Моя дурацкая гордость (СИ) [Анастасия Эр] (fb2) читать онлайн

Моя дурацкая гордость Настя Эр

Пролог

Подо мной расстилалась бесконечная равнина: зеленое полотно с редкими вкраплениями синего, красного и желтого — полевых цветов. Старинная усадьба с такой высоты казалась крохотной, размером с грецкий орех, а огромное озеро рядом с ней, — лужицей после дождя.

Я чувствовал силу в крыльях, знал, что могу пролететь еще сотни миль, каждый взмах становился порывом ветра, а люди внизу думали, что это просто погода меняется.

Близился рассвет, и мне тоже предстояло вернуться в человеческий облик. Спуститься на землю. Поляна в окружении вековых кедров, где я обычно оставлял одежду, была надежно укрыта от чужих глаз. О ней знали лишь я и трое моих лучших друзей: Гордей, Рома и Леха.

Остальные считали нас простыми студентами — настолько простыми, насколько могут быть студенты-чародеи. Испокон веков драконы, оборотни, эльфы и люди старались сосуществовать мирно, и в знак вечной дружбы наши предки основали одно учебное заведение для всех своих детей — академию магии Виридар. Расположена она в глухих лесах Сибири, недалеко от местечка под названием Виридарские Высоты. Мы с Гордеем до сих пор спорим, что раньше было названо Виридаром — Высоты или академия, а Рома каждый раз советует почитать «Летопись Виридара», мол, там есть ответы на все вопросы.

Так или иначе, единства не было никогда. Несмотря на то, что учились мы все вместе, разделение на расы поддерживалось делением на четыре факультета. Рубербосх основали драконы, Виредалис — оборотни, Каэрмунк — эльфы, а люди собрались на Флавальехе. Первые магистры, члены Магического Совета, настаивали на том, чтобы вести жизнь тайную, а свои способности скрывать; благо, места здесь вплоть до шестнадцатого века были тихие. Однако с приходом царских войск начали строиться города, населенные инквизами — так мы зовем людей, не владеющих магией. И сейчас, спустя почти четыре столетия, чистокровных чародеев осталось очень мало. А тех, кто точно знает, кем был их предок, драконом или оборотнем, вообще единицы. Я, как и мои родители, не придаю этому значения, хотя знаю, что наш род исходит от драконов. Сам я начал обращаться в прошлом году и пока не рассказал об этом никому, кроме Гордея, Ромы и Лехи. Отец с мамой лишены этой способности. Они талантливые маги, но древнюю силу разбудить в себе не смогли.

Это нормально. Современные чародеи легко обходятся умением творить заклятия при помощи одной только чародейской палочки. Связи с инквизами неизбежно приводили к рождению полукровок, и с каждым поколением истинных магов становилось все меньше, пока они почти полностью не утратили силы, которыми обладали первые магистры.

Кое-кто, особенно оборотни, осуждали кровосмешение и считали, что инквизы должны оставаться в своем мире. Что далеко ходить: родственники Гордея горячо поддерживали движение Ведъютантов, выступавших за уничтожение всех инквизов, у которых обнаруживались магические силы.

— Что, снова Елизарова отшила?

А вот и сам Гордей. Сидит себе на поляне, прислонившись к толстому стволу древнего кедра. Мы с парнями зовем его Псарь, во-первых, потому что отец подарил ему целую псарню в день восемнадцатилетия, а во-вторых (и об этом никто, кроме нас четверых, не знает), потому что он умеет обращаться в адского пса.

— С чего ты взял?

Я надел льняные брюки, которые носили все студенты Виридара, завязал пояс и хмуро глянул на него. На красивом лице Гордея появилось легко узнаваемое выражение собственного превосходства:

— С того, что ты сбегаешь сюда в одиночестве только тогда, когда получаешь очередной отказ от нее.

И то правда.

Всякий раз, когда становилось невмоготу, я покидал академию, брел в Кедровую Чащу, раздевался и взмывал в небо под прикрытием темноты. А Елизарова оставалась здесь, в усадьбе, хотя бы на время мне удавалось выбросить ее из головы и из сердца.

Мы учились вместе вот уже четвертый год, и вот уже четвертый год она давала понять, что я ей не интересен. Я был капитаном сборной по крылатлону — самой популярной игре среди чародеев — и недостатка в женском внимании не испытывал, но как назло нравилась мне именно Елизарова, единственная равнодушная к спорту девчонка. Да она не знала даже до того, как поступила в Виридар, что такое крылатлон, потому что ее родители — инквизы.

Гордей посмеивался, Хьюстон (мы звали так Ромчика) сочувственно пожимал плечами, а Леха Прогноз (иного прозвища с его фамилией Погодин быть не могло) время от времени советовал бросить эту затею.

Как будто это легко. Я бы с радостью, но Елизарова, кажется, поселилась в моей голове. Я закрывал глаза и представлял ее без одежды. Я открывал глаза, подходил к ней и приглашал на свидание, но она всегда говорила «нет». Иногда мне хотелось лезть на стену от бессилия, и тогда… я шел сюда, да. В облике дракона чувства притуплялись, я ощущал легкость и свободу. Свободу от одержимости Евой Елизаровой.

Глава 1

За шесть месяцев до этого.

В конце прошлого года мы с Елизаровой разругались в пух и прах. Она не обращала на меня внимания, я ей слегка нагрубил. После экзамена по чарологии Елизарова меня не на шутку взбесила, и я решил заставить ее ревновать.

— Не расстраивайся, Марк! — очень кстати выкрикнула из толпы Оливия, когда Елизарова наорала на меня, развернулась и свалила. Кудрявая, рыжая Оливия переступала с ноги на ногу, вертела в руках палочку и поводила плечами, будто пританцовывала; демонстрировала шею, усыпанную веснушками, и улыбалась, оглядывая меня с ног до головы. Короче, намек я уловил. — Елизарова как огнебол, тебе не гоняться за ней надо, а бежать куда подальше.

— А за кем гоняться, за тобой, что ли? — в тон ей, как можно громче отозвался я.

Пускай Елизарова услышит, кто здесь лучший. Мысль о том, ослаблен ли галстук и достаточно ли измят воротник рубашки, зудела в желудке и ползала по венам вместе с кровью.

— Может, и так, — она выпрямилась и повернулась чуть боком, коснувшись подбородком плеча. Как будто застеснялась. Слегка покраснела вроде.

— Да ладно? — я закусил нижнюю губу, чтобы не улыбаться во весь рот. Ну, не показывать же, насколько я доволен поворотом событий.

Елизарова, уже усевшаяся рядом с подругами у фонтана, обернулась. Может быть, до нее донеслись обрывки разговора. Хорошо, если так.

— Приходи к нам вечером, — пригласила Оливия, — мы будем отмечать успешную сдачу чарологии.

— А ты-то откуда знаешь, что успешную? — перебил Гордей. Он, в отличие от меня, был застегнут на все пуговицы, ни тени улыбки на губах. Псарь походил на студента, чье мраморное изваяние украшало холл. Топ-Топ, местное привидение, утверждал, что при жизни парень баловался запрещенными эликсирами и заклятиями. Вроде бы Истомный эликсир, самое знаменитое приворотное зелье, изобрел тоже он.

— У меня ни одной четверки в зачетке, — нотка гордости прозвучала заключительным аккордом. Как если бы Оливия пнула камешек, и он попал Гордею в лоб.

— Как отрезала, — Гордей кивнул и просто добавил: — Ты мне нравишься, — а затем вновь вернулся к разговору с Хьюстоном.

Оливия запустила пальцы в густые пряди волос и принялась плести косу, тем самым давая понять, что разговор окончен. Почти.

— Приходи в восемь. И друга с собой прихвати. Марк, — тихо проговорила подружка Оливии, форменная рубашка которой, контрастируя со смуглой кожей, смотрелась ослепительно-белой.

После чего обе ушли, взявшись за руки.

Подруги Елизаровой все это время с интересом следили за нами: Злата медленно жевала жвачку и, задрав юбку, чесала бедро, Челси красила губы отвратительно-привлекательной красной помадой, Милена, поболтав ногами в воде, надевала носки. Сама Елизарова, присоединившись к ним, уселась на бортик и взялась за журнал.

В общагу мы вернулись под вечер, захмелевшие и запыхавшиеся. Мотались в деревню, посидеть в баре и заодно полапать местных девчонок из инквизов. Время подбиралось к восьми. Я собирался все же навестить тех пташек с Каэрмунка.

— Я рассказала Разумовской про твою выходку, — сообщила Елизарова. Завидев нас, она скинула с себя руку какого-то чмыря и поднялась с дивана. Поправила юбку, застегнула верхнюю пуговицу блузки, из чего я сделал вывод, чем именно она с этим чмырем занималась.

Наверное, она имела в виду мое «нападение» на Харю. Я подставил ему подножку, он запнулся, и на моем ботинке остался белый след. Я всего лишь пытался заставить его вылизать мою обувь до блеска. Харя сопротивлялся, а Елизарова посчитала это выходкой. Малохольная.

— Мне все равно ничего не будет, — я пожал плечами и сунул руки в карманы. — Ну, потрачу пару вечеров на то, чтобы добыть волос из жопы единорога или выкрасить розовым скамеечки во внутреннем дворе. Разумовская меня любит.

— Розовые скамеечки — только через мой труп, — заявила Елизарова. — Через десять минут тебе нужно быть в кабинете Уфимцева.

Уфимцев, здешний завхоз, был вредным скрюченным стариком. Говорили, сам он лишен чародейских способностей, хотя родители его были магами. Таких назвали «бракр».

Я повел носом. Пахло от нее не тошнотворно-сладко, как обычно, а как от меня самого после тренировки. Потом, наверное, чем еще-то.

— Ни за что, — отчеканил я. — У меня дела. Видишь ли, Елизарова, парочке птичек из доблестного…

— …и дружественного, — ляпнул Псарь.

— …факультета Каэрмунк не терпится отсосать у меня. Завидуешь?

— Тебе или им? — хладнокровно уточнила Елизарова, помассировав шею. Я заметил небольшие темные пятна у нее в подмышках. Не давал покоя вопрос, чем же они таким занимались с чмырем, что заставило Елизарову вспотеть. Мысль, выраженная одним коротким словом, застряла в мозгу и теперь чесалась. Кожа под волосами чесалась.

— Им, конечно, ты же не по части девочек, — не сдержавшись, я кивнул на чмыря.

— Завидуешь?

— Если я переспрошу «тебе или ему?», будет глупо выглядеть, правда? К тому же, это начнет смахивать на хождение по кругу.

Елизарова фыркнула и повторила:

— Уфимцев ждет тебя. И Чернорецкого тоже.

— Вот еще. Я уже все сказал, Елизарова. Романтическому вечеру с Уфимцевым я предпочту праздник в общаге Каэрмунка, — я склонился к ее уху и шепнул, стараясь не чихнуть, когда рыжий пух защекотал нос: — Но если ты все же согласишься погулять со мной, я останусь и смиренно отправлюсь на отработку.

Елизарова снова фыркнула и поджала губы.

— Ты в любом случае отправишься на отработку. Если ты этого не сделаешь, я приведу Разумовскую. И расскажу, где и как ты проводишь время, — мило прочирикала она.

— Ты этого не сделаешь, — я отступил на шаг.

— Еще как сделаю. Я же староста, — издевалась Елизарова, а я с каждым ее словом чувствовал себя все паршивее. Примерно как в тот день, когда мы проиграли Флавальеху на третьем курсе. Не из-за меня, конечно, просто у нового вратаря руки из задницы росли. — А ты собираешься нарушить с десяток правил, начиная с того, что нам нельзя в чужие общие комнаты, и заканчивая шатанием по коридорам после отбоя.

— Если настучишь, пожалеешь.

— И что же ты мне сделаешь? Заставишь чистить твои ботинки, как Захара?

— Лучше заставлю тебя продемонстрировать твои панталоны, Елизарова, — я чувствовал, как злость пеной собирается на губах.

Она прищурилась. Далеко-далеко — буквально в паре метров — разбился стакан. Содержимое растеклось по ковру, в воздухе запахло виски. И грозой.

Я наблюдал, как на лице Елизаровой расцвела ехидная ухмылка, словно акварель растекалась по влажному листу. Она украдкой покосилась на подружек; Челси показала большой палец. Ладони Елизаровой скользнули к краю юбки и, не успел я опомниться, подол на пару секунд взлетел к ее груди, выставив напоказ клок ткани в мелкую разноцветную полоску и ноги. Две ноги, как у всех. Да вот как у меня самого хотя бы, только не волосатые.

Парни засвистели, девчонки захихикали, давясь в кулаки как дуры. Перваки повылазили, как будто им тут представление.

Елизарова опустила юбку, вдоволь насладилась моим глупым видом (а в том, что вид получился глупым, я поклялся бы) и припечатала:

— А теперь я пошла к Разумовской.

И свалила, закатывая рукава блузки и крепко сжимая палочку.

Пятки чесались догнать ее и проучить. Заставить показать сиськи, например. Или полапать за ляжки. Ничего умнее на ум не пришло в тот момент. И потому я остался стоять.

— Она просто ревнует тебя, братишка, — вставил Гордей, не отрываясь от бутылки имбирного кваса. — Птички-то ничего так.

Я подавил желание залить ему в глотку расплавленное стекло этой самой бутылки.

— Пошли к пташкам, — с трудом выдавил я и направился к статуе Дворецкого Рубербосха, который охранял вход в нашу общагу. — И если по пути мне встретится Елизарова, я за себя не отвечаю.

В общем, с того вечера я решил завязывать с Елизаровой. Только вот подрочить на нее в последний раз перед сном — и все.

***

Первого сентября мы сели в поезд, идущий из Москвы в Виридар, поболтали, поели, заскучали, и я от нечего делать полез в чемодан. Вывалил на кровать носки, банки-склянки, ворох новых рубашек и прочий шлак, заботливо уложенный матерью. Старые рубашки, едва сходившиеся в плечах, отправились в ателье Леди Полянской, где их наверняка выстирали, выгладили, вывесили с небольшой уценкой и продали тем, кто новые себе позволить не мог.

— Что ты там ищешь? — Хьюстон вынырнул из-за газеты и тут же спрятался за ней.

— Эликсир для ускоренного роста костей, — хохотнул Псарь, — он его все лето хлебал вместо завтрака.

— Завали, — беззлобно отмахнулся я.

За лето я вымахал на добрых двадцать сантиметров и почти сравнялся с Гордеем безо всякого эликсира. Мама чуть с ума не сошла, когда накануне отъезда в Виридар обнаружила, что все мои брюки стали мне коротки.

— Клянусь огнеболом, мать инспектировала мою поклажу, — я еще раз перетряхнул вещи. — Ну где же?..

— Не думаешь же ты, что это Анжелика Сергеевна выкрала твой журнальчик, а, Эмиссар?

Эмиссаром меня впервые назвал Гордей, но мы с течением времени позабыли, что это был за момент. В памяти осталось лишь, что «эмиссар» созвучно с моим именем и фамилией — Марк Исаев. Хьюстон утверждал, что у инквизов эмиссары в царские времена выполняли какие-то важные поручения за границей.

— Держу пари, она и к тебе нос засунула, что ты ржешь-то… — огрызнулся я, отбросив в сторону «Высшую трансформагию» и «Курс эликсирики для четвертого курса». Гордей гостил у меня этим летом.

— А я контрабанду не вожу, я законопослушный парень, — помотал головой Гордей. — Хотя журнальчик любопытный был, ржачный. Вот бы замутить что-нибудь этакое с нормальными фотографиями и сунуть между учебников Хари. Слышь, Эмиссар, а потом вытряхнуть весь этот дерьмовый хлам из его сумки при народе, как считаешь? Годный, короче, журнал был, жаль, если пал жертвой Анжелики Сергеевны.

— Да какая это контрабанда, так, чисто Хьюстону с Прогнозом показать, я же не использую по назначению… Вот он! Я его обыскался… — я сдул с обложки несуществующую пыль и разложил перед парнями мятые страницы. — Ну как?

Рома почесал подбородок, перевернул листки, секунд десять пялился на голых девиц и, наконец, выдал:

— Так ты писал, что инквизы…

— Спускают, глядя на эти картинки, да! — я ткнул пальцем в пупок одной из моделей. — Прикинь, у них, наверное, совсем с красивыми девчонками беда. А я считаю, это потому, что все красивые инквизские девки — на самом деле ведьмы и учатся тут, у нас в Виридаре.

— Это ты про Елизарову?

— Да почему сразу про Елизарову? — Я старательно скрывал, что до сих пор думаю о ней, так что Гордей меня порядком взбесил своими предположениями. — Помнишь ту глазастую, которой я вдул? Макеева ее фамилия, Флавальех, чет… а нет, уже пятый курс. Или вот Лаура… Или эта твоя девчонка, Псарь, с… — я поднес ладони к груди и изобразил ими подпрыгивающие при ходьбе сиськи. — Она ведь вроде тоже из инквизов. Да масса классных девчонок из них.

— Парни, — окликнул Прогноз, пытавшийся одновременно стоять на стреме и глядеть в журнал, — дежурные идут.

— Скажи, что нас нет дома, — сострил Гордей, но журнальчик припрятал.

— Так, здесь Исаев и Чернорецкий, — донеслось из коридора, — бесполезно заходить.

Я навострил уши. Бесполезно — это потому что боятся или потому что доверяют-уважают? В любом случае, козырно.

За окном стемнело, и поезд наконец-то прикатился к Виридарским Высотам. Приехали, слава Страннику, не заблудились. Псарь, изображая клоуна, по традиции поклонился деревне, составу и лесничему Савчуку. Хотел поклониться еще и старостам, но нашел только Хьюстона. Ромчику он уже кланялся на вокзале, на что тот ответил замучено-презрительным взглядом.

Словом, Елизарову в поезде мы так и не встретили. Я о ней так и так не думал. Даже не вспомнил, что с нами такая учится.

Выгружались, как обычно, распихивая народ локтями и штурмуя кареты. Перваки толкалась рядом, мешая пройти, зато можно было безнаказанно полапать какую-нибудь однокурсницу. Однако однокурсницы с каждым годом сопротивлялись все меньше, и ощущения от торопливых объятий теряли остроту.

Я коротко прижался к Милене со спины, поздоровавшись для начала, и пристроил ладонь на бедро, а она, вместо того чтобы оттяпать мне полруки, неохотно отодвинулась и назвала козлом. Добавила, что я стал шире в плечах. Обидно. И теперь я — большой козел. В смысле, широкоплечий.

— Удачно просрала каникулы? — спросил я скорее для проформы.

— Слушай, если тебе нужна Ева, так и спроси, не обязательно сначала интересоваться моим самочувствием и состоянием здоровья моей любимой бабушки, — прошипела Милена, — и только потом, якобы невзначай, переходить к сути дела! Не знаю, где Ева, была с Челси, сейчас болтается где-то. Может, с Пашковым.

Это заговор, организованный самой Елизаровой, как пить дать.

— Да сдалась вам эта Елизарова, — спокойно сказал я, повысив голос, чтобы перекричать волнующуюся толпу. — Скажу больше: сейчас твоя бабушка интересует меня гораздо больше, чем Елизарова.

— Да у меня и бабушки-то нет, — буркнула Милена и, подталкиваемая со всех сторон, налетела на меня. — Аккуратнее, — сказала она то ли мне, то ли себе.

Мы втиснулись в Главный зал и повалились прямо за столы.

Пашков несся к жратве, возглавляя свой факультет, как и положено старосте. Я молился, чтобы ректор Цареградский оказался кратким и не оттягивал желанный момент встречи еды с желудками студентов.

Елизарова на праздничном фуршете так и не появилась. Подружки сидели и жевали, а Елизарова шлялась где-то, может, по важному поручению Разумовской или что-то типа того. И все как обычно: Злата чесала ногу, Милена красила губы, Челси достала зеркальце и тупо смотрела в него, не предпринимая ровным счетом ничего. Похоже, считала, что безупречна, и макияж бессилен перед природной красотой.

— Челси, — шикнул я и на полном серьезе спросил: — Ждешь, пока заговорит? И расскажет, кто на свете всех милее, — вдвоем с Гордеем мы сдавленно заржали, на что Чумакова ответила кислой миной и вилкой, зажатой между указательным и средним пальцами. Эдакий стальной фак.

Елизарова нашлась, когда всех отпустили по общагам. Сидела на подоконнике, обхватив ногами Корсакова, старосту третьего курса, и сосалась с ним. Не будь они одеты, я заподозрил бы секс. Даже ужин пропустили, так не терпелось пообжиматься.

— О, а чего это вы не в постели? — громко поинтересовался я и тут же понял, как двусмысленно и как тупо прозвучал вопрос.

— Здесь удобнее, — Елизарова тоже это поняла. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и спрыгнула на пол. Корсаков, перемазанный помадой, лишь ухмыльнулся и поправил новенькую повязку. Крепкого телосложения, но не полный, он выглядел старше своих лет. — А вот вы почему не в постелях?

Я расправил плечи. Елизарова заплела волосы в две косы, отпустила челку и

облизала губы

накрасила губы красной помадой.

Она стала слишком яркой, от нее болели глаза.

Елизарова склонила голову набок. Я подошел ближе, оставив Псаря, Хьюстона и Прогноза позади.

— Тебя блюдем, — я нарочито уставившись в вырез ее блузки. Галстука на Елизаровой не было. — Ты уже показала ему трусы? — я кивнул на Корсакова.

— Что ж я, девичьих трусов не видел? — уверенно отбил тот. — Ты, наверное, не знаешь, Исаев, у нас с этим гораздо проще. У меня две сестры, чтоб ты знал.

— Ты трахаешься со своими сестрами? — я, выпятив нижнюю губу, посмотрел на него сверху вниз. Елизарова фыркнула.

— Да нет, это магистры трахаются со своими двоюродными сестрами и троюродными тетушками. А в мире инквизов отношения проще. Тебе… не понять. Ты другой. Правда, Ева?

Кто бы мог подумать, что принадлежность к инквизскому миру можно выставить в таком выгодном свете.

— Да, — кивнула Елизарова, помусолив кончик косы, — Исаев подрастет и превратится в отца благородного семейства.

— Не будь дебилом, Корсаков, Марк не собирается трахаться с тетушками, — перебил Псарь, скорее всего, примеривший ситуацию на себя. Его родичи были одержимы идеей сохранения чистой чародейской крови.

— А с кем же?

Я помолчал, как будто серьезно задумался, поправил на плече сумку и решил быть честным.

— С Елизаровой. — Я притянул ее к себе за поясницу и попытался поцеловать. Пусть Корсаков позеленеет от злости.

Я наперед знал, что ничего у меня не выйдет, да и не настаивал особо: когда Елизарова вывернулась из моих некрепких объятий и обозвала ошибкой природы, я легко сдался и, глядя на Корсакова, пока она не видела, показал ему фак. Тот сжал зубы и кулаки.

— Закатай губу, Исаев.

— Да ты тоже на многое не рассчитывай. — Под ложечкой сосало, это ощущение возникало всякий раз, когда необходимо было доказать свое превосходство над соперником. — Елизарова целка, сиськи свои бережет пуще глаза…

Вопреки ожиданиям, Елизарова и Корсаков растянулись в одинаковых усмешках. Я обрадовался, что сумел задеть за живое.

— Ну гляди, — хвастливо пригласил Корсаков. На лице Елизаровой мелькнуло непонимание, но в следующую секунду она позволила ему накрыть одну из своих грудей ладонью. Корсаков совсем охренел и, нашарив руку Елизаровой, плюхнул ее на свою задницу.

— Тебе пора, Исаев, — твердо приказал Корсаков, оторвавшись от Елизаровой и прищурившись. Я полез в карман за палочкой. Они бесили меня, оба: и Елизарова с дурацкой прической, и тем более Корсаков, не дрогнувший перед четырьмя потенциальными противниками. — Мы вас не трогали, а вы, между прочим, шатаетесь по усадьбе после отбоя.

— Соси, — я сплюнул, не сдвинувшись с места.

— Минус десять баллов рейтинга с Рубербосха.

— Ой, как страшно, мамочки, — я заржал и спрятался за Гордея, — как же я теперь без десяти баллов…

Псарь тоже заржал и жестом попросил идти в задницу. Раз Корсаков с первого раза не понимает.

— Не будь мудаком, Исаев, — равнодушно бросила Елизарова. — Иди в кровать и друзей прихвати.

— Я лучше тебя прихвачу, — нагло заявил я. — Что, уже дала Корсакову? Так, может, и мне обломится разок?

— Слышишь, ты, урод недоделанный… — начал Корсаков, но Елизарова дернула его за рукав и заставила остаться на месте.

Она подошла так близко, что почти наступила на носки моих ботинок, подняла на меня глаза и вкрадчиво произнесла:

— Не хочешь взять слова обратно?

Я молча изучал ее губы и ждал, что вот-вот изо рта Елизаровой выползут черви, подаренные Корсаковым. Я молча оглядел ее шею. Как будто от шеи вообще чего-то можно было ожидать. Я только что заявил, что хочу трахаться с ней, а не со своими чистокровными двоюродными сестрами. Я не испытывал волнения.

— Хочу, — холодно согласился я. — Прости, погорячился. Поцелуешь меня в знак примирения? — я задирался скорее по привычке, и выглядела бравада жалко, к гадалке не ходи.

— Иди спать, Исаев.

И, забрав Корсакова, Елизарова ушла. Наверное, даст ему этой ночью. Назло мне.

— Неплохая попытка, — сочувственно вздохнул Гордей, хлопнув меня по плечу.

В спальне я бросил скомканную рубашку на стул и забрался в кровать, не снимая штанов. Глаза болели. Я снял часы и швырнул их на тумбочку.

Елизарова бесила. Желание полапать ее за жопу было настолько сильным, что я, лежа на спине, засунул руки под себя. Сон не шел. В полудреме мне чудилось, что я стираю с лица следы красной помады.

Глава 2

— Эмиссар! Эмиссар, мать твою, очнись, ты спишь в картошке, а я хочу ее сожрать.

Цареградский нынче был в ударе. Поднялся из-за стола под бодрое урчание желудков и начал поучать. Поучал-поучал, пока Разумовская не заткнула. Болтал про то, что Ведъютанты активизировались, и что все должны быть осторожными. Особенно инквизы.

Короче, я заснул на пустой тарелке. А проснулся, когда еду уже воплотили, и теперь она вкусно пахла.

— Ты почему меня не разбудил? — я взбесился, вытряхивая из-за шиворота картошку.

— Я пытался, тряс тебя, — пожал плечами Псарь. — Ты ответил «соси» и продолжил храпеть.

— Мне снилась Елизарова, — я не стал вдаваться в подробности.

— Поняфно, — просто отозвался Гордей с набитым ртом. — Вдул ей во сне, ну, скажи?

— Жри, пока горячо, — посоветовал я и завертел башкой.

К чему был этот сон, я так и не догнал, но вел я себя там, во сне, как распоследний мазохист.

— Это ты зря, — мудро заметил Хьюстон, — сны с пятницы на субботу вещими бывают.

И они с Псарем загоготали, пугнув пару первокурсниц.

Набив животы до отвала, мы отправились восвояси. Рома повел новеньких по многочисленным лестницам — проходить тесты перед регистрацией на факультеты, а мы с Гордеем и Лехой пошли коротким путем. Елизарова сидела на подоконнике, обхватив ногами придурка Корсакова, и сосалась с ним. Не будь они одеты, я заподозрил бы секс. Еще я заподозрил, что Хьюстон не соврал насчет снов.

— О, а чего это вы не в постели? — задав вопрос, я тут же понял, как двусмысленно и как тупо он прозвучал. А еще понял, что уже задавал его.

— Здесь удобнее, — Елизарова тоже это поняла. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и спрыгнула на пол. Корсаков, перемазанный помадой, лишь ухмыльнулся и поправил новенькую повязку. Крепкого телосложения, но не полный, он выглядел старше своих лет. Совсем взрослым. — А вот вы почему не в постелях?

— Не твое дело, — грубо отрезал я. — Ты гляди, жопу не простуди, Елизарова, а то продует, язвами покроешься.

— Твоими молитвами, — кисло улыбнулась она и скрестила руки на груди.

— Свали уже, Исаев, — нетерпеливо высказался Корсаков и палочкой указал на картину, скрывавшую потайную дверь.

Я прошел мимо, задев его плечом, и с отвращением бросил на ходу:

— Счастливо оставаться, голубки.

Они бесили меня оба, просто так, безо всякой причины. Хотя у Корсакова форма носа уродская — бесит. А у Елизаровой веснушки. Бесят.

Бесят.

***

Два месяца прошло, а Елизарова не переставала меня бесить.

— Профессор, у Исаева ошибка в формуле! — Елизарова подняла руку и завопила на весь кабинет.

Зубы скрипнули. Мне почти удалось усыпить внимание Селиверстова, домашнее задание я не готовил и импровизировал на ходу. У меня непременно получилось бы, не будь в аудитории Веснушки Елизаровой.

— Можно я буду звать тебя Мозг, Елизарова? Ты же им думаешь. Все думаешь-думаешь, учишься-учишься, бедняга, голова скоро лопнет и волосы дыбом встанут, — получив «Удовлетворительно», я старательно вымещал на ней досаду: шагал рядом с Елизаровой и дергал то за рукав, то за волосы. Злился я отнюдь не из-за оценки, а из-за того, что трюк не прокатил.

— Да, Исаев, а я тебя буду звать Член. По той же причине.

— Не обязательно было сдавать меня Селиверстову, — я развернулся и встал в дверях, не пропуская Елизарову в аудиторию. — Пять юнтаров за вход. Можно натурой.

— Только не плачь, Исаев, вот такая я подлая. Привыкай и свали с дороги.

— Пять юнтаров, Елизарова, — поддразнил я. — Как там Корсаков поживает, кстати?

— Любит меня, — Елизарова задрала нос и махнула косами.

Я презрительно скривился.

— Мои соболезнования.

— Что здесь происходит, Исаев? — Разумовская выросла посреди коридора с кипой бумаг. Она смахивала на коршуна с добычей в клюве.

— Проверяю у Елизаровой домашнее задание, — я как всегда не растерялся. — Вам помочь, профессор?

— Помогите, — смягчилась Разумовская. Меня она любила.

— Не надорвись, Исаев, — шепнула Елизарова и просочилась в аудиторию.

Весь семинар я донимал Елизарову: уселся позади нее и заклинанием поднимал краешек юбки. Когда Елизарова запихала подол под жопу, принялся пихать руки ей под мышки и щупать сиськи.

— Елизарова, что вы вертитесь как на еже? — сделала замечание Разумовская. — К середине занятия ваши брови должны быть желтыми, приступайте.

— Убери руки, козел, — прошипела Елизарова краем рта.

— Ты не заплатила за вход, Елизарова, — я извернулся и на мгновение накрыл ладонями ее груди. Они были горячими и мягкими.

Елизарова двинула мне локтем в нос. Я беззвучно выругался и руки с сисек убрал. Потом играючи перекрасил брови в бордовый, сотворил из ничего зеркало и принялся размазывать по щекам капли крови. Машинально вывел букву «Е» и плюнул на это дело. Моя любимая команда, взявшая первое место в Лиге Крылатлона, называлась «Единороги», но крови на остальные буквы все равно не хватило бы. И места на лице тоже.

Перед самым звонком я написал на спине Елизаровой: «У меня сиськи в веснушках» и слился из кабинета, прежде чем подружки доложили ей о послании. К вечеру Елизарова от надписи избавилась, но до тех пор Пашков и Меркулов довели ее до нервной трясучки просьбами «показать».

— Ты — длиннорукий козел, — заявила Елизарова, столкнувшись со мной нос к носу у статуи Дворецкого.

— Я угадал? — как ни в чем не бывало откликнулся я и потянулся. Мышцы приятно покалывало после тренировки, волосы хранили запах свежего ветра. Елизарова вопросительно подняла брови, и пришлось пояснить: — У тебя действительно веснушки там? — я глазами указал на вырез ее блузки.

— Я же не спрашиваю, есть ли у тебя родинки на яйцах, — отбрила Елизарова.

— Покажи. — Не отрывая взгляда от ее шеи, я избавился от налокотников.

— На губу не наступи.

Она попыталась обойти меня, нахмурилась, несколько рыжих прядей выбились из прически и завивались, обрамляя лицо.

— Ты целка, Елизарова? — я не давал ей пройти и теснил к стене.

Елизарова почти не сопротивлялась — в пустынном коридоре бесполезно было звать на помощь или тянуться к палочке, тем более я все равно оказался бы быстрее. Она улыбнулась и спокойно ответила вопросом на вопрос:

— Тебе-то что?

— Покажи сиськи.

— Только после тебя.

— А у меня нету, — я выпучил глаза. — Ты чего, Елизарова?

— Покажешь яйца — покажу сиськи. — Она подергала себя за косы и сдула челку со лба. Достала из кармана помаду и зеркало. — Начинай, — и принялась мазюкать губы.

— Так я угадал? У тебя там веснушки? Не даешь посмотреть, дай хоть потрогать.

Я стиснул ее, ухватил пару раз за грудь, прежде чем Елизарова вывернулась из моих рук и демонстративно отряхнулась. Сиськи опять были горячими.

— Длиннорукий козел. — Елизарова спрятала тюбик и поправила блузку.

— Веснушка с сиськами, — отплатил я той же монетой, подбирая с пола налокотники.

В общагу я вернулся, перемазанный помадой, так и не добившись от Елизаровой ничего определенного. Дворецкий, пропуская нас, пробормотал, что теперь ему тоже любопытно узнать ответ на мой вопрос.

***

— …вы, Исаев, если бы пожелали, могли сравняться в искусстве приготовления эликсиров с Захаром и… — Богдан Залесский, преподаватель эликсирики, склонил голову на бок и добродушно прищурился.

— Нет, спасибо, — бросил я и, не глядя на Зорина, добавил: — Не хотелось бы чем-то быть похожим на мистера Харю.

— …и с Евой.

Я запнулся, но тут же взял себя в руки. Этот старик играл на нервах филигранно, точно так же, как пристраивал любимчиков на тепленькие места в Магическом Совете. Псарь как-то предположил, что Залесский делает так не специально, однако всякий раз попадает по нужным струнам. «Бывают такие телки, знаешь, — задумчиво тянул Гордей, растянувшись на кровати и задрав ноги на стену, — всегда бьют точно по яйцам, без промахов. Вот Богдан такой же».

— Я имею в виду ваш эликсир, — Залесский еще раз с удовольствием втянул носом ароматные пары, поднимающиеся от моего котла. — Превосходнейший образец Истомного эликсира, мальчик мой, так и тянет снять пробу.

Истомный эликсир был весьма популярен среди девок, потому что с помощью него можно было заполучить понравившегося парня, хотя бы на время.

— Да, давайте кого-нибудь споим, — подал голос Ветроградов. За спиной Залесского, до сих пор любовавшегося напитком, он легко пихнул в плечо Меркулова, и тот понимающе подмигнул. — Исаев спит и видит, как бы заняться с Елизаровой… — Ветроградов приоткрыл рот, как изнемогающая от возбуждения девица, и недвусмысленно качнул бедрами в такт словам: — …до-пол-ни-тель-ной элик-си-ри-кой.

Дебилы из Виредалиса заржали. Залесский развернулся, на лице его нарисовалось вежливое любопытство. Я пнул соседний стул и уже уперся ладонями в колени, чтобы подняться и начистить свинье пятак, но меня одернул Псарь.

— Держись, Эмиссар, — процедил Гордей сквозь зубы, однако сам схватил со стола палочку. — Все херня.

Конечно, все херня.

Мой план тоже, потому что разваливался он на глазах. После того, как Елизарова в очередной раз отшила меня перед летними каникулами, прямо в вагоне Виридарского состава, я решил завязывать с ней. А я-то, придурок, ее в Москву звал, в гости. Вот и пусть сидит в своем Екатеринбурге хоть до старости.

Псарь тогда, в июне, подошел к делу серьезно.

— Раз уж мы завязываем с Елизаровой, — изрек он, доставая огромный лист, — нужно составить план. Рисуем календарь, — объявил Псарь и взмахнул палочкой. По листу поползли бисером чернила, собираясь в линии и обозначая сентябрь с октябрем. — Летние месяцы не берем, с глаз долой — кобыле легче, — отчаянно перепутав две поговорки, Гордей пробормотал под нос заклинание, и на листе появился список запретов.

— «Не выпендриваться. Не разговаривать с Елизаровой на темы, не касающиеся учебы. Не разговаривать с Елизаровой на темы, касающиеся учебы…» — я фыркнул, а Рома тем временем вставил:

— Можно сократить до «не разговаривать с Елизаровой вовсе».

— «Не смотреть на сиськи Елизаровой». Ставь реальные цели, Псарь! — возмутился я. — Она же их не прячет.

— Да у нее сисек-то нет, — снисходительно осадил Гордей. — Это уж я так, на всякий случай написал. Исправим на «вообще не смотреть на Елизарову».

— «Не отказывать себе в желании передернуть. Дрочить регулярно, после еды и перед сном». Ты придурок, — я заржал. Пункт мне понравился.

— Каждый день будешь отмечать, — Гордей сотворил из воздуха планшет и красный карандаш, — сколько пунктов ты выполнил. И если выполнил все, сможешь позволить себе в качестве награды… передернуть лишний раз.

— Все херня. Лучше позволю себе трахнуть Арину.

— Ты же ее бросил.

— А она меня нет. К тому же, я бросил ее ради Елизаровой. Типа неправильно трахать другую девку. Нельзя лапать за жопу другую девку и думать, что скажет на это Елизарова. Ну ты понял. А теперь уже насрать. И, если принять за истину, что девки друг другу все сливают так же, как мы, то Елизарову ждет серия увлекательных рассказов о том, как Марк Исаев трахает Арину Савельеву в раздевалке. Пусть поблюет.

Конечно, все херня. Особенно если учесть, что Ветроградов не совсем соврал. Совсем не соврал.

— Что, Ветроградов, — протянул я, ни к кому конкретно не обращаясь, откинулся на спинку стула и почесал палочкой висок, — не перепадает дополнительных занятий, пока не напоишь Истомным эликсиром? — Я старался оставаться спокойным, но чувствовал, как по спине стекает капля холодного пота. — Быва-а-а-ет. Что ж поделаешь, коль рожей не вышел.

И тут влезла Елизарова со своим писклявым голосом:

— Я не занимаюсь с отсталыми. Ой, в смысле, с отстающими.

Меня тряхануло. Девчачье стадо тупо захихикало, как одно большое пористое облако, ссавшее моросью сверху уже которую неделю.

— Ну-ну, Ева, не будь так жестока, — добродушно отозвался Залесский, не заподозривший никакого подвоха и не заметивший сальных взглядов Ветроградова и Меркулова. — Уверен, Марк при желании достигнет успехов.

— Вряд ли, профессор, — прочирикала Елизарова. — Он слишком часто падал с пегаса, пока играл в крылатлон. Последствия уже необратимы.

Елизарова нынче сидела с подружками — с тех пор, как расплевалась с Харей. Они все, как одна, были с милыми мордашками, хорошими сиськами и приличными мозгами, и разведка донесла, что как минимум двое из них были не прочь замутить со мной. Особенно настроения эти были сильны после первого в году матча. Рубербосх просто размазал Виредалис по полю, и взгляды однокурсниц, не говоря уже о новеньких, стали однозначно жадными.

Мне мигом стало жарко, я обернулся и взглянул на оскалившуюся Елизарову, мысленно помахав ручкой поощрительному сексу с Аришей.

— Судя по твоему блестящему выступлению на трансформагии, ты падала не меньше, — процедил я и передразнил ее голос: — «Ну-у, трехэтапная трансформация… это когда превращение происходит… в три этапа». Спасибо, мисс Очевидность, без вас мы бы не догадались.

Теперь покатились парни. Лающий хохот Псаря и визгливый смех Прогноза пощекотали Ромчику переносицу и заставили улыбнуться.

Если я чем и гордился по-настоящему, то это своими успехами в трансформагии. Нифига не мастерством игрока или, скажем, повязкой капитана команды. Разумовская, хоть и грозилась уже который год отчислить нас с Псарем из Виридара, никогда бы так не поступила: на парах я всегда демонстрировал что-нибудь эдакое, за что полагалось баллов тридцать, а то и сорок. Разумовская благосклонно кивала, сдержанно хвалила, Ветроградов с дружками кривились, девки восхищенно вздыхали, и даже Елизарова завистливо хмыкала. Елизарова вообще разумно оценивала чужие способности и, вполне ожидаемо, кусала локти, что у нее этих способностей нет. Гордей, предпочитавший демонстрировать свои таланты на занятиях Селиверстова, театрально аплодировал, а я поглядывал на Елизарову. Она шептала что-то на ухо Чумаковой, и та сдавленно хихикала.

Меня обсуждали, как пить дать.

На долю секунды наши с Елизаровой взгляды встречались, но секунда проходила, и она возвращалась к скучному заданию профессора.

— Никогда не думала, что тебе нечем больше похвастать, кроме как успехами в трансформагии, — улыбнулась Елизарова. — Становишься заучкой, Исаев.

— У тебя и этого нет, — я, как дурак, попался на дешевую приманку.

— Да, — небрежно отозвалась она, — вчера были дела поважнее, чем домашнее задание по трансформагии.

Колокол заглушил смешки и присвисты.

— Ита-ак, — Богдан взмахнул руками, — кыш-кыш, все свободны, домашнее задание — реферат о свойствах Истомного эликсира. Вы отлично поработали. И да, двадцать баллов Еве и Захару. И Марку десять, да-да, конечно… До свидания, до свидания.

— Чем это ты была так занята вчера, а, Елизарова? — переорал толпу Пашков, распихивая локтями студентов Флавальеха, чтобы оказаться рядом с ней. — Неужели у тебя появился парень?

Пашков специализировался на флороведении и считал свое умение заставлять цветы распускаться в сотни раз быстрее, чем положено, огромным преимуществом, если речь шла о девушках.

— Главное, что не ты, Дим, — серьезно ответила она.

Я знал, что Елизарова встречалась с каким-то на первом курсе. И еще с каким-то — другим — в конце второго. А еще я знал, что Пашков давно хочет залезть Елизаровой в трусы. И еще какой-то с пятого курса — тоже хочет.

— Трахалась где-то, — каркнул Ветроградов. — С кем-то.

