Загон [Виктория МаКо] (fb2) читать онлайн

Все персонажи вымышленные,

Возможное совпадение случайно

МОСКВА

Темно и практически тихо… только шуршание шин… плотность автомобильного потока можно отследить лишь по назойливому мельканию света… впереди пляшут красные огни, навстречу летят белые, желтые, голубые … Железные кони движутся в своем, выбранном ритме. Голова полнится какими-то абстрактными мыслями. Обо всем и ни о чем. Еду и думаю, думаю и еду. Время будто остановилось, какая-то монотонность пришибленного бытия, что-то вроде однообразного качания маятника. И только уцепив промелькнувшую мысль за хвост, отстраненно соображаю, что ведь думаю я как раз о том… какое спокойное и уравновешенное это движение по серому полотну дороги, как приятно ощущать полную гармоничность слияния с окружающим после всего, что стряслось за последнее время.

Вдруг что-то белое, полупрозрачное промелькнуло в воздухе. Показалось? Да, нет же, нет, это же оно, крыло ангела, — подумалось мне. Крыло моего Ангела — Ангела-Хранителя, который был со мной на протяжении всего этого жуткого времени, который так оберегал меня, и сейчас, видимо, для моего полного успокоения, напомнил еще раз о своем присутствии.

Хмель приключений кружил мою голову всегда. Неведомые земли, захват и освобождение заложников, геройство спецслужб, телепатия и управление человеческими эмоциями, все это беспредельно увлекало меня и будоражило кровь и душу. Смешно признаться, но в юности я мечтал стать спецагентом. Охранять первых лиц государства. В мыслях своих я поступал в разведшколу, отправлялся на секретную учебу, на долгое время исчезал из поля зрения верных своих друзей, а потом неожиданно возвращался к ним, каким-то загадочным и удивительно успешным. Да, мне хотелось быть этаким таинственным героем, но, увы, нужно сказать, что это были всего лишь мечты далекой и наивной юности. А настоящая, реальная жизнь настолько поглотила и закружила меня, что я и думать забыл о романтических мыслях прекрасного возраста и стал, как мне казалось, лишь сторонним наблюдателем, человеком из зрительного зала, читателем приключенческих романов. И уже в силу этого никоим образом не ожидал я, что окажусь участником всей этой леденящей душу истории, которую не хотел бы увидеть даже в кошмарном сне.

А ведь ничто не предвещало беды…

День рождения

Пожалуй, началом всей этой истории следует считать день рождения Кати, моей дочурки, которой исполнилось тогда десять лет. Катерина родилась в майские праздники и, как все дети, которым выпала подобная доля, горестно сетовала по данному поводу, поскольку в это время собрать на свой юбилей близких подруг было делом практически невозможным. Все успевали разъехаться кто куда, кто на дачу, кто к теплому морю, а кто и в модное зарубежье. Моя бывшая жена Татьяна, каждый раз пытаясь создать для ребенка жизнерадостную атмосферу массового участия, приглашала в этот день собственных друзей на «детский день рождения». Стало это дело традиционным, и одна и та же картина повторялась из года в год. Взрослые приходили, приносили Катьке подарки, произносили банальные поздравления и тут же забывали об имениннице. Кого среди тех визитеров только не было! И какие-то родственники, и лучшие подруги с приятелями, и сотрудники по работе со своими половинами, а случалось и так, что какой-нибудь друг приводил с собой нежданно-негаданно прилетевшего издалека командировочного, которого в данный момент просто некуда было пристроить. Порой, на пике общего веселья, моя дочь обращалась ко мне с вопросами: «Пап, а кто этот дядя? И почему я его не помню?» Иногда мы оба посматривали друг на друга с недоумением, бывало, я и сам не знал тех, кто оказался на нашем празднике, что зачастую оборачивалось довольно пикантными ситуациями. По первому времени я пытался убедить жену, что не стоит превращать дни рождения дочери в неуправляемые сборища, но она стояла на своем.

— Ребенок должен знать, что его день рождения, — это большой праздник не только для нас с тобой! Он просто должен сопровождаться многочисленными гостями, подарками, танцами и задуванием свечей под громкие аплодисменты. Не надо драматизировать! Хочется посидеть в тесном кругу — посидим. Но завтра.

Мнение ее на этот счет было непреклонным, и со временем я перестал с ней спорить, а после развода даже и разговоров не заводил на эту тему. Просто, как и все остальные, создавал массовость доброжелательной толпы, объявляясь на главном празднике моей единственной дочери.

И в тот день все было как всегда. Мне пришлось немного задержаться в офисе и, когда я освободился и приехал, в небольшой квартирке было просто не протолкнуться. На кухне оттачивали языки и усиленно дымили какие-то дамы, в коридоре громко и оживленно что-то обсуждала группа незнакомых мне мужчин, на балконе проветривалось несколько приглашенных. Среди этого столпотворения суетливо сновали какие-то подруги бывшей моей благоверной, унося и поднося некие разносолы и всякие прочие угощения. Мне с трудом удалось отыскать Татьяну.

— Ах, какой сюрприз! Ну, наконец-то! Ребенок просто заждался, — вместо приветствия бросила она мне. — Уж в такой-то день мог бы и свернуть свои дела.

— Ладно, не возмущайся, — прервал я ее словесный натиск. — Лучше скажи, где Катька.

— Где Катька! У себя. Ей там какую-то штуку занятную подарили, вот она и удалилась для ознакомления. Иди, иди, — фыркнула она уничижительно, — она с утра тебя ждет.

В комнате дочери было на редкость тихо и спокойно. Мне даже на секунду показалось, что и звуки «вселенской пирушки» сюда не могут пробиться. Моя взрослая, десятилетняя дочь сидела на кровати с каким-то чудовищем в руках, а рядом с ней восседала моя школьная подруга Дина.

— Папа! — радостно воскликнула Катька, едва я приоткрыл дверь.

Двумя прыжками она оказалась возле меня, а с третьим повисла на моих плечах.

— Ну, что же ты так долго?! Я тебя все жду, жду!

— Прости, малышок! Задержался. А это тебе, и с днем рождения тебя! — я протянул ей маленькую красную бархатную коробочку.

Катька восторженно ахнула, бережно приняла ее, раскрыла и погрузилась в созерцание. Я всегда любил смотреть, как моя дочь реагирует на подарки. Так ведь помимо всего прочего ты и сам испытываешь в этот момент превеликое удовольствие, замечая, как в глазах твоего ребенка начинает светиться огонек счастья, и ты с удовлетворением сознаешь, что опять попал в точку, что это именно то, о чем она мечтала. Пока именинница охала и ахала, я, еще не стерев с лица улыбки, подмигнул Дине.

— Привет! И давно ты здесь?

— Да нет, не особенно. Но, кажется, вовремя. Вот знакомлюсь с очередным подарком господина Гебауэра. — И она показала на то самое чудовище, которое только что держала в руках моя дочь, и которое сейчас покоилось на кровати.

Но в этот момент осчастливленная Катерина уже закончила тщательное изучение маленького золотого сердечка на золотой цепочке. Она шумно запрыгала по комнате, закружилась вокруг меня, а потом снова повисла на плечах и звучно чмокнула в щеку. Теперь уже мы кружились по комнате оба, и только я успел поставить ее на пол, как в тот самый момент в распахнутых дверях появилась Татьяна.

— Ну, что? — Брови ее круто скакнули вверх, — можно отметить, что счастливое воссоединение отца с дочерью состоялось?

— Да, ладно, — отмахнулся я, — не занудствуй. Лучше скажи, где твой Гебауэр откопал это страшилище, — я показал на кровать.

— Пап! — воскликнула Катя, — это же настоящая кукла Вуду! Дядя Жан привез ее из Конго. Он сказал, ему подарили ее в каком-то диком племени. — И понизив голос, добавила, — учти, она волшебная!

— Это просто игрушка, — наставительно произнесла Татьяна. — Сувенир, может и не такой уж жизнерадостный, но забавный.

Ну, уж нет, я категорически не разделял ее мнения. Да, мои познания в области африканских культов были весьма туманными, потому как лишь краем уха слышал я об их существовании, о том, что есть какое-то такое течение, но я был абсолютно уверен, что это совсем не игрушка для ребенка. Этой вещи не место дома! Я чувствовал это, я отвергал ее, хотя в тот момент даже представить себе не мог, что это маленькое уродливое тряпичное подобие человека уже очень скоро, против моей воли, внедрится в мою жизнь и превратит ее в ад!

Должен сказать, что по жизни я реалист и неисправимый скептик. Несмотря на то, что в последние годы в моем любимом отечестве все вокруг только и рассуждают о всемогущих магах и чародеях, целителях и экстрасенсах, материальности мысли и визуализации желаемого, я всегда оставался уверенным в себе прагматиком и от души высмеивал все эти тенденции и мировоззрения, извлеченные из мрачных подвалов средневековья. Умопомрачительные телепередачи о чудесных способностях человека и тесных связях человечества с космосом казались мне, по меньшей мере, легковесными и неправдоподобными. Все эти навязчивые телесеансы по исцелению недугов, усилению веры и крутого изменения собственной жизни я воспринимал не более, как чистое шарлатанство. Маги, с телевизионных экранов возвращавшие жизнь давно заржавевшим часам и дающие установки на дружбу и любовь, высмеивались мною нещадно. И тут эта кукла…

Даже не знаю, почему я вдруг с таким негативом воспринял ее появление, возможно, собственная интуиция уже тогда пыталась достучаться до моего разума, она будто подсказывала мне, что где-то здесь притаилась опасность и нужно быть крайне осторожным. Я никогда не ходил к гадалкам и не пытался лечиться у народных целителей, но и не осуждал людей, пользующихся их услугами. Каждому свойственно идти своей дорогой и каждый избирает свою методику изыскания средств по обеспечению благополучного существования. Главное при этом, как говориться — «не навреди», а вот как это понимать, зависит уже от твоей собственной вменяемости.

— Тань, — с чувством произнес я, — мне кажется, что на сей раз, твой приятель несколько переборщил. Это вовсе не детская игрушка.

— Да, перестань ты, — вступилась вдруг моя подруга, — Ну, подумаешь, Вуду! Детские сказочки.

Подруга немного не то слово, которое можно применить к моей Дине. Звучит оно как-то шаблонно, и совсем не отражает тех чувств, которые я к ней испытываю еще со школьной скамьи, и о которых она, да и не только она, хорошо знает, только вот признаться в них я до сих пор не имел подходящего случая. С этим я всегда опаздывал. Когда я хотел сделать это в первый раз, она опередила меня, признавшись, что безумно влюблена в моего соседа по парте Вовку Назарова, и после окончания школы, будучи уже на втором курсе, выскочила за него замуж. Их совместная жизнь была сплошным «Ледовым побоищем», «ледовым» потому что в те годы настоящим именем Дины было «Льдина». Ее мамаша, трижды поступавшая в театральные училища и считавшая себя натурой творческой и незаурядной, назвала свою дочь в честь героини любимой сказки Андерсена «Снежная королева». Но поскольку у королевы в сказке имени не было, она решила его придумать. И обозначить им свою дочь. Дина собственное имя ненавидела и тщательно скрывала, а посему, едва достигнув совершеннолетия, поспешила выбросить из него две первые буквы. Ну, а поскольку обидеть мамочку этим она уже не могла, ибо к тому времени та успела сбежать с каким-то заезжим актеришкой куда-то в Тмутаракань, а Дина жила с бабушкой, то прошло это совершенно незаметно, хотя магия имени, данного ей при рождении, делала свое дело. Она была хладнокровной и строгой, а когда злилась, глаза ее становились холодными и колючими, как льдинки. Я любил ее безумно, и когда после очередного «побоища» она прибежала ко мне вся в слезах и сказала, что Вовка собрал вещи и был таков, я, конечно, принялся утешать ее, но в глубине души ликовал и думал, что вот, наконец-то мой час пробил. Я решил для приличия выждать немного, а потом раскрыть свое сердце, но… не успел. Дина быстро утешилась в объятиях студента-технаря. А когда с горизонта исчез и он, то мгновенно нарисовался биолог, а за биологом какой-то танцор, а потом я уже потерял им счет. И всякий раз Дина приходила ко мне за советом, сочувствием или просто высказать все, что у нее за это время накопилось на душе. Она вовсе не ветреная особа, просто, как и снежной королеве, ей в соответствии с положением, всегда нужен подданный. Её любят и боготворят, а она позволяет себя любить. Но холодность и прагматичность, наверное, не уживаются с пламенеющими сердцами. Поэтому у избранных ею «жертв» со временем сердца остывали, возвращаясь в исходное состояние, и любовные истории «Льдины» заканчиваясь, оставались замороженными в ледниках её памяти. В какой-то момент и я перестал ждать удобного случая для выражения своих чувств. Думал, что вот она отгуляет свое, успокоится и тогда настанет мое время. Но я, как всегда, просчитался. Дина опять влюбилась и снова вышла замуж. Только на этот раз все оказалось серьезно, и начинающий медик постепенно превратился в уважаемого хирурга, и вот уже одиннадцать лет, как они вполне счастливы. Ну, или почти. Поскольку Серега, Динин муж, будучи вполне успешным врачом, да к тому же еще и недурен собой, пользовался большим успехом у женщин вообще, и у своих пациенток, в частности.

— Вот именно! — обрадовалась поддержке Татьяна. — Не делай из мухи слона. Человек хотел как лучше. Подарил что-то особенное. Не порть нам праздник.

Я не стал с ней спорить. Я вообще никогда с ней не спорил. Встречаться с Татьяной я начал тогда, когда Дина нашла себе своего доктора и в очередной раз влюбилась. К моему удивлению на этот раз уже всерьез. Вот тогда, жутко обозлившись, скорее на себя, чем на нее, я решил тоже себе «кого-то найти». Сделать это было не сложно, все мои друзья-приятели спали и видели, как бы меня с кем-нибудь познакомить, поэтому, стоило только заикнуться, и рядом мгновенно появилась чья-то подруга. «Ну, помнишь, Андрюхину сестру, так вот это подруга ее племянницы, замечательная девушка…» и т. д. и т. п. Я был не против. Ну, замечательная и хорошо. Я не спорил. Я был зол. В сущности, Татьяна действительно была девушкой неплохой. Она закончила 3-й Медицинский институт, факультет стоматологии, была безгранично коммуникабельна и обладала обширнейшими связями. У нее было миллион друзей и знакомых, все ее любили и уважали и, в принципе, «проходной двор» в ее квартире был всегда, а не только по праздникам.

— Пусть будет так, — согласился я, — но ты только скажи мне, где этот самый Гебауэр? Хотелось бы спросить у него, где он раскопал такое сокровище.

— Ну, откуда мне знать, — удивилась Татьяна, — здесь где-то. Сам знаешь, в квартире всего-то три комнаты. Ну, еще кухня и балкон. Поищи. — И она выпорхнула из детской к своим гостям.

— Девчонки, пойду, поищу его. Вы как, со мной?

— Нет! — в один голос откликнулись уважаемые дамы. — Нам уже хватило гостей. Мы лучше побудем здесь, в тишине.

Я и в самом деле моментально наткнулся на Жана Гебауэра, пребывавшего на кухне. Он задумчиво курил у открытого окна, неторопливо потягивая какой-то коктейль из высокого бокала.

— Оу, Стас! Привет! — растягивая слова на французский манер, приветствовал он меня.

— Бонжур, Жан! Рад тебя видеть! Прошло, наверное, сто лет со дня нашей прошлой встречи! — Мы крепко пожали друг другу руки.

— Да, когда мы виделись в последний раз? А, как раз на дне рождении этой прекрасной женщины, твоей бывшей жены! Надо же, почти год прошел! — Жан мечтательно закатил глаза.

— Ох, Жан, не может быть, чтобы так давно?

Мы оба рассмеялись, и Жан предложил мне сигарету.

— Не курю, — поблагодарил его я. — И тебе не советую.

— Как дела, Стас! Что нового? Как бизнес? Как личная жизнь? — с хитрым прищуром спросил меня француз.

— Все идет своим чередом. Только что вернулся из командировки, ну и отдохнул немного. Ты же знаешь, я люблю совмещать полезное с приятным.

— О, да! Я это знаю. Где был на этот раз? Кого опять покорил своим шармом? — спросил Жан, демонстрируя очаровательный французский прононс.

— Ну… шарм и обаяние это твои спутники. А посетил на сей раз я Кубу и Доминиканскую республику. Вот, вернулся четыре дня назад. Как раз подгадал к Катюшкиному дню рождения.

Он всплеснул руками.

— Прекрасно, Стас! Это великие места с великой историей! Мы обязательно должны обсудить твои впечатления как-нибудь за чашечкой кофе. Наверно, ты хорошо подготовился к поездке и проведенное время в таких замечательных странах наверняка оставило незабываемые эмоции. Непременно нужно встретиться и поговорить об этом!!!

Затронутая тема была для Жана очень близка, и он уже входил в состояние эйфории. Я поспешил его осадить.

— С удовольствием, Жан. Правда, я не такой романтик как ты и, конечно же, не забирался в непроходимые дебри в тех местах, но я с удовольствием обсужу с тобой это путешествие. Кстати, про дебри! — я горел нетерпением задать ему вопрос об интересующем меня предмете. — Жан, где ты взял то чудовище, которое подарил моей дочери?

— Оу, Стас, это совсем не чудовище! Это настоящий Вуду! Ты знаешь, это было такое интересное приключение! Я открыл для себя новую Африку!

Жан мгновенно завелся, оседлав своего любимого конька. Вообще, он был безумно интересным человеком, изъездил, исходил, исколесил, кажется, весь мир. В Россию он приехал еще в конце восьмидесятых и, как сам говорил, «мгновенно влюбился» в нашу страну. У него были несомненные способности к языкам, он легко говорил на немецком, английском и испанском языках, и без особого труда освоил русский. Гебауэр был бизнесменом широкого размаха, мог продать и купить все, что угодно, он был из тех авантюристов, каких мало на этом свете. Куда только не забрасывала его судьба! И отовсюду он привозил диковинные рассказы, больше похожие на сказки. В квартире, а еще совсем недавно это был наш общий с Татьяной дом, уже накопилась обширная коллекция различных сувениров, привезенных им из далеких стран. Это были и загадочные статуэтки, высеченные из цельного камня, и фигурки африканских божков, вырезанные из дерева, подсвечники ручной ковки, плетеные амулеты и даже шаманские маски, увешанные какими-то побрякушками и украшенные перьями. Чего он только не приволок сюда! И всегда, все привезенные им предметы, были окутаны какой-то тайной мистикой и скрытым волшебством. Думаю, что большую часть своих рассказов он выдумывал, но выдумывал так искусно, что, кажется, верил в них и сам, отчего с течением времени никто уже не мог отделить правду от вымысла. А еще, мне кажется, он всегда неровно дышал к моей бывшей жене, но, видимо, интуитивно не чувствуя в ней ответных эмоций, никогда не раскрывал ей желания своего сердца.

— Ты знаешь, Стас, — Жана уже «понесло», — Африка — это удивительное место. Там доисторическое прошлое соседствует с современностью, там наравне с последними достижениями прогресса сосуществует некое подобие средневековья. В глубинах этого континента скрываются судьбоносные тайны! И, поверь мне, Вуду — лишь одна из них. Мне посчастливилось побывать в общине Вуду в самом сердце Конго!

— О, Боже, Жан! Как тебя занесло в это Конго?

Жан рассмеялся.

— О, Стас, не знаю в курсе ли ты, но не так давно там закончилась гражданская война, передел зон влияния, создана новая власть. А значит, возникла возможность прилично заработать. Разве мог я такое упустить? Ну, а когда сделки успешно завершились, мне показали некоторые местные достопримечательности. В частности, нас занесло в какую-то непролазную гущу джунглей, где обитают абсолютно дикие племена. В общем, долго рассказывать, местный колдун, в обмен на некоторые дары цивилизации, презентовал мне кое-какие интересные безделушки, и ту самую куклу.

— Но, послушай, Жан, мне кажется, это совсем не детская игрушка. Кроме того, она страшна, как атомная война.

— Перестань, Стас! Это всего лишь игрушка. Правда, колдун предупреждал меня, что она обладает неким волшебным даром, но мы же с тобой цивилизованные люди и не верим в подобные россказни! Не бери в голову! Ну, не нравится — выброси.

— Как же! — посетовал я, — Катьке она чем-то уж очень понравилась, она с ней не расстанется ни за что.

— Ну, тогда забудь, — пожал плечами Жан. — И давай лучше выпьем за здоровье твоей дочери.

На этом мы и сошлись. В этот момент в кухню вошли другие гости, разговор перешел на общие темы, и я забыл о подарке конголезского колдуна.

Какое счастье, что этот день прошел, хотя так и не стоило бы говорить о дне рождения любимой дочери. Но он тянулся настолько долго, что, кажется, вместил в себя несколько лет ее взросления. Мало того, что он был наполнен рутинными делами, круговертью явно посторонних людей, присутствующих на нашем празднике, так хватало в избытке еще и рассуждений и подколов по поводу этой дурацкой куклы. Катюшка, конечно, стерла весь негатив рабочего дня, но сам этот подарок, да плюс ворчание бывшей жены, сумели-таки омрачить столь радостный для нас обоих день. А ведь было бы из-за чего выслушивать критику в свой адрес!

Еще несколько минут в дороге, завезти Динку домой, и я наконец-то смогу расслабиться и воспарить в мыслях о счастливом отцовстве у себя в берлоге.

— Динка, давай закругляться. Уже почти полночь, как бы моя карета не превратилась в тыкву. Завтра мне предстоят нелёгкие переговоры. Я должен выспаться и еще проштудировать некоторые документы. Поехали.

— Ох, конечно. Рациональное проведение времени превыше всего. Педант! Все девочки, пока! Катюшка, тебе и правда уже пора отдыхать. Наслаждайся подарками. Целую, целую, целую. Еще раз с днем рождения, детка. Танюшка, пожалуй, мы поедем. И в самом деле, уже поздно.

— Стас, помнишь наш разговор о моей командировке? Так вот, на следующей неделе, я улетаю на симпозиум по имплантологии, семинары и диспуты займут шесть дней, так, что Катюха переходит на твое попечение. Вещи я соберу. — Как обычно Татьяна напоминала мне все в последний момент. Ну, не может она понять, что мне же надо подготовить свою холостяцкую квартиру к приезду дочери, закупить провиант, да и вообще…

— О’кей, — сказал я, впрочем, искренне обрадовавшись. Это же здорово, что на время Татьяниного отсутствия Катюшка поживет у меня. Уж тут-то мы реально насладимся обществом друг друга. Обсудим все дочкины дела и, наконец-то, не будем выслушивать никаких бабских сентенций. Ладно, вариантов-то все равно других нет. Моей мамы не стало через год после нашего развода, отец давно отдалился, а Танины родители, — Вера Семеновна и Антон Петрович, живут в Екатеринбурге. Так что мы всегда согласовывали друг с другом свои разъезды таким образом, чтобы наша дочь никак не страдала от этого.

Мы с Диной быстро накинули плащи, хоть на дворе и май, но в этом году он не удался, и дни стояли прохладные. А с утра еще зарядил дождь, периодически перекатывалась гроза. На улице темень, и за время нашего прекрасного времяпровождения городские просторы превратились в озера и реки, а кое-где наблюдалось подобие селевых потоков. В такую погоду дорога может занять намного больше времени, нежели планировалось, в силу несовершенства дождевых стоков на наших автомагистралях, а мы отправляемся в путь вовсе даже не на корабле.

Я расцеловал Катюху.

— Дочка, милая, обещаю тебе прекрасно провести неделю маминого отсутствия. Мы устроим себе вечернее поедание чипсов, рассказывание занимательных историй и найдем хороший повод повеселиться. Люблю тебя. До скорого свидания, моя принцесса.

Катя с Таней проводили нас до лифта, причем Катерина так и не рассталась с этим отвратительным чудовищем-Вуду, и даже когда мы зашли в кабину продолжала махать нам её коротенькой бесформенной ручкой, изображая воздушные поцелуи, якобы отправляемые ею же.

Спустившись на улицу, мы с Диной увидели не машину, а практически затонувший «Титаник».

— Дин, ты шагай аккуратнее, не промокни. Может, тебе стоило бы немного задержаться, пока я подгоню машину к подъезду?

— Нет, я подышу вечерней прохладой и свежестью. В воздухе изобилие озона, я уже выбралась на относительно незатопленное место, могу и постоять, а ты тем временем подплывай ко мне, мой капитан. И знаешь, мне будет приятно посмотреть на тебя в действии. Хотелось бы понаблюдать, насколько ты ловок в обращении со штурвалом, — высказалась моя подруга и ехидно рассмеялась.

— Смейся, душа моя, смейся. Я устал и не собираюсь реагировать на твои колкости. Хватит с меня. Ты даже в присутствии дочери и бывшей супруги умудряешься меня поучать как мальчишку.

— Да ладно тебе. Надо же было как-то разрядить обстановку. Катюхе явно понравилась эта кукла. А ты с какой стати сразу начал критиковать подарки? Конечно же, твой презент был гораздо практичнее…

— А, что? Что ты имеешь против украшений? Не просто безделушек, а золотых украшений? Тешу себя тем, что у Катерины останется память от меня, может быть, и на долгие годы.

— Хорошо, хорошо, согласна, он, естественно, принес ей удовольствие, как это и должно быть у настоящей леди, но не забывай же и о том, что она все-таки ребенок и ей хочется фантазировать и играть.

— Ладно, я же не категорически против. Просто считаю, что подарки, а тем более игрушки для девочки, должны быть красивыми, а не такими гадкими, как эта «кукла». Ну, да ладно. Оставим эту тему. Если Катьке нравится, пусть забавляется. Она даже имя успела ему дать, Бяка что ли? Ну, верное имечко, — рассмеялся я. — Остается только добавить, что Татьяна как всегда неисправима. Дочерин день рождения, а она наприглашала Бог знает кого и зачем. Вот Катька и общалась целый вечер со мной, с тобой, да с Гебауэром. Она, конечно, молодец, во всем видит плюсы. Обожаю ее за исключительный позитив.

Мы наконец-то забрались в машину, хвала изобретателю подогрева сидений, выручают в любое ненастье! Двигатель уже мерно гудел, а не тарахтел, набирая обороты и избавляясь от влажности. Мягко тронулись и покатили восвояси. Мне нравится мокрая дорога. Черная и блестящая, отражающая свет, будто бы заигрывающая с тобой. На таком полотне машину чувствуешь как-то особо. Она становится живее, проявляет характер, вроде бы рвется махнуть куда ей заблагорассудится, а тут ты, повелитель руля, направляешь ее в нужное русло. Все же ты хозяин, а она твой верный конь.

Время хотя и позднее, но машин достаточно, видимо людям надоело пережидать ливень, а может быть, вырвались из пробок, и теперь стремятся к цели, объезжая «затонувшие суда». Интересно, что будет завтра с утра? Наверное, стоит выехать пораньше. В нашей средней полосе абсолютно непредсказуемые метеоусловия. А заботливые городские службы могут в час пик заполонить громадными аварийными машинами самые массовые магистрали в надежде оказать посильную помощь на дорогах и тогда, получасовая езда без пробок превратится в абсолютный коллапс.

— Так, что тут у нас за пробка? Нет, ну как в двенадцать часов ночи может быть пробка? Дин, ну, давай, что ли развлекай меня байками. Мало того, что сегодня тяжелый день, а завтра будет не легче, так еще и в полночь нельзя быстро доехать домой!

— Стас, да перестань ты бухтеть. Смотри, впереди авария…

Впереди, на полосе встречного движения, на перекрестке со светофором стояла четверка, наш российский автомобиль. Водитель лежит на рулевом колесе, куча битой пластмассы, стекла и еще непонятно чего. Машина без признаков жизни. Фары не горят, двигатель заглушен. Наверное, в такой ситуации кощунственно говорить о признаках жизни автомобиля. Скорее так можно сказать о водителе. Странно, он сидит, уткнувшись в руль, а рядом никого. С кем же он столкнулся, что произошло? И темнота такая! Конечно, дорога освещена фонарями, мы же практически в центре города. Но никаких аварийных знаков или предупредительных сигналов не видно. Машины по нашей полосе еле едут. Наверное, водителями правит любопытство.

— Смотри, на противоположной стороне грузят машину, — сказала Дина.

И правда, со стороны нашей обочины стоял эвакуатор, на него доблестные сотрудники ГИБДД уже погрузили автомобиль. Тоже наш, вроде девятка. Передняя часть автомобиля практически отсутствовала. Абсолютная смятка. Ни скорой помощи, ни машин ДПС с мигалками, ничего. Правда, когда мы заползли в пробку, несколько таких машин проехало, но здесь — тишина. Странно, почему никого нет возле битой четверки, она вроде не сильно пострадала. Я, конечно, не рассматривал все подробности, но мне показалось, что она целая, а эта девятка разбита очень сильно. В девятке нет водителя, а в четверке он сидит, только как-то странно сидит, не понятно, что с ним и почему-то рядом никого нет. Разве не нужна ему помощь? Или он просто в шоке? Странная ситуация. Может быть, ему нужна психологическая помощь? Или она на «скорую» не распространяется?

Не люблю я аварии. Тем более трагичные. Ехать еще километров двенадцать, устал как собака, а тут еще такие печальные картины. На душе стало муторно. Еще и пробка. Ладно бы проехать быстро, не вдумываясь в произошедшее. А тут, как назло, ползешь и волей — неволей, взгляд приковывается к случившемуся.

Мы с Диной замолчали. Наверное, и ее посетили такие же мысли, но углубляться в них я не стал.

Мы ехали дальше, затор закончился, машины разъехались по разным направлениям. Впереди был еще небольшой кусок дороги по МКАДу, а из головы не выходил этот «горестно» прильнувший к рулю водитель.

На МКАДе было свободно. Свободно и «ночно». Мы аккуратно, лихачить совсем не хотелось, вырулили на кольцо. Оставалось проехать всего шесть или семь километров. Я перестроился во второй ряд и, выбрав оптимальный скоростной режим, стал сокращать расстояние до дома.

Дина сидела молча. Увиденное, скорее всего, тоже испортило ей настроение. Все же реакция на трагедию у человека одна и та же. Он замыкается и тихо переживает ее в себе. Скорее всего, не долго, особенно когда она происходит не именно с ним, а с абсолютно чужими людьми.

Дороги осталась самая малость, сейчас за мостом будет поворот направо. И здесь ….

Из ниоткуда, стремительно вылетел автомобиль. Летящая как пуля точка возникла в зеркале заднего вида. Ну, что за идиот! Несется как сумасшедший. Машин-то минимум, зачем так маневрировать? На скользкой дороге и с непрекращающимся дождем, а это как по маслу, зачем еще перестраиваться из ряда в ряд и обгонять водителей, оберегающих свою жизнь? Что же так торопит этого человека? Не буду дергаться. Пока он всех видит, и никто не испугался, и не шарахнулся в сторону…

Мысли, словно бабочки, запорхали в моей голове. Вон та синяя шестерка, она и так едет неуверенно. То тормозит и ее начинает заносить, то мне вообще кажется, что управляющей ею человек абсолютно беспомощен, не знает, что и куда ему нужно. Он уже несколько раз пытался перестроиться для поворота, но передумывал. В самом деле, едет и думает, куда же ему надо. Ну, точно. Сейчас увидит эту «пулю» и запаникует. «Пуля» стремительно приближается и превращается в белую «Хонду». Все верно… Вот она — паника… Водитель шестерки резко выруливает вправо, как раз в мой ряд. Видит меня, нажимает газ, машину разворачивает и начинает крутить на широком полотне МКАДа. Я бью по тормозам, а он по инерции с круговыми движениями летит вперед, скорость хоть и небольшая, но все же летит. У меня срабатывает ABС, в руль я вцепился двумя руками. В голове пролетает мысль, как хорошо, что мы пристегнуты. Шестерка уже замедляет свое движение, а сумасшедший водитель «Хонды», не ожидая ничего подобного, скорее всего, чисто интуитивно тоже бьет по тормозам и выкручивает руль влево, а там разделительный бордюр. Черт, зверское зрелище. Как в замедленной съемке, «Хонда» взлетает с покатого борта бетонного разделительного заграждения и, как доска скейтборда, переворачиваясь, летит на середину МКАДа. У меня захватывает сердце. Ничего не вижу вокруг. Мысли только об одном — жить или не жить!!! Сильный удар и кромешная тьма…

— Стас, ты чего так напрягся? Прямо вытянулся в струну? — выдернула меня из жуткого забытья Дина.

— Черт, дурацкие мысли. Ты не представляешь себе, но уже в который раз, я представляю аварию, участником которой невольно становлюсь сам. И сейчас, после того аварийного перекрестка, воображение снова сыграло со мной злую шутку. Будто секундное помешательство, но настолько яркое, словно наяву. Фу… слава Богу, это всего лишь видение.

— Ну, здравствуйте, приплыли. Остается только представить, как мы с тобой разбиваемся на смерть. Давай уж доберемся до дома без приключений. Кстати, — Дина насмешливо прищурилась, — а ты когда попал в эту аварию, все рассмотрел до конца или зажмурил глаза?

Она рассмеялась, тем самым немного приободрив меня.

Все. Надо завязывать с приключениями и детективами. Надо почитать сказки. Как хорошо, что Катюха будет со мной целую неделю. Нам предстоят просто великолепные дни.

Тревожный симптом

Итак, моя бывшая жена улетела на какой-то важный симпозиум в Питер, а Катерина переехала ко мне. И порядок в моей квартире закончился. Я, конечно не зануда, но аккуратист. Люблю, когда все на своих местах, люблю чистоту. Каждое появление дочери в моей квартире всегда подобно тайфуну. Она привозит с собой невероятное количество вещей: одежды, книг, игрушек, косметических принадлежностей. Каким-то непостижимым образом все это мгновенно распространяется по всей жилой (и не жилой) площади и я уже сам ничего не могу найти. Так было и на этот раз.

— Пап, не переживай, — успокаивала меня дочь, — Приду из школы и все уберу!

Я, конечно же, знал, что это пустые слова, но тешил себя надеждой, что вечером, вернувшись с работы, найду свою квартиру в том состоянии, в котором я привык ее видеть. Однако, вернувшись, понял, что ничего не изменилось, а моя Катюха сидела на кухне с заплаканными глазами, и пустым взглядом смотрела в окно.

— Так! — сказал я, — Ты плачешь из-за двоек? Или, может, уже скучаешь по маме?

— Не говори глупостей! — плаксиво сказала Катя, — Я что, маленькая, что ли!

— Тогда в чем дело?

Катерина молчала.

— Ладно, — я решил поменять тактику. — Тогда, может, сначала поедим, а потом ты мне все расскажешь?

Я быстро переоделся и накрыл на стол. Катька помогала мне, как могла. Ужин прошел на удивление тихо.

— Ну, ладно, давай, рассказывай! — Я начинал терять терпение. Я все же отец и не особенно силен в утешении маленьких девочек. Тем более, если причина слез мне не известна.

— Ну, — начала Катя, и слезы снова хлынули по ее щекам. — Просто Наташка сегодня расхвасталась, как она с родителями поедет на море, как они то, как они сё… Она нарочно говорила «а вот мой папа», «а моя мама», и все поглядывала на меня, зная как мне это неприятно. Она ведь знает, что я никогда не поеду вместе с папой и с мамой, она знает, что мои папа с мамой развелись, и мы никогда не будем вместе!

И она зарыдала так горько, что и у меня защипало в уголках глаз.

— Малышок! — я обнял свою рыдающую дочь, и начал гладить ее по голове. — Но ведь это ничего не значит! Ты же знаешь, что и я и мама, мы очень тебя любим и всегда будем с тобой. Ну, ты ведь уже взрослая! Ты же знаешь, что иногда люди расходятся, но жизнь на этом не останавливается!

— А моя вот останавливается! — продолжал рыдать мой ребенок, и слезы текли и текли по ее щекам беспрерывным потоком.

Уже весь верх ее футболки промок, и мне пришлось достать свой платок и вытирать ей лицо. Даже не знаю, что на нее нашло. Развелись с женой мы довольно давно, и я думал, что Катька уже свыклась с этой мыслью. Я лепетал какие-то бессмысленные ласковые слова, чуть покачивал дочь в своих руках, и постепенно она успокоилась, только все еще судорожно всхлипывала и комкала в руках мой насквозь промокший платок.

Н-да, первый день нашего счастливого совместного проживания с дочерью прошел не так легко, как я надеялся, и как это бывало всегда. Ну, ничего, переживем. Тут зазвонил телефон и я пошел отвечать, а когда вернулся, Катерина была уже в полном порядке, слезы высохни, и на лице сияла улыбка.

— Пап, я твой платок Баке повязала, ты не против? — улыбаясь, спросила она, протягивая мне свою куклу Вуду, шею которой теперь украшал мой носовой платок от Диора, подарок одной симпатичной дамочки, вспоминать о которой, впрочем, мне совсем не хотелось.

— Я даже рад! — облегченно сказал я. — Баке он явно к лицу! Или у него морда?

— Лицо! Конечно, лицо! — засмеялась Катька.

Остаток вечера прошел относительно спокойно, я смотрел телевизор на кухне, а Катька занималась чем-то в гостиной. Я любил эти наши совместные вечера, даже если каждый из нас занимался чем-то своим. Было во всем этом некое тихое семейное умиротворение. Потом настало время ложиться спать, я, как всегда, постелил дочери в этой же гостиной, ибо комнат у меня всего две, и отправился к себе в спальню. Еще с часик почитал и выключил свет. Не могу сказать, что я сильно устал, но время было уже довольно позднее, и глаза начали сами собой слипаться, так что я не сомневался, что быстро усну. Однако, не тут то было.

Меня начала мучить бессонница. Абсолютно здоровый мужик и бессонница. Причем самое интересное, что спать-то очень хотелось. Я пытался поуютнее устроиться на прохладном шелке и погрузиться в приятный полумрак, но… сон как рукой сняло. А вставать-то нет смысла, потому, что уже ночь в разгаре. Хотя, конечно, смешно сказать — ночь в разгаре, такая ночь подразумевает собой веселье, реки хорошего алкоголя, красивых женщин и таинственно-голубоватый дым сигар. А в моем случае ночь глубокая и тягучая, в такую ночь одно удовольствие крепко спать, и, может быть, даже без снов, потому, как последние время сны меня посещать стали абсолютно бредовые. Но об этом позже.

В прошлом году я, как и в большинстве случаев, совмещал рабочую командировку и отпуск, и посетил прекраснейший остров Бали. Так вот, там с моим сном вообще происходили метаморфозы. Поездка была настолько насыщенной, что я должен был спать как убитый. Новые люди, деловые встречи, совмещенные с утренними пробежками, бешеным солнцем и приятным океаническим бризом, активное вечернее времяпровождение с компанией — но я совершенно не мог спать. Я ворочался, бродил, умывался холодной водой, менял место изголовья кровати, торчал на балконе, щелкал телевизионные каналы … все нипочем, спать я не мог абсолютно. В то время мы с друзьями смеялись, что меня посещают демоны острова Бали. Якобы, которых я чем-то их прогневал. Может быть тем, что приехал впаривать балийцам блага цивилизации? Я ведь занимаюсь IP-технологиями. Хотя я никого не удивил, народ там просвещенный и уже давно пользуется современными средствами коммуникации. Просто приехал представить свой продукт и делал это весьма успешно. И раз население острова продвинуто, думаю, что местные боги и демоны абсолютно не раздражались моему присутствию. И все же бессонница меня жутко одолевала. Причем повторялась она изо дня в день. Снова и снова. Всё моё пребывание было построено на том, что я гостеприимно встречал этих самых демонов. И странное дело, с утра я не был изможден, и снова с огромным удовольствием ездил по острову, наслаждаясь бушующей природой и удачами в бизнесе.

Сейчас мне, конечно, тоже хватает жизненной энергии, но все же, я ведь не на отдыхе, пусть и совмещенном с работой, здесь в родных пенатах мне нужен полноценный сон и возможность иметь с утра «светлую» голову. И моя нынешняя бессонница начинала меня раздражать. Я ворочался, меня бросало то в жар, то в холод, я не мог найти этому объяснение. Совесть меня не мучает, долги, слава богу, не угнетают, дома все нормально — в чем же дело? А самое главное, ведь я только что вернулся из фантастической поездки. Куба, Доминикана… Вот чёрт, может быть за мной увязались тамошние демоны? И теперь изводят меня дома? В этой командировке у меня тоже было несколько бессонных ночей и я, конечно, вспоминал «балийских демонов» шутки ради, но не придавал этому определенного значения. А вот именно сейчас почему-то подумал о них.

Только что совершенную поездку я запланировал уже давно, просто думал, как совместить эти две прекрасные страны. Надо чтобы поездка не затянулась на месяц, но и не лететь же галопом по «Карибскому бассейну»! Поэтому к планированию моих перемещений и предварительным переговорам я готовился основательно. Было изведено множество «мегабайтной памяти», тысячи аргументов в необходимости внедрения современных сетей Интернета, миллионы слов об удобстве локальных сетей и моей абсолютной нужности потенциальным клиентам. И вот, когда почва была подготовлена, даже я бы сказал, что вспахана от души и удобрена самыми неоспоримыми фактами, и все точки пути следования согласованы, а прошел примерно год с начала этой грандиозной работы, я и отправился покорять новые просторы. Я просто поймал удачное время. На Кубе начали «отпускать» тормоза. У власти уже стоял Рауль Кастро и, как более толерантный человек, он позволил своим гражданам покупать микроволновые печи! Вот это прогресс! Хотя на самом деле мы сами-то не так уж давно получили все блага цивилизации, да если посмотреть масштабно, большая часть из этого изобилия доходит до нас с опозданием. Нет, не скажу, что на Кубе нет связи или она находится в абсолютной стагнации. Все идет своим чередом, но очень медленно. Все же известный приверженец социализма Фиде́ль Алеха́ндро Ка́стро Рус смог заслужить полную «любовь» и доверие народа, сделать граждан «равными и счастливыми», и сдерживать «изобилующие издержки» капитализма и империализма. Одним словом, в той поездке были заложены основы нашего сотрудничества, которое сулило немалую прибыль. Было договорено, что в середине лета мы встретимся уже на нашей территории, и подпишем все необходимые документы.

Так я провалялся до самого утра. К шести часам, совершенно обессилев и отлежав себе все бока, я отправился на кухню варить кофе. Какое счастье, что мы уже пережили научно-техническую революцию, причем не одну, и полностью открыты для дальнейшего восприятия научно-технического прогресса. Я, как мужчина, причем живущий один, искренне радуюсь современным изобретениям человечества. Стиральной и посудомоечной машинам и, конечно же, кофеварке. Премудростей и кулинарного опыта абсолютно не требуется, необходимо лишь наличие кофе и не напрягающее нажатие кнопочки для того, чтобы через минуту на столе стояла чашка, в который дымится ароматный напиток с великолепной пенкой.

Посмотрев на часы, я искренне позавидовал Катёнку, она глубоко спала и, наверняка, ей снился волшебный сон.

— Милая моя дочка, — с какой-то особой нежностью подумал я. Мне редко удавалось наблюдать ее спящей. Все же большую часть времени она проводит с мамой. Я мужчина, добытчик, мне некогда тратить время насантименты, на воспитательные процессы и вообще не представляю, как я могу растить девочку. Что я могу ей преподать? Я по-мужски понимаю человеческие права и подсознательно готов к жестким мерам против любого, кто угрожает моим близким или делу, и поэтому наверняка не смогу научить Катюху объективно оценивать ситуации, а не вставать сразу на дыбы и бить морду. А уж в подростковом возрасте, когда активно идет процесс становления личности, неожиданные «угрозы» подстерегают на каждом шагу. А она ведь девочка, милая, хрупкая девочка. Я уже не говорю о приближающемся половом созревании. Здесь, полагаю, у меня вообще возникнет окончательный стопор. Так, что оставим Кесарю кесарево, а Цезарю цезарево… Нет, я конечно принимаю участие в воспитании дочери, но больше как сторона, которая балует и поощряет.

Меж тем, пока я рассуждал сам с собой, время подкатило к семи. Пора будить Катюху и собирать её в школу, а насколько я помню с последнего её визита, делала она это крайне неохотно.

— Катёнок, просыпайся, — ласково начал журчать я у нее над ухом, — вставай дочка, пора начинать новую страницу нашей великой книги жизни.

Мне всегда хотелось придать действиям или разговорам оттенок особой значимости, ведь передо мной Катерина, — моя Катерина Великая, моя принцесса. Пока еще принцесса, но она обязательно вырастет в Королеву.

— Катюш, ну поднимайся, уже пора в школу, в светлый храм знаний. Нас ждут великие дела!

— Ну пап, ну-у-у, встаю-ю-ю-ю … затянула она, — школа, школа … каждый день эта школа, хочу дома быть, с тобой … хочу ухаживать за тобой… приносить тебе чай, кофе … кормить тебя — сказала Катя, уже повиснув у меня на шее.

— Спасибо милая, но нам с тобой надо работать, тебе над знаниями, мне над финансовой стороной наших с тобой развлечений. Так что, милая моя, вперед! На встречу утренней зари!

— Ну па-а-а-апочка! Нельзя всё время работать, надо же отдыхать и радовать свою доченьку.

— Будет, все будет, Катёнок! Поработаем, а потом будем с тобой бездельничать! Ты дуй умываться, а я пока приготовлю завтрак. Давай, живо!

Катерина, что-то недовольное пробурчала себе под нос и побрела в ванную, а я начал готовить завтрак. По моему великому убеждению, завтракать надо плотно. Пока доберешься до работы, все уже утрясется, и даже может проявиться голод. Наши московские пробки в час пик способствуют пробуждению аппетита. Потому, как хочется кого-то укусить еще по дороге.

Я достал йогурты, бросил на тарелку три сосиски, сунул их в микроволновку, нарезал хлеб и достал любимый Катькин плавленый сыр. Она поедала его ложками, ломтями, кусками. Поставил две чашки на стол. С выбором напитков решил не спешить, а, прежде всего, справиться у Её Высочества о предпочтениях.

— Катюша, — крикнул я из кухни, — что ты будешь пить: кофе, какао, чай или сок?

— Мы с Бакой будем пить кофе. Нам, пожалуйста, по чашечке черного. Нет, Бака будет черный, а мне, пожалуйста, со сгущенным молоком. Через минуту будем.

— Принято, моя Королева! Уже делаю. Очень смешно, — «мы с Бакой»! — передразнил я Катерину.

Когда моя дочь, умытая и одетая, наконец-то, присела за стол, времени на трапезу уже практически не оставалось.

— Пап! — А где кофе для Баки? — возмущенно спросила Катерина, — я же сказала, что «мы с Бакой будем кофе», повторила она, акцентируя внимание на БАКЕ. — Я прочитала в интернете, что его надо угощать кофе.

— Слушай, Кать! Давай без этой ерунды, — я уже начинал терять терпение.

Я терпеть не мог опаздывать и не любил, когда опаздывали другие. Тем более, собственная дочь. А уж коли она осталась на моем попечении, то я просто обязан был доставлять ее в школу во время. Поэтому подобное ребячество за столом я совсем не приветствовал.

— Налей Баке! — заныл мой ребенок, и я не на шутку рассердился.

— Слушай, давай без фокусов! Ешь, пей и пошли быстрее. А страшилище твое подождет.

Катя надулась, губы ее скривились, подбородок задрожал, глаза налились предательской влагой, и я понял, что сейчас «плотину прорвет». И точно. Слезы брызнули из ее глаз, как вода из газонного распылителя и я понял, что завтрак окончательно провалился, а также и то, что я никудышный отец. Ну, что мне стоило налить кофе этому пугалу, от меня бы не отвалился кусок, а дочери было бы приятно. Но теперь было уже поздно, я не мог идти на попятную, поскольку так детей не воспитывают, в том смысле, что нельзя отказываться от своих слов и позиции только потому, что дочь применила «слезное оружие».

Вообще-то Катюха совсем не капризная, мы всегда легко находили с ней общий язык, избегая долгих ссор и обид. Но, по всей видимости, переходный возраст или как его сейчас модно называть «пубертатный период» дает о себе знать, и если вспомнить вчерашний наш разговор, психика у нее сейчас подвергнута стрессам. Дети всегда отличаются особенной жестокостью, в общении друг с другом они испытывают различные тактические методы. Знают, как больнее задеть, и порой в разговорах между собой бьют по самому больному, а это больное они чувствуют на уровне инстинктов. Со взрослыми они, конечно, не пытаются ставить такие эксперименты, но вот использовать себе подобных в качестве подопытных кроликов, — это они делают с особой душевной легкостью. Лишь потом у них может сработать чувство вины, особенно если кто-то из авторитетных лиц сможет популярно объяснить, что эта самая совесть все-таки существует. А авторитетами в данном случае не обязательно являются взрослые. Сам помню этот период, вот только оценил всё это я уже в сознательном возрасте, в очередной раз, поймав себя на этапе переоценки вечных ценностей.

Ладно, сейчас не время вдаваться в полемику, сейчас надо успокоить Катерину, причем так, чтобы день строился на позитиве, а не напоминал неудавшееся утро.

— Катя! Ну, Катёна! Ну, перестань! — я засуетился в поисках платка и вспомнил, что он повязан на шее у, опять-таки, этого чертова Баки! — Ну, не плачь! Ну, хочешь, вечером будем вместе смотреть твой сериал? А? А хочешь, пойдем вместо ужина в Макдональдс? Нет? Ну, а чего ты хочешь? Скажи, и я постараюсь это сделать.

— Ничего-о-о-о я не хочу! — как-то уныло прохлюпала Катя. — Я только хочу быть с тобо-о-ой! Ухаживать за тобой! Готовить тебе ужин! И чтобы ты гордился мно-о-ой! Я так ску-учаю-ю-ю…

— Малыш! Да я безмерно горжусь тобой! И зачем за мной ухаживать, я же не инвалид! Ох, ну не плачь же ты! Я же тебя так люблю и у нас с тобой целая неделя впереди!

— А ты и правда гордишься? — хотя лицо ее прояснилось, и слезы высохли столь же стремительно, как и потекли, Катюшка оставалась грустной и задумчивой, — Ну, ладно, тогда в Макдональдс… — со смиренным видом произнесла она, — неделя, всего-то неделя, — пробурчала она тихо себе под нос.

Мы быстро доели завтрак, но, собственно говоря, утро уже было подпорчено. Надеюсь на то, что в школе она все же отвлечется от надуманной обиды и все пойдет своим чередом. И вечер будет весел и прекрасен. Настоящий вечер исполнения желаний, подумал и, как оказалось, напрасно… По крайней мере, относительно меня.

С этого дня и начались все мои неприятности. День предвещал быть насыщенным, а тут наслоились еще и эти переживания о Катюшке. Куча переговоров, кипа бумаг, надо все успеть сделать в офисе, да еще объехать пол-Москвы и как обычно, в час пик. О Боже, иногда жалею, почему не могу клонироваться, но как говорится, «пока железо в работе, его и ржа не берет». Можно, конечно, перекинуть половину дел на Виктора. Виктор, мой напарник, не могу обозначить его компаньоном в полной мере, но то, что считаю его своей правой рукой, так это точно. Но даже такому ответственному человеку как Витёк, не всегда можно поручить переговоры подобного уровня. И совсем даже не потому, что я сомневаюсь в его способностях, иначе я бы и не определил ему такой статус, но все же абсолютный контроль и полную уверенность в правильности ведения выбранной стратегии можешь гарантировать только ТЫ сам.

Итак, день двигался своим чередом, уже были отредактированы договора, подготовленные после моей поездки на Кубу. Осталось еще тщательно проработать ответственности сторон и форс-мажор, все же политическая ситуация у моих будущих партнеров настораживает, и я должен быть абсолютно защищен. Хотя, если объективно оценить последние годы при долгой болезни Фиделя, то обстановка на Кубе кажется совершенно спокойной и не возникает никаких сомнений в стабильности существующего режима. А, судя по тому, что на пост Главы Госсовета пришел его приемник в лице младшего брата Рауля, можно сделать выводы, что непременно сохранятся существующие властные структуры. Конечно, я как истинный оптимист, рассчитываю на то, что в ближайшие несколько лет, если, конечно же, не будет усилено внешнее воздействие со стороны США, существующий режим останется неизменным. А это исключительно в моих интересах. Бизнес, всего лишь бизнес, и ничего личного. Раздав указания, я выбежал из офиса и тут… случилась первая неприятность… я, естественно, еще никак не ассоциировал ее ни с чем. Ну, просто не повезло.

Иногда конечно, я сам удивляюсь своему безмерному оптимизму.

Оступился на лестнице и сломал ногу. Просто оступился… Могло быть и хуже, намного хуже, а так, ну, что такое перелом лодыжки? Абсолютно типичная травма. Я еще сопротивлялся, когда ребята подскочили ко мне, говорил, что это всего лишь вывих, просил поставить стопу на место, а она словно жила отдельно, а я все надеялся, что продолжу свой путь экономической славы. Сначала хотели вызвать скорую, но потом решили, что офисный водитель справится с моей транспортировкой гораздо быстрее. Да, ерунда все это!

Все то время, что проторчал в больнице, я непрерывно думал о Катюхе. Вот ведь только запланировали мы с ней прекрасное время провождения после утренней «семейной драмы», и на тебе, — этот чёртов перелом. Врач из приемного отделения, увидев снимки, сразу сказал, что предстоит операция. Перелом малой берцовой не страшен, его можно гипсовать, но вот осколок большой берцовой ушел далеко, его, скорее всего, не удастся выставить руками. Я, весь занятый переживаниями реакции Катерины, убеждал его, что все это сущая ерунда и мне ничто не мешает поехать домой к дочери. Но врач был категоричен, сказал, что если не принять срочные меры и протянуть время, я могу получить не лучший результат, — хромоту, как минимум. Времени было всего половина двенадцатого, и я не решался позвонить дочери, чтобы предупредить ее о том, что не смогу встретить ее у школы. Судя по ее реакциям на малые раздражители, — в данном случае последствия могли оказаться сродни вселенскому потопу. Поэтому я решил подождать со звонком, попробовать уговорить врачей все же отпустить меня. Виктор постоянно названивал мне на мобильный, дабы проконтролировать весь процесс. Он часто выручал меня, даже в сложных семейных ситуациях. В принципе, это был товарищ, хороший товарищ, и не только по работе. Мы общались довольно откровенно, обсуждали личные проблемы, делились радостями, но причиной нашего общения стала именно работа и общие проекты. Пока врачи принимали решения о дальнейшей моей судьбе, я попросил Виктора встретить Катёну, и спокойно оповестить её о том, что случилось. Думаю, при прямом контакте информация будет передана более лояльно, и реакция моей дорогой девочки будет под контролем.

В итоге врачебного консилиума было принято решение все же попробовать поставить кости конечности вручную, наложить гипс и, при благоприятном результате, выпроводить меня домой. Нога меня не беспокоила, я даже отказался от обезболивающего, но как только добрый дядя врач начал вправлять мне кости, почувствовал себя маленьким мальчиком. Абсолютно не защищенным ребенком, которому необходима забота и, чтобы никогда не было БОЛЬНО. А-а-а-а … ужас какой … но сам же напросился … пришлось терпеть адскую боль, корча из себя героя. Ё-моё… это было невыносимо… Мне кажется на моём лице был написан весь ужас переживаемого, а из глаз самопроизвольно текли слезы… Но хирург был непреклонен и, методично вращая моей ломано-вывернутой ногой, пытался добиться наилучшего результата.

В итоге гипс был наложен, такой мерзкий белый лангет… с ним, и без штанов, я сам себе казался жалким и беззащитным. Меня водрузили на каталку и повезли на рентген. Боль постепенно отступала, и я постарался выкинуть из головы незвано нахлынувшие вдруг мысли о тщетности жизни, которая прокручивалась не хуже фильма, причем от самого рождения и до этого кабинета рентгенолога. И с чего бы это я так размяк?

Снимок, а вслед за тем обнадеживающие слова практиканта о том, что у врача оказались золотые руки и мне «несказанно повезло» с перелом, незамедлительно сказались на настроении. Затем меня, уже несколько приободренного, вернули в кабинет моего спасителя. Хирург долго рассматривал снимок, и от задумчивого выражения его лица, уверенности и бодрости духа у меня поубавилось.

— Что ж, как я и предполагал, без операции нам не обойтись, — выдал в конце концов свое заключение врач. — Придется оперировать, дорогой мой, иначе кости срастутся неправильно, и вы будете не ходить, а шкандыбать, как старый солдат, которому навсегда закрыт доступ на поле любви. Горевать не нужно, нет на то оснований, операция неизбежна. Давайте-ка, оформляться в стационар, я выпишу направление на покупку материалов для остеосинтеза, и мы назначим время операции. Сегодня у нас понедельник. Если быстро оформитесь и приобретёте всё необходимое, в четверг сможем прооперировать.

Мысли смешались, как карты в колоде. Ухватиться не за что. Понедельник — четверг! Как же Катюшка, как работа? Ёлки-палки, надо же, как меня угораздило!

Но спорить с врачом бесполезно. Единственное, на что он согласился, так это то, что после моего оформления и суток пребывания в больнице, со сдачей необходимых анализов, он отпустит меня домой, а в день операции я должен быть на месте. Ну, а все последующие проблемы придется решать по мере их возникновения.

Я позвонил Виктору, он уже успел доходчиво разъяснить Катюшке сложившуюся ситуацию, заехал с ней в Макдональдс, привез домой и вообще, по мере возможности, старался заменить ей меня. Динке я тоже позвонил и она, для начала отчитав меня по полной программе, понеслась ко мне в больницу, прихватив необходимые для такого случая вещи.

Я договорился и с соседкой по лестничной клетке, бабой Соней, мировой, должен сказать, женщиной, что она заберет Катёну к себе на весь этот разнесчастный день. В школу ее отвезет Виктор, а Дина, по мере сил, будет обеспечивать ее досуг. В общем, хлопот я доставил всем. И меня не покидало чувство безутешной вины.

Динка привезла спортивный костюм, который купила по дороге. Притащила зарядное устройство для мобильника. Даже какие-то йогурты и фрукты, что оказалось абсолютно излишним, потому что уже на следующий день, с синяками на венах от забора крови опытными медсёстрами, я прикатил домой.

Катюшка, напуганная до нельзя, не отходила от меня ни на шаг, и все причитала, что это она во всем виновата, что это ей захотелось, чтобы я оставался дома, вот и получила желаемый результат. Я как мог, успокаивал бедного ребенка, говорил, что еще целый день, пока дядя Витя мотается по Москве в поисках болтов, саморезов и пластин для моей в будущем терминаторской ноги, я буду с ней. А раз так, то у нее будет реальная возможность заботиться обо мне, носить мне чай, расчесывать волосы и вообще быть главной «сиделкой» в моем бедственном положении.

Эх, Катюша, Катюша, я даже и не представлял, как ты была права.

Слава Богу, что вся моя рабочая «команда» обладала прекрасными организаторскими способностями. Виктор приобрел все необходимое для операции, договорился с врачом о точной дате и времени, тщательно записал все рекомендации. Баба Соня строго контролировала вход и выход из квартиры и своевременную доставку питания, а Динка, как квочка, пестующая цыплят, готовила нам с Катюхой различные кулинарные изыски. Татьяне мы ничего не сообщали, даже дочка вступила в наш тайный заговор, иначе последние остатки оптимизма были бы разнесены в клочья под мощным словесным натиском моей бывшей супруги. Отчасти, мне такое «тайное» сообщество очень импонировало.

Всё шло своим чередом и в четверг я полностью был готов к встрече… с этим ужасом… В половине седьмого утра я уже был на больничной койке, причем пребывал в прекрасном расположении духа. Ну, что собой может представлять современная операция? Погружение в нирвану, или… упал, очнулся…и вот он, гипс. Но для меня эта процедура оказалась сущей пыткой. Теперь-то я уже знаю, что наркоз в поясничную область, называется спинальный. Ощущения отвратительные. Ты находишься в полном сознании, но ощущаешь себя растением. Нет, не так: твое тело скомбинировано из головы и рук. Больше в наличии нет НИЧЕГО! Можно лишь махать руками, да попытаться заглянуть за раздражающую операционную простынь, натянутую через стойку рядом с лицом. В таком беспомощном положении нечего было и думать о самоличном наблюдении за процессом кровавого вмешательства в собственный организм. А я-то надеялся ничего не выпустить из поля зрения, хотело все держать под контролем…

Что ж, оставалось довольствоваться тем, что закончилось все довольно удачно, по крайней мере, я так считаю. Операция прошла успешно, хотя у меня на душе остался от нее абсолютный негатив. Не буду описывать свои эмоции по данному вопросу, иначе загрущу и впаду в ханжеские сентенции о противоборстве добра и зла, а таких возможностей в моём повествовании и без того хватает в избытке.

После операции, я уговорил врача отпустить меня домой, пообещав, что буду аккуратно являться на больничные процедуры и строго соблюдать все его рекомендации. Дома все же и стены лечат, с чем мало кто не согласится, и я, оказавшись на свободе и преодолевая ограничения в движениях, стал быстро возвращаться к привычному образу жизни..

Катюшка была чрезвычайно довольна, когда я, с победоносным видом вернулся домой. И все бы хорошо, но прибыл-то я на костылях! И к радости дочери примешивалось нескрываемое чувство жалости. Но, что и говорить, её искреннее желание ухаживать за мной, исполнилось довольно быстро. И остаток времени до возвращения Татьяны, она очень старательно реализовывала сложный процесс заботы о страждущем. Вот уж не думал, что так быстро она сможет войти в роль заботливой нянечки, обслуживающей пусть и послушного, но все же такого большого (1 м 89 см) дядю. Утром она приносила мне чай и неумело нарезанные бутерброды с колбасой и сыром. Готовить она, конечно, еще не умела, но так искренне хотела мне помочь, что нам пришлось учиться этой, я бы сказал не простой науке вместе. В течение всех, выпавших на мою долю свободных дней, мы с удовольствием оттачивали кулинарное мастерство, — жарили картошку, варили макароны, а в финале превзошли самих себя, приготовив солянку! Которую, следует отметить, дочь моя испробовать отказалась. Зато сам процесс приготовления пищи доставлял ей истинное наслаждение, мы действовали дружно и слаженно, как единый механизм!

Однако все когда-нибудь заканчивается, а потому подошла к концу и эта неделя нашего наладившегося проживания в тесной квартире. Завтра утром должна вернуться Татьяна, и Катерине суждено отправиться домой. Как и всегда в таких случаях, мне было немного грустно, а нынешняя ситуация усугублялась тем, что нога-то моя была все-таки сломана, и мне в любом случае предстояла довольно длительная реабилитация. Конечно, у меня накопилась уйма всевозможных бумажных дел, которые я вполне в состоянии решать, отсиживаясь дома, причем до тех пор, пока не обрету прежнюю способность свободно передвигаться. Но вот кто принесет мне батон хлеба и пакет молока? Для меня и в этой простой задаче кроется немало сложностей. Значит, придется кого-то просить, а вот этого я никогда не любил. В своей жизни я привык рассчитывать только на свои силы и понятно, что данная ситуация сильно портила мне настроение. Что, безусловно, не могла не заметить моя дочь.

— Пап, ты чего такой мрачный? — требовательно приступила она ко мне.

— Как это, мрачный? Тебе показалось, малыш, все нормально, — фальшиво беспечным голосом ответил я.

— Ну, да, конечно! — Катька скривилась. — Пап, давай, не будем! Что я по-твоему, слепая, что ли? Скажи лучше, в чем дело?

— Ну… — я в нерешительности замялся. — Просто неохота оставаться одному.

— Так и не надо одному! — обрадовалась Катя. — Мы с мамой заберем тебя к себе!

— Кать! Об этом не может быть и речи.

Катька насупилась и примолкла. Через некоторое время она рассудительно изрекла:

— А хорошо бы случилось так, что мама задержалась. Ну, по работе, например. Какие-нибудь неотложные дела. Я бы еще осталась с тобой, и ты бы не грустил.

Я был растроган до глубины душа. Черт возьми, вот ради таких минут и стоит жить!

— Катёна, милая моя! Спасибо тебе великое. Но со мной правда все будет хорошо! Не переживай. А маме нужно домой, незачем ей там оставаться.

Настроение моё заметно улучшилось, я уже не задумывался над тем, как придется просить бабу Соню принести мне хлеба и молока. Кроме того, у меня еще остается мой верный Витёк, он-то никогда не откажется помочь. Да его и просить, думаю, не придется, он и по собственной воле сделает все, что нужно и в лучшем виде. Ну и, конечно же, Динка! Уж она-то точно не оставит меня без присмотра… Катюшка, похоже, даже немного ревновала, когда Дина отнимала у нее хлеб «мирских забот», но я во время начинал хитро капризничать и дочка искренне радовалась тому, что именно она может мне угодить.

Мы уже укладывались спать, когда зазвонил телефон.

— Стас! Стас, ты меня слышишь? — кричала в трубку Татьяна.

— Слышу, слышу! Зачем так кричать? У тебя все в порядке?

— Нет, Стас, все совсем не в порядке! — голос моей бывшей жены дрожал. — Тётя Алла умерла!

— Кто такая тётя… — всего на секунду я растерялся, но тут же до меня дошло: — Тётя Алла? Как умерла? Господи, помилуй! Почему?

Тётя Алла была родной сестрой Татьяниной матери и замечательнейшей женщиной. Она жила в Сочи, где у нее был небольшой уютный домик на берегу моря и когда-то давным-давно, на заре нашей совместной жизни, мы с Татьяной обожали отдыхать у нее. Она выделяла нам комнатку на втором этаже, который был скорее чердаком, чем полноценным этажом, но был там и уголок, обустроенный с таким вкусом и любовью, что я не променял бы его ни на какие хоромы в люксовом отеле. Можно сказать, что в этой комнатушке прошли самые лучшие дни нашей недолгой совместной жизни. Там мы мечтали, строили планы, любили друг друга. Там была зачата наша единственная дочь. Тётя Алла старалась изо всех сил, чтобы нам у нее было хорошо. Вечерами, когда спадал южный зной, мы любили сидеть с ней на веранде, потягивать приготовленную по ее особому рецепту вишневую настойку и говорить о жизни, спорить о традиционно сложном положении в стране, мечтать о лучшей доле. Детей у тёти Аллы никогда не было, ее муж трагически погиб через месяц после свадьбы и забыть его она так и не смогла. Она жила одна и обожала свою племянницу, а потом, как я смею надеяться, полюбила и меня. Она была резковата в суждениях, но искренняя и добрая женщина, и я ужасно расстроился, узнав о её смерти.

— Представляешь, инсульт! — всхлипнула Татьяна! — Мне позвонила соседка. В общем, я срочно вылетаю в Сочи. У тёти ведь ближе нас никого нет. Я вылетаю немедленно, надо заняться организацией похорон. Родителей эта новость просто подкосила, они смогут прилететь только на церемонию. Очень я за них переживаю! Не знаю, не могу сказать сколько времени займут все эти дела. Так что вы уж… ты там… как-нибудь сам с Катюшей… Всё это ужасно.

Я услышал, что она плачет, а потом связь оборвалась. То ли Татьяна сама отключилась, то ли что-то еще.

Вот так неожиданно снова сбылось то, чего больше всего на данный момент возжелала моя дочь. Нет, конечно, не смерть несчастной женщины имеется в виду, а именно отсрочка возвращения Татьяны. А вот под каким предлогом, — это уж как судьбе вольно было распорядиться. Или не судьбе? Но тогда я все еще по-прежнему ни о чем таком не задумывался и был абсолютно уверен, что именно судьба сыграла здесь свою роль. Мне было безумно жаль Аллу Сергеевну, и в тот вечер перед сном я долго сидел с Катюшей и рассказывал ей о тетушке, о ее домике в Сочи и маленькой комнатушке. Говорил ей о том, какие мы с мамой были молодые, наивные, полные надежд и мечтаний. Я так увлекся, что совсем забыл, что рядом со мной всего лишь маленькая десятилетняя девочка, а я изливал ей свои чувства и переживания так, будто выслушивал меня опытный психоаналитик, а когда спохватился, то оказалось, что уже глубокая ночь и давно пора спать не только Катерине, но и мне тоже.

— Ох, Катёна, если бы мама знала, какой у нас тут с тобой режим, она никогда больше не оставила бы тебя со мной!

— Ну, вот еще! Мама любит, когда ты со мной! Она всегда говорит, что мне нужна твердая отцовская рука!

— Ну, ладно, давай спать, наш с тобой отпуск продлевается.

Я уже почти вышел из комнаты, когда меня догнал Катин вопрос:

— Пап, а почему ты ушел от нас?

Я застыл на пороге и не знал, что ответить.

— Кать, — наконец решился я, — это долгий разговор, а сейчас уже поздно. Давай поговорим как-нибудь в другой раз.

— Вот всегда вы так, взрослые! — в голосе моей дочери сквозило раздражение. — Как вам что-нибудь надо, — я взрослая, а как вопрос каверзный задам, — еще маленькая! Ладно, я поняла. Не хочешь, — не говори!

Прежде, чем продолжить свое повествование, я бы хотел немного рассказать о своей дочери, поскольку в этой истории она сыграла отнюдь не последнюю роль. Даже не то, что бы просто рассказать о ней, она, мой нежно любимый человечек, естественно, будет сопровождать меня в процессе всей истории, да вот только те переживания, которые таились в маленьком дочкином сердце я смог оценить гораздо позже, после того, как все это произошло.

Она очень переживала из-за нашего разрыва с Татьяной. Не могу утверждать категорически, что дети преувеличивают собственную тоску и одиночество, которые овладевают ими в моменты расставания родителей. Всякое бывает, но и я знаком с этой ситуацией не понаслышке, испробовал, так сказать, на себе.

Мне в своей жизни тоже пришлось пережить развод самых близких для меня людей. К тому времени я, по правде говоря, был гораздо старше Кати, к тому же, хоть и юн, но мужчина. Мои эмоции и переживания, безусловно, отличны от женских, сколько бы лет не было этим женщинам. Да, я не устраивал скандалы, не говорил, что не хочу делить родителей. Но я и не скрывал своего негатива. В конце концов, я старался быть самостоятельным уже с того времени, как помню себя. Естественно, мне, как любому ребенку, хотелось чувствовать ласку и заботу и папы и мамы. Это же нормальный инстинкт живого существа. Но я по природе был довольно скрытным ребенком. А может быть, сказалось спартанское воспитание отца, — военного летчика. Сдержанного и отчасти скупого на эмоции мужчины. Вероятно, поэтому и мама стойко приняла решение о разводе и меня образно говоря «поставили перед фактом».

— Стас, — сказала мама, — к сожалению, в жизни порой случаются такие ситуации, когда люди, родные и любимые для тебя, вынуждены идти разными дорогами, каждый своей. Не обошло подобное и нас. Это не означает, что тебя будут меньше любить. Наоборот, можешь обыграть сложившуюся ситуацию в свою пользу. У тебя будет более разнообразное общение с родителями. У тебя будет два дома. Подарков будет в два раза больше. В общем, наше расставание с отцом, может доставить тебе массу положительных эмоций. Мы будем заботиться о тебе в два раза больше.

Можно подумать, мне чрезвычайно необходима была их забота. Это в пятнадцать-то лет. Но мама, скорее всего, не нашла других слов, и я до сих пор благодарен ей за лояльно поданную информацию.

С Татьяной мы разводились более эмоционально. Я просто устал от беспросветного, серого однообразия. Мы прожили вместе семь лет. Я долго пытался убедить себя, что мое мрачное настроение временно. Что вот сейчас закончится сложный период на работе и все нормализуется, а придет время, развеется и осенняя депрессия. И так до бесконечности. А потом мне стало казаться, что вся эта тягомотина началась с периодических приступов равнодушия у Татьяны, и каждый раз я терпеливо ждал их завершения. Единственной отдушиной во всем этом была Катерина. Она росла веселым, искренним и добрым ребенком. И уж, конечно, мы никогда не шантажировали друг друга отношением к дочери. Поэтому, когда я пришел к заключению, что затяжные периоды скуки пройти не могут, что это клинический диагноз наших отношений, как выразилась однажды Татьяна на медицинском языке, я принял решение и объявил о нем жене. Я не был жесток. И сообщил о нем, как мне показалось, даже несколько галантно. Я пригласил Татьяну в ресторан, подарил букет цветов и объявил, о том, что хочу пожить отдельно. Кто бы видел реакцию моей жены! Принятое мной решение было для нее совершенно неожиданным, она пришла в настоящее замешательство, потому как ни о чем подобном она даже и помыслить не могла. Её вполне устраивали наши отношения, она, оказывается, была чрезвычайно довольна спокойной размеренностью нашего существования. Правда, были еще и её конференции и мои командировки… семьи же, в моем понимании, давно уже не было, а вот ее всё это очень даже устраивало. Мы не лезли друг другу в души, мы мирно существовали на разных берегах реки. Река была одна, а берег у каждого свой. И единственным связующим мостом была наша единственная дочь. Поэтому после недели невыносимого кошмара, Татьяниных истерик и слез, безрезультатных попыток выяснения отношений, мы обоюдно приняли решение о расставании. Нет-нет, да и приходила мне на память ситуация с разводом моих родителей, да только пользы от тех воспоминаний не было никакой, поскольку до их уровня объяснений мы не дотягивали, а дипломатическими способностями мы с Татьяной, как выяснилось, не обладали.

Мы старались объяснить Катюше, что так ей будет лучше, как когда-то должно было лучше стать мне. Что она не будет видеть наших насупленных лиц, что праздники останутся самыми любимыми днями для Кати, что мы никогда не подведем ее и я, хотя и отдаляющийся субъект, но все равно всегда буду рядом. Что, вполне возможно мы еще немного подумаем, а там все и наладится. Но мы не будем торопить события, и всем нам дается испытательный срок. В общем, мы не готовились к каким-то особым речам, и, скорее всего, зря. Катерину, после всего высказанного, забила мелкая дрожь. Слезы брызнули из огромных глаз, и она заперлась в детской. Я растерялся, Татьяна начала суетиться и обвинять меня в жестокости. Получился какой-то нелепый кавардак. Без особой на то надежды, я зашел к Катюшке в комнату и попытался произнести какие-то добрые слова утешения. Я и сейчас, по прошествии многих лет, не знаю, как надо было правильно выстроить тот монолог. Одно вот только сейчас понимаю, что, высказывая свои глупые слова самооправдания, я был непозволительно жесток с шестилетним ребенком. После того холодного вечера, Катюша не разговаривала с нами два дня.

Я был откровенно честен с Татьяной. Да просто пытался объяснить ей, что чувства, связывающие нас в начале семейной дороги, уже давно испарились. Что жертвовать ради детей собственной свободой не стоит. Я же не уходил к другой женщине. Просто уж так получилось, что перестал любить свою жену. А Катерина, получив информацию о нашем расставании, приняла ее как предательство. Она, моя маленькая принцесса, не увидела ничего положительного в нашей правде. Конечно, это же была жизнь и честность, которую могли оценить взрослые, но никак не маленькая принцесса. Со временем, она смирилась с новой ситуацией, поняла, что её не стали меньше любить. Но ей было одиноко с нами, с бесконечными Татьяниными конференциями и с моими командировками. Ей нужна была семья, пусть даже с нашими кислыми лицами, с нашим обоюдным равнодушием. Ей нужен был наш тройственный союз. Папа, мама и Она, — главный член нашей семьи. Она долго привыкала к нашему разъезду по разным квартирам, к тому, что родители ее развелись. Она долгими вечерами роняла в подушку горькие слезы, замыкалась в школе, когда одноклассники рассказывали о своих семьях. А мы даже не догадывались, каково было нашей девочке. Мы гордо несли свои статусы взрослых и ответственных людей, и не осознавали, из чего складывается понятие «ответственность».

А Катюшка росла, и вместе с ней росла её детская тоска. Она понимала, что все испытательные сроки наших с Таней отношений уже давно закончилась, что возврата к прежней единой семье уже не будет, а нам с Татьяной даже не приходило в голову, что душевные мучения не покидают нашу любимую дочь. Мы устраивали ей веселые и шумные праздники, мы обожали ее, но после мнимого возврата в прошлое, ей становилось еще тяжелее. Да, в конце концов она приняла наш разрыв. Но, как оказалось, даже мысли не допускала, что в нашей личной жизни могут появиться «посторонние» персонажи. Все же в психологии мы были полные профаны.

Вот так мы и жили все трое в зыбкой иллюзии полного комфорта и удобства.

Итак, мы с Катериной продолжили наслаждаться отпущенной нам короткой свободой общения. Она ходила в школу, я, как натуральный инвалид, оставался дома, включал компьютер, интернет, раскладывал бумаги и с головой погружался в работу. Дел было столько, что я не замечал времени наступления обеда и спохватывался только тогда, когда раздавался звонок в дверь. Катерина влетала в квартиру, подобно вихрю, взахлеб рассказывала последние школьные новости: «У Витальки родился братишка… У Юльки новый «Гейм-Бой»… Наташка поссорилась с Кариной…» Я слушал, старался вникать, попутно чистил и жарил картошку, резал салат, варил сосиски. Катька переодевалась и продолжала из комнаты выдавать новости, и я вдруг осознал, что нарезаю хлеб с глупейшей и счастливейшей улыбкой на лице. Верно ведь говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло!

— Ты чего улыбаешься? — я и не заметил, как Катя вошла на кухню.

— А чего не улыбаться? Все так хорошо!

— Ага! Очень! Особенно сломанная нога.

— Ну, нога! Что нога! Нога срастется! А вот мне с тобой так хорошо, что я чувствую себя абсолютно счастливым человеком.

Катька тоже заулыбалась, и в состоянии трогательной идиллии прошел наш скромный обед. Потом она отправилась делать уроки, а я снова углубился в работу, от которой меня оторвал телефонный звонок.

— Ну, ты как, инвалид? — я узнал голос Дины.

— Нормально. Работаю, как вол.

— Работает он! Пользуясь случаем, мог бы и отдохнуть! А то даже дома не находишь себе покоя!

— Да, ты что! Как раз наоборот! У меня полнейший покой!

— Ну, тогда пора внести частичку хаоса в твою жизнь. Я забегу через пару часов, надо навестить инвалида.

— С нетерпением буду ждать, — я расплылся в улыбке.

Все-таки есть в моей ситуации положительные моменты!

Неожиданное признание

Дина появилась гораздо раньше, не прошло и часа. Мы как раз собирались пить чай, когда раздался звонок в дверь. На пороге стояла моя подруга с бутылкой своего любимого джина «Биффитер».

— Вот это да! — воскликнул я, — А разве больным принято приносить крепкие спиртные напитки? Я думал, исключительно апельсины и цветы.

— Перебьешься! — Дина даже не улыбнулась. — А напиток не тебе, а мне.

— Та-а-ак, — протянул я, — Кажется, опять Доктор шалит.

— В точку! — лаконично заметила Дина, снимая туфли и надевая тапочки для гостей.

Она не стала задерживаться в прихожей и сразу прошла на кухню, а я неуклюже заковылял за ней.

— Привет, Катёна! — при виде моей дочери лицо Дины преобразилось, на губах заиграла улыбка, которая так была ей к лицу.

— Привет, Дина! — радостно откликнулась Катерина. — А мы чай как раз собирались пить. Будешь?

— Обязательно! И чай, и все остальное…

В присутствии моей дочери Дина никак не выдавала своего настроения, была весела, остроумна, рассказывала всякие истории и изрядно смешила и Катю и меня. То, что с ней что-то происходит, можно было увидеть лишь по глазам, которые, несмотря на весь ее смех и бесшабашность, оставались грустными. Я понял, что она ждет, когда Кате придет время укладываться спать, и тогда выплеснет на меня все свои переживания, как это бывало всегда. Но Катя не спешила удаляться, и, спустя какое-то время, мне пришлось ей намекнуть, что пора бы и «честь знать».

— Катёна, а ты все уроки сделала?

— Все, все. Ну, Дин, и что же было дальше?

Дина рассказывала об одной своей суеверной сотруднице, которая всегда сворачивала с пути, если ей перебегала дорогу черная кошка, была уверена в скорых неприятностях, если встречала кого-нибудь с пустыми ведрами, возвращаясь, всегда долго смотрелась в зеркало и т. д. и т. п.

— А я верю в волшебство, — вдруг совершенно серьезно сказала моя дочь.

— Ну, при чем тут волшебство, — возразила Дина, — Это обычные суеверия. Волшебство, — это Дед Мороз. В Деда Мороза ты веришь?

— В Деда Мороза — нет, но в другое волшебство верю.

— В какое другое? — не унималась моя подруга.

— Ну…, — Катя, казалось, замешкалась. — В другое.

— Ладно, — прервал я их странный спор, — пора умываться и спать! Уже поздно, давай, Катерина, а то завтра не встанешь!

Катя нехотя поднялась из-за стола и поплелась в ванную комнату.

Спустя четверть часа, поцеловав ребенка в щеку и заботливо подоткнув ей одеяло, я, наконец-то, вернулся на кухню и оказался с Диной один на один.

— Ну, теперь, давай, рассказывай!

— А, — махнула она рукой, — что тут рассказывать… Давай-ка я уберу со стола и нальем себе достойный напиток. И покрепче. А говорить, собственно, и не о чем. Просто моей «счастливой» семейной жизни пришел конец.

— Как это? — я был так изумлен, что, кажется, даже открыл рот.

— А вот так. Сегодня мне на телефон пришла эсэмэска от моего мужа. Только предназначена она была не мне. Он посылал ее своей любовнице, но отправил по ошибке мне.

Вот тебе раз! Я, конечно, знал, что Серега был тем еще ловеласом, но полагал, что он соблюдает определенную осторожность. Новость была совершенно неожиданной, и я взял тайм-аут, уставившись в окно. Динка уверенно перемещалась по кухне, вытаскивая стаканы и что-то выкладывая на тарелку. Да… несмотря на то, что напитки мы стали пить заграничные, издревле прижившаяся привычка закусывать пока еще сохранялась. И Бог с ним, что на Западе это посчиталось бы моветоном, мы в России и у нас свои заморочки! Поэтому, что может быть лучше соленых огурцов и ломтей аппетитной колбаски! Сформировав из попавшегося под руку съестного объемистую горку на тарелке и поместив ее в центр стола, Дина подвинула ко мне бутылку. Я налил два стакана джина. Придется и мне, инвалиду, быть на уровне, разговор предстоит не легкий.

— Дин, — попытался я успокоить подругу, — ну, может, ты ошибаешься? Ситуация-то абсурдна сама по себе. Ты у него спросила?

— А что тут спрашивать? В любом случае, ответ мне не понравится.

— Почему?

— Ну, потому что он либо скажет, что да, так и есть, он ошибся адресатом. И это убьет меня. Либо начнет юлить и говорить, что ничего не посылал, но то, что это явная ложь, будет даже и ежу понятно. Таких косяков у мобильной связи не бывает.

— Да перестань! Косяки бывают у всех, а у мобильной связи тем более. Это я тебе говорю, как опытный ай-пишник! — я попытался пошутить, но, глянув на нее, понял, что здесь это не прокатит.

— И что же теперь? — нерешительно спросил я.

— А что теперь? Разведусь. Мне же не впервой! Стану свободной, счастливой, одинокой женщиной, открытой для новой стрелы Амура!

— Дин! — я не унимался, считая своим долгом не дать затонуть их семейной лодке. Эта привычка вырабатывалась во мне с годами. Именно этого моя подруга всегда ждала от меня, и я никогда не разочаровывал её. — Послушай, ну, у твоего Сереги непростая работа, он хороший хирург, к тому же не простой, а пластический. Он всегда имеет дело с безумными истеричными дамочками, которые стремятся довести до идеала собственное обличие или хотят сохранить то, что от него осталось. Ты же сама хорошо знаешь, кто чаще всего прибегает к услугам пластических хирургов. Нервные жены богатых мужиков, молодость у которых уходит, а значит, вполне вероятно, что уйдет и муж. Они пытаются доказать самим себе, что еще не все потеряно, что у них еще сохранились их прежние чары, что они кому то еще могут нравиться. И испытывают это на Сереге. А он ведь врач! Он отчасти еще и психолог, может так нужно в данной конкретной ситуации.

— Стас, — Дина грустно улыбнулась. — Ты хороший друг. Даже очень хороший. Нет, ты даже больше, чем друг. Но сейчас ты пытаешься меня успокоить, хотя и сам не веришь в то, что говоришь. Ну, сознайся, что не веришь. И не смей мне врать!

К такому повороту событий я не был готов, я знал, что мне, во что бы то ни стало, нужно ее успокоить, приободрить, вернуть уверенность в себе, а уж как я это сделаю, — не так уж и важно! И ведь мне всегда это удавалось, она всегда давала себя уговорить. Но сегодня все шло не по сценарию. Мое замешательство она расценила, как ответ.

— Знаешь, — как-то отрешенно сказала она, — Мне надоело придумывать ему оправдания. Мне надоели эти, как ты их назвал, истеричные богатенькие дамочки, звонящие на мобильный моему мужу и днем и ночью. Мне надоело что-то додумывать, представлять, подозревать. Я становлюсь параноиком. Мне все надоело. Я вдруг поняла, что теряю себя, медленно разрушаю изнутри постоянными подозрениями. Я помимо своей воли начинаю в каждом звонке подозревать измену. Ведь, ладно бы это было в первый раз, но нет же! Его не изменить. Стас, если я не положу этому конец, меня просто не станет, я сама себя сожру. А я ведь еще молодая, умная, красивая женщина. Я хочу, чтобы меня любили и желали, а не рассеянно чмокали в нос перед сном и отворачивались к стене! Пусть это станет моим очередным разводом, но я знаю, что еще буду счастлива!

Дина произнесла свой монолог с нескрываемой горечью. Я влил в себя из стакана остатки джина, и к собственному удивлению меня вдруг, что называется, «понесло».

— Диночка! — отставив в сторону пустой стакан, выдохнул я, — вижу, ты настроена весьма решительно. Хорошо! Пусть так оно и есть! Но, раз уж дело так повернулось, то не позволишь ли ты мне стать первым в очереди?

— В смысле? — удивленно вскинув брови, вопросила Дина.

— Ну, в смысле, можешь ли разрешить мне стать первым, кто выпустит стрелу любви в твою сторону в попытке завоевать твое сердце. — Никогда не думал, что смогу говорить таким высоким слогом. — Отвечай откровенно, или другу не позволяется любить?

Выдали сам себе удивился. Мало того, еще и смутился, как невинный отрок. Господи, да что за чушь я несу!

Воцарилось молчание, которое через некоторое время нарушила моя подруга.

— Стас, ты спятил? Что это зна… — и в этот момент её лицо озарило понимание. — О, Боже! — только и смогла вымолвить она.

— Дин, ты что, хочешь сказать, что все эти годы даже не догадывалась…? — я был поражен не меньше её.

И тут, вдруг, в прихожей что-то упало с гулким грохотом. Динка, как ошпаренная, подхватилась со своего стула и бросилась на звук, а я неуклюже привстал на костылях и, подобно страусу, вытянул шею, чтобы увидеть хоть краем глаза, что там такое стряслось. В коридоре стояла моя дочь, взлохмаченная, в пижаме, а рядом валялись осколки старинной греческой амфоры, которую родители еще в моем далеком детстве привезли из Греции. Ваза давно мне мешала, как-то не вписывалась в интерьер, я переставлял ее с места на место и пристроил в конечном итоге здесь, в углу коридора. Как видно, не ошибся.

— Катя, что ты здесь делаешь? — удивленно спросил я.

— Ничего, — со злостью ответила мне дочь и гордой походкой удалилась в свою комнату.

— О, Господи, Стас! — тревожным шепотом прошелестела Дина, — она что, все слышала?

— Откуда же мне знать, — пожал я плечами, — в скверной привычке подслушивать я ее не замечал.

— Ладно, я, пожалуй, пойду, уже поздно, — Дина начала судорожно натягивать плащ, и все никак не могла попасть в рукава. — Завтра поговорим. Давай, береги ногу, много не ходи, больше покоя, я тебе завтра позвоню.

Она тараторила без умолку, пока за ней не захлопнулись двери лифта и не позволила мне произнести ни слова. Господи, какой же я идиот! Ну, разве так я представлял себе этот долгожданный момент признания?! Сколько раз в своих мечтах я мысленно произносил ей такой потрясающий монолог, после которого она, опять же в моих мечтах, со слезами умиления и любви, падала в мои объятия! А что вышло? Я напугал ее! Брякнул про какого-то метателя стрелы, даже не дал ей времени отойти от предательства мужа. Идиот! А все Катька! Ну, что она там забыла, в этом коридоре.

Я проковылял в комнату дочери, она лежала под одеялом и не шевелилась, я склонился над ней и увидел, что ее глаза широко открыты и смотрят прямо на меня.

— Кать, — шепотом сказал я, — ну, в чем дело?

— Пап, — так же шепотом ответила она, — это правда?

— Что, правда?

— Ну… то, что ты… в общем, насчет Дины?

— Кать, послушай, — я разогнулся и, не зная, что и сказать, откашлялся. — Кать, ты еще маленькая, мы с тобой поговорим об этом как-нибудь потом, когда ты повзрослеешь.

Повисла гнетущая тишина. Я еще немного постоял, потом нерешительно пожелал дочери спокойной ночи и направился к двери. Уже закрывая ее я услышал голос Кати:

— Ненавижу твою Дину!

Я вернулся на кухню, налил в стакан немалую порцию джина и, ни с чем его не смешивая, залпом выпил до дна. Секунду поколебался, а затем повторил. Жаль, никакого эффекта от выпитого не последовало. Не было приятного затуманивания мозгов, шума в голове, тумана перед глазами. Знать, было суждено остаться в этот вечер абсолютно трезвым. Что оставалось делать? Я побрел в свою в комнату в надежде, что вот сейчас, как только завалюсь на кровать, так сразу же и усну, ну, а утром, глядишь, все и образуется. Хорошо бы, да только сна не было.

Я сел за письменный стол и рассеянно уставился на фотоснимок, стоящий передо мной. Катька в возрасте шести лет на ромашковом поле. Вся в окружении ромашек, сама как нежный цветок. Моя любимая фотография. Когда у нас еще была семья, мы выдумали собственную традицию. Ежегодно, летом, начиная с самого первого дня Катерининого рождения, мы втроем, садились в машину и уезжали за город. Искали приглянувшееся ромашковое поле. Татьяна и я, поочередно делали фотографии нашей любимой девочки среди настоящего моря этих ярких цветов. Потом выбирали лучший кадр и делали портрет в рамке. Таких снимков насчитывалось ровно шесть. Вот эта фотография была последней из «традиционной» серии. Дальше последовал развод и «наше общее» дело прекратило своё существование.

При взгляде на портрет Катерины, в моей голове отчетливо всплыл тот момент, когда я вдруг осознал, что наша тихая семейная жизнь с Татьяной пришла к своему логическому завершению.

Я вспомнил, как несколько лет назад, еще пребывая в узах брака, точно также сидел поздним вечером и разглядывал фотографии в семейном альбоме. Татьяна была в отъезде и мы с Катюшей ждали ее возвращения из Кёльна, где проходила крупнейшая выставка стоматологической техники. Ждали, ждали, и один из бойцов не дождался. Дабы уйти в тот нескончаемый вечер от унылого одиночества, я и ухватился за «эти воспоминания о прошлом», — за фотоальбом.

Я листал его, и сердце сжималось. Я вглядывался в наши юные лица, еще абсолютно не обремененные существованием в семейных узах. Я веселился в чебуречной на Сретенке с друзьями, Танюшка разжигала костер в лагере на Белом море. Мы вели отдельную, счастливую, ни к чему не обязывающую жизнь. А потом пошли снимки ее брата Кольки, моих друзей, её подруг, а вслед за тем фотографии нашей свадьбы. До меня вдруг дошло, что ничего до нашей свадьбы нас и не связывало. Свадьба, белое платье, недоуменно счастливые лица. Именно недоуменные! И только сейчас я понял почему. Все объяснялось просто, мы изначально не понимали, зачем связываем свои судьбы. Не было в этой связи ни интриги, ни смысла. Была только юношеская романтика. Истории не было. А вот Динка была со мной всегда. Была рядом на всех школьных тусовках, на институтских вечеринках, в походах и просто на прогулках по городу, а Тани не было… Только на свадьбе. Где же я взял этот фантом своей жизни? Где?

Беспредельная пустота поселилась в моём сердце после осознания этой простой истины. Зябкие мурашки пробежали по коже. А как же Катерина, плод семейного счастья и нашей любви? Нет, всё не так. Катерина, моя единственная дочь, — это божий дар. Мы просто играли в семью и брак, не строили далеко идущих планов, жили и жили, дружили и создавали иллюзию семьи. Вот за наши наивные чувства, нам и был послан дар Божий.

Катюшкины фотографии были бесподобны! Я даже не думал, что по прошествии стольких лет, могу умиляться этому крошечному «инопланетянину». Нам месяц, абсолютно лысая головка, на ней вычурная резиночка с бантом. Не знаю, как правильно называется сие украшение, но оно очень подходит к ее милой мордашке. Надо же одеть эту «игрушечную» куклу в платье. Действительная реальность уже не соответствует этим младенческим фотографиям. Катерина, реальный подарок судьбы, который с каждым годом приобретает лучшие очертания и исключительную разумность. Мне, конечно, как любящему отцу, простятся такие сравнения. И в тот момент просмотра фотографий я реально ощутил, что я нашёл и что потерял.

У меня есть прекрасная дочь, но я абсолютно лишен любви к женщине, которая мне её подарила.

Я рассматривал фотографии и чем больше смотрел, тем больше отдалялся от реальной Тани, осознавая бесконечную любовь к дочери и… понимая, что близким человеком, который постоянно присутствовал в моей жизни, была Динка. Вот мама у нее, конечно, с этой ЛьДиной отличилось. Слава Богу, что нам ума хватило, не исковеркать имя нашей дочки. Полный бред!

И правда, чем больше я вникал в историю собственной жизни, тем больше понимал, кто занимает в моем сердце особое место. Ну, дочь, — это неоспоримый факт. А Дина? Я действительно любил ее всю жизнь. Любил как друга. Как близкого человека. Как желанную женщину. Я всегда таил эти чувства в глубине своего сердца, и только что, в этом угрюмом одиночестве, в пустой квартире, где спит моя дочка, просматривая старые запылившиеся альбомы… понял, кто и насколько мне дорог.

Чувство приобретения и потери, удачи и неумения построить свой личный «песочный» замок переполняли моё сердце.

Чёрт дернул меня смотреть фотографии… и эта тишина.

В замочной скважине повернулся ключ. Наконец-то приехала Татьяна. Я положил фотоальбом на место и вышел ей навстречу. Я больше не хотел называть ее Танюшкой и расспрашивать о проведенном времени. Всё пережитое раньше, естественно кроме дочери, потеряло смысл. А, скорее всего — смысла и не было.

Татьяна уставшим голосом поздоровалась, без эмоций, без улыбок. Впрочем, как всегда отрешенно.

