Василиада [Дмитрий Красавин] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Красавин Василиада

Пушкинская мозаика

Эстонский предок Пушкина

Как известно, Абрам Петрович Ганнибал, прадед Пушкина, в 1741 году из своего имения Карьякюла^[1] переехал в Ревель,^[2] где долгие годы проработал на должности обер-коменданта.

Родным языком ревельцев и карьякюльцев был эстонский.

Да и сами они были эстонцами.

Но притворялись то немцами, то русскими.

А между собой беседовали по-французски.

А. П. Ганнибалу это не нравилось.

Заслышав где-нибудь иностранную речь, он моментально чернел от гнева.

Ну, а поскольку слышать ее обер-коменданту приходилось повсюду, то современники не черным его и не видели.

Так родилось досадное историческое заблуждение о том, что А. П. Ганнибал будто бы вовсе и не эстонец, а… арап!

На этом основании правнука Ганнибала, Александра Сергеевича Пушкина, эфиопы зачислили в ранг своих национальных поэтов, а у эстонцев напротив – его стихи даже в антологию эстонской поэзии не включены.

Вот такая вышла петрушка!

Теперь, когда выяснилась истинная причина, побудившая историков усомниться в эстонском происхождении А. П. Ганнибала, у эфиопов нет никаких оснований примазываться к славе Пушкина, а эстонцам следует подумать об установке на площади Свободы памятника почерневшему от гнева Ганнибалу или его прославленному правнуку.

Нянино горе

Няня великого поэта, Арина Родионовна, жила далеко от Ревеля и Карьякюла, поэтому по-эстонски не говорила. Даже по национальности не была эстонкой.

Это не мешало ей слыть хорошим человеком, но приносило много горя.

Чтобы изучить эстонский язык она стала прибегать к гипнозу.

Для погружения в гипнотический сон няня использовала специальное устройство – веретено.

Но из-за отсутствия магнитофона дело шло плохо.

В итоге, продремав полжизни "под жужжание своего веретена", няня так и не выучила ни одного эстонского слова.

Чтобы утешить няню, Пушкин частенько предлагал ей: "Выпьем с горя!"

Кружку при этом он прятал у себя за спиной и подначивал: "Где же кружка?^[3]"

Арина Родионовна принималась искать, переворачивала полдома. Наконец серчала, что опять де кто-то из экскурсантов умыкнул экспонат с посудной полки.

И тут Пушкин – бах кружку на стол: "Наливай!"

Ох, и весело же им потом было!

Именно для няни, чтобы она порадовалась успехам своего воспитанника, Пушкин с раннего детства приучился переводить свои стихи и прозу с эстонского на русский язык.

И, судя по "Евгению Онегину", достиг в этом деле совершенства.

Пущинский колокольчик

Прадед Ивана Ивановича Пущина, Иван Пущин, имел привычку углубляться в одиночку в пущи и пропадать там по несколько дней кряду.

Няньки, бабки, тетки, дядьки разбредались в поисках Ивана на много верст окрест.

И тотчас же терялись сами.

На их поиски приходилось созывать родственников из соседних деревень.

Те тоже терялись.

Так бы весь род с челядью и приказчиками в пущах и затерялся.

Но однажды, кто-то умный предложил вешать на шею прадеда и всех его потомков колокольчики.

Каждому свой. Чтобы по звуку можно было отличать, кто, где в данный момент бродит.

Обладая недюжинным музыкальным слухом, Пушкин очень хорошо помнил звук колокольчика своего лицейского друга, Ивана Ивановича. Сколько раз этот тонкий звон позволял ему без труда отыскивать Пущина при играх в жмурки!

Какова же была радость поэта, когда знакомый колокольчик огласил заснеженный двор затерянного в лесах Михайловского!

вспоминал поэт позднее.

Перед его мысленным взором проплывало расплывшееся в улыбке лицо лицейского друга, звенел колокольчик…

N. B.

Пушкиноведы полагают, что очевидная из данного очерка аналогия фамилии «Пущин» со словом «пуща» не является достаточно убедительным доказательством в пользу версии о том, что Пущин якобы был русским. Более вероятно предположить, что русифицированная фамилия образовалась от эстонского слова «puss» – проделка, шутка. Ну, а то что имя «Иван» – последующая трансформация эстонского «Ян» – особых доказательств, по-моему, не требует. И вообще, как бы Пущин мог учиться в тартуском лицее, не будучи эстонцем – то есть, не зная эстонского языка?

Чудное мгновение (о том, как рождались бессмертные строки)

Прехорошенькая история приключилась однажды у Пушкина с небезызвестной Анной Керн.

Ее муж, генерал Ермолай Федорович Керн, был ужасно ревнив и не отпускал от себя молодую жену ни на шаг.

Чтобы обмануть престарелого супруга Анна Петровна стала заниматься медитацией.

По ночам, когда тело отдыхало в роскошной кровати, обнаженная душа жаждущей приключений женщины, облекшись в астральную оболочку, воспаряла к небу и направлялась туда, куда ее влекли любознательность и сердечные чувства.

Однажды она учудила и предстала в астральном облике перед Пушкиным, который ни о чем не подозревая, ровно в полночь, прогуливался по одной из аллей Михайловского парка.

Представьте себе – ночь; темные силуэты возвышающихся по бокам аллеи лип; где-то за оврагом хохочет сыч; глухо ухает филин.

Какие чувства должен был испытать поэт, когда увидел, как по бледному лучику луны, едва касаясь его поверхности пальчиками босых ног, на Землю нисходит прекраснейшая из женщин, гений чистой, не обремененный одеждой и побрякушками, красоты?

А что он, поэт, натура легкоранимая, впечатлительная, должен был сделать, когда она, представ перед его смущенным взором, вдруг, как мимолетное виденье, растворилась в ночи?

Да, да, дорогой читатель, – он упал в обморок, а когда очнулся, то вытащил из-за уха гусиное перо и дрожащей рукой написал на манжете манишки:

Вот так родились эти бессмертные строки. А ту аллею в Михайловском с тех пор называют – "Аллея Керн".

N. B.

Анна Керн была близкой родственницей Вульфов, которые утверждали, что происходят родом из прибалтийских немцев. Но мы то знаем, что еще со времен Абрама Петровича Ганнибала многие из эстонцев говорили то же самое. Однако их всюду выдавала тоска по Родине, и вела эта тоска отнюдь не в Германию. Разве не это чувство заставило единственного представителя сильного пола в семье Вульфов, Алексея Николаевича, поехать учиться в цитадель эстонской науки – Тарту? Я далек от того, чтобы категорично утверждать об эстонском происхождении Анны Керн, но, согласитесь – здесь есть над чем задуматься.

Излишняя горячность Кюхельбекера

Лицейский друг Пушкина, простой русский парень, Вильгельм Карлович Кюхельбекер, одно время преподавал российскую словесность в Благородном пансионе при Петербургском университете и слыл неутомимым борцом за чистоту русского языка.

Не было дня, чтобы он не вызвал кого-нибудь из поэтов или писателей на дуэль.

Поводы при этом были удивительно схожи – неправильно, с точки зрения специалиста, выбранный размер стиха, стилистические погрешности в том или ином произведении, грубое, непочтительное обращение со словом.

Все эти «невинные» прегрешения любителей гусиного пера Кюхельбекер воспринимал, как оскорбления наносимые ему лично, как пощечины.

Благодаря ему в России Пушкинской поры выживали только талантливые литераторы.

Однажды он погорячился и вызвал на дуэль самого Пушкина.

Пушкин встал к барьеру и, по-эстонски хладнокровно, выбросил пистолет в стоявшую поблизости урну.

Кюхельбекер сразу раскаялся в своей горячности, кинулся обнимать Александра Сергеевича, но еще больше разгорячился и поспешил, по примеру гениального друга, выбросить пистолет в урну.

После этого ему уже не с чем было вступаться в защиту российской словесности от разного рода обидчиков, воров и хамов.

Вот какую злую шутку сыграла с ним излишняя эмоциональность.

Теперь русскую речь повсюду теснят.

И даже там, где прошло детство Кюхельбекера, в Эстонии, она не в почете.

Где вы, простые русские вильгельмы?

N. B.

В имени Кюхельбекера «Вильгельм» явственно слышится эстонское" Vello". А эстонское слово "kõhvel" – совок, вам ни о чем не говорит? А то, что его детские годы прошли в эстонском имении Авинорм? Но, вопреки всему, я полагаю, что Кюхельбекер был русским!!!

Таллиннские истории

Про эстонцев, русских и прочих шведов

Антс сказал, что эстонцы жили на берегах Балтики задолго до нашей эры.

Но не знали, что они эстонцы. Это кто-то из соседей римским историкам подсказал их название.

Может быть шведы, от шведского «Эст» – восток.

А может быть немцы, от немецкого «Ост».

Николенька предположил, что коль эстонцев так назвали, то значит, они пришли с востока. Вероятно, из-под Саратова.

– С эстонцами все ясно, – резюмировал он и после небольшого раздумья заметил: – А вот у разных там шведов или немцев в отличие от эстонцев единства не было – кто готом, кто баварцем, кто швабом себя мнил.

– Германцами они были, – просветил друга Антс. – И англы были германцами. И франки, которые потом назвали себя французами.

– А вот русских римляне называли уважительно – «россы», – вставил свое слово Вася.

– Да, – согласился Антс. – Красиво звучит. Отсюда и слово «роотси». То есть – «шведы» в переводе с эстонского.

Вот такая вот история…

Коля, Вань и Колывань

Пошли как-то Коля с Ваней из Саратова в лес за грибами, заблудились и попали в Эстонию, как раз в то место, где сейчас Таллин находится.

Построили два дома.

День живут.

Другой.

Ску-у-учно…!

Построили еще два дома.

Потом еще.

Потом – целое городище!!!

Бегают по улицам друг за другом:

– Ко-о-ооль…! Ты где-е-е?

– Ау-у! Ва-а-аань…!

– Ко-о-ооль…

– Ва-а-аань…

Аборигены тех мест (их предки тоже когда-то из-под Саратова туда забрели), слушая раздававшиеся из-за забора крики, так городище и прозвали – Колывань.^[5]

Немного на свой манер, но понятно.

Такова, вкратце, история происхождения первого, самого древнего, названия Таллина.

Ваня-умный, Коля и его бой

Кому только не рассказывал я историю о "Коле, Ване и Колыване" – никто не верит, что Коля с Ваней вдвоем целое городище построили.

Действительно, если быть более точным, то они сами ни одного бревна не принесли – положение не позволяло.

Но у каждого из них был свой бой, слуга – в переводе с английского. Бои все и строили. Так что, по большому счету, я не далеко отошел от истины.

Особенно силен и трудолюбив был бой у Коли. "Колев бой", как его привыкли называть еще на родине.

Ваня очень много рассказывал под звуки каннели^[6] поучительных историй о нем потомкам бывших саратовцев.

Потомки Ваню не понимали, но очень любили слушать и прозвали Ваней-умным.

Собственно, главная цель его рассказов состояла не в том, чтобы потомки гордились подвигами русского боя, а в том, чтобы научить их родному русскому языку.

Но учил Ваня, по своему обыкновению, с ленцой, спустя рукава.

Поэтому потомки, именовавшие себя эстами (люди с востока, из Саратова – в переводе с древнегерманского), русский язык не освоили, а имена героев Ваниных рассказов сразу стали переиначивать на свой манер.

Сегодня в эстонском эпосе мы читаем уже не о «Колевых», а о «Калевых» подвигах, не о "Колевом бое", а о "Калевипоэге^[7]". Да и самого Ваню-умного теперь больше знают под именем Ванемуйне.^[8]

И поделом.

Спустя рукава родному языку не учат.

Место, где Тома пела

В те стародавние времена, когда Коля с Ваней еще только начинали строить Колывань, к ним на холм часто забиралась грузинская царица Тамара (Тома, как ее по-свойски называли наши ребята из Саратова) и пела песни.

Голос Томы разносился далеко окрест, привлекая великое множество слушателей со всех концов Эстонии.

Популярность певицы была чрезвычайно велика.

Неудивительно, что после ее отъезда в Грузию, холм стал называться "Место, где Тома пела", «Тоомпеа» – в сокращенном варианте.

Впоследствии это название перешло и к построенному на холме замку.^[9]

Княжна Ольга, Петька и песни царицы Тамары

Достаточно много наименований улиц и исторических мест Таллина связано с историей взаимоотношений Петьки (горожане произносили – Паткуль) и княжны Ольги (горожане называли ее без титулов – Оля).

Однажды Петька пришел в гости к княжне, сыграть партию в Вист.^[10] Только Оля раздала карты, как ветер донес до ушей картежников звуки голоса поющей на холме Тамары. Завороженный пением, как мотылек пламенем костра, Петька бросил игру и побежал на царственный голос.

Княгиня, конечно же, в припадке ревности пустила вдогонку за беглецом свору борзых.

Петька бежал по широкой улице. Борзые кусали его за пятки. Их громкий лай будил жителей города.

"Ну нет! – кричал Петька. – Меня так просто не возьмешь! Ну не!"

Спасся он тем, что свернул с широкой улицы направо и прыгнул на заранее построенный им трап, ведущий от подножья холма к его вершине.

Трап, по которому Петька карабкался на холм назвали "Паткули трап", переиначив при этом имя строителя на эстонский манер.

Наименование улицы, свернув на которую он кричал: "Ну нет!" сегодня звучит тоже несколько искаженно – "Нунне".

И только русское слово «Лай», перейдя в наименование самой широкой улицы Таллина, сохранило свое первоначальное звучание. Более того, с тех далеких времен слово «лай» на эстонском языке стало соответствовать понятию «широкий» в общем его значении, а не только применительно к ширине конкретной улицы, по которой за Петькой гнались борзые.

Народ Виру

Поселившиеся на холме и у его подножья потомки саратовцев были людьми не только веселыми, но и трудолюбивыми.

Чтобы полюбоваться на их труд (а посмотреть, как работает другой, каждому приятно), из-за моря прибывали толпы финнов.

Еще задолго до того, как Колывань начинала просматриваться сквозь окуляры сложенных в баранки пальцев заморских гостей, до их ушей доносились веселые крики строителей: "Вира! Вира помалу! Вира!".

Вот финны, никаких других слов, кроме «Вира» на южном берегу Балтики не слышавшие, и стали называть строителей Колывани народом Виру.

Уж сколько веков минуло с той поры. Для всего цивилизованного мира потомки саратовцев стали – эстами, а для финнов так и остались народом Виру, вируласцами.

Ноги для холма

Тот холм, на котором Тома пела, был без ног, что очень огорчало добросердечных колыванцев.

Посоветовавшись с Ваней-умным, они наняли две бригады феодального труда – бригаду левой ноги и бригаду правой ноги – поручив им пристроить к холму ноги.

В каждой из бригад был свой бригадир, свой архитектор, свои ассы-ногостроения.

Помолившись, они тайно одна от другой, начиная с пяток, принялись за работу и в районе промежности, естественно, встретились.

И тут обнаружилось, что левая нога на 50 метров короче правой!

Бригадиры принялись ругаться, обвинять друг друга в некомпетентности, потом прогулялись вместе по обеим ногам, выпили по стакану глинтвейна, обнялись, расцеловались и разошлись: хоть ноги и разные, но такие прекрасные!

Кто не верит, может убедиться сам, прогулявшись с друзьями или в одиночку по улицам Пикк Ялг^[11] (Длинная Нога) и Люхике Ялг^[12] (Короткая Нога).

Тома-сын и головы дракона

Летом 1404 года в Таллине велись работы по строительству новой Ратуши.

В те времена был еще жив сын царицы Тамары – Тома-сын, как его звали современники.

Он был довольно стар, но всегда, как и во времена молодости, носил на поясе меч, а на голове широкополую шляпу типа сомбреро, правда, не соломенную, а жестяную и с приплюснутым верхом (что-то наподобие Мамбринова шлема дон Кихота). Так, что если смотреть сверху, то кроме круглой жестянки ничего и не увидишь.

Последнее обстоятельство помогло ему стать героем.

Когда строительство Ратуши подходило к концу, сверху на здание сел двуглавый дракон.

Только он открыл свою пасть, чтобы извергнуть пламя и сделать из строителей жаркое, как подкравшийся под прикрытием шляпы Тома-сын плеснул ему в глотку ведро цемента.

Дракон в поисках обидчика завертел во все стороны запасной головой, но ничего кроме жестянки поблизости не увидел. Открыл вторую пасть, а Тома-сын из-под шляпы высунулся и сходу ее вторым ведром цемента заткнул.

Строители обрадовались. Тело дракона замуровали между сводами бюргерского зала. Посовещались немного и тут же старому Тома-сыну памятник построили: отлитый из металла Тома-сын в своем плоском сомбреро и с мечом (сегодня его называют Старым Тоомасом) на высо-о-ооком постаменте (сегодня постамент называют башней Ратуши).

А к головам дракона так никто из строителей и не осмелился прикоснуться.

Торчат они с разверстыми пастями из-под самой крыши Ратуши до сегодняшнего дня.

Сходите, посмотрите сами.

Не бойтесь – дракон-то мертвый.

Черноголовые

В средневековом Таллине у романтичных и храбрых горожан была странная особенность – мгновенно чернеть лицом всякий раз, когда приходилось сталкиваться с обидами или несправедливостью. Ну, а поскольку романтиков и храбрецов среди горожан было очень много, то они создали свое Братство, которое так и назвали – Братство черноголовых. Члены Братства поклялись друг перед другом жить в дружбе и добросердечии, несмотря на различия в происхождении и темпераментах. Нарушители клятвы наказывались штрафами. Так, если один брат вцепится другому в волосы или плеснет в лицо пивом, то ему, согласно уставу, надлежало закупить для нужд Братства 5 фунтов воску. А воск в те времена был очень ценным товаром, так как использовался для освещения залов и церквей, находящихся под патронажем черноголовых.

Позднее, когда обиды и несправедливости стали в общении между людьми делом обычным, таллинцы чернеть перестали – привыкли, как давно уже привыкли к этому люди из других стран и весей.

Одним из последних горожан, еще не утратившим этой способности, был обер-комендант города, предок Пушкина Абрам Петрович Ганнибал. Существует легенда, что именно его почерневший от гнева лик послужил моделью при написании образа Святого Маврикия на гербе братства.

Впрочем, о Ганнибале я уже рассказал в самом начале нашей книги.

Из Эстонии с приветом

Лекарство от проказы

Пару недель назад я случайно встретился в старом городе со своим одноклассником Виктором Демиденко. Посидели в кафе на Вене,^[13] вспомнили общих знакомых.

Я ненароком упомянул, что в выходные собираюсь ехать в Пюхаярве.

Виктор обрадовался. У него машина в ремонте, а друзья пригласили на первую годовщину свадьбы как раз в те места.

Что ж, вдвоем ехать веселее.

Мы выехали из Таллина в субботу утром. Болтали о том, о сем, слушали музыку, а потом Виктор рассказал мне историю одного так и не начатого криминального дела, которую я и пересказываю здесь, слегка изменив имена действующих лиц.

* * *

В январе прошлого года, в один из вечеров к нему в квартиру позвонила соседка по лестничной площадке, Альбина Тылк. Вообще-то у них в подъезде не принято ходить в гости друг к другу. Но тут был явно неординарный случай. Обычно спокойная, всегда доброжелательно улыбающаяся соседка нервно прижимала к груди дамскую сумочку из голубого твида, а в ее еще более голубых с поволокой глазах дрожали капельки слез.

– Виктор, ты полицейский, ты русский, ты обязан мне помочь, – с порога, "не здравствуйте, не tere^[14] заявила она, откидывая ладонью упавшую на высокий лоб прядку вьющихся каштановых волос.

Виктор посторонился в дверях и пригласил гостью в комнату. Та прошла мимо хозяина с высоко поднятой головой, неожиданно споткнулась о коврик в гостиной, сразу сникла и дала волю слезам:

– За что он так? Откуда эта ненависть? Не ко мне лично, а ко мне, как к некому персонифицированному понятию. Как к нерусской, как к эстонке. За что? Это какой-то маленький нацист… Славянский гитлерюгенд.

Виктор усадил Альбину на диван за журнальный столик, сам устроился напротив на жестком стуле. Предложил гостье стакан Вярски.^[15] Она отказалась. Достала из сумочки платочек, промокнула им набухшие веки, немного помолчала, затем снова опустила руку в сумочку, вынула из нее увесистый камень и положила его перед Виктором на столик.

– Вот.

Виктор дотронулся до камня, взвесил на ладони, положил снова перед собой. Альбина еще раз промокнула платочком веки и уже более складно рассказала суть происшедшего.

Непосредственным виновником ее эмоционального потрясения был ученик шестого класса Н-ской школы г. Таллина Владимир Соломин, проживающий в этом же доме через два подъезда в квартире на шестом этаже. Двадцать минут назад он швырнул в окно Альбининой квартиры камень. Тот самый, лежащий сейчас перед Виктором на столике. Камень просвистел в сантиметре от виска женщины, которая в то время сидела за письменным столом, разбирая тетради учеников. Листы раскрытых тетрадей усыпало осколками стекла. Альбина ахнула, бросилась к окну. По рыжим вихрам и синей вельветовой куртке узнала стоявшего в вечернем полумраке Соломина.

– Володя!!?

Тот вместо естественных в данной ситуации реакций – испуга, извинений, неожиданно поднял над головой кулак, тут же беспомощно уронил руку и понуро поплелся вдоль дома. Альбина, накинув на плечи кофту, выбежала на улицу. Паренек заходил в свой подъезд. Альбина бросилась к дверям. Но электронный замок-защелка ее опередил. Она не знала кода, поэтому вначале принялась громко стучать по тяжелой стальной обшивке, потом набрала 023 – номер квартиры Соломиных и нажала кнопку вызова. Никто не отвечал. Она попробовала позвонить в две-три других квартиры – результат тот же. Она снова и снова набирала 023. Наконец мальчик поднял трубку домофона:

– Кто там?

– Володя, это я – Альбина Антсовна. Пожалуйста, открой мне дверь.

В ответ она услышала…

В этом месте рассказа Альбина снова дала волю слезам.

Я не считаю уместным повторять здесь дословно ту чушь, которую пришлось услышать учительнице из уст забронировавшегося за железными дверями подростка. Суть сводилась к тому, что он, Владимир Соломин, не будет больше никогда учить эстонский язык, не придет ни на один ее урок, так как ненавидит эстонцев, а когда вырастет – будет их всех убивать.

– Мне жаль стекло. Замена стеклопакета, наверно, будет стоить уйму денег, но это мелочь, – подошла наконец к сути своего визита Альбина. – Кто заразил мальчика – вот что главное. Ты знаешь меня, Виктор. Русские ли, эстонцы – мне все равно. Я людей принимаю в сердце не по национальному признаку, а по тому, каков передо мной человек, насколько он интересен как личность. Национализм – это даже не тупиковая ветвь развития, а полная деградация личности. Кто ранил душу впечатлительного подростка, кто заразил его проказой национализма? Не узнав этого, мы не сможем мальчику помочь. Поэтому я пришла к тебе. Поэтому хочу, чтобы ты возбудил уголовное дело о разжигании национальной ненависти.

Виктор, не перебивая Альбины, позволил ей высказаться. Затем, выждав пару минут в молчании, задал ряд вопросов. По словам потерпевшей, в школе Володя Соломин производил впечатление смышленого, любознательного мальчика. Учился средне. Когда в ходе общешкольного опроса учащиеся класса распределяли предметы по степени "любви – не любви", эстонский язык не вышел за пределы любимых предметов ни у одного из опрашиваемых. Следовательно, никто в классе, и Володя в том числе, не считал эстонцев своими врагами. Правда, в пятницу его не было на уроках, но сейчас такая гриппозная погода…

Расспросив учительницу об обстановке в школе, об отношениях между учениками, о настроениях среди преподавателей в связи с тем, что не менее 60 % предметов теперь должны преподаваться на эстонском,^[16] Виктор не нашел ничего из ряда вон выходящего. Да, учителя недовольны политическими играми вокруг школьного образования, но это никак не сказывается на межличностных отношениях внутри преподавательского коллектива.

– Эстонцы, русские ли – мы все открыты друг другу. Никто из нас не против сближения русских и эстонских школ, но это должно быть естественным двусторонним процессом, а не насилием государства над русскими детьми и преподавателями русских школ. Единственное, что требуется от министерства – финансовая поддержка начинаниям снизу. Никаких графиков и сроков. И пусть для желающих всегда существуют в Эстонии чисто русские школы. Они будут залогом сохранения и развития в Эстонии русской культуры. Уничтожать то, чем дорожат десятки тысяч полноправных граждан, что делает страну духовно богаче, значит плевать в будущее, сеять семена раздора. Разве в этом задача правительства? Кроме того, не все дети билингвы, чтобы без ущерба для качества образования изучать предметы на иностранном языке, а налоги, на которые существуют министры, платят все родители…

Виктор поднялся из-за столика, прошел в спальную, вернулся, положил перед Альбиной несколько листов чистой бумаги и шариковую ручку:

– Пиши заявление.

– А что писать? – поинтересовалась она.

– Самую суть. Начиная с разбитого стекла и заканчивая теми выражениями, которые тебе довелось услышать от своего ученика. Я мешать не буду. Если не возражаешь, с удовольствием приготовлю для тебя на кухне чашечку турецкого кофе.

– Да, конечно. По-русски писать?

– Все равно. Главное – достоверность, убедительность.

– Тогда мне удобнее по-эстонски.

Когда минут через пятнадцать Виктор вернулся в комнату с маленьким декоративным подносом в руках, на котором стояли две чашечки дымящегося кофе и вазочка с печеньем, Альбина с ожесточением рвала на кусочки и комкала только что исписанные ею листы бумаги.

– Что ты делаешь? – удивился Виктор, наклоняя поднос так, что чашки угрожающе заскользили к краю.

– Я не буду писать заявления.

– Почему?

– Я должна упоминать в нем о Володе Соломине?

– А как же иначе?

– Пойми, Виктор – он жертва. Он больной, а не преступник. Его надо спасать. По моему заявлению, он будет первым обвиняемым, а я не хочу никого обвинять. Я хочу знать источник проказы, чтобы бороться с ней, а не с больными людьми.

– Будет он первым или десятым – трудно сказать, но без допроса твоего ученика тут вряд ли можно обойтись.

Виктор поставил поднос на стол, снял с него чашки, вазочку.

Альбина поднесла свою чашку к губам, вдохнула аромат кофе, сделала маленький глоток.

– Превосходно сварено.

– Спасибо.

– И все же Виктор, попробуй разобраться с этим делом неофициально, поделикатней. Можно так?

Виктор Демиденко вторую неделю сидел с радикулитом на больничном. На ногах держался только благодаря ношению радикулитного пояса. Ветеран сыскного дела имел полное право на отдых от всех официальных и неофициальных расследований. Но по-человечески он понимал соседку и поэтому, поколебавшись пару минут и не найдя другого приемлемого в данной ситуации решения, согласился.

Когда Альбина, допив кофе и поблагодарив хозяина за прием, ушла к себе, Виктор принялся размышлять. Вряд ли источником эстонофобии у подростка могли быть какие-либо слова или поступки самой Альбины. Она работала преподавателем эстонского языка около двадцати лет. Виктор сам учился у нее на курсах. Она одна из тех учителей, которые могут самый скучный предмет сделать ярким, привлекательным, запоминающимся. Ученики для нее, не безграмотные оболтусы, а жаждущие знаний творческие личности, по-своему интересные, раскрывающие себя в процессе познания… Люди сплачивались вокруг нее, заражались ее любовью к эстонскому языку. Альбина была преподаватель от Бога. Да и обстановка в школе, по словам Альбины, несмотря на происки политиков, не могла способствовать зарождению эстонофобии.

