Чисхан [Валерий Георгиевич Чиряев] (fb2) читать онлайн
- Чисхан (пер. Владимир Павлович Серкин) 164 Кб, 27с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Валерий Георгиевич Чиряев
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Валерий Чиряев Чисхан Повесть
Первым комсомольцам — милиционерам Якутии посвящается.
Ысыах
После долгой студеной зимы и весеннего половодья наконец оттаяла и по-летнему задышала земля. В наслеге, прикорнувшем у просторного аласа[1], люди ходили повеселевшими. За неделю до Петрова дня все узнали, что князец Петр устраивает большой кумысный праздник. Из юрты в юрту весенними жаворонками перелетали весточки о том, сколько доится кобыл и сколько скота откормлено на убой. — То-то попьем кумысу! — радовались любители дарового угощения. — Уж и наедимся свежанины! — мечтали бедняки и хамначиты, изрядно исхудавшие за долгую голодную зиму. Князец Петр пригласил на праздник владельцев скакунов даже из самых дальних наслегов. Скачки!.. У кого из якутов при этом слове не забьется учащенно сердце. Даже ветхий старец сползет с орона[2], не пропустит это волнующее зрелище. У князца Петра был жеребец знаменитой даурской породы. Слава о его боевых качествах шагнула далеко за пределы улуса. Но кого посадить на скакуна? Старшего Аргыллу? Грузный увалень, кривоногий да и лентяй, каких свет не видывал! Ему бы только мясо жрать, кумыс пить да девок щупать... При первом прыжке свалится с Буланого, да еще шлепнется толстым задом в коровью лепешку, опозорит благородные седины отца! Недаром этого лентяя втихомолку называют Аргылла-Толстопузый... Куда ему с таким брюхом на коня! Ну, конечно, Луку! Этот всем взял: силен, ловок, строен. А как на коне сидит! Да и найдется ли кто в улусе равный Луке, сыну князца Петра? Разве что этот молокосос Чисхан, сын голодранца Тонгоноха... Удал, смел, красив — ничего не скажешь. Но до Луки ему далеко! Так думал старый князец, предвкушая победу Луки на скачках. Только бы не продешевить, заключая пари, оправдать расходы, возместить убытки! Впрочем, как говорят русские, не до жиру, быть бы живу. Еще перед весной докатилась до князца страшная весть из самого Петербурга. Да такая, что волосы дыбом! Но умолчал о ней князец... И неспроста затеял даровое угощение. Для целой оравы людей: сытых и голодных, богатых и бедных. И вот настал этот день — день именин князца Петра, богатого и уважаемого в улусе человека. Просторный русский дом князца, обнесенный крепким забором, большими застекленными окнами смотрел на обширный алас, обсаженный ради праздника свежесрубленными молодыми лиственницами и березами. Они совсем заслонили ветхие юртенки, провалившиеся в землю хотоны[3], кривые изгороди. И только рубленый дом стоял надутый и важный, как и сам князец. На пригретых солнцем холмиках сидели старики в шляпах, сплетенных из конского волоса. Они обсуждали затянувшуюся нынче холодную весну, припоздавшее лето, которое, однако, опять-таки будет неурожайным. Занятые своими нелегкими думами, старики, казалось, забыли, для чего собрались сюда, на этот праздничный алас. Зато молодежь веселилась вовсю: девушки кружились у лиственниц и берез, пели шуточные песни и подзадоривали парней, затеявших борьбу. Но какое веселье без угощения? И самые нетерпеливые топтались у большой юрты и маленького амбара, в которых хранились приготовленные мясо и кумыс. А в доме князца все совещалась о чем-то местная знать. Лишь в полдень, когда собравшиеся уже начали глухо роптать, к ним вышел распорядитель ысыаха. Заметно важничая, он сказал: — Люди, вам надо разделиться на три группы. Там сядут самые уважаемые люди улуса: тойоны и их хотуны. И он указал рукой на бугор, венчающий ровную полянку. — Там, — и палец распорядителя ткнулся в сторону жиденькой изгороди, словно хотел ее развалить, — сядут батраки и нахлебники. — Здесь, — распорядитель указал пальцем в ноги, — сядете вы... остальные гости. И вот два батрака, кряхтя от натуги, принесли для улусной знати большой медный котел, доверху наполненный вареным мясом, и вместительный кожаный бурдюк свежего кумыса. Не обошел распорядитель и «остальных» гостей. И только людям у изгороди — батракам и нахлебникам — досталось немного мяса и жалкие остатки кумыса. — Сам жрет, как огус[4], а нам остается только слюни глотать! — недовольно ворчали они. Насытившись и вдоволь напившись кумыса (не пропадать же добру!), князец вышел на середину круга, образованного тремя группами людей. Засунув пальцы рук за широкий пояс, туго перехвативший большой живот, глава улуса сказал так: — Сегодня Петров день. День моих именин... Вот я и организовал кумысный праздник. Угощайтесь, веселитесь, люди! — Ну и угостил! Вздор-то какой несет, — не унимался кто-то в толпе у изгороди. — Все мы братья, — вкрадчиво продолжал князец, — и должны помогать друг другу. Тогда никакая беда нас не сломит... Там, на земле русских, появились люди, которые не почитают ни бога, ни царя, ни знатных людей. И государь, видя такое неуважение, отрекся от престола... — Оксе[5]! — изумленно воскликнуло сразу несколько голосов. — Алджархай![6] — А вы до сих пор жили при помощи знатных людей, — продолжал князец, обращаясь, в основном, к бедноте и хамначитам[7]. — Помните об этом и не забывайте. — А сейчас, — повеселевшим голосом выкрикнул Петр, — игры! А скачки потом. Князец и его свита удобно расположились на обогретом солнцем бугре, с которого хорошо просматривался весь алас. Им тут же принесли берестяное ведро кумыса и чороны. Но там, на аласе, люди что-то не торопились начинать игры. Распорядитель уже не командовал, а уговаривал. Но на него мало обращали внимания. Оконфузясь и шепча ругательства, он отошел в сторону. Двое парней начали было борьбу, но, видя равнодушие окружающих, разошлись. Да, сильно обидел князец бедноту, мечтавшую об обильном угощении. Да еще и эта новость про царя... От престола отрекся. Дурак он, что ли, прости господи? На престоле сидеть — не кожи мять да хотоны чистить. Что будет теперь? Все мы братья, сказал князец... Нашумел на весь улус, а всего лишь кости бросил, как псам голодным. Хорош братец! В это время князец, чтобы не позориться перед другими тойонами, решил сам распорядиться играми. И вошел в расступившийся круг. — Люди, — сказал он. — Вы пришли