— Чего не спишь? Есть ли «cibus»¹, — бросила она, скидывая обувь и устремляясь на кухню.

Может, я упал с Марса? Скорее всего, нет, но я не понимаю этого языка. Пожалуй, поеду к маме. Для оправдания выдумаю срочную работу.

Я сообщил Татьяне о своем отъезде, сказал, что не могу уснуть и посещу родные пенаты. Она не удивилась, не разозлилась и не расстроилась. Все было как всегда, пресно и скучно. Я получил одобрение, но с ироничными высказываниями в адрес моих родственников. Разнервничался и в два часа ночи поехал домой.

Приехав, достал из серванта бутылку «Хэннеси» и плеснул в бокал янтарной жидкости. Рюмка коньяка, и ты начинаешь воспринимать мир абсолютно по-другому, нежели твои оппоненты. Я не позиционирую пьянство, просто констатирую факт того, что люди перестают стесняться своих комплексов и начинают выплескивать наружу свои искренние мысли. Мысли эти отчасти непредсказуемы, даже в большинстве случаях. Вот вам пример:

Вы живете с человеком уже много лет, вы научились общаться с ним и не провоцировать ссоры, можете предполагать, как сложится разговор, когда вы захотите выяснить отношения, вы знаете его мнение о собственных друзьях и родственниках, НО, — это все вам лишь кажется. Вы считаете ваши мысли идеально правильными, но ваш спутник вдруг рушит все стереотипы в отношении построенной вами лично «теории относительности» к вашему общему окружению.

В общем, в очередной раз вас посещает разочарование, вы начинаете тихо ненавидеть всю эту недосказанность и непонятность, как человек старающийся преуспеть в рассудительности, вы пытаетесь, не провоцируя конфликта, разъяснить сложившуюся недоговоренность. Иллюзия — все же это завораживающе неадекватное представление о реальности жизни, преимущественно неосознанное и не поддающееся произвольной коррекции чувство. И что же? Как же дальше? Вот именно тогда-то ты и теряешь очередную грань собственного авторитета, и при этом твои чувства исключительно оголены. Как же «он», человек, с которым ты прожил столько лет, относится именно к тебе? Боготворит, — точно нет, любит или мило уважает, принимает твою доброту, существует рядом ради комфорта или принимает игру в семью по общепринятым канонам? Почему-то всё перечисленное абсолютно не вписывается в нарисованную собственным «Я» историю. Хочется всего и сразу, — как в сказке! Но ведь это только в сказке из лягушки возникает девица неписанной красоты.

Татьянин образ полностью вытеснен из моего сознания. Абсолютная пустота в душе. Одна картинка заменяется другой. Всплывает изображение Динки с её очаровательной улыбкой. Вот все и встало на свои места. Господи, какой же я все-таки идиот! Я же люблю её всю жизнь, и прячу эти чувства глубоко в своем сердце, маскируя тайну призрачным браком.

После этого вечера я и принял решение о разводе.

Утром наверняка придется как-то оправдываться перед Катёной. Все же стресс ребенок испытал изрядный. Отец признается в любви своей подруге, и Катерине это явно не понравилось. Она наверняка все еще видела нас с мамой вместе. Заглушая неприятные воспоминания, я все-таки уснул.

Проснулся лишь благодаря будильнику, который судорожно верещал у меня над ухом. Вставать было тяжело, алкоголь, нервное напряжение сделали свое дело. Заглушив скандальный призыв к пробуждению, я встал и поковылял в ванную. До подъема Катюшки оставалось еще полчаса, но проходя мимо кухни, я увидел дочь полностью одетую, сидящую напротив окна. К сердцу она прижимала свою куклу Вуду. Она как будто что-то шептала ей, но я ничего не слышал. Катя слишком тихо разговаривала с Бакой, да и сон еще не полностью отпустил меня.

— Катёна, доброе утро. Ты чего это поднялась так рано? — вопросил я удивленно. В практике моей дочери столь ранних самостоятельных подъемов не было никогда.

— Привет, пап. — ответила Катерина. — Нам с Бакой не спалось, мы решили встать и бодро встретить этот день. У нас с ним много планов.

Катерина говорила так, будто и не было вчерашней обиды. Не стал возвращаться к вечерним событиям и я. Не буди лихо, пока оно тихо. Наверное, Катюшка подумала и приняла решение, что ничего страшного в случившемся нет. Ведь она знает Динку с пелёнок и очень её любит. И вчерашний выкрик о ненависти был всего лишь проявлением неконтролируемых эмоций. Как же хорошо!

— Отлично Катюшка! Поделишься планами за завтраком? Я быстро умоюсь и присоединюсь к вам.

Умывшись холодной водой, я окончательно стряхнул сонную негу. Молодец Катя, мне не пришлось выкручиваться, и настроение стало просто прекрасным.

Я поспешил на кухню. Спешить, конечно, у меня не очень получалось. Одна моя нога и два металлических костыля никак не выстраивались в нужной комбинации. Все же две ноги взаимодействуют более гармонично. Времени прошло всего ничего, но я уже с растущим нетерпением поджидал того момента, когда смогу безболезненно наступить на сломанную ногу, все-таки меня не покидала уверенность, что я скорыми темпами иду на поправку.

Катя пересела в угол кухни, где было ее любимое место. Страшноватая кукла везде сопровождала её и сейчас примостилась на столе по левую руку дочки. Платок мой, повязанный на шее страшилища, уже изрядно замусолился, и я предложил Катерине его хотя бы немного освежить.

— Давай постираем одеяние твоего друга.

— Нет, не надо. Его все устраивает, — лаконично ответила мне дочь.

Катюшка была немногословна, и это озадачило меня.

— Отлично, вы не разрабатывали с ним, забыл как зовут твое страшилище, варианты завтрака?

— Он не страшилище, зовут его Бака. Он волшебное создание. Пап, пожалуйста, перестань его обижать.

Так, надо менять тему, а то с этой чёртовой игрушкой я опять доведу её до слёз.

— Так, о’кей, извини. Вы с Бакой еще не думали над тем, что вы хотите отведать на завтрак? Можно пожарить яичницу или омлет. Можно сделать бутерброды с паштетом. Сосиски и колбасу мы с тетей Диной вчера съели, — констатировал я состоявшийся факт.

Катины глаза на минуту вспыхнули. Промелькнула какая-то искорка негодования, и она посмотрела на Баку. Мгновение, — и все прошло. Ах, я, старый дурак, думать же надо о чем говоришь! Надо же было так забыться и ляпнуть Катюшке про Динку. Ох, как бы разобраться теперь с главными женщинами в моей жизни!

— Я буду омлет и бутерброд. Ты, пап, готовь омлет, а я буду делать бутерброды. Это у меня лучше получится. Я буду пить чай, и если тебя не затруднит, сделай Баке чашечку кофе, — дипломатично заявил мой ребенок.

На этот раз я абсолютно не сопротивлялся. Все же решил занять не провоцирующую позицию. Кофе Баке, да ради Бога. Что, убудет, что ли от меня или от кофе?

Только мы позавтракали, как раздался звонок домофона. Это Виктор приехал за Катериной, чтобы отвезти ее в школу. Я чмокнул дочь в щеку, пожелал доброго дня и пообещал хорошо себя вести.

Дверь захлопнулась, а я ощутил себя полным кретином, вновь и вновь переживая разговор с дочерью. Катюха была на высоте, а я опять дал маху. Буду рассчитывать на то, что школа ее полностью отвлечет.

День шел своим чередом. Я принял таблетки, посмотрел новости и решил засесть за работу, однако последняя выполнялась медленно и неохотно. Юридическая терминология контрактов совершенно не укладывалась в голове, в ней сидело только мое откровенное признание, которое я скоропалительно выложил Дине. А ведь Динка обещала мне позвонить, и я с нетерпением ждал этого звонка. Я даже старался не занимать телефон, спешно заканчивая разговоры с офисом. И, прежде всего, не преминул сказать, что на этой неделе обязательно выберусь туда, все равно ведь придется поехать на перевязку, так что можно будет соединить полезное с приятным, и тогда сформируем план работы на ближайшее время. Тяжкая травма ноги свалилась нежданно, и теперь многие дела приходилось перекраивать на скорую руку.

Раздался звонок.

— Алло.

— Привет герой-любовник. Как самочувствие? — пропела на другом конце трубки Дина. — У меня все нормально. Дома полная тишина. Как Катюшка?

— Ты знаешь, она у меня золото. Утро было замечательное. Мы мило позавтракали. Продолжения вчерашнего не последовало. Так, что все о'кей, — бодро ответил я. — Спасибо, что позвонила. Какие у тебя планы на вечер? Нет ли желания посетить нашу скромную обитель? Все же, я считаю, что нам надо завершить разговор. Извини за настойчивость.

— Стас. Ну, ты с ума, что ли сошел? Какой еще разговор? Тем более дома. Дома же Катюшка, ну, зачем травмировать ребенка, ты же видел вчера ее реакцию. Отложим нашу беседу до лучших времен, нам некуда спешить. Пусть страсти поулягутся.

— Дин, я ждал этого момента ни год и ни два. Раз уж мы начали этот разговор, давай, по крайней мере, его продолжим. Я не требую от тебя какого-то поспешного решения. Но мы обязательно должны с тобой поговорить. Насчет дома ты права, давай пересечемся вечером в центре. У тебя есть какие-нибудь пожелания? — Я был достаточно настойчив в своем намерении увидеть Дину вечером. Не хочу ничего откладывать, потому что и так ждал слишком долго. Катерина прекрасно проведет время с бабой Соней, старушка будет рада оказать мне помощь и пообщаться с ребенком. Закажу такси. Ну, не совсем же я калека, чтобы быть не в состоянии встретиться с любимой женщиной! Да и Катюша тоже отвлечётся, а то будет смотреть на мою кислую физиономию и вспоминать о случившемся.

— Стас, не надо спешить. Мы обязательно найдем время и пообщаемся. Куда ты со своими костылями собираешься? Сиди дома, налаживай отношения с дочерью. Вам всегда не хватает времени на общение, — пыталась вразумить меня Дина.

— Нет Дин, если ты сейчас откажешь мне, я сделаю определённые выводы, а они могут пагубно отразиться на моём самочувствии. Поверь, Катерина в порядке, она разумный человек и уже достаточно взрослая, чтобы адекватно принять ситуацию, — продолжал настаивать я. — Давай, на Сретенке, как в старые добрые временя? В чебуречную, конечно, не пойдем, но давай сходим в тот прекрасный ресторан «True Wishes». Там довольно уютно и нет отвлекающего шума. Я подъеду к восьми часам. Сжалься, Снежная Королева! — это был последний аргумент в моём арсенале. Я был уверен, что Динина крепость дрогнет.

— Ох, мошенник. Напомнил мне о прошлом. Хорошо. А ресторанчик-то специально с таким названием вспомнил, — «Истинные желания»? Хитрец! Договорились. В восемь на Сретенке. Только будь любезен, с Катей реши все по-человечески. Ежели будут изменения в программе, звони. Целую! — подвела она итоговую черту, а по моему телу побежала завораживающая нега.

Я дождался возвращения Катерины из школы. Она была весела, рассказывала о том, что они с классом в конце недели собираются в исторический музей, что в последнее время ей стала очень интересна история, что когда она вырастет, то обязательно станет археологом и будет ездить в далёкие и диковинные страны.

Меня такой великолепный настрой дочери крайне обрадовал. Видно было, что она отвлеклась в школе, и ее абсолютно ничего не тяготило. Она танцевала с Бакой, кружилась по комнате, вальсируя. Часов в семь я накормил ребенка ужином, сам же тактично отказался, объяснив, что мне надо срочно отбыть на пару часов.

— Чудо мое, я уеду ненадолго, а с тобой побудет баба Соня. Думаю, ты тоже можешь рассказать ей об историческом музее и своих планах, а мне надо срочно встретиться с тётей Диной, — спешно сказал я, впуская соседку. — Такси будет минут через десять, помоги своему хромоногому отцу обуть здоровую ногу.

На секунду выражение Катиного лица изменилось, правая скула маленького личика дёрнулась, однако, она очень быстро взяла себя в руки.

— Конечно папуля, давай я тебе помогу, — сказала она абсолютно спокойно. — Желаю хорошо провести вам время. Тёте Дине передавай привет.

— Спасибо милая, я очень тебя люблю. Пожалуйста, не скучай, твой треногий отец не заставит себя долго ждать.

Я аккуратно протиснулся в лифт, проехал пять этажей и с натугой преодолел преграду в виде лестничного пролета. Такси поджидало меня у подъезда.

Удар судьбы

Я прождал Дину минут сорок. Она все не появлялась и я начал беспокоиться. Раз десять я набирал номер ее мобильного, но монотонный безжизненный голос неустанно повторял мне, что абонент временно недоступен и советовал перезвонить позже. Сначала я грешил на пробки, потом, что телефон разрядился, а может, она забыла или потеряла его, что сама ужасно переживает, не имея возможности предупредить меня. Еще погодя, я начал думать, что она решила не приезжать, что я ей неприятен, но она не знала, как мне об этом сказать и решила просто исчезнуть. Я уже было совсем отчаялся и потерял всякую надежду её увидеть, когда мой телефон наконец-то зазвонил.

— Стас, — голос Дины срывался, — ты меня еще ждешь?

— Ну, конечно, куда ты пропала?

— Слушай, это черт знает что! Если ты согласен подождать еще с полчаса, то я приеду и все расскажу.

— Дина, если ты этого еще не поняла, то я заявляю, что готов ждать тебя вечно!

— Тогда жди!

Связь прервалась, и я остался один на один со своими домыслами.

Когда она, наконец-то, появилась, часы показывали половину десятого. Мне показалось, что официанты поглядывали на меня насмешливо и с сожалением, но теперь, когда Дина была рядом, мне море было по колено! Я заказал для нее салат и любимый ею свежевыжатый грейпфрутовый сок и приготовился ждать объяснений.

— Стас, ты не поверишь, но это был просто какой-то злой рок! Сначала, у меня оторвалась пуговица на брюках. Это мелочь, скажешь ты, и будешь абсолютно прав. Вот только мелочей таких скопилось столько, что они уже начали представлять собой настоящие препятствия. Я отбросила идею с брюками и надела юбку. Тогда порвались колготки. Целых я не нашла. Извини за подробности, но мы же с тобой почти родные люди. Так вот, я надела джинсы, думаю, ладно, бог с ним, с пафосным твоим рестораном, пойду по-простому, но не смогла найти куртку. Я перерыла все, но тщетно. Куртка просто исчезла. Ладно, я надела джемпер, схватила сумку и уже почти готова была выйти из квартиры, когда у сумки оторвалась ручка. Когда же я справилась и с этой неприятностью и, наконец-то, села в лифт — он просто застрял! А ты же знаешь наши лифты! Телефон в них не берет, я сто лет ждала, когда придет мастер и выпустит меня. Честное слово, Стас, я уже думала не приезжать. Было ощущение, что злой рок преследует меня!

— Всё? — прервал я ее бесконечную тираду. — А теперь я скажу. Никакой злой рок не в силах разлучить нас с тобой! Тьфу, черт, Дин, звучит как-то комично и чересчур помпезно. Не знаю, как сказать. Я стольким женщинам пел дифирамбы, а вот любимой не знаю, что и сказать. Дина…

Она прервала меня на полуслове: — Не нужно ничего говорить! Я уже вчера все поняла. Просто произошло это все так внезапно, я не знаю, что тебе ответить. Пока не знаю. Дай мне время, Стас, мне нужно решить, что делать со своей жизнью, что делать с Сергеем, которому я ничего еще не сказала. Просто слов не нашла…

— Может, ты передумала разводиться?

— Нет, не передумала, но мы прожили одиннадцать лет и не так то просто сделать шаг к разрыву, а мотивировать своё решение одним sms-сообщением, это глупо. Мне нужно все обдумать, осмыслить. Подождешь?

Я горько усмехнулся: — Ну, я столько времени уже ждал, что уж для меня какая-то там пара недель? Думаю, и пара месяцев ничто. Буду ждать сколько нужно. Если, конечно в этом будет смысл.

Мне показалась, что Дина облегченно вздохнула и, как всегда легко, перевела разговор в другое русло. Мы посидели еще минут тридцать, заказали такси и разъехались каждый в свою сторону.

Когда я приехал домой, стрелка на кухонных часах приближалась к полуночи. Катя не спала, а забравшись с ногами на кресло, сидела в полутемной гостиной, и сжимала в руках своего драгоценного Баку.

— Кать! Ты почему не спишь в такое время? Я же велел бабе Соне тебя уложить.

— Она и уложила! — тихо ответила Катерина. — Только мне не спалось. — И еще тише добавила: — без тебя!

— Катя, ну что за глупости! Ну-ка, немедленно в постель!

Я, костыляя, проводил дочку к её спальному ложу, тщательно укрыл одеялом, обнял и поцеловал.

— Катёна! Я очень тебя люблю!

— Я тебя тоже, папа, — совсем тихо и как-то виновато сказала она. — Очень-очень!

Мне спать совершенно не хотелось, я сел на кухне, плеснул себе в бокал немного «Хэннеси» и стал вспоминать наш разговор с Диной. Вспоминал ее лицо, каждую черточку которого безумно любил, вспоминал её голос, смех, улыбку. Сердце сжималось от сладостной тоски, но я верил. Верил! Господи, как же я устал ее ждать!

Должно быть, я просидел так довольно долго, а может и задремал, поскольку, когда раздался телефонный звонок, я вздрогнут так, что чуть не упал со стула. Честное слово, в этот момент я рисковал сломать себе еще и руку!

— Алло! — хрипло ответил я и, откашлявшись, повторил: — Алло!

— Стас! — Я узнал голос Сергея, Дининого мужа. — Ты спишь?

Я посмотрел на часы, стрелки показывали 5:56 утра.

— Нет, а в чем дело? — сердце кольнуло от какого-то тягостного предчувствия чего-то дурного. — Что-то случилось?

— Случилось, — упавшим голосом ответил Сергей. — Дина возвращалась домой… Уже поднималась в лифте…, — он на мгновение замолчал.

— Ну, что случилось, говори же — не вытерпел я.

— Лифт оборвался…

В голове пронёсся поток жутких мыслей, сердце защемило. Мне представилась траурная церемония и закрытый полированный гроб, леденящие душу венки, свежий земляной холм и мраморное надгробие с надписью «Дорогой, любимой Диночке, от родных и друзей». В горле пересохло, я едва смог выговорить: — её больше нет?

— Стас, спокойно. Я, наверное, неправильно начал, — она жива. Находится в Склифе, в реанимации. Я приехал следом за скорой. Я знаю, как крепко вы с Диной дружите, поэтому позвонил, как только появилась возможность. Жду информации о её состоянии.

— Я сейчас приеду, — переведя дух, сказал я и положил трубку. По возможности стараясь не громыхать, я собрался, вызвал такси и поехал в Склиф.

Мне пришлось опять беспокоить соседку, бабу Соню, разбудив ее спозаранку, и просить присмотреть за Катей до приезда Витька. Да, Татьяна будет сильно удивлена, когда узнает, сколько всего выпало на нашу долю в это её отсутствие! Мне не хотелось будить ребенка, тем более расстраивать её с утра чудовищной вестью, сам я был этой новостью сражен, но заставлял себя ни о чем плохом не думать. Ранним утром движение в Москве еще вполне сносное, поэтому до Сухаревки, где находится Склиф, я добрался довольно быстро. Подумать только, еще вчера мы с Диной сидели в двух шагах отсюда, и моя жизнь наполнялась новым смыслом и надеждой, а сейчас эта надежда у меня может быть отнята навсегда. Нет, даже думать об этом нельзя!

В Институт Скорой Помощи им. Склифосовского в столь ранний час, конечно же, никого не пускали. Я, было, попытался сунуться со своими костылями и, что называется, сойти за своего, но дюжий охранник преградил мне дорогу и посоветовал прийти в часы посещений. Объяснять, что я лучший друг потерпевшей не имело смысла, здесь привыкли к подобным выступлениям и относились к ним безразлично, а поскольку родственником Дине я не приходился, то и шансов пробраться внутрь не имел никаких. Пришлось звонить Сергею. Он спустился за мной довольно быстро, но возвращаться обратно не спешил.

— Нет смысла, — сказал он, — она без сознания, а мне нужно перекурить. Давай посидим немного вон на той скамейке.

Как я уже говорил, Динин муж был видным мужчиной, высоким, плечистым, с хорошо тренированным телом. Он всегда нравился женщинам и умел этим пользоваться. Возможно потому, что я всегда воспринимал его, как соперника, и понимал, что во многом ему проигрываю, я не испытывал к нему дружеских чувств. Не стану говорить о Сергее ничего плохого, но мне он никогда не нравился.

Он был успешнее меня, удачливее, ему все доставалось легко и просто. Он был сыном академика, с детства все получал на блюдечке, папа всегда составлял ему протекцию, и на жизненном пути никаких препятствий преодолевать ему не пришлось. Такие детки обычно вырастают полными раздолбаями и балбесами, но нет, здесь судьба распорядилась иначе, и из Сергея получился весьма хороший врач. И в жены он получил лучшую женщину в мире, но вот именно этого, на мой взгляд, оценить не сумел, поскольку я о его интрижках был наслышан не только от Дины.

Сегодня он был небрит, под глазами залегли тяжелые тени, взгляд был напряженным и немного растерянным. Однако, когда он доставал сигарету и прикуривал, я заметил, что руки его совсем не дрожат, а это означало, что при любой ситуации он умел владеть собой. Должно быть, именно поэтому Сергей и был классным пластическим хирургом.

— Господи, Сергей, расскажи мне, как это случилось?

— Да кто ж его знает, как? — он пожал плечами. — Дом-то совсем новый, ты же знаешь. Правда, говорят, что строили его гастарбайтеры, а строить они не умеют, экономят на стройматериалах, воруют и все такое. Но теперь все так говорят, это же ничего не значит. Всех послушать, так в Москве каждый новый дом должен бы рухнуть сразу после сдачи.

— Так ведь и рухнул, Сергей, ну пусть не дом, а только лифт, но ведь рухнул! — я начал заводиться. Его рассудительность раздражала.

— Рухнул! — легко согласился он, сделав новую глубокую затяжку. — рухнул.

— А Дина?

— А Дина была в нем. Знаешь, у нас ведь поскольку дом новый, многие еще делают ремонт, вот и поднимают много всякого. Говорят, сегодня весь день возили тяжеленные бетонные блоки. И трос не выдержал.

— Как это не выдержал? Кроме того, у лифта не один трос, а целых три. Что, все три не выдержали?

— Ну не знаю я! Сам понимаешь, это ж ЧП, да еще какое! Там народу собралось тьма, специалисты всякие, домик-то не простой, много всяких толстосумов живет. Все перепугались. Почему тросы лопнули? Почему блокирующая система не сработала?

— А она не сработала?

— Да я толком и не понял. Дина в лифте не одна была. С какой-то дамой. Доехала почти до нашего этажа, когда он оборвался. Видимо блокирующая система оказалась бракованной. Как мне сказали, на рельсах, по которым двигается лифт, стояло два тормозных фиксатора, сначала из строя вышел один, за ним второй, лифт начало бить о стены шахты, он перекосился, и Дина упала. Именно это и спало ей жизнь. Если бы она стояла, то ее, в лучшем случае, ожидал бы перелом позвоночника и инвалидное кресло до конца дней. Она же упала плашмя, раскинув руки и ноги в стороны, в общем, если можно так выразиться, повезло, чего не скажешь о ее попутчице, та приняла удар, стоя на коленях, и её позвоночник вылез у нее позади головы.

— О, Боже! — возникло секундное отвращение, но, так как Динина попутчица меня в данной ситуации мало интересовала, это ощущение моментально улетучилось, и в моей памяти возник вчерашний вечер и Динин рассказ обо всех напастях, которые преследовали ее, и, самое главное, о том, как она застряла вчера в этом лифте. Что это было? Череда предупреждений, злой рок?

А Сергей тем временем продолжал:

— Вот именно. Там кровищи было! Я сначала думал Динкина, но нет, большая часть той женщины. Правда, в лифте зеркало висело огромное, так оно разлетелось на куски, осколками порезало Динке лицо… — он секунду помолчал, — сильно порезало. Придется потрудиться над ней. Но это мелочи. Главное, чтобы она выжила. У нее сломаны ребра, осколки повредили легкое, было сильное внутреннее кровотечение. Сильный удар в область грудной клетки спровоцировал разрыв бронхов. Сильнейшее сотрясение и отек мозга. Я уж не говорю про переломы конечностей.

Он говорил так спокойно, так неторопливо курил, что я почувствовал, как во мне закипает раздражение.

— Ты так спокойно обо всем этом говоришь?

Он удивленно взглянул на меня: — А что я, по-твоему, должен делать? Рвать на себе волосы? Биться в истерике? Проклинать Господа? — Он тяжело вздохнул и уставился куда-то в пространство. — Если бы ты знал, как я устал! Все меня в чем-то всегда обвиняют. Пациенты в спокойствии, родители в эгоизме, жена в равнодушии. А мне хочется только одного, — чтобы меня, наконец-то, оставили в покое. Дайте мне жить так, как я хочу, не оглядываясь на других, не думая, как они это расценят.

Он вдруг осекся: — Что это я? Совсем распустился, вот видишь, уже почти истерика. Это все от усталости. Да и за Динку я, конечно же, испугался. Она ведь хорошая, только не понимает меня совсем. — Сергей мгновение помолчал и добавил: — Да и я её тоже…

Возвращался домой я в полном отчаянии. Сергею удалось провести меня в отделение интенсивной терапии. Вид Дины на реанимационной койке, перевязанной, увешанной какими-то трубками и датчиками, мерное пиканье мониторов в звенящей палатной тишине не прибавило мне оптимизма. Состояние ее было более чем серьезным, а помочь я, к великому моему сожалению, ничем не мог. Теперь нужно было уповать только на Господа бога, да на выносливость ее организма, ибо врачи, со своей стороны, сделали все от них зависящее.

Едва я переступил порог своей квартиры, как услышал на кухне голоса. Витек уговаривал Катерину идти в школу, а она наотрез отказывалась. Прямиком, не снимая куртки, я двинулся к ним. Последние события вымучили меня до предела, и чувствовал я себя совершенно разбитым.

— О, Стас! — сначала обрадовано воскликнул Витя, но, взглянув на меня, сразу же стал серьезным. — Послушай, я никак не могу уговорить твою дочь отправиться в школу. Я уже и сам везде опоздал… Стас, что-то случилось? На тебе лица нет, — встревожено произнес он и замолчал.

— Вить, Дина в реанимации, авария в лифте. Состояние тяжелое. Ты поезжай. Спасибо тебе, я тут сам разберусь.

Мой приятель, явно ошарашенный такой новостью, но из чувства такта, не задавший ни одного вопроса, поспешил удалиться. Пока я раздевался, с большим трудом снимал ботинок со здоровой ноги, мыл руки, моя дочь пребывала на кухне и не показывалась на глаза. Уже одно это удивило и насторожило меня. Она не бросилась мне помогать, не спешила объяснять свое нежелание идти в школу. Когда я, наконец-то, добрался до кухни, то увидел, что она по-прежнему сидела на своем месте, глубоко о чем-то задумавшись.

— Ну-ка, изволь объяснить свое поведение, — потребовал я, не дождавшись от нее ни единого слова.

Она молчала, и я начинал терять терпение. Момент для детских истерик был явно неподходящий. Я, конечно, человек терпеливый и отец неплохой, но сейчас был совсем не тот момент!

— Катерина! — я повысил голос, — Я жду!

— Пап…, я проснулась и не увидела тебя. Я очень испугалась, сразу подумала, что что-то случилось, — тоненьким голосом начала она, но продолжить не смогла, ибо прорвавшиеся наружу рыдания мешали ей говорить. — Пап!.. прости!..прости меня!.. это все я! … — однотонно, икая и всхлипывая, повторяла она.

Я даже опешил. Что опять случилось? Не многовато ли для одного, только еще начинавшегося дня?

— Катена, в чем дело?

— Папа!.. Прости… с Диной… это я виновата…

О, Господи! Я возвел глаза к небу. Только этого еще не хватало. — Малыш, ну при чем здесь ты?

— Я, я пожелала ей зла вчера! Она меня взбесила…. из-за тебя… И я попросила Баку избавить нас от нее…

— Катя! Какого еще Баку? — Я взбеленился не на шутку. — Как это понять, избавить? Ну, что ты мелешь, в конце-то концов! Я устал, я весь на нервах, почти не спал, а ты сидишь тут и несешь такую чепуху!

— Ты не понимаешь! — продолжала всхлипывать Катя, — да ничего ты не понимаешь! Это же страшно! Очень страшно! Я боюсь!

— Кого ты боишься! — взорвавшись, заорал я, — Кого, я тебя спрашиваю?

— Ба-а-аку! — и Катерина залилась слезами с новой силой.

— Ах, Баку! Где он? — я оглянулся в поисках чудовища. — Где он, я спрашиваю?

— В моей комнате, — жалобно ответила Катя.

Черт возьми! Понятно, что следует немедленно взять себя в руки, успокоиться самому и успокоить ребенка, но я уже не мог этого сделать. Человеку все-таки свойственны и слабости и недостатки! В последние дни мне довелось жить в каком-то сплошном стрессе и, видимо, я сорвался… Я понесся (если только это слово применимо к моему нынешнему состоянию) в комнату Катерины, мгновенно увидел лежащее на кровати чудовище, схватил его и, потрясая рукой в воздухе, завопил:

— Этого? Я тебя спрашиваю, этого ты боишься?

Катя примчалась за мной следом и стояла зареванная, растрепанная, какая-то вся замызганная и реально перепуганная. Теперь уже, наверное, моим взбешенным состоянием. Она только судорожно кивала головой, подтверждая, что именно этого она и боится.

— Так вот, что я с ним сделаю, чтобы ты не боялась!

И я начал неистово дергать чертову куклу за голову, пытаясь ее оторвать. Не тут-то было! Хотя на вид игрушка и была довольно хлипкой, но на деле она оказалась куда прочнее. Голова не отрывалась. Но я уже завелся, дергал ее за все конечности, однако и они не поддавались, тогда совершенно ополоумев от бешенства, я со всей силы зашвырнул ее в коридор. Послышался звук удара обо что-то, затем звон разбиваемого стекла и воцарилась тишина.

Силы как-то сразу оставили меня. Глубоко вздохнув, я непроизвольно бросил взгляд в зеркало, висевшее слева от меня, и моему взору представилось дикое зрелище. Мы с дочерью стояли друг против друга, оба одинаково взлохмаченные, красные, мокрые, она — от слез, а я от катившегося по лицу пота. Глупое это зрелище как-то мгновенно отрезвило меня, привело в чувство и охладило. А потом стало ужасно стыдно за свой нелепый срыв.

— Катена, прости! — я опустился на кровать, похоже, лишившись последних сил. Катя бросилась ко мне, я обнял её, и мы затихли. Поначалу я еще чувствовал, как мне на щеку и шею капают горячие Катины слезы, но постепенно поток их иссяк, еще некоторое время Катя судорожно всхлипывала, но вскоре и это прошло. Мы не заметили, как уснули.

Проснулся я с жуткой головной болью. Часы показывали половину третьего. Н-да, нечего сказать, мы проспали полдня. Моя ненаглядная дочь сладко посапывала у меня под боком, и на ее лице не отражалось ни следа от разыгравшейся недавно кошмарной сцены. Я встал и с трудом поплелся на кухню варить себе кофе. Коридор был усыпан осколками вазы, разбитой вследствие моего снайперского броска. Что-то не везет в последнее время моим вазам, это уже вторая за три дня. И ведь стояла-то так неуязвимо, высоко, на шкафу, под самым потолком. Пока я неуклюже убирал, заметал следы удачного броска, гремел на кухне посудой, Катя тоже проснулась. Она понуро вошла в кухню, села за стол и виновато посмотрела на меня.

— Ладно, Кать, — начал я, но продолжить не успел, так как раздался телефонный звонок.

— Стас, это я, наконец-то вернулась.

За всей круговертью событий я совершенно забыл о Татьяне, и сейчас чрезвычайно обрадовался ее возвращению. По крайней мере, она снимет с меня груз отцовства, и у меня не будет болеть голова хотя бы за дочь.

— Танюша! Ты даже не представляешь как я тебе рад!

— Это что-то новенькое! Неужели Катюха была столь невыносима?

— Дело не в этом! Долго рассказывать. Мы сейчас же собираемся, заказываем такси и едем к тебе.

Я даже не дал ей ответить, бросил трубку и велел дочери собираться. Не могу сказать, что она разделяла мой энтузиазм, однако пошла за вещами без лишних слов. Я же тем временем вызвал такси и несколько привел себя в порядок. Через полчаса мы уже спускались на лифте. Эх, как было бы удобно сейчас сесть за руль, услышать привычное, успокаивающее урчание двигателя, помчаться куда нужно… Выйдя из подъезда, я первым делом посмотрел в ту сторону, где была припаркована моя машина… и ахнул. Двор у нас довольно широкий, да и время уже близилось к обеду, так что многих машин не было и свободного места было предостаточно. Однако кому-то его не хватило, и теперь мой почти новенький Ниссан X-Trail стоял с оторванным задним бампером, куски которого валялись тут же неподалеку. И вокруг, естественно никого. Двор был абсолютно пуст. Поскольку время, как я уже говорил, было послеобеденное, мамаши с детьми уже разошлись по домам. Не было и привычных посиделок бабусь. Только вызванное мною такси нарушало покой двора, и чересчур громко тарахтело на холостых оборотах.

Я даже зубами заскрежетал! Ну что же за невезение такое! Ну, когда мне этими-то делами заниматься? Мне же надо Катюху отвезти к матери, самому съездить в больницу к Дине, мне нужно в офис, где я уже не был давным-давно, а дел там наверняка накопилось невпроворот! Я решительно направился к такси, пока бог с ней, с машиной, в конце концов, она застрахована, так что свои деньги я получу всенепременно, а пока сделаю вид, что ничего не заметил.

— Пап! — удивленно воскликнула Катя, — а это разве не твоя машина? Что с ней?

— Пойдем, Кать, пойдем. Моя, но сейчас не до нее.

Вот и делай тут вид! Мы загрузились в такси, и я назвал адрес Татьяны, благо жила она не так чтобы очень уж далеко от меня. Однако то ли таксист был неопытным, то ли везение окончательно покинуло меня в этот день, но мы собрали все мыслимые и немыслимые пробки, чуть не попали в ДТП, заблудились, и добрались до места лишь полтора часа спустя. Я уже весь извелся, нога затекла и ужасно ныла, а голова разболелась до невозможности.

— Н-да, оригинально ты выглядишь! — констатировала моя бывшая жена, открыв нам дверь и окинув меня беглым взглядом с головы до ног.

— Сам знаю, — буркнул я. — Лучше свари мне кофе.

— Давайте, проходите. Чувствую, предстоит нам долгий разговор, — встревожено заметила Татьяна.

Пока она хлопотала на кухне, я разделся, прошел в комнату и наконец-то уселся в кресло, удобно пристроив свою переломанную ногу на мягкий пуфик. Катерина удалилась в свою комнату и не показывалась на глаза. Должно быть, я немного задремал, потому как, открыв глаза, увидел рядом с собой на журнальном столике чашку дымящегося кофе и незамысловатые угощения: сушки и конфеты.

— Извини, дома шаром покати, — сказала Татьяна.

— Да, ладно, ты же только приехала.

— Ну, рассказывай! Как ты дошел до жизни такой.

И я начал рассказывать.

Рассказ получился долгим. Катерина нас не беспокоила, уединившись в своей комнате, за что я был ей безмерно благодарен, Татьяну же мое переполненное не самых приятных событий повествование просто повергло в шок. Она сначала пыталась обвинять меня в безалаберности и в полном отсутствии ответственности в связи с тем, что яне сообщил ей о переломе сразу же. Однако, вспомнив о смерти тети, перестала нападать на меня, а, узнав о дальнейшем развитии событий, вообще затихла и обратилась в слух. Периодически она покачивала головой, будто отказываясь верить в услышанное. Я же старался донести до нее информацию как можно более мягко, так как не хотел ее пугать. Я упустил лишь факт моего признания в любви к Дине в надежде, что и Катена об этом умолчит. Не хватало нам еще и Татьяниной реакции.

— Сегодня, когда я вернулся из Склифа, Катерина очень нервничала, даже плакала. Она обвиняла во всех злоключениях себя и говорила, что её кукла Вуду исполняла все ее пожелания. Она, конечно, не хотела того, чтобы я сломал ногу или чтобы Дина так серьезно пострадала, но якобы желания Катерины кукла реализовывала, но в своей злонамеренной интерпретации. Ну, вроде того, что она только захотела, чтобы я был с ней дома, как на следующий же день я сломал ногу, а у нее появилась возможность заботиться обо мне. Она так была расстроена, что пришлось расправиться с этой отвратительной куклой, чтобы успокоить ребенка. А ведь это подарок твоего Гебауэра, и я ведь сразу же тогда сказал, что подарок этот идиотский. И надо же было ему напустить вокруг этого страшилища столько туманной загадочности и мистицизма, что у ребенка в итоге произошел нервный срыв. Надо бы, кстати, позвонить Жану и высказать свое недовольство. Обвинять его в чем-то, конечно, глупо, но пусть впредь соображает, кому и какие подарки дарить, — закончил я свой затянувшийся рассказ.

— Да, Стас, — Татьяна зябко поежилась. — Ужас! Я в шоке. Но все же, если бы ты позвонил мне, этих Катериненых срывов можно было бы избежать. Я бы поспешила вернуться. Хотя да, родители были в очень плохом состоянии. Ну, а что по поводу Дины?

— Ну, Тань, думаю это ревность, ведь Дина очень заботилась обо мне все это время, а Катя хотела быть абсолютно незаменимой, — смутившись, ответил я. — Ну да, что теперь об этом говорить. Ребенок ни в чем не виноват, не надо даже и заводить подобный разговор. Вот теперь ты в курсе, как нам удалось провести эти две с половиной недели. Полученных эмоций можно бы с успехом растянуть на несколько лет. Я рад, что все закончилось, что родители пошли на поправку, и ты вернулась. Я, пожалуй, поеду домой, совсем забыл о том, что моя машина стоит во дворе с оторванным бампером. Представляю, какая меня еще ждет волокита.

— Боже, а с машиной-то еще что? — окончательно запутавшись в очередности чрезвычайных ситуаций, спросила Татьяна.

— Тань, сам ничего не знаю. Когда собрались ехать с Катькой к тебе, во дворе я увидел свою машину с оторванным бампером, но в тот момент мне было не до выяснений причин. Займусь этим сейчас, или по дороге позвоню ребятам, чтобы помогли. Я сейчас ничего не соображаю. Давай, занимайся дочерью, а я поехал. — Покряхтывая, я встал и направился к двери, а Татьяна так и продолжила сидеть в кресле, переваривая полученную информацию.

По дороге домой, еще из такси я вызвал ГИБДД и позвонил в страховую компанию. Мне предстояло до вечера провозиться с машиной, но, несмотря на усталость, я решил справиться собственными силами. Прошло часа три с момента вызова сотрудников Госавтоинспекции до их приезда. За это время я решил взять новые высоты, в аптеке купил себе стариковскую палку и отважился аккуратно наступать на ногу. Костыли изрядно мешали моему существованию, а сидение в машине и оформление документов вообще не представлялись возможными. По приезду долгожданных инспекторов я заполнил кучу бумаг, хотел было отправиться в отделение, чтобы проставить необходимые печати, но понял, что время уже позднее и все закрыто. Одним словом, не скучал. Одно только было плохо. Все это время мне пришлось превозмогать всевозрастающую боль в ноге, которая, как мне казалось, начала уже расползаться по всему телу. Когда я заходил в подъезд, у меня болело все, нога, спина, голова, я чувствовал себя разбитым, немощным и больным. Время было уже около половины десятого и, поднимаясь в лифте, я представлял себе свой мягкий диван, удобную подушку и рюмку согревающего коньяка, но не успел я додумать все до конца, как вдруг кабина лифта дернулась и остановилась. Меня всего так и обдало холодным потом. Стыдно признаться, но, кажется, мне никогда в жизни еще не было так страшно.

Мгновенно в мыслях всплыл образ Дины на реанимационной койке и как отсчет в обратную сторону начали рождаться картинки из рассказа ее мужа: груда обломков, лужа крови, позвоночник, торчащий из спины, но уже моей собственной, жуткий скрежет метала, дикое ощущение взлета. Подступила тошнота ……

Вдруг, кабина дернулась, потом еще раз и… поехала. По прошествии нескольких секунд она остановилась на моем этаже, и двери ее разъехались в стороны. Это было первое благополучное событие за весь сегодняшний день. Я практически вылетел из лифта, позабыв и про сломанную ногу и про одолевающую усталость. Никогда больше не буду пользоваться этим достижением человечества! Да здравствует здоровый образ жизни! Только пешком, как вниз, так и вверх! Правда, мгновенно возникли новые образы: я, спускающийся по лестнице, тяжко опирающийся на палку. Рукой придерживаюсь за перила, мелкими, неуверенными шагами, словно ощупываю каждую ступеньку, двигаюсь вниз. Палку ставлю так, чтобы была абсолютная уверенность в следующем шаге, а она, тем не менее, попадает на брошенную некой свиньей банановую кожуру. Палка стремительно уходит в сторону, я теряю равновесие и мое несчастное, бренное тело, как мешок с костями, кубарем катится вниз. Снова торчащий из спины позвоночник, лужи крови, одним словом, сценарий тот же, но в нормальной хронологии! Я тряхнул головой, изгоняя из нее эти черные мысли, и запустил руку в карман в поисках ключа. И снова меня накрыла волна пока еще неясного, не вполне отчетливого отчаяния. Ключей не было! Я обшарил другой карман. Тот же результат. Посмотрел в брюках, хотя никогда их туда не кладу, ибо ходить становится неудобно. Пусто. Мне захотелось завыть и биться головой об дверь до тех пор, пока я не пробью в ней дыру и не окажусь, наконец-то, в привычном полумраке своей прихожей. А еще меня захлестнула волна такого бешенства, что я размахнулся и с силой ударил кулаком в свою ничем неповинную дверь. Ответом мне было мгновенное возникновение бабы Сони на пороге своей квартиры и ее удивленное:

— Стасик, что-то случилось?

Я разом пришел в себя. Я всегда ненавидел истерики и искренне удивлялся людям, не умеющим сохранять хладнокровие в сложных ситуациях. Мне казалось, что уж я-то никогда не позволю себе никаких слабостей, и буду всегда выглядеть достойно. И что же это получается? Первая же черная полоса в моей жизни способна меня сломить? Да никогда!

— Ничего страшного, Софья Андреевна, — бодрым голосом ответил я. — Просто я ключи потерял.

— Ах, Боже ж ты мой! — всплеснула руками соседка и запричитала: — Голубчик, да что ж за напасти-то такие? А ты хорошо поискал? Может в подъезде где обронил, а? А может, украли? Сейчас же сколько прохвостов-то повсюду! Ох, напасти-то какие! Вот же неприятность какая!

Так могло продолжаться очень долго, и я поспешил прервать поток её излияний.

— Да, ничего страшного, Софья Андреевна! Сейчас вызову спасателей, они вскроют мне дверь и врежут новый замок. И всего-то делов!

Я был очень доволен собой. А и, правда! Всего-то делов! И чего это я так расстроился? Это все усталость.

Спасатели и вправду приехали очень быстро, а замок вскрыли еще быстрее. Я никогда особенно не заботился о безопасности своей квартиры, во-первых, потому что красть у меня нечего, а во-вторых, просто мне всегда было некогда, поэтому и дверь и замок были довольно допотопными и старыми. Да и сама квартира давно требовала ремонта, но лишь при одной мысли об этом меня охватывала паника, и я даже думать о том не хотел. Итак, после некоторых формальностей, как-то предъявление паспорта (хорошо хоть он-то не пропал!) с пропиской, оплаты вызова и услуг по замене замка, сама замена, длившаяся не более пятнадцати минут, я, наконец-то, оказался в своей прихожей. Да, жизнь все же состоит из маленьких радостей, оценить которые можно лишь в такие вот моменты!

— Ну, ладно, мужик, — сказал мне доблестный сотрудник МЧС, — ключи больше не теряй. А надумаешь дверь менять, обращайся. Мы тебе напрямую сделаем, в обход фирмы, дешевле будет. — И он заговорщески подмигнул. — Ну, ты ж понимаешь!

А что тут не понятного? В нашей стране давно все делается в обход всему, всего и подешевле. Правда, иногда такая дешевизна выходит боком, но это выясняется уже потом, хотя в некоторых случаях и довольно быстро. Интересно, а в моей фирме тоже что-то делается в обход мне, по дешевке?

Вечер хотелось провести в тишине. Я был настолько измотан, что не осталось ни желания, ни сил на еду, не стал даже включать телевизор, чтобы только побыть в одиночестве. Я торопливо плеснул в бокал изрядную порцию коньяка и рухнул в кресло. В комнате царил полумрак, и за окном было уже совсем темно. Господи, как же хорошо дома! Воистину, правы англичане, утверждая, что «мой дом, — моя крепость!» После первого же глотка приятное тепло начало разливаться по всему телу. Пожалуй, впервые за последние двадцать четыре часа я реально расслабился, закрыл глаза и просидел так какое-то время, наслаждаясь тишиной и покоем. Вдруг, в голове будто промелькнула молния, я вспомнил, что за всеми сегодняшними событиями ни разу не справился о состоянии Дины. Реальность вновь начала отвоевывать окружающее пространство. На часах было около одиннадцати. Ни секунды не раздумывая, я взял мобильный и набрал номер Сергея.

— Привет! Извини за поздний звонок. Как Дина?

— Привет, не извиняйся, ты же знаешь, я сова. Дина без изменений. В сознание не приходила, состояние тяжелое, но стабильное. Я сегодня заезжал, успел поговорить с врачом. Он сказал, что со своей стороны врачи делают все возможное. Нам остается надеяться и ждать.

— Будем ждать! — с тоской сказал я. — Благодарю за информацию. Ты завтра туда поедешь? Я бы тоже хотел.

— Стас, да брось ты скакать с твоей-то ногой. Все равно пока она не придет в сознание смысла от визитов никакого. Кстати, как нога?

— Побаливает, но это ерунда. А к Дине я обязательно завтра съезжу, так что если тебе не будет сложно, позвони, когда соберешься к ней.

— Хорошо, верный Санчо Панса, до завтра.

Я нажал отбой, откинулся на спинку кресла и снова закрыл глаза. Завтра так или иначе, но обязательно поеду в больницу. Даже если Дина не пришла в сознание, я должен её увидеть. Одним глотком я допил коньяк и сделал весьма неприятный для себя вывод, что все помыслы о сне полностью куда-то улетучились. В голове опять завертелась карусель событий, и на память снова пришли Катёнины слова:

— Я пожелала ей зла вчера! Она меня взбесила…. Из-за тебя… И я попросила Баку избавить нас от нее…

Бедный ребенок, представляю, что творится у нее в голове, обвиняет себя не весть в чем. С чего она решила, что эта кукла может творить зло? Ну, свойственно конечно, детям верить в сказки, но сказки-то тоже разные бывают. Наверняка начиталась мрачных историй в Интернете.

Я тяжело поднялся и направился к компьютеру, спать все равно расхотелось. Замерцал голубоватый свет монитора…

Итак — Вуду… Все-таки жизнь полна неожиданностей и подчас подкидывает нам довольно странные сюрпризы. Как я уже говорил в самом начале своего повествования, я всегда был скептиком и прагматиком и даже предположить не мог, что когда-нибудь сяду за свой компьютер не для того, чтобы узнать последние новости на рынке информационных технологий, а для того, чтобы восполнить свой пробел в области магии Вуду. Подарок Гебауэра, сразу же после его появления, вызвал у меня негативные эмоции и, хотя с тех пор прошла уже уйма времени, мысль об этой гадкой кукле не давала мне покоя, она несла в себе такую же потенциальную угрозу, как тот самый пресловутый дамоклов меч. Да, на меня и мое окружение свалилась такая гора неприятностей, что волей-неволей задумаешься о мистике. Голова шла кругом, и до сих пор всё произошедшее не укладывалось в ней, и уж в особенности то, что случилось с Диной. Да и Катюшкин срыв тоже ничем не лучше, но самое главное заключается в том, что все зло она почему-то связывала с куклой.

Я очень хорошо помню, что появление этого уродца вызвало у дочери бурю восторга, а Татьяна и Дина, по сути, пресекали малейшее моё брюзжание по поводу этого приобретения. Именно Дина, когда мы возвращались с Катиного дня рождения, назидательно выдала мне краткий экскурс в эту культуру, а также уличила меня в абсолютной безграмотности в данной области. Но я и не пытался с ней спорить на этот счет, ибо действительно мало интересовался какими-то там колдунами и обрядами захолустных стран. Дина очень начитана, не буду употреблять слово «была», она и есть! Я абсолютно уверен, что, слегка пошуровав в закромах своего напичканного разнообразными сведениями ума, она могла бы поддержать любую беседу в любом обществе. Помню ее слова тогда в машине: — «Конечно, Стас, ты такой деловой и такой правильный. Ты даже знаешь, что появилось раньше, — курица или яйцо. Вот только ты это и знаешь. Но твоя железная теория жизни сводится лишь к достаточности оборотных средств, а ведь есть еще много прочего, загадочного и интересного. Скажи мне, почему ты столь поверхностно интересуешься другими культурами, взять хотя бы даже те страны, куда ты летаешь и где наслаждаешься сказочными пейзажами? Вуду, это так интригующе, так романтично! Тебя совершенно не интересуют корни происхождения культур, ты просто пользователь удовольствиями!» Но тот просветительный ликбез моей подруги не возымел ровным счетом никакого резонанса в моей голове, все наше внимание переключилось тогда на увиденную аварию, и весь остаток дороги каждый из нас пребывал в задумчивости. Только сейчас я вспомнил тот упрек и свое нежелание запросто так проглотить его. Я собирался вникнуть в суть дела, для начала хотя бы и поверхностно, чтобы потом иметь возможность парировать откровенному и нахальному превосходству Динки.

Но ни времени, ни случая заняться данной тематикой до сей минуты у меня не было. Работа, череда злоключений, сломанная нога и, наконец, трагедия в лифте помешали моим далеко идущим планам. Говорят, что увлечения или хобби появляются у человека в том случае, когда на основном поприще его деятельности возникает затишье. Увы, это был не мой случай, хотя в душе и поселилась холодная пустота. С сегодняшнего дня я начал осторожно наступать на ногу, даже мог, хотя и очень медленно, ходить, отдав свое предпочтение палке, а не костылям. Трагедия с Диной волей-неволей аккумулировала мои силы, мне просто не осталось выбора, надо было хотя бы поддержать Сергея, и конечно, быть полностью осведомленным в происходящем. Поэтому, говорить о том, что я выбрал магию Вуду в качестве хобби на ближайшую ночь, было бы верхом лицемерия, однако надо же было чем-то занять свою израненную душу.

Я уютно расположился перед монитором и погрузился в мировую паутину. Как точно определено это название. Если только представить наш маленький земной шар, посмотреть на него сверху, снизу или сбоку … он почти круглый, ему все равно … и если соединить все Интернет-пользование видимыми нитями, земля наша окажется в коконе … плотном, непробиваемом коконе. А ведь по логике вещей из кокона должен кто-то вылупиться. Мурашки по коже побежали. Когда-то мне попалась статья, после которой в голове поселилась мысль о перемещении реальной цивилизации в виртуальное пространство, о замещении живых ценностей и культур на мир цифрового потока, о поглощении экранными симуляциями реально ощутимых и привычных для нас вещей и существ. Интересно, что же может вылупиться из такого кокона? Но если перестать фантазировать и убедиться в том, что ты управляешь машиной, а не она тобой, можно расслабиться и продолжить поиски необходимой информации, мерно потягивая свой вечерний кофе.

Ладно… Набираю в поисковике «Вуду» и что же … Магия Вуду. Сильнейший любовный приворот, отворот, магия, сделать приворот.… Вуду, — черная и белая магия, приворот, отворот, или как вернуть любимого или …. Бред какой-то… Неужели кто-то на это ведется? Неужели люди серьезно относятся к подобным вещам, и кто-то решается тратить деньги на словоблудие явных шарлатанов? Нет, ну смешное же дело, к примеру, ты бредишь некой грудастой блондинкой, она, естественно, не отвечает тебе взаимностью. Тогда ты, не будь дурак, делаешь себе куклу Вуду с большими буферами и — вперед! Приворачивай, отворачивай, заворачивай, и не пройдет даже и дня как эта самая «звезда» уже стелется у твоих ног и клянется в вечной любви! Что же тогда на земле не царит эта самая вселенская любовь, ежели все настолько просто?

Нет, ну, я тоже тот еще красавец, что же меня-то так заклинило с этим маленьким уродцем?

Как назвала его Катька — Бака? Бука? Бяка? Все время забываю его имя. Откуда она его выкопала, такое имечко? Впрочем, какова кукла, таково и название.

Так, так … а надо же, и правда есть такая кукла… Вот, Бака — коллекционная кукла «Бака Вуду» от «Меско Тойс», снабжена гибким скелетом, принимает любые позы. Страшная вещица. Ничего общего с Катиным уродцем нет, но тоже не вызывает никакой симпатии. Голова просто кругом идет. Коллекционная кукла. Ну, кому же приходит в голову такое коллекционировать, хотя, глядя на массу объявлений о приворотах, заговорах и прочих оккультных обрядах, удивляться количеству сумасшедших не приходится. «Принимает любые позы», ну, эта способность куклы невольно вызвала у меня смех, это еще зачем? Производить акробатические упражнения с объектом вожделения или ненавистным начальником?

«Вредный Бака — представитель самых темных сил, не желая вам зла специально, он, тем не менее, способен доставить массу неприятностей. Будьте осторожны! Играя с другими куклами, Бака концентрирует их магию, что может привести к неприятностям, а то и зловещим результатам, и против кого будет направлена магия — непредсказуемо…»

С другими куклами? Ну, форменное сумасшествие!

Надо же, Катюха, и не лень ей было штудировать Интернет, теперь понятно, что вытащила она это имечко из недр всемирной паутины. Вот, что значит современное подрастающее поколение!

Счастье мимо не ходит

Как ни странно, но проснулся я свежим и отдохнувшим. Видимо, мой организм, уже не рассчитывая на меня, решил взять заботу о себе самостоятельно. Ну и славно! Была половина седьмого, день предвещал быть солнечным и все прошлые невзгоды вдруг показались мне не то, чтобы незначительными, но не смертельными. Давно я не ощущал такого заряда оптимизма. Я умылся и проковылял на кухню готовить себе завтрак, однако, пошарив по полкам и заглянув в холодильник понял, что нынче утром поживиться мне будет нечем. Оно и понятно, за всей этой кутерьмой я совсем забыл о магазинах. Ладно, придется довольствоваться тем, что есть. После Катёниного пребывания у меня остались кукурузные хлопья, и молоко, кажется, тоже было. Я высыпал «сухой корм» в тарелку, залил остатками молока, хорошо хоть на это хватило и, сунув в рот первую ложку, стал жевать. В ту же секунду мой зуб наткнулся на что-то твердое, послышался характерный хруст и колкий обломок выпал на стол. Ну, естественно, по-другому и быть не могло! Я сломал зуб! Хорошее настроение улетучилось так же стремительно, как и появилось. Аппетит мгновенно пропал, я вылил оставшуюся бурду в раковину и направился к телефону.

— Алло, Тань, это я.

— Что-то ты раненько. Не спится?

— Я зуб сломал.

— Господи, время — семь! Когда ты успел?

— Вот успел. К тебе можно подъехать, посмотришь?

— Слушай, с утра у меня все занято, подъезжай часикам к двум, попытаюсь выкроить для тебя время.

— Договорились, в два я у тебя!

Я повесил трубку. Все возвращалось на круги своя.

Ровно в час дня подъехало заказанное мною такси. Ох, и накладно же это, перемещаться со сломанной ногой. Я, конечно, мог бы попросить Виктора, но он и так был немало загружен моими делами все эти дни, и посему я вновь решил обойтись своими силами. Автомобиль попался российский, далеко не новый, а таксист на редкость болтливый, почти как в былые советские годы. Казалось, он только меня и ждал, чтобы обрушить на мою голову бурный словесный поток, а поскольку сидел я на заднем сидении, то он еще и умудрялся, поворачивая голову в мою сторону, то заговорщески подмигнуть, а то и просто заглянуть в глаза. При всем этом, манера езды его оставляла желать лучшего, он перестраивался из ряда в ряд, резко тормозил и столь же резко давил на газ, от подобного вождения мне было крайне неуютно, я чуть ли не скатывался вниз, потому, что сидел полубоком с вытянутой на сиденье ногой. Периодически начинало укачивать, а всякий раз, когда он отвлекался от дороги, я начинал нервничать. Мы вырулили на МКАД, где в это время дня было обычно свободно и можно было развить приличную скорость. Таксист что-то рассказывал про свою тещу, размахивал руками, громко смеялся и начинал уже сильно раздражать меня. Я отвернулся и демонстративно уставился в заднее стекло, всем своим видом показывая свою незаинтересованность его повествованием, но эта уловка не возымела должного эффекта. И когда я совсем уже потерял терпение и решился прервать его излияния и попросить немного помолчать, то вдруг увидел невесть откуда вылетевшую белую «Хонду», стремительно приближающуюся к нам. Возникло секундное ощущение дежа-вю, и я инстинктивно закричал водителю, чтобы он был осторожен. Не знаю, была ли это ошибка, и что могло бы последовать в той ситуации, если бы я смолчал? Таксист же среагировал мгновенно и непредсказуемо: он резко крутанул руль влево, подрезал ехавшую там машину, явно испугался, крутанул руль в обратную сторону, и нас закрутило…

Все происходившее я видел, как в замедленной съемке: летящие от нас врассыпную автомобили, белую «Хонду», водитель которой на огромной скорости еще пытается лавировать в тормозящем потоке. Как ошалелый перескакивает он в крайний левый ряд, но не справляется с управлением и его «Хонда» натурально взлетает с покатого борта разделительной полосы и летит на середину МКАД… Грохот, скрежет, визг тормозов, звон разбивающегося стекла и… тишина.

Когда я немного пришел в себя, с трудом разжав вцепившиеся в сидение пальцы, и огляделся вокруг, я понял, что нам чудовищно повезло! Движение было парализовано. В левом ряду три автомобиля, ставшие сиамскими близнецами, мигали аварийками. В средней полосе малышка «Деу» въехала в «Газель». А между ними впереди, метрах в десяти, лежала на крыше белая «Хонда». Водители выскакивали из своих автомобилей, звонили по мобильным, скорее всего вызывая помощь. От обилия побитых и искореженных машин становилось дурно, но мне было страшно еще и по другой причине. Я отчетливо вспомнил картину, привидевшуюся мне той ночью, когда я возвращался домой после дня рождения Катёны. Всё случилось именно так, как было в моем видении. Боже, может, я схожу с ума? А, может, я стал ясновидящим? Бред.

А самым удивительным было то, что наша машина совершенно не пострадала, и когда мой болтливый водитель пришел в себя от шока из него вновь полились мутные словесные потоки. Мне было дурно, мозг разрывало, я уже не мог слушать таксиста, и воспользовавшись общей суматохой и неразберихой, просто покинул место происшествия. Пусть сам выкручивается, в конце концов, я всего лишь пассажир, которого он чуть было не угробил. Медленно, через замершие автомобильные ряды я пробрался на обочину, остановил медленно крадущуюся маршрутку и доехал до нужного мне съезда с МКАД.

В клинику я, естественно, опаздывал, и когда понял, что не успеваю к назначенному времени, решил позвонить Татьяне и предупредить её. Но нет, это было бы слишком просто, а все что просто с недавних пор стало не для меня. Я обнаружил пропажу своего мобильника. Должно быть, обронил его в такси или когда выбирался из него. Боже, неужели это никогда не закончится?! Ну чем я так прогневал Всевышнего, если на мою голову сыплются одни неприятности!

Я прибыл на место уже ближе к четырем и, к счастью, Татьяна ждала меня. Она сидела в своем кабинете в компании с Жаном Гебауэром, и они пили кофе. Увидев меня, моя бывшая жена уже открыла рот для упреков, но, видимо, мой взъерошенный вид говорил сам за себя. Она лишь спросила:

— Что на этот раз?

И я рассказал о случившемся по дороге к ней, умолчав, однако, о том, что авария на МКАДе уже однажды привиделась мне во всех ее подробностях. Пока я рассказывал, Гебауэр не проявлял особой заинтересованности, он рассеянно потягивал свой кофе и я понял, что он выжидает положенное по этикету время, чтобы откланяться.

— Тань, я не понимаю, что происходит, но что-то явно идет не так. За последние две недели не было дня, чтобы со мной не случилось какой-нибудь гадости. Пусть даже самой незначительной, из разряда битой чашки, но это происходит. Я ничего, ничего не понимаю. Я даже начинаю верить в такие глупости, как сглаз. Ты веришь в то, что меня мог кто-нибудь сглазить?

От такого вопроса Татьяна несколько растерялась, оно и понятно, услышать подобные речи от одного из самых самонадеянных в мире скептиков!

— Стас, понятия не имею. Могу только подозревать, что нечто подобное случается. Иногда. Но теперь меня пугает совсем другое обстоятельство. Катерина постоянно твердит, что во всем виновата она и, якобы, её кукла. Честно говоря, когда она опять сегодня утром завела эту шарманку, я начала опасаться за её рассудок.

И тут в разговор неожиданно вмешался Жан:

— Что, все так серьезно? А скажи мне, Стас, в какой момент, по твоему мнению, начались все твои неприятности?

Я, нисколько не задумываясь, ответил: — Точно могу сказать, что с того самого дня рождения Кати. А что?

Гебауэр погрузился в задумчивое молчание, и только рука его машинально тянулась к пачке сигарет, лежавшей на столе.

— Жан, ты в кабинете врача, — ледяным тоном напомнила ему Татьяна.

— Оу, Таня, прости великодушно, забылся, — Жан встрепенулся и сунул пачку в карман. — Скажи, Стас, почему это Катя винит куклу?

— Господи, Жан, и ты туда же?! — Татьяна всплеснула руками. — О чем ты говоришь?

— Таня, магия Вуду серьезная вещь, в умелых руках она становится вещью страшной, но в неумелых может быть неуправляемой.

— Жан, ты случаем не спятил? — подал свой голос и я. — Не ты ли подарил моей дочери эту паскудную чертовщину, способную творить зло?

— Успокойся, Стас. Я просто подарил ей куклу, сувенир. Я никак не предполагал… А может, это всего лишь совпадения? Невероятные стечения обстоятельств?

— Ну, да, конечно! Тебе ведь подарил её какой-то зачуханый шаман?

Жан секунду колебался: — Да, нет, не совсем…

— То есть?

— Ну, про шамана я сказал просто так, что называется, напустил таинственности.

— Не понял, объясни! — я начинал заводиться не на шутку.

— Я купил её у одного уличного торговца в Киншасе. Просто расхожий сувенир.

— А зачем тогда ты заговорил про страшную магию Вуду?

— Стас, Конго своеобразная страна. Ты покупаешь простую игрушку, но она может оказать совсем не простой. Я не думал об этом, но после твоего рассказа…

— Ребята, — в разговор вмешалась Татьяна, — Опомнитесь! Вы же взрослые люди! Ну, какая магия? Ну, кукла, ну купил у мелкого торгаша, ну что из этого? Стас, Жан прав, это всего лишь стечения обстоятельств. Вот увидишь, завтра все наладится, и мы еще посмеемся над этим!

Мне стало стыдно. До чего же я дошел, если уже поменялся ролями со своей бывшей женой, и теперь не я успокаиваю ее, а она меня! И то верно! Мы же в двадцать первом веке, веке технического прорыва, покорения космоса и прочей белиберды! А меня понесло в какие-то колдовские бредни. Должно быть, усталость и стресс своеобразным образом сказались на состоянии мозговых структур.

— Тань, ты права от и до, — я заставил себя улыбнуться. — Все это чушь.

— Просто не притягивай к себе негатив, вот и все. — Татьяна облегченно вздохнула. — И с Катькой поговори, она меня больше волнует.

— Обязательно. Жан, извини, что наехал на тебя.

— Пустяки, — ответил Гебауэр, но я точно видел, что он где-то не с нами, а о чем-то думает. Думает…

Лечение обернулось настоящим кошмаром.

Вообще-то меня никогда особенно не беспокоили зубы, ну, бывало, ставили пломбы, как и многим другим, ну удаляли нервы при этом, но не более того. В том романтическом прошлом, когда я еще был женат на Татьяне, она, время от времени, проводила мне стоматологические осмотры с профилактической целью, но серьезных проблем у меня не было никогда. Но, должен сказать, это все было ДО… Сегодня, же проблемы вырастали на ровном месте и буквально из ничего. Татьяна отправила меня сделать рентген сломанного зуба, и когда я принес ей результат, то уже по выражению ее лица понял, что дело плохо.

— Стас, — изучив рентгеновский снимок, сказала Татьяна, — а скажи, этот зуб у тебя болел?

— Вроде бы и нет, а что?

— У тебя над ним радикулярная киста размером с приличную горошину, и ее надо удалять, да и зуб тоже, смысла оставлять его нет.

— Все так серьёзно?

— Серьёзно будет, если не удалим, пошли, я провожу тебя к хирургу. — И моя бывшая супруга решительно направилась к двери.

Мне не оставалось ничего другого, как только последовать за ней. Хирург оказался плотным лысоватым мужчиной лет пятидесяти, и мне показалось, что если на него надеть оранжевый клеенчатый фартук, он вполне мог бы сойти за мясника столичного рынка. Коим, по большому счету, он и оказался. Последующие полчаса мне не то, что пересказывать, но и вспоминать-то не хочется. Он обколол мою десну обезболивающим средством, но только Господу богу известно, почему оно не подействовало. Хирург уверял, что это потому, что зуб до этого сильно болел, но я-то знаю, что это не так! Ну, не болел он у меня и все тут! До вмешательства этого садиста! Я вообще-то человек терпеливый, я терпел, когда мне составляли кости на ноге, а уж могу признаться, это было что-то! Но то, что проделывал со мной в этом кресле этот супостат, этот кат в фартуке, не поддается никаким сравнениям. Он тащил, — зуб не поддавался! Он расшатывал, — все впустую! Он пыхтел, кряхтел, потел и сопел, но чёртов зуб, или точнее, его осиротевшая половина, никак не хотела удаляться. В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот упрется мне коленом в грудь, чтобы сподручнее было тащить. Я стонал, охал, ахал, пот с моего лица скатывался неиссякаемым ручьем, Татьяна только и успевала, что вытирать мне его да что-то успокаивающе бормотать, но, как оказалось, все это были только цветочки! После того, как обреченный зуб все-таки был удален, настала очередь кисты. Хирург вооружился каким-то инструментом и начал выскабливать лунку зуба, а мне казалось, что он, как древний египетский жрец, только и выбирает время, чтобы выскоблить мне весь съежившийся от ужаса мозг. Я слышал некий неистовый скрежет, легко сравнимый с хрустом моей подломившейся ноги. Я почти терял сознание. Мне и до сих пор жаль, что этого так не произошло.

Когда, наконец, экзекуция была закончена, Татьяна провела меня в свой кабинет, и несколько минут я отлеживался там на кушетке. Мало-помалу в голове начало что-то проясняться. Мне становилось воистину страшно, когда я начинал представлять, что еще может поджидать меня впереди. Пожалуй, нужно поскорее добраться до дома, но тут я вспомнил, что у меня пропал телефон, а без него я как без рук. Нет, первым делом нужно доехать до ближайшего офиса мобильной связи, восстановить утраченную сим-карту и купить новый аппарат.

Таня хотела вызвать мне такси, видимо, мой вид не внушал ей доверия, но я сказал, что мне лучше побыть на свежем воздухе и я немного пройдусь. Она покачала головой, но спорить не стала.

— Обязательно позвони мне, как только доберешься до дома, — сказала она на прощанье.

— Обязательно, — заверил её я.

Легче на улице мне, конечно, не стало, более того, давала о себе знать больная нога. Какой же я болван, нужно было позволить Татьяне вызвать такси и тем самым хоть немного обо мне позаботиться. Но что теперь сетовать попусту!

Через минут сорок я входил в здание офиса-продаж мобильной связи и уже менее чем через полчаса смог, наконец-то, проверить список всех поступивших за последние часы звонков. Дважды звонил Сергей. Какая же я все-таки скотина! За все это время даже не съездил к Дине, а сейчас уже семь часов и меня, естественно, никуда не пустят. Мне стало ужасно стыдно, а еще клялся ей в вечной любви! Я немедленно набрал номер Сергея.

— Сергей, привет, это Стас. Ты меня извини, я тут погряз во всякой ерунде, потерял телефон, попал а аварию, сломал зуб, но это все чепуха, как там Дина?

— Привет! Дина без изменений, ни улучшений, ни ухудшений. Ждем.

— Господи, сколько же можно ждать еще? Что врачи говорят?

— Стас, давай, без истерики! Врачи ничего больше не говорят. Всё что могли, они уже и сказали и сделали. Теперь нужно набраться терпения и ждать. Как только будут новости, поверь мне, ты будешь первым, кому я позвоню.

— Да… ладно… ты прав, извини, — я был расстроен, но понимал, что Сергею тоже далеко до спокойствия, а вот же, еще и меня уговаривает.

— Стас, — мягко произнес он, — не переживай ты так. Главное, — верить! Все у нас будет хорошо. Давай, завтра созвонимся.

Он отключился, а я некоторое время еще продолжал стоять, крепко сжимая в руке телефонную трубку.

Возвращение домой желанного облегчения не сулило. Я поймал попутку, всю дорогу меня одолевали самые пасмурные мысли, и когда водитель остановился у подъезда, вспомнилось вдруг, что дома нет никакой еды, но сил тащиться в магазин уже не было. Да и если честно, есть совсем не хотелось, наркоз начинал отходить, меня мутило. Квартира была как нежилая, тихо в ней было и пусто. Как и обещал, я первым делом позвонил Татьяне, сказал, что благополучно добрался до дома и ложусь спать. Она еще дала мне несколько практических рекомендаций, но я так жутко устал, что ничего не запомнил. Не хотелось ровным счетом ничего, ни есть, ни пить, только упасть на кровать и забыться спасительным сном. И, как ни странно, сон сковал меня мгновенно.

Мне снилось, как я еду по ночной Москве. Движение довольно плотное, похоже, впереди пробка, вдали видны проблесковые огни каких-то машин, может ГИБДД, может скорых, я все ближе к месту аварии, вот уже вижу первый автомобиль, четверку. Водитель уткнулся лицом в руль, вокруг валяются куски и обломки чего-то, битое стекло. Рядом снуют сотрудники автоинспекции, на эвакуатор грузят еще какую-то машину, вроде девятку, Она уже без водителя, вся разбита. Мне странно, почему никто не обращает внимания на водителя четверки, ведь ему явно нужна помощь! Я опускаю стекло и кричу, чтобы все обратили внимание на несчастного, но никто меня не слышит. Мне страшно, жутко страшно, потому что я начинаю понимать, кто сидит за рулем этой четверки, и как только до меня это доходит, водитель поднимает лицо от руля. Так и есть, это Дина, но вместо лица у нее сплошное кровавое месиво и я вижу, как сквозь кровь, ошметки кожи и оголившихся нервов она улыбается мне. Меня прошибает холодный пот, я отворачиваюсь и вижу, как ко мне направляется сотрудник ГИБДД. Ну, наконец-то, — думаю я, — хоть кто-то меня услышал. Сотрудник уже совсем близко, его голова опущена, он смотрит в землю. Вот он уже подошел вплотную, резко поднял голову. Господи, это же голова Баки! Я кричу, кричу, кричу и… просыпаюсь.

Часы показывали два ночи. По лицу струился пот, во рту пересохло. Я с трудом поднялся, проковылял в ванную, умылся, сделав несколько жадных глотков холодной воды прямо из-под крана. Плевать, что эту воду пить нельзя, хуже уже не будет. Немного освежившись, я вернулся в спальню, скинул с кровати покрывало и лег. Челюсть ныла, место, где еще утром был целехонький зуб, болело неимоверно. Кроме того, я почувствовал, как у меня ломит кости, а это был верный признак поднимающейся температуры. Сна не было. Вспоминались детали отвратительного видения и вместе с этими воспоминаниями пришли и другие. Это происшествие мы с Диной видели в реальности в ту ночь, когда возвращались со дня рождения моей дочери. Всплыла в сознании и та авария с белой «Хондой», что пригрезилась мне тогда же, и в точности повторилась вчера. Боже, что происходит? Что со мной? Может быть, я схожу с ума? Ну, ладно, сон, кошмар, привидеться может всякое, но вчерашнее происшествие на кольцевой? Его-то как объяснить? Или я так сильно визуализировал в тот раз свою фантазию, что всё случилось на самом деле? Говорят, такое бывает и даже весьма часто. Заныло в висках. Нужно постараться уснуть. Увы, этому случиться было не суждено. Десна болела, ныла нога, чудовищно разболелась голова. Я наглотался таблеток, но это не помогало. Мне было очень плохо.

Вот в такие моменты обычно люди и сожалеют о «бесцельно прожитых годах». Ну почему я в свои почти, что сорок лет так одинок? Почему некому меня пожалеть, посочувствовать, принести таблетки, подоткнуть одеяло? Может, я сам виноват, ведь было же у меня все: семья, жена, дочь. Дочь, конечно же, осталась, а вот семьи нет. И некому обо мне позаботиться… Э, да что же это я, честное слово, так разнылся! Нет, нельзя распускаться подобным образом, не годится! Это все неприятности последних дней так повлияли на мою психику. Ничего, я мобилизуюсь, возьму себя в руки. Именно!

Я провалялся в постели до утра, но уснуть так и не смог. Похоже, бессонница становится моей верной спутницей. Несмотря на плохое самочувствие, очень захотелось есть, за последние дни я вообще толком ничего не ел. Однако в холодильнике было пусто, если не считать последнего куриного яйца. Ну и отлично, сделаю себе крошечную яичницу, сварю кофе, немного. Я достал сковороду, включил конфорку и разбил яйцо. Зловонная черная жижа шлепнулась на тефлоновое покрытие и зашкворчала. Ну, естественно! Яйцо просто обязано было оказаться тухлым. Снова накатила волна отчаяния, но я взял себя в руки, вылил тухлятину в унитаз и просто сварил кофе.

Не могу сказать, что оно взбодрило меня. Я чувствовал себя полной развалиной, но мне нужно было ехать в офис. Из-за всех неприятностей со здоровьем я практически забросил работу, а ведь подписание контракта всей моей жизни уже не за горами. Расслабляться недопустимо. Я набрал номер офиса, чтобы предупредить ребят, что задерживаюсь.

— Господи, Стас, что у тебя с голосом? — удивленно спросил Влад, наш юрист, первым схвативший трубку.

— Влад, привет. Ничего особенного, просто не могу сильно открывать рот. — Я в двух словах поведал ему о своих неприятностях.

— Что же это такое, старина! — Влад был явно под впечатлением от моего рассказа. — Вот уж вправду не везет — так не везет. — Кстати, а нога-то как?

— Немного побаливает. — Вчерашнее длительное время, проведенное на своих «троих», не могло не сказаться. Я уже с утра сильно хромал, передвигаясь по квартире. — Влад, спасибо за заботу, конечно, но меня завтра еще не будет полдня, мне нужно попасть к двум врачам, продемонстрировать им ногу и челюсть. Так, что я сейчас …..

Влад не дал мне договорить:

— Старик, и думать не смей приезжать. Тебе нужно поставить себя на ноги. Ничего горящего в офисе нет, а будут вопросы — есть телефон. Поправляйся.

Одним словом, мой верный сотрудник и служитель Фемиды Влад решительно взял бразды правления в свои руки, и заверил меня, что со всем справится один, а мне нужно отлежаться и привести себя в порядок.

Признаться, я был этому несказанно рад, ибо чувствовал себя очень плохо. Снова подскочила температура, ломило кости, болела, казалось, каждая клеточка моего тела. Я принял таблетки, завернулся в плед и провалился не то в глубокий сон, не то в болезненное забытье. Из этого транса меня вывел звонок Татьяны.

— Как ты? — в ее голосе слышалась неподдельная тревога.

Все-таки хорошая она. И чего я, дурак такой, не смог её полюбить. Был бы сейчас в шоколаде.

— Спасибо, Танюш. Вот, немного поспал, вроде стало лучше.

— Лекарства пить не забываешь?

— Ну, конечно, нет.

— И молодец. Завтра обязательно приди показаться. Часикам к двум, сможешь?

— Постараюсь. Как там Катюха?

— Нормально. Беспокоится за тебя, рвется ухаживать.

Я улыбнулся, представив себе серьезную рожицу дочери, несущую мне на подносе еду.

— Передавай ей привет. Скажи, что скоро приеду.

— Обязательно. Ладно, пока, до завтра.

Я положил трубку и медленно встал с дивана. Температуры, кажется, не было, нужно было поскорее воспользоваться этим обстоятельством, и сходить в магазин за пропитанием. Похоже, я возвращался к жизни и желудок скулил от голода.

Продуктовый находился в соседнем доме, но и такое незначительное расстояние я преодолел с трудом. В магазине брал только самое необходимое, чтобы не так тяжело было нести, но все равно набралось изрядно. Молоденькая, размалеванная кассирша, не глядя на меня, пробивала товар, отработанными движениями забирала предметы с движущейся ленты, и меланхолически перекладывала их в металлический лоток. Когда все покупки были отсканированы, она подняла на меня отсутствующий взгляд и четко проартикулировала:

— Одна тысяча сто пятьдесят три рубля двадцать копеек.

Я полез в задний карман брюк, куда выходя из дома, положил две бумажки по тысячи рублей, но к своему удивлению ничего не обнаружил. Я порылся в другом кармане, но с тем же результатом. Тогда я стал нервно шарить по карманам куртки, но чертовых денег не было нигде. Лицо кассирши оставалось бесстрастным, но где-то в уголках глаз просыпалось легкое презрение. Когда все карманы были осмотрены по нескольку раз, мне, наконец, пришлось признать, что денег при мне нет.

— Деньги куда-то подевались, — смущенно сказал я, не зная, что делать.

— Прекрасно, — выдавила из себя девица за кассой. — И что мне с этим прикажете делать? — она указала на гору пробитых продуктов.

— Не знаю… — я и правда не знал, что теперь делать. Мне было стыдно, неловко, я плохо себя чувствовал. Народ в очереди начинал терять терпение, но вдруг за моей спиной раздался знакомый голос:

— Стасик, что-то случилось?

Я обернулся и увидел свою соседку.

— Софья Андреевна! — я воскликнул так громко, и так много чувств было в моем возгласе, что, кажется, все присутствующие в магазине обернулись в мою сторону. — У вас случайно не найдется тысячи двухсот рублей? Я, кажется, деньги потерял.

— Что ты, голубчик, такая сумма! — соседка начала рыться в своей безразмерно огромной сумке. — Вот только триста рублей. А как же это ты мог потерять-то? Может, украли? Наверняка украли! В этоммагазине всегда крадут!

Она с вызовом уставилась на размалеванную кассиршу, но та уже тоже начинала психовать.

— Мужчина, вы платить будете? — визгливым голосом вопросила она.

— Извините, мне неловко, но придется взять только самое необходимое, на триста рублей.

Кассирша обреченно вздохнула, раздраженно нажала кнопку вызова контролера и, когда тот подошел, начали сообща что-то химичить с кассой. Я же тем временем отобрал те из продуктов, которые счел самыми нужными, при этом постоянно подсчитывая их стоимость, сбиваясь и начиная сначала. Народ негодовал, громко возмущался, называл меня растяпой, и это было лишь самое мягкое выражение в мой адрес.

Наконец, я расплатился, побыстрее запихнул в пакет свои покупки, и поспешил покинуть магазин. Пока мы с соседкой шли домой, она всю дорогу рассуждала о росте преступности, о том, сколько развелось всяких карманников и мошенников, которых никто не ловит, что в милицию понабрали одних проходимцев, которые безбедно существуют на деньги налогоплательщиков, и так далее и тому подобное. Так она могла рассуждать часами и, что было особенно хорошо, она не требовала, чтобы ей отвечали. Достаточно было того, что я слушал, ну, или делал вид. А мне было не того. Я думал о том, что мне опять не повезло, кто-то свистнул у меня из кармана деньги, да так виртуозно, что я даже не заметил. Мысль о том, что я мог оставить деньги дома даже не возникала, поскольку я прекрасно помнил, как клал их в карман. Значит, украли. Да чем же я мог так прогневать Бога? Почему на мою голову валится столько неприятностей? Чем я провинился? Я терзал себя подобными вопросами до самой квартиры, на пороге которой сказал:

— Софья Андреевна, зайдите на секунду, я верну вам деньги.

— Зайду, голубчик, зайду. Хотя мне, конечно, не к спеху, мог бы и потом отдать.

— Нет, нет, лучше сейчас. Не люблю быть должным.

Я прошел в спальню, достал из тумбочки, где всегда хранил деньги, нужную сумму и вручил их соседке.

— Спасибо вам огромное! Не знаю, что бы я делал, если бы не встретил вас. Вы меня очень выручили.

— Пустяки, голубчик, пустяки! Люди должны помогать друг другу, а как же иначе!

Она еще некоторое время рассуждала о человеческом взаимопонимании, я вежливо слушал, качал головой и ждал, когда же она уйдет. После того, как это, наконец-то, свершилось, я разобрал покупки и решил, что немного перекушу и постараюсь уснуть. В детстве, когда я болел, мама всегда повторяла мне, что люди выздоравливают во сне, и ее слова запомнились на всю жизнь. Однако быстро уснуть не удалось, сон скосил меня лишь глубокой ночью и был опять каким-то тревожным, тяжелым и давящим.

Обострение ситуации

Если бы я мог предположить, что меня ждет, я скорее всего согласился бы полететь в космос, нежели пережить этот новый день.

У меня было запланировано очередное посещение врача, я уже почти полноценно пользовался двумя ногами, костыли были давно позабыты, палка была лишь вспомогательным инструментом, и я даже пару раз садился за руль. В силу предстоящей процедуры в рентгеновском кабинете, а также последующей беседы с врачом, причем, как показало время, не особо приятной, первая половина дня была отведена мной на медосмотр, о чем еще вчера я предупредил Влада. Все это время я только и делал, что в лечебных целях, как мог, кроил время, переносил назначенные встречи и старался не планировать новые. Все же травмы сильно выбили меня из рабочей колеи, и это нервировало.

Итак, с утра я поехал в больницу, и только закончил процедуру «фотографирования» ноги, как раздался звонок мобильного телефона…

Звонила Лариса, мой бухгалтер, голос ее был сбивчив, она явно нервничала.

— Стас, у нас здесь полный бардак. Тридцать минут назад в офис влетел спецназ в масках, и заявил, что у нас сейчас будет обыск. Грубят. Из офиса никого не выпускают, телефоном пользоваться запрещено. Я разговариваю из-под стола по мобильному. Боюсь последствий. С ними общается наш юрист Влад. Выясняет, что, как и почему.

Связь прервалась. Я был в полном недоумении по поводу происходящего. Что за ерунда, какой спецназ? Я набрал телефон Влада, ответа не последовало. Пока я судорожно соображал, в чем может быть дело, и ковылял до машины, Влад позвонил сам.

— Стас, в офисе спецназ, нам предъявили постановление о производстве обыска и поручение о производстве следственных действий. Все производственные документы оформлены на здание, на адрес. Будут шерстить все конторы. Предписание выписано на основании возбуждения уголовного дела, причем дело заведено и находится в производстве в Тульской области. Оно возбуждено по факту хищения денежных средств в особо крупном размере. В этих документах фигурирует твоя фамилия, хотя нет никакого упоминания о нашей фирме. Больше разговаривать не могу, не суйся сюда лучше, по возможности буду тебе звонить, здесь все довольно строго.

Влад отключился, а я остался в полной прострации, сжимая ключ зажигания в правой руке. Что за ересь, как это не суйся, а что делать?

Что за уголовное дело и при чем здесь моя фамилия? Абсурд!

Сидя в машине и судорожно соображая, что мне следует предпринять, и провел таким образом около часа. Снова позвонила Лариса:

— Стас, у нас ведутся следственные действия, изымаются документы, счета и печати, Влад все контролирует.

— Что изымают и зачем? Влад сказал о каких-то уголовных делах, вы сами-то понимаете, что происходит?

— Если бы понимали, то не занимались бы простой констатацией фактов, а прямо рассказали, что к чему. Не знаю, ситуация неординарная, это явно не проверка налоговой, здесь что-то или кто-то посерьезнее. Ты, давай, не дергайся, у нас сложилось впечатление, что они очень ждут тебя, а ты ситуацию сейчас не изменишь, все законно, лучше думай, откуда ветер дует. До связи, — прошептала Лариса и отключила телефон.

Я завел машину и медленно поехал, размышляя, что же в этой ситуации следовало бы предпринять. Я решил обдумать все происходящее, сидя в первом же подвернувшемся кафе. Недалеко, около заправки, было такое приличное заведение, кафе «Остров», там я и решил приземлиться, чтобы привести в порядок свои мысли. Я заказал зеленый чай и погрузился в размышления.

Жизнь становится час от часу не легче, думал я. Хотя после уже более осмысленной речи бухгалтера, в моей голове потихоньку начала складываться вся происходящая головоломка. Ордер был выписан на здание, я был арендатором. Помимо меня, офисы в здании снимали еще три фирмы: туристическое агентство, представительство торговой компании «Белый Страус», агентство недвижимости, ну, и мы, скромная контора занимающаяся ip-технологиями, правда, с хорошими перспективами на ближайшее время. В голове сразу всплыло скорое подписание контракта с Кубой о поставке нашего продукта. Но при чем здесь наше будущее, когда уголовное дело это уже факт существующий?

Почему, однако, моя фамилия фигурирует в деле? Я абсолютно точно знаю, что ни в каких финансовых аферах не участвовал, законы мы соблюдали строго, вот только за последний месяц на меня, помимо сломанной ноги, свалилась еще гора неприятностей: у Катюхи нервные срывы, Дина в больнице, дурные происшествия случаются на каждом шагу. И так голова идет кругом, а тут кто-то решил меня добить еще и в бизнесе.

Мне очень нужно увидеть эти постановления и, как там Влад сказал, поручения, чтобы восстановить хотя бы временные параметры. Ничего, кроме составленных мною и проверенных Владом документов и бухгалтерских бумаг за Ларисиной визой, я не подписывал, да и не было у нас ничего на «особо крупные размеры». Может быть, мы кому-то перешли дорогу? Но кому? Клеточки известного кубика стали складываться и рассыпаться с такой скоростью, что закружилась голова и к горлу то и дело подкатывала тошнота.

Неужели подоплекой сего действия является заключаемый мною контракт? Бред! Не думаю, что кому-то я мог быть интересен, в моих делах все легально. Так почему же в этом уголовном деле фигурирует моя фамилия? Ордер на здание, не на мою фирму, а на целый офисный комплекс. Какая же тут может быть взаимосвязь?

— Думай, Стас, думай! — накручивал я сам себя.

А тем временем прошло уже три часа, за время которых я успел выпить три чашки чая и даже съесть легкий салат, не столько от голода, сколько для того, чтобы не раздражать официантов своим длительным пребыванием в заведении.

Итак, еще раз. В ходе длительных умозаключений, реально оценивая уровень и смысл работы соседей по арендованной площади, можно придти к пониманию того, что под прицелом обыска находится именно моя фирма. Снова раздался телефонный звонок, на сей раз звонил Влад, похоже было, что они чередовались с Лорой в звонках, стараясь держать меня в курсе событий, предоставляя для того, как можно более полную информацию.

— Стас, дело, по всей видимости, близится к завершению. Тебе, наверное, стоит сейчас приехать в офис и посмотреть, что от него осталось, но ты не переживай, люди явно знали, что им нужно, поэтому хаоса нет, вещи на местах, изъяли лишь некоторые документы, пару компьютеров, но общий вид помещения все-таки сохранили в порядке. Ты собирайся, тебе еще добраться надо, но будем пребывать на связи, чтобы ты случайно не появился к их кульминационному отъезду.

Я согласился с его логическим заключением, вышел из кафе и, не торопясь, двинулся в сторону офиса, особо спешить все равно было уже некуда. На половине дороги к офису я набрал телефон Влада: — Ну, что, могу я сейчас появиться и, наконец-то понять, что там у нас произошло?

— Да, приезжай, они загружают последние коробки. У меня здесь сформировались кое-какие мысли по поводу этой ситуации, тебе надо обязательно просмотреть документы и мы обсудим то, что произошло. Не буду вдаваться в подробности по телефону, ждем.

В офисе я был через сорок минут, к этому времени непрошеные гости уже очистили нашу территорию. Я зашел в здание, люди, попадающиеся мне на пути, пребывали в явной растерянности. Влад встретил меня с документами, и мы прошли в кабинет. Я начал читать бумаги и чем дальше в них углублялся, тем более поражался смыслом вырисовывающейся ситуации. В Тульской губернии было возбуждено уголовное дело по факту хищения денежных средств в особо крупных размерах. Следствием было установлено, что осенью прошлого года некто Андианенко, имея умысел на хищение денежных средств и используя реквизиты некой фирмы «Зира», путем определенных финансовых махинаций умыкнул из некой фирмы «Калигула», расположенной как раз в Тульской области, одиннадцать миллионов рублей. Этот гражданин перечислял похищенные деньги на счета некоторых фирм однодневок, таких как «Зира». По полученной следственными органами информации, к разработке схемы хищения денежных средств и дальнейшей их легализации были причастны: господин Филактионов Е.С., еще один персонаж и я. Евгений Филактионов был известен мне как владелец офисного здания, где я арендую помещение, второй участник был абсолютно незнакомым мне человеком. Так вот, оказывается, мы создавали фирмы однодневки и на их счета перечисляли финансовые средства пострадавших. Интересно! Филактионов является владельцем офисного здания, я являюсь арендатором помещения, находящегося в его здании, и, кроме заключенного между нами договора аренды, связи не имеется никакой.

— Так, Влад, хрень полная. О тех фирмах, которые перечислены в постановлении, я слышу впервые. Единственно знакомая фамилия — это Филактионов.

— Ты Стас, дальше читай. Смотри внимательно протокол изъятия. Все очевидно. Постановление о производстве обыска, это лишь предлог войти в здание, причина явно другая. Когда ты тщательно изучишь протоколы изъятия, все станет ясно. Им явно нужны мы. Я рекомендую тебе осмотреть офис и выдвинуться отсюда в нейтральное место, дабы все обсудить.

— О’кей, — согласился я с ним, понимая, что логичнее вести беседу вне офиса.

Получаса хватило нам на осмотр кабинетов и удостовериться, что непрошенные гости выполнили свою задачу более чем аккуратно. Не было взломанных ящиков столов, разбросанных документов, сейфы стояли на своих местах. Очень странные, надо признаться, следственные действия. После визуального изучения рабочих площадей мы, Лариса, Влад и я, переместились в кафе, находящееся в подвальном помещении соседнего здания, надеясь на безопасное пребывание в нем. Мобильная связь в этом кафе отсутствовала полностью, как говорится, береженого Бог бережет. Здесь мы расслабились, насколько это представлялось возможным, и принялись обсуждать произошедшее.

— Стас, — начал Влад, — ты, давай-ка, листай бумаги, а я буду делиться своими предположениями. Как я тебе сказал, у меня сложилось стойкое ощущение, что неким органам явно нужны были мы. Обрати, пожалуйста, внимание, на то, что изъяли у тебя. Внимательно посмотри на седьмую страницу. Там говорится, что среди прочего изъята печать «Сириуса» в черной коробке. При изъятии данной печати в твоем кабинете находился наш компьютерщик Пашок, который ничего толком сказать не может. Да, говорит, что они открыли пенал и сразу же достали из него эту печать. Его подпись стоит в протоколе. Я понимаю, что в твоем кабинете на тот момент следовало присутствовать мне, но события развивались слишком быстро. Я отслеживал изъятие договоров. Тебе-то знакома данная печать?

— Влад, я даже впервые слышу подобное название. Ларис, а тебе оно знакомо? Мне кажется, что мы никогда не имели никаких дел с этим «Сириусом».

— Стас, ты не спеши, погляди, эта же самая фирма упоминается в уголовном деле. Якобы она является одной из фирм однодневок, через которую вы, мил-человек, и отмывали бабло.

— Да, Стас, обрати на эту взаимосвязь особое внимание. Думаю, надо искать смысл именно в этих совпадениях, — посоветовала мне Лариса.

— Секундочку, — я снова погрузился в бумаги. И чем больше я вдумывался в увиденное и услышанное, тем более ясная картина прорисовывалась в моей голове. Судя по всем обстоятельствам, властными органами все же был проявлен интерес именно к деятельности моей фирмы. Я вдруг вспомнил о своих опасениях, возникших несколькими часами раньше.

Отчетливо всплыли детали переговоров с представителями Кубы. Тогда, на предварительных беседах с кубинцами, они упомянули о том, что у них уже намечался один московский партнер, с которым обговаривались довольно похожие условия, но моё предложение было неоспоримо лучше и перспективнее, и как представитель фирмы я произвел на моих потенциальных клиентов более благостное впечатление. И почему я не поинтересовался тогда, кто был моим конкурентом? В той приватной беседе с Хосе я точно мог бы рассчитывать на искренний ответ. Хотя разговор, который я помню точно, касался московских бизнесменов, а уж никак не тульских. И, к слову о конкуренции, этот контракт исключительно моё детище, я долго изучал международный рынок, возможности реального партнерства, и конечно, свои собственные силы, холил и лелеял всё придуманное, просчитывал каждую мелочь. Может, стоило позвонить Хосе и освежить память? Но это надо делать аккуратно, дабы не напугать происходящим. У меня явно зародилось зерно уверенности в том, что происходящий обыск в офисе и мой будущий контракт тесно связаны, но эти самые связующие нити я никак не мог нащупать. Все эмоции были основаны исключительно на моей интуиции.

— Ну, что ты думаешь по этому поводу? — выдернула меня из размышлений Лариса.

— Да все вращается вокруг этого «Сириуса», — ответил я, абсолютно уверенный в том, что меня, кроме этих бумаг, с названием «Сириус» ничего не связывало, ну если только общие юношеские мечты о космосе. Никогда я не имел дел с подобной фирмой, а уж тем более с отмыванием денег.

— На твое имя выписана повестка в следственные органы, нужно явиться где-то через неделю, ее же ты получишь лично, — продолжил Влад. — К этому времени мы должны уже обладать какой-либо информацией. Надо встретиться с Филактионовым, его это тоже непосредственно касается. Может быть, он что-то знает, мы уже звонили ему, но он сейчас за границей, прилетит, как только возьмет билет, и он уже зарядил адвокатов. Ты бы слышал, как его взорвало! Тебе с ним обязательно надо переговорить, а по его прилету мы встретимся все вместе и обсудим возникшую проблему.