Значит, искать надо с другого конца. Еще неделю назад Володя Соломин был нормальным парнем без всяких националистических завертов. Должно быть какое-то сильное эмоциональное потрясение, чтобы в считанные дни столь радикально измениться. Что произошло? Паренек сейчас дома. Живет в двадцать третьей квартире. Виктор подошел к сейфу, достал список членов квартирного товарищества. В двадцать третьей квартире проживал Сергей Юрьевич Соломин. Виктор был поверхностно знаком с ним, но ничего определенного о его прошлом, настоящем, о политических взгляда и т. п. не знал. Вероятно, сейчас Соломин-старший на работе – иначе сын не стал бы столь агрессивно разговаривать с учительницей по домофону. Сейчас пять часов вечера. Отец паренька с минуту на минуту может вернуться с работы домой. Что ж, тогда самое время…

Володя Соломин был дома один.

– Вы насчет разбитого окна? – открывая дверь полицейскому, поинтересовался он несколько вызывающим тоном.

– Какого окна? – удивился Виктор. – У меня личное дело к твоему отцу. Сергей Юрьевич дома?

– Еще не пришел.

– Ну, если не возражаешь, я подожду его в вашей квартире. Поговорим. Может, ты чем-нибудь поможешь.

– А что у Вас за дело? – все еще настороженно, не до конца доверяя благодушному тону полицейского, осведомился подросток.

– Ты как хозяин, сначала пригласи гостя присесть, предложи чаю, а потом расспрашивай.

– Ну, заходите, – поколебавшись, предложил Володя.

За чаем, разговорив паренька, Виктор узнал, что живут они вдвоем с отцом. Мать умерла, когда мальчику было два года. Отец работает прорабом в строительной фирме. Судя по обстановке в доме – компьютер, плоский телевизор, стильная мебель – материального недостатка в семье нет. Раньше они жили в Нарве, но это было так давно, что мальчик не помнит. В Нарве родился отец. Его бабушка, Володина прабабушка, перебралась туда к сестре еще в войну, так как ее родную деревню под Псковом спалили немцы. Ни прабабушки, ни бабушки по линии отца Володя не знал – они умерли до того, как он родился. Но зато он знал другую бабушку – мамину маму. Она раньше жила в Киеве, после Чернобыля часто болела, поэтому семь лет назад переехала к ним с папой в Таллин. Жила на даче в Мууга и недавно тоже умерла.

Рассказывать о родственниках приятнее и легче, чем объяснять, кто и почему разбил окно у Альбины Антсовны. Подросток совсем перестал бояться полицейского. Ему, в какой-то степени, даже льстило внимание к своей персоне со стороны взрослого солидного человека.

– Ну, если твоя прабабушка перебралась к сестре в Эстонию в войну, а не до войны, то, наверное, отец теперь не имеет никакого гражданства. Не так ли? – поинтересовался Виктор.

– Да, у него серый паспорт.^[17] И у тети Зои серый… Все Соломины и Блиновы с серыми паспортами. Если Вы хотите папу на работу пригласить, то ничего не выйдет – с серыми паспортами в полицию не берут.

Виктор задумался. Он сам в начале девяностых взамен утратившего силу советского паспорта получил серый паспорт иностранца. Тоже из постоянного жителя Эстонии был политиками переведен в разряд временных, реально светила потеря работы… Много тогда ребят вынуждено было уйти из полиции. Кто-то потом уехал в Россию или на Украину, кто-то перебрался на Запад. Политика дело тонкое. Подручные Сталина в сороковых наворотили дел в Прибалтике, а тех, кто бежал из сталинской России, новая эстонская власть назначила козлами отпущения. Кому нравиться быть козлом отпущения? Серопаспортники – самая благодатная среда для роста эстонофобии. Нервный, с неустойчивой психикой паренек мог такого от своих родственников наслышаться.

Поглядывая изучающее на подростка, Виктор уже мысленно прикидывал, как поделикатнее расспросить паренька о том, что отец говорит об эстонцах в целом, но в это время дверь квартиры отворилась и в прихожую вошел Соломин-старший.

– Да у нас никак гости? – пробасил он, заглядывая в комнату.

Виктор поднялся из-за стола, шагнул ему навстречу:

– Здравствуйте, Сергей Юрьевич.

– Здорово, сосед, – переступая через порог, пожал тот протянутую полицейским руку. – Что-нибудь случилось?

– Разговор есть. Поужинаешь, забеги ко мне. Квартиру знаешь?

– В третьем подъезде, кажется?

– Восемьдесят четвертая.

– Договорились.

Сергей Соломин ужинал недолго – через пятнадцать минут он уже сидел на кожаном диване за журнальным столиком в квартире Виктора Демиденко.

Виктор не стал сразу рассказывать соседу о разбитом окне – окно дело третьестепенное. Для начала он расспросил Сергея, насколько тот доволен или недоволен выпавшей на его долю судьбой иностранца и вообще политикой государства по отношению к русским в Эстонии. Затем поинтересовался его мнением относительно Альбины Тылк.

– Очень хороший человек, – немного расслабившись после не особо приятных разговоров на тему межнациональных отношений, – ответил Сергей. – Всегда улыбается, ну и сам начинаешь, увидев ее, улыбаться. Потом весь день в душе как бы лучик светится…

Виктора, в отличие от Сергея, перемена темы не расслабила. Он напряженно смотрел в лицо собеседнику, как бы ожидая от него большей откровенности.

– Откровенно говоря, – уступая давлению, продолжил Сергей, – я даже мечтал как-нибудь заговорить с ней на улице, узнать о ее жизни, может помочь в чем-нибудь, но как-то повода не представлялось…

– Ну что ж, постараюсь удовлетворить твое любопытство, – Виктор откинулся на спинку стула, – да и повод для знакомства представлю. Родилась она в Сибири, куда в 1949 году были депортированы^[18] ее мать на третьем месяце беременности, отец, бабушка и трехгодовалый старший брат. Брат умер от воспаления легких еще в теплушке. Деда Альбины застрелили при выселении с хутора – он, пытаясь защитить семью, набросился с топором на красного командира, уроженца соседнего хутора. До второго класса Альбина училась в русской школе. Эстонский язык знала плохо, так как соседи по бараку, в котором они жили, были все русские. Когда семье разрешили вернуться в Эстонию, она пошла учиться в эстонскую школу. Одноклассники дразнили ее сибирячкой – она многого не понимала по-эстонски, часто просила повторить, говорила с русским акцентом, да и успеваемость была ниже средней. Но в девятом-десятом классах «сибирячка» уже освоилась с родным языком, ходила в отличниках. Потом закончила с красным дипломом педагогический институт. Работает, как ты знаешь, преподавателем в школе, учит твоего сына эстонскому языку. Была замужем. От брака осталось двое детей – мальчик и девочка. Доволен полученной информацией?

– Да, но чем обязан…

– А теперь, к сути, – не дал ему закончить фразу Виктор и подробно рассказал о разбитом окне, об угрозах Соломина-младшего убивать эстонцев, о разорванном в клочки заявлении…

– Но…

– Откуда у твоего сына такая ненависть к эстонцам? Где он подцепил эту проказу? – повторно перебив Сергея, резко спросил Виктор.

В первые секунды рассказа о хулиганском поведении сына Сергей был поражен случившемся не меньше Альбины Тылк. Потом, прижав ладонь ко лбу, задумался. По его лицу, позе, тысяче других неуловимых глазом, но не остающихся незамеченными для интуиции сыщика мелочей, Виктор почувствовал, что Сергей может как-то просветить эту историю. На некоторое время в комнате установилось молчание.

– Как человек ты меня должен понять, ну, а как следователь… – глухо заговорил наконец Соломин. – Выходка моего сына безобразна. Я не ожидал такой реакции. Но виноват не он – виноват я. Он очень впечатлительный, да и мозги у ребят в таком возрасте еще плавают. Боль пройдет, он поймет, что люди не делятся на своих и чужих по национальному признаку. Ты хочешь знать, почему мой сын разбил окно у своей учительницы… Возможно, какие-то психологические аспекты я упущу… Но постараюсь…

Неделю назад у меня умерла теща. Вернее, погибла… Была убита… Вовке она с двухлетнего возраста заменяла мать. Он пропадал у своей бабушки Насти большую часть свободного времени. Она жила в Мууга^[19] на даче, которую мы пять лет назад перестроили под зимний дом. Он копался вместе с бабушкой в ее грядках, выгуливал терьера. В его полном распоряжении был вместительный чердак, который он превратил в некое подобие корабельной рубки. Кроме бабушки и соседских парнишек в рубку никто не допускался. О их дружбе можно рассказывать часами. Теща нахваталась радиации где-то под Чернобылем, а последнее время у нее еще и сердце стало частенько прихватывать. Она принимала горы лекарств. Инструкции к лекарствам на русском языке с описанием противопоказаний, времени и доз приема, взаимодействия с другими лекарствами и прочими важными сведениями в Эстонии уже много лет не выпускаются. Более того, если на коробке или банке с лекарством имеется русский текст, его, как правило, заклеивают этикеткой с эстонским текстом. То ли Закон о языке обязывает аптекарей так делать, то ли стремятся свою лояльность к языковой политике государства продемонстрировать, то ли еще какие причины. Не знаю. Но факты таковы и не для кого не являются секретом. Теща, к сожалению, эстонским языком не владела. Сейчас можно только догадываться, в какой аптеке и когда она купила… Впрочем, я не буду сейчас упоминать называния лекарств. Если ты или кто другой поведет следствие по делу об ее убийстве или, как ты выразился, о разжигании национальной розни – весь арсенал, принимавшихся ею лекарственных средств находится на даче в Мууга, в тумбочке, возле кровати. Кроме того, имеется заключение врача о причинах смерти. Прошлую пятницу мой сын, действительно, не был в школе, но не из-за гриппа – он прощался с бабушкой. Народу было немного. Чего греха таить, и на кладбище, и дома на поминках люди не только говорили о покойной, но и о причинах ее смерти. Кто-то вспоминал нечто аналогичное про своих знакомых, кто-то сам пострадал от незнания эстонского языка. Не исключаю, что вспоминали и другие обиды. Володька много плакал, его утешали. Один из гостей, захмелев, шепнул парню: – "Вырастешь – отомстишь эстонцам за бабу Настю, а сейчас будь мужиком – не реви". Я осадил гостя, чтобы не молол ерунды. Тот утих. Володька тоже перестал плакать. В выходные я парня почти не видел – надо было решить ряд вопросов связанных со смертью тещи: помочь ее сестре-инвалиду, жившей последние два года вместе с ней на даче; навести в комнатах порядок, разобрать документы. Постоянно кто-то звонил, куда-то приходилось ездить. Ну, ты понимаешь. В общем, бросил сына наедине с его черными мыслями. Сегодня утром, когда я уходил на работу, сын еще спал. Я не стал его будить, хотел, чтобы он отдохнул от переживаний, пришел в себя … А он те, сказанные захмелевшим гостем слова переваривал. Он привык верить взрослым. Потом вот такая реакция…

Сергей замолчал.

Виктор тоже не знал, что сказать. Политика в Эстонии во многом еще строится на прошлых обидах, жажде мести… Отсюда и разделение общества на своих и чужих. Создание для чужих языковых преград в части получения жизненно важной информации (о свойствах продаваемых в аптеках лекарств в том числе) – закономерный результат этой политики. Рану подростку нанесли раненные прошлым люди. Он в ответ ранил Альбину. Люди мстят за прошлые обиды, растравливают раны, заражают друг друга проказой, вместо того, чтобы объединившись сообща бороться с болезнью. Что спрашивать с подростка, если взрослые, облаченные властью люди, ведут себя ничуть не лучше? Тот родственник на кладбище – один из тысяч прокаженных – виноват в случившемся не более тех прокаженных, которые лишили бабу Настю информационных вкладышей к лекарствам на понятном для нее русском языке.

– Я встану перед Альбиной на колени, – произнес наконец Сергей. – Горы сверну, лишь бы она снова улыбалась при встречах.

Виктор встал из-за стола:

– Что ж, не смею задерживать.

Сергей тоже поднялся и уже за дверями, на лестничной площадке поинтересовался.

– Она, кажется, напротив тебя живет?

– Так точно, – подтвердил Виктор. Чуть помедлил, прежде чем закрыть за гостем дверь, и добавил: – Удачи тебе.

* * *

На этом месте Виктор прервал свой рассказ, переключив внимание на лежавшую у него на коленях карту.

– Чуть помедленнее, – попросил он, вглядываясь в проносящиеся за окном указатели. – Притормози.

Я снизил скорость.

– Вон у того желтого столба – направо.

Мы съехали с шоссе на узкую щебеночную дорогу, сбегавшую вниз. Метров через пятьсот свернули на грунтовку под кроны елей, снова полезли вверх и минут через десять вынырнули из леса у кромки широкого поля. На другом конце поля, там, где обрывалась дорога, за плетенным забором стоял невысокий дом с черепичной крышей. Возле дома бегали дети – два мальчугана лет по двенадцать и девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Мы въехали в открытые ворота. Дети сразу обступили машину, громко переговариваясь между собой по-эстонски. Рыжий вихрастый мальчуган, увидев Виктора, запрыгал на одной ножке и перешел на русский язык:

– Дядя Витя приехал! Дядя Витя!

Из дома вышла хозяйка, типичная эстонка средних лет – светловолосая, голубоглазая, с характерной для финно-угорских народов скуластостью. Симпатичная. Но не из-за внешней красивости, а от какой-то глубинной внутренней красоты, проступающей наружу из спокойствия и умиротворенности ее лица, немного джакондовской улыбки… – Эма! Эма! – бросился к ней рыжеволосый мальчуган, – Дядя Витя приехал!

Мы вышли из машины.

– Встречай гостей, хозяйка! – шагнул ей навстречу Виктор.

Они дружески обнялись.

– Ты хоть бы позвонил с мобильника, что подъезжаешь к дому. А то Сергей полчаса назад в Отепя за пивом поехал. Чуть-чуть вы с ним разминулись, – упрекнула она Виктора.

– Да, виноват, – согласился тот. – Но ничего, пока твой муж по магазинам ездит, мы с приятелем дом осмотрим, сад, окрестности… Ты не против? – повернулся ко мне Виктор.

– Нет, нет, – возразил я, – у меня в Пюхаярве деловая встреча. Я и так запаздываю.

– Может, чаю с медком на дорожку попьете? – предложила хозяйка.

К сожалению, у меня действительно не оставалось времени для распития чаев.

Я поблагодарил хозяйку за радушие,попрощался с Виктором сел за руль, отжал сцепление, завел мотор и поехал. Всю дорогу до Пюхаярве я невольно возвращался мыслями к неоконченной истории с разбитым окном.

А может, гостеприимная хозяйка хутора и есть та самая Альбина? Мужа у нее звать Сергеем. Уж не Соломин ли он? Тогда тот русский мальчуган, игравший возле хутора с эстонскими детьми – бывший «эстонофоб» Соломин-младший! Собственно говоря, что здесь нереального? Если люди умеют разговаривать друг с другом на главном «государственном» языке – языке взаимоуважения, то никакая проказа к ним не пристанет. Судя по рассказу Виктора, Альбина владела этим языком в совершенстве. Сергею помогла его освоить любовь. А что касается Соломина-младшего, то наглядный пример взрослых – лучшее лекарство для их детей от проказы национализма. Все по-человечески понятно. Жаль бабушку Володи не воскресить. Жаль, что до сих пор люди травятся и умирают от приема лекарств, лишенных понятных для них аннотаций на русском языке. Политики продолжают делать свой бизнес на разделении людей по принципу «свои» – «чужие», не жалея для «чужих» яда. В нашей национально-озабоченной стране человечность – это чудо.

Интересно, а почему Виктор не возбудил дела о разжигании национальной розни? Встретимся в следующий раз с ним где-нибудь в городе – обязательно спрошу об этом.

ПРИЛОЖЕНИЕ

О причинах возникновения понятия «серопаспортники» и перспективах решения проблемы

Эстония строит свою внешнюю и внутреннюю политику исходя из того, что в 1940 году не было добровольного вхождения страны в состав СССР, а была ее оккупация сильным агрессивным соседом. Следуя логике данного утверждения, в 1991 году Эстония не вышла из состава когда-то избранного ею союза, а освободилась от оккупации. Гражданство новой Эстонии автоматически получили лишь потомки тех, довоенных граждан, а остальные постоянные жители были объявлены иностранцами. Раньше родившиеся и выросшие в одном доме два соседа имели равные гражданские права. Теперь, один – вместо утратившего силу советского паспорта получил синий паспорт гражданина Эстонии, другой – серый паспорт иностранца.

Фактически, постоянных жителей городов и весей разделили на своих и чужих, исходя из того, где у кого жила бабушка в далекое довоенное время.

В подавляющем большинстве случаев лицами без гражданства стали неэстонцы. Они искренне не понимали – за какие личные грехи каждый из них наказан. В первые годы после обретения Эстонией независимости доля лиц, не имевших эстонского гражданства, составляла более 30 % от всего населения страны.

Большинство «иностранцев» считало Эстонию своей родиной и не желало отправляться на поиски новой.

Бороться за свои права цивилизованно, путем выбора своих депутатов, создания своей партии, они не могли, так как разом став негражданами, оказались автоматически лишенными всех гражданских прав.

Защищать их взялись, так называемые, русские партии. Как и в случае с лидерами эстоноцентрированных партий, лидеры русских партий в основу политической борьбы заложили не понятия человечности или бесчеловечности политических решений, а трактовку событий довоенного времени. Не было оккупации! Эстония добровольно (ни правительство, ни президент не мобилизовали войска и не подняли народ на борьбу с врагом) вошла в состав СССР. Если не было оккупации, то в 1991 году было добровольное отделение республики от распадающегося Союза. Соответственно, все постоянные жители страны на момент выхода ее из состава СССР, должны были получить гражданство новой страны без разделения «по-бабушкам».

Споры о том, была или нет оккупация, напрочь заглушили робкие голоса тех, кто предлагал, оставив в стороне прошлое, просто поступать сегодня по-человечески и предоставлять гражданство всем постоянным жителям, если только они сами не пожелают выбрать для себя гражданство другого государства.

Таким образом «иностранцы» оказались заложниками борьбы за власть различных политических сил. Решать их проблемы, исходя из законов человечности, не было выгодно ни национал-радикалам из эстонских партий, ни лидерам русских партий. Лидеры русских партий при этом еще обильно обливали друг друга грязью. В 2012 году последняя из русских партий приказала долго жить, объединившись с социал-демократами. Национал-радикалы, позиционирующие себя непреклонными защитниками национальных эстонских интересов, лишившись внутренних врагов в лице русских партий, стали усиленно лепить образ коварного врага из ближайшего соседа – России. Для них такая политика – вопрос выживания. Зачем же иначе нужны защитники, коль нет врага?

Разумеется, с годами ряды «иностранцев» тают. Одни сдают необходимые для получения гражданства экзамены, проходят процесс натурализации и становятся гражданами Эстонии, другие правдами и неправдами обретают гражданство других стран. С 1 января 2016 года дети лиц с неопределённым гражданством, родившиеся в Эстонии, получают эстонское гражданство с момента рождения. Так что в исторической перспективе эта проблема разрешится сама собой.

Вот только живем мы не в исторической перспективе, а сегодня, сейчас…

Петр Лаар и Март Рожок

Данные истории в другие времена и в других странах могли бы быть сугубо личным делом семей Рожок и Лаар. Но в нашей стране и в наше время, когда вопрос происхождения и национальной принадлежности каждого эстоноземельца имеет принципиальное значение, мы все и, прежде всего, стоящие на страже законов государственные институты, должны потребовать от героев сего повествования либо весомых опровержений, изложенных ниже фактов, либо…

Впрочем, судите сами.

История первая: Как Март Рожок стал Мартом Лааром, а Петр Лаар – Петром Рожком

Услышал я эту историю от одного случайного попутчика в поезде Таллин-Москва.

Много лет тому назад у его тетки в деревне отдыхала русская женщина по фамилии Рожок и случилось ей найти в капусте младенца. Принесла в избу. Помыла. Глянь – а младенец, ну вылитый сосед ее по городской квартире, Васька Тараканов: рыжий, с бакенбардами на пухлых щечках…

Через дорогу от теткиного дома, у бабы Шуры, гостила эстонская женщина по фамилии Лаар. Пока ее муж с мужем русской женщины на рыбалку ездили, эстонская женщина по фамилии Лаар тоже младенца нашла, тоже на какого-то там соседа похожего.

Ясное дело – прямая дорога обеим красавицам к железнодорожному переезду.

Приплелись. Сели на камушек. Смотрят на рельсы. Ждут.

А поезда нет.

Разговорились. Обе, вроде как, мужьям не изменяли, а вот младенцы – случись же такая напасть – не удались…

Вдруг эстонская женщина по фамилии Лаар как закричит:

– Оо-о-о!! ("Придумала!" – в переводе на русский), – и потянула рыжего карапуза с рук русской женщины за бакенбарды в свою сторону.

Расплакалась русская женщина по фамилии Рожок, не сразу намек поняла, а потом дошло – и тоже:

– Оо-о-о!! – закричала ("Согласна!" – в переводе на эстонский), и тоже с рук эстонской женщины эстонского младенца к себе потянула.

Обменялись они младенцами.

– Зови моего Март, – говорит русская женщина по фамилии Рожок. – В честь Васьки Тараканова, которого, подлеца, все бабы в городе мартовским котом кличут.

– А ты моего – Петр, – говорит эстонская женщина по фамилии Лаар. – Потому как я об него споткнулась, за камень приняла, а Петр это и есть камень, по Библии.

Обнялись женщины, расцеловались и побежали к мужьям младенцами хвастаться.

Вот так русский Март оказался в эстонской семье, а эстонец Петр – в русской.

У меня не было никаких оснований не верить попутчику – пили мы мало и только чистый спирт. Поэтому, сразу по прибытии в гостиничный номер, я сел за журнальный столик и записал изложенную выше историю, решив, по возвращении в Таллин, переслать ее в канцелярию президента. В качестве постскриптума, руководствуясь духом и буквой эстонских законов, я просил президента:

1. Петра Рожка (подлинная фамилия Лаар) признать гражданином Эстонии по рождению и выдать ему синий паспорт.

2. Марта Лаара (подлинная фамилия Рожок) обязать сдать свой синий паспорт соответствующим государственным органам. (Разумеется, необходимо проявить милосердие и позволить господину Рожку хлопотать о предоставлении ему временного вида на жительства, разрешения на работу и, при желании, эстонского гражданства).^[20]

История вторая: Как Март Рожок стал Петром Рожком, а Петр Лаар – Мартом Лааром, а может и наоборот

Прошло дней пять. Мои командировочные дела были закончены, и я собрался в обратный путь. Захожу в купе поезда – "Ба! Знакомые все лица!" – в уголочке, у окна сидит мой давний попутчик.

Поздоровались. Вещички разложили. Тут и вагончик тронулся.

Я сразу попутчику показываю письмо, которое президенту Эстонии написал по поводу истории с Рожком и Лааром.

Он письмо прочитал, сложил треугольничком и молча мне обратно передает.

– Что-нибудь не так? – спрашиваю.

– Все так, – отвечает попутчик. – Но не полностью.

И не спеша достает из сумки наш любимый напиток (вы конечно помните какой).

Ну, у меня тоже кое-чего в дипломате припасено было.

Выпили по первой. Потом по второй. Закусили. По третей налили…

И тут он мне такое рассказал!

Оказывается, и Март, и Петр долгое время ничего не знали о своих настоящих этнических корнях. А когда бабка-повитуха, которая младенцев по грядкам в той деревне раскладывала, встретила наших «героев» и рассказала им всю правду, то и тот и другой поначалу не хотели ей верить. Потом один порывался в петлю залезть, другой – вены перерезать. Марта, от греха подальше, друзья, в конце концов, в чулане заперли. Три дня и три ночи сидел он в темноте. От пищи и воды отказывался. Первое время стонал, потом затих, бедняга. На утро четвертого дня Март сам, властно так, в дверь постучал, чтобы выпустили, значит.

Вышел из чулана. Глаза красным пламенем сияют, лицо бледное, бородка топорщиться.

– Я, – говорит, – всегда подсознательно себя ощущал представителем великой нации, великого народа. А разве может быть что-то более великое, чем Россия? Я счастлив, что являюсь по рождению ее тонким колоском.

И так это он все серьезно, с пафосом, заявляет, причем на чистом русском языке, что бывшие соратники-исамаалийтовцы, осторожно ему поддакивая, между тем незаметно за врачом одного пацаненка посылают.

– Вся цивилизованная Европа, в лице Швеции, признала по Ништадскому мирному договору за Россией право на Эстляндию. Мы шведам денег за нею заплатили, больше, чем американцы нам за Аляску. Мы, русские, – распаляется пуще прежнего Март, – исторические хозяева этой земли. А потому гражданами России могут быть только те лица, чьи предки были таковыми до оккупации страны полчищами Латышско-Эстонских стрелков и евреев-большевиков в 1918 году. Русский язык – единственный законный язык на всей нашей исторической территории, включая Польшу, Финляндию, Аляску и Порт Артур. Все дети эстонцев должны учиться в школах на русском языке! Нерусских депутатов парламента необходимо принуждать к сдаче экзаменов на знание русского языка. При неудовлетворительных оценках – гнать из парламента!

В общем, несет явную ахинею – совсем Март спятил.

Исамаалийтовцы его кружком обступили:

– Mis juhtus, Mart? Mis juhtus?^[21]

А он по-эстонски разговаривать не хочет.

– Ништадский мир! – кричит. – Ништадский мир!

Тут наконец тот малый, которого за доктором посылали, привел одного студента-медика.

Студент по-русски ни бум-бум, только «Ура» знает. Таких специально в Тарту для северо-востока Эстонии готовят, чтобы у тамошнего населения не пропадали стимулы к изучению эстонского языка.

Подкрался студент к Марту – вроде, как свой и крикнул:

– Ура-а!

Март тоже закричал:

– Ура-а!

Студент ему как саданет с налету шприцем в ягодицу и сорок кубиков снотворного ввел.

Март посмотрел на него удивленными глазами, дернулся всем телом, зевнул и упал на пол…

А в это время у Петра Лаара, ошарашенного рассказом повитухи, обратный сдвиг произошел, отчего он на чистом эстонском языке начал кричать обступившим его либерал-демократам:

– Всех депутатов неэстонцев будем проверять на знание эстонского языка! Все неэстонские школы закроем! Стены в общественных туалетах расписывать только на государственном языке!

Соратники по борьбе внимают речам своего лидера, а понять ничего не могут – с эстонским у них напряженка. Тут к ним лазутчик из «Исамаалийт» прокрался. Нуттем звать. Слышит такие речи, радуется. И вдруг его осенило:

– Вяжите, – кричит, – вашего Петьку, господа либеральные демократы. Мы вам его на нашего Марта обменяем.

И рассказал присутствующим о том, что с исамаалийтским лидером произошло.

– А как же, с портретами вождей? – поинтересовался один из либералов, когда обмотанного веревками Петра с кляпом во рту положили на диван. – Мы привыкли к роже своего, у вас тоже небось определенные рефлексы выработались.

– Пластические операции сделаем – поменяем лица, – пояснил лазутчик.

– А может, Кашпировского задействуем, – засомневался кто-то. – Толик им из памяти рассказ повитухи вырежет, и все в норму возвратится.

Начали соратники-либералы спорить, соками, как у них водится, друг друга обливать, кулаками размахивать…

Лазутчик видит такое дело, схватил Петра и бежать к исамаалийтцам.