— Со мной! — выкрикнул я, как мне показалось, дружелюбно-шутливым голосом. — Она только притворяется, что я ей противен, правда, сладкая?.. — я протянул руку и схватил Елизарову за краешек рыжих волос. — На самом деле, хочется…

И сам я еще как хотел, ничем не отличаясь от каких-то там.

— Хотелка не выросла, — издевательски отбила Елизарова. И пошла вперед.

Тоже мне, цаца. У меня-то выросла. И от привычки рисовать, как болван, ее инициалы на всем, что под руку попадет, я почти избавился.

***

Класс уже тошнило от любви. Истомным эликсиром Залесский не ограничился и на следующем занятии велел разделиться по трое, чтобы приготовить антидот. Пока Псарь ходил за водой и кромсал ингредиенты, а я листал учебник и жевал веточку мяты, Злата растрепала, что Елизарова и Корсаков живут недалеко друг от друга, вот и снюхались летом.

Елизарова за соседним столом хихикала громче приличного и шепталась с Челси. Залесский смотрел на безобразие сквозь пальцы. Елизарову он любил.

Я вернулся к вареву и перечитал инструкцию.

— Тут сказано, что э-э-э… «для эффекта наилучшего добавить в снадобье кипящее слюну того, кто силою к себе привязал…»

— Эй, Елизарова! — заорал Псарь на весь кабинет. — По инструкции ты должна харкнуть в наш котел!

— Ты читаешь задницей, Чернорецкий, — покачала головой Елизарова, словно сожалела о скудных умственных способностях Гордея. — Нужна слюна человека, который использовал Истомный эликсир. Я ничем таким не поила ни тебя, ни Исаева, ни тем более Челси, — она хмыкнула и улыбнулась подружке, — и никого в себя не влюбляла.

— Почему, Марк очень даже не прочь полюбить тебя. Разок-другой, — Псарь затрясся от беззвучного смеха.

— Зачем Еве Истомный эликсир? Она и так красивая, — не отрываясь от работы, оценил Свиззаровский. Друг, с которым он переглянулся, кивнул.

Самым скверным во всем этом было то, что Свиззаровский встречался с девушкой, он ее любил и бросать не собирался. Стало быть, комплимент отвесил искренне и без задней мысли, посадив меня в лужу дерьма.

Ветроградов громко хмыкнул.

— Ну-ну, — замахал руками Залесский, как курица-наседка, — и без слов ясно, что Ева у нас красавица. Думаю, молодые люди меня поддержат, — он подмигнул им, и я подавил желаниенадеть Залесскому на башку котел с полуготовым антидотом.

Елизарова промолчала. Как отмороженная молчит, когда хвалят. Привыкла, поди, к собственной красоте.

— А теперь, — возвестил Залесский, будто собрался раздать всем по мешку конфет или Авось-настойки, — мы проверим, увенчались ли наши труды успехом. Нам нужен доб-ро-волец! — он игриво покачал указательным пальцем.

Авось-настойка готовилась четыре месяца, но она того стоила: приняв ее, можно было участвовать в любых спорах, делать ставки, подбрасывать монетку, и всегда судьба была на твоей стороне — пока не закончилось действие настойки, конечно.

— Можно мне? — я вызвался скорее по привычке. Подтянул штаны и поперся к столу.

— Я рассчитывал на вас, Исаев, — обрадовался Богдан. — Сейчас мы напоим Исаева Истомным эликсиром, — он ухватил меня за плечо и развернул лицом к курсу, как пуделька на собачьей выставке, — а после дадим ему противоядие.

— После того, как насладимся эффектом, — вставила Елизарова, и девчачье стадо, как водится, захихикало.

— Это что, получается, я полезу целоваться к какому-нибудь Меркулову? — я пришел в ужас. — Нет, спасибо, я пас.

— Ну что вы, — старина Богдан сложил руки на пузе и уставился на меня, — Истомный эликсир Владимира вызывает у меня сомнения, а все потому, — обернулся к зассавшему Меркулову, — что он недостаточно усерден в подготовке к практическим работам. Посему, — Залесский вновь расцвел, — мы снимем пробу с зелья, которое получило бы на Высочайшем Чародейском Экзамене высший балл.

— Хари, — прыснул Псарь, за что получил от меня сушеным скарабеем в глаз.

— Думаю, логичнее будет, если… — Залесский сиял.

— Профессор, нет, — застонала Елизарова, сползая на стуле.

— Да, Ева!

— Не-ет, — захныкала она, зная, что нагоняя от Богдана не получит. — Можно я спрячусь в шкаф?

— Ты там не поместишься, — влезла Катя Моран.

— Это ты там не поместишься, корова жирная, — взъерепенилась Челси.

— Ита-ак, — Богдан достал из кармана крохотный пузырек. — Пейте, Исаев, и пусть вам повезет с антидотом.

— А Елизаровой все же придется харкнуть в наш котел, — почесал затылок Гордей.

Я откупорил флакон и принюхался. Пахло очень вкусно. Желудок заурчал. Сейчас я окосею и буду грязно приставать к Елизаровой при всем курсе. Огребу по морде и нахлебаюсь бурды из собственного котла.

— Наслаждайся, Елизарова, — я смотрел ей прямо в глаза, делая глоток.

— Заметь, Елизарова, три четверти девчонок в этой гребаной усадьбе отдали бы мочку уха, чтобы оказаться на твоем месте…

— Почему мочку?..

— А туда сережки вставляются.

— Я сейчас описаюсь от счастья, Чернорецкий…

Весь этот словесный мусор я пропустил. Зелье сползло по пищеводу и ударило в голову. Я пошел на запах: от Елизаровой несло за милю, и я приблизился к ней, ткнулся носом в шею, коснулся губами кожи. Сердце колотилось о ребра, как будто хотело переломать их. Руки не слушались, шарили по телу Елизаровой, в рот лезли волосы, выбившиеся из кос. Я задыхался от раскаленного добела желания орать во весь голос признания в любви.

— По-моему, он ведет себя как обычно, — протянула Злата.

Я почувствовать жжение в щеке, в горло потекла ледяная слизь, и в тяжелой голове прояснилось.

Глава 3

— Смотрелся ты, конечно, по-идиотски, — сообщил Псарь, когда мы поднимались в Главный зал. — Под юбку лез, нес лабуду, а потом хватанул Елизарову за сиськи и огреб по роже. Затем я влил в тебя антидот, и ты угомонился. Ветроградов чуть шею не свернул.

— А что именно я нес?

— Да кто тебя разберет, ты нес ей на ухо, по секрету, — поддел Гордей и нагреб себе жареной картошки.

За ужином Елизарова жрала яблоко. Громко чавкая. Я подумал, что так же громко чавкает вагина, когда туда засовываешь член. Или, наоборот, вытаскиваешь. Стремный звук, короче.

— Елизарова, жри с закрытым ртом.

Она привычно приподняла свои брови (кстати, почему они не рыжие?) и продолжала жевать, ничего не ответив. А я задумался над вопросом, который собирался непременно задать вслух, когда мы с Елизаровой останемся наедине. Где-нибудь посреди трансформагии, например.

— Елизарова, а ты там тоже рыжая? — я указал взглядом на ее живот, пока Разумовская разгоняла всех по местам и раздавала полудохлых мышей.

Елизарова развернулась на стуле и, закатив глаза, выдала:

— Никогда не поверю, что вы с дружками еще не пробрались в женские душевые и не изучили нас досконально, Исаев. Каждый раз как в рентген-кабинете моюсь, честное слово.

— В каком-каком кабинете? — не понял я.

— Это стоит понимать как «да, Елизарова, ты права»?

— Не-е-е-ет! С чего ты вообще это взяла? И ты разве не в апартаментах старост моешься?

— Нет, не люблю пафос, — Елизарова помотала башкой и схватила со стола мышь, намереваясь выпустить ей кишки. Такая она была злая.

Выяснилось, что Елизарова судила по себе.

Душ после тренировки превращал приятное покалывание в мышцах в не менее приятную теплую тяжесть. Я включил воду посильнее, чтобы звук падающей воды заглушил голос Псаря и смех Прогноза, и приготовился погонять лысого, расслабиться. Перебрал в голове образы девчонок с хорошими сиськами и остановился на рыжей Оливии. Тяжелый член лег в ладонь, я спиной прислонился к стенке кабинки и занялся делом. В ушах шумело, шумела вода, шумели парни где-то далеко, я закрыл глаза. Кончая, услышал сдавленный смешок, потом звук, как будто кто-то блюет, а следом громкий хохот. От неожиданности ударился затылком и резко раскрыл глаза, забыв про хлесткие потоки воды.

— Гляди-ка, кто у нас здесь, — послышался голос Гордея. — Эмиссар, к нам гости.

Воздух зарябил, и спустя секунду я различил две неясные фигуры — помимо голожопого Гордея. Я уставился на покрасневших Елизарову и Чумакову.

— И кто из нас подсматривает, а, Елизарова?

— Подсматриваешь ты, а мы — интересуемся, — захихикала Челси, за что получила тычок от Елизаровой.

— Глаза выпадут.

— Развлекаешься, Исаев?

Я как никогда остро ощущал, что я голый. Никогда не стеснялся и не стыдился своего тела, но обмякший член и мерзкая загноившаяся ссадина на бедре меня явно не красили.

— Развлекаюсь, — я скривился. — Хочу тебя. Трахнуть тебя хочу, поняла, Елизарова?

— Она тебя тоже хочет, — икнула от смеха Чумакова, а Елизарова резко ее осадила:

— Заткнись, Челси.

Я удивился такой реакции, не нашел, что спросить, и в качестве компромисса помассировал шею. Елизарова заржала, прикрыв ладонью рот.

— Ну что еще? — снисходительно буркнул я.

— Вспомнила твое лицо, когда ты… это самое.

— Я на твое лицо погляжу, — передразнил я, — когда ты «это самое».

— Не обижайся, Исаев. Чернорецкий вон вообще чуть не обделался, когда нас застукал… — взгляд Елизаровой как бы невзначай скользнул по моим мокрым яйцам.

— Ну что, Елизарова, показывай сиськи теперь, ты обещала.

— Не помню такого, — нагло соврала она и взвизгнула. Я направил на девчонок струю воды и окатил с ног до головы. Платья прилипли к телам, с волос капало, Елизарова метнулась в сторону, но угодила прямо ко мне в руки.

— Зато я помню, — прошипел я и, воспользовавшись ее замешательством, засосал.

Промокшие насквозь, мы пару секунд боролись, пока Елизарова не оцарапала меня и ужом не выскользнула из захвата.

— Так что, Челси, хочет меня Елизарова? — я громко фыркнул.

— Она так сказала. — Чумакова, зажатая между голозадыми Псарем и Хьюстоном, довольно улыбалась и выжимала край юбки — так, чтобы мелькали трусы.

Елизарова посмотрела на меня с вызовом. Развернулась и ушла, одна, без подружки.

***

Я выловил Чумакову на следующий день после чарологии. Селиверстов со звонком велел на следующий семинар притащить громадное сочинение о чарах Долгорукого и разрешил сваливать. Я ухватил Челси за локоть, буркнул что-то типа «не отвлекаю?» и потащил прочь от Елизаровой, Масловой, Марковой и жвачки, которую все трое усиленно жевали.

— Ну? — я хмуро взглянул на нее и решил уточнить вопрос: — Выкладывай.

— Выкладывать? — Челси открыла рот, за ярко накрашенными губами мелькнули мелкие зубы.

— Выкладывай про Елизарову.

Чумакова откашлялась.

— Ева родилась двадцать второго января в Первоуральске…

— Опустим шлак. Выкладывай про то, что Елизарова меня хочет.

— Ну, ты сам все сказал. Мне добавить нечего, — Челси передернула плечами и надулась.

— Напоминаю, Чумакова. Вчера вы с Елизаровой притащили свои задницы в мужской душ, хотя вашим задницам положено находиться в женском. Потом Псарь взял вас за эти самые задницы, затем мы потупили, еще и еще — ты все это время держала Хьюстона за член, — а затем сказала, что Елизарова меня хочет. Было дело?

— Ну, было.

— Елизарова слилась, ты осталась держать Хьюстона за член. Члену понравилось, если тебе интересно.

Челси самодовольно хмыкнула, как будто я заявил, что она делает лучшие в Виридаре минеты.

— Ну и?

— Соколова не было на парах, — Чумакова сделала вид, что не догоняет, чего от нее хотят.

— Думаешь, из-за того, что перепихнулся с тобой и продрых весь день? Не обольщайся, у него мать заболела.

— Слушай, Исаев, почему ты такой отмороженный, а? — закатила глаза Чумакова. — Пропусти.

Я посчитал вопрос риторическим. Челси потопталась на месте и пошла прочь. Сиськи у нее были что надо, даже лучше, чем у Елизаровой.

Я хмыкнул, порылся в сумке и достал Скрыт-медальон. К гадалке не ходи, даже дебилу было ясно: шансы по-хорошему вытянуть что-либо из Челси стремились к нулю, а медальон еще ни разу не подводил. Он достался мне от деда и помогал становиться невидимым.

След Чумаковой привел меня в девчачий туалет. Я вообще в последнее время околачивался в дерьмовых местах.

Милена сидела на толчке, не закрыв дверцу кабинки — кроме их компании тут никого не наблюдалось. Злата красила ресницы, напевая под нос мелодию, от которой меня одолело желание присесть рядом с Миленой и обделаться. Елизарова запросто задрала юбку и подтягивала колготки. У меня встал.

— Что Исаеву было нужно? — полюбопытствовала Милена с толчка.

— Спрашивал про домашнее задание.

— Чего-о?

— Ну и не задавай тогда тупых вопросов, — отрезала Челси, — если не хочешь получать на них тупые ответы. Я вчера, кажется, сболтнула лишнего, — она виновато покосилась на Елизарову, сбавив тон.

— Да кто тебе поверит, — равнодушно отмахнулась та и задумчиво почесала ягодицу. — У Исаева навоз вместо мозгов.

— Он этим навозом заработал девять «Великолепно» на Квалификации, не забывай, — резонно возразила та.

Я почувствовал, как губы растянулись в улыбке.

— Но вы хоть разглядели что хотели? — Злата превратила себя из нормальной девчонки в жуткое страшилище и запихала косметику в сумку.

— Ну? — требовательно спросила Челси у Елизаровой. — Поглядела?

— Угу, — Елизарова ковыряла пальцем дырку в колготках и даже не думала их штопать — чарами или так.

— Стало быть, не соврал Корсаков?

У меня прям упал. Ну не стоит у меня на Корсакова.

— Не говори мне о Диме, — Елизарова раздраженно откинула с лица волосы, — он меня бесит. Каждый раз спрашивал, можно ли меня поцеловать. Выдать ему абонемент на десять поцелуев я как-то не догадалась.

— Ты зажралась, Ева, — хихикнула Милена и дернула за шнур, спускавшийся от бачка. Шум воды заглушил ответ Елизаровой, но конец фразы я уловил:

— …а я привычно отвечала: «Ну разумеется, дорогой», — Елизарова скорчила физиономию, как у больного голубиной ветрянкой — страдальческую и перекошенную, — и это приелось на пятый день, на десятый стало подташнивать, к концу второй недели я просто перестала его целовать.

— …и он отвалился как клоп, — цокнула Злата и щелчком отбросила в урну белый комок, похожий на поседевшую мышь с веревкой из жопы.

— И Корсаков тебе не предлагал? Ну, того самого.

— Предлагал, — пожала плечами Елизарова, заворачивая рукава рубашки. — Но сам не знал, как, когда и где. Больше мямлил.

— А тебе как надо?

— Чтобы все было просто. Однозначно. Чтобы он твердо знал, чего хочет. Не знаю, как объяснить, — она распустила косы и устало запустила руку в волосы, выгнулась в спине, глядя на тусклый свет мутноватого окна. Я вытянул шею и с трудом сглотнул.

— Кто — он? — поддела Челси.

Елизарова наморщила нос и перекривила выражение ее лица — ни дать, ни взять мартышкино.

— Парень.

— Одним словом, ты хочешь потрахаться, но думать и решать что-либо не хочешь?

Елизарова накручивала на палец рыжую прядь, жевала язык, а потом медленно произнесла:

— Попробовать… сестрица летом так стонала за стенкой, когда этот ее колобок оставался ночевать, хотя она вообще-то зажатая… Может, специально, меня позлить? А тебе никогда не хотелось?

— Я бы не стала с этим торопиться, — Злата хлопнула ресницами. Ресницы слиплись.

— Ну и дура, — Чумакова выпятила губы и потянулась. — А Ева права. Если в трусах становится липко, значит, пришел твой час, — трагически возвестила она, словно объявляя о начале эпидемии чумы.

— Вы за этим в душ поперлись, что ли, ты так и не сказала, а, Ева? При чем тут Корсаков? — Милена вытряхнула содержимое сумки на подоконник, чтобы заново скидать весь этот хлам обратно, только в другом порядке.

— Да нет, конечно, не за этим. Хотя Челси совмещала приятное с полезным, — Елизарова отсалютовала Чумаковой, та послала в ответ воздушный поцелуй. — Дело не в Диме. Вернее, и в нем тоже. Короче, он выяснил, что Исаев с дружками балуются экспериментами с порт-артефактами.

Я прикусил губу и ругнулся про себя. Откуда этот мудак узнал?..

Порт-артефакты использовались для мгновенного перемещения из точки А в точку Б. Чаще всего их создавали в виде ювелирных украшений.

— Чего-о? В усадьбе они не работают, дорогая.

— Да ты что? — всплеснула руками Елизарова. — Ты мне прямо глаза раскрыла. Дима начал замечать, что Исаев слишком быстро перемещается по усадьбе. Ну, был, к примеру, только что в Главном зале, а через минуту у кабинета трансформагии — это в другом конце усадьбы, если ты помнишь, — кто-то делает из первокурсников табуретки, потому что «сесть негде». А потом этот кто-то врет в глаза Разумовской, что он в то время, когда произошло недоразумение, пил компот за обедом. И десятки студентов это подтверждают. А еще этот кто-то владеет трансформагией едва ли не лучше самой Разумовской, — ядовито закончила Елизарова.

— А ты не думаешь о Перевертыш-эликсире? — Челси нахмурилась, слушая ее. Я затаил дыхание. Да я в жизни не приму Перевертыш. Во-первых, это жуткая гадость, во-вторых, я не собираюсь влезать в чужую шкуру, меня моя целиком и полностью устраивает.

— Вряд ли. Тогда кто-то из дружков Исаева периодически пропадал бы, а они всегда вместе. Перевертыш, к слову, тоже запрещен к использованию.

— Ну, Соколов пропадает иногда, — напомнила Злата.

— Соколов пропадает на несколько дней, — покачала головой Елизарова, — не думаю, что он делает это ради очередного заскока Исаева.

— Но как, блин? — не выдержала Челси. — Как они это делают? Сам Цареградский не может использовать порт-артефакты на территории Виридара!

— Уверена, что Цареградский может, — ухмыльнулась Елизарова. — Но речь не о нем. Дима потихоньку начал присматривать за Исаевым и выяснил, что они используют домовых, которые работают в общежитиях. Они доверчивые, а языки у этих клоунов подвешены хорошо.

— А ты не предполагала, что Корсаков их просто-напросто на дух не переносит? Он ведь мог все это и придумать.

— Предполагала, — честно призналась Елизарова, — он Исаева терпеть не может, завидует его богатству…

— Чему, прости, завидует? — опешила Чумакова. Она как раз сунула руку в лифчик, чтобы поправить грудь, да так и застыла.

На лице Елизаровой нарисовалось такое выражение, будто приходится объяснять, откуда берутся дети.

— Богатству. Отец Димки работает на заводе, в семье четверо детей, с деньгами туго. Тебе ли не знать. Меня аж передергивало, с какой злобой он говорил об Исаеве. Говорил, что кому-то все достается легко, а кому-то приходится карабкаться наверх самому. Дима одержим идеей выбиться в люди и много зарабатывать — неважно каким способом.

— А сейчас уже не передергивает?

— Сейчас я не разговариваю с ним, — грубо отрезала Елизарова. — А тогда я ему так сразу и сказала, что он принимает желаемое за действительность.

— Корсаков разозлился и сказал, что у него есть доказательства, — перебила Чумакова, которой Елизарова, судя по всему, эту историю рассказала перед походом в мужской душ.

— Да, Дима видел, как Исаев поранился при перемещении, совсем недавно. Что-то пошло не так, может, домовой испугался, но так или иначе Исаев остался без доброй половины бедра. Корсаков кричал, что если я такая недоверчивая, то могу стянуть с Исаева брюки и убедиться воочию.

Елизарова замялась, я пощупал рану на ноге, которая все не заживала: настойки калгана под рукой вовремя не оказалось, и в месте ранения кожа покраснела и воспалилась.

— Звучит правдоподобно, — протянула Милена. — Откуда бы Корсакову знать об этом, если он все выдумал…

— Да не выдумал он. Рана есть, — Елизарова провела ладонью по лбу, челка осталась стоять дыбом. — Я посмотрела «Справочник знахаря», по описанию рана очень похожа на последствия нелегального использования порт-артефакта. Все сходится.

— Ни у кого из нас еще нет разрешения, — Злата передала ей расческу, — и занятия по обращению с порт-артефактами начнутся только после Нового года. То, чем балуются наши мальчики, противозаконно.

— Все законно, пользование услугами домовых — не преступление, — вздохнула Елизарова. — Но я боюсь представить, как эти четверо могут это использовать. Иногда я очень боюсь их.

— Кого? Исаева? — Злата отвесила челюсть как отсталая.

— Они очень сильные маги, — серьезно сказала Елизарова, а мне показалось, что она стебет. — Исаев и Чернорецкий. Мне кажется, они сами не знают, насколько.

— Да что они могут? — Челси кашлянула. — Ну разве что… — и ритмично поводила языком за щекой.

— Фу-у, — Злата то ли скривилась, то ли захихикала, то ли все вместе. — Не могу представить, зачем брать эту штуковину в рот.

— А ты попробуй, сразу поймешь, — подначила Челси и неприлично загоготала.

Вдалеке прозвучал колокол. Толпы голодных студентов понеслись в Главный зал, громя коридоры.

— У Исаева большой? — краем рта спросила Милена, когда Елизарова, собрав волосы в Прогноз, направилась к выходу.

— Откуда я знаю, — нетерпеливо отбрехалась та. — Наверное.

— Ну скажи, — Маркова пристроилась сбоку и подталкивала Елизарову плечом, — скажи, большой? Покажи, какой примерно…

— Сходи да посмотри, с маскировкой помогу, так и быть.

— Да блин, ну скажи, больше пятнадцати или меньше?

— Избавь меня от этого, — Елизарова ускорила шаг и выскочила в коридор.

— К твоему сведению, Милена, — со знанием дела вставила Челси, — когда парни писают, член намного меньше, чем, когда они трахаются…

Они ушли, так и не позволив мне узнать, большой ли у меня. Мне кажется, большой. Не позорище точно.

— Ты куда пропал после чарологии? — спросил Псарь, стоило мне шлепнуться на стул рядом с ним, и, не интересуясь ответом, зашептал: — Слушай, что у нас с Осенним Кругом? Все в силе? Леха предложил начать после отбоя, иначе можем не успеть. Жалко, что Хьюстон все пропустит…

Праздник Осеннего Круга отмечали с размахом. Считалось, что в этот день первые магистры собирались на Ежегодный Магический Совет и официально посвящали выпускников Виридара в чародеи.

— Ну… да.

— Не понял, — почти угрожающе нахмурился Гордей. — Ты не передумал ли, дружок? Или собираешься напялить на голову мешок и пугать перваков? Пиздец должен быть противозаконным, иначе это не пиздец, а ерунда. Не зря же мы домовых дрессировали.

— Завали, — велел я. — Разумеется, все в силе, действуем по плану. Эй, Елизарова, дай мне соль.

— Сам возьми, — лениво откликнулась она, как будто я был скучной схемой из учебника.

— Елизарова никому не дает, — прокомментировал Псарь и подергался на скамье вперед-назад, словно у него зачесался пердак.

— Ха-ха-ха, — раздельно процедила она и швырнула в Гордея гренкой.

Я перехватил гренку в полете, закинул в рот и с хрустом разжевал. Елизарова вытаращилась на меня с таким видом, будто я только что вытащил из земли и сожрал червя.

— Пошли, парни, — скомандовал я, вставая, сгреб со стола пару яблок и сунул в карман. — Береги сиськи, Елизарова, я скоро вернусь.

— Свали уже, — махнула рукой та и вернулась к своему салату.

— Эй, Ливи, — заорал я, завидев за столом Каэрмунка Оливию, — подними юбку на два пальца, и я подарю тебе мини-огнебол!

— Чернорецкому подари! — проорала та, улыбаясь во весь рот.

— Я нынче в брюках, — хохотнул Псарь и зачем-то вывернул карманы. Оливия и ее смуглая подружка его не интересовали, у него стоял на третьекурсницу Эмму. Эмма тоже училась на Рубербосхе, ничем не отличалась от подружек, на переменах расчесывала перед зеркалом длинные темные волосы и смущалась, когда Гордей зажимал ее в коридорах. На мой вкус, Эмма была маловата ростом и не слишком разговорчива, но Псарь только загадочно ухмылялся и пожимал плечами. Может, она хорошо сосала, а может, давала в задницу. Я не лез с расспросами.

Елизарова тем временем увидела Залесского, выбралась из-за стола и поскакала к нему. Ветроградов засвистел, глядя на ее упруго подпрыгивающие груди, Пашков поднял голову на звук и завертел ею как баран.

Не глядя на Елизарову и ее сиськи, я остановился напротив стола Виредалиса и сделал знак Гордею с Лехой. Когда те прикрыли меня от глаз преподавателей, окликнул:

— Ветроградов! Не глазей на нее, шары выкатятся, потом не соберешь.

— Дрочи молча, Исаев, — петушился Ветроградов под гулкий гогот однокурсников.

Я решил, что осуществлять безобразие начну с Ветроградова. Сам нарвался.

— Ему конец, — подытожил Псарь, шагая по лестнице.

Я просто кивнул и проверил, на месте ли палочка.

***

Пока ждали полуночи, Псарь раскололся.

— Эмма не болтает, Эмиссар. Не клянчит прогуляться с ней до Высот. А еще, парни, она не выделывается, сама говорит, если ей хочется. Просто подходит после ужина и говорит: «Давай потрахаемся». Или, наоборот, без предисловий посылает в теплицы…

— Зачем?

— Цветочки нюхать, — Гордей потрепал непонятливого Леху по волосам. — Такие дела. И в перерывах не таскается за мной, а еще не расспрашивает о мамаше с папашей.

— Неплохо, — одобрил я, поглядывая на часы. — Громко поет?

— Знал, что спросишь, — хмыкнул Псарь. — Не-а, пищит чего-то, когда кончает, а так тихая. Тебе бы понравилось, — он задумчиво посмотрел в окно на полную луну, — только я делиться не буду, чувак. Надеюсь, Хьюстон на нас не обидится, — мысли, наверное, смешались в его голове, как варенье и каша за завтраком.

— Да мне и не надо, — честно отозвался я и добавил: — Не обидится, мы же заранее договорились, что не придем. Хьюстон согласился ради такого дела.

— Скорее бы, — Гордей потер ладони в предвкушении, помолчал, будто колеблясь, но все же сказал: — Да знаю я, что тебе не надо, брат. Долго будешь дурака валять?

— Чего? — я сделал вид, что не понял, хотя на самом деле понял все отлично.

Псарь завел руки за голову и, хитро прищурившись, пояснил:

— Ну, Елизарова. Уколол бы ее уже, глядишь, отпустило бы.

Я молчал и пялился в окно.

— Чего ждать? Засоси ее где-нибудь после отбоя, присунь по-быстрому, учить тебя, что ли, надо?

Я продолжал молчать.

— Ведешь себя как лузер малолетний, стыдно людям в глаза смотреть, — Гордей, видно, рассчитывал, что шутливый тон превратит дерьмо в конфетку. Но дерьмо оставалось дерьмом. — Если не даст, мир не рухнет, мне вон тоже та птаха не дала, помнишь? Но Елизарова даст, точно даст, я такие вещи чую. Не тупи, Эмиссар, сиськи у нее что надо, тебе резину одолжить? Эй, я с тобой разговариваю.

— Двенадцать. Идем, — я проигнорировал Псаря и, надев Скрыт-медальон, вышел из спальни. За спиной кто-то фыркнул.

Я шел вперед, сверяясь с Поводырем: большинство студентов околачивались в общежитиях, только некоторые старосты шатались по пустынным коридорам. Профессора тупили по кабинетам, Цареградский расхаживал у себя.

— Все чисто. Прогноз, можешь начинать.

Леха кивнул и скрылся за потайной дверью.

Глава 4

Наш план заключался в том, чтобы посеять хаос по всей усадьбе. Запутать студентов и взбесить преподавателей. Давно мы не творили чего-то такого грандиозного, а злость на Елизарову и на проницательного Псаря только подстегивала.

— Эликсир у тебя? — Гордей повернулся ко мне, и ничего не оставалось, как через силу посмотреть ему в глаза.

— У меня, — я замешкался на пару секунд с ответом, но все же решил не делать из мухи слона. — На.

Закупоренный пузырек перекочевал в карман Псаря.

— Удачи, — пожелал я и протянул ему Скрыт-медальон.

— Не забудь перевести часы, — подмигнул Гордей и, сунув медальон за пазуху, предупредил: — Так, я пошел, до Туннеля отсюда ровно минута ходу, так что начинаем через шестьдесят секунд. Не забудь, мы должны сделать это одновременно.

В Туннеле, который мы с Псарем нашли еще на первом курсе, время шло в обратную сторону. Однажды мы прятались там от Уфимцева, когда шатались после отбоя, и Гордей от нечего делать нарезал круги по Туннелю, сколько хватало места. А я тем временем следил через замочную скважину, что творится снаружи. Увидел, как Уфимцев притормозил у поворота и попятился, быстрее и быстрее, темнота начала рассеиваться, в окно заглянуло солнце, несмотря на поздний час, зашумели голоса, задом наперед зашагали студенты. Я чуть не обосрался. Думал, глюки. Велел Псарю притормозить — и солнце остановилось вместе с ним, народ опомнился и пошел как надо, звуки из неясной какофонии превратились в привычный гул голосов.

Мы сообразили, что к чему, не сразу, но, покопавшись в книгах, выяснили, что это место описывали, по крайней мере, несколько раз разные авторы, начиная с семнадцатого века. Выходит, нам не показалось. Туннель правда обращал время вспять.

А я — собирался поступить так же, но понарошку.

— Иди уже, — я пихнул Гордея и, выждав ровно минуту, забормотал под нос формулы, за которые Селиверстов, описавшись от восторга, дал бы высший балл да пятьдесят очков награды.

В тот же миг стрелки всех часов, что были в усадьбе, быстро поползли вперед.

Когда я закончил, услышал за спиной шаги. Обделаться можно. Я вздрогнул и, черт побери, растерялся, увидев запыхавшегося Псаря.

— Ну, как прошло? — я порывисто обнял его и хлопнул по спине.

— Блестяще! Пока мы с тобой жрали — на глазах у всех преподов, разумеется, — я спокойно расхаживал вдоль их стола! — Гордей захлебывался от восторга. — Клянусь яйцами, Эмиссар, у нас стопроцентное алиби. Елизарова наверняка запомнила, что ты весь ужин ее донимал, а потом мы свалили, все трое, нигде не задерживаясь.

— Отлично, — я вздохнул полной грудью. — Теперь ждем новостей от Прогноза и переходим к главному.

— Ты часы перевел?

— А то. Через два часа подъем, — я радостно хлопнул Псаря по спине, с удовольствием помассировал себе шею и развернул Поводырь. — Прогноз возвращается.

— Хм, а народ не заподозрит неладное, когда увидит, что за окном темень? Этого мы не учли.

— Почему не учли? Я думал об этом. На дворе почти ноябрь, погода отвратная, в шесть утра еще кромешная тьма. Да и вряд ли кто-то спросонья допрет, что дело нечисто. Привет, Прогноз, доложи обстановку.

— Проверил всех, все крепко спят, — радостно сообщил Леха.

— Хорошо проверил?

— Ну, я стучал в дверь Разумовской, щекотал Селиверстову пятки, Тропинина и так храпела на всю усадьбу, а Залесский во сне пожелал кому-то спокойной ночи и повернулся на другой бок.

Мы с Гордеем переглянулись.

— Ну, пошли тогда, — Псарь вернул мне Скрыт-медальон.

— Отлично сработано, парни, — похвалил я и помахал стопкой исписанных листов.

Через три часа из спален начали выползать заспанные студенты. Кое-как передвигая ноги, они как зомби брели в Главный зал.

— Я совершенно не вы… вы… выспалась, — подавляя зевок, призналась Злата.

— Я тоже, — Елизарова потерла виски, — такое ощущение, что только легла — и уже вставать нужно.

— Чем это ты занималась всю ночь, Елизарова? — не удержался я.

— Не тем, о чем ты думаешь, — кисло отозвалась она и зевнула.

Псарь многозначительно хмыкнул, я сделал вид, что не слышал, памятуя о недавнем разговоре.

— Займись этим со мной, Елизарова, — просто сказал я без всяких намеков. Гордей был прав, хватит прикидываться тугодумом.

Елизарова покрутила пальцем у виска и вернулась к «Чародейскому Вестнику».

Я еще минуту, не отрываясь, ел ее глазами, а после поднялся с места. Пора начинать представление, раз Елизарова такая неразговорчивая.

— Кхм, прошу минуточку внимания, — громко прокричал я. — Госпожа Разумовская просила меня кое-что передать старостам! Подойдите сюда, господа, дамы…

Гордей важно кивал и подавал страницы, украшенные официальными печатями. Печати были нагло украдены из стола декана.

— По причине отсутствия некоторых преподавателей, в сегодняшнем расписании произошли серьезные изменения, просьба довести до сведения обучающихся…

— Что ты несешь, Исаев? — вскинулась Елизарова, покраснев от ярости, и мне до усрачки захотелось трахнуть ее прямо здесь, на столе. — Какие изменения? Куда делись преподаватели?

— Если ты внимательно читаешь эту газетку, — я кивком указал на «Вестник», — то заметила, что ситуация в магическом мире быстро выходит из-под контроля. Преподавателей вызвали на Магический Совет, чтобы проинструктировать насчет дополнительной защиты Виридара, — я говорил уверенно, и мне верили.

— Почему Разумовская передала информацию через тебя? Почему не через старост? — Елизарова зрила в корень, но у меня уже был готов ответ:

— Потому что старосты ночью дрыхнут. А я, когда пришло письмо из Совета, как раз объяснялся, почему шатался по Виридару после отбоя.

— Да ладно тебе, Ева, всем известно, что Исаев любимый ученик, — Челси выхватила у меня листок и проверила на свет, будто искала водяные знаки. — Подпись Разумовской, — почти разочарованно заключила она.

Елизарова отвернулась.

— Новое расписание! — я взмахнул палочкой. — Налетай!

Толпа загудела. Преподы за своим столом сонно жевали. Получив от Разумовской записки, они не волновались. Они вообще с трудом соображали после двух часов сна.

— Какая неожиданность, — саркастично заметила Елизарова, — у нас сегодня только две пары: греческий и полеты на пегасах. И оба предмета Исаев и Чернорецкий не посещают. А у остальных — по четыре да по пять. Ты за дураков нас держишь, Исаев?

— Ну, хочешь, за задницу подержу, Елизарова, — серьезно ответил я, раздавая листки с расписанием.

Разогнав всех по кабинетам, я запихал бумажный хлам в сумку и, подмигнув Псарю и Прогнозу, отправился к второкурсникам, в кабинет истории чародейства, чтобы сообщить, что Квалификация переносится с июня на март. Обоссались все, включая профессора Литковскую.

Четыре часа лишнего времени предоставили нам колоссальные возможности. Играя со стрелками, Гордей заставлял колокол звонить когда ему вздумается, доводя преподавателей до истерики, а студентов — до икоты. К слову, расписание было специально составлено как попало, чтобы на один и тот же семинар ломилось сразу по три курса. При помощи домовят я перемещался с этажа на этаж, запирал двери кабинетов, а Псарь с Прогнозом, перемещаясь следом, ломились в них и слезно просили впустить внутрь.

К концу дня Виридар вспотел. По моим расчетам, деканы должны были проснуться аккурат к праздничному пиру, и исход финальной части представления — с разоблачением обмана и поиском изобретательных отморозков — оставался на их совести.

— Зачем вы это сделали, Исаев?

Я сунулся в кабинет латыни и обнаружил там Елизарову, которая легкими движениями палочки задвигала стулья. Дверь захлопнулась от сквозняка.

— Осенний Круг, — я пожал плечами. Как будто на каждый Осенний Круг обязана случаться какая-нибудь дичь.

— Верни все как было! — потребовала Елизарова, сверкнув глазами. — Вы же… вы же украли четыре часа времени! Или около того.

— О, ты все поняла. Без проблем, Елизарова, верну.

— Поняла. Я не дура, рассвет в полдень даже для декабря — перебор.

— Догадливая, — я прищелкнул языком и опустил сумку с ненужным шлаком типа липового расписания на пол. — Ты еще утром поняла, верно?

— Да. За это время можно было… боже, да за это время можно было успеть кучу всего.

Я подтянул штаны, шагнул вперед и обхватил ее за талию, прижавшись к боку. Вспомнив, что я, на самом деле, наглый придурок, прошептал на ухо:

— Может быть, я все это затеял, чтобы у нас было четыре лишних часа, а, Елизарова?

— Вранье.

— Ага. — Я тяжело вздохнул. — Давай уже… займемся сексом, Елизарова.

— Верни все на свои места, Исаев.

Я еще раз тяжко выдохнул:

— Гляди на часы, Елизарова, — и грубо обхватил ее запястье, на котором мелькнули часики.

Я бормотал контрзаклятия, за мастерское исполнение которых Селиверстов дал бы мне сотню баллов, и стрелки быстро бежали в обратную сторону, пока не замерли на семерке и двенадцати.

— Все. Можешь идти, пожрать еще раз, — нагрубил я, чувствуя себя конченным неудачником. Лузером, Псарь тысячу раз прав. Никогда в жизни я так не лажал.

Елизарова не двинулась с места. Я тоже.

— Не хочу жрать, — наконец сказала Елизарова. — Нажралась сегодня на неделю вперед.

Ну да, обед, благодаря Псарю и взбесившемуся колоколу, подали дважды.

— А чего хочешь?

Елизарова не двигалась и молчала, изучая латинский алфавит на стенке.

Я развернул ее лицом к себе. Елизарова не сопротивлялась и теперь изучала меня вместо алфавита. Как будто ей было все равно, что именно изучать.

Я, чтобы не чувствовать себя учебником, наклонился и поцеловал ее в губы. Как можно глубже. Елизарова дышала ртом. И у нее была горячая грудь. Это все, что я мог сказать в тот момент.

Я отпустил ее. Елизарова переступила с ноги на ногу и потерла глаз. Больше ничего.

Я молчал. Хотелось дебильно поржать. Необъяснимо.

— Что, прямо здесь? — без всякого выражения спросила Елизарова, но голос ее едва заметно дрогнул. Она не отодвинулась, но смотреть вниз избегала. Глядела прямо перед собой.

— А где еще? — быстро проговорил я, сообразив, к чему дело идет. — Где еще в этой усадьбе можно потрахаться? Можно, конечно, пойти в спальню, если тебя парни не смущают, — я взялся за ремень и вытащил «язык» из петли.

Елизарова не думала сбегать.

— Представляю, что сейчас творится в коридорах, — задумчиво и безотчетно проговорил я, стянув галстук, не развязывая. — Псарь меня пришибет.

— За что? — она следила за моими руками.

— По задумке мы должны были сделать откат ровно в полночь. Но сейчас только семь вечера. Не одиннадцать. Уйма времени. Елизарова. — Я тыкал пальцем в пуговицы на ее блузке. В голове дохлыми рыбинами болтались какие-то мысли. Что надо закрыть дверь. Выудить из кармана презерватив. Что, может, Елизарова стремается. Наверное, стремается.

Я присел на парту. Какое-то время мы с Елизаровой тупили. Потом она сняла галстук и огляделась. Кругом стояли парты. Я на секунду прикрыл глаза и снова подумал, что выгляжу лузером. Так тормозят только девственники.

Я поднялся на ноги, хрустнул суставами и поцеловал ее. Потом еще раз, ничего другого не придумалось. И я с уверенностью мог сказать, что мне нравилось. Это возбуждало. Даже как-то затягивало. Елизарова расстегнула блузку.

— А веснушек-то нет, — вырвалось у меня. Я с удовольствием накрыл груди ладонями, точно зная, что по роже на этот раз не огребу.

— Нету.

Меня удивляло — и, наверное, радовало, — что Елизарова смотрела прямо мне в глаза и говорила спокойно.

Она завела руки за спину и избавилась от лифчика.

— Надо запереть дверь.

— Сейчас, — кивнул я, доставая палочку. Щелкнул замок. Следующий взмах погасил большинство свечей. — Все.

— Баллов не дам, — ухмыльнулась Елизарова.

Я снял рубашку через голову, прижал Елизарову к себе, поцеловал, убедился, что ей хорошо, еще поцеловал, отстраненно раздумывая, как сделать так, чтобы она не боялась. Нога за ногу разулся, подергал столешницу ближайшей парты, та не поддалась. Я хмыкнул и взялся за палочку.

Елизарова все это время наблюдала за мной, а потом неуверенно скинула туфли и стянула носки.

— Не ломай мебель, Исаев, — проворчала Елизарова, когда я занес над партой палочку.

— Между прочим, сейчас ты увидишь пример блестящей четырехэтапной трансформации, — хвастанул я и собрался с мыслями. Елизарова свела брови, я улыбнулся ей.

Парта рассыпалась, превратившись из сотни щепок в мягкое кресло, затем обивка лопнула, вывалив какой-то белый шлак, судя по всему, пух. С последним движением моей руки пух набился в наволочки, как студенты в Главный зал во время обеда, и подушки улеглись на пол.

Брови Елизаровой взлетели вверх, глаза расширились. Я позволил ей потупить, совсем недолго, потом объявил:

— Сойдет.

Елизарова перебросила густые волосы через плечо и ступила на крайнюю подушку, как будто боялась, что пол проломится.

Мне не терпелось уже, и я, поколебавшись, сказал:

— Елизарова, ты… в общем, я могу сделать, чтобы тебе не больно было. Я заклинания знаю.

