Перед грозой так пахнут розы [Андрей Бешлык] (fb2) читать онлайн

Мы не выбирали ни страну, где родимся,

ни народ, в котором родимся,

ни время, в котором родимся,

но выбираем одно:

быть людьми или нелюдями.

Павел, патриарх Сербский.

Пролог. 37 танков или начнём с конца.

Я не военный, не политик и даже не журналист. Я – сервисный инженер. Но даже это громко сказано. Фактически, я кабельщик и занимаюсь монтажом.

На планёрке сегодня утром шеф приказал пулей лететь 130 километров из миллионного Ростова в посёлок Тарасовский, не примечательный ничем, кроме того, что на трассе М4 «Дон» там расположена любимая чебуречная дальнобойщиков.

Такое бывает, когда клиент платит за срочность. Но в это утро понедельника произошёл исключительный случай, когда наш прижимистый директор согласился устроить нам аврал совершенно бесплатно.

Как нам рассказал по дороге водитель Серёга, что всегда в курсе всех офисных сплетен, в два часа пополудни там должны были состояться похороны полевого командира Луганского ополчения. Он умер в субботу от ран в местной районной больнице.

Когда мы приехали на кладбище, народу было уже полно. Телевидение, журналисты там всякие, казаки, естественно примазавшиеся, чтобы не упустить случая помитинговать в поддержку повстанцев. Кто угодно, кроме ожидаемых там родственников умершего.

Я в пожарном порядке протянул акустический кабель, чтобы успеть вовремя, но понервничать всё же пришлось, когда к половине второго пошёл второй час безуспешных попыток настроить аппаратуру и заставить музыку звучать чисто. Тренировался я на песне «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», и со стороны могло показаться, будто бы я ставлю любимую песню по собственной инициативе.

Что наверно и подумала маленькая седая старушка в чёрном, что незаметно вышла ко мне из толпы. Я уже переживал за дело не на шутку и хотел прикрикнуть на внезапную помеху, отвлекающую от работы, но внезапно понял, кто передо мной стоит.

Это была единственная родственница погибшего, сумевшая выбраться на похороны, чтобы в последний раз с родным сыном повидаться.

Она настойчиво совала ко мне в руку флешку с каким-то очень важным содержимым, а каким именно, узнать было невозможно, потому что её голос то и дело сбивался от рыданий и переходил на невнятный суржик, непонятный ни русским, ни украинцам, ни даже казакам.

Я попытался было объяснить, что я не представитель прессы, но это было безнадёжно. Она всучивала мне этот злосчастный носитель, настаивая на том, что обнародовать его в СМИ – последняя воля умершего.

Мне было крайне тяжко спорить с убитой горем матерью, и я сунул флешку в карман, чтобы при первой же возможности передать одному из многочисленных журналистов.

Однако наша бригада заработалась конкретно, и о флешке забыли.

Вспомнил я о ней только дома, когда выворачивал карманы робы, чтобы бросить её в стиральную машину.

Мне стало жутко стыдно перед пожилой украинкой и перед собственной совестью. Я был готов немедленно вызвать такси и мчать по тёмным улицам Ростова до первого попавшегося офиса информационного агентства, где сотрудники работают ночью.

Но любопытство пересилило.

Мне вспомнилась последняя реплика матери погибшего офицера:

– Це матерiал до трибуналу, шоб судiтi киiвську хунту. Вбивцi!

А также вспомнился рассказ выступавшего на митинге казачьего атамана о последнем подвиге похороненного, который заставил меня подумать, будто бы я попал на съёмки фильма об Отечественной Войне.

Забегая вперёд, скажу, что на следующий день я передал эту флешку тому самому казачьему атаману, которого знал по клубу исторических реконструкторов, так что моя совесть чиста.

Там была автобиография умершего. Прям как в шпионских боевиках: «Если вы читаете это, то меня уже нет». Правда, этой фразы в тексте не было. Я снял с него копию на случай, если атаман проявит славянское разгильдяйство и профукает единственный экземпляр мемуаров офицера.

Но перед тем, как присоединить к этому введению собственно текст воспоминаний, я считаю своим долгом пересказать по памяти рассказ атамана – такие события должны остаться в памяти потомков.

* * *

Андрей Соколов, более известный по партийной кличке «лейтенант Рамирес», по праву снискал славу самого дерзкого полевого командира Луганской Народной Республики. Со взводом таких же отчаянных парней он ходил в атаки на самых безнадёжных участках фронта, где казалось бы победить невозможно. Но победы он одерживал. Благодаря таким, как он, июльское наступление украинской армии захлебнулось.

Но в первый день августа нацгвардия снова предприняла попытку начать наступление, вклинившись между железнодорожными станциями Дебальцево и Алчевск. Ополченцы были вынуждены отступить, и отряд Рамиреса остался на мосту через железную дорогу прикрывать их отход.

Украинцы пустили через узкий мост армаду, а у ополченцев закончились боеприпасы. Тогда Рамирес последним приказом вызвал огонь артиллерии ополчения на себя. А сам взял противотанковую гранату, пропустил передний танк почти до конца моста и почти в упор метнул гранату под танк. После чего сам рухнул от взрыва как подкошенный.

Но дело было сделано – танк развернуло поперёк моста, и образовалась пробка. Тридцать семь танков ополченцы расстреляли из пушек, а задние смогли удрать.

Когда стемнело достаточно, чтобы территорию не было видно в прицелы, сослуживцы Рамиреса пробрались к мосту, чтобы предать земле тело героя с воинскими почестями. И обнаружили его без руки, без сознания, но живым. Всё остальное тело было цело. Точнее, относительно цело – пробито осколками гранаты, как решето, но хотя бы не разорвано на куски.

Его погрузили на УАЗик и отправили в Россию. Он даже доехал живым в тряском внедорожнике до тарасовской больницы. К середине дня пришёл в сознание и прошамкал сломанной челюстью:

– Приведите ко мне православного священника.

Батюшка причастил раненого, по капле вливая Кровь Христову промеж челюстей, что не могли жевать Тело Христово.

С его лица исчезла гримаса адской боли, и к вечеру он мирно скончался.

* * *

После того, как я услышал рассказ атамана и прочёл автобиографию погибшего ополченца на одном дыхании, меня посетило сильнейшее желание самому записаться добровольцем в Народное Ополчение Донбасса. Но я, как на грех, набрал долгов на четыре месячных оклада, которые, если я уволюсь с работы, лягут непосильным бременем на членов моей семьи. Поэтому придётся работать и зарабатывать по эту сторону границы.

Но я могу принять участие в войне информационной и поведать как можно большему количеству людей о том, как мирный украинский гражданин стал повстанческим полевым командиром.

На этом, пожалуй, стоит прекратить мои собственные слова и начать воспоминания самого героя, как он дошёл до жизни такой.

Тем более что я никакой не писатель, а автор последующих строк имел до войны хотя бы любительский литературный опыт.

А ещё было бы неразумно расширять до бесконечности предисловие в ущерб самому повествованию.

Автобиография Андрея Соколова, он же лейтенант Рамирес.

Mama put my guns in the ground

I can't shoot them anymore

That cold black cloud is comin' down

Feels like I'm knockin' on heaven's door¹

Guns N’ Roses

Глава 1. Тьма сгущается.

С чего начинаются мемуары? Особенно написанные наспех на коленях. Я часто встречал у разных писателей романы, где сюжет начинается из середины. Пожалуй, последую их примеру.

* * *

События на Майдане только начались, а наш коллектив уже ощутил на себе их смертоносное дыхание.

Пришлось отказаться от трёх престижных ресторанов в центре Киева, где было неспокойно, и выбрать для новогоднего корпоратива заведение почти что на окраине.

Но нет худа без добра. Вместо уныло-пафосных ресторанов с претензиями на гламурную элитность, наш хозяин выбрал дискотечный клуб, где тусуется неформальная молодёжь. Себя я тогда тоже к ней относил, но в том клубе побывать руки не доходили. Я всего около полугода жил в Киеве, ехать туда не ближний свет, и к тому же с пересадкой между метро и автобусом, так как перед дискотекой, как правило, оставляют машину у дома.

Но это всё лирика. Вернёмся в 27 декабря 13 года, когда мы с коллегами переступили порог клуба, где было граффити с Джимми Хендриксом на стене у туалета.

Клуб был не очень большим, и обойти его много времени не заняло. Правда, опять же, приехали позже, чем планировалось. Из-за перекрытых дорог в центре, пришлось толкаться на узких объездных улицах и стоять в пробках, вызванных мокрым снегом. Зато с работы нас отпустили на пару часов раньше, так что времени всё равно оставался вагон. И для того, чтобы осмотреться, и для того, чтобы своими силами настроить аудио-видео аппаратуру, и даже для того, чтобы сбегать в магазин за отсутствующими у местного техника кабелями и переходниками. В столице государства, в отличие от провинции, проблем с IT-товарами не было.

И теперь я терпеливо ждал (ладно, не совсем терпеливо) одну замечательную особу, которой, в отличие от меня, вход был не бесплатный, а из моего кармана.

Вообще-то, на закрытый корпоратив пускали за дополнительную плату только членов семей сотрудников, но наше с ней намерение создать семью уже давно в обоих наших коллективах превратилось в секрет Полишинеля.

Но это я забегаю вперёд.

А в данный момент, пока мои сотрудники подогревались после улицы, дорвавшись до халявного «Джека Дэниелса», я не принимая участия в общем веселье, забрался в угол и играл в шахматы на айпаде. За игрой с интересом наблюдал наш пиар-менеджер, что в шахматы играть не умел, но желал сойти за умного. Чтобы он хоть как-то понимал суть происходящего, я сопровождал ходы комментариями:

– Пешку вперёд… Конь выходит из игры… А теперь ходим ладьёй с первой на последнюю горизонталь и… шах!… Ой, мат. Ладья поставила мат, значит я выиграл. Ха-ха, выиграл!

Тут по противоположную сторону от пиар-менеджера послышался короткий смешок и нежное:

– Мой победитель.

Я удивился, что Наташа добралась так быстро. И так незаметно оказалась рядом со мной. Впрочем, когда я играю в шахматы, я не замечаю даже директора, застающего меня за этим занятием в кабинете.

Мы хотели перекинуться парой слов (как будто не наговорились за время, что крутили амур), но тут грянула панк-музыка. Ди-джеем на этой вечеринке был мой хороший друг и товарищ Антон, и поэтому я не сомневался, что репертуар нам с Наташей понравится. Правда, он, как и большинство ди-джеев, не знал меры в громкости, посему общаться прямо на танцполе было проблематично.

Мы пошли в боковую комнату, где девушки из бухгалтерии и отдела кадров совместно с сотрудницами клуба уже нарезали кушанья на фуршет, Но едва успели выпить по бокалу шампанского и закусить по бутерброду с икрой, как раздался голос Антона, призывавшего всех в микрофон заслушать речи руководства.

Я, как начальник отдела, и так знал, с какими цифрами фирма пришла к итогам года, а приглашённые гости слушали с интересом, в частности Наталья.

А вот темы, что была действительно актуальна для всех, эти самые все как можно тщательнее старались избегать. В последний месяц в коллективе действовала негласная договорённость – о политической ситуации, либо ничего, либо… ничего. В нашем коллективе работала довольно пёстрая толпа из всех регионов самостийной. Луганские степняки, вроде меня, львiвськi щiри украiнцi, крымчане, что на державноi мове «ни бе, ни ме, ни кукареку», юморные пофигисты из Одессы и т. д.

Больше всех пытались разводить политический троллинг коренные киевляне. Но генеральный (которого большинство за это назвали гениальным), пригрозил тех, кого увидит в репортажах с Майдана, немедленно уволить, а за драки в столовой по политическим причинам лично сдать в милицию.

Официальная часть оказалась не слишком длинной – мы даже не успели задремать. И пока на Майдане поедали любезно предоставленные американскими эмиссарами печеньки с метамфетамином, мы праздновали наступающий год тривиально, начав с разной степенью интенсивности выпивать-закусывать.

А музыка звучала.

Но, несмотря на обилие вкусностей, как пищевых, так и музыкальных, скрыть охватывавшее нас чувство тревоги было невозможно. Оно было почти физически осязаемо в воздухе. Казалось, кинь оголённый электрический провод, и он начнёт сыпать молниями.

Антон понимал ситуацию, и в его репертуаре не было групп, проявивших себя в политике (таких, как «Океан Эльзы»). В основном, он подобрал олдскульных исполнителей англоязычного рока (и немного диско 80-х).

Точнее, в выборе репертуара на корпоратив демократично участвовал весь коллектив. Я вписал 27 желаемых песен, а кто-то и 72, так что исполнить их все было физически невозможно. Мне даже нравилась такая лотерея – то ли мои песни прозвучат, то ли Лёхи Копытько, то ли Алины Мироновой.

Впрочем, большинство песен, которые не мои, мне тоже нравились. Мы с Наткой неплохо порезвились под кавер Ричи Блэкмора на «Оду радости» Бетховена. Вполне себе новогодняя тема – кто ж не хочет, чтобы следующий год был счастливым?

И какая же новогодняя вечеринка обходится без ставшей классикой песни группы ABBA “Happy new year”?

Песня отличная – что медленная мелодичная музыка, что слова о мире, любви и ожидании от грядущего десятилетия невиданных чудес для всего человечества.

Но в данной обстановке она так резко диссонировала с реальностью, что возымела обратный эффект. Движения танцующих пар выглядели явно скованными, а Наташка так вжалась в меня, что казалось, будто бы хочет переломить мне рёбра.

Дальше был вообще атас – Антоха додумался поставить композицию Джона Фогерти “Have you ever seen the rain”.

Моя умничка знала английский, и её глаза наливались слезами, глядя как дёргаются те, кто слов песни не знает. Весь сюжет этих строк о том, что если где-то затишье, то вскоре грянет буря. Эти стихи, помноженные на женскую интуицию, произвели на неё такое впечатление, что я тут же понял – необходимо адекватно успокоить её эмоциональную натуру, чтобы она не нарушила негласный запрет нашего шефа и не начала кричать о текущей ситуации прямо здесь и сейчас.

Я сделал вид, что отошёл по нужде, а сам достал телефон и прокричал Антону, чтобы он услышал сквозь громкие звуки:

– Чувак, давай нашу, нечеловеческую!

У нас была заранее договорённость, что я сделаю сюрприз невесте, попросив у него незаметно песню, любимую нами обоими, но я не обозначал, когда её ставить, попросив ди-джея подождать моего сигнала.

– ОК, у тебя 20 секунд, – спокойно ответил он, давая мне время вернуться обратно в зал.

Я резко тряхнул Наталью, чтоб привести её в чувства, и медленно повёл её по залу в такт ритма, сочетающего вальс с рок-н-роллом. Вот эти слова нам были точно актуальны. И понятны всем, потому что на русском:

Вновь ждет Новый Год, что же будет у нас с ней…

Нам всем есть чем и гордится и скорбеть.

Пусть так, еще шаг, как легко с тобой лететь…

Танцевали пузырьки в твоём бокале,

Нам с тобою обещали целый год счастливых дней,

Вспоминали, как Битлов тебе играли,

Тот секрет мы разгадали, твоя рука в руке моей.

И к тому же, лидер группы написал её в честь своей жены, и заказ именно этого хита был прозрачным намёком Наташе на мои намерения узаконить наши отношения, о чём она и так догадывалась.

Девушка оттаивала на глазах.

Вечеринка пошла своим чередом.

Напитки и закуски подходили к концу, народ потихоньку разъезжался по домам. Я же оставался до конца, чтобы помочь Антону демонтировать нашу часть оборудования. Наталья не возражала.

Но я был бы не я, если бы не блеснул перед ней ещё одним сюрпризом.

Одной из последних песен была та, что звучала в день нашего первого знакомства. Это был ещё один намёк на предложение, что я пока не озвучивал в явном виде.

Раньше я был не прочь так напиться, чтобы выползать с вечеринки на первой скорости, то есть на четвереньках.

Но после того как появилась невеста, остепенился и поэтому всё отлично помню.

Помню и то, как мы поймали бомбилу и поехали по домам на такси.

И то, как какой-то идиот кинул бутербродом в движущееся авто, выкрикивая антиправительственные фразы – ему, видите ли, не понравились номера Донецкой области – родины Януковича.

Этот ляп по стеклу не на шутку напугал водителя, но ещё сильнее напугал Натку.

А ведь я именно в ту секунду хотел сделать ей предложение.

В результате, предложение состоялось только через три недели.

* * *

Мы оба давно хотели попробовать окунуться в прорубь на Крещение, но побаивались. А тут мы вместе, и пасовать друг перед другом как-то стыдно. В общем, вечером 18 января мы были на берегу Днепра. Проруби не было, по причине отсутствия льда, но пара градусов тепла и почти штормовой ветер – тоже экстремально. Если не сказать стрёмно. В одиночку мне бы и было стрёмно, но перед любимым человеком – экстремально.

Тем более, возглавлял сие священнодействие отец Илия – тот, у которого я предпочитаю исповедоваться, и тот, кто несколько дней назад попытался разнять противостояние на Майдане, встав с группой печерских монахов между противоборствующими сторонами. Правда, ни политиканы, ни менты не впечатлились иконами и хоругвями, и батюшкам пришлось разойтись ни с чем.

У меня был ещё один знакомый священник в Киеве – обычный приходской иерей отец Виктор или просто двоюродный брат Витёк, как я называл его до рукоположения. Он окунал благочестивую паству выше по течению в маленьком пригороде Киева Червонохрамске. Я колебался, ехать в пригород или окунаться в городе. Но поступок, нет с большой буквы Поступок иеромонаха Илии, вышедшего с миротворческой миссией на Майдан, сделали его популярным среди православной общины, что подтолкнуло меня к сделанному выбору. И к тому же, Наталье было удобнее добираться до дома из городской черты, а мне хотелось сделать это с ней вместе.

Отслужив молебен, отец Илия, несмотря на посты весивший более ста килограмм, всей своей богатырской плотью бухнулся в ледяную воду, подняв тучи брызг. Сразу же повалили и миряне.

Пришлось и нам с Наткой пойти в палатки переодеться, то есть раздеться, и, взявшись за руки, шагнуть в неласковый Днепр.

Когда всё было кончено, мы, закутавшись снова в тёплую одежду, наблюдали за остальными, одной рукой попивая горячий кофе из термоса, а другой держась друг за друга.

– Тот секрет мы разгадали, твоя рука в руке моей, – процитировала она по памяти песню, больше всего понравившуюся на новогодней вечеринке.

– Говорят, пережитые вместе экстремальные ситуации сближают, – ответил я по-философски.

– На что это ты намекаешь? – спросила она с напускным любопытством. Хотя, на самом деле, с её-то интеллектом, конечно же, всё поняла. Только хотела услышать это открытым текстом от возлюбленного.

– На то, что нам пора стать самыми близкими друг другу людьми – мужем и женой.

Темпераментная девица завизжала от счастья, заставив обернуться многочисленных зевак.

В понедельник, одновременно отпросившись с работы, мы поехали подавать заявление в ЗАГС.

Сначала нам предложили вторую половину марта из-за огромных очередей, но я дал на лапу, чтобы свадьба состоялась не позже конца февраля. Мы оба не сомневались, что никто из нас не сбежит за лишний месяц, но хотели попасть до Великого поста, чтобы совместить в один день гражданскую регистрацию и венчание.

Когда мы уже закончили улаживать формальности, мой слух уловил, как одна из работавших в ЗАГСЕ тёток шепнула другой:

– В последние дни ажиотаж бешеный. Девки не хотят умирать незамужними.

Наташа, к счастью, пропустила эту реплику мимо ушей.

* * *

А теперь самое время передохнуть и продумать, что по плану описывать дальше.

Уже сейчас мне ясно, что моя история была бы неполной без экскурса в давние времена, когда я был моложе, и донецкие абрикосы слаще, и Чёрное море теплей.

Вопрос, насколько давние события затрагивать, ибо времени на творчество далеко не куча.

Нет, всё-таки надо показать все события, что так или иначе привели меня к тому, к чему я пришёл.

Начнём с седой старины.

Глава 2. Начало.

Мой дом был на самом краю райцентра Лутугино, неподалёку от городского кладбища.

Там получил квартиру на исходе эпохи застоя мой отец, за ударный труд на единственном в городке заводе, одном из крупнейших на Украине, да и во всём СССР, пожалуй.

Закончив Луганский Машиностроительный Институт, отправился на завод и я.

То есть, по происхождению я провинциал в полном смысле этого слова. Из маленького города, да ещё и с глухой окраины. В школу приходилось ходить, пересекая весь город по диагонали, к памятнику его основателю, профессору Лутугину.

Первые четыре класса учился в советской школе по-русски и даже побывал пионером, ровно в последний набор успел.

А потом на державну мову пришлось перейти. Впрочем, её в Луганской области не знал почти никто. Даже учителя по этому предмету. В основном практиковали суржик, который был родным для большинства жителей города, включая меня, так что я уверенно получал пятёрки, особо не напрягаясь.

А вообще, любую училку украинского заткнула бы за пояс моя мать – уж она-то типичная украинка, в Славяносербске таких побольше, чем на юге области, откуда папа родом.

Они познакомились на танцульках в общаге Луганского (тогда Ворошиловградского) Машиностроительного Института, где позже учился и я. Папа даже помнил, что во время их первого танца институтский ВИА играл Битлов, запрещённых под страхом исключения из комсомола.

И этот танец будущего инженера с красивой девушкой принёс вполне ожидаемый результат, который сейчас пишет эти строки.

Может быть, именно поэтому я и люблю рок-н-ролл.

Но речь сейчас не об этом.

А о том, что я уродился полукровкой – половина тела хохлячья, половина коцапська.

А вот кровь у всех одинаково красна. И у русских, и у украинцев, и у метисов, как иногда называют таких, как я.

Впервые я это понял, когда в пятом классе подрался с одним из немногочисленных «щiрих украiнцiв» в нашем классе, что хаял русским матом моего русского отца и пионерский галстук, который я никак не хотел снимать.

Знатно мы тогда друг другу наваляли. Это была первая кровь, пролитая мной на национальной почве. Но в детстве обиды забываются быстро, и через три дня, когда ещё не зажили синяки, мы с Тарасом уже играли в футбол за одну команду.

* * *

По идее, детство на окраине провинциального городка в трудные 90-е должно было меня закалить и сделать пробивным.

Но я был, хоть и способным, но ленивым.

И, окончив школу твёрдым хорошистом, не стал пытаться поступать в институты Киева и Харькова, а выбрал находящийся под боком институт, где ранее учились родители.

А после его окончания также пошёл по пути наименьшего сопротивления – работать на ближайшее производственное предприятие.

Тем более что мой дед – не кто иной, как двоюродный племянник директора завода Александра Сергеевича Бешлыка, один список регалий которого потянет на пару страниц 12-м шрифтом.

В те годы завод возглавлял Будальянц, начинавший при Александре Сергеиче простым слесарем, так что я, можно сказать, был там блатным.

И всё-таки, даже всесильный Николай Абрамыч не мог сразу устроить вчерашнего студента на престижную непыльную должность. Точнее, не хотел. Руководитель советской закалки был категорически против того, чтобы плодить синекуры. А ещё в отдел информационных технологий был нужен специалист обязательно на постоянной основе, а я мог устроиться только временно – по окончании института про меня вспомнили украинские вооружённые силы.

Так что, пять месяцев пришлось повкалывать простым электриком.

Как заметил мой напарник Санька Седов, признанный острослов и большой любитель фильма «Кин Дза Дза»:

– Ты хотел, чтобы перед тобой сразу «Ку» делали? Цапу покрути, чатланин ты наш!

И я крутил всё, что потребует мастер. Где гаечным ключом, где отвёрткой, где шуруповёртом.

А за несколько дней до увольнения в связи с призывом в армию получил производственную травму. Пытаясь лихо перехватить дрель из руки в руку, я случайно нажал кнопку включения, и сверло оставило на второй руке две поперечные борозды.

У меня от природы раны сильно кровоточат и плохо заживают. Хорошо ещё, что дело было на Донбассе с его сухим климатом. При стопроцентной влажности была бы вообще труба.

В общем, в военкомат я пришёл с живописным шрамом на правом предплечье.

И когда его увидел психиатр, на его лице появилась заинтересованность.

– Вены что ли резал? – задал он мне вопрос, оскорбивший меня не на шутку.

– Производственный травматизм. Я что, похож на идиота?? – вспылил я мгновенно.

– Если не цепляешься за законную возможность откосить, то похож, – пошутил доктор со свойственным врачам чёрным юмором.

И направили меня в войска связи ВМФ.

А я и вправду косить особо не хотел.

Да если бы и захотел, взятка за стопроцентную гарантию «белого билета» была неподъёмной, учитывая низкие доходы семьи.

Да и зачем?

Шёл 2003 год. До гражданской войны было, как до Китая пешком. Всё тихо и спокойно. Кучма продолжал по-тихому разворовывать всё, что не успел разворовать Кравчук, и ни с кем не собирался воевать. Так что, я подумал, что лучше прожить один год в казарме, чем пять лет в бегах, и безропотно пошёл топтать плац сапогами. Точнее, флотскими ботинками.

После КМБ в Инкермане я был направлен на захолустную точку в Крымских горах, где процветало ещё большее разгильдяйство, чем в остальной армии самостийной, так что там я почти забыл, как ходить строем.

Мне даже не пришлось особо менять род занятий. И на заводе тянул электрический кабель, и в армии то же самое.

Есть такой армейский стишок про меня: «Мы славные связисты, мы тянем кабеля – работаем мы много, а толку ни фига». А ещё тюремный стишок: «Я от Родины приму: ссылку, каторгу, тюрьму. Но желательно в июле, и желательно в Крыму».

Да уж. В гробу я видал такое удовольствие, в белых тапочках – заниматься физическим трудом, когда 35 градусов в тени при почти стопроцентной влажности из-за моря.

Зато, забравшись на один из высоких горных уступов, можно было разглядеть в любезно одолженный офицерами бинокль, как резвятся на пляже дамочки в купальниках. Вечно полупьяный капитан третьего ранга снисходительно ухмылялся, протягивая нам оптический прибор:

– Что, опять на сиськи пялиться?

А я не решался ответить то, что думаю:

– А что делать, когда тебе чуть за 20 и западаешь на всё, что шевелится?

Впрочем, от попыток закадрить местных жительниц уберёг Господь.

Один сослуживец не удержался – потом лечил в госпитале триппер.

Это я написал не для того, чтобы шокировать благовоспитанных читательниц, а для того, чтобы показать, что украинская армия уже тогда перестала быть армией.

Тогда военные будни казались мне бесконечными. Особенно, в последние дни перед дембелем. А сейчас я понимаю, что они пролетели, как один день. И тот самый дембель таки наступил.

Я не заморачивался с парадной формой, в отличие от некоторых – кончилась служба, ну и славно. Спихнул эту нудную обязанность и забыл. Разве только, выпивая с коллегами, иногда травил армейские байки.

С коллегами всё по тому же заводу. Будальянц сдержал обещание устроить меня в отдел информационных технологий, и почти сразу в моей трудовой книжке появилась гордая запись «Инженер-программист».

Сами мы программы не писали, занимаясь фактически системным администрированием. Был начальник отдела, но его отличало от нас только побольше опыта и формальная материальная ответственность за так называемый «Склад инженерных работ» с материалами и оборудованием. А так, никакого снобизма – все работы трое членов IT-отдела выполняли на равных.

Зарплаты вполне хватало, чтобы не просить у родителей на собственное содержание, а по части жилья отдельная комната в одной квартире с родителями меня устраивала.

Пару-тройку раз я порывался увеличить количество жильцов нашей квартиры за счёт подруг, но ни с одной не срослось. Почему – неважно. Да я это уже почти и не вспоминаю. Дела давно минувших дней – всё бурьяном поросло.

Так могло бы продолжаться до самой войны.

Но в начале девятого года умер Будальянц.

Новое начальство начало править по-новому, в результате чего завод стремительно покатился в тартарары.

И что характерно, вину за это возложили на подчинённых, тут же начав массовое сокращение штата. В первую очередь репрессии, конечно, обрушились на любимчиков прежнего руководства.

Меня не уволили, но понизили в должности. И зарплату в два раза сократили, одновременно увеличив количество обязанностей в те же два раза.

Несколько месяцев я терпел, ибо человеку свойственно надеяться на чудо.

А 15 ноября капнула последняя капля.

Это было воскресенье, когда я пошёл в церковь и там, естественно, отключил телефон.

По выходе же из храма, мою радость от причастия омрачил звонок замдиректора.

Тот крыл меня, на чём свет стоит, перемежая суржик отборными матюгами.

Я был вынужден сломя голову нестись на завод, чтобы выполнить его пустяковое поручение в выходной день.

На следующий день, когда вышел на работу отдел кадров, я тут же подал заявление по собственному желанию.

И прогадал.

Я думал, что сисадмина с пятилетним стажем тут же с руками оторвут, но не тут то было.

В девятом году экономику всех стран СНГ лихорадило, и Украина не стала исключением.

В Лутугино, кроме как на заводе, работы не было от слова совсем. А в Луганске своих безработных хватало, и бедолаги из области были никому не нужны.

Пять месяцев я перебивался частичной занятостью и случайными заработками.

Зима, не тратя времени на весну, ещё до конца апреля сменилась знойным летом.

А мне было всё равно, ибо я медленно тупел от полуголодного существования.

Я уже был готов с горя устроиться кладовщиком-грузчиком в фирму, торгующую стройматериалами в районе Каменного Брода на северной окраине Луганска. Куда добираться к восьми утра двумя автобусами с пересадкой, а зарплата чуть больше минимальной.

И тут аккурат в подарок ко дню рождения мне привалило счастье.

26 апреля мне позвонили из города Шахтёрск, о котором я до этого знал только понаслышке, и пригласили на собеседование через два дня.

Это 86 километров от дома. Каменный Брод с его двумя автобусами нервно курит в коридоре.

Я сел в маршрутку без особых надежд.

Думал отклонить предложение директора той шахты по-быстрому и скорей к друзьям, отмечать 29-летие на последние копейки, оставшиеся с предыдущей халтуры.

Но тот сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

Вкратце, дело обстояло так.

Руководство шахт закупило огромную кучу материалов и оборудования, чтобы реализовать амбициозный проект – объединение шахт, разбросанных по Донечине, в единую сеть. В смысле, компьютерную. Плюс защищённая связь с головным офисом угледобывающей компании в самом Донецке.

А фирма, что продала им всю эту красоту, раскрутив их на крупную партию товара, включила заднюю, когда речь зашла о разработке и реализации техзадания.

Тогда директор шахты стал в пожарном порядке просматривать резюме на всех кадровых сайтах Украины и вышел на меня.

Технологии связи выбираю я. Методы интеграции с существующей инфраструктурой выбираю я. Способ конструктивного исполнения на аппаратном и программном уровне выбираю тоже я.

А что? – подумал я, – снабжение у шахтёров, даже при нынешнем разброде и шатании, вполне на уровне. Никаких проблем с материальным обеспечением, как проекта, так и меня лично. Даже помощников дадут из рабочих, там, где надо работать не головой, а руками.

И я согласился стать руководителем этого проекта.

К вечеру я был уже оформлен по всем нормам трудового законодательства, и уже на следующий день в 9 часов утра был на проходной шахты.

Если встать в 6 часов утра, то в принципе, впритык к 9 часам успевал.

Если уехать до 20 часов, то успевал до полуночи поужинать, помыться и лечь спать.

Точнее, последняя маршрутка уходила с автостанции Шахтёрска в 19:45.

На следующий день, 29 апреля, я взялся за дело с таким рвением, что умудрился опоздать и на эту последнюю маршрутку.

Пришлось брать такси и просить мать расплатиться в конце пути, потому что у меня самого такой крупной суммы при себе не было, да и дома тоже оставалось только на автобусный проезд и питание до первой получки.

После чего сотрудники шахты показали мне каптёрку, где можно переночевать, если что. Но я пользовался ей лишь в исключительных случаях. Там было настолько грязно, что уж лучше раскошелиться, но добраться до дома.

Продолжились работы и 30 апреля. Это была пятница, и вечером, когда уходил с работы замдиректора, что принимал меня и запомнил по документам мою дату рождения, он пошутил:

– А шо ти до сiх пор тут робишь? Ти вже должен у барi з друзьямi горiлку пити.

На что я ответил вполне серьёзно:

– Так завтра ж на работу.

Чем вызвал у него снисходительную ухмылку: мол, новичок выслужиться хочет.

А я и вправду хотел и не обманул его.

Продолжились работы и в субботу первого мая.

Интуиция меня не обманула в том, что я хотел сделать как можно больше как можно скорее.

В первых числах июня началась адская жарища. Как в старинной моряцкой песне: «Товарищ, я вахту не в силах стоять – термометр взлетает аж под сорок пять». В июне десятого года в донецких степях было всего на три градуса меньше.

Трястись полтора часа в переполненной маршрутке, а потом при такой погоде заниматься не только настройкой серверов в помещении с кондиционером, но и монтажом. Врагу своему не пожелаешь.

Но, как ни крути, детство на окраине провинциального райцентра всё-таки повлияло на мою целеустремлённость.

В середине июля проект был сдан в эксплуатацию.

Я переселился в серверную с кондиционером и получил комнату в общежитии для штатных сотрудников. Комната, правда, была без кондиционера. Зато своя.

В конце третьего десятка я наконец-то познал, каково жить одному. Совсем. Где-то раз в месяц я наведывался в Лутугино с родителями повидаться, а остальное время жил в Шахтёрске.

Нет, конечно, в армии я тоже был оторван от родительского дома. Но там хотя бы бесплатно выдавали еду и одежду. А тут пришлось учиться считать деньги самостоятельно. Что мне, в общем-то, удалось неплохо.

Поголодать пришлось лишь однажды, и то не по своей вине. Когда меня поймали местные гопники и надавали по мордасам, попутно облегчив карманы от наличности. Пин-код от кредитки, я, правда, так и не сказал, так что голодать пришлось недолго – до тех пор, пока на неё не поступила очередная зарплата. Только пришлось довольно долго ходить в тёмных очках, прикрывающих фингалы, потому что донецкие гопники оказались злее луганских.

Но на этом, как догадался бы капитан Очевидность, превратности моей судьбы не заканчиваются.

Эта работа мне подвернулась ко дню рождения – следующая оказалась новогодним подарком.

Айтишная тусовка досаточно закрытая и малочисленная. Посему, для нашего брата-сисадмина вся Украина – большая деревня. Даже в трёхмиллионном Киеве и полуторамиллионном Харькове все коллеги друг друга знают, как жители моего провинциального Лутугино или не менее провинциального Шахтёрска.

И 29 декабря 10 года я получил e-mail с предложением по трудоустройству.

Оно и впрямь было заманчиво.

HR крупной всеукраинской IT-компании, который видимо уже на корпоративе что-то принял, написал с юмором: «Хватит пылиться на терриконах – айда к нам на море», предлагая провернуть проект, аналогичный выполненному мной. Объединение в единую сеть крымских санаториев под началом этого самого всеукраинского интегратора.

И, устроив в новогоднюю ночь отвальную для сотрудников, что скоро станут бывшими, я снова стал готовиться к переезду.

Глава 3. Путешествие к мечте.

Из-за новогодних праздников оформление несколько затянулось, и в Севастополь я прибыл 13 января 11 года.

Первое, что я увидел, отъехав от вокзала в низине к вершинам гор – это «Воронье гнездо», откуда подглядывал в бинокль на пляж, когда служил в армии.

Вот ведь не думал – не гадал, что я сюда ещё вернусь, и в каком качестве.

Такое дежа вю меня преследовало далеко не единожды – что до, что после.

Например, пробегая по диагонали городские кварталы в Лутугино, чтобы не опоздать в школу, я по непонятным причинам останавливался на минуту и смотрел на окна строго определённого дома. А спустя много лет, уже после армии, оказывалось, что там живёт девушка, с которой у меня году в шестом (или в седьмом?) будет роман.

Да уж. В жизни сюжеты иной раз покруче любого кино. Оно и понятно. Кто режиссёр кино? Человек. А кто режиссёр мировой истории? Сын Человеческий. Вот только иногда не хватает хэппи-эндов, как в кино. Или возможности сохраниться и отыграть назад, как в играх. Хотя, сохранения в мультиплеере технически невозможны.

Впрочем, я забегаю вперёд.

Ну а пока я в Крыму, не знаю, куда деть тяжеловесное зимнее пальто.

На Донбассе 10 градусов, и в Севастополе 10 градусов – только в одном месте с минусом, а в другом с плюсом.

В офис только завтра, так что можно чуть-чуть расслабиться.

Скинув шмотки в гостиничном номере, я пошёл в расположенный рядом ресторанчик итальянской кухни на склоне горы, заказал себе закуску и вино и подумал:

– Ну чем здесь не Италия? А если нет разницы, зачем платить больше?

Крым – чудесное место. Предгорья Севастополя и Ялты напоминают Апеннины, а в глубине полуострова есть виды в нескольких километрах друг от друга, напоминающие Грецию и Кавказ. Всё это ещё сыграет в моей жизни свою роль, о чём я пока пребываю в счастливом неведении. Но не будем гнать лошадей.

Впрочем, задерживаться в начале одиннадцатого года тоже особо не будем.

Полюбовавшись весной в январе, я приступил к делу, которое пошло споро – благо, сказался большой опыт.

Проект я сдал 9 апреля, но отмечать не стал, потому что соблюдал пост.

Только сменил место жительства по этому поводу.

Основные работы проводились в Севастополе, а головной офис санаторно-курортной сети отелей находился в Ялте, где я и снял квартиру. Точнее, небольшой домик в частном секторе.

Так, отставить нездоровые смешки: «О, как морозно в январе, когда удобства во дворе».

Домик вполне цивильный, с горячей и холодной водой.

