Хрустальный ключ [Евгения Петровна Медякова] (fb2) читать онлайн

Евгения Петровна Медякова Хрустальный ключ

Евгения Петровна Медякова много лет работала в Свердловском областном радиокомитете литературным редактором и корреспондентом. Встречи с ребятами в городских и сельских школах, в домах пионеров и туристических лагерях дали ей богатый жизненный материал.

Е. Медякова стала писать для детей. Ее рассказы, очерки о героях гражданской войны, о большевиках-подпольщиках, о первых пионерах, о юных авиамоделистах печатались в альманахах, журналах и газетах, издаваемых в Свердловске.

В 1958 году в Свердловском книжном издательстве вышла в свет первая ее небольшая повесть „Лев и Бобик“ о приключениях двух мальчиков во время летних каникул.

Книга „Хрустальный ключ“ написана тоже для детей, она знакомит юных читателей с жизнью учащихся одной железнодорожной школы. Но это не обычная школа. Это школа-интернат, где дети и учатся и живут. И только в субботу разъезжаются по домам, чтобы провести воскресный день с родными.

„Хрустальный ключ“ — это книга о жизни и дружбе ребят-шестиклассников, об уральской девочке Ксюше Чердынцевой и ее семье, об учителях и о пионервожатых, о событиях, которые происходили в шестом классе „б“ в течение учебного года.

1

Ксюше показалось, что прямо у нее над головой оглушительно загудел паровоз. Она открыла глаза и сейчас же зажмурилась.

Ослепительное солнце заливало всю комнату. Свет его, отражаясь от чисто выбеленных стен, был нестерпимо ярким.

Со стороны железнодорожного полотна слышалось тяжелое дыхание локомотива, дробный перестук колес.

«Дачный в город пошел», — подумала Ксюша и, перевернувшись на другой бок, закрыла глаза. Но сон уже пропал.

Девочка встала, сладко потянулась. Накинула старенький ситцевый сарафан.

На детской кроватке, разметавшись, крепко спал Вася. Кровать матери была аккуратно заправлена: мама эту неделю работала в ночной смене и еще не вернулась.

Не было дома и Тайки, младшей сестры.

Ксюша вышла на кухню. Открыла дверь во двор. Увидев ее, запрыгала и заскулила Пальма, огромная овчарка.

Около крыльца висел старинный бабушкин рукомойник в виде чугунного чайника. Девочка умылась прохладной колодезной водой и сразу почувствовала себя легко и бодро.

Она застилала постель, когда раздались чьи-то шаги и знакомый низкий голос произнес:

— Кто тут есть, жив человек?

— Бабушка! — радостно отозвалась Ксюша.

Да, это была бабушка, Анисья Кондратьевна Чердынцева. Высокая, худощавая, со строгим смуглым лицом, она стояла посреди кухни.

И хотя Ксюша была очень рада ее приезду, она не кинулась на шею к ней, не прижалась к груди: бабушка не любила нежностей.

— Здравствуй, Ксюшенька! Помоги-ка мне разобраться, — сказала Анисья Кондратьевна.

Ксюша сняла с ее плеч большой берестяный короб. Короб был тяжелым, увесистым.

— Ох, устала! — вздохнула бабушка. — В байковой кофте жарко, а без нее лямки плечи давят…

Она оправила ситцевую, коричневую с крапинками, старинного покроя кофточку, фартук с широкой оборкой, села на скамейку у окна.

Ксюша захлопотала около самовара.

— Где у вас народ, никого не слыхать?

— Мама — на работе. Вася спит. А Тайка, известное дело, с утра куда-то убежала. К полдён убегается, придет и помогать не захочет. «Я устала!» — скажет.

— Не ругай ее, Ксюшенька! В ее годки только и побегать. А до твоих дорастет, так же будет по хозяйству проворачивать. Наша порода не ленива.

Услыхав голоса, проснулся Вася. Бабушка обняла его за плечи, он сунул свою взлохмаченную голову ей в колени и затих.

Ксюша взглянула на бабушку. Сурова была Анисья Кондратьевна, не ласкова. Но в эту минуту внучка увидала в ее лице необычное выражение: и радость встречи с милым внуком, и какую-то затаенную грусть.

Ксюша поняла чувства бабушки: Вася напомнил ей любимого сына, их отца.

2

Клавдия вернулась домой не скоро: после смены она ходила на станцию, к бригадиру пути. Узнав, что приехала Анисья Кондратьевна, она обрадовалась и поспешила к гостье. Женщины поцеловались.

— Я уж и то думаю, где это мамоньки долго нет? — певуче говорила Клавдия. Выговор у нее был уральский, окающий. — Брусника нонче уродилась, надо поторапливаться собирать, а то останутся одни оборыши…

— Ничего, не опоздаем! Наши места заветные, ягода, как в саду, только для нас и растет, — сказала Анисья Кондратьевна.

Тайка взглянула сначала на бабушку, потом на мать.

— Почему только для вас? И никто не сорвет? Что ли правда, как в саду? — затараторила она.

— Шутит бабушка! — мягко сказала Клавдия. — Какой же сад в лесу? Кто первый придет, тот и сорвет.

— А вот Нюта и правда задумала сад развести, — начала рассказывать Анисья Кондратьевна о дочери, у которой жила постоянно. — Поближе к дому место выгородила. Осенью хочет яблони, вишни посадить. А пока землянику какую-то особую развела. Приносила показать, сколь большие ягоды будут. Своим глазам не поверишь, до того крупные, в стакан не больше шести ягод войдет.

Она помолчала. Потом снова заговорила:

— Вот знать бы, что вы тут надолго останетесь, и вам посадить бы такие.

— Пока никаких перемен не предвидится… — задумчиво сказала Клавдия.

— Бабушка! — присела рядом с Анисьей Кондратьевной бойкая Тайка. — Расскажи нам сказку!

— Подожди! Дай мне с матерью словом перемолвиться! Сказки всегда при нас.

Тая знала, что бабушка не любит, когда ей перечат. Прислушавшись к разговору взрослых о скучных, по ее мнению, делах, девочка отвела в сторонку Васю и зашептала что-то ему на ухо. Оба они уселись на порог, изредка поглядывая на бабушку.

Анисья Кондратьевна встала и подошла к своим узелкам, лежавшим на сундуке.

— Ну, будет без дела сидеть! — достала спицы, клубок шерсти. — Васе носки довязываю, — пояснила она Клавдии. — Крепкие будут, не сносить! — это она сказала уже для ребят. — А заодно и сказку заведем. Вишь, они как чинно дожидаются…

— Садись с нами, бабушка! — мигом вспорхнула светловолосая Тая. — Вот тут, на порожек!

— А лучше на крылечко! — возразила бабушка. Сняв мимоходом с сундука пестрый домотканый коврик, она кинула его на верхнюю ступеньку крыльца. Села. Рядом с ней сейчас же устроилась Тая, а ступенькой пониже — Вася.

— Приволье-то у вас какое! Тишина… — говорила Анисья Кондратьевна, долгим взглядом окидывая окрестности.

Уже вечерело. Низкое солнце окрашивало золотом верхушки ближних сосен. Молодой лесок за полотном железной дороги потемнел, словно нахмурился. На горизонте четко рисовалась цепь невысоких округлых гор.

Со станции изредка доносился гудок маневрового паровоза.

— Значит, сказку сказать? — начала Анисья Кондратьевна, разматывая нитку с клубка и берясь за спицы. — Ну вот, заведем сказку про гусей… Жили-были два гуся. Вот и сказка вся!

Вася надул губы, а непоседа Тайка громко запротестовала:

— Ну, бабушка! Мы ведь не маленькие.

— А большие-то сказки не слушают! Вон, гляди, Ксюша… — Анисья Кондратьевна посмотрела на старшую внучку. Ксюша сидела в кухне, с вышиваньем. — Раньше и она вот так же просила: «Расскажи, бабушка Ниса, сказку». А теперь для нее сказки — хоть есть, хоть нет, все равно.

Ксюша засмеялась.

— Нет, я и теперь ваши сказки люблю!

— Вот и ладно! — согласилась бабушка. — Давайте зачнем сказку. В некотором царстве, в некотором государстве…

И полилась неторопливая сказка, сказка про Змея Горыныча и про добра молодца, Ивана-богатыря.

За первой сказкой последовала вторая, про бабу-ягу.

Стемнело. Бабушка положила вязанье на колени. Слева, у станции, загорелись огни. От леса потянуло холодком, вечерней свежестью.

Ребята сидели, поеживаясь, не то от ночной прохлады, не то от страшных сказок.

Клавдия, собирая ужин, вдруг спохватилась:

— Будь ты неладна! Забыла ножик большой в огороде. А там уж, поди, роса пала. Заржавеет нож…

— Я схожу, мама, — вызвалась Ксюша. — Где он у тебя?

— Сходи, дочка! В дальнем углу, там, где лук кончается, ножик возле колышка воткнут. А по дороге сорви бутуну. Да обуйся, не ходи босая. Не ровен час на змею наступишь.

Ксюша сунула ноги в высокие калоши и вышла во двор. К ней подбежала Пальма, — вечером ее спускали с привязи, — ткнулась мокрым носом в руку девочки, дохнула теплом.

Вот и маленькая калитка в огород. Здесь все было знакомо. Казалось, Ксюша и в полной темноте нашла бы, что нужно.

Справа — грядки с кудрявой ботвой моркови. Слева привольно раскинулись огромные листья капусты. От них тянет сыростью.

Дальше растут тыквы. В сумерках они похожи не то на огромные мячи, не то на большие глиняные корчаги.

Вот и лук. В эту минуту справа, в вянущей картофельной ботве, что-то прошуршало. Чуть дрогнуло сердце.

«Наверно, мышь… Или ящерка забежала», — успокоила себя Ксюша.

Она пошарила по грядке и рядом с колышком быстро нащупала деревянную ручку воткнутого в землю ножа. Обтерла его, нарезала пучок батуна и без всяких приключений вернулась в дом.

— И не боязно было? — пристально глядя в ее глаза, спросила бабушка.

— Чего же бояться? — удивилась внучка. — Я в огороде, как дома.

Она сполоснула лук и стала крошить его для винегрета.

— Да выросла у тебя, Клава, дочь. Большая стала. И не трусливая, — сказала Анисья Кондратьевна. Помолчав, она продолжала: — Пожалуй, возьму я ее нынче с собой на Хрустальный ключ.

— А меня, бабушка? Когда меня на Хрустальный ключ возьмешь? — с дрожью в голосе спросил Вася.

— Васенька-батюшка! — необычно ласково заговорила бабушка, гладя его голову и плечи. — Подрасти тебе надо, поокрепнуть. На Хрустальный ключ дорога трудная, и тяжесть большую нести надо. А тебе еще только семь годков, со взрослыми равняться нельзя.

— А Ксюша разве взрослая? Она ведь в школе учится.

— Да ты погляди на нее! Она скоро с матерью сравняется! И силы у нее против твоей — вдвое.

Глаза Васи наполнились слезами: вот-вот заплачет.

Анисья Кондратьевна, не глядя на мальчика, достала иголку, и опять ее неутомимые пальцы взялись за работу, в то время как она неторопливо и рассудительно говорила:

— И к тому же, разве это мужичье дело — по ягоду ходить? Вот по грибы — это другой разговор. В грибном деле есть такие мастера, все лучшие места в памяти держат. В лес он идет, как на свой парник. Сколь замыслил, загадал, столько и наберет. А по ягоды — все больше женщины ходят.

Вася затих, потом тяжело вздохнул, удержав слезы.

А бабушка ласково взяла руку Васи — загорелую до черноты, исцарапанную мальчишескую ручонку и, поглаживая ее, приговаривала:

— Ты ведь у нас мужичок, работник… Хоть и не велик еще парень, а рука-то, вишь, мужская — ладошка широкая и пальцы — крепыши. Рабочая рука! Подрастешь маленько, подучишься и пойдешь в депо слесарем или токарем…

— Нет! — резко возразил Вася. — Я буду машинистом.

— Машинистом… — голос Анисьи Кондратьевны дрогнул, в нем появилось такое несвойственное ему выражение, что Вася быстро, подняв голову, посмотрел на бабушку.

Этот перехваченный старой женщиной взгляд помог ей совладать с собой. Когда она заговорила опять, голос ее был, как всегда, неторопливым и певучим.

3

Вечер.

Уже давно уснул Вася; угомонилась беспокойная Тая.

Улеглась и Ксюша. Но ей не спалось.

Скоро она пойдет с бабушкой к Хрустальному ключу. Сколько рассказов слышала она об этом заповедном месте! А нынче увидит все своими глазами.

Между тем, мать и бабушка, молча сидевшие в кухне, каждая со своей работой, вновь заговорили.

— Трудно, поди, Клавдя? Одна троих поднимаешь, — сказала Анисья Кондратьевна. Голос ее звучал необычно мягко. Клавдию она любила, как родную дочь.

— Одного моего заработка ясно не хватило бы, — ответила Клавдия. — А с пенсией концы с концами свести можно.

…Ксюша понимала, как много значит для семьи пенсия, которую государство дает на детей. Мать однажды объяснила им просто:

— Отца у вас нет. Вот Советская власть и помогает мне учить вас, одевать, кормить.

— К школе-то чего еще не хватает? — помолчав, снова заговорила бабушка.

— Васе я костюм новый сшила. У Таисьи еще старая ферма годится. А вот с Ксюшей не знаю, что делать. Вон как за лето выросла! Я уж на ее форме и в поясе запас выпустила, и в подоле. Первое время походит, а там придется новое платье шить.

Ксюша лежала с открытыми глазами и слушала беседу старших. Она даже на миг почувствовала себя виноватой — зачем она так быстро растет?

Мать и бабушка помолчали. Потом опять заговорила Анисья Кондратьевна:

— Ты ей сшей фартук новый, белый. Купи батисту. Если деньгами сейчас не располагаешь, я дам. Первые деньки в школе, — как праздник! Надо, чтобы и она не хуже других была. Девушка вон какая справная стает. И не шалаганка…

Ксюша слушала этот неторопливый разговор, и на сердце у нее было удивительно хорошо.

Бабушка! На вид строгая, даже суровая. А на самом деле такой заботливый, любящий человек. И мама…

Девочка знала, как трудно матери воспитывать их. Со старшей дочерью мать нередко советовалась, как поступить, что купить. Ксюша не обижалась, если мама шила ей и Тае платья из простой, недорогой материи, если порой не могла купить даже что-то очень необходимое ей. Она не чувствовала себя несчастной от того, что не все ее желания исполнялись. И наоборот, была очень рада простым подаркам, которые многим ребятам показались бы самыми обыкновенными, обыденными вещами.

4

В семье Чердынцевых все любили загадки. Получилось это, конечно, из-за бабушки.

Она знала загадки о солнце и луне, о людях и зверях, о временах года и явлениях природы.

Если Анисья Кондратьевна приезжала к внукам зимой, она вспоминала загадки о зиме.

— В круглом окне днем стекло разбито, за ночь вставлено, — спрашивала бабушка.

Тайка долго думала, повторяя загадку про себя, и, наконец, после наводящих вопросов Ксюши, кричала:

— Это лед в проруби… Я сразу догадалась!

Бабушка скупо улыбалась.

— Ну, а что зимой кверху корнем растет?

Для каждого члена семьи у бабушки находились особые загадки.

Когда Ксюша проснулась на следующее утро, она сразу же услышала голос Анисьи Кондратьевны:

— Поглядим, поглядим, какой ты отгадчик… «Над бабушкиной избушкой висит хлеба краюшка. Собаки лают, а достать не могут».

Вася отгадал довольно быстро:

— Это месяц, бабушка! Месяц в небе!

— Не кричи, батюшка! Чего кричать-то? Ну, правильно! — соглашалась Анисья Кондратьевна. — А теперь, попробуй, отгадай: «Нос, как у свинки, да колки щетинки».

— Нос, как у свинки… — задумчиво повторял Вася.

Бойкая Тайка, услышав, что Ксюша зашевелилась на кровати, заглянула в дверь.

— Ксют! Это что такое: «Не стукнет, не брякнет, а в окно войдет»? — зашептала она.

Уловка Тайки не осталась незамеченной.

— Ты сама голову ломай! — строго сказала бабушка. — Для Ксюши мы потруднее найдем. А, может статься, уже выросла из загадок? — подняла Анисья Кондратьевна глаза на Ксюшу.

— Нет, бабушка, загадывайте. Я люблю…

— Ну вот и ей найдем. Трудную, да мудреную… — бабушка подмигнула Васе, который, полураскрыв пухлые губы, зачарованно слушал ее. — Подумай-ка! «Кабы я встала, до неба достала»…

— Кабы я встала… — повторила Ксюша. — И правда трудная, никак не отгадаю.

— Подумай, раскинь мыслями. А Таисье не подсказывай, пусть сама думает.

Когда Ксюша, умывшись, вернулась в дом, у бабушки жарко топилась русская печь, кипела, булькая, вода в большом чугуне, стоявшем в устье печи.

Анисья Кондратьевна резала на столе зеленый лук на пирожки. Тайка и Вася крутились около.

«Как хорошо, когда бабушка приезжает к нам! — невольно подумала Ксюша. — Радости сколько! И гостинцы, и сказки, и всякие забавы. Жалко, что она не может жить у нас всегда».

5

Инженер Кирилл Григорьевич Черноок получил новое назначение: ему предложили место начальника маленькой станции.

Жена его, Руфина Алексеевна, очень расстроилась. Надо было оставить привычную, удобную квартиру в городе и ехать неизвестно куда.

Черноок объяснил:

— Жить пока придется в старом доме, без удобств. Но станция быстро разрастается. Там уже строят завод железобетонных изделий. Заканчивается большой благоустроенный дом. В нем они со временем получат квартиру. Школы на станции нет. Но Валю можно устроить в интернат.

— В интернат? — испугалась Руфина Алексеевна. — Как же она будет жить одна?

— Почему одна? — возразил Кирилл Григорьевич. — Там очень много детей. Живут же они, даже первоклассники, в интернате?

Увидев, что жена очень расстроена, Кирилл Григорьевич погладил ее по плечу.

— Не грусти! Ничего не сделается с Валей. Она у нас не тихоня, в обиду себя не даст. Да и ребята там не без присмотра…

Ясным августовским днем семья Черноок отправилась на станцию, куда им предстояло переселиться.

Валю поездка очень интересовала. В вагоне электрички пассажиров было немного, и девочка то смотрела в окно справа, то перебегала на противоположную сторону.

Горный хребет, мягко очерченный на горизонте, лес, подступающий близко к железнодорожному полотну; серебряная лента реки, блеснувшая на лугу, — все привлекало девочку новизной.

— Да посиди ты спокойно! — остановила Валю мать.

— Ничего! Пусть присматривается! — возразил Кирилл Григорьевич. — Теперь ей тут частенько придется путешествовать.

Руфина Алексеевна вздохнула. Значит, вопрос о переезде решен окончательно.

Валя на несколько секунд присела рядом с отцом, с жаром рассказывая, что сейчас она видела речку, в которой «каждый камушек на дне видно». Руфина Алексеевна невольно сравнила двух самых родных и близких ей людей.

Сразу видно, что Валя — дочь Кирилла Григорьевича. Правда, глаза у них не черные, что соответствовало бы фамилии «Черноок». У обоих были «карие очи, черные брови», как в песне поется. Только волосы у Вали были, как у мамы, светло-русые.

Валя вскочила снова и ушла к окну. Кирилл Григорьевич проследил за ней взглядом.

— Первое время ты будешь отвозить ее до интерната. А потом найдется кто-нибудь из ребят-попутчиков.

Одна за другой промелькнули несколько станций.

Взглянув в окно, Кирилл Григорьевич встал и снял с полки портфель и небольшой чемоданчик.

— Сейчас нам выходить, — сказал он. — Да, кстати… Я провожу вас, а сам останусь здесь.

По сторонам железнодорожного полотна появились серые, покрытые зелеными лишайниками валуны. Они становились все крупнее, громоздились все выше, потом железнодорожные пути врезались в горный хребет. За окнами поднимались отвесные каменные стены. В вагоне стало заметно темнее.

Выемка кончилась, поезд вырвался на простор. Промелькнула сосновая рощица. За ней раскинулся луг, огороды, небольшие домики.

Валя подбежала к окну и прочитала на стене желтого станционного здания четкую крупную надпись: «Хрустальный ключ».

Черноок, его жена и Валя сошли на перрон. Их встретил молодой человек в красной фуражке.

Это был дежурный по станции. Кирилл Григорьевич поздоровался с ним и обещал вскоре вернуться.

Они подошли к двухэтажному деревянному дому, окруженному палисадником. Потемневший от времени, он показался Вале непривлекательным.

Но в палисаднике, на клумбах, радуя глаз, пышно цвели яркие астры, высокие георгины, душистые левкои.

— Это прежний начальник станции цветы выращивал, — сказал Черноок. — Говорят, очень любил в саду работать.

Поднялись на второй этаж. Кирилл Григорьевич вынул из кармана ключи и открыл дверь слева.

Из маленькой передней прошли в просторную солнечную комнату. За ней находились еще две комнаты.

— Вот видишь, — говорил Кирилл Григорьевич, — здесь совсем не тесно. Ну, а как нам расположиться, решай сама.

Все окна в комнатах были плотно закрыты.

— Как тут душно! — сказала Руфина Алексеевна. — И каким-то лекарством пахнет…

— Что ты! — воскликнул Кирилл Григорьевич. — Какое лекарство! Это анис. Если бы ты знала, какие бублики с анисом стряпала моя мама! Все бы отдал, чтобы поесть таких бубликов! А пахнет анисом, определенно…

Валя улыбнулась. Каковы на вкус бублики с анисом, она не знала. Но как замечательно у папы получается, — о чем он ни станет говорить, все кажется хорошим или интересным.

Анис… И вот уже запах в комнатах кажется ей приятным, и тихий мир этой квартиры становится привлекательным.

— А что здесь душно, — продолжал отец, — так это легко поправить.

Он распахнул окно. В комнату ворвался теплый воздух, аромат цветов. Стал слышен шелест листвы и чириканье воробьев.

Осмотрели две комнаты поменьше. Одна была оклеена темными строгими обоями.

— Ну что ж! — сказала Руфина Алексеевна. — Пусть эта будет нашей. А в той поселятся Валя и Анна Никифоровна.

Теперь, после решения мамы, Валя уже с новым, хозяйским чувством вошла в небольшую светлую комнатку… Вот здесь, у окна, можно поставить столик, чтобы учить уроки. Тут будет Валина кровать, а у печки, где теплее, — кровать Анны Никифоровны.

6

Кто же была Анна Никифоровна, о которой упоминали и Валя и ее родители?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вернуться на много лет назад.

Когда началась Великая Отечественная война, Кирилл Григорьевич Черноок, в то время молодой и полный сил, одним из первых ушел на фронт. В большом уральском городе он оставил жену и совсем крохотную дочь. Жена Кирилла Григорьевича, инженер-экономист, работала, как и все, не считаясь со временем. Днем — в Управлении железной дороги, вечером и в воскресенье — в госпитале, где она помогала в уходе за ранеными.

Маленькая Валя оставалась дома с няней.

Однажды, возвращаясь домой, Руфина Алексеевна встретила на улице пожилую женщину. Та шла прихрамывая, неуверенно ступая по мостовой.

Поравнявшись с ней, Руфина Алексеевна взглянула ей в глаза. Молодой женщине стало не по себе. Она увидела неподвижные, словно остановившиеся, черные глаза. Такая боль и отчаяние были в этих глазах, что Руфина Алексеевна, уже пройдя вперед, оглянулась.

Женщина шла все так же медленно, прихрамывающей походкой.

Руфина Алексеевна вернулась.

— Извините… Куда вы идете? — спросила она.

Равнодушным, монотонным голосом женщина рассказала о своей горькой судьбе.

Она с Украины. Дом Анны Никифоровны (так она назвала себя) был разрушен во время бомбардировок, все родные ей люди погибли. Ее, тяжелораненую, вывезли в далекий тыл, на Урал. Здесь она лежала в госпитале. Теперь ее выписали.

— Что же вы думаете делать? — спросила Руфина Алексеевна, близко к сердцу принявшая горе одинокой женщины.

— Надо найти квартиру… — ответила Анна Никифоровна. — Мне обещали дать на следующей неделе. А пока, хотя бы временную…

— Пойдемте ко мне! — неожиданно для самой себя сказала Руфина Алексеевна. — Найдется для вас уголок.

Так в семью Черноок вошел еще один человек. Только первые дни Анна Никифоровна позволяла ухаживать за собой. Потом она стала делать кое-что по дому. Руфина Алексеевна пробовала спорить с ней, но вскоре поняла, что этой преждевременно состарившейся женщине необходимо как можно плотнее заполнять сутки, чтобы одна лишь ночь оставалась ей на воспоминания о прошлом.

Присматривать за бойкой, шумливой Валей ей было нелегко. Но она привязалась к ласковой, веселой девочке. И сердце ее словно оттаивало в этой маленькой дружной семье.

Зимой Руфина Алексеевна тяжело заболела. Болезнь дала осложнение на сердце. Анна Никифоровна ухаживала за больной, следила за пятилетней Валей, ходила в аптеку и магазины. Все заботы легли на нее…

Когда капитан Черноок вернулся домой, Анна Никифоровна решила уехать на Украину.

— Кто есть у вас там? — спросил ее Кирилл Григорьевич.

— Кто-нибудь найдется…

— Анна Никифоровна! — Черноок взял ее руки в свои. — Для меня Украина, как и для вас, — родина. Но вот я приехал на Урал, привык к людям, вложил свой труд в труд уральцев и вижу: здесь тоже моя, родная земля. И здешние люди стали мне близкими. А для вас? Неужели здесь вы на чужбине?

Старая женщина взглянула на него и опустила голову.

— У меня есть моя пенсия, и мне ее хватит на жизнь, — сухо сказала она.

— Анна Никифоровна! — возразил Черноок. — Верите вы, что люди могут стать близкими, даже если они не родные по крови? И какие между нами счеты? Я у вас в неоплатном долгу за все, что вы сделали для жены и Вали…

Анна Никифоровна молчала.

— Никуда мы вас не отпустим! — решительно сказал Кирилл Григорьевич. — Мы знаем, что есть у нас родной человек — Анна Никифоровна. И где же ей жить, как не у нас!

Так и случилось, что Анна Никифоровна осталась на Урале, в семье, ставшей ей родной.

7

Ксюша очень любила собирать ягоды.

Едва кончался голубой июнь и начинался знойный июль, Ксюша, сначала с кем-нибудь из взрослых, потом одна или с Тайкой, частенько уходила в лес.

Каждый год повторялось чудо. Под защитой узорных листиков земляники на тонких веточках начинали алеть, наливаться соком душистые ягодки.

В первый день сбора, едва Ксюша, ложась спать, опускала на подушку утомленную голову, у нее перед закрытыми глазами возникала все та же картина: лесные поляны, густые заросли земляники. Крупные алые ягоды как будто звали: «Сорви меня! И меня… А я вкуснее всех!»

Кончалась земляника. В затененных местах, в густых борах начинала созревать черника. Все ребята ходили с фиолетовыми губами и зубами.

А там поспевала и костяника. Повсюду, и в лесу, и на просеках, среди крупных вырезных листьев, рдели кисти костяники: то обильная и крупная, а то всего пять-шесть ягодок, сложенных плотно и аккуратно. Словно ограненный камень — рубин, — возьми его и вставляй в перстень.

Вскоре и брусника из фарфорово-розовой станет темно-красной. И до чего же кустик брусники похож на маленькую яблоньку! Где-нибудь, у трухлявого пенька, на пригорочке стоят два-три кустика брусники. Среди темно-зеленых, жестких, словно кожаных, листиков висят ягодки, будто яблочки. Одни белые, другие порозовей, а третьи совсем румяные.

И Ксюша представляла себе: а вдруг живут в лесу такие маленькие человечки, для которых кустик брусники — совсем как яблоня…

Собирать ягоды девочка умела. С подросшей уже Таей отправятся они в лес. Вернутся, посмотрит мама в их кузовки и вздохнет.

У Таи в кузовке чего только нет! И сухие иглы хвои, и легкая, похожая на прозрачно-желтую бумагу, пленочка со ствола сосны, и даже комар, которого Тая убила, хлопнув себя по лбу.

А у старшей сестры (как будто не в одном месте они брали!) все ягоды одна к одной, крупные, спелые, И хоть бы одна соринка!

Нередко Клавдия наставляла Тайку:

— Учись у Ксюши! Вот как надо ягоды брать!

Вблизи дома Чердынцевых брусника попадалась только изредка, много ее не наберешь.

А теперь Ксюша отправится с бабушкой за болота, в богатые заповедные места, где бруснику собирают ведрами. С бабушкой пойдет давняя знакомая, мать вагонного мастера, Матвеевна.

Опытные ягодницы не всякого с собой в лес возьмут. Насколько выносливой Ксюша окажется?

Девочка понимала, что ей предстоит в своем роде экзамен.

Бабушка заранее приготовила для себя берестяной короб, а для внучки холщовый мешок. В мешок была вставлена старая квадратная лубяная корзина без ручки. Анисья Кондратьевна ловко завязала мешок широкой тесьмой за углы и вверху, Получилась легкая и удобная котомка.

Бабушка велела Ксюше разыскать два крепких батожка, чтобы опираться на них, когда пойдут через болото.

Утром Анисья Кондратьевна напекла пирогов с морковью, с горохом; наложила их в свой короб, да еще вареной в шкурке картошки, соли в тряпочке, хлеба, кружку, теплую байковую кофту.

— А почему вы не утром в лес пошли? — полюбопытствовала Тайка, внимательно наблюдавшая за этими сборами.

— До Хрустального ключа идти далеко, — ответила бабушка. — К полдён доберемся, силы-то и не останется. А с обеда выйдем, к вечеру на месте будем. Ночуем у костерка, отдохнем, а с утра — за работу… Так оно вернее.

— И вы будете ночевать в лесу? — глаза у Тайки округлились.

— А что? Там, недалеко от Хрустального ключа, есть охотничья избушка. Можно в ней спать, а еще лучше на вольном ветерке, под сосенками.

— А вдруг придет… какой-нибудь зверь?

— Какой там зверь! — махнула рукой Анисья Кондратьевна. — Электровозы всех зверей вокруг распугали. Есть, конечно, в этих местах один зверь, сам рыжеватый, а спина полосатая.

— Тигр? — догадалась Тайка, Ее глаза стали еще круглее.

— Откуда же тигр? И потом тигр — громадина. А тот зверек маленький. Бурундук это! И знаешь почему у него спинка полосатая? Про это в сказке вот как говорится…

И начала бабушка одну из своих несчетных сказок о том, как бурундук дружил с медведем, а потом они поссорились. Медведь хотел бурундука догнать и съесть, да лапа его скользнула по спине бурундука.

И медвежьи когти оставили след на шкурке.

К полудню пришла со станции Матвеевна, сухонькая, сгорбленная старушка.

— И то думала, Кондратьевна, идти ли мне к Хрустальному ключу, — начала она, присаживаясь в кухне на скамью. — Давненько не ходила, вдруг рассыплюсь?

— Не бойсь! Старая телега скрипит, да едет! — усмехнулась бабушка. — Садись, отдыхай. Как жар спадет, так и тронемся.

Ксюша всегда была на редкость спокойной, терпеливой, а тут вечера дождаться не могла.

Анисья Кондратьевна не раз ее оговаривала:

— Не томошись без толку! Посиди. Путь у нас не близкий.

Наконец настал долгожданный час. Бабушка надела на девочку легкую котомку. В карман старенькой материной фуфайки сунула обернутые тряпочкой старые спортивки, коротко объяснив удивленной Ксюше: «Понадобятся!»

Сама, несмотря на теплынь, надела байковую кофту. Клавдия помогла ей приладить берестяной короб с широкими лямками.

Собралась и Матвеевна.

— Присядем, что ли, на дорожку, — сказала Анисья Кондратьевна, и первая села на сундук, в кухне. Сели и остальные.

У Тайки глаза удивленно расширились, потом засмеялись.

— А я думала, вы на дорогу присядете! — захохотала она.

— У тебя все смехи да пересмехи! — притворно ворчливо сказала бабушка. — Ну, пошли, в добрый час…

Все трое взяли в руки большие укладистые корзины, плетенные из тонких корней, батожки и двинулись в путь.

Отойдя от крыльца с десяток шагов, Ксюша обернулась.

Ей улыбалась с крыльца мама, помахала рукой Тайка, крикнул что-то Вася.

Путь на Хрустальный ключ начался.

8

Перебравшись через переезд на другую сторону полотна, путешественники некоторое время шли по обочине дороги. Потом торная, наезженная дорога повернула влево. Бабушка и ее спутницы пошли по старой, заросшей травой дороге.

Солнце еще стояло довольно высоко и изрядно припекало. В фуфайке, с котомкой за плечами Ксюше было жарковато, но вскоре она втянулась в ходьбу и уже не замечала жары.

— В августе-то сколько дождей пролилось, на болоте вода, поди, высоко стоит, — озабоченно сказала Матвеевна.

— На трех ногах выберемся! — ответила Анисья Кондратьевна.

«Как это на трех ногах?» — подумала Ксюше и тут же догадалась — ведь у каждой из них был с собой посох.

Дорога заметно шла под гору. Постепенно высокие строевые сосны сменились более редкими деревьями, которые росли скорее вширь, чем ввысь. Почва стала влажной, кое-где она мягко пружинила под ногой, в других местах проступала, засасывая обувь.

Наконец бабушка остановилась на сухом бугорке, где росла раскидистая сучковатая сосна.

— А теперь готовься, Ксюша! Как журавли по болоту пойдем, — пошутила Анисья Кондратьевна, присаживаясь на бугорок и переобуваясь. Ксюша тоже сменила ботинки на старенькие спортивки.

Перед ними расстилалось обширное болото. Кое-где на кочках росли кривые березки, кусты тальника.

Когда-то через все болото вели сла́ни — узкие мостки из толстых жердей, уложенных концами на поперечные брусья. Брусья, в свою очередь, опирались на сваи, загнанные глубоко в болотистое дно.

— Эх, и знатные были тут когда-то слани! — говорила бабушка. — Сколько народу тут проходило. Сухой ногой через все болото… А как провели дорогу мимо мраморных карьеров, — она махнула рукой влево, — теперь здесь никто не ходит. Да и что там, за болотом? Лес да лес. Не всякий пойдет по ягоды в такую даль.

Заброшенные из-за ненадобности слани действительно обветшали. Брусья и жерди осели и постепенно ушли в воду. В сухое лето они еще были видны. Но в этот год болотистая ложбина с избытком насытилась влагой.

— Тут не глубоко! — ободрила Ксюшу бабушка. — Ты только иди осторожней, ногой пробуй сначала, потом ступай. И на палку сильней опирайся.

Анисья Кондратьевна зорко взглянула вперед и, нацелившись на густую заросль ивняка, махнула в ту сторону батогом.

— Вон там наша первая остановка. Ну, благословясь, пошли.

Пониже бугорка, среди мокрой травы виднелся брус и положенные на него концом позеленевшие от сырости жерди. Бабушка первой ступила на слани и, крепко опираясь на посох, двинулась вперед. За ней Ксюша и позади всех, вздыхая и охая, — Матвеевна.

Вначале слани выступали над гладью воды. В некоторых местах они были подтесаны сверху, нога ступала по ним увереннее, тверже. На других участках поднявшаяся из-за дождей вода залила слани. Бабушка шла тут медленнее, меряя вначале глубину батогом.

Не скоро добрались до густой поросли ивняка на небольшом островке среди болота.

Присели. Но бабушка не дала рассиживаться долго.

— Айда сразу. Этот переход еще не самый трудный. Вот следующий — потяжельше.

И снова все идут, где по скользким жердям, а где, не видя их, нащупывая то ногой, то батогом.

В одном месте Матвеевна ступила мимо, испуганно охнула, замочила подол юбки.

— Вы идите вперед, — сойдя на край бруса, уступила ей дорогу Ксюша. — Может, я когда могу помочь.

Анисья Кондратьевна, не оборачиваясь, усмехнулась. «Вот как, значит, внученька! — мысленно обратилась она к Ксюше. — Не пугливая! Еще старухе помогать собралась…»

Почва заметно приподнималась. Слани шли теперь поверху, меж болотных кочек. Идти было совсем легко.

Слева, от леса, выдвинулась узкая гряда сосен, отороченная по краю невысокими кустами вереска, а ближе к болоту — ивняком.

— Тут уж посидим, отдохнем, чтобы коленки не дрожали, — сказала бабушка. — А вот дальше — подтыкай подол загодя.

Встав после короткого отдыха, она и впрямь подоткнула юбки повыше.

За полосой леса начиналось сплошное болото. Сначала тянулись заросли камыша, разрезанные узким проходом. Дальше расстилалось мелководье. Двинулись в путь.

— Река Темная тут начало берет. Ниже этого болота ручейком махоньким вытекает. А там с другими ручьями сливается. За десять верст отсюда никто уж и не скажет, что ручей…

Помолчав, бабушка продолжала:

— Ну, Ксюша, теперь гляди в оба. Тут в одном месте жерди вовсе нет. А дальше две в торфе сильно угрузли. В ня́шу попадешь — не суетись. Не робей, не утонем! — подбадривала она внучку. Но в этом ободрении скорей нуждалась Матвеевна.

Анисья Кондратьевна двигалась теперь медленно, по нескольку раз проверяя кончиком посоха, куда поставить ногу. За ней еще медленней двигалась Матвеевна. Ксюша завершала шествие. Она не торопилась.

У всех троих ноги давно уже были мокрые. Но раньше болотная вода, прогретая солнцем, была довольно теплой. Теперь на более глубоком месте она заметно похолодала.

Бабушка ободряла Матвеевну, а иногда, обернувшись, посматривала на внучку.

— А вот здесь жерди нет! — предупредила она.

Ксюша, невольно задерживая дыхание, осторожно сошла с настила. Нога ощущала только мягкое податливое дно.

Впереди медленно брела Матвеевна.

— Не бойсь! — подбадривала бабушка. — Вот и опять жерди. Не оскользнитесь только…

Но Ксюша поскользнулась. Сердце на мгновение словно упало. Девочка устояла на ногах, только юбка намокла в воде.

Путешественницам предстояло еще испытание. В одном месте около сланей был вбит высокий кол.

— С этого места слани крутой поворот делают. Вот туда, где береза со сломанной вершиной, пойдут.

Бабушка осторожно ощупала посохом слань, невидимую в черной болотной воде, и двинулась дальше.

Трудный участок кончился. Кое-где сохранились даже остатки перил, которые раньше шли вдоль всех сланей. За кочковатым болотом, невдалеке, начинался бор.

Как приятно было выйти на сухую, твердую землю!

Ксюша сняла мокрые спортивки и, вернувшись к ближайшей мочежинке, вымыла ноги и обулась в сухое. А бабушка уже ходила по опушке, поглядывая на крайние, низкорослые сосны.

— Где тут затесочка? А то тропа, поди, совсем заросла…

Она приметила на сосне затесанную топором заметку и тогда уже стала располагаться на отдых.

Ягодницы шли старой, малоприметной дорогой. Но бабушка ступала уверенно, изредка только проверяя затесы на деревьях.

Когда дорога с глинистого косогора стала круто спускаться вниз, Анисья Кондратьевна обернулась к Ксюше.

— Присмотрись, тут лес пойдет особенный, неприветливый.

По обе стороны дороги встречалось все больше елей. Их темная хвоя придавала окружающему мрачный, дикий вид. Ноги ступали неслышно, погружаясь в траву и мягкий мох.

— Примечаешь, как тут тихо? — спросила бабушка. — Махонькие пичужки этот лес не любят, они все больше по опушкам щебечут, на прогалинах. Разве что дятел встретится.

Ксюша прислушалась, и ей стало как-то не по себе от этой глухой тишины елового леса.

Вскоре дорога стала подниматься в гору. Обширный овраг, или, как говорят на Урале, лог, кончился. Опять под ногой легонько зашуршала ржавая хвоя.

— Тут лес давно рубить пора, — словно думая вслух, говорила Анисья Кондратьевна. — Переспелый лес, перестоявшийся.

Нередко женщинам приходилось перешагивать через упавший, полусгнивший ствол, покрытый бархатным зеленым мхом или лишайниками.

Вверху кроны сосен почти смыкались и в лесу было сумеречно и неприветливо. Казалось, землю вот-вот накроет ночь.

— Теперь уже недалеко, — ободрила спутниц бабушка. — Вот опять в ложок войдем, а там и избушка недалеко. Поставили ее когда-то добрые люди в лесу, на бугорке. Осенью и зимой в ней охотники ночуют, а летом — ягодницы. Тут и Хрустальный ключ…

Эти слова придали Ксюше новые силы.

Конец пути был и в самом деле близок.

Впереди посветлело. Дорога выбежала на небольшую лощинку, затем пошла вдоль края соснового бора. По правую руку почва, постепенно понижаясь, переходила в моховое болото, на котором рос мелкий редкий осинник.

В просветах между сосен, слева, показались угрюмые серые скалы, словно разрушенные башни древнего замка.

Чуть-чуть не дойдя до гряды скал, на маленькой прогалинке, Ксюша увидала потемневшую от непогоды бревенчатую избушку.

А бабушка уже собирала топливо для костра: сучья, рыжие сухие ветки.

Сложив все это на старое кострище перед избушкой, она сняла с плеч короб и, достав из него котелок, позвала Ксюшу:

— Пойдем, напьемся воды из Хрустального ключа!

Узенькая тропка ведет вдоль почерневшей, почти отвесной скалы. Маленький замшелый мосток. Под ним журчит родник.

Бабушка поворачивается влево, и рядом с мостком, в котловинке, Ксюша видит ключ. Она зачерпывает из него кружкой воду и медленно пьет ее — холодную, почти ледяную, необыкновенно вкусную.

9

Невдалеке от избушки жарко запылал костер.

Быстро вскипел котелок. Бабушка бросила в кипящую воду листьев земляничника, сняла котелок с огня и разлила чай в кружки.

Все с наслаждением выпили ароматного лесного чая.

— Ты вот сказки любишь, — начала бабушка, сложив на коленях руки, на этот раз не занятые делом. — Расскажу я тебе про ключ Хрустальный.

Хоть не про этот ключ сказка сложена, а подумаешь, — и к нему подходит.

Анисья Кондратьевна пододвинула в огонь толстый сучок и поглядела, как пламя жадно охватило его.

— …Сказывают старые люди, — продолжала она, — будто жил в прежнее время в Уральских горах богатый купец Семигор.

Имя такое не попусту молвлено. Было на его земле семь гор. Первая гора — золотая, вторая — платиновая, третья — медная, четвертая — железная. Еще две горы — хрустальная да мраморовая. А седьмая гора — самоцветная.

Семь дочерей было у Семигора. Шесть из них — одна в одну. Стройные, как березки, румянец, — как алая заря. Глаза орлиные, брови соболиные, волосы — как ворона крыло.

А седьмая, Натальюшка, самая любимая, — легонькая, как камышиночка, волосы, — как шелковый лен, глаза — голубые, как вода в горных озерах.

Старших дочерей Семигор выдал замуж. Выбрал им женихов молодых, могутных, смышленых да послушных.

Поселил шестерых зятевьев, вместе с дочерьми, в крепких усадьбах на шести горах.

Велел им за работными людьми строго присматривать, дело поторапливать, чтобы больше добывали из шахт и разрезов золота и платины, медной и железной руды, мрамора и хрусталя.

А Семигор, вместе с младшей дочкой, издавна жил у Самоцветной горы. Дом у него, как крепость, высоким тыном обнесен, глубоким рвом окопан.

В покоях чего только нет! Стоят по всем горницам сундуки, железом окованные, морозным узором расписанные. В сундуках — и одежа, и материи редкостные, бархаты заморские, золотая и серебряная парча, шемаханские шелка…

Камней-самоцветов у Семигора видимо-невидимо. Приносили ему горщики камушки красные, как кровь, и зеленые, как весенняя трава, золотистые и дымчатые.