Я правда знал, у меня мать знахарь в госпитале Святого Григория, главной магической больницы в Москве.

Выпутавшись из штанов, я подобрался к Елизаровой. Она вздохнула и смешно наморщила нос. Я смял ее юбку и забрался в трусы. Оттянув их в сторону, заглянул туда.

— Что, Исаев, не рыжая? — чуть ли не с издевкой спросила Елизарова.

Я заржал в голос.

— Не рыжая.

Елизарова с вызовом посмотрела на меня. Мы потупили, собираясь с духом, я в очередной раз напомнил себе, что я нормальный парень и не лузер.

Она переступила с ноги на ногу, протянула руку и дотронулась до моего члена. Он качнулся, она нервно усмехнулась. Я едва не заржал от осознания того, что мы с Елизаровой стоим тут почти голые, и она лапает мой хер. И сиськи у нее все-таки крутые.

— Больно? — Из всех тупых вопросов я выбрал самый тупой, когда она поморщилась и вцепилась в мои плечи.

— Угу, — выдохнула сквозь зубы Елизарова. — Продолжай.

— Может, все-таки?.. Я умею.

— Нет, иначе потом не получится с таинственно-глупым видом рассказывать младшим о том, как было больно и как много из меня вытекло крови, — она живо так передразнила интонации Челси.

— Давай напишем кровью на стене «Здесь были Исаев и Елизарова», — предложил я, засаживая ей все чаще.

Она пробормотала что-то несвязное. Мне нравилось смотреть, как покачиваются в такт моим движениям ее сиськи, как торчат соски, и напрягается живот. Волосы такие длинные, губы припухшие. И вся она… приятно смотреть, короче.

Секс с Елизаровой оправдывал ожидания с лихвой. Надо будет повторить, если она меня не пошлет. Может, и не пошлет. Не должна.

Может, позже удастся трахнуть ее в рот.

Красотка.

Когда она снова намажется этой своей дурацкой красной помадой.

Не думаю, что она нормально кончила, но, когда я лизнул пальцы и пошуровал ими между складок там, у нее внизу, она всхлипнула и пару раз вздрогнула. Черт ее знает, что это было.

Так или иначе, я счел это достаточным для первого раза оргазмом. Псарь утверждал, что целки вообще редко кончают.

Я провел пятерней по мокрому от пота лицу, свалился Елизаровой под бок и пропыхтел куда-то то ли ей в висок, то ли в подушку:

— Хорошо как.

— Да.

А потом мы оба потупили. Вволю.

***

Вообще Елизарова у меня была первая, ну, в смысле первая целка, и я представлял себе кровь, кишки по стенам, девчонку в соплях и стенания по утраченной девственности. Еще обвинения меня в том, что я у нее, у девчонки, украл невинность.

Елизарова ничего такого не говорила, она сначала, кажется, дремала, потом лежала на спине и, вытянув руки вверх, рассматривала свои пальцы. Потом начала дрыгать ногами.

— Ты чего делаешь? — пробормотал я, убрав руку с ее сисек.

— Зарядку, — невозмутимо ответила Елизарова, приподнялась и достала до носка ноги.

— Ты в порядке?

— Если ты имеешь в виду мое психическое здоровье, то не знаю, — засмеялась она. — Злата говорит, что я дура, а Милена, что мне надо пить настой руты — чтобы эмоции через край не били. Челси считает, что я нормальная.

Я перевернулся на бок и, засунув в рот край наволочки, чтобы не заржать, промямлил:

— Яифеюфифусемефте.

Елизарова выпучила глаза, я выплюнул тряпку изо рта:

— Я имею в виду все вместе.

— От этого еще никто не умирал, — пожала плечами Елизарова и завертела башкой по сторонам. За окнами по-настоящему стемнело. — Я думала, будет хуже, ну, там… открытые раны, знаешь… всегда подозревала, что девчонки делают из мухи слона. Челси так все описывала, как будто парень ее жрал, а не… — она зевнула и проглотила последнее слово. Но я и так допер. — Мне понравилось, Исаев, — Елизарова выглядела искренней, — сначала вот это… когда ты на меня лег и придавил. Как будто на меня ухнули с десяток одеял…

— Только лучше, — усмехнулся я.

— …ну и все остальное. Скажи только, скажи-скажи, у меня тоже было такое идиотское лицо, да? Ну, когда…

— «…это самое»? — припомнил я и отомстил: — Хуже, чем идиотское, Елизарова.

— Мрак, — покачала головой Елизарова и снова улеглась рядом.

Руки чесались потискать сиськи, и я примостился впритык к ней, поцеловал, отпихнув с лица волосы. Волосы на ощупь походили на мягкую щетку для чистки одежды.

— Пойдем? — потупив, предложил я.

— Ага.

Натянув штаны, я вернул на место свечи и парту. На парте, полученной в результате обратной четырехэтапной трансформации, остались болтаться трусы Елизаровой.

— Спасибо, что подал. — Онахмыкнула, взяла их и напялила на себя.

Я спросил, не хочет ли Елизарова жрать. Вроде говорила, что не хочет.

— …там, по моим расчетам, ужин стынет. — Я кое-как завязал галстук и с сожалением посмотрел, как Елизарова сначала спрятала сиськи в лифчик, а потом вовсе блузку застегнула.

— Хочу, — обуваясь, бодро заявила она. — А еще хочу поглядеть, как Разумовская будет распекать ваши задницы.

— Два месяца субботних отработок, как минимум, — я сделал ставку и, прежде чем отпереть дверь, прижал к ней Елизарову еще раз, напоследок. — И отлучение от Высот. Кстати, пойдешь со мной в Высоты?

— Под юбками платья тебя пронесу мимо Разумовской и Уфимцева, — фыркнула Елизарова и ничего больше не ответила.

Когда мы ввалились в Главный зал, Разумовская надирала жопу Гордею. Псарь стоял насмерть и уверял, что он весь ужин жрал картошку за столом Рубербосха.

— Да вы любого спросите, профессор, — невозмутимо пожимал плечами Гордей. — Хоть вон старост спросите.

— Не валяйте дурака, Чернорецкий, мы с коллегами не могли проспать восемнадцать часов без веской причины, — Разумовская, как водится, ноздри раздула и почернела от ярости. На первом курсе в такие моменты я мог даже обделаться. В фигуральном смысле.

Кто-то за столом Виредалиса громко хмыкнул, выражая сомнение.

— Я прекрасно знаю, что вы нашли способ находиться в двух местах одновременно…

— Исаев, — Елизарова повернулась ко мне, — а ведь она права. Вы же весь ужин жрали как в последний раз и не вылезали из-за стола. Как снотворное оказалось в еде преподавателей? Это же снотворное?..

— Меньше знаешь — лучше спишь, Елизарова, — самодовольно поддразнил я.

Она закатила глаза и пошла к подружкам.

Цареградский стоял и ржал над Разумовской. Виду не подавал, но ржал точно.

Я втиснулся между Псарем и Прогнозом и официально поклонился:

— Простите, мэм, я опоздал.

— Я тебя урою, козел, — краем рта процедил Псарь.

Я так и думал.

— Марш ко мне в кабинет, — приказала Разумовская. — Заодно вы, Исаев, объяснитесь, с чего вы взяли, что Квалификация перенесена на март. — Мне показалось, она еле сдерживается, чтобы не заржать.

— Что же нам делать с праздничным ужином, профессор? — озаботился Залесский, большой любитель хорошо выпить и вкусно пожрать.

— На часах глубоко за полночь, — пожала плечами Разумовская и вопросительно уставилась на Цареградского.

— Уже нет, — усмехнулся тот. Я едва удержался, чтобы не хлопнуть его по плечу. — Девятый час, профессор, самое время подкрепиться перед сном.

— Но это же безобразие, господин ректор! — Цареградскому все же удалось вывести Разумовскую из себя. — Никто! Никто, включая старост, не пришел к вам и не рассказал о том бесчинстве, что на протяжении дня творилось в Виридаре. Думаю, лишение праздничного ужина станет хорошим уроком. Для всех. А зачинщиков ждет отлучение от Виридарских Высот и…

— Два месяца наказаний по субботам, — послышалось из-за спины. Я обернулся, повязка старосты снова была на плече Елизаровой. Прямо на уровне сисек.

— …два месяца наказаний по субботам, — закончила Разумовская. Бинго, профессор.

Я, пока меня не взяли под стражу, встал рядом с Елизаровой и без предисловий заявил:

— Я тебе потом расскажу, как мы все провернули. На каждый Осенний Круг должна случаться какая-то противозаконная ерунда, Елизарова. Ну, она и случается.

Псарь встал по другую руку от нее.

— Ага.

Глава 5

На трансформагии Елизарова не появилась, на завтраке ее тоже не было. Мы с Псарем уже успели обсудить, как я ей вставлял, ее сиськи, ее ноги, провал со вчерашним безобразием, еще раз ее сиськи, а Елизарова все ходила где-то. Может, спала.

— Исаев и Чернорецкий, — вмешалась Разумовская. Псарь как раз распекал мою задницу за вчерашнюю лажу, Хьюстон валялся в больничном карцере, а Прогноз из-за собственной тупости на трансформагию не ходил. Мы с Псарем даже представили, как перекосило бы Юстину, явись в аудиторию Прогноз с его квалификационным «Плохо». — Вы слышали задание?

Конечно, профессор, превратить фламинго в страуса. Очередная бесполезная работа ценой в жалкие десять баллов. Можно подумать, в жизни нам это офигеть как пригодится.

— Конечно, профессор! Нам было приказано продолжать работу, — Гордей, до того качавшийся на стуле, опустил его на все четыре ножки и с готовностью выудил палочку из кармана. — Моя племянница, кстати, в трансформации носа даже вас сделает, профессор. Ей четыре.

Племянница Гордея родилась с синдромом Хамелеона и могла менять свою внешность как ей вздумается.

— Буду рада видеть ее на своих семинарах через четырнадцать лет, — невозмутимо отбила Разумовская и приказала: — Приступайте, Чернорецкий, — и в эту самую секунду дверь распахнулась.

На пороге появилась раскрасневшаяся Елизарова, следом — почему-то Пашков. Ну, я сделал вид, что их не знаю. Псарь многозначительно кашлянул.

Елизарова на ходу застегивала верхнюю пуговицу блузки, Пашков приглаживал волосы. Козе-е-ел.

— Она и с ним уже успела? — то ли восторженно, то ли удивленно усмехнулся Гордей.

— Завали, хрен собачий.

Вообще, этим утром я чувствовал себя примерно так же, как после удачного матча по крылатлону. Все меня любят, тело ноет, восхитительное и восхищенное девчачье стадо вокруг крутится, и задницы у них одна лучше другой. А сейчас я чувствовал себя так же, как если бы после игры в общагу зашла Юстина и объявила, что результаты аннулированы, и мы с треском провалились.

— Елизарова? Пашков? Причина вашего опоздания, смею надеяться, уважительная?

— Это был Топ-Топ, профессор, — выдохнула Елизарова, ощупывая себя и проверяя, не отвалилась ли одна из сисек. — Я позвала Диму…

— Силы были неравны, — добавил Пашков. — Справились с помощью Дениса Кирсанова и Уфимцева.

— Харитона Валерьевича, — занудно поправила та. — Я верила, что четверокурсники в состоянии самостоятельно разобраться с привидением, — попеняла Разумовская и неопределенно кивнула на свободные места: — Проходите.

Справедливости ради, стоит сказать, что Елизарова видеть Топ-Топа не могла, потому что призраков видели только потомки чародеев.

— Не, Пашкову понадобилась поддержка еще двоих, — заржал Ветроградов и прикинулся, будто жарит парту, — ну, чтобы Елизарова уж точно осталась довольна.

Уродцы с Виредалиса загоготали, Меркулов пнул Харю под столом, подмигнул и сложил большой и указательный пальцы кольцом. Продев в него палочку, медленно поводил ею туда-сюда и указал глазами на Елизарову. Зорин кисло скривился. Он всегда так делал, когда хотел выразить свое вонючее одобрение.

Псарь удержал меня за рукав, оставалось прижать жопу к стулу и ждать реакции Юстины.

— Минус двадцать баллов с Виредалиса. Ветроградов, вам, кажется, нечем заняться? В таком случае, вы первый продемонстрируете нам владение чарами…

Юстина меня любит. А я люблю ее. Псарь говорит, что мы могли бы пожениться, не будь разницы в возрасте и несовместимых взглядов на превращение совы в бинокль.

— А что я-то сразу, Юстина Константиновна?

Елизарова, меж тем, прошла между рядами, собрав со зрителей пару-тройку голодных взглядов, и шлепнулась по соседству с Челси, в двух партах от нас с Псарем.

— Елизарова!

Она обернулась и подняла брови. Как будто, блин, не давала мне прошлым вечером.

— Как у тебя дела, Веснушка? Как Пашков?

Так-то мне насрать на Пашкова и на то, чем они занимались, но парни говорили, что нельзя бросать девушку на следующий же день после секса. С ней поговорить надо, иначе рискуешь получить обиду на всю жизнь.

— Как сиськи? — добавил Псарь, пихнув меня локтем.

Елизарова несколько раз хлопнула ресницами и, пожав плечами, просто сказала:

— Нормально.

И отвернулась.

Ну, я тоже не пальцем деланный, пока Юстина зевала и одергивала Злату, похватал со стола хлам и пересел за стол к Чумаковой и Елизаровой.

— Исаев, — возмутилась Челси и попыталась спихнуть меня со стула, — унеси свою задницу обратно к Чернорецкому, он без нее киснет. Соколов где?

— Придет скоро, он на важном задании, — я сделал лицо, как у Лехи, столкнувшегося со спряжением латинских глаголов — загадочное и тупое одновременно. — Но его член скучает без тебя, это я точно говорю.

— Придурок.

Чумакова надулась и превратила мой нос в свиной пятак. Я отомстил ей бородавками. Елизарова пыхтела над заданием Разумовской, то и дело заправляя за ухо выбившуюся прядь.

— Помочь? — я шлепнул руку на ее ладонь. Обычно это помогало и делало девчонок более сговорчивыми.

— Нет, спасибо, я почти…

— Исаев, вы не заблудились? — спросила Разумовская с такой заботой, будто она была знахарем, а я буйным пациентом Святого Григория, сбежавшим из-под надзора и пускавшим слюни где-нибудь в буфете.

— Он ваще блудливый олень, — Гордей сложился пополам.

— Я помогаю отстающим, мэм! Делаю однокурсницам добро! — я потрепал Елизарову по макушке, Елизарова отъехала на стуле подальше.

— Дополнительные вечерние занятия, — хихикнула Милена, мазюкая губы отвратного цвета помадой.

— Оборжаться, Маркова. Да я из нашей Елизаровой сделаю гения трансформагии.

— Похвальное желание, Исаев, — с сарказмом процедила Разумовская, явно сомневаясь в моем таланте преподавателя. — Вашу энергию давно пора направить в мирное русло.

Елизарова сморщилась, как от зубной боли, и помотала головой.

— Обойдусь, Исаев.

Опасалась, наверное, как бы народ не узнал, что я ей вчера вставил. Тоже мне, позор нашла.

— А со мной позанимаешься, Марк? — Светка Дубравина из Каэрмунка перекинула сумку через плечо и улыбнулась мне.

— В очередь! — заявил Псарь, сотворил из воздуха вязаную шапку, как у моей прабабки на портрете, что висит дома в холле, и приготовился собирать юнтары с ассигвалями. Ассигвалями назывались золотые монеты, в одном ассигвале было десять серебряных юнтаров, а в одном юнтаре — сто краблов.

Разумовская, профессионально оценив блестяще выполненные чары Воплощения, вскинула брови и дала огромное домашнее задание.

Прозвенел звонок, но я переорал колокол:

— Не расплатишься, Свет! — Она выразительно посмотрела на мой хер. Хм. — Но можем договориться.

— А как Елизарова расплачивалась? — громко взвизгнула подружка Светки, такая же пустоголовая и грудастая.

Елизарова громко фыркнула, сграбастала свои манатки и начала проталкиваться к двери. Пока Гордей водил языком за щекой, намекая, я соображал, стоит ли провоцировать Елизарову. Пожалуй, пока не стоит.

— Первое занятие бесплатное, так и быть, Све-е-ет.

Имя «Ева» тоже можно было тянуть как презерватив с мерзким сладким вкусом, но я никогда не называл Елизарову по имени. Оно ей не шло.

— Ну что, сегодня в семь? — Светка выставила жопу, Меркулов, проходя мимо, звучно припечатал по ней. Она крутанулась на месте, выхватив палочку, но мы ее опередили.

Пока Меркулова с дружками тягали на носилки, чтобы отправить лечиться, Разумовская раздавала штрафы, а Светка причитала фальцетом, мы с Псарем таскались за Елизаровой и просили залечить наши царапины. Скорее, чтобы помотать ей нервы, чем добиться помощи.

После эликсирики я загнал Елизарову в угол. У меня стоял, Елизарова дергалась.

— Ты так и не ответила, как там Пашков, Елизарова? Сосалась с ним, да?

— Совсем больной, — равнодушно отмахнулась она.

— Болеет? Бедняга.

Елизарова закусила губу. Красная помада смотрелась еще ярче в сочетании с волосами.

— Ты больной. Отпусти меня, Исаев.

— К Пашкову торопишься? — Меня взбесила мысль о том, что Елизарова, может быть, трахалась с этим тупым недоноском, на следующее же утро после того, как дала мне, и потом стирала с его члена следы помады, пока он высматривал в темноте кабинета ее трусы. — Понравилось с ним?

Елизарова выглядела почти испуганной. Это возбуждало еще сильнее.

— Исаев, зачем ты все это говоришь? — она стояла, опустив руки. — Ты же не дурак, и я не дура. Ты свое получил, больше тебе от меня ничего не надо, и теперь ты не знаешь, как доходчиво сказать об этом. — Елизарова тяжко вздохнула, словно столкнулась с особо сложным латинским текстом для перевода. — М?

Елизарова говорила сложно, но я ее понял.

— Да ну тебя. Очень даже надо. Надо.

— Я не буду с тобой трахаться, Исаев. — Таким тоном освещают скучные политические события.

— У меня для тебя плохие новости, Елизарова.

Она смотрела на меня с выражением, с каким обычно смотрят на карлика — со смесью жалости и любопытства.

— Ма-а-арк, — Светка нарисовалась в коридоре. Я глянул на часы: пять минут восьмого. — Ты идешь?

Елизарова достала из кармана зеркало, демонстративно начала поправлять волосы и воротник блузки.

— Предохраняйтесь, Елизарова, — я хрустнул суставами и пошел к Дубравиной. — Аминь.

Я обнял ее за плечи, притянул к себе и, напоследок смерив Елизарову взглядом (надеюсь, полным превосходства взглядом), свалил заниматься с отстающими.

***

— Она хоть что-нибудь усвоила из твоих объяснений?

Псарь, который сам вчера занимался отнюдь не уроками, лыбился и с садистским удовольствием следил за потугами Прогноза освоить наипростейшую формулу перемены цвета.

— А как же. Я доходчиво объяснял, а она все время повторяла «а-а-а» и «о-о-о, Марк». Поняла, стало быть.

Мы ржали в голос; в кабинете стоял такой шум, что никто не просек. Пока Псарь задирал юбку Злате, а Селиверстов поучал Свиззаровского, я написал на клочке бумаги: «Ты забыла у меня трусы» и совсем уже было собрался отправить птичкой Светке, но меня отвлек Родя-двадцать-сантиметров. Ну, всем понятно, что Родиона прозвали так из-за большого члена. Года два назад мы все обоссывались от зависти, а потом доперли, что, кроме размера и полутора метров роста в прыжке, у Роди нет ничего, что могло бы привлечь мало-мальски симпатичную пташку. Хотя хрен у него, повторюсь, смахивает на биту для крылатлона, я б от такого не отказался. Сам Родя своего прозвища жутко стеснялся, бледнел и краснел (в зависимости от времени года), он еще заикался к тому же, в общем, ходячее недоразумение, которому по ошибке достался годный хер.

— М-м-марк, н-не пом-можешь мне?

— Да без проблем. — Я пихнул Прогноза, сунул ему записку и велел: — Передай, — а сам повернулся к двадцатисантиметровому Роде.

Пока суть да дело, записка пошла по аудитории. Родя открывал и закрывал рот, не успевая за объяснениями; девчонки, сунувшие длинный нос в мое послание Светке, хихикали, зануда Колосов покачал башкой, Злата, повернувшись ко мне, покрутила пальцем у виска и в образовавшейся на секунду тишине громко заявила: «Ева, тебе тут письмо от Исаева!»

Я вылупился как конченный тормоз, Елизарова успела развернуть клочок, прочла, странно глянула на меня и, усмехнувшись, протянула листок Светке:

— Это не мне, Злат. Дубравина, держи.

— Ты не сказал, кому именно передать, — оправдывался Леха, пока я бил его после пары.

— Ты мудила, Прогноз, вот ты кто.

— Ты слишком суров, Эмиссар, — Псарь хлопнул меня по спине, — Леха туповат, но он же не специально.

Я отряхнул Прогноза от пыли и подумал, что Гордей возможно прав. В записке ведь не было важных государственных тайн. И я, в самом деле, не уточнил адресата.

— Ладно, ты прощен. Но на флороведении таскаешь навоз, Прогноз.

Он, кажется, обрадовался.

У теплиц топтались почти все наши девчонки в компании Севы Свиззаровского, «дамского угодника» и старосты Каэрмунка. Флороведение я любил только за то, что у теплиц можно было покурить. В Виридаре особо не покуришь: днем приходится тащиться в туалет, вечером можно в общаге, но опять же, выползет из спальни какая-нибудь Маркова и нудит: «Воняе-е-ет». И это нам говорит человек, каждый день выливающий на себя по склянке блевотно-приторных духов. Сама Миленка не курит и вечно жалуется, что в спальне тоже не продохнуть.

— Эй, Чернорецкий, дай мне тоже! — крикнула Чумакова, пританцовывая на месте от ледяного ветра.

— А ты мне дашь, дорогая? — присвистнул Чернорецкий с зажатой в зубах сигаретой.

— Не в этой жизни, — Челси обхватила себя руками и попрыгала на месте. Сиськи прыгали вместе с ней, Псарь чуть шею не свернул.

Он, без шуток, не прочь ей вставить, но, с другой стороны, если не даст — не расстроится.

Елизарова с Миленой прижались друг к другу и обнялись, как будто напрочь забыли про палочки. Рисовались.

— Согреть? — расхрабрился Свиззаровский, подходя ближе и выпячивая вперед грудь.

— Жопу себе погрей, — я с удовольствием вдохнул дым, привычно ощущая, как в черепушке становится мутно. — Елизаровой и Марковой пора вспомнить, что они умеют колдовать. На каком там курсе изучают температурные формулы? На первом?

— На четвертом, — прищурилась Маркова. — Взял бы да сам поухаживал за девушками, Исаев.

Псарь харкнул на землю и загоготал:

— Эмиссар поухаживает, ага.

— Звучит угрожающе, — с сомнением хмыкнула она.

— Ничего страшного, разве что юбка слегка помнется.

— Умереть как смешно, — Милена скривилась.

— От оргазма еще никто не умирал, Маркова, — я выдохнул дым и пару секунд наслаждался тем, что ничего не вижу.

Тут как раз подошли Светка с подружками, и появился отличный повод послать Маркову лесом. Светка была мелкая, на голову ниже меня, поэтому чтоб ее засосать, приходилось сгибаться в три погибели. Пока я лапал ее за зад, подтянулись Ветроградов и Меркулов с сестрицей.

Строго говоря, Влада Меркулову двоюродная, но они до омерзения похожи, оба худые каланчи с длинными носами, темными глазами и высокими лбами. Жертвы неудачных родов.

— Подвинься, Чумакова, — взвизгнула Меркулова; Светка вздрогнула, я сунул руки ей под юбку. Холод-то реально собачий, а под юбкой горячо и мягко.

— Давай прогуляем флороведение?

— Тебе места не хватает, Меркулова? — грубо спросила Чумакова. — Ты ж плоская, за шваброй спрятаться можешь.

— Прогуляем? — Дубравина так удивилась, будто ни разу не сваливала с пар. У них там на Каэрмунке такое не принято. — А как же… ну, Тропинина… она же…

— Ну да, забьем на Тропинину, в усадьбе тепло, в спальне никого. Ты когда-нибудь была у нас в общаге?

— Зато ты в двери не проходишь, — огрызнулась Влада, я краем уха слышал, как они препираются, отрываясь по поводу сисек и жопы, потом Елизарова громко засмеялась, уткнувшись в плечо Марковой, и принялась поправлять Свиззаровскому воротник рубашки. Меня чуть не стошнило.

— Смейся-смейся, Елизарова, приблудкам недолго осталось веселиться, — ядовито произнесла Меркулова и спряталась за брата, потому что знала, что мы этого так не оставим.

Приблудками презрительно называли чародеев, чьи родители не были магами.

— С-сука, — сам не заметил, как палочка оказалась в руке, но Светка меня удержала:

— Сами разберутся. Ты, кажется, предлагал прогулять.

— Что? — Я видел, как Свиззаровский и Пашков направили палочки на Меркуловых и Ветроградова.

— Прогулять флороведение, забыл? Пойдем? — она потянула меня за руку, но сейчас мне хотелось только засунуть вонючее слово обратно в глотку Владе. Лучше — вместе с навозом.

— Возьми свои слова обратно, — спокойно приказал Сева. — Мы не хотим с вами драться.

— Не дерись, — насмешливо фыркнул Ветроградов. Псарь хмурился и сжимал кулак в кармане.

— Сева, Дима, успокойтесь, оно того не стоит, эта песня будет вечной, — почти раздраженно увещевала Елизарова. Поднявшийся ветер трепал юбки и заглушал свистом голоса.

— Да, Елизарова, ты крабла ломаного не стоишь, — кивнул Меркулов. — Годишься только для того, чтобы присунуть пару раз от скуки.

— Фу, пошлятина, — сморщилась Светка, — пойдем, Марк, — ее бормотание заполняло башку, в которой до сих пор клубился сигаретный дым.

— Она тебе не даст, — издевательски тихо перебил Гордей, скривив рот и шагнув вперед. — Извиняйся, Меркулов.

Я перестал понимать, что тут происходит. Кроме шуток, творилась неведомая хуйня.

— Чернорецкий…

— Помолчи, Елизарова, иначе о тебя и дальше ноги вытирать будут. Еще «спасибо» этому козлу скажи. Меркулов?

— Чернорецкий? — тот поигрывал палочкой.

Елизарова с подружками замерли, Дубравина канючила, я разрывался между желанием уничтожить Меркулова и навалять Псарю за самодеятельность. Ведет себя, как будто черт за яйца дернул.

— Так, хватит! — Пашков отодвинул в сторону Чумакову. — Минус двадцать баллов с Виредалиса за оскорбление…

— Скройся с глаз, сопля, — Ветроградов сделал жест ладонью, каким обычно убирают с дороги замешкавшегося домовенка. — Старосты не имеют права штрафовать друг друга, так что не мешайся.

— Пф-ф, надоели, еще парни называются, — заявила Чумакова и махнула палочкой. Влада завопила и рухнула на землю, брат кинулся к ней, Ветроградов сделал выпад, но едва начавшуюся драку прекратила своим появлением Тропинина.

Она загнала всех в теплицу с особо опасными верблюжьими шиповниками, Меркуловых отослала в больницу, старост призвала к ответственности.

Вечером после отработки у Савчука, местного лесничего, мы с Гордеем, провонявшие гнилыми кабачками и дерьмом, ввалились в спальню, где нас уже ждали Прогноз и Рома, вырвавшийся из плена луны.

— Я нихрена не понял, Псарь, что это было?

Рома вертел башкой, Прогноз забился в угол. Весь вечер Гордей молчал, но хлопнула дверь — заговорил.

— Надо было сделать вид, что ничего не было? Я, бля, не понимаю тебя, Эмиссар. Я нихуя не понимаю.

— Не помнишь, чем в прошлый раз закончилась моя попытка встать на защиту Елизаровой? — я сунул руки в карманы, чтоб не придушить его.

Когда я в прошлый раз пытался заставить уродов с Виредалиса поплатиться за «приблудков», Елизарова наорала на меня и велела не вмешиваться. Короче, я же еще виноват остался.

— Раньше тебя это не останавливало, — равнодушно пожал плечами Псарь и улегся на кровать в ботинках.

— А тебе не насрать? Ты-то что полез?

— Ты отлично знаешь, как меня бесят все эти «приблудок», «предатель крови» и всякая такая дрянь. Не грузи, Эмиссар, проехали. — Гордей закурил и сел.

— Хочешь ей вста-а-вить, Псарь.

Я потянул затекшие мышцы, прислонился к стене и скрестил руки на груди. Стоило быть готовым к этому. Гордею нравятся красивые и с ногами. Елизарова красивая и с ногами. Выводы делаем сами.

— Марк, — свел брови Хьюстон. Много он понимал.

Гордей поднялся, затушил сигарету.

— Ты тупой совсем? Ты трахался с Елизаровой. Ты же мне брат.

Я не понял связь, но она там явно была, по мнению Псаря.

— …и ты спрашиваешь, хочу ли я вставить Елизаровой?

— Я не спрашиваю.

— Ты тупой. Еби ее сам, иди прямо сейчас и выеби, а я не трахаюсь с…

Он с шумом втянул сопли, не договорил и вышел.

***

Псарь обиделся. Это стало понятно, когда на следующее утро он ушел на завтрак без меня.

— Ты не сказал «нет», — я бросил сумку на скамью рядом с ним, сам оперся ладонями на стол и склонился над Гордеем. Он поднял голову и посмотрел на меня как на говно.

— Я не сплю с теми же девками, что и ты. — И продолжил жевать кашу. Дожевал, залпом допил апельсиновый сок, дернул свое шмотье на плечо и вымелся из зала.

— Ну а какого тогда он ее защищал у теплиц? — спросил я скорее у стола, чем у Ромы.

— Я тоже обычно защищаю, когда надо. Думаешь, если Гордей вступился за Еву, он хочет ее трахнуть?

— Зови ее Елизарова. — Я бросил ложку на тарелку и прищурился. — Может, и ты хочешь?

Рома вздрогнул и натянул рукава свитера до самых кончиков пальцев, чтобы скрыть руки в шрамах.

— Извини, — буркнул я.

— А что у вас было?

— С кем?

— Ну, с Елизаровой.

— Было. — Я сделал ударение на слове «было», как если бы объяснял выдающемуся по своей тупости бракру основы превращений. Бракры рождались в семьях чародеев редко, но считались позором, потому что не владели магией.

— Уломал все-таки? — Хьюстон покосился на двери Главного зала. Маслова и Маркова зашли первыми, следом за ними — Елизарова и Чумакова в компании Свиззаровского и Пашкова. Елизарова потерлась о Свиззаровского сиськами, но при этом сделала вид, что по-дружески обняла, отлепилась от него и отправила за стол Каэрмунка жевать рис.

— Она не особо сопротивлялась.

Пока Елизарова с подружками выбирали между яблочным соком и чаем, я пытался найти разумный ответ на вопрос, зачем пташки постоянно обжимаются: друг с другом, с едва знакомыми парнями, со своими парнями, с парнями своих подружек, а когда состарятся — донимают внуков, девушек своих внуков, троюродных племянников и всех, кто под руку попадет.

— Глянь на девку Свиззаровского, — я повернул башку Ромы к столу Каэрмунка.

Девка Свиззаровского, полноватая (на мой вкус) блондинка, походила на лемура, страдающего запором. Увидев Свиззаровского в окружении птичек, она покраснела, надула губы и стиснула в кулаке вилку.

— На тебя похожа. — Хьюстон сунул в сумку пару бутербродов и приготовился отваливать.

— В смысле?

— Бесится и думает о члене, который побывал — а может, и нет — в дырке Елизаровой.

Я вывалил на макушку этому дебилу тарелку каши, прихватил сумку и пошел к выходу.

Глава 6

Хьюстон приперся на эликсирику с опозданием, я уже успел предупредить Залесского, что он задержится, и сел к Псарю. Гордей прикинулся отсталым иностранцем: молча скорчил отвратную рожу и уткнулся в рецепт.

— Задержится? Все в порядке?..

— Отрабатывает заклятие Избавления, профессор. Домашнее задание.

Однокурсники обернулись на меня, как костежора увидели. Костежоров, страшных костлявых тварей, похожих на отощавших драконов, видели только девственники, если что.

Елизарова подняла руку.

— Профессор Залесский, у меня вопрос по закону Порей-Одоевского.

— Да, моя дорогая?

— Профессор, я пыталась идентифицировать все ингредиенты, но обозначенный в вашем списке под номером пятьдесят четыре мне определить не удалось. Это так задумано или…

— Совершенно верно, Ева! Я ожидал, что уж вам-то точно удастся раскусить старика! Пятьдесят четвертый элемент — обычная сода, которая, как известно, не влияет на свойства эликсира…

Дальше они перешли на какой-то неведомый мне язык, хуже латыни, и профессор даже не заметил, как в аудиторию ввалился Хьюстон.

За что я уважаю Елизарову, так это за умение заговорить Залесского и привести его в щенячий восторг. За что я уважаю Залесского, так это за умение восхищаться мозгами Елизаровой, а не ее сиськами.

Псарь кромсал корешки с таким видом, как будто это мои пальцы, Леха грыз ногти, хотя в рецепте никакие ногти не значились. Хьюстон как ни в чем не бывало дописывал эссе для Юстины, а я выстукивал по столу гимн Виридара. Фальшивил страшно, примерно как Цареградский на праздничном фуршете в начале года.

Богдан, заглянув перед звонком в наш котел, кивнул, накарябал что-то в блокноте и поплыл к девчонкам. Гордей сказал что-то Хьюстону, услышав колокол, прошел мимо меня и пинком открыл дверь.

Перед трансформагией я встал в дверях кабинета Разумовской, не пуская Псаря внутрь.

— Дай пройти.

— Долго будешь вести себя как упырь?

— Я веду себя как упырь? Дай пройти.

— Не ссорьтесь, мальчики, вы оба как упыри, — сострила Чумакова, протискиваясь между нами и подмигивая Гордею.

— Уйдите с дороги, — потребовала Елизарова, поправляя блузку на груди. Псарь, к счастью, не выглядел изнемогающим от желания вставить ей.

— Подождешь, — грубо обрубил я, но Гордей перебил:

— Мы тебя не задерживаем, Елизарова, следуй за Чумаковой, — оскалился он, уставившись на меня, а не на нее, сунул руки в карманы и замер.

Елизарова скривилась и боком скользнула в аудиторию, на какую-то сраную секунду прижавшись ко мне грудью. Я не стал тормозить и потискал ее, сколько успел. Псарь выглядел довольным. Наверное, обломилось пощупать жопу.

— Куда же ты, Елизарова? — с фальшивым разочарованием гаркнул Гордей, когда она с шумом выдвинула стул и сбросила на него сумку. — Маслова, погуляешь со мной? Нет? Дай хотя бы списать. Ой, Меркулова, надевай мешок на башку, не пугай народ. Погоди-погоди, мы тебя так пропустим.

Светка раздраженно пыхтела, когда пташки одна за другой терлись о нас задницами и сиськами. Потом пташки кончились, Псарь свалил к Роме, а я всю сдвоенную трансформагию думал, зачем он это затеял. Не проще ли подрочить, если Эмма не дает?

За обедом Хьюстон нехотя двигал челюстями, изредка поглядывая то на меня, то на Гордея, то на Поводырь. И всякий раз выдавал что-нибудь типа:

— Картошка остыла. Свиззаровский, Пашков и Елизарова сидят в кабинете латыни. Вы как дети.

— Завали, — процедил Псарь.

— Точки с именами Елизаровой и Пашкова подозрительно близко.

— Елизаровой одного Свиззаровского уже не хватает, — я отхлебнул из стакана, закашлялся и несколько реплик пропустил. Придя в норму, услышал, как Рома говорит:

— …не надо на мне срываться.

Мы с Хьюстоном синхронно ковыряли тушеное мясо и глядели прямо перед собой. Я не сразу допер, о чем он.

Кость оцарапала глотку.

— Что? — я помассировал шею.

— Я уже все сказал, — тихо сказал Гордей. — Я скорее оформлю Вербину, чем Елизарову.

Лерка Вербина гуляла с Елисеем Чернорецким и происходила, по словам Псаря, из отвратительно чистокровного рода.

— Ты не долбишь те же дырки, что мы с Хьюстоном, — передразнил я нараспев.

— Садись, пять, — выплюнул Псарь и, облизав ложку, приготовился уходить.

— У Елизаровой их три, вряд ли Марк трахнул ее во все, — Рома на полном серьезе пожал плечами и, поморщившись, отодвинул еду. Аппетита после полнолуния у него не бывало, голод настигал к вечеру следующего дня.

В хождении вокруг да около Хьюстон был так же плох, как Прогноз в трансформагии. А после превращения он и вовсе исходил дерьмом; мы давно привыкли, тем более что за рамки Хьюстон выходил редко.

Я обхватил брюхо одной рукой, второй покрепче сжал ложку и продолжил метать мясо в рот.

— У Елизаровой есть, по крайней мере, еще две, которые я не трогал.

Рома зашипел, как кот, которому прищемили хвост. Я перегнул палку. И тут у Псаря сорвало крышу:

— Сообщи, когда отымеешь ее в рот и в зад, — процедил он, заехав мне по морде. — Может, тогда с тобой можно будет нормально разговаривать. И мозгов у Елизаровой одолжи, раз своих лишился. А ты, — ткнул пальцем в Рому, — проследи, чтобы до того момента он ко мне не подходил.

Гордей развернулся на каблуках и, не торопясь, вышел в холл.

На улице лило как из ведра, но мы все равно поперлись на улицу. Из девок на практические занятия по уходу за пегасами ходили только две с Флавальеха, так что можно было потупить, не отвлекаясь на идиотское хихиканье и громкий шепот.

— Извини, — просто попросил Хьюстон. С похожей интонацией то же слово произнес утром я.

— Проехали.

***

Утром я встал как с похмелья. В башке шумело, вчерашний день превратился в кашу, во рту насрали голуби. Или Псарь, психанув, наслал на меня Повелительные чары и заставил сожрать помет с пола голубятни.

За завтраком Чумакова поздоровалась, улыбаясь во весь рот, Елизарова кивнула, собираясь плюхнуться на скамью рядом с Миленой, но увидела каких-то отбросов-ботаников из младших и смылась к ним, прихватив стакан с соком. Они с подружками жрали шлак типа фруктов и овсянки, наверное, от этого росли сиськи. Псарь даже не взглянул на Елизарову, смел с тарелки завтрак и был таков.

На боевой магии мне в пару достался Свиззаровский. Полтора часа я отрабатывал на нем чары, в том числе придуманные нами с Гордеем. Грех не воспользоваться возможностью. Уроки боевой магии я любил еще за то, что девчонки то и дело падали, хвастали трусами, и, расправившись с соперником, можно было вволю насмотреться. Пашков не то икнул, не то загоготал и вытянул шею, чтобы лучше видеть панталоны Масловой, растянувшейся между преподавательской кафедрой и шкафом.

— Слюни подбери, — посоветовал Свиззаровский. Запахло почти политическим конфликтом — ну, знаете, когда первый помощник министра обвиняет второго помощника в краже канцелярской скрепки.

Гордей в этот момент вышел из себя и отправил Прогноза в противоположный конец аудитории, я собрался по привычке показать ему большой палец, но вспомнил, что мы поссорились вчера.

Хьюстон аккуратно оглушил Елизарову и теперь виновато кружил над ней, ждал, пока очнется. Чумакова и Влада Меркулова дрались, как за последние колготки в магазине. Не знаю, что в них такого ценного, но матушка говорила, что присвоить последний экземпляр товара чуть ли не дело чести.

— Уйди с дороги, Исаев! — рявкнула Челси и запустила в Меркулову огненным шаром. Ей надо идти в авроры, но она, скорее всего, выйдет замуж и будет до старости квохтать над выводком. Жаль, когда красивая умная девка с сиськами пропадает дома.

На флороведении нас чуть не сожрал болотный аир, на тренировке — Разумовская, которая лично приперлась поглазеть на команду с трибун. Она нихрена не понимает в крылатлоне, но кубок хочет. А еще хочет видеть обалдевшую физиономию Залесского. Я даже не знаю, чего из этого она хочет больше.

Не люблю, когда Разумовская появляется на поле. Сразу чувствую себя министром на встрече с журналистами: хочется сказать, какой пиздец творится в чародейской России, и какие криворукие неудачники занимают государственные посты, но приходится улыбаться и уверять, что все круто.

— Исаев, я забронировала для вас поле на субботу, следующий вторник и четверг.

— Спасибо, профессор, — искренне поблагодарил я. Забить поле в последнюю неделю перед матчем было так же сложно, как достать билеты на международный чемпионат.

Юстина кивнула и собралась уходить, но притормозила.

— Ах да, Исаев…

— Да, профессор?

— Мы с профессором Залесским заключили пари, я поставила на победу Рубербосха, разумеется.

— Хороший выбор, Юстина Константиновна.

Я люблю эту тетку.

— Так вот, Марк, учтите, что у меня нет лишних десяти ассигвалей.

Она смерила меня взглядом и зашагала к трибунам. Наверное, будет шпионить за сборной Флавальеха.

В раздевалке уже никого не было, я сгреб манатки и потащился в усадьбу, чтобы залезть под душ. Флавальех мы, ясное дело, сделаем в два счета, у них там одни гномы играют, а вратарь так вообще на кикимору смахивает.

В спальню я не торопился: там наверняка Псарь жарит свою пташку Эмму, или Прогноз варит Перевертыш-эликсир, или Хьюстон опять выносит мозги.

Леха полный ноль в трансформагии и совсем не соображает в чарологии; Селиверстов чуть не плакал вплоть до Квалификации — и в начале четвертого курса, зуб даю, окропил двери своего кабинета святой водой. Но в эликсирах Прогноз шарит. Не как Харя, конечно, но на крепкую «Хорошо». Уже второй год он таскает ингредиенты из запасов Залесского, варит Перевертыш и в чужом обличье обхаживает девчонок. Хотя, как по мне, Прогноз не урод и мог бы запросто найти себе пару со своей собственной рожей.

