечать, что на его, что на мои вопросы до тех пор, пока он не смириться с Демарко. Скрипя сердце, ему пришлось на это согласиться и, всё еще неприязненно глядя друг на друга, они вновь пожали руки.

Заявившись после этого втроем с Демарко в дом, мы шокировали всех присутствующих. Саша по привычке сначала попыталась накинуться с обвинениями на нас, видя синяки и довольно жалкий вид замерзшего возлюбленного. Мне вновь пришлось всех успокаивать. Не знаю, чем так не угодил семье Заморовых итальянский ухажер. Как по мне, он был не так уж и плох, а что католик — так это дело поправимое. Вот что Сашку увезет с родной стороны — то да, расставаться с ней не хотелось.

После этого навестили Шамона в больнице Силковых и Решапова на Репинской улице. Замотанный с головы до ног в бинты, он лежал и смотрел в потолок. Пахло лекарствами, вместе с нашим другом в палате лежало еще несколько человек, все взрослые, с которыми ему особо не о чем было говорить. На тумбочке рядом с кроватью стояла погашенная восковая свеча на подсвечнике, потрепанное раскрытое Евангелие. Мы пытались ободрить друга, но всегда веселый и добродушный парень не реагировал.

— Надо было тренироваться, — горько проговорил он, — а я…

На это нечего было ответить. Тренируйся Илья, как прежде, глядишь, Нерестов с ним и не справился бы. Хотя как знать, скорее всего, подловил исподтишка. В любом случае вот уже пару лет Шамон сначала просто отлынивал от утреннего бега и тренировок в подземелье, а потом и вовсе прекратил.

Наклонившись к другу, я шепотом спросил у него:

— Илья, ты пробовал исцелиться?

— Что ты несешь?! — гневно воскликнул он на всю палату. — Еще друг называется! Втягиваешь в эти свои бесовские штучки!

— Какие еще бесовские? — шепотом возмутился я. — Кто тебе это наплел?

— Кто наплел? По-твоему, я такой тупой, что сам не могу догадаться? — зло говорил парень.

— Эй, никто не говорил, что ты тупой, — теперь уже Генка вклинился в спор, но прозвучало это не слишком искренне, поскольку частенько в своей компании мы подшучивали над Шамоном и его твердолобостью.

— Шамон, ну при чем тут бесы? — попытался воззвать я к разуму. — Я хожу в церковь, постоянно причащаюсь, чаще всех вас, вообще, да похоже, чаще всех в этом городе. Отец Спиридон за этим дюже следит.

— Ну и что? Нашел тоже авторитет! Спиридон вообще ненормальный. Бегает, дерется, — начал Илья.

— А еще он преподает в приходской школе. А еще он отпевает всех ломокненцев, провожает их в последний путь. — настаивал я.

— Я ему не верю. Мало ли что — священник. Нашел мне доказательство. — усмехнулся мальчишка. — Я сам, может, лет через пять стану священником, и что — будешь мне в рот заглядывать, что бы я ни сказал?

— Ну и думай, что хочешь! — мне это уже надоело. — Я хотел тебе помочь, а ты упрямишься, даже попробовать не хочешь. Дело твое.

Оглянувшись вокруг, я попытался кое-что найти, но не обнаружил и вышел в коридор. Генка что-то втолковывал Шамону, а больные вокруг призывали нас уже заткнуться. Найдя, что искал, я вернулся в палату и, оттолкнув Генку, спросил:

— Ты себя в зеркале-то видел?

Он отрицательно покачал головой, а в глазах промелькнул страх.

— Так полюбуйся! — я выставил перед ним зеркало, но он зажмурил глаза. — Давай, посмотри, в кого ты превратился, слабак!

Генка ткнул меня в бок, но мне было всё равно. Этот баран Шамон выбесил меня своим упрямством.

— Смотри, я всё равно не уйду, так и буду стоять, — вновь злым шепотом потребовал я.

Еще несколько секунд Илья также лежал, а потом резко открыл глаза. Гамма эмоций в одно мгновение пронеслась на его лице: неузнавание собственного отражения, момент, когда он понял, что смотрит на себя, ужас, сознание непоправимости, боль, слезы.

— Проняло? Подумай еще раз о том, что я говорил тебе про исцеление. Держи зеркало. — я вложил его в руку Шамону, и потянул на выход Генку, который застыл, шокированный сценой.

— Зло! — начал было возмущаться Заморыш.

— Отвали, Генка! — огрызнулся я, и больше мы не произнесли ни слова по пути из больницы.

* * *

Рикардо Вилла осознал себя свежеиспеченным призраком, заключенным в построенной по его проекту и под его руководством Свибловой башне. Следующие две недели были худшими в его жизни, если такое посмертное существование можно было назвать жизнью. Итальянец мотался по своей пещере, с размаху влетая в непреодолимые границы башни, размеры которой он знал от и до. Он орал, но его никто не видел и не слышал. Он хотел бы забыться сном, но сон не входит в привилегии призраков.

А через две недели в ломокненском кремле вновь объявился великий князь Василий. На Свибловой башне зажгли костер. Глядя сквозь стены, словно через мутную воду, Рикардо видел костры на ближайших стенах и башнях — дальше обзора не было. Вновь Василий Иванович проходил по уже полностью законченной постройке, совершая еще один ритуал. Вновь резал себе ладонь и капли крови падали в огонь, вспыхивая множеством ярких брызг.

На последнем костре волна неземного света пронеслась через крепость, и распространилась дальше в город, насколько мог видеть Рикардо. Включился слух — впервые за две недели призрак мог слышать не только собственные плач, крики и проклятья.

— Слуги города! Я, от крови Рюриковой, обращаюсь к вам. — говорил князь. — Слушайте мог приказ. Охраняйте крепость сию и град сей Ломокну. Берегите ее от нечисти во плоти приходящей — от мертвечины и кровь сосущих вампиров. Ходите по путям, проложенным Карлом Ломоккой от семени Ормова, и завершенным мной, Василием Рюриковичем, и не давайте нечисти перейти к миру живых.

Каждое слово Рюрикова потомка огнем проходило через существо итальянского зодчего. После двух недель ада он обретал новый смысл существования. Разум, где бы он ни заключался в бестелесном призраке, противился, но сердце восприняло приказ как свой собственный выбор. Сумев двигаться после затихшей речи правителя и волны света, Рикардо понял, что видит в прясле стены рядом с собой своего собрата-итальянца.

Медленно, не веря своему счастью, он двинулся в его сторону, и тот тоже, заметив, полетел навстречу. Сажень, аршин, вершок — и вот зодчий проходит за границы Свибловой башни в стену — красный кирпич по бокам и белый камень внутри. Разговаривает с собратом по несчастью и загробной участи, находит других — как и предполагал Рикардо, вся сотня итальянцев превратилась в призраков, чтобы охранять покой ломокненцев.

Вскоре призраки выяснили, что могут также передвигаться и по улицам города, выходя через построенные ими ворота — трое больших и двое малых. Когда в городе появлялись зомби или вампиры, все призраки-защитники тут же узнавали об этом и летели по улицам уничтожать их. Так вскоре вся нечисть, особенно вампиры, таившиеся по домам и ведущие в неотличимый от человеческого образ жизни, были уничтожены. Мертвяки же просто десятилетие за десятилетием появлялись в городе всё меньше и меньше, покуда их не стало вовсе.

После этого Рикардо стал стонать по ночам от невыносимой скуки и молил только о том, чтобы забвение пожрало его. Люди обходили облюбованную им Свиблову башню, говоря, что там воют черти. Если бы они знали, как близки были к своей догадке. Постепенно в городе даже сложилась легенда, что на башне сидит черт и от нечего делать воет по ночам и мотает ногами. Так Свиблова башня стала называться Мотасовой.

Бродя по улицам города и слушая разговоры ломокненцев, Рикардо Вилла с удивлением узнал, что, оказывается, черт Мотас вел интересную жизнь на его башне. Одна тетушка увлеченно рассказывала другой, что «на башне сидел черт несколько сот лет и мотал ногами. Напротив башни нее, за рекой, на лугу, окруженный избами крестьян красовался Рорбеневский монастырь. На противоположной стороне за три версты, на стрелке между Смоквой-рекой и Окой — монастырь Логутвин.

Как-то летел сатана из Рорбенева. Видит его с башни Мотас.

— Откуда и куда, друг, — спрашивает Мотас.

— Да вот рорбеневских монахов соблазнял. Там кончил, теперь к вам в город.

— Э, голубчик, — отвечал Мотас, — я тут уже четыреста лет от нечего делать мотаю ногами. Здесь нас с тобой поучат грешить, ступай в Логутвин».

Этот рассказ, облепленный потом множеством самых фантастических подробностей, несколько лет к ряду смешил итальянских призраков. Но и он приелся, и от скуки некуда было деться. Рикардо давно потерял счет месяцам, годам, а потом и десятилетиям. Одно и то же, одно и то же — и так до бесконечности. Давно были выплаканы все призрачные слезы по родине, родителям и невесте. Давно были забыты их лица.

Но в какой-то момент, не вдруг, а как-то незаметно что-то стало меняться. Дело их рук, ломокненский кремль, стал приходить в упадок. Осыпались зубцы стен, а потом и прясла стен. Рикардо видел, что его башня, стоящая на берегу Смоква-реки, подмывается ее волнами, и всё больше накреняется, да так, что грозит упасть прямо на головы проходящим людям.

С дорогами, по которым могли передвигаться призраки, тоже было всё неладно. Некоторые из них перекрывались возникшими прямо посреди домами. Так пошло довольно давно, насколько мог вспомнить Вилла, когда после каждого крупного пожара деревянного города он немного сдвигал сеть своих улиц. Призраки не могли больше попасть в некоторые части города, да и сам город, насколько они могли видеть, разрастался.

Вновь появились вампиры, обитавшие там, где защитникам города было до них не добраться. Вновь из реки стали подниматься зомби. А потом город перестроили, уничтожив все старые улицы, лишь по указанию городского начальства жители оставили калитки по пути следования старых улиц.

Люди заметили наконец, что Мотасова башня сильно накренилась. Ее обнесли забором со стороны берега Смоква-реки, подперли, как могли. Видя это, Рикардо лишь качал головой — разве могло дерево удержать камень? И однажды раздался страшный грохот, башня рухнула, и вместе с ней полетел вниз и ее несчастный зодчий, увлекаемый падающим камнем. Всюду вокруг — на улицах, на берегу и в воде лежали глыбы камней на месте высившейся башни. Она рухнула с самого основания, подгрызенная временем и водой в своей подошве.

В последующие дни предприимчивые ломокненцы собирали камни и отвозили к себе. В самую большую повозку притянуло и призрака, и так он оказался на Владимирской улице в подвале дома Заморовых. Сначала он испытал то самое чувство заключенности в темницу, что сразу после смерти, когда не могу покинуть границы Свибловой башни. Он был заперт впределах одного-единственно подвала и части первого этажа, отрезанный от всех остальных призраков. Впрочем, последнее его не сильно беспокоило: за сотни лет одни и те же лица не вызывали ничего, кроме скуки.

Но совсем скоро Рикардо понял, что его охватывает какое-то новое чувство — чувство совершенного отупения. Это стало спасением, наконец-то, через сотни лет он испытал что-то похожее на сон. И так было до момента, когда что-то не вырвало его из небытия. Сколько времени прошло до этого, призрак не мог бы сказать даже приблизительно. С удивлением он обнаружил, что материализуется перед мальчишкой, совершенно обычным человеком, а тот тыкает в него рукой.

Еще большим шоком оказалось то, что он может на него воздействовать, и призрак стал скидывать всё, находящееся на полках, и от счастья выругался вслух: «Филья ди путана!»

Призрак долго осознавал, что же случилось. Раньше он мог причинять вред лишь нечисти — мертвякам и вампирам. В его душе боролись противоречивые желания — мстить людям, раз уж теперь он может это делать, или всё же не совершать этого, ведь где ненавистный великий князь и эти люди, которых ему следовало охранять. Он прислушивался к разговорам в подвале, следил за спускавшимися людьми, и не мог определиться. Так ничего и не решив для себя, он решил для начала попробовать просто попугать их, раз уж может с ними общаться.

И тут в его подвал запихнули молодого мужчину, который бил кулаками в запертую дверь и требовал его выпустить. Рикардо проговорил страшные слова угрозы на итальянском языке, и к полному его шоку, ему ответили тем же. Сумев потом поговорить с Франческо, он понял, что хочет мстить. Русские убили его и других тогда, много веков назад, и продолжают этим заниматься.

Следующим шоком за один день — порой десятки лет его существования в бестелесном облике содержали в себе меньше событий, чем один-единственный день — стало превращение мальчишки в зомби. Тут Вилла понял, что почему-то не испытывает к мертвяку никаких негативных чувств, хотя должен был гореть к нему ненавистью. В этом стоило разобраться, и он произнес нерушимую клятву.

