Бывшее и несбывшееся. В 2-х томах. Т.II [Федор Августович Степун] (pdf) читать постранично

Ф. А. Степун

Бывшее
и несбывшееся
Том II
Под редакцией Л. М. Суриса

Москва
Берлин
2016

УДК 94(47)
ББК 63.3(2)6
С79

Степун, Ф. А.
С79

Бывшее и несбывшееся. В 2-х томах. Т. II /
Ф. А. Степун ; под ред. Л. М. Суриса – М. ; Берлин :
Директ-Медиа, 2016. – 422 с.
ISBN 978-5-4475-8330-9

Второй том мемуаров известного русского философа,
писателя, историка и литературного критика Фёдора Августовича Степуна (1884–1965) передаёт трагическую атмосферу разрушительных революционных событий 1917 года
в России.

УДК 94(47)
ББК 63.3(2)6

ISBN 978-5-4475-8330-9

© Сурис Л. М., редактор, текст, 2016
© Издательство «Директ-Медиа», оформление, 2016

Глава I
ФЕВРАЛЬ
Со страхом и трепетом приступаю к описанию
«Февраля». Как уловить, как передать его раздвоенную
душу? В каких словах запечатлеть радостную взволнованность целодневных заседаний в Таврическом дворце, после которых мы часто расходились по домам
призрачно-белыми ночами, и медленное расползание
по всей России ржаво-кровавых туманов «Октября», в
которых погибло десятилетиями подготовлявшееся
освобождение России.
Противопоставлять «Февраль» «Октябрю», как два
периода революции, как всенародную революцию –
партийно-заговорческому срыву ее, как это все еще делают апологеты русского жирондизма, конечно, нельзя.
«Октябрь» родился не после «Февраля», а вместе с ним,
может быть, даже и раньше его; Ленину потому только
и удалось победить Керенского, что в русской революции порыв к свободе с самого начала таил в себе и волю к разрушению. Чья вина перед Россией тяжелее –
наша ли, людей «Февраля», или большевистская – вопрос сложный. Во всяком случае, нам надо помнить,
что за победу зла в мире в первую очередь отвечают не
его слепые исполнители, а духовно зрячие служители
добра.
Боюсь поэтому, что будущему историку, будет легче простить большевикам, с такою энергиею защищавшим свою пролетарскую родину от немцев, их
кровавые преступления перед Россией, чем оправдать
Временное правительство, ответственное за срыв революции в большевизм, а тем самым в значительной степени и за Версаль, Гитлера и за Вторую мировую
войну. В своих «Воспоминаниях» Керенский сам говорит, что останься Временное правительство у власти,
оно не допустило бы Версаля.
3

Я никогда не был революционером, больше того: во мне никогда не угасал как инстинктивный, так и
сознательный протест против тех левых демократов,
марксистов и социалистов-революционеров, среди которых протекала моя гейдельбергская жизнь. Несмотря
на такое отношение к революции, я принял весть о ней
радостно, в чувстве, что над мрачным унынием изнутри
разлагающейся войны внезапно воссиял свет какого-то
ниспосылаемого России исхода. В безвыходные минуты мы всегда склонны принимать новое за светлое.
В таком, неожиданно для себя самого, светлом чувстве
смотрел я на своих солдат, быстро выстраивавшихся на
косогоре, с которого в лучах яркого полуденного солнца уже сбегали быстрые весенние ручьи.
Сказав «паркачам» по просьбе больного и неуверенного в себе командира несколько слов о мудром и
великодушном отречении государя-императора и о переходе власти к Временному правительству, которое
бесспорно сделает все, от него зависящее, чтобы в возможно короткий срок с честью окончить войну, я распустил своих сибиряков с просьбой строже, чем раньше,
соблюдать дисциплину, и с угрозой строже, чем раньше, взыскивать за нарушение ее, так как известно, «кому
много дано, с того много и взыщется».
Слушали меня очень внимательно, отнеслись к сказанному с полным доверием и после команды «разойдись», весело, с какою-то, как мне показалось, новою
свободою в движениях и голосе, шумно посыпались
под гору в деревню. Вечером во всех халупах, как докладывал фельдфебель, только и было разговору, что
вернемся домой и, наконец-то, заживем на своей земле
полными хозяевами своей новой и вольной жизни.
Об этой будущей жизни я и сам в первые дни после
переворота много говорил с солдатами и из этих разговоров вынес твердое убеждение, что жажда «замирения»,
4

с неудержимою силою вспыхнувшая в солдатских душах, была не трусостью и шкурничеством, но прежде
всего всенародно-творческим порывом к свободе, в
смысле оправдания добра в мире. Найдись у революции вожди, которые, во время расслышав этот порыв,
сумели бы его политически оформить, все было бы
спасено: и правда революции, и честь России.
Несмотря на мое, как стали выражаться впоследствии, «приятие революции», я не испытывал ни малейшего желания принять в ней деятельное участие. Не
доложи мне как-то ранним утром мой денщик Семеша, что за мной прибежали два стрелка, у которых в
полку неладно, я, быть может, так до конца и остался
бы в стороне от революционных событий.
Введенные бледным от волнения Семеном стрелки,
солидные, бородатые мужики в подоткнутых шинелях,
потные и растрепанные от быстрой ходьбы, перебивая
друг друга,