сюда, чтобы веселиться. Почему же вы все словно в воду опущенные? Лука? Иди сюда! Вот мой сын хочет посостязаться в кылыы. Есть желающие? Ну, кто не трус? — Лука здорово прыгает, что на двух, что на одной ноге, — переговаривались в толпе. — Лучшего прыгуна вряд ли сыщешь. — Я буду состязаться! — выйдя из толпы, громко сказал молодой широкоплечий парень. — Если, конечно, Лука согласен. — Раз ты, Чисхан, сам напрашиваешься, как мне не согласиться? Я готов, — насмешливо ответил Лука. Они стояли друг против друга рослые и стройные. Когда сняли верхнюю одежду, то стало заметно, что на теле Луки все же отложился жирок, а Чисхан более поджар и тело его — одни туго перевитые мускулы. Быстро разметили площадку для прыжков, поставили вешки. Первым начал прыгать Лука. — У-ю-юй! — заволновались в толпе. — Лука перепрыгнул последнюю отметку на полтора шага! Ай да Лука! — Бедный Чисхан... Но Чисхан прыгнул еще дальше. Разгоряченный Лука пересилил и эту удачу Чисхана на длину двух подошв. И снова Чисхан удлинил дистанцию. Но до новой отметки Лука допрыгнуть не смог... — Как же это мой сын победил Луку? — насмешливо разводил руками Тонгонох, отец Чисхана. — Наверное, Лука слишком наелся... — Погоди смеяться, Тонгонох, — сердито оборвал его князец. — Выставь сначала свою гнедую клячу против моего Буланого. И хоть сам садись хоть сына сажай... Послушаем, кто потом смеяться будет... Лука, раздосадованный неудачей, издали метал уничтожающие взгляды на своего соперника. Но еще больше бесило Луку хихиканье девушек. Что было делать Тонгоноху? Да, есть у него жеребец. Тонгонох купил его малым жеребенком на деньги, скопленные с большим трудом. Ухаживала за стригунком вся семья. Особенно любил ходить за жеребенком Чисхан. И вырос стригунок под ласковым уходом в большого гнедого жеребца. Конечно, Гнедой силен и вынослив. Но он и зимой, и летом в работе, а Буланый князца среди других лошадей и сам тойон. Ну, как горячий Чисхан загонит Гнедого насмерть? Альджархай! Как семья жить будет? С голоду умирать будет! Князцу что? У него и кроме Буланого — табуны... Но делать нечего. Ведь не зря же сам себе в этом не признаваясь, старый Тонгонох последние дни выдерживал Гнедого в специальном режиме: почти не кормил, поил понемногу, ежедневно седлал его и гонял на нем по лугу. Чисхан сразу догадался, в чем дело. И радостно поглядывал на отца. Старик же смущенно кряхтел и отводил в сторону глаза, вдруг ставшие плутоватыми... И Тонгонох сказал князцу: — Ладно. Хотя мой Гнедой в скачках ни разу не участвовал, я соглашаюсь на равное пари. Мы, — и он кивнул на группу бедняков, — соберем свои деньги. — А вы, — Тонгонох обвел взглядом окружение князца, — свои. Князец обрадовался. В победе своего Буланого он не сомневался. То, что Тонгонох поставленным условием разбил всех участников ысыаха на два лагеря, его еще больше развеселило. Бедняков — вон их сколько! Хоть и голь перекатная, а соберут, пожалуй, немало... Пусть, пусть потрясут карманы! И верно! Тонгонох со своими выставил 300 рублей, а тойоны — 250. Кому не известна жадность богачей? Вспылил почтенный князец. Гневно оглядев своих сотрапезников, уставившихся в чороны с кумысом, сказал: — Слушайте все! Я вношу еще 50 рублей, чтобы пари было равным. Люди заволновались. Заблестели глаза. Дело-то вышло нешуточное! Наконец, привели коней. Красив и могуч был Буланый! Тонконогий и резвый, он горячо всхрапывал, не подпуская к себе никого, кроме Луки. А Гнедой и приземистей, и крупом шире, и ноги толще... — Оксе! Куда ворону до стерха! — смеялись богачи. И даже Тонгонох смущенно затоптался на месте, почесал затылок. Уж всегда Гнедой казался ему красивым жеребцом... Но до Буланого ему далеко! Так же как бедному Тонгоноху до самого князца... Тонгонох кинулся было к Чисхану с мольбой поберечь жеребца, но лошади с седоками уже сорвались с места. Все что произошло дальше, бедный Тонгонох плохо запомнил. Он почти не слышал, что кричали возбужденные люди, не видел, как князец вдруг сорвался с места и побежал навстречу скачущим. Тонгонох, как в тумане, разглядел только своего Гнедого, первым доскакавшим до заветной черты финиша, да счастливое, разгоряченное скачкой лицо Чисхана. А Лука, спрыгнув с Буланого, вдруг вприпрыжку подбежал к Чисхану и ударил в лицо. Чисхан побледнел, но кинувшихся к Луке бедняков остановил взмахом руки: — Не трогайте его! У него от горя ум помутился... И круто повернувшись, увел взмыленного Гнедого. Да, невесело обернулся праздник для князца. И принял это старый тойон как дурное предзнаменование нового, страшного для него времени, властно стучавшегося в каждый дом, в каждую юрту его улуса.Злой дух Мэгдэчи
То, чего боялся старый князец, свершилось. В Якутию пришла Советская власть. В наслег из города приехала хрупкая, миловидная, но очень строгая девушка Рая. Она собрала возле юрты Тонгоноха молодежь. Но разве старики останутся в стороне? Переводчиком у Раи был Чисхан. С детских лет он дружил с ребятишками из соседнего поселения политссыльных и довольно бойко говорил по-русски. Но переводить Раину речь было очень трудно, хотя Чисхан старался вовсю. Уж очень Рая понравилась Чисхану! А она взволнованным голосом долго говорила о какой-то гидре мирового капитала, победоносном шествии Советской власти по необозримым просторам бывшей империи. Наконец Рая, прервав отповедь мировой контре, рассказала о том, что в улусе создается комсомольская сеть и в каждом наслеге надо образовать комсомольскую ячейку. Тонгонох, тоже поднабравшийся у «сударских» разных русских словечек, спросил: — А на что тебе сеть, девка? Однако, рыбачить собралась? Морду[8] я тебе дам... Строгая посланница губкома вспыхнула, как огонь в камельке, и даже попятилась: — Да как вы смеете! А еще старый человек... Мне... в лицо?! — Зачем обижаешься? Нехорошо... Вон мордушки лежат, — Тонгонох тяжело вздохнул. — Только дряхлые они маленько. Да и рыбачить у нас негде. Рая долго не могла придти в себя. А когда поняла, в чем дело, звонко рассмеялась. Но тут же приняла строгий вид. И разъяснила, что такое комсомольская ячейка. Первым заявление в комсомол подал Чисхан. Желая загладить свою вину перед Тонгонохом, Рая вежливо спросила: — Дедушка, разве рыбачить у вас негде? Когда я ехала к вам, го совсем недалеко видела прекрасное озеро. Мне кажется, в нем должны быть караси... — Был карась, как не быть, — пробормотал Тонгонох. Тут заговорил старый Митяннир, самый бедный человек наслега. — Борони бог ходить к этому озеру... Там поселился злой дух! Он жрет нашего карася... Старики стали плеваться, махать руками, как бы отгоняя от себя тень злого духа. Рая фыркнула, но Митяннир строго оборвал ее: — Э! Слушай меня! Есть ли бог, ли черт, не знаю: я их не видел... Три зимы назад шел я мимо озера Мэгдэчи ночью. Там этёх стоит[9], хотон. Вдруг слышу: застонал бубен шамана! — У-ю-юй! —...