С клятвами же вообще получилось довольно забавно. Призракам никто не проводил инструктаж по загробному существованию, и нерушимость клятв выяснилась на практике. Еще в самом начале своего существования в кремле два призрака-зодчих поспорили из-за которой ерунды, и один из них в сердцах воскликнул: «Я, такой-то, торжественно клянусь, что ноги моей не будет в твоей башни».

И всё — больше он никогда не смог пересечь границы названной башни. От скуки призраки выдумывали всевозможные клятвы, завязанные на какое-нибудь дурацкое условие, и испытывали все прелести их нарушения. Рикардо усмехался, когда вспоминал, что поклялся одному каменщику, что будет биться десять раз о верх своей башни каждый раз, когда тот приходит к нему. После этого сотни лет приходилось биться, как последнему идиоту, иначе шибало его самого.

Вдоволь наговорившись с Франческо и двумя мальчишками, обитателями дома, Рикардо остался в блаженном одиночестве. Как оказывается, он привык к нему… И теперь думал, что же сломалось — мир или он сам? Из рассказов Вани и Генки он понял, что с миром, по крайней мере, с этими двумя людьми, всё нормально — они действительно не хотели убивать Демарко и даже переживали за него. Что же тогда происходит с ним, с архитектором Рикардо Виллой, раз он чуть не убил, как выяснилось, ни в чем неповинных детей?

Глава 22 Говорящий кирпич

Казалось, мы сменили один подвал на другой. Вернее, огромное подземелье в доме бабы Нюры на подвал Заморовского дома. По договоренности с призраком Вера и Васька также были посвящены в историю приведений. Меня сильно смущало, что теперь еще и Демарко знал про мои превращения в мертвяка, но тут уж ничего нельзя было сделать. Воспитательную беседу мы с ним провели, а дальше всё зависело от его говорливости. Собрались на следующий день в штабе Ордена Змей.

— «Карл Ломокка от семени Ормова», — задумчиво произнес Васька Старик, — ничего не напоминает, Зло?

— И не говори, — усмехнулся я и перечислил — Ормар, Орм, Братство Орма или Змей, Ормбург.

— А еще помните про бабу Нюру? — спросила Вера.

— Что про нее? — уточнил Заморыш.

— Когда Ванька рассказал про свои сны, она еще уточнила, точно ли того мальчишку из сна звали Ормаром, — напомнила Барышня.

— Да, точно, — воскликнул я, припоминая давний разговор в подземелье, — но с тех пор она будто и не интересовалась этим.

— Ага, только дает нам там тренироваться и иногда заходит, чтобы «внучат проведать», — Генка правдоподобно изобразил хрустящий голос старушки, рассмешив нас.

— Как бы все-таки узнать, что она скрывает, — задумчиво протянула Вера, поправляя сбившийся локон за ухо, а я засмотрелся на это движение, и похоже, не я один.

— Было бы интересно, — подхватил Старик, не спуская глаз с девушки.

— Зло, ну что думаешь? — вывел меня из задумчивости Заморыш.

— А? И как вы предлагает это узнать? Вломиться в дом и наткнуться на не пойми что? — воспоминания о столкновении с Юхневичем в моем бывшем доме не давали мне покоя.

— Ну если по уму всё сделать, то почему бы и нет, — произнес Васька.

— У нас что — заняться больше нечем? — я не понимал, почему всегда самый рассудительный Старик — прозвище ему шло — решил затеять авантюру. — Приведение, Шамон израненный лежит, последнее время толком не тренировались. А вам эту бабу Нюру подавай!

— Ну так интересно же! — у Генки уже горели глаза.

Я хорошо знал этот блеск в глазах: когда он чем-то загорался, то его уже невозможно было переубедить, он сразу же брался за дело со всем пылом нерастраченной юности. Переводя взгляд с одного на другого змееныша, я видел, что все они по каким-то причинам хотят пробраться в дом, а лучше сказать, небольшой дворец хрустящей старушки.

— Ванечка, — Вера наклонилась и положила руку мне на плечо, — ну что ты такой скучный? Мы за бабой Нюрой будем следить, и когда ее дома не будет, то тогда к ней и пролезем.

— Это плохая идея, — уже скорее из принципа возразил я, — нам нужно тренироваться и становиться сильнее, а не лазать незнамо зачем по чужим домам. К тому же, если попадемся, то не видать нам больше того подземелья.

— Смотри, Зло, какая штука, — сказал Васька, — почему, по-твоему, наш Орден Змей развалился?

— Лентяи потому что, — буркнул я из принципа, сам так не считая.

— А вот и нет. Потому что непонятно, зачем тренироваться, цели нет. А если нет цели, то нет и общего дела. — ответил Старик, а Вера закивала.

— Вот таким вот хоботом, — беззаботно произнес Генка.

— Сам ты почему не бросил, а еще и учишься сразу по всем ломокненским учебникам? — спросил я у Васьки.

— У меня небогатая семья, а всю жизнь заниматься кузнечным делом я не хочу. Вот и хватаюсь за всё, что потом мне сможет помочь. Нет денег на образование — учусь у всех вас. Могу бегать и учиться сражаться у наставника — делаю это, — вполне по-взрослому ответил Васька, а Вера как-то по-новому, оценивающе, взглянула на него.

— Хорошо… Но всё же — почему баба Нюра и ее несчастный дворец? — упорствовал я, в душе уже понимая, что, возможно, общее дело действительно необходимо всем нам.

— Больно подозрительно, — кратко высказался Заморыш, будто это всё объясняло.

— Да, слишком подозрительно и жутко интересно, — согласилась, улыбнувшись, Вера.

— Она явно что-то знает про Ормара или Орма. Теперь же от Рикардо Виллы мы узнаем, что Василий III назвал Карла Ломокку потомком Орма — «от семени Ормова». Тебе снятся сны про Ормара. Возможно, в ее доме мы найдем какие-нибудь ответы про весь этот змеиный клубок, — разложил Старик по полочкам.

— Я так и сказал, — засмеялся Генка, — только без лишних повторений.

— Хорошо, — я был вынужден согласиться, тем более, что подобные же мысли не раз прокручивались у меня в голове, — но сначала будем готовимся и наблюдать. А также бегать и тренироваться, как раньше.

— Ура! — в один голос воскликнули Барышня и Заморыш.

— Кстати, Василий, не хочешь ли учить еще и итальянский? — усмехнувшись, спросил я у Старика.

— Уж и не думал, что ты предложишь, — в свою очередь засмеялся он.

* * *

В тот же день мы возобновили наши тренировки, а вечером отправились в больницу обрадовать восстановлением Ордена Илью Шамонкина. Завалились всей кампанией в его палату — но его койка была пуста.

— А ну, пошли отсюда! — мужичок, лежавший со сломанной ногой на соседней койке, кинул в нас пустой кружкой, которую ловко поймал Заморыш.

— Что, тебе другую ногу сломать?! — тут же взъярился он.

— Приперлись, стая ненормальных! — другой мужик тоже заорал на нас.

— Пойдем отсюда, — сказал Старик и, силком ведя Генку, мы вышли из палаты, где наткнулись на спешащего на шум человека в белом халате.

— Виктор Андреевич, здравствуйте — обратился я к врачу Богдановичу, который тогда в ренсковом погребе обрабатывал Шамона, — мы пришли к Илье, а его нету.

— Здравствуйте, молодые люди, — сказал доктор, осматривая нас, — и сударыня. Ваш друг здоров, он дома. Выписали пару часов назад.

— Как здоров? — Вера была ошеломлена, а в моей душе начала пробиваться радость. — Как же шрамы?

— Как-как? Взял и поправился. — развел руки в стороны Богданович. — Орал сначала всю ночь, думали, что помирает. А утром стал как новенький. Уж мы его проверяли да обследовали — здоров, как бык. Вопреки всей врачебной науке. «Молился я, — говорит, — вот меня целитель Пантелеймон и вылечил».

Врач был растерян и в конце объяснения повернулся к иконам, что висели в коридоре в красном углу, и перекрестился. По привычке я повторил за ним.

— Мы тогда домой к нему пойдем, — сказал Васька.

Выйдя из больницы Силковых и Решаповых, почти бегом направились на Никольскую к Шамонкиным.

— Неужели дар исцеления? — в возбуждении кричал Генка.

— Сейчас узнаем, — я усмехнулся, — как к нему Пантелеймон ночью приходил.

Впрочем, надежды быстро переговорить с Шамоном разбились о паломничество, устроенное к его дому боголюбивыми ломокненцами. Во дворе, около свечного заводика в саду и в самом доме было множество людей.

С Ильей беседовало два священника — наш отец Спиридон и необъятный батюшка Леонид из местной Николо-Посадской церкви. Из проема двери я мельком увидел друга, сидевшего на стуле. Пот струился по его лицу, парень явно смущался от внимания и допроса, устроенного ему. И ни одного шрама на нем не было.

Пришлось ждать пару часов, пока мы, наконец, смогли пробиться к другу и остаться с ним наедине. Зашли и рассматривали его как неведомую зверюшку. Шамон был полностью здоров — все шрамы испарились. Даже бородавки, обильно украшавшие его лицо, исчезли. Генка поднял друга со стула, стал вертеть его, пытался заглянуть под рубаху.

— Ты еще трусы с него сними! — засмеялся я.

Вера тоже, пребывая в полнейшем шоке, прикасалась к рукам и лицу Ильи, отчего он начинал краснеть.

— Ну ладно, хватит уже, — смущался парень, да отстаньте вы уже от меня!

Наконец, все успокоились и отошли от Шамона. А для меня этот день мог оказаться последним, когда Илья вдруг подошел ко мне, протянул руку, которую я пожал, а потом схватил меня в охапку и крепко обнял. Мои кости захрустели, а из глаз сами собой брызнули слезы.

— Эй, эй, раздавишь! — тут же влез Старик.

— Ох, извини, — Илья выпустил меня из объятий, — спасибо, Зло.

Потом он рассказал нам, как лежал в постели и проклинал меня, то и дело глядя в зеркало, которое хотели у него забрать, но он не дал. Шамон действительно сначала молился, а потом решил испробовать «бесовский способ». Сосредоточил внимание на ранах, а точнее, на всем теле, потому что маньяк и владелец ренскового погреба Нерестов обрабатывал свою жертву методично, при этом говоря лишь строчками из солнца русской поэзии.

Долгое время ничего не происходило, но Илья не сдавался. На соседних кроватях спали, порой постанывая, другие больные. В печи, обогревавшей больницу, потрескивали дрова. Запах печи смешивался с запахом лекарств и боли, за окном мирно падал снег. Шамон знал, что у него только один шанс. Казалось, прошла вечность с тех пор, как он принялся пробовать исцеляться.

Погрузившись в свои ощущения, парень, впитывая в себя всё окружающее, будто ощущая кожей и эту палату, и больных в ней, и печь, и снег за окном, и дремлющую сестру в коридоре, и соседние палаты, стал чувствовать, что его раны будто что-то щекочет. Вслед за этим пришло сначала жжение, а потом и боль, которая стала нарастать, пока стала невыносимой.

Он кричал всю ночь, несколько часов к ряду. Сестры и экстренной вызванный Богданович носились вокруг больного, проверяли его, делали уколы с обезболивающим, но ничего не помогало, больные вокруг матерились. А потом в один момент боль как рукой сняло. Осталось только легкое покалывание по всему телу, а Илья полностью выздоровел. Чуть позже его отправили домой, ибо нечего здоровому пребывать с болящими.

Шокированный не меньше врачей, Шамон на ходу придумал версию, что его исцелил святой великомученик и целитель Пантелеймон, тем более что именно ему он молился, прежде чем приступить к бесовскому способу.

— Ну, теперь-то я не думаю, что он бесовский, — оправдывался Илья, — тем более и священники меня соборовали и причастили, так что всё хорошо.

— Зло, я тоже какую-нибудь способность хочу, — вдруг заявил Генка, — летать, например.

— Э-э-э, — сумел на это развернуто ответить я.

— Я тоже! — воскликнула Барышня и, положив руки мне на плечи и заглядывая в глаза, произнесла. — Ванечка, чур, я первая?

— Да ничего подобного! Я его лучший друг и, можно сказать, брат! А ты — просто девчонка! — возмутился Заморыш.

— Не-не, я — хранитель ключей, так что я первый, — смеясь над возбудившимися друзьями, шутил Васька.

Потом мы поведали Шамону про приведение, а со следующего дня стали вновь собираться вместе на Конной площади и бегать по городу, а днем или вечером собирались в бабнюрином подземелье и тренировались под руководством Спиридона. Одним глазом присматривали за старушкой, готовясь к проникновению в ее дом.

Дела у семейства Шамонкиных с той памятной ночи пошли в гору. Слух о том, что Илья в больнице проливал горячие слезы, затеплив перед иконой Пантелеймона свечи, изготовленные на заводе его отца, разошлись по всему городу. И всем теперь нужны были только шамонкинские свечи. Пришлось срочно расширяться и набирать новых работников в мастерские.