Стеновой материал, конечно, не ахти. Я задолбался укреплять стену, чтобы повесить телевизор и смотреть футбол на большом экране. Но в Крыму утеплять здания требуется не так тщательно, как, например, на Донбассе. Только ветер сифонит через щели между стеной и окном. Но другие предложения были значительно дороже. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

И к тому же, все бытовые неудобства с лихвой компенсировались живописнейшим видом на море со склона горы. Да-да, опять точь в точь Италия. Романтик – это даже не мировоззрение, а диагноз. Когда я писал стихи, пытаясь произвести впечатление на девушек, я подписывался «Последний романтик ушедшего века». Но речь не об этом.

В те времена, в связи с постоянными переездами, мне было просто некогда знакомиться с девушками.

Я искренне надеялся, что этот переезд может стать последним. Как показала практика, эта надежда не оправдалась. Но я опять забегаю вперёд. Лучше остановимся и насладимся видом из окна дома на склоне горы.

В середине мая начальство устроило показушный зачёт по гражданской обороне.

Мне, как назло, выпал билет «Ваши действия при затоплении дома, где вы живёте».

Я написал, чтобы показать нелепость этого мероприятия: «Мой дом находится на высоте 180 метров над уровнем моря. Если море доберётся и туда, то остаётся только садиться на корабль и брать каждой твари по паре».

Принимал зачёт одессит, поэтому юмор оценил и пересдавать не заставил.

А в остальном, размеренно текли всё те же айтишные будни, с той лишь разницей, что я подчинялся не директору, расположенному непосредственно на шахте, а генеральному директору в Киеве, но чаще отчитывался руководителю симферопольского филиала.

Но спокойная жизнь длилась очень недолго. 25 мая мне поручили новый интересный проект, чему я был даже рад, ибо всегда интересовался новыми знаниями.

Так я узнал, что один из крупнейших в мире музыкальных порталов с табулатурами олдскульного англоязычного рока разрабатывается на Украине. Учредитель у него – сорокалетний панкующий хохол Алексей Ситечко (как выяснилось позже – это не кличка, и только близкиедрузья могут его дразнить, добавляя к фамилии слово «чайное»).

В середине мая американцы и голландцы взвинтили цену аренды серверов, где располагался этот музыкальный портал, и Ситечко стал искать возможность перенести его содержимое на местные производственные мощности. А у нас как раз были мощные дата-центры в Киеве и Симферополе. И нам заказали продающий сайт для сети санаториев, что я администрировал. Сисадмины у нас были весьма компетентные, от них же первый есмь аз, а вот веб-разработчиков квалифицированных не хватало. Да и те, что были, не справились бы с этим заданием так хорошо, как команда веб-разработки тех киевских любителей музыки.

В общем, директора перетёрли тему и решили баш на баш – мы предоставляем производственные мощности для портала, а они в свою очередь нам полноценный сайт разрабатывают и поддерживают.

За настройку серверов под музыкальный портал отдуваться пришлось, естественно, нашему крымскому подразделению, то есть мне. С киевским разгильдяем из дата-центра я связывался по удалёнке, а в Симферополь частенько наведывался лично. В связи с чем узнал, как крымские татары, из которых состоит большинство водителей маршруток, проходят горные серпантины со скоростью 80 километров в час. Все грехи не успели промелькнуть по причине их множества, но половина – это точно.

Какой русский не любит быстрой езды?

Но подстраиваться под расписание маршруток в скором времени надоело, и я взял кредит на два года, чтобы купить Мерседес моложе меня всего на десяток лет. В Сбербанке России, потому что уже тогда не доверял украинским банкам. Права я получил ещё в 2008-м, но тогда не решился взять кредит. И правильно – будучи безработным на рубеже девятого-десятого года остался бы и без машины, и без денег, и с долгами.

Но о машине рассказать я ещё успею.

А сейчас хочу рассказать о взаимодействии с киевской веб-студией.

Я зарегистрировался на их закрытом корпоративном портале под ником ptitz (Птиц, как меня звали в школе из-за фамилии. Скрипт аутентификации понимал только ники, написанные латиницей). А моим непосредственным партнёром неожиданно стала очень молодая и очень миловидная девушка. Сначала я думал, что начальником отдела веб-разработки в таком юном возрасте может быть только блатная родственница большого начальника. Но вскоре узнал, что связи тут ни при чём, и у неё действительно талант на грани гениальности.

Фрагмент переписки из корпоративного чата:

Ptitz: Это с тобой, что ли, вести переговоры, какой софт на серваки ставить?

Nata_guitar: Да, а что?

Ptitz: Деточка, тебе 18-то есть? ;)

Nata_guitar: Мне 25, и в ближайшие лет 10 скрывать свой возраст я не собираюсь.

Ptitz: А почему гитара? Играешь или фигура на неё похожа?

Nata_guitar: Поигрываю потихоньку. Недогитарист и недопрограммист в одном лице) А ты почему птица? Летаешь или залетаешь? ;)

Ptitz: Фамилия – Соколов. Помни бритву Оккама)

Nata_guitar: Смотри, не порежься ей ;) Если хочешь, можешь и меня звать по институтской кличке – Хиросима.

Ptitz: Не понял.

Nata_guitar: Родилась 26 апреля 1986 года. И в Чернобыле радиоактивное заражение, и в Хиросиме – вот такая параллель. А ещё темперамент, как взрыв ядерный. Так что, со мной не шути.

Ptitz: Даже по поводу очков, что на тебе сейчас и на твоём аватаре в Confluence²? В фейсбуке ава тоже в них? Дай глянуть хоть одним глазком.

Nata_guitar: Накося – выкуси.

Ptitz: Жаль, меня с ранней юности возбуждают девушки в очках.

Nata_guitar: Значит, тебе нравятся умные женщины. Но очки – это не признак большого ума, а только слабого зрения. А будешь клеиться – усложню системные требования.

Ptitz: ОК. Мы и впрямь заболтались. Пора и дела обсудить. Значит, сервер на CentOS не пойдёт из-за того, что в официальном репозитории старая версия PHP, и придётся подключать репозиторий EPEL, но скорей всего компилить что-то непроверенное из сырцов. Так?³

Nata_guitar: Верно.

Работа шла до 12 июля, и за это время Наталка свою страницу в фейсбуке мне так и не открыла.

А вечером 12 числа руководитель подразделения в Симферополе вручил мне конверт с наличкой и приказал:

– Поедешь в командировку в Киев.

Я не мог поверить своему счастью. Ведь уже пять лет не видел двоюродного брата, что служит священником в пригороде Киева. Да и с Натали был бы не прочь лично повидаться.

Однако переговоры именно с ней запланированы не были. Я решал чисто организационные вопросы с Ситечко и руководителями пониже, а сотрудница Наталья Бондаренко, как я узнал у кадровика, в эти дни вообще была в отпуске.

Впрочем, разочарование от невозможности встретиться с девушкой, в которую я заочно успел влюбиться, не помешало мне повидаться с братом. Который по совместительству ещё и отец. Отец Виктор Грищук – священник прихода святителя Луки Войно-Ясенецкого в маленьком райцентре Червонохрамск, к северо-западу от Киева. Как раз в честь этого храма и был назван город. В 1992 году Ленинск-Днепровский решили переименовать и, не мудрствуя лукаво над придумыванием названия, вспомнили о главном (и единственном) православном храме города, сделанном из красного кирпича.

В субботу я работал до обеда, воскресенье было выходным, а улетать надо было только в понедельник после обеда, так что я имел возможность засидеться у отца-брата за чашкой чая допоздна и заночевать там.

Когда уже все собирались читать вечернее правило и спать, Витёк (как я фамильярно называл иерея по старой памяти) случайно выронил из кармана непонятный клочок глянцевой бумаги.

Он довольно долго разглядывал его, а потом пожал плечами:

– Всё, что Господь делает – к лучшему. Но зачем мне это? Я и раньше не особо тяжёлую музыку жаловал, а после рукоположения и подавно.

Где взял? – нетерпеливо спросил я, увидев, что это не что иное, как билет на концерт Green Day в воскресенье вечером.

– Не поверишь, выиграл. Никогда не играл в лотерею, а тут свезло. Случайно. Я закупал бытовую технику для приходского дома, и по чекам разыгрывали призы. Мне выпал главный приз – билет на концерт. Если хочешь, бери – я всё равно им не воспользуюсь, как и все мои друзья-клирики.

– Спасибо огромное тебе и твоим друзьям, не любящим панк-музыку. В этот раз Господь сделал к лучшему не тебе, а мне – восторженно чуть ли не прокричал я, торопливо пряча в карман билет на концерт любимой группы.

В общем, в воскресенье утром я слушал церковное пение на литургии, а вечером морально готовился в киевском метро, что скоро услышу добротный рок.

Green Day довольно часто, гастролируя по Восточной Европе, заруливали и в Киев. С этим городом у них связаны особые воспоминания. В 1988 году в Калифорнии произошёл беспрецедентный случай в истории Америки – в кинотеатрах показали советский мультик. И к тому же, совместный проект студии «Киевнаучфильм» с Голливудом. Малолетние лоботрясы Билли Джо и Майк пошли полюбопытствовать, как экранизировали «Остров сокровищ» на русском языке с закадровым английским переводом. И одна из песен, прозвучавших в этом мультике, через 9 лет оказала существенное влияние на мелодию их песни “King for a day”. Из-за чего, в благодарность киевским киношникам, американские звёзды посещали Киев чаще, чем другие столицы Восточной Европы.

Я вошёл в концертный зал уже после времени, когда выступление должно было начаться. Но славяне никогда не начинают концерты вовремя. Музыканты – не славяне, а вот организаторы оказались истинными славянами, и на сцене пока что было пусто.

Я пошёл в бар, чтобы взбодриться перед выходом на танцпол. А там собралась толпа, потому что многие панки и рокеры решили сделать то же самое. Когда наконец-то подошла моя очередь делать заказ у стойки, на сцену под одобрительный ор поклонников выбежали музыканты.

– Текилы, – коротко бросил я, кидая на стойку её стоимость вместе с чаевыми.

Хлопнул сто грамм одним залпом и помчался в гущу событий.

Первую и вторую песню публика ещё раскачивалась, а с третьей начался трэш и угар. Даже с моими габаритами было непросто разглядеть сцену за спинами обладателей высоченных ирокезов, то и дело подпрыгивающих в слэме. Не говоря уже про присутствовавших в зале миниатюрных девиц и немногочисленных детей.

В начале песни “American idiot” я почувствовал, что меня кто-то дёргает за хвост. Нет, не в том месте, что у кошек и собак. Я постригся только перед тем, как вступить в повстанческую армию, а между срочной службой в армии и текущей войной носил длинные волосы.

Это как раз-таки была такая девочка, которой не было видно сцену из-за высоких спин. Она заискивающе улыбалась и похлопывала себя по плечам. Я понял без слов, которые у сцены было невозможно расслышать, присел и позволил ей сесть к себе на плечи.

Сам уже не мог скакать с приличным грузом на спине. А вот она двигалась довольно бурно, не боясь упасть. И частенько позволяла себе постукивать кроссовками по моим бокам, как конник шпорами. Но я стоически терпел, личным примером доказывая, что и панки могут быть джентльменами.

Я не атлет, поэтому через несколько песен пришлось поумерить свою гордость и признаться, что я уже устал. А то мы бы вместе рухнули в толпу.

Мы решили выйти в бар подкрепить силы пивом. Я всё не мог отдышаться и как можно более равнодушным тоном произнёс:

– Сорок килограмм на плечах удержать не могу. Старею.

Девушка рассмеялась:

– Ты мне льстишь безбожно. Рост 160, вес 55.

– Так это же хорошо. Мне всегда нравились девушки, у которых есть за что подержаться.

– Я тебе подержусь!

И тут мы вышли из полумрака перед сценой в ярко освещённый бар и узнали друг друга в лицо.

– Птиц?

– Ната с гитарой?

– Вот так встреча посреди трёхмиллионного муравейника, – не переставал удивляться я, какие увлекательные сюжетные линии подбрасывает мне жизнь, – тоже панк-рок любишь?

– Если саунд качественный, то да. Когда мы переписывались по работе, я включала в колонках Ramones.

– А соседи по кабинету одобряют твоих Ramones?

– Во-первых, у меня отдельный кабинет в кирпичном здании с нормальной звукоизоляцией, а во-вторых большинство нашего коллектива поклонники “Old school of rock⁴”. Ведь основная наша деятельность – музыкальные сайты.

Я заметил, что она одета в джинсовую рубашку и ярко-жёлтые брюки.

– Жёлтые штаны. Два раза «Ку», – пошутил я, чтобы проверить, знает ли она мой любимый фильм «Кин Дза Дза».

– Разрыв шаблона, – улыбнулась Ната, – обычно при знакомстве со мной спрашивают про мою парадную одежду цветов национального флага. Некоторые даже обидно называют «Целка-патриотка».

– А ты не патриотка? – продолжал я на юмористический лад.

– Хорошо, что ты про первый пункт не спросил. Когда в институт поступала, какой-то урод из будущих однокурсников спросил: «Ты целка?» И получил по щам.

– Да ты и впрямь взрывная…

Мы прервали разговор, чтобы дослушать музыку. А вот после концерта наболтались вдоволь.

Но хорошего понемножку, и вскоре мы были уже на станции метро Петровка, а потом городской электричкой ещё быстрее доехали до Троенщины.

На проспекте Маяковского и находилась её девятиэтажка, напротив универсама Фестивальный.

Проводы закончились – с минуты на минуту придётся отчаливать.

Я сыпал комплиментами, лихорадочно вертя в голове, какие бы слова подобрать, чтоб она уж наверняка не отказалась продолжить отношения.

Намёками я говорить не особо умею, с детства прямой как стрела, поэтому и сейчас пустился атаковать в лоб:

– Я втрескался в тебя по уши с первого взгляда. Может, не сразу как увидел твоё фото на аватаре в Confluence, но с первого видеозвонка по скайпу точно.

Розовощёкая хохотушка внезапно посерьезнела.

– Андрюшка, не стоит путать деловые отношения и личные. У меня парень есть. Через год он заканчивает севастопольскую военно-морскую академию, и я буду работать с Киевом по удалёнке. Рано радуешься – он будет служить не в Крыму, а в Очакове.

Я почувствовал, как ещё не потемневшее небо стало иссиня-чёрным, а жаркий ветер превратился в ледяной.

Я вышел в большую жизнь, и моя жизнь кончилась.

По пути на станцию электрички я ни разу не оглядывался.

Глава 4. Жизнь не кончена в 31 год.

В общем, в Ялту я возвратился вдребодан. Ещё в Жулянах так начал пить, что в Симферополе еле вышел из самолёта.

Но, как человек взрослый, постепенно я сумел поставить коллективные интересы выше личных. Через два дня привёл себя в порядок и с ещё большим рвением стал работать на фирму. А ещё через два набрался мужества возобновить диалог с Натой, и мы пришли к выводу, что в наших обоюдных интересах поддерживать ровные отношения сотрудничества.

Что я и делал до 17 сентября. Потом начальство наших фирм потеряло интерес друг к другу, и вынужденное общение прекратилось.

Я даже не испытывал любопытства, как она там поживает в многоэтажке на северо-восточной окраине столицы, когда сидел у своего окна с видом на Чёрное море долгими осенними вечерами.

Впрочем, у меня становилось всё меньше и меньше вечеров, когда мне выпадало скучать. Я, похоже, закрепился на Южном Берегу Крыма всерьёз и надолго. По крайней мере, мне хотелось в это верить. И соответственно, начал потихоньку обрастать на новом месте новыми друзьями. Но и старых с Донбасса не забывал.

И если с донбасскими пацанами я общался, в основном, через фейсбук, то в Крыму старался не упускать возможности развеяться на частых в курортных городах развлекательных мероприятиях.

Проведав родителей на новый год, я возвращался домой поездом Луганск – Севастополь. Немного народу ездит в Крым зимой. В своём купе я был один. Короткий день успел догореть ещё до отправления поезда, и уже после Алчевска за окном опустилась непроглядная тьма.

Несмотря на обилие занятий, как на работе, так и на отдыхе, на меня периодически нападала нелогичная тоска. А впрочем, очень даже логичная.

Нехорошо человеку быть одному. Я, как почти стопроцентный экстраверт, легко заводил новые знакомства и общался с людьми. Но ни к кому, пожалуй, кроме родителей, не привязывался достаточно близко.

Первые дни нового года – время подводить итоги минувшего и строить планы на будущее.

Казалось бы, живи и радуйся жизни. Дела медленно, но верно идут в гору, напоминая дорогу на Ай-Петри. Материальное положение, несмотря на кредит, довольно стабильно. Даже щели в доме заделал осенью, так что и зимние шторма не приносят мне дискомфорта.

А счастья нет. Город Счастье есть, километрах в тридцати от родительского дома, а я лично такового не чувствую ни с большой, ни даже с маленькой буквы.

В такие моменты я вспоминаю слова святителя Тихона Задонского о Боге: «Идеже Ты, тамо потребляется всякая печаль. Идеже несть тебе, тамо всякая радость суетна». И возвратившись домой, я решил исполнить давно задуманное и на Рождество наконец-то посетить Свято-Успенский монастырь в Бахчисарае.

Бахчисарайский монастырь бесподобно красив. Летом его виды не отличить от фотографий с Афона. Но зимой он гораздо меньше напоминал святую гору, потому что в Греции не бывает снега.

Я ещё не очень хорошо водил автомобиль, и гололёд в горах заставил меня ехать медленнее. Так что, я чуть не нарушил собственный принцип не опаздывать к началу богослужения. Припарковавшись у края пешеходной зоны, я пошёл почти строевым шагом, так что даже вспотел.

Сдёргивая по пути шляпу, я застучал по вырубленным в скале ступеням, с твёрдым намерением даже не войти, а влететь в пещерный храм. Как вдруг на узком лестничном пролёте мне преградил дорогу нищий, прося подаяние. Я не роскошествовал, но и не бедствовал, поэтому мог себе позволить отсыпать ему не только мелочь, но и положить в чумазую ручонку бумажные купюры.

Тем более, он привлёк моё внимание неожиданным способом:

– Дай на покушать – стишок расскажу.

– Валяй, – равнодушно ответил я, надеясь, что он не задумается, вспоминая рифму, и я смогу как можно скорее продолжить путь.

Тот и вправду выпалил без запинки:

Любовь бежит от тех,

Кто гонится за нею,

А к тем, кто прочь спешит,

Кидается на шею.

Я не придал значения тому, что попрошайка в заштатном городишке цитирует перевод Шекспира. Мало ли, какие бывают спившиеся интеллигенты.

От прикосновения к вечному мой ум постепенно стал светлеть.

Я уже не чувствовал себя ходячим мертвецом, ненужным и бесполезным.

Ведь в сущности, моя работа приносит много пользы многим людям.

Где-то далеко меня искренне любят отец и мать.

Даже встречи с бомжами у храмов – уже повод благодарить Бога. За то, что если я не имею возможности делать большое добро, то Он посылает мне возможность делать хотя бы малое.

И я решил, что так, пожалуй, и буду жить. Не стремиться к каким-либо сверхчеловеческим достижениям, а довольствоваться малым. Стараться никого не обременять, и тем более, никому не делать зла. А если устану от жизни, утешаться тем, что мы в этом мире временно. Ведь и вправду, рано или поздно меня настигнет естественная смерть, да будет воля Господня.

С таким настроем я миновал Великий пост.

Крымчане отпраздновали Пасху, и я вместе со многими из них посетил монастырь второй раз.

Туристы радовались тому, что по весне открываются горные перевалы. А самые смелые из них рискнули открыть и купальный сезон, хотя вода в море была совсем ещё ледяная.

В первую неделю после Пасхи сотрудники стали выведывать у меня намёками, собираюсь ли я справлять очередной день рождения с родителями или останусь дома.

Сейчас я больше ценю родителей. А тогда мне не хотелось сидеть за праздничным столом со стариками – гораздо сильней хотелось оторваться в компании таких же молодых гуляк.

Через неделю мы с тремя коллегами, с которыми установились приятельские отношения, спорили, куда податься в день праздника. Который как раз выпадал на субботу. С утра выпил – целый день свободен.

Ребята хотели отдохнуть излюбленным способом. Взять трёхлитровую банку домашнего вина и поваляться на пляже. Благо, солнце уже припекало ощутимо. Я возражал, что уже открыл купальный сезон в прошлую субботу, и теперь мне интереснее поход вглубь полуострова.

Сопротивлялись они недолго, ибо против живописных горных видов никто принципиальных возражений не имел. Единственное неудобство – расписание маршруток до Бахчисарая. То есть, надо было ехать на машине. Но нашёлся непьющий Толик Пономарёв, избавивший именинника от необходимости оставаться трезвым.

За окном мелькали предгорья. Товарищи не уставали меня поздравлять с новым годом. С новым годом моей жизни. Толян сделал мне обалденный подарок. Где-то с месяц назад я намекнул, что в моей фонотеке очень много песен, но одну я выловить в интернете не могу. Это была мелодия, что в стародавние студенческие годы мелькала в телерекламе только что появившегося процессора «Pentium 4». Я мог напеть мелодию, но никто не мог ответить мне имя автора и название песни. А он нашёл, через какие зацепки её отыскать, и сейчас она играла в салоне.

Песня, как назло, о молодости и беззаботности:

We are young, we run green,

Keep our teeth nice and clean,

See our friends, see the sights, feel alright,

We wake up, we go out, smoke a fag,

Put it out, see our friends,

See the sights, feel alright⁵.

А я чувствовал, как никогда, что сегодня стал на целый год старей.

Выйдя из машины с начатой бутылкой в руках и целой в сумке, мы проследовали мусульманское кладбище, что усилило мою склонность к чёрному юмору.

И, постепенно приканчивая выпивку и закуску, стали искать вход в пещерный город Чуфут-Кале.

Ром уже взялся за дело и, вспоминая крылатую фразу, я нарочито перепутал порядок слов, вызвав дружный смех приятелей:

– Жизнь проходит, а дерево не построил, дом не родил, сына не посадил.

Ещё одна бутылка полетела с обрыва, а тропинка стала совсем узкой и пошла в никуда.

Вспомнилась старая пародия на старую песню: «Куда ты, тропинка… Тропинка, ты куда?»

В общем, хоть разум уже был малость замутнён, мы поняли, что надо разделиться. Заблудиться не заблудимся – телефоны-то есть у всех, а то, что мы – исследователи по натуре, подсказывало нам сфотографировать побольше пещер изнутри и снаружи. Да и отлить бы не мешало – несмотря на отсутствие народа в горах, давний рефлекс заставлял искать укромные места.

Я забрался выше всех – у входа в эту пещеру над уровнем моря было, наверно, метров шестьсот.

В дальнем углу бил родник, сливавшийся по склону блестящим ручейком.

Попив холодной и вкусной родниковой воды, я стал освобождать организм от жидкостей, выпитых ранее.

Гадить прямо в родник, конечно, не стал, пристроившись делать своё грязное дело в углу поближе.

Едва успев застегнуть ширинку, ещё стоя спиной к выходу, я интуитивно почувствовал, что не один.

И не обманулся.

Через секунду над моим ухом прочирикало звонкое сопрано:

– Нарушаем общественный порядок, молодой человек?

Я оглянулся и остолбенел, не поверив увиденному в лучах света, заливавших вход в пещеру. Я скорей бы поверил, что на склоне соседней горы пасутся кентавры.

– Хиросима, – только и смог произнести я тихим растерянным тоном.

– Птица-Сокол, – удивилась она не меньше моего.

В следующий миг я вспомнил все обстоятельства, при которых закончилось наше первое и последнее свидание и, попытавшись придать голосу побольше цинизма, спросил с деланным равнодушием:

– Как дела – пока не родила?

– Было бы от кого.

– А как же бравый курсант, который через два месяца станет лейтенантом и будет служить в Очакове?

– Да пошёл он…. куда Макар телят не гонял. Пьянь! Раз продинамил свидание из-за запоя, два продинамил свидание из-за запоя. Потом я сама к нему пришла. И что же он? Пил пиво, жрал водку и блевал прямо на ковёр. Я пыталась действовать лаской, уговорами, угрозами… Последней каплей стало, когда мы договорились пойти в собор на Пасху. Захожу я к нему в общежитие, а он лыка не вяжет. Не, ну ты прикинь! До окончания поста оставалось всего несколько часов, и после службы надирайся хоть як порося – не дотерпел. Не люблю слабых и безвольных людей. Пусть теперь другой дурочке мозги компостирует – такой, что поверит, будто бы он ради неё остепенится.

Во мне разом появились радость и страх – радость, что Ната с недавнего времени свободна, и страх, что я сам уже заметно выпивши, и как только она увидит мои глаза в кучу, её гнев с такой же силой обрушится на меня самого.

Она, между тем продолжала:

– Нет, я конечно не сторонница профессора Жданова. Могу попить шампанского с подружками, могу коньяком на корпоративе оторваться. Но когда каждую ночь с пятницы на понедельник на рогах – это уже перебор.

Когда обстановка накаляется, меня не раз выручали попытки разрядить её шуткой:

– Как видишь, я тоже не сторонник полного воздержания. Хочешь глотнуть из моей фляги? Обожаю, как поддатые красотки мило хихикают.

– В день рождения можно, – примирительно улыбнулась она.

– Ничего себе память девичья, – удивился я, припоминая, что обмолвился о дате рождения всего пару раз.

И чтобы окончательно замять неприятную для Наты тему, решил радикально её сменить:

– Ну а в Крым-то каким ветром?

– Северным, – спокойно ответила она, и после некоторой паузы добавила, – а если серьёзно, я стараюсь проводить каждый отпуск у мамы. Она живёт в одном селе…

– А село-то, наверно, по законам жанра называется Соколиное, – я всё ещё был настроен на юмористический лад.

– Нет, поближе к Симферополю, с не менее романтичным названием Каштановое.

Тут она посмотрела на свои часы и занервничала:

– Автобус уходит. Ты хочешь проводить меня домой – прости, но мне в другую сторону.

Я лихорадочно размышлял, требовать ли её номер телефона в ультимативной форме или покорно дожидаться, пока она сама его не продиктует.

Но она меня перехитрила:

– Приходи завтра в это же место около 9 часов утра. Будешь?

– В 9 утра? В выходной день?? Ехать 85 километров???… Буду.

Когда я вернулся на парковку у подножья горы, в машине меня уже в полном составе ждали друзья. По-видимому, все, кроме водителя, добавили. Мой приход ознаменовался бурной реакцией:

– Ты где был? Пиво пил?

На что я ответил блаженной улыбкой и с придыханием произнёс:

– Жизнь не кончена в 31 год.

А усевшись в машину, дополнил:

– И…. Это… Мне больше не наливайте.

– Ого! – присвистнули ребята, и мы поехали.

Парни высадились у бара продолжать банкет, а мы с непьющим Толиком разошлись по домам.

Переступив порог дома, я сразу принял крепкий кофе и холодный душ, так что ранним утром чувствовал себя вполне удовлетворительно. Слава Богу, меня ни разу не останавливали сотрудники службы с говорящим названием «ДАI», а то пришлось бы давать, и очень много. Алкотестер вполне мог показать незначительные остаточные явления. Но по субъективным ощущениям я вёл машину вполне уверенно, и припарковался там же, где мы парковались вчера, задолго до назначенного часа.

Я не отличаюсь пунктуальностью, и если начинаю пытаться успеть минута в минуту, то, как правило, опаздываю. Поэтому предпочитаю приходить раньше, хоть ждать и не люблю.

Сверху горные тропы просматривались довольно далеко, и с моим идеальным зрением было нетрудно заметить одинокую человеческую фигуру. Я довольно долго любовался её приближением, но так и не успел придумать, какую первую фразу сказать после приветствия.

Я легко строил беседу, но затруднялся подбирать, с чего начать. Поэтому не придумал ничего лучше, чем отталкиваться от вчерашнего дня:

– Сегодня ты не застала меня с поличным за хулиганством. Я уже раньше сходил… И, да, сегодня я трезвый…

Эту фразу я оборвал на полуслове, сообразив, что на первом свидании рановато бросаться громкими фразами, такими как «Я пьян исключительно от любви».

– Но почему, всё-таки, в такую рань? – не удержался я от снедавшего меня любопытства. Ты жаворонок? А я-то думал, все айтишники совы, от них же первый есмь аз.

– Мама уезжает на работу в смену на первом автобусе в 6:30 утра, а у меня нет ключей от дома. И я страшно не люблю ждать просто так. Теперь твоя очередь порезаться бритвой Оккама.

– Я тоже считаю, что ждать и догонять хуже всего, но очень часто именно это и делаю.

Мы не стали задерживаться в пещере и пошли, куда глаза глядят. На узких тропинках мог пройти по ширине лишь один человек, и я по традиции пропустил вперёд даму.

Солнце было ещё не очень высоко, и пока мы шли промеж горных склонов, оно то появлялось, то исчезало из нашего поля зрения. Пешие тропы в крымских горах – это семь загибов на версту, поэтому рано или поздно мы повернули на юго-восток. Глядя на попутчицу сзади против солнца, я заметил, что его лучи такого же цвета, как её огненно-рыжие волосы, и кажутся естественным продолжением её шевелюры, колеблемой ветром.

Я никогда не отличался сдержанностью, и сейчас у меня вырвалось непроизвольное:

– Вау!

– Любуешься втихаря, как я выписываю бёдрами восьмёрки? – обернулась она на мой возглас.

Что ж, каждый понимает в меру своей испорченности.

– Восьмёрки? – попытался я сгладить неловкий момент, – да будет тебе известно, как закончившей факультет прикладной математики, что восьмёрка, повёрнутая на «пи» пополам – это знак бесконечности. Значит, ты бесконечно привлекательна.

Цель была достигнута. Она звонко смеялась, характерно запрокинув голову:

– Почему-то все думают, что девушки тренируют такую походку, танцуя самбу. А на самом деле, это всего лишь естественное строение женского скелета.

– Всё равно красиво. Как и всё остальное в тебе.

Я не знал заранее, кто первый осмелится вызвать друг друга на откровенность – она или я.

Когда мы остановились передохнуть и перекусить, она спросила:

– А что тебя зацепило во мне сильнее всего?

Я ответил, не задумываясь:

– То, что такой прелестный цветочек имеет IQ выше роста и умеет программировать на нескольких языках.

– А я думала, ты скажешь про мои рыжие волосы.

– Ты не рыжая, ты золотая.

– Нет, золотая была моя мама до того, как поседела. А я рыжая… бесстыжая.

– А ты во мне хоть что-то положительное выделить можешь?

– Ну, хотя бы то, что ты отличаешь Теда Ньюджента от Рода Арджента. О музыке я могу говорить часами, но никто из парней, что за мной ухлёстывать пытались, не мог поддержать этот разговор…. А ещё твоя восхитительная ямочка на подбородке. Девочки, наверно, от неё в восторге.

– Ты, вообще-то, первая, обратившая на это внимание.

Мы подобрали оставшийся от еды мусор, взялись за руки и пошли дальше за солнцем.

Следующие пять дней были самыми счастливыми в моей жизни. Таких, как они, никогда не было до этого и теперь уже точно никогда не будет после.

После работы я ехал не домой, а петлял сотню километров по горным дорогам, и был у неприметного сельского домика примерно перед закатом.

Поскольку в сельской местности напряжёнка и с кинотеатрами, и с интернетом, я прихватывал на флешке какой-нибудь интересный фильм, который мы вместе смотрели на её ноутбуке. Примерно на время кино аккумулятора ноутбука и хватало. А когда на нём заканчивался заряд, мы брали гитару и выходили во двор, чтобы на ней поиграть по очереди. Не столько ради свежего воздуха, как из-за того, что наташина мама рано ложилась спать, и мы не хотели мешать ей. Ну и из-за свежего вечернего воздуха тоже.

Я много узнал о ней на той скамейке под дубом, что посадил её дед около полувека назад.

Например, то, что её родители в разводе. Она живёт и работает в Киеве, где её отец имеет собственный бизнес. Но к желанию дочери видеться с матерью относится адекватно и не возражает против того, что она проводит каждый ежегодный отпуск в Крыму уже 4 года.

Я спросил, зачем ей работать, если отец богат.

А она ответила, что предпочитает ни от кого не зависеть.

И добавила, что особенно выразительно смотрелось в сочетании с её любимым жовто-блакитним костюмом:

– Я сама як рiдна Украiна. Молода, красiва, православна, незалежна и безбашенна.

И она имела на это право. Мать русская, но отец-то украинец.

Я обрадовался, как радовался, подмечая всё общее, что у нас есть:

– Так ты тоже метиска? Только наоборот. У меня мать хохлушка, батя – коцап.

А она рассмеялась:

– Ха-ха, метиска! Это индейские полукровки в Мексике. А ты и сам зажигательный, как мексиканец.

– А ты вообще русская Джоан Баез.

– И русская, и украинская, – ответила Ната и сыграла песню этой самой Джоан, на радостях от комплимента сумев весьма правдоподобно изобразить её голос.

А потом продолжила рассказывать о восхождении по карьерной лестнице.

Программированием она увлеклась ещё в институте.

И на последних двух курсах уже занималась фрилансом, что позволяло не просить у папы на платья. А как защитилась, так и на постоянную работу взяли, то есть в этой музыкальной IT-компании она уже довольно давно.

С квартирным вопросом, правда, отец всё же помог, подарив в честь красного диплома «двушку» на окраине Киева, где она и жила в гордом одиночестве, как и я на съёмной хате в Ялте.

Я начал комплексовать, ибо сам так и не сумел до защиты диплома устроиться на постоянную работу – только разовыми халтурами подрабатывал. И восхищаться, какая рядом со мной mademoiselle emansipe⁶.

Но я оказался прав, считая, что чем женщина больше стремится казаться сильной, тем больше ей на самом деле хочется побыть слабой.

В один из этих вечеров Наташа рассказала мне историю из давнего прошлого, до сих пор заставляющую её плакать:

– Когда мне было 14 лет, батя взял меня с собой браконьерствовать птиц с лодки под Днепропетровском. Он бил из ружья без промаха. И падали лебеди, подстреленные на взлёте. Он улыбался до ушей от охватившего его мальчишеского азарта. А я ревела в три ручья. Мне так было жалко лебедей. Когда они объединяются в пару и сближают шеи в форме латинской буквы S, получается фигура, образующая сердце. А если один из лебедей в паре гибнет, второй чахнет и умирает. Разве можно их убивать? Тем более, на взлёте, когда они только-только начинают подъём в небо! Я тогда с юношеским максимализмом чуть не вступила в Гринпис. Правда, передумала. Но на охоту меня лучше не приглашать – могу ответить матом. Разве что на «тихую охоту». Грибы люблю – и есть, и собирать, и даже готовить.

– На Донбассе нет грибных лесов. С лесами у нас вообще напряжёнка. Поэтому мне негде было научиться ходить по грибы. Покажешь мне, как отличить съедобный гриб и ядовитый гриб?

– Тогда приезжай в Киев в сезон, степняк, – простодушно ответила она, не подозревая, что задевает за живое.

Я избегал напоминаний об этом, но реальность сурова – в конце недели у Наты заканчивается отпуск, и утром пятого мая она уезжает в Киев.

Я отчётливо запомнил наше крайнее свидание в пятницу вечером (не последнее, а именно крайнее!).

В этот раз мы перед долгим расставанием засиделись особенно долго. И особенно тщательно подбирали репертуар, исполняемый друг другу под гитару. Я спел самую чувственную балладу, которую знаю – песню Чижа «Полонез». Она заканчивается словами: «А потом ты научишь меня танцевать полонез, и мы взлетим». Но она станцевала не полонез, а регги. Когда играешь песню группы Alai Oli, ноги сами пускаются пританцовывать, насколько это возможно, когда в руках музыкальный инструмент.

Там такой припев, который она смогла исполнить своим голосом настолько мелодично, что заткнула за пояс оригинальную певицу:

Я думаю, ну что за подстава,

Солнце ночью прячется в скалы,

До свидания, солнце, зайди утром,

Стучи бам бам бам бам бам бам в окна.

Я пообещал обязательно подъехать утром на вокзал и постучать в окно её купе перед отправлением поезда.

И настал момент, о котором не хотелось думать – пришла пора прощаться.

Мы смотрели друг другу в глаза при свете фонаря и молчали в нерешительности.

Наконец, она первой сдвинулась с места, улыбнулась и прошептала:

– Ну, давай…

И громче:

– Донецкие хлопцы все такие застенчивые?

– Я не донецкий, а луганский. А примерно полжизни назад, когда я только начинал ухаживать за девушками, мать рассказала, как она году примерно в 72-м сбежала в ужасе от ухажёра оттого, что тот целоваться полез, когда они были знакомы всего неделю.

Ната, приобняв меня, сразу опровергла мои сомнения логикой:

– С учётом концерта в Киеве мы знакомы уже почти год. Так что, не стесняйся.

И я не стеснялся, приобняв её плотнее.

Дома я лёг спать с открытой форточкой, потому что ночи были уже довольно тёплые. Звёзды весело мне подмигивали, морской прибой шептал стихи, что я сочинил Нате сегодня утром, а соловьи в кустах напевали Alai Oli, но до моей возлюбленной их голоса, конечно, не дотягивали.

Я хоть и сильный пол, но не железный.

С понедельника по пятницу я спал не более четырёх часов в сутки, и утром в субботу проспал. Несмотря на то, что будильник на телефоне во всю дурь верещал пауэр-метал.

Теперь я сам понял, как можно проходить горные серпантины на машине со скоростью 80 километров в час. Хорошо, что машина немецкая. Как татары умудряются так лихачить на «Газелях», я так и не понял.

Я поставил самую быструю любовную песню, что имел в фонотеке, чтобы с помощью магнитолы задать ритм, и всё-таки успел прибежать на перрон, когда до отправления поезда оставалось всего пять минут.

В присутствии наташиной мамы, наши объятия были, естественно, намного скромнее, чем вчера вечером. Но я всё-таки прозевал момент, когда поезд тронулся, и пришлось выпрыгивать из тамбура на малом ходу. Который постепенно всё ускорялся и ускорялся.

Любимая махала мне рукой из окна, а я пытался бежать следом за уходящим составом, остановившись только после того, как он окончательно скрылся за горой. Отдышаться удалось, только дойдя до парковки.

