В стороне от дороги [Людмила Николаевна Винникова] (fb2) читать онлайн

Людмила и Николай Винниковы В стороне от дороги Повесть

На овощной базе закончился рабочий день. Шуршали бумаги, хлопали дверцы сейфов. Пахло французскими духами и квашеной капустой.

— Девочки, собирайтесь, через двадцать минут придет автобус, — пробираясь между столами к выходу, напомнила заведующая складом, — а то будете потом пешком до города топать.

И только старший товаровед Костин, привыкший к этой шумной жизни, продолжал распекать кого-то по телефону:

— И не просите меня. Такую продукцию мы принимать не будем. Пора наконец думать о покупателе. Куда девать ее? А вы сами попробуйте, родственников угостите. — Костин подмигнул товароведу, сидевшему напротив. — Директора? Его нет. В командировке. Заместитель сейчас занят, опечатывает склады. Так что ничем помочь не могу. — Он положил трубку, посидел в раздумье и вышел.

От хранилищ отъезжали последние грузовики и останавливались у проходной. Охранник Гудкова внимательно проверяла документы, требовала откинуть задний борт машины, а уж потом открывала ворота.

— Дотошная ты, Зинаида. Не баба, а солдат в юбке. Видишь же, что кузов пустой, — раздраженно произнес водитель, направляясь к кабине.

— Только время у людей зря отнимаешь, — поддержал его другой.

— На то я здесь и поставлена, — невозмутимо ответила Гудкова.

— Перестаньте спорить, ребята. Зинаида права. Она на посту находится, — раздался сзади голос Костина.

Он подошел к Гудковой.

— Слыхал я, что к тебе сюда по ночам прилетает ангел-хранитель, смотри только, чтоб на базе порядок был.

— Злые языки чего не наболтают, — попыталась возразить Зинаида, но Костин остановил ее.

— Ладно тебе. Выпускай машины.

Последним уходил с базы заместитель директора Матвеев. «Ну, этот сейчас найдет, к чему придраться», — увидев его, подумала Гудкова. Она почему-то вспомнила, как несколько дней назад попросила Матвеева продать ей два килограмма клубники.

— Тут не магазин. Могу помочь только советом. Завтра мы отгружаем клубнику в магазин. Туда и поезжайте. — Он говорил спокойно, вежливо, но Зинаида чувствовала, как заливается краской.

— Почему у вас ворота не закрыты? — задержавшись на проходной, спросил Матвеев.

— Я не успела. Только что последняя машина ушла, — поспешно сообщила Гудкова.

— Последняя машина выехала двадцать минут назад, — Матвеев посмотрел на часы и добавил: — Вы, Зинаида Петровна, видно, путаете овощную базу с базой отдыха. Здесь работать надо, а не прохлаждаться. Один раз зевнешь — всю жизнь маяться будешь.

Когда он скрылся за проходной, Гудкова облегченно вздохнула и пошла в сторожку. Сбросив синий халат, надела яркий, нарядный сарафан, расчесала пушистые светлые волосы. «Красивая и смелая дорогу перешла», — пропела она, разглядывая себя в зеркале.

Зинаида уложила в большую сумку выцветшее покрывало, свертки с продуктами, поставила сумку в угол, взяла кастрюлю с супом и вышла.

Жара уже спа́ла, но от асфальта поднимался пар, словно горели под землей тысячи печей. Опустевший двор казался безжизненным и хмурым. Ящики с овощами и фруктами исчезли за массивными дверьми складов, на которых поблескивали сургучные печати. Из будки, лениво потягиваясь, выползла овчарка по кличке Линда. Она ткнулась носом в пустую миску и недовольно посмотрела на Гудкову.

— Иду, Линда, иду, — отозвалась Зинаида и наполнила миску супом.

Обойдя двор, Гудкова направилась к конторе. Осмотрела окна, подергала запертые двери кабинетов.

Закончив осмотр, она вернулась в сторожку. Посидела за столом, полистала журналы с артистами и тихо позавидовала им, потому что в детстве сама мечтала сниматься в кино. Она даже поступала после школы в театральное училище, но ее не приняли. Сказали, что нет данных.

— Денег нет, а не данных, — убежденно заявила тогда мать.

Так или иначе, но артистки из Зинки не получилось. А мог бы вот так же и ее портрет красоваться на обложке журнала. И не хуже бы смотрелся. Всех людей Гудкова делила на тех, кто похож на артистов, и на тех, кто не похож. Похожих она уважала больше. Вот ее поклонник Толик Уваров похож на артиста Лазарева. Даже еще красивей. Полнее и в плечах шире. Он бы в кино смотрелся.

С этими мыслями она задремала.

— Зина! Зина! — донеслось с улицы.

Она вскочила и побежала открывать.

— Я, Толик, ждала, ждала и уснула, — виновато объяснила она, пропуская высокого, темноволосого мужчину.

— Тебя вместе с базой вынести можно. И звонил, и кричал, никого. — Он вошел в сторожку, открыл портфель и, достав розы, протянул Гудковой.

Она поставила цветы в вазу и грустно вздохнула.

— Раньше бы так. Ложка дорога к обеду.

— Раньше мне только шипы попадались, — процедил он, и уголки тонких губ поползли вниз.

— Ну, ладно, ладно, — остановила его Зинаида и, чтобы переменить тему, спросила:

— Может, тут посидим?

— Нет, тут жарища, задохнуться можно. — Он вытер рукой потное лицо, и на щеке резко обозначились рубцы шрама.

Гудкова подала ему сумку, заперла проходную.

— А вдруг Матвеев проверять надумает? — спросила она и в нерешительности остановилась.

— Он что, дурак в такую даль плестись? — Анатолий повертел у виска пальцем.

— Выходит, что дурак. Он за этот месяц два раза являлся.

— Ну, ничего. В третий раз не придет. — Анатолий обнял Зинаиду, и они направились к реке.

Сюда не доносился шум города, только в стороне, по шоссе, проносились машины, изредка нарушая тишину разноголосыми клаксонами.

— Хороша ты, Зинка, — шептал Анатолий. — Вот брошу все, женюсь на тебе.

— Женишься. Когда рак на горе свистнет, — отстранилась Зинаида. — Так твоя краля тебя и выпустит.

— Минуточку! Ты сама виновата. Не захотела ждать. А я ведь не на курортах отдыхал. — Анатолий зло ругнулся, закурил и долго молчал, пуская вверх кольца дыма.

Достав из сумки свертки, Зинаида разложила их на покрывале и миролюбиво сказала:

— Хватит ссориться. Чего прошлое ворошить? Давай лучше ужинать.

Он взял помидор, несколько черешен на веточке, повертел перед глазами:

— Тебя, я вижу, на базе не обижают.

— По тебе тоже не скажешь, что в ресторане плохо кормят, — не осталась в долгу Зинаида.

— Не тот размах. База есть база. — И Анатолий посмотрел в ту сторону, откуда начинались ряды красных крыш.

— Минуточку! А ты бутылку взяла? — вдруг спохватился он.

— Какую бутылку? — не поняла Гудкова.

— В портфеле у меня бутылка водки. Ты ж могла сообразить, что я с пустыми руками не приду, — с досадой произнес Анатолий.

Гудкова поднялась.

— Минуточку! — остановил он. — Давай сюда ключи. Я сам сбегаю.

Она кинула ему ключи и направилась к реке.

Исчезли розовые блики, потемнела вода, и на том берегу реки зажглись редкие фонари. Мимо проплыл белый, сияющий огнями теплоход, унося с собой музыку, песни, чью-то счастливую жизнь. Зинаида проводила его печальным взглядом и долго смотрела вслед. Как она хотела бы оказаться сейчас там, на палубе, среди веселых и беззаботных людей! Вот она выходит на середину и, хлопнув в ладони, плавно скользит по кругу. На нее устремлены сотни глаз, и кто-то восхищенно восклицает: «Ну, и артистка!» Или нет. На ней длинное, вечернее платье. Она поет в салоне. И, когда смолкают аплодисменты, к ней подходит профессор из люксовой каюты и приглашает на ужин. А потом смущенно говорит, что хотел бы жениться на ней.

— Зин! Давай сюда! — позвал из темноты Анатолий, и она медленно пошла на его голос.

— Ну, и собака у тебя. Зверь! — переводя дыхание, сообщил он.

— Она только на чужих кидается. Своих не трогает. — Гудкова присела на край покрывала, подвинула стаканы.

Анатолий откупорил бутылку, разлил водку.

— За тебя, — коротко бросил он и выпил.

Разговор пошел веселее. Анатолий ругал жену, обещал через неделю жениться на Зинаиде и купить ей золотые сережки.

Послышался шум, и раздался сильный треск. Гудкова обернулась, и лицо ее исказилось от ужаса.

— База горит! — закричала она и, вскочив, побежала по узкой тропке.

На секунду остановилась, перевела дыхание.

Анатолия рядом не было.

* * *

— Виталий Иванович! — Голос дежурного по управлению звучал в телефонной трубке громко и взволнованно.

Жена, приподнявшись на локте, вопросительно и тревожно вслушивалась в разговор.

— Виталий Иванович, сорок минут назад поступило сообщение о пожаре на овощной базе в восточном микрорайоне. Начальник управления распорядился поднять вас. Посылать машину?

— Да, спасибо, — ответил Лаврентьев, и в трубке послышались короткие гудки отбоя.

Люся уже набросила халат и тихонечко прикрывала дверь в комнату дочерей.

— Что случилось?

— Пока не знаю. — Лаврентьев торопливо завязал галстук, потянулся за пиджаком. Ему вдруг стало неловко за свой резковатый тон. Разве жена виновата в том, что прерван сон, надо куда-то ехать. Он коснулся Люсиной руки.

— Дежурный сообщил, что в восточном микрорайоне горит база. Пожар еще продолжается, меня подключают к расследованию. Вот и все, что мне известно.

Двенадцать лет замужества так и не научили ее спокойно относиться к ночным звонкам. Подробностей его работы Люся не знала. Но в последнее время чувствовала, что муж оказался в центре событий, о которых много говорили в городе.

Один за другим привлекались к уголовной ответственности директора торгов, руководители общепита, предприятий бытового обслуживания. С математической точностью измеренные и взвешенные на весах закона обвинения предъявлялись за годы их хлопотной, но неправедной жизни.

Злоупотребления, хищения, взятки, совершаемые в подсобках и кабинетах, скрепленные коньяком в банкетных залах, казалось, никем не замеченные, надежно защищенные системой связей и поддержек, беспощадно высвечивались светом истины.

Бессильны стали старые друзья, которые еще несколько лет назад могли приостановить механизм исполнения закона.

А ведь было оно, то время, когда Виталий Лаврентьев — человек безупречной честности, в совершенстве постигший тайны хозяйственных махинаций, безошибочно находивший нужный конец запутанных нитей, ведущий к истокам преступлений, порой сталкивался с невидимой стеной запретов. Ему не объясняли подробностей. Лишь намекали, что дальше проверять не следует, иногда забирали материалы и передавали другому, а порой демагогически обвиняли Лаврентьева в том, что он занимается не своим делом.

Теперь, когда многие из «неприкосновенных» руководителей стали бывшими, работы у Виталия прибавилось. В городе ходили разговоры о том, что для наведения порядка приехала и работает большая бригада сотрудников прокуратуры и милиции из Прибалтики. Когда об этом рассказывали в институте, где работала Люся, она молчала. Но, глядя на мужа, понимала, что прибалтийские гости — легенда, городской фольклор. Действительность была в поздних возвращениях Лаврентьева с работы, частых телефонных разговорах, в которых мелькали известные в городе имена. И рождалось чувство тревоги за мужа. Потом убеждала себя, что тревожится напрасно, но ведь чего-то боялась.