Соседи удачливого семейства по улице — купцы Русановы, тоже несколько поколений изготовлявшие свечи и отличавшиеся не самым уживчивым нравом, теперь совсем озверели. Распускали по городу слухи о Шамонкиных и их ужасных свечах, рекламировали свои, писали одну жалобу за другой на каждого из свечного семейства, на то, что их завод нарушает санитарные нормы, представляет опасность от огня и загрязняет почву.

* * *

Франческо Демарко теперь относительно спокойно гулял с Сашей Заморовой. Мы с Генкой его больше не трогали, остался только старший брат Виктор, но он жил теперь отдельно со своей молодой женой, и не мог в ежедневном режиме терроризировать итальянского ухажера. Вместе с призраком итальянец обучал меня с Васькой итальянскому языку. Получалось это пока не очень продуктивно, поскольку язык у них был хоть и итальянский, но слишком уж разный.

Возникали постоянные споры по произношению тех или иных слов и построению предложений. Призрак настаивал на истинном и правильном языке, который существовал в шестнадцатом веке, и называл Демарко варваром и недоучкой, не имеющем представления о прекрасном. Лишь когда Шамон в семинарии обнаружил современную итальянскую книгу с историей Римских пап и притащил ее в подвал, то призрак согласился с тем, что, возможно, он немного отстал от жизни, и стал переучиваться сам.

Однажды Генка принес в подвал законченную им карту калиток Ломокны. Я давно уже бросил этим заниматься, а Заморыш всё также был увлечен. Сколько раз приходилось выручать его из всяких передряг, когда он заходил не в тот район, залезал на крыши чужих домов. Спасало его лишь то, что Генка ничего не воровал. С видом лихим и придурковатым лишь показывал карту города, так что за ним постепенно закрепилась слава местного сумасшедшего историка.

Впрочем, историком он не был, даже совсем наоборот. Заморыш был технарем, а карта ему просто не давала покоя, как любая интересная загадка. К тому же карту нужно было чертить, а это дело Генка обожал. Наверное, не было во всей Ломокне человека, который занимался бы каким-нибудь ремеслом, которого не доставал Заморыш своими бесконечными вопросами, как что устроено и как что делается, и просьбами помочь и попробовать.

Призрак Рикардо, взглянув на карту, принесенную Генкой, сначала выдал длинную речь про падение искусства картографов, но всё же соизволил рассмотреть смятые и сложенные по порядку листы бумаги.

— Ну да, всё примерно так и было. Многого, конечно, не хватает… О, помню, вот на этом перекрестке мы славно двух вампиров ушатали лет двести пятьдесят назад, — он задумался, — или сто пятьдесят, сейчас уже и не упомнить.

— Погоди, что так и было? — решил уточнить я.

— Улицы, что же еще, — раздраженно жестикулируя, ответил призрак.

— Да! Я был прав! — Генка радовался, не сдерживаясь. — Странные калитки указывают улицы, которые тут были раньше!

— А куда эти улицы делись? — спросил я.

— Всё перестроили, — ответил призрачный зодчий, — старые улицы полностью исчезли, а новые, которые сейчас есть, проложили. Но калитки повелели оставить, так что мы по ним и ходили, пока моя Свиблова башня не обрушилась.

— Когда это было? — поинтересовался Генка.

— Святая простота! Откуда же я знаю? — пожал плечами призрак. — Кто ж за годами следит, когда у тебя их вечность?

— А сейчас ты не можешь из подвала никуда выйти? — уточнил я.

— Пробовал, но нет. Только подняться немного выше, где первый этаж начинается, а кремлевский кирпич в кладке, но и там долго не могу находиться. А старая улица, видать, через подвал не проходит, так что я тут теперь навсегда, — заявил Вилла.

— Слушай, а если взять один кирпич и вынести из подвала? Может, ты сможешь в него поместиться? — глаза Генки зажглись в предвкушении от новой интересной задачи.

— Кирпич, кирпич… — проговорил Рикардо. — Не знаю, надо пробовать.

Сказано — сделано. Мы нашли место в подвале, в дальнем углу, где некоторыекирпичи слабо держались, и выковыряли его.

— Ну что? Готов? — спросил я призрака, в нетерпении носившегося по воздуху и мешавшему своими советами, как именно нужно доставать из стены кирпич и какими инструментами, которых, конечно, у нас не было, следует пользоваться порядочным каменщикам.

Я держал кирпич перед собой, а Рикардо стал втягиваться в него: синий цвет впитывался в кремлевский кирпич шестнадцатого века, пока не собрался в него весь, и подвал не погрузился во тьму.

— Нормально! Пошли уже! — донеслось от моих рук.

Мы вышли на улицу и направились в дальний конец сада, где была странная угловая калитка. Рядом с ней я положил на землю кирпич. Перед нами стало возникать сгущение воздух, еле видное при дневном свете.

— Кажется, сработало! — произнес безэмоциональный воздух. — Прогуляюсь!

И в то же мгновение призрак исчез. Мы стояли, как дураки, перед кирпичом, и тупо пялились на него. Ждать пришлось около получаса. За это время я успел наиграться с псом Митрофаном. Также к нам присоединился кот Тимофей, зашипевший на одиноко лежащий на снегу кирпич.

Внезапно кирпич заговорил:

— В подвал! Скорее! Беда! — не выражающий никаких эмоций голос торопливо произносил слова. — Быстрее же!

Схватив кирпич с вернувшимся в него призраком, мы с Генкой понеслись в подвал, где немедленно вернули его на место. Вилла «материализовался» перед нами, осветив помещение холодным синим светом.

— Что случилось, Рикардо? — озабоченно спросил я.

— У меня две новости — плохая и очень плохая. С какой начать? — у призрака вдруг прорезалось чувство юмора.

— С просто плохой, — сказал Заморыш.

— Я не могу долго находиться вне этого подвала. Начинает бить, сначала не сильно, а потом становится всё хуже и хуже. Хорошо, вы не ушли. Я долго пропадал? — спросил призрак.

— Тридцать четыре минуты, — сверившись с часами, ответил Генка.

— Этого хорошо, а то совсем отвык считать время. Трудно понять, прошел час или месяц, — качал головой итальянский зодчий.

— А что за очень плохая новость? — поторопил я события.

— О! Вот это, я вам скажу, беда, а не новость. — Рикардо взял театральную паузу. — С призраками совсем плохо.

— Что это значит?

— Это означает, друзья мои, что обнаружилась только четверть стражей города от того, что было раньше. Остальные, похоже, или также, как я, угодили в подвалы и дома жителей, а другие прозябают на отрезанных башнях. Это я только предполагаю, если что, судя по карте калиток. Еще и не пройти толком нигде — всюду новая планировка, а калитки не поддерживают, исчезают и наши пути…

Рикардо еще постоял и покачал головой, а затем рассказал ту самую очень плохую новость:

— И самое главное — многие из призраков, как и я, обнаружили, что могут причинять людям зло. И теперь жаждут мстить им…

Глава 23 Анна Максимилиановна

Призраки призраками, а что делать с ними — было решительно непонятно. Кирпич мы периодически выгуливали, но, несмотря на опасения Рикардо Виллы, вроде бы никакой новой чертовщины в городе не происходило.

Поэтому мы сосредоточились на насущном: развивали проклюнувшуюся способность Шамона к целительству, бегали и тренировались, выгуливали призрака Рикардо, учили итальянский язык, следили за бабой Нюрой.

В мире снов Ормара жизнь шла своим чередом: те же тренировки и превращения, выстраивание взаимодействия Ормара в виде мертвяка, пса, а потом и кота с остальной боевой группой, отправлявшейся на задания, подготовка к превращению в сокола. А я — Ваня Назлов, всю голову сломал, что мне делать с птицами. Не хотелось отставать от Ормара, но в какую птицу мне превращаться? Из доступных вариантов были голуби, которых часто держали ломокненцы, или канарейки Франческо Демарко. Но ни то, ни другое мне не подходило, так что я пока искал варианты.

В мужской гимназии, где мы учились вместе с Генкой, я сильно сблизился с учителем истории Загорским. Это был среднего роста мужчина, уже в сединах, интеллигент, окончивший Императорский университет, а потом работавший по разным учебным заведениям. Последние лет десять Вениамин Григорьевич преподавал в ломокненских гимназиях — мужской и женской, так что был хорошо знаком всему городу. Всегда с иголочки одетый, с пенсне на носу, Загорский был приверженцем строгой науки и на дух не переносил суеверия и мифы.

— Дорогой мой, ну какой еще «славный король Зигрид»? Какой «Орден Орма»? И где вы только это берете? Читайте Карамзина, фон Ранке. Могу принести вам, — говорил Вениамин Григорьевич.

— Да, буду крайне признателен, — в тон учителю отвечал я.

— А еще лучше источники! Подлинные документы своего времени, — продолжал он.

— Где же их взять? Я бы с радостью!

— Да, это проблема, — задумался учитель, — для этого нужно учиться на историческом факультете университета, там уж хочешь — не хочешь, а к источникам приобщишься. Но можно еще и искать. Вы не представляете себе, сколько всего лежит по храмам, монастырям, дворцам, да и просто старым домам.

— И в полицейском управлении! — воскликнул я. — Вениамин Григорьевич, я кажется понял, что такое источники! Как-то раз, когда еще отец был жив, я нашел дома в книгах записи, которые тот принес с работы, с участка. Там было предписание бывшего городского головы Бергути о том, чтобы в каждом доме хранился чеснок, осиновые колья и святая вода.

— В самом деле? — удивился учитель. — Бергути, кхм… Карл Максимилианович, кажется. Я слышал про него. Когда приехал в Ломокну, он уже умер, лет за пять, говорят, до моего приезда. Значит, чеснок, колья и вода. Это очень необычно, но если вы ничего не путаете, то интереснейший источник.

— Да, там точно это было. Вот только год не помню. Я тогда отцу показал эту бумагу, а он рассердился и забрал ее. Потом-то я понял, что это против вампиров, — рассуждал я.

— Похоже на то, очень похоже, — задумался Загорский, — кто бы мог подумать — изучать вампиров и всякую нечисть по источникам, ха-ха. Впрочем, я сюда специально за этим и приехал. Уж много всякого странного про Ломокну слышал — и не верил. Всё же классическое образование и наука, знаете ли, выбивают всякую дурь из головы. А тут — вот этими вот руками несколько зомби на тот свет обратно отправил. Кстати, про Бергути! Что же вы про него не разузнаете, Иван?

— Где бы я это мог сделать? — в недоумении уставился я на учителя.

— Ну как же! — он всплеснул руками. — У Анны Максимилиановны конечно, вашей хорошей подруги.

— Какой-какой Анны? Это кто такая?

— Баба Нюра — Анна Максимилиановна Бергути. Сестра Карла Максимилиановича, бывшего городского головы. — как само собой разумеющееся выдал учитель. — Вы что, не знали?

— Нет, — только и мог произнести я, — обязательно спрошу у нее.

— Спросите, спросите, да и мне потом порасскажите, уже больно это всё интересно, — произнес Загорский.

— Вениамин Григорьевич, а что вы знаете про Карла Ломокку? — задал я мучивший меня с недавних пор вопрос.

— Ломокка, Ломокка… — протянул учитель. — Легендарный основатель города Ломокны в тысяча сто семьдесят седьмом году. Выехал из итальянских земель на Русь, преследуемый могущественными врагами его знатного рода. Род Ломокка — из него выходили и кардиналы, и военачальники, и даже Папы римские. Но про то, что именно Карл Ломокка основал город — миф, не более того.

— Но как же! — возмутился я. — Ломокка и Ломокна — одинаково звучит. И на гербе Ломокны — лом.

— Вот что значит — отсутствие исторического образования, — назидательно поднял палец Загорский, — да, в Италии есть знатный род Ломокка — это факт. В России есть город Ломокна — но они никак между собой не связаны. А герб — знаете ли вы, Иван, когда этот герб был придуман?

— Нет, — был вынужден признать я.

— В начале восемнадцатого столетия, причем непонятно кем. Возможно, этот человек, будучи образованным, знал про род Ломокка. Но, будучи не обремененным историческими знаниями, связал два одинаковых слова и получилась интересная история. Прекрасный миф, но к реальности не имеющий отношения, — разложил по полочкам учитель.

— Эх, обидно как-то, — сказал я вслух, но в голове держал слова из рассказа призрака про «Карла Ломокку из семени Ормова».

— Так бывает с людьми недалекими и продолжающими играть в детство. Миф и сказка кажется им более привлекательными, нежели реальность, — продолжал, поправляя пенсне, историк, — но обратимся к источникам.

Он прошел к шкафу в кабинете истории, уставленному книгами, и достал оттуда толстый том.