Если с утра я рисковал разбиться о скалы из-за превышения скорости, то на обратном пути я мог погибнуть, от недосыпа заснув за рулём. Но я не боялся этого. Ибо верил, что Бог и ангел-хранитель не допустят моей бесславной гибели, когда я едва почувствовал себя счастливым.

Какая смерть, о чём вы?

Я молод, я влюблён.

Глава 5. Взлёт.

Теперь целью моей жизни стало намерение жить и работать в Киеве.

Ещё в середине прошлого месяца я с облегчением вздыхал, что наконец-то обрёл постоянное место жительства, с отличным климатом, прекрасными видами и перспективной работой.

Теперь я снова стал мечтать о переезде.

Но мне было страшно бросать работу и срываться в никуда, потому что на шее камнем висел кредит за машину.

Поэтому пришлось ограничиться тем, что я посылал дальней возлюбленной через фейсбук картинки с надписями типа «Расстояние любви не помеха», получая за это неизменные лайки.

Забыл упомянуть: в этот раз свою страницу в фейсбуке она мне всё-таки открыла. И в контакте тоже. Да уж, в её сутках, наверное, 36 часов вместо 24. Ведёт два аккаунта в социальных сетях. Мне на один фейсбук времени едва хватает. При том, что на работе у неё побольше занятость, чем у меня. А ещё она по-любительски занимается танцами, хоть и скромничала, будто бы не танцует самбу. И волонтёрством на церковном приходе занимается иногда. И всё успевает. Даже со мной потрепаться. Какой-то просто Максим Каммерер в юбке.

Наши беседы в скайпе иногда затягивались до двух-трёх часов ночи, а в выходные и дольше. Помню, я пожелал ей спокойной ночи, а она посмотрела на те же часы, по которым сверяла расписание автобусов в Крыму, и поправила:

– Спокойного утра.

И, как это ни странно, я неделями жил в таком ритме и не выдыхался. Производительность труда даже повысилась. Впрочем, ничего странного. Иногда у человека вырастают крылья.

* * *

В следующий раз я увидел её в январе. За время чуть больше недели я описал по железной дороге треугольник с длиной стороны немногим менее тысячи километров. Новый год встретил в родительском доме, а на Рождество поехал, как нетрудно догадаться, в Киев.

Судьба не уставала подбрасывать мне сюрпризы. Поехал к любимой женщине, а познакомился с весьма интересной личностью мужского пола. Случайно.

Мы стояли в Анно-Зачатьевской церкви Киево-Печерской Лавры и слушали протяжное пение монастырского хора. Вообще-то, мы собирались в храм святого князя Владимира на набережной (не путать с раскольничьим Владимирским собором на бульваре Тараса Шевченко). Но он был переполнен, и милиция оставляла большинство пытавшихся войти прихожан на морозе на неопределённый срок.

Решив, что просто так бродить по улицам мы сможем и в любой другой день, мы отправились искать другой православный храм в окрестностях. Ближайшим оказался монастырь, мимо которого мы только что проходили к Владимирскому храму от метро. Причём не какой-нибудь, а Киево-Печерская Лавра, главная святыня Украины. Мы вошли в храм незадолго до полуночи. Но не знали особенности монастырских богослужений.

Монастырская служба на Рождество и Пасху начинается в полночь и продолжается до утра. Часа через два – два с половиной я почувствовал усталость. Особенно в ногах. Метро по случаю праздника работало до трёх часов, и Наталья в последний момент могла уехать домой, но решительно заявила, что если она живёт не совсем по-христиански все остальные дни года, то хочет хотя бы одну ночь побыть настоящей христианкой и, пойдя на принцип, выстоять длиннющую службу до конца. Я тоже пошёл на принцип. Мне-то вообще было 15 минут пешком до гостиницы. Я остановился в центре столицы, в каком-нибудь километре от правительственного квартала, чтобы было легче добираться до городских достопримечательностей. Но разве мог мужчина показать слабость перед своей возлюбленной? Да и перед Богом стыдно за уход из храма до окончания богослужения. Я христианин не для галочки, а по убеждению.

Около пяти утра наконец-то закончилось монотонное чтение псалмов, вызывавшее у меня неотвратимое желание опереться плечами о несущую колонну и задремать. Началась литургия, порядок которой я хорошо знал. Я вздохнул с облегчением: после литургии будет проповедь, а потом мы всё-таки успеем разойтись по домам до рассвета.

А усталость всё накапливалась и накапливалась. Перед самым началом литургии моё состояние можно было охарактеризовать фразой «Я не сплю, но я вижу сны». Не понимаю, как монахи умудряются сохранять концентрацию внимания на чтении и пении до 10-15 часов подряд, как на Афоне. Я уже на четвёртом часу чтения псалмов и пения хора грешным делом стал поглядывать на ту, что затащила меня сюда. Она пожаловалась на то, что в храме слишком жарконатоплено, и передала зимнюю куртку мне на руки, оставшись в свитере, юбке и косынке. Монастырский кочегар и вправду перестарался, но мне некуда было деть куртку из толстой кожи с меховой подстёжкой, намного тяжелее, чем пуховик подруги.

И чтобы придать себе бодрости, я прокручивал перед глазами самое приятное, что мог вспомнить. И это было не что-то давнее, а события текущего дня. Как мы с Натали бросали друг на друга влюблённые взгляды в метро. Особенно мне нравилось стоять с ней на эскалаторе, развернувшись лицом друг к другу. Идиллия в полном смысле этого слова. Так хотелось задержать этот миг подольше. К счастью, станция Арсенальная – самая глубокая в Киеве, да и в Европе, пожалуй. На ней даже двухсекционный эскалатор – в 1960 году строить односекционные эскалаторы длиной 105 метров ещё не умели.

Между тем, народ причащался. Мы из рук вон плохо соблюдали пост, поэтому не дерзнули и пережидали в дальнем углу храма.

Когда прихожане, включая нас, поцеловали крест, священник вышел читать проповедь.

А моя усталость к той минуте стала запредельной.

Единственной мыслью было (естественно, не озвученной вслух):

– Батюшка, пожалуйста, покороче, а то я позорнейшим образом рухну на пол.

Но только он заговорил, я со стыдом прогнал от себя эту мысль и вслушивался в каждое слово.

Двухметровый широкоплечий иеромонах Илия и голос имел под стать фигуре.

С такими могучими голосами редко рукополагают в священники – как правило, оставляют дьяконами на веки вечные.

Иные священники хорошие и правильные вещи говорят. Но не цепляет.

А отец Илия определённо имел ораторский талант от Бога. Ибо мог не иллюзорно зажечь народ призывом о любви к Богу, христианским ценностям и людям, которых нам послал Господь.

Проповедь явно была экспромтом, потому что батюшка запинался и часто переходил между русским и украинским языками.

Через два дня я у него исповедался, и мы обменялись контактными данными.

Ну а пока мы с Натой, выйдя из храма, фотографировались на фоне ночной лавры. Рассвет ещё и не думал начинаться, и так контрастировали чёрное звёздное небо над Днепром и ярко освещённая территория монастыря. У меня появилась мысль, что было бы неплохо снять с вертолёта чёрную реку, полутёмные переулки и монастырь за стеной, весь в огнях. И подписать фотографию: «Бог есть свет, и в Нём нет никакой тьмы».

А наснимавшись по одному, просили случайных прохожих снять нас вдвоём у памятных мест обители. На лицах сияли улыбки победителей. «Мы сделали это». А у Наташи даже китайский пуховик не мог испортить фигуру. Даже с усталым и не накрашенным лицом она выглядела прекрасно.

Я не так воспитан, чтобы размещать фотографии других людей на общедоступных ресурсах без их согласия, но Ната тоже была почти стопроцентным экстравертом и с радостью позволила мне это сделать. Мол, пусть завидуют, какие у нас счастливые лица.

На работе в Ялте эти фото на моей странице восприняли неоднозначно. Водитель, татарин Мустафа, аж цокнул языком от удовольствия:

– Вай, какой у тэбя красивий женщин!

А зам главного бухгалтера, тётя Галя, горько вздохнула оттого, что не удастся женить меня на одной из двух её дочек. Не понимая, что даже когда я был свободен, мне эти гламурные чиксы были на фиг не нужны.

* * *

Весной, как и ожидалось, Наташа получила отпуск, чтобы приехать в Крым и отпраздновать свой день рождения с мамой, мой день рождения со мной, а потом и Пасху.

Уж я-то не упустил возможность посетить Владимирский кафедральный собор Севастополя в величайший христианский праздник, а заодно и побыть лишний раз со своей пассией.

Мы стояли рядом, и на ней была уже не та косынка, что на Рождество, а новый платок ярко синего цвета.

Я в очередной раз отвлёкся от богослужения, вспомнил песню Отечественной Войны и подумал:

– За такой синий платочек можно и повоевать.

О, если б я знал, как обернутся мои слова в таком уже недалёком будущем. Если б я знал!

Но тогда ещё ничто не предвещало беды. Мы развлекались и отдыхали.

Пасху мы провели благочестиво – за просмотром телеканала «Союз» через спутниковую антенну, которую я установил прошлым летом.

А на следующий день предались любимому занятию моих друзей – нежиться на пляже с купленным у частников домашним вином. Благо, я выбил у начальства отгулы за сверхурочную работу, и был свободен, как птица. Может быть, даже сокол. Нет, для сокола я слишком низко летал. Мы только один раз за эти дни поднимались на Ай-Петри, и то не дошли до конца. А нам и внизу у моря было хорошо.

В этот день я впервые увидел, как выглядит моя любимая в купальнике. Теперь-то я видел её и в купальнике, и без оного, а тогда опьянел от эстетического наслаждения, будто бы залпом хлопнул стакан.

Мою же фигуру нельзя было назвать идеальной, но тенденция к улучшению определённо намечалась.

А ведь именно она и подвигла меня записаться в тренажёрный зал.

Когда год назад она впервые обняла меня, то назвала то, что в подростковом возрасте было талией, унизительным словом «мамон». Это был вызов.

А ещё, когда я в те дни впервые взял её на руки, то она, увидев, как мне тяжело её поднимать, пошутила:

– А давай я тебя возьму на руки?

И, несмотря на мои возражения, мол, надорвёшься, обхватила меня вокруг и резко дёрнула вверх. При этом сумев не только оторвать меня от земли, но и поднять едва ли не выше колен.

Сейчас я вешу около 80 килограмм, а тогда тянул на все 90.

Сильная женщина во всех смыслах.

И я решил, что и сам должен быть сильным.

Со временем тренировки стали постепенно приносить плоды. К моменту следующих совместных прогулок по Крыму мне стало носить её на руках значительно легче.

Но подшучивать надо мной она не перестала – не может хохотушка без юмора.

Если раньше подкалывала «мамоном», то после ликвидации пуза рассказывает, что Кощей Бессмертный переводится на украинский как Чахлiк Невмiрущiй.

И я придумал способ доказать ей, что не такой уж я и чахлый. Перед тем как пляж переходит в совсем высокие горы, есть крутые песчаные склоны высотой метров примерно шестьдесят. И я не упустил возможности покрасоваться, вбежав на её глазах на самую его вершину, откуда призывно махал рукой – типа, снимай, это надо запечатлеть на фото. Потом меня за это фото с поднятой рукой подкалывали, потому что на «Хайль Гитлер» похоже. Но мне было всё равно. Главное, что я смог забраться на вершину, и это видела она.

Подобным образом я развлекался ещё много лет назад, только на Донбассе приходилось залезать на терриконы. В 99-м году я взбирался на самый верх, а в 2007-м не смог. И вот, теперь я снова в форме.

А потом мы нашли на этих песчаных склонах откос – невысокий, метров восемь. И, как дети, с громкими криками сигали с него на лежащие внизу кучи песка, проваливаясь в них по пояс. Я подумал, что было бы неплохо прыгнуть и с намного большей высоты – с парашютом. В идеале, вдвоём на тандеме. Всё-таки, птичья фамилия накладывала определённый отпечаток на мою душу – я часто летал во сне и очень хотел летать наяву.

Мы набегались от души, мои ноги гудели как трансформатор, но я не отстал от неё на горных тропах, по которым она семенила проворно, как лань. Спортивные тренировки укрепляют не только тело, но и волю.

Но я не мог понять, откуда в таком маленьком тельце столько кипучей энергии. Видать, у неё не только огонь на голове, но и внутри какой-то огонёк паровую турбину вращает. И что же это, интересно, за огонь – небесный, подземный или термоядерное горючее со звёзд полыхает?

* * *

Прошла весна, настало лето. Чуть было не написал «Спасибо партии за это». Нет, я не симпатизировал никакой партии. Если в Белоруссии имеет власть только один политик, то на Украине политические телепередачи напоминают комедийный боевик. Который куча народа смотрит с искренним увлечением. Но не я. И Наташе было глубоко чуждо смакование грызни в Верховной Раде. Мы были весёлые аполитичные рокеры.

* * *

Седьмого июня я полностью выплатил кредит за Мерседес. И начал задумываться о смене работы. С одной стороны, я уже больше года рвался в столицу. Но с другой, не хотелось оставлять перспективную должность в крупной корпорации. В головном же офисе все места в отделе системного администрирования были крепко заняты, и никто уходить из такого тёпленького местечка не собирался. Как говорится, «Нема дурных».

Засыпая, я обдумывал перспективы в своей корпорации. А потом видел волнующие сердце сны о возлюбленной.

Говорят, беда не приходит одна. В чём я потом имел возможность убедиться, и не раз. Но в тот момент ко мне пришла двойная удача.

Много сплетен ходит про нашего брата-айтишника. Отчасти правдивые, по большей части – нет.

То, что некоторые из моих коллег употребляют вещества, изменяющие сознание – это факт. Начальство закрывало глаза уже не первый год на то, что начальник отдела системного администрирования в Киеве иногда балуется ими.

Вообще, генеральному по барабану, кто что пьёт, кто что курит – лишь бы выполняли поставленные задачи точно и в срок. И в этом плане жаловаться на админов ему было грех. Но, сколько верёвочке не виться…

Для начальника отдела развязка наступила в предпоследний день июня на перроне железнодорожной станции Фастов.

Добираясь на какую-то тусовку в области, он неудачно попал так, что пришлось долго ждать пересадку между двумя электричками.

И он от скуки прямо на станции, при всём честном народе закурил… марихуану!

Как говорится, на грех вилы стреляют. И этот идиот как раз угодил в профилактический рейд милиции. Сначала его приняли за пьяного, а потом при обыске обнаружили в сумке пакет конопли.

Хоть и говорят, что наглость – второе счастье, но этот принцип срабатывает не всегда и не везде. И он не отмазался – до сих пор сидит.

Конечно, это не по-христиански, злорадствовать, что неприятности с кем-либо оказались мне на руку. Но это не я его подсидел, а он сам виноват.

В понедельник, осознав, что ценного сотрудника не вытащить из тюрьмы даже с учётом украинской коррупции, генеральный кинул клич по филиалам, кто бы мог его заменить.

Третьего числа устроили конкурс на замещение вакантной должности, в котором победил ваш покорный слуга.

Мне дали две недели, чтобы найти себе замену в крымском подразделении и передать дела. А на 18 июля назначили первый рабочий день в Киеве.

Прощайте, Мустафа, тётя Галя и уютный домик у Чёрного моря! Да здравствуют трёхмиллионный мегаполис, брендовые сервера и милая Натали!

Я часто ездил на машине по 100-200 километров в день по Крыму, но 16 июля впервые проехал за один день более 900 километров – от Ялты до самого Киева. Мне было, куда ехать – я снял заочно по безналу квартиру на синей ветке метро. Чтобы было удобнее добираться и до Троенщины, и до офиса, если не удастся воспользоваться машиной.

Ната пыталась меня уговорить, что в её квартире две комнаты, и она могла бы поделить их между нами. Но мне не понравилась такая перспектива – слишком много соблазнов, уж лучше переплатить. Во-первых, я помнил, как засматривался на её женственные формы взглядом похотливым. И если мы будем ночевать под одной крышей, добрачные связи неизбежны. А во-вторых, бабульки у подъезда будут сплетничать, мол, у Наталки с седьмого этажа появился хахель. Нет уж, честь любимой дороже любых денег.

Я думал об этом половину пути за рулём, утром. А вторую половину пути, вечером, я думал, как бы не клюнуть носом в руль. А то, в европейских автомобилях всё предусмотрено для комфорта водителей – не пройдёт и секунды, как заснёшь за рулём, а твоя голова уже на подушке.

В общем, как только я добрался по адресу съёмной квартиры в Киеве, без задних ног уснул, не раздеваясь.

А к моменту пробуждения на телефоне уже мигал значок получения СМС. Посмотрел, от кого – точно, она. «Приезжай ко мне в офис, тебя ждёт сюрприз». Мне не терпелось узнать, что же именно такое меня ждёт, но сначала нужно было заехать в свой новый офис, оформить документы.

Я всегда хотел, чтобы из моих окон был красивый вид из окна. И сравнивал место жительства и работы с домиком на горе, что ради них покинул.

У Натальи квартира была на седьмом этаже, а я забрался выше – снял на восьмом.

Не говоря уже о месте работы.

Фирма, разрабатывавшая музыкальные сайты, довольствовалась третьим и четвёртым этажом в старинном здании в исторической части города, неподалёку от единственного в мегаполисе железнодорожного вокзала.

Наш же системный интегратор занимал восемнадцатый и девятнадцатый этаж 20-этажного новостроя, бизнес-центра «Солнечная Украина». И не на низком левом берегу Днепра, а на высоком правом.

Когда мне показали столовую с панорамным видом из широченных окон, мои глаза заблестели – весь город, как на ладони. Особенно впечатлил вид на корабль-ресторан, стоящий на Днепре посреди городских кварталов. Возле этого корабля такая густая застройка, что часть реки за домами не видно, и кажется, будто бы пароход стоит прямо на городской улице, на асфальте. Я немедленно сфотографировал это зрелище на телефон, чтобы показать кое-кому.

Проталкиваясь через пробки в центре, я вскоре приехал к этому самому кое-кому. Точнее, к этой самой.

И обалдел, узнав, что она имела ввиду за сюрприз. Два билета на концерт Дэвида Боуи на стадионе «Динамо» сегодня вечером.

– Ты с ума сошла, – прошептал я так ласково, как только мог, – Это же три тысячи гривен.

– Это, прежде всего, Дэвид Боуи, – пожала она плечами.

И, как ни в чём ни бывало, пошла дальше работать.

А я поехал по ювелирным магазинам, смотреть, как можно достойно её отблагодарить.

Старина Дэвид, как и ожидалось, завёл весь стадион с пол-оборота.

Мы покачивались в такт музыке, держась за руки, и я щупал колечко, которое купил несколько часов назад. Пока ещё не обручальное, а просто белое золото с фианитом. На средний палец подошло, и я пошутил, что это для того, чтобы отшивать пикаперов, показывая его. У неё очень тонкие пальцы, и мне стоило приличных усилий подобрать ей кольцо по размеру. Но, чем труднее добывался подарок, тем он ценнее.

Между тем, мы прекрасно поняли содержание исполняемой песни на слух:

I

I can remember

Standing by the wall

And the guns

Shot above our heads

And we kissed

As though

Nothing could fall

And the shame

Was on the other side

We can beat them

Forever and ever

We can be heroes

Just for one day

We can be us

Just for one day⁷

Ната посмотрела мне в глаза и задумчиво произнесла:

– Даже представить себе не могу, как так может быть. Роман прямо на линии фронта.

А я спокойно ответил:

– Вряд ли на наших глазах произойдёт нечто подобное. Жизнь при Януковиче, конечно, не сахар, но не настолько ужасна, чтобы народ выбрал братоубийственную бойню. Наше поколение не увидит гражданской войны.

* * *

На следующий день мне пришлось с места в карьер втыкаться в ситуацию на серверах. Без предшественника, сидящего в тюрьме. Кое-что пояснили коллеги, ибо он был в отделе не один, но по большей части приходилось доходить самому. Так что, первые недели я фактически дневал и ночевал на работе. Благо, генеральный платил подчинённым по закону, и за эти переработки меня ожидали неплохие деньги.

Но факт остаётся фактом – первые недели возможности видеться с Натой были сильно ограничены. По крайней мере, в реале. Приходилось общаться через фейсбук и скайп, как в Крыму, хотя расстояние между нами было на два порядка меньше.

Из того, что я хотел сделать для себя, я позволял только воскресные поездки в Лавру, на исповедь и беседу к отцу Илии. Как говорили Святые Отцы, «Если Бог в вашей жизни будет на первом месте, то всё остальное будет на своём».

А наташин коллектив жил полной жизнью. Последний день лета в том году приходился на субботу, и начальник охраны решил организовать проводы лета, вывезя коллектив на шашлыки. Любой сотрудник мог привести с собой кого угодно – увеличение количества участников всячески приветствовалось, лишь бы они скидывались.

Конечно же, она застолбила мне место в автобусе, заказанном директором, даже не спросив меня, позволяют ли мне мои планы участвовать. Планы были, но ради неё я их все отменил. И, в обмен на любезное приглашение, набрал провизии больше, чем остальные – почти полный рюкзак выпивки и мяса.

Мы ехали без ночёвки, а путь был неблизкий. Поэтому отъезжали от её офиса довольно рано. Но по киевскому времени солнце всходит ещё раньше, и уже было совсем светло и тепло, хоть на траве ещё и не сошла роса.

В ожидании автобуса, при ярком солнечном свете мы заметили, что за это тёплое лето так и не загорели. Ни я, ни она. У меня типично славянский тип внешности, за что меня иногда подкалывали: «Истинный ариец должен быть высок, строен и белокур». А у неё вообще кельтский тип – наследство маманькино. Белоснежная кожа, рыжие волосы и голубые глаза больше характерные для ирландцев.

И когда я упомянул об этом, она ответила, что как-то на ролёвке толкинистов играла ирландскую ведьму.

У меня в очередной раз закружилась голова от восхищения перед ней. Она ещё и ролевик! В её сутках точно 36 часов.

А Наташа, тем временем, продолжала щебетать о возвышенных мечтах. Например, о том, что хочет посетить залив Голуэй в Ирландии. Нет, конечно, крымские заливы бесподобны, но она хочет именно на тот берег Ирландии, так как он был воспет в одноимённой песне Ричи Блэкмора.

Я ответил, что мои мечты поскромнее. Я дожил почти до седых волос, и до сих пор видел по-настоящему густые леса только в кино. И хочу увидеть настоящие дремучие дубравы, в изобилии имеющиеся под Киевом, вместо узких полос абрикосовых деревьев, искусственно посаженных, чтобы сдерживать пыльные бури в степи.

– Степняк, – улыбнулась она и потрепала меня по макушке.

Цель нашей поездки и впрямь можно было назвать экотуризмом.

Село Страхолесье находится в семидесяти километрах от густонаселённых кварталов Киева. А в объезд, где можно проехать не на джипе, даже больше восьмидесяти.

Лесов там много, но ничего страшного в них нет. Эта деревенька – курорт. Я погуглил – там турбаз чуть ли не больше, чем всех семей с местной пропиской. На одну из них мы и направлялись. Многие сотрудники с удочками. Мы не увлекались рыбалкой и хотели просто подышать свежим лесным воздухом.

Даже в автобусе, направляясь на отдых, некоторые сотрудники Натальи не могли удержаться от обсуждения рабочих вопросов. Например, о продакшн-серверах, требующих внимания в режиме 24/7. Даже бросали жребий, кто останется трезвым, на случай, если что-нибудь упадёт.

Но нас это не касалось. Мы обсуждали, в основном, то, что касается нас двоих.

Я продемонстрировал ей, что поставил на звонки с её номера песню Сюзи Кватро “She’s in love with you”. Она ответила, что у Сюзи ей больше всего нравится песня “If you can’t give me love”. Видел я текст этой песни. Причём, даже на сайте, разработанном их фирмой. Весьма идейный текст. Слова настоящей христианки. Не удивлён, что он нашёл отклик в сердце Наты.

Она сама ассоциировалась у меня с молодой Сюзи Кватро. Только формы попышней. А вообще, у меня вызывало неподдельный восторг, как миниатюрная певица шутя управляется с бас-гитарой, по габаритам чуть ли не большей, чем она сама. И голоса у них были одинаково звонкими, только у Натальи повыше.

Когда мы разложили мангалы и разожгли огонь, появилась возможность отдыхать, делая всё, что в голову придёт.

Начальник охраны, что поездку организовал, довольно быстро ушёл в аут, и участники праздника оказались предоставлены самим себе.

Побултыхавшись в заводи Киевского водохранилища, к которому примыкает село, мы решили, что формально купальный сезон закрыт (хотя, продолжали купаться всё бабье лето, вплоть до конца сентября), и можно для разнообразия развлечься как-то иначе.

Я вспомнил о своём желании побродить по лесам, отсутствующим в родных местах, да и она хотела побыть со мной вдвоём, а не в толпе. И мы углубились в лес. Огибая небольшие болотца у берега реки, мы забрели уже достаточно далеко. Прошёл полдень, и солнце поползло вниз, а жар усилился.

На Донбассе жара посильнее, но в окрестностях Киева влажность выше за счёт полноводного Днепра. А мы оба лучше переносили холод, чем жару. Даже я, рождённый и выросший в степи.

В один прекрасный момент Ната начала расстёгивать пуговицы на своей рубашке, одну за другой:

– Жарко.

– Оденься, комары покусают, – усмехнулся я, глядя на это.

– Мы довольно далеко от людей – клёвое место, чтобы чуть-чуть пошалить.

Я понял, к чему она клонит и попытался отшутиться. Показал рукой на муравейник рядом и улыбнулся ещё шире:

– Место хорошее. Пятьсот тысяч муравьёв не могли ошибиться все разом.

– Ну, отойдём десять метров! – она уже начинала сердиться.

И, оттащив меня за воротник, стала одной рукой расстёгивать мои пуговицы, а другой поглаживать открывающиеся места.

Я собрал всю свою волю в кулак и крикнул, как на днях таксисту, пытавшемуся завезти нас на разобранный мост, обрывающийся в пропасть:

– Стой! Куда? Тормози!

– Ты шо, девственник? – Наталка сделала руки в боки, встав в классическую позу разгневанной хохлушки, как в анекдоте про тюбетейку, – а я-то думала, настоящий мужчина, смелый и решительный.

– Наточка, милая, – попытался я говорить как можно более примирительным тоном, – я готов зацеловать тебя с головы до пят прямо здесь и сейчас. Но насчёт продолжения – до свадьбы ни на полшишки. Я – христианин.

Она судорожно схватилась за свой нательный крест, вспомнив, что тоже христианка, и быстро-быстро прошептала:

– Андрюш, прости, я была не права, прости.

Мы и впрямь углубились довольно далеко в чащу, и настала пора искать путь обратно. В лесу мы ориентировались не очень хорошо, и наши поиски затянулись. По пути нас пробило на откровенность. Я ей поведал, что на самом деле не девственник уже добрый десяток лет. Она тоже вкратце рассказала, как стала женщиной – на летних каникулах между школьным выпускным и поступлением в институт.

Мы шли рядом, раздвигая ветки.

Вдруг она схватилась за что-то рукой и с криком отдёрнула её. На ладони краснела свежая царапина. А рядом с нами стоял какой-то странный покосившийся пень, в высоту метра два с половиной и неестественно узкой формы.

Это был не пень. Это был поросший мхом столб, установленный ещё при советской власти. А к нему были примотаны проржавевшие и перепутавшиеся остатки колючей проволоки, об один из которых и поцарапала руку Наташа.

Мы пошли вдоль проволочного заграждения в сторону, где холм поднимался вверх. И думали, оправдается ли наша догадка. Догадка была страшной.

Когда мы достигли вершины холма, она оправдалась.

Это была граница зоны отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС.

С вершины холма открывался вид на покинутые без малого тридцать лет назад сёла, и если б не лёгкая дымка, на горизонте можно было бы разглядеть и окраины самого Чернобыля.

Мы взялись за руки и некоторое время молча смотрели туда, где больше нельзя жить человеку.

Самое забавное, если в этой ситуации что-то может быть забавным – то, что ближайшее село, где мы арендовали турбазу, назвали Страхолесьем задолго до строительства электростанции. Как в воду глядели.

Наталья нарушила молчание первой:

– Я много раз порывалась посетить зону отчуждения. Я ведь родилась в день, когда случилась катастрофа. Здесь, в Киеве. Врачи серьёзно опасались за моё здоровье, но у меня очень трудолюбивый ангел-хранитель – всё обошлось. И я боюсь рисковать повторно. Даже очень боюсь. Я ведь детей хочу. Хотя бы одного – это точно.

– Было бы странно, если бы физически и психически здоровая женщина не хотела детей, – заметил я, – и почему только одного? Для воспроизводства рода надо минимум двоих.

– Но есть такие бабы с полностью ампутированными мозгами, которые добровольно ложатся на операцию, чтобы уже зачатого ребёнка разрезать на куски, а потом сжечь их, как мусор. Душила бы таких вот этими руками! – и она с такой силой сжала свои кулаки, что из поцарапанной ладони выступила капелька крови.

– Не кипятись, я тоже за запрет абортов, – попытался я успокоить её, слегка приобняв, – как в Ирландии.

И далее, чтобы окончательно разрядить обстановку, я попытался перевести тему на лирический лад:

– Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Вот оно как бывает. Жили люди, не тужили. Работали, отдыхали, женились и выходили замуж. И в один момент всё рухнуло. Кто умер медленно и мучительно. Кто выжил и даже остался здоровым, но потерял всё – дом, друзей.

– Все мы под Богом ходим, – вздохнула она.

– А гулять по зараженной зоне и вправду опасно для жизни, – согласился я с ней, несмотря на всю свою бесшабашность, – написано также: «Не искушай Господа Бога своего». Ну, то есть, в разумных пределах я экстрим допускаю. Но лучше играть со смертью лайтово. Например, прыгнуть с парашютом.

– Ты всем девушкам предлагаешь прыгнуть с парашютом?

– Нет, только самым прекрасным и эмансипированным.

После того, как мы заглянули в глаза смерти, вопроса добрачных связей больше не возникало.

А с парашютом мы всё-таки прыгнули. В середине сентября, пока распутица не началась. Это был мой подарок для Наты на день программиста. То есть, день программиста был тринадцатого, в пятницу. А прыгали мы в субботу четырнадцатого. Не ради суеверия перенесли, а просто с рабочего дня на выходной.

На тандем новичков, прыгающих в первый раз, естественно, не пускают. Порознь летели. Но, когда в небе кувыркались, старались держаться поближе друг к другу.

За два месяца в Киеве я уже успел покорешиться с одним фотографом. Он взял телеобъектив и снял наш прыжок с земли. При этом сделав мне приличную скидку на альбом в жанре “Love story⁸”.

* * *

Постепенно моя работа вошла в привычное русло, и я смог ходить на приходскую молодёжку, куда Наташа ходила уже давно. Раз в неделю молодёжный клуб собирался по вечерам с настоятелем храма евангелиста Марка на Троенщине.

Там батюшка затронул тему, которую мы считали ещё более интимной, чем собственно интим. Как мы уверовали в Бога и стали православными христианами. Оказалось, у нас обоих путь к Богу не был усыпан розами, хоть оба и крещены ещё в школьном возрасте.

Родители Наты развелись за месяц до нового тысячелетия. И девочка-подросток стала неуправляемой. «Мама – анархия, папа – стакан портвейна». Воцерковляться она стала только после института, но и по сей день то тут, то там прорывается девчонка-хулиганка.

Да и я в молодости легкомысленно относился к духовной жизни. Раз-другой за год, быть может, исповедался и причащался. А в остальное время ходил по лутугинскому заводу в майке с надписью “I have no fear – I have got beer⁹”. Серьёзно я пришёл в Церковь, пожалуй, после того, как уже долго будучи безработным, прочёл акафист Николаю Чудотворцу, хватаясь за его помощь, как за соломинку. И буквально на днях после этого получил выгодное предложение из Шахтёрска. И я не реже Наты регулярно нарушал заповеди, постоянно находя самооправдания.

Бывает, люди приходят к Богу через радость, а бывает, через скорбь. У меня было через скорбь. И ей тоже пришлось пройти через испытания. В её коллективе было слишком много антихристианских троллей, да ещё и не в меру агрессивных. И она стала жить более церковной жизнью, чтобы от них отличаться. В пику критикам религии и Церкви. Такая вот неформалка.

* * *

В последнюю субботу перед рождественским постом я впервые в жизни слушал оперу. То есть, фрагменты некоторых опер я с интересом слушал и раньше, но в этот раз я впервые слушал оперу от начала до конца, да ещё и вживую.

И опять-таки, решающую роль, подвигнувшую меня окультуриваться, сыграла именно она.

В тот день в оперном театре на улице Владимирской, в честь которого названы Театральная площадь и станция метро Театральная, должна была состояться премьера. Не только я, живший в Киеве без году неделю, но и потомственная киевлянка Наталья, не припоминали случая, чтобы на Украине ставили Вагнера. И вот, 22 ноября 13 года украинские меломаны дождались оперы «Тангейзер».

По правде, я предпочитал хэви-метал и панк-рок, и эту поездку в оперу, главным образом, собирался использовать, чтобы пофотографировать историческое здание театра изнутри и снаружи, опробовав полупрофессиональный фотик «Фуджи», что я купил на днях вместо старенького «Панасоника». Но и против симфонической музыки ничего не имел. Например, я с интересом слушал, как Виктор Зинчук играет на электрогитаре марш из оперы Верди «Аида». Что ж, можно и Вагнера послушать для разнообразия. Тем более, и Вагнер, и Верди в тринадцатом году юбиляры – обоим исполнилось бы двести лет.

Проехав мост, мы увидели направляющуюся к правительственному кварталу по набережной толпу молодёжи с национальными флагами. Поначалу мы не придали этому значения, но перед перекрёстком с Крещатиком нам преградил дорогу милицейский патруль и направил мою машину в объезд. Вглядевшись в темнеющее вечернее небо, мы заметили впереди ещё бОльшую толпу молодёжи, чем на набережной. И вели себя они явно неадекватно. Многие шли с факелами. Почти все вразнобой распевали речёвки на державной мове, одна агрессивнее другой. Я решил не искушать судьбу и, подчинившись требованию милиционера, свернул к станции метро «Золотые ворота» в поисках объезда.

По приходе в театр, Наталья сразу устремилась в зал, а я побежал по коридорам с фотоаппаратом, чтобы успеть отщёлкать хоть что-нибудь из интерьеров, потому что время на фотосессию существенно сократилось из-за виляния по центру города.

В зал я вбежал незадолго до третьего звонка, и когда отыскал наши места в амфитеатре, он уже звенел, а рабочие сцены тушили свет. Но ещё в гардеробе я успел рассмотреть свою ненаглядную, помогая ей снять пальто.

Если на предыдущих свиданиях она выглядела как пацанка, то сейчас при ней был полный набор – вечернее платье, высокий каблук, причёска от парикмахера-стилиста. С изысканным вкусом, но без гламурной пошлости. Настоящая аристократка. Впрочем, мне она в любом амплуа была милее всех на свете.

Я удобно опёрся о подлокотники кресла и приготовился кемарить. Но, едва оркестр заиграл увертюру, дрёму как рукой сняло.

Когда закончился первый акт, Наташа закричала «Браво» во всю мощь голоса, не слабее, чем у певиц театра, и неистово захлопала. Я же продолжал сидеть, как пришибленный. Но это только со стороны казалось, что я заморожен. На самом деле, я был зачарован. Я сливался с музыкой и без остатка растворялся в ней.

Опера шла без перевода. На немецком языке, в котором мы оба ни бум-бум. Да и не было необходимости переводить арии. Лучше получать эстетическое наслаждение от исполнения, максимально приближенного к оригинальной постановке 19 века во дворце короля Людвига Баварского.

А кому было важно узнать содержание сюжета, предлагались за копейки буклеты с подробным переводом либретто на украинский язык и комментариями искусствоведов об истории создания произведения.

У Натальи было время перед началом спектакля, и она прочитала всё до конца. Я же мог уделить внимание чтению только во время двух антрактов, когда на короткое время зажигался свет. Да ещё и читал по-украински медленнее, чем по-русски. И поэтому осилил только историческую справку о создании оперы и самое начало пересказа сюжета.

По окончании спектакля, бросив артистам на сцену цветы, что я купил в фойе между вторым и третьим актом, мы подошли к гардеробу, когда там уже собралась приличная очередь.

Стоя в ней, я поделился мыслями о главном герое и его историческом прототипе. Что я сам, как рыцарь Генрих Тангейзер. Он метался между удовольствиями этого мира и любовью к Богу и даме сердца. И я разрывался между обильно поставляемыми индустрией развлечений столичными соблазнами, которых было ещё больше, чем на курортах Крыма. И только любовь к Богу и к Наташе удерживала меня от того, чтобы пуститься во все тяжкие.

Когда мы уже застёгивали верхнюю одежду, направляясь к выходу, я обернулся к Наташе, следовавшей чуть позади, и спросил:

– Совсем забыл. Я ведь не дочитал либретто до конца, в отличие от тебя. Чем там всё кончается?

– Красивая история с грустным концом, – ответила она, – влюблённая девушка в конце умирает.

Оперный театр совсем близко от Майдана, где перед спектаклем собирался митинг. За время, пока шла постановка, молодчики с факелами разбрелись по окрестным улицам. Они уже успели чем-то подогреться, и когда зрители выходили из здания, из митингующей толпы в них полетели камни.

Накрыв любимую мягким кожаным плащом с меховой подкладкой, пригибаясь как под обстрелом, я во весь опор потащил её на парковку. Пока я разворачивал свой Мерседес, один кирпич успел попасть в форточку на водительской двери. Добротное немецкое стекло не разлетелось, но покрылось сеткой мелких трещин. Пришлось его заменить.

Это был мой первый ущерб от действий путчистов. Не считая того, что романтический вечер был безнадёжно испорчен.

* * *

Мне кажется, пора сделать небольшое отступление от линейной хронологии происходящих с нами событий.

С моих слов может показаться, что отношения у нашей пары были идеальными.