Внизу, вдоль темной улицы, заскользили голубоватые лучи света. Шума машины не было слышно. Потом хлопнула дверца, и Людмила увидела, как машина развернулась и покатила из переулка туда, где светились огнями центральные улицы города...

Приглушенно бормотала бортовая радиостанция. Почти непрерывно с дежурной частью связывались экипажи патрульных машин, посты ГАИ, наряды охраны.

В этом хоре коротких докладов и распоряжений слышалась тревога тех, кто уже работал в восточном секторе.

Откинувшись на спинку сиденья, Лаврентьев слегка ослабил затянутый в спешке галстук, посмотрел в окно.

Машина резко свернула с освещенной улицы, и справа потянулась ажурная решетка длинного забора зоологического сада. Город остался позади. Машина выехала на дорогу, ведущую к базе. Впереди Лаврентьев увидел зарево и косматые всполохи огня. Ворота базы были широко распахнуты, а горящий административный корпус охвачен полукольцом пожарных машин.

Словно в фантастической театральной декорации на фоне черного ночного неба в ярких лучах прожекторов боролись с полыхающими языками пламени люди, вознесенные на высоту третьего этажа на сверкающих стеблях лестниц. Сходство с фантастическими сюжетами усиливали фигуры пожарных в серебристых огнеупорных костюмах. Они профессионально разламывали крышу конторы, и вниз летели разодранные листы жести, обрубки бревен, доски.

Огонь полыхал в вышине. Внизу было темно, мокро. Смутно белели на черной от воды земле раздутые напором воды брезентовые рукава пожарных шлангов. Мерцали рубиновые фонари машин, окруживших горящее здание.

Сержант осторожно подвел «Жигули» к группе людей, стоявших у ворот.

— Приехали, товарищ майор. Машина будет вот там, на стоянке. Я — в машине. Приказано поступить в ваше распоряжение.

Лаврентьев направился к автобусу, на красном боку которого белела надпись: «Штаб пожаротушения».

— Виталий Иванович! — окликнул его знакомый голос.

Лаврентьев узнал заместителя начальника восточного райотдела милиции майора Луганцева.

— Добрый вечер, Алексей Петрович.

— Какой там добрый, — усмехнулся Луганцев, — весь вечер на ногах. Вроде не было ничего серьезного, но вызов за вызовом. После двадцати двух все стихло. А в двадцать три семнадцать сообщение из управления пожарной охраны.

Луганцев приподнял руку, и под стеклом «командирских» часов блеснули голубоватые фосфорные точки.

— А сейчас уже ноль тридцать пять. Полчаса назад здесь был начальник управления, — продолжал Луганцев. — По его указанию создана оперативно-следственная группа.

К ним подошел молодой человек.

— Юрий Малышев — старший оперуполномоченный уголовного розыска, — представил юношу Луганцев. — Включен в состав оперативно-следственной группы. — И добавил: — Юрий Михайлович! Судя по обстановке, осмотр места происшествия начнется еще не скоро. Что вам удалось установить предварительно?

Малышев повернулся к пожарному, и тот сообщил, что часа через два они закончат работу и можно будет начинать осмотр.

Малышев доложил собранные им сведения.

— С семнадцати часов на базе дежурила сторож вневедомственной охраны Гудкова Зинаида Петровна. Работает здесь два года. Ее рабочее место. — Малышев попытался показать рукой на проходную в первом этаже конторы, но махнул рукой и кратко заметил: — Сгорело. Где, как и в какое время начался пожар, Гудкова объяснить не может. Волнуется, все путает. Я выписал ей повестку. Возможно, утром мы услышим более толковое объяснение. Директор овощной базы Михаил Семенович Сударкин находится в командировке. Его обязанности исполняет заместитель — Матвеев. Машину за ним послали.

Пожарные расчеты уже сбили пламя, и прожекторы высвечивали обугленные притолоки, рамы с выбитыми стеклами. На земле валялись сорванные с петель двери. Кое-где поднимался белый дым, и внутри конторы еще работали пожарные, но Луганцев торопил с осмотром.

— Давайте начнем снаружи, пока хоть предварительно зафиксируем обстановку.

На крышке следственного «дипломата» забелел бланк, и побежали первые строчки протокола осмотра места происшествия: «Овощная база № 2 расположена в стороне от дороги, ведущей в город. У въезда на территорию базы находится двухэтажное административное здание...»

Конечно, с рассветом придется делать дополнительный осмотр. А пока, пробираясь по коридорам и поеживаясь от капающей с потолка воды, участники осмотра обменивались первыми впечатлениями.

Определить причины загорания пока не представлялось возможным. Следователь назначит экспертизы, и специалисты: электрики, химики, пожарные — будут отвечать на поставленные вопросы. Лаврентьева же более всего интересовала судьба бухгалтерских документов.

Он вышел из хлюпающего задымленного мрака, с удовольствием вдохнул свежий воздух. Почувствовал, что стало заметно прохладнее.

У ворот остановился «газик». Из машины вышел и быстро зашагал к конторе стройный, аккуратно одетый мужчина лет пятидесяти. Он подошел к Лаврентьеву, растерянно огляделся.

— Здравствуйте, я заместитель директора базы Матвеев Николай Борисович. Что произошло?

Лаврентьев представился и коротко рассказал Матвееву о пожаре.

— Скажите, Николай Борисович, где хранятся бухгалтерские документы?

— В сейфах, конечно, — ответил Матвеев и вошел в контору.

Небо на востоке начинало светлеть. Над городом занимался новый день.

* * *

Гудкова боялась идти в милицию, на столе лежала повестка, где значилось: «Явка обязательна». Перед глазами, как в страшном сне, мелькали картины ночного пожара, а на стуле висел сарафан, пропахший гарью.

Прежде Гудкова посещала милицию, но только для того, чтобы пожаловаться на бывшего мужа. Он уже имел новую семью, но к Зинаиде иногда наведывался, устраивал скандалы, требовал разменять квартиру. Она так и заявляла:

— Вы обязаны помочь мне.

Бывший муж перестал появляться в доме, и Зинаида была довольна: ей осталась однокомнатная, со всеми удобствами квартира.

Многие хотели скрасить одиночество Гудковой, но никто не хотел жениться. Тогда и объявился ее давний поклонник Анатолий Уваров. А вскоре Зинаида вручила ему два ключа: один — от сердца, второй — от квартиры.

Где был Уваров теперь, после пожара, Зинаида не знала.

Она надела темное платье, припудрила покрасневшие веки, собрала в тугой пучок волосы на затылке. Сейчас она мало походила на ту Зинаиду, которая кокетливо вертелась перед зеркалом, стояла на берегу реки и провожала нарядный белый теплоход. Но не станет же она рассказывать об этом в милиции? И Гудкова лихорадочно придумывала причину, заставившую ее бросить дежурство.

— К тебе можно? — входя, спросил Анатолий.

— Чего спрашивать, если уже вошел, — сухо ответила Зинаида, но в душе обрадовалась. Она-то была уверена, что не придет, испугается. А вот пришел. Не бросил ее. Значит, любит.

— Что же со мной будет, Толенька? — взмолилась Гудкова.

Он посмотрел на ее бесцветное лицо и подумал, что за эту ночь она сильно подурнела. И, наверное, встретив ее на улице, он прошел бы мимо. «Вот что делает косметика, — отметил про себя Уваров. — Без нее баба, как попугай без перьев».

— Что же со мной будет? — повторила Зинаида.

— Минуточку! Почему паника? — Уваров повертел в руках повестку и небрежно бросил на стол.

— Не переживай, Зинка. Сейчас мы прикинем, как вести себя, и все будет в ажуре. — Его уверенный тон успокаивал Гудкову, вселял робкую надежду. Если Анатолий так говорит, значит, знает.

— Теперь смотри, какой расклад получается, — Уваров поднял вверх указательный палец. — Ты бросила пост, и в твое отсутствие загорелась база. Так? Тут твоя прямая вина. Но поскольку ты не несешь материальной ответственности, тебе подходит статья под номером сто.

— Откуда ты все это знаешь? — удивилась Зинаида.

— В этой статье говорится, — невозмутимо продолжал Анатолий, — что недобросовестное отношение к охране государственного и общественного имущества, повлекшее его гибель, предусматривает наказание до двух лет лишения свободы.

— Ой, мамочка, посадят, — снова запричитала Зинаида.

— Кончай ныть и слушай! — прикрикнул на нее Уваров. — До двух лет лишения свободы. Или исправительные работы. Или общественное порицание. Усекла? Могут влепить два года, а могут, скажем, выговор объявить. Уловила?

Она понимала с трудом, но чувствовала, что Анатолий уже нашел для нее какой-то спасительный выход. Умоляюще, как больной на врача, смотрела на него и молчала.

— Наверное, нужно сказать правду. Чистосердечное признание, — робко начала она, но Уваров перебил.

— Дура ты — вот кто. Валяй, докладывай. Свою правду. И доложи, что водочку пила. А это, как известно, усугубляет вину. Вот тебе и два года с ходу.

— Как же так, Толик? — растерялась Гудкова. — По-твоему получается, если правду скажешь, больше дадут, а если соврешь — меньше?

— Это не по-моему, а по фактам так выходит. Одно дело — ты с дежурства на свидание смылась да еще водку пила. А другое — пошла, например, половики в реке постирать. Порядок в сторожке решила навести. А в это время — пожар. Усекла?

Причина, которую нашел Уваров, казалась Зинаиде довольно убедительной. Она ведь сама ничего сообразить так и не смогла, а до вызова в милицию оставалось два часа.

— Хорошо ты, Толик, придумал, — одобрила Гудкова. — Только надо еще что-нибудь в запасе иметь. А то вдруг в милиции узнают, что у нас в сторожке половиков не было?

— Минуточку! Я тебе что, писатель? — скривился он. — Ну, скажи, просто погулять пошла, воздухом подышать. Что хочешь говори, только меня в это дело не впутывай. Ясно? Меня там не было. И ты это крепко запомни.

Глаза его сузились, потемнели, и Гудкова вдруг поняла, что не из-за нее явился он в этот дом.

— Ах, тебя там не было? Шкуру свою спасаешь? А ну уматывай! — закричала Зинаида, указывая на дверь. — Сидеть буду, но все расскажу.

— Расскажешь — хуже будет, — твердо пообещал Анатолий.

— Он еще угрожает. А зачем ты у меня ключи от базы брал? Бутылку он, видите ли, забыл. Так тебе и поверили. Черного ворона сколько ни отмывай, белым не станет, — наступала Гудкова. — Ну? Кому сказала — проваливай.

Она схватила со стола чашку и подняла ее над головой.

— Ты чего? Рехнулась? — пятясь к двери, бормотал Уваров. Когда дверь захлопнулась, Зинаида упала на диван и громко зарыдала. Внезапная догадка отняла последнюю надежду.

— Зачем я дала ему ключи? Зачем? — всхлипывая, повторяла она. Легкий ветерок шевелил гардину, тикали на подоконнике часы, и, улыбаясь, смотрели с фотографий на стене любимые артисты.