А у Хьюстона раз в месяц ум заходит за разум, он чувствует себя говном и ведет себя так же. Наш знахарь Галина Львовна объясняла нам, что свойственная оборотням девиация — стремление влезть в чужую шкуру.

Дойдя до ванной, я уткнулся в запертую дверь. Наверняка какой-нибудь Пашков закрылся там и рыдает над своим убогим членом.

Я пристукнул по косяку и поперся в общие душевые.

— …у отца связи в немецком Магическом Совете, может быть, ему удастся устроить меня на хорошее место…

Я тормознул на углу и заглянул в боковой коридор.

Елизарова медленно шагала вперед, помахивая палочкой; факелы гасли, Пашков, потирая ладони, шел следом, потом догнал и приклеился к ней сзади.

— Не надо, Дим. — Елизарова остановилась, но лапы его не отпихнула.

— Да ты чего? — лица Пашкова я не видел, но догадывался, что он мерзко лыбится и уже предвкушает, как завалит ее где-нибудь в аудитории по соседству. Или прям здесь, судя по тому, с каким нетерпением он сунул грабли Елизаровой под юбку. — Давай снимем это.

— Дим. Дима, прекрати.

Тот потянул ее трусы вниз, Елизарова придерживала их, не позволяя спустить до конца. Голос звучал устало, как будто ее бесконечно достали. Я посчитал по пальцам — Свиззаровский, Пашков, Корсаков, Ветроградов. Кого-то еще забыл.

— Шутишь, Ева? Я черт знает сколько терпел, — Пашков переминался с ноги на ногу и приседал, как будто вот-вот обосрется. — Ну погляди, Ева, клянусь, я никогда никого так сильно не хотел, ты же не оставишь меня здесь одного, — отвратно сюсюкал он, уткнувшись Елизаровой в черепушку. Я чуть не сблевал.

Ну окей, Свиззаровского можно вычеркнуть. Ветроградова тоже, он больше выпендривается. Корсаков понял, где его место, и замутил с какой-то своей однокурсницей. Но Пашков, похоже, слов не понимал. Я старался дышать тише. Если обнаглеет, просто убью его.

Лучше бы Елизаровой справиться самой, конечно: ей не обязательно знать, как мне стремно влезать в это дерьмо. Как будто бы мне не насрать.

— Отвали, Дим, — Елизарова увернулась от его слюней, напялила трусы и стала расправлять юбку.

— Мы по-быстрому, да, Ева?.. У тебя уже кто-то был, так ведь?.. Хорошо, — он лип к ней, терся бедрами, даже штаны спустил. Я сжал палочку и мысленно перебрал чары, способные завязать хотелку узлом.

— Тебе какое дело, — без всякого выражения сказала Елизарова.

— Исаев, да?

Она помолчала и спокойно спросила, придерживая подол:

— Почему именно Исаев? — но лицом к Пашкову не повернулась.

— Не знаю, — неопределенно промямлил тот и, тяжело выпустив пар, грубо потянул бедра Елизаровой на себя. — Ну все, хватит. Не хочешь снимать, просто отодвину.

Я уже дернулся вперед, но Елизарова двинула козлу под дых и вывернулась из захвата.

— Я же сказала — отвали.

Пашков пыхтел как жирдяй и через силу скалился, якобы дружески.

— Ладно-ладно, Ева, не горячись, я понял. Ты не в настроении сегодня.

— Я вообще не в настроении. С тобой.

— Исаеву обычно дают, — не совсем в тему ответил Пашков, поясняя свое недавнее «не знаю». — И он явно был не против с тобой перепихнуться. Многие не против, — нагло добавил он, пряча свой убогий член обратно в штаны. — Ты красивая, Ева.

— Есть намного лучше, — безразлично возразила Елизарова, а я так и не понял, позавидовал мне Пашков или опустил.

— Ты зря отказываешься, Ева, — он выпятил грудь и шагнул к Елизаровой. — Исаев — это только один из… многих. Да ты и сама знаешь. — Его взгляд задержался на сиськах. — В следующий раз, угу?

Она не ответила. Пашков свалил.

Когда ушла и Елизарова, я наконец осознал, что у меня стоит, и надо спустить.

А завтра оторвать Пашкову яйца.

***

— Привет, Елизарова.

— Исаев. Привет.

С утра мы разминулись, потом я поперся на уход за пегасами, куда Елизарова, само собой, не ходила. Увиделись только на боевой магии, потому что обед я тоже профукал.

На парах профессора Шереметьева Елизарова сидела вместе с Марковой, чаще всего на последних партах, хотя боевыми владела сносно. Сейчас она прошла мимо меня к своему месту, привычно кинула сумку на стул и завязала волосы в узел на затылке. Минуты две мы молча тупили.

— Ты уже поела?

— Да, — лаконично отозвалась Елизарова.

Я соображал, о чем еще сказать. Что-нибудь такое, от чего можно плавно перейти к сексу.

Я с неохотой признавал, что если бы не Светка и минет на обед, тема для разговора давно бы нашлась.

— Елизарова? — я откинул стул на две задние ножки и посмотрел на нее через плечо. Елизарова лежала на парте и, когда я позвал, лениво подняла голову. — Знаешь, как мы провернули то безобразие в день Осеннего Круга?

Елизарова помотала башкой.

— Слышала о комнате, где время можно повернуть вспять?

— Я похожа на человека, который верит в сказки?

— Ты похожа на человека, который, — я подолбил кулаком по ладони, — верит в сказки с однокурсником в пустом кабинете. — Получилось сочно и стремно. Такой же чавкающий звук выходит, когда пташка не умеет сосать, но старается.

Елизарова вскинулась, выбралась из-за стола и оказалась рядом со мной. Ее глазищи яростно сверкали.

— Ты бы хотела изменить свое недавнее прошлое? Суток на пять-семь можно вернуться. Больше уже затруднительно. — Она прищурилась, глядя на меня. — Это не больно, Елизарова.

— Да, я знаю, больно только в первый раз, — хмыкнула та и присела на парту; юбка приподнялась, и я готов был поспорить, что Елизарова сделала так специально. Один — один.

— Гордей отправился в эту комнату, вернулся назад во времени, прихватив снотворное… дальше рассказывать?

— Ага, — по ее ярко накрашенным губам скользнула издевательская усмешка. — Пустой кабинет есть, однокурсник имеется, только сказок и не хватает.

Елизарова взрывала мне мозг. Я с трудом догонял, чего она добивается: хочет, чтобы я ей вдул, пока остальные жрут в Главном зале, или просто играет на нервах? Иногда я готов был променять какой-нибудь из своих талантов на элементарные навыки чтения мыслей, чтобы понимать, о чем думают пташки.

К слову, перед трансформагией Елизарова и Чумакова стирали с губ помаду и прикидывались целками. Разумовская им верила. Трудно не поверить девочке с нашивкой старосты на рукаве и идеально выполненным домашним заданием в руке.

На самом деле у Елизаровой под блузкой голые сиськи, и она трахалась с однокурсником в пустом кабинете, а Чумакова курит в спальне, и у нее отличная задница.

Разумовская всего этого не знает.

— Я предполагала, что без нарушения закона тут не обошлось. У вас наверняка не было разрешения на использование этой комнаты.

— Разумеется.

— Не боишься?

Я понимал все меньше. Кажется, она считала, что с минуту на минуту в Виридар прибудет отряд гвардейцев и заберет нас с Псарем в Новемар — тюрьму, куда зажали чародеев-преступников.

— А мы закроемся здесь и никого не пустим, а если спросят про комнату, мы ничего не знаем.

У Елизаровой сделалось такое лицо, будто я предложил порешить Шереметьева, расчленить и подать в качестве субботнего десерта.

Я оперся на парту ладонями так, что Елизарова оказаласьпрямо передо мной, между моих рук.

— Вы с Чернорецким плохо кончите, если не прекратите баловаться с законом, — она прикинулась дурой, типа не догнала, к чему дело идет.

— За Псаря не поручусь, но я кончаю хорошо. — Мне нравилось доводить ее так же сильно, как лапать. Еще лучше — доводить и лапать одновременно.

Глаза Елизаровой едва заметно бегали, но взгляд оставался прямым. Она вроде как не могла определиться, куда ей удобнее смотреть — на мой рот или в самые зрачки. Так или иначе, я наклонился и, притиснув Елизарову к парте, засосал. Постарался, чтобы это не походило, будто трахаю ее в рот языком. Видимо, все же именно так это и выглядело, потому что Елизарова врезала мне по морде и отвернулась. Мы оба дышали как паровоз Виридарского Состава, у меня стоял, она вцепилась в подол юбки и натягивала его на колени.

— Плохие новости, Исаев, — сообщила Елизарова. — Еще раз полезешь ко мне — выцарапаю глаза, будешь мотаться по усадьбе на ощупь.

— Слава Страннику, что знахари уже изобрели Заживляющие чары. — Я готов был поспорить на своего пегаса, что Елизарова сама себя не понимает. Почему в день Осеннего Круга она мне дала, а теперь ломается? Скорее всего, хочет, чтобы я поклянчил милости и сполна прочувствовал, какое я говно. — Иначе твоя угроза приобрела бы разрушительные масштабы. Впрочем, это неинтересно, Елизарова. Ты придешь посмотреть, как мы размажем флавальехцев по полю?

— Я всегда хожу на матчи, Исаев. Гриша хорошо летает.

— Матвеев едва держится на своей кляче, я его раскатаю.

Елизарова фыркнула, меня разбирало желание спустить штаны и содрать с нее трусы, но вот-вот должны были явиться однокурсники.

— Не надо, Исаев, — она говорила не менее устало, чем вчера с Пашковым. Как если бы он все же уломал ее, и Елизарова трахалась с ним весь день до этого, и всю ночь, и ее достало раздвигать ноги. — Исаев.

Я психанул и ляпнул:

— Не привыкла давать одному дважды, Елизарова?

— Ты меня вроде как шлюхой сейчас назвал?

— Скольким ты успела дать за эти дни? — я вцепился в край парты. — Свиззаровскому, Пашкову, кому еще?

— Ты отмороженный, Исаев, и больной на голову. — Глаза Елизаровой сузились.

Из коридора послышался звук шагов, дверь распахнулась, и на нас уставились Ветроградов и Меркулова.

— О, глядите-ка, кто у нас здесь. Вы уже закончили или еще не начинали? Влада, мы помешали Исаеву отыметь приблудную.

Я так взбесился, что едва заметил, как Елизарова взмахнула палочкой, мусорная корзина взлетела под потолок, завертелась и, перевернувшись, опустилась Ветроградову на башку. Елизарова выскочила в коридор, я заклятием впечатал этого козла в стену и махнул Хьюстону, показавшемуся на пороге.

Тот сел со мной и до конца занятия молчал с каменным лицом. Девчонки как всегда хихикали, парни переглядывались, Меркулов проорал что-то на весь кабинет. В висках стучало.

— Ты весь в красной помаде, — тоном, каким сообщают о колоссальном фиаско, сказал Рома.

Я вытер рот ладонью и все для себя решил.

***

За завтраком Хьюстон сидел между мной и Псарем.

— Гордей, Эмиссар просил передать тебе, что с ним уже можно разговаривать. От себя добавлю, что вчера перед боевой магией он условно отымел Елизарову в обе оставшиеся дыры.

Из Хьюстона вышел бы неплохой манекен у входа в госпиталь Святого Григория. Здравствуйте, проходите, вам туда.

— Передай Эмиссару, чтобы шел в жопу, — буркнул Псарь, пожирая кашу как перед казнью. Быстро и жадно, короче.

Прогноз метал в рот тосты один за другим и заедал их джемом.

— Эмиссар сказал, что он вел себя как урод, и извиняется за свое поведение. Привет, Ева, привет, Челси, привет, Милена, привет, Злата.

Псарь уставился на него как на дебила. Кстати, я ничего такого не говорил.

Заправившись, мы потащились в общагу и тупили там до посинения. Потом пошли на пары.

— Слушай, Хьюстон, в том-то и дело, что я отымел ее условно. Ус-лов-но. — Мы поднимались по лестнице к одному из потайных ходов. — Ну, то есть я ей вчера вставить не успел, потому что приперлись эти козлы из Виредалиса, но для себя решил, что с ней покончено. Чтобы принять это нелегкое решение, мне необходимо было убедить себя, что я Елизарову уже отжарил по-всякому, и дальнейшее общение с ней потеряло всякий смысл.

— Да у тебя вся рожа в помаде была, не успел он вставить, — хихикнул Прогноз.

— Бва-ха-ха, умереть от смеха, — я перекривил Леху и зарядил ему подзатыльник. Он заткнулся, но все равно лыбился всю дорогу.

— Но, строго говоря, ты же уже занимался с ней сексом, так что все в порядке, к тому же, тебе не удастся сделать вид, будто она тебя не интересует.

— Это еще почему? — я посмотрел на него как на говно. Или как на Харю, что одно и то же.

— Потому что она тебя интересует, — прогундосил Хьюстон и почесал на ходу яйца.

— Надо было еще хер осмотреть на предмет следов, — съязвил Гордей, и я чуть не обрадовался, что он перестал строить из себя немую задницу. Но больше Псарь ничего не сказал и снова превратился в имбецила. Не бывает говорящих задниц. Чуда не случилось.

Глава 7

По правде, у меня создавалось впечатление, что поодиночке мы ни на что не годны. Гордей уже который день цедил слова сквозь зубы, а на парах уныло торчал за последней партой, в моей башке болталась пара дохлых идей, но легче застрелиться из собственной палочки, чем реализовать их без Псаря. Хьюстон с Прогнозом делали вид, что ничего не произошло и, судя по загадочным мордам, готовили какую-то подлянку.

Я перебирал в башке способы помириться с Псарем, но ничего лучше, чем расквасить ему нос, не нашел.

— Подойди и извинись сам, — мы с Хьюстоном ссали в туалете на четвертом этаже.

— Почему я должен извиняться? Он эту кашу заварил, а я расхлебывай? Я же уже сказал, что развязался с Елизаровой. К тому же, Псарь, похоже, с самого начала на нее не зарился.

— Выходит, ты был неправ? — Он вжикнул «молнией» на штанах и спустил воду.

— Я всегда прав. — Я повторил за ним и наклонился к сумке. — Лучше скажи, что мне делать?

— Ну. — Хьюстон направился к выходу. — Пообещай себе, что к вечеру ты помиришься с Гордеем, а ночью поощришь себя, трахнув Елизарову.

— Я же сказал, что завязал с ней.

— Значит, Светку, — сказал Рома так, будто эти двое взаимозаменяемы. В принципе, так оно и есть, когда стоит. — Но! — он резко развернулся и ткнул меня в грудь указательным пальцем. Я запнулся и чуть не налетел на Громова, который приперся отлить. — Только если помиришься с Гордеем. Не помиришься — будешь лысого гонять как лузер.

— Офигенная мотивация.

Но действенная.

После обеда Псарь вышел из Главного зала первым. Он всегда сидел с нами, несмотря на то, что почти не разговаривал. Ну как с нами… Типа с Хьюстоном. А я типа с Прогнозом. Знаете, так родители иногда делят детей: ты, дорогая, читаешь жалобы от Разумовской на старшего, а я восторженные письма Залесского о младшей.

Я взял со скамьи сумку со спортивной формой, со стола пару бутербродов и выскочил вслед за Псарем. К обеду из-за облаков выползло больное солнце, которое совсем не грело, хоть убейся. Иней с травы сгинул, но в целом холод стоял собачий, как раз для Гордея. Он быстро шел по тропинке к опушке, судя по всему, направлялся к Савчуку.

Я решил не орать на весь лес, побежал быстрее, приблизился вплотную и хватанул его за плечо. Псарь, наверное, слышал шаги, потому что не вздрогнул, как будто ждал, когда я заговорю.

— Да погоди ты, — я перевел дыхание. Гордей шел дальше. — Я с тобой разговариваю, Чернорецкий. — Эта блошиная контора меня бесила. Я даже мстительно представил, как блохи на нем спариваются и закатывают бухие вечеринки. Нельзя ведь не подхватить блох, если владеешь целой псарней?

— А я думал, с собственными яйцами. Ты же только их слушаешь.

— Пошел в жопу, Псарь.

— Я-то иду, в самую жопу Виридара, это ты тащишься за мной.

— Надо поговорить. Да стой ты на месте, достал, — я остановился. Гордей прошел еще пару шагов и встал. Но не обернулся. — Слушай, мы оба вели себя как конченные козлы…

— Особенно ты, — хмыкнул Псарь и наконец-то соизволил посмотреть мне в глаза.

— Подъебнул? Отлично. Пусть так, — через силу признал я. — Ты встал на защиту Елизаровой просто так, из благородства, ты не хочешь ей присунуть, у тебя есть Эмма и в перспективе Чумакова…

— Нет, Чумаковой в перспективе у меня нет, — холодно отозвался Гордей. — А мы, кажется, начинаем ходить по кругу.

— Ах да, Чумакова с Хьюстоном.

— Вот именно, Эмиссар, с Хьюстоном, — казалось, он вот-вот врежет мне по морде. — С Хьюстоном, а Елизарова — с тобой.

— Я с ней…

— Слышал. Ты раз пять сегодня это повторил. Меня не колышет, — выплюнул Псарь. — Тогда я вступился за Елизарову, потому что ублюдки из Виредалиса оскорбили девчонку, которую трахал мой брат, в то время как мой брат строил из себя целку-невредимку и лапал Дубравину. Потому что я считал, что тебе есть до нее дело. Я почему-то думал, что тебе не все равно, кого жарить. Ты больше не трахаешь Елизарову? Отличн-на-а, — он мерзко протянул последний слог, — в следующий раз я буду молча наблюдать, как ее опускают, а потом скажу тебе — и тебе придется это признать — что ты имел общественную дырку, они же Елизарову так и называют, дыркой, приблудной шлюхой, а ты стоишь, пуская слюни, и…

Я услышал хруст костяшек своих пальцев раньше, чем кулак встретился с челюстью Псаря. Резкая боль пронзила кисть и запястье, он отлетел к кривоногой березе и рухнул на траву.

— Пра-авильно, Эмиссар, — заржал он, отплевываясь. Губу я ему расхерачил, конечно. — Давай, заставь меня заткнуться. А то я начал сомневаться, что ты мужик.

— Бей меня, — я схватил его за грудки. — Ну.

— Пшел ты.

Я врезал ему еще раз, и еще. Псарь только гоготал и харкался.

— Что, больше не дает Елизарова? Какая неприятность. Не хочет сосать писю у нашего Эмиссара, — отвратно просюсюкал он.

— Вряд ли она умеет, — я постарался говорить так, будто бы меня ни капли не задевали его слова. — Какая уже разница, хочет или не хочет, ноги она передо мной раздвинула? Раздвинула. Закрыли тему, Псарь. Забудь про Елизарову.

— Га-авно ты, Эмиссар. Я-то забуду, — пожал плечами Гордей, поднимаясь с земли. — Но тогда давай так: чтобы и от тебя я о ней не слышал. Ты сможешь, Эмиссар, я знаю. Я ведь с придурками не дружу.

— Шелудивая скотина, — я усмехнулся, почуяв колоссальное облегчение, и протянул руку.

И тут Псарь размахнулся да так вмазал мне по морде, что искры из глаз посыпались.

— Это тебе за то, что не верил мне. Мы же клялись, забыл?

— А я думал за то, что вел себя как урод.

— И за это тоже. Все, завали. Проехали. Пора привести мой гениальный план в исполнение, а то протухнет. Я и так переносил его в себе.

— То-то от тебя так несет. Протухшим планом.

— Разумовская поди вся извелась, раздумывая, где там Эмиссар с Псарем, ее любимые студенты.

— Наша любимая преподавательница!

— Эй, Родя! Слышь, Двадцать-сантиметров, сюда иди!

Наш однокурсник-бедолага с огромным хером выполз из усадьбы и, скорее всего, надеялся проскользнуть мимо незамеченным. Но у Гордея чутье, никуда от него не деться.

— Да иди, не бойся, разговор есть.

Я втянул сопли, сплюнул, вытер кровь с губы и, поймав хитрый взгляд Псаря, навострил уши.

— Когда мы выпустимся, Виридар закроют по причине унылости, — я сунул палец в рот и потрогал шатающийся резец. — Зуб даю.

***

Губа саднила и на следующий день. Я вспомнил все целебные чары, какие знал от матери, даже заклинание избавления от сухости кожи применил, но все без толку. Псарь ехидно ухмылялся, Хьюстон едва сдерживал довольную лыбу, Прогноз… А Прогноз где-то пропадал.

— Где Леха? — спросил Рома, зевая. Мы только что выползли из спальни. По воскресеньям дрыхли до последнего, пока бока не начинали болеть. Рома взмахнул палочкой, приглаживая волосы и призывая из спальни забытые чертежи.

— На задании, — по обыкновению ответил Псарь, однако на этот раз не шутил. — Вместе с Двадцатисантиметровым. Надеюсь, они не провалят дело, работа ерундовая, даже первокурснику под силу.

— Снова попытаетесь взорвать Виридар? — Чумакова вылезла, как таракан из щели. — Не надоело?

— Как ты могла такое о нас поду-у-умать? — я привычно включил дурака, но Челси гаденько ухмыльнулась и в ответ включила язву:

— Ой, Исаев, твой пегас, никак, взбесился? Кто тебя так? Харя?

— Харе слабо, — я фыркнул. Тупое предположение, что эта сопля вообще способна драться. — Но и в том маловероятном случае, если бы он не зассал, я бы его размазал.

— А кто у нас герой?

— Герой перед тобой, — лениво буркнул Псарь, как будто делая ей одолжение. Он задержал взгляд на ее сиськах, скользнул ниже и снова вернулся к сиськам.

— Чего уставился? — Чумакова нахмурилась.

— Да так, — неопределенно хмыкнул Гордей и широко ухмыльнулся. — Можно вопрос?

— Если про размер, то нельзя.

— Пф, размер я и сам определю. Почему у тебя лифчик черный? Кофта-то белая.

Надо же, какой, оказывается, Псарь внимательный, я бы в жизни не заметил. Все новые таланты открываю в нем. Надо будет спросить, может, он и цвет трусов умеет определять?

Чумакова состроила рожу, как у Шереметьева при виде Масловой и Марковой (те были выдающимися недотепами в боевой магии), и показала Псарю средний палец.

— Может, тебе еще про трусы рассказать?

Да она читает мои мысли.

— Лучше сразу снимай, — он сделал паузу, наверное, затем, чтобы она проплевалась. — Хьюстон до обеда совершенно свободен. Правда, дружище?

— Челси может быть занята, — невозмутимо пожал плечами тот. Железная выдержка, ему бы секретаршей в Магическом Совете работать. Главный Магистр тот еще истерик. Отец рассказывал: то кофе ему холодный принесли, то выступление никуда не годное написали, то (это уже я сам додумал) ноги не так раздвинули. Хьюстон ему бы в полнолуние так раздвинул (горизонты, а не ноги), что у бедняги всю оставшуюся жизнь не встал бы.

Чумакова хихикнула, подошла к нему и нырнула под руку, обняв за поясницу.

— Учтите, мальчики, Еве это не понравится, она вообще нервная в последнее время, — и специально на меня вылупилась, типа одно упоминание об Елизаровой заставит меня обосраться от страха. Или от радости.

— Кого интересует, что скажет Елизарова. А от нервов пусть пальцем себе поделает, должно помочь. — Я взмахнул палочкой, превращая стул в кресло-качалку, и устроился поудобнее, раскачиваясь в такт дробному стуку дождя по стеклу.

Физиономия Чумаковой украсилась лучезарной улыбкой, как будто она всю жизнь хотела услышать от меня именно это.

— Да ей насрать, думаешь ты о ней или нет. Но Ева староста и обречена следить за порядком. — Она прижалась к Хьюстону и потянула его к лестницам в наши спальни. — А насчет нервов… Не сказала бы, что она на взводе из-за того, что ты сказал. Скорее, — Чумакова одернула юбку и замялась, поиграв бровями, — наоборот.

И увела Рому трахаться.

Псарь всем своим видом выражал недовольство, но, строго говоря, речь об Елизаровой завел не я. Я свои обещания держу. Ни слова больше о Елизаровой.

— Думаешь, Лехе и Роде удастся отвлечь Разумовскую и Селиверстова? — нужно было поскорее увести разговор в сторону. — Актеры из них, как из меня домовенок.

Тропинина и Залесский опасности не представляли. Первая почти жила в оранжереях, среди своих ортилий и ятрышника, а второй наверняка упился медовухой и варил очередную гадость для следующего занятия.

— Значит, очень даже неплохие, — заржал Гордей. — А что, прикинь, снимем с тебя штаны, нарядим в хлам, дадим поднос в руки и заставим чесать пятки Цареградскому.

— Ага, подносом чесать, — я перестал качаться и как следует наподдал ему.

— Я же специально позвал этого Большехуя Обыкновенного. Он пока выговорит, что ему надо, Разумовская поседеет. Представляешь Разумовскую седой? Я — нет. А Лехе я посоветовал загрузить Селиверстова вопросом о немых заклятиях.

— Каким?

— Почему Тяжкие чары не бывают немыми. Ты знаешь?

— Не-а.

А действительно, почему?

— Вот и я не знаю, а Прогноз тем более. Я, правда, забыл сказать ему, чтобы запомнил ответ. Интересно же…

Псарь махнул Эмме, и та, воспользовавшись предлогом, подошла типа поздороваться. С минуту они о чем-то говорили, ну, ясное дело, о чем, потом Псарь решился.

— Так, ладно, — Гордей помял ее задницу и обернулся ко мне: — Слушай, Эмиссар, как эти двое вернутся, спускайтесь в холл, окей? Я быстро, — он бросил взгляд на Эмму, как будто примеривался, сколько ему надо времени. Если сегодня Эмма страшная и не выспавшаяся, значит, не меньше часа, а если хорошенькая и без трусов, то и за двадцать минут уложится. — Буду через полчаса.

Ага, выходит, с мордашкой у Эммы лады, но она в трусах.

Я пожал плечами и кивнул.

Самое стремное чувство, когда все свалили с девчонками, а ты остался один как лузер. Сразу чувствуешь себя ущербным неудачником.

В принципе, я довольно быстро убедил себя, что при желании мог тоже свалить с какой-нибудь пташкой, но должен же кто-то дождаться Прогноза и Родю.

Эти двое явились около десяти. Завтрак мы, разумеется, пропустили, зато разведка донесла, что задание выполнено успешно. Родя, кстати, мучил Юстину надуманными проблемам. Псарь, если не ошибаюсь, настроил его ныть о хреновых взаимоотношениях на факультете. Мало того, что нудно, так еще и в исполнении Роди — хоть вешайся. Если Разумовская терпела его до конца, можно выдать ей награду как обладательнице железных нервов.

Так вот, в общаге Виредалиса в эти минуты, по моим расчетам, творилось светопреставление. Вчера мы, надев Скрыт-медальон, пробрались в их уютный флигель и, пока они дрыхли, распихали по всем углам Взрыв-дерьмо. Это такие штуки, которые лопаются и орошают все вокруг смердящей жижей. Они должны были сработать с периодичностью в пять минут. Около часа трах-та-ра-раха и общага в дерьме гарантированы.

Разумовская и Селиверстов ворвались в общежитие Виредалиса взрыве на пятом, под конец подтянулись Залесский, пришедший, вероятно, поглазеть, и Тропинина, почуявшая запах своего любимого удобрения.

Нас, само собой, поймали. Да мы особо и не скрывались, потому что в нашей поимке была вся соль гениального плана Псаря. Торчали в холле почти час, чтобы уж точно попасться на глаза разъяренной Юстине, хотя за это время можно было не только смотаться в Высоты, но и уехать в Новосиб, никто бы не заметил.

— Профессор! Профессор Разумовская, — тонким голосом проговорила Наташка, та самая, с которой я гулял пару раз в прошлом году. — Смотрите!

Со всех лиц студентов Виредалиса разом сползли улыбки. Эти козлы рассчитывали на прилюдную казнь как минимум, а получили цирк с единорогами.

— Что вы имеете в виду, Логинова?

— Вы не вычитаете у них очки, а…

— Юстина Константиновна, Наташа права, — спокойно перебил Громов, брезгливо подергивая носом. Мне иногда кажется, что его не способен вывести из себя даже проигрыш их сборной в финальном матче. — Баллы прибавляются.

— Смотрите, профессор, — Пашков указал на огромный экран с рейтингом факультетов. — Минус два балла Флавальеху за нерасторопность старост.

Старосты выпучили глаза. Кажется, кого-то вечером ждут разборки.

Рейтинг Флавальеха стал больше на два очка.

— Сергей Андреевич? — растерялась Юстина.

— Юстина Константиновна? — в той же манере протянул Селиверстов и сложил на груди руки.

А экран мы еще вчера заговорили. Проще простого.

— Как вы это сделали? — прошипел дурно воняющий навозом Меркулов, наклонившись ко мне и от удивления забыв, что мы с ним терпеть друг друга не можем.

— Да очень просто, — я прищелкнул пальцами перед самым его носом. — Элементарное заклятие Путаницы. — Я ухмыльнулся и подмигнул. Его дурацкий вид поднимал настроение. — Ну-ка, Сева, штрафани меня.

— Минус десять очков с Рубербосха за…

— Ну-у?

— За то, что…

— Блин, Свиззаровский, нашел проблему. Эй, Пашков, у тебя член маленький, у меня большой палец толще! — Тот вытаращился на меня, будто это я в дерьме стоял, а не Меркулов. Разумовская с Селиверстовом так увлеклись задачкой, что пропустили реплику мимо ушей. — Давай, Сева, штрафуй за оскорбление старосты.

— Минус десять очков Рубербосху за оскорбление старосты.

Цифры на доске сменились, и я, не сдержавшись, вскинул кулак.

— Да!

Все-таки не зря Свиззаровский учится на Каэрмунке. Туда особо тупых не берут.

***

Понедельник день тяжелый. Разумовская обожралась белены за завтраком, завелась еще до того, как мы зашли в кабинет, и устроила зачет.

— Тема «Трансформация человека», — она мстительно взмахнула палочкой, мел взвился и начал скрежетать по доске. — Исаев и Чернорецкий сели по разным партам, Елизарова и Чумакова тоже, Зорин и Меркулов, Свиридова отсела от… не вижу движения, — с поразительным спокойствием рявкнула Юстина, заметив, что мы смотрим на нее… да, угадали, как на говно.

— Свободных парт нет, профессор, — снисходительно пояснил Гордей. На последних столах был свален разный хлам, судя по всему, Разумовская в запале решила снести на свалку половину своего кабинета.

— Поменяйтесь местами с однокурсниками, Чернорецкий, — Юстина вернула нам взгляд в двойном размере, и Псарь, скорчив кислую морду, взялся за свое шмотье, пересел на место, которое только что освободила Елизарова. Сама Елизарова досталась в пару Харе, Меркулов остался один, а со мной за партой оказалась Свиридова.

Эта пташка сохла по мне уже года два. Так-то она была нормальная, клювом не щелкала, схватывала все налету, и сиськи у нее были славные, но, как говорил Псарь, превращалась в бессловесную вагину, когда приближалась ко мне. Даже странно, что у меня на нее не стоял.

— Привет, — я потянулся и нарочито медленно положил руку на спинку ее стула.

Мне нравилось наблюдать, как она краснеет и лопочет что-то невнятное.

Псарь как-то сказал, что даже я не выгляжу настолько по-идиотски при виде Елизаровой.

— Привет, — Диана поерзала на стуле и затеребила волосы. Эх, не сдаст девка зачет.

Она кашлянула и подтянула к себе тетрадь. Разумовская, применив Отвращающие чары, раздала задания, засекла время и всем своим видом обозвала неудачниками.

Вопросы были смехотворно легкими, я нацарапал ответ минут за пятнадцать, а затем еще двадцать валялся на парте и показывал Псарю, чем ему лучше заняться с Чумаковой вместо зачета.

Свиридова пыхтела над своим листком, как домовенок над кастрюлями, грызла ногти и кусала губу.

— Как у тебя дела? Все задания сделала? — я от нечего делать наклонился к ней и прошептал на ухо: — Помочь?

Диана ржачно покраснела, но довольно твердо ответила шепотом:

— Четвертый вопрос, — и подвинула свой бланк, так, чтобы Разумовская не видела.

— Пф, делов-то.

Я накарябал нужную формулу и вернул ей листок.

— Спасибо. — Свиридова накрыла мою руку, типа намекая, но я прикинулся, что не понял.

Ситуацию спасла Разумовская:

— Минус десять очков Рубербосху, Исаев. Благотворительность на моих семинарах не приветствуется, а занятия с отстающими проводите во внеучебное время.

Надо же, запомнила. Может, ну ее, эту разницу в возрасте? Хотя взгляды на превращение совы в бинокль у нас все-таки разные. А на трансформацию людей и животных — так вообще туши свет.

От Дианы я отвязался, только спустившись в царство Залесского: после звонка она задавала мне какие-то тупые вопросы, половина из которых не имела никакого отношения к трансформагии, а после попыталась напроситься «в гости».

— В какие «гости»? — я едва удержался, чтобы показательно не покрутить пальцем у виска. — Мы в одном кампусе обитаем. Ты чего, Свиридова? Голова не болит? Или у тебя месячные?

— Месячные не влияют на деятельность мозга, — вставил Хьюстон. — Зато могут вызывать кратковременные нарушения психического равновесия, — продолжал он, пока Псарь беззвучно хохотал, а Прогноз — хихикал вслух.

— Пр-р-ридурок, — протарахтела Диана, вылупившись на Ромчика, и сказала мне: — Как хочешь, — она дернула плечом и все же решила пояснить очевидное: — У нас разные спальни вообще-то, если ты такой непонятливый.

И ушла, взметнув волосами. Сиськи возмущенно покачивались в такт шагам.

Псарь ржал надо мной до самых подземелий, мол, меня уже в коридорах отлавливают, чтобы отсосать. Не сказать, чтобы это мне льстило. Но для поддержания тонуса…

Внизу уже подпирали стены Меркулов с дружками и Чумакова с подружками. Эти двое не могли смотреть друг на друга без пакетика под рукой, потому что, по их словам, постоянно блевали от омерзения.

— Эй, Чумакова, — голос Ветроградова гулко прозвучал под низкими сводами, — почем берешь за час?

— У тебя столько нет, — брезгливо отозвалась та, поправив сумку на плече, и вновь повернулась к девчонкам. Такие вопросы задавались постоянно и давно перестали быть провокационными.

— А мы скинемся, — хохотнул Меркулов под одобрительное жужжание своей своры. — Придется всем тогда давать, а?

— Спроси, может, остальные дешевле? — подхватил Ветроградов, из кожи вон лезший, чтобы угодить дружку.

— Можно подумать, вам своих шалав не хватает. — Я глядел не на них, а на Псаря, стараясь уловить его настроение. В конце концов, губа до сих пор болела.

— Ну кто ж виноват, что все давалки попали на Рубербосх. Наверное, на вступительных испытаниях есть специальный вопрос, который определяет, давала ли девка в жопу. Слыхали, парни, телок распределяют по факультетам не как нас.

— А как? — Влада, которая в их компании считалась своей, оперлась на плечо Меркулова.

— Это же просто как три крабла, Лада, — пояснил брат, скривившись, и на полном серьезе заявил: — К нам попадают приличные девушки, потому что воспитаны в нормальных семьях, на Каэрмунк — те, кто любит сосать, на Флавальех — давалки в задницу. Ну а Рубербосху достаются те, кто раздвигает ноги просто так, из любви к искусству. Шлюхи, словом.

Уродцы загоготали. Чумакова уставилась на Меркулова, как на голого Залесского, с таким же вежливым отвращением.

— Следи за языком, урод. — Я достал палочку, Псарь сделал то же самое, даже Хьюстон к карману потянулся. Меркулов перегнул палку.

Очень вовремя, чтобы услышать последние фразы, подтянулись флавальехцы. Пашков нахмурился, но ничего конкретного не предпринял.

— Глядите, парни, Исаев и Чернорецкий сейчас начнут учить нас уму-разуму.

— Чернорецкий, Исаев, не обращайте на них внимания, — устало выдохнула Челси. — Ева, ну скажи ты им.

Я до предела скосил глаза, чтобы увидеть реакцию Елизаровой. Она нахмурилась и, пожав плечами, качнула головой:

— Все равно не услышат.

Глава 8

Мне показалось, будто Елизарова засыпает на ходу, и я с трудом отогнал от себя мысль, что она всю ночь, раз за разом, кончала под каким-нибудь Корсаковым, или Пашковым, или еще под кем-нибудь таким же мерзким, и не успела вздремнуть.

Злость толкала к действию, и я уже занес палочку, чтобы наградить Меркулова и Ветроградова гнойниками на яйцах, но дверь тяжело отворилась и замерла, явив нам Залесского и его усы.

— Что здесь происходит, молодые люди? — как всегда радушно попенял профессор. — Не теряйте времени на войны, лучше потратьте его на любовь, — хихикнул он и пригласил всех в аудиторию.

— Я бы тебе рассказал, что происходит, с цитатами, — бормотал я, стараясь унять дрожь в руках. — Но я тебя, идиота, уважаю. — Палочка упала на стол.

— Хм, а почему Меркулов сказал, что девки с Каэрмунка дают в рот? — как бы между прочим спросил Леха, пока мы гремели посудой и доставали ингредиенты. — Мне не дают.

— Дают-дают, — кивнул Псарь.

— Ты не считаешься, тебе не только в рот дают, — нудно пробухтел тот.

— Слушай, Прогноз, начнем с того, что Меркулов дерьмо и сочинил дикую чушь, — я внезапно вспомнил славных девчонок с Каэрмунка и расценил свой порыв как приступ благородства. — Хорошие там девки и лишнего себе не позволяют.

Хьюстон молчал-молчал, а когда разложил вещи и спокойно сел, выдал:

— Если девушку имеют только в рот, формально она остается девственницей, разве не ясно?

— Чего? — я даже колбу выронил. Рома, похоже, двинулся. — Целкой остается? Да какая целка, если…

— Да такая, — у Хьюстона сделалось такое же выражение, как у отца, когда тот объяснял мне основы контрацепции, — когда будет первый раз трахаться как надо, будут вопли, кровища и все, что полагается.

— М-м, ну да.

Хорошо объяснил, доходчиво. Я раньше не задумывался над этим. Как много вещей, которые не приходили мне в голову!

После обеда народ утопал на свою латынь, Хьюстон, само собой, тоже, и мы втроем слонялись по усадьбе в поисках новых тайников. В последнее время мы находили их все меньше, даже подумали, неужто нашли все? Но потом Псарь сказал, что это не Виридар весь вышел, это мы как-то закончились.

И вот мы слонялись, чтобы доказать самим себе, что еще живы.

Из-за угла послышался шум, Гордей подобрался, но показались всего лишь первокурсники, наши.

— Пошли быстрее, пока их не растащили, тут два этажа! — прокричал один другому. Так оглушительно даже я на стадионе не ору.

— Потише давай, и так башка болит. — Перваков надо ставить на место, пока не выросли. Мы — яркий тому пример.

— Да блин, — парень подпрыгивал на месте от нетерпения, — там девчонки дерутся, такой прикол, мне Болотов сказал!

Его друг, наоборот, притух и скукожился, как намокшая тетрадь с домашним сочинением.

— Может, там помощь нужна, а, Марк?

Он, естественно, знал, как меня зовут, но я на это не купился:

— Из вас помощники, как из дерьма бомба.

— Взрыв-дерьмо очень даже ничего, — ухмыльнулся Псарь. — Где сцепились-то?

— В Южном флигеле! Ну два шага же, не выдавайте нас Селиверстову, мы от него смотались, чтобы…

Мы переглянулись. В Южном флигеле было только два учебных кабинета — латыни и ворожбы, особо туда никто не ходил, там даже портреты не висели.

— Ведите, — приказал я.

Подоспели мы к шапочному разбору.

Маркова отдувалась, как после пробежки, Елизарова щеголяла двумя глубокими царапинами на лице, Сева выглядел оглушенным, а Чумакова грязно ругалась во весь голос. Судя по восторженному выражению морды Псаря, он готов был изменить принципам и вставить ей, не медля ни секунды.

Оказалось, что перед латынью Свиззаровский уселся рядом с Елизаровой и то ли полапал, то ли положил голову на плечо, то ли залез в трусы (но что-то там точно было). Ну и не заметил, как на ворожбу приперлись пятикурсники, а среди них — его девка.

Девка не стала слушать детский лепет типа «мы просто общались» и оттаскала Елизарову за волосы. Та в долгу не осталась и при поддержке подружек наваляла дуре.

Да обе они дуры, Елизарова даже большая дура, чем девка Свиззаровского.

— Ну почему из-за меня телки не дерутся? — громко спросил Псарь, хлопая Севу по плечу. — Делись секретом, Свиззаровский, как заставить пташек кукарекать?

— Отвали, — буркнул тот и побежал за своей. Досталось парню, такой геморрой объяснять, что ты не верблюд.

— О, Елизарова, — я не заметил, как она прошла мимо, и прокомментировал в спину: — Ты это… надевай чулок на голову, пока не вылечишься, договорились? О-о-очень страшная.

Она не ответила, даже не остановилась, прежде чем зайти в аудиторию.

Остаток времени до обеда мы обсуждали случившееся, а на чарологии до меня дошло, кто именно не позволил Елизаровой выспаться этой ночью.

***

— Может, не так уж Меркулов и ошибся?

Я воспользовался тем, что Гордей пошел за семенами к Тропининой, и общим гамом, чтобы наконец-то сказать это вслух.

— Ошибся в чем? — Рома стянул с морды защитную маску и непонимающе уставился на меня. Наверное, просадил все мозги еще до обеда — на чарологии и боевой магии. Шереметьев опять устроил парные дуэли, и Хьюстону в пару достался Меркулов, который, что бы я о нем ни думал, шарил в темной магии получше самого Шереметьева.

— Да в том, что наши девочки уже не девочки.

— Ну, это и так известно, — он попытался отшутиться, но я в кои-то веки шутить был не намерен. — Ты же сам участвовал в процессе избавления наших девочек от этого жуткого недостатка.

— Какого?

Теперь настала очередь Хьюстона считать меня идиотом.

— Девственности, тупица.

— Я не об этом.

— Да понял я, — буркнул Хьюстон и стянул маску на самый подбородок, специально, чтобы я видел его кислую физиономию целиком, а не наполовину. — А вот ты, кажется, не понимаешь, что я не хочу слушать еще и от тебя, что наши девчонки шлюхи. Мне Меркулова хватило.