— Ребята, у меня сейчас появились кое-какие мысли, я вам обрисую ситуацию, а вы оцените ее и сделайте выводы. — И я рассказал о своих предположениях, о том, что всё случившееся может быть связано с нашим предстоящим контрактом, о своих опасениях после возвращения с Кубы, о том, что сознательно гнал все негативные мысли и вел дела, не обращая внимания на собственные опасения. Поведал и о паре странных звонков два месяца назад. Сейчас даже не вспомню, кто звонил, тогда я не придал этому особого значения, да и сейчас сути не помню, но связаны они были именно с предстоящим контактом. То ли упоминание нашего продукта в них прозвучало, то ли знакомые кубинские имена, но в то время у нас был полный аврал и я отогнал мысли о них моментально.

— Стас, у меня тоже создалось впечатление, что предстоящее сотрудничество как-то связано с произошедшим, но я не могу найти никакой связи с Филактионовым. По логике развития событий, тебя сейчас должны привлечь к расследованию по этому уголовному делу и, соответственно, раз уж ты «связан с отмыванием денег», причем через счета каких-то фирм, деятельность нашей компании приостановят, это однозначно, а вот сроки расследования дела вообще предположить трудно. Если ты помнишь, подписание контракта с кубинцами назначено на август, осталось всего ничего, а ведь там еще и доминиканцы на подходе. Филактионов здесь, может быть, просто упомянут, дабы иметь возможность проникнуть и обследовать все здание. Очень даже вероятно, что кому-то мы перешли дорогу. И еще одно: если бы главным фигурантом в деле был Филактионов, то у него и нашли бы эту злополучную печать, а так ее нашли у тебя и теперь ты главное подозреваемое лицо наравне с фокусником Андрианенко. В общем, надо звонить адвокату и, думаю, готовить немалые деньги. Если мы не установим, кто затейник на этом утреннике, нам придется отказаться от наших грандиозных планов в бизнесе. А обезопаситься нам надо сразу, по горячим следам. — Вот таким заключением резюмировал мои догадки Влад.

— Н-да, придется глубоко рыть. Ларис, тебе надо будет поднять все наши финансовые отчеты за прошлый год, нет ли где-нибудь в бумагах хоть какого-нибудь упоминания о данной фирме. Влад, мы с тобой должны перелопатить все договора, которые были заключены в тот период. Я позвоню Хосе и аккуратно поинтересуюсь общими делами и как-то подведу его к тому разговору о нашем конкуренте. Параллельно, звоню адвокату, надо прикрывать тылы. Вам спасибо огромное за поддержку, а сейчас все быстренько по домам. Вы устали сегодня, отдыхайте, набирайтесь сил, завтра нас ждет трудный день.

Мы распрощались, и каждый двинулся восвояси.

По дороге домой голова моя была занята мыслями о том, сколько испытаний может свалиться на одного человека, чтобы он был в состоянии их выдержать. Естественно, во всех, казалось бы разрозненных историях, случившихся за это время, участвовали многие люди, им всем в определенной степени доставалось, а значит, каждый из них принимал, переживал и оценивал ситуацию по-своему. На данный момент мне нужно было взвесить свои силы, и чем глубже я погружался в дела последних недель, тем яснее становилось, что надо искать причину, вырвать корень зла и бежать туда, где царит благополучие и счастье. Однако, по всей видимости, ключ к разрешению моих злоключений был запрятан где-то очень далеко от меня, или же я просто не видел очевидной разгадки. Не зря же я относился к той категории скептиков, которые умеют ловко отбросить все, что не поддается простейшей логике, и не прислушиваться к мнениям своего окружения.

Добравшись до дома, а время уже близилось к полуночи, я с абсолютным отрешением от реальности поднялся на свой этаж. Общая измотанность не могла негативно не сказаться на моем состоянии, и посему, уже при подъеме на лифте в голове царил первозданный вакуум, который, естественно, не способствовал возникновению каких-либо ассоциаций по связи прошлого и настоящего. Но стоило лишь выйти на лестничную площадку, как вновь зароились какие-то вялые мысли о работе, о том, что как-то нужно действовать дальше и как глубоко может рухнуть моя репутация, если тревожащие опасения оправдаются.

Я обреченно вздохнул, вставил ключ в замочную скважину, повернул один раз и … ключ застопорился. Что за чёрт! У этой двери только-только поменяли замки, и все ведь работало идеально! Да мне на ногах даже получасового стояния не перенести, к концу пути мои конечности словно окаменели, а теперь еще и накопившаяся усталость придавила меня не хуже бетонной плиты. Я с трудом перевел дыхание, постарался отключиться от накатившего отчаяния, и без того терзавшего меня в течение сегодняшнего дня, и… ключ повернулся. О, счастье! Боже, что за глупость, посылать человеку сначала леденящий душу выброс адреналина, а потом расслабить сознание до ощущения себя полным кретином, — подумал я, уже открывая дверь. От великой, видимо, радости я сделал это слишком напористо, дверь широко распахнулась, а я замешкался на пороге и дверной «рикошет» с силой въехал мне в левый бок. От неожиданности я звучно выдохнул, и чисто инстинктивно оберегая больную ногу, да еще и не имея необходимой устойчивости при поднятой стариковской трости, как-то неуклюже развернулся и на какой-то момент даже уперся спиной в шкаф, стоящий у двери, но… роликовая дверь шкафа-купе беззвучно откатилась в сторону, и я с грохотом распластался на полу. Хорошо, что удар при падении пришелся на левый бок, поэтому поврежденной ноге досталось не очень много. Застыв на пороге в совершенно нелепом лежачем положении, я чисто автоматически перекрестился. Бог ты мой, добраться хотя бы до кровати, и пусть этот день скорее закончится! Сил моих больше не осталось ни на копейку. Я начал осторожно приподниматься, и вдруг в полумраке распахнутого шкафа увидел то, что вызвало бешеный приток сил, но сил негативных, сплошной ненависти. Это был тот самый гадкий кукленыш, отвратительный Вуду, зерно раздора и спора, предмет слез моей дочери, — Бака. Он, как будто отдыхал в затемненном углу, притулился там к какому-то барахлу и нагло поблескивал на меня своей глазной бусиной, а на шее этого урода красовался мой замызганный носовой платок. Рука сама собой потянулась за ним.

— О, если бы ты, чучело, знало, сколько нервов на тебя потрачено. Что же ты такое? Почему, куда я не ткнусь, с кем ни начну разговаривать, о чем ни начну думать, везде чувствуется твое зло? — прохрипел я, вставая. Кряхтя и потирая ушибленные места, я закрыл входную дверь и потихоньку прошагал в комнату.

Подойдя к дивану, я буквально завалился на него, но продолжал неотрывно смотреть на злополучного Баку.

— Ну, что в тебе такого магического, чем это ты вызываешь столько эмоций? О тебе говорит моя дочь, о тебе рассказывает сказки Жан, даже Дина, после твоего появления, защищала тебя, — шипел я, как рассерженная змея. — Похоже, сейчас ты единственный, кто может меня выслушать, не принося мне никаких дрянных известий. Может, ты не настолько плох?

Так, пребывая в раздерганных чувствах, я и заснул, полусидя на диване. Проснулся на несколько минут, когда было уже совсем темно, просто принял более удобную позу, примостив больную ногу повыше, и погрузился в настоящую негу, заснув глубоким детским сном. Во сне я был маленьким мальчиком, у меня не было никаких проблем, родители повезли меня на море. Папу и маму во сне я не запомнил, просто ощущал их присутствие, в сознании застряло лишь море, но было, однако, оно не приветливым, а мрачным и бурным, оно настораживало меня, маленького мальчишку, стоявшего босыми ногами на мокром песке перед бушующей стихией. Проснулся я уже в начале одиннадцатого, поздним утром. Странно, но я не слышал, как звонил будильник. Или, что, скорее всего, был категорически против подъема и попросту инерционно оборвал средство утренней побудки. В голове было ощущение пустоты. Наверное, за последнее время мой мозг изрядно перетрудился, и теперь самостоятельно пытался восстановить нормальную работу всех подчиненных систем. Я посидел на диване, приходя в себя и вспоминая череду событий, случившихся со мной за последнее время. Потом сполз с дивана, и было направился в ванную умываться, но тут взгляд мой упал на лежащую на подушке куклу Вуду. Прекрасно, я сплю с игрушками моей дочери, ну что может быть лучше, — подумал я, — взрослый называется мужик. Единственное, что меня утешило, что я по возвращении домой был совершенно без сил и, конечно же, случайно уснул, сжимая в руке этого монстра. Я успокаивал себя, оправдывая и уговаривая, в том, что не сошел с ума.

Умывшись и позавтракав, я решил выдвинуться в офис. Предстояло много дел, уйма телефонных разговоров и несколько встреч, которые возможно могли бы несколько прояснить ситуацию.

День оказался чрезвычайно насыщенным, и все запланированное шло своим чередом. Был телефонный разговор с адвокатом, была назначена встреча. Чуть позже эта встреча состоялась, адвокату были переданы все документы, изложены все факты и предположения. В офисе тщательно проверялась документация, точнее то, что нам от нее оставили. Большая часть бумаг была изъята, был изъят мой компьютер, но бухгалтерский был не тронут. Тоже, кстати, загадка. Лариса скрупулезно проверяла всю базу, Влад корпел над бумагами собственного сочинения. Все шло своим, заведенным порядком, и у меня даже периодически возрождалась прежняя уверенность в себе. Порой мне казалось, что где-то произошла досадная ошибка или, что все это происходит со мной, но где-то в параллельном мире. Однако ярко выраженная осознанность важности момента у моих сотрудников возвращала меня к реальности, и я продолжал искать недостающие звенья цепи, чтобы хоть чуть-чуть продвинуться к истине. К концу дня я изрядно подустал, но заимел устойчивый оптимистичный настрой. Адвокат работал, я был проконсультирован по всем направлениям и нюансам, которые могли возникнуть в процессе расследования дела, меня поддерживала моя команда, и как оказалось, мы были реально крепким коллективом, а от такой поддержки сотрудников умиротворяющий бальзам разливался по сердцу.

Перед тем как уехать из офиса, я позвонил Сергею, чтобы узнать последние новости. Несмотря ни на что, я думал о Дине постоянно и очень хотел быть рядом с ней, вот только жизнь распоряжалась по другому, ей она послала физические испытания, а меня, помимо прочего, решила испытать еще и на стрессовую устойчивость.

— Сереж, привет! Какие новости у нас сегодня? — почему-то в ожидании чего-то позитивного спросил я.

— Стас, привет, собирался только что тебе позвонить. Сегодня Дине сделали комплексное обследование, результаты ободряющие, состояние окончательно стабилизировалось, угрозы ухудшения больше нет, наоборот, есть тенденции к улучшению, вот только она еще без сознания, и пока ее не отключают от аппаратуры. Лечащие врачи ждут, когда она очнется. По их прогнозам это должно произойти в ближайшее время. — Ровным голосом, без каких-либо особых эмоций сообщил Сергей имеющиеся у него сведения.

— Что ж, спасибо за хорошую новость. Не знаешь, когда можно приехать в больницу? Сегодня я уже не успеваю, но завтра обязательно буду. Лекарства или что-либо нужно? Чем я могу помочь?

— Да, нет, всего предостаточно. Весь запас необходимых лекарств в больнице есть, как никак я тоже врач и имею достаточно знакомых. Ты просто навести её. Возможно, присутствие любящего друга поможет ей быстрее восстановиться. — Почему-то мне показалось, что на слове «любящего» он сделал какой-то такой, ненавязчивый, что ли акцент, и произнес эту фразу с особой легкостью.

Поговорив с Сергеем, я собрался, сел в машину и поехал в сторону дома. Вечерняя Москва была приятно пустынна. Какая же она красивая, — Москва. Только после отупляющей усталости и полного отчаяния, мой мозг посетила сия мысль. Каждодневное перекатывание по московским руслам от МКАДа до Садового, от Садового до Бульварного, от Бульварного до МКАДа не только не приносило морального удовлетворения, но просто изматывало. Красота и самобытность города замыливалась, запоминались только рекламы, огромные вычурные буквы, прилипающие к сознанию слоганы, красно-желто-белые яичницы. А вся прелесть зданий, вековой истории, оставалась где-то за гранью нахальной и безвкусной «современности», где-то там, в глубине, не тронутая, истинно правдивая и красивая. В самом деле, видимо, мой мозг уже работал на самовосстановление, я искренне любовался окружающим меня светящимся мегаполисом. Я был частью этого Великого города, я жил в нем, но ощущал себя лишь маленькой песчинкой, и мог только отстраненно любоваться всей его мощью и величием. А потом мне стало казаться, что только сегодня, сейчас я словно освободился, оторвался от места своего привычного возлежания и воспарил, и смог наблюдать всю слаженную, упорядоченную, но загадочную красоту и с другой стороны, со стороны не маленькой песчинки-обывателя, а как творец, как созидатель этой нескончаемой жизни. В этот момент у меня появилась несокрушимая уверенность в собственных силах, ощущение моей неизбежной победы над случаем, обстоятельством, над чередой роковых событий.

За сорок минут я добрался до дома. Без происшествий поднялся в квартиру и с ощущением полного комфорта уселся на уютный диван. Часы показывали семь вечера. Сегодняшний день явно благотворно отразился на моем настроении. Пожалуй, на завтра я вообще не буду ставить будильник, а проснусь, когда захочется. Наверное, за последнее время мне как раз не хватало сна. Катюшка со школой, нога со всеми вытекающими последствиями, уже не говорю о Динином состоянии, все это в последние дни мне вообще не давало покоя. И вот сегодня случился прекрасный день, все события оказались положительными, а главное, что состояние Дины, по меркам врачей, улучшилось.

Я удобнее вжался в угол, поправил подушку под поясницей, и вдруг что-то угловатое уперлось мне в бок. Я отстранился, слегка сдвинул подушку и обнаружил торчащего Баку.

— Ээ-ээ-эй, — невольно вырвалось у меня, — опять ты! Ты что же, меня преследуешь? — Я взял куклу в руки. Все же это был отвратительный уродец, сделанный из ткани, похожей на мешковину, но более мелкого плетения и гораздо жестче, нитки ее немного пушились, казалось, что вокруг куклы образован маленький шерстяной ореол. Внутри ощущалась не то солома, не то трава, от куклы шел довольно специфический запах, напоминающий саше. В основном она была мягкой, но в области так называемой груди, явно прощупывалась некая твердая субстанция. Голова Баки была почти прямоугольной формы, пришивная, а тело скроено целиком, руки и ноги неуклюже торчали в разные стороны, пропорции явно не были соблюдены, и потому кукла лишь отдаленно напоминала человека. Бака был сшит коряво, но никаких внутренних швов видно не было. Рот был обозначен стежком, а сердце неровным крестиком, с глазами была явная проблема, один из них, как мне показалось, был куском разрисованной ореховой скорлупы, а вместо второго торчали нитки, завязанные у основания узелком, отчего он больше походил на волосатую бородавку. Кукла была цвета кофе с молоком, а некоторые органы обозначались черными нитками. Если подвести резюме, то будет невесть что и невесть откуда.

— Эх, Бака, Бака — невиданный ТЫ зверь. Ну, валяй, живи здесь, экзотический подарок, — философски заключил я. — Надеюсь, что в скором будущем я разберусь со своими неприятностями, с этим чёртовым уголовным делом, Дина наконец-то поправится и начнется белая полоса. — Тупо рассматривая его, я продолжал высказываться вслух, будто он мог и вправду услышать: — А ты, говорят, волшебный? И где оно, твое волшебство? Взял бы, да и помог мне. — Покрутившись по комнате, я посадил куклу рядом с телевизором. Пусть пребывает тут, раз уж пришлось смириться с пребыванием этой чужеземной страшилы в своем доме. Совершив это благое деяние, я умиротворенно растянулся на диване и задремал под свечение телевизионного экрана, а, малость погодя, спал уже крепчайшим сном праведника.

Телефонный звонок громыхнул так неожиданно, что я подскочил, чуть ли не на полметра и только чудом не ударился о столик, стоявший рядом с диваном.

— Что, что еще, — заорал я, — Хва-аа-аа-тит! — завопил я в голос, поднимая трубку. Сердце колотилось в бешеном ритме, а в душе полыхнул панический ужас в суеверном ожидании очередной пакости.

— Всссс, вссс, Паше-нька, Паа-ашенька… — причитал в трубке старушечий голос.

— Извините, — попытался я перебить заикающуюся незнакомку, предположив, уже практически проснувшись, что случилась у человека, наверное, тоже какая-то неприятность, и он впопыхах ошибся номером. Посмотрел на часы, они показывали 12:12.

— Ста-асик, это ты? — еле слышно прошелестел голос и вдруг… — Паа-шенька… разбился…

Очередная стадия наступающего обледенения. Пашенька, Пашка, Пашок, — да это же мой программист! Господи! Молодой же совсем парень, двадцать пять будет в этом году! Черт, как это, разбился?

Что с Павлом? Что значит разбился? Как он?

Но из трубки неслись лишь беспрерывные всхлипывания вперемежку с неразборчивым бормотанием.

— Я сейчас приеду. Людмила Николаевна, откройте входную дверь, чтобы я никого не тревожил звонком, я буду у вас через полчаса.

Положив трубку и утратив на секунду ощущение реальности происходящего, я призвал на помощь всю свою волю, собрал воедино все силы, которые уже покидали меня, и вызвал такси, понимая, что сам за рулем ехать просто не в состоянии.

Как и обещал, через тридцать минут я был перед подъездом Людмилы Николаевны.

Домофон был сломан, поэтому без труда распахнув дверь, я попал в темный и сыроватый подъезд. Дом был постройки пятидесятых годов, высоченные потолки, лестница с огромными пролетами и лифт с двойными, застекленными дверями. Такие лифты с самого детства были для меня каким-то загадочным сооружением, но сейчас было не до него. Мне надо было как можно быстрее попасть к бедной женщине, в семье которой совсем недавно случилась страшная трагедия.

Зайдя в лифт, и поочередно закрыв двери, я подумал о том, что явно не рассчитал свои силы в столь рьяном перемещении, и нога завтра отзовется какофонией болей. С обезболивающими я вообще уже не расставался, но в данной-то ситуации они вряд ли понадобятся. А другого-то у меня ничего нет! А вдруг? К слову сказать, следующие два часа я лишь один раз вспомнил о лекарстве, да и то в состоянии паники, охватившей меня, когда Людмила Николаевна, приступив к нескончаемому пересказу о гибели Павла, упала в обморок.

Как оказалось, Павел весьма неожиданно собрался и без всяких на то объяснений отправился к старшей сестре в Братиславу.

Но, начну с самого начала. Родители Павла погибли лет пятнадцать назад в автомобильной катастрофе. После трагедии его, десятилетнего мальчишку, и сестру, старше Павла на десять лет, пришлось воспитывать бабушке, Людмиле Николаевне. После безвременной кончины дочери и зятя, внуки стали для неё единственным лучиком света. Она долго оплакивала погибших. Устоявшей в тяжкой беде женщине стоило огромных усилий поднять на ноги внуков и создать соответствующие условия для получения ими достойного образования. Старшая девочка окончила институт, стала экономистом, еще во время учебы вышла замуж за словака и уехала жить на родину мужа. Судьба внучки складывалась прекрасно, поэтому все силы стареющая бабушка отдала внуку. Однако Павел рос настоящим разгильдяем, учиться ему было лень, и Людмила Николаевна, будучи женщиной интеллигентной, всячески старалась привить ему тягу к просвещению. Но парень, категорически отказывался грызть гранит науки. Оставалось только махнуть на него рукой, но прошло какое-то время и все изменилось. Павел целыми днями просиживал за компьютером, это было единственным увлечением подростка, к которому тот подошел с душой. Программирование ему было дано от бога, и в перспективе он мог бы стать отличным специалистом. Все подробности жизни Павла я получал именно от его бабушки, когда-то она была соседкой моих родителей и с нашей семьей у нее установились прекрасные отношения. Она всегда поздравляла нас с праздниками, подкладывала мне на Новый год конфеты и мандарины. И мы отвечали ей тем же. Зная, что Людмила Николаевна была женщиной одинокой, тяжело переживавшей потерю дочери, я понимал, что ей не хватает семьи и именно поэтому ее так тянет к нам. Моя мать была немногим старше дочери нашей соседки, и, наверное, поэтому Людмила Николаевна проявляла по отношению к ней истинно материнскую заботу.

Когда не стало моих родителей, Людмила Николаевна очень старалась заменить мне их. У нас существовала какая-то негласная договоренность заботиться друг о друге, но не навязчиво, а так, мягко, по-соседски, что ли. Я всегда был искренне готов оказать им любую помощь, да об этом и говорить нечего. Из моих рассказов Людмила Николаевна со временем узнала о том, что мой бизнес связан с компьютерами, а когда поняла, что эти дьявольские машины единственное, что интересует её внука, то попросила взять его на работу. Пашку я знал, чуть ли не с рождения, талантливые мозги в бизнесе котируются всегда высоко, а значит, и проблемы тут не было никакой. Так и получилось, что уже добрых два года Павел работал в моей фирме, и все мы были этим весьма удовлетворены. Пашка был доволен тем, что получил возможность заниматься любимым делом, Людмила Николаевна, — тем, что внука пристроили к важному делу, ну, а я, — тем, что приобрел толкового специалиста, да еще и угодил бывшей соседке.

И вот на следующий день после обыска в нашем офисе, Павел вдруг принимает внезапное решение отправиться к своей старшей сестре. Виза у него была открыта годовая, поэтому стоило лишь приобрести билет, что, естественно, не составило никакой проблемы.

Сейчас Людмиле Николаевне было уже под семьдесят и конечно, двадцати четырехлетний внук, человек вполне самостоятельный, мог и не отчитываться перед бабушкой, а может, был не в настроении, и потому лишь вскользь упомянул, что уедет на неделю к сестре, упаковал наспех рюкзак и был таков. Людмила Николаевна была крайне удивлена столь неслыханной спешкой, но парень все-таки был далеко не маленький, и она проводила его с Богом. Из дома Павел умчался утром, и бабушка до позднего вечера ждала вестей о его благополучном воссоединении с сестрой. И дождалась… когда раздался звонок из Братиславы и Ольгин муж потряс ее невероятным сообщением, что Павел разбился.

Ольга не смогла встретить брата, и Павлу пришлось воспользоваться услугами такси. До квартиры сестры было около двадцати минут езды от столичного аэропорта. Братислава вообще небольшой город, хотя и являет собой столицу европейского государства. Аэропорт находится в пределах самого города и поэтому у пассажиров никаких затруднений с транспортом не возникает. Павел позвонил сестре, когда уже садился в такси, но прошло более полутора часов с момента их разговора, а брата не было, долгожданный гость как сквозь землю провалился. Телефон не отвечал и Ольга начала нервничать. Так уж получилось, что автомобиль ее был в ремонте, а гонять такси в два конца они с братом посчитали делом затратным, к тому же Павел много раз бывал в Братиславе и легко ориентировался в переплетениях городских улиц и площадей. По прошествии следующего получаса Ольга все же вызвала такси и понеслась в аэропорт, подгоняемая плохим предчувствием. Добраться до него она не смогла, движение на самом подъезде к нему было перекрыто, водители подъезжающих машин, завидев издалека внушительную пробку, выбирали объездные пути, другие, не успевшие сделать это во время, стопорились друг за другом, усиливая неразбериху. Ольга, уже потеряв всякое ощущение реальности, выскочила из машины и побежала вперед, туда, где таилась причина этого затора. Стали видными несколько карет скорой помощи, вокруг сновали полицейские. Дорогу Ольге преградил сотрудник дорожной полиции.

— Мадам, туда нельзя, произошла автокатастрофа, — хорошо поставленным голосом произнес офицер. — Там работают люди, не следует им мешать.

— Кто-то погиб? Я боюсь, что там может оказаться мой брат, — уже со слезами на глазах произнесла Ольга, — два часа я ждала его приезда, вы же понимаете, такого не может быть! — И осевшим голосом добавила: — он ехал на такси…

— Извините, вы можете подождать здесь, я на секунду, — сочувственно произнес офицер и отошел к группе людей в полицейской форме. Через пару минут он вернулся и поинтересовался у Ольги паспортными данными брата. Тут же обнаружилось, что фамилия, имя и отчество его совпадали с данными документов, найденных в рюкзаке. Его с трудом извлекли из разбитого багажника перекорёженной до неузнаваемости машины. Там же оказался и ноутбук, который подарила Ольга брату на прошлый день рождения. Как ни странно, но он остался цел. Когда Ольга увидела паспорт и компьютер брата, то чуть не упала в обморок.

Как было установлено, водитель и пассажир такси погибли на месте. По какой-то причине у машины отказали тормоза, и она на высокой скорости понеслась наперерез двигающемуся по рельсам трамваю. Для водителя трамвая это оказалось полной неожиданностью, среагировать должным образом он все-таки успел, но запаса времени не было, а инерция движущегося вагона оказалась непреодолимой. Трамвай буквально влепился в правую сторону автомобиля и протащил его несколько метров, вплоть до фонарного столба, находившегося недалеко от перекрестка. Весь этот отрезок дороги был усеян изуродованными частями и деталями машины, которую буквально сплющило и прилепило к этому столбу. К данному моменту транспортные средства, вернее то, что от них оставалось, уже убрали с места происшествия, тела погибших погрузили и увезли автомобили скорой, водителя трамвая, находящегося в глубоком шоке, отправили в больницу, как и нескольких пострадавших пассажиров, оказав всем им предварительную медицинскую помощь на месте.

Ольгу на место трагедии не пустили, взяли ее данные, записали информацию для последующих контактов и также предложили проследовать в медицинское учреждение для оказания необходимой психологической поддержки. Она, пребывая в состоянии невероятной душевной опустошенности, от подобной помощи отказалась, позвонила мужу и тихо всхлипывая, опустилась на обочину. Ей не разрешили увидеть тело брата сейчас, но предстояло опознание. Он был иностранным гражданином, а это означало четкое соблюдение всех установленных требованийи правил. Муж Ольги приехал минут через 15, бережно усадил ее в машину, переговорил с полицейскими и отвез рыдающую женщину домой, откуда и позвонил Людмиле Николаевне.

Она даже не сразу поняла, что именно произошло. Ольгин муж коротко и четко сообщил о трагедии, потом повторил еще раз, а несчастная женщина уже впала в ступор и никак не могла вникнуть в смысл услышанных слов. Она лишь автоматически проговорила в телефонную трубку, что все поняла и ждет дополнительной информации. Людмила Николаевна опустилась на стул, уставилась в одну точку и так, по всей видимости, просидела несколько часов. В голове ее прокручивались обрывки событий пятнадцатилетней давности, когда погибли ее дочь с зятем, в памяти всплывали их смеющиеся лица, и она никак не могла осознать, что жуткая трагедии повторилась вновь. Лишь после нескольких часов отрешенного состояния, когда раздался телефонный звонок в звенящей тишине пустой квартиры, она очнулась от забытья. По телефону кто-то спрашивал Павла, на что она сухим, безжизненным голосом, обронила: — Паши больше нет. — Она медленно, с трудом, будто это была неимоверная тяжесть, опустила трубку на место и только тогда, неожиданно для себя, громко, с рвущим сердце надрывом, разрыдалась. Несчастная ничего не могла поделать, ничего не могла изменить, и отдать собственную жизнь за жизнь внука тоже не могла. Она осталась одна в этом городе, в этой квартире, — одинокая, никому не нужная старуха. Рыдания постепенно сменились глубокими всхлипываниями, но в глазах было темно, холод сковывал душу, а сердце отзывалось дикой болью, и росло, туманило голову безысходное отчаяние. Сейчас, в данный момент, Людмила Николаевна остро нуждалась в искренней поддержке. Единственным человеком, кому она могла позвонить в этом городе, чтобы разделить беду, был я, и именно поэтому я сейчас сидел с ней в комнате, держал ее за руку и, как мог, старался поддержать убитую горем женщину.

— Людмила Николаевна, дорогая моя, наверное, вам стоило бы прилечь, сейчас уже поздняя ночь, никаких действий мы с вами сейчас не сможем предпринять, надо дождаться утра. Я созвонюсь с Ольгой, мы все организуем.

— Оо-ол-ленька-аа, — раскачивалась она из стороны в сторону, как заведенная, — дево-очка-аа моя осталась одна-аа ты, Па-ашень-каа…. за что-оо же всё это-оо мне, почему же я все живу, а мои дети гибнут? Молодые, жизни не видевшие… — Людмилу Николаевну била крупная дрожь.

— Господи, дорогая вы моя, тетя Люсенька, ну, не плачьте… ну не надо… я понимаю, что такое горе трудно пережить, но вам… в особенности сейчас, нужны силы. — Я нёс несусветную чушь и околесицу, но кто бы мне подсказал, какие в этом случае следовало бы подобрать правильные слова?

Людмиле Николаевне явно было плохо, я уже пару раз давал ей корвалол, валидол, но видел, что все это совершенно не помогает, и принял решение вызвать неотложку. Тетя Люда оставалась безучастной ко всему, и, буквально перед приездом скорой помощи, все же потеряла сознание. Ну, чем ей можно было помочь? Встретив на лестничной площадке врачей, я сбивчиво объяснил им ситуацию и они, много повидавшие люди, поняли все, как нужно. Они не суетясь, делали свое дело, мерили давление, следили за пульсом, вводили в вену какие-то препараты, после чего Людмила Николаевна погрузилась в глубокий сон. Молодой врач скорой помощи выписал несколько рецептов, выдал соответствующие случаю рекомендации на ближайшее время, я обещал ему строго придерживаться их.

Шел четвертый час ночи, уезжать домой было рискованно, поскольку несчастная женщина нуждалась в присмотре. Я присел рядом с ней в кресло и решил в ожидании утра немного вздремнуть. Новый день сулил множество дополнительных хлопот и, прежде всего, нужно было помочь Ольге и Людмиле Николаевне в организации похорон Павла.

Следующие дни до похорон пронеслись быстро и оставили в памяти тяжелый шлейф утраты. В Братиславе организацией транспортировки тела на родину занималась Ольга с мужем. Они собрали все необходимые документы и справки, приобрели гроб и деревянный контейнер с оцинкованным металлическим вкладышем. Перед отправкой тела усопшего прошло бальзамирование. Ольга с мужем сопровождали тело погибшего Павла, которое перевозилось в специальном герметичном контейнере, а я встречал траурную процессию в Москве. Здесь все также было четко организовано, соблюдены все тонкости и традиции проведения траурной церемонии. Гроб с телом доставили непосредственно на кладбище. Перед погребением прошло отпевание в небольшой кладбищенской церквушке. К Людмиле Николаевне я приставил Виктора, который везде её сопровождал. Она была сдержанна, только из глаз ее, не переставая, текли слезы. По всей видимости, даже эмоций у тети Люси уже не осталось, душа ее выгорела и увяла. Ольга привезла с собой вещи Павла, которые ей вернули в полиции после процедуры опознания, и она посчитала необходимым передать их бабушке. Людмила Николаевна как-то бережно и осторожно прижала к себе Пашин рюкзак, а ненавистный ей, но почему-то уцелевший ноутбук передала мне:

— Возьми Стас, пусть и у тебя будет память о Пашеньке. Я ничего не понимаю в этой одержимой машине, а тебе она может послужить и, значит, будет и памятью о моем внуке и пользой для тебя. Возьми Стасик, и спасибо тебе огромное за поддержку.

Отказать ей я не посмел, взял осиротевший ноутбук и положил его в машину.

На похоронах присутствовало много Пашкиных друзей, человек он все-таки был жизнерадостный и общительный, но видеть их здесь сегодня, по такому поводу, было чрезмерным испытанием для немногочисленных родственников. Жаль, что только начавшаяся жизнь оборвалась так быстро и трагично.

После похорон резко осунувшейся внучке Людмилы Николаевны пришлось остаться на некоторое время с бабушкой, а я обещал им звонить каждый день и справляться об их состоянии.

Есть от чего беспокоиться

Тяжело было возвращаться домой после похорон. Одиночество явно становилось моим спутником, и от осознания того на душе становилось холодно и неуютно. Я не мог объяснить своё настроение подходящими словами, было лишь ощущение, что я пропадаю, падая в глубокую, бездонную пропасть.

В квартире стояла настолько полная тишина, что казалось, звенит в ушах. Я без дела прошелся по пустым комнатам, включил и выключил телевизор. На душе было горько и муторно, срочно нужно было с кем-то поговорить, и я набрал номер Виктора. Однако его телефон молчал, и тогда я позвонил Владу:

— Привет, извини за поздний звонок, как вы добрались? — Мы все были на похоронах Павла и расстались не так уж давно.

— Стасон, какие могут быть извинения, настроение отвратительное, не знаем, куда себя деть. Как ты посмотришь, если мы сейчас заедем к тебе, не сочти только это за навязчивость, но завтра выходной, так может, и нейтрализуем подобающим образом сегодняшний день?

— Ну, вот! Это же отличная мысль. У меня совершенно нет желания находиться дома одному, а выдвигаться куда-либо нет сил. Когда вас ждать?

— Я уже паркую машину, пять минут на вызов такси, двадцать на дорогу, значит, жди нас через полчаса.

Сил на внешний марафет квартиры не было, хотя ей явно требовалась генеральная уборка. Я лишь загрузил пару чашек и тарелок в посудомоечную машину, создавая никому не нужную видимость порядка, после чего направился в гостиную и уселся в кресло.

— Привет, Бака! — поздоровался я с куклой, как с тем же членом семьи. Поздоровался и удивился сам себе. Я ведь напрочь забыл о Баке, как-то умудрялся не замечать его с того самого дня, когда Людмила Николаевна поведала мне о смерти Павла, а сейчас, надо же, даже обрадовался сидящему у телевизора уродцу. Раздавшийся звонок домофона выдернул меня из состояния задумчивого удивления.

— Владька, ты?

— Мы. — Ответил Влад, и я нажал на кнопку домофона.

Через минуту Влад и его жена Тамара с грустными лицами стояли у меня на пороге.

— Хорошо, что приехали! — со вздохом облегчения произнес я. — Заходите. Только извините, но кроме вареной колбасы, черного хлеба и чая у меня ничего нет.

— Стас, да не суетись ты, мы приехали для моральной поддержи, а не ради нарядного стола. Давай-ка просто посидим, поболтаем.

— Конечно, проходите, — постарался улыбнуться я, освобождая проход.

Ребята прошли на кухню, а меня посетила довольно грустная мысль, что мы давно уже не собирались просто так, почему-то даже по праздникам, и поводом для нашей встречи сейчас стала неожиданная смерть Павла. Подобное соображение, признаться, не способствовало поднятию настроения, поэтому, пока Томка накрывала так называемый символический стол, мы все больше молчали. В определенном смысле, наша встреча явилась продолжением поминок.

Мы вспоминали Пашку, рассуждали о бренности жизни на грешной земле, о том, что часто не успеваем сказать друг другу такие простые, но столь необходимые слова. Пили мы мало, в основном коньяк из моих старых запасов. Я не курил, а ребята, дабы не будить во мне никотиновое голодание, время от времени выходили на лестничную клетку. Так прошло более двух часов, на улице была уже глубокая ночь, и мои друзья засобирались домой. Пока Тамара мыла и убирала посуду после нашего скромного застолья, Влад вышел перекурить на лестничную клетку, а я составил ему компанию.

— Влад, мне Людмила Николаевна сегодня отдала Пашкин ноутбук. Чёрт побери, я забыл его в машине, на сиденье, — вспомнил вдруг я, выглядывая через окно на припаркованные у подъезда автомобили. — Если тебе не сложно, может, ты спустишься и заберешь компьютер, а то хулиганье, не будь оно помянуто к ночи, вдруг, ненароком вскроет тачку.

— Конечно, без проблем, давай ключи.

Вернувшись с улицы через пару минут и вручая мне ноутбук Влад спросил:

— Что собираешься с ним делать?

— Не знаю, мне он абсолютно не нужен, но спорить со старым человеком не хотелось Может, вернуть его Ольге?

— Думаю, не стоит, это все же воля Людмилы Николаевны, ей будет приятно, что компьютер у тебя. Надо посмотреть, что в нем, может нам пригодятся какие-нибудь документы, Пашка-то с ноутбуком вообще не расставался.

— Предполагаешь, что все же надо в него заглянуть? Ну, возможно, ты и прав, — согласился я и подумал, что как-нибудь, если выпадет подходящий случай, покопаюсь в компьютере Павла.

Мы распрощались, и я отправился спать. День, что и говорить, выдался не из легких, и полноценный отдых был просто необходим. Ночь прошла на удивление спокойно, мне не снились кошмары, я не шарахался по квартире от бессонницы, а мой организм торопливо набирался сил и готовился к новому дню и новым событиям.

Субботнее утро началось прекрасно. Солнце требовательно разбудило меня, заглянув в окно, я проснулся бодрым, и, несмотря на вчерашние грустные события, настроение было хорошим. Сегодня я, наконец-то, собрался съездить в больницу к Дине. Всю неделю я был занят похоронными делами, ничего не успевал, и к моему великому сожалению не смог ни разу выбраться к ней. Я лишь каждый день созванивался с Сергеем и расспрашивал его о Динином состоянии. И вот, два дня назад Сергей сообщил мне долгожданную новость о том, что моя подруга, а его жена, пришла в сознание. Поначалу к ней, естественно, никого, кроме Сергея не пускали, и впервые за все это время я был этому даже рад, потому как выбраться все равно бы не смог. Но сегодня у меня было негласное разрешение на визит, поэтому, умывшись и наскоро позавтракав, я помчался в больницу, не забыв по дороге заскочить на рынок и купить у старушек-огородниц огромный букет пионов, любимых Дининых цветов. Июнь, месяц расцвета пионов, стоял в разгаре, Дина обожала этот месяц. И хотя всюду считается, что пионы — цветы весенние, в нашем городе они появляются лишь в самом конце мая и продаются в течение всего июня. К тому же, эти прекрасные растения символизируют пробуждение жизни, что было на сегодня весьма актуальным для Дины.

Мне вспомнился древний миф, рассказанный моей подругой об этом цветке. Якобы он получил свое название в честь молодого врача Пеона, который отваром и каплями из бутонов этих цветов излечивал всевозможные болезни. Удалось излечить ему и бога подземного царства Аида от ран, нанесенных тому Гераклом. Учитель Пеона Эскулап, бог врачевания, узнав о заслугах молодого человека, позавидовал ученику и решил отравить Пеона. Но Аид, в качестве награды, превратил юношу в прекрасный цветок, который и получил его имя. Помнится, я все время спорил с Динкой о сомнительности подобной награды, а она смеялась своим дивным смехом и говорила, что тоже хотела бы стать цветком. Боже, как давно это было, как будто в другой жизни…

Минул уже почти месяц со дня трагедии, произошедшей с Диной. После услышанных от Сергея слов «пришла в сознание», я ожидал, что мы сможем с ней поговорить. Но… выглядела Динка ужасно! Жутко похудела, она ведь не могла питаться сама, ее кормили через капельницу, организм сильно ослаб и принимал лишь малую часть того, что вливали ей искусственным путем. Она и сейчас была опутана различными трубками, и из-за разрыва бронхов дышала через аппарат искусственной вентиляции легких. Сколько предстояло ей лежать здесь с этими трубками, было известно одному Богу.

Бедро ее левой ноги было заключено в аппарат Илизарова, непонятная конструкция из спиц и металлических колец проглядывала сквозь легкое одеяло, а правая рука Дины была загипсована от кисти до предплечья. Мне казалось, что в настоящее время силы ее организма брошены по большей части на поддержание жизни, а какие-то там процессы регенерации пока были для него не столь уж и важными. И именно поэтому, ушибы, синяки и гематомы отступали очень медленно, и тело Дины все еще было покрыто желто-зелеными пятнами. Ее чудесное лицо, в результате глубоких порезов осколками зеркала, было обезображено уродливыми бордовыми шрамами, правый глаз закрывал пластырь, и все, что она могла сделать, так это только поддергивать веком левого, когда давала понять, что слышит меня.

В растерянности я даже не знал, что ей сказать, произнес пару каких-то общих, жизнеутверждающих фраз, пообещал после выписки и выздоровления осуществить её давнюю мечту и свозить в Абхазию. Заграничные поездки были ей давно не в диковинку, а вот Абхазия оставалась некой далекой мечтой. Я говорил ей о том, что нас ожидает много красивых и романтических моментов в жизни, а сам каким-то шестым чувством осознавал, что, скорее всего, никогда и ничего этого уже не будет. Может быть, в силу своей внутренний неуверенности и слова мои звучали фальшиво и неубедительно, и я бессильно смотрел, как по Динкиным щекам изредка скатывались слезинки, старательно поддерживая в себе зыбкую надежду, что это она просто устала от длительной боли и ощущения полной беспомощности. Я держал ее за руку, и не мог ощутить той мощи жизненной энергии, которая всегда исходила от Дины в той, другой жизни, до злополучного падения лифта.

Выходил я из больницы подавленным и расстроенным. Не было чувства радости от состоявшейся встречи, и я был до крайности разочарован Дининым состоянием. Сколько теперь ей потребуется времени на полное восстановление? Лишь бы не опустились руки! Серега в данном случае, выглядел большим оптимистом, это я, наверное, очень спешил. Я устало присел на лавочку в небольшом палисаднике возле травматологического корпуса, и у меня внезапно возникло дикое желание закурить. Не страдал я этим уже много лет, так, баловался когда-то в далекой юности, но с возрастом, можно сказать, легко поборол собственную слабость, однако сейчас нервы явно сдали, и у проходящего мимо студента я стрельнул сигарету и глубоко затянулся.

Да, мы все куда-то спешим, спешим вырасти, завести семью, спешим заработать побольше денег и обрести достаток. А нужно бы встряхнуть самого себя, да задуматься, хоть на мгновенье, ведь всего одна нелепая случайность может остановить наш бег на неделю, на месяц, на годы, а то и оборвать тонкую нить жизни и свести на нет всю эту стремительную гонку в никуда и ни зачем. Не знаю, сколько времени я провел, сидя на этой скамейке и думая о смысле жизни, и вывело меня из ступора лишь непреодолимое желание поговорить с Катей. Я достал мобильный телефон и набрал номер дочери.

— Катёна, как ты, малыш? Ты извини, у меня были на работе неприятности, и я не мог тебе позвонить. Я очень соскучился.

— Папулечка, не страшно. Я тоже очень соскучилась, давай сегодня увидимся. Мама вырывает трубку, поговори с мамой, а потом еще со мной.

— Стас, привет! Я не стала рассказывать Кате, что у тебя случилось, не хочу её травмировать. Как все прошло? — спросила Татьяна.

— Спасибо, все уже позади. Как вы? Какие планы на сегодня? Я хотел бы увидеться с Катюшкой.

— Я собиралась тебе звонить. Завтра отправляю её к родителям. В Екатеринбург едет Олег Борисович, ну ты помнишь, друг отца. Он был здесь в командировке, теперь возвращается домой, он и заберет Катюшку. У меня накопилось много дел, возможно, появится необходимость слетать на пару конференций, у тебя тоже аврал, да и здоровье надо поправлять, поэтому лучше, чтобы Катя месяцок побыла у бабушки с дедушкой. Предлагаю тебе проводить ее, ну, а если хочешь пообщаться сегодня, приезжай к нам.

— Хорошо, я могу уже сейчас приехать, вы где? Дай мне Катю, я договорюсь с ней.

Татьяна передала трубку дочери, та, по всей видимости, уже догадалась о скорой встрече и радостно защебетала в трубку.

— Папуля, мы сейчас в магазине, купили мне кое-какие вещицы, дома будем через полчаса. Приезжай быстрее, я устрою тебе показ мод. Я ужасно соскучилась. Целую и жду!

Похоже было, что она даже прыгала от радости, и от чувства любви к дочери у меня защемило сердце. Да, расклеился я что-то за последние дни.

Покинув территорию больницы, я порулил в сторону Кутузовского проспекта, где жила моя бывшая жена и дочь. Я никогда не приезжал с пустыми руками, и сейчас решил было купить какую-нибудь куклу, но, почему-то вспомнив о Баке, мгновенно передумал и обошелся просто любимыми Катькиными пирожными.

Появился я у них где-то около четырех часов. Мне тут же продемонстрировали небольшой модный чемодан, а Катёна то исчезала на мгновенье, то неспешно дефилировала в купленных обновках, совсем не хуже модели на подиуме. Все-таки чудная у меня девчонка, одно загляденье. А про пирожные как-то и позабыли.

Мы прекрасно провели время, Татьяна, как мне показалось, была искренна, добродушна и весела, не было никакого эмоционального напряжения, и проводы дочери мы решили организовать вместе. Я должен был заехать за ними завтра вечером, около шести часов, вместе мы отправимся в аэропорт, где передадим наше чадо в надежные руки Олега Борисовича, вручив ему также полную кипу сопроводительных документов. Мы в очередной раз перекладывали родительские обязанности на плечи старшего поколения, а сами оставались решать свои, отчасти надуманные проблемы.

Мы тепло распрощались, и разъехались в разные стороны..

Следующее утро я встретил как всегда одиноко, неторопливо и размеренно, до вечерней встречи была уйма свободного времени, спешить было некуда, и тут неожиданно раздался звонок в домофон.

— Станислав Евгеньевич Суворов? — спросил голос.

— Да, — ничего не подозревая, ответил я.

— Вам повестка, позвольте войти.

Я ждал этого момента давно, можно сказать, каждую минуту, и, тем не менее, эти слова, казалось, застигли меня врасплох.

— Проходите, пятый этаж. — буркнул я и нажал кнопку домофона.

Через несколько минут на пороге возник статный молодой человек в штатском. Он предъявил мне удостоверение майора милиции из управления уголовного розыска по Тульской области на имя Головенкова Владимира Натановича. Я еще удивился такому странному отчеству. Вручая повестку, майор был крайне любезен, и даже посочувствовал, что ехать в управление для дачи показаний приходится так далеко. Еще бы! До Тулы ни много, ни мало, а от Москвы 145 км.

— Как же это так, Тула все-таки, а вы у меня, здесь, в Москве?

— Дела, — неопределенно пожал плечами майор.

Хм, важная я, наверно птица, если тульская милиция, чтобы только вручить бумажку, направляет в столицу своего представителя. А если бы меня не было дома? А что, если я вообще человек занятой? Может еще и следователь ко мне пожалует?

— Станислав Евгеньевич, у вас есть два дня на выбор, либо завтра, — в понедельник, либо во вторник, в вашем случае есть возможность выбора, так, когда бы вам было удобно? — с извиняющей улыбкой поинтересовался он.

— Уважаемый, Владимир Натанович, а не могли бы вы пояснить, по какому вопросу я вызываюсь столь далеко? — Ответил я с не меньшим обаянием, пытаясь хоть что-то прояснить для себя.

— Конечно же, но лишь поверхностно, — пожал плечами майор. — Вы проходите по уголовному делу по статье 159 Уголовного Кодекса Российской Федерации, часть 4, а разве вы не в курсе? Все подробности вам сообщит следователь по данному делу непосредственно в управлении. — Молодой майор немного стушевался, что стало понятно по легкому румянцу, заигравшему на его щеках. «Все же молодость выдает себя», с неким удовольствием констатировал я.

— Владимир, извините за фамильярность, все же вы хоть и молоды, но при исполнении, не могли бы вы, пусть и вкратце, рассказать, что за следователь меня ждет, хотелось бы, по крайней мере, морально подготовиться к предстоящей беседе. Я уверен, что абсолютно чист перед законом и совсем не желаю выглядеть жалким тупицей уже только потому, что не имею абсолютно никакого представления о сути самого дела.

Майор, может, и по-доброму отреагировал на мою заинтересованность, а может, было тут и что-то другое, однако же, снизошел:

— Следователь мужик боевой, правдолюб, не терпит мямлей и нытиков, придерживается спокойствия и уравновешенности. Это все, что я могу вам сообщить. Ну, а дальше, — дело ваше. Так можете сказать, в какой день вы приедете по повестке? Дата еще не заполнена, я впишу ее по вашему решению.

— Лучше вторник, сегодня я провожаю дочь на отдых, на завтра есть кое-какие дела, да и пусть будет день в запасе, хоть морально подготовлюсь, — задумавшись на короткое мгновенье, ответил я.

Владимир Натанович вписал в повестку дату явки, что-то пометил у себя в бумагах и произнес: — Желаю удачи. И… до свидания.

— До свидания, — немного растерявшись, согласился я, предвидя скорый «электрический стул» и вздрогнул: — Фу, ты, чёрт! Да, не приведи господи! Какое там свидание! Удачи вам, Владимир Натанович, — поторопился исправить я собственную оговорку, в которой таилось двойне значение.

Закрыв дверь за майором, я прошел в комнату и сел на диван. Н-да, хотя в последнее время мысли о внезапном нашествии в мой офис и абсурдность всей ситуации совершенно не выходили из моей головы, они мало-помалу вытеснялись последними событиями: смертью и похоронами Павла, что отняло у всех нас уйму сил, Дининому сомнительному улучшению здоровья, и лишь бальзамом на сердце в нескончаемой круговерти было общение с дочерью. Да, и то, недолго музыка играла, извольте вам и получите так много обещающую повестку. Ну, что ж, — жизнь не кончается, и за один миг старые, заляпанные и перечеркнутые страницы ее не могут исчезнуть, они только переворачиваются, вплоть до последней. А кто скажет, какая она по счету?

Тут я поймал себя на мысли о том, что уже несколько минут держу в руках пульт и щелкаю кнопками с целью переключения телевизионных каналов, но ничего не происходит. Телевизор не включается. Я прищурился, шторы были задернуты, и в комнате царил полумрак, пульт отзывался на нажатие клавиш мерцанием красной крошечной лампочки, а вот телевизор не реагировал никак. Я поднялся. Что за дела?

Ах, да, это же мой чертов друг Бака устроился у телевизора, преграждая доступ луча к сенсорному окошку.

— Привет, Бака! Пытаешься обратить на себя внимание? — Пробурчал я с легкой улыбкой. — Ну, как ты? Мне совсем было не до тебя. Хочешь кофе? — помнится, Катюха говорила, что он любитель этого напитка.

Ответом мне была тишина, я взял Баку в руку и передвинул его от телевизора к цветочному горшку, в котором торчал кактус. Появился он в доме после того, как моя дочь услышала в школе о его способности поглощать вредное излучение от мониторов компьютеров, телевизоров и прочей бытовой техники. Я не спорил с Катериной, и со временем эти колючие растения расположились в моей квартире везде, где по мнению дочери что-либо излучалось.

Я переместил Баку к горшку с кактусом, и так получилось, что пристроился он возле компьютера покойного Павла. Ноутбук, ставший неожиданно бесхозным, лежал на столе совершенно забытым.

— Надо бы отдать его Виктору, как-никак он не только мой помощник, а по совместительству еще и компьютерщик, — рассматривая ноутбук, начал я рассуждать вслух. Привычка частого пребывания в одиночестве. — А что, если там действительно обнаружится полезная нам информация? — вопрошал я себя, набирая номер Витька.

— Вить, привет! Чем занят? — с ходу начал я, как только на другом конце сняли трубку. — Есть к тебе одна просьба.

— Привет, Стас. Ничего не делаю. Что за просьба, буду рад оказаться полезным. — без задержки отбарабанил Витя. Вот это работничек!

— Послушай, мне по наследству достался компьютер Пашка, к сожалению, времени поковыряться с ним нет. Я бы хотел сегодня завезти его тебе. Просьба простая, поройся в его содержимом, мало ли что, а вдруг нам что-нибудь, да и пригодится? Как тебе такая задача? — выпалил я все это единым духом.

— Не вопрос, Стас, не велико дело. Давай, тащи, а если хочешь, я и сам заскочу, — бодро предложил Витёк.

— Да нет такой необходимости, мне все равно вскорости выезжать, нужно проводить Катьку в аэропорт — глянув на часы, сказал я, — сегодня воскресенье, пробок нет, так что заскочу к тебе по пути, получишь ноутбук прямо в руки, а дальше уж ты сам. О’кей?

— Не вопрос. Жду.

Всё же, как быстро летит время, только было утро, а уже час дня. Катюшка улетает в 10 вечера из Домодедово, «Уральскими авиалиниями» — чудное название, так и тянет в полет. Времени кажется и в достатке, но! Надо же успеть и пообщаться со своим чудом, побыть, так сказать, внимательным отцом.

Забирая ноутбук Павла, я не забыл распрощаться и с Бакой: — Пока, не скучай, чертов дружок, — и удивляясь собственному легкомыслию, покинул квартиру.

Лето прекрасно, даже тогда, когда его и в принципе нет. А в нашей средней полосе, в последнее пятилетие, складывается чёткое ощущение, что оно даже и не планируется. Случаются несколько жарких дней, которые напоминают об истинном названии месяцев, но погода… Она совсем не соответствует лету. Тринадцать градусов бывают в Москве и весной, и осенью, и даже зимой, но для летней благодати они никак не дотягивают. Тем не менее, даже при таких температурах, — лето все же остается летом, это сезон отпусков, время, когда поет душа, и мы по привычке, обретенной еще в школьные годы, стремимся на отдых в жаркие регионы, а с недавних пор и в дальние страны. Наверное, все же издавна было холодным московское лето, раз жители данного мегаполиса с его приходом «журавлиными стаями» улетали на юга.

Что поделать, сентиментальным становишься с возрастом, потому все чаще и чаще вспоминается далекое детство. Золотое было время! Память услужливо воспроизводит пестро размалеванные картины особо запомнившихся летних дней. Еще бы не помнить, как мать повезла меня в Геленджик! Курортную путевку, в советских условиях это воплощение права гражданина на оздоровление его организма, тогда можно было получить только в профкоме. Да, да, было такое когда-то! Мы блаженствовали в санатории, который находился практически у самого моря, вели какую-то немыслимо сказочную жизнь, и я был упоительно счастлив и весел, обзавелся новыми друзьями, а черными южными ночами приманивал летучих мышей на свою белоснежную футболку, раскачиваясь на «сумасшедших» качелях. От полноты ощущений даже пробовал бросать камни прямиком в низкое южное небо, надеясь, что хоть один из них задержится и останется там в качестве новой, моей звезды.

Воспоминания захватили меня целиком и, названивая в дверь Виктора, я был где-то далеко, рядом со своей дочерью, которая слушала, раскрыв рот, мое повествование о далеком детстве.

— Приветствую, Стас, еще раз, — выпалил довольный собственной рифмой Виктор, резко распахивая дверь, что моментально прервало полет моей увлекательной фантазии.

— Привет и тебе Витя, привет. Вот, держи, ноутбук, а я побежал. — Компьютер перебрался из рук в руки, и я развернулся к выходу.

— Э, Стас, подожди-ка! — остановил меня Виктор. — Зайди, хоть на пять минут, давай подумаем, что в этом аппарате может нас заинтересовать. Ведь не секреты из его переписки с девушками или сюжеты порнографических фильмов, которые он вдруг, взял, да и скачал. Заходи, заходи, — он с готовностью посторонился. — Успеешь, время, я знаю, у тебя есть, а нам его нужно не так уж и много, каких-то пять лишних минут ничего не решат.

— Хорошо, ладно, уговорил, — согласился я, протискиваясь мимо него в дверь. А что тут такого-то? Комплекция еще позволяет…

Мы разместились за столом на кухне, и Витя с нескрываемым интересом сразу же включил компьютер.

— Скорее всего, он на пароле, — глядя на мерцающий экран, заключил он. — Придется повозиться немного, чтобы его вскрыть.

Мне стало как-то не по себе. Все же мы вторгаемся в нечто личное, причем человека, которого уже нет в живых. А вдруг там не будет ничего, что связано с работой, а только то, что касается его собственной жизни?

— Может, не стоит? — меня начали одолевать сомнения.

— Да ладно тебе, Стас, нужно ли беспокоиться? А вдруг действительно были у него какие-то наработки, которые нам пригодятся сейчас. Да, мало ли какие сюрпризы могут нас тут ожидать! — похоже, у Виктора проснулся охотничий азарт.

— Может быть, все может быть! И, кстати это или нет, но сегодня мне принесли повестку, связанную с обыском, я должен явиться во вторник к следователю.

— Тем более, чего ты тушуешься, мало ли что хранится в компьютере, может, и есть какие-то подсказки. Хотя я, конечно, сомневаюсь, но чем чёрт не шутит. Знаешь, мои на даче, так что сегодняшний день я посвящу этому аппарату. А ты давай, решай свои дела, я уже понял, что нужно искать и чего не нужно. Все, не отвлекай меня. — У Виктора появился подозрительно нездоровый блеск в глазах, и я понял, что свободен.

— Ну, дерзай, я уехал, будут новости, — звони. — Мы попрощались на скорую руку и я покатил дальше.

К дому на Кутузовском проспекте я приехал к половине третьего. Катюшка в предвкушении поездки была очень возбуждена, говорлива, бестолково суетилась, и буквально разрывалась между нами, стараясь никого не обделить своим вниманием. Мы с Татьяной от души веселились, и время от времени безобидно подшучивали над дочерью.

— Катя, да не суетись ты, у нас времени до выезда еще три часа. Иди, покушай и излагай спокойно все свои важные сведения. — улыбаясь, приостановила ее кипучую деятельность Татьяна.

А Катёна все суетилась, бегала из комнаты в комнату и раздавала путанные указания касательно того, на что мы должны обратить внимание в момент ее отсутствия. Она была маленькой хозяйкой, а мы — её великовозрастными рачителями², и от нахлынувшего ощущения полной гармонии и спокойствия, пришедшего на смену раздерганного вдрызг состояния, мне стало тепло и уютно, чего так не хватало в последнее время, и в чем я уже так остро нуждался.

И, тем не менее, я нашел время рассказать Катюшке о своих детских воспоминаниях, о летучих мышах, вспомнил, как одну из них мы случайно придавили оконной рамой, а Таня только возмущенно всплескивала руками и приговаривала: — и нашел же, что вспомнить! Ужас, ужас, какая мерзость, фу, гадость!

От всего этого Катька заходилась веселым смехом и торопила меня с рассказом, а Татьяна укоризненно качала головой и закрывала иногда лицо руками, демонстративно выражая дамскую брезгливость к мужским проделкам. Так мы и провели время до самого отъезда, а потом закинули багаж в машину и благополучно выдвинулись в сторону аэропорта.

Приехали мы заблаговременно, успели даже до приезда Олега Борисовича испить кофе и горячего шоколада. Катюшка была счастлива, что её провожают умиротворенные родители, выделывала вокруг нас всевозможные балетные па, ни мало не стесняясь огромного количества людей в аэропорту. Мы встретились у стойки с Олегом Борисовичем, передали ему все документы и разрешения, подошли к представительству «Уральских авиалиний», и еще раз удостоверились, что с перелетом нашей дочери не будет никаких проблем. После этого отправили нашу принцессу с временным опекуном на регистрацию, дождались их исчезновения из поля зрения, бестолково размахивая им вслед руками и посылая Катьке бесконечное количество воздушных поцелуев. Со стороны мы, должно быть, выглядели весьма комично, но нам было все равно, мы провожали обожаемую дочь на каникулы и в некотором роде уже скучали без нее. После этого мы еще долго сидели в кафе, ожидая посадки пассажиров и взлета «нашего» самолета. Убивая время, мы болтали с Татьяной обо всем. Я успел в мельчайших подробностях рассказать ей о том, что случилось со мной за последнее время. Она была крайне удивлена и слушала, внимая каждому слову. Я был поражен ее внимательностью, сейчас мне был необходим именно такой слушатель и я не делал разграничений на то, была ли им моя бывшая жена или кто-то другой.

Затянувшийся монолог прервал звонок мобильного телефона.

— Папуля, мы уже в самолете, мне дали леденцы, чтобы не закладывало уши. Я очень счастлива, а ты поцелуй мамусю. Когда прилетим, я позвоню. Всё, отключаюсь, к нам идет очень красивая стюардесса, Олег Борисович сказал, что будет за ней ухаживать, — смеясь, и практически шёпотом договорила Катюшка.

— Всё! Важные персоны уже в самолёте, у них всё отлично. Мы можем двигаться или будем ждать вылета?

— Давай позвоним в справочную и узнаем, не задержат ли его, после этого можем ехать. — сказала Таня, уже набирая телефонный номер справочной Домодедово.

Переговорив, она сообщила, что самолет вылетает вовремя, но все же предложила подождать еще пятнадцать минут, чтобы удостовериться своими глазами, что взлет прошел успешно. Что делать, пришлось пойти ей навстречу.

Наконец, мы покинули здание аэропорта…

Шаг к секрету

— Стаська! — с каким-то восторгом произнесла Татьяна. — Я так счастлива, что у нас есть дочь! Мы ее так любим. Слушай, если у тебя нет срочных дел, давай-ка порадуемся этому вместе. — Предложила моя бывшая жена, когда мы выехали за шлагбаум парковки аэровокзала.

— Что значит, порадуемся? — не понял я.

— Ну, и сухарь же ты, Стас! Притворяешься только общительным. Вот, давай, и пообщаемся! Мне, супруге в отставке, как-то не очень прилично напрашиваться к тебе в гости, мало ли что, — Татьяна грустно усмехнулась, — соседи подумают. Давай, поедем ко мне, к нам, туда, где мы жили вместе и проведем этот вечер вдвоем, просто посидим, поговорим за жизнь, то есть о дочери в основном. Будем вести себя, как старые, добрые друзья, у которых за душой немало общего.

Черт, возьми! А ведь я хотел предложить ей то же самое! Удивительно, сколько лет прошло, а мы все еще продолжаем испытывать синхронные чувства. Может, и не правильным было принятое когда-то решение, хотя, что теперь без толку рассуждать об этом. Да и задним умом человек не всегда бывает умным. А вот сегодня нет у меня никакого желания ноне вновь погружаться в одиночество, обстоятельства угнетают, и я с превеликим чувством облегчения принял Татьянино предложение.

По дороге к дому, мы заскочили в универсам, набрали кучу нарезок, овощей и фруктов, к которым я по старой памяти присоединил пару бутылок Beaujolais. Помнил ведь хорошо, что это было любимое Татьянино вино, она никогда не пропускала праздник Beaujolais Nouveau и литрами тащила домой, как она говорила, «божественный напиток».

Когда-то, как сейчас казалось, в прошлой жизни, в знак признательности ей за рождение дочери, а Катюшке еще не было и года, я сделал Татьяне подарок. Мы, оставив нашу малышку с Таниными родителями, укатили во Францию. Кажется, было это в конце осени, и, если мне не изменяет память, в ноябре. Мы прилетели в Париж, столицу мира, как утверждают французы, хотя, на самом деле, это город вечной любви и непреходящей романтики.

Поездка по понятным причинам была краткосрочной, дома ведь нас ждала беспомощная кроха, и провели мы в Париже всего лишь два выходных дня. Мало, конечно, но та энергетика, которой одарил нас этот прекрасный город, его загадочная атмосфера и неповторимый, воистину французский, шарм долго еще будоражили нашу память, и несомненно послужили той доброй силой, которая удерживала нас от опрометчивых шагов, но неожиданно иссякла, когда, говоря высоким слогом, пересох родник любви и счастья в наших душах.

Оставшуюся часть дороги, мы вели ничего не значащий оживленный разговор, я в конце концов совершенно расслабился, то ли вечер подвел к такому состоянию, то ли воспоминания далекого прошлого настроили на лирический лад. Приехав к Татьяне, я бесцельно походил по квартире, потом уютно расположился в кресле, а моя бывшая любовь, как изредка случалось в молодости, суетилась на кухне, не допуская меня даже на порог, обещая подготовить какой-то сногсшибательный сюрприз. Я включил телевизор и бездумно поглядывал на экран, наслаждаясь неожиданным покоем, да и спешить в пустую квартиру не было никакой необходимости.

Минут через пятнадцать ужин был готов, и Татьяна торжественно призвала меня на кухню. Если квартира была у нее довольно просторной, то кухне проектировщики отвели на удивление мало места, хотя жильцам и удалось каким-то образом превратить ее в довольно уютный уголок. В нем царил художественный полумрак, горели на столе свечи, и струился из магнитофона приглушенный голос Элтона Джона. Стол был сервирован, можно сказать, по высшему уровню. А впрочем, я всегда поражался таланту Татьяны, умевшей даже банальную подачу пельменей на ужин превратить в королевский ритуал. Жаль только, что относилось это лишь к самому началу нашей совместной жизни, совсем немного лет потребовалось нам на то, чтобы стать подчеркнуто самостоятельными, деловитыми и независимыми, глухой стеной отгораживаясь от понятия «вместе». Наверное, в том изначально и крылась наша роковая ошибка, не определив которую, мы и пришли к нынешним отношениям.

Но сейчас все было просто идеально. Мы ушли, нет, просто утонули в нашей наивной молодости, вспоминали, как состоялось наше знакомство, как ходили в театры, кино, танцевали на дискотеках, а теперь посмеивались с высока над музыкальными вкусами того времени.

И все-таки, где-то, глубоко внутри подтачивало меня неосознанное до конца беспокойство. Что-то мешало мне, и я был весел, активен, галантен, но даже глотка алкоголя я не мог позволить себе, душа не принимала, хотя Татьяна и делала деликатные попытки уговорить на каплю-другую. Она даже предлагала мне остаться и заночевать в Катиной комнате, уверяя, что ни к чему это меня не обяжет, и ничего страшного она в том не видит Сиротливо стояла на столе бутылка Хеннесси Х.О., любимый мой коньяк, а вот, поди, ж ты! А может, это уже не давала покоя запланированная на завтра уйма дел?

Татьяне явно надоели эти уговоры, она просто махнула на меня рукой, осушила первый бокал своего любимого вина и поднялась, чтобы сменить в магнитофоне диск Э.Джона на сборник музыки из нашей молодости.

И в тишину ворвался звонок моего мобильного телефона. Звонил Виктор. Сначала, я даже не хотел отвечать, все-таки было здесь и спокойно и уютно, и уж чего, чего, но в тот момент я категорически не хотел слышать никаких новостей, тем более плохие сыпались в последнее время, как горох из прорванного мешка. Однако, подумав, что Витек все же хочет меня порадовать тем, что в компьютере Пашки, кроме пары занятных сюрпризов не нашел ничего интересного, я нажал кнопку соединения.

— Витек привет, надеюсь, ты провел день плодотворно и теперь страстно желаешь передохнуть? — поинтересовался я, отодвигая от уха трубку. Очень уж возбужденным был его голос.

— Как тебе сказать? Можно было бы и расслабиться, что я и хотел себе позволить, да вот от столь заманчивых перспектив отвлекли меня некие документы, на которые я наткнулся всего полчаса назад. Если в двух словах, то наш Паша был вовсе не так прост, как нам казался. Тут у меня вылезает чёрт знает что!

— Не может такого быть! Что ты имеешь в виду?

— Пока трудно сказать, сейчас лишь вырисовываются отдельные штрихи. Перспектива хорошая, но большинство документов удалено. Слушай, Стас, в его аппарате надо покопаться. Если обобщить вкратце, то наши последние приключения совсем не прыщ на ровном месте. Понимаешь, если мне удастся восстановить документы и переписку, а она наверняка была, потому что имеются ее следы, то думаю, нам многое станет ясно.

— Ты имеешь в виду обыск? — в горле в миг пересохло, и я практически едва выдавил из себя эти слова.

— Да, и это тоже, но у меня пока больше предположений, чем фактов, надо искать. Но уже сейчас я склонен подозревать, что кульминация событий еще впереди. Давай так, меня пока не надо отвлекать, я взял тайм-аут на перекур и снова засяду за работу. Процесс серьезный, Пашка был действительно компьютерный гений, но хакерам он был не нужен, о смерти не думал и, видно, не очень-то старался обезопасить свои записи. Да и знаешь же, что на каждый прием найдется свой лом.

— Так, так, так! Стоп, Витя! Я сейчас буду у тебя, — гнев душил меня, и слова с хрипом рвались из горла, — будем потрошить его вместе.

— Нет, Стас, реально все загубим, если поспешим и полезем вдвоем, а твою нетерпеливость я знаю. Только дров наломаем и запорем информацию. Уж лучше не дергайся. Утром я сам тебе позвоню, вот тогда и будем решать, что и как, и есть ли смысл в проделанной работе. — Виктором владел азарт охотника, который вышел на горячий след, и ненужная помощь могла лишь осложнить дело.

А упустить такую добычу было бы, по меньшей мере непростительно, в чем не возникло у нас никаких разногласий. С доводами Виктора следовало согласиться.

— Ах, ты ж, чёрт подковерный! — скрежетнул я зубами, с остервенением открывая бутылку и наполняя стакан коньяком.

— Что случилось? — произнесла Татьяна, которая всё это время тихо стояла у окна. — Ты с лица сменился, позеленел на глазах.

Коньяк ухнул в горло одним жадным глотком.

— Заседание продолжается, как говорил незабываемый Остап Бендер, — ярость душила, и стакан наполнился новой порцией ароматного напитка.

— Стас, ты же не хотелпить! — недоумевала Татьяна, — что тебе сказали по телефону? Да, очнись же ты! Чем тебя Виктор так оглоушил?

— Тань, — отставленный в сторону стакан со звоном врезался в бутылку, — это какой-то злой рок, напасть, чертовщина, о каком-то душевном покое даже говорить не приходится! Только-только, едва-едва забрезжит впереди белая полоска, как меня валит с ног очередное испытание. Да, сколько же это может продолжаться! Да, катилось бы оно все к чертовой матери! — Я в сердцах хватанул еще одну порцию коньяка и рассказал застывшей от изумления Татьяне все, все, все, не забыв и о сегодняшней повестке, и о том, как посетил в больнице Дину, и о тех сведениях, которые только что выдал мне Витя.

Таня сидела напротив меня и слушала, затаив дыхание. Время от времени она, не отдавая себе отчета, наполняла бокал вином, механически цедила его сквозь губы, а я, как только в моем емком сосуде заканчивался коньяк, подливал себе еще.

Откровение облегчало душу, Татьяна, искренне сопереживая, тяжело вздыхала и тихо приговаривала: — Стас ты мой, непутевый! Ну, и досталось же тебе! — и удивленно добавляла: Что же это за полоса такая выдалась, сплошь потери и разочарования! — В какой-то момент она передвинула стул и присела рядом со мной, а я все говорил и говорил и не мог остановиться. Я видел в Татьяне, как бы она к тому не относилась, всего лишь доброго друга, с которым без утайки можно говорить обо всем. Она узнала и о моей давней, неразделенной любви к Дине, о том, что стоило мне лишь заикнулся ей о своих чувствах, как сразу же произошла та ужасная трагедия, и о том, как я строил грандиозные планы на будущее в бизнесе, что обернулось внезапным обыском и уголовным делом, в котором я фигурировал чуть ли не главным действующим лицом. Впервые в жизни я жаловался на превратности судьбы, забыв о собственной гордости и мужестве, которые так старательно лелеял в себе с детства.

Она сидела рядом, внимала моему рассказу, вздыхала и тихо уговаривала, как неразумное дите свое, что все пройдет и наладится, что Дина поправится, и я еще обрету свое счастье.

А мое сознание уже затерялось в реальном мире, темнота заполнила тяжелую голову и давила на глаза. Что было дальше, я не помню совсем.

Очнулся я оттого, что солнце заливало всю спальню и било в лицо. Пробуждение принесло с собой невыносимую головную боль. «Господи, еще одно испытание!», — вяло перекатилась в голове единственная заблудившаяся там мысль. Лучше умереть сразу, чем мучаться от такого похмелья. Безумство. Я не напивался уже тысячу лет, и вот что сотворил с человеком стресс! Я с трудом повернул голову, и… сивушный выхлоп заглох, а глаза мои медленно полезли на лоб. Рядом спала Татьяна. Да не может же такого быть, но ведь есть! Я находился не в комнате дочери, а на Татьяниной постели, да еще и абсолютно голый, да еще и под одним одеялом с бывшей женой. Вот это номер! Смутные воспоминания о вчерашнем вечере сериями рвущихся петард пронеслись по бедной моей больной голове. Самое время проводить со мной душеспасительную беседу о вреде алкоголя.

— Этого еще не хватало! — чуть слышно простонал я, а Татьяна сладко улыбнувшись во сне, только перевернулась на другой бок.

Я с трудом, буквально по частям, выполз из постели, собрал разбросанную кем-то одежку и побрел в ванную. Отражающийся в зеркале человек двадцать первого века был воистину ужасен. Он глубоко осунулся, оброс щетиной, белки заплывших глаз были совсем и не белками, а желтками с красными прожилками, а довершением этой безобразной картины стали взъерошенные волосы. Тьфу! Я пустил холодную воду, дал ей немного слиться и подставил под тугую струю своё измятое лицо, периодически делая жадные глотки. Судя по всему, я своим умыванием и заглатыванием воды производил много шума, поскольку всего через какое-то мгновение голая Татьяна возникла у меня за спиной, прошлепала в ванную и расслабленно привалилась ко мне. Я вздрогнул, но не от прикосновения ее горячего тела, а от собственного к себе отвращения.

— С добрым утром, — простонала она, обнимая меня за шею.

А я ненавидел себя лютой ненавистью и не мог заставить себя повернуться, опасаясь встретиться с ее глазами. На душе было муторно, тошно, гадостно, хотелось провалиться под землю или хотя бы на нижний этаж, чтобы избежать того, что становилось неизбежным.

— Танюша, извини, у меня жутко болит голова. Если тебе не сложно, дай таблетку, а лучше десять или двадцать, чтобы эта чёртова жизнь прекратилась, — промямлил я в полотенце.

— Ну, Стасик, сейчас мы все поправим. Я приготовлю завтрак и поставлю тебя на ноги. Будешь, как новый! — Даже с закрытыми глазами я видел как она улыбалась, когда выходила из ванной комнаты.

Я опустил полотенце, сел на край ванной и, глядя в зеркало, прошептал: — Какая же ты скотина, Стас! За ту мерзость, что ты сотворил, мне хочется разбить твою поганую рожу! Хам! Распустил сопли и слюни, утешился на груди у бывшей жены… да, что там груди! Ты же спровоцировал всю эту скабрезность, и что теперь будешь делать? Выкручиваться, да с такой дурной башкой?

Отражение в зеркале не плюнуло в мою сторону и даже не заговорило, но я-то слышал: — Как вляпался, дурак, так и выкручивайся, что б тебе пусто было! Облегчил душу, или вовсе даже и не ее? Ступай, пускай пузыри, у тебя это хорошо получается! — Лицо в зазеркалье передернулось от досады и отвращения.

Я посидел в ванной еще несколько минут, понемногу пришел в себя от холодной воды и пошел, как на казнь, на кухню.

Татьяна деятельно готовила завтрак, а на столе поджидал меня стакан с бурлящей жидкостью.

— Это, уверяли меня, отличное средство от похмелья. Не бойся, оно не смертельное. Если правду говорили, то быстро поправит твое самочувствие, потом поешь и через полчаса будешь, как свежий огурец. — Она, говорила беспрерывно, переставляла тарелки, двигала стулья, будто ожидала и боялась тех слов, которые я сейчас произнесу. И вместе с тем вид у нее был такого счастливого человека, что с каждым пролетающим мгновением я ненавидел себя все больше и больше.

— Танечка, ты извини меня, дурака, за вчерашнее, — пряча от нее глаза, произнес я, проглотив лекарство. — Не знаю, как это получилось… виноват… не помню… — и, видимо, ничего более глупого найти не смог, добавил: — Может, забудем все, что произошло этой ночью? — Она изумленно смотрела на меня, а придурка уже несло во всю прыть. — Мы же взрослые люди, так, давай, не будем ничего усложнять, просто постараемся вычеркнуть из памяти мимолетный эпизод…

Я видел, как улыбка медленно сползала с лица моей бывшей жены, как выключается некий чудотворный свет, который еще совсем недавно горел в ее глазах.

— Вычеркнем? — медленно произнесла она, — эпизод? По-твоему, это ничто иное, как эпизод?

У меня не хватало духу посмотреть на нее, но, казалось, даже физически можно было ощутить, каким невероятным усилием воли она брала себя в руки. И ей это удалось, и голос, которым она заговорила со мной, был уже совсем иным.

— Что тебя смущает? Что соблазнил бывшую супругу? Эх, ты, Стас! Слишком ты занят собой, собственной персоной. Это у тебя непреходящее. Жаль, но ничего-то ты не понял! Ищешь любви, уюта и понимания? А здесь всего этого нет? Скажи, нет? — На миг она запнулась. — Да, я давно ждала этого, и то, что произошло, было необходимо и тебе и мне. Не спеши с оправданиями и извинениями, подумай лучше, разве нам плохо вместе?

— Танюша, — презрение к себе достигло критического предела, — я уважаю тебя, нет, не то, я очень тебя люблю! Но я уверен, нельзя возвращаться в прошлое, настоящее его отравит. Я рассказывал тебе вчера о своих чувствах к Дине. Это счастье мое и моя беда. А то, что случилось этой ночью, не может иметь для нас большого значения и, по сути, не нужно ни тебе, ни мне. Извини. — Я потупил глаза.

Она пододвинула ко мне тарелку с яичницей и тихо произнесла всего лишь одно слово: — ешь!

Я поковырял исходящее паром блюдо и отложил вилку. Аппетита и вообще не было, а чувство вины усиливалось с каждой минутой, затянувшееся молчание угнетало и положение становилось безысходным. Я наскоро собрался, еще раз извинился перед застывшей Татьяной и покинул ее квартиру.

Ну почему, размышлял я, спускаясь в лифте, ничто и никогда не идет по задуманному плану, почему обязательно должна возникнуть масса осложнений в делах, почему в итоге все начинает выворачиваться и протискиваться через одно, известное всем место? Вот и сегодня, в очередной раз, я, исключительно по собственной глупости, приобрел массу новых проблем. Кто может сказать, почему?

У подъезда я немного постоял, обдуваемый свежим июньским воздухом прохладного московского лета, от которого стало чуть светлее в тяжелой, чугунной голове. Больше ничего здесь меня не задерживало, кроме чувства вины, и я медленно побрел к автомобилю. Но, уже открывая дверцу, подумал, что не стоит накручивать себя больше, чем оно уже есть, а проблемы для того и создаются, чтобы их решать. Люди мы взрослые, все понимаем, жизнь на месте стоит, бывает в ней всякое, в том числе и такое, чему лучше бы и не случаться вовсе. Все это так, но сейчас мне нужно узнать, что накопал Виктор.

Пока я, усмиряя свою совесть, усаживался за руль, Вите, по всей видимости, тоже приспела надобность связаться со мной, и стоило мне потянуться за телефоном, как он отреагировал виброзвонком.

— Привет, Стас, — прохрипел его голос в трубке, — есть новости, от которых у тебя мурашки по коже побегут. Всё же компьютер отзывчивый аппарат, если, конечно, подходишь к нему с умом. Стас, бросай все и приезжай немедленно.

— Уже еду! — Занервничав, ответил я, трогаясь с места. — Жди, буду через полчаса.

Как ни странно, но именно столько потребовалось времени, чтобы я оказался у порога его берлоги. Открыв дверь, он сделал шаг назад.

— Фу, ну и видок! Выглядишь отвратительно. Тебя пытали всю ночь? — Виктор потянул носом, — О, какой великолепный, божественный перегар! Мечта гаишников! Судя по скорости прибытия, добрался без приключений? Заходи, — он посторонился и поспешно захлопнул за мной дверь, — и проходи. Раз уж ты смог доехать сюда в столь, скажем, не совсем приличном состоянии, то наверняка сможешь адекватно оценить информацию, которая в ближайший час выльется на твою не здоровую голову.

— Ой, ладно, Витя, прекрати издевки, ей Богу, не до того. Сделай лучше кофе и давай всё, что ты там накопал. Кофе желательно побыстрее, а то умру и не узнаю дурных новостей, — пропыхтел я, пробираясь на кухню.

Кофе был готов за пару минут, и Витька приступил к рассказу.

По мере его повествования, все предыдущие события теряли свою остроту и отходили на задний план. Собственно, я уже принял их, прошел через них, смирился с ними, а вот от услышанных только что новостей у меня и головная боль прошла, и волосы на ошарашенной голове поднялись дыбом. Мир потерял свои привычные краски. Эх, люди, люди…

Как оказалось, драгоценный наш Павел был продажной шкурой, предателем по призванию и от рождения. Виктор вскрыл компьютер и по множеству записей, по обрывкам, по клочкам восстановил его переписку с неким абонентом, которому Павел сливал всю информацию о наших планах, контрактах и переговорах. Некто, мистер «Икс», был в курсе моих командировок и даже деталей намечаемых переговоров. Знал он и о раскрывающихся перед фирмой перспективах. Мистеру «Иксу» были переданы все копии прорабатываемых нами контрактов, деловой переписки, ведущейся в офисе, все наработки и даже черновые наметки юристов. Данные финансовой отчетности были списаны с общего сервера и отправлены таинственному «Иксу» путем копирования на электронные носители. Мы еще только прорабатывали свою стратегию, а кто-то уже с легкостью головокружительной пользовался в своих целях плодами наших титанических усилий, этот кто-то «слизывал» всю секретную информацию, как паршивый кот, дорвавшийся до горшка со сметаной.

Да… Павел был для «Икса» прекрасным источником закрытых сведений, «жучком», подсаженным в фирму. Но зачем он это делал, что ему было нужно? А Виктор продолжал говорить и воспроизводил ошеломляющие картины на мерцающем экране, а в моей, в один миг просветлевшей голове, отчетливо складывался ребус.

— Кстати, и что самое интересное, — захлебываясь продолжал Виктор, — я «нарыл» переписку, касающуюся открытого против нас уголовного дела. А именно, информацию по тому самому оттиску, который при обыске нашли в офисе. Думаю, что если отследить все звонки с Пашкиного телефона, то можно было бы привлечь кое-кого к уголовной ответственности, а также…

— Стоп, ты пока не сказал главного, — предостерегающе поднял я руку, прерывая его пространное сообщение. — Кому Пашка сливал информацию? То, о чем ты мне сейчас повествуешь, ты сумел откопать еще до того, как позвонил мне на мобильный вчера. А нужно было выяснить, кому он сливал все наши данные. Кто же этот самоубийца, подписавший себе приговор?

— Ну, Стас, ты уж не торопи меня, позволь рассказать все по порядку, — с гордостью приосанился Виктор.

— Чёрт меня забери, Витя! — резко оборвал я рьяного докладчика. — Я уже схватил всю картину. Сейчас же мне требуются факты, факты и еще раз факты. Я уже все понял, теперь я хочу увязать воедино всю информацию и вывести эту поганую тварь на чистую воду. Мы же все под ударом! Пока на мне висит это уголовное дело, и я не в курсе кто играет роль кукловода, исправить ситуацию практически невозможно. Так что, говори конкретно, не томи и не тяни кота за хвост.

— Ладно, хотя, мне кажется, именно на это я и нацелен. Фактов в наличии достаточно. Переписка велась из офиса Ильдара. Его имя, точнее обращение к нему, я поймал лишь в одном документе. Но восстановил адресата по адресу сервера. Это, конечно, их упущение, конспирации, по сути, не было никакой. Но, может быть, ими владело такое ощущение безопасности, что они даже не позаботились хоть каким-то образом засекретить свою переписку. В общем плане она выглянет безликой, поскольку велась без конкретных обращений. Нам еще крупно повезло, что я напал на след, потому что Пашка, хотя и не предполагал, что мы влезем в его компьютер, но подсознательно подстраховывался и время от времени чистил систему. Однако, по всей видимости, он так радовался возможностям своего новенького компьютера, что не влезал капитально и не рубил диск напрочь. Это и оказалось нам на руку.

— Ильдар? Да… — я сразу вспомнил, что именно он звонил мне несколько месяцев назад. — Вот, значит, кто исподволь интересовался нашими контрактами. С какого же момента началось это грязное проникновение в тайное тайных фирмы?

— Переписке между ними чуть больше месяца, но она велась очень активно. Скорее всего, Ильдар просто купил Пашка. Ты же знаешь, этому сопляку всегда не хватало денег, а тут вдруг подвернулась легкая нажива.

— Да, заглотнул крючок. И наверняка, по молодости и дури, понадеялся на свой ум, да на традиционный авось, вот вам и результат. Как бы и смерть его оказалась не такой уж случайной. Знаешь же, мавр сделал свое дело и пошел вон. Ладно, проехали, дай-ка я еще гляну, что ты там нашел, — я передвинул к себе ноутбук и углубился в просмотр найденной информации.

Я смотрел на экран, а перед глазами стоял образ Ильдара. Этого типа мне совсем не хочется описывать, Ильдар Алпаров всегда вызывал во мне противоречивые чувства. По большому счету, когда-то он был мне симпатичен: умный, успешный, прагматичный… мерзавец! Какой-то период времени я ему бесконечно доверял, и мы даже запланировали несколько совместных проектов, но, как ни странно, ни один из них не был реализован. Это сейчас я страшно доволен, что не ввязался в рискованное сотрудничество, а тогда, помнится, это изрядно расстраивало меня.

Ильдар владел фирмой, которая поставляла нам комплектующие для компьютеров. Бизнес, если его можно назвать таковым, ограничивался рамками «купи-продай», ничего общего с интеллектуальным трудом, зато в загашниках Ильдара прятались такие финансовые средства, которые могли бы сослужить моим проектам отличную службу. Теперь я понимаю, почему мы так и не пришли к сотрудничеству: ему не нужен был я, как компаньон, ему нужны были лишь мои идеи. Вот же, паразит! Вовсе даже не зря, еще тогда, у меня несколько раз возникало подобное ощущение, но я отгонял эти мысли, наивным еще был, не опытным, и очень уж легкомысленно полагался на людскую порядочность.

Я просматривал добытую Виктором информацию, и с растущим раздражением убеждался, насколько был доверчив и близорук. Оказывается, все можно купить и продать, не только близких друзей, но и честь, и совесть. Вот как раз господин Алпаров весьма и преуспел в искусстве подобного маркетинга.

Теперь-то и я, с чистой душой и отбросив всякие сантименты, «запродам» Ильдара следователю.

Просидев у Виктора еще около двух часов, скопировав всю информацию на флеш-карту, я отправился домой. Было над чем поразмышлять…

Амур шутить не любит

Еще один день был на исходе, день весьма непростой, принесший, прежде всего, понимание происходящего, в результате чего все неизвестные, более или менее, но определились. Дело оставалось за малым, — завтра, явившись к следователю, все показать и рассказать, ну, а уж потом, уповать на справедливость отечественного правосудия. Ха, а в принципе, есть ли она, эта справедливость? Взять хотя бы Пашка! Ну, чего ему не хватало? Я взял этого желторотого птенца на работу, платил ему неплохие деньги, в коллективе его ценили и уважали, а он такую свинью подложил! Во имя чего? Неужели все люди настолько порочны? И я, значит, не лучше? Тьфу, тьфу, прости Господи, конечно же, нет! По крайней мере, мне такого никогда не сделать, ну, не смог бы, подох бы, но не сделал! Так ведь не один же ты такой правильный, посмотрите на него! И без тебя таких хватает, однако, кого ж тогда все-таки больше на грешной земле?

Рассуждая подобным образом, я ходил взад и вперед по комнате, и взгляд мой случайно упал на куклу Вуду, по-прежнему подпиравшую горшок с кактусом. Я взял чудище в руку и заглянув прямо в его омерзительный, выпуклый глаз, спросил:

— Ну, а ты? Смог бы?

Бака щерился своим шитым ртом, и было ощущение, что он откровенно смеется надо мной.

— Насмехаешься? — укоризненно вопросил я. — Друг называется! Эх, ты! Да окажись ты в моей ситуации, еще неизвестно, не вылез бы твой единственный глаз тебе на лоб! Взять хотя бы Таню…

И вновь пришла на память вчерашняя «ночь любви», и я даже застонал от чувства отвращения к себе.

— Болван! Ну, как мне теперь показываться ей на глаза? Такого намолотить! Так все шло хорошо, но уж действительно, «пришел сержант и все испортил!»

Плюнув со злости, я вернул Баку на его место и пошел в душ. Завтра меня ждет еще один трудный день, надо хоть выспаться, как следует, а иначе у следователя и лыка связать не смогу. А фирма на меня надеется…

Как ни странно, но в эту ночь бессонница меня не беспокоила, я спал сном праведника, а вероятнее всего, просто дошел до ручки. Не будет преувеличением сказать, что круговерть событий, в череде которых одно было хлеще другого, вымотала меня до предела, до пьяных постельных безумств, и… в общем, «покой нам только снился.» Да, черт с ними, с этими рассуждениями, следует просто сказать, что едва моя голова коснулась подушки, как я уснул мертвецким сном.

Когда зазвонил мобильник, я даже не сразу понял, что это такое. В темноте и с перепугу, судорожно зашарил по тумбочке в поисках будильника, схватил его и уронил, грохнуло и зазвенело, дрожащая рука ткнулась в ночник, и он улетел куда-то, а телефон все звонил и звонил. Наконец, немного придя в себя и сообразив, откуда раздается звук, я уцепил мобильник и хрипло рыкнул в него:

— Алло!

А где-то, на другом конце космической связи что-то хлюпало, хрюкало, или сопело. Сон слетел, как будто его и не было и теперь уже тревога начала заползать в душу, да ведь ночные звонки могут испугать любого. Ну, кто, позвольте спросить, будет звонить ночью, если нет крайней нужды? И я снова проорал в телефон:

— Алло! Кто это?

И тут до боли знакомый голос не то простонал в трубке, не то провыл всего лишь одно слово:

— Ста-а-а-а-с! — да с таким надрывом, что у меня волосы на голове зашевелились. Это была Татьяна.

— Боже ты, мой! Таня! Что случилось? Что-нибудь с Катюшей?

От ужаса, что с моей любимой дочерью приключилась беда, у меня, что называется, кровь застыла в жилах. Ладно, уж я, но она-то причем?

— Нет, — глухим и гнусавым, видимо от слез, голосом ответила моя бывшая жена. — Не-ет, с Катей все в порядке…

— Господи, как ты меня напугала! А с кем не в порядке?

— Ни с ке-ем! — Всхлипывая, и как-то по-детски обидчиво протянула Таня. — Со всеми все хорошо. — и уже обычным голосом уточнила, — кроме меня!

— Таня, ты что, под хмелем? — осенила меня внезапная догадка. — Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Не знаю… Стас, — она опять захлюпала, — Стас, мне плохо!.. Приезжай ко мне!

— Что значит плохо? Сердце? Живот? Голова? Что и где у тебя плохо? — вопросы посыпались один за другим, и, не отрывая мобильник от уха, я нашарил и поднял с пола упавший ночник, включил его, потом полез за будильником. Часы, как ни странно, шли и показывали без четверти два.

— Нет, не живот, и не голова, а… да, пожалуй, сердце! — Она снова громко всхлипнула. — Стас, ты сознательно разбил мне сердце? Зачем ты это сделал? Я не могу без тебя! Прошу тебя, приезжай!

— Господи, Таня, ну… мы все это уже тысячу раз обсуждали! И утром я все сказал. Дорогая моя, пойди умойся холодной водой, прими таблетку аспирина и ложись спать. Утро вечера мудренее. Завтра проснешься, и все будет хорошо, как всегда! Ты меня понимаешь?

— С чего ты, бесчувственный чурбан, взял, что мне всегда было хорошо? — с надрывом прокричала она.

Не было сомнения, что истерика только начинала набирать обороты.

— Таня, уймись! Я же говорил тебе, что жутко устал, что завтра мне предстоит непростой допрос в уголовке, дашь ты мне выспаться хотя бы один раз?! — я тоже начинал заводиться.

— Ну, конечно, ты только о себе и думаешь! Дон Жуан! Казанова! А кто подумает обо мне? О муках моих ты подумал? — Господи, театра только и не хватало!

— Конечно, подумал, — я из последних сил пытался держать себя в руках, — я никогда не забываю о тебе. И о Кате. Я хочу, чтобы вам обеим было хорошо.

— Ну, раз хочешь, значит, должен приехать! Я столько лет тебя жду! Стас, ты человек или истукан, вернись! Давай, начнем все сначала! Ну, скажи, зачем тебе эта Дина? Она вообще может остаться инвалидом!

— Таня! — заорал я, потеряв терпение, — что ты несешь? Прекрати истерику! Я не приеду! Мы в разводе! И давно! Я не люблю тебя! Понимаешь? И хватит об этом!

— Ах, он не любит! — она уже вопила скандальным голосом базарной торговки. — Так какого же ты черта спал со мной не далее, как прошлой ночью? Какого черта? Отвечай, мерзавец! — Она рыдала в голос, и мне представлялось, что разбуженные ее воплями соседи с интересом прислушиваются к ее монологу. — Какой же ты гад, — кричала взбешенная Татьяна, — Стас, какая же ты сволочь!

В мобильнике послышался звук разбиваемого стекла, что-то там грохнуло еще и еще, и я понял, что Татьяна в остервенении крушит все, что попадается ей под руку. Если так будет продолжаться, то она запросто себя искалечит.

— Таня! Да, успокойся же ты в конце концов! Ты же сильная женщина! Ну, зачем тебе Казанова? Ты заслуживаешь лучшего!

Я слышал, как она рыдает в голос, сердце у меня сжималось от жалости к ней, но я ничего не мог поделать с собой, в прошлое нельзя возвращаться. Ошибок оно не прощает…

Рыдания ее неожиданно оборвались, сухой парой слов она будто выстрелила из трубки, — ладно, гуляй, — и связь оборвалась.

Не знаю, сколько я пролежал неподвижно, незряче уставившись в потолок. Сон как рукой сняло. Да, что же это за жизнь такая, сколько же неприятностей свалилось на мою голову за последнее время! Не пора ли заняться подсчетом? А почему бы и нет? Давай, все началось с дурного перелома ноги. Потом, значит, умерла тетя Алла. За ней настала очередь Дины попасть в беду… потом аварии… сломанный зуб… смерть Пашки… его предательство… Татьяна… нет, с Таней, слава Богу, все в порядке, просто у нее истерика на почве… на почве… Тьфу! На почве меня, дурака! Надеюсь, что сейчас-то она спит. И тут какой-то мерзкий внутренний голос тихо шепнул мне: «а зачем же ты внес её в этот свой список, старик? Разве он не из одних негативов?»

Меня подбросило с постели, будто ударило током и продолжало трясти. Черт ее знает, а вдруг? За окном светало, часы показывали четверть пятого. Схватив мобильник, я с трудом набрал номер Татьяны. Один гудок… три… пять… восемь… Тишина. Никто не отвечает. Может, спит? Приняла снотворное и спит? Приняла и спит… Спит…

Я рванул в гостиную, на ходу напяливая на себя штаны и рубашку. Господи, где же ключи от машины? В голове была какая-то свистопляска, я суматошно носился по комнатам в поисках ключей и наконец-то узрел их. Собственно говоря, сложно было их не заметить, они лежали на виду, рядом с Бакой, возле горшка с кактусом. Я схватил их, бросился к двери и тут безумная мысль остановила мой бег. А, что, если… и я медленно приблизился к кукле, присел перед ней на корточки и тихо спросил:

— Надеюсь, с ней все нормально?