Бежала по жизни Гудкова, торопилась. А куда бежала и зачем торопилась, сама не знала. Скорые признания принимала за любовь, легкую работу за счастье. Дадут летом кулек вишен — спасибо, поднесут зимой помидоры — большое спасибо. В знак благодарности не проверяла чужие багажники. Зато гостей было чем угостить. Они от удивления рты раскрывали. А Уваров привык. Мужики быстро и к добру, и к ласке привыкают. На них, как Линда, рычать надо — тогда толк будет.

Когда Зинаида вспомнила об Уварове, в душе снова вспыхнула обида. Явился себя выручать, а на нее наплевать, и что с ней будет, его не касается. Вот и вся любовь. А позади уже половина жизни. Уплыли годы, как нарядный белый теплоход, и следа не оставили. Все казалось далеким и призрачным, как мечта сниматься в кино. Реальными были пожар да повестка, которая лежала в сумке.

Дежурный в милиции сидел за стеклянной перегородкой, Гудкова сразу узнала его. Это ему грозила она, что напишет куда следует, если не призовут к порядку бывшего мужа. Но тогда она чувствовала свою правоту. Теперь ситуация изменилась, и она сиротливо топталась у окошка. Когда окошко приоткрылось, Зинаида молча просунула повестку.

— Второй этаж, комната десять! — возвращая повестку, отчеканил дежурный.

Гудкова поднялась на второй этаж, отыскала в узком коридоре десятый кабинет. На двери, обитой черным дерматином, висела табличка: «Заместитель начальника отдела Алексей Петрович Луганцев». Зинаида почему-то успокоилась. Вчера она видела его на пожаре. Спокойный такой, серьезный и чем-то похож на артиста Баталова. А Баталова Зинаида любила.

Майор Луганцев попросил Гудкову подождать в коридоре.

Из угловой двери, на которой было написано «Отделение БХСС», вышел Матвеев. Он посмотрел на Гудкову, даже не на нее, а сквозь нее, будто ее вообще не существовало, будто ее поглотило пламя ночного пожара. И, не поздоровавшись, прошел мимо.

— Гудкова, войдите, — услышала она и поднялась.

Она приготовилась к разговору и хотела уже произнести несколько первых фраз, выученных наизусть, но Луганцев неожиданно спросил:

— А почему вы, молодая женщина, устроились на такую работу? У вас что, большая семья, много детей?

Такого вопроса Гудкова никак не ждала. Ей и в голову не могло прийти, что это кому-нибудь интересно.

— А разве это так важно? В нашей стране любой труд почетен. — Она гордо вскинула голову, словно на сцене.

Луганцев улыбнулся. Вот тебе. Получи. Шпарит лозунгами, как по писаному, и попробуй придерись.

— Мы не будем рассуждать об отношении к труду в нашей стране. Мне бы хотелось конкретно побеседовать о ваших делах.

Гудкова соображала. Похоже, он уже был в курсе ее личной жизни.

— Живу я одна. Детей не имею, второго марта мне исполнилось тридцать пять лет. А сторожем работаю, потому что мне так удобно. — Она вспомнила, как Уваров учил ее: «Ты, Зинка, не будь там запуганной овцой. Только следователь имеет право допрашивать тебя. Любой другой может пригласить на беседу. При-гла-сить».

— Наверное, тяжело жить, когда свободного времени много. Ну, куда девать его? Я, честно говоря, со страхом о пенсии думаю, — как-то доверительно признался Луганцев.

А Толик говорил, будто в милиции кричат на людей. Может, конечно, на него и кричали. Так он кого угодно из терпения выведет.

— Привыкнете. К отдыху быстро привыкают. — Зинаида хотела еще узнать, сколько ему лет, но не решилась. Такой с виду молодой, а уже про пенсию думает.

— Вот в этом я сильно сомневаюсь. — Он помолчал и уже другим, официальным тоном сказал: — А теперь вернемся к делу, Зинаида Петровна.

Ей было приятно, что Луганцев назвал ее по имени-отчеству. Почти для всех она до сих пор оставалась Зинкой. И даже восемнадцатилетние парни, работавшие на базе грузчиками, иначе к ней не обращались.

— Вот вы заступили на дежурство. Расскажите подробно, кого видели на базе, кто приезжал, кто уезжал. — Он не хотел пока касаться вопроса, которого так ждала Гудкова. Всему свое время.

Обо всем, что касалось ее лично, Гудкова вспоминала охотно, называла номера машин, фамилии водителей, и Луганцев отметил, что у нее хорошая, цепкая память.

— Последним уходил с базы заместитель директора Матвеев. Он опечатал склады, проверил сигнализацию. Что мне сказал? Сказал, чтоб порядок был. Он всегда говорит одно и то же. Без году неделю работает, а уже лезет со своим уставом в чужой монастырь. — Гудковой явно не по душе пришелся новый руководитель.

— Чем же вам не угодил Матвеев? Человек пытается порядок навести, а вы недовольны.

— Да не в этом дело, Алексей Петрович, — махнула рукой Гудкова. — К людям подход нужно иметь, как у нашего Сударкина. Вот это директор! Умеет он с народом работать, а этот — сухарь. Можно подумать, без него и порядка не было. Да наша база — лучшая в городе.

Луганцев знал об этом. Сударкин занял пост директора овощной базы четыре года назад. Его прислали из торга на укрепление. Деловой мужик, хваткий. Уже через год база начала стабильно выполнять план.

— Знаете, Матвеев какой-то подозрительный, — наконец определила Гудкова причину своей неприязни к новому заместителю директора.

— А в чем это конкретно выражается? — поинтересовался Луганцев.

— Ну, посудите сами, Алексей Петрович, вздумал Матвеев на базу ночами наведываться. Раз, другой. Хотя это вообще не его обязанность посты проверять. Не поленился в такую даль топать. Все думает, что его обманывают.

— Так, может, он отчасти прав? Вот вы же вчера бросили пост, — продолжил свою мысль Луганцев. — Значит, еще не настала пора безграничного доверия.

Он неожиданно подошел к теме, которой так боялась Гудкова. Еще по дороге в милицию она твердо решила, что не в ее интересах называть Уварова.

— Я отлучилась всего на полчаса, — не моргнув глазом солгала Гудкова. — Духота была страшная, а у меня чего-то с сердцем плохо стало. И я пошла к реке воздухом подышать.

— Одна? В такую темень? — изумился Луганцев, и по его тону она никак не могла определить, верит он ей или уже обо всем знает, но не подает вида.

— А что? — небрежно бросила Гудкова. — Чужих там не бывает. А если что, можно крикнуть, на помощь позвать. Там неподалеку два домика наших сотрудников.

Она тут же пожалела, что сказала об этом. Ведь могли же видеть ее с Анатолием на берегу. И тогда все пропало. Впрочем, вряд ли. Она бы слышала голоса или шаги.

— И тем не менее вы виноваты в том, что бросили дежурство. — Майор подвинул книгу, на которой крупными буквами было написано: Уголовный кодекс РСФСР.

— Я знаю. Мне там подходит статья под номером сто. Товарищ майор, неужели могут два года дать? — Она часто заморгала, веки покраснели.

Откуда же она это знает? Значит, кто-то уже успел проконсультировать ее. Хорошо, если этот консультант лично не заинтересован в исходе дела.

— Итак, вы одна бродили по темному берегу и дышали воздухом, — заключил Луганцев. — А вы запомнили то место, откуда увидели пожар? Помните? Вот и хорошо. Мы с вами сейчас поедем туда, чтобы уточнить некоторые детали.

Этого Гудкова никак не ждала. Там, на берегу, еще лежало покрывало, остатки закуски и пустая бутылка из-под водки. Брошена была на траве сумка, которую мог опознать любой сотрудник базы. Придуманные заранее варианты рухнули в один миг.

— Зинаида Петровна, расскажите, как было на самом деле. Поверьте, это лучше для вас. — Последнюю фразу Луганцев произнес так убежденно, что Гудкова заколебалась.

«Но Толик же предупреждал: за пьянку больше дадут», — мелькнула мысль. И сразу же ее сменила другая: следы на берегу все равно не скрыть. А откуда бутылка, она не знает. Мало ли кто потом мог бросить ее.

И уже спокойно, подробно она описала события минувшей ночи. Но про бутылку умолчала.

— Вы ничего не упустили? — Луганцев ждал. Перед этим человеком было бесполезно притворяться...

— Значит, вы дали Уварову ключи, и он заходил на базу? Ах, вы ему и от своей квартиры ключи доверяете? Ясно. Ну, что касается вашей квартиры, это ваше личное дело, хотя иногда подобная доверчивость оборачивается бедой. Но вручать ключи от базы постороннему человеку вы не имели никакого права. — Он смотрел строго, и от былой доброжелательности не осталось и следа. — Итак, вы утверждаете, что Уваров забыл там свои часы. А кто еще в ваше отсутствие мог заходить туда?

— Если кто и заходил, то только свой: Линда чужого не впустит. Но она не лаяла. Я бы услышала. Может, Матвеев опять был? — неожиданно предположила она. — У нас в условленном месте лежат еще запасные ключи. О них знают только руководители базы.

— Кстати, куда делся ваш знакомый, когда начался пожар? — Луганцев хорошо помнил, что на месте происшествия мужчины, о котором рассказывала Гудкова, не было.

— Так сразу, как пожар начался, сбежал, — с каким-то мстительным злорадством сообщила Гудкова. — А кто в пожарку звонил, не знаю. Может, кто из водителей увидел. Там же трасса недалеко.

— Ну, спасибо за помощь, Зинаида Петровна. — Луганцев поднялся. — А теперь мы с вами, как уговаривались, поедем на место.

На берегу было пустынно. Пахло гарью, и Гудкова старалась не смотреть в сторону базы. Она со страхом подошла к тому месту, где накануне весело пировала со своим несостоявшимся женихом. На покрывале лежали остатки закуски, валялась в стороне сумка. Но пустой бутылки не было. Это казалось чудом. «И все-таки Луганцев похож на Баталова. Очень похож», — думала Зинаида. «Пусть пока считает, что ей удалось обмануть нас», — думал Луганцев.

Гудкова торжествующе посмотрела на него. Она ведь не догадывалась, что бутылка уже изъята экспертами.

— Алексей Петрович, я ж чуть не забыла, — спохватилась Гудкова. — У нас за базой есть пустырь. Туда каждый вечер мальчишки приходят. Витька и Сашка. Вы бы видели, что они вытворяют. Не то что базу — весь город поджечь могут. Никакого надзора за детьми. Витьку Черкашина я знаю. Он сын нашего грузчика. Так вот, вчера он один на пустыре слонялся. Ну, скажите, что ему там делать? Он вон там живет. — Она показала в сторону белых домиков, примостившихся у пологого берега реки.

* * *

Витька старательно тер мокрой тряпкой крыльцо, когда у дома остановился милицейский «газик». Луганцев легко спрыгнул на землю и, открыв заднюю дверцу, помог выйти молодой женщине в форме лейтенанта.

— Черкашины здесь живут? — повернувшись к Витьке, спросил он.

— Здесь, только отца дома нет, — сообщил младший Черкашин. Он бросил тряпку, вытер руки о белесые брюки и позвал: — Ма! Иди сюда!

На пороге появилась невысокая худощавая женщина.

— Прибыли наконец, — вместо приветствия недружелюбно произнесла она, и Луганцев понял, что здесь их ждали давно и по другому поводу. Но объясняться на улице не стал.

— Я-то совсем надежду потеряла. Уже и заявления писала, и ходила. Только у вас, видно, руки до пьяниц не доходят, — уже другим, усталым тоном добавила женщина.