А над этехом искры летят! Повернулся я и бежать... Потом оглянулся. Вижу: из хотона выскочила огромная собака. Глаза, как угли зеленые. Я от нее, она за мной! Сильно бежал, не догнала меня собака, не съела. Долго потом лежал. Тяжело болел. Вот он знает, — и Митяннир указал на беззубого старика, который сидел, опустив голову. — Да, да... Было. Он болел, — прошепелявил тот и снова опустил голову. Старики зашумели. Вспомнили, как увидели у этеха на Мэгдэчи злого духа, то в образе матерого медведя, то громадного волка. Нашлись и такие, которым злой дух являлся двухголовым оленем... — Чушь все это! Неправда! — вдруг крикнул Чисхан. У Тонгоноха даже трубка изо рта выпала. — Ты, Чисхан, хоть теперь и комсомол, — язвительно возразил Митяннир, — но за такие слова злой дух может тебя наказать. Сходи на Мэгдэчи ночью, если нам, старикам, не веришь. — Тебе, Митяннир, однако злой дух помутил разум! — обрел дар речи Тонгонох. — Чему учишь? К чему подстрекаешь! — Ночью схожу! — Чисхан решительно шагнул вперед. — Докажу, что все это враки! Никаких духов нет! Правда, от этих слов у самого Чисхана мурашки поползли по спине... Но девушка Рая сказала, что религия — обман, шаманы — лгуны, духи — выдумка. Разве такая девушка может врать? Она говорит только правду. А за правду Чисхан готов хоть в огонь. Он покосился на Раю. Та смотрела на него восторженно, всем своим видом говоря: «Молодец, Чисхан!». Когда стемнело, Чисхан взял мордушку, котелок и сказал Тонгоноху: — Не плачь, отец. Утром я угощу тебя ухой из карасей озера Мэгдэчи. Все видели, что Чисхан поехал на Гнедом к озеру безоружным... Озеро Мэгдэчи лежало посреди широкого аласа, подернутое легкой дымкой летнего тумана. Словно выгоревший стожок сена, ютилась на берегу озера почерневшая заброшенная юрта. Чисхан, прежде чем подъехать к озеру, несмотря на сильно бьющееся сердце и тошнотворный страх, решил все же зайти в юрту, осмотреть ее, чтобы потом спокойно заняться рыбалкой, не оглядываясь на этех. — Вдруг и вправду тут живет злой дух? Тогда как? Но не поворачивать же назад! Эх, была не была! Скрипнула дверь юрты, и Чисхан шагнул в ее темный проем. Остановился у порога, внутренне приготовившись к любой неожиданности. Пискни сейчас под ногами мышь — Чисхан вздрогнул как бы от громкого вскрика. Но в юрте было тихо. В скудном свете белой ночи, проникающем в юрту, он различил камелек, стол на кривых ногах, два орона. Чисхан шагнул к столу, как вдруг из темного угла к нему двинулась громоздкая черная фигура, в которой он к своему ужасу различил... медведя. — Злой дух Мэгдэчи? Или медведь? Первым желанием Чисхана было броситься из юрты вон и бежать сломя голову. Вскрикнув, он кинулся к распахнутой двери и увидел... мирно пасущегося Гнедого. — Но почему спокоен Гнедой? Медведь утробно заурчал, растопырив передние лапы. Чисхан прыгнул к камельку, схватил стоящую там кочергу и со всего размаха ударил медведя по голове. Тот взревел, нет, он закричал человеческим голосом и, пошатываясь, опрометью бросился из юрты, мимо прижавшегося к камельку Чисхана... Отдышавшись и прийдя в себя, Чисхан осторожно выглянул в дверь. «Медведя» нигде не было. А Гнедой продолжал, отмахиваясь хвостом от комаров, спокойно пощипывать сочную траву, уже заблестевшую алмазными россыпями росы... — Дела, — облегченно подумал Чисхан. — То-то голос у этого «медведя» больно знакомый... Наловить мордушкой карасей в Мэгдэчи было делом нехитрым. Давненько Чисхан не видел таких жирных и широких, как лопата, карасей! И все же Тонгонох и Митяннир трижды перекрестили уху, бормоча какие-то заклинания, прежде чем зачерпнули ложками вкусное варево. А на другой день стало известно, что князец Петр увез Луку в город. Поговаривали, что к знакомому врачу... Не зря в доме князца много лет не переводились караси!В разведке
Лютую злобу затаил Лука на Чисхана! Да развела их пути-дорожки гражданская война. Чисхан слышал, что Лука сначала обретался при штабе генерала Пепеляева, а после о сыне князца ни слуху, ни духу не было. Чисхан же проявил себя как неутомимый и удачливый разведчик в отряде красногвардейцев, которым командовал Иннокентий Ильич Герасимов, в прошлом столяр-краснодеревщик, вступивший в партию большевиков в 1912 году, сразу же после знаменитого Ленского расстрела. В отряд Чисхана рекомендовала инструктор губкома комсомола, та самая строгая девушка Рая, которая и побудила его развеять миф о злом духе озера Мэгдэчи. Конечно, Чисхан и сам был непрочь встретиться с Лукой. Но не как с соперником в ловкости и силе, а как с врагом Советской власти, вставшей на защиту угнетенных и обездоленных. И они встретились. Но совсем не так, как думал Чисхан. Однажды Герасимов приказал разбудить Чисхана глубокой ночью. Комиссар отряда было воспротивился. Герасимов жестко возразил: — Знаю. Да, он пришел из разведки поздно вечером. Но, понимаешь, надо. Вскоре Чисхан, наскоро растерев сонное лицо пригоршней снега, навытяжку стоял перед командиром. — Ты, Чисхан, уроженец этих мест. Гляди! В этом наслеге, — и палец Герасимова ткнулся в крохотный кружочек на карте-десятиверстке, — основное гнездо банды Тынныярова. Сам понимаешь, людей у нас немного, с бухты-барахты рисковать никак нельзя. А разгромить это гнездо, — и Герасимов ребром ладони полоснул по горлу, — во как нужно! — Идти сейчас надо? — Да. Будь осторожен... О зверствах банды Тынныярова, наводившей страх на отдаленные улусы, где еще не крепко встала на ноги Советская власть, Чисхан был хорошо наслышан. И теперь, торопя Гнедого по дороге в улус, он раздумывал о главаре банды. Наверное, выживший из ума старый тойон, у которого отобрали луга и скот, решил про себя Чисхан. Хорошо бы