И читатели, что хотя бы закончили школу и имеют сколько-нибудь жизненного опыта, воскликнут, мол, так не бывает.

Знамо дело, взаимоотношений между мужчинами и женщинами без косяков не бывает.

Я просто не хочу выплёскивать негатив на публику. Тем более, о своей единственной и ненаглядной. Тем более, при таких обстоятельствах, о которых вы узнаете позже.

А так мы, конечно, ссорились. Иной раз так ругались, что стены дрожали. Природная вспыльчивость Наталки ещё и отягощалась тем, что она оказалась КМС по ПМС.

Ничего, я тоже не подарок.

Например, моё настроение сильно зависит от наличия или отсутствия проблем на работе.

И некоторые из моих бывших подруг стали бывшими именно потому, что их шокировало, как всегдашний весельчак и балагур внезапно превращается в УГ.

Раньше мне фатально не везло с характером избранниц.

Я всегда был вспыльчивым, но отходчивым. И придерживался мнения, что лучший способ погасить ссору – сразу же выяснить отношения. Поорать друг на друга, высказав всё без цензуры. Я бы позволил любимой женщине даже немного себя побить. А минут через 10-15, когда иссякнет запал, обняться и снова помириться.

А они начинали сутками, а то и неделями лезть в бутылку, играя в ненавистную мне игру «Угадай, на что я обиделась».

Но Ната совсем не такая.

Не завидую я ей. Ох, не завидую. Ведь её характер – почти точная копия моего. А у меня тяжёлый характер.

И я молил Господа ниспослать ей терпения, которого у меня самого катастрофически мало.

Припоминаю одну задушевную беседу с будущим тестем.

В начале октября мы вместе ходили на футбольный матч «Динамо» – «Шахтёр». Он болел за «Динамо», я, соответственно, за «Шахтёр». Победила дружба – игра закончилась со счётом 1:1, устраивавшим обе команды. И мы пошли довольные в ближайший паб в шотландском стиле, испить шотландского же пива. Через кружку-другую обоих потянуло шутить, и Степан Сергеевич, дружески похлопав меня по плечу, заметил:

– Вы с Наткой – два сапога пара. Холерик холерика видит издалека. Когда вы будете жить вместе, я вам набор пластиковых тарелочек подарю. Но не потому, что он дешевле – мне бы хватило средств и на серебряные блюда. А потому, что так безопаснее для вас – кидаться друг другу в голову серебряным блюдом опасно для жизни.

Я деликатно умолчал о том, что уже получал от возлюбленной по лбу серебряной ложкой.

* * *

Как понятно из написанного выше, к середине осени я уже знал обоих родителей невесты.

Знакомство невесты с родителями жениха состоялось уже в наступившем четырнадцатом году, будь он не ладен.

Если на корпоративе 27 декабря мы позволили себе выпить, то в новогоднюю ночь оставались трезвыми.

Чтобы вылететь из Жулян полупустым рейсом Киев-Луганск в полдень первого января.

Луганский аэропорт расположен в непосредственной близости от Лутугино, поэтому мы поехали на такси прямо ко мне домой, без заезда в областной центр.

Если б я знал, как всё обернётся, я бы непременно сделал фотографии областного центра, ещё не тронутого бомбёжками и обстрелами. А то последние снимки, что у меня есть сейчас – это сканы с отпечатков плёночных фотографий, и их оригиналы, сделанные ещё 11-12 лет назад. Я ходил по привычным до мозга костей городским кварталам, ни разу не задумываясь о том, чтобы увековечить эти виды. Многим, если не всем людям свойственно начинать ценить что-либо только когда возникает угроза это потерять. Теперь у меня есть только фотографии Луганского аэропорта, также превратившегося в пожарище после начала войны.

В Лутугино мы отдыхали душой и телом.

Мама, сколько я себя помню, любила стоять у плиты, щурясь, чтобы прочесть старые и новые рецепты. Не изменила она своим привычкам, и приготавливая кушанья к новогоднему столу.

Пока мама расставляла блюда, извлечённые из холодильника, я оглядел квартиру, где не был целый год. Ничего не изменилось. В этом интерьере стиль не менялся, наверно, с моего рождения.

В Киеве стремительно набирало силу бурление дерьма, дом за домом превращая в руины центр прекраснейшего мегаполиса Европы, когда-то наречённого матерью городов русских.

А здесь, среди советской мебели и людей советской закалки – уголок непуганой совдепии.

Мы с Натой и впрямь были намного моложе остальных гостей, присутствовавших за столом.

Были здесь друзья отца – заслуженные шахтёры и металлурги. И единственная мамина близкая подруга, тоже пенсионерка. Та, что в 1992 году была первой учительницей по украинскому языку в моей школе.

Мы, молодые, особо не высовывались, ибо среди людей традиционного воспитания было не принято перебивать старших.

Только один раз позволили себе показать чувство юмора.

После основных блюд мама подала на десерт собственноручно испечённый пирог, под названием «Наточка».

Я шепнул на ухо девушке, сидящей рядом:

– Главное, чтобы будущая свекровь потом живую Наточку не ела поедом.

А она ответила таким же заговорщическим шёпотом:

– Это будет не так просто, учитывая, что между нами более восьмисот километров.

И мы засмеялись в голос.

– Больше двух говорят вслух, – с наигранной суровостью ответила мать.

А отец снисходительно ухмыльнулся: когда же, мол, ещё повеселиться, как ни в молодости.

И снова заговорили старики.

Мы их так за глаза и называли – старики.

А мать в разговорах со мной наедине называла Наташу «Твоя девочка».

А девочке, подумал я, весной 28 исполняется. Успеть бы родить первого ребёнка до тридцати, а то потом возрастёт риск выкидыша.

Впрочем, когда родному сыну весной исполняется 33, для мамы и тридцатилетние женщины – маленькие девочки.

Папа решил, что болтать без дополнительного звукового фона скучновато, и включил телевизор. По всем украинским каналам – что «Интер», что «Пятый», что «1+1», даже в мирный семейный праздник показывали драки на Майдане.

– Чорти мордуються! – с негодованием вскрикнула мать и резко щёлкнула пультом, чтобы переключить на какой-нибудь российский канал, пусть плохо, но достававший от передатчиков в соседней Ростовской области.

Там передачи были более праздничные. Улыбающиеся граждане вокруг ёлок, установленных во всех областных центрах. Фоном песня «Последний час декабря». Или «Если снежинка не растает, пока часы двенадцать бьют». И, конечно же, Путин – куда же в России без него.

Речь держал один папин знакомый, тридцать пять лет проработавший на шахте:

– Ко мне приехал на праздники однокашник по институту горного дела, который всю сознательную жизнь работает в Кузбассе. Знаешь, Володя, с чем он сравнил бучу в Киеве?

– Понятия не имею, – пожал плечами отец.

– Все эти Майданы, как ветер в тайге. Вверху шумит, а внизу не слышно.

Здесь, в глухой провинции, и впрямь отголоски из столицы не долетали. Работяги сидели на попе ровно, предаваясь обманчивому самоуспокоению. А мне-то, на хате в нескольких станциях метро от эпицентра, было очень хорошо видно и слышно.

Если маме была противна одна мысль о том, чтобы лезть в политику, то папа пытался быть в курсе событий. И теперь растерянно разводил руками:

– Что это они там ещё удумали? «Кто не скачет, тот москаль». Им что, холодно, что приходится танцевать для сугреву? Что им мешает разойтись по домам и танцевать, сколько душе угодно, в отапливаемых квартирах? Мы же уголь им исправно поставляем. В последние годы, как пришёл к власти Янукович с нашего Донбасса, производство угля даже растёт.

– Майдауны, – процедил я сквозь зубы, не выдержав и перебив отца, когда затронули больную тему, – у нас на фирме большинство сотрудников именно так их и называет.

– Счастливыйчеловек, – вмешалась вслед за мной Ната, – у нас на фирме слово против не скажи, руководство за них горой.

– И директор тоже?

– Сапогом ему по роже. Этот в первых рядах. Лично жертвует наличку участникам шабаша. Это какая же нищета на Западенщине, что молодые пацаны, способные работать и зарабатывать, готовы ехать в Киев сопли морозить за пятьсот баксов?

– Не говори «гоп», пока не увидишь, во что впрыгнул, – высказал я свои соображения, – когда вернутся в свою Галицию и Волынь, они ещё не так попляшут оттого, что у них начнётся ломка.

– Что-то? – удивились старики.

– Ломка, – разъяснила Ната, – абстинентный синдром. После того, как поедят раздаваемые американскими эмиссарами печеньки с амфетамином.

– С метамфетамином, – поправил я, – тот же первинтин, только его не в вену ширяют, а глотают через рот.

– Откуда такие познания о наркоте? – насторожился батя.

– Мой бывший одноклассник в институте на иглу подсел, – честно ответил я, – пропал летом ноль второго года, отправившись за дозой в Георгиевку, чтобы купить подешевле. Мы с ребятами искали его тогда, и общались с такими же торчками, чтобы выйти на его след. Как оказалось позже, он попал под машину и погиб. Может, помните – Ваня Коваленко.

– Я помню, как его хоронили, – растерянно пробормотала учительница, – но не знала подробностей. Надо же, в школе такой хороший парень был.

Отец, знавший, что Наташа по работе связана с рок-музыкантами, которые часто бывают под веществами, задал нескромный вопрос в лоб:

– А в вашей нынешней компании, случайно, нет таких корешей?

Наталья ответила за меня:

– В вену, слава Богу, никто не употребляет. Травку многие покуривают, в свободное от работы время. Я и сама когда-то из любопытства… ой, спалилась!

– Не так важно, что у человека в прошлом, – примирительно заметила мама, – как важно, что он в настоящем представляет из себя. Сынок, ты со мной согласен?

– Конечно, да, – ответил я, и напряжение разрядилось.

* * *

Мы ухитрились всеми правдами и неправдами втиснуться в жуткую очередь в ЗАГС – день свадьбы назначили всего через 32 дня после подачи заявления, хотя там в порядке вещей период ожидания раза в два больше. Спешка была вызвана желанием совместить гражданскую регистрацию и венчание в один день до великого поста. По правде, мы прохладно относились к юридическим формальностям, и нам хватило бы одного венчания. Гражданскую регистрацию мы между собой называли не иначе как «легализация секса». Но даже если священник – двоюродный брат жениха, он – человек подчинённый и против канонов не пойдёт, не станет брать на себя ответственность за венчание незарегистрированной пары.

Катилась в тартарары страна, мнившая себя великой, но мы ничего вокруг не замечали, с головой окунувшись в радостные хлопоты. Период, оставшийся для подготовки к самому светлому дню жизни, и впрямь был маловат. Но молодым карьеристам не привыкать торопиться. И рискованные решения принимать тоже не впервой. А ведь был риск, что работодатель навстречу не пойдёт, с отгулом в день «Икс» и отпуском на медовый месяц. Но мы рискнули и выиграли. Мы хотели взять полный годовой отпуск, 28 календарных дней. Начальство хотело ограничить нас двумя неделями. В результате пришли к разумному компромиссу – три недели. Узнав от Натальи по телефону, что её руководство согласилось на те же условия, я развернул машину на ближайшем перекрёстке, и поехал не домой, а в турагентство, чтобы заказать отдых в Италии. На все три недели.

Торжественный день был распланирован довольно жёстко. Даже географические координаты мест, что нужно было посетить, выбирались из расчёта сокращения времени.

Например, ЗАГС выбрали не в черте столицы, а в Червонохрамске, чтобы к храму отца Виктора поближе. И не надо было лезть в столичные пробки, а можно было от ЗАГСа до храма дойти пешком.

С рестораном получилось сложнее. Центр отпадал – там Майдан. Впрочем, мы туда не особенно и рвались. После непродолжительных раздумий выбрали тот же молодёжный дискотечный клуб на окраине, где и отрывались на новогоднем корпоративе. Что важно, там была сцена, на которую у нас были свои виды. Если бы дело было летом, я бы выбрал кафешку на берегу Днепра, чтобы арендовать моторную лодку и эффектно подкатить туда за штурвалом, прямо к прогулочному пирсу. Но в феврале это было неосуществимо – река замёрзла. А так, он был достаточно близко к кольцевой дороге, чтобы удобно проехать на шоссе и сразу рвануть в Борисполь, на вечерний самолёт Киев-Рим.

Утром вставать пришлось ни свет, ни заря. Особенно невесте – пока наденет платье, пока накрасится. Хотя, я тоже подзадержался с выездом из дома. Мне приходилось повязывать галстук всего пару раз в год, и я довольно долго матерился перед зеркалом, пока не победил непослушную тряпку.

Но уже часов в восемь утра я подъезжал к дому невесты, где должны были устроить первую часть торжества – выкуп. Ха-ха, я им устрою выкуп.

Подъезжал я не на специально арендованном для нас BMW 760Li – эта тачка уже стояла у подъезда. Я катил на японской автовышке с правым рулём. Оставив кожаное пальто в кабине, я прямо в фирменном костюме забрался в люльку, которую чем только не испачкали рабочие, и водитель уверенно повёл ручки регулировки вверх, отчего пошла вверх и люлька.

Поравнявшись с седьмым этажом, я гаркнул во всё горло:

– Выходи на балкон, посмотри – это он, твой идальго, твой дон!

И она тут же выбежала, наспех нацепив пальто поверх платья.

– Пальто сымай, оно тебе не понадобится, – произнёс я таким уверенным тоном, что она подчинилась, ничего не спрашивая, а я подумал, что доверие между мужем и женой с полуслова – это очень хорошо.

Платье, к счастью, было не разрекламированного фасона «баба на чайнике», а больше похоже на одеяния греческих статуй, так что движения особо не стесняло. Шпильки, увеличивающие риск подвернуть ногу, тоже отсутствовали. Нет, конечно, она была не в кроссовках – предпочла золотую середину, каблучок средних размеров. Водитель автовышки сработал, как ювелир, остановив люльку буквально в трёх сантиметрах от подоконника остеклённой лоджии. Я ловко перекинул Нату через перила люльки, и стрела пошла в сторону, противоположную от балкона.

Машина была добротной, но очень старой и ушатанной. Чтобы опуститься на землю, стрела должна была описать почти что полный круг, и сначала пошла вверх. Восьмой этаж, девятый, вот уже и крышу видно сверху вниз – дух захватывает. И тут левый гидроцилиндр подъёмного механизма брызнул маслом на головы гостей, рассматривавших зрелище, и люлька качнулась резко вниз, потом не менее резко выпрямилась. От встряски я упал на перила, а Наталья на меня сверху. И оба заорали, как резаные. Но испытание ужасом продолжалось недолго, и пока стрела плавно проделала дальнейший путь до земли, мы успели отойти от потрясения, и улыбались от осознания того, что после падения оказались перед камерой видеооператора в интересной позе.

Выбравшись из люльки, я забрал из кабины свою верхнюю одежду и ещё один свёрток – свадебный подарок для Натки, который я развернул и заставил её надеть прямо там. Это была шуба, тайно купленная в бутике на днях.

Я отворил перед невестой дверцу нашего авто, она на секунду задержалась с посадкой, чтобы крикнуть гостям: «По машинам!», и бэха резво покатила к выезду в сторону кольцевой дороги. У нас был небольшой кортеж – арендовали BMW 760Li для себя, BMW 735i для родителей и два микроавтобуса Мерседес «Спринтер» для гостей со стороны жениха и невесты. Но все четыре машины украсили, не жалея материалов, так что, это смотрелось довольно эффектно – как четыре нарядные машины, летящие во весь дух, разгоняют сиренами зазевавшихся других водителей потока.

В одной и той же машине ехали родители жениха и невесты. Поначалу мы переживали, правильно ли мы сэкономили, посадив рядом родителей Натальи, которые через столько лет после развода уже не враждовали, но лучше было не лезть на рожон. Мы нашли компромисс – Степан Сергеевич сел на заднее сиденье, вместе с моими родителями, а Людмила Петровна – не переднее сиденье. Впрочем, опасения оказались напрасны – они совсем не горели желанием вспоминать былые семейные ссоры.

К ЗАГСу, открывающемуся в 10 часов, мы прибыли почти что минута в минуту.

Во время скучной формальной процедуры мы явочным порядком зевали. Оживились, только когда регистратор сказала: «Можете поцеловать невесту». Тут уж мы дали жару, так что родственникам пришлось нас разнимать, напоминая, что есть риск опоздать на венчание.

На приходе отца Виктора литургия служилась только по субботам, воскресеньям и двунадесятым праздникам, поэтому нам не пришлось ждать её окончания. К полудню мы были мужем и женой во всех смыслах.

Из «обязательной программы» оставалась только фотосессия у Золотых Ворот (всё-таки, один раз в неспокойный центр города сунуться придётся), а дальше «произвольная программа» в ресторане.

Музей был закрыт и оцеплен милицией по соображениям безопасности, но охранявшие его бойцы для молодожёнов сделали исключение. Добавив присказку «У молодых всё ветер в голове», а супруга шепнула мне в ответ: «Хай завидують».

На открытой смотровой площадке сверху мела позёмка. А мы оставили верхнюю одежду в машине, чтобы фото красивей получились. Разве можно замёрзнуть, когда обдувает жаркий ветер любви?

На востоке грохотало. Со смотровой площадки отчётливо были видны взрывы и выстрелы в нескольких дворах от нас. Что вызывали у Наташи страх, а у меня, кроме него, ещё и дикую звериную ненависть.

Я решил утешить её шуткой. Правда, юмор у моей выдумки оказался чёрным. Я достал полученный от неё в подарок на день рождения сувенир, что предусмотрительно заначил во внутреннем кармане пиджака. Это был пистолет – точная копия Макарова. Но стреляет он не пулями, а по нажатию курка выбрасывает из ствола маленький складной флажок с изображением сердца и надписью “Make love, not war¹⁰”. И демонстративно изобразил стрельбу по беснующейся толпе на Майдане.

А Ната в это время теребила обручальное кольцо, как бы ища у него защиты, и приговаривала: «С тобой я ничего не боюсь». А я стеснялся признаться, что рыцарь без страха и упрёка, на самом деле, очень даже подвержен страху.

Фотограф предостерёг меня, что снимки даже ненастоящей стрельбы в «Небесную сотню» могут выйти боком. Видать, знал больше нашего. Или интуитивно догадывался, к чему идёт дело. Вообще-то, мы с ним познакомились в первые дни моего пребывания в Киеве – тот самый, что прыжок с парашютом осенью снимал. И до недавнего времени были с ним в хороших отношениях. Пока он не стал активно поддерживать Майдан, из-за чего мы часто переругивались, и вообще, отдалились друг от друга. И в этот раз я сорвался на мат и высказал фразу примерно такого содержания, в цензурном переводе, что именно эти снимки я обязательно хочу видеть в свадебном альбоме. В последние дни я часто их рассматриваю, сожалея, что тогда у меня не было пистолета, заряженного настоящими пулями. Как эти снимки ко мне попали – это отдельная история.

Но хватит о грустном. Его мы ещё хлебнём сверху меры на вершок. А пока едем в ресторан.

Есть такая традиция, что молодожёны исполняют танец, чаще всего вальс. Но мы устроили гостям красиво объявленный тамадой сюрприз и исполнили дуэтом песню. Итальянскую, с намёком на то, что между нами итальянская страсть. Репетировать пришлось не один раз, порядком прожужжав уши этой мелодией соседям. А что делать? Итальянского мы оба не знали, и непривычные слова приходилось тупо зазубривать. А петь “Stumblin in” на английском было бы несколько банально. Сначала мы замахнулись на песню Альбано и Ромины Пауэр “Che angelo sei”, с текстом, наиболее соответствующим моменту, но довольно быстро поняли, что своими голосами не вытянем ноты в нужной тональности. У Альбано тенор, а у меня баритон с уклоном в бас. Впрочем, у их же песни “Ci sara” тоже текст довольно идейный. От этих слов сглаживался страх перед будущим, висевший в последние недели дамокловым мечом над всеми гражданами Украины. Её название так и переводится, «Будет». И мы вещали в микрофон, разгоняя сгущающуюся тьму:

Будет

История любви и лучший мир

Будет

Более яркая синева и более необъятное небо

Будет

Твоя тень рядом со мной, одетая в белое

Будет

Также более человечный способ сказать себе, что я люблю тебя ещё больше

Кстати, традиционный танец мы потом тоже исполнили. Помесь вальса с рок-н-роллом. Напомнив, как наш роман начинался, когда мы жили в разных областях. И как я по-детски чуть-чуть ревновал, когда она смотрела свой любимый клип 1974 года, восхищаясь внешностью Нодди Холдера, который молодым нравился ей, как мужчина, чуть ли не больше меня.

Every day when I'm away

I'm thinking of you

Everyone can carry on

Except for we two.

And you know that our love

And you know that I

And you know that our love won't die¹¹.

С музыкой на банкете у нас вообще проблем не было. Ведь фирма Натальи по роду деятельности тесно пересекалась с музыкантами, и в её коллективе существовала своя полупрофессиональная рок-группа, что отложив политические и религиозные противоречия, согласилась выступить на свадьбе сотрудницы живьём. А тамадой и ди-джеем, направлявшим музыкантов в нужное русло, был упомянутый в первом эпизоде рассказа мой сотрудник и приятель Антон.

Кроме прочих друзей и родственников, присутствовал принадлежащий и к тем, и к другим, отец Виктор, который нас чуть раньше и обвенчал. Присутствие священника диктовало условие оставаться хотя бы относительно в рамках приличия. Откровенной пошлости не было. Но весёлые песни и танцы были. И он, хоть сам и не плясал, но молчаливо одобрял их улыбкой.

Точнее, сначала были конкурсы. Я сразу предупредил Антона, чтобы никаких там продеваний кольца через штаны и прочей пошлятины. Не столько из-за присутствия батюшки, сколько из-за собственной неприязни к туалетному юмору.

И он справился с задачей, придумав, как повеселить публику по-настоящему остроумно. Например, предлагал гостям угадать подробности нашей биографии, заранее сообщённые ему. Когда родственники ошибались конкретно, это выглядело довольно смешно. А ещё предложил нескольким добровольцам, включая молодожёнов, описать в стихах своё имя и профессию. Экспромтом.

Ната, чуть смущаясь, выпалила:

Я – Наталка, быдлокодер.

Иногда не прочь нашкодить.

А я не придумал ничего лучшего, как срифмовать не по-русски, не по-украински, а по-английски:

I am Andrew, sysadmin –

You know, what I mean¹².

А уже после всего этого начались танцы.

Когда провозгласили тост за родителей, музыканты, как бы невзначай, заиграли ту самую песню «Битлз», под которую познакомились мои отец и мать. Ну и память у Антошки – я, помнится, обмолвился об этом факте при нём всего один раз.

Мама не танцевала – последние пару лет у неё начали болеть ноги. Всё-таки, уже 60. А вот папа, которому в начале месяца исполнилось 66, был в ударе. Даже пытался угнаться в быстром танце за свидетельницей, которая его более чем вдвое моложе и более чем впятеро энергичнее.

Давно я не видел таким бодрым своего старика. Даже удивился:

– Батя, ты чё, у тебя же сердце больное.

А тот ответил, растроганно хлопая меня по плечу:

– Сегодня моё сердце болит только от радости за тебя.

А когда бросали букет невесты, его, под дружный хохот собравшихся, поймала 15-летняя Даша. Это была сводная сестра Натальи по отцу. Из-за этого ребёнка от другой женщины Людмила Петровна и развелась со Степаном Сергеевичем.

Раньше бы Людмила Петровна устроила бывшему мужу скандал, если бы он появился в её присутствии с дочерью от другой женщины. Но в этот день давний конфликт волшебным образом прекратился. Бывшие супруги сидели рядом и общались, как ни в чём ни бывало. Он даже начал её по старой памяти снова Люськой называть.

Мы с Натой были счастливы, что нам удалось примирить людей, казавшихся непримиримыми. А отец Виктор заметил на это: «Блаженны миротворцы».

За окнами стемнело. Приближалось время отправления самолёта в Рим. Но рок-музыканты не были бы рок-музыкантами, если бы не хлопнули громко дверью. Когда все уже думали, что ничего интересного не произойдёт, и после отъезда молодожёнов продолжение свадьбы превратится в банальную пьянку, они, по договорённости с тамадой, преподнесли нам дополнительные сюрпризы.

Лидер и вокалист группы объявил:

– Следующая композиция посвящается жениху.

Я разом подобрался и превратился в слух.

С первыми аккордами я узнал давно мне известный мотив песни о мальчике Бобби из засмотренного мной до дыр перестроечного мультика «Остров сокровищ». Но текст был переписан.

С рожденья Андрюха весёленьким был.

Имел парень хобби – он девок любил.

Любил и шалил.

Наташу он в Киеве раз повстречал –

Влюбиться успел, где живёт, не узнал.

Такой был завал.

Все дети, как дети, живут без забот,

А он на диете – не ест, только пьёт.

Любимую ждёт.

В это время, в это время,

Позабыв про всё вокруг,

Кушал водку, кушал водку

Наш влюблённый юный друг.

Случалось, он поздно домой приходил –

На всех обижался, соседям грубил,

Как злой крокодил.

Но время проходит, и он не один,

А с той, кого страстно и пылко любил –

Любил, не забыл.

В это время, в это время,

Позабыв про всё вокруг,

Дружит с Натой, любит Нату

Наш отчаянный юный друг.

Я ржал так, что стены дрожали. Для пущего эффекта, я, как Билли Бонс в мультике, кинул апельсином в соло-гитариста, который он отбил гитарой и угодил прямо в салат с майонезом, перепачкав наши торжественные одеяния. Но мы были неформалами и по поводу одежды не расстроились. Утёрлись салфетками и дальше продолжили праздновать и веселиться. Праздник по-украински «весiлля». Оно там и было, во всех смыслах.

Но песенка из мультика с самопальным текстом – это ещё что, по сравнению с тем, что невесте посвятили песню панк-группы «Бригадный подряд» с оригинальным текстом, начинающимся словами «Зачем я, зачем я полюбила идиота?»

На что она не обиделась, а наоборот, ринулась скакать в ритме панк-рока. И даже пыталась взобраться на стол, с которого я успел её снять до того, как она бы разбила хоть что-нибудь из посуды.

И попросил видеооператора обязательно передать нам вместе с эпизодом на автовышке и этот эпизод, как жених сдёргивает со стола брыкающуюся невесту, а вокруг играет песня:

Я распускалася весной и цвела, словно роза,

А теперь я лечусь у врача от невроза –

Ну, зачем я, зачем полюбила его?

Но и это, к удивлению гостей, оказалось не всё.

Последний сюрприз вечеринки устроили мы сами.

Тамада так и объявил:

– Уважаемые гости, не расходитесь, сейчас будет сюрприз от молодожёнов.

А самих молодожёнов в это время видно не было. Мы скрылись за кулисами и объясняли музыкантам, чего от них хотим. Но не уехали совсем по-английски, как показалось некоторым гостям, а чуть позже вышли на сцену, продолжая оставаться в подвенечных нарядах, к которым прибавились любезно одолженные у музыкантов инструменты. Я театрально прикрикнул на музыкантов: «Банду геть!», и rock-n-roll band поспешно удалился со сцены, оставив нас с Натой на ней вдвоём. Я больше играл на акустической гитаре, чем на электрической, поэтому взял себе ритм-гитару. Наталье пришлось взять бас-гитару, на которой играется более сложная партия. С ней она ещё сильнее напоминала мне молодую Сюзи Кватро, которая тоже играла на басу и при этом была очень уж небольшого роста для такого большого инструмента. Но моя благоверная управлялась с тяжёлым басом не менее виртуозно, чем “grandmother of motorcycle music”.

Мы исполняли в качестве финальной песни композицию группы “Guns’n’roses” из прошибавшей нас обоих на слезу трагикомедии «Достучаться до небес», где она тоже была финальной.

Поначалу гости просто слушали, но вскоре начали подтягиваться к сцене, чтобы вместе с нами петь и танцевать. И, пока мы тянули время, многократно повторяя припев, толпа на сцене собралась довольно внушительная. Чуть ли не половина всех присутствующих. Даже не знавшие фильма и песни стареющие отцы жениха и невесты, на ходу выучив фразу-припев, нестройно подпевали:

Knock, knock, knocking on heaven’s door,

Knock, knock, knocking on heaven’s door.

Наконец, когда мы уже утомились играть и петь, да и времени до вылета оставалось далеко не куча, мы рубанули могучий финальный аккорд и сняли гитары с плеч.

Я помог Наталье надеть шубу, которую подарил сегодня утром, и уже на выходе обернулся и напомнил ей:

– Не забудь ключи от хаты на Троенщине. Они нам понадобятся сразу после возвращения.

Она вернулась в зал, чтобы положить ключи в свою сумочку, и, увидев рядом свою мать, напоследок поцеловала её в обе щеки. Больше Ната не видела маму никогда.

Глава 6. Падение.

Таксист, стоявший с включенным двигателем, резво рванул с места и, времени не тратя даром, по окраинным улицам столицы вынырнул прямо на широченное Бориспольское шоссе. Но, несмотря на расторопность водителя, в аэропорт мы прибыли поздновато и переживали, как бы не опоздать к регистрации.

Однако, пассажиры, стоявшие в очереди, увидев молодожёнов, улыбчиво расступились. Всё-таки, двадцать лет европеизации ещё не окончательно вытравили из украинцев славянские добродетели сочувствия и взаимопомощи.

Когда мы отдышались после посадки в самолёт, я первым делом вытащил ноутбук.

Я ещё шутил в ресторане, когда меня спрашивали, зачем я его взял: «Какой же я на фиг айтишник без ноутбука?» А теперь продемонстрировал, зачем я взял его в полёт.

Самолёт ещё не набрал высоту, и экипаж предупреждал пассажиров о запрете пользоваться электроникой, но я стал показывать Натке ещё не обработанные фрагменты съёмок торжества, которые в последний момент выцыганил у видеооператора.

Увидев со стороны, как мы едва не загремели с вышки, она воскликнула, невольно заставив обернуться соседей по салону:

– У тебя, наверно, вместо нервов медный кабель! Даже не испугался почти. А я чуть не описалась.

– Ты слишком хорошего мнения обо мне, – улыбнулся я в ответ, – не такой уж я и смелый. Когда нас мотыляло между седьмым и восьмым этажом, у меня тоже очко жим-жим.

– Второй раз за полгода заглянули в глаза смерти, – заметила она уже спокойнее, – после того, как случайно влезли в чернобыльскую зону.

– Дай Бог, последний, – устало заметил я.

– В полётах не говорят «последний», говорят «крайний», – поправила она явно не к месту.

– Нет уж, пусть такой прецедент будет уж точно последним! – в свою очередь повысил голос я сам.

И мы стали рассматривать более весёлые эпизоды, такие как вдохновенное собственное пение и неудавшийся танец на столе.

От непрерывного просмотра видео аккумулятор ноутбука сдох всего за час, и дальше мы были вынуждены вглядываться в темень за бортом, рассматривая огни городов и весей. За этот час лайнер прошёл через Западенщину, как горячий нож сквозь масло, войдя в воздушное пространство Венгрии над какой-то русинской деревенькой чуть южнее Мукачево. Первым городом, на который мы обратили внимание, был оставшийся далеко у северного горизонта громадный Будапешт. Затем с юга сверкнул вблизи разноцветным сиянием Белград, за 15 лет восстановившийся после американских бомбардировок. А после раскинулось безлюдное Адриатическое море, где сплошная темнота лишь изредка прерывалась маленькими огоньками редких пароходов.

И наконец, вот она – цель нашего прибытия, «Вечный город». Точнее ещё не он сам, а аэропорт имени Леонардо да Винчи.

Когда я складывал в салон оплаченного турфирмой такси наши дорожные сумки, вместе со ставшими ненужными в субтропиках кожаным пальто и меховой шубой, ярко светящиеся часы на приборной панели машины показывали, что в Италии 22 часа 55 минут. Получается, что киевское время – без пяти минут полночь. Последний мирный день на Украине заканчивался.

Говорят, что даже приятные впечатления могут вымотать, если их слишком много. И мы после того дня, наполненного впечатлениями, как ни один день нашей жизни до этого, чувствовали себя выжатыми, как лимоны.

Уладив формальности при заселении в отель и развесив свадебные наряды по вешалкам в шкафу, мы легли на общую кровать номера для новобрачных, но, вопреки утренним планам, отрубились уже в час ночи.

* * *

Вы не поверите, но всё было именно так. Первую брачную ночь мы дрыхли чуть ли не до обеда.

То, что обычно происходит в первую брачную ночь, было между нами во второй половине следующего дня, в субботу. И на следующий день, в воскресенье тоже было. Да и в понедельник, если честно.

В апартаментах люкс четырёхзвёздочного отеля, где нас поселили, которые так и назывались, «номер для новобрачных», кроме живописных видов на развалины античных строений, была ещё одна очень приятная особенность. Как потолки в большой комнате были 2,75 метра, так и кровать посреди комнаты представляла собой квадрат со стороной 2,75 метра. Наверно, это для весьма страстных итальянских молодожёнов, чтоб уж наверняка с такого аэродрома не упали. Но страстные украинские молодожёны иногда и с неё умудрялись падать.

Подробности наших экспериментов останутся между нами, ибо не зря подобного рода отношения называют интимными и личными.

Только расскажу анекдот, который мы оба впервые услышали в Крыму.

Приезжает пара киевлян после свадьбы на неделю в Севастополь. В последний день, когда они вышли из отеля, чтобы ехать обратно, уже по дороге на вокзал осмотрелись и удивились: «Оп-па, тут ещё и море есть».

Мы были не такими молодыми, как персонажи анекдота – полная изоляция от внешнего мира длилась три дня.

Во вторник поутру я решил включить ноутбук, чтобы почитать новости, посидеть на форумах и посмотреть, нет ли сообщений от начальства и коллег по работе.

Весь украинский, российский и белорусский сегмент интернета гудел, как растревоженный улей.

Отставка!

Янукович бежал в последний момент перед арестом.

По мере передачи информации через вторые, третьи и так далее руки, рассказы о текущих событиях обрастали художественными подробностями.

Один блогер красочно описал, как уже бывший президент выскочил через чёрный ход усадьбы в Межигорье без шапки и в одном сапоге, когда проснулся на втором этаже особняка от шума из-за того, что первый этаж уже грабили.

Сколько не призывали масс-медиа «не раскачивать лодку», наша жовто-блакитная посудина таки перевернулась оверкиль. Высшее руководство, отстранённое от властной кормушки с помощью грубой силы, частично последовало за Януком к москалям, частично полирует нары в СИЗО, а кто и отправился под лёд Днепра сомов кормить, с пулевыми отверстиями в черепах. Те же, кого ещё неделю назад шельмовали, как отщепенцев, с которыми вменяемый гражданин и гадить бы рядом не сел, возвеличивались как бессмертные герои.

Осознав, что больше не могу придерживаться принципа «Моя хата с краю», я полез на форумы. Ещё недавние друзья чётко разделились на резко враждебные группировки майдановцев и антимайдановцев. Как говорится, «Надев широкий боливар, Онегин начал холивар». И просидел на форумах до самого обеда.

Пока, наконец, красавица-жена не двинула изящной, но сильной рукой экран ноутбука прямо по моим пальцам на клавиатуре. Экран, к счастью, остался цел, но было бо-бо.

– Шо ти робишь? – возмутился я, – я же не сохранiв сообщенне!

Не проникшись моим желанием поучаствовать в политических спорах, Натка возмутилась намного сильнее:

– Ты як едiн программiст, з якiм я зустрiчалась кiлькi рокiв назад! П’ять годин ранку – просипаюсь вiд свiтла мене у лице, а це экран ноутбука, вiн там свiй код пiше. И йому по барабану, шо я рядом лежу – голая, не голая, по барабану!

– Наточка, солнышко, – пытался оправдываться я, – вспомни, как я, после того, как полночи поднимал упавший сервер, поехал не к себе домой, а к тебе, чтобы привезти монитор взамен твоего сгоревшего, потому что тебе надо было срочно сдавать проект. И после всего этого ты говоришь «По барабану»?

– За солнышко прощаю, – примирительно улыбнулась Ната и сделала жест, который мне безумно нравился – легонько потрепала меня рукой по макушке.

После чего я подумал, что и вправду ещё успею о политике с пацанами потрепаться. Тем более что пора подкрепиться.

За обедом мы обсуждали куда более приятную тему, чем политика – шутили над оставшимися в прошлом предсвадебными приготовлениями. Например, Наташа вдруг засомневалась, а правильный ли выбор мы сделали, исполнив именно песню “Ci sara”, а не скажем, более популярные “Sharazan” или “Felicita”. (Логично – находясь в Италии, обсуждать итальянские песни)

Я ответил, что, во-первых, песня “Felicita” – самая заезженная, и исполнять её было бы слишком банально, а во-вторых, у меня с ней есть нехорошая ассоциация, и пропел диким козлетоном пародию:

Феличита – это секс на работе, безумие плоти – феличита.

Феличита – это пиво без водки, голые тётки – феличита…

А она остановила мою какофонию, полушутя погрозив кулачком и грозно произнеся:

– А в ухо?

Я постеснялся говорить вслух, но мысленно подумал: «Как же моя милая всё-таки сексапильна. Даже когда сердится».

* * *

В двух с половиной тысячах километров от Родины то, что с ней творилось, казалось каким-то нереальным. Так что, оправившись от первоначального шока, как может измениться родная страна в три дня, мы занялись тем же, что и другие туристы, летевшие с нами самолётом Киев-Рим. Развлекались и отдыхали.

Турфирма подготовила нам довольно насыщенную экскурсионную программу. Но мы частенько сбегали с официальных экскурсий с гидами и шли по своим маршрутам своим ходом.

Древние говорили, для того, чтобы обойти все городские кварталы Рима, уйдут годы. Даже с учётом того, что от тех домов остались какие-то доли процента, всё равно на одни античные здания, сохранившиеся до наших дней, уйдёт не меньше недели. А ведь ещё многочисленные музеи манят увлекательными экспозициями. И хочется постоять, вглядываясь в средневековые шедевры, выставленные в них, а не пробегать бездумно по коридорам, как в торговом центре, куда пришёл за продуктами после работы.

