Приключение взрослых [Владимир Львович Файнберг] (fb2) читать онлайн

ВЛАДИМИР ФАЙНБЕРГ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВЗРОСЛЫХ ПОВЕСТЬ

Девятиклассник Саша Киселев попадает в такую ситуацию, когда ему приходится осознать себя взрослым и впервые серьезно задуматься об ответственности за свои поступки.

Наверное, и у каждого из вас в жизни был или будет свой поворотный момент. Напишите нам, пожалуйста, об этой повести и о себе.

Письма направляйте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Другу моему — Валентине Маликовой, без которой не было бы этой книги

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вдалеке, в плотном белесом пространстве, медленно плыли двойные желтые пятна. Только по скрежету тормозов можно было догадаться, что это автомашины.

Чугунная узорчатая ограда плыла в молочном воздухе. Он прошел мимо гудящей водосточной трубы, которая с надсадом выхлестывала талую воду, и оглянулся.

Школа исчезала на глазах…

Черный кусок тротуара под ногами казался движущимся островом.

Совсем рядом глухо звучали голоса невидимок. Порой невидимки превращались в прохожих.

Это были гиганты.

Они возникали на миг. Этот миг был какой-то задумчивый и длинный. И снова исчезали. Неизвестно куда.

Сверху, с невидимого неба, с крыш все время лило, шумно сваливались пласты снега.

Вечером теледиктор обязательно сообщит, что подобного тумана не было с какого-нибудь 1870 года. А может быть, и с библейских времен.

Неизвестно откуда сигналили десятки автомашин. С невидимых перекрестков растерянно свистела милиция.

Шел только третий час дня, а вверху над головой уже плыли, не уплывая, бессильные зарева фонарей.

Он брел, пока не наткнулся на высокий забор красного кирпича, почти сплошь покрытый выступившей изморозью.

Повернул в свой переулок.

Далеко, где-то на Окружной, призывно пропела сирена электрички.

Дома было темно и пусто.

Зажег свет.

Залитый электричеством обыденный, ежедневный мир комнаты обступил, навалился.

Швырнул портфель под письменный стол. Разделся.

За окном было совсем черно.

Выключил свет.

Снова прорезалось окно. Широко, враздроб лупила и лупила капель о заоконный карниз.

Он схватил пальто. И, одеваясь на ходу, вышел.

Туман начал рассеиваться.

По макушке долбануло несколько ледяных капель. За шапкой возвращаться не хотелось.

Поднял воротник, двинулся к центру города.

С крыш лило. Дул прерывистый, влажный ветер. Сквозь синеватую мглу проступили очертания зажженных вывесок. Но машины все еще катили с включенными фарами. Скрежетали тормоза.

Длинный, нескладный, он глубоко вдохнул оттаявший, пьяный воздух.

Конец зиме. Конец тоскливым, сумрачным дням, когда с утра горит лампа.

Он шагал под моросящим небом мимо бесконечного строя черных, влажных деревьев. Их ветви, усеянные каплями, вздрагивали, от порывов теплого ветра.

…Тройка по истории, вечные раздоры отца с матерью… Какая все это чепуха по сравнению с миром, где могут случаться такие туманы!

Навстречу, по самому краю тротуара, дерзко размахивая сумочкой, шла девчонка.

Черная головка ее была коротко острижена, как у мальчика. Отороченный мехом капюшон синей куртки откинут.

Машинально пригладил ладонью влажную прядь, обернулся.

И в этот момент она тоже обернулась.

Почему?!

Она пошла дальше. А он остановился. Стало пугающе горячо там, где сердце. Так еще никогда не было.

Оттянул шарф от горла.

Она уходила. Ее заслоняли другие прохожие.

Решительно повернул за ней. Затем, увидев, что нагоняет, приотстал. Умерил свой дурацкий, долговязый шаг.

Водосточные трубы с прерывистым грохотом выбрасывали ледяные гранаты.

Есть люди, которые могли бы запросто подойти, познакомиться…

Она все время шла по самой бровке тротуара, балансируя сумочкой. Шла, словно танцуя.

А он тупо плелся на расстоянии. Изо всех сил стараясь не глядеть на это место — изгиб колен между обрезом юбки и сапожками…

Мимо прокатил троллейбус. Прокатил и остановился далеко впереди.

Вот она поравнялась с открытой дверцей и впорхнула в нее. Троллейбус поехал дальше.

По инерции он прошел еще немного и с удивлением заметил, что снова идет мимо красной стены с проступившей изморозью…

Он остановился на углу улицы и своего переулка, недоумевая, как это его вернуло обратно.

Вдоль тротуара бежала черная вода, в которой дробился мертвенный свет фонарей.

Стало холодно.

Он повернул к дому, вошел под арку двора.

В рыхлом снегу копались под присмотром нянек ребятишки.

Взглянул на свое окно. Там горел свет.

Родители пришли с работы…

Вдруг понял — домой идти противно. С жуткой ясностью выкристаллизовалось то, что копилось всю эту долгую зиму: надоело их мирить.

Присел на краешек мокрой скамейки.

Порознь он любил их обоих. Маму и папу.

Он еще помнил, как мама, будучи чертежницей на заводе, без конца брала себе на дом работу, и всюду, всегда — на кухне, в метро, в троллейбусе, везя его в детсад, — листала толстые учебники и конспекты и все-таки кончила вечернее отделение строительного института. Стала инженером.

Целыми днями она просто разрывалась, успевая после работы выстаивать очереди за покупками, кормить и обшивать его с папой. И все ей удавалось.

Если она покупала какую-нибудь вещь — вещь эта была всегда редкостно хороша и дешево куплена. Мама радовалась. А папа был равнодушен. Ему все это было неинтересно. Каждое утро он неторопливо брился старой безопасной бритвой, завтракал и уходил на свою обувную фабрику, где уже много лет работал инженером.

По воскресеньям он читал газеты от передовицы до телевизионной программы, спал или уходил гулять.

Мать же терпеть не могла гулять просто так, была постоянно занята. Они вечно ссорились между собой. Саша уже научился точно чувствовать этот момент, когда они, обессиленные после жестокой ссоры, ждут его вмешательства… Никто из знакомых обо всем этом даже не догадывался. Только соседи иной раз протестующе стучали в стенку…

От снега ботинки совсем отсырели. Мокрый воздух пробирал до костей.

Он встал, направился в глубину двора к своему подъезду и тут, на скамейке, стоящей как раз против дверей, увидел: заложив ногу на ногу, в распахнутом черном пальто с поднятым воротником, сидит Костя. Сидит, откинув голову на спинку скамьи…

— Костя!

— Что творится, а? — отозвался тот, не изменив позы.

— Давно ждешь?

— Неважно. Слушай, Сашка, — льет! — Костя потянул его за руку, усадил рядом. — Здорово?

Саша промолчал.

С крыши, с оконных карнизов дождиком слетала в осевший снег капель. Ошалело чирикали воробьи.

— Ну что? Вызывала Олимпиада?

— Нет… Если завтра не вызовет, в четверти так и останется тройка. А у тебя порядок?

— Как всегда… — Костя пренебрежительно пихнул ногой снежный ком. — Наш Двоефедя ввел взаимный опрос по математике. Знаешь, кому поручил? Мне, конечно. Смехота!

— Не смехота, а гадость!

— Почему гадость? Если он не успевает? Что ты думаешь, я по алгебре и геометрии не могу проверить наших гавриков? Запросто!

— Может, по математике и ничего, а вот по литературе как?

— Что — как? Так же!

— Помнишь Сережку Цыганкова? Ну, я вас еще познакомил, когда в тир ходили…

— А! Мазила?! Который ни разу не попал?

— Может, и не попал, зато Сережка — человек. Всегда по-своему отвечает, а не долдонит по параграфам. И тут эта дура Игнатьева — наша староста — этот самый опрос с ним проводит. Да Сережке с ней и говорить-то не о чем. А она раскрыла учебник и следит. Тут — не по учебнику, здесь — не по учебнику. И она своему же товарищу ставит тройку. Ну, гадость это или не гадость?

— Пакость, конечно… Чуешь — послезавтра каникулы?

— Чую…

— А знаешь, — сказал Костя, — я, пока ждал, кое-что накропал.

— Ну!

— Так. Четыре строки. Вернее, три. — Костя запахнул пальто. — Рифму не нашел. Придумай!

— Давай, — неуверенно согласился Саша. —

— Лжив! — выпалил Саша.

— Балда! — Костя встал. — Это первое, что приходит в голову. А смысл какой? Ну ладно. Оказывается, я дико продрог.

— Так пошли ко мне! Я тоже закоченел.

— Ну, что у тебя делать? Мать дома. Уроки, что ли?

— Тогда зайдем хотя бы в подъезд, обогреемся. Можно даже ботинки снять. Высушим на батарее.

— Слушай, верста коломенская! Давай двинем в кафе! — предложил Костя. — Выпьем по чашке горячего кофе, потрепемся. Идея?!

— Денег нет.

— Много ли надо на кофе? Попроси у матери!

— Не даст.

— Ну скажи на что-нибудь другое! На кино…

— Кость… Не хочется. Понимаешь? Противно врать…

— Слушай! Давай тогда что-нибудь продадим! Хоть книжку. Знаешь, наша соседка Марья Кирилловна несколько раз полные авоськи книг в букинистический таскала. Все приняли!

— Какую книжку?

— Хоть Пушкина твоего.

— Ты что?

— Да я тебе своего после отдам.

— Нет. Это не дело.

— Ладно. Черт с ним! Пошли к тебе! — неожиданно решил Костя.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мама встретила их в прихожей:

— Почему без шапки? Где ты шлялся?

— Анна Борисовна, здрасте! Добрый день! — поклонился Костя.

— Сколько можно. Ведь мы уже виделись! — Она направилась на кухню. — Мойте руки. Пошли обедать.

Костя повесил пальто и нагнал мать.

— Анна Борисовна, дайте ему от рубля и выше! И отпустите.

— Зачем это?

Саша весь сжался от Костиной глупости. Теперь ничего не даст. И не отпустит… А так он бы поговорил с ней на кухне. Наедине. Может, что и вышло б…

— Знаешь, Костя, мне твои шутки надоели.

— Простите, Анна Борисовна, больше не буду. Главное, чтоб я вам не надоел.

— И ты тоже.

— Мама! Он же ничего не сказал! Хорошо! Я никуда не пойду! — громко сказал Саша.

Костя обезоруживающе улыбнулся:

— Ну не сердитесь, Анна Борисовна. В самом деле! Бог с ним, с рублем!

— Да я готова каждый день платить по рублю, только чтоб ты не приходил и не портил мне Шурика! — Она ушла в кухню и в сердцах захлопнула за собой дверь.

«Шурика»! Саша с ненавистью посмотрел ей вслед.

— Договорились! — Костя распахнул кухонную дверь. — Дайте мне авансом три рубля, и ваш прекрасный Шурик…

— Иди ты к черту! — заорал Саша.

Костя запнулся. Он понял, что перебрал.

— Не злись, Сашка… Мы пошутили. Правда, Анна Борисовна?

— Хватит! — Саша выволок его подальше в коридор, горячо зашептал: — Поедим, сделаем уроки, а потом…

— Какие еще уроки? — громко спросил Костя. — Послезавтра каникулы! А есть мы будем в кафе!

Саша потащил его в комнату.

Костя уселся в кресло, по привычке закинув ногу на ногу. Рваная микропорка на его ботинке свисала грязными клочьями. Мог бы в конце концов вытереть ноги…

— Итак, сейчас без десяти шесть. Даю тебе ровно десять минут на питание и размышление. Думай, где достать денег.

Саша замялся в дверях.

— Иди-иди. Не суетись. Я еще не умираю от голода.

Саша вошел в кухню.

Стоя у буфета, мама наливала в высокий фужер томатный сок из банки.

— А где папа?

Она грохнула банкой о полку буфета.

— Не знаю. Собрал чемодан и ушел.

Вот оно что. Значит, они уже успели поссориться. Пока он гулял. Или сидел во дворе. Даже не заметил, как папа выбежал из подъезда.

За окном по карнизу все так же враздроб била и била капель. Там, в промозглом тумане, под дождем, с чемоданом в руке, снова брел его папка, брел неизвестно куда, чтоб, как обычно, вернуться часам к двенадцати ночи.

— Анна Борисовна, скажите, пожалуйста, который час? — раздался из комнаты голос Кости.

— Шесть часов! — машинально ответила мать.

Саша кинулся к столу, где стояла тарелка с дымящимся борщом, схватил ложку.

— Анна Борисовна! — снова донесся из комнаты Костин голос. — Саша дает мне почитать Пушкина! Для повышения уровня. Можно?

Саша глянул на мать, быстро вышел из кухни, плотно затворил за собой дверь и вбежал в комнату.

Костя с натугой вытаскивал из плотно уставленной книжной полки разом все три тома Пушкина.

— Что ты делаешь? — прошептал Саша. — Поставь обратно.

— Ерунда. Запросто купим тебе другого Пушкина. Или своего отдам. А за этого прилично дадут. Довоенный. Смотри — тридцать седьмой год.

— Поставь обратно! Это маме подарок от дедушки.

— Ах, какие сопли! Одевайся, и понеслись.

— Поставь! — Саша зло ухватился за книги.

— Сашка, да что я с тобой — драться буду? — Костя засмеялся.

— Поставь назад Пушкина!

Некоторое время они молча вырывали книги друг у друга, пока один из томиков не грохнул об пол.

— Тише! — в отчаянии прошептал Саша.

Костя молниеносно нагнулся, поднял книгу и со всеми тремя томами направился в переднюю одеваться.

— Я пошел.

— Костя! Ты обалдел, что ли?

— До свиданья, Анна Борисовна! — Дверь захлопнулась.

Ушел… И пусть уходит! Ну и что? Пойдет себе преспокойно в кафе… Один!

Саша сорвал с вешалки пальто и бросился за Костей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Выбежав из подъезда, он разглядел удаляющуюся Костину спину.

На улице был уже гололед. Дул ветер. По черному зеркалу скользили прохожие. Тумана как не бывало. Все кончилось…

В эту минуту он ненавидел Костю.

Но не возвращаться же домой…

Саша изо всех сил разогнался по тротуару, с фальшивой лихостью подлетел к Косте, скользя на одной ноге.

— Не стони. На днях принесу другого Пушкина, — не оборачиваясь, сказал Костя.

— Я и не стону. Куда идем?

— А черт его знает! — Костя вдруг остановился и отчетливо, на весь переулок, произнес:

Скользящая под ветром парочка обернулась.

Вдалеке сквозь черные силуэты деревьев рванулся, пропал и вновь взлетел синий неоновый самолет — реклама Аэрофлота. Призывно замерцали разноцветные вывески гостиниц и кинотеатров. Все опять начало становиться таинственным и прекрасным.

— Пошли скорей! — обернулся Костя. — Букинистический скоро закроют.

…В самом деле, тоска сидеть дома.

— Может, рублей двенадцать дадут, — бодро сказал Саша. — Три тома. Редкое издание.

— Тогда пойдем в самое шикарное кафе! Тащат Пушкина варяги в заведенье «Буки — маги»…

Оба засмеялись и ускорили шаг.

Чем ближе подходили они к центру, тем чаще светились вокруг вывески ресторанов и кафе.

…Хорошо бы все-таки попасть туда, в теплый, накрахмаленный мир, где официантам все равно, восемьдесят лет тебе или пятнадцать — все на равных…

Они ворвались в букинистический за несколько минут до закрытия.

— На руки три шестьдесят. Рубль двадцать — том. — Старик букинист в синем сатиновом халате небрежно отбросил Сашину семейную реликвию к груде других книжек.

Костя оглянулся на Сашу.

Тот отрицательно помотал головой.

— Продано! — сказал Костя букинисту. — Грабьте, дяденька!

Саша протестующе сунулся было к прилавку и тут же понял, что ничего уже нельзя изменить.

— Паспорт!

Да. Нужен был еще паспорт…

— Это не тот разговор. — Костя небрежно вынул из внутреннего кармана какое-то потрепанное удостоверение. — Мой паспорт в гостинице. Вот. Вызвали в Москву на семинар молодых. Читали в прессе?

Букинист мельком глянул на Костю и махнул рукой.

Они получили деньги и снова оказались на улице.

— Колоссально! — Костя спрятал документ. — Внештатный сотрудник «Приморского комсомольца»! Видал?!

— Да ну… За такие гроши не стоило и продавать… Взяли все-таки мамину вещь, памятную…

— Ну и тип! — удивился Костя. — Если бы за двенадцать, ты б и не вспомнил про мамочку, а за трешку — распереживался!.. Не расстраивайся! На кофе с бутербродами хватит.

В самом деле, если бы они получили сейчас двенадцать рублей, он был бы доволен… Саше стало страшно. Ведь он был искренне огорчен. Ему было жалко маму, жалко книги, которые продали за три рубля. Мучила совесть. Значит, если бы им дали двенадцать рублей, совесть не мучила бы его? Интересно. А за десять рублей — тоже не мучила бы? А за пятерку — пожалуй, уже зашевелилась бы. Вот и все. Пять рублей цена твоей совести, Александр Киселев. В данном случае, конечно. На каждый случай, наверное, своя цена… А ловко его Костя сейчас вычислил…

Навстречу попалась компания знакомых охламонов. Целая толпа с гитарой.

Сутулый, похожий на горбатого гнома с непомерно длинными волосами Гвоздев из его класса шел в шляпке с загнутыми кверху полями.

Поравнявшись, он повернул к Саше бледное востроносое личико:

— Присоединяйся, Киселев!

— Некогда! — Саша покосился на Костю.

Тот шел по тротуару, глубоко засунув руки в карманы пальто, и что-то бормотал.

Саша прислушался.

— Многоточьем фонарей что-то не досказано… Раз — оно… Много раз — оно… — примерял Костя рифму, — …многоточьем фонарей что-то не досказано…

Строчка была замечательная. Да и сам Костя — стройный, стремительный, в своем черном пальто, с оттопыренными от блокнотов карманами — был хорош! Что и говорить — башка у него работает. Запросто мог бы получить золотую медаль. Сам не хочет.

Саша вспомнил, как Костя однажды сказал его матери по этому поводу: «Что я, собака, что ли, чтоб мне в конце пути показывали кусок мяса?!» — чем настроил ее против себя еще больше.

Но оказалось, что даже мать, так не любившая Костю, все-таки отдает должное его разносторонним способностям. Саша случайно слышал, как она хвасталась на кухне перед приятельницей, что друг ее сына занял на шахматной олимпиаде первое место. На Всесоюзной.

Костя толкнул тяжелую стеклянную дверь, и они вошли в теплое, пахнущее апельсинами кафе.

Пока они раздевались у стойки и усатый старик гардеробщик в зеленой ливрее с золотыми нашивками вручал им прозрачные пластмассовые жетоны с номерами, Саша все время косился налево в зал, откуда таинственно раздавалась музыка.

Наконец они шагнули в это залитое ослепительным светом, тесно уставленное столиками помещение.

Саша почувствовал старое чернильное пятно на рукаве своей ученической курточки и то, как длинно торчит шея из ставшего тесным воротника, и вся затея показалась ему нелепой.

Но Костя двинулся вперед, уверенно лавируя между столиками, и Саше ничего не оставалось, как торопливо последовать за ним. Он шел, стараясь не поднимать глаз, будто от этого можно было сделаться менее заметным.

Вдруг Костя остановился у столика, из-за которого поднималась целая компания.

Саша неловко подался вбок, чтобы пропустить мимо себя тучного, бородатого человечка. За ним семенили три женщины в индийских сари.

Что-то зазвенело. Оказывается, он задел шаткую тумбочку, где на подносе стояли кверху ножками ряды чистых фужеров.

— Маэстро! Специально для нас! — Костя хозяйским жестом указал на освободившийся столик.

Саша перевел дыхание.

Только теперь, уютно устроившись в глубоком кожаном кресле, он спокойно оглядел зал.

…Вот она, взрослая жизнь!

Музыка. Танцуют. Разговаривают. Объясняются в любви.

К ним направлялась официантка.

— Сейчас скажет: «Не обслуживается», — скептически заметил Костя.

Но в этот раз он был неправ.

— Вам чего, мальчики?

— Две чашки кофе. Нет, четыре. Потом, два бутерброда с колбасой. Будешь?

Саша сглотнул слюну. Еще бы! Ведь он с утра ничего не ел.

— Четыре бутерброда.

— Понятно. — Официантка качнула огромными серьгами и пошла, даже не записав заказа.

— А чтоб было понятней, — крикнул вслед Костя, — еще два бокала сухого вина!

— Ты что? — дернул его Саша.

— Спокойно. Все рассчитано.

За соседним столиком сидели две пары. Какой-то старик с галстуком-бабочкой время от времени целовал руку очень пожилой женщине с крашеными рыжими волосами. Видно, она когда-то была красавицей. Может, в годы войны. А может, еще при царе Горохе. Рядом была другая пара: женщина — к Саше спиной. И парень в синем джинсовом костюме. Парень все поглядывал на свою спутницу, улыбался и поглаживал отставленным большим пальцем роскошные пшеничные усы.

— Пятачок есть? — спросил Костя.

Саша обшарил карманы и отыскал единственную медяшку. Это был именно пятачок.

Костя подошел к сверкающему стеклом и металлом автомату-проигрывателю. Придирчиво прочитав список пластинок, опустил в щель монету…

Небольшой зал кафе снова наполнился музыкой. Дрянь какая-то! Странный выбор… Запетая по радио, заигранная еще в прошлые годы, надоевшая «Червона рута».

Но — удивительное дело — Костя, недаром у него была украинская фамилия Гаркавенко, тихо, вслед за певцом переводил Саше непонятные слова, и мелодия стала казаться сокровенной, слова — нежнейшими… Песня, словно впервые, дошла до его слуха.

— «Червона рута», — зачарованно повторял Саша.

Женщина, сидевшая к нему спиной, встала. Мелькнуло красивое лицо. Было в нем что-то мальчишеское. Челочка, что ли?

Синий ковбой положил ей руки на талию. Старый джентльмен со старухой и еще несколько парочек закачались в танце. Ловко изгибаясь между танцующими, официантка уже несла поднос, на котором дымился кофе и стояло два запотевших фужера с вином.

— Живем! — сказал Костя, поднимая фужер.

Саша пил вино маленькими глотками. Вино было такое холодное, что даже не чувствовалось вкуса — один лед, зато внутри все согревалось. Пластинка про червону руту еще не кончилась. Он пил и поглядывал на танцующую женщину с челочкой.

У нее были худые голенастые ноги. Вот у девчонки в кожаной куртке, которую он сегодня встретил в тумане, ноги были что надо… А если влюбишься, а ноги у нее кривые? Или вообще нет ног. Безногая. Что тогда? Кем ей приходится этот усач? Муж? Или нет?

Ночь за окном. А он тут. Здорово!

Широченное окно кафе запотело. За ним, в темноте, зеленоватой от неоновых фонарей, тенями скользили прохожие. На миг Саше показалось, что по улице прошел папа.

Вино, наверное, чуть нагрелось, стало отдавать железом. Саша поставил недопитый фужер на стол.

— Как тебе вино? — спросил он Костю.

— Закись, умноженная на окись.

— Точно! И деленная на перекись! — сострил Саша и тут же понял, что сострил глупо.

Принялись за кофе с бутербродами.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил Костя, опорожнив первую чашку.

— Угу, — буркнул Саша, хотя новых стихов у него не было.

С тех пор как они познакомились в литобъединении при Центральном клубе железнодорожников, Саша, писавший раньше чуть ли не по два стихотворения в день, потерял уверенность в себе и мучился теперь над каждой строкой. Не мог толком закончить ни одного стиха. По сравнению с Костиным творчеством все это казалось постыдно слабым.

— Прочти!

— Ты прочти.

— «Трубка»! — громко объявил Костя.

Женщина с челочкой за соседним столом обернулась.

начал Костя.

Он выглядел эффектно. Иссиня-черная, брошенная на лоб прядь волос, сосредоточенное, напряженное лицо…

Теперь уже не только женщина, но и ковбой и старики прислушивались к Костиному голосу.