незаметно пробраться в юрту к какому-нибудь бедняку, да хорошенько расспросить. За березовой рощицей на краю заснеженного аласа в свете луны затемнели юрты. Чисхан стреножил Гнедого и, прикрываясь зарослями кустарника, стал подбираться к крайней юрте, в оконцах которой не было огоньков, но из трубы вспархивали искры и курчавился густой дымок. Чисхан крепко продрог. Хорошо бы обогреться у горящего камелька! Стараясь держаться в тени, Чисхан обошел юрту, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни голосов, ни других звуков. Приоткрыв дверь, он вошел. Юрта была пуста. В камельке жарко горели дрова, освещая нехитрое убранство жилища. Чисхан шагнул было к камельку, но сзади на него накинулись... Засада! Он резким движением сбросил нападавших, и они шлепнулись на земляной пол, как лягушки, выброшенные из проруби на лед. Но в ту же минуту от тупого удара в затылок свет померк в глазах Чисхана... Очнулся он связанным по рукам и ногам, лежащим возле орона. Пошевелился, но от боли в голове застонал. — Очухался? К Чисхану подошел кряжистый якут и пнул носком торбаза в бок. В юрте было светло: горела свеча. За столом сидели двое: русский в офицерском френче и якут с длинными висячими усами на широкоскулом бронзовом лице. Они выжидающе уставились на Чисхана. — Развяжи, — коротко бросил кряжистому черноусый. Тот ловко распутал веревки на ногах Чисхана и снова пнул его в бок: — Вставай, собака! Чисхан с трудом поднялся и попытался размять связанные за спиной руки. — Отвечай, куда и откуда шел, — строго спросил черноусый. — Из Тимпя... Оленей ищу. Далеко ушли, однако... Волков испугались. — Волков, говоришь? А может, собак? Красных собак, а? Не от них ли убежали олени? — насмешливо спросил черноусый. — От тебя, однако, за версту красной собакой воняет... Только не оленей ты искал, нет... Ты наши следы вынюхивал, собака! Как вор к юрте прокрался... И черноусый, подойдя к Чисхану, ударил в лицо тяжелым кулаком, словно свинцом налитым. Чисхан сплюнул кровь. — Молчишь? — Брось, Егор, охота тебе руки марать. — Человек в офицерском френче поднял на Чисхана налитые тоской глаза, извлек из-под орона початую бутылку водки. Черноусый вернулся к столу. Человек во френче разлил водку в кружки, выпил. Снова посмотрел на Чисхана: — А если он красный, выведи во двор и шлепни. Черноусый выплеснул водку в рот, пальцами нашарил в миске кусок мяса, зачавкал. — Успеем, — наконец выдохнул он. — До утра в чулане померзнет, память свеже́е будет. Скажет, по чьим следам ходит. — А то отдай его Тынныярову, — предложил русский. — Пьян Тынныяров. Как узнал, что половина людей разбежа... Семен! Запри этого там... Глаз с него не спускай! Утром говорить буду. Устал. Спать надо. Кряжистый запер Чисхана в холодном темном чулане, вернулся в юрту. Черноусый уже громко храпел, развалясь на ороне. Спал и человек во френче, уронив голову и навалившись грудью на стол. Прикорнул у камелька и Семен. Светало. Дул холодный февральский ветер. Он разогнал белесую рябь тумана и вскоре повалил крупными хлопьями снег. Проснулся Семен. Сунул в камелек березовые поленья. Вспыхнуло жаркое пламя. В юрту, сбивая с меховой шапки снег, ввалился пожилой якут с карабином в руке. — Семен! Буди своих. Тынныяров приказал, — скороговоркой зачастил он. — Герасимов близко! И исчез за дверью. Семен едва растолкал человека в офицерском френче. Черноусый проснулся сразу, кряхтя сполз с орона. Подошел к камельку, раскурил трубку. — Однако, беседовать некогда, — пробасил он. — Пойду шлепну бродячего пса. Красный он, чую... И ушел. Семен сложил пожитки в мешки, увязал, налил русскому горячего, крепко заваренного чая, а черноусого все не было. — Пойди, посмотри, — кивнул русский Семену, — Тынныяров ждать не любит. Семен вышел во двор, потоптался возле юрты. В густо нависшей пелене падающего снега ничего не было видно. Семен заглянул в чулан и обомлел: там в луже крови лежал черноусый...А Чисхан, едва не заплутав в путанице озер и оврагов, порядком запарив Гнедого, кое-как добрался до своих и после короткого доклада командиру, согреваясь горячим чаем, рассказывал своим товарищам, как ему удалось вырваться из лап бандитов: — Заперли меня в чулан. Холод собачий. У стены поленница дров березовых. Руки опять крепко связаны. Пальцы затекли, онемели. Думаю: если до утра не замерзну, шлепнет черноусый, как и обещал. Стою: с родными, со всем белым светом прощаюсь. Ветер подул сильный. Еще холоднее стало. Эх, думаю, двум смертям не бывать... Иван, как у вас говорят? — обратился он к русоволосому крепышу, угощавшему Чисхана чаем. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать... — Вот. Чем раньше времени помирать, лучше поленницу к другой стене перетаскаю. Потом обратно. Согреюсь. Встану спиной к дровам, нащупаю полешко и несу. На корточки сяду, опущу. Таскал, таскал, все поленницу перетаскал. Остались два-три полена. Сел на корточки... Чуть, однако, не закричал! Топор нащупал! — Ух ты! — В рубашке родился! — Сижу на корточках, топор пальцами глажу, чуть не плачу. Поставил топор лезвием кверху, давай веревку на руках пилить. Долго пилил. Про холод совсем забыл. — Согрелся, стало быть? — Еще как! Однако, старые хозяева юрты топор в поленнице спрятали. Или забыли... Кто знает. Дождался черноусого. Он и не пикнул... Снял с него доху, шапку. Карабин взял. А на дворе снег густой шел. Часовой за двором ходит. На меня и не посмотрел толком. За черноусого, однако, принял. — Что и говорить, доха приметная, — завистливо обронил кто-то из слушателей, поглаживая волчий мех висящей на гвозде дохи. — Гнедой мой совсем соскучился. Увидел меня — обрадовался. Сведения, доставленные Чисханом, помогли Герасимову принять решение: немедля идти всем отрядом к наслегу. Но когда пришли в наслег, банды и след простыл. Настигли ее только через несколько дней погони. Бой был коротким. Деморализованные неудачами последнего времени, жестокостью Тынныярова, бандиты сами охотно сдавались в плен. Не ушел и Тынныяров. Под ним убили коня, да и самого тяжело ранили в грудь. Он в беспамятстве лежал в санях, прикрытый тулупом. Чисхан откинул воротник, прикрывавший лицо, и отпрянул. Перед ним лежал Лука. — Куда его теперь? — спросил Чисхан Герасимова. — Врачи лечить будут. А народ будет судить.