Но самые главные достопримечательности осмотреть мы всё-таки успели.

Легендарный амфитеатр Флавиев, более известный, как Колизей, мы как раз осматривали вдвоём, умышленно отстав от экскурсии.

Я сделал театральный жест, будто бы выхватываю меч из ножен, и выкрикнул не тише итальянца:

– Ave, Caesar, Imperator – morituri te solutant¹³!

– Приветствие Цезаря гладиаторами, – равнодушно заметила Натали, и затем более заинтересованным тоном, – а у меня первая ассоциация – это гонения на христиан со стороны языческих императоров. Есть даже такой художественный роман, так и называется, «Мученики Колизея». Как подумаю, что на меня попрёт вооружённый амбал, так даже не знаю, смогла бы выдержать или струсила.

– Ты бы смогла, – я крепче сжал её руку, – ты смелая и решительная. А вот насчёт себя я не уверен.

– Ты меня переоцениваешь, – серьёзным тоном ответила Ната, – а вообще, легко рассуждать, как бы мы себя повели на месте мучеников, нежась в роскошном отеле на мягкой постели, в предвкушении кружки дымящегося кофе. Но узнать ответ на наш вопрос наверняка возможно, только проверив теорию экспериментально, то есть, взаправду оказавшись на железных нарах в неотапливаемой камере с чёрствым хлебом. От чего да избавит нас всех Господь.

– Аминь, – ответил я, потому что добавить было нечего.

* * *

Миновало прощёное воскресенье, настал Великий пост. В прощёное воскресенье мы слегка поцапались, но тут же простили друг друга и нашли компромисс.

Она хотела соблюдать супружеский пост от и до. (Да-а? А кто летом меня безуспешно к добрачному сожительству склонял?) Я настаивал, что для путешествующих пост отменяется. (Знаю, что гнилая отмазка, но другой у меня не было)

Договорились, что пост не отменяется, а ослабляется – сошлись на воздержании в первую неделю и в страстную неделю.

Мне кажется, что если супруги любят друг друга, по-настоящему любят, то они всегда смогут договориться между собой. Особенно, в бытовой и интимной сфере. Иначе это уже не супруги, а какие-то чужие друг другу дядька и тётка, по недоразумению оказавшиеся вместе.

Но скучно нам от воздержания не было. Только, нагуляв аппетит, хотелось есть.

А гуляний наш тур предусматривал много.

Третьего марта из Рима мы поехали автобусом в Неаполь, где в порту уже стоял прогулочный пароход, что должен был увезти туристов дальше на юг.

Осмотреть все достопримечательности Неаполя за два дня – ещё менее реальная задача, чем справиться со всем Римом за одну неделю.

Но мы, всё же, обошли с группой откопанные развалины Помпеи и Геркуланума и поснимали с удобного ракурса сгубивший их Везувий.

Ну вот, опять на отдыхе всплывает тема бренности жизни.

Да и события на Родине иногда вторгались в нашу туристическую безмятежность, наглее, чем незваный гость и татарин вместе взятые.

Вечером перед отплытием парохода мы смотрели спутниковое телевидение в Неаполе. Точнее, просто переключали с канала на канал, от нечего делать. Хотелось дремать, но ложиться в постель было рановато. И вдруг – как ушат холодной воды на наши головы.

Я случайно щёлкнул на пятый канал Украины, где передавали новости. И как раз попал на речь бесноватой Фарион. Её ор напоминал нечто среднее между выступлениями Адольфа Гитлера и Эвиты Перон. По тональности было похоже на Эвиту, а по значению фраз – на фюрера. В частности, звучали призывы расстреливать за русскую речь на улицах и коронная фраза бандеровцев, обращённая к москалям: «Чемодан – вокзал – Россия!»

Ната испугалась не на шутку. Правой рукой она попыталась отобрать у меня пульт, а левой инстинктивно отмахивалась от телевизора, из которого, казалось, забрызжет слюна оратора. И кричала:

– Выключи, выключи це лайно! Переключи на какой-нибудь американский мюзикл.

Но, когда мы проснулись и увидели через занавеску луч итальянского солнца, тревога отступила.

А вскоре и мы отчалили из Неаполя. Маршрут пролегал через ещё более привлекательные для путешественников места, чем главные древние города. Зайдя ненадолго на остров Капри, тот самый, где стояла резиденция императора Тиберия, мы пошли вдоль западного берега Апеннинского «сапога». Чтобы пройти через Мессинский пролив, высадиться на берег в Сиракузах, обогнуть вокруг Мальту (естественно, с заходом на берег) и дальше, обойдя с запада Палермо, проследовать обратно в Неаполь через открытое море.

Мне из всех достопримечательностей путешествия больше всего понравилась Мальта. Этот остров считается раем для дайверов, но моё удовольствие от него чисто сухопутное. Её рыцарские замки и отвесные обрывы произвели на меня впечатление даже посильнее Колизея и Везувия.

А Нате больше всего понравилось небольшое приключение на Сицилии. Нет, оно не связано с местной мафией, только с простыми жителями острова.

Дайвингом с аквалангом она тоже не занималась, но когда мы стояли у пирса в Палермо, капитан корабля любезно разрешил ей с открытой нижней палубы понырять в Средиземное море с маской и трубкой.

Я плавал чуть лучше, чем топор, поэтому не смог поддержать её в этом начинании, оставшись на берегу с фотоаппаратом, чтобы увековечить такое великолепное зрелище для наших будущих детей.

Глазевшие на пароход из-за ограждения порта итальянские зеваки усиленно жестикулировали, выражая удивление, как эти чокнутые славяне могут плавать в море, когда температура воды всего 15 градусов.

А я пытался объяснять итальянцам на ломаном английском, что главная купальщица мартовской Сицилии, на самом деле, каждый год в апреле ездит в Крым.

Ну как объяснить итальянцу, что такое Крым? Да та же Италия почти. Полуостров с такими же живописными горами и вкусным вином. Только климат попрохладнее. И люди победнее. Но не менее жизнерадостные.

* * *

Восьмое марта мы по общему согласию провели, как обычный день – не православный праздник, и к тому же первая неделя Великого поста.

А вот на следующий день было воскресенье торжества православия. Когда постящимся допускается вино.

И в связи с этим мы хорошенько нагрузились.

Погода стояла вполне субтропическая – лёгкий бриз и перистые облака.

Идеальные условия, чтобы посидеть в открытой кафешке на верхней палубе.

Пицца с мидиями, графин молодого красного вина, а вокруг открытое море.

Мы как раз шли напрямую из Палермо в Неаполь полным ходом.

Не одна пара законных супругов или просто влюблённых под это дело попыталась повторить инсценировку из легендарного фильма «Титаник». Ту, где Леонардо ди Каприо ставит Кейт Уинслет на леер в носовой части корабля, как бы изображая в её лице статуи античных богинь, которых ваяли на носах своих судов владельцы древнегреческих и древнеримских парусников. И мы не исключение. Только «Титаник» шёл на запад, вслед заходящему солнцу, а мы, наоборот, на северо-восток, откуда наплывали сумерки с тропической быстротой.

Потом мы продолжили сидеть за столиком, не обращая внимания на других пассажиров, что приходили и уходили.

Я любовался обожаемой женой в последних отблесках заката, смешивающихся с огнями загорающихся на палубе разноцветных фонарей.

И мои мысли под влиянием новых бокалов вина путались в голове.

Она изо всех сил старается показать себя сильной и мужественной.

Но я-то знаю, какая она на самом деле хрупкая и ранимая.

Как роза, у которой за острыми шипами скрываются нежнейшие лепестки.

И мой священный долг – оберегать этот прекраснейший цветок от ураганов, которые могут те лепестки оборвать. Любой ценой и любыми средствами. Но я, мягко говоря, не всемогущ.

Нет, этот пароход не утонет, как «Титаник» – в Средиземном море айсберги не водятся.

Но тонет в крови наша страна, к возвращению куда мы приближаемся с каждым оборотом корабельного винта. Наскочила на айсберг подкупленных американцами смутьянов и под властью самодуров стремительно скатывается в хаос.

Я хоть сколько-нибудь минут в день посматривал youtube и почитывал блоги знакомых из Киева и области.

В последние дни не стало милиции. Старый состав был разогнан или самораспустился из-за несогласия с путчистами. А в новые отряды самообороны с пафосным названием «Национальная гвардия» набирают вчерашних уголовников. Легко представить, какой «порядок» они установят на улицах городов и весей. По слухам, в Фастове они ворвались в ювелирный магазин и похитили весь товар. А когда охранники пытались им противостоять, сунули им под нос официальные ксивы, для убедительности вытащив пистолеты из кобуры.

А если таким молодчикам понравится Наташа, возвращающаяся на метро с работы, что она сможет противопоставить их наглости и похоти? Даже если я буду возить её из офиса до дома на машине – что мы сможем вдвоём противопоставить банде обдолбанных отморозков, да ещё и с полномочиями представителей власти?

Вино придало мне смелости, и я решился высказать мысль, что постоянно бродила в моей голове с того момента, как мы услышали Фарион, смотря телевизор в Неаполе. От волнения я перешёл на невообразимый суржик из смеси русского, украинского, казачьих диалектов и фени донецких гопников.

– Треба нам тiкати вiдн ненькi, шо зараз стала злой мачехой. Я согласен, шо Киiв много рокiв був мать городов русских и найкраще мiсто Европи. Но зараз це зашкварено и оскверненне мiсто. Коли будьмо у Рiме, поменяймо квиткi на лiтак и майнём в Москву. Та шо, я собi роботу не знайду? Москва – богатейше мiсто у свiтi. Будьмо получати долларiв стiлькi, скiлькi у Киевi грiвень.

Когда я назвал Киев «зашкваренным городом», Наташа начала нервно постукивать костяшками пальцев по столу, а как я закончил, ответила так эмоционально, что для пущей убедительности встала.

– Коли мене обiдно кличуть «Целка-патрiотка», це неправда тiлькi у першей частiнi. Я справжна патрiотка Украiни! Я розумiю, шо зараз у влади упирi та некроманти. И шо? Нежить прiйде и уйде, а Киiв залишеться моiм рiдним мiстом. Завжди!!

На последнем слове она разревелась и убежала в нашу каюту.

Я остался за столиком один и сидел, пока небо окончательно не стемнело, а я сам окончательно не успокоился, допив до конца вино.

Когда я незаметно вошёл в каюту, Ната уже не плакала громко, а тихонько всхлипывала.

Я никогда не умел утешать плачущих женщин и вряд ли уже когда-нибудь научусь. Как только пытаюсь сказать слова утешения, оказываюсь слоном в посудной лавке. И я не стал говорить ничего. Только молча обнял её за плечи. Которые сначала чуть-чуть подёргивались, но в моих руках остановились.

Потом мы полночи успокаивали друг другу нервы самымактуальным способом для молодожёнов. А после она уснула, положив голову мне на грудь и обхватив руками торс. Как будто старалась прижаться ко мне как можно плотней, ища защиты от меня, как от последней и единственной надежды. Мы могли спорить, ссориться, ругаться. Но при этом не переставали любить друг друга ни на миг.

* * *

Через два дня мы снова были в Риме.

Когда мы ехали в метро по каким-то своим делам, у Наташи в сумочке неожиданно зазвонил телефон. Ей было лень выполнять дамский квест «Найди пиликающую трубку в бездонном ридикюле», но она решила всё же ответить. Взглянув на определившийся номер, она удивлённо подняла глаза на меня:

– Ой, это твоя мама.

Я тоже удивился, почему мать не позвонила мне напрямую. И тут же вспомнил, что мой Андроид сожрал аккумулятор до нуля задолго до этой минуты.

Звонок всё продолжался. Ната сняла трубку, и там действительно раздался мамин голос:

– Наташенька, передай Андрею, что отец…

Но было поздно. Поезд заехал далеко в перегон между станциями, и связь прервалась.

Если б я был более внимательным сыном, я бы перезвонил, оказавшись на связи. Но я тогда был в плену навязчивых идей и перезвонить забыл. Возможно, если бы кто-нибудь из нас тогда перезвонил, или мать сама перезвонила, это могло бы многое изменить. Хотя, не факт. Но никто не перезвонил.

Оставшиеся дни до отлёта Наташа хотела наверстать то, что ещё можно было взять от этой турпоездки. А я хотел убедить её эмигрировать. Только уже более деликатно, чем в первый раз.

Но она была непреклонна – мы возвращаемся, и точка.

В субботу 15 числа, за два дня до выхода на работу, медовый месяц в Италии подошёл к концу. Мы снова шли по аэропорту имени величайшего итальянского художника. Терминал «С» – це терминал. Всем терминалам терминал, больше всех остальных вместе взятых. Отсюда вылетает большинство международных рейсов, в том числе и во все страны бывшего Советского Союза.

В этот раз мы прибыли на регистрацию с запасом по времени. Но всё равно пассажиров нашего рейса в зале было уже много. И, кроме того, начали уже прибывать некоторые пассажиры рейса Рим – Санкт-Петербург, вылетающего через час после киевского.

Какой разительный контраст был между улетающими в родные страны украинцами и россиянами. Петербуржцы улыбались направо и налево. Отпускники набрались сил на отдыхе и теперь собирались с новыми силами проявлять энтузиазм в зарабатывании денег, чтобы через несколько месяцев снова полететь из зимы в лето. Украинцы же по большей части ходили понурые – на лицах читалась тревога и неуверенность в завтрашнем дне.

Я сделал последнюю отчаянную попытку уговорить жену сбежать в Россию и схватил её за руку, пытаясь силой затащить в кассу, где можно было поменять билет Рим – Киев на Рим – Санкт-Петербург.

Она попыталась отшутиться:

– Что я в этом Питере не видела? Была я в нём – там постоянно дует.

Я дал ей понять, что серьёзен, как никогда, и тогда она встала в позу «руки в боки» и сама предъявила мне ультиматум:

– Вибiрай, чi я, чi емiграцiя!

– Чи сара, – ответил я, давая понять, что согласен на всё, лишь бы быть с ней.

И покорно поплёлся за ней к стойке регистрации на рейс Рим – Киев.

* * *

Мы прибыли в украинскую столицу накануне референдума в Крыму об отторжении полуострова от украинского государства.

Несмотря на выходной день, на киевских дорогах стояли пробки. Многие из них были попросту перекрыты.

В этот день на моём родном Донбассе собирались многотысячные акции в поддержку отделения Крыма, чтобы отвлечь верные киевской власти войска и не допустить подавления протестов в самом Крыму.

В Киеве же проходили шествия идеологической направленности с точностью до наоборот.

Громили магазины и офисы российских компаний. И даже бензоколонки Лукойла, на которых ещё вчера сами заправлялись, радуясь, что там топливо дешевле, чем на заправках нефтяной компании Коломойского.

Машины с крымскими номерами переворачивали или вовсе сжигали.

Мы глядели на это из окон машины, что везла нас из аэропорта в город, и с каждым километром понимали, насколько справедливо переделана старинная поговорка: «Не говори гоп, пока не увидишь, во что впрыгнул».

Впрочем, у нашего таксиста номера были самые, что ни на есть, киевские, и из Борисполя до Троенщины мы добрались без приключений.

Вечером мы запланировали с утра нанести визит в Червонохрамск и проведать отца Виктора. Он приглашал нас на престольный праздник в день Луки Войно-Ясенецкого 18 марта. Но это был рабочий день, а наши отпуска уже кончились. Мы не сомневались, что директора отпустят нас на полдня, но не хотелось общаться со священником и родственником впопыхах, поглядывая на часы, чтобы к обеду успеть на работу. А в воскресенье можно не спеша поговорить, тем более что накопилось много тем, которые хотелось бы обсудить.

Поэтому мы легли спать пораньше, чтоб не проспать исповедь перед литургией. И воздержались от супружеских утех, чтобы можно было причащаться.

Я поехал по кольцевой, в обход беспокойного центра, и в Червонохрамск мы прибыли вовремя.

Если в больших соборах крупных городов обстановка более официальная, то в малых и средних храмах мелких городков и посёлков обстановка какая-то более семейная, что ли. Например, после литургии силами приходского актива для присутствовавших на богослужении накрывают трапезу, учитывая, что перед литургией с утра не едят.

Вот и мы, причастившись и поцеловав крест, стояли на улице в храмовом дворе в ожидании, когда позовут в приходской дом к столу. Оттаивала природа, и сердца прихожан оттаивали от хорошей погоды, но больше от соприкосновения со Христом. Батюшка замедлил в алтаре, и всё больше прихожан ожидало на улице, когда он выйдет из храма, чтобы благословить трапезу.

Мы присоседились к одной компании, обсуждавшей какие-то приходские дела, встряли в разговор, и никто не заметил, как мы все стали говорить громче. Разговаривали по-русски.

Вдруг к храмовому сетчатому забору подошла стайка мальчишек среднего школьного возраста, и самый борзый из них, сложив руки у рта трубочкой, чтобы мы лучше слышали, прокричал в нашу сторону:

– Шёл хохол – нас**л на пол. Шёл коцап – зубами цап!

На шум из храма вышел дьякон и погрозил сорванцам кулаком:

– Эй, шпана, сейчас я вас отучу в святом месте ругаться!

Подростки бросились врассыпную. Но осадок остался. Прихожане сочли за благо ретироваться в дом, где уже накрыли на столы, и с минуты на минуту должен был прийти священник.

Когда все поели и засобирались домой, мы задержались, чтобы обсудить с отцом Виктором дела семейные наедине.

Он разлил по кружкам оставшийся чай, и беседа пошла своим чередом.

Точнее, не совсем.

Раньше мы обсуждали либо духовные вопросы, либо бытовые.

Теперь же мы не могли не коснуться последних событий в государстве.

В Сумской области захвачен православный храм и насильственно передан секте «Киевский патриархат». Не говоря уже о таких областях, как Тернопольская и Хмельницкая, где таких захватов с момента переворота случилось уже несколько десятков. Но Почаевскую Лавру Бог пока хранит. И Киево-Печерскую тоже.

И тут, в подтверждение того, насколько серьёзная сложилась ситуация для православия на Украине, в приходской дом твёрдым строевым шагом зашли трое громил, одетых в армейском стиле, с шевроном на рукаве, до боли напоминающим знаки отличия «Ваффен СС».

– Как называется твоя церковь?

– Во-первых, я с вами на брудершафт не пил, – холодно ответил отец Виктор, – а во-вторых, моя Церковь называется Украинская Православная Церковь Московского Патриархата, а я – иерей Виктор Грищук, если вы не знаете.

– Во-первых, – повысил голос один из штурмовиков, – ты принадлежишь к Московскому патриархату, значит москаль. А во-вторых, твоя церковь, насколько нам известно, называется храм святителя Луки Крымского. Епископа Крыма, где сегодня вспыхнул мятеж. А мы называемся Правый Сектор. Мы защищаем независимость Украины от России, а кто не с нами, тот не прав и не должен жить. И вот, что ты должен сделать, чтобы жить. Когда мы придём сюда в следующий раз, здесь должны лежать все учредительные документы прихода. И нотариально заверенные документы о переоформлении прихода на Киевский патриархат. А тебя, чтобы и духу здесь не было. Настоятель прихода в пригороде украинской столицы должен быть патриотом Украины, то есть, верным подчинённым истинного патриарха Филарета, а не путинского холуя Кирилла Гундяева, что молча позволяет России у нас Крым отжать. И никакого упоминания крымского епископа в названии прихода. Переименуем храм в честь Мазепы…

– Но позвольте, – робко пытался возражать отец Виктор, – Кирилл – мой законный патриарх, а Мазепа предан анафеме, в отличие от канонизированного архиепископа Луки.

– Заткнись! – крикнул второй штурмовик, – как мы вам прикажем, епископам и попам, так и будете молиться! Наши требования понятны? Срок исполнения двое суток. И если ты их проигнорируешь, то мы придём сюда снова, и тогда выжившие будут завидовать мёртвым.

А третий вынул из кобуры пистолет, навёл на священника и скомандовал:

– Пляши. Кто не скачет, тот москаль.

Этого я уже не стерпел и начал подниматься из-за стола:

– Как ты разговариваешь с Божьим служителем?

Но тут же получил рукояткой этого пистолета по лбу, так что выступила капля крови, и осел обратно на стул.

Отец Виктор пытался изображать в подряснике какие-то вялые движения, позабытые со времён перестроечных дискотек, а штурмовики гоготали, как дикие жеребцы.

Через минуту они резко развернулись и вышли, отдав в дверях нацистский салют, и за столом воцарилось унылое молчание.

Первым его нарушил отец Виктор:

– Приглашения на престольный праздник отменяются. Кто придёт, тот и придёт. А рисковать чужими жизнями я считаю неоправданным.

Я уточнил:

– Так он, всё-таки, будет?

– Да, я здесь останусь, – ответил отец Виктор, – я – воин Христов, бросать свой приход – дезертирство. Тем более, я не отдам раскольникам единственный храм в нашем городке.

– Но как же священники-белоэмигранты, бежавшие от диктатуры безбожных коммунистов? – спросил я.

– Они ответят за свои грехи, а я за свои, – смиренно уклонился от прямого ответа священник.

– А как же дети и матушка? – Наталья, прежде всего, спросила о жене, потому что сама недавно стала женой.

– Должны были пересечь молдавскую границу, примерно, когда читались часы, – батюшка взглянул на циферблат на стене.

– Так ты предвидел это? – подумал я о своём. Я вообще склонен к мистике и не одного знакомого священника подозревал в прозорливости и других духовных дарах.

Но разгадка оказалась значительно проще.

– Ах, да, вы же второй день на Украине после переворота и ничего не знаете, – спохватился отец Виктор, – эти фашиствующие боевики – патологические антисемиты, несмотря на то, что получают деньги от еврейских олигархов. В начале недели ко мне пристал один связанный с ними местный житель: «А твоя жинка часом не жидовочка?» И я понял, что медлить нельзя. Достал им билеты на вчерашний поезд до Одессы. А от Одессы любой таксист довезёт до Тирасполя за 250 гривен.

– У матушки родня в Тирасполе?

– В Каменке, на другом конце Приднестровья, крупная еврейская община есть. А евреи своих не бросают. В Одессе еврейская община ещё крупнее, но за пределами Украины безопаснее.

Я помнил, что матушка Феодора в девичестве звалась Фрида Самуиловна Эйхенбаум. И завидовал двоюродному брату по-белому. Обратить в православие ортодоксальную иудейку. Лично мне за всю свою жизнь не удалось обратить даже ни единого атеиста, не то, что убеждённого иноверца.

Брат, между тем, продолжал:

– Из родни Фриды в Киевской области остался только отец, по делам своей фирмы. Он собирается выехать на следующей неделе. А я останусь навсегда служить Богу и пастве.

– Мы с тобой, – синхронно произнесли мы с Натой согласие присутствовать на престольном празднике, несмотря ни на что. Было страшно, но мы были просто обязаны поддержать замечательного священника и замечательного брата в такой тяжёлый час.

А он попытался отвлечься от текущих злоключений рассказами о прошлом, но отвлечься не получалось.

– Лет 15 назад или чуть позже довелось мне послужить в городе Тараз, в Казахстане…

Я вспомнил, как хотел погостить там и посмотреть, чем отличаются азиатские степи от украинских. Но не срослось.

– … А там проводилась перепись населения. И знаете, что мне написали казахи в графе «Род занятий»? Орыс мешети попы оглы. В переводе, «Русской мечети главный поп». Но такой смешной для нас титул для них звучал, скорей, почётно. За три года службы там никто не пытался не то, что изгнать меня с прихода, но мусульманские старейшины своим молодым и горячим подопечным не позволяли слова худого сказать против нашей веры. В соседний Узбекистан как раз тогда вторглись афганские террористы во главе с крупным функционером из ближайшего окружения Бен Ладена, узбеком по национальности. Так все местные объединились против них. Совместно воевали узбекские войска, казахские войска, и батальон дагестанских мусульман из России. А сейчас украинские власти привечают даже отребья, вроде остатков Аль-Каиды, лишь бы они ненавидели Русскую Православную Церковь. Но, несмотря ни на что, я остаюсь служить Богу и пастве. «Мы безумны Христа ради».

Мы пообещали молиться за него, а он за нас. На том и распрощались.

* * *

Начавшиеся на следующий день трудовые будни отвлекли нас от мрачных мыслей о будущем прихода в Червонохрамске.

После того, как начальники отделов побывали в трёхнедельном отпуске, в их ведомствах образовались настоящие авгиевы конюшни.

В одной американской корпорации владелец решился на такой эксперимент. Он собрал всех топ-менеджеров и улетел с ними на полмесяца на Гавайи, запретив связываться с подчинёнными даже по телефону и интернету. И у кого отделы смогли самоорганизоваться, тем руководителям он повысил зарплату, а у кого в отделах работа встала, тех уволил. Мы бы вылетели из его корпорации с гарантией.

При официальном окончании рабочего дня в 18 часов, я покинул офис, когда с восточной стороны уже темнело.

Паркуясь у дома, я заметил, что в окнах седьмого этажа не горит свет. Наверно, мою благоверную завалили работой похлеще моего. Уставшая придёт. Надо бы состряпать ей что-нибудь вкусненькое, а то если ей придётся после всех трудов праведных ещё и у плиты стоять, недолго и заболеть, чего любящий муж допустить не может.

Скинув пальто на вешалку, я решительным шагом прошёл на кухню. И то, что я увидел, включив свет, повергло меня в немалое удивление.

Наташа сидела в темноте на табуретке, обхватив руками голову, а по её лицу растекалась тушь от слёз.

– Солнышко, не пугай меня, – попытался я проговорить как можно мягче. Что, кто-то умер?

– Меня уволили, – всхлипнула супруга, – только за то, что мама в Крыму проживает. Я и езжу-то к ней раз в год всего, а остальное время я – киевлянка и украинка. Семь лет без больших косяков, и вся карьера коту под хвост. Я ведь даже на работу ни разу не опаздывала. Даже когда выход со станции «Золотые ворота» сломался.

– А как официально написали в трудовой, по какой статье? Может, ещё есть возможность восстановить справедливость через суд? У нас же есть среди ролевиков чувак по кличке Барон – опытный адвокат.

– На, гляди, – она раздражённо перекинула трудовую книжку через весь стол, – я даже не смотрела.

Я открыл нужную страницу и буквально затрясся от негодования:

– Звiльнена по полiтичним причинам. Нет такой статьи в трудовом законодательстве. Берлин, 1939 год. Тогда в личных делах заключённых писали в графе, за какое преступление они сидят, «Еврей». Ну, Ситечко! Я через это ситечко сейчас кипящий чайник вылью!

Я сам был похож на кипящий чайник, когда натягивал пальто и шарился по кухонным ящикам в поисках сувенирной финки, что отец привёз Наташе из Рованиеми.

Жене с трудом удалось отговорить меня ехать домой к её директору и устраивать разборки с ним. В лучшем случае фирма по производству хороших сайтов оказалась бы обезглавлена вместе с директором, а я бы отправился топтать зону. В худшем мне бы самому перерезали горло этим ножиком, потому что Серёга, что у Ситечко начальник охраны, в последние годы советской власти служил десантником в Афганистане.

Я дёрнулся к холодильнику, чтобы налить нам водки. Водки не было, из спиртного только американский виски.

Сто грамм каждому, да ещё и со льдом, немного вернули нас к жизни. Ната наконец-то перестала плакать, и мы оба вновь обрели возможность рассуждать трезво.

Обидно. И даже вдвойне обидно, что девушку, похожую на ирландку, уволили именно в день святого Патрика, покровителя Ирландии. Но это не конец света, а всего лишь конец карьеры. Биржи фрилансеров, в конце концов, никто не отменял. Программист с семилетним стажем наверняка заинтересует многих клиентов. В том числе, богатых американцев, ибо свободно владеет английским языком. Это будет не совсем законное предпринимательство, но кто сейчас на Украине думает о законе?

Выпив и закусив, мы сразу пошли в душ и спать, потому что завтра собирались на утреннее богослужение. Наталью теперь работа не держала, а я был у шефа на хорошем счету, и он разрешил мне приехать к обеду.

Ночью Ната спала плохо – часто ворочалась и один раз даже упала с дивана.

А когда заиграл мой будильник, она уже суетилась в халате, готовя нам завтрак. Мы не причащались, так что решили поесть.

Ехали в пригород на электричке. Не из-за виски – выпил я вечером совсем чуть-чуть и вполне мог с утра сесть за руль. А из-за того, что вместе с разгромом милиции начался хаос и в ГАИ. И буквально каждый десятый киевский водитель ездил, выпив далеко не чуть-чуть. Ещё не хватало пропустить престольный праздник в любимом храме, столкнувшись с каким-то лихачом на кольцевой.

Священник в храме был один, поэтому из-за большого количества исповедующихся литургия началась не в 9:00, а когда по штатному расписанию уже пора петь Херувимскую.

Преклонив колена, мы помолились о «Преблаженных Честных Дарех» и ожидали, когда батюшка выйдет с Чашей из алтаря.

В это время дубовая дверь храма громко отлетела к стене коридора, и тишину богослужения нарушили позавчерашние незваные гости, но уже не трое, а восемнадцать человек.

Они строем прошли к самому аналою, расталкивая христиан, как мешки с мукой, и командир отряда крикнул:

– Где священник Виктор Грищук?

Через несколько секунд батюшка вышел из алтаря:

– Я священник. А вы кто такие, что нарушаете порядок богослужения?

Он сразу понял, кто они такие. Весь вчерашний день отец Виктор мысленно прокручивал в голове сцену, как его будут брать. Но он не предполагал, что у боевиков хватит наглости ворваться в Божий храм прямо во время Божественной Литургии. Некоторые из них даже верующие, только католики или раскольники.

– Вы арестованы, как деятель враждебной Украине организации «Московский патриархат».

Один старичок почти заплакал:

– Как же так, батюшка? Люди готовились, а кто причащать будет?

Священник попытался ухватиться за эту соломинку:

– Он прав. Когда освящены Святые Дары, необходимо закончить Литургию. Или хотя бы мне самому их потребить.

– А шо? – подмигнул один из штурмовиков, – нехай дерябнет винца своего для храбрости. Она ему понадобится. Ой, как понадобится!

– Дурак, – оборвал его командир отряда, – Мабуть у него там из алтаря ход подземный на другой берег реки, а в конце машина припаркована, и ищи-свищи.

Поняв, что до Чаши его не допустят, священник, надеясь на чудо, решил прорваться в алтарь силой и рванулся через строй боевиков. Чуда не случилось – его повалили на пол, потом отнесли к боковой стене и стали молотить затылком по фреске с надписью «Возлюби ближнего своего, как самого себя».

Прихожане разбежались. Тем более, девочки-подростки из хора. Но я не мог безучастно отступить, когда творится погром. Оторвав от пола тяжеловесный полутораметровый подсвечник, я размахнулся им со всей дури и с криком: «Витё-ё-ё-ёк!» вломил главному избивателю по хребту. Тот аж пополам сложился. Но силы были не равны. Штурмовики задавили меня мясом. Следом за настоятелем храма на полу оказался и я сам. Наверно, меня бы прикончили, но тут на подмогу поспешила Наталья. Как дикая кошка, она прыгнула на дюжего боевика и вцепилась ему ногтями в рожу. Тот едва смог стряхнуть её со своей спины. А я освободиться не смог. Меня вчетвером схватили за руки и за ноги, вынесли из храма и бросили в предусмотрительно припаркованный рядом автозак. Последнее, что я видел перед тем, как закрылась дверь с узким зарешёченным окном, это был прыжок Натальи, на глазах опешивших штурмовиков убегающей из храма вместо заблокированной ими двери в окно.

* * *

Задавленный телами других арестованных, я не мог видеть городские кварталы, через которые нас везли, и смутно представлял, где находится тюрьма. Здание было явно старинным. Камеры маленькие и с низкими сводчатыми потолками. Маленькое окно под самой крышей. Целые стёкла для тюрьмы – роскошь, поэтому через него нещадно сифонил штормовой ветер и изредка долетали брызги мокрого снега. Это было даже облегчением, потому что пить по дороге не давали. Но, несмотря на шквалистые порывы с нулевой температурой и неработающее отопление, было то холодно, то жарко. Заключённые, набитые, как сельди в бочке, надышали. Воняло до тошноты, потому что баней арестантов, судя по всему, не баловали.

В восемь вечера подали баланду (обыска не было, и у меня не отобрали наручные часы). Наверно, варево было сытным – в нём плавали различимые невооружённым глазом куски мяса. Но я им побрезговал. Мясо оказалось червивым. Возможно, поголодав дня хотя бы три-четыре, я превращусь в скотину и стану давиться любой подачкой. Как узники немецких концлагерей из кино, выхватывавшие друг у друга горбушку плесневелого хлеба, втоптанную солдатом в грязь. Но пока запах в камере и запах из тарелки отбили у меня аппетит напрочь. Да и побои в драке его поднятию не способствовали.

В 23 часа менты потушили в камере свет, и у заключённых наконец-то появилась возможность попытаться уснуть. Я постелил пальто на полу, потому что на нарах места не было, укрылся другой его половиной и тоже попытался. Но когда я уже почти засыпал, меня тронул за плечо небритый мужик, похожий на бомжа:

– Дай курить.

– Я не курю.

– А я покурю свои сигареты, пока не кончились. При такой собачьей жизни ещё и о здоровье заботиться – нет уж, увольте.

При этом он надрывно кашлял.

Я испугался, не туберкулёзник ли. Он понял и ответил:

– Нет, это не чахотка, это из-за сквозняков от разбитой форточки. Чай, не май месяц. Посиди с моё – посмотрим, как сам будешь хрипеть.

– Давно чалишься? – решил я отвлечься от мрачных мыслей о разгромленном храме с помощью разговора.

– С 23 февраля (Я не поверил, что можно чисто по произволу держать человека три недели в СИЗО. Сейчас я поверю и не в такое). А ты, как я вижу, новенький? За что загремел?

– Защищал православный храм от погрома, а священника от избиения.

– Ого! Хоть кто-то сидит здесь за настоящее дело. А я из-за ерунды. 23 февраля мы с другими сотрудниками из Белоруссии, отмечали день советской армии. И вывесили на балконе советский флаг, не зная, что Янукович уже пал. Ну выпендрились по пьяни, с кем не бывает. Так сосед, гадёныш, в национальную гвардию накапал. Все трое оказались в этой камере, так и не успев протрезветь. Саньку с Венькой выкупили родители, они у них крутые. А я – бедный белорусский колхозник, моей семье платить нечем. Мне даже нечем заплатить за право на международный звонок, как говорится, на деревню дедушке. Дедушки уже с нами нет, а мать и сестра даже и не знают, что я не работаю, а на нарах штаны протираю. Сидят, наверно, у окна, глядят в сторону Киева и думают: «Когда же Слава родненький в отпуск пожалует?» А на зоне отпусков-то нету. Только за крупные взятки отпускают.

У меня всё перемешалось в голове:

– Так ты белорус? И белорусские дипломаты смотрят сквозь пальцы на то, что их соотечественников кидают в тюрьму без суда и следствия? Я думал, Лукашенко своих не бросает.

– Эх, вот и надо было оставаться гражданином Белоруссии. Так я ж, переехав в Киев в 2003-м, сдуру подал на украинский паспорт, а старый белорусский спустил в унитаз. А Украина в благодарность спустила в унитаз меня самого. На черта я подался монтировать вышки сотовой связи в Киевской области? Оставался бы механизатором в деревне, в нескольких километрах от Жлобина. Нормальный преуспевающий колхоз. У батьки Григорьича все колхозы такие – с ним не забалуешь. Так ведь нет, за длинным долларом потянуло. Столица, <ненормативная лексика>, мегаполис, <ненормативная лексика>, красивой городской жизни захотелось, <ненормативная лексика>. Увидел красивую жизнь зэка и теперь не знаю, удастся ли увидеть родственников или к стенке поставят.

Слава откашлялся, чуть-чуть помолчал и предложил:

– А давай споём, раз уж не спится? Хоть немного веселее будет. Тюремную песню и споём?

– Русский шансон? – скривился я.

– Британский блюз, – улыбнулся Слава и запел. Тихонько, чтобы не разбудить соседей:

The old home town looks the same as I step down from the train,

And there to meet me is my Mama and Papa.

Down the road I look and there runs Mary hair of gold and lips like cherries.

It's good to touch the green, green grass of home¹⁴.

Я тоже хорошо знал эту песню и подхватил:

Then I awake and look around me, at four grey walls surround me

And I realize that I was only dreaming.

For there's a guard and there's a sad old padre –

Arm in arm we'll walk at daybreak.

Again I touch the green, green grass of home.

Yes, they'll all come to see me in the shade of that old oak tree

As they lay me neath the green, green grass of home¹⁵.

Это была песня о смертнике, сидящем в камере перед расстрелом. И меня мучила та же самая мысль, что и героя песни, и моего соседа по камере. Шлёпнут ли со злости непокорного бунтаря, или мне ещё удастся увидеть моих милых родителей и обожаемую Натали?

* * *

А обожаемая Натали тем временем не бездействовала.

Не в её характере было пассивно наблюдать, как любимого человека посадили в тюрьму.

Выскочив из разгромленного храма, она с километр петляла по ближайшей роще, пока преследователи отстали, а потом выбежала на автостраду, ведущую в Киев.

Далеко не сразу хоть кто-то остановился. Ната была похожа не на автостопщицу, а скорее, на лесную ведьму из фильма ужасов – ботинки и штаны по колено в грязи после бега по болоту, лицо после драки перепачкано кровью – своей и чужой.

Наконец, какой-то шофёр на КАМАЗе остановился. Ната моментально прыгнула к нему в машину, меньше всего думая о том, что бугай за рулём может склонить её к сожительству с помощью грубой силы. Но шофёр оказался адекватным. Она сразу предупредила, что не сможет заплатить, потому что кошелёк выпал на месте поспешного бегства. Но тот подвёз её до кольцевой дороги совершенно бесплатно и, сворачивая на базу в области, даже дал ей мелочь на метро и автобус. И не пытался заигрывать. Только косил глаза на её фигуру, когда на дороге было спокойно. А Наташе, уставшей от беготни и драки, было достаточно даже жёсткого кресла грузовика, чтобы мгновенно уснуть и проспать до конечной точки пути.