Невозможно перебить, сказать, чтоб читал немного потише. Кажется, все кафе слушает. Ну и черт с ними…

Стихотворение было неожиданное. Костя никогда не курил. И какой он неудачник? Да. Настоящий талант.

Совсем некстати прямо к их столику направляется какой-то лысый тип…

— Можно?

Саша вынужден был кивнуть. Он виновато взглянул на Костю, но тот, даже не понизив голоса, невозмутимо продолжал:

Костя поднял фужер:

— Допьем?

— Допьем!

— Какая прелесть! «Нет», да еще отрывистое!

Саша от неожиданности опустил бокал. Это смеялась женщина с челочкой.

Костя допил вино, бросил через плечо:

— В конце концов надо иметь право судить!

— Это верно. Может быть, у меня и нет такого права, — лукаво улыбнулась женщина.

— Стихи бесспорно талантливы! — громко заявил Саша, остро почувствовав в эту секунду, что Костина «Трубка», при всем ее блеске, не тянет на такое определение… Ему стало досадно. — И вообще нельзя вырывать строчки из контекста. Это безграмотно! — Он взглянул на Костю.

Тот откинулся, покачиваясь на стуле.

— Сашка! Что за хамство! Так не спорят. Иди к черту! И потом, я не нуждаюсь в защитниках…

— Действительно хамство! — влез еще этот плешивый джентльмен, выходя из-за столика вместе со своей старухой.

Саша опустил глаза… Почувствовал, что уши наливаются кровью. Вот дурак! И правда хамство! Ну и пусть! Поразительно все-таки, что Костя нисколько на нее не обиделся.

— Саша! — сказала вдруг женщина. — А вы ведь тоже пишете стихи!

— Почему? — буркнул Саша, удивившись, что она назвала его по имени.

— О! Вот он, точно, пишет прекрасные стихи! — моментально подтвердил Костя. Саша не почувствовал в его голосе никакой иронии. — Вам понравится! Сашка, давай!

— Нет! — Но в голове его уже лихорадочно вертелись строки и названия стихов… Все-таки неужели Костя и вправду так считает? Ведь со времени их знакомства Костя ни разу не говорил, что он вообще думает о Сашиных стихах… А Саша не решался спросить…

— Сашка, ну давай же! — весело подмигнул ему Костя.

— Не буду! — решительно сказал Саша.

— Правильно! — Женщина встала, поднялся и ковбой. — А вдруг он прочтет, и мне не понравится? — Она словно читала в Сашиных мыслях. — Что тогда?

Они повернулись, двинулись к выходу.

Саша загадал: оглянется женщина — все будет хорошо…

Оглянулся ковбой.

И они ушли.

И все равно было хорошо.

Играла музыка. Дымный зал покачивался в танце…

Вдруг захотелось рассказать о той девчонке в тумане. Хотя рассказывать, если подумать, было не о чем… Но и делиться с Костей подобными историями нельзя. Наверняка посмеется…

Лысый уже заказывал. Заказал целую бутылку шампанского, салат, ветчину, тот же кофе…

— Костя, я сегодня познакомился с одной девчонкой…

— Вам, мальчики, больше ничего не надо?

— Принесите еще два фужера сухого, — сказал Костя и предостерегающе положил руку на Сашино плечо. — Так, что за девчонка? Втрескался?

— Да так, ерунда… — Саша уже не рад был, что затеял этот разговор. Кивнул на лысого: — Потом как-нибудь…

Автомат без перерыва крутил «Очи черные, очи страстные». Саша задумчиво глядел, как лысый принимает с подноса официантки тарелочки с закусками, серебряное ведерко с бутылкой, чревоугодливо расставляет все это в самом центре стола. Попросил еще две чистых тарелки. Официантка принесла. Откупорила шампанское.

— Хлопцы, — сказал лысый, берясь за бутылку, — вилки, надеюсь, нам сейчас принесут. Присоединяйтесь!

Из толстого горлышка поднимался легкий дымок…

— Мерси! — ответил Костя. — У нас свое есть.

Лысый как-то странно кивнул сам себе, выпил шампанского и углубился в салат.

Костя молодец! Как в детстве — сунут конфетку, а потом отвечай на тошнотворные вопросы — где учитесь и тому подобное.

Они допили свое вино, которое почему-то сделалось чуть вкуснее. Делать здесь было больше нечего.

Костя подозвал официантку.

— Четыре пятьдесят, ребятки, — сказала она, глянув в блокнотик.

Костя быстро выгреб все деньги. Судорожно пересчитал. Не хватало девяноста копеек.

Лысый внимательно наблюдал, не переставая жевать…

Саша на всякий случай порылся в пустых карманах. Это была катастрофа!

— Почему так дорого? Дайте меню!

— Пожалуйства! Могу принести. Вино югославское, марочное.

— Не надо! — вдруг вмешался лысый. — Сколько вам, хлопцы, не хватает? Рубля? Вот рубль.

Официантка взяла деньги и ушла. Серьги в ее ушах неодобрительно качались.

«…Как люблю я вас, как молю я вас, знать, увидел вас я в недобрый час», — пел Сличенко.

— Спасибо большое, — сказал Саша. — Мы завтра вернем. Обязательно. Скажите, пожалуйста, куда занести.

— Наверняка обсчитала, — поддержал его Костя. — Принесем. Мы не нищие.

Лысый улыбнулся, показав стальные зубы.

— Ну хорошо. Я остановился в «Москве», в четыреста седьмом.

— Запомнил, Сашка? В четыреста седьмом номере, — повторил Костя.

— До свидания. Мы обязательно завтра принесем, — еще раз заверил Саша.

— Счастливо! — Лысый пригнулся над тарелкой и отправил в пасть кусок ветчины.

…Ночной ветер полировал пустую, заледеневшую улицу.

Поздно. Домой добираться не на что. Гадость какая-то на душе.

— Ну, чего встал? — улыбнулся Костя. — Двинули на метро! Дома небось уже волнуются…

— На какие шиши? — Саша зябко провел пятерней по влажным волосам. — Надо было тебе заказывать это вино!

— А надо было тебе его пить!

— Ты же сказал — «все рассчитано»!

— Ну вот, опять разворчался… — Костя выдернул из кармана руку. — Гляди!

Он разжал кулак, и Саша увидел тускло блеснувший пятак.

— Это откуда?

— Заначил! — Костя подбросил монету и ловко поймал ее. — Ну, айда на метро?!

— Да как же мы вдвоем на один пятак?

— Увидишь. Надоело тебя учить. Пошли!

Ничего не оставалось делать, как опять идти за Костей, потому что пешком тащиться домой было далеко. И действительно, поздно.

В пустынном вестибюле метро Костя кивнул Саше на пожилую дежурную, облокотившуюся о поручень турникета.

— Открою тебе тайну: если вечером как следует зевнуть возле усталого человека — он тоже зевнет. Усек?

— Что за чушь?

— Не чушь, а гипноз! Я вот сейчас зевну на нее. Выразительно. По системе Станиславского. И она зевнет. Когда зевнет второй раз — глазки ее прикроются. И мы проскочим на один пятак. Ясно?

— Да перестань, Кость. Надоело. Уж лучше езжай сам, я пешком дойду.

— Вот скучный тип! Это же эксперимент. Только что придумал. Ладно. Черт с тобой, зануда! Держи пятак, иди вперед, а я впритирку за тобой проскочу. Иди-иди! Двигай! — Костя подтолкнул Сашу в спину.

Они прошли мимо дежурной, и в это мгновение Костя сладко зевнул.

Жуткое дело — дежурная тотчас начала зевать.

Саша обалдело покосился на приятеля, бросил пятачок в щель и быстро прошел через турникет.

И сзади тут же с грохотом выскочили железные заслонки. Саша оглянулся.

Костя оживленно объяснялся с дежурной, одновременно подавая незаметные знаки рукой: езжай, мол, скорей.

Саша поехал вниз по эскалатору, но не успел еще ступить на перрон, как, перескакивая со ступеньки на ступеньку, его нагнал Костя.

— Ну, каково?! Обаяние личности! — И он с размаху хлопнул Сашу по спине. У меня все всегда получается!

— Надоело! — увернулся Саша.

К платформе подошел Сашин поезд.

— Привет! — Саша вскочил в вагон.

Двери почему-то долго не закрывались.

— А может быть, это очень плохо! — неожиданно для себя громко крикнул он Косте.

— Что — плохо?

— Когда все всегда получается!

Поезд вдруг клацнул всеми дверями и помчал Сашу в гулкую темноту туннеля.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В кабинете истории шел ремонт, и поэтому историчка Олимпиада Николаевна привела 9 «Б» в географический кабинет, благо здесь тоже висели карты.

Саша сидел на предпоследней парте у окна и томился, как бывало всегда в последний день перед каникулами.

Повторяли русско-японскую войну 1904–1905 годов, и Олимпиада вызывала всех подряд.

Вчера он даже не брался за уроки. Пока пронесло.

Подперев кулаком голову, Саша с показным безразличием поглядывал то на учительницу, напряженно стоящую у стола, то в окно.

Ярусы московских крыш поднимались в сияющую голубизну весеннего неба.

На стене рядом с доской, среди диаграмм и карт, висел длинный плакатик:

ПИШИ ПРАВИЛЬНО:

Муссон

Пассат

Лабрадорское

Параллель

Меридиан.

— А ну-ка, ребятки, каковы все же причины поражения? Кто раскроет?

В данный момент причины раскрывал Сережка Цыганков. С указкой в руке он маялся у карты, снова и снова повторяя свой рассказ о бездарности командования, сдавшего Порт-Артур.

Но Олимпиаде Николаевне этого было мало.

— Кто же был комендант крепости? Как фамилия? Не подсказывать!

— Я не знаю, — тоскуя, повторил Сережа. — Не помню…

— Класс! Приготовьтесь пока к ответу на следующий вопрос: кто были защитники Порт-Артура?

— Женщины и дети! — крикнул Гвоздев с «камчатки».

Класс заржал.

Саша торопливо листал страницы учебника…

— Очень остроумно! — рассердилась Олимпиада Николаевна. — Вы невежи!

— Какие есть… — юродствуя, пригорюнился Гвоздев.

— Генерал Стессель, приближенный царского двора, — свистящим шепотом подсказал Саша, воспользовавшись тем, что внимание учительницы отвлечено Гвоздевым.

— Ах да! Его фамилия — Стессель!

— Садись, Цыганков! Тройка. А Киселеву, хоть и подсказал, — четыре. За то, что смотрит в корень вопроса. Если б не подсказка — пятерку бы поставила. Верно — Стессель был приближенный царского двора, поэтому именно он, а не такие люди, как адмирал Макаров, командовали Порт-Артуром… Теперь, ребятки, кто мне расскажет о том, кто же были рядовые защитники Порт-Артура и о сражении русского флота близ Чемульпо? Ты, Зверева?

Как всегда, по-дурацки многозначительно переглянувшись со своей подружкой Игнатьевой, к доске направилась Ленка Зверева — неисправимая троечница.

Этой четверки Саша не ожидал. Обрадовала даже не столько сама четверка, сколько то, что уже наверняка не вызовут. Сегодняшний день складывался удачно.

Утром оказалось, что, пока они были в кафе, мать помирилась с отцом. Саша воспользовался редкой атмосферой доброжелательства, царившей в залитой мартовским солнцем квартире, и, допивая в кухне чай, попросил рубль… Он даже рассказал им о кафе. О лысом…

Мама не рассердилась. Она выискала в своей сумочке новый, неизмятый рубль, а папа почему-то выбежал из кухни и через минуту вернулся с роскошно изданным фотоальбомом Пескова «Мое отечество».

— Вот. Обязательно подари.

Саша взял альбом, посмотрел на родителей. Это была какая-то чертовщина — снова книга…

Сейчас альбом торчал из стоящего возле парты портфеля.

На зияющую пустоту в книжных рядах, образованную отсутствием трехтомного Пушкина, они, к счастью, не обратили внимания. Пока что…

На задних партах Гвоздев и компания, подвывая, пели «Варяга».

— Чемульпо, Зверева, нужно искать в Корее, а ты снова показываешь мне Порт-Артур! Игнатьева, выйди к доске и помоги ей!

— Кисель! Бритва есть? — с задней парты перегнулся маленький, тихий Онищенко. — Прорежь, пожалуйста, очи японцу!

Он сунул Саше нарисованную на двойном тетрадном листе длинноглазую физиономию.

Саша вынул из портфеля бритву и склонил над рисунком еще по-детски припухшее лицо с чуть пробивающимися усиками.

— Киселев! Саша! Что это значит? Каникулярное настроение? Учти! Четверки я тебе еще не поставила. И не поставлю. Дай сюда! — Олимпиада двинулась к нему по проходу.

И в этот самый момент откуда-то с улицы, снаружи, раздался неестественно близкий вопль:

— Киселев! Сашка! Выходи!

Саша выглянул в окно.

Сквозь голые ветки деревьев увидел совершенно пустой школьный двор. Только черные, как уголь, грачи вышагивали по остаткам снежных сугробов.

И вдруг прямо перед ним возник Костя. По ту сторону окна! Он висел в воздухе на уровне четвертого этажа, держась за ступеньку невидимой отсюда пожарной лестницы. Пальто его развевалось.

Саша вскочил, ткнулся лбом в холодное стекло.

Костя подмигнул ему из заоконного пространства и поманил свободной рукой.

Саша обалдело улыбался, не зная, что делать.

Сзади шумел, хлопая крышками парт, встревоженный класс.

— Отпустите Киселева! Отпустите, а то разобьюсь! — вдруг заорал Костя.

Саша обернулся. Рядом стояла Олимпиада.

Она испуганно перегнулась над партой и стала дергать ручку окна.

Тогда Саша влез на подоконник, рванул нижний и верхний шпингалеты, с треском распахнул обе рамы.

В класс влетел ледяной, пиратский ветер.

И навстречу этому ветру грянул ликующий вопль всего 9 «Б».

— Ура!

— Кто ты? Влезай сейчас же! — приказала Олимпиада. — Не можешь? Бог знает что! Ну, беги выясняй, что там стряслось.

Саша, кусая губы, чтобы скрыть улыбку, схватил портфель и бросился вон из класса.

— Портфель-то зачем? — не преминула крикнуть Игнатьева.

Но Саша, словно подхваченный этим неожиданным ветром с воли, уже летел по лестнице вниз…

Костя стоял у сугроба как ни в чем не бывало, счищая снегом с пальто и ладоней дремучую ржавчину.

— Здравствуй!

— Здравствуй! — Саша перевел дыхание.

— Весна?!

— Весна…

— Пошли?!

Саша нерешительно оглянулся на школу:

— Ты понимаешь, я забыл — у меня сейчас будет контрольная.

— Ну ладно! — весело сказал Костя.

— По физике.

— Тогда я пошел один!

Стая грачей сидела теперь на деревьях, оглашая весь двор гортанными криками.

Саша изо всех сил подкинул портфель высоко в воздух.

Усталые птицы продолжали тяжело покачиваться на ветках.

Портфель шлепнулся в мокрый снег.

— Зачем? — засмеялся Костя, поднимая портфель.

— Не знаю, — сказал Саша и тоже засмеялся. — Ну?! Куда же мы идем?

— В открытое море приключений!

…Морозный, круглый, солнечный мой день…

День в самом деле был головокружительный, как само весеннее солнце…

Гудели ноги. И обнаружилось, что Москва действительно стоит на семи холмах. И она вся полна людьми. И зверьем. И голубое небо над городом — в кружащихся стаях. И толпящиеся в Зоопарке возле узкого бассейна пингвины жутко похожи на людей…

— Костя! Какого цвета зебра?

— Отстань!

— А все-таки?

— Ясно какого. Белая, конечно. С черными полосками. А что?

— Да так… — Под ногами стеклянно похрустывали разбитые сосульки.

Предвечернее небо уже сплошь затянулось грязным покровом облачности.

Сегодня там, в открытом вольере Зоопарка, Саша определенно видел розовую зебру. С черными полосками. Наверное, просто так падал свет. Или зебра на самом деле розовая, и никто этого до сих пор не замечал.

Со дворов, еще полных снега, взвизгнув полозьями по тротуару, выезжали санки с мальчишками.

Подмораживало.

…Розовая зебра.

Был тот томительный час светлого еще дня, когда вот-вот, сперва в окнах, а потом и на улицах должны зажечься огни, а они все не зажигаются.

Костя был грустен, что-то говорил о вокзалах.

— Давно не слышал стука колес.

— Сядем на электричку, доедем хоть до Одинцова, — предложил Саша.

— Что — Одинцово? Люди ездят в Париж, в Лондон…

Густеющий сумрак пустынных улиц и переулков внезапно стал заполняться людьми. Они обгоняли Сашу и Костю, шли навстречу.

Из высокого здания с длинным козырьком над подъездом один за другим сбегали по ступенькам, пряча пропуска, Новые вереницы людей.

Взревели и промчались несколько мотоциклов.

Большинство прохожих стремительно шли в одном направлении — на площадь Белорусского вокзала, к метро, к электричкам.

Захлестнутые этим потоком, Саша и Костя невольно ускорили шаг.

Их вынесло на площадь, но и тут кружил водоворот людей, закончивших рабочий день.

Зажглись фонари.

Казалось, сейчас во всем городе, кроме Саши и Кости, нет ни одного просто так идущего человека.

— Сашка! Киселев!

Саша оглянулся и увидел Леньку Федосеева — парня со своего двора.

— Привет! Ты что тут делаешь? — обрадовался Саша.

— Со смены иду!

— Так ты тут работаешь?

— Ну да.

— Ну, что? Здорово?

— Нормально. Я побежал, а то меня ждут.

— Светка, что ли?

— Не твое дело!

И Ленька канул в толпе, лишь на секунду мелькнула его шапка с длинным козырьком.

Две цыганки стояли посреди тротуара, предлагая каждому прохожему погадать. Но что-то никто не хотел узнать свое прошлое, настоящее и будущее. А может быть, все и так знали?

— Сашка! Ты где? — Костя виднелся уже возле входа в метро.

Саша протолкался к нему.

— Понимаешь, соседа встретил. Работает здесь. Хороший парень.

— А я уже собирался домой ехать.

— Нам же в гостиницу надо!

— В какую гостиницу? Ах да! Да на черта ему твой рубль?!

— Привет! Ты ведь сам обещал! Я достал рубль… Целый день таскаю в портфеле тяжеленный альбом…

— Какой альбом?

— Вот! Отец придумал, чтоб все было красиво.

— Ого! Ну ладно, поехали.

В широких дверях гостиницы «Москва» клокотал людской водоворот.

— А вам куда? — оглянулся швейцар на Костю и Сашу.

— В четыреста седьмой, — поспешно ответил Саша.

Костя был уже в вестибюле.

В кабину лифта набилось полно народу. Какой-то человек с белой прядью в черных волосах уставил невидящий взор прямо на Сашу, Черты его усталого лица, казалось, были знакомы…

Поймав на себе изучающий взгляд, человек вдруг улыбнулся, и Сашу обдала жаркая волна — это был Райкин! Саша опустил глаза, стараясь не смотреть на знаменитого артиста. Наверное, и так надоели ему все на свете. Пялятся и пялятся.

Выйдя из лифта, Саша нетерпеливо набросился на Костю:

— Видал?

— Кого? Райкина, что ли?

— Ну да!

— Ну и что?

Саша огляделся.

Посреди просторного холла четвертого этажа на столе, окруженном черными креслами с высокими спинками, стояла гигантская синяя с белым ваза…

Музейно золотясь массивными рамами, висели по стенам копии знакомых картин Левитана.

Обходя вслед за Костей квадратную колонну зеленого мрамора, он едва не задел белую скульптуру полунагой девушки…

— Вам куда?

Сбоку, из-за высокой конторки, привстала дежурная.

— В четыреста седьмой, — независимо бросил на ходу Костя.

Коридор уводил направо. Мягкий ковер скрадывал шум шагов. Таинственно вздрагивали под потолком лампы дневного света. По обе стороны коридора тянулись двери с поблескивающими в полутьме номерками.

Одна из дверей открылась, и оттуда вышел высокий негр в черном пальто с длинным, почти до полу, красным шарфом. Двое швейцаров следом несли чемоданы с наклейками.

Посторонившись, Саша невольно прижался к двери, за которой с безнадежной настойчивостью звонил и звонил телефон…

— Ну, стучи! —сказал Костя, останавливаясь перед четыреста седьмым номером. — Небось его и дома-то нет…

Саша постучал.

Никто не отозвался.

Изогнувшись над конторкой, издалека следила за ними дежурная.

Костя резко затарабанил кулаком.

— Открыто! Открыто! Вваливайтесь!

Комната была вся красная. Красные шкафы, кресла, стол, тумбочки, даже графин на тумбочке и тот был рубиново-красный.

На столе одиноко лежала папка, из которой торчали какие-то бумаги.

— Переодеваюсь! — снова раздался голос, и Саша понял, что в номере есть и вторая, скрытая красными же портьерами комната. — Галимов тоже прилетел, скоро будет!

— Это мы… — робко сказал Саша.

Костя засмеялся.

— Братцы! Галимов-то, оказывается, тоже прилетел! — Портьеры раздвинулись, и в комнату вошел морской капитан.

Это был он — лысый, вчерашний посетитель кафе. Но сегодня вместо свитера на нем был темно-синий капитанский китель с мерцающими золотыми шевронами!

— Это мы! — снова повторил Саша.

— А! Прибой вздохнул и — как там? Протащил по скалам?

— И заглушил отрывистое «нет»! — весело подхватил Костя.

— Ну, не ожидал! Честно! — Лысый быстро-быстро потер одну руку о другую. — Раздевайтесь, усаживайтесь, хлопцы!

Костя, не снимая пальто, тотчас бухнулся в одно из кресел возле тумбочки с телевизором. Как всегда, закинув ногу на ногу.

— Может, разденетесь? Ей-богу, не ожидал!

— Нет, мы на минуточку, — сказал Саша. Он вынул из бокового кармана рубль, положил его на стол рядом с папкой: — Вот. Спасибо большое.

— А книжка? — напомнил Костя, покачивая ногой.

— Да! Вот еще. — Саша с натугой вырвал альбом из портфеля. — Вам в подарок.

— Ну?! — Капитан тоже бухнулся в кресло и тоже закинул ногу на ногу.

— Надписал что-нибудь? — спросил Костя. — Дай сюда.

Костя взял книгу, раскрыл переплет, вытащил авторучку.

— А вы пока приземляйтесь. — Капитан улыбнулся Саше.

Саша опустился в третье кресло.

Костя хмурил брови, чего-то мычал.

Наконец привстал, отдал альбом.

— Так… — Капитан прочел надпись, весело хмыкнул, кивнул сам себе. — Что ж, самокритика, значит?

— Чего ты там написал? — не выдержал Саша.

— Могу прочесть, — сказал капитан. — Вот: «В знак благодарности от двух бездарностей!» Теперь осталось только подписаться. Лет через десять небось сделаетесь знаменитыми, а?

— Почему через десять? — возмутился Костя. — Намного раньше!

Подписались.

— Ну, Гаркавенко и Киселев, моя фамилия страшная — Злыднев, а зовут Николай Иванович. Давайте-ка в темпе раздевайтесь, а я на минуточку — позвоню… — Он вышел в соседнюю комнату.

Разделись. Снова сели по своим местам.

— По-турецки, — донеслось из-за портьер. — Пирожных шесть штук. Самых лучших. Миндаль? Давайте миндаль. Апельсины? Килограмма два…

Саша испытующе взглянул на Костю. Тот развел руками…

— Ну, так на чем мы остановились? — Капитан снова появился в комнате.

— Что фамилия страшная, — подсказал Костя.

Саше на миг почему-то показалось, что сейчас их выставят в шею.

— Точно! — засмеялся капитан. — Фамилия не приведи господи и вообще — представляю: подсел в кафе тип, голова на босу ногу, как говорят у нас в Приморске.

— Вы из Приморска? — Костя привскочил в кресле.

— А почему бы нет?! — удивился капитан.

— Так и я оттуда! — объяснил Костя. — Правда, давно. Вот совпадение!