Она пригласила гостей в дом, провела в небольшую комнату. На большом, круглом столе белела салфетка с вышитым на середине корабликом. Сбоку лежали «Морские рассказы», а на стуле висела тельняшка.

— Сын моряком мечтает стать, — перехватив взгляд Луганцева, пояснила хозяйка. — Только у нас в хате бури похлестче морских бывают, когда отец напивается.

Она вздохнула, провела рукой по лохматой, пшеничной голове сына и тихо сказала:

— Иди, Витя, погуляй. Тут взрослые разговоры.

Но Луганцев остановил его.

— Ты далеко не убегай. Нам с тобой тоже нужно поговорить.

— Только ради него и живу. — Женщина кивнула на дверь, за которой скрылся мальчишка. — Не могу парня сиротить. А так бы...

Она не договорила, промокнула краем темного фартука глаза.

И, хотя Луганцев видел эту женщину впервые, он испытывал перед ней чувство вины. Для нее ведь милиция не отвлеченное, а вполне конкретное понятие. Человек, который носит форму, и есть милиция. И если он отказался помочь ей — значит, вся милиция работает плохо. Что же, она вправе сделать такой вывод. Где-то же пылятся ее заявления, а он, заместитель начальника отдела, не знает. И не узнал бы, если бы не случай.

Неловко было и перед Саниной, которая всего год назад, закончив педагогический институт, начала работать в районной инспекции по делам несовершеннолетних. У нее-то представление о милиции еще книжное, а там герои выглядят порой куда более чуткими, чем в жизни.

— Неужели так никто и не поможет нам? Я ведь три заявления участковому Климченко передала. Он, правда, раз пришел, но мужа не застал. Не буду же, говорит, я за ним бегать, — продолжала Черкашина. — А мой алкаш еще и потешается: давай, мол, жалуйся в свою милицию. Так они и прибежали.

Луганцев молчал. А что он мог ответить? За Климченко и раньше были случаи проявления недобросовестности. И жалобы на него были. Но, когда дело доходило до серьезных выводов, участковый каялся, обещал исправиться и выставлял как последний шанс защиты своего маленького ребенка. Этот довод срабатывал...

— Его второй день нет, а я, верите, хожу и думаю: хоть бы с ним что-нибудь случилось. Вот до чего довел... А знаете, какой он прежде был? Добрый, отзывчивый. Чтобы человеку помочь, в огонь и воду мог кинуться.

— С Климченко мы будем решать особо. А вам с сыном покой я обещаю, — заверил Луганцев.

Но Черкашина смотрела на него с таким недоверием, словно не Климченко, а он обманул ее надежды. И Луганцев вдруг понял, чем оборачивается порой равнодушие одного человека.

— Сегодня же наши сотрудники примут все меры, чтобы в вашем доме было спокойно, — повторил Луганцев.

Хозяйка засуетилась, достала из желто-серого буфета чашки.

— Мы чай как-нибудь в другой раз попьем, — пообещал Луганцев. — А сейчас позовите, пожалуйста, сына. У нас к нему есть несколько вопросов.

Женщина поспешила к выходу. Она думала, что Витьку тоже будут расспрашивать об отце.

Но Витьку об отце не спросили. Майор почему-то стал интересоваться, с кем дружит он, в какие игры играет.

— Мы с Сашкой Санеко на пустырь ходим. Мама на речку не пускает, а мы там в капитанов играем, — бойко объяснил Витька.

— А когда пожар на базе начался, вы тоже там играли? — Луганцев смотрел то на него, то на мать и теребил вихор.

— Да, он был на пустыре. А в чем дело? — почувствовав что-то неладное, заволновалась Черкашина.

— Не беспокойтесь, Светлана Ивановна, — успокоил ее Луганцев. — Нам очень важно знать все, что видел в тот вечер ваш сын.

— Не был я там. Не был. И ничего не видел, — потупившись, упрямо повторял Витька.

— Да как же не был? Я тебе покажу старших обманывать! Там он играл, товарищ майор. Точно вам говорю, — обратилась к Луганцеву, подтвердила Черкашина. — Он у меня отпросился до девяти. Раньше, бывало, программа «Время» начинается — и Витька на пороге. А тут я чего-то устала после смены и заснула. Просыпаюсь, гляжу — нет пацана. Ну, думаю, задам ему, как следует. Только собралась искать, а тут он вбегает. Мамочка, говорит, база горит. А сам аж дрожит. Уже после, когда немного успокоился, я узнала, как он пожар увидел. — Она сняла с головы косынку, поправила золотистые, как у Витьки, коротко подстриженные волосы и укоризненно покачала головой:

— Ну зачем так, сынок? Люди нам помогают, а ты...

— Не был я там. Сказал — не был. В кино ходил, — сообщил Витька и покраснел.

— Не ходил он в кино, товарищ майор. Я-то знаю. Он меня никогда не обманывал, — утверждала Черкашина.

Но Витька стоял на своем.

«А был ли мальчик?» — устало подумал Луганцев и улыбнулся.

— Какую же ты картину смотрел? — допытывалась мать.

Витька промолчал и снова залился краской.

— Значит, ты на пустырь не ходил и пожара не видел? — подвел итог Луганцев. Он решил прекратить эту беседу. Все равно разговора не получилось. Не смог он найти подход к парню. Ясно одно: он видел пожар, и ему еще что-то известно. Вот это «что-то» и заставляет его молчать. Мать права: лгать он действительно не умеет. Это заметно. Но сейчас вряд ли удастся сломить его упрямство. Тем более, если оно вызвано страхом. И Санина, как назло, молчит. То ли в присутствии начальника смущается, то ли опыта пока не хватает.

— Ну что, Елена Сергеевна, у вас есть вопросы? — скорее для формы поинтересовался Луганцев.

— Вопросов у меня нет. — Она сняла большие, круглые очки, словно хотела получше разглядеть этого упрямого мальчишку. — Просто жаль, что из Виктора моряк не выйдет.

— Почему не выйдет? — В голосе Витьки звучала обида и растерянность.

Кажется, Санина попала в цель. Молодец. И зря он, Луганцев, торопился с выводами. Ему бы не мешало получше знать молодые кадры, а иногда и поучиться у них. Вон как задела пацана. Он даже в лице переменился.

— Таких море не любит, — убежденно сказала она. — Слыхал поговорку? Смелость города берет. Так вот, смелость без честности не бывает.

— Он честный, — заступилась мать. — Я сама не пойму, что с ним. Я ж его всегда учила: не делай того, что скрывать придется.

— Я вначале думала записать тебя в клуб юных моряков, а теперь придется подождать. — Санина действительно решила, что поведет его во Дворец пионеров, определит в клуб. Ей очень хотелось, чтобы мальчишка, у которого пьяница-отец отнял детство, увидел не вышитые, а настоящие корабли, на которых уходят в плавание будущие моряки.

— Я играл на пустыре. Но потом мне стало скучно, и я пошел домой. Сел у ворот и сидел. Отца караулил, чтобы маму предупредить. — Витька, наконец, выковырял щепку и возил ее ботинком из стороны в сторону. — Потом я увидел пожар и побежал. Но по дороге...

Что было дальше, он не договорил.

— Ты на дороге встретился с этим человеком? — Вопрос Луганцева прозвучал так, словно ему давно все было известно, но он хотел услышать это именно от Витьки.

— Откуда вы знаете? — Глаза мальчишки округлились. Они были синие, как море, как кораблик на салфетке.

— Ты не бойся его. Поверь, тебя никто не тронет. — Голос Саниной был спокойным и добрым. Она нравилась Витьке. И большие, смешные очки тоже нравились.

— Я бегу, а он мне наперерез. — Витька скрестил руки, показывая, как они встретились. — Остановился, кулак мне показал и хрипит: «Ты меня не видел. Понял?» А от него, как от отца, водкой несет.

Похоже, парень говорил правду. А может, он придумал эту встречу, чтобы отвлечь внимание от себя?

— Ты не запомнил, как он выглядел? Ну, хотя бы примерно. Подумай, — попросил Луганцев.

— Так я его знаю. Высокий такой, черный. А на щеке — шрам. Он по вечерам часто туда приходит. — И Витька протянул руку в ту сторону, где была овощная база.

Все верно. Портрет точный. Значит, его остановил Уваров. Это уже интересно.

— Ну, спасибо тебе. — Луганцев подошел, пожал Витьке руку. — Завтра подъедешь к Елене Сергеевне, и она, как обещала, запишет тебя в клуб моряков.

* * *

Каждый раз, когда в районе затягивалось раскрытие преступления, Луганцева вызывали «на ковер» руководители и задавали один и тот же вопрос:

— Вы что, хотите выговор получить?

Выговора Луганцев не хотел и не заслуживал. Он хотел, чтобы у него не отнимали попусту время. Что же касалось раскрытия преступления, то Луганцев со своими подчиненными хотел и мог работать сутками, если этого требовала обстановка, и переживал ничуть не меньше, чем в городском управлении. А может, и больше. Просто не говорил об этом вслух.

Вот сейчас, прочитав акт химической экспертизы, он понял, что пожар на базе не случайность. А значит, потребуется время, и, возможно, немалое, чтобы установить его истинную причину.

До начала совещания оперативно-следственной группы оставалось еще двадцать минут. Луганцев нажал кнопку селектора и, когда услышал голос дежурного, попросил:

— Найдите, пожалуйста, Климченко. Пусть поднимется ко мне.

Климченко всегда почему-то приходилось ждать. И всегда у него находились уважительные причины. На этот раз он явился быстро. На ходу поправил сбившийся галстук, одернул форменную рубашку, которая, казалось, вот-вот лопнет на его плотной, массивной фигуре, и, взяв под козырек, доложил о своем прибытии.

— Садитесь, товарищ капитан, — предложил Луганцев.

Климченко положил на колени фуражку и, еще не зная, зачем так срочно понадобился, решил опередить события:

— Вчера на моем участке задержали мелкого расхитителя. Мы, конечно, усилим эту работу, возьмем под строгий контроль.

До чего же любил он выставлять напоказ несущественные заслуги. Сделает на копейку, представит — на рубль. Впрочем, это общая черта тех, кто не умеет или не хочет добросовестно трудиться.

— За десять лет моей работы в милиции я не припомню случая... — Видно, Климченко снова решил поведать о каких-то «успехах», но Луганцев прервал его.

— Десять лет — это не ваша заслуга, а наша ошибка. И мы ее исправим. Правда, с большим опозданием, но исправим.

Луганцев не стал перечислять прежние проступки участкового.

— Скажите, где заявления, которое передавала вам Черкашина? — спросил он.

— Заявления? — Климченко сделал паузу,пытаясь найти какое-то объяснение. — Они у меня где-то.

— Вот именно «где-то». Вы обязаны были не только зарегистрировать их как официальные документы, но и принять срочные меры. А вы забросили их и забыли.

— Но я хотел туда пойти. Просто некогда было, — попытался оправдаться Климченко.

— Ничего вы не хотели. А если вам некогда наводить на участке порядок, подыщите себе другую работу. — Луганцев взял лист бумаги и протянул участковому. — Можете ознакомиться. Это представление с просьбой уволить вас из органов милиции.

— Что же со мной будет, товарищ майор? У меня маленький ребенок. Он болеет, — снова выставил свой «щит» Климченко.

Но Луганцев поднялся, давая понять, что разговор окончен, посмотрел на часы и твердо произнес:

— Там тоже ребенок, который страдает по вашей вине. И я считаю, что вам доверять работу с людьми опасно.