Час езды по красной ветке метро с пересадкой на синюю показался Нате бесконечностью.

Наконец, она вбежала по ступенькам на крыльцо бизнес-центра «Солнечная Украина».

В вестибюле ей попытался преградить путь охранник:

– Пани, у нас тут вообще-то фейс-контроль.

Она отпустила такую русскую фразу, от которой грузчики попадали бы в обморок, и втолкнула охранника, вдвое тяжелее себя, в лифт за собой, нажав кнопку с числом 19. На третьем этаже охранник остановил лифт и вышел:

– Вот ещё, руки марать о какую-то истеричку.

А Наталья отчаянно звонила в домофон офиса на 19 этаже. Охранник отошёл по нужде, и дверь открыл сам директор в пальто, явно собиравшийся покинуть здание.

– Тимофей Иваныч, Тимофей Иваныч, не уезжайте! – заголосила Наталка, – у меня есть важные новости об Андрее.

– Наташа? – удивился мой начальник, – Что ты хочешь сказать про этого патлатого прогульщика?

– Он не прогульщик! Он арестован.

– Вот как? А я уж думал, напился с братцем. На звонки не отвечает.

Директор вернулся в приёмную, на ходу бросив секретарше:

– Валечка, приказ о строгом выговоре Соколову засунь в шрёдер.

И снял трубку телефона, набрав номер, известный немногим людям с большими связями.

– Костя? А где Кушнеренко? – спросил он, когда на звонок ответил майор вместо генерал-майора, – ах, на даче полковника Ярового? Он вроде подполковник? Ах, отмечают присвоение ему полковника?

Тимофей Иванович положил трубку и задумчиво прошептал:

– Всё плохо. Через час они уже будут в ауте. Можно не успеть доехать.

Тогда он достал из барсетки айфон и набрал номер, известный ещё меньшему числу людей:

– Петро Петрович? Миша тут, рядом с тобой? Потом объясню, как узнал, дай ему трубку. Михайло Семеныч? Ты как, ещё в состоянии говорить по делу? Только начали? Прошу, как человек человека, не продолжай, пока я не приеду – поговорить надо. По какому делу? По личному. Жди примерно через час.

На встречу с генералом МВД Тимофей Иванович поехал без Натальи – ещё вспылит и дров наломает. Он дал ей деньги на такси и попросил приехать ко мне, чтобы добиться свидания и успокоить меня, что надолго я не засижусь, максимум до следующего утра. Выяснить у генерал-майора МВД, куда национальная гвардия могла поместить арестованного, труда не составило. В свидании ей отказали без объяснения причин, и она поехала в больницу, куда увезли отца Виктора на скорой помощи по звонку регента хора. Всё лучше, чем сидеть одной в пустой квартире и терзаться, гадая о судьбе близких.

А директор поехал на дачу за высоким забором. Лексус с красивыми номерами охранники пропустили без запинки, и бизнесмен с генералом уединились в переговорной. Кушнеренко был со слабым запахом перегара, но ещё вменяемый. Если офицера, присягнувшего новой киевской власти, можно назвать вменяемым.

– Михайло Семеныч, у мене небольшая неприятность, – начал директор спокойным тоном, – твои хлопцы моего повязали. А он – специалист от Бога, другого такого не найдёшь даже в мегаполисе. Ну не из Москвы же приглашать – я разорюсь платить ему зарплату, как москвичу.

Выслушав, за что меня посадили, генерал коротко бросил:

– Сорок тысяч.

– Не вопрос, – обрадовался Тимофей Иванович и вынул из портфеля две пачки двухсотгривенных купюр.

– Тим, ты не понял, – уточнил Кушнеренко, – сорок тысяч долларов.

– Оборзел, Семеныч? Какие сорок тонн? Там и десяти не плавает, это же просто хулиганство.

– Нет, Иваныч, – вздохнул Михаил Семенович, – там посерьёзнее статья. Воспрепятствование деятельности отряда национальной гвардии при исполнении квалифицируется, как терроризм. А он ещё и спину одному из наших сломал – отягчающее обстоятельство. Так что, Андрюшка-то твой – государственный преступник. Двадцать пять тысяч. Евро.

– Ну, так уж и сломал. Наверно, тот парень всё-таки лёгкими ушибами отделался. Ладно, могу дать не десять, а двадцать тысяч долларов. Но только по безналу.

– Перелома там действительно нет. Но ушибы не лёгкие, а тяжёлые. Надолго парень на больничный попал. Двадцать тысяч евро. Это мое последнее слово.

– По рукам. Поехали в банк. Мой водитель отвезёт, он стоит во дворе с включенным двигателем.

Доставив генерала назад за праздничный стол, Тимофей Иванович окончательно повернул в сторону Киева, по пути позвонив Наталье и сказав, чтобы она снова заказала такси и ехала к Лукьяновской тюрьме.

– А я и не отпускала таксиста, ожидая этого звонка от вас, – простодушно призналась она.

– И машина стоит уже несколько часов? У тебя денег-то хватит?

– Хватит-хватит, Тимофей Иванович, и ещё останется, – бодро ответила Ната, радуясь, что меня всё-таки освобождают.

Во втором часу ночи (у моих часов были светящиеся стрелки) меня разбудил щелчок в замке на двери в камеру, ворвавшийся в неё из коридора луч света и крик милиционера:

– Заключённый Андрей Соколов, на выход!

– На волю или в подвал к стенке? – съязвил я спросонья.

– Поговори мне ещё, – неопределённо ответил милиционер.

Мне ничего не оставалось, кроме того, как подставить руки под наручники и проследовать, куда он приказал.

Я вспомнил этот коридор. По нему же меня и вели сюда. Значит, пронесло – ведут не в подвал, а в администрацию.

В кабинете дежурного офицера меня уже встречали Наталья и Тимофей Иванович. Какая же она у меня всё-таки умничка. Другая бы дома сопли на кулак мотала, а моя любимая не сдалась. Спасибо, любимая, что ты у меня такая мужественная и решительная.

Уже на выходе из тюрьмы я сообразил, что забыл спросить у сокамерника, с которым пел песню, как полностью расшифровывается его имя, Слава. А ещё забыл спросить, откуда простой белорусский работяга так хорошо знает английский. Но возвращаться в камеру, чтобы задать эти вопросы, не хотелось.

– Ну ты даёшь! – накинулась Натка на меня уже в машине, – так влип, еле вытащили тебя. Ты хоть знаешь, за какие баснословные бабки Иваныч тебя выкупил? Как два-три твоих Мерседеса стоит. Я уж молчу о том, что сама обрыдалась, пока ехала в метро к твоему шефу. И в кого ты такой уродился? Вечно во что-нибудь вляпаешься – то в историю, то в дерьмо.

– В Киеве тебе больше оставаться нельзя, – прервал её речь с переднего сиденья шеф, – знаю я этого прохвоста Кушнеренко. Хозяин своего слова – захотел дал, захотел взял. Назначаю тебя директором Луганского филиала. На Донбассе киевской власти нет. Пока назначаю в устной форме. Через день-другой будет готов письменный приказ. Приступаешь к работе со следующего понедельника.

– Наташа, – начал я свою реплику, – во-первых, можно подумать, ты бы сама с твоей-то безбашенностью, не бросилась защищать брата, которого месили, как боксёрскую грушу. А во-вторых, что это мы всё обо мне, да обо мне. Расскажи, как здоровье отца Виктора? Ты говорила, что дежурила у палаты, когда он был в реанимации.

Наташа отвернулась и протараторила как можно быстрее фразу, которая ей далась очень тяжело:

– Не приходя в сознание, скончался в больнице.

– Чё-ё-ё-ёрт!! – зарычал я, заставив шофёра неаккуратно вильнуть рулём с перепугу. Я вложил в этот крик всю свою ненависть к сатане и его приспешникам, убивающим священников прямо во время богослужения.

Я не смог защитить священника. Я не смог защитить двоюродного брата. Моё самопожертвование оказалось напрасным. А может быть, и не напрасным. Пусть поймут, сволочи, что не только они могут избивать других людей, но и эти самые другие могут сопротивляться и избивать их самих.

Немного придя в себя, я прямо среди ночи набрал номер отца Илии. Когда звонят на мобильный в два часа ночи, ругаются даже монахи. Но он быстро взял себя в руки и пообещал отпеть убитого иерея в светлое время суток.

* * *

После трапезы в Лавре иеромонах Илия заводил свою машину, напевая себе под нос: «Видехом свет истинный…» Узнав, что в алтаре разгромленного храма остались Святые Дары, он загорелся энтузиазмом, во что бы то ни стало, потребить их. А потом привезти тело священника в храм, где тот был настоятелем, чтобы прямо там и отпеть.

Старый Фольксваген с дизельным двигателем капризничал, хотя на улице было заметно выше нуля градусов. Когда мотор, наконец, заработал, отец Илия увидел на заднем сидении седовласого архиерея в полном облачении.

– Владыка, как вы сюда попали? – удивился иеромонах.

– В Червонохрамск не езди, – ответил архиерей, – рано тебе ещё думать про лавры мученика. За Святые Дары не волнуйся – я их потребил сам. А убиенного иерея Виктора отпоёшь здесь, его привезут сегодня вечером. Хотя, вам надо не за него молиться, а ему молиться. Он теперь мученик за веру Христову.

– Простите, владыка, – спохватился отец Илия, – вы не представились. Как мне к вам обращаться?

– Сходи в храм «Живоносный источник» и узнаешь, – ответил архиерей и внезапно исчез.

Не чуя ног под собой, грузный сорокалетний иеромонах опрометью помчался по крутому спуску в указанный архиереем храм. Войдя, он стал озираться по сторонам, ища у кого бы спросить про загадочного архиерея. С левой стороны он увидел недавно написанную икону с ликом в реалистичном стиле и понял, что с ним разговаривал сам архиепископ Лука Войно-Ясенецкий.

Иеромонах упал на колени перед образом и прошептал:

– И за какие заслуги недостойного монаха по Божьей милости Господь сподобил такого чудного видения?

* * *

А мы с женой в полтретьего ночи наконец-то перешагнули порог родной хаты. Я сразу же бросил в стиральную машину одежду, испачканную тюрьмой, и устремился в ванную с твёрдым намерением смыть с себя тюремную грязь.

Наталка решительным движением дёрнула дверь ванной на себя, показывая, что хочет зайти туда ко мне. Мы как будто предчувствовали, что будет потом. Таких захватывающих ощущений у нас не было до этого ни разу, и теперь уже точно не будет никогда.

Во сне я вскрикивал, в основном, нецензурно кроя боевиков из национальной гвардии и правого сектора. А жена привычным движением ерошила волосы у меня на макушке, нежно приговаривая:

– Спи уже, степняк.

В эту ночь мы почти не поспали.

Легли, когда уже некоторые начали вставать, а будильник завели на семь утра.

Я не боялся заснуть за рулём.

Это не самое страшное, что могло случиться.

Я помнил слова шефа о непостоянстве жуликоватых офицеров МВД и подозревал, что, не пройдёт и суток, как меня снова арестуют. Хуже того, могут арестовать и Нату, как члена семьи «зрадника». Поэтому мы сообща решили как можно скорее переехать из квартиры на Троенщине в ту, что я снимал до свадьбы. К счастью, хозяева туда ещё не успели никого подселить – в те дни народ не особо рвался в Киев, скорей наоборот. Там нас точно не найдут – я снимал её неофициально.

Наспех позавтракав и собрав два полных баула самых необходимых вещей, мы спустились на лифте и уже шли к машине.

Но тут нам преградили путь три молодчика в форме правого сектора.

Даже до конца дня не дали дожить спокойно, лживые сволочи. Деньги взяли, а свободу давать и не думали.

– А девка-то у него симпатичная, сисястая, – не стесняясь, вещал один из штурмовиков, – отправится в солдатский бордель.

Я понял, что дело пахнет керосином, и времени на принятие решения нет. Сделал первое, что пришло в голову. Вынул из кармана сувенирный пистолет, как две капли воды похожий на настоящий, и скомандовал им:

– Стоять на месте, а то пришью.

А Наталье скомандовал:

– Что лицом торгуешь? Заводи тачку.

Штурмовики явно не ожидали, что у штатского человека окажется ствол. Сами они были вооружены только резиновыми дубинками. Я был в длинном кожаном плаще, в широких тёмных очках, удачно прикрывавших мои синяки, и в фуражке стиля «милитари». Ни дать, ни взять, революционер столетней давности.

Пока правосеки мялись в нерешительности, Ната завела Мерседес и немного сдала назад, чтобы дать мне возможность впрыгнуть на переднее сидение.

Отъехав несколько кварталов, на парковке у магазина мы поменялись ролями – я сел за руль, а она поехала пассажиром. Всё-таки, она получила права только в октябре и пока ещё водила неуверенно, особенно в условиях мегаполиса.

– Если бы они просекли фишку, что мой пистолет стреляет не пулями, а флажком, нам было бы плохо, – обдумывал я сложившуюся ситуацию, – двоих бы я раскидал, несмотря на боль от побоев, а вот с тремя бы вряд ли справился.

– Ну, я бы тоже просто так не сдалась, – сердито ответила Наталья, – в институте я занималась самбо и дзюдо.

– И я узнаю об этом только сейчас?

– Если бы ты стал ко мне приставать в наш первый вечер, после концерта, узнал бы раньше.

Вопреки её ожиданиям, я поехал не в квартиру у синей ветки метро, а на выезд из города. Ната спросила:

– Ты куда?

– Подальше отсюда, – бросил я таким тоном, что возражать было себе дороже.

Да она и не возражала, потому что безгранично доверяла мне.

Показался указатель на развилке: «Чернигов, 20 километров». На запад – Белоруссия, на восток – Россия. Я попросил её достать из сумки мой айпад и посмотреть расстояние до ближайшего погранперехода на российской границе.

Она посмотрела и приуныла:

Гремяч – Погар, Черниговская область, 228 километров. Бачевск – Троебортное, Сумская область, 253 километра.

– Придётся, всё же, в Белоруссию, – подытожил я, – заодно и передам маляву от сокамерника его жлобинским родственникам. Что там, на белорусской границе?

– Славутич – Комарин, 83 километра. Уже веселее.

Объехав Чернигов по полукольцу с запада, я рванул в сторонуСлавутича.

На погранпереходе я решил изображать из себя беззаботного мажора, едущего на тачке развлекаться с очередной пассией, подумав, что наглость – второе счастье. Не раздумывая, я направился в «зелёный коридор» для льготников. И, отодвинув стекло с водительской стороны, включил музыку погромче, чтобы сразу показать таможенникам, кто, как говорится, в доме хозяин.

На вопрос подошедшего таможенника, какое у нас имеется разрешение на льготный проезд, я ответил:

– Вот моё разрешение.

И протянул вместе с нашими паспортами пачку купюр по 50 евро.

Таможенник поинтересовался:

– А шо украiнськiй бiзнесмен забув у коммунiстичноi Беларусi?

– Да нафиг мне этот белорусский совок, – изобразил я надменность, – мы едем в Вильнюс. Не «Украина це Европа», а Литва – справжна Европа. Там такой кокс из Голландии через открытую границу везут – во всей Украине такого днём с огнём не сыщешь. После него бывает такой секс, какого на трезвую голову ни в жизнь не получишь.

Наталья вошла в роль и стала поглаживать мне правую ногу от колена и выше. И надо сказать, делала это с видимым удовольствием.

Таможенник криво ухмыльнулся и ушёл в дежурку. Наверно, деньги считать. Хотя, паспорта он нам так и не вернул.

Вернул он их нам через десять минут, выйдя из помещения с заметно помрачневшим лицом:

– Значит, крутой из Киева? Хочешь в Литве поторчать с подружкой? А у меня другая информация. Что ты – государственный преступник, за которым охотится вся милиция Киева. Сотрудникам национальной гвардии угрожал пистолетом. Вот ваши документы – тикайте назад до Киева, и чтобы через пять минут духу вашего здесь не было.

– Вы взяли деньги… – попробовал я возмутиться.

– И за это я не арестовал вас прямо здесь, а позволил убраться подобру-поздорову, – ответил толстый офицер. А когда я разворачивал машину, улюлюкал нам вслед:

– Ну шо, як тобi вiльнюськiй кокаiнчiк, мажор? Вставляе?

Я вёл машину обратно по киевской трассе и нещадно ругался, не обращая внимания, что рядом сидит дама. «Продажная и лживая тварь» – это было одно из самых мягких моих выражений. Сначала взятку взял, потом через границу не выпустил. По сравнению с украинскими таможенниками, российские и белорусские коррупционеры – сущие ангелы.

Через десять километров сердце успокоилось, и мы стали обсуждать, как жить дальше. Можно поехать к моим родителям на Донбасс, где, как правильно заметил Тимофей Иванович, украинской власти нет. Можно в Крым, к наташиной маме. И пришли к такому итогу, что я поеду в Луганск, а Нату отправлю в Крым. Жаль, конечно, разлучаться, но жизнь дороже. Она прямо с айпада заказала билет до Симферополя. Ей повезло купить последний билет на поезд, отходящий в 17:54. Точнее, не повезло, но почему – об этом позже.

Я отвёз Нату на вокзал, помог погрузить сумки в вагон, и с чистой совестью отчалил на съёмную квартиру.

Оказавшись один в четырёх стенах, я смотрел на youtube ролики о жизни в Крыму. Украинские СМИ врали, что там голод и террор. Российские, наоборот, приукрашивали картину. Они сопровождались песней ABBA “I have a dream”, подчёркивая, что двадцатилетняя мечта крымчан сбылась. Или песней Boney M “Rivers of Babylon”, прозрачно намекая, что двадцатилетний вавилонский плен закончился. Сочные девушки впервые в сезоне примеряют мини-юбки, румяные подростки бегают в рубашонках. Идиллия. Мне было приятно осознавать, что любимая жена скоро будет там. В безопасности. Вместе с тестем покойного отца Виктора, с которым она по странному стечению обстоятельств оказалась в одном купе.

* * *

Рано или поздно сказалось почти полное отсутствие ночного сна, и я задремал прямо за ноутбуком.

Меня разбудил телефонный звонок, когда уже совсем стемнело.

На дисплее отпечатался номер тестя.

– Добрый вечер, Степан Сергеевич. Что вы хотели?

– Привет, Андрей. Тут мне позвонил какой-то мутный и непонятный мужик. Сказал, что Наталку убили. Я тебе скину его номер смс-кой. Разберись, что к чему.

Моей первой мыслью было то, что происходит какой-то жестокий розыгрыш.

– Откуда он звонил? Как на вас вышел? Описать её адекватно смог?

– Откуда он звонил, я так и не понял. Назвал марку её телефона – белый iPhone 4S. Внешность описывал путанно и непонятно. Говорил, там было море крови…

Дальше в трубке послышались звуки от взлома входной двери в квартире тестя, затем его крик:

– Да отвалите вы от меня, козлы! Я уже послал вас вчера к чёрту.

Потом нечто похожее на взрыв.

И короткие гудки в трубке.

Я, не мешкая, сел за руль и поехал, чтобы выяснить, что произошло со Степаном Сергеевичем.

Когда я был уже в нескольких кварталах от его улицы, раздался новый звонок.

Это был дед Натальи, Сергей Валерьевич:

– Андрей, не смей появляться у дома Степана. Там полно милиции. Тебя же первого и заметут. Стёпка застрелен. Схватят тебя и будут выбивать показания, что это суицид. Они хотят спустить дело на тормозах, потому что это касается национальной гвардии. Убийцы – бандиты, под их крышей живущие.

– А вы, сами-то вы где? Там?

– В Черкассах.

– Зачем?

– Не перебивай. Я сам бывший мент, и хоть уже давно на пенсии, связи остались. Меня предупредили, что дом Степана окружён операми. А я в областной больнице, город Черкассы, улица Менделеева, 3. Поезжай прямо туда. Припаркуйся на заднем дворе, так до морга ближе. Заберём Натку. И прихвати два ноль-седьмых вискаря. А то мой собственный мотор пошаливает – если не подлечусь алкоголем, от инфаркта сдохну.

У меня стремительно темнело в глазах.… Натку убили… Степан Сергеевич застрелен. А вчера забили до смерти Витька. Господи, не многовато ли смертей за двое суток?

– Я за рулём, как же мы будем пить? И вы, наверно, тоже, – пытался я рассуждать адекватно.

– Услугу «трезвый водитель» ещё никто не отменял. Благо, денег куры не клюют, – ответил старик.

У меня всё плыло перед глазами на нервной почве, но я гнал машину, как умалишённый, ежесекундно рискуя сам пополнить ряды мертвецов. На развязке с киевской кольцевой дорогой, вообще, выжал 170. Потом дорога превратилась в ребристый шифер, но на мерседесе с мягкой подвеской скорость можно было почти не снижать. В половине первого ночи я въехал в безлюдный ночной областной центр. Посмотрев по навигатору улицу Менделеева, я припарковался там, где и просил дед. Он действительно нетерпеливо прохаживался возле морга.

Мы вошли внутрь. Санитары достали два трупа, лежавшие в одном холодильнике – один был Наталья, другой – Самуил Моисеевич, тесть отца Виктора.

На теле Наты белели топорно сработанные швы, а одну прядь волос санитары не удосужились отмыть от крови. Но даже в таком виде, бездыханная и искалеченная, она казалась мне невообразимо прекрасной.

– На кой ляд вы двоих в один ящик пихаете? – заорал Сергей Валерьевич на санитаров.

– Много подвозят, на всех отдельных «палат» нет, – виновато промямлил санитар.

– Тише, дядя Серёжа, тише, – успокоил я старика, – этот еврей тоже свой.

– Ну и забирай его в свой багажник, – проворчал дед, – а я родную внученьку повезу.

– Эй, куда вы мужика везти собрались? – спохватился санитар, – он вам кто, родственник?

А потом махнул рукой:

– Да забирайте вы хоть всех жмуриков – нам только легче будет. Так много подвозят в последние дни, по двое в один холодильник вынуждены пихать.

Молодую жену я погрузил легко, как пушинку, а вот со старым евреем пришлось повозиться.

Потом мы поехали в отель, и там пили «Джим Бим» до самого рассвета.

С каждым стаканом рассказ Сергея Валерьевича обрастал всё более душераздирающими подробностями.

Рассказ деда о смерти внучки

На станции имени Тараса Шевченко, изрядно напугав проводников, в поезд вошёл отряд правого сектора.

Приказав машинисту отъехать десять-пятнадцать километров, туда, где кончаются населённые пункты, и начинается лесная глухомань, они загнали поезд на запасной путь разъезда.

И начали шастать по вагонам, выискивая, кого бы ограбить, над кем бы поглумиться.

Громко причитали женщины с орущими младенцами на руках в плацкартных вагонах. Глухое, тревожное молчание повисло в купе и СВ.

Все думали:

– Только бы не нас, только бы не нас.

И в купе Натальи они нашли долгожданную жертву.

Самуил Моисеевич выглядел так, что за версту можно было узнать еврея – в кипе и с пейсами.

Вот боевики и схватили его за бороду, таская по полу вагона и приговаривая:

– У-у-у, жидовская морда!

А один из них пристал к остальным пассажирам купе, повторяя:

– Слава Украине! Ну? Шо молчите як рыбы? Кричите: «Героям слава!» И погромче, а то мой командир глуховат.

А Натка – она такая. У ней же с детства обострённое чувство справедливости. И тут не смогла терпеть беспредел, сорвалась на нервной почве:

– Ну ты, герой с дырой! Только и можете, что дубасить стариков и священников. Втроём сегодня утром удирали, роняя по пути обгаженные портки, когда мой муж напугал их игрушечным пистолетом.

Злоба штурмовиков, естественно, переключилась на дерзкую дамочку.

Один из них увидел нательный крест через расстёгнутый ворот её рубашки и завопил:

– Снимай цацку с распятым Богом! Меня от неё тошнит.

У него самого была на шее цепочка с толстой свастикой.

– Сними сам, если силёнок хватит, – бросила ему вызов Ната.

– Тебя никто за язык не тянул, целка-патриотка, – разозлился штурмовик (Наталья была в любимом жёлто-синем костюме, отсюда и выражение). Два бандита схватили девушку за руки, а третий одной рукой взялся за крест, а второй ухватил её за грудь.

Но ноги у неё были свободны, и она от души лягнула нахала. Тот вылетел через отрытую дверь купе в коридор, шмякнулся в закрытое окно и завыл, схватившись за гениталии. Выжить, наверно, выживет, но насильничать больше не сможет.

Тогда штурмовики вчетвером вынесли из поезда за руки и за ноги непокорную девчонку, умудрившуюся при этом одного из них покусать, и с размаху бросили на соседние рельсы, на которых в сумерках показались из-за горизонта огни товарняка.

Превозмогая боль в ногах от удара о землю, Ната сделала попытку встать, чтобы увернуться от мчащейся на всех парах смерти. Но один из боевиков с размаху долбанул её железным ломом по коленям:

– Лежать, скотина!

И перебил ей обе ноги, обагрив жёлтые штаны алой кровью.

Кто-то из мужчин в вагоне дёрнулся, чтобы вынести её из опасного места, но был немедленно застрелен боевиками. Остальные не посмели шелохнуться после этого.

А у девушки с переломанными ногами внезапно исчезла гримаса жуткой боли на лице. Это лицо стало даже более просветлённым, чем раньше.

Она кричала громко, чтоб другие люди слышали за шумом приближающегося состава:

– Благодарю тебя, Господи, за то, что хоть я и не жила по-христиански, Ты сподобил меня хотя бы по-христиански умереть!

И при этом одновременно улыбалась и плакала.

А когда товарняк был уже совсем близко, тихо прошептала:

– Жаль, что я не причастилась вчера утром.

Машинист товарного состава, увидев лежащего на рельсах человека, естественно, дёрнул стоп-кран, но было поздно.

Колёса гружёных вагонов распилили молодую женщину на две неравные части.

А другой еврей, из соседнего вагона, услышав, что боевики бьют евреев, вылез в окно туалета и спрятался в кустах, совсем рядом с местом, где погибла Наталья. Ему даже пришлось утирать носовым платком остатки её тела и крови со своего лица.

Когда штурмовики ушли, он нашёл в кармане её брюк чудом не попавший под колёса телефон и набрал два контакта из списка – Батя и Дед. А потом вызвал скорую помощь, чтобы отвезти тело в больницу. Но больница не понадобилась. Приехавшим врачам осталось только констатировать смерть и отправить тело в морг.

Я приехал, как только смог, и обнаружил, что паспорт действительно принадлежит моей внучке. Чёрным по белому написано: Наталья Степановна Бондаренко.

А вместе с паспортом отдали и её обручальное кольцо. Оказывается, даже в эти дни всеобщего беззакония попадаются честные люди – кольцо не спёрли.

* * *

Заглянув в паспорт, чтобы удостовериться, что он принадлежит именно ей, я вспомнил, что Ната так и не успела поменять документы на новую фамилию – Соколова.

А вот гравировку на кольцах сделать к свадьбе мы всё-таки успели.

Я снял своё кольцо и положил рядом с кольцом жены. Выгравированные на кольцах слова образовали цельную фразу, по нашей задумке разделённую на две половины.

У меня было написано “To love each other now¹⁶”, а у неё “forever and a day¹⁷”.

Мы немного помолчали, выпили ещё по одной, и я продолжил расспрашивать деда о последних трагических событиях.

– А Степан Сергеича-то за что? – задал я недоуменный вопрос, – хохол, щирый украинец. Степан Бондаренко – звучит почти как Степан Бандера. Да они ему едва ли в попу должны не дуть. Зачем этим отморозкам понадобилось убивать лояльного во всём бизнесмена?

– В том-то и дело, что бизнесмена, – проворчал Сергей Валерьевич, – вся его вина перед бандитской властью лишь в том, что на его банковском счёте слишком много нулей. Не захотел капиталами делиться.

В восемь утра приехали на машине три трезвых водителя. Двое, чтобы наши с дедом машины отогнать, а третий, чтобы вести машину, на которой они сами приехали. Увидев в багажниках трупы, они заломили тройную цену. Но совсем не отказались. Уже привыкли. В последнее время им частенько такие вызовы поступали. Кому бандитский беспредел, а кому неплохой гешефт.

* * *

Сдав жену и тестя священника в киевский морг, я попросил шофёра поставить мою машину на парковке у супермаркета рядом с квартирой.

Супермаркет уже открылся, и я получил возможность купить пива, продолжая глушить горе алкоголем.

Раз за разом я слушал песню Nazareth “I don’t want to go on without you” и песню Арии «Возьми моё сердце».

Звонил директор. Я открытым текстом рассказал ему, что потерял жену. Он отнёсся с пониманием к тому, что я по этому поводу в свинячьем состоянии, и разрешил до конца недели не появляться в офисе. Только забрать приказ о переводе, и можно сразу ехать в Луганск.

Положив телефон, я снова стал предаваться печали. Даже попробовал сочинить стихотворение о себе. Но спьяну почти всё забыл. Помню только первую строку:

В равноденствие новой зимой завершилась весна…

И концовку:

Так и в сердце моём свет жизни угас.

Я как призрак, ветром носимый.

Человек умирает столько раз,

Сколько раз он теряет любимых.

Сидеть в четырёх стенах было невыносимо. Я взял пухлую пачку наличности и отправился по кабакам.

От безысходности я там закурил. Причём, не только табак. А поздно вечером рискнул даже попробовать купленные на чёрном рынке транквилизаторы.

Вот так и сидел в ночном клубе, тупо таращась в одну точку и монотонно повторяя раз за разом:

– Пам-пам-пам, феназепам, пам-пам.

А утром ездил в метро туда-сюда с бутылкой в руке, размазывая по обросшему щетиной лицу слёзы, сопли и слюни и наливая по доброте душевной таким же слюнявым бомжам.

А ещё сидел у ограды детского сада прямо на земле. Смотрел, как играют дети, и горестно вздыхал о том, что у нас с Натой уже никогда не будет детей.

К шести вечера я вернулся домой и немного протрезвел.

И в тот же час мне позвонил Сергей Валерьевич и предупредил, чтобы я больше не пил, потому что завтра в первой половине дня надо было ехать на похороны.

Но я всё же перед выездом принял чекушку, чтобы приглушить боль. И поехал за рулём пьяный. Мне уже было всё равно.

Хоронили одновременно четверых – отца Виктора, Наталью, Степана Сергеевича и Самуила Моисеевича.

Мне пришла в голову мысль:

– Православных отпел отец Илия, а по еврею и каддиш ятом прочитать некому.

И от этого ещё сильнее полились слёзы.

Среди славянских народов считается, что мужчинам плакать не пристало. А среди евреев мужественность не исключает права проливать слёзы. В этот день я поступил по-еврейски.

Священника хоронили в облачении, бизнесмена в обычном цивильном смокинге, еврея в национальном костюме. А самую молодую из умерших – в заштопанном по лоскутам любимом костюме цветов национального флага, не до конца отстиравшемся от крови.

Мёртвая украинка в окровавленном жовто-блакитном костюме. Символично. Вся Украина теперь мертва. Растерзана по косточками бандеровской нелюдью.

Приехал Сергей Валерьевич с личным водителем покойного сына. Его выносили из грузового микроавтобуса на инвалидной коляске. От стресса и пьянства у восьмидесятилетнего старика парализовало ноги. Нет худшего испытания для родителей, чем хоронить родных детей. Тем более, вместе с внуками.

За время похорон я окончательно отошёл от пьянства и только тогда понял глубину своего горя.

Чем выше взлетел, тем больнее падать. Со своим счастливым браком и блистательной карьерой, я вознёсся до небес. И теперь низвергнут на самое дно ада.

Припарковав машину у станции метро Арсенальная, где мы с Натой так любили ездить на длинных эскалаторах, я поехал по красной ветке на восток. Я опирался спиной о двери, где было написано «Не притулятися». А когда милиционер сделал мне замечание, показал ему средний палец.

Я вышел на станции метро Гидропарк и направился на мост через Днепр.

Раньше я любил стоять на мостах и медитировать, глядя на неспешно текущую равнинную реку.

Теперь я поднялся на мост, как я считал, в последний раз. Минут десять я, как встарь, смотрел на воду, а потом понял, что пора кончать. Сразу и со всем.

Я сделал резкое движение ногой, чтобы перемахнуть ограждение и прыгнуть в студёные воды.

Но вторую ногу переставить не успел.

Прямо с небес на меня смотрели: Наталья в подвенечном платье, отец Виктор в праздничном облачении и ещё один человек. Юноша с крыльями. То ли ангел-хранитель, то ли белая горячка.

Наталка кричала в своей обычной эмоциональной манере:

– Не делай этого! Не смей! Ты слышишь, тряпка? Я тебе приказываю: жить!

Священник уточнил тихим и спокойным голосом:

– Я тебя прошу.

А ангел-хранитель ответил за них обоих:

– Мы все тебя просим.

* * *

Следующий день был воскресеньем. Утром я исповедался отцу Илии, не забыв упомянуть и попытку суицида, но, несмотря на это, был допущен к причастию.

Остаток дня я посвятил подготовке к переезду в Луганск, куда уже было пора выдвигаться.

Первым делом, я коротко остриг волосы, доходившие почти до груди. Во-первых, чтоб перестать быть похожим на старое фото из базы данных «Их разыскивает милиция». А во-вторых, имея намерение вступить в нарождающуюся повстанческую армию, заранее постригся по-военному. И, выйдя из парикмахерской, начал обтяпывать тёмные делишки во имя светлой цели.

Мне удалось накупить золотых украшений в ломбардах по дешёвке на 15 тысяч долларов. Не помешает, учитывая, какая инфляция ожидает гривну, когда Крым отпал, а Донбасс вот-вот отпадёт.

А ещё удалось купить на чёрном рынке вместо игрушечного пистолета настоящий Макарыч. В плане дальней стрельбы эта пукалка слова доброго не стоит. Но если бандиты остановят по пути мою машину, чтобы золото забрать – самое то. До восьми отморозков смогу восемью патронами утихомирить.

Когда стемнело, я проехал по Лаврской улице, чтобы бросить прощальный взгляд на любимый монастырь, где служит отец Илия, про которого я не знаю, увижу ли его когда-нибудь ещё.

За день власти успели выставить у ворот монастыря охрану, чтобы не пускать паломников.

«Штирлиц едет в Берлин работать», вспомнилась финальная фраза из известного советского сериала.

А я еду работать в Луганск.

Вот только работать на киевскую фирму я не буду.

А буду работать по подготовке изгнания фашистов с Донбасса, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах там не бросали под поезд молодых жён и не разбивали головы священникам во время богослужения.

Постояв с такими мыслями в течение нескольких минут, я плавно надавил педаль газа.

Мерседес устало чихнул двигателем и скрылся в темноте.

Эпилог мемуаров. Белокурый лейтенант Рамирес.

Я должен был выйти на работу в Луганске в понедельник 24 марта в 9 часов утра, но пока я приехал на машине из Киева и поспал в ней хоть сколько-нибудь, в офисе удалось появиться только около 12 часов.

Впрочем, в надвигающемся хаосе отсутствия руководителя в филиале никто и не заметил.

Я чисто формально отметился в конторе, немного ознакомился с обстановкой на месте, и спустя всего три с небольшим часа, выехал в родительский дом.

– Ты похудел, постарел, и виски седые, – с порога заметила мать, хотя с момента нашего расставания прошёл всего месяц.

Я не спешил рассказывать о пережитом, что заставило меня поседеть, и отмахнулся, что, мол, очень устал, ехав за рулём всю ночь. Чем позже она обо всём узнает, тем лучше.

Несмотря на то, что я не предупреждал о своём прибытии, маме было, что выставить на стол с целью откормить осунувшегося сына.

За обедом она спросила меня, почему я без жены.

Мне очень не хотелось сообщать страшную весть, и поэтому я попытался хоть чуть-чуть выиграть время:

– А ты почему одна? Где же отец? Неужели этот неугомонный живчик снова устроился на работу, не усидев дома на пенсии? А как же сердце?

Реакция мамы оказалась неожиданной. Она резко вскочила со стула, отвернулась к стене и срывающимся голосом прокричала:

– Нет больше с нами Володи!

– Где, когда и как? – только и смог я выговорить. Тон этой реплики получился максимально сухим. Я не заплакал, потому что уже не мог. Все слёзы выплакал на днях, на всю оставшуюся жизнь. Теперь мои сухие глаза могли только пылать гневом.

А мать успокоилась и смогла изложить по порядку:

Рассказ матери о смерти отца

– Десятого числа поехал папа в областной центр за инструментами. Чтобы починить проводку в гараже. Я как чувствовала, что не надо туда соваться, когда там так неспокойно. За завтраком его отговорить пыталась. Но ты ж знаешь своего папашу – такой же упёртый, как и ты в него уродился. Пока он ехал туда на маршрутке, к вокзалу подъехал так называемый «поезд дружбы» – это шпана из правого сектора пожаловала, из Тернополя. Зашёл, значит, Володя в магазин строительный, а они зашли в кафешку напротив. Пока он выбирал нужный товар, не спеша, они там бесплатно выпили всю водку, на правах хозяев страны, и стали задирать персонал. И когда он уже выходил, вывалились и они из дверей, таща молодых официанток к своим машинам за волосы. У входа стояли бледные, как полотно, милиционеры, охраняющие магазин, даже и не думая о том, чтобы им помешать, а думая только о том, лишь бы они на выручку в кассе не позарились. А твой папа с юности не мог смотреть, как обижают слабых – ещё в семидесятых годах дрался с хулиганами, унижавшими интеллигентов. А тут женщин бьют на глазах у милиции. А Володя – пенсионер и сердечник, куда ему с молодёжью биться. Он значит, молоденького милиционера в спину толкает:

– Как ты можешь спокойно смотреть, что среди бела дня совершается преступление? Иди, разберись.

А тот и отвечает ему:

– Дiдо, шо ж я могу з цiм отрядом зробити? Вони ж зараз офiцiйна влада.