— Ну, как давно?

— Уже два года. Родители переехали в Москву. И я с ними.

— Смеялся я на ваши два года. Я уже шестнадцать лет кручусь на Дальнем Востоке. Крепость еще стоит?

— Там ресторан отгрохали.

Строгий официант во фраке вкатил сверкающий столик с угощением и ушел. А Саша вдруг почувствовал, что, проболтавшись весь день по городу, страшно проголодался. Он выпил свой кофе и съел после некоторого раздумья два пирожных.

— А Сычевский пляж?

— Что — Сычевский пляж? — переспросил Костя.

— Говорят, всю гальку смыло. В «Известиях» читал.

— Спокойно. Есть Сычевский пляж. Летом Трофимовна початки продает. Вареные.

— Жива?! — заулыбался капитан.

На никелированном столике стояло еще блюдо с высокой пирамидой из апельсинов.

— А грот? Знаешь, за маяком? Там ресторан еще не сделали?

— Так он же в море. Как туда доберешься? По скалкам, что ли?

— И слава богу! Ты где там жил?

— А вы? — спросил Костя, улыбаясь.

— Узнаю земляка! Я ж тебя первый спросил. Я, например, жил на Меринга, бывшая Церковная.

— Так это же рядом с нами!

Саша взял верхний апельсин, начал чистить.

— Ты ешь, ешь, — подбодрил капитан.

Сами они ни к чему не притронулись. Кофе их остыл… Они говорили о новом порте, о какой-то проблесковой мигалке, о брекватере…

Саша никогда не просил родителей отвезти его к морю. Да это и не нужно было: каждую зиму они собирались все вместе провести отпуск на юге. Но каждое лето почему-то вместе не получалось, и дело всегда заканчивалось дачей в Кратово.

Стыдно было в его годы не видеть моря. Оно, будто назло, все время отодвигалось. Разговоры о нем вызывали зависть. Недоступность раздражала…

Желание увидеть его от этого росло и загонялось вглубь — в самые дальние тайники…

Саша догрыз горьковатую апельсиновую корку. Взял еще апельсин.

Зазвонил телефон.

Капитан извинился и шагнул в другую комнату, на миг запутавшись в красной портьере.

— Сашка! Кинь хоть один апельсин! — попросил Костя. — Неплохо ты провел время…

Саша бросил ему апельсин, невольно прислушиваясь к голосу Злыднева.

— Из Бомбея? Галимов тоже прилетел, наверное, такси ловит во Внукове. Кто это еще там с тобой? Господи, здорово, Женька! Да, меня тоже. Где вас разместили? Знаю. Знаю. Лады. Лады. Еду!

Пора было уходить. Саша встал.

Злыднев вошел, улыбаясь:

— Хлопцы! Разгадайте загадку — где встречаются капитаны?

— На суше! — уверенно сказал Костя.

— Все знает! — Хозяин номера потрепал Костю по плечу. — Наш. Приморский! Точно. Капитаны встречаются на суше!..

— Грандиозно! — сказал Костя, когда они спускались в лифте. — Обязательно употреблю!

— Что?

— Напишу цикл стихов о море и назову — «Капитаны встречаются на суше». Здорово?!

— Ничего…

— «Ничего»!.. Что ты в этом понимаешь? — Они вышли в шумный вестибюль. — Ты же сроду на море не был!

— А это не обязательно…

— Неужели?! — язвительно хмыкнул Костя.

— Представь себе! Поэту не обязательно все знать. Иначе грош цена его фантазии.

— Может, ты даже не хотел бы увидеть море?

— Захотел бы — увидел! — разозлился Саша. — Было бы желание.

Костя развеселился:

— Это что-то новое… Я за тобой, Кисель, такого не замечал.

— Заметишь.

— Ну, напрягись, Киселев! Пожелай что-нибудь!

— Иди ты к черту!

— Тогда не ври!

— Ну ладно, я тебе сейчас докажу! — Саша растерянно оглянулся, сам не зная, что и как он будет доказывать.

И вдруг между никелированной подставкой для урны и ножками кресла он увидал кошелек.

Это было как удар молнии!

В поле зрения мелькнул ботинок, угол чемодана. Мелькнули и исчезли.

А кошелек лежал. Черный. С большой матовой кнопкой.

Саша нагнулся. Поднял кошелек…

Взглянул на Костю.

— Пошли скорее, — сказал тот, почти не размыкая губ.

— А может, кто… — Саша сделал шаг вперед, оглянулся, сразу увидел в снующей толпе женщину. Она стояла посреди вестибюля и рылась в сумочке…

— Пошли! — Костя толкнул его в спину.

Саша ускорил шаг и снова остановился.

Гудящий рой интуристов в узких шляпках с зелеными перышками на миг закрыл женщину, а когда те прошли к лифту, ее уж не было видно.

— Ты мог бы, по крайней мере, закрыть рот и опустить руку с кошельком, — услышал он голос Кости. — Что за дурацкий вид? Пошли!

Саша покорно сунул кошелек в карман и, еще раз оглянувшись, поплелся вслед за Костей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Кошелек жег карман.

На ощупь он был плотный, припухлый от распирающих его сокровищ.

— А я тебе говорю, космонавты из других звездных систем точно прилетали на нашу землю! — вдруг убежденно и громко заговорил Костя, увлекая Сашу мимо швейцара к выходу из гостиницы. — И наверняка следят за нами. И может быть, управляют нашими поступками. — Костя ухватил его за локоть и быстро повлек в подземный переход. — Тебе, например, никогда не казалось, что все уже было?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Неважно. Слушай — может, все будущие стихи и симфонии уже где-то давно написаны. Как все скульптуры прячутся в глыбах мрамора.

— Постой. Я ничего не понимаю. Ты о чем?

— Неважно! — Костя тащил его подземным переходом и горячо убеждал. — И вот ты узнаешь эту тайну и просто списываешь из воздуха все будущие стихи.

— И чужие тоже? — обалдев, спросил Саша.

— Скорей! Побежали! — Костя неожиданно бросился вверх по ступенькам перехода к троллейбусной остановке.

— Зачем? Куда?

— Так надо! — Он подтолкнул Сашу в открытую дверь отъезжающего троллейбуса.

Стоя на задней площадке, Саша попытался наконец вытащить руку с кошельком из кармана, но Костя придержал его за локоть:

— Спокойно, юноша! Разведчика губит любопытство…

Они молча проехали неизвестно сколько остановок и выпрыгнули с задней площадки, потому что с передней вошел контролер, а они впопыхах забыли взять билеты.

Странное дело — перед ними снова был Зоопарк. Неужели прошло всего несколько часов с тех пор, как они ушли отсюда…

Зоопарк был уже закрыт. В сторону Пресни мчался, мигая красными огоньками, поток автомашин. Падали редкие снежинки.

— Иди сюда! — Костя втащил Сашу в пустую телефонную будку, где горел свет, и захлопнул за собой дверцу. — Показывай!

Красно-зеленая, сплюснутая от тесноты, пачка денег.

— Считай!

В кошельке было еще одно отделение. Мелочь… Измятый автобусный билетик…

Денег оказалось семьдесят четыре рубля, да еще мелочи — два сорок шесть.

— Ну, Сашка! — сказал Костя, зыркнув из будки на пустой тротуар. — Не знаю, как насчет воли, но тебе везет.

Бросили пустой кошелек и вышли из будки.

Редкие снежинки металлически взблескивали в лучах ртутных светильников.

— Здо́рово, а, Костя?!

— Что ты! Потрясающе! Что и говорить! Дуракам — счастье!

— Ты-то сам тоже не больно умно выглядел. Молол какую-то чепуху, чуть с ума меня не свел. Бежал, как будто за нами гонятся!

— Ну конечно!

— Что — конечно?!

— Скучный ты человек. Представь, что мы ограбили банк… Организована погоня… Мы уходим от преследования…

— А может, мы и вправду ограбили?

— Что за идиотская мысль? Я же говорю — «представь себе»!

— А мы не ограбили?

— Да нет же! Мы не ограбили! Но если бы мы ограбили! Понял?! А! Надоело!.. Человек без воображения должен быть объявлен государственным преступником! Отравлять удовольствие ближнему, на мой взгляд…

— Послушай, ты видел? Там какая-то тетка рылась в сумочке…

— Я лично ничего не видел. Да мало ли кто рылся. Может, она помаду искала!

— Или пудру, — механически сказал Саша, хотя теперь почему-то точно знал, был уверен, что это она потеряла деньги.

Из темной глубины Зоопарка донеслось тоскливое рычание какого-то зверя…

— Слушай, Киселев!

— Что?

— А что ты намерен делать с капиталом?

— Не знаю. Все равно. Хочешь, пополам разделим? А может, все-таки в милицию отнести?

— Все-таки ты дурак. Любой милиционер над тобой посмеется. А деньги возьмет себе. — Костя обнял его за плечи. — Сашка, знаешь, что мы сделаем с этими деньгами? Рука судьбы!

— Нет…

— Вот зануда! Предчувствие истины не коснулось тебя?

— Ну, говори!

Жаркий рык льва или тигра снова раскатился в морозном воздухе.

— Сейчас без четверти восемь. Еще не вечер. Мы приходим на вокзал, берем билеты…

— Едем к морю?!

— Предчувствие истины коснулось тебя, Сашка! Конечно! Ведь завтра каникулы!

Саша подумал о родителях. Внутри будто схватило морозом.

Но по дороге на вокзал последние сомнения были устранены.

Конечно, ни Костю, ни Сашу предки так просто не отпустят, и о деньгах тоже рассказывать ни в коем случае нельзя — родители полны предрассудков. Поэтому пусть Саша, если уж ему так хочется, заедет домой, оставит портфель, бросит последний взгляд на отчий дом, а с дороги они дадут телеграммы. И все будет — полный порядок. Тем более, что там, у моря, живет Костина тетка с мужем — добрые стариканы, бесплатный стол и крыша над головой… Наоборот, будут очень рады! И денег как раз хватает на билеты в оба конца. И еще рублей пятнадцать останется. Трешка в день на двоих — вот так хватит! Можно пробыть дней пять, а то и больше. И он, Саша, увидит море…

Пошатаются среди кораблей и матросов. Какие стихи напишут!

В билетных кассах вокзала было пусто.

Подошли к огромному табло, задрали головы. Ближайший поезд отходил в 23.30.

— Годится! — сказал Костя. — Остается два часа. Гони монету!

Саша полез во внутренний карман пальто. И увидел милиционера… Милиционер прохаживался по пустому залу.

Саша сунул Косте смятый комок денег, тот ринулся к окошку кассы.

Стоя под расписанием, Саша поглядывал то на милиционера, то на Костину спину.

Еще какой-то час назад был он свободный человек, никого не боялся, а теперь…

Милиционер ходил, как маятник, взад-вперед, Костя о чем-то весело трепался с кассиршей…

Стало жарко. Саша расстегнул пальто. Потом отстегнул верхнюю пуговицу куртки.

— Едем! — Костя повернулся, выбросил вверх руку с двумя картонными билетами.

Милиционер приостановился, взглянул на Костю… И принялся вышагивать снова.

Выйдя с вокзала, Саша повернул было к метро, но Костя увидел скопление свободных такси…

— Шеф!

Темп жизни изменился. Все изменилось.

Саша смотрел из окна автомашины на сверкающий огнями город. Прощально шел снег. Прощально подмигивали светофоры. Летели навстречу падучие звезды такси…

— Великое дело — ощущение билета в кармане! — сказал Костя и вдруг замычал, забормотал. — Билет в кармане боковом, я скоро уезжаю… Боковом… Никого…

Такси подъехало к дому. Костя рассчитался.

— Кость, — сказал Саша, когда они вошли в подъезд, — может, подождешь, а то…

— Ни за что! — Костя решительно открыл дверь лифта. — Я тебя знаю. Будешь полчаса нюни разводить. А то и раздумаешь. Поехали!

Он нажал кнопку четвертого этажа.

Какая удача — родителей не было дома! Как всегда, помирившись, они на другой день отправились в гости. А может, в театр.

Саша поставил портфель у стены, сбросил пальто…

— Сашка! Здесь макароны с котлетами. Еще теплые! — донесся из кухни Костин голос.

— Лопай!

Саша прошелся по комнате. Собственно, делать здесь было нечего. Наоборот, пока родители не вернулись, надо оставить записку и скорей смываться.

Саша подсел к письменному столу, взял листок бумаги… «Не волнуйтесь! Мы с Костей на каникулы решили махнуть на юг. Уезжаем в 23.30. Деньги есть. Не сердитесь. Саша. Целую».

— Прекрасное послание! — раздалось над ухом.

Костя смачно дожевывал котлету.

— Дай-ка ручку!

Костя нагнулся и моментально после «целую» пририсовал голову индейца с перьями и кольцом в ноздре.

— Все надо подавать с юмором! Легче сойдет! — сказал Костя.

Индеец Саше понравился.

— А чего с собой брать?

— Ты что, чемодан складывать собрался? Ничего не надо! И пальто не бери! До поезда дотерпишь, а приедем — там теплынь, лето. Ну, все? Понеслись?

— Вроде все…

— Поехали, поехали… Еще ко мне заскочить надо. Может, деньгами разживемся…

— Нам же хватит…

— Пятнадцать рублей! В родной город, как бедный родственник? Нет уж!.. Поехали!

Саша глянул на себя в зеркало.

Длинный, всклокоченный, в короткой ученической курточке с расстегнутой верхней пуговицей…

Он глядел на себя и не узнавал… Тот человек — решительный, слегка романтичный, каким он был в своем представлении, казалось, не имел ничего общего с этим бледным, растерянным подростком.

Саша нахмурился.

Отражение тоже нахмурилось и теперь выглядело как надо.

— Долго еще? — Костя был уже у дверей.

Саша застегнулся, торопливо вынул расческу.

— Нашел время любоваться!

Костя выключил свет.

И дверь за ними захлопнулась.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Они снова мчались в такси.

Улицы заметно опустели. Мелкий снег порошил деревья и тротуары… «Волга» свободно летела по Садовому кольцу — в тоннель, снова по Садовому, взлет на эстакаду, и дальше, вперед — к Земляному валу, разворот, и вот он, наконец, Костин переулок…

Шел уже одиннадцатый час.

Костя почему-то попросил остановиться метров за триста от своего дома.

Они выскочили из машины, перебежали скользкую мостовую.

Два крайних окна в высоком одноэтажном особняке ярко светились.

— Мать дома, — сказал Саша.

— Слушай, может, это тебе покажется странным, но я не люблю, когда мою маму называют «мать». Кстати, смотри, не ляпни, что мы приехали на такси!

— Пожалуйста. Но нельзя сказать, чтоб ты так же церемонно обращался с другими мамами. А отец твой, то есть папа, дома?

— Слава богу, у него ночная смена, — сказал Костя, взбегая по высокому крыльцу.

Они прошли коммунальную кухню, темный коридор. Костя распахнул дверь.

— Опять не обедал! — Костина мать выключила телевизор. — Глаза проглядела. Где тебя носит?

— Обедал, обедал… — Костя нагнулся к матери, обнял, поцеловал. — Котлеты с макаронами, вот у Саши дома.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Сашенька! Сейчас я вам ужин согрею. Когда ты с Костей, я спокойная. Кость, я сегодня пирожков напекла с картошкой — твои любимые!

— Спасибо, мамочка! Да ты не суетись, мы скоро пойдем, мы — на секунду.

— Куда это еще, на ночь-то глядя? А ты, Саша, почему без пальто?

— Тепло. — Саша с отвращением почувствовал, что предстоящий разговор будет тягостней, чем он ожидал.

Конвоируемые низенькой Костиной мамой, они прошли во вторую комнату с огромным старинным камином, отделанным мрамором.

Года полтора назад, когда Костя прямо из литобъединения впервые привел Сашу к себе домой, в камине лежала кошка с четырьмя еще слепыми котятами.

И камин, и котята поразили тогда Сашу. До сих пор он о каминах только читал, а котят — таких маленьких, похожих, скорее, на мышек с хвостиками, он раньше никогда не видел.

Теперь в камине стоял цветок с большими крапчато-красными листьями. Горшки с растениями стояли и на подоконнике, и на всей поверхности рояля, на котором никто никогда не играл.

Не было цветов только на стареньком раскрытом Костином секретере, где вперемежку с «Физикой», журналами «Шахматы в СССР» в полном беспорядке валялись записные книжки и обрывки бумаги с начатыми стихами.

Саша прислонился к стене около секретера, чувствуя, что задевает головой рамку писанной маслом картины. Это была застекленная копия «Незнакомки» Крамского.

— Чего еще вздумал? Уходить… Лучше садитесь ужинать, пока пирожки не простыли.

— Мама, надо поговорить. Короче говоря, нужна десятка.

— Какая еще десятка? Зачем?!

— Для хорошего дела. Сюрприз.

— Ничего тебе не будет.

— Как это — не будет? — Костя подошел и обнял мать.

— Не лезь, сатана! Нет у меня никаких денег.

— Неужели?! А как же папина премия?!

— Слыхали?! А тебе что до его премии? Отец работает и днями и ночами, на вредном производстве, а ему премию отдай! Зачем тебе деньги?!

Саша отвернулся. Но сквозь «Незнакомку» в стекле все равно отражалась комната и Костя со своей мамой.

— Говорю, сюрприз. Я же не всю премию прошу. Мамочка, ну давай быстро, нам некогда!

— Саша, ты слышишь, как он с матерью говорит?!

— Слышит, слышит! Смотри, — он ласково обнял ее и повернул к настенным часам, — уже без четверти одиннадцать. Чем раньше уйду, тем раньше приду.

— Ну что ты из меня душу вынимаешь? Куда это вы идете?

— Мама! Из-за десятки! Ты толкаешь меня на отчаянный шаг!

— Да что ж это такое?!

Костя подошел к двери, приоткрыл ее и прошептал:

— Марья Кирилловна…

Мать, недоумевая, тоже подошла к двери и также шепотом спросила:

— Зачем тебе Марья Кирилловна?

— Марья Кирилловна дура! — громким шепотом произнес Костя.

— Перестань. Не смей! Может услышать, — засуетилась мать, пытаясь оттащить Костю от двери.

— Ты же сама так о ней говоришь! — совсем громко сказал Костя. — И свою очередь пропускает уборную мыть!

— Тихо! Тихо!

— Вот видишь, как нехорошо! — укоризненно сказал Костя и закрыл дверь.

— Что же это делается? Отец придет — он ведь ремень снимет. — Она вдруг заплакала, присела на стул. — Что же это делается?

— Костя! Я пошел, — не выдержал Саша. Уже не хотелось никуда ехать. Ничего не хотелось. К черту море! Лишь бы уйти отсюда…

— Одну минутку! — Костя силой усадил его на диван. — Не паникуй. Все нормально.

Мать все плакала.

Часы, оказывается, были с боем. Звонко и бесконечно долго они отбивали одиннадцать ударов.

— Мамочка, — Костя подошел к ней, обнял за плечи, — ну, для хорошего дела. Серьезно.

— Правда? Саша, он правду говорит? Я тебе верю, скажи… Чего ты молчишь, Саша?!

Саша испуганно посмотрел на Костю.

— Ну ведь правда?! — Костин взгляд был требователен и чист. — Ну скажи ей, что все нормально!

— Все нормально, Ксана Петровна…

Продолжая утирать слезы, она раскрыла сумочку:

— Сколько тебе?

— Да десятку же!

— На! — Она протянула красную бумажку.

Костя чмокнул мать в щеку, осторожно вынул из ее пальцев десятку.

— Спасибо!

— Мне же для тебя ничего не жалко! — Мать поднялась, шмыгая носом. — Когда придешь-то?

— Не знаю. Скоро. Сашка, понеслись!

Саша был уже в коридоре.

Костя нагнал его.

— Слушай, скажи ей, что будешь у меня ночевать.

— Да перестань ты! И так опаздываем!

— Костя! Она же с ума сойдет.

— Какой добренький! Хочешь, чтоб все сорвалось? Мне в сто раз тяжелее! — Костя решительно направился к выходу.

Внезапно соседняя дверь отворилась. На пороге встала очень полная женщина в синем спортивно-тренировочном костюме.

— Я этого так не оставлю, — яростно сказала она, — в суд подам!

— Добрый вечер, Марья Кирилловна! — на ходу поздоровался Костя. — Некогда. После поговорим.

Выбежали на крыльцо.

— Уф! — выдохнул Костя. — «Был славный бой, был бой тяжелый!»

— Будь она проклята, эта десятка! — вырвалось у Саши.

— Да? Ну, знаешь, не всем так легко деньги достаются. — Костя выскочил на середину заснеженной мостовой. — Будем ловить такси, иначе не успеем!

— А пирожки?! Пирожки, пока теплые! — раздался голос Костиной мамы. — Дорогой покушаете! — Она догоняла их, пряча под концы шали сверток с пирожками.

— Мама! Простудишься! — Костя кинулся к ней навстречу. — Ну, спасибо! Ты не забудь — тебе завтра к врачу!

— Что ж ты сейчас-то? Завтра и напомнил бы!

Из глубины переулка показался зеленый огонек…

— А может, я завтра забуду? — Костя обнял мать и, круто повернув ее спиной к улице, торопливо повел в дом.

Саша глянул им вслед и взмахнул рукой.

Такси подчалило к тротуару.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Они мчались по тускло освещенному перрону.

Костя бежал, расстегивая на ходу пальто.

«Так в суете и не смог оставить его дома», — подумал Саша и втайне позавидовал Косте: морозный воздух прожигал насквозь.

Шестнадцатый вагон, пятнадцатый… Обогнали мототележку, на которой везли бумажные мешки с почтой. До четвертого вагона было еще далеко.

Посадка на поезд заканчивалась. Пассажиры кучками толпились у ступеней вагонов, разговаривая с провожающими.

Наконец поравнялись с четвертым вагоном.

Проводник — тоже без пальто — стоял у поручней. Костя сунул ему билеты.

— Влезайте, ребята. Это потом. Только скажите, какие места?

— Седьмое и восьмое!

Дверь в купе была закрыта. Костя с грохотом откатил ее вбок.

В полутьме, прижавшись плечом к плечу, сидели и о чем-то весело разговаривали двое — лейтенант в шинели и девушка с шалью на плечах.

Пальто девушки, отороченное воротником из намокшей чернобурки, уже висело на крючке у двери.

— Добрый вечер! — сказал Костя, выкладывая сверток с пирожками на столик. — Провожаете, товарищ лейтенант? Будьте уверены — довезем в целости и сохранности. Угощайтесь, пожалуйста. Домашние! — Он развернул пирожки.

Девушка почему-то рассмеялась. Саша потянул Костю за рукав.

Они вышли. Саша задвинул за собой дверь.

— Ну, чего ты? — сказал Костя. — Может, вместе до самого моря ехать. Это тебе не электричка!

Они выбрались в тамбур. Проводник все еще стоял у ступенек.

— До отхода поезда остается пять минут. Просим провожающих выйти из вагона! — раздалось по радио.

— Едем, Сашка! — сказал Костя.

Сашу бил озноб. Он засунул руки в карманы и только сейчас заметил — снег совсем перестал падать. В морозном небе светилась луна.

Торопливо вытеснились из вагона и столпились возле подножки провожающие.

— Пиши каждый день. Хоть открытку, — раздалось сзади.

Саша оглянулся. Девушка была в пальто. Накинув платок, она поцеловала лейтенанта и вдруг сошла на перрон.

Лейтенант хотел спуститься за ней.

— Все, — сказал проводник. Он взялся за поручень. И встал на ступеньку.

— Счастливо! — Девушка, смеясь, махала варежкой. — Довезите мне его в целости и сохранности!

Костя смутился, но лишь на мгновение.

— Прощай, Москва! — Он повис над плечом лейтенанта и внезапно отпрянул обратно: — Сашка! Отец!

— Где?! — Саше даже и в голову не пришло, что это мог быть и Костин отец.

Лейтенант посторонился.

Да, по перрону вдоль состава бежал его, Сашин, папа!

Он бежал, заглядывая в окна, огибая провожающих. Бежал, и через руку у него было перекинуто Сашино зимнее пальто.