– Помнишь, – спрашивает меня попутчик, – как-то целую неделю ни про Рожка, ни про Лаара ничего не было слышно?

– А как же, – отвечаю, – конечно, помню. – Вся страна волновалась. Потом, слава Богу, сначала Март проявился, а за ним и Петя. Газеты писали, что он откуда-то по пьянке на машине от полиции удирал.

– Вот, вот, – говорит мой попутчик. – Это он не от полиции, а от исамаалийтцев удирал, почему и штраф платить отказывается. А перед этим его вместе с Мартом исамаалийтцы в порядок приводили. То ли пластические операции делали – рожи меняли, то ли гипнозом повитуху из мозгов вышибали. Кроме Нуття никто не знает, что конкретно. Соображаешь?

– Ну…

– Что, "ну"?

– Как теперь определить, кто из них по этнической принадлежности достоин гражданства, а кто нет? У кого, где бабушки жили до сорокового года? Который из них Петр Лаар, а который Март Рожок?

– Вот в чем фокус! – сообразил я. – Теперь со всеми их гражданскими правами сплошной туман.

Поезд подошел к Нарве. Захлопали двери купе, застучали сапоги пограничников.

Письмо президенту отправлять уже не было никакого смысла.

Мне отчего-то стало грустно. Я подождал пока закончатся все проверки, привел в порядок развороченную таможенниками постель и, перед тем как закимарить, под свет ночничка нацарапал карандашом на бумаге всю изложенную выше историю. Пусть узнают ее возможно большее число эстоноземельцев.

Мы заставим Нуття сказать правду, и тогда судьбы Марта Рожка и Петра Лаара будут решены согласно духу и букве эстонских законов!

Интеграция клизмой

На днях мне случилось присутствовать на праздновании 30-летнего юбилея небольшого сельского хора. На сцену клуба, вперемежку с певцами, плясунами и танцорами, выходили представители органов местной власти, культурных обществ, спонсоры, журналисты и восхищались юбиляром. Руководитель хора с мрачным видом благодарил за проявленное к его детищу внимание, а когда гости отдали все подарки и отплясали, объявил перерыв. После перерыва, согласно программе, хор-юбиляр намеревался ласкать слух собравшихся своим пением.

Воспользовавшись антрактом, я нашел за кулисами солиста хора, Мишку Савельева, моего приятеля еще по студенческим годам, вручил ему пару гвоздик и предложил пройти в буфет – побеседовать о музыке.

Мишка гвоздики принял, от коньячка тоже отказываться не стал, но когда я завел разговор о благотворном влиянии хоровой музыки на духовный рост наших сограждан, он неожиданно заявил:

– Не будем мы больше петь.

– ???

– Юбилей совпал с поминками – хор приказал долго жить, – пояснил Миша.

– Как так? – удивился я. – Вы же на взлете творческих сил. У меня еще с Певческого праздника, как глаза закрою: "Ве-чер-ний зво-он. Бом-м… Бом-м…". Красота – как будто на Иване Великом колокола заговорили!

– Некому больше «бом-бом» петь, потому как не вписывается эта песня в русло интеграционных процессов.

– Ты что, Миша, серьезно?

– Куда серьезней.

Он в задумчивости помолчал, согревая в ладонях рюмку с коньяком, потом тяжело вздохнул и начал свой рассказ:

– Видишь ли, для партийных людей идеи всегда были главнее песен. У нас в хоре группа «бом-бом», три человека, – исамаалийтовцы.^[22] А как ты знаешь, стержневая идея их партии – повсеместно в Эстонии искоренить из обращения русский язык. Для этого, по мнению их вождей, необходимо создавать специальные стимулы. Конечно, кое-что в этом направлении они и раньше предпринимали – срывали с домов таблички с названиями улиц на русском языке; выворачивали из земли указательные столбы, потому как на прибитых к ним стрелках под эстонским словами были русские; владельца продовольственного магазина заставили вывеску «Магазин» закрасить черной краской; владельца парикмахерской – соскоблить с витринных стекол русские надписи «Маникюр», "Педикюр"… В общем, много что в плане «интеграции» полезного сделали. Все перечислить сложно. Но, когда они перешли к созданию специальных стимулов, все сделанное ранее стало выглядеть невинными детскими шалостями. Посуди сам, только в нашем хоре восемь человек были уволены с мест основной работы из-за отсутствия у них требуемых законом категорий по знанию эстонского языка. Зина Гибадулина, сопрано, двадцать лет работала продавцом, не смогла рассказать комиссии, кто такой Якоб Курт – уволили. Два бухгалтера акционерного общества, обе контральто, на Мунамяги срезались – не могли высоту горы назвать. Ивана Денисовича, знаменитейшего тенора, великолепного врача, из больницы выгнали через ту же Мунамяги. В довершение ко всему, наши хоровые партийцы сказали, что отныне не будут участвовать в исполнении песен на русском языке. Теперь половина хора думает, где заработать денег на хлеб, гордость хора – группа «бом-бом» – отказывается исполнять часть репертуара, а руководитель хора грозится уехать в Швецию от такого бедлама. Вот тебе и "на вершине творческих сил!"

– Но на юбилейном-то вечере вы можете принципами поступиться! Люди со всей страны к вам в гости приехали! – возмутился я.

– "Бом-бом" принципами не торгует. Да и беда у них случилась – не то СПИД, не то какую-то неизвестную науке заразу подхватили. Причем все сразу.

– ???

– Пару часов назад медсестра из больницы в клуб прибегала, сказала, что не только наши, а еще человек десять на селе инфицированы, в их числе и новый врач. Уволенного за незнание высоты Мунамяги Иван Денисовича попросили проявить сострадание к людям и срочно приехать в больницу.

– Ба! Выходит юбиляр на юбилее одной ногой присутствует?

– Как это одной ногой? – послышался из-за Мишиной спины голос упомянутого выше Ивана Денисовича, и тотчас же он сам, вежливо отодвигая в сторону с разбега налетевшего на него пацаненка, предстал перед нашими очами.

– Все хористы уже в клубе. Прошу и вас за кулисы, – обратился он к Мишке Савельеву.

Заинтригованный услышанными новостями, я, не ожидая приглашения, пошел следом за ними.

– Расскажи-ка еще раз, как ты приправу в магазине покупал, – на ходу попросил Иван Денисович Мишу.

– А чего тут интересного? – удивился тот, торопливо семеня сзади прославленного тенора.

– Забавно рассказываешь, – пояснил Иван Денисович, – а заодно еще раз проверим твой хваленый музыкальный слух – насколько правильно можешь с налету фразы на иностранном языке запоминать.

– Ну, – начал Миша, – попросила меня жена по дороге с работы в магазин зайти, приправы для борща купить. Захожу – вместо Зины девочка-эстонка из-за прилавка улыбается.

– У Вас приправа есть? – спрашиваю.

Она мне:

– Мidа?^[23]

– Типа «Подравки», – поясняю.

Она снова:

– Мidа?

Тогда я изобразил жестами, как будто борщ ем, а сам морщусь, плююсь – чтобы понятно было, какой он невкусный без приправы. Потом сложил пальцы щепоткой и как бы посыпал в кастрюлю приправу. Опять изображаю, как борщ ем, но уже не плююсь, а глотаю с жадностью и, насытившись, закатываю вверх глаза, машу ладошками – поднимаюсь от блаженства на седьмое небо. Как еще понятнее про приправу рассказать?

Она минут пять хлопала ресницами, потом спрашивает:

– Putukased?^[24] – и игриво так в мою сторону пальчиками пробежалась по прилавку – мол, вкусный обед мужчин к заигрыванию располагает.

– Ага, – говорю, – приправа, – и то же в ее направлении пальчиками по прилавку застучал.

Она достала с нижней полки маленькую картонную коробочку, протягивает мне и говорит:

– Pange pulbrit putukаte kogunemise kohtadele.^[25]

Я повертел коробочку в руках. С одного бока – вытащенные из бульона кости нарисованы, с другого – эльф китайский. Вокруг эльфа сплошные иероглифы, а на крышке этикетка эстонская пришлепнута, из-под которой пара русских букв выглядывает.

– Зачем же Вы, девушка, – говорю, – эстонскую этикетку поверх русского текста наклеили – кругом столько свободного места?

Она снова свое:

– Мidа? – и ресницами хлопает.

А сзади уже очередь образовалась, но по-эстонски, поскольку в поселке с прошлого века почти одни русские живут, никто толком не понимает.

– Не приставай к девушке, – заступился за продавщицу, стоявший вторым от прилавка старичок. – Сейчас по всей Эстонии, в целях нашей скорейшей интеграции русские ярлыки и надписи на товарах эстонскими заклеиваются. Правительство приказало.

– Дай-ка сюда твою приправу, – попросила из-за спины старичка женщина неопределенных лет.

Я передал женщине коробку.

Она повертела ее в руках и стала ногтем соскабливать эстонскую этикетку с русского текста. Однако клей оказался хорошим, и в результате через пару минут на коробке ничего, кроме иероглифов, разглядеть стало невозможно.

Больше, помощи ждать было неоткуда, я расплатился с девушкой и вышел из магазина – жена по вкусу разберется, как и сколько сыпать в борщ.

Ну, а дома, я уже тебе говорил, к моей жене пришла соседка Хильда. Ее муж пригласил к себе в гости друзей исамаалийтовцев. Они целый день партийные дела обсуждали, проголодались. Решила Хильда приготовить им "Мульги-капсас^[26]", а приправы дома нет. Моя жена с соседкой всегда друг другу помогают. Пришлось купленную приправу соседке отдать. Через час она снова заглянула к нам, извиняется – гостей много, приправа вкусная, так что ничего не осталась. Так исамаалийтовцы, в довершении к прочим злодеяниям, мою приправу со своей капсас съели. Ну, а дальше…

– Стоп, стоп, – перебил Мишу Иван Денисович. – Вот тут уже все наши собрались. Через пять минут хор должен петь. Расскажи еще раз слово в слово всю свою историю с покупкой приправы нашей группе "бом-бом".

– Зачем? – удивился Миша. – Дело то копеечное. Я сегодня новую коробку куплю…

– Расскажи, расскажи, – потянул его к хоровым исамаалийтовцам Иван Денисович.

– Что Вы делаете, они же его убьют! – возмутился я и попытался поймать Мишку за фалды фрака. Но Иван Денисович неожиданно резко перехватил мою руку и, увлекая за собой в противоположную сторону, шепотом пояснил:

– Они пять лет поют в одном хоре, достаточно сдружились и по пустякам друг на друга уже не обижаются. К тому же наши партийцы сейчас готовы простить всех и все, потому как только что пережили два сильных потрясения.

– Это когда им товарищ по партии диагностировала не то СПИД, не то неизвестную науке заразу?

– Не только. Когда я заставил их поклясться, что оставшиеся в живых будут радостно и с воодушевлением исполнять партию «бом-бом», а затем, при помощи клизмы за один час поставил всех, включая свою коллегу по профессии, на ноги – потрясение было не менее сильным.

– Но теперь они узнают, что…

– Идите в зал, – попросил меня Иван Денисович. – Вы все же зритель, а здесь, за кулисами, могут быть только работники сцены и исполнители.

Полный сомнений я вернулся на свое место.

Погас свет. Поднялся занавес.

Хор стоял на сцене в полном составе!

Дирижер взмахнул палочкой.

– Ве-чер-ний зво-он… – затянул прославленный тенор.

– Бом-м… Бом-м… – как колокола Ивана Великого вступили баса исамаалийтцев.

– Ве-чер-ний зво-он… – подключились к тенору голоса других певцов.

– Бом-м… Бом-м…

Зал не дыша внимал хору. Такого единства, такой слаженности редко добиваются даже профессионалы.

На мои глаза навернулись слезы. Слезы радости. Радости приобщения к высокому искусству хорового пения.

Сны Василия

Приснился однажды Василию сон, будто в Эстонии между русскими и эстонцами никаких национальных различий не существует. Только по половым признакам они разные: все эстонцы – женщины, а русские, соответственно, – мужчины.

Или наоборот…

В других государствах половые различия способствуют произрастанию чувств взаимной любви. К геям и лесбиянкам там с жалостью относятся, меньшинствами сексуальными называют, потому как большинство ориентировано нормально: женщины очень даже любят мужчин, а мужчины в восторге оттого, что рядом с ними существуют женщины. Люди там друг другу улыбаются, подарки дарят. Женщины ходят в платьях декольтированных, мужчины – в смокингах, и никого несовпадения вкусов и привычек не смущают, а только радуют.

Но то в других, а в Эстонии, снится Васе, к власти будто бы амазонки прорвались. Из тех, которые, как мужика увидят, так к колчану со стрелами тянутся. Поскольку сегодня с помощью тетивы все вопросы решать не совсем удобно, то они задумали мужиков «цивилизованным» способом ликвидировать. Первым делом, дабы упредить возможную негативную реакцию со стороны общественности соседних стран, местные воительницы исторически-правовую базу под свои коварные планы придумали: не было мол тут, в Эстонии, мужиков отродясь – одни амазонки от Печор до Балтики на лошадях скакали шесть тысяч лет подряд и все как одна лесбиянками были! Так и дальше жить надо, согласно заветам прабабушек! Тут им некоторые геи на руку подпевать стали – мол женщины злейшие враги мужчин! Амазонки обрадовались. "Видите, – кричат так, чтобы за Океаном слышно было, – какие у нас зловредные мужики! Если мы их, в порядке самообороны, не изведем как класс, то они нас точно изведут – ату мужиков, ату!" Геи сразу за границу слиняли – им бабий визг голубую кровь портит, а мужикам деваться некуда – отмахиваются, как умеют, к уму бабьему взывают: " Что вы, бабоньки, давайте жить дружно. Простите, коль геи вас обидели, но нельзя же теперь обиду на всех мужиков переносить! Окститесь! Почитай, со времен Адама вместе живем, от того и не вымерли".

Упертые мужики попались. Но база под их ликвидацию уже подведена прочная. Процесс, как говорится, пошел…

Собрали как-то амазонки всех мужиков в одном большом зале. На трибуну взошла самая главная из них и давай мужикам лапшу на уши вешать о том, как сильно амазонки хотят достичь с мужиками взаимопонимания. Мужики уши развесили, головами одобрительно кивают: "Давно пора – мы сами за то, чтобы жить дружно». Главная амазонка рассказывает им о том, какую прекрасную программу правительство приняло, дабы научить мужиков понимать женскую логику. Мужики соглашаются: "Как же не зная женской логики с женщинами жить? С удовольствием изучать будем".

– Правительство вам из вашей зарплаты на эти цели уже и деньги выделило, – делится докладчица очередной новостью.

Мужикам и это по нраву. Лишь бы к взаимопониманию прийти, а там и до любви один шаг.

– Более того, – продолжает коварная баба, – на эти деньги, пока вы тут внимаете моим речам, в мужских туалетах все писсуары перепрофилированы на биде, как Высшая мужская школа в Нарве.

– Писсуары на биде, писсуары на биде. Биде, биде, биде, – эхом прокатилось по залу и тут же встревоженный голос с первого ряда поинтересовался:

– А зачем?

– Экспертная комиссия дала заключение, что женщины не могут ими пользоваться. Налицо факт дискриминации по половому признаку, что противоречит духу и букве интеграционной программы.

– А зачем мужикам биде?

– Согласно Конституции, все в стране должно быть удобно для женского пользования. Когда вы полностью интегрируетесь в наше общество, то такие глупые вопросы отпадут сами собой.

– А про школу, че она сболтнула? – поинтересовался Вася шепотом у соседа слева. – Из школы тоже биде делать будут?

– Почти, – пояснил сосед. – Нарвская высшая мужская школа из юношей пыталась мужиков вырастить, а не женщин. Туда прислали экспертов-лесбиянок. Те кофе в буфете попили и сочинили байку о том, что школа плохо готовит классных дам для женских гимназий, а значит ее тоже следует перепрофилировать, как писсуары.

– Но ведь школа для мальчиков, исходя из ее предназначения, вообще не готовила классных дам?! Как же можно готовить плохо то, что вообще не готовишь?

– Женская логика. Слушай и постигай.

– Любые вещи, любые изделия, любые учебные заведения в Эстонии, – вещала далее амазонка, не обращая внимания на шум в зале, – имеют право на существование только в том случае, если они ориентированы на женщин. Мужчинам мы предоставляем массу возможностей для интеграции в наше общество.

– А разве юношей не надо воспитывать? – попытался вернуть ее к вопросу о Нарвской школе Вася.

– Надо, – согласилась очаровательная докладчица и добавила: – Но так, чтобы каждый из них мечтал стать девушкой.

– ???

– Более того, согласно принятых законов, скоро не только Нарвская школа, а все школы, все сугубо мужские учебные заведения будут перепрофилированы в сугубо женские: мальчики научатся заплетать косички, делать книксены и пользоваться прокладками "Олби".

– Но ведь тогда…

– Мужчины должны научиться томно вздыхать, хихикать, пользоваться косметикой и макияжем, – не совсем вежливо перебила амазонка Васю. – Если самый сверхспособный преподаватель физкультуры, математики или любого другого предмета в мужской школе не сможет покрасить губы помадой хотя бы на категорию «Д», он будет уволен за несоответствие занимаемой должности. А если…

– Но кто же из пацанов мужиков растить будет?! Как и за что мы вас, женщин, любить будем, если вы нас всех на свой манер перевоспитаете? – раздались возмущенные голоса с разных концов зала.

– Неужели теперь с нашего катера боцмана уволят за то, что он даже на категорию «В» не научился макияжем пользоваться? – задумчиво прошептал Васин сосед справа.

– Успокойтесь, мужики, – подняла руку докладчица. – Правительство думает о вас. Если ваших денег на вашу интеграцию не хватит, то мы займем их у наших подруг из международных организаций, а ваши дети с нашими подругами потом рассчитаются…

Вася заметался в бреду на кровати:

– Не хочу, чтобы мой сын в женской гимназии учился!

Амазонку из сна тронуло Васино горе, сошла с трибуны, под одеяло к нему полезла, успокаивает:

– Не грусти, Василий. Станет твой сын совершеннолетним. Месячные у него, в положенный срок начнутся, а там, смотришь, и внучку тебе родит.

– Какая внучка? Какие месячные? – задергал ногами Вася. От непрошеной гости отбрыкиваться начал. Вдруг чувствует, кто-то его за плечи тормошит:

– Что с тобой? Что с тобой?

Очнулся Василий. Пот со лба утер. Видит, жена над ним склонилась. Рассказал ей про ночные кошмары. Она его в носик поцеловала, голову на грудь положила, по волосам гладит. А потом тихо так, в раздумье и говорит:

– А что, Вася, правда, будто тому мужчине, который сумеет родить ребенка, еще в прошлом веке одним миллионером все состояние завещано?

– Правда, – так же тихо отвечает Вася.

– И за сто лет ни один мужик не родил?

– Ни один.

– И не надо, чтоб рожал. Потому как уж больно мы женщины разные с вами, мужиками. Через то и любовь существует. И хорошо нам в любви жить. Правда ведь, хорошо?

– Хорошо.

– А коль различия между мужчинами и женщинами по природе нас к любви влекут, то и различия между нациями должны всех в любви объединять. Так ведь?

– Так.

– Сын наш ровесник новой Эстонии. И у него, и у его маленькой родины менталитет еще только формируется. Главное и он, и все вокруг – и эстонцы и русские – хотят жить в мире и любви. Геи или лесбиянки дорываются до власти только на заре истории. Все цивилизованные страны пережили периоды амазонок. Время наших горе-интеграторов тоже сочтено. От того они так и беснуются. Так что и сын наш будет русским, и внук, дай Бог, от нас не отвернется.

Успокоился Вася. Посапывает на груди жены и снится ему сон, будто он с Мартом Лааром в домино за одним столиком играет, а разговаривают они друг с другом по-английски…

Astus neiu mooda metsa

Какой могла бы быть современная Эстония сейчас, если бы тогда под Нарвой в далеком 1944 году подразделениям Waffen SS удалось выполнить поставленную перед ними фюрером задачу и, остановив наступление Красной армии, переломить ход войны?^[27]

Сегодня в Эстонии да, пожалуй, и во всем Остзееланде не найти такого человека, который не помнил бы наизусть слов доктора Йозефа Гебельса, произнесенные им тогда, в Ревеле в 1954 году, во время празднования десятой годовщины со дня разгрома советских войск под Нарвой: "Да, остзейские солдаты и офицеры не были немцами, но в их сердцах горел зажженный фюрером огонь веры. Веры в реальность плана "Ост^[28]". В реальность воплощения исторической мечты маленьких остзейских народов о слиянии в единое целое с великим немецким народом. Они были национал-социалистами в высоком смысле этого слова, поэтому мы победили!" Март помнил эти слова наизусть еще со школьной скамьи. Помнил и никогда не сомневался в их высокой нравственной правдивости. Да, именно так все и было. И легендарный оберштурмбанфюрер СС Альфонс Ребане,^[29] и гауптштурмфюрер Пауль Майтла,^[30] и тысячи простых эстонских парней, солдат Вермахта, воевали на стороне Германии именно потому, что мечтали под руководством фюрера превратить маленький эстонский народ в часть великого немецкого народа. Разве могла быть у эстонского и прочих малых остзейских народов другая, более возвышенная идея, чем дарованная Гитлером в плане «Ост» возможность единения с великим немецким народом? Еще вчера этот вопрос казался Марту риторическим. Он с детства, как и все его сверстники из Остзееланда, ощущал себя почти немцем. В его крови не было еврейских или славянских примесей. Пропорции и размеры его черепа соответствовали норме. Он в пять лет отрекся от родителей, отправленных в концлагерь за то, что тайно обучали детей эстонскому языку. Если бы не глупое эстонское имя Март, он мог бы уже на равных правах конкурировать с другими молодыми остзейцами в борьбе за рабочие места в самых престижных государственных и правительственных учреждениях.

И вот сегодня, когда, после окончания трехгодичной армейской стажировки, он вернулся из Эльзаса в родной Дерпт^[31] к своей жене Эльзе Мюллер, сыну Карлу, дочери Гретхен, вернулся, чтобы обнять их, сказать о своей любви, чтобы отныне и навсегда вместе с ними служить фюреру, служить Германии, Эльза, чистокровная арийка, нанесла его романтическим планам жестокий удар.

Март быстрым шагом шел по Генрих Геринг штрассе, сжимая левой рукой рвущееся из груди сердце. Он шел, отрешенный от внешнего мира, не замечая снующих рядом людей, нудного эстонского дождя, порывистого ветра. Ноги и чувство долга вели его на Адольф Гитлер платц^[32] к новому зданию Гестапо.

– Всему виной та листовка, которую Эльза подобрала на улице летом 2010 года, – бормотал он себе под нос, задыхаясь от быстрой ходьбы.

Вспомнив о листовке, Март тут же увидел перед своим мысленным взором ее отпечатанный на компьютере текст:

"Эстонец! Ты один из последних представителей древней культуры. Твои предки, сыны и дочери Калева, были горды, сильны и свободолюбивы. Они никогда не стремились навязывать свой язык, свою культуру другим народам, но они также никогда не изменяли себе: оставались эстонцами и при шведском, и при русском владычестве. Каждая нация – это драгоценный камень в ожерелье общей мировой культуры. Нет наций великих и ущербных. Даже самый малочисленный народ – уникален и этим велик. Сроки реализации плана «Ост» оказались сорванными не потому, что эстонцы упрямы и тупы, как это представляют официальные средства массовой информации, а потому, что быть эстонцами – это слава, а не позор. Эстонец! Твои братья и сестры в Советском Союзе свободно говорят на эстонском языке, учатся в эстонских школах, поют эстонские песни, танцуют эстонские танцы и сочиняют стихи во славу своей социалистической Родины. Все это станет возможным и на земле Эстонии, если ты вновь осознаешь себя эстонцем. Вступай в ряды борцов за свободу Эстонии. Да здравствует Советская Эстония! Долой национальный гнет и дискриминация по национальному признаку!"

Когда Эльза показала ему листовку, он сразу сказал ей:

– Это провокация! Необходимо срочно сообщить в гестапо!

Эльза рассмеялась:

– Ты так разгорячился. Уж не проснулось ли в тебе желание вновь ощутить себя эстонцем?

В ответ он нагрубил ей.

Она расплакалась.

Он зачем-то стал объяснять Эльзе очевидные истины о том, что Советская Эстония – это передел собственности, концлагеря для эстонцев, бесконечной чередой отправляемые в Сибирь эшелоны репрессированных хуторян… Зачем? Зачем он это объяснял? Как будто процесс онемечивания не путь к совершенству, а вынужденный выбор между двумя одинаково черными полюсами зла.

Потом они помирились. Он пообещал ей больше никогда не говорить грубостей.

Но та сочиненная где-то в недрах КГБ листовка так и осталась лежать свернутым пополам листочком в ее маленькой коричневой сумочке со свастикой на пряжке. До отъезда Марта в Эльзас на стажировку оставалось два дня…

Ах, как больно колет сердце!

Замедляя шаг, Март пересек улицу на зеленый свет светофора, свернул на Гитлерюгенд штрассе и минуту спустя вышел на Адольф Гитлер платц.

Как всегда в это время площадь была полна народа. Рядом с величественным памятником фюреру проходил митинг ветеранов Эстонского легиона, входившего в состав легендарного «Ваффен-СС». Самих ветеранов в силу их почтенного возраста пришло немного. Выступали в основном молодые ораторы, но говорили громко с неподдельным воодушевлением. Лейтмотивом выступлений был протест против агрессивной политики Советского Союза, ведущего через средства спутниковой связи трансляцию враждебных Германии теле – и радиопередач на немецком и эстонском языках. Эстонский язык был уже совершенно непонятен молодежи. Следовательно, передачи были рассчитаны целенаправленно на ветеранов и на людей пожилого возраста, что придавало им особо циничный характер.

Март вспомнил, сколько труда и терпеливости стоило великому немецкому народу проведение в жизнь плана «Ост». Замена эстоноязычных наименований улиц и городов на немецкие прошла относительно безболезненно еще до подписания договора с СССР об окончании войны. Но впоследствии, весной 1946 года, когда был принят Закон о языке и тысячи остзейцев отправлены в концлагеря за то, что давали информацию о товарах и услугах на иностранном для Германии, эстонском языке, начались первые стихийные проявления недовольства среди наиболее отсталых слоев местного населения. Тем не менее, к осени на улицах сел и городов Эстонии уже не было эстонских надписей. Затем для всех остзейцев установили новые критерии профпригодности – категории на знание немецкого языка. Затем ввели во всех учебных заведениях единый язык обучения – немецкий, постепенно полностью запретив преподавание на эстонском и других языках. Все делалось поэтапно. Каждый шаг – новый стимул к совершенствованию, новый зов к интеграции малых остзейских народов с великим немецким.

Если бы не враждебная политика СССР! Если бы не эти бесконечные пропагандистские листовки и плакаты, расклеиваемые на заборах, подбрасываемые в почтовые ящики…

В сети советской пропаганды попадались даже некоторые из тех остзейцев, которые недавно с оружием в руках бок о бок с немцами боролись с евреями и славянами на фронтах Великой войны. Судьба их незавидна: становясь на путь предательства, они либо бежали через границу в СССР и там попадали в руки КГБ, либо здесь, в Остзееланде, рано или поздно оказывались в подвалах гестапо.