Отец побледнел, стал задыхаться:

– Эти подонки? Официальная власть?? Умереть – не встать!

Он и умер, и не встал. Сердце не выдержало. Инфаркт миокарда. Упал на асфальт, как подкошенный, и скончался ещё до приезда скорой помощи.

Я, как мне сообщили о его смерти, хотела тебе позвонить, а ты недоступен был.

Тогда я позвонила Наташе и сказала:

– Наташенька, передай Андрею, что отец умер. Пусть возвращается домой, если хочет успеть на похороны.

Но не договорила – связь прервалась.

А потом подумала:

– Ну, куда вам срываться из-за границы, да ещё и в медовый месяц?

И больше не звонила – не хотела расстраивать вас раньше времени.

Думала, возвратитесь из путешествия, там и свяжемся.

Через неделю я снова тебя набрала, но твой телефон опять был недоступен.

* * *

– Восемнадцатого вечером я сидел в тюрьме, – прошептал я сквозь зубы.

– Ой, сыночек, и тебе досталось от бандитов, власть имущих, – снова запричитала мать.

Мне ничего не оставалось, как в ответ на мамин рассказ изложить, насколько много мне от них на самом деле досталось, и почему я приехал без супруги. Как можно короче, с минимумом шокирующих деталей. Во-первых, эти события для меня самого – незаживающая рана, и не стоит лишний раз сыпать соль на неё. А во-вторых, только мать потерять теперь мне не хватало – её сердце тоже далеко не молодое.

Я дал ей время одеться, и мы пошли на кладбище.

Короткий путь занял совсем мало времени, и вот мы уже стояли у свежей могилы с надписью «Соколов Владимир Павлович. 09.02.1948-10.03.2014».

– Какая же, всё-таки, чудовищная цепь нелепых случайностей, – думал я, склонившись над ещё не осевшим холмиком, – если бы Наташа дослушала мамин звонок. Если бы я перезвонил маме из Италии. Или Наташа перезвонила. Мы бы решились на эмиграцию. Если бы… Если бы… Впрочем, кто бы тогда был рядом с мамой, чтобы она злой волей бандитов не последовала за отцом? Кто бы оказал сопротивление во время разгрома храма в пригороде Киева?

– Да что уж теперь пилить опилки? – раздражённо брякнул я вслух и пошёл прочь с кладбища, так быстро, что престарелая мать не поспевала за моими размашистыми шагами.

Придя домой, я только тогда заметил, что в коридоре стоят не распакованные инструменты, купленные папой в последний день своей жизни. Значит, не все менты такие, как генерал Кушнеренко. Есть и честные.

Я тут же пошёл в гараж и доделал дело, не завершённое отцом. Когда стемнело, в гараже стало можно зажигать свет. Если бы каждый украинец, вместо того, чтобы тусить с лоботрясами на Майдане, починил у себя дома хоть что-нибудь, мы бы жили богаче, чем в Евросоюзе, куда изо всех сил рвутся те, кто скакал на Майдане. Если бы. Опять если бы.

Вскоре я овладел собой, и мои мысли стали более практичными. Когда я закатывал Мерседес в отремонтированный гараж, то подумал, что машина с киевскими номерами пригодится в грядущей борьбе. Её не станут останавливать на блок-постах бойцы национальной гвардии. Если я потерял из-за бандитов близких людей, великое ли дело будет, коль отдам на борьбу против них имущество?

* * *

На следующий день я был в офисе вовремя и сразу основательно взялся за дело.

Не успел закончиться рабочий день, как из коллектива были вычищены идейные сторонники Майдана.

В оставшиеся дни до восстания мы сосредоточились на выездах к клиентам, даже в ущерб прямым продажам. Сервисные инженеры и менеджеры не только проворачивали дела фирмы, приносившие прибыль. На встречах с клиентами особое внимание уделялось возможности внезапно завязать разговор и склонить хотя бы ещё одного человека на нашу сторону.

Кроме того, я охотно отпускал своих подчинённых на митинги, и сам в них участвовал.

Донецко-Луганская агломерация – это самая большая промзона в Европе. Два-три километра за окраину одного города – и вот он, уже начинается другой город. Мы тогда во многих из них побывали.

Больше всего мне запомнился митинг в Красном Луче в последний день марта.

Несмотря на будний день, пришли отпущенные руководителями пять тысяч рабочих. В основном, шахтёры, работающие на концерн «Донбассантрацит». Были и делегации со всей Донецкой и Луганской областей. От Лутугино – я и Санька Седов. Точнее, уже Сан Саныч. Я помнил его молодым и худощавым вчерашним студентом, а теперь он уже степенный и пузатый отец двоих детей. От Шахтёрска – директор шахты, на которого я работал четыре года назад.

Дольше всех выступал мой бывший работодатель из Шахтёрска.

На мой взгляд, он всё правильно говорил. Он пространно разъяснял народу, что вступление в Евросоюз значит конец украинской промышленности. Что навязываемая западенцами русофобия глубоко чужда жителям Донбасса, где издревле коцапы и хохлы жили в мире и согласии. Что хозяева предприятий должны делиться баснословными доходами с эксплуатируемым ими трудовым народом, а не вывозить в столицу всё до копейки. Что дорвавшиеся до власти в Киеве путчисты – бандиты и уголовники, не понимающие никакого другого языка, кроме грубой силы.

Но он не сделал главного вывода. Вспыхнувший конфликт востока и запада Украины – это не просто спор о том, как писать названия городов Донецк и Луганск, с мягким знаком или без. Это конфликт мировоззрений.

Меня удостоили только короткого выступления после него. Звукорежиссёр шепнул, прикрыв свой микрофон:

– Минута, максимум полторы.

Зрители, тем временем, продолжали аплодировать предыдущему оратору.

Но я не растерялся, собрался посреди шумной толпы, и нашёл, что произнести. Кратко, но метко:

– Славянские народы – это православные христиане. Социализм – это верховенство рабочего класса. Да здравствует христианский социализм – диктатура славянского рабочего класса. Донбасс, вставай!

По толпе покатилась волна – народ всё громче и громче пел написанный на днях безвестным композитором марш:

Полощет ветер флаги перемен.

Донбасс готов врага с земли смести.

Он как боец поднимется с колен,

Чтоб вновь свободу обрести.

Отступать больше некуда,

Так бывало не раз.

Возродится Отечество!

Возродится Донбасс!

Возвратится в Отечество

Возрожденный Донбасс…

И мы действительно в это верили. И верим, несмотря ни на что. Даже в последние строки, хоть Россия и не спешит вводить войска, опасаясь войны с НАТО.

Но иногда приходилось и в офисе сидеть.

Здание конторы выходит прямо на один из центральных проспектов.

Вернувшись с обеда, я принимал бухгалтеров, чтобы выработать план, как успокоить Киев насчёт падения доходов и скрыть, чем мы тут на самом деле занимаемся.

Сквозь открытое окно доносился обычный уличный гам. Мимо перекрёстка прогрохотал трамвай, звонком разгоняя автомобили на рельсах.

Но что-то явно чужеродное слышалось с улицы. Чеканил шаг строй, но это были не солдаты. Даже я во время срочной службы ходил строем лучше, хотя по тем меркам был разгильдяем. И пели они нестройно.

Я повернулся в сторону окна. Это были не луганчане. Это были понаехавшие из Тернополя. Передние держали плакат «Бандера прiйде – порядок наведе». Но пели на на рiдноi мове, а на чистом русском языке:

Знамена ввысь! В строю едином слиты,

Штурмовики идут, чеканя шаг.

Друзья, Ротфронтом и реакцией убиты,

Незримо в наших шествуют рядах.

Свободен путь для чёрных батальонов,

Свободен путь для штурмовых колонн!

Глядят на свастику с надеждой миллионы…¹⁸

У них была такая же форма с рунами на шевронах, что и у молодчиков, разгромивших церковь святителя Луки в Червонохрамске.

Богу одному известно, чего мне стоило сдержаться и не открыть стрельбу по ним из купленного на днях пистолета. Не время ещё. Мы ещё постреляем.

Неожиданно проблему решила моя секретарша. Она закрыла окно в приёмной, несмотря на то, что на улице уже совсем потеплело.

И за двойным стеклопакетом звуки с улицы стали не слышны.

Резко поворачивая шпингалет, она срифмовала строки по-своему:

Свободен путь для штурмовых колонн,

А кто в них марширует, тот – го**он!

– Оксана, что за выражения? Ты же девушка, – с укором произнесла главный бухгалтер предпенсионного возраста.

– А они, что, имеют право матерно оскорблять президента России? – возмутилась девушка, – и зовут меня Ксения.

А девчонка-то молодцом. Совсем молоденькая – родилась, когда Советского Союза уже не было. И до переворота в Киеве была не прочь на мове побалакать. А теперь только и мечтает, чтобы Путин нас поскорее захватил, и требует называть её на русский манер Ксенией, хотя по паспорту она Оксана. О какой такой единой Украине после этого может идти речь?

Когда началось восстание, она слёзно упрашивала меня взять её с собой в повстанческую армию. А я отослал её в грубой форме, мол, иди домой к мамке, в твоём нежном возрасте надо ещё в куклы играть. Но она потом, всё-таки, примкнула к ополчению. И стала снайпером, вспомнив, что в школе показывала лучший результат на юношеских соревнованиях по стрельбе.

А я несколько минут сидел, тупо уставившись в одну точку и думая:

– Если бы все проблемы решались так же легко и просто, одним непринуждённым движением. Закрыли форточку, и как будто бы никаких кошмаров не бывало. Нет фашизма, нет моей возлюбленной в луже крови, а сидит она рядом со мной в номере отеля в Италии, и на Украине нет русофобии, а сидят русский, украинец и казак под абрикосовым деревом и распивают на троих добротный донецкий самогон…

– Андрей Владимирович, совещание окончено? – вернул меня на грешную землю голос главного бухгалтера.

– На сегодня всё, можете идти, – устало ответил я и поставил на ноутбуке медленную хорошую музыку.

Мне надо придти в себя, чтобы с помощью того же ноутбука заняться более важным делом.

Мы не только ездили по городам на митинги, но и активно действовали в интернет-сообществах.

Я зарегистрировал публичную страницу в российском контакте под ником «Донбасский антифашист». Потому что заходить на свой аккаунт в фейсбуке было выше моих сил – там полно моих фотографий с Натой.

На новой странице я тоже разместил её фотографии – из морга и с похорон, чтобы показать преступления фашистских оккупантов Украины во всей их неприглядной красе.

Кстати, о фотографиях. Наташина мама не смогла приехать на похороны дочери из Крыма и попросила меня по телефону выслать ей последние фото Наты. А я в день похорон был в неадекватном состоянии и про это забыл.

Я выслал их только первого апреля. Первого апреля выслал. Но, увы и ах, это был не жестокий розыгрыш – это была суровая реальность.

Я снова стал предаваться мечтам об альтернативной биографии. В последний раз я размышлял об этом в ночь с 4 на 5 апреля, накануне знаменитого восстания.

Что было бы, если бы мать в 75-м году по распределению после института не осталась в Лутугино, а переехала в Россию? Впрочем, она могла попасть и в Азербайджан, где русских в начале 90-х тупо резали, а я был ещё слишком мал, чтобы защитить нас.

А если бы я два года назад не поехал с друзьями в Бахчисарай, а по первоначальному плану пошёл отмечать день рождения на пляже? Я бы не познакомился с Натой. И жил бы в Крыму. В России. В безопасности. Но, узнав, что под Киевом убили отца Виктора, я бы не стерпел и перешёл границу между Крымом и Украиной, чтоб воевать против хунты, как сделал Игорь Стрелков 12 апреля.

И опять же, я бы не познакомился с Натой и продолжал терзаться поисками своего идеала, не зная, что таковой существует. Господь показал мне идеальную женщину и так быстро забрал к себе. Наверно, я оказался её недостоин. Да будет Его святая воля.

Есть такая песня:

Вот было бы ништяк на десять лет назад

Перенестись, попасть на старт и заново начать.

Но, ёлы-палы, я ж себя знаю, как облупленного. Прошёл бы точнёхонько по тем же граблям, шаг в шаг. Так что, не стоит пилить опилки. У Бога нет ничего бессмысленного, и надо думать, не «За что?», а «Для чего?»

С этой мыслью я уснул, а продрав глаза, даже не почистив зубы, полез на публичную страницу в контакте, которую администрировал. Сколько ещё предстоит сделать – восстание на носу.

* * *

Я был не единственным координатором протестных акций на юге и востоке Украины в начале апреля. Нас было много из разных городов. Были и русские подписчики наших пабликов в соцсетях. По всей России, от Калининграда до Сахалина, собирали митинги в нашу поддержку и координировали акции протеста на Украине. Примерно, как пиринговые сети устроены. Например, находясь на Украине, кто-то качает материалы, запрещённые украинским законодательством. А власти Украины сервера, на которых они размещены, не достанут, потому что те находятся – один в России, другой в Индонезии, третий в Бразилии. Так и нам оказали неоценимую помощь российские активисты, что могли безбоязненно координировать наши действия через интернет, не опасаясь ареста. Особое усердие проявил один парень моего возраста из Калининграда. Кажется, тоже айтишник. И тоже родственник фамилии Бешлык. Слободан, если ты это прочтёшь, респект тебе и уважуха. Если не прочтёшь, тоже.

Первоначально волну протеста хотели назвать «Благовещенье – день гнева». Но потом перенесли с седьмого апреля на шестое, справедливо рассудив, что в воскресенье у нас больше шансов привлечь широкие массы, за счёт работающего населения, которое многие работодатели не отпустят в понедельник. Можно было начать и в субботу пятого апреля, но не получилось. А так, было бы знаковое совпадение. День ледового побоища, когда православное воинство разгромило западноевропейских захватчиков. И тоже суббота, как в день знаменитого сражения. Шестого апреля, кажется, тоже есть какая-то памятная дата из истории Отечественной войны, а какая – не помню.

После литургии я поблагодарил маму за сытный обед. У кого-то от волнения пропадает аппетит, а у меня, наоборот, разыгрывается волчий жор. И, обняв её на прощание, поехал в областной центр, не зная, увижу ли её снова живым.

На выезде из Георгиевки магнитола начала ловить «Наше радио» из Ростовской области. Сквозь шипение прорывалось пение российского металлиста:

Помнишь, ты ведь помнишь –

Ты был гордым мудрым вождём.

Помнишь, ты ведь помнишь,

Как вошли солдаты в твой дом.

Ты встречал рассвет

Среди выжженных скал.

Время шло, и вот,

Час расплаты настал.

И фамилия у вокалиста под стать текущим событиям – Беркут.

Дорога, в общем, прошла без приключений.

Только в посёлке Роскошное мне пришлось остановиться у блокпоста украинской милиции. Но мои документы оказались чисты, и мне не пришлось потратить ни одного драгоценного патрона из пистолета под плащом.

Митинг назначили перед зданием СБУ. Увидев машину с киевскими номерами, протестующие напряглись, думая, что это какой-то офицер того ведомства усмирять их из Киева приехал. Но вскоре обрадовались, узнав в водителе этой машины своего соратника по фотографиям в социальных сетях.

Первые часы народ стоял у массивного здания в центре города, требуя вызвать на переговоры генералитет или хотя бы старших офицеров. Но они проигнорировали требования собравшихся, отсиживаясь в свой законный выходной по домам. У митинга в выходной день есть и свои минусы – в день рабочий мы бы застали представителей власти на местах.

Во второй половине дня нам подвезли палатки, защищающие от степных ветров, и горючие материалы для костров. Всё-таки, в первой половине апреля ночи на Донбассе ещё холодные. Электрическое освещение дополнялось беспорядочно зажжёнными по всей территории огнями. В разных концах стихийного палаточного городка слышалась гитарная музыка или пение а капелла. Исполняли разные песни – православные, коммунистические, просто народные, бардовские или рок-н-ролл. То тут, то там шныряли подростки, сбежавшие из домов поглядеть на зрелище, усиливая ощущение хаоса.

Солнце уже заходило за западное крыло здания, а власти так и не появились. Вместо них появилась усиленная охрана.

В полшестого митингующие и охрана здания СБУ всё также стояли друг напротив друга, не решаясь начать движение. В толпе слышался глухой ропот, что в святой праздник приходится пропускать богослужение. И, похоже, что не только всенощное бдение, но и литургию. Хорошо, хоть с подвозом продуктов было всё нормально, и люди не начали тупо разбегаться по домам, чтобы поесть.

Вскоре после 18 часов появилось сообщение в социальных сетях от товарищей из Полтавы. Через их город прошла колонна машин с бойцами спецназа из Винницы. Двигаются по направлению на Харьков. После полуночи они приедут разгонять наш митинг.

Все наконец-то поняли, что надо уже что-то делать. Раз двери не открывают, будем ломать. Мужики взялись за поваленный фонарный столб и стали колотить им входные двери, как тараном. Сломать не удалось, но двери распахнулись сами. Из них показались бойцы местного Беркута с автоматами наизготовку. Наши активисты вступили с ними в переговоры. А я снял с предохранителя пистолет и примерялся, как удобнее отстреливаться поверх голов, если автоматчики откроют огонь.

Наконец, переговоры сдвинулись с мёртвой точки. Один из охранников проникся рассказами о том, как путчисты поджигали его сослуживцев заживо в Киеве и Львове, и задумался, стоит ли такой власти служить.

class="book">– Шо я, педерастiв мало бачiв у життя, шоб за Ляшко пiдставлятися? Я з вами. Айда со мной, хлопци, – бросил он своим, и четверо охранников влились в наши ряды.

Толпа ввалилась в главный вход, оставленный этими четверыми открытым. Увидев среди народа своих, да ещё и вооружённых, остальные охранники отступили на второй этаж, чтобы закрепиться выше, а первый мгновенно оказался в руках восставших. Меня вместе со всеми внесло людской волной в фойе здания. Правая рука продолжала крепко сжимать пистолет.

Оказавшись посреди просторного холла, люди растерялись, не представляя, что делать дальше. Часть бросилась в коридоры первого этажа, большинство продолжало топтаться на месте. Из левого коридора выбежал мужчина средних лет с какими-то бумагами, найденными в одном из кабинетов. По-видимому, прораб или инженер-строитель. По крайней мере, он пришёл сражаться в строительной спецовке, что так же, как и военная форма, не мешает резким движениям.

Не знаю почему, но он подошёл именно ко мне. То ли случайно, то ли выбрал самого крепкого на вид из мужчин в зоне видимости.

– Зброя е?

– Ось, – показал я ему своего Макарова с полной обоймой.

Он развернул бумаги на вису.

– Вот поэтажный план здания. Тебе нужно обесточить его, чтобы стало темно. Минус второй этаж – тут электрощитовая. Нужны две пули – одна в замок на двери, другая – в замок на щитке, где главный входной автомат. Найдёшь, который из них?

– Я полгода электриком работал.

– Потом расскажешь свою биографию. Задание понятно? Выконай.

– Есть выполнять задание, – ответил я по старой армейской привычке и устремился в коридор, откуда только что вышел прораб.

Я поехал на лифте, чтобы не встретить по пути никого из охранников, оставшихся верными правительству. Секунды ожидания лифта и езды на два этажа вниз показались мне часом.

Следующий кадр, который я помню: нижние этажи уже захвачены. В конце коридора кто-то из наших парней сидит с гитарой и играет песню про двунадесятый праздник, что по церковному календарю наступил с вечера:

Сын, Дева Мария, за милосердие бывает,

И радость Благовещенья Гавриил провещевает…

Настроение у всех радостно-приподнятое.

А я стою на коленях перед унитазом, потому что у меня сучилась глазная болезнь – блюю дальше, чем вижу.

Враньё это всё, когда кто-то бахвалится, будто бы убить легко. После первого убийства в любом случае ломает. Выворачивает так, что готов вытошнить все внутренности вместе с мозгами.

Когда двери лифта открылись на втором подземном этаже, по другую их сторону на меня таращился испуганный милиционер. Или я первым подниму пистолет, или он первым поднимет пистолет. Я выстрелил раньше. Но, не целясь, промахнулся и попал в ногу, а не в грудь, как хотел. Он упал на пол, но остался в сознании. Хватаясь руками за пробитое бедро, он успел прокричать:

– Подмога! Засылайте подмогу!

Пришлось добить его выстрелом в голову.

А из дальнего конца коридора на его крик уже бежали четыре охранника, вооружённые резиновыми дубинками.

Тут уж я не промахнулся: четыре выстрела – четыре трупа.

И нужно было искать этот злосчастный электрический щиток, чтобы закончить боевую задачу.

А я не мог. Вместо этого я, держась за стену, кое-как дополз до туалета и меня начало выворачивать наизнанку. Мозг отказывался думать любые мысли, кроме одной:

– Я убийца… Я убил пять человек… Убийца… Я…

И как жить дальше после такого?

У меня осталось две пули. Седьмую выпущу в какого-нибудь мента, что заглянет сюда по нужде, а восьмую – себе в сердце. Нет, нельзя. Я помню видение на мосту через Днепр 22 марта. Боец Соколов, хватит нюни распускать! Тебе приказано выжить, и ты обязан выжить. Лучше подумать, где бы ещё патронами для ПМ разжиться – ведь после расстрела электрощитовой их больше не останется.

На этой фразе в моей голове здание полностью погрузилось во тьму. Кто-то проявил типичную для ополчения взаимопомощь и решил задачу с электрическим щитком за меня.

Однако в скором времени мы заняли всё здание и снова включили свет, уже для себя.

Нас попытались централизованно отключить от электростанции, но пророссийски настроенные рядовые энергетики заперли в подсобке украинское руководство, и власть на станции взял сочувствующий нам заместитель главного инженера, так что огни восставшего города продолжали освещать улицы, и каратели не могли пройти незамеченными, если бы они там появились.

Мы захватили оружейную комнату в здании СБУ и теперь могли оказать достойный приём винницкому спецназу.

Но силы были явно неравны. А наша цель, всё-таки, не продать свои жизни подороже, а сделать так, чтоб восстание дожило до воссоединения с Россией или до признания независимости Донецка и Луганска от Украины.

Связь с интернетом действовала, и мы сняли ролик, разместив его на youtube и других популярных видео-площадках. Выступали трое. В масках, потому что ещё не до конца уверовали в победу и беспокоились за судьбу своих родственников в случае поражения. Как сейчас помню их отчаянный вопль:

– В январе, когда начиналось безумие на Майдане, мы спокойно ходили на работу и смотрели новости по телевидению, как увлекательный спектакль, вместо того, чтобы организовать контрреволюционные мероприятия. В феврале, когда радикальные националисты дорвались до власти и стали уничтожать последних защитников старых порядков, мы и тогда молчали, ожидая, что само рассосётся. В марте, когда беспредельщики отмороженные стали грабить и насиловать всех, кто попались под горячую руку, уже некому было встать на нашу защиту. В апреле мы, наконец, перешли к решительным действиям. Но если нас никто не поддержит, не успеете глазом моргнуть, как всё будет кончено. И тогда вы останетесь один на один с ордой варваров, окончательно утративших человеческий облик. Безоружные и беззащитные. Выползайте из уютных нор и приходите к нам. Чем больше мужчин вспомнит о том, что мужчина – воин, тем больше у нас шансов на победу. Донбасс, вставай!

И Донбасс встал.

По ночному городу текли людские ручейки к бывшему зданию СБУ, где зарождалась Луганская Народная Республика. Кто пешком, кто на машинах, а иные и на такси. Были случаи, когда таксист подвозил к нам пассажира, а потом шёл к нам вместе с ним.

Седьмого числа джинн окончательно вылетел из бутылки, и восстание стало воистину народным.

А винницкий спецназ завяз в Харькове, который тоже бурлил. И, справедливости ради отмечу, сделал там на ура своё чёрное дело. Мы рассчитывали, что Харьков станет столицей будущей Новороссии, от Одессы до Луганска. Но восстание удалось только в Луганске и Донецке. Харьков сдулся в три дня, в Одессе весь апрель продолжались стычки между повстанцами и карателями, примерно на равных.

В том, что наш замысел удался только наполовину, виноваты мы сами. В Крыму первые отряды самообороны стали создаваться уже на следующий день после переворота, 23 февраля. Есть такой роман, «Остров Крым». И, пока в Киеве, опьянённые лёгкой победой, сторонники Майдана делили министерские портфели, полуостров Крым уплыл вместе со всеми жителями, став настоящим островом мирной России, единственной областью, бескровно отделившейся от обезумевшей Украины.

А мы, что мы? Выжидали аж до апреля, надеясь на чудо. Но монстр не превратился в принца, как в детской сказке. Он день ото дня только зверел. И когда мы, наконец, решились, он уже окреп и смог показать зубы. В большой семье раздавались характерные щелчки.

Слава Богу, некромантам из Киева и Львова не удалось превратить в зомби весь народ.

12 апреля, когда в Славянск пришёл отставной офицер из России Игорь Стрелков с отрядом в 200 кубанских казаков, на их сторону перешли все 800 милиционеров этого небольшого, но славного райцентра. 14 апреля батальон житомирских танкистов самовольно вернулся к месту дислокации, не желая стрелять в гражданских.

13 апреля в руках восставших оказался Краматорск. 15 апреля – Шахтёрск. 17 апреля – Красный Луч. Ближе к Пасхе ополчение взяло под свой контроль всю трассу Донецк-Луганск, и когда весь православный народ праздновал победу Христа над смертью, можно было с уверенностью сказать, что и воины Христовы одержали первую локальную победу над силами зла и смерти, захватившими Киев, мать городов русских и колыбель русского православия. Минас Итиль стал Минас Моргулом, но Гондор не пал.

Но и Турчинов сотоварищи не сидели, сложа руки. Против шахтёров и металлургов с охотничьими ружьями двинулись части регулярной армии. Мы выстояли только по одной причине – солдаты не хотели воевать. Да и многие офицеры тоже. Большинство разошлись бы по домам, если бы не заградотряды правого сектора.

С течением времени мы усиливались, но усиливалась и пропагандистская обработка войск укров.

Началось кровопролитие, которому не видно конца и края.

В этом есть и наша вина. Нет, не в том, как пытаются представить украинские СМИ, якобы первопричина братоубийственной войны – вооружённый сепаратизм на юго-востоке страны, а не февральский переворот. А в том, что мы забыли традиционные ценности славянских народов. Превратились в беспринципных карьеристов и образцовых членов общества потребления. В том, что мы забыли о Боге и стали жить, как дикие звери, единственный смысл жизни которых – пожрать да перепихнуться.

Прозрение оказалось жестоким. Был такой христианский писатель, Клайв Льюис. Он в своё время сказал такую фразу, что я подписываюсь под каждым словом: «Сначала Бог обращается к человеку шёпотом любви. Если человек не внимает, то Он обращается к нему голосом совести. Если человек остаётся глух и к этому призыву, то Богу ничего не остаётся, кроме как напомнить человеку о себе через рупор страданий».

Прав был и Игорь Стрелков: «Война сметает всю наносную шелуху с человека, срывает маски с лиц, оставляя то, что на самом деле внутри человека. Если он был подлецом, станет конченым подонком. Если был хорошим, станет святым».

И мы страдаем, надеясь возродиться очищенными, как очищается металл от шлака в раскалённых печах. Достойное по делам нашим приемлем. Помяни нас, Господи, во Царствии Твоем.

* * *

Не вижу смысла подробно описывать ход боевых действий – об этом читатели могут узнать, ознакомившись с официальными сводками ополчения.

Лучше продолжу рассказывать о своей скромной персоне.

Наверно, многих заинтересует, как человек сугубо штатский, до восстания державший огнестрельное оружие только на срочной службе и в тире, пролез из рядовых бойцов в командиры.

Честно скажу, гордиться тут нечем. Никаких особых подвигов я не совершал. Произвели меня в офицеры, можно сказать, случайно.

На мой день рождения, когда у нашего подразделения закончился курс молодого бойца в тылу, и подполковник Мозговой собрал нас, чтобы распределить по фронтам, он спросил перед строем:

– Есть здесь бойцы с высшим образованием? Шаг вперёд.

Из строя вышел только я один. Остальные были пролетариями, до войны работавшими в цехах и на шахтах.

Он оценил ситуацию и коротко бросил в мою сторону:

– Ну вот и славненько. Офицером будешь.

И дал мне в подчинение взвод из тридцати раздолбаев, вместе с погонами. Теперь я лейтенант. Может быть, через полгода старлея дадут, если выживу.

А ещё как раз на мой день рождения была провозглашена Луганская Народная Республика. Попробую дожить до следующего года. Тогда у меня будет двойной праздник – мой день рождения и день рождения государства, независимость которого я отстаиваю с оружием в руках.

Впрочем, я надеюсь, что через полгода, а тем более, через год, война уже кончится.

А почему, собственно, Рамирес?

Вопрос, конечно, интересный. Внешность у меня типично нордическая, а кличка, как у южанина.

Но и темперамент, как у южанина. Когда я проходил курс молодого бойца, то очень злился, когда у меня из-за недостаточной подготовки (строевой, огневой, силовой) что-то не получалось. Особенно злился, когда кто-то меня за это подкалывал, даже если подкалывал беззлобно и по-дружески. Сначала мне хотели дать позывной Фугас – чуть тронешь этого вспыльчивого товарища, и он взрывается. Но я придумал более поэтичную версию. Причём, также связанную с войной.

Но с войной, происходившей очень далеко и очень давно. Увлекаясь всемирной историей и творчеством Грэма Грина, я узнал о том, что происходило в Мексике без малого столетие назад.

В 1926 году в лице президента Кальеса объединилось всё низкое и подлое, что он взял и от соратников-троцкистов, и от предшественников-капиталистов. И 1 августа он поднял руку на святое святых для латиноамериканцев – на католичество. Горячие мексиканские парни, естественно, развернули партизанщину, по сравнению с которой восстание ростовских казаков в 1919 г. против того, что большевики грабили храмы и расстреливали священников, показалось бы детским лепетом.

Они называли себя Кристерос. Я затрудняюсь назвать точный перевод этого слова с испанского. Вероятно, перевести это одним словом на славянские языки невозможно. Это сочетание двух слов – cristianos – христиане и guerrilieros – партизаны. Приблизительно можно перевести как «Воины Христовы».

И среди них были два особо выдающихся героя – сельский староста Викториано Рамирес и священник Хосе Рейес Вега.

Я знал о них по фильму, что два года назад смотрел по горячим следам его премьеры онлайн на английском языке в отсутствие русского перевода. Там эти две личности объединены в одну – священника Викториано Рамиреса. Его пришли брать четырнадцать гвардейцев правительственных войск, а он перестрелял их всех. Достойный пример для подражания партизанам. И если я доживу до победы, тоже стану священником. И тоже безбрачным, как католические священники. Православным целибатом, каковым должен быть батюшка-вдовец. Жениться повторно ни в коем случае не стану. Я не могу предать Наташу, ожидающую меня на небесах. И этот падре звался Викториано – так похоже на убитого на моих глазах отца Виктора, память которого я хочу увековечить.

Через несколько дней после выбора позывного я узнал правдивую историю, что священника на самом деле звали не Рамирес. Но решил оставить себе тот позывной, что выбрал. Потому что Рамирес звучит колоритнее, чем падре Хосе. Пусть будет Рамирес.

Окончательно моё испанское прозвище закрепилось совсем недавно. На День Победы. Нет, радоваться рано – не той победы, к которой мы стремимся ныне. Я имею ввиду девятое мая, день победы наших славных предков.

Командование антифашистского ополчения не могло обойти вниманием этот поистине великий день, и в городском ДК Лутугино организовали концерт художественной самодеятельности среди бойцов.

Я исполнял на гитаре последнее танго, что написал перед гибелью в катастрофе «аргентинский соловей» Карлос Гардель. Оно так и называется, “Adios muchachos” – «Прощайте, друзья». Герой танго потерял мать, невесту, и прощается с друзьями, так как молодость прошла, и он больше не хочет жить для развлечений. Когда я слушал эту композицию до войны, у меня возникали две ассоциации, что собирается сделать этот персонаж – покончить с собой или уйти в монастырь. А я, потеряв жену, отца и брата, попрощался с матерью и ушёл воевать. И исполнил эту песню так эмоционально, что написавший её латинос нервно курит в коридоре.

После этого подвыпившие в честь праздника женщины пытались вешаться мне на шею, но я был холоден, как мамонт в вечной мерзлоте. У меня была только одна женщина, которую я любил и буду любить вечно – на этом свете, и на том.

* * *

Вот мы и подходим к тем дням, когда я сижу с ноутбуком на коленях и в меру сил пытаюсь описать, как я дошёл до жизни такой.

Впервые мысль подробно описать свою биографию зародилась у меня в день референдума о независимости.

Я тогда был поставлен командовать охраной избирательного участка в родном Лутугино.

Мероприятие проходило без эксцессов, и я откровенно заскучал. К тому же, поздняя весна в степи уже давала о себе знать тем, что на избирательном участке, в спёртом воздухе от множества народа в сочетании с уличным зноем, было откровенно душно.

И я решил прогуляться до магазина, купить ребятам что-нибудь пообедать, и себе заодно. Домой обедать не пошёл, чтобы не уронить репутацию среди солдат – они, мол, на боевом посту парятся, а я за мамкиной юбкой отсиживаюсь.

Первый магазин я пропустил – накатила ностальгия, и я пошёл бродить по улицам, где родился, учился и взрослел.

Примерно через километр я увидел обезоруженную моими сослуживцами случайно заблудившуюся здесь БМП укров. Она окончательно остановилась, врезавшись в немногочисленные в степном городке деревья, когда-то посаженные советскими агрономами.

Гусеницы машины завалили характерный для наших южных широт красный каштан, а следом за ним один из символов ненавистной украм России – белую берёзу. Я смотрел на гроздья оборванных красных цветов каштана, разметавшихся по белой коре вокруг излома берёзового ствола. И это зрелище прочно ассоциировалось у меня с тем, что эти цветы – капли крови жениха, не сумевшего защитить невесту в белом платье от машины, бездушной и беспощадной. Как я не смог защитить молодую жену от беспощадной машины для убийств в виде фашистско-бандитского государства.

Мне вспомнились её слова, сказанные два года назад в наши самые счастливые дни под Симферополем:

Когда мне было 14 лет, батя взял меня с собой браконьерствовать птиц с лодки под Днепропетровском. Он бил из ружья без промаха. И падали лебеди, подстреленные на взлёте. Он улыбался до ушей от охватившего его мальчишеского азарта. А я ревела в три ручья. Мне так было жалко лебедей. Когда они объединяются в пару и сближают шеи в форме латинской буквы S, получается фигура, образующая сердце. А если один из лебедей в паре гибнет, второй чахнет и умирает. Разве можно их убивать? Тем более, на взлёте, когда они только-только начинают подъём в небо!

Мы и есть птицы, подстреленные на взлёте.

А ещё вспомнились строки собственного сочинения:

Так и в сердце моём свет жизни угас –

Я, как призрак, ветром носимый.

Ирония судьбы – батальон, где я служу, так и называется, «Призрак».

В первые дни после гибели Наты я фантазировал, что она уехала на курорт отдыхать. Например, в ту же Италию. И когда-нибудь меня к себе позовёт, на что я с радостью откликнусь.

А в последние дни мне кажется, что это она жива. По-настоящему жива. А я умер. Все чувства отболели и перегорели. В самурайском кодексе чести Бусидо правило номер один гласит: «Действуй так, как будто ты уже мёртв». Я так и действую. И если это приносит максимум пользы общему делу, да будет так.

Но, как показала практика, никуда ты, морячок, не денешься с подводной лодки. От себя не убежишь. Рано или поздно чувства нет-нет, да и всплывут.

Возвратившись на дежурство, я принялся рассматривать наши с Натой свадебные фотографии.

Я не успел их забрать у фотографа, вернувшись из Италии – тогда нам с женой было, мягко говоря, не до того.

Потом я уехал в Луганск поднимать восстание, а фотограф, как сторонник Майдана, остался в Киеве.

Но в день референдума мы свиделись.

Он поехал в так называемую «зону АТО», то есть, на восставший Донбасс военным корреспондентом. Подзаработать решил. И позлорадствовать, снимая, как части украинской армии ворвутся в Луганск и сорвут голосование.

В Луганск хохлы, конечно же, не ворвались.

Получив отпор, они были вынуждены отступать в захваченный ими луганский аэропорт.

Корреспондент ехал на машине по навигатору с тормознутой и глючной прошивкой. В итоге он заблудился и выскочил прямо на наш блокпост в Успенке.

Поначалу молодые и горячие студенты, взявшие его в плен, хотели его шлёпнуть за то, что шпионил, выдавая украинской армии наши позиции.

Но я охладил их пыл, напомнив приказ Болотова о человечном отношении к пленным.

Но носители информации с тем, что он наснимал, я у него изъял.

И когда увидел ещё не стёртые с них фотографии со своей свадьбы, от удивления смог выговорить только: «Бывают в жизни совпадения».

Интересно, узнал ли он в суровом вояке своего бывшего друга. Я-то его узнал в лицо, но не подал вида. Думаю, он поступил также.

Когда мне совсем невмоготу, я обращаюсь к творчеству. И я решил совместить эскапизм и выполнение священного долга. Никто не должен быть забыт, ничто не должно быть забыто. Ни люди, пролившие свою кровь невинно, ни счастье человеческое, растоптанное берцами штурмовиков.

Но мемуары я начал писать не сразу. Сначала я написал стихи.

Второго мая бандеровцы, позиционирующие себя, как цивилизованные европейцы, с дикой азиатской жестокостью подавили протесты в Одессе – сожгли заживо 56 гражданских лиц.

К тому времени я уже многое повидал на родной Луганщине, но в такое не мог поверить до последней минуты, пока не увидел документальную съёмку с места событий от надёжных проверенных товарищей.

Фашисты ещё и насмехались над трагедией: «Новое блюдо украинской национальной кухни – жареные колорады по-одесски».

В голове не укладывается.

По следам этого события родилось всего две строки, а потом я заглох и не смог продолжить их, но и они оказались достаточно красноречивыми:

Мертва Украина – сгорела живьём.

Убита в Одессе нацистским зверьём.