— Папа! — не выдержал Саша.

— Ты что?! — Костя толкнул его в спину.

— Папа! — У Саши перехватило горло.

Отец услышал, отыскал глазами лицо сына, бросился ко входу в вагон.

— Саша! Александр! Немедленно выходи!

— Ты не волнуйся! Все будет хорошо!

— Саша! Выходи немедленно. Мама очень сердится. Очень. Я тебя прошу. Откуда деньги?!

Поезд дернулся и пошел. Еще можно было соскочить с подножки.

— Я скоро вернусь! — крикнул Саша.

— Постой! Возьми хоть пальто! — Отец бежал за вагоном. — Товарищ проводник!

Тот вопросительно посмотрел на Сашу.

— Спасибо! Не надо! — крикнул Саша. — Не волнуйтесь! Я напишу.

Отец отставал.

Проводник поднялся в вагон. Саша, схватив обжигающе холодные поручни, высунулся в последний раз и успел увидеть фигурку с пальто в руках…

Поезд набирал ход.

В коридоре, у всех окон, дымя сигаретами, стояли пассажиры. Саша поежился.

— Не боись! — сказал Костя. — Раз притащил пальто, значит, ничего страшного. Мой бы в меня зубами вцепился, из вагона бы выбросил…

— Ну да? — Саша был бесконечно благодарен другу, что тот не посмеялся над отцом и над ним, Сашей.

— Спать хочешь?

— Не знаю… — Он нервно зевнул.

— А я тебе завидую, — сказал Костя.

— Почему?

— Послезавтра утром увидишь море.

— А ты?

— Первое впечатление! Пошли спать.

Ехали они втроем. Только вместо девушки был лейтенант. Его мундир аккуратно висел на вешалке, а сам он уже лежал на нижней полке, заводил на ночь часы.

— Ты где будешь спать?

— На верхней.

— И я на верхней! — сказал Костя. — Занимай левую, я — по ходу поезда.

Саша долго боролся с простынями и одеялом, вставал на цыпочки, даже подпрыгивал, пока более или менее сносно застелил постель.

— Спокойной ночи, — сказал лейтенант, отворачиваясь к стене.

— Спокойной ночи.

Под потолком горел ночник. Сжевали по пирожку, улеглись по своим полкам.

— Едем! — сказал Костя.

Стучали колеса, стучали колеса… Даже дух захватывало — все-таки в самом деле едут. К морю.

— Все. Детство кончилось! — Костя натянул на плечи одеяло, через минуту он уже ровно и шумно дышал.

А Саша все глядел на синий свет и не мог уснуть.

Он представлял себе ночь, комнату, раскладное кресло-кровать, которое сегодня стоит не застеленное. И маму с папой. Спят, наругавшись из-за Саши. Папа, наверное, защищал его. А может, еще не спят… А та женщина, в гостиничном вестибюле? Все. Теперь уже поздно…

— Сашка… — неожиданно проговорил Костя, — не спишь?

— Нет.

— А я вроде уже спал. Больше не хочу. Интересно, как это он узнал, в каком мы поезде едем? Твой отец?

— Ну! Я же написал в записке — 23.30… Мама его и заставила. Наверное, звонил по всем справочным… Теперь она его снова ругать будет. Что не снял меня с поезда.

— А твои ругаются?

— Еще как!

— Чего они не поделили?

— Кто знает!.. Всю жизнь так. — Саша жалел, что начал рассказывать, и все-таки продолжал: — Знаешь, до чего доходит? Папа вчера с чемоданом уходил… На улицу…

— Все же вернулся?

— Вернулся…

Помолчали. Спать расхотелось.

— Выйдем? — спросил Костя, поднимаясь с полки.

Свет в коридоре горел вполнакала. Здесь было уже пусто. Лишь в дальнем конце у окна стоял какой-то пассажир на костылях.

— Все-таки вырвались! — сказал Костя. — Здорово подвезло с этими деньгами.

Саша снова вспомнил ту женщину с сумочкой. Телефонную будку у Зоопарка… Поднял ли кто-нибудь пустой кошелек?!

За темным окном, мелькая, бежала вслед поезду низкая луна. Внезапно ее перекрыл встречный поезд. Освещенные окна мелькали, как кинокадры. Состав, кажется, вдвое увеличил скорость. Было что-то отчаянное и раскованное в яростном стуке колес.

— Послушай, есть у меня одно… Правда, не очень новое…

— Давай, — сказал Костя. — Только пусть поезд пройдет.

Костя, кажется, не улыбался. Саша стиснул поручень у окна, продолжал:

— Постой! — перебил вдруг Костя. — Сейчас! — И он направился в конец коридора.

Неужели в туалет? Саша был раздавлен. Убийственней рецензии придумать невозможно.

Но Костя подошел к инвалиду. О чем-то поговорил с ним. И вот он уже возвращался, неся в руке две сигареты.

— Держи.

Саша прикурил. Пальцы его дрожали.

— Ну, чего ты? Читай дальше.

— Знаешь, не могу. — Саша закашлялся. — Что за гадость?

— «Столичные».

Они молча стояли перед черным окном и дымили сигаретами. А поезд все скатывался по ночной, схваченной морозом равнине на юг, на юг.

Мелькнул огонек утонувшей в снегу будки путевого обходчика. Костя проводил его взглядом и вдруг забормотал вполголоса:

Поразительно, что Костя никогда раньше об этом не говорил… Вот почему его так тянуло шляться ранней весной, в эти самые первые солнечные дни. Южанин, он, оказывается, тосковал в зимней Москве по морю и голубому небу.

Саша стоял рядом с Костей и глядел, как сквозь их неподвижные отражения все бежала и бежала вслед поезду низкая луна…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Привокзальная площадь была мокрой. Может быть, ее недавно полили. А может, это была роса…

В сияющем голубом небе еще трепетала одинокая лучистая звезда.

Громадная, похожая на тучи гряда сумрачным полукольцом охватывала все пространство.

Горы!

И вдруг из-за этой неровной густо-синей гряды стал высовываться и на глазах отрываться в небо слепящий диск солнца.

Саша приостановился на тротуаре.

Перед вокзалом раскинулась громадная клумба красных тюльпанов. Над ними струились, сходясь и расходясь, белые бабочки.

Оцепив площадь, недвижно высились темно-зеленые громады кипарисов.

Пожилая женщина в фартуке мела тротуар. Ее метелка была из пальмовых листьев!

Саша глубоко вдыхал настоенный на весенней теплыни сиропный воздух…

— Чего рассопелся? — улыбаясь, спросил Костя.

— А море где?

— Какое море? Я жрать хочу! Сначала застолбим родственников. Поехали!

— Давай пешком!

— Что ж…

И они двинулись пешком.

Город просыпался. Навстречу вереницей тянулись прохожие с потертыми чемоданчиками, саквояжами. По черным фуражкам со скрещенными молоточками Саша догадался, что это железнодорожники.

Со стуком отворялись зеленые ставни, высверкивали окна, выплескивая на тихие тенистые улицы перезвон будильников…

Сашу охватила знобящая свежесть приморского утра.

Сверкал в лучах солнца велосипедный руль. К нему была подвешена живая, еще мокрая камбала. На велосипеде со связкой удочек за плечами катил старичок рыболов.

Море где-то рядом…

Над головой прошелестели упругие желтовато-зеленые веера. Крону высокой пальмы облюбовала драчливая стая воробьев. Дерево щебетало на всю округу. Саша потрогал шерстистый, мохнатый ствол…

Под все усиливающийся птичий щебет они шли, поднимаясь в гору, оставляя позади себя разноцветные крыши, вершины пальм и кипарисов.

Дома и дворы, только что неприступно заслоненные от постороннего взгляда глухими каменными заборами, через несколько шагов оказывались глубоко внизу, и становилось видно все, что происходит во дворах. Синеватый дымок поднимался над летней кухней. Оттуда вышла рыжеволосая девушка с большой шкварчащей сковородой.

В соседнем дворе, по другую сторону забора, взволнованно забегала вислоухая пятнистая собака. Немного пометавшись у забора, пес направился в глубину своего двора, поднырнул под кусты, показался на улице и, виляя хвостом, вбежал в открытую калитку. Присел у ног девушки, и та бросила ему кусок колбасы…

— Сашка, — раздался сверху голос Кости, — в чем дело? Обыкновенная улица!

Костя самодовольно улыбался, развалясь на залитом солнцем парапете.

Саша побежал к нему вверх по крутизне.

Со стороны гор по булыжной мостовой к Косте приближалась пара: высокий худой старик в ярко-красной куртке и женщина с фотоаппаратом через плечо.

— Хэлло! — Старик, озабоченно улыбаясь, подошел к Косте. — Гуд монинг! Парле ву франсез?

— Дойч! Дойч! — сказал Костя, вставая.

— Гут! — обрадовался старик и протянул Косте руку. — Швейцария. Цюрих.

— О! — с уважением сказал Костя. — Лонжин!

— Уи, уи, — подошла женщина. — Лонжин!

Стройная, в брюках и пелерине, она выглядела куда моложе старика.

— Вы есть фон дизен штат?

— Да, да, — кивнул Костя, — абориген. Ферштейн?

— Абориген! — Старик и женщина засмеялись. — Абориген! Гут! Тре бьен!

— Во ист отель «Южный»? — спросила женщина, а старик, иллюстрируя недоумение, широко развел руками.

— «Южный»? — Костя на секунду задумался, и Саша вдруг испугался, что тот не знает, но Костя лихо встряхнул головой: — Как же! На Лиманской!

— Во? Во? — всполошились швейцарцы. Женщина скинула с плеча сумочку на ремешке, стала вытаскивать из нее план города. — Во ист Лиманская?

Костя покосился на план:

— Этого не нужно! Идемте! Мы вас проводим. Геен! Геен! Так не объяснишь, — и добавил для Саши: — Снова заблудятся. Далеко.

Костя быстро вел иностранцев по городу. Он шел чуть впереди, размахивал руками, что-то рассказывал.

Новый неожиданный маршрут еще больше отдалял встречу с морем, да и есть уже хотелось по-настоящему.

Саша отстал на десяток шагов.

Постепенно он приноровился к Костиному ритму, чувство досады рассеялось, и он снова ощутил свежесть приморского утра и тепло южного солнца на щеке.

Туристы свернули за угол каменного дома с башенкой.

Саша свернул за ними и остановился.

Он увидел давно знакомую улицу…

Да! Это была она — узкая, извилистая, мощенная булыжником редкого сиреневого цвета.

Где он ее видел раньше?

Саша поежился. Здесь почти не было солнца. Лишь кое-где золотистые пятна света лежали на покрытых зазеленевшим плющом стенах старинных домов, соединенных арками.

Он шел, как во сне.

Под арками висели плотно закрытые железные ворота.

Он почему-то подумал, что сейчас увидит открытую калитку.

И, сделав несколько шагов, Саша поравнялся с раскрытой железной калиткой.

В прямоугольном вырезе, как в раме, открылась зеленая лужайка, посреди которой, на стуле, сидела, вся в черном, старая женщина. Лицо ее было запрокинуто навстречу горячим солнечным лучам.

Тихо. Пустынно.

Безмолвные длинные балконы по сторонам, резные деревянные галереи.

Где же Костя? Где туристы?

Саша бросился бежать и увидел их тут же, за углом — на шумной асфальтированной улице.

Они стояли у широкой витрины. Иностранец тыкал себя пальцем в грудь, показывал на витрину, объяснял:

— Дантист!

— А! Зубной врач! Понятно! — улыбнулся Костя.

Саша подошел поближе.

А может быть, просто-напросто он видел эту улицу в кино?

За стеклом виднелись зубоврачебные кресла, пружинисто свисали стальные наконечники бормашин…

Швейцарцы еще долго шли, переговариваясь между собой, пока Костя не объявил:

— «Южная»! Вуаля!

На углу площади, окруженная по первому этажу спущенными полосатыми маркизами, красовалась гостиница. У ее тротуара стояли свежевымытые пустые автобусы.

Интуристы кинулись было благодарить, нотой женщина что-то сказала старику, и тот многозначительно поднял палец:

— Момент!

И они с женщиной быстро направились к входу. Старик обернулся, снова поднял свой палец:

— Момент! — и исчез за вращающейся стеклянной дверью.

Саша вопросительно взглянул на Костю.

— Ну, давай подождем, потеряем еще пять минут.

— А зачем? — спросил Саша.

— Не знаю. Просили люди…

— А что они тут делают?

— Туристы. Видишь ли, пошли в горы встречать восход. И заблудились. Они объехали весь мир. Турция, Греция, Алжир. Завели себе привычку всюду встречать восход. Ты, например, хотел бы встретить восход, стоя на вершине Гималаев? А?

— Да ну тебя!

В доме против гостиницы что-то сверкало и плавилось, било в глаза солнечным светом.

Саша пересек площадь и увидел длинное зеркало, по которому зелеными буквами было выведено: «Мастерская по ремонту зеркал».

Странно было видеть разноцветный, головоломно перепутанный отраженный мир. Вот из этого цветного мира возник, приближаясь, Костя.

— Товарищ Киселев, а вам не кажется, что наша версия ошибочная?

— Какая версия?

— Это не просто туристы — это шпионы под вывеской зубных врачей. А мы сейчас получим задание. А?! Каково?!

— Не морочь голову — вот он идет!

В зеркале крутанулась отраженная дверь гостиницы. В сверкающем стекле мелькнула красная куртка.

Саша и Костя повернулись, пошли обратно.

— Презент! — воскликнул, подбегая, старик.

В руках у него был небольшой, завернутый в пеструю бумагу сверток.

— Кляйне презент!

— Данке! Мерси! — Костя вежливо поклонился, но подарка не взял.

— Презент, презент! — Старик торопливо развернул бумагу. Там были галстуки. Он стал пихать сверток Саше.

— Спасибо, — сказал Саша и отступил в сторону.

Старик с недоумением поглядел на ребят, потом оглянулся по сторонам. Никого не было видно.

Старик сунул сверток себе под локоть, достал из кармана толстую записную книжку, вынул оттуда две визитные карточки, подал каждому, представился:

— Лоуренс Мюллер!

— Мерси!

— Мерси! — тоже сказал Саша, получив прямоугольник белого картона, на котором крупными буквами была напечатана фамилия, а много ниже — мелкими — адрес и телефон.

— Фарен цум мир нах Цюрих!

— Данке, данке. Видишь — приглашает к себе, в Швейцарию… Данке! Мы пошли. Геен!

— До свидания, — сказал Саша.

— До звидания, до звидания! Данке шен!

— Бежим, Сашка, быстрей, подыхаю от голода!

Перейдя площадь, Саша оглянулся. Старик смотрел им вслед.

— О ревуар! — осмелел Саша.

— О ревуар! — обрадовался старик и взмахнул рукой, в которой мотались галстуки.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Улицы уводили все выше и выше — в гору.

— Сашка, а шикарные были галстуки!

— Что ж ты не взял?

— Еще чего!

— Ну, так и нечего говорить.

Город проснулся. Жизнь из домов выплескивалась на улицы.

Толстая тетка, расстелив прямо на тротуаре узорчатый ковер, поливала его из чайника и посыпала стиральным порошком.

В раскрытых дверях маленькой парикмахерской, прислонясь друг к другу, стояли черноволосый мужчина и высокая молодая женщина, оба в белых халатах.

Они слушали: наискосок, в деревянном доме с балконом, кто-то играл на рояле.

— Вундеркинд Юрка Корецкий, вместе учились, — объяснил Костя.

Все выше и выше уводили булыжные улицы. На одном из поворотов Саша оглянулся и вдруг увидел внизу весь город.

Крыши хромыми ступеньками резко уходили вниз, в хаос кварталов, заводских труб, переулков и площадей… А там, дальше, вполнеба стояла густая синева…

Саша дернул Костю за руку.

По небу полз пароходик…

— Море?!

Костя снисходительно подмигнул.

— Обыкновенное море.

И тут в Саше прорвалось какое-то щенячье ликование. Он бежал по покрытому плитками тротуару, подпрыгивал, схватил обломок бамбуковой палки, подкинул ее вверх, поймал, потом с треском провел ею по частым железным прутьям изгороди, за которой тотчас залаяла собака.

Громадный, свирепый пес гнался за Сашей с той стороны забора. Но изгородь была крепкая, и Саша бесстрашно мчал, громыхая по ней палкой… Внезапно изгородь кончилась открытой калиткой.

Саша и пес очутились друг против друга…

Саша в ужасе отскочил на мостовую.

Собака была на цепи… Она разрывалась от злобного лая.

Саша перевел дух.

— Смотри, Киселев, дорезвишься! — подошел Костя. — Я с твоим трупом возиться не буду.

В маленьком, тихом переулке, куда они свернули, еще слышался собачий лай. Посреди булыжной мостовой бежал широкий ручей. По ручью плыла утка с утятами.

— Здесь! — сказал Костя, толкая зеленую калитку. — Он — Василий Васильевич, она — тетя Клава. Усек?

Саша опасливо поглядел по сторонам. Собак не было видно…

В глубине двора стоял белый одноэтажный домик. По всему его фасаду, обвитому зацветающими вьющимися растениями, висели клетки с птицами.

Под оглушительное чириканье и свист они без стукаотворили дверь и сразу же натолкнулись на пожилую женщину с тазом мокрого белья.

— Костик! Откуда ты взялся? А где мама?

— Что я, без мамы не могу? — оскорбился Костя. — Мама в Москве. Вот — живой привет передает…

— Так проходите ж, будьте ласковы… Вася! Вставай! К нам гости!

Они прошли одну комнату, другую. Из третьей навстречу им вышел худой усатый старик со спущенными подтяжками.

— Так-с!.. — Он проницательно оглядел пришельцев. — Из дому сбежали?

Саша помертвел.

— Конечно! — беззаботно ответил Костя. — Мама надоела уговорами — езжай да езжай на каникулы. От одних уговоров сбежишь…

— А телеграмма где?

— Да что ты привязался? — Тетя Клава уже накрывала на стол. — В самом деле — не дети…

— А с него станет, я его, шалопута, насквозь знаю! — Старик все же подошел к Косте и указал на свою щеку.

Костя поцеловал.

— А это что за стручок?

— Рекомендую: мой друг Киселев Александр, в будущем — великий поэт, тезка Пушкина, а ныне учащийся девятого класса.

— Не трещи. Садитесь, хлопцы, к столу. Чем богаты, тем и рады. Я ж не знала, что будут гости…

На столе уже дымился котелок с гречневой кашей.

— А где багаж? — спросил неугомонный старик.

— Налегке! — бодро ответил Костя, садясь за стол. — А ля фуршет! Как здоровье, дядя Вася?

Старик неодобрительно покачал головой.

— Ну, что Семен?

— Папа работает! Привет передает!

— Да кушайте, кушайте! Вот прошлым летом сама закатывала. — Тетя Клава поставила на стол трехлитровую банку с персиковым компотом. — А ты не мешай, уйди!

Неожиданно старик повернулся и послушно скрылся в своей комнате.

— В кашу, в кашу персики кладите! — Тетя Клава присела против ребят. — Мой-то на пенсию вышел. Раньше одни канарейки были, теперь новое учудил.

— Чего? — спросил Костя с набитым ртом.

Тетя Клава перегнулась через стол, прошептала:

— Краски переводит… Художник! — Она поджала губы. — Он вам покажет, покажет! И еще кошек завел… Увидите! Милиция по три раза на день приходит.

— Почему? — удивились разом Саша и Костя.

— Да он на двенадцать лет меня старше, вот и чудит, — непонятно ответила тетя Клава. — Ну, вы кушайте, а я белье развешу.

Ребята остались одни.

— Ты вправду ешь! Не стесняйся! — сказал Костя. — В гробу я видел гречневую кашу! На персики налегай!

Но доставать персики из трехлитровой банки было не просто. Они соскальзывали с ложки и шлепались обратно в сироп.

Костя покосился на Сашины упражнения, пододвинул банку к себе, встал, засучил рукав.

— Экскьюз май финкль, как говорят англичане. — Он просунул руку в банку и схватил персик.

— Что это значит? — спросил Саша.

— Это значит — простите мне мои пальцы, идиома. — Костя дергал рукой. Рука обратно не вынималась.

— Опусти поглубже, намажется соком, выскользнет, — посоветовал Саша.

Но воспользоваться советом Костя не успел.

— Так-с!.. — В дверях снова стоял Василий Васильевич.

Костя что есть силы дернул рукой. Банка приподнялась над столом, тяжело повисла на кисти…

Даже тетя Клава, как назло появившаяся в этот самый момент, была явно недовольна.

Костя грохнул банку на стол, опустил руку в сироп… Рука вынулась.

— Так-с!..

Тетя Клава молча подала посудное полотенце. Костя медленно обтер руку, покашлял.

— Ну, чем я виноват, что Сашка обронил туда полтинник?

— Ну да? — поразилась тетя Клава. — Как же это?..

— Непостижимо! — Костя приходил в себя. — Хотел фокус показать и уронил!

— Достали?

— А как же? — Костя залез в карман, издали блеснул монетой. — Вот она! Дядя Вася, покажите картинки!

Старик пошевелил усами.

— Откуда знаешь?

— До Москвы дошло! Художники волнуются.

— Врешь! Клава растрепала! Ну, пошли, увидишь…

Саша встал, поблагодарил хозяйку и пошел следом за Костей.

Действительно, комната была увешана картинами. Но разглядеть их не дали три абсолютно одинаковые черные кошки. Они соскочили с подоконника, кинулись в ноги, стали мелко когтить ботинки и брюки вошедших, сверкая желтыми глазами.

— Машка, Дашка, Мурка! — представил хозяин черных дьяволов. Как он их различал, было непонятно.

Коготки прошивали брюки и ощутимо царапали ногу.

— Ко-шки! — рявкнул Василий Васильевич.

В мгновение ока черные молнии метнулись через комнату к полупустой этажерке. Каждая тварь застыла на отдельной полке…

— То-то! — сказал Василий Васильевич и непонятно добавил: — Сейчас будет.

Саша и Костя обратились к живописи. Все картины были на одну тему — фашистский концлагерь.

Вот заключенные едят шашлык. Приглядевшись, Саша заметил, что он из крыс…

Вот ночь. Человек смотрит в небо. В небе созвездия — колючая проволока…

Зима. Сложены поленницы дров. И рядом, чуть заметенная снегом, поленница трупов.

Саша оглянулся на художника. Тот сидел у окна в продранном раскладном шезлонге и заряжал охотничье ружье.

— Так-с, — бормотал Василий Васильевич, — так-с, погодите немного…

А вот на другой стене — сторожевая вышка. Огромный солдат в каске играет на губной гармонике…

— Я такое уже сто раз видел, — шепнул за спиной Костя.

Саша снова посмотрел на художника.

Старик сидел у раскрытого окна и целился во что-то.

Оглушительный выстрел. Дым. Кисло запахло порохом. Кошки сорвались со своих полок.

Василий Васильевич оставил ружье на подоконнике и бросился вон из комнаты.

Ребята подбежали к окну.

Двор как двор. Ничего не видно. Кусты, несколько цветущих деревьев… Между ними развешенное на веревке белье… Пустые качели…

Старик подошел к кустам, нагнулся, стал что-то подбирать.

— Не соскучишься! — сказал Костя.

— Точно! — радостно подтвердил Саша. Ему никогда еще не было так интересно.

Василий Васильевич вернулся, держа в ладонях несколько трепещущих воробьев.

Он швырнул их на пол. Кошки алчно набросились на добычу. Они урчали, как тигры.

— Ну, что? — Старик внимательно оглядел картины, будто видел их в первый раз.

В комнате еще воняло порохом.

— Вы были в плену, да? — спросил Саша.

Впервые он видел совсем рядом, не в кино, живого человека, который был в фашистском концлагере…

— Что сказать, дядя Вася… — Костя положил руку на Сашино плечо. — Техники не хватает. Со звездами, например, — в лоб.

— Где это было? В Освенциме?

— Нет… Было это не в Польше — в Германии…

— Ну вот! — снова перебил Костя. — Нам же идти пора. Еще наслушаешься… Нас ждут!