Но это остзейцы – литовцы, эстонцы, латыши – представители наций близких к арийцам, но не арийцы. А как могла чистокровная немка Эльза податься на вражескую пропаганду? Неужели она думала, что муж обрадуется звучанию почти вытесненной с территории Остзееланда эстонской речи? Но если так, значит, она не верит в искренность желаний эстонцев онемечиться? Не верит в превосходство своей нации, нации победителей, над всеми другими? Значит, по ее мнению, немцы и поверившие им остзейцы зря очищали Землю от миллионов евреев и славян, зря остановили наступление большевиков под Нарвой? Но думать так – это кощунство!

Ах, как больно колет сердце!

Внезапно Март почувствовал, что кто-то крепко ухватил его за локоть. Он поднял глаза и увидел перед собой широкоплечего гестаповца с красной повязкой на рукаве.

– Я Вас еще раз прошу – предъявите аусвайс!

Очнувшись от наплыва мыслей, чувств, воспоминаний, Март поспешно достал из внутреннего кармана пиджака свой серый паспорт гражданина второго сорта и протянул гестаповцу.

Тот принял документ, внимательно перелистал, вчитываясь в описание цвета волос, роста, анатомических особенностей. Сличил описание с вклеенной рядом фотографией и стоящим перед ним по стойке смирно оригиналом.

Документ был в полном порядке и действительно принадлежал предъявителю.

– Вы уже десять минут стоите неподвижно в десяти метрах от входа в Гестапо. Есть, что сообщить?

– Так точно! – по-военному четко ответил Март.

Он хотел выглядеть настоящим арийцем, не знающим жалости ни к себе, ни к близким, если дело касалось соблюдения законов рейха. Он собирался тут же доложить гестаповцу, что в Дерпте существует тайная школа по изучению эстонского языка, что его жена, Эльза, преступница…

Но не удерживаемое более левой рукой сердце внезапно вырвалось из груди. Все звуки площади, слившись в монотонный гул, отступили в сторону, и над Адольф Гитлер платц зазвучали тихие детские голоса Карла и Гретхен:

Снова, как полчаса тому назад дома, к Марту наклонилась Эльза, та Эльза, его жена, чье арийское происхождение было предметом тайной гордости мужа, и в нарушение всех моральных принципов на запретном эстонском языке прошептала:

– Mu kallis, kui kaua ma ootasin sind…^[34]

– Не-е-ет! – закричал Март и, хватая ртом плотный сырой воздух, медленно всем телом осел на асфальт.

В тот же миг голоса замолкли, серое эстонское небо над его головой покачнулось в сторону. Фигура гестаповца сначала распухла до неимоверных размеров, потом исчезла вовсе, и Март увидел спускающуюся к нему на облаке мать. Ее губы шевелились, произнося какие-то слова. Март прислушался и услышал, что она поет все ту же, казалось, навсегда оставленную в детстве песню:

Неожиданно для себя Март заплакал, протянул руки навстречу матери, коснулся ее пальцев и, ступая босыми ногами по воздуху, стал подниматься следом за ней над площадью, над городом, над красными со свастикой стягами к белеющему где-то там высоко, среди серых туч, маленькому просвету.

Очередь историческая пьеса

Поднимается занавес.

Из-за кулис в направлении зрительного зала выдвигается осадная лестница.

Она пересекает пространство над партером, достигает первых рядов балкона, сминает их. Скользит выше, выше… Проламывает лепной потолок, чердачное перекрытие, крышу театра…

Спустя три часа ее верхние ступени исчезают в серой дымке эстонского неба.

Движение прекращается.

Тишина.

Только слабое пение потревоженных ангелов говорит о том, что там, на небесах, что-то происходит.

Действительно, ангельское пение постепенно начинает заглушаться гулом нисходящей по лестнице толпы. Слышны детские, женские, мужские голоса, бряцанье рыцарских доспехов, шорох платьев…

Первым в потолочном проеме показывается рыжебородый купец в фартуке и с весами в руках. Следом за ним спускается почтенная матрона. За ее широкое платье держатся пять младенцев. Далее – сапожник, булочник, портной, пригожая молодица в расшитом бисером сарафане, бригада каменотесов….

Купец достигает сцены и останавливается, упершись лбом в косяк нарисованной на полотне двери. Матрона упирается в спину купца. Сапожник – в спину матроны…

Очередь.

Грома-а-аадная очередь!

Все застывают в молчании.

– Кто эти люди? – доносится с галерки голос какого-то нетерпеливого зрителя, незнакомого с историей Таллина.

– В основном, датчане, – поясняет качающийся на канатах в верхней части сцены режиссер.

– Тс-с-с! Тс-с-с! – шикают на режиссера завсегдатаи театра.

– Они «нетевтонцы». Их предки никогда не состояли в Тевтонском ордене, – не обращая внимания на шиканье, продолжает режиссер. – Через пару часов двери откроются, а пока я поясню – что к чему. Как у нас сегодня общество состоит из тех, чьи предки были до 1940 года гражданами Эстонии, а чьи. .

– Через пару часов!!!? – перебивает его чей-то возмущенный голос с первого ряда. – В Морском районе с вечера очередь занимают, а ваши «нетевтонцы» утром за пару часов до открытия пришли и рассчитывают быть первыми!

Режиссер пытается ответить, но в разговор встревают одновременно еще несколько голосов.

– У вас очередь в один ряд, а на Сыле – в шесть! Уж больно вольготно в Средневековье стоялось!

– Приукрашивает историю, гад!

Волнение в зале нарастает.

Режиссер начинает что-то кричать о метафоричности искусства, но его никто не слушает.

Не выдержав напора публики, он делает отмашку рукой.

В свете факелов над дверями загорается надпись: "Департамент подданства и паломничества"

Средневековые жители Таллина, толкая в спины друг друга, рвутся к вожделенным дверям.

Происходящее на сцене становится полностью адекватным реалиям сегодняшнего дня.

Вот оно – мрачное средневековье, каким его и привыкли представлять современные зрители!

Кто-то из актеров задевает ногой факел. Факел падает. Языки пламени перекидываются на полотняную дверь.

Публика в экстазе от натурализма происходящего.

Режиссер – в экстазе от публики.

Занавес падает.

N.B:

Создание сложностей в получении гражданства или вида на жительства было частью политики Эстонского государства направленной на вытеснение русских жителей из страны. Об этом в частности заявил в интервью журналу «Luup» в 2000 году бывший директор департамента гражданства и миграции Андрес Коллист.

Мухи научно – фантастическая пьеса

Поднимается занавес.

По поверхности Луны (Луну изображает висящая над сценой лампа) ползет одинокий эстонский космонавт и что-то ищет.

Внешне он похож на муху.

Из центра Галактики (люстра над зрительным залом) за ним наблюдает одинокая инопланетянка.

Внешне она похожа на муху.

Увлеченная зрелищем инопланетянка не замечает, что космический ветер срывает с нее детали гардероба.

Детали, кружа и не очень, c шумом и скрежетом падают в зрительный зал.

Наконец, инопланетянка сама срывается с насиженного места и устремляется в сторону Луны.

– Что ты здесь ищешь? – жеманно спрашивает она по-инопланетянски у эстонского космонавта.

Космонавт отрывается от поисков и таращит из скафандра свои круглые мушиные глаза на обнаженную фигуру инопланетянки.

Тут и она замечает, что весь ее гардероб давно упал на зрителей. Смущается. Говорит космонавту по-инопланетянски:

– Ну… Я, пожалуй, пойду.

Эстонский космонавт продолжает таращить глаза.

Инопланетянка с плачем переползает на другую сторону Луны.

Эстонский космонавт, ударив несколько раз железным кулаком по железному затылку, гасит вибрации разгулявшихся страстей и продолжает свой поиск на этой стороне.

С той стороны Луны вылетают мухи.

Много мух.

Больше чем зрителей.

Скоординировав свои движения они зависают над сценой в живой, актуальной для нашего времени надписи:

"Она не знала эстонского языка".

Плач инопланетянки усиливается.

Космонавт продолжает ползать.

Зрительный зал проваливается в специально сооруженный для этой цели котлован.

Занавес опускается.

Ставка на бабочку

На днях я перебирал книги в домашней библиотеке и нашел томик стихов Корнея Ивановича Чуковского. И надо же так случиться, что томик открылся как раз на той странице, где напечатано с раннего детства знакомое стихотворение "Путаница".

Помните – "Не желаем больше крякать! Мы хотим, как лягушата, квакать!"?

Я с интересом прочитал стихотворение до конца и поразился – насколько оно созвучно реалиям наших дней.

Помните, к чему привела всех утят, поросят и прочую живность поспешность с проведением «интеграционных» процессов?

Правильно – лисички взяли спички и подожгли море.

Еще чуть-чуть и наступил бы конец света!

Кит на сушу полез!!!

Слава Богу, нашлась одна бабочка (прекрасная аллегория!), крылышками помахала и погасила пожар.

Вопрос сохранения видового идентитета стал основой жизнедеятельности и развития обжегшихся на непродуманной «интеграции» представителей фауны.

И птицы, и звери, и все-все-все поняли – невозможно усвоить иную языковую культуру, через отрицание своей собственной. Отказавшись крякать, лягушкой не станешь.

Ну, разве это не актуально?!

Чуковский – поэт. Прозу «интеграционных» процессов, он в стихотворении сознательно упустил, показал сразу конечный результат – лисичек позабывших родной язык, лисичек, которым что хрюкнуть, что море подпалить – никакой разницы.

Давайте тоже на время отвлечемся от споров о возможных путях развития общества с моноэтнической ориентацией. Взглянем на проблему шире, как Чуковский. Ведь, независимо от средств (репрессии, этнические чистки или принимаемые парламентом законы, которые, вольно или невольно создают преимущества лицам одной национальности – в получении гражданства, работы, образования и т. п. – по сравнению с лицами других национальностей) цели у всех национально-скособоченных государств одни: чтобы ненаши были отстранены от управления нашим государством; чтобы ненаш язык не звучал в государственных и иных учреждениях; чтобы ненаши надписи исчезли с наших улиц, наших товаров; чтобы жившие здесь ни одно поколение, родившиеся здесь ненаши либо убирались от нас, либо отрекались от себя и становились нашими. Несмотря на разницу в методах, эти цели преследуют довольно многие (почему-то именующие себя демократическими) режимы на постсоветском пространстве, и Эстония, к сожалению, по части такой «демократизации» в первых рядах.

"Не желаем больше крякать! Мы хотим, как лягушата, квакать!" – вот тот вожделенный возглас, который жаждут выдавить из уст лиц нетитульной национальности наши титульные парламентарии из правящей коалиции.

Господи, неужели Корней Иванович Чуковский прозревал будущее?

В том, что от такой политики рано или поздно может загореться море, я не сомневаюсь. Но кто будет над огнем махать крылышками, на какую «бабочку» сделали ставку господа Лаар, Нутть, Келам и иже с ними?

А может, они вообще Чуковского не помнят – мамы им не читали, а самим лень было?

Кошмар…

Если в библиотеке Рийгикогу нет ни одного экземпляра упомянутых выше стихов, то я могу пожертвовать свой. Пусть спикер зачитает стихи на очередном заседании, депутаты обсудят. Может, что-то умное придумают – чтобы утятам было приятно крякать, лягушатам квакать; чтобы каждый мог оставаться самим собой и тем был ценен, интересен, уважаем, необходим для другого?

По-моему неплохая идея.

Как Вы думаете?

Дневник флейтиста (поэма)

07 сентября

Весь день, то усиливаясь, то ослабевая, идет дождь.

С бульканьем и журчанием вода хлещет из водосточных труб, заливая ниши подвальных окон.

В подвале сыро, холодно, пахнет плесенью и мочой.

Осень.

Пора воспользоваться приглашением Николеньки и перебраться со своим нехитрым скарбом в его квартиру.

09 сентября

Николенька любит о высших материях рассуждать.

Вчера отмечали с ним и Василием мое новоселье.

После трех стаканов бражки, он положил руку мне на плечо и изрек:

– Хоть и алкаш ты, но уважаю…

Я хотел ответить, что, мол, тоже и его, и Василия уважаю. Но чую, Николенька не о том.

Выдержав паузу, он развил мысль дальше:

– Для тебя главное не бражка, а Христос в сердце. Ты единственный из нас, кто Его голос слышать может.

Я аж сухариком поперхнулся:

– Какой во мне Христос, если я сто лет в церкви не причащался?

Николенька снял руку с моего плеча и пояснил:

– Христос – это не обряд и не икона, а свет внутренний. Без света внутреннего человек скоту подобен. Скотина тоже и пьет, и ест, и поспать, и повеселиться любит, но в ней нет того света.

У меня с Василием он еле тлеет, а у тебя огнем вспыхивает. Оттого ты и талант, оттого и красоту в мир несешь.

Я посмотрел на Василия.

Тот, отвалившись от стола, спал на полу, положив под голову ботинки.

– Сыграй-ка что-нибудь для души, посвети нам, – попросил Николенька.

Я встал из-за стола, опираясь на стены, добрался до рюкзака, достал из него завернутую в тряпочку флейту, развернул ее и, опершись для устойчивости затылком о дверной косяк, поднес инструмент к губам.

– Фи-и-у-и, – ответила обиженно флейта.

Я еще раз вдунул в ее нежное тело пары браги, пытаясь извлечь из него томное густое «до».

Она нервно встрепенулась и замолкла.

– Хорошо-то как, – прокомментировал Николенька.

Я сполз вдоль косяка на пол, положил флейту на колени и, закрыв лицо ладонью, заплакал.

10 сентября

Казалось, на женщин после моей акулы и Николенькиной кисочки у меня должен быть иммунитет.

Но вот поди ж ты, какая-то девчонка, лет на двадцать моложе меня, зацепила взглядом, и я поплыл.

В голове пусто – только ее страдальчески сдвинутые как у Богоматери глаза, дрожание пухлых губок, оттопыренный мизинчик на левой руке…

Нечаянное, мимолетное пересечение – и мир вокруг стал зыбким, неустойчивым.

Ну почему я решил, что она была преисполнена жалости и нежности?

За что меня жалеть?

Кто, собственно говоря, она такая, чтоб вот так смотреть на меня?

Между нами не может быть ничего общего.

Не потому, что я уже не в том возрасте.

Хотя, если поразмыслить…

Нет, между нами не может быть ничего общего потому, что я сам этого не хочу. Не хочу жалости. Не хочу никаких женщин, никаких перемен!

Но вот поди ж ты, думаю о ней весь вечер, без конца вспоминаю те несколько секунд…

Ерунда какая-то!!!

11 сентября

Сорок дней, как нет с нами Антса.

Зашли в церковь.

Василий деньги с записочкой за прилавок служащей протянул, чтобы по Антсу сороковины заказать.

Она, взглянув мельком, записочку назад возвращает:

Имя, говорит, у вашего друга не православное.

Василий три червонца сверху – не берет.

Вышли из церкви, Василий сплюнул на траву и прокомментировал:

– Говорил я Антсу: «Крестись в православные – стань Лехой», а он… Теперь в аду из-за своего упрямства мучается. И никакими червонцами его оттуда не выкупишь.

11 сентября (вечер)

Мы сильно горевали по поводу Антса.

К вечеру уже и на пиво денег не оставалось.

Николенька возьми и вспомни тут, что у деда его столетний юбилей.

Пошли, говорит, снова в церковь.

Василий на ногах тверже стоял. Листочек с именем Николенькиного деда служащей за прилавок протянул:

– Помяните человека, Христа ради, завтра рассчитаемся.

Служащая аж побагровела от возмущения:

– На водку деньги есть, а Богу – потом! Смотри, покарает тебя, алкаша, Господь!

Василий бочком от нее, бочком. На выходе осмелел и погрозил пальцем внутрь храма:

– Командуют тут всякие. То имя не то, то деньги им за благодать Божью авансом подавай.

13 сентября

Как идиот – побрившийся, напарфюменный, в наглаженном и пропылесосенном Николенькином костюмчике от Кардена – проторчал на автобусной остановке возле универмага битых пять часов.

И для чего?

Чтобы она прошла мимо, не поднимая глаз?

Еще бы – в субботу, лежа на траве в рваных трико, нечесаный, небритый, с пакетом пустой тары в руках я был более импозантным, более заслуживающим внимания.

Тьфу на нее!

Тьфу-у, тьфу-у!!!

14 сентября

Николенька во всех своих бедах Божью волю видит.

Треснулся лбом об асфальт – «Бог позаботился, чтобы знал меру в питье».

Разогнали их проектное бюро – «Слава Богу, на водку меньше денег будет».

Приняли плотником на половину оклада – «Бог помог устроиться, чтоб с голода не умер».

И бьет его Бог, и милует Бог.

Вот только бражку пьет сам Николенька, не советуясь с Богом.

И страдает тут же, и матом костерит, и плачет, и в грудь себя кулаком бьет: «Слаб я, Господи, чтоб искусам лукавого противостоять! Весь мир он своими цепями опутал – нет нигде спасенья. Один островок свободы – монастырь! Помоги мне построить лодку!»

Василию такие идеи не по нутру:

– А ты думаешь, богоискатель, где я после твоего отплытия жить буду?

Николенька теряется, не зная, что возразить, и осоловело смотрит по сторонам.

Я в таких случаях, если достаточно трезв, достаю флейту и играю Баха.

15 сентября

У нее странное имя – Бригитта.

Отец с матерью вроде как русские…

Но мне нравится это имя.

Оно пахнет снегом.

Когда его произносишь, кажется, что преодолеваешь Эверест и попадаешь в заснеженную страну небожителей.

И сам становишься небожителем…

16 сентября

Василий сказал, что в связи с недавними громкими терактами и нахлынувшим потоком эмигрантов, в Европе и Америке вот-вот разразится экономический кризис.

Миллионеры над акциями трясутся, политики валидол глотают.

Николенька на это дал свой философский комментарий:

– Те, кто живут по-евангельски, как птицы небесные, не заботясь, что есть и что пить, те никогда паниковать не будут, ибо знают, что на все воля Божия.

– Правильно, – поддержал я Николеньку. – Есть солнышко, есть травка, есть бражка в стакане – все остальное от лукавого.

17 сентября

Казалось бы, вот оно укромное лежбище под кустами, вплотную к забору, – хоть сиди, хоть лежи, пряча в рукав бушлата огонек сигареты и ожидая появления в окне спальни ее силуэта…

Но этот злобный кавказец всю конспирацию портит!

Травануть что ли его чем-нибудь?

18 сентября

Утром мы с Василием, как люди, хотели с магазина начать. Благо дело, от Николенькиной получки двести рублей оставалось.

Но у Николеньки что-то в голове перевернулось. Виноваты, говорит, мы перед Богом и за деда, и за Антса, и сами по себе. В церковь надо идти.

Зашли.

Николенька свечки купил, в медный ящик на колонне бумажки пихнул. Около иконы Богоматери червонец оставил.

Помолились вместе, вышли.

Мы с Василием к магазину потянулись.

А Николенька виновато так в сторону норовит ускользнуть.

Василий ему:

– Ты че?

А он:

– У вас есть деньги?

Василий удивился:

– Откуда? Мы ж безработные.

– А я, – говорит Николенька, – всю наличность Богу пожертвовал.

– А на пиво? – поинтересовался я, еще лелея надежду.

– Нет, – отвечает. – Пусто.

И поясняет, этак голову потупив:

– Многогрешен я и потому, как евангельская вдова,^[36] больше всех решил положить на Божьи нужды.

Василий:

– Во, как ему попы голову запудрили! До аванса у него больше недели, а он – все Богу!

Я, было, тоже хотел соответствующие моменту слова вставить, но вижу – лицо у Николеньки благостное-преблагостное.

– Ну, – говорю, – коль больше всех положил, то поставят тебе в церкви памятную доску и до скончания веков поминать будут.

19 сентября

У Василия свое, пролетарское, понимание жизни. Что бы с ним не произошло, обязательно найдет виновных.

Вчера за бражкой просвещал нас, кто виноват во всех его злоключениях:

– Знаете, почему жизнь у меня такая хреновая, почему алкоголиком стал?

– Говори, – дал ему добро Николенька.

– Людское пренебрежение всему виной!!! Отец мало порол. В школе розгами не лупили. Мать могла б пристроить в институт – да взятку кому надо вовремя не дала, скупердяйка. На заводе спивался у всех на виду – никто не приструнил для острастки и шефства надо мной не взял. Катился вниз без тормозов. Сейчас вот осознал пагубность своего существования, хочу остановиться, но не могу – черти начинают прыгать. Надо бы к доктору пойти – деньги подавай, не так, как раньше. А кто виноват? Демократы-либералы-гуманисты. Это они довели страну до белой горячки!!!

Николенька ко мне повернулся:

– Может бражку у него отобрать, да морду набить, а то в другой компании и нас станет обвинять, что равнодушно взирали, как он стакан ко рту подносит, усугубляя алкоголем шаткое здоровье?

Я в задумчивости оглядел с ног до головы Василия.

Василий испуганно:

– Не надо бить – поздно. Меня уже ничем не исправишь.

И торопливо осушил стакан.

19 сентября (вечер)

Бражка закончилась, холодильник пуст, денег нет.

Мебель Николенькину никто покупать не хочет.

Трясет как в лихорадке – трубы горят.

Сидим с Василием.

Он голову руками обхватил и качается из стороны в сторону.

Я вслух размышляю:

– Пойти, что ли, в церковь, поинтересоваться насчет памятной доски? Вон, мэр наш пожертвовал храму миллион из городской казны – увековечили имя на бронзовой доске, справа от главного входа. Опять же Яша Беленький на металлах разжился – полгорода без проводов оставил. Перевел от избытка круглую сумму на церковный счет – на той же доске, строчкой ниже мэра пропечатан. Николенька ведь по-евангельски, больше их всех в сокровищницу положил. Если макет доски с его именем готов, надо бы взглянуть, подкорректировать, коль что не так…

Василий очнулся, голову приподнял:

– Никаких досок! Пусть назад наши деньги возвращают! И с процентами!

20 сентября

Зашел в ломбард, заложил флейту.

Дали пятьсот рублей под один процент в сутки.

Посуетившись, можно было бы знакомым в консерватории тысяч за десять загнать.

Да разве захотели б они знаться со своим бывшим опустившимся на дно жизни сокурсником?

Пусть им икнется.

А ломбардщик, жаба, пусть подавится.

21 сентября

Кажется, мы начинаем находить с кавказцем общий язык.

Косточки с мясокомбината хорошо затыкают пасть даже самого злобного пса.

По крайней мере на то время, пока я жду появления за вуалью шелковых занавесок Бригитты и на те несколько минут, что уходят у нее на то, чтобы полистать возле окна томик Тютчева (ни автора, ни названия книги мне из укрытия не прочесть, но я почему-то уверен, что это Тютчев).

Потом она удаляется вглубь комнаты, выключает свет ночника и исчезает в небытии ночи…

22 сентября

Днем в плотницкой Николенька сравнивал Путина с Николаем Первым.

Василий не понял, чем плох был для России Николай, но за Путина вступился.

– Ты Путина не трогай – он наша единственная защита.

Вот по телевизору у Кольки весной смотрели.

Приходит к нему какой-то министр или губернатор – точно не помню.

Путин ему: «Докладывай!»

Тот – бэ-э, мэ-э, дескать, на 5 процентов пенсии повысим через год.

А Путин: «Что-о-о? На двадцать пять, и немедля!» – и хрясть ладонью об стол!

Тот побледнел и сразу: «Будь сделано!»

А вначале хитрил. Хотел утаить денежки от народа, чтоб самому жировать.

России без Путина никак нельзя – всю страну министры с губернаторами разворуют!

23 сентября

Пару недель назад Николенька сказал Василию, что Бог любит людей, и сила Его любви проявляется в бессилии: «Он никогда не сможет навязать насильно любовь к Себе, не сможет насильно сделать человека нравственно и духовно более совершенным. Потому как любовь не позволяет Ему отнимать у нас свободу».

Василий стал спорить с Николенькой. Тогда тот в подкрепление своих слов всучил Василию Библию:

– Читай!

Василий, несмотря на свое отвращение к процессу чтения, почти каждый день что-то отмечал для себя в Библии, выписывал и, наконец, решил со мной поделиться впечатлениями. Привлечь, так сказать, в союзники:

– Ишь, Библию дал. Почитай мол, поразмысли, как любит нас Господь.

Почитал, поразмыслил.

Ремнем любит.

Яблоко запретное съел? – Пинок под зад, и вон из рая!

Меня мало почитаете? – Утоплю, как котят!

Города древние, Содом с Гоморрой, не жалея младенцев и стариков, подчистую с землей сравнял.

А как жителей Иерусалима стращал? Такую, говорит, вам жизнь устрою, что будете смерть предпочитать.

И Христос туда же: только попробуйте, говорит, ослушаться. Сразу вам будет плач и скрежет зубов.

Господь, как и всякое начальство, любит тех, кто Его боится, кто ему фимиам воскуривает, славословит. В одной руке у него меч для непокорных, в другой – ремень для проштрафившихся.

Причем и то и другое ежесекундно в деле – такие вот библейские любовь да свобода.

Правильно?

Я рассмеялся, сказал, что не силен в теологии, а посему предлагаю выпить за умных людей, которых влечет истина не только на дне стакана.

Василий недоверчиво посмотрел на меня, но выпить не отказался.

24 сентября

Сегодня с утра Василий, наливая на завтрак стакан бражки, продолжил развивать мысли о ремне и послушании:

– Вот ты интеллигент вроде как, что-то там пишешь, размышляешь, а не нашелся, что мне вчера возразить, потому как нечего.

Но я тебе больше скажу – у Бога с евреями все равно осечка вышла.

Уж как Он их порол, как в строгости держал – они же Его и распяли! Причем на глазах Его самых преданных учеников.

В этом отношении лучше на Сталина равняться – на него никто не смел руки поднять.

Потому как и свои, и враги боялись нашего вождя больше, чем Саваофа в Иудее.

Крут был и страну крутой делал.

За это народ и песни ему слагал.

Взаимная любовь и энтузиазм.

Жили просто, без секретов – в каждом доме по портрету.

Чуть позже, освежив душу Цветочным:

– Почему народ против разных там олигархов?

Почему радуется, когда очередного губернатора за решетку сажают?

Николенька говорит, потому, что Путин их на воровстве поймал.

Дудки!

Воруют в России все – от мала до велика.

Народу безразлично, нарушал кто-то из буржуев законы или нет.

В народе как после революции пошло, так до сих пор классовая ненависть клокочет.

«У них денег – куры не клюют, а у нас – на водку не хватает!»^[37]

При Сталине люди хоть и жили бедно, но все были равны!

У моей бабушки был маленький курятник, такой же курятник был у соседей.

Жили бедно, вкалывали от зари до зари.

Но были счастливы.

Потому как народу для счастья главное, чтобы никто рядом курятник выше твоего не ставил.

25 сентября

Сегодня Николенька нас с Василием в церковь потащил на воскресную проповедь. Потом за портвейном принялся рассуждать о свободе духа. Нельзя, мол, в «здесь и сейчас» опыт прошлого привносить. Надо исходить во всем из внутреннего голоса, который тождественен голосу Бога. Дух человека, как и Бог, выше прошлых знаний, законов и пророков.

– Свобода духа – это всегда «здесь и сейчас» без привнесения того, чего нет, – без будущего и прошлого, без временного. Миг и вечность должны совпадать.

Василий спрашивает:

– Выходит, если у меня нутро после вчерашнего требовало дозу алкоголя, надо было не в церковь за тобой плестись, а соединить миг с вечностью и тянуть тебя в магазин?

– Тут ты не дух свой слушал, а голос дьявола, – отвечает Николенька.

– А как их различить, если оба во мне глаголют?

– Дух слышно в тишине, когда нет мельтешения мыслей и чувств. А дьявол – тот любит шум, живет в смятенье внутреннем. Коль нутро горит – это смятенье.