Да, что со мной творится в последнее время?! Схожу я с ума, что ли? Я же говорю с куклой, более того, в чем-то уже и подозреваю её! Но ведь это же бред, полный бред! Катюшке это еще позволительно, но для меня такое попахивает клиникой. Вот, сейчас я приеду к Татьяне, удостоверюсь, что она спит, и успокоюсь. А что смотреть, может, взять да и убрать с глаз долой этого Баку? Я потянулся к кукле, но поскольку занимал весьма неудобную позу, причиной чего была не так давно сломанная нога, то как-то неожиданно для себя потерял опору и судорожно вытянул вперед руку, чтобы опереться или ухватиться за что-нибудь. Этим «чем-нибудь» оказался кактус моей дочери. Я натуральным образом взвыл от дикой боли в ладони. Моментально отдернув её от этого подобия утыканного иголками огурца, я чертыхался, размахивая рукой, потом приблизил ладонь к своим глазам и стал поочередно извлекать из нее мелкие, острые колючки. Казавшийся довольным Бака чуть отъехал в сторону от горшка, но по-прежнему с насмешкой озирал пространство. Нет, не его, меня. Задыхаясь от злости, я схватил ключи и ринулся вон из квартиры.

Заруливая во двор Татьяниного дома, я успел увидеть отъезжавшую от её подъезда машину «скорой помощи» и что-то тревожно заныло у меня где-то глубоко внутри. Кое-как втиснув машину в первый попавшийся узкий просвет, я бросился к подъезду. Лифт стоял на первом этаже, так что ждать его не пришлось, но подъем показался мне бесконечным. Я гнал от себя тревожные мысли, но в глубине души уже осознавал, что какая-то беда с Татьяной случилась. Когда двери лифта разъехались, я буквально подлетел к столь знакомой мне двери и с силой надавил на кнопку звонка. По ту сторону раздалась длинная переливчатая трель и… тишина. Я давил на кнопку, отпускал и нажимал снова и снова. Открывать никто не спешил. Я продолжил это занятие, потом бросил, и начал колотить в дверь кулаками. Видимо для столь раннего часа здесь, на лестничной площадке, шум я производил не малый, поскольку дверь соседней квартиры распахнулась и показалась небритая рожа соседа-алкаша Васьки:

— Ну, чё, блин колотишь? — недовольно прохрипел он. — И так ночку устроили, дай боже, дали бы хоть доспать! Чё бьешься-то, не видишь, нет там никого!

— А где? Где Таня?

— Где, где… в Караганде! — сосед почесал помятую щеку, — увезли Таньку-то. Вроде, только что. На скорой.

— Как увезли? Почему? Куда?

— Да откуда мне знать куда? Тут шум такой поднялся, ты спроси вон у Петровны, она кажись, дверь вашу запирала. — И он мотнул головой в сторону двери противоположной квартиры, где жила Наталья Петровна, довольно контактная женщина, с которой Татьяна изредка общалась, так, между делом.

Я переметнулся туда и позвонил, при этом Васька, только что просивший дать ему возможность досмотреть прерванный сон, уже никуда не торопился, стоял на пороге и ждал. А может, и разгулялся.

Наталья Петровна, по всей вероятности таилась у двери, прислушиваясь к шуму на лестничной площадке, потому как открыла ее практически сразу. Заметно было ее возмущение, но, узнав меня, она всплеснула руками и воскликнула: — Боже мой, Стас, а ты-то откуда так быстро узнал?

— Я? Что я узнал? — обескуражено откликнулся я, — может, кто подскажет? Хоть вы мне скажите, что тут случилось? Неужели, с Таней?

— Во, блин, проснулся! — хохотнул за моей спиной Васька, но Наталья Петровна зыркнула на него столь злобно, что тот моментально ретировался, гулко хлопнув дверью.

— Заходи, Стас, — сказала соседка, пропуская меня в квартиру, и, оглядев площадку, проследовала вслед за мной, осторожно притворив дверь.

— Наталья Петровна, голубушка, не тяните, скажите же, наконец, что произошло?

— Ох, беда, Стасик, беда! Танюша-то покончить с собой пыталась…

От услышанной невероятной новости ноги мои просто подкосились, и я беспомощно опустился на стоявшую в прихожей табуретку.

— Как же так… — только и смог пробормотать я. А перед глазами замелькал калейдоскоп недавнего прошлого.

— Хорошо еще все так обнаружилось быстро. Соседка снизу проснулась по малой нужде, пошла в туалет, а там настоящий потоп! Вода с потолка так и льет! Ну, они быстрее сюда, наверх, давай ломиться в дверь, а та открыта. Они сразу в ванную, краны смотреть, а там Танюшка, вот как есть, одетая прямо там, в ванной и лежит… бездыханная! А вода льет и льет, кран не завернут… не закрыла… отравилась она… врач сказал… Там, говорит, пузырьков от таблеток немеренно валялось на полу.

— А почему в ванной?

— Да может, хотела вены себе перерезать, там и бритва на краешке лежала, а потом, наверное, испугалась, ну и таблеток наелась. Эти соседи, что снизу, давай нам всем в двери звонить, Васька ругался, не открыл, а у меня сон и так плохой, а сегодня что-то совсем не спалось, ну я и вышла, помогать надо было. Скорую вызвали, воду убирали, Таню пытались в чувство привести, по щекам даже били, она, вроде стонала, значит, жива была еще. Вот, Стасик, ключ от ее квартиры, — и Наталья Петровна протянула мне его дрожащей рукой.

Я сидел, сраженный наповал. Татьяна пыталась себя убить! Она же звонила мне, рыдала, умоляла приехать, а я…! Устал, видите ли, скотина! Отдохнуть, видите ли, ему захотелось! Уверял беднягу, что все будет у нее хорошо! Гад и мерзавец!

Я сжимал в руке ключ, но все так же продолжал сидеть, не в силах заставить себя подняться и пройти в квартиру Татьяны.

— С чего бы это она, Стасик? — нарушила молчание соседка. — Вроде такая женщина положительная, все у нее хорошо было, и доченька у вас прекрасная, и работа у нее, я знаю, хорошая. Что же случилось, а?

— Понятия не имею, — развел я руками. Ну, не объяснять же посторонней, по сути, женщине, что произошло. — Нет, не знаю, — покачал я головой, вздохнул, поднялся с великим трудом и, шаркая ногами, медленно побрел к двери.

На пороге я обернулся и спросил: — Наталья Петровна, а куда её увезли?

— Сказали, вроде как, в Склифосовского.

Я молча кивнул и вышел.

Стоя на лестничной площадке, я не знал, что делать, ключ, наливаясь тяжелым весом, оттягивал руку. Наталья Петровна не спешила захлопнуть дверь, изъявляя желание пребывать в курсе моих дальнейших действий, — кинусь ли я вслед за скорой помощью, войду ли в квартиру, или хладнокровно удалюсь восвояси. Что ж, понять ее можно, такое событие и она прямой участник, да и любопытство человеческое безгранично.

Я колебался, в раздумье рассматривал ключ, а потом все-таки склонился к тому, что надо зайти в Татьянину квартиру. Там, в той обстановке, обо всём и подумаю. Едва только я вставил ключ в замочную скважину, как услышал, что за моей спиной, сердобольная соседка, одобрительно вздыхая, захлопнула дверь.

И вот я снова здесь, в доме, где прожил долгое время, наверное, был счастлив, но уберечь это состояние не сумел. Того уюта, который я ощущал буквально пару дней назад, уже не было и в помине, в квартире витал устойчивый запах сырости и медикаментов. Я зажег свет в коридоре, сел здесь же на банкетку и задумался. Квартира ли так внезапно опустела или это опустела моя душа?

Что же делать? — размышлял я. — Как узнать, если «вроде как, в Склифосовского», это всего лишь предположения Натальи Петровны? Хотя из ее уст эта информация прозвучала весьма убедительно. Я набрал справочную службу на мобильном телефоне, чтобы узнать номер приемного отделения или круглосуточной справки института Склифосовского. Хоть мне и приходилось в последнее время бывать в этом заведении довольно часто, телефонных номеров я, естественно, не знал. В трубке меня долго информировали о возможности выяснить интересующий меня вопрос у автоматического вещателя и через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, оператор ответил: — Здравствуйте, оператор 1225, чем могу помочь?

Я быстро сказал, что меня интересует, и в ожидании ответа стал оглядываться в поисках ручки или карандаша, однако, ничего подходящего не попадалось на глаза, я в нетерпении заерзал на банкетке и вдруг, что-то отлетело от ноги. Я нагнулся и увидел Татьянин мобильный. Как он здесь оказался? Схватив его, я начал набирать диктуемые оператором цифры, один номер, — вызов и сброс, второй номер, — та же последовательность. Я поблагодарил оператора и отключил мобильник. Теперь следовало перенести раздобытые номера в свой телефон и дозвониться в Склиф. Я набрал на Татьянином телефоне последние вызовы и на дисплее высветился список. Последние два номера были набраны мною, а два предыдущих означились под символом «Darling». Я не сразу понял, кто это, но под высветившимися номерами стояла дата и время вызова. Под «Darling» фигурировало сегодняшнее число и время двух вызовов — первый в 01:42, второй — в 4:14. Интересно, 1:45 показывали мои часы, когда Таня разбудила меня и рыдала в трубку, я посмотрел информацию о номере «Darling», — это был мой мобильный. На душе стало совсем хреново. Так, вот и второй вызов, время 4:14, непонятно, она же не перезванивала мне. Я посмотрел информацию о вызове, — да это же входящий вызов, это же я звонил, когда всполошился. Вот, так вот, безмозглый чурбан, рви на себе рубашку и распрощайся даже с зыбкими надеждами, которые разом рухнули в пропасть, сменившись на грызущее чувство вины.

Я набрал номер Склифа и одновременно посмотрел на часы, времени было двадцать минут седьмого. Телефонную трубку долго не брали, я уж было отчаялся, но тут мне ответил уставший женский голос: — Склифосовского, слушаю.

— Простите, пожалуйста, — растерялся я, — мою жену сейчас увезли по скорой, скорее всего к вам, у нее отравление лекарствами.

— Мужчина, вы с ума сошли, знаете, сколько карет скорой помощи поступает к нам? Я что, должна караулить вашу жену?

— Простите, пожалуйста, и поймите, у меня нет информации, жива она или нет, о том, что ее, скорее всего, повезли к вам, мне сказали соседи.

То ли неслышный вопль отчаяния в моем голосе отразился стонущим эхом в телефонной трубке, то ли просто человек оказался отзывчивым, но в ответ я услышал: — Вы не нервничайте, гражданин, если это отравление препаратами, то, скорее всего, она поступит в отделение лечения острых эндотоксикозов. Звоните днем, сейчас никто никакой информации не даст, пока ее примут, пока процедуры проведут, может реанимация понадобится, не дай Бог, конечно. Днем звоните.

— Спасибо, — чуть слышно прошептал я и отключился.

Я сидел в коридоре опустевшей квартиры, давила гнетущая тишина, а в душе тонко позвякивал ледяной колокольчик. Невозможно было собраться с мыслями, похоже, за последнее время голова вообще устала переваривать их.

Так прошло полчаса. Из состояния ступора меня вывел заведенный на семь утра будильник мобильного телефона, который должен был просигналить мне, что пора собираться и ехать в Тулу.

Так, сегодня вторник, — туго соображал я, — раз мне сказали, что рыпаться и искать Татьяну сейчас бесполезно, поеду в Тулу, время тратить на сборы не буду, помчусь туда сейчас же, думаю, найду следователя сразу по приезду, и не придется ждать назначенного времени. Не мешало бы, как можно скорее уладить наши «криминальные» дела. А, чёрт, все равно придется заехать домой, за Пашкиным компьютером и записанной информацией.

Я быстро вышел из квартиры Татьяны, запер за собой дверь, и поспешил к дому, по дороге обдумывая план предстоящих действий. Да ничего в них сложного не просматривалось: беру многозначащие улики, еду в Тулу, встречаюсь и разговариваю со следователем, а затем тороплюсь в Склиф. Там все на месте и выясню. Главное, что остается, это успеть, времени на все, про все не так-то и много.

Несмотря на лето, время отпусков, дорога в Тулу заняла у меня два часа, плюс поиск нужного адреса, указанного в повестке, и в итоге на месте я оказался около десяти утра. Временной параметр следует учесть, чтобы не появиться в Склифе слишком поздно.

Я припарковал машину, прошел в помещение и показал дежурному повестку, — вот, на сегодня назначено.

— Хм, — рассматривая ее, ухмыльнулся вальяжный дежурный. — Рановато, гражданин хороший, вы что-то заявились, или не терпится облегчить душу? У вас, в повестке, двенадцать часов прописано.

— Я же из Москвы ехал, точное время при наличии пробок не высчитаешь, вот так оно и получилось, — стараясь ничем не спровоцировать стража порядка, пояснил я. — Может, я как-то смог бы встретиться со следователем сейчас?

Милиционеру такая моя покладистость пришлась по душе, и, ощутив себя мгновенно вершителем человеческих судеб, он, глядя на меня в упор и явно затягивая время, все-таки барственно снизошел: — Ну, что ж, попробуем. Давайте ваш паспорт и ждите. Поищу вашего следователя.

Я отошел в сторону, думая, что вот сейчас поспешит он куда-то в глубь помещения, но дежурный деловито, не торопясь начал названивать по телефону. С кем-то переговаривался, чему-то посмеивался, с кем-то о чем-то договаривался и наконец-то, минут через десять-пятнадцать победно произнес: — Смотри, как удачно вышло! Проходите, гражданин столичный, на второй этаж, направо, семнадцатый кабинет.

Я прошел в строгом соответствии с указанием, нашел обшарпанную деревянную дверь с табличкой «семнадцать», постучал и, чуть выждав, вошел в кабинет. Это была маленькая комнатенка с тусклым, судя по всему, годами немытым окном, по углам которой разместились два небольших письменных стола с допотопными мониторами и грудами бумаг. Стены были выкрашены в скучный серый цвет, местами они пожелтели, может, выцвели, а может, выел их табачный дым, которым было пропитано всё вокруг. За письменным столом, стоявшим ближе к окну, сидел тучный мужчина лет пятидесяти с необыкновенно добродушным лицом, обрамленным седой шевелюрой. Мужчина был в гражданке.

— Здравствуйте, я, верно, по вашей повестке, моя фамилия Суворов.

— Проходите, садитесь, — пропыхтел он. — Что это вы раньше времени?

— Не рассчитал, — измученно ответил я, — дорога не близкая, движение, сами знаете какое.

— Ладно, так даже лучше. Меня зовут Константин Иванович Перевезенцев, я следователь, ведущий уголовное дело, в котором, к сожалению, фигурирует и ваша фамилия. Надеюсь, вы в курсе или мне стоит пояснить вам суть дела?

— Константин Иванович, я лишь знаком с постановлением, по которому производился обыск в арендуемом мною здании. Больше ничего не знаю. Не могли бы вы, хотя бы вкратце ознакомить меня попервоначалу с материалами?

— Станислав Евгеньевич, — устало вздохнул следователь, медленно набирая что-то на клавиатуре архаичного компьютера, — сейчас я всё вам поясню, но одновременно буду задавать вопросы и заносить все в протокол допроса.

И мы начали беседу, которая заняла без малого пять часов.

Следователь и вправду оказался мировым дядькой, как его и охарактеризовал майор Владимир Натанович. Он четко, грамотно и без лишних деталей объяснил мне суть дела, невольным участником которого я оказался. Параллельно он задавал наводящие вопросы, тыкал пальцем в клавиатуру и медленно воспроизводил на экране компьютера наш разговор, слово в слово. Для такого скрупулезного конспектирования ему нужна была бы опытная секретарша, но для наших следователей, а уж тем более областных, это просто непозволительная роскошь. Последующая беседа больше походила на викторину, поскольку строилась она на основе вопросов и ответов, в котором вопрошающей стороной, конечно же, являлся блюститель закона. В определенный момент я почувствовал, что пора пускать в ход свои аргументы, и рассказал Константину Ивановичу о том, что с фирмой «Сириус» мы не имели никаких дел, что упомянута наша фирма в бумагах совершенно случайно, и по причине, о которой мне есть, что сказать. Следователь с нарастающим вниманием слушал мое повествование о том, как мы, чисто случайно, «нарыли» с моим программистом массу компрометирующей аферистов информации, в подтверждение чего я предоставил в распоряжение своего визави ноутбук, распечатки и электронные носители. Я рассказал, каким образом Пашкин компьютер попал ко мне, объяснив, что информация действительно вскрылась абсолютно случайно, поскольку никто из сотрудников не имел желания специально копаться в личных вещах после смерти молодого программиста. Следователь чрезвычайно заинтересованно отнёсся к полученным сведениям, и внимательно выслушав мой рассказ, занес всё в протокол. Затем, с явным облегчением откинувшись на спинку хлипкого кресла, заговорил веско и неторопливо:

— Эта часть уже не для протокола. Можете расслабиться, Станислав Евгеньевич. — Последовала пауза. — Ну, что ж, не будем пока заглядывать далеко вперед, но если то, что вы мне рассказали достоверно, а похоже, так оно и есть, то фортуна на вашей стороне.

— Мне бы это не помешало, — обреченно вздохнул я.

— Но, но, не так скорбно! Идем дальше. Проверка и отработка дела по вновь открывшимся обстоятельствам может занять уйму времени, вы сами понимаете, что у нас дела крутятся не так быстро, как у вас в конторе. Вы «роете» для собственного блага, мы — на благо общее. Но информация ваша действительно интересная и, на первый взгляд, все здесь укладывается в общую схему, выглядит логично и взаимосвязано. Будем смотреть, Станислав Евгеньевич! Но это долгий и кропотливый труд, можете поверить. На время следственных действий деятельность вашей фирмы приостанавливается. Сейчас я закончу протокол допроса, распечатаю, вы ознакомитесь с ним, и если нет возражений — подпишите и будете свободны. Предоставленные вами документы и компьютер яизымаю, если будет необходима информация от вас или ваше присутствие, мы свяжемся с вами непосредственно. Вы не собираетесь покидать пределы Москвы?

— Нет, Константин Иванович. У меня здесь масса дел, сегодня жена попала в больницу, и я даже не знаю в каком она состоянии.

— Насколько я помню, по документам вы в разводе? — удивленно произнес он.

— Да, бывшая жена, но, должен сказать, что сегодня я первый раз пожалел о том, что она бывшая. — Произнес такое и сам удивился собственным словам.

Еще минут сорок ушло на распечатывание документа и его тщательное изучение. Наговорили мы на 14 печатных листов. Я подписал бумаги, записал контактные телефоны Константина Ивановича, обещая обязательно позвонить, если у меня появится еще какая-либо информация по делу.

Мы попрощались, и у меня сложилось стойкое ощущение, что у нас со следователем возникло взаимопонимание и искреннее уважение.

В Москву я въезжал в районе шести вечера и сразу же помчался в Склиф.

Насчет помчался, это, конечно же, громко сказано. Лето летом, а пробки в час пик неизбежны. В итоге, я приехал к больнице уже в начале восьмого. Рассчитывать на то, что увижу Татьяну, было бесполезно, но, по крайней мере, смогу узнать, в каком она состоянии.

Я кинулся к справочному окну.

— Прошу прощения за беспокойство, понимаете ли, сегодня по скорой помощи к вам поступила Суворова Татьяна Антоновна. Не подскажите где она и в каком состоянии?

Худощавая старушка, поправила белый чепец и углубилась в тетрадный талмуд.

— Суворова Татьяна Антоновна, да, есть такая. Поступила в реанимацию в пять двадцать с диагнозом «отравление лекарственными препаратами». Больше ничего. Ты, милок, — глянула она в окошко, — завтра приезжай, сейчас уже поздно и никто тебе ничего не скажет. Но раз в списках есть, значит все нормально.

— Да как же так? В реанимации…

— Да жива она, жива, не переживай, у нас по другому случаю быстро информацию дают, больных много, места просто так не держат. Да если бы чего, уже давно бы тебя оповестили. Ты ей кто, муж, поди?

— Да, муж, муж… спасибо, успокоили… — я попрощался с дежурной и вышел из отделения.

Едва переступив порог квартиры, я рухнул без сил на диван и тут же отключился, да так и спал, не раздеваясь, пока меня не оглушил будильник мобильного телефона.

В эту среду с самого утра зарядил мелкий, противный дождь, конца которому не было видно. Я проснулся со щемящим чувством одиночества и тоски, которым уже устал противостоять, умылся, налил себе чашку кофе и задумчиво уставился в окно. По стеклу стекали капли дождя, похожие на потоки слез и навеявшие воспоминания о том, как рыдала Татьяна во время нашего последнего разговора. Сегодня я обязательно должен съездить к ней в больницу, поговорить, попросить прощения. Надеюсь, её уже перевели из реанимации. Может, все обошлось? Да и бабуля в справочной уверила меня в лучшем. Мысли о Татьяне не оставляли меня, только осознав, что могу потерять её навсегда, я понял как она мне дорога. Воистину, не ценим мы того, что мы имеем! Странно все-таки устроены люди: что-то делают, суетятся, к чему-то стремятся, куда-то рвутся, и не замечают, как за всей этой чехардой проходит жизнь, такая прекрасная, уникальная, интересная, а главное — одна! И только когда начинаешь балансировать на этой незримой грани между жизнью и смертью, начинаешь понимать и ценить все то, о чем совершенно не задумывался доселе. Как мало люди говорят друг другу добрых слов, как мало делают добра своим ближним, а если и переосмысливают свою жизнь, так только после того, как она нанесет один-два непоправимых удара, и редко когда раньше.

Сегодня я собирался снова ехать в институт Склифосовского. Так уж почему-то получается, что все те, кто дороги мне в этой жизни, должны, просто в обязательном порядке, угодить именно в это заведение. Интересно, почему?

А у больницы, между прочим, тоже занимательная история, хотя и мало кого она интересует из тех, кто сюда попадает. О другом думать приходится! А меж тем, институт скорой помощи был создан в 1923 году на базе одной из старейших больниц Москвы — Шереметевской, а та в свою очередь берет начало от странноприимного дома³ графа Шереметева, построившего в начале XIX века больничный комплекс для бесплатного лечения бедняков. Молва свидетельствует, что сделал он это в память о своей безвременно почившей супруге, небезызвестной Прасковьи Жемчуговой, которую любил безумно, но которая скончалась при родах всего через год после их свадьбы. Но ведь, понимаете же, не запил, не ударился во все тяжкие, а построил бесплатную больницу, которую содержали его потомки вплоть до 1917 года!

Да, вот такие не веселые мысли обуревали меня этим пасмурным, дождливым утром, когда я собирался ехать навестить свою бывшую супругу, доведенную мною по дури до предельной черты. Господи, пронеслось в моей голове, ей Богу, как только она поправится, я обязательно отвезу их с Катькой на дорогущий курорт, где они будут отдыхать, купаться, загорать и просто радоваться каждому прожитому дню. И не приведи Бог, случиться чему другому!

Впрочем, лучше пока не думать о поездке на дорогущий курорт, не сглазить бы, лучше пусть все образуется, Господи, не подведи, пусть надежда станет реальностью! Успею, я все успею сделать, только вот для начала нужно бы разобраться с проблемами фирмы, нужно, чтобы она снова заработала в полную силу. И тут, стоило лишь вспомнить, что контракт, на осуществление которого я возлагал такие надежды, теперь повис на волоске по вине какого-то продажного желторотика, то от злости даже заскрежетал зубами. Конечно, теперь, когда Пашка погиб, Ильдар засвечен перед правосудием, а я уже, практически, обелен, мне должно стать легче, только вот легче от этого почему-то не становилось. Скандал оказался настолько громким, что наверняка долетел и до моих клиентов, а ведь люди они весьма и весьма осторожные. Короче, у меня были все основания опасаться того, что контракт сорвется, и от одной мысли об этом на душе становилось тошно. Я решил по дороге в больницу все же завернуть в офис и подбодрить сотрудников рассказом о вчерашнем разговоре со следователем, а также подумать над тем, как можно вернуть доверие клиентов. И, естественно, как только я оказался в стенах офиса, время потекло в ином измерении, поэтому, когда я невзначай глянул на часы, их стрелки уже подбирались к цифре три. Пора было лететь в больницу, а мне еще нужно было заскочить на рынок и купить Татьяне что-нибудь вкусненького. Когда около четырех часов пополудни я склонился над окошком справочной института Склифосовского, в нем сидела уже не сердобольная вчерашняя бабуля, а дородная, не первой молодости особа, краткий ответ которой буквально поверг меня в шок.

— Суворова Татьяна больше у нас не числится.

— Как, то есть, не числится? — У меня похолодело внутри. — Умерла?

— Да, типун вам на язык, зачем же так сразу и умерла, — дежурная посмотрела на меня поверх очков и укоризненно покачала головой. — А вы кем ей приходитесь?

— Суворов Станислав Евгеньевич, — отрапортовал я, и немного поколебавшись, добавил, — муж.

— Муж! — презрительно бросила она. — Бывает и такое. Так вот, вашу жену перевезли сегодня в городскую психиатрическую больницу № 15.

От услышанного я едва не рухнул на кафельный пол под окошком. Ей Богу, мне самому было впору обращаться за скорой помощью.

— А почему… в психиатрическую? — пробормотал я.

— А я-то почём знаю? — с вызовом ответила сотрудница справочной. — Вы же муж, вам и виднее.

Было ясно, что больше ничего полезного здесь не узнаешь, я повернулся и медленно пошел к выходу. Потом, спохватившись, вернулся к окошку и спросил:

— А где хоть она находится, эта больница?

Тяжело вздохнув, так, будто я просил её о чем-то невыполнимом, дежурная ответила: — На Каширке, улица Москворечье, дом 7.

— Спасибо, — поблагодарил я и отошел, но все же расслышал брошенное мне вслед вполголоса: — Тоже мне муж, объелся груш…

Повернуться бы, да высказать ей все, что я о ней думаю, да только толку от того будет совсем ничего. Черт побери! Насколько же злы окружающие нас люди! Ведь приходят к вам сюда не от хорошей жизни, так неужели нельзя скрасить состояние страждущих посетителей хотя бы улыбкой и участливым ответом!

Итак, теперь мне предстояло через все пробки и заторы пробраться на Каширку. Задача, признаться, не из легких, но я был твердо намерен увидеть сегодня Татьяну, и мчался по городу, лавируя в потоке, как заядлый лихач. И надо же, мне повезло, я успел появиться в больнице в часы посещений. Более того, мне повезло еще и с днем, так как оказывается, визиты к больным в подобных заведениях проходят совсем не как в других клиниках, а строго по определенным дням, и уж коли ты пришел в неурочный день, то хоть на коленях стой и умоляй, — никто тебя не пропустит. Повезло также и в том, что я застал доктора и смог переговорить с ним.

Лечащим врачом Татьяны оказалась немолодая, невысокая женщина с суровым взглядом из-под больших круглых очков с такими толстыми стеклами, что глаза её казались невероятно огромными. Небольшой нос несколько провис, вероятно потому, что нес на себе непомерную тяжесть, лицо обрамляли немыслимые пергидрольные локоны, а вот высокий, открытый лоб обещал и пытливый ум и понимание проблем, с которыми к ней обращался ее контингент.

— Доктор, скажите, что с моей женой? — едва ли не заикаясь, начал я.

У врача удивленно приподнялась левая бровь, — С женой? Вашей? А мне показалось, что Татьяна Суворова не замужем.

— Виноват, с бывшей моей женой.

— Ах, бывшей! Тогда… может быть… может быть, — она будто вслух рассуждала сама с собой. — Но, посмотрим… посмотрим! Да, пока не могу вам сказать ничего определенного. Она поступила к нам из института Склифосовского, где ей было произведено промывание желудка после неудачной попытки суицида. Поступила, я бы сказала, в состоянии острого психоза, и с того момента она еще не произнесла ни одного слова, отказывается от еды, вообще проявляет крайнее равнодушие к окружающему и абсолютную незаинтересованность в своем выздоровлении.

Я был поражен. Все это было совершенно непохоже на ту, прежнюю Татьяну, еще совсем недавно до предела самостоятельную, сильную и решительную женщину, ну, а уж какая она мать, тут и нужных слов не подберешь. Как же это могла она быть незаинтересованной в своём выздоровлении? А как же ребенок, Катюшка? О ней она тоже не думала?

— Поверить не могу! — выдохнул я. — Но почему… почему?

— Ну, чтобы это понять, я бы хотела кое-что услышать и от вас. Обычно появлению тревожных расстройств и развитию депрессивного состояния предшествует хронический стресс. Вы замечали что-то такое подобное у своей бывшей жены?

— А как я должен был это заметить? Супруга все-таки бывшая…

Врач вздохнула, и передо мной вдруг оказалась учительница, пытающаяся как-то достучаться до туповатого ученика.

— Видите ли, молодой человек, женский мозг иначе реагирует на стресс, чем мозг мужчины. Это как два разных мира. Если женщина переживает стресс, она стремится, как можно больше об этом говорить, это заметно облегчает её состояние. Неужели вам ничего неизвестно о её душевных переживаниях?

Да не было у нее душевных переживаний! Или она столь искусно скрывала их и от меня, и от дочери, и вообще от всех. И поймите меня правильно, я же не каждый день мог быть с ней и наблюдать за ее состоянием. Хотя, вот, у меня еще не стерлась в памяти её последняя истерика, о которой я и поспешил поведать доктору во всех подробностях. Черт, возьми, надо же было быть таким остолопом!

— Ну, что ж, для начала можно принять и такую версию, стремительно развившаяся депрессия на почве безответной любви. Что ж, бывает, причем, должна сказать, вне зависимости от возраста. А помимо того, знаете ли, депрессия является одним из самых распространенных недугов нашего времени. Ему подвержены миллионы людей.

— Да что мне миллионы, — с тоской произнес я, — вы бы вылечили мне одного. Может, тогда и я поумнею? А кстати, вы сейчас не заколите её всякой дребеденью?

— Вы все-таки выбирайте выражения, молодой человек! — возмутилась врач. — Мы на работе и здесь вам не скотобойня, здесь никого не закалывают, здесь лечат, или, по крайней мере, пытаются это делать.

— Простите, — поспешил я исправить свою оплошность. — Я совсем не то хотел сказать. Просто, знаете ведь, как у нас говорят, раз попал в психушку… то есть, простите, в психиатрическую клинику, то и все тут, на всю жизнь с приветом! И пока человек здесь, будут ему колоть транквилизаторы, всякую дрянь, одним словом… — черт меня куда-то понес, лучше бы помолчать с умным видом, да доктора послушать.

— А вы бы меньше обывателей слушали, а то, наверно, еще и желтую прессу почитываете вместе с бульварными романами, — доктор даже фыркнула от возмущения. — Да вы успокойтесь, в этом вы не одиноки, стереотип у нас такой выработался. По причине невежества. Вот нам и приходится вести душеспасительные беседы с родственниками. Ладно, — она усмехнулась, — проехали, — и невозмутимо продолжила: — Вообще-то, для лечения депрессий, мы предпочитаем психотерапевтические методы, как правило, они эффективнее, нежели лекарственные. А сейчас, в нашем случае, главное — вывести вашу бывшую супругу из того состояния, в которое она себя загнала. Депрессия — вещь коварная и лекарств, как таковых, от нее нет. Да, всевозможные психотропные средства помогают, но лишь ненадолго. Здесь очень большую роль играет желание самого больного, желание преодолеть собственный недуг. Полагаю, у вашей жены определяется то, что мы называем функциональной депрессией, которая свойственна психически здоровым людям. Сейчас она в полной апатии, абсолютно безучастна ко всему, и мы должны пробудить её к жизни. А вы не бойтесь антидепрессантов, они не вызывают привыкания, но способны весьма эффективно скорректировать работу некоторых структур головного мозга, они помогают организму восстановиться. Это мы сделаем, надеюсь, а вот дальнейшее уже будет зависеть от нее. И, может быть, от вас, если ваша бывшая жена вам не безразлична. Пока об этом говорить, конечно, рано, но когда заберете её домой, я бы вам рекомендовала аромотерапию, успокаивающие ванны. Еще Фома Аквинский рекомендовал при хандре принимать ванны. Хорошей релаксации способствует и музыка. Но все эти рекомендации я дам вам перед выпиской.

— Спасибо вам огромное! — с чувством произнес я. — Скажите, а могу я её увидеть?

— Нет, сейчас она лежит, а у нас запрещено посещение больных в палатах. Но как только начнет вставать, никаких возражений, обязательно увидитесь.

Я покидал кабинет врача с двояким чувством. С одной стороны, доктор мне очень понравилась, я перестал опасаться того, что в «психушке» мою(!) Татьяну моментально превратят в овощ, но с другой… я мысленно видел ее в больничной палате не одну, а в окружении психически больных людей, и это никак не добавляло мне оптимизма. Так я и шел понуро по коридору отделения, пока не преградила мне дорогу огромного роста девица в больничном халате. Я поднял голову, ибо она была сантиметров на двадцать выше меня, и уставился прямо в её бесцветные глаза.

— Ты что уставился, мордоворот? — грозно пробасила она.

— Разрешите пройти, — самым миролюбивым голосом попросил я, а боковым зрением уже начал высматривать поблизости кого-нибудь из медперсонала.

На стульчике невдалеке сидела невысокого роста медсестра и безучастно смотрела в окно. Да, помощи от такой, в случае чего, будет маловато. Я попытался обойти больную, но не тут то было. Она расставила свои огромные ручищи и буквально проревела:

— Что, падла, попался? Думаешь, спрятался от Вики, да? Ты, сука, думаешь, Вика тебя не достанет?

Черт ее знает эту больницу, что тут и какие порядки, растерянно я крутил головой, надеясь на медицинское вмешательство и, как оказалось, напрасно, ибо в следующий момент громадный кулак Вики впечатался мне прямо в челюсть. А силища у безумной девицы была такой, что я отлетел на пару метров, врезался в стоящий у стены ряд стульев и с грохотом рухнул на пол. Без преувеличения это был нокдаун!

В отделении поднялся невообразимый переполох, откуда ни возьмись, слетелся теперь уже многочисленный медперсонал, понабежали больные и посещавшие их родственники, все вопили, кричали, галдели, охали и ахали. Мою обидчицу, худо-бедно, удалось скрутить, а сделать это было, отнюдь, не просто, она брыкалась, кусалась, молотила кулаками и неистово вопила:

— Из-за этой паскуды я здесь свою молодость загубила! Он мне за все ответит!

Причем, это были самые невинные ее выражения, остальные были просто непечатными. Когда амбалку все же увели, меня осмотрели на предмет поломанных костей, каковых не обнаружилось, и опустили с миром, однако даже не извинившись. «Да, — потирал я ноющую челюсть, — а Таня-то там осталась!. Надо быстрее её вызволять.»

Об этом я и думал всю дорогу до дома, пока мои раздерганные мысли не были прерваны телефонным звонком:

— Пап, привет! — Звонкий, родной голос.

— Привет, малыш. Как ты? Все нормально?

— Да, у нас все хорошо. Я волнуюсь о маме, никак не могу до нее дозвониться. Ты, случайно, не знаешь, где она?

Секунду я не знал, что ответить, будучи застигнутым врасплох. Из-за всей суеты я совершенно забыл о Катюхе и о том, что нужно было бы сочинить какую-нибудь подходящую версию, чтобы выдать ей впоследствии.

— Пап, ты меня слышишь?

— Слышу, Катюш, слышу. Просто помехи на линии. С мамой все в порядке, она улетела.

— Куда? — в ее голосе чувствовалось искреннее изумление. — И даже не позвонила мне? А телефон ее постоянно выключен…

Я вспомнил, что Татьянин телефон с разряженной батареей лежит у меня в машине. — Малыш, она звонила… но, почему-то, не дозвонилась. Она полетела срочно… — Господи, что же такое придумать? — В Африку! А там, знаешь, связь какая паршивая, да и разница во времени!

— В Африку? — Я прямо-таки видел, как расширились от удивления глаза моей дочери. — Зачем?

— Э-э… Зубы лечить… опытом делиться… У них там симпозиум… Она же говорила!

— Да? Что-то я не помню… А там не опасно? Еще заболеет…

— Да ну что ты, Катюш, там совершенно безопасно. Это цивилизованная Африка. Просто все так стремительно решилось, что она была вынуждена улететь, и не дозвонилась до тебя. Она просила меня, а я забыл. Знаешь, дела… — И я замолчал, внутренне краснея от такой явной лжи, но не было у меня времени придумать что-либо более вразумительное. Да и врать тоже надо уметь. Только не пришлось бы учиться! Поговорив еще немного с Катей, порасспросив её о том, о сем, и дав клятвенное обещание звонить почаще, я, наконец-то, отключился.

Квартира снова встретила меня застоявшейся унылой тишиной. Собственно, а чего я ждал? Да, что там говорить, просто в паршивой ситуации, возникшей внезапно, остро чувствуешь свое одиночество, а день тяжелый, и делать ничего не хочется, и… махнуть бы на все рукой! Я сел в кресло и погрузился в невеселые рассуждения.

Телефонный звонок раздался так неожиданно, что прервался космический полет моих мыслей.

— Алло!

— Ал-лоу, Стас? — Я узнал интонации Гебауэра, как всегда растягивающего слова на французский манер.

— Да, привет, Жан. Рад слышать.

— Привьет, Стас. Как дела? Я был в отъезде несколько дней. Ты не знаешь, как Татьяна? Я звонил ей несколько раз, но она не отвечает. Ты случайно не в курсе, где она?

— Дела? Да, так, относительно… Жан, произошла неприятность. Если в двух словах, то Таня сейчас в клинике, психиатрической. Но главное, что она жива и, как я считаю, абсолютно здорова.

— Как? Я не понимаю! Что значит, в психиатрической клинике? — явно растерянно пробормотал Жан.

— Жан, это не очень приятная история, и мне не хочется о ней особо распространяться. У Тани был нервный срыв, врачи посчитали необходимым для нее некоторое время побыть в больнице. Они не ставят никаких диагнозов, никакой конкретной информации не дают, говорят, что нужно просто выжидать какое-то время.

— О, смею надеяться, все обойдется и она быстро поправится. Таня молодая и крепкая женщина. Я склонен полагать, что её болезнь — всего лишь эмоциональная перегрузка, она слишком много работает. Когда она выйдет из клиники, я буду настаивать на отдыхе, хочу увезти её в Марокко. Уверен, что там она быстро пойдет на поправку. — Жан говорил медленно, подбирая слова. — Жаль, очень жаль, что так получилось. Надеюсь, что я смогу нанести свой визит в клинику, чтобы поддержать её.

А мне пришел на память финал моего визита в больницу, только почему-то на моем месте оказался Гебауэр.

Жан немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а потом сказал:

— Стас, меня обеспокоило не только то, что произошло с Таней. Скажи мне, у тебя после нашей последней встречи еще что-нибудь случилось такое? Ну, я имею в виду, неприятности? Были ли еще какие-нибудь происшествия за это время?

— Кроме болезни Татьяны?… еще бы! Даже не хочется вспоминать. А почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, Стас, мне не дает покоя наш последний разговор, у Тани в кабинете. Помнишь его?

— А как же! Тот день вообще трудно забыть.

Я усмехнулся. Сказать, что действительно что-то случилось, — это ничего не сказать. За те дни, что прошли с момента нашей последней встречи с Жаном, со мной случилось столько, что хватило бы для рассказов на пару-тройку дней, не говоря о написании романа.

— Так вот и сейчас, — продолжал Гебауэр взволнованно, — то, что в клинику попал близкий для тебя человек, это лишний раз подтверждает мои опасения… Стас? Ты здесь?

— Я здесь, Жан, здесь. Просто задумался. Со мной много чего случилось. Разного. Такого, что лучше бы не случалось. Почему, все же, ты интересуешься этим?

Теперь паузу взял Жан, но я не торопил его, я уже догадывался, о чем пойдет речь.

— Стас, я все думаю про ту куклу…

Я так и знал!

— Жан, думаю, нам лучше встретиться. Давай в твоей любимой французской кофейне, скажем, часиков в девять?

— О'Кей, Стас. В девять.

Жертвы черного зла

Я приехал ровно в назначенное время, но Жан уже ждал меня, что было довольно необычно, поскольку он никогда не приезжает во время. Он, как всегда, ничего не ел, только пил черный кофе и курил. Признаться, аппетита не было и у меня, посему я заказал себе только чашку зеленого чая с жасмином.

— Стас, не знаю, как и начать… — Жан пребывал в неком замешательстве. — Я подарил куклу твоей дочери… Ребенку… Я не думал…

— Жан, перестань, не нужно оправдываться, давай лучше по делу.

— Видишь ли, после нашей последней встречи я много думал… Кое-что почитал… Кое с кем посоветовался… Вероятно, всё куда серьезнее, чем может показаться…

— Что ты имеешь в виду? — у меня неприятно засосало где-то под ложечкой.

— Судя по всему, я приобрёл что-то страшное… и… подарил твоей дочери…

Повисла долгая пауза. Мы смотрели друг на друга и молчали. Жан, видимо, ожидал от меня какой-то реакции, но меня настолько изумило его признание, что поначалу я ничего не мог сказать. Молчание затягивалось, Гебауэр попыхивал сигаретой, и я отставил чашку в сторону.

— Жан, я, в общем-то, человек не из робкого десятка, но сейчас, всего несколькими словами, ты действительно нагнал на меня страху. Ты говоришь всё это серьезно или просто решил меня немного попугать? Но, тогда зачем? Не можешь ли ты объяснить мне подробнее, с чего ты все эти страхи взял?

— Стас, я совсем не хочу тебя запугивать, только хочу предостеречь, а больше всего, исправить свою ошибку. Ты же знаешь, я вообще люблю мистические истории и загадки, я много читаю о тех странах, которые намереваюсь посетить, особенно если дело касается малоцивилизованных стран. А таковых, к сожалению, еще не мало. И с чем мне только не приходилось сталкиваться! Так вот, по данному случаю, хочу я рассказать тебе о пало-майомбе, религии, происходящей из Конго. Она отличается неистовой устремленностью к черной магии, некромантии, кровавой мести и извращенным убийствам. Конголезцы, на мой взгляд, странные люди. Нет, есть, безусловно, и среди них образованные, интеллигентные представительные типы, но, в основной массе, это отсталое население, для которых черная магия один из способов выживания во враждебном мире. За деньги они готовы «наслать» смерть на кого угодно. Они уверяют, что связаны с силами дьявола, для черных целей своих изготавливают магический котел, который наполняют всякой дрянью, типа сушеных жаб, землей, пылью с перекрестков, ветками, травами, костями зверей и птиц. Туда же бросаются и человеческие кости. Никто не знает, какие при этом проводят они ритуалы, но в итоге котел становится обиталищем духов мертвых, которые могут исполнить любую волю хозяина котла.

— Жан, ты случаем не спятил? Что за бред ты несешь? — недоумение мое было искренним. И это в нашем-то веке!

— Стас, я понимаю, в это трудно поверить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел кое-что мало объяснимое собственными глазами. Там малограмотные, но считающиеся посвященными, маги умеют делать такое, что ни одному нашему ученому не померещится даже и в самом жутком сне. Я плохо тебе все объясню, я не специалист, а всего лишь любитель, но у меня есть один знакомый, профессор-этнограф, он занимается африканскими народностями, в частности Конго, он очень много знает, и сможет тебе рассказать гораздо больше, а может быть даже и помочь. Я уже говорил с ним.

— Помочь с чем? — здесь нервы мои не выдержали, я взял сигарету из пачки Жана и закурил.

— Избавиться от этой куклы…

— Что значит избавиться? А разве я не могу прийти домой и выбросить её, ну, скажем, в мусоропровод?

— Не вздумай! — Жан вскрикнул так громко, что посетители кафе все разом обернулись в нашу сторону. — Даже не вздумай! Последствия такого шага могут быть чудовищными… С куклами Вуду так обращаться нельзя!

Гебауэр даже в лице изменился, сейчас он меньше всего походил на уверенного в себе бизнесмена, а больше всего смахивал на типа, у которого съехала крыша. Глаза его выкатились и округлились, щеки заполыхали нездоровым румянцем, руки задрожали так сильно, что он не смог бы и чашку поднять, не расплескав при этом свой кофе. И бывает же такое!

— Стас! Умоляю тебя, — горячился Жан, — поверь мне, наконец! Все очень серьезно! Ничего не предпринимай, не посоветовавшись с профессором. Он тебя научит. Он очень толковый и понимающий человек. Поедем к нему! Прямо сегодня, сейчас!

— Но сейчас уже поздно!

— Ничего не поздно! Пока ты еще дышишь, — не поздно!

— Да перестань ты запугивать меня, Жан! Тоже мне, притащил сюда байки из склепа. — Меня тоже начинал бить колотун. — Сначала ты даришь моей дочери какую-то дрянь, теперь начинаешь стращать меня. Зачем? И на кой черт ты вообще купил эту хреновину?

— Стас, поверь, не хотел… вернее, даже и не собирался… Мне уже нужно было уезжать из Киншасы, и я поджидал такси, чтобы ехать в аэропорт, а тут, вдруг, подскочил этот старикашка. Вонючий, в немыслимых лохмотьях, грязное тело сквозь них просвечивает, по виду точно умалишенный, глаза безумные, горят, слезятся. А в руках тискает какой-то сверток. Он что-то балаболил мне на своем языке, но я так ничего и не понял, а старикан то и дело оглядывался по сторонам и все совал мне этот грязный кулек. Я отмахивался от него, как мог, тогда он развернул чертов сверток и показал мне его содержимое. Это оказалась кукла. Пока я её рассматривал, старик как-то сник, обмяк, успокоился, посмотрел мне в глаза и сказал по-английски всего одно слово: «Souvenir!»

Мне стало жаль его. Я подумал, что это просто нищий старик, которому нечего есть, а поскольку я уже привык покупать у местного населения всякую всячину на сувениры, если, конечно, оно на это тянет, то и подумал, а почему бы не купить и это. И я дал ему четыреста конголезских франков, все, что у меня оставалось из местной валюты. Это, знаешь ли, ерунда, меньше доллара.

Жан опять замолчал, будто провалился куда-то в свои воспоминания. Я не торопил его в надежде, что повествование еще не закончено, и точно, через некоторое время он продолжил:

— В первую секунду, когда я протянул ему деньги, он оторопел и удивленно щурился на меня подслеповатыми глазами, видимо, не веря своему счастью, а потом аккуратно. будто это был хрустальный кубок, вложил мне куклу в руки, схватил купюры и бросился наутек. Секундное было дело, се-кунд-ное! Из-за угла вылетело такси, которое я поджидал. Все случилось мгновенно, крыло автомобиля зацепило тщедушного старика с такой силой, что он перевернулся в воздухе, отлетел метров на пять и врезался в стену дома. Когда я подбежал к нему, то успел расслышать одно только слово: «Педро». С ним он и умер.

Гебауэр снова замолчал, но на сей раз, я прервал его молчание.

— Да, милый сувенир ты преподнес моей дочери на день рождения!

— Стас, поверь, я и подумать не мог…

— Вот уж подумать-то ты как раз и мог бы! — Кровь бросилась мне в голову. Ну, не идиот ли передо мной изливает душу? — Ты же, повидавший везде, все и всюду, пронырливый бизнесмен! О чем же ты думал? Зачем ты подарил ребенку эту чудовищную хрень, которая, как ты видел, так или иначе связана со смертью?

— Стас, прости меня, я, правда, не соображал, что делаю. Ну, неужели ты думаешь, что я сделал это намеренно? Ты же знаешь, как я отношусь к Тане, к ее малышке, разве могу я причинить им зло? Я места себе не нахожу, ужасно проклинаю себя за этот подарок.

Жан был настолько подавлен, что злость моя стала улетучиваться и, вот же сердобольный русский человек, мне стало его жаль. Господи, меня бы кто пожалел!

— Ладно, даритель, — сказал я, трижды вздохнув, а это, говорят, наиболее простой способ концентрации душевных сил, — теперь уже поздно разбираться, зачем и почему ты это сделал. Теперь нужно думать, как избавиться от этого исчадия ада. Давай, звони своему профессору.

Однако дозвониться до профессора оказалось делом не простым. Его телефон оставался занятым целый час, все это время мы продолжали сидеть в кафе, и я успел выслушать от Гебауэра еще несколько леденящих душу историй. Большой дар рассказчика у человека!

Набирая номер профессора в очередной раз, мы уже было подумали, что его телефон попросту не работает, когда ученый все-таки ответил на звонок. Он был истинным фанатом своего дела и допоздна засиживался на работе, копаясь в бумагах и уходя с головой в нравы, обычаи и быт повседневной культуры народов Конго. Звали профессора Петр Степанович Коломейцев, именно ему и звонил Жан после нашей последней встрече в кабинете у Татьяны, и, поскольку, как я понял, тот был уже посвящен в истоки дела, долго объяснять ничего ему не пришлось. Профессор настоятельно рекомендовал незамедлительно приехать к нему, продиктовал нам адрес своего института и даже заверил, что предупредит охрану о нашем приезде.

Институт Этнологии и Антропологии, в котором работал профессор Коломейцев, находился на Ленинском проспекте, то есть сравнительно недалеко, и я надеялся домчаться до него минут за пятнадцать. Гебауэр поехал со мной и по дороге рассказал, что познакомился с ученым лет десять тому назад, когда работал в Камеруне.

— Ты жил в Камеруне? — Я был искренне удивлен. — Ну, ты везде успел отметиться! И что же ты там делал?

Жан усмехнулся:

— Можешь не поверить, скрывался от французского правосудия. Но это старая и не интересная история. Так вот, в то время Петр занимался изучением истории и особенностей развития пигмейских племен. Он и вообще помешан на истории Центральной Африки, а тогда все уши мне прожужжал о вымирающем контингенте пигмеев, несчастных аборигенах, которые под натиском враждебных племен были вынуждены отойти в таинственную глубину тропических лесов Конго и Камеруна. Он даже брал меня однажды с собой в экспедицию в эти лесные дебри. Должен признаться, было весьма интересно, и я был чрезвычайно доволен. К твоему сведению, профессор мировая величина, признанный специалист по проблемам африканского континента и он обязательно поможет нам.

— Хотелось бы надеяться…

Так, с мало значащими разговорами о далекой Африке, мы и добрались до института. Профессор не преувеличивал, и хотя время было не столь уж позднее, а охранник, вышедший на наш требовательный звонок, был сонным и недовольным, но он явно поджидал нас и, отперев дверь, подробно объяснил, куда и как нужно пройти, чтобы встретиться с заслуженным ученым. И, несмотря на инструктаж охранника, мы все равно заблудились в бесконечных, тускло освещенных коридорах большого научного учреждения и проплутали где-то минут пятнадцать, если не больше. Когда же, наконец, нами была обнаружена заветная дверь с табличкой «Коломейцев П.С.», мы облегченно вздохнули и вошли.

Петр Степанович нервно расхаживал по кабинету, ожидая нашего прихода. По всей видимости, охранник предупредил профессора о нашем приезде. Кабинет его оказался довольно просторным, но хотя основным и явно уважаемым предметом в нем являлся письменный стол, свободное пространство было явно ограничено. Вдоль окна стоял ряд разномастных стульев, штук пять, за потертым рабочим столом был натянут экран для просмотра слайдов или кинофильмов. Весь оставшийся периметр был заполнен стеллажами, все полки которых занимали беспорядочно сваленные в живописные кучи какие-то папки, книги и толстенные тетради. Создавалось впечатление, что стеллажи распирает растущая документация, и они вот-вот развалятся. Рядом с ними стояли огромные рулоны, как мне показалось, географических карт. В углу, за дверью, притулился еще один шкаф со стеклянными створками, он был полностью забит какими-то непонятными предметами, склянками, статуэтками, осколками глиняных кувшинов, пучками травы, колокольчиками и разноцветными каменьями. Сразу было понятно, что это кабинет ученого, безумно влюбленного в свое дело.

По внешнему виду Петр Степанович напомнил мне профессора Эмметта Брауна из любимого фильма моей дочери «Назад в Будущее». Он был высоченного роста (бедные пигмеи!), широк в плечах, правда, немного сутуловат, и на вид ему было лет шестьдесят. Полностью серебряные, немного длинноватые волосы, красочно лохматились в разные стороны. Что можно было отметить еще в его облике? Разве что небольшие залысины на висках, да высокий лоб, испещренный глубокими морщинами. Профессор производил странное впечатление, он был весь какой-то порывистый и нескладный, и только глаза его светились недюжинным интеллектом и, пожалуй, азартом.

— Господи! Ну, где же вы ходите? — воскликнул он громогласным голосом. — Я уже заждался. Присаживайтесь и рассказывайте.

Мы подвинули стулья от окна поближе к столу, а профессор грохнулся за своё рабочее место с явным нетерпением.

Поскольку о приобретении куклы Гебауэром профессор был уже наслышан, рассказывать пришлось мне. Очень подробно, начиная с дня рождения Катерины и до сего момента, я перечислил все злоключения, свалившиеся на мою голову, и чем дольше рассказывал, тем больше убеждался сам в не случайности всего того, что выпало на мою долю за последнее время. Профессор слушал внимательно, периодически зачесывал крепкими пальцами, будто гребенкой, на затылок свои седые пряди, и покачивал головой. Несколько раз переспрашивал, но в целом старался не прерывать мое повествование. Когда я закончил, повисла пауза, и мне же пришлось нарушить гнетущее молчание.

— Ну, так что скажете, профессор?

Он поднял на меня свои умные, проницательные глаза и тихо произнес:

— Дело дрянь.

От неожиданности я даже рот открыл. Столь негативного заключения я никак не ожидал. В глубине души я, скорее всего, надеялся, что он посмеется надо мной, спишет всю поднятую суматоху на авантюризм Гебауэра, сведет проблему на нет, и вопрос будет исчерпан. Я так спешил к нему именно за тем, чтобы этот умный, образованный человек успокоил меня, развеял мои страхи, назвав все произошедшее невероятным стечением обстоятельств, чтобы он уверил меня в том, что подобные чудеса бывают лишь в сказках, а мы живем в двадцать первом веке и подобным предрассудкам в нем совсем не место. Но профессор Коломейцев был абсолютно серьезен и, я бы даже сказал, напуган.

— Что вы хотите этим сказать? — хриплым голосом спросил я.

— Вы влезли в очень дрянную историю, мой друг. И выхода из нее я пока что не вижу.

— Как это?

— Вы что-нибудь знаете о Вуду? — Петр Степанович перевел взгляд с меня на Жана.

Гебауэр потупил глаза, а я был уверен, что он-то явно имел представление о данном предмете, но Жан сидел тихо, видимо не желая выглядеть перед профессором профаном, а то и глупцом. Ведь, по сути, он же проговорился, что знал о могуществе Вуду, а, значит, мог бы представить и последствия…

— Вуду, это религиозное течение, возникшее в давние времена на Карибских островах, а корни её уходят далеко в Западную Африку, именно оттуда на Гаити столетиями привозились рабы. Многие путают магию Вуду с известной магической практикой Сантерия⁴. — И профессор углубился в происхождение Voodoum⁵.

Мы оба молчали, а Коломейцев вещал, как заведенный:

— Я бы сказал, что Вуду — это не просто религия, это вид смертоносной магии, набор необычных ритуалов, это древнейший культ, зародившийся в недрах Африки более пяти тысяч лет назад. В нем темное и светлое неизменно дополняют друг друга, и основной целью является достижение гармонии между светом и тьмой. А это, естественно, требует борьбы, в которой побеждает сильнейший. Само название «Вуду» означает «дух, божество», и это не какая-то размытая, абстрактная субстанция, нет, духи Вуду вполне осязаемы и живут рядом с людьми. Если дух захочет, он может ударить человека по самому чувствительному месту, по его страстям и привязанностям. Духи могут быть то добрыми, то злыми, то милостивыми, то коварными. А уж расправа с врагами, — это для них просто дело чести.

— Ну, а я, я-то здесь причем? — не выдержав, воскликнул я, прервав пояснения профессора. — Чем я-то мог прогневить злых духов?

— Извольте! Вашей дочери подарили куклу. Я, по правде говоря, её не видел, но Жан довольно красочно описал свой подарок, и если у меня сложилось верное представление, то могу утверждать с достаточным на то основанием, что это подлинная кукла Вуду. Должен отметить, что эти куклы требуют аккуратного и умелого обращения, а вы отнеслись к ней, мягко говоря, неуважительно. Куклы Вуду подобного не прощают.

— Петр! — в разговор вмешался Гебауэр, — это я виноват. Я привез эту куклу и, что-то толкнуло меня под руку, подарил ребенку… Но я ведь не знал… Скажи нам, и Стасу прежде всего, что теперь делать? Как остановить непрекращающееся зло?

— Мне обязательно надо взглянуть на нее. А пока у меня нет такой возможности, Жан, расскажи мне еще раз, только очень подробно, как ты её заполучил.

И француз вновь повторил свой рассказ. Когда он дошел до последних слов умирающего старика, Коломейцев перебил его:

— Он точно сказал «Педро»? Ты отчетливо услышал это слово или может быть, он произнес «Петро»?

— Ну, разница, мне кажется, не велика, — Жан почесал затылок. — Он же еле артикулировал. Мне показалось «Педро», но сейчас я думаю, что имя уж больно не типичное для Центральной Африки.

— Вот именно! — с видом победителя воскликнул профессор. — Должен вам сказать, что существует два вида Вуду: первое, Рада — это Вуду семейных духов, мирных и счастливых, а второе — Петро — это черная магия, получившая особое распространение в Конго. Это смертельные проклятия, зомби и прочая нечисть. Думаю, Жан, что твой старик имел в виду именно «Петро», и перед смертью он хотел предупредить тебя. Станислав, когда вы сможете показать мне куклу?

Я растерянно смотрел то на профессора, то на Жана.

— Вот спасибо, обрадовал, так обрадовал! — мрачно произнес Гебауэр.

— Да завтра же я покажу ее вам! Вы лучше скажите, что мне-то делать? — в который уже раз воскликнул я.

— Дело не в вас, а в кукле, — задумчиво проговорил профессор. — Если основываться на вашем рассказе, а я надеюсь, что не пропустил ни одной детали, то смею предположить, что данная кукла Вуду была изготовлена как вариант некой мести, для чего, естественно, ее наделили невидимой, ужасной и таинственной силой, способной в любой момент вмешаться в человеческие дела.

— Бред! Сумасшествие! А может, все не так страшно? — с надеждой в голосе спросил я, подняв глаза на профессора. — Мало ли какие бывают совпадения! Сами же знаете, что множество любознательных туристов покупают подобные куклы в качестве сувениров, но ничего же с ними не случается!

— Напрасно вы так считаете, молодой человек, — хмыкнул профессор. — Любая, даже самая примитивная кукла, производимая тамошними умельцами для продажи как сувенир, обладает своей силой. Причем действие ее во многом зависит от владельца. И поверьте, мне известны случаи, когда самая обычная кукла, купленная туристами и подаренная ими по возвращении на родину своим друзьям, «просыпалась» от пренебрежительного отношения к ней и одаривала их серьезными неприятностями.

— Вы полагаете… — вступил в разговор Жан, но профессор не дал ему закончить.

— Я полагаю, что мы имеем дело с серьезным духом, пробужденным к проведению действий, и они, эти действия, далеко не шуточные!

Мы все надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

— Боже мой! — прервал молчание Жан. — Таня никогда не простит мне этого, если узнает. Я подвел всех. Скорее всего, и она попала в больницу из-за этой куклы. — Жан обхватил голову двумя руками и закачался из стороны в сторону.

— Куклу надо нейтрализовать! — заключил Коломейцев. — Но задача эта кажется мне не простой, и может оказаться очень опасной. Однако не будем торопиться, мне, для принятия окончательного решения, надо ее увидеть.

— Когда я могу это сделать? — Когда тебя так запугают, то поневоле будешь готов на все.

— Делать вам ничего не надо. Мне ее нужно увидеть. Постойте, Вы же сами сказали, что покажете мне её завтра, — с недоумением глянул на меня Петр Степанович.

— Да что ее показывать, — раздраженно сказал я, — ликвидировать надо это чудовище и дело с концом, причем не позже, чем завтра!

— А вот это еще вопрос, — профессор как-то оценивающе оглядел нас, потер уставшие глаза ладонями и огорошил несуразным для ученого человека заявлением, — Думаю, господа, придется ехать в Африку и искать того, кто сделал эту куклу.

— Что-о?! — я едва не потерял дар речи. — Да вы с ума сошли! Кто и кого будет там искать? И главное, где это «там»?

— Торопитесь, молодой человек, торопитесь!Вопросы есть, ответы поищем. Но, имейте в виду, ваше присутствие «там», как вы изволили выразиться, просто необходимо. А вот кто еще будет с вами, кто будет вас сопровождать, это уже следующий вопрос.

— Петр, — вмешался Жан, — в самом деле, неужели нет других вариантов?

Коломейцев закрыл лицо ладонями и погрузился в молчание. Мы напряженно ждали, а он будто испытывал наше терпение, что-то шептал беззвучно, что-то чертил на бумаге и подсчитывал, пока, наконец, не заявил:

— Так. Определяемся. Давайте не будем спешить. У меня ость один хороший знакомый. Он работает в Институте Африки, занимается изучением древней истории и культуры Тропической Африки. Я знаю, что особый интерес у него всегда вызывала магия Вуду. В ней он разбирается намного лучше меня. На днях он прилетает из Нигерии, я свяжусь с ним, как только смогу, изложу суть проблемы, думаю, он даст более компетентный совет и подскажет выход. Пока ничего другого предложить не могу.

Мы проговорили еще некоторое время, но в основном все было уже ясно. Если только это слово подходит для обозначения создавшегося положения. Хочешь, не хочешь, а для вынесения окончательного вердикта и последующих шагов оставалось ждать прилета специалиста в области магии Вуду, и я знал, что ожидание это для меня станет мучительным.

Мы договорились о встрече с профессором на следующий день, в районе восьми вечера, здесь же, в институте. У каждого из нас были свои дела, да и спешить до приезда друга профессора было особо некуда. Петр Степанович дал мне кое-какие рекомендации по поводу того, как обращаться с Бакой, и мы с Жаном разъехались по домам.

Дома я быстро разделся, забрался под душ, чтобы снять усталость, и завалился спать, в глупой надежде на то, что утром, все услышанное и так напугавшее меня сегодня, развеется без следа.

Ночь была беспокойной, стоило только забыться сном на несколько минут, как в то же время на меня набрасывались какие-то безумные туземцы с топорами и дротиками, на смену которым сбегались толпы тряпичных кукол. Я просыпался оттого, что заходилось сердце, долго ворочался с боку на бок, снова впадал в некое полузабытье и кровожадные монстры с огромными тесаками вновь врывались в мое сознание.

Утром я проснулся разбитым и измученным. Съездил в офис, провел там, абсолютно бесполезно, половину рабочего дня. В моей голове совершенно не укладывался тот факт, что маленький, корявый Бака, может быть творцом всего свершенного зла. Я сидел и вспоминал каждую минуту моей жизни со дня появления зловещей куклы. Вчера я уже имел возможность освежить свою память негативными воспоминаниями, когда пересказывал всю череду событий Петру Степановичу. Я уже сам себе стал казаться опасным человеком, стены офиса стали давить на меня, и я засобирался домой. Мне предстояло пересчитать по дороге все пробки, взять чёртового Баку, я и не подумал захватить его с утра с собой, а может, не взял нарочно, не желая таскаться с эдаким чудовищем весь день, чтобы лишь к вечеру отправиться на встречу с Коломейцевым.

Выехал из офиса я в районе трех часов дня и домой, что весьма удивило, добрался довольно быстро, но как только переступил порог квартиры, на меня навалилась какая-то невыносимая усталость, видимо, сказывалась беспокойная ночь. Хотелось присесть, передохнуть, привести и себя и мысли свои в порядок. Я добрел до дивана в гостиной, завалился на него и мгновенно уснул.

Разбудил мобильный телефон, звонил Жан.

— Стас, ты где? Не забыл, случаем, что встречаемся у Петра? Главное, куклу не забудь!

— Привет, Жан. Я еще дома, извини, заснул. А сколько сейчас времени? Встреча же запланирована на восемь вечера.

— Стас, так уже семь!

— Сколько, сколько?

— Семь, повторяю, а тебе еще надо проехать половину Москвы. Выезжай скорее!

Я вскочил, как ошпаренный. Нам, а мне в особенности, очень важна была эта встреча, нужно было до конца прояснить все вопросы, и как можно быстрее обезопасить своих родных и близких от тех бед, которые еще могли их подстерегать.

Спросоня, я метался по квартире и никак не мог сообразить, что мне надо сделать. Взять куклу, найти ключи от машины, не забыть ключи от квартиры: — как только я хватал одно, второе куда-то немедленно исчезало. То ли я еще не очнулся от забытья, то ли Бака сопротивлялся, в преддверии поездки. Я уже начал думать, что он и в самом деле способен на пакости.

В конце концов, я собрал все, что было необходимо, и выбежал из дома.

По моим расчетам, чтобы добраться до института мне за глаза хватит и сорока минут, но по дороге меня ждали все те же распроклятые пробки, с бессчетным количеством аварий, и в итоге, на рандеву я опоздал почти на полтора часа.

Жан с профессором Коломейцевым успели наговориться обо всем и про все, и теперь просто сгорали от нетерпения. Хорошая все-таки штука, мобильный телефон, не могу сказать, что это их успокаивало, но, по крайней мере, я мог ставить их время от времени в известность, на каком этапе пути я нахожусь в каждый данный момент.

— Тысячу извинений, — тяжело дыша, протиснулся я в кабинет, — На меня что-то нашло, провалялся дома в каком-то дурном забытьи. Еще раз приношу свои извинения, хотя должен сказать, что время в запасе было, однако, дорога забита до предела, пробка на пробке. Не рассчитал…

— Вы не рассчитали, но за вас есть кому рассчитать и время, и события — проговорил профессор. — Давайте, показывайте «ЭТУ», куклу сувенирную.

Я достал Баку из сумки и протянул профессору.

У того округлились глаза.

— Жан, ты «ЭТО» подарил маленькой девочке? В твоей голове есть ум? Господи, не для подарков ведь сделана эта чертовщина! Неужели тебя не остановил ее устрашающий вид? Это, что, забава для ребенка?

— А что тут такого-то? Мне это чучело тогда показалось даже симпатичным… — Жан в растерянности терзал свою шевелюру. — Понимаете, Кате всегда нравились вещицы, которые я привозил отовсюду для пополнения своей коллекции. И не знаю почему, но в тот раз я просто решил угодить ребенку. Сам не пойму, как это получилось…

— Не ожидал я такого от тебя, Жан! — возмутился профессор. — Не может он, видите ли понять! Ты же коллекционер! Так неужели же ты не обратил внимания на то, что это африканское «изделие» прошито сухожилиями? Хотелось бы мне надеяться, что животного! Да уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы «ЭТО» не дарить ребенку! Данная кукла не имеет ничего общего с детскими игрушками. Это корявое и убогое изделие, произведенное на свет с определенной целью! Подозреваю с какой! Да ты только посмотри, — воскликнул он, — как омерзительно оно выглядит!

У меня, холодок, пробежавший по спине, пошевелил волосы на затылке. Сухожилия животных мне никогда видеть не доводилось, а уж тем более… свят, свят, свят! А перед глазами уже так и рисовались африканские дебри, мерзкая картина жертвоприношения, кровь, бьющая фонтаном из перерезанного горла несчастного животного и… эта кукла.

Профессор без устали отчитывал Гебауэра, тот пытался оправдываться, в ход пошла специфическая терминология, которой, факт сам по себе довольно интересный, Жан пользовался столь же свободно, как и его оппонент. Да скоро ли они закончат свою болтовню! Надо же делать что-то! А за окном было уже темно, я томился ожиданием, а в голове продолжал прокручиваться омерзительный ритуал.

Глаза невольно закрылись, и находился я уже не в профессорском кабинете, а на краю небольшой поляны, обрамленной густым низкорослым кустарником, за которым, на фоне темнеющего неба, высились шапки стройных деревьев. Я гляжу, до боли в глазах всматриваюсь в полумрак, в глубине души понимая, что этого просто не может быть, но незнакомый мир также реален, как и мое присутствие в нем…

Пляшущий свет излучают зажженные по периметру поляны костры, в которые постоянно подбрасываются узловатые коренья. В центре свободного пространства замедленно кружится чернокожий шаман, на костлявые плечи которого наброшена пятнистая шкура и с перевитого пояса свисают до земли звериные лапы и хвосты. На голове его красуется громоздкое сооружение из перьев диковинных птиц. За открытым кругом, за мечущими искры кострами теснятся аборигены, одни сидят, зажав между ног высокие барабаны, и мерно стучат ладонями по их кожаным мембранам, а темная масса других в один голос тянет что-то заунывное и переступает с ноги на ногу в такт барабанному бою. К шаману подводят белого ягненка и тот, склонившись над ним, вдруг резко выпрямляется, призывно вздымает высоко вверх руки и тело его сотрясает крупная дрожь. Воющий вопль взлетает вверх, сменяется рыкающим бормотанием, и снова вопль и рев аборигенов и шаман замирает, дрожь его унимается, из ниоткуда возникает ритуальный нож и, придерживая одной рукой несчастное животное, он одним резким движением другой перерезает ему горло. Тугая струя крови бьет из разреза, он подставляет под нее ладони, омывает лицо и вот уже припадает к алому роднику жадными губами. Бой барабанов прекращается, и глухой гул плывет над толпой аборигенов…

— Эй, Стас, ты чего? — тряхнул меня за плечо Жан. — Тебе нехорошо, может воды?

Я утвердительно закивал головой: — Да, Жан. Если можно, воды.

— Станислав, вам стало нехорошо от моих слов? Извините за столь резкие высказывания, но дело действительно серьезно. Кукла очень опасна. Вам следует остерегаться ее, и думать о ней только позитивно. Кстати, что это за повязка у нее на шее? — поинтересовался Петр Степанович.

— Это мой носовой платок. Я уже не помню, почему Катя повязала его, может быть, хотела как-то приукрасить. А от ваших слов мне действительно не по себе. Когда же прилетает ваш друг?

Профессор на секунду задумался, потом ответил:

— Я сегодня звонил ему, сказал, что возникла одна проблема по его специальности, что это дело жизни и смерти и его присутствие крайне необходимо. Надо сказать, что он весьма заинтересовался, пообещал поторопиться и попробует поменять заказанный билет на послезавтра. Раньше прибыть никак не может, есть какие-то неотложные дела. В ожидании его, давайте-ка, ничего не будем предпринимать, никаких неосторожных слов не бросать, а я еще пороюсь в литературе и завтра с утра созвонимся. Хотелось бы надеяться, что до приезда моего приятеля, мы будем, так сказать, в безопасности.

Я засунул куклу в сумку, мы вышли на свежий воздух, но мне уже стало казаться, что страхи потянулись следом за нами.

Домой ехать не хотелось, там ждет меня пустая квартира, да все те же навязчивые мысли, а в сумке моей притаилась кукла-убийца, и я совсем не готов столкнуться с ней один на один, тем более, сейчас. С таким багажом нельзя также поехать ни к Дине, ни к Татьяне, которых, как мне кажется, именно эта чёртово производное африканской мистики довело до смертного порога. Да, признаться, я и сам балансировал все эти дни на предельной черте. И не хотел в том сознаваться, но идти действительно было некуда, что, видимо, и уловил Жан, предложив поехать к нему, за что я был ему безмерно благодарен.

Уже светало, когда мы входили в квартиру француза, расположенную близ Смоленской площади. На меня навалилась чудовищная усталость, но было и стойкое опасение, что именно она и не позволит уснуть. Мы немного посидели с Жаном на кухне, приняли по небольшой дозе выдержанного коньячного напитка, но разговор не клеился, видимо, сказывалось напряжение сегодняшнего дня, и мы, махнув на все рукой, разбрелись по комнатам. С душевным удовлетворением следовало бы отметить, что опасения мои не оправдались и, едва коснувшись подушки, я погрузился в безмятежный сон.

Разбудил меня яркий луч солнца, который нацелился прямо в глаз. Я сдвинулся в сторону, с наслаждением потянулся, и некоторое время лежал, лениво рассматривая диковинные статуэтки и картины, которыми постоянно пополнялась гостиная Гебауэра, и здесь, как в музее, я и спал сегодня, вытянувшись на довольно мягком, но чертовски узком диване. Я слышал, как Жан, на кухне говорит с кем-то по телефону, но вставать не было ни малейшего желания. Было так мирно, спокойно и надежно на этом диване, но стоит только сползти с него и погрузиться в реальность… Даже думать об этом не хотелось! Только, куда денешься, если не ты, то кто? Значит, это я! А потому встал и поплелся на кухню.

— Ну, наконец-то проснулся! — расставаясь с телефоном, повернулся в мою сторону Жан. — Как отдохнул? Кошмары не мучили?

— Не помню, но отдохнул прекрасно! Профессор еще не звонил?

Жан перестал улыбаться и мгновенно стал серьезным.

— Нет. Уже почти одиннадцать часов, я дважды звонил ему сам, но он не отвечает. Подождем. Ты есть хочешь?

— А что у тебя есть?

— Ничего! — вновь заулыбался француз. — Я так просто спросил, ради приличия.

— Ну, что ж, и на том спасибо. Кофе-то хотя бы у тебя найдется?

— О, кофе есть, настоящий, бразильский. Сейчас сделаем!

Пока Жан варил кофе, я умылся, принял душ, в общем, приободрился. Аскетично позавтракав, мы вновь принялись названивать профессору. И вновь безрезультатно.

— Это более чем странно, — задумчиво произнес Жан. — Петр очень ответственный человек. А уж, когда дело касается серьезных проблем, то забывает про все остальное. Дело, прежде всего! Значит, либо Петр очень сильно чем-то занят, либо… — француз замолчал, многозначительно взглянув на меня. — Либо… я сам не знаю. — Закончил он свою неоригинальную мысль.

Потянулись долгие часы ожидания. Каждые полчаса мы звонили Коломейцеву на мобильник, выслушивали по пятнадцать-двадцать гудков и отключались. Мы были настолько зациклены на проблемах магии Вуду и куклы, настолько заведены, что ни о чем другом думать уже не могли. Делать, впрочем, тоже. Мой телефон молчал, а аппарат Жана разрывался от звонков, при каждом из которых мы вздрагивали, ожидая услышать долгожданный голос. Но звонили кто надо и не надо, только не Коломейцев. Часам к трем мы поняли, что еще немного и сойдем с ума, и решили пойти куда-нибудь пообедать. Так мы убили еще часа полтора. Когда уже все возможности были исчерпаны, Жан сказал:

— А что мы мучаемся? Поехали в институт, может Петр там.

Можно только удивляться, что столь простая и спасительная мысль не пришла в наши головы раньше, и, не теряя времени, мы покатили на Ленинский. Однако и в институте профессора не оказалось. Охранник на входе сказал, что профессор ушел домой рано утром и с тех пор не появлялся. Мне это уже совсем не нравилось, начинал задувать ветер вполне объяснимой тревоги. Куда исчез Петр Степанович? Может, он просто отсыпается после ночной работы? А может быть друг-приятель профессора смог вернуться раньше и они встретились, заболтались о столь интересной проблеме, как магия Вуду и забыли обо всем на свете? Я поделился своими предположениями с Жаном, которого тоже покинуло спокойствие.

— Возможно, — согласился он, — но маловероятно. Еще раз могу повторить, Петр очень ответственный человек. Он же сам сказал, что дело серьезное и обещал позвонить. Обещал! А Петр всегда отвечает за свои слова. Если он не звонит, значит…

Жан снова недоговорил, а я вновь почувствовал, что поселившаяся во мне тревога начинает расти и расти, постепенно охватывая меня целиком.

— Жан, как он сказал вчера: дело дрянь?

— Сказал, что дело касается жизни и смерти…

— Вот, об этом-то я и думаю!

Мы медленно ехали по Ленинскому проспекту, и каждый думал о чем-то своем. Я вспоминал все неприятности, произошедшие со мной с момента появления чудовищного Баки в моей жизни, вновь прокручивал в голове все недавно полученные знания о магии Вуду. Мы с Жаном сегодня целый день только и говорили, что о колдунах, проклятьях, ритуалах и прочей черноте. О чем думал Жан, я мог только догадываться, но полагаю, что и его мысли были не из приятных. Так мы доехали до его дома.

— Может, опять переночуешь у меня? — с надеждой в голосе предложил Гебауэр. — Или у тебя дела?

Особых дел у меня не было. Катюшка находилась далеко, Татьяна и Дина были в больнице, даже работа временно приостановлена. Черт! А все этот Бака! Я уже не сомневался, что причиной всех моих бед был именно он! Нет, одному мне лучше не оставаться, а наедине с этим чудовищем и тем более. Оставалось лишь тешить себя небольшой надеждой на то, что профессор Коломейцев все же выйдет на связь в ближайшее время, и тогда мы без долгих сборов сможем отправиться на встречу с ним. Я с радостью принял предложение француза.

Вечер тянулся невероятно медленно. Говорить ни о чем не хотелось, нас просто угнетало предчувствие беды. Мы сходили поужинать, а проще сказать убить время, в ближайшем кафе, вернулись домой, и засели на кухне, Жан открыл бутылку коньяка и плеснул золотистый напиток по бокалам.

— Стас, вот я все думаю об этой кукле. Я подарил ее Кате, а все, что случилось за это время, почему-то касается тебя. Есть ли какая-то взаимосвязь в том, что происходит?

— Я и сам думал об этом, но логики найти не могу. Катя в какой-то момент стала бояться этой куклы, у нее даже случилась истерика после падения Дины в лифте. Она не уставала твердить, что виновата во всех бедах, которые случились тогда. Потом я зашвырнул чертову куклу куда подальше, а через несколько дней нашел ее в шкафу, достал и посадил рядом с телевизором. Я еще сам удивлялся собственным действиям, но ведь и после этого случилось еще много неприятного.

— То есть, сначала Катя заподозрила неладное? Дети чисты и невинны, они гораздо острее чувствуют происходящее и быстрее реагируют. Наверное, её ощущения были чисто инстинктивными. А что произошло после того, как Катя отказалась от куклы?

— Погиб Павел, меня повесткой вызвали к следователю, Таня попала в клинику.

При упоминании имени Татьяны, Жан поморщился и опрокинул в себя добрую порцию коньяка.

— Стас, скажи мне, отчего у Тани случился этот нервный стресс? Может, была какая-то неудача, разочарование? Ведь она очень успешна в делах! Нет, все это не просто!

— Жан, мне неловко говорить об этом, но причиной Татьяниной истерики, которая довела ее до психушки, послужил несомненно я. — Вкратце я поведал Жану о событиях, произошедших накануне срыва моей бывшей жены. Упустил, конечно, при этом интимные подробности, но суть дела обрисовал достаточно ясно.

— Значит, ты сетовал на то, что произошло, — подвел итог моим словам Жан. Выглядел он расстроенным и подавленным. — Знаешь, ты извини меня, но я всегда хотел быть с ней, мечтал занять твое место, да только был абсолютно уверен, что любит она тебя до безумия. Что в итоге и подтвердилось. Но ты не переживай по моему поводу, достаточно и того, что она считает меня своим другом и вряд ли я могу рассчитывать на что-то большее. — Нотки разочарования нет-нет да и прорывались в его голосе. Он поставил бокал на стол, вздохнул и добавил: — Стас, я натуральный болван! Я же сам, собственноручно провел роковую черту, подарив исчадье ада вашему ребенку.

Жан совсем раскис, он пил коньяк большими глотками, что совершенно не свойственно французам. Между тем, разговор становился все более откровенным, и теперь уже я признавался Жану в том, что так мучило меня эти последние дни.

— Эх, Жан, я всегда был влюблен в Дину, а сейчас понимаю, что забрел в тупик. Нет, ты ни в коем случае не подумай, что я отказываюсь от нее из-за нынешнего состояния. Я сам кругом виноват, и чувствую огромную вину за то, что спровоцировал массу бед своими эмоциями. Господи, пережить бы все это! Давай, Жан, выберемся для начала из всего этого ада, а уж потом, со спокойной душой, разберемся с нашими женщинами. Главное, чтобы они остались живы. Кстати, я сейчас подумал о том, что чёртов Бака проводил в жизнь мои мысли. Но не те и не так, как хотелось мне, а извращенно, как виделось ему. Мне самому не верится, что я в состоянии нести подобный бред, но если уж придерживаться версии задействованного злого духа, как нам это втолковывали, то тогда, значит, он, сволочь, использовал мои мысли и прокручивал их по наичернейшему варианту.

— О чем это ты? — Жан потряс головой, уставился на меня и в очередной раз, не глядя, наполнил бокал.

— Ну, ты посмотри, как он действовал. Хотя, это лишь мои догадки. — И я стал перечислять все закономерности, тенденция которых определилась после беседы с профессором Коломейцевым. Сейчас, сидя за кухонным столом, я снова вспомнил, как разозлилась Катя, подслушав мое признание в любви к Дине, и связал воедино негодование дочери и трагедию, произошедшую следом. Скорее всего, это она высказывала чертовой кукле какие-то свои обиды, а после Дининого падения сильно испугалась и чисто по детски захотела переложить ответственность на плечи взрослого. Я, в свою очередь, в присутствии этого Баки сетовал на превратности судьбы и неудачи в бизнесе, а в результате, — смерть Павла, полученный в наследство его компьютер, и та информация, которая была из него извлечена. Я ведь откопал много полезного в этом ноутбуке, значит, кукла действовала не только негативно, а по-своему пыталась мне еще и помочь. Так, может, она не так уж и плоха, просто мы не умеем правильно использовать ее? — задал я явно ненормальный вопрос Жану после того, как перебрал все аргументы за и против Баки.

— Ну, по сравнению с тем злом, которое она принесла, ее добрые деяния ничтожно малы. Хотя, судя по твоим рассказам, она всегда защищает своего хозяина. По своему, но защищает. Жестоко и кроваво! Ты же сожалел о том, что произошло у тебя с Таней? Не проклинал её конечно, но сожалел! И вот результат. — Глаза Жана, заблестели от подступивших пьяных слёз. — Ладно, нечего рассуждать, — было видно, что он очень переживал из-за Тани. — Давай, не будем искать виноватых. Всё это моя глупость.

Мы допили разлитый в бокалы коньяк и единодушно порешили разойтись по комнатам. Бередящий душу, но откровенный разговор рано или поздно все равно должен был состояться.

Жан отправился спать, а ко мне пришла в гости бессонница, в объятиях которой я и промаялся до пяти утра, путаясь в мыслях о магии, колдунах, Африке и своей какой-то неприкаянной жизни. Но где-то, часов около пяти, бессонница сменилась беспокойным и даже тревожным сном.

Проснулся я около десяти часов утра, причем исключительно по той причине, что волнами накатывал на меня аромат свежесваренного кофе, который и привел меня на кухню как какого-то зомби. Жан приветствовал меня, однако, без свойственной ему бодрости.

— Кофе будешь? — глянув на меня, предложил Жан.

Я молча кивнул. Жан тоже молчал, священнодействуя у плиты. Похоже, все, что нужно было, мы высказали друг другу вчера и, чтобы тишина не особо давила, я включил телевизор. На экране высветилась заставка блока новостей, и мерное пиканье возвестило о том, что в Москве ровно десять часов утра.

Новости шли своим чередом, мы с Жаном молча пили кофе, когда вдруг очередное известие с голубого экрана привлекло наше внимание:

— Вчера вечером, в своей квартире, — вещал комментатор, — был обнаружен труп известного профессора-этнографа Коломейцева Петра Степановича. По заключению криминалистов смерть носила насильственный характер и наступила ранним утром. По версии следствия убийство было совершено с целью ограбления, из квартиры профессора пропали ценные вещи.

Чашка с остатками кофе, вылетевшая из рук окаменевшего Жана, упала на кафельный пол и разлетелась на мелкие черепки, но он не обратил на это совершенно никакого внимания.

— Профессора, — вещали с экрана, — поздним вечером обнаружила родная сестра, обеспокоенная тем, что никто не отвечал на ее звонки и имевшая ключ от квартиры. Прибывшие на место оперативники были шокированы чудовищной жестокостью совершенного убийства.

Далее на экране замелькали кадры с места происшествия, комната, заставленная стеллажами с книгами, на ее фоне несколько растерянный сотрудник милиции, вынужденный давать комментарии журналистам.

— По имеющейся в предварительной разработке следствия информации можно предположить факт инсценировки ритуального убийства. В то же время на месте трагедии выявлены явные следы кражи, и возможно преступники тем самым хотели пустить следствие по ложному следу. Расследование только началось, и о его продвижении мы будем информировать дополнительно.

После репортажа с места событий на экране вновь возник комментатор, который тут же сообщил о том, что в Европе участились случаи ритуальных убийств, подобных этому, и их расследованиями занимается Европол. Потом перечислялись заслуги и регалии профессора Коломейцева, его бесценный вклад в изучение традиционной культуры народов Африки, что не мало содействовало нашему сближению с этими самыми народами. После заверений о том, что министр внутренних дел лично возьмет расследование данного уголовного дела под свой контроль, сюжет завершился, и замелькал рекламный блок.

Я молча выключил телевизор, и мы с Жаном уставились друг на друга. Первым обрел дар речи я:

— Жан, и что теперь делать?

— Стас, надеюсь, ты понимаешь, кто истинный виновник смерти профессора?

Я упорно не понимал, не хотел понимать, не хотел даже думать об этом. Жан оценил мое состояние и озвучил неправдоподобную мысль вместо меня:

— Кукла… черт!

— Господи, — простонал я, — этого не может быть!

— Может! И это есть! Профессор хотел научить нас, как от нее избавиться… а она… она не дала ему этого сделать…

— Но как такое может быть? Это же не поддаётся осмыслению! Это сумасшествие, чушь, такому никто не поверит. — У меня не находилось ни одного аргумента, при помощи которого можно было бы найти и уцепиться за спасательную соломинку.

— Я тоже не верю в сказки, Стас, но ты посмотри, всё свидетельствует о том, что кукла была сделана сильнейшим, искусным в своем деле колдуном, который наделил её недюжинными способностями и такой же силой. Она словно читает мысли и необъяснимым путем реализует то, что ты озвучиваешь вслух.

— Она не может читать чужие мысли, — с глупым упрямством продолжал я настаивать на своем. — Она же не живая, Жан!

— Боюсь, как бы она не оказалась поживее нас с тобой! Стас, нам придется смириться с данным обстоятельством. Мне кажется, что в глубине души ты уже согласен с этим, голова только отказывается понимать.

— Жан, как же можно согласиться со всем этим бредом? Я же не вчера родился! У меня высшее техническое образование, и, смею тебя уверить, кое в чем разбираюсь, но вот проблемы передачи мыслей на расстоянии, телепатии и шестых чувств меня никогда не волновали. А тут еще кукла!

— И, тем не менее, что есть, то есть. Да и поверь мне, Стас, в области телепатии примитивные туземцы проявляют такие способности, что тебе и не снились! Мы только думаем о том, что мысль, — это феномен, загадка, ломаем головы над тем, каким же образом мы думаем, а примитивные аборигены не заморачивают себя заумными рассуждениями, они просто читают мысли и все тут! Для нас передача мыслей, — это глупость, выдумка недалеких фантастов, возможность спекуляции на человеческом невежестве, а для них это обыденная жизнь. Твоя кукла наделена всеми способностями «лоа».

— Это еще что за чертовщина?

— Лоа, — злой дух. Стас, нам нужно найти друга профессора Коломейцева, если он еще жив… Теперь вся надежда на него.

— Господи, да как же мы будем его искать, если даже не знаем, кто он?

Я посмотрел на Гебауэра и просто физически ощутил, как наваливается на меня чудовищная усталость и безразличие. Я чувствовал себя натуральной животиной, скотиной, которая суетится, куда-то бежит, хочет вырваться на свободу, но вместо этого постоянно натыкается на высоченную, непреодолимую ограду загона. А из загона выхода нет. Впрочем, для скотины выход есть всегда, — на бойню. Пришедшее в голову сравнение моментально отрезвило меня. Ну, уж нет, чертова кукла, если это и так, то мы еще повоюем!

— Жан, надо ехать к сестре Коломейцева. Только она может знать, с кем он тесно общался. Надеюсь, она поможет нам найти его приятеля.

Однако все наши усилия оказались тщетными. Мы метались по городу, наводили справки, искали и ничего не находили. К великому сожалению, сестра Петра Степановича, сразу после того как обнаружила труп и вызвала милицию, попала с гипертоническим кризом в больницу. Мучить больную женщину, пытаясь выведать информацию о друзьях ее брата, нам никто не позволит, да и нельзя было этого делать, поскольку мы легко могли стать причиной еще одной смерти.

В этой круговерти я забыл даже дорогу к своему офис, а Жан отложил в долгий ящик все свои денежные многообещающие проекты. Практически неделя ушла на поиск информации о друге профессора, которого мы, не сговариваясь, прозвали «Нигерийцем», но куда бы мы ни ломились, всё упиралось так или иначе в следственные органы, а у нас на них выхода не было. Я даже съездил в тульскую область и повстречался со «своим» следователем, пытаясь выведать у него хоть какую-нибудь информацию, проливающую свет на наши дела. Константин Иванович заверил, что был бы и рад помочь, но не имел в этом плане никаких связей в Москве. Кто его знает, может, и так, а может просто не захотел влезать в эту путанную историю.

И тут Жана осенило. Он редко обращался к высокопоставленным людям, но другого выхода сейчас просто не было. У него был один влиятельный друг, хотя в современной жизни, а уж тем более в бизнесе, друзей найти великая проблема! Тут-то Жан и вспомнил о некоем облеченным властью человеке по имени Анатолий Вишняковский. Это был известный бизнесмен, и в его потаенном резерве имелась целая команда из сотрудников правоохранительных органов. Жан отправился к нему на поклон, в поисках понимания и помощи. Нам нужна была записная книжка профессора Коломейцева, в которой могла таиться хотя бы иносказательная подсказка на то, где и кого искать, чтобы обрести долгожданное спасение.

И этот человек нам помог. Уж не знаю, как ему это удалось, либо действительно человек был авторитетный, либо просто вдруг судьба улыбнулась нам, но мы получили ограниченный доступ к материалам следствия по делу Петра Степановича. И первое, что мы выяснили к собственному изумлению, так это то, что мы находимся в списке вероятных подозреваемых лиц. О нашем существовании органам поведали охранники из Института Этнологии и Антропологии, куда мы трижды наведывались накануне смерти профессора. Нас тут же и допросили, причем, можно сказать, формально, поскольку непричастность наша к тому, что случилось, выявилась моментально. А тут еще и Вишняковский замолвил за нас свое слово, в результате чего мы на некоторое время и получили доступ к документам, из которых узнали в подробностях, как умирал Коломейцев.

А умирал профессор мучительно. Скорее всего, он не чувствовал боли, но прекрасно осознавал, что его ждет. По всей видимости, убийц несчастный по какой-то причине впустил сам, и те вошли в квартиру за ним следом. Никакого сопротивления оказано не было, профессора парализовали, выстрелив в него из какой-то пневматики двумя металлическими иглами. Но орудием убийства могла послужить и простая трубка, в которую всего-то и нужно было, что просто дунуть. В протоколе с места событий было написано, что из шейной области Коломейцева П.С. были изъяты две металлические иглы, длинной пятьдесят и диаметром около двух миллиметров. На поверхности игл и в крови Петра Семеновича были найдены следы тетродотоксина. Среди немногочисленных бумаг заведенного дела находился эпикриз патологоанатома, из которого мы почерпнули краткую информацию о замысловатом препарате. В ней сообщалось, что это сильнейший нейропаралитический яд естественного происхождения, практически не используемый в медицине по причине чрезвычайной ядовитости. Согласно выводам патологоанатома, профессор незадолго перед кончиной испытал сильнейшее нервное потрясение, о чем свидетельствовало большое количество адреналина, содержащегося в крови. Руки парализованного профессора были грубо и безжалостно связаны за спиной пропитанной кровью пеньковой веревкой. О жестокости, с которой это было проделано, красноречиво «говорил» сломанный правый локтевой сустав.

Убийцы вершили свое дело, не торопясь: они уложили обездвиженного профессора на пол, спиной на красную ткань неизвестной структуры и качества. Краска, которой была пропитана ткань, не имела аналогов в арсенале современной промышленности, ее состав был загадкой для экспертизы, отметившей лишь, что в ней определялись животные и растительные компоненты. Вслед за тем, на груди еще живого профессора изуверы сняли кожу, трехсантиметровыми полосками по ширине, в форме креста, причем сделали это очень умело, практически бескровно. В протоколе говорилось об убийцах во множественном числе, но не оговаривалось их количество. Можно подумать, что следственные органы сделали свое предположение о том, что убийц было несколько, только на том основании, что профессор был гренадерского роста, и справиться с ним было не так то и просто двоим и даже троим, вся мебель в квартире была бы переломана. Может быть, так оно и было, хотя есть и определенное сомнение: подобную жестокость при внезапном использовании отравленных игл, мог совершить и один человек. Однако, наверное, стоит пока поверить предварительному расследованию и согласиться, что в одиночку человек не осилит такой задачи и куда легче подобное деяние совершить преступной группой.

Следствием был установлен и еще один факт издевательства: профессору на скорую руку заштопали рот и правый глаз. Именно заштопали, так и гласил протокол. Выполнена была эта манипуляция скрученными нитками из волокон веревки, аналогичной той, которой были связаны руки профессора.

Я читал материалы дела, и мурашки бежали по всему телу. Сложилось впечатление, что профессор послужил чем-то вроде скотины на бойне, которую умело, ловко и споро освежевали. Кто-то из убийц надрезал профессору горло, не затронув при этом артерию, но повредив специально трахею. Он задыхался, следы пузырящейся крови остались на алой ткани, служащей «алтарём» необъяснимой жестокости. Коломейцев еще жил…

И, судя по бумагам, дело было далеко от завершения. Профессора перевернули на живот, саднящими ранами вниз, подставили под подбородок огромных размеров глиняный чан и … только теперь перерезали артерию, направив бьющую струю крови в этот сосуд. На адской посудине был выгравирован грубый рисунок, напоминающий змею, обвивающую камень, а материал, из которого был изготовлен чан, некое подобие глины, также остался неизвестным. Российские эксперты изучают этот материал до сих пор, и кто знает, когда этот анализ закончится.

Неизвестно, как долго умирал Пётр Степанович после принятых мучений, но, надеюсь, что его добрая душа попала в рай.

Седовласую, мудрую голову профессора, убийцы остригли клоками, вот только отрезанных прядей, сохраненных до старости прекрасных волос, оперативники в квартире так и не нашли. Голова профессора свисала в жерло глиняного сосуда, она была нелепо вывернута так, чтобы из перерезанного горла кровь до последней капли стекала именно туда. Лицо Петра Степановича было полностью погружено в кровь.