— Извините! — Саша взглянул на старика.

Тот неожиданно улыбнулся, огладил усы.

— Тикайте! Только чтоб позже девяти не являлись — мы, старики, рано ложимся. А если оголодаете — приходите раньше…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Все! К морю пойдем напрямик! — сказал Костя, когда они вышли за калитку. — Какого рожна ты к нему привязался? Пенсионер. Ему делать нечего!

— Я не привязывался.

— Если б не я, сидели бы еще три часа… — Костя свернул в какой-то тупик. — Для живописи талант нужен.

— А у него разве нет?

Костя хотел что-то ответить, но промолчал.

Тупик замыкала высокая белая стена.

— Так и быть, становись! — Костя нагнулся. — Быстро!

Саша вскочил к нему на спину, подтянулся и оказался верхом на стене.

По ту сторону дремал пустой тенистый сад.

Саша подтянул Костю к себе, и они вместе спрыгнули в траву.

Тотчас раздалось злобное шипение.

На поваленном замшелом стволе сидел надутый индюк с фиолетовой шеей.

Они выбежали из сада через раскрытую проволочную калитку.

— Уф! — сказал Костя. — Лет через пять приеду, как человек, сниму номер в «Приморской», прямо на набережной.

Лоснящееся асфальтовое шоссе, изгибаясь, круто уводило вниз. Они сошли с асфальта, продрались сквозь колючий кустарник.

— По следам знаменитых капитанов! — Костя подвел его к мощной ограде с острыми пиками. — Сам товарищ Злыднев здесь пролезал!

Костя встал боком и легко протиснулся между двумя разогнутыми железными прутьями. Саша последовал его примеру.

Под ногами захрустело — дорожка была усыпана белыми ракушками. Вокруг цвели незнакомые кусты и деревья.

— Тихо! — Костя остановился.

Отдаленный, но отчетливый голос произнес:

— Итак, через десять минут на открытой веранде состоится шахматный блицтурнир. Победителя ждет ценный приз. Приглашаются все желающие!

— Послушай, — быстро сказал Костя, — приз нам не помешает. Тем более ценный. Колоссальная удача! Чуешь? А море не убежит.

— Ну тебя к черту! Зачем приехали? Весь день до моря дойти не можем.

— Не день, а утро. От силы полчаса потеряем. Ну, час.

— Вот скукота какая, — ворчал Саша, покорно сворачивая за Костей в боковую аллею парка. Он знал, что если Костя дорвется до шахмат, его уже не оттянешь.

— Сашка! А ты тоже запишись, чтоб не скучать. И тебе веселей, и мне на одного дурака легче.

— Ты что? Я только ходы знаю… Чего позориться!

— Подумаешь — Киселев проиграл! — засмеялся Костя. — А ты возьми псевдоним!

— Какой?

— Какой угодно! Ну, например, Тютькин!

Впереди уже виднелась голубая веранда с прибитыми к решетчатым стенам фанерными шахматными конями.

Участники блицтурнира рассаживались за столики.

— Я тебя где-нибудь подожду, — сказал Саша.

— Ну, валяй! — Костя быстро зашагал к веранде.

Саша немного постоял и побрел по дорожке в глубь парка. Ему представились шахматные столики, самоуверенное лицо Кости…

Никто здесь не знал, что Костя — чемпион Всесоюзной олимпиады.

Саша вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется, чтоб Костю обыграли… Что за идиотство?

Дорожка постепенно сузилась в чуть заметную тропинку и привела к глухой каменной ограде.

С ограды угрюмо свешивались узловатые плети — лианы, почти скрывающие узкую деревянную калитку.

Саша прошел вдоль каменной стены, сплошь покрытой какими-то склизкими улитками, и осторожно толкнул калитку.

Она легко отворилась.

Черная птица вспорхнула с чисто выметенной песчаной дорожки и, тяжело махая крыльями, полетела над огромными ивами, склонившими к земле водопады зеленой листвы.

По аллее, тянувшейся за этими ивами, тихо шла женщина в застиранном синем халате. Она читала письмо и, кажется, плакала…

Подождав, пока она пройдет, Саша пригнулся и, раздвинув шелковисто-зеленые длинные ветви, вышел на аллею.

Над головой задумчиво прошелестела пальма, перебирая на ветру веерными листьями.

Вдоль аллеи на каменистых горках торчали лопоухие кактусы. А между ними ярко-желтыми островками в зеленой, лоснящейся траве раскинулись одуванчики! Те самые одуванчики, из которых московские девчонки так любят делать венки…

— Эй! Слушай, это ты новенький из Москвы?

Саша поднял голову.

За грядой кактусов, по соседней аллее пробегала группа ребят в спортивно-тренировочных костюмах.

— Да нет! Это не он! — догнала их девушка с теннисной ракеткой. — Тот беленький, я его видела!

И они побежали дальше.

Рядом посверкивала в солнечном луче фиолетовая стеклянная вазочка на тонкой ножке. «Интересно, зачем они тут стоят на каждом шагу? И все без цветов, пустые». Саша провел пальцем по ее скользкой кромке и направился к выходу из парка, который виднелся в конце аллеи.

Здесь, у ворот, Саша увидел долговязого, как он сам, белобрысого парня.

«Наверное, это и есть новенький из Москвы».

Парень жадно пил из фонтанчика, бьющего со дна широкой мраморной чаши.

Саша вышел из ворот. Что-то заставило его оглянуться.

«Туберкулезный санаторий» — прочел он вывеску на ограде.

Вот оно что! Значит, все эти люди больные. И те, в спортивных костюмах. И этот новенький из Москвы. Больны туберкулезом. И это вовсе не вазочки…

Саша вдруг вспомнил, что касался одной из этих плевательниц. Ему стало противно. И захотелось немедленно вымыть руки.

Он направился обратно к фонтанчику.

Откуда-то сзади вынырнул и обогнал Сашу смешной горбатый старичок. Размахивая газетой, он побежал по аллее. Перед ним взорвалась и взлетела в воздух стая голубей.

— Вот видите, вы уже бегаете! — крикнул ему человек в белом халате.

Стоя у ворот, он разговаривал с тем самым долговязым парнем.

Старичок обернулся.

— Это не совсем так! — ответил он запальчиво, сунул газету в карман и медленно направился к виднеющемуся сквозь зелень деревьев санаторскому корпусу.

Врач рассмеялся, и они вместе с новеньким из Москвы пошли вслед за старичком.

Саша был отвратителен себе со своей брезгливостью… Он взялся за холодные края чаши, глотнул бьющую в лицо струю. Выбежал из ворот санатория.

К голубой веранде он поспел вовремя.

— Победителю нашего блицтурнира Гаркавенко Константину присуждается приз городского шахматного клуба! Приз вручает кандидат в мастера товарищ Смарагдов! — послышалось из радиорупора.

На длинных скамейках против веранды собралось человек пятнадцать досужих зрителей. В основном, это были ребятня и старушки с вязаньем.

Худой лысый человек, деревянно согнувшись, вручил стоящему в центре веранды победителю непомерно длинную керамическую вазу.

Победитель вежливо принял ее и зачем-то поглядел внутрь приза.

Любители шахмат расходились с поля сражения. Саша подошел к Косте:

— Поздравляю!

— Минутку! — Костя кинулся к спускавшемуся по ступенькам кандидату в мастера. — Послушайте, к чему мне это? Нельзя ли что-нибудь другое?

Тот изумленно обернулся.

— Нельзя, конечно!

— Ладно! — сказал Саша. — Пошли!

Они еще не вышли из парка, как Костя попросил:

— Понеси-ка эту бандуру.

— В Москву повезешь?

— Да что ты! Сбагрим куда-нибудь!

Шли по центру. На углу каждого квартала сидел чистильщик. Рядом возвышались крашенные белой эмалью медицинские весы.

Южное солнце сверкало на штиблетах пижонов, слепило с вывесок магазинов.

Над одним из магазинов латинскими буквами было выведено: «Suvenirs». В витрине среди прочих безделушек толпилось штук двадцать точно таких же ваз…

Саша попытался нести вазу под мышкой, чуть не уронил.

— Дай сюда, — сказал Костя. Он мужественно пронес свой трофей до ближайшей площади, в центре которой бил фонтан.

У фонтана стояло несколько старушек с цветами.

— Может, просто оставим ее где-нибудь? — робко предложил Саша.

— Минутку! Следуй за мной! — Костя пересек площадь, подошел к фонтану.

В ногах одной из старушек стоял таз с плавающими там лиловыми фиалками, в обеих руках она держала по роскошному букету мимоз.

— Почем? — Костя указал на мимозу.

— Пятьдесят копеек.

Костя осторожно поставил вазу на край фонтана, взял у старушки один из букетов, примерил. Букет был слишком широк.

Костя вернул цветочнице полбукета, заплатил двадцать пять копеек.

Саша был поражен дешевизной. В прошлом году, как раз в это время — в марте, когда маме сделали операцию и они с папой заехали на Центральный рынок, за одну только веточку мятой мимозы усатые продавцы в белых халатах просили рубль.

А здесь было штук семь пышных, роскошных веток.

Костя набрал в вазу воды из фонтана, вставил туда мимозу.

— Зачем? — удивился Саша.

— Спокойно. Сейчас увидишь!

Навстречу через площадь шла смуглая спортсменка о красной сумкой.

— Девушка! Разрешите вручить! — кинулся к ней Костя, галантно протягивая вазу…

Спортсменка шарахнулась в сторону.

— Скучная личность! — сказал Костя. — Найдем и получше.

Возле нового здания Оперного театра среди пешеходов шла высокая женщина в черном пальто и черной шляпе с красиво загнутыми полями.

— Наша прима! — шепнул Костя. — Привыкла к подношениям.

Артистка поравнялась с ребятами.

— Извините, — с неожиданной робостью сказал Костя. — Вот мы с товарищем…

Она бросила беглый взгляд на мимозу и, не оборачиваясь, прошла к подъезду, над которым было написано: «Служебный вход». Дверь за ней захлопнулась.

— Давай лучше выберем какую-нибудь самую уродливую. И подарим. Век будет помнить.

— Давай! — обрадовался Саша.

— Тогда тащи!

Лица идущих навстречу женщин были самые заурядные, порой некрасивые. Но особенно уродливые или несчастные пока что не попадались… Странно — ведь только что, чуть ли не подряд, одна за другой, им встретились две красавицы… Неужели уродство встречается реже, чем красота?

— Аня! — вдруг крикнул Костя.

Белокурая девушка в коротком бежевом плаще обернулась.

Костя кинулся к ней, нагнал.

Она радостно протянула ему руку.

Саша двинулся к ним, чувствуя, что идиотски выглядит с этой вазой…

— Знакомься! Киселев — мой друг и соратник!

— Здравствуйте! Аня… — У девушки, когда она улыбалась, становился виден милый щербатый зубик. — Как это удачно, что ты приехал! И цветы кстати! У Ринки Беловой сегодня день рождения! К двенадцати все наши собираются. Идемте к ней!

— Я всегда удачно и всегда кстати! — просиял Костя. — Только чего так рано?

— Каникулы же! Вот это будет сюрприз!

— Сюрприз так сюрприз! Пошли!

— А море? — спросил Саша.

— Что — море? Разве не видишь, какая встреча? Успеем, в конце концов.

— Нет. Стоило ли ехать?

— Ну хорошо. Хочешь — пойди пока к морю, вообще поброди по городу. А?

— Ну ладно…

— Конечно же! А вечером, часов в восемь, мы с тобой встретимся на этом самом месте.

— Во сколько?

— В восемь! — Он взял у Саши вазу. — Ну, счастливо! Церковь отделяется от государства!

Костя повернулся к Ане, и они пошли, о чем-то оживленно разговаривая.

Может, пока не поздно, догнать?.. Нет уж — к черту! Если ему дороже эта девчонка, пусть уходит!

Они дошли до угла, свернули…

И Саша остался один.

Рядом возвышалось гранитное здание Главпочты с квадратными часами наверху. Стрелок было несколько, и вокруг циферблата шли названия городов: Париж, Нью-Йорк, Токио…

Можно было узнать время в любой точке земного шара.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ну ладно! Как же теперь выйти к морю?

Далеко впереди широкая улица пересекала проспект, и было видно, как там с горы медленно ползет грузовик, доверху нагруженный байдарками.

Саша уверенно направился к перекрестку.

Он шел мимо сверкания витрин, его обгоняли громыхающие трамвайчики с кокетливыми полосатыми тентами.

«Все хорошо. Ничего страшного не случилось», — повторял он про себя.

Из раскрытых дверей парикмахерских несло приторной одурью. Парикмахерские почему-то попадались на каждом шагу.

В самом деле, ничего страшного не произошло. Наоборот. Теперь уже ничто не помешает дойти наконец до моря. И хорошо, что до восьми часов достаточно много времени.

По обе стороны проспекта все так же через равные интервалы скучно сверкали белой эмалью медицинские весы, возле которых на белых табуреточках дремали старушки.

Вдруг Саше показалось, будто кто-то взглянул на него.

Живой синий глаз. Саша обернулся.

Да. Это было оно…

Справа, в разрыве домов, сквозь деревья бульвара виднелось море!

— Шайтан тебя возьми! — На Сашу с размаху налетел прохожий в высокой каракулевой шапке.

Саша двинулся было дальше, потом бросился напрямик через проспект, пронырнул между двумя потоками автомашин и выбежал в узкий, крутой проулок.

Вот оно! Совсем рядом! Казалось, если как следует оттолкнуться — долетишь…

Булыжник мостовой сам уходил из-под ног. Конца не было этому спуску.

Набережная!

Как назло, путь пересек троллейбус. Выждав, пока он протащится мимо, Саша побежал навстречу медленно расступающимся кипарисам. Перелез через парапет. Спрыгнул. Галька с шорохом раздалась.

Серая, холодная гладь моря равнодушно лежала под закрывшимся облаками небом.

Увязая, он пошел к воде. Впереди лежал запутавшийся в черных водорослях голубоватый шар. Носком ботинка Саша вытолкнул его наружу. Запахло гнилью. Стеклянный шар покатился под уклон и застыл у обломков бамбукового ствола.

Галька кончилась. Мокрый песчаный пляж покато уходил к самой кромке прибоя. Волны, одна за другой, медленно накатывались на берег, пенистая вода взлетала по крутизне и скатывалась, шипя…

Что-то сверкнуло на песчаном гребне. Ударила новая волна, взлиз огромного языка пены накрыл это место. Пена схлынула, и из-под тонкого слоя уходящей воды высунулся камешек. Разноцветный, с зелеными и золотыми прожилками. Прямо на глазах камешек начал тускнеть. Взлетел фонтан пены. Камешек снова вспыхнул. И снова стал угасать… Остро пахло брызгами прибоя.

Зябко поджав красные лапки, тревожно крича, кружили над водой чайки. Взмывали. Пикировали. Выхватывали из безжизненного на вид моря мелких серебристых рыбешек.

Увертываясь от волн, Саша подошел к обломку круто уходящей в воду желтой ноздреватой плиты, ступил на него и зачерпнул полную пригоршню воды.

Струйки просачивались сквозь плотно сжатые пальцы.

…Горькое. Оно было горькое. Горько-соленое.

Совсем не такое. Холодное. Непохожее.

Закрапал дождь. Саша поднял воротник куртки и пошел к деревянному навесу с широкими железными опорами. Там уже прятались от дождя какой-то моряк с девушкой. Ветер развевал черные с золотом ленты бескозырки, вскидывал синим воротником белой форменки.

Подойдя поближе, Саша увидел, что моряк — совсем мальчишка.

Дождик был несильный. Он тихо шуршал по крыше навеса, галька на пляже покрывалась пестрым накрапом и стала приобретать зеленоватый цвет.

Там, в туберкулезном санатории, дождик так же тихо шуршит сейчас по зеленой листве…

Саша вышел из-под навеса и зашагал вдоль берега.

…Все больные, наверное, в корпусе. Что делает сейчас этот новенький? Стоит у окна?

Невдалеке торчала из воды зубчатая скала.

Саша подошел поближе, разбежался и, черпанув ботинками холодную воду, ухватился руками за острые, бритвенно-режущие края камня. Подтянулся и влез на самый верх.

По краю моря, у горизонта, шел белый корабль.

Руку саднило. Саша машинально поднес к губам рассеченную ладонь. Кровь была горько-соленая… Вкуса моря!

Вдруг по морю словно разлилась расплавленная сталь. Это из-за облаков ударило солнце. Глубокая синева, испещренная зелеными прожилками, засияла, переливаясь слепящим светом.

Саша осторожно уселся на скале, заглянул вниз. Поверхность воды вздымалась и опадала. И там, в зеленоватой толще, вздымались и опадали заросли буроватых водорослей. Саша разглядел подводную поляну. На дне ее лежали слабые отсветы солнца. Какая-то тень стремительно пересекла поляну…

Ветер усиливался. Волны с грохотом ударялись о подножие скалы.

Выпуклый — весь в дымке — морской горизонт плавно и точно очерчивал шар земли… И казалось странным, что люди так долго шли к этой очевидности.

Крутые волны ступенчато громоздились навстречу. Сашина куртка покрылась мокрыми пятнами с белыми разводами по краям. Вдруг показалось, что он плывет вместе со скалой…

Сияло солнце. С моря дул пиратский ветер. От соленого воздуха саднило в горле.

Только за один сегодняшний день можно всю жизнь быть благодарным Косте. Только за один день.

Саша взглянул на свои старенькие часы… Пятнадцать минут второго… Ого! Еще больше шести часов свободного времени!» Можно куда-нибудь пойти… В порт! Кстати — где же он? Как это Костя говорил — пошататься среди кораблей и матросов?

…На приморском бульваре гудели и вздувались зеленые паруса деревьев.

Саша пересек маленькую площадь, и тут его ноздрей коснулся острый, дымный запах шашлыка.

Запах доносился из раскрытых окон ресторана. Там, за столиками с белыми скатертями, тесно сидели люди. Какой-то очкарик, закусив губу, сдирал вилкой с шампура куски мяса…

А ведь все деньги у Кости!..

Саша немного отошел от окна, на всякий случай пошарил в карманах. Две копейки. И еще — трехкопеечная. Все! Пять копеек…

Идиотство. Даже пирожка не купишь. Самый дешевый — десять копеек. Только на газировку и хватит, если с сиропом… Даже четвертушки хлеба не купишь… А меньше могут не продать… Газировка с сиропом, может, аппетит отобьет. А то терпи еще шесть часов!

На пути попадались газировочные автоматы. Но ни один из них не работал.

Однажды папа купил специальные железные шампуры, и они дома на кухне приготовили настоящий шашлык.

С вечера, тайно от мамы, нарубили баранину, посыпали ее солью с красным перцем, залили уксусом и спрятали в кастрюле на балконе.

На следующий день Саша, утирая о плечо слезы, с хрустом резал на кружки лук, папа прокалывал мясо ножом, насаживал вперемежку с луком на шампуры.

Капал и потрескивал на газу жир. Мясо румянилось.

Мама тогда пришла с работы, принюхалась к синему чаду, который еще стоял на кухне, и сказала, чтоб больше не смели жарить мясо на газу, потому что в нем образуются какие-то канцерогенные вещества. Но шашлык они все-таки съели. Втроем. Вкусный был шашлык. Пальчики оближешь… А потом папа никогда уже не делал шашлык. Шампуры до сих пор валяются в кладовке…

Наконец Саша увидел вывеску: «Минеральные воды. Соки». Стеклянная дверь была открыта.

Он вошел в небольшой белый зал, уставленный растениями в кадках. На стойке в длинных, узких сосудах разноцветно светились всевозможные сиропы и соки.

— Мне с сиропом, — сказал Саша.

— С каким? Есть вишневый, грушевый, мандариновый. — На продавщице был белый халат. Все это походило на лабораторию.

— С вишневым.

— Десять копеек. — Она уже подставила стакан, взялась за сверкающий никелированный краник.

— Тогда просто чистой…

— Три копейки, — невозмутимо ответила продавщица.

Саша взял стакан, из которого высоко подскакивали пузырьки, отошел к мраморному столику под пальмой.

Это был боржом или нарзан. Пил, давясь. Горло свело судорогой. Все-таки допил до конца. Маленькими глотками. До дна. Вышел на улицу и почувствовал, что есть захотелось еще больше.

В памяти всплыло давнее осеннее утро.

Все вокруг было совсем не такое, как сейчас… И улицы… И погода…

Тогда, в седьмом классе, он только начал писать стихи. Еще не знал Костю.

…Какая-то сила подняла его с постели в шесть утра. Даже не позавтракав, чтоб не разбудить родителей, он взял портфель и тихо закрыл за собой дверь квартиры.

Сначала он просто вышел из дома с намерением пошататься по улицам, а потом, как обычно, к половине девятого, пойти в школу. Было темно, как ночью, моросил ледяной дождь. В луже у подъезда дрожало отражение фонаря.

Ноябрьские ночи. Дожди. Холода.

И вдруг, будто само собой, все это стало складываться в строчки: «Ноябрьские ночи. Дожди. Холода. Шагну за порог — за порогом вода. Звезда-недотрога лежит у порога, уже окруженная корочкой льда».

И, хотя в тот раз он не сочинил больше ни одной строки, словно невидимая волна отнесла его от школы и закружила по неузнаваемым московским улицам.

В то утро он видел, как из депо выползают, слезясь огнями, трамваи, как грустно гниют на опустевших клумбах, покрытые изморозью, стебли поломанных цветов, впервые увидел, как разгружаются у булочных автофургоны с теплым, необыкновенно вкусно пахнущим хлебом.

Раньше он все это тоже знал, видел. Булочных он не видел, что ли?

Но в то утро он словно заново глазел на мир. Потом это странное состояние исчезло, прошло. И снова появлялось очень редко.

Саша прошлялся по мокрым, заляпанным гниющими листьями улицам до двух часов дня.

Была суббота. И он боялся явиться домой раньше, чем кончатся уроки в школе. Тогда он, кажется, впервые ощутил сильный голод.

…То снег. То листопад. И яблоки скрипят в тугих авоськах…

Саша присел на скамью, расстегнул куртку, залез во внутренний карман. Ручка была. Записную книжку оставил дома… Ничего. Можно на память. Потом запишется… Рука натолкнулась на что-то твердое.

Это оказалась визитная карточка Лоуренса Мюллера. Ее оборотная сторона была чистая, атласно-гладкая.

записал Саша.

Больше на визитной карточке места не было. Саша спрятал ее в карман.

…Сквозь тьму летят такси… А небо моросит… И листья липнут… И мокнут липы…

По бульвару вереницей шла группа людей. Их вел человек с бамбуковой указкой в руке. Судя по говору, это были украинцы. Плечистые, рослые дядьки в кепках. Говорили о пожаре в каком-то забое. Наверное, шахтеры… Экскурсия.

Саша встал со скамейки и нагнал их.

Человек с указкой, ничего не рассказывая, быстро и деловито вел группу по бульвару. Выйдя на площадь, он также молча подождал, пока подбегут отставшие, и после этого подвел всю группу к огромной клумбе.

На ней из множества мелких цветов было выложено сегодняшнее число — 25 марта.

— Здесь, товарищи, будете фотографироваться! — сказал экскурсовод. — А после этого вернемся к автобусу и поедем обедать.

Из-за клумбы вышел худой, длинноусый фотограф с аппаратом на треноге.

Фотограф расставил шахтеров в три ряда возле клумбы, поглядел в объектив и скомандовал:

— Первый ряд дружненько присел!

Шахтеры первого ряда послушно, как дети, опустились на корточки. Это было очень смешно…

— Здравствуй!

Саша обернулся. Из раскрывшейся двери подъехавшего такси высунулся незнакомый человек в большой кепке.

— Вы меня?

— Конечно! Что — не узнаешь?

— Нет…

— Очки тебе подарю! Меня весь город знает. Садись скорей!

— Зачем?

— Иди сюда! Чего стоишь? Мне помощник нужен. Хочешь заработать?

— Хочу.

— Ну, так садись! Некогда мне с тобой разговаривать!

Саша подошел к машине и остановился.

Шофер включил газ.