Василий снова его поддеть норовит:

– Значит, вот сейчас я нагружусь до отупения так, чтобы ничего не видеть, никого не слышать, – и сразу в тишине услышу Бога? А если икну – это уже будет от лукавого?

– Дурак ты, Вася.

– Сам дурак.

Не понимаю я Николенькиной философии. Мне кажется, во всех этих умствованиях есть что-то искусственное: попытка втиснуть неохватное, вневременное в рамки ограниченных представлений.

По-моему, жить надо, а не рассуждать о жизни.

Единственное, в чем я согласен с ним: пить надо бросать, а то все мысли скоро до одной скукожатся – как и где раздобыть денег на бутылку.

26 сентября

Оказывается, их кавказец не так и страшен.

Неделя подкормки – и он милостиво разрешил мне пробираться через забор к окну ее спальни.

В любом звере есть нечто человеческое.

А предательство хозяев – это очень даже по-человечески. Тем более, если хозяева лохи – не воспитали в подопечном злобы, приличествующей должности сторожевого пса.

27 сентября

У Василия все разложено по полочкам – здесь черное, там белое. Прям, глас народа какой-то:

– Мы, русские, лучше всяких там американцев.

Американцы – они каждый по себе, а мы – едины. И в этом наша сила.

Была.

При Сталине сосед всегда знал и имел право знать, что у соседа за забором. И думал о соседских проблемах не меньше, чем о своих. У всех было общее дело, общий враг, общие праздники. И земля, и фабрики, и заводы – все было общим. Все были равны, все были братья.

И одному Богу молились – Иосифу Сталину.

Теперь не то.

Лукашенко – тот еще старается у белорусов единство поддержать, равняет всех по-братски.

А у нас: здесь бомжи, там олигархи – нет единства.

Народ перед вождем должного трепета не имеет, и американцы нас не боятся, а следовательно – не уважают.

29 сентября

Не хотел вчера пить. И Николенька соглашался – пора бросать это дело, пора бросать.

Напились так, что опоздал к ней!

30 сентября

У Николеньки в плотницкой сегодня мало работы.

Василий с утра налакался и спит в кухне на коврике.

Я принес из квартиры пластмассовую бутыль с остатками бражки.

Мы с Николенькой постановили, что бражку допьем – и бросим пить. Навсегда.

Мы хотели вчера бросить, но не смогли все допить. А бражка уже настояна – не пропадать же добру.

После бражки Николеньку потянуло в магазин. Взял бутылку плодово-ягодного.

Я пить отказался, иначе можно снова вечер не у дома Бригитты, а лежа в подворотне провести.

Николенька, пропустив стаканчик, по привычке в философию ударился:

– Вот Василий потешался все, когда я о свободе говорил, а ты молчал. Между тем, Господь уже протянул тебе свою длань, чтобы помочь обрести свободу от земных пристрастий – любовь ниспослал.

Я удивился:

– Какая любовь может быть между дочерью банкира и бомжом? Я к ней без всякой корысти отношусь.

– Любовь только тогда и бывает любовью, когда в ней корысти нет. Когда она сама по себе ценность – ни прибавить, ни отнять. А если корысть есть – выгоду какую извлечь помышляешь, на взаимность рассчитываешь – это уже проституция, – пояснил он и налил второй стакан вина.

Я ничего не ответил. Сидел и прикидывал, как лучше потом дотащить его до квартиры.

Он решил, что я над его словами задумываюсь.

– Ты у нас богоизбранный. Тебя любовь от бутылки отвращает. А нам с Василием чтобы бросить пить, ремень Божий нужен. Иначе все извилины спиртом выпрямим и помрем алкашами. В монастырь нужно, в монастырь! Чтобы молиться заставляли, чтобы трудом тяжким да беседами душеспасительными всякий миг жизни был заполнен. В монастырь! Там ноша полегче.

Он допил вино.

А через полчаса я погрузил его на спину и поволок домой.

Лечиться ему надо, а не в монастырь.

1 октября

Не так уж и беспросветна эта жизнь, если каждый вечер можешь видеть прекраснейшую из женщин!

Пусть мимолетно, кратковременно. Иногда в течение десяти-пятнадцати минут.

Но эти минуты соединяют миг с вечностью!

Все остальное перед ними ничто!

2 октября

Утром в честь воскресенья Николенька призывал Василия очистить душу покаянием:

– Покаемся, исповедуемся, причастимся святых даров. Бог услышит наши молитвы – поможет одолеть пагубную страсть.

– А пивом после церкви угостишь?

– Ты не о пиве думай, а о Боге. Прислушивайся к Его голосу, не глуши мельтешением чувств и мыслей.

– Как же мыслям не мельтешить, если работы нет, денег нет?

– Поститься надо чаще.

– Только что двое суток без копейки денег на воде постились!

– Коль о пиве больше, чем о Боге думаешь, то два дня мало.

Василий оценивающе посмотрел на Николеньку: идти на конфронтацию – остаться без пива, а так…

– Ну, хорошо, – после небольшого раздумья согласился он. – Пойдем попу каяться.

Они ушли в церковь. Я, сославшись на головную боль, остался дома, а после их ухода пошел в парк – мне хотелось побыть одному, побродить по аллеям, ни о чем не думая, ничего не желая…

Когда под вечер я вернулся домой, Василий спал в ванной, а Николенька, размазывая по щекам пьяные слезы, бил себя кулаком в грудь:

– Господи, ну почему ты не поразил меня громом, когда я в сотый раз предал Тебя? Ну почему, Господи?

3 октября

Вот он, как выразился Василий, звериный оскал капитализма!

Выселили Николеньку из квартиры.

Долг по квартплате за пять лет к назначенному судом времени не погасил.

А у кого нет долгов в наше время?!

Долг – отговорка.

Тут соседи свою лепту внесли.

Не нравилось им, что песни громко поем, что двери у нас все время настежь – входи кто хочешь…

Антс, царство ему небесное, по весне обстановку накалил – урну из окна вытряхнул. Ветер еще не в ту сторону был…

И я, и Николенька потом извинялись. А они все равно: чуть что – завсегда тот случай припоминают.

Конечно, много было и другого, в чем можно нас упрекнуть… Не безгрешные. Кто ж спорит?

Виноваты. Но не со зла ведь.

Хоть бы халупу какую взамен дали, а то определили, чтоб Николенька к жене перебирался.

Ему лучше под топор, чем к ней.

Василий про старые добрые времена вспомнил:

– В советское время такого безобразия власти б не позволили, у каждого было право на жилье.

Теперь Николенька бездомный.

Как я, как Василий.

Василий сказал, что поедет в глушь, в Саратов, к бабушке. Она лет пятнадцать внука не видела – рада будет.

А куда нам с Николенькой податься?

5 октября

Второй день как мы с Николенькой ночуем среди досок и стружек в плотницкой.

Он, можно сказать, по 24 часа в сутки на работе пропадает, а я у него подмастерьем – гвозди подать, доску придержать…

Мрачным стал Николенька. Все время о чем-то думает, думает.

Иногда бормочет под нос: «Мосты сожжены, мосты сожжены – пора, пора…»

Это он квартиру мостом называет. Она его как мост с миром связывала, а теперь связь порушена – пора в монастырь.

6 октября

Пока Николенька бегал в контору по своим делам, зашел попрощаться Василий. В ожидании Николеньки просветил меня по поводу сходства и различия сталинского и путинского методов руководства страной.

– Сталин – тот каждого наркома, каждого высокопоставленного чиновника на крючке держал.

Чтоб всякий делал свое дело на совесть, боясь своевольничать.

И жен ихних по лагерям загнал не от злобы, как дермократы в книгах преподносят, а о пользе народной думая, чтоб ни один чиновник не замышлял чего против советской власти. Чиновник за бугор слиняет, так жену его к стенке поставят.

Суровые были времена, но правильные.

Путин – тот столь круто заворачивать боится.

А что американцы скажут? Как в Европе аукнется?

Но у него тоже неплохая метода выработана. С учетом особенностей сегодняшнего дня.

Где в России мужика найти, чтоб не воровал? Чиновники – они тоже люди.

Путин поглядывает, как они воруют.

Особо не мешает, но требует, чтобы сильно не заворовывались и дело свое делали как им велено!

Случись кто проштрафится или поперек дороги встанет, Путин – дерг за удочку:

«А как это вы, господин хороший, умудрялись фешенебельные особняки по ценам развалюх приобретать? А с чего бы это твой отпрыск в один год миллионером стал?»

А у чиновников руки чешутся. Не воровать не могут. Каждый на свой крючок добровольно нанизывается, да еще и других локтями отпихивает.

А Путин, как кадровый разведчик, все знает, все фиксирует.

Удочка подрагивает.

Случись неповиновение – мигом подсечет!

Ночь с 6 на 7 октября

Она играла на рояле.

Я не видел ее. Звуки проникали в сад сквозь приоткрытую форточку гостиной.

Тяжелые бархатные портьеры на окнах были задернуты.

Но кроме нее никого в доме не было.

Я, было, немного закемарил, ожидая появления Бригитты в окне спальни.

И тут – то ли сон, то ли явь – эта музыка!

Она подступила незаметно тихими печальными нотками и, постепенно набирая силу, овладела всеми клеточками тела так, что я, очнувшись от дремы, уже и не различал границу между собой и музыкой.

Звуки касались пожелтевшей листвы деревьев, и листва что-то шептала в ответ.

Они поднимались вверх, к звездам, и звезды с тихим перезвоном то вспыхивали ярче, то умеряли свой блеск!

Все вокруг вибрировало в унисон с музыкой.

Все вокруг было преисполнено гармонии.

И не было ни бедности, ни богатства – ничего земного, что могло бы разделить меня, музыку и эту неземную женщину.

Звуки стихли.

Я очнулся и заметил, что по моим щекам текут слезы.

Я плакал и был счастлив тем, что плачу.

И улыбался, смахивая слезы.

7 октября (5 часов утра)

Перечитал записи в тетради.

И чиновники, и Путинская удочка, и размеры курятников – все мелко, преходяще, несущественно…

Сердце человека – вот что главное!

Тот, кто живет сердцем, – всегда прав. Он может быть тысячу раз преступником в глазах общества, но если не нарушает своих внутренних законов – прав.

А если вместо сердца человеком управляют холодные расчеты или пагубная страсть? Если отсутствие бражки или падение котировок акций ввергают его в ступор? Олигарх он, президент или бомж – все равно не прав, потому как перестает быть человеком.

Его можно пожалеть, погладить по головке. Потому как ничто внешнее не представляет для сердца ценности. Ремни, удочки и прочие средства воспитания – от лукавого, а не от Бога. Бог, Он не снаружи где-то, а в сердце человека живет. Коль грешен человек, то Он говорит с ним голосом совести, а коль чист – голосом любви.

Николенька спит вдрызг пьяный.

Вчера он вычитал у какого-то святого, что нетрезвый человек находится во власти дьявола.

Не новость для него, но все равно расстроился, бедолага.

И… напился.

9 октября

Николенька подал начальству заявление об увольнении и утром в понедельник думает отправиться с котомкой за плечами в монастырь.

Жаль. Он, в сущности, неплохой мужик.

Я перед ним в долгу: и жил два месяца на его средства, и крышу над головой благодаря ему имел.

Сейчас я, вроде как, на ноги встаю. С работой наметки появились. Насобирали бы вместе денег, вылечились бы от алкоголизма…

Но ему этот монастырь как мечта детства.

Я говорю:

– Не поймет тебя тамошний игумен, коль обитель «божьим ремнем» назовешь.

А он:

– Смиренным буду. Мне главное – в молитве и трудах тишину обрести.

– Совершенствоваться будешь?

– Душа человека Богом создана, а потому итак совершенна. Отмою ее от всего, что налипло, стану жить своей жизнью, а не в рабстве у зависимостей.

– А по мне: что монастырь, что тюрьма.

– Тебя любовь очищает. Тот, кто любит одного человека, тот своей любовью всего мира касается и через сие чувство к Богу приходит.

– Мудрено рассуждаешь.

– Чего ж тут мудреного? Разве не ты у нее под окнами слушал голоса звезд, музыку ветра, не различая где ты, где она? Ты не ощущал себя, тебя не было, но ты через любовь свою был всем, основой всего мира. О чем ты думал в тот момент?

– Ни о чем. И кто тебе сказал, что я люблю ее? Я просто был…

– Любить и означает просто быть. Жить сердцем, не оглядываясь на прошлое, не заботясь о будущем, без корысти.

10 октября

Вчера днем отец Бригитты уехал по своим делам в Америку.

Под утро, ни свет ни заря, я срезал с кустов в соседском саду последние осенние розы, перевязал стебли лентой от новогоднего серпантина и положил огромный букет на ступени ее крыльца.

Кавказец обнюхал цветы и, что-то недовольно проворчав, отошел в сторону.

Ее реакция была изумительной.

Укрывшись опавшей листвой, я наблюдал из своего старого лежбища под кустом, как она вышла из дома, заперла за собой дверь, повернулась, чтобы спуститься с крыльца на дорожку, и тут увидела розы. Она ахнула, сделала шаг назад, потом наклонилась, подняла букет, оглянулась по сторонам…

Кавказец прыгал вокруг нее, норовя лизнуть в щечку, как будто розы – это его работа.

Я прижался к земле, пытаясь слиться с травой и листьями.

Она тихо рассмеялась, позволив кавказцу дотянуться языком до ее щечки. Потом отстранила пса рукой и погрузила лицо в аромат цветов.

Я был счастлив, а она, разбросав веером воздушные поцелуи, вернулась с розами в дом.

Наверное, мне следовало в ответ на поцелуи подняться из своего укрытия и с достоинством поклониться.

Но на мне не было фрака.

15 октября

Итак, я остался один.

Николенька вчера получил расчет и отправился автобусом в свой монастырь.

Деньги, несмотря на мои протесты, он разделил поровну: «Когда еще свои заработаешь, а жить на что-то надо».

Подарил запасной ключ от плотницкой. Наказал, чтобы вел себя тихо – не ровен час, узнает начальство. «Выгонят – где спать будешь?»

Сегодня суббота. С утра сходил в баню и парикмахерскую.

Деньги жгут карман: три часа курсировал от «Напитков» к калитке ее дома и обратно.

Вспотев и обессилев, присел на холодную скамейку парка.

Ветер кружил по аллее листья, перемешивал в лужах их цветные паруса с белыми кудряшками облаков и громко стучал мокрыми фалами о металлические тела флагштоков возле здания городской администрации.

Прошла насупленная, погруженная в свои проблемы женщина, толкая перед собой низкую детскую коляску.

Проехал малыш на трехколесном велосипеде.

Один, без родителей. Куда, зачем?..

Редкие, на удивление трезвые прохожие сурово и сосредоточено проплывали мимо и исчезали.

Сумятица мыслей, чувств понемногу улеглась, и в какой-то миг я заметил, что в глубине сердца тихо, но отчетливо и чисто звучит так часто снившийся мне когда-то ноктюрн для флейты и рояля с оркестром.

Вот закончили свою партию скрипки, и в тишине космоса зазвучала флейта. Ее нежный, пронзительно одинокий голос звал за собой, обещая покой и даря надежду на существование высокого сакрального смысла жизни. Откликаясь на зов, уронил три нотки рояль. Тембр флейты изменился, подстраиваясь к роялю. Два инструмента в унисон запели о далеком и прекрасном мире единства. Это звучал ее рояль. Тот самый, который подарил мне под ее окнами радость слез. Спустя миг снова зазвучали скрипки, за ними вступили виолончель, фагот. Все вокруг наполнилось чарующими звуками ноктюрна.

Неожиданно мозг пронзила боль воспоминания:

– Господи! Моя флейта!

Я вскочил со скамейки и сквозь дождь кружащихся над аллеей листьев полетел к ломбарду.

Ломбардщик закрывал двери своего заведения, когда я, запыхавшись, протянул ему восемь помятых сотенных купюр – все, что осталось у меня от Николенькиных денег.

Он поворчал для порядка, но вернулся и минут через пять вынес на прилавок мою флейту.

Как мог я на такой долгий срок расстаться с ней?

Я поднес ее к губам и, осторожно вдыхая воздух в ее истомившееся без человеческого тепла тело, пробежался пальцами по клапанам. Она тихо и жалобно отозвалась.

Я сказал ей:

– Не надо слез. Я больше никогда не променяю тебя ни на водку, ни на пустые забавы. – И осторожно прикоснулся губами к мундштуку.

Она ответила густым томным «до».

– Вот это другое дело! Я буду с тобой таким нежным всегда. Буду холить тебя, а вечером представлю роялю. Ты ведь хочешь познакомиться с большим белым роялем, стоящим в гостиной ее дома?

Еще бы! Я знаю, как ты страдаешь от одиночества! Мы очаруем ее звуками того старого ноктюрна, который когда-то вызывал овации в зале консерватории. Помнишь? Мы стояли на сцене почти в центре, левее виолончелистов, и на нас были направлены огни софитов…

Ах, о чем я спрашиваю! Ведь именно твой голос пробудил меня сегодня к жизни. И тот рояль тебе тоже знаком – никакой другой не смог бы так чутко и бережно принять от тебя эстафету и передать оркестру.

Ты не знакома только с Бригиттой, потому что ее не было с нами рядом. Она была в другом мире. Она была на Земле.

Мы перенесем музыку ноктюрна на Землю. Бригитта услышит нас и, отзываясь на признание в любви, тронет клавиши рояля. В тишине земного вечера зазвучит бархатный голос твоего белого кавалера.

В финале к нам обязательно присоединятся скрипки, соединяя воедино мир земной имир небесный – и Василия, и Николеньку, и Бригитту, и звезды, и Бога…

В мастерской пахнет стружками и лаком. Мне хорошо здесь. Впрочем, когда знаешь, что где-то на Земле есть она, то плохо не может быть нигде.

Послесловие

Тетрадь с приведенными выше дневниковыми записями лежала на прилавке акционерного общества «Три медведя», куда я пришел заказывать раму для окна. Пока приемщик беседовал с другими заказчиками, я успел ее немного полистать. Оформив заказ, поинтересовался, чья тетрадь. Приемщик ответил, что нашел ее за верстаком в плотницкой, когда менял там замок на входной двери.

Из дальнейших расспросов удалось выяснить, что тетрадь, вероятно, принадлежала кому-то из друзей плотника. Они все были алкоголиками. Плотник тоже периодически уходил в запои, срывая сроки выполнения заказов. Теперь вместо него наняли нового работника.

Видя мою заинтересованность в содержимом тетради, приемщик извлек из-под прилавка пару замусоленных блокнотов и протянул их мне:

– Там еще вот это было – хотите взглянуть?

Я взял блокноты, полистал, повертел в руках. На обложке одного было написано химическим карандашом «СОЧИНЕНИЯ НИКОЛЕНЬКИ», на другом – «ВАСИЛИАДА».

– Если желаете, можете все забрать с собой, – великодушно предложил приемщик.

– А вдруг хозяин объявится? – заколебался я.

– Ну, дело ваше. Не возьмете – выброшу. У меня своих бумаг хватает.

Вот такова вкратце предыстория этой поэмы и прилагаемых к ней сочинений. Хозяин тетради и блокнотов пока не объявился. Ну, а если объявится, то мой адрес и номер телефона есть у приемщика в «Трех медведях». Периодически я и сам туда заглядываю.

Василиада

Серебряная туфелька с золотой пряжкой

На вершине дерева висела туфелька.

Николенька ее первый увидел и сказал, что она маленькая, изящная и серебряная.

А еще он сказал, что эту туфельку, пролетая ночью над городом, обронила королева эльфов. Тому, кто найдет туфельку и вернет королеве, она подарит свой королевский поцелуй.

Вася метнул в туфельку палкой.

Палка застряла в ветках на полпути к цели.

Брошенный Николенькой камень не долетел до туфельки метров десять и шлепнулся в лужу позади дерева.

Тогда Вася снял пиджак, разулся, засучил рукава рубашки, полез на дерево и затерялся среди густой листвы.

– Зачем ты обманываешь Васю? – спросил я Николеньку. – Там нет никакой туфельки. Кусок целлофана ветром пришпилило на сучок, а ты Василию мозги пудришь. Знаешь, что у него натура поэтическая, доверчивая.

– Ты что, не видишь? – изумился Николенька. – Целлофан висит ниже, а туфелька – вон, на самой вершине болтается. Маленькая, маленькая…

Я пригляделся чуть пристальней. И правда. Вижу, что-то сверкнуло между листьями, но не серебром, а как бы даже золотом.

– Вижу! Вижу! – радостно закричал я Николеньке. – У нее пряжка из чистого золота!

Николенька ничего не ответил. Он задрал голову вверх и стал любоваться пряжкой.

Минут через двадцать, почти у самой вершины, среди листвы показалась Васина голова.

– Залезайте ко мне! – закричал Вася. – Туфелька совсем рядом, но одному не дотянуться – нужна поддержка.

Мы с Николенькой переглянулись. Скинули разом пиджаки и, засучив рукава рубашек, начали карабкаться вверх.

Добрались до вершины. Качаемся как голубки на веточках.

– Где туфелька? – спрашивает Николенька у Васи.

– Вон, в пакете лежит, – отвечает Вася и показывает рукой на тот кусок целлофана, который я с земли видел.

Николенька потянулся за пакетом. Ветка треснула, целлофан с туфелькой сдуло ветром и понесло в страну эльфов, а мы, расцарапывая руки и лица, полетели в страну обманутых надежд.

Жаль, королева не видела нашего полета.

Она бы нас за мужество и преданность без туфельки расцеловала.

Всех троих.

Начиная с Васи!

Не в деньгах счастье

Мне дали премию.

Вася был очень рад за меня и сказал, что это надо отметить.

Мы отметили.

Сначала на работе.

Потом у Васи дома.

Помню, еще в ресторане были…

Мы хорошо радовались. Я так расчувствовался, что утром пригласил Васю к себе в гости.

Или Вася меня ко мне пригласил…

Ирочка, моя жена, самый близкий мне человек, не разделила со мной радости. Даже Боржоми из холодильника не достала.

– Где премия? Где премия? Где премия? – заладила одно и то ж.

Будто в деньгах счастье.

Пророчество

Жена сказала, что если я не покончу со старой жизнью, то она покончит со своей.

Я взял веревку и Шурика. Шурик взял лопату. И мы пошли.

– Кара! Кара! Кара! – пророчили над головой вороны.

За городом, на пустыре, под каким-то одиноким деревом Шурик стал копать мне яму. (Вообще-то, он мне ее с детства рыл, не переставая).

Я стоял рядом и смотрел, как Шурик копает.

Когда Шурик начинал копать, я смотрел на него уважительно – снизу вверх. Потом его затылок мелькал на уровне моего пупка, потом – на уровне пяток, ниже, еще ниже…

Хорошо копать яму другому!

Приятно смотреть на человека, работающего с энтузиазмом!

Но, в конце концов, ведь все когда-нибудь надоедает.

Мне тоже надоело смотреть, и я пошел домой.

– Мне одному не вылезти! Мне одному не вылезти! – доносилось все глуше и глуше из центра земли.

– Кара! Кара! Кара! – вещало небо о сбывшемся пророчестве.

Веревку я разрезал на четыре части и отдал детям. Хорошие получились скакалки.

Со старой жизнью было покончено.

Пижон

Мы с Васей сидели на скамейке около Ильича и думали.

Ильич стоял рядом во весь рост на гранитном постаменте, держал в руке кепку и щурил глазки.

Я был в пальто и без галош.

Вася – наоборот.

Но мы крепко сжимали в руках кепки и щурили глазки.

Подошел Николенька. Сел спиной к Ильичу и тоже глазки сощурил.

Воображает, будто думает.

А кепку не снял.

Вот пижон!

Так мы ему поверим – держи карман шире!

А ведь сколько таких николенек прибилось к нам во время революции.

Жаль, Ильич не разглядел их вовремя, а то б давно при коммунизме жили!

Яблоко

Архимед с Ньютоном и Лаар^[38] с Нуттем^[39] к Васе за советом не обращались.

А зря. Вася тоже задумывался – куда погрузить, откуда вытолкнуть, не говоря уж о яблоках и правах человека.

– Есть человек – есть права, – сказал как-то Николенька.

Вася с Николенькой согласен:

– Иначе чего бы он был, если права нет?

Лаар с Нуттем говорят, что права человека в Эстонии не нарушаются.

Вася согласен и с Лааром, и с Нуттем:

– Надо определить, кто человек, а кто нет – и споры о нарушении прав прекратятся.

Если по Дарвину, то кто от обезьяны – тот и человек.

Николенька сказал, что это неправильно.

Вася считает, что Дарвина не надо обижать. Может, кто без прав – тот не от обезьяны? Историки прослеживают. Конечно, если у некой личности предки в довоенной Эстонии не жили, то проследить невозможно. А коль невозможно, то у неграждан нет никакого права требовать прав. От кого ты произошел? – вот в чем вопрос.

– А при чем здесь яблоко?

– Кушать хочется. Или права нет?

К вопросу о языке

Антс учился в эстонской школе и поэтому имеет право ничего не знать.^[40]

Николеньке закон такого права не дает.

Поскольку Николенька ничего не знал ни про фон Байера,^[41] ни про Якоба Хурта,^[42] ни про болота, ни про горы, то ему не дали начальной категории по знанию эстонского языка и уволили с места приемщика стеклотары "за несоответствие занимаемой должности".

Николенька обиделся на всех эстонцев и потребовал от подвернувшегося под руку Антса компенсации за моральный ущерб.

Антс отказался.

Между ними разгорелась ссора на национальной почве.

Антс доказывал, что Мунамяги^[43] выше Казбека. Николенька насчет Казбека не брался спорить, но утверждал, что и Джомолунгма и Эверест в два раза выше Мунамяги.

Насчет великих рек, Антс знал Эмайыги^[44] и Волгу, а Николенька еще про Миссисипи слышал.

Тут пришел Вася. У него с собой было пять флаконов «Тройного». Антс достал бутылку контрабандной Русской водки и закрыл пункт на учет.

Спустя пару часов, Николенька читал Антсу свои стихи в переводе на эстонский, а Вася, восседая на пустом ящике, размахивал руками и пел:

– Йо, сыбер, йо…^[45]

Консенсус был достигнут.

Вы спросите: "При чем тут национальная почва и вопросы о языке?"

Вот и я спрашиваю:

– При чем?

Иностранец

В детстве я мечтал стать иностранцем, как негр.

Иностранцам завсегда – и почет, и уважение, и все, все, все…

Когда у нас людей принялись делить по тому, где чья бабка проживала,^[46] кто на каком языке говорит, кто эстонец, а кто сам по себе, то у меня и бабка, и язык, и этническая принадлежность оказались не те. Мечта детства неожиданно обернулась явью: мне дали специальный паспорт,^[47] в котором написано, что я – иностранец!

Мы с Антсом стали сравнивать паспорта.

У моего паспорта обложка по цвету – противней некуда, но по содержанию он – гораздо богаче! У Антса – фотография, и все. А в моем – все подробно, вплоть до цвета зубов расписано!

Сразу видно – иностранец!

Я показал паспорт Васе и сказал:

– Во! Здорово ребята придумали!

А Вася сказал:

– Ха! Это не ребята придумали, это так у зэков в личных делах расписывают.

Я огорчился. Спрятал свой иностранный паспорт. Но тут подошел Николенька и сказал что, зато я могу, как Антс и все эстонцы, депутатов в Городское собрание избирать.

А Вася сказал:

– Подумаешь. Он их изберет, а другие депутаты его депутатов переизберут!^[48] По мнению других депутатов, его депутаты плохо эстонский язык знают – законы нарушают, как зэки.

И начали они спорить!