Черт возьми! Как же убийцы смогли внести в дом такую огромную лохань, да еще и остаться незамеченными? Мистика какая-то!

Живодёры рассчитали все предельно четко, от приподнятого положения верхней части тела жертвы излилась не вся кровь, и объема глиняного чана хватило ровно настолько, чтобы наполниться до краев. Ни одна капля крови не упала мимо. По заключениям экспертов убивали профессора долго.

Я ясно представил себе, что, когда Петра Семеновича нашли, кровь уже свернулась и являла собой вид застывающей масляной краски бурого цвета, с лаковой, чуть запылившейся поверхностью. От такой ассоциации, к горлу подступила тошнота, я отвернулся и несколько раз жадно вдохнул воздух.

Лицо сидевшего рядом Жана имело зеленоватый оттенок. Гебауэр много чего повидал на своем веку, но прочитанное здесь, за этим столом, по выражению его глаз, выходило за рамки возможного.

И так Коломейцев умер в мучениях.

Однако мучители не удовольствовались содеянным, этого им, наверно, показалось мало. Время у них было и, по всей видимости, они успели досконально обыскать его квартиру, и поживились тем, что нашли. Самым же омерзительным в этом деле казалось то, что они не скрывали своего преступления, а словно кичились им, оставив на месте жутковатые предметы свершенного деяния. Чан, алая ткань. А орудие убийства, широкий охотничий нож с грубым зазубренным лезвием (оно было покрыто копотью и кровью), рукоять которого была обернута лентой из срезанной кожи профессора, убийцы запрятали в плотный черный мешок для мусора, затем несколько раз обернули его, заклеили клейкой лентой, и … сбросили в мусоропровод.

Местная дворничиха нашла мешок лишь на следующий день после трагедии. Выставленный контейнер с мусором привлек внимание бродячей собаки, она достала и прогрызла пакет, из которого исходил приторный запах разложения. Собаку во время отогнали, а вот дворничиху пакет весьма заинтересовал, однако, обнаружив в нем окровавленный тесак, она поспешила вызвать милицию, которая появилась моментально, потому как сюда и направлялась для повторного осмотра места преступления. Нож, естественно, изъяли, а после того, как тётке неосторожно сказали, что обернут он свежей человеческой кожей, её два часа откачивали и отпаивали сердобольные жильцы. Остается добавить, что ни одного отпечатка пальцев на месте преступления обнаружено не было, что неопровержимо свидетельствовало о хорошей подготовке и высокой степени организации убийства.

Жестокость совершения данного деяния вызывала отвращение даже у бывалых оперативников.

Не сложно представить, что творилось в наших сердцах, пока мы знакомились с материалами следствия. Такое запомнится до конца жизни. Но как бы то ни было, нас по-прежнему волновал один, чрезвычайно актуальный вопрос: каким образом, где и как найти координаты друга профессора, который сможет нам помочь поставить точку в кошмарной череде происходящих событии. В затертой записной книжке Петра Семеновича была чертова туча фамилий, адресов, схем каких-то маршрутов и много чего прочего.

Мы листали ее внимательно и настороженно, выписывали те телефоны и адреса, которые казались нам первостепенно важными. В конечном итоге, после нескольких часов тщательных поисков, в нашем арсенале было двадцать три претендента на то, чтобы вернуть наши жизни в прежнее русло. Да, конечно, беда зацепила и Гебауэра, но в первую очередь в помощи нуждалась моя персона.

Мы снова отправились на квартиру Жана, чтобы, не теряя из поля зрения друг друга, начать поиски нашего общего спасителя.

Вообще, после всего прочитанного, на душе было гадко и мерзко, ни думать, ни предполагать ничего не хотелось. Но деваться было некуда, ведь кто знает, что нас ждет впереди, а это означает одно, — нужно поторапливаться.

За окнами было уже совсем темно, когда мы вошли в квартиру Жана. Добирались мы до дома в напряженном молчании, будто поджидали следующего удара судьбы и, не теряя времени, сосредоточенно накапливали силы для противодействия злу. Оцепенение это улетучилось мгновенно, стоило лишь переступить порог квартиры и, не успев даже закрыть входную дверь, мы, неожиданно друг для друга, в один голос разразились одним вопросом: — Ну, что, будем работать?

Мы снова уселись на кухне, откупорили очередную бутылку коньяка, и дело пошло. Мы начали вечерний марафон с самого простого, а именно, с выявления телефонных кодов и их сопоставления с местами расположения, вероятного или предполагаемого места работы, жительства или какой другой географической привязки, что могло нам хоть что-то, да подсказать. Ведь о нашем «нигерийце» мы не знали практически ничего, за исключением того, что он был весьма сведущ в проблеме, которая нас касалась, специализировался на изучении африканских народностей, и только в его руках была наша, можно сказать, нить Ариадны.

В составленном списке оказались два с лишним десятка фамилий и телефонных номеров со всего света. Из этого нагромождения нам предстояло выявить всего лишь одного человека, способного нам помочь и еще не факт, что мы были на правильном пути. Наверное, в размеренной, обыденной жизни, когда тебе некуда спешить, «прощупать» двадцать три абонента не так уж и сложно, но в нашем случае, когда каждая минута была на счету, работа представлялась огромной.

Мы просидели до пяти утра, а результат? Ну, установили, кто из возможных претендентов где мог находиться. У профессора Коломейцева было обширное окружение, друзья его рассредоточились по всему миру: в Колумбии, на Кубе, в Замбии, Шри-Ланке, Индии, Ирландии, Германии, Ямайке, Мозамбике. То была лишь малая толика из того, что мы нашли, половина же экзотических стран была трудна даже для написания. Мы успели позвонить трем неизвестным из списка, потому как те находились в часовом поясе, соответствующим нашему. Сообщив им о трагической гибели профессора, мы сразу поняли, каким великим признанием пользовался Коломейцев за рубежом, и как ничтожно мало знали о нем здесь, в его собственной стране.

Мы с Жаном заснули, когда начинало светать, намереваясь, если понадобиться, весь следующий день посвятить поиску нашего спасителя.

Я проснулся в десять с адской головной болью, Жан вообще не смог подняться, жаловался на головокружение, его подташнивало и била мелкая дрожь. Пришлось померить ему давление и, как оказалось, во время, показатели зашкаливали и, по-моему разумению, француз явно нуждался в медицинской помощи. Скорую удалось вызвать сразу, только приехала она через два часа, объясняя задержку все теми же пробками. Так-то оно так, но ведь, если бы случай был экстренным, то этого времени хватило бы с избытком, чтобы отправиться человеку прямой дорогой в преисподнюю. Но диагноз медиков оказался, слава Богу, не удручающим, в госпитализации больного не было необходимости, а подъем артериального давления объяснялся нервным перенапряжением. После столь квалифицированного заключения Жану сделали пару инъекций, в результате чего он заснул младенческим сном.

Вот и планируй с вечера работу на утро, естественно, она забуксовала. И все, что мне удалось, так это дозвониться еще до трех вероятных кандидатов, тем самым, сократив наш обширный список до семнадцати человек. Ничего полезного я не извлек, кроме того, что ни один из тех людей, с которыми мне пришлось пообщаться за последние двое суток, не имели никакого отношения к магии Вуду. Это был хоть и не ожидаемый с надеждой положительный результат, но все же результат. Адресный круг все-таки сужался, правда, и время летело неумолимо. Жан, к моему большому сожалению, в течение всего дня чувствовал себя плохо, и следующим утромскорую пришлось вызвать снова. К артериальному давлению у моего французского друга добавилась тахикардия, но в больницу он ехать наотрез отказался, и я не отходил от него целых двое суток, аккуратно потчуя его таблетками, и, между делом, продолжая телефонные поиски единственного человека, способного остановить зловещее течение событий.

Как-то сама по себе обстановка нормализовалась и мы без всякого успеха обзвонили за пару суток еще десять адресатов. А ведь каждый звонок требовал проведения дипломатических переговоров, кроме того, у кого-то не отвечал телефон, кто-то был в командировке на полгода в снегах Антарктиды или песках Сахары. Мы вычеркивали из списка диковинные фамилии и имена, но опасались даже прикинуть, насколько успешно продвигались к его концу. В процессе телефонного общения мы исключили из списка доктора Адриана Могамбо из Мозамбика, — он был наслышан о магии Вуду, но искренне опасался ее могущества и потому не увлекался ею, — Виктора Фестори, выходца из Италии, проживающего на Кубе, и занимающегося эзотерикой, Говарда Пьер-Робенсона из Америки, доктора экономики, который умер от старости на восемьдесят втором году жизни буквально за месяц до нашего звонка.

Интереснейшие люди были в нашем списке, но ни один из них пока не смог развеять нависшие над нами грозовые тучи.

На третий день бесконечных переговоров и периодического недомогания Жана, я совсем отчаялся, все больше утрачивая веру в благополучное завершение поиска. Душу раздирала тысяча черных орущих котов, пальцы судорожно скрючивались, стоило только ухватить телефонную трубку. Время утекало, а я засел в квартире Жана, как партизан в катакомбах… И тут я вспомнил…. слова профессора Коломейцева … «он думает, он слышит, он размышляет».

Я вспомнил, что Бака, — ужас последних месяцев моей жизни, до сих пор находится в моей сумке. Последнее время я совершенно не думал о нем, не боялся его мести, я как автомат искал нужный мне номер телефона и целиком был занят только этим, а теперь вдруг, будто проснувшись, связал всё происходящее с Жаном с непосредственным присутствием куклы. И тогда мне стало не по себе.

Да, все внимание в эти суматошные дни, проведенные в квартире француза, было уделено «Нигерийцу», а чертов Бака, из-за которого и закрутился сыр-бор, как ни странно, ушел на задний план. Но он же оставался здесь, он же был рядом! Вот тогда-то меня и осенило, почему Жану с каждым днем становилось только хуже, вот тогда-то я и понял причину его недомоганий. В последнее время сатанинская кукла не ощущала исходящих от меня агрессивных намерений, не могла поймать и флюидов страха, однако подспудно что-то такое улавливала (ну, не бред ли!), что-то ей не нравилось, а посему она вяло, без особого нажима «долбила» моего друга. Что ж, если это бред, то когда-нибудь он и оборвется, а если нет, то в обнаруженной связи можно выйти и на спасительный путь, нужно только не бояться тряпичного монстра, а поступить сугубо по человечески, то есть, постараться обмануть его.

— Ну, и дурь! — произнес я вслух, но вышел из комнаты в темный коридор, где на крючке оставил свою сумку.

Покопавшись в ней, я извлек предмет наших треволнений. Омерзительные волосы Баки были примяты, мешковатое туловище деформировалось от тесного и долгого соприкосновения со всякой ерундой, которой положено там находиться, но единственный его глаз оставался по-прежнему ясным, взирающим на меня с откровенным безразличием.

— Ах, ты бедняжка! — засюсюкал я каким-то не своим, дребезжащим, старческим голосом. — Может кофе тебе подать? Изголодался ведь! Сей момент будет, — и, аккуратно водрузив его на тумбочку рядом, направился на кухню, наполнил чашку до половины горячим кофе, торжественно пристроил ее перед тряпичным чучелом и с чувством выполненного долга отправился на боковую.

Растолкал меня Жан, которому не терпелось узнать, что я раскопал за время его «коматозного» состояния. Трудно было поверить своим глазам, но выглядел он бодрым и свежим, а от его недавней хвори не осталось и следа! Я мысленно поблагодарил Господа бога, а также и самого себя за сообразительность, и быстро поведал другу о проделанной работе, не забыв при этом подчеркнуть, что с недавнего времени, то есть со вчерашнего вечера, Бака находится в наших рядах. Гебауэр вынужден был удовлетвориться моими результатами и мы, не теряя времени, возобновили свои телефонные розыски.

Наш «Нигериец» оказался двадцать третьим в списке, а по числу набранных номеров и вовсе триста тридцать шестым. Это было настоящее чудо, что мы до него дозвонились, поскольку через два дня он улетал в Зимбабве. Чудо чудом, но я-то был твердо уверен, что знаю настоящую причину его происхождения! «Нигериец» будто ждал нашего звонка и, поскольку, из разговора с покойным Коломейцевым он знал о чем пойдет речь, то моментально назначил нам встречу.

На следующий день, мы были у «Нигерийца».

Вояж в Конго

Иван Андреевич Столпов оказался прямой противоположностью своего коллеги Коломейцева. Маленький, юркий, лет пятидесяти, не сказать бы, что толстый, но с ярко выраженным пивным животиком, и практически лысый. Объемистый череп и высокий лоб говорили сами за себя, а его яркие, почти синие глаза за толстыми стеклами очков в роговой оправе смотрели цепко, внимательно, будто сканируя мысли собеседника.

Стоило нам только перешагнуть порог огромной трехкомнатной квартиры ученого, как возникло стойкое впечатление, что мы попали в изолированный уголок неведомой экзотической страны. В необъятной прихожей были расставлены кадки с неизвестными растениями, в большинстве своем высокими и кустистыми, но вместе с тем довольно стройными, вследствие чего казалось, что общее пространство помещения сохраняется свободным. Некоторые из них вились по стенам коридора и даже по потолку, создавая некое подобие тропических зарослей, обвивающих диковинные украшения и картины, которые, кстати, были размещены в хаотическом порядке по всей прихожей. То тут, то там стояли высокие, в человеческий рост, деревянные, ярко раскрашенные фигуры, изображавшие африканских воинов, с копьями и топориками, кто в юбочках из травы, а кто в грубых туниках. Развешанные по стенам светильники в виде факелов делали интерьер законченным и стильным.

Иван Андреевич пригласил нас к себе в кабинет, дверь в который находилась в самом конце коридора. Три стены этой комнаты были заняты застекленными стеллажами, громоздившимися от пола и до потолка, на полках которых теснились книги, невероятное количество книг. Кроме того, малейшее свободное пространство каждой полки занимали всевозможные африканские статуэтки и предметы из дерева, слоновой кости или керамики. Кругом ни пылинки, — все так и сверкало чистотой. Аккуратность хозяина сразу бросалась в глаза. Практически всю четвертую стену занимало огромное окно, зашторенное тяжелыми гардинами, напротив которого разместился необъятный стол, также без признаков какого-либо беспорядка. Напротив, каждая вещь, казалось, лежала строго на своем месте, начиная с увесистого, кожаного бювара⁶ и заканчивая простым карандашом. И хотя на столе находилось все, что только может понадобиться человеку в его творческой работе, ощущения захламленности не было. Перед столом, на красивом тончайшем ковре ручной работы, стояли два кресла, на которые нам и указал историк.

Не успели мы сесть, как раздался нерешительный стук в дверь, и сквозь приоткрывшуюся щель мы увидели маленькую, сухонькую старушонку, одетую в аккуратный синий сарафан и белоснежную расшитую крестиком блузку.

— Ванюша, может, чайку гостям? — скрипучим, и неожиданно звонким голосом вопросила бабуля.

— Угу, — кивнул головой Столпов и посмотрел на нас.

Возражений не последовало, и он подтвердил:

— Можно.

Старушка также тихо удалилась, тщательно прикрыв за собой дверь.

— Итак, господа, — ученый погрузился в глубокое, видимо излюбленное кресло за необъятным столом, — Я вас слушаю.

Рассказ о том, что привело нас к нашему именитому собеседнику, занял у меня не менее получаса. Время от времени слово брал Гебауэр, затем вновь передавал его мне. Когда мы закончили описывать то, каким образом расстался с жизнью профессор Коломейцев, в комнате воцарилась полная тишина.

В это время, абсолютно бесшумно в кабинет вплыла все та же симпатичная старушка с подносом в руках, и быстро расставила на столе чашки, вазочку с вишневым вареньем, розетки и сахарницу. Затем, по-прежнему не проронив ни звука, разлила по чашкам невероятно ароматный чай и столь же плавно удалилась. За все это время Иван Андреевич не проронил ни слова.

— Кукла с вами? — наконец произнес он.

Я достал из кармана пиджака целлофановый пакет, развернул его и передал Баку ученому. В ту же секунду лицо Столпова преобразилось, сначала оно вытянулось, наглядно продемонстрировав высочайшую степень изумления, глаза округлились, он открыл рот, видимо, желая что-то сказать, затем закрыл его, дрожащими руками взял куклу и принялся внимательно разглядывать ее. По мере изучения предмета выражение лица его постоянно менялось и под конец оно излучало полнейший восторг.

— Боже мой! Невероятно! Просто поверить не могу! Вы понимаете, что у вас в руках? Да таких кукол на всю планету, раз — два и обчелся! С ума сойти! Вот это да!

Чем больше он восхищался и восклицал, тем мрачнее становились мы с Жаном. В конце концов, заметив наши мрачные физиономии, ученый взял себя в руки и уже более спокойным тоном обратился к нам.

— Друзья мои, в ваши руки попал уникальный экспонат. Творение могущественного конголезского бокора! Страшная вещь!

— Какого такого бокора? — зло бросил я.

— Бокорами называют колдунов, использующих черную магию. Их не так много осталось на свете, и можете мне поверить, эту куклу делал один из них.

Он вновь принялся внимательно изучать Баку, крутил его, вертел, периодически качал головой, причмокивал и чуть ли не присвистывал. Нам оставалась незначительная роль молчаливых соучастников аналитического процесса, во время которого Столпов просто наслаждался чудовищным изделием. Сгорая от нетерпения, мы были вынуждены ждать его завершения, понимая, что наши жизни, и жизни близких нам людей, во многом зависят от решений этого человека, так что пусть уж он получше разберется с предметом наших несчастий. Наконец, он заговорил:

— Да, друзья мои, вне всякого сомненья, именно это создание и есть причина всех ваших, да и не только ваших, бед. Извините, — обратился «Нигириец» к нам, — а не могли бы вы еще раз, поподробнее, рассказать мне о смерти Петра? Вы сказали, что имели доступ к документам с места трагедии?

Я посмотрел на Жана и, увидев, как резко он побледнел, постарался коротко, но подробно рассказать о том, что мы вычитали в материалах следствия. Чем ближе я продвигался к окончанию повествования, тем более задумчивым и скорбным становилось лицо Ивана Андреевича.

— Эх, Петр, Петр! Как же это он не разглядел такой опасности! Будь он чуточку более бдительным, сидел бы сейчас с нами. Жаль, хороший был человек, многое мог сделать для нашей науки. Вы сказали «тетродотоксин»? Да этот яд почище кураре! Одно его название дает в руки нить, направляющую в недра Черного Континента. Кстати, именно при помощи тетродотоксина в смеси с другими компонентами, бокоры способны превращать людей в зомби, существа без разума, беспрекословно исполняющие любую волю хозяина. Опасные, страшные твари. В современной медицине этот яд практически не используется, ибо по своей ядовитости он уступает лишь палитоксину и майтотоксину, куда более безопасным для нас является новокаин, ну и другие местные анальгетики. И ведь никакого от него противоядия до сих пор нет! — Столпов замолчал, уставившись куда-то в даль, но, внезапно, будто придя в себя, спросил:

— Так, что, собственно вам от меня нужно?

— Как что? — я даже опешил. — Помощи, конечно!

— И какой именно?

— Мы хотим избавиться от…

— Тсс… — ученый приложил палец к губам. — Тише, молодой человек, тише! Вы ничем не защищены, чтобы произносить такие слова вслух. И вы уже видели, чем все это может заканчиваться. — Он снова покачал головой, — Эх, Петр! Жаль, тысячу раз жаль! А вы детально описали мне типичный ритуал жрецов Вуду. Кстати, вы упомянули, что на чане была нарисована змея, обвивавшая камень?

Я только молча кивнул.

— Вы, конечно, не знаете, что такое метка Гюэдэ? — и поскольку мы отмолчались, то он продолжил. — Метка Гюэде, — это символ разрушающей силы, а жертва, на которую эта сила направлена, безусловно приговорена к смерти! Это воплощенное проклятие, если хотите. А для осуществления такого ритуала требуются три вещи: охотничий нож, обернутый кожей жертвы, глиняный амулет с выгравированным знаком Гюэде, то есть змеей, обвивающей могильный камень и три капли крови колдуна для освящения ножа и амулета. Похоже, что роль амулета здесь исполняет глиняный сосуд с гравировкой. — Столпов поправил очки и продолжил. — Не знаю, как насчет трех капель колдовской крови, может, она и была, такое количество легко могло затеряться в разливе Петиной крови, но остальные атрибуты имели место быть в квартире моего многострадального друга. О таких специфических ритуалах знают лишь посвященные, это не простое совпадение. Увы, у него не было шанса на спасение. Отмеченные меткой уже не жильцы на этом свете

Он с опаской покосился на куклу и осторожно положил ее на стол.

— Я потратил всю свою жизнь на изучение этих народов, — задумчиво произнес он, глядя куда-то вдаль. — Мне кажется, я видел и знаю о них всё досконально. А сегодня появляетесь вы и в ваших руках совершенно уникальный экспонат, который нужно унич… Впрочем, вы понимаете, что имеется в виду. — Он замолчал на секунду, а затем продолжил, — что ж, жизнь удивительна и полна противоречий. Если бы ваша кукла изначально попала ко мне, я был бы несказанно счастлив, но в данной ситуации другого выхода нет, слишком далеко все зашло.

Некоторое время он молча прихлебывал свой чай, потом тяжело вздохнул и произнес:

— Конечно, я помогу вам, но многого сделать не смогу. Вам придется отправиться в Конго и сделать все самим.

Мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. В глубине души я все время надеялся, что проблема наша не сложная для специалиста, что решится она здесь, на месте, и ни о какой Африке я вообще не помышлял, потому как ничего там не забыл и не потерял. По наивности своей я думал, что встретим мы научное светило, вроде Столпова, а он просто возьмет, к примеру, и сожжет ненавистную куклу и все! Дело будет сделано! Я себе отряхнусь помаленьку и пойду дальше. Видимо, на моем лице отразилась все гамма переживаний разом, поскольку почувствовал, как Жан дружески похлопывает меня по плечу и успокаивающе бормочет:

— Не волнуйся, Стас, я поеду с тобой! Я помогу!

— Боже, ты мой! — С трудом я оправился от неожиданного потрясения и воскликнул: — Куда ехать? Как искать? Кого?

— Бокора! — торжественно провозгласил Иван Андреевич.

Глаза мои медленно полезли на лоб. Как-то вдруг возникло желание врезать ему по довольной физиономии, разгромить весь этот ухоженный, такой аккуратный кабинет, захотелось заорать, завизжать и… завыть, но я скрутил свои нервы в узел, и молча смотрел на него в ожидании неизвестно чего.

— Успокойтесь, молодой человек, послушайте и поймите, у вас просто нет другого выхода. Насколько мне известно, Петр уже ознакомил вас с этой древней религией, поэтому добавлю лишь немногое. К вашему сведению, Вуду на многие столетия уходит в прошлое, и, вместе с тем, этот экзотический культ процветает и сегодня, цивилизация совершенствуется, а эта магия живет, да еще и завоевывает новые позиции. Считается, что существует два вида магии Вуду, — белая и черная. Соответственно, белая призвана творить добро, а черная, — зло, но не все здесь так однозначно. Оба вида никоим образом не противостоят друг другу, а тесно сплетаются между собой, представляя в общем итоге одно неразделимое целое. Должен сказать, что так называемых колдунов, занимающихся черной магией, не так уж и много, но поскольку люди по сути своей существа, мягко выражаясь, порочные, то у бокоров нет отбоя от клиентов. Вот вам и предстоит найти вашего бокора, создателя данного творения.

— Легко сказать! — в сердцах перебил его я. — Да проще найти иголку в стоге сена!

— Да, да, согласен с вами, дело далеко не простое и, тем не менее, вам придется это выполнить. Только он в состоянии остановить инсинуации куклы, которую сам выпустил в свет, лишить её силы и могущества. Вам предстоит убедить его сделать это, что будет очень непросто. Вас ждет много трудностей и преград, магия Вуду, — дело не шуточное. Взять, к примеру, хотя бы зомби… Да, ничего не поделаешь, я могу лишь дать вам несколько подсказок. Во-первых, таких колдунов узнают, прежде всего, по красным глазам. Да и вообще, они сильно отличаются от обычных людей. Вы сами поймете, когда его повстречаете: какие-то иные оттенки кожи, физические недостатки, некая… причастность к высшему Началу. Ритуальные одежды на них всегда только красного цвета. Будьте осторожны, часто они бывают каннибалами!

— Час от часу нелегче! — у меня даже дыхание перехватило, — да, лучше махнуть рукой, и пусть все катится своей дорогой!

— Чего никак нельзя допустить! — менторским тоном пресек мой порыв ученый, — беда последует одна за другой. И потом, послушайте, — погрозил он пальцем, — вы же сами влезли в эту историю, насколько я знаю, вас туда никто не тянул. — Он строго уставился на меня, я вопросительно смотрел на Жана, который опустил голову и только громко вздыхал.

— Тут вы правы, Иван Андреевич! — сказал Гебауэр, глядя в пол. — Я втянул друга в беду.

— Да, ладно, Жан, — вид у него был просто жалкий, — Что нам теперь считаться? Принимаем действительность, как она есть.

До меня дошло, что человек, теряя самообладание, невольно нарушает душевное равновесие окружающих, и мне стало не по себе за проявленную несдержанность. Если уж нам предстоит такая неожиданная авантюра, а иного выхода, как утверждают, нет, то следует сразу позабыть о собственных слабостях. Эх, Жан, — обращался я мысленно к Гебауэру, — давай, не будем сетовать на жизнь, а соберемся с духом, да приложим все наши усилия, чтобы геройски выбраться из создавшейся ситуации, причем с минимальными потерями. А лучше бы вообще без потерь. Если такое возможно…

— Как бы вы к этому не относились, но я подготовлю для вас обереги, — продолжил Столпов. — так называемые мешочки гри-гри. И для этого мне понадобятся ваши кое-какие персональные биоматериалы, как-то: волосы, ногти. Прошу вас!

Он выдвинул верхний ящик стола, достал оттуда небольшие ножницы и протянул в нашу сторону.

— Нужно совсем немного, — уточнил знающий специалист, — и сложите это, ну, скажем, в носовой платок, желательно, не идеально чистый.

И поскольку я сидел неподвижно, продолжая свой мысленный монолог, то Жан протянул руку и нерешительно взял ножницы.

— Смелее! — подбодрил его Иван Андреевич. — Не робейте!

Жан вытащил из кармана носовой платок, развернул его на коленях, зажал в пальцах небольшой пучок волос на затылке, стриганул и аккуратно положил на платок. Потом скептически осмотрел свои неровные, обгрызенные ногти и стал пытаться отстричь от них хоть что-то. В полной тишине мы с историком смотрели на него. Но вот Жан плотно свернул свой платок и передал его Столпову. Пришла моя очередь. Я машинально полез в карман, и только тут сообразил, что носовыми платками, как таковыми, пользовался весьма редко. Когда еще я был женат на Татьяне, и она следила за моим внешним обликом, то никогда не забывала положить в нагрудный карман моего пиджака дорогущий носовой платок, как она говорила, «для вида». После развода подобной ерундой заниматься мне было некогда, и платки разных мастей без дела валялись на полке в шкафу. И в этот момент меня, внезапно, осенило:

— Иван Андреевич, на шее у этого чу… ну, у куклы, мой платок. Дочь, когда играла с ней, повязала.

— Ах, да, да! — затараторил Столпов. — А я и смотрю, что-то не так, вроде кукла по всем правилам, а платок… Так это же хорошо! Это просто отлично! И давно он на ней?

— Да практически с первого дня, как она попала к нам.

— Великолепно! Грандиозно! Гениально! — Похоже, по какой-то причине ученый завелся с пол-оборота, и теперь нам только и оставалось, что ждать пояснений. — Вы понимаете, — восторгался он, — как вам повезло?

— Неужели! — саркастически уронил я.

— Кто бы мог подумать! — добавил Гебауэр.

— А как же! — Казалось, он даже не уловил нашего сарказма. — Ведь за то время, что платок пребывал на шее у куклы, он достаточно зарядился её собственной энергетикой, её силой, мощью! Ну, не настолько много, как бы нам того хотелось, но, тем не менее, и не мало. Повезло, так повезло! Из этого платка я сделаю вам мощнейший оберег!

Его энтузиазм передался и нам, мы с Жаном глупо заулыбались, и впервые за долгое время в сердце затрепыхалась надежда.

— Одним словом, — гнул свое Столпов, — вам нужно поторопиться. Получить въездную визу в Конго, насколько мне известно, труда не составляет, они дают её практически всем и немедленно.

— Да, с этим проблем нет, — подтвердил Жан. — Я её уже не один раз получал, знаю, что да как. Стоит она сто долларов на один месяц, но лететь нужно сразу же, иначе она сгорает. Посольство у них несколько специфическое, туда нужно сперва позвонить и договориться о встрече, в противном случае там можно никого не застать. Ну, это я беру на себя.

— Очень хорошо! — продолжил историк. — В Киншасе я дам вам один адрес. Это мой старинный друг, он немного говорит по-русски, в свое время он в течение года проходил практику у нас в Институте Дружбы Народов, ну, да в принципе языкового барьера, у вас быть-то не должно. Английский он знает великолепно, а французский, — его родной язык. Если что будет нужно, мой друг поможет. И, думаю, подскажет, куда вам держать путь. Да, не забудьте про прививки! Африка для белого человека опасное место, господин Гебауэр должен знать это, раз уж бывал там. Я дам вам координаты к кому обратиться, чтобы вам сделали все необходимое без всяких задержек. Вы же понимаете, бюрократии у нас предостаточно, а время поджимает! Так что, давайте не будем его терять понапрасну, занимайтесь билетами, визами и прочими формальностями, а я займусь оберегами. Встретимся послезавтра вечером у меня, так сказать, для последнего инструктажа.

— Как послезавтра? — Изумился я. — Вы же говорили, что должны улетать, в Зимбабве, кажется?

— Ничего, я поменяю билеты. Во имя нашей дружбы с Петром, я просто обязан вам помочь. Ну, кто еще, если не я?

На этом риторическом вопросе мы и расстались.

Мы провели у Столпова полдня, поэтому оставшуюся половину нужно было использовать с толком. Я засунул Баку снова в сумку и, посовещавшись с Жаном, мы приняли решение, не откладывая проблем в долгий ящик, сразу же направиться в Центральный прививочный пункт, расположенный в здании поликлиники на Неглинной улице. Если бы не историк со своими связями, нас, конечно же, никто бы в тот день не принял, но нужные знакомства сыграли свою роль, и уже вскоре мы сидели в опрятном кабинете перед весьма симпатичной женщиной довольно преклонных лет. Иван Андреевич позвонил ей и предупредил о нашем приходе, однако встретила она нас не слишком ласково.

— Вы понимаете всю безответственность своего решения? — строго обозревала нас докторша. — Мне позвонил Иван Андреевич и сказал, что вам нужны самые необходимые прививки, поскольку на днях вы срочно вылетаете в Конго.

— Совершенно верно, — нахально ухмыльнулся я. Гебауэр многозначительно кивнул головой.

— А знаете ли вы, мои дорогие, что любому организму требуется определенное время на выработку стойкого иммунитета? Это первое, а что касается второго, то я никак не смогу сделать вам все необходимые инъекции, поскольку между ними должен соблюдаться необходимый интервал. По крайней мере, месяц!

Такого поворота событий предсказать было невозможно, да и возразить тут было нечего и я только растерянно смотрел на нее.

— Да, да! — не унималась докторша. — А вы как думали? Тоже мне, туристическая лихорадка! Ведете себя, как дети. Понимать надо, что это не какие-нибудь средиземноморские курорты, это Центральная Африка, а уж тем более Конго. Там жуткая антисанитария! Да плюс ко всему, о чем свидетельствуют последние данные ООН, это самая бедная страна на планете, никакого медицинского обслуживания в ней нет вообще! Умершие на улице люди порой неделями там так и валяются, пока их не удосужатся убрать. И учтите, я вас не пугаю, я предупреждаю! — При этих словах она многозначительно подняла вверх указательный палец, всем своим видом демонстрируя своё презрение к безграмотным обывателям. К нам, естественно..

— У меня-то прививки сделаны, — нерешительно протянул Жан, — а что касается моего друга…

Взгляд докторши, устремившийся на меня, выражал немой вопрос и ожидание. Секунду поразмышляв, я высказался:

— Значит так, выбора у нас нет, и хотим мы того или нет, а ехать придется все равно. Какая среди вашего набора прививок считается самой необходимой?

— Желтая лихорадка! — Лаконично ответила женщина, поджав губы. — Без свидетельства о том, что вы привиты против этой болезни, вас не пустят практически ни в одну африканскую страну.

— Значит, делайте ее. А какую можно сделать ещё?

Докторша тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой: — Только она и обязательна, остальные — по желанию. Но в любом случае, между ними должен быть интервал!

— Неужели между всеми?

Новый глубокий вздох.

— По российским правилам при прививках от холеры и брюшного тифа интервал от предыдущих должен составлять один месяц. Но в принципе, можно сделать с любым промежутком. Это все. А ведь остается еще так много ужасной заразы: чума, дифтерия, столбняк, гепатит А, малярия! Да что же вы творите? Вы же попросту угробите себя!

Собрав всю волю в кулак, я продолжал ледяным тоном, не терпящим возражений:

— Сегодня вы сделаете мне укол от желтой лихорадки. А завтра от холеры и брюшного тифа. Больше времени у меня нет. Жан, тебе что-нибудь нужно?

— Ну, от этой заразы я привит, но вот от чумы я в прошлый раз сделать укол не успел.

— Значит, решено, — подвел я черту, — это и надо сделать.

Бедная женщина еще раз покачала головой, затем махнула на нас рукой и произнесла: — В конце концов, вы же не дети, поступайте, как знаете.

Через час мы уже подъезжали к дому, где жил Жан. По какому-то негласному соглашению именно его квартира стала нашим штабом, именно там вырабатывалась стратегия и тактика наших действий, там мы искали выход из самых запутанных ситуаций. Всю дорогу до Смоленской набережной мы старались дозвониться до посольства Демократической Республики Конго по номеру телефона, который нашел у себя в записной книжке Жан, но номер упорно отмалчивался. Я даже подумал, что, может быть, он изменился, когда внезапно трубку сняли.

— Посольство! — рявкнула трубка с явно выраженной африканской тональностью в голосе.

Я на мгновенье даже растерялся, но время уходило и кто знает, что выкинет на том конце провода представитель жаркого Конго. Следовало поторопиться.

— Простите, как я могу получить визу в вашу страну?

— Приехать и получить! — Ответ последовал немедленно.

— А что для этого нужно?

— Сто долларов для месячной визы и 180 для двухмесячной.

— И всё? — Изумлению не было предела.

— Всё.

— А когда к вам можно подъехать?

— А когда вам надо?

Странный вопрос.

— Чем скорее, тем лучше.

— Тогда завтра, сейчас уже поздно.

Часы показывали без четверти пять.

— Хорошо, завтра я буду.

— В какое время? — Все тот же глубокий, чуть глуховатый, но резкий голос.

— Э-э, — замялся я от такого вопроса. — А во сколько желательно?

— Слишком рано не надо. В полдень!

«Выспаться хочешь?» — не иначе, как представитель любит поспать, подумал я, а вслух произнес: — Договорились, спасибо, завтра в двенадцать.

Раздался щелчок, и связь прервалась.

Я пересказал весь разговор Жану, едко комментируя каждую фразу африканца. Тем временем мы свернули в арку дома. Приехали. Я высадил Жана у подъезда, решив в этот раз отправиться домой, уж слишком я загостился у своего друга. Но едва только француз вышел из машины, как из стоявшего неподалеку маленького красного Пежо выскочила даже не женщина, а разъяренная фурия, и с дикими воплями набросилась на Гебауэра.

— Сволочь! Подлец! Негодяй! — дико вопила она, барабаня кулаками ему в грудь. — Я ему обзвонилась, а он то недоступен, то трубку не берет!

Черт возьми! Не хватало нам только уличного балагана. Я выскочил из-за руля и бросился на выручку Жану.

— Дорогая, успокойся! — стараясь утихомирить ее, упрашивал он, но какое там! Совсем обезумевшая женщина вошла в такой раж, что, кажется, уже ничего не соображала. Я подбежал к ней сзади, обхватил руками и буквально оторвал от Жана. Однако она и на весу продолжала неистово извиваться, брыкаться и вопить:

— Французская гадина! Подонок! Мерзавец!

— Господи, Жан! — прокричал я, отворачивая лицо от её безумно дергающейся головы. Только подбитого глаза мне не хватало! — Откуда она взялась? Ты ее знаешь?

Жан смущенно улыбнулся:

— Да, это так одна… одна моя знакомая.

— Что? Как ты меня назвал? — Гарпия просто задохнулась от нового приступа бешенства. — Знакомая?! Это я-то знакомая? Ах, ты, мерзкий лягушатник! Знакомая? Значит, теперь это так называется? Значит, время, потраченное на тебя, не в счет? А знаешь ли ты, что мое время, — это деньги! Да я вторая Коммиссаржевская! Да Ермолова мне и в подметки не годится! Да, отпусти ты меня, наконец! — с этим последним словом она больно лягнула меня в травмированную ногу, и от вспыхнувшей боли я мигом выпустил это чудовище из рук. Однако пыл ее несколько поугас, и уже более спокойно, хотя все еще и с надрывом, она продолжила поносить моего приятеля.

— Где мои деньги ты, сволочь?

— Какие деньги, дорогая? — искренне изумился Жан.

— Мои! Компенсация за время, потраченное мною на тебя!

— Какие еще деньги, Кокоша? — Гебауэр всплеснул руками.

— Не смей меня так называть. Отныне я для тебя Дарья Владимировна!

— Ну, хорошо, Кокоша, хорошо! Только не кричи! Сейчас все любопытные соседи сюда сбегутся.

— И пусть сбегаются! Пусть и они знают, какое жалкое создание проживает у них по соседству.

При этом она то картинно вскидывала руки, то заламывала их, то вставала в какую-то совершенно немыслимую позу, принимая, вероятнее всего, московский двор за театральные подмостки.

Они пререкались с Жаном еще несколько минут, но я их уже не слушал, уяснив, что все это лишь обыденное «выяснение отношений». У меня своих проблем было выше крыши, чтобы я еще вдавался в перипетии личной жизни Гебауэра. Пора была уходить, но в тот же момент, от души пообещав «этого так не оставить», Госпожа Мегера продефилировала в свой автомобиль, плюхнулась на сиденье, резко захлопнула дверцу и с визгом тронувшись с места, наконец-то, исчезла.

— Зайдешь выпить? — отдуваясь и приходя в себя, спросил Жан.

— Пожалуй, нет. Надо бы и дома появиться. — Проявил я твердость характера и отказался от его предложения. Француз не настаивал, а потому, договорившись заехать за ним завтра часов в одиннадцать, я снова сел за руль и выехал со двора.

Однако, отъехав совсем немного, я уже пожалел, что не остался. Центр города, час пик. Я встал в пробку и медленно потащился по перегруженному мегаполису. Я вспоминал нашу встречу с Петром Степановичем Коломейцевым, затем его друга, историка Столпова, те сведения о магии Вуду, которые узнал от них, а перед мысленным взором уже вставали джунгли далекого Конго. Но здесь воображение меня подводило, поскольку в Африке я никогда не был, а уж тем более, в глубине джунглей, куда, наверняка, не ступала нога среднестатистического россиянина. Я достал с заднего сиденья свою сумку, положил ее рядом с собой, раскрыл и вытащил Баку. Выглядело чудище, прямо скажем, не ахти. Помятое, лохматое, лишившееся моего носового платка, оно казалось голым и каким-то беззащитным.

«Я что, жалею его?» — подумал я. — «Вот уж не ожидал от себя, что способен пожалеть исчадие ада.» — А вслух сказал, усаживая куклу на сумку:

— Ну, как дела? Проголодался? Я бы тоже не отказался чего-нибудь съесть, да вот проблема, — в Москве пробки, так что тащиться нам с тобой еще как минимум часа два.

С некоторых пор я начал контролировать свои мысли, упрятывая истинные размышления за произнесенными вслух, поскольку опасался, что кукла может принять к действию неосторожно брошенные слова.

Машина, идущая впереди снова встала, и в очередной раз пришлось резко нажать на тормоз, а мимолетно брошенный в сторону взгляд ухватил вдруг огромных размеров рекламный щит, занимавший стену дома. На нем была изображена Госпожа Мегера собственной персоной, в полный рост, в некой зазывной позе, а надпись внизу гласила: «Новый сериал КОКОША на экранах этой осенью!» И поскольку на данном этапе моего пути я не двигался вовсе, то смог хорошенько разглядеть бывшую, как я начинал понимать, подружку Жана. Она была стройная, грациозная и, я бы сказал, миловидная, если бы не явно выраженное стервозное выражение лица. На рекламном плакате её глаза были красивыми и ясными, но я помнил их презрительно сощуренными и смотрящими злобно и исподлобья. Губы ее казались чувственными и соблазнительными, но всего лишь каких-то полчаса назад они были сжаты в тонкую полоску, деформированную от гнева. Её каштановые волосы, ни слишком короткие, ни слишком длинные, роскошные и шелковистые, были красиво уложены, но в моей памяти они остались растрепанными и торчащими во все стороны. Она могла быть хорошенькой, но была законченной стервой, и это был уже окончательный диагноз.

Внезапно в кармане зазвонил мобильный, а в движении явно наметился прогресс, поэтому, когда я нажал кнопку принятия вызова, щит остался уже позади.

— Стас, это я, — раздался голос Жана.

— Что, уже соскучился?

— Просто хотел извиниться за столь нелицеприятную сцену, свидетелем которой ты стал.

— Да брось, Жан! Ты-то тут при чем?

— Надо было давно с ней разобраться, но я проявил некое малодушие, сначала, правда, не отвечал на звонки, потом болел, как ты знаешь, а она все звонила и звонила, ну, а потом было уж и вовсе не до нее. Чертова лицедейка! Считает себя великой актрисой, а снимается в дешевых сериалишках.

— Да не забивай ты себе голову! Она еще пригодится, чтобы забить и не такой ерундой. А мы вот с Бакой до сих пор на Садовом, тут пробка просто нескончаемая.

— Надо было оставаться у меня, я же тебе говорил. А то я тут сижу один, вспоминаю события последних дней, а потом и эту… Так не кстати все! Ох, и надоела она мне, как вы русские говорите, хуже горькой редьки.

— Да гори она синим пламенем, Жан! Не сегодня, так завтра улетим, может все и утрясется само по себе.

— Будем надеяться! Ладно, Стас, еще раз извини, до завтра.

— Пока! Не переживай! Все будет нормально.

До дома я все-таки добрался гораздо быстрее, чем ожидал, пробка рассосалась самым неожиданным образом и оставшуюся часть пути мы пролетели с ветерком. Я прошелся по пустой квартире, принял душ, потом на скорую руку приготовил себе легкий ужин и позвонил Катёне. Тихий, спокойный вечер, как будто и не было в моей жизни всей череды событий, толкающих меня на отчаянную поездку вглубь неизвестного, чужого и враждебного мне континента. Не позже одиннадцати я лег спать и проспал без сновидений до самого утра.

Ровно без десяти двенадцать мы с Жаном были по адресу Симферопольский бульвар, дом семь «А». Гебауэр, конечно, предупреждал меня, что конголезское посольство несколько необычно, но я и предположить не мог насколько! Оно размещалось на первом этаже обычной жилой девятиэтажки, в третьем подъезде, и если бы я этого не знал, то долго плутал бы в поисках привычного для таких заведений особняка. Мрачного вида чернокожий охранник долго вертел наши документы в своих огромных ручищах, после чего переписал данные в засаленный талмуд и пропустил внутрь. Посольство выглядело не просто бедным, оно казалось натуральной дырой. Это были две обычные трехкомнатные квартиры, соединенные в одну и переделанные под офис. Мебель была старой и обшарпанной, стены грязными, повсюду валялся мусор, видимо экономили даже на уборщице. Кроме встретившего нас охранника, кажется, во всем помещении было еще только два сотрудника. Один из них, высокий толстый африканец, занимался нами, что делал второй, худощавый, но с необыкновенно круглым лицом, я так и не понял, за все время нашего пребывания там он, не отрываясь, задумчиво смотрел в окно. На обшарпанной стене криво висел прибитый гвоздем портрет какого-то свирепого негра, — президента республики, — как позже объяснил мне Жан, распечатанный на принтере на обычном листе бумаге формата А4.

— Вам нужна виза? — спросил сотрудник посольства на русском.

— Да, две визы в вашу страну сроком на один месяц каждая, — ответил я.

— С каждого по сто долларов, паспорта, фотографии и приглашения.

Фотографии мы с Жаном на всякий случай прихватили с собой, несмотря на то, что мой вчерашний телефонный собеседник ни слова об этом не обмолвился, но вот никаких приглашений у нас не было, да и быть не могло.

— Э-э, — протянул я. — Про приглашения нам не говорили… — я уже начал думать о том, как нам связаться со Столповым, чтобы он попросил своих конголезских знакомых выслать нам приглашения, только вот интересно, сколько все это продлится. Размышления мои были прерваны словами сотрудника посольства:

— Еще по сто долларов.

Столь простого выхода из положения я не ожидал, и даже рот открыл от изумления, но более находчивый Жан уже вынимал из кармана деньги.

Итак, пока что нам везло. Мы заполнили анкеты, отдали свои паспорта, фотографии и деньги, половина из которых, как я понимал, осядет в карманах находчивых сотрудников, едва мы выкатимся за порог. Паспорта с визами нам обещали выдать ровно через три дня, а, значит, самое время заняться покупкой билетов. С легкой душой мы и отправились в авиакассы. А вот там нас ждал очередной неприятный сюрприз. Оказалось, что прямых рейсов до Киншасы нет, и следует лететь либо через Амстердам, либо через Париж. Причем цены были просто астрономическими! Увы, особенного выбора у нас не было, поэтому, заплатив каждый примерно по сто тысяч рублей, мы стали обладателями билетов по маршруту Москва-Париж-Киншаса, куда должны были вылететь через пять дней, обратная же дата оставалась открытой.

После этого мне еще предстояло отправиться в Центральный прививочный пункт, чтобы сделать оставшиеся прививки, а Жан собрался куда-то отъехать по своим делам, но перед этим мы решили забежать в ближайшую кафешку и слегка перекусить.

Мы заказали по салату с морепродуктами и по стакану свежевыжатого сока, а в ожидании заказа разговорились о предстоящем путешествии. Я выразил мысль, что Жану будет легко общаться в Конго, поскольку это франкоговорящая страна, но он несколько огорошил меня, заявив, что местные жители говорят более, чем на двухстах наречиях, по числу имеющихся в стране племен, и эти языки весьма далеки от французского. К белым там относятся по-разному, но в основном негативно, часто на улице в тебя тыкают пальцами и громко высказываются. О чем? Можно только догадываться, но интонации при этом весьма недружественные. Все это вовсе не прибавляло мне оптимизма. Обдумывая полученную информацию, я уставился в окно и вдруг снова на глаза мне попался рекламный щит с «великой актрисой», — Кокошей, как именовал ее Жан. Я воспользовался ситуацией и решил отвлечься от проблем насущных, обратившись к Жану:

— Вон опять твоя подружка на рекламе. Как она, не донимает тебе после вчерашней атаки?

— Чудеса, да и только! — удивлялся Гебауэр. — Кокоша буквально обрывала мой телефон на протяжении последних двух недель, а тут вдруг неожиданно оставила меня в покое. Ох, и не нравится мне это! Натуральное затишье перед очередной бурей.

— Очень может быть, — согласился я. — Должно быть, копит силы.

Мы уже доедали салат, когда телефон Жана зазвонил. Он ответил, некоторое время молча слушал, и лицо его при этом заметно мрачнело. Наконец, он закончил разговор, дрожащей рукой положил телефон на стол и выразительно посмотрел на меня.

У меня в душе все замерло.

— Что? — только и смог спросить я.

— Это звонила подруга Кокоши. Кокоша умерла.

Вот это был шок, так шок!

— То есть как это, — умерла? Мы же только вчера…

— Я толком не понял, что она мне рассказала. На ночных съемках… какое-то короткое замыкание… На ней было что-то такое надето, синтетика какая-то, всё вспыхнуло в считанные секунды… Она сгорела заживо, прямо на площадке, среди актеров и толпы зевак. Никто ничего не успел… Не оказалось ни огнетушителей, ни воды, к ее пылающему телу никто не смог подступиться. — Он немного помолчал. И добавил: — Адская чертовщина, адская смерть.

Жан замолчал, я тоже не знал, что сказать. О существовании несчастной Кокошы я узнал только вчера, и никаких добрых чувств она во мне не пробудила, скорее наоборот, но известие о ее скоропалительной и столь чудовищной смерти стало таким неожиданным и шокирующим, что слов просто не находилось. Кошмар, да и только! Через какое-то время я посмотрел на Жана и медленно озвучил то, что уже прочно засело в моей голове:

— Чёртова кукла укокошила Кокошу!

Некоторое время француз смотрел на меня молча, потом губы его дернулись, задрожали, все лицо как-то съёжилось, и он… разразился смехом. Сначала это были какие-то прерывистые смешки, потом они усилились, смех его становился все громче и громче, и вот он уже хохотал в голос. Он хрюкал, хлюпал, всхлипывал и давился, но остановиться не мог, казалось, еще чуть-чуть и он лопнет от смеха. Вначале я подумал, что Жан сошел с ума и нужно вызывать скорую, но потом меня осенила догадка, — да у человека истерика! Нужно было его хорошенько встряхнуть, привести в чувства и он успокоится, но в этот момент я с ужасом понял, что точно так же буквально захожусь неистовым смехом. Я стонал, хрипел, сипел, слезы градом катились у меня из глаз, но безудержный смех буквально душил и рвался наружу. Еще немного и я бы умер от смеха, а потом все вдруг резко закончилось. В душе опять засквозил жуткий леденящий страх. Мы с Жаном сидели другпротив друга, красные, взлохмаченные, со следами потоков слез на лицах, а посетители за соседними столиками и официанты как-то странно смотрели на нас и перешептывались. Мы поспешили расплатиться и на вялых, не сгибающихся ногах покинули кафе, оставив в нем о себе, по меньшей мере, странное впечатление.

В этот день я вернулся домой не очень поздно, но чувствовал себя разбитым напрочь. Сказывалось и нервное напряжение, и беготня по городу, да и больная нога не давала забыть о себе. Да, что там говорить, зло не выпускало нас из виду, и беда шла по нашим следам. Когда же все это закончится? Мобильник пока помалкивал…

Я буквально заставил себя поужинал, наскоро отварив свои любимые макароны-рожки, которые смешал с восхитительным итальянским соусом, разнообразные запасы коего никогда не иссякали в холодильнике. Под минорное настроение я позволил себе открыть бутылку бургундского, чего раньше никогда не делал в одиночестве. Но сейчас нужно было и отвлечься, и по мере возможности отдохнуть, ибо завтра предстоял очередной непростой денек. Перед отъездом нужно было решить кое-какие вопросы в офисе, потом навестить Дину и Таню, а вечером у нас с Жаном намечен визит к Столпову. Конечно, нужно было хорошенько выспаться, чтобы свежей была голова, но отходить ко сну было еще рано, и само собой возникло желание немного покопаться в Интернете, и посмотреть, что же представляет собой то место, куда нам с Жаном предстояло отправиться.

Должен сказать, что оптимизма от полученных знаний не прибавлялось. Отзывы тех немногих путешественников, кто отважился поколесить по Конго, были настолько пугающими, что мне захотелось отключить компьютер и выбросить все из головы. Увы, машина была запущена, и отступать уже было слишком поздно, да и в принципе невозможно. Я продолжил чтение и мало-помалу все же так увлекся, что забыл о времени. Все-таки довелось узнать немало интересного и познавательного о жизни местного населения, условностях и привычках, вероисповедании, нравах и обычаях. Полезными были знания о деньгах и магазинах, питании и ночлегах, дорогах и транспорте. Не нашел я там только одного: как чувствуют себя обычные, белые путешественники в глубине непролазных джунглей, а именно это интересовало меня больше всего. Когда я, отвлекшись от экрана, глянул на часы, стрелки показывали без четверти двенадцать. Пора было отправляться спать, что, собственно, я и сделал.

Утро следующего дня было пасмурным и хмурым. Вообще, несмотря на то, что июль уже перевалил за свою половину, погода стояла отнюдь не летняя, и солнце радовало москвичей не так уж часто. Когда я подъехал к офису начал моросить мелкий противный дождь, а выйдя из машины, почувствовал на себе хлесткие удары ветра, пронизывающие буквально до костей. Это уже и вовсе походило на осень, и я даже с некоторой ехидцей подумал о том, что через пару дней, возможно, буду мечтать о такой погоде, прячась от невыносимого зноя в тени раскидистой пальмы.

Первым, кого я встретил, поднявшись на свой этаж, был Влад.

— О, на ловца и зверь бежит! — радостно приветствовал меня он.

— Привет, Влад. Ты мне тоже нужен. Пошли ко мне, выпьем кофейку и поговорим.

В последнее время я был нечастым гостем в собственном офисе, и было отрадно видеть, что сотрудники искренне радовались моему появлению. Усевшись в свое удобное кожаное кресло, я почувствовал такое умиротворение, которого не ощущал уже очень давно. Мне, вдруг, на секунду показалось, что все по плечу, что все проблемы мелочны и незначительны и я справлюсь с ними легко и быстро. Жаль, что это было лишь мимолетное ощущение и тот же Влад, увы, спустил меня с небес на землю.

— Стас, думаю, что на нашем контракте с кубинцами можно поставить точку.

— Нет, Влад, этого никак нельзя допустить. Надо начинать все сначала. Возможно, придется опять лететь к ним, снова говорить и убеждать. Такой контракт нельзя терять, тем более, что он был у нас почти в кармане.

— Ну, тогда лети! Зачем откладывать?

— Я-то полечу, только не на Кубу, а в Конго. Через три дня.

Влад удивленно посмотрел на меня, чашка с кофе застыла на полпути к его губам.

— Мы что, налаживаем связи с Центральной Африкой?

— Нет, это я налаживаю с ними связи. Личные.

— Стас, не темни. Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

— Влад, я не могу объяснить тебе всего, но поверь, для меня очень важна эта поездка. У меня возникли большие проблемы. Личного характера. Я должен лететь в Конго, и боюсь, что мое отсутствие может затянуться чуть не на месяц. Выручай.

— Черт возьми, Стас! Сейчас не время! У нас столько проблем! Я же не могу разорваться!

— Придется, Влад и надрываться и разрываться. Если я не слетаю в Африку, проблем может стать еще больше.

— Почему? Я ничего не понимаю, объяснись.

— Влад, не могу. Тебе придется поверить мне на слово. Честное слово, я бы ни за что не отправился в эту богом забытую страну, если бы не острая необходимость.

Некоторое время мы молчали, Влад переваривал известие, но в нем-то я не сомневался, и его последующие слова убедили меня в верности своей оценки.

— О'кей. Я все понял. Сделаю все, что в моих силах. Но на Кубу, думаю, все же придется лететь.

— Ничего, Виктор здесь справится, Лариса ему поможет. Мы должны, обязаны справиться. И контракт этот мы потерять не можем. Я в тебя и в вас всех верю. Нас легко не одолеть.

Мы еще некоторое время поговорили, обсуждая рабочие моменты, и когда Влад уже уходил, в кабинет заглянул Виктор.

— А, Витя, заходи, заходи, как раз хотел тебя вызывать.

Ему я также сказал о необходимости скорого отъезда и попросил помочь в делах. Ну, по работе ему ничего объяснять было не нужно, свою работу он знал лучше, чем кто бы то ни было, но я просил его оказывать помощь сотрудникам, если таковая понадобится, а также заезжать к Татьяне и помогать ей по возможности. Более того, я надеялся, что её скоро выпишут, и тогда Виктору нужно будет забрать её из этого адского места и первое время ненавязчиво приглядывать. В отличие от Влада, Виктор не задал много вопросов, все понял, заверил меня в том, что все будет нормально, и я знал, что на этого парня можно положиться!

Офис я оставлял с легкой душой, уверенный в том, что моя надежная команда сделает все необходимое, и даже больше.

Следующим пунктом в моей программе была Дина. В эти дни я посещал ее непростительно редко, и перед отъездом просто обязан был увидеть. Я сильно волновался, не зная, какой она предстанет передо мной на этот раз, но, едва увидев, успокоился. Конечности её были по-прежнему в гипсе, но дышала она уже самостоятельно, не было никаких трубок и пугающих аппаратов, вот только лицо осталось изуродованным пунцовыми шрамами от порезов.

— Что, испугался? — тихим, хриплым голосом спросила она.

— Ну, что ты! — попытался я скрыть свое первое впечатление беспечно веселым ответом. — Ты выглядишь просто отлично.

— Ну, да, конечно! Хоть на конкурс красоты выставляй. — И в этой её реплике было столько горечи и отчаяния, что я моментом стушевался, и улыбка сползла с моего лица.

— Ладно, Дин, мы же никогда не были лицемерами… Ну, что такое шрамы, при твоем-то муже? Временное неудобство, исчезнут они. Мы должны благодарить Господа бога за то, что ты осталась жива, а остальное наладится.

— Ну вот, уже другое дело, — она попыталась улыбнуться, что далось ей с большим трудом. — Давай не будем говорить обо мне. Расскажи лучше о себе.

Я представил себе, как рассказываю Дине всю историю куклы Баки, и внутренне содрогнулся. Нет, хоть я никогда не имел от нее секретов, сейчас не очень подходящий момент для подобных откровений. Но проблема в том, что я впервые в жизни не знал, о чем с ней говорить. Меня беспокоило её здоровье, но о нем не хотела говорить она, другая же тема, не выходившая из моей головы, была сейчас ни к чему. Я стоял и молчал, как истукан.

— Стас, ты что, онемел от моего вида?

— Ну что ты говоришь, Дина! Конечно, нет! Просто, нечего особо рассказывать. На днях улетаю в длительную командировку…

— Куда?

— В Африку.

— В Африку? Надо же. Расширяетесь? Дела идут в гору?

«Скорее под гору» — подумал я, но ответил: — Что-то вроде того… Поэтому долго не увидимся. Ты уж, давай, поправляйся, вставай на ноги. Ты нам нужна…

— Да… — тихо проговорила Дина. — Нам… Раньше ты сказал бы: мне.

Я смутился. Действительно ведь не знал, что говорить, о чем и как. Я не знал, чего хочу, поскольку на данный момент хотел только одного: поскорее найти бокора и нейтрализовать Баку. Представив, как говорю об этом Дине, я даже усмехнулся, но она восприняла и это на свой счет.

— Тебе даже нечего мне возразить… Знаешь, Стас, ты иди… Приходи потом… После Африки… Сейчас я устала.

Я попытался было протестовать, но понял, что только усугублю ситуацию, и после каких-то никчемных, дежурных фраз, покинул её палату.

Всю дорогу до психиатрической клиники, где лежала Татьяна, я клял себя самыми последними словами за малодушие, трусость и никчемность. Вместо того, чтобы поддержать мою давнюю подругу в столь тяжелый момент, я проявил себя, как сопливый, ни на что не годный мальчишка. Господи, неужели я такой слабый и бесхарактерный человек? Как же я буду искать этого чертова бокора, бороться с темными силами зла, если даже в обычных житейских ситуациях оказываюсь таким беспомощным? Вот с такими невеселыми мыслями и предстал я перед взором своей бывшей жены.

Выглядела Таня не лучше Дины. Нет, у нее, конечно же, не было сломанных конечностей и лицо её не было обезображено шрамами, но это было потухшее лицо какого-то выключенного человека. Я сел рядом с ней, взял её за руку и какое-то время мы молчали. Она пустым взглядом смотрела куда-то вдаль, и я не решался прервать томительное молчание. Через некоторое время я все же задал самый простой, житейский вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — без эмоций ответила она.

— Катюша звонила, беспокоилась о тебе… Я сказал ей, что ты улетела на симпозиум в Африку.

— Хорошо.

Я не имел ни малейшего представления, что можно и о чем нельзя с ней говорить, а казаться черствым сухарем не хотелось, достаточно было моего визита к Дине.

— Таня, за тобой хорошо тут ухаживают?

Впервые за все время нашей встречи она посмотрела на меня, и как-то грустно усмехнулась.

— Стас, кто находится в психушке, ты или я? Кто тут ухаживает и за кем?

И этот проблеск некой прежней Татьяны пробудил меня от того ступора, в котором я находился.

— Господи, Танечка! Прости меня! Я уникальный идиот! То и дело говорю всякие глупости, а делаю еще большие! — Я с силой сжал её руку, но она снова ушла в свою «раковину», и как будто даже не почувствовала взрыва моих эмоций.

— Таня, послушай, мне нужно уехать. Надолго. В Африку. Я потом тебе все объясню. Когда тебя будут выписывать, позвони Вите, он тебя заберет. Я приеду и все тебе расскажу, мы сядем рядом, все обсудим и решим, как нам жить дальше.

Она продолжала молчать, никак не реагируя на мои слова. Вспоминать сейчас о её попытке самоубийства я не хотел, полагая, что для этого еще не пришло время, а говорить о всяких пустяках язык не поворачивался. Так мы и сидели молча, взявшись за руки и каждый думая о своем.

Я покидал клинику с тяжелым сердцем.

У профессора Столпова мы задержались до позднего вечера. В самое ближайшее время нам предстояло непростое путешествие, и, естественно, мы хотели подготовиться к нему как можно тщательнее. Иван Андреевич вручил нам изготовленные им талисманы, которые опять назвал мешочками «гри-гри», сказал, чтобы мы повесили их на шнурочках себе на шею, и не снимали ни на минуту. Он долго говорил о том, чего нам стоило остерегаться, и как вообще себя вести в столь далеком и пугающем меня Конго. Профессор был знатоком своего дела, и его рассказ настолько увлек нас, что на какое-то время мы будто бы забыли, для чего и зачем направляемся в эту страну. Он еще раз напомнил об отличительных особенностях конголезских колдунов, да, Столпов был безумно интересным рассказчиком, его слова складывались в витиеватую фразеологическую реку, которая уносила мое сознание к далеким африканским землям. Профессор рассказывал, что в забытых богом племенах считается, будто все колдуны наделены свыше дурным характером, что они вообще не имеют ничего общего с сородичами, а, значит, не имеют никаких родственных чувств, держатся всегда обособлено, в стороне, и даже не участвуют в общих трапезах. Ведьмы и колдуны не похожи на «нормальных человеческих существ», то есть на те стандарты, что увековечены в африканских племенах. Даже их кожа белее обычной, либо имеет сероватый оттенок, а во многих племенах Уганды считается, что у ведьм и колдунов в наличии много физических недостатков, и это тоже служит их отличительной чертой.

— Кстати! Я об этом уже говорил вам, но все же повторю еще раз. Никогда не забывайте, что колдунов подозревают в каннибализме, — поправив очки, произнес Столпов, — и может, так оно и есть на самом деле.

Эта фраза выдернула меня из расплывчатых мыслей о загадочной Африке и вернула в кабинет профессора.

— О Боже! На дворе двадцать первый век, а там нужно иметь в виду каннибализм! Вы куда нас отправляете? — Я смотрел на Столпова так, будто именно он был повинен в том, что где-то, в Богом забытой стране, сохраняется людоедство.

— Молодой человек, — снисходительно глянул он на меня, — это у нас, в цивилизованных странах двадцать первый век, а туда, куда направляетесь вы, чуть ли не мезозойская эра. Конечно, цивилизация проникает и в самые глухие регионы, но до научно-технической революции в тех племенах еще крайне далеко. В столице Демократической Республики Конго, Киншасе, конечно, много примет мирового прогресса, туда летают самолеты, обеспеченные люди пользуются компьютерами и автомобилями, но общий уровень жизни крайне низок, и, в какой-то степени, это зависит и от менталитета нации. Конголезцам удобно жить, так как они живут, но повторюсь снова, цивилизация дает о себе знать лишь в крупных городах, а в других местах о ней можно судить лишь по видам оружия да носимой одежды. Поэтому, не удивляйтесь, и в нашем двадцать первом веке есть место дикарям. В некоторых местных преданиях утверждается, что Конго, куда вы держите путь, страна особая, и народ ее необычный, наделенный странными особенностями и нет ничего удивительного в том, что колдуны, коих там немало, предпочитают ходить не как простые, нормальные люди, а вверх ногами.

— Ну, мало ли сказок существует на свете, — усомнился я.

Но профессор, не обратив на мою реплику никакого внимания, с увлечением продолжал свою любопытную лекцию.

— То, что порой случается на том континенте, пока не поддается никаким научным объяснениям, ну, а в архаичном обществе живет стойкое убеждение о наличии в избранной личности огромной колдовской силы. Это внушает соплеменникам уважение и страх. Иногда деяния колдунов и ведьм могут быть направлены на благо человека, они могут заниматься врачеванием и спасать людей, могут вызывать дожди, когда урожаи гибнут от засухи, но людская молва гласит и о том, что многие ритуалы, связанные с магией, страшны и зловещи. Во многих легендах говорится, что бокоры, превращаясь в зверей или птиц, разоряли посевы, наводили порчу на целые племена с целью их истребления. Естественно, все, что я вам сейчас говорю, поражает воображение, — профессор как-то загадочно ухмыльнулся. — Вам еще предстоит узнать, где была создана кукла, кем, с какой целью, а для этого, скорее всего, вам придется проникнуть вглубь, в самое сердце Конго. Я предупредил своего друга, Мобобо Антуана о цели вашего визита. Можете называть его просто доктор Мобобо. Он известный в мире специалист в области Вуду, к тому же коренной конголезец, прекрасно знающий историю своего народа. Думаю, что по некоторым признакам куклы он определит хотя бы примерное направление вашего следования. А кукла ведь определенно обладает неимоверной силой, и было бы великолепно, если бы вы, лишив ее силы, сохранили бы ее как уникальный экспонат. Кстати, надо сказать, что у африканских народов распространено мнение о том, что чем отдаленнее место, откуда происходит бокор, тем оно таинственнее и тем сильнее его мощь. Так что вам предстоит захватывающее путешествие. М-да … будь я помоложе, непременно присоединился бы к вам. Очень, очень жаль. Такой случай… — Последние слова профессор произнес с явным огорчением.

Ну, а я, чем больше слушал, тем больше испытывал разочарование в предстоящей поездке. Меня изначально терзали сомнения в успешности данного предприятия, хотя Жан и пытался уверить в том, что, ничего страшного не случится, что мы быстро устраним причину наших бед и благополучно вернемся в родные пенаты. А тут каннибализм, ведьмаки, ходящие вверх ногами, перевоплощения, а в прошлый раз профессор упоминал еще и про зомби. Прекрасная комбинация.

— Иван Андреевич, — обратился я к нашему наставнику, — может все же есть возможность не испытывать судьбу, а ликвидировать куклу здесь? Может, вам известен какой-нибудь соответствующий случаю ритуал, вы же смогли изготовить нам эти амулеты? — и я коснулся рукой маленького мешочка уже висящего у меня на груди. — Как вы их назвали, «гри-гри»?

— Да, молодой человек, это амулеты, можно их назвать талисманами, или даже оберегами, они созданы для вашей защиты от зла и напастей. К сожалению, моих магических сил и знаний хватает только на совершение не сложных манипуляций. Я могу лишь отчасти защитить вас, но в противодействии бокорам я беспомощен. Ваши амулеты не сложно было изготовить, но они дают лишь малую толику уверенности в том, что вас не убьют сразу же по прибытии в страну. Я ни в коем случае не хочу вас запугать, но лучше быть готовыми к самому страшному.

После этих «ободряющих слов», душу мою вообще заволокло мраком, потому как только сейчас, в полной мере, осознал я все то, во что оказался вовлеченным помимо собственной воли.

Тут вовремя вмешался Жан:

— Профессор, перестаньте наводить на нас страх и ужас. От ваших слов становится жутко.

— Друзья мои, я лишь предостерегают вас в том, что бокор, создавший куклу, может оказать недюжинное сопротивление вашему желанию ее уничтожить. Ведь эта вещь явно была создана им для каких-то определенных целей. Впрочем, можно предположить и такое, что колдун пойдет вам навстречу и избавит от куклы добровольно. Я, возможно, и, правда, несколько сгустил краски. — Профессор ободряюще улыбнулся, но веселее нам от того не стало.

Мы еще долго сидели у Столпова, выясняя последние детали нашего будущего путешествия, как-то даже опасаясь уходить, ибо уход этот ознаменовал бы собой начало нашей поездки, а мы, чего уж греха таить, боялись ее.

Однако всему когда-нибудь приходит конец, пришлось распрощаться и нам. Иван Андреевич вручил нам листок бумаги, на котором написал имя-фамилию своего конголезского знакомого, его адрес и как к нему нужно добираться из аэропорта.

— Встретить вас он не сможет, вы уж не обессудьте, — извиняющимся тоном сказал Столпов, — но он предупрежден и будет вас ждать. Он скажет, как и куда вам следовать. Ну…, — профессор протянул нам свою пухлую руку, — давайте прощаться!

Мы медленно, и, глядя со стороны, понуро побрели от подъезда профессора к моей машине. Говорить не хотелось, переваривали полученную информацию. Я украдкой глянул на Жана. Он шел с каким-то задумчиво-мечтательным видом, мне даже показалось, что на его губах играла чуть заметная улыбка. Это несколько удивило меня.

— Жан, ты улыбаешься?

— Внутренне, Стас, внутренне. По крайней мере, мне так казалось. Я вот думаю, до чего же прекрасна жизнь, а, Стас? Не находишь? И это закопченное московское небо, сквозь которое не видно звезд, оно тоже прекрасно! И суета этих улиц, этих спешащих куда-то людей, водоворот жизни, как же все это прекрасно!

— Жан, ты меня пугаешь! Может показаться, что ты прощаешься со всем этим!

— Ну что ты! Вовсе нет. Просто я очень люблю жизнь. Глупо звучит, ну, в самом деле, кто же ее не любит? Но что мне до остальных! Я люблю ее! Я много поколесил по свету, многое повидал, и сейчас мы с тобой стоим на пороге больших приключений. Ну, разве же это не чудесно?

— Жан, мне кажется, ты несколько идеализируешь наше путешествие. Мы едем не на красоты Конго любоваться, а ввязываемся в сомнительную авантюру, которая может помочь и тебе и мне расстаться с этой удивительной жизнью.

— Да, перестань ты, Стас! — Жан махнул рукой. — Нельзя начинать ни одно дело с подобным настроем. У нас все получится, вот увидишь. Мы обезвредим предмет твоих и моих тревог и вернемся домой, при этом обогатимся новыми знаниями и впечатлениями, мы расширим свой мир еще больше, познаем его еще глубже, а это и есть жизнь! Не сидеть же, в конце концов, на одном месте, наращивая жиры, всегда лучше куда-то стремиться, рваться, бежать!

— Ну, ты прям каверинский капитан! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

Жан засмеялся:

— Не знаю, кто такой Каверин, но сказано верно!

КОНГО

Первые неудачи

День вылета выдался пасмурным. Время, отведенное на регистрацию, казалось бесконечным. Мы с Жаном обсудили перечень вещей, которые взяли с собой, однако сейчас, находясь за стойками паспортного контроля, в голову приходило то одно, то другое, что следовало бы захватить, но, увы, пополнять чемоданы было уже слишком поздно. Бродить по аэропорту не хотелось, мы вылетали из Шереметьево-2, а для меня этот аэропорт уже давно утратил свой романтический шарм. Когда-то я испытывал в этом месте душевный трепет, именно отсюда я начал своё, до сих пор неоконченное, зарубежное турне. Я много путешествовал, повидал великое разнообразие воздушных вокзалов: и маленьких, и огромных, и оборудованных по последнему слову техники, и бывшие военные аэропорты, носящие столь помпезное название лишь благодаря своему предназначению. И постепенно Шереметьево стало для меня лишь пунктом отправления в очередную поездку.

Пройдя все формальности таможенного оформления, мы пристроились с Жаном в кофейне, заказали напитки и стали ожидать объявления посадки. За день мы изрядно утомились, и в предвкушении долгого и изнурительного полета разговор особо не клеился. Мы смотрели в окно на медленно перемещающиеся самолеты, находящиеся в поле нашего зрения, и думали каждый о своем. Пока тянулось ожидание, мы выпили по две чашки кофе и по три бокала коньяка, который сладостным сиропом разлился по кровеносным сосудам и нервное напряжение понемногу начало отступать. И только я собрался расспросить Жана о наших ближайших планах в путешествии, как объявили посадку на рейс.

Самолет взлетал тусклым вечером, и моросящий дождь слезливыми потоками стекал со стекол иллюминаторов.

Я иногда позволял себе летать в бизнес-классе, но это было в той, прошлой жизни, до появления маленького исчадия ада, сейчас же в приоритете была экономия денежных средств, неизвестно, сколько еще предстояло пережить и как быстро наладятся финансовые дела. Что же касается Жана, то, как любой француз, он был скуп и чрезмерно рационален, потому-то мы и оказались в эконом-классе в столь долгом путешествии.

В дороге в общей сложности мы провели немногим более суток. Рейс был не прямой, нам еще досталась ночь в Париже. Благо, Жан был здесь на своей территории, и никаких проблем с ночевкой не возникло. Мы остановились в отеле «Kyriad Prestige», находящимся совсем рядом с аэропортом, названным именем Шарля де Голля, и это было очень удобно. Время, проведенное в отеле, нельзя назвать полноценной ночевкой, но перевести дух, размять кости и освежиться, мы смогли.

А ранним утром снова в путь… Регистрация, таможня, перелет и Киншаса …

Впечатление, которое произвел на меня этот город по прилету, можно назвать психологической травмой. Жан-то здесь уже бывал, а вот на меня увиденное произвело впечатление, сопоставимое с шоком. Я уже вспоминал те аэропорты, которые мне довелось увидеть в своей жизни, но данное место можно было сравнить лишь с аэропортом на Гоа, и то весьма отдаленно. Международный аэропорт Нджили, столицы демократической республики Конго, был жутким. Как сказал мне Жан, данная постройка была творением тружеников Китая, и годами ее основания значились далекие шестидесятые. Судя по нынешнему состоянию, здание ни разу не реставрировалось, да о чем это я, даже косметический ремонт, по всей видимости, его не коснулся. На стенах и потолках отвалившаяся краска и штукатурка являла нашему взору структуру арматурных конструкций, составляющих остов здания. На тех же стенах, где сохранилась краска, я не смог установить ее первоначальный цвет, по моему мнению, он был сильно изменен впитавшейся в него грязью, пылью и стоявшим вокруг смрадом. Я не мог понять, что за запах окружает меня, тяжелый, густой и даже липкий, с легким ароматом дыма, как от фруктовых деревьев, да еще и с примесью немного приторного запаха человеческого пота. От той тяжести, которая попала ко мне в легкие и разлилась по всему телу, у меня даже сначала закружилась голова, но это ощущение быстро прошло, хотя навязчивость запаха сохранилась. Я думал, что так пахнет только в аэропорту, все же маленькое старое помещение, толпы народу, что удивило не меньше, да и авиационная техника, сама по себе источающая специфические ароматы, но я ошибся.

Выйдя в зал, после прохождения таможни и изрядно надышавшись местным «благоуханным ароматом», мне очень захотелось умыться, и я спросил Жана, где тут находится туалет.

— Может быть, тебе подойдет влажная салфетка? — спросил меня мой друг.

— Нет, салфетки и у меня есть, ты лучше покажи, где спрятался этот «кабинет». — настаивал я на своем.

Жан покачал головой, усмехнулся и указал вглубь помещения:

— Вон, видишь, распахнутая дверь. Иди, если походные условия тебе по душе.

Я прошел метров десять и попал в странное место. Это была длинная комната, с небольшими разделениями на кабины, перегородки которых доходили мне до пояса, так что можно считать, их не было вовсе, а в полу символической кабинки зияла дыра. Я вспомнил свое пионерское детство и подобные конструкции, которые уже в то время вызывали у меня отвращение. Я огляделся вокруг в поиске раковины, но ничего подобного не обнаружил. В углу вытянутой комнаты я увидел свисающий с потолка короткий шланг и нелепо пристроенный вентиль, на полу было нечто напоминающее канавку для водостока, уходящую неизвестно куда. Я подошел и аккуратно отвернул вентиль, но создалось впечатление, что вода полилась с потолка. Похоже, надо было прислушаться к совету Жана и воспользоваться салфетками, которые мы предусмотрительно взяли в дорогу. Я брезгливо завернул вентиль, неизвестно откуда еще эта вода берется, да и вода ли это вообще, вытер руки салфеткой, другой протер лицо и шею и вышел к Жану.

— Да, колоритное местечко. Здесь везде так? — Расстроено спросил я.

— Да, Стас, это место не для строгих костюмов. Ну, так что, следуем дальше? Все процедуры здесь ты закончил? — с улыбкой кинул мне Жан, лихо подхватив свой чемодан и двинувшись к выходу из здания.

Был уже седьмой час вечера по местному времени, начинало темнеть. Мы вышли на улицу, но запах преследовавший меня последние полчаса, только усилился.

— Жан, что это за смрад? У меня даже башка закружилась. — брезгливо поморщившись, спросил я.

— Это запах Конго, его образа жизни, его менталитета, его истории. Ничего, ты быстро привыкнешь, я перестал чувствовать его, проведя в Киншасе полдня. Кстати, голова у меня тоже кружится, но я думаю, что это из-за переутомления, связанного с долгим перелетом, надеюсь, скоро все пройдет.

— Обнадежил, а у меня сложилось впечатление, что я никогда не отмоюсь от этого запаха, он словно прилип ко мне.

— Не переживай, ведь я не хожу со шлейфом запахов всех тех мест, в которых побывал! — рассмеялся Жан. — Хотя мне очень бы хотелось всегда ощущать запах Парижа!

Темнело довольно быстро, вечер словно наползал на город.

Снаружи аэропорт Нджили имел не менее удручающий вид, чем внутри. Он был очень маленьким, и если бы не трехъярусная конструкция в центре, имел бы вид распластанного двухэтажного барака блеклого желтого цвета. Вокруг здания была большая заасфальтированная площадь, ни одного деревца или кустарника, словно землю запрятали в камень, и возникало непреодолимое ощущение безжизненности. Само строение было увешано антеннами и локаторами, которые несуразно смотрелись на столь примитивной постройке. Для такого рода конструкции название «аэропорт» звучало слишком пафосно. Все же в моем сознании это место должно являть собой комплекс из нескольких современных сооружений, оборудованных по последнему слову техники, и призванных быстро и безопасно обеспечить транспортировку по воздуху пассажиров, грузов, и воздушных судов. Н-да, прав был профессор Столпов, говоря о том, что не во все точки земного шара цивилизация дошла в полном ее объеме, где-то сохраняется еще и мезозойская эра.

У здания аэропорта нам посчастливилось взять такси. Если бы не Жан, я бы никогда не понял, что стоявшие рядком проржавевшие, измятые и покореженные автомобили непонятных марок предназначены для перевозки пассажиров. У этих машин не было никаких отличительных знаков, а год их выпуска был настолько отдаленным, что даже угадать страну-производителя было невозможно. Водители стояли возле своих кабриолетов, покуривая какую-то вонючую травку и громко переговариваясь между собой. Как только они поняли, что мы направляемся к ним, то всей сворой окружили нас и начали предлагать свои услуги, отпихивая друг друга и переругиваясь.

— Мунделли, сюда! Мунделли, садись ко мне! Мунделли! Мунделли!

в подобии французской речи..

— Мунделли, — это общепринятое обращение к белому человеку в Конго. Иногда они назовут тебя месье, иногда месье белый, но чаще всего ты будешь слышать именно мунделли, — просветил меня мой приятель.

Он же выбрал более или менее пригодный для нашего перемещения автомобиль, о чем-то переговорил с водителем, тот бойко подхватил наши чемоданы, запихнул в багажник, привязал крышку веревкой, чтобы не раскрывался по дороге, ибо, как я понял, замок там давно отсутствовал, и мы покатили в сторону центра столицы.

Машина, надо отметить, ехала по относительно ровной, асфальтированной дороге довольно быстро. В ту же сторону, да и навстречу нам, ползли чудовищно перегруженные грузовики, перевозившие непонятное барахло. К бортам их кузовов были привязаны канистры и бочки, а также столы, стулья, еще какие-то конструкции, а весь груз был полузакрыт плотным брезентом, поверх которого восседало неимоверное количество людей, как мне показалось в некоторых случаях, число их достигало полусотни.

Обогнав один такой грузовик, я не удержался и сказал Жану:

— Господи Боже! Да ведь это же самоубийство!

— И ты даже не представляешь себе, насколько близок к истине! — улыбнулся француз. — Но ты прибереги свое удивление, тебе еще столько предстоит увидеть!

В некоторых местах дорога практически соприкасалась с железнодорожными путями и в какой-то момент мы поравнялись с небольшим составом, состоящим всего из четырех вагонов. Но зато каких! Разбитые и раздолбанные, давно утерявшие окна и двери, плотно набитые пассажирами, для части которых хватило места только на крыше. Я с неподдельным изумлением смотрел на немыслимый поезд, когда на крыше покачивающегося рядом вагона приподнялся здоровенный молодой негр, что-то выкрикнул, чем-то размахнулся и швырнул это самое что-то прямо в нас. Нечто увесистое ударило по крыше нашей машины, водитель взвизгнул, высунулся в окно и разразился столь длинной и гневной тирадой, что привлек внимание всего сброда, восседавшего на крыше вагона. Негры начали что-то вразнобой горланить в ответ, и в сторону нашей машины посыпалось неимоверное количество всякой дряни, которая только могла до нас долететь. Тем временем уже все находившиеся в поезде, уставились в нашу сторону, что-то вопили, улюлюкали, кричали и… швырялись, вероятнее всего, объедками. В неистовый раж вошли все, и я уж подумал, что на этом наше пребывание здесь и закончится. Однако наш водитель, продолжая ругаться, сумел поддать газу, и мы оторвались от поезда, растворившегося в стремительно сгущавшихся сумерках, но еще долго неслись издалека крики и вопли разъяренных пассажиров.

В столицу мы въехали, когда было уже совсем темно. Вопреки моему ожиданию в городе кипела жизнь, машин было невероятное множество, в какой-то момент мы даже встали в некое подобие пробки. Народ сновал огромными толпами туда и сюда, подбегал к автомобилям, что-то спрашивал, что-то пытался продать. Окна в машине были постоянно открыты, мне показалось, что они вообще никогда не закрываются. Не знаю, как спереди, но сзади, где сидели мы с Жаном, ручки, поднимающие стекла, отсутствовали вовсе, и я продолжал вдыхать «ароматы Конго», то есть такую невообразимую вонь, с которой амбре аэропорта не могло даже сравниться. Повсюду высились кучи мусора, видимо собранные кем-то, но непонятно зачем, потому как грязи было столько, что временами она равняла проезжую часть с имеющимся кое-где тротуаром.

На каком-то перекрестке, прямо посередине дороги, местные жители развели чудовищного размера кострище, и что-то жарили, тут же и пожирая свое жаркое, при этом неистово веселясь. Вонь стояла чудовищная, стало нечем дышать и я зашелся кашлем. Жан протянул мне влажную салфетку, я приложил ее к носу и губам, закрыл глаза и попытался отвлечься. Какое там! Я устал, был голоден, от отвратительных запахов меня мутило (должен сказать, что к запахам снаружи примешивалась отвратительная вонь, источаемая нашим водителем) хуже, чем от избытка алкоголя. Снисходительно глядя на меня, Жан заметил, что весь этот антураж почему-то напоминает ему начало романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», где автор описывал вонь, царившую в городах Франции начала восемнадцатого века. Как-то даже отлегло и, посмеявшись, мы сошлись на том, что вероятнее всего Зюскинд также посещал Киншасу и испытал те же ощущения, что и мы. Вообще, должен признать, что последние сутки я все время чувствовал себя довольно плохо, кружилась голова, ломило все тело, а теперь вот еще и подташнивало, но я полагал, что все это от перевозбуждения и накопленной усталости, и если как следует отдохнуть, да немного привыкнуть, то можно и придти в себя.

К счастью, вскоре мы прибыли на проспект Правосудия, где проживал Антуан Мобобо, тот самый приятель профессора Столпова. Он жил в весьма изящном особняке, выстроенном, как заметил Гебауэр, в Викторианском стиле. Да и все прочие, отгороженные от мира высокими оградами дома, мимо которых мы проехали, свидетельствовали о том, что люди, обитающие на этой улице, принадлежат к местной элите. Дверь нам открыла сухонькая маленькая негритянка в чистом белом переднике, которая проводила нас в просторную гостиную, что-то невнятно буркнула и вышла. Я осмотрелся. Комната была обставлена с большим вкусом, добротно, что стоило по всем меркам совсем даже не мало, и чего, признаться, я совсем не ожидал. Огромный мягкий диван в виде буквы «Г», перед ним массивный журнальный столик из желтоватого стекла на резных ножках из слоновой кости, на полу тончайший ковер, скорее всего ручной работы, на стене огромный плазменный телевизор и несколько картин в дорогих рамках. В силу того, что я не силен в живописи, позже поинтересовался у Жана, что это были за картины, и он пояснил мне, что это работы импрессионистов, и что, скорее всего все-таки подлинники.

Вскоре распахнулась дверь, находящаяся в противоположной стороне по отношению к той, через которую вошли мы, и нашему взору предстал сам хозяин. Господин Мабобо сильно напоминал профессора Столпова, мне показалось, что передо мной фотографический негатив Ивана Андреевича, и я невольно улыбнулся. Антуан был такой же маленький, толстый, только черный, как ночь. Он был не лысый, а очень коротко стриженый, отблеск седины отливал на черной блестящей коже головы, а когда Мабобо повернулся к окну, чтобы задернуть поплотнее гардины, мой взор привлекла затылочная часть его черепа, испещренная рубцами и гнойниками, что вызвало некое отвращение к самому доктору. И если российский профессор источал дружелюбие, то конголезец был суров и мрачен. Кроме того, от него исходил какой-то мерзкий, приторный мускусный дух, смешанный с еще более отвратительным запахом тления. Он не улыбнулся, молча протянул по очереди руку, сначала Жану, потом мне, и по-французски сказал, что Иван его предупредил, и он забронировал нам номера в гостинице «Мемлинг» на Авеню дю Чад. Гостиница категории пять звезд и нам понравится. Он замолчал и многозначительно уставился на нас, пока Жан переводил мне его речь. Мабобо не предложил нам ни выпить, ни просто сесть, от столь «радушного» приема мы растерялись, и тоже молчали. После паузы, Жан первым обрел дар речи и спросил, перейдя на английский, чтобы диалог был более удобен нам всем.

— Скажите, господин Мабобо, Иван Андреевич сказал вам о цели нашего визита в Конго?

— Иван просил помочь вам в первое время. Полагаю, что, забронировав вам номера в отеле, я частично выполнил просьбу моего друга. Что же касается дальнейшей помощи, то уповайте на Господа нашего. — И толстый негр воздел свои очи к потолку.

— Но… — от такого даже Жан растерялся. — Куда же нам идти потом? Завтра…

— Уважаемые мои, вам нужен бокор, но они не живут в городах, о чем известно даже детям. Значит, вам нужно в джунгли. Но не я же вас туда буду сопровождать! Джунгли находятся на востоке нашей страны, вам нужно договориться с кем-то, кто согласится вас туда отвезти.

— Но, где же мы найдем таких проводников?

— За деньги согласится любой.

— Может, все же, у вас есть кто-нибудь на примете?

Мабобо секунду раздумывал, потом подобие улыбки скользнуло по его лицу, но тут же исчезло, и он с важностью заявил:

— Да, пожалуй, в этом я смогу вам помочь. Отправляйтесь в гостиницу, а завтра утром я вам кое-кого пришлю.

Мы вздохнули с некоторым облегчением, а Жан, вконец обнаглев, даже рискнул спросить:

— А вы нас не проводите до отеля? Боюсь, в темноте нам будет очень не просто ориентироваться в городе.

Мне показалось, что Мабобо уже с трудом скрывал раздражение. И, тем не менее, он все же помог нам. Он вызвал горничную, о чем-то переговорил с ней на понятном только им языке, а затем, обратившись к нам, сказал:

— Муж Эстель отвезет вас в отель. Утром, часов в девять, будьте в холле, я пришлю вам проводника. А теперь, прошу меня извинить, у меня еще много дел.

Растерявшись от довольно прохладно законченного разговора, я, забывшись, произнес по-русски:

— А вы не хотите взглянуть на куклу?

Конголезец только кинул на меня возмущенный взгляд, явно уразумев произнесенные слова, и, не произнеся более ни слова, и даже не протянув нам руки и не попрощавшись, важно удалился из гостиной через ту же дверь, что и вошел.

Первые потери

В гостиницу мы попали уже в десятом часу вечера. Мабобо сдержал слово, и до места нас довез щуплый, маленький конголезец по имени Лойо. Он очень старался нам угодить, схватил обе наши тяжеленные сумки и ни за что не хотел нам их отдавать, сам доволок их до гаража. Машина, стоявшая там, оказалась «Мерседесом» последней модели и, заметив наши удивленные взгляды, Лойо пояснил, что это автомобиль «Хозяина», а он, то есть Лойо, имеет счастье быть водителем этой замечательной машины и такого замечательного человека, как господин Мабобо. Мы не стали с ним спорить, машина и впрямь была замечательной, что же касается «Хозяина», то, может быть, мы просто плохо его знали. Всю дорогу до гостиницы Лойо болтал безостановочно, говорил, что Киншаса очень красивый город, просто сейчас темно и не видно его красот, но утром мы сами все увидим, и он нам, несомненно, понравится. Вообще, он был довольно симпатичным парнем, поэтому, когда он подвез нас к отелю и, выгрузив наши сумки, начал извиняться, что не может нам их дотащить до стойки регистрации, поскольку «Хозяин» не разрешает бросать машину без присмотра, мы нисколько не обиделись, а дали ему доллар на чай и тепло распрощались. Лойо был просто счастлив и все продолжал кричать нам вслед слова благодарности, пока мы не исчезли за массивной входной дверью.

Для нас были забронированы два одноместных номера на четвертом этаже, каждый по триста шестьдесят долларов (Ого-го!). Мы договорились с Жаном по-быстрому освежиться, переодеться, и спуститься в кафе или ресторан, дабы поужинать, и составить план наших дальнейших действий.

Через полчаса мы уже сидели в прекрасном ресторане и потягивали, я — коньяк, а Жан — холодный мартини по десять (ого!!!) долларов за бокал. Да, сюда, естественно, не долетала ставшая уже привычной городская вонь. Здесь все было цивильно и прекрасно, могло даже показаться, что находимся мы не в самом центре Африканского континента, а, скажем, где-то неподалеку от Тверской или Кутузовского проспекта. Ибо, чего греха таить, и у нас есть места, где бокал мартини обходится в десять зеленых! Но как же хорошо было, хоть немного расслабиться, заказать приличную еду, сидеть и наслаждаться достижениями цивилизации и комфорта.

Покончив с бифштексом, мы заказали кофе и по рюмке коньяка. За такую бешеную стоимость на большее мы не отважились. Хорошо еще, что я предусмотрел нечто подобное, и на дне моей сумки покоилась полная бутыль любимого Хеннесси!

Мы обсудили встречу с Антуаном Мабобу, и я рассказал Жану о том отвращении, которое испытал к доктору, рассматривая его череп. На это Жан пояснил, что африканцы в принципе не страдают таким распространенным у нас недугом, как мужское облысение, но у каждого десятого представителя мужского пола имеются дефекты кожи, известные под названием "затылочные келоидные рубцы". Это заболевание приводит к образованию прыщей и рубцов, а также облысению затылка, и скорее всего, профессор Мабобо страдал именно этим недугом. В любом случае, он и без того был пренеприятнейшим типом, и в этом Жан был полностью со мной согласен.

Мы еще немного посудачили о том, о сем, решили, что завтра утром, когда познакомимся со своим проводником, сразу же съедем из гостиницы (такие цены не для нас!), и направимся в сторону джунглей, а там уж как повезет! Около полуночи мы разошлись по своим номерам, но я еще долго не мог уснуть, хотя стеклопакеты номера не пропускали ни ароматов, ни малейшего шума извне. В какой-то момент я даже встал, откупорил бутылку коньяка и выпил пару рюмок, сидя в плетеном кресле и покручивая в пальцах мешочек гри-гри,по-прежнему висевший у меня на шее. Я осторожно снял его и положил на столик у кровати. В конце концов, ну, что может случиться со мной ночью в номере пятизвездочного отеля? После этого я лег и довольно быстро забылся тревожным сном, перемежаемым кошмарами в виде господина Мабобо, зловеще ухмылявшегося в преддверии готовящегося убийства.

И вот наступило наше первое солнечное, жаркое конголезское утро. Несмотря на кошмарные сны, я чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Принял душ, побрился и уже собирался выходить, когда вдруг вспомнил, что мешочек-оберег так и остался лежать на тумбочке. Я вернулся, надел на шею свой талисман и мгновенно почувствовал легкое головокружение. Н-да, все же ночь, полная кошмаров, не может пройти без следа! Я вышел, и не успел постучаться в номер к Жану, как его дверь открылась, и он появился на пороге. Выглядел он уставшим, под глазами залегли темные круги, лицо было помятым и каким-то серым.

— Плохо спал, — пожаловался он, — всю ночь снился этот Дракула!

— Тогда уж Блакула! — смеясь, сказал я. — Знаешь, в семидесятые годы американцы сняли фильм о том, как граф Дракула решил создать себе двойника на африканском континенте, ну и назвал его Блакулой!

— Хм! Никогда не слышал о таком, но нам подходит. Этот и впрямь настоящий кровопийца, по нему видно. Отныне буду звать его Блакулой!

— А знаешь, мне ведь приснилось то же самое! Всю ночь он строил нам всяческие козни! Кстати, ты плоховато выглядишь.

— Так и по твоему виду не скажешь, что ты крепок и здоров!

Мы понуро спустились в кафе и позавтракали как можно плотнее, ведь неизвестно, когда мы сможем сделать это в следующий раз, и что и где нам предстоит съесть. Ровно в девять часов мы были в холле и не сводили глаз с входной двери. Минут через пять в ее проеме показался тщедушного вида конголезец, который, нервно озираясь, поймал нас в поле своего зрения, приблизился семенящей походкой и спросил на понятном французском языке у Жана:

— Вы те самые мунделли, которым надо в джунгли?

— Мы! — подтвердил Жан.

— Пойдемте со мной! — и он засеменил к выходу.

Мы уже успели рассчитаться за номера, а поэтому подхватили сумки и устремились за ним. Наш проводник подскочил к небольшому внедорожнику, предоставив нам самим загружать в него наши сумки, а поскольку багажник машины оказался забит всяким хламом, то свой багаж мы были вынуждены водрузить на заднее сидение, куда залез еще и я. Жан сел спереди и мы тронулись. Пока мой французский приятель выяснял у нашего нового знакомого, куда мы направляемся, я осматривал столицу при свете дня.