— Некогда, говорю!

В конце концов, чего бояться? А вдруг и вправду можно заработать? То-то Костя удивится вечером! Он бы поехал! Почему не помочь человеку?

Саша открыл заднюю дверцу.

Такси рвануло с места, развернулось вокруг клумбы, где еще стояли шахтеры. Мелькнул бульвар. Магазин минеральных вод. И пошли совсем незнакомые места…

Рядом на сиденье лежал потрепанный чемодан. Он все время норовил свалиться. Пришлось придерживать рукой.

— Еду. Смотрю, стоит хороший парень. Ворон считает. Думаю — что стоит без дела? — Человек в кепке внезапно обернулся с переднего сиденья. — В какой школе учишься?

— В сто тридцать пятой.

— Не знаю такой. Слушай, сколько в классе народа?

— Человек сорок…

— Всех знаешь?

— А что?

— Открой чемодан.

Саша машинально отщелкнул замок.

— Что там видишь?

— Шарфики…

— Махер! Сто двадцать штук! — Человек снова обернулся. У него были красные, больные глаза. — Слушай, сделай приятное твоим друзьям. Пять рублей шарфик. Четыре рубля мне, рубль — тебе. Им приятно, мне приятно, тебе приятно. Получишь сто двадцать рублей. Считать умеешь?

— Послушайте, я не местный. Я из Москвы… Мне на почту надо…

— Ах ты черт! Из Москвы… Когда на почтамт?

— К восьми, — брякнул Саша и тут же мысленно выругал себя за то, что сказал правду. На приборной доске у шофера часы показывали без десяти шесть.

— Успеешь. Хороший город Москва. С папой-мамой живешь?

— Да, конечно.

— А ну, останови!

Такси тормознуло у тротуара, рядом с облупленной будкой телефона-автомата, где разговаривал седой как лунь старик.

Саша обрадовался. Наконец-то можно отделаться от этого типа.

— А ты сиди, сиди! — Человек в кепке выскочил из машины и строго погрозил пальцем через стекло. — Мой враг будешь, если уйдешь!

Он подошел к автомату.

Что его бояться? Открыть дверь — и привет! В крайнем случае заорать, чтоб прибежала милиция.

Как назло, улица была пуста.

Саша продолжал сидеть на своем месте. Только покрутил ручкой — опустил стекло.

— Здравствуйте! — Человек в кепке открыл дверь телефонной будки.

Старик, не отнимая трубки от уха, закрыл дверь.

— Здравствуйте! — Он снова открыл дверь.

— Что вам надо?

— Мне ничего не надо! А вы? Что можете мне предложить?

— Ничего. Не мешайте, пожалуйста.

— Ничего? Тогда идите отсюда. — Он вдруг схватил старика за плечо и выбросил из будки.

Саша оцепенел.

Незнакомец зашел в автомат и принялся звонить по телефону.

Старик с изумлением взглянул на Сашу, на шофера и стал быстро уходить.

Необходимо было что-то срочно делать. Набить морду этому типу. Догнать старика. Найти все-таки милицию.

Мерно стучал счетчик. Спина таксиста неподвижно сутулилась впереди…

Человек в кепке вышел из будки.

— Все. Поехали! На Матросскую, бывшая Краснофлотская…

Машина тронулась.

А вдруг он и его так вот вышвырнет? Из машины. Или убьет?

Машина ползла в гору по кривым, мощенным булыжником улицам.

Убьет, и все. Никто Сашу в этом городе не знает. Пока найдут! Положат тело в какой-то цинковый гроб и отправят в Москву. Товарным поездом.

На секунду слева в окне за домами прощально мелькнуло далекое море… Почему-то вспотели ладони. Открыть дверцу. Выскочить.

Машина остановилась у заляпанной грязью арки, ведущей во двор.

— Выходи!

Ну, вот и все. Саша стоял на неровной мостовой. Ноги подкашивались.

В багажнике лежало два бугристых, плотно набитых мешка.

— Берись!

Вдвоем, один за другим, протащили мешки во двор к деревянному сараю. Незнакомец отпер ржавый замок.

Уйти. Сейчас же уйти. Костя давно бы ушел. Да еще послал бы этого гада куда подальше.

— Вноси!

— Нет, — сказал Саша. В отворенной двери сарая зияла зловещая чернота…

Человек в кепке, ругаясь, занес мешки внутрь. Сквозь прореху одного из них посыпались грецкие орехи…

— Я пошел, — осмелел Саша.

— Не спеши! — Он запер за собой сарай. — Отвезем шарфики, заедем в ресторан, подумаем…

— Я не хочу есть! — Это была чистая правда: есть совершенно расхотелось.

— Не стесняйся! Я не могу так просто расстаться с человеком!

— Нет! Я пошел! — Саша попытался увернуться.

— Ты что? Обидеть меня хочешь?

И Саша, с ужасом чувствуя, что опять подчиняется чужой воле, сам открыл дверцу… Ничего не вышло…

— Поехали! Курортная, бывшая Профсоюзная!

— Отпустите его, — сказал вдруг шофер, разворачивая такси посреди переулка. — Зачем вам пацан? Школьник еще. Ему на почтамт надо.

— Слушай, счетчик щелкает, план идет, остальное тебя не касается. Понял?!

Машина мчалась вниз с нагорной части города. Летели, срезая углы, впритирку обгоняя другие машины. Шофер, наверное, разозлился, а Саша впервые перевел дыхание — у него появился союзник.

На Курортной остановились возле стандартного пятиэтажного дома. Незнакомец взял чемодан:

— Сейчас приду. Уйдешь — собака будешь.

Саша посмотрел ему вслед. Незнакомец входил во двор.

Выждал секунду, другую… Пора было бежать…

— Я пойду. — Он взялся за ручку двери.

— Подожди. Увидишь — он не придет, — странно отозвался шофер.

Саша привстал, покосился на счетчик. Там набило семь рублей тридцать пять копеек!

Он опустился на сиденье.

Шла минута, другая, третья… Незнакомец не появлялся… Все! Теперь — милиция. Выяснят — откуда приехал. Отправят домой. Скандал. Штраф. В школе узнают… Скажут — помогал вору…

Шофер выключил счетчик. Машина тронулась с места.

— Тебе к восьми? Полтора часа имеешь…

Что он хотел этим сказать? Вот черт — из одной беды в другую… Но все-таки было уже не так страшно.

На улицах зажигались фонари. Ярко светились фары встречных автомашин. Наступал вечер.

Впереди показалась залитая огнями набережная. Но шофер до нее не доехал и свернул во двор какого-то полукруглого здания. У разноцветного решетчатого забора машина остановилась.

— Вылезай, — сказал шофер. — Нет больше сил. Пойдем выпьем кофе.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Шофер открыл калитку. Саша споткнулся о высокий порожек.

— Осторожно!

— Ничего! — буркнул Саша. Все запуталось. Но было уже не страшно.

Во дворе, повторяя внутренний полукруг здания, тянулась узкая терраса, огороженная низким барьером.

За барьером, слабо освещенные качающимся светом висячих фонариков, стояли столики, за которыми сидели люди.

В центре двора, в полумраке, белел фонтан. Он не работал.

Вокруг, кверху ножками, громоздились столы и стулья.

Шофер отыскал свободный столик у самого барьера против раскрытой двери.

— Садись. Тебе сладкий, средний или без сахара?

— Не знаю. — Он сел. — Извините, как вас зовут?

— Спиридонов. Михаил Николаевич. Тебя?

— Саша… Послушайте, кто это был?

Из освещенного проема двери показался силуэт старика с подносом в руках.

— Здравствуй, Миша! Здравствуй!

— Добрый вечер, Акоп-ага! Два средних!

На подносе стояли белые чашечки. Сильно запахло кофе.

— Сейчас разнесу. Вам приготовлю! — Старик засеменил между столиками.

— Кто это был?.. — задумчиво сказал Михаил Николаевич.

— Сволочь какая-то… — Саша ощутил мощный прилив злобы. — Я его чуть не убил!

Михаил Николаевич усмехнулся.

— Нет, серьезно! — Саша сам поразился своей лжи и от этого еще больше разгорячился. — Чуть не убил! Видели, как он того старичка? А вы чего смотрели?! Он же сволочь! Подонок!

Шофер вынул спички, сигареты. Закурил.

— Я боялся, — сказал он твердо.

— Вы?!

— Да. Боялся.

— Вот, пожалуйста, два средних… — Старик переставил с подноса на столик две маленькие чашечки с кофе. — Сыр принести?

— Нет-нет, спасибо, — торопливо сказал Саша.

— Миша, это кто? Племянник приехал? Дай бог ему здоровья!

— Нет, — отозвался Михаил Николаевич. — Знакомый. Из Москвы.

— Первый раз в нашем городе?

— Первый, — сказал Саша. Он отпил кофе и обжег губы. Кофе был раскаленный.

— Золотой город. Летом приезжай!

Старик отошел, а шофер мелкими глотками выпил свой кофе, выложил на столик несколько монет.

— Выйдешь на набережную, пройдешь два квартала вправо, повернешь, еще квартал вверх — будешь у почтамта. Сейчас ровно семь. Тебе еще рано. Можешь посидеть. Кофе еще закажи. Денег хватит… — Шофер встал.

Саша тоже встал:

— Спасибо.

— Да не за что. Ну, будь, Сашка! — Шофер крепко пожал ему руку. — Я поехал.

…Вокруг столиков в качающейся полутьме тихо сидели за своими чашечками люди. Слышалась то русская, то грузинская речь.

У многих в руках что-то сухо потрескивало, щелкало. Саша пригляделся, увидел нечто вроде бус. Пальцы машинально перебирали крупные бусины, поднимали их вверх, опускали.

Саша догадался, что это такое, но долго не мог вспомнить названия…

Старик Акоп-ага с подносом, уставленным чашечками, без конца то входил в кухню, то выходил из нее. И тогда Саше открывалась маленькая комната, где седая, в белом халате женщина колдовала над жаровней. То снимала с нее медные кофейники с длинными ручками, то снова ставила. И опять снимала.

Она была похожа на добрую колдунью. Вокруг мирно щелкали эти самые… четки! — вспомнил наконец Саша.

Все это было, как во сне. Чужая жизнь… Какая-то тайна…

В чашке осталось немного кофе. Саша допил его. На дне лежал густой, тяжелый осадок.

Шофер оставил две двадцатикопеечные монеты. Кофе, наверное, стоит копеек десять. Значит, двадцать копеек можно забрать себе. Целых два пирожка. Хотя зачем? Ведь скоро он встретится с Костей.

— Ну что, мамочка, еще кофе? — Акоп-ага стоял перед ним с пустым подносом в руках.

Саша удивился странному обращению.

— Нет, спасибо…

— Не спеши. Пей кофе. Курить — не надо, водка — не надо, кофе — хорошо. Какой хочешь? Сладкий, средний?..

— Сладкий, — решил попробовать Саша.

Старик поставил на поднос пустую чашечку, скрылся в кухне и тут же вернулся с двумя полными чашками, над которыми поднимался дымок.

— Пей. Не жди, пока остынет. Знаешь секрет кофе?

— Нет! — Оказывается, и у кофе была тайна.

— Скажу! — Старик опустился на стул, отпил из своей чашки. — Слушай, мамочка. Кофе, как девушка, должен быть: черный, горячий и сладкий. У тебя есть девушка?

— А если она не черная? — спросил Саша. Новый кофе оказался еще ароматнее…

— Не беда, — сказал старик. — Можно покраситься. Хна, басма, слыхал?

Они оба засмеялись.

— У меня Надия наоборот — была черная, стала белая. Что поделаешь? Старость…

— Кес ке тю раконт?^[1] — крикнула женщина из кухни.

— Экут, не деранж па ля конверсасьон дезом!^[2] — ответил старик.

Это был несомненно французский язык! Саша с любопытством посмотрел на Акоп-агу.

— Женщина всегда помешает мужскому разговору, — перевел старик и объяснил: — Мы репатрианты из Франции.

— Откуда? — переспросил Саша.

— Из Марселя. Слыхал?

— Да. А почему?

— О! Большой разговор, мамочка… До войны я был мотогонщик. Знаешь тур — Ницца, Монте-Карло… После Гитлер пришел — Шайтан-ага. Я стал маки, франтирьер. Что делал? Гранаты кидал. Подпольное имя мне было «Перс». Хоть и армянин, понимаешь? — Он допил кофе. — После войны я жил в Марселе, дом был, «пежо» — микролитражка… Много что было. Стал я жирный и глупый. Тоска. Друзья в земле гниют. Никто не скажет: «Здравствуй, Перс!» Не поймешь, мамочка… Сюда уехал. Уже восемь лет.

— А вы здесь жили раньше?

— Мать, отец жили…

Пора было идти. И — не хотелось. Да Костя не любит ждать. Разозлится. Ничего, они еще придут сюда вместе. И он обязательно познакомит Костю с удивительным стариком…

— Слушай, телевизор есть дома?

— Конечно.

— Как получается — целые оперы летают по воздуху? И оперетки! Всех спрашивал. Все понимают, объяснить не могут. Из Москвы — сюда, отсюда — туда. Проводов никаких!

— Ну, это, как радио… — неуверенно сказал Саша.

— «Как радио»! Я сам понимаю — волны… Загадка, да?

— Никакая не загадка, просто волны в приемнике преобразуются…

— Вот я и говорю — загадка, никто объяснить не может!

— Акоп! — крикнула из кухни женщина. — Что ты болтаешь? Чашек нет! Собирай!

— Иду! — Старик встал.

— Вот! — Саша пододвинул монетки. — Хватит?

— Ай! — Старик пренебрежительно смахнул деньги в ладонь. — Жить интересно, мамочка. Умирать не хочу. Ты молодой… Столько увидишь — с ума сойду! Завидую тебе.

— Спасибо. До свидания.

— Еще приходи. — Акоп-ага поставил на поднос пустые чашечки. — Пока Акоп жив…

Саша спустился с террасы. Он шел по дворику, и его переполняло ощущение счастья. Медленно шел в темноте по плитам двора. Бережно нес в себе это редкостное ощущение.

Нес, как мелодию, которую боишься забыть…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Что такое?

Еще издалека Саша увидел, что квадратный циферблат часов почтамта показывает без пяти девять.

Саша глянул на циферблат своих часов — без пяти восемь!

Бросился к почтамту. Еще раз метнулся взглядом по надписям — Париж, Нью-Йорк, Токио…

Да. Большие стрелкичасов показывали местное время. Оно ровно на час опережало московское. Наверное, так и должно быть. Все правильно. Выходит — опоздал почти на час… Где же Костя?

Саша кинулся к ступенькам, ведущим ко входу в почтамт. Здесь что-то происходило. Теснилась толпа. Невозможно было пробиться сквозь спины.

Он обогнул толпу, взбежал наконец к дверям и сверху увидел в центре собравшихся парня в роскошной распахнутой дубленке со «Спидолой» в руках. Передавали репортаж о хоккейном матче.

Кости среди болельщиков вроде не было. Может, куда-нибудь отошел? Возле самых дверей почтамта, мешая снующим людям, группа усатых, длинноволосых, очень красивых парней, похожих на мушкетеров, по очереди примеряла чью-то узкополую шляпку. Они восторженно кудахтали. Как куры. Тоже «гасконцы»! Тряпичники.

Неужели Костя ушел, не дождавшись? Не может быть…

Саша передвинул вперед стрелки своих часов, поставив их по местному времени.

Вот чертовщина с этим временем! Мог бы предупредить…

А может, он внутри почтамта?! Конечно! Сидит небось ждет и пишет письмо своей матери. Маме.

Пробежав в вестибюле мимо строя телефонов-автоматов, Саша влетел в полупустой круглый зал с высокими окнами. Среди немногочисленных посетителей почтамта Кости не было.

Саша вышел обратно на улицу.

Болельщики разошлись. Куда-то исчезали и «гасконцы».

Похолодало.

Да с какой стати Косте торчать здесь с восьми часов?! Ясно — не застав Саши, он пошел наверх — в гору, к своим родственникам. И, чертыхаясь, ждет его там!

Саша ссыпался со ступенек. Решительно направился в город. Он помнил, что где-то рядом должен быть Оперный театр, площадь с фонтаном…

За витринами парикмахерских еще стриглись и завивались. А вот и театр! Из ярко освещенных подъездов выходили последние зрители. Надо было узнать у кого-нибудь из них, как дойти… Как же называется эта улица с ручьем и зеленой калиткой?

Вот ерунда какая-то. Забыл спросить. Саша прислонился спиной к фонарному столбу.

А вдруг Костя задержался на именинах?! Точно! Он же знает, что Саше некуда деться. Задержался и сейчас со всей компанией пришел к почтамту. А как же иначе!

А Саша почему-то стоит здесь, посреди города. Как идиот.

Он побежал обратно.

Шутки шутками — уже скоро одиннадцать…

Кости у почтамта не было.

Одиннадцать… Взять вот и уйти! Спрятаться где-нибудь напротив и смотреть, как ищет. Пусть поволнуется! Все-таки привез в родной город и бросил как собаку.

Перед Сашей неизвестно откуда возник тощий человек в ядовито-зеленой меховой шапке с козырьком. В руках у него была длинная авоська, где одиноко серебрился плавленый сырок.

Он направился прямо к Саше:

— Сколько времени?

— Вон часы. Десять минут двенадцатого.

— А-а… — Человек будто впервые увидел Сашу, оглядел. — Извини.

Он исчез так же незаметно, как появился. Исчез в темноте.

Теперь на ступеньках оставалось только двое мужчин. Вроде нормальных. В костюмах, в галстуках. Они о чем-то тихо разговаривали, посмеивались.

Все! Не придет Костя. А что, если он вообще не приходил? Нет. Этого не может быть… С ним что-то случилось!

— Сашка!

Он рванулся со ступенек.

Из глубины улицы прямо по мостовой шла компания незнакомых людей.

— Сашка! Леша! А мы вас ищем… Пошли Тину провожать!

Те двое неторопливо, все так же разговаривая между собой, сошли со ступенек и присоединились к компании.

Саша остался один.

Деваться было некуда. Некуда было деваться…

Стало по-настоящему холодно.

Он вошел в вестибюль почтамта. У стены стояли пустые будки телефонов-автоматов.

Необходимо было что-то придумать… А что тут придумаешь?

Ни жилья. Ни денег… Нащупал в кармане единственную двухкопеечную монету.

— Чего слоняются? — с ведром и щеткой из зала вышла уборщица в синем халате. — Иди домой!

— Позвонить, что ли, нельзя?!

Саша зашел в будку, закрыл за собой дверь, Опустил в щель монету. Снял трубку…

Трубка гудела.

От нечего делать начал набирать номер своего собственного московского телефона.

Не успел он набрать и четырех цифр, как в трубке послышались длинные гудки.

— Алло! — раздался напряженный мужской голос. — Это ты?

Саша молчал.

— Это ты? Почему ты не отвечаешь? Я ждал твоего звонка весь день! Отвечай! Я знаю, что это ты! Учти — что бы ни случилось, я без тебя не могу. Понимаешь?!

Саша потянулся повесить трубку.

— Не вешай трубку! — магически приказал голос. — Если ты это сделаешь, я уеду — мы больше никогда не увидимся. Ты меня слышишь? Отвечай! Отвечай! Даже если уеду, я всегда буду благодарен жизни за то, что ты живешь, милая…

Саша быстро повесил трубку. Выскочил из будки. Что он мог сказать ему? Что? Где сейчас эта девушка? Кто она? Кто он?

Прикосновение к чужой тайне было болезненным, как ожог.

Он спустился по ступенькам.

Шел двенадцатый час. Ночь накрывала уже и Софию, и Вену, и далекий Париж…

Со стороны бульвара доносился шелест деревьев.

Город небольшой. Ничего страшного. Найдет!.. Неудобно, правда, стучаться так поздно к малознакомым людям, да что делать, старики вроде добрые — поймут…

Саша пошел вверх по опустевшей улице. Надоевшие парикмахерские были уже закрыты.

Спящая громада Оперного театра едва подсвечивалась фонарями.

Он прошел мимо театра. Остановился в темноте на пересечении каких-то улиц.

Ни одна из них не показалась знакомой.

Вдруг понял, что Костиных родственников ни за что не найти. И впервые в жизни ощутил свинцовую, невыносимую усталость.

Светя фонариком, бесшумно проехал велосипедист.

Где-нибудь хоть посидеть. На бульваре полно скамеек. Саша медленно двинулся обратно.

По бульвару еще бродили продрогшие парочки. Рядом глухо плескалось невидимое море. Одна из пустых скамеек, зажатая между высокими темными кустами, стояла у самого парапета.

Саша сел, тяжело откинулся на спинку, вытянул гудящие ноги.

Отдохнуть. Может, здесь и поспать? Он зевнул.

По бульвару неторопливо шли дружинники с красными повязками. Поравнявшись с Сашей, они подозрительно оглядели его, приостановились.

Саша сначала замер, потом потянулся, громко покашлял, встал и медленно двинулся по аллее. Через некоторое время оглянулся.

Дружинники дошли до конца бульвара, повернули обратно.

Саша вышел на набережную.

Над пустой набережной ярко горели люминесцентные фонари. Они уводили вдаль…

Он побрел вдоль парапета. К причалу спускались стертые каменные ступеньки. Сошел вниз. Узкий деревянный причал с железными перилами уходил во тьму. На нем стояла будочка с расписанием движения прогулочных катеров.

Саша дошел до конца причала, облокотился на перила. Вдалеке светился какой-то красный огонек.

Внизу под ногами буднично плескалась вода, ударяясь о чуть видные сваи.

Как они с Костей теперь найдут друг друга?

Саша повернулся и увидел вознесшийся перед ним сверкающий амфитеатр города. Разноцветные огни окон, мигающие светофоры, сверкающие рекламы, линии улиц, обозначенные цепочками фонарей, — все это вздымалось в невидимые сейчас горы.

Чужая, равнодушная к Саше жизнь сотен тысяч людей.

Одновременно во всех концах города начали гаснуть окна. Наверное, телепередачи окончились… Люди ложились в теплые постели. Лишь изредка среди невидимых кварталов пунктиром прочерчивался Свет фар движущихся автомашин.

Послышался плеск. Саша уже привык к равномерному шуму ночного моря, привык настолько, что не замечал его. Плеск заставил его повернуться. Неужели кто-то купается? Плеск приближался. Ничего не было видно. Только все тот же красный огонек одиноко мерцал вдалеке…

Яркий свет мощного фонаря ослепил Сашу, скользнул по причалу.

— Левее, тут свая, — сказал чей-то голос. — Табань.

Фонарь погас.

И Саша увидел совсем рядом длинную шлюпку с матросами на веслах. На носу стоял человек в черном плаще. Шлюпка подчалила к нижней ступеньке причала. Человек ловко выпрыгнул.

— Минут через двадцать.

Шлюпка с тихим плеском отплыла и тотчас растаяла в темноте. Только теперь Саша осознал, что у отплывших гребцов и у этого человека на головах черные с белым кантом пилотки, какие бывают у экипажей подводных лодок.

— Случайно не знаешь, какой-нибудь ресторан у вас тут еще открыт? — В руках моряка был большой квадратный конверт с сургучными печатями. — Хотел купить сигареты.

— Не знаю…

Моряк торопливо зашагал в город. Оттуда, с ночных улиц, доносилась музыка.

И опять плескала у свай невидимая вода. Будто не было ни шлюпки, ни моряка.

Между морем и городом, ни на воде, ни на суше. Будто ночью на Москворецком мосту. Только нет там черной бездны с мерцающим красным фонарем. Подводная лодка…

— Ты еще здесь? — Моряк подошел незаметно, оперся спиной о перила рядом с Сашей. — Красивый у вас город.

Пакета у него уже не было.

Моряк затянулся сигаретой, огонек осветил аккуратно подстриженные усы.

Послышался плеск весел.

Оба они смотрели, как подплывает лодка с матросами. Ударил свет фонаря.

— Ну, счастливо! — Моряк внимательно глянул Саше в лицо и спустился в шлюпку. Она быстро отчалила.

