На фронте затишье [Геннадий Григорьевич Воронин] (fb2) читать постранично

ГЕННАДИЙ ВОРОНИН
НА ФРОНТЕ ЗАТИШЬЕ ПОВЕСТЬ

*

М., Воениздат, 1973

Светлой памяти моего отца воина-сталинградца Воронина Григория Васильевича посвящаю.

Автор

РЕЙС В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Никогда не видел такой багровой ночи. Над извилистой, крутобокой балкой, по которой осторожно, словно обнюхивая каждую кочку, пробираются самоходки, небо нависло раскаленной плитой. Плотные непроницаемые облака, освещенные отблесками громадного зарева, едва не задевают верхушки деревьев. Они роняют красные отсветы на глубокую, будто вырубленную в твердой земле колею дороги, на обледенелые скаты оврагов, озаряют с высоты лес, встретивший нас таинственным, настороженным молчанием. Там, где сосны неожиданно отступают, светло как днем. Это сполохи большого пожара, бушующего за высоткой: немцы зажгли Сосновку — село, растянувшееся по ту сторону леса.

Мы с Юркой неплохо устроились на комбатовской самоходке. Через жалюзи и сетку, прикрывающую мотор, с силой вырывается горячий воздух. Он раздувает полы шинели, ласкает колени, проникает в ботинки. Ноги в тепле. И остается только пониже пригнуться, спрятаться за башней от леденящего ветра.

— Тебя за провинность сюда послали, а за что меня? — ворчит Юрка, укутываясь плащ-палаткой поверх шинели. — На фронте наступило затишье. Полк отводят на отдых, а нас опять на затычку. Где же тут справедливость?

— Начальство знает, что делает, — отвечаю я без особой охоты поддерживать разговор.

Смыслова можно понять. Он недоволен, что после взятия Нерубайки — деревушки из десятка подслеповатых приземистых хат — ему не довелось хотя бы на денек остаться со штабом, попариться в бане, а пришлось отправиться в этот «рейс в неизвестность», как он окрестил его перед выездом.

Зато нам с лейтенантом Бубновым, который сейчас в машине, роптать не приходится: похоже, что накануне мы действительно провинились…

— Берите газик и бочки. Поедете за бензином, — сказал нам вчера командир полка, указав на карте-сотке крохотную деревушку.

— К рассвету вернуться, — поставил он в разговоре последнюю точку.

В общем-то, мы оказались дисциплинированными — к утру вернулись. Но без бочек и без машины: не доезжая деревни, напоролись на немцев. Старенький испытанный вездеход, расстрелянный немецкими пулеметчиками, сгорел как факел. А нас выручила лишь находчивость Бубнова.

К моему удивлению, полковник не похвалил лейтенанта. Наоборот. Выслушав его доклад, он мучительно долго сверлил нас через свои толстые окуляры пронзительным взглядом, словно разглядывал наши печенки. Потом неожиданно отрубил:

— Выполняйте другое задание. Поезжайте с батареей старшего лейтенанта Грибана.

И вот мы упорно пробираемся по оврагам на какую-то высотку 202,5, на которой нам предстоит занять оборону.

Резко сбавив скорость и натужно гудя, машины одна за другой по-черепашьи выползают из балки и останавливаются на длинном пологом склоне, немного не дотянув до двугорбой вершины заснеженного холма.

Юрка взбирается на башню орудия, вытягивается в полный рост и горделиво оглядывает раскинувшееся впереди поле.

Отсель грозить мы будем фрицу! — декламирует он, выбросив вперед руку в трехпалой зеленой варежке.

Я не удивляюсь, что Юрка забыл об обиде, которую высказывал минут пять назад. Это в его характере: никогда не известно, какая муха его укусит и в какое мгновение это произойдет.

Смыслов — старший сержант, командир отделения радио. Но, несмотря на такую должность, хохмит и шутит при всяком удобном случае, не стесняясь даже присутствия командиров. На отдыхе участвует в художественной самодеятельности — пляшет и читает стихи. Вот и сейчас на башне, словно на миниатюрной сцене, он начинает выбивать толстыми подошвами «танкеток» замысловатую чечетку — то ли согревается, то ли просто дурачится.

Плотный, круглолицый, с ухмылкой, которая редко исчезает с его лица, Юрка выделывает на стальной крышке люка танцевальные на с серьезным, озабоченным видом.

— Иди сюда, Дорохов. Погляди, красотища какая! — кричит он, не переставая двигать ногами.

Поднимаюсь к нему. Вокруг и в самом деле красиво. Вправо, влево, назад — отсюда все видно как на ладони. Прихваченная морозом земля затянута тоненькой снежной пеленой, под которой угадываются крупные борозды. Лес остается сзади. Заиндевевшие до синевы дубки и березы сбегают по крутым склонам вниз, в балку, охватывающую высотку полукольцом. Там, в низине, притихшие, оцепеневшие от холода деревья прячутся от пронизывающих ветров. За балкой на соседней высотке возвышается