Сказать, что я удивился, все равно, что ничего не говорить. Опешил. Охуел точнее. Хьюстон злился. Нет, не так. Такими глазами смотрят на ненавистного человека. Так всякий раз смотрел на нас с Псарем Харя.

— Я знаю, что ты сам в это не веришь. — Ненависть исчезла, появилась усталость. — Просто бесишься из-за Елизаровой.

— Да мне нет дела до Елизаровой, сколько раз тебе повто… — я едва не надел ему на башку горшок с навозом, уже даже палочку достал.

— Сколько ни повторяй, ничего не изменится, — припечатал Хьюстон и напялил маску, давая понять, что не хочет разговаривать.

— Такое ощущение, что Наталья за семена из своего кармана платит. — Псарь вернулся от Тропининой. — Отсчитывает строго по четыре штуки. А вдруг я потеряю по дороге, очередь-то как за автографом рок-звезды, и все норовят дать друг другу по морде.

— Дикий вязиль, который получится из этих семян, используется для изготовления чуть ли не половины ядов, — объяснил Рома. — Мало ли кому в голову взбредет вырастить его у себя под кроватью и избавиться от соседей по спальни.

Мне почему-то послышалась угроза в его голосе, а может, воображение разыгралось.

— Ха, да я легче потерплю вас еще полтора года, чем буду заниматься домашним садоводством, — Псарь пихнул Хьюстона в плечо и обнял нас с Прогнозом.

Я через силу поржал.

Сразу после флороведения, не пожрав, я всегда бежал на тренировку, потому что двух часов нам не хватало, а забронировать стадион на три или четыре часа не позволяла Ольга Буренко, наш главный тренер и судья, мол, другим тоже тренироваться надо. С Буренко, в отличие от Устава Виридара, спорить было бесполезно, поэтому я требовал, чтобы парни приходили раньше. Жратва может подождать.

Сгоняв в кампус за спортивной формой, я спускался к полю тем же путем, почти миновал оранжереи, когда услышал какое-то копошение и шепот. Первокурсники почему-то считали, что в усадьбе нет другого места, где можно вдоволь полапать друг друга и полизаться. Что за средневековые представления.

— …я никому не скажу, если ты не хочешь, делов-то. Слушай, Ева, я не шучу, я не могу уже терпеть.

Я резко остановился.

— Подрочи, — сказала Елизарова. Значит, первый точно был Пашков. — Правда, Дим, я-то здесь при чем? Дай мне пройти, иначе мы пропустим ужин. Дима.

Судя по звукам, этот слизень попытался сунуть в рот Елизаровой свой мерзкий язык. Я заставил себя шагнуть вперед и как раз собрался прибавить ходу, но Пашков довольно громко, с надрывом спросил:

— Ты целка, то ли?! Ну ртом хотя бы приласкай, а?

— Отвали, — прошипела Елизарова, — я не буду с тобой трахаться, и не подходи больше ко мне, — наверное, она достала палочку, потому что Пашков явно струхнул:

— Эй, Ева, ты что? Правда, ты меня заводишь, я о тебе постоянно думаю, ничего с собой поделать не могу. Я просто был уверен, что Исаев своего добился, пол-академии про это говорит…

— И ты решил, что раз Елизарову уже кто-то откупорил, все, гуляем, можно звать парней? — Я оставался на месте, эти двое сами выскочили из-за теплицы.

Позже, уже в спальне, я понял, почему вмешался. Потому что этот червяк почти прямым текстом обозвал меня треплом. Откуда, бля, пол-академии могут знать? Елизарова наверняка особо не распространялась, а я сказал только парням. И то не уверен, что Прогноз до конца врубился.

Пашков сунул руки в карманы, Елизарова прищурилась.

— Иди куда шел, Исаев, тебя это не касается, — после недолгого молчания выдала Елизарова, и я уже пожалел, что не прошел мимо. Сколько раз за последнее время я выставлял себя лузером и неудачником? А сколько раз — из-за Елизаровой?

— О, значит, я помешал вам.

Пашков, который допер, что ему ничего не светит, ядовито выплюнул:

— Так вы долбились?

— Еще раз спросишь, и я сделаю так, чтобы ты вообще не смог долбиться. Никогда.

И я, не посмотрев на Елизарову, пошел на поле.

— Долго тебя ждать, Исаев? — проорал, завидев меня издалека, Ваня Бакурин, один из нападающих. — Кажется, это не мы настаивали на том, чтобы тренироваться на голодный желудок.

— Завали, — привычно отмахнулся я, направляясь в раздевалку. — Седлайте пегасов! Буду через две минуты. — Кто здесь, в конце концов, капитан?

— Злой, — обреченно резюмировал Баженов, помахивая битой.

Команда отлично знала, что я могу загонять до смерти, если не в настроении. А настроение Елизарова с Пашковым (и Хьюстон) мне сегодня испортили.

К тому же, парни летали из рук вон плохо, как первый раз на пегаса сели или обзавелись парой чирьев на заднице. Так или иначе, я не выбирал выражения, когда объяснял, какие они все неудачники, и с каким треском мы продуем предстоящую игру.

— Баженов, возьми биту крепче, она у тебя болтается, как сопля, аккуратничать будешь с девками. Володь, осторожнее с финтами, не убей кого-нибудь из нас. Вы все — все! — ни на что не годитесь. В таком виде — нет! Нет. Нет, это все не то, Вить, ты играешь в лоб, так не пойдет. Они, конечно, остолопы, но все равно поймут, куда ты метишь огнеболом.

— Да ничего они не поймут, Марк! Вон Тимур не понял, — Вова прыснул, ткнув пальцем в нашего вратаря. Тимур попытался удушить того голыми руками в перчатках:

— Да пошел ты…

— Мне не до шуток, игра через три дня! — я подлетел к Ласточкину и схватил его за рукав. — Если по вашей вине мы проиграем, я вас всех в жопу отымею, понял?

— А если мы продуем по твоей вине, Исаев? — громко перебил Бакурин (он был пятикурсником, а потому считал себя самым умным, хотя на деле ничем не отличался от индюка). — Тогда мы тебя?

— Я — не подведу. А тебе пора бы выучить, кто здесь капитан, если не хочешь вылететь из команды. — Я боролся с желанием вышвырнуть его прямо сейчас, но замену не найти так быстро.

— Мы тоже не подведем, — твердо отозвался тот.

Я начал понимать, что, пожалуй, был резковат.

— Так, ладно, на сегодня все. Встречаемся в четверг, и до того времени советую научиться нормально летать, если не хотите стать еще большими неудачниками, чем флавальехцы.

Я пришпорил пегаса, тот резко пошел на снижение, и я оказался на земле быстрее всех, выдолбив ботинками две вмятины в траве.

Мы возвращались в кампус, практически не разговаривая. Уставшие, злые друг на друга и самих себя (а я еще и на… в общем, это неважно), крепко воняющие потом. Я чувствовал, как от меня прет.

— Глаз дракона, — буркнул Бакурин и уже приготовился шагнуть вперед, но Дворецкий отказался нас пропустить.

— Пароль сменили еще до ужина. А отбой был пять минут назад, юноши.

— Что? Но… нам никто не сказал. — Еще этого не хватало. Если сейчас он будет ломаться, я за себя не отвечаю. — Мы были на тренировке, открывайте.

— Старосты должны были оповестить всех во время ужина. А без пароля хода нет, будь вы хоть на приеме министра. — У Дворецкого Рубербосха судя по всему, тоже был плохой день.

— Ну, круто, — почесал репу Витек, — мы-то на ужине не были.

— В таком случае, вам придется ночевать здесь.

— Блестяще, — фыркнул Бакурин и начал стаскивать влажную одежду прямо в коридоре. Я тоже чувствовал себя так, будто надел один огромный подгузник, наложил в него и теперь прел. Ткань липла к коже.

Я припомнил, что когда Рома стал старостой, в нашей спальне появилась крохотная дверца в стене. Позже выяснилось, что такие возникают исключительно в комнатах, где живут старосты, чтобы Дворецкий мог передать через нее послание: сообщить о нарушителях или вот таких припозднившихся визитерах, как мы.

— Ну так позовите кого-нибудь из старост, — хмуро велел я. — Позовите Соколова, мужская спальня четвертого курса.

— Я позову того, кого сочту нужным.

— А точнее того, кто находится в спальне, а не в общежитии. Вы же не можете послать записку туда, где нет дверцы. — Я, видит Странник, не думал грубить, но пресмыкаться перед ним не собирался.

Дворецкий удалился с самым обиженным видом.

Я, предположив, что ждать нам долго, стащил с себя тряпки и остался в одних штанах. Тянуло сквозняком, но после сырой духоты самое то. Володя и Витек тоже начали раздеваться, но тут Дворецкий молча вернулся на место, и вскоре дверь открылась. Баженов рванул было вперед, но путь преградила Елизарова в халате. Вова-целка присвистнул, за что тут же получил подзатыльник от Бакурина. Посмотреть реально было на что: халат едва прикрывал ягодицы, и если бы Елизарова не скрестила руки на груди, сиськи определенно оказались бы на всеобщем обозрении.

— Привет, Ева, — Бакурин улыбнулся, как будто прочитал письмо о смерти богатой прабабушки. — Пустишь заплутавших путников?

— Привет… Ваня, — Елизарова запнулась, будто раздумывала, уместнее поздороваться со всеми или только с Бакуриным. Она слабо улыбнулась ему и сразу же перевела взгляд на остальных.

— Пропусти, Елизарова, а? — взмолился Тимур. — Так жратеньки хочется, а у меня в спальне точно есть бутерброд. Если я умру от голода, потом будешь винить себя до конца жизни.

Елизарова явно пыталась строжиться, но не сдержалась и улыбнулась шире, посмотрев на него, а затем посторонилась, пробормотав что-то типа «фанатики».

— Спасибо, Елизарова! — выкрикнул Тимур и одним махом протиснулся в двери. За ним скользнули остальные.

Мы остались втроем. И я, и Бакурин, вне всяких сомнений, поджидали, пока один из нас свалит, чтобы остаться с Елизаровой наедине. Но, наверное, это уже моя паранойя.

Первой не выдержала Елизарова:

— Вы идете или нет? Холодно, — она поежилась, и Бакурин опомнился.

— Да… да, конечно, извини, Ева. — Он как увалень протиснулсямежду нами и исчез из виду.

Я с силой захлопнул за ним створку и встал к Дворецкому задом, а к Елизаровой передом.

— Что ты делаешь, Исаев? Я замерзла, пусти меня в общагу, — она сверкнула глазищами и стянула халат на груди, но скользкая ткань все равно расползалась.

— Это не проблема.

Я рывком прижал ее к себе, ткань тут же мерзко прилипла к влажной от пота груди, и пока мы с Елизаровой целовались, я думал, что халат придется отдирать от меня вместе с кожей.

Елизарова не просто злилась, она была в ярости. Палочку она, скорее всего, оставила в спальне, и потому не решалась нападать. Все-таки физически я сильнее.

— Ты не надела белье? Или сняла перед тем как выйти ко мне? — я сунул руки в карманы и как можно незаметнее потер поднявшийся член.

— Уйди с дороги, Исаев, или мне придется пойти в кампус другого факультета, — процедила Елизарова, ехидно скривившись. На мордашке появилось такое выражение, будто она знала наперед, как я отвечу.

— Например, в гостиную Флавальеха?

— Она ближе всех, — заявила Елизарова и обогнула меня, но я бросил ей в спину:

— Не валяй дурака, Веснушка, расскажи лучше, как повеселилась с Пашковым.

Она споткнулась о собственные ноги, а когда повернулась, на лице ее читалось отвращение: то ли ко мне, то ли к себе.

— Лучше ты мне расскажи, откуда о нас с тобой знает весь Виридар? И хватит уже меня лапать, и оскорблять (я мельком взглянул на почти зажившие царапины на щеке Елизаровой), и отпускать эти свои намеки на толпу парней, с которыми я трахалась, и задавать тупые вопросы про мои трусы. Ты думал, я сейчас упаду в обморок от счастья, что меня поцеловал сам Марк Исаев? Да таких, как ты, десятки.

— Каких?

— Таких, которые хотят меня поцеловать. — В ее голосе звучало превосходство.

— Да они не поцеловать тебя хотят, дура.

— Имеешь в виду, что они ничем от тебя не отличаются?

— Стоп, Елизарова, погоди. — Сейчас я говорил совершенно серьезно. Мы подобрались к сути. — Намекаешь, что я, такой урод и озабоченный извращенец, силой связал тебя и затащил в пустой кабинет? Ты тоже хотела, Елизарова, — коротко припечатал я, чтобы она доперла. — Ты хотела и дала мне. Я тебя не заставлял.

— Но это не делает меня шлюхой, что бы ты там ни думал.

Елизарова еще сколько-то секунд смотрела мне в глаза, развернулась и, назвав пароль, распахнула дверь. А я стоял и не мог понять, какого черта опять оказался крайним, и почему все телки такие тупые.

Дворецкий пропустил меня без пароля, и от этого стало еще паршивее.

***

Порой я думаю, что, не будь Залесский таким старым, он женился бы на Елизаровой и сочинял для нее оды день и ночь. Ну, а что еще ему оставалось бы делать, у него уже и не стоит, наверное.

— Превосходно, моя дорогая! Как всегда превосходно, Ева! — он заломил руки, закатил глаза, и я совсем уж было собрался бежать за Варламовой, когда его от восторга хватит удар. — Как все-таки жаль, что вы не на моем факультете. — Богдан откровенно любовался Елизаровой, которая сегодня ко всему прочему распустила волосы и, таким образом, обвесилась ими чуть ли не с головы до ног.

— Некоторые студенты вашего факультета, профессор, считают, что у меня не те данные, — ухмыльнулась Елизарова, не глядя на уродцев из Виредалиса. Те подобрались и уставились ей в спину. А я гадал, какие именно данные имеет в виду Елизарова — происхождение или то, о чем говорил Меркулов.

— Ну-у, моя милая, это они просто завидуют более удачливым товарищам из Рубербосха.

Мельком я заметил, что на роже Хари написано подобие согласия с деканом, и запустил в него сушеным червем, но не попал. Влада громко, скептически хмыкнула, а Залесский пошел дальше, к нам с Гордеем.

— Не так хорошо, как у Евы, но все равно сносно, — покивал он, делая пометку в своих записях, — думаю, не меньше, чем «Хорошо», на Высочайшем Чародейском Экзамене.

— Я буду брать у Елизаровой частные уроки, — крикнул я вслед Залесскому. — И расплачиваться натурой, — шепнул на ухо Прогнозу, и тот ожидаемо захихикал. Псарю и Хьюстону я уже не хотел что-либо говорить про Елизарову. Один фыркнет, другой разобидится.

Залесский еще что-то бубнил про экзамен и про «умопомрачительные таланты», намекая на Харю, но я уже не слушал. После окончания пары я планировал выловить Елизарову и вытряхнуть из нее объяснение.

— Никто и не утверждал, что ты шлюха, — начал я без предисловий, оттащив Елизарову в нишу за статуей и уперевшись руками в стену по обе стороны от ее головы. — Вот нахрена придумывать то, чего не было?

Елизарова провела по волосам, перебрасывая их за спину, и я тупо подумал, что они, должно быть, жутко тяжелые. Руки зачесались намотать всю эту гриву на кулак и сжать, проверить.

— Когда ты вслух считаешь парней, которые меня якобы отымели, это равносильно обвинению в проституции. Уж прости меня, глупую, но именно так это звучит. Чего ты хочешь? — внезапно спросила Елизарова, словно продолжала предыдущее предложение. Без точек.

— В смысле? — вопрос сбил с толку. Я не готов был отвечать на него сейчас.

— Ну, чего ты хочешь? — раздельно повторила Елизарова, как для трехлетнего сопляка.

— Ссать и свалить с трансформагии, — я честно ляпнул первое, что пришло в голову.

— С какой целью ты сейчас подошел ко мне? Так понятнее? Чего. Тебе. Нужно? От меня, Исаев, что?

Я, честно, не знал. Если ответить правду — не поверит, если сказать как обычно — даст по морде или просто развернется и уйдет. Поэтому я пожал плечами:

— Ну, чтобы ты поняла, что я не называл тебя шлюхой.

— Будем считать, что я поняла, — Елизарова устало прикрыла глаза, и я уже хотел было воспользоваться моментом, но она продолжила: — Все? Тогда я пошла. — И поднырнула под мою руку.

Я не стал ее удерживать, потому что не представлял, о чем еще спрашивать и что говорить. Положа руку на сердце, я даже вставить Елизаровой сейчас не хотел, но было что-то другое, неясное, смутное, не сформировавшееся в моей башке. Необъяснимо тянуло просто потрогать ее, может быть, под одеждой, помять грудь, но не трахать. Хотя, вероятно, это из-за того, что вокруг было полно народа.

Глава 9

Елизарова ушла, я потупил и потащился следом, в кабинет Юстины, где эта чудная женщина уже взяла в оборот Свиззаровского.

— Всеволод, возьмите эти карточки и раздайте по одной на парту.

Меня всегда удивляло, почему Разумовская не применит Отвращающие чары, как Селиверстов. Или ей просто нравится иметь личных рабов среди студентов? К слову, нас с Псарем она никогда не использовала подобным образом.

Перед самым ударом колокола (только я с удобством устроился за задней партой, собираясь бессовестно лениться) ко мне подошла Светка:

— Можно я сяду с тобой, Марк? — и, не дожидаясь ответа, скользнула на соседний стул.

Я для проформы улыбнулся; все же трахались с неделю назад, и мне понравилось, но потом на боевой магии она попала под заклятие Меркуловой и несколько дней провалялась в больничном покое. Видимо, вчера выписали.

— Как ты?

— О, да я давно в порядке, просто не хотела на пары идти, вот и пришлось врать Варламовой, что тут болит и там ломит.

— Как это не похоже на студентку Каэрмунка, — я лениво огляделся, приметив Псаря с Хьюстоном, Елизарову с Чумаковой и кучку уродцев во главе с Меркуловым.

— Не все студенты Каэрмунка порядочные, это стереотип. Ум и прилежание несколько разные вещи. — Светка достала зеркальце и долго любовалась собой.

— Согласен. — Невыносимо хотелось закурить, но Разумовская не одобрила бы. — Я как раз такой. — Я откинулся на спинку и машинально запустил руку в волосы.

— Какой? — она склонила голову набок и расстегнула верхние пуговицы рубашки.

— Умный, но дурак.

— Мой мозг не может сочетать эти два понятия, — наморщила нос Дубравина. — Человек либо умный, либо дурак.

А она милашка. И подержаться есть за что. Задница на ощупь больше, чем у Елизаровой, и торчит сильнее, а сиськи даже сравнивать смешно. В целом, Елизарова худая, а Светка самое то.

— Не-а. Просто я ненавижу учить заклятия вместе со всеми, чувствую себя тогда частью тупого стада.

— Именно поэтому ты знаешь все чары на два года вперед?

— Угадала. И не только из академического курса. — Колокол только что загнал всех на места, и последние слова я пробормотал. Но Дубравина услышала.

— Покажешь как-нибудь? Что-то из своих умений.

Я почувствовал ее руку на своем бедре.

— Давай после семинара найдем какой-нибудь чулан? — шепнул я ей на ухо и почуял сладкий запах конфет.

Светка хитро посмотрела на меня, изогнула бровь и едва заметно качнула головой.

Пока Юстина объясняла, что нужно делать, Дубравина, глядя на нее с самым заинтересованным видом, добралась до моей ширинки и накрыла ладонью. Я понял намек; ухмыльнувшись, просунул между спинкой стула и ее спиной руку и устроил чуть повыше задницы.

От прикосновений и понимания, где мы находимся, у меня встал. Светка почувствовала и расстегнула брюки, скользнув под резинку моих трусов. На лбу выступил пот, скорее, от того, что вероятность быть пойманными росла с каждым шагом Юстины.

— Вы должны получить предмет, изображенный на вашей карточке. На прошлом занятии мы рассмотрели основные способы трансформации предметов из материй, не являющихся веществом… — По всему выходило, что мы начали изучать чары Воплощения, а я и не заметил.

Левой рукой Светка надрачивала мой хер, а правой помахивала палочкой, довольно успешно делая вид, что увлечена заданием.

— Ты ведь потом сделаешь все быстро? Ты же умеешь? — пропела она, наклонившись ко мне.

— Что — умею? — я следил, чтобы дыхание не стало слишком тяжелым и громким.

— Ну, чары Воплощения.

Конечно, умею.

— Сделаю. — Я обхватил ее кулак и показал, как лучше делать, а сам сполз чуть пониже на стуле, расставив ноги шире. Член пульсировал, сердце колотилось о ребра.

— Разумовская, — я заметил ее не сразу. Юстина ходит как кошка.

Светка молниеносно убрала руку, я сел прямо. Надеюсь, мою вспотевшую морду Юстина списала на духоту.

— Чуть больше усердия, Дубравина, — нахмурилась та, обнаружив, что наша парта пока пуста, и никаких (я мельком взглянул на карточку, думая, достаточно ли прикрыл член) иголок на ней нет.

— Конечно, профессор, — и, стоило Разумовской отойти к Ветроградову и Харе, принялась двигать рукой с удвоенной энергией. Я закусил губу.

Мне нужно было кончить, и как можно быстрее. Иначе нас кто-нибудь засек бы, как пить дать, хотя сидели мы в углу, и Дубравина прикрывала меня собой. Она все делала правильно, даже мастерски, но что-то мешало. Скорее всего, обстановка, присутствие однокурсников и бесконечное кружение профессора по кабинету. Казалось, что я дышу громче, чем говорит Юстина, и я едва не отпихнул руку Светки, чтобы заменить своей, но не хотел выглядеть лузером. Не хватало совсем чуть-чуть.

И я повел себя как тряпка. Посмотрел на Елизарову.

Выхватил взглядом ее шею, ноги, закатанные до локтя рукава и предплечья (в синяках?), вспомнил, как выглядят ее сиськи без всех этих тряпок, и какие они, если полапать.

И я кончил.

Задержал дыхание, чтобы не издавать звуков, крепко обхватил конец рукой, другой рукой сгреб со стола палочку и направил ее на кулак. Сперма исчезала, практически не замарав ладонь.

— Отлично, Исаев, Дубравина, очень хорошо, по десять баллов Рубербосху и Каэрмунку, — оценила Разумовская минут через десять, изучив две ровные длинные иголки, созданные мною. Юстина вроде бы нахмурилась, но ничего не сказала насчет их идентичности.

— Славно передернули, — хихикнула Светка, когда мы выходили с семинара, и я на пару мгновений сжал ее задницу.

Я проверил, застегнута ли ширинка, и решил, что последнюю на сегодня пару, латынь, все-таки прогуляю.

***

Проснулся я от того, что хотел жрать.

Вчера вечером мы со Светкой припозднились, и ноги на кухню уже не шли. Желудок недовольно урчал все утро, но развлеклись мы славно, и я посчитал издержки оправданными.

— Объявили осадное положение? На Виридар движется армия Ведъютантов? — издевался Псарь, глядя, как я запихиваю в себя молочный суп с лапшой, овсянку, омлет, тосты и заливаю все это чаем, а следом соком.

— Прогноз, вытряхивай из сумки учебники, — с серьезной физиономией приказал Хьюстон, — набивай едой!

Мы заржали, и я потянулся за второй порцией каши.

— Дубравина? — подмигнул Гордей, лениво ковыряясь в тарелке с наваленными горкой овощами, беконом и яйцами.

Я кивнул, двигая челюстями.

— Всего выдоила вчера? Всего нашего Эмиссара, — он пошло загоготал и конвульсивно задергался, собирая жопой все занозы, но мне понравилось, что Псарь сегодня в настроении.

— Двинься, — буркнул Никита Верейский, староста Виридара, втискиваясь между мной и каким-то второкурсником. — Еще не все сожрали?

— Ты чего такой с утра пораньше как ужаленный? Вроде еще не успели пиздюлей раздать.

— Успели, — разуверил нас Верейский, накладывая себе кусочки колбасы по одному, потом плюнул и высыпал в тарелку все, что было на блюде. — С утра пораньше вызвала Разумовская, меня и Изабеллу, и велела передать всем старостам… поэтому передаю тебе, Рома, — он повернулся к Хьюстону, и тот отставил в сторону стакан, — что грядет проверка. На будущей неделе в Виридар приедут представители Отделения контроля за чародейским образованием и вытряхнут из преподавателей и старост всю душу.

— Проверка? — я перехотел жрать. Я еще не знал, радоваться или опасаться, но в этом определенно был элемент риска. Хоть что-то новое в протухшей от скуки усадьбе.

— Ага. — Никита уминал за обе щеки, потом внезапно сорвался с места, завидев Корсакова, поставил того в известность о проверке и вернулся к жратве. — Короче, на время визита Советников в академии не должно случиться громких происшествий. Разумовская настоятельно просила сказать это вам двоим трижды. — Он вылупился на нас с Гордеем. — И напоминать каждый день до самого понедельника. Ну вы поняли.

— Кажется, Цареградский чем-то не угодил Магическому Совету, — задумчиво протянул Псарь. — Слышь, Хьюстон, в газетах ничего не писали? О каком-нибудь конфликте между ними, например? Помните, когда мы только поступили, сюда приезжали какие-то чинуши с папками?..

— Они… приезжали по другому поводу, — неловко сказал Рома, и Гордей заткнулся. Я, по правде, тоже забыл, что они приезжали из-за Хьюстона, проверить условия, безопасность, то да се. Поступление в академию инфицированного оборотня, а не оборотня по рождению, всегда вызывало повышенное внимание со стороны надзорных органов. Мы уже потом доперли, когда узнали о Роме правду. Как-то вылетело из головы, помнил только, что была такая проверка давным-давно.

— А. Ну да, наверное, — Псарь замял тему. — В любом случае, мы этого так не оставим. — Он пихнул меня локтем, и я покивал, проглотив последний кусок тоста с вареньем.

— Эй, Рауф! Рауф, иди сюда! — замахал руками Никита, обращаясь скорее ко всему столу Флавальеха, чем конкретно к ней.

Валя, на ходу собирая кудрявые волосы в хвост, приблизилась к нам и подняла брови, мол, что надо? Я поднял ладонь в знак приветствия, она чуть приобняла меня за плечи.

— Цитирую Разумовскую…

Пока Верейский объяснял, какого размера клоака ждет Виридар, подтянулись наши девчонки. Елизарова, услышав новости, так удивилась, что села рядом со мной и даже не заметила.

— Разве Виридар не автономное учреждение? — она водила пальцем по столу. Я подавил желание закурить прямо здесь. Елизарова вызывала во мне потребность дымить.

— Не-а. — Похоже, один Хьюстон ее понял. И Верейский еще. — В конечном итоге, если разобраться, Виридар, как и, скажем, госпиталь Святого Григория, подчиняется Магическому Совету. Просто Цареградский негласно имеет некие привилегии в принятии решений, но в случае спорной ситуации или конфронтации Совет вправе…

— Короче, мы поняли, что Цареградского в любой момент могут поставить на место, а Виридар прикрыть, — перебил я, и Елизарова подпрыгнула, осознав, кто рядом с ней.

— Так или иначе, — встрял Баженов, до этого молча налегавший на булочки, — в эту субботу матч, а дальше, может быть, и жить не стоит.

Елизарова и Челси засмеялись, а меня это почему-то вывело из себя.

— Если мы продуем Флавальеху, я первый вам руки поотрываю.

— Какой строгий капита-а-ан, — поддразнила Маслова, а я про себя сочинял, что буду говорить команде на вечерней тренировке.

— Дубравина-а-а, — взвыл неугомонный Верейский и от нетерпения чуть не смахнул со стола Ромину тарелку.

Светка подошла и, прежде чем обратить внимание на Никиту, обхватила меня за шею и поцеловала в губы. Долго не отрывалась, я уж подумал, что она заснула, а потом прочирикала:

— Ты что-то хотел, Верейский?

Я тем временем делал вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Ну да, потрахиваемся, что тут такого. Елизаровой, опять же, полезно видеть, что да как.

Но она вроде бы отвернулась раньше. И на боевой магии мы писали нудную проверочную работу, которая с легкостью взяла бы все награды на конкурсе самых бессмысленных проверочных работ. Так что потаращиться на трусы Елизаровой или в пылу массовой битвы цапнуть ее за жопу не удалось.

Я подумал — какого хрена? Почему я не возьму Елизарову за руку, не отведу в пустой кабинет или в спальню и хорошенько не вставлю ей, как в прошлый раз? Она же мне позволит. Точно позволит, раз даже Пашкову почти дала.

От этих мыслей член напрягся, мешая отвечать на вопрос, чем вурдалаки отличаются от привидений. Я покосился на Светку, потом на Елизарову, которая посасывала кончик карандаша, и, скрепя сердце и другие органы, признал, что Елизарову хочу больше. Раз в пять, нет, в десять, больше.

Я со злости зачеркнул предыдущий ответ и принялся строчить про виды оберегающих чар продолжительного действия.

Елизарова чуть откинулась на стуле и, собрав волосы руками, непостижимым образом заставила их держаться на затылке, подоткнув палочкой. И никакого волшебства.

Псарь рядом хмыкнул, и я поймал себя на том, что уже минут пять неотрывно пялюсь в спину Елизаровой.

И на обеде тоже. Пока Гордей жрал мясной рулет, рыбу и пирог с яблоками, я сидел перед полной тарелкой, озирался изредка и чиркал в блокноте, лежащем здесь же, среди посуды и приборов. Я неплохо рисовал в детстве, но сейчас выходило что-то непонятное, корявый силуэт и много закорючек.

— На завтраке так налопался, что до сих пор не лезет? — подъебнул меня Псарь и проследил за моим взглядом. — Что, припекло?

— Ты же типа не хочешь слышать об этом дерьме, — твердо сказал я, но, вопреки ожиданиям, он цокнул языком и помотал башкой:

— Лучше говори, чем как осел пялиться. — Гордей заглотил огромный кусок пирога и неопределенно пожал плечами. — Я буду пропускать мимо ушей, потому что твое нытье относительно Елизаровой порядком надоело. Но без нытья получается еще хуже.

— Хуже?

— Ага, — подал голос Прогноз, и мы оба оторопели. — Ты скоро лопнешь.

— Леха как никогда прав, — Псарь потрепал его по макушке и отвесил профилактический подзатыльник. — Сидишь как неудачник, а не как самый популярный капитан за последние двадцать лет, чешешь яйца о Дубравину, а сам… — он не договорил и махнул рукой. — Давай, говори, что тебя гложет, сынок.

Гордей подпер голову рукой и уставился на меня, всем своим видом показывая, что все равно пропустит мимо ушей все мои слова.

— Пойдем, — я схватил сумку и ринулся из-за стола, прямиком в туалет, чтобы убить трех зайцев одновременно: покурить, отлить и выговориться.

Псарь поперся со мной, Хьюстон и Прогноз остались уничтожать обед.

— Я нихуя не понимаю, — сразу предупредил я, выпуская дым. — Елизарова какая-то мутная. Не догоняю, чего она хочет.

— А ты чего хочешь? — лениво вставил Гордей, затягиваясь.

— Да я-то понятно.

— Ничего не понятно, — хмыкнул он. — Если ты имеешь в виду, что хочешь ей вставить, то ты уже вставил, и теперь твои цели лично мне не ясны, — перекривил Хьюстона.

— Я хочу еще. Я хочу с ней трахаться. У меня встает на нее. Блин, Псарь, ты тупой. Меня бесит, что Елизарова трется со всеми этими козлами. Но больше всего бесит, что она делает вид, будто меня не существует. Я ничего не понимаю.

— Телки вообще странные. После того раза было еще?

Я чувствовал себя, как на приеме у знахаря. И, скривившись, помотал башкой.

— Не понравилось Елизаровой, наверное, — Псарь заржал, и руки зачесались врезать ему по морде.

— Обоссаться от смеха.

— Кстати да, — типа в шутку спохватился Гордей и спустил штаны.

— Еще как понравилось. — Я встал рядом. Журчание странным образом приводило мысли в порядок. — Я что, в первый раз, что ли, с девкой был. Понравилось ей.

— Ну вот и скажи ей прямо, — он, кажется, вышел из себя. — Подойди и скажи: пошли, Елизарова, ебаться. И посмотри, как отреагирует, сразу все понятно станет.

— Я ничего не понимаю.

— Ты только присунуть Елизаровой собираешься? — прищурился Псарь. — Нет идиотского желания побеседовать с ней по душам или сводить в Высоты? Ну, помнишь, была такая блажь в прошлом году. Прошло?

— Какие Высоты? Да ты меня слушаешь или нет? Да хоть бы и в Высоты, ты вообще догоняешь, о чем я?..

— Ясно.

Что там Псарю ясно, я выяснять не стал. Да, где-то глубоко зудело, и, возможно, я был бы не против пройтись с Елизаровой до деревни, но следующую вылазку назначили на середину декабря, еще целый месяц. Зачем Псарь спрашивал, я тоже… ага, не понял. Но, тем не менее, решил последовать его дельному совету.

На флороведении я оторвал от тетрадного листа кусок и накарябал: «Буду ждать тебя в раздевалке в десять. Приходи», потом подумал, не дописать ли «хочу тебя», но решил оставить как есть.

Проходя за лейкой, сунул записку Елизаровой в руку и, убедившись, что та убрала ее в карман, вернулся к парням. Прочла ли она сразу или оставила до ужина, я так и не узнал.

На тренировке я старался не думать об Елизаровой. Несмотря на то, что сегодня парни летали куда лучше, все равно команда была похожа на стадо неуклюжих неудачников с руками из жопы.

— Отвяжись, Исаев, — буркнул Бакурин на мое замечание о дряхлости его древнего пегаса. — Купи мне нового, и все дела.

— Я лучше куплю нового игрока, — отбил я и повернулся к Володе: — Неплохо, но старайся двигаться активнее и поддерживать атаки Ласточкина и Бакурина. Тимур! — Наш вратарь нахмурился. — Прикрывай левый фланг тоже, ты постоянно смещаешься вправо.

— Окей.

— Парни, — я посмотрел на Баженова и Клемчука, — работайте битами, как веслами, беспрерывно, иначе утонем. Чтобы от флавальехцев костей не осталось.

— Само собой, — пробормотали те и покивали.

Я скомандовал спускаться и велел завтра собраться пораньше: стадион забронировал капитан Флавальеха, но не упускать же возможность потренироваться перед самым матчем.

Когда все разошлись (дверь раздевалки несколько раз хлопнула), Бакурин вздохнул и громко начал:

— Слушай, Исаев, если тебя что-то не устраивает, говори сейчас, не тяни дракона за яйца. Моя мать, в отличие от твоего отца, не может каждый код покупать мне молодого пегаса, поэтому…

— Да летай ты хоть на ковре-самолете, лишь бы голы забивал, — я раздраженно обернулся и с неприязнью посмотрел на него. Баженов был темноволосый, чуть выше меня, чуть шире в плечах, но он и старше на полтора года. Помнится, я и выбрал-то именно его из нескольких претендентов-середняков, потому что мы чем-то похожи внешне. — Но ты же через раз забиваешь.

— Не хочешь видеть меня в команде? — он странновато ухмыльнулся, будто имел в виду нечто не относящееся к крылатлону никаким боком.

— Тебе пора, Бакурин.

А сам подумал, что надо бы успеть помыться до того, как Елизарова придет. Если придет. Да конечно, придет. Время поджимало, потом воняло на всю раздевалку.

— Да ну?

Я уже хотел напомнить, кто здесь капитан, но тут дверь скрипнула, и в проеме мелькнула тень. Я ругнулся сквозь зубы и мельком взглянул на часы — пятнадцать минут одиннадцатого. Елизарова увидела, что я не один, и встала как вкопанная, явно колебалась.

— Елизарова… проходи, Бакурин уже уходит.

Но она помотала головой и, не глядя ни на него, ни на меня, проговорила:

— М-м, нет, лучше я пойду, я, наверное, не вовремя.

— Елизарова, брось, Бакурин уже…

Но Елизаровой уже след простыл. Я ругнулся громче.

— Она к тебе приходила? — спросил Бакурин, запихивая налокотники под мышку.

— Ну не к тебе же.

Жажда достать палочку и снести ему полчерепа вытеснила из башки все остальные мысли. Ну, кроме, смеси удовлетворения и разочарования.

— Я приглашал ее посмотреть на тренировку. Как только расправится с домашним заданием. — И он вышел.

А Елизарова все-таки пришла.

Я улыбнулся в пустоту, несмотря на паршивое чувство, что меня где-то обманули, взял уздечку для своего Белокрыла и шагнул к двери.

***

— Елизарова! Елизарова, погоди.

После завтрака я догнал ее в коридоре и схватил за рукав. Она обреченно вздохнула и скрестила руки на груди. Мы стояли посреди коридора, в толпе, нас то и дело толкали и пихали. Елизарова просто смотрела на меня, я тупил.

— Исаев, давай быстрее, мне нужно к Залесскому.

— Погоди. Вчера… почему ты ушла? Нет, стой, ты приходила ко мне, правильно? Не к Бакурину?

— Уже неважно.

— Важно, Елизарова. Ты приходила ко мне. — Я как будто убеждал ее, хотя сам знал точно. — Так почему ты ушла?

Елизарова уставилась на меня такими глазами, будто я ни с того, ни с сего перекрасился в блондина, и невпопад спросила:

— Исаев, я красивая?

Я с трудом заставил себя помедлить для приличия. Главное — не ответить очевидное слишком быстро.

— Да, — сделал вид, что для меня это ровным счетом ничего не значит.

— Я знаю, — самодовольно хмыкнула Елизарова, и я опять почувствовал себя говном. — И я знаю, чего ты от меня хочешь. Чего вы все от меня хотите.

— Все? Что значит «все»?

Елизарова закусила губу и снова вздохнула:

— То и значит, надоели все эти намеки. Иногда такое ощущение, что о моих трусах или их отсутствии скоро напишут в «Чародейском Вестнике».

— Но вчера ты пришла сама! — я почти не слушал ее лепет, который казался ненужным мусором. — Сама. Могла бы не приходить, но пришла.

Вот чего мне никогда не понять. Ее действия сильно расходились со словами.

Елизарова промолчала. Я подступил к ней вплотную, толпа понемногу редела, все расходились по кабинетам.

— Так или нет? — с нажимом проговорил я.

— Ты ведь не сказал, зачем звал, — ехидно сказала Елизарова, — может быть, я пришла из любопытства.

— А ты не догадалась, — я прищурился и заметил, что мы остались одни. — Что значит твое «все», Елизарова? Кто-то из уродцев тянет в тебе лапы? Почему ты молчишь? Давно сказала бы, и я…

— Ветроградов и Нестеренко лезут, — она пожала плечами, — считают, что приблудные только и годятся, чтобы их трахать.

Мне стало жарко, кровь ударила в голову. Нестеренко был капитаном сборной Виредалиса и моим давним врагом. Я заставил себя оставаться на месте, а не бежать отрывать им яйца. Елизарова невесело усмехнулась и добавила:

— Ветроградов сказал, что нас специально делают красивыми, чтобы не слишком противно было.

Проглотив идиотский вопрос «кто делает?», я обхватил ее за пояс.

— Тихо. Подожди.

Я склонился к ее рту. Елизарова не сопротивлялась.

— Я не буду лезть, обещаю.

И, вспомнив все эти слюнявые поцелуи со Светкой, которые так нравятся пташкам, прижался к губам Елизаровой. Полностью повторить все приторные сюси-пуси не смог, конечно, но постарался. Елизарова расслабилась и даже как-то обмякла, пока я ее обнимал.

— Елизарова. — Я дождался, когда она поднимет взгляд, и выпалил: — А тебе не приходило в голову, что будь у тебя кто-то… ну типа постоянный парень, то они бы придержали коней, а?

— То есть ты думаешь, лучше спать с каким-нибудь одним из них…

— Да почему из них! — я готов был биться башкой об стену от тупости Елизаровой. — С кем-нибудь. Просто с кем-нибудь одним.

— Например, с тобой.

Мне понравилась мысль о том, чтобы вставлять Елизаровой всякий раз, когда нет семинара, или перед завтраком, или после отбоя, где-нибудь в темном коридоре, или ночью, прикрывшись заклятиями, или… в общем, постоянно. Дальше появились мысли о ее мокрых трусах и горячих сиськах, а потом — о Ветроградове и о том, как недалеко я от него, оказывается, ушел.

Я посмотрел Елизаровой в глаза, сделал безразличное лицо и честно ответил:

— Если ты хочешь.

Глава 10

Итак, я намекнул Елизаровой, что мы можем встречаться. Если она захочет. Да любая девчонка описалась бы от такой шикарной перспективы. Но не Елизарова. Конечно, не Елизарова. Я для нее пустое место.

Она глубоко вздохнула и, поправив галстук, выдала:

— Я опаздываю к Залесскому.

И свалила, оставив меня посреди коридора одного.

Я никогда не пойму телок.

— Дурак ты, Эмиссар, — Хьюстон с жалостью позырил на меня, когда я закончил пересказывать ему разговор с Елизаровой, и продолжил уплетать луковый суп.

Да я и сам допер, что дал маху. Надо было пригласить Елизарову пройтись там, встретиться после лекций, а я почти прямым текстом предложил трахаться по вечерам и вместо обеда.

На боевой магии много писали о Тяжких заклятиях, хотя, на мой взгляд, там нечего писать, поэтому я накарябал ответ кое-как и все оставшееся время сочинял про себя речь, которая могла бы исправить положение с Елизаровой.

Она, к слову, тоже расправилась с работой быстро, а теперь красила губы и плела из волос неведомую херню, пока Шереметьев увлеченно читал «Вестник».

— Исаев, вы все сделали?

— Да, Станислав Юрьевич.

Шереметьев призвал мою тетрадь при помощи Притягивающих чар.

— Немного же вы знаете о Тяжких заклятиях.

— Я просто считаю, что нет смысла писать о заклятиях, которым невозможно противодействовать.

— А что, по вашему мнению, стоит делать?

— Практиковаться. Все эти бумажки не помогут нам в настоящем сражении. Вы читаете сегодняшний «Вестник», верно, профессор? Значит, уже знаете о вчерашнем нападении Ведъютантов на «Полный стакан»?

В баре «Полный стакан» чародеи всегда собирались толпами.