Саша налег грудью на поручни, долго смотрел в темноту, пока еще слышался мерный плеск весел.

Вдруг стало жалко, что эта ночь когда-нибудь кончится.

Парапет вел вдоль набережной. Запертые ларьки. Стенд с фотографиями разных людей. Все они в одинаковых позах застыли возле стоящей у парапета пальмы. А рядом со стендом — и сама пальма, столь многократно запечатленная на фотографиях. Пальма тихо шелестела листьями.

Дневная жизнь незнакомого города.

Слегка мутило от голода. А тут еще за стеклянными витринами киосков — запертые печенье, конфеты, шоколад.

Он шагал и шагал вдоль бесконечного парапета. А следом за Сашей трусил кособокий пес с задранным белым хвостом.

Так они и шли под фонарями — из света в тень, из света в тень…

Пес вдруг забежал вперед и вытащил из-под киоска «Спортлото» надкушенный пирожок.

Секунду Саша смотрел на пса, а пес, держа в зубах пирожок, — на Сашу.

Саша кинулся к пирожку. Пес отпрыгнул в сторону и завилял хвостом, с недоумением глядя на Сашу.

— Дай сюда! — Саша шагнул вперед.

Пес попятился, потом неторопливо перебежал набережную и с пирожком в зубах скрылся в какой-то подворотне.

Подлец Костя! Довел до такой жизни.

Саша пересек набережную. Пса у подворотни уже не было… Саша постоял на тротуаре, глядя на бесконечную, изгибающуюся вдоль набережной цепочку фонарей.

Куда-нибудь забиться. Хоть на несколько часов. Есть же дворы, лавочки…

Саша свернул с набережной и пошел вверх по проулку. Справа и слева из-за заборов в ночных тенях поднимались черепичные крыши домиков. Над заборами, над закрытыми железными воротами торчали рогатые ветки деревьев. Приторно пахло какими-то цветами.

Одолев крутизну проулка, Саша вышел на перекресток, грустно мигающий желтым глазом светофора.

Все калитки были заперты.

Задумчивые и пустые, лежали перед ним улицы, площади, скверы.

И тут слуха коснулся смутный, приглушенный говор. Казалось, прошумел ветер.

Где-то совсем близко зафыркали кони.

Саша быстро пересек перекресток, пробежал вдоль высокого каменного забора и вышел на площадь, тесно уставленную доверху нагруженными грузовиками, повозками. Вздыхали огоньки папирос.

Это был базар.

Здесь наверняка можно было где-нибудь притулиться.

Саша плутал в лабиринте ночной таинственной жизни, обдаваемый теплыми запахами махорки, хлеба, молока…

С одной из телег свесилась нежно белеющая в темноте рука спящей девушки.

Он осторожно обошел ее и увидел на соседнем возу пацана в ватнике. Пацан ел лепешку.

Хорошо бы забраться к нему наверх… Поесть… Завалиться спать…

Саша остановился. Пацан перестал есть, чуть приподнялся на руках. Испуганно посмотрел сверху. Саша свернул за грузовик, протиснулся между большими колесами двух повозок.

Старик в солдатской гимнастерке поил из ведра лошадь. Рядом стоял жеребенок, растопырив тонкие ноги.

Невдалеке, на тротуаре, мокро поблескивала водопроводная колонка. Саша неуверенно нажал ручку. С шумом хлынула из крана вода.

И рот, и глаза, и горло — все было залито, пока он успел сделать несколько судорожных глотков.

Ледяные капли забрались под куртку, под ковбойку. Саша отерся рукавом и зашагал дальше. Мимо высокого ряда решетчатых ящиков, от которых пахло яблоками, мимо шеренги бочек… И очутился в мертвом, пустом переулке. В конце переулка, покачиваясь на ветру, горел фонарь.

Идти было некуда.

За спиной ржанул конь, невнятно послышалась песня. Саша повернул обратно.

Пацан как сквозь землю провалился. Мешки. Снова корзины. Грузовик с картошкой.

…Белеющая во мраке рука спящей девушки.

Вот он!

— Послушай, — хрипло сказал Саша, — дай поесть.

Тот взглянул на Сашу, залез в какую-то торбу, перегнулся и подал большую мягкую лепешку. Нужно было поблагодарить, но рот забила слюна. Саша отошел подальше, обогнул запертую будочку сапожника, прислонился спиной к какой-то стене.

Таких лепешек он никогда не ел. Он бы, кажется, мог уничтожить множество таких лепешек. Десять… Сто… Тысячу…

Саша проглотил последний кусочек и почувствовал, что только раздразнил голод.

Он пошел вдоль стены.

Возник и стал постепенно усиливаться мерный, чуть позванивающий рокот.

Под откосом текла река. В темноте светилась пена — там, где вода ударялась о камни.

Узкая тропка шла вдоль подножия забора, криво спускаясь к берегу.

По реке можно выйти к морю. Там, на пляже, навесы, песок — мягко, чисто…

Саша поднял воротник, засунул руки в карманы — здесь было гораздо холоднее, чем наверху, — и побрел вниз по течению…

Пахло речной гнилью, рыбой.

С отвратительным визгом шарахнулись из-под ног две кошки.

Вдруг Саша увидел вдалеке живое пламя костра.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Не отрывая взгляда от этого все приближающегося островка света, он брел и брел по тропинке. И чем ближе он подходил к костру, тем сильнее сгущалась вокруг темнота.

Неожиданно со всего размаха больно нарвался лицом на какую-то проволоку.

Он замер, схватившись ладонями за лицо, потом свалился к подножию сетчатого проволочного забора и заплакал.

Там, в недоступном мире, по ту сторону сетки смутными тенями сидели вокруг костра люди.

Над огнем уютно бурлил котелок. Из-под крышки время от времени что-то капало в костер, и тогда языки пламени выхватывали из темноты какие-то накренившиеся мачты, перевернутые корпуса лодок…

Черный силуэт отделился от темноты, пошел прямо на Сашу.

Не было сил уйти. Будь что будет. Все равно.

Человек стал с той стороны сетки. Вглядывался сквозь очки.

— Ты кто?

Саша молчал.

— Выпил, что ли? Пьяный? Уходи домой!

Саша плакал, судорожно впившись пальцами в сетку. Плакал и с ужасом понимал, что теперь становится еще больше похожим на пьяного, на какую-нибудь обезьяну в вольере зоопарка. Но не было никаких сил удержать катившиеся из глаз горячие слезы.

— Постой, постой, — растерялся человек. — Топай сюда.

Он пошел направо вдоль сетки. Саша встал и тоже пошел направо. Что-то подобное когда-то уже происходило в Сашиной жизни… Может, во сне?

Они встретились у раскрытой проволочной калитки…

— Утри сопли! — Человек грубо встряхнул его за руку. — Двойку получил? Мать выгнала?

— Док! Что там такое? — раздался голос. — Уха готова!

— Да ничего! Тут какой-то малый. Заблудился, что ли.

— Ладно! Бери ложку, иди садись!

Человек еще раз взглянул на Сашу и пошел к костру… На полдороге остановился.

— Ну? Чего стал?!

Было непонятно, гонит он Сашу или зовет за собой.

Саша неуверенно двинулся к сидящим вокруг костра.

Их было трое.

— Док! Пошел, а тряпку куда сунул? — спросил краснолицый человек в кепке.

— В самом деле, куда? — Очкарик стал шарить у костра, потом спохватился, вытащил тряпку из кармана своей брезентовой куртки и поднял с котелка крышку.

В лицо вместе с паром саданул запах густой, наваристой ухи.

У Саши закружилась голова…

— Садись! Где живешь? Что с тобой стряслось? Не бойся, выкладывай.

— Затормози, — сказал краснолицый в кепке, и человек, которого звали Док, мгновенно заткнулся.

Над котелком клубился белый пар. От этого третий незнакомец, сидящий напротив Саши, казалось, все время передергивался.

— Возьми, там еще одна ложка на чурбаке, — сказал краснолицый Саше.

— С-спасибо. Н-не-удобно.

— Неудобно только знаешь что?..

Саша встал осторожно, чтоб не споткнуться о ноги краснолицего, направился к чурбаку за ложкой, и вдруг ему показалось, что никаких ног нет…

Возвращаясь к своему месту, он снова покосился в ту сторону. Ног не было. На ящике сидел обрубок. Как колобок. В сильно потертых кожаных штанах. Без брючин.

— Ну, насолил, дядя Федя, наперчил! — Док шумно отхлебнул с ложки. — Вулкан Крокатау!

— Много ты видел вулканов! — сказал безногий дядя Федя. — Кирюха, подай хлеб!

Незнакомец с той стороны костра встал, и Саша увидел парня в морском бушлате, накинутом поверх тельняшки. Парень все так же молча раздал всем по ломтю хлеба. И Саше тоже.

— Кстати, видел, — сказал Док. — Крокатау не видел. Тятю — да. Против острова Шикотан.

— Да… Процыганила тебя жизнь… Пока в доктора выбился. — Дядя Федя шумно отхлебывал с ложки, подставляя под нее хлеб. — Ты ведь и шофером был?

Костер поутих, но от углей сильно тянуло жаром. На штанину упала прожигающая капля. Саша тоже подставил ломоть под ложку.

— Был. И бросил, — нехотя ответил Док. — Я самосвалом лошадь убил.

— Лошадь — не человека, — сказал парень.

— Не знаю… Ехал в Москве по Большой Полянке. Вдруг из переулка — подвода, а за ней — пацанчик, с такой огромной черной папкой на тесемочке: «Мюзик». Прет прямо по мостовой, на лошадь загляделся. А мне деваться некуда. Или — его, или — лошадь. Я и врезал… После этого не могу крутить баранку.

— Видел я, как лошади помирают… — Дядя Федя отложил ложку.

Док подбросил в угасающий костер несколько досок от сломанного ящика. Костер ожил. Пламя колеблющимся светом озарило мачты яхт, лодки. Река шумела — совсем близкая, невидимая. Слипались глаза. Шум реки сливался с каким-то другим отдаленным шумом.

Сашу совсем разморило.

Он еще слышал, как они долго говорили о лошадях, потом о какой-то смоле для лодок…

— Тебя как звать-то?

Он с усилием открыл глаза.

— Саша.

— Годов сколько? — спрашивал дядя Федя.

— Шестнадцатый…

— Чего-то я тебя раньше здесь не замечал… Ночевать есть где?

— Есть, — зачем-то соврал Саша и испугался, что его сейчас прогонят. — Я к родственникам приехал. Заблудился.

— Как это — заблудился? Где живут? Кто такие?

— Там посреди улицы ручей течет. Василий Васильевич, художник…

Док переглянулся с дядей Федей.

— Где-то на горе — за санаторием.

Костер погас. Раскаленные угли потрескивали и, казалось, слегка шевелились, подергиваясь шелковистыми черными ниточками.

— Далеко! Как думаешь, дядя Федя, что это за улица такая?

— Об чем дядя Федя думает, может, он один знает… Кирюха, помоги слезть с ящика. Топай за мной, Сашка, пошли спать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На дощатом потолке переливались, потягивались солнечные пятна.

Где-то совсем рядом пророкотал мотор.

Солнечные зайчики заиграли, снова замерли…

На противоположной стороне возле двери висел длинный плакат с картинками: «Первая помощь утопающему».

Саша повернул голову, зажмурился — резко ударило светом.

У окна на широкой лавке, привалясь спиной к подоконнику, сидел дядя Федя. Что-то мастерил.

Рядом, на вбитом в стену гвозде, висела Сашина школьная куртка. Сам он лежал в ковбойке на топчане, накрытый рваным овчинным тулупом.

Наконец-то светло… Можно идти разыскивать Костиных родственников. Саша откинул тулуп, встал с топчана:

— Доброе утро!

— Седьмой час… — отозвался дядя Федя. — Вон, в котелке осталась уха. Хлеб — в тумбочке.

— Я, в общем, не голоден, — соврал Саша. — Спасибо. Дядя Федя, можно у вас где-нибудь умыться?

Тот поднял коричнево-красное от загара лицо.

— Умыться — за порогом.

— Спасибо.

Саша открыл дверь и чуть не свалился в лодку, Он стоял на самом краю узкого деревянного причала, который тянулся вдоль береговой крутизны.

Длинный ряд разноцветных яхт и лодок, прикованных цепями к ввинченным в настил ржавым кольцам, колыхался, поскрипывал…

Мощное течение несло белую шлюпку с задранным кверху мотором. Человек, сидящий в шлюпке, греб веслами.

Над мчащейся шлюпкой, над устьем реки с криком кружили, снижаясь и взмывая, чайки.

Наконец шлюпка вылетела в море и постепенно замерла, чуть покачиваясь. Человек встал, шагнул к корме, опустил мотор.

Видно было, как мотор чихнул дымком, и шлюпка понеслась вдаль, к сиянию горизонта, где чернело скопление каких-то пятнышек.

Саша спрыгнул в лодку. Из-под решетчатого настила вскинулась вода. Встав на колени и держась за борт, неловко, одной рукой зачерпывая холодную воду, умылся. И сразу, мокрым лицом, почувствовал — ветер дует с берега, с гор. Глаза ломило от утренней свежести.

Неужели прошли только сутки?

Отсюда — с лодки — он впервые видел деревянный домик-сторожку, в которой провел ночь, раскрытые двери сарая, где стояло множество весел. Проволочную сетку позади.

На берегу, невдалеке от сарая валялись пустые ящики, чернело место, где был костер.

Саша ступил на пружинящие доски причала и только теперь заметил на стене домика низко подвешенный жестяной рукомойник, рядом колыхалось на гвозде полотенце.

Даже это грязноватое полотенце, которым он медленно растирался, пахло свежестью и морем.

Поблагодарить дядю Федю, забрать куртку — и скорей чапать в город.

Дядя Федя сидел на том же самом месте, возился с лесками. Под лавкой стояла тележка на четырех колесиках с подшипниками.

— Ну, до свидания, дядя Федя, спасибо вам большое.

— Слушай, ты доезжай на втором троллейбусе до санатория, а там спросишь. Кто его знает, где твои родичи живут? У нас этот ручей с горы через пять улиц течет.

Саша направился к стене, на которой висела куртка.

— Ты, может, не спешишь?

— А что?

— Сгонял бы со мной за рачком! На рыбу-то я выхожу, меня всегда возьмут. А вот наживку выпрашивать неохота… Доделаю снасть, и можно бы сгонять через часок. Завтра и половил бы с утра. А ты покамест поешь.

— Конечно! С удовольствием! — торопливо ответил Саша.

Неудобно было отказать. В конце концов еще рано — только начало седьмого.

— А долго этих рачков ловить?

— Час… Полтора…

— Успею!

Теперь уже, не заставляя себя упрашивать, Саша вынул из тумбочки тарелку с нарезанным хлебом, уселся за стол. Уха была холодная, но все равно вкусная, на дне плавали большие, студенистые куски рыбы.

Саша ел и украдкой поглядывал на дядю Федю. Тот толстыми, негнущимися пальцами ловко приматывал к большим, серебристым крючкам разноцветные птичьи перышки.

— Это какая рыба? — спросил Саша.

— Ешь которую? Ставрида. Ее сейчас много подошло. Док вчера наловил.

— А где он?

— Снова рыбачит. И Кирюха с ним. А я ставриду не любитель ловить… Я карагеза стерегу, пеламиду, ну, катрана.

Незнакомые рыбы с таинственными названиями. Близкое море. Рыбалка со шлюпки.

— Вот бы половить! — вырвалось у Саши.

— А чего?! Завтра с утра и сходим! Сегодня должен был один полковник прийти. У него катер с мотором. Я на него и понадеялся. Значит, завтра придет. И мы с наживкой будем.

— Конечно! — обрадовался Саша. — А можно мне приятеля привести?

— Катер большой. Приводи.

— Спасибо большое! — Саша положил ложку в пустой котелок. Отлично все складывалось!

— Только я сменщика дождусь. Он к семи приходит. Причал оставлять нельзя. — Дядя Федя отложил свои лески на подоконник. — Покамест и сачок починю. Об грунт изодрался.

— А вы тут сторожем?

— Дежурю. Дома-то скучно.

— Я пойду пока?

— Погуляй, погуляй… — Дядя Федя повернулся, уперся руками в лавку.

— Вам помочь?

— Не суетись! — Сторож спустил свое тело на покачнувшуюся тележку.

Саша дошел до конца причала, спрыгнул на мокрый песок и побрел морским берегом.

Прибой равномерно накатывался на пустынный пляж, слизывая четкие крестики — следы птичьих лап.

Сашу охватило необыкновенное ощущение покоя и свободы.

Невысокий вал тины, перемешанной с синевато-белыми ракушками, все время тянулся рядом по берегу.

На черной тине розовел высохший панцирь краба. Чуть поодаль горбатилась перевернутая лодка с пробитым бортом.

Пахло йодом.

А может, Костя вовсе ни в чем не виноват? Не дождался Сашу у почтамта и кинулся к Василию Васильевичу. Потом побежал обратно. И тут они как-то разминулись. Наверняка так и было!

— Чичико! Нашел?

— Нет! А ты?

— Нет.

Две фигурки смешно бегали взад и вперед по самой оконечности отороченного пеной мыса. В этой беготне было что-то необычное.

Подойдя поближе, Саша увидел длинного, горбоносого пацана в мокрых до колен брюках и девочку в ослепительно сверкающих от воды резиновых сапогах. На голове у нее был рваный танкистский шлем.

Они удирали от морской волны. Но только волна уходила — тотчас кидались обратно.

Волна — на берег, и они — на берег… Волна — в море, и они — в море…

Саша подошел вплотную.

Пацан оглянулся.

— А тебе что здесь надо?! Уходи! — Он тяжело дышал, худые ключицы так и ходили под вырезом тельняшки.

— С чего это вдруг?

— Я сказал — уходи!

— Погоди! — крикнула ему девочка. — Ты не местный?

— Нет… Я из Москвы.

— Ладно. Не местный. Можно, — хмуро сказал паренек, — все равно утро пустое. Одна дрянь.

— Ничего не пустое! Вот! Чичико сегодня нашел! — На ладони у девочки лежала белая с прозеленью монета. Свирепый орел держал в когтях фашистскую свастику, вокруг было выбито по-немецки — пфенниг.

— Это что, море выбросило? — догадался Саша.

— Дура! Нашла чем хвастать! — Парень размахнулся, стукнул снизу ее по ладони.

Монета взлетела, упала на песок, покатилась по склону и исчезла в воде.

— Ты это зря, — сказал Саша. — Интересная вещь, я бы себе взял.

Девочка сверкнула глазами из-под низко надвинутого шлема.

— А ты знаешь, что мы здесь золотой компас нашли! И еще медальон!

— Какой?

— Там была сура Корана!

— Чего-чего?

Засунув руки в карманы, Чичико все так же хмуро проговорил:

— Зимой, после шторма, тут скелет выбросило. Смотрю — шнурок кожаный, на шнурке — стальной медальон. Дома ножом открыл — там кусок какой-то материи, на нем — слова непонятные написаны. Потом оказалось — молитва из Корана. Сура называется.

…Вряд ли они его разыгрывали… Такое придумать невозможно…

— А где же компас? Можете показать?

— В краеведческом! Заходи в любое время, кроме среды, — спокойно ответил Чичико.

— Там еще одиннадцать наших монет! Римские и древнегреческие. Погляди на меня! — Девочка вдруг подняла кожаные наушники шлема.

С кончиков ее ушей свисали две серебряные, неправильной формы монетки с полустершимся узором…

— Это драхмы называется! — Она улыбнулась. — Я сама нашла, спроси у него!

— Нашла, нашла! — Чичико снисходительно кивнул.

Саша смотрел то на девочку, то на прибой.

Нахлынула волна и уползла, ничего не оставив на уходящем в море склоне. Только шипящая, радужная от солнца пленка воды, мгновенно впитавшаяся в песок. И снова набег волны…

Саша перевел взгляд на девочку.

— Женька, чем хвастаться, лучше нарезала бы хлеб и колбасу, — недовольно сказал Чичико. — В сумке возьми — мать дала.

— Сейчас! — Девочка кивнула и побежала куда-то наверх по берегу.

— У нас тайник в камнях, — объяснил Чичико. — Пресный ручей пробивается.

— Слушай… Может быть, здесь под водой клад? Или затонувший корабль?

Чичико уселся на песок, задумчиво обнял колени.

— Не знаю. В прошлом году крутились здесь археологи. Одну амфору подняли и уехали. — Чичико сплюнул сквозь зубы. — Нет! Я тоже нырял. Это не тут. Прибой и течение как-то завихряются, откуда-то выносит.

Саша поглядел на паренька.

— Слушай! Я все равно скоро уеду. Дай попытаю счастья! Говорят, новичкам везет.

— Попробуй. А лучше — приходи как-нибудь после шторма.

— Меня уж тут не будет, — улыбнулся Саша.

— Чичико! — крикнула издалека девочка.

Чичико поднялся, стряхивая налипший песок.

— Знаешь, один старик говорил, что первое море подарит — такая жизнь будет. Гильзу от пули — убьют, монету — разбогатеешь… — Чичико засмеялся и пошел наверх, к девочке.

Саша остался один.

Вот волна накатилась на берег. Вода в лопающихся пузырьках пены двигалась по инерции к ногам, потом замерла на мгновение и пошла назад, обнажая сипящий песок.

Еще одна волна разбилась о мыс. И ушла. На губах осела соль мельчайших невидимых брызг.

Внутри Саши все дрожало. Он чувствовал, что следующая волна что-нибудь принесет…

Волна была слабая. Она подползла и начала уходить… Ничего.

И тут Саша заметил в движущемся назад кружеве пены крутящийся комочек.

Саша кинулся вперед. Успел накрыть. Выхватил комочек из новой наворачивающейся волны. Она ударила его по ногам, прошибла мокрым холодом.

Саша отбежал повыше на берег и стал рассматривать находку.

Буровато-зеленый комочек в середине был тверд. Саша очистил дряблую тину.

На ладони лежала большая красноармейская звездочка. Ржавая. С остатком красной эмали в одном из пяти лучей…

— Смотри, что я нашел!

— Что? — Чичико и девочка вскочили на гребне пляжа.

— Звезду! Наверное, красноармейскую!

— Нам они тоже попадались! — крикнула девочка. — Можешь искать еще!

— Некогда! До свиданья! — Он торопливо зашагал обратно к причалу.

Зажатая в кулаке звездочка покалывала изнутри ладонь.

Глупость, конечно. Суеверие какое-то. Но все равно было необыкновенно радостно и легко на душе. Будто заранее кто-то отвел от Саши главные несчастия мира — войну, смерть!..

Сколько моряков лежит сейчас там — на дне моря!

И от них ничего уже не осталось, кроме таких вот звезд.

Саша приостановился. Разжал кулак.

Вот она. Звездочка покоилась в центре ладони.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Подхваченная речным течением, лодка стремительно летела от причала к морю.

Дядя Федя сидел на решетчатом настиле, привалясь спиной к корме, составлял ручку сачка из двух длинных дюралевых трубок.

— Не торопись, — сказал он, глянув вперед из-под надвинутого на лоб козырька кепки. — Главное — направляй. Снега много натаяло. Само вынесет.

— Какого снега?

— Так речка-то с гор. Весной ледник тает. Знаешь, сколько воды — мощь!

Мелькали по сторонам мачты, лодки, зацветающие ивы…

— Куда правишь?! Левым давай! — закричал дядя Федя.

Саша оглянулся.

Их несло навстречу набегающему прибою.

— Левым, левым давай!

Саша изо всех сил шуровал левым веслом.

Дядя Федя выругался и застучал кулаком по другому борту.

Лодка вздрогнула, будто снизу ее кто-то схватил в тиски. Замерла. И развернулась боком к набегающей волне. Волна с грохотом ударила в борт. Окатила с головы до ног.

Уже набегала новая…

Саша растерялся. Рукоятку весла вырвало из рук. Еле успел подхватить.

— Носом к волне ставь! Носом!

Сашины ладони горели. Наконец ему удалось после бешеной работы веслами развернуть лодку и сдвинуть ее с места.

Навстречу шла новая, самая большая волна.

