Летит себе аэроплан [Фридрих Наумович Горенштейн] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (57) »
Фридрих ГОРЕНШТЕЙН Летит себе аэроплан Свободная фантазия по мотивам жизни и творчества Марка Шагала
Пожар в еврейском предместье города Витебска вспыхивал в разное время, но чаще всего под вечер, когда зажигались свечи и керосиновые лампы. Летом смеркалось поздно, свечи и лампы зажигали уж в девятом часу. Вот и сейчас вспыхнуло, когда в церкви пробило девять, поп вышел из церковного двора и, сопровождаемый свиньей с поросятами, пошел домой. Загорелось в домике на самом краю еврейского квартала, у тюрьмы. На домике была вывеска: «Ювелирная мастерская Локшинзона. Огранка алмазов. Золотые и серебряные работы». Очень худой маленький человек, очевидно, сам Локшинзон, в кальсонах и лапсердаке, одетом на нижнюю рубаху, выбежал из домика, держа на руках двух девочек лет трех—четырех, с криком «Пожар! Сы брент!» Хоть это было и без его крика ясно и люди выбегали из окружающих домов. Толстая, массивная супруга Локшинзона, выбежавшая следом за ним в капоте, с младенцем на руках, сказала: — Эля, идиот, перестань кричать. Люди не слепые, они видят огонь. Чтоб ты горел, перестань кричать! — Хая, зачем ты ему желаешь гореть, ведь он уже горит, — сказала соседка, тоже державшая на руках младенца и выбежавшая из домика с вывеской «Варшавский портной Шустер». — Разве это он горит?! — закричала Хая. — Это я горю… Он одел свой лапсердак и выбежал… Голодранец, что у него есть гореть?.. У него есть столько же, сколько у клопов, которых он жег свечой… Жег свечой и подпалил кушетку… А от кушетки загорелось все остальное. Все добро, и весь инструмент, и весь материал. Это называется, он жег клопов. — Клопов я мазал керосином, а свечой я жег тараканов, — сказал Эля. — Ты слышишь, Двойра? Сначала он мазал керосином, а потом он жег свечой. Идиот! Даже у лошади Хаима—биндюжника в заднице больше ума, чем у тебя в голове. — Тараканов надо бить подошвой резиновой галоши, — с видом знатока сказал муж Двойры, варшавский портной Шустер. — Так до этого ведь надо додуматься, ребб Пинхас! — крикнула Хая. — А мой муж имеет голову Срулика сумасшедшего, который кушает конский овес. — Хая, не кричи, Хая, — сказал Эля, — главное, что мы спаслись. — Мы спаслись?! — еще громче крикнула Хая. — Ты считаешь, мы спаслись?! А на что мы будем жить? На твою перхоть?! Завтра надо отдавать заказ в ювелирный магазин Розенфельдов. — Не кричи, Хая, ты разбудишь новорожденного, ты разбудишь Зусеньку. — Не беспокойся про Зусеньку, — сказала Хая и поцеловала младенца. — Я о нем немножко позаботилась! — И она достала из кармана капота связки золотых изделий, а из другого кармана — стограммовую стопочку, наполненную бриллиантами. — Нашему Зусеньке скоро исполнится месяц. — Нашему Аминодавчику в прошлый понедельник исполнился месяц, — похвалилась Двойра. — Я слышал, у грузчика селедочной лавки Шагала жена на сносях, — произнес портной Шустер. — Я видела, как в дом к Шагалам шла повитуха, — сказала Двойра. — Нашла время рожать, — сказала Хая. — Рожает во время пожара. У Шагалов все не так.Жена селедочного грузчика, долговязого и худого Захарии Шагала металась вс в поту и стонала. Две повитухи хлопотали около роженицы. Ребенок появился на свет безмолвно, стонала только мать. — Он не хочет жить, он не хочет жить, — отчаянно бормотал Захария. Повитухи окунали безмолвное тельце в ведро с холодной водой. Отблески пламени освещали кровать, на которой обессиленно лежала роженица, ведро с водой, в которое окунали неживого младенца, в отчаянии молящегося отца… — Колите его иголками! — крикнул варшавский портной, вбегая в комнату. После нескольких уколов мальчик издал первый крик, и одновременно горящая балка рухнула, едва не задев окно. Мальчика быстро запеленали, положили в ногах у роженицы, и четыре человека, подхватив кровать, выбежали на улицу. А там уже трещало и шипело вовсю. Бегали люди с ведрами, проехала пожарная бочка, влекомая ломовыми лошадьми. Заборы, лавки, кирпичная тюрьма, синагога — все было в багровых дрожащих отблесках, которые играли на вывесках: «Пекарня и кондитерская Гуревича», «Табак — Табачные изделия Абрамовича», «Фрукты и продукты Кац», «Парижская мода. Иосиф Бердичевский», «Школа рисования и живописи художника Пэна».
— Евреи горят, — говорили арестантки, весело теснясь у зарешеченных тюремных окон. — Ишь как шевелятся, как тараканы, разбегаются. — Слышь, Петруха, — мечтательно сказал белобровый парень, — сейчас бы пограбить. — Пограбить бы, Тренька, — согласился чубатый Петруха и потряс решетку. — Эх, не вовремя заперли, фараоны! А у церковной ограды стоит поп, держась руками за крест, и, сверкая зубами, насвистывает: «Коль славен наш Господь в Сионе». А за церковью тихо течет речка, шелестят камыши, и в камышах кто—то шепчет на два голоса: «Ох, милый, ох, хорошо… ох, сладко». А на кладбище бродяги устраиваются на ночлег, раскрывают котомки, кладут на могилы газеты, а на газеты
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (57) »
Последние комментарии
15 часов 23 минут назад
15 часов 24 минут назад
15 часов 32 минут назад
15 часов 40 минут назад
16 часов 38 минут назад
16 часов 56 минут назад