Коллеги
В следственной камере № 13 Осипу Леонидовичу Туманову было невесело. Его, истинного интеллигента, каковым он себя считал, не устраивала убогая и мрачная обстановка его нынешнего местопребывания. Грубо сколоченные нары, глухая металлическая дверь с «волчком», похожим на куриный глаз, маленькое оконце под потолком, забранное толстой решеткой. Впрочем, Осип Леонидович утешал себя тем, что у следователя нет существенных доказательств. Взяли его по подозрению. Удручало другое. Отсутствие папирос и собеседника. Даже не собеседника, а молчаливого слушателя, которому можно было излить душу, открыть свои взгляды на жизнь, свое жизненное кредо. Туманов был суеверен. Если (теперь уже в старые добрые времена!) он шел по городу, скажем в клуб приказчиков, чтобы за партией в биллиярд завести приятное знакомство, и дорогу ему перебегала черная кошка, Осип Леонидович немедленно поворачивал назад. Даже если знал, что у намеченного партнера кошелек туго набит ассигнациями. И то, что его поместили в камеру № 13, сильно огорчило Осипа Леонидовича. Но в марте и именно 13 числа, то есть в день, от которого он не ожидал ничего хорошего, обитателю «несчастливой» камеры повезло. Перед обедом в камеру втолкнули молодого высокого якута в облезлой оленьей дошке. В руках парень держал сумку из телячьей кожи. Туманов оценивающе посмотрел на якута и про себя отметил: — Лицо мужественное. И, пожалуй, несколько одухотворенное. Но интеллектом здесь и не пахнет. Впрочем, сие к лучшему. В данной ситуации меня больше интересует содержание его переметной сумы. — Располагайтесь, коллега! — дружелюбно сказал Осип Леонидович, сдвинув свою «постель» к стенке. — Здесь несколько неудобно, зато нет клопов и над нами не каплет. Вполне комфортабельный каземат. Конечно, не Петропавловская крепость, но все же... И Осип Леонидович умолк, заметив, что устроившийся на нарах якут развязал суму. Извлек хлеб и вяленую жеребятину. При виде этих яств у Осипа Леонидовича засосало под ложечкой. — Что-то долго обед не несут, — пожаловался он. — Хотя разве можно считать обедом их комиссарскую бурду! Тем более мне, с язвой двенадцатиперстной... — Угощайтесь, — парень придвинул ему хлеб и мясо. — Еще бы чайку горячего и завалиться спать. — Устали? — Осип Леонидович мгновенно забыл про свою язву, и, не дожидаясь вторичного приглашения, навалился на еду. — Как не устать, — зло усмехнулся парень. — Чуть не через весь город топал. Да не удрал. Взяли гады... — Да-с, они не церемонятся. А вы хорошо говорите по-русски. А когда, насытившись, парень извлек из кармана дошки кисет с табаком, Осип Леонидович испытал острое чувство блаженства. — Бог не обошел меня своим милосердием, — прочувствованно сказал он, свертывая папиросу из бумаги, в которую была завернута жеребятина. Через несколько минут Осип Леонидович был к курсе текущих дел Николая, своего нового знакомого. — Да, судьба сыграла с вами дьявольскую шутку, — говорил он, с наслаждением вдыхая табачный дым. — Сын почтенных родителей, владельцев скота и оленей, в результате всеобщего помешательства, именуемого революцией, остается нищ и бос без материнской ласки и отцовского кошелька. Но, Николас... Вы позволите мне так вас называть? У вас, мой юный друг, есть бесценное качество: молодость! Ах, время, когда я был молод! Санкт-Петербург! Гостиница «Англетер»... Москва с ее «Славянским базаром» и Новой деревней, где и сейчас, несмотря на вихри враждебные, поют и пляшут цыгане! Правда, не так весело... Нет, Николас, перед вами не бездумный прожигатель жизни с Невского проспекта и не пещерный обитатель Хитрова рынка! Я экспроприировал экспроприаторов... Но сейчас этим делом занялось само государство, лишая нас, рыцарей интеллектуального труда, средств к существованию. С одной стороны аппарат державы с его государственным размахом, — с другой — тщетные попытки одиночек, обреченных на медленное вымирание, даже если они гении в своем ремесле... Осип Леонидович еще долго разглагольствовал, прежде чем новый обитатель камеры № 13 понял, что пред ним ни кто иной, как профессиональный вор-карманник, гордящийся своей «интеллектуальной» профессией. — Не унывайте, коллега, — укладываясь спать, сказал Осип Леонидович. — Ваш эксперимент с экспроприацией чужого кошелька на базаре не удался потому, что у вас нет приличного образования. Положитесь на меня... У вас почти музыкальные пальцы. ...Через несколько дней в камеру вошел надзиратель и глухо сказал: — Выметайтесь. Шмутки — в зубы, руки — в ноги и вон отселева... На улице возбужденный Осип Леонидович не скоро пришел в себя. — Я же говорил! У них нет ни одной козырной карты! Нет-с, господа комиссары, Осипа Леонидовича Туманова голыми руками не возьмешь! В небольшом домике на Даркылахе их тепло встретила черноглазая женщина. Николая накормили и уложили спать. — Приятных снов, Николас! Завтра возьмемся за работу. Осип Леонидович слово сдержал... Однажды, возвращаясь из города, Николай на ходу так ловко вырезал бритвой карман своего «учителя», что тот ничего не заметил. А в кармане «рыцаря интеллектуального труда» лежал тугой кошелек — результат двухчасового фланирования по городу. — За ловкость хвалю... Можешь оставить себе, как дар победителю ученику от побежденного учителя... Пожалуй, пора представить тебя Ворону. — Ворон? Кто такой? — Завтра познакомлю. И запомни: его слово — закон. Иначе — гроб. Без музыки... На следующий день после ужина Николай уснул в отведенной ему комнатушке. Разбудил его чужой басовитый голос из-за перегородки: ...