Внутри все сжалось. Саша втянул голову в плечи.

— Греби вперед!

Саша завел весла. Уперся в волну.

Лодку высоко приподняло, опустило.

Саша работал во всю мочь.

И вдруг все стихло.

Прибой был там, у берега.

А здесь, вокруг, уже раскрывалась холмистая равнина моря.

С красных лопастей весел прозрачно падали капли.

— На меляк посадил, — сказал дядя Федя, утирая кепкой вспотевший лоб. — Зато будешь теперь знать: смотрят всегда от носа — левый борт, правый борт. Так же и весла. Устал?

— Что вы! — Саша опустил весла, сделал сильный гребок. Почувствовал дикую боль в ладонях и сказал бодрым голосом: — Выходим в открытое море!

— Там делать нечего. Держи левей, ближе к берегу.

Грести было легче, а руки болели сильней. Саша мельком глянул на ладони. На бугорках под пальцами вздулись белые волдыри.

Саша, морщась, заводил весла.

— Тихо. Не спеши… — Дядя Федя налегал на длинную ручку сачка, стараясь вести его по самому дну.

Шли вдоль берега. Боковая волна лениво приподнимала и опускала лодку. Извилистый след за кормой повторял каждый изгиб суши.

Дядя Федя с натугой вынул сачок, перебрал набившуюся в него тину и водоросли, выхватил маленькую желтовато-прозрачную креветку… Больше в сачке ничего не было.

— Дядя Федя, — осторожно спросил Саша, — а что у вас с ногами?

— Фронт, — просто ответил сторож. — Мог бы совсем помереть, да выходила в госпитале одна санитарочка. Отсюда. Местная. В дом приняла. У меня и дети есть!

— Сколько?

— Три штуки! — засмеялся дядя Федя. — Укатили уже по мужьям. Знаешь, ведь дочки — бочки!.. А ты с кем живешь?

— С родителями.

— Оба живы?! — почему-то удивился дядя Федя. — Это хорошо! С ними, что ли, приехал?

— С приятелем.

— Где же он?

— Да мы как-то потерялись.

— Как так потерялись?

— Ну, понимаете, мы договорились встретиться и разминулись. А может, случилось что. И деньги у него остались.

— Как же ты теперь будешь?

— Пойду попробую разыскать его родственников.

Дядя Федя ничего не ответил.

Саша греб и смотрел, как дядя Федя выбирает рачков из сачка, складывает их в холщовый мешочек.

Саша не мог представить себя таким коротеньким. Обрубком.

Дядя Федя поднял голову, натянул козырек кепки на глаза.

— Давай-ка к пассажирскому причалу.

Саша обернулся. Зажмурился от солнца. И неожиданно совсем рядом, на краю выступающего в море высокого мыса, увидел сахарно-белую, с красными полосками, башню маяка.

— Где причал?

— Зайдем за маяк — увидишь.

Нагоняя их, разрезал носом волну прогулочный катер с тентом. Оттуда доносилась музыка. Море, белые здания, утопающие в зелени, — все это было, как на открытках.

Дядя Федя постучал по левому борту.

— Огибаем мыс, Сашок. Держи мористей, а то тут течение сильно сносит. Давай я тебе помогу.

Упираясь руками в борта, дядя Федя подвинулся к скамье, на которой сидел Саша, утвердился напротив, положил шершавые, расплющенные ладони на Сашины руки, держащие весла.

— Два — раз! Два — раз! Одним левым! Раз!

Саша подгреб левым веслом, заглянул в воду. Зеленоватая, спокойная на вид вода. А в глубине — течение. Как подводный ветер.

Лицо дяди Феди то наклонялось к Сашиному, то отдалялось. Он разглядел синие пороховые точки, въевшиеся под кожу…

Саше было неловко, что ему помогают грести, но он уже знал, что протестовать бесполезно, а главное, чувство надежности, которое ему передавалось через эти заскорузлые руки, было приятно.

Лодка живо неслась по воде.

Маяк словно поворачивался перед ними… Солнце поблескивало в стенках его граненого фонаря. У подножия бились волны и реяли чайки.

Обогнув маяк, круто повернули влево. Дядя Федя отпустил весла и перелез к себе на корму.

Перед Сашей открылся уставленный кораблями залив. Это был порт!

Там все двигалось — мачты, подъемные краны, юркие катера. Взвизгивали какие-то сирены. Среди этого хаоса над водой промелькнул паровозик с прицепленными к нему товарными вагонами. Он летел прямо в море.

Саша даже привстал над скамейкой.

Состав шел по рельсам, уложенным на одном из далеко выступающих в море причалов.

Чем больше втягивалась в залив лодка, тем громче слышался грохот лебедок. Со всех сторон раздавались усиленные мегафоном крики: «Майна!.. Вира!..»

— Давай к самому крайнему слева — к пассажирскому, — сказал дядя Федя. — Рачка здесь никто не берет, его и полно. Сюда на лодках не пускают. И правильно делают.

Впереди стоял на якоре большой черный пароход с желтыми мачтами.

Саша провел лодку под самым его бортом и высоко над головой увидел облокотившегося на поручни нижней палубы негра.

Шея его была повязана пестрым платком, на руки надеты брезентовые рукавицы.

На носу парохода было написано: «Olimpia. Hana».

О чем он думал, этот печальный негр?

— Давай, Сашок, между теми двумя, видишь?

У пассажирского причала стояли два небольших белых судна с косыми трубами.

Саша направил лодку в узкий промежуток и плавно вошел под причал.

Сразу стало сумрачно. Хлюпала, набегая на обросшие ракушками сваи, взбаламученная вода.

Над головой протопали ноги. Кто-то зычно крикнул в рупор:

— «Ниночка»! Швартуйся с левой стороны!

Лодку всколыхнула волна. Стало еще темнее.

Дядя Федя глубоко опускал сачок, проводил снизу вверх по сваям. На них мохнато колыхались зеленовато-синие пучки водорослей. Место оказалось добычливое. Здесь действительно было полно рачков.

Пользуясь свободной минутой, Саша с трудом разжал ноющие кисти рук, выпустил рукоятки весел.

Хотелось блаженно опустить ладони в забортную прохладу.

— Давай выбираться, — сказал дядя Федя, встряхнув мокрый, наполовину наполненный мешочек. — По дороге домой еще сходим на банку, и хватит.

Снова браться за весла было мучительно.

Лодка вынырнула из-под причала. В глаза ударило солнце.

— Эй, там, на шлюпке! Под винт захотели попасть?! Что, не видите — швартовке мешаете! — прокричал с белой кормы только что подчалившей «Ниночки» человек в синем кителе. — Живо гоните отсюда, пока не оштрафовали!

Густая толпа пассажиров направлялась по причалу в город.

— Что, Сашок, не гребешь? Давай скорей! Еще лодку отберут!..

— Костя! — вдруг закричал Саша. — Костя!

Саша вскочил на ноги, стараясь не упустить идущего по причалу Костю. Тот быстро шагал, разговаривая с каким-то парнем.

— Костя! Как же мне выбраться, дядя Федя?!

— Вон ступеньки есть, поднимешься.

— А вы? — спросил Саша, снова хватаясь за весла.

— Эй! На шлюпке! Убирайтесь! Убирайтесь от причала! — снова крикнули с «Ниночки».

Бетонные ступени спускались прямо в воду…

Саша вскочил со скамейки, бросил рукоятки весел.

— А как же вы? Может быть, подождете?

Дядя Федя, упираясь в борта, стал быстро придвигаться к веслам.

Лодка тяжело закачалась с боку на бок. Одно из весел приподнялось и начало сползать в воду.

Саша кинулся, ухватил его и вставил уключиной в гнездо.

— Дядя Федя, извините!

Тот взял весло, а Саша выскочил из лодки, чуть не упав на скользкой ступеньке.

— Дядя Федя! Мне обязательно! А то как я его найду? Мы еще увидимся! — крикнул он.

Дядя Федя промолчал.

Не расслышал, что ли?

Наваливаясь руками и грудью на весла, он уводил лодку от ступенек.

Теперь, даже если захотеть, все равно не допрыгнешь… Поздно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Саша торопливо шел по причалу, расталкивая медленно плетущихся пассажиров.

Кости нигде не было.

Внезапно толпа раздалась по краям причала. Навстречу, как назло, везли широкую тележку, доверху нагруженную ящиками с апельсинами.

Саша рванулся вперед, в свободное узкое пространство, больно ударился ногой об острый край тележки.

Сзади грохнулся ящик. Послышалась ругань.

Саша, хромая, побежал дальше.

Обгоняя идущих впереди, Саша по крутой асфальтовой дорожке выбежал, наконец, к широко раскрытым воротам порта.

Он увидел Костю на противоположной стороне площади, у троллейбусной остановки.

Побежал через площадь… Костя был не один. Вместе с ним стояла его знакомая Аня и еще человек пять парней и девчонок. Один из парней держал в руках магнитофон с прозрачной крышкой.

— Здравствуй! Что ты здесь делаешь?

— Здорово! — Костя шагнул навстречу. — Сашка! Я даже соскучился!

— Я тоже!

Они глядели друг на друга.

— Ну что? Видел море?

— Конечно!

— Ну и как?

— Море!..

Костя радостно похлопал его по плечу.

— Вот видишь! Я ж тебе говорил. Говорил, все тебе будет: и наш приморский воздух синий, и горы — стая кораблей, подчеркнутая ватерлинией уличных фонарей, — и пальмы…

— Костя, постой! Как это случилось, что мы не встретились у почтамта?

— Одну минуточку! — Костя взял его за локоть, отвел в сторону. — Ты же знал, что я иду на день рождения?

— Знал.

— Ну вот! Знаешь, как бывает? Сначала думали — в городе, а после переиграли, решили махнуть на дачу, вон к нему. — Костя кивнул на парня с магнитофоном. — В пять часов и уплыли. Понимаешь, один рейс бывает. Где же я мог тебя найти?

— Костя! — позвал кто-то из компании.

К остановке подходил троллейбус.

— В пять часов? Значит, ты даже не приходил к почтамту?

— Как же я мог прийти? Говорю — на даче был, шестьдесят километров отсюда. Только вернулись. Сашка! Стой! Куда ты побрел?

— Костя! Мы уезжаем! — крикнула Аня.

Но Костя, отмахнувшись, побежал за Сашей. Он остановил его посреди площади:

— Киселев! Не валяй дурака!

— Пусти!

— Ну хватит! Перестань. Как тебя там приняли, у тети Клавы?

— Я там не был.

— Как — не был?!

— Забыл дорогу.

— Ну, Сашка… Надо было спросить. Откуда я мог знать, что ты забудешь дорогу?

— Не мог! Пусти.

— Где ж ты ночевал? Ну, что ты молчишь? Можешь просто ответить: где ты ночевал?

— Неважно. — Саша вырвался и побежал к воротам порта.

Слетел вниз по крутой дорожке, выбежал на опустевший причал.

Костя, не отставая, бежал сзади.

Впереди покачивалась «Ниночка».

— Смотри не кончай самоубийством! — весело кричал Костя. — В холодную воду не полезу!

Вот корма «Ниночки». Вот уходящие в воду ступени…

Даль загораживали корпуса разбросанных по всему порту судов.

Как дядя Федя догребет? Все-таки далеко…

— Да что мы с тобой — в кошки-мышки играть будем? — Костя налетел, сгреб в охапку, шутя начал клонить к причалу. — Сашка! Брось занудство! В конце концов я тебя привез в город! Я за тебя отвечаю!

— Ах, вот оно что! — Саша вывернулся, зашагал обратно по причалу.

— Сашка, ты хочешь, чтоб я у тебя прощения просил? За что?

— Все равно не поймешь, — не оборачиваясь, быстро сказал Саша.

Костя неотступно следовал рядом.

— Да хватит тебе, в самом деле! В конце концов мы встретились, все прекрасно! Сейчас пойдем к тете Клаве, поедим, в гости поедем, я тебя со всеми познакомлю.

— Что — прекрасно? Для таких, как ты, всегда все прекрасно!

— Для каких? — Костя забежал вперед, загораживая дорогу. Улыбнулся. — Что это — бунт на корабле?

— Для людей без совести!Подлецов! Предателей! — Саша глядел ему прямо в глаза. — Я бы так никогда не поступил! И ты знаешь об этом. Отойди!

— Видишь ли… Мне это надоело, — сказал Костя. — А совесть придумали такие вот слабенькие, как ты. Чтоб у сильных подачки выпрашивать. Слыхал?

Саша оттолкнул его и быстро зашагал дальше.

— Ну и черт с тобой!.. Кисель…

Саша выбежал к воротам порта.

— У тебя денег нет! Еще искать меня будешь! — донеслось сзади. — Нагорная, 15!

Деревья на всей припортовой площади с шумом клонились навстречу Саше.

С гор, из-за покрытых снегом вершин, на город и море дул ледяной ветер.

Пробивая его упругую стену, Саша шагал к набережной.

Ковбойка пузырями вздувалась на спине. Ветер срывал с деревьев молодую листву, хлопал дверями телефонных будок.

С Костей — кончено! Предательство всегда надо называть предательством, как бы оно ни маскировалось. Хотя надо отдать ему должное — Костя особенно и не маскировался. Захотел не прийти — не пришел. А как заставил продать Пушкина!.. А тогда — в трамвае?

Саша вспомнил, как однажды, когда они поздней осенью ехали на хоккей, Косте вдруг вздумалось открыть окно. Дождь со снегом ворвались в вагон. Какой-то старик заворчал: «Что за люди растут? Какая подлость!» А Костя тут же бросил старику: «Лучше быть подлецом, чем живым мертвецом» — и был очень доволен своим экспромтом.

Ничего! Он, Саша, правильно врезал ему за все. А на билет можно будет занять… У дяди Феди. Или у Дока.

Крутые волны наворачивались на галечный пляж за парапетом, разбивались, с грохотом тащили за собой гальку.

По воздуху летели розовые лепестки, сорванные с миндальных деревьев.

У клумбы-календаря стоял милиционер в фуражке с опущенным под подбородок черным лакированным ремешком. Он вдруг обратился к проходившему мимо Саше:

— Что с фруктами будет? Видал, какой норд-ост?!

Саша кивнул.

Это был норд-ост! Знаменитый северо-восточный ветер, предвещающий бурю!

Лицо окоченело, руки стали красными. Саша засунул их в карманы. Наткнулся на звездочку.

Стоило все-таки съездить к морю!

Впереди уже виднелась сетчатая решетка с калиткой, за которой чернела сторожка. Там на гвозде висела его школьная куртка. Ждал дядя Федя.

Саша вошел в калитку, ощутил под ногами пружинящие доски причала.

— Весла унесло!

— Черт с ними! Корму заводи! Корму!

Крики раздавались с устья реки.

Саша подошел к краю причала.

В том самом месте, где утром он чуть не посадил лодку на мель, в том самом месте, по пояс в воде, три человека тащили на руках лодку.

Лодку, в которой был дядя Федя!

Саша попятился.

Мутная волна высоко вздыбилась над головами идущих по реке. Мелькнуло крутящееся красное весло. Волна рухнула. Лодку с дядей Федей подбросило вверх, люди оказались по горло в воде.

— Скорее! Опять накроет!

— Спокойно! Не достанет! Разворачивай бортом!

Саша отступил за угол сторожки.

— Давай к берегу! На себя, на себя веди!

— Тебе говорят — на себя!

Док и еще два каких-то человека вынесли дядю Федю на причал.

С них потоками струилась вода.

Док снова спрыгнул в реку, подтянул за цепь лодку.

Саша метнулся назад. Оказался в узком пространстве между сторожкой и сараем. Сзади была решетка.

Если увидят… Бежать некуда.

— Берись, дядя Федя! — По причалу тяжело затопали ноги. Его, видимо, несли в сторожку.

Саша стоял, вжавшись в стену.

«Все из-за Кости… Из-за Кости…» — лихорадочно думал он.

Стукнула дверь.

Саша стоял как прикованный.

В сторожке раздавались голоса. В любую минуту мог кто-нибудь выйти.

Саша осторожно выглянул. Причал был пуст. Пригнувшись, чтоб его не увидели в окно, Саша завернул за угол, прокрался вдоль стены.

Дверь в сторожку была полуоткрыта.

Он замер.

Потом бросился к калитке.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Железная площадка ходила ходуном.

Саша стоял в сумрачном переходе между вагонами, придерживаясь за пыльную, сборчатую стенку, отделяющую его от холодного ночного пространства.

Колеса екали. Что-то все время пронзительно взвизгивало.

Долгое время ему казалось, что две ерзающие под ногами железные пластины вот-вот разойдутся и он провалится туда — на рельсы.

Потом он привык. И теперь уже боялся только контролеров, которые неминуемо должны были пройти из вагона в вагон.

Контролеров пока не было.

Поезд, видимо, повернул — Сашу резко бросило вбок. Он стукнулся виском о косую железную штангу. И не почувствовал боли.

В нем давно уже все онемело — с той минуты, как он увидел дядю Федю в наполненной водой лодке, — и только обрывки мыслей судорожно путались в голове:

«Дядя Федя… Костя… Костя… Дядя Федя…»

Временами он закрывал глаза, и каждый раз почему-то со всей отчетливостью видел одно и то же — литое тело волны с крутящимся красным веслом.

Но каждый раз весло крутилось все медленней. Словно останавливающийся пропеллер…

— Даже пива нет?! — Дверь лязгнула, из тамбура стегануло светом.

— Говорю — закрыт ресторан! Завтра — с девяти.

Дверь снова лязгнула. И опять стало темно.

Саша перевел дыхание.

И вдруг дверь снова открылась.

— Ты что думаешь, я тебя не заметила? А ну-ка выходи на свет!

Низенькая толстая проводница вытащила его за рукав.

Саша стоял посреди тамбура, ослепленно моргал.

— Ну, что будем делать? — спросила проводница. — Куда направляешься?

— В Москву.

— Сам откуда?

— Из Москвы.

— Что с тобой случилось? Где пиджак?

— Нету…

— «Нету»! Придется ссадить! Что молчишь?

Надо было просить, умолять, плакать…

Саша молчал.

— Ладно. Пока побудь здесь. Что-нибудь придумаю. Вон стул откидной. Оглох, что ли?

— Спасибо.

Проводница еще раз оглядела его с головы до ног. И вошла в вагон.

Сквозь дверное стекло Саша видел ее удаляющуюся спину, длинный освещенный коридор, пассажиров, стоящих у окон…

Он отошел от двери, послушно откинул тугой стул, сел, прислонился к холодной стене.

Почему-то вспомнил инвалида на костылях, у которого Костя тогда в вагоне попросил сигарет. Всегда все у всех просит… У Саши — Пушкина, у своей матери — денег…

В тамбур влетели мужчина и женщина.

Саша встал, хлопнув стулом.

Они посмотрели на него и тут же вернулись в коридор вагона.

За стеклом — вся в воспаленных железнодорожных огнях — бежала черная ночь.

Ведь погода была хорошая. Просто началась буря. В чем себя винить? Не в чем.

«Не в чем… Не в чем…» — подхватили колеса.

А кошелек?.. Ну и что?..

«Любой бы поднял», — сказал тогда Костя.

Значит, они рванули на море. Та женщина осталась без кошелька. Без денег.

А при чем здесь Костя?

Саше стало вдруг жарко.

Костя ни при чем! Это он. Он, а не Костя ушел от дяди Феди. Дядя Федя мог утонуть. И кошелек. И все. Все, что было. Сам!

С фонарем в руках вошла проводница. Она отперла и распахнула вагонную дверь.

В тамбур вместе с холодным воздухом ворвался гул и лязг.

Сам… Все — сам!

Саша прислонился к стене… Перед глазами снова встало красное весло.

«Сам… Все — сам!.. Сам!..» — выстукивали колеса.

— Чего ты тут мерзнешь? — обернулась проводница. — А ну иди в шестое купе. Верхняя полка свободная.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Когда путешествие кончается, последние километры — самые длинные. Но особенно длинны последние километры тому, кого ждет неотвратимая неприятность.

А Сашу ждала встреча с родителями. Слезы и упреки матери, невыносимый укоряющий взгляд отца.

Но даже не в этом была вся беда.

Во всех поездах и самолетах, которые притягивал сейчас огромный магнит столицы, наверное, не было человека несчастнее Саши.

Как ни странно, все чаще вспоминался не дядя Федя, а старик, которого тот тип выбросил из будки, пока Саша сидел в машине, потея от страха… И как он сидел на диване, ожидая, пока перестанет плакать Костина мать. Тогда Костя сам усадил его на этот диван и сказал: «Жди. Все нормально». И это Костя бросил, предал его…

Снова получалось, что во всем виноват Костя. Будто кто-то посторонний каждый раз услужливо подсовывал Саше новые и новые оправдания, и Сашина вина тускнела, отдалялась…

Если бы Костя пришел тогда к почтамту, все бы пошло по-прежнему. Возвращались бы вместе, читали друг другу стихи. Вот так.

Саша давно уже, с пяти утра, томился — сначала в коридоре вагона, а потом, когда залязгали двери купе, суетливо забегали пассажиры со своими мыльницами и электробритвами, он окончательно перешел в теперь уже по-зимнему холодный тамбур, будто отсюда было ближе к Москве, к перрону, к сутолоке людей и улиц, в которой можно было бы затеряться и не думать о том, что никак не додумывалось. Уже сутки.

А поезд, как назло, полз все медленней. Чем ближе подходил он к Москве, тем чаще замирал у светофоров. Потом вагоны снова вздрагивали, и освещенные солнцем сосны с длинными оледеневшими иглами, утонувшие в снегу разноцветные дачки, заборы, перроны — все это начинало двигаться, закруживаться в знакомый подмосковный хоровод, и снова замирало. Видимо, машинист выдерживал расписание.

Вот поезд опять дернулся, лязгнули сцепки вагонов, Сашу прижало к холодному стеклу тамбурной двери.

Теперь поезд шел виадуком над изгибом шоссе. Внизу, по асфальту, уже катил троллейбус.

Вышла проводница. Легонько отпихнув Сашу, она отперла и распахнула дверь тамбура. Дохнуло знобящим холодом.

Неожиданно поезд начал с грохотом набирать скорость.

— Снег пошел, — сказала проводница, не оборачиваясь.

— Где? — глупо спросил Саша, подаваясь вперед над ее низким плечом.

Слева удалялась путаница кирпичных железнодорожных будок, путепроводов и светофоров, еще озаренная солнцем свежего мартовского утра, а справа, над свинцовыми башнями новых домов, над умножающимся скрещением рельсов, гудела белая мгла. И в этой мгле скорей угадывалась, чем виднелась, приближающаяся громада вокзала.

Проводница гулко откинула железную крышку, прикрывающую ступеньку.

Саша спрыгнул на перрон, чуть не оскользнулся на липком, мокром снегу.

Поезд еще не встал. Навстречу поторапливались, толкая впереди себя пустые тележки, заспанные носильщики. Несколько встречающих с улыбками наготове бежали вдоль замирающего состава, жадно разглядывая номера вагонов.

Снег влетал за воротник ковбойки.

Саша быстро шагал по перрону и чувствовал, как внутри все начинает дрожать и колотиться.

Вот он и вернулся обратно в зиму. Будто и не было никаких чаек над речным устьем. И моря не было, и юга… Будто не было этого первого в жизни путешествия.

Но волдыри на ладонях еще свербят. И он идет по перрону.

Идет один.

А тут еще зима. Лыжники наверняка еще поднимаются и опускаются по эскалатору метро. И лед на Москве-реке пройдет, наверное, через месяц, в апреле. Еще не скоро. Еще через три дня — в понедельник только начнется последняя школьная четверть.

Выйдя с вокзала, Саша остановился. Метель лепила прямо в глаза.

Он засунул руки в карманы и побрел, огибая вокзальную площадь.

У стоянки такси чернела огромная очередь. Разбрызгивая хлюпающий снег, бежали за автобусом два суворовца с чемоданами.

Ковбойка на Сашиной спине начала намокать от снега.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Что ты мелешь? (франц.)

(обратно)

2

Слушай, не мешай мужскому разговору! (франц.)

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

*** Примечания ***