Конечно, мы находились в самом центре Киншасы, там, где размещаются посольства, дорогие гостиницы, супермаркеты и фешенебельные магазины, но мне хотелось увидеть и другую часть, так сказать истинное лицо города, трущобы и дома бедняков. А пока мы проезжали великолепный кафедральный собор, окруженный весьма ухоженным парком, монумент Свободы, который я узнал по тем фотографиям, что видел в Интернете еще в Москве, огромную архитектурную композицию «Щит революции», возведенную в память о героях, защищавших свою землю от колонизаторов. Вообще, должен сказать, что скульптуры в камне и бронзе попадались на каждом шагу, и, честно говоря, этот город начинал мне нравиться. От созерцания достопримечательностей меня отвлек Жан, попросив показать нашему проводнику куклу. Я достал из сумки Баку и протянул моему другу, но стоило только конголезцу ее увидеть, как на его лице отразился такой неподдельный ужас, что я и сам напугался. Он неожиданно крутанул руль вправо, машину занесло и бросило на толпу стоявших у края дороги бродяг. Те кинулись врассыпную, но как только автомобиль остановился, они с громкими воплями ринулись обратно, что-то грозно крича и размахивая кулаками. Я, было, подумал, что нам наступает конец и сейчас обезумевшая толпа разорвет нас на части, но наш проводник что-то крикнул толпе и она, как по мановению волшебной палочки, на секунду замерла, а потом столь же стремительно рассыпалась в стороны, и мы оказались на улице одни. Водитель молниеносно выставил наши сумки на край дороги, жестами показал, чтобы выходили и мы, и когда я и мой французский приятель в полной растерянности вышли, он сел за руль и умчался восвояси.

— Черт побери, Жан, что это было? — изумленно спросил я.

Жан почесал голову и протянул мне Баку со словами:

— На, убери-ка нашего друга подальше от любопытных глаз, а то неровен час…

Я присел, и поспешно запрятал куклу в сумку, а когда поднимался, увидел множество любопытных глаз, внимательно рассматривающих нас из-за углов близлежащих домов.

— И что будем делать? — спросил я.

— Думаю, нам придется пойти к нашему другу Блакуле, — усмехнулся Жан. — Больше мне ничего в голову пока не приходит.

Мы подобрали сумки и медленно двинулись обратно. Хорошо еще, что в кармане у меня была карта города, предусмотрительно распечатанная опять-таки из Интернета еще в Москве. Одним словом, с грехом пополам, примерно часа через полтора мы все-таки нашли дом господина Мабобо и, обливаясь потом под знойным конголезским солнцем, позвонили в его дверь второй раз.

Дверь открыла все та же горничная Эстель, которая не выказала ни малейшего удивления при виде нас, но буркнула, что должна доложить Господину Мабобо, и захлопнула дверь прямо перед нами. Мы постояли минут пять, когда в распахнувшемся проеме снова появилась Эстель и велела нам следовать за ней. Она провела нас через уже известную нам гостиную и легонько постучала в дверь, ведущую, как мы поняли, в святая святых доктора, то есть в его кабинет. Не дожидаясь ответа, горничная распахнула ее и мы вошли. Чувство, которое я испытал, попав в эту комнату, можно назвать «дежа вю», ибо была она практически точной копией кабинета профессора Столпова. Те же стеллажи, заставленные книгами и статуэтками, тот же массивный письменный стол, те же кресла и ковер, и тот же идеальный порядок. За столом сидел сам хозяин кабинета и, грозно хмурясь, глядел на нас из-под насупленных бровей.

— Добрый день, — начал Жан и поведал доктору Мабобо нашу нехитрую историю.

Блакула слушал молча, только желваки неистово ходили под кожей цвета гуталина из моего детства. Наконец он сказал:

— Я согласился помочь моему другу Ивану, потому что он очень просил этого. Но я никак не предполагал, что это может навлечь на мою голову столько неприятностей. Вы соображали, что делали, показывая такую вещь, как истинную куклу Вуду первому встречному? Здесь вам не развращенная Европа, здесь каждый юнец знает, что такое черная магия и чем она может ему грозить! Радуйтесь, что вас не убили на месте! И что мне теперь прикажете делать? Где я найду вам другого проводника?

Мы стояли перед ним понурившись, как два провинившихся школяра, и молчали, а он продолжал нас отчитывать. Наконец, слегка успокоившись, он сказал, чтобы мы оставались на связи, и выпроводил нас прочь из дома, не предложив даже оставить вещи на то время, пока он будет подыскивать нам другого провожатого. Мы несколько пали духом, обескураженные его негостеприимством, однако все же поблагодарили нашего «спасителя», взяли вещи и удалились.

Для начала мы направились в отель, в котором уже останавливались, с целью забронировать один номер, в котором, по крайней мере, можно было бы оставить тяжелую кладь, пока не определимся с дальнейшими планами, ведь было совершенно неизвестно, когда Мабобо найдет нам проводника, да и найдет ли его вообще. Несмотря на то, что вечером мы проделали путь на машине, а сейчас вынуждены были тащиться пешком, гостиница «Мемлинг» отыскалась довольно быстро. Работающий за стойкой регистрации полный конголезец увидев нас, изумленно вскинул брови, всем своим видом давая понять, что наши белые физиономии он прочно запечатлел в своей памяти, однако, работа есть работа, он мгновенно стер с лица удивление и приступил к делу. Видимо, школу гостиничного бизнеса он прошел отличную и скорее всего вдали от родины.

— О, мы рады снова видеть вас, господа! — произнес он, сверкая белыми зубами, — вы что-нибудь забыли?

— Нет, нам нужен один номер, возможно, мы еще пробудем у вас некоторое время, — ответил Жан.

— Никаких проблем, месье! Вы изволите остановиться в одном номере? — с вежливой улыбкой, но сделав ударение на слове «одном», продолжал диалог конголезец.

— Да, сейчас нам нужен именно один номер. — также подчеркнул это слово Жан, но вдаваться в дальнейшие подробности не стал.

Портье расплылся в еще большей улыбке: — Конечно, месье, конечно. Вас устроит номер, в котором проживал Ваш друг, уборку в нем уже произвели, вы можете расположиться там прямо сейчас.

— Да, нас все устраивает, давайте побыстрее закончим с формальностями, нам хотелось бы побродить по городу. — Уже начиная раздражаться, произнес Жан.

Улыбчивый служащий отеля заполнил карточку регистрации и выдал нам ключ. Первое, что мы ощутили, поднявшись на свой этаж, это было зловоние. Надо сказать, для фешенебельного отеля явление несколько необычное. Медленно продвигаясь по коридору, мы увидели, что дверь бывшего номера Жана распахнута настежь, а рядом суетятся какие-то люди. Проходя мимо номера, мы непроизвольно глянули в проем двери и увидели, что весь пол номера залит маслянистой жидкостью и именно отсюда бьет в нос отвратительный запах, который распространился уже по всему этажу.

— Похоже, прорвало канализацию. Вовремя ты съехал отсюда, — легонько ткнул я Жана локтем, — а то все твои вещички пошли бы на выброс. Зато потом ты мог бы рассказывать друзьям и знакомым, как однажды ты осчастливил Африку. Пойдем быстрее, запах чудовищный.

Не теряя времени, мы забросили вещи в номер, в котором я до этого провел бессонную ночь, и покинули оазис под названием «Мемлинг», отправившись на прогулку по городу.

Липкая дневная жара затрудняла дыхание, день не был солнечным, и трудно было сориентироваться, сколько градусов на улице, но духота стояла неимоверная. Влажность, похоже, доходила до ста процентов, в воздухе висел то ли смог, то ли туман, и витал повсюду все тот же неизменный, приторный, но уже не столь раздражающий, запах.

Прогулкой наши шатания по городу трудно даже назвать, прогулка должна доставлять удовольствие, мы же были напряжены и растеряны. Жан мало-мальски ориентировался в городе, все же он когда-то посещал сие место, я же боялся выпустить из рук карту. Мы оказались в самом центре Конго, так сказать, в его бьющемся сердце! Я чувствовал себя абсолютно беззащитным, да и от Жана, как мне показалось, не исходило чувства полной уверенности в себе.

Было решено двигаться в сторону набережной, ведь Киншаса расположился на берегу реки Конго. Жан рассказал мне, что когда-то, кто-то из его постоянно путешествующих друзей назвал центр Киншасы «африканским Парижем». Рассказал, что город растянулся примерно на десять километров между его артериями — рекой Конго и главной железной дорогой, которые и являются естественными границами. В это время мы как раз пересекали Бульвар Тридцатого июня, — главную магистраль города. Я, между прочим, связи с Парижем, этим вечным городом романтики и любви, не увидел, и в ответ на сравнения Жана, лишь рассеяно пожал плечами.

Мы шагали по городу, глазели по сторонам, местные торговцы присвистывали, зазывая нас к своим лавкам с маниокой и пальмовым вином, встречные прохожие оглядывались нам вслед. До сих пор нам не попалось по дороге ни одного белого человека, в связи с чем, я чувствовал себя немного диковато. Я шел, смотрел, запоминал и мне этот город отдаленно напомнил не Париж, а Гавану, которую я посетил год назад. Такой же прибрежный город, только Гавана расположилась на берегу Мексиканского залива Карибского моря, а Киншасу омывает широкая река.

Одинаково изъеденные влажным климатом строения, дома, зияющие пустыми оконными глазницами, только Гавана показалась мне более монументальной, её Кафедральный собор, Капитолий, Крепость Трех Святых Королей и многие другие исторические памятники существуют наряду со зданиями, возведенными труженниками революционно-демократической Кубы, а также с высоченными новостройками уже нашего времени. В Киншасе то же смешение, стародавние памятники, современные высотки и обшарпанные хижины. Мне вспомнилась протянутая бельевая веревка, вдоль целого этажа одного из домов, на набережной Гаваны, как раз в районе шикарного отеля, где мы жили, и на ней уютно себя чувствовало хозяйское бельишко. Здесь же, в Конго, господствовала та же простота нравов, и хотя развешенного белья я пока не видел (может, они и не стирают вовсе?), нищие спали прямо тут же, возле нашего великолепного Мемлинга.

Местное население в Гаване гораздо разнообразнее, нежели здесь, в Киншасе. Большая часть является потомками испанских переселенцев, остальные имеют смешанное африкано-испанское или азиатское происхождение. Там живут люди, имеющие различный цвет кожи, и от этого изобилия и долгих лет смешивания крови, люди эти очень красивы. Женщины очень горячи и колоритны. На этот факт, я как мужчина естественно обратил внимание. Здесь же, в самом центре Конго, такого разнообразия не наблюдалось, да и красоты людской, если честно, я также не заметил. Жители, в большинстве своем были худыми и истощенными, глаза смотрели либо откровенно враждебно, либо с неизбывной тоской. Мне кажется, каждого белого они рассматривали, как потенциального колонизатора и эксплуататора, чего уж точно не отмечалось в жаркой Гаване. Помню, как-то раз, прогуливаясь по кубинской столице, и проходя по узкой улочке, мы приостановились, чтобы сфотографироваться со старым монстром советского автопрома, и вдруг услышали слова, которые адресовались непосредственно нам:

— Откуда вы? — спрашивал по-английски поджарый чернокожий мужчина лет шестидесяти, который до этого мило переговаривался с кем-то через балкон небольшого строения.

— Из России. — ответили мы так же на английском языке.

Мужчина тут же перешел на русский язык и сказал: — О, прекрасно, так почему же вы не говорите на своем родном языке? У вас очень красивый язык! — И начал декламировать стихи Пушкина.

Мы широко раскрыли глаза от изумления, мужчина вызвал у нас ребячий восторг. Мы немного поболтали и выяснили, что в свое время он жил в СССР, учился в Питере и Москве и сохранил прекрасные воспоминания об этом времени. Этот случай мне особо запомнилась, я проникся глубокой любовью к Гаване.

Сейчас же, идя по пыльным улицам Киншасы, я старался уцепиться хоть за что-то, что победит мой страх от пребывания здесь, мне хотелось найти хоть маленькую деталь, которая бы скрасила неприятие этой страны и ее недружелюбного народа.

Не замечая моего паршивого настроения, Жан шел рядом и говорил об этом городе, рассказывал, что он делится на несколько районов, есть старая часть Киншасы, возникшая на месте первоначального поселения, сейчас застроенная многоэтажными зданиями и особняками богатых бельгийцев, живших здесь в свое время. Это зеленый район с садами, парками и скверами. В старом районе возведен мраморный дворец, являющий собой резиденцию для прибывающих в страну глав иностранных государств. Есть и более современный район столицы — район Гомбе, он считается административным центром, его архитектуру составляют крупные общественные здания и учебные заведения, отели, магазины и рестораны. Здесь же находятся резиденция президента республики, парламент, Дворец наций, Национальный банк, конторы и торговые представительства. Мой друг рассказывал с завидным увлечением, а я оглядывался по сторонам и пытался смотреть его глазами на все это великолепие, но не мог. Душу наполнял холод, который не могла изгнать оттуда даже африканская жара.

А Жан, не умолкая ни на минуту, продолжал вещать уже о том, что все административные здания сосредоточены в центре Киншасы, что его окрестности состоят из хижин и лачуг, где проживает основная масса населения. И только благодаря красноречию француза, Киншаса в моих глазах все же понемногу принимала образ столичного города.

Несмотря на непреодолимый скептицизм и сковывающий меня исподволь страх, угнездившийся в подсознании, я не мог не обратить внимание на такие примечательные сооружения, украшавшие город, как монументы, памятники и скульптуры, коих было великое множество. Выполнены они были из камня и бронзы, и располагались в самых неожиданных местах.

Жизнь в городе кипела, мимо проносились разномастные автомобили, да и людей на улицах было предостаточно.

Вдоль набережной растянулись огромные железные конструкции, похожие на ангары, Жан пояснил, что это портовые строения. На воде находилась уйма пришвартованных к берегу судов, каких-то барж, катеров и лодок. Но все они были в чудовищном состоянии, и я удивлялся, как они все еще находятся на плаву, по моему мнению, самое достойное место им было на свалке. Да, портовый город, что ни говори! А грязи и мусора на причалах было во сто крат больше, чем в самом городе. Что и говорить, с этой стороны столица Конго выглядела еще менее приглядной, и мы быстро покинули этот район.

Мы возвращались с набережной обратно в центр города, а Жан как ни в чем не бывало продолжал рассказывать о восточной части центра Киншасы, по-французски «старом городе» — Ситэ. Во всех франкоговорящих колониях так называли районы, где изначально проживало белое поселение.

Я вспомнил то немногое, что прочитал в интернете перед поездкой, как раз о районе Ситэ.

— Жан, а ведь в этом районе есть Центральный рынок, сердце района, как говорится. Я читал, что он в Киншасе огромен, занимает территорию чуть ли не в две Красные площади и вполне сравним со знаменитыми нигерийскими рынками в Кано и Ибадане.

— О, Стас, твоя осведомленность меня восхищает. В Ибадане я был, помнишь, когда привез Татьяне расшитый платок, а ты удивлялся, что это мол, за узоры диковинные? Тогда я еще не мог понять, что за слово такое ты употребил. И деревянный сувенир привозил оттуда, на огромную ложку похожий, с фигуркой женщины в основании, весь такой изъеденный древесным червем. Это как раз из Ибадана, с того самого рынка, о котором ты сейчас вспомнил.

— Может, мы после набережной пойдем туда, рынок именно то место, где в полную силу ощущается местный колорит?

— Да я смотрю, ты осмелел, Стас? — с удивлением глянул на меня Жан. — Ситэ, должен сказать, довольно беспокойный район, мы проезжали мимо него вчера, по дороге из аэропорта, думаю, что нам надо быть крайне осторожными и, если уж посетить его, то лучше в сопровождении кого-нибудь из местных.

— Да, да… ты абсолютно прав… рисковать нет никакого желания, но побывать там действительно хочется, знаешь, все же не плохо было бы найти и положительные моменты от здешнего пребывания, и мне хочется, чтобы этот город, наконец, начал мне нравиться. Вот только, думаю, на помощь господина Блакулы рассчитывать тут не придется, а не то он, чего доброго, воспользовавшись ситуацией, нас на этом рынке и в рабство продаст, — вздохнул я, представив эту картину.

— Полностью с тобой согласен, Стас. Профессор Столпов, конечно, хороший человек, но в данной ситуации его помощь представляется мне довольно сомнительной. Я, честно признаться, нахожусь в тупике, не представляю, как нам быть, и что предпринять. Может, стоит вернуться на то место, где погиб несчастный старикан, передавший мне куклу? Такая смерть, скорее всего, запомнилась очевидцам. У меня до сих пор в глазах та сцена, когда старик пролетел несколько метров, впечатление было такое, что это не живой человек, а манекен. Полагаю, что подобным образом люди гибнут здесь все же не каждый день. Может, какие-то свидетели и остались, ведь все происходило не так давно, с полгода тому назад. Может, добудем информацию относительно этого старца, кто он, откуда, тогда нам будет проще ориентироваться. Как ты думаешь? Стоит расспросить местных, ну аккуратно, конечно, чтобы гнев не вызвать и не напугать.

— Возможно… Только, наверное, нужно придумать какой-нибудь мотив, почему вдруг два белых человека интересуются смертью какого-то несчастного старика, сбитого машиной полгода назад. Тебе бы на их месте не показалось это более чем странным?

— Ну, к примеру, я скажу, что стал свидетелем этой трагедии, что обязан этому человеку жизнью, что его смерть меня очень печалит, и я хотел бы оказать его родным какую-нибудь помощь.

— Жан, прекрасная история, только не для страны с таким низким уровнем жизни. Они моментально все станут его родственниками, будут тебя обвинять в гибели и требовать материальной компенсации. Впрочем, это нормально и не только для бедного населения.

— Но что-то определенно надо придумать. Может рассказать им о кукле?

— Да, одному мы её уже сегодня показали, теперь вот у нас обзорная экскурсия по Киншасе. Кстати, ты не хочешь перекусить?

— Не откажусь, но как-то страшновато это делать на улице.

По ходу передвижения, нам попалось несколько забегаловок для местного населения, один вид которых вызвал спазм в желудке, а тот самый запах вокруг них был куда более насыщенным, чем в центре города, поэтому, проходя мимо, приходилось по возможности ускорять шаги.

Мы двигались по бульвару Тридцатого июня в сторону нашего отеля, сделав по набережной изрядный крюк.

— Чуть дальше, на авеню Дуан, мы сегодня уже там были, есть симпатичный индийский ресторан, — «Тадж Махал», ты ничего не имеешь против индийской кухни? — поинтересовался Жан?

— Нет, я только ЗА! Особого пристрастия к данной кухне я не имею, но отношусь вполне терпимо. Я пробовал индийскую кухню только на Гоа, не знаю лишь насколько она была оригинальной.

— О, Гоа прекрасное место, там индийская кухня представлена необычайно разнообразно. Это рай для гурманов! Готовят там очень вкусно, а вегетарианские блюда просто превосходны. Ты знаешь, что в индийской кухне должно присутствовать сразу три вкуса: сладкий, кислый и горький, тогда любое блюдо будет гармонично?

— Жан, ты все же увлекающаяся натура и весьма интересный рассказчик. Ты так все красочно описываешь, что заочно начинаешь обожать все места, где тебе удалось побывать. По всей видимости, мне придется полюбить Киншасу, только нужно сопоставить рассказанное тобой с увиденным мною, найти золотую середину и начать восхищаться. В Гоа я был не один, и по большей части нам приходилось питаться в отеле и туристических зонах, с моими товарищами мы даже посещали пельменные. Да Жан, у российских туристов есть такая особенность, даже пребывая в экзотических странах, неизменно тянет домой, и эту ностальгию ты топишь в ресторанах с русской кухней. Так что пойдем, мой дорогой друг, и, возможно, сейчас я стану поклонником индийских кулинаров.

— Возможно, возможно! Но тогда идем скорее, я ужасно голоден, а от наших разговоров аппетит просто разбушевался. — Жан с ухмылкой глянул на меня и ускорил шаг.

Ресторан и вправду оказался славным. Мы заказали индийский рис басмати⁷ с соусом карри и «тондак»⁸. Жан сказал, что эти блюда сложно испортить, к тому же здесь меньше экспериментов со специями. В качестве напитков мы заказали несколько рюмочек фени⁹. Редкостная дрянь, скажу я вам, имеющая резкий запах самогона. Но Жан настоял, чтобы мы отведали именно этот напиток, так как он лучше всего сочетается с индийской кухней, столь богатой специями. Процесс принятия пищи у нас растянулся на два часа. Периодически мы поглядывали на мобильный телефон, ожидая звонка от господина Мабобо, но современное средство связи не подавало признаков жизни. На улице уже начинало темнеть, и мы с Жаном решили вернуться в отель, чтобы проверить, не оставил ли Блакула там каких-либо для нас сообщений. Мы же поставили его в известность, что будем на мобильной связи, а в случае чего, нас легко вычислить в Мемлинге. Думаю, ему не сложно было бы разыскать в привычной среде обитания двух белых «неудачников», коими он, вероятно, нас считал.

Мы расплатились по счету и направились в отель, дорога должна была занять у нас не более двадцати минут.

Мы шли сытые и уставшие, и Жан продолжал тешить меня рассказами о своих путешествиях. По дороге мы решили приобрести каких-нибудь фруктов в уличных лавках, и свернули в переулок, где располагался небольшой торговый ряд. Здесь ассортимент товаров был представлен очень широко. У одних лоточников были фрукты: бананы, ананасы, манго, папайя, у других — мясные деликатесы. От увиденного на одном из лотков, по моему телу пробежала неприятная дрожь. Жан похлопал меня по плечу и сказал, что это нормальные африканские деликатесы, а именно, копченые крысы. Их коптили целиком, не разделывая, съежившиеся тушки, с легким налетом пыли, плотно висели на металлических крюках, а сухопарый конголезец призывными жестами зазывал к себе в лавку. Развешанные крысиные тельца были внушительных размеров, и при жизни эти твари были явно крупнее известных нам обитателей московских помоек.

— Стас, ты же хотел на киншасский рынок попасть, а там знаешь что? Копченые обезьяны, антилопы и прочие дикие животные. Весьма экзотично.

— Нет, пожалуй, оставим это желание нереализованным. От одного вида этих яств мне становится дурно, пойдем скорее в отель.

Мы ограничились фруктами и двинулись в сторону отеля, но посчитали излишним выйти на знакомую нам дорогу, и пошли по параллельному ей проулку, решив срезать изрядный кусок. Проулок был безлюдным и после оживленных улиц Киншасы, мне стало не по себе. К тому же, в сознании поселилось ощущение присутствия кого-то рядом, не Жана, а кого-то постороннего, и к тому же угрожающего. Непреодолимое чувство тревоги пульсировало параллельно сердечному ритму, чем дальше мы отдалялись от людей, тем больше это чувство усиливалось.

— Жан, ну зачем мы пошли здесь, уже почти сумерки, ты уверен, что эта дорога точно приведет нас к отелю? — спросил я, начиная паниковать.

— Да Стас, если не уверен, посмотри по карте и прекрати нервничать, ты сбиваешь меня с мысли, — с некоторым раздражением ответил Жан.

— Хорошо, давай остановимся и я посмотрю, — сказал я, разворачивая карту, взятую в отеле. — И что за мысли у тебя появились?

В этот момент, откуда ни возьмись, к нам подскочило трое парней неопределенного возраста, черных как ночь. Жан от неожиданности шарахнулся в сторону и, споткнувшись о какую-то железяку, точащую из асфальта, упал.

— Вы что? — поднимаясь и отряхиваясь, разразился проклятиями Жан.

Парни зло рассмеялись. Жан явно разозлился: — Освободите дорогу!

— О, смелые Мунделли! Конечно, мы освободим вам дорогу! — угрожающе произнес ближний из них. — Только для начала, давайте сюда ваши деньги. Посещение нашей прекрасной страны является для вас платным.

— Пошевеливайтесь, Мзунгу¹⁰! — Прошипел второй, который успел обойти нас, и теперь находился за спиной Жана.

Я посмотрел в сторону говорившего, он почти растворился в темной густой зелени кустарников и наступавших сумерках, и лишь его драная футболка, когда-то бывшая белой, обрисовывала силуэт человека. В руке незнакомца что-то блеснуло.

В моей голове пронеслась мысль о том, как паршиво лежать на грязном, вонючем асфальте в безлюдном переулке нищей африканской страны с дырявым животом в луже собственной густеющей крови. Дальше понеслись не менее мрачные мысли, и возможно я бы потерял сознание от всего этого вертящегося потока, но Жан, сильно схватив меня за локоть, тихо произнес: — Стас, не нервничай, достань деньги и отдай им.

Меня словно окунули в холодную прорубь.

— О, вот и хваленое конголезское гостеприимство! Ну, что ж, у меня осталось около десяти тысяч конголезских франков после нашего обеда и не размененная двадцатка долларов. Их что, устроит эта сумма?

— Стас, давай все что есть, эти парни явно не шутят, — прошелестел француз, а в сторону парней произнес спокойно и громко: — Хорошо, хорошо, сейчас мы отдадим вам все деньги, которые у нас есть.

Я достал из карманов сложенные купюры и протянул конголезцам.

Третий парень, низкорослый и отчаянно худой, в сетчатой майке, стоявший немного поодаль и нервно переминавшийся, подскочил в два прыжка ко мне, выхватил деньги, пересчитал и крикнул первому, явно старшему в их шайке: — здесь слишком мало!

Первый, усмехнулся: — Какие жадные, Мунделли! Обыщи их.

Тот подскочил ко мне, пошарил по карманам и, вытащив мобильный телефон, засунул к себе в карман.

Первый кинул ему: — Часы, цепочки, кольца. Бери все.

Сетчато-дистрофичный захихикал, схватил меня за левое запястье и стал расстегивать мои Longines, я выдернул руку, тот огрызнулся и крикнул: — Квикли!

Я расстегнул ремешок, медленно снял часы и вложил в нервно трясущуюся черную руку. Жан проделывал тоже действие со своими часами.

— Все, больше у нас ничего нет. — сказал француз. — Мы можем идти?

Первый парень посмотрел на часы и произнес:

— Хорошие часы, но странно, что такие богатые с виду Мунделли оказались такими бедными. Слишком мало денег, слишком мало!

— Вам достались дорогие часы, за них вы можете выручить отличные деньги. — Ответил Жан.

— Лузоло, посмотри что у него на шее! — приказным тоном обратился главарь к сетчатому.

Тот дико скалясь, подскочил к Жану и рванул воротник поло. На шее моего друга красовался мешочек гри-гри, наш оберег от темных сил, сотворенный профессором Столповым.

— Кисимба, это похоже на амулет, — ответил сетчатый доходяга своему главарю. Конголезцы явно почувствовали, что мы исключительно в их власти и даже не стеснялись называть друг друга по имени.

— Забери его, пусть его амулет теперь охраняет нас, и посмотри, что есть у второго.

Дистофичный Лузоло сорвал с Жана гри-гри и моментально оказался около меня.

В предвкушении того, что его грязные пальцы прикоснутся к моей шее, я сам снял оберег и отдал его сетчатому.

— На, подавись! — буркнул я ему, жаль только конголезец не понимал ни слова на русском.

— И цепочку снимай. — Узрев блеснувшее золото на моей шее, проскрипел Лузоло.

— Вот зараза! — Вслух произнес я. Цепочка была с крестиком, и мне совсем не хотелось с ней расставаться. Я снял цепочку, зажал ее в ладони, так чтобы конец с замком свисал, мизинцем придержал крестик и протянул руку грабителю.

Тот, ухмыляясь, вытянул цепочку, а крестик остался у меня. Конголезец изобразил притворное сострадание, лишая меня моего ценного имущества.

— Убирайтесь скорее, Мзунгу, — донеслось из кустов, — и помните, что вам повезло, и вы сохранили свои жалкие жизни.

Трое грабители растворились так же быстро, как появились.

— Жан, что это было? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— Стас, если ты не понял, то нас ограбили. Пойдем поскорее, хватит на сегодня приключений, на этой чертовой улице совсем темно.

— Великолепно! Такое впечатление, что я виноват в том, что нас ограбили. Между прочим, я спрашивал тебя, какого рожна мы идем по безлюдным улицам. Заметь, здесь кроме этих трех уродов не появилось ни души!

— Не будь занудой, Стас. Мы еще легко отделались, пойдем скорее.

И Жан быстро зашагал вперед. То ли от осознания того, что мы чудом остались в живых, то ли от всплеска адреналина в крови, но я почувствовал необычайный прилив сил, усталости как ни бывало. Меньше чем через десять минут мы уже входили в отель.

Портье встретил нас с улыбкой и поинтересовался, как прошла наша прогулка. Ничего не ответив, мы поднялись в номер и сразу же налили по стакану коньяка. Сидя в креслах, мы стали оценивать ущерб, и надо сказать, грабители изрядно поживились за наш счет. Мало того, что мы лишились средства связи, номер которого был дан нами Мабобо, нам пришлось распрощаться с дорогостоящими часами, а я без них чувствовал себя немного голым. Денег, конечно, они получили немного, всего порядка тридцати баксов, но какой моральный удар получили мы! Да еще и лишились наших оберегов, черт побери!

Хорошо, что документы их не заинтересовали, а московские телефоны мы оставили в сейфе. Осознание того, что гражданство моей страны подтверждено документально, моментально успокоило меня, да и крестик, хитростью утаенный, лежал в кармане джинсов. Действие коньяка умерило нервную возбужденность, я махнул на все рукой и постарался хотя бы на вечер позабыть о неприятном приключении.

А Жан все время моих рассуждений молчаливо и сосредоточенно о чем-то думал. Третье наше конголезское утро сулило стать весьма хлопотным. В состоянии душевного раздрая мы и заснули.

Начало поисков

Проснувшись на следующий день, мы сразу спустились позавтракать в кафе.

Еще накануне вечером мы решили отправиться на то место, где был сбит несчастный старикан, всучивший Жану куклу. Поэтому, уже допивая кофе, я спросил, куда же именно мы направляемся.

— Я так понимаю, что все это случилось у какого-то отеля. Ты говорил, что уже собирался ехать в аэропорт и ждал такси?

— Да, я направлялся в аэропорт, но не из отеля. — Жан замолчал, и мне показалось, что он чего-то недоговаривает.

— То есть как, не из отеля? А откуда же еще?

— Видишь ли… — последовала непонятная пауза.

— Слушай, Жан, не тяни. Если есть, что сказать, говори прямо. Сейчас не время разгадывать ребусы. Ты что-то скрываешь?

Он тяжело вздохнул и признался:

— Понимаешь ли, я тут в прошлый свой приезд одно дельце обстряпывал…

— Даже и не сомневаюсь! Ты никуда просто так не летаешь, а уж тем более в такую дыру, как Конго. Ну, и что же привело тебя в эти края в тот раз?

— Стас, это богатейшая страна! И мне до сих пор не понятно, почему она такая бедная! Здесь столько самоцветов, что при определенной оборотистости и небольшом везении можно стать очень богатым человеком!

— Так, так, так! Уже интересно! И что же?

— Я приехал сюда с тобой не только для того, чтобы помочь тебе разобраться с чертовой куклой. Ну, и для этого, конечно, тоже, но у меня здесь осталось одно недоделанное дело…

— Жан, не тяни! Выкладывай! Какое?

— Помнишь, когда-то я рассказывал тебе, что мы с Петром Коломейцевым побывали в самых недрах Конго, у пигмейских племен?

— Что-то такое припоминаю… Смутно, если честно. Ну и…?

— Так вот, это было примерно с год тому назад. Он был помешан на своей науке, что-то там вызнавал, общался с этими пигмеями, болтал с ними на их наречии, и мне в какой-то момент стало до жути скучно, пока однажды, на каком-то там празднике, во время одного ритуала я не увидел этот камень…

Жан замолчал и мечтательно уставился куда-то вдаль. Я не торопил его, и через некоторое время он продолжил: — Как я узнал несколько позже, это был демантоид, редкая разновидность граната, только зеленоватых оттенков. Его еще называют зеленым алмазом. Камень чрезвычайно редкий и поэтому весьма дорогой. Он во все времена считался сильнейшим талисманом-оберегом, а в этом племени пигмеев был почти священным. Когда я его увидел, а был он размером с приличную фасолину, то совершенно потерял и голову и покой. Я подумал, ну зачем этим дикарям такая красотища? Они же могут найти себе еще. На следующий день я потихоньку начал расспрашивать об этом Коломейцева, он-то мне все и рассказал про этот минерал. И я понял, что этот камень должен стать моим. Но при Коломейцеве я ничего не мог предпринять, и тогда я решил вернуться на это место потом, уже без профессора, и, либо выторговать у этих наивных людишек это сокровище, либо даже украсть его.

— Ну, ты даешь! — только и мог сказать я.

— Я вернулся в Конго спустя три месяца, в моем чемодане лежала практически точная копия пигмейского самоцвета. У меня с собой была еще масса всякой ерунды, которой я надеялся задобрить этих дикарей или отвлечь их внимание. Я втерся в их доверие, прожил с ними в лесу почти полтора месяца, и понял, что с камнем они не расстанутся никогда. И тогда я украл его. Заменил на подделку. И дал деру. Нет, я, конечно, распростился с ними, сказал, что и так чрезмерно «загостился», и, пока они не обнаружили подмену, был таков. Но они скорее всего обнаружили… Стас, я спрятал это сокровище в надежном месте и оставил его там до поры. Думаю, что эта пора настала.

— Так… — озадачился я. — Скажем, с камнем все ясно, но как вся эта история связана с куклой? Здесь ты тоже чего-то недосказал?

— Нет, с куклой все так, как я и говорил. Чистая случайность.

— Ну и где это было?

— Недалеко от аэропорта. В районе Кингасани. Там есть огромный рынок, место вообще со страшным прошлым. В 1996 году на этот рынок упал самолет Ан-26 местных авиалиний, человек 300 угробил.

— Да, что-то припоминаю… где-то натыкался на подобную информацию.

— В общем, я там окопался, в ожидании вылета. Оттуда и выдвинулся в аэропорт. И тут, на тебе, этот старикан.

— Так, может, мы и двинем в ту сторону?

— Да, пожалуй…

Ничего не оставалось делать, кроме как положиться на Жана, в глазах которого уже горел огонек авантюризма. Может быть, ему стало проще, облегчив душу и рассказав мне истинную причину своего пребывания здесь, а может, он предвкушал скорую встречу со своей мечтой, — демантоидом. Но одно я знал точно, что теперь Жан доведет дело до конца, и свое личное и наше общее. Я давно простил своего французского друга за все неприятности, которые породил он своей беспечностью, и сейчас был искренне рад приливу его сил. Меня охватило неслыханное спокойствие и ощущение, что вот-вот, еще совсем чуть-чуть, и вся эта драматическая история закончится. Хорошо было и то, что я практически отвлекся от оставшихся дома проблем и полностью погрузился в вязкий пульсирующий ритм Конго. Здесь время текло как-то необычно, хоть разница во временных поясах и была незначительной, всего каких-то два часа. Я легко поднимался утром, даже несмотря на бессонные ночи, и день проводил в достаточно бодром состоянии, я не чувствовал времени, не глянув на часы, не мог определить который сейчас час. В какой-то момент я ощутил себя чуть ли не медведем-шатуном, время потеряло для меня какое-либо пространственное значение, о том, который час я узнавал лишь благодаря приборам, его измеряющим.

— Жан…и, если не секрет… а где камень-то? — я выжидающе смотрел на своего друга.

— День езды отсюда… Недалеко. Близ одной церкви. У меня отмечено где. Нам ведь все равно придется углубляться в страну… Вот я и подумал… Уж заодно…

— Н- да. — я усмехнулся, — ты все же настоящий Остап Бендер.

— Бендер? Кто это? Не слышал о таком. Артист?

— Да, в своем роде артист, — я покачал головой. — Ладно, Жан, пора ехать, мы и так уже засиделись.

Мы рассчитались по счету в кафе «Мангостан», расположенного в отеле, и отправились в путь.

Район Кингасани после центра Киншасы показался мне настоящим гадючником. Убогого вида одноэтажные строения, страшно обшарпанные и грязные, горы мусора повсюду, несравненная, даже по конголезским меркам, вонь. И громадный рынок. Толпы людей, снующих, орущих, черных, как один. Кажется, единственными белыми были здесь мы, и, естественно, наши особы опять стали мишенью для приставания. Кто только к нам не обращался! Иные вежливо, со словами «Мунделли», другие дергали за брюки и футболки, более наглые хватали за руки. Наученные горьким опытом накануне, я спрятал все деньги в «напузник», как называла его моя дочь, который пристегнул себе на пояс и прикрыл сверху футболкой. Полагаю, что и Жан разместил свои сбережения и документы в не менее надежном месте. И все же мы были начеку, зорко посматривали во все стороны, обходили самых подозрительных типов, а, к сожалению, таковых в толпе было большинство. В нас беспрестанно тыкали пальцами, нам свистели вслед, кидались всякой дрянью, если мы не обращали на них внимания, одним словом, это был пестрый ад, в котором меж тем, Жан искал «свое место», то есть то самое место, где старик вручил ему куклу. Сделать это было не просто, ибо дома все были похожи один на другой, а рынок представлял собой централизованную помойку. Наконец, после того, как мы несколько раз обошли всю торговую площадь вокруг, вымотались несказанно и уже готовы были бросить эту затею, Жан остановился.

— Кажется, это здесь!

Место, прямо скажем, было гиблым. Вообще, мне показалось, что в таких местах даже и убийство должно было быть делом обыденным, и как мы в этой толчее до сих пор еще оставались живыми, было большой загадкой. Мы постояли, оглядываясь вокруг. С одной стороны тут располагались рыночные прилавки, заваленные бататом, травами фуфу, понду, ориоко и прочей местной культурой, в глаза бросалось невиданное изобилие фруктов, — манго, ананасы, бананы, папайя. На другой стороне дороги стояли одноэтажные ветхие хибары, а недалеко от нас нечто вроде уличного кафе, где посетители сидели на скособоченных ящиках за неким подобием столов, и расторопный негр ловко орудовал над жаровней, продавая жареные тушки непонятно чего.

— Агути, — пояснил мне Жан, и на мой вопросительный взгляд, добавил, — разновидность местных крыс, сородичи тех, которых ты вчера видел в городе.

Я присмотрелся повнимательнее, и в самом деле снова это жуткое зрелище. При виде того, как небольшая группа едоков жадно поглощала эти яства, и по их подбородкам обильно стекал жир, к моему горлу подкатил тугой комок, и даже закружилась голова. Я отвернулся и, как оказалось совершенно напрасно. Рядом, за ближайшим «прилавком», голый по пояс африканец в огромных чанах жарил всевозможных насекомых: гусениц, сверчков, каких-то личинок и термитов. Ему помогала худенькая негритянка, то ли его супруга, то ли еще кто. Амбре от всей этой «кулинарии» стояло нестерпимое, чудовищное, и я нетерпеливо потянул Жана подальше от столь экзотического места, но тот уходить как-то не спешил.

— Погоди, — сказал он, вырывая свою руку, — куда ты? Нам именно сюда. Здесь в прошлый раз все и случилось. Я помню этих торговцев. Ну, то есть, может и не конкретно этих, но то, что здесь жарили крыс, — так это уж точно!

— Ладно, — я попытался взять себя в руки. — Пусть это случилось здесь, нотеперь-то что будем делать?

— Думаю, нам нужно задобрить торгашей, что-нибудь заказать и попытаться их разговорить.

При мысли о том, что мне придется есть крыс или вот этих насекомых мне стало совсем худо, и я почувствовал, как покрываюсь холодным, липким потом, а в животе тревожно заурчало.

— Жан, — взмолился я, — я не смогу здесь съесть ни-че-го! Это я точно знаю, в ином случае меня стошнит прямо здесь, и это, как ты сам понимаешь, не прибавит нам нужной популярности.

— Значит, есть буду я, — решительно заявил Жан и направился прямиком к жаровне с крысами. Я, внутренне содрогаясь, побрел за ним.

— Бонжур! — обратился Жан к торговцу.

Тот оживился и широко улыбнувшись, спросил: — Проголодались? Две порции или больше?

— Одну, пожалуйста, мой друг на строгой диете.

В мгновение ока аппетитно поджаренная тушка оказалась на пальмовом листе. Затем, услужливый продавец, протянул Жану куриное яйцо.

— Нет, — покачал головой мой друг, — спасибо, не нужно. У меня есть. — И с этими словами он вытянул из своего рюкзака бутылку воды.

Продавец что-то затараторил на французском, Жан что-то ему отвечал, и мне даже показалось, что у них наладился контакт, но как выяснилось, тот просто-напросто хотел-таки всучить Жану это яйцо. Через некоторое время Жан все же согласился и взял чертово яйцо, иначе, как мне показалось, продавец шуганул бы нас отсюда обоих. Мы присели на ломаные ящики близ прилавка и Жан, что-то прошептав, должно быть краткую молитву, впился зубами в вонючую, скользкую тушку. Торговец внимательно следил за ним, в силу чего Жан жевал и улыбался, всеми силами демонстрирую негру насколько вкусно приготовленное им блюдо.

— Ну, и как? — поинтересовался я, — вкусно?

— А ты попробуй, — далеко не столь благожелательно, как продавцу, буркнул Жан, не переставая жевать. Мы на некоторое время замолчали, и Гебауэр первым прервал затянувшуюся паузу:

— Будто подметку жую… о-о, черт! — он выплюнул на руку не прожеванный кусок, вгляделся в него и сказал: — Я так и знал! У вас, в вашей великой России совершенно не умеют пломбировать зубы! А я-то считал Татьяну хорошим врачом! — В прожаренном черном кусочке агути красовалась вывалившаяся пломба. — Ладно, — сплюнул Жан, — пожалуй, нам хватит Игр Доброй Воли, пора переходить к делу.

Он снова заговорил с торговцем, благо заняться тому было нечем, народ не давился у его прилавка. Пока они болтали, я заметил, что рядом стоящий продавец жареных насекомых с интересом прислушивается к разговору. Через некоторое время торговец крысами обратился к нему, и тот отрицательно закачал головой.

— Плохо дело, — наконец сказал Жан. — Они здесь недавно. Про нашего старика и знать ничего не знают.

Наш разговор был прерван двумя подошедшими полицейскими. Оба были страшно худые, форма давно утратила свой первоначальный лоск, была выцветшей и перезашитой, и, пожалуй, только болтающееся у пояса оружие указывало на их причастность к органам правопорядка. Однако точно также оно могло указывать и на их причастность к органам беспорядка, что в данной стране было практически одним и тем же. Вяло что-то пережевывая, они потребовали наши документы. Еще, будучи в Москве, я вычитал в Интернете множество советов людей, столкнувшихся с конголезскими полицейскими. Те всегда придирались к документам, всяческими способами вымогая деньги, и нашей с Жаном основной задачей было выстоять в этом противостоянии и ничего им не заплатить. Полицейские долго рассматривали наши паспорта, визы, штампы, на первый взгляд придраться было не к чему, и тогда начался торг.

— За нахождение на нашей территории вы должны заплатить два доллара, — заявил один из них.

— Мы не можем, — ответил Жан, — у нас нет такой суммы.

Горе-полицейские скептически оглядели нас с ног до головы и, оживившись, продолжили: — У таких богатых мунделли нет денег? Придется добавить еще два доллара за обман представителей закона.

— Да это же грабеж! — возмутился Жан. — Чистой воды вымогательство!

— Будете грубить, — невозмутимо продолжил один из них, — заберем в участок!

Я понял, что пора вмешаться, поскольку видел, что Жан уже закипел и дело может принять весьма неприятный для нас оборот.

— Месье, — примирительно начал я, — донт ворри!

Жан замолчал, и все трое уставились на меня, а я тем временем полез в свой рюкзачок и нашарил в нем пачку «Явы» из предусмотрительно купленного в Москве, опять-таки по рекомендациям из Интернета, блока. Я протянул пачку полицейским, один из них мгновенно схватил ее цепкими пальцами и сунул себе в карман. Второй что-то сказал ему на местном наречии, тот резко ответил, и между ними завязалась перепалка. Слово за слово, и вот уже в ход пошли руки. Тот, что остался ни с чем полез к сотоварищу в карман, но он оказался проворнее, и отбил его руку, после чего, побросав наши паспорта, они сцепились не на шутку. Вокруг мгновенно образовалась огромная толпа зевак, все что-то орали, улюлюкали и кричали, я опустился на колени и, изловчившись, поднял наши уже изрядно втоптанные в песок документы, а затем почувствовал, что меня кто-то куда-то тащит, и обернувшись, понял, что это Жан. Воспользовавшись этим инцидентом, мы поспешили дать деру.

Остановились мы только тогда, когда дикие вопли и крики с рынка перестали долетать до нас.

— Чертова страна! — проворчал Жан, прислоняясь к стене обшарпанного строения, и вытирая пот с лица. — Теперь нам уже не вернуться на этот чертов рынок. А ведь то был наш единственный шанс!

Я молчал, да собственно, и сказать-то тут было нечего. Мы немного отдышались, хлебнули воды из пластиковых бутылок, небольшой запас которых хранился в наших рюкзаках, и тут у Жана началась рвота. То ли агути взбунтовался в его желудке после такой беготни, то ли жара и нервы сделали свое дело, но рвало его неистово. Мне было жаль друга, но я ничем не мог ему помочь, только время от времени подавал бумажные салфетки, да бутылку с водой. Спустя некоторое время обильный поток зловонных масс иссяк и Гебауэр, окончательно обессилев, плавно съехал спиной по стене дома и сел прямо на грязный песок. Его еще совсем недавно бежевые хлопковые брюки стали грязно-серыми, футболка промокла насквозь, да и сам он выглядел не лучшим образом. Я вздохнул, плюнул на все условности и уселся рядом с ним. Так мы вдвоем и сидели, помалкивая, глядя в никуда, и погруженные оба в свои невеселые мысли, пока не услышали какой-то странный звук, прилетающий из-за угла.

— Псст!

Одновременно обернувшись в ту сторону, мы с изумлением узнали в крадущимся к нам конголезце недавнего продавца жареными насекомыми. Мы подобрались и насторожились, но, похоже, этот африканец преследовал нас вовсе не для того, чтобы сдать в полицию.

— Я слышал, вы интересовались одним стариком… — начал он.

При этих словах Жан мгновенно пришел в себя.

— Вы что-то знаете?

Негр мялся и я подумал, что он набивает себе цену. Ткнув Жана локтем в бок, я прошептал ему на ухо:

— Спроси, сколько он хочет?

Но Жан только отмахнулся.

— Это плохая история… — наконец произнес конголезец. — Я помню вас, месье, я и тогда торговал на том же месте…

— Расскажи нам, — попросил Жан и вытащил монетку в один доллар.

Глаза конголезца загорелись, но тут же потухли. Он уставился в пыльную землю, рисуя разбитым штиблетом какие-то узоры на песке, и что-то судорожно соображал. Видно было, что он сильно колеблется.

Так прошло какое-то мгновение, и Жан снова залез в карман и достал вторую монетку.

— Ну, же! Решайтесь!

— А что вас интересует? — все еще нерешительно спросил чернокожий.

— Все, что ты знаешь об этом происшествии. И о старике.

— Я знаю совсем немного. Только то, что на рынке тайком болтали об этом. Это нечистый случай. Вам не надо этого…

— Послушай, — Жан подошел к нему, раскрыл его ладонь и положил в нее две монетки, — ты можешь помочь нам, а это очень важно. Если поможешь, получишь еще двадцатку. Как тебя зовут?

— Лоран, — ответил тот, и спрятал монетки в карман. Он все еще переминался с ноги на ногу, но, видимо, решился: — Его убили майомберо, — шепот его был еле слышен.

— Кто? — то ли не расслышал, то ли не понял Жан.

— Майомберо… Злые существа… Чрезвычайно жестокие… Духи…

— Так, — повернувшись ко мне и перейдя на русский, сказал мне мой друг, — ну вот, кажется, добрались. Старика, видишь ли, убили злые духи. Нам же именно это и надо?

Я пожал плечами:

— Ну и что, что духи? У этих дикарей все, что не делается, творенье духов: дождь, гроза, затмение, все сплошные духи. Нам-то это как поможет?

Жан снова повернулся к Лорану.

— Лоран, помоги нам, это очень важно.

Конголезец воровски обернулся, удостоверился, что за нами никто не наблюдает, и тихим шепотом сообщил:

— Говорили, что это было возмездие бокора, но ничего больше я не знаю. Может быть, один человек смог бы сказать вам больше.

— Кто этот человек?

— А вот за это, — прищурил глаз Лоран, — сначала заплатите!

— Экий же ты, нахалюга, — возмутился Жан, но все же полез в карман и извлек пять долларов. — Держи, можешь получить и еще, но только за стоящую информацию.

— Нужный вам человек живет в районе МаКампань, — Быстро упрятав деньги в карман рваных штанов, полушепотом произнес конголезец. — Но я не могу сейчас говорить, где именно. Для этого мне нужно спросить разрешение.

— Почему ты думаешь, что он сможет помочь?

— Это очень уважаемый человек. Ему больше ста лет и он много знает. Он говорил о том старике.

— Ну, так узнай, можем ли мы с ним встретиться.

Лоран помотал головой, закатил глаза, запыхтел, и… Жану пришлось раскошелиться еще на один доллар.

— Хорошо, — быстро сунув деньги в другой карман штанов, согласился негр, — приходите завтра сюда же, часов в десять утра.

И что оставалось делать?

Нищий оракул

Нет смысла подробно описывать вторую половину этого дня. Ничего такого примечательного больше не случилось. Нас не ограбили, не прибили, особенно даже не приставали, хотя у меня и было стойкое ощущение, что в затылки наши кто-то смотрит внимательно и неотрывно. Кто и зачем, — это вопрос не из простых, но ощущение зоркого глаза, буквально сверлящего затылок, не исчезало ни на минуту. Мы вернулись в гостиницу, поужинали. Очень хотелось позвонить в Москву, узнать, как там дела, но, сколько бы я ни набирал номер по гостиничному аппарату, ничего не получалось, то ли связь была никудышной, то ли местные телефоны были к тому не приспособлены. А душа болела за Татьяну, хотелось знать, как там Катюшка, что с Диной, как дела в офисе. Увы, поделать ничего было нельзя.

Спать мы завалились рано. Хорошо, хоть кровать была довольно широкой и мы с Жаном могли пристроиться на ней, не мешая друг другу. Правда, чувствовали мы все равно себя немного неловко. Поэтому, пожелав друг другу «спокойной ночи», мы, повернувшись каждый в свою сторону, постарались как можно скорее уснуть. Моему французскому другу это удалось гораздо лучше, чем мне, он спал, а я все лежал, прокручивая в голове грустные мысли, и сон никак не шел. Я думал о кукле, по-прежнему покоящейся в моей сумке, и казалось мне странным, что она как-то вдруг затихла и перестала действовать. В Москве она не давала мне ни минуты покоя своими кознями, здесь же, как это ни странно, она затаилась. Почему? Почувствовала родную землю? Глупости! Близость хозяина-изготовителя? Ерунда! Ох, сдается мне, что это затишье перед бурей! Да еще перед какой! Нужно поторопиться, пока еще не поздно! С такими мыслями я и уснул.

Поднялись мы рано, спустились в кафе, позавтракали и никак не знали, чем себя занять до назначенной Лораном встречи. Ровно в десять утра мы были в условленном месте, кукла покоилась в рюкзаке за моей спиной, на всякий случай я прихватил ее с собой. Но наш новый знакомый опаздывал. Прошло четверть часа, минула половина, время приближалось к одиннадцати, а его все не было. Мы прождали его до полудня, но он так и не появился. Уставшие от жары и пустого ожидания мы нашли небольшое кафе, чтобы хоть немного передохнуть и освежиться. Было ясно, что парень не придет. То ли он не нашел старика, то ли испугался чего-то, а это уже не удивляло. Выпив по банке освежающего бельгийского пива, мы решили вернуться к рынку и найти нашего вчерашнего торговца жареными насекомыми. Если гора не идет к Магомету, — Магомет идет к горе. Увы, нас и там ждало разочарование. На прежнем месте был продавец жареными крысами, приветствовавший нас как старых знакомых широкой улыбкой, обнажившей гнилые зубы. Жарились по близости и насекомые, только Лорана не было. Сегодня всем управляла его вчерашняя худенькая спутница, которая даже не подняла на нас глаз. Мы подошли ближе, и Жан спросил ее, куда подевался Лоран. Она молчала, будто набрав в рот воды. Жан продолжал засыпать ее вопросами, но она никак не реагировала. Будто нас и в помине не было. Торговец агути тоже обратился к ней на местном наречии, и ему она ответила, злобно и коротко, после чего больше уже никто не обращал на нас внимания. Мы поняли, что ждать дальше, смысла нет никакого.

— Жан, — потянул я его за рукав, — ты понимаешь, что нам просто необходимо найти этого проходимца Лорана! Он единственный в этом городе, кто хоть чем-то может нам помочь. Выход у нас один: дождаться, когда эта фифа продаст всех своих тварей и отчалит домой. А мы последуем за ней.

— Э, все не так просто, — протянул Жан. — Если она засечет, что мы за ней следим, а она, конечно же, не совсем дура, а мы тоже далеко не сыщики, то либо она позовет на помощь, и тут уж, как нам повезет, либо приведет нас не туда, куда надо. А что там будет, тоже вопрос интересный.

— И что же делать?

— Ну, думаю, нам нужно вернуться в гостиницу, пообедать, а ближе к вечеру, когда начнет темнеть, прийти сюда снова. Мы ее увидим издалека, а она нас нет. Тогда и проследим за ней.

— А вдруг она уже уйдет, когда мы появимся тут вечером?

— Ну, не знаю. Вроде, торгуют они дотемна, а темнеть здесь начинает рано. К семи уже будет полный мрак. Давай, придем к началу седьмого и посмотрим. Других вариантов все равно нет. Ну, в самом деле, не торчать же нам здесь! В конце концов, это может быть и опасно.

На том и порешили.

Мы вернулись в отель, пообедали, отдохнули и в четверть седьмого уже вновь подходили к району Кингасани. Увы, нам катастрофически не везло. Торговцев не было. Да что ж это такое! Ну, почему все идет в раскоряку? Вот и еще один день прошел впустую. И никаких зацепок, никаких идей. Мы растерянно потолклись на месте и, не спеша, двинули в обратный путь. На город стремительно надвигались сумерки, снова то здесь, то там вспыхивали кострища, раздавались заунывные песни, отовсюду неслись громкие голоса.

— Слушай, — предложил я, — а может, заглянем к Мабобо? Раз он сам не проявляется?

— Ну, что ж, хоть какая — то, а мысль. Пошли.

Но это был не наш день. Нас даже не пустили на порог. Горничная лишь сухо заявила, что хозяина нет, он уехал из города по делам и когда будет, она не знает. На наш вопрос, не оставлял ли он для нас записки или может, просто, что-нибудь на словах, она сказала, что нет, и захлопнула дверь.

— Да-а-а… — протянул Жан, — похоже, что наш единственный шанс — это все же Лоран. Давай-ка, завтра придем на рынок часам к пяти. Либо он сам будет там, либо эта девица. Постараемся быть не очень заметными, ну, по мере возможности, а уж дальше, как придется. Может, и проследим за ней.

Так мы и сделали, и на следующий день, как было решено, в начале шестого, подходили к рынку. Еще издали мы заметили, что Лорана на месте нет, и торгует по-прежнему его подруга. Мы не стали подходить близко и, по счастью, сегодня везение повернулось к нам лицом. Уже минут через десять негритянка начала собирать свои манатки. Удивительное дело, но весь свой скарб она свернула довольно быстро и компактно, и всю эту махину из плоских тарелок-жаровен и прочей утвари взгромоздила себе на голову и понесла в противоположную от нас сторону. Ей, Богу, эта хрупкая черная женщина несла на своей голове килограммов тридцать, не меньше, и шла при этом довольно быстро. Конечно, ей и в голову не приходило оглядываться и озираться, а иначе она непременно увидела бы нас. Но поскольку делать это ей было несподручно, то мы беспрепятственно следовали за ней.

Центр города остался далеко позади, как и все достижения цивилизации, которые только смогли до него добраться. Теперь мы двигались по грязным, кривым, не мощеным улочкам, где в пыли играли голые дети, женщины торговали в основном маниокой, а мужчины пальмовым вином. Здесь уже не было высотных домов, а бесконечной вереницей тянулись глинобитные лачуги, крытые соломой, пальмовыми ветками или камышом. Залежи мусора покоились вдоль дорог, и порой достигали метровой высоты. Вообще, мне кажется, что более грязного и зловонного города я не видел никогда за всю свою жизнь. Впрочем, возможно я это уже говорил, но не могу не повториться!

Полчаса спустя преследуемая нами женщина вдруг остановилась перед одной из многочисленных хибар, и громко выкрикнула что-то. В тот же момент появился наш долгожданный знакомый, и помог ей внести доставленный груз в дом. Мы были на вершине счастья. Наконец-то мы нашли его! Только что теперь делать? Войти в дом вслед за ними? А вдруг они поднимут шум? Только полиции нам и не хватало! А если даже и не полиция, то нагрянут соседи и разделают нас, пожалуй, еще хлеще! Так мы и стояли чуть в сторонке и решали, как же нам поступить, когда Лоран, вдруг, вышел из дома и пошел прямо по направлению к нам. Мы так растерялись от неожиданности, что мнимая случайность встречи выглядела вполне правдоподобно. Увидев нас, конголезец бросился наутек. Недолго думая, Жан погнался за ним. И, что ни говори, но сегодня удача была на нашей стороне: Лоран споткнулся и упал, уже в следующий момент Жан настиг его и навис сверху, после чего и я подоспел, до сих пор оберегая травмированную ногу. Жан помог Лорану подняться. Но это ведь было Конго, где малейшее, даже самое ничтожное событие, собирает толпы людей, и толпа начала собираться вокруг нас.

Лоран пришел в себя, отряхнулся, и попытался вырвать свою руку из цепких пальцев Жана, но тот держал его крепко. И тогда Лоран начал что-то орать своим согражданам на местном наречии, которого мой французский друг не знал. Можно было лишь предположить, что ничего лестного в наш адрес он не произносил. Мы видели, как вспыхивали ненавистью и злобой глаза окружающих нас людей, как все теснее сжималось обрамляющее нас кольцо и к недвусмысленному действию готовились кулаки.

— Жан, — пролепетал я, — кажется, сейчас нам не поздоровится.

Но тут Гебауэр поднял руку и что-то шепнул на ухо Лорану. Думаю, что если бы наш знакомый был белой расы, то я бы увидел, как смертельная бледность заливает его лицо, но он был черным, и, на мой взгляд, неподдельный страх отразился лишь в его глазах и в гримасе ужаса на лице. Он с испугом уставился на Жана, а тот лишь самодовольно улыбнулся и кивнул головой.

Лоран что-то чуть слышным голосом бросил в толпу, и в тот же миг она буквально рассыпалась. Теперь люди бежали от нас столь же стремительно, как всего лишь несколько минут назад стекались к нам.

— Господи, Жан! — Воскликнул я, — Что ты ему сказал?

— Что если он не образумится, мне придется натравить на него куклу!

От удивления я даже рот открыл. Надо же, придумал! Мне такое даже в голову не пришло! Ай да Жан! Ну и молодец! Спас нас, если не от смерти, то уж точно от хорошей взбучки!

А француз тем временем уже занимался Лораном.

— Ты куда же пропал? — въедливо спросил он.

Конголезец молчал, но Жан и не ждал ответа на этот вопрос. — Ты же обещал проводить нас к одному старику?

— Я не могу…

— Это еще почему? Адрес не знаешь?

— Да… Правильно… Не знаю адрес…

— Не ври! — взорвался Жан, заставив меня удивиться. Я и не предполагал, что выдержка может покинуть его. — Сию же минуту веди нас к этому старику, слышишь, что я говорю? Веди, или тебе же будет хуже!

— Я не могу, — заныл негр, — не могу, нельзя!

— Можно! — напирал француз. — И ты отведешь. — И уже более мирно добавил: — И получишь еще двадцать долларов. Идем, никто не узнает, что это ты нас привел.

При упоминании о долларах Лоран несколько оживился, но что-то его сдерживало, что-то еще пугало его. Он колебался, а мы выжидали, с нетерпением поглядывая на него. Наконец, Лоран решился.

— Хорошо. Я провожу вас до его дома, но сам заходить не буду. Только провожу вас и сразу уйду. Мне нельзя…

— Сойдет, — согласился Жан. — Веди!

До лачуги «известного всем» старика мы добирались минут двадцать быстрым шагом. Я уже взмок и тяжело дышал, не лучше выглядел и Жан, пот градом катился по его покрасневшему лицу, волосы взмокли, одежда пошла темными пятнами. Да, со стороны выглядели мы не очень здорово. Лоран уводил нас все дальше от центра, дома постепенно теряли свою высоту, становились все ниже, будто врастали в землю, теряя при этом былую отделку, рамы и штукатурку, да и все вокруг выглядело несравненно убого и ужасно. Однако на улицах по-прежнему было много людей, иные провожали нас удивленными взглядами, некоторые даже пускались нам вслед, но пары слов, брошенных Лораном, хватало для того, чтобы остудить их пыл и прекратить преследование. Чего уж он говорил им на своем наречии, было известного одному только Богу!

Когда, наконец-то, мы оказались поблизости от заветной двери, Лоран остановился и ткнул рукой.

— Здесь!

Вслед за единственным брошенным словом он протянул раскрытую ладонь, в которую Жан вложил сложенную купюру в двадцать долларов. Бешеные, должен заметить, по конголезским меркам деньги. Ладонь сжалась, и зеленая бумажка мгновенно исчезла в кармане штанов нашего знакомого.

— Его зовут Старик Самбе. — Неожиданное денежное богатство видно здорово повлияло на Лорана, раз он выдал еще один обрывок информации. — Но я вам ничего не говорил, — спохватившись, добавил он, и не успели мы ничего сказать, как его будто сдуло ветром. Мы несколько секунд постояли под дверью, приходя в себя и восстанавливая дыхание, затем постучали и вошли.

Это была бедная лачуга, с земляным полом, без каких бы то ни было перегородок, было грязно и вонюче, впрочем, к этой последней детали я начал уже привыкать, это ж была визитная карточка всего Конго. Посреди комнаты, у стола на ободранном плетеном кресле восседал древний старик, черный и очень сморщенный, с совершенно белыми, редкими волосами, вьющимися прядями спадавшими ему на плечи. Когда мы вошли, глаза его были закрыты, и казалось, что он спал глубоким сном. Невысокого роста женщина стояла за тем же столом и что-то толкла в ступе. Бросалась в глаза ее крайняя худоба, да была она к тому же еще и калекой, когда-то и где-то потерявшей левую руку. На полу лежали две грязные циновки, да в углу высилось некое подобие стеллажа, заставленного всевозможными банками с какими-то травами. Вот и вся обстановка. Негритянка даже не оторвала глаз от ступы и продолжала заниматься своим делом. Жан кашлянул, я неловко переминался с ноги на ногу и помалкивал, впрочем, как и все остальные. Внезапно старик открыл свои глаза и обратил взор прямо на нас, и тогда мы увидели, что глаза его столь же белы, как и волосы: старец был абсолютно слеп.

— Я знал, что вы придете, — необычайно ясным голосом сказал он по-французски.

— Простите? — удивился Гебауэр. — Вы нас ждали?

— Мне было видение. Майомберо вели вас…

Когда он говорил, лицо его было похоже на маску, казалось, что на нем не двинулся ни один мускул, никакой мимикой не сопровождались его слова, и только незрячие глаза пугали своей отрешенностью.

— Майомберо? Да, мы где-то уже слышали про них, — протянул Жан.

— Еще бы! — губы старика изогнулись в подобие улыбки. — Они давно окружают вас и правят вашей жизнью.

Жан побледнел и перевел мне услышанное.

Мне стало не по себе от этих слов, калейдоскоп мыслей молнией сверкнул в голове и все разом исчезло, а тем временем старик продолжал:

— Теперь я умру. Времени мало. Что вы хотите?

— Что значит теперь? — изумился француз.

— Майомберо пришли за моей душой. Настал мой час. Спешите.

— Опять эти майомберо, — шепотом сказал мне Жан.

— Видите ли, — теперь уже обращаясь к старцу, начал Жан, — нам сказали, что вам что-то известно о смерти одного старика…

— За всю свою жизнь я видел смерть не одного старика… — задумчиво произнес он, глубоко вздохнул и снова застыл неподвижно.

— Нас интересует человек, которого сбила машина полгода тому назад у старого рынка в Кингасани.

— Ну конечно… И почему он интересует вас?

— Перед смертью он отдал нам одну вещь.

По лицу старца как будто пробежала тень.

— Догадываюсь какую…

Жан на секунду заколебался и уточнил:

— Куклу…

Повисшую тишину нарушало лишь постукивание толкушки в ступке, маленькая женщина продолжала заниматься своим делом, не обращая на нас никакого внимания.

— Где эта кукла? — наконец спросил старик.

— У нас, — ответил Жан, — но нам не терпится с ней расстаться.

Старик опять немного помолчал и продолжил:

— Расстаться с ней невозможно, и я бы не советовал вам это делать…

— Почему? — удивился француз. — Пожалуйста, если вы что-то знаете, расскажите нам… Она и так уже принесла нам слишком много хлопот.

— Это не хлопоты! Это беды сопутствующие, а ваши еще впереди. — Старик выдержал паузу и продолжил, — старого Эволо я знал, хороший был человек. Но жребий пал на его семью… Он ничего не смог с этим поделать, жребий превыше всего. Бокор забрал душу его единственного сына, и поместил ее в куклу…

Жан переводил мне слова старца, но на этом месте его передернуло. Он посмотрел на меня, я на него, и было понятно, что страх уже переполнил наши души.

Меж тем старик продолжал:

— Не в силах Эволо было освободить душу, но от горя он потерял голову! Он выкрал куклу, а даже ребенок знает, что кукол Вуду красть нельзя! Смерть настигает вора очень быстро. А Эволо надеялся на что-то… Может, он что-то знал… Сказал ли он вам что-либо перед смертью?

— Только слово «Петро». Все.

— Да, — покачал головой старик, — Петро. Все правильно. Смертельное проклятье. — Он снова немного помолчал, затем сказал, — я не знаю, как лишить силы куклу, это знает лишь тот, кто ее изготовил. Могущественный бокор. Но он никогда вам этого не скажет, даже если когда-нибудь вы и найдете его.

— Господи! — воскликнул Жан, — Что же нам делать? Как нам избавиться от нее?

— Как я понимаю, с момента смерти Эволо кукла находится у вас?

— Э-э, ну да, — подтвердил Жан, — ну, не совсем… Когда я вернулся в свою страну, я подарил куклу дочери моего друга, и с тех пор она у них. Дочь отдала ее своему отцу, — при этих словах Жан указал на меня, совершенно забыв, что старик слепой.

— Прошло довольно много времени… кукла прикипела к вам, она вас не отпустит. И она это знает.

От этих слов мне стало совсем нехорошо, по спине потекли струйки холодного пота, и засосало где-то внутри, тревожно бухнуло сердце, и защемило так сильно, что пришлось приложить руку к груди и потереть это место. Боже Всемогущий! Я никогда не был отъявленным трусом, но сейчас мне стало страшно, жутко. Мне захотелось бежать отсюда без оглядки, бросив все, вещи, куклу в сумке, все-все, бежать до самого аэропорта, сесть в первый попавшийся самолет и лететь отсюда куда угодно, только бы поскорее.

А Жан тем временем все пытался узнать у старца хоть что-нибудь, способное нам помочь.

— А если мы выбросим ее? Ну, скажем, с моста в реку?

— Вы будете наказаны. И жестоко. Кукла не прощает подобного. Она накажет не только вас, но и все ваше потомство, на много поколений вперед.

— Но ведь, этот самый Эволо, он ведь продал мне это чудовище! Да за гроши к тому же!

— Он просто надеялся что вы, как белый посторонний человек, увезете куклу из этой страны, где она была предначертана творить зло. К тому же Эволо знал, что его скоро настигнет смерть, ведь он украл куклу. Вы были его последней надеждой.

— Боже, — снова воскликнул мой друг, — кто же наша последняя надежда? Нам-то что делать?

Старик закрыл свои незрячие глаза и надолго замолчал. Так надолго, что мне показалось, будто он погрузился в сон. Но он не спал. Наконец, тяжело вздохнув, он сказал:

— Дайте куклу!

Эту фразу понял даже я, и без лишних слов расстегнул рюкзак, достал Баку и вложил в руки старца.

Мгновение старик был неподвижен. Бака целиком уместился в его левой ладони, а правой старец накрыл его и снова замер. Потом вдруг по телу его словно пробежал электрический разряд, незрячие глаза расширились, голова дернулась.

Внезапно гримаса боли и ужаса перекосила его лицо, он захрипел, на губах выступила пена и из последних сил старик прохрипел:

— Лукуга!

То были последние слова старика. Он умер. Его тело обмякло, спиной он откинулся на кресло, а ладони разомкнувшись, упали на стол. Он словно возвращал нам злосчастную куклу, протягивая ее в своих безжизненных руках.

Глубоко потрясенные стояли мы с Жаном, не зная, что предпринять. Из ступора нас вывела маленькая негритянка. Она перестала толочь, отложила пестик в сторону, зачерпнула горстку только что приготовленного порошка и медленно подошла к старцу, секунду стояла молча.

— Alikufa¹¹. Gros-bon-ange, — пробормотала женщина и намазала лоб старца своим порошком, он был белым и напоминал муку.

Потом женщина повернулась к нам и сказала:

— Вы сделали свое дело… Забирайте куклу и уходите…

Я поспешно сунул Баку в рюкзак, и мы с Жаном вылетели из лачуги. Мы мчались подальше от этого места, где только что пронеслись столь загадочные и непонятные для нас события. В голове роились всевозможные страхи, мы никак не могли сопоставить услышанное с увиденным. Мне было и жутко и страшно, я боялся, что женщина обвинит в смерти старца нас и призовет помощь, вслед за нами ринется разгневанная толпа местных жителей, а мы ведь абсолютно непричастны к этой смерти. Кроме того, всё происходящее говорило о том, что случившееся было явно ожидаемым. Ни удивления, ни печали мы не увидели на лице маленькой женщины из лачуги, нам даже показалось, что она ждала именно такого исхода.

Не помню, как добрались мы до гостиницы.

Зло достанет и в церкви

Поздним вечером мы сидели с Жаном в баре гостиницы и подводили невеселые итоги прошедшего дня. Мы успели более или менее прийти в себя и даже заглянули в небольшое интернет-кафе, находившееся не так далеко от гостиницы и посмотрели что такое «Лукуга», о которой сказал перед смертью старец. Это оказалась река на востоке Конго, небольшая, но достаточно сложная в своем течении и живописная. Она берет начало из озера Танганьика, второго по величине и красоте после нашего Байкала, и судоходна лишь на небольшом приустьевом участке, затем она становится весьма порожистой, углубляется в континент и проходит через глухие джунгли, впадая в реку Луалабу. Предположительно здесь и кроется наша зацепка. Нам необходимо попасть в эти самые джунгли, к этой реке, и возможно, там мы найдем того самого бокора, который нам нужен. Однако тут же возникает ряд затруднений. Где найти проводника, причем человек нужен опытный и бесстрашный. Кто мог бы нам это подсказать, если сами мы здесь ничего не знаем? Мы вообще никого не знали в этой непонятной стране, кроме Мабобо, избегавшего нас, и Лорана, также не стремящегося к контакту. И все-таки выбор наш остановился на нем, альтернативы ведь не было. И уж коль скоро он смог свести нас со стариком Самбе, может, какие-то связи у него все же есть, да и алчность его может сыграть нам на руку. На том и порешили.

Мы были вымотаны и физически и морально. Каждый день, прожитый в этой африканской стране, приносил добавочную порцию адреналина и стресса. Когда Жан поднял рюмку коньяка, я обратил внимание, как заметно дрожит его рука. Под припухшими глазами у него залегли темные круги, лицо осунулось. Что и говорить, я и сам-то выглядел не лучше. Черт возьми, а ведь это только начало! Самое ответственное дело, не хочу употреблять слово опасное, поджидало нас в самом недалеком будущем. А ведь, по сути, за эти несколько дней мы не сильно продвинулись в наших изысканиях. Весь вечер у меня из головы не выходили слова старца о том, что наши настоящие беды еще впереди. Думаю, что был он не из тех, кто бросает слова на ветер, а значит, говоря об этом, хорошо знал, что имеется в виду. Почему мы не спросили его об этом? Я вообще постоянно клял себя и Жана за нашу глупость. Мы должны были добиться от старика максимум информации, а в результате он умер и все унес с собой! Не успели…

Много вопросов возникало у нас и по поводу его смерти. Ведь и он, и его молчаливая помощница, безусловно, ждали этой смерти. Она же не выказала ни малейшего удивления, когда старик умер, лишь начала мгновенно мазать его порошком, который и готовила, должно быть, именно с этой целью. Все это было таинственно, непонятно и страшно. Мы крепко напились в тот вечер.

А по утру сильно болела голова и у меня и у Жана. Мрачные и хмурые, мы через силу позавтракали и отправились на рынок в поисках Лорана. Вот на сей раз нам повезло! Думаю, Лоран решил, что нам более от него ничего не понадобится, и перестал скрываться. Всем довольный с виду, как ни в чем ни бывало, стоял он на своем обычном месте и жарил все тех же тварей, добавляя существенную часть вони в атмосферу рынка. Завидев нас, он так растерялся и изумился, что даже выронил из рук черпалку. Опыт у нас уже был, да и скрываться ему было поздно, когда мы обошли его с двух сторон и немедленно приступили к делу.

— Лоран, — начал Жан, — ты нам очень помог вчера, но, видишь, опять нужна твоя помощь! — И поскольку наш конголезский знакомый сделал шаг назад и судорожно замотал головой, мгновенно добавил, не отступая от него: — Это в последний раз! Честное слово! Это тебя нисколько не затруднит, для тебя это сущий пустяк.

— Какой? — дрожал негр.

— Помоги нам найти проводника.

— Какого еще проводника? Зачем? — Оторопел Лоран. — Да нет у меня никаких проводников.

— Лоран, нам нужно попасть на Луалабу!

— Я там никогда не был, а…

— Дружище, — Жан многозначительно подмигнул, — ты же знаешь, мы хорошо платим. Хватит и тебе и проводнику.

При упоминании о деньгах напрягся и сосед, торгующий жареными крысами. Мы просто почувствовали, как два его уха превратились в одно большое. Понял это и Лоран. Злобно зыркнув на соседа, он приглушенно процедил сквозь свои белоснежные зубы: — Ладно, я посмотрю, что можно сделать. Приходите через пару дней, может, кого-нибудь и найду.

— Э, нет, дружище! Через пару дней не пойдет. Проводник нужен нам завтра утром и ни днем позже. Мы и так уже достаточно задержались в твоей гостеприимной стране.

Лоран попробовал было вновь заныть, но запнулся, глядя на наши мрачные лица. Мгновенно оценив степень необходимости его помощи, он тихо, но напористо выдал: — Сто баксов!

— Ты с ума сошел, что ли? — возмутился Жан, — Тридцатка и ни центом больше. Мы и так изрядно подняли уровень твоего благосостояния.

— А за тридцатку ищите его сами, — ухмыльнулся этот прохвост и, как ни в чем ни бывало, принялся помешивать своих каракатиц.

— Ладно, — пошел на попятную многоопытный француз, — сорок долларов и мы договорились.

Негр молча помешивал варево в своем котле, и, казалось, не обращал на нас никакого внимания.

— Пятьдесят! — выплюнул француз.

Никакого эффекта.

— Ну и черт с тобой! Продавай своих тварей за гроши и думай о денежках, которые ты потерял! — Жан развернулся с твердым намерением уйти.

— Согласен! — Бросил Лоран ему в спину.

Жан вернулся на прежнее место и разговор продолжился.

— Согласен на пятьдесят. Завтра утром, только не здесь… — Он многозначительно покосился в сторону соседа, — Где вы остановились?

— Гостиница Мемлинг. Знаешь такую? Авеню дю Чад.

— Кто ж ее не знает! Приду, ждите в холле, утром.

— А поточнее? Во сколько утром?

— Откуда я знаю когда… Как получится. Ждите и все.

— А если обманешь?

— Не обману…

Остаток дня тянулся неимоверно долго. Заняться было нечем, да, впрочем, ни к чему и душа не лежала. Мы медленно добрели до нашего отеля, с трудом дождались положенного времени обеда, посидели, никуда не торопясь, в ресторане гостиницы, затем поднялись в свой номер и завалились спать. Проснулись мы довольно поздно, уже начинало темнеть, посидели, подумали и спустились в бар, из которого уже не выходили до самого его закрытия. Неплохо, конечно, но если так будет продолжаться, то мы, пожалуй, запросто выйдем на прямую дорогу к алкоголизму. Понятно, что утром выглядели мы не просто ужасно, а чудовищно. Помятые, небритые, разбитые, и хотя, вроде бы, проспали весь прошлый день и всю ночь, чувствовали себя пренеприятно. А что касается головы, то…

— Пора заканчивать с выпивкой, — пробурчал Жан. — А не то я так долго не протяну, да и накладно будет проводить вечера в баре.

— Это уж точно, — довод его был несомненно весомым. — Неизвестно, что нам еще предстоит, а сил нет уже с утра.

С трудом позавтракав, по причине полного отсутствия аппетита, мы направились в гостиничный холл, заняли места, с которых был лучше всего виден вход и приготовились к ожиданию Лорана. Просидели так мы не меньше двух часов. Портье уже начал коситься на нас, видимо бездельники встречались в отеле не часто.

— Может, опять продинамил… — задумчиво произнес я.

Жан молчал, что, по-видимому, выражало полное с этим согласие. Но в тот же момент входная дверь распахнулась, и на пороге возник наш приятель в сопровождении еще одного чернокожего. Мгновенно увидев нас, он что-то сказал своему спутнику и направился к нам.

— Это Моиз, — сказал он, не здороваясь. — Он хороший парень и согласен сопровождать вас.

— Очень приятно, — мы пожали Моизу его маленькую, мозолистую руку и представились. Жан предложил ему присесть рядом с нами, чтобы обговорить все детали трудового договора.

Хороший парень был сравнительно небольшого роста, не выше 1,68 м, худощавый, совершенно лысый и, что вполне естественно, черный как гуталин. На вид ему было лет тридцать, глаза не бегали, как у его приятеля Лорана, а смотрели прямо на собеседника, вдумчиво и серьезно. Вообще, глядя на его худобу, я сильно засомневался в его выносливости, ведь для предстоящего путешествия, каким оно нам представлялось, нужен был человек бывалый, хорошо подготовленный. Однако выбора у нас не было, а Моиза, казалось, столь далекий путь не смущал.

— Ну, я пошел, — тем временем многозначительно напомнил о себе Лоран, однако не тронулся с места.

— Ах, да, — воскликнул Жан, — чуть не забыл. — Он встал и протянул Лорану руку для прощания, одновременно вручив ему честно заработанный гонорар. Наш конголезский «приятель» мгновенно испарился, даже не попрощавшись.

— Итак, — начал Жан, — нам нужно попасть в джунгли, в район Лукуги. Сможете нам помочь? Вы на машине?

— Да, у меня старенькая Тойота, джип. Отправиться можем хоть сейчас.

— Должен сказать, что нам нужно будет проехать через Киквит, — предупредил его Жан. — Есть там одно небольшое дело, а потом сразу двигаем в джунгли.

— Ну что ж, в Киквит, так в Киквит. До него примерно пятьсот километров, при хорошем раскладе часов девять езды. Первая половина дороги до этого города вполне сносна. Если не задерживаться, к ночи будем на месте.

— Тогда не будем терять времени!

Мы быстро рассчитались за номер, договорились о размещении лишних вещей в камере хранения, поскольку намерены были взять с собой только самое необходимое: смену белья, документы и наличные деньги. Все остальное, — дорожные сумки, не нужную пока одежду, кредитные карты мы предпочли оставить в отеле, поскольку уже очень хорошо знали, что такое Конго и научились, что называется, «не щелкать клювом».

В самом начале пути мы завернули в ближайший магазин и затарились водой и продуктами. Вот теперь можно было и отправляться дальше. С Моизом мы договорились о гонораре в триста долларов. За эти деньги он обязался доставить нас в джунгли, а потом отвезти обратно в столицу. Его питание и все дорожные расходы покрывались, естественно, за наш счет. А в общем-то, проводник наш оказался довольно таки неплохим парнем.

Моиз рассказал нам, что женат, имеет троих ребятишек, с работой в Киншасе очень непросто, и он хватается за любую, пусть только подвернется. Сидя за баранкой, он рассказывал о примечательностях дороги, особо отметив, что первые сто пятьдесят километров до Киквита она заасфальтирована и находится в относительно неплохом состоянии, однако, потом начинают появляться в ней колдобины и выбоины, а еще километров через пятьдесят асфальт исчезает вовсе и тянется уже настоящая проселочная дорога, правда, в две колеи. В сезон дождей этот участок дороги малопроходим, но сейчас сухо, поэтому мы должны без проблем добраться до нужного нам города. Наш гид вообще оказался довольно словоохотлив, и всю дорогу болтал, не давая заснуть. Он рассказал нам, что в 1995 году в окрестностях Киквита возник очаг лихорадки Эбола. Это страшная болезнь, сообщил он, и говорят, лекарства от нее еще не изобрели. Интересно, ухмылялся он, какая будет у него цена, когда его изобретут? А где взять эти деньги? А болезнь-то эта, говорят, бросается на человека даже при простом рукопожатии, уж чего-чего, а касаться больного и вообще нельзя, а чуть что люди сгорают в считанные дни. Сначала они содрогаются в лихорадке, исходят жуткой рвотой, а потом, я это точно знаю, начинает разрушаться все внутри, и крови бывает много.

— И откуда ты узнал про такие подробности? — не выдержал Жан.

— Ха, откуда! Иностранные доктора рассказывали. Много их тут было! А вся эта история началась здесь, в деревне Мосанго, что пятьдесят километров от Киквита, — просвещал нас говорливый гид. — А в той деревне как раз проживал мой дед с бабкой, да и вообще было там много родственников. Они все умерли тогда, осталась только моя бабушка. А почему ее не унесла та лихорадка, — известно лишь Богу, но бабуля и по сей ведь день жива, и мне бы хотелось, коль скоро мы будем в этих местах, навестить старушку. Может, пока вы будете улаживать свои дела, я мотнусь к ней?

Мы с Жаном переглянулись. Это было как нельзя более на руку нам, поскольку поиски демантоида не нуждались в лишнем свидетеле. А заезд в Киквит был запланирован именно с целью изъятия этого камня из временного хранилища, определенного ему Жаном. Поэтому мы крайне благожелательно отнеслись к идее нашего проводниканавестить свою родственницу, а нас ненадолго оставить одних. Моиз сразу же приободрился и принялся болтать с еще большим вдохновением.

Мы уже пару часов тряслись в старой Тойоте Моиза, асфальт давно закончился, и машина скакала по ухабам проселочной узкой дороги, поднимая за собой столбы желтой пыли. Машина была старая, и ни о каком кондиционере и речи быть не могло. Солнце палило и жара стояла неимоверная. Окна ретро автомобиля были открыты, и через них в салон врывались потоки раскаленного воздуха. Пару раз мы останавливались, чтобы справить человеческие потребности, и тогда внутри автомобиля образовывалась адская духовка. Мы с Жаном без конца глотали воду, пытаясь утолить жажду, но становилось только хуже, вода была почти горячей, а сами мы были похожи на любителей хорошо разогретой парилки, лица были красные, и пот стекал ручьями. А вот Моиз чувствовал себе превосходно, ни одной капельки не выступило на его беззаботном лице. Для нашего водителя езда явно была в радость. Он лихо крутил баранку и выписывал немыслимые зигзаги на ужасающей дороге, при этом еще и не забывая деловито переговариваться с Жаном, сидевшим слева от него.

Движение в Конго было правосторонним, а у Моиза была праворульная Тойта, и мне периодически становилось дурно, когда я смотрел на Жана, сидевшего ассоциативно для меня на месте водителя, и видел, что он даже не глядит на дорогу, а все больше по сторонам, да еще и беспечно беседует с Моизом. Как раз сейчас они обсуждали вопрос о запрете использования машин c правым рулем, Жан периодически поворачивался ко мне, и кратко передавал суть разговора.

Оказывается, еще в 2007 году правительством Конго был введен запрет на эксплуатацию автомобилей с правым рулем. Меры такие были приняты в целях снижения дорожно-транспортных происшествий, причем, как обычно, правительство практически не оставило для людей никаких вариантов. Автолюбителям было дано двенадцать месяцев, чтобы машины с правым рулем превратить в леворульные. Народ был крайне возмущен, ибо большинство автомобилей привозятся из азиатских стран, бывших британских колоний, где чаще встречаются машины с правосторонним управлением. А за переделку-то надо платить деньги, и причем не малые!

Тема разговора меня заинтересовала, прошли-то годы, и как же так получилось, что у Моиза осталась машина с правым рулём? Я и задал ему этот вопрос, припоминая, что мне не попадались до нашей поездки такие автомобили в Киншасе.

Жан перевел мой вопрос Моизу и тот, обернувшись через плечо, с важностью глянул на меня, и пустился в пространное повествование.

Оказывается, эта машина досталась ему от отца, и была дня него памятью и гордостью. Тойота Лэнд Крузер была аж 1994 года выпуска, что являло собой ровно половину возраста самого Моиза. Как я и предположил, впервые увидев его, нашему провожатому насчитывалось всего тридцать два года. Так вот, отец нашего спутника был ученым, известным в Конго историком-археологом, и на протяжении нескольких лет возглавлял известный Минералогический музей в Ликаси¹².

Услышав, что отец нашего гида специализировался в драгоценных камнях, всю утомленность Жана невыносимой жарой, как рукой сняло.

— Да что вы, Моиз! — воскликнул он, даже не заметив, что перешел на вежливую форму обращения. — Как это интересно!

— Да, да! Отец был очень уважаемым человеком. Он многое сделал для нашей страны.

— Расскажите, Моиз! Это чрезвычайно занимательно!

В этот момент мы вышли из крутого поворота дороги, и Моиз, громко чертыхнувшись, резко тормознул. Тойота встала как вкопанная, и голова моя так и вклеилась в подголовник водительского кресла. С трудом выпрямившись и проклиная все на свете, смотрел я как Жан, шипя от боли, потирает плечо, которым при торможении приложился к стойке машины.

— Извините, господа, это все же лучше, чем съехать в кювет, — чувствуя себя явно неловко, оправдывался Моиз. — Сами видите, дорога завалена покрышками, это происки наших полицейских. Так они обозначают места, где находятся их посты. Я заговорился и слишком поздно заметил. Не волнуйтесь, формальная проверка документов, она займет несколько минут.

В следующую минуту из кустов справа вышли два человека в серой камуфлированной форме и черных фетровых беретах, которые цветом сливались с кожей военных. Они подошли к машине, а Моиз выскочил им навстречу.

Он предъявил документы, и они о чем-то затараторили на непонятном нам наречии. Один из военных, тот, что был повыше ростом, похлопал Моиза по плечу, и широко улыбнувшись, сверкнув абсолютно гнилыми зубами, многозначительно кивнул второму, более плотному и «короткому». Тот в ответ утвердительно мотнул головой и двинулся в нашу сторону. Подойдя к машине, коренастый расплылся в еще более широкой улыбке, облокотился на дверцу Жана и произнес:

— Доброго дня, господа! Предъявите ваши документы, и объясните цель вашего путешествия.

В машине резко запахло мускусом и еще чем-то непереносимым, и хотя я уже успел свыкнуться с местными запахами, тот аромат, которым повеяло сейчас, был более чем отвратителен. Я невольно поморщился, а чернокожий блюститель порядка, моментально уловив мою брезгливость, расправил плечи и грозно насупился.

— Документы! — более настойчиво и резко произнес он.

Жан перевел мне требования полицейского, а я попытался вылепить на лице маску почтения и удовольствия, что возникают от общения с представителем правопорядка, и полез за своим паспортом.

Гебауэр взял мой паспорт, приложил к нему свой французский и, протянув стражу порядка, начал что-то вещать ему на своем родном языке.

После долгого монолога Жана коренастый с пониманием закачал головой, и выдал свою тираду, после которой мой друг развернулся ко мне и произнес:

— Что у нас осталось — сигареты, зажигалки? Какие сувениры из Европы мы с удовольствием можем преподнести столь уважаемым господам?

— Жан, какие к черту сувениры?

— Стас, это нормально. Давай-ка что-нибудь, да побыстрее, чтобы мы смогли нормально продолжить путь.

Я стал рыться в рюкзаке, аккуратно выудил две пачки заветных сигарет «Ява» и сунул их Жану. Тот в свою очередь протянул их камуфлированному, который, уже улыбаясь, привычным движением спрятал их себе в карман.

В этот момент взгляд чернокожего скользнул по сидению и остановился на моей бейсболке. Нет, вещизмом я не страдаю, это факт. Но эта вещь мне нравилась самому: прекрасная ярко-красная бейсболка «Bosco», с великолепно расшитой эмблемой «Russia», с российским триколором и замысловатыми вензелями.

— О, нет… — прошептал я, только не её.

Но Жан, уже поняв немой намек африканца, цыкнул на меня, и мило улыбаясь, произнес: — Давай, Стас! Не жадничай, ведь офицер так великодушен, что хочет быстрее отпустить нас восвояси.

Я с сожалением протянул французу кепку, а тот с идиотской улыбкой передал её зловонному крохобору. Коренастый махнул моей кепкой своему напарнику, тот что-то проговорил Моизу, который моментально бросился разбирать покрышки, преграждающие нам путь.

Как только было освобождено пространство, по которому могла пробраться наша машина, Моиз прыгнул за руль, резко рванул с места, пересек былую преграду, остановился, выскочил, и снова заложил созданную было брешь. Законники неотрывно наблюдали за этим процессом, и как только баррикада была сооружена вновь, лениво скрылись в кустах. Кажется, мы могли продолжить свой путь.

— Жан, ну что это за чертовщина? Тебе не приходит в голову, что нам слишком дорого начинает обходиться эта поездка! — раздраженно сказал я своему другу. — Нас уже грабили, у нас уже вымогали, теперь, можно сказать, потребовали, а дальше, что будет?

— Увидим, что будет! Это мы еще легко отделались, — с каким-то непонятным спокойствием отреагировал Жан. — Ты, что не понял, что здесь с представителями закона лучше не конфликтовать? Если на то пошло, то, как вернемся в Москву, я тебе такую же куплю!

— Да не в этом же дело!

— Верно, Стас, верно, но ведь могло быть и хуже! Хорошо еще, что они не стали придираться к тому, что я им наплел, касательно цели нашего визита. Я ведь сказал им, что мы с тобой лепидоптерологи¹³! И едем мы спешно на юго-восток, чтобы изучить миграцию редкого вида «Магикус Демантиус», обитающего только здесь, в Конго, и благодаря которому наука этой страны может резко скакнуть вперед. Круто я придумал? Все равно они ни черта не понимают.

— Знаешь, и я тоже! Кто мы с тобой, я не понял, какие еще лепидрологи?

— Лепидоптерологи, Стас. Бабочками, значит, мы с тобой занимаемся, ну это как подраздел энтомологии. Так понятнее? А «Магикус Демантиус», это первое, что пришло мне на ум.

— Эх, Жан, ничего ты поприличнее не мог придумать! Бабочки! Ладно, черт с ними, только узнай у Моиза, сколько еще подобных сюрпризов будет поджидать нас на дороге, а то кепки у меня закончились.

Жан поинтересовался, какие приключения ждут нас еще на пути в Киквит, и получив информацию, поведал мне о том, что возможно нам встретится еще пара кордонов, но если у нас есть еще несколько пачек сигарет, а возможно какие-нибудь значки, проехать их не составит труда.

Значков у нас не было, сигарет оставалось восемь пачек, была пара авторучек, ясно не особо нужных нам в джунглях, и несколько упаковок дезинфицирующих влажных салфеток, привезенных еще из Москвы.

— Ладно, Жан! Думаю, должны прорваться.

Давала знать о себе усталость и разговоры наши все чаще сменялись молчаливыми паузами. Я сгреб в кучу разбросанные на сидении вещи, поудобнее расположился, и уставился в окно.

Деревья сменялись кустами, мускусный запах уже выветрился из салона и раскаленный воздух упруго хлестал по лицу. Тянулась вперед дорога, ровно гудел мотор, и то ли клонило в сон, то ли каждый из нас задумался о чем-то своем.

Я размышлял о том, как прекрасно было бы сейчас оказаться в заснеженных горах, с кристально чистым воздухом и мерцающим чистотой снегом. Как я бы набрал этого воздуха полную грудь и задержал бы его в себе, чтобы организм насытился кислородом и зимней свежестью. Я закрыл глаза и представил себе искрящийся снег, и почти уже вдохнул в легкие морозный свежий воздух, и …. что-то жужжащее и волосатое долбануло мне в нёбо, и я, всхлипнув и поперхнувшись, зашелся кашлем и с отвращением выплюнул на руку какую-то огромную мерзкую муху.

Жан обернулся и громко засмеялся:

— Да ты же настоящий энтомолог! Смотри, получается, что я даже и не соврал. — Он просто давился словами со смеху.

— А шел бы ты…

Следующие пятнадцать минут мы ехали в относительной тишине. Приевшийся пейзаж уже не вызывал любопытства, пальмы, заливные луга, кусты, смотреть не на что. Однако нет, вдалеке, по левой стороне дороги, показалась группа людей. Я удивленно уставился на них.

— Жан, ты случаем не знаешь, кто это там?

Тот в свою очередь поинтересовался у Моиза и передал мне его слова: — Это местные жители, возвращаются с полей домой.

— С полей? Домой? — внимательно присматриваясь к приближающимся людям, с недоверием переспросил я. — Это куда? В Киншасу, что ли?

— Да, Стас, видно жара здорово подпортила тебе мозги! Здесь в округе уйма деревень. Как везде и всюду, люди обрабатывают поля, пасут скот. Вот эта группа явно с полей идет. Может, пройдут часть пути по дороге, а дальше направятся по прямой через лес. Ты думаешь, эти два полицейских с неба упали? Они также живут поблизости и им надо как-то сводить концы с концами, вот они и изворачиваются. Кстати, мы должны Моизу за проезд через кордон полторы тысячи конго-франков.

— Сколько, сколько? Да это ж мы так разоримся! Деньги, сигареты, а моя кепка!!! — Черт бы и тот возмутился!