— Хорошо проверил? Головой отвечаешь, Скрипач. Разбуди. — В горнице за столом, уставленном винами и закусками, сидел широкоплечий якут. От острого взгляда его Николаю стало не по себе. — Садись. Ворон указал тяжелой рукой на стул. Осип Леонидович разлил в стаканы вино, пододвинул Ворону блюдо с говяжьим студнем. Тот выпил, основательно закусил. — Люди нам нужны, — наконец проговорил он. — Если не врешь, что в Иркутске с кошевниками работал, годишься... Пойдешь со мной. Одевайся. Николай вопросительно взглянул на «учителя». Тот чуть заметно кивнул головой: слушайся Ворона, он хозяин. Во дворе калитку услужливо открыл человек, вышедший из-за поленницы дров. Так они и пошли по ночной улице: впереди незнакомец, за ним Николай. Замыкал шествие Ворон. — ...«С кошевниками работал», — стучало в голове Николая. Значит, Скрипач все рассказал Ворону о его прошлом. ...Кошевники! Летит по вечернему Иркутску горячий рысак, а в кошеве двое: дерзкие, остроглазые... Вот мелькнула фигура позднего добротно одетого прохожего. И тут же свистит в воздухе аркан, и очередная жертва кошевников, судорожно хватаясь руками за тетиву и раскрывая в отчаянном вопле забитый снегом рот, летит вслед за кошевой, туда, где на льду реки Ушаковки зияет черная горловина проруби... Николай невольно поежился, представив себе эту жуткую картину... Они шли по пустынным улицам спящего города. Ночь стояла темная и холодная. Едкий туман забивал дыхание. Наконец, город остался позади. По узенькой тропке через широкое снежное поле они направились к темневшей вдали сопке. У ее подножия извивалось русло вымерзшей речушки, над которой стыли заросли ив. Вдоль речушки шли долго. — Стой! Кто идет? — вдруг раздался строгий негромкий голос. Ворон пробурчал что-то непонятное. Вероятно, слова пароля. — Проходи... В распадке стояла юрта, возле нее виднелось остожье. В юрте горела керосиновая лампа и жарко пылал камелек. За столом двое мужчин играли в карты. Еще двое спали на оронах. Двое за столом, увидев входящего Ворона, бросили карты. — Всем спать! — вместо приветствия бросил Ворон. — Завтра нелегкий день. Утром Николая потянули, затем дернули за ногу. Он вскочил. Перед ним стоял его вчерашний спутник, всю дорогу молчаливо топавший впереди. Кивком головы он показал, что надо вставать. Обитатели юрты трапезничали. Николай увидел груду карасей, хасу — лошадиное сало, хлеб, масло. — Богато живут, — подумал Николай, присаживаясь к столу. За столом стихли. — Знакомьтесь. — Ворон отложил нож, которым резал хлеб. — Его зовут Кошевник. Николай удивленно взглянул на Ворона. — Кошевник? Может, кочевник? — и сказавший это худой высокий якут захохотал, обнажив прокуренные зубы. — Кишка, замолчь. — Ворон пристукнул ладонью по столу. — Кошевник. Сегодня пойдет с вами. Кишка, объяснишь. Тот, кого Ворон назвал Кишкой, перестал улыбаться. — Так вот, Коче... Кошевник, — серьезно и медленно начал он. — Надо потрясти одну бывшую купчиху. Будешь делать то, что скажу. После завтрака Ворон встал, подошел к небольшой дверце, которой Николай ночью не заметил, и исчез за ней. — Не смотри туда... — Кишка снова улыбался. — Кто туда смотрит, быстро слепнет... Покурив у камелька, молчаливые обитатели юрты оделись и вышли. — У нас закон, — развалясь на ороне, начал объяснение Кишка. — Все за одного — один за всех. Попадешься, сболтнешь лишнее — хана... Наши люди везде. Так что держи язык за зубами. Добычу — в общий котел. После получишь свою долю и ступай на все четыре стороны. Но помни: у нас ты всегда на виду, везде, в любом месте. — Ты меня не пугай, — огрызнулся Николай. — Пуганый... — Я не пугаю, — лениво процедил Кишка. — Я предупреждаю... Слушай, — вдруг заинтересованно спросил он, — почему тебя зовут Кошевником? — Потому что тебя зовут Кишкой, — сердито ответил Николай. — Ты копыта не поднимай... Кишка дружных любит. ...В город шли втроем: Кишка, Николай и его вчерашний молчаливый спутник по кличке Кузнец. Со слов Кишки Николай знал, что каждую субботу после обеда купчиха уходит в баню к знакомой вдове и после долго пьет там чай. Возвращается поздно вечером. Дом стоит особняком, за высоким крепким забором. Во дворе злющий волкодав. Но как заверили из города («Осипа Леонидовича старание», — мелькнуло в голове Николая) к четырем часам дня волкодава не будет. Известно даже место в доме, где купчиха хранит драгоценности. — Наверняка работают, — оценивающе думал Николай. Но то ли баня не была истоплена, то ли подруги рассорились, только когда Кишка и Кузнец вышли из калитки с узлами (Николай стоял на «шухере»), из тумана вынырнула тучная фигура купчихи. Она застыла в трех шагах от них, и морозную мглу прорезал пронзительный крик: — Караул! Гра... Николай коршуном налетел на купчиху, зажал рот ладонью. Купчиха задохнулась, обмякла и вместе с Николаем рухнула в снег... Кишка и Кузнец прыжками, как зайцы, вымахнули на Талое озеро и, перегоняя друг друга, помчались в сторону тайги... Вскоре их догнал Николай. — Ну что? — выдохнул Кишка. — Горячая баба попалась... Пришлось «перышком» охладить... ...В юрте Ворон учинил Кишке жестокий разнос. — На кой черт мне эти тряпки? Мешочник! Я тебя за чем послал? За этим? — Ворон потряс зажатым в кулаке пуховым платком. — То, что камешки взяли, — молодцы... А за это, — и он пнул торбасом брошенный на пол платок, — сидеть в угро не собираюсь! Любой прохожий, увидев вас с узлами, мог сообщить! Наконец, Ворон остыл. Сказал Кишке: — Кошевнику спасибо скажи. Успокоил бабу...Здравствуй, Чисхан!
