Камень. Биографический роман. Книга 1. Первые шаги к свету и обратно [Владимир Петрович Шабля] (fb2) читать постранично

Владимир Шабля Камень. Биографический роман. Книга 1. Первые шаги к свету и обратно

Предисловие автора.

Я рос прилежным и послушным мальчиком. Дома – окружённый любовью и заботой первенец; в детском саду – беспроблемный, но достаточно сообразительный ребёнок; в школе – круглый отличник с примерным поведением. Как-то ненавязчиво и органично в моё детское сознание вошли понятия добра и зла. При этом само собой разумеющимися были вознаграждение за добро и наказание за зло. Это были основополагающие, непреложные правила моей жизни; а мне нравилось делать всё по правилам, которым меня учили старшие.

И конечно же я обожал своих папу и маму, дедушку и бабушку, считая их лучшими людьми на свете. Они любят меня, заботятся обо мне. И я их тоже люблю; эта уверенность пришла как-то сама собой. Мои родственники живут строго по правилам, причём я ни разу не видел, чтобы они нарушили эти правила ни по отношению ко мне, ни по отношению к другим людям. Во всём подражая близким, я из кожи вон лез, чтобы соответствовать поставленной ими высокой планке.

До школы всё было почти идеально: выстроенная в моём мозгу система ценностей, основанная на добре и любви, функционировала почти без сбоев. А отдельные досадные исключения в итоге лишь подтверждали незыблемость правил. Просто чтобы принять сомнительные поступки некоторых людей, нужно понимать, что у них есть свои правила, не противоречащие общепринятым.

Правда, в школе моя образцовая картина мира дала первые трещины: учительница не всегда объективно оценивала мои знания, иногда занижая оценки, а то и наказывая ни за что. Других же ребят хвалили за куда меньшие достижения и прощали им многие проделки. Кроме того, среди одноклассников у меня появились обидчики, которым удавалось избежать наказания за свои негодные поступки.

И всё бы ничего – шаг за шагом я, как и подобает, учился жить в реальном мире – да стали периодически проскакивать тревожные звоночки в разговорах родственников. Невольно слушая их повседневные, а особенно застольные беседы о коллективизации, голоде, войне, репрессиях, я воспринимал эти рассказы как интересные, а порой страшные события, через которые пришлось пройти моим близким. Хотя всё это были истории не такого уж и далёкого прошлого, я ощущал их как происходившие когда-то давным-давно, пожалуй, всего лишь чуть позже, чем так любимые мною сказочные сюжеты.

Многого из услышанного я не понимал, но ещё далеко не заполненная информацией молодая память чётко фиксировала в своих анналах поступающие в неё сведения о событиях и фактах. Да, я пытался оценить, увязать воедино то, чему учили в школе и дома, со своим незначительным жизненным опытом, а также с разрозненными мыслями и эмоциями старших. Но недостаток знаний мешал мне сделать это корректно. Поэтому я просто не включал в свою систему ценностей те моменты, которые ей не соответствовали.

Живя с родителями, я постепенно свыкся с мыслью, что у нас в семье почти всё всегда было хорошо: любовь царила внутри нашей ячейки общества, а снаружи имелось налицо уважение окружающих. Должно быть, для тогдашнего периода это ощущение во многом соответствовало действительности. А о более раннем отрезке времени удобно было думать, как о каком-то древнем, давно канувшем в лету.

Это моё благостное состояние резко и внезапно нарушил папа, когда мне было лет 10. Однажды, сидя за праздничным столом, мы, как обычно, обсуждали текущие дела. Уж не помню, о чём был разговор и что послужило поводом, но вдруг отец сообщил, что в прошлом 17 лет провёл в тюрьмах, лагерях и ссылке. На тот момент это признание стало самым большим шоком за всю мою жизнь.

«Мой папа, самый лучший и самый умный человек на Земле, и вдруг – такое?!» Поначалу я отказывался верить своим ушам. Но отец не остановился на констатации факта. Он продолжал рассказывать, всё больше и больше распаляясь. О голоде, об издевательствах, о бесправии. И о своём ужасном положении в этой нечеловеческой системе. Теперь-то я понимаю, как трудно было ему, при наших доверительных отношениях, так долго скрывать своё прошлое. Папе хотелось поскорее открыться, снять камень с души; и в тот вечер он решил, что я достаточно повзрослел для этого.

Я слушал и слушал, ошарашенный. Сходу оценить, понять и принять всё услышанное я не мог. Но в памяти чётко отпечатывались слова, мысли, факты, интонации, эмоции.

Для их осмысления нужно было время. И отец дал мне на это несколько дней. Эти дни запомнились как болезненные и тяжёлые; дни метаний, дни ломки стереотипов. А потом папа снова заговорил: спрашивал моего мнения. Когда же я заверил его, что понимаю и принимаю услышанное, что по-прежнему люблю и отношусь с уважением, отец страшно обрадовался, обнял и поцеловал меня.

В дальнейшем папины рассказы о его детстве, юности, достижениях и мытарствах стали у нас традиционными. Теперь и когда мы ездили в гости к дедушке с бабушкой, никто уже особо не таился. Все вместе говорили об истории и сегодняшнем дне,