Я слушал, слушал и подумал:

– Хорошо, что я не депутат и не зэк, а иностранец, как в детстве мечтал!

Как Антс Нуття из мозгов вышиб

Сидит как-то Антс дома на диванчике, "Postimees^[49]" перелистывает. Вдруг, чувствует – что-то ему в голову ударило. В глазах потемнело, газета из рук выпала, в мозгу засвербело, заклокотало, и все его тело с макушки до пят прошиб громовой голос:

– Что ж ты, Антс, унижаешь свое эстонское достоинство – каждый день с Васей на русском языке разговариваешь?

Испугался Антс. Побледнел. По сторонам оглянулся – нет никого. А голос громче:

– Эстонцы – не рабы, чтобы с иностранцами на иностранном языке разговаривать!

Понял Антс. что это у него Нутть^[50] между извилин запал. Погрустнел, опечалился, оправдываться начал:

– Так… Ну… Вася по-эстонски не обучен, не поймет…

– А ты его интегрируй!^[51] – приказывает Нутть.

Антс совсем сник. Но, делать нечего – надо подчиняться, а то, не ровен час, самого в иностранцы определят.

На следующий день Антс, Вася и Николенька собрались на рыбалку. Антс, мрачный, злой, сел за руль и перед тем как тронуться в путь предупредил Васю:

– Ты по-русски с сегодняшнего дня при мне ни слова не говори. У меня Нутть запал между извилин. Его от каждого русского слова корчит, а мне через это – боли в голове невыносимые. Так что, имей сострадание.

– А как же я тебе дорогу к озеру буду объяснять: где притормозить, где повернуть надо? – удивился Вася.

– Николеньке шепчи на ушко. Николенька переведет. Мы с ним, когда вдвоем, всегда на эстонском болтаем.

На том и порешили. Едут они по лесным дорогам. Вася шепчет. Николенька переводит. Антс баранку крутит. Нутть извилины у Антса раздвинул, прислушивается – как бы где русское слово не проскользнуло.

Хоть и не очень быстро, но, проплутав лишний часик, добрались до Васиного озера.

Порыбачили. Развели костер. Сидят, впечатлениями делятся. Вася шепчет. Николенька переводит…

Вроде как свыкаться с горем стали. Антс расслабился, вилкой к банке с кильками потянулся, и… тут его опять с макушки до пят током шибануло:

– Ты что, не видишь!? На банку рядом с эстонской этикеткой русская этикетка прокралась! Надо инспектора по языку вызывать! В суд подавать, а не вилкой ковыряться!

Антсу совсем дурно стало. Вилку бросил, весь дрожит. Руками за голову хватается.

Вася видит такое дело – полез в рюкзак за водочкой. Достал родимую, открывает, а на ней, аккурат под эстонским «VIIN», мелкими буковками написано – "Водка".

Тут Антс взвыл белугой, вскочил на ноги, подбежал к ближайшему дереву и – хрясть лбом об ствол. Нутть не успел за извилину ухватиться, вылетел у него из головы и покатился колобком между пенечками.

Вернулся Антс к друзьям. Довольный. Трет ладонью лоб, а сам улыбается. Достал стакан. Протягивает Васе:

– Наливай!

– Sa tõesti võib räägi jälle vene?^[52] – удивился Николенька.

– Natukene,^[53] – ответил Антс. Выпил водочки, поморщился, ковырнул вилкой кильку и, повернувшись в сторону леса, показал маячившему в кустах Нуттю громадный кукиш.

Смелые люди

Вася очень любил петь.

Как и все смелые люди.

Он даже в партию вступил, чтобы стать солистом в опере.

Но Васю в оперу не приняли.

Тогда Вася и несколько других смелых людей побросали свои партийные билеты и – тра-та-та-та-та-та – давай критиковать партию.

Тут уж, конечно, другие смелые люди стали свои билеты выбрасывать.

Вот так бесславно и закончила свой путь КПСС.

А дали б Васе в опере попеть…

Уважаемые Люди

Боря дал в глаз Феде, потому что Федя был совсем маленький.

Борю в нашем дворе все малолетки зауважали, а над Федей стали смеяться.

Федя пожаловался брату.

Брат собрал человек сто знакомых. Они избили Борю и всех его родственников.

Малолетки и взрослые сразу стали уважать Федю, а над Борей смеяться.

Боря вырос. Сколотил банду.

Банда избила всех, кто над Борей смеялся, еще тысяч пять человек, а Федю и всех его родственников вырезали.

Боря стал авторитетом.

Дружит с разными певцами, композиторами…

Его все уважают.

Вася сказал, что тоже уважает Борю.

Боря обещал Васе место солиста в опере.

Белый пароход

Вася, Николенька и Антс сидели на берегу моря и размышляли.

В небе кричали чайки. На горизонте дымил белый пароход.

– Красота, – сказал Вася

– Да, – сказал Николенька.

– Вот только экология картину портит, – сказал Антс, – мазут пускают по воде.

– Этот мазут не от экологии, а от боцмана, – поправил Антса Вася. – Я когда на судне работал, то тоже другой раз из-под пайол замазученную воду в море откачивал.

– От экологии – с неба всякая дрянь падает, – вставил свое слово Николенька.

Все немного помолчали, размышляя над Николенькиными словами, потом Вася расширил тему:

– В лесу вместо грибов сплошной целлофан с бутылками.

– Так не бросай, и не будет, – резонно заметил Антс.

– Не я ж один… – обиделся Вася.

Все опять углубились в размышления.

Вася поразмышлял, поразмышлял и пошел по кустам мусор собирать: бутылки пластмассовые, целлофан, бумажки…

Где-то две шпалы просмоленные нашел.

Большая куча получилась.

Вася принес из багажника канистру с бензином, вылил бензин на кучу, поджег ее и сказал:

– Во! Я мусор разбросал, я его и поджег!

Дым повалил – куда там пароходу. И такой противный: отойдешь влево – и дым влево поворачивает, перебежишь на другое место – и дым туда стелется. Пришлось с пляжа уходить.

– С неба – не от экологии, – заметил на обратном пути Антс.

– А от кого же? – поинтересовался Николенька.

– От Васи, – пояснил Антс, растирая сажу по лицу, – задымит он своим мусором небо, а оно кислотным дождичком отплевывается.

– Да, – согласился Вася, – как ни старайся, сплошной круговорот дерьма получается, а я в центре на белом пароходе.

Полет в невесомости

Земля была круглая и скользкая.

Поэтому, когда Галилей ее раскручивал, Вася хватался за стенки домов или стволы деревьев.

Случалось, что опоры поблизости не оказывалось, и тогда он падал.

На очередном витке его бросило куда-то в сторону, он не удержался и заскользил по касательной к звездам.

Уцепиться было не за что. Растопырив руки и широко раскрыв глаза, Вася видел, как голубой шарик Земли отделился от его тела, поплыл влево и, стремительно уменьшаясь, превратился в крохотную светящуюся точечку.

Стало тоскливо-тоскливо. Крупные капли слез потекли из глаз и, не теряя своей шарообразной формы, закачались в невесомости рядом с Васей.

– За что? За что такая обида? Один ученый Землю закруглил, другой постоянно раскручивает, а сшибло меня. За что, Господи?

– Не надо было пиво с водкой мешать, – донесся со стороны Кассиопеи голос Господа.

Вася протянул руку в направлении голоса. «Ах, как здорово Господь умеет Николеньке подражать!» – успела промелькнуть одинокая мысль в его воспаленном сознании.

Звезды погасли… Он засопел и уснул.

Время собирать камни

Из-за забора вставало солнце.

Вася тоже пытался, но у него не получалось.

Было время, когда Вася и встать, и еще кое-чего мог.

И такое время еще будет!

Михаил Сергеевич, когда еще был в фаворе, бывало, поговаривал:

– Время собирать камни, и время – разбрасывать.

Будет время – встанет Вася.

И камень свой бросит.

Вожди ведь даже бывшие никогда не ошибаются.

Жены египетские

Пришли жены египетские и сказали:

– Всякому, кто добром своим поделится, воздастся сторицею!

Гриша ел огурец и поэтому жен не видел и не слышал.

Вернее, почти не слышал. Просто как-то вдруг кусок огурца неудачно перевернулся между зубов, и Гриша прикусил язык.

В такой экстремальной ситуации от всей египетской фразы лишь то и засело в подсознании, что делиться надобно.

Кроме боли во рту для Гриши ничего не существовало.

Он закричал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

Федя рассмеялся:

– Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы…

Гриша подбежал к Феде и стукнул того кулаком по уху.

Потом подбежал к Васе с Николенькой и точно также поделился горем с ними.

Воздалось Грише сторицею.

Вернее, трижды сторицею, и еще трижды.

Когда Гришу хоронили, то пришли жены египетские и сказали:

– Всякое слово звучащее да будет истинным!

Но их не увидели и не услышали, потому, что все интересовались Гришей. В такой экстремальной ситуации у всех в подсознании только и запало, что говорить надобно.

Ну, и пошло, и поехало…

И работа без Гриши не пойдет, и жизнь не в радость будет, и там плохо, и там хуже будет, и т. п. и т. д.

Что еще добавить к сказанному?

Сами видите, к чему болтовня привела.

А все через жен египетских.

Ух-х, была б моя воля!

Первая любовь

У Николеньки была Первая Любовь, незадолго до второй.

Он перед нами гоголем ходил, нос задирал. Пить вместе отказывался.

Лежит как-то Николенька в одиночестве, пивко посасывает, думает о Ней:

– Белый зал… Зеркала… Стрельчатые окна… Паркет блестит… Вальсы… Мазурки… Она вся воздушная до прозрачности. Жилки синенькие на запястьях пульсируют. Глаза огромные, голубые…

А у Васиной тетки муж второй месяц в запое. Тетка самостоятельно на жизнь зарабатывает: по соседским мужикам таскается. У всех перебывала.

И случилось ей, грешной, о Николеньке подумать.

Так постучалась к Николеньке вторая любовь.

Теперь он свой человек стал.

Зеркала ему иногда еще мешают. Ну, это дело поправимое.

Одна любовь калечит, а другая – лечит.

Космонавт

Когда мы были маленькие, то все мечтали стать космонавтами. Вася тоже мечтал.

У всех прошло, а Васю все тянет. Может, не всегда в Космос, но к приключениям – точно.

Иначе чего бы он так пил?

Это я так, к слову.

Какие у космонавтов приключения?

Если и пришлют бабу, то в скафандре.

Вот они и пьют по телевизору из бутылочек. Завод для них специальный построили. Секретный.

Непонятно, зачем им теперь месяцами на орбите сидеть? Сидели бы на Земле, как люди…

И Вася бы о Космосе не мечтал…

Черный четверг

Вася сказал, что на прошлой неделе четверг был черный: все акции упали, а все миллионеры застрелились.

Я сказал, что это враки. Акции – это бумажки. Солнце есть. Море есть. Птички поют, одеколон в киоске продается… Столько вокруг прекрасного! А я должен верить, что из-за бумажек стреляются!

Вася помолчал минут десять, потом сказал:

– Может, они из-за акций стреляются потому, что акции главнее и солнца, и птичек?

Это было глупо, я не стал отвечать.

Тогда Вася помолчал еще минут десять и сказал:

– Акции – это идея. Как Бог, как Революция. За идею люди завсегда на смерть шли.

И так он это твердо и убежденно сказал, что мне сразу стало жалко всех миллионеров.

Хорошо, что у меня никаких идей даже в форме акций не имеется!

Третий Рим

Вася сказал, что русский народ – народ-богоносец.

Николенька согласился:

– Мы действительно лучше всяких там американцев. Все изобретатели русские и в Космос первыми полетели.

Вася прослезился и сказал, что жиды во всем виноваты.

Потом немного помолчал и добавил:

– Зато у нас есть Третий Рим!

Это было здорово сказано!

– Но у кого тогда два первых? – поинтересовался Федя.

Вася сказал, что первые без третьего ерунда, потому что третий завсегда лучше – совершенство получается.

Николенька задумался.

Вася опечалился и сказал, что главное не Римы, а наше мессианство.

Николенька согласился.

Тут подошел Антс и стал третьим.

Получилось совершенство.

Не шевели Вселенную

Ты явилась на пороге моей комнаты и сказала:

– Приветик!

Звуковые колебания твоего голоса коснулись моих ушных раковин и через слуховые проходы достигли барабанных перепонок. Обе перепонки, без каких-либо искажений, передали их посредством системы мембран слуховых косточек («молоточек», «наковальня», «стремя») на улитку внутреннего уха.

С помощью миллионов микроскопических волосков они трансформировались на улитке в электрические нервные импульсы и направились в мозг…

Одновременно, с помощью шести мышц, располагающихся вокруг глазного яблока, я приоткрыл один глаз и посмотрел в твоем направлении.

На чувствительных клетках сетчатки моего глаза («палочки» и «колбочки») вперемежку с населяющими видимый кусок комнаты предметами возникло изображение твоего лица.

Палочки и колбочки превратили его в нервные импульсы и тоже направили в мозг…

Вследствие генетически детерминированных цитоплазматических процессов в нервных клетках мозга (нейронах) возникли импульсы возбуждения, местами, генерации которых явились области выхода из нервных клеток аксонов («аксоновые холмики»).

Части афферентных сигналов конвергировали к бисенсорным нейронам. Они были различной сенсорной модальности, но они встретились.

Галактики полушарий, перепутанные бесчисленным числом линий связи, начали активно взаимодействовать. Объединение на нейронах синаптических входов от соседних клеток создавало условия для мультипликации импульсов возбуждения на аксонах.

Нейроновые ловушки, словно черные дыры, стали втягивать их внутрь и тут же, не выдержав напора, – пролонгировать, пролонгировать, пролонгировать…

Бедная-бедная голова!!!

Я тяжело вздохнул, послал шести мышцам, расположенным вокруг глазного яблока, сигнал «отбой», отвернулся к стенке и пробормотал тебе в ответ:

– Не шевели Вселенную. Дай поспать.

О пляжах и египетских пирамидах

Еще в начале августа мы решили выкроить время для отдыха: погреться на солнышке, поваляться на песочке, поиграть в бадминтон…

И вот прошло каких-то два месяца. Мы идем по направлению к пляжу. Ты несешь под мышкой бадминтонные ракетки. В кармане моих парусиновых брюк – воланчик.

Вокруг нас мельтешат отражаемые в каплях дождя осколки фонарей, шуршат, омываемые потоками воды, колеса бесчисленных автомобилей, колеблются грибки разнокалиберных зонтов.

Мокрый, порывистый ветер пытается втиснуть в глотки прохожих ангину или еще какую-нибудь хворь…

Все вокруг течет, капает, брызжет, кричит, шуршит, бежит, переливается…

Только твой подбородок неподвижен, как камень египетской пирамиды.

Ты ждешь, когда я замечу это сходство и задамся естественным по логике ассоциаций вопросом: а не скрывается ли за этим камнем золото фараонов?

Но я не из болтливых.

Края твоей панамки под тяжестью воды опускаются на уши. Скоро тебе станет недоступен мир звуков…

Дождь усиливается.

Молча, как два оторвавшихся от пирамид камня, мы идем туда, куда так долго собирались…

Интересно, какой идиот придумал эти пляжи с бадминтонами?

Дождь

В небе висели тучи, на дереве – яблочки с листиками, а под ними – блошки, мошки, таракашки.

Мы тоже были под деревом.

Но не висели. Поэтому на нас попадало капель больше, чем на таракашек.

Николенька сказал, что нам воздается за Адамовы грехи, а блошек, мошек, таракашек Господь напрямую, без Адама, сотворял и потому жалеет.

Вася сказал, что если рассуждать по-ленински, то никакого Адама не было, а родила нас всех одна большая обезьяна.

И начали они спорить. Слюной друг на друга брызжут, мне тоже перепадает.

Я не стерпел и принялся трясти яблоньку за ветки. Блошки, мошки, таракашки вместе с листиками и яблочками на Васю с Николенькой посыпались.

– Ты чего? – спрашивает у меня Вася.

– Ты чего? – спрашивает следом за ним Николенька.

А я им гордо так отвечаю:

– Перед Богом все равны. Которые от Адама, которые от обезьяны и которые по тараканьей линии – все одинаково мокрые, и все будем крылышки сушить.

На том спор закончился, а следом и дождь.

Улыбка Фортуны

Николенька не поладил с Фортуной, и она от него отвернулась.

Он упал на колени, стал прощения просить, молить о пощаде…

Она даже глазом в его сторону не ведет. Чем больше он страдает, тем звонче она смеется.

Случилось Васе мимо проходить.

Увидел он такую картину и тоже рассмеялся.

– Ты чего? – спрашивает Николенька, размазывая слезы по щекам.

– Весело, – отвечает Николенька. – У твоей Фортуны такой переливчатый смех, будто колокольню проглотила, а ты рыдаешь, как звонарь, оставшийся не у дел.

Николеньке такое сравнение показалось забавным. Он шлепнул себя ладонью по животу:

– Дудки! Остался один колокол!

Шлепнул еще раз, прислушался к звуку и рассмеялся.

Фортуна – как-никак – женщина. Любопытно ей стало: что это Николенька рыдать перестал? Повернулась к нему лицом, а он уже не на коленях – в полный рост стоит и сам над собой потешается.

Фортуна рассмеялась и улыбнулась…

И Николенька ей улыбнулся…

Потому как улыбаться – завсегда лучше, чем плакать.

Лови момент

Когда-то и Вася был ловким. Ни одного момента не упускал.

Фортуна голубоглазая подкинет момент. Тот еще только точечкой на горизонте обозначится, а Вася уже к броску готов.

Моменты и в «девятку», и в угол норовили проскользнуть. Вася их всех, как мячики, схватывал.

Фортуна ему улыбалась.

Он ей цветы дарил…

Она еще краше улыбалась…

Загордился Вася и потерял бдительность.

Тут один момент – шмыг мимо.

Потом еще два…

Фортуна перестала улыбаться, нахмурилась, а потом и вовсе отвернулась.

Вася загрустил, запил, на горизонт совсем перестал смотреть.

А зря…

Просыпается как-то утром – тьма кругом. Весь мир от него одной большой пяткой закрыт.

Понял Вася, что это самый главный момент наступил. Упустил его Вася лет пять назад, а он разбух, как флюс, за годы скитаний и теперь для потехи решил Васю придавить.

Обидно стало Васе за понюшку табака пропадать, вспомнил свою былую удаль, изловчился и впился зубами в пятку этого монстра.

Момент разом съежился, качнулся в сторону, хотел назад сигануть, а Вася его хвать за хвост! Поймал, держит и не разжимает пальцы.

Тут звонок дверной задребезжал.

Вася глянул через глазок, а перед дверью Фортуна стоит голубоглазая, улыбается.

Он двери распахнул, впустил ее в дом и сам следом прошел. Взял тетрадку и записал две умных мысли.

Мысль первая: «Лови моменты».

Мысль вторая: «А коль тебя момент словит, не отчаивайся – кусай его за пятку!»

Полет мысли

Прогуливался я как-то по нашему микрорайону. Вижу, с девятого этажа одного из домов мужик полет мысли демонстрирует.

Толпа внизу собралась, за мыслями следит.

Вася в толпе маячит. Меня увидел, руками замахал – в толпу приглашает.

Протиснулся я к нему. Стал частью толпы.

Стоим, наблюдаем. Тишина вокруг. Только мысли крылышками шуршат.

Вдруг Вася кричит:

– Лови! Мимо пролетит!

Смотрю, точно: спикировала одна красавица мимо – и шмяк в грязь! Трепыхается. Брызги летят.

Поднял я ее. Что делать? Свои голову распирают…

И эту терять не хочется – большая, симпатичная…

Пришлось часть своих выбросить, чтоб новенькая поместилась.

А их все больше вниз падает. Толпа балдеет. Люди подряд все мысли ловить стали. Друг у друга на лету перехватывают. Кто что выбросил, кто что поймал – непонятно. Кому мои мысли достались – тоже неясно.

Все перепуталось.

А тот мужик, с девятого этажа, кричит:

– Эй, люди! Хоть кто-то остался при своих мыслях?

Молчание.

Значит, все мы теперь единомышленники.

Сказ про сглаз

Мы с Николенькой шли по улице. Было скользко.

Я поскользнулся, упал, расшиб колено, с трудом поднялся на ноги и стал громко выражать свои чувства по отношению к дворнику, который поленился посыпать лед песком.

– Не усугубляй свою карму, – сказал Николенька. – В следующей жизни так поскользнешься, что лоб расшибешь!

– Причем тут карма, если дворник ленивый? – удивился я.

– У каждого человека своя карма за грехи прошлой жизни, – пояснил Николенька. – Каков был грех, такая и карма. Я ведь не упал?

– Не упал…

– Значит, у меня был другой грех.

Я задумался. Чтобы разрешить сомнения, мы пошли к Васе.

– У него не карма, а порча, – сказал Вася.

– Ха-ха, – сказал Николенька, – порчу насылают завистники, а его, – это он обо мне! – только жалеть можно.

Я стою в сторонке, слушаю их, размышляю. Вчера Николенька по табличкам вычислил, что я был в прошлой жизни персиянкой. Возможно, я был не безгрешной персиянкой, но чтоб в Тегеране песок на лед сыпать… С другой стороны, не такие у меня богатые завистники, чтобы порчу насылать, колдунам деньги платить.

И тут меня осенило – всему причиной обыкновенный сглаз! Очкарик утром в автобусе так смотрел на мою помятую физиономию, так смотрел! Как пить дать – сглазил!

– Кончай, ребята, спорить, – говорю я Васе с Николенькой, – сглаз у меня.

Они выслушали мой рассказ про очкарика, посмеялись и опять за свое – карма, порча…

Зачем спорить? Ведь в главном мы пришли к единству – дворник тут ни при чем…

Мне стало скучно, я постоял, постоял и пошел домой.

Рождественское настроение

Жена дала мне три тысячи рублей и сказала, чтобы я купил домой самую красивую елку для рождественского настроения.

Я пошел за елкой и завернул к Васе.

У Васи болела голова. Я его лечил, лечил, потом вспомнил про елку и загрустил, что деньги кончились.

Вася спросил:

– А почему для рождественского настроения твоей жене нужна елка?

– Потому что она зеленая, колючая и пахнет лесом, – ответил я.

– Жена?

– Елка.

– Тогда возьми мой кактус, опрыскай одеколоном «Русский лес», и все будет, как она заказывала, – предложил Вася.

– ???

– Кактус – это вечная елка, – пояснил он, видя мое замешательство, – если жена колючки покороче пострижет, то он вообще как елка будет.

Васино предложение мне понравилось, но колючки я подстриг сам – у жены и так хлопот много перед праздниками.

Около подъезда меня встретил сосед. Он засуетился вокруг кактуса, запричитал, обозвал его как-то не по-нашему, сует мне в руки две пятитысячные купюры, кричит:

– Покупаю!

У него кактусами вся квартира заставлена, а ему мой, «под елочку», подавай!

Поздно, кактусовод. О рождественском настроении надо было заранее думать!

Свой дом

Сидели мы вчера с Васей и Николенькой у Антса, в пункте приема стеклотары. Про Рождество, про Новый Год рассуждали. О том, где лучше праздники отметить.

– У всех иностранцев есть такие дома, – сказал Вася, – посольства называются, там им всегда рады – принимают, поздравляют, подарки дают… В посольстве и отметим.

– А как же Антс со своим синим паспортом? – спросил Николенька.

– Антса с черного хода проведем. Только пусть не болтает много, а то акцент выдаст, – пояснил Вася.

Идея всем понравилась. Весело стало. Антс достал с полки телефонный справочник, открыл на той странице, где "Saatkonnad^[54]" написано, и стал все посольства обзванивать, чтобы выяснить, какое из них будет нам радо.

По первому кругу в посольствах, вроде как, понять не могли, что мы за иностранцы, если не знаем своего посла.

И по второму…

И по третьему…

Бросил Антс это занятие и говорит:

– Вася, ты что-то напутал. Посольство – от слова «посылать», а ты хочешь, чтобы нас «принимали». Придумай что-то получше.

Грустно стало и Васе, и другим иностранцам без посольства, и Антсу. Никакой посол их не поздравит, нигде не рады их принять…

– Ба! – воскликнул Николенька, когда все уже порядочно раскисли,

– "Посольство" – «посылать», "приемный" – «принимать»! Улавливаете? Антс нас на Рождество в приемном пункте примет!

– Точно, – сказал Антс, – только для гирлянды бутылки с собой приносите, а не как прошлый год…

Вот так и решили. И с «черного» хода никого не надо проводить – все свои!

Джингел белл

Вопрос о том, "где встречать?" был решен. Все снова пришли в хорошее расположение духа, и Вася попросил Николеньку рассказать о тех людях, которые первыми стали праздновать Рождество.

Николенька пригласил друзей рассаживаться на ящиках поближе и начал рассказ:

– Давным-давно, когда еще не было Рийгикогу,^[55] у плотника Иосифа и жены его Марии родился сын. Он вырос, и случилось так, что его друзья, и друзья друзей, и все их внуки, и внуки внуков, и пра-пра-правнуки – все стали дружить между собой. Многие из них не знали эстонского языка, некоторые даже не в Эстонии родились, но это никак не сказывалось на их дружбе.

– Как у нас, – вставил Антс.

– Да, как у нас, – согласился Николенька и продолжил: – Всех, кто хотел быть вместе с ними, они принимали без экзаменов по географии и прочих мудростей. Кто не хотел с ними дружить, на тех они не обижались. Они говорили, что зло злом не победить и поэтому кроме Добра ничего другим людям не делали, и им самим от этого было приятно. И так им нравилась такая жизнь, которой их научил сын плотника, что они решили каждый год отмечать его День рождения и назвали этот праздник "Рождество".

Прошло много лет. Рождество теперь празднуют по всей Эстонии, потому что мы, ее жители, любим делать Добро.

Николенька замолчал. За окном пункта приема стеклотары падал снег. Напротив окна, перед магазином, мигала рождественскими огоньками елка. Из глубины ее ветвей доносился тихий перезвон колокольчиков:

– Джингел белл,

джингел белл…

С Новым годом!

Над городом кружили крупные хлопья снега, а между хлопьями – мы с Николенькой. Небо было вокруг нас, и сами мы были серыми частичками серого неба в коротких демисезонных пальто и в ботинках на босу ногу.

– Дива-а-а-анчик… Му-у-у-узыка… Носки-и-и-и на батарее посушим, – растягивая слова, передразнивал меня Николенька, – у Ирочки ую-ю-ю-ют… Хорошо, что нас рядом с носками не повесили!

Его лицо плавало где-то слева и, попадая в поле моего зрения, неизменно перекашивалось в издевательских гримасах.

– Ну, а твоя Татьяна Гавриловна? – парировал я, – Ва-а-аанная… Зеркала-а-аа… Так опутала своими нравоучениями, что паук позавидует!

Ветер носил нас во тьме Новогодней ночи, бросал от подъезда к подъезду, от зеркал Татьяны Гавриловны к задрапированным в скуку апартаментам Зинаиды Ивановны и еще дальше, дальше…

Мы стремились в гости к «диванчикам», но приставленные к ним люди подавляли нас сиянием своих персон. Они все были лампочками, а нам отводилась роль мух, которым дозволено кружить вокруг их света. Рождались недоразумения, мечты о «диванчиках» таяли…

Мы обрастали снегом, коченели, уже ни в чем не упрекали друг друга и, наконец, одновременно остановились и взглянули на небо. Там, высоко-высоко над Землей, все явственнее проступала сквозь круговерть снежных хлопьев знакомая обшарпанная дверь Васиной каморки. Дверь, за которой нет ни ванны, ни диванчиков с музыкой, но за которой мы все были «лампочками», пусть даже и в ботинках на босу ногу. Ее створки были открыты. На пороге стоял Вася, махал нам рукой и кричал:

– С Новым Годом!