Начальник уголовного розыска Герасимов был озабочен. Ему только что сообщили: из городской больницы бежал находящийся там на излечении главарь бывшей банды Тынныяров. Скрипнула дверь. Дежурный сообщил, что Герасимова хочет видеть молодой якут по имени Чисхан. — Чисхан? — живо переспросил Герасимов. — Зови! — Здравствуй, Чисхан! — Герасимов тревожно вглядывался в осунувшееся лицо юноши. — Что-нибудь случилось? — Пока нет, но... — Садись, садись! И давай все подробно, по порядку. ...Когда разгромили банду Тынныярова, отряд Герасимова расформировали. Командира вызвали в Якутск, в губком партии. Сопровождал его Чисхан. Они заночевали в городе, у старого знакомца Герасимова. Рано утром Герасимов ушел в губком. Вечером не вернулся. Не пришел он и на следующий день. Чисхан бродил по городу, не зная, чем занять себя. Вдруг его окликнули. Чисхан не верил своим глазам: перед ним стояла Рая. Она похудела, большие лучистые глаза глядели устало. Чисхану она обрадовалась: — Каким же ты молодцом стал, Чисхан! Ой, да ты краснеешь, как девушка! А еще разведчик... Да, — сразу став озабоченной и что-то вспомнив, сказала она. — Пойдем-ка к нам. — К вам? Куда? — Как куда? В губком комсомола. Или забыл, где работаю? А еще говорил: век не забуду... И снова покраснел Чисхан. В губкоме она стала прежней строгой Раей. — Мне звонил Герасимов. Его утвердили начальником уголовного розыска. Милиции нужны крепкие проверенные люди. Такие, как ты, Чисхан. Губком комсомола рекомендует тебя. Герасимов — за. Он ждет. Герасимов встретил Чисхана в небольшом кабинете, усадил на стул. Подошел к окну, постоял молча. — Вот мы и снова вместе. Но если раньше с врагами трудового народа мы встречались в открытом бою, то теперь будет другое... И твой опыт разведчика нам очень пригодится. Чисхан слушал, недоумевая. Милиция и разведка. Что может быть общего? — Не удивляйся. Но сначала тебе придется научиться кое-чему. В городе неспокойно. Разбой, грабежи... Вчера обворовали продуктовый магазин. А с продовольствием в городе туго. Есть мнение, что в городе орудует шайка, руководимая опытным главарем. На ее счету уже немало преступлений. А раскрыть и поймать пока не смогли. Нужна тщательная разведка с проникновением в глубокий тыл. — Я готов! — горячо сказал Чисхан. — Но как это сделать? Сообразить надо. — Верно. Вот и давай соображать вместе. ...И вот новая встреча бывшего командира красноармейского отряда и его разведчика. — Так, — выслушав подробный доклад Чисхана, сказал Герасимов. — Будем считать, что твое внедрение в гнездо Ворона прошло успешно. Значит, у самого города юрта бандитов? Прямо, как в уголовном романе... — Ворон никому не доверяет. Почему он поверил тебе? — А он и не верит. Никому. Далее Кишке. Но раз уж я подружился со Скрипачом, Ворон решил держать меня поближе, на глазах. — Да, ты прав. Возможно, что Скрипач единственный человек в городе, который знает Ворона в лицо. Скрипач — наводчик. Не напрасно было наше подозрение... Как они поддерживают связь? — У них «почтовый ящик» на кладбище. Точное место не знаю. Случайно подслушал, когда Ворон отправлял туда одного из «братьев». — Чья эта юрта? — Летом в ней живет какой-то старик. Сейчас он в городе. Летом готовит дрова, косит сено. За зимний постой ему платят. — И скорее всего через подставное лицо. Недурная башка у этого Ворона, да не в ту сторону повернута... Надо брать. Доложи, что они задумали. А задумал Ворон провести заключительную акцию своей «зимней кампании»: обчистить в центре города каменный магазин промтоваров. Ко двору магазина примыкает старенький домик. Из его подполья люди Ворона уже неделю ведут подкоп, работая днем, чтобы городской шум заглушал удары ломов и кайл. Они ушли на эту «работу» в день прихода Чисхана в юрту. Ночуют где-то в городе. Их четверо. И кроме Ворона, двух сторожевых, Кишки, Кузнеца и Чисхана в юрте больше никто не появлялся. — Значит, «кроты» днем должны прийти в юрту, — задумчиво проговорил Герасимов. — Так что после разговора у меня не опоздай на оперативное совещание у Ворона... У тебя какое задание? — Нужна лошадь. К вечеру надо пригнать ее к юрте.Конец Вороньего гнезда
Четверо из города спали мертвым сном на оронах. Кузнец возился у камелька, готовя ужин. Кишка чинил прохудившийся торбас. За столом сидел Ворон, лениво раскуривая трубку. Раскурив, он извлек из кармана мехового жилета пистолет и стал разбирать его, тщательно протирая чистой тряпкой каждую деталь. В юрту вошел сторожевой. Простуженным голосом он сообщил, что слышит топот копыт по промерзшей гальке на берегу речонки. Кишка бросил торбас. — Наверное, Кошевник... Ворон собрал пистолет, посмотрел на сторожевого, греющегося у камелька. — Потом греться будешь. Глаз с тропы не спускай. И Кузнецу: — Буди братьев. К юрте действительно приближался Чисхан, он же Николай и Кошевник. Спрыгнув с малорослой мохнатой лошадки, привязал ее к остожью и вошел в юрту. — «Одолжил» лошадку у одного мужика на водопое, — весело доложил Чисхан, снимая промерзлую оленью доху. Он с удовольствием стащил с ног торбаса, подставил ноги поближе к жару, пышущему из камелька. Кузнец хлопотал у стола, разливая уху в миски. После ужина Ворон провел то самое «оперативное» совещание, на которое намекал Чисхану Герасимов. — Кузнец останется здесь. Вернемся — гулять будем. Завтра поделим нажитое. Честно, без обману. Уходить будем. Весна скоро.... Кузнец, донельзя обрадованный распоряжением Ворона, кинулся ставитьтесто. Уж он-то не подведет! Напечет жирных лепешек, потомит в камельке грудинку жеребятины, зажарит карасей да потроха телячьи... В город шли гуськом, след в след. Впереди Кишка, позади Ворон. — У Ворона пистолет, — думал Чисхан. — У Кишки — нож. А что у этих братьев-копачей? Ворону подчиняются безмолвно. Вряд ли он разрешил кому-нибудь иметь оружие, кроме ножей. Себе безопаснее... В городе царил белесый ночной мрак. За квартал до магазина остановились, сгрудились. Ворон кивнул Кишке и тот мгновенно исчез. Подождав минут пять, Ворон сказал коренастому с усиками на темном лице копачу: — Веди. Осторожно, стараясь не шуметь, задворками прошли к домику у магазина. У крыльца маячила длинная фигура Кишки. Вошли в домик. Он был нежилой, старый, по самые оконца вросший в обледеневшую землю. Оттаяв дыханием заиндевелое кружево на оконном стекле, Ворон вглядывался в полузатемненный двор. — Где же сторож? — наконец спросил