— Это мы еще посмотрим, — с вызовом ответил Климченко и направился к двери.

* * *

Совещание оперативно-следственной группы началось ровно в девять.

«Хорошо, что Виталия подключили к этой работе», — посмотрев на старшего оперуполномоченного ОБХСС города, отметил для себя Луганцев.

С Виталием они учились на одном курсе, но после того, как Лаврентьев начал работать в городском управлении внутренних дел, виделись редко. Если не считать пожара, где было не до разговоров, последний раз встречались месяца три назад.

— Начнем? — спросил Луганцев и разложил перед собой бумаги. — Итак, что мы имеем на сегодня?

Он придвинул акт химической экспертизы:

— Этот документ дает нам право сделать вывод, что контора базы загорелась в результате поджога. В связи с этим мы, наверное, выслушаем Виталия Ивановича, который уже начал работу по своей линии.

— Сведения у меня пока весьма скудные. И строить на них какие-то предположения невозможно. — Лаврентьев перелистал пухлый блокнот в коричневой кожаной обложке, нашел нужную страницу. — Значит, первое: склады огнем не повреждены. Продукция — на месте. Второе: все документы хранились в сейфах и поэтому тоже уцелели.

Луганцев понимал, что скрывалось за этой скупой информацией. Иными словами она означала: в этом поджоге пока не прослеживаются корыстные мотивы. Когда преступники пытаются замести следы, они уничтожают или продукцию, или документы. А то и все вместе. Почерк ординарный. Правда, наказания потом следуют отнюдь не ординарные, но преступники над этим задумываются почему-то слишком поздно. Здесь была другая картина.

— На базе уже начата ревизия хозяйственно-финансовой деятельности. О результатах я, естественно, пока доложить не могу, — продолжал Лаврентьев. — Что еще? Вчера следователь допросил заместителя директора базы Матвеева. Я присутствовал на этом допросе. Человек он сравнительно новый и детальную обстановку то ли не знает, то ли скрывает. Я позволю себе опередить следователя и скажу, что лично меня насторожило.

— Есть еще два любопытных документа. — Майор достал из папки справку информационного центра и прочитал: — Уваров Анатолий Степанович был осужден по статье 206, часть вторая, к пяти годам лишения свободы. Наказание отбывал в колонии общего режима. В настоящее время работает водителем ресторана «Тополь».

Он отложил справку и добавил:

— Мы имеем заключение дактилоскопической экспертизы о том, что отпечатки пальцев на бутылке из-под водки совпадают с отпечатками пальцев Уварова.

Луганцев повернулся к старшему оперуполномоченному уголовного розыска Малышеву:

— Мне бы хотелось услышать ваше мнение, Юрий Михайлович.

Свернув трубочкой ученическую тетрадь, Малышев повертел ее в руках, потом раскрыл на той странице, где крупными буквами была выведена фамилия Уварова.

— Итак, Уваров имел судимость. Незадолго до пожара был на базе. С места происшествия скрылся. Я полагаю, что у нас есть достаточно оснований, чтобы задержать Уварова по подозрению в поджоге. — Последняя фраза прозвучала так убедительно, словно Малышев своими глазами видел, как возник пожар.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразил Луганцев. — Поведение Уварова вызывает подозрение, но у нас нет никаких фактов, говорящих о том, что именно он совершил поджог.

— Мы побеседуем с Уваровым и тогда, возможно, примем решение, — заключил он. — Работу по несовершеннолетнему Черкашину будем продолжать. Только прошу вас быть предельно внимательными и осторожными. Не забывайте, что речь идет о судьбе подростка.

— Товарищ майор, — послышался из динамика голос дежурного. — Только что звонили из больницы. К ним позавчера ночью, примерно в то время, когда начался пожар, таксист доставил с тяжелыми ожогами мужчину по фамилии Черкашин.

Вот это новость! Значит, обгорел грузчик овощной базы Черкашин. Отец того самого Витьки, который играл на пустыре. Луганцев вскочил:

— Они что, уснули все? Позавчера доставили, а сегодня сообщают.

Закончив совещание, Луганцев накинул пиджак, висевший на стуле, и спустился к машине.

— В больницу, — коротко бросил он.

* * *

У входа в длинный больничный коридор, подперев кулаками бока, застыла монументальная фигура в грязно-белом халате.

— Приемный день завтра, — тоном неприветливой хозяйки напомнила она какому-то неурочному посетителю.

— Я знаю, но мне очень нужно. Я прямо с самолета. У меня тут мать, — умоляюще попросил он.

Фигура не шевелилась.

— Мне очень нужно, — повторил мужчина, и смятый рубль исчез в грязном кармане ее халата.

— Проходите, — посторонилась она.

Наблюдая эту сцену, Луганцев решил, что обязательно поговорит с главным врачом.

— Я из милиции, — протягивая удостоверение, представился он. Каменное лицо дрогнуло и расплылось в счастливой улыбке.

— Мы всегда рады милиции, — льстиво соврала фигура.

Луганцев поднялся на четвертый этаж, где находилось ожоговое отделение. Заведующий отделением Леонид Степанович Кабаргин заканчивал утренний обход.

— Вас товарищ из милиции спрашивает, — отозвав его в сторону, шепотом сообщила медсестра.

— Проводите его в мой кабинет, — попросил Кабаргин. — Я скоро освобожусь.

Ожидая, пока закончится обход, Луганцев разглядывал развешанные на стенах кабинета фотографии больных до и после лечения.

— А вас, я вижу, интересуют наши пациенты, — войдя в кабинет, произнес Кабаргин.

— Конечно, — отозвался Луганцев. — И в первую очередь Черкашин.

Он не преувеличивал. От состояния здоровья этого человека во многом зависел дальнейший ход событий. Разговор с ним был крайне необходим. И как можно быстрее.

— Жить будет, — заверил Кабаргин. — Поступил он в тяжелом состоянии. Обширная площадь пораженных участков. Болевой шок. И впридачу — пьяный. Запах, хоть противогаз надевай.

Он говорил с какой-то горькой иронией. Видно, через край наболело. В своем отделении он насмотрелся на таких больных.

Он вынул из ящика стола историю болезни, положил перед собой.

— Черкашин. Знали бы вы, сколько он нам хлопот доставил. В тот вечер дежурил наш самый молодой доктор Курилин. Около одиннадцати таксист привез обгоревшего человека. Курилин, как положено, записал данные водителя, номер машины. Хотел сразу сообщить в милицию. А тут больной потерял сознание. Курилин от него всю ночь не отходил. Ну и забыл сообщить. Я, конечно, его не оправдываю. Этот случай мы отдельно разбирали на пятиминутке. Думаю, больше такого не повторится.

Он протянул листок, на котором значились данные водителя. Машина, судя по номеру, принадлежала третьему таксопарку. Но где и при каких обстоятельствах подобрал он обгоревшего пьяного Черкашина? О чем говорили они? Это предстояло выяснить.

Спросив разрешения, Луганцев позвонил начальнику таксопарка и коротко объяснил ситуацию.

— Найдите, пожалуйста, водителя Панкова. Через два часа я жду его в райотделе. — Закончив разговор, Луганцев попросил пригласить дежурного врача.

Беседа с Курилиным ничего нового не добавила. Черкашин долго находился в бессознательном состоянии. Его фамилию удалось узнать только на следующий день. Вот и все.

— Значит, анализ крови Черкашина показал наличие алкоголя? — уточнил Луганцев.

— У него, по-моему, алкоголь не выводится. Ему давно, Алексей Петрович, необходимо лечение. — В голосе Курилина слышался упрек.

Что ж, он был вполне справедлив. Что и говорить, прозевали Черкашина. Одного человека упустили, а сколько он бед натворил, и незачем винить в этом одного Климченко. А разве он, Луганцев, не виноват?

— Скажите, к Черкашину кто-нибудь приходил? — Луганцев считал необходимым временно исключить посторонние визиты.

— Нет, никто. Да к нему бы и не пустили. Пока еще рановато, — заверил Кабаргин.

— А исключения возможны? — Луганцев не стал объяснять, насколько важно для него встретиться с Черкашиным. Но время уходило, а причина пожара становилась все более неясной.

— В такой ситуации, пожалуй, возможны. Я разрешу вам побеседовать с ним. Но не больше пятнадцати минут, — предупредил заведующий отделением.

Надев халат, Луганцев направился к двери.

— Пятая палата. Первая койка слева, — подсказал Кабаргин.

На первой койке слева лежал небритый, угрюмый старик и громко стонал. Луганцев в нерешительности остановился. Неужели это и есть Черкашин? Ведь недавно ему исполнилось сорок. Впрочем, все закономерно. И уж ему, работнику милиции, нечего удивляться. Он-то таких рано состарившихся пьяниц видел-перевидел.

— Черкашин? — на всякий случай спросил Луганцев, придвигая к кровати стул.

Старик молча уставился на него и перестал стонать.

— Ну, Черкашин, — подтвердил он. — И что из этого?

— Мне нужно поговорить с вами.

— А чего говорить? — Черкашин отвел глаза и уставился в потолок. — Я ничего не помню.

Ничего не помнит. Ничего не видел. Сейчас начнет врать. А времени так мало. Придется начинать издалека.

— Жена-то хоть знает, что вы в больнице? — поинтересовался Луганцев.

— Жена, — скривился Черкашин. — Разве это жена? Она только и ждет моей смерти.

— Как же так? — удивился Луганцев, словно ничего не знал о пьяных скандалах и драках, о женщине, доведенной до отчаяния, и ненависти мальчишки к родному отцу.

— А так. Жисть она мне перевела. — По впалым заросшим щекам потекли слезы.

Так. Теперь он будет лить слезу. Это для него труда не составляет.

— Уйду я от нее. Уйду, — задыхаясь, произнес Черкашин.

Истерика прекратилась так же быстро, как и началась.

— Пусть бы она сгорела, эта база. Сам влип. — Черкашин неожиданно сменил тему. Видно, понял, что разговора не избежать. — Знал бы, что так будет...

— Подождите, — остановил его Луганцев. — Давайте сначала. В котором часу вы закончили работу? Где и с кем пили?

— Откуда я знаю, с кем пил? В пять, а может, в шесть ушел с базы и поехал в город. Там какие-то ребята скинуться предложили. Я вначале отказывался.

Вон как. И не моргнет. Втянули его, бедного, заставили.

— Потом они меня уговорили. Выпили в подъезде, под лестницей.

Это уже похоже на правду. Возможно, так и было, Страшная, но уже привычная жизнь. Скитания по грязным подвалам и подворотням. Случайные собутыльники. Какая разница, с кем пить. Лишь бы пить.

— Потом я поехал обратно. Иду, значит, домой. Мы живем ближе к дороге, а туда дальше — база. И вдруг смотрю, дым над ней. Я что было духу побежал.

— Вы же могли людей на помощь позвать. Там домики рядом, — перебил его Луганцев.

— Я об этом не подумал. Понимаете, моя база горит. Шесть лет там проработал. Моя база. — Губы его задрожали. — Ну, вот. Значит, подбежал. Ворота открыты. Кто открыл, не знаю. А дым от конторы валит, я туда. Но там внутри уже все горит...

«Он, когда трезвый, в беде человека не оставит. В огонь и воду пойдет», — почему-то вспомнились слова жены Черкашина.

Черкашин закашлялся, словно его снова душил дым.

На этом разговор пришлось закончить.

* * *

В райотделе Луганцева уже ожидал водитель Панков, хотя до назначенного часа было еще далеко.