В забое, в горе самоцветной, нашли работные людишки красный камень неописанной красоты. Положил Семигор самоцвет в шкатулку из розового камня и подарил Натальюшке.

А дочка только раз взглянула.

— Не люблю, говорит, камней красных да зеленых. Самые баски́е самоцветики — голубые, как озерная вода, как лесные цветы — незабудки.

И поставила шкатулку на стол.

Рад бы Семигор любимую дочку потешить, да нечем.

Донесли ему приказчики, что в старой шахте на самоцветной горе нашел один горщик махонький камушек синего цвета. Призывает этого горщика Семигор и велит ему еще такие камни искать. И других рабочих в шахту посылает.

Ничего не могут люди найти…

Тут Анисья Кондратьевна остановилась и прислушалась. Ксюша, увлеченная сказом, ни на что внимания не обращала, Матвеевна была чуть-чуть глуховата. А бабушка чутким ухом услышала, что в лесу хрустнул под чьей-то ногой валежник, иподкинула в костер сухих веток. Сушняк ярко вспыхнул.

— Идет кто-то, — сказала она.

Тут и Ксюша услышала шаги, но не испугалась, была она не одна, а с бабушкой.

На тропинке из-за деревьев показался высокий широкоплечий человек с ружьем за плечами. Он подошел ближе.

— Здравствуйте, добрые люди!

— Милости прошу к нашему шалашу, — ответила бабушка.

— За ягодами собрались? — спросил незнакомец, оглядев троих у костра, заметив бабушкин короб и корзины.

— По бруснику, — поправила его на свой лад Анисья Кондратьевна.

Незнакомец снял ружье и рюкзак, положил их в сторонку, скинул брезентовую куртку. Из рюкзака достал полотенце.

— Где-то здесь недалеко водица должна быть?

— Вот по этой тропке, саженях в двадцати, ключик. А если попить, — тут в котелке чай.

«Что же было дальше с Натальюшкой и Семигором?» — думала Ксюша, но не торопила бабушку, пока незнакомый человек не пришел, умытый и освеженный, пока Анисья Кондратьевна не налила ему кружку душистого чая.

— А что дальше, бабушка? — напомнила Ксюша.

Бабушка усмехнулась.

— Мы тут старину вспоминаем, сказ о Хрустальном ключе.

— Очень интересно! — воскликнул незнакомец. — Разрешите и мне послушать. Я в этом деле лицо заинтересованное — начальник станции «Хрустальный ключ!» — шутливо отрекомендовался он.

Анисья Кондратьевна посмотрела на незнакомца благосклонно. С первого взгляда он ей показался человеком, внушающим доверие.

Прямой, доброжелательный взгляд карих глаз, оттененных темными густыми бровями, высокий лоб, крепко сжатый рот. Чувствовалась в нем и воля, и доброта.

10

Бабушка начало сказа повторять не стала. Помянула только про Семигора и семь гор, и про меньшую дочь — Натальюшку.

«Ищут люди самоцветы голубые, не могут найти. А шахта старая, на дне воды по колено. Своды там и тут оседают, рушатся. Кто из рабочих смерть свою там повстречал, а кому удалось — сбежал из шахты.

Свои людишки бегут, а Семигор других беглых перехватывает.

Вышел одинова вечерком Семигор с Натальюшкой на сланку, где четыре дороги сходятся.

Натальюшке пройтись-погулять захотелось, а Семигор ее одну не отпустил.

Вблизи сланки встретили они парня. Одежа на нем вся изорвана, а сам — молодец и лицом, как ясный месяц.

Окликнул его Семигор, стал на работу сговаривать, имя выспрашивать. Назвался парень Иваном Беглым.

А Натальюшка, как глянула на парня, так глаз отвести не может. То ли сила в нем была незнаемая, то ли красота его девушку приворожила.

Иван тоже на девушку загляделся, глаза ее голубые будто отпечатались у него в памяти.

Нанялся Иван работать на Семигора.

Стала Натальюшка просить отца, чтоб не посылал Ивана в шахту.

Нахмурился Семигор: как это дочь в его дела смеет вмешиваться? Отослал ее в светелку.

А Ивана Беглого велел спустить в шахту, в самый дальний забой — пусть там голубые самоцветы для Натальюшки ищет! И приказчику строго указал — заточить Беглого в горе навечно.

К ночи все рабочие наверх поднимаются, а Иван не видит ни белого света, ни красного солнышка, ни милой девушки.

Натальюшка сидит по вечерам в светелке, и в окошко смотрит: не пройдет ли мимо хором добрый молодец Иван.

Нет, не видно парня. Кто-то из челяди ей шепнул, что держат Иванушку в самом худом забое.

Выскользнула Натальюшка из дома отцовского, поднялась на уступ самоцветной горы, села на камень и заплакала.

И так горько она плакала, что слились слезы в струйки, струйки в ручей и побежал этот ручей с уступа на уступ, все ниже, ниже, а там и совсем пропал.

Тяжко пришлось Ивану Беглому одному в пустой шахте. Спать ляжет — не спится, не лежится ему на земляной постелюшке.

Одна у него отрада — вспоминает он Семигорову дочку голубоглазую.

Вдруг почудилось Ивану тихое журчание. Поднял он голову, прислушался. Журчит! Руку протянул — нащупал живой студеный ручеек. Наклонился, напился воды, и словно сил в нем прибавилось. Выпил еще — и того крепче себя почувствовал.

Смотрит он: струится ручеек и в темноте словно светится. Будто облачко легкое серебряное по шахте плывет. Чудно показалось это парню.

Вздумал Иванушка пойти вверх, по течению ручейка. Идет, рукой за стенку придерживается, а сам все на ручей глядит. А тот сначала по ровному месту струился, потом по камушкам зажурчал. С уступа на уступ перепрыгивает, — кверху, значит, ход пошел.

Да все круче, круче! Иван уж руками за уступы хватается.

Не знаю, не ведаю, сколько он шел, только вдруг в лицо ему ветерком повеяло. Иван сам себе не поверил.

Нет, опять ветерок пахнул.

Выпрямился Иван и головой об свод стукнулся. Рано, значит, распрямился, в горе еще он.

Дальше пошел. Вдруг впереди слабый свет забрезжил. Глядит — выход из шахты. А ручеек все бежит навстречу, журчит весело.

Вышел Иван из шахты — место незнакомое, все густым кустарником заросло. Кабы не знатьё выход из шахты нипочем не отыскать.

Огляделся. Вечер, солнце вниз опускается. И до того хорошо! Тихо, тепло, воздух легкий, цветами пахнет!

Присел Иванушка около ручейка, хрустальной воды горсткой зачерпнул и выпил. И думает: «Ты, ручей, меня спас от смерти, напоил и на свет вывел. Спасибо тебе за это!»

Прилег на траву и забылся. Очнулся — уже ночь. Темно кругом. И вот слышит он какой-то треск. Что за диво? Будто в самой горе трещит. А тут из горы словно звездочка появилась. Сверкнула яркой полоской и около кустов засияла переливчатым огнем. За ней вторая звездочка по полянке проносится.

Что бы это значило? И как раз в это время из-за гор луна встала. Осветила полянку. Увидел Иванушка: бежит малый зверек-бурундучок, а в зубах у него камень-самоцвет. Положит его на траву, а сам опять в гору. В горе, видать, трещина. Из нее бурундучок выскакивает и камень за камнем таскает на лесную полянку.

Натаскал большую грудку. Сверкают самоцветы, переливаются.

Стало светать. Бурундучок как свистнет! Со всех сторон сбежались к нему бурундучки, по одному самоцветы расхватали — и все в разные стороны! Будто цветные искорки во все концы рассыпались.

Ни одного камушка не осталось.

Занятно это Ивану показалось. Решил он следующей ночи дождаться. Дума у него тайная была — завладеть самоцветами.

Ушел парень на день в густой лес. Выбрал подходящее место, лег и уснул.

Проснулся Иван — солнце к закату спускается. И вдруг такая его тоска взяла, захотелось Натальюшку хоть глазком увидать. Потихоньку, с осторожкой, добрался он до глубокого рва, что усадьбу Семигора опоясывал.

Стоит, из-за куста на дом богатея поглядывает. Солнце верхушки сосен золотит. А внизу — сумерки густеют.

Вдруг что-то парню в глаза блеснуло. Видит, по траве солнечный зайчик прыгает, круглый такой, светлый.

Что за диво? Глядит Иван, глаза за зайчиком переводит. Невдомек ему вверх посмотреть. И тут падает на траву около Ивана платочек белый, шелками вышитый. Поднял, развернул, — в платочке зеркальце серебряное, круглое. Кверху посмотрел, — стоит в распахнутом оконце Натальюшка, грустная, заплаканная. На зеркальце показывает. Потом насмелилась, крикнула: «Иванушка! Не забывай меня! Как в зеркальце посмотришь, так и вспомнишь. А теперь беги!»

И сама за косяк окна спряталась.

А во дворе уже слуги засновали, за ворота выскакивают.

Ищи ветра в поле! Иван быстрехонько от усадьбы, да за гору самоцветную, где ночью бурундучка видел.

По дороге сломил ветку гибкую, согнул и сделал лук. Выстругал две острых стрелы.

А сам нет-нет и поглядит в Натальюшкино зеркальце. Нам бы, может, что другое в зеркальце померещилось, а Ивану Беглому все милая девушка кажется.

Ночью снова затрещало в горе. Опять словно звездочка мимо Ивана пронеслась и на полянке засияла. Снова бурундучок самоцветы из горы стал носить и в одну грудку складывать.

Поднялась луна из-за леса, светло стало. Прицелился Иван в бурундучка, стрелу спустил».

— Зачем он в него стрелял?! — не выдержала Ксюша.

Анисья Кондратьевна усмехнулась снисходительно.

— Не попал! Только вторую стрелу взял, а бурундучок человечьим голосом ему молвит:

— Не заглядывайся, Иванушка, на камушки-самоцветы. Не будет от них счастья ни тебе, ни другим людям. Заколдованные эти камни, заклятье на них положено. Лучше пойди ты к Семигору, обещай ему груду самоцветов показать, а он пускай тебе в награду даст вольную и коня доброго. Да не забудь мой наказ: приведешь Семигора на полянку, покажешь ему самоцветы. Тут я свистну. Хватай тогда у него из рук вольную, живей в седло и скачи. Да смотри, назад не оглядывайся.

Поверил Иван бурундучку. Пошел к Семигору. Тот как про самоцветы услыхал, велел управляющему писать вольную Ивану. Еле дотерпел до вечера.

Но под конец забоялся: а вдруг Иван Беглый какую хитрость задумал? И дает наказ своим приказчикам: «Если не вернусь из леса к полуночи, стало быть недоброе со мной приключилось. Бегите тогда ко мне на помощь».

Приказал еще Семигор управителю взять коня резвого, и пошли они на самоцветную гору.

Привязали коня у дороги. Вольную Семигор наготове держит. Иванушка его к полянке подвел. Стоит, время выжидает.

Смотрит, бурундук уже большую грудку камней натаскал.

— Гляди, Семигор, вот они самоцветы!

Видит Семигор, на полянке — целая гора самоцветов. Блестят они в темноте, дивными цветами переливаются. От жадности у купца дыхание сперло. Только бы скорее камушки заграбастать! Не глядя, сунул Ивану вольную и вместе с управителем — к самоцветам.

Свистнул тут бурундучок. Ивану надо бы скорей на коня и скакать без оглядки. А ему страсть охота оглянуться, посмотреть, что дальше будет».

— Вот глупый! — не утерпев, вставила Ксюша. — Говорил ведь ему бурундучок…

— Говорил! — согласно кивнула бабушка. — Хорошо, что у него в руках Натальюшкино зеркальце погодилось. Смекнул он, не оборачиваясь, глянул в зеркальце.

Тут у него со страха чуть ноги не отнялись. На полянке вместо Семигора и управителя стоят два серых камня.

Очнулся Иван, кинулся к коню, отвязал его, на ходу в седло прыгнул. И давай по крутым бокам ногами наяривать…

А как выехал на перевал, вдруг Натальюшкино зеркальце и выпади у него из кармана! Разбилось на сорок осколков, которые побольше, а которые вовсе как искорка.

И стали те осколочки сорока озерами. Которые озера большие, а которые — сохатому один раз испить.

А Иван спасся. Ушел в Сибирь, стал там вольным человеком.

Что с Натальюшкой сталось, — про то нам неведомо. Только с того времени, как сидела она на уступе и тосковала об Иванушке, с той поры и бежит из горы светлый родник. За чистоту и прозрачность назвали его люди Хрустальным ключом»…

Анисья Кондратьевна помолчала, потом, будто поясняя, добавила:

— Сказ этот я еще от своей бабки слышала. Может, теперь уж что и не так рассказала…

— Хорошая сказка! — вздохнула Ксюша.

В костре еще теплились красные угли, подернутые пеплом. Ксюша выпрямилась, расправляя затекшую спину.

— Ох, засиделись мы! Ложись-ка спать, а то завтра будешь ходить, как муха сонная, — поднялась с места бабушка.

В избушке, у самого входа темнел очаг, сложенный из угловатых глыб гранита. В глубину, направо, уходили низкие просторные нары. Бабушка уже разравняла на них старое сено, а Ксюша раскинула по нему холщовый полог.

— Я уж там по углам багульнику кинула, чтобы какие-нибудь уховертки или жуки кусачие вас не побеспокоили, — говорила бабушка. — Ложитесь с миром. А я тут, у костерка, ночь проведу.

Ксюша, не переча, ушла с Матвеевной в избушку. Она легла, по привычке положила под щеку ладонь и закрыла глаза. Еле заметно наносило терпкий, дурманящий аромат багульника. Перед Ксюшей вдруг всплыло сказочное видение: бурундучок, который носит самоцветы; яркая звездочка движется в темноте. Потом привиделась Натальюшка с зеркальцем в руках.

И сразу все смешалось, Ксюша заснула крепким сном.

11

Анисья Кондратьевна и незнакомый человек еще сидели у костра.

— Удивительные легенды создают люди! Природа в них оживает, звери и птицы говорят, — задумчиво сказал незнакомец. — Фантазией очи расцвечены, словно самоцветами унизаны. А, меж тем, к примеру, народ уральский — суровый…

Бабушка подняла на собеседника короткий зоркий взгляд.

— Суровый, это еще слово не обидное. А частенько про нас говорят несправедливые, напрасные слова. Что народ здесь нелюдимый, на чужое горе неотзывчивый… Неправда это! Люди на Урале сердечные, только дешевыми словами они не бросаются, добротой своей не хвастают. И уж коли про характер уральский речь зашла, надо и то попомнить, что в старые времена наши деды и прадеды бежали сюда от гонителей веры, от помещиков и приказчиков, от солдатчины. Таились беглые по лесам и болотам, людям не доверялись, больше на тайгу-матушку надеялись… Да и природа у нас суровая, погода переменчивая, резкая. Летом солнце зноем палит, зимой мороз на сажень землю промораживает. Уральского человека ничем не удивишь! Вот и привык он и горе, и радость сдерживать. Не сразу его распознаешь… Вот, скажем, знаем мы, что в известном месте должны быть камни-самоцветы. А пойди их найди! Лежат они в каменной шкатулке, под земляным одеялом. Пройдут люди шахту, снимут пустую породу, а там, глянь — самоцветы чистым блеском переливаются, душу радуют. Так и до сердца человеческого не сразу дойдешь…

Незнакомец с живым интересом взглянул на Анисью Кондратьевну.

— Мудрое слово вы молвили. Что уральцы — народ надежный и в работе себя не щадят, я знаю давно. И что молчаливый уральский народ, суровый, — в этом ничего худого нет. Только недоверием своим вы порой людей обижаете. Иной к вам со всем сердцем идет.

— Речь тут не об одном идет, — строго сказала бабушка. — Иной молчит, потому что проверить тебя хочет, чего ты стоишь. А бывает, у человека на сердце такой камень лежит, что ему самое лучшее одному пожить, в лесу, в урмане. В тишине раны скорее заживают… Тут у вас, на сорок девятом километре путеобходчик живет, Парфеныч по отчеству, Белозеров по фамилии. Из нашей деревни он… Вернулся Парфеныч с первой германской войны. Был в деревне один из первых большевиков. Выбрали его мужики в комбед^[1]. Начал комбед всеми делами заправлять. Кто из кулаков очень уж злобствовал против Советской власти, того выселили из деревни. В кулацких домах устроили школу, избу-читальню, ясли для детей. Разве могли богатеи с этим смириться? Особенно злобный был человек — Савёл Хрипунов. Он, вишь, закопал в землю хлеб, пудов сто. Решил, пусть лучше сгниет хлеб, чем большевикам отдавать. А Парфеныч как-то дознался про хлеб. Зерно у Хрипунова нашли и вывезли. Савел и пообещал тогда отправить Парфеныча на тот свет… Поздно вечером кто-то выстрелил два раза в окно Белозеровым. И случись так: метили в Парфеныча, а попали в его жену, Татьяну Елизаровну. Тяжко было Парфенычу хоронить жену, хорошо они жили. Ну, а Хрипунова осудили, семью его выслали, Когда стали по деревням колхозы устраивать, выбрали Парфеныча председателем. Так и работал он. Но не все еще горе он испил. Опять война с Германией началась. Пошли воевать два его сына — и оба полегли на ратном поле… Что старику делать? Куда от тоски деться? Сдал он дела в колхозе (война к тому времени кончилась) и ушел в путеобходчики. Живет в глуши, один-одинешенек. Кто его не знает, скажет, угрюмый человек, неотзывчивый. А разве можно к нему с такой меркой подходить?

Наверное, и дальше их разговор продолжался бы, да коснулся незнакомый человек больного места. Спросил, где живет Анисья Кондратьевна. И кем девочка ей приходится? Внучкой?

Бабушка ответила, что живет не здесь, приехала на время, проведать семью покойного сына. Сын на войне погиб. Оставил троих детей. И работник в семье один, — жена путеобходчицей служит. Трудно ей жить, а жить надо.

Черноок (вы уже догадались, наверное, что это был он) встал и беспокойно зашагал мимо костра.

— Извините, как вас зовут? Анисья Кондратьевна! Я тоже на фронте был и знаю, как дорого мы заплатили за победу. На моих глазах падали сраженные вражескими пулями люди. И шли они на смерть, не думая о себе. Но вот во имя тех, кто остался лежать там, на полях сражений, живые не могут забыть об их семьях. Мы за эти семьи в ответе!

Сурово и коротко взглянула на него Анисья Кондратьевна. И он понял этот взгляд, как укор ему.

Часто ли он, с тех пор, как пришел с фронта, вспоминает о навернувшихся домой товарищах? Думал ли он о детях и женах погибших? И Черноок сказал то, что подумал:

— Наш разговор, Анисья Кондратьевна, я не забуду!

12

Хоть и поздно засиделись все вечером около костерка, но бабушка проснулась раным-рано, едва начал редеть сумрак ночи и стали видны отдельно стоящие деревья.

Матвеевна и Ксюша еще спали в охотничьей избушке.

Неслышно двигаясь, Анисья Кондратьевна сходила на ключ по воду, принесла сушняка, подпалила его и, подбросив валежника, повесила над огнем котелок.

Потом, подойдя к Кириллу Григорьевичу, потрогала его за рукав. Тот проснулся сразу и, когда бабушка безмолвно показала ему на чуть светлеющий восток, быстро вскочил. Надел сапоги, а рубашку, наоборот, сбросил и пошел к роднику умываться.

Вернувшись, он с благодарностью принял из рук бабушки кружку чаю и, наскоро закусив, попрощался:

— До свиданья, Анисья Кондратьевна! Спасибо за все, за были и небыли, за чай и за ласку. Надеюсь, мы с вами еще увидимся.

И ушел, — надо до солнца уйти поглубже в лес, где скорее встретится непуганая птица.

А бабушка уже будила Ксюшу и Матвеевну.

В самую первую минуту девочке стало так жалко, что нарушен сон. Она сладко потянулась. Поспать бы еще хоть немного!

Но тут ее глаза широко открылись и вдруг охватили все вокруг: тихий лес, все ярче разгорающуюся полоску зари, лениво стелющийся дымок над затухающим костром, бабушку, разливавшую из закоптившегося котелка чай по кружкам, Матвеевну, которая, сидя на пороге, оправляла волосы.

И воздух какой-то особенный — свежий и необыкновенно вкусный.

Ксюша мгновенно вспомнила, что они вот сейчас пойдут в Светлый бор. Она вскочила и, вытащив из своей котомки холщовый рукотерник, поспешила к Хрустальному ключу. Но, как девочка ни торопилась, она не могла не остановиться около этого маленького чуда.

Небольшая котловинка выстлана белым кварцевым песком. Сквозь прозрачную воду хорошо видно, как из-под земли выбиваются ключи. Упругие, сильные струи, вырываясь на свободу, приподнимают мелкие белые песчинки, крутят их столбом. Кажется, будто вода в глубине кипит. Из котловины тоненькой ниточкой вытекает ручей и струится по розовым и белым галькам, по белому песку. Пробежав под ветхим бревенчатым мостиком, ручей вытекает из выдолбленного корытцем старого позеленевшего желоба и льется дальше вниз, к ближайшей болотнике.

Из котловинки черпали воду для питья, а умываться, как вчера сказала Ксюше бабушка, можно только ниже мостика, у желобка.

Ксюша зачерпнула в ладони ледяную воду, плеснула в лицо, и ее обожгло холодом. Она ахнула, потом невольно засмеялась. Еще и еще раз плескала она воду в лицо, обтерла, поеживаясь, шею, помыла под струей руки, и они заледенели от ключевой воды.

Освеженная, полная бодрости, девочка вернулась к костру.

Кружка обжигающего чая, пахнущего смородиновым листом, и кусок хлеба показались ей необыкновенно вкусным завтраком Ксюша вскочила, готовая к трудному пути.

Все снова надели на плечи котомки. Посохи, хорошо послужившие в дороге, бабушка унесла за избушку и спрятала там.

— Чтобы заутро не искать новые! — объяснила она.

Перебрались через мосток и тронулись по дороге, огибающей каменную гряду.

13

Только вошли с прогалины в лес, сразу стали попадаться обширные брусничники. Столько ягод Ксюша никогда не видала.

— Поглядывай, где ягоды покрупнее. Крупную ягоду веселее брать, — сказала бабушка.

Потом посмотрела на огненный диск солнца и Ксюше велела посмотреть.

— Ты в лесу держись около меня, далеко не уходи. А на всякий случай запомни. Мы сюда шли, солнце было у нас за спиной. Днем оно будет с левой руки. А к вечеру — впереди. На Хрустальный ключ повернем — опять за спиной будет. Запомнила?

Ксюша кивнула, но сама себе дала обещание, — взрослых из виду не терять. В первый раз ведь она в этих местах!

И тут они с бабушкой разминулись.

Весело собирать ягоды, когда такое раздолье!

Ксюша отыскала место, где брусники было много, поставила корзину на землю и принялась за дело. Зоркий глаз ее все видел, все примечал. Увидела несколько кустиков с особенно крупной брусникой и подсела к ним. Взялась за обильную кисть, а глаз уже нашел рядом не хуже. Левая рука ухватилась за эту кисть, а правая высыпала ягоды в корзину.

Многие из вас, ребята, особенно кто помладше, не любят собирать ягоды в большую корзину. Ой, как скучно! Каким долгим кажется время, пока не покроется все дно в корзине хотя бы тонким слоем ягод.

У Ксюши было и терпение, и выдержка. Она и не думала, скоро или нет засыплет ягодами дно: рвала и рвала темно-красную бруснику, радовалась, что она такая крупная и спелая, и опомнилась от первого увлечения, когда корзинка без малого наполовину была наполнена отборной ягодой. А ведь корзина Ксюши была только чуть поменьше ведерной бабушкиной.

До этого девочка нет-нет и поглядывала, где мелькает белый платок Анисьи Кондратьевны и синий полушалок Матвеевны.

Набрав полкорзины, выпрямилась, оглянулась и никого не увидела, но не растерялась, еще раз обвела глазами лес перед собой и, не обнаружив своих спутниц, негромко крикнула:

— Ау-у!

И сейчас же слева отозвалась бабушка. Ксюша взяла свою потяжелевшую корзину и направилась к ней.

— Что, заплуталась? — усмехнулась Анисья Кондратьевна. — Как сердчишко-то трепыхнулось?

— Нет, бабушка! Я ведь знаю, что вы недалеко.

Коротким, быстрым взглядом Анисья Кондратьевна окинула корзину внучки, но ничего не сказала.

И опять они пошли недалеко друг от друга. Ксюша вперед не забегала, дорогу спутницам не переходила.

А бабушка, пока они еще были рядом, вспомнила вдруг:

— Мы, вот, девчонками были, поменьше тебя, все боялись, что в лесу заблудимся. А у нас в брусничниках лесина одна росла. Бурей ее с корнем вырвало, она на другое дерево и легла. Чуть ветром потянет, лесина и заскрипит. Вот мы, маленькие, все и ходим вокруг скрипучего дерева. Собираем ягоды, а сами слушаем: скрипит лесина? Скрипит! Ну, значит, еще не заблудились!

Ксюша засмеялась.

Как странно все-таки! Бабушка, такая старая, седая уж, а тоже была когда-то маленькой девчонкой. Какая она была? Как Тайка? Или вроде нее, Ксюши?

Тут попалось Ксюше местечко с брусникой, такой крупной, что она, забыв обо всем, снова заторопилась.

Бабушка и Матвеевна быстро собрали по первой ведерной корзине. Ксюша не намного от бабушки отстала. На прогалине нашли короба и Ксюшину котомку. Высыпали ягоды. Немножко посидели, выпили воды.

— Ну, как, Матвеевна, на новое место короба перенесем?

— Перенесем, ходить ближе будет, — согласилась Матвеевна.

Перенесли все имущество на другое место и снова начали собирать бруснику.

У Ксюши с непривычки поясница начала побаливать. Тогда она стала брать ягоды, присев на корточки. Вторую корзину наполнить было потруднее. Но места, где они шли, — никем не потроганы, ягоды не обобраны и будто сами собой в корзину прыгают.

К вечеру, в сгущающихся сумерках, они подходили к Хрустальному ключу. Вот и знакомая избушка и черное пятно кострища.

Над вершинами сосен Ксюша увидела тоненький светлый серп молодого месяца.

«Он будто умылся… в Хрустальном ключе», — подумала она.

Сама она тоже умылась, напилась и, с наслаждением ступая босыми ногами по траве, вернулась к избушке.

Усталость целого дня, увесистый груз, который она несла за плечами, давали себя знать. Ксюша едва дождалась, пока вскипит вода в котелке. Выпила кружку чаю и почти сейчас же уснула, свернувшись калачиком у костра.

Матвеевна поохала, посетовала на свои немалые годы, на поясницу, которая все ноет, и тоже задремала.

Дольше всех не спала бабушка. Она подкинула валежника. Пламя ярко осветило полянку, а лес, наоборот, стал еще чернее и глуше. Потом пламя стало опадать, изредка только вспыхивая; угли подернулись легким серым пеплом.

Взгляд старой женщины упал на спящую Ксюшу. И невольно вспомнился ей сын, Андрей Чердынцев.

— Эх, Андрейка, Андрейка! — припомнила вдруг Анисья Кондратьевна детское имя сына. — Вот и не стало тебя. Есть у меня и сын, и дочь. И внуков немало, все молодая наша поросль. Но от этого не меньше боль. Кого из детей ни потеряешь, для матери все горько. Вот и ребята твои… Вырастут они, выучатся. Добрые люди помогут им на ноги встать. Но никогда не увидят они отцовской улыбки, не испробуют отцовской ласки. Не пройдут по улице с гордой улыбкой, держась за крепкую, большую руку отца.

Обратный путь по болоту показался Ксюше более легким.

Анисья Кондратьевна опять шла первой. Все препятствия начались теперь в обратном порядке.

Держась за ветхие перила, выбрались на слани. Высокий кол указал поворот. Скоро будет место, где нога теряет погруженную в воду жердь.

Матвеевна плохо на себя надеется. Это видит бабушка, замечает нерешительность Матвеевны и Ксюша. Она подходит ближе к старушке.

— Вы не бойтесь. Крепче на палку опирайтесь. А левую руку протяните мне, — я помогу.

И опять идущая впереди Анисья Кондратьевна усмехается. Ксюша поддерживает Матвеевну. Чтобы той было удобнее, она ступает чуть левее. И чувствует, как нога глубоко уходит в ил, будто дна нет.

«Хорошо, что на мне тапочки, — думает девочка. — Босой-то ногой неприятно по няше ступать».

Матвеевна миновала трудное место. Ксюша идет по ее следам и облегченно вздыхает, когда нащупывает следующую жердь.

Прошли мелководье — исток речки Черной. Дальше дорога показалась совсем пустяковой. Вот и сухой бугорок на краю болота. Здесь сделали небольшую передышку.

Уже стало жарко, когда ягодницы подходили к путевой будке.

Первая заметила их Тайка. Она крикнула Васю и кинулась навстречу путешественникам.

Восхищенным взглядом она смотрела на бабушку. А на Ксюшу поглядела с завистью и в то же время с уважением.

Ксюша была на Хрустальном ключе!

И сколько ягод они оттуда принесли!

14

В 1945 году машинист Григорий Ваганов вернулся из армии домой и после заслуженного отдыха снова начал водить пассажирские поезда. Маруся, жена его, порою обижалась на мужа: только приедет из дальнего рейса, не отоспится и уже вспоминает:

— Надо бы у Чердынцевых побывать.

Однажды Маруся не сдержалась и упрекнула Григория.

— О них… — она хотела сказать «о чужих», да вовремя остановилась, — о них помнишь, а вот о том, что у Петюшки ботинок нет, и не подумаешь…

Григорий крепко обнял жену за плечи и заглянул в глаза.

— Маруся! А если бы я не вернулся с войны?

Маруся потупилась, положила голову ему на грудь. Слезы потекли по ее лицу.

— Ведь мы с Андреем всегда дружили. Вместе водили поезда, сначала тут, а потом в прифронтовой полосе. Вражеская пуля могла попасть не ему в грудь, а мне. Тогда ты осталась бы без мужа, а Петька — без отца… А что у сына ботинок нет, так это дело простое. Завтра пойдем в универмаг и купим.

Маруся ничего не ответила. Она только спрятала свое лицо на груди Григория. А тот обнял ее еще крепче.

Больше они никогда об этом не говорили.

Все следующее утро Маруся хлопотала на кухне. Оттуда тянуло такими сдобными запахами, что вихрастый Петька не раз совал свой нос в полуоткрытую дверь.

— Ой, мама! До чего вкусно пахнет!

Но Маруся отвечала ему довольно сурово:

— Не мешай! С голоду не умрешь!

После вкусного, праздничного завтрака, Маруся подала Григорию небольшую, но укладистую, тяжелую корзину.

— Вот отвези Клавдии. Ей, наверное, некогда на кухне возиться. На путях работает.

— Хорошая ты моя! — ласково сказал Григорий.

Он, как ребенка, погладил ее по голове.

Побывав у Чердынцевых, Григорий Степанович вернулся на станцию: вскоре должна была идти электричка в город.

В ожидании поезда он заглянул в маленький чистенький зал для пассажиров.

Как раз в этот момент Кирилл Григорьевич Черноок вышел из своего кабинета.

Окинув высокого ладного мужчину взглядом, он узнал в нем машиниста и, как видно, первоклассного: на его груди поблескивали эмалью два почетных значка «Отличный машинист». Слева на форменном кителе пестрели колодочки, обтянутые орденскими ленточками. Значит, человек этот славен и своими ратными подвигами.

Встретились они лицом к лицу, и Кириллу Григорьевичу неудобно было пройти мимо.

— Что проездом или по делу? — спросил он.

— А вы, извините, начальник? — очень вежливо осведомился Ваганов.

— Да, начальник станции, Черноок.

— Ваганов, машинист, — четко козырнул Григорий. — Семья тут знакомая живет, — продолжал он. — Был у меня друг, тоже машинист. Вместе в армию пошли, вместе поезда водили. Попал он под фашистскую пулю, сложил свою голову. Жена у него осталась. Тут, у вас, путеобходчицей служит. Детей трое. Я из отпуска, навестил их.

— Как фамилия путеобходчицы?

— Чердынцева, Клавдия. На первой будке.

— Да-да! — вспомнил Черноок. — Мне говорили о них. А в чем нуждается семья?

— В чем нуждается? — переспросил машинист. — Да как сказать. Трудновато живут. Правда, Клавдия на ребят пенсию получает. Вот с дровами ей помочь надо. Да хорошо бы распилить, а то мужчина в семье один, нынче в первый класс пойдет.

Он усмехнулся. Улыбнулся и начальник станции.

— Хорошо! — сказал он. — Я про них не забуду. Я тоже фронтовик. Тоже оставлял здесь, на Урале, семью, — и Черноок протянул машинисту крепкую руку.

15

День первого сентября весь был заполнен впечатлениями, встречами, большими и маленькими радостями. И даже если бы солнце не сияло весь день, то и без него все казалось бы ярким, праздничным.

Ксюше запомнилось только утро.

Встала она очень рано. Уже с вечера был приготовлен портфель с учебниками и тетрадями, белый фартук, алый галстук, ленты.

Ксюша быстро оделась, заплела косы. На мгновение взгляд ее остановился на младших ребятах. Они еще спали. Тае надо было идти во вторую смену. А Вася сегодня пойдет «в первый раз, в первый класс», в соседнюю сельскую школу.

Торопливо позавтракав, девочка простилась с матерью.

От путевой будки до станции всего около километра.

Утро было сырое, туманное. Над низинами висела дымка, трава казалась седой от росы. И только на востоке облака тепло розовели от лучей невысоко поднявшегося солнца.

Сначала Ксюше показалось свежо, но быстрая ходьба согрела ее.

В одной руке она несла портфель, в другой — большой букет полевых цветов.

Накануне девочка часа три бродила по лугам, по лесным полянам, где в густой траве еще сохранились те цветы, которые на открытых местах уже давно роняли созревшие семена.

Букет у нее получился нарядным и богатым. Крупные белые ромашки, запоздалые васильки, пламенеющая среди цветов ветка осины могли поспорить с яркими цветами городских садов.

Со станции «Хрустальный ключ» в интернат уезжало трое ребят: две шестиклассницы и пятиклассник Паша, сын вагонного мастера.

На перроне Ксюша сразу увидела Матвеевну, бабушку Паши, а затем и его самого, в ярком пионерском галстуке и новой фуражке.

— Вот и Ксюша! — приветствовала девочку Матвеевна. Она придирчиво оглядела Ксюшу и остановила взгляд на букете. — Гляди-ка, с каким букетом! Ой, да что ж это я! Не нарвала тебе цветов! — и, сунув в руки заспанного Паши ранец, Матвеевна вразвалочку потрусила к одному из станционных домиков.

— Ты в какую смену будешь ходить? — спросил Паша.

— Во вторую.

— Во вторую бы лучше! — вздохнул Паша, и его круглое лицо выразило сожаление. — По крайней мере выспишься досыта.

Ксюша улыбнулась: она вставала по утрам легко.

Вернулась Матвеевна с чудесными осенними астрами, белыми, розовыми, лиловыми.

— Ну вот, и ты с букетом! Куда как хорошо! — удовлетворенно сказала она и наставительно заговорила с Пашей о том, чтобы он берег форму, не мазал в тетрадках, не совал в портфель хлеб. Вдруг старушка прервала себя:

— Вон и начальник со своей дочкой идет.

Ксюша обернулась. На перрон вышел уже знакомый ей начальник станции. С ним была его жена, худенькая женщина, и девочка — в пальто, с портфелем.

— Жена у него, видать, болезненная, слабенькая, — наговаривала Матвеевна. — А дочка — в отца, темнобровая, статная.

На платформе уже собрались пассажиры: дачники, колхозники, жители станционного поселка.

— Начальник вышел — скоро поезд придет, — сделал вывод Паша.

Где-то на входных стрелках загудел паровоз, и все обернулись в ту сторону.

К перрону подходил состав с локомотивом, украшенным хвоей, осенними цветами и листьями. Коротенькие лозунги приветствовали ребят. Все это было делом рук комсомольцев.

Юных пассажиров на станции «Хрустальный ключ» встретила лучшая проводница поезда и пригласила в «детский вагон». Вдоль окон этого вагона протянулся кумачовый плакат: «Привет школьникам! Желаем успеха в труде и учебе!»

16

Несмотря на ранний час, в интернате уже царила веселая суета. То и дело подходили новые ребята. Все они жили на маленьких станциях и разъездах, вблизи которых имелись только начальные школы, а то и совсем их не было.

Внизу детей встречала воспитательница, Надежда Ивановна. Она весело отвечала на приветствия, указывала новеньким, где раздевалка, поручала старшим помочь малышам.

Тех, кто учился в первую смену, торопили идти в столовую. Из окна раздаточной улыбалась ребятам полная румяная Мария Корнеевна, повар, в белоснежном колпаке и такой же куртке.

Добровольцы-дежурные уже разносили завтрак.

Словом, жизнь в интернате кипела ключом.

Ушли в школу ученики первой смены, за столы сели остальные.

Ксюша быстро поела и побежала наверх, где были спальни и комнаты для занятий. В коридоре стояли воспитательница, худенькая женщина, которую Ксюша видела утром на станции, и ее светловолосая дочь.

— Одну минуточку! — прервала разговор Надежда Ивановна и окликнула: — Ксюша! Иди сюда! Вот эта девочка, Валя Черноок, будет жить с тобой в одной спальне. И учиться станете в одном классе. Проведи ее наверх. В школу пойдете вместе.

Ксюша и Валя хотели уйти, но воспитательница задержала их.

— Ксюша, рядом с вашей спальней будет спальня младших девочек. Там есть две первоклассницы с дальнего разъезда. Возьмите шефство над ними. Вечером уложите спать, поговорите поласковей. Утром заплетите им косички, проводите в школу. А то девочки впервые уехали из дома, не привыкли еще к интернату.

Мать Вали изумилась: первоклассницы и одни среди незнакомых. А Валя уже шестиклассница. Руфине Алексеевне как будто стало легче.

Девочки ушли.

— А вы о своей не беспокойтесь! — мягко заговорила Надежда Ивановна. — Ей здесь будет хорошо. Ребята живут дружно. Если надо, охотно помогут. А там пойдет учеба, внешкольные занятия, и она быстро втянется в жизнь коллектива.

Поговорив о делах, Ксюша и Валя решили дойти до школы, забрать после трех уроков своих «подшефных» первоклассниц и привести их домой.

Школа была недалеко. Шел урок. Девочки тихонько отворили двери и вошли в вестибюль. Увидев нянечку, строгую Артемьевну, Ксюша поздоровалась.

— Вы что это, девочки, не вовремя? — спросила нянечка.

— Мы во вторую смену учимся, — объяснила Ксюша. — А сейчас пришли за первоклассницами. Они в интернате первый день, вдруг заблудятся!

Артемьевна улыбнулась.

— Правильно, девочки! Ну, подождите. Звонок через двадцать минут. А то пройдите на второй этаж, первые классы там.

Ксюша и Валя тихонько, стараясь ступать неслышно, поднялись на второй этаж. У стеклянной двери, ведущей в коридор, стоял маленький мальчик и всхлипывал.

— Ты о чем плачешь? — спросила Ксюша.

— Я… я не знаю куда идти…

— А почему ты в коридоре?

— Мне бабушка дала в школу конфет, — продолжая плакать, рассказывал мальчик. — Я их ел…

— На уроке?

— Ага. И руки у меня стали липкие. Учительница послала меня умываться. А теперь я не знаю, куда идти…

— А в каком классе ты учишься? — нетерпеливо спросила Валя.

— В первом.

— Первых классов много. Первый «а», первый «б».

— Я не знаю, — и слезы снова потекли из глаз малыша.

— А ты не помнишь, в какую дверь ты входил после перемены?

— Не знаю.

— А как зовут вашу учительницу?

— Я еще не запомнил…

Вале стало смешно. Но Ксюша приняла огорчение первоклассника близко к сердцу. Надо ему помочь!

Она молча прошла по коридору. Как угадать, в которую дверь надо войти малышу, чтоб попасть в свой класс?

Ее взгляд скользил по одинаковым белым дверям. И вдруг она увидела… Как она могла забыть!

На одной из дверей был приколот листок ватманской бумаги с нарисованными на нем вишнями, на другой — румяные яблоки, на третьей — роза.

Ксюша быстро вернулась к мальчику.

— Послушай! Как тебя зовут?

— Костя.

— Костя, твоя учительница показывала, какой рисунок приколот на двери твоего класса? Вспомни, наверное, она говорила: «Ребята, чтобы вы могли сразу найти свой класс, мы приколем на двери…»

— Вспомнил! — вдруг просиял Костя. — Вспомнил! Она нам сказала: «Вы, ребята, любите яблочки? На двери нашего класса мы приколем картинку с яблоками».

— Вот видишь, все вспомнил! — обрадовалась Ксюша. — Пойдем! — и, взяв Костю за руку, повела его по коридору.

Около двери в класс Ксюша остановилась, поправила на малыше воротничок и только тогда осторожно постучалась.

Дверь открыла молодая кудрявая учительница.

— Здравствуйте! — сказала Ксюша. — Вот Костя, ваш ученик. Он не мог сразу найти свой класс.

— Спасибо, девочки! Садись на место, Костя!

И дверь закрылась.

— Вот видишь, какие они! У меня брат тоже пошел сегодня в первый класс. Он-то не заблудится! Школа у них маленькая, и первый класс только один.

Весело зазвенел звонок. Сначала все было тихо, но вот зашумели в одном классе, в другом, потом ближняя дверь распахнулась, и поток ребят хлынул в коридор.

Ксюша и Валя пробрались к раздевалке. Там легче будет найти девочек-первоклассниц.

Вот спустился по лестнице первый класс «а». Почти всех ребят встречали мамы, папы и бабушки.

Молодая веселая учительница, которую Ксюша и Валя уже видели, привела свой класс. Вот и Костя шагает в паре с маленькой курносой девочкой.

А вот и малышка, которую Ксюша мельком видела утром.

— Ты живешь в интернате? — спросила она.

— Да.

— А кто еще в интернате из ваших?

Девочка указала на вторую — маленькую черноглазую девчушку, испуганно осматривающуюся по сторонам.

— А вы, девочки, кого ждете? — спросила у Ксюши знакомая учительница.

— Мы живем в интернате. Нам поручили вот этих девочек. Мы станем провожать их в школу и встречать. И в интернате будем им помогать.

— Вот и замечательно! — сказала кудрявая учительница и повернулась к малышкам: — Нюся и Катя! Это ваши хорошие друзья. Их зовут… — она наклонилась к Ксюше, — их зовут Ксюша и Валя. Запомните. А сейчас можете идти домой. До свиданья!

По дороге в интернат Катя, бойкая сероглазая девочка, без стеснения отвечала на вопросы Ксюши. Она сказала, что их учительницу зовут Маргарита Андреевна и что учиться очень весело.

Рассказала она, что среди урока один мальчик встал, взял портфель и заявил, что ему уже надоело учиться и он пойдет к маме. А другому мальчику бабушка дала очень большой завтрак и много конфет, и он на уроке все время ел, ел и его послали мыть руки.

Нюся всю дорогу молчала и только изредка посматривала на Ксюшу черными глазками. Ксюша хотела взять у нее портфель, но девочка отдернула руку и несла его сама, хотя видно было, что ей тяжело. В интернате Ксюша отвела девочек в комнату для занятий, нашла им свободную парту. Потом проводила первоклассниц в столовую и сама принесла им обед.

Время летело незаметно. Подали обед для учащихся второй смены. И вскоре Валя и Ксюша уже шагали в школу.

17

Прасковья Михайловна, преподавательница русского языка и литературы, позаботилась, чтобы ее первый урок состоялся в шестом «б», где она была классным руководителем.

Вот и звонок! Шестой «б» нетерпеливо ждал встречи со своей учительницей. Пять букетов, заботливо поставленные в банки с водой, красовались на столе. Весело и дружно приветствовали учительницу ребята. И сразу, едва она остановилась около стола, наступила тишина. Все взгляды обратились к ней с живым интересом.