— Вот научное издание Лаврентьевской летописи, где говориться про основание Ломокны. Так, так. — Загорский стал искать нужный год. — Ага, вот, читай.

— «Тоя же зимы поиде Всеволод на Глеба к Резаню, с Ростовци и с Суздалци с всею дружиною… И бывшем им у Ломокны, прииде весть, оже Глеб пошел Володимерю инем путем и воюет с половци около Володимеря…», — по слогам с трудом прочитал я.

— А-ха-ха, — засмеялся учитель, — вот тебе история, а не выдумки. Если интересно, приходи сюда, читай, изучай. Весь шкаф в твоем распоряжении. Но из гимназии — книги не выносить. А мне пора.

— Спасибо, Вениамин Григорьевич, — произнес я и мы попрощались.

Я сидел за партой и пытался понять, о чем говориться в летописи. Несмотря на то, что я бегло читал по церковнославянски — сказывалась постоянная практика в Петропавловской кладбищенской церкви — этот текст было тяжело читать.

Впрочем, я залип в летопись, перебирая записи о давних годах России. Слова были написаны по-старославянски с множеством примечаний. Впервые в жизни я соприкоснулся с настоящей историей, а не с рассказами о ней. Кому-то она могла показаться скучной и сухой, но для меня вкус подлинности оказался сладок.

* * *

В тот же вечер, накануне церковного праздника, я отправился в храм на всенощное бдение. Баба Нюра привычно стояла у канона — столика со свечами, зажигаемыми за усопших. Я прислуживал в алтаре, выходил читать Шестопсалмие на центр церкви. Знал его практически наизусть за те бесчисленные прочтения, когда во всем храме тушили свечи, и лишь я один стоял со свечой, освещающий потрепанные и закапанные воском страницы Часослова.

Тихий свет лампад освещал иконы и фрески, и в тишине погруженного в задумчивость и зиму храма звучал лишь мой голос. «Сердце мое смятеся, остави мя сила моя и свет очию моею, и той несть со мною…» То переживая привычные чувства от строк псалмов, то размышляя про бабу Нюру Бергути, присевшую во время чтения на лавку, я растворялся в спокойствии этого момента.

После завершения службы я решился подойти к древней старушке.

— Анна Максимилиановна, хотел поговорить с тобой, — обратился я к ней, следя за реакцией, а баба Нюра встрепенулась и внимательно посмотрела на меня, но потом вздохнула и сгорбилась.

— «Человек, яко трава, дние его, яко цвет сельный, тако оцветет; яко дух пройде в нем, и не будет и не познает ктому места своего», — прохрустела она строки Шестопсалмия, и надолго замолчала, прислонившись к стене храма, — да, когда-то я была Анной Бергути, но это давно прошло. Так что называй меня как прежде — бабой Нюрой.

— У меня столько вопросов, — протянул я, не зная, с чего начать.

— Откуда узнал про меня? — спросила старушка.

— От учителя Загорского в гимназии, — скрывать не было смысла.

— А, знаю этого пройдоху, — неприязненно ответила баба Нюра, — как приехал в город, так всё про всех и выспрашивал. Историк он, видите ли, и ему интересно.

— Кажется, он действительно хороший историк, — заступился я за Вениамина Григорьевича.

— Не спорю, не спорю, всё может быть, — усмехнулась старушка, — только в истории не всё записывается.

— Вы что-то знаете? — с надеждой спросил я.

— Да куда там, — усмехнулась плакальщица, — живем-поживаем, на босу ногу топор надеваем.

— Вампиры, зомби, привидения, Карл Ломокка — у меня голова от этого кругом идет! — воскликнул я.

— Еще и привидения! — всплеснула руками старушка. — С ними-то когда познакомился? Хотя что это я — носитесь по всему городу, влезаете всюду, конечно, рано или поздно наткнулись бы. К тому же ты всю эту нечисть будто притягиваешь.

— Баб Нюр, так ты расскажешь, что знаешь? — с надеждой спросил я.

— Эх, ну чего бы не рассказать хорошим людям, — размышляла старушка, — давайте, приходите всем вашим Орденом завтра вечерком ко мне домой.

— Домой? Не в подземелье? — я был ошарашен предложением, потому что со дня на день мы собирались попробовать-таки влезть к бедной старушке в ее дворец.

— Домой, домой, в подвал и так приходите чуть не каждый день, — засмеялась своим надтреснутым смехом баба Нюра.

* * *

Захватив с собой булок и ватрушек из Хлебной торговли Заморовых, мы с Генкой отправились на следующий день по привычному маршруту к дому бабы Нюры. Все орденцы были удивлены, обрадованы, но и разочарованы тем, что мы просто идем в гости к Бергути, а не делаем на него дерзкий налет.

Сколько раз каменный трехэтажный дом удивительной архитектуры, больше нигде не встречаемой в Ломокне, привлекал наше внимание, манил своими тайнами. Видно было, что дом давно уже пережил свои лучшие времена. Потрескавшаяся синяя и белая штукатурка, кое-где осыпавшиеся утонченные колонны, разрушающаяся лепнина. Много раз я пытался представить маленький дворец во всем его великолепии и жалел, что сейчас он полузаброшен.

Пройдя мимо входа в подвал, мы направились к парадному входу и поднялись по невысокой лестнице с кованными перилами. Я постучал в дверь, и вскоре она отворилась, будто сама собой. Это было странно, и я не спешил входить, вглядываясь в открывшийся проем, за которым угадывались очертания стен, мебели, будто расплывающиеся в воздухе.

Генка подтолкнул меня вперед, но я тряхнул головой и сосредоточился на том, что, казалось, вот-вот рассмотрю. Это не обстановка внутри была мутной, а сам воздух сгущался на пороге дома, и я видел перед собой старомодно одетого пожилого человека.

— Здравствуйте, — произнес я и, повинуясь какому-то странному чувству, поклонился.

Друзья стали спрашивать меня, что происходит, но я лишь велел им также поздороваться. Недоумевая, они всё же последовали моей просьбе и поклонились.

— Добро пожаловать в дом Бергути, — произнес безэмоциональный голос призрака, зависшего перед входом.

Голос, а точнее, его отрешенность и бесплотность были очень похожи на то, как произносил фразы Рикардо Вилла, но тон был ниже. Глубокий бас призрака производил впечатление. Переглянувшись с друзьями, я первым вошел в дом. Здесь в полумраке горели свечи и когда входная дверь закрылась, призрак проявил себя, приобретая форму и заливая богатую прихожую, больше похожу на зал, синеватым или даже фиолетовым свечением.

Призрак был невысок и коренаст, а весь облик его являл собой древнерусское благообразие. Подобные одежды я видел на рисунках в учебнике истории, когда Загорский рассказывал нам про времена царя Алексея Тишайшего. Длинная шуба колоколом до пят, длинные рукава с прорезями для рук, на голове меховая высоченная шапка чуть ли не в аршин размером, маленькие глаза, широкий нос, борода лопатой.

— Разрешите представиться, — видя, что мы вдоволь на него насмотрелись, вновь взял слово призрак, — Константин Бергути к вашим услугам.

С этими словами призрак снял голову вместе с шапкой, прижал ее к груди и поклонился. Я остолбенел, глядя с открытым ртом на ровный срез на шее, а сзади послышался звук падения тела на пол. Оглянувшись, увидел лежащую Веру, к которой уже бросился Васька. Генка же с интересом продолжал рассматривать призрака, а Шамон только крестился сам и осенял крестным знамением призрака.

— Очень рады быть вашими гостями, — в шоке произнес я.

Тут из комнат послышались шаги, и кряхтя, в прихожую вошла баба Нюра.

— Дед, вот ты не можешь без этих шуток! — возмутилась она, укоризненно глядя на призрака, всё еще держащего голову в руках, сказала она.

— Ха-ха-ха! — безэмоционально смеялся призрак, перекидывая голову из одной руки в другую. — Как же долго тут гостей не было. Не смог отказать себе в удовольствии, внученька.

— Баб Нюр, это твой дедушка? — с сомнением спросил я.

Но вместо ответа тут же был атакован призраком, который достал откуда-то палку и стал дубасить меня по спине. И если палка и была призрачной, то почему-то доставляла вполне ощутимую физическую боль.

— Что за молодежь пошла! Распустились совсем! Как к дворянке обращаешься, холоп?! А ну быстро просить прощения и ноги у нее целовать! — кричал призрак.

— Стой! Я приказываю тебе! — крикнула баба Нюра с железными нотками в голосе, в которых я никогда бы ее не мог заподозрить. — А то отправлю тебя в твой сундук!

Константин Бергути тут же замер, остановившись с занесенной надо мной палкой.

— Да как же! — от негодования голова чуть было не свалилась с плеч. — Какая еще «баб Нюр»?

— Такая! Сколько раз тебе говорила, старый ты дуралей! Все меня бабой Нюрой кличут, так и ему сказала, чтобы называл.

Баба Нюра пресекла железной рукой дальнейшие возражения призрака, Вера пришла в себя и, пройдя небольшую комнату, похоже, служившую спальней, мы вошли в столовую — довольно большой зал с длинным столом, накрытым вышитой скатертью, с деревянными стульями вокруг него. На стенах висели картины и зеркала, подсвечники со свечами, наверху — богато украшенная хрустальная люстра, также усеянная свечами.

На столе красовался самовар, были расставлены изысканные чашки, до которых страшно было прикасаться — как бы не разбить. Лежали всевозможные сладости от ломокненской пастилы до красных пряников и конфект. Мы выложили и свое угощение, казавшееся уже лишним, но баба Нюра благодарила, и призрак, кажется, оценил наш жест.

Тут еще надо отметить, что баба Нюра, всегда одинаково бедно одетая, здесь была наряжена в старое, или даже старинное платье, а седые волосы, всегда раньше покрытые разноцветным платком, сейчас были собраны в какое-то подобие прически. Из ничем не примечательной старушки она превратилась внезапно в старую дворянку, и именование «бабой Нюрой» уже совсем не шло к ней.

Будучи придавленными и пребывая в шоке от необычной богатой обстановки, безголового призрака и преобразившейся хозяйки, мы молча пили чай и понемногу щипали сладости. Во главе стола восседала Анна Максимилиановна Бергути и не спешила начинать разговор, ради которого мы собрались. Она была задумчива и как-то по-особому смотрела на нас. Мне показалось, что грусть промелькнула на ее лице, и я также тихо, как и остальные, пил необычный чай.

Когда все напились и наелись сладостей, она обратилась к призраку:

— Дедушка, будь добр, принеси бумаги, — и тот, напоказ вздохнув, удалился.

Вернулся он, неся с собой большой деревянный богато украшенный сундук и поставил его на пол рядом с расчищенным от трапезы и тщательно протертым столом.

«Архив дворянина Карла Максимилиановича Бергути» — гласила выведенная готическим шрифтом надпись на крышке. «Источники» — облизнувшись, как кот, подумал я.

Глава 24 Воры-коты

Поманили конфектой — и отобрали. Вот как так можно-то? Архив Бергути остался на полу в сундуке, а нас дворянка баба Нюра попросила на выход. Зато теперь можем приходить к ней и заниматься в гостиной архивом, сколько захотим. Да, сколько захотим — но только по будням вечером. В остальное время призрак ее предка нас просто не пустит.

Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят. Мы собирались теперь сначала в подземелье дома, чтобы тренировать боевые искусства и дары — мой и Шамона — а затем шли наверх и становились учеными-историками. На тренировках со мной всегда теперь присутствовали пес Митра и кот Тимофей. Последний приучался к тому, чтобы воспринимать меня как хозяина в любом облике — человека, мертвяка и пса. Дело шло с трудом, но из снов про Ормара знал, что так и должно быть.

Карл Бергути умер за десять лет до нашего рождения. До последнего он занимал пост городского головы, вступив в должность за пятьдесят лет до этого, и постоянно переизбиравшись. Он отличался странностями и несовременностью, но жители — и простые люди, и богатые купцы с дворянами — ценили Бергути за рассудительное управление и оперативное решение основных вопросов.

В архиве нашлось то самое постановление Бергути, повторяемое им раз в несколько лет, предписывающее держать в домах антивампирский набор из чеснока, осиновых кольев и святой воды. В молодости будущий городской голова, коренной ломокненец, прошел военную службу, успев повоевать с Наполеоном. Получив тяжелое ранение, вернулся в город, где женился на местной купчихе. Но детей у них не было.

Под внимательным и пристрастным взглядом призрака Константина Бергути мы разбирали документы, аккуратно беря их кончиками пальцев, предварительно тщательно вымыв руки с мылом. Особенно страдал от палки призрака Заморыш, рвавшийся побыстрее во всем разобраться. Мне же легко было соблюдать эти правила обращения с документами, казавшиеся естественными.

Сам призрак поведал нам, что он являлся первым из итальянского рода Бергути, приехавшим на службу в Россию как военный специалист. Он сделал быструю карьеру, оказавшись подле Ивана Васильевича, впоследствии названного Грозным. Принимал участие в покорении Казани и Астрахани, а также Ногайского ханства.