Хорошее настроение

На землю падали большие частые хлопья снега, тусклые лучи фонарей и прохожие.

Первые падали по причинам небесным.

Вторые – от лампочки.

Третьи – от хорошего настроения, которое им дарила ночь Старого Нового года. Девушки толкали в сугробы парней, парни – девушек. Все смеялись, помогая друг другу выбраться из сугробов, отряхивая с шубок снег, снова толкались и снова падали.

Мы с Васей тоже прекрасно отметили наступление Старого Нового Года.

Мы тоже падали…

Но не от толкания…

И не от лампочки…

Небесные причины тоже ни при чем.

Просто у нас тоже было хорошее настроение.

Интимное время года

Зимой ночи длинные-длинные, как ресницы у манекенщиц.

Снег – влажный, мягкий, как поцелуи.

Фонарики в медленном танце покачиваются…

И не только фонарики…

Подойдешь к какому-нибудь столбу, обнимешь и качаешься, качаешься, с ног до головы зацелованный снегом…

Или манекенщицами…

Зима – очень интимное время года!

Обращение к депутатам Рийгикогу в канун сочельника

Уважаемые господа депутаты!

Несмотря на обширную просветительскую работу, проводимую средствами массовой информации в части пропаганды и распространения оккультных знаний, до сих пор среди населения встречаются невежественные люди, так и не овладевшие элементарными приемами гаданий и предсказаний.

Прискорбно, но, судя по содержанию целого ряда принятых вами законодательных актов, таковые наличествуют и среди вас.

Сейчас, в канун Сочельника, когда все просвещенные люди будут плевать через плечо, забрасывать башмачки, смотреть в чашку с кофейной гущей и делать массу других полезных манипуляций, этот факт вызывает особую тревогу.

Мы все понимаем, что из-за обилия работы и недостатка времени, большинство решений принимается вами на авось – без привлечения экспертов, без длительных обсуждений. Но существует масса альтернативных методов прогнозирования – пользуйтесь ими!

Короче, я предлагаю:

1. Выделить из госбюджета средства на закупку башмачков, зеркал, дохлых кошек и прочих гадальных принадлежностей. Раздать все это депутатам с приложением подробных инструкций по использованию.

2. На следующем после Сочельника заседании Рийгикогу провести массовый опрос депутатов по результатам гадательной деятельности, чтобы составить четкую картину: какие, находящиеся у вас на рассмотрении законодательные акты пойдут нам на пользу, а от каких, как ныне водится, будет больше вреда.

В дальнейшем, если снова не будет времени для размышлений, принимать к рассмотрению на заседаниях Рийгикогу только те законопроекты, по которым проведено предварительное гадание.

3. Список депутатов, не использовавших ночь перед Рождеством для гадания, опубликовать во всех газетах, чтобы мы знали, кто из наших избранников выдает на-гора законопроекты, не имея представления о последствиях их внедрения.

Тьфу! Тьфу! Тьфу! Чур меня. Блажен всякий, кто прочтет и перепишет это послание десять раз.

Жду ответа, как соловей лета.

Василий.

Путь к дому

Каждому здравомыслящему человеку ясно, что если все время заворачивать налево, то вернешься в ту точку, от которой начал движение. Попросту говоря – домой.

Но всегда рядом с вами вдруг оказывается такой умник, который силой или слезами пытается убедить вас не ходить налево.

Поэтому до дома не всегда удается дойти вовремя.

Резервы экономии

Лобачевский^[56] первым заметил, что на горизонте рельсы сходятся. Два рельса превращаются в один, а поездам никакого вреда!

Он схватился за голову:

– Какие громадные резервы экономии! – и тут же создал свою теорию.

Лобачевский – гениальный теоретик!

А где вы, гении практики?

Альфа, Бета, Вася…

АСТРАЛ – тралмастер, т. е. специалист по тралам на рыболовных судах.

БРУСНИКА – Богиня Победы, увлекающаяся спортивной гимнастикой.

ВЫСКОЧКА – самое высокое место на болоте.

ГОРИЗОНТ – место для сжигания зонтов.

ДУРМАН – мужчина с придурью.

ЕДИНОДУШИЕ – большая общая баня с одним душем.

ЖИВОПИСЕЦ – человек, который быстро пугается.

ЗАЩЕЛКА – вид через щелку.

ИЗВЕСТЬ – то, во что обращается факт после его интерпретации в СМИ.

КУРСОР – куриный помет.

ЛУНАТИК – последствия пребывания лунохода на Луне.

МАСШТАБ – орган управления массами.

НАПОЛЕОН – одуванчик.

ОКОРОК – Глаз Судьбы.

ПОДПИСКА – «Памперс».

РАДИКАЛ – радиоактивные отходы.

СОСНА – манера голосования, характерная для большинства депутатов Думы.

ТРУТЕНЬ – тень трудящегося.

УДЕЛ – созерцание процесса работы.

ФАНТОМ – обожатель многотомных триллеров.

ХОРДА и ХОРЕК – выражения, характеризующие, соответственно, наличие или отсутствие хора на сцене.

ЦЕНТУРИЯ – Центр уринотерапии имени Г. Малахова.

ЦЕНТУРИОН – пациент вышеназванного центра.

ЧУЖАК – чукча из Парижа.

ШАРМАНКА – Анка не без шарма.

ЩИТОК – суп с капустой и заряженными аккумуляторами.

ЭКСТРАКТ – путь к коммунизму.

ЮНИОР (устар.) – юный пахарь.

ЯБЕДА – сам себе враг.

Сочинения Николеньки

Бульвар

Бульвар, изрезанный рекламой,

качался в смоге фонарей,

как вол,

ведомый на закланье,

в угоду дикости людей.

И так же разукрашен ярко,

и страх в расширенных глазах

пред алтарем,

где пышет жарко

костер на черных зеркалах.

Народ галдит и жаждет крови.

Шаман трясется над толпой.

Бульвар ревет…

Вол шею клонит

и метит вверх…

Клаксонов вой…

Смешавши пламя, смог и время

в крови закланного быка,

шаман Бульвару метит в темя,

бренча бессвязные слова.

Рев дикарей все ближе, громче…

Реклама пляшет на столбах…

Бульвар в безумном танце корчит

на потемневших зеркалах…

Возвращение

Над побережьем снова снег,

иветер

швыряет хлопья вверх.

Они летят

со скованной морозами планеты

к другим, еще не помнящим твой взгляд.

Не помнящим, как на щеке дрожала

слеза,

как обещала ждать,

как по причалу мокрому бежала,

пытаясь силой время удержать.

Не помнящим искусанные губы,

раскрытые, как будто в полусне.

Мы расставались, но над нами трубы

Осанну пели Солнцу и Весне.

Я поднимаю воротник бушлата.

Мне холодно.

Прошло так много лет.

Я знаю – ты ни в чем не виновата.

Земля остыла – вот и весь секрет.

Холод

Холод кругом.

Собачий холод.

Холод на улице, дома…

Везде.

Спит непротопленный, мерзнущий город.

Зябнут трамваи в предутреннем сне.

Хочется Светлого.

Хочется Лета.

Хочется Солнца,

Улыбок,

Тепла!

Землю раздетую

скрыла бесцветная,

непроходимая, склизкая мгла.

Люди сжимаются в черные точечки,

каждый тепло норовит удержать.

Молча встречаются.

Молча прощаются.

Холодно верить, и холодно ждать.

Зябко ссутулился клен у обочины,

голые ветки тихонько дрожат.

Окна твои крест-накрест заколочены,

холодно смотрят в раздевшийся сад.

Кони

Пенно-розовою вьюгой

плыли степью табуны.

Кони ластились к подругам,

были горды и сильны.

Днем ветра в их гривах пели.

Ночью пряталась Луна

от дождей.

Они летели

вровень с птицами…

Не смели

их неволить племена.

Вольно все и в дружбе жили:

кони, птицы, человек…

Было так…

Закон забыли,

люди плетками забили

тот наивный добрый век.

Пыль встает над степью кругом.

Кровью воинов пьяны,

зло хрипя,

давя друг друга,

кони в страхе скалят зубы,

громко воющие трубы

гонят в сечу табуны.

Колдуны

«Просто, я работаю волшебником»

Слова из песни

«Народ и партия – едины»

Лозунг доперестроечных времен

В простых бетонных N-этажках

живут простые колдуны,

кальсоны носят на подтяжках

и фирмы «Балтика» штаны.

С утра, наевшись чая с хлебом,

садятся в простенький трамвай.

Потом летят под серым небом

к себе на службу (нет, не в рай).

На службе служат, варят, лужат,

угля и стали выдают…

Потом —

трамвай, остывший ужин

и обетонненый уют.

Так день за днем

проходят годы.

И за такое колдовство

гордится партия народом

и славит с ним свое родство!

Сопьюсь я

Сопьюсь я, рано или поздно,

склонится верба надо мной,

а мир пугающе не познан,

а шар все крутится земной.

Грохочут будни пятилеток,

горит мартеновская печь.

Мой школьный друг, мой однолеток,

на старый мир вздымает меч.

Парторги планами набиты,

от обязательств пухнут рты.

Ильич из золота отлитый

им щурит глазки с высоты.

Лишь я, отсталый, как колхозы,

не возопил: «Вперед, друзья!»

Быть может, жизнь напрасно прожил…

Быть может, просто спился зря…

Звездочка на ниточке

Звездочка на ниточке

качалась в облаках.

Я вставал на цыпочки

и тянулся…

Ах,

не достать мне звездочку,

ниточка крепка.

Выпью-ка я водочки,

закажу пивка.

Острокрылой птичкою

в небо поднимусь,

перережу ниточку

и дождем прольюсь.

Звездочку на ниточке

у твоих ворот

положу на ситечко,

чтобы сохла.

Вот…

Ветер

Ветер жестью стучал,

на весь двор скрежетал,

оторвавши кусок от карниза,

листья клена считал

и как дьяк причитал,

подбираясь к красавице снизу.

Вмиг подол ей задрал,

заскулил, задрожал

и отпрянул, боясь, видно, взбучки,

два листочка сорвал,

пять минут поиграл

и отдал их красавице в ручки.

Но она их стряхнула

с улыбкой в траву —

для игры плата слишком большая.

Шляпку ниже пригнула,

и он взмыл в синеву,

стартовав с ее тульего края.

Усталость

Казалось, гимны несли нас в выси,

казалось, страсти кипели в нас

и рассекали по биссектрисам

углы сомнений в ложбинках глаз…

И наполнялись бокалы солнцем…

И пели трубы,

и губы жгли…

И в нашем доме о двух оконцах

я строил залы на полземли…

Сплетал из снов и видений крылья,

чтоб вознести вас на пьедестал…

Все обернулось тоской и пылью:

Вы – равнодушны, а я – устал.

Устали трубы.

Устали губы.

Погас в бокале брильянт вина.

Над пепелищем летают клубы

фантасмагорий былого сна.

Смешно и глупо в воздушных залах

под пьедесталы ломать паркет.

Вы родились уже усталой,

Вам чужды крылья и мой сонет.

Волны красоты

Вновь в окно холодный ветер

ветками стучит

Голый месяц рог свой свесил,

лужи серебрит.

Стынет в печке зола.

Позабудь о делах,

сядь ко мне поближе, рядом,

милая моя.

Не печалься, что на свете

мало теплых дней,

что большими стали дети,

а виски светлей.

Разве это беда?

Разве старят года?

Ну а то, что люди мелют –

это ерунда.

С каждым годом ты прекрасней,

ласковей, добрей.

Лучший день – не день вчерашний.

Твердо в это верь.

Если смелы мечты,

если мысли чисты,

то весь мир огромный – волны

нежной красоты.

Пусть в окно холодный ветер

ветками стучит.

Ни одна беда на свете

нас не разлучит.

Стынет в печке зола.

Позабудь о делах,

сядь ко мне поближе, рядом,

милая моя.

Апрель в Сочи

От отчаянья

выпил чаю я

и пошел, головой качая,

на причал,

в королевство чаек.

Там они надо тобой кружили,

хохотали и ворожили

Ты назвала их хохот пеньем,

угостила нас всех печеньем,

и я стал твоей новой тенью.

А потом были дни и ночи

между делом и между прочим.

И о чем-то мы говорили

и чужой керосин палили

И стояла над миром осень

Это было в апреле, в Сочи…

Честь и бюсты

Жизнь – она, мой друг Горацио,

Из сплошных ассоциаций

И намеков состоит.

Скажем – честь. Она велит

Браться сходу за мушкет:

– Бах-х! Бах-х! Бах-х! – И спора нет!

Честность – дочь горячей чести,

Но уже без генов мести.

Слово «чествовать» – хвалить,

Славословить, бюсты лить…

Ну, а бюсты…

Бюсты пусты.

Бронза сверху или медь,

Их удел – удел капусты:

Осень ждать и зеленеть…

Медитация в пустом доме

В камине тлеют головешки.

Сползают тени вдоль портьер

и заползают вперемешку

с моими мыслями на дверь.

Сосредоточившись на двери,

я медитирую.

Мой бюст

летает в сумраке портьерном.

Дом одинок, и вечер пуст.

Ночь, улица, фонарь…

И фонарей, и улиц —

во как!

И две аптеки за углом!!!

А мне все так же одиноко,

как будто вновь

с тобой

вдвоем.

Со скуки

Прощайте утки, гуси, куры…

И ты прощай, любимый хряк.

Мне скучно.

Все соседки – дуры.

Я поднимаю красный стяг!

Пусть наш бычок слегка позлится.

Пусть помычит, грозя врагу.

Мне надоело здесь коптиться —

я с флагом в поле побегу.

Махну направо

и налево.

Вперед махну.

Махну назад.

Вставай, страна!

Пойдем на дело!!

Дрожи, презренный демократ!!!

Поражение

Мы в ссоре вновь.

Твои слова

полны бесплотных осуждений.

Они глупы…

Ты не права…

Я докажу…

Но голова

уже касается коленей

твоих безумно-стройных ног…

Я побежден…

Прости им Бог!

Труба

Труба красавца теплохода

ему верна лишь,

как раба.

В любых портах, в любых походах,

во дни торжеств и при невзгодах -

где теплоход – там и труба.

Он – белоснежен.

Она – в саже.

Он мчит вперед.

Она ревет

Мне как-то странно было даже —

что ж он ей шею не свернет?

Но, я подрос, окончил КВИМУ.^[57]

От старых дум нет и следа.

Я знаю: тот красавец сильный

лишь потому, что с ним – труба!

Воспоминания

Воспоминания, воспоминания.

Лист пожелтелый лениво кружится.

Дождь барабанит по лысым камням

и пузырит на перроне лужицы.

Кем-то забытый дрожит черный песик —

шкура обвисла и лезет клочьями.

Жалобно поезд гудит, словно просит:

встать и обсохнуть от мокрой осени.

Строчка вагонов за городом тает,

мерно отстукивая расстояния.

Тихо дождинка с окошка стекает.

Воспоминания, воспоминания …

Полнолунье

Ночью странной,

ночью лунной,

выбив локтем витражи,

прыгну в сад.

Тропой пурпурной

убегу от сытой лжи.

Лунный свет,

скользя наклонно,

тронет влажный дым осин

и прольется вниз

со звоном,

теплым ветром уносим.

Простерев над садом крылья,

я вольюсь в его струи,

Лунным светом,

Лунной пылью

лягу в волосы твои,

отражусь в зрачках зеленых,

повторяясь в зеркалах,

ворох лет, бездумных, сонных,

обращу в безгласый прах.

Ты поднимешь руки-крылья,

отряхнешь вериги слов,

недоверия, бессилья, и. .

над кромкою лесов,

над бескрайним Океаном,

над заснувшею Землей

мы торжественно и плавно

полетим к звезде иной.

Мальчик хочет

Поезд мчался на Питер. В соседнем купе уже в сотый раз мальчик просился в Тамбов. Голова раскалывалась от выпитой с приятелями на перроне плохой водки, от спертого воздуха плацкартного вагона и от мальчика, который хочет в Тамбов. Я вышел в тамбур, закурил… Лязг вагонных колес, мелькание желтых огней за стеклом вагонной двери, вкупе с набившей оскомину мелодией, головной болью, желанием опохмелиться и привели к созданию прилагаемого ниже…

Исчез Тамбов. Летит на Питер поезд,

гудком охрипшим время разодрав.

Колеса бьют по рельсам: «Скорость. Скорость!»

Душа кричит: «Гуд бай, гуд бай, май лав!»

Багряный ветер не осушит слезы,

не охладит мою больную грудь,

не повернет к Тамбову паровоза —

ни колесо, ни рельсы не загнуть.

О, как осилить расставанья муки?

Как воспарить в сонм дремлющих светил?

Любовь моя, к тебе тяну я руки:

– Где ты сейчас? Где утренний кефир?

По сторонам несутся ввысь перроны,

мешаясь с пеной желтой полутьмы.

Я весь в огне трясусь между вагонов,

смотрю в их зев, а снизу – смотришь ты.

В руках кефир. В глазах – сплошная мука.

В просвете ног мелькают тени шпал.

«Вот до чего доводит нас разлука», —

подумал я, икнул и зарыдал.

Спринтеры

Им в груди ветер дул попутный.

Они бежали к цели задом

по прелой скатерти лоскутной,

прошитой времени снарядом.

Сияла цель им в отраженьях

набухших влагой облаков,

как обещанье воскресенья

монет на поле Дураков.

О складки пятки спотыкались.

Колени двигались не в лад.

Виновных тени отсекались,

а все когда переругались,

к чему, забыли, зарекались

со старта пятиться назад.

Не так ли мы сквозь катаклизмы

идем «вперед» – к капитализму?

Метель

Метель…

Под самый Новый год.

Снег жгучий, как шрапнель,

с боков и снизу в лица бьет.

Метель метет,

метель.

Метель…

Уходит в память день.

Спадает встреч волна.

Скользит в былое год, как тень

от будущего сна.

Мельканье звезд, огней, машин…

Обрывки чьих-то фраз…

Метель из порванных седин

опутывает нас.

На миг затихла и…

швырнув

из тьмы в грядущий год,

захохотала, повернув

в анфас беззубый рот.

Моя Любовь

Моя Любовь к тебе древнее Рима!

Древнее звезд,

парящих в вышине

на тонких крыльях ангелов незримых.

Я знал о Ней еще в предвечном сне!

Когда весь мир был сжат в одно мгновенье,

когда лепились замыслы светил,

Господь в мое земное воплощенье

Ее углем меж ребер положил!

И вот, творя судеб предназначенье,

мы встретились.

Но ты не хочешь внять,

что со времен библейского творенья

на нашей встрече – Божия печать!

Герберы

Герберы на праздничном столе

среди рюмок, пива и закусок

одиноки, словно «Шевроле»

где-нибудь в селении за Тарусой.

Нереалистичны.

Невпопад.

Диссонанс капусте и селедке.

Кто их подарил?

Какой фанат?

Они стоят – три бутылки водки!

Над столом висит сивушный чад,

гости перепили, переели…

Где-то на окраине слышен мат.

Кто-то под столом скатерку стелет…

Герберы на праздничном столе…

Одиноки, словно звезды в небе…

Бросьте их владельцу «Шевроле».

Пусть к себе, в Париж, за водкой едет!

Крушение империи

В империи пошел сплошной разлад!

Опять свободу просят готы.

Варяги сели на швертботы,

рванули к грекам.

А Гийом

провозгласил себя царем

над всеми турками.

Втроем:

Луцилий, Марк и Диомид

достали где-то динамит

и трон рванули.

Крики, брань…

Гийома выслали в Сызрань,

он осознал все, слезы льет…

Луцилий в спешке дело шьет

на Диомида.

Марк – крутой,

торгует в Персии икрой.

Болтают всякое в народе:

когда-то все о недороде,

да об удоях молока…

Теперь такая мелкота

уж не волнует.

Весь народ

на баррикадах пиво пьет.

Народу – зрелищ подавай,

а там хоть Рим распродавай.

О чем я тут? Ах, о развале…

Кто у нас шефом на вокзале?

Кто за собой всех поведет

и хлеба даст, и штоф нальет?

И на кого искать управу?

Да я и сам не знаю, право…

Ильич – так тот таскал бревно,

а нам, татарам, все равно.

Залп Авроры

Аврора жахнула средь ночи холостыми.

Завыли псы.

Перекрестился поп.

Бегут года, а эхо все не стынет,

и президент с экрана морщит лоб.

– Вперед, друзья, шеренгой в ногу!

Конец войне и нищете!

Голодным – хлеб! Земля – народу! —

вещал Ильич с броневика толпе.

И верил сам…

А может, и не верил

или забыл о том, что говорил.

Толпа – ничто. Ведь главное – Идея!

О ней он думал. Только ею жил.

И за Идею снова отобрали

у наших дедов землю, мир и хлеб.

И продолжались вечные баталии,

и кровь текла на жертвенник побед.

Сейчас идеи выброшены.

К Богу

уж третий вождь почтенье показал.

Шеренги сбиты, и толпой, не в ногу,

мы все пришли на рыночный вокзал…

Движение

Движение по спирали…

Движение по прямой…

По шумной магистрали…

По ломанной кривой…

Движение – шаг навстречу…

Движение – шаг назад…

Движение беспечно,

бесцельно, наугад…

Твоей руки движение

и следом – твоих глаз…

Движение – воздвижение…

Движение – экстаз.

Движение ветра в полдень…

Движение планет…

Луны в прозрачной колбе…

Твоих ни «да», ни «нет»…

Движение – сомнение

в попытках все понять…

Как праздник искушения,

который надо ждать…

В заснеженной постели

с утра метет метель…

Движение к долгой цели

оправдывает цель.

Часть и целое

Часть – это целое, но

без кусочка,

как, например, джентльмен

без платочка

или как лес

без лесного уюта,

или – десантник

без парашюта.

Может кусочек и мал, и невзрачен,

может лишь точкой одной обозначен,

но

без его долевого участья,

целое вечно останется

частью.

Пожарище

Клубы дыма, запах гари,

перемешанной с золой,

над завьюженною далью,

над упавшею звездой,

над моими письменами,

над звонками в Никуда,

над прощания цунами,

над твоим «ни Нет, ни Да»,

над бескрылою надеждой,

над ленивою водой,

над мечтой, что стала прежней…

Дым и гарь над всей Землей.

Сон в духе ретро

Ты заблудилась.

Но в пространстве

возникла связь былых времен.

Так, пригласить тебя на танцы

позволил мне мой странный сон.

Кружась в огромном белом зале,

ловя улыбки в зеркалах,

мы были первыми на бале,

повсюду слыша:

– Ах, ах, ах!

– Ах, как она прекрасна, право!

– Какой галантный кавалер!

– Какие па!

– Ах, браво! браво!

– Вот где изящности пример!

Король предложил тебе руку,

но ты сказала тихо:

– Нет, —

и обрекла его на муку

от сладких грез на сотни лет.

Потом заря гасила свечи.

Звенели звезды в унисон.

Ты говорила:

– Время лечит.

Ты клала руки мне на плечи

и, не назначив новой встречи,

грустя, покинула мой сон.

В ночи

И этот сон,

и эта ночь,

и это лето…

И шорох листьев в унисон

с дыханьем ветра…

И море темное – глаза…

И в лунном свете – губы…

– Люб-лю, – я тихо прошептал.

И вверх взметнули трубы

каскад кадансов,

песен,

фуг!

К Земле склонились звезды…

Я ждал…

Вы молвили:

– Мой друг,

есть баксы – все возможно.

Я был богат – богаче нет.

Но трубы замолчали.

Я дал Вам тысячу монет,

потом завел в ночи мопед

и укатил в печали.

Дым

Пугая дымом комаров,

кружащих роем в балагане,

вы не заметили Богов

над золочеными главами

бездарных бонз в тени оконцев.

Вам, не привыкшим к свету солнца,

светлее было в темноте

и многолюднее в пустыне.

Быть первым – значит быть в хвосте, —

так вас учили, и поныне

вы продолжаете страдать

от кашля, насморка, простуды…

И, не листая Книги Судеб,

беретесь судьбы толковать.

Нет, катаклизмов здесь не будет.

Никто не будет пировать,

и вами изгнанный Левит

ваш балаганчик не спалит.

Кто вас осудит?

Кто простит?

Дым все

кружит,

кружит,

кружит.

З-З-З-З-З-З-З-З-З-З…

Зажжен закат зеркальных залов

за занавесками зари.

За запределием забавы

зажжен закат.

Закат зажгли…

Звенят забытых звонниц звоны,

зовут законченных зевак

забить законами законы,

зарыть зубатый зебру-знак…

Зовут завесить заграницы…

Звонарь запоры заказал…

Земля забыла закруглиться.

Звучит запевом зов «Зарницы».

Зажжен закат. Заполнен зал…

Гербарий

Я подарю тебе гербарий

давно засохнувших надежд,

чтоб, несмотря на запах гари,

презрев ухмылочки невежд,

ты по-крестьянски улыбнулась

моей наивности.

Потом

слегка взгрустнула, что не сталось

войти нам в тот прозрачный дом

сплошь алогичного пространства,

где невозможно утаить

текущих слов непостоянство,

запутав тонкую их нить;

где сны от яви не закрыты;

где ложь не прячется в углах;

где овцы – целы, волки – сыты,

и свет в огромных зеркалах,

не преломляясь, побеждает

черед прилипчивых теней;

где в длинных комнатах летает

пух прошлогодних тополей…

Обитель постоянства

Стремясь разрушить мир пространства,

что ограничено окном,

сломить обитель постоянства —

наш поседевший старый дом,

сорвался с туч огромный ветер,

поднял над крышею крыло,

ударил грудью, словно кречет,

о запотевшее стекло,

миг отступил,

собрался с силой,

ударил снова и…

затих.

А я сижу у печки милой.

Ладони грею.

Пью текилу

и сочиняю этот стих.

Прощай, Бетонная Долина…

Прощай, Бетонная Долина.

Увы, настал и мой черед.

Та голова была повинна,

что знала мысли наперед.

Она пророчила безумье

и на пути моем легла,

спеша воспеть бессмертье мумий…

Я ухожу.

Не помни зла.

Прощай и ты, лукавый Бонза,

мне твой оскал давно претит,

и пусть сияет твоя бронза

другим, не сбившимся с Пути.

Я ухожу своей дорогой,

не заповеданной тобой.

Не плюй проклятия с порога,

храни сынов своих покой.

И пусть все будет, как и было.

И пусть растет меж плит трава…

Я ухожу.

Чадит кадило.

Трещат в предбаннике дрова.

В Саду Мечты

В саду Мечты

от суеты

я укрывался, но простыл,

когда взбирался вверх по склону.

Чихнул и сладких грез корону

на серый камень уронил.

Как будто мячик с высоты

она запрыгала.

Со стоном

склонились долу лавров кроны

в саду Мечты.

Пожухли травы и цветы.

Вдоль тропок черные кресты

поднялись ввысь из тьмы бездонной…

Зачем же так бесцеремонно

передо мной явилась Ты

в саду Мечты?

Туман

Туман лежал на парапете

без форм и, в общем-то, без дум

(на этой сумрачной планете

все так лежат).

Далекий шум

гвоздем пробил пространство теней

и стих, упершись в парапет,

сраженный царством вечной лени,

туманных чувств, туманных бед…

Туман над ним слегка сгустился

и, не скорбя, похоронил…

Вот так и я к тебе стремился,

неся свой крест,

но заблудился,

крест уронил и…

вновь запил.