— Дорогие ребята! — сказала учительница. — Если бы вы знали, как я рада вас видеть!

Ребята ответили ей улыбками.

Прасковья Михайловна стала вызывать всех по журналу.

— Добрушин Миша. О, как ты вырос, Миша! Совсем богатырь стал.

Рослый Миша, заливаясь румянцем смущения, садился на место.

— Зыбина Зина. А ты, Зина, мало выросла. И не загорела. Что на тебя солнышко не светило?

— Нет, светило, — смущенно возражала тихонькая Зина.

— Логунов Юрий. Это у нас новый ученик, — зорким взглядом Прасковья Михайловна окинула худощавого невеселого мальчика.

Вот и еще новенькие: привлекательная, доверчиво глядящая веселыми карими глазами Валя Черноок, Неля Холодовская с капризным выражением на хорошеньком кукольном личике, в изысканно прозрачном белом переднике и богато вышитом воротничке.

С особенным удовольствием учительница посмотрела на ребят, которые в прошлом году были ее опорой, лучшими помощниками, Лида Соболева, Виктор Седых, Ксюша Чердынцева, Рая Давидович.

— Итак, ребята, — продолжала Прасковья Михайловна, — мы начинаем с вами новый учебный год…

Как быстро прошел этот день!

Вечером Ксюша и Валя встретились в комнате для занятий. Уроков было задано немного, выучить их было нетрудно.

Потом Ксюша заглянула в спальню малышек. Все девочки уже лежали в кроватках. Опершись на локоток, бойкая Катя вполголоса говорила что-то притаившейся, словно мышке, черноглазой Нюсе.

— Ты что болтаешь? — строго сказала Ксюша.

— Я ее спрашиваю, — не смущаясь, ответила Катя. — Нам сегодня задали урок, сосчитать, сколько у нас дома окон и дверей. Так где считать, дома, на разъезде, или тут?

— А где больше?

— Понятно, здесь!

— А ты доскольки́ умеешь считать?

— Я? Я до пятьдесят умею! — гордо сказала Катя.

— До пятидесяти? Ну, тогда ты здесь сосчитай, в спальне, в комнате длязанятий и в столовой. А остальные уж не считай. Нюся пусть сосчитает, сколько окон и дверей у ней дома. Хорошо, Нюся?

Тихонькая Нюся молча кивнула.

— Теперь спать скорее, — сказала Ксюша. — Надо вам хорошенько выспаться, сил набраться. Завтра опять в школу пойдете. А сейчас — спокойной ночи!

Стали укладываться и старшие.

Интернат постепенно затихал.

Улеглась Валя. На мгновение она вспомнила свой дом, свою уютную кроватку. Но огорчаться ей не было причины: в интернате кровати удобные, с упругими сетками, одеяла пушистые, теплые.

Валя закрыла глаза, и тотчас от нее отлетели все заботы, и она уснула крепким сном.

Ксюша неторопливо переплела длинные косы, взбила подушку, и, увидев, что все уже улеглись, выключила свет.

Огромную просторную спальню залила полутьма. За окном, недалеко от интерната, горели фонари. В их отсветах пол блестел как лед.

Загудел вдали басом электровоз. На путях, за вокзалом, ему отозвался паровоз.

Где-то в уголке спальни пошептались девочки и умолкли.

Тишина. Мягкими, почти неслышными шагами прошла по коридору дежурная воспитательница, и все опять смолкло.

Ксюша спала очень чутко. Много раз, когда мама уходила в ночную смену, она оставалась в маленьком домике за старшую. Закричит во сне братишка Вася, забормочет сонная Тайка, и Ксюша проснется.

Вот и сейчас она проснулась от каких-то негромких звуков. Открыла глаза. Все так же горели за окнами фонари, бросая отсветы на блестящий пол. И тихо было по-прежнему. Нет, не совсем тихо.

Из открытых дверей спальни младших девочек доносилось негромкое всхлипывание.

Кто это? Ксюша быстро подошла к дверям, оглядела кровати.

Ну, конечно, Нюся! Сжалась маленьким комочком на просторной кровати, завернулась в одеяло с головой. Только глаза видны в щелочку. И плачет!

Ксюша осторожно присела на край кровати.

— Ты что, Нюся? Почему плачешь?

— Боюсь, — еле слышно прошептала Нюся.

— Чего боишься? Темно, что ли?

— Я темна не боюсь. Бабушки нет, потому боюсь.

— Не бойся! Ты ведь к бабушке снова приедешь. Вот поучишься еще четыре дня — и домой… Видишь, все девочки спят и тебе надо спать. Ты дома одна спишь?

— Нет, с бабушкой. Мне потому и боязно.

— Ты уже большая, первоклассница, надо одной спать, — ласково шептала Ксюша.

— Бабушка тоже сказывала, — всхлипывала Нюся, — что я уже выросла, надо, говорит, на сундуке тебе стелить.

— Вот видишь, и бабушка говорит, что ты большая, — подхватила Ксюша. — У тебя мама кто? Путеобходчица? И у меня тоже путеобходчица… — она тихонько отвернула одеяло с головы Нюси, погладила ей волосы.

И та, вздохнув в последний раз, стала помаленьку рассказывать, о том, как они укладываются с бабушкой: Нюся в одну сторону головой, а бабушка — в другую. И в комнате совсем темно, Нюся темна не боится. Бабушка начнет сказку говорить, да часто сама вперед и уснет. Нюся лежит, и ей не страшно. А вдруг на нее как прыгнет кто-то! Это Мурыська. И все равно Нюся не боится… А Мурыська и запоет: мур-мур-мур! Поет, а сама лапу с коготками поставит, когти то выпустит, то спрячет. И все мурлычет, разливается.

Нюся ее погладит-погладит — и сама не заметит, как уснет.

— И сейчас спать надо! — сказала Ксюша. — Тебе на уроках завтра надо будет задачки решать, палочки писать. Нужно, чтобы голова свежая была, ясная. Спи-ка, я тебе песенку спою. У меня бабушка тоже много сказок знает и песен. Спи!

И, тихонько поглаживая Нюсю по спине, Ксюша негромко запела песенку, которую много раз слыхала от своей бабушки, песенку об овечках (в народе овец ласково называют «бали», «балиньки»):

Ксюша пела все тише. Нюся притихла, ее глаза сами собой закрылись.

Неслышными шагами подошла к дверям дежурная воспитательница. Она заметила сидящую на кровати Ксюшу и хотела уже спросить, почему та не спит. Но прислушалась к песне, увидела, как ласково Ксюша поглаживает девочку по спине, улыбнулась и ушла так же неслышно.

Тишина была во всех спальнях, в комнатах для занятий и коридорах. Только на железнодорожных путях изредка перекликались бессонные паровозы, да отвечали им басовитые гудки электровозов.

18

Преподавательницу биологии Лидию Николаевну ребята очень любили. Это была высокая широкоплечая женщина, сильная, загорелая, с ловкими, умелыми руками. Здороваясь с ней, Ольга Дмитриевна, директор школы, говорила.

— Вот это рука! Сразу чувствуешь земледельца!

Лидия Николаевна рассказывала ученикам о том огромном, разнообразном мире растений, который окружает их. О каждом, даже самом невзрачном на вид растении, она умела рассказать что-то интересное, до той поры не известное ребятам.

На школьном участке, за легкой изгородью, раскинулся молодой сад. Между стройными тонкими яблонями, как зеленые ежи, щетинились колючие крыжовники, росли кусты смородины, у стены высоко поднималась малина.

Вправо был расположен опытный участок. Здесь, одна за другой, шли узкие грядки, на которых ребята выращивали зерновые культуры, овощи.

Здесь же, среди грядок, находился небольшой павильон. Перед ним, в цветнике, красовались яркие георгины.

Натянутые от земли до крыши шнурки, оплетенные густыми прядями вьюнков, образовали зеленый занавес.

В павильоне стояли простые скамьи и столы. Здесь осенью и весной проходили занятия по ботанике.

В коридорах школы затихла трель звонка. Лидия Николаевна вошла в зеленый павильон со стороны сада.

— Здравствуйте, ребята! Садитесь! — весело сказала она. — Сегодня мы подведем итог всей нашей летней работы. Я проверю ваши задания и поставлю оценки. Лучшие работы мы отдадим на школьную выставку.

Она начала вызывать ребят не по журналу, а по рядам: она прекрасно знала не только фамилии, но и имена всех школьников.

— У меня было задание показать вегетативное размножение земляники, — начала смуглая черноволосая Рая Давидович. — Земляника размножается усами.

Рая подала учительнице продолговатый лист картона. На нем был приклеен тщательно засушенный маточный кустик земляники и несколько усиков.

— Молодец, Рая! — похвалила Лидия Николаевна. — Очень хорошо выполнено. Твоя работа пойдет на выставку. Пять!

Рая села на место, очень довольная.

— Как хорошо, когда урок начинается с пятерки! — сказала учительница.

И все ребята заулыбались.

— Мне надо было составить гербарий, показывающий различные соцветия, — встала рослая, крепко сложенная Лида Соболева. — Я собрала и засушила: простой зонтик — цветы яблони; сложный зонтик — петрушку; простой колос — подорожник; сложный колос — пшеницу; кисть — ветку сирени; метелку — овес; головку — клевер; корзинку — одуванчик. Растения я собирала в саду, в поле, а зерновые — на школьном участке.

Гербарий Лиды тоже получил высшую оценку.

Всем на удивление была работа Миши Добрушина. В небольшом альбоме он собрал десятки листьев самой различной формы.

Тут был крупный глянцевитый лист фикуса, пушистый лист пестрой бегонии; пятиугольный, похожий на руку в рукавичке, листик плюща и воздушная веточка аспарагуса, разнообразные по форме листья тополя, ольхи, липы, березы, черемухи, яблони, клена, картофеля и томатов.

— А твое задание? — спросила учительница у Симы Лукиной, жившей на маленькой, дальней станции.

Сима встала, опустив глаза.

— Ну что же? Ты не выполнила задание? — Лидия Николаевна посмотрела в свою тетрадь. — Ты должна была вырастить цветную капусту.

— Я ее вырастила, — упавшим голосом начала Сима. — Она у меня хорошая была… А мама не знала, что это задание, сварила ее, — слезы выступили на глазах Симы и потекли по щекам, — и мы ее съели…

Сима уже, не скрываясь, плакала. Ребята зашептались, кто-то захихикал.

— Перестаньте, ребята! — строго сказала Лидия Николаевна. — У человека беда, а вы смеетесь. Не по-товарищески. Я тебе дам другое задание, Сима. Выбери лучший куст картофеля на участке, выкопай и напиши на карточке: сколько клубней было в гнезде и их общий вес. Садись!

Зине Зыбиной тоже не повезло с заданием. Увидев, что Симе не поставили двойку, девочка созналась: она выращивала лен в горшке, на окне, а маме сказать забыла. Мама выбросила лен (она думала — это трава!) и посадила в горшок отводку столетника.

Получив новое задание, Зина успокоилась.

Похвалила Лидия Николаевна «цветочный календарь», сделанный Витей Седых. Май был у него отмечен кистью белой черемухи, июнь — веткой сирени, июль — яркими флоксами, август — белыми и красными гвоздиками и, наконец, сентябрь — лиловой астрой.

Цветы Виктор, как оказалось, сушил в мелком белом песке. Они сохранили объемность и почти не потеряли нежных оттенков. Виктор расположил их в картонной коробке, застекленной и окантованной цветной полоской.

— Вот видите, даже не выезжая из города, можно сделать превосходную работу! — заключила Лидия Николаевна.

Настала очередь Ксюши.

— Я готовила гербарий «лесные цветы». Но если бы я умела, как Витя, сушить их в песке, получилось бы красивее.

Лидия Николаевна взяла из рук девочки альбом.

— Ты права! — сказала она. — Работа выиграла бы с внешней стороны. Но я хочу отметить, ребята, сколько труда и настойчивости вложила Ксюша в свой гербарий. Некоторые люди считают, что растительность нашего края бедна, однообразна. Они ошибаются! Смотрите! — учительница подняла альбом и перевернула несколько страниц. — Какие чудесные цветы растут в глуши уральских лесов! И собрать их не так легко. Нежный лиловый колокольчик. Дикая роза — ароматный шиповник. Душистая скромная фиалка. Лилия, ее у нас называют саранкой. Смотрите, ее завитые лепестки отливают, как розовый шелк. А вот это — самое редкостное растение — лесная орхидея, «венерин башмачок». Ее называют так, потому что губа желтого цветка и в самом деле похожа на башмачок… Ну как, ребята? Сколько надо поставить Ксюше за эту работу?

— Пять! — дружно ответили шестиклассники.

19

Когда Зоя была пяти-шестиклассницей, она мечтала стать педагогом. Ей очень нравилась учительница истории, руководитель их класса.

Высокая, статная несмотря на пожилой возраст, одетая всегда в строгое, темное платье, с ослепительно белым воротничком, она входила в класс какой-то особой, величественной походкой.

— Здравствуйте, дети! Садитесь. Начинаем урок.

После этих слов в классе воцарялась полная тишина.

А как увлекательно умела она рассказывать!

Давно исчезнувшие культуры, великолепные города, разрушенные тысячи лет тому назад, древние скульпторы, создававшие статуи, которые до сих пор изумляют людей красотой и гармонией. Урок пролетал как мгновение, и звонок становился досадной помехой.

Даже имя преподавательницы, Юлия Аполлоновна, напоминало греческих богов и римских цезарей. Стать такой учительницей, как Юлия Аполлоновна, было мечтой Зои.

В доме, где жила Зоя, в соседней комнате, обитал со своими родителями озорной и непоседливый мальчонка. Больше всего на свете он любил играть «в войну». Но соглашался иногда поиграть с Зоей «в школу».

Зоя брала картонную папку и, наложив в нее старых тетрадей и учебников, насколько могла величественно входила в столовую.

— Здравствуйте, дети! — говорила она.

И так как ее ученик не спешил встать, Зоя делала ему первое замечание:

— Встань, разве ты не видишь, что вошла учительница…

Мечта Зои не слабела и не меркла с годами. Стать такой, как Юлия Аполлоновна!

Только вот ростом она мала. И нет у нее таких величественных жестов и походки.

Но Зоя не унывала. Все еще впереди. Самое главное — выучиться «на учительницу».

Когда Зоя вступила в комсомол, ей поручили работу пионервожатой в одном из младших классов. Она с удовольствием возилась с малышами, читала им книги, придумывала веселые игры.

После окончания семи классов она решила поступить в педагогическое училище.

Но в июне началась Великая Отечественная война.

Зоя считала своим долгом защищать Родину с оружием в руках. Ее не взяли. Тогда она пошла на военный завод ученицей токаря. Через полгода ее ставили в пример комсомольцам и молодым рабочим.

А ее мечта? Нет, мечта Зои не угасла. И в счастливый год Победы Зоя снова стала решать свою судьбу. Она вернулась в родную школу, в восьмой класс.

Классная руководительница, включившая Зою в список своих учеников, в первые же дни почувствовала, какую хорошую помощницу она приобрела.

Маленькая девушка вскоре стала комсоргом.

Повсюду тогда не хватало учителей. В школах организовали одиннадцатые, специальные классы. Окончив их, девушки и юноши становились учителями начальной школы.

Приближался желанный для Зои день. Она придет в класс и скажет:

— Здравствуйте, дети! Я ваша учительница.

И начнется счастливая, полная кипучего творчества жизнь.

Перед выпускными экзаменами ее вызвала Ольга Дмитриевна.

— Зоя! — сказала она. — Я не знаю, как ты к этому отнесешься, но вся аттестационная комиссия единогласно решила назначить тебя старшей пионервожатой. Ты воспитанница школы, инициативная девушка, и сразу направишь работу.

— Старшей пионервожатой? Нет, нет, нет! — горячо возразила Зоя. — Я буду учительницей!

В тот же вечер она пришла к постаревшей и поседевшей Юлии Аполлоновне.

Зоя горько плакала.

— Я так мечтала… Приду в класс. Если бы я стала учителем, знала бы, что через полгода дети начнут читать. Пройдет год, и они научатся хорошо писать. И я сама росла бы с ними вместе. А теперь? Я знаю, что такое старшая пионервожатая! Я не буду видеть результатов своей работы. И хоть двадцать четыре часа в сутки работай — все не переделаешь!

— А ты что же, ищешь работы полегче? — чуть нахмурившись спросила Юлия Аполлоновна.

— Да не легче, а… — Зоя запнулась.

— Нет, Зоя, ты не права! Вожатая это… Ну, вот, знаешь в армии бывают политруки, заместители командиров по политчасти. Их дело — воспитывать бойцов, повышать их политический уровень. Так и пионервожатая… Ты воспитаешь из ребят граждан нашего отечества. И не обязательно тебе работать двадцать четыре часа в сутки. Хороший руководитель не тот, кто за все хватается сам, а тот, кто подберет себе хороших помощников. Работая пионервожатой, ты близко узнаешь детей. Это пригодится тебе в будущем, когда ты станешь учительницей.

Зоя молчала. На другой день она дала согласие стать старшей пионервожатой школы.

20

В каждом доме существует свой воздух, своя атмосфера. Это не надо понимать, как запах. В самом деле, в любом доме может оказаться, что днем, когда мама готовит обед, — вкусно пахнет поджаренным луком. Принесут ребята с прогулки букет цветов, и сразу повеет на нас сладким ароматом медуницы. Собирается старшая сестра в театр, и на всю квартиру пахнет «Белой сиренью» или «Серебристым ландышем».

И все же есть в каждом доме что-то такое, чего нет в другом. В одном дышится легко и свободно, в другом наше дыхание стеснено. И не сразу разберешься, почему.

Точно так же свой воздух, своя атмосфера есть в каждой школе. Нет на свете двух совершенно одинаковых школ.

Атмосфера школы, а еще вернее ее дух, зависит во многом от директора.

Ольга Дмитриевна никогда не повышала голоса. Не требовала, чтоб, здороваясь с ней, ученики становились по стойке «смирно».

Но любой школьник, приветствуя директора, всегда встречал спокойный дружелюбный взгляд. Может, поэтому малыши здоровались с ней по два-три раза в день, при каждой встрече?

На сборе дружины, на собрании комсомольцев, на утреннике для малышей или на собрании литературного кружка, всегда присутствовала седовласая, строгая на первый взгляд, Ольга Дмитриевна.

И спортивные праздники не проходили без нее. С ней, членом коммунистической партии, советовались комсомольцы. У нее искала поддержки и одобрения хороших пионерских дел старшая вожатая. И совсем уж обычным было присутствие директора на уроках.

Случалось, что на какой-либо урок вместе с ней приходило пять-шесть молодых людей, — это были учителя «с линии», из маленьких железнодорожных школ. Они приезжали набраться мудрости, почерпнуть опыта старших, умелых товарищей.

Их встречали особенно приветливо, с ними щедро делились секретами успехов.

Как бы ни была приветлива и спокойна Ольга Дмитриевна, никто в коллективе не сказал бы, что у нее в характере не хватает твердости и требовательности.

На каждом торжественном событии, происходящем в школе, устанавливалась не без ее помощи такая великолепная дисциплина, такой строгий и веселый порядок, что его невозможно было нарушить.

Этот умный, четкий порядок сберегал много времени и учителям и школьникам.

«В школе вы занимаетесь самым важным для вас делом — учением. Поэтому во всем, что касается школы, надо быть точным и деловым», — так не раз говаривала Ольга Дмитриевна ребятам. И сама она всегда была образцом аккуратности, подтянутости, трудолюбия.

Зоя Павловна встретила директора в коридоре на втором этаже. И удивилась: такой хмурой, насупленной она Ольгу Дмитриевну не видала.

— Что случилось?

— Появилась тут у нас новенькая. В шестом классе. Папаша — важный чин в Управлении дороги… Взял он за обычай возить дочку в служебной машине. Я сказала ей раз, — промолчала. Сегодня опять выпархивает из машины, машет папе ручкой. А тут же, пешком, подходит к школе ее учительница. Как по-вашему, какое место в жизни отведет она, Неля Холодовская, старой учительнице, которая ходит пешком, и какое себе?

Ольга Дмитриевна нахмурилась и, досадливо махнув рукой, повернула в свой кабинет. Вслед за ней вошла и Зоя Павловна.

— Позвонила к отцу на работу, — продолжала Ольга Дмитриевна. — Так и так… «Требую, чтобы ваша дочь ходила в школу пешком.» Он отвечает: «Это вас не касается!» Я говорю: «Сообщу в вашу организацию. Ваши барские привычки, конечно, уже не переделаешь, а дочь портить не позволю!» Разъярился: «Какое право вы имеете меня оскорблять? Я член партии. Депутат!» «Прекрасно! — говорю ему. Я тоже член партии. Депутат. Выходит, мне легче будет против вас действовать…» и положила трубку.

Зоя Павловна засмеялась. Улыбнулась и Ольга Дмитриевна. Хмурость с ее лица постепенно исчезала.

— Поглядим, что выйдет…

— Ольга Дмитриевна! Я пришла насчет сбора дружины, — сказала вожатая. — Где будем проводить? Какой порядок примем?..

21

В субботу Ксюша, как обычно, приехала домой. Вечер прошел в беседе с мамой и ребятами. Утром девочка помогла матери по хозяйству, а затем собралась в лес одна.

Накануне Прасковья Михайловна предложила ребятам написать сочинение о самом интересном, что увидели и узнали они за лето.

И Ксюше надо было все хорошо обдумать.

Что было самым прекрасным из того, что она увидела летом? Ну конечно, Хрустальный ключ и Светлый бор!

Ксюша задумчиво шла травянистой дорожкой через молодой соснячок. Мысленно она опять перенеслась в тот августовский день, когда они, уже перебравшись через болото, все углублялись в лес…

— Вот и Светлый бор! — сказала тогда бабушка.

Удивительным был этот бор! Могучие сосны поднимались здесь не густо, давая друг другу вдоволь солнца и света. Вырастали они коренастыми и сильными. Земля меж их узловатых толстых корней была покрыта светлым мхом. От этого в бору казалось еще светлее.

Никогда не видела Ксюша такого бора!

В ее воображении еще теснились волшебные образы сказа, который она услышала от бабушки. Поэтому и Светлый бор вдруг обернулся в ее глазах огромным залом дворца. Стройные золотистые колонны сосен подпирали своими кронами потолок, выложенный ясным голубым камнем. И бело-серые мхи расстилались меж колонн, как пушистые нарядные ковры, в которых мягко тонула нога. Там и тут рубинами горели гроздья спелой костяники.

Вправо от дороги показалась большая прогалина. Бабушка свернула туда, дошла до конца прогалины, где сбежалась семья мохнатых сосенок и остановилась. Скидывая лямки короба, она сказала:

— Ну, вот и добрались. Снимай котомку, Ксюша. Сложим сейчас все наше добро тут вот, сосенкам под караул.

Анисья Кондратьевна выложила на холщовое полотенце пироги с луком, с картошкой. Плотно поели, запили уже согревшейся в бутылке ключевой водой. Бабушка, поднявшись, осмотрелась, На сухом склоне, недалеко от камня, постелила свою теплую кофту и прилегла, положив голову на руку.

— И до чего хорошо в лесу!

— Ох, хорошо-то, хорошо, — вздохнула Матвеевна, — а вот попадешь в незнакомое место, да потеряешь дорогу, тогда небо с овчинку покажется. Я один раз, девчонкой еще, плутала в лесу, так он мне, ох, каким неприветливым показался.

Она закончила еду, убрала остатки, стряхнула в стороне крошки с полотенца и, вернувшись к бабушке и Ксюше, тоже стала примащиваться, чтобы соснуть.

— А ты, Ксюша, одна отсюда выбралась бы? — спросила Анисья Кондратьевна. — Как пошла бы?

Солнце давным-давно перевалило за полдень. Ксюша примерилась, вспомнила утреннее наставление бабушки.

— Сейчас солнце у нас сбоку, слева, — вслух рассуждала девочка. — Идем мы на запад. Обратно, выходит, надо идти на восток. Солнце будет у меня с правой руки… А если вечером пойдем к ключику, солнце будет в спину светить…

Анисья Кондратьевна кивнула головой: правильно, внучка судит. Помолчали. Потом бабушка заговорила неторопливо, раздумчиво.

— Кто лес хорошо знает, тому никакие страхи в голову не полезут. Мне, правда, ни разу не приходилось плутать. Какая ни на есть зацепочка всегда найдется. Да и вдруг бы я день или два ходила, — лес накормит и напоит, с голоду умереть не даст.

— А что тут есть? — удивилась Ксюша. — Одни ягоды…

— И до ягод можно пищу найти. В некоторых местах щавель растет, лук дикий. А иван-чай видала? Высокий, малиновым цветом цветет? Он еще на пожарищах часто растет, на порубках. У иван-чая корневища едят, вкусом они сладковатые. Цветы в лесу растут — саранки. У них луковицы едят и сырые, и печеные. Лопухи большие знаешь? Корни их толстые, сочные, тоже есть можно. А там грибы пойдут, синявки и красавки. Недаром они сыроежками зовутся. Их можно есть сырыми. Невкусные только, без соли, — бабушка на миг остановилась. И тут, видно, пришла ей в голову другая мысль. — Много в лесу есть растений ядовитых. Уж если ты их плохо знаешь, — лучше не пробуй. А еще лучше, — она усмехнулась — в лесу не плутать, тогда и не придется траву есть.

Слушая бабушку, Ксюша прилегла около нее на своей фуфайке…

И сейчас, остановившись на небольшой полянке, девочка кинула на землю фуфайку и уютно устроилась на ней.

Как хорошо лежать в лесу на траве и следить за белыми облаками, лениво скользящими по голубой воде неба! Будто льдины плывут. Только не холодные льдины, а теплые. И мягкие, как снег.

Лес весь наполнен солнцем, запахами, звуками. Дунет ветерок, принесет запах смолы или меда. Этот медовый аромат источают запоздалые шарики кашки. Кузнечик скрипит где-то рядом, в траве. Солнце пригревает бок, хотя нет уже в его лучах летнего зноя.

Какое блаженство лежать вот так, под сквозной тенью!..

Около серого каменного гребня что-то зашуршало. Девочка затихла, напряженно вглядываясь меж стеблей. И вдруг глаза ее восхищенно заблестели.

Из травы выскочил зверек, ростом не больше крысы. Его желтоватая шерстка на спине была расчерчена продольными черными полосами. Зверек обогнул камень и скрылся.

— Бурундук! — еле слышно прошептала девочка.

Она сидела не меняя позы, словно окаменев. И была вознаграждена за выдержку. Маленький зверек опять выскочил из-за камня, опять начал в траве свою возню.

«Ягоды, видать, запасает!» — догадалась Ксюша.

Зверек быстро появился снова. Щеки у него были раздуты, и вся мордочка имела чрезвычайно забавный вид.

«Вот какой бурундук! Ивану Беглому такой же помогал», — думала Ксюша, разглядывая желтенького с черными полосками зверька.

В это мгновение бурундук увидел Ксюшу, секунду он смотрел бусинками глаз на нее, потом повернулся и исчез.

— Спугнула! — с сожалением сказала Ксюша, поднимаясь.

Девочка шла, не замечая ни пасмурного денька, ни окружающего леса. Потом вдруг опомнилась и увидала перед собой маленькую прогалинку. Посреди стояла невысокая березка в осеннем наряде. И такие яркие были у нее листья, будто солнышко всю поляну освещало.

Красота природы всегда находила в сердце девочки живой отклик. И сейчас эта березка показалась Ксюше чуть ли не подружкой. Щедро бросала она кругом свои желтые листья, словно золотые монеты. Вокруг стояли маленькие сосенки и в колючих лапках держали яркие листочки. Будто выпросили их у березки. А березка всем дает, не жалеет!

— И о березке напишу…

Ксюша заторопилась домой.

После обеда села за столик в спальне и набросала сочинение начерно.

Уже в городе переписала его, еще раз перечитала, и, подумав заключила:

«Любить наш край меня научила бабушка. Она сама в лесу, как дома. Знает каждый кустик, каждую травку.

Путешествие с бабушкой на Хрустальный ключ, ночь у костра и золотая березка на лесной поляне — это самые дорогие для меня воспоминания о лете, проведенном в родных местах».

22

Жизнь в интернате шла по строгому распорядку. Рано утром одна из воспитательниц обходила спальни.

— Вставайте, ребята! С добрым утром! — довольно было этих немногих слов, чтобы ожили все комнаты.

Начинался новый день.

В спальнях шла зарядка.

Внизу, в столовой, уже хлопотали дежурные, накрывали на столы, резали хлеб.

Все девочки, не считая малышек, по очереди помогали по кухне, в столовой. «Бригада по чистоте» три раза в день мыла полы в столовой и по вечерам — в комнатах для приготовления уроков.

Ответственные дежурные следили за порядком. Они назначали ребят на дежурства, давали звонки на занятия.

Все воспитанники убирали в спальнях, мыли полы.

Старшие мальчики выполняли самые трудные поручения: пилили и кололи дрова, носили ведрами каменный уголь на кухню.

Еще одна бригада мальчиков следила за чистотой двора, помогала выгружать продукты, когда приходила машина с базы.

Настал день, когда в спальне «средних» девочек дежурными оказались Ксюша и Валя. Они должны были с утра вымыть полы, вытереть везде пыль.

У Надежды Ивановны было много дела. Отправилась в школу первая смена; надо отослать в столовую ребят из второй смены. Затем посмотреть, как идет уборка спален. И, главное, проследить, чтобы ребята вовремя сели за приготовление уроков.

А там начнется:

…У Кати не получается задача. Почему? Разобрались: Катя невнимательно прочитала условие.

Не вышла задача и у Пети Зайцева. Почему? Оказалось, задачу Петя осилил, но, не очень веря в себя, он ткнул пальцем в последнюю страницу учебника и, увидав ответ на другую задачку, громогласно признался, что не может решить.

Белобрысая Сима сидела за столом и, заложив палец в учебник ботаники, бормотала полушепотом:

— Капуста бывает аматер, у которой листья пузырчатые, кольраби, белокочанная, кормовая, цветная, брюссельская и декоративная, Капуста бывает: аматер…

— Постой, Сима! — сказала Надежда Ивановна. Ты опять зубришь? Сколько раз я тебе говорила! Что ты учишь?

— Про капусту… — смущенно сказала Сима.

— Лидия Николаевна показывала вам образцы капусты?

— Показывала.

— Так вот вспомни, как выглядели эти кочаны и называй их по порядку. Ну?

— Амагер, это которая…

— Амагер, это капуста — поправила ее воспитательница.

— …Капуста, у которой листья пузырчатые. Кольраби, как репка. Но она образуется за счет утолщения стебля, а не корня. В кормовой капусте нет кочана. Все ее листья идут в корм скоту.

Сима представила стол в зеленой лаборатории, разложенные на нем кочаны и, к своему удивлению, вспомнила все виды капусты, о которых надо было рассказать.

— Вот, видишь! — укоризненно сказала Надежда Ивановна. — Ты старайся понять то, о чем учишь, и все будет хорошо. Ну, повтори еще, что такое кочан.

Ученики второй смены ушли на занятия. Надежда Ивановна устало поднялась на второй этаж. Все-таки сказываются ее немалые годы. Уже двадцать пять лет работает она в интернате. Сколько ребят за это время выросло, окончило школу.

А может быть, она чувствует себя не столько усталой, сколько расстроенной? Было сегодня, во время ее дежурства, происшествие, очень огорчившее ее. Валя Черноок отказалась мыть пол. А Ксюша, спокойная трудолюбивая Ксюша, взяла товарку под свою защиту.

— Валя еще научится! — сказала она Надежде Ивановне. И одна вымыла всю спальню.

Случилось, что в этот же день Руфина Алексеевна Черноок была в городе и зашла в интернат узнать, как привыкает к коллективной жизни ее Валя.

Воспитательница знала, что у Валиной мамы больное сердце. Ее нельзя волновать. И хотела уж умолчать о том, что Валя нарушила трудовой закон интерната. Но потом, дав себе слово говорить мягко, все-таки отважилась сказать:

— Я хочу попросить вас помочь Вале поскорее войти в коллектив. Видите, у нас почти нет обслуживающего персонала. Ребята помогают на кухне, в столовой, сами прибирают и моют пол в спальне. Это обязанность всех ребят.

Руфина Алексеевна подняла на воспитательницу спокойные глаза.

— Валя не умеет мыть пол.

— Но ведь придет и ее очередь дежурить в спальне.

— Я не знаю… Может быть, кто-нибудь из техничек вымоет за нее. Я заплачу…

— Нет! — внешне спокойно ответила Надежда Ивановна. — Это обязанность каждого воспитанника интерната. У нас и мальчики моют пол, причем превосходно. Валя научится! Только надо внушить ей, что она — такая же, как все. Пока дежурили другие девочки, она ведь не думала, что они работают на нее? А теперь пришла ее очередь поработать на всех…

Внезапно воспитательнице пришла в голову хорошая мысль.

— Может быть, вы снимете жакет вот тут, в моем кабинете? Я дам вам чистый халат, и мы вместе обойдем все комнаты.

Руфина Алексеевна охотно приняла предложение.

— Здесь вот комната для приготовления уроков, — понизив голос сказала Надежда Ивановна. Она отвела рукой портьеру на двери.

За столами несколько школьников склонились над тетрадями и учебниками. У стен стояли шкафы с книгами и играми.

— Пройдем теперь в спальни. Девочки постарше по утрам помогают малышам прибрать постель, причесать волосы. Вот спальня, в которой спит Валя. Это вот ее кровать.

Руфина Алексеевна посмотрела на кровать дочери, потом обвела взглядом всю комнату. В открытое окно веяло свежестью. У стены стоял красивый трельяж из полированного дерева. Приятно причесываться перед таким!

В комнате много света и воздуха. Пол сверкал чистотой.

Уловив направление взгляда Руфины Алексеевны, Надежда Ивановна чуть приметно улыбнулась.

— Пол у нас хорошо окрашен. Мыть его легко.

Они вышли из спальни.

— А здесь у каждого помещается его «частная собственность», — шутливо сказала воспитательница, указав на ряд высоких шкафов, стоявших в коридоре. Она открыла ближайший шкафик.

— Вверху полка для книг, портфеля. Ниже отделение для платья. Придя из школы, воспитанники обязательно меняют форму на домашнее платье или костюм.

— Здесь все только для школы?

— Нет, почему же! У малышей можно увидеть в шкафике и игрушку и куклу. У ребят постарше — книги, игры, краски…

Руфина Алексеевна была задумчива. Прощаясь с ней, Надежда Ивановна, словно вспомнив что-то, сказала:

— Да, если вас не затруднит, попросите зайти ко мне вашего мужа.

Кирилл Григорьевич приехал в город в субботу. Разговор с воспитательницей очень расстроил его.

Надежда Ивановна, увидев, как нахмурились его густые брови, почувствовала: объяснять ничего не нужно. Отец понял все.

— Хорошо! — коротко сказал он. — Больше это не повторится, — помолчав, он поднял глаза. — Я зайду за Валей в школу, потом мы сразу на поезд. До свиданья!

Надежде Ивановне даже стало немного не по себе.

— Вы только… не очень строго с Валей, — попросила она.

— Ну, что вы! В конце концов это ведь не ее вина, а взрослых.

Он поклонился и вышел.

23

До школы было недалеко. Шагая вдоль шумной оживленной улицы, Черноок снова и снова мысленно возвращался к сообщению Надежды Ивановны. «Плохо, что Руфа все еще считает Валю ребенком. Анна Никифоровна иногда и поручила бы девочке какую-нибудь работенку, но думает, что не имеет права командовать. Это дело надо как-то поправить»…

Валя обрадовалась, увидев отца. Он поцеловал ее в висок и подержал портфель, пока дочь надевала пальто.

Вышли на улицу.

— Ну, как? Нравится тебе эта школа?

— Нравится! — с улыбкой обернулась к отцу Валя. — Мне очень наша, учительница нравится, Прасковья Михайловна.

— Вот и хорошо!

Они помолчали.

У школы улицы были тихие, спокойные.

— Вон, погляди! Перед нами идет женщина на костылях. Кто она, по-твоему?

— Н-не знаю… Инвалид, наверно…

— Да, инвалид, раз у нее нет ноги. А вот я видел ее однажды в праздник. У нее на жакете было четыре ленточки. Значит, она награждена четырьмя боевыми орденами и медалями. Четыре раза, а может быть, без счету раз она рисковала своим здоровьем и даже самой жизнью для других. А вот теперь, когда она стала инвалидом, кто должен ей помочь?

Валя подняла на отца удивленные глаза и не ответила.

— И я, и ты, все, кто здоров и силен…

— Она живет здесь недалеко! — сказала вдруг Валя. — Я встречала ее несколько раз.

— Хорошо. А вот теперь подумай, не можешь ли ты ей иногда помочь? Не все же за тебя будут думать учителя, старшие ребята…

С тихой улицы они повернули на одну из центральных артерий города, ведущую к вокзалу.

— Валентина! — остановился вдруг Черноок. — Мы с тобой едем домой и не догадались купить чего-нибудь добренького. Пошли скорее в магазин: через час идет наша электричка…

Вечером, проводив один из пассажирских поездов, Черноок вернулся домой. Валя сидела за книгой. Рядом Руфина Алексеевна пересматривала белье, принесенное прачкой.

И Кирилл Григорьевич впервые за много лет стал думать о мелочах, из которых складывается жизнь. Руфина Алексеевна делает в доме большей частью мелкие дела: переберет белье, починит что надо, пришьет покрепче пуговку, висящую на ниточке, приготовит что-то к обеду. Она быстро устает, а в иные дни чувствует себя плохо.

Чьими же руками каждый день прибирается все в доме, готовится обед? Неслышно, незаметно делает все это Анна Никифоровна, не родной, но ставший близким человек.

За ужином Черноок незаметно поглядывал на Анну Никифоровну.

Да, много седых прядей вплели годы в ее черные как вороново крыло волосы. И глаза ее, прекрасные черные очи, стали меркнуть.

Как живется ей в доме Кирилла Григорьевича?

Не может она быть счастливой, похоронив всех близких.

Но очень ценит эта старая женщина, что здесь ее считают своей. И хотя никто от нее ничего не требует, она сама, в ответ на добро щедрой рукой отдает свой труд приютившей ее семье. И какое у нее золотое сердце! Как искренне она любит Валю.

Мало ценит он труд Анны Никифоровны, в большом долгу перед ней.

В воскресенье утром Кирилл Григорьевич собрался на станцию, а перед этим он позвал Валю и сказал, чтобы она вымыла пол в столовой и своей комнате.

Руфина Алексеевна изумилась, но промолчала.

Валя любила свою уютную комнатку, в которой жила вместе с Анной Никифоровной. Поэтому она взялась за дело охотно. Мыть пол в большой столовой ей показалось уже трудней. Но Валя выполнила поручение до конца и, как ей показалось, хорошо. Потом, правда, когда пол просох, он стал матовым, потерял веселый блеск. Но это было уж не так важно. Важно было, что Вале поручили ответственное домашнее дело, и она выполнила его.

24

Еще в августе были убраны на школьном участке зерновые. Высокие, тяжелые снопы пшеницы, ржи, усатого ячменя, обильного проса унесли в кабинет биологии. Собрали лук, фасоль, горох, бобы. Осторожно срезали высоченные, метра в три, стебли кукурузы. Лишь немного уступала ей остро и приятно пахнущая конопля.

Теперь пришла очередь огородных культур.

Уже начали желтеть густые плети вьюнков, завесившие спереди зеленую лабораторию. Но пышно и ярко цвели еще георгины в цветнике.

Пятые и шестые классы работали на участке.

Виктор Седых, Володя Хмелев и еще несколько мальчиков убирали картофель. Зина Зыбина, Лида Соболева, Ксюша выбирали клубни из земли.

Лидия Николаевна напомнила школьникам, чтобы каждую делянку копали отдельно, и клубни, собранные по сортам, оставляли для просушивания.

Картошка уродилась хорошо. Только копнешь лопатой — и среди рассыпающейся земли показываются розовые клубни «Ранней розы», крупные светло-желтые картофелины «Эпикура», или округлые желтоватые клубни «Лорха».

Лидия Николаевна перешла на участок рядом, где убирали свеклу и репу.

Эдик Шишляев подскочил к соседней делянке и, ухватившись за крупную кольраби, выдернул ее из земли.

— Кто тебе разрешил здесь вырывать? — рассердилась Лидия Николаевна.

— Так вы сказали… убирать репу и свеклу.

— А это что?

— Репа.

Девочки захихикали.

— Репа! Много он понимает…

— Что это, девочки? — спросила Лидия Николаевна.

— Кольраби. Капуста, — послышалось несколько голосов.

Лидия Николаевна взглянула на свои часики.

— Ребята! Отдых! Собирайтесь все в зеленую лабораторию.

Через несколько минут ребята уже расселись по скамейкам в классе-павильоне. Все шутили и смеялись, довольные передышкой. Вытирая руки полотенцем, подошла Лидия Николаевна.

— Вот что, друзья! Мне кажется, что Шишляев напрасно занимает место в шестом классе, — серьезно сказала она. — Сколько двоек он получил за первые недели?

— Четыре! — ответила Лида Соболева.

— Пять! — поправил Лену староста. — Он еще двойку по рисованию схватил.

— По рисованию? — нарочито испуганно переспросила Лида Соболева.

Все засмеялись.

— А что, ребята, — продолжала Лидия Николаевна, — если мы устроим экзамен Шишляеву? Каждый имеет право задать ему один вопрос. Спрашивайте то, что вы проходили в пятом классе. Если Шишляев ответит только на половину вопросов, мы попросим, чтобы его пересадили в пятый класс…

Удивительно, как Шишляев, клоун и балагур, не понял шутки Лидии Николаевны. Он даже не взял под сомнение, имеют ли право товарищи экзаменовать его.

Эдуард оглянулся вокруг, ища поддержки хоть в ком-нибудь. Но его взгляд встречал только ухмылки и усмешки мальчишек и откровенный смех девочек.

— Условимся, — продолжала Лидия Николаевна, — вопросы задавать не очень сложные. Кто первый?

Мальчишки еще соображали, серьезно или нет предложен этот необыкновенный экзамен, а девочки уже поднимали руки.

— Ну, Ксюша Чердынцева, твой вопрос?

— Какие бывают виды корней?

Вопрос был очень легким. Шишляев нахмурился и стал смотреть куда-то вбок, в угол павильона.

— Корни бывают, — неуверенно начал он. — Такие длинные…

— Стержневые, — не утерпел и подсказал Лешка.

— Стержневые, — обрадовался Эдик. — И еще такие… как мочалка.

Все захохотали.

— Мочковатые, — со смехом поправила его Лидия Николаевна.

— Ну да, мочковатые. Стержневые и мочковатые.

— А что такое репа? — ехидно спросила Лида.

— Я на глупые вопросы отвечать не буду! — рассердился Шишляев. — Что такое репа! Сама отвечай, если хочешь.

— Вопрос совсем не глупый, — улыбнулась учительница. — Ты вот спутал репу и кольраби. Так что же из себя представляет репа?

Эдик был не глуп. Он вспомнил, как его просмеяли ребята. Даже Зина Зыбина, по его мнению, безнадежная тупица, «высказалась», что эта чертова кольраби — утолщение стебля… Значит, репа утолщение… — Утолщение корня! — обрадованно выкрикнул Шишляев. — Репа — утолщение корня.

— Немножко он, ребята, соображает! — удовлетворенно и лукаво сказала Лидия Николаевна. — Ну, еще вопрос.

— А какие есть виды стебля? — спросил Володя Хмелев.

— Виды стебля… Бывают стебли прямые, — мобилизуя все свои туманные и клочковатые знания, начал Эдик.

— Прямостоячие, — мягко поправила Лидия Николаевна.

— Потом вьющиеся. Например горох.

— И неправда! — перебила его Лида Соболева. — Горох — лазающее растение, у него есть усики.

— Ну, ладно, лазающие, — согласился Эдик. — И еще… Ползающие… (Тут кто-то, не выдержав, захихикал). Которые… карабкаются.

От души смеялась Лидия Николаевна, хохотали ребята.