— Да, перестань ты, Стас! Тоже мне сумма, примерно полтора евро, уж как-нибудь не обеднеем. И, в конце концов, не забывай, мы на чужой территории! — Командирским голосом высказался Жан.

Вот, в процессе такого обмена репликами, мы и встретились с идущей нам навстречу группой. Моиз сбавил скорость, и я успел их всех хорошо рассмотреть.

Это были в основном подростки, и даже дети. Все худые, коротко стриженые, абсолютно черные и, как мне показалась, все на одно лицо. Различия были лишь в росте и одежде. На девчонках были яркие длинные юбки, а мальчишки были одеты в разномастные рубашки с короткими рукавами, широкие штаны или шорты. Кто-то из них тащил на себе мотыги, кто-то огромные, в соотношении с ростом, лопаты, а некоторые несли на головах какие-то низкие деревянные лавки, которые покачивались при ходьбе, а у большинства девочек на головах покоились огромные плетеные корзины. Подростки с нескрываемым любопытством разглядывали нас, гоготали во весь голос, что-то лопотали на каком-то птичьем языке и, перешучиваясь между собой, тыкали пальцами в нашу сторону.

Осторожно миновав эту группу подростков, Моиз снова надавил на педаль акселератора.

— Ну, вот, мы и проехали уже половину пути, — оповестил он нас, словно ответив на не заданный вопрос.

Качка нагоняла сон, с которым бороться становилось все труднее и на несколько минут в машине снова воцарилась относительная тишина. Пожалуй, во время вспомнил Жан о том интересном повествовании нашего водителя, который столь бесцеремонно прервали полицейские.

— Моиз, ты не успел рассказать нам про своего отца и про эту прекрасную машину, которая перешла тебе от него по наследству.

Польщенный Моиз довольно закивал головой и тут же приступил к прерванному рассказу. Ему явно льстило, что два европейца заинтересовались его историей.

Итак, отец Моиза был ученым и занимался археологией. Он исколесил половину земного шара, но сердце его принадлежало только Конго, его родине. Родился он в 1941 году, и в те времена его государство носило название Бельгийское Конго. Тогда, — учительским тоном вещал его сын, — в стране быстрыми темпами развивалась горнодобывающая и обрабатывающая промышленность, эксплуатация природных ресурсов шла полным ходом, в чем активно участвовали монополисты Бельгии, Великобритании и США, по-хозяйски заявившие здесь о себе после 1-й мировой войны. А в годы 2-й мировой США и Великобритания усилили вывоз из Конго кобальта, цинка, меди и прочего военно-стратегического сырья. Все эти годы откровенного колонизаторства сопровождались крестьянскими волнениями и попытками африканцев взять бразды правления государством в свои руки, а вся власть в стране была в руках генерал-губернатора, представлявшего в своем лице и бельгийский парламент, и правительство, и короля. В общем, — покачал головой Моиз, — когда родился его отец, страна являла собой военно-стратегический плацдарм НАТО в Центральной Африке.

Я внимательно слушал переводимую Жаном популярную лекцию нашего проводника. Откровенно говоря, крайне удивительно было слышать нечто подобное от нашего провожатого, который, по его словам, старался заработать себе на жизнь любыми возможными способами. Это же всего лишь проводник, предоставленный нам Лораном! Ну, совсем не вязалась вся это информация с рыночным торговцем жареными тварями!

А Моиз тем временем все вещал и вещал.

Когда отцу исполнилось двадцать пять лет, в Конго произошел государственный переворот, и к власти пришел Мобуту. Страна была переименована в Заир. Правящей и единственной в стране стала вновь созданная партия «Народное движение революции». Все государственные структуры реорганизовывались, так, в частности, студенческие общества преобразовывались в молодёжные секции той же партии. Во главе одной из таких секций и стал молодой и перспективный рабочий с горнодобывающего предприятия Хьюго Де Гари, будущий отец Моиза. И с этого момента все в жизни Хьюго изменилось. От партии народного движения он был направлен на учебу, по завершению которой получил диплом историка-археолога, а так как совсем недавно работал он на горнодобывающем производстве, то эта область науки была ему крайне близка и увлекательна. Он снаряжал экспедиции и ездил по стране. В его научной копилке было несколько открытий месторождений малахита, документальные подтверждения чему до сих пор хранятся в Музее. А в 1993 году Хьюго Де Гари открыл поистине великое месторождение купросклодовскита¹⁴ — некоего радиоактивного минерала. Моиз с гордостью выговаривал это сложное название, будто показывая нам, что и сам он «не лыком шит».

Услышав рассказ о некоем зеленом камне с игольчатыми кристаллами, Жан прямо подскочил на месте. Он заерзал, закрутился, явно выказывая нездоровый интерес к повествованию, и периодически поглядывал на меня, нервно кивая головой, явно пытаясь что-то мне объяснить при помощи мимики.

Я делал вид, что мне тоже крайне интересно, а сам только и думал, когда же закончится это душное, липкое и пыльное испытание.

В итоге, из всего продолжения я уловил лишь то, что отец Моиза за открытие месторождения этого минерала получил пост руководителя Минералогического музея в Ликаси и был премирован новенькой Тойотой Лэнд Крузер. Случилась эта радость как раз в 1994 году, когда Моизу исполнилось шестнадцать лет, и тогда подобная роскошь явилась настоящим божьим благом.

Но все меняется, и в 1997 году происходит очередной политический переворот, Мобуту свергают и к власти приходит Кабила. Заир становится Демократической республикой Конго. Все ставленники Мобуту лишаются своих постов и привилегий, многие, — вздыхает Моиз, — подвергаются гонениям, причем скоропалительные реформы затрагивают все сферы жизни, в том числе и науку. Отца Моиза смещают с поста и отправляют на покой, но уважая тот научный вклад, который он привнес, оставляют ему нажитое имущество. Семья Хьюго Де Гари постепенно проживает то, что удалось скопить за прошлые годы. На нервной почве отца разбивает паралич, мать тоже больна, но по мере сил, ухаживает за мужем. А Моиз младший старается прокормить семью, эксплуатируя Тойоту. Он работает водителем, проводником, хватается за любую возможность заработать деньги. В 2003 году государство вроде опомнилось и вернуло Хьюго Де Гари звание доктора исторических наук, и даже назначило ему пенсию. Моиз женился в 2005 году, вскоре рождается первый ребенок, а семья влачит нищенское существование. В 2006 году отец Моиза умер, пролежав девять лет практически без движения, а буквально через месяц умерла и мать. Однако пенсия отца выплачивалась еще целый год, что в известной степени помогало Моизу сводить концы с концами, ну и верная Тойота оставалась не только памятью об отце, но и единственным средством заработка.

И тут, в 2007 году, — Моиз возмущенно пыхтит и плюет в открытое окно, — правительство вводит запрет на автомобили с правым рулем! Вот тогда-то большинство автовладельцев и взбунтовалось. И Моизу, по его словам, впервые пришлось проявить настойчивость и упорство. Он обратился со своими доводами к властям и в честь памяти отца отстоял право пользования этой машиной. У него даже имелось специальное, заверенное подписями и печатями разрешение, которым он сейчас с гордостью потрясал перед Гебауэром.

Вот так я и получил занудный, но зато подробный ответ на свой единственный вопрос об автомобиле с правосторонним управлением.

Признаться, я был изрядно утомлен. А Жан, как благодарный слушатель, принялся забрасывать Моиза вопросами о камне, месторождение которого отрыл его отец. В душе я посмеялся, ведь энтомологи явно ничего не знают о геммологии. А потом я полностью утратил интерес к беседе, и оставшиеся два часа пути продремал на заднем сидении.

А тем временем, за тысячу километров к востоку…

В этой точке мира было удивительное место, загадочное и мрачное. В воздухе словно висела влага, ветви и листья высоченных деревьев смыкались под куполом неба и переплетались, образуя собой многоярусный свод. Только утром лучи ярчайшего солнца лишь тонкими золотыми нитями пронизывали лиственные своды и сшивали небо с бушующей зеленью и землей. Днем становилось сумрачно, а когда солнце садилось, тьма моментально проглатывала поляну. Внутри образовывался парниковый эффект, и влага удерживалась между куполами свода, а капли её словно находились в состоянии невесомости.

Это урочище¹⁵ на земле можно было принять за слоеный пирог: сверху обжигающее оранжевое солнце, стекающее теплом и светом к земле, дальше слой плотной густой листвы, в котором практически растворяются свет и тепло, а затем влажная, покрытая густой и высокой травой земля, объятая вязким светящимся туманом.

Здесь нет ощущения, что природа подразделяется на различные формы жизни, животных или растений, здесь все являет собой единое целое, один организм — джунгли, которые дышат и живут воедино. Пролетит ли от одного дерева диковинная птица, или спустится по лиане змея, все это жизнь одного организма, его важные жизненные процессы.

И запах, и воздух в джунглях не такой, как в городе. Воздух влажный и сладкий, вязкий от обилия эфирных масел, вырабатываемых растениями, он словно заползает в организм, заполняя каждую его клеточку. Голова становится тяжелой и клонит в сон, и кажется, что если уснешь, то джунгли полностью растворят и поглотят тебя, сделав своей неотъемлемой частью.

Звуки в джунглях глухие, и даже резкий звериный крик мгновенно тонет в клейком воздухе, и дальше лишь приглушенным эхом раскатывается по округе, теряясь где-то в чащобе.

В основном африканские тропики — это непроходимая стена из богатейшего растительного мира черного континента, но встречаются места, где густая трава примята, и словно заплетена в тонкие африканские косицы, но необычайно сочна и жива. Она похожа на ковер, парящий над самой землей, будто некая воздушная подушка приподнимает плотную зелень от жирного гумуса.

Таких островков в джунглях совсем немного, но здесь было именно такое место, напоминающее поляну и имеющее форму ровного круга, что странно для чащоб. Пространство обрамляли высокие, кудрявые кустарники, образуя некое подобие стен, и делая это место похожим на беседку.

… И именно здесь происходило некое таинственное действо.

Невысокий, коренастый африканец, в свободно свисающих одеждах беззвучно перемещался по лужайке. Он словно плыл по зеленому травяному ковру. На голове было накручено некое подобие чалмы из огненно-красной ткани, лицо было покрыто серой глиной, глаза закрыты и неизвестно, как человек ориентировался в пространстве, хотя он абсолютно четко перемещался по кругу. Возраст чернокожего определить было невозможно. В его руках был маленький барабан, по которому он мерно постукивал пальцами, и глухой звук, производимый им, был еле различим, так как сразу же тонул в густом тумане, окутывающим двигающегося человека.

Время от времени, африканец ударял по мембране сильнее, и тогда его спина выгибалась как струна, голова откидывалась назад, и можно было подумать, что человека дергают за невидимую косу. Звуки барабана усиливались, человек прибавлял шаг, при этом раскачиваясь из стороны в сторону. Постепенно окружность, по которой перемещался мужчина, стала превращаться в сужающуюся спираль, человек двигался в середину круга. Удары по барабану участились, и лишь когда чернокожий достиг самого центра поляны, барабан умолк. Мужчина медленно, словно во сне, стал оседать на землю, при этом спина его оставалась прямой. Наконец, он замер, свободные, темно синие, почти вороные одежды мягкой пирамидой осели вокруг. Несколько секунд полной тишины, и вдруг мгновенная, искривленная и зловещая улыбка на доли секунды мелькнула на его лице, пальцы африканца снова задвигались по мембране барабана. Мужчина словно входил в транс, веки подрагивали, голова совершала мерные круговые движения. Звуки барабана учащались, движения головы также, потом барабан затихал, и человек словно засыпал. Лицо африканца было напряжено, и напоминало глиняную маску, искаженную сардонической гримасой.

Так продолжалось около пяти минут, затем человек замер, звуки барабана стихли, лишь бесшумно двигались губы на ожившей маске-лице, обращенном к непроницаемому черничному небу, будто повторяя слова заклинания. Еще минута и глаза человека открылись, они вспыхнули в полумраке, словно два светящихся огонька, красные глаза дикого зверя. Человек ухмыльнулся и медленно произнес: «Mimi kujisikia wewe, mimi niko kusubiri kwa ajili yenu¹⁶…»

Африканец в алом тюрбане поднялся с земли и плавно растворился в зарослях, также внезапно, как появился. Тотчас сгустился полумрак и «tonnelles»¹⁷ растворилась в темноте.

Подъезжали к Киквиту мы уже в глубоких сумерках. Моиз сказал, что на ночлег мы можем устроиться в ближайшей церкви, ибо здесь так принято, и никто тому не удивится. Жан сказал, что знает одну такую, он проезжал мимо нее еще в прошлый приезд, и хорошо помнит, где она расположена. При этих словах он многозначительно мне подмигнул. Моиз ничего не заметил, и не выказал удивления, церковь как раз находилась на нашем пути. Возле нее мы простились с нашим проводником, договорившись, что он заберет нас отсюда завтра к вечеру. Нам ни к чему было терять так много времени, но он буквально умолял нас позволить ему хотя бы день провести с родственниками, которых не видел так давно. Жалко ведь не воспользоваться ситуацией, коль скоро уж попал в этот район, куда судьба не забрасывала его много лет. Пришлось нехотя согласиться и Моиз, выгрузив наши сумки и некоторую часть провианта, тотчас умчался, подняв клубы пыли. Мы же подхватили свои вещи и побрели к дверям церкви.

Когда мы подходили, было уже совсем темно. Да, что и говорить, местные обители Господа ничем не напоминали привычные нашему православному (и католическому) глазу храмы. Не было ни роскоши, ни золота, ни величия. Обычное деревянное строение, с небольшой алтарной частью и примыкающим к ней строением, невысокая колоколенка. Лишь простенький железный крест на вершине звонницы указывал на особенность данного сооружения. Простые стекла, никакой мозаики. Да оно и понятно, бедная страна, хорошо хоть это есть! Однако, рассмотрев этот терем-церквушку более внимательно, я заметил, что под самой крышей алтарной части, в стене были вырезаны круглые отверстия, в совокупности образующие крест. Каждая круглая составляющая этого креста, в диаметре не превышавшая десяти сантиметров, была застеклена. Я подумал, что это должно производить удивительный эффект внутри строения в погожий солнечный день, коих в данной стране большинство, когда лучи солнца проходят сквозь эти круглые стеклышки и на полу или стене отражается яркий крест.

На наш стук долго никто не открывал, и когда мы уже почти смирились с мыслью о том, что придется спать под открытым небом, щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял старик, среднего роста, сухопарый, но не худой, одетый в простую рубашку и брюки. Глубокие глаза за толстыми стеклами очков смотрели серьезно и чуть удивленно.

— Чем могу помочь, господа? — на чистом английском языке спросил он.

Я был так удивлен и одновременно обрадован, что, наконец-то, нашелся человек, говорящий на понятном мне языке, что даже растерялся. Жан оказался менее впечатлительным:

— Мы биологи из России, — ответил он, — едем в экспедицию в джунгли, хотели просить вас о ночлеге.

— Слава Богу, что теперь мы биологи, — подумал я про себя, — а не какие-то любители экзотических бабочек.

— О, — изумился старик, — биологи? Какая неожиданность! Конечно же, проходите, я буду рад, не часто встретишь интересных людей в наших краях.

Он сделал шаг в сторону и приглашающим жестом разрешил нам войти.

В основном помещении было пустынно, ни привычных для католиков скамеек, ни каких бы то ни было вообще церковных атрибутов не наблюдалось, в комнате находилось несколько убогих табуретов и узкая, допотопная этажерка.

— Меня зовут отец Фредерик, — сказал наш новый знакомый. — Располагайтесь! Сейчас я дам вам пару циновок для ночлега. Сам я живу в соседнем помещении, а вы вполне можете устроиться здесь.

— Большое спасибо, — наконец и мой язык нашел себе работу. — Может быть, вы разделите с нами наш скромный ужин?

Старик дружелюбно улыбнулся:

— С большим удовольствием. Интересно пообщаться с новыми собеседниками.

Он вышел, через пару минут вернулся, как и обещал, с двумя циновками. Мы обтерли руки дезинфицирующими салфетками, которыми предусмотрительно запаслись еще в Москве, достали еду, расстелили прямо на полу некое подобие скатерти, нам показалось, что так будет удобнее, и пригласили отца Фредерика присоединиться к нам.

Он оказался довольно интересным человеком. На мой вопрос, откуда он так хорошо знает английский, священник ответил, что родом он с далекого острова Гаити, но много лет назад был вынужден покинуть родину, преследуемый, как и многие другие, жестоким диктатором Франсуа Дювалье. Поначалу удалось перебраться в Доминиканскую республику, потом на Кубу, а оттуда, длинным и сложным путем в Африку. Путешествие, если его можно так назвать, было долгим и тяжелым, приходилось выполнять разную работу, побывал и матросом, и коком, и судовым священником на разных кораблях, тогда-то и выучил этот язык. Нам было интересно послушать о его приключениях, но он-то хотел побольше узнать о наших, а нам откровенничать совсем не хотелось. Жан объяснил, что мы коллеги-биологи, он француз, а я русский, но работаем вместе, приехали в Конго в поисках редких и необычных экспонатов уникального уголка земного шара и завтра с раннего утра отправляемся на предварительные раскопки.

— А чем же вы будете копать? — удивился Священник. — Что-то я не заметил при вас никаких лопат.

Но опытного Жана вопросами вроде этого не так-то легко было смутить.

— Увы! — воскликнул он, — Все инструменты пришлось отдать ненасытным полицейским. На протяжении всего пути от Киншасы нас неоднократно останавливали, вымогая взятки, пришлось откупаться, чем могли.

Отец Фредерик покачал головой: — Да, что и говорить, слаб человек, слаб перед искушением. А в этой стране особенно, но поверьте, это не их вина. Эта страна находится в состоянии войны вот уже почти сотню лет, люди устали. — Он замолчал и, казалось, ушел куда-то в свое далекое, но не забытое прошлое.

— Отец Фредерик, — задал ему я наивный вопрос, — а почему гавайский диктатор преследовал вас?

Дружелюбная улыбка, постоянно игравшая на губах нашего собеседника, сразу же исчезла, густые седые брови сошлись на переносице, взгляд стал холодным. Он замолчал, и мы не прерывали его молчания. Наконец, святой отец ответил:

— Это старая история. Я, признаться, начал уже забывать о ней. Папа Док был страшным человеком…

— Папа Док…? — переспросил я.

— Да, так за глаза звали все этого монстра, мерзкого колдуна вуду, вождя мертвых. Он окружил себя надежной гвардией, тонтон-макутами, и вместе они творили страшные вещи. Об этом много писалось впоследствии, когда его уже не было в живых. Не знаю, был ли он и вправду так могуч, как утверждала молва, или все было только умелой инсценировкой, но когда американский президент Кеннеди начал слишком сильно критиковать его, он истыкал иголками его восковую фигурку и через некоторое время президент погиб. Он знал, как превращать людей в зомби, и это, увы, я знаю не понаслышке…

Он снова замолчал, но любопытство одолевало и уже хотелось узнать хотя бы чуть больше об этой истории: — А что это значит, не понаслышке, святой отец? — не смог я удержаться и промолчать.

Но, казалось, отец Фредерик даже и не слышит меня. Он продолжал свое, глядя куда-то в пространство и будто забыв о нашем присутствии.

— Я молод был в те времена, мой отец был врачом, весьма известным и уважаемым человеком. Шел 1963 год, папа Док был на пике своей зловещей славы. Моя мать была очень красива… К несчастью, она приглянулась одному влиятельному головорезу из ближайших приспешников диктатора. А мне было всего семнадцать лет. Да что с того, будь мне хоть сколько, против этой силы мы были не властны. Они пришли в наш дом ночью, когда меня там не было, так получилось, что я остался ночевать у двоюродного брата. И вот, среди ночи, прибежала к нам наша служанка, вся в крови, платье в лохмотьях, глаза просто дикие от ужаса. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что в наш дом вломились тонтон-макуты, забрали мою мать, отца, а брата и сестру принесли в жертву тут же, совершив какой-то чудовищный ритуальный обряд. Служанке удалось забраться в комод, и ее не нашли, да собственно, никого они и не искали, а всех слуг, кто не успел сбежать, убивали просто так, ради развлечения. В ту ночь я поклялся найти отца и мать и отмстить за них. Однако мать я больше никогда не видел, а отца… Лучше бы не видел и его… Вы знаете что-нибудь о зомби?

Мы только покачали головами, но он, по всей видимости, и не ждал от нас никакого ответа.

— Они превратили моего отца в зомби. И он пришел за мной, чтобы лишить меня жизни… Я никогда не забуду этого… Его глаза, светящиеся белки, расфокусированные зрачки, невидящие… Он надвигался на меня, как робот, как автомат, без мыслей, без разума, с одной лишь установкой, — убить!

Священник закрыл лицо ладонями, и нам показалось, что сейчас он заплачет. Но, нет, выдержал, не заплакал. Неожиданно легко он поднялся на ноги: — Господи, прости раба твоего! — и перекрестился. — Ну, ладно, господа, хватит о грустном! Сорок лет не вспоминал, а тут вдруг расклеился. Простите меня, но время, поздно уже, давайте-ка спать, и у вас и у меня завтра много работы.

Мы пожелали священнику спокойной ночи и он ушел, а мы еще долго не могли уснуть, все ворочались с боку на бок и думали скорее всего об одном…

Как дома было бы прекрасно и тепло, как домашний уют согревал бы нас… Вот мое любимое кресло, напротив телевизор, кактус и часть моего сердца — фотографии Катюшки. Как там они, мои девочки Катя и Татя? — размышлял я в черноте африканской ночи. Только стрелки светились на наручных часах, приобретенных на местном рынке взамен украденных перед самой поездкой в Киквит. Я заведомо выставил на них московское время, — три часа ночи, мои девчонки спят!

Интересно, как там дела у Тани? Хотелось бы надеяться, что ее уже выписали, и от пережитого стресса не осталось никаких воспоминаний… Эх, как же я виноват, как бы мне хотелось загладить свою вину! В Конго мы уже вторую неделю, а Катюшка, скорее всего, еще в Екатеринбурге, у бабушки с дедушкой.

Интересно, что Татьяна сказала дочке о моем столь долгом отсутствии, ведь они наверняка уже имели возможность пообщаться? А дома ли она вообще? Хорошо ли себя чувствует? Ведь уехав сюда, я ничего ей не объяснил, лишь обозначил то, что меня не будет некоторое неопределенное время. Да и сам отъезд был каким-то сумбурным, никому ничего толком не объяснил, не оставил координат… Что там у нас на работе? Как там Динка?… У меня защемило сердце, ведь я был много лет уверен в том, что люблю ее, а сейчас лишь сострадание жило в моей душе. Либо я так переменчив, либо судьба играет тобой так, что в какие-то переломные моменты жизни происходит переоценка собственных отношений, после которой ты либо становишься мудрее, либо окончательно впадаешь в маразм. Похоже, мое состояние скорее напоминает второе.

А Жан в это время размышлял о том, как давно приелись и надоели ему эти скитания по миру. Какого чёрта, думал он, потратил я всю свою жизнь на путешествия и аферы. Что в жизни у меня было? Множество любовных интрижек, но ни одного искреннего чувства. Никто не ждал меня дома, нет ни детей, ни любящей женщины. Татьяна всегда любила и любит Стаса, а мои чувства к ней односторонние, я для нее лишь друг. Ничего хорошего в жизни я ни для кого не сделал, даже сюда, в Африку, нас со Стасом забросила именно моя собственная дурь и беспечность.

Вот, что значит ночевать в церкви! Жан без устали корил себя, и его единственным желанием было повернуть время вспять, и исправить все ошибки, которые сегодняшней ночью тяжелым грузом легли на его душу, а мне вспоминалась семья, к которой я мечтал как можно скорее вернуться.

Мы лежали на тощих циновках, брошенных прямо на земляной пол, нам не спалось, но мы оба молчали, погрузившись в собственные мысли.

Вспомнил я и то, что одно время ревновал Татьяну к Жану. У нас был период в жизни, когда с деньгами было очень туго, мы только купили квартиру и все накопления были вложены в недвижимость. Таня была в декретном отпуске, и частная стоматологическая клиника, в которой она символично числилась, не собиралась ей платить. Да и мой бизнес не особо процветал, денег хватало на жизнь впритык.

И тут Татьяне подвернулась работа переводчика. Появился некий француз Жан, которому нужен был помощник и переводчик «в одном флаконе». Господин Гебауэр, как всякий француз, был чрезвычайно, если не чрезмерно, галантен и обходителен. Он присылал за Таней машину с водителем, от него звонили секретари и договаривались о встрече, но знаком с ним я не был долгое время. А Таня всегда тщательно готовилась к их встречам, прихорашивалась и летела на работу буквально как на крыльях. Именно такое ее воодушевление и возбудило во мне ревность. Проработала Татьяна с Жаном в общей сложности год, он периодически куда-то улетал, и тогда моя жена снова сидела с Катюшей. Когда дочке исполнилось три годика, Таня вернулась к собственной профессии, а рабочие отношения с французом переросли в дружеские. Тогда-то я с ним и познакомился.

И он оказался интереснейшим человеком, которого всегда было любопытно слушать, которому всегда хотелось подражать, и как минимум, хоть мысленно стать участником его фантастических приключений. Жан был отлично образован, много путешествовал и многому мог научить и в бизнесе и в жизни. Кроме того, дружба не была для него пустым звуком, а в наше время это дорогого стоит. И только сейчас я понял, что давно и искренне привязался к этому человеку.

Так я и лежал, с головой уйдя в мозаику воспоминаний, и мало-помалу окружающая темень затягивала меня в объятия Морфея.

Ночь была влажной. Мы с Жаном привыкли к некому определенному проценту молекул Н₂О в воздухе, в количестве приближенном к семидесяти, а здесь он на все сто был пропитан сыростью, да и не только эта среда, но и влажная земля, влажная одежда и даже сам, кажется, отекаешь от этой влажности.

Наконец, темнота погасила сознание, и повлекла меня в страну снов.

Проснулся я от резкого звука и грохота. Спросонья, в первые мгновенья ничего невозможно было понять. Где я? Что происходит? Что за кошмар? Или я еще сплю? Густая темнота будто обрела ощутимую тяжесть, и кожа лица ощущала едва заметные колебания воздуха. Резко усилился мускусный запах, к которому примешивался чуть уловимый запах тления, и сердце всполошилось от острого ощущения реальной, возникшей в непосредственной близости, опасности. Защитные рефлексы сработали, у меня все сжалось внутри, по рукам и ногам словно пробежал электрический разряд, а сердце уже ухнуло в пятки и съежилось там до размера грецкого ореха. Некоторое время я лежал неподвижно, потом медленно оперся на локоть и тряхнул головой, отгоняя прочь глубокое забытье. Слух обострился, и я пристально вглядывался в темноту, стараясь хоть как-то рассмотреть, что тут стряслось, что это за причина, выдернувшая меня из объятий Морфея.

На какое-то мгновение мне показалось, что ничего страшного не произошло, что просто что-то приснилось, а может… может, и какие-то люди зашли в церковь с целью, аналогично й нашей, да в темноте наткнулись на спящего Жана, споткнулись и упали. Еще не успели пронестись эти мысли в моей голове, как я все-таки различил поднимающийся в темноте куда более черный силуэт нежданного гостя. Поспособствовал этому тусклый отблеск лунного света, проникший через те самые круглые оконца под самым потолком, образующие христианский крест. Я напряг зрение, и… нет, гость был не один, в чернильной тьме появился, по меньшей мере, еще один. Да, в помещении церкви находились два здоровенных амбала, пара огромных африканцев, бывших чернее темной ночи, которая словно окутывала их, липла к их телам и нарастала, создавая грубую колышущуюся субстанцию, разящую смрадом и смертью.

Не обращая на нас никакого внимания, один из них, тот, что успел подняться, сделал шаг, и неуклюже наклонившись над сумкой Жана начал шарить в ней своей огромной лапой. В этот момент бледный отсвет ночного светила упал на лицо второго амбала. Честно скажу, это было зрелище не для слабонервных. Бездушное, отстраненное лицо под лунным светом обрело иссиня-черный цвет с каким-то желтоватым металлическим отливом. Выпученные глаза закатились высоко под убегающий лоб и казались пустыми стеклами без всякого намека на зрачок. Они не жили, не двигались и только тускло мерцали на абсолютно черной маске чудовища, рот которого был слегка приоткрыт, и из его уголков тонкими пенными струйками стекала слюна. Походка, да нет, не только она, но каждое движение этого устрашающего амбала было шатким, неуверенным, и каким-то механическим, словно и не человек это был, а робот. В какое-то мгновение показалось даже, будто каждый сустав его скрипит при малейшем изменении своего положения. А все-таки самое главное, — никаких эмоций на жуткой физиономии.

Мне показалось, что человек этот слеп и даже успел удивиться, как он может ориентироваться в незнакомом пространстве, когда гулкий повторный грохот привел меня в чувство. Причиной тому оказался Жан, который пришел в себя после того, как на него наткнулся и рухнул чернокожий пришелец. В яростном стремлении, пытаясь помешать амбалу шуровать в своей сумке, он сиганул на него, полный желания отквитаться за все пакости сразу. И все бы ничего, да только массы тел были совершенно несопоставимы и, даже не качнувшись, амбал отшвырнул его к стене, как надоевшего котенка. Заняло все это какие-то секунды, но перед моими глазами прокрутилось как в замедленной съемке. Вот Жан ошалело вскакивает с циновки, оглядывается по сторонам, натыкается взглядом на огромную фигуру, сгорбившуюся над его вещами, и затяжным прыжком летит на нее в стремлении помешать грабежу. Вот громила медленно поворачивается, вперивает в Жана такой же пустой и незрячий взгляд, как и у его собрата, хватает подлетевшего француза рукой за горло, отрывает его от себя и без всякого усилия отшвыривает в сторону. Жан будто впечатался в стену, и через мгновение стек по ней, как капля воды. Я застыл от удивления и ужаса, это какой же нужно обладать нечеловеческой силой, чтобы вот так швырнуть далеко не маленького человекачерез всю комнату, да еще так, чтобы тот врезался в стену и потерял сознание. А ведь так оно и было! Француз сполз на пол и замер без движения. Запаниковав, я вскочил на ноги и заметался от одной стены к другой, не зная, что предпринять, либо спасать Жана, либо сумку, которая явно была целью наших «гостей», либо спасаться самому. В голове молниеносно промелькнула мысль, что Жану я сейчас не помощник, но надо каким-то образом обезопасить и себя, и его, и спасти чертову сумку. И я было рванул сперва к ней, но краем глаза отметил, что на меня неумолимо надвигалась вторая громадина. Тот же, что так легко расправился с Гебауэром, медленно отвел взгляд от распростертого на полу тела, и решил вернуться к прерванному потрошению сумки. Уровень адреналина в моей крови, как мне показалось, зашкалил, когда я представил как, прижимая сумку к груди, попадаю между двумя огромными бетонными плитами, которые без сожаления расплющивают меня в лепешку…

Спасение пришло неожиданно. С великим облегчением я увидел распахнувшуюся дверь в освещенную комнату отца Фредерика, его перекошенное от ярости лицо и услышал как он закричал: «Нзамби! Нзамби!» Священник взмахнул руками, в которых был зажат какой-то неуклюжий предмет, и по отблеску, возникшему в лучах лунного света, я понял, что это было. В следующее мгновенье кирка, зажатая в руках нашего спасителя, воткнулась прямо в висок надвигающегося на меня великана. Секунда, и тот рухнул, как подкошенный. Однако в эту самую минуту второй громила, почуяв опасность, отшвырнул в сторону свой трофей и ринулся на священника. Я инстинктивно ухватил первое, что попалось мне под руку, а оно оказалось табуреткой, прыгнул в сторону чёртового амбала и с силой хватил его по голове. Тот, не ожидая нападения сзади, издал странный звук, напомнивший не то хлопок лопнувшего воздушного шарика, не то хрип бешеной собаки, и медленно осел на одно колено. Его огромная башка с пустыми белыми глазами повернулась в мою сторону, и я окаменел от ужаса. Да, если бы захотел он сейчас удушить меня, то, честное слово, я бы не смог даже пошевелиться. К счастью, наш спаситель отец Фредерик оказался не столь впечатлительным. Он подскочил к оглушенному мной неприятелю, и обрушил свою кирку уже на его голову, удачно воткнув её прямиком в темя. Раздался сухой хруст, словно огромным ножом вскрыли кокосовый орех. Мне в лицо брызнуло что-то теплое и вязкое, с приторным запахом. Поняв, что это такое, я упал на колени, рядом с обездвиженным противником и меня незамедлительно вывернуло наизнанку. А потом воцарилась полная тишина.

Не знаю, сколько прошло времени, мне показалось, что вечность, но, наконец, со стороны, где лежал Жан, послышался его приглушенный стон, а затем отборная брань и старческое кряхтенье:

— Что, черт возьми… — подал он снова голос, но на этом его словарный поток неожиданно оборвался, поскольку, несмотря на зыбкую темноту, он только сейчас разобрал, что сотворилось в комнате.

— Пресвятая Дева Мария! — только и смог вымолвить он.

Наконец и я оправился от психического шока и тихо вопросил: — Господи, кто эти люди? И что им здесь было нужно?

— Пойдите, друг мой, умойтесь, — обратился священник ко мне. — Вернетесь, и мы все обсудим.

Отец Фредерик молча отправился в свою комнату, и по долетевшему оттуда шепоту можно было понять, что он начал читать какую-то молитву.

Жан посмотрел на меня, развел руками и со стоном произнес: — Стас, брось ты эту сумку, что ты вцепился в нее? От тебя жутко смердит, пойдем, умоемся, я тоже освежусь, а после поговорим с отцом Фредериком.

Он с кряхтеньем поднялся, всхлипнул, зашипел, добрался до двери, распахнул ее и вышел наружу. С трудом я разжал побелевшие костяшки пальцев, отбросил сумку и понуро двинулся за ним. Оказывается, в этой суматохе мне все же удалось схватить сумку Жана, вот только абсолютно не помню, в какой момент это случилось. Вся моя одежда была забрызгана кровью, вымазана в грязи, да еще залита собственным, почти переваренным ужином. Пока я не сбросил все с себя и не отмылся от этого отвратного смрада, приступы тошноты не оставляли меня. Жан, чертыхаясь и поглаживая полученные синяки, притащил мне запасную одежду и после незапланированного, но тщательного марафета мы вернулись в нашу келью.

Тем временем отец Фредерик, тоже оправившийся от всего произошедшего, принес свечи, зажег их, и нашим взглядам предстала чудовищная картина.

В комнате царил полный хаос. Скудное содержимое, язык не поворачивается назвать его мебелью, было разбросано по всему ее периметру, за короткое время все оказалось перевернуто вверх дном, наши вещи разбросаны, а посреди этого развала, в растекающейся по земляному полу багровой луже крови, покоились две громадные фигуры, два здоровенных, практически голых негра. Гебауэр подошел к ним, наклонил голову, смотрел, ошарашено хлопая глазами, и только открывал и закрывал рот. Лицо его нервно подергивалось, когда он оторвался от этого занятия.

— Должно быть, грабители… узнали про камень? Может, пришли за ним?

— Жан, тебя видно сильно долбануло об стену! Ну, какой к лешему камень? У нас его и в наличии-то нет! Воры! Обычные воры. Пришли и копались в сумке.

— Это, друзья мои, не обычные воры, — задумчиво произнес священник, осеняя себя крестом. — Это зомби…

От изумления мы, как по команде, раскрыли рты, а служитель церкви продолжал: — Да, многовато для меня за последние сутки…

— Но, святой отец, — ко мне вернулся дар речи, — с чего вы решили, что это зомби?

— А разве вы сами не заметили? Хотя откуда вам знать, как выглядят зомби. Вы же никогда не сталкивались с ними в вашем цивилизованном мире. Пустые глаза, страшные, ничего не выражающие лица, медленные, угловатые движения, словно это не живые люди, а машины, руки висят плетьми, но силой они обладают нечеловеческой… Они не имеют контроля над собой. Четко подчиняются чьим-то приказам и следуют намеченной цели.

— Отец Фредерик, — вступил в разговор Жан, — насколько я знаю, с зомби очень сложно справиться, их не так просто убить. Я много путешествовал и слышал о существовании зомби. А вы, как мы видели, управились с ними в два счета.

— Да, убить человека, прости Господи, за нечестивые слова, — священник истово перекрестился, — можно множеством способов. Организм живого человека хрупок и уязвим, даже эмоциональные потрясения могут вызвать смерть. Человека может убить даже слово. Но зомби это не люди, это, в принципе, уже мертвецы. Их убить не так просто, если ты не знаешь, как это сделать. Никакое травмирование их физического тела никак не отразится на Нзамби, а все потому, что ни одна система организма не связана больше с мозгом. Нужно сокрушать мозг!

Теперь я понял, почему удары отца Фредерика оказались смертельными для валяющихся амбалов. Одному из них священник раздробил височную кость, поразив мозг, а второму проломил кость теменную, расколов голову как орех.

Меня снова замутило, я вспомнил звук, который сопровождал смертоносные удары отца Фредерика.

— Сами бы они не пришли… — задумчиво произнес священник. — Нзамби может прислать только хунган…

— Это еще кто такой? — воскликнули мы практически в один голос.

— Хунган или бокор, одно и тот же, жрец Вуду. Только ему по силам пробудить зомби к действию и направить, куда ему угодно. Но у него всегда есть определенная цель!

Сказав это, отец Фредерик многозначительно замолчал, пытливо глядя нам прямо в глаза.

Я почувствовал себя неуютно под этим взглядом, будто школьник, нашкодивший, но продолжающий упорствовать. Как он сказал? Хунган? Или бокор… Неужели…

— Жан, — пробормотал я, — неужели кукла?

— Что за кукла? — мгновенно среагировал священник.

— Если так, то плохи наши дела, — наконец произнес я, и взгляд мой остановился на собственной сумке, до которой не добрался наш ночной злодей. Когда я лег спать, то положил ее себе под голову, и сейчас медленно нагнулся, расстегнул молнию и достал Баку. Даже, несмотря на желтоватый свет свечей, я увидел, как смертельно побелело лицо отца Фредерика.

— Вот это сюрприз! — пробормотал он, — и что же вы молчали? — Святой отец неотрывно смотрел на куклу в моей руке, а затем уверенно заключил: — Теперь-то я понимаю, они пришли именно за этим. Откуда она у вас?

В нескольких словах я поведал нашу историю. Отец Фредерик слушал не перебивая, а потом, несколько раз перекрестившись, начал рассуждать вслух: — Вы, друзья мои, ввязались в темную историю, которая вам не по зубам. Великий бокор направил за вами своих слуг. Вчера я уже немного рассказывал вам об этих странных существах… Ни живые они, ни мертвые, зловещие создания без эмоций, которые влачат жалкое существование в некой пограничной зоне. Участь этих созданий страшна. Это автоматы без разума, без чувств, обреченные жить в полусне. Они могут двигаться, есть, пить, даже говорить, но не помнят ничего из своего прошлого и им абсолютно не интересно настоящее. Они могут легко смотреть в глаза своих самых близких людей и не узнавать их. Они могут убивать своих близких без тени сожаления…

Тут он запнулся, и мы молчали, отлично понимая в какие дебри увлекли его собственные воспоминания.

— Только могущественные бокоры, — тихим голосом продолжил он, — знают тайны приготовления зелья для превращения людей в зомби. Они настоящие алхимики, истинные виртуозы темных сил. При помощи своих снадобий они вводят человека в некое подобие транса и тогда уже чрезвычайно трудно отличить несчастную жертву от простого покойника. Главным источником нужного компонента для приготовления черной отравы является рыба иглобрюх, содержащая в себе тетродотоксин. Но кроме нее нужна еще жаба буфо маринус, также вырабатывающая немалое количество активных химических веществ. Я это знаю так хорошо, потому как много интересовался в свое время этой, прости Господи, чертовщиной. Одним словом, процесс приготовления сложен и только колдуны знают все тонкости до самых мелочей. Противоядия от отравы нет. И это я тоже знаю точно. Поэтому то, что я сделал с нашими непрошенными гостями, это, можно сказать, посильное одолжение, или даже умиротворяющая услуга.

— Тетродотоксин? — задумчиво произнес я, — Жан, помнишь смерть профессора Коломейцева? В том деле тоже фигурировал этот яд. Я хорошо запомнил название и много почерпнул информации о нем в научной литературе.

Жан кивнул мне и, повернувшись к священнику, произнес — Мы безмерно благодарны Вам, святой отец, но что же теперь остается делать?

— Не знаю, что вам и сказать. Если бокор идет по вашему следу, он не отступится. Где перешли вы ему дорогу? Нет, тут вам никто не поможет. Тягаться с бокором бессмысленно. Единственное, что я могу для вас сделать, это поскорее выпроводить отсюда.

Мы изумленно уставились на него, но он продолжил, как ни в чем не бывало: — Да, да, не удивляйтесь! Утром сюда придут молиться жители города. Кто-нибудь, возможно, узнает этих несчастных, но совершенно очевидно, что если увидят здесь вас, то виновными в этом будете признаны именно вы. И если не в убийстве, то в причастности к черной магии, а это еще хуже. И тогда у вас два пути: либо в тюрьму, но вряд ли получится до нее добраться, либо вас убьют прямо здесь, что более вероятно. Народ здесь, как вы понимаете, темный, им проще убить, чем разбираться. Уж я-то их нравы знаю. Вам, дорогие мои, надо бежать отсюда и как можно скорее.

— А как же вы? — в голосе Жана сквозила искренняя тревога.

— О, за меня не беспокойтесь, я сумею постоять за себя и придумаю правдоподобное объяснение.

— Но, как же мы уйдем? — я всерьез занервничал. — Моиз должен приехать за нами только к вечеру.

— Ну, это как раз поправимо. Как только он появится, я направлю его по вашему следу. А вы просто идите по дороге и никуда не сворачивайте. Он вас нагонит.

Священник осмотрелся вокруг и, видимо, заметив, что в скором времени рассветет, заспешил. — Вам надо поторапливаться. Народ здесь ранний. Не нужно, чтобы они застали вас или даже увидели, как вы уходите. Собирайте вещи побыстрее и уходите.

Его волнение передалось и нам, мы наскоро собрали разбросанные вещи, еду, воду и тепло распрощались с нашим спасителем. Кроме того, Жан еще умудрился выпросить у отца Фредерика кирку, сославшись на то, что она может нам пригодиться следующей ночью. Он говорил это шутя, кирка, естественно, была нужна для откапывания драгоценного камня, но мне шутка не понравилась, а священник незамедлительно вручил нам это наспех отмытое, незамысловатое оружие и перекрестил нас на прощанье. Мы дали ему немного денег, и от них отказываться он не стал.

Последняя жертва

Я медленно плелся за Жаном. Было раннее утро, и привычная африканская жара еще не нагрянула, было даже скорее прохладно, свежо, тихо и безмятежно. На фоне столь чудного утра казалось совершенно невероятным все происшедшее несколькими часами ранее. И пока мой французский друг с киркой в руках отмерял нужное количество шагов от одного дерева до другого, я был полностью погружен в свои мысли. Весь ужас прошедшей ночи никак не выветривался у меня из головы, да и вряд ли когда-нибудь я смогу забыть все случившееся. Но как долго еще продлится это безумие? Мне начало казаться, что чем глубже мы удаляемся в глубину этой мало гостеприимной для нас страны, тем большие ужасы готовит для нас судьба. Я постепенно начинал осознавать всю тщетность нашей задумки, да какое там! У нас и задумки-то как таковой не было! Мы не знали куда идти и зачем, не знали, что предпринять, с кем связаться и что делать! А не проще ли будет, пока еще не поздно, забросить куклу в кусты и рвануть отсюда куда подальше? О, Господи, да что же это на меня, в самом деле, нашло? Это же какое-то наваждение! Я, современный человек, с двумя высшими образованиями, отец семейства, пусть и распавшегося, но все же отец, владелец фирмы, бросаю все и мчусь на край света, чтобы по всем правилам избавиться от куклы-вуду! Черт знает что! Я просто свихнулся!

Я бы еще долго мог клясть себя на все лады, если бы не Жан.

— Здесь!

Его возглас вывел меня из пелены моих черных мыслей, и я огляделся. Церковь осталась довольно далеко позади, а Жан указывал место у подножия огромного дерева.

— Кажется, я закопал его здесь! — И с этими словами он вонзил в землю орудие, которое всего лишь пару часов назад послужило нам совсем для иных целей. У меня опять закрутило в животе, а в голове всплыл звук трескающихся костей.

Француз ковырялся не менее четверти часа. Он взмок, пот градом катился по его лицу, рубашка мгновенно промокла. Я вдруг почувствовал, как утро постепенно вошло в свои права, и африканская жара подкралась незаметно, пока я блуждал в лабиринте своих невеселых мыслей. Тем временем мой друг все бубнил себе под нос какие-то французские ругательства, что я понял по выражению, с которым он их произносил. И, судя по всему, с каждым новым словом они становились все более изощренными.

— Жан, — в итоге восхитился я, — все-таки удивительно красивый у вас язык! Даже когда ты грязно ругаешься, звучит просто изумительно!

Он ничего не ответил, продолжая раскапывать и без того уже немалую яму. Меня так и тянуло за язык выдать соответствующую моменту реплику, но именно в этот момент кирка звякнула, наткнувшись на что-то металлическое. Жан глянул на меня и в его глазах мелькнул огонь надежды и торжества. Он бросил свое орудие, опустился у ямы на колени и принялся разгребать землю руками. Через мгновение француз уже стоял рядом со мной, придерживая на ладони небольшую железную коробочку из-под карамелек. Секунду он медлил, потом осторожно расшевелил проржавевшую, залипшую крышку и с некоторой натугой открыл ее. Медленно вынул то, что лежало на ее дне, и некоторое время стоял так, зажав предмет в руке, а потом раскрыл ладонь. В это самый момент луч солнца пробился сквозь густую крону дерева и озарил минерал. Никогда в жизни я не видел такой красоты! Камень напоминал по форме большой боб и был ярко зеленым, как молодая трава. Он так сильно сверкнул в солнечном луче, что я даже зажмурился.

— Не правда ли он великолепен? — с откровенным восхищением произнес Жан. — Воистину, он подобен алмазу! Редчайшая разновидность зеленых гранатов. Камень такого размера является истинной редкостью. Ты только полюбуйся, какой красавец! Да уж, это стоило ночной потасовки!

Последняя реплика моего друга изрядно меня удивила. — Жан, ты случаем не спятил? Что значит стоило? Нас чуть не убили этой ночью!

— Так ведь не убили же! — воскликнул француз, по-прежнему не отрывая взгляда от своего сокровища. — Эх, Стас! У нас такое богатство в руке, а ты говоришь о каких-то там зомби! Забудь! Мы их укокошили! Освободили землю! Сделали доброе дело! И были вознаграждены!

Он поднял руку высоко вверх, и, удерживая демантоид между большим и указательным пальцами, посмотрел сквозь него на солнце. Блаженная улыбка играла на его губах.

Я лишь покачал головой, но Жан заметил мой жест и, схватив мою руку, вложил мне камень в ладонь. — Ну-ка, посмотри! Посмотри на него сам! И ты поймешь!

Я внимательно осмотрел минерал. Конечно, кое-что об этих камнях мне уже было известно, поскольку Жан успел провести со мной надлежащий ликбез. Знал я, что он самый ценный ювелирный камень из группы гранатов, а из такого, как у нас можно сделать настоящее, бесценное сокровище. Я немного полюбовался его успокаивающим цветом, зажал его в ладони и вдруг почувствовал невероятное спокойствие и умиротворение. Страхи улетучились, как не бывало, проблемы, еще недавно казавшиеся мне неразрешимыми, теперь представились полной ерундой.

Я посмотрел Жану в глаза, и он все понял. Мы рассмеялись, и напряжение исчезло.

— Жан, это и вправду чудесный камень. С ним так легко!

— Еще бы! Разве ты не знаешь, что каждый камень имеет свою магическую силу?

— О, Господи, Жан, опять ты за свое? Ну, какая к черту магия! Устал я от этого. Он просто великолепный минерал. Красивый, чудесный, и… и…

— И умиротворяющий! — докончил фразу мой друг, и я понял, что он как никогда прав.

— Стас, от этого не уйти! Мистические свойства камней известны давно. Так вот, знай, что демантоид успокаивает нервную систему. Разве сам ты не почувствовал, как стало все легко и просто?

— Почувствовал, но, может, просто потому, что я уже настолько устал от страхов и тревог…

— Нет, Стас, просто камень не прост.

— Ну, пусть будет по-твоему. Ладно, возьми свое сокровище, спрячь понадежнее, и давай-ка отправляться в дорогу, а то скоро нагрянут прихожане.

Мы шли по пыльной, разбитой дороге. Жаркое африканское солнце нещадно пекло, часто хотелось пить, благо запасов воды хватало. Вот еды было не так уж и много, основное ее количество осталось в машине у Моиза. Ну, в самом деле, не таскать же нам все это с собой! Консервы, крекеры, галеты, сыр и сухофрукты, всего этого добра мы накупили довольно много, но, прощаясь с Моизом на сутки, взяли с собой ровно столько, сколько могло нам понадобиться на это время. О, конечно, по пути нам попадались какие-то деревеньки, и при желании мы могли бы найти и магазины, вот только желания такого не было. Мы все же надеялись, что наш проводник окажется порядочным человеком и нагонит нас, ну, если не к вечеру, то к следующему утру так уж точно.

Вот так мы и шли. Придорожный пейзаж не сильно менялся. Один раз вдалеке мы заметили на дороге пару автомобильных шин, и поскольку уже хорошо знали приемы местной полиции, то решили зря не рисковать, и обошли препятствие, сделав крюк в обход, через придорожный перелесок. Тем не менее, дорогу из виду мы не выпускали и хорошо видели, что ни одна машина не проехала по ней. Обойдя кордон, мы снова вышли на стезю, и пошли дальше.

Несмотря на события прошедшей ночи, настроение у Жана было отличным. Находка демантоида оттеснила все прочие происшествия далеко на задний план. Француз был вдохновлен, рассказывал о каких-то своих знакомых ювелирах и геммологах. Ведь существует целая наука о самоцветах — геммология. И, конечно же, у Жана нашелся такой знакомый универсальный ученый, и химик, и геолог и кристалловед, и геофизик в одном лице. Именно с его помощью Гебауэр изготовил двойника своего демантоида, именно этот человек провел с моим другом некий обучающий курс, поведав много интересного о драгоценных камнях, их лечебных свойствах и магических силах.

Когда же я подумал, что уже знаю достаточно о минералогии в целом и геммологах в частности, то попытался перевести разговор в иное русло. Меня больше волновала проблема нашей безопасности и дальнейшие планы, связанные с вероятностью того, что проводник не вернется. Жан начал успокаивать меня, заверяя, что Моиз будет с нами, ведь мы посулили ему хорошие деньги, а находился он в весьма незавидном финансовом положении. И не сегодня, так уж точно завтра утром он нас догонит, и мы поедем дальше с полным комфортом.

Удивительное дело, как быстро люди приспосабливаются к окружающим условиям. Уже и раздолбанный старый джип без кондиционера казался нам вершиной современного комфорта!

За разговором и усталость не очень досаждает, и дорога скрадывается. А того, что с нами случилось, хватило бы для обсуждения на ходу до самой Москвы. Да еще и это ночное нападение. И где? В церкви! Что за ним крылось, кем были направлены эти зомби? Неужели и в самом деле тем самым бокором, на поиски которого мы отправились? Если так, то вскоре нам предстоит встретиться с ним, ведь если не только мы ищем встречи с ним, но и он с нами, то это значительно упрощает дело. Но тогда возникал встречный вопрос. Зачем он нужен нам, мы знали хорошо, а вот зачем ему мы, — этот вопрос оставался без ответа. Вот от этого становилось несколько не по себе, особенно когда вспоминалась картина ночного побоища.

Так незаметно и, слава тебе, Господи, прошел день.

Когда солнце начало клониться к закату, мы решили подыскать место для ночлега. Как я уже говорил, в Африке сумерки наступают стремительно, а мы спохватились, когда поняли, что осталось у нас минут пятнадцать до наступления темноты, и хорошо, что удача улыбнулась нам. Прямо на краю дороги стояла полуразвалившуюся церквушка. О предназначении этого строения нам сказал не крест, которого, кстати сказать, не было, а характерные особенности архитектуры, если можно применить столь изысканное слово к данной постройке. Но чем-то неуловимым она и впрямь напоминала ту церковку, что мы покинули сегодня ранним утром, а когда мы вошли вовнутрь, то убедились в своей правоте окончательно. Это и в самом деле была старая заброшенная церковь, а отсутствие креста на ее крыше объяснялось чрезвычайно просто. Не выдержав то ли собственного веса, то ли разыгравшейся некогда непогоды, а скорее всего под тяжестью грехов местных прихожан, это крест сломался у основания и упал, пробив собой изрядную брешь в прогнившей крыше. Чьей-то заботливой рукой он был поднят с земляного пола и прислонен к стене, где мы его и обнаружили. Довольно тяжелый, метра полтора высотой, он стоял как немой упрек человеческому несовершенству и всеобщему грехопадению.

— Ну, что ж! — воскликнул Жан, — По-моему, идеальное место для ночлега! Лучшего и придумать было нельзя!

Я особо не разделял восторгов своего друга, но выбора не было, и в любом случае, эти развалины были лучше, чем ночлег под открытым небом.

С кустарников, подступавших к церквушке с трех сторон, мы наломали веток с огромными, похожими на лопухи, листьями и соорудили себе некое подобие лежанок, набрали хвороста и, Господи, прости, разожгли небольшой костер прямо в помещении, посреди земляного пола. Провели ревизию своих рюкзаков, достав все съедобное, что у нас оставалось. А оставалось не так уж много: банка консервированной фасоли, пачка крекеров и шарик сыра, размером с детский кулачок. Воды была еще целая бутылка. Поужинав этой нехитрой снедью, мы расположились на своих пышных лежанках, Жан закурил, выпуская сизые облачка дыма. Ни звука не доносилось снаружи…

— Вообще-то, не плохо бы установить дежурство, — нарушил молчание Жан. — Не думаю, что сюда кто-то нагрянет, но, как вы русские говорите, береженого бог бережет. Так вот, пусть в этой божьей обители Создатель и сбережет нас еще раз. — И, чуть помолчав, протянул на высокой ноте, — Аминь! — и весело рассмеялся.

Что тут было веселого? Я никогда не был верующим, но учитывая, как говорят, ряд отягощающих обстоятельств, и не подумал бы шутки шутить на эту тему. Что не замедлил и озвучить своему другу.

— Ах, перестань! — коротко усмехнулся он. — Если утратить чувство юмора, считай, битва проиграна. Нам только смеяться и остается. Итак, давай я буду дежурить первым, ну, скажем, часов до трех. А потом разбужу тебя.

— Ну, до трех, так до трех. Тогда мне пора закрывать глаза. Да и приустал я что-то сегодня. Сколько мы отпахали? Километров тридцать, не меньше?

— Да, наверно, что-то около этого. Странно, что Моиз не подъехал. Может, не смог расстаться с бабулей и отложил тягостное расставание до утра.

— Ага, — скептически усмехнулся я, — а может, просто решил вернуться домой. Ну, в самом деле, какой нормальный человек попрется в джунгли?

— Ну, я знаю, по меньшей мере, двоих таких «нормальных». Нет, думаю, причина того, что Моиз не приехал вовремя, довольно проста. И завтра мы ее узнаем. Еще и посмеемся над своими подозрениями. А теперь, давай спать.

Я закрыл глаза, а Жан уселся поближе к костру, добавил в него немного сухих веток, палок и прочей ерунды, которую нам удалось найти поблизости, и о чем-то задумался.

Но сон не шел. Со мной всегда так, когда одолевает усталость. Нормальные люди засыпают, стоит только голову на подушку положить, а я буду ворочаться до бесконечности. Так было и на этот раз. Все те же навязчивые мысли не давали покоя. Я перевернулся на спину и открыл глаза. Сквозь огромную брешь в крыше видны были яркие, мерцающие экваториальные звезды. Зрелище оказалось настолько захватывающим, что, залюбовавшись им, я напрочь забыл про сон.

— Жан, ты только посмотри, какие здесь прекрасные звезды! Лежу и такое впечатление, что попал я нечаянно в Сочи, как когда-то, в бытность, у тети Аллы. Мы с Татьяной тоже любили лежа смотреть на них, часами так могли пролежать. Мечтать. Фантазировать. Любить…

— А я, знаешь ли, никогда особенно на звезды не смотрел, — задумчиво откликнулся француз. — Все как-то времени не было. Все время куда-то спешил, бежал, все боялся чего-то не успеть. А теперь вот думаю, зря… Ни дома у меня, ни семьи, ни детей… Эх, как-то неправильно я жил, Стас!

— Эк, куда тебя занесло! Перестань ты занудствовать, Жан! Болтаешь неизвестно что, еще не старый, как говорят, жизнь впереди. А сколько ты всего видел? Сколько всего знаешь! Да тебе позавидовал бы любой!

— Ну да! Вот ты, например, позавидовал бы мне?

— Ну, я… — я как-то даже растерялся, — я, знаешь ли, и сам не без греха. И уж если говорить о том, кто неправильно жил, то это скорее я. У меня-то все было, и дом, и семья, и жена… А что теперь…?

— Ха, смешной ты человек! Да у тебя и сейчас все есть! И семья, и жена, и дом. А главное, у тебя прекрасная дочь. И они тебя, дурака, любят!

— Ты думаешь? Нет, то, что Катька меня любит, в этом я не сомневаюсь, но вот жена… Я причинил ей столько страданий…

— И тем не менее… Уж поверь мне…

Мы замолчали, уйдя в свои мысли. Снова и снова прокручивалась перед моими глазами летопись несостоявшейся семейной жизни, вспоминалась юная Таня, Динка. Все, все оказалось неправдой! Это сам себя я обманывал, понапридумывал с три короба, а рядом всегда была женщина, которая меня любила. И этой женщиной была моя собственная жена. А я все чего-то искал, чего-то хотел… А ведь прав был тот, кто когда-то сказал, что имеем не храним, а потерявши плачем. Вот почему надо обязательно довести отношения до разрыва, чтобы начать их ценить? Почему, нельзя вовремя остановиться и задуматься о будущем? Явно же было небесам угодно, чтобы два человека встретились и были вместе. И ребенка им Бог дал! А это же великое счастье! Катенька моя, Катёна, доченька! Сердце защемило от тоски, захотелось взвыть. Да и любовь к Динке была лишь заблуждением, долгим и, как оказалось, разрушительным заблуждением, моей безумной фантазией, тянувшейся с юношеских лет. На пустом месте создал для себя «запретный плод». Да, не просто так рождаются пословицы!

Я бы, наверное, еще долго перетасовывал в голове свои тоскливые мысли, но Жан снова нарушил тишину.

— А, знаешь, я тут подумал… Вот вернемся в Москву, закрою я все свои текущие дела и махну во Францию… Я ведь там сто лет не был, не считая ночевки в Париже по дороге сюда. По всему свету мотаюсь, где только не был, а вот во Францию все некогда завернуть… Поеду прямиком в Прованс, куплю себе домик с виноградниками. Буду вино делать. Самое лучшее! А ты ко мне в гости приедешь. Обязательно с семьей. Мы сядем у меня дома на веранде в кресла-качалки, накроемся теплыми клетчатыми пледами, выберем бутылочку из моих погребов. Будем сидеть, смотреть на звезды и вспоминать нашу конголезскую эпопею. Ох, и смеяться же мы будем!

— Думаешь смеяться?

— Конечно! Ну, хотя бы тот случай, когда ночью на нас напали зомби, а ты напоследок решил утопить их, извергая содержимое своего желудка!

— Как смешно! Сам-то забыл, как поливал такими же фонтанами рыночные пространства Киншасы?

— Вот именно! Я и говорю!

В костре мирно потрескивал и постреливал хворост, огонь навевал уют и спокойствие, которого так не хватало в последнее время.

— Да уж, нам с тобой будет, что вспомнить! — улыбнувшись, произнес я, закрыл глаза, повернулся на бок и провалился в сонную негу.

А тем временем, по-прежнему много восточнее …

Плотная фиолетовая тьма резко наползала на джунгли, словно всецело поглощая окружающую природу. Темнота стекала со всех сторон, будто падая с неба, возрождаясь из земли, побеждая остатки дневного света. Деревья, кусты и трава теряли свои очертания и становились бесформенными частями мрака. И лишь одно место было освещено. То была округлая поляна, в центре которой, в желтоватом холодном свете царицы ночи происходило некое таинство.

По четырем символическим углам поляны располагались четыре чернокожих человека. Они были абсолютно голыми и сидели на корточках, перед каждым находился джембе¹⁸. Люди мерно покачивались из стороны в сторону, и удивительным образом сохраняли равновесие, находясь в столь неудобных позах. Их состояние напоминало глубокий транс. Пальцы чернокожих ритмично пробегали по мембране барабанов, из которых лился глуховатый, бесперебойный звук.

В центре поляны находился человек. Он был невысок, но явно крепок, одет в белоснежный балахон, спускающийся до пят. Его одежды резко контрастировали с цветом угольно-черной кожи. Голова мужчины была абсолютно лысой, и сейчас, в лучах ночного светила, бликовала словно глянец. Африканец покачивал головой от плеча к плечу и переминался на месте с ноги на ногу. Перед человеком стояла большая плетеная клетка, в которой бесновался черный петух.

Как только звук барабанов учащался, то и человек начинал двигаться быстрее. Периодически мужчина поднимал руки к небесам, замирал, и в этот момент казалось, что он отрывается от земли и словно парит в воздухе. Глаза африканца были закрыты, лишь веки судорожно подергивались, а губы беззвучно что-то шептали. В этот раз на чернокожем не было накрученных тюрбанов, лицо не было вымазано глиной, но состояние его по-прежнему напоминало волшебное забытье.

Вдруг лунный свет на секунду дернулся, руки барабанщиков ускорили ритм и по периметру словно завертелся воздушный поток, будто торнадо образовалось вокруг символичной сцены. Звук барабанов перемешивался с шелестом листвы и мягким шуршанием травы, лунные отсветы проносились сквозь плотный воздушный поток, набирающий обороты. Мужчина в центре поляны неподвижно завис в воздухе, вознеся руки к небесному куполу и запрокинув голову назад. Сколько времени продолжалось подобное видение неизвестно. Возможно, это была иллюзия, или действительно какая-то фантастическая сила оторвала мага от земли, но после столь загадочного представления, человек в белых одеждах опустился на одно колено, открыл клетку и достал притихшую птицу. Из-под складок свободных одежд человек извлек огромный изогнутый нож с костяной рукоятью. В одной руке он держал черного петуха, другую руку с тесаком отвел в сторону. В холодном свете, нож ужасающе поблескивал. В этот момент человека словно пробило током, конвульсивная дрожь растеклась по всему телу. Секунда, и он с легкостью перерезал горло еле трепыхающейся птице. Обезглавленное тело пернатого упало перед африканцем и белоснежные одежды сразу же пропитались багряной кровью, пульсирующе выбрызгиваемой из перерезанной шеи. Лицо человека озарила зверская перекошенная улыбка, и он моментально прильнул губами к горлу обезглавленной тушки. Человек жадно глотал кровь птицы.

Сидящие по периметру люди никак не изменили своего положения, и теперь снова медленно перебирали пальцами по барабанам, а мелькающие вокруг тени словно обретали телесную оболочку.

Человек, находящийся в центре поляны, оторвался от обезглавленного петуха, поднялся на ноги, и поляну окончательно накрыл ночной мрак.

И вновь я проснулся я от грохота и криков. Черт возьми, неужели такие пробуждения становятся закономерными, но спросил бы кто, нужна ли нам подобная регулярность?

В первый момент мне показалось, что я еще сплю и вижу повторение предыдущей ночи в кошмарном сне. К сожалению, очень скоро я понял, что никакой это не сон, а все вполне реально и более чем ужасно. Внутреннее пространство церкви было залито темнотой тропической ночи. Костра, который служил для нас небольшим источником света, не было. Место, где я любовался умиротворяющими язычками пламени, перед тем как заснуть, было разворошено, и по всему периметру земляного пола валялись догорающие красные угольки. Словно небо перевернулось, а звезды стали кроваво-красными. Сначала я даже не понял, где настоящее небо, но, окончательно придя в себя от очередного грохота, осознал, что пока все же нахожусь на земле. И если бы не отсвет реального звездного неба, пробивающийся сквозь огромную прореху в крыше, да мерцающие угольки, я вряд ли разглядел бы происходящее рядом. На нас снова напали. И опять два получеловека. Те же пустые, неодушевленные подобия лиц, те же размеренные, механические движения. Я увидел, что один из них сцепился с Жаном, а второй медленно приближается ко мне. Вскочив на ноги, я инстинктивно попятился от него, забыв про собственную сумку, служившую мне в этом походе подушкой, зацепился за нее и упал.

Странные мысли приходят в голову человеку в минуты опасности и отчаяния. Мне, почему-то, вспомнились американские фильмы ужасов, в которых за главными героями гонятся нежити, и в самый неподходящий момент герой обязательно падает и непременно получает травму. Каждый раз, наблюдая подобную сцену на голубом экране, я громко возмущался подобной режиссерской затасканностью, уверяя, что такого не может быть! Ведь в момент опасности человек мобилизует все свои силы на выживание. Однако жизнь все расставляет по своим местам, и этой ночью я понял, насколько был неправ, сидя у телевизора в мягком кресле со стаканом крепкого напитка в руке, и проклиная, на чем свет стоит, нерадивых создателей дешевых ужастиков.

Свалился я точно, как в серийном фильме, столь же глупо и нелепо, как мне казалось никогда нельзя упасть, если твоей жизни грозит опасность. И покалечил себя сам именно так, как нельзя! Ну, просто не бывает так, и все тут! Если бы! Оказалось очень даже бывает. Споткнувшись о сумку, я полетел на пол и напоролся на тот самый железный крест, что стоял, прислоненный к стене. Неровный конец его поперечной перекладины распорол мне правый бок от бедренной кости до самой подмышки. Боль была столь резкой и сильной, что у меня все поплыло перед глазами, и на какие-то секунды я потерял сознание. Нелепость, хуже которой и придумать нельзя. И бывают же на свете такие недотепы! Едва придя в себя, я повернул голову в сторону Жана. О, Господи! Огромный монстр подмял француза под себя и словно завис над ним гигантской глыбой.

А темный великан, надвигавшийся на меня, решив, что я более не представляю никакой опасности, переключился на мою сумку, и склонившись над ней, стал рыться в бесхитростном скарбе.

И в этот момент я услышал не то стон, не то всхлип Жана. Это был такой странный звук, что в любое другое время я бы и внимания на него не обратил, но этой ночью, в полуразрушенной церквушке в самом центре африканского континента, этот звук стал для меня предвестником чего-то нехорошего. Сердце замерло, и кровь в моих жилах застыла, словно превратилась в свинец. Последовал еще один такой же звук, или даже стон, короткий, но слабый и тонкий, и кровь снова начала бег по телу. И точно, как в банальных традициях американского кино, от этого страшного стона, у меня открылось второе дыхание. Забыв о полученной травме, я вскочил на трясущиеся ноги, обеими руками схватил крест и с силой опустил его на голову, склонившегося над моей сумкой зомби. До сих пор не могу понять, откуда у человека может взяться столько силы, но той, что я вложил в свой удар, хватило на то, чтобы не только сразить наповал этого монстра, но и пригвоздить его голову сквозь сумку к земляному полу. Раздался резкий, сухой хруст лопнувшей кости, неоднократным эхом откликнувшийся в моей голове, словно заело пластинку на старом патефоне, и темная туша, не издав ни звука, застыла на земле.

Силы оставили меня. Совсем. Их не хватило даже на то, чтобы оторвать руки от креста. Так, скособочившись и опершись всем телом на корявый крест, я и стоял, пока от напряжения меня не начала бить дрожь. В таком положении, как мне казалось, я пробыл целую вечность, хотя на самом деле промелькнули секунды, пока не зазвенела вдруг в ушах тишина. Именно этот звон подстегнул меня. И испугал. С замирающим сердцем я медленно повернул голову в ту сторону, где в смертельную схватку со вторым чудовищем пришлось вступить французу, и увидел неподвижного Жана, придавленного к земле застывшим зомби. Я рванулся к нему, двумя скачками преодолев разделявшее нас пространство.

Окровавленная рука француза была сжата в кулак и словно прилеплена к виску монстра. Едва я дотронулся до нее, как кулак разжался и рука, перемазанная до локтя кровью и грязью, замедленно и мягко опустилась наземь. В виске бездыханного африканца торчал огромный ржавый гвоздь, который, скорее всего, случайно попался Жану, когда его свалили на землю. Я столкнул с француза громадное черное тело, и… лучше бы мне не видеть глухой ночью, в заброшенной церкви этого жуткого зрелища. Грудная клетка Гебауэра была чудовищно растерзана, а вернее сказать, разорвана чуть не до подбородка, в кровавом провале поблескивали в холодном лунном свете осколки сломанных ребер, вывалились наружу и торчали вверх и в стороны куски трахеи и бронхов, и медленно все это заливалось кровью. Среди жаркой африканской ночи, вдруг повеяло холодом.

— Что же ты, Жан, как же это… потерпи… — лепетал я заикаясь и понимая, что несу полную околесицу, но не мог умолкнуть ни на секунду, то ли надеясь тем оживить своего друга, то ли пытаясь найти какое-то спасение для себя, чтобы не сойти с ума в этой африканской ночи, в этом сердце Конго, куда так мы хотели попасть вместе с французским другом. Тишина, тишина била со звоном в уши. Я пристроился около Жана, положил его голову себе на колени и закрыл глаза и… пол ушел куда-то вверх… и посыпались звезды… и какие-то тени кружили… наверно, я бредил…

— Вот… Стас, я и… умер … — шепнули мне его губы.

— Да, нет же, Жан, ты и не в таких переплетах бывал…

— Ты… уезжай…домой…

— Поеду, но только с тобой.

— Камень… возьми… на память…

Губы шептали, я слушал, но не слышал, а они шептали, шептали, я видел, только шепот становился все тише и тише… он растворялся в этой теплой африканской ночи…

Я схватил Жана за плечи и начал трясти его, затем обнял за шею и зарыдал…

Я очнулся и рыдал навзрыд. Боль души стекала по моим щекам горькими слезами, и с этим нельзя было ничего поделать. Сколько просидел я так, обнимая Жана и умоляя его вернуться, задышать, заговорить со мной, не знаю, но кажется, ночь сменилась днем, а день ночью.

Усталость и неподдельное горе высосали из меня все силы, ноющая рана в боку отзывалась уничтожающим эхом. Я был растерян, и не знал, что делать. Один, в африканской глубинке, с телом мертвого друга на руках…

Страх и отчаяние заметались в моей голове, словно мелькающие пейзажи в окне скорого поезда, несущегося в никуда… Как это, в никуда?

— Стоп! Хватит, Стас, соберись! — из последних сил, громко приказал я сам себе.

Аккуратно положил я тело Жана на землю. Лицо друга было алебастрово-белым, и лишь в уголках губ чернели капли запекшейся крови, а глаза так и остались широко открытыми. Я протянул непослушную руку, и тихо прикрыл их, погасив отблеск сверкающих звезд.

— К чёрту все! Я не-мо-гууу больше, — заорал я не своим голосом, и раскатистое эхо прокатило мой вопль наверно по всей округе. И взмолился, — Господи, хочу вернуть время вспять, хочу вернуться назад, хочу прожить жизнь по-другому! Что же мне делать, Господи? Как всё исправить?

На какое-то время из моей головы улетучились абсолютно все мысли, на ее месте образовался пустой глиняный горшок, который стал наполняться звенящей тишиной, и как только уровень этого высокочастотного безмолвия стало невозможно терпеть, горшок раскололся на мелкие осколки тревожных мыслей, разлетевшихся в разные стороны.

Я с трудом поднялся, в голове немного прояснилось, и только тут до меня дошло, что нашему путешествию пришел конец. Гибель Жана оборвала нашу совместную миссию, направленную на поиск африканской химеры. Без моего друга я был беспомощен, как ребенок, и что здесь мне было уготовано, можно было только гадать. И выход остается только один, нужно спастись, нужно выбираться из этого ада. Смерть Жана следует посчитать явным перебором даже для самого фантастического приключения. Пора с этим кончать!

Надо приниматься за дело. Но с чего начинать? Взгляд мой, раз за разом обегая разгромленное пристанище, спотыкался о разбросанные тела. Воздух даже здесь, в ветхой развалюхе, заметно нагревался и от неподвижных тел уже поплыл приторный тошнотворный запах, на который потянулись несметные полчища мух и прочих летающих и ползающих гадов. В уши вливался интенсивно нарастающий жужжащий гул и, пожалуй, пришло самое время как можно быстрее уносить отсюда ноги. Всознании словно сработала сигнализация, инстинкт самосохранения забил тревогу. Если я хотел выжить, оставаться здесь было нельзя. Совсем не кстати и моя рана на боку привлекала внимание назойливых африканских мух, а только сейчас я заметил, что она воспалилась и сочится гноем и сукровицей. Этого еще не хватало! Еле передвигая ноги, пошатываясь, я вышел на улицу, усиленно соображая, что нужно сделать в первую очередь. Те мордовороты, черт с ними! А как быть с телом Жана? Не оставишь же так, как есть! И пришли на память недавние слова моего друга: «А, знаешь, я тут подумал… Вот вернемся в Москву, закрою все свои текущие дела и махну во Францию…»

Может, вернуться к отцу Фредерику и попросить его о помощи, как-то довести тело до Киншасы? Пройти эти километры с такой раной? Безумие! А может, Моиз все же приедет? А если нет? Но какое-то решение должно быть найдено! Резкая боль проколола мое тело от бедра до плеча, я пошатнулся и привалился к стене. Нет, сил не хватит, чтобы дойти до святого отца, сдохнешь, как бродячий пес посреди пути, а тело Жана будет разлагаться рядом с поганой мерзостью. Будь проклят тот, кто сотворил это все!

— Ты прости меня, Жан, но не исполнится твоя мечта, не смогу я доставить тебя во Францию. Прости друг, но я похороню тебя здесь, — сто раз я попросил у него прощения и не смог сдержать слез…

Я собрался с силами, превозмогая тупую боль, отыскал в келье кирку, которую мы с Жаном притащили с собой, и побрел копать могилу, которая должна будет стать последним пристанищем для моего друга. Земля подавалась легко, словно была готова принять тело Жана. Я всаживал кирку во влажный черный гумус, а ладонями выгребал разрыхленную почву. Шло время, и действовал я уже как настоящий робот, несколько ударов киркой, несколько пригоршней земли, следующие удары киркой и я снова выгребаю землю. Каждый удар криком боли отдавался в моем теле. Если попадались корни, я с остервенением рубил их нехитрым инструментом, а после победы над ними, несколько минут приводил дыхание в норму. Опомнился лишь, когда стоял на карачках в метровой яме. Я даже на секунду забылся и, увидев земляные стены, от ужаса и слабости чуть не потерял сознание. Тем не менее, мне с трудом, но все же удалось выбраться, и несколько минут я лежал на теплой земле, уставившись в пробегавшие по серому сонному небу пушистые облака. Сил встать не было, боль в боку немного отступила, и я пополз в келью, за телом Жана.

Уже на пороге церкви я окунулся в плотный настой трупного запаха, а несметные полчища мух взметнулись от своей добычи и атаковали меня, моментально вызвав рвотные позывы. Но желудок был пуст, лишь горький привкус желчи вырвался наружу. Меня передернуло, превозмогая боль, я поднялся и, стараясь задержать дыхание, мелкими шажками, надеясь сэкономить силы, побрел к оставленному другу.

Тело оказалось неподъемным, все мои попытки приподнять его не увенчались успехом, я заваливался прямо на него.

— Господи, да если ты меня слышишь, то хоть немного помоги мне, в конце концов! — взмолился я. — Не оставлять же его здесь! Такого он просто не заслуживает…

В этот момент взгляд мой наткнулся на рваный кусок оргалита или чего-то другого, на него похожего, криво прибитого к стене. Вот это могло и подойти. Я добрался до него, рванул на себя и с невероятной легкостью оторвал, от неожиданности опрокинувшись на землю. Бок полыхнул огнем. Оторванный кусок был довольно широким и длинным, и, похоже по всему, довольно долгое время прикрывал изрядный пролом в стене обветшалого строения.

Я подтащил его к Жану, и с усилием перекатил тело друга на символичные носилки, ухватился за свободный край и поволок к вырытой яме. Ослабевшие руки дрожали от напряжения, пальцы соскальзывали, и ладони моментально покрылись многочисленными порезами и царапинами. Не могу припомнить, сколько времени потребовалось, чтобы добраться до могилы, я полз, то теряя сознание, то обретая его вновь. И, тем не менее, я сделал это, доволок тело до вырытой ямы, и от поразившей меня вспышки боли, сам скрючился на её краю.

Обессиленный, я казался себе маленьким мальчиком, которому было и страшно и больно. И вовсе не мухи вились надомной, а посланцы проклятого колдуна, жаждущего моей жизни. Ну, уж нет, и собственный протестующий крик выдернул меня из забытья, а в воздухе еще перекатывалось одно только слово «НЕТ!» Я уткнулся в мягкую землю лицом и, собираясь с духом, желал лишь одного: сделать свое последнее дело и убраться отсюда. Так пролежал я довольно долго…

Открыв глаза, я увидел, что утреннее солнце мягко разлилось по окрестностям, а в поднебесье парят птицы.

Как можно осторожнее я перекатил тело Жана в могилу, предварительно застелив ее сорванными листьями. Спустился в яму и, словно боясь потревожить сон друга, аккуратно уложил его на спину, скрестил на груди руки и засыпал теми же зелеными листьями. Большого труда стоило вскарабкаться наверх.

Слезы снова потекли по лицу. И надо было бы что-то сказать Жану на прощание, что-то последнее, особенное, но не было нужных слов в запасе. Я знаю, он бы понял, он бы простил…

Горстями захватывал я влажную землю и кидал ее в могилу. Медленно, укрывающие Жана листья присыпались землей. Примерно через час погребение было завершено. Также, руками я сформировал небольшой холмик и присел рядом с могилой. Пришла пора расставаться…

Да… какой во всем этом был смысл?. На черта нужна нам была эта поездка? Чтобы поискать приключений или чтобы Жан остался здесь навсегда? Если так, то все и получилось, как задумывалось. Но ведь не к этому мы шли так долго! Что ты-то думаешь об этом, Жан?

— Все время куда-то спешил, бежал, все боялся чего-то не успеть. А теперь вот думаю, зря… Ни дома у меня, ни семьи, ни детей… Эх, неправильно я жил, Стас! — всплыли в сознании столь недавно сказанные слова моего друга.

Я оглядел могилу, соображая, чего тут не хватало? Господи, крест! Конечно же, крест. Только вот из чего бы его соорудить? Ах, да, есть же такой, там, внутри церкви! Все верно, пусть послужит нужному делу. Я, если можно так выразиться, поспешил за ним. Мерзкий трупный запах внутри развалюхи усилился и, как мне показалось, даже придал воздуху красноватый оттенок.

Крест, которому предстояло отныне стоять на могиле, до сих пор торчал в башке чернокожего монстра. Я подошел, ненависть подкатила к горлу и, откуда только силы взялись, в несколько рывков вытащил его из разбитого черепа.

— Черт бы забрал вас, если такая смерть для вас освобождение!

Я медленно побрел к выходу, чтобы завершить задуманное. В этот момент взгляд наткнулся на валявшуюся у самой стены сумку Жана. Я подошел, с покряхтыванием и стоном нагнулся и заглянул в нее. Первое, что бросилось в глаза, это, лежавшая сверху, металлическая коробочка с демантоидом. Я взял ее, раскрыл, и выложил его на ладонь. Камень, как показалось, был тусклым, словно тоже оделся в траур. Завернув минерал в носовой платок, я механическим движением сунул его в карман. И тут я заметил Баку, мирно покоившегося на самом дне сумки.

При виде маленькой уродливой куклы Вуду, так или иначе затащившей нас в эти края, меня захлестнула ни с чем несравнимая ярость. В голове словно что-то разорвалось, разлетелось и с грохотом рухнуло. Я схватил уродливую игрушку, и с крестом подмышкой выкатился наружу.

— Будь ты проклят, адское порождение! Ты, гад, загубил стольких людей, столько жизней оборвалось по твоей паскудной наводке! Да, будь же ты проклят, колдовская подлюга, сдохни теперь и сам с моей помощью! — Выкрикнул я, и изо всех своих последних сил вонзил в тряпичного монстра церковный крест.

Бака словно нанизался на толстое железное основание.

— Передавай привет, сволочь немая, своему хозяину! — вопил я, вгоняя крест в могильный холмик. И, то ли сила, вложенная мною в этот последний удар, была изрядной, то ли земля оставалась все еще слишком мягкой, но крест вошел в землю довольно глубоко, похоронив под собой и пригвожденное к нему чудовище. Я заровнял почву у основания креста и понял, что миссия моя исполнена. Новая вспышка боли полыхнула в воспаленном боку и я провалился в забытье.

И возвращаются ветры на круги своя

Сознание возвращалось рывками, какими-то проблесками, которые становились все насыщеннее, ярче, пока не разлились ровным умиротворяющим светом где-то там, в глубине души и только глаза не хотели открываться. Мне ничего не было нужно, ни желаний, ни движений, я лежал и тысячу раз умирал, чтобы возродиться снова и снова. А вокруг тишина, и исподволь возникшее, нарастающее неуклонно чувство страха, одиночества и отчаяния. Зачем это и где это я, там или здесь? В аду, за грехи свои, или еще на дороге к нему? Да, так или иначе, но все, что надо свершилось, наверно, все-таки умер. А может, еще не совсем, раз остались какие-то чувства, хотя бы и тот же страх. И теперь должна появиться боль. А почему именно боль?

Вдруг я осознал, что не только лежу, но еще и дышу. А это означает многое, не умер значит! Нет, я же в самом деле дышу, вдыхаю, как мне показалось прекрасный вкусный воздух, и с легкостью выдыхаю. Я чувствую, уже чувствую, что нет в нем ни приторного смрада разложения, ни даже намека на тление. Я не там, не у той церквушки? Я сделал глубокий вдох, почувствовал легкий укол боли в правом боку, и тугую повязку. Что-то здесь не так! И я открываю глаза.

В помещении было сумеречно, свет пробивался с улицы сквозь маленькое оконце, сооруженное практически под самым потолком. Стены были серого цвета, и сквозь кое-где облупившуюся глину, проглядывало дерево. Потолком служила внутренняя часть соломенной крыши, с которой в разные стороны свисали иссохшие травины. Я лежал на циновке около стены, прикрытый сверху небольшим куском грубой ткани. В углу, напротив моего ложа, высился шкаф с открытыми полками, полностью заставленный всевозможными склянками с какими-то травами.

Невысокого роста чернокожая женщина стояла за столом посреди комнаты, и что-то толкла в ступе. Когда суть этой картины добралась до моего сознания, у меня все поплыло в глазах. Дежавю. Я видел уже эту комнату, и эту женщину со ступой, и этот стол. Но сейчас-то, это во сне или наяву? Я попытался приподняться и оглядеться, но, как сразу же выяснилось, прежних сил не было и только из горла вырвался звук, больше похожий на кряканье. Женщина обернулась, и на лице ее промелькнула улыбка.

— Что… это… со мной? — просипел я.

Негритянка отложила ступу, взяла со стола деревянную чашку и, подойдя ко мне, приставила к губам. Сделав непроизвольно несколько глотков мутной, коричневой жижи с привкусом полыни, я тряхнул головой и поморщился. Женщина, не проронив ни слова, вернулась на прежнюю позицию, и продолжила прерванное занятие. Через несколько минут я заснул.

И видел чудесный сон. Мне снилась залитая солнечным светом поляна. В небе висела радуга, а я лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. Мне было так хорошо, что я лежал и улыбался. Потом приподнялся и сел, обняв колени. Вдруг издалека появилась фигура человека и стала приближаться ко мне. Это был мужчина, он не шел, а словно плыл по воздуху. И от этой гармонии, чудесной радуги, от теплого света, тишины и плавных движений гостя, мне становилось все лучше и приятнее. Человек приблизился настолько, что я смог разглядеть его лицо. Это был Жан. Увидев друга, я обрадовался еще больше, и помахал ему рукой, и движения мои были такими же плавными и медленными, как у него. Лицо моего французского друга было спокойным и умиротворенным, о чем свидетельствовала легкая улыбка на его губах, глаза светились как-то особенно безмятежно. Когда он приблизился ко мне на расстоянии вытянутой руки, я заметил, что мой друг словно соткан из воздуха, тело его не материально, а представляет собой сгусток некой энергии. Тем не менее, я знал точно, что это именно Жан.

— Стас, все закончилось, — помахал рукой полупрозрачный Жан. — Счастливой дороги! Прощай! — Голова Жана склонилась к плечу, и через мгновенье мой друг растворился в воздухе, словно растаял.

Зачем он приходил и почему ушел так быстро, я не понял и даже не успел ничего сказать ему, но стало как-то комфортно и уютно, успокоилась душа, и я снова улегся на спину в мягкую сочную траву и задремал.

И просыпаться было уже не страшно. Я открыл глаза, увидел знакомую комнату и понял, что жутко хочу есть.

К моему удивлению сон принес новые силы. Теперь мне уже удалось сесть, привалившись спиной к стене, и вытянув ноги на полу. Я перевел дыхание и улыбнулся себе. На этот раз в комнате никого не было, а глаза так и шарили вокруг в поиске хоть какой-нибудь еды, которой, увы, не находили. В этот момент в комнате возникла та самая чернокожая женщина, которая в единственной руке держала большую деревянную плошку. Она, молча, поставила ее рядом со мной и так же беззвучно удалилась. В плошке аппетитно дымилось неизвестное варево. Я схватил ее и с жадностью принялся на еду. Боже ты мой, это были вареные бобы! Да ничего более вкусного мне пробовать не доводилось за всю свою жизнь.

Умиротворенная теплота разливалась по ожившему телу. Прояснилось в голове, и тут же вихрь мыслей закружился в ней. Как я здесь оказался, как долго был без сознания, что происходило со мной там, у дороги и здесь? А что дальше? Я медленно отставил тарелку в сторону и вдруг вспомнил сон, который мне приснился. Черт возьми, там было гораздо проще и лучше, чем здесь. Хотя нет, вовсе даже не проще…

— Кстати, а где Жан? — неожиданно для самого себя вслух произнес я. — Что теперь нужно делать и вообще, что я-то здесь делаю? — Я еще раз внимательно оглядел комнату. Не оставалось никакого сомнения, я знаю ее, здесь мы были с Жаном перед тем, как отправились в джунгли. К великому сожалению, фатальным оказалось для него последнее в его жизни путешествие.

В голове будто завертелся красочный калейдоскоп произошедших событий. Словно при быстрой перемотке фильма сменялись цветные картинки.

Эта комната, старик в центре за столом, пророчащий нам беды, мы с Жаном с глупым видом переглядывающиеся друг с другом. Старенькая Тойота, полицейский кордон, гогочущие дети. Отец Фредерик, рассказывающий о папе Доке. Зомби, их отрешенные, пустые глаза в лучах лунного света, и смерть, смерть… Пот холодной струйкой побежал у меня между лопаток. В сознании всплыло бледное лицо Жана с запекшейся кровью в уголках рта. Последнее, что я вспомнил, могила, в которой похоронил друга, и одинокий старый крест над ней…

Я схватился за голову руками и замычал.

И вновь передо мною возникла однорукая негритянка, настойчиво протягивавшая мне деревянную чашку с напитком. Я безропотно взял ее и сделал несколько глотков. На этот раз там была мутноватая жидкость, похожая на спитой чай и абсолютно безвкусная. Женщина молча удалилась, а я вновь остался один на один с навязчивыми мыслями. Вставать не хотелось, вообще ничего не хотелось, тем более делать что-то или куда-то идти. Слабость все еще одолевала, и я то проваливался в короткий, тревожный сон, то приходил в себя, но тоскливые переживания не оставляли меня. Так прошел день, а когда в комнате сгустились сумерки, входная дверь скрипнула, и на пороге возник Моиз. Он был не один, а в сопровождении странноватого на вид человека, больше похожего на азиата, нежели на конголезца. У него были узкие миндалевидные глаза и черты лица натурального китайца, а цвет кожи не угольно-черный как у всех, кого мы встречали в Конго, а молочного шоколада, с каким-то невероятным бронзовым отливом.

Увидев знакомое лицо, я несказанно обрадовался, и был готов броситься к нему навстречу, но слабость все еще сказывалась, и подняться на ноги я не смог.

— Моиз, как хорошо, что ты пришел! Как ты узнал, что я здесь? Я ничего не помню! Все как в тумане…

Вопросы свои я выпалил на одном дыхании, к тому же на русском языке, потом сообразил, что тот, вероятно, не понял ни единого слова, и повторил их по-английски.

Ответил мне шоколадный китаец, который выступил в роли переводчика между мной и Моизом, и уверенно говорил на двух языках. Тогда-то я и узнал о событиях последних пяти недель, начиная с того момента, как наш с Жаном проводник нашел меня, уже одного в джунглях.

Моиз и в самом деле задержался у своих родственников. Его бабуля, возраст которой перевалил уже за сотню, сильно хворала, а поскольку автомобильный транспорт является роскошью для бедняков, то нежданный приезд внука оказался как нельзя более кстати. Старую женщину повезли в больницу города Киквита. Одним словом, пока суть, да дело, наш проводник приехал за нами к церкви отца Фредерика с опозданием на пару суток. Там он застал огромное количество народа, поминавших каких-то усопших. Как оказалось позже, поминали тех самых убитых зомби, бывших жителями этого прихода. После того, как мы с Жаном столь стремительно бежали тем ранним утром, священник, как мог, прибрался в помещении, постарался удалить следы крови и привести в божеский вид убитых. Он вовремя это сделал, потому что уже к восьми утра в церковь начал стекаться народ, и в конце концов кто-то узнал в одном из убитых своего родственника. Началась настоящая вакханалия. Слух о нападении зомби на домик священника разнесся мгновенно, народ повалил на место происшествия толпами. Убитые чудовища были интересны разве что родственникам, остальные шли, чтобы услышать страшную историю из первых уст и хоть одним глазком посмотреть на изуродованные тела. Но отец Фредерик был тертым калачом. Тела были преданы земле наскоро, в то же утро, а история, сочиненная им, была страшной, но не оставляла ни тени сомнений в правоте его действий. Наивные люди слушали, внимали, сетовали и даже плакали, а потом уходили. А на смену им уже подтягивались другие. Вот этот бесконечный поток и застал изумленный Моиз. К тому моменту, когда он нашел в толпе отца Фредерика, он успел услышать, как минимум пять версий произошедшего, одна страшнее другой. Наш проводник не был храбрецом, и не скрывал этого, вследствие чего первой его мыслью было сбежать обратно в Киншасу. Но возвращение домой без единого цента не сулило ему ничего хорошего, и, пересилив свои сомнения и страхи, он принял решение следовать за нами. Священник несколько приободрил его, разубедив в правдивости услышанных в толпе рассказов, да и свою версию изложил более чем в скромных тонах. Моиз понял лишь то, что ночью неожиданно в открытую дверь церкви забрели два неприкаянных существа с недобрыми намерениями. А в Конго знает даже ребенок, что с зомби лучше разделаться сразу. История была преподнесена, как чистая случайность, и Моиз помчался за нами.

Увы, ему не повезло. А может, не повезло мне, поскольку в тот момент Жан все равно уже был мертв. Машина Моиза сломалась, едва он отъехал от церкви, и ремонт ее занял еще сутки. А в общем итоге получилось, что каким-то невероятным чудом, я прожил, а точнее просуществовал раненным, без еды и практически без питья, почти три дня, которые, к счастью, вылетели из моей памяти. За это время я вырыл могилу своему другу и похоронил его, быть может, и не совсем по-христиански, но, по крайней мере, по-человечески. Наш проводник нашел меня, лежавшим без сознания на могиле друга.

Пока Моиз и его спутник говорили, передо мной всплывало качающееся чернильное, голубое, серое небо, а может, то качались ветви деревьев, склонившееся ко мне знакомое черное лицо, ах, да, это же лицо Моиза, пожелтевший от табачного дыма потолок машины, мелькание рук, череда лиц и ощущение, что я лечу по воздуху. И следом за всем этим пустота…

В полуразрушенном помещении Моиз обнаружил два уже изрядно разложившихся от жары трупа. При виде столь чудовищной картины, наш конголезский друг от неожиданности и страха чуть не лишился рассудка. Там ведь уже было не разобрать, кем были эти амбалы при жизни. А смрад стоял такой, что разносился на несколько метров вокруг развалюхи. Как я понял, спасла меня все та же жажда наживы. Поначалу Моиз посчитал, что я мертв, поскольку лежал неподвижно, весь в земле и крови, но решил удостовериться в этом, перевернул меня и попробовал нащупать пульс. Я застонал и, как он понял, я был всего лишь без сознания. А, значит, пока я был жив, оставалась и надежда получить деньги. За путешествие, за спасение. Мертвый я был бы бесполезен. Моиз извлек из своего багажника припасенную нами канистру с водой, как смог, ополоснул меня и даже переодел в чистую рубаху, со штанами только церемониться не стал, слишком это было хлопотно. Как он объяснил, если бы его остановил хоть один пикет и нашел бы меня в его машине в столь плачевном виде, то есть грязным и окровавленным, его могли бы обвинить в чем угодно. А так он объяснял всем, что был моим проводником, но я не выдержал африканского климата, к тому де еще и отравился, подхватил какую-то заразу, и он везет меня в посольство. При упоминании о заразе, кордоны расступались молниеносно, и он без проблем доставил меня в Киншасу. Он уверял, что временами я приходил в себя, что-то говорил по-русски, стонал и всхлипывал. Он поил меня водой и вез дальше.

Прибыв в столицу, он отправился прямиком к Лорану, а тот проводил его к уже знакомой нам однорукой знахарке. Она-то и выходила меня. Узнав, что на дворе сентябрь, я чуть не лишился сознания вновь. Выходит, я провалялся в бреду целый месяц. И к тому же ничего не помнил! Из рассказа «африканского китайца» я узнал, что на момент прибытия к Аджали, так звали мою спасительницу, я был на грани смерти. Она не сразу согласилась выхаживать меня, но после долгих уговоров все же позволила им устроить меня на циновку в углу. Меня она отпаивала какими-то зельями и снадобьями, обрабатывала рану, да и все тело, мазями и растирками собственного приготовления. Зелья помогали держать меня в забытье и не позволяли прийти в себя, покой тоже оказывается не плохое лечебное средство. Ну, а что касается раны, то и сама по себе она была страшной, и нагноение проникло довольно глубоко, и тут уж не обошлось без «колдовства». Знахарка знала много секретов. Именно ее стараниями я и остался жив.