По кабинету пробежал шумок, Маслова смахнула со стола карандаш и взвизгнула, а я продолжал:

— Окажись вчера любой из нас там, шестистраничное сочинение о Пыточных чарах вряд ли спасло бы от боли.

Шереметьев покраснел, потому что я сказал правду. Девчонки побросали карандаши и пялились то на меня, то на него.

— Выходит, вы, Исаев, ринетесь в бой, не владея теорией? И как же будете защищаться, позвольте узнать? Топтать противников верхом на пегасе?

Я оценил сарказм и даже не стал злиться.

— Я знаю… многое, — расплывчато и небрежно отозвался я. — Смогу за себя постоять.

Шереметьев выпустил пар и, назначив вечернее наказание за хамство, нашел новую жертву:

— Елизарова, вы тоже закончили, раз нашли время полюбоваться собой? Не думаю, что эти милые женские безделушки имеют отношение к боевой магии. С Исаевым все ясно, а вы что скажете?

Елизарова отложила зеркало, помаду, встала и кашлянула.

— Вы слышали вопрос?

— Повторите, пожалуйста, Станислав Юрьевич. — Она расправила плечи. Уроды с Виредалиса гадко хихикали, предвкушая расправу. Наверное, Шереметьев был выпускником их своры.

— Что вы будете делать, Елизарова, если нам всем, и вам в том числе, будет угрожать опасность?

Елизарова хмыкнула, склонила голову набок и нагло, судя по тону, ухмыльнулась:

— Я выйду замуж за Исаева, и он будет меня защищать.

***

Вчера я заснул поздно, все думал, что Елизарова имела в виду. Вчера же Псарь уверенно так заявил, что она пошутила, Хьюстон предположил, что предсказала, а Прогноз выдвинул идею, что подъебнула. С самой Елизаровой поговорить не удалось. Я только открыл рот, чтобы ввернуть что-нибудь этакое, типа сколько гостей Елизарова хочет позвать, и стоит ли уже бежать заказывать церемонию, как Меркулов меня опередил:

— Да кому ты нужна, — он презрительно скривился и глянул на сестру, которая поддакнула:

— Размечталась.

Девицы заржали, Шереметьев позеленел:

— Извольте не дерзить, Елизарова, отвечайте на вопрос.

— Можно я за нее, как будущий муж? — я вскинул кулак и отставил стул на две задние ножки, покачиваясь. И все ждал, когда уже Елизарова удостоит меня вниманием.

— Вы свои штрафы уже заработали, Исаев, — рявкнул тот, — дайте другим.

— А у нас общие штрафы, — я поржал, — знаете, у мужа и жены все общее, кровать там, штрафы…

Псарь заржал, но притворился, что чихнул.

— Тишина в аудитории, Исаев, еще минус тридцать баллов, — надрывался Шереметьев, но мы вошли в раж. — Елизарова, не слышу ответа.

Елизарова громко вздохнула, всем своим видом показывая, как ее все достало.

— В случае угрозы я буду применять те знания, что получила на занятиях по боевой магии с первого по третий курс, потому что в этом году я ничего нового пока что не узнала, — отчеканила она.

— Из-за вас, Елизарова, Рубербосх лишается еще десяти очков.

— Исаев, ты что, правда собрался жениться на этой приблу… инквизской девке? — Ветроградов гадко фыркнул и обернулся к своим в поисках поддержки. Его дружки заулыбались.

Надо что-то сказать, думал я, надо одним махом поставить на место козлов (кулак сжался в кармане) и намекнуть Елизаровой, что ее мысль очень неплоха. Во всяком случае, мое желание регулярно снимать с нее трусы вписывалось в идею брака как такового. Муж же имеет право. И не только на трусы.

Хотя, честно сказать, я не представлял, что вообще могу жениться. В смысле, по-настоящему жениться, купить дом, завести счет в банке, таскать повсюду кольцо на пальце и все такое, понимаете. Попробовал прикинуть, каково это: приходить домой, как отец, например, после работы, жрать с женой (допустим, с Елизаровой) приготовленный ею обед, говорить о чем-то (Странник, о чем мои старики говорят вот уже тридцать с лишним лет?), потом трахаться и спать вместе всю ночь. Трахаться без всяких уговоров — это хорошо. Более того, это охуенно. Но в остальном, по-моему, мы будем мешать друг другу, я, например, люблю раскидать конечности по всей кровати, да и жарко вдвоем.

— Я подумаю над ее предложением. Еще уйма времени до выпуска.

Хьюстон с тихим стоном прикрыл глаза и лоб ладонью. И я понял, какого дурака свалял. Самый жалкий ответ из всех возможных.

Вчера ночью я перекладывал подушку и так, и этак, старался сосредоточиться на предстоящем матче, думать о том, какие возможности откроются, если мы победим (как в отношении Кубка академии, так и в отношении Елизаровой), но в голове болтались только обрывки остроумных ответов, которые я мог бы дать на вопрос Ветроградова. И которые придумал только что, а не несколькими часами раньше.

С утра я продрал глаза, вспомнил, что сегодня мы играем, и немного успокоился. Приятное адреналиновое волнение будоражило и даже вроде щекотало нервы.

За завтраком запихал в парней по порции овсянки и всего понемногу, что было на столе. Сам сожрал только кусок яичницы и больше не стал. Пока мы жевали, нам желали удачи, успехов, долгих лет жизни и здоровых детей, Маслова и Маркова предвкушали отменное веселье вечером, Елизарова обматывала вокруг шеи шарф и чирикала с Верейским. Студенты Виредалиса были верны себе и собирались обсирать обе команды с трибун, а Светка шепнула на ухо, что в качестве награды в случае победы меня ждет славная ночь. Но это я и сам знал. Что ночь в любом случае будет славной.

— Елизарова, — я подсел к ней перед тем, как увести команду в раздевалку, — ты будешь болеть за меня?

— Я буду болеть за команду Рубербосха, Исаев, — уточнила она и отвернулась, было, к Челси, а мне как никогда хотелось получить ее одобрение.

— Через пару часов я подарю тебе огнебол, — в порыве тупого вдохновения пообещал я и ощутил себя соплей в сахарнице.

— Не надо, — отмахнулась Елизарова, и я ушел ни с чем, потому что время подкатывало к одиннадцати.

В раздевалке я раздал последние пиздюли и выгнал всех на поле. Парни, видать, прониклись, потому что забивали годно, по огнеболу лупили со всей дури, а Тимур охранял кольцо как цербер. Я кружил над полем, высматривая огнебол, и наконец-то чувствовал себя свободным, впервые за последние пару недель.

— Прикрывай Клемчука! — проорал я Бакурину, и тот ринулся вперед. Ему все-таки пегаса бы порезвее, а играет неплохо.

Наши что-то пели, флавальехцы хлопали, стадион тяжело вздыхал и гулко ахал, как огромное голодное чудище, я приказал себе двигаться быстрее.

Соперники забили нам пару мячей и воодушевились. Я подавил желание выругаться на весь стадион.

И тут я увидел выигрышную комбинацию.

Кишки подпрыгнули разом, я пришпорил пегаса, пара секунд — и дело было сделано. Как леденец у ребенка отобрать, слишком легко.

Наши орали и топали, мы с парнями облетели стадион, как обычно, и приземлились. Поле начало заполняться людьми.

— Празднуем в общаге! — объявил я. — С нас по традиции угощение.

— Всем виски за наш счет! — надрывался Псарь, обнимая по очереди Хьюстона, Прогноза, Эмму и еще кучу народа, который попал под руку.

Милена и Злата визжали как резаные, перваки скакали, путались под ногами, где-то в толпе мелькнула Елизарова, Светка, еще пара хорошеньких пташек (их восхищенные взгляды доставляли почти физическое удовольствие).

Я решил отложить разговор с Елизаровой до того момента, когда температура в общаге поднимется до определенного градуса.

— Марк, за тебя!

— За капитана! За нападающих и за вратаря!

— За Рубербосх!

— Марк, выпей с нами!

— Ма-а-арк!

Голоса растворялись в очередном стакане виски, и мне, клянусь, начало казаться, что все эти девчонки, веселые и нетрезвые, не прочь лечь со мной в койку прямо сейчас. Не поддаваясь соблазну (я и сам выхлебал достаточно), я искал глазами Елизарову, потому что все еще хотел ее. Больше этих пташек. Больше всех. И виски освещал мне дорогу.

Ах да, эта дебильная привычка выражаться, как моя бабушка Элеонора, дает о себе знать, только когда я пьян.

Елизарову я нашел.

Она сосалась с Бакуриным.

Я даже не сразу понял, кто это с ней, и чем они заняты. Прищурился. Не глядя, отставил стакан с виски на ближайший стол и с неким подобием мазохистского удовлетворения смотрел, как Бакурин ее лапает, а Елизарова жмется к нему, даже на цыпочки привстала.

Шлюха.

Шлюха, бля.

Шлю-ю-юха.

Поди мокрая уже.

Кровь пульсировала в затылке, я глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

Я боролся с желанием разгромить общагу подчистую, разбить бутылки с виски и выставить вон всех, даже студентов Рубербосха. Но это означало бы, что мне есть дело до того, с кем лижется Елизарова. А мне ведь было насрать. Просто неожиданно. Бакурин такая тряпка и ничем не выделяется, Елизаровой нравятся другие, она сама говорила, а этот хуже Корсакова.

Пока я решал, что делать, Бакурин взял Елизарову за руку, и они начали пробираться к выходу. Решение созрело в долю секунды. Сгоняв наверх за Скрыт-медальоном, я выбрался из общаги вслед за ними и услышал:

— Теперь я точно вылечу из команды. Но мне все равно. Ты так давно мне нравишься… и я так долго не решался это сказать. А сегодня, когда ты подошла, ну, поздравить, не сдержался… Прости, если вышло неожиданно. Поцелуй и…

Я завернул за угол. Елизарова улыбалась, Бакурин держался за ее ладонь, как домовенок за свою рубашку.

Жалкое зрелище.

— Ева, пойдем…

В кабинет, в чулан, в спальню. Ну давай, скажи это, Елизарова не дура, она все сразу поймет. И пошлет тебя нахуй. Как послала Пашкова и всех этих козлов.

— …пройдемся? До отбоя есть еще время. В общаге шумно, посидим во дворе.

— Там холодно.

— Мы что-нибудь придумаем.

Елизарова кивнула, и они свалили.

Я за ними не пошел, вернулся в кампус, снял с себя Скрыт-медальон. Тянуло блевать, несмотря на то, что я уже почти протрезвел.

Я послал Прогноза за виски, а сам слушал щебетание какой-то милашки из младших и думал, какая же Елизарова шлю… (мозг не хотел додумывать это слово) гулящая.

***

В воскресенье эти двое приперлись на завтрак вместе. Оба в форменных рубашках и без галстуков. Я машинально проверил, нет ли галстука на мне. На мне были только футболка и штаны.

— Привет, Ева, привет, Ваня, — поднял руку Хьюстон.

— Привет, ребят, — как ни в чем не бывало поздоровалась Елизарова, и я чуть не поперхнулся беконом, попытавшись разом напомнить ей, какая она шлюха, и указать, куда идти.

Псарь дернул головой, типа кивнул, а Прогноз посмотрел на меня, потом на Елизарову и остался сидеть статуей.

— Тоже видел их вчера? — Гордей понизил голос. — Ты из-за этого как жеваный гондон сегодня? — он снисходительно поднял брови, прям как заботливая мамочка.

— У меня все в порядке, — я старался говорить безразлично. — Башка болит.

— Да ладно. — Псарь начинал действовать на нервы, как будто не понимал, что мне насрать, и я не хочу об этом говорить. — Мы видели, как Елизарова мимо Бакурина проходила и сказала ему что-то, а он к ней подскочил, потупил малость и засосал. Она даже не трепыхалась. И ты потом исчез куда-то. Все в порядке, говоришь?

— Ко мне пришла Светка, — я ни капли не соврал. — Слушай, Псарь, не грузи. То ты не хочешь знать об Елизаровой, то только о ней и болтаешь. Мне насрать и на нее, и тем более на Бакурина. Впрочем, нет, на Бакурина не насрать, он должен забить еще пару сотен мячей до того, как свалит из Виридара. Лучше придумай, как нам развлечь завтра комиссию из Магического Совета.

— Уже придумал, — Псарь расправил плечи и потянулся.

Бакурин с Елизаровой о чем-то переговаривались, пока жрали, этот мудак суетился, подтаскивая поближе блюда, а Елизарова мотала головой, показывая, что уже закончила и больше в нее не лезет.

— Мне казалось, что ты еще вчера мысленно вышвырнул Бакурина из команды и сегодня собираешься сообщить ему радостную новость.

Нас продолжали поздравлять, хлопали по плечу, окликали, а мы в ответ скалились и кивали.

— С чего бы это? — На самом деле, я струдом подавлял в себе такое желание. — Эй, Оливия, у тебя юбка задралась!

— Она просто такой длины, Марк, — кокетливо отозвалась та. Из-за кудрявых волос и веснушек Оливия казалась оранжевой, да еще нарядилась в какие-то желтые тряпки.

— Хочешь сказать, просто нет повода? — Гордей кусанул яблоко.

Именно.

— Хочу сказать, что ты козел, Псарь, и должен заткнуться. С какой стати мне выгонять Бакурина из команды? — А у самого в голове звучал голос: «Теперь я точно вылечу».

— Ну. Он вставляет Елизаровой, ты указываешь ему на дверь… я один вижу в этой цепочке логическую связь?.. Ладно, ладно, Эмиссар, не кипятись, ты нервный в последнее время. Нервный пиздюк. Ты не нравишься мне таким, — без обиняков заявил он.

— Ты тоже мне таким не нравишься.

— Каким? — Псарь по привычке сгреб в сумку все, до чего дотянулся, запасаясь, и сдул со лба челку.

— Болтливым придурком.

— Давайте сходим к Савчуку, — вдруг предложил Прогноз, и мы уставились на него.

— Зачем? Мы же вроде собирались обсуждать, как сделать так, чтобы у комиссии жопы загорелись. Или нет? — Псарь шлепнул подошедшую Эмму по заднице и привстал, чтобы поцеловать. Типа поприветствовал.

— Ну, там вы не будете спорить, — стушевался Леха.

— А кто спорит? — огрызнулся я.

— Вы двое. Ты говоришь, что не интересуешься Елизаровой, а сам только на нее и смотришь, а Псарь…

— Мы не спорим. Я пытаюсь раскрыть Эмиссару глаза на ситуацию. — Он повернулся ко мне и, не глядя на Елизарову, вкрадчиво проговорил: — Если это не дает тебе покоя, встань и покажи козлу, кто здесь первый.

— Псарь заскучал, — прокомментировал Хьюстон и снова отключился от реальности, медленно двигая челюстями и читая «Чародейский Вестник». Хотя временами мне казалось, что он за нами пристально наблюдает.

Мы с Гордеем секунд десять пялились друг на друга, не моргая, потом я кашлянул, встал и прошел чуть вперед.

— Елизарова. — Они с Бакуриным замолчали, и Елизарова обернулась. — Надо поговорить.

— Говори, — Елизарова по-прежнему сидела, а я возвышался над ней.

— Двинься, — я спихнул со скамьи кого-то из перваков и сел на нее верхом, так, чтобы придвинуться к Елизаровой как можно ближе. Чтобы она оказалась между моих ног и не смогла сбежать.

Елизарова приподняла брови, но в целом оставалась невозмутимой. Я ненавязчиво коснулся бедром ее колен, Бакурин напрягся и начал вставать:

— Полегче, Иса…

Но я не стал слушать. Одним махом проехал по сиденью еще пару сантиметров и прижался ко рту Елизаровой так, что мы стукнулись зубами. Она, зажатая между моими коленями, между мною и Бакуриным, пыталась вырваться, но смогла, только когда я отпустил.

— Ведешь себя как пятилетний, Исаев, — очень тихо прошептала Елизарова с кислой физиономией и отодвинулась.

— Убери от нее руки, придурок, — Бакурин подорвался в одночасье и выхватил палочку. Этого я и добивался.

— Проблемы? — я поднялся на ноги, не спеша достал свою, но не двинулся с места. — Давай, не стесняйся.

— Нет, Исаев, ты все еще ни на что не годен, — громко сказала Елизарова. — Целуешься так же кошмарно, как и всегда. Иди еще тренируйся, придешь через месяц. — Она фыркнула, встала и протянула Бакурину руку. — Нет, лучше через два. Ваня, не надо, — мягко, но настойчиво она заставила его опустить палочку.

Маркова и Маслова захихикали.

Чумакова сквозь смех выдохнула: «Это шикарно» и уткнулась в плечо Верейскому.

— С тобой все хорошо, Елизарова? Прилечь не хочешь?

— С Эмиссаром рядышком, — давился смехом Псарь.

— Ты беспардонный, невоспитанный и безмозглый, Исаев, может быть, поэтому тебе не на ком отточить мастерство. Спроси вон хоть у Чернорецкого, как вести себя с девушкой.

— Глядишь, поубавится дури и желания приставать к чужим девушкам.

Мне очень не понравилось, как Бакурин выделил слово «чужим». Очень. Меня это взбесило.

— Да ладно? — я уже не улыбался и не притворялся, что шучу. Перевел взгляд с Бакурина на Елизарову. У меня было не больше пяти секунд на раздумья. Да и какие тут раздумья. Эти двое зашли слишком далеко. — Значит, говоришь, кошмарно, да, Елизарова? По-моему, ты так не считала, когда мы с тобой трахались.

Я видел только Елизарову, ну разве что заметил еще, что улыбка сползла с лица Чумаковой, а Хьюстон отложил газету.

За другими столами, да и за нашим тоже, продолжали переговариваться, смеяться, но в радиусе двух метров от нас повисла тяжелая тишина.

По морде Псаря я бы не определил, о чем тот думает, зато на роже Бакурина было написано, как он меня ненавидит.

Елизарова не стала скакать и орать, она даже толком не покраснела, словно ждала этой секунды и знала, что рано или поздно этот момент наступит.

— М-м. Наверное, это должно означать, что трахаешься ты чуть лучше, чем целуешься, — холодно произнесла Елизарова, которая, на самом деле, явно нервничала, потому что рука у нее дрожала, когда она отбрасывала с лица волосы.

Елизарова помешкала и вновь уселась за стол, поковыряла яичницу. Челси открыла рот, но закрыла его почти сразу. Бакурин опустился рядом, сидевшие поблизости как-то разом заговорили; я зыркнул на парней, те вылезли из-за стола (Прогноз с сожалением отставил стакан), и мы свалили из Главного зала.

***

— Ну и чего ты добился? Думал, Бакурин узнает, что Елизарова не целка и тут же сбежит? В каком веке ты живешь, брат?

Я молчал, Гордей фыркал, дело было на трансформагии, поэтому Хьюстон просто скорбно следил за Разумовской.

Ничего хорошего из того, что я вчера сорвался, не вышло, конечно. Уже к вечеру воскресенья только и разговоров было о том, что «Елизарова раздвинула ноги перед Исаевым». Пташки пялились на меня, шептались, в общем, все как обычно, с той только разницей, что восхищения в их голосах не было.

Я, если честно, не совсем понимал, чего они раздули из мухи слона. Как будто Елизарова первая, кого я трахнул. И как будто это что-то меняло для остальных. Они все, все эти пташки, все еще хотели меня. Даже чуть больше, чем раньше.

Так или иначе, в понедельник Елизарова делала вид, что меня не существует, и сидела с Бакуриным, пока того не оттащили от нее друзья и не поволокли на пары.

— Так, ладно, — за завтраком я пристукнул костяшками пальцев по столу и залпом допил молоко. Здороваться с Елизаровой я не стал. — Где комиссия? — спросил у Псаря, будто именно он отвечал за ее появление.

— Скоро будут. Ты же знаешь, что Советники только на работу являются к девяти, а сюда в лучшем случае к одиннадцати.

— Пока используют порт-артефакты, — вставил Хьюстон, — пока до Виридара доберутся, как раз к обеду поспеют.

— Пожрут — и за дело, — поставил точку Прогноз.

Так и случилось.

Мы как раз свалили от Разумовской и направлялись в Главный зал, когда тяжелые двери распахнулись, пропуская в усадьбу Цареградского, как хозяина, и четверых работников Магического Совета самого серьезного вида. Мы поржали, как важно они вышагивали, запинаясь о собственные богато расшитые плащи.

— Ха, Эмиссар, кажись, ты опять провинился.

— Наверняка, — небрежно бросил я, совсем уже было собравшись пересечь холл и дорваться до еды.

— Нет, ты не понял, — давил лыбу Гордей. — Павла Андреевича вызвали в академию.

Я резко остановился, и Хьюстон оттоптал мне все пятки. Последним, вслед за представительными дедами, зашел отец.

Он был не менее представительным, но я-то видел отца голым и небритым, так что его внешний вид не мог меня обмануть.

— Папа? Привет, ты как здесь?..

— Марк, Гордей, ребята, — мы обнялись, потом отец пожал руки парням.

— Что ты здесь делаешь?

— Разумовская возжелала увидеть будущего свекра, — ответил за отца Псарь, и Хьюстон с Прогнозом загоготали.

— Не обращай внимания, па, — я закатил глаза, но ответа все еще ждал.

— Я на работе. Мама не писала тебе разве? Я в составе комиссии, представляю свой отдел. Надеюсь, мне не придется краснеть за тебя перед Юстиной. Раз уж я здесь.

Как знать.

— Но каким образом Законотворческий отдел связан с Отделом контроля образования? — я смутно догадывался, но еще не осознал масштабы катастрофы.

— Мы, так или иначе, связаны со всеми отделами, Марк, ты же знаешь, потому что Совет держится на законах. А законы — это мы.

— Законы — это Главный Советник, Паша. — Самый старый из четверых явно подслушивал. Хотя он наверняка глухой уже. — Твой? — он посмотрел на меня. — Взрослый какой уже. Красавец.

На самом деле, ненавижу все эти «ах, как ты подрос!» и разглядывание как на ярмарке. Ясное дело, что не останусь до конца жизни сопливым малолеткой. Еще больше воротит от вопроса, есть ли у меня невеста. Невеста, бля. Что за дебильное слово? Оно даже на слух дебильным кажется.

Но этот папин коллега был еще и слепой вдобавок, наверное.

Просто я сильно похож на отца, бабуля Элеонора нас частенько путает и не понимает, где ее внук, а где правнук.

— Словом, что бы ни решили наши уважаемые эксперты, — отец чуть склонился в сторону надоедливого старика, — мое дело маленькое: написать закон на бумаге и отправить на утверждение Советнику.

— Ты ведь дашь почитать? — пошутил я. На что отец неожиданно серьезно ответил:

— Вы и так узнаете.

Он сделал вид, что осматривает холл и мраморную лестницу, а сам отвел нас в сторону от комиссии, помолчал, вздохнул и выдавил:

— Боюсь, Советник крепко взялся за Виридар.

Глава 11

— Но почему? — перебил Псарь. — Почему именно сейчас? Это как-то связано с Цесарем?

Цесарем именовал себя главарь Ведъютантов. Поговаривали, что он бессмертный. По легенде, магистры нашли его на пустынной лесной дороге подростком, раны его были несовместимы с жизнью, но он выжил. Откуда Цесарь взялся, не знал никто, но сейчас это и неважно было. Сейчас имело значение, что он ненавидел инквизов и желал истребить их.

— Да, что это должно означать? — я нахмурился и расхотел жрать. Отец обладал железными нервами и делать скоропалительные выводы не любил. Если говорит, что Цареградского взяли за яйца, значит, уже почти кастрировали.

— Мама не упоминала при тебе Доротею Фалькову?

Я помотал головой.

— И вы с Гордеем ни разу не подслушали наши разговоры? — недоверчиво протянул папа. Мы с Псарем открестились. — Ну да, ну да, знахарям официально запретили распространять информацию каким-либо образом. Да и ребятам из Отдела охраны здоровья пришлось туго, насели на них со всех сторон…

— М-м, Фалькова… Фалькова, Доротея, — я перекатывал слово на языке и так и эдак, но ничего конкретного на ум не шло. — Что-то знакомое.

— По-моему, такая училась здесь недавно. Вроде бы бывала на званых вечерах Залесского, помнишь, Эмиссар? Отвязная девица. — Псарь прищелкнул пальцами, я начал вспоминать. — Невысокая, с сись… ну в смысле, с грудью, — он покосился на отца. — Пила вино и всюду таскалась за Петькой Ларцевым.

— Ага, Ларцев! Тот тип, которого исключили перед самыми выпускными экзаменами, помнишь? В конце прошлого года. Ну точно же.

— Конечно, она бывала у Залесского, — устало кивнул отец. — Внучка Главного Советника.

— Внучка? Никогда б не подумал. Скорее внучка хозяина «Полного стакана», ну ты понял меня, пап.

— Дочь министра вышла замуж за Кирилла Фалькова, он тогда был тридцатым помощником двадцатого зама, но сейчас, разумеется, поднялся.

— Почему вы вспомнили про нее, Павел Андреевич? — Хьюстон вернул разговор в нужное русло. — И как исключение Ларцева связано с их отношениями?

Отец тревожно оглянулся на коллег и поманил нас подойти ближе.

— Месяца четыре назад главный знахарь госпиталя Святого Григория был вызван к Советнику по поводу одного деликатного дела. Тот факт, что Доротея провела пару дней в больнице, скрыли, а Советник бойко рассказывал всем, что внучку пригласили на собеседование во Францию.

— Погоди-погоди, ты хочешь сказать…

— Советник собственноручно подписал указ об отчислении Петра Ларцева из Виридара, хотя обычно такими делами занимаются попечители и соответствующий Департамент.

— Она залетела от Ларцева? — до меня дошло. До Псаря тоже.

Отец кашлянул.

— Советник лично явился к Цареградскому, требуя объяснений, а тот, если языки не лгут, поставил его на место и заявил, что сексуальное воспитание — дело, в первую очередь, родителей. Также Цареградский припомнил Советнику, что тот в незапамятные времена не одобрил введение нового курса, посвященного основам семейной этики.

— Ха, что-то типа «я свечку держать не нанимался и гоняться за голыми жопами тоже».

— Советник этого так не оставил. Да все знали, что он отрастил огромный зуб на Цареградского. Помешкал до поры, до времени, чтобы не привлекать внимание к тому, что послужило причиной проверок, но теперь, по его мнению, буря улеглась, и можно браться за дело. Я рассказываю вам это не для того, чтобы запустить слухи, а чтобы вы были предельно осторожны. В конце концов, как правильно заметил Альберт, вы уже взрослые. — Он вздохнул, как будто отчасти жалел об этом.

— Оте-ец? — вот теперь я по-настоящему осознал, что творится.

— Да, Марк, — с нажимом, твердо произнес он. — Я не буду сейчас беседовать с тобой о контрацепции, об этом мы уже поговорили, когда тебе было… сколько? Тринадцать? В общем, держите нос по ветру, наверху настроены серьезно, а сейчас к нам идет главный служка Советника, он же правое ухо. Мы готовы, Рафаэль Александрович? — отец почти приветливо повернулся к высокому крепкому малому лет сорока пяти.

— Начнем с заклятий, — загадочно проговорил тот, но его тон мне не понравился.

Мы отчалили на обед, потом на послеобеденные занятия. Каждый обдумывал услышанное. Я ждал вердикта Хьюстона. Но он как воды в рот набрал.

— Да что за бред? — не выдержал Гордей на эликсирике. — Никто не сможет запретить нам трахаться. Да я назло буду трахаться как можно чаще и у всех на виду. Это мое человеческое право, отправлять естественные потребности.

— По-моему, отец преувеличивает. Ну залетела эта Дорофея…

— Доротея.

— Да насрать. Проблема ведь уже решена, так? К чему все это?

— Советник пошел на принцип, — пожал плечами Прогноз, и я с ним согласился.

Залесский в другом углу подземелья громко и велеречиво расхваливал зелье Хари.

— Слышь, Исаев. — Мы с Ветроградовым подошли ополоснуть котлы одновременно. — А ты Елизарову один ебал или всей честнОй компанией?

Моя башка была настолько занята мыслями о словах отца, что я всего лишь отмахнулся:

— По себе не суди. — Даже палочку доставать не стал. — Вы там Харю всей спальней имеете в жопу, что ли?

Когда я вернулся к столу, Леха яростно скреб дно котла. А у него, между прочим, зелья редко подгорали.

— Если Павел Андреевич объективно оценил обстановку, — наконец сказал Хьюстон, — в трусы теперь будем только заглядывать. И то издалека.

Мы покидали вещи в сумки и с кислыми рожами уселись на места.

***

— Ну как? К вам приходили уже? — из кабинета Шереметьева выметались пятикурсники, когда мы подтягивались к нему после чарологии.

— Приходили?..

В этот момент в дверях показался один из магистров с хмурым лицом и козлиной бородой. Шереметьев что-то говорил ему, а он быстро строчил в блокноте.

— Глянь, я прямо вижу, как он нас всех сдает, — присвистнул Псарь, кивая на Шереметьева.

— Приперся перед началом пары, уселся за последнюю парту, — делился Никита, остановившись возле нас, — сделал девчонкам замечание из-за излишне вызывающего вида и велел всем пересесть. Совсем идиот, — Верейский сочувственно покачал головой, словно от всей души жалел выжившего из ума старика. — Скоро сами увидите, короче, — он хлопнул меня по плечу и свалил.

Мы переглянулись. Никита как в воду глядел — Шереметьев явился не один, за ним, хромая, плелся Альберт, тот самый, что вчера беседовал с отцом.

Мистер Альберт (так я мысленно окрестил его) тихо просидел в конце кабинета все занятие и так же молча исписал листов семь в своей тетради.

На обеде все пятеро членов комиссии, включая отца, встретились за преподавательским столом, пожрали и быстро вышли из зала. Я едва успел наложить себе жареной картошки, а их уже и след простыл.

— Не нравятся мне они, — процедил Хьюстон, с силой втыкая вилку в бифштекс. — Мутные. И цели их неясны.

— Очень даже ясны. Советник отрастил зуб на Цареградского.

— Нет.

— Что «нет»? Отец же прямо сказал…

— А я говорю — нет, — замотал башкой Хьюстон, помахивая вилкой. — Советник не собирается смещать Цареградского с должности. Во-первых, у него нет никаких оснований, во-вторых, Советник достаточно умен, чтобы не смешивать личное и политическое. Сечете?

— Не совсем, — признался Прогноз, и Рома вздохнул. На удивление, Гордей взял сторону Хьюстона.

— Не похоже на спланированную акцию по увольнению Цареградского. Мелковат повод. Скорее, потрепать нервишки, а может, Советник после того случая всерьез обеспокоился демографической ситуацией в Виридаре и вообще в чародейском мире, — под конец он уже сам ржал. — Ну, издадут какой-нибудь закон, запрещающий в коридорах лапать девок за сиськи. Как будто кто-то будет его исполнять, — Гордей фыркнул и глотнул из кружки. — К тому же, люди начнут задавать вопросы, вдруг кто-нибудь припомнит таинственный случай с исключением Ларцева, сложит два и два… Словом, Советник не станет так рисковать: автономию Виридара еще никто не отменял.

— Хьюстон, что говорит нам Устав?

— Устав только нецензурно выражается. — Рома почесал в затылке. — Цареградского могут снять с должности, только если будет доказано, что он пренебрегает своими должностными обязанностями. В должностные обязанности ректора входит э-э-э, ну, если короче, то Цареградский должен заботиться о физическом и духовном здоровье студентов. И, кажется, в данном случае мы с вами говорим о категории «физическое здоровье».

— Не вижу связи, — я запутался и в качестве компромисса тоже почесал в затылке.

— Тебе пересказать содержание доклада Анжелики Сергеевны, который она готовила для летнего консилиума знахарей? Я прочел его в вашей библиотеке, и говорилось там о неблагоприятном влиянии ранней беременности на организм женщины.

— Не знал, что мама пишет ужасы.

— То есть, — несся Хьюстон дальше, — если комиссии удастся доказать, что Цареградский прилагает недостаточно усилий, чтобы пресечь связи между студентами, его ждут неприятности. И это легально. Ну, либо, если Цареградский будет мешать комиссии в насаждении благих нравов, его могут обвинить в саботаже…

— А это что такое? — не врубился Прогноз.

— Так или иначе, я за Цареградского. И я собираюсь помочь ему выдворить комиссию из усадьбы в кратчайшие сроки. Вы со мной?

— Тупой вопрос, брат, — спокойно ответил Псарь.

— И что мы будем делать? — загорелся Прогноз, хотя ни один из нас еще и понятия не имел, с чего начать.

— Вечером, за ужином, переговорим с другими факультетами, а я попробую вытянуть из отца секретные сведения…

— …которые непременно должны знать все, — усмехнулся Псарь и лениво почесал в затылке, за компанию.

— Именно.

Отец ничего определенного не сказал.

— Скорее всего, через пару дней хождения по кабинетам и дежурств в коридорах члены комиссии велят мне написать закон о введении новой должности. Появится какой-нибудь Хранитель ключей от поясов верности или Главный Подсвечник…

— Подсвечник?! — я уже подумал, что отец совсем плох.

— Тот, кто свечку держит, — он подмигнул, и мне показалось, что папа надо мной издевается.

В общем, отделался парой дежурных фраз и свалил жрать фирменный мамин пирог.

А мы поперлись в общагу, чтобы составить план.

— Итак, «Как вывести комиссию из себя», — я жирно подчеркнул подзаголовок.

— Постоянно трахаться, и днем, и ночью, и желательно прилюдно, — внес предложение Псарь.

Я записал и мысленно одобрил.

— Лапать девок в коридорах.

— Хвалить почаще Цареградского. Вслух. Их это раздражает.

— Постоянно трахаться.

— Это я уже записал.

— Изучить нюансы законодательства и пользоваться ими.

— Это еще зачем? — я с подозрением поглядел на Хьюстона, прежде чем внести его фразу в список.

— Если попадемся, будет чем отбиваться.

— Ну окей. Еще?

— Тра-ха-ться!

— Заткнись, Псарь.

— А я вообще планирую пить Перевертыш-эликсир, и пусть кто-нибудь другой отбывает мои наказания. Пусть потом какой-нибудь Меркулов докажет, что это не он сосался с девкой на глазах у всех.

— Стоп. Что ты сказал, повтори? — я нацелил на Леху карандаш.

— Я планирую пить…

— Хьюсто-о-он, — протянул я, ухватив восхитительную мысль Прогноза. — А как работают лестницы в женские спальни?

— Брось, Эмиссар, мы еще два года назад признали свое поражение. Помнишь трехнедельный траур по растоптанным мечтам? Мы смогли все: научились обращаться, создали Поводырь, довели Уфимцева до седых волос, но одолеть эту лестницу нам так и не удалось. Первые магистры были жуткими ханжами. — Уязвленная гордость Псаря до сих пор не давала ему покоя.

Рома приподнял брови и с явным нехорошим предчувствием пояснил:

— Чары, наложенные на лестницы, распознают, грубо говоря, наличие отдельных частей тела…

— Наличие члена, — догадался Псарь.

— Ага. И блокируют лестницу, если член есть.

По этой причине ни один из парней не мог пробраться в девичьи комнаты.

— То есть если у меня не будет члена, чары меня пропустят? — я уже чуял любимый вкус безобразного беззакония.

— Эмиссар, это оно. А мы — долбанные лузеры! — Гордей вытащил сигареты, забыв, что мы в общей комнате.

— Мы были долбанными лузерами.

Рома слабо улыбнулся и передернул плечами.

— Найдется для меня чуток эликсира, а, Прогноз? — я обнял Леху за плечи и подумал, где бы достать девчачьих волос.

***

На эликсирике я ненавязчиво уточнил у Залесского, какую дозу Перевертыш-эликсира необходимо принять, чтобы оно подействовало на человека моего веса и телосложения. Богдан удивился моей небывалой жажде знаний, но я соврал, что помогаю младшим разобраться в сложной, но увлекательной науке приготовления зелий. Он чуть не прослезился. Подобное умиление у него вызывала, на моей памяти, только Елизарова курса до второго. Потом умиление прошло, и на смену ему явилось неприкрытое восхищение.

— Прогно-о-оз?

— Я принес, — засуетился Леха, который имел тайники практически во всех туалетах Виридара. — Но здесь мало, хватит только на одного.

— Ну, значит, Эмиссар, как изобретатель идеи, будет первоиспытателем, — Псарь со всей дури хлопнул меня по спине, а сам, зуб даю, уже потирал лапы, предвкушал поглядеть на то, как лестница пошлет меня нахуй.

— Завали. Дай закурить, — мы проходили мимо туалета, очень кстати.

— Прикинь, Эмиссар, если Прогноз напортачил с Перевертышем, ты навсегда останешься девкой и всю оставшуюся жизнь будешь прозябать без хуя. Зато с сиськами. Можно будет лапать себя и дрочить. — Гордей театрально помял свои воображаемые сиськи и томно раззявил пасть.

— И у нас в комнате наконец-то поселится девочка, — добавил Хьюстон, — мечтал об этом с первого курса.

Я не допер, шутит он или всерьез хочет лишить нас возможности ходить по спальне в трусах.

Всю трансформагию мы прикидывали, когда лучше провернуть дело, и пришли к выводу, что самое подходящее время — после обеда, перед вечерними занятиями, когда в общаге остаются только несколько человек с четвертого и пятого курсов. Ради такого случая мы даже решили прогулять латынь, во второй раз за три недели. В любом случае, чем меньше свидетелей, тем лучше: если все получится, нельзя, чтобы девчонки что-либо заподозрили, ну а если лестница меня скинет, очередная провальная попытка не станет всеобщим посмешищем.

За обедом мы запихали в себя какой-то еды, не особо распознавая, что именно жрем (Хьюстон даже пытался сожрать подставку для салфеток, приняв ее за куриную ножку), и свалили в чулан на первом этаже. Очень удобный чулан, заброшенный, недавно мы трахались там с Дубравиной.

Я достал из кармана платок, в который заботливо уложил волос Чумаковой, добытый на эликсирике. Длинный светлый волос с шипением растворился в густом грязновато-сером зелье и окрасил его в мутно-оранжевый цвет, как у сгнившего апельсина.

— Смотри не трахни меня по ошибке, — строго погрозил я Хьюстону пальцем и залпом опрокинул в себя всю порцию.

— Если что — кричи и зови на помощь, — на полном серьезе посоветовал тот и отступил от меня на шаг.

Кишки скрутило, как будто я выхлестал три бутылки виски. Я чуял, как ноги становятся короче, волосы длиннее, плечи уже, руки тоньше. Между ног больно стрельнуло, и я испугался, что член просто-напросто отвалился, но на самом деле, он вместе с яйцами втянулся в промежность. Самое мерзкое ощущение из всех, какие я когда-либо испытывал. Когда превращение почти завершилось, неведомая сила потянула меня за соски, и в одночасье я заимел отличные сиськи.

— Зашибись, — прокомментировал Псарь, разглядывая меня. — С двух шагов не отличишь.

— Ну как? — рубашка болталась на мне, ботинки оказались вдвое больше ног.

— Переодевайся, — гадко оскалился Гордей.

— Бля, я чувствую себя гномом, — пожаловался я, скидывая тряпки.

— Всегда хотел посмотреть на Челси в мужских трусах, — задумчиво протянул Хьюстон, и я опять не понял, издевается он или реально изврат.

— Медальон, Прогноз, — напялив платье, позаимствованное из прачечной, я вытянул руку, и Прогноз, шутливо поклонившись, подал мне Скрыт-медальон. — Все запомнили? Сидите в общаге и рассказываете всем, что я у Разумовской.

— Иди уже, — кивнул Псарь, показавшийся мне огромным. — Или дай я тебя полапаю, — он вроде как рванул ко мне, но передумал: — А, не, что-то не хочется, я же знаю, что там ты.

— Бля, мне не хватает моего хера, а сиськи, наоборот, мешают. Слышите, парни, они весят тонну, я не вру. И прыгают туда-сюда, когда я иду. Вот бля.

— Соберись, — заржал Гордей. — Не знаю, как вы, а я, превратившись в пташку, первым делом подрочу. Всегда хотел узнать, какие у них ощущения.

— Эмиссар, ты идешь как парень, — заметил Рома.

— Потому что я парень.

— Сейчас ты не парень, сейчас ты почти гермафродит.

Я не стал уточнять, что он имел в виду.

В общаге толкались с десяток человек, когда мы пришли. Псарь, Хьюстон и Прогноз уселись у камина, а я вдохнул поглубже и шагнул на первую ступеньку. Обычно лестница сбрасывала на шестой.

Вторая, третья. Я заволновался. Четвертая, пятая. Чуть вспотел. Парни внизу затаили дыхание. Шестая. Седьмая.

Никакой реакции. Меня приняли за своего. За свою, кхм. Чертовски необычное чувство.

Я оглянулся, зная, что меня не видно, и все равно показал фак. Всем и сразу. В принципе уже можно было спускаться, но впереди целый час действия эликсира, жалко тратить его впустую.

Спальни в женском крыле были расположены точно так же, как у нас. Комната четвертого курса оказалась предпоследней. Я прислонился к стене и стал дожидаться, пока пташки вернутся. Конечно, я не исключал, что Елизарова отправится по своим делам старосты, а Чумакова на собрание клуба по ворожбе, но все же рассчитывал, что мне повезет.

И мне повезло.

— …ой, да ладно, все познается в сравнении, — уверенно говорила Милена, заворачивая с лестницы в коридор. Чумакова молча улыбалась, Елизарова открыла дверь, и я проскользнул в спальню вслед за Златой. — Ты сама говорила, что когда-то была в восторге от этого красавчика, который окончил академию в прошлом году… как его звали… Миша? Макс?..

Я удобно устроился на стуле у входа, не опасаясь быть обнаруженным, потому что все четверо улеглись по кроватям.

— Я хочу забыть об этом, — буркнула Чумакова, с остервенением распуская бахрому полога. — Но ты в чем-то права, многие из парней кажутся сносными, пока не найдется кто-нибудь получше.

— Намекаешь на Соколова? — ехидно протянула Злата.

— А почему бы и не намекнуть, — хихикнула Елизарова, и я напрягся.

— Да я не намекаю. Я тебе прямо скажу, что Соколов это то, что нужно: ненавязчивый, аккуратный, симпатичный. И хер у него большой. Только ему не говори, что я так сказала.

— И не храпит, — Елизарова захихикала громче. Я уже придумал четыре способа уничтожить Хьюстона и сейчас размышлял еще над двумя.