— У меня сегодня выходной. А тут напарник приезжает. Тебя, говорит, Кузьмич, в милицию вызывают, — объяснил Панков.

Он спрятал в карман очки, пригладил назад седые, слегка волнистые волосы.

— Позавчера ночью вы, Федор Кузьмич, доставили в больницу обгоревшего человека, — напомнил Луганцев. — Меня интересует все, что связано с этим. Где вы его обнаружили, при каких обстоятельствах?

— Я думал, вам уже все известно. А что, этого человека уже нет в живых? — с тревогой спросил Панков.

— Нет, он жив. Но пока еще в тяжелом состоянии, и мы не имеем возможности уточнить некоторые детали, — объяснил Луганцев.

— Ну, тогда я чуть раньше начну. Ехал я со стороны садов в город. Это было примерно в десять. — Он сделал паузу, задумался. — Нет, уже больше было. Минут десять, пятнадцать одиннадцатого. Пожар я увидел издали. Но не мог точно определить, что горит. Я как раз мимо автомата проезжал. Остановился, позвонил. Так и сказал: «Где-то в районе овощной базы горит». Только отъехал, выбегает на дорогу человек, руками машет. Я притормозил, хотел сказать, что еду по заказу. Смотрю, он без рубашки, а лицо — ужас! «Отвези, — говорит, — в больницу. Я сгорел». Я, конечно, посадил его. И поехали. Уже дорогой увидел, что у него грудь и руки сильно обгорели.

— Он не терял сознания? — спросил Луганцев.

— Нет, — покачал головой водитель. — Но был сильно возбужден. Сказал, что пожар тушил. Вы про это, товарищ майор, не забудьте. Не каждый в огонь кинется. Он хоть и выпивши был, но, видно, мужик хороший. Старый ведь уже, а себя не пожалел.

Старый. Водка его таким сделала. Он, пожалуй, лет на десять младше Панкова. А его все за старика принимают.

— Привез я его в больницу, сдал и сразу обратно. У меня же заказ был, — напомнил Панков.

— Вспомните, Федор Кузьмич, может, он по дороге еще о чем-то говорил, — попросил Луганцев.

— Он почти всю дорогу стонал. Боль-то, наверное, адская. Да, еще он все повторял: «Надо сообщить. Надо обязательно сообщить», — вспомнил водитель. — Наверное, в милицию хотел сообщить. Я не стал уточнять. Куда же еще?

* * *

Получив повестку, Уваров понял, что Зинка обо всем рассказала. Он проклинал ее последними словами, представлял, как отомстит ей. Но потом решил не торопиться. Он даже хотел уговорить ее, чтоб сама пошла в милицию. Пусть скажет, что наговорила на человека, со зла его впутала. Ей ведь это ничем не грозит. А он сразу женится на ней, потому что любит ее и жить без нее не может. Она поверит. Жениться на ней он, конечно, не собирался. Но пообещать можно.

В милицию он отправился в парадном костюме. Пусть не думают, что он какой-нибудь забулдыга. И как вести себя, знает. Была судимость. Ну и что? По молодости, по глупости. Нельзя же всю жизнь человеку глаза колоть. Примерно так он и поведет разговор. А там видно будет.

Но майор Луганцев не спрашивал ни про судимость, ни про семью.

— Я вам хочу коротко рассказать о себе. — Уваров решил первым раскрыть карты. Все равно здесь уже все известно.

— Пока не надо. — Луганцев явно не намеревался выслушивать его исповедь. — Где вы были позавчера вечером? — спросил он.

— Минуточку! Позавчера вечером? Дома. — Он произнес это несколько удивленно: мол, где же ему быть, как не в семье?

— Это и жена может подтвердить, — добавил он.

Конечно, подтвердит. Она ведь работала в третью смену. А когда вернулась, он уже спал.

— Но Гудкова утверждает, что вы провели вечер с ней.

— Гудкова? — переспросил Уваров. — Она про меня еще не то расскажет. Эта женщина на все способна.

— Значит, по-вашему, Гудкова придумала, будто вы приходили к ней на базу, вместе проводили время? — В голосе майора Уварову послышалось сочувствие.

А может, так оно и было?

Может, Зинка тут столько всякого наболтала, что ей и не поверили.

— Я сейчас все объясню. — Наконец Уварову представился момент, которого он ждал. — Я, товарищ майор, имел судимость. Страшное это наказание. Врагам своим не пожелаю. А до судимости я встречался с Гудковой. И даже хотел жениться на ней. И вот представьте на минуточку такую ситуацию.

Ситуацию, которую собирался описать Уваров, Луганцев уже знал.

— Меня осудили, а она тут же сразу замуж выскочила. Когда я вернулся, они уже разбежались. Ну, Зинка сразу ко мне: мол, люблю, страдаю. А я в людях разбираюсь. Пусть на таких легкомысленных другие женятся. У меня прекрасная жена. А Зинка никак успокоиться не могла, что я ее бросил. И начала мстить. И про наши встречи придумала. Я ее за три версты обхожу.

— Я бы хотел вам верить. Но один документ вносит существенную поправку в ваш рассказ. — Майор поднялся, открыл сейф и достал тонкую папку. — Это акт дактилоскопической экспертизы. На бутылке из-под водки, брошенной на берегу реки, обнаружены отпечатки пальцев, которые принадлежат вам. Там же и другие следы вашего веселья. Остатки закуски, сумка Гудковой.

Уваров достал сигареты.

— Разрешите закурить?

Он не знал, как быть. Как карточный домик рухнули его планы. И все из-за этой бабы. Жену обманывал, тайком убегал из дому. Зачем? А теперь еще — пожар. И, конечно, его подозревают в поджоге. Он же заходил на базу. Заходил. Кажется, с сигаретой? Не может быть!

Закрыв лицо руками, Уваров лихорадочно пытался вспомнить те несколько минут, которые провел на базе. Да, он зашел с сигаретой. Точно, с сигаретой. В вестибюле стояла канистра с бензином. Он же проходил мимо. Неужели бросил в тот угол сигарету? Он, кажется, даже зацепил канистру ногой...

— Почему вы скрылись с места происшествия? — Луганцев подумал, что развязка совсем близка и причина пожара окажется значительно проще, чем он предполагал.

Может быть, Черкашин действительно бросился тушить огонь? Может быть.

— Не поджигал я базу. Не поджигал. Поверьте мне, — молил Уваров. — У меня ведь судимость была. Понимаете? Пятно. И на базу я один заходил. А тут еще выпил. Будь она проклята, эта водка. Все факты против. Но я не поджигал. Не поджигал.

В таком состоянии дальнейший разговор с ним исключался.

— Идите. Если понадобится, мы вас вызовем, — закончил Луганцев.

Уваров поднялся и медленно пошел к двери.

Он умолчал о том, что заходил на базу с зажженной сигаретой.

* * *

Построить даже приблизительно модель преступления Луганцев не мог. Трое подозреваемых. Против каждого есть улики. Но улики — еще не доказательство. Все трое поджог совершить не могли. Значит, один из них. Но кто? Почему из них? А может, кто-то четвертый, о котором ему, Луганцеву, ничего не известно? Тоже возможно. Но пока реально существуют трое.

Луганцев взял чистый лист и написал вверху фамилию Уварова. Итак, вскоре после того, как он заходил на базу, начался пожар. С места происшествия скрылся. По логике его причастность к преступлению наиболее реальна. Но его объяснения тоже вполне логичны. Испугался стечения обстоятельств. К тому же имел судимость, был пьян.

На втором листе поставил фамилию Черкашина. Что известно о нем? Пьяница, дебошир. Возвращался домой, увидел пожар, бросился тушить. Способен он на такой поступок? Стоп! Почти одновременно на месте происшествия появились отец и сын Черкашины. А может, одновременно? И не потому ли Виктор так упорно доказывал, что не был на пустыре? Нет, он не похож на своего отца. В этом Луганцев убежден. Личные впечатления и эмоции в такой ситуации — плохие помощники.

На пульте связи загорелась лампочка. Звонил начальник райотдела Захаров.

— Зайдите ко мне, Алексей Петрович.

— Только что у меня был Климченко, — сообщил начальник отдела, когда Луганцев вошел в кабинет. — Он считает, что ваши претензии к нему необоснованны.

Пусть считает. Он всюду будет ходить. И жалобы писать. В этом Луганцев убежден. Но отступать он не собирался. Майор понимал, что до окончательного решения, которое примет начальник управления, еще далеко. Но первый шаг был сделан.

— Что у вас нового по пожару? — Захаров не стал говорить, что уже звонили из управления, интересовались результатами.

— Пока ничего. Работаем. — Луганцев поднялся.

В коридоре он увидел двух ребят. Они останавливались у каждой двери и читали таблички. В одном из них Луганцев узнал Виктора Черкашина.

— Привет мореплавателям! — подойдя, улыбнулся Луганцев. — Вы кого тут разыскиваете? Не меня ли случайно?

— Нам самый главный начальник нужен, — подсказал приятель. — У нас очень срочное дело. — В руках он держал небольшой кожаный «дипломат».

— Ну, тогда пойдемте вначале ко мне, — предложил Луганцев.

— Пошли, — скомандовал Витька, и они направились вслед за Луганцевым.

— Это мой друг Сашка, — представил Черкашин.

— А я сразу догадался. Ты же мне о нем рассказывал, — напомнил Луганцев.

— Говори, — шепнул Сашка и выставил перед собой «дипломат».

— Недалеко от дороги есть яма. — Витька рукой очертил в воздухе полукруг. — Она не очень глубокая. Там на дне всякий мусор, листья. Ветром нанесло. Мы с Сашкой иногда туда ходим. Вот и утром мы немного поиграли в этой яме. Хотели идти обратно. Но вдруг Сашка наткнулся на что-то твердое. Смотрим, этот чемодан под листьями лежит.

— А вы его открывали? — спросил Луганцев.

— Нет, — разом выпалили ребята.

— Но, если честно, мы пытались открыть, — признался Витька. — А он на замке. Мы вначале хотели посоветоваться с моей мамой. Но она на работе. Аж вечером придет. И тогда мы решили принести его сюда. Может, его преступник какой бросил.

— Мама знает, что отец в больнице? — поинтересовался Луганцев.

— Знает, — кивнул Витька. — Говорит, наверное, по пьянке в огонь залез. А мы с ним на пожаре случайно разминулись. Разными дорогами пошли.

— Это хорошо, что вы пошли разными дорогами. Очень хорошо, — с какой-то непонятной Витьке радостью произнес Луганцев.

Потом он пригласил эксперта и попросил осмотреть «дипломат».

— Числовой замок с секретом, — определил эксперт.

Ребята с любопытством наблюдали, как «колдовал» он над чемоданчиком. Наконец внутри что-то щелкнуло, и металлические лапки, державшие замок, взметнулись вверх.

Луганцев открыл крышку. В чемоданчике плотными рядами лежали пачки денег.

— Ну что ж, ребята, возможно, вы правы, — предположил Луганцев. — Не исключено, что этот чемоданчик бросил преступник. Сейчас с вами поедет наш сотрудник, и вы ему покажете это место. А у меня к вам просьба: никому — ни слова. Я надеюсь на вас.

Он вызвал к себе старшего оперуполномоченного Малышева, коротко объяснил задачу.

— Об остальном, Юрий Михайлович, поговорим позже, — добавил он.

Когда Малышев с ребятами вышел, Луганцев позвонил Лаврентьеву:

— Чем занимаетесь, Виталий Иванович? Закончили инструктаж дружины? Это очень кстати. Возьмите с собой двух дружинников. Нужны понятые. И быстро приезжайте. Есть интересные новости.