— Ну, еще один, последний вопрос, — сказала учительница. — Что такое арбуз?

— Арбуз, это такой фрукт… нет, такая овощь, — неуверенно начал Эдик.

— Что внутри арбуза?

— Семечки.

— Сколько, одно или много?

— Много.

— А как мы называем плод, внутри которого находится много семян?

— Ягода! — внятно зашептал Лешка.

Эдик молча и сердито посмотрел в его сторону.

— Что ж ты не ценишь услуги своего друга? — насмешливо сказала Лидия Николаевна. — Он подсказал тебе, какие бывают корни, и ты повторил, теперь он подсказывает, что арбуз — ягода, и ты его даже не благодаришь.

— А что он глупости подсказывает!

— Нет, он правильно подсказывает, — сразу стала серьезной Лидия Николаевна. — Арбуз — это действительно ягода… Плоховато твое дело, Шишляев. Шутка шуткой, а знания у тебя совсем скудные. Что ж, ребята, оставим его пока в классе, до конца четверти? Поглядим, исправит ли он свои двойки. А товарищу суфлеру предупреждение, — она повернулась к Лешке, — сейчас не урок, а на уроке, чтобы я подсказок не слышала! Отдых кончился, — снова посмотрела Лидия Николаевна на свои часики, — будем заканчивать работу.

25

Лида Соболева выросла в большой, счастливой семье. Счастье было в том, что все обыкновенные испытания или огорчения, которые могут выпасть на долю всякой семьи, Соболевы переносили гораздо легче, чем другие. Если кто-нибудь из них попадал в затруднительное положение, ему помогали все остальные. Никто не хныкал, если случались временные невзгоды. Брать на себя любую работу, чтобы облегчить труд матери, — было законом для всех.

Возможно потому, что перед Лидой подрастали два ее старших брата, девочка с самых ранних лет жила мальчишескими интересами.

Мама пробовалабороться против промоченных Лидиных ног, шубы, мокрой до ворота, как у мальчишек, напиханных в карманы камней, плиток, шариков и гаек, но все было напрасно. Под конец она махнула рукой: Лиду не переделаешь.

В детском саду мальчишки из старшей группы выбрали Лиду вратарем футбольной команды.

Игра велась в дальнем углу сада, потому что воспитательницы запрещали «пинаться» в футбол. Да и мяч, обыкновенный красно-синий детский мяч, очень страдал от ударов юных футболистов. С него облезла краска, слабела его прыгучесть.

Как раз «прыгучесть» очень ценили мальчишки в Лиде. Она прыгала легче мяча. И для нее ничего не стоило упасть на мяч, чтобы не пропустить его в ворота, условно обозначенные двумя курточками, брошенными на песок.

Не стоит и говорить, как «горели» на ногах Лиды башмаки, сандалии и тапочки.

Вечером, забирая Лиду из детского сада, мама со вздохом осматривала ее исцарапанные коленки, пыльные носки, платье с пятнами на подоле. Чтобы не совестно было вести по улице такую чумазую девочку, надевала на нее чистенький передничек.

В школе Лида стеснялась своих сверстников. И от футбола пришлось отказаться.

Но в своем дворе девочка продолжала играть с мальчишками в самые воинственные игры.

Вечером Лида пришла к отцу. Константин Федорович сидел на диване с газетой. Взглянув на ее нахмуренные брови, твердо сложенные губы, отец понял: предстоит серьезный разговор.

— Ну, что, Лидок? — спросил он, откладывая газету.

Брови девочки сдвинулись еще суровее.

— Сегодня ребята играли в войну. Степа был Чапаевым, а Лешка его помощником.

— И что же?

— А меня не приняли. Говорят, «война — мужское дело». Только и берут санитаркой.

— А ты санитаркой не хочешь? — спросил отец, полуобняв дочь и усадив ее рядом с собой.

— Не хочу!

— Что ж, ты тоже хочешь быть Чапаевым?

— Нет, не обязательно. Но чтобы мне тоже в отряде быть…

— Понятно! Так вот, передай твоим командирам, что они тебе отказали неправильно. В отряде Чапаева была пулеметчица Анна, или как ее звали — Анка. Сражалась она отважно и, если мне память не изменяет, еще до сих пор жива.

Девочка вскочила с дивана.

— Пулеметчица?

— Да-а! А возьми Отечественную войну, Там были женщины летчицы, и танкисты, и разведчицы. Ну и, конечно, больше всего было врачей и медицинских сестер.

К вечеру игра в войну возобновилась с новым жаром.

Лида взяла у мамы поручение — сходить за хлебом и с деловитым выражением лица спустилась во двор.

Около беседки, на скамье, шло совещание штаба.

Лида остановилась на дорожке.

«Чапаев» повернулся в ее сторону.

— Я к вам не навязываюсь, — сказала она, — а только у Чапаева была пулеметчица Анка… Очень смелая. Ее потом даже орденом наградили.

Она повернулась и быстро пошла к воротам.

«Чапаев» молчал. А «Петька» сварливо буркнул:

— Я тебе говорил… Она, даже если в плен попадет, на допросе ничего не расскажет.

На третий день девочка уже сражалась в рядах чапаевцев. Ей доверили важнейшую задачу: прикрывать пулеметом передвижение частей красных.

Мальчишки били во дворе девчонок. Лида увидела это в окно. Кое-как одевшись, она слетела по лестнице и врезалась в ряды нападавших. Лицо ее пылало гневом.

Мальчишки сначала даже растерялись, но через мгновение с яростью накинулись на девчонку. Ее свалили с ног, пытались насыпать снегу за ворот.

В эту минуту в воротах появился Лешкин отец. Он оценил все мгновенно.

— Стой! — крикнул он, багровея от негодования. — Пять парней на одну девчонку! Вы что, с ума сошли?

Мальчишки опустили кулаки и потупили глаза. Некоторые отряхивали снег с колен.

— Она сама, первая! — мрачно сказал Лешка. Он ждал для себя больших неприятностей.

— Первая? — с откровенной иронией спросил отец.

— Да, первая! — энергично подтвердил маленький пухлый мальчик, по прозвищу Пончик.

Отец Лешки повернулся к девочке, ничего не спрашивая.

— Они впятером били двух девчонок, — коротко и хмуро пояснила Лида.

— А ты заступилась!

— Ну да! Девчонки ведь не умеют… по-настоящему…

— А ты умеешь? — не улыбаясь спросил взрослый.

— Умею! — так же хмуро ответила Лида.

И действительно, тяжесть ее кулаков знали многие дворовые мальчишки.

Лешкин отец разогнал парней, Лешке влетело. Целую неделю его не было видно во дворе. Но и Лида поплатилась за свой рыцарский поступок.

На следующий день кто-то из-за угла запустил в нее снежком, внутри которого была острая ледышка.

Лида пришла домой, прижимая к щеке комочек нежного, только что выпавшего снега. Мама отняла руку девочки, — снег был пропитан кровью. Мама начала ругать мальчишек, а заодно и дочь за то, что она вмешивается в драки. Но упреки на Лиду не действовали.

Так бывало раньше. А в пятом классе Соболева стала учиться вместе с Лешей Митрохиным. Они привыкли друг к другу, а потом и подружились. И теперь попробовал бы кто-нибудь тронуть Лиду хоть пальцем! Лешка первым ринулся бы на обидчика.

26

В жизни пионерской дружины в течение года было несколько особенных дней, когда ребята шли в школу без сумок и портфелей. Вместо форменного платья они были одеты в пионерские белые блузки и рубашки. На всех пламенели алые галстуки.

Первый такой день наступил осенью, когда дружина выбирала пионерский актив.

Утро было по-осеннему свежим.

Ветер качал ветки молодых яблонь в школьном саду, срывал с них побуревшие листья и сыпал на песок просторной площадки.

Все больше и больше ребят заполняло двор. Они группировались по отрядам.

Старшая пионервожатая Зоя Павловна, нарядная, в красивом сером костюме и алом галстуке, проверила готовность дружины.

Председатель совета дружины — энергичная подтянутая девушка, обошла строй. Ряды подравняли.

На крыльце показалась Ольга Дмитриевна.

Одним взглядом она окинула школьную площадку: сотни белокурых, русых, черных голов и алые галстуки, море алых галстуков.

Эта картина не была для нее новой, и все же счастливое волнение сжало ее сердце.

Отданы рапорты отрядов.

Слышится команда: «К выносу дружинного знамени стоять смирно!»

Запели горны, веселую четкую дробь выбивали барабанщики.

Знамя дружины, алое с золотыми кистями, двигалось вдоль рядов пионеров и остановилось у края центральной площадки. Около знаменосца замер почетный караул.

Валя Черноок первый раз была на сборе такой большой дружины. С живым удовольствием оглядывала она строй отрядов и замерла, услышав команду:

— Дружина, стройся!

Валя вдруг испытала веселую приподнятость от сознания, что она участница парада всей дружины.

Девочка редко встречалась с Ольгой Дмитриевной близко. Сейчас она увидела, как внимательно слушают школьники речь директора.

— …Вы, ребята, будете сегодня выбирать своих пионерских вожаков. Если это будет сделано продуманно и серьезно, значит, работа в нашей пионерской дружине пойдет живо и интересно и школа наша по-прежнему будет одной из первых в учебе и общественных делах.

Все захлопали в ладоши.

Зоя Павловна предложила ребятам перейти в зал.

Вслед за знаменосцем и его ассистентами отряды двинулась в здание школы.

Пока председатель Совета дружины выступала перед пионерами с отчетом о работе за год, пока ребята рассказывали о хороших делах отрядов, на дворе шли последние приготовления к большому спортивному празднику.

Красные флажки отмечали две дорожки для забегов на шестьдесят метров. Приготовили площадку для прыжков в длину; легкую планку для прыжков в высоту.

Кроме того, четвертые классы состязались по метанию в цель, пятые выступали с вольными упражнениями.

Преподавательница физкультуры еще уточняла с комсомольцами, как будут подведены итоги состязаний, когда репродуктор, выставленный в окне второго этажа, грянул веселый марш.

Из дверей школы показались первые школьники. Все ребята уже переоделись в спортивные костюмы.

Один за другим выходили на площадку пионерские отряды, занимали свое место, равняли ряды.

Отрывистая команда, и четкий строй отрядов нарушился. Ребята разбежались по площадкам.

Скоро уже повсюду шло горячее состязание.

Младшие ребята с увлечением метали мяч в яблоко мишени.

Взрыли мягкую землю первые прыгуны.

— 3 метра 25 сантиметров, — кричал один из девятиклассников, тщательно измерявший результаты прыжков в длину. — Подходяще! — Это относилось к Лешке, и тот отошел с гордым видом.

По бегу на шестьдесят метров состязались сначала ученики шестого класса «а», потом класса «б».

Около беговой дорожки разминались спортсмены. Словно играя, подпрыгивала Валя Черноок. В трусиках и майке, она казалась совсем маленькой.

— Ну, Валя, постарайся! — негромко сказала Лида. — К старту приготовься хорошенько. Как пружина сожмись. Раз — и пошла!

В этот вечер Валя Черноок и Ксюша приехали на станцию «Хрустальный ключ» позднее обычного. Простившись, они разошлись. Ксюша пошла вдоль линии к путевой будке, а Валя — к своему дому.

Уже смеркалось, и в столовой горела люстра. Мама и Анна Никифоровна сидели с шитьем.

— Валя! Что ты так задержалась? — укоризненно заговорила Руфина Алексеевна, вставая.

— Здравствуйте, — весело ответила Валя. Ее глаза сияли. — Я опознала потому, что у нас был спортивный праздник.

Улыбнулась Анна Никифоровна. Услышав последние слова Вали, вышел из спальни Кирилл Григорьевич.

— И что же?

— И я заняла второе место по бегу! — торжественно сказала Валя. И тут же, не сняв пальто, открыла портфель и достала завоеванную грамоту.

Отец шутя отобрал у нее награду, прочел текст вслух, а Валя опять захватила ее себе, показала Анне Никифоровне и, наконец, закружилась по комнате, очень довольная своей первой спортивной победой.

«Совсем еще дитё!» подумал о ней отец.

Мама поставила для Вали прибор, принесла ужин. Но Валя не могла утихомириться. То и дело, отрываясь от еды, она с жаром рассказывала, как шли состязания и как ей, Вале, удалось занять второе место.

Богатый событиями день утомил ее, и вскоре она уже спала.

— Вот видишь, — сказал Кирилл Григорьевич жене, — Валя великолепно себя чувствует и в школе, и в интернате. Сколько у нее уже появилось хороших товарищей! Надо только почаще ей напоминать, что «все за одного и один за всех»…

К последней его фразе женщины отнеслись по-разному. От Анны Никифоровны не ускользнуло желание Кирилла Григорьевича приучить дочку выполнять по дому всевозможную работу, и она решила, что его слова как раз к этому и относятся.

А Руфина Алексеевна почувствовала неловкость и промолчала.

27

Середина сентября вдруг обрадовала всех замечательной погодой. Особенно хороша была осень в лесу.

Утром в воскресенье Ксюша вышла на крылечко своего дома. Солнце поднималось над землей в светло-голубом небе. В недвижном воздухе стояли леса, одетые в праздничный пышный наряд.

Вон, за линией, особняком от темных сосен, сбежались в хоровод белоствольные березки. Каждая сверху до низу в золотой парче. А подальше пламенеют костром осинки.

«В багрец и золото одетые леса» — вспомнилась строчка из стихотворения, которое читала им Прасковья Михайловна в классе. «Багрец и золото…»

А еще учительница читала:

Что-то невесомое, невидимое коснулось руки Ксюши, защекотало смуглую кожу. Паутинка! Осенняя паутинка, летящая в еле заметном движении воздуха.

Вышла из дома бабушка.

— Ишь, какая благодать! Вот денек, будто подарок! Иди-ка, Ксюша, поешь и пойдем всей ватагой в лес. Наломаем мешка два опят, насушим. Зимой похлебочка из них куда как хороша!

Через четверть часа вся «ватага» — бабушка и трое внуков — отправилась в лес. Не за горами уже была мокрая, холодная осень. А пока лес еще предлагает свои прощальные дары, надо пользоваться.

Весело было идти лесными полянками, где целыми семьями росли опята. То встретятся пять-шесть грибков покрупнее, потемнее, а то чуть не два десятка мелких, длинноногих, с маленькими светлыми по краям и коричневыми сверху шляпками.

На прогалинах, особенно там, где сквозь вянущую траву угадывались старые колеи дороги, попадались рыжики: яркие, оранжевые, сбрызнутые холодной росой.

Бабушка заставляла обязательно срезать рыжики ножом, чтобы не портить грибницу. А какой запах, острый, крепкий и свежий, шел от рыжиков, как красиво были расписаны у них розово-оранжевые шляпки.

Попутно Анисья Кондратьевна показывала, как запомнить дорогу, советовала в пути почаще оборачиваться.

— Обратно ведь вы пойдете в ту сторону. А дереве, одно и то же, спереди и сзади неоднако смотрит. Вот эта береза. Вперед идем — она на опушке крайняя. А обратно пойдем — ее первую увидим. Обернитесь-ка, поглядите на нее… Вон там, гляньте, сосна приметная. Верхушку у нее молнией сожгло…

Особенно довольным был Вася, Бабушка то и дело показывала ему лесные диковины.

Не доходя шагов трех до пенька, придержала Васю за плечо, Тайке рукой знак подала — остановиться. На пеньке грелась гибкая тоненькая ящерка. Глаза — бусинки на маленькой, похожей на змеиную, головке, несколько мгновений разглядывали людей. Потом она скользнула с пня, раздался в траве легкий шорох, и ящерка пропала, как в сказке.

Сколько радости и восхищения было у Васи!

В другом месте, далеко от линии, Анисья Кондратьевна, зорко глянув вперед, шепотком велела ребятам сесть на траву.

— Глазом не моргните, пальцем не шевельните!

Трудно было Васе и Тайке просидеть несколько минут неподвижно. Зато они были вознаграждены небывалым чудом. Из чащи на полянку неторопливо выскочил заяц. Вася словно окаменел от изумления. А заяц, еще не сменивший серую шубку на белую, не спеша, проскакал в десятке шагов от них. Унюхал какую-то вкусную травинку, пожевал ее, смешно шевеля носом, и отправился дальше в низинку, где рос осинник, показывая, при каждом скачке, пушистый короткий хвост.

И только когда он исчез среди деревьев, Вася перевел дыхание и ошалелыми глазами посмотрел на бабушку.

Хотели поймать ежа, но бабушка отговорила. Плохо будет ежу в избе после лесного приволья!

Домой возвращались усталые, истомленные долгой ходьбой и… счастливые. Яркий солнечный день, проведенный вместе с бабушкой в лесу, подарил ребятам радость близости к природе.

Не торопясь подходили к дому. Уже на расстоянии услышали громкий, какой-то остервенелый лай Пальмы. Ускорили шаг. Пальма, привязанная на время их отсутствия вблизи от калитки, металась за невысоким заборчиком, прыгала на него.

— Пальма! Пальма! — закричал Вася и побежал к дому.

Пальма обернулась к нему, потом снова начала ожесточенно лаять.

По дорожке, ведущей вдоль железнодорожного полотна, оглядываясь, шагал какой-то сутуловатый мужчина в стеганке.

— Ну, не лай, не лай, Пальмочка! — открыв калитку и подбежав к собаке, уговаривал ее Вася.

— Собака должна лаять! — сурово сказала Анисья Кондратьевна. — На то она и сторож. Раз чужого видит, должна знак подавать…

«Пальма лает давно, — размышляла бабушка. — Значит, этот бродяга порядком здесь околачивается. Чего он тут выслеживал?»

Торопливым шагом, уже не оглядываясь, незнакомец шел по направлению к станции.

28

В школе было родительское собрание. Лида Соболева знала, что мама ее на собрание придет. Знала, приблизительно, что скажет маме Прасковья Михайловна:

«У Лиды все пятерки. Есть одна четверка по английскому языку и одна четверка по черчению. Могла бы, конечно, учиться на одни пятерки…»

В этот вечер Соболева дежурила в пионерской комнате. Когда она уходила из школы, собрания в нескольких классах уже кончились.

Улица была освещена слабо. Впереди Лиды медленно шли две женщины. До нее донеслись слова, сказанные одной из них, высокой, в светлом пальто. Вторая что-то негромко ответила. В ее полной фигуре Лида узнала вдруг Прасковью Михайловну.

— Нет у Юры настойчивости, самодисциплины, — снова заговорила высокая женщина. — Я часто уезжаю в командировку, и всегда, как только уеду, у него в учении начинается «черная полоса». Чувствует, что контроль над ним ослаб, и нахватает двоек…

Дальше Лида не стала слушать. Она перешла на другую сторону улицы.

«Какой же это Юра учится в нашем классе? Буравлев? Так его маму я знаю… Да, новенький у нас есть, Логунов».

На другой день, на уроке арифметики, случился инцидент, на который почти никто не обратил внимания.

Класс решал задачи. Соболева справилась быстро. Оглянулась на товарищей. В скучающей позе сидела Рая Давидович, очевидно, она тоже решила задачу.

У Юры Логунова, по-видимому, дело не ладилось. Он несколько раз поднимал глаза на классную доску, потом опускал их в тетрадь. Рука его машинально крутила ручку.

Неужели у него уже началась «черная полоса»?

К Юре подошел учитель математики Павел Романович. Что-то коротко спросил. Показал карандашом на одно из действий и отправился дальше между партами.

Юра склонился над тетрадью, начал быстро писать, но опять остановился. Задумался, глядя куда-то в пол.

«Плавает» Логунов по арифметике!

Она решила действовать. В большую перемену остановила Виктора Седых и рассказала ему о разговоре матери Логунова с Прасковьей Михайловной.

— Ты бы ему помог один раз. А там, может, Логунов сам подтянется. Он ведь новенький, не привык к ребятам.

— Хорошо! — коротко сказал Виктор.

Проходя мимо Юры Логунова, Виктор так же коротко сказал:

— Останься после пятого урока.

Занятия кончились. Ребята быстро убежали в раздевалку. Замешкавшихся Зину Зыбину и Мишу Добрушина староста бесцеремонно выпроводил.

Юра с некоторым недоумением ждал, для чего оставил его Виктор.

А тот, не тратя слов на длинные объяснения, сел за первую парту и достал задачник по арифметике.

— Ты, кажется, в процентах не силен? Давай, решим вместе десяток задач.

Объяснял Виктор лаконично и все подтверждал примерами, Юрий, чувствуя неловкость оттого, что Седых остался для него одного, заставлял себя быть внимательным.

Когда раздался звонок с шестого урока, Виктор вскочил.

— Надо бежать! Мне еще за хлебом… Дома сам позанимайся.

— Спасибо! — сказал Юра. Он не нашел других слов, но в сердце у него родилось благодарное чувство к Виктору.

29

Занятия в школе окончились. Прасковья Михайловна зашла в учительскую, взяла две больших стопы тетрадей и, завернув их в газету, присоединила к туго набитому, не закрывающемуся портфелю. Подумала, что неплохо бы попросить кого-нибудь из школьников помочь донести ей вещи домой.

Не торопясь учительница спускалась вниз. На всех площадках лестницы выстроились дежурные второй смены. Строго следили они, чтобы все школьники поднимались только по правой лестнице и спускались только по левой. Придирчиво осматривали они ребят из второй смены, шедших из раздевалки. И горе тому, у кого были не чищены ботинки, не свеж воротничок, измят пионерский галстук.

Немедленно неряхи отправлялись вниз обтирать обувь, другим делалось строгое предупреждение.

…Из дверей библиотеки вышел Юра Логунов и не спеша стал спускаться вниз.

Прасковья Михайловна невольно подумала: у некоторых из ее ребят очень заметна собранность, внутренняя дисциплина. Ни минуты не задержится в классе Виктор Седых, Лида Соболева. Это деловые люди.

Долго пробудут в школьных стенах Володя Хмелев, Миша Добрушин. У одного — физический кружок, у другого — фотосекция. А вот Неля Холодовская, Эдик Шишляев, Зина Зыбина уйдут быстро. Им скучно в школе, и они рады поскорее расстаться с ней.

Есть, наконец, ребята, которые просто не торопятся домой. Вот, Юра Логунов. Со скучающим видом он идет вниз.

— Логунов! — окликнула его Прасковья Михайловна. Юра остановился. — Помоги мне донести тетради до дома.

— Пожалуйста! — вежливо согласился Логунов. Он взял из рук учительницы стопу тетрадей, завернутых в газету. Из раздевалки они вышли вместе.

— Где работает твой папа? — спросила Прасковья Михайловна.

— На заводе. Он начальник цеха.

— Ты бывал у него на заводе?

— Бывал. Только очень давно, когда еще маленький был.

— А мама в библиотеке?

— Да.

— А днем, до прихода мамы, ты один?

— Один.

Прасковья Михайловна спросила Юру, какие книги он брал в школьной библиотеке, о чем он любит читать, понравилась ли ему повесть, которую он сдал сегодня.

Логунов отвечал сначала коротко и как будто неохотно, но постепенно разговорился. «Повесть о Зое и Шуре» ему понравилась, он рассказал, какие эпизоды особенно запомнились.

— А ты помнишь, как Шура предлагал сестре воспользоваться его решением задачи, а Зоя отказалась и целый вечер билась над задачей?

Юра оживился:

— Помню!

Читая эту главу, он не мог не почувствовать уважения к Зое Космодемьянской, которая не хотела обманывать учителя и упорно добивалась самостоятельного решения задачи.

— А знаешь, — продолжала учительница, — у нас в классе был подобный случай. Лида Соболева и Рая Давидович обе хорошо учатся по математике. Живут они дружно, часто звонят друг другу по телефону. Однажды Павел Романович задал классу особенно трудную задачу. Вечером сели девочки за уроки. Рая звонит подруге: «Лида, ты задачу решила?» — «Нет, еще не решила». И у меня не получается». Миновал час. Снова набирает Рая Лидин номер. — «Ну как, вышло? — «Нет». «А я решила. Сказать?» — «Нет, не говори». Спустя час опять звонит телефон у Соболевых. — «Это я. Решила?» — «Нет». — «Ну хочешь, я тебе только скажу, с какой стороны подходить?» — «Я решу сама». И уже часов в десять вечера она позвонила Рае и сообщила, что задача «получилась».

Логунов слушал с интересом. «Молодец, Соболева!» — подумал он.

Незаметно они подошли к дому, где жила Прасковья Михайловна.

— Может быть, зайдешь ко мне? — спросила она.

— Нет… — почему-то насупился Юра. И, чтоб смягчить неловкость, неожиданно пообещал: — В другой раз.

Прасковья Михайловна не настаивала. «В другой раз?» Хорошо, пусть будет другой раз»…

30

Ясные солнечные дни уже перемежались с дождливыми, ненастными, Холоднее стали ночи, студеней вода в речушке Каменке. По утрам, в огороде, на широких, голубовато-зеленых листьях капусты сверкали капли росы. Побурела ботва моркови, засохли, почернели, словно обожженные, картофельные стебли.

В одно из воскресений убрали картошку. Ее хорошо просушили на грядах, ведрами перетаскали в чулан и сени, чтоб окрепла.

Бабушка готовила все для соления капусты. Прежде всего, надо было ошпарить кадушки, вымыть их начисто. Тайка и Вася с любопытством наблюдали, как бабушка нагревает в печке крупные окатанные камни. Накалит их, а потом бросает в кадушку, прямо в воду. И сразу из кадки столбом хлынет пар, камни страшно зашипят, забурлит вода. После такой пропарки в кадке никакого запаха не будет.

— К кадке не подходите! — строго говорит Анисья Кондратьевна, пока носит камни из печи и бросает их в воду. А затем уже разрешает смотреть, лишь бы в кадку не совались.

— Я маленькая была, все узнать хотела, куда солнце на ночь девается? — неторопливо говорила бабушка. — В нашей деревне летом солнышко как раз за прудом опускается. Я в ту пору несмышленышем была, мне и казалось: солнце прямо в воду падает. Смотрю, вот так же, как мама кадки ошпаривает, как вода ключом кипит. Наверное, думаю, так же и солнышко, нырнет в воду, она и забурлит, вскипит. Сказала один раз отцу, что шибко мне охота на это посмотреть. Он засмеялся. Вскоре оказались мы с ним в лесу, под вечер. Отец привел меня на гору. Стояла там высоченная пожарная вышка, выше всех деревьев. Полезли мы с ним, я впереди, он позади. Вниз мне смотреть не велит, голова, говорит, закружится. Одна лесенка кончится, за ней маленькая такая площадка. И опять лестница. Как уж мы влезли — ума не приложу, А только поднялись мы на верхнюю площадку, стали возле перил. И такая ширь нам открылась, у меня дух захватило. Отец показывает: «Вон наш пруд. Справа деревня виднеется. А солнце, гляди! Разве оно в пруд опускается? Никуда оно не опускается. Вот до того хребта дойдешь, а солнце снова впереди будет. Идет и идет над землей». Так и не увидела я, как солнце в воду падает. А вот ширь ту, раздолье, что я с вышки увидала, никогда не забуду. Счастливы мы, что в таком краю живем…

Бабушка посмотрела на ребят, которые, примолкнув, словно сказку, слушали ее были. Откатив кадушки к заборчику и положив их набок, она принесла из кухни таз горячей воды и стала изобихаживать круги для кадок: мыть их вехоткой, а затем добела скоблить ножом.

…Легкие вечерние сумерки едва уловимо окутывали землю. Вечер незаметно подступал к домику. Меж деревьев сгущались тени.

В комнате сумрак постепенно заполнял углы. Бабушка никогда не сидела без дела. И сейчас, вынув из складки широкой кофты иголку и вдев нитку, она начала чинить рубашку Васи, порванную на плече.

Тайка, посмотрев на бабушку, склоненную над работой, щелкнула выключателем, и яркий свет залил комнату.

— Ты что это рано огонь добыла? — неодобрительно сказала Анисья Кондратьевна, поднимая глаза от работы. — Погаси-ка! Не темно еще, все видать. Иголку в нитку вдеть можно.

Тая посмотрела на бабушку, словно проверяя, серьезно ли та говорит. Потом смешливо фыркнула:

— Как ты, бабушка, говоришь! Иголку в нитку! Нитку ведь вдевают! Нитку в иголку…

— Да что ты? А я все думаю — иголку в нитку, — сказала бабушка, и по ее лицу никак нельзя было понять, шутит что ли она.

— И почему ты говоришь «огонь добыла»? — не отставала Тая. — Это мрамор добывают. А огонь? Разве его добывают? Щелкнешь и все.

— Это, девушка, у меня с детства поговорка осталась, — неторопливо говорила Анисья Кондратьевна. — У вас теперь и, правда, щелкнешь — и готово. А я маленькая была, об электричестве в ту пору и понятия не было. Я его увидала, когда у меня иней в волосах заблестел… О чем, слышь, я толковала? Да, как огонь добывали. Послушай, надо вам знать, как ваши деды жили. В прежнее время в крестьянской семье каждая копейка на счету была. Зачем, скажем, на спички деньги бросать? Так вот, в каждой избе, в пекарной печке нарочно в загнете горячие угли берегли. Как совсем темно станет, достанут, подуют, зажгут от него лучину и тогда уже лампу керосиновую засветят. Вот и получалось, что огонь добывать надо.

Бабушка кончила починку и повесила Васину рубашку на спинку кровати. Вздохнула.

— Пойдем во двор, Тая, кончим наши дела. Я воды из колодца вычерпну, а ты будешь носить. Матери и Ксюше еще много трудов. Делать не переделать.

Анисья Кондратьевна шагнула через порог. Ей в лицо повеяло холодное дыхание осени. Оно напоминало, что зима не за горами.

Для школьников зима — пора веселых игр, катания на лыжах, на коньках. А взрослым зима приносит новые заботы — ремонт жилища, топливо, теплая одежда для членов семьи.

Почему же, едва бабушка вышла во двор, на ее губах появилась хорошая добрая улыбка? Бабушка обежала взглядом длинную поленницу не крупно и не мелко, а в самую пору наколотых дров.

Дрова привезли накануне, на грузовой машине. Явились парни-комсомольцы со станции. Быстро скинули двухметровые бревна, притащили козлы. Запели пилы, застучали топоры. Работали дружно и весело. Выросла во дворе длинная поленница остро пахнущих смолой дров. А потом каждый из комсомольцев пожал руку бабушке, каждый сказал ей: — До свиданья, Анисья Кондратьевна! (И откуда они ее имя узнали?) И каждому она от души ответила: — Спасибо, сынок!

Когда вернулась с работы Клавдия и ребята наперебой стали рассказывать матери о важном событии, Клавдия перевела глаза на свекровь. Ее удивил необычный, веселый взгляд Анисьи Кондратьевны. Будто таила она на сердце что-то хорошее, светлое. Только и добавила она к рассказу детей:

— И напилили, и накололи, и в сажо́нки сложили!

31

В одно из воскресений у дверей квартиры Черноок раздался звонок.

Валя открыла входную дверь и просияла:

— Это Ксюша Чердынцева! Она учится со мной. А ее мама — путеобходчица… — громко объявила она.

— Здравствуй, Ксюша! — приветливо встретила гостью Руфина Алексеевна. — Проходи в столовую.

Она ушла на кухню помочь Анне Никифоровне. Когда вернулась, девочки дружески разговаривали. Вернее говорила Валя, а Ксюша немногословно отвечала ей. Валя показывала подруге альбомы с открытками и даже игрушки. Во время завтрака Ксюша снова встретилась с Кириллом Григорьевичем.

Всем понравилась эта высоконькая, темнобровая девочка, со спокойным, полным достоинства лицом. Держалась она очень скромно, и Валя рядом с ней казалась невероятной болтушкой.

Только когда зашел разговор о семье Чердынцевых, Ксюша рассказала о сестре и брате, о бабушке.

Кирилл Григорьевич вспомнил, как он отправился побродить по лесу с ружьем, запозднился, плохо зная местность, набрел на костер в лесу. Тут он познакомился с Анисьей Кондратьевной.

Замечательный это человек, суровая и справедливая женщина.

Щеки Ксюши слегка порозовели, когда она слушала эти хорошие слова о бабушке.

После завтрака Валя сама, что случалось не часто, вымыла и убрала посуду, а потом лисичкой подъехала к маме:

— Мамочка! Отпусти меня к Ксюше домой. Ну, разреши! А потом она меня проводит…

Ксюша подтвердила слова Вали. У них есть овчарка, и вечером девочка проводит Валю, взяв на поводок собаку.

Руфина Алексеевна заколебалась было, но Черноок вмешался в разговор и сказал, что отпустить девочку можно.

Вот и получилось, что Валя в этот день оказалась в доме Чердынцевых.

Все ребята отправились в огород. Хозяева угостили гостью лакомствами, которые ей редко приходилось пробовать: сладкой морковью-коротелью, репой и, наконец, огромной шляпой подсолнуха, усаженной крупными серыми семечками.

Когда ребята шли в огород, Ксюша придержала лаявшую Пальму и пропустила мимо себя Валю. Возвращаясь, Ксюша приласкала собаку и сказала, показывая на Валю: «Наша, наша!»

Пальма завиляла хвостом, потом, посмотрев на Валю, гавкнула еще раз.

— Она умная, все понимает! — убежденно говорила Ксюша и погладила подругу по плечу. — Наша! Наша! — повторила она.

Пальма перевела глаза на Валю, и девочке показалось, что карие глаза собаки по-человечески умно смотрят на нее.

— Она, правда, умная!

С Тайкой Валя вполне сошлась характером. Они с увлечением прыгали на лужайке за домом, мчались наперегонки. Клавдия позвала ребят ужинать. Какой вкусной была рассыпчатая картошка с подсолнечным маслом!

Нисколько не обиделась Валя, когда Клавдия напомнила, что пора отправляться на станцию, чтобы Ксюша вернулась засветло. Сама прикрепила к ошейнику Пальмы крепкий поводок и, перед тем, как девочкам отправляться в путь, велела им зайти в дом и привела туда же Пальму.

— Наша! Наша! — сказала и Клавдия, указывая на Валю. И опять золотисто-карие глаза собаки внимательно и умно взглянули на Валю.

А потом три девочки (Васю мама не отпустила) отправились на станцию. Тайка неумолчно стрекотала. Она решила изумить Валю и начала загадывать ей бабушкины загадки, одну за другой.

Валя отгадала едва половину. А когда Тая загадала: «И комковато, и ноздревато, и кисло, и ломко, а всех милей», Валя и совсем запуталась.

Но тут путешествие их кончилось. У перрона девочки простились. Тайка — с видом явного превосходства, Ксюша — дружески и доброжелательно, а Валя — с чувством сожаления, что так весело проведенный вечер пришел к концу.

32

Юре Логунову понадобился учебник по географии. Только тогда он вспомнил, что отдал книгу «на день» Шишляеву, а тот и не подумал вернуть ее вовремя.

Юра перебрал в памяти товарищей, кто жил поближе, и решил пойти к Виктору Седых. Уж у Виктора учебник, конечно, на месте.

Идти было недалеко, два-три квартала. Во дворе Юра увидел старый двухэтажный дом. Быстро нашел на первом этаже нужную квартиру.

В тесной небольшой кухне мальчик застал Виктора и полную, средних лет женщину. Женщина ответила на приветствие Юры и, завязывая шаль, повернулась к Виктору.

— Если Машенька есть запросит, в печке кашка для нее. И молока ей налей с полчашки. Остальные отца дождутся. Вместе пообедаем.

— Заходи! — сказал Виктор и прошел из кухни в соседнюю комнату. В ней было тесновато. Около стен разместились две аккуратно застланные детские кроватки, кровать побольше и диван. Посредине — большой обеденный стол. В одном углу — маленькие стулья и столик, на низко повешенных полках — игрушки.

В детском уголке играли две девочки. Они с любопытством стали разглядывать Юру.

Виктор, очевидно, учил уроки. На большом столе были разложены учебники и тетради.

Узнав, зачем пришел Логунов, Виктор повернулся к полке, висевшей над диваном, и, найдя учебник, подал Юре.

— Бери. Я урок хорошо знаю. Вот арифметику еще не кончил. Да ты садись, чего стоять!

Юра сел, осматриваясь вокруг. На краю полки, над диваном, была приколота какая-то карточка. Вторую карточку он увидел над большой кроватью.

Заметив, что Юра разглядывает карточки, Виктор усмехнулся.

— Это у меня английские слова написаны. Подойду за учебником, прочту два-три слова, повторю про себя. Над кроватью — другие слова. А когда эти выучу, новые напишу.

Из второй комнаты вышли два мальчика, помладше Виктора.

— Витя! Мы гулять! — сказал тот, что был повыше.

— Чтобы через час были дома! — строго сказал Виктор. — Пойдете в магазин за картошкой.

Юра улыбнулся.

— Ты и дома командуешь, как в классе.

— А как иначе? У нас семья немаленькая: шесть детей. Маме где же со всеми справиться?

Юра слыхал, что у Седых большая семья, но все же он был изумлен. Шестеро детей!

— Витя! — обратилась к брату девочка постарше. — Этого мальчика как зовут?

— Его зовут Юра. Иди, Лиза, не мешай нам.

— А он еще придет к нам? — спросила, любопытно глядя большими голубыми глазами, самая маленькая девочка.

— Придет, Машенька! — терпеливо ответил Виктор.

— Ты придешь? — спросила Маша уже у Юры.

— Приду обязательно! — чуть смущенно ответил тот.

— А играть с нами будешь? — заглянула ему в глаза малышка.

— И играть буду…

— Они пристанут, — не отвяжешься! — с усмешкой сказал Виктор. — Идите, девочки, играйте!

Юра понял, что надо уходить: Виктору и ему нужно учить уроки, а девчурки затеяли разговор надолго.

Он попрощался. Во дворе шумела мальчишеская компания. В ней он приметил и двух братьев Виктора.

Придя домой, Юра открыл ключом дверь, скинул пальто, кепку и сел за письменный стол.

На стене негромко и размеренно тикали часы. Изредка на кухне звонко падала капля воды в раковину. Больше ничего не было слышно.

33

После уроков Лида Соболева неожиданно сообщила ребятам:

— Седьмые классы работают на стройке. Приводят в порядок новые дома… А если нам тоже пойти на стройку?

— Зачем? — удивилась медлительная Зина Зыбина.

— Во-первых, это настоящее дело. Мы поможем строителям, они скорее приступят к отделке здания. А во-вторых, — Лида сделала паузу, — во-вторых, эта работа оплачивается.

— А на что нам деньги? На мороженое, что ли? — выскочил вперед Шишляев.

— Совсем не на мороженое, — досадливо отмахнулась от него Лида. — Через полтора месяца — зимние каникулы. Купим билеты в драматический театр или в оперу.

— Дома нам не дадут, что ли? — опять ввернул реплику Шишляев.

— Тебе, конечно, дадут. Но не всем дадут. Помните, мы были в Театре юных зрителей. Сколько ребят ходило?

— Девятнадцать, — дал точную справку Виктор.

— Вот, видишь, девятнадцать! А тут деньги будут наши, заработанные. Купим билеты на всех.

Большинство шестиклассников одобрило замысел Лиды. Виктор с помощью старшей пионервожатой договорился на стройке о дне работы.

Прасковья Михайловна, конечно, могла бы не ходить на строительство. Но разве могла она усидеть дома, когда ее питомцы взялись за такое ответственное дело?

Утром, в назначенный день почти весь класс собрался в вестибюле школы. Ребята оделись попроще; да и сама Прасковья Михайловна была в стареньком пальто и теплой шали.

— Пошли! — поднялась с диванчика учительница. — Надо быть аккуратными.

— Прасковья Михайловна! Еще минуточку!

— А кто не пришел?

— Раи нет. Миши Добрушина.

— Догонят!

Шумной толпой все высыпали из дверей школы. Шли не строем, не цепочкой, а свободно.

На работу ведь люди идут!

— Я составил списки, Прасковья Михайловна, — сказал Виктор. — Разобьем всех на четыре группы.

— На четыре бригады, — поправила его учительница. — Придем на место, и ты объявишь.

Их догнал запыхавшийся Миша, а на углу ждала Рая.

Недалеко от вокзала, среди небольших старых домиков, поднимался огромный пятиэтажный дом, крытый светлым шифером. Фасад его украшали ажурные балкончики. Во дворе урчали грузовики, в некоторых подъездах еще шла работа.

— Так вот, — Виктор чуть-чуть запнулся и неожиданно для всех продолжил, — товарищи! (Шишляев усмехнулся, но большинство ребят хранило молчание, полное достоинства). — Разбиваем всех на четыре бригады. Мальчики берут на себя самую тяжелую работу: выносят на носилках или в ведрах мусор, приносят девочкам воду. Девочки моют и протирают окна, рамы, двери, моют полы. Первая и вторая бригады идут в первый подъезд, третья — во второй. Четвертая — в подвал… Бригадиры, за мной! Получайте ведра и носилки.

Благодаря расторопности Виктора, быстро появилось все необходимое. Бригады разошлись по рабочим местам.

Прасковья Михайловна медленно, останавливаясь на площадках, поднялась на пятый этаж, в квартиру, с которой начинала работу первая, Мишина бригада.

Миша и сам не ожидал, что его назначат бригадиром. Но возражать не стал. Правда, он не очень ясно понимал, с чего ему начинать свое бригадирство, и обрадовался, когда в дверях появилась Прасковья Михайловна.

— Вы, девочки, — сказала она, — завяжите платками головы потуже, пыльно будет. У кого есть фартуки, наденьте их. Всю одежду уберите в одну комнату.

— А вот здесь есть шкаф для одежды, — Миша распахнул дверцы гардероба в стене.

— Мальчики, начинайте с угловой комнаты, — скомандовала учительница. — Как можно тщательнее убирайте мусор. Девочки, чтобы не терять времени, сходите в котельную за водой.

Через несколько минут уборка развернулась полным ходом. Щепки, обломки дранки, куски окаменевшего бетона, весь мусор, оставшийся после работы каменщиков и штукатуров, ребята нагружали в ведра, на носилки и вытаскивали во двор.

Миша совсем уже вошел в роль бригадира, и Прасковья Михайловна отправилась в квартиру напротив, где работала вторая бригада.

Здесь дела шли еще лучше. Хозяйственные, умелые девочки, Ксюша Чердынцева и Рая Давидович, руководили подружками. Мальчиками командовал Виктор Седых.

— Только, Ксюша, смотри, чтоб никто в окна не высовывался, — побеспокоилась учительница.

— Вы не бойтесь, Прасковья Михайловна! — сказала Ксюша. — Все рамы открываются внутрь. Мыть их удобно.

Девочки работали с удовольствием. Какими невзрачными были недавно эти комнаты! А теперь, несмотря на небеленные стены и потолки, квартирки выглядели совсем по-другому.

Прасковья Михайловна следила за порядком. Показывала девочкам, как протирать стекло, чтобы оно стало вдруг прозрачным, как родниковая вода.

Похвалила вторую бригаду и особенно Юру Логунова: он работал с большим желанием. Подзадорила ребят:

— Вызывайте на соревнование другие бригады. Посмотрим, кто лучше всех работает.

Услышав это предложение, Рая Давидович выскочила на площадку и окликнула Мишу. Он шел снизу с двумя ведрами теплой воды.

— Миша! Вызываем вас на соревнование. Всю вашу бригаду.

А Прасковья Михайловна отправилась дальше, в третью бригаду. Здесь руководил Володя Хмелев. Но он довольно скоро начал выдыхаться.

— А ты не торопись! — посоветовала Прасковья Михайловна. — Никто вас не заставляет работать через силу.

С прохладцей работал Эдик Шишляев. Он таскал мусор в ведрах, носилки показались ему тяжелы. А в ведра он норовил положить поменьше штукатурки и побольше щепок.

Зина Зыбина домывала с другими девочками уже вторую квартиру. Попросила Эдика: «Принеси свежей воды!»

— Стану я для тебя мучиться! — буркнул Эдик. — Видишь, я мусор ношу.

— Почему для «нее»? — возмутилась Лида Соболева. — Для всех! И для тебя в том числе. Или, может быть, ты встанешь на ее место, будешь мыть пол? Эта работа полегче.