— А ты откуда знаешь? — выпучила глаза Злата.

— Челси сама говорила.

Я расслабился.

— О да, это чуть ли не самый большой плюс. Ненавижу храп, — поморщилась Чумакова.

— Кто еще у нас есть? — Видимо, Маркова продолжала начатую за обедом тему. — Свиззаровский, Пашков… кстати, Ева, ты нравишься Пашкову, ты знаешь?

— Больше, чем хотелось бы, — скривившись, ответила Елизарова.

— Колосов! Да, это неплохой вариант, — раскатала губу Маслова. — Высокий, светленький…

— Он тупой. Ну, он правда тупой, девочки, кое-как наскреб баллы на Квалификации, хотя от учебников не отрывался, — безапелляционно заявила Челси, и я с ней мысленно согласился.

— Еще Чернорецкий, Исаев, а из старших Верейский. Даже Меркулов неплох, красивый, и мозги на месте, ну, не будь он таким говнюком, конечно, — прикидывала Милена.

— Объективно да, — согласилась Злата, — но как подумаю, что он с Виредалиса, и какой он мерзкий, так сразу фу. Ой, — она как будто вспомнила что-то важное, — я же спросила у этой Эммы с третьего, как ей удалось заполучить Чернорецкого.

— И-и?

— Ничего определенного, но зато рассказала, что у него много шрамов, и что она дает ему в задницу. Фу-у-у.

— Фу-у-у, — подхватила Маркова. — И вот она сама прям призналась?

— Намекнула, что э-э-э… они настолько близки, что… ну в общем, вы поняли. Вроде как похвасталась.

— Соколов тоже весь в шрамах, — задумчиво протянула Чумакова. — Может, они ставят эксперименты друг на друге? От этих придурков и не такого можно ожидать. У Исаева нет никаких отметин? — она покосилась на Елизарову.

— Да, Ева-а-а, что насчет Исаева? Хорошо трахается? — Маслова изогнулась на подушках, свесилась с кровати головой вниз и уставилась на Елизарову, как летучая мышь.

— Ну, мне же не с кем сравнить, — та пожала плечами, даже не покраснев, — раз мы об этом. А отметины… они постоянно с кем-нибудь схлестываются, так что неудивительно.

Я подался вперед и вгляделся в лицо Елизаровой. Кажется, она не врала. Либо мастерски притворялась.

— Ну, а вообще? Ты видела его голым?

— У-у-у, ну нет, — развеселилась Чумакова, — они в форме кувыркались!

— Да кто вас знает, делов-то: трусы сняла — и вперед, — заржала Маслова.

— Видела, — коротко бросила Елизарова. — Нормальный.

— Нормальный? И все? — разочарованно протянула Злата.

— Эм, ну а что ты хочешь знать? Э, у него твердая задница. От него приятно пахнет. Он жутко тяжелый. Нормальный.

— Кончает быстро?

— А вы с какой целью интересуетесь? — Челси изобразила, что вставляет в глаз монокль, ткнула пальцем в направлении Масловой, и я чуть не заржал.

— Ну интересно же, чем так восхищаются эти дуры с Каэрмунка. — Милева задумчиво задрала юбку и почесала бедро.

— Ты чувствуешь, что слово «дура» и «Каэрмунк» не помещаются в одном предложении?

— Не уходи от ответа, Ева, выкладывай.

— Я не засекала, — раздраженно отмахнулась Елизарова и уткнулась носом в подушку.

— А что у тебя с Бакуриным? Почему вы с Исаевым теперь как кошка с собакой? Почему больше не трахаетесь? И почему Исаев с Дубравиной, а не с тобой? Он же за тобой два года бегал, — Злата задрала ноги и поболтала ими в воздухе, демонстрируя кружевные трусы.

— А Дубравина ему писю сосет, — съехидничала Чумакова, и Елизарова прыснула, а потом призналась:

— С Ваней… непонятно. Но он мне нравится.

Я сжал в кармане палочку и прищурился.

— Мне кажется, — небрежно сказала Чумакова, переворачиваясь на живот, — или вы собирались сходить на латынь?

— Блин, да, — спохватилась Маслова, быстро вскакивая с постели и обуваясь. — Профессор обещала помочь с сочинением.

— Ну почему мы всегда опаздываем? — заломила руки Маркова, хватая сумку и косметичку.

Они свалили.

Глава 12

Как только дверь закрылась, Елизарова растянулась во весь рост и с облегчением выдохнула:

— Как они бывают утомительны.

— Не то слово. — Челси рассматривала собственные ногти. Обе помолчали. — А Исаев, Ева?

— Что?

— Ты говоришь, что тебе нравится Бакурин. А Исаев? Ну, ты ведь не стала бы с тем, кто тебе совсем не нравится, так?

Елизарова ответила не сразу. Она лежала на спине, запустив руку в волосы, и качала ногой.

Не сказать, что ответ имел для меня значение, но стало любопытно.

— Он…

Чумакова встала на четвереньки и испытующе поглядела на нее. Елизарова села, сейчас она смотрелась растерянной, задумчивой, но в какую-то секунду выражение лица сменилось на заносчиво-ироническое.

— Я… в общем, мне нравится, как он трахается, — припечатала Елизарова, уставившись на Челси. — Как он выглядит. В целом, — потерла переносицу. — И мне нравится его трогать.

— И когда он трогает тебя, — пропела Чумакова, и Елизарова попыталась передразнить ее физиономию.

— Отстань, дура, — беззлобно кинула Елизарова.

— Бакурин, Вербин и Пашков тоже хорошо выглядят. И все они не прочь потрогать…

— …нас обеих, — мрачно закончила та.

— Аминь. Ну что, Елизарова, — задорно произнесла Чумакова спустя какое-то время, — пока никого нет…

Я насторожился, потому что Челси выглядела излишне хитрожопо, а Елизарова собрала конечности в кучу и, встав на коленки, швырнула в нее подушкой:

— Ты извращенка, Чумакова.

— Ну дава-а-ай! Мне одной скучно. Да-вай, да-вай, — она раскачивалась на кровати. — Наперегонки, м?

Елизарова засмеялась, запихав в рот краешек пододеяльника, и я решил, что не уйду, пока не увижу, чем они собрались заниматься. Хотя час, отведенный эликсиром, уже подходил к концу. И у меня было смутное подозрение, но не могло же оно подверди…

— Ты сучка, Чумакова, — с улыбкой выдохнула Елизарова, и они с Челси одновременно откинулись на подушки, задрали ноги и стащили с себя трусы.

Я разом охуел, бесшумно привстал со стула и подобрался к кровати Елизаровой, чтобы лучше видеть.

Стра-а-анник онанирующий.

Наверное, мне следовало пожалеть, что я сюда попал, но вместо этого я, не отрываясь, следил, как Елизарова, расставив ноги, поводила по своей влажной дырке и пристроила пару пальцев на клитор. Сначала она дышала ровно, потом закусила губу и запрокинула голову, бедра ее подергивались в такт движениям пальцев. Судя по звукам, с Чумаковой происходило то же самое.

— Представь, что будет, если Злата с Миленой сейчас вернутся, — прерывисто выдыхала Челси, — и мы все-таки попадемся.

— Тебе не приходило в голову закрыть дверь?

— Мне — нет.

Они не отрывались от процесса.

Я все ждал, что у меня вот-вот встанет, но вспомнил, что вставать нечему. Зато появилось гадкое ощущение тяжести между ног, как будто эти хреновые складки увеличились раз в пять и пульсировали. Я потер лобок через ткань трусов и понял, что они намокли.

Елизарова приподняла задницу, и я подавил желание помочь ей. Ну, я типа болел за Елизарову. Еще пару минут она елозила пальцами, чуть приоткрыв рот и опустив веки, затем повернула голову на бок, зарывшись в собственные распущенные волосы, и коротко застонала.

Сразу следом кончила Чумакова.

А я… Я, бля, не знаю, кончил я или нет.

— Почти ничья, — подытожила Чумакова, напяливая трусы. Хорошо все-таки девкам, никаких следов. Ну почти.

— «Почти» не считается, — Елизарова показала язык, нашарила комок кружев под подушкой, и, пока она приводила себя в порядок, я прислонился к косяку и приготовился смываться как только откроется дверь.

***

Вчера я не рассказал парням о том, что видел. Ну, то есть рассказал, но не до конца. Сказал, что Елизаровой понравилось, когда я ей вставлял, сказал Псарю про Эмму, а Хьюстону про Чумакову. Ну и все. Главное, что мы нашли способ проникать в женские спальни.

Утром я проснулся первым. Прогноз храпел, присвистывая, Псарь раскидал лапы так, что одна свисала с кровати и казалась оторванной, Рома не подавал признаков жизни. Как и всегда.

Я повалялся в постели, встал и потащился умываться. В уборной я сбросил с себя одежду, включил воду и принялся чистить зубы.

Выходит, Елизарова приходила в раздевалку, потому что ей хотелось еще. Ей понравилось, это факт.

Я вспомнил ее слова и внимательно рассмотрел себя в зеркале, хотя раньше за собой такого желания не замечал. И мне понравилось то, что я там увидел. Вроде все на месте, член в порядке, брюха, как у Прогноза, нет, плечи тоже в норме, даже длинный шрам, последствие неудачного падения, неплох.

Я хмыкнул, сплюнул пену и наклонился за брюками. Задницу щупать не стал, чтобы уж не быть как девка.

***

На инквографии мы изучали систему образования мира инквизов. Мы с Псарем посочувствовали бедным семилетним инквизам, которые завязывают с детством так рано, и даже записали предметы, которые те изучают четыре года подряд. Какой только шлак они не изучают, скажу я вам.

Мне в голову пришла мысль, что Елизарова и Чумакова тоже ходили в эту начальную школу, а я ни разу не слышал о такой от них.

— Не, ну в принципе все логично. Нас же учат писать там, считать, читать до того, как отправляют в инквизские школы. За меня мать взялась лет с четырех, — Псарь скривился: то ли от воспоминаний о Веронике Чернорецкой, то ли осознал, что чародеям приходится еще хуже, чем инквизам.

Мы поперлись на обед.

— Прикинь, если семилетних колдунов собрать вместе? Они же разнесут любое помещение. Да любую усадьбу разнесут, стоит случиться стихийному выбросу хотя бы у двоих-троих одновременно.

Мимо прошли наши пташки, Елизарова со мной до сих пор не здоровалась. Я едва сдержался, чтобы не намекнуть ей на позавчерашнее представление в спальне. Хотя, разумеется, не сделал бы этого, ведь это означало бы выдать себя с головой.

— Привет, Челси, привет, Ева, привет, Милена, привет, Злата, — в своей обычной манере поздоровался Хьюстон и получил четыре привета в ответ. Как у него это получается, ума не приложу.

Елизарова отделилась от подружек и уселась рядом с Бакуриным. Он засосал ее и, только закончив, начал жрать. Я отвернулся и принялся за отбивную, некстати вспомнив, что Бакурин, по мнению Чумаковой, хорошо выглядит.

***

Завтрак уже подходил к концу, когда двери распахнулись шире, и в Главный зал торжественно вошли члены комиссии. Отца с ними не было.

Цареградский взял слово и коротко представил всех четверых. Имен я не запомнил. Потом, без лишних предисловий, заговорил мистер Альберт:

— Проверка, проведенная нами, выявила серьезные проблемы, касающиеся морального облика студентов и преподавателей. — Мы отложили вилки и навострили уши. Псарь фыркал, Верейский конспектировал, удачно играя роль педантичного старосты. — Согласно принятому решению, в Виридаре с понедельника будет введена должность Главного Наблюдателя. В круг его должностных обязанностей входит, главным образом, контроль за нравственностью студентов как в учебное время, так и в периоды отдыха, а список полномочий включает право издавать указы локального характера и применять санкции за их неисполнение.

— Что это значит? — громко спросил кто-то за столом Виредалиса.

— Это значит, что Советник внедряет в Виридар своего человека, — буркнула Челси.

— Расслабьтесь, — уверенно произнесла Маслова. — Ну прибавится еще один Уфимцев. Ведь так и так никто не занимается сексом в коридорах или на глазах у преподавателей.

А ведь в чем-то Злата права. В любом случае, все жмутся по чуланам и спальням, хоть есть Главный Наблюдатель, хоть нет его. Я вот вообще не представлял, как он может уследить сразу за всеми. У него ведь нет нашего Поводыря.

Я исподтишка покосился на Елизарову. Она помешивала ложкой чай в кружке и смотрела в одну точку.

***

Целый день всей общагой обсуждали, как насолить Главному Наблюдателю. В конце концов, Псарь взобрался на стол, направил палочку на свое горло и переорал всех:

— Думаю, девушки меня не простят, но я буду называть вещи своими именами.

Обычно после такого предупреждения следовали слова, которые при всем желании цензурными не назовешь.

— Мы с Эмиссаром… Эмиссар! — он махнул мне. Я тоже запрыгнул на стол и встал рядом. — Мы с Эмиссаром призываем вас не пасовать перед говнюком из Совета и занять все чуланы в Виридаре, какие есть. Даже Цареградский не смог бы разделиться на столько частей, сколько в усадьбе чуланов, а Главный Наблюдатель тем более. Кто «за», прошу дать знак. Дамы, дорогие, вас это тоже касается.

Мы с Гордеем разом вскинули руки, медленно, одна за другой, поднимались лапы старшекурсников, лицо Верейского отразило явную внутреннюю борьбу статуса старосты и желания вставлять пташкам. Перваки тоже голосовали «за», но, скорее, за компанию и в порыве всеобщего энтузиазма. Из девчонок, не колеблясь, выбросили вверх кулаки Челси, Злата, почти все пятикурсницы и пара третьекурсниц. Я обвел взглядом общагу, считая, и вздрогнул от неожиданности. Елизарова смотрела прямо на меня, но при этом оставалась неподвижной.

***

— Привет, Елизарова, — от балды сказал я, встретив ее утром в общей комнате. Мы одновременно спустились из спален.

Елизарова окинула меня взглядом как слизняка и, развернувшись, ушла.

Я заметил, что она ярко накрашена, хотя первой парой стояла трансформагия. За завтраком они с Бакуриным сосались и громко ржали, а я понял, что Елизарова, похоже, старается для него.

***

Главный Наблюдатель прибыл в академию еще вчера. Одевался и вонял он так, будто ему на самом деле никто и никогда не давал. Примерно таким я и представлял главного ханжу чародейского мира: костлявый, но при этом постоянно потеющий, с губами-варениками, круглыми глазами и жидкими седыми волосами. Замотанный в плотный плащ и серый шарф (даже в помещении) он хмуро озирал студентов и профессоров, как будто каждый из них задолжал ему лично кучу ассигвалей, и вытирал морду мятым платком.

Главный Наблюдательприехал не один, а с помощницей. Помощница, девица лет двадцати пяти, напротив, выглядела аппетитно: с сиськами и годным ртом.

Псарь скептически скривился и выразил сомнение, что эта особа поспособствует нашему нравственному совершенствованию.

— Они будут играть в хорошего и плохого гвардейца, — выдал таинственную фразу Хьюстон.

А я почему-то представил извращенный секс.

***

На эликсирике Залесский поделил нас по принципу «умный — тупой». Судя по тому, что мне в пару досталась Елизарова, к лучшим студентам Богдан меня не причислял. Однако я простил ему эту мелочь; небольшая цена за возможность целых полтора часа донимать Елизарову.

— Исаев, хватит пялиться на доску, как будто что-то понимаешь в рецепте. — Первое, что сказала мне Елизарова за эти дни. — Я не хочу из-за тебя получить какую-то жалкую тройку, поэтому предлагаю распределить обязанности. Ты будешь готовить ингредиенты, а сам процесс я возьму на себя.

— По рукам, — быстро отозвался я и взялся за нож. — Подержать? — Я заметил, что она все время раздраженно откидывает волосы с лица, и запустил в них руку, собирая и наматывая на кулак. Елизарова протестующе дернулась.

— Не надо.

Я задавил в себе желание притянуть ее за волосы к себе и отпустил. Неподалеку Псарь и Светка мило беседовали, но, признаться, мне не было до них никакого дела.

— Елизарова.

Никакой реакции.

— Елизарова. Елизарова-Елизарова-Елизарова.

— Что?

— Ты обиделась, потому что я сказал правду?

Она, конечно же, знала, о чем я.

— Подай тертый коготь грифона.

— Елизарова. — Я откровенно и долго рассматривал ее, и Елизарова прекрасно все видела. — Елизарова. Ты не хотела, чтобы кто-то знал, верно, но все и так знали. Елизарова. — Она склонилась над котлом, а я вспомнил, что Елизаровой нравится меня трогать.

— Сок алоэ, Исаев.

Я подал, а сам встал вплотную, делая вид, что интересуюсь дрянью в котле.

— Елизарова.

— Отвали, — сказала она так, будто говорила с бывшим мужем. Устало и заезженно.

— Елизарова. — Я типа поддразнивал, и это чувствовалось. — Расслабься, Елизарова, — ей в тон ляпнул я первое, что придумалось.

После эликсирики я потащился за ней, решив довести до ручки.

— Елизарова. Придешь в раздевалку сегодня? Придешь? А там как повезет: может, тебя встретит Бакурин, а может, я.

Елизарова резко остановилась и ткнула в меня пальцем. Я невольно улыбнулся. Она казалась взбунтовавшимся домовенком, таким же дерзким и мелким.

— Хватит, Исаев, мне надоело это слушать. Ты тупой. Все.

— Ну-ка, отошли друг от друга. — Главный Девственник чародейского мира вылез из потайного хода и грубо пихнул Елизарову.

— Не трогайте ее, — меня с души воротило от одного нахождения рядом с ним.

Елизарова удивленно уставилась на меня. Главный Наблюдатель тоже, снизу вверх.

— Вот такие девицы и оказываются потом в щекотливых ситуациях, — проворчал потный урод, и я с трудом сдержался, чтобы не проклясть его.

Урод быстро зашагал прочь, Елизарова, нахмурившись, смотрела ему вслед и теребила край юбки.

— Он тебя не знает, — грубо рубанул я, тоже провожая его взглядом. — Они там думают, что мы ебемся со всеми подряд. Что мы просто ебемся, потому что нечего делать.

— Разве нет?

Сейчас Елизарову почти полностью скрывала тень, только на лицо падал свет факела, и я с легкостью представил ее голой.

Мне тоже нравилось трогать Елизарову и ее сиськи.

Я вздохнул, пожевал губу и не стал отвечать.

***

Вместо флороведения нас выстроили в холле по курсам, каждый курс в две шеренги — парни и девчонки (Главный Наблюдатель настаивал на гендерном делении). В этой плотной, вразнобой дышащей толпе я стоял прямо за Елизаровой, сзади напирали пятикурсники, вперед мешали пройти младшие. Топтались как в тесной банке, задевали друг друга, а я даже не пытался сопротивляться. Я представил, что можно прижаться к спине Елизаровой под благовидным предлогом. Елизарова не смогла бы даже пикнуть, потому что Разумовская строго-настрого запретила издавать какие-либо звуки, и я спокойно водил бы ладонями по ее заднице. Она попыталась бы отпихнуть мои руки, но бороться слишком явно — вряд ли.

Короче, у меня опять стоял. Но после того, как Елизарова опустила меня в Главном зале, а я опустил ее, я дал себе слово терпеть и не дрочить на нее. В общем-то удавалось. Постарался подумать о чем-нибудь мерзком, например, о том, как выглядит без одежды Главный Наблюдатель, но даже это не помогло.

Тем временем (я даже испугался, что способен вызывать людей силой мысли) Наблюдатель явился в холл собственной персоной, в сопровождении помощницы. Та что-то насвистывала под нос, а мы даже не знали ее имени.

Псарь наклонился к Хьюстону, оба ухмыльнулись и подали мне знак, что потом расскажут.

— Вас собрали здесь затем, чтобы ознакомить с содержанием Приказа номер один Главного Наблюдателя господина Советника…

Так вот для чего нужна эта девчонка — зачитывать приказы высоким, визгливым голосом, от которого мог случиться запор.

В приказе говорилось, что «юношам и девушкам рекомендуется сохранять дистанцию», и даже указывалось, какую. Я прикинул. Получилась ровно такая дистанция, чтобы нельзя было дотянуться до пуговиц одежды друг друга.

— Да мы сейчас стоим ближе раз в пять, — возмутился Никита.

Мы с Гордеем, не произнеся больше ни слова, сговорились нарушать приказ как можно чаще.

На ужине сели между девчонками, а не рядом, как обычно, потом Псарь вызвался проводить до общаги Эмму и не вернулся, разумеется. Мы с Хьюстоном и Прогнозом покурили, затем корпели над Поводырем, дорисовывая недавно обнаруженный коридор, и после по зову желудков направились на кухню.

Вход, как ни странно, нам преградили Елизарова и Корсаков.

— Сюда нельзя, — заявил Корсаков, выпятив грудь.

— Это ты, что ли, нам запретишь? — На говно я смотрю гораздо более уважительно.

— Приказ номер два Главного Наблюдателя, Исаев, — перебила Елизарова, помахав листком с печатями. — С этого дня запрещено пребывание студентов в местах, где им быть не положено, например, в чуланах и пустых кабинетах. Кухня тоже относится к списку табу. Дежурство старост, по мнению, Наблюдателя, спасет кухню от набегов голодных варваров.

В общем, они нас не пустили, а сражаться (буквально) за кусок мы не собирались.

Зато я узнал, когда и по какому пути Елизарова пойдет назад в общагу.

— Елизарова. — Я, увидев ее спустя два часа, затушил сигарету о стенку и быстро пошел следом. Елизарова прибавила шаг. — Елизарова, остановись.

Она послушалась, но не повернулась. Я обошел ее и повторил:

— Елизарова. А где рыцарь Корсаков?

— У них практическая астрономия. Что ты хотел, Исаев, говори живее, до отбоя… — Елизарова взглянула на запястье, но я накрыл ее наручные часы ладонью и перебил:

— Уже нисколько, сейчас будет колокол.

И точно. Вдали гулко прокатилось низкое «Бу-у». Свечи, заколдованные определенным образом, начали гаснуть через одну.

— Ты же староста, Елизарова.

— Зато ты нет. — Она слабо дернула руку.

— Пф-ф, ну оштрафуй меня тогда — и продолжим.

— Говори.

— Говорить?

Я не знал, что еще ей говорить, чтобы она доперла. Я уже по-всякому пытался за эти недели. Я точно знал, что она приходила тогда в раздевалку ко мне.

Пусть не пиздит, что ей это не нужно.

— Говоришь, в чуланах и заброшенных кабинетах быть не положено, да?

— А ты разве собираешься подчиняться? — с жутким недоверием протянула Елизарова.

— А в коридорах можно?

Я не уверен, что мы с Елизаровой подразумевали под словом «можно» одно и то же. Елизарова, наверное, думала «находиться», а я как-то больше склонялся к «трахаться».

Она с подозрением изучала мое лицо.

Я опять хотел ее.

— Ты ведь хочешь. Хочешь заниматься сексом. Нужно позволить себе, — вкрадчиво прошептал я, задирая юбку и стягивая с нее трусы. Стянул до колен и оставил.

Елизарова дышала тяжелее обычного и жалась к стене.

— Я… позволяю.

Она на мгновение отвернулась, но бежать не пыталась. Я расстегнул ремень и сжал ее задницу.

— С кем? С этим козлом, что ли? С Бакуриным, который такой же рыцарь, как и Корсаков? Рыцари не трахают прекрасных дам, или я ошибся в нем?

— С еще каким козлом, да, — прошипела Елизарова и с силой провела по моей спине и ягодицам. Я почувствовал, как брюки слезли вместе с трусами, оставив жопу и член голыми.

Я стянул трусы до конца, приподнял ее бедро и кое-как пристроился к дырке, чуть присев.

Было жутко неудобно одновременно удерживать Елизарову (и при этом не расшибить ей затылок о стену) и самому стоять на ногах. А еще в коридор в любой момент мог ворваться какой-нибудь заблудший говнюк из перваков.

Елизарова почти повисла на мне. Я наслаждался не столько ощущениями, сколько тем, что она дала мне снова. Сама, я ведь и не просил толком.

— Не рассказывай Ване, — первым делом попросила Елизарова, когда мы закончили. — И вообще никому. Не надо больше публичных заявлений. Если ты, конечно, не тряпка.

— Почему я должен молчать? — Я решил потрепать ей нервы.

— Глупый вопрос. — Елизарова поправила цепочку на шее.

— Вы спали хоть раз? — я застегнул ремень и взмахнул палочкой, избавляясь от следов.

Она, поколебавшись, покачала головой.

— Тогда наоборот получается. Это я не должен знать о Бакурине. Но если ты желаешь и дальше делать вид, что ты с ним, то делай. Я не эгоист. Ну окей, не такой эгоист, как ты думаешь. Если ты так хочешь, хорошо. Да мне все равно. — Я поднял руки и тут же опустил. — Я знаю, о чем ты на самом деле думаешь.

— И ты… как это у вас называется?.. Не стремаешься?

Я фыркнул:

— Посмотри на себя. — Елизарова опустила глаза и поправила юбку. — Ты только что трахалась со мной в коридоре и не думала о том, что нас могут увидеть. И даже не надейся, Елизарова, — я закатал рукава рубашки и навис над нею, — что сейчас я презираю себя или тебя. — Слова брались из пустой башки, как из бездонной дыры. — Мне это нравится, — я пожал плечами. — Я имею в виду… ты, без трусов, короче, ты поняла. И я захочу еще.

Елизарова откинула волосы с лица. Рука чуть дрожала.

— Скажи что-нибудь.

— Если захочешь, приходи в раздевалку, — съязвила Елизарова. — А там как повезет: может, тебя встречу я, а может, Бакурин.

***

Мы с Псарем ворвались в Главный зал, когда завтрак подходил к концу. Быстро миновав расстояние до нашего стола, мы нашли свободные места. Я, проходив мимо Елизаровой и Бакурина, остановился и четко произнес:

— Доброе утро, Елизарова.

Она подняла взгляд от тарелки и молча посмотрела мне в глаза, потом спокойно, почти равнодушно сказала:

— Привет, Исаев.

Затем вернулась к еде и разговору с Бакуриным. Я глазом не моргнул, потому что предвидел подобную реакцию, раз уж Елизарова просила никому не рассказывать про наш вчерашний секс. Просьбу я выполнил. Даже Псарь не узнал.

— Вы, кстати, нарушаете Приказ номер один, — хохотнул я и приземлился рядом с Гордеем.

Главный Наблюдатель жевал кашу и зыркал по сторонам, девица с сиськами, его помощница, ощупывала взглядом каждого, кто появлялся в Главном зале, и постоянно что-то писала.

Бакурин, тем временем, вскочил на ноги, сгреб в охапку свое шмотье и, не поцеловав Елизарову, просто махнул ей. При этом покосился на Главного Наблюдателя. Зассал.

Зато Псарь демонстративно засосал Эмму на глазах у всех. Залесский, казалось, вот-вот заржет, Разумовская делала вид, что увлечена газетой, Наблюдатель, напротив, заволновался, возбудился и поспешил к нам.

— Минус десять очков с Рубербосха, с каждого, — заверещал он, потея и воняя, — и наказание. Вы разве не слышали приказ? Или не поняли его смысл?

— Это природное влечение, — заявил Псарь. — Мы не можем ему противостоять.

Все заржали, Наблюдатель побледнел.

— Еще минус десять очков. Соблюдайте дистанцию, — он взмахнул палочкой, и Эмма отъехала от Гордея на несколько сантиметров.

— Не разлучайте на-а-ас! — завыл Псарь на весь стол, и девчонки захихикали.

— То-то же, — торжественно и удовлетворенно процедил тот, приняв стенания Псаря за чистую монету.

Чумакова, пока Наблюдатель не видел, покрутила пальцем у виска, Елизарова заулыбалась, сдерживая хохот, а Верейский поправил воротник рубашки и громко попросил пташек разойтись, чтобы он смог пройти, не задев никого.

Главный Наблюдатель с одобрением покивал. Никита показал ему в спину фак.

После урока Шереметьева я зажал Елизарову в нише за статуей и хотел засосать, но она не позволила.

— Не надо, Исаев, — она увернулась от моего рта и прерывисто вздохнула.

Снова здорово. Вчера же все было нормально, хрен знает, что случилось сегодня.

— Что «не надо»?

— То, что ты хочешь, — с нажимом ответила Елизарова и толкнула меня в плечо. Я почти не почувствовал, но руку ее поймал и сжал. — Не надо.

— Вчера ты тоже хотела. — Я уже понял, что она будет стоять на своем до конца, но, может, удастся потереться о сиськи.

Елизарова промолчала, потом медленно произнесла:

— Это…

— Это? — я вопросительно приподнял брови.

— Я даже толком не помню… вчера.

— Ты была под заклятием? Или плохая память, Елизарова? — я откровенно иронизировал.

— Ой, завали, Исаев. — Елизарова раздраженно сморщилась. — Исаев!

Я пытался добраться до ее рта, но не сумел.

— Да успокойся, Елизарова, я не заставляю тебя трахаться со мной. Почему ты такая…

В голове крутилось одно-единственное «дура». Такая дура.

— Какая?

Я слабо улыбнулся.

— Такая.

Точка. И я ушел.

Глава 13

Вечером помощница Главного Наблюдателя притащилась посмотреть на нашу тренировку, и я как следует разглядел ее.

Пташка с годными сиськами, пухлым ртом и острым взглядом была блондинкой, но Чумакова за завтраком презрительно отметила, что блондинкой крашеной. Я разницы не видел, пришлось верить Челси на слово.

Звали помощницу Наблюдателя, как оказалось, Иванна Беккер, она окончила Виридар девять лет назад, а сегодня два с половиной часа просидела на трибуне и все это время строчила в блокноте.

Псарь с Хьюстоном пообщались с парнями из Каэрмунка и узнали ее имя еще на общем собрании, когда та зачитывала приказ: в школе Беккер промышляла сплетнями, причем врала настолько убедительно, что даже на Высшем Чародейском Экзамене убедила экзаменаторов в существовании заклинания, способного собрать пролитую жидкость обратно в сосуд. Да, я тоже слышал что-то такое про Иванну. Давным-давно. Мы ее не застали, конечно, но академические легенды живучи.

Стоило мне скомандовать окончание тренировки, Беккер выползла на поле.

— Не замерзли? — вежливо осведомился Тимур, когда мы спустились.

— Согревающие чары, дорогой, — в тон ему ответила Беккер. — Простите?.. — Она коснулась моего локтя, я обернулся. — Вы очень хорошо летаете… не знаю вашего имени.

— Марк.

— Вы очень хорошо летаете, Марк, — со вздохом протянула она, глядя на меня снизу вверх. Я потеребил уздечку и кивнул:

— Да, неплохо.

— Давно играете? — Это начинало смахивать на допрос.

— Лет с трех, — я ухмыльнулся. — В команде с восемнадцати, если вы об этом. А вы пришли… зачем вы приходили?

— Я хожу смотреть на все тренировки. — Она вцепилась в мой рукав.

— Следите, как бы мы тут не развратили кого-нибудь? — я полушуткой прощупывал почву, в какой манере лучше вести беседу.

Она махнула рукой и помотала головой, как будто отряхивалась.

— Я считаю всю эту ерунду с приказами и запретом секса абсурдной. Но я обожаю крылатлон, — живо поделилась Беккер, — всю жизнь хотела писать о спорте, стать журналисткой, да отец не позволил и определил меня в Департамент образования. У него больши-и-е связи, у моего папеньки.

— Понятно.

— Но мне плевать на отца, — она покусывала губу, и я с опаской бросил взгляд на длинные ногти.

— Вы все равно пишете, — догадался я. — Это заметно. — Мы одновременно подавили смех, когда я выразительно указал на блокнот в руке Беккер.

— Вы правы, Марк, пишу. Под псевдонимом. И не о спорте.

— Под каким? — разговор становился бессмысленным, но мы медленно шли к усадьбе вместе, и гробовое молчание было бы неловким.

— Этого не знает даже Иннокентий Вернер, а он главный редактор «Чародейского Вестника», если ты не в курсе.

Иванна сходу перешла на «ты».

— Подбрасываете статьи ему под дверь?

Беккер остановилось, я тоже притормозил.

— Да как ты разговариваешь со старшими! — она расхохоталась, но тут как будто опомнилась, и улыбка махом сгинула. — Встречаешься с кем-нибудь? — деловито поинтересовалась Беккер, навострив карандаш. Ее взгляд был липким, и мне стало не по себе.

— Не думаете же вы, что я скажу правду помощнице Главного Наблюдателя, — надерзил я.

— Какой нахал, — в ее голове послышалось восхищение и капля удовлетворения. — Симпатичный нахал. Я приду на завтрашнюю тренировку, — помешкав, добавила Беккер.

Это не было вопросом. Иванна несколько секунд пялилась на меня, потом хитро улыбнулась и зашагала прочь.

***

Вчерашний разговор с Иванной получился самым странным за последний месяц. Даже Елизарова была более понятной.

— Сакральный смысл нахождения Иванны в Виридаре? — Хьюстон оторвался от чертежа. Дело было после завтрака, мы сидели в общаге и прикидывали, есть ли в Виридаре потайные этажи.

Я искренне считал, что они существуют, где-нибудь между пятым и шестым, или вторым и третьим. Даже названия для них придумал, осталось только найти. Если есть потайные ходы и комнаты, почему не быть целому этажу. Хьюстон с его великолепным пространственным мышлением меня поддержал.

— Никакого смысла. Она идейно на нашей стороне.

— С чего ты взял? — Псарь относился к идее поиска потайных этажей скептически, а потому настроение его портилось, стоило нам с Хьюстоном вернуться к теме. Гордей считал это потерей времени.

— Беккер вынуждена киснуть на нелюбимой работе, потому что ее отец так хочет. Но на самом деле, она жаждет стать журналисткой и обманывает отца. Также мы знаем, что Иванна уже пишет под псевдонимом. Много ты знаешь статей, написанных под псевдонимом, от которых не хочется поблевать?

— Мда, моралью здесь и не пахнет, — кивнул Хьюстон. — Псарь, а ты ведь должен понимать эту Беккер.

— Я?

— Ну да, на тебя тоже давили родители.

— А, в этом смысле… Ебал я их давление. — Он сдул челку со лба. — У меня с ними все, забыл?

— Иванна тоже ебала, — я хлопнул его по плечу и отвлекся от дальнейшего разговора, потому что по лестнице сбежала Елизарова и быстро направилась к выходу. Она набросила куртку поверх одежды, волосы заплела в две косы и опять накрасилась красной помадой.

Я за ней не пошел, само собой.

— …положила глаз на Эмиссара.

— Кто? — Я потряс головой и прислушался. — Елизарова?

— Да причем тут Елизарова. Беккер. Запала на тебя. — Псарь растянул лыбу и откинулся на спинку дивана, а я порадовался, что он не стал подъебывать по поводу Елизаровой.

— Пускай, — я хмыкнул и по старой привычке запустил руку в волосы.

— Она старая, — вставил Прогноз не в тему.

— Ну, зато опытная поди, — продолжал ржать Гордей. — Даже лучше, чем пташки с пятого курса. Слышь, Эмиссар?..

— А вдруг она подсадная утка, — перебил Хьюстон.

— Какая-какая утка?

— Ну, специально подбивает студентов нарушить приказы Главного Наблюдателя.

— Зачем?

— Советник же наверняка требует от Наблюдателя отчетности, сколько поймали, сколько предотвратили, короче, видимости, что люди работают, а не просиживают штаны.

— Хочешь сказать, что эта Иванна ляжет под Эмиссара, а потом сама же сдаст его? — Псарь с такой силой надавил на карандаш, что чуть не прорвал тетрадный лист.

— Не знаю, но не исключено. Мне вообще кажется, что Наблюдатель не так прост, а Беккер — еще сложнее. Вот увидите.

Я начинал опасаться предсказаний Хьюстона, потому что они все чаще сбывались.

Во время обеда за столом Флавальеха царило оживление, и мы не могли пройти мимо.

— Случилось что? — спросил Рома у Пашкова.

— Ага, — обеспокоенно подтвердил тот. — Главный Наблюдатель пытался напоить Колосова эликсиром Истины и допросить.

— Это запрещено, — безапелляционно заявил я. Отец несколько раз упоминал, что применять подобные вещи без санкции Магического Совета и серьезного повода — незаконно.

— Пытался? — мы повернулись к самому Колосову, тот казался растерянным и время от времени дергался. На веснушчатом лице выступили пятна.

— Ну, я почуял, что дело нечисто, и не стал пить. Просто сделал вид, что выпил. Наблюдатель начал расспрашивать про Диму и про мою…

— Неважно, — перебил Пашков, покраснев.

— Все и так знают, что вы вчера чуть не попались, — внезапно выдал Прогноз, и мы втроем повернулись к нему.

— А почему тогда мы не знаем? — Псарь угрожающе нахмурился.

— Потом, — замялся Леха и, когда мы отошли к нашему столу, затараторил: — Я слышал от младших… Флавальехцы говорили, что Пашков и старшая сестра Колосова сосались в пустом кабинете. Не знаю, как Наблюдатель прознал, и никто не в курсе, но он чуть не поймал их.

— Охереть скорость, — присвистнул Псарь. — Но как он выяснил? Нам необходимо знать, иначе у Главного будет преимущество.

— Кто-то доложил?

— Этот кто-то должен был перемещаться по усадьбе с бешеной скоростью, — я покачал головой. — Не нравится мне эта муть. Особенно муть с эликсиром Истины.

Я, честно признаться, до этого представлял запыхавшегося Главного Наблюдателя, который будет носиться по всей академии и разрываться на сотню частей. Но этот пенек действовал другими методами.

Вечером я с удовольствием наорал на Бакурина, который опоздал на тренировку и выглядел при этом жутко довольным.

— Вы еще даже не начали, — огрызнулся тот, на ходу снимая куртку, рубашку и пытаясь найти в шкафу свою форму.

— Чтобы начать, мне нужна вся команда, — отрезал я, надевая налокотники.

Бакурин, мерзко ухмыляясь, медленно повернулся и спокойно процедил сквозь зубы:

— Я не следил за временем.

Я прищурился, пытаясь уловить очевидный вроде бы смысл его слов. И я уловил, разумеется.

На шее Бакурина, чуть повыше ключицы, виднелась отметина, явно свежая.

Я прикусил язык, чтобы в отместку не выложить, чем мы с Елизаровой занимались позавчера, потому что Елизарова просила меня не говорить. И я чувствовал, что должен молчать. К тому же, Бакурин знает, что у нас с Елизаровой был трах.

Пускай Елизарова выпендривается, если ей нравится, но если я буду настаивать, она даст мне. Потому что… да и так все ясно.

Хотя почему я должен молчать? Только потому, что Елизарова так сказала?

Я уставился на Бакурина и представил, как Елизарова оставила ему этот засос. Впрочем, нет, я не представлял, что она сделала это намеренно, скорее, забывшись, когда Бакурин ебал ее. Намеренно вряд ли.

— Еще раз опоздаешь, заменю, — предупредил я, проверяя состояние уздечки. — Даю тебе две минуты, чтобы напялить шмотье.

Беккер пришла снова и стойко просидела на трибуне больше трех часов. Да, из нее выйдет хорошая журналистка, в погоне за сенсациями выдержка и упорство пригодятся.

— Привет, Марк, — фамильярно поздоровалась она, догнав нас по дороге в усадьбу.

— Привет, Иванна, — в той же манере ответил я.

— Ты сегодня что-то разошелся.

— Наоборот, это вчера я был слишком добр. — Настроения вести светскую беседу не было никакого.

— По-моему, твой нападающий не так плохо играет, как ты кричал. Личная неприязнь?

Я удивился ее проницательности.

— Это не ваше дело.

— Девушка, не так ли? Брось, Марк, народ читает спортивную колонку не столько из-за новостей крылатлона, сколько из желания перемыть кости игрокам.

— Любопытный взгляд.

— Она красивая? — спросила Иванна краем рта и достала сигареты. — Куришь?

Вместо ответа я протянул руку и вытащил из ее пачки одну.

— Собираетесь писать о нашей команде? — через силу пошутил я.

— Не исключено. — Иванна, похоже, реально собралась что-то кропать, не зря же ходила на все тренировки. — Так она красивая?

— Я некрасивыми не увлекаюсь. — Я выпустил дым и заржал. — Я вообще стараюсь не увлекаться.

— Наверное, старше тебя? — уверенно спросила Иванна.

— Старше, — честно ответил я и затянулся. — Ты правда думаешь, что этот мусор про команду опубликуют в приличной газете? Даже если ты его напишешь.

— Советник дал добро на небольшие еженедельные заметки о том, как проходит проверка, — торжествующе выдохнула Беккер, и я представил, сколько усилий ей понадобилось, чтобы получить разрешение. — Я смогу публиковать их в «Вестнике» под своим именем.

— То, о чем ты спрашиваешь, мало подходит для отчетной статьи.

Беккер прищурила один глаз и что-то записала в блокнот.

— А я не собираюсь отчитываться. Мы с Советником не обговаривали содержание заметок.

Она подмигнула, помахала указательным пальцем у меня перед носом и, напевая, пошла вперед.

***

Ночью я спал мало.

Долго не мог уснуть, размышляя о Беккер с ее писаниной, об эликсире Истины, о потайных этажах, которые мы так и не нашли, и об отметине на шее Бакурина. Вообще, мне было интересно, что за статью опубликует Иванна, и почему Главный Наблюдатель ведет себя как последнее чмо, применяя полузаконные штучки.

Руки чесались навалять Бакурину, хотя я понимал, как это глупо. У меня и поводов особых не было, потому что мы с Елизаровой не встречались, и, начни я раскидываться заявлениями типа «отвали от моей девушки», надо мной поржали бы в первую очередь Псарь с Хьюстоном, а потом уже остальные. Псарь вообще считал Елизарову блажью, а Хьюстон морщился, когда я говорил о сексе с ней.

Я перевернулся на живот и уткнулся в подушку, пытаясь задремать.

Если разобраться по всей совести, Елизарова нравилась мне с первого курса. Ну, то есть примерно с тех пор, как кто-то из однокурсниц мог понравиться. Она нравилась мне внешне, хотя тогда у нее вроде совсем не было сисек. Я точно не помнил, но до определенного момента Елизарова была никакущей, и тем не менее на парах, когда становилось скучно, я пялился на нее.