Потом его отправили воеводой в любимый город царя — Ломокну — где заведовал великокняжеским дворцом, располагавшимся рядом с Воскресенской церковью за крепостными кремлевскими стенами. Но, как и многие любимчики в условиях опричнины попал в немилость. Иван Грозный собственноручно отсек ему голову прямо у него в доме, в присутствии жены и детей.

Константин лишь сумел вымолить у царя пощаду для своих родных, которые и остались жить в городе в том же доме. А сам царской волей обратился в призрака этого дома и также, как и его соотечественники — строителя кремля — был оставлен хранителем города. Поколение за поколением перед глазами Константина проходила жизнь его потомков, пока из всех в городе не осталась лишь одна — Анна Максимилиановна. Ее брат Карл умер бездетным, а у Анны были муж и сын, но ее семья погибла при невыясненных обстоятельствах.

Разбираясь с архивом Бергути, я очень быстро понял, что жестоко разочарован. Да, в нем было множество документов за полувековой период управления Ломокной Карлом Максимилиановичем. Но что это были за документы? Разрешения на строительство по образцовым проектам, переписка по очистке площадей и улиц города от навоза, выборы в мещанское управление и сиротский суд, увеличение взимания сбора с барок ломокненок, плывущих по Смоква-реке, переписка по таким же скучным вопросам с Московским губернатором. Рутина, одним словом.

Я и сам не знал, на что надеялся, что хотел обнаружить. Казалось, тот единственный документ, найденный в моем старом доме среди бумаг отца, и был самым интересным из всего, что мы вычитывали в архиве Бергути. Не один я испытал жестокое разочарование, и через несколько недель за документами сидели только я с Васькой.

Да уж, поманили конфектой — а дали пыльные ненужные бумажки. В таком шикарном доме с призраком ожидаешь гораздо больше, чем кучу документов на сдачу в наем торгового места на Нижней площади на трехлетний срок с арендной платой такой-то. И вот сегодня после тренировок в подземелье я один поднимался по ступенькам дома Бергути. Васька наконец, вслед за всеми, заявил, что больше не может перебирать эти бесполезные бумажки.

Я же из принципа решил разобраться до конца, тем более что оставалось совсем немного. К тому же, когда нам вручался архив, баба Нюра попросила разобрать листы по порядку — по темам и времени составления. Как она объяснила, все документы вместе с сундуком доставили к ней домой после смерти ее брата. Городскому управлению эти бумажки были не нужны, а ей тоже не с руки было разбираться с ними.

Бумаги, разложенные по категориям, лежали на столе. Вынув последнюю небольшую стопку, я стал разбираться с ней. Обнаружилась переписка КарлаМаксимилиановича с Петербургом. В ней городской голова просил выделить средства на сохранение и восстановление городской крепости Ломокны, но ему было отказано вследствие нехватки средств в бюджете. Читать все эти письмена было тем еще мучением — вечные повторения одного и того же, расплывчатые формулировки, часто нечитаемый почерк служителей.

Последний документ привлек мое внимание. В нем говорилось о продаже с аукциона за долги имущества купца первой гильдии Желочникова. Фамилия показалась знакомой. Точно! Есть же такой писатель, родившийся в Ломокне — Иван Иванович Желочников. Проверил документ — купца звали Иван Ильич. Похоже, писатель — его сын. Но кроме описания долгов по поставкам соли и того, что купец потом скандалил в суде, угрожая всем неким хоботом, ничего другого не было.

— Вот таким-то хоботом, — грустно произнес я ломокненскую присказку, укладывая листы по последнему делу в стопку, где находились документы по долгам и векселям.

— Закончил? — спросил призрак дома. — Ну и отправляйся восвояси вместе со своим котом.

Я сидел в мягком кресле за столом. Несмотря на разочарование от содержания документов, всё же приятно было видеть плоды рук своих. Кот Тима был временно принят в дом, охотясь за мышами, которых развелось тут в избытке. Он постоянно ловил их и приносил в зал, требуя награду. К призраку кот быстро привык, хотя они и испытывали друг ко другу искреннюю взаимную неприязнь. Раз они даже схлестнулись — призрак бил своей неизменной тростью, а кот парировал удары лапами.

— Скажите, Константин, а вы всех котов не любите или только моего? — спросил я от нечего делать. Уходить не хотелось, а просто сидеть молча было скучно. Призрак же посмотрел на меня как на неисправимого дурака.

— Ох, молодежь! — замотал он головой, отчего она едва не свалилась. — Чему же вас учат-то? Коты и приведения — две вещи несовместные. Они приведений всегда видят и терпеть не могут. Вот если я захочу — ты меня не заметишь, а этот волосатый всегда увидит. Кстати, собери в комнате его шерсть, пока не ушел.

Я прошелся по комнате и глянул на мебель. Действительно, всюду черная и белая шерсть, по раскраске моего кота, будто он успел поваляться на каждом кресле и диване в зале. Пришлось нехотя чистить мебель.

— Ну увидит кот вас, и что тут такого? — чтобы не убираться в тишине, вновь спросил я призрака.

— Как что? — изумился призрак. — Начинает шипеть в пустоту, привлекает внимание людей. А они, того и гляди, могут святой водой в угол-то и брызнуть. А где святая вода, туда призраку хода нет. Ненадолго, конечно, но на несколько часов.

Тут какая-то мысль зашевелилась у меня в голове.

— Константин, а скажите, вас ведь в этом самом доме убили?

— Конечно, иначе я бы тут не обитал, — как дурачку, объяснил призрак.

— И что же — этот дом тут с шестнадцатого века стоит? — для убедительности даже выпучил глаза.

— Ох, молодежь, ну какой еще шестнадцатый век? — возмутился дух. — Тогда тут каменный терем стоял, как тогда строили. Потом новые времена настали, и при Петре Великом, когда тот уже императором был, этот дом из старых кирпичей и сложили. Новый камень, конечно, добавили, но в перемешку со старым.

— А подземелье тогда же поставили? — продолжал я спрашивать.

— Нет, после! С крыши начали, потом стены, а потом подземелье. — рассердился призрак на мою непонятливость. — Долго строили, да. Пришлось сначала целый год в подземелье ютиться, но потом ничего, аж на три этажа вверх могу теперь разгуляться.

Продолжая убирать вездесущую кошачью шерсть, я мысленно благодарил Тимофея за этот разговор. Несколько раз во время наших тренировок были такие моменты, что кот ни с того ни с сего начинал шипеть на какое-то место на стене подвала. Шамон принес даже святую воду и окроплял такие вот места. Значит, все эти годы баба Нюра следила за нами через ее «дедушку» Константина.

Сколько всего мы обсуждали в подвале! Это было наше основное место для собраний, и тут мы говорили свободно, обсуждая в том числе и ее. Да что говорить, даже нападение на ее дом мы проговаривали там же в подземелье. Надо же быть такими идиотами! Вот уж правда — «ох, молодежь». Мысленно я схватился за голову. Стало понятна неприязнь к нам призрака. Конечно, не будешь испытывать добрых чувств к малолеткам, которые кидаются в тебя святой водой и замышляют нападение на твой дом.

А узнав про налет, баба Нюра мастерски его предотвратила. На уроке истории Средних веков учитель Загорский как-то рассказал про фразу одного итальянца — сколько же вокруг этих итальянцев, будто и не в России живем. Звали его Макиавелли, и он сказал: «Если не можешь победить толпу — возглавь её». Вот и она впустила нас в дом, да еще и дала эти «бесценные» совершенно бесполезные документы.

Кто же такая эта Анна Максимилиановна Бергути и весь их итальянский ломокненский род? Почему ей так интересен я со своей способностью к превращению? Что она знает про Орма? Одни вопросы и никаких ответов. И несколько недель жизни коту под хвост, разбирая эти документы. И тренировки пришлось сокращать из-за этих дурацких разборок, и тормозить с превращением в кота.

Зато теперь я точно знал — превращаться в кота в бабнюрином подвале я точно не буду. Оставался подвал Заморовых, пусть тесный, но зато без лишних глаз и ушей. В снах Ормар как раз смог превратиться в представителя мяукающих созданий, и прошло это гораздо легче, чем в пса — всё-таки необходимые уроки из того почти провала были извлечены.

* * *

По майским кремлевским ломокненским улицам тихо и неслышно пробирались сумерки, заползая через заборы в яблоневые сады, а потом и в дома беспечных жителей. Вместе с сумерками крались два больших кота — черно-белый и черный. У нужного забора черный кот притормозил и сделал условный знак другому, отчего тот нехотя остановился.

Всё было тихо, собак рядом не наблюдалось, и коты быстро и бесшумно перепрыгнули через забор и прошмыгнули по двору мимо входа в подземелье, из которого слышался громкий спор — несколько подростков отчаянно спорили о чем-то. «Всё идет по плану», — удовлетворенно подумал я в облике кота, учуяв там же в подземелье и призрака, отчего еле сдержался, чтобы не зашипеть.

Забежав за угол трехэтажного дворца бабы Нюры, мы с котом быстро забрались на яблоню, пробежали по широким ветвям старого дерева и влетели один за другим в форточку кухни, в теплое время почти никогда не закрывавшуюся. Прикусив Тимофея за ухо, чтобы не принюхивался к вкусному ужину, мы аккуратно, но быстро рванули дальше.

Вот перед нами зал, где я год назад провел несколько бесплодных недель, разбирая ненавистные документы. Аккуратно боднув дверь, которая вела в следующую комнату, из которой притащил тогда сундук с документами призрак, я, как и ожидал, нашел ее запертой. По отработанной схеме я подпрыгнул вверх и повис на ручке, опуская ее вниз. Тим надавил на дверь — и вот мы в большой комнате, уставленной книжными шкафами в потолок.

Посередине стоял огромный деревянный стол, как из музея, по комнате были расставлены такие же великолепные мастерской работы стулья. Тимофей остался сторожить призрака, принюхиваясь. Я же лихорадочно носился по комнате, пытаясь наткнуться на что-то интересное. Кошачий мозг с трудом воспринимал текст, и приходилось напрягаться изо всех сил, дабы хоть что-то понять.

К книгам я не стал пока сильно присматриваться — все равно много мы не утащим, даже несмотря на то, что Генка придумал переноску, которая сейчас была прикреплена к Тимофею. Поэтому, аккуратно передвигаясь по столу, я осматривал бумаги, разбросанные на нем. Увидев смутно знакомые символы, подозвал Тиму по-кошачьи, еще и в нетерпении призывно помахав лапой.

Кот запрыгнул на стол и улегся на пузо. Я стал запихивать папку с символами в импровизированный рюкзак, проклиная свои нынешние лапы, не способные на мелкую работу. Было бы легче, превратись я в человека, но проблема была в том, что обратно я бы не смог обратиться — не хватало навыка. Нужно было ждать как минимум несколько часов, и только потом пробовать.

Так что приходилось изгаляться, как есть. Захватив еще какую-то папку с изображением дерева на обложке, я понял, что пора уходить. Больше всё равно Тимофей не унесет, и оставалось надеяться, что я выбрал не очередную переписку про очистку улиц от навоза или споры о выделении денег на ремонт перевоза через Смоква-реку.

Стал застегивать кнопку, которая должна была не дать вывалиться бумагам из кошачьего рюкзака. Как назло, она никак не давалась, и я промучился с ней минуты три, пока наконец, извернувшись не справился. Показав, что мы уходим и что Тима должен бежать впереди, я проследовал за ним в соседний зал.

И вдруг Тимофей зашипел, и я, не удержавшись, повторил вслед за ним. Я толкнул его под стол и набросился, закрывая ему пасть, сам против воли едва не шипя. Чувство призрака не уходило, Константин Бергути был совсем рядом, и возможно, уже заметил незакрытую дверь.

Но вдруг я услышал глухие удары: кто-то долбился в закрытую дверь. Молодцы, это ребята отвлекали призрака, как мы и оговаривали. Решил рискнуть, вернулся в кабинет с книгами, и с размаху мотнул дверь, отчего она, закрываясь, чуть не прижала меня, прошмыгнувшего обратно. После этого, уже не останавливаясь, мы рванули на кухню, там на стол, потом на окно.

Не рассчитав свои габариты и вес с грузом на спине, Тимофей зацепился рюкзаком за верх форточного проема и с громким мявком провалился между окнами. Хотел бы я сказать, что еще никогда я не был так близок к провалу, но это будет враньем — в доме Юхневича провал вышел полный и всеобъемлющий.

Кот перевернулся и пытался запрыгнуть наверх, но, будучи зажатым между стеклами, не мог нормально оттолкнуться и выбраться. Я запрыгнул в проем форточки, и совсем не по-кошачьи повис на локтях передних лап на раме, сам свесившись телом между рамами. Тиму не надо было двух приглашений и, царапая меня, он взобрался вверх, как по дереву.