— Ладно уж! — пробурчал Эдик, хватая ведро для воды.

После двух часов работы Прасковья Михайловна распорядилась собрать всех на перерыв. Сошлись в одной из квартир на третьем этаже.

Вытащили из карманов завтраки. Присели кто на корточки, кто не подоконник, кто на газету, постланную прямо на пол.

— А интересно, ребята, кто будет жить в этой квартире? — заговорила Лида Соболева. — Вот прийти бы сюда через полгода, посмотреть, кто тут поселится, какая мебель будет стоять. А спросят, сказать: «Мы тут чистоту наводили, строителям помогали».

— Ну, зайти не зайдем, — рассудительно сказал Виктор Седых, — а мимо будем ходить и вспомним.

— Чаще всех Миша Добрушин будет вспоминать, — засмеялась Рая. — Он сегодня вон какие тяжести ворочал!

Стали шутить над Мишей, он краснел и молчал. Перенесли огонь насмешек на Эдика Шишляева, который все время ныл, что он «не привык: к такой работе, и, знал бы, ни за что бы не пришел».

Пошутили, посмеялись и пошли снова по местам.

Работать в подвале оказалось труднее. Много было там обломков кирпича, разбитых кафельных плиток. Неудобно было мыть маленькие окошечки высоко под потолком.

Посоветовавшись с Прасковьей Михайловной, Виктор Седых по одному мальчику из каждой бригады добавил в «подвальную».

А вскоре в первом подъезде уборка была закончена.

— Все! Готово! — заявил Миша.

Лида Соболева сбегала во второй подъезд и, вернувшись, сообщила, что в третьей бригаде дела не важны: им осталось вымыть еще три квартиры.

— Ребята! — сказал Седых. — Мы никого насильно, не заставляем, а кто захочет, пойдемте поможем третьей бригаде.

— Я здорово устала! — вздохнула Зина Зыбина. Она и вправду утомилась. С непривычки очень устала и Валя Черноок, но промолчала.

— Что ж, иди домой, Зина! — спокойно ответил староста. — Сколько могла, ты отработала.

Смущенная Зина ушла. Остальные направились во второй подъезд.

Прасковья Михайловна шлапоследняя. В дверях, пропуская ее, посторонился Эдик Шишляев. Пройдя в подъезд, Прасковья Михайловна оглянулась. За ней никого не было. В четыре часа работы, как намечалось заранее, не уложились. Но вот, наконец, все кончено. Усталые, расправляя ноющие спины, ребята побрели вверх, за одеждой.

В это время Виктор Седых отыскал прораба стройки и доложил ему о выполненном задании.

Прораб — плотный, коренастый человек в коротком полупальто — осмотрел прибранные комнаты и поднялся на верхний этаж.

— Ну, друзья, — обратился он к ребятам, — одно могу сказать: молодцы! И сделали много, и вели себя хорошо. У нас на стройке не хватает вспомогательных рабочих. Сколько бы времени они прокопались здесь? А теперь маляры могут хоть завтра приступать к работе, белить, красить. Если выберете еще время, приходите! Закончили бы дом. Еще раз спасибо вам!

Приятно было услышать от взрослого человека высокую оценку труда. Настоящего труда!

Шестиклассники сказали Прасковье Михайловне, что опять пойдут на стройку.

Однако на второй воскресник не пришли Шишляев и Неля Холодовская.

Вскоре в шестом классе «б» появился новый номер стенгазеты.

Прасковья Михайловна в передовой написала, что очень хорошо работала первая бригада, которой руководил Миша, а наиболее добросовестно трудилась бригада Виктора Седых.

Юра Логунов оказался способным художником.

Над его карикатурами особенно смеялись ребята.

На одном рисунке он изобразил Эдика Шишляева, старательно собирающего перышки и соломинки, и Мишу Добрушина, который грузил в ведро огромные камни и кирпичи.

На другом Шишляев что-то с жаром говорил Мише.

А затем Миша одним пальцем подхватил ведро Эдика «в легчайшем весе» и исчез. Шишляев был нарисован согнувшимся под тяжестью Мишиного ведра.

34

Немало в городе строилось новых домов. Но Юра Логунов никогда не интересовался ими. Строят? Ну и пусть строят.

И в районе вокзала поднимались новые жилые корпуса. Это было обычным делом.

Однако после воскресников на стройке дом, в котором работали шестиклассники, перестал быть для Юры чужим.

Иногда мальчик делал крюк, чтобы пройти мимо дома. Остановившись, он наблюдал, как в нижних этажах маляры красят окна, двери на балконах. Из подвала поднимаются, закончив работу, водопроводчики. Уже очистили от мусора территорию двора. Бульдозер-силач разровнял почву; грузовики завозили на место будущего сквера плодородную землю.

В следующий раз Юра заметил темные, аккуратные полосы свежего асфальта. Они раскинулись перед домом, обогнув его кругом, и пролегли к каждому подъезду.

Юра шел вблизи дома по новому тротуару. Каждая комната уже была окрашена в свой цвет, — голубой, кремовый, светло-зеленый. Заблестели начисто промытые окна.

Однажды, гуляя вечером, Юрий машинально повернул на улицу, которая вела к знакомому дому.

Вдруг он остановился, словно окаменев. В «их» доме светились окна! Не одно — два, в нижней квартире, где строители хранили свои материалы и инструменты, а много окон в разных этажах. В комнатах ходили люди, что-то вносили, перетаскивали. В одной из квартир мужчина и женщина вешали над окном гардину с тюлевой шторой.

Юра почувствовал, что ему необходимо сейчас же поделиться этой новостью с кем-то. Но с кем? С Виктором!

Уже в сенях он замедлил шаги. Что он скажет?

С некоторой робостью открыл дверь в кухню. Но ни Виктор, ни его мама не удивились приходу мальчика.

— Заходи, Юра! — сказал Виктор.

— Иди, иди! Не стесняйся, — приветливо промолвила мама.

Юра снял пальто и прошел в комнату.

На диване сидел с газетой отец Виктора, Сергей Тимофеевич, несколько суровый на вид, с сильной проседью в темных волосах. Его глаза, умные, живые, внимательно взглянули на Юрия. Ответив на приветствие мальчика, Седых снова погрузился в чтение.

После минуты первой неловкости Юра обратился к Виктору.

— Ты знаешь, «наш» дом уже заселяют… В котором мы работали.

— Знаю. Я там сегодня был с отцом. Нам в этом доме дали квартиру, — Виктор широко улыбнулся. — На третьем этаже!

Сергей Тимофеевич, отодвинув край газеты, посмотрел на мальчиков и усмехнулся.

— Да, друг! Юрий тебя зовут? — спросил он, складывая газету. — Видишь, какая у нас радость.

Седых сунул руку во внутренний карман пиджака и протянул к Юре ладонь, на которой поблескивал новенький дверной ключ.

— Вот, получил я сегодня подарок. Ключ от квартиры. Три комнаты, кухня, ванна, балкон.

— Уж так хорошо, лучше не бывает! — с чувством сказала Татьяна Ивановна, мама Виктора. — С нашей-то семьей в двух комнатах такая теснота! А в бане всех перемыть? Разве легко? Или белье перестирать. Сколько воды приходится парням таскать! А теперь водопровод будет, ванна своя. Благодать! — она вздохнула. — Вот завтра, с утра начнем укладываться. Витя из школы придет, отец подъедет с машиной, и начнем перебираться… Не знаю, Сережа, — обратилась она к мужу, куда девчонок на это время сунуть? В новой квартире все будет настежь, сквозняки. Чтобы не простыли. Да и под ногами будут путаться, тоже не с руки…

— Хотите, — неожиданно для самого себя обратился к ней Юра, — хотите, я скажу девочкам из нашего класса, они могут забрать ваших дочек к себе. Или погулять с ними. И вообще, — Юра посмотрел на Виктора, — мы можем помочь вам переезжать.

— Ну, зачем, — недовольно сказал Виктор. — Тот же Шишляев скажет: «Староста нас эксплуатирует!»

— А мы всем не скажем. Шишляева и не надо звать. Кто работал в нашей бригаде, тех и возьмем. Можно еще Мишу Добрушина, Лешу.

— Неловко будет, — с сомнением сказала Татьяна Ивановна.

— Очень даже ловко!

35

Какое это было веселое новоселье!

Сразу после уроков несколько мальчиков и девочек собрались около школы. Портфели решили оставить у Лиды Соболевой, — она жила ближе всех к новому дому.

Затем гурьбой отправились на старую квартиру Седых.

Юрий и Лида вошли в дом. В кухне и комнатах все было разорено.

Сергей Тимофеевич, по-настоящему хозяйственный человек, заранее обдумал и приготовил все к переезду. Он помог жене упаковать в таз и ванну мелкие хозяйственные предметы. Свои инструменты и пособия он сложил в несколько аккуратных ящичков, книги связал пачками. Старый платяной шкаф отдали соседям, в новой квартире были удобные стенные шкафы.

Когда пришли ребята, Седых завязывали в узлы подушки, одеяла, одежду. Лучшее белье и платье было уложено в чемоданы.

— Здравствуйте, Сергей Тимофеевич! Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — поздоровались Юра и Лида. — Мы пришли помогать.

— Да ну! — удивился Седых. — Что ж, очень кстати. Сейчас подъедет машина. С первым рейсом увезем все кровати, столы, диван. Поставим их во дворе и вернемся за остальным добром.

— Татьяна Ивановна! Можно нам забрать девочек? — спросила Лида. — Мы с ними погуляем, потом я уведу их к себе, а попозже приведем их на новую квартиру.

— Вот это услуга так услуга! — весело сказала Татьяна Ивановна. — Большое вы мне облегчение сделаете!

Она затянула последний узел и тотчас же стала одевать младших дочек.

Лида позвала ребят со двора.

— Да вас, оказывается, целая бригада! Здорово! — похвалил Седых.

Около дома загудела машина. Девочки увели Лизу и Машеньку. Младшим братьям Виктор тоже велел одеться, — в квартире будет холодно.

— Ну как, Сергей Тимофеевич? Будем грузить? — спросил вошедший шофер.

— Будем грузить! — подтвердил Седых. — Сейчас вынесем диван, он самый тяжелый. А потом… Видишь, сколько у меня помощников? — подмигнул он шоферу. — Так вот. Я влезу на машину, стану все укладывать, чтобы не побить в дороге, а парни будут мне подавать.

— Добро! — кивнул шофер.

Вскоре машина уже выезжала со двора. Вторую нагружали долго. Много было всяких покладушек и узлов, чемоданов и пачек книг.

Юра хотел было взяться за один из ящиков с инструментами, но Сергей Тимофеевич остановил его: «Это я сам. Тяжелые они».

— Дайте мне. Я могу! — выступил вперед Миша Добрушин.

— Тебе-то, пожалуй, можно! — сказал Сергей Тимофеевич, оглядев могучую фигуру Миши. — А ты, Юра, возьми-ка эти ведра, да осторожнее! Тут посуда чайная.

Юрий, вздохнув, взял ведра и понес во двор. Что же делать, если он не уродился таким силачом, как Миша!

Сергей Тимофеевич последним взглядом окинул опустевшую квартиру. Хорошо, дружно жили они в этих тесных комнатках. А на новом месте, надо думать, жизнь пойдет еще лучше.

Первой в новую квартиру вошла Татьяна Ивановна. В руках она держала каравай хлеба и солонку.

— Хлеб да соль! Чтобы жить в новом доме в достатке, радостно и счастливо!

Татьяна Ивановна сняла шубу, повесила на вешалку, которую еще накануне вечером прибил Сергей Тимофеевич. Накануне же хозяйка разложила по всем комнатам, коридору и кухне газеты, куски картона, чтобы не запачкать новый пол, не поцарапать краску. В большой проходной комнате поставили обеденный стол, табуретки, стулья.

Пока Седых, сыновья и все помощники собрали кровати, снесли в один угол инструменты, чертежи и книги Сергея Тимофеевича, у хозяйки закипел на кухне большой чайник.

Когда Зина и Лида привели младших девочек (они и нагулялись, и наигрались, и поели у Соболевых), они застали в новой квартире самое веселое застолье.

Татьяна Ивановна посадила за стол и девочек. А потом школьники простились и вышли во двор.

У подъезда развернулись еще две машины с вещами новоселов. С одной начали выгружать книги. Хозяин, немолодой человек в очках, принимал пачки и складывал на стоявший тут же стол.

— Дядя! — неожиданно сказал Логунов. — Вам помочь? Мы можем унести эти книги.

— Сами, сами унесем! — сердито ответила женщина, подававшая книги. — Еще потеряете что-нибудь.

Мужчина в очках посмотрел на Юру, на Мишу и неожиданно согласился.

— Четвертый этаж, квартира номер 35, — коротко сказал он. — Только в квартиру не входите, а то натопчете. Подавайте книги дочери.

Одна пачка, две, три… шести пачек как не бывало! Вернулись один за другим и опять движутся по лестнице вверх.

— Здорово много у них книг! — с уважением говорит Миша.

— Наверное, какой-нибудь инженер… или ученый, — высказал свою догадку Логунов.

Совсем по-другому разговаривает теперь с мальчишками женщина, с таким недоверием встретившая их. Она сама подает ребятам увесистые свертки. «Вы не торопитесь!» — говорит она.

А когда все книги были перенесены, хозяин их, человек в очках, неловко доставая деньги, сказал:

— Подождите, ребята, я вам хоть на кино, что ли, дам. Здорово вы нам помогли!

— Не надо, — покачал головой Юра. Он посмотрел на смущенные лица товарищей и твердо повторил: — Не надо! Мы ведь пионеры.

36

Больше всего на свете Зина Зыбина любила читать. Сначала она увлекалась страшными сказками. Читала их столько, что потом одна в темную комнату входить боялась. Потом перешла к толстым книжкам, в которых было много «чтения».

Вернувшись домой, Зина наскоро готовила уроки, делала кое-что по хозяйству. Садясь к столу и раскрыв книгу на заложенной странице, нетерпеливо предвкушала удовольствие: вот сейчас она уйдет в необыкновенный мир приключений, и все окружающее исчезнет для нее.

До шестого класса Зина добралась на тройках и редких четверках. В школе среди шумных, бойких ребят она вела себя тише воды, ниже травы. Уроки готовила каждый день, но без усердия, лишь бы двойку не схватить.

У ребят о ней и разговора никогда не было.

Мать Зины, Анфиса Зыбина, сравнительно молодая женщина, сначала не интересовалась, почему дочь не пионерка.

Но однажды, когда Анфиса провожала принаряженную Зину в школу на утренник, соседка по квартире спросила:

— А что ж она у тебя без галстука?

— Да она не пионерка.

Соседка удивилась, но промолчала.

Анфиса первый раз задумалась: а почему Зина не пионерка? Она-то сама ведь носила когда-то красный галстук!

Вечером будто мимоходом спросила:

— А ты что, Зина, не в пионерах?

Девочка на миг смутилась, но все же нашлась:

— В пионеры самых лучших принимают, кто все пятерки получает.

А потом, ты бы знала, мама, сколько у ребят времени уходит попусту: то сбор, то лом собирать, то бумагу. Прямо учиться некогда.

Анфиса, поглядев на дочь, покачала головой. Она не заметила противоречия в словах Зины: «берут в пионеры тех, у кого пятерки…» «Все у них какие-нибудь дела, учиться некогда».

Мать мысленно пожалела дочку: «Видно, не дано ей большого ума. Трудно ей. Лишь бы из класса в класс переходила».

На этом их разговор закончился.

Незадолго до ноября Зоя Павловна, беседуя с Лидой Соболевой, поинтересовалась, как отряд будет отмечать годовщину Октября. Лида рассказала.

— А в отряд будете принимать кого-нибудь? Кто у вас еще не пионер?

Лида назвала имена четырех-пяти школьников, в том числе Зину.

— А она почему не пионерка? — удивилась Зоя Павловна. Она помнила тихую, робкую девочку.

— Зина учится неважно. Из троек не вылазит. И какая-то равнодушная, ничем не интересуется…

— А вы пробовали ее заинтересовать?

— Нет… — вынуждена была сознаться Лида.

— Может быть, Зина очень занята по дому? Мать у нее проводница, постоянно в отъезде. Побывайте у нее, поинтересуйтесь. А вдруг ей надо помочь и в учебе, и по хозяйству? Если она равнодушная, вот и надо в ней разжечь огонек, увлечь ее общей работой. Ведь вы не маленькие, шестой класс…

На перемене Лида подошла к Ксюше и поручила ей побывать у Зины Зыбиной и узнать, чем она занимается дома и не нужна ли ей помощь.

Утро было ненастное и холодное. Ксюша быстро дошла до железнодорожного дома, в котором жила Зина. Дверь открыла соседка.

В небольшой, скромно обставленной комнате навстречу Ксюше встала удивленная Зина. В руках у нее потрепанный томик: «Приключения Тома Сойера».

— Читаешь?

— Читаю. Ты знаешь, как интересно! Том и Бекки заблудились в пещере. И последняя свечка у них догорает. Ой, какая страсть!

Ксюша рассеянно кивнула, оглядела комнату. Неуютно. Ее глаза заметили и незаправленную постель, и грязную посуду на столике в углу, и брошенный на сундук школьный портфель.

— Уроки выучила?

— Да. То есть не все… Арифметику не докончила.

— Так ты что? Уроки не готовы, а ты читаешь! И в комнате, смотри, какой беспорядок. Включи-ка плитку, поставь воды. Мама у тебя дома или в поездке?

— Она сегодня приедет в двенадцать.

— Чем же ты ее угостишь? А сама завтракала?

— Я потом… в буфете.

Теперь Ксюше все было ясно. Не от плохих способностей Зина едет на троечках. Не умеет она временем распоряжаться. Ну и ленится, конечно.

— Быстренько заправь кровать. Уж десять часов. Книгу убери подальше. Не умрут твои ребята в пещере, не бойся! Давай я посуду перемою, а ты почисти картошки. Мама усталая, голодная приедет. Да и тебе нечего деньги на буфет выбрасывать. Дома сытнее поешь. И садись за арифметику, а то не успеешь.

Вернувшись домой, Анфиса Зыбина была немало удивлена. В чисто прибранной комнате сидела за столом ее Зина и решала задачки. Увидев Анфису, она, обрадованная и смущенная, помогла маме раздеться, налила в умывальник воды, подала на стол сковороду жареной картошки.

«Что за диво! — подумала Анфиса. — Будто подменили мою Зину…»

Ей пришлось удивляться и позже.

Подписывая как-то дневник, она, изумленная, обнаружила в нем три четверки за одну неделю.

Нередко теперь Анфиса заставала в их комнате высоконькую кареглазую девочку с длинными темными косами. Спокойная и приветливая, Ксюша пришлась по сердцу Анфисе.

37

Еще в пятом классе ребята выбрали Соболеву председателем совета отряда. Лида с жаром взялась за дело. Она составила план и начала готовить первый сбор. Сама разучивала с товарищами стихи, выбирала игры, помогала редактору делать стенгазету и, так как заметок было очень мало, сама написала две. Скоро ребятам надоело оставаться после уроков, чтобы «зубрить» стихи. Однако день сбора был уже недалеко.

На торжество Лида пригласила Зою Павловну.

Сбор прошел скучновато и вяло. Так же вяло ребята поиграли в давно знакомые игры и разошлись.

Девочка со смятением ждала, что скажет ей Зоя Павловна, но та промолчала.

Прошло дня три, и старшая пионервожатая вдруг предложила Соболевой побывать в третьем классе. Там проводили сбор: «Пионер — друг природы».

Никто не говорил на нем никаких речей. Сразу началась наивная и простенькая пьеска. В ней говорилось о мальчике, который обижал животных. А потом он уснул, и ему приснилось, что птицы и звери решили расправиться с ним за все обиды.

Никто из зрителей не обращал внимания на недостатки пьесы. Все принимали ее на «ура», узнавали в героях своих товарищей, восхищались их костюмами, дружно высказывали недовольство поступками злого Юрки.

Потом ребята читали стихи о птицах и зверях, о зеленых лугах и рощах, о голубых озерах.

Наконец под аплодисменты были вручены премии вихрастому Коле за хорошо сделанный скворечник и белобрысенькой Поле за птичью столовую, устроенную под окном, на фанерной доске.

Лида Соболева поняла наглядный урок, данный ей Зоей Павловной. В план надо вносить те дела, которые интересуют всех или большинство ребят. Сбор проходит хорошо, если все ученики, даже и не пионеры, готовятся к нему, если каждый чем-то занят.

С тех пор работа у Лиды пошла гораздо лучше.

В шестом классе Лиду снова выбрали вожаком.

Она вместе с ребятами стала готовить сбор, посвященный Октябрьской годовщине.

Прасковья Михайловна помогла им найти хорошие стихи о Ленине, об Октябре. Подобрали несколько песен, в том числе любимые песни Владимира Ильича.

38

Как-то днем, когда шли уроки и в пионерской комнате было пусто, Зоя Павловна решила для себя подвести итоги: какой труд выполняют ее ребята для общества, для людей.

Она перелистывала свои тетради и записную книжку.

Пятый и шестой классы шефствуют над детским садом. Делают для ребят игрушки, готовят небольшие концерты. Еще два шестых класса выполняют в столярной мастерской заказы для кабинета биологии: ящички для рассады, подставки для цветов.

Семиклассники посадили деревья и кусты в сквере около нового дома железнодорожников.

Пятиклассники собрали три килограмма семян желтой акации и столько же семян клена. Все это передано в зеленстрой.

Седьмые классы и шестой «б» работали на стройке.

Кроме того, шестой «б» по своей инициативе собрал книги для железнодорожных школ на линии.

«Вот тимуровские дела идут пока не очень живо, — подумала Зоя Павловна. — Какое же дело поручить ребятам?»

И надо же было случиться, что Зоя Павловна искала дело, а дело искало ее. На перемене к ней подошла Зина Зыбина из шестого «б». В Октябрьские дни ее приняли в пионеры, и на груди Зины пламенел наглаженный алый галстук.

— Зоя Павловна! В нашем доме живет одна девушка, Фая, продавщица хлебного магазина. Хотела она с вами побеседовать о чем-то. В три часа придет. Вы ее дождитесь.

После трех часов в пионерскую комнату несмело вошла девушка с ярким румянцем на щеках, с веселыми голубыми глазами.

Девушка поздоровалась, внимательным взглядом окинула комнату и тихонько присела на стул.

— Я работаю тут, недалеко. У нас комсомольско-молодежный магазин. Работаем мы по двое. И вот стали мы наблюдать, какие покупатели к нам ходят… Спозаранок, конечно, семейные бегут, им до работы хлебе купить нужно. Потом и совсем другой народ появится. Матери с маленькими детьми, бабушки со внуками, пионеры, инвалиды. И знаете, некоторых просто жалко. С таким трудом человек бредет! А без хлеба не проживешь. Вот мы и решили, у самых пожилых, у инвалидов адреса записать и доставлять им хлеб на дом. Среди дня покупателей меньше, можно отлучиться ненадолго. Стареньким-то важней всего, чтобы мяконький хлеб был, пушистый. Пока мы взяли десять адресов, для пробы. Но хорошо бы еще хоть десять семей записать.

Зоя Павловна слушала и улыбалась. Она прекрасно поняла милую румяную Фаю. Как хорошо придумали девушки, продавцы из хлебного магазина!

— Вот это по-комсомольски! — похвалила пионервожатая. — Мы вам поможем. Дайте нам пока десять адресов. И я вам обещаю, что поручу это дело самым аккуратным и приветливым девочкам. И если надо, поговорю с их родителями. Пойдет работа на лад, мы возьмем у вас еще адреса.

Шестому классу «б» Зоя Павловна дала три адреса. Самой первой неожиданно вызвалась Зина Зыбина. Взяли тимуровское поручение еще две девочки. Подняла руку Валя Черноок.

— Зоя Павловна! Недалеко от нашей школы живет женщина-инвалид. Она на войне была! Разрешите, я буду ей помогать.

Зоя Павловна колебалась недолго. Валя живет в интернате… Ну, ничего, будет предупреждать воспитателей, если отлучится.

Валя шла в школу. На противоположном тротуаре она увидела женщину на костылях. Женщина поздоровалась со старушкой, что сидела на скамье у ворот, и вошла во двор небольшого дома.

Валя быстро перебежала улицу.

— Скажите, как эту тетю зовут, которая на костылях?

— Ее-то? Лариса Игнатьевна ее зовут. Токманцева…

Старушка поинтересовалась, зачем девочке надо знать имя соседки, но Валя поблагодарила ее и повернула в сторону школы.

На другой день Валя за час до уроков ушла из интерната.

Вот и знакомая калитка. Девочка обогнула дом и открыла обитую черной клеенкой дверь. За небольшими сенями оказалась просторная кухня. С каким-то шитьем сидела у окошка вчерашняя старушка.

— Можно повидать Ларису Игнатьевну? — смущенно спросила Валя.

— А ты стукни вон в ту дверь, она и отзовется…

Валя сняла пальто, положила на стул портфель.

Она очутилась в небольшой комнате. У письменного стола сидела Лариса Игнатьевна в светлом домашнем халатике. Пышные золотистые волосы рассыпались по плечам. Серые глаза с легким удивлением смотрели на девочку.

«Какая она красивая!» — подумала Валя.

Молчать было неловко, но и начать разговор казалось трудным.

— Я учусь в школе, тут, в следующем квартале. — Может быть, я могу что-нибудь делать для вас? — Валя чувствовала, что румянец заливает ее щеки. — Например, за хлебом сходить, или… в библиотеку, — взгляд девочки упал на стопку книг на письменном столе.

Лариса Игнатьевна тоже была смущена.

— Спасибо, девочка! Хлеб мне покупает соседка. Но ты можешь помочь мне. Вот отнеси письма на почту. Посиди, минуточку…

Валя присела на стул. Лариса Игнатьевна повернулась к письменному столу и снова стала писать. Перед ней уже лежали два письма. Она запечатала третье и подала Вале.

— Как твое имя? Валя? Значит, ты берешь надо мною шефство? — шутя сказала она. — Что ж, будем знакомы. Лариса.

Небольшая крепкая рука пожала Валины пальцы.

С того дня частенько забегала девочка в небольшой домик. Приветливо и радушно встречала ее хозяйка светлой комнатки.

Постепенно Валя узнала, что после лечения в госпитале Токманцева поселилась со своим братом, молодым рабочим. Но сейчас брат служит в армии, часто пишет ей письма.

Лариса Игнатьевна живет очень замкнуто, почти нигде не бывает.

Теперь чаще всего молодая женщина давала Вале поручение — побывать в библиотеке с ее запиской. Валя охотно шла в библиотеку, огорчалась, если книги, нужные Ларисе Игнатьевне, были на руках, и радовалась, когда приносила заказанное.

39

В шестом классе был заведен обычай перед уроками выяснять, кто не приготовил домашние задания.

В ряду, где сидел на третьей парте Шишляев, «проверяльщиком» был Слава Кудрявцев.

Слава не имел привычки заглядывать в тетради товарищей и верил всем на слово. Когда Эдик сказал, что у него «все в порядке», Слава решил, что так и есть.

Сам Эдик тоже считал, что у него все в порядке.

Начался урок арифметики. Молодой преподаватель Павел Романович не терял ни минуты даром.

Едва в коридоре затихала трель звонка, учитель уже входил в дверь. Первым на этот раз он вызвал Володю Хмелева и велел писать на верхней части доски условие задачи.

— Решает весь класс, — лаконично сказал Павел Романович. — А домашнее задание… — он отчеркнул верх доски меловой чертой и разделил нижнее поле на две части вертикальной чертой. — Примеры решает… Давидович Рая, а задачу… — он заглянул в журнал, — Шишляев. Попрошу домашние тетради ко мне на стол.

Рая и Эдик положили свои тетради на учительский стол и повернулись к доске.

Володя Хмелев быстро написал на доске условие задачи, которую решал весь класс, сел и тоже погрузился в решение.

На правом поле доски деловито постукивала мелком Рая Давидович.

Эдик перечитал условие своей задачи и стал вспоминать, как она решается.

Он припомнил и записал первые действия: получалось, что конная косилка убирает в день 4 гектара лугов, а один косец — 0,4 гектара. 6 конных косилок и 15 косцов убрали за день 30 гектаров луга.

Дальше Эдик ничего вспомнить не мог. Он посмотрел на Раю. Закончив решать примеры, она положила мелок, вытерла пальцы о мокрую тряпку и ушла на свое место.

Все ребята сосредоточенно корпели над общей, как видно, трудной задачей. Павел Романович в это время ходил между партами, заглядывал в тетради, одних похваливал: «Правильно», других, покачав недовольно головой, возвращал к действию, где они допустили ошибку или описку. Ленивому Мише Добрушину он с возмущением сказал: «Ты, что, таблицу умножения не знаешь? Во второй класс тебя надо посадить!»

Ребята зафыркали, представив огромного, неповоротливого Мишу рядом с «мелкотой». Но смех быстро погас, и снова настала строгая, сосредоточенная тишина.

Эдик вдруг почувствовал себя очень несчастным. Он был один на один с вредной, или, как говорил Володя Хмелев, «закрученной» задачкой.

Тетрадь, где задача была решена верно, лежала в двух шагах от него, на столе учителя.

Павел Романович дошел до конца ряда и оттуда взглянул на доску. Сначала направо, где красовались примеры, каллиграфически выписанные Раей, потом налево.

Эдик обреченно ждал развязки.

Павел Романович перевел глаза на мальчика. Подойдя к столу, раскрыл его тетрадь, и брови молодого учителя чуть-чуть приподнялись.

— Списал? — коротко спросил он.

Эдик молчал.

— У кого списал?

Молчание.

— Кудрявцев, почему не проверил выполнение домашнего задания у Шишляева?

— Да я, Павел Романович… Он сказал, что все в порядке…

— Еще раз повторяю, проверять выполнение домашних заданий по тетрадям, а не по устным заявлениям. Садитесь. Кудрявцеву замечание, Шишляеву — два.

Эдик побрел на свое место.

Классное собрание, стихийно возникшее после уроков, сразу перешло в фазу кипения и вулканических взрывов.

— Куда годятся наши «проверяльщики»? — хмуро говорил Виктор Седых. — Славке, что скажут, он всему верит. Вот и получилось «все в порядке». Надо, чтобы по-настоящему проверяли.

— И как это у Шишляева рука поднялась списать? Совести у него нет! — громила провинившегося Лида Соболева. — Выходит к доске со списанной задачей!

— А вот кто ему дал списать? — ввернула Рая Давидович. — Хотела бы я посмотреть на этого дружка!

— У кого списал? Сознавайся!

Эдик упорно молчал.

Но тут встал Володя Хмелев.

— Списал он, ребята, наверное, у меня…

— Наверное? А ты и не видел?

— Не видел. Я модель делал, а Шишляев пришел, сказал, что задачка не выходит.

— А объяснить ты не мог? Модель для тебя важнее, чем товарищ? Или времени было жалко?

И началось! «Чистили с песком» и Эдика, и Славку, и Володю.

40

Зоя Павловна пригласила в 6 класс «б» комсомольца, слесаря из депо.

Гость пришел аккуратно. Был он молод, среднего роста, но удивительно крепок и широк в плечах. Он явился с Зоей Павловной и Прасковьей Михайловной.

Ребята встали и дружно поздоровались. Прасковья Михайловна спокойно уселась в сторонке.

— Садитесь, ребята! — сказала Зоя Павловна. — Вот познакомьтесь! Ваш гость — член комсомольско-молодежной бригады слесарей, Николай Лобанов, Он расскажет вам о бригаде и о себе.

Молодой рабочий подошел к учительскому столу. Видно было, что он волнуется.

Поерошил задорный мальчишеский чуб. Но затем овладел собой и заговорил по-дружески, просто.

— Учился я, ребята, только семь лет. Десять лет учения — это казалось для меня слишком долго. Да и зачем? Я ведь в инженеры не пойду. А чтоб рабочим быть, семи лет за глаза хватит… Это я тогда так думал, — усмехнулся Лобанов и обвел глазами ребят: — Поступил после семилетки в техническое училище. Получил специальность слесаря. Еще во время учебы пришел в депо. Поставили меня подручным к опытному слесарю. Человек он не молодой и на вид хмурый. «Ну, вот, браток! — сказал он мне. — Будем проверять у паровоза нутро. Бери переносную лампу и лезь в топку». Через узкое шуровочное отверстие я влез в «нутро» паровоза. Ух, как здорово! Вот тут, где я находился, в паровозе, пылает жаркий огонь. Раскаленный воздух, газы, дым так и рвутся из топки в трубы. Этих труб — больше двухсот, и идут они через весь котел. Вода, омывающая топку и трубы, превращается в пар. Сила пара и движет паровоз… Не знал я, что паровоз — такая сложная машина! Состоит он из тысячи деталей, и все эти детали надо знать. Только со стороны кажется: как легко машинисту работать! Сиди у правого окна в паровозной будке да поворачивай регулятор.

Кончил я учебу, стал работать самостоятельно. Однажды пригнали в депо красавец паровоз. Спереди на специальных державках прикреплена пятиугольная звезда. По бокам, на будке машиниста — комсомольские значки. Всего два локомотива из депо с такими звездами на груди ходили. Так вот. Поставили паровоз на ремонт. По закону бригада на это время свободна. Вынужденный простой. Ан нет! На другой день приходят машинисты, помощники, кочегары из комсомольской бригады. Одеты в замасленные спецовки. И давай работать! Кто их заставлял? Никто. «Хотим, говорят, поскорей свой паровоз получить. Да еще, чтоб ремонт был проведен на пять с плюсом», Ушел красавчик паровоз из депо. Один раз наш комсорг и говорит: «А что, ребята, если нам тоже бригаду организовать? Комсомольско-молодежную?». Организовали мы бригаду. Стали хорошо работать. Постановили: всем учиться. Кто в школе рабочей молодежи, кто в техникуме. А я уж к этому времени понял, что мои семь классов дешево стоят. Какой-то простой расчет надо сделать, я и так, и этак — не получается. Наш бригадир посмотрел на меня, свистнул и ехидно спрашивает: «Ты в школе, на уроке арифметики, чем занимался? Поди, жеваной бумагой плевался?» Я весь покраснел…

Шестиклассники заулыбались, начали переглядываться.

— Было это дело, плевал я бумагой, — продолжал Лобанов. — Не обязательно на арифметике, но было… Пришел домой, соседского парнишку-шестиклассника к себе зазвал и говорю: «Повтори со мной десятичные дроби. Надо мне обязательно их знать. Тот удивился, он, наверное, как и я раньше думал, что все эти арифметики-геометрии потом ни на что не понадобятся. Объяснил. А потом я сам, добровольно, в восьмой класс пошел. Нынче в девятом учусь. И вот, ребята, что я вам скажу. Поверьте рабочему человеку! Не учите уроки на тройку. Тройка — это никакая отметка! Чуть повыше двойки. Иногда учитель, наверное, думает: не то два с плюсом ему поставить, не то три с минусом? (Ребята засмеялись). Уж если о вас так думают, дешево вы стоите, парни!

Почему-то с этими словами Лобанов обратился не ко всем, а только к мальчишкам.

— А если двойка? — вдруг спросила Ксюша.

— Двойка? — Лобанов поморщился, будто попробовал чего-то горького. — Двойка — это совсем плохое дело. Видите, ребята, это прежде всего… нечестно. Вы не маленькие, можете понять, что у нас в стране каждый человек должен работать. Дело железнодорожников — транспорт. Рабочие трудятся на фабриках и заводах. Колхозники сеют хлеб, овощи, хлопок. И у вас есть дело — учеба. Как же не выполнять единственное свое дело?

Тут встала вдруг Ксюша. Никто не просил ее, а она вдруг рассказала обо всей истории с Эдиком Шишляевым.

Эдик понурился и стал смотреть в пол. Ахнув, закрыла рот ладошкой Зина Зыбина. Что теперь будет?

Молодой слесарь сначала чуть-чуть нахмурил брови. Потом лукавая искорка мелькнула в его глазах.

— Нн-да! — задумчиво сказал он. — Неважно получилось, Тот дружок, у которого ваш парень списал задачу, показал себя плохим товарищем. А Эдуарду лучше было честно сказать учителю: «Я к уроку не готов!» А у вас что вышло? И знаете, ребята… — Николай Лобанов обвел взглядом весь класс. — Какую ошибку вы делаете? И я делал эту ошибку, и очень многие ребята ее повторяют… Вам кажется, что учитесь вы для родителей, для учителей. Получили два, — «Ой, папа рассердится! Ох, от классной руководительницы попадет!» Забудьте про это! То, что вы учите, это вам самим нужно. Вы копите знания и будто по полочкам раскладываете: тут таблица умножения, и дроби, и проценты. Дальше — части предложения. Там — законы физики и химии. Географические знания… Понадобилось вам в жизни что-то. Вы протянете руку и снимете с полки, что надо. (Он поднял руку и как будто взял что-то невидимое с невидимой полки). А если полка-то пустая? Что тогда делать? И подумайте о будущем. Сколько ребят мечтают стать летчиками? Слетать на Северный полюс или еще лучше в Антарктиду. Как вы думаете, полетите вы без математики и физики? Не получится! Ну, я вам тут много наставлений наговорил, — Лобанов смущенно улыбнулся. — Надоело слушать?

— Нет! — закричали ребята. — Еще рассказывайте!

— Есть одно лекарство от всех бед, — продолжал молодой слесарь. — Дружба! Крепкая, настоящая дружба. И надо, чтоб дружба была строгая, без поблажек. Друг имеет право вмешаться в жизнь своего товарища. Если тот волей слаб, заставь его поступить, как надо. Потом он сам тебе спасибо скажет. И, главное, будьте честными! Ведь и этот парень, про которого говорили, наверное, пионер? Я комсомолец, поэтому я так прямо и говорю вам. Вы мне вроде младшие братья и сестры. Ох и разбогател же я сегодня на родню! — вдруг прервал сам себя Лобанов.

Все засмеялись.

Когда ребята прощались с Лобановым, они наперебой приглашали его приходить снова. А он обещал сводить их в депо.

41

Чем больше доверяла Лида какому-нибудь человеку, чем выше ценила она его мнение, тем больше требовала от него. Ему задавала самые трудные вопросы, возникающие в ее голове.

Таким человеком был для нее в первую очередь отец.

Иногда по вечерам Лида садилась вблизи отца. Она делала это как будто между прочим. Но отец уже привык понимать ее. Серьезное лицо, чуть сдвинутые бровки были для него сигналом, что Лиде надо поговорить «по душам».

Часто она начинала издалека.

— У нас сегодня был пустой урок, — говорила Лида. — Сначала стали шуметь, потом я предложила: давайте, ребята, пусть каждый скажет, кем он хочет быть. Мальчишкам это понравилось. Первым никто не хотел говорить, а потом все наперебой закричали.

— И о чем же мечтают ваши мужчины?

— Ну… там разное… Володя и Михаил хотят полететь на Луну или на Марс. Миша говорит: «Объявят запись желающих лететь на планеты, я запишусь первым». Ребята поддразнивают Добрушина: «Первым не успеешь, москвичи тебя обгонят!» А он спорит: «Почему вы думаете, что первый корабль полетит из Москвы? А может, с Урала? С горного хребта до неба ближе!»

Лида не утерпела и расхохоталась, вспомнив этот спор. Невольно улыбнулся и отец.

Все-таки как дорога ему эта девочка!

Соболев смотрел на дочь. Энергичная, деловая. Загорелое лицо, серые строгие глаза.

Как рад он своей дружбе с Лидой, доверию, с которым она относится к нему.

— А ты знаешь, — вернулся Константин Федорович к теме разговора, — скорее всего полетят на Луну совсем не те, кто хотел бы «записаться первым». Полетят те, кто специально к этому готовится, тщательно тренируется и, конечно, обладает завидным здоровьем. Не говоря уже о том, что для космических путешественников необходимо великолепно знать физику, математику.

Он посмотрел на дочь, тая веселые искорки в глазах.

Лида задумалась, потом вздохнула.

— Вот то же самое говорил нам комсомолец из депо. Но тут ничего не получается. Володя Хмелев лучше всех знает физику и математику, но он — тощий, длинный и близорукий. А кто сильнее всех и здоровее — Миша Добрушин, — терпеть не может эти науки.

— Вот какая незадача! — притворно сожалея, сказал отец. — Ну, дело это не спешное. Пока вы окончите школу, еще многое переменится. А эти, ваши космонавты и строители межпланетных кораблей… Что, на земле они никакого дела себе не нашли?

— Нн-не знаю… — неопределенно протянула Лида.

— Ты бы их получше воспитывала, товарищ председатель совета отряда! Знаешь, сколько рабочих рук понадобится нам в ближайшие годы? Вот здесь, на земле, в нашей стране, в нашем крае? И каменщиков, и трактористов, и учителей, и машинистов. А вот ты? Кем собираешься стать ты?

— Не знаю, папа. Я не могу еще решить.

Некоторое время они сидели молча. Каждый думал о своем.

— А знаешь, — сказала вдруг Лида. — Вот пришел к нам слесарь из депо. Он очень интересно рассказал, как он сначала считал, что слесарь — это самая обыкновенная специальность. А потом, когда в первый раз влез в топку паровоза, увидел, что это здорово интересно.

— Значит, он вам понравился?

— Очень! И потом он хорошо про дружбу говорил. Что хороший друг никогда не останется равнодушным к судьбе товарища. И о том, что каждый учится не для отметок, а для себя.

Лида сидела, задумчиво глядя вперед. Видно было, что она заново перебирала в мыслях события того дня. Вдруг она оживилась.

— А Ксюша Чердынцева! Знаешь, что она сделала? Встала и рассказала все-все. Что Шишляев списал задачу у Хмелева, а Кудрявцев не проверил его тетрадь. Некоторые из ребят сначала рассердились. Человек к нам в гости пришел, а Ксюша заговорила о таких плохих делах. «А ведь мы решили, что все ребята весной перейдут в седьмой класс. Мы за них отвечаем!» — сказала Ксюша.

— А как ты считаешь, правильно она поступила?

Лида на миг задумалась.

— По-моему, правильно! Пусть Лобанов не думает, что мы такие отличные-преотличные. Это получилось… по-честному!

Соболев удовлетворенно кивнул.

— Правильно. Я тоже считаю, всегда надо поступать по-честному.

— Перед Октябрем Зоя Павловна беседовала с нами о Ленине. О том, что Владимир Ильич еще в детстве всегда держал слово. И никогда не лгал.

Они замолчали.

— Как странно! — сказала вдруг Лида и посмотрела на отца. Он увидел, как в глазах дочери отражается раздумье. — Те, кто видел Ленина, запомнили его смелым, решительным, очень добрым и заботливым к простым людям. И Ленин с тех пор как будто не стареет, он все такой же, как был… Ведь неправильно, папа, что в детском саду про него говорят «дедушка Ленин»? Ведь неправильно? — неожиданно спросила Лида.

— Пожалуй, неправильно, — согласился Соболев. — Великие люди для нас никогда не стареют. Вот, скажем, Пушкин. Мы сохраняем о нем память, как о свободолюбивом, неуемном, пылком поэте, который воспел в своих стихах силу и духовную красоту русского народа, светлые человеческие чувства, чудесную русскую природу. А Ленин… Для нас он всегда живой! Вождь пролетариата и в то же время простой человек, замечательный товарищ; пламенный оратор, руководитель революционного восстания и заботливый, внимательный друг детей…

42

В начале зимы, по первому снежку, Григорий Ваганов собрался навестить Чердынцевых. Подумав, он решил взять с собой Марусю и сына.

Дома застали одну Клавдию. Ксюша была в городе, в интернате, младшие ребята еще не вернулись из школы.

Клавдия смутилась при виде нежданных гостей.

— Уж извините, не прибрано, — говорила она, убирая со стола на шесток посуду. Загремела крышкой самовара.

— Не хлопочи, Клава! — ответила ей Маруся. — Уж это наша вина, приехали — как снег на голову. Да у тебя и так все хорошо.

Вышитые шторки, накидушки, накомодник придавали спальне уютный вид. И в кухне, едва Клавдия накрыла стол голубой скатертью, поправила пеструю ситцевую занавеску, закрывавшую верх русской печи, все пришло в полный порядок.