Он положил трубку и задумался.

И тут раздался телефонный звонок.

— Кто говорит? — не понял Луганцев. — Кабаргин? Слушаю вас, Леонид Степанович. Что? К Черкашину приходил вечером какой-то мужчина?

* * *

В комнате было тихо, пахло лекарствами. Только изредка нарушал тишину мелодичный бой старинных часов.

Врачи разрешили Сударкину подниматься, советовали больше бывать на воздухе. Но Михаил Семенович не хотел выходить из дому, и, наверное, потому было еще тяжелее. Мысленно он постоянно возвращался к пожару, ругал себя за то, что поехал в эту командировку, но изменить уже ничего не мог.

— Подумаешь, трагедия. Контора сгорела, — удивлялась жена.

Пожар на базе она считала мимолетным недоразумением, болезнь мужа — капризом. Ее раздражала эта обстановка, и она старалась пореже заходить в комнату, откуда доносился непривычный запах лекарств. Да и сыну не было никакого дела ни до болезни отца, ни до его переживаний.

Михаил Сергеевич вдруг почувствовал, как он одинок. Прежде не было времени задумываться над этим. Он всегда приходил поздно. Перебросится парой фраз — вот и весь разговор.

— Батя, дашь на джинсы?

— Хорошо.

— Батя, часики клевые продают.

— Ладно.

Все ладно, все хорошо. А, выходит, ничего хорошего. И самых близких вовсе не тревожило его состояние. Жена по телефону уговаривала кого-то продать ей модное пальто. Сыну надоело изображать грусть, и он «врубил» японский «Шарп». «На все две тысячи орет», — с ненавистью подумал Михаил Семенович и, сунув ноги в шлепанцы, вышел.

— У тебя совесть есть?! — распахнув дверь в комнату сына, закричал он.

Парень нехотя повернул лохматую голову, словно его отвлекли от важных дел.

— А зачем мне совесть? Мне и так неплохо, — усмехнулся он.

— Зато мне плохо, — Сударкин схватился за сердце.

— Перестань, батя. Надоело, — лениво, как от назойливой мухи, отмахнулся сын, но звук приглушил.

Хлопнув дверью, он ушел к себе. Через час должен был прийти работник милиции, и Сударкин пожалел, что согласился встретиться с ним дома. Впрочем, как он мог не согласиться, когда Лаврентьев опередил его.

— Я в курсе ваших сердечных дел, — сказал он. — И поэтому, если не возражаете, сам зайду к вам.

Михаил Семенович убрал со стола серебряный портсигар, подаренный тестем. От лишних взглядов и ненужных вопросов. Работники милиции бывают слишком любопытны. Портсигар действительно подарил тесть. В день бракосочетания с его дочерью. Там и монограмма есть: «Желающего судьба ведет, нежелающего — тащит». Сударкин вспомнил шумную, ресторанную свадьбу. Из приглашенных он почти никого не знал. Это были знакомые тестя.

— Ну чего ты, Миша, как аршин проглотил? — шепнул тесть. — Поговори с людьми. Они тебе еще могут пригодиться.

Отец Сударкина на свадьбу не приехал.

— Женись, если совета моего не слушаешь, — сказал он накануне. — Только в нашей семье женились не по расчету, а по любви.

— Я думал, ты обрадуешься, — обиделся Михаил. — Обо мне там заботятся.

— Заботятся, — глядя на его модный костюм, усмехнулся отец. — Тебя там покупают.

После этого они долго не виделись. И Сударкин почти не вспоминал об отце. Ему было некогда. Он пошел работать товароведом на овощную базу, которую возглавлял тесть. Судьба Сударкина зависела от многих из тех, кто был на его свадьбе.

— Не будь слишком сладким, тебя съедят. Не будь слишком горьким, тебя выбросят, — учил тесть.

В дверь позвонили. Надев рубашку, Михаил Семенович пошел открывать. Но жена притворно ласковым голосом уже сообщила из коридора:

— Мишенька, к тебе пришли.

Проводив Лаврентьева в комнату, Сударкин усадил его в велюровое кресло и сел напротив. Его загорелое, почти без морщин лицо казалось спокойным и приветливым.

— О пожаре на базе вы уже, конечно, узнали, — начал Лаврентьев. — И мне хотелось бы услышать ваши соображения. Вам, как директору, возможно, больше известно.

— Куда уж больше, чем это, — Сударкин приложил ладонь к груди. И жест этот означал, что расстраивать его сейчас опасно и визит совсем не ко времени.

Но прежде чем идти сюда, Лаврентьев проконсультировался у врачей, и они заверили, что состояние здоровья Сударкина опасений не вызывает.

— Я понимаю, Михаил Семенович. Такие случаи бесследно не проходят, — согласился Лаврентьев. — Поэтому, исходя из нашей общей заинтересованности, я и решился потревожить вас.

— Конечно, конечно, — согласился Сударкин. — Можете себе представить, что я пережил. Лучшая база в объединении. Заслуженное уважение, и вдруг такое. О причине пожара у меня есть не предположение, а, пожалуй, даже убеждение. Но это, так сказать, мое личное мнение, — пояснил Сударкин. — Я убежден, что пожар явился результатом детской шалости. Как говорят, доигрались.

Он помолчал, посмотрел за окно, откуда доносились веселые ребячьи голоса.

— Я нередко прогонял с пустыря мальчишек. Снимал их с нашего забора, выпроваживал с территории базы... Только ведь за всем не углядишь, да и не моя это обязанность. Со сторожами не раз беседовал, — продолжал он.

Лаврентьев пытался понять, действительно ли директор базы считает, что поджог совершили мальчишки, или намеренно вводит в заблуждение.

— Раз уж вы упомянули сторожей, хочу вас спросить о Гудковой. — Вам известно, как проходили ее дежурства?

— Нет. Это не входит в мои обязанности. Мой рабочий день официально до шести. Для этого существует вневедомственная охрана, которая обязана контролировать работу сторожей.

Формально он был прав. И по вневедомственной охране предстоит особый разговор.

Но Лаврентьев не отступал:

— Хорошо, положим, вы не знали о Гудковой. Но о Черкашине-то, надеюсь, знали?

— О Черкашине я знал, — подтвердил директор базы. — Только не выгонишь же человека на улицу. Он много лет проработал. Но, откровенно говоря, причина тут не столько в моей жалости, сколько в дефиците кадров. Попробуйте найти грузчиков.

Знакомая тема. Ссылка на дефицит кадров для тех, кто не желает наводить порядок, стала весьма популярной.

— А в целом на нашей базе крепкая дисциплина. Не зря же ходим в передовиках, — не без гордости напомнил Сударкин.

Похоже, что зря. Во всяком случае, результаты ревизии далеко не безупречные. Но об этом пока лучше не говорить.

— Так вот. Ваш незаменимый Черкашин оказался в тот вечер на базе и с тяжелыми ожогами был доставлен в больницу, — сообщил Лаврентьев.

Сударкин побледнел, снял очки в позолоченной оправе и прикрыл ладонью глаза. В темных глазах промелькнула тревога.

— Каким же образом он попал туда? — медленно, словно пытаясь найти ответ, произнес директор базы.

— Проверенных данных мы пока не имеем, — Лаврентьев поднялся и, извинившись за беспокойство, направился к двери.

* * *

Бригадир строителей Василий Андреевич Белов, закончив работу, собрался домой. Ребята из бригады оживленно обсуждали предстоящую рыбалку.

— Нет, туда не поедем. Там же на днях пожар был. Наверное, до сих пор гарью несет.

Белов повернулся.

— Пожар-то где был? — поинтересовался он.

— А ты чего, Андреич, разве не слыхал? — удивился парень. — Овощная база горела. Помнишь, которую мы в том году ремонтировали? Говорят, кто-то контору поджег.

Доро́гой Белов снова вспомнил о пожаре. Далась ему эта контора. Впрочем, ничего удивительного. Сколько труда они тогда вложили. Блестели покрашенные полы, преобразились кабинеты, оклеенные светлыми обоями. И все это за несколько часов уничтожил огонь. И следов не оставил.

Белов представил директорский кабинет, до половины облицованный небольшими квадратами полированной плиты. А в углах каждого квадрата — медные, как пятаки, кнопки. Красиво сделали. Директору понравилось.

Белов остановился. Он вдруг вспомнил вроде незначительный эпизод, на который тогда и внимания не обратил. А вдруг... Да нет, не может быть... Просто узнал о пожаре — вот и полезла в голову всякая ерунда. Но в милицию все-таки сходить надо. Расскажу, как было. А уж им виднее, имеет это значение или не имеет, решил он.

Сержант в отделе милиции расспросил его, по какому он вопросу и, узнав, что речь идет о пожаре на овощной базе, направил к старшему оперуполномоченному ОБХСС майору Лаврентьеву.

Белов отыскал нужный кабинет, приоткрыл дверь и, спросив разрешения, вошел.

— Моя фамилия Белов. Василий Андреевич, — представился он и смущенно добавил: — Вам это, конечно, ни о чем не говорит. Но я ремонтировал овощную базу, на которой недавно был пожар.

— Слушаю вас, Василий Андреевич.

Белов неторопливо, обстоятельно начал рассказывать, как проходил на базе ремонт:

— Сам я отделывал кабинет директора базы Сударкина. Примерно до половины шла облицовка полированными квадратами. Я их делал с отступом от стены примерно на десять сантиметров. А сверху закрыл одной полированной доской. Получилось что-то вроде длинной, во всю стену, тумбы. Директор остался доволен.

Потом Сударкин позвал к себе бригадира, плотно прикрыл дверь. Рабочий день уже закончился. Да. Точно закончился. Строители разошлись, а он немного задержался, оформляя наряды.

— Есть идея, Андреич, — обратился к нему Сударкин. — Понимаешь, тут пустяшная доработка требуется. Я тебе, конечно, заплачу.

Директор постучал по полированному квадрату.

— Место зря пропадает. Уловил? — подмигнул он бригадиру. — Полезную площадь нужно использовать. Ты, бригадир, сделай мне в одном квадратике что-то вроде аптечки. Ну, чтоб внутри ящик получился. Уловил?

— Уловил, — кивнул бригадир. — А зачем он вам?

— Любознательный ты, Андреич, — усмехнулся Сударкин. — Но у меня тайн от тебя нет. Буду там держать мыло, полотенце, одеколон. Ну, всякую всячину, которую в ящик стола положить неудобно.

Белов согласился. Вся работа отняла полчаса, не больше.

— Я уже потом, когда ремонт заканчивали, случайно обнаружил, что кто-то на этой самой «аптечке» поставил потайной замок. Не полотенце же директор решил запирать.

Нередко, когда совершается преступление, на помощь милиции приходят люди. Те, кто не может примириться со злом, не может спокойно сидеть в своей квартире, если рядом беда. Немало таких людей встречал Лаврентьев. Но знал он и других, трусливо запирающих двери. Такие обычно ничего не видят, ничего не знают. Но если приходит беда к ним, они громче всех возмущаются равнодушием окружающих. Это ведь их лично коснулось.

Оставшись один, Лаврентьев попытался суммировать информацию, полученную за последние дни.

Итак, обгоревший Черкашин. Чемоданчик с деньгами, спрятанный в яме. И, наконец, тайник в кабинете Сударкина. Четкой, логической цепи не получалось. Какое-то звено явно выпадало. Между Черкашиным и Сударкиным не просматривалось никакой связи. Но как все-таки Черкашин оказался в конторе?