Еле сдерживаясь, что не заматериться по-кошачьи на всю улицу, я рванул вслед за ним. Яблоня, прыжок вниз, и вот я уже на земле встречаю замешкавшегося кота — всё же для него спуск сложен, в отличие от меня. Наконец, кот соскочил, и мне пришлось броситься на него, чтобы он не выбежал на открытое пространство двора, где нас мог увидеть призрак. Как мог по-кошачьи объяснил ему, что надо действовать медленнее и аккуратнее.

Из-за угла по-прежнему доносились стук в дверь и крики друзей. Взглянув на забор, решил, что можно попробовать уйти через соседний участок. Собаки там тоже не было, как и у бабы Нюры, что было удивительно для Ломокны, но нам играло на руку. Так и сделали, и дальше было делом техники добежать до заброшенного сада, где я скинул свою одежду.

Обратная трансформация, боль от выкручиваемых костей и мышц — и вот я уже держу на руках перепуганного, но с честью выдержавшего все приключения кота. Снял с него рюкзак, накормил заранее заготовленной вкусняшкой — и без сил развалился, глядя сквозь сладко пахнущий яблоневый свет на растущий месяц. Вскоре пришли друзья и нашли меня без сил, прижимающего к груди добычу.

— Поцарапался мальца, — сказал я, и Шамон, сосредоточившись, медленно провел руками над царапинами, оставленными Тимой, отчего те вспыхнули болью и исчезли.

— Ну, что там?! — конечно, это был Генка, и я молча протянул кошачий рюкзак, который так и не нашлось сил открыть.

Все уселись на землю, и я тоже приподнялся на локтях. Заморыш вынул две папки. На верхней было изображено раскидистое дерево. Быстро пролистали бумаги.

— Родословное древо Бергути, — констатировал Васька, — ну, неплохо.

На второй папке действительно были знакомые символы песочных часов, я правильно сообразил в облике кота. Но только сейчас понял, что точно такие же символы красуются до сих пор на заборе аптекаря Юхневича, что у моего бывшего дома.

Мы переглянулись, а Вера побледнела. Васька и Илья одновременно взяли ее за руки, каждый со своей стороны, а Генка закатил глаза от этой картины. Он открыл папку. На первом листе значилось: «Ритуал несчастного случая».

Глава 25 Огненная река

Ормару было пятнадцать. К этому времени он овладел превращениями в мертвяка, собаку и кота. С последним всё еще получалось хуже. Тут сказывался и меньший размер животного сравнительно с предыдущими обращениями, и своенравие животного, когда кошачья природа давала о себе знать нежеланием подчиняться человеческой. Впрочем, такого эпичного провала, как при первом обращении в пса удалось избежать.

Теперь же, вместе с еще одним мастером понимания — Кушей — который заведовал хищными птицами замка, Ормар, если можно так выразиться, воспитывал собственного сокола, которого, не мудрствуя лукаво, назвал просто Глаз. Сокол был следующим шагом в искусстве превращения моего сонного друга, принципиально отличным от всего предыдущего. Впрочем, можно было надеяться, что соколиная природа сама подскажет, как правильно летать и выслеживать добычу.

Началась служба на Огненной реке Смородине — границе между миром людей и нечисти. Теперь мальчишки месяц проводили дома, в замке Золт и его окрестностях, и месяц обитали на границе в небольших каменных или даже деревянных крепостях. Молодежь включалась в уже существующие боевые группы и перенимала опыт. В замке среди парней ходили невероятные слухи о превратностях службы на Смородине, но реальность оказалось до обидного скучной.

Основной обязанностью при службе на границе была охрана огненных магов, вместе с которыми воины ежедневно обходили берега. Маги огня проверяли нерушимость печатей, восстанавливали и обновляли старые, иногда вплетали новые. С другого берега порой могла начаться неожиданная атака. Чаще всего нападения заканчивались тем, что нечисть гибла в реке без участия магов и воинов. Прорывы были редкостью, и в этом случае на людской берег выходили жалкие единицы нечестивого рода.

Но и тут до столкновений доходило редко. Дальше срабатывали печати и ловушки магов земли, ответственных за берег непосредственно перед рекой огня. В итоге за несколько таких приездов на Смородину Ормар не прикончил ни одного зомби, не говоря уже о вампирах. Их вообще не было видно, и в самоубийственные атаки отправлялись лишь мертвяки.

Впрочем, совсем уж бесполезными командировки на Смородину не были. Вырванные из замкнутой среды замка, а вернее, еще более узкой среды тренировочного лагеря для детей и подростков, они учились строить отношения пусть в такой же военизированной, но гораздо более свободной среде. Да и отработка навыков превращения никуда не девалась, как и испытания взаимодействия в дозорном отряде в виде мертвяка, пса или кота.

Неприязнь между Ормаром и Эйнаром никуда не делась, лишь улеглась куда-то на дно, не вырываясь наружу. Соперничество потеряло смысл, потому что стало понятно, что они окончательно пошли разными путями. Эйнар совершенствовался в боевых искусствах, развивая свой дар резкого удара, и учился руководить боевыми отрядами. Обладая непререкаемым авторитетом среди сверстников, завоевывал его теперь и среди старших товарищей на Смородине.

А Ормар уходил в дар превращения. К этому прибавилось то, что волей-неволей подростку пришлось сесть за книжки и беседовать с умными людьми, чему я-Ваня был страшно рад, глядя, как я-Ормар напрягает голову и узнает много нового о том, какие бывают волшебные дары, как их развивать, о поведении животных, в первую очередь, конечно, собак и волков, кошачьих всякого роду и племени, и различных птицах. Но также изучались повадки и других животных и особенно птиц.

Магистр Кнут, мастер магического развития всех подопечных замка Золт, предполагал, что именно способность превращаться в птиц будет самой полезной для выживания людей. Благодаря разведке и быстрой передаче сообщений можно было достичь значительного преимущества над нечистью.

Глядя за действиями и мыслями Ормара и переживая их как свои собственные, я-Ваня видел, как медленно, но неуклонно меняется парень. Начиная от проклятий по поводу того, что ему приходиться сидеть за книгами вместо того, чтобы драться и стараться не отставать от Эйнара, Ормар постепенно включался в процесс. Ему начиналось нравиться изучать всё то, что ему предлагалось. От учебы только под страхом наказания он плавно и незаметно перешел к тому, что прочитывал больше, чем ему задавалось и спрашивал то, что не понимал, пользуясь для этого любой возможностью.

Уже больше года продолжались поездки на Смородину. Как-то, находясь в облике зомби во время осмотра берега, Ормар от скуки решил обратить внимание на окружающих его людей. Собратьев-мертвяков он не чувствовал, а значит, противоположный берег был чист и им ничего пока не грозило. Два мага огня в их небольшом отряде были заняты проверкой и поддержанием печатей и ловушек в реке, а три мага земли — на берегу.

От тех, кто вместе с Ормаром тренировался в замке, не исходило в его сторону ровно ничего — мальчишки были заняты наблюдением за берегом и не обращали внимания на привычного зомби. Даже Эйнар, сейчас находившийся тут же, лишь иногда посылал негативные эмоции в сторону мертвяка, но они не были ни ярко выраженными, ни постоянными. «Фоновая ненависть» — усмехнулся Ормар.

Другие участники отряда, взрослые опытные воины, особенно те, что в первый раз выходили вместе со своим мертвяком, с опаской посматривали на него и держали всё время в фокусе внимания. Им тяжело было идти наперекор вбитой буквально с пеленок привычке: видишь зомби — убивай. Каждый отряд, каждый человек, впервые сталкивающийся с Ормаром-зомби сначала не мог принять новую реальность.

У каждого из воинов были боевые товарищи, убитые или изувеченные нечистью. Поначалу Ормару вообще приходилось туго. Пришлось пойти на такую меру, что каждый новый человек выучивал пару десятков жестов, которыми свой зомби мог объясняться с ними. И в гарнизоне крепости Ормар показательно превращался, общаясь этими жестами, отвечая на вопросы настороженных собратьев. Так все смирялись с мыслью, что нечисть в данном конкретном случае — не враг, но союзник, обладающий важными в бою преимуществами.

Осмотрев чувствами зомби весь отряд, Ормар не заметил ничего необычного, и вновь заскучал. Тогда он решил усложнить себе задачу. Застыв на месте, благо весь отряд сейчас ждал окончания работы огненных магов, он закрыл глаза и вновь настроился на людей. Вот его товарищи по Золту, кто-то из них скучает, кто-то настороженно наблюдает за берегом реки, вот, похоже, Эйнар, плеснувший злобой в сторону Ормара, вот более старшие воины и маги, кто зорко следит за округой, а кто и за ним.

Всё также с закрытыми глазами мертвяк пересчитал источники различных человеческих чувств. Один, два, пятнадцать, двадцать восемь… Ормар остановился и открыл глаза. Должно быть тридцать. Видать, сбился или кто-то из отряда умеет скрывать чувства. Уже с открытыми глазами вычислил тех, кто не испускает эмоций. Двое воинов — мужчина и женщина, недавно прибывшие в их небольшую крепость и сегодня впервые вышедшие с Ормаром вместе в дозор.

Сокрытие чувств было редким даром и мало кто умел пользоваться им на таком высоком уровне, как эти новенькие. Ормар превратился обратно в человека и пробыл в этом облике около часа. Только после этого он почувствовал в себе достаточно сил, чтобы превратиться в животное. Он долго размышлял, кто же лучше подходит для задуманного, и остановился на псе, потому что лучше умел себя контролировать в этом облике.

В это время отряд находился в новом месте, где также маги были заняты своей рутиной. Руководитель отряда — седой мужчина, воин без дара Мортен внимательно следил за Ормаром, предупредившим его аккуратно о своей задумке. Обратившись в пса, маг превращений еле сдержал себя, чтобы не поджать хвост, и не залаять на двух вампиров — а это были они. Но шерсть на загривке черного пса сама собой встала дымом, а из пасти вырвался глухой рык.

Это послужило командой для последующих событий: Мортен немедленно двинулся в сторону вампиров, а по его команде и вся старая гвардия отряда, а нечисть мгновенно всё поняла и начала принимать свой настоящий облик. Стремительно отрастали длинные клыки, чернели глаза и удлинялись когти, а движения этих существ, одновременно резкие, тягучие и молниеносные уже никто не принял бы за человеческие.

Завязался короткий бой, в котором под удар вампиров, сумевших проникнуть в самое сердце человеческой обороны, попал один из товарищей Ормара, не сразу сообразивший, что происходит, и поплатившийся за это жизнью. Мортен мастерски орудовал мечом, отражая удары вампирской трости, другие воины слаженно поддержали предводителя. Победа была целиком на стороне численно превосходивших людей — один вампир убит, а другая взята в плен.

После этого Ормара гоняли по всем заставам, где он, спрятанный за ширмой в виде пса или кота проверял всех обитателей замка. Оказалось, что некоторые из хорошо знакомых всем воинов и магов на поверку оказались вампирами. Чаще всего это были обычные воины без дара, либо же маги с сокрытием чувств.

В остальных случаях вампирам трудно было бы каким-то образом объяснить внезапную пропажу дара. Этот случайный эпизод выявил крупную брешь в обороне человеческих земель. Оказалось, что будучи внедренными в ряды воинов, вампиры прекрасно знали все хитрости и слабые места обороны Смородины. Что еще могла знать и где находиться нечисть? Возможно, прямо сейчас кто-то из них разнюхивал обстановку в Золте или в самой столице — в Ормбурге.

После проверки границы Ормара направили по городам и крепостям людей. И теперь по улицам таких разных и таких одинаковых городов проходили магистр Кнут со своим черным псом или таким же черным котом. Магистр сам вызвался на эту миссию, засидевшись в замке. К тому же, будучи первоклассным мастером призрачного меча, мог легко уничтожать вампиров, не ожидающих нападения. Поначалу вампиры могли попадаться Ормару пару раз в день, но вскоре они закончились, будто их не было никогда.

— Попрятались, гады, — заключил Кнут, — сворачиваемся. Больше никого пока не найдем.

К этому времени, начав с Ормбурга, парочка уже три месяца путешествовала по городам и небольшим замкам страны. Сейчас же они находились во втором по значимости городе, носившем название Хогборг. Город находился на западе, на берегу, омываемый волнами Серого моря, и славился своей библиотекой, хранилищем всех знаний человечества с незапамятных времен.

Удивительно, но именно в библиотеке были обнаружены сразу пять вампиров, что наводило на неутешительные мысли. Все они были серыми незаметными служителями, подбиравшими для читателей книги по запросам. Было ясно, что годами, если не десятилетиями и столетиями вампиры добывают людские знания, и чего теперь стоила оборона Смородины, была ли она хоть сколько-нибудь надежной — приходилось только гадать.