Григорий и Маруся присели к столу. Петюшка попросил разрешения побегать около дома.

Зашумел самовар. Клавдия сходила в чулан, принесла в мисках соленой капусты, груздочков, брусники в рассоле. Стала резать хлеб.

— Ты, Клава, много хлеба не режь, — сказала Маруся. Она взяла со скамейки корзину и начала вынимать свою стряпню: пирог с рыбой, шаньги со сметаной, печенье.

— Что ты, Маруся, каждый раз беспокоишься. Сколько опять привезла! — смущенно говорила Клавдия.

Григорий, рассеянно перебиравший книги на полочке, прислушался к разговору. Что скажет Маруся? Неужели что-то жалостное про «сироток», или еще какую-нибудь чепуху? Григорий знал, как оскорбляет достоинство людей слезливая жалость, подчеркнутое стремление помочь им. Но Маруся оказалась молодцом.

— Что ты, Клава! Ведь мы люди свои, какие могут быть между нами счеты?

В эту минуту черноглазая веселая жена показалась Григорию еще роднее и дороже.

Закипел самовар. Клавдия подала его на стол, заварила чай и пригласила гостей. Начался неторопливый разговор.

Но вдруг Клавдия вспомнила, что обеспокоило ее накануне, из-за чего она не спала.

— Знаешь, Гриша, что мне сказали на станции? Стройка у нас идет большая, по ту сторону. Завод железобетонных изделий. Туда на работу завербовался, кто бы ты думал? Сын кулака, который в Парфеныча стрелял. Евграфка. Работает плотником на стройке…

— Времени с тех пор много прошло, — подумав, сказал Григорий. — Кто его знает, может, сын не в отца пошел?

На крыльце застучали бойкие, быстрые ноги. Распахнулась дверь, и появились Вася, Тая и Петюнька.

Маруся давно не видала ребят. Она заохала, что они «страсть как выросли!» Тая тянется вверх за Ксюшей. И коса-то какая — русая, толстая, у Клавдии такая была. Про себя Маруся отметила, что Клава — умница, за ребятами следит, одеты чистенько и аккуратно.

Вася и Тая обрадовались: очень редко бывал у них кто-нибудь. А тут и гости, и гостинцы. Дядя Григорий даже лимонада привез, а тетя Маруся и печенья и конфет.

Короткий зимний день шел к концу. За окнами потемнело, но свет не зажигали. В сумерках беседовать было хорошо.

— Вызывал меня начальник станции, — задумчиво рассказывала Клавдия. — Говорит: «Тяжело ведь тебе, товарищ Чердынцева?» — Тяжело. — «Вот и я думаю, тяжело», — говорит Кирилл Григорьевич. — «Пока ты работаешь путеобходчицей, тебе легче не будет». — А что же делать? — спрашиваю. — «Аделать вот что: надо тебе учиться…» — Учиться? — это я говорю. — Да годы-то мои разве подходящие для учения? У меня трое ребят в школе… — «Ничего! — он отвечает. — В нашей стране до старости можно учиться. И, к слову сказать, лет тебе не так уж много». Я только возразить хотела, он рукой махнул: «Знаю, что скажешь! Что с ребятами делать? Сейчас рассудим. Ты ведь семь классов до войны кончила? Эту зиму повтори, ну… арифметику, физику. А с осени начнешь заниматься на курсах. Окончишь их, будешь дежурным по станции». — Так сразу и дежурным? — «Там увидим. Только надо тебе на станцию перебираться. Со временем квартиру дадим. Вторую дочь тоже в интернат устроим. А сынишка тут в школу будет бегать. Вот и решай вопрос»… — А меня что-то сомнение берет. Ну, какая я ученица? — подняла Клавдия глаза на Григория. — Ум уж не тот, голова другим занята.

— Нет, Клава, неправильно ты судишь, — возразил Григорий. — Учиться никогда не поздно. Трудно тебе придется, понимаю. И работа, и курсы, и ребята. А все-таки, если выпала такая возможность, не отступайся! Повторяй помаленьку. Если Ксюша помочь не может, попроси комсомольцев на станции.

Клавдия молчала.

— Вот ты сомневаешься, думаешь, что поздно тебе учиться? Я тебя постарше, а скоро тоже за парту сяду.

Клавдия с удивлением посмотрела на Григория.

— Как это за парту?

Вася шушукался с Петюнькой в соседней комнате. Но тут он неслышно вышел в кухню и потихоньку привалился к плечу машиниста, Григорий, будто и не обратив особого внимания на Васю, положил руку ему на плечо.

— Дело к тому идет, что все линии железных дорог у нас будут электрифицированы. А куда будем годны мы, машинисты с паровозов?

— Не по всему же Уралу будут электровозы, — возразила Клавдия. — И на других дорогах…

— Что ж, я на другие дороги со своей пойду! — обиделся Григорий. — Нет, придется переучиваться. Думаешь, легко будет? Я ведь тоже семилетку давным-давно кончил. На паровозах я всего добился. План мы с бригадой обязательно перевыполняем. Угля экономим помногу. Премии получаем. Награды я имею. На электровозе надо начинать с самого начала. Трудно будет! А иначе нельзя.

Вася все теснее прижимался к дяде Григорию. Он не совсем пони дал, почему дяде надо переходить с паровоза на электровоз. Электровоз едет бесшумно. А у паровоза издалека слышно могучее горячее дыхание.

— Вот уж Васе, точно можно сказать, достанется электровоз. И дорожка к креслу машиниста для него покороче будет. Мы ведь как учились? — говорил Григорий уже прямо Васе, полуобняв его за плечи. — Поработал кочегаром, пойдешь на курсы помощников машинистов. Сдал экзамен на помощника, начнешь работать. Пятьдесят тысяч километров наездишь, тогда уж примут на курсы механиков, то есть машинистов… А научишься управлять паровозом, и это еще не все. Надо назубок знать участок дороги, по которому ездишь, — все уклоны и подъемы, повороты и мосты, все семафоры и стрелки… Ну, участок и тебе придется изучать, к составам и ты будешь применяться — какой состав каким способом вытаскивать. Но кочегаром тебе работать не придется, да и машинистом после десятилетки ты станешь быстрее. А мне, Васятка, придется, видно, браться за учебник, — Григорий вздохнул. — А у тебя как дела? Что ж ты не похвастаешься пятерками? Тая, щелкни там выключателем…

И когда загорелась яркая лампочка, Григорий, подтолкнув Васю, послал его за тетрадями.

А через минуту он с серьезным видом разглядывал Васины тетради с палочками, читал первые слова: «мама, Маша, каша».

Похвалил за то, что в тетради появляются четверки и даже одна пятерка за рисование на свободную тему. Вася нарисовал свою мечту: окутанный клубами дыма паровоз, мчащий длинный состав вагонов.

43

Павел Романович совсем не напоминал «ученого сухаря», каким иногда изображают преподавателей математики. Опытный турист, отважный человек, хорошо знающий наш край, он летом, да и в другое время года, участвовал в школьных экспедициях. Именно он был назначен начальником штаба похода шестых классов.

Это был необыкновенный поход.

В девять часов вечера отряд шестиклассников уже подошел к вокзалу. Замыкали колонну комсомольцы с винтовками за плечами. Каждый нес лыжи и палки, а комсомольцы, кроме том, объемистые пакеты.

На путях учителя окликнул молодой машинист, стоявший около сверкающего лаком электровоза.

— Павел Романович! Вы куда это, на ночь глядя? Да еще в такой многолюдной компании? — Машинист смеющимися глазами оглядел ребят.

— Поехали в лес, встречать Новый год, — сказал Павел Романович, пожимая руку машиниста.

— Вот неугомонный человек! — восхищенно сказал тот. — Узнаю, узнаю ваши придумки. Ну, садитесь, прокачу с ветерком, — машинист по-хозяйски махнул рукой в сторону зеленых вагонов электрички и, поднявшись по ступенькам, скрылся в кабине электровоза.

— А ну, друзья, торопитесь, — напомнил учитель. — До отхода поезда — пять минут.

Все заспешили к дверям. Со смехом и шутками ребята разбежались по просторному вагону, занимая места у окон.

В сутолоке ребята не слышали ни гудка электровоза, ни свистка главного кондуктора. Состав мягко тронулся, и за окном замелькали яркие станционные огни. Потом они померкли, поезд вырвался на простор и, быстро набирая скорость, помчался в ночную тьму…

Секретарь комсомольской организации Толя Малых впервые как-то по-новому взглянул на ребят-пионеров. Старшие считали их детьми, несмышленышами.

А сегодня, глядя на эту шумливую, веселую ребятню, окружающую учителя, Толя подумал, что эти ребята через два-три года придут в комсомол. Они будут решать важнейшие школьные дела.

Пока старшие доверяют им только сбор металлолома и макулатуры.

А ведь пионеры должны вырасти смелыми, ловкими, находчивыми, чтобы стать потом настоящими комсомольцами. Как прав Павел Романович, взяв ребят в первый ночной поход. В них надо воспитывать выносливость и выдержку.

Рядом с жаром спорили мальчишки. С усмешкой слушал их учитель.

— Павел Романович, поедем летом куда-нибудь! — говорил Юра Логунов. — Подальше от жилья. Чтобы недели две ни в один город не заходить. Вот, например, на Южный Урал, на гору Таганай. Я читал в одной книжке: там на вершине бывают такие ветры, что едва на ногах устоишь…

Толя внимательно посмотрел на Юру. У этого парнишки на самой макушке торчала прядка темных волос, непослушных, неподдающихся расческе. Из-за этого вид у мальчика был какой-то взъерошенный, словно у задорного воробья.

Дальние странствия… Вот так же и Толя года три тому назад мечтал о трудных походах по горным кручам, по непроходимой тайге.

— А сколько тебе лет? — вмешался Толя в разговор.

— Тринадцать… Скоро будет тринадцать, — краснея, сказал Юра.

— А ты бывал уже в походах?

— Бывал, только мало! — смутился Юра и покраснел еще сильнее.

— Как же ты собираешься летом в такой трудный поход на Таганай, если до этого не совершил походов десять более легких? — удивился Толя.

Но ответ на свой вопрос он услышал не от Логунова.

— А как же это вы, опытные туристы, не готовите себе смену и не вовлекаете в ряды туристов младших ребят? — спросила Зоя Павловна, появляясь из другого отделения, где сидели девочки.

Пришла очередь Анатолию покраснеть.

— Вы думаете, что опытные туристы так сами и растут, как грибы, — продолжала Зоя Павловна. — И что выращивать их должны только учителя? Нет, друзья-комсомольцы, это и ваша забота.

Поезд замедлил ход. Ребята кинулись к окнам.

— Станция, Павел Романович. Далеко нам ехать?

— Минут через сорок будем на месте, — ответил Павел Романович, взглянув на часы.

44

Шумная ватага школьников высыпала на платформу разъезда Медвежье, или, как говорили железнодорожники, Медвежки.

На платформе в железнодорожной форме и фуражке стояла молодая красивая женщина.

Она весело приветствовала учителя. Павел Романович пожал руку молодой женщине.

— Будете встречать Новый год в лесу?

— Собираемся!

Электричка умчалась дальше. Приветственно помахал рукой из окна электровоза молодой машинист.

Зоя Павловна построила ребят, и все двинулись в обход станционных строений. Вышли на дорогу. Встали на лыжи. В это время комсомольцы развернули часть пакетов.

— Ура! — восторженно закричал Миша. — Факелы!

Дымя и чадя, вспыхнули факелы. Фантастическое шествие началось.

По проложенной лыжне направились к лесу, вступили в него. Кругом неподвижно стояли деревья в богатом зимнем уборе. Красноватые отблески огня ложились на нетронутые снега, зажигая в них тысячи искр. Было так тихо, что самые шумные ребята присмирели. Негромко разговаривал с кем-то Павел Романович, замыкавший колонну. В середине весело подбадривала ребят Зоя Павловна. Короткая остановка. Один из комсомольцев встал впереди. Анатолий Малых с товарищем, легко скользя по насту, ушли вперед.

Поляна, на которую вступил отряд, возбудила у ребят живое любопытство. Какие-то непонятные предметы темнели на елке, стоявшей посреди. Снег вокруг был утоптан.

Часть факелов почему-то погасла, и только один неярко освещал ребят.

— Итак, друзья, — обратился к ним Павел Романович. — Сегодня мы с вами встречаем Новый год в необыкновенной обстановке. Вы уже не маленькие, не все же вам плясать вокруг елочки в тесной комнате. Здесь у нас и зал попросторней, и елку мы выбрали покрасивее. Начинаем наш праздник. Музыка, марш!

Не все ребята в дороге обратили внимание, что десятиклассники по очереди несли упрятанный в футляр баян.

Сейчас баянист начал знакомый спортивный марш.

И вдруг… Вдруг случилось чудо. Елка, густая таежная красавица, осветилась вся, с верхушки до нижних ветвей. Десятки разноцветных огоньков. Невольно перехватило дыхание у мальчишек, ахнули от восхищения девчонки.

До чего ж это было хорошо! Кругом в волшебной неподвижности, стояли деревья. А елка радовала глаз своим нарядом. Пестрели флажки, какие-то самодельные игрушки. Но красивее всего были незамысловатые ледяшки. В обыкновенную воду, перед тем как ее заморозить, прибавили различные краски и вложили петельки из ниток. И вот сейчас, в сиянии электрических лампочек и мерцающем свете факелов эти ледяшки блестели, как сказочные сокровища Малахитовой шкатулки — изумруды, аметисты, топазы и рубины.

А баянист вдруг заиграл польку, из-за ели выскочили девчонки в масках зайцев, лисиц и медвежат и начали отплясывать задорный танец. Но снег — не паркет, и танцоры вскоре выдохлись.

— Теперь, друзья, послушаем Раю, — сказал Павел Романович, и все притихли.

Звонкий голос Раи, согретый сердечным волнением, звучал торжественно и светло, и ребятам показалось, что читает девочка лучше всех артисток мира.

И только успела Рая дочитать стихи, только затихли дружные аплодисменты, как Павел Романович поднял руку.

— Внимание. Стрелка часов приближается к двенадцати. Вот-вот простится с нами старый год и придет многообещающий Новый… Комсомольцы, стройся!

И еще раз удивились шестиклассники. Восемь комсомольцев встали четким строем. У каждого в руках была малокалиберная винтовка.

— Тишина! — торжественно сказал Павел Романович. — Вот он, Новый год. Салют!

И троекратный залп огласил окрестности.

Все закричали «ура». Стали поздравлять друг друга. Потом опять играл баянист, и ребята плясали, что хотели и как хотели.

И многие огорчились, когда Павел Романович отдал команду отправляться в обратный путь.

Дорога до разъезда показалась еще короче. Может быть, потому что ребята то и дело вспоминали подробности необычного праздника.

— Вот соберутся на заре зайцы, — фантазировала Лида Соболева. — И начнут плясать вокруг украшенной елки. А то и медведи явятся, недаром же разъезд называется «Медвежка».

— Ой! — взвизгнула пугливая Зина Зыбина. — Неужели тут водятся медведи?

— Да не пищи! — презрительно сказал Миша. — Трусиха! У нас комсомольцы с винтовками.

Шумно и весело стало в маленьком станционном зальце, куда ввалилась толпа раскрасневшихся ребят с лыжами. Павел Романович еще раз пожал руку румяной Наташе Пышминцевой — начальнику разъезде Медвежье, и все поздравили ее с Новым годом.

Наташа предупредила, что через пять минут придет электричка.

Со смехом и шумом все высыпали на платформу. А когда на подходах станции загудел электровоз, Павел Романович снова стал строгим и требовательным:

— Садиться всем в один вагон, Комсомольцы, пересчитать всех участников похода.

После ночного леса в вагоне показалось особенно светло и тепло.

Лида Соболева шутя говорила подругам: «Я приду домой и скажу маме: дорогая мамочка! Я так без тебя соскучилась. Ведь последний раз мы виделись в прошлом году».

Все засмеялись. А темнобровая Ксюша Чердынцева задумчиво сказала:

— Все-таки странно, девочки. Мы с вами поехали на «Медвежку» в том году, а обратно возвращаемся уже в новом…

45

Таня приоткрыла дверь. Увидев, что Ольга Дмитриевна одна, вошла. Лицо ее пылало гневом.

Ольга Дмитриевна отодвинула лежащие перед ней документы.

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна.

— Здравствуй, Таня.

Ольга Дмитриевна запомнила Таню с первого класса. Эта маленькая девочка всегда хранила на лице выражение сознания собственного достоинства. Она ходила в белоснежных воротничках, а когда стала пионеркой — в отлично отглаженном алом галстуке.

Казалось, отсвет этого галстука ложился на лицо Тани, так горели сейчас ее щеки.

— В чем дело, Таня? — спросила Ольга Дмитриевна.

— Мы учимся во второй смене, — сдерживая себя, рассудительно говорила Таня. — А в первой смене в этом классе учится шестой «б». Они не соблюдают чистоту, оставляют на партах мусор. Прошлый раз санитарная комиссия проверяла работу наших дежурных, заглянула в последнюю парту, а там — скорлупа от орехов. И нашему классу поставили за чистоту три.

Самообладание начинало изменять Тане. Ее голос дрогнул.

— Сегодня опять у них в партах сор. Мы больше это терпеть не можем. Мы просим вас, Ольга Дмитриевна: пусть наш класс будет шефствовать над ними. А когда они будут добросовестно следить за чистотой, мы сами откажемся от шефства.

Ольга Дмитриевна удержалась от улыбки, хотя это было нелегко. Третьему классу шефствовать над шестым? А почему бы и нет? И те, и другие — учащиеся одной школы. Оба класса пионерские.

— Хорошо, — голос директора был невозмутимо спокоен. — Завтра попроси членов совета вашего отряда прийти к концу первой смены. Мы пойдем в шестой класс «б».

Сообщение об экстренном собрании ученики шестого «б» встретили с неудовольствием.

— Опять собрание. Я в спортсекцию опоздаю.

— А мне на кружок надо.

— Собрание будет недолгим, — сказала Прасковья Михайловна.

Возмущавшиеся притихли, увидев входящую Ольгу Дмитриевну и младших ребят.

Слова директора ошеломили всех.

— …Я считаю, что требования третьего класса вполне справедливы.

Вы оказались плохими товарищами. Благодаря вашей неряшливости, пострадала честь младших. Поэтому с настоящего дня они являются вашими шефами и имеют право вместе с санкомиссией проверять, как вы соблюдаете порядок. Контрольная проверка через месяц.

Ольга Дмитриевна вышла вместе с Прасковьей Михайловной.

Только на одно мгновение сохранилась в классе тишина.

— Ребята! — возмущенно взвился с последней парты Эдик Шишляев. — Мы не можем терпеть такое издевательство. Какие-то слюнявые малыши — шефы! Нас вся школа засмеет.

— Стыд! — вскочила со своего места и Лида Соболева. — Даже больше, чем стыд, — позор. А, между прочим, — голос Лиды стал язвительным, даже ядовитым, — кому мы обязаны этим позором? Кто у нас оставляет в партах шелуху от орехов, бумагу от завтраков? У тебя этого не бывает, Шишляев? И как работают наши дежурные? Выходит, они только для виду наводят порядок. А другие за нас получают от санкомиссии взбучку? И вы, товарищ староста, как проверяете дежурных?

Лида так посмотрела на Виктора, что ему стало не по себе. А потом она вышла к учительскому столу и, стукнув по нему, сказала:

— Да, стыдно, обидно, но… правильно.

Конечно, над шестым «б» подшучивали многие ребята. И первое время они с неприязнью поглядывали на «третьеклашек», приходивших к ним вместе с санитарной комиссией.

Кой-кто, например Эдик, может быть, и «дал» бы им под сердитую руку, но за этим неусыпно наблюдал староста.

Не стало от него пощады и дежурным.

А совет отряда и особенно Лида Соболева не успокоились, пока шестой «б» не вышел по чистоте и порядку в постоянные отличники.

46

Вьюга началась внезапно. Еще утром небо было ясным, светило солнце. Потом откуда-то из-за горизонта выползла серая мгла. Солнце исчезло. Скоро все небо стало пасмурным. Пошел снег, сначала мелкий и легкий, потом все крупнее.

В классах долго не гасили электричество, таким серым и тусклым казался день.

Валя отправилась из школы в хорошем настроении. Она получила пятерку по географии и четверку по русскому. Это было приятно. И все же не от хороших отметок было у нее превосходное настроение.

Завтра у Вали — день рождения. И, наверное, дома уже приготовили ей замечательные подарки.

Сегодня вечером она приедет домой. У папы и мамы сначала будут очень серьезные лица. Но папа улучит минутку и лукаво подмигнет ей. Мама особенно нежно поцелует ее на ночь. А завтра…

Метель разыгрывалась все сильнее. Ветер, резкий и порывистый, кружил снег, поднимая его с земли и смешивая с летящим из низких сизых туч. Из школы ребята шли уже сквозь сплошную сетку снегопада. Пурга бросала в лицо сотни колючих снежинок, леденила щеки и губы.

Замерзшие, продрогшие пришли школьники в интернат.

Обедали с удовольствием: с холода приятно хлебнуть горячего.

Вскоре в столовую вошла Надежда Ивановна.

— Не торопитесь, ребята, — сказала она. — Сейчас передали сводку погоды. К утру ждут до 30–35° мороза. Вы остаетесь на воскресенье в интернате. Завтра мы проведем интересный литературный вечер. А сегодня, кто хочет, может принять участие в играх.

Ребята встретили сообщение по-разному. Одни огорчились, другие оставались охотно, — ведь интернат был для них вторым домом. Да и ехать в такую непогоду — удовольствие маленькое.

Валя поела раньше и побежала вверх, взять в шкафике платье, чтобы выстирать его дома.

— Ты что, Валя? Ведь мы остаемся в интернате, — окликнула ее Ксюша. — Все ребята.

Валя замерла.

— Как остаются? В интернате? Нет, не может быть.

Она засунула платье обратно в шкаф и закрыла дверцу. Из столовой поднимались ребята. Она пошла за ними. В комнате для занятий слышались веселые голоса. Там собирались участники литературной викторины.

Чем ближе подходил час, когда отправлялась обычная субботняя электричка, тем беспокойнее билось сердце Вали. Она встала, ноги ее сами собой спускались по лестнице.

Где же у нее проездной годовой билет? Да, она уже переложила его в карман шубы. Остаться? Нет, она не может остаться в интернате. Завтра у нее день рождения, и вдруг она не приедет. Мама всю ночь не будет спать, заболеет от беспокойства.

Валя незаметно вошла в темную раздевалку. Ощупью отыскала свой шкафик. Сердце ее громко стучало, так громко, что ей казалось: кто-нибудь услышит этот стук.

Надела валенки, меховую шапочку, шубу; туго обмотала шарф вокруг поднятого воротника. Проверила, лежит ли во внутреннем кармане билет, вытащила из боковых карманов рукавички.

Только бы ее не остановили! Выглянула из раздевалки. Никого. Скользнула в коридорчик, который вел к выходу.

Дверь громко хлопнула.

Девочка представила себе, как добродушная Корнеевна, услышав стук, заворчит:

— Кого там носит нелегкая в этакую непогодь?

Валя торопливо открыла вторую дверь. Сейчас же ветер налетел так остервенело, что у девочки перехватило дыхание. Она испуганно подумала: «А вдруг за мной кто-нибудь выскочит?» и, закрывая лицо рукавичкой, побежала через двор к калитке.

Ксюша участвовала в викторине.

Вдруг ее кольнула мысль: «А где же Валя? Что-то ее не видно».

Дважды осмотрела она всех ребят. Смутная догадка шевельнулась в ней.

Ксюша незаметно вышла в верхний коридор. В спальнях — темно. Она спустилась вниз. В раздевалке нащупала выключатель. Зажгла свет. Поспешно открыла шкафик Вали. Он был пуст. Только тапочки сиротливо стояли в отделении для обуви.

Девочка быстро взбежала по лестнице и постучала в кабинет воспитательницы.

— Надежда Ивановна, — взволнованно заговорила Ксюша. — Валя Черноок… наверное, уехала домой.

— Батюшки-светы! — всплеснула руками Корнеевна, которая сидела тут же.

— Почему ты так думаешь? — быстро встала из-за стола воспитательница.

— Она собиралась домой. Я сказала ей, что все остаются в интернате. А сейчас посмотрела — нигде ее не видно.

— Может, она в спальне? — сказала Корнеевна.

— Нет, там темно. И ее шубы на вешалке нет.

Надежда Ивановна попросила Корнеевну не говорить никому о «ЧП» и распорядилась позвать старших мальчишек.

— Ты тоже ребятам не говори, — это было сказано Ксюше.

Девочка кивнула.

Через несколько минут шесть мальчиков из 10-го класса и член совета интерната Толя Малых стояли перед Надеждой Ивановной. Быстро переобуваясь, надевая шубу, она говорила торопливо и четко:

— Ушла Валя Черноок. Из шестого класса. Мы идем на вокзал. Со мной Толя. Если электричка стоит на путях, мы обходим вагоны. Если уже ушла, я со следующей или с товарным поездом еду на Хрустальный ключ. Вы по три человека, обязательно по три, обойдите платформы, пассажирские залы, Предупредите дежурного по вокзалу, чтобы смотрел, не появится ли девочка, одна, без взрослых. Шуба на ней — черная, шапочка меховая, шарф голубой. Если в течение часа не найдете Валю, возвращайтесь в интернат. Одеваться тепло и выходить без шума. Кто будет любопытствовать, скажите, ну… что вы идете снег разгребать.

47

Все было сделано «оперативно», как любил говорить Толя. Вскоре Надежда Ивановна и старшеклассники уже выходили из калитки. Злая, воющая, швыряющая охапками снега, пурга встретила их во всеоружии. Даже не верилось, что это большой город, что кругом дома и деревья. Улица казалась пустынной, все заволакивала густая сетка летящего снега.

Держась друг около друга, дошли до вокзала, Здесь разделились на три группы.

Надежда Ивановна и Толя через подземный тоннель вышли на вторую платформу. На соседних путях стоял темный состав. Воспитательница чуть не столкнулась в метели с каким-то железнодорожником.

На ее вопрос он прокричал что-то.

— Я поеду, Толя, — сказала Надежда Ивановна. — Найду сейчас попутный состав. Может, Валя уже дома, а мы волнуемся… Ты иди через тоннель в нижний зал. Там побудь около дежурного. Какая-нибудь из групп придет к нему. С ребятами и уйдешь в интернат. Один не ходи, хватит мне волнения из-за Вали.

— Вы не беспокойтесь, Надежда Ивановна, с нами ничего не случится… А если позвонить на Хрустальный ключ? — предложил Топя. — Чтобы вам не ездить туда?

— А вдруг ее там нет? Что подумает Черноок? Нет, я поеду!

Вьюга продолжала неистовствовать. Но в здании вокзала жизнь шла своим чередом. Ярко горели люстры. Многочисленные пассажиры ожидали поездов. В газетном киоске продавали журналы и газеты. Бойко торговала мороженщица.

С Надеждой Ивановной поздоровалась дежурная по залу, пожилая женщина, с красной повязкой на руке.

— Мне бы узнать, когда ближайший поезд в сторону Хрустального ключа. Срочно надо выехать, — обратилась к ней воспитательница.

— Зайдите сюда, — показала та на дверь одного из служебных помещений. — Позвоните диспетчеру.

Какой замечательный совет!

Позвонила по указанному телефону.

Трубку сняли сразу.

— Диспетчер слушает, — это он говорил кому-то на линии. Потом, сделав какое-то короткое распоряжение, обратился уже к Надежде Ивановне: — Слушаю вас!

— Товарищ диспетчер, — сказала она взволнованно. — С вами говорит воспитательница железнодорожного интерната. У нас исчезла девочка. Возможно, она уехала к себе домой, на Хрустальный ключ. Когда пойдет первый поезд в ту сторону?

— Подождите у телефона…

Встревоженной женщине ожидание показалось бесконечным. Но вот снова спокойный деловой голос диспетчера.

— Через десять минут в сторону Хрустального ключа пойдет снегоочиститель. Я свяжусь с ним по радио и дам распоряжение взять вас. Через пять минут позвоните мне.

Надежда Ивановна посмотрела на большие стенные часы, потом на свои. Через пять минут… Ей стало жарко. Она расстегнула шубу, сбросила на плечи пуховую шаль.

Пять минут. Никогда они не тянулись так долго.

Но вот, наконец, последний прыжок минутной стрелки.

— Это вы? Все в порядке. Механик снегоочистителя остановится под железным перекидным мостом. Торопитесь. Если не задержитесь там, можете вернуться с электричкой в 19 часов 10 минут. Время московское.

Для снегоочистителя до станции Хрустальный ключ и дальше была подготовлена «зеленая улица». Сияли изумрудные огни светофоров. Можно было ехать напроход. Но снегоочиститель снизил скорость и у начала платформы на миг остановился.

Надежда Ивановна спрыгнула на платформу, засыпанную снегом.

— Успеха вам, — коротко пожелал ей механик.

Снегоочиститель тронулся. Пока он шел вдоль станции, механизмы его не работали, чтоб не сыпать снег на платформу. Но вот она кончилась, машинист прибавил ход, и могучая машина, окруженная снежным облаком, исчезла в метельной дали.

Надежда Ивановна, утопая в рыхлом снегу, обогнула станционное здание. Вот и дом, где живет семья Черноок.

На лестничной площадке воспитательница остановилась.

Что она скажет? Как узнать, дома ли Валя? Хотя это выяснится в первую же минуту…

Надежда Ивановна стряхнула снег с воротника и обшлагов, поправила шаль и, как она иногда говорила о себе, «полностью мобилизовалась».

— Ну, все, — и она нажала кнопку звонка.

Открыла ей пожилая женщина со строгими черными глазами. И сейчас же в переднюю вышла Руфина Алексеевна. Она сразу узнала воспитательницу. Испуганно прижала руки к груди.

— С Валей что-нибудь случилось? Она заболела?

…Выходит, Вали дома нет.

— Нет, не волнуйтесь, — очень спокойно заговорила Надежда Ивановна. — Валя не больна. Видите, страшная метель, к ночи будет сильный мороз. Все дети оставлены в интернате.

Руфина Алексеевна вздохнула с облегчением.

— А я так взволновалась. Значит, Валя не приедет. Как жаль! Ведь у нее завтра день рождения… Она будет жить в интернате еще целую неделю?

— Все будет зависеть от погоды, — голос Надежды Ивановны звучал так же спокойно.

— Самое главное — она не больна. Но неужели, — в глазах Руфины Алексеевны вдруг блеснуло недоверие, — неужели вы приехали на Хрустальный ключ только для того…

— Нет, у меня были еще дела. Сообщите как-нибудь завтра Чердынцевым, что Ксюша тоже осталась в интернате.

— Большое спасибо. Вы очень добры! Я обязательно сообщу Чердынцевым о Ксюше. Могу я попросить вас об одном одолжении? — Руфина Алексеевна торопливо вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с маленьким свертком. — Вот, если вам не трудно, передайте это завтра Вале. Тут небольшой подарочек. И поздравьте ее от нас.

Она вдруг спохватилась.

— Так неудобно, я не пригласила вас в столовую. Может, выпьете стаканчик чаю?

— Нет, спасибо. Я тороплюсь. В 19.10, — воспитательница взглянула на свои часики, — идет электричка в город. До свиданья!

Когда дверь захлопнулась, Надежда Ивановна, держась за перила, на миг закрыла глаза. «Что же с ней случилось, с Валей? Завтра у нее день рождения!»

Почти по расписанию пришла электричка. В вагонах было пустовато. Воспитательница стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу окна. Вот сейчас, за леском, промелькнет на миг одинокая путевая будка, в которой живут Чердынцевы. Мама Ксюши, наверное, не беспокоится о дочери. Ксюша совсем иная, чем Валя. Столько в ней спокойной силы, целеустремленности.

Метель стихала. Не вились уже за окном сплошные снежные вихри, Но одновременно, как обещала сводка погоды, начал крепчать мороз; На станциях, когда входили новые пассажиры, в дверь врывалась струя морозного воздуха.

48

Шестеро десятиклассников — «Спасательная команда», как пошутил один из них, — обошли платформы, все залы ожидания, лестницы и коридоры вокзала. Даже в комнату матери и ребенка заглянули и спросили у дежурной медсестры, «не приблудилась ли к ним девчонка из интерната, лет двенадцати».

Получив отрицательный ответ и еще раз осведомившись у дежурного в верхнем зале: «Нет ли новостей?» — они собрались все шестером и решили идти в интернат.

— А Толя? — спросил один из парней.

— Что Толя? Он был с Надеждой Ивановной. Что она ему велит, то он и сделает. Пошли. Только чур, в интернате не болтать. Мы ведь снег разгребали. Ох, и уработались!

И парни пошли в пургу, в снег, наклоняясь вперед, против ветра.

Что же было с Толей?

Он спустился в первый этаж вокзала. Подняв воротник, надвинув шапку на брови, открыл огромные входные двери и вышел на улицу. Пурга тут же швырнула ему снегу в глаза.

От вокзала до интерната каких-нибудь два-три квартала. Но это был самый запутанный по планировке участок. Невдалеке от огромного нового вокзала сохранилось одноэтажное, еще в прошлом веке построечное здание старого вокзала. Через дорогу — обширное помещение билетных касс. Небольшие магазинчики и ларьки; все это перемешалось, образуя тупики и закоулки, в которых не трудно было заблудиться.

Толя обладал хорошей зрительной памятью. Он шел уверенно и только в одном месте по пояс провалился в снег: тут была канава, которую вьюга сравняла с краями. Повернув за угол, он вышел к одноэтажному, недавно построенному дому.

Как раз в это время дверь, скрипнув, отворилась, и на крыльцо шагнул человек с небольшим железным сундучком.

Он спустился по ступеням, посмотрел на Толю и при свете яркой лампочки, горящей над входом, узнал мальчика.

— Толя! Ты что это шляешься в такой буран?

Это был помощник машиниста Георгий Пышминцев, с «Медвежки». Георгий направлялся на смену. Толя узнал вдруг дом: общежитие паровозных бригад.

— Да вот, понимаешь, ходил на поиски, — рассеянно сказал он. — Вальке Черноок вздумалось удрать из интерната. Надежда Ивановна и послала нас.

— A-а… Ну, и нашел ты Вальку?

— Пока не нашли.

— Да, погодка чертова. У меня в десять тридцать поездка в Медногорск. Трудновато придется, — Георгий поежился и поднял воротник. — А здесь, в общежитии, тоже какая-то девчонка прибилась; машинист с электровоза ее подобрал и привел. Тетя Фима, сторожиха, ее отогрела и спать уложила.

— Какая девчонка? — нетерпеливо спросил Толя. — Валька?

— Что, Валька? Я считал, что твой Валька — парень?

— Какой парень, когда девчонка. Валентина Черноок.

— Может, она и есть. Айда, смотри… А я пошагал…

Толя уже не слышал, что говорил Георгий. В два прыжка он взлетел на крыльцо и рванул дверь.

— Али что забыл? — в переднюю вышла тетя Фима, немолодая, полная женщина, с вязаньем в руках. — Ох, я думала, Егор вернулся. Чего тебе? — она поверх очков зорко вглядывалась в вошедшего.

— Тетя Фима, — с жаром начал тот. — Говорят, у вас девочка есть приблудная? У нас в интернате Валя потерялась из шестого класса. Мне бы посмотреть. А то ведь ее сколько людей ищет…

— Скинь пальто. Валенки обмети, — строго сказала тетя Фима. — Шапку отряхни да вон на гвоздь повесь. Пойдем, покажу тебе нашу находку.

В первой комнате почетное место занимала большая плита, пышущая жаром. Вблизи нее стояли простые скамьи; на них можно было разложить для просушки мокрую обувь. Вдоль стены разместились шкафы для верхней одежды. Но гордостью тети Фимы была вторая, еще более просторная комната. В три ряда стояли здесь кровати с панцирными сетками, застланные белоснежным бельем. Каждая кровать накрыта великолепным плюшевым одеялом.

Никто не мог так высоко оценить удобства общежития, как члены паровозных бригад. В стужу, ветер и пургу ведут машинисты, их помощники и кочегары поезда через уральский хребет. И когда закончат рейс, сдадут на ходу или в депо паровоз, что может быть желаннее, чем этот небольшой мало приметный дом.

Вымыться под горячим душем, закусить припасенной в сундучке едой, выпить горячего, как огонь, чаю и скорей в чистую постель.

В спальне Толя увидел несколько занятых кроватей.

— Не там. Вот на ближней смотри, — сказала ему тетя Фима.

На огромной кровати под золотистым плюшевым одеялом, свернувшись клубочком, спала девочка. А в ногах у нее, вольно раскинувшись, лежал большой дымчатый кот.

Ну да, это она, Черноок! Укрытая до ушей, девочка спала крепчайшим сном.

— Это наша Валя! — обрадованно зашептал Толя. — А мы ее везде ищем. Воспитательница домой к ней поехала.

Горячий шепот потревожил кота. Он открыл круглые зеленые глаза, сказал: «Мр-р», потянулся, выгибая спину и растопыривая когти на пушистых лапах.

— Как же она к вам попала? — спросил Толя, когда они вернулись в первую комнату.

— Заблудилась, видно, — пожала плечами тетя Фима. — Машинист один привел ее сюда. Я ее раздела, руки велела холодной водой вымыть, да растереть, руки у нее озябли. Тут как раз ребята из двух бригад ужинали, накормили ее и колбасой и молоком. Я ей чаю с малиновым вареньем дала и спать уложила. Маленькая еще девчонка, бестолковая. Не понимает, сколько людям заботы принесла, — и тетя Фима снова принялась за свое вязанье. — Ты сейчас в интернат побежишь?

— В интернат.

— Только до утра за ней не приходите, — строго сказала сторожиха. — Я ее до утра не отпущу. Пусть выспится, валенки и одежда высохнут, тогда и забирайте свою потерю.

— Спасибо вам, — Толя торопливо надел пальто, шапку, шарф. — Спасибо!

Он был очень благодарен и неизвестному машинисту, и тете Фиме.

Наскоро попрощавшись, он выбежал на улицу и заторопился к вокзалу. Почему к вокзалу? Он надеялся встретить там Надежду Ивановну и обрадовать ее.

Вьюга стихла. Но к ночи начинало крепко подмораживать. Сначала сгоряча Толя не почувствовал этого, но, вывернувшись из-за здания билетных касс, ощутил дыхание ветра, острое, как нож.

Прикрыв лоб рукавицей, он выждал, когда ветер ослабнет, и снова зашагал по сугробам к вокзалу.

В третий раз он попался на глаза дежурному при дверях, ведущих в сторону вокзальной площади.

— Черт тебя носит тут в экую погодищу, — с досадой сказал усталый дежурный. — Чего тебе дома не сидится?

К радости Толи, женщина, стоявшая у двери, через которую пассажиры проходили в подземный тоннель, не сменилась.

— Вы не видели воспитательницу интерната? Она поехала на Хрустальный ключ.

— Не вернулась еще! Электричка оттуда придет минут через пятнадцать, если в занос не попадет. Жди тут.

— Что делать, если Валю еще не нашли? — думала Надежда Ивановна. — Куда обратиться? Прежде всего, в дорожную милицию.

Не доезжая нескольких километров до станции, поезд вдруг резко замедлил ход и остановился. Состав дернулся раз, другой. Двинулся назад. Затем опять вперед. Очевидно, на пути был занос. Все же поезд пробился.

Вот и вокзал, Надежда Ивановна закуталась поплотнее и вышла из вагона. Лицо обожгло морозным воздухом.

«А тут еще стужа некстати», — мысленно посетовала она.

На путях было много народу: очищали стрелки, платформы, привокзальный перрон.

Надежда Ивановна заторопилась в тоннель.

«Все ребята, наверное, уже ушли в интернат», — думала она.

Конец тоннеля, большая дверь, ведущая в вокзал. Дежурная с красной повязкой на рукаве. И в эту минуту Надежда Ивановна увидела Толю. Он стоял среди людей, поднимаясь на носки, вглядываясь в лица проходящих. Узнав Надежду Ивановну, он закричал, не скрывая радости:

— Валя нашлась!

49

Как быть с Валей? Разрешением этого вопроса Надежда Ивановна занялась утром.

Наказать ее? Но у нее сегодня день рождения. Кстати, на этой же неделе исполняется восемь лет первокласснице Нюсе. Отметить этот праздник? Но Валя провинилась перед всеми.

Однако решение было принято. Надежда Ивановна отправилась вниз, на кухню, затем попросила позвать к ней Толю Малых. Она дала ему поручение и попросила уложиться в два часа…

После завтрака, который, как обычно, провели в две смены, Надежда Ивановна распорядилась, чтобы все школьники, начиная с шестого класса, отправились на «снегоборьбу». Термин этот, пришедший с транспорта, был понятен всем.

Когда ребята высыпали во двор, многие ахнули от изумления. Так непохоже было яркое солнечное утро на вчерашний метельный вечер.

Все вокруг было завалено снегом. Вдоль забора, вокруг дома, вблизи надворных построек, высокие сугробы завершались острыми твердыми гребнями. С крыши спускались причудливые наплывы, похожие на снежные языки. Все столбики забора надели пухлые высокие шапки. На большой бочке в углу двора был постелен круглый белый коврик. В лучах солнца снег сверкал тысячами алмазных искр. Через снежную целину двора шел только узкий глубокий след: это утром Надежда Ивановна проходила в общежитие машинистов и привела смущенную Валю.

Ребята энергично расчищали дорожки к калитке, к сараю. Топливная бригада доставила на кухню несколько ведер угля, натаскала дров.

Мороз по-прежнему обжигал лицо, дышать было трудно, и постепенно все потянулись в дом.

Вечером ребята собрались в «занятной» комнате.

— Сегодня мы отмечаем небольшой праздник, — сказала воспитательница. — Вале Черноок исполнилось тринадцать лет. Поздравим ее с днем рождения и пожелаем, чтобы она хорошо училась и жила в мире и дружбе со всеми своими товарищами.

Валя встала, смущенная, не поднимая глаз.

Мальчишки, входившие накануне в «спасательные команды», невольно посмотрели друг на друга.

— Кроме того, — продолжала Надежда Ивановна, — на этой неделе в среду исполнится восемь лет первокласснице Нюсе. Мы поздравляем и Нюсю и желаем ей всего-всего хорошего.

Подталкиваемая девочками, встала Нюся, пугливая, не знающая, чем обернется для нее это всеобщее внимание.

Вперед вышли Ксюша и Толя Малых.

— Это тебе, Валя, от ребят и совета интерната. Поздравляем тебя с днем рождения, — немногословно сказал Толя и подал Вале плоский сверток, завязанный цветным шнурочком.

Надежда Ивановна вручила Вале небольшой пакет от мамы.

Валя недоуменно посмотрела на воспитательницу.

— «От мамы? Кто привез его?» — спрашивали глаза Вали…

— И тебя, Нюся, мы поздравляем, вот тебе подарочек.

Нюся, растерянно глядя на Ксюшу, взяла из ее рук большую красивую коробку. Девочки помладше сразу окружили ее.

— Открой коробку. Посмотри, что там?

Они услужливо помогли ей развязать шнурок и заахали, увидев большую, нарядно одетую куклу.

Еще утром в общежитии паровозных бригад тетя Фима не строго, но серьезно спросила Валю, как она могла убежать из интерната, не подумав о всех, кто отвечает за нее. «А если б с тобой что случилось? А что с матерью будет, когда она узнает?»

Валя была расстроена… Теперь, когда неожиданно ей вручили подарки, поздравили ее, молчать было нельзя.

Она встала, покраснела до слез и, с трудом подняв глаза на Надежду Ивановну, запинаясь, проговорила:

— Я очень благодарю… и… простите меня, пожалуйста.

Девочка хотела убежать.

Но в дверях послышался шум, все ребята обернулись в ту сторону. В белоснежной поварской куртке торжественно шла Мария Корнеевна, за ней Сима. Они несли именинные пироги.