Одиночество

Снова август клонит ветви

затянувшимся дождем.

Снова тучи гонит ветер,

застилая окоем

Дом пустой,

насквозь промокший

одиночеством пропах.

Тенью сумрачной, продрогшей

время прячется в углах.

Капля, сонная стекает

с запыленного стекла.

Все прошло.

Все увядает.

Не найти нигде тепла.

Туманная секстина

Твои глаза всегда туманны,

а речи длинны и пусты.

Ни правды нет в них, ни обмана,

как не обманчивы листы

в лоточке принтера.

И странно

в них спит всеядность пустоты.

Или безумье чистоты?

Когда желания туманны,

когда и ждать, и верить странно,

а руки дарящей пусты,

что могут ждать в лотке листы?

Сожженья? Истины? Обмана?

Но ждут ли истин и обмана

снега – синоним чистоты?

Укрывши осени листы

они бесцветны и туманны,

безмерно холодны, пусты…

Живут без жизни…

Право, странно…

И слушать вновь тебя мне странно.

Уж лучше пить вино обмана.

Бокалы глупы, коль пусты.

От их безвинной (!) чистоты

любые истины туманны,

и снег ложится на мечты…

В лоточке принтера листы

всегда готовы, как ни странно,

принять слова.

Пусть те туманны,

полны холодного обмана,

но по законам чистоты

листы их примут, коль пусты.

Тот примет все, чьи сны пусты,

чьи дни похожи на листы

в лоточке…

Жажда чистоты

тебя влечет,

но, как ни странно,

в ней правды меньше, чем обмана.

Твои глаза всегда туманны…

Трепанация черепа

Чугунный свет чужих подъездов…

Известка стен в крови надрезов…

Пыль,

мусор,

липких глаз тоска…

Флакон «Тройного».

Лба доска

скрипит и мнет в мозгу извилины

своим катком.

Все мысли спилены…

Другу Джину

Не лезь в бутыль, умерь апломб.

Она, зеленая, обманет -

ударишь в донышко челом,

а кто-то сверху пробку вставит.

Ты будешь биться и стенать,

лизать стекло, молить прощенья,

а он пришлепает печать,

и сдаст в ломбард без сожаленья.

Мне будет очень не хватать

твоих лиловых глаз свеченья.

Я приглашу гетер рыдать,

просить у времени забвенья

и буду в трауре сто лет…

Но если слезы выжгут пробку,

то ты, едва увидев свет,

со страха влезешь в чью-то глотку!

Не лезь в бутыль, умерь апломб…

Штопор

Вонзая штопор в Океан,

ловлю расплавленные звезды

и нанизаю их на воздух,

чтоб вечно быть светилам там,

глядящим внутрь иным мирам…

Чтоб опостылевший бедлам —

бардак бесчисленных компаний,

визг перевыборных собраний

смел в бездну вечный Океан…

Ловите Свет, пришедший к вам,

открывший двери всем ветрам…

Но штопор не для целований!

Сон убитого красноармейца

Курился утренний туман

над головой у Дерибасса.

Я плыл в тумане, в меру пьян,

слегка над миром наклоняся.

Вы были трезвы и прямы

как дерибассовские ноги

и показались мне странны

своим отличием от многих.

Пустив вдогонку быстрый взгляд,

я глаз прикрыл, пытаясь вспомнить:

чем примечателен ваш зад?

И вдруг —

Труба!

Буденный!

Кони!!!

Ожог клинка.

Степной ковыль.

Все это было,

было,

было…

С копыт сбивая грязь и пыль,

над головой моей кадриль

плясала пьяная кобыла!

– Оставь меня!!!

В рассветной мгле

убитый конь крыло расправил.

Я над Землей плыву в седле,

слегка склонясь, хмельной, как все,

туда, где сон меня оставил.

Шаман и бичи

Кража

Прелых листьев дурман

да сухая трава —

вот и все, что осталось от лета.

В голом городе бродит

колдун иль шаман

с головой голубой, как планета.

Мерно лепится вязь

его тихих речей

о каких-то невиданных дивах…

То трясясь, то крестясь

сзади двое бичей

у прохожих канючат на пиво.

Дашь монету – пропьют,

а не дашь – отберут

у какого-нибудь пацаненка…

В его вязи уют,

он давно уж не тут,

хоть граница прозрачна и тонка.

Его ауры свет

в его темных глазах

негасим, как в предвечности логос…

У бичей денег нет,

и в глазах только страх

да желанье согреться немного.

Они жадно глядят

на цветной амулет,

на расшитую бисером тогу…

Его мысли, паря

в сферах дальних планет,

подобрались к блаженства чертогу.

Просияв, рядом с Чичей,*

застыл недвижим…

Тут бичи потянули за тогу,

с плеч сорвали. Пугливо

икнули:

– Ой, блин! -

увидав пятиглазого бога,

и – к ломбарду прямою дорогой!

Месть Чичи

Бичи летели ошалело

над раскаленной мостовой

к ломбарду. Сзади неумело

бежал сам Чича, то и дело

грозя десницею златой.

Вокруг все тихо и спокойно —

трамваи тянутся, дома

стоят вдоль улицы нестройно,

прохожих тьма, но все пристойно,

как будто все сошли с ума.

Старик ломбардщик принял тогу,

сказал, что должен оценить.

Моргнул, увидев очи бога,

(Эх, перебрал вчерась я много…)

Моргнул еще, прикрикнул:

– Цить!

Бичам велел ждать долг в прихожей.

Спустился в бар, «Мицне» налил,

но так при этом скорчил рожу,

как будто взял залог негожий

иль отродясь вина не пил.

Сам Чича был обескуражен

и, поместив бичей в карман,

встал у дверей заместо стражи.

(Хоть в мире должности нет гаже,

чем сторожить чужой чулан).

Часы пробили полночь. Пьяный

ломбардщик с тогой входит в дом.

Гроза бессмертных, Чича, рьяно

со всех углов и из чулана

в него небесный мечет гром.

Дымят тяжелые портьеры.

В огне трещит ломбардный стол.

Повсюду острый запах серы,

и гарь, и чад превыше меры…

Ломбардщик спит, упав на пол.

Бичи в кармане, задыхаясь,

прогрызли дырку и – бежать,

на змей и гадов натыкаясь,

о чьи-то кости спотыкаясь

и поминутно зарекаясь

отныне тоги воровать.

Обращение

Опять дурман, трава сухая…

Опять шаман, сплетая вязь,

бормочет что-то и вздыхает,

в расшитой тоге хоронясь

от ветра мокрого и снега.

Левее – рваные бичи.

Ломбардщик им за пивом сбегал

и чуть сердешных подлечил.

Поддав, они глядят на тогу:

– Ну, не видали отродясь!

Шаман, чудак, позволь потрогать,

нельзя ведь жить загородясь

от мира этакой расшивой.

Хоть ты умнее, коль плешивый,

но не сердись, дадим совет:

блажен кто пьет, кто трезвый – нет.

Кончай летать к чужим планетам —

там не отыщешь жизни суть.

Пусть мы разуты и раздеты,

но мы нашли к блаженству путь.

Шаман, прервав беседу с богом,

оборотил свой взор к бичам…

Они, как пасынки природы,

с восторгом пялились на тогу…

Он взял бутыль, поднес к губам,

глотнул… Немного подождал…

Глотнул еще и так сказал:

– Постигну весь ваш мир до дна

и коль найду, что от вина

к блаженству тянется стезя,

я тогу вам отдам, друзья.

И выпил все.

С тех пор шаман

без тоги,

бос

и вечно пьян.

*Чича – экзотический божок не имеющий аналогов ни в одной из существующих религий

Детский вопрос

Голубеет наше небо.

Лютик розовеет.

То ли быль, а то ли небыль…

Верить иль не верить?

Стали дяди голубеть,

розоветь мадамы…

Так легко и отупеть:

где отцы, где мамы?

Скользкая дорожка

Я встал на скользкую дорожку.

Я поскользнулся и упал.

Никто не ставил мне подножки…

Никто с налета не толкал…

И не штормило.

И навстречу

не выбегал мне черный кот…

И не палила ведьма свечи…

А просто дворник в этот вечер

забыл песком посыпать лед.

Прийди…

Приди, приди, приди, приди ко мне

Шагни через порог как в сказке доброй

Мы друг без друга жить устали оба

Приди, приди, приди, приди ко мне

Приди, приди, приди, приди ко мне

Забудь молвы пустые пересуды

Не на Земле влюбленным дарят судьбы

И судьи их не ходят по Земле

Приди, приди, приди, приди ко мне

Дверь распахнув, я встану на колени

И прикоснусь губами к твоей тени

Приди, приди, приди, приди ко мне

Приди, приди, приди, приди ко мне

Реквием ушедшему лету

Снова кружится в садах листопад.

Осень – реквием ушедшему лету.

В мелких лужицах звенят невпопад

Капли полные осеннего света.

Разливается их звон огневой

По прозрачной тополиной аллее.

Не спеши от них укрыться – постой,

Не скорбя и ни о чем не жалея.

Пусть уносит осень лета тепло,

Пусть летят на юг озябшие птицы.

Все проходит, но на сердце светло,

Как светлы вокруг знакомые лица.

Осень делает нас каплю добрей,

Грусть ее всегда легка и прозрачна.

Словно краски тополиных аллей,

Наша жизнь прекрасно неоднозначна.

Ах, какой в саду кружит листопад!

Осень – реквием ушедшему лету.

В мелких лужицах звенят невпопад

Капли полные осеннего света.

Не говори «прощай»

Не говори «прощай» нигде и никогда,

И не смотри в глаза мне с безнадегой.

Не расстаются люди навсегда,

Не убегают в никуда дороги.

За каждым поворотом брезжит свет

За каждым километром – даль без края.

Нет тупиков, и тьмы кромешной нет.

Не может ад существовать без рая!

И пусть не в силах мы предугадать,

Какие нам готовят судьи судьбы,

Ты не спеши рубашки ворот рвать –

Мы встретимся,

И воскресенье – будет!

Примечания

1

Мыза Карьякюла – дворянская усадьба на севере Эстонии недалеко от Таллина. В первой половине XVIII века принадлежала по очереди Ф. М. Апраксину, Н. Ф. Головину и Абраму Ганнибалу. После Ганнибала меняла своих владельцев очень часто – ими были фон Глены, фон Гернеты, Пиллар фон Пильхау, фон Коскюлль, фон Краузы и многие другие именитые эстонцы, почему-то выдававшие себя за немцев.

(обратно)

2

Название города Ревель было заимствовано из шведского языка после присоединения Эстонии к Российской империи. Оно просуществовало до момента развала империи в результате октябрьского переворота. Современное название Таллин происходит от слов «taani linn» («датский город» в переводе с эстонского).

(обратно)

3

(обратно)

4

Отрывок из стихотворения А. С. Пушкина «И.И. Пущину».

(обратно)

5

Впервые название Колывань встречается в сочинении арабского географа Аль-Идриси «Книга Рожера», написанном в 1154 году. В официальных документах Русского царства современный Таллин так назывался вплоть до начала XVIII века.

(обратно)

6

Каннелью в Саратове раньше гусли называли, а гусляров – канальями.

(обратно)

7

Калевипоэг – в эстонской мифологии богатырь-великан, сын богатыря Калева.

(обратно)

8

Ванемуйне – легендарный песнопевец, вещавший легенды и предания под звуки каннели, персонаж эпоса «Калевипоэг»

(обратно)

9

Согласно эстонскому эпосу, холм Тоомпеа – это гигантское надгробие на могиле легендарного великана Калева. Замок был построен на отвесном склоне холма в XIII–XIV веках. Сегодня в нем располагается Парламент Эстонской Республики – Рийгикогу.

(обратно)

10

Ученые до сих пор ведут споры о том, в честь кого названа церковь Олевисте, установленная на том месте, где играла Оля в вист: самой княжны или ее поклонника? Подлинное имя поклонника за давностью лет забыто (ходят слухи, что им был Петька, но слухи к делу не пришьешь). Время сохранило лишь то, что он был Олин поклонник – Олев, как его окрестили соотносительно с объектом поклонения. Мне кажется, этот спор не носит принципиального характера: и княжна и ее поклонник – оба были людьми святыми и богобоязненными.

(обратно)

11

Улица в старом городе, ведёт от площади Лосс, к башне Пикк Ялг, за которой переходит в улицу Пикк. Связывает верхнюю, рыцарско-дворянскую часть города с нижней, купеческо-бюргерской.

(обратно)

12

Пешеходная улица в старом городе, соединяющая улицы Ратаскаэву, Нигулисте, Рюйтли c Пикк-Ялг, и выходящая в Сад датского короля на Вышгороде.

(обратно)

13

Одна из красивейших улиц старого Таллина. Вене в переводе с эстонского означает Русская.

(обратно)

14

Здравствуй (эст.).

(обратно)

15

Природная минеральная вода из местечка Вярска на юго-востоке Эстонии.

(обратно)

16

В Эстонии существует закон, согласно которому с 2007 года школы с русским языком обучения обязаны поэтапно вводить преподавание школьных предметов на эстонском языке.

(обратно)

17

Серый паспорт или паспорт иностранца – документ удостоверяющий личность тех жителей Эстонии, которым, после выхода страны из СССР не было дано эстонское гражданство (либо по тому, что их предки не являлись гражданами довоенной Эстонии, либо по тому, что они не являются этническими эстонцами).

На основании приказа министра внутренних дел СССР в конце марта 1949 года из Эстонии в Сибирь в «теплушках» и вагонах для перевозки скота принудительно отправили 20 713 человек, около 80 % которых составляли женщины и дети. В Эстонии ее называют «великой мартовской депортацией», так как она была еще более масштабной, чем депортация в июне 1940 года, когда в соответствии с директивой НКВД СССР из страны было выслано в Сибирь около 10000 человек.

(обратно)

18

Мууга – дачный район недалеко от Таллина.

(обратно)

19

Мама (эст.)

(обратно)

20

Некоторые мои знакомые потом говорили, что учитывая те мытарства, которые приходиться испытывать всякому негражданину, вынужденному иметь дело с Департаментом гражданства и миграции, гуманнее было бы поместить Марта Рожка в лагерь для интернированных. Но я полагаю, что такие поблажки противоречат всей логике нашей жизни.

(обратно)

21

Что случилось, Март? Что случилось? (эст.)

(обратно)

22

Исамаалийтовцы – члены партии Исамаалийт (Союз Отечество)

(обратно)

23

Что (эст)

(обратно)

24

Насекомые (тараканы) (эст)

(обратно)

25

Положите порошок на место скопления насекомых (тараканов) (эст.)

(обратно)

26

Мульги-капсас – блюдо эстонской национальной кухни.

(обратно)

27

В 1943 году западнее Нарвы (в районе Синимяэ) немецкое командование построило глубокоэшелонированную оборонительную линию. Адольф Гитлер заявил нацистскому генералитету, что Нарва – это ворота в Германию и потребовал оборонять город до последнего солдата:

Затяжные бои продолжались с февраля по апрель 1944 года. Сюда были подтянуты интернациональные подразделения Waffen SS: в числе которых и 20-я (эстонская) дивизия SS, а также номерные эстонские полицейские батальоны.

Количество потерь в этих боях с обеих сторон на один километр фронта были рекордными для Второй мировой войны.

В наши дни на средства, собранные ветеранскими и общественными организациями Германии, Голландии, Канады, в Синимяэ построен мемориала легионерам Waffen SS. У подножия 10 метрового креста установлена мемориальная доска с надписью: "1944 Eesti kaitselahinguis langenud Kodumaa poegi molestab Eesti rahvas" (эст. 1944. Павшим защитникам Эстонии. Эстонский народ помнит сыновей Родины). Рядом лежат плиты из чёрного гранита в память о 20 эстонской дивизии SS и добровольцах из Бельгии и Голландии.

С господствующей ныне точки зрения легионеры СС боролись против повторной советской оккупации но, к сожалению, не справились с поставленной Гитлером задачей. То, что их борьба вела к продлению существования фашистского режима, продлению войны, продлению времени работы крематориев в концлагерях – не в счет. А если бы эти бравые парни победили, то Эстония потеряла бы всякую надежду на независимость, став частью третьего Рейха.

(обратно)

28

План «Ост» – план колонизации и германизации восточных территорий разрабатывался на основе расовой доктрины и концепции «жизненного пространства» под эгидой рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Планом предусматривалось принудительное выселение с оккупированных территорий до 75–85 процентов населения. Евреи, согласно плана, подлежали полному уничтожению. Также планировалось уничтожить 3,4 млн. поляков. Литовцев, эстонцев и латышей уничтожать не планировалось, так как в соответствии с критериями «нордического типа» они подходили для «онемечивания» или расового «обновления» (Umvolkung).

План был рассчитан на 30 лет. К его реализации предполагалось приступить после победы рейха в войне против СССР.

(обратно)

29

Альфонс Ребане – родился в1908 году в городе Валга, Эстония. В июне 1941 года возглавляемая им группа лесных братьев численностью 200 человек стала нападать на части Красной армии. Осенью 1941 года вступил добровольцем в войска Вермахта. Участвовал в боях на Восточном фронте. В марте 1943 года назначен командиром добровольческого 658-го Восточного батальона СС, который совершал карательные экспедиции против мирного населения в районе г. Кингисеппа, где были сожжены несколько деревень (Бабино, Хабалово, Чигиринка и др.) За успешные действия на Волховском фронте в 1944 году получил первый из эстонцев Рыцарский крест и единственный из эстонцев – так называемые Дубовые листья к Рыцарскому кресту. Воевал в 20-й дивизии СС, командуя 45-м полком, участвовал в битве под Нарвой. Закончил войну в чине оберштурмбанфюрера СС 09 мая 1945 года в Праге. С конца сороковых до середины пятидесятых годов находился на службе в Английской внешней разведке. В 1961 году переселился в Германию. Умер в 1976 году в г. Аугсбурге. 26.06. 1999 г. по инициативе и при материальной поддержке эстонского правительства прах Альфонса Ребане перезахоронен в Эстонии на кладбище Метсакальмисту. На могиле полковника Ребане установлен памятник из черного гранита – символ борца за свободу Эстонии. В 2004 году в посёлке Вийтна в западной Эстонии был установлен памятник Ребане. На памятнике заслуги Ребане перед нацистской Германией были отмечены выбитой надписью: «Кавалеру ордена Рыцарский крест с дубовыми листьями».

(обратно)

30

Гауптштурмфюрер Пауль Майтла командовал I батальоном 45 полка 20 эстонской дивизии SS. За мужество и героизм в боях под Нарвой был награжденным Рыцарским крестом и Железным крестом I класса, став четвертым и последним эстонцем, получившим от фюрера столь высокие награды.

(обратно)

31

Дерпт – немецкое название Тарту в период с середины XIII века до конца XIX.

(обратно)

32

В период немецкой оккупации с 1942 по 1944 годы шло массовое переименование улиц и площадей в эстонских городах. Ратушная площадь в Тарту называлась Адольф Гитлер платц.

(обратно)

33

(обратно)

34

Дорогой, как долго я тебя ждала… (эст.)

(обратно)

35

(обратно)

36

Взглянув же, Он (Христос) увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу; увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты, и сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, какое имела (Евангелие от Луки 21 2–4).

(обратно)

37

Строка из «Песни завистника» В. Высоцкого.

(обратно)

38

Март Лаар – бывший секретарь райкома комсомола в Тарту, бывший премьер-министр. Стоял у истоков создания консервативно-националистической партии Союз Отечества и долгое время был ее председателем. Ярый пропагандист разделения проживающих в Эстонии людей по признакам их происхождения. До сих пор родившееся в Эстонии люди разделены в части имеющихся у них прав на три группы: потомственные граждане, граждане по натурализации и апатриды.

(обратно)

39

Март Нутть – родился в 1962 году. Стоял у истоков создания консервативно-националистической партии Союз Отечества, бессменный член ее правления, идеолог Закона о гражданстве и Закона об иностранцах.

(обратно)

40

После выхода Эстонии из состава СССР от работников сферы обслуживания и торговых предприятий, не являющихся этническими эстонцами и не обучавшихся в общеобразовательных учреждениях с эстонским языком обучения потребовали сдачи экзаменов на знание эстонского языка. Помимо знаний языка, экзаменующиеся должны были продемонстрировать знания географии, природы и истории Эстонии, а так же биографий изображенных тогда на эстонских кронах деятелей культуры и науки. Этнические эстонцы имели право быть полными профанами во всех сферах знаний – от них не требовали сдачи экзаменов.

(обратно)

41

Карл Эрнст фон Баер – один из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, академик Петербургской академии наук, президент Русского энтомологического общества, один из основателей Русского географического общества. Карл фон Баер был изображён на банкноте достоинством в две эстонские кроны.

(обратно)

42

Якоб Хурт – пастор, член оргкомитета I Всеэстонского певческого праздника, президент Общества эстонских литераторов. Возглавлял массовое движение по сбору эстонских народных песен, легенд, преданий, поверий. Благодаря ему в Эстонии был создан один из богатейших фондов национального фольклора. Портрет Якоба Хурта находился на лицевой стороне банкноты достоинством 10 эстонских крон.

(обратно)

43

Суур-Мунамяги (в переводе с эстонского «Большаягора-яйцо») – самая высокая в Эстонии и Прибалтике гора высотой 318 метров. Расположена в уезде Вырумаа на холмистой возвышенности Хаанья.

(обратно)

44

Эмайыги – река в Эстонии. Длина – 218 км, площадь бассейна – 9 960 км1. Истекает из озера Пюхаярв и впадает в Чудское озеро.

(обратно)

45

Пей, дружище, пей… (Эст.)

(обратно)

46

После выхода Эстонии из состава СССР гражданство страны предоставлялось только тем лицам, чьи предки были гражданами Эстонии до 1940 года. Таким образом, потомки неграждан, даже рожденные в Эстонии во втором или третьем поколениях, автоматически становились в своей стране апатридами. В первые годы после обретения Эстонией независимости доля таких лиц составляла более 30 % от всего населения страны. С годами большинство апатридов приняло гражданство других стран или, пройдя процесс натурализации, – гражданство Эстонии. На 1 мая 2016 года по данным Estonia.eu число апатридов составляло 6,1 % от всего населения страны. С 1 января 2016 года дети лиц с неопределённым гражданством, родившиеся в Эстонии, получают эстонское гражданство с момента рождения.

(обратно)

47

Паспорт иностранца Эстонской Республики, как удостоверение личности резидента, имеющего статус негражданина Эстонии.

(обратно)

48

Требования о сдачи экзаменов на знание эстонского языка распространяется и на депутатов всех уровней, не являющихся этническими эстонцами и не имеющими диплома об окончании общеобразовательного учебного заведения с эстонским языком обучения.

(обратно)

49

Postimees – одна из самых популярных эстонских общественно-политических ежедневных газет.

(обратно)

50

Некоторые из моих знакомых утверждают, что у Антса в мозгах засел депутат парламента Март Нутть. Я категорически против такой трактовки – депутаты колобочком между пенечками не прыгают! Да, сходство улавливается, но мой Нутть симпатичнее!

(обратно)

51

Одно из основных направлений государственной программы интеграции – вытеснение русского языка из всех сфер общественной жизни (в первую очередь из образовательных учреждений).

(обратно)

52

– Ты что, снова по-русски можешь разговаривать? (Эст.)

(обратно)

53

– Чуть-чуть (Эст.)

(обратно)

54

Посольства (эст)

(обратно)

55

Парламент Эстонии.

(обратно)

56

Лобачевский Н. И. (1792–1856) – русский математик, создатель неэвклидовой геометрии. Он никогда не говорил о том, что параллельные прямые могут пересекаться. Кто приписал ему авторство столь шокирующего утверждения – неизвестно, но в науке XXI века, с пространствами, искривляющимися под действием сил гравитации, оно уже не кажется абсурдным.

(обратно)

57

КВИМУ – Калининградское высшее инженерное морское училище (в настоящее время Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота)

(обратно)

Оглавление

Пушкинская мозаика

  Эстонский предок Пушкина

  Нянино горе

  Пущинский колокольчик

  Чудное мгновение (о том, как рождались бессмертные строки)

  Излишняя горячность Кюхельбекера

Таллиннские истории

  Про эстонцев, русских и прочих шведов

  Коля, Вань и Колывань

  Ваня-умный, Коля и его бой

  Место, где Тома пела

  Княжна Ольга, Петька и песни царицы Тамары

  Народ Виру

  Ноги для холма

  Тома-сын и головы дракона

  Черноголовые

Из Эстонии с приветом

  Лекарство от проказы

  Петр Лаар и Март Рожок

    История первая: Как Март Рожок стал Мартом Лааром, а Петр Лаар – Петром Рожком

    История вторая: Как Март Рожок стал Петром Рожком, а Петр Лаар – Мартом Лааром, а может и наоборот

  Интеграция клизмой

  Сны Василия

  Astus neiu mooda metsa

  Очередь историческая пьеса

  Мухи научно – фантастическая пьеса

  Ставка на бабочку

Дневник флейтиста (поэма)

  07 сентября

  09 сентября

  10 сентября

  11 сентября

  11 сентября (вечер)

  13 сентября

  14 сентября

  15 сентября

  16 сентября

  17 сентября

  18 сентября

  19 сентября

  19 сентября (вечер)

  20 сентября

  21 сентября

  22 сентября

  23 сентября

  24 сентября

  25 сентября

  26 сентября

  27 сентября

  29 сентября

  30 сентября

  1 октября

  2 октября

  3 октября

  5 октября

  6 октября

  Ночь с 6 на 7 октября

  7 октября (5 часов утра)

  9 октября

  10 октября

  15 октября

  Послесловие

Василиада

  Серебряная туфелька с золотой пряжкой

  Не в деньгах счастье

  Пророчество

  Пижон

  Яблоко

  К вопросу о языке

  Иностранец

  Как Антс Нуття из мозгов вышиб

  Смелые люди

  Уважаемые Люди

  Белый пароход

  Полет в невесомости

  Время собирать камни

  Жены египетские

  Первая любовь

  Космонавт

  Черный четверг

  Третий Рим

  Не шевели Вселенную

  О пляжах и египетских пирамидах

  Дождь

  Улыбка Фортуны

  Лови момент

  Полет мысли

  Сказ про сглаз

  Рождественское настроение

  Свой дом

  Джингел белл

  С Новым годом!

  Хорошее настроение

  Интимное время года

  Обращение к депутатам Рийгикогу в канун сочельника

  Путь к дому

  Резервы экономии

  Альфа, Бета, Вася…

Сочинения Николеньки

  Бульвар

  Возвращение

  Холод

  Кони

  Колдуны

  Сопьюсь я

  Звездочка на ниточке

  Ветер

  Усталость

  Волны красоты

  Апрель в Сочи

  Честь и бюсты

  Медитация в пустом доме

  Ночь, улица, фонарь…

  Со скуки

  Поражение

  Труба

  Воспоминания

  Полнолунье

  Мальчик хочет

  Спринтеры

  Метель

  Моя Любовь

  Герберы

  Крушение империи

  Залп Авроры

  Движение

  Часть и целое

  Пожарище

  Сон в духе ретро

  В ночи

  Дым

  З-З-З-З-З-З-З-З-З-З…

  Гербарий

  Обитель постоянства

  Прощай, Бетонная Долина…

  В Саду Мечты

  Туман

  Одиночество

  Туманная секстина

  Трепанация черепа

  Другу Джину

  Штопор

  Сон убитого красноармейца

  Шаман и бичи

    Кража

    Месть Чичи

    Обращение

  Детский вопрос

  Скользкая дорожка

  Прийди…

  Реквием ушедшему лету

  Не говори «прощай»

*** Примечания ***