он. — Черт его знает, — недовольно пробурчал Кишка. — Наверно, дрыхнет в сторожке. — Иди к нему... Только без шума... Кишка сунул руку за голенище торбаза. Чисхан напрягся. Но Ворон вдруг сказал: — Стой! Дай нож! Сунь ему в рот кляп и пусть спит с богом. Мне безвинные души без надобности... Кишка быстро вернулся, потер руки. — Порядок! У крышки подполья остался коренастый с усиками на непроницаемом лице копач. Остальные вслед за Кишкой нырнули в проделанный лаз. — Действительно, Кишка, — думал Чисхан, пробираясь по лазу. — Всегда он впереди, а следом остальная сволочь кишкой тянется. Замыкает Ворон с пистолетом... Разобрав в стене кирпичи, они проникли в подвальное помещение магазина, уставленное разнокалиберными ящиками и заваленное тюками с товарами. В этом Чисхан убедился, когда Кишка зажег свечу и укрепил ее на одном из ящиков. — Ищите мех. Собо... — властно начал Ворон и осекся. В помещении вспыхнул яркий свет. Из-за ящиков вышли вооруженные люди: — Руки вверх! ...Спустя час кабинет Герасимова был переполнен людьми, взволнованными удачно проведенной операцией. Чисхан сидел на старом кожаном диване, устало привалившись к его вытертой спинке. — О чем задумался, Чисхан? — спросил Герасимов, закуривая папиросу и бросая спичку в пепельницу. — Кузнец там печет, жарит. Караси, ойогос, лепешки... — А что, товарищи, — весело повысил голос Герасимов. — Не пора ли нам навестить Воронье гнездо? Заодно и поужинаем. Вернее, — и он взглянул на часы, — позавтракаем. Вот «Кошевник» приглашает. Обещает губернаторскую закуску...Выстрел
В город пришла весна. Могучая Лена, выйдя из берегов, затопила луга, стала заливать городские улицы. А пригородный Даркылах затопила весь. Грозные табуны льда таранили ветхие домишки, рушили складские помещения. На берегу толпились взволнованные, напуганные люди. Тревожно завывал гудок. Ему вторили зажатые льдинами пароходы. Надо было срочно спасать не только склады товаров и продовольствия, но и людей, с риском для жизни отстаивающих свои жилища. Хлопотливо трудились спасательные команды, одной из которых руководил Чисхан. Вместе с товарищами он разгружал карбас с продовольствием. Чисхан как раз остался один на ветхом суденышке, когда под напором льда лопнули чалки. Карбас стал быстро удаляться от берега... Всю ночь плыл Чисхан в окружении погромыхивающих, ухающих льдин. Наконец взошло солнце, теплое, улыбчивое. Карбас пронесло мимо затопленного острова. Из воды торчали только искореженные льдинами верхушки многострадальных ив. Чисхану открылся берег и далеко внизу силуэт деревеньки. К счастью, течение стало прибивать карбас к желанному берегу. Вот уже и деревня, и люди на берегу совсем рядом. — Помогите! — что есть силы закричал Чисхан. Его заметили, засуетились. Подхватив жерди и доски, трое мужчин, прыгая с льдины на льдину, стали приближаться к Чисхану. Один из них подбежал почти к самому карбасу и протянул жердь. Но льдина под ним накренилась, и он с криком упал в воду. Его еле-еле спасли подбежавшие товарищи. А роковое течение уже повернуло злополучный карбас в сторону русла. Неудачливые спасители что-то крикнули Чисхану, но он не расслышал. К вечеру карбас прочно сел на песчаную отмель одного из многочисленных на Лене островов. И тут Чисхан увидел выплывающую из-за косы острова лодку. — Эй, — закричал Чисхан. — Помогите! Лодка ткнулась в косу. Из нее прямо в воду шагнул мужчина в резиновых сапогах по пояс, с дробовиком в руке. — Охотники! — обрадовался Чисхан. Человек в резиновых сапогах шел по мелководью к сидящему на мели карбасу. Вдруг мужчина остановился, вгляделся в Чисхана и, переломив дробовик, стал рвать из патронташа непослушный патрон. — Лука! — вдруг узнал Чисхан своего старого врага. Он выхватил из кармана телогрейки пистолет с единственным патроном в обойме и на мгновение опередил «охотника»... Лука рухнул в воду... Двое в лодке вскочили на ноги и застыли, как вкопанные. Чисхан держал их на прицеле своего уже бесполезного пистолета, пока не убедился, что они безоружны. — Плывите сюда! — скомандовал он, опуская пистолет. Лодка приблизилась. Чисхан с удивлением признал в них друзей детства — бывших хамначитов князца Петра. Они тоже узнали Чисхана и испуганно и виновато улыбались ему. — Тащите своего тойона в лодку, а то захлебнется. По дороге в город они рассказали Чисхану, что Лука обманом и насилием подчинил их себе и приказал доставить в Якутск. — В Якутск? — усмехнулся Чисхан. — Вот и доставим его в город. Только не туда, куда он собрался. Есть одно место в городе, где Луку давно ждут...Эпилог
По городу идут двое: русский и якут. Садятся на пустыре на скамейку, подставляют лица теплым лучам июньского солнца. Это Герасимов и Чисхан. Сегодня воскресенье. И они решили просто пройтись по городу, отдохнуть. — Знаешь, Чисхан, к кому торопился Лука? — Он мне не докладывал, — смеется Чисхан. — К Ворону. Братья-копачи напрасно старались. Ворон разоткровенничался: делить награбленное он бы не стал... — А Кишка с Кузнецом? — Эти ему еще были нужны. Во всяком случае до советско-маньчжурской границы. Как телохранители и как рабсила. А с Лукой, или как он окрестил себя у Пепеляева Тынныяровым, их связывала давняя дружба. Метили они в объятия атамана Семенова... — А твой приятель Скрипач, — Герасимов шутливо толкнул локтем Чисхана, — когда узнал, что ты сотрудник угро, возмущенно поцокал языком и сказал: «...Жаль, жаль! Такой способный молодой человек. У него могло быть блестящее будущее». Тут я и спросил его: такое, как у вас? И он замолчал. — Да! — засмеялся Герасимов. — Твоя купчиха приходила. — Почему моя? — обиделся Чисхан. — Да уж так... Поблагодарила за фамильные драгоценности. Тебя вспоминала. Сидит, вздыхает: такой энергичный, говорит, обходительный... Я чуть не умерла со страху, а он, говорит, упал, извините, на меня, и шепчет: «Не шуми, милая, пожалуйста, не шуми... Все тебе вернем...» И снова вздыхает... Посмеялись. Чисхан посмотрел на часы. — Извини, что-то я сегодня разболтался. Весна, видно, подействовала... Тебя, кажется, Рая ждет? — Да так... Деловое свидание. — Еще раз извини. Старею. Забыл, что деловые свидания назначаются именно в воскресенье... Иди, иди, да, завтра не опаздывай. У нас много работы. Возле скверика стояла Рая. — Здравствуй, Чисхан!1939 г.
Последние комментарии
1 день 7 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 21 часов назад