Так, от скуки сделанные Ормаром наблюдения за своим отрядом привели к тектоническим сдвигам во всей людской жизни. Мальчишка был отправлен обратно в Золт восполнять потерянное в поисках вампиров время за усердными тренировками и превращениями. Сам же магистр помчался с докладом в столицу Братства Орма, и вскоре после этого поменялось всё.

Уже через месяц начали менять печати на Смородине, как огненные, так из земляные, в систему обучения учеников магии вносились невиданные изменения, причем сначала надо было переобучить самих учителей. Ехавшая уже столетие по одной и той же колее государственная машина пришла в движение и стала разворачиваться, трясясь и кряхтя, с неизбежными провалами и тупиковыми направлениями.

Ормару было семнадцать к этому времени и он достиг совершеннолетия по принятым в его мире обычаям. С момента перестройки всей людской обороны пребывание на Смородине из скучного и понятного ритуала превратилось в смертельно опасное предприятие. Нечисть правильно поняла, что выведанные за десятилетия секреты скоро перестанут быть актуальными и перешла в решительное наступление.

Ормар научился обращаться в сокола и теперь летал вдоль Огненной реки, на дальних подступах замечая орды нечисти, что помогало сдерживать их. Но людская оборона трещала по швам. В облике птицы Ормар не мог пребывать достаточно долго и, измотанный, он забывался тяжелым неспокойным сном, опасаясь, что пока будет спать, нечисть всё же прорвется и застанет его врасплох. Порой он даже корил себя за ту блажь с пересчетом участников его отряда, приведшей к таким последствиям. Но что сделано — то сделано.

В то утро, уставший и разбитый, Ормар проснулся с тяжелым предчувствием надвигающейся беды. Всё тело его болело от постоянных превращений. Казалось, что и на душе образовались незаживающие синяки и нарывы от смешения человеческой сущности с птичьей и мертвячьей.

В их небольшой крепости было множество воинов и магов, все такие же усталые, многие раненые, но не ушедшие в тыл, потому что обороняться было некому. Волна за волной нечисть накатывала на Смородину, разрушая печати, которые не успевали латать огненные маги, измочаленные постоянными выплесками силы.

— Тревога! Тревога! — раздался встревоженный голос, и Ормар вскочил на ноги, наскоро оделся и прихватил любимую совню, которую, впрочем, редко когда использовал в последнее время.

Взбежав на невысокую башню, парень увидел, что бой идет совсем близко, в самой реке Смородине. Не поверив глазам, он взглянул направо и налево от места битвы. Огненная река больше не была огненной — лишь вдалеке по обеим сторонам плескались огненные волны. А перед ним — лишь застывшая серая и коричнева лава. Это значило лишь одно — орды нечисти могут свободно перейти и затопить мир людей.

В неразберихе, казалось, каждый действовал как мог. И Ормар побежал вперед, к реке, крича, чтобы дали ему дорогу, на ходу обратился в зомби, врезаясь в самую гущу напиравших мертвяков. Те не обращали на своего собрата внимания, и он мог легко протыкать и отрывать им головы, не встречая никакого сопротивления.

Одновременно Ормар боролся с сильнейшим приказом от высших мертвяков. Судя по силе внушения, их был тут не один десяток. Но добраться до них не было и никакой возможности, и никакого смысла — если только тут же погибнуть, не выдержав их совместного удара. Поэтому Ормар-зомби отчаянно выкашивал одного мертвяка за другим.

Где-то рядом с ним бился Эйнар, не отстававший в эффективности уничтожения нечисти от своего товарища-недруга. От него одного из всех бьющихся с нечистью людей он чувствовал исходящую в свою сторону ненависть. Но похоже, что высшие мертвяки всё же заметили странного зомби, не подчиняющегося их приказам. Сначала вяло и будто неохотно ближайшие к Ормару зомби стали оказывать ему сопротивление, перестав подставляться.

Но вот они начали по-настоящему сражаться с ним, и тут уже Ормар начал пропускать удары от когтей мертвяков. Увлеченный битвой и спасением своей жизни, бьющийся посередине Смородины, парень забыл про Эйнара. И тут сильнейшая боль пробила его бедро, в которое воткнулся его меч. Взревев от боли, он увидел в глазах и чувствах парня торжество, сознание своей победы и гибели противника. Сделав свое черное дело, Эйнар тут же отбежал подальше, на ходу рубя мертвяков.

А Ормар, припадая на одну ногу, уже с трудом мог противостоять всё больше разъярявшимся на него зомби. Они уже полностью восприняли команду своих предводителей на уничтожение странного зомби, и целой толпой навалились на него. Ормар, отчаянно отбиваясь, уже пропускал не только удары когтями, но и укусы зомби. Один, окруженный со всех сторон врагами — воинам было не до него, да и трудно, пожалуй, было разглядеть в горячке боя какое-то странное поведение мертвяков на застывшей, когда-то Огненной реке.

Пропустив очередной удар когтистой лапой, Ормар, не выдержав, опустился на одно колено. И так не самый высокий, теперь он целиком находился под лавиной мертвяков. Стало ясно, что это конец. Но отчаянное стремление жить подсказало ему выход, на который раньше он никогда бы не решился. Собрав остатки мужества и внимания, Ормар представил простор полета. Мгновение, другое — и волна зомби над Ормаром обвалилась вниз, а юркий сокол, окровавленный и израненный, чудом найдя щель в непроходимой толпе, взмыл вверх, к солнцу.

Глава 26 Ритуал несчастного случая

«Ритуал несчастного случая означает, что посвященный сможет жить сколь угодно долго, если будет забирать чужие непрожитые жизни». От бесстрастности и делового тона, которым была написана инструкция, а иначе назвать это было нельзя, у меня до сих пор волосы поднимались на голове.

С тех пор, как я лежал под яблоней в заброшенном кремлевском саду и впервые осознал, что именно два кота выкрали в доме бабы Нюры, прошло два года. Удивительно, но за это время мало что поменялось. Мы так и не поняли, узнала ли старушка про налет на ее дом и пропажу документов. По крайней мере, в ее отношении к нам ничего не изменилось.

Мы так и продолжали собираться у нее в подземелье — сначала, чтобы не вызывать подозрений неожиданным прекращением наших тренировок, а потом уже по привычке. Хотя, конечно, было тяжело делать вид, что всё хорошо и ничего не произошло.

Наблюдая за бабой Нюрой в церкви, я также не замечал никаких перемен в ее поведении. Она всё также посещала почти каждую службу, особенно в посты, всё также профессионально плакала над усопшими. У меня даже начали закрадываться сомнения, а имеет ли она отношение к этому ужасному ритуалу. Может, просто бумаги у нее лежали в доме, что же с того?

Внешне, казалось, она совершенно не переменилась с того памятного дня, когда меня цепанул на Смоква-реке первенец зомби. Но, может, в ее возрасте люди и вовсе не меняются или меняются очень медленно. Смущало, что как раз о ее возрасте я не имею ни малейшего представления. Ее брат — мы так и не узнали, старший или младший, умер в почтенном возрасте восьмидесяти пяти лет. Если принять условно, что баба Нюра ему плюс-минус ровесница, то сейчас ей должно быть больше ста лет. Выглядела он древней, конечно, но чтобы сто… Мы спорили на эту тему между собой и не могли сойтись во мнении.

Ритуал несчастного случая предполагал знакомство посвященного с его будущей жертвой и физический контакт между ними. Часть текста — сами магические формулы — были написаны на непонятно языке, мы решили, что на иврите, но могли и ошибаться. Человека следовало умертвить своими собственными руками любым способом по фантазии посвященного. Чем больше времени жертва не прожила, тем больше больше времени достанется посвященному.

Поэтому компания из аптекаря Юхневича, врача Золовского и полицейского пристава Клокова и занималась детьми. Мёрли они и без всякого их вмешательства аки мухи, так что заметить какую-то аномалию было практически невозможно, а времени жизни такие дети могли прибавить, надо думать, ох как много.

Что посвященными были именно эти трое, мы выяснили на практике. Когда я смог превращаться в кота, а затем, через год, и в ворона, то периодически следил за всеми тремя. Все тайно посещали дом Юхневича на Ломокненской улице, но достаточно редко, раз в несколько месяцев, и эти посещения порой совпадали с сезонными обострениями инфекций в городе.

После этого каждый из них пребывал в отменном настроении, был бодр и румян. Морщины разглаживались и люди казались помолодевшими. А вот в отношении бабы Нюры я такой закономерности не заметил. Казалось, она вовсе не менялась, не молодела, по крайней мере каких-то разительных перемен замечено мной не было.

Что же мы делали все эти три года? Готовились. Вместе с Генкой во дворе Заморовского дома на Владимирской сделали надстройку над амбаром, где поселился раненый ворон по имени Никодим, подобранный мной у Смокварецкого моста. Сокол, к сожалению, был мне недоступен, и пришлось ограничиться тем, что есть. Но превращение в умную птицу отлично подходило для незаметной слежки за участниками Ритуала.

Мы тренировались, вместе с Шамоном развивали дары, учились, влюблялись. Вера стала настоящей Барышней и, замечу я, отличным стрелком. Теперь она вряд ли бы так промахнулась, как в тот памятный вечер, когда застрелила Казимира Юхневича. То, что именно застрелила, теперь не вызывало сомнений. Из Ритуала следовало, что его участники могут даже воскрешать друг друга, если с момента смерти прошло не более часа.

Вера стала центром нашего мужского сообщества. И Васька и Шамон были беззаветно влюблены в нее, она же, казалось, специально помыкала ими, не делая выбор ни в пользу рассудительного кузнеца, ни в пользу будущего обширного священника. Я тоже отдавал должное красоте Барышни, но не бегал за ней, аки собачонка. Один Генка остался совершенно равнодушен к девушке, расцветавшей с каждым днем.

Это могло бы меня порадовать — и так между нами был слишком уж хрупкий мир, всегда грозивший перерасти в грозную баталию, но час от часу не легче. Заморыш оказывал знаки внимания моей младшей сестре, Машке, которой было тринадцать. Вообще, между ними всегда была какая-то связь, еще с того памятного Дня мертвых. Тут я прекрасно понял Генку и его старшего брата, гонявших Франческо Демарко за ухаживания за Сашей.

Они, кстати, поженились и жили теперь в Ломокне — Франческо не смог оставить в одиночестве итальянского призрака Рикардо Виллу. В Успенском соборе при огромном стечение любопытствующего народа церемонию принятия православия проводил сам митрополит Московский и Ломокненский. И конечно, не обошлось без велеречивых словес о торжестве истинной веры. Франческо в церемонии назвали Фомой в честь апостола Фомы неверующего, а потом ставшего верным.

* * *

Стоял теплый апрельский день последнего года обучения, и я сидел за партой в гимназии, размышляя, когда стоит предпринять что-то с посвященными в Ритуал несчастного случая. Времени оставалось всё меньше: летом я поступаю в Московский университет на исторический факультет. Генка собирался тоже в Москву на техническую специальность. Шамон не собирался продолжать обучение и оставался при церкви в Ломокне. Вера с Васькой также оставались тут.

Мы всю голову сломали над тем, как нам быть Юхневичем и компанией — главной нечистью нашего города. Убивать их что ли? Но даже для меня, насмотревшегося в снах про Ормара на множество убийств вампиров и зомби, это было слишком. Одно дело настоящая нечисть, а другое — ужасные, но всё же люди. Генка, казалось, думал о том же самом.

В коридоре послышался шум, который отвлек учеников и учителя Загорского от урока истории. От сильнейшего толчка дверь распахнулась, с размаху ударившись о стену, и в комнату влетел всегда спокойный Васька. Сейчас же Старик, задыхаясь, оглядывал класс совершенно безумными глазами, не обращая внимания на обращавшегося к нему учителя. Я встал, но меня опередил вскочивший Заморыш:

— Старик, что случилось?

— Бежим! Скорее! — крикнул Васька и понесся из класса.

Мы с Генкой бросились за другом, при этом я чуть не сбил ошарашенного Загорского, по дороге успев лишь крикнуть ему «извините». Выбежали на улицу, где находился и Шамон. Выглядел он неважно.

— Так что произошло? — повторил Генка свой вопрос.

— Веру похитили, когда мы с ней гуляли после гимназии, полчаса назад, — ответил Илья.

— Недалеко от моего дома, — добавил Васька, — поэтому Илья забежал ко мне, а мы уже сюда, к вам. По дороге встретили твою Машку, отправили ее к Спиридону предупредить.

— Кто похитил? — задал я самый главный вопрос.

— Не знаю, они были в масках. Я попытался ее отбить, но мне врезали и скинули с повозки. Лошади унеслись наверх по Кузнецкой улице, в сторону Большой улицы, — отрапортовал Шамон.

— Юхневич! — воскликнул Заморыш.

— На Ломокненскую! — скомандовал Старик, и мы понеслись вперед. Так быстро, наверное, мы никогда в жизни не бегали.