Более плодотворной оказалась попытка сочинить что-нибудь к недавно минувшему Дню Победы. Я взял за основу моё любимое стихотворение об Отечественной Войне. Которое я выучил ещё в старших классах школы. К 50-летию победы, когда День Победы на Украине был ещё государственным праздником. И переделал его так, чтобы похожими рифмами рассказать о последних, известных между нами событиях.

Оригинал. Михаил Светлов, "Итальянец", 1943 г.

Черный крест на груди итальянца,

Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,

Так мечтал о вулкане далеком!

Как я грезил на волжском приволье

Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом

Отнимать итальянское лето,

Но ведь пули мои не свистели

Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,

Где собой и друзьями гордился,

Где былины о наших народах

Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина

Иностранным ученым изучена?

Нашу землю – Россию, Расею -

Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне

Для захвата далеких колоний,

Чтобы крест из ларца из фамильного

Вырастал до размеров могильного…

Я не дам свою родину вывезти

За простор чужеземных морей!

Я стреляю – и нет справедливости

Справедливее пули моей!

Никогда ты здесь не жил и не был!..

Но разбросано в снежных полях

Итальянское синее небо,

Застекленное в мертвых глазах…

Переработка.

Андрей Соколов, он же Викториано Рамирес,

"Украинец", 2014 г.

Жёлтый флаг на гробах украинцев,

Грим, чтобы раны замазать на лицах.

Сбережения семей небогатых

На поминки ушли по солдатам.

Молодой уроженец Галиции,

Тот, что в армию призван с милицией -

Ты скакал на Майдане зимою,

Чтоб бандиты рулили страною.

Я, убивший тебя под Луганском,

Так мечтал по предгорьям Карпатским

После пыльных степей прогуляться

И в сосновом лесу надышаться.

Но ведь я не пришёл с автоматом,

По гражданским стреляя по хатам,

Но ведь пули мои не свистели,

Заглушив соловьиные трели.

Здесь я выстрелил – здесь, где родился,

Где на шахте ударно трудился,

Где язык колыбельных казачьих

Никто мовой не кличет собачьей.

Поработай в цехах и на шахтах -

Ненавидеть начнёшь олигархов.

И поймёшь, что у власти уроды

Не из нашей рабочей породы.

Но идут дураков эшелоны

Для захвата Европе колоний,

Чтобы крест из ларца из фамильного

Вырастал до размеров могильного.

Я не дам свою Родину вывезти

За простор чужеземных морей -

Я стреляю и нет справедливости

Справедливее пули моей.

Никогда ты здесь не жил и не был,

Но разлито в донецких степях

Украинское синее небо,

Застеклённое в мёртвых глазах.

* * *

За сутки с того момента, как я начал писать, и до того, как закончился подсчёт голосов и с избирательного участка сняли охрану, я, конечно, не успел написать это всё. Успел только до расставания с будущей женой на вокзале Севастополя.

Следующая возможность возобновить записи выдалась только через две недели. В первый раз моя группа обеспечивала проведение голосования, теперь перед нами стояла задача сорвать его. То есть, не допустить трагикомического фарса в виде выборов недопрезидента Параши.

И вновь я просиживал штаны и плевал в потолок на избирательном участке в каком-нибудь километре от дома. В этот раз было даже ещё тоскливее. Тогда участок был открытым, и там сновали толпы празднично одетого народа. Теперь участок был закрытым, и только на улице приходилось отвечать на досужие расспросы малочисленных зевак. Впрочем, не таких уж и малочисленных. Приходили граждане, смотрели, что происходит. Но не с целью голосования, а так, поглазеть.

К тому моменту, помимо моего желания, взвод лейтенанта Рамиреса постепенно приобретал известность. Особенно, его командир.

Помню, как на избирательном участке скучали вместе со мной три бойца.

Я подошёл и прислушался к их разговору.

Один из них поманил другого пальцем, чтобы заинтересовать, что же такого интересного сослуживец скажет, и заговорщическим тоном прошептал:

– А вы знаете, что Арсений – Яйценюх? Нюхает яйца… свои!

Из двух других один чуть не съехал со стула от смеха. Другой, криво усмехнувшись, заметил:

– Старо. А такие частушки знаете?

Укры форму надевали,

За Славянск дралися –

Всё, что можно, прое**ли…

И обос**лися!

– Попрошу не выражаться, здесь дети ходят, – осадил я не в меру ретивых воинов.

Певец воспринял замечание, как наезд, и полез в бутылку:

– А ты, вообще, кто такой? Боевой офицер или крыса тыловая? Повоюй с моё – будешь указывать, как мне базар фильтровать.

Я принюхался – они пьяны. Мне впервые захотелось набить соратнику морду – из-за таких, как он, ополчение называют махновщиной.

Но мне не пришлось опускаться до рукоприкладства лично – за меня это сделал третий солдат. Он с размаху отвесил сослуживцу подзатыльник и одёрнул его:

– Ты что, до чёртиков допился, командиров не узнаёшь? Это же лейтенант Рамирес. По сравнению с ним мы все – крысы, пороха не нюхавшие.

– Виноват, товарищ командир, не признал, – опомнился смутьян и улыбнулся, – богатым будете.

– Я бы предпочёл, чтобы мне вместо золота и бриллиантов подкинули более нужные сейчас железные стволы и свинцовые патроны, – ответил я также полушутя.

Да уж. Я мечтал стать авторитетом в информационных технологиях, которым отдал добрый десяток лет, а стал таковым среди военных, к коим до восстания вообще отношения не имел. К тому моменту я находился в действующих войсках уже несколько недель. Угрызений совести от убийства врагов я больше не испытывал. Человек ко многому может привыкнуть. Мои сослуживцы как-то заметили, что даже когда я безоружен, я при ходьбе размахиваю только левой рукой. А правую продолжаю по привычке держать на бедре, как будто у меня там кобура с пистолетом.

* * *

Мы оставались на запертых избирательных участках и в ночь на 26 мая, опасаясь провокаций укров. Но и тогда мне не удалось закончить мемуары полностью. Второй творческий заход закончился возвращением в Киев из свадебного путешествия.

Я хотел в третий раз приступить к записи воспоминаний второго июня, когда офицеру в очередной раз выпало нести караульную службу. Но помешала украинская авиация, нанеся удар по администрации Луганска, после чего все мобильные группы ополчения были подняты по тревоге.

В связи с этим произошёл эпизод, который мне кажется заслуживающим внимания.

Мы получили задание установить зенитное орудие на крыше здания, доминирующего над окружающей застройкой, чтобы сбивать самолёты, если они ещё раз попробуют сюда сунуться. Я выбрал главный корпус института, где учился, который теперь называется «Восточно-Украинский университет» и скоро, без сомнения, будет переименован.

Командир показывал пример подчинённым, как надо работать, вместе со всеми затаскивая по лестнице детали этой пушки.

На лестничной клетке четвёртого этажа о чём-то оживлённо беседовали две студентки, нарядные в честь начинающейся сессии. Я не старался подслушивать, но они разговаривали достаточно громко.

Одна из них выражала недоумение по поводу какого-то однокурсника Михаила, который внезапно перестал посещать учёбу, да ещё в такой момент, когда идёт зачётная неделя. И примерно в те же дни её отец ушёл на работу и не вернулся.

Вторая протараторила в ответ какую-то запутанную фразу, из которой удалось понять только словосочетание «Батальон Призрак».

У первой расширились глаза от страха:

– Батальон «Призрак»? Но папа не в ополчении. И Миша не может там быть.

Вторая накинулась на неё:

– Конечно, Александр Петрович в ополчении! И Миша тоже. Они ведь мужчины. При том, православные и луганчане.

Первая схватила меня за рукав:

– Товарищ командир, товарищ командир! Вы знаете Михаила Федосеева?

– Девяносто четвёртого года рождения, – уточнила вторая.

– Знаю, – безуспешно попытался я сдержать улыбку, – внизу в оцеплении стоит. Можете с ним пообщаться. Если сержант попытается прекратить ваш разговор, скажите ему, что лейтенант разрешил.

Ловко перебирая по ступенькам высокими каблуками, девочки умчались с четвёртого этажа на первый.

А я, закончив выполнение боевой задачи, предался размышлениям о том, как собранное с миру по нитке воинство будет останавливать орду доставшихся украинской армии от Советского Союза танков, вертолётов и самолётов. В моём взводе – автоматом и связкой гранат. А в подразделении, где служит бывший начальник IT-отдела, работавший со мной на Лутугинском заводе – пистолетом и одной гранатой.

И знаете, что? Мы их остановим. Потом мы их остановим ещё раз и погоним на запад. Может быть, даже я это сделаю сам. А если меня убьют, то это сделает начальник IT-отдела. А если и его убьют, то это сделает донецкий гопник, который бил мне морду четыре года назад в Шахтёрске, отбирая у меня наличку и мобилу. Или даже мой сосед-алкаш, которому я сам бил морду за то, что он наблевал в нашем подъезде.

Мы просто обязаны их остановить. Потому что, если мы их не остановим, тьма накроет всю Восточную Европу, и придёт толстый жирный песец всей славянской государственности и православной цивилизации.

* * *

Тиха украинская ночь…. Точнее, ночь в Луганской Народной Республике. В эту ночь, с 4 на 5 июня 2014 года, артиллерия укров наконец-то оставила Луганск в покое, и у меня появилась возможность закончить этот текст.

Что произошло за пропущенное в моём повествовании третье число? Мы потеряли город Счастье. Репортажи на сайтах пестрят заголовками «Сепаратисты потеряли счастье». Но не потеряли веру. Наши стены разбиты, но сердца – нет. Мы не потеряли надежду на окончательную победу. И, несмотря ни на что, не потеряли любовь к своим родным и близким.

Милая мама, утром ты обнаружишь флешку с этим произведением у себя на кухонном столе. Я приеду на рассвете, когда ты ещё будешь спать, и постараюсь пронести её в нашу квартиру бесшумно.

Не буду говорить тебе вслух о новом месте службы, чтобы заранее тебя не расстраивать. Ты узнаешь о нём из этого текста.

Стрелков направляет продажных чиновников из Славянска в штрафбат – рыть окопы в Семёновке. Этот небольшой посёлок – глухая окраина Славянска, форпост в непосредственной близости от артиллерии укров. А я направляюсь на помощь Донецкой республике добровольно. Там будет огненный ад, и некоторые думают, что попасть туда – это уже всё. Но ты не поддавайся бесовскому отчаянию. Ведь у меня очень трудолюбивый ангел-хранитель, неоднократно выносивший меня на руках из самых опасных передряг. Бог не выдаст – свинья не съест.

Бандеровским наёмникам, воюющим за деньги, не понять, как мы можем отправиться в пекло на выручку друзьям совершенно бескорыстно. И поэтому мы их победим. В середине дня на сайте информационного агентства «Русская весна» один корреспондент разместил статью с заголовком, придуманным с моей подачи: «Если кому-то не хватает чистых и честных человеческих отношений, он обретёт себя в Новороссии».

И всё же, на всякий случай я оставлю тебе этот носитель с краткой пояснительной запиской, что с него нужно читать, и что с этим делать.

Если услышишь о том, что я погиб, передай этот текст как можно большему количеству информационных агентств. Я бы попросил тебя передать его и в том случае, если не погибну, но не считаю себя вправе так рисковать твоим здоровьем, физическим и психическим, пока могу сделать это сам. Второй экземпляр я буду держать у себя.

Думаю, оставленные тебе на хранение, мои воспоминания не пропадут.

Я в тебя верю.

И ты веруй в Бога, верь в победу и в меня верь.

Я люблю тебя. Как никогда в жизни. И это не пустословие.

А что нам ещё остаётся делать? Ведь мы единственные близкие люди друг у друга, что пока ещё остаются в живых.

Ближе для меня ты была, пожалуй, только 33 года назад, когда меня грудью кормила.

Прости, что не обнял тебя на прощание перед отправкой под Славянск.

Подпись: лейтенант Народного Ополчения Донбасса Андрей Соколов-Рамирес, 11 мая – 4 июня 2014 года, Луганская Народная Республика.

Верю, люблю, надеюсь.

Эпилог всего произведения. Меч Господа и Гедеона.

Интервью ополченца Андрея Соколова каналу “Anna News” 30 июля 2014 года.

Корреспондент Марина Харламова (в дальнейшем М. Х.): Здравствуйте. С вами рубрика «Наши крупным планом». Сегодня у нас в гостях командир Народного Ополчения Донбасса, одно имя которого вселяет в сердца бандеровцев страх. Его позывной – Рамирес. Здравья желаю, товарищ лейтенант.

Лейтенант Рамирес (в дальнейшем Л. Р. Сидит в полевой форме – в тельняшке и камуфляжном кителе, из-за жаркой погоды с закатанными рукавами): Доброго дня.

М. Х.: Этот день действительно добрый. Вчера взвод лейтенанта Рамиреса бок о бок с бойцами Моторолы предотвратил взятие Шахтёрска украинской армией. При этом они подбили в общей сложности 125 танков.

Л. Р.: 125 только полностью уничтоженных. 219 всего их было. 94 мы надеемся отремонтировать и ввести в строй.

М. Х.: Разрешите задать вам наши вопросы.

Л. Р.: Разрешите, сначала я задам вам один вопрос: вы и есть та Анна, в честь которой назвали канал? (улыбается)

М. Х. (смеётся): Нет, меня зовут Марина. Ознакомиться с историей канала зрители могут на официальном сайте. Лучше потратим наше ограниченное время собственно на интервью. Итак, вы не похожи на испанца. Я правильно догадываюсь, что по паспорту вы совсем не Рамирес?

Л. Р.: Я не скрываю своё настоящее имя. Соколов Андрей Владимирович.

М. Х.: Украинские СМИ усиленно распространяют слухи, будто бы дончане сидят по домам, а в ополчении воюют наёмники из России. Вы – русский или украинец?

Л. Р.: Я – полукровка. Отец русский, мать – украинка. Родился и вырос в Лутугино, в 22-х километрах от Луганска. Два с половиной года жил в Крыму, полгода в Киеве.

М. Х.: Вы розмовляете украiнською мовою?

Л. Р.: Розмовляю трохi. Але, зараз, коли идеть боротьба за право Донечiни i Луганщiни розмовляти россiйською мовою, нам краще розмовляти россiйською.

М. Х.: Вы правы. Давайте лучше по-русски. У вас есть украинский паспорт?

Л. Р.: Сжёг.

Голос за кадром: Правильно. Я свой тоже сжёг.

Укоризненный взгляд журналистки в камеру, точнее, в глаза стоящего за ней оператора.

Тот же голос за кадром: Прости, Марин, не удержался.

М. Х.: Вы убивали людей?

Л. Р.: Людей – нет. Только нацгадов и правосеков.

Улыбаются удачной шутке.

Л. Р. продолжает: Могу предсказать следующий вопрос: «Легко ли убивать врагов?» Это ложь, будто бы можно убить человека и не испытать состояние шока. После первого убийства неизбежно ломает. Не слабее, чем наркоманов и алкоголиков. Потом привыкаешь. Первый раз все мои внутренности буквально вывернуло наизнанку. Второй раз пошёл уже легче. Третий раз, вообще, ничего не почувствовал. Четвёртый – хуже третьего. А потом я сбился со счёта своих убитых и перестал их считать.

М. Х.: А страшно ли вам во время боя за свою жизнь?

Л. Р.: Когда Лёха выступал перед нами на курсе молодого бойца…

М. Х.: Вы имеете в виду подполковника Алексея Мозгового?

Л. Р.: Так точно. Это для меня он – Лёха, а для вас – товарищ подполковник. Так вот, когда подполковник Мозговой выступал перед нами на курсе молодого бойца, он сказал фразу, которая оказалась пророческой: «Когда вы попадёте на фронт, первое, что вы сделаете – вы обгадитесь. Можете сколько угодно храбриться на тренировках в тылу, но когда на передовой пули засвистят над вашими головами, вы, всей душой того не желая, неминуемо испытаете дикий животный страх. Ибо инстинкт самосохранения ещё никто не отменял». Не боятся только бактерии – у них мозга нет. А люди, кто лучше, кто хуже, умеют контролировать свои инстинкты разумом. И выставлять приоритет общественного над личным.

М. Х.: Пройдём по слухам, что ходят об ополчении. Есть ли среди ваших бойцов женщины?

Л. Р.: В моём взводе нет, а вообще в ополчении есть. Например, лучший снайпер батальона «Призрак», где я служу – совсем молоденькая девочка Ксюша, позывной Завиток. Особо хочу сказать про женский батальон из временно оставленного нами Северодонецка. Командир у них колоритный. Полина, позывной Чёрная вдова. Она и вправду вдова. В один прекрасный, а точнее, ужасный день пошла с утра на воскресную службу в храм. Возвращается, а на месте дома – воронка. Погибла вся семья. Тогда она побежала назад в церковь, что есть мочи, упала на колени перед священником, который ещё не ушёл, обхватила руками его за ноги и как закричит:

– Батюшка! Делайте со мной, что хотите, но я вас не отпущу, пока не благословите воевать.

Объездила всю Донечину и Луганщину, выискивая готовых пойти добровольцами девушек.

Бесстрашия в ней не меньше, чем во всём моём взводе. Я имел возможность оценить её в деле – мы вместе совершали диверсии в Лисичанске в первые двое суток после взятия его украми.

Вы, наверно, задали вопрос про женщин, потому что после свадьбы Моторолы вам интересно, не собираюсь ли я пойти по его стопам. Мой ответ – категоричное нет. Полина пыталась ко мне клеиться в Лисичанске, когда мы ночевали вдвоём в тесном схроне. Но безуспешно. Я люблю своих соратниц, но только как сестёр во Христе и сестёр по оружию. У меня была только одна любимая женщина, которая сейчас ждёт меня на том свете. Если Господь сподобит дожить до победы, то я уйду в Свято-Успенский монастырь в Бахчисарае и стану иеромонахом.

М. Х.: Вы затронули тему православия. Я вижу у вас на плече шеврон «Православие или смерть». Значит, вы носите эту нашивку не для красоты, а по убеждению, так?

Л. Р.: Именно. Хотя, выглядит этот знак действительно красиво.

М. Х.: И вы делом доказываете свою позицию, отстаивая православие на Донбассе не на жизнь, а на смерть. Расскажите о наиболее запомнившемся вам подвиге.

Л. Р.: Где тут подвиг? Тут работа. Как говорится, «Делай, что должен, и будь, что будет» (неловко улыбается).

Помню, брали мы Кружиловку. Это на самом краю Луганской Народной Республики. Первый прорыв ополчения к границе, когда мы опрокинули украинскую пограничную заставу иоткрыли возможность переправлять гуманитарные грузы из России.

В ночь на 22 июня.

Нас было всего 20 бойцов со стрелковым оружием. Их что-то около 130 человек, причём, у них была даже пушка. Мы подъехали на пяти машинах – шли без света, на предельно малом ходу, чтобы шума поменьше. Едем вверх, на холме их казармы, дальше – крутой спуск и река Северский Донец, по которой и проходит граница. Встали мы, значит, вокруг них полукругом. И в последний момент резко врубили дальний свет и включили автомобильную акустику на полную мощность. У кого панк-рок, у кого хэви-метал. У меня – пауэр-метал про геноцид индейского населения Америки, устроенный янки, с которых укры берут пример. Идея не моя была. Новенький в нашем отряде придумал. Мы после этого хотели присвоить ему позывной Артист, но такой уже есть у актёра харьковского театра, перешедшего на нашу сторону ещё в апреле. И назвали паренька Ди-Джей.

Хохлы повскакивали с постелей в трусах и майках, не понимая, что происходит. А мы начали палить беспорядочно из автоматов и орать во все свои лужёные глотки: «Меч Господа и Гедеона!». Они отложили тонну кирпичей и открыли по своим же дружественный огонь. Часть из них хотели завести грузовик и сбежать – так по ним шмальнули из ихней пушки. Никого не осталось. Через несколько минут всё было кончено. Остатки уплыли на катере вниз по Донцу, но недалеко. В панике они завернули в левый приток реки, на территорию Ростовской области, где их повязали российские погранвойска.

А мы ударно трудились под палящим солнцем весь самый длинный день в году и на следующее утро навели понтонный мост. Радиосвязи с другими взводами и ротами не было. Как мне рассказали после нашей встречи, подошли к Кружиловке ещё две роты, со стороны Пархоменко. Не зная, какой именно из взводов «Призрака» вышел на задание, и успешно ли мы выполнили боевую задачу или полегли. Стали смотреть в бинокль и спорить между собой. А мы выкрасили простыню в синий крест на красном фоне и повесили её на флагштоке вместо жовто-блакитной тряпки. И вот, смотрят, значит, два ротных командира на понтонный мост, на боевое знамя Новоросии, и один говорит:

– Я слышал от Алексея, что зачищать границу в этом секторе выдвинулась группа Рамиреса.

А второй возражает:

– Рамирес поднял бы «Весёлого Роджера».

То есть, я уже месяц назад ассоциировался со знаком «Православие или смерть». На пиратский флаг похоже, скажете. А я и не возражаю. Мы тоже мятежники. Объективно. Впрочем, боевое знамя Новороссии на основе “Rebel flag of Confederate States¹⁹” – более красноречивая пощёчина янки, спонсирующим Петро Потрошенко. У меня и такой шеврон нашит на форме – на другом плече, для симметрии (улыбается).

М. Х.: Я только заметила, что у вас татуировка на правом предплечье, латинскими буквами. Что там написано?

Л. Р.: Cristeros libertadores. В переводе с испанского – «Воины Христовы, освободители». В двадцатых годах прошлого века, когда в Мексике правили троцкисты, местные католики подняли против них восстание, называя себя так. И мы воюем против бандеровской хунты, насильно обращающей православных христиан в секту «Киевский патриархат», сравнимую с так называемой «Церковью Рейха» в нацистской Германии, где в храмах вместо статуй Христа ставили бюсты Гитлера. А среди этих кристерос был священник Викториано Рамирес, отсюда и мой позывной. У меня был родственник, священник отец Виктор, убитый во время националистических погромов в Киевской области весной. И я хочу, чтобы при монашеском постриге, когда будут менять имя, меня назвали именно Виктором.

М. Х.: Но ведь татуировка – не совсем православное явление. Точнее, совсем не православное.

Л. Р.: На день рождения наколол, который совпал с днём провозглашения Луганской Народной Республики. Покуражиться перед сослуживцами захотелось. Батюшка, окормляющий наш батальон, конечно, не одобрил. Но сводить не буду. Может быть, в одном из боёв эту руку оторвёт.

М. Х. (поёжилась): Чёрный юмор.

Л. Р. (ледяным тоном): Какая жизнь, такой и юмор.

М. Х.: И всё-таки, несмотря на всю трагичность текущей ситуации, можете ли вы припомнить какой-нибудь курьёзный случай на вашем боевом пути?

Л. Р.: Пару недель назад заглянул на сайт СБУ – чисто поржать. И увидел, что там вывесили списки террористов, сепаратистов и прочих противников режима Порошенко, то есть, нас. Не знаю, что курит составитель этого «хит-парада», какие грибы. Игорь Стрелков, герой из героев, всего лишь на пятом месте. Мозговой, выдающаяся личность, равная Стрелкову, вообще, в первую десятку не попал. Но сильнее всего меня возмутило то, что моя фамилия там вообще отсутствовала.

Там был так называемый телефон доверия, по которому можно позвонить и сдать сепаратистов. Я и позвонил. На том конце провода обрадовались – подумали, кто-то из гражданских хочет заложить партизан. Спросили, кого я желаю назвать. А я ответил:

– Я – сепаратист. У меня в подчинении три десятка удалых молодцов, а меня нет в списке лиц, опасных для Порошенко. Безобразие.

М. Х. (едва сдерживая смех): И что они вам ответили?

Л. Р. (спокойно): Поблагодарили за звонок. Обещали исправить свою оплошность. Через три дня я снова посмотрел списки – не обманули.

М. Х.: Нам поступает информация, что про войну уже анекдотов всяких насочиняли. Вы знаете хоть один?

Л. Р.: Знаю, и не один. Мой любимый таков:

Киевлянин живёт и работает в Донецке уже не первый год. А прописка киевская. Вдруг ему на мобильный звонок – киевский военкомат. Военком начинает ездить по ушам, что, мол, должен он явиться через два дня в военкомат с вещами для отправки на войну.

Тот отвечает:

– Вообще-то я не в Киеве и уже воюю.

У военкома появилась заинтересованность:

– Когда призывались? В какой части служите? На каком участке фронта? Кто командир?

Тот отвечает:

– Доброволец. Батальон подполковника Кононова. Шахтёрск. Ополчение ДНР.

На том конце провода – кататонический ступор. Потом робкий вопрос:

– А в Киев когда собираетесь?

– Вот освободим Славянск и Краматорск, и сразу к вам. Прямо к военкомату на танке подкачу.

М. Х.: А мой любимый:

Армянское радио спрашивают:

– Почему бойцы национальной гвардии Украины во время интервью прикрывают лица масками?

Ответ:

– Им ещё в Россию гастарбайтерами ехать.

Л. Р.: Такого я ещё не слышал.

Оба смеются. Журналистка возвращается на деловой лад первой.

М. Х.: Продолжим разбирать слухи об ополчении. Есть ли у вас несовершеннолетние?

Л. Р.: В моём взводе один сын полка. Родился в день нападения Соединённых Штатов на Югославию в 99-м году. Учился в школе в Мариуполе, никого не трогал. 13 июня он сдавал экзамен. И тут тревога – укры начали зачистку города. Жители спустились в подвалы, а солдаты завязали с нашими бой. Его школа была на правом берегу реки Кальмиус, где шла регулярная армия – эти гражданских не тронули. А его семья оставалась дома на левом берегу, где шёл правый сектор. Те забрасывали подвалы гранатами. И остался он круглым сиротой. Прибился к отступающей роте Бабая и шёл с ними до самого Антрацита, где я взял его под своё крыло. Оружие малолеткам мы не даём. Вася, например, ведёт разведку. Юркий подросток, идеально знающий местность, в этом деле незаменим. Он объездил на своём велосипеде весь юг Донецкой и Луганской республики. Был даже в двух сёлах Бердянского района Запорожской области. Вот такой сын полка. Да он и вправду мне почти что в сыновья годится. Если бы я залетел на первом курсе института, у меня бы мог быть сын такого возраста (смеётся).

М. Х.: Но у вас нет ни жены, ни детей?

Л. Р.: Не успел я завести детей. Я – вдовец (резко мрачнеет).

М. Х.: Эту войну называют братоубийственной. У вас есть родственники в противоположном лагере?

Л. Р.: Есть. Точнее, был один. Мамин двоюродный племянник, Юра Грищук, из Хмельницкого. Девичья фамилия матери – Олеся Грищук. Так вот, этот Юра был главным специалистом по пыткам в карательном батальоне. Отпетый садист. Был в моём взводе боец, Дима – виртуозно играл на гитаре Битлов, у него и позывной был Маккартни. Попал в плен. А Юрик придумал изощрённое издевательство – во время жестоких допросов над заключёнными измывались под звуки музыки. А между этими допросами прокручивали им в камере те же песни, что звучали во время пыток. И когда мы обменяли Диму на их пленника, его трясло мелкой дрожью от первых же аккордов некогда любимой песни “In my life” – его под неё месили, как боксёрскую грушу. Неделю назад Юра попал ко мне в плен сам. Вспомнив, что он сделал с Маккартни, я лично пустил ему пулю в лоб без суда и следствия.

М. Х.: Есть ли у вас родственники в ополчении?

Л. Р.: У меня остался один близкий человек – мама. Остальных я потерял. В середине марта во время погрома в Киевской области погиб двоюродный брат. По дороге из Киева в Крым попала под горячую руку бандеровцев жена. А я, оставшись один, как перст, взялся за пистолет. Я сражаюсь не за то, чтобы Донецк и Луганск писались без мягкого знака на географической карте. А за то, чтобы никогда, вы слышите, ни при каких обстоятельствах весёлые аполитичные панки и рокеры не становились суровыми мстителями за смерть друг друга. Вот за что я сражаюсь! (стучит кулаком по столу)

М. Х.: Вернёмся к вопросу о составе ополчения. Насколько охотно записываются в него жители Новороссии? И каков процент сочувствующих вам среди тех, кто не воюет?

Л. Р.: В разных городах по-разному. Помню, ехали мы как-то вечером на БТРе по улицам Луганска. И видим, развалились на скамейке несколько рыл, пиво дуют. Проезжаем мы мимо них, а они одобрительно кричат пьяными голосами:

– Молодцы, ребята, так держать!

Я не выдержал и наорал на них:

– А вы что сидите? Вместо того чтобы отстаивать свою свободу, пивные сиськи отращиваете!

И грязно выругался.

А комбат Полина в Северодонецке так напутствовала своих девиц:

– Пока мужики смотрят чемпионат мира по футболу под пивко, кто будет защищать Родину, если не мы?

Но есть и другие примеры. Когда весь город, до последней бабушки, вставал на свою защиту.

В Славянске жила старшая сестра моей матери, тётя Света.

И когда там появились первые каратели, она с подружками весь день пекла пирожки. Начиняя их снотворным.

Ближе к вечеру они вышли навстречу солдатам и так нежно стали ворковать:

– Ой, какие худенькие голодные мальчики. Устали, наверно, с дороги. Мы вам покушать принесли.

Отведали они, значит, отравленные пирожки, а наутро, когда проснулись, обнаружили, что стали безоружными военнопленными.

М. Х.: Славянск сейчас оккупирован украинской армией. Вы в курсе, действительно ли укры подвергли жестоким репрессиям местных жителей, единодушно поддерживавших ополчение?

Л. Р.: Я не скажу за всех жителей, а тётю Свету казнили. Семидесятилетнюю старушку и других бабушек затравили собаками, согнав народ на зрелище для острастки. Исполнители кровавой расправы известны нам поимённо. Трое уже ликвидированы. Одного из них я собственноручно повесил на линии электропередач. Учитывая, какой бардак на оккупированных территориях, может быть, он до сих пор там висит.

М. Х.: Вы говорили, что родом из Лутугино. Насколько мне известно, в Лутугино сейчас идут бои. Ваша мать там?

Л. Р.: Лутугино под контролем укров. Маму я заблаговременно вывез. Она живёт в черте Луганска, в Каменном Броде. В этом доме раньше жили вдвоём отец и сын. Они оба у меня во взводе, а дом остался пустым. Теперь бойцы спокойны за то, что есть, кому поддерживать порядок в доме, а я спокоен за мать.

М. Х.: Но ведь Каменнобродский район Луганска находится под артиллерийским обстрелом.

Л. Р.: Весь город под обстрелом. Увы и ах, в Новороссии сейчас нет безопасных мест. Но мы работаем над тем, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Может быть, не так эффективно, как хотелось бы, но работаем.

М. Х.: А как, вообще, настроение бойцов? Не теряют веру в победу?

Л. Р.: Как написано у апостола Павла: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены. Мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся».

М. Х.: Как вы относитесь к тому, что стали знаменитым?

Л. Р.(поморщился): Я не ищу известности. До войны я был очень общительным и честолюбивым. Но, потеряв больше половины близких и дорогих людей, весельчак и балагур замкнулся в себе и превратился в интроверта.

М. Х.: По вашей манере держаться во время интервью, я бы не сказала, что вы необщительный.

Л. Р.: Со стороны, наверное, виднее.

М. Х.: Одна студентка с западной Украины весной написала стихотворение «Никогда мы не будем братьями», посвятив его русским. В то же время, большинство россиян, несмотря ни на что, считают русский и украинский народы братскими. А что скажете вы?

Л. Р.: Я бы назвал повальную русофобию на Украине массовой одержимостью. Это прискорбно, но излечимо. Скоро к ним придут экзорцисты с калашами. Не хотят по-хорошему, тогда мы по-плохому заставим их признать очевидное:

«Россия, Украина, Беларусь: вместе мы – Святая Русь».

М. Х.: Как вам с Моторолой удалось отстоять Шахтёрск при десятикратном превосходстве противника?

Л. Р.: Прежде всего, из-за нежелания украинских солдат наступать. Мало кто действительно готов умирать за олигархов, идиотов и клоунов в Верховной Раде, которую за глаза называют «Верховна зрада».

Видел на днях эссе одного из блогеров, то ли Эль-Мюрида, то ли Кассада, о поведении Порошенко в Европе и США, кратко умещающееся в одной фразе: «Мы великие – дайте денег».

Мне его характеристика из этого эссе очень понравилась: «Муссолини сделал фашизм модным, Гитлер сделал фашизм страшным, Порошенко сделал фашизм ничтожным. Если Гитлер – железный кулак фашизма, то Порошенко – это его жидкий стул».

М. Х.(хихикнув после предыдущей фразы лейтенанта): Благодарю за такие развёрнутые ответы. Не могу не задать ещё один вопрос, наверно, уже набивший оскомину всем – в чём смысл вашей жизни?

Л. Р.: Развёрнутого ответа не будет. Ограничусь краткой, но ёмкой фразой: не так важно, ради чего вы живёте, как то, ради чего вы готовы умереть.

М. Х.: Время нашей рубрики заканчивается. Напоследок – опросник, предполагающий краткие ответы. Блиц. Ваше любимое блюдо?

Л. Р.: Вафельные трубочки с масляным кремом. До войны меня часто кормили ими мать и жена. И их мне не хватало, когда в киевской тюрьме подавали на ужин тухлую баланду.

М. Х.: Любимый спиртной напиток?

Л. Р.: Сейчас не пью – в ополчении сухой закон. До войны предпочитал виски «Джим Бим».

М. Х.: Любимая книга?

Л. Р.: Последняя книга Библии, «Откровение Иоанна Богослова». Об окончательной победе добра над злом.

М. Х.: Любимый фильм?

Л. Р.: «Аты-баты, шли солдаты». Советская трагикомедия об Отечественной войне. Там есть ефрейтор Святкин – в нём раскрыта вся сущность славянского воинства.

М. Х.: Любимая песня?

Л. Р.: Группа «Кукрыниксы», песня «Солдатская печаль» (помрачнел и отвёл глаза).

М. Х.: На этом всё. С вами была рубрика «Наши крупным планом» – корреспондент канала “Anna News” Марина Харламова и офицер ополчения лейтенант Рамирес. Спасибо за беседу, Андрей Владимирович. Надеюсь, мы с вами ещё увидимся.

Л. Р.: Конечно, увидимся. Все мы там будем. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

М. Х.: Есть такая песня: «Жить быстро, умереть молодым – красивый девиз, но я хочу быть живым».

Л. Р.: Я тоже хочу, если честно. Прошу прощения за переизбыток чёрного юмора.

29 июля – 12 октября 2014 г.

Калининград, Россия

Notes

[

←1

]

Мама, закопай моё оружие…

Больше я не могу стрелять из него…

Опускается большое чёрное облако…

Такое чувство, что я стучусь в небесные врата…

Из песни группы Guns N’ Roses “Knocking on Heaven’s door”

[

←2

]

Разновидность корпоративного портала на базе серверного программного обеспечения с таким же названием.

[

←3

]

Обсуждение технического задания с использованием профессиональных терминов из области информационных технологий.

[

←4

]

Дословный перевод – «Старая школа рока». В соответствующей среде так называют рок-музыкантов 20 века и их творения.

[

←5

]

Мы молоды, мы зелены,

Встречаем мир своими белозубыми улыбками,

Встречаемся с друзьями, смотрим мир, мы в полном порядке.

Мы просыпаемся, мы выходим, закуриваем сигарету,

Тушим её, встречаемся с друзьями,

Смотрим мир, мы в полном порядке.

Из песни группы Supergrass “Alright”.

[

←6

]

Дословный перевод – «Эмансипированная девушка». Ироническое название женщин, интересующихся сферами деятельности, традиционно считающимися мужскими.

[

←7

]

Я,

Я помню,

Как мы стояли у стены,

И ружья

Палили поверх наших голов,

А мы целовались,

Как будто

Ничего плохого не могло случиться.

А позор

Был с другой стороны.

Мы можем победить их

Навсегда,

Мы можем быть героями

Хотя бы один день.

Мы можем быть самими собой

Хотя бы один день.

Из песни Дэвида Боуи “Heroes”

[

←8

]

Дословный перевод – «Любовная история». Традиционное название жанра художественной фотографии – фотосессии влюблённой пары.

[

←9

]

У меня нет страха – у меня есть пиво (англ.).

[

←10

]

Дословный перевод – «Занимайтесь любовью, а не войной». Один из главных девизов движения американских хиппи 1960-х годов против войны во Вьетнаме. И современных пацифистов тоже.

[

←11

]

Ежедневно, когда я далеко,

Я думаю о тебе.

Каждый может вести,

Кроме нас двоих.

И вы знаете, что наша любовь,

И вы знаете, что я,

И вы знаете, что наша любовь не умрет.

Из песни группы Slade “Everyday”

[

←12

]

Я – Андрей, сисадмин.

Вы знаете, что я имею в виду (англ.).

[

←13

]

Радуйся, Цезарь, император – идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).

[

←14

]

Мой городок также стар,

Я вернулся из дальних стран,

И меня встречают, это мама и папа,

А вот я вижу, бежит моя Мэри,

Златовласка, губ черешни,

Как хорошо прилечь в траве у дома.

Из песни Тома Джонса “Green green grass of home”.

[

←15

]

Тут просыпаюсь, нары жесткие,

Вокруг четыре стенки камеры.

И я понял вдруг, что мне всё это лишь снилось.

В дверь стучат стража и старый падре,

Чтоб меня взять на закате

И уложить навек в траву вдали от дома.

Да, пришли, чтобы взять и

В густой тени от дубовой ветви

Уложить здесь меня в траву вдали от дома. (Из песни Тома Джонса “Green green grass of home”).

[

←16

]

Любить друг друга прямо сейчас (англ.).

[

←17

]

Всегда и ещё чуть дольше (англ.).

[

←18

]

Перевод гимна нацистской партии “Die fahne hoch”, сделанный коллаборационистами из армии генерала Власова.

[

←19

]

Флаг мятежной конфедерации штатов (англ.).