В конце своего рассказа, Моиз, ничтоже сумняшеся, заявил, что уж коль скоро я пошел на поправку и выздоравливаю, то он хотел бы, чтобы я расплатился с ним за его работу и мое спасение. Ведь он мог бы и бросить меня в джунглях, а не рисковать, вывозя оттуда по жаре полутруп.

Я спросил его, что сталось с нашими вещами, и он указал мне на слежавшееся тряпьё, подстеленное мне под циновку на уровне головы. Я узнал свои брюки и рубашку Жана, в которую, видимо, и переодел меня Моиз. Остальных вещей не было, они, по словам моего проводника, остались там, в заброшенной церкви, откуда он постарался убраться как можно скорее. Честно говоря, это было сомнительно, ведь нашел же он время, чтобы переодеть меня в рубашку моего друга. А чтобы бросить на произвол судьбы вещи, сумки, да и вообще что бы там ни было, пусть даже все и находилось в чудовищной близости с разложившимися телами… ну, да Бог ему судья! Спасибо ему за то, что он спас меня, тут уж любые деньги покажутся мелочью. Вот только паспорт мой тоже пропал, а ведь я находился в чужой стране! Но пока я отбросил прочь всякие смутные думы и исполнился решимости набраться нужных сил, которые понадобятся мне в самое ближайшее время. А ускорить этот процесс можно, лишь находясь на попечении однорукой негритянки. Все это время я практически целыми сутками спал, а бодрствовал лишь короткую часть светового дня. Мое ранение оказалось крайне серьезным, к тому же рана была сильно воспалена, мне грозило заражение крови, и лишь благодаря знахарскому чуду я остался жив.

Ухаживая за мной, чернокожая женщина ни разу не проронила ни единого слова. Она безмолвно приносила мне пищу и различные травяные отвары, после которых я моментально засыпал. Моя спасительница беззвучно перемещалась по лачуге, и лишь мерное побрякивание пестика в ступе, говорило о ее присутствии.

В периоды моего неоднозначного бодрствования часто являлся Моиз со своим шоколадным другом китайской наружности. Наше общение сводилось к тому, что они справлялись о моем здоровье и, убедившись в том, что мне становится лучше день ото дня, удалялись. Навязчивая вежливость Моиза порой начинала раздражать, но была она вполне объяснима, человек хотел как можно быстрее получить свои деньги. Да, собственно, и не только в этом было дело! От бессилия и вынужденного безделья я и сам психологически крайне устал, во мне горело нестерпимое желание поскорее вернуться в цивилизованный мир, и забыть о Конго, как о страшном сне. Я считал дни и торопил, торопил ленивое африканское время…

В очередной свой приход Моиз кое-что рассказал мне об Аджали, так звали мою спасительницу. Судьбой ей была уготована смерть еще в юном возрасте. Старик Самбе нашел её, лежавшую без сознания. Семья девочки была растоптана дикими слонами, которые совершили набег на деревню. Самбе подобрал девочку, втоптанную в грязь, тело которой представляло одну сплошную травму, и находилась она буквально на грани жизни и смерти. Кости левой руки были так раздроблены, что спасти ее не удалось: операцию по ампутации старику пришлось проделать самому. Девочке было лет пять. Самбе выходил ее, оставил у себя и назвал Аджали, что на суахили обозначает «несчастный случай». Девочка выросла, и старик Самбе передал ей многие тайны, которыми владел сам. Аджали оказалась прилежной ученицей, она переняла все его знахарские секреты, научилась различать и собирать травы и готовить из них лечебные отвары, благодаря которым я выжил и сейчас быстро набирался сил. Поговаривали, что, кроме всего прочего, старик познакомил ее с основами магии, поэтому заговоры и привороты были знакомы ей не понаслышке. Часто, засыпая, я видел, как она садилась у моего изголовья, проводила единственной рукой по тому месту на моем теле, где была рана, и губы ее беззвучно шевелились. Я никогда не мог понять, было ли все это на самом деле, или же все виделось только во сне…

Так проходили дни.

И вот, не знаю уж точно, сколько времени провел я в лачуге своей спасительницы, но однажды проснувшись, я почувствовал себя если не совершенно, то практически здоровым, и четко решил, что хватит, достаточно, не позже, как сегодня, я прекращу всю эту мышиную возню относительно моей персоны. Пора расплатиться за услуги и возвращаться к нормальной жизни, наметив предварительно первые шаги в этом направлении.

Однако уже в самом начале все оказалось не так просто, поскольку обнаружилось, что в моем «гардеробе» нет приличных вещей, как, собственно, нет и самого «гардероба». Рваная, в пятнах крови рубаха Жана, и жалкие останки от моих штанов, вот и все, чем я мог располагать.

Тем не менее, я все же попробовал примерить на себя сей скудный комплект. Увы, в подобном облачении я больше походил на бродягу, и вызвал бы, безусловно, только повышенное внимание у окружающих к своей персоне. Хочешь того или нет, но придется обратиться к Моизу с просьбой о приобретении более или менее приличных вещей.

Я хотел было снять то, что еще называлось штанами, но как-то машинально пробежал пальцами по карманам, словно в них должны были заваляться несметные миллионы, и вдруг, в правом маленьком кармашке, расположенным над основным карманом, и потому не сразу заметным, что-то нащупал. Я сразу же догадался, что это было, но не сразу поверил, что найденная вещь могла сохраниться до сих пор, и не привлечь к себе излишнего внимания любопытных конголезцев. Достав трясущимися руками маленький сверточек, я обрадовался как ребенок. То было сокровище Жана, памятная частичка его бытия.

Я принялся бережно разворачивать упаковку. Какой-то еще предмет зацепился за волокна ткани и по ходу дела я освободил и его. Лишь когда он упал на пол, я увидел, что это было. А был это мой крестик, чудом спасенный мною в тот вечер в Киншасе, когда на нас с Жаном напали конголезские бандиты. Оказывается, я все время носил его с собой в кармане. Сердце забилось учащенно. Я поднял крестик и, крепко зажав в руке, развернул упаковку до конца. Еще только слабый лучик света проник под последний слой ткани, а из-под нее уже выбилось несколько завораживающих взгляд огоньков. Я отбросил последний тканевый лепесток, и камешек заиграл всеми цветами радуги. Перед глазами поплыли приятные воспоминания, я с отцом на американских горках в парке Горького, с мамой на катамаране, последний кадр, мы с Татьяной и Катюшкой на ромашковом поле.

Камень разливался изумрудными лучами, казалось, будто неведомая звездочка светит изнутри. Из самой сердцевины минерала лучились желтые световые иглы, которые растворялись в его успокаивающем зеленом цвете. Камень был живой.

В тот момент, когда я наслаждался безмятежным покоем, навеянным камнем, в лачуге вновь появился Моиз. У меня только и хватило времени, чтобы спрятать сокровище обратно в карман.

— О, какой приятный сюрприз! — воскликнул Моиз, которому помогал все тот же переводчик. — Ты уже встаешь! Совсем поправился?

— Думаю, да, — порадовал я его, — вот только проблемка возникла…

— Какая же?

— Уйти отсюда не в чем!

— О… — Моиз критически оглядел меня и не мог не согласиться.

Я был в своих старых, грязных брюках, на которых кое-где еще виднелись застарелые следы крови, а в руках держал рубашку, которая некогда была совсем целой и даже могла похвастать бежевым цветом.

— Да, ты прав… и, что же делать?

— Ну, тут все просто. Одолжи мне брюки и рубашку, нет, не то я говорю. Моиз, купи где-нибудь, да на том же базаре, самые дешевые. Мне в них нужно будет только добраться до отеля. Там, в камере хранения остались мои вещи, деньги, я за все с тобой расплачусь.

Моиз вернулся примерно через час и уже без переводчика. Он принес мне старенькие хлопковые брюки, оказавшиеся слегка великоватыми, и некое подобие вылинявшей гавайки. Она также была на пару размеров больше, чем нужно. Но это уже не имело никакого значения. Брюки я подвязал куском веревки, рубаха закрыла своими широкими полами это неприглядное зрелище, и таким образом я был готов отправляться навстречу новой, нет, своей старой жизни.

Тепло простившись с моей спасительницей, я заверил ее, что непременно еще вернусь, чтобы отблагодарить ее от всей души. Но переводчика у меня не было, Аджали была женщина не из болтливых, и уж совсем не эмоциональна, поэтому, не могу утверждать, что она поняла о чем это я так сумбурно говорил ей. Но сейчас задерживаться хоть на минуту и растолковывать ей сказанное на пальцах, не было никакого желания. Я решил, что обязательно вернусь сюда и отблагодарю ее, но все это будет потом, а сейчас, самое главное, вернуть себе прежний, цивилизованный вид, восстановить паспорт и определиться с обратным билетом до Москвы.

Аджали явно не одобрила моего столь внезапного ухода, она нахмурилась, укоризненно покачала головой, вручила мне мутную бутыль с травяной настойкой, а потом, видимо утратив ко мне интерес полностью, вернулась к своим обычным занятиям. Наверно в глубине души она понимала, что любое, даже кратковременное путешествие, мне пока не под силу, но она не знала, на что я способен, если настроился. Возможно, что она обиделась на то, что я так неожиданно сорвался с места. Ладно, перед ней я реабилитируюсь позже.

До гостиницы «Мемлинг» мы добрались на машине Моиза минут за 15. Но даже этот путь показался мне бесконечным. Езда по неровностям дороги и скорченное положение на сиденье автомобиля, привело к тому, что в боку снова начало саднить, голова пошла кругом, да еще и душила нестерпимая жара. Да, я не вполне оценил свои силы, и, как оказалось, был еще чрезвычайно слаб.

Хорошо, что в дорогих отелях есть портье, иначе я бы не справился с такой огромной дверью. Однако уже в следующую секунду мне пришлось пожалеть, что этот портье все же имеется. Он преградил нам дорогу с вопросом:

— Что вам угодно?

Моиз стал что-то объяснять ему по-французски, но он только брезгливо поглядывал в мою сторону и отрицательно качал головой. В конце концов, я не выдержал хамского отношения:

— Послушайте, вы, — благо он понимал по-английски, — неужели меня трудно узнать? Мне всегда казалось, что в таких отелях у обслуживающего персонала глаз должен быть наметан! Кстати, я и отсутствовал не так уж и долго! И следовало бы не забывать, что перед отъездом мы с другом больше недели мозолили вам глаза.

Он так искренне удивился моим словам, что я и сам усомнился, а в тот ли отель мы заглянули. Да нет же, все правильно! Вот стойка регистрации, вон удобный диван и кресла для ожидания, а вон большущее зеркало, перед которым дамы обычно поправляют свой макияж. Я бросил беглый взгляд в это зеркало, и оторопел…

Да… реакция портье, была абсолютно оправданна. Я бы и сам себя сейчас не узнал. Передо мной в зеркале маячила худющая, долговязая фигура какого-то заросшего, неряшливого хиппи. Взъерошенные, изрядно отросшие сальные волосы, клокастая бороденка, и то, и другое с изрядной долей седых волос, поношенная одежка висит, как на вешалке, из-под широких, но коротковатых брюк торчат две хилые ножки в сандалиях сорок четвертого размера. Бог ты мой, да неужели же это я?!

Пока я с изумлением, нет, пожалуй, все-таки с отвращением, взирал на собственное отражение в зеркале, к нам с громкими претензиями подкатился администратор, которого я также уже видел раньше. Совместными усилиями и на двух языках, нам с Моизом удалось-таки убедить наших собеседников в том, что я, — это действительно я. Мы пояснили, что путешествовали с другом по джунглям, я немного прихворнул, потому и решил вернуться. И вот я здесь! Более того, я знаю свой код в камере хранения, и готов незамедлительно расплатиться за хранение, а также снять и проплатить номер, по крайней мере, на пару дней вперед. Это и решило все проблемы.

Уже через несколько минут я забрал из камеры хранения наши с Жаном вещи. Странное это чувство, когда ты держишь в руках вещи своего друга, которому они уже никогда не пригодятся… Мурашки побежали по коже при виде чемоданчика фирмы «Самсонит», еще недавно принадлежавшего Жану. Волна воспоминаний уже захлестывала меня, но сейчас было не до сантиментов. Передо мной по-прежнему стоял Моиз в нетерпеливом ожидании. Да, признаться, и мне уже хотелось поскорее от него избавиться. Я проверил наличность. На двоих с Жаном у нас было полторы тысячи долларов, плюс, кроме того, моя кредитная карточка и еще две карты моего друга. Среди оставленных документов были два обратных билета до Москвы с открытой датой…

Мы обещали нашему проводнику триста долларов за поездку в джунгли. Я подумал, что если заплачу ему двойную цену, то это будет справедливо. И увидев, как засветилось лицо Моиза, после того, как я отсчитал и выдал ему шестьсот долларов, я подумал, что жизнь моя могла бы стоить и немного дороже. Это я сам продешевил. Перед уходом Моиз еще нацарапал мне на листке бумаге свой адрес, на тот случай если он вдруг понадобится мне снова, и был таков.

Я поднялся в свой новый номер, в точности такой же, как и те, предыдущие, и обессиленный рухнул на кровать. Уснул я прямо в одежде. И мне снова приснился Жан…

Опять тот же бескрайний луг c зеленой сочной шелестящей травой, то же голубое безоблачное небо над головой, та же веселая радуга и тот же знакомый силуэт вдалеке, медленно приближающийся ко мне. Но на этот раз мне хочется так много у него спросить, так много ему сказать, а я знаю, что не успею, что он здесь пробудет не долго. Тоскливо становится мне, а Жан уже рядом, я вижу, как он улыбается и лицо его спокойно и безмятежно.

— Жан! — кричу я и бросаюсь к нему, но мои движения плавны и тягучи. Чем ближе я к нему, тем дальше он от меня….

— Не торопись! — смеется Жан. — Твое время еще не пришло!

— А твое? — тает неслышимый ответ и исчезает мой друг в набежавшей дымке…

Похожие друг на друга мне теперь снятся сны. И такое ощущение, будто Жан только что вышел из номера. Нет его, и это понятно, но, видимо, я с ним еще не расстался. А может, и он тоже?

Проснувшись, я почувствовал, что наконец-то по-настоящему отдохнул и полон сил. Наконец-то я забрался в ванную и долго стоял под прохладным душем, смывая со своего тела грязь, пот, остатки сильно пахнущих растираний однорукой Аджали, а со всем этим и то ощущение боли и утраты, которые не оставляли меня последнее время. Потом я долго брился, и пытался хоть как-то привести в порядок свои непослушные, изрядно отросшие космы. Когда со всем этим было покончено, я почувствовал сильнейший голод, и наскоро одевшись в чистые и такие родные вещи, спустился в ресторан отеля.

Мне кажется, что я давно не ел на завтрак так много и с таким аппетитом. Яичница с хрустящим беконом, пара сосисок, поджаренные тосты с джемом, ароматная булочка с шоколадом и французский круассан. Все это было запито парой чашек невероятно душистого кофе со сливками, и только тогда, наконец-то, я почувствовал насыщение и здоровый прилив сил. Да, вот теперь я совершенно здоров. Пора было подумать и об отъезде.

Прежде всего, я поднялся в номер и попытался дозвониться до Москвы. После некоторого количества тщетных попыток, в трубке вдруг раздался такой знакомый и далекий голос Виктора.

— Господи, Боже! Стас! — завопил мой верный сотрудник и друг. — Куда ты пропал? Где ты сейчас? Мы ж тебя в розыск объявили!

— Да вы что? Правда, что ли? Ну, вы даете!

— Так где же ты?

— Ну, где, в Конго! Где же еще мне быть?

— Ничего себе! Почти два месяца от тебя ни слуха, ни духу! Что ты там делаешь, в этом Конго, поселился там, что ли?

— Слушай, Витя, это долгая история. Расскажу все при встрече. Сейчас у меня небольшая проблема… У меня утерян паспорт, а мне же нужно как-то выехать обратно…

— И зачем? — не преминул пошутить мой верный помощник. — Разве тебе уже там надоело?

— Витя, мне не до шуток! Как там Катюха и Татьяна?

— А как ты думаешь? Все с ума сходят… Ну, то есть… не пойми буквально… Таню выписали давно, с ней все хорошо, работает. Но они извелись из-за тебя. Ребенка бы хоть пожалел!

— Витя, это не моя вина… Расскажу, не поверишь, никто не поверит. Но сейчас, главное паспорт.

— Я понял, но с ходу не могу ничего сказать. В такую ситуацию ни я, ни кто-либо из знакомых никогда не попадал. Мне нужно время, чтобы все разузнать. Где ты находишься? Тебе можно позвонить?

— Да, конечно. Я остановился в гостинице Мемлинг. Сейчас поищу номер телефона. — Я открыл тумбочку, в которой лежала папка с различными рекламными буклетами и конверты с логотипом отеля, и, продиктовав Виктору нужный номер, условился ждать его звонка. Ожидание было мучительным, делать было совершенно нечего, и я слонялся из угла в угол, прокручивая в голове одни и те же мысли.

Через некоторое время тишину номера разрезала резкая трель телефонного аппарата. Я вздрогнул, тут же подскочил к телефону и схватил трубку.

— Алло! Да! Слушаю! — выпалил я на одном дыхании.

Некоторое время трубка молчала, но терпение было вознаграждено, и я услышал голос Виктора. — Стас! Алло! Это я. Алло!

— Хорошо, Витя, я понял, что это ты. Не тараторь, я тебя отлично слышу. Говори, что ты узнал?

— Хорошо, не буду спешить. Слушай и записывай. Тебе надо лично явиться в консульство Российской Федерации в твоем Конго. Ты знаешь, где консульский отдел? Я могу подсказать тебе адрес, я все узнал. Ты же в Киншасе?

— Да, — ответил я. — Именно там, диктуй адрес, я пишу.

— Киншаса, авеню Жюстис, 80. Ты должен лично подать письменное заявление на оформление свидетельства в связи с утратой паспорта, но до этого ты должен собрать ряд документов, которые необходимо будет приложить к этому заявлению.

— Что за документы?

— Так, зачитываю: анкета, 2 фотографии 3,5 на 4,5. Ну, думаю, это просто. Дальше, скажи, у тебя какие-то документы, удостоверяющие личность, есть? Ну, там права или удостоверение какое-нибудь?

— Права есть, они со мной.

— Тогда проще. Значит дальше: права и некий документ, который тебе должна выдать, как я понял, местная полиция. Этот документ должен подтвердить факт твоего обращения по поводу утраты паспорта. Скорее всего, это будет некая справка о том, что тебя обокрали или ты его утратил каким-либо другим способом.

По мере перечисления необходимых справок, фотографий, анкет и прочих бумажек мне становилось дурно.

— Боже, Витя, ты даже не представляешь, какой тут везде царит бардак! Боюсь, что если я заявлю в полиции о том, что потерял паспорт, меня тут же посадят за несоблюдение условий пребывания в чужой стране.

— Да, перестань! Неужели все так страшно? Это ведь простая формальность. Копию твоего заграничного паспорта я уже выслал на электронную почту отеля. Возьмешь на ресепшн.

— Вот за это, спасибо, обязательно возьму. Но ты даже себе не представляешь, в каком месте я нахожусь! Дикая страна, дикие нравы….

— Стас, я, может, и не представляю, но зато абсолютно уверен, что без этой справки тебе в посольстве никто не поможет! Так что иди, и достань ее. Кстати, я позвонил Татьяне и сказал, что ты объявился. Как появишься, устроит она тебе Кузькину мать! Берегись!

Сообщение о Татьяне немного разрядило возникшее напряжение, я даже улыбнулся, представив разгневанное выражение лица моей жены.

Мы поговорили с Виктором еще пару минут, и расстались на том, что я пообещал перезвонить завтра, сообщить свежие новости, и больше не пропадать так надолго.

Повесив трубку, я задумался о том, что же теперь предпринять. Обращаться к Моизу смысла не было, вряд ли у него были какие-то серьезные связи в верхах, а, кроме того, он был в курсе гибели Жана и частично того, что с нами произошло. Мало ли что взбредет ему в голову. Просто самому пойди в полицию, представлялось мне вообще редкостной глупостью. Белый, не бельмеса не понимающий по-французски, — это просто находка для издевательства местной властью. Просто пойти в посольство и попросить, чтобы они замолвили слово в полиции о своем нерадивом гражданине? Нет, куда не глянь, замкнутый круг. Что же делать? И тут меня осенило. Ведь есть же в Киншасе человек, который был в состоянии мне помочь! Профессор Мабобо со своими поистине бесспорными связями! Ну, что ж, нужно рискнуть! Именно к нему я и решил отправиться немедленно.

Момент истины

Мои сборы заняли несколько минут. Все это время я пытался выстроить в голове те фразы, которые скажу Мабобо.

— Здравствуйте, помните меня? Мненужна ваша помощь.

— Не могли бы вы мне помочь, я потерял паспорт, и вы единственный к кому я могу обратиться.

— Вы уважаемый человек, у вас большие связи. Помогите мне получить справку в полиции. Нет, извините, я не могу вам ничего объяснить. Я просто потерял паспорт.

— Помогите, вы единственный к кому я могу обратиться.

Или просто, как в фильме «Брат»: I need help!

Ни одна из предполагаемых к высказыванию фраз мне не нравились, не хотелось выглядеть глупым подростком, не хотелось и унижаться, мне и без того досталась немалая доля переживаний, но, вспоминая суровость и нежелание Мабобы общаться с нами, я все же полагал, что придется именно упрашивать эту черную непроницаемую глыбу. Кстати, хорошо бы он вообще оказался дома, я еще не забыл наш последний визит к африканскому другу профессора Столпова…

Удивительно, но мне удалось довольно быстро разыскать дом Мабобо. Наверно потому, что профессор проживал недалеко от отеля, так что труд был не велик. Подходя к шикарному, по конголезским, да и не только, меркам особняку, я изрядно нервничал. Позвонил, и мне показалось, что трель дверного звонка гулким эхом отозвалась в моей голове. Ответом была тишина. Я позвонил снова. И вдруг дверь открылась, и на пороге возникла уже знакомая мне сухонькая чернокожая женщина в аккуратной форме горничной. Она сурово глянула на меня и что-то спросила по-французски. Я лишь мог догадаться, что она спросила, и быстро выпалил, что мне нужен профессор Мабобо, что я Станислав из Москвы, от господина Столпова. Выпалил я это по-английски, дама кивнула, явно дав понять, что она меня прекрасно поняла, дверь закрылась и снова воцарилась угнетающая тишина. Одно радовало, что Мабобо оказался дома, и я надеялся, что он примет меня.

Дверь распахнулась так неожиданно и резко, что я даже отшатнулся. На сей раз, это был Мабобо, собственной персоной, и на лице его читалось нескрываемое изумление.

— Так вы еще живы? — ошеломил он меня крайне оригинальным приветствием.

— Господи, вы что, участвовали в моих похоронах? — завелся я моментально.

— Ах, да, э-э, нет, — растерялся владелец особняка и сдвинулся в сторону. — Проходите поскорее вовнутрь, мы привлекаем ненужное внимание. — На лбу его выступила легкая испарина. — Вот уж не думал, что мне придется повстречаться с вами еще раз.

Закрывая за мной дверь, Мабобо выглянул наружу, с пристрастием оглядел видимое пространство и, убедившись в том, что ничего подозрительного не обнаруживается, захлопнул дверь и дважды повернул ключ. Полный сумбур творился в моей голове, пока я следовал за ним по коридору. Почему его так удивило мое появление? Даже сам прибежал к дверям, да еще и озирался с опаской у входа. Он-то чего ждет или чего-то боится? А с Мабобо явно было что-то не в порядке, высокомерный и неприступный, он как-то вдруг сгорбился, и до самого кабинета шел молча, покачивая головой и периодически глубоко вздыхая. Дверь в кабинет была распахнута, и этот факт явно свидетельствовал о том что, едва лишь заслышав о моем появлении, профессор стремительно бросился уточнять это самолично, и второпях даже не закрыл ее за собой. Профессор занял свое привычное место за письменным столом, а я разместился в указанном мне кресле.

— Итак, что привело вас ко мне? — стараясь казаться невозмутимым, начал Мабобо. Ничего не скажешь, волевой человек сидел за столом, видно было, что умеет управлять и держать в узде свои эмоции. И только частое использование белоснежных бумажных салфеток говорило о скрываемых внутренних переживаниях. — Что вам теперь нужно? — задавал он свои вопросы, бросая на меня косые взгляды.

— Прежде всего, мне нужна ваша помощь. Я потерял паспорт, а мне необходимо, как можно скорее вернуться на родину. Помогите мне получить некую справку в полиции, констатирующую факт утраты этого документа. А второе, о чем я хотел сообщить вам, так это, что погиб мой друг. Мне пришлось захоронить его тело далеко отсюда. И я в абсолютном неведении, что следует предпринять и как поступить. Помогите, если это в ваших силах.

По лицу Мабобо легкой тенью промелькнуло недоверие, но видно было, что в глазах его зажегся внезапный интерес.

— Как он погиб? — уж слишком поспешно поинтересовался он.

— Это долгий рассказ, но чтобы вы смогли объективно оценить ситуацию, в которую я попал, я готов изложить вам все по порядку.

— Время есть и я весь внимание, — отреагировал профессор. Он встал, подошел к буфету, достал пузатую бутылку виски и два стакана. Молча наполнил их, смешал со льдом, извлеченным из маленького холодильника, и сделал приглашающий жест. — С этим рассказ пойдет легче.

Я рассказал ему все, начиная с того момента, когда двери его особняка оказались для нас закрытыми. Все в подробностях, и как мы искали себе проводника, и как отправились в путешествие. Рассказал и о том, как остановились у священника и том, как на нас напали, ограбили и как погиб Жан, как я, сам находясь в тяжелом положении, похоронил его рядом с разрушенной церковью.

Мабобо слушал с нескрываемым интересом, и лишь по окончании рассказа, заметил: — Я вообще поражен, что вам удалось остаться в живых, а не сгинуть без вести.

— Да и я в не меньшей степени, а теперь и тем более, с учетом вашего неожиданного вопроса на пороге дома. Это почему же вы были так уверены, что я умер? Вы даже не могли скрыть удивления, когда увидели меня. Почему, вы можете мне ответить?

— Э, дорогой мой! — протянул Мабобо. — Вы ввязались в такую историю, что если бы перед тем узнали хоть сотую часть ее, то ни за что и никогда не сделали бы этого. А что стало с той куклой? Где она?

Что-то все-таки крылось и за его удивлением, и за проявленным интересом, и за этими вопросами…

— Далась вам эта кукла… да… давайте так, вы рассказываете мне все начистоту, ну, а я соответственно полную историю вам?

— Идет!

Теперь я рассказал ему во всех деталях о старике Самбе, к которому мы попали, и о том, что он упомянул перед смертью Лукугу, куда мы с Жаном отправились. Рассказал о том, как вышли на Моиза, как ехали, преодолевая цепкие полицейские кордоны. Даже вскользь поведал историю об отце нашего гида, историю, которая немного скрасила долгий путь к Лукуге. Я упомянул о знакомстве с отцом Фредериком, о нашей ночевке в его церкви, и постарался предельно четко восстановить события того вечера и кошмарной ночи. До этого момента Мабобо слушал, не перебивая, но видно было, что рассказ о схватке с зомби вывел его из равновесия.

— СтанИслав, — (он делал ударение в моем имени на польский манер), — расскажите мне про нападение в мельчайших подробностях, поверьте, это не праздное любопытство, это действительно очень важно.

Я несколько секунд колебался, но, понимая, что этот странный и довольно таки неприятный человек, единственный кто может помочь, глубоко вздохнул и выложил все, в мельчайших деталях, которые врезались в память и всплывали сейчас передо мной так, будто я заново просматривал художественный фильм.

Мабобо слушал, а я, периодически возвращаясь из недавнего прошлого, обращал внимание на выражение его лица, которое могло бы выдать, если не мысли его, то хотя бы настроение. Но он оставался непроницаем, будто уже давно был наслышан про мою историю Лишь пару раз его брови, начинающие седеть, и от этого ставшие еще более заметными на его черном лице, взмывали кверху, что лишний раз свидетельствовало о напускном равнодушии.

Единственно о чем я сознательно умолчал, так это о демантоиде.

Я повествовал о том, как мы с Жаном продолжили намеченный путь к обозначенной цели и о том как, выбившись из сил, в ожидании нашего проводника, остановились в заброшенной убогой церквушке. Два уставших белых человека в абсолютно чуждой стране, с неизведанными порядками и непонятной нам, дикой культурой.

Я будто снова лежал на сырой земле, в той келье, подложив под голову свою дорожную сумку, и глядя в подмигивающее мне далекими звездами черное небо через внушительную прореху в крыше. Все было настолько реально, что у меня глаз задергался от нервного тика.

— СтанИслав, — проникновенно произнес Мабобо, — не терзайтесь попусту, душа вашего друга освобождена, Лоа встретили ее и проводили к солнцу. Продолжайте.

Я сглотнул тугой комок и продолжил. Когда я описывал похороны Жана, Мабобо снова прервал меня.

— Не забывайте о каждой мелочи.

— Стараюсь, — ответил я, заглядывая в пустеющий стакан. — Итак, я вернулся и, выдернув крест из черепа зомби, в изнеможении поплелся к могиле Жана. По христианским обычаям на могилах устанавливаются кресты, а этот был единственным, чем я мог обозначить место захоронения друга. Я воткнул крест в мягкую землю, прикопал еще свежим гумусом. Это последнее, что я запомнил, перед тем как очнуться в хижине у Аджали. Все… Я постарался восстановить все, что случилось, в мельчайших подробностях.

Некоторое время Мабобо молчал, изредка прикладываясь к своему стакану. Я не торопил его. Мне тоже было о чем подумать, ведь с того момента, когда случился весь этот кошмар, я так подробно никому не рассказывал о нем. Оказалось, что боль от случившегося не ушла, а лишь затаилась в глубинах моего сознания, и сейчас она вновь накрыла меня. Наконец, профессор решился

— Давайте начнем с того, что вы никому и ничего не будете сообщать, касательно своего французского друга, Жана Гебауэра. Рассказ белого человека, приехавшего в страну без определенного смысла и по туристической визе, повествующего о смерти французского гражданина при туманных обстоятельствах, только возбудит уйму подозрений. История слишком запутанная для официальных органов. И никто из служителей правопорядка не захочет ввязываться в столь сомнительное дело. Скорее всего, назначат расследование, но найдут уйму причин обвинить вас в чем угодно. В общем, вы были один и потеряли паспорт просто в городе, неосторожно расплачиваясь на рынке. Я постараюсь помочь вам в этом вопросе.

— Хорошо, я понимаю, что сейчас заявлять о смерти Жана бессмысленно, но как же быть, ведь его все-таки когда-нибудь, но начнут искать! Наверняка у Жана осталось какое-то наследство, на которое могут претендовать какие-то родственники, ну и потом, каждый человек заслуживает быть похороненным с соблюдением принятых обрядов. Кто придет и положит цветы ему на могилу?

Мабобо усмехнулся и покачал головой.

— Странные вы люди, белые… носитесь со своими обрядами, будто это панацея для спасения души. Оставьте его покоиться с миром. Нужные обряды вы уже выполнили. А память, так помните его живым, он и сейчас жив, только находится в другом состоянии, оно не материальное… я не смогу вам это объяснить, у нас слишком разные понятия о боге и душе, но поверьте, ему больше ничего не надо. — Профессор замолчал, а через несколько секунд добавил, — если захотите, я выполню еще один ритуал, по нашим обычаям.

Я понял, что дождаться таких слов от подобного человека было уже большим делом, и преисполнился благодарностью.

— Хорошо, спасибо вам.

— А теперь расскажите мне, что стало с куклой.

— Кукла, как это я забыл! Когда Жан погиб, а я случайно наткнулся на нее, то меня охватило настоящее бешенство. Кажется, я крикнул что-то типа «Будь ты проклято, адское чудовище!» Возможно, я еще извергал какие-то проклятия, мне трудно вспомнить сейчас, но я хорошо помню, как изо всех сил вонзил в куклу церковный крест и нанизал тряпичное тельце на железное основание. Потом я водрузил этот крест на могиле Жана, присыпал основание землей и, как уже сказал, потерял сознание.

Мабобо поперхнулся, а рука, державшая стакан с виски дернулась так, что часть янтарной жидкости выплеснулась на грудь профессора.

— Невероятно!!! — прохрипел он.

Я слегка растерялся, не понимая, чем вызвана такая реакция моего собеседника.

— Shukrani mungu kwa yote¹⁹ — певуче произнес Мабобо и, вновь перейдя на английский, заявил: — Вы счастливый человек, вы выиграли вторую жизнь, свободную и счастливую.

— Боюсь, я вас не совсем понимаю, профессор. Теперь ваша очередь открыть мне правду, только не говорите загадками.

Мабобо задумался на мгновенье, глядя на меня, прошептал что-то понятное только ему, вздохнул, открыл рот… и закрыл его снова. Видно было, что профессор колеблется, а может, и просто не знает, с чего начать. Он поводил рукой по столу, будто стирал невидимую пыль, внимательно осмотрел свою руку, ничего, видимо, подозрительного не обнаружил, качнул головой, набрал в легкие воздуха и решительно выдохнул.

— Ну, ладно, СтанИслав, слушайте. Не удивляйтесь и поймите меня! Есть у меня свои грехи в прошлом, о которых я стараюсь, но не могу забыть. Вы можете понять, что значит жить с тяжелым камнем на душе? Думаю, что нет. А он с каждым годом давит все сильнее и сильнее. Облегчить свою душу можно, если поделишься этой тяжестью с кем-то, кому можешь довериться с легкой душой. Этого я лишен здесь, чреватым будет такое признание. А тяжесть становится нестерпимой…

И вот передо мною вы. И я вам раскрою душу, поделюсь своей тягостью. Почему, спросите именно вам? Да по самой просто причине, СтанИслав! Мы беседуем с вами первый и, совершенно в том уверен, последний раз. Значит, все, что я вам расскажу, все, что вы узнаете сейчас, улетит с вами в далекую Россию. Что-то, что касается вас, а есть много такого, будет вам небезразлично, а что касается грехов моих, то я думаю уже завтра вы их просто выкинете из головы. И правильно сделаете. Вот такое я должен сделать вступление, перед тем, как начну исповедоваться. Начнем, пожалуй!

Интересная была преамбула! Что-то за ней кроется и что будет мне интересно в его истории, пока остается не ясным. Но голову он мне заморочил изрядно. Остается одно, — слушать, да наматывать на ус. Посмотрим, что будет!

— Около пяти недель назад или немногим больше, — задумчиво проговорил Мабобо, — погиб ваш друг профессор Столпов… Вы в курсе его смерти? Ну да, скорее всего, нет. Извините, что я сообщаю вам о данном факте с некоторой легкостью, но не могли бы вы предположить, что с ним произошло?

— Ну, называть Столпова моим другом слишком большое преувеличение. Я и виделся-то с ним всего пару раз. Мы с Жаном консультировались с ним перед отъездом…

— Ну как же! Вы же именно по его рекомендации прибыли сюда. Иван Андреевич Столпов отправив вас в Киншасу, дал мои координаты.

— Для нас это было случайное знакомство, связанное с куклой Вуду. Так он погиб?

— Да, его больше нет. И вы даже не представляете себе, как все случилось. Я расскажу вам. Он попал в жуткую аварию где-то в районе московского кольца. Ехал с водителем на дачу, сам находился на заднем сидении авто. Какой — то резкий маневр, возможно, отвлекся водитель. И машина Столпова с разворотом от резкого торможения врезалась в металлический отбойник, да так, что железная конструкция буквально пронзила Ивана в области грудной клетки. Как вы крестом ту куклу. — Мабобо сощурил глаза с розовато-желтыми белками и продолжил, — Следом за ними несся самосвал, груженный песком, который от резкого маневра практически встал на дыбы и лишь чудом остановился в нескольких сантиметрах от машины Столпова. Однако кузов грузовика автоматически открылся, и весь песок обрушился на машину профессора, полностью завалив ее. Жуткая, дикая смерть. Вам ничего это не напоминает? — с металлом в голосе задал вопрос Мабобо.

— Ничего не понимаю! Профессор действительно погиб трагически. Но, вы-то намекаете, что его смерть каким-то образом связана с нами, со мной и Жаном?

Мамобо тяжело поднялся из-за стола, прошел к шкафчику с напитками, плеснул себе новую порцию виски, и вернулся к своему креслу.

— Эта история началась давно… девяностые годы… полная неразбериха в вашей стране, такой же, если не хуже, бедлам и у нас. Я был ученым, и неплохим, смею сказать, уже тогда, но жизнь наша была очень тяжелой.

Мы познакомились с Иваном в середине девяностых на международной конференции по вопросам культуры Тропической Африки, проходившей в Зимбабве. И сразу признали друг в друге родственные души. Через пару месяцев мы встретились вновь на научном симпозиуме в Германии и после этого просто подружились. Мне нравился Иван, в нем был некий стержень, хоть он и был чрезвычайно амбициозным, алчным, властным. Кроме того, ему постоянно везло. Во всем. И однажды он предложил мне одно дело. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что это касалось контрабанды драгоценных камней. Мы удачно провернули с ним пару сделок, и деньги появились. Гм, эта хитрая бестия, что называется, подсадил меня на «денежную иглу». Да, молод я был тогда, и по собственной дурости вляпался в такую грязь!

Мабобо прервался на жадный глоток из своего стакана. Глаза его блестели и казалось, что воспоминания далеких дней поглотили его целиком. Встряхнувшись, он продолжил.

— Столпов часто прилетал ко мне. Его все время интересовала магия Вуду. Он рылся в древних документах, изучал обряды и обычаи, постоянно заставлял меня знакомить его с разными нужными ему людьми, посвященными в вуду. Однако я тоже времени зря не терял. Если есть способности, да еще и немалые деньги, то открывается многое. При смене власти я оказался в нужное время, в нужном месте, а все мои регалии и награды оказались неплохим приложением к биографии. Так началась моя политическая карьера. И мне она понравилась. Но любой компромат мог лишить меня всего достигнутого, и я решил покончить с нашими темными делишками. Уже и без контрабанды я зарабатывал неплохо. Знаете, как говорится, деньги к деньгам. Мне казалось, что и Иван хорошо понимает все это и полностью со мной согласен. Он всячески поддерживал меня в тот период, при малейшей возможности оказывал содействие. В общем, был настоящим другом.

В этот момент в дверь тихо постучали, и вошла та самая служанка, что открывала мне дверь. Она что-то тихо сказала своему хозяину, тот на секунду задумался и глянул на меня: — Эстель говорит, пришло время обедать… Не составите ли компанию?

Признаться, чего-чего, но такого приглашения я не ожидал от этого человека. А Мабобо и не ожидая моего ответа, решительно поднялся. Пришлось последовать за ним. Должен сказать, столовая поразила меня изяществом обстановки и вкусом хозяина. Тончайшие гардины на окнах, великолепная люстра над стеклянным овальным столом на изящных кованых ножках, занимавшим всю центральную часть комнаты, овальной формы ковер, судя по всему ручной работы.

Стол был сервирован превосходно. Белоснежные салфетки, тончайший фарфор, столовое серебро. Да, профессор Мабобо умел красиво жить! Вначале был подан некий экзотический салат, не то с овощами, не то с фруктами, и с тончайшими ломтиками нежнейшего мяса. Аромат был дивным, и вкус таким же. Я тотчас почувствовал, что действительно голоден и не замедлил приступить к делу. Мабобо только с удовлетворением улыбался, глядя, как я опустошаю тарелку. Он наполнил бокалы красным вином, и по этикетке, я отметил, что на обед господин Мабобо предпочитает французское «Мутон-Ротшильд», а цена ему, по меньшей мере, тысяча евро за бутылку. Хм, неплохо живет профессор в этом самом Конго. А тот, увлекшись, продолжал свое повествование.

— Представьте себе, что одновременно с тем, как росла моя политическая карьера, росло и увлечение Столпова Вуду. И можете мне поверить, это становилось у него манией, навязчивой идеей. Пока я занимался обычными делами политика, он проходил обряды посвящения, достигал каких-то рангов и ступеней, но вершина, к которой стремился Иван, была для него недосягаема. Если бы вы знали, как он хотел достичь звания Бокора! Да… алчность и жадность сослужили ему плохую службу. Обмануть можно меня, вас, простых смертных, но обмануть верховных жрецов невозможно. Они не будут содействовать человеку со злыми помыслами и жаждой наживы. А что касается черных колдунов, то те никогда не допустят конкуренции, тем более от белого.

Вот так, наши пути с Иваном и начали расходиться. Но тут-то мой, так называемый друг и проявил себя во всей красе.

Внезапно, а может, он и давно вынашивал эту идею, у него возникло большое желание заняться политической деятельностью. Скорее всего, ему не давал покоя мой успех. И наступил день, когда он пришел ко мне с предложениями о сотрудничестве. Но начал он с того, что для запуска его собственной политической программы, ему понадобились дополнительные финансовые средства. Того, что хранил он на банковских счетах в Швейцарии, было недостаточно. Хотя, ему всего и всегда было мало. И точно так же, как сейчас, за обедом, он объявил:

— Антуан, мне нужна твоя помощь.

— Помните, я уже упомянул, что был конец девяностых, время распада СССР. О тогдашнем положении в стране можно не упоминать, вам известно оно лучше, чем мне. И, конечно, это самое удобное время для вступления в игру. Но Иван не обладал нужными качествами и никогда не был политиком. Да, он был прекрасным ученым. Но его главным стимулом всегда были деньги. Он чувствовал их везде, как опытная натасканная ищейка. Именно они были его путеводной звездой.

Я пытался отговорить Ивана от безумной затеи. О многом мы с ним говорили, но все мои слова были для него пустым звуком.

— А что же ты, Антуан, сунулся в политику? Ты что, хочешь сказать, что умнее меня? Что ты можешь добиться успеха и денег, а я так и буду ограничиваться жалкими научными подачками? Ты твердишь мне все это потому, что не хочешь признать, что я успешнее тебя. А мне всего лишь нужна-то твоя помощь в нашем, заметь ОБЩЕМ деле.

Он с садистским наслаждением подчеркивал мое участие в контрабандных поставках. Он начал шантажировать меня, ему было необходимо, чтобы поставки приобрели статус легальности, чтобы он стал официальным представителем России в Конго, и курировал бы поставки драгоценных камней. Иван тогда открыто заявил мне: «Мне мало денег, мне нужна власть!» Я не мог отказать, так как Столпов располагал неоспоримыми фактами о моей нелегальной деятельности в молодые годы. Пришлось помочь ему! Бизнес Столпова, процветал и деньги текли рекой в его карман. Я говорю это без сожаления, поскольку принципиально отказался от этой прибыли, чтобы не попасть в полную зависимость от «компаньона».

Время шло, я занимал свой пост, Столпов получал свои деньги, но амбиции Ивана лишь разгорались. Кроме того, профессор продолжал практиковать Вуду. Именно практиковать, потому как к следующим ступеням совершенства его уже не допускали, и ему оставалось лишь оттачивать свое мастерство. И, смею заметить, достиг он немалых успехов. Вот только в основном все его деяния были из серии зла. Ему нравилось манипулировать людьми. Ему мешал конкурент — он устранял его с помощью магии. Он привлекал женщин, удовлетворяя свои похоти, и с легкостью избавлялся от них, как от ненужной вещи. Он многим людям испортил жизнь, а для некоторых она вообще завершилась трагично.

Не хочу повторяться, но в учении Вуду он преуспел, а пособником его всегда был Бака — злой дух, и Иван научился с ним ладить. Но, как ему казалось, только по мелочам. А он хотел стать, ни много, ни мало, а Верховным Правителем! Есть и такая, недосягаемая ступень. И, как ни смешно или грустно это может показаться, но именно к этому и стремился мой бывший друг профессор Иван Столпов!

Вам может показаться странным, что я так разговорился, но поверьте, СтанИслав, я много лет жил с печатью на устах потому, что боялся за семью, карьеру, благополучие. У меня взрослая дочь, я дал ей прекрасное образование и хочу, чтобы она была счастлива в жизни. Я лишь однажды увидел сальные взгляды Ивана в ее сторону, и этого было достаточно, чтобы отправить ее туда, куда «мой верный друг» не мог дотянуться. Да, да, поверьте, основания для этого были, я слишком хорошо знал Ивана.

Знаете, сейчас, когда его не стало, у меня словно душа освободилась, поэтому я так и разоткровенничался, да и вы не случайный собеседник, а человек который, подобно мне, был пешкой в его игре и пострадал от деяний Ивана.

— Так вы уверяете, что Иван Андреевич причастен к нашим злоключениям? — в полном замешательстве воскликнул я. — Да это фантастика!

— СтанИслав, давайте, я продолжу, а вы чуть позже сделаете свои выводы.

Тем временем вошла Эстель, и молча поменяла тарелки. Теперь передо мной дымилось некое подобие куропатки, фаршированной каштанами. «А все-таки, — проскочила в голове непрошенная мыль, — неплохо питаются конголезские политики!» Занятно, я ведь до сего дня толком даже не знал, кто такой Мабобо, Столпов рекомендовал его нам просто как своего друга, а не влиятельного конголезца. Но между нами-то, какая может быть связь? Ведь чистая случайность, что мы узнали Столпова, и только потом моего нынешнего собеседника. А Мабобо тем временем продолжал:

— Столпов по месяцу жил то в России, то в Конго, у него здесь появился собственный особняк, он был хорошо знаком с местной политической элитой, но все воспринимали его лишь как удачливого коммерсанта, и то такого, с кем можно совершать одноразовые сделки. Конголезский народ недоверчивый, заслужить его расположение непросто. Иван предлагал условия выгодные только для себя, он шел напролом, и никогда не старался заинтересовать бизнесменов гибкими, но стабильными условиями. В этом-то и заключалась его недальновидность. Он срывал куш, а дальше как в известном изречении «после нас хоть потоп». Прикрывался он всегда моим именем, ну кто бы просто так терпел белого человека в нашем обществе? Но после нескольких, крайне скандальных сделок, мне «наверху» прямо указали на сомнительное знакомство.

Естественно, я постарался как-то оправдать действия Ивана и тему замяли. Я передал ему разговор, но он только посмеялся.

— Боятся за свои денежки, жадные индюки. Сидят на золотой жиле и не умеют достойно ею распорядиться, сами же принимают мои условия, а потом прыгают в кусты. Как были дикарями, так ими и остались. Обладают такими знаниями в области магии и не могут их применять!

— Иван, если бы каждый применял свои способности, на земле воцарился бы хаос.

— И ты рассуждаешь как рядовой обыватель, каждому человеку хочется быть богатым и знаменитым. Просто одни умнее и удачливее других и что тут особенного? Если я владею Вуду, то, значит, могу использовать свой шанс.

Через некоторое время после нашего разговора, два влиятельнейших человека, которые беседовали со мной по поводу моего некорректного друга, погибли при загадочных обстоятельствах. Один внезапно заболел, его тело покрылось чудовищными язвами, несколько дней держалась высокая температура, и умер он в страшных мучениях. После вскрытия врачи сказали, что его словно сварили заживо, все внутренние органы словно были подвергнуты термической обработке. Естественно, огласки не было, в заключении судмедэкспертизы значилось «красная волчанка», хроническая форма, остановка сердца.

Второй скончался так же скоропалительно, но неделей позже. Причиной его смерти стало резкое сгущение крови в организме, которая просто перестала циркулировать по сосудам. Тоже мучительная и долгая смерть. Причиной назвали инсульт. Никто не находил объяснений загадочным болезням, но я-то прекрасно понял, чьих рук это дело. А Иван в это время был в Конго, и ездил куда-то в джунгли на несколько недель.

После столь жестоких расправ, я решил прекратить все наши совместные дела со Столповым. Во что бы то ни стало. Я не стал раскрывать причины и мои подозрения относительно него, но узнав о моих намерениях, Столпов будто озверел, он не уговаривал меня, он сразу взялся за шантаж, где-то что-то сказал, кому-то намекнул, и на меня начали косо смотреть. В какой-то момент надо мной даже нависла угроза экономического расследования. Так рисковать я не мог, и мне пришлось идти на попятную. Столпов обладал недюжинными связями, он мог манипулировать ситуацией даже из Москвы. Мне стало действительно страшно, когда он попытался встрять в российско-конголезские отношения на финансовом рынке. У нас намечали открыть совместный банк, а в председатели правления с нашей стороны выдвигали меня. И я сделал Ивану предложение: я свожу его с могущественным бокором, а он оставляет меня в покое. Но Иван был непрост, он принял мое предложение, но с одной существенной поправкой: бокор должен был согласиться помочь ему, а если выдвинет какие-либо встречные условия, то я буду обязан помочь ему их выполнить и довести дело до конца. Деваться мне было некуда, и мы ударили по рукам. Оставалось найти бокора. И убедить его.

Мой собеседник замолчал. Он забыл про еду, чего нельзя было сказать обо мне. Да, повар у Мабобо в самом деле был чудесным. Антуан молчал и я жевал молча. Вошла неслышная Эстель, забрала мою тарелку, покачала головой над нетронутой тарелкой Мабобо, но унесла и ее. А потом на столе появилось большое блюдо с разнообразными сырами и бутылка портвейна.

Мабобо сам разлил напиток по рюмкам и заговорил снова.

— Поиски бокора были делом хлопотным. Я поднял все свои связи, потратил уйму денег, но все было напрасно. Пару раз я уже думал, что нахожусь у цели, что вот он, тот, кого я так долго искал. А потом выяснялось, что это очередная инсценировка, простая попытка выудить деньги. А Иван уже психовал и дергался, называл меня обманщиком, ставил сроки и угрожал. Но что я мог? Я и так делал все от меня зависящее. Так прошел почти год, и однажды Иван пришел ко мне и сказал, что если в течение недели я не найду ему нужного колдуна, он применит ко мне свои «санкции». Он так и сказал: «санкции». Я попытался объяснить ему ситуацию, но он не стал ничего слушать и ушел, хлопнув дверью. Естественно, через неделю я никого не нашел, а еще через неделю случилась странная болезнь моей супруги. Она словно помешалась рассудком, как будто стала жить какими-то старыми воспоминаниями, замкнулась, взгляд ее стал совершенно бессмысленным. Она постоянно пряталась по углам дома, шептала что-то на неизвестном мне языке, качала воображаемого ребенка. Она впадала в такое состояние на несколько часов в день, а когда приходила в себя, то ничего не помнила. Я пытался расспрашивать ее, но она даже не понимала, о чем я говорю. Я показал ее лучшим врачам, и не только нашим, но в общении с ними она замыкалась, на контакт не шла, была капризной, а порой и буйной. Потом стала избегать не только врачей, но и меня. Медицинские светила лишь разводили руками. Одни говорили, что это нервное переутомление, другие подозревали тяжелую степень шизофрении, третьи склонялись к неизвестной форме психотических расстройств. А ведь в глубине души я догадывался, что с ней происходит. Догадывался, но боялся признаться самому себе. Так продолжалось некоторое время. Иван улетел в Москву и периодически звонил мне, чтобы справиться о «наших» делах. Моя семейная жизнь превратилась в сущий ад. Я ожидал самого худшего, потому как выхода на бокора найти не удавалось. Однажды, когда Иван в очередной раз приехал в нашу страну по делам, я не выдержал и задал ему прямой вопрос:

— Зачем ты это делаешь? Зачем ты мучаешь невинного человека? Ты сводишь с ума и ее и меня. Я обещал тебе, и выполню свое обещание, но и ты держи себя в руках, не дави на меня, не загоняй в угол.

В тот день мы с ним страшно разругались, от нашей дружбы не осталось и следа. Ее заменила ненависть, злоба и мое отчаяние. Я понимал, что когда-то случайным знакомством с Иваном подписал себе смертный приговор. Да, ладно если бы только себе, я поставил под удар и семью, и других людей. Итак, скандал состоялся. Иван буквально впал в бешенство, кричал, что я беспринципный трус, что у меня нет ни чести, ни гордости, что я даже не могу выполнить собственные обещания и уберечь семью. После этих его слов я тоже вскипел, и высказал ему все свои подозрения и осуждения. Мы оба жутко кричали, в сердцах Иван даже разбил древнюю китайскую вазу, которую жена привезла из путешествия по юго-восточной Азии. Прислуга в страхе попряталась, весь дом словно наэлектризовался ненавистью. Вся эта безобразная сцена произошла в моем доме, Иван ушел, кинув мне на прощанье:

— Ты еще не знаешь, кому перечишь. Все твои обязательства остаются в силе. Даю тебе сроку две недели.

А через несколько дней, он, как ни в ни чем не бывало, заявился ко мне на работу, уселся в кабинете, положил ноги на стол и начался справляться о моих делах. Спросил как дела у жены, дочери, и когда ожидается очередная поставка драгоценных камней в Россию, а также поинтересовался, когда я намереваюсь выполнить свои главные обязательства. Время идет, а результатов никаких.

Пытаясь отделаться от него поскорее, я заверил Ивана, что уже практически вышел на нужного ему человека, что необходимо пройти еще несколько кругов посвящения, чтобы попасть на аудиенцию к бокору, и он снова дал мне временной срок. Через пару дней я отправил свою дочь в частный пансион в Англию, нанял сиделку для жены, а сам направился в джунгли с одной лишь мыслью: или умереть, или найти этого самого бокора. И, возможно, Бог смилостивился надо мной. Возможно, он посчитал, что я достаточно наказан за свои прегрешение, и помог мне найти черного мага. Или сам маг уже достаточно посмеялся над моими страданиями, и дал мне шанс встретиться с ним.

Здесь не могу не упомянуть о еще одной немаловажной детали. Каждую ночь, на протяжении всего моего путешествия по джунглям, до той поры пока я не встретился с черным магом, мне снилась моя давно умершая бабушка. Она была известной знахаркой и травницей, лечила людей и проводила различные обряды для повышения плодородия. Бабушка была знакома с магией Вуду не понаслышке, но она была белой ведуньей, и никогда не использовала черную магию. Так вот, по ночам она являлась мне во сне, успокаивала и давала подсказки, куда идти и что делать. Она говорила, что я должен выполнить обещание, данное русскому, но уверяла, что Иван сам идет к собственному наказанию, и я не должен ему препятствовать. Она внушала мне, что мы лишь звенья в бесконечной цепочке жизни, говорила, что любит и оберегает меня. И эти ночные видения не пугали, а придавали силу и уверенность в том, что я поступаю правильно.

Здесь Мабобо снова прервался, чтобы перевести дух.

— Выпейте, мы еще всего лишь в начале истории, — негромко произнес он, разглядывая на свет волшебный напиток.

Я с удовольствием последовал его совету.

— Вы никогда не задумывались о том, что в жизни все происходит не случайно? Нет, конечно, каждому дается право определенного выбора. Но когда задан вопрос о том, как поступить, где-то, по ту сторону твоего сознания, находятся те силы, которые намекают тебе на последствия, ожидающие тебя при том или ином решении, и конечно же мы выбираем тот путь, который нас устраивает именно в данный промежуток времен. А потом, когда мы преодолеваем этот отрезок времени и входим в другую фазу жизни, мы думаем о том, что было бы, если бы мы выбрали другой вариант решения прошлой проблемы. Мы строим и программируем собственную жизнь по череде случайных совпадений, которые объяснимы, и предоставлены нам самой судьбой. Не удивляйтесь совпадениям, с которыми вам приходится сталкиваться, это игра жизни. Это не чудеса, а всего лишь закономерности нашего жизненного выбора.

Возможно, сейчас вы посчитали меня старым занудой, но кто-кто, а уж вы-то должны понимать, что когда на долю человека выпадает столько испытаний, он волей-неволей становится немного философом, а немного и мудрецом. Подумайте о сказанном на досуге.

Поездка в джунгли была слишком утомительна для меня. Со средствами связи, такими как мобильный телефон, в нашей стране и сейчас проблема, а уж тем более тогда, да еще и в глуши. Даже имея огромный коммуникатор, я не смог бы связаться ни с кем, и лишь ежедневные явления моей бабушки убеждал меня в том, что с семьей все в порядке.

Я понимал, что в моем сердце дернулись стрелки, которые начали временной отсчет возвращения в семью. Вот ведь, как странно утроен человек… Пока все хорошо, пока жизнь улыбается вам, вы не задумываетесь о том, что значат те или иные люди, даже и сама жизнь. Но стоит только нависнуть угрозе потери всего того, что составляло ее смысл, то понимаешь ее истинную ценность. Как всякий семейный человек, проживший в браке многие годы, вырастивший взрослую дочь, я, занимаясь своими делами, забыл о семье. Я все время куда-то спешил, торопился, был вечно в разъездах. Ведь, если вдуматься, я даже не заметил, как моя дочь выросла. А что я дал ей, кроме денег и благополучия? Тогда, в джунглях, я дал себе слово, что если вся эта история закончится благополучно, я сверну свою политическую карьеру, и займусь семьей. Возьму жену, дочь, и поедем в кругосветное путешествие. Я буду жить только для них…

Мабобо вновь сделал паузу, а я вспомнил свои беды. Да, он был прав на все сто! Ведь и я дал себе точно такое же слово. Вот вернусь, возьму Татьяну, Катьку, поедем отдыхать… Черт возьми, все мы люди одинаковы. Как говорил еще Шекспир, «не ценим мы того, что мы имеем, но стоит только это потерять…»

Тем временем Антуан уже говорил о встрече Столпова с Великим Бокором.

— Об их встрече я знал все в мельчайших подробностях, все же я был «особой, приближенной к императору», к тому же Иван не смог понять все сказанное бокором и требовал, чтобы я разъяснил ему некие, как он их назвал, афоризмы.

Встреча проходила в сакральном месте, туда Иван добрался по карте, состоящей из магических знаков, которые мог читать лишь посвященный в ортодоксальную магию Вуду, причем посвященный до верхних ступеней, хунгал, мамбо или бокор. Не буду вас озадачивать различными степенями посвящения, скажу лишь, что это не предел и в каждом мире волшебства, белой или черной магии, есть свои покровители или лидеры, как мы называем их в обычной жизни. В общем, чтобы встретиться с верховным Асогве²⁰ Бокором в наших землях, с тем, кого Иван искал столько времени, ему надо было быть посвященным. Подобное испытание Столпов преодолел с легкостью, из чего следовало, что он действительно необычайно способный, достигший определенных высот человек.

«Кромешная тьма, похожая на укутывающую паутину, звенящая тишина, наваливающаяся на вас вязкой липкой массой», так описывал Иван первые впечатления от места, в которое он попал. Словно время здесь смешивалось с пространством, очертания предметов растворялись, а реальность теряла свою сущность. Здесь было некое состояние невесомости души и тела, и практически полная потеря сознания… если бы сюда попал простой человек, он бы не выжил. Но в том-то и дело, что Столпов простым не был. Он растерялся лишь на долю секунды, а потом сразу же понял, что попал в нужную точку пространства, собрался, сконцентрировался, и выдержал испытание.

Хотя, конечно, общение со всемогущим Бокором даже для Ивана было нереальным волшебством. Столпов не видел Бокора, он лишь осязал его непосредственное присутствие, ощущал разумом, каждой клеточкой своего «несуществующего» в данном загадочном месте тела.

Ивану казалось, что он говорит с Бокором, но то была ошибка, общение было телепатическими, потому, как вязкая глухая тишина никуда не исчезала, а слова верховного жреца отпечатывались лишь в его сознании, словно выжигались каленым железом.

Бокор не спрашивал, зачем он нужен этому белому человеку, он лишь сказал, что знает, зачем тот пришел. Верховный черный маг оценил мастерство Ивана, и даже похвалил за усердие, и указал на то, что желания его вполне понятны. Он пообещал исполнить то, что хочет белый, но взамен, он укажет ему праведный путь. Эту фразу Иван не понял, но согласился не раздумывая. Также Бокор потребовал от Столпова подтверждения того, что тот никогда не оступится от собственных целей. Иван уверил жреца в этом, и мгновенно почувствовал, будто всю его человеческую сущность поместили в огромный миксер и перемешали словно коктейль, состоящий из уймы ингредиентов. В сознании отпечаталось несколько фраз, значение которых остались для Ивана неразгаданной шарадой, смысл которой он искал до самой смерти. Накануне он звонил мне, и в сотый раз переспрашивал, что бы это могло значить:

«И увидишь яркий свет, когда придет подобный тебе, без сладострастной жажды, и будет откровение о желаниях задуманных, о воплощение мыслей в реальность и отпущение души от тягости, возвратится все на круги своя, сам придешь подобием желанного и обретешь свободу через освобождение…»

Как я сказал, эти слова отпечатались в голове Ивана, словно саднящие раны, а я заучил их наизусть, потому что мгновенно понял смысл.

И Бокор и Иван выполнили свои обязательства друг перед другом, Бокор изготовил куклу, которая по мановению хозяина исполняла его желания, а Иван никогда бы не отступился от задуманного.

Но моему другу не повезло, чуть-чуть не повезло. Он просчитался относительно меня. Слишком быстро он списал меня со счетов, причислив к ничтожествам. Во мне что-то замкнуло, что-то надломилось и я решил во что бы то ни стало остановить Ивана. Я решил похитить куклу, и любым способом избавиться от нее, хотя и знал, что очень рискую, ведь я и сам прошел несколько степеней обучения. Я произвел некий обряд, дабы запутать следы и скрыть намерения. Да простит мне Господь и это прегрешение, ибо с кражей куклы я подписал смертный приговор несчастному старику, единственной слабостью которого стала любовь к сыну. Я внушил старику Эволо, что Великий Бокор поселил в уродливое тельце куклы душу его чада, незадолго до этого ушедшего из жизни. Я предпринял попытку остановить Ивана, но не предполагал последствий и не знал того, что все уже предрешено. Я прекрасно понял слова, сказанные Великим Магом Ивану, но не думал, что сам окажусь звеном задуманного им, что все мои эмоции и поступки станут слаженными действиями заведенного Бокором механизма поиска истины. Иван думал, что может безнаказанно ненавидеть всех и вся, считал себя настолько великим и неуязвимым, что никто не сможет противостоять ему, но глубоко заблуждался и поплатился за свою гордыню. Мне пришлось много думать, сожалеть и пережить сильнейшую душевную боль, чтобы понять суть всего произошедшего. Ну, да это лирическое отступление, вы сами все поймете, когда я завершу свой рассказ.

Итак, я придумал некий план похищения. Деньги, как вы понимаете, имеют огромный вес в нашей жизни, за них можно сделать все, а раз уж я так долго работал ради денег, пусть и они поработают на меня. Поэтому, когда кукла пропала, все участники действа оказались в заблуждении и по поводу возникновения старика, да и по поводу самой ее пропажи. Смерть старца, увы, не стала для меня неожиданностью, но я не успел выкрасть куклу его руками, и она начала свою самостоятельную миссию.

Бокор сделал не просто куклу, он создал мощнейшее орудие зла. Её нельзя было украсть, продать, можно былотолько подарить от самого чистого сердца. А кто бы захотел подарить такое чудовище, да еще и от чистого сердца? Иван был в бешенстве, он же почти владел вожделенным предметом, который неимоверно быстро должен был приблизить его к вершине мира. Его ярость взрывалась и выплескивалась, подобно расплавленной лаве. Через несколько дней после кражи куклы, моя жена умерла. В нее будто вселился дьявол, она впала в страшнейшее безумие, у нее начались дикие ломки, словно её раздирали жуткие боли изнутри, она буквально потеряла голову, чуть не убила прислугу, а потом взобралась на крышу нашего особняка и сбросилась вниз, прямо на острые пики садовой ограды. Смерть моей жены стала наказанием за содеянное мною.

Мабобо тяжело вздохнул и снова надолго замолчал, да и мне, признаться, было о чем подумать. Некоторое время мы сидели молча, а потом он с трудом продолжил:

— На следующий день после похорон Иван пришел ко мне в дом, чтобы выразить свои соболезнования. Он посочувствовал моему горю, попытался сказать, что всегда и при любых обстоятельствах останется мне верным и любящим другом, и если бы я вовремя к нему обратился за помощью, он бы обязательно мне помог, ведь он наверняка уверен, что моя бедная жена скончалась от злого проклятия. А потом вскользь заметил, что завершение нашего дела пострадало по вине какого-то безумца, и мы обязаны довести его до конца, а то мало ли что … Мы все очень тесно связаны друг с другом. От этого «мало ли что» у меня мурашки пошли по телу и зашевелились волосы на голове. Я ужасался, с каким страшным человеком общался все эти годы, с каким чудовищным психом я связался, но отступать было некуда…

Я точно видел, что на глазах Мабобо выступили слезы, но он быстро овладел собой, поднял бокал, и глянул на меня.

— Давайте выпьем.

Мы снова сделали по глотку, и я ушел в слух.

— Как вы теперь уже знаете, кукла не попала ко мне. Она зажила своей жизнью и отправилась в далекое путешествие.

Это чистая случайность, что кукла попала к вашему другу. Хотя, что такое случайность…? Это ведь ни что иное, как неосознанная закономерность. Ничто не делается без воли Божьей, стало быть, все случайности, — это воздаяния Господа, либо за добро, либо за грехи. Вам и решать, случайно или нет эта кукла попала сперва к вашему другу, а потом уже и к вам. А профессор Коломейцев? А отец вашего проводника Моиза? Они тоже случайные люди?

Я встрепенулся: — Вы были знакомы с профессором Коломейцевым?

— Лично — нет. Но много наслышан о нем, он был известным ученым и, насколько мне известно, конкурентом Столпова. А конкурентов Иван не терпел, он ненавидел их всем сердцем, и всегда стремился устранить. Устранил он и этого, ни в чем неповинного человека. Увы, можно сказать, что и я приложил к этому руку. Ведь я все знал, более того, я переправил Ивану всё необходимое для жестокого ритуала.

— Как?! — изумленно воскликнул я, — Убийство Коломейцева, — дело рук Столпова?

— Увы! — Кивнул головой Мабобо. — Дело не столько его рук, поскольку все вершилось чужими руками, сколько дело его изощренного ума! На подобные мизансцены он был мастер. Просчитывал, проигрывал каждую мелочь!

— Но, я не понимаю! Зачем было ему убивать человека, который собирался свести нас всех вместе? Ведь смерть Петра Степановича намного отсрочила нашу встречу со Столповым. Мы с Жаном с ног сбились, разыскивая его!

— Так думаете вы, на самом же деле все обстояло несколько иначе. Когда Коломейцев позвонил Столпову и рассказал о вас и вашей кукле, Иван сразу все понял. Пророчества бокора о том, что кукла сама найдет своего хозяина, начинали сбываться. А Коломейцев, святая простота! Он сразу рассказал все, что ему было известно. Я вам уже говорил, он тоже был большим ученым, и он с таким воодушевлением рассказывал Ивану о кукле, о том, как они будут работать над этим делом вместе! И тем самым подписал себе смертный приговор. Ивану не нужны были ни конкуренты, ни лишние осведомленные. Кроме того, убивая Коломейцева, он приносил жертву Великому Бокору, полагая, что обязан ему. Я же говорил вам, он был страшным человеком! Даже самые посвященные бокоры крайне редко прибегают к человеческим жертвоприношениям. Они ограничиваются крупным скотом. В конце концов, на дворе XXI век. Есть конечно безудержные фанаты, таким-то и был Иван.

— Господи Боже! — продолжал ужасаться я. — А мы приняли его за своего спасителя! Доверились. Все выложили, как на исповеди. И он так нам помогал… был таким искренним… участливым…

— О, да! Тот еще был лицемер! — усмехнулся Мабобо. — Меня самого водил за нос годами. А насчет помощи… да, помогал… Выдал вам мешочки гри-гри, тормозящие вашу реакцию, насылающие на вас головные боли, ломоту в костях. Что, разве нет?

Я припомнил сцену вечернего ограбления, когда на нас с Жаном напали трое аборигенов, и сорвали с нас заветные амулеты, после чего нам стало легко, прекратились головокружения, и усталости, как ни бывало.

— Он отправил нас в самое пекло, а мы и рады были…

— Именно так. А если бы вы знали, как ваш приезд осложнил мою жизнь…

— Это еще почему? Вы, насколько я помню, не сильно нам помогли. — Я хотел, чтобы в моем голосе не слышались нотки раздражения и отчаяния, но видимо, всех своих эмоций скрыть не смог.

— Я, насколько я помню, вам очень сильно помог! — Мабобо даже повысил голос. — Начнем с того, что только благодаря мне вас не убили в день вашего приезда!

Сил изумляться у меня уже не было, я только шире раскрыл глаза.

— Да, да, молодой человек! Мною были получены четкие инструкции от Столпова. Я же превратился в его собственное орудие для реализации планов по возврату куклы, он пожертвовал мною, но я был готов. Если я когда-то и позволил увлечь себя в криминальные дела, то это ушло в прошлое и хватило с избытком. Брать на себя что-то еще я не собирался. Потому и наплел Столпову, что организовал на вас покушение, но вы чудом избежали смерти. Я был очень убедителен, и он поверил, но жутко взъярился. Я еще раз повторюсь, куклу нельзя было украсть, ее можно было только подарить от чистого сердца или забрать, приютить после смерти хозяина. А хозяином были вы, СтанислАв.

— Да, да, я помню, об этом я уже неоднократно слышал, нельзя то, нельзя это. Я все время думал, как от нее избавиться, но мои попытки всегда пресекались.

— Как вы рассказали, ваш друг, ныне покойный Жан, искренне и от всего сердца подарил куклу вашей дочери, а ребенок, от всей души пытаясь загладить свою вину, ведь именно она первой осознала сущность Баки, передала её вам, будучи убежденной в том, что уж вы-то, самый дорогой для нее человек, сумеете распорядиться куклой как надо.

— Да, Антуан, скорее всего вы абсолютно правы. Катюшка очень нервничала из-за куклы, я же в тот момент скептически отнесся к ее, как мне казалось, бредовым фантазиям, а ведь она действительно первая почувствовала магическую силу тряпичного монстра. Надо же, она ведь и назвала его Бакой. Я еще шутил, Бака как Бяка. У нас, Бяка, это такая страшилка для детей, гадость что ли, плохая вещь, — с улыбкой пояснил я, вспоминая дочку. — Так оно и есть… и Столпов планировал, что вас убьют, но не его руками, причем ради наживы, такие же фанаты и маньяки, которые ненавидят белых, заносчивых снобов, сующих свои носы в Конго, что-то вынюхивая на чужой земле. И тогда он спокойно завладеет куклой. Станет для неё новым желанным хозяином, чьи мысли она будет реализовывать. Ведь никто из местных не позарился бы на то чудовище, за которым так охотился Иван. Для обитателей этих мест, подобная вещь ни что иное, как носитель зла, сил Самеди или Петро.

— Петро, это слово произнес старик, который украл куклу. Он сказал «Петро», когда передал куклу Жану. Кажется, Коломейцев говорил о том, что это злой дух.

— Ну, скорее всего, несчастный старик был каким-то образом знаком с учением вуду, и когда понял во что ввязался, пусть даже и не по собственной воле, то запаниковал и постарался избавиться от куклы как можно скорее, вот и сунул ее в качестве подарка вашему другу. Только руководил им при этом страх, ведь он украл куклу и понял, что его ожидает. Он был необразованным человеком, но очень любил своего сына. Не по своей воле он в это ввязался! Да, любое зло наказуемо… — философски заключил Мабобо, наверно в назидание самому себе.

А я сидел, склонив на плечо голову, смотрел на него и не мог поверить, что все только что рассказанное, имело отношение ко мне. Мне казалось, что стоит только встряхнуться и одурь исчезнет, а я проснусь, и буду рассказывать знакомым и близким нереально длинный и страшный сон.

Я и правда тряхнул головой, но ровным счетом никаких изменений не произошло, если не считать того, что Мобобо схватил широкой темной ладонью изящный серебряный колокольчик, пару раз качнул им в воздухе, раздался серебряный звон, и через секунду на пороге возникла Эстель.

Она поняла хозяина без слов, моментально убрала все со стола и удалилась. Мы с Мабобо молчали. Ровно через минуту Антуан поднялся и попросил меня пройти за ним, что я и сделал, не говоря ни слова.

Теперь мы переместились в каминный зал, где одну стену полностью занимала библиотека. Книги явно были предметом гордости этого человека. Бесчисленные корешки книг переливались золотом и серебром, и казалось мне, что вся человеческая мудрость сконцентрировалась здесь, на этих многоэтажных полках, которые охранял и заботливо обогревал высокий и широкий камин, обрамленный витыми колоннами и украшенный затейливой резьбой.

Не проронив ни слова, мы погрузились в глубокие кресла, обтянутые бархатом. Подразнивал аромат кофе, дымящегося на журнальном столике, и рука непроизвольно потянулась к хрупкой чашечке тончайшего английского фарфора.

— Антуан, кое-что для меня остается не совсем ясным, и я бы хотел задать вам несколько вопросов, — насладившись первыми глотками напитка, нарушил я библиотечную тишину.

— Извольте, я сегодня на редкость откровенен, — по-своему отшутился Мабобо.

— Вы упомянули отца нашего проводника Моиза, а он-то, каким боком фигурирует во всей этой истории, ведь, насколько я понял, он давно умер?

— Да, я стал приемником Хьюго Де Гари, вы же так назвали отца своего проводника? Я был молод, амбициозен, увлекался магией, и в то время смело ставил эксперименты вместе с Иваном, не гнушаясь ничем.

— А что касается смерти самого Ивана Андреевича? Почему вы с таким нескрываемым убеждением говорили, что я должен был понять, какую аналогию провести, с чем связать? Вы выдали мне такое количество информации, что, боюсь, мозг не выдержит и произойдет компьютерный сбой. Так не долго и тронуться умом.

— А неужели вы не увидели никакой параллели между тем, как вы уничтожили куклу и каким образом погиб Иван?

— Я уничтожил куклу? Уничтожил? — сердце мое бешено заколотилось, — а разве такое возможно?

— Да вы же просто выполнили пророчество, произнесенное Великим Бокором. А вот Иван, хоть и услышал, но понять его так и не смог. «И увидишь яркий свет, когда придет подобный тебе, без сладострастной жажды, и будет откровение о желаниях задуманных, о воплощении мыслей в реальность и отпущение души от тягости, возвратится все на круги своя, сам придешь подобием желанного и обретешь свободу через освобождение», — пропел Мабобо, словно мантру. — Яркий свет — это конец, смерть, которая постигла Ивана. Подобный тебе, но без жажды — это вы, добрый самаритянин, боящийся собственных мыслей. Откровения о желаниях задуманных — это как раз и есть то, что вы осознали. Нельзя бояться мыслей, ибо то, о чем вы думаете, имеет способность материализоваться. Нельзя программировать себя дурными, злыми или трусливыми мыслями. Иван обрел свободу через ту сущность, которой он хотел быть, злой куклой, которую вы уничтожили. Помните, вы сказали, что нанизалось тряпичное тельце на железное основание? Иван погиб именно так и, как я понимаю, в тот самый момент, когда вы уничтожили куклу.

Я сидел молча, с широко открытыми глазами, даже рот слегка приоткрылся от удивления. Пересохшие губы не пропускали слова, и Мабобо опередил меня:

— Хотите спросить, почему это смогли сделать именно вы? Все просто, вами двигали чистые помыслы, вы совершили погребение по-христиански, и одновременно, сами того не осознавая, провели обряд вуду. Вы освободили злые силы, заключенные в кукле. Наверное, вы знаете, как изготавливается непосредственно сама кукла?

— Да, всевозможных рецептов я начитался в интернете, — облизнув губы, выдавил из себя я несколько слов.

— В таком случае сии подробности мы упустим, одно скажу, дело это хлопотное, жутковатое и требует определенного умения. Иначе говоря, создание правильной куклы вуду требует определенных знаний, и не под силу простому человеку.

— Да, на протяжении всего этого ужасного пути я был единственным человеком, который осознанно хотел уничтожить эту тварь. И, сам того не ведая, все-таки сделал это. Вернусь домой, обязательно схожу в церковь и поблагодарю Господа, что уберег меня.

— Да, ангел хранитель у вас действительно есть.

Мы еще немного помолчали, погруженные в свои мысли, а потом Мабобо провел ладонью по лицу и произнес таким спокойным, отстраненным тоном, что мне на секунду показалось, будто все эти часы я разговаривал с другим человеком:

— Итак, вам нужна моя помощь с паспортом. Не беспокойтесь, я все устрою для вас в кротчайшие сроки. А сейчас уже поздно, мы оба устали, отправляйтесь в отель, как я понимаю, вы остановились снова в Мемлинге? Мой водитель отвезет вас. Отдыхайте, успокаивайте свои нервы. Завтра я свяжусь с вами. Спасибо за то, что выслушали меня, и извините за прошлое.

Мы попрощались достаточно официально, и через десять минут я был уже в номере.

Через три дня самолет, на борту которого я находился, совершал посадку на залитую дождем полосу международного аэропорта Шереметьево-2. Мои приключения закончились. Я возвращался домой.

Мабобо не обманул. На следующий же день после его долгой исповеди, он раздобыл для меня все необходимые справки, сопроводил меня и в полицию, и в консульство, хлопотал и помогал, чем только мог. Он лично проводил меня в аэропорт, и прощаясь, крепко пожал руку и сказал:

— Несмотря на все обстоятельства, было приятно познакомиться. Однако, надеюсь, больше мы с вами никогда не встретимся. Желаю вам счастья, СтанИслав, вы заслужили его. Вы избранный, помните это. И хотя у вас хороший ангел-хранитель, не растрачивайте свою жизнь понапрасну, она ведь у нас одна. Старайтесь не совершать ошибок, о которых могли бы потом сожалеть…

Я спешил покинуть Конго. Язык не поворачивается сказать, что без сожаления, ибо в той земле покоился человек, бывший моим самым близким другом, но, тем не менее, я поспешил убраться из этой страны. Перед отъездом я все же нашел время и заглянул к моей спасительнице Аджали. Я хотел дать ей денег, но, как это ни странно, она их не взяла. И как я ни настаивал, все было напрасным. Других обязательств в Конго у меня не было. И когда после долгих часов полета, томительной пересадки, ожидания, самолет наконец-то начал снижение и погрузился в густые, серые, дождливые тучи московской осени, я осознал, что вернулся домой. После бесконечной конголезской жары и палящего солнца мне было так радостно оказаться здесь, под дождем, под резкими порывами северного ветра, что, честное слово, хотелось упасть на мокрый асфальт и целовать его. В легкой ветровочке я не чувствовал холода, думаю даже, мне никогда не было так хорошо.

Я некоторое время проторчал в зоне паспортного контроля, пока дотошные таможенники вертели свидетельство на въезд в родные пенаты, выданное мне российским консульством в Киншасе взамен утраченного паспорта. Багажа у меня не было, остатки вещей уместились в ручной клади. И как только закончились все формальности и доблестные таможенники сочли меня вправе «переступить черту», я пересек зону таможенного досмотра, и медленно двинулся к выходу. Уже подходя к застекленной стене, отделявшей прибывающих от встречающих, я вдруг почувствовал волнительный трепет в груди. Кто меня встретит? Я общался только с Виктором, его держал в курсе всей бумажной катавасии, ему сказал каким рейсом и когда прилетаю. Я искал его глазами в толпе встречающих, но в глубине души надеялся увидеть совсем другие лица. И мои надежды оправдались. Через несколько секунд я наконец-то услышал родной голос.

— Папа! — с этим громким криком дочь бросилась ко мне в объятия, и, наскочив на меня, подобно урагану, обвив ручонками мою шею и целуя небритое, опаленное африканским солнцем лицо, крепко прижалась ко мне.

Я бросил свои вещи, подхватив Катерину на руки и крепко сжал ее в своих объятиях.

Вероятно, мы загораживали проход, поскольку нас пихали, толкали, недовольно бубнили что-то типа «нашли место» и «можно подумать, они тут одни такие». Но я не обращал на все это никакого внимания. Для меня время словно остановилось. А потом я увидел Татьяну. Она шла ко мне, улыбаясь, рядом вышагивал Виктор, размахивая руками и что-то выкрикивая. Но я ничего не слышал, я глупо улыбался во весь рот и ощущал только огромное, бесконечное, ни с чем несравнимое счастье. Татьяна оказалась совсем рядом, Катюшка отлепилась от меня и сползла с рук, крепко прижимаясь к моему боку. Одной рукой я обнимал дочь, а второй неожиданно для себя самого, притянул Татьяну к себе и с нежностью прильнул к ее знакомым, теплым губам. Поцелуй получился короткий, робкий, но чувственный.

— Я рада тебя видеть! — выдохнула Татьяна.

— Я тоже, — шепнул я и переключился на приветствие Виктора.

Мы не стали и далее раздражать прибывающих своей теплой встречей, а двинулись к машине. На лице моем светилась улыбка, которая не покидала меня всю дорогу до самого дома. Мы ехали в машине Виктора, я сидел сзади, окруженный с двух сторон своими любимыми женщинами. Они что-то спрашивали, я что-то отвечал. Помню только, что на протяжении всего пути, я повторил не менее сотни раз слова «какое счастье» и «как же я вас люблю».

— Стас! — не вытерпел в конце концов Виктор, — да перестань ты повторять, как Попка-Дурак одно и тоже! Ты расскажи лучше, что случилось-то? Тебя вообще с трудом можно узнать, осунулся, патлы торчат в разные стороны, щетина, словно в остроге побывал. И чего тебя понесло в эту Африку? Что ты там потерял?

— Ох, Витек! — не переставая улыбаться, произнес я, — Давай потом, а? Я так счастлив, что вернулся домой, что жизнь такая прекрасная и удивительная! Давай отложим все на потом. Я обязательно все расскажу, только не сейчас, ладно?

И мой понятливый приятель не стал более настаивать.

— Старик, мы тут всякой еды купили, у тебя ж в холодильнике, скорее всего, «мышь повесилась»? — Витька подмигнул мне в зеркало заднего вида.

— Это уж точно! — согласился я.

— Ну, мы с Татьяной обо всем позаботились, тебе с дороги отдохнуть надо, в себя прийти.

Катька всю дорогу ехала, вцепившись в меня, будто боялась поверить, что я и в самом деле вернулся. Татьяна была более сдержанной, видимо не зная, как себя вести, учитывая обстоятельства, предшествовавшие моему отъезду. В какой-то момент, поймав на себе ее нерешительный взгляд, я взял ее ладонь и больше не выпускал до самого дома. Она счастливо улыбнулась, положила голову мне на плечо и так и ехала, прижавшись ко мне.

У подъезда мы распрощались с Виктором, он не поддался на уговоры подняться и, чтобы не мешать полному воссоединению семьи, моментально ретировался восвояси.

Поднимаясь в лифте, мы молчали. Лишь перед остановкой на этаже Катюшка попросила дать ей ключи, и как только двери лифта открылись, выскочила на лестничную клетку. Мы с Таней чуть замешкались при выходе, а она открыла дверь, пропуская нас вперед, и я галантно уступил дорогу Татьяне. Катька схватила меня за куртку, подтянулась на цыпочках и шепотом спросила: — Теперь мы снова будем все вместе? Как раньше? Ведь, правда?

— Правда, вместе и всегда, — шепнул я ей и поцеловал в макушку.

Остаток дня я провел, купаясь в тепле и ласке семейного очага. Мы поужинали наскоро приготовленной, но такой знакомой, привычной и вкусной едой. Девчонки мои щебетали вокруг, пытаясь мне угодить, так что под конец я чувствовал себя чуть ли не падишахом. Но и сам я не скрывал своих чувств, постоянно заявляя, что очень счастлив и всем доволен. Вечер пролетел быстро и незаметно. Катюшка, распираемая счастьем, наконец, утомилась, и мы вдвоем уложили спать нашу милую принцессу.

На кухне, Татьяна подошла к окну и, глядя в надвигающуюся ночь, проговорила: — Какое счастье, что ты вернулся, мы места себе не находили, я боялась, что никогда больше не увижу тебя.

Я подошел к своей бывшей жене, обнял ее, осторожно развернул к себе и поцеловал.

— Давай поженимся! — прошептал я. — Прости за то, что мучил тебя столько лет, я очень люблю и тебя и Катю.

Таня уткнулась мне в плечо, я почувствовал, как рубашка промокает от слез, и услышал столь долгожданное: — Я тоже этого хочу, я тоже тебя люблю.

Время остановилось для нас, вернув давно забытые, но столь дорогие сердцу эмоции и чувства. Я страстно целовал свою жену, пытаясь насладиться упоительным чувством нежности к ней, и с каждой минутой все дальше и дальше удалялся в небытие весь пережитый мною кошмар. Мы как-то естественно переместились в спальню, и отдались нашей любви всецело, без сдержанности и стеснения. Мы утонули друг в друге, трепетно и вожделенно, словно заново открывая себя нашим чувствам, нашей страсти.

Счастливые и уставшие, лежали мы, тесно прижавшись друг к другу, и Таня, нащупав чудовищный рубец на моем боку, включила ночник и так и осталась сидеть молча, утратив дар речи.

— Тань, — нарушил я молчание, — пойдем на кухню, и я тебе все расскажу.

Мы перебрались туда, и там мне предстояло вновь и, надеюсь, в последний раз, вернуться в недавнее прошлое.

— Тань, мне очень жаль, но Жан погиб… я похоронил его в африканских джунглях…

Глаза моей жены округлились и наполнились влажным, мутным недоверием.

— То есть, как это — погиб? — пролепетала она.

И я рассказал ей всё от начала и до конца, с того момента, как зловещая кукла попала в наш дом, и заканчивая исповедью Мабобо. Не стал упускать никаких жутких, разрывающих душу подробностей, поскольку понял, что мне нужно все это высказать в последний раз, чтобы уже навсегда загнать этот кошмар в самый дальний уголок своей памяти, и более к этому не возвращаться. Татьяна не проронила ни слова, лишь изредка стискивала мою ладонь в своей и тяжело вздыхала.

По окончании истории я признался ей: — Милая ты моя, я очень много пережил за это время, и очень многое понял, и если ты сможешь, то прости меня и прими.

— Я тебя уже давно простила, собственно, никогда зла на тебя и не держала. Мне жаль Жана, он был прекрасным человеком и заслуживал долгой счастливой жизни, со всеми ее прелестями, любовью, ссорами, радостью рождения детей и, естественно приключениями. Жаль, что господь уготовил ему другую участь.

Она встала, подошла ко мне, прижала к груди мою голову, и перебирая тонкими пальцами мою нестриженую шевелюру, прошептала: — Стас, ты и вправду пережил за это время столько, что хватило бы на десятерых. Ты боялся за нас… Но теперь все в прошлом. Отныне мы вместе, и у нас все будет хорошо. — А потом подумала и добавила: — Ведь добро всегда побеждает зло!

Утро выдалось удивительно теплым и солнечным. От вчерашнего дождя и непогоды не осталось и следа. Мы завтракали оладьями с вишневым джемом, запивая всю эту вкуснятину ароматным кофе, и болтали без удержу. Катька строила планы на будущее, как и куда мы поедем отдыхать, а мы улыбались и вторили ей.

Я решил провести день с семьей дома и никуда не ходить. Телефон разрывался, но я попросил Виктора сдерживать натиск любопытных, сказав, что обязательно расскажу о том, что со мной произошло, только всему свое время. День мы провели фантастически, единственным огорчившим моментом стало то, что мы не смогли найти ромашкового поля, на дворе желтела осень, а мы ведь решили возобновить нашу традицию фотографирования Катюшки среди буйства ромашек.

Татьяна поведала о том, как они жили в мое отсутствие, рассказала, что Дина поправилась, отношения с мужем у них наладились и сейчас они в круизе, укрепляющем здоровье и чувства. Как ни странно, но разговор о Дине не вызвал в моей душе никаких эмоций. А вот слова моей дочери, влетевшей в комнату с демантоидом в руках, меня снова забросили в прошлое.

— Пап! Где ты взял этот камешек? В Африке? Какой красивый! Слушай, я сейчас как раз заинтересовалась магией камней! Даже начала коллекцию собирать. У нас в киосках сейчас продаются минералы. Так вот, пап, это так увлекательно. Камни могут влиять на судьбы людей! Каждый имеет свою природную силу и…

Со всей этой кутерьмой я совершенно забыл про драгоценный камень, который так и пролежал в кармане моих брюк до самого возвращения. Странно, что я беспрепятственно прошел с ним все таможенные кордоны. Чудеса, да и только. Должно быть вчера он выпал, когда мы с Таней безудержно сбрасывали с себя одежду, и моя дочь нашла его. Я более не слышал щебетания Катюши, в ушах звенели лишь несколько впечатавшихся в сознание слова: магия камней, влиять на судьбы, природная сила…

— К черту, никакой магии, хватит, я строю свою жизнь сам! — завопило внутри мое сознание так, что запульсировало в висках, но я сдержал эмоции, посадил Катюшку на колени и шепнул ей на ушко: — Этот камень принесет нам счастье…

— Этот камень, — немой свидетель моего недавнего пребывания в Африке. О котором хорошо бы забыть навсегда и как можно быстрее. Я не хочу, и не буду держать этот камень дома, во-первых, это огромная ценность, а во-вторых, это вечное напоминание о том, что следует вытравить напрочь из памяти. Значит, мы обратим его в деньги, и на волшебном корабле поплывем в завтрашний день счастья. Разве мы этого не заслужили?

А на следующий день жизнь начала входить в привычную колею. Я поехал в офис. Встреча с сотрудниками была трогательной, кажется, все искренне радовались моему возвращению, обнимали и тормошили меня, требуя рассказов об Африке. Я рассказал о своих приключениях лишь то, что следовало знать умным программистам. Я не стал пугать их магией и рассказами о зомби, а лишь поведал то, что, будучи нерадивым туристом, получил по неосторожности травму и потерял свой паспорт в далекой чужой стране. Рассказал, как выхаживали меня местные аборигены, и как мой верный друг Виктор помог восстановить документы. Все остались довольны, так как страждущие получить информацию о приключениях, получили ее, а я смог удовлетворить их любопытство.

На работе я провел большую часть дня, надо было разобраться с делами и вникнуть в бухгалтерские расчеты, ведь меня не было долгое время, а работа продолжалась. Результатами я остался крайне доволен, нарисовалась парочка перспективных контрактов, запуск которых словно ожидал моего возвращения, да и кубинцы хотели возобновить с нами общение. Сквозь окна в помещение заглядывал густой вечер, я взял документы с собой для более детального изучения, мы заперли офис и распрощавшись с Виктором, разошлись восвояси.

Я ехал домой, к семье.

Темно и практически тихо … только шуршание шин, скорость потока автомобилей можно отследить лишь по мельканию света … впереди красные огни, навстречу белые, желтые, голубые … Жизнь движется в своем ритме. Голова полнится какими-то расплывчатыми мыслями. Обо всем и ни о чем. Еду и думаю, думаю и еду. Одно я знаю наверняка, едет очень счастливый человек.

Вдруг что-то промелькнуло, нечто белое, полупрозрачное. Крыло ангела — вдруг подумалось мне. Крыло Ангела — Ангела-Хранителя, который всегда со мной ….

*Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора

Примечания

1

cibus, i m — еда, пища, корм (levis CC, PJ; gravis C; acer, mollis CC): cibum sumere Nep, Just (capere Ter, PM) принимать пищу, есть; homo multi cibi C человек, любящий покушать.

(обратно)

2

РАЧИ'ТЕЛЬ, я, м. (книжн. устар). — Тот, кто заботится или кому поручено заботиться о ком-чем-нибудь.

(обратно)

3

Странноприимный (офиц., устар.) богадельня, дом для престарелых бедняков

(обратно)

4

Santeria — магическая практика на Кубе.

(обратно)

5

Voodoum — Вуду (Гаити оригинальное)

(обратно)

6

Бювар — слово французского происхождения. Означает настольный портфель или настольную папку для хранения бумаги, писчей и промокательной, конвертов, марок.

(обратно)

7

Басмати — Ароматный рис Басмати традиционно выращивают в северном Пенджабе регионе между Индией и Пакистаном. Некоторые описывают его аромат как аромат попкорна. Нежное солнце, кристально чистая вода талых снегов Гималаев и благородная почва отдают этому рису все самое лучшее. Рис Басмати собирают исключительно руками.

(обратно)

8

Тондак — жаренная на кокосовом масле рыба с приправами (масала) или без них.

(обратно)

9

Фени (Feni) — крепкий алкогольный напиток (самогон) из орехов кешью.

(обратно)

10

Мзу́нгу — белый человек (Суахиле)

(обратно)

11

Alikufa — Умер. (Перевод с суахили)

(обратно)

12

Ликаси (Likasi) — до 1966 Жадовиль (Jadotville), город на юго-востоке Конго (Киншаса). Население 422 726 человек

.

Центр медедобывающего района. Цветная металлургия, химическая промышленность, производство стройматериалов.

(обратно)

13

Лепидоптерология — раздел энтомологии, изучающий представителей отряда Чешуекрылые насекомые (бабочки). Лепидоптеролог — ученый изучающий чешуекрылых насекомых.

(обратно)

14

Купросклодовскит — один из минералов, формирующий красивые кристаллы, содержащий радиоактивные элементы и являющийся источниками рентгеновских лучей. Редкий минерал, образующий тонко-игольчатые кристаллы ярко-зеленого цвета, лучшие образцы найдены в Musonoi (Катанга, ДР Конго). Их считают хорошими «целителями» и камнями с «сильной энергетикой». Хорошо известно, что малые дозы радиации обладают положительным общебиологическим эффектом, который проявляется на самых разных уровнях — от отдельных клеток до организмов растений и животных. В частности, облучение животных в малых дозах стимулирует у них неспецифические факторы иммунитета.

(обратно)

15

Урочище — одна из морфологических частей географического ландшафта. В широком понимании урочищем является любая часть местности, участок местности, отличные от остальных участков окружающей местности, например, это может быть лесной массив среди поля, болото, или нечто подобное.

(обратно)

16

Mimi kujisikia wewe, mimi niko kusubiri kwa ajili yenu — Я чувствую тебя, я жду тебя (Суахили).

(обратно)

17

«Tonnelles» — место, где проходят церемонии вуду, так называемых беседки (пер. с фр.). Это может быть как жалкая хижина с грязным полом, так и современное здание, но во всех случаях с площадкой для ритуального танца.

(обратно)

18

Дже́мбе — западноафриканский барабан в форме кубка с открытым узким низом и широким верхом, на который натягивается мембрана из кожи — чаще всего козьей.

(обратно)

19

Благодарю Бога за все — перевод с суахили.

(обратно)

20

Асогве «asogwe» — высший жреческий разряд в вуду.

(обратно)

Оглавление

МОСКВА

  День рождения

  Тревожный симптом

  Неожиданное признание

  Удар судьбы

  Счастье мимо не ходит

  Обострение ситуации

  Есть от чего беспокоиться

  Шаг к секрету

  Амур шутить не любит

  Жертвы черного зла

  Вояж в Конго

КОНГО

  Первые неудачи

  Первые потери

  Начало поисков

  Нищий оракул

  Зло достанет и в церкви

  Последняя жертва

  И возвращаются ветры на круги своя

  Момент истины

*** Примечания ***