* * *

Стояла душная ночь. Откуда-то из-за реки доносились отдаленные раскаты грома. Дождь собирался долго, тяжело, словно испытывая терпение уставшей от зноя земли. Изредка вырывался из темноты свет автомобильных фар, и снова опустевшая дорога уходила в ночь.

Из-за поворота вынырнули «Жигули» и резко сбавили ход. Машина двигалась медленно, осторожно, словно ощупывая ночное шоссе. Потом развернулась, проехала еще несколько метров и остановилась. Из кабины вышел человек, неплотно прикрыл дверцу. На фоне светлых «Жигулей» его плотная сутулая фигура казалась тенью.

Оглядевшись по сторонам, мужчина направился к лесополосе. Он шел торопливо, но при каждом постороннем шорохе на секунду замирал. У неглубокой ямы остановился, снова посмотрел по сторонам и спрыгнул вниз. Он лихорадочно загребал руками сгнившие старые листья, мусор и чувствовал, как снизу поднимается затхлый запах. На дне земля была липкой и холодной. «Как в могиле», — мелькнула короткая мысль. Но он продолжал искать. И ничего не находил. На лбу выступила испарина.

— Убью! — процедил он и выругался.

Наконец дрожащими руками нащупал что-то твердое. Из-под груды мусора достал чемодан. Тяжело дыша, он выбрался наверх, прижал к груди чемодан и побежал в сторону шоссе. Туда, где, как спасительный маяк, светились фары.

Сзади он услышал шаги, обернулся, но чья-то сильная рука сжала его локоть. Мужчина резким движением отбросил чемодан в сторону.

— Поднимите, — спокойно приказал Малышев. — Там все равно остались отпечатки ваших пальцев.

На шоссе уже вынырнула «Волга», пристраиваясь к светлым «Жигулям».

— «Жигули» оставите у райотдела, — обратившись к работнику уголовного розыска, распорядился Малышев. — А мы с гражданином поедем на нашей машине.

Уже по пути Малышев включил бортовую радиостанцию.

— Говорит семнадцатый. Все в порядке, возвращаемся в отдел, — доложил он.

— Кажется, показался финиш, — задумчиво произнес Луганцев. — Интересно, кто же этот несостоявшийся Корейко?

...В человеке, которого ввели в кабинет, Лаврентьев сразу узнал старшего товароведа овощной базы Костина. На следующее утро после пожара Лаврентьев беседовал с ним. Тогда старший товаровед негодовал, требовал найти виновных и голосом, доходившим до трибунного звучания, призывал беречь народное добро. Привык говорить лозунгами, и слова, в которые сам не верил, существовали отдельно от его неправедных дел.

Теперь былую уверенность и хозяйский тон сменила жалкая растерянность.

— Садитесь, Владимир Николаевич. — Лаврентьев показал на стул.

Костин сел, положил на колени «дипломат».

Пожалуй, жизнь впервые так больно ударила Костина. Ударила так, что перехватило дыхание от боли и обиды. Ну, ничего, он попробует выкрутиться.

— За что вас задержали? — спросил Луганцев.

Костин посмотрел на испачканные грязью брюки. Комья земли налипли на светлые туфли. Уж это ничем не объяснишь, когда на улице сухо и пыльно.

Прежде он мысленно проигрывал различные ситуации и, казалось, находил какие-то выходы. Казалось. Для самоуспокоения. Но такого варианта он не ожидал. Кто-то узнал, что Черкашин среди ночи торопливо прятал в яму деньги? Это исключено. Сам Черкашин признаться тоже не мог. Когда Костин тайком проник к нему в палату и сунул ему под подушку десятку, Черкашин, как обычно, преданно заглядывая в глаза, прошептал:

— Я все сберег, Владимир Николаевич. Только до вашей машины добежать уже не мог.

И он сбивчиво успел сообщить, где спрятал чемодан.

— Так при каких обстоятельствах вас задержали? — повторил Луганцев.

Костин расстегнул пиджак, снял прилипший к рукаву пожухший серый лист.

— Я приехал, решил лично проверить работу охранников. Понимаете, душа ведь болит за народное добро. Машину специально оставил подальше, чтобы сторож не слышал, как я подъехал, и пошел через лесополосу. Так путь до базы короче. И вдруг вижу, в яме валяется какой-то предмет, — он вдохновился, в темных глазах — изумление. — Подошел ближе. Вижу, чемодан!

— Остановитесь, Костин, — прервал его Луганцев. — Не надо. Этот чемодан был так запрятан, что вам пришлось разгребать всю листву.

Лаврентьев открыл папку, достал акт ревизии и положил его перед собой.

— Я подскажу вам. Черкашин, к которому вы тайком проникли ночью, указал место, где хранится этот чемоданчик, — напомнил Луганцев.

Да, дежурный врач точно описал портрет старшего товароведа: сутуловатый, темные волосы, гладко зачесанные назад, густые, нависшие над глазами брови, прямой, удлиненный нос, на левой щеке родинка.

— Я не знал про этот чемодан. Не знал. — Костин рывком открыл крышку и застыл.

— А где же деньги? — увидев стопки белой бумаги, испуганно прошептал он.

— Не волнуйтесь, Костин, — успокоил его Луганцев. — Деньги попали по назначению. В сберегательную кассу.

— Продал, гад. Пьяница!

— Надеюсь, Костин, вы понимаете, что ваша дальнейшая игра не имеет смысла? — спросил Луганцев.

— Хорошо, я расскажу, — неожиданно быстро согласился Костин. — Не буду скрывать. На базе в чемодане я хранил деньги. Свои деньги. В один из вечеров они мне понадобились. И я, чтобы не вызывать лишних вопросов, попросил Черкашина забрать их. У нас с женой разлад.

Опять врет, выкручивается. Неужели, действительно, не понимает? Все понимает. Просто тянет время. Еще пока надеется, что милиции не все известно...

— Разводиться будем, — продолжал он. — В такой ситуации я решил свои сбережения спрятать.

— В тайнике директора, — подсказал Луганцев.

Это был последний удар.

Костин опустил голову.

— Ничего говорить я не собираюсь, — глухо произнес он.

Лаврентьев перелистал акт ревизии, посмотрел на Костина:

— Тогда, Владимир Николаевич, придется мне рассказать, как было на самом деле.

Костин торопливо, будто не слышал этой фразы, пытался смахнуть рукой налипшую грязь. Но она въелась прочно.

— Механизм вашей преступной деятельности в этом документе прослеживается довольно четко. На протяжении двух последних лет вы с директором базы Сударкиным постоянно принимали прибывавшую продукцию. Только вы вдвоем. Состав не менялся. И на протяжении этих двух лет вы постоянно завышали допустимое количество отходов. Причем завышали резко. Ну, а потом эти так называемые отходы, а точнее лучшие отборные фрукты и овощи, уходили налево. Сейчас группа наших сотрудников работает по рынку. И уже установила лиц, скупавших у вас эту продукцию. Деньги, которые вы получали за незаконные сделки, хранились в тайнике.

— Значит, Сударкин продал? — не дослушав, перебил Костин. — Скряга. Пес поганый! Он же водил меня за нос, не хотел делить деньги. Я со скандалом вырвал у него ключи. И когда он уехал в командировку, я решил проучить его. После работы позвал к себе Черкашина.

— ...Слушай: у Сударкина в кабинете спрятан чемоданчик с документами. Они мне очень нужны.

— Понятно. Все сделаем, — с готовностью пообещал Черкашин.

— Да ты слушай, — поморщился старший товаровед и изложил план предстоящей операции.

— Выходит, я должен поджечь базу? — со страхом спросил Черкашин.

— Не базу, а контору, — уточнил Костин. — А потом я отблагодарю тебя как положено.

...В ту ночь Черкашин подошел к базе и, убедившись, что сторожа на месте нет, достал полученные от Костина ключи. Открыв двери конторы, он прошел в кабинет директора. Отыскал в стене тайник, вытащил «дипломат» и торопливо направился обратно. В коридоре стояла канистра с бензином, заранее приготовленная Костиным.

Черкашин облил полы, зажег спичку и, пятясь назад, бросил ее. В лицо полыхнуло жаром, ударило тугое пламя. Схватив «дипломат», Черкашин побежал к выходу.

* * *

В ту ночь Сударкин не спал. Известие Лаврентьева о том, что обгоревший Черкашин попал в больницу, окончательно развеяло все его сомнения. Он и раньше догадывался об истинной причине пожара. И шалость соседских мальчишек не имела к ней никакого отношения. Сотрудники, которые приходили проведать Сударкина, рассказывали ему, что за день до пожара в конторе появилась канистра с бензином. И теперь, после визита Лаврентьева, все стало на свои места.

В последнее время Костин настойчиво требовал разделить деньги. Не доверял, боялся, что Сударкин заберет все себе. А что тогда? Кому пожалуешься? Деньги-то ворованные.

Сударкин налил рюмку французского коньяка, но пить не стал. Никакого успокоения это не принесет. Потом еще тяжелее будет. Только куда уж тяжелее?

Не надо было оставлять Костину ключей от тайника. Но как он просил, клялся, что копейку не тронет.

— Ты не веришь мне? Это же наши общие деньги. Все равно пополам, — настаивал он.

Знал ведь, что без ключа не откроет. Прочно было сделано, надежно.

Но Костин не отступал:

— Какое ты имеешь право? Учти, Миша, мы одной веревочкой повязаны, — предупредил он.

И это прозвучало как угроза.

Назревал конфликт. И Сударкин, не желая продолжать его, оставил ключ. Объясниться можно потом, после приезда. Поделить деньги, а с Костиным тихо расстаться.

Но Костин ничего не хотел делить. И случай представился. Чтобы не рисковать самому, онпослал Черкашина. Он ведь как рассчитывал? Возьмет Черкашин деньги, подожжет базу, чтобы замести следы, — и к нему. Сам он где-то поблизости сидел в «Жигулях» и ждал, когда станет обладателем крупной суммы.

Сударкин отодвинул рюмку с коньяком. В том, что все было именно так, он не сомневался. «Куда же они с Костиным деньги спрятали?»

Раздался мелодичный бой старинных часов. Как любил прежде слушать его Сударкин. Но сейчас каждый пробитый час, казалось, предупреждал, что близится конец его роскошной и страшной жизни. «Боишься — не делай, делаешь — не бойся», — вспомнились Сударкину слова тестя.

Но он боялся. Каждый раз, когда в его кабинет неожиданно заходил посторонний, он вставал. Каждый раз ему казалось, что пришли за ним. Он один знал, какие мысли одолевали его долгими бессонными ночами. И все это из-за нечестных денег. Что принесли они ему? Преданных друзей? Нет, друзей он не имел. Были нужные люди, деловые знакомства. Любовь и уважение в семье?

Сударкин усмехнулся. Все годы он слышал единственное слово — «дай».

Сударкин прикрыл глаза ладонью. Из-под руки скатилась и упала на стол слеза.

Начиналось утро нового, безрадостного дня.

г. Ростов-на-Дону

Людмила Николаевна ВИННИКОВА окончила филологический факультет Ростовского-на-Дону государственного университета, работает в областной газете «Молот» заведующей сектором морали и права.

Николай Федорович ВИННИКОВ окончил исторический факультет Ростовского педагогического института. Служил в армии, работал на заводе. Последние 17 лет работает в органах внутренних дел, майор милиции.

Оглавление

Людмила и Николай Винниковы В стороне от дороги Повесть