Когда все стали звать девчонок в Высоты, я тоже пригласил. Я же не лузер. Скорее, наоборот. Ну, начал с каких-то старших, которые громче всех визжали на матчах по крылатлону, потом мутил с однокурсницами, и большинство соглашались если не с первого раза, то со второго.

А потом я начал приглашать Елизарову, потому что у нее появились сиськи, и теперь уже не стыдно было показаться с ней на людях. А она начала меня посылать. Я звал других и сосался с ними в пабе «Двуглавый пегас» и в кафе «Половинки». Меня это не стремало, потому что если тебе уже восемнадцать, а ты еще не полизался с какой-нибудь пташкой у всех на глазах, сложно доказать, что ты не лузер и не малолетка.

Однажды я случайно увидел, как Елизарову засосал какой-то пятикурсник. С устным счетом проблем у меня никогда не было, и я быстро сообразил, что разница у них больше трех лет. Я еще подумал, что этот пятикурсник нашел в Елизаровой, и решил, что просто-напросто из взрослых девок ему никто не дает.

У меня вставал на Елизарову. Хотя не только на нее. Скорее на всех красивых девчонок в лифчиках. Тогда я часто думал о том, как бы добраться до дырки какой-нибудь пташки, для начала хотя бы пальцами, чтобы узнать, как оно вообще, и все они казались мне привлекательными. Особенно после того, как на одной из вечеринок Залесского старший брат Никиты Верейского Антон обозвал нас тормозами и сказал, что трахается с четырнадцати лет.

Я был уверен, что Елизарова посылает меня не по-настоящему. Будь я ей действительно противен, не стала бы со мной разговаривать, а она, наоборот, наскакивала всякий раз, когда находился повод. А я, особенно поначалу, тупел в ноль, стоило заговорить с ней, хотя виду не подавал; потом, конечно, придумывались сотни острот в адрес Елизаровой и десятки дерзких ответов, но все это потом, когда она оказывалась далеко.

На прогулку мы так ни разу и не сходили, зато дважды потрахались.

Я снова перевернулся на спину и зажмурился.

Наверное, стоило пригласить Елизарову куда-нибудь еще тогда, на День Осеннего Круга. Куда угодно. А то получилось так, что я ее отымел и все. Ну или позавчера надо было. Когда-то я реально хотел сходить на свидание с Елизаровой. Наверное, потому что подразумевал под свиданием секс.

Я посмотрел на часы: три ночи. Парни спали.

Страшно подумать, что один-единственный засос на шее Бакурина породил столько шлака в моей башке.

Я видел Елизарову голой, я видел почти голым Бакурина, плюс у меня хорошая фантазия, поэтому я с легкостью вообразил, как они закрылись в каком-нибудь кабинете, и как Елизарова, сидя на парте, раздвигала ноги.

Кулак с силой смял подушку, когда я повернулся на бок.

Меня все бесило. Бесило предположение, что Елизарова спит с Бакуриным. Бесило, что Елизарова красивая. Бесило, что она нравится мне. Бесило, что я не могу уснуть из-за того, что меня все бесит.

Я ревновал.

Эта мысль пришла в голову (бесила) и испортила мне все предстоящее воскресенье. И всю неделю. И я потратил целый день, чтобы избавиться от этой мысли.

Мне не было все равно.

***

Утром я, не выспавшийся и злой, отправился в ванную, включил холодную воду, умылся и уставился на себя в зеркало. Прошедшая ночь меня измотала, ненавижу бессонницу. Я надеялся, что утро вынесет из моей башки все поганые мысли об Елизаровой, но их, кажется, стало еще больше.

Прогноз варил очередную порцию Перевертыш-эликсира, но на приготовление требовался месяц, а значит, еще недели три у меня не будет возможности забраться в женские спальни.

Я попытался сравнить. Проанализировать.

Светку, как и Елизарову, я тоже хотел, но о ней я не думал так часто. Наверное, потому что Светка давала мне охотнее и без уговоров. Нет, ну я, конечно, лапал ее на перерывах, подъебывал намеками, подмигивал на парах (как это обычно делается, чтобы показать, мол, я о тебе помню, и вечером жду в пустой аудитории), но вот чтобы думать о Светке — такого не было. Ну, то есть не было такого, что я иду куда-нибудь с Псарем и ни с того ни с сего вспоминаю о Дубравиной. Хотя, пожалуй, дело в том, что мы учимся на разных факультетах, и Светка не маячит перед глазами, стало быть, думать о ней поводов особых нет.

Елизарова же мельтешила вокруг постоянно. Мало того, что мы изучали практически одни и те же предметы, так еще и вечером, и во время еды находились в непосредственной близости. Я на нее смотрел и, естественно, думал.

Как оказалось, удовлетворения от траха с Елизаровой хватало ненадолго. Уже на следующий день хотелось еще, а воспоминания о вчерашнем рождали новые мысли, и эта муть казалась бесконечной.

Я набрал в рот воды, прополоскал и выплюнул.

Я не мог избавиться от паршивого чувства, что мне нравится смотреть на Елизарову, на то, как она ложится на парту, растягивается на ней, и длинные волосы свисают с края. Она могла бы лежать так передо мной и с голыми сиськами.

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

Меня грызло желание собрать всю команду и объявить, что нам нужен новый нападающий.

Охуенный анализ, Эмиссар.

Стук в дверь заставил меня очнуться.

— Эй, Эмиссар, ты там утопиться решил? Хватит дрочить, выходи давай.

Мы с Псарем разошлись в дверях, и я сел на свою кровать. Хотелось повидаться с Елизаровой, непонятно, правда, зачем. Да просто полапать ее для начала или подоводить.

Хьюстон всхрапнул, и я решил, что у меня есть еще время.

Вчера вечером, вернувшись в усадьбу после тренировки, я встретился со Светкой, и мы схлопотали наказание за «несоблюдение приказа номер один». Необходимость выяснить, как Главный Наблюдатель ловит нас, не совершая лишних телодвижений, становилась все явственнее, и мы с парнями решили заняться этим с утра пораньше. Но пока Прогноз проснется, наступит обед.

Я оделся, сказал Псарю, что скоро буду, и поперся в общую комнату. Спустя минут пятнадцать бесцельного шатания между креслами я наконец-то дождался, пока девчонки проснутся.

— Эй, Челси, Елизарова спит еще? — быстро спросил я, завидев на лестнице Чумакову.

— Не знаю, — пожала плечами та и начала красить губы, бухнувшись на диван.

— В смысле, не знаешь? Вы живете вместе.

— Ну и что? Ева не здесь ночевала, поэтому я не знаю, что непонятного? — она закатила глаза и посмотрела на меня как на отсталого.

Я вида не подал, пожал плечами и уселся в кресло. Потом встал и вышел из общаги, достал из кармана Поводырь, который весьма кстати прихватил из комнаты, и начал искать.

Елизарова нашлась около деканата.

— Елизарова. — Я добрался до нужного этажа быстро, миновав потайной ход.

— И тебе привет, Исаев. С тобой все в порядке? — Она выглядела уставшей. — Ты искал меня или просто?.. — Елизарова была в школьной форме, и на плече ее болталась сумка. — Исаев?

— Просто шел мимо, зачем мне тебя искать, мы и так постоянно видимся. Чумакова сказала, что ты где-то шлялась ночью, — грубо рубанул я, скрестив руки на груди.

Елизарова усмехнулась, зевнула и передернула плечами.

— И сейчас я очень хочу спать.

— Ну пойдем, поспим. — Я достал сигареты, заглянул в пачку и вернул их обратно в карман.

— Вряд ли, — коротко отбрехалась Елизарова и шагнула в сторону, чтобы обойти меня.

Дверь деканата открылась, и на пороге показался Меркулов.

— Все, Елизарова, свободна, — небрежно бросил он. — К завтрашнему дню напишешь отчет для Разумовской.

— Не указывай мне, — скривилась Елизарова. — Свой отчет напишешь сам.

— Следи за выражениями, Елизарова, — прошипел Меркулов, проходя мимо нее и заглядывая в вырез блузки. — А сиськи что надо. Даже жаль, что мы не воспользовались моментом. Елизарова. — И он пошел прочь.

Я выхватил палочку.

— Стоять, мразь. Стоять, я сказал.

— О, Исаев, я тебя не видел, — лениво протянул он, обернувшись. — Занял очередь с утра, чтобы вставить Елизаровой к вечеру?

Я бы размазал его, не будь рядом Елизаровой. Она схватила меня за руку, но я вырвался и запустил в козла заклятием, от которого гнойники должны вырасти на яйцах (наша с Псарем формула), после чего Елизарова психанула, и мы переругивались всю дорогу до общаги.

— Исаев. — Мы стояли у статуи Дворецкого Рубербосха, и Елизарова на одном дыхании выпалила: — Не будь ты таким треплом, у Меркулова не было бы дополнительного повода прохаживаться на этот счет, так что успокойся и не трать силы. И время. Сам виноват. А сейчас я иду спать.

— В мою кровать, — громко сказал я.

Елизарова с жалостью посмотрела на меня, заржала и быстро назвала пароль.

Я выругался.

Глава 14

За завтраком Хьюстон как обычно развернул «Чародейский Вестник» и углубился в чтение.

Мы с Псарем тем временем ржали над двадцатисантиметровым Родей, который умудрился опрокинуть на себя тарелку овсянки и теперь сидел, будто обделался.

— Большой хер и кончает по-крупному, — выдавил рыдающий от смеха Гордей.

Родя покраснел до кончиков ушей, схватил со стола салфетки и начал вытирать брюки. Вытирал, пока Маркова не сжалилась над ним и не применила нужные чары.

— Придурки, — прокомментировала Чумакова.

— Эмиссар, — перебил нас Хьюстон, — читай. — Он пихнул мне газету и ткнул пальцем в небольшую заметку на одиннадцатой странице.

Я пододвинул к себе стакан, тосты и принялся за чтение статьи под заголовком «Кто или что подрывает моральные устои магической академии Виридар?»

«Статистика, самая лживая наука из всех точных, утверждает, что среди молодежных интересов лидирующие позиции прочно занимают учеба и спорт. Так считают те, кто якобы опирается на данные опросов студентов Виридара, на самом же деле, этих данных не существует. Единственный опрос, проведенный нашим специальным корреспондентом, показал, что, во-первых, никто и никогда не спрашивал нынешних студентов об их увлечениях, а во-вторых, юные неокрепшие умы тревожат отнюдь не пары и домашние задания.

Принято помалкивать о том, как студенты магической академии проводят свой досуг. Между тем, секс становится чуть ли не самым популярным способом самоутвердиться и заодно убить время.

«Вы бы видели, что творится в общежитиях и спальнях после матчей по крылатлону!» — поделился с нашим специальным корреспондентом один из студентов, имя которого мы не называем по понятным причинам.

Мы бы видели, но, увы, нам никто не показывает. Однако составить определенное представление о девиантном поведении некоторых студентов мы в состоянии, стоит только раскинуть мозгами.

Нет смысла отрицать, что игроки студенческих сборных волей-неволей оказываются в центре внимания. Многие девушки, с которыми беседовал наш корреспондент, в числе самых привлекательных юношей называют именно спортсменов, а сами юные звезды, тем временем, берут выше. Так, нападающий сборной Виредалиса Виталий Нестеренко симпатизирует Дарье Мун, капитану «Разъяренных русалок», отношения с которой длятся уже второй год, а капитан команды Рубербосха Марк Исаев заявил, что увлечен девушкой старше него (предположительно, уже окончившей Виридар — прим. корреспондента), и судя по всему, чувства его взаимны.

Так или иначе, любовные дела вне академии не являются преградой для связей с ровесницами, готовыми не только болеть за своих кумиров на стадионе, но и помочь восстановиться после сложной игры.

Исходя из вышесказанного, ректору Виридара Александру Цареградскому и Главному Наблюдателю Георгию Карпову рекомендовано уделить особое внимание членам студенческих команд по крылатлону и провести с ними разъяснительные беседы по поводу потенциально аморального поведения.

Специальный корреспондент в Виридаре, младший сотрудник Департамента магического образования Иванна Беккер».

Я еще несколько секунд пялился на статью, а потом повернулся к Роме:

— Что это?

— Ну, там сказано, что спортсмены трахаются больше и чаще остальных, и что ты запал на какую-то старуху, — перевел Хьюстон.

— Я не это имел в виду. — Я резко обернулся к преподавательскому столу и поймал беглый взгляд Беккер.

— Ты давал ей интервью?

— Ну, интервью — это громко сказано, мы просто разговаривали.

— Ты рассказал помощнице Главного Наблюдателя про какие-то свои увлечения? — Хьюстон, кажется, готов был схватиться за голову.

— Да нет же, Иванна просто спросила, есть ли у меня девушка, и какую-то муть… красивая ли она… потом что-то про ее возраст…

— Но у тебя нет девушки, — влез Псарь, и мне захотелось надавать по его наглой морде.

— Вот именно. Откуда она взяла всю эту хуйню? — я смял газету и вскочил на ноги.

— Да ладно, — брякнул Прогноз, — все равно никто не читает «Вестник» дальше седьмой страницы.

Я огляделся. На самом деле, я не видел, чтобы кто-то вообще читал «Вестник».

На эликсирике мы быстро сварганили очередную дрянь, и я поднял руку:

— Как вы относитесь к Главному Наблюдателю, профессор? Я имею в виду, уместна ли эта должность в Виридаре?

Залесский отвлекся от варева Ветроградова, выпрямился, раздул усы и потер подбородок, раздумывая.

— Почему вы спрашиваете, Исаев?

— Я считаю, что препятствование удовлетворению естественных потребностей — это неправильно и с точки зрения закона, и с точки зрения общечеловеческих ценностей. Ну, я имею в виду… предположим, что я влюблен в кого-нибудь, неважно, скажем, в Елизарову, — я ткнул в ее направлении палочкой.

— А, теперь это так называется, — заржал Меркулов.

— Завали, — кинул я ему и продолжил, стараясь не смотреть на Елизарову: — Так вот, если я влюблен в Елизарову, то…

— То-о-о? — подхватил Псарь, пародируя ведущего низкопробной радиопередачи.

— …то у меня есть некие желания, например, целоваться с ней, ну или там…

— Заткнись, Исаев, — Елизарова закатила глаза. Ветроградов в своей долбанной манере изобразил трах двух безногих домовят.

— …обниматься. Но это запрещено Приказом номер один. Разве это справедливо? Ведь я же не собираюсь причинять ей вред или что-то такое, а Советник считает, что до двадцати двух лет мы не имеем права даже посмотреть в сторону девчонок. Это неправильно и вредно для здоровья, потому что я могу расстроиться и начать хуже учиться, — я сдержался, чтобы не заржать.

Залесский откашлялся.

— По правде говоря, Марк, — он добродушно прищурился, — я не представляю такого приказа, который вы исполняли хотя бы наполовину.

Гордей сложил руки рупором и механическим голосом произнес:

— Верно, профессор. Десять очков Виредалису, профессор, — и отсалютовал.

— Благодарю, благодарю, Чернорецкий, — тот замахал руками. — Мы не можем обсуждать решения Советника, к сожалению или к счастью, но поверьте, Исаев, что влюбленные — самые изобретательные в мире лю-ю-юди, — ностальгически протянул Богдан, — и никакой приказ им помешать не в силах. Данное же постановление Советника направлено против… — он замялся, подбирая подходящее слово.

— Траха, — прошептала Чумакова где-то за моей спиной.

— Против ранних связей, которые в вашем возрасте являются скорее развлечением, чем необходимостью. Преподаватели для роли контролеров не подходят, потому что заняты преподавательской деятельностью и наблюдением за общей дисциплиной, а у Главного Наблюдателя свои функции. И методы.

Это его «и методы» мне не понравилось. Псарю тоже.

После удара колокола мы потащились на трансформагию. Я не написал четырехстраничное эссе о пяти исключениях из закона элементарной трансформагии и морально готовился ко второму наказанию, назначенному на сегодняшний вечер.

— Понравился мой пример, Елизарова? — мы с ней шли на полшага впереди, Псарь, Хьюстон, Прогноз и остальные девчонки сзади. Елизарова тащила сумку, под завязку набитую книгами. Сумка смотрелась огромной по сравнению с ней.

— Нужно было добавить про кровать. Без этого получилось пресно, — Елизарова наморщила нос, и я расхохотался.

— К слову о кроватях. Сегодня я наказан, но,может быть, завтра встретимся? Вечером. Где-нибудь.

Елизарова вздернула брови.

— Что ты так смотришь?

— У тебя ведь завтра тренировка до позднего вечера.

— Ну да, и что с того, после тренировки разве нель… Постой. Откуда ты знаешь про тренировку, Елизарова?

Можно было не спрашивать.

— Ваня сказал.

— Он все еще таскается за тобой?

— Ну, ты же таскался два с лишним года, — хмыкнула Елизарова с явным апломбом. Типа подъебнула.

— Идиот был потому что. И не два с лишним, а полтора, — я схватил ее за руку, Елизарова взмахнула волосами, и в нос ударил сладкий запах, как всегда.

Она перехватила ремень сумки и попыталась вырваться, но я не позволил.

— Я тут подумал, может, мне освободить Бакурина от тренировок, чтобы тебе не приходилось ждать до позднего вечера.

Елизарова презрительно поджала губы.

— Себя освободи, — буркнула она, задрав нос, высвободила руку и пошла вперед.

— Чтобы тебе не приходилось ждать меня? — я быстро обогнал Елизарова и выставил руки вперед, придерживая ее.

— Если мне вдруг захочется встретиться с тобой, я не буду ждать, — отчеканила она, и я опять углядел в ее словах скрытый смысл, которого там, наверное, не было.

— Звучит заманчиво, — поддразнил я, и Елизарова громко фыркнула.

На трансформагии Юстина вполне ожидаемо сняла с Рубербосха двадцать баллов за невыполненное мною домашнее задание и назначила отработку.

— В восемь, Исаев.

— Не могу, профессор, я уже наказан господином Главным Наблюдателем.

— Да-а, — взревел Гордей. — Марк пользуется успехом, профессор.

Оставалось только подмигнуть Разумовской, и тогда наказание мы отбывали бы вместе.

— Значит, в девять, Исаев. А вам, Чернорецкий, я бы посоветовала не завидовать.

Обожаю эту женщину.

Одним словом, вечером я вышел из общаги и поперся на первый этаж, где предстояло встретиться со Светкой, моей подругой по несчастью, и с Уфимцевым, который, по моему мнению, еще больший изврат, чем мы с Псарем вместе взятые.

— Так, — просипел Уфимцев, — весь хлам отсюда надо перенести сюда, — он широко повел рукой.

— Понятно.

— Палочки сдать.

— Понятно, — повторил я. — Нужно вынести хлам из трех чуланов и перенести его в четвертый. Замечательный пример тупой, бессмысленной работы, призванной отучить нас сосаться на людях.

— Без разговоров тут! — Уфимцев ткнул в меня узловатым пальцем и свалил. Я жестом велел ему отсосать.

Мы со Светкой остались вдвоем.

— Фу, сколько здесь гадости, — Дубравина наморщила нос и капризно посмотрела на меня. — Меня вырвет, если я к этому притронусь.

Конечно же, она ждала, что я все сделаю.

Наказания Уфимцева тем хороши, что слишком предсказуемы. Даже скучно.

Я достал из кармана палочку Прогноза, которую тот мне любезно одолжил. Палочка была короткая, чуть ли не вдвое короче моей, но для простых заклятий годилась.

— Ты разве не отдал?..

— Отдал, — небрежно отозвался я, разгребая завалы. — Но Уфимцев же не говорил, что нельзя использовать чужую палочку.

Светка с восхищением поглядела на меня, потом она десять минут смотрела, как я перемещаю весь этот шлак в нужный чулан, и, когда работа была сделана, жеманно улыбнулась и с придыханием произнесла:

— Ты великолепен.

Да, я знаю.

— Я думаю, у нас осталось немного времени?..

Она медленно приблизилась ко мне и закинула руки на шею, потерлась сиськами, я машинально задрал ей юбку, которая была явно короче школьной, и понял, что трусов под ней нет.

Светка явно готовилась.

Мы добрались до одного из тех чуланов, где теперь было чисто, и я, прижав Светку к стенке, быстро сунул руку между ее ног; пальцы скользнули внутрь, сначала два, потом три. Пока я отдрачивал Дубравиной, у меня встал, и мы потратили еще какое-то время, пока она отсасывала. Проще, наверное, было вставить ей, но не настолько хотелось, чтобы жаться в этой каморке.  |Ч|и|т|а|й| |н|а| |К|н|и|г|о|е|д|.|н|е|т|

К приходу Уфимцева мы привели себя в порядок. Получили свои палочки, я подмигнул Светке и пошел к Разумовской.

Юстины в кабинете трансформагии не было, зато была Елизарова.

— Разумовская попросила меня последить за тобой, — объяснила Елизарова, не дав мне раскрыть рта. — Она сказала, что за это я смогу воспользоваться ее книгами для написания домашнего эссе.

— Понятно, — я сунул руки в карманы и оглядел первую парту, на которой лежали чистая тетрадь, карандаш и линейка. — Что я должен делать?

— Нужно перечертить эти схемы заново, начисто, — указала на стопку приличной высоты. — Не думаю, что это возможно, но профессор уверена, что у тебя получится. — Елизарова сказала это с сомнением и уселась за свое сочинение. — Можешь начинать. У тебя час.

— Целый час, — пропел я, — наедине с Елизаровой.

— Наедине с работой, — с милой улыбкой поправила та.

— Нудятина, а не работа.

— Надо было вовремя сдать домашнее задание, вот и все.

— Если Разумовская собралась всякий раз оставлять в качестве наблюдателя тебя, то я, пожалуй, вообще перестану учиться.

Я ожидал хоть какой-то реакции, но Елизарова промолчала.

Я пододвинул к себе бумаги и принялся за дело.

Юстина знала, что я хорошо рисую, потому что практически в конце каждого листка, которые я сдавал ей на протяжении четырех лет, я изображал какую-нибудь милую ерунду типа огнебола, или пегаса, или песочных часов, в зависимости от настроения.

Минуты шли, я чувствовал, что должен что-то сказать, Елизарова строчила, я копировал схемы и от руки подправлял их, кое-где подрисовывая завитушки.

— Елизарова, а где ты училась до Виридара? — Я вспомнил инквографию и кучу дурацких предметов из инквизских школ.

Она удивленно обернулась.

— В начальной школе. Самой обычной инквизской школе в Екатеринбурге. Почему ты спрашиваешь?

— Не могу представить, какая ты была в детстве, — я внимательно посмотрел на Елизарову и постарался вообразить ее без сисек и без молочных зубов.

— Что с тобой сегодня, Исаев? — она с подозрением уставилась на меня. — Ты какой-то… не такой… или… в общем…

— Ну, ты была такая же красивая, как сейчас? — получилось громче, чем я ожидал.

Елизарова казалась почти испуганной. Я, не отрываясь, наблюдал за реакцией.

Я оставил схемы и уселся на парту, в двух шагах от нее. Наверное, не будь минета Светки полчаса назад, у меня бы уже встал, и я пытался бы полапать Елизарову. Но сейчас руки и яйца не чесались, поэтому можно было просто поговорить.

Комплимент получился дебильным и вообще лишним, и Елизарова мне не поверила.

— Елизарова, а почему ты никогда не соглашалась погулять со мной? Ну, раз уж мы выяснили, что я не так плох, как ты утверждала.

На ее лице появилась странная улыбка, будто бы Елизарова вспомнила что-то из далекого прошлого, и это что-то не было ей противно, скорее наоборот.

— Елизарова?

— Ты никогда не звал меня гулять, когда мы сталкивались в пустом коридоре, — нормальным голосом ответила она.

— И? То есть позови я тебя в пустом коридоре, ты бы согласилась? — я скептически прищурил один глаз.

— У тебя следы карандаша на лице. Нет, не здесь, на правой щеке.

Я вытерся, слез со стола и присел перед Елизаровой на корточки.

— У тебя проблемы с трансформагией? Я знаю, ты ее не любишь.

— Все нормально. Она мне не дается, и это не значит, что я ее не люблю.

— Нет, Елизарова, нет, когда ты увлечен чем-то, ты не сидишь над книгами и не зубришь, и не вымучиваешь эссе… Я это к тому, что могу помочь.

— Ваня объяснил мне несколько тем, и Челси тоже разбирается…

— А, это такой намек, что я могу идти в задницу, да? — я накрыл колени Елизаровой ладонями и рассчитывал, в какой момент лучше опереться на них, подтянуться и засосать ее.

— Что, Исаев? Что ты так смотришь? Чего ты хочешь? — скороговоркой пробормотала Елизарова, собирая свои вещи, и не глядя на меня.

— Хочу, чтобы мы выиграли Кубок по крылатлону, и чтобы ты спала в моей кровати, — без запинки выдал я.

Это сегодня утром я внезапно подумал о том, что лапы Псаря постоянно свисают с кровати, и что если бы с ним кто-то спал, он этого кого-то спихнул бы на пол. Потом мысли плавно перекинулись на мою собственную постель, и я вспомнил День Осеннего Круга, и как мы с Елизаровой лежали рядом, и подумал, что неплохо бы было потрахаться с ней на нормальной кровати. Короче, вы поняли.

Елизарова, само собой, все не так поняла и психанула только потому, что я сказал чистую правду.

Глава 15

Всю ночь мне снилась Елизарова. Абсолютно голая, она валялась на моей постели, переворачиваясь со спины на живот и обратно, волосы то закрывали лицо, то лежали на подушке, то свисали до пола. Она безмятежно улыбалась и что-то беззвучно говорила мне. А я там, во сне, вел себя так, будто голая Елизарова в моей постели дело совершенно обыденное и привычное. Потом в комнату ворвалась Иванна Беккер, тоже почему-то голая, хотя я ее в таком виде ни разу не видел, за собой она тащила древнюю старуху. Старуха беззубо улыбнулась и попыталась спихнуть Елизарову с постели. Но тут я проснулся.

За завтраком Елизарова читала учебник и пила чай, блузка ее была застегнута под горло, а волосы собраны в пучок на затылке. Я подсел к ней и захватил все блюда, до которых мог дотянуться.

— Доброе утро, Елизарова, ты снилась мне сегодня.

— Да? — без особого интереса протянула она.

— Угадаешь, в каком виде?

— Думаю, я не хочу об этом знать.

Я наклонился к ней и прошептал на ухо:

— На тебе не было даже трусов.

Елизарова тяжело вздохнула, всем своим видом показывая, как ей меня жаль, и отодвинулась подальше вместе с учебником и чашкой чая.

— Так мы встретимся сегодня?

— Лечи голову, Исаев, ну, или что там у тебя болит. — Она выразительно посмотрела на мой член, выбралась из-за стола и была такова.

Я с досадой хлопнул по столешнице ладонью, едва не опрокинув блюдце с сыром.

— Ты неправильно делаешь, — между прочим заметил Хьюстон, размазывая кашу по тарелке.

— Что именно? — Я проглотил кусок колбасы и уставился на него.

Рома одновременно пожал плечами и покачал головой, а затем проговорил:

— Ты рассказываешь ей все, о чем думаешь. Так нельзя. Девчонки этого не любят, их это смущает.

— Не заметил, чтобы Елизарова смущалась. Если я буду говорить что-то другое, получится, что я ей вру, а этого пташки не любят еще больше. Что, по-твоему, я должен был ей сказать сейчас?

— Например, что ты думаешь о ней. При этом уточнять, что именно ты думаешь, совсем не обязательно.

— И все?

— Ну да. Остальное девчонки обычно додумывают сами.

Я с сомнением поглядел на пташек вокруг.

На флороведении мы мерзли. Тропинина, преподаватель флороведения, заявила, что ромбовидные плаксуницы не переносят жару и загнала нас в оранжерею номер девять, где горшки, лейки и дорожки были покрыты инеем.

— Хочешь, я докажу, что Елизарова тебе ни к чему? — продолжал начатый за завтраком разговор Хьюстон.

— Ну давай. — Я покосился на нее.

— Окей. Когда ты смотришь на Елизарову, о чем ты думаешь?

— По-разному.

— Сформулируй.

— Иногда вспоминаю, как мы трахались. Иногда прикидываю, как она выглядит под одеждой. Иногда меня бесит, что вокруг нее вьется Бакурин. Временами ни о чем не думаю, просто смотрю.

— М-м. А тебе не хочется просто пососаться с ней? Без того, чтобы трахнуть?

— Бля, что за допрос, Хьюстон? Ты в знахари заделался? Считаешь меня психом? Да, мне хочется сосаться с ней. Постоянно хочется. Особенно вечером.

— Ага, — он кивнул. — И последний вопрос. Это правда, что она тебе снилась, или просто так сказал?

— Что-о? Тебе снилась Елизарова? — Псарь прислушался к нашему разговору, одной рукой дергая листья у какой-то ядовитой дряни, другой подсыпая в горшок навоза.

— Правда снилась. Я так понял, что во сне мы только что потрахались, и она еще не успела одеться.

— Все понятно, — вздохнул Хьюстон, и в его голосе послышалось то ли облегчение, то ли разочарование.

— Что тебе понятно?

— Это пройдет. Вставишь ей еще пару-тройку раз, ну максимум пять, и надоест.

— Хорошо бы, если так. Или нехорошо, — я с подозрением уставился на Хьюстона, но он больше ничего не сказал.

— Да ладно тебе, Хьюстон, — перебил Псарь, — Эмиссар просто хочет, чтобы пташка Елизарова кончала от одной мысли о его члене, вот и все. Что ты привязался? — Гордей театрально взмахнул руками, и навоз попал на Родю-Двадцать-Сантиметров. — И он работает над этим. Не мешай брату идти к намеченной цели.

Рома забурчал, а я снова покосился на Елизарову, которая улыбалась Пашкову.

Что-то мешало мне согласиться с Хьюстоном. Я сам не знал, что, но чуял: нескольких раз не хватит, чтобы мне надоело.

Тренировались мы сегодня до позднего вечера, пока не началась метель, и летать стало совсем хреново. Я скомандовал спускаться, а сам еще пару раз опробовал новый финт, о котором вычитал в спортивном журнале. Получалось неплохо, правда, в такую погоду смотрелось не так эффектно, как должно было быть.

В раздевалке было почти пусто, в душе шумела вода, стало быть, кто-то из парней решил помыться здесь, и мне предстояло тащиться в усадьбу.

«Почти», потому что на продавленном диване, полученном из старой табуретки, сидела Елизарова.

— Что ты здесь делаешь? — я удивился. Правда удивился, потому что не мог сразу сообразить, зачем Елизарова пришла и к кому.

— Жду Ваню. Я думала, уже все ушли.

— Ну, я только пришел, — я скорчил равнодушную мину и стянул свитер через голову.

Елизарова сняла шарф и распустила волосы.

Я продолжал раздеваться, не обращая на нее внимания. Снял футболку и расстегнул ремень. Елизарова не собиралась отворачиваться, я остановился. Меня подмывало задать один-единственный вопрос, но это означало выдать себя с головой.

Елизарова сидела и молча смотрела, и я представил, что она пришла ко мне, и мы собрались устроиться на этом самом диване.

— Ты встречаешься с ним? — я все же спросил. Медленно подошел к ней и уселся рядом, в одних брюках, приобнял. Елизарова не дрогнула и неопределенно пожала плечами.

— Наверное, да. Раз я здесь.

— Наверное? — Я наматывал на палец ее волосы, отпускал и снова наматывал. Мне это нравилось, успокаивало и заставляло думать над тем, что я говорю.

— Скорее да, чем нет, Исаев. Поэтому тебе лучше…

— Я не скажу Бакурину, что мы трахаемся. — Я дотянулся до лица Елизаровой и поцеловал куда-то в скулу. Она повела плечом, закрываясь и отворачиваясь.

— Потому что мы не трахаемся.

В башке зазвучал голос Хьюстона: «Ты рассказываешь то, что думаешь. Так нельзя». И тут же: «А тебе не хочется просто пососаться с ней?»

Сейчас хотелось. Еще и потому, что дальше дело все равно бы не зашло, раз уж Бакурин в двух шагах.

— Вынужден признать, что ты права, Елизарова, — я, не отвлекаясь на протесты (откровенно слабые), все же поцеловал ее в губы, одновременно придвигаясь и притягивая ноги Елизаровой к своему бедру.

Мы сосались долго. Елизарова поначалу ломалась, а потом почти не сопротивлялась, когда я положил одну ее ладонь себе на плечо, другую на поясницу. И все это время она глубоко дышала носом. Щеку щекотало.

Шум воды смолк. Мы прекратили.

— Не передумала гулять с Бакуриным? Там метель, кстати. — Я вынул из кармана палочку и при помощи заклятия выудил свои форменные брюки из кучи одежды. Елизарова презрительно хмыкнула. — Ну гляди. Когда вернетесь, не торопись подниматься в спальню, Елизарова.

Я намотал на руку толстую прядь волос. Она нахмурилась и вопросительно подняла брови.

— Ничего такого, Елизарова. Просто пропусти Бакурина вперед. — И, подумав, я добавил без улыбки: — А он настоящий идиот, если решил вытащить тебя на улицу в такую погоду. В усадьбе есть сотня мест…

Я быстро поднялся с дивана как раз в тот момент, когда щелкнула задвижка двери, ведущей в душ.

***

Я сидел у камина, нацепив на шею Скрыт-медальон, и наблюдал, как все расходятся по спальням. Где-то через полчаса после того, как в общей комнате никого не осталось, дверь открылась, и в проеме появился Бакурин, за ним Елизарова. Оба довольные и в снегу.

— Так, все, — сквозь смех выдавила Елизарова, — ты обещал, что мы вернемся до отбоя. И я иду спать, прямо сейчас.

— Подожди, — Бакурин вцепился в нее и поцеловал, но не сразу, сначала намотал сопли на кулак, нес всякий бред, и только потом, потянув кота за яйца, засосал.

Я сжал палочку крепче.

— Ты так и не ответила, — мягко сказал Бакурин, когда они отлепились друг от друга. — Чего он хотел?

Судя по выражению лица Елизаровой, она не знала, что ответить.

— Я ждала тебя, Исаев переодевался, ничего из ряда вон выходящего.

Кроме того, что мы сосались.

— Но вы разговаривали?

— Ну, обычно, когда люди находятся в одном помещении и знают друг друга, они о чем-то разговаривают, — слабо улыбнулась Елизарова. — О чем-нибудь незначительном. — Она украдкой огляделась, видать, вспомнила, что я просил ее задержаться. — Не бери в голову, Вань, это… глупости. Мне пора, — и ушла.

Бакурин еще с полминуты стоял как вкопанный, а после тоже свалил.

Я со всей силы долбанул по спинке ни в чем не повинного дивана. Глупо было ожидать, что Елизарова поведется и останется. Но я почему-то думал, что вероятность есть.

Я уже собрался уходить, когда на лестнице раздались шаги, и показалась Елизарова, которая огляделась, как будто что-то искала, сбежала по лестнице и подняла с пола перчатку или типа того. Какую-то тряпку, в общем.

Я не стал задумываться, специально она ее оставила или мне просто повезло. Одним махом я избавился от Скрыт-медальона.

— Доброй ночи, Веснушка.

Елизарова подпрыгнула и уставилась на меня:

— Как ты здесь оказался? Тебя же не…

— Я же чародей. — Я пожал плечами и сделал шаг вперед. Елизарова успела снять теплую куртку, и сейчас стояла передо мной в юбке, рубашке и свитере.

— Ах да, я забыла, что вы играетесь с порт-артефактами, — она скрестила руки на груди. Я не стал ее разубеждать.

— Не только с порт-артефактами, Елизарова, — я цокнул языком и подошел еще ближе. Мы смотрели друг на друга, и я не знал, с чего начать. Нет, вообще знал, конечно, но мое начало разговора не соответствовало представлениям Хьюстона о приличиях. Я обхватил себя руками и вдруг осознал, что покусываю губу. — Я тебе соврал, Елизарова.

— Всего раз? — скептически протянула та.

— Да. Я сказал, что я не эгоист. Я соврал.

Елизарова неуверенно коснулась и помассировала шею, потом медленно произнесла:

— Ты… только что понял? Я всегда это знала. — Она слабо ухмыльнулась, злости в ее голосе не было.

— Нет. — Я опустил руки, сунул их в карманы и быстро заговорил: — Я это понял, потому что… В общем, когда я вижу, как вы с Бакуриным лижетесь, хочется его проклясть, а перед этим выкинуть из команды. Так что я эгоист.

— Поздравляю, — холодно отозвалась Елизарова и поежилась.

— Но погоди, Елизарова, это же естественно, согласна? Это естественно для любого человека, беситься, если кто-то тянет лапы к…

Я запнулся. Мы вернулись к тому, о чем я недавно думал. Елизарова глядела с вежливым, слегка ехидным ожиданием.

— То есть… я не могу сказать, что мы с тобой совсем никак не связаны, правильно? И я не хочу прекращать, а когда ты с этим козлом — хорошо-хорошо, хотя на правду не обижаются — с Бакуриным, мне не по себе, Елизарова. Тебе что, он нравится? — я не дал ей ответить, отчасти потому, что знал ответ заранее, и продолжил: — И если да, то почему тогда… черт, Елизарова, ты же понимаешь, о чем я.

— Да.

— Что «да»? — мне нужно было встряхнуть ее за плечи, но я сознательно запретил себе прикасаться к Елизаровой.

— Понимаю.

— Дальше, — с нажимом выдавил я.

Елизарова вздохнула.

— Исаев, я скажу тебе, но перед этим пообещай, что ты не воспримешь это как якобы ревность, хорошо? Потому что это не она. Не ревность. Я просто попытаюсь объяснить тебе на твоем же примере, почему так. Согласен?

Я вообще не допер, о чем она, но все равно кивнул.

— Хорошо. Тогда слушай. Ты периодически предлагаешь мне заняться сексом, и пару раз у тебя это даже получилось, не знаю, как тебе удалось, Исаев, — она усмехнулась и затеребила перчатку, которую держала в руке, — правда, не знаю, но это, наверное, правильно, потому что мне тоже хотелось. Оба раза, — через силу сказала Елизарова, и я невольно улыбнулся, хотя не до конца соображал, к чему она ведет. — Но я точно знаю, что есть еще пара девчонок, которым ты предлагаешь то же самое, поэтому несложно догадаться, что они тебе тоже нравятся. И я говорю об этом не потому, что упрекаю или обижаюсь, а в качестве примера. Понимаешь, Исаев? Такое бывает, что нравятся сразу двое. Или трое, или больше. И в каждом из них нравится что-то такое, чего не хватает у остальных. Свой собственный плюс.

— Нет. Это не то. — Как Елизарова вообще могла сравнивать? Я никогда не заявлял, что встречаюсь со Светкой, а Елизарова с Бакуриным типа встречается, и сосется с ним при каждом удобном случае, и гуляет с ним.

И трахается с ним, добавил голос Псаря в моей башке, но я его не слушал.

— Ты намекаешь на Дубравину, правильно? Кстати, я заметил, что вы с ней неплохо общаетесь.

— Ну, она не всегда в настроении. Но нам нечего делить, если ты об этом.

— Разумеется. Ладно, это сейчас не так важно. Если ты о Дубравиной, то это не то. Да, она хорошо выглядит, но это все. Да, у меня с ней было…

— Бывает, — ехидно вставила Елизарова.

— …но это все. Это не то. Я даже не знаю, когда она родилась, и какой цвет у нее любимый, и как зовут ее почтового голубя, короче, ты поняла.

— Про меня ты тоже этого не знаешь. Черт, Исаев, я же не хотела сравнивать!

— Ты первая начала, — поддразнил я. — Двадцать второго января.

— Что? — она запнулась.

— Твой день рождения. И ты ненавидишь зеленый цвет. Не пугайся, Елизарова, я не шпионил, просто мы учимся на одном факультете.

Она уставилась на меня, и мы просто пялились друг на друга минуты две. Я покачивался с пяток на мыски.

— То есть, — я наконец сформулировал мысль, — тебе нравится Бакурин, но я тоже нравлюсь? — раз уж спрашивать, то напрямик. — А, Веснушка?

— У меня нет веснушек, — вышла из себя Елизарова, — и ты об этом прекрасно знаешь.

— Зна-а-аю. Ты спустилась за перчаткой или потому что я просил задержаться? — я резко сменил тему, рассчитывая на эффект неожиданности.

Елизарова слегка покраснела.

— Понятно.

Я сделала шаг и встал вплотную.

— Хочешь тест?

— Тест?

Ее глаза широко распахнулись, зрачки были огромными. И все-таки Елизарова худая, подумал я, но отметил, что это скорее плюс.

— Ну да, тест. Нравлюсь ли я тебе. Я-то знаю, что нравлюсь. А ты вроде как нет. — Я наклонился пониже и сказал: — Какое у тебя возникает желание, когда я делаю так? — Мы почти соприкоснулись носами.

Хьюстон был бы мною горд.

— Я не тороплю, — на всякий случай заверил я. Елизарова молчала. — Но подсказываю, — указал глазами на перчатку, намекая, что вернулась она не просто так.

Елизарова все еще обнимала себя и не шевелилась, хотя смотрела прямо на меня. Подмывало пустить в ход руки, но я терпел и держал их в карманах. Елизарова, наоборот, руки опустила и выдохнула, поглядев на мой рот.

Мы потупили еще, а потом она меня поцеловала.

— Не так трудно, верно? — я выпрямился и растер запястья. — Ты можешь делать это чаще. И даже без предупреждения.

Уголки ее губ дрогнули, но в следующую секунду Елизарова посерьезнела.

— Ну да. Учитывая, что это и есть твой плюс. — Она провела ладонями по бедрам, расправляя юбку, которая и без того была в порядке.

— М?

— С тобой приятно целоваться, — без хождений вокруг да около призналась она.

— Ну, я ведь не урод.

— Ну и самомнение, — фыркнула Елизарова то ли в шутку, то ли как. Думаю, первое.

— Хочешь сказать, что это не главное? Все девчонки так говорят, но что-то никто особо не заглядывается на Родю с его двадцатью сантиметрами или на жирного Гришу. А, Елизарова?

Она отбросила волосы с лица и как-то так понимающе улыбнулась.

— Самое паршивое, что ты прав, Исаев.

Кажется, Елизарова только что признала, что мои старики неплохо поработали больше двадцати лет назад.

Конец первой книги

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15