неожиданно запела Мария Корнеевна. И сама же ответила:

переходя на речитатив, она продолжала:

Подавая смущенной Вале пирог, Мария Корнеевна добавила:

— Ешь пирог досыта, угощай друзей, да в другой раз… — она зашептала Вале что-то на ухо. Та покраснела еще больше.

Надежда Ивановна позвала младших ребят в столовую, и торжественное шествие, возглавляемое Нюсей и ее пирогом, направилось вниз.

50

Отец Виктора, Сергей Тимофеевич Седых, не забыл Юру Логунова. Как-то вечером он спросил:

— А что не заходит к нам твой приятель, Юрий?

— Не знаю.

— А ты его пригласи. Какой-то он у вас бесприютный. Родители его где работают?

— Отец на заводе, а мать заведует библиотекой.

— Сдается мне, — закончил Сергей Тимофеевич, — что жизнь у него не очень веселая. Позови его к нам.

После уроков Виктор пригласил Юру «заходить». Тот словно обрадовался и в тот же вечер робко позвонил у двери в квартиру Седых.

— Вот и хорошо, что пришел! — сказал Виктор.

Сергей Тимофеевич сидел в большой комнате за письменным столом и, заглядывая в записную книжку, наносил на кусок ватмана небольшой чертеж. Увидев Юру, он отложил карандаш и выключил настольную лампу.

— Давно у нас не бывал! Что, науки грызешь?

Юра смутился и пробормотал что-то невнятное.

— Рассказывай, рассказывай! Как там у вас дела? Шибко Виктор вас прижимает?

Зоркие и удивительно живые глаза Седых внимательно глядели на мальчишек. Но Юре говорить было не о чем, и как-то само собой вышло, что рассказывать стал Сергей Тимофеевич.

Интересной оказалась жизнь рабочего-токаря.

— Я был немного постарше вас, когда приехал сюда, в наш город. Ехал и мечтал: стану художником! И как добрался, походил по улицам, потянуло меня на завод к станку. Время-то было какое: за городом, в лесу, начали строить Уралмаш. А как строили? Это сейчас Уралмашзавод выпускает шагающие экскаваторы, и каждый из них заменяет сразу десять тысяч землекопов. А тогда экскаваторов не было и все котлованы копали лопатой, отвозили грунт на тачке, потом грузили в таратайки, запряженные лошадьми… В самом городе, что ни улица, то и стройка. Везде котлованы, леса, новые здания…

У Сергея Тимофеевича, как говорится, руки зачесались — что-то строить, делать. И онпоступил на завод, учиться на токаря.

Его интересовала обработка металла. Как это получается, что металл режет металл? Освоил первоначальные навыки по токарному делу. В то время токари придерживались старинки: стружку резцы снимали тонкую, станки работали на медленном ходу. Сергей Седых стал думать над изобретением новых резцов, которые сильно увеличивали производительность труда.

Но тут началась война.

В армию его не взяли: нужно было давать фронту танки, снаряды. Было и еще одно важное дело. На заводы приходили мальчишки и девчонки, едва окончившие семь классов. Их надо было обучить токарному делу.

В то время и написал Седых книжку, в которой раскрывал секреты своего мастерства.

А после войны токарь опять начал свои поиски. Применял новые резцы из быстрорежущей стали, высокие скорости обработки металла.

Передовой ленинградский токарь вызвал Седых на соревнование. А когда через год подвели итоги, оказалось, что ленинградец побежден по всем показателям.

Однажды, благодаря опыту, благодаря своим резцам, Седых выполнил дневную норму на три тысячи процентов, или, иначе говоря, сработал за тридцать человек.

В бригаде лучших производственников города Сергей Тимофеевич поехал в Москву, Ленинград, Харьков. Уральцы приходили в цеха, делились своим опытом. Иногда их слушали недоверчиво, особенно Седых. Тогда он становился к станку, укреплял свой резец и начинал работу. И слышал возгласы изумления и восхищения.

Все это Сергей Тимофеевич рассказывал просто, как будто не о себе.

Он словно хотел показать: вот видишь, какая счастливая судьба может быть в нашей стране у простого рабочего.

Младший брат Сергея Тимофеевича кончил вуз, стал инженером, а он сам так и остался токарем. Но каким токарем! Много раз он ездил с делегацией передовых советских рабочих за границу.

Была у Седых особая гордость мастера: токарь-универсал может встать за любой металлообрабатывающий станок — фрезерный, строгальный, долбежный, может вести обработку металла, дерева, резины и даже войлока. На токарном станке он сумеет выточить такие вот вещи. — Сергей Тимофеевич достал из письменного стола тоненькую латунную трубочку.

— В войну не хватало слуховых аппаратов для врачей. Попросили сделать. Я изготовил двенадцать штук для госпиталя, а тринадцатый себе, на память. Самое трудное было соблюсти точность. Стенки воронки у этой трубочки толщиной три сотых миллиметра.

— «Три сотых миллиметра»! — Юра посмотрел на Сергея Тимофеевича изумленным взглядом. Он с трудом представил себе такую точность. Взять один миллиметр, разделить его на сто частей. На сто! И взять три сотых. Если провести кончиком пера волосную линию, она наверняка будет толще.

С восхищением смотрел Юра на Сергея Тимофеевича. Этот невысокий, крепко скроенный человек привлекал его своей сдержанной силой и энергией. В волосах едва заметная седина, густые усы аккуратно подстрижены: упрямый крутой подбородок. А самое привлекательное — карие глаза, живые и умные.

Седых показал Юре два издания своей книги, и мальчик с уважением подержал небольшие томики с четким заголовком «Передовой опыт всем токарям».

Сергей Тимофеевич умолчал только об одном: однажды разговаривая с инженером в лаборатории резания, где он работал теперь, Седых упомянул, что когда-то, пятнадцатилетним парнишкой, мечтал стать художником.

Инженер рассмеялся и воскликнул:

— Да вы и есть художник! Только художник в токарном деле. Не жалеете, что не стали живописцем?

— Нет, не жалею! Работа приносит мне много радости…

Пришла Татьяна Ивановна с младшими ребятами. Комната сразу наполнилась шумом, беготней.

Юре пора было возвращаться домой. С легким сожалением он простился со всеми членами семьи.

— А как с учением у тебя? — спросил на прощание Сергей Тимофеевич. — Ты, в случае чего, обращайся к Виктору, не стесняйся.

Пожалуй, в первый раз Юра пожалел, что у него нет ни брата, ни сестры. Как весело и шумно было в большой, дружной семье Седых. А его дома никто не ждал, кроме всегда занятой своими делами мамы.

51

День, когда молодой слесарь Николай Лобанов повел шестой «б» в депо, запомнился ребятам, особенно мальчикам, очень хорошо.

Еще накануне Зоя Павловна сообщила школьникам о походе и передала просьбу Лобанова — одеться попроще.

Когда шестой «б» высыпал в сквер перед школой, Лобанов мгновенным взглядом окинул всех и поднял руку.

— Тишина! Прежде всего, на улицах идти четким строем, пусть будет видно, что идет отряд, а… не детский сад. В депо соблюдать абсолютную дисциплину. Не отлучаться в сторону, ничего не трогать без разрешения. Кто дисциплину в таком количестве перенести не может, — оставайтесь в школе.

Куда там! Ни один человек не отстал от своего отряда.

Быстро прошли несколько кварталов до линии железной дороги. Через рельсы перебрались к депо.

Многие ребята были здесь в первый раз. На путях около депо стояли мощные паровозы. Над их трубами вился легкий дымок, машины дышали спокойно, легко.

В высоком, как ангар, помещении на «канаве» — так называлась глубокая выемка под рельсами — стояли холодные безмолвные локомотивы. «Канава» позволяла слесарям удобно осматривать паровоз снизу.

Рабочие с интересом поглядывали на веселую стайку школьников здоровались с Лобановым.

Нельзя сказать, что ребята много узнали в этот день.

Посмотрели на паровозы. Поочередно взобрались в кабину машиниста, Николай показал основные приборы, регулятор, который пускает пар в цилиндры и тем самым сообщает движение локомотиву.

Выйдя из депо, уже в стороне от главных железнодорожных путей школьники увидали поворотный круг. Николай объяснил им действие этого несложного механизма.

Пришел, скажем, поезд со станции Известковой. Теперь паровоз прицепят к другому составу, идущему в обратном направлении. Но неудобно локомотиву ехать тендером вперед! Значит, надо его повернуть на сто восемьдесят градусов…

Как раз в это время на поворотный круг въехал огромный локомотив-красавец.

Машинист из правого окна кабины шутя помахал ребятам, будто отправляясь в дальний рейс.

Работница включила механизм.

Огромный круглый диск начал свое движение. Паровоз словно поплыл по кругу. Еще мгновение, и из левого окна хитро подмигивает, раскланивается со школьниками веселый помощник машиниста.

Развернувшись, паровоз гукнул и, набирая скорость, умчался к своему составу.

Может быть, оттого, что все железнодорожники, встреченные в дело и на путях, доброжелательно, охотно все показывали и рассказывали, так запомнился ребятам этот день…

Ребята с Лобановым снова пересекли все пути и подошли к одноэтажному деревянному дому, где помещался клуб депо, библиотека, партком и профсоюзная организация.

— Зайдем, здесь мой папа работает, — сказала Лида Соболева.

Все повернули к дому. С любопытством осматривали ребята просторное фойе, где на стенах висели портреты передовиков депо. Лида осторожно заглянула в партком и, узнав, что к отцу можно зайти, скрылась за дверью кабинета.

Соболев вместе с Лидой вышел в фойе, поздоровался со школьниками и Николаем.

— Ну, как? Куда ты их водил?

Лобанов стал рассказывать об экскурсии. Соболев окинул ребят смеющимся взглядом.

— А что, ребята, нравится вам слесарь Николай Лобанов?

— Нравится! — дружно ответили школьники.

— Так что вы зеваете? Просите его, чтобы он стал вашим вожатым! Правда, спуску он вам давать не будет, зато кое-чему толковому научит.

Ребята, удивленные таким оборотом дела, молчали. Смутился и Николай. Первой нашлась Лида.

— Правда, ребята! Попросим товарища Лобанова.

— Вот как! — засмеялся Соболев. — Товарища Лобанова! Вы его, может быть, станете звать и по имени-отчеству? Лобанов — комсомолец, вам вроде старший брат. Зовите его Колей.

Не сразу и не очень охотно согласился Николай стать вожатым отряда. При ребятах он не решился отказаться наотрез. Но, проводив школьников, вернулся в партком и с горячностью стал доказывать, что вожатый из него не получится.

— Какой из меня вожатый? Никогда я с ребятами дел не имел.

— Ты уж сознайся честно, — сказал с усмешкой Соболев, — или испугался, или… просто сердце не лежит.

Николай замялся. Нет, он не испугался. Но канительное это дело.

Вслух он высказал только одно возражение: времени у него мало, трудно будет с учебой увязывать.

Соболев не настаивал.

— Ну что ж, подумай. Насчет времени соображение важное. Но я замечал, что часто ответственное дело дисциплинирует человека, заставляет его отбрасывать все второстепенное, строже соблюдать режим дня.

Самый важный довод Соболев приберег к концу.

— Я тебе еще о чем сказать хочу. Эти ребята, пионеры — наше будущее. Так как, по-твоему, мы, вот ты, комсомолец, и я, член партии, отвечаем за то, какими будут эти ребята? Или они будут радовать нас, или… или их, уже взрослых, общество будет перевоспитывать? Я думаю, — заключил Соболев, — комитету комсомола следовало бы еще несколько парней и девчат послать в школу вожатыми…

52

Незадолго до дня Советской Армии старшая пионервожатая спросила Валю Черноок, был ли ее папа на фронте.

— Был. Он всю войну был, — ответила Валя.

— Я тебя попрошу, передай папе, если он будет в Управлении дороги, пусть зайдет в школу. Мне надо с ним поговорить.

Через несколько дней Кирилл Григорьевич в школе встретился с Зоей Павловной…

Школьный вечер, посвященный дню Советской Армии, ребята вспоминали долго.

Было много почетных гостей. В первом ряду сидели железнодорожники с боевыми орденами на груди, школьный врач Фаина Степановна, друг семьи Чердынцевых Григорий Ваганов и, как это ни удивительно, бабушка Ксюши — Анисья Кондратьевна.

Знамя школы, знамя пионерской организации, отрядные флажки украшали сцену. Ребята-художники, в их числе и Юра Логунов, старательно нарисовали на фанерных щитах боевые ордена и медали Советского Союза.

Вперед вышла Зоя Павловна. Она предоставила слово участнику Великой Отечественной войны — Кириллу Григорьевичу Чернооку.

Черноок явился в этот день в форме капитана, со всеми наградами на груди. Не поднимаясь на сцену, он остановился у рампы и начал свой рассказ.

Он вспомнил, как много лет тому назад, в феврале 1918 года, родилась Красная Армия — надежная защита молодой Советской Республики.

В тяжелых боях против интервентов, против колчаковских войск набиралась Красная Армия боевого опыта, крепла и в конце концов прогнала врагов со всей огромной территории Советской Республики.

Настал 1941 год. Фашисты вероломно, предательски напали на нашу страну. Они нарушили мирный договор СССР с Германией и объявили о начале войны, когда на советские города и села уже падали бомбы, когда тысячи мирных людей, тысячи детей уже лежали мертвыми среди развалин домов, на обезображенной земле. И советские люди поднялись на защиту своей Родины…

Учился в железнодорожной школе молодой парнишка комсомолец Владислав Медведев. Окончил школу, поступил в институт.

Проучился всего один год. А тут война.

Со второго курса ушел Владислав добровольцем в Армию.

Окончил специальные курсы, стал парашютистом-десантником…

Сменяясь, как в кинофильме, перед ребятами проходили эпизоды фронтовой жизни Славы Медведева.

…Удачный спуск с парашютом. Блуждание в ночном лесу. Встреча с товарищами. Шли по болоту, по пояс в воде и тине. Разыскали еще группу десантников. Начали действовать. Разгромили немецкий обоз, взорвали шесть мостов, подожгли лесопильный завод, поставлявший немцам строительные материалы. А затем установили связь по радио с Большой землей. Успешно приняли аэроплан с боеприпасами, оружием, свежими газетами. И лучшей наградой для всех были радостные вести о победах Советской Армии. Ребята косили глаза направо, где на стене, в раме, перевитой алыми лентами, висел портрет Медведева с двумя орденами и несколькими медалями на груди.

А Черноок уже рассказывал о двух машинистах, которые под бомбами, под ливнем пуль, направленных с «мессершмиттов», водили составы к линии фронта, И погиб один из машинистов незадолго до победы, когда на территории поверженной Германии советские локомотивы перевозили не только военные грузы, но и хлеб для голодных немецких детей. Пуля убийцы, стрелявшего из-за вагона, что стоял на соседних путях, оборвала жизнь Андрея Чердынцева.

Ребята украдкой взглянули на Анисью Кондратьевну. Не шелохнулась она, не всхлипнула, только вздохнула один раз из самой глубины души.

Много раз случалось ребятам читать о разведчиках, восхищаться их хладнокровием, находчивостью. Но не многие знали, что бывает еще санитарная разведка… Сколько раз санитарная разведка обнаруживала, что враги, оставляя населенный пункт, отравляли колодцы. Сколько раз бойцы находили в домах обильно накрытые столы. Сесть бы за них, пообедать! А санитарные врачи командуют: «Не трогать! Еда отравлена…»

Воины Советской Армии сражались, зная, что за ними стоит вся страна…

Черноок заговорил о молоденькой девушке, которая в 1942 году окончила семь классов этой вот школы и рвалась на фронт. Ей отказали. Девушка устроилась на военный завод, вытачивала стаканы для снарядов. Ростом она не вышла, приходилось подставлять к станку ящик. А по вечерам девушка дежурила в госпитале. На все хватало у нее душевной силы и выносливости.

Зоя Павловна беспокойно зашевелилась, ее щеки стала заливать алая краска. У Прасковьи Михайловны мелькнула смутная догадка, она покосилась на Зою и улыбнулась.

— Замечательно, что в то время, — продолжал Черноок, — весь народ, и стар и млад, трудился для победы. Жила здесь одна семья. Глава семьи, машинист, водил составы в прифронтовой полосе. Жена его, несмотря на малых детей, стала путеобходчицей. Мать этого человека, женщина пожилая, чем она могла быть полезной родной стране? Она переехала к невестке, стела ухаживать за внуками, огород развела. Ну, казалось бы, что от старой (Черноок сказал это по-украински — от старой), еще взять? Но знала та женщина лес, как свой дом. Были ей знакомы все лекарственные травы, все растения. Собирала она травы, сушила и в аптеку сдавала. А шиповник, ягоды его спелые сушила и без всякого вознаграждения отдавала в госпитали. Сколько раненых окрепли, излечились от ран, скорее в свои части вернулись от чудесного витамина «С»? Так вот, друзья мои! То, что я рассказывал вам, — это капля в море, но и в одной капле отражается все море. Не могли фашисты, выродки человеческие, победить советский народ, когда он весь встал на защиту своего Отечества.

Аплодисменты прервали Черноока. Но Кирилл Григорьевич поднял обе руки, и зал стих.

— Все, что я говорил, — правда. И узнал я все это от ваших близких и знакомых. Я уже называл имя отважного юноши-десантника, который, как и вы, ходил когда-то в вашу школу, сидел здесь за партой. Машинисты, о которых я рассказывал, тоже наши, уральцы. Один из них погиб, как герой. Это отец вашей подруги Ксюши Чердынцевой. А его верный товарищ, Григорий Ваганов, вот как он сидит в первом ряду, почетный гость. А кто ходил в санитарную разведку, кто мыл и лечил тифозных больных? Это ваш школьный врач, а тогда — медсестра Фаина Степановна. А какая девушка рвалась на фронт и, когда не взяли, стала токарем, по две нормы выполняла? Это ваша пионервожатая Зоя Павловна.

Шум в зале все нарастал. Ребята не могли сдержать волнения, восхищения! Герои Отечественной войны были здесь, рядом с ними, среди них!

Черноок снова поднял руку, требуя тишины.

— И мать Андрея Чердынцева, как о родных заботившаяся о раненых солдатах, — вот она!

Черноок показал на Анисью Кондратьевну.

— …Всем, о ком я говорил сегодня, — благодарная память и народный почет!

Это было необыкновенно! Все вскочили, аплодировали, кричали что-то. Наконец установилась относительная тишина.

И тогда повернулась к залу Анисья Кондратьевна. Ребята притихли, глядя на эту высокую, не согнутую годами женщину.

— У вас, ребята, вся жизнь впереди. Не забывайте про тех, кто голову свою сложил, чтобы отстоять землю русскую. А что сына моего добрым словом помянули, материнское вам спасибо! — и она низко поклонилась Кириллу Григорьевичу.

53

Февраль на Урале почти всегда ветреный и вьюжный. То с рассветом поднимается резкий, порывистый ветер: белыми змейками несет по дорогам поземку, каждого прохожего просвищет насквозь. А то затянет небо серым пологом, начнет сыпать снег, и разгулявшаяся метель закрутит так, что не поймешь, где небо, где земля.

Два дня свирепствовала вьюга, занесла все пути и междупутья. Железнодорожники были мобилизованы на борьбу со снегом.

Слесарь Коля Лобанов забежал в школу к старшей пионервожатой, сказал, что в отряде сегодня не будет — у него субботник. В коридоре школы он встретил Виктора Седых и Юру Логунова.

Пока Николай объяснял, почему надо отложить их встречу, Виктор что-то прикинул в уме и неожиданно спросил:

— А если мы тоже пойдем?

— Куда?

— К вам на субботник.

Николай чуть было не ухмыльнулся, но сдержался и вполне серьезно возразил:

— А стоит ли? Многих, наверное, не отпустят.

— Кого не отпустят, тот и не пойдет. А я думаю, человек пятнадцать обязательно придет.

— Неудобно. Потом сошлются: уроки не успели выучить.

— А мы таких не возьмем! — с неожиданным для самого себя жаром вставил Юра. У него при первых же словах Виктора заблестели глаза.

— Когда у вас субботник? — поинтересовался Виктор.

— Сегодня в четыре.

— Завтра у нас какие уроки? — Виктор посмотрел на Юру. — Письменное задание только одно. Особенно трудных предметов нет. — Значит, так… Вместо беседы в отряде мы идем на субботник. Без десяти четыре ты нас встречай около пакгаузов, — обратился он к Николаю. — Лопаты, у кого есть, мы принесем свои.

Уже простившись с ребятами, спускаясь по лестнице, Николай усмехнулся. Смешные ребята! Ну, а все-таки, надо было соглашаться с их предложением? И что из этого получится?

Долго думать об этом ему не пришлось. Но в комсомольском штабе он осторожно сказал одному из комсомольцев:

— А если школьники придут на субботник?

— Комсомольцы?

— Пионеры.

— Пускай придут. Лишнюю платформу нагрузят — и то дело!

«Платформу? По силам ли школьникам нагрузить платформу? — думал Николай. — Мелковаты ребята…»

Без четверти четыре Лобанов поспешил к пакгаузам, где был служебный проход для железнодорожников. Он был изумлен. Его уже ожидало двадцать шесть школьников. Только пять девочек пришли с пустыми руками, все остальные были вооружены лопатами.

— Молодцы, ребята! — похвалил Лобанов. Он не ожидал, что школьники окажутся такими дисциплинированными.

Николай обратился к одному из членов штаба:

— Вот мой отряд! Куда нас поставишь?

— Ого! — удивился тот. — Да у тебя целая армия! Идите к депо. Девочек поставь стрелки чистить. Как это делать, там им покажут. Парни пусть очищают пути, а кто покрепче, бросает снег на платформы.

На путях было черно от народа, — шумно и весело.

Снегоочиститель размел ближайшие к вокзалу три-четыре нитки рельсов. Участники субботника сгребали снег в высокие валы, а когда маневровые паровозы подгоняли платформы с низкими бортами, нагружали их.

Николай поневоле находился не с товарищами по бригаде, а с ребятами. Девочки веничками тщательно очищали стрелки. А вот грузить снег на платформы было нелегко. Таких здоровых ребята, как Миша Добрушин, Виктор Седых, вожатый не опекал. Но ребята послабее его заботили.

Николай дал им задание полегче — очистить от снега площадку около ворот депо.

Через часик Лобанов повел отряд на отдых. Зашли в депо и разместились на скамьях в уголке. Щеки ребят пылали огнем, руки и ноги ныли. Тихонько разговаривая, школьники посматривали вокруг. На всех путях стояли черные, неподвижные паровозы. Около некоторых с факелами работали слесари.

Возле ближайшего локомотива завершала его приемку паровозная бригада. Где-то постукивал молоток, это «прослушивал» бандажи колес машинист. Помощник с масленкой и факелом тщательно смазывал подшипники. Горел свет и у тендерных колес, — там кочегар проверял буксы. Хорошо, дружно трудилась бригада. Паровоз уже дышал: медленно, размеренно, со сдержанной силой.

— А ну, друзья! Пошли заканчивать… — это явился Николай.

Наступал вечер. Повсюду загорелись яркие огни. Многие пути были совершенно очищены.

Школьники вместе с Николаем заканчивали уборку снега за депо, когда подошел комсомолец, член штаба, Николай воткнул свою лопату в сугроб и распрямился.

— Отряд, стройсь!

Ребята тоже воткнули лопаты в снег и, недоумевая, подтянулись к своему вожаку.

— Стройтесь! Равняйтесь! Смирно!

Член штаба, парень с выбившимся из-под ушанки черным чубом, встал перед отрядом.

— Дорогие товарищи! — прочувствованно сказал он. — От имени штаба по снегоборьбе благодарю вас за хорошую работу. После таких снегопадов нам каждый человек вот так дорог! Спасибо! — он неуверенно посмотрел на Николая и, должно быть, вспомнив свое детство, закончил: — Будьте готовы!

— Всегда готовы! — не очень дружно, но с воодушевлением крикнули шестиклассники. Казалось, половина усталости спала с их плеч.

54

У школьников побывал один из лучших машинистов депо. Слушали ребята его рассказ и… завидовали. Еще бы! Вот увлекательная работа!

Вести по стальным путям могучий паровоз и чувствовать, что он повинуется каждому твоему движению. Лететь вперед и в метель и в ясную погоду. Раздвигать темноту ночи сильным прожектором. Врываться в выемки и тоннели, грохотать по мосту над рекой.

После этого рассказа всем мальчишкам и даже некоторым девчонкам нестерпимо захотелось стать машинистами.

В другой раз в школу пришел техник-дефектоскопщик. Есть такая интересная и редкая профессия.

Идет по железным дорогам маленький состав: паровоз, спальный вагон и вагон-дефектоскоп. Особые приборы на ходу проверяют состояние рельсов.

Случается, что в головке рельса возникают трещины, раковины. Не обнаруженные вовремя, они могут привести к катастрофе, к крушению. И не всегда даже самый внимательный путеобходчик может заметить пороки в металле, иногда они скрыты в глубине.

И вот идет вагон-дефектоскоп по путям, проверяет их и записывает на кинопленке каждый изъян. Одновременно отмечаются километровые знаки, отсчитываются звенья рельсов.

А когда пленку проявят, работники вагона начинают изучать ее. Все неисправные рельсы заменяются новыми…

В марте в школу были приглашены необычные гости: разъездной кассир и проводник вагона — Анфиса Зыбина. Третьей пришла невысокая полная женщина, ответившая на вежливый вопрос Лиды, что она профсоюзный работник, Елена Николаевна Зарубина.

Елена Николаевна сказала, что есть много незаметных профессий. И на первый взгляд в работе кассира и проводника ничего интересного нет, Но это неправильно.

Вот едут люди издалека. Измучились от долгой дороги. В большом городе у них пересадка. И заранее они волнуются, как билет купят. Может, долго на вокзале просидят. А тут приходит к ним в вагон женщина-кассир, одним продает билеты, другим компостирует. И такая приветливая! Скажет, когда нужный поезд придет, женщинам с детьми посоветует сразу идти в комнату матери и ребенка. Сколько раз люди ее поблагодарят от всего сердца.

И про Анфису Петровну Зыбину тоже много хорошего сказала. Встречает она пассажиров, как хозяйка вагона. Поможет устроиться получше. Если пожилым достанется верхняя полка, уговорит кого-нибудь помоложе — обменяться. И чаем всех напоит, а если надо, для маленького ребенка молока достанет.

Однажды стало плохо пожилой пассажирке. Анфиса побежала к радисту, тот сообщил об этом по радио. Пришел из другого вагона врач, оказал больной помощь. Дали телеграмму на ту станцию, где жила женщина. Там ее встретили родные и фельдшер из медпункта.

— Вот видите, ребята! Как будто незаметные профессии у наших женщин. А сколько добра они могут принести людям. И люди отвечают им сердечной благодарностью, желают им здоровья и счастья.

Из школы Зина возвращалась вместе с мамой. Зина так и светилась. Она считала, что работа у ее мамы самая обыкновенная, неинтересная. Но, оказывается, ее мама Анфиса Зыбина очень нужна людям. Наверно, это самое радостное чувство — знать, что ты нужен людям! И Зина, как маленькая, крепко держала маму за руку и влюбленными глазами смотрела на нее.

Дома Зина накрыла на стол, приготовила все для ужина.

И вообще, решила про себя Зина, она теперь побольше работы по дому будет брать на себя. Ведь мама устает в поездах; вон сколько дел должны переделать в пути ее быстрые ловкие руки.

55

В канун этого печального дня Ксюша не раз вспоминала дом и семью. Ей хотелось быть поближе к матери. Но ведь завтра обычный учебный день.

И снова Ксюша задумывалась, глаза смотрели в одну точку.

Не пришла еще из школы вторая смена, а у Ксюши уже созрело решение. Она постучала в дверь кабинета воспитательницы.

Надежда Ивановна встретила ее ласково:

— Что, Ксюша?

— Надежда Ивановна! Завтра годовщина смерти моего папы. Разрешите мне поехать домой. Маме станет легче, если я буду дома.

Воспитательница встала из-за стола, подошла к Ксюше и крепко обняла ее.

— Милая моя девочка! — голос ее дрогнул. — Сколько горя принесла нам война! Сколько невозвратимых потерь! Но что же я расстраиваю тебя? Тебе и так нелегко. Поезжай. Маме и правда будет легче при тебе.

Сверкая ярко освещенными большими окнами, лишь замедлив ход у станции, пролетел скорый поезд. Черноок проводил его, потом окинул взглядом станционные пути.

Бригады путевых рабочих подготавливали полотно для новой колеи, укладывали шпалы, рельсы. За путями, налево, поднимались цеха завода железобетонных изделий. Две нитки рельсов поворачивали к новостройке. Каждый день прибывали грузы для завода: строительные материалы, железобетонные конструкции. А когда будут пущены первые цеха, со станции Хрустальный ключ двинутся состав за составом со строительными деталями для новых цехов, домов, школ.

С весны начнет работать новый карьер мрамора. И оттуда паровоз поведет платформы с блоками красивого, серебристо-серого мрамора. Мрамор пойдет на облицовку станций метро, Дворцов культуры.

Да, скоро жизнь на станции и вправду забьет ключом.

Из служебного помещения вышел дежурный по станции в красной фуражке. А через полминуты из-за поворота вылетел электровоз и за ним — ряд зеленых вагонов.

Черноок зашагал было в сторону дома, но в этот момент из ближайшего вагона вышла Ксюша.

— Ксюша! Что там у вас? Почему ты здесь?

Девочка коротко ответила.

Кирилл Григорьевич на мгновение задумался. Его первой мыслью было заменить на завтра Клавдию Чердынцеву другим путеобходчиком. Но он тут же возразил себе. Освободить Чердынцеву от смены? Для чего? Чтобы она целый день думала о своем горе? Лучше отвлечь ее.

И Черноок попросил Ксюшу напомнить маме об учебе. Пусть она потихонечку повторяет математику и физику. С осени ее пошлют на курсы.

Клавдия не очень удивилась, увидев дочь. Она рассказала о новостях: пришло письмо от брата Андрея, Семена. Обещал он завтра приехать с четырехчасовой электричкой. В свою очередь Ксюша передала матери слова Черноока.

Вздохнув, Клавдия сказала Ксюше, что учиться ей будет трудно. Зато потом работа станет полегче, зарплата получше. И если бы еще дали квартиру на станции, тогда семье будет хорошо.

Прибежали младшие ребята со двора, румяные, веселые. Мать и Ксюша обменялись грустными улыбками. Не знают Вася и Тая, какой печальный завтра день. Да и зачем им знать? Подрастут, тогда уж…

Улеглись ребята. Закончив хозяйственные дела, легла и Клавдия, Тишина и темнота заполнили комнату. Только мерно пощелкивали часы-ходики.

Рано утром ушла на смену мама. Тая и Вася убежали в школу. Ксюша проводила брата ласковым взглядом.

«Ах, Васятка! Как ты быстро растешь!»

Она хотела вернуться домой, заняться хозяйством. Но вдруг ее потянуло хоть на час в лес.

Вчера, по дороге на вокзал, Ксюша искала взглядом скупые приметы городской весны.

А что здесь? Ксюша зашла в дом, надела сапоги и, заперев дверь на замок, спустилась с крыльца. Всей грудью она вдохнула свежий, сыроватый воздух, полный неведомых весенних запахов.

Девочка пошла по тропке, зорко примечая все перемены в природе.

Еще не развернулись почки на березах и осинах, и зеленеют только сосны. Но из земли, в сырых местах дружно лезет щеточка молодой травы, весело расправляет веточки (будто и не было зимы!) вечно зеленый брусничник.

Встретился ей низенький кустик лесной сирени — с крепкими светло-коричневыми побегами и едва намечающимися узкими листочками.

И вдруг, какая радость! На прогалине, из прошлогодней бурой травы, поднялись мохнатые ножки подснежников. Ксюша сорвала два цветка, любуясь ими. Вся ножка подснежника покрыта серебристым пушком. А на половине стебля — розетка тонких разрезных листиков, таких же пушистых.

Почему-то девочка вспомнила цыплят. Может, оттого, что чашечка одного из подснежников, еще закрытая, была желтого цвета? А второй подснежник — крупный, светло-кремовый, чуть отливающий снизу лиловым. И среди шести лепестков — ярко-желтые тычинки.

Какой теплый, пушистый, нежный цветок! И Ксюша начала собирать букет первых подснежников.

56

Самым тихим, незаметным в шестом «б» был Степа Витухин, худой, бледный, сутуловатый мальчик. Учился он на тройки и редкие четверки.

Мальчишки звали его Степшей, и он не обижался на это полуимя-полупрозвище.

Несколько раз Юра Логунов уходил из школы с Витухиным.

Обычно Юра и Степа шли медленно, обмениваясь между собой редкими, неторопливыми фразами.

Но однажды Юра обратил внимание на неспокойный и растерянный взгляд Степана. Шел он неохотно, словно волоча ноги.

— Ты что, Витухин? — опросил Юра. — Заболел, что ли?

— Да нет… — Степа тяжело, прерывисто вздохнул и тихо, словно стыдясь своих слов, заговорил:

— У батьки сегодня получка. Если мать его не укараулит у проходной, он напьется. Всех изобьет тогда…

Скоро их пути разошлись. Юра сделал десяток шагов, готом обернулся. Витухин брел все так же медленно, будто отодвигая возвращение домой. Жалость защемила Юрино сердце.

На другой день Витухин не пришел в школу. А потом он снова начал посещать занятия, малоприметный среди шумных, бойких ребят. И только Юра Логунов, более внимательно посмотрев на Витухина, заметил, что он осунулся и побледнел.

В шестом «б» должен был состояться сбор, посвященный Ленину. Юра Логунов столкнулся с Витухиным в раздевалке. Натянув поношенное пальтишко, Степан, не глядя на Юру, медленно застегивал пуговицы.

— Придешь на сбор? — спросил Юра.

Витухин молча покачал головой.

— Сегодня всем надо быть. Сбор интересный…

— Меня не отпустят.

— Почему?

Витухин невесело улыбнулся, вернее, скривил губы и ничего не сказал.

— А ты уйди без спросу. На сбор ведь!

И тут в глазах Степана мелькнул такой страх, что Юре стало не по себе.

— Что ты! Отец тогда… вовсе убьет.

Значит, опять у отца Витухина день получки? Смутный протест шевельнулся в сердце Юры.

Витухин повернулся и пошел на улицу. Юра хотел выйти вслед за ним, но остановился.

«Разве это правильно, что Витухин из-за отца не придет на сбор? Ведь он пионер!» Но сейчас же эту мысль заслонила другая. «Разве это правильно, что Степан так боится отца?» Одна мысль об отце вызывает в нем дрожь!

Юра вспомнил о своем отце. Правда, они мало видятся, но его рука никогда не поднималась на сына.

А тут? Юра словно еще раз посмотрел в глаза Витухину. Так бояться отца! Нет, нельзя это оставить!

Логунов снял пальто и пошел вверх. В рассеянности он стал подниматься по левой лестнице и сейчас же получил внушение от зорких дежурных второй смены.

Лида Соболева и часть шестиклассников еще были в классе. Лиде и Рая уточняли программу сбора. Эдик Шишляев и Миша Добрушин спорили о каком-то спортивном состязании.

Юра отозвал Лиду в сторону. Сбивчиво, запинаясь, он сказал, что отец Витухина часто бьет детей, разгоняет всю семью. Сегодня у него получка, он, наверное, придет пьяный, и Витухину не удастся быть, на сборе. Но самое главное, отец опять может избить ребят. Разве можно это допустить? Лучше пойти, вызвать Степу и увести его до сбора… ну хотя бы к Юре домой.

Лида все поняла быстро и правильно.

— Ребята! — окликнула она мальчиков, обсуждавших спортивную проблему. — Пойдем одеваться. Надо одно дело сделать.

Она сказала несколько слов Виктору Седых, и тот, окинув товарищей коротким взглядом, уточнил:

— Пойдут — Эдик, Добрушин и я. Ну, и ты, Юра.

Ребята направились к дому Витухиных. Юра, хотя и не бывал у Степы, знал, где он живет.

Они отошли квартал, когда зоркая Лида увидала на другой стороне улицы Николая Лобанова. Она подтолкнула Эдика, прошептала: «Позови его!»

— Коля! Коля! Подожди нас! — заорал Эдик.

Лобанов остановился. Ребята перебежали дорогу. Едва поздоровавшись, Лида заторопилась сказать самое главное:

— Надо увести Степана из дома.

— Может быть, отложим это дело до завтра? — неуверенно сказал Лобанов.

— А если Витухин изобьет ребят? — возмущенно возразил Юра. — Степан и сегодня не дома ночевал. И уроки не выучил…

— Правда! Он сегодня отказался отвечать!

— Надо сейчас же пойти! — твердо сказала Лида.

Лобанов больше не возражал.

На общей кухне квартиры, где жили Витухины, все на миг остановились. Лида вдруг почувствовала, что ей жарко, и расстегнула пальто.

Молодая женщина, стиравшая у окна, разогнулась и, обтирая с пальцев пышную пену, вопросительно посмотрела на ребят.

— Скажите, Витухины где живут? — спросил Лобанов.

— Вот тут! — показала женщина на дверь. — Только у них… нехорошо! Отец второй день бушует. Ребят вовсе замордовал.

За дверью, захватанной, с полуоторванной ручкой, слышалась ругань. С грохотом упало что-то. Зазвенела посуда. Пронзительно вскрикнул ребенок.

Лобанов искоса посмотрел на пионеров, решительно взялся за ручку двери и вошел. За ним тесным рядом встали Лида, Миша Добрушин, Эдик, Юра и Виктор Седых.

В глубине большой комнаты нетвердо стоял коренастый человек. Он поднял на вошедших угрюмые, воспаленные глаза. В стороне, у кровати, прижимая к себе маленького мальчонку, стояла бледная испуганная женщина.

Не сразу увидали ребята за женщиной сидящего на кровати ссутулившегося жалкого Степу. Он прижимал ко рту окровавленную тряпку.

— Это еще что? Чего надо? — человек шагнул в сторону школьников. Под его ногами захрустели черепки посуды.

— Сегодня у нас пионерский сбор, — громко и твердо сказала Лида. — Ваш сын пионер. Он должен быть в школе!

— Без него не обойдутся! — грубо ответил мужчина. Он поднял злобные глаза на Лиду, но она встретила его взгляд смело, не колеблясь. Это была не просто девчонка, без разрешения вошедшая в его комнату. Красный галстук, ярко пламеневший на ее груди, словно давал девочке право требовать.

Глаза Витухина обежали группу ребят, стеснившихся за спиной Лиды. И тут выступил вперед Николай Лобанов.

— Я вожатый отряда! — коротко и жестко сказал он. — Отпустите сына в школу.

Витухин хмуро смерил крепкую фигуру комсомольца.

— Пусть идет! — буркнул он, отворачиваясь. — Делать вам нечего, пустоплясы… Нет чтобы мальчишка родителям помог, дров бы наколол. Сбор! Нужен он, сбор ваш.

Случайно или нет, но дверь в комнату Витухиных оставалась не закрытой. В проеме двери появилась молодая женщина, стиравшая на кухне. Она тронула за рукав Виктора Седых.

— Маленького тоже заберите с собой, — шепнула она. — А то он со злобы покалечить может. Жена, в случае чего, убежит. А с мальчонкой ей не уйти.

Степа, услышав слова «пусть идет», словно ожил. Подойдя к жестяному умывальнику в углу комнаты, он долго ополаскивал лицо, смывая слезы и кровь. Вытираясь грубым холщовым полотенцем, он услышал, как Виктор сказал негромко:

— Возьми и одежду братишки.

Степа взял с сундука пальто, фуражку, одежду брата.

— Давайте есть скорее! — закричал Витухин на жену. — А вы уматывайте подальше! — огрызнулся он на Лобанова.

Мать Степы поставила на стол сковороду с жареной картошкой, положила мужу вилку, быстро нарезала хлеба. Потом из сундука достала для Степы чистую белую рубаху.

Витухин следил за ней мрачным взглядом.

— До свиданья! — громко сказала Лида и повернулась к дверям. Никто ей не ответил. Мальчишки пропустили ее вперед. Последним вышел Лобанов.

— Черт их тут носит! Ишь, какого нахальства набрались! — снова злобясь и распаляя себя, заговорил Витухин.

— Раз он в школе нужен, вот и пришли, — робко вставила жена.

— А ты помолчи! — сейчас же повысил голос Витухин. — Кому он нужен, барахло этакое? Не надо было и пускать, — словно думая вслух, продолжал он. — Обошлись бы. Только шум подымать неохота!

К счастью, он не заметил, что ребята увели и малыша.

Все опомнились по-настоящему только на улице. Лида посмотрела на ребят, на Лобанова и вдруг рассмеялась. И все поняли ее: она радовалась, что все обошлось благополучно.

Потом она получше застегнула жиденькое пальтишко на младшем брате Степы, нахлобучила ему шапчонку.

— Куда ж вы теперь? — спросил Николай.

— Пойдем в интернат! — твердо сказал Виктор Седых. — Надежда Ивановна примет их. Ты, Юра, зайди за Степаном перед сбором. Галстук пионерский у кого найдется?

— Я могу принести, — важно сказал Эдик.

— Ну, вот и хорошо. Не забудь только!

Лида и Виктор проводили мальчиков Витухиных в интернат. Надежда Ивановна, не колеблясь, приняла ребят, попросила накормить их в столовой. Пришла из кухни Мария Корнеевна, всплеснула руками, увидев маленького замухрышку — Илюшку Витухина.

Она обещала вымыть мальчика в большом тазу. А между тем, послала одну из старших девочек к себе домой, чтобы принести одежду и чистое белье ее внука.

57

Двадцать второе апреля, день рождения Ленина, отмечала вся дружина школы.

В этот день пионеры и комсомольцы направлялись в центр города, к памятнику Владимиру Ильичу.

Развевались над колоннами знамена, там и тут алели небольшие отрядные флажки. Впереди несколько школьников несли банки с розовыми и белыми гортензиями, яркими цинерариями — цветами, которые можно было достать в это время года.

Прохожие на улицах замедляли шаг, чтобы полюбоваться на пионерскую колонну. Некоторые задумчиво шли вслед за ребятами до памятника и улыбались, глядя, как все пышнее расцветает у подножия гранитного постамента клумба живых цветов.

Перед этим днем в отрядах проходили пионерские сборы. Шестиклассники пригласили к себе на сбор секретаря парткома депо Константина Федоровича Соболева.

Сбор проходил в пионерской комнате, где со стены смотрел, протянув руку вперед, Ленин, — вожде и учитель революционного пролетариата.

После короткой торжественной линейки ребята сели вокруг гостя кружком. Это было хорошо, Соболев готовился не к выступлению, а к теплой, дружеской беседе.

— Мы живем с вами, ребята, в удивительное время, — начал Соболев. — Если даже нам не посчастливилось самим видеть Владимира Ильича, то мы все — свидетели того, как осуществляются его великие замыслы. Многое из того, о чем мечтал Ленин, уже стало былью. А впереди все новые, еще более грандиозные победы — Соболев обвел глазами ребят и усмехнулся:

— У вас, наверное, — продолжал он, — часто сердце щемит, кажется вам, что мы оставляем для вас слишком мало дела на земле. Не огорчайтесь! Вам как раз достанутся самые фантастичные дела… Разве мы в молодые годы могли мечтать о том, чтобы создавать моря, строить каналы и огромные электростанции, возводить города в тундре? Нет! На это у нас воображения не хватало. А ваше поколение будет реки поворачивать вспять, сады в пустынях выращивать, в командировки на Луну летать! Но все это в будущем. А что делать сейчас? Вы должны понять меня, ребята! Все мы строим коммунизм. И строим его для вас, вы доживете до этой замечательной эры. Часто нам бывает некогда, очень некогда. Не хватает времени на все. Но тут я вам скажу вот что, — понизив голос, словно рассказывая о чем-то секретном, заговорил Константин Федорович. — У нас есть дела, которые можем сделать только мы, взрослые. Но немало бывает дел, которые вполне по плечу мужчинам и женщинам в… двенадцать-тринадцать лет.

По рядам ребят пробежал легкий смешок.