Массивный Илья отстал, а мы, перемахнув через соседний забор Шепелевых, где были встречены постаревшей, но столь же жизнерадостной Чернавкой, бросились к участку Юхневича. Там нас уже поджидал огромный пес, той же породы, что благополучно отправленный нами в собачий ад Демон, он же Дружок.

— Превращаюсь, — крикнул я, и в облике зомби попер напрямую на деревянный забор между участками.

От моего удара он сломался, и я набросился на скулящую от страха и отступающую собаку. Хватило двух попаданий, чтобы и этот охранник Юхневича отправился на тот свет, если, конечно, у собак он бывает. Побежали к входной двери, и несколькими ударами я выбил дверь, продолжив с неотвратимостью лавины сметать всё на своем пути.

Все двери в доме были заперты на замки, и я вместе с подоспевшим Шамоном методично разнесли их все одну за другой. Дом был пуст. В отчаянии я продолжил крушить мебель, но взял себя в руки и вернулся в облик человека, присоединяясь к разговору участников Ордена Змей.

— Да мы знаем еще три дома, где живут Юхневич, Клоков и Золовский, а еще есть аптека, больница и полицейское управление. Куда бежать? — вопрошал Генка.

— Вряд ли в полицию потащат, — с сомнением протянул Шамон.

— Согласен. Аптека или больница, — сказал Старик.

Лихорадочно соображая, я уточнил:

— Илья, бричка катила в сторону Астраханской?

— Да, наверх по улице, — подтвердил он.

— Тогда, скорее всего, аптека, — сказал я.

— Могли и в больницу, — не согласился Генка, — там по пути, только ближе.

— Могли, — подтвердил Старик.

— Тогда я обращаюсь в ворона — и в больницу, — решил я, — там легко залететь внутрь, дверь то и дело открывается. А вы — давайте к аптеке. Как прибежите, я как раз вернусь.

— Побежали! — Генка сорвался с места.

А я, скинув одежду и испытывая ужасную боль от второго подряд превращения, чего раньше никогда не делал, стал обращаться в ворона. Вылетел через разнесенную в щепки дверь, обогнал бегущих парней, и что есть силы устремился к больнице Силковых и Шерапова, что находилась на углу Семеновской и Кузнецкой улиц.

Там подловил момент, когда входящий человек открыл дверь, и влетел внутрь, сходу окунувшись в толчею комнат, вопящих и кидающихся в меня чем попало людей, раздающих указания врачей. Несколько раз чуть не попался, но облетел всё, что было мне доступно, вылетев через черный ход с обратной стороны. Сделал круг над больничным двором, но никакой повозки во дворе не было.

Надо было срочно лететь в аптеку. Всё-таки туда! В самый центр ломокненской жизни на Астраханскую улицу, в дом Тыровых, где была хлебная торговля и постоялый двор с квартирами на втором этаже, и ненавистная аптека «отличающегося добрым нравом» Казимира Юхневича. Но мне было всё равно: если надо — за своих друзей разнесу весь город!

Уже подлетая к аптеке, увидел Генку с Васькой, долбящих в закрытую дверь аптеки. Отставший Шамон подбегал. Спланировав, с размаху влетел в окно аптеки, разбивая окно и порезавшись о стекла. Торговое помещение, ничуть не изменившееся с тех пор, как мы ходили требовать мой дневник, встретило меня пустотой. Полки и полочки со склянками и порошками, торговая стойка, на которую я приземлился, и не подумав, тут же стал превращаться обратно в человека.

Не удержавшись от резкого перехода в человеческий облик, совершенно голый свалился на пол, но меня уже подхватил Старик. Они закончили начатое мной разрушение аптечных окна и витрины, и теперь стояли в помещении аптеки. Васька, похоже, голыми руками разбивал окно, и теперь стоял с окровавленными руками.

— В больнице пусто, — прохрипел-прокаркал я из последних сил, с трудом держась на ногах.

— Вперед! — кивнув, скомандовал Старик.

Ребята прошли за стойку и попытались открыть двери, одна из которых вела в аптечную лабораторию, а другая, похоже, в подсобное помещение. Оказавшись у второй двери, Шамон с разбегу вышиб ее плечом, завалившись вперед.

— Никого нет! — донеслось из комнаты.

Васька, подобрав какую-то деревяшку, стоявшую в углу за стойкой, несколько раз ударил по замку двери, ведущей в лабораторию, и она поддалась, начав открываться. Генка прошмыгнул у него под руками и, распахивая дверь, первым ворвался в лабораторию, откуда как гром раздался выстрел, а Заморыш закричал и стал заваливаться вперед.

Всё это я видел, еле стоя на ногах и держась за торговую стойку, обессиленный двумя превращениями и ранами, полученными при пролете через стекло аптечного окна. Васька отпрянул от двери в сторону, а из лаборатории вновь выстрелили, но пуля пролетела мимо и ушла на улицу. Я инстинктивно пригнулся и спрятался за стойкой. Надо было что-то срочно делать.

— Ага, все пожаловали! — в лаборатории засмеялись. — А мы-то вас заждались. Видать, совсем вам ваша подруга не нужна! Ха-ха-ха! Зря, зря, такая красавица… Была! Ха-ха!

Шамон, услышав это, дернулся вперед, чтобы вбежать в раскрытую дверь, но Старик сумел его остановить, дернув обратно, и еще один выстрел прошел мимо. А я лежал и изо всех сил пытался превратиться в мертвяка. Ничего не выходило, кажется, сил совсем не осталось.

— Ну что же вы? — глумились из-за двери, похоже, что говорил полицейский пристав Клоков. — Проходите, гости дорогие, совсем вас заждались! Неужели не хотите попрощаться с вашей любимой Барышней?! Ха-ха!

С другой стороны стойки я слышал, как Васька уже с трудом удерживает рвущегося под пули и орущего угрозы Шамона. Я заорал от отчаяния, и пожелал убить, разорвать, расчленить всю эту шайку несчастного случая, перед моими глазами встали лица Юхневича, Золовского и Клокова, помолодевшие за эти годы. И наконец превратился в мертвяка, взревев, не сдерживаясь.

Ударил по стойке раз, еще, третий, не видя прохода в аршине справа от себя, и прошел вперед, прямо в лабораторию. Звуки выстрелов сливались с моим ревом и криками страха трех людей в помещении. Я не замечал разрывающих мою мертвую плоть выстрелов, только отсчитывал — раз, два, три — перешагнул через корчащегося от боли Генку и насадил на свои когти голову полицейского пристава, до последнего спускавшего и спускавшего крючок револьвера и не замечавшего, что пули давным-давно закончились.

Я с наслаждением наблюдал, как мои когти через подбородок прошли наверх и погрузились в мягкий человеческий мозг. Помогая себе другой рукой-лапой, я оторвал голову, и отбросил ее прочь. Двое других людей — даже в облике зомби я их легко узнал — Золовский и Юхневич — забились в угол, отойдя от стола в центре лаборатории, на котором лежал мертвый человек — это была Вера.

Осознав это, я бросился к детском врачу Модесту Александровичу, и всадил свои когти ему грудную клетку, разрывая ее, и выдирая еще бьющееся сердце, после чего сосладострастным удовольствием пожрал его, переводя взгляд на последнего оставшегося в живых врага. Юхневич, бледный как смерть, стоял в углу, парализованный расправой над своими друзьями. Кажется, я научился улыбаться я облике мертвяка, и двинулся к нему.

— Ваня, стой! Подожди! — крикнул Васька, но я не обратил внимания, сделав шаг к аптекарю, так пекущемуся о здоровье детей и делавшему для них большие скидки на лекарства.

— Остановись, Зло! — вновь закричал Старик, и ударил меня деревяшкой по спине.

Это так меня возмутило, что я остановился, и стал поворачиваться к посмевшему меня огреть другу.

— Превращайся обратно! Сейчас разберемся с ним! — вновь крикнул Васька.

Еще постояв, борясь с желанием немедленно убить Юхневича, я решил всё же послушаться Старика, помня о том, что он никогда не делал ничего просто так. Превратившись, я свалился на землю. Пришла боль от выстрелов полицейского, два из которых пришлись в цель, то бишь в меня.

Одна пуля угодила в ногу, другая — в живот. Застонал от боли и скрючился на полу, снизу вверх осматривая поле битвы и плоды рук своих в облике мертвяка. У входа так и продолжал лежать Генка, схватившись за руку, чему я обрадовался — хоть он точно будет жить. Всё помещение лаборатории было залито кровью.

Перевел глаза. В углу Васька связывал веревкой не сопротивляющегося Юхневича — аптекарь пребывал в ступоре и не мог пошевелиться. Посмотрел в центр помещения. Там у стола стоял Шамон и, обливая потом, водил руками над Верой, не подающей признаков жизни. От рук парня исходило сияние, которое я не раз видел, когда он залечивал наши раны в подземелье: получив целителя, мы могли не особо сдерживаться, фехтуя боевым оружием. Илья опустил руки и заплакал, обняв лежащее на столе тело Барышни.

— Шамон, помоги, кому можешь, — тихо сказал Васька, закончивший связывать аптекаря, но парня стали трясти рыдания, и он не мог оторваться от Веры.

— Посмотри на меня, — приказал Старик, и повторил еще раз по слогам, — посмотри на меня!

Шамон, наконец, смог оторваться и поднял заплаканное распухшее лицо на Ваську, который молча указал на меня и Генку, и добавил:

— Если не хочешь потерять еще и их, то примени свой дар.

Шамон кивнул и наклонился к Заморышу.

— У меня ерунда, рука просто, — отмахнулся тот, — посмотри Ваньку.

А мне было совсем плохо. Шамон подошел ко мне, заставил меня распрямиться и убрать руку от живота.

— Будет очень больно, терпи, — сказал Илья, найдя какую-то тряпку и засунув мне в рот.

Когда я кивнул, то он скрестил руки над моим животом, они окутались золотым сиянием, и я почувствовал ужасную боль оттого, что пуля медленно, очень медленно ползет наружу. Сжал изо всех сил зубы, и провалился в темноту. В себя пришел оттого, что кто-то бил меня по щекам.

— Эй, Зло! Зло! Приходи в себя! — говорил Васькин голос. — Ага, вижу, очнулся. Пули вытащили, кровотечение остановили. Будешь жить.

Я посмотрел на Шамона, который теперь колдовал над Заморышем, вытягивая пулю из из него. Вскоре, несмотря на страшную боль и полное отсутствие сил, я стоял над над нашей подругой, так и оставшейся лежать на столе. Остальные также стояли вокруг.

— Удар в сердце, — сказал Васька и сжал кулаки.

«Не мучалась», — подумал я, но не стал произносить это вслух.

— Я сейчас кое-что попробую, — продолжил Старик, — вы просто не мешайте, хорошо?

— Что ты задумал? — спросил Генка.

— Просто не мешайте, ладно? — вновь попросил Васька, оглядел всех нас одного за другим, и получил подтверждающие кивки.

Тогда он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на тело Барышни, потом пододвинул ее к краю широкого стола, на котором Юхневич смешивал свои лекарства.

— Шамон, помоги, — и они вместе положили связанного брыкающегося аптекаря рядом с его жертвой, — удерживай его.

Затем поднял лежащий рядом с Верой кривой нож и стал читать по бумаге слова на незнакомом языке. Звучало это странно, много шипящих, гортанных звуков. Услышав чтение, Юхневич забился, и Генка здоровой рукой помогал Илье удерживать его. А Старик, как какой-то древний жрец, нараспев произносил непонятные слова.

Последнюю фразу он повторил трижды и, схватив, нож, резко всадил его в сердце аптекаря, который, дернувшись, замер. А Васька, не останавливаясь, продолжал читать дальше. Потом вынул нож из тела Юхневича и, произнося последнюю фразу наизусть, резанул себе по ладони, отчего кровь брызнула на Веру, окропив ее тело и лицо. В то же мгновение она распахнула глаза и сделала резкий вдох.

Оглавление

Глава 1 Ранний мертвяк

Глава 2 Вежливые гости

Глава 3 Неудачная шутка

Глава 4 Бой до смерти

Глава 5 День мертвых

Глава 6 Боже, царя храни

Глава 7 Гробы и подземелья

Глава 8 Грязные ругательства

Глава 9 Поле мертвых

Глава 10 Орден Змей

Глава 11 Аптекарь и дневник

Глава 12 Точное попадание

Глава 13 Битва и простуда

Глава 14 Смородина

Глава 15 Предводитель мертвых

Глава 16 Пес Ормар

Глава 17 Итальянские птички

Глава 18 Собранье пестрых глав

Глава 19 Сложности общения

Глава 20 Ломокненский кремль

Глава 21 Призрачные сомнения

Глава 22 Говорящий кирпич

Глава 23 Анна Максимилиановна

Глава 24 Воры-коты

Глава 25 Огненная река

Глава 26 Ритуал несчастного случая