— Подумаем, — продолжал Соболев, — что можете вы, в чем вы сильны? Есть, конечно, разные способности. Бывает, что паренек хорошо мастерит рогатки и может метко сбить из них пяток ни в чем не повинных пичужек… или выставить стекло в соседнем доме.

Соболев, словно случайно, похлопал ладонью по рукам Эдика Шишляева, сидевшего напротив. Эдик убрал руки и покраснел, что с ним случалось редко.

— Но ведь этот же самый паренек может вырыть несколько ям, для того чтобы посадить на улице деревья. Может убрать на стройке мусор или сложить в кучу разбросанные строительные материалы. Граждане вашего возраста могут помочь рабочим в уборке цеха. Я знаю, что вы принимали участие в субботнике на станции. Это очень хорошо! Тут вы показали себя подлинными юными ленинцами. Кое-что вы можете делать и дома: наколоть дров и принести их. Вымыть посуду, починить себе чулки или носки, выстирать носовые платки, майки. Я надеюсь (Соболев обвел глазами мальчиков), что вы, мужчины, не считаете такую работу зазорной?

Если после бурана снег около школы убирает у вас дворник, плохие вы граждане. Для вас, для нескольких десятков школьников, такая работа — почти игра.

Ленин когда-то завещал юным пионерам выполнять каждый день какое-нибудь дело, пусть самое небольшое, лишь бы это было для людей, для общества… Ну, я много тут наговорил, — улыбнулся Соболев. — Поделюсь еще с вами своим опытом. Есть у меня, ребята, привычка. Ложусь вечером спать и, перед тем, как закрыть глаза, прикидываю в голове: «Ну, как я день прожил? Как будто не даром. Что можешь себе в плюс поставить? Вот это…» Попробуйте-ка и вы вечерком взвесить, как прошел ваш день?

Ребята после этих слов начали было переглядываться, но Соболев снова привлек их внимание.

— То, что я вам говорил, ребята, это вроде присказка. А теперь я расскажу зам… сказку. Хотите?

— Хотим! — послышались отдельные голоса.

— Лучше рассказ, а не сказку. Про войну!

— Сказка эта совсем особенная. — Соболев с веселой усмешкой оглядел школьников. — И называется, — он выдержал паузу, — «Сказкой об овечке».

58

— Почти все вы — дети железнодорожников и должны знать, что «овечкой» у нас называют небольшие, работящие паровозы серии «ОВ». Корпус у овечки не особенно мощный, труба по старинке, высокая, никакой красоты в отделке нет. И по устройству она старенькая, все рычаги на ней машинист руками вертит. «Овечки» работают большей частью как маневровые паровозы по составлению поездов.

Но у овечки, о которой пойдет речь, судьба была совсем особая.

Не знаю, по каким путям та овечка бегала, какие грузы возила, но только на втором году существования Советской Республики оказалась она в депо Москва-Сортировочная. Стояла, как и десятки других паровозов, без всяких признаков жизни. Не горел веселый огонь в топке, не клубился дым над высокой трубой, не вертела колеса могучая сила пара.

А время то было героическое. Впервые с тех пор, как существует наша планета, появилась держава, где вся власть принадлежит народу.

Разве могли это перенести иностранные капиталисты? Могли разве помириться с этим русские помещики, фабриканты, у которых народ отобрал поместья, земли и предприятия?

Четырнадцать иностранных держав накинулись на молодую Советскую Республику. Им помогали все черные силы, вся нечисть, которая осталась на нашей земле — кулаки и буржуи, остатки царской армии, мятежные казачьи атаманы со своими бандами.

У врагов — солдаты обученные, вымуштрованные, в новенькие мундиры одетые. Есть у них пушки и пулеметы, снаряды и патроны. Чего не хватает, им буржуи из-за границы подбрасывают.

А Красная Армия, которая встала на защиту Родины, и одета плохо, и обута еще хуже; пулеметы и патроны чаще всего бойцы добывали в бою, у врага. И командовали красноармейскими полками и красной кавалерией простые люди, которые совсем недавно стояли у заводских станков или ходили в поле за сохой.

Страшным, смертельным кольцом окружили враги нашу Республику. Отрезали ее от хлебных мест, от угольных шахт, позахватывали заводы, фабрики, нефтяные промыслы.

Голодно и холодно стало в городах. Недоставало топлива. Не было керосина. Сидели люди, как в старину, с лучиной. Не видели малые ребята ни молока, ни сахара. Хлеба и того не хватало. Давали его каждому человеку восьмушку фунта в день. Знаете, сколько это — восьмушка? Пятьдесят граммов. Малюсенький ломтик сырого, плохо пропеченного хлеба. Летом 1918 года в Москве и Петрограде выдавали восьмушку хлеба на два дня.

А хлеб в нашей стране был. Кулаки, на которых работали батраки, накопили в своих амбарах огромные запасы зерна. Но кулачье в те годы прятало хлеб, закапывало его в землю: «Пусть сгниет зерно в ямах, не отдадим его для рабочих и крестьян».

Владимир Ильич в то время только-только выздоровел, — вы ведь знаете, что осенью 1918 года враги совершили злодейское покушение на товарища Ленина. Он был тяжело ранен.

Когда миновала смертельная опасность, Владимира Ильича перевезли в Горки, под Москвой. Наконец, Ленин поправился. Разрешили ему заниматься делами.

А голод по-прежнему хозяйничал в городах, тиф по-прежнему косил людей.

И тогда Владимир Ильич обратился к гражданам Советской Республики. Он призывал бросить все силы «на работу по продовольствию и транспорту».

Прежде всего, как можно больше заготовлять и вывозить хлеба. Но вывозить хлеб — нужны паровозы и вагоны. Значит, нужно восстанавливать и налаживать транспорт.

Собрались рабочие-большевики из депо Москва-Сортировочная на собрание своей ячейки. И решили потрудиться в субботу, с 12-го на 13-е апреля 1919 года, ночью, для восстановления транспорта.

В субботу с утра поработали, сколько положено. Потом сходили домой, перекусили. В восемь часов вечера собрались на субботник тринадцать большевиков и принялись за ремонт трех паровозов, что стояли холодные, мертвые на деповских путях.

Сохранились и номера этих паровозов — 358, 504 и 7024. В воскресенье, в шесть часов утра, ремонт подошел к концу.

Накидали в паровозные топки угля, затопили.

Как счастливы были члены коммунистической ячейки! Какой наградой было для них зрелище вернувшихся к жизни паровозов!

Машины задышали, ожили, двинулись по путям.

Была среди этих трех возрожденных паровозов скромная «овечка».

Ушли два локомотива водить продовольственные составы, а «овечке» 7024 выпала особая судьба.

Утром 13-го апреля оживили ее деповские рабочие, а через сутки вывели на станционные пути. К ней прицепили эшелон теплушек. Один из рабочих депо написал на корпусе грозные слова: «Смерть Колчаку!» И повез паровоз красноармейцев на восточный фронт, на Урал.

Если бы паровоз мог рассказать, какие составы водил он в годы гражданской войны! Сколько воинских эшелонов, сколько вагонов срочных и важных грузов перевез он!

Прошло более двадцати лет. Залечила страна раны, нанесенные войной и разрухой. Паровоз ОВ 7024 возил уже мирные грузы для строек, для возведения новых городов и заводов.

И вдруг — опять война. И опять скромная ОВ 7024 возила военные грузы в прифронтовой полосе.

Не только люди попадали в то время на лечение, — ранена была и «овечка». Промелькнула в газетах заметка, что этот самый паровоз был принят из ремонта в 1944 году и возил боеприпасы.

А когда наша армия вошла в Берлин и победно закончила войну, паровоз ОВ 7024 колесил по путям Брест-Литовска, Гродно и других западных городов.

… — Нет у меня золотого яблочка на серебряном блюдечке, не могу я объяснить, как попала наша «овечка» на Дальний Восток. И там работала она трудолюбиво и безотказно, возила бревна и другие грузы в леспромхозе.

Кому-то из комсомольцев на дальневосточной станции Сита попалась на глаза статья в журнале, рассказывающая историю ОВ 7024. И тогда молодые рабочие депо Хабаровск-второй тоже собрались на коммунистический субботник. В свободное время они привели старый локомотив в полный порядок. Двум участникам субботников, слесарям-комсомольцам, поручили доставить легендарный паровоз в Москву, в депо, откуда вышел он в 1919 году.

Там, в родном депо, паровоз встал на вечный отдых, Хорошо поработал он для народа, для нашей страны! Но что, ребята, самое примечательное во всей этой истории? Должны вы запомнить и взять для себя, как лучший пример, подвиг железнодорожников, которые в девятнадцатом году участвовали в первом коммунистическом субботнике. Этот субботник Владимир Ильич Ленин назвал «Великим почином», великим началом нового коммунистического отношения к труду.

Большевики-железнодорожники выполнили наказ Владимира Ильича, который призывал народ к подвигу: «Нужны героические усилия…»

59

Вечером Лида, как случалось не раз, подсела к отцу на диван. Он взглянул на нее из-за газетного листа.

— Ну, как? Хорошо сбор прошел?

— Хорошо. Ты ушел, а мы еще читали стихи, пели хором. А ты знаешь, папа. Есть у нас такой парень — Степа Витухин.

И слово за слово, Лида рассказала все, предшествовавшее сбору.

— Да вы что…

У Соболева чуть не вырвалось: «Вы с ума сошли!»

Когда же Лида закончила рассказ, он встал и крупными шагами начал ходить из угла в угол.

— Ведь пьяный мог черт знает что натворить. Как это ты надумала такое?!

— Что же, оставить Степана, чтоб отец его избил? А мы бы в это время сбор проводили. Стихи о юных ленинцах читали…

В голосе Лиды проскользнула явная ирония. Это вдруг заставило отца посмотреть на нее другими глазами. Оказывается, она и вправду большая стала!

— Но все-таки неосторожно лезть в логово пьяного дебошира!

— В этом логове жили двое детей. Один еще совсем маленький, — хмуро сказала Лида.

— Жили? Как же это вы забрали детей из семьи?

— А что, оставить их в семье, чтобы их дальше калечили?..

В эту минуту отец и дочь смотрели на происшедшее разными глазами.

Соболеву представлялся грубый, пьяный верзила. И стоящая против этого забулдыги Лида, девчонка из шестого класса. Счастье, что тут был Лобанов — решительный и сильный человек.

А Лида, представляя себе сцену, разыгравшуюся в комнате Витухиных, совсем не испытывала чувства страха. За ее плечами выстроились Витя Седых, Юра, добродушный, но сильный Миша. И, наконец, рядом с ней стоял надежный товарищ и друг — Николай Лобанов.

Поздно вечером, когда Лида уже спала, Константин Федорович подошел и остановился около ее кровати. Наклонив крутой лоб, он смотрел на спокойно дышащую дочь.

— Ну, Лидия Константиновна! — сказал он вполголоса. — Неспокойная будет у тебя жизнь! В самое пекло суешься!

60

Ксюша и Валя дежурили на кухне.

Уже давно забыли все о первых днях жизни в интернате, когда Валя Черноок отказалась мыть пол. Ее мать, наверное, ахнула бы, увидев, как в дни дежурства Валя вместе с Ксюшей весело шлепает босыми ногами по мокрому полу, «наводя блеск» в спальнях.

Ахнула бы Руфина Алексеевна и сейчас, посмотрев, как ловко орудует Валя на кухне ножом. Кожура картофелины змейкой сползает в ведро, а очищенный клубень прыгает в большую кастрюлю.

Валя и Ксюша сидели, неторопливо разговаривая. Начистить картофеля для большой интернатской семьи надо было много — ведра два.

Время было послеобеденное. Повар, Мария Корнеевна, ушла домой передохнуть перед ужином. Дежурные по столовой вымыли всю посуду. Девочки остались одни.

— Вот бы посмотреть, каким лет через пять станет Хрустальный ключ, — задумчиво сказала Ксюша.

— Наверное, будет хорошо. Завод выстроят большой. Домов много настроят, магазины, школы.

— А где мы станем учиться? Здесь или на станции?

— Здесь еще успеем доучиться.

— А где лучше?

Валя задумалась.

— Дома лучше, а здесь веселее. И потом жалко от Прасковьи Михайловны уезжать.

На кухню вошла техничка интерната — Ефремовна.

— Ну, как? Много начистили? Вы языками-то поменьше работайте, руками торопитесь.

Она взяла посудные полотенца, небрежно кинула их на веревку, протянутую над плитой, подкинула дров. Подвинула на горячее место огромную кастрюлю с водой и вышла.

— Папа рассказывал, — продолжала Валя, — что на мраморном карьере будут добывать мрамор, повезут его в Москву, в Ленинград. И везде узнают о Хрустальном ключе. — Валя произнесла эти слова с гордостью. — А вы осенью переедете на станцию, папа мне говорил. Тогда мы с тобой совсем близко будем жить.

Дрова в печи трещали, разгораясь, чугунная плита, накаляясь, стала сначала темно-вишневой, потом темно-красной.

И вдруг старенькое кухонное полотенце, висевшее над плитой, вспыхнуло, загорелось ярким пламенем, за ним — второе.

Валя вскочила и, оцепенев, широко открытыми глазами смотрела на пламя. А оно охватило следующие полотенца, подбираясь к большой скатерти.

Но не растерялась Ксюша. Она кинула нож в ведро и в два шага оказалась у плиты, Прежде всего сдернула скатерть, швырнула ее на стол. Потом сорвала ближнее, тлеющее с конца полотенце, обернула им руку и одно за другим сбросила на пол горящие полотенца. Схватила у порога мешок из-под картофеля и, набросив его сверху, затоптала пламя.

Клубы удушливого дыма облаками колыхались под потолком, выползали в столовую. Прибежала испуганная Ефремовна. За ней Надежда Ивановна.

— Что случилось? — тревожно спросила она.

Ксюша не торопилась с объяснением.

— Это полотенца загорелись, — ответила Валя. — Как запылали! А Ксюша не испугалась, сдернула их и затоптала.

Надежда Ивановна сурово посмотрела на Ефремовну. Подойдя к окнам, настежь распахнула форточки. Дым поплыл в них густым плотным облаком.

Ефремовна, охая и вздыхая, достала таз, налила в него воды и замочила уцелевшие полотенца.

— И как это ты догадалась скатерть сдернуть! — говорила она Ксюше. — Вот уж спасибо! Полотенца что, они старые, а вот скатерть сгорела, накладно бы получилось.

Вечером, уже в постели, Валя вспомнила вдруг дневное происшествие в кухне, находчивость и хладнокровие Ксюши.

«А я? — подумала она. — Я могла бы так?»

61

Шла уже последняя четверть. И, как нарочно, Лешка схватил двойку по русскому.

— Слушай, Пешка, — строго сказала Лида Соболева. — Ты, что, самостоятельно не можешь справиться с русским? Тогда мы прикрепим к тебе кого-нибудь.

— Не надо. Я и сам справлюсь… — угрюмо буркнул Лешка.

— Ты слов на ветер не кидай! — еще строже продолжала Лида. — У нас совсем двоек не стало, а ты опять подвел класс.

— Больше не подведу. Справлюсь… — снова повторил Лешка.

И действительно, три дня после этого он готовил домашнее задание и даже два раза поднимал руку, когда Прасковья Михайловна спрашивала урок.

Но миновали три дня, учительница вызвала Лешу, и он опять молча, понуро стоял у доски.

На завтра, после уроков, в квартиру Леши позвонили. Митрохин открыл дверь. На площадке стояли его соученицы, Лида Соболева и Рая Давидович. Леша подозрительно посмотрел на них.

— Знаешь, Леша, — быстро заговорила Рая, — у меня бабушка куда-то ушла и унесла ключи. Позволь нам побыть немножко у тебя.

— Ну, идите! — неохотно разрешил Леша.

— Можно снять пальто? — осведомилась черноглазая Рая.

— Снимайте!

Девочки сняли пальто.

— Мы тебе не будем мешать, у нас свои дела! — девочки уселись в столовой и заговорили о чем-то вполголоса.

— Нет! — сказала вдруг Соболева. — Уроками мы займемся потом. Надо же дать голове отдых! Хочешь, будем играть в города?

Рая согласилась.

Вам, ребята, знакома эта географическая игра? Участники ее выбирают одну букву алфавита. В течение определенного времени каждый старается записать как можно больше названий городов или рек, начинающихся с этой буквы.

— Сколько минут будем писать? — спросила Лида. — Десять минут? Леша, поверни будильник, чтобы видно было стрелки… Может быть, ты тоже станешь играть?

До сих пор Леша делал вид, что разбирает книги на своем столе: не будет же он при девчонках учить уроки?

— Давайте!.. — неохотно ответил он.

— Условия знаешь? Десять минут. Пишутся только города, — повторила Соболева. — Какую букву мы возьмем?

— Пусть будет так, — рассудительно сказала Давидович (она уже достала из портфеля тетрадь, ручку и взяла один из учебников), — на сотой странице, последняя буква внизу… Согласны?

— Подожди! — остановил ее Леша. — Я тоже достану бумагу. Ну, открывай!

— Буква «п». Начинаем! Замечайте время!

Леша быстро поставил себе стул, сел и, очертя голову, кинулся в состязание.

«Петропавловск, Первоуральск, Припять», — писал он.

«Полтава, Пятигорск, Париж», — торопливо записывала Лида, поглядывая на увлекшегося хозяина.

Рая, обладавшая замечательной памятью, тоже не тратила времени даром: «Пермь, Плимут, Пушкино, Петрозаводск…»

…Вот уже выложены на бумагу все знания. Ребята, водя глазами по потолку и стенам, тщетно пытались вспомнить еще какой-нибудь город на букву «п». Иногда то один, то другой оживлялись и торопливо записывали пришедшее на ум новое название.

Десять минут кончились.

Пререкаясь, они произвели подсчет.

— Припять — это не город, это река! — возражала Лида.

В выигрыше оказалась Рая, — на ее листочке было записано тринадцать городов.

Леша нахмурился. Неохотно взялся он за продолжение игры — писать города на букву «м».

Увлекшись, он не заметил, что девочки, переглянувшись, сбавили темп.

На «м» городов оказалось больше. Леша с торжеством зачитал девятнадцать названий.

— Да, теперь ты выиграл! — со вздохом сказала Лида.

Леша был не прочь продолжать игру, но девочки, казалось, охладели к ней.

62

Рая посмотрела в окно. На третьем этаже в их квартире закрылась форточка. Значит, бабушка пришла домой: она открывает форточку в столовой, уходя из дома.

— Все еще бабушки нет, — притворно вздохнула Рая. — Она, когда уходит, закрывает форточки, чтобы ветром не разбило.

Отойдя от окна, она села за стол и достала учебник.

— Давай будем придумывать примеры по русскому, — сказала Лида подруге. — Мы тебе не помешаем? — она поглядела на Лешу.

— А мне-то что? — недовольно ответил Леша. Он снова посмотрел на ту и на другую. Может, хитрят?

Но девочки, не обращая на него внимания, достали черновые тетради и раскрыли учебники по грамматике.

— Сначала повторим правило, — сказала Соболева и, найдя нужную страницу, стала читать: «Вводными словами называются такие слова, которые, не являясь членами предложения, вставляются в предложение для выражения отношения говорящего к высказанной мысли. Вводные слова выражают сожаление, радость, уверенность…

Леша, стоявший у окна, спиной к девочкам, незаметно для себя стал прислушиваться к их разговору.

— Ну, придумаем сначала примеры на параграфы «а» и «б», — сказала Лида. — Значит так: вводные слова, выражающие сожаление, радость…

Девочки замолчали, в уме составляя предложение.

Взглянув в окно, Соболева моментально нашлась:

— «Бабушка, к сожалению, еще не вернулась из магазина», — смеясь, сказала она.

— Правильно, только это неудобно писать в тетради, — возразила Давидович. — А я придумала: «К счастью, погода исправилась».

— Нет! — не согласилась Лида. — Лучше так: «К счастью, игра окончилась победой «Спартака» над «Динамо».

— Когда это «Спартак» побеждал «Динамо»? — с вызовом обернулся к девочкам Леша.

— Ах, да, мы забыли, что ты болеешь за «Динамо», — снисходительно сказала Лида. — Ну, хорошо! Ты можешь писать: — «К счастью, игра окончилась победой «Динамо». Для нас спортивные темы не интересны. Думай, Рая! Вводные слова, выражающие сожаление, радость, смущение… А знаешь, интересно придумывать, как будто за других. Например, за Нелю Холодовскую.

И, слегка копируя Нелю, она заговорила:

— К моему удовольствию, я ходила в театр и поэтому, к сожалению, опять не приготовила грамматику…

Леша громко захохотал. Он и не думал, что Лида умеет так забавно передразнивать куклу — Холодовскую.

— Будет смеяться! — сдвинув темные густые брови, сказала Рая. — Сколько времени проходит даром. Лучше сделаем так: десять минут помолчим и за это время придумаем три хороших примера.

И, не глядя на товарищей, она вытащила чистовую тетрадь, аккуратно надписала число и, набросав на листке несколько предложений, стала переписывать их начисто.

Леша по-прежнему стоял у окна. Но удивительное дело! После всех примеров, которые, шутя и смеясь, придумывали девочки, у него в голове сложилось совершенно отчетливое понятие о вводных словах.

Вскоре девочки, простившись с хозяином, ушли.

— Наконец, убрались сороки! — пробурчал Леша. Он не имел мужества признаться себе, что совсем не скучал в их обществе.

Закрыв за ними дверь, Леша вернулся в столовую и после короткого раздумья сел за стол. В его тетради (которая, увы, так не походила на аккуратные тетради девочек) один за другим появились примеры на вводные слова.

Первым было написано предложение: «К счастью, игра окончилась победой «Динамо» с разгромным счетом».

Когда девочки в другой раз зашли к Леше, он встретил их уже более гостеприимно. И странно, каждый раз как-то незаметно разговор переходил на грамматику.

Соболева вдруг вспомнила:

— А Миша-медведь! (так называли в классе мешковатого Мишу Добрушина), — как он медленно соображает! Говорит на уроке пример: «Завтра я, может быть, …» А Витя Седых опередил его и сказал: «выучу урок». Все так и покатились со смеху.

…В школе, после очередного родительского собрания, мама Леши обратилась к Прасковье Михайловне.

— Я вам так благодарна, — начала она. — Вы знаете, Леша совсем по-другому стал относиться к русскому языку. Раньше он то прослушает, то не поймет. А теперь, когда вы прикрепили к нему этих девочек, он стал заниматься гораздо охотнее. Сам говорит: «У меня не только тройки, но и четверки провертываются!»

Прасковья Михайловна чуть-чуть приподняла брови. «Прикреплять» к Леше девочек? Она этого не делала. Но старая учительница ничего не ответила.

На уроке, вызвав Лешу, она зорким взглядом окинула класс.

Ребята повторяли пройденное. Леша успешно разбирался в знаках препинания при обобщающих словах. На второй парте, беспокойно поглядывая на Лешу, сидела Лида. Порой она беззвучно шевелила губами, словно желая подсказать Леше правильный ответ.

«Рот одна из этих девочек! — догадалась Прасковья Михайловна. — А вот и вторая!» — усмехнулась она, заметив расширенные от волнения черные глаза Раи, обращенные к Леше. «Молодцы, девочки!»

И весь этот день ей очень хорошо работалось.

63

Однажды Прасковья Михайловна предложила посвятить очередное занятие в литературном кабинете… сказкам. Нельзя сказать, что это предложение понравилось всем.

— Мы уже не маленькие! — буркнул потихоньку Шишляев.

Уговорились, что выступать может каждый, лишь бы сказка была народной и интересной.

В назначенный день все собрались дружно. Рая Давидович и Юра Логунов устроили выставку открыток. Какие персонажи глядели с этих открыток! Буратино и Дюймовочка, Лутонюшка и Красная Шапочка, Снежная королева и Кощей Бессмертный, звери, птицы и страшные чудища.

И хотя перед этим многие думали, что они, и правда, немаленькие, все сказки слушали с удовольствием.

Миша Добрушин рассказал о зверях: хитрой лисе и храбром Котофее Котофеевиче. Понравилась всем веселая сказка о том, как солдат варил суп из топора. Ее вспомнил Виктор Седых.

И, наконец, настал черед Ксюши Чердынцевой.

Она говорила, какой долгой и трудной была дорога к Хрустальному ключу и как, в конце концов, они напились из него, а потом сидели у костра и слушали сказ. И ребятам представлялась темная ночь и костер недалеко от охотничьей избушки.

Так уж случается, что человек, которому дан дар хорошо рассказывать, не повторяет каждый раз одно и то же. Что-нибудь он вставит новое, как-то по-другому слово повернет. Если по душе ему герой сказки, он его поярче опишет.

Так и Ксюша в полюбившийся ей сказ кое-что добавляла. Бурундучка она описала таким, каким сама видела в лесу…

Заслушались ее ребята. А когда пошла речь о том, как по совету бурундучка позвал Иван на гору жадного Семигора и тот окаменел, ребята дыхание перевести боялись.

— Бабушка говорила про ключ, что течет из недр самоцветной горы. Но и наш родник такой чистый и прозрачный, что зовут его Хрустальным. И я верю, кто напьется воды из него, у того силы и здоровья прибавится. А еще — будет он хорошим человеком, будет любить людей и о них заботиться… — так закончила Ксюша.

Несколько мгновений ребята сидели в полном молчании. Потом вдруг вскочила Лида Соболева.

— Ребята! Какие мы глупые! Совсем, недалеко от нас есть волшебное место — Светлый бор и Хрустальный ключ. И мы там не бывали! Ну пусть попадать туда трудно, зато на всю жизнь запомним.

— Как только будет тепло, так и поедем! — решил Виктор.

— Поедем! — закричали мальчишки.

64

От бригадира пути Клавдия узнала, что старик Парфеныч стал прихварывать. Собрался на пенсию уходить.

— Вот и правильно, — ответила Клавдия. — Пора ему в село вернуться. Он же первым председателем колхоза был. Помнят его там.

На другой день Клавдия сказала старшей дочке:

— Сходила бы ты, Ксюша, проведала Парфеныча. Пирожков с картошкой да шанег унеси.

— Ко мне хотела Валя Черноок прийти, — неуверенно ответила дочь.

— Ну что ж! Побудет немного, а там и пойдешь. Пальму возьми. «Только станцию обойди сторонкой. Чтобы собака ни на кого не бросилась.

Вскоре пришла гостья.

Забрав с собой младших ребят, девочки побродили по лесу, нарвали по букету первых цветов и вернулись.

После чая, взяв на поводок Пальму, они отправились в путь.

За последние месяцы Пальма привыкла видеть в Вале «члена семьи» и никогда не лаяла на нее.

Ксюша несла хозяйственную сумку с гостинцами Парфенычу, а правой рукой держала поводок.

— Ксюша! — умоляюще сказала вдруг Валя. — Дай я Пальму поведу! Сна ведь меня знает!..

Коротко и испытующе взглянув на подругу, Ксюша передала ей поводок.

— Держи крепко. Она, если учует какую-нибудь зверюшку, рваться будет.

Но все обошлось благополучно. Только в одном месте Пальма, свернув с тропки, кинулась к какой-то норке и, смешно фыркая, стала соваться в нее носом.

Валя подергала поводок. Пальма не слушалась. Но достаточно было Ксюше строго сказать:

— Пальма! Фу! — и собака послушно вернулась на тропинку.

На вопрос Вали, куда пойдет подруга и к кому, та рассказала, какой замечательный человек Парфеныч, как он воевал с кулаками и те, задумав убить Белозерова, смертельно ранили его жену. А потом он потерял на фронте обоих сыновей и не захотел жить на старом месте, где все напоминало ему о родных людях, которых уже не было в живых. Уехал из села, стал путеобходчиком, жил один-одинешенек. Теперь здоровье у него плохое, болеет часто.

Валя слушала подругу внимательно. Глаза у нее вдруг заблестели.

— Знаешь, что! Мы сейчас зайдем к папе на станцию, и я попрошу, чтобы он отпустил меня с тобой. Он, наверное, согласится.

Так и получилось. Кирилл Григорьевич вышел из станционного помещения, поздоровался с Ксюшей. Спросил дочь, знает ли ее Пальма, и отпустил их, но велел идти все время вдоль линии, не отходя в сторону.

Девочки отправились в путь.

В железнодорожном поселке Ксюша повернула на крайнюю уличку, еще не мощенную, заросшую зеленой нетоптанной травой. Когда поселок кончился, они снова свернули к железной дороге на узенькую тропку, вьющуюся вдоль полотна.

День был очень жаркий и душный.

Девочки не торопились. Миновали первую путевую будку.

— Ой, как жарко! — вздохнула Валя. — Давай отдохнем немного.

Ксюша и сама была рада передохнуть. Железнодорожный путь шел теперь по высокой насыпи, через болотистые низкие места.

Девочки сбежали по тропинке вниз, перешли узкую полосу, заросшую травой, и устроились на отдых под большой, разлапистой елью.

Пальма почему-то вела себя беспокойно, дергала за поводок.

— Пальма, фу! Лежи! — строго сказала Ксюша. Засунув сумку под ветви ели, она уложила собаку рядом с собой.

Девочки заговорили о школьных делах, о празднике, посвященном окончанию учебного года.

Увлеченные беседой, они не заметили, что все вокруг потемнело. Послышался первый, приглушенный раскат грома.

Ксюша вскочила.

— Гроза!

Из-за леса выползала огромная сизая туча, закрывая собой все небо.

— Бежим скорей домой! — заторопилась Валя.

— Не успеем. Промочит до нитки.

— Тогда в будку.

— С той стороны гроза идет.

— Что же делать?

— Придется здесь, под елью ждать.

— А вдруг молния ударит? — жалобно сказала Валя.

— Ну! Здесь в лесу лиственниц много, они выше всех деревьев поднимаются. А наша ель — так, средняя, — успокоила ее Ксюша.

Кругом стало как-то странно тихо. Но вот, издали, нарастая, послышался шум, — это зароптал, разбуженный ветром, лес. Ослепительно ярко сверкнула молния. И почти сейчас же ударил гром, так сильно и, казалось, так близко, что девочки испуганно переглянулись.

Снова и снова полыхала молния, громыхали раскаты грома. Стали падать первые крупные, тяжелые капли дождя. И, наконец, хлынул сплошной ливень.

Девочки забрались поглубже под широкие лапы ели. Между ними жалась Пальма.

Но вот молнии стали вспыхивать реже. Гром ворчал уже где-то в отдалении. Из своего укрытия девочки следили, как темная свинцовая туча уползала в сторону станции, видны были косые полосы дождя. Над линией железной дороги шел уже мелкий дождик.

65

Ксюша вышла из-под гостеприимной ели, на тропинку. Все кругом было мокрое, напитанное влагой. По канаве, вдоль насыпи несся бурный поток. Наполовину мокрыми были и девочки.

— Как мы пойдем теперь? — вздохнула Валя.

— А вот так и пойдем! — спокойно ответила Ксюша, рассматривая дорожку, которая шла ниже насыпи. — Вот только дорожка глинистая, скользко идти будет. А знаешь, что? Тут по опушке тропа проложена. В лесу дорожка хвоей присыпана и земля быстро воду впитывает. Немножко подождем и пойдем.

Дождь совсем прекратился. Но с деревьев еще падали крупные блестящие капли. Девочки вышли на свободное место.

— Ну вот, теперь не жарко! — сказала Ксюша. Она сняла с головы косынку, повесила ее на плечо. Еще раз взглянула на дорожку внизу.

— Пойдем, что ли… Возьми сумку, а то вдруг я поскользнусь, чтобы Пальму не отпустить.

Валя взяла сумку, сбросила на плечи мокрый платочек, и девочки пошли поверху, по тропинке, которая то вилась по самой опушке, то углублялась в кусты.

— Где Парфеныч живет, это самый трудный участок. Сорок девятый километр!

Ксюша не раз слышала от матери рассказы о сорок девятом километре и говорила со знанием дела.

— В этом месте линия огибает гору. Круглая такая гора, как коврига. А склон горы — глинистый. И главное, пласты глины здесь идут с наклоном. Как только сильный дождь пройдет, весь этот пласт начинает как по маслу сползать. И линия вместе с ним. Не заметно, а ползет…

— Я вспомнила! — остановилась вдруг Валя. — Папа при мне говорил, что не успокоится, пока не перенесет полотно на сорок девятом километре. Он говорит, что на ремонт этого участка столько денег потратили, что в пять раз дешевле было бы перенести линию.

— Еще бы! Как пройдут дожди, сюда опять ремонтную бригаду посылают. Валя! — тут и Ксюша вдруг остановилась и с тревогой посмотрела на подругу. — Сегодня ливень ужасный был. Вдруг у Парфеныча на участке опять аварийное положение? Идем скорее.

Они снова зашагали по тропинке. Пальма шла теперь спокойно. Сильные потоки воды смыли все соблазнительные запахи, и ничто не отвлекало ее.

Тропинка вновь углубилась в лес. Сквозь кусты была видна закругляющаяся железнодорожная линия.

Внезапно Пальма навострила уши, потом замедлила шаги и чуть слышно зарычала.

— Фу, Пальма! — негромко скомандовала Ксюша и посмотрела через кусты в ту сторону, куда глядела и собака.

— Что там? Человек какой-то, — шепнула Валя. — Что он делает?

Она с удивлением смотрела на сутулого коренастого человека, который поднял что-то с рельсов, потом пошел вперед и снова наклонился. Но пока Валя недоумевала, Ксюша мгновенно оценила происходящее.

— Пальма, вперед! — скомандовала она и, крепко держа поводок, бросилась вперед. — Стой! — крикнула Ксюша незнакомцу. — Клади обратно!

Человек на рельсах вздрогнул, обернулся и, увидев двух девчонок, усмехнулся.

— Ставь петарды^[3] на место! — требовательно сказала Ксюша. — А то я собаку спущу.

Она снова побежала. Сильная собака рвалась вперед и тащила девочку за собой. Осыпая щебень на бровке насыпи, Ксюша взобралась на нее в десятке шагов от незнакомого человека.

Тот поднял на девочку недобрые глаза.

— Да ты, что, рехнулась? Что я сделал? Иду, вижу, какие-то коробочки валяются… Подобрал.

— Подобрал? Решил поезд под откос пустить? Ставь обратно… «коробочки»! — взгляд Ксюши не предвещал ничего хорошего.

В эту минуту до Пальмы донесся запах незнакомца, она втянула его и словно вспомнила что-то. Шерсть на ее хребте стала подниматься. Оскалив белоснежные острые клыки, она заворчала так угрожающе, глаза ее блеснули такой злобой, что незнакомец не выдержал.

«Еще горло перегрызет. Черт знает, как ее выдрессировали»…

Пальма продолжала рычать. Где-то он встречался ей, этот человек, с обросшим щетиной, одутловатым лицом, в замазанной спецовке. Он уже встречался Пальме, как враг…

Человек наклонился, положил на рельсы петарду, похожую на баночку из-под вазелина, пошел дальше.

Валя все еще стояла на откосе, недалеко от Ксюши.

— Валя, беги на станцию, — негромко заговорила Ксюша, — по той же боковой дорожке. Парфеныч, видно, поставил петарды и пошел за подмогой. Следи за линией, может, встретишь их. Беги! Пальма меня в обиду не даст.

Незнакомец, поставив петарды, обернулся. Он увидел, что одна девчонка исчезла. Не поворачивая головы, он посмотрел вправо и влево. Слева лес суше, почва твердая. Но оттуда пришли девчонки. Может, они не одни? Что-то уж очень смело держатся. Справа — крутой спуск, глинистая почва, мелкий чахлый лес. Но и девчонке бежать будет трудно.

Незнакомец мгновенно кинулся с насыпи вниз, прыгнул через канаву. Но Ксюша словно предвидела его бегство и бросилась вслед за ним. Пальма и без команды рвалась вперед, таща Ксюшу на поводке.

Незнакомец успел добежать до первых деревьев, и тут его настигло горячее дыхание и острые зубы собаки. Он отдернул руку, вскрикнул, обернулся и, попятившись от злобной собачьей пасти, упал в яму, когда-то образовавшуюся от дерева-выворотня.

Почти перед его лицом яростно рычала, скаля волчьи зубы, сильная овчарка. «Вытащить ножик? — собака вцепится в горло. Бежать? Девчонка спустит собаку с поводка. Эта девчонка много понимает. Понимает, зачем ставят петарды. Понимает, что сейчас она сильнее»…

— Чего ты ко мне привязалась? — закричал он. — Ну, вернул я петарды и все. Убери ты этого пса, он мне и так руку раскровянил.

Ксюша не отвечала, Она даже чуть отвела назад Пальму. И в глаза незнакомому человеку она не глядела. Так, вскользь, сквозь ресницы, смотрела мимо его лица. И только один раз, когда он стал ругать девочку, она посмотрела с ненавистью.

— А если б люди погибли, кого судить бы стали? Путеобходчика?

Он замолчал.

Но это не усыпило внимания Пальмы. Собака лежала против человека, в двух шагах от его горла. Карие глаза неотрывно следили за ним и при малейшем его движении загорались злобным огнем.

66

Валя бросила сумку тут же, на тропинке, и побежала к станции. Она бежала ровно, не напрягаясь, надо было экономить силы.

Как там Ксюша? Это волновало ее больше всего.

Она добралась почти до первой путевой будки, когда услышала на линии стрекотание дрезины. Валя свернула с тропинки к откосу.

Дрезина быстро приближалась. Валя увидела на ней несколько человек. Сдернув платок, она замахала им.

— Скорей! — закричала она. — Скорей!

Дрезина ускорила ход. Обернулся в сторону девочки какой-то пожилой человек с бородкой.

«Это, наверное, Парфеныч», — подумала Валя. Она проводила взглядом дрезину и медленно пошла в сторону сорок девятого километра.

Парфеныч и бригадир пути первыми сообразили, что на участке не все ладно. Парфеныч заметил, что петарды переставлены.

Бригадир, спрыгнув с дрезины, побежал под откос, в сторону Ксюши. И вдруг остановился, увидев шагах в трех от себя, в яме, человека в замазанной спецовке.

— Хотел петарды с рельсов снять! — немногословно ответила Ксюша, встретив вопросительный взгляд бригадира.

— Э-э! Да ведь это Хрипунов, с бетонного! — узнал незнакомца один из рабочих.

Сошел с насыпи Парфеныч.

— Встретились, значит, Евграф? — сказал он. — Давно говорили мне, что ты, как волк, кружишь тут. Да я и сам примечал, что кто-то мной интересуется. Что, тебе легче бы стало, если бы меня под суд отдали?

Бригадир позвал двух рабочих и велел везти Хрипунова на станцию.

Пальма злобно зарычала, когда Хрипунова вели мимо нее.

— Ну, пойдем, Пальмочка, домой! — похлопала ее по спине Ксюша.

— Хороша собачка! — похвалил бригадир. — Медаль можно дата!.. А ты, дочка, — улыбнулся он Ксюше, — молодец! Настоящая железнодорожница! — он повернулся к линии и крикнул рабочим на дрезине: — Там поторопите насчет балласта…

Парфеныч по праву давнего знакомого семьи крепко обнял Ксюшу.

Только сейчас девочка почувствовала, как она устала. Она медленно перебралась через насыпь.

— Ты вот посмотри, — говорил за ее спиной Парфеныч бригадиру. — Видишь, что получается: вода бежит с откоса, не успевает проходить через трубу и размывает насыпь. Вон опять какие промоины…

— Последнее лето мучаемся! — ответил бригадир. — Начальник говорил, что будут переносить колею…

Медленно, чувствуя разбитость во всем теле, Ксюша поднялась по откосу на тропинку и тут увидела улыбающуюся Валю.

— Я так за тебя волновалась! — сказала кареглазая подружка.

Эпилог

Вот и закончился учебный год. Последние дни были заполнены веселой суетой, ожиданием радостных происшествий.

Еще раз собран все дневники Виктор Седых. Прасковья Михайловна поставила в них оценки по предметам, за весь год. Ей помогали Ксюша и Рая Давидович, у которых был самый красивый почерк.

В последней графе учительница вписала всем: «переводится в седьмой класс». В седьмой класс!

Собрались все. Прасковья Михайловна положила на стол стопку дневников.

— Вот сейчас, ребята, — сказала она, — настало время вспомнить первое сентября и нашу первую беседу.

И откровенно стала говорить о каждом своем питомце…

…Каждую весну, когда заканчивался учебный год, ребята из железнодорожной школы отправлялись в походы, — такова была школьная традиция.

Шестой «б» отправлялся нынче на Хрустальный ключ.

Организаторы похода поработали на совесть, и, когда ребята в последний раз пришли в школу, Виктор Седых сообщил всем день похода, место сбора, стоимость билета.

Юра Логунов выпустил небольшую стенгазету или, вернее, «молнию» и в ней в карикатурах изобразил: сколько брать с собой провизии, чтобы не умереть с голода, но и не погибнуть в дороге от изнурения.

Далее он доказывал, что не обязательно брать с собой одеяло и подушку, но не стоит отправляться в носочках, трусиках и тюбетейке…

Не станем рассказывать о сборе ребят у вокзала, о путешествии в вагоне электрички. С семиклассниками (уже с семиклассниками!) отправились в поход учитель Павел Романович и старшая пионервожатая. По просьбе Кирилла Григорьевича со станции Хрустальный ключ пошли со школьниками два комсомольца, хорошо знающие дорогу. У каждого было ружье. Шли ребята в глухие места, и осторожность была не лишней.

На станции участников экспедиции встретил Черноок. Когда Павел Романович спросил его, насколько трудна дорога, Черноок улыбнулся.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо! А какие там места! Какой Хрустальный ключ! — он даже зажмурился от восхищения.

Ребята засмеялись. Кирилл Григорьевич притворно обиделся.

— Что смеетесь? Я сам там был. Воду из Хрустального ключа пил. От этого и могуч, как лев. А ну? Кто принесет мне оттуда фляжку волшебной воды?

К нему потянулось много рук, но он нашел среди ребят Валю и засунул фляжку в ее небольшой рюкзачок.

Наконец, двинулись в путь.

Вот справа, у полотна показалась путевая будка, в которой живет семья Ксюши. Об этом громогласно сообщила ребятам Валя. Не утерпев, она подбежала к заборчику и ласково позвала собаку: — Пальма, Пальмочка!

Та, выделив Валю среди всех ребят, помахала ей хвостом.

Отряд прошел участок соснового леса. Скоро должно было начаться болото.

Павел Романович заметил, что несколько мальчишек, ускорив шаг, опередили всех. Им, очевидно, хотелось непременно стать «первопроходцами».

Он собирался вернуть мальчишек, но один из комсомольцев тронул его за рукав:

— Не беспокойтесь! Они сами остановятся.

— Остановятся? Почему?

Но когда большая часть отряда вышла к болоту, Павел Романович в изумлении и сам замедлил шаги.

Сколько говорили о трудности дороги на Хрустальный ключ! А теперь через все болото шла превосходная дорога из широких смолистых плах, способных выдержать тяжелонагруженную машину. Над истоком реки Темной дорога переходила в новенький мост.

— Давно пора бы сделать! — сказал Павлу Романовичу один из комсомольцев. — Сколько там, за болотом, леса попусту пропадает.

…Мы не пойдем за ребятами по всему длинному пути. Не увидим вновь угрюмый еловый лес в овраге, сосновый бор и охотничью избушку.

Не заглянем в маленькую котловинку, выстланную крупным кварцевым песком, из-под которого вырываются на свободу упругие, сильные струи и крутят в водовороте белые песчинки.

Не зачерпнем в горсть хрустальной чистой воды…

Но ребята доберутся до родника. И когда они усядутся около костра, Ксюша снова расскажет им сказ о чудесном Хрустальном ключе.

И еще раз повторит то, во что верит сама: кто напьется студеной родниковой воды, у того и силы и здоровья прибавится. И станет он для товарищей надежным другом.

Примечания

1

Комбед — комитет бедноты.

(обратно)

2

Стихи С. Я. Маршака.

(обратно)

3

Петарда — сигнальный разрывной снаряд, применяемый для остановки железнодорожного поезда в случае опасности